Русская фантастика – 2018. Том 2 (сборник)
Безумные сказки Андрея Ангелова
Андрей Ангелов Неразменный рубль
ПРЕДИСЛОВИЕ
В стародавние времена воин по имени Теофилус, желая получить власть и деньги, вступил в сделку с дьяволом: отдал душу в обмен на исполнение желаний. Дьявол подарил Теофилусу магическую Книгу, за которой присматривал Демон-хранитель.
Вскоре Теофилус получил всё, чего жаждала его душа гладиатора. После смерти «первого клиента» Книга соблазнила Нерона. Затем отдалась рабу, пронзившему императора мечом, а после много людей владело Ею, если пролистать века.
Книга могла переживать эмоции и сама выбирала жертв, независимо от географии Она прельщала только мужчин и только симпатичных Ей.
На протяжении веков Книга обольстила многих и многих. Хранитель выполнял все желания околдованных самцов, а потом жрал их души в угоду дьяволу и утоляя голод своей плоти.
1. ЭТЮД ИЗ XVIII ВЕКА
– Проклятая блудница! – зло бросил дворянин.
Он вскочил со скамеечки перед пылающим камином и подбежал к столу, опирающемуся на изогнутые ножки. Схватил небольшую чёрную книжку в мягком потертом переплёте и пристально уставился на неё.
– Слышишь, чёрт возьми!
Книжка завибрировала в нетвердых руках аристократа и рассмеялась. По обложке побежали изумрудные искорки.
– Слышу, слышу. Вижу, вижу, – послышался от порога насмешливый голос, и в залу ступил маленький демон, внешним обликом похожий на человека. В плаще с капюшоном. Без лица. Под капюшоном, на месте глаз, ярко горели два зелёных огня, а полноценный рот заменяли два ряда гнилых неровных зубов без губ. Ни носа, ни щёк в отблесках пламени из камина не отображалось.
– Аха-ха-ха… – ехидно хохотала книга прямо в глаза человеку. Тот болезненно кривился, тиская эту издевающуюся мегеру.
Действие развернулось на первом этаже деревенского дворца местного помещика. Звали его Артём Барин. Он был человеком компанейским, часто устраивал у себя приемы, куда съезжались окружные баре. Закалывали живность, сгоняли крепостных девок, открывали ящики с шампанским – веселье пело и плясало сутками. Барину было шестьдесят три года, он являлся обладателем неплохого чувства юмора и длинной бороды. В столицах борода давно стала пережитком, но дворянину было на это начхать, как в силу природного пофигизма, так и в силу отсутствия столичной прописки. Прописку в XVIII веке ещё не изобрели, но на это Барину тоже было начхать.
Сегодня за окном хлестал осенний дождь, в доме присутствовали только Барин и гость из ада. Ну, и книга.
– Я тебя уничтожу, развратница! – прокричал помещик в гневе. В глазах его отраились страдание и боль. Он распахнул книгу и стал рвать её на части, торопливо приговаривая:
– Никого ты больше не прельстишь, сука, как прельстила меня! И не очаруешь, не снасильничаешь!
Стоявшего на пороге гостя хозяин явно не замечал. Разорванные листы летели в огонь камина. Обугливались там, противно треща. Кабинет постепенно наполнялся изумрудным дымком. На смену книжному смеху пришёл испуганный писк.
– Слышь, мурло! Оставь мою девочку в покое, – вдруг громко и яростно крикнул демон.
Барин побыстрее бросил остатки книги в огонь, помедлил и нехотя повернулся к гостю.
– Ты! – мрачно сказал помещик. Во взгляде лишь ненависть. – Ты со своей долбанной подружкой просрали мою жизнь. Нахрен!
– Да ладно, – лишь усмехнулся демон, стоя на пороге. – А где же твоё чувство юмора?
– Вы мне дали много денег, – согласно кивнул Барин. – Подарили две сотни красивых девок, десяток крепостных деревень с уймой крестьян, скота, полей…
– И речку с русалкой, – напомнил гость.
Дрова прогорали в камине, обнимаясь с книгой. Демон щурил зеленые гляделки.
– Но взамен ты взял у меня нечто большее, чем эти драные материальные блага, – с горечью подытожил аристократ. – Так что, пошёл ты… – он сплюнул в огонь, потом цыкнул слюной в сторону демона, три раза перекрестился и удалился из залы.
– Я как раз собрался валить, – пробормотал гость. – На обед…
Демон споро поймал Барина в другой комнате. Схватил его за грудь. Рука резко удлинилась и толстой змеёй влезла в горло аристократа. Помещик попытался возмутиться. Не получилось: даже хрипеть и кашлять он не мог, только беззвучно бился в судорогах.
– Опять, чёрт возьми, намазался раствором! – недовольно зашипел демон, ворочая рукой в горле дворянина. – Чесноком от тебя несёт, как от охотника за вампирами… Дьявол тебя забери. – Он ощутимо встряхнул жертву, насаженную шеей на руку, и потянул. Изо рта Барина показалась белесая борода, потом белесая голова и руки, ноги, тело… Стук – рухнуло на пол физическое тело дворянина.
– Вот так-то, – подытожил демон, крепко держа за бороду полупрозрачную копию Барина. Душа в оторопи моргала белесыми глазками.
Пришелец из ада покрепче перехватил добычу и отправился восвояси. Душа волочилась за ним по паркету, суча белесыми ножками в полной тишине.
– Сегодня я отлично поужинаю, – пробормотал демон, проходя мимо камина, и щелкнул пальцами. С мерцающих углей тотчас стали подниматься книжные листки.
Восставая из пепла, они взлетали и опускались в демоновскую ладонь. Дождавшись последнего листа, гость из преисподней растворился в темноте за порогом. В одной руке он крепко держал обед, в другой – книгу-подружку.
2. ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ЖЕНСКОГО НАЧАЛА
Как известно, люди делятся на самцов и самок. Они встречаются, влюбляются и женятся. Не всегда, но иногда такое происходит. Затем у парочек могут родиться дети. В появлении детей самец играет чисто номинальную роль. Главная тут – самка, она носит ребёнка в животе, даёт ему жизнь, потом растит и воспитывает. Зачастую одна.
Самец, если не женат, в большинстве случаев исполняет возложенную природой детородную миссию и исчезает в неизвестном направлении. Но не будем о грустном.
Защитой и охраной женского здоровья занимается множество специалистов, не последнее значение среди которых имеют врачи-гинекологи. Наш главный герой, Андрей Васильевич Бутербродов, был как раз таким доктором.
Андрею Васильевичу намедни стукнуло тридцать лет. Он обладал высоким ростом, хорошим сложением, симпатичным лицом, бархатным голосом и большим половым членом. Любил тратить деньги в непомерных количествах, однако «капуста» у него в огороде особо не росла, поэтому любовь оставалась невзаимной. Врач жил в скромном домике из двух комнат, выращивал картошку и помидоры, днём занимался своей не пыльной работёнкой, а по вечерам мечтал. В свободные дни смотрел науч-поп и собирал редкие книжки. Завистью не страдал, мозг себе не выносил, был ровен и лёгок нравом. Женщинам нравился, но дальше случайных половых связей доктор сознательно не шёл, несмотря на дикое желание провинциальных любовниц заполучить его в мужья. А ещё была у него Юлька-соседка и два верных друга, заместитель прокурора и бизнесмен.
На работе, в городской поликлинике Андрея Васильевича ценили, как классного врача без признаков маньяка и сексуального неудовлетворенца. Копаться в женских гениталиях, конечно, не очень приятно, однако многие мужчины считают наоборот. Время от времени Бутербродов брал мелкие взятки или подрабатывал «левыми» абортами. Так вот и жил.
* * *
В одну из сентябрьских пятниц Андрей Васильевич находился на рабочем месте в своём кабинете. Он только что заработал очередную взятку, помыл руки с мылом, и сел за стол. Взяткодатель, толстая баба с торчащими грудями, белокурая, с пышной причёской и при густом макияже, одевалась за ширмой.
Доктор ковырялся в карточке не менее тщательно, чем пять минут назад ковырялся между ног пациентки. Когда баба оделась, врач заверил, что её женские органы здоровы и вкусно пахнут, и предупредил, что не нужно давать директору местного супермаркета по причине его природного сволочизма. Мол, от сволочей появляются сами-знаете-какие дети. Получил от дамы конвертик с баблом, вежливо улыбнулся, нежно пожал пухлую ручку.
– До свидания, Жаннетта Петровна! Через три месяца с удовольствием вас опять осмотрю.
– Ах, Андрей Васильевич! – закатила дамочка маленькие карие глазки. – Вы такой толковый доктор! Просто феерия… Ах!
Пациентка величаво удалилась.
Гинеколог открыл окно и закурил, рассеянно вглядываясь вдаль. Там, на горизонте, сияющий дворец весело тянул вверх острые башенки. Во дворце сидел обаятельный плотный человек. Звали его Артём Барин, и был он прямым потомком того самого аристократа из XVIII века, к тому же человеком не бедным и прекрасной души. Чувство юмора, в отличие от предка, у него было так себе, бороду не носил. Миллионер, сделавший большие деньги сам, с нуля. Трудоголик. Честный муж. Намедни бизнесмен закончил дело жизни, и теперь звонил своему верному другу Бутербродову, дабы поделиться радостной новостью.
– Бу, я сегодня завершил реставрацию усадьбы, – бойко говорил Барин, держа у уха телефонную трубку. – Наследие мрачных веков… Оказывается, домику двести пятьдесят лет, был построен при Екатерине Великой. Даже библиотека сохранилась, представляешь.
– Очень рад! – искренне ответил врач в мобильник. – Я могу тебе чем-то помочь, кроме морального восторга?..
– Да, – усмехнулся бизнесмен. – Завтра к десяти утра жду тебя здесь. Отметим событие. Для узкого круга лиц. Шашлыки сделаю. Коньяк, вино, пиво… Кстати, у меня для тебя сюрприз.
– Нашёл мне снова жену? Или всё же решился купить мне клинику? – с любопытством спросил Бутербродов.
– Слушай, какого хрена ты меня достаёшь?.. – вспылил верный друг.
– Проехали, – беззаботно зевнул доктор. Он выкинул окурок, прикрыл окно, вернулся к столу. Сел, закинув ногу за ногу. – Так что за сюрприз?
– Узнаешь, – осклабился бизнесмен. – На месте. Завтра, в десять утра.
* * *
Следующей пациенткой стала согбенная девушка лет семидесяти пяти. С клюкой. Пациентка проковыляла к столу, села. Насуплено глянула на симпатичного врача, повела бровями. От взгляда стало не по себе. Повисла пауза.
– Мне нужно стелать аборт, – наконец, просипела старуха, сверля специалиста чёрными очами. – Вы можете помочь?..
Бутербродов для приличия моргнул. Чуть улыбнулся. Правила игры диктуют пациентки, и в ступор впадать нехорошо.
– Да, могу, – наклонил голову в согласии Андрей Васильевич.
Старуха не отводила пристального взгляда, а здравомыслие врача лихорадочно искало выход из ситуации:
– Скажите… какой срок?..
– Ась?.. – бабка выставила морщинистое ухо. Отвела прядь седых волос, чтобы лучше слышать.
– Как же вы умудрились в столь почтенном возрасте?.. – напел врач себе под нос. Риторически.
Еле слышную риторику восприняли. В отличие от явно сказанной конкретики. Иногда так бывает у старух с клюками.
– Внучка у меня, за тверью жтёт, – виновато улыбнулась бабка. – Пош-шупаете?.. Она у меня стеснительная. – Старушенция резво проковыляла к дверям кабинета. – Эй, Любаня, захоти!
В кабинете появилась девушка. Приятная такая. С косами и веснушками.
– Сто шестьдесят рост, вес шестьдесят-шестьдесят два… Бёдра несколько широковаты, живот чуть-чуть округлён, залетела недели три назад… судя по комплекции и внутренней интуиции… влагалище глубокое… – машинально отмечал доктор.
– Не буту мешать процэссу, – по-деловому заметила бабка. – Эй, Любаня, не боись.
Она ушла прочь, прикрыв дверную створку, а стеснительная девушка без лишних слов сняла платье, лифчик, трусики, носки и покорно замерла посреди комнаты. Руки по швам, на врача не смотрит. Грудки «яблоком», свежие… треугольник с тёмной полоской, у вершины виден край щелочки… Бутербродов пожалел, что он врач и сейчас при исполнении. Проглотил генетическую слюну, показал на ширму и молвил сухо:
– Проходите на кресло.
3. ЗАНУДА ЮЛЬКА
Наступило завтра. Утром к дому Андрея Васильевича Бутербродова подъехала синяя легковая машинка. За рулём сидел невзрачный очкарик лет тридцати, заместитель прокурора города Халюкин А. В., второй верный друг доктора и обладатель самой красивой жены в округе, Алисы.
Халюкин, на удивление, не совершал должностных преступлений, пользуясь служебным положением. Несмотря на серьезный вид, был он душкой и хохотунчиком.
Бутербродов жил в коттедже, построенном на двух хозяев. Откликаясь на звук клаксона, он вышел из квартиры и похлопал по капоту автомобиля.
– Минуту!
Врач нёс пакет с тесёмочными ручками. Он проследовал ко второй половине коттеджа, позвонил в дверь. На пороге возникла сухонькая старушка с седым пучком волос на голове и живыми серыми глазами на лице.
– Доброе утро, Елена Сергеевна, – поздоровался доктор.
– Здравствуй, Андрюша.
Бутербродов подал ключи:
– Позаботьтесь о Кысе, как договаривались.
– У меня там рыбки немного есть, – ответила старушка и взяла связку, – не беспокойся.
– Вы его не балуйте, Елена Сергеевна. И так скоро в дверь не пролезет, – попросил врач. – Я молоко в холодильнике оставил. До вечера!
– Счастливо…
Андрей Васильевич направился к синей машинке, но калитке столкнулся с девицей в очках и с двумя косичками. Хрупкая. Маленькая попа, костлявые плечи, грудь почти не видна. В платье из ситца, до колен. В кедах. В руках хозяйственная сумка, в синих глазах – манера. В целом, модельный облик, если не брать во внимание «колхозный» вид.
– Здравствуйте, Андрей Васильевич.
Девица, несмотря на рост в метр семьдесят, смотрела на врача снизу вверх.
– Привет, Юлька, – улыбнулся Бутербродов. – Куда носила свои прелести в выходной день, да ещё с утра пораньше?
– За хлебом посылала бабушка, – девица не подхватила игривый тон, смотрела строго. – Это за Вами? – мотнула она головой на машинку.
– За мной, Юлька, за мной.
– И куда Вы? – безапелляционно спросила особа в очках.
– На шашлыки, Барин пригласил.
– Точно, Барин? – Юлька дырявила врача взглядом. – Я ему позвоню.
– Я человек свободный, – подмигнул доктор. – Или ты беспокоишься о моей целомудренности?
– Я беспокоюсь о себе, – просто ответила девица. – Вы должны быть чисты, когда станете моим мужем. В последующем у нас должны появиться здоровые дети.
Андрея Васильевича не обижали претензии соседки, он к ним привык и относился с юмором.
– Ты же знаешь моё отношение к браку… – усмехнулся Бутербродов. – Ни за что и никогда. Не женюсь даже на тебе – будущей звезде лучших китайских подиумов, без сомнения.
– Я тоже пока не собираюсь связывать себя с вами узами брака. Через два года я закончу Медакадемию, вы к этому времени дослужитесь до заместителя главного врача, финансово окрепнете, а я стану работать. Тогда мы и создадим полноценную семью.
– В любовь не верю. Верю только в секс, именно он спасёт наш милый мир, – подмигнул доктор. – Привет, Юлька!
Андрей заспешил в машинке.
– Вот увидите, будет так, как я сказала, – с убеждением произнесла соседка ему вслед.
* * *
– Ты когда женишься, исследователь женского начала? – встретили врача Халюкины, наблюдавшие сценку через лобовое стекло.
– Очкарику привет, – проигнорировал вопрос Бутербродов, залезая на заднее сиденье авто. – Алисе персонально.
– Привет, привет!..
Машинка тронулась.
– Мужчина без женщины всё равно, что танцор без причинного места, – не отставал прокурорский. – Вроде всё на месте, а ничего не мешает, – сострил он и сам же коротко заржал.
Несмотря на то, что смех никто не поддержал, обстановка осталась ровной. Как всегда, когда в обществе «все свои».
– Я понял. Вы меня хотите поймать на совращении малолеток, – заявил доктор. – Антохе палок не хватает для раскрываемости, да?
Риторические вопросы принято не замечать, особенно кругу друзей. Машинка неспешно катилась по городку. Андрей Васильевич закурил, открыл форточку.
– Она тебя любит, это видно, – серьёзно молвила Алиса.
Муж согласно кивнул.
4. КНИГА ПРОСНУЛАСЬ
Половину кабинета Барина занимали диван, четыре кожаных стула и письменный стол. Шкаф с книгами облюбовал другую половину. Мебель отсвечивала современной лакировкой и отделочными стразами. Из стены хмуро торчал камин образца восемнадцатого века. Сквозь стрельчатые окна осеннее солнышко посылало искренние улыбки.
– Ну их, этих баб! – сказал Барин, разливая алкоголь. – Взяли, парни!
– Поздравляем! – вразнобой ответили Халюкин и Бутербродов, чинно беря рюмки.
Трое верных друзей стояли вокруг стола и пили коньяк. Незадолго до попойки они встретились у ворот отреставрированного особняка и совершили экскурсию по дому. Заглянули и на кухню, где занимались резкой-чисткой-жаркой Ириша и Алиса. Чуть поболтали о насущной ерунде, а потом Барин заговорщицки подмигнул друьям и потянул их на выход.
– Шуруйте в сад и делайте шашлык! – тут же среагировала Ириша. – С коньяком успеете.
– Эй, Халюкин!.. – многозначительно поддержала Алиса, указав ухоженным перстом на большой железный бачок в углу, сто процентов, с маринованным мясом.
– Да мы… – смущенно протянули двое верных друзей.
– Барин, ты мне обещал библиотеку показать, – пришел на помощь третий верный друг.
– Тоже мне, библиотека, три полки рухляди, – фыркнула Ириша.
– Дед их всю жизнь собирал! – горячо, но без особого энтузиазма воразил Барин. – Некоторые книжки – ровесники этого домика, между прочим!
– Я лишь повторила твои собственные слова, – усмехнулась Ириша мужу.
Девочки ещё немного «повыносили мозг», но смилостивились и отпустили друзей «на стопочку». Впрочем, врачу на минутку пришлось задержаться.
– Андрюх, – окликнула Ириша. – Ты знаешь…
– …что твоё половое достоинство должно ублажать законную жену, а не шалав, – согласно кивнула Алиса.
– Хоть кто-то думает о моём достоинстве, – подмигнул врач и удалился.
– Сегодня двоюродная сестра приезжает в гости, познакомлю, – закончила мысль Ириша. Услышал Бутербродов последнюю фразу, или нет, для девочек так и осталось загадкой.
Доктор поднял стопку, понюхал алкоголь. Поразмыслил, пить или не пить, и услышал:
– Эй, Бу, вон твой сюрприз. Как ты уже догадался, но тем не менее…
Друзья уже накатили. Прокурорский задумчиво жевал лимон, а бизнесмен показывал врачу на книжный шкаф. Андрей Васильевич отставил стопку. Три полки были заставлены книжками разного размера и вида. Бутербродов наугад вытащил одну, «Сказание о земле Сибирской». Открыл, удивлённо присвистнул:
– Тысяча девятьсот первый год выпуска!
– Обещаю подарить любую книгу. Как библиофилу.
– Библиофил – это ценитель и собиратель редких книг, – ни к кому не обращаясь, как бы разговаривая сам с собой, вымолвил прокурорский.
– Выбирай, друг.
Барин от души хлопнул Андрея Васильевича по спине и отошёл к столу, чтобы налить по второй.
Ценитель редких книг в раздумье провёл пальцами по ряду корешков, выбирая, какой томик взять. Один из корешков завибрировал под пальцами, переливаясь зелёными полосами. Бутербродов озадаченно нахмурился и аккуратно вытащил книжицу с полки. Чёрная обложка замерцала изумрудным переливом ещё ярче.
– Чёрт возьми! – удивился библиофил и открыл книжицу. Так-так-так… Страницы испещрены непонятными значками.
– Ни буквы, и не иероглифы, – пробормотал Андрей Васильевич, вовсю глядя на изумрудное мерцание. – Ну и фейерверк!
По чреслам разлилось нетерпеливое волнение. Такое чувство возникает, когда видишь и хочешь девушку на первом же свидании. В ушах вдруг зазвучали сладострастные женские стоны… Но тут на плечо врача легла рука Барина.
– Нашёл эксклюзив? – спросил он.
Фейерверк испарился вместе со стонами.
– Что за книга?!
Андрей Васильевич показал томик.
– А я хрен ведаю! – изрёк Барин. – Я тут грамотно всё расставил, но не изучал… Библиотека эта для престижа, статуса… Ну, знаешь.
– Книга не имеет ни начала, ни конца… – возбужденно говорил Бутербродов, листая томик. – И даже названия нет. Сплошные ровные ряды тарабарских значков. Видишь?
– Вижу! – покивал Барин без особого интереса. – Берёшь её?
– Похоже на зашифрованные записи, – не унимался ценитель редких книг, ощупывая страницы. – Чем-то похожим писали древние алхимики и члены масонских лож. Заметь, книга рукописная, а обложка и листы – будто из магазина.
– Возможно, грамотная самоделка, – зевнул Барин. – Кто-то купил бумаги, исписал её абракадаброй, понятной лишь посвящённым, взял обложку и всё аккуратно склеил. Быть может, дед сам… – Хозяин дома замялся и интимно шепнул: – Знаешь, мой дед был чокнутым!
– Не знаю, но верю, – машинально ответил библиофил.
– Ребята, коньяк стынет! – раздался голос прокурорского, который разливал по третьей.
По законам жанра, на пороге кабинета возникла Ириша с большим разделочным ножом в руке.
– Листья кленовые падают с ясеня… – проворчала она. Забрала бутылку со стола, подумав, выпила из рюмки. – Эй, Барин, быстро в сад! – добавила и удалилась с независимым видом.
– Пошли делать шашлык! – призвал Барин и тоже осушил рюмку.
– Бу, женщина выпила твой коньяк, – усмехнулся прокурорский, глотая свою порцию.
Андрей Васильевич созерцал книгу и ничего не слышал.
– Э-гей, Андрюха! – позвали верные друзья.
Библиофил нехотя выпустил книгу из рук и пошел к порогу, немного напоминая зомби. На полпути обернулся: томик в чёрной обложке манил, подмигивая с полки изумрудным светом.
– Как-нибудь в другой раз тебя выберу… – пробормотал ему доктор.
* * *
– Значит, ты и есть двоюродная сестра Ириши? – спросил Бутербродов у русоволосой девушки в зелёной кофточке.
– Да, – односложно ответила Маргарита.
Парочка сидела в саду, за неплохо сервированным столиком. Помимо них, пировали штук десять гостей, впрочем, сейчас все болтали, разбившись на группки. Чуть в стороне Барин и Халюкин возились с мангалом. По окрестностям плыл запах жареной баранины. Атмосферу пропитал крепкий алкоголь, спутник пьяного глубокомыслия.
– Чем занимаешься?
– Учусь на историческом.
– Нравится?
– Ничего.
Девушки с односложными ответами встречались Андрею Васильевичу гораздо чаще, чем болтушки, поэтому схема съёма была отлажена. Мелкие детали легко корректировались благодаря большому опыту обольстителя. Как доктору удавалось клеить трезвых девушек, будучи трезвым, оставалось его тайной, и совсем немаленькой: его половой орган читался через любые брюки. Но это к слову.
Бутербродов хотел ненавязчиво приобнять Риту, но через стол наткнулся на взгляд Ириши, жены Барина. В нём не было ничего такого, но это был взгляд Ириши, которая знала Бутербродова лучше, чем он сам. Доктор с чего-то засмущался и шаловливую руку убрал. Потом опять протянул, отдёрнул и вальяжно молвил, скосив хитрые глаза на соседку:
– Женщины от меня на восьмом небе.
Дурацкая фраза и прозвучала дурацки. Казалось, Рита мучительно выбирает, какую эмоцию родить и надо ли её вообще рожать.
– Продайте мне душу, и я брошу мир к вашим ногам, – предложил лукаво доктор. Разведка боем – неплохой метод заманить в койку скромняжку. Жизнь этому не учит, она это настоятельно советует.
Девушка впервые открыто глянула на соседа по столу. Бутербродов обаятельно улыбался.
– Ты интересный, но странный, – прямо ответила Рита.
«Женщины очень много времени тратят на то, чтобы мыслить, думать о том, чего нет. Вот когда я тебя трахну, тогда и будешь думать. Зачем создавать сложности ещё до их появления?» – подумал Андрей Васильевич, а вслух сказал:
– Хочешь со мной погулять по тенистой роще? Тут классная роща неподалёку. Честно говоря, не люблю шумные компании… Вижу, что ты тоже.
Если мужчина клеит девушку, цель у него одна. Если каким-то образом цель всё же окажется другой, то это не мужчина. Но оставим чудесам общаться с чудесами.
– А мне не будет с тобой скучно? – спросила Марго. Незатейливый тест, на самом-то деле, но незатейливые ответы тут не принимаются, об этом знает и анкета, и анкетируемый.
– Мир, конечно, прост, но не настолько, – отреагировал Андрей Васильевич. – Минуту назад я хотел тебя обнять, но помешала твоя сестра. А в тенистой роще сестры не будет…
– Угу, – согласилась Рита в раздумье. – Один нюанс: я честная девушка. Поэтому ты не будешь пытаться меня обнять, поцеловать и всё такое… – Она строго посмотрела на ловеласа. – Если обещаешь, я пойду с тобой в рощу.
Для мужчины «игра в обещалки» – неизбежная рутина. Это как два пальца, безусловно.
– Не вопрос, – тонко улыбнулся доктор. – Ты погоди минуту. – Он встал. – Возьму куртку, в роще может быть прохладно.
Как только врач отошёл, к сеструхе подсела Ириша. Губки бантиком, бровки домиком – от любопытства.
– Ну, Ритка, о чём болтали?
– Да так… – задумалась Маргарита. – Ты мне хоть скажи, кто такой Андрей Бутербродов? Вижу, что симпатичный и обаятельный, но… кто он по жизни?
Женщину всегда интересует твердое мужское плечо. В отличие от искусственного члена, его ещё не изобрели. А кто тебе более откровенно расскажет о моральных качествах самца, чем сестра? Ну, если только мама, но её сейчас рядом нет.
– Андрюха – первый в городе доктор по женским болезням! – торжественно изрекла сеструха. – Рекомендую его, Ритка, крайне рекомендую… Классный мужик, и член большой!
– Ты что, пробовала?! – удивленно перебила Марго.
– Я мужу не изменяю! – гордо ответила Ириша. – Посмотри на его ширинку, и сама всё поймёшь.
– Не имею привычки смотреть на мужские ноги, – усмехнулась сестра.
– Чего, чего?! – удивилась Ириша, и её осенило: – Эй, Ритка, ты что, запала на Андрюху?! Точно, запала, глазки блестят!
Очевидная правда. Есть такое понятие, его никуда не деть, с ним надо просто жить. Если правду скрыть не получается, надо смириться.
– Забавный парень, – сухо улыбнулась Маргарита.
* * *
Пока веселье в саду шло своим ходом, в пустом хозяйском кабинете, погруженном в полумрак, висела тишина. А также стояла, лежала и плавала. Вдруг дверцы книжного шкафа сами по себе распахнулись. С верхней полки на паркет вывалилась чёрная книжица, интриговавшая Бутербродова необычной иллюминацией.
– Кх-х-х… – послышалось кряхтенье.
У книжки отросли толстенькие ручки и ножки. Она отжалась на пальцах, вскочила и, подобно заядлому бегуну, припустила по комнате.
Книга миновала кабинет, быстренько одолела гостиную с круглым столом посредине и оказалась в прихожей. Как гимнаст со стажем, вскарабкалась она на полку для обуви, на которой лежал пакет с тесемочными ручками, и прислушалась.
– Стук… тук… тук… – топали по крыльцу ботинки сорок пятого размера. Распахнутая дверь явила Бутербродова. Книжка тут же скользнула в пакет и прикорнула там, тихо посапывая. Андрей Васильевич не спеша взял пакет, достал синюю ветровку. Чуть постоял, размышляя вслух:
– Даст или не даст?
Заморачиваться, впрочем, не стал. Небрежно бросил пустой пакет обратно. С сухим треском он опустился на полку, колыхнув тесемочными ручками.
– Слышь, полегче с нежной девушкой! – услышал врач истеричный женский крик. Это книжку основательно ударило о полку. Она охнула, проорала гневную фразу и испуганно зажала ротик рукой.
Андрей Васильевич повел в недоумении головой, потёр висок и ушел прочь.
Книжка выдохнула и зло сплюнула, улеглась на дне пакета, закинув ножку на ножку. Подперла толстой ручкой щёку.
* * *
– Не дала, – констатировал Андрей Васильевич, как-то поневоле произнеся это вслух.
– Секс без любви – деньги на ветер, – улыбнулась Маргарита уже не так сухо, как днём.
Парочка стояла посреди двора особняка Барина и держалась за ручки. Смеркалось. Почти все гости разъехались. Изрядно пьяненький Халюкин пытался сесть за руль своей машинки, открывая капот. Жена методичными толчками отговаривала его от сего действия. Барин чуть свысока, со ступенек, иронично наблюдал сценку.
– Рит, может, поедем ко мне? – сжал сильнее девичью руку Андрей Васильевич.
– Надежды юношей питают, – отозвалась девушка, чуть отстраняясь.
Одиночество – это когда тебя некому забрать из морга. Всё остальное – временные трудности. Кому, как не медику этого не знать… Доктор кисло улыбнулся. Окей, если гора не идет к Магомету, то это трудности совсем не Магомета.
– Я не расстраиваюсь, что был сегодня послан, – весело сообщил Андрей Васильевич. – Даже рад. Честно-распречестно!
– Почему?! – искренне поразилась девушка.
– Дамы, прыгающие в койку в первый день знакомства, не в моём вкусе! – пафосно соврал доктор.
– А если у такой дамы любовь? С первого взгляда? – огорошила Маргарита.
– Это признание? – хищно осклабился Андрей Васильевич.
– Не-а. Пища для размышлений. Нельзя ведь каждую ситуацию оценивать одним принципом.
Девушка, знающая слово «принцип» – это интересная особа, а девушка, живущая по принципам – это уже почти жена. Потенциально.
– Кота покажу! Кысю! – воззвал к святому Бутербродов.
Возглас его прервало появление Ириши, медленно спустившейся с крылечка.
– Андрюх, держи свою сумку! – позвала она и подала пакет с тесемочными ручками.
– Оставь, он пуст, – отказался доктор.
– Уже нет. Я Кысе кое-что положила.
Пакет ответил благодарным, еле слышным книжным писком. Но такого рода аккорды человек не слышит. Если бы было наоборот, мир был бы совсем другим…
Доктор не смог отказать Кысе и пакетик взял. Поблагодарил всех присутствующих за чудный вечер. Пообещал позвонить Рите. Затолкал очкарика на заднее сиденье его машинки, сам сел за руль и уехал прочь.
5. ПОБЕГ КОТА
Андрей Васильевич отвез очкарика с женой и на такси добрался до своего дома. Было совсем темно. Близилось полнолуние, но сегодня луна пряталась за облаками. В окне горел свет.
– Кто бы сомневался, – иронично усмехнулся доктор. – Хорошо, что Рита не поехала ко мне.
Он открыл калитку и взбежал на крылечко. Дверь отворилась перед его носом. Тут же! На пороге в ореоле электрического света показалась долговязая фигурка с косичками. Сквозь тонкую ткань сарафана аппетитно выпирали соски. Лифчиков Юлька не носила, и соски почти уперлись доктору в лицо.
– Приве-е-ет! – протянул доктор, вдыхая запах юных свежих грудок, что чуть не ткнулись ему в нос.
– Проходите, Андрей Васильевич.
Соседка чуть посторонилась.
* * *
– Что ты у меня делаешь? – спросил доктор, входя в кухню, служившую одновременно прихожей в его однокомнатной квартирке, и облокачиваясь на русскую печь, по-летнему прохладную.
– Жду будущего мужа, – недоуменно дернула Юлька плечиком. Взгляд синих глаз сквозь очки был традиционно строг.
Обидно, когда ты что-то забыл, особенно когда ты этого не знал. Андрей Васильевич вновь усмехнулся. Так и проходит вся наша жизнь: один бегает, а другой догоняет…
– Мяу!
Навстречу хозяину выбежал здоровенный дымчатый кот. Весом килограммов пятнадцать, с большим пушистым хвостом!
– Кыся! Здравствуй, мой герой!
Бутербродов поставил пакет с тесемочными ручками на подоконник и заграбастал кота в охапку.
Юлька завистливо вздохнула. Блаженный кот, которого ласкает Он! Эх, жаль, что нельзя отдаться своему Андрюшеньке сейчас. Конечно, ещё два года быть девственницей – это пытка, но… всё кончается, даже вечность. Кроме любви, а Юлька доктора любит, и поэтому пытка оправданна. Особа в очках сжала бедра посильней и прошла за доктором в гостиную (она же и спальня).
– Тебя кормили, маленький? – ласково ворковал пушистику доктор, забыв про всё на свете. Котяра самозабвенно мурлыкал.
– Мы с Кысей завтракали, обедали и ужинали! – встряла Юлька. – Скажите, Андрей Васильевич, вы пили алкоголь?
– Я же не пью, – машинально ответил врач.
– Да, знаю. Спросила на всякий случай, – кивнула Юлька. – Мойте руки и садитесь за стол. Чай заварю.
Доктор отпустил кота:
– Кысь, я тебе там вкусненького принес… Чуть позже, Окей?.. – он взял соседку за худенькие плечи, чуть прижал к себе. Облизнулся буквально, призывно глядя в синие-синие глаза. Юлька почувствовала, как нечто твердое и большое уперлось в ее пах. Соседка почти вслух охнула, а её узкая девочка так заныла от вожделения, что живот свело судорогой. В девятнадцать лет это совсем не удивительно.
– Мяу, – недовольно высказался кот и потерся о ноги хозяина.
Бутербродов склонился к лицу девушки и прошептал на ушко:
– Юль, я уверен, что тебя бабушка уже заждалась!
Выпрямился, ухарски улыбаясь. Отстранился. Сел на диван, вновь подхватил кота.
Юлька сообразила, что как-то нечаянно проиграла ситуацию, но вида не подала. Каждое твоё поражение в настоящем – это твоя победа в будущем. Через пять минут настоящее станет уже прошлым и забудется, ну а бой-то продолжается…
– Чай необходим на ночь, он способствует спокойному и здоровому сну, – менторским тоном доложила девица, как ни в чем не бывало. – Лучше с малиновым вареньем. Вы же врач и должны знать.
Бутербродов понял, что выигрывать он способен только на расстоянии «ближнего боя». С Юлькой малейшая дистанция выводит его в разряд аутсайдеров.
– Один-один, – мысленно произнесли оба практически синхронно.
Юлька смерила доктора взглядом, поправила косичку, величаво повернулась и пошла прочь. Ручкой не помахала и не попрощалась. Бутербродов с Кысей на руках кинулся следом.
– Эй, Юль, тебя проводить, быть может?
Соседка задержалась на крыльце, сказала надменно:
– Спокойной ночи, Андрей Васильевич. Я завтра к вам приду. Целоваться на прощание не будем.
Она чинно удалилась за ограду и пошла к своей половине коттеджа.
* * *
На следующий день, в воскресенье, Бутербродов проснулся в обед.
– Вау! – доктор глубоко зевнул. Кот, лежавший поверх одеяла, недовольно заворочался.
– Кысь, пора вставать.
Андрей Васильевич быстренько привел себя в норму, позволяющую человеку после сна существовать без комплексов. Он помылся, побрился, оделся, выкурил сигаретку и приготовил завтрак.
– Мяв! – голодно сверкнув зелеными очами, подал голос традиционно тёршийся у ног кот.
– Прости, Кысь, – повинился доктор. – Сейчас предоставлю тебе Иришкин гостинец.
Бутербродов взял с подоконника пакет с тесемочными ручками, сунул руку на дно и вытащил бумажный свёрток.
– Мяу! – взвыл кот в томлении.
Через секунду сверток был развернут на обеденном столе.
– Ау, мясо! А запах, черт возьми!
Кот и человек одновременно втянули носами воздух.
– Мяу-у-у!
Кот вспрыгнул на стул и вознамерился перелезть на стол.
– Я тебя понимаю, малыш.
Доктор погладил котика и повернулся, дабы повесить пакет на стенной гвоздь. Пакет ощутимо дернулся в руке, и ещё раз.
– Давай, давай! – шептала книга и яростно пинала толстенькой ножкой в бумажную стенку.
– Что за?..
Доктор в смятении заглянул в пакетик. Как полагается, ошалело моргнул и вытащил черный томик. Книжка благодарно завибрировала.
Когда ты видишь то, чего не ожидал увидеть в это время и в этом месте, твой мозг охреневает, и ничего, кроме охренения, производить не способен. Впрочем, дьявольской любовнице под силу вывести «клиента» из любого ступора. Книга мгновенно «навела марафет» – окуталась изумрудным цветом и ангельски запела. Бутербродов вновь испытал волнение первой встречи с незнакомой девушкой. В груди щемит, яйца сводит…
– Мяфф! – зафыркал кот. – Мяфф?..
Доктор решился открыть книжку. Вдумчиво вгляделся в строки, выведенные тарабарским языком. Непонятные значки вдруг задрожали и трансформировались в русские буквы.
– Заклинание, как приворожить женщину, – прочёл Андрей Васильевич вслух. Нахмурился. По инерции перевернул страничку. – Как сбежать из-под стражи… Заговор на возвращение молодости… Обряд на получение неразменного рубля…
Недоумение на лице доктора сменилось очевидным интересом.
– Мяу! – негодующе вскричал Кыся и выбежал прочь из дома, забыв про мясо.
По крылечку поднималась занудливая соседка с косичками. Её чуть не сшиб здоровенный кот, проскочивший между её ног, как смерч. Кыся выскочил на улицу через специальный лаз для котов, выпиленный во входной двери, и поскакал по улице дальше и дальше. Юлька дернула манерно плечиком и нажала кнопку дверного звонка. Немного постояла, помялась, приложила ухо к двери и надавила кнопку ещё раз. Звонок точно работал, но никто не спешил открывать.
Доктор сидел на табурете и с обожанием на лице читал вслух, тщательно проговаривая каждое слово:
– Чтобы получить неразменный рубль, нужно пойти на базар. Там купить у первого попавшегося торговца живого гуся…
Книжка откровенно нежилась в чувствительных руках доктора, чуть подрагивала от удовольствия.
– …Заплатить за гуся, не торгуясь. По дороге домой с рынка, ни с кем не разговаривать…
Дверной звонок все пиликал и пиликал, впадая в отчаяние.
6. НЕОБЫЧНОЕ ПОВЕДЕНИЕ В ОБЫЧНОЙ ЖИЗНИ
В понедельник Андрей Васильевич сидел за своим рабочим столом с отрешенным взглядом и заспанным лицом. Зазвонил городской аппарат, он вяло взял трубку.
– Слушаю… Хорошо, сейчас зайду.
В дверь постучали.
– Можно? – в кабинет просунулась средней полноты особа.
– Заходите, – равнодушно пригласил гинеколог.
Пациентка, скрипя длинной кожаной юбкой, присела за столик. Любезно улыбаясь, подала медицинскую карту.
– Я скоро приду, – молвил врач и, не обращая внимания на протянутую руку с карточкой, и вышел, ничего не объясняя.
– А?! – сказала дамочка.
Через три минуты, Андрей Васильевич без стука ворвался в кабинет с табличкой «Главный врач Репнин А. И.» и без приглашения опустился на гостевой стул.
Главврач, толстый седой мужчина в очках, повел удивленно бровью. Конечно, врач врачу «свой» человек, но без стука входить к Аниките Ивановичу могли только жена и дочка, и все в поликлинике об этом прекрасно знали.
Бутербродов глядел на начальника, не видя, точнее, смотрел сквозь него.
– Вот что, Андрей Васильевич… – Репнин поднял и тут же опустил трубку зазвонившего стационарного телефона. – Из области спустили распоряжение. Необходимо от нашего города выделить одного врача для делегации, которая поедет в Германию для обмена опытом.
Доктор слушал с застывшим лицом. Его мысли явно блуждали далеко от Германии.
– Ты здоров? – на всякий случай спросил Репнин.
– Да, – успокоил Бутербродов ровным голосом.
– Видок у тебя неважнецкий! – не поверил начальник. – Не выспался, что ль?
Бутербродов неопределённо мотнул головой, всей «мимикой тела» натурально крича: «Отвали!», но Репнин по квалификации был педиатром и не въехал.
– Ну вот, парень… Я наметил для обмена опытом тебя, как лучшего в нашем городке специалиста. Немецкий знаешь?
– Нет, – тем же ровным тоном ответил гинеколог. В глазах его отразилась почти случайная мысль, вынудив добавить: – Я в школе английский изучал.
– Надо выучить, хотя бы на бытовом уровне, – распорядился Аникита Иванович. – Айн, цвайн, гебен зе битте… Да что с тобой, Андрей?!
Заграничная поездка «на халяву» – это мечта любого нормального человека. Не всем же повезло родиться красивыми девушками с блядским образом мышления! Репнин не столько недоумевал, сколько негодовал: он думал, его будут обнимать в благодарность за широкий жест, а его посылают…
– Аникита Иванович, а что такое неразменный рубль? – вдруг спросил Бутербродов.
– Ч-что, твою мать?!
– Понятно… – проворчал гинеколог и поднялся. – Ну, тогда я пойду.
И ушёл.
Заскучавшая пациентка при виде специалиста оживилась.
– Что случилось? – апатично спросил врач, вновь усаживаясь на рабочее место.
– Доктор, родной мой, внизу живота появились тянущие боли, – прерывающимся от волнения голосом сообщила дамочка.
– Раздевайтесь! – рубанул врач, даже не взглянув на пациентку.
– Прямо здесь?! – ужаснулась дамочка.
– Ну, не в коридоре же, – задумчиво напел доктор, барабаня пальцами по столу.
Особа с опаской посмотрела на его лицо: Бутербродов блаженно улыбался.
– Я, наверное, в другой раз зайду… – прошептала дамочка и медленно попятилась из кабинета.
– Как хотите, – проводил её безмятежный голос гинеколога.
* * *
Инстинкт самосохранения подсказал врачу, что свою смену надо досидеть до конца. Но как только часы показали 15.00, Бутербродов галопом поскакал к дому. Правда, не к своему, а к соседскому. Дверь открыла бабушка Юльки.
– Добрый день, Елена Сергеевна.
– Здравствуй, Андрюша, – поклонилась старушка. – Проходи.
Доктор прошел и расположил задницу на мягком креслице в гостиной. Бабулька примостилась на стуле. Внучки не наблюдалось.
Бутербродов тупо молчал, блуждая глазами по комнате. Спустя пять минут соседка не выдержала напряженного молчания.
– У тебя что-то случилось?
– Нет… то есть, да… не знаю… – невнятно ответил Бутербродов. Он, как мог, сосредоточился и быстро выпалил:
– Елена Сергеевна, помните, вы рассказывали про женщину, которая лечит, снимает порчу, заговаривает?
– Помню, конечно. Ты тогда ещё посмеялся над старухой.
– Беру свой смех назад! – отчеканил доктор. – Мне необходим её адрес. Срочно!
– Ты захворал? – проявила заботу Юлькина бабка.
Жизнь слишком коротка, чтобы лгать. Но правда наполовину – это не совсем ложь.
– Мне надо проконсультироваться по одному вопросу, – небрежно ответил Андрей Васильевич. – По очень… личному.
– Влюбился, – вынесла приговор старушка. – Я тебе помогу.
Она с усмешкой отошла к буфету, принялась рыться в шелестящих бумагах.
Глупо отрицать то, что в принципе неотрицуемо по мнению старушек, а иногда и полезно играть с ними «в поддавки».
– Вы угадали, я влюбился! – обрадовано вскричал Андрей, и постарался сделать томное лицо.
– Вот адрес ворожеи, – бабушка протянула клочок бумажки. – Доедешь до предпоследней остановки девятого автобуса, там спросишь.
Андрей Васильевич схватил бумажку, протанцевал с нею до порога и зачем-то задал глупый вопрос:
– А она дорого берёт?
– Кто сколько даст. С каждого по возможности.
* * *
– Кысь-кысь-кысь, – звал Бутербродов, заглядывая под кровать. – Куда же ты пропал, мохнатик?
Пропиликал нетерпеливый дверной звонок. Чертыхнувшись, Андрей пошел открывать. На пороге стояла Юлька.
– Добрый вечер, Андрей Васильевич, – чинно поздоровалась соседка и впорхнула в его квартирку, невзирая на попытку загородить дорогу.
Мокрый плащ поверх секси-халатика, через ткань которого проглядывали аппетитные шарики. В руке – зонтик, в глазах – нахальный вызов. На худющих ножках босоножки.
– Мне надо поговорить с вами, как женщине с мужчиной! – заявила девица.
– Может, в другой раз? – робко предложил доктор. – Мне надо идти.
– Двенадцать минут вас не задержат, – с угрозой возразила Юлька. – Итак… меня интересуют четыре вещи. А ещё я вам хочу сделать важное предупреждение!
– Ну.
Бутербродов обречённо сложил руки на животе.
Когда человек лжет, ему приходится затрачивать уйму энергии на поддержание вымышленных образов. Кроме того, искривляется поток между чакрой горла и чакрой сердца. Потому и говорят «кривить душой»: от лжи она действительно искривляется. Будем надеяться, что обожаемый доктор об этом знает. Юлька встала в воинственную позу и начала допрос:
– Где вы вчера были целый день?
– Дома валялся…
– С кем?
– Один. Даже кот меня покинул.
Бутербродов театрально провел рукой по глазам и понял, что они действительно «чешутся»: ах, мой Кыся…
– А почему тогда не открывали? Я звонила-звонила утром. И вечером приходила.
Юлька в своей манере строго глядела сквозь очки.
– Я приболел, – не нашел ничего лучшего ответить врач. Другой бы на его месте давно выгнал прилипчивую девчонку, но Бутербродов не мог, мешало воспитание. И ещё – он был добрый.
– Имейте в виду, Андрей Васильевич, по планете гуляет СПИД, в нашем городе уже есть случаи, – наседала девица.
– При чём здесь СПИД? – нахмурился врач.
– При том! Говорят, вы влюбились.
– Кто говорит?! – искренне удивился доктор.
«Конь в пальто!» – шепнул внутренний голос, причём обоим сразу.
– Елена Сергеевна… – усмехнулся Бутербродов. – Юлька, ты, никак, ревнуешь? – в тоне проскользнули насмешливые нотки. Не специально, так получилось.
– Отнюдь! – девица гордо вскинула голову. – Просто охраняю своё будущее семейное счастье.
Бутербродов нарочито глянул на наручные часы:
– Двенадцать минут истекли, – безжалостно отрезал он, натянул туфли и взял зонтик.
Девица поджала губы, смерила Андрея уничтожающим взглядом и вышла с гордо поднятой головой.
– Юль, кстати, ты Кысю не видела? Второй день не появляется, – крикнул вслед Бутербродов.
Босоножки шлепали где-то в районе калитки. Андрей Васильевич вышел на крылечко.
– Эй, Юль, я тебя вовсе не выгоняю, а я просто спешу! – проорал доктор. – Не обижайся, пожалуйста.
Он закрыл дверь на английский замок, спустился по ступенькам крыльца и поспешил на автобусную остановку.
7. БОМЖ И ОЧКАРИК
Вечерело, но было ещё светло. Смеркалось, проще говоря. Бутербродов задремал, покачиваясь на мягком сиденье автобуса номер девять. Снилось ему, что он совокупляет мир, в разных позах. Как именно это выглядело, доктор и сам не смог бы сказать, люди редко запоминают детали своих снов. Но ощущения были приятными.
– Молодой человек, предпоследняя станция, – потрясла его за плечо сухонькая старушка с бойкими глазами.
– А! – врач встряхнулся. Старушка погрозила ему пальцем и ретировалась.
Бутербродов мотнул головой, окончательно приходя в себя, и вышел из транспортного средства. Автобус бибикнул и уехал. Моросил дождик. Доктор открыл зонтик и осмотрелся.
Прямо – автобусная остановка (три стенки с лавочкой), слева – магазин с аляповатой вывеской «Продукты от Зины», справа лепятся небольшие домишки. В сторону домиков и удалялась старушка из автобуса, больше не было видно никого, вроде. По счастью, в глубине остановки Андрей Васильевич приметил человеческую фигуру и споро достал бумажку с адресом. Подошёл. На лавке сидел мужичок в драном пиджаке, на сизый нос которого опиралась кепка.
Местный алкаш, к Ванге не ходи, но выбирать не из кого.
– Скажи-ка, друг, где находится улица Набережная? – вежливо попросил доктор.
– Мужик, дай сотенку, тогда и скажу, – произнес алкаш сиплым голосом, сдвигая кепку на затылок.
– Чёрт.
Врач вновь осмотрелся, но округа была безлюдна. Делать нечего, он достал купюрку. Оборванец жадно выхватил деньги из докторских пальцев и попрыгал к магазину.
– Э-эй, стой, сволочь! – негодующе проорал вслед Бутербродов.
– Тётка Агафья здесь не живёт, – крикнул мужичок на ходу. – Не трать время.
Доктор недоуменно гмыкнул и закурил. Повернулся и… вздрогнул. Прямо перед ним стоял длинный субъект в пенсне и в шляпе, с меланхоличным лицом.
– Дом тётки Агафьи сразу за магазином, – грустным голосом сказал субъект.
– Так, – вымолвил Бутербродов. Непонятные ситуации утомляют. И раздражают, и заставляют злиться…
– С чего ты взял, что я приехал к ней?! – заорал врач в лицо субъекту. – У меня на роже написано? Вот прямо читается, да?!
– Я догадался, – просто ответил странный субъект, отходя в сторону.
Когда нельзя пустить в ход кулаки, мужчина становится безоружным. Он может даже вспомнить, что приехал к колдунье по делу, явно отдающему чертовщиной.
– Эй, ты ангел или демон? – прозрел врач, сбавив тон.
– Туда, – субъект показал направление. – Зелёный дом, не ошибешься.
8. ТЁТКА АГАФЬЯ
– Кажется, здесь.
Бутербродов стоял перед небольшим зеленым домиком. Калитка на одной петле, двор зарос сухостойным бурьяном, рыхлая земля в лужах.
Дождик иссяк, кстати. Доктор сложил зонт и постучал в некрашеную дверь. Она тотчас же отворилась. На пороге показалась высокая девушка лет шестидесяти пяти. Каштановые волосы завёрнуты на голове тугим жгутом, на щеках ямочки. Большая родинка под нижней губой. Синее платье, ожерелье из черного турмалина… Гость попал под прицел живых серых глаз.
– Мне нужна тётка Агафья. По важному делу, – пробормотал он, смущаясь.
Гадалка пристально разглядывала гостя. Андрей краснел и бледнел, но глаз не опускал.
– Ну, проходи, – молвила хозяйка и посторонилась. Голос ее не лишён был приятности.
Миновали сени, оказались в избе. Кухня с русской печью, пара деревянных табуретов, на покрытом клеёнкой столе лежат очки и тетрадка.
– Садись, – повинуясь персту хозяйки, доктор сел и принялся тискать в ладонях зонтик. Тётка Агафья пристроилась напротив.
– Слушаю, – молвила ворожея. Она смотрела на доктора с лёгким любопытством, а глаза улыбались. Как позже понял Бутербродов, глаза улыбались всегда, такова была у Агафьи эмоциональная манера поведения.
Доктор покрепче сжал зонтик. Фух, поехали!
– Я хотел у вас кое-что узнать… скажите, если… человек… займётся чёрной магией – это опасно?
– Очень опасно, – серьёзно отозвалась ведунья.
– А в чём выражается опасность? – через паузу спросил Бутербродов.
– Во всём. С дьяволом шутить нельзя.
– Но вы же сами колдуете! – вскричал доктор.
– Я не колдую, молодой человек, а помогаю людям. Это разные вещи. – Женщина говорила напористо и уверенно. – Кроме того, в каждом деле есть свои навыки и знания. Магии надо учиться.
«Я знаю то, что ничего не знаю», – сказал то ли Платон, то ли Архимед. В мозгу доктора разлилось мощной волной такое вполне себе охреневание.
– Так вы учились?! Разве существует специальность «ведунья»?
– Подобные знания нельзя получить в институте. Мне они достались от матери, её обучала бабушка.
Ворожея рассказывала степенно, почти выпевая слова.
Беседа получалась занятной, но малосодержательной. Однако прямо озвучить цель своего визита Бутербродов не мог. Точней, не смог. Смущаться он уже перестал, но не более. Впрочем, природная смелость упорно рвалась в атаку… и вырвалась.
– У вас целая династия, красавчики! – польстил Бутербродов. – А вот скажите… если у тебя на руках тексты заклинаний, можно попробовать? Ничего ведь сложного. Прочитал слова, исполнил особый обряд… А?
Сделать статую очень просто, надо лишь взять кусок мрамора и отколоть всё лишнее. Колдунья искренне рассмеялась.
– Если ты купил в киоске книгу с заклинаниями, то в добрый путь, мой друг. Знаешь, ко мне иногда забегают… молодые влюбленные девочки. Показывают заговоры из бульварных газет, мол, Агафья, оцени приворот. Я всегда говорю, что не выйдет.
– Почему?
– Только маг по рождению сможет заставить работать заклинание. А тексты из «Роспечати» – это просто лол, выражаясь языком молодёжи.
Томительная грусть, экстаз души и немного льда, взболтать, но не смешивать – это оригинальный коктейль эмоций. Наверняка в будущем его научатся создавать искусственно. Бутербродов искренне кайфовал: посиделки с колдуньей оказались приятным занятием.
– Вы каждому клиенту так открыто всё рассказываете? – решил он поиграть в кокетку.
– Я женщина прямая и бесхитростная, – разъяснила тётка Агафья. – И одинокая.
Мыслящий человек обречен преодолевать фобии, и особенно грустно становится, когда фобия конкретно намекает, а в её руках спрятано колдовство. Бутербродов как-то скис, неловко оглянулся на дверь.
– Я имела в виду, поболтать мне не с кем, – подмигнула Агафья. – Я не сексуально озабоченная тётка, на тебя не претендую. Уверяю.
Вся наша жизнь – сплошной фарс и лицемерие. И приятно, что на свете есть люди, которым чужда маскировка во имя «общественных ценностей».
– Супер, – выдохнул Бутербродов.
– Обожаю прямоту, она душу греет, – усмехнулась ворожея.
– Скажите… – спросил, чуть помедлив, доктор. – А если ты книгу не покупал в «Роспечати», а… нашёл?.. Ну, такую… реально старинную книжку. И решил «запилить» обряд, а?
– Не выйдет, – категорически ответила тётка Агафья. – Ворожба – это устное ремесло и любую письменность отрицает в принципе. Тексты заклинаний передаются из уст в уста, из поколения в поколение.
Андрей Васильевич сам не понял, то ли обрадовали его слова Агафьи, то ли огорчили. Пока он разбирался в себе, ворожея добавила вскользь:
– Ты всё-таки не связывайся с магией. Даже просто попытка колдовства может дурно обернуться.
– Ай, всё равно ведь ничего не выйдет! – усмехнулся доктор.
– Ну и что. Не нужно ни искушать себя, ни пробуждать тёмные силы.
Вроде бы, зря пёрся на другой конец города, а в то же время и не зря. В целом, всё ясно, понятно и так далее. Врач встал, чуть помялся и спросил:
– Последний вопрос. Что такое неразменный рубль?
Гадалка натурально подпрыгнула. Благодушие слетело. Глянула остренько:
– Откуда знаешь про неразменный рупь?!
– Прочитал…
Бутербродов изумленно рассматривал заострившиеся черты собеседницы.
– Где?! – мученически вскрикнула Агафья.
– Так. В книжке одной…
– А ну-ка, сядь! – попросила тётка тоном приказа. – Живо!
Ворожея переставила свой табурет поближе к гостю, сжала его рукий горячими ладошками. Заглянула глубоко в глаза.
– Где взял книгу, отвечай?! Тебя как зовут?
– Андрей…
– Послушай меня, Андрей. Надо уничтожить эту книгу! Это изобретение Сатаны! То, о чём мы болтали, всё пустяки. Тебе грозит большая опасность!
– Так серьёзно? – промямлил Бутербродов. Страх предательски щекотал тело.
– Да! Сам ты не сможешь книгу убить. Принеси её сюда, и я тебе помогу. Намажь ладони раствором чеснока, базилика и сушёного укропа, прежде купив их после захода солнца на рынке. Книгу заверни в газету, так не прикасайся. Газета абсолютно сухая, ни капли воды не должно попасть на неё. Всё понял?
– Что же это за книга такая?
Любопытство врача пересилило страх.
Ведунья зачем-то огляделась и задёрнула занавеску. Сказала тихо:
– Книга живая, её имени я не знаю!.. Любовница дьявола она.
Иметь любовницу самого дьявола – это круто. Однако, если этот дьявол ревнив, то прощайся со своей жизнью, как минимум, а как максимум – с душой. Бутербродову стало не хватать воздуха, затошнило. Сосуды головного мозга, не иначе… В уши полз тревожный шепот ворожеи:
– Книга обольстила множество мужчин!.. Утречком я поговорю со своей бабушкой Тарасией. Она много лет назад встречалась с человеком, играющим с этой шлюхой… Андрей, ты приходи ко мне завтра днём, вместе с ней. Андрей?!..
– Понёс меня чёрт к Барину на пикник! – апатично произнес Бутербродов. Он проглотил тошноту, вдохнул и выдохнул. Чуть полегчало.
– Ты сказал, к Барину? – заинтересовалась тётка Агафья.
– Мой друг. А что?
Сей резонный вопрос был резонно проигнорирован. Гадалка вдруг вышла в соседнюю комнату и вернулась оттуда со стаканом тёмно-зелёного зелья.
– Выпей. Это на сутки сконцентрирует твою волю.
Доктор с опаской понюхал, отпил глоток.
– Фу, ну и горечь!
Усилием воли допил. Отёр губы. Вымолвил возбужденно:
– Книга вообще необычная. Читать могу только я. Берёшь её в руки и… как будто в раю. Так и тянет ею насладиться… совершить обряд во имя Её, чёрт возьми! Такое чувство возникает… – Андрей щёлкнул пальцами. – Будто книга – лучший друг!
– Иди. Не забудь про сухую газету и раствор чеснока, базилика, укропа.
– В каких пропорциях?
– Два к одному чеснока.
Андрей Васильевич вновь поднялся, подошел к выходу. Замявшись, выпалил:
– А всё-таки, что такое неразменный рубль?.. Чисто из любопытства спрашиваю. Не смогу уснуть, буду думать…
Каждое мгновение жизни уникально, не похоже ни на какое иное. Как нельзя повторить свою же улыбку точь-в-точь, так нельзя и клонировать мгновение. Неразменный рубль из той же оперы… Тётка усмехнулась:
– Деньга такая. На неё хоть весь мир можно купить.
– Да ладно! Один рубль?
– Один-то один, да непростой… – Ворожея отдёрнула занавеску, мельком глянула в окно. – Даёшь этот рупь продавцу, а тому кажется, что ты заплатил кучу денег. Хоть что продаст тебе, да ещё сдачу отсчитает, сколько скажешь. А потом человек отходит, хлоп по карману, а рупь опять там. И так до бесконечности.
– Класс! – не удержался Бутербродов. – А вы сами его видели?
– Неразменный рупь никто не видел. А кто видел, тот не скажет.
Тётка Агафья шлёпнула ладонью по столу, подняла мёртвого таракана. Кинула тельце в огонь русской печи. Раздался пронзительный вопль, запахло горелой человеческой кожей.
– Лазутчик, – ответила Агафья на невысказанный вопрос, не уточнив, правда, чей. – Прошу, Андрей, будь осторожнее. С Богом!
– До свидания…
9. ЭТО БЫЛО ВЧЕРА
Ночь – самое вкусное время суток. И самое опасное. Врач быстренько шёл по узкой пустынной улочке, возвращаясь от тётки Агафьи. Над головой раскрытый зонтик, опять моросил дождь. До родного домика осталось полсотни метров, когда впереди засверкали фары, приближаясь с хорошей скоростью. Бутербродов попытался прыгнуть в сторонку, на обочину, но ступню мёртвой хваткой засосала липкая грязь.
Доктор дёрнул ногой и упал, изо всех сил потянул на себя колено обеими руками. Ступня стала вылезать из липких грязевых тисков, Джип надвигался с рёвом.
– Не успел, сука! – натужно крикнул Бутербродов. Джип резво промчался мимо, переехав левую голень. Доктор потерял сознание.
* * *
– Пришёл в себя, молодца! – услышал Бутербродов жизнерадостный голос.
Гинеколог открыл осовелые глаза и увидел вокруг незатейливый интерьер одноместной больничной палаты. Возле его кровати на табурете сидел человек в зелёной спецодежде врача.
– Как себя чувствуешь, Андрей Васильевич?
– Голова кружится, слабость… и ногу тянет, – гинеколог попытался подтянуться выше на кровати, чтобы сесть, и же скрипнул зубами от тянущей боли. – Чёрт!
Дежурный врач споро поправил подушку, заметил успокаивающе:
– Потише, Андрей Васильевич, у тебя связки разорваны на голени.
Разорванные мышцы – это не то же самое, что сломанная кость, об этом знают даже гинекологи. Впрочем, это и не сломанный каблук, что тоже верно.
– Когда операция? – спросила жертва аварии.
– Завтра. Из отпуска выходит Бумажкин, сошьёт в лучшем виде.
– А сам, Николай Николаевич?
– Я лишь анестезиолог, – замялся врач. – Могу, конечно, твою ногу заштопать, но… сложную операцию пусть лучше проводит хирург. Ты ведь не хочешь хромать?
– Завтра будет слишком поздно, – огорошил пациент. – Мне надо максимум утром из больницы свалить!
– Чего-о-о-о? – врач оторопел, а потом рассмеялся. – После операции тебе тут валяться неделю. А потом ещё неделю ходить с палочкой. Больничный тебе нарисую в лучшем виде, даже не сомневайся!
Жизнь невероятно мстительна. Самое прикольное, что зачастую она мстит без причины. Опять же, был бы повод, а статья найдется. Бессмертных людей нет. Как (однако) и безгрешных. Андрей Васильевич, разрываемый противоречивыми мыслями, глянул на наручные часы и увидел, что часов на руке нет.
– Сколько время, Николай Николаевич? – спросил он кротко.
– Шесть часов вечера.
– Шесть часов ве… Не может быть! – поразился Бутербродов. – Кретин переехал меня, когда время подходило к восьми.
– Верно. Но это было вчера. Ты почти сутки был в отключке.
– Сутки?!
– Ага. Я принесу твой мобильник. Ну, и часы… Атрибуты в моём сейфе. Могу предоставить и медсестру на выбор, чего они все в тебя так влюблены, а?..
Врач ухарски подмигнул.
Дружба – это тяжелый труд, как отдых или собственные дети. Тебе всегда нужно таскать куда-то своё тело, проявлять заботу вопреки настроению, поддерживать, опекать, оберегать… А ещё мчаться на помощь по собственной инициативе, без сторонних просьб. Халюкин и Барин нежданно проявились в палате, затоптались на порожке.
– Вы кто такие и как прошли? – встрепенулся анестезиолог. – Я же приказал, чтобы никого…
Халюкин официальным тоном заявил:
– Я, как заместитель прокурора, должен снять показания с потерпевшего. А как верный друг, принес Андрею Васильевичу гостинец.
Одной рукою он сунул врачу под нос «корочки», а другой тряхнул пакетиком с «продуктовым набором для больного».
Для врача при исполнении существует только пациент. Все остальные – это враги, которых надо безжалостно посылать подальше. Тупая полиция, надоедливые родственники, любимые домашние животные, ангелы жизни и смерти… – всё едино.
– Андрей Васильевич ещё слишком слаб, он потерял кровь. Необходим покой, чтобы набраться сил. – Врач воинственно надвинулся на пришельцев, расправил сутулые плечи. – Можете оставить свои апельсины и уходите.
Пока ты не настроил лыжи к Господу, ты можешь воздействовать на окружающий тебя мир, по-крайней мере, в лице особо ретивых коллег…
– Николай Николаевич, пусть ребята посидят со мной? – смиренно воззвал Бутербродов. – Ближе этих людей у меня нет, отвечаю.
Анестезиолог вспомнил, что воспаление яичников его тёща лечит у единственного в городке гинеколога. Весомый аргумент, чтобы нарушить регламент, ведь это не клятва Гиппократа, в конце-то концов.
– Пожалуйста, недолго, – бросил он и стремительно вышел из палаты. Дверь прикрыл за собой.
– Привет, Бу!
Друзья распаковали пакетик, достали яблоки и коньяк. Пропустили по рюмашке, по ходу дела. За здоровье и вообще.
– Как узнали, что я здесь? – наивно спросил Андрей.
– Юлька, – уронил бизнесмен с усмешкой.
– На самом деле, не смешно, – на удивление, очкарик не поддержал иронию. – Юлия Васильевна… ну, окей, Юлька, позвонила мне на мобилу. Во время инцидента она находилась у калитки дома. Всё видела. Ты же, Андрюха, всего десять метров не дошел… Юлька и «Скорую» вызвала.
– Мой мобильный Юлька тоже знает? – не удержался от ёрничанья Барин.
Бутербродов слушал хмуро. И хмуро же сказал:
– Она всё про меня знает. Включая рацион моего завтрака и когда хожу в сортир. Даже размер моего члена. А я её ни разу, если что…
– Да ладно?! – изумились друзья.
Андрей в ответ понуро ухмыльнулся, вспоминая случай полугодовой давности. Тогда Они вместе посмотрели праздничный концерт ко Дню кого-то-там. Сидя строго каждый в своём кресле перед телевизором, в доме доктора.
– Спокойной ночи, Андрей Васильевич. Не будем обниматься на прощание, – девица величаво удалилась. – Я завтра приду.
Бутербродов вышел к печке покурить и обнаружил на гостевом столе тетрадку.
– Конспект забыла, – констатировал доктор и машинально пролистал тетрадь.
– Ой, а это что?
На последней странице были схематично изображеные половые органы и аккуратная запись: «У него длина двадцать пять сантиметров, у меня глубина восемь сантиметров. Хм. Как совместить несовместимое?»
– Быть может, у Юльки это возрастное и пройдёт? – предположили друзья, посмеиваясь.
– Вы плохо знаете Юльку. У неё это никогда не пройдёт, – грустно усмехнулся Бутербродов. – Ладно, хорош сплетни гонять. Кто меня переехал, установили?
Друзья убрали улыбочки и застенчиво повинились.
– Юлька запомнила номер Джипа, но он фальшивый. Принадлежит тачке нашего мэра. Объявили в розыск чёрный «Ленд Ровер», будем надеяться.
* * *
Сладострастный женский голос шептал в уши: «Я – исполнительница твоих самых тайных желаний… Не верь Агафье, старой дуре… Я буду у твоих ног… подарю много мужского счастья… Возьми меня… Исполни обряд на получение неразменного рубля… Я твоя, милый… Только твоя…»
– А! – вскрикнул Бутербродов и проснулся.
Немножко поморгав, он уверенно откинул одеяло. Пошевелил ногой в бинтах, согнул и разогнул. Тянущая боль исчезла. Или её и не было?
– Супер! – Андрей вскочил и распахнул окно. Утреннее солнце ему задорно подмигнуло.
В палате возникла синеокая медсестра. Ахнула, прижав ручки к томной груди:
– Андрей Васильевич! Вам нельзя вставать, у вас разрыв связок!
– Э-гей! Нет разрыва, а есть растяжение! Но теперь и его нет! Видите?
Андрюха отбарабанил чечётку, напоследок ударив больной ногой по кровати.
– Не может быть, – заворожено вымолвила медсестра, нервно тиская левый сосок.
Всё великое свершили люди двух типов: гениальные, которые знали, что это выполнимо, и абсолютно тупые, которые не знали, что это невыполнимо. И, конечно же, красавчик-доктор не идиот… Неправильный диагноз – такое сплошь и рядом, тем паче с безнадежной техникой, которой оснащена больница.
– Принесите мою одежду, – распорядился Бутербродов. – Николаичу я сам после позвоню. У меня сейчас нет времени на долгоиграющую процедуру выписки.
Андрюха подошел к медсестре, легонько взял за правый сосок. Сжал. Игриво улыбнулся.
– Хорошо?
– Хорошо… – замлела медсестра.
* * *
– Кысь-кысь-кысь, – машинально звал доктор, взбегая на верандочку своего дома. Котяра не появился.
Бутербродов не стал грустить даже для приличия. Он пробежал в гостиную и схватил раскрытую книжку. Та послушно задрожала и заохала. Доктор приблизил страницы к глазам и медленно прочел:
– Обряд на получение неразменного рубля…
Деньги меня не волнуют, они меня успокаивают. Фух! Доктор выдохнул, глянул на наручные часы.
– Десять-тридцать. Рынок в самом разгаре.
* * *
– У него разрыв связок голени! Никакое, к хренам, не растяжение! – орал доктор Николай Николаевич на синеокую медсестру Вику, застывшую посреди ординаторской.
– Он станцевал передо мной, – оправдывалась девушка.
– Что ты несешь, твою маму, Вика!.. Я лично его осматривал, зафиксировал открытый, заметь, открытый! – разрыв. И наложил повязку.
Анестезиолог рванул из кармана пачку сигарет, ожесточенно закурил, хотя курить в больничных помещениях намедни запретили сказочные гномы.
– Может быть, вы его сами прооперировали, а потом забыли? – ляпнула Вика и тут же закрыла ротик испуганными пальчиками.
10. МУЖИК, КУПИ ГУСЯ!
Андрей Васильевич, помахивая большой клетчатой сумкой, шёл по базару. Откуда-то сбоку вынырнул мужик в драном пиджаке и с сизым носом, нагло взял врача под руку:
– Эй, парень, купи птицу.
– Какую птицу? – доктор резко притормозил.
– Гуся!
– Гуся?
– Ну да. Отличный гусь! – подтвердил мужик и залихватски показал большой палец.
– Ну… А сколько хочешь за него? – заколебался Бутербродов.
– Не дороже денег. На литру дашь?
– Ну… договорились. Где гусь?
– Там!
Парочка отошла к южной стене рынка. Через десять метров Бутербродов, опомнившись, придержал алкаша.
– Постой-ка! Гусь-то живой? Мне дохлый ни к чему…
– Не боись! Живее всех живых, как Ленин! – интимно подмигнул мужик.
Андрюха внимательней присмотрелся к продавцу. Ранее с алкашнёй он дела не имел и закономерно не приглядывался. Но «сейчас» от «раньше» отличалось больше, чем белое от чёрного.
– Слушай, мы раньше не встречались? – напряг память покупатель. – Больно рожа знакома.
– Может, бухали вместе, – невнятно буркнул мужик, отводя глазки.
– Вряд ли…
Бардак в голове. Так бывает, когда за два дня проживаешь массу событий, да таких, что мозг не может рационально объяснить. Кто хоть раз имел дело с нечистой силой, тот поймет. Кроме того, жажде богатства плевать на любые сомнения. Андрюха вслед за мужичком уверенно нырнул в неприметный закуток в углу рынка.
Алкаш толкнул дверцу хлипкого сарайчика.
– Вот он.
Привязанный за лапку к стене, в сараюшке прохаживался здоровенный гусак. При виде людей он загоготал и забил крыльями.
– Украл, поди? – полюбопытствовал Андрюха без «наезда», равнодушно.
На удивление, алкаш не стал горячо доказывать обратное. Он сплюнул и сказал спокойно:
– Какая тебе разница? Не хочешь – не бери. Найду другого покупателя, за пару-то бутылок, ха.
– Ладно, на тебе на литр. – Врач подал денежку. – Помоги только гусика в сумку затолкать.
Обладатель драного пиджака схватил купюры и поспешно удалился, бросив через плечо:
– Не было такого договора, чтоб грузить!
– Эй! Ну, хочешь, доплачу полтинник?
Мужик обернулся на ходу и хрипло рассмеялся.
– Найми грузчиков, купец!
– Сукин сын! – в сердцах сплюнул Андрюха и крикнул в удаляющуюся спину: – Я тебя вспомнил! Ты меня наколол позавчера на остановке! Мошенник!..
Самое умильное – это принимать наваждение за бардак в голове. Ну, да к чёрту всяческие мысли. То, что нас не убивает, делает нас сильнее, на том и остановимся.
– Гуси-гуси-гуси, – замурлыкал врач, сложив пальцы щепотью.
Гусь искоса посмотрел на человека и раздраженно гоготнул.
На загрузку гуся в сумку ушло полчаса. Только длинная шея не влезла, и птица наблюдала, куда её несут. Мимо сырных прилавков, колбасных отделов и закутков, испускающих аромат свежеиспеченного хлеба. Вот и фруктовые ларьки, дальше уже улица.
– Андрей Васильевич! Я-то думал, в больничке отлёживаешься. А ты уже бегаешь!
Дорогу Бутербродову преградил его начальник, Аникита Иванович Репнин. Наш герой замялся, неловко переступая с ноги на ногу. Программа обряда выдала ошибку, которую никоим образом нельзя нарушать. Убегать от ошибки правилами не запрещено, если что.
– Да я вот… – открыл рот Андрюха, и тут же его закрыл. Из-за ящиков с грушами выглянул продавец гуся и явственно подмигнул.
– Эвон, какую птицу приобрёл! Ты что, собираешься гусятину разводить? – главврач недоуменно вертел мощной шеей.
Бутербродов криво заулыбался, пожал застенчивым плечиком, изобразил на лице умиление и попятился от начальника.
– Что за твою мать?! – охренел Репнин.
«После покупки гуся, по дороге домой – нельзя ни с кем разговаривать…» – стучало в голове доктора.
– Эй, ты ослеп, чёрт возьми! – визгливо крикнула случайная торговка, попавшая под ноги пятящемуся доктору.
Бутербродов извинительно осклабился, прижал руку к груди, отвесил женщине земной поклон и быстрым шагом, почти бегом, припустил прочь.
– Га-га-га! – недовольно загоготал гусь на весь рынок.
– Вот так твою мать! – воскликнул Аникита Иванович.
11. ПОДГОТОВКА К ПЕРВОМУ ОБРЯДУ
Ехидное солнце клонилось к западу.
– Пора! – провозгласил Бутербродов и поёжился.
Он затопил печку, покурил в неё. Подбросил дровишек, достал мобилу, потыкал кнопки. Сделал слащавое лицо.
– Ал-лё, привет, Рита!.. Да, Андрей… Вот решил тебе набрать, – нежненько пел в трубку доктор. – Вы знаете, Риточка, ведь любовь – очень дурацкое изобретение Господа. Впрочем, некоторые считают, что он ничего не изобретал. А ты как думаешь?..
Мужчины покупают женщин словами. Если, конечно, денег нет. Я – нищеброд, и могу себе это позволить. Ну-ну, пой, душка, сердечко честной девушки стерпит всё, и даже чуть больше.
– Я не сильна в катехизисе чувств, – сдержанно ответила Маргарита.
– Узнаю свою Риту, узнаю… – не смутился Андрюха. – То есть, вы не моя, конечно, пока не моя, но… вы ведь поняли мысль. Кстати, о ваших чудных глазах…
Доктор разливался соловьем минут пять, девушка откровенно таяла. Когда у женщины нет постоянного партнера, мужское слово эквивалентно мужской фрикции. Не всегда, но такое случается чаще, чем не случается.
– Романтика – это ключ жизни. В жизни есть двери, вот их и открывают ключами, – вдохновенно вещал Бутербродов. Если женщине интересно, это вдохновляет мужчину.
– Хорошо, когда есть двери, которые ты хочешь для себя открыть, – поддержала Марго с полуулыбкой.
– Не для себя, а для нас, – умилился доктор. – Если ты не против… Кстати, а на втором свидании честной девушке Рите допустимо мне отдаться?..
– Мне надо посоветоваться с сестрой, – серьезно ответила Маргарита.
Обольститель уловил перемену тона и тут же воспользовался этим в своих целях. Мало девушку танцевать, надо ей ещё и бриллианты покупать. Добычей денег сегодня ночью и займемся, но прежде…
– Рит, подскажи, пожалуйста, что такое «крестовая». Как историк, – огорошил сердцеед.
Мужчины – странные люди, для них сорт картошки и её прополка – это идентичные вещи. Но не единой картохой жив мыслящий человек, что тоже верно, и в данном смысле обаяшка эскулап прав.
– Кажется, в старину на Руси так называли перекрёсток дорог, – подыграла Рита.
– Я тебя люблю. В данный конкретный момент! – без церемоний вскричал врач. – Ну всё, был рад слышать, целую и так далее.
– А зачем тебе значение «крестовой»? – попыталась не дать диалогу увять Марго. Однако, её уже не слышали: то ли доктор бросил трубку, то ли связь прервалась. Спокойней, конечно, думать второе…
В гостиной, где сидела девушка, нарисовалась сеструха Ириша. Подсела на диванчик. Спросила с любопытством:
– Я с кухни голос слышала. С кем это ты трепалась? Расскажешь?
– Андрей с большим членом, – чуть растерянно ответила девушка. – Почти замуж звал…
– Но это же чудесно! – одобрила Ириша. – Я думаю, что ему надо отдаться. Тогда точно женится.
* * *
– Перекрёсток!
Бутербродов предвкушающе потёр ладошки.
Он дождался, когда печные дрова превратятся в золу. Следуя обряду, жестоко свернул птице шею. Гусь явно не хотел отправляться в свой персональный рай, бил крыльями и гоготал. Однако, пока существует смерть, гуси будут умирать.
– Давай, чувак, поработай на мой обряд! – бормотал доктор, пихая в печку гусиную тушку целиком. Без разносов и тарелок, с пухом, крыльями и когтями.
Спустя час Андрюха вынул из печи гусиную прожарку и бросил в клетчатую сумку. Молвил воодушевленно:
– Половина дела сделана!
12. ЮНАЯ И ПЬЯНАЯ ОСОБА
Светила полная луна. К перекрёстку на окраине городка, подлетело такси. Машинка выплюнула Бутербродова и умчалась восвояси. Андрюха внимательно повел глазом.
На юге – одинокая пятиэтажка.
На севере – огни фабрики.
Восток – дорожка в густой лес.
Запад – кресты и надгробия кладбища.
– Привет, крестовая!
Диск луны закрыло облачко, стало темно. Доктор топтался в нерешительности, помахивая клетчатой сумкой.
«У-у-у-у-у!» – то не волки завыли, а фабричный гудок, означающий окончание смены.
– Двенадцать часов ночи, – процедил Бутербродов, чуть помялся и выкрикнул негромко:
– А вот кому гуся? Продаю гуся за неразменный рубль.
Тотчас же из мрака на юге появился темный силуэт. Он явно направлялся к продавцу. Тело Андрея обуял озноб, ладошки вспотели, а алчный мозг замер в предвкушении.
Луна спихнула с себя облако и вновь засияла на всю округу. Силуэт обрел черты девушки. Смазливое юное личико, ножки в мини, два синих томных глаза.
– Угости сигареткой, кавалер, – произнёс пухлый ротик.
Звук голоса немного успокоил. Бутербродов прикурил себе и девушке. Недолго постояли, исподтишка друг друга изучая.
– Который час? – манерно спросила эротическая фантазия и без перехода добавила: – Впрочем, забей на время.
Она откинула окурок. Качнувшись, приблизилась вплотную, и предложила, дыхнув перегаром:
– Хочешь меня?
Бутербродов посмотрел в призывные глаза и окончательно уверовал, что это никакой не покупатель гуся, а пьяная девка, ищущая съём. Первый блин… Андрюха философски усмехнулся и сказал, что пришло на ум:
– У меня на тебя встал. Только денег нет.
Женщина – странное существо! Даже ключ от её сердца находится совершенно в другом месте. Речь о кошельке, разумеется. Бабочка вздохнула с укором, отодвинулась от доктора и вымолвила убежденно:
– Гораздо хуже, если всё наоборот. Деньги есть, а Он не стоит… падла такая! – она зацокала назад к пятиэтажке, уронив на прощание: – Спасибо за никотин.
13. СТРОГИЙ И СЕРДИТЫЙ ГОЛОС
Если ты можешь справиться с собой, то ты сможешь справиться и с окружающим тебя миром. Андрюха выждал, пока юная шалава укатит с поля видимости, и уже посмелее стал покрикивать:
– Эй, а вот кому гуся? Продаю гуся за неразменный рубль.
Прокричал десяток раз и почуял, что стали мерзнуть ноги. Немножко поплясал, отдышался, и снова, было, начал:
– Э-эй, а вот кому…
– Какого хрена ты тут орёшь?! – раздался над ухом строгий сердитый голос.
– Ох! – не сдержался Андрюха. Сердце упало, застряло в левом носке и затихло, вяло трепыхаясь. Облака немедленно (и как нарочно) закрыли глазки луне.
Доктор на полной «измене» развернулся к северу. Перед ним стоял, кажется, мужик. Фонарик в руке, запах машинного масла, скрип кожи от сапог… Точно, мужик!
– Что за хрень, мать твою так, ты здесь несёшь?! Кому и чего, млять, продаёшь в час ночи?! – заорал гость и направил фонарик прямо на доктора.
Бог взятки не берет. Особенно если они предназначены дьяволу. Бутербродов мысленно перекрестился и молча протянул мужику клетчатую сумку. Фонарик пошарил по доктору изучающим лучом, и уткнулся в выбоинку на грунтовке.
– Э, да ты, похоже, пьяный, – строгий голос немного смягчился. – Где нажрался, в Ивановке?
Потусторонняя сущность не станет задавать идиотские вопросы такими словами. Доктор, конечно же, не был в этом до конца уверен, но ему все равно полегчало.
– А я иду со смены, слышу, кто-то орёт, мать твою, – обстоятельно пояснил мужик. – Думаю, что за хреновина? Типа, эти ребятки веселятся, чёрт их задери? – гость мотнул головой на кресты.
Облакам надоели обнимашки с луной, они отлетели в сторонку. Бутербродов увидел мужика при свете и понял, что его логика имеет право на существование. Фабричный работяга похож на фабричного работягу, его не спутаешь ни с кем.
– Смешал водку с шампанским, – повинился Андрюха. – Ну, понимаешь…
– Ни хрена не понимаю! – не согласился мужик. – Но мне похрен… не люблю, когда непонятный, кипеш, а так – мне похрен…
14. КУПИДОН
– Ходят тут всякие! – в гневе бормотал Андрюха, прыгая от холода подобно длинному пингвину. – Где же покупатель гусака, чёрт его возьми?!
Дело шло к трем часам ночи. Луна с облачками традиционно игрались, то сходясь, то расходясь. Бутербродов отбросил мысль о костре и пытался сосредоточиться.
– Подходите, налетайте! Продаю гуся недорого, всего за неразменный рубль, – разносился над перекрестком его одинокий голос.
Вдруг упал с небес, посвистев в воздухе, белый сгусток, покачался и завис перед полуночником, вея и реясь на уровне глаз в безлунном мраке.
– Мама! – прошептал продавец. От неожиданности он оступился и сел на задницу.
Задорный голосок деловито спросил:
– Уй, Андлюх, ты Афлодиту, случаем, не узлел?
Небесный пришелец забавно картавил.
Облачко поцеловало на прощание луну и уплыло восвояси. В голубоватом свете взору предстал ребёнок лет пяти, сотканный из серебряных нитей. Золотые кудри, два огромных зеленых глаза. На теле отчётливо виден пупок, а в сильной ручке зажат лук.
– Оглох, что ли? – проказник дрыгал от нетерпения ножкой, смотрел с любопытством.
– Ты к-кто?
– Глек в манто! Не видишь что ли, Купидон! – весело защебетал воздушный мальчишка и добавил игриво: – Пущу сейчас стлелу в глудь, мигом в Юльку влюбишься. – В пальчиках проказника возникла тонкая палочка. – Хочешь?.. А-ха-ха!..
Андрюхе надоело бояться, и он встал. Степенно отряхнул задницу, подобрал сумку. Где ты учился, там я преподавал, малыш… Доктор ласково улыбнулся, сложил щепотью пальцы и пощекотал гостю животик.
– У-тю-тю.
Подушечки пальцев охватила нега, словно Андрей засунул пальцы в растаявший шоколад. Он помлел немного и спросил с подмигушкой:
– Эй, а кто такая Афродита?
– Моя любовница! – гордо ответил сорванец и задрыгался всем телом. – Ой-ёй, щекотно, – пискнул и отлетел на метр, вымолвил с насмешкой: – Ты чего, Андлюха, не историк?
История ничему не учит, но сурово наказывает за незнание уроков. Доктор решил обидеться: не для того он здесь торчит, чтобы терпеть колкости от гребаного привидения. Он упёр руки в бока и заорал:
– Вали отсюда, хренов Карлсон! И немедленно!..
Обида купидонов гораздо болезненней, чем человеческая. Для человека – так уж точно. Ну, каждому своё. Небесный гость отбросил оружие любви и показал издалека записочку в виде сердечка.
– Видишь, Ломео недоделанный? Это посланьице от Литочки. Она хочет тебе отдаться, но… – сердечко разлетелось на мелкие кусочки, разорванное в клочья. – Будем считать, что я её желание потелял…
Амур резво подлетел и нежно шепнул в оторопевшее ухо доктора:
– Кули бамбук, чувак! И площай!
Небесный сорванец взмыл вверх, полетел на восток и вскоре исчез в небесах.
15. ГАРЕМОВЛАДЕЛЕЦ
Андрюха искренне расстроился, даже магический обряд поблек в сознании.
– Стой, сволочь! – запоздало спохватился сердцеед, но было поздно. Проштрафившийся обольститель, грустя, полез в карман за сигаретами.
– Молодой человек, мне кажется, вы продаёте, – прозвучал от крестов глухой голос.
Если тебе кажется, то крестись, подонок! Или, наоборот, прячься, пока не закрестили нахрен. Задрали мистические нескладухи и тупорылые прохожие. Если ни черта не получается, значит, и не получится. Сумку с гусаком в помойку, а тело в койку…
Бутербродов, реагируя на голос, повернулся к кладбищу, что на западе. Нервы дрожат от гнева, мысли – тоже.
Перед ним стоял маленький хрен с бугра, одетый в чёрный плащ с капюшоном. Луна мутно оттеняла сморщенное лицо и прядь седых волос. Глубоко запавшие, близко посаженные зеленые глаза рассматривали доктора с мрачным интересом.
– Вы продаёте?! – настойчиво повторил старик. Жёлтым металлом блеснули зубы.
Звёзды сошлись, теперь важно не дать им разойтись. Интуиция подсказала Андрюхе, что это и есть долгожданный покупатель. Риточка мгновенно была забыта, и доктор приготовился к сделке. Насколько, конечно, позволяли дрожь души и коленок.
– Да, продаю гуся за неразменный рубль, – ответил Бутербродов, насколько смог равнодушно.
– А гусь-то добрый? – осведомился старикан.
– Шикарный! – с превосходством ответил врач.
– Покажи товар, – попросил незнакомец.
– Смотри.
Андрюха развел полы сумки, не выпуская, однако, её из рук.
– Опля! Ну-к, ну-к…
Покупатель попытался всунуть ручки внутрь, дабы пощупать товар.
– Касаться товара обрядом запрещено! – выкрикнул доктор, поспешно захлопнул сумку и на всякий случай даже застегнул на ней замок.
– Э, – протянул золотозубый старик, – и так видно, неплохой гусь. А чего просишь за него?
– Рубль неразменный.
– Всего рубль? – посетовал дед. – Не верю, что товарец хорош! Или плох сам купец, не ведающий цены, а?
– Моя цена – неразменный рубль, – твёрдо молвил продавец. – Если ты чему-то там не веришь, то проблема не моя, как понимаешь.
Судьбу нельзя обмануть, с ней можно договориться. Доктор совсем изгнал страх. Процесс сделки увлекал, мысль о богатстве грела порочную душу. Ум стал холоден и расчётлив. Странным образом Андрюха чувствовал в себе силы обыграть старого хитреца.
– Хочешь тыщу баксов? – открыл торги дедуля.
– Не-а.
– Мало, што ли?
– Што ли, да, – нагло передразнил доктор.
– Нравишься ты мне, – наигранно вздохнул чёрт. – Так и быть, дам две тысячи.
– Слушай, отвали, – совсем распоясался Бутербродов. – Я сказал цену, а ты услышал.
– У меня в кошельке только крупняк, – сообщил дедок. – А разменять негде.
Если доверяешь человеку на сто процентов, то он обманет тебя на двести. С нечистой силой пропорции примерно те же, с поправкой на то, что демонам вообще не надо доверять. Андрюха непроницаемо молчал, катая хмурые желваки. Сработало.
– Неразменный рубль у меня дома, – нехотя признался золотозубый хрен. – Если сбегаю, подождёшь?
– Без проблем, – усмехнулся продавец.
– Уж больно товарец добрый, – плотоядно облизнулся старичок. – Пока дойду… уведёт кто-нить.
Чёрт залез в ноздрю, достал соплю и растёр её о плащ. Немного подумал. Потом щёлкнул пальцами.
– Смотри!
Тут же, по щелчку, на небе проявилась большая фотография. С нее строго смотрел человек с генеральскими погонами и лицом Бутербродова.
– А так?
Фотка мигнула, и на месте генерала возник космонавт Бутербродов. Он пафосно улыбался на фоне космического корабля, стоя посреди красных песков.
– Ещё!
Самая знаменитая в мире аллея. Именная звезда с набитым именем: «Andrew Buterbrodov». За правым звездным лучом культовая надпись: «Holliwood».
– Ну-к, а так?
Мигание явило новую картинку. Шестирукий гуманоид с лицом доктора. На плоской голове два половых члена. Две ноги и две задницы.
– А ещё вот так?
Лицо Бутербродова, как приложение к нежному телу брюнетки. Можно чуть увеличить грудь и исключить из интерфейса щетину, а так вполне годная поделка дьявольского производства.
– И, наконец! – тоном ярмарочного зазывалы подытожил старик.
Строгий костюм. Узнаваемая прическа. Президентский штандарт. Рука на Конституции. Серьёзное лицо Андрюхи, осознающего важность государственной миссии.
– Выбирай, кем хочешь быть, – развязным тоном предложил купец.
Живые закрывают глаза мёртвым, а мёртвые открывают глаза живым. Иногда бывает наоборот, но только иногда. К чёрту драную софистику, игра по-крупному не терпит теории. Доктор насмешливо сказал:
– Это всё, что ты можешь предложить?
– Ну-к, хочешь, сделаю тебя миллионером? – подыграл дед, не замечая иронии. – Учти, долларовым миллионером! Накупишь яхт и дворцов. Заведёшь кучу девочек…
– Чего же мелочишься, старый? Предлагал бы сразу миллиард.
Глаза демона торжествующе сверкнули. Он даже потер ладошки от удовольствия.
– Точняк, ты прав, Андрюха! Даю миллиард! Ну-к, по рукам?
– Где ты его принёс, в карманах? – заухмылялся Бутербродов.
Старый хмырь не смутился. Часто-часто покивал.
– Понимаю, всё не то… Ладно, есть у меня кое-что в запасе, для тебя и держал…
Вновь щелчок пальцами, и…
…Как в объективе камеры, увидел себя врач в дивном дворце. Халат, чалма, мягкие тапочки. Андрюха почесал яйцо и хлопнул в ладоши.
– Ко мне, гарем!
Пятнадцать девушек, абсолютно голых, тотчас же возникли перед султаном. Призывно улыбаясь своему господину, и только ему. Готовые по первому зову сделать всё.
Бутербродов сделал движение сладострастными пальцами. Девушки развернулись и нагнулись, выпятив ягодицы, расставили пошире ножки… А потом…
16. НЕРАЗМЕННЫЙ РУБЛЬ (ОДИН)
…Дворец растворился в утреннем полумраке крестовой. Адские глаза горели мрачной иронией. Старый пердун потирал ладошки и кудахтал:
– Какие девочки! Подумай, сул-та-ном будешь! Это тебе не хухры-мухры! Такая власть! Деньги! Сила! Удовлетворишь все свои низменные желания, воплотишь в жизнь самые грязные эротические фантазии!
Ноздри старой лисы раздулись, губы дрогнули в дьявольской ухмылке.
Гарем попал Андрюхе в самое чувствительное место. Армия мелких похотливых бесов наполнила мозговые клетки сомнением. Броня решимости распадалась. Доктор открыл рот, чтобы сказать «Да», но… взгляд уцепился за губы покупателя. С омерзением увидел он два ряда гнилых резцов, а за ними плотоядно шевелящийся острый язык. Подступила тошнота, а то что просится наружу, в себя принимать уж точно нельзя.
– Нет, нет и нет! – грубо рыкнул врач. – Короче, ты меня задрал, страшилище! Либо подгоняешь мне неразменный рубль, либо я пошёл! Продам гуся кому-нибудь другому.
– Да не вопрос! – легко согласился демон. – Держи, Андрюха!
В ладонь доктора шлёпнулась хрустящая бумажка размером со сторублевку. Кипенно-белый фон, на нём рукописные буквы, надпись – далеко не шедевр каллиграфии… проще говоря, написано было, как курица лапой: «НЕРАЗМЕННЫЙ РУБЛЬ (ОДИН)». На обратной стороне также коряво нарисован гусь.
– Вот, блин…
Бутербродов оторвался от (так сказать) банкноты. Огляделся. Старика рядом уже не было. Как и клетчатой сумки в руках.
– Ну… блин.
Слова исчезли из лексикона доктора, прихватив словарь. Он пожал молчаливо плечом и сунул неразменный рубль в карман.
– Эй!.. Пока, в общем.
Андрюха неопределенно помахал рукою, прощаясь с невидимым теперь покупателем, и шагнул к югу.
– Ах ты, плут! – вдруг ворвался в уши разъяренный голос барыги. – Продал мне дохлого гуся вместо живого! Ну-к вернись, сукин сын!
Мы не даем своего согласия на смерть, поэтому её надо обходить, и чем чаще, тем лучше. Магический обряд о таком варианте развития событий предупреждал. Бутербродов сжался и споренько поскакал вперед, бурча под нос:
– Только не обернуться, только не обернуться…
Вдруг доктору прямо в нос ткнулось пустое лицо под капюшоном. На месте глаз – зеленые огни, вместо рта – гнилые неровные зубы.
– Подсунул мне дохлятину! – заорал демон в своём истинном обличье. – Неразменный рубль мне сюда, быстро!
– В книге написано, что нужно дать покупателю люлей! – прошептал Бутербродов, превозмогая страх из последних сил. Он сжал кулак и ткнул им в призрак. Рука провалилась в пустоту.
– А-ха-ха! – заржал воин Сатаны на всю крестовую.
Доктор вздернул пальцы в жесте «Fuck», зарычал сквозь истерический смех и тяжело побежал на юг, к пятиэтажке. Навстречу ему из двора выехала машинка.
– Сто-о-о-ой!
Иномарка резко встала в метре от доктора.
– Ты придурок! – яростно крикнул невзрачный шофер, выскакивая из салона.
Бутербродов бросился водителю в ноги. Обхватил за бедра, взмолился:
– Шеф, довези до Центра, я тебе отлично заплачу!
* * *
Продавщица Даша дремала, склонив русокосую голову к прилавку. Охранник дрых в паре метров, расположив сухое тело на ящиках с консервами. Шёл седьмой час утра, то время, когда гуляки уже обнимаются с Морфеем, а работяги только-только продирают глаза. Ещё часик можно сладко кемарить, персонал спит – служба идёт, первое правило наёмных работников, особенно в мелких провинциальных магазинчиках, коим и являлся мини-ритейлер «Продукты от Зины».
– Эй, дамочка, дайте мне мороженое за сорок рублей! – ворвался в полусон Даши нахальный голос. Бутербродов выплясывал у прилавка: в глазах тревога, по телу нервный колотун, а в руках неразменный рубль.
Если ум не убавляется, то не прибавляется точно. Впрочем, нарушители спокойствия продавцов живут по особым законам дебилов. Даша, зевая, подала пломбир.
– Сорок рублей.
Взяла неразменный рубль, нахмурилась, повертела в мозолистых ручках.
– Что за хрень, – бросила бумажку назад. Бутербродов чуть не расплакался, больше от обиды, чем от страха.
– Доллары не принимаем, – заявила Даша. – Здесь не обменник, если что.
Отсутствие доказательств виновности – еще не доказательство невиновности. Андрюха мучительно соображал, что делать. Так и не сообразил.
– Эй, парень, если хочешь поменять, то обмен за углом, – вмешался в разговор охранник, поднимаясь с ночного ложа. Он подошел к прилавку, взял в руки неразменный рубль. Рассмотрел.
– Новенький грин, будто тока из-под станка, – протянул мечтательно и добавил грустно: – Правда, курс в нашем обмене не очень… Но другого тут нет.
– А… по…нял, – прошептал любитель мороженого. Он выдернул из кармана сторублевку, бросил на прилавок и быстренько ускакал.
– Мужчина, мороженое… – крикнула вслед Даша. – Сдача…
* * *
Ещё через пару часиков доктор вышел из банка «Около-Питерский капитал». В руках он держал кейс, в котором лежали десять его годовых зарплат в форме наличных иностранных денег.
– Да здравствует неразменный рубль! – ликующе заорал Андрюха на всю улицу. – Спасибо старому хрычу!
На богача никто не обратил внимания. Да и обращать было некому, в десять утра улочки провинциальных городов совсем не многолюдны. Однако, какой-то длинный субъект в пенсне и в шляпе всё же проходил мимо и шарахнулся от крика. Испуганно повёл меланхоличным носом.
– Жизнь начинается! – в эйфории крикнул доктор прямо ему в лицо. – Первым делом приобрету чёрный лимузин!
17. КУПЛЮ АФРИКУ. ДОРОГО
Чёрный лимузин выехал с огороженной территории. За забором виднелась масса белых зданий, а на автоматических воротах висела табличка:
ЧАСТНАЯ КЛИНИКА
женского здоровья
Доктор БУТЕРБРОДОВ А. В.
г. Санкт-Петербург
Сентябрьское солнце хмуро улыбалось лесу, окружавшему загородную резиденцию. Лимузин рванул по асфальту.
* * *
Спустя пятьдесят минут чёрный лимузин остановился у высокого крыльца банка «Питерский капитал». Невский проспект, где-то в районе «Елисеевского». Водитель Михаил чмокнул задней дверцей, и на тротуар ступил Бутербродов. Деловой костюм на слегка раздавшейся талии, снобская бородка, заматеревший взгляд. За два года доктор изрядно изменился. Впрочем, в банке его знали только таким.
– Добрый день, Андрей Васильевич, – улыбнулась симпатичная секретарша в начальственной приёмной.
– Привет, Мариша, – подмигнул врач и без стука вошёл в кабинет главного.
Даже в раю есть деньги, потому что только они делают по-настоящему свободным! Чем больше у тебя сумма – тем круче тебя принимают. На небе Бог, а на земле Его зам по финансовым вопросам – банкир… Вице-президент встретил Андрюху как сына: поступательно изобразил умиление, предложил выпить и трахнуть Маришу, порекомендовал «нужного человека» в аппарате губернаторши, обнял-поцеловал и усадил в мягкое кресло.
Бутербродов чинно вытерпел все этапы преклонения и без долгих прелюдий приступил к делу.
– Альберт Михайлович. Я желаю, чтобы вы перевели Сумму в один африканский банк. На моё имя.
Лицо вице-президента отразило готовность сделать это хоть сейчас.
– Окей, – благосклонно кивнул Андрюха и подал картонный прямоугольник: – Вот реквизиты банка и сумма перевода.
Совладелец кредитной организации благоговейно взял кусочек картона. Глянул мельком. Округлил от удивления хитрые глазки.
– Эм… Вы переводите в Африку свои капиталы?
– Нет, просто еду на отдых, – рассмеялся олигарх.
– Эм… Надолго?
Банкир не скрывал растерянности. Не каждый день твой бизнес теряет львиную долю активов.
– На месяц где-то, – рассеянно ответил доктор. – Давно хотел побывать на чёрном материке… Если мне там понравится, куплю его.
– Простите, что купите? – не въехал вице-президент.
– Африку, – просто ответил Бутербродов. – Дорого.
18. НУ-ВОРИШ
От банка до дома было пятнадцать минут пешком. Бутербродов отпустил водителя и прогулялся. По дороге по старой памяти съел шаурму и выпил «Пепси» – привычка вторая натура, и никакому богатству не под силу её искоренить. Потом зашёл в бутик и купил цветы.
Пятикомнатная квартирка доктора соответствовала его материальному положению. Такое положение не надо видеть, в нём надо плавать. Андрюха открыл входную дверь, миновал пару комнат и очутился в гостиной. Тут имели место быть две дорогие сердцу вещи.
Номер один: женщина в коротком халатике – та самая Маргарита, Риточка, Рита. Законная жена сидела на диванчике, уткнув в смартфончик прелестные синие глазки.
Номер два: наличные деньги, две тонны весом, на глазок. Бумажные пачки были сложены штабелем в углу, занимая четверть комнаты.
Денежный склад никак себя не проявил при виде хозяина, зато обрадовалась жена.
– Привет, мой хороший!
– Здравствуй, солнце.
Бутербродов всучил букетик и самодовольно улыбнулся.
– Спасибки.
Рита глубоко подышала в хризантемы. Цветы – отличный ингалятор, борющийся с плохими эмоциями и депрессией. Для женщин – точно.
* * *
Семейство Бутебродовых не держало экономку. Квартирой занималась жена. Она убирала и готовила сама, и ей это нравилось. Идеальная женщина, можно и так сказать. Иногда так бывает. Доктор поглощал ужин, а Марго обслуживала своего героя.
– Звонили Барин с Халюкиным, спрашивали, как ты? – сказала Рита как бы между прочим.
– А! – беспечно отмахнулся Андрюха. – Задрали они меня!
– Может, зря ты с ними порвал, Андрей? – осторожно спросила жена. – Вы с детства вместе, а дружбу не купишь…
Наличие в карманах больших денег доказывает, что дружбу всё-таки купить можно. Естественно, если ты становишься бедным, то покупные друзья перестают быть друзьями. Однако, всё в нашем мире покупается и продаётся. И какая разница, предали тебя за пачку денег, перед жалом паяльника, наставленного на яйца, или просто потому, что за двадцать лет ты другу изрядно надоел? Иными словами, дружбы, как таковой, нет в природе. Единственное исключение – это дружба между мужчиной и женщиной, если, конечно, им повезло.
– Ты пойми, солнце, у нас сейчас другой уровень, – пафосно ответил Андрюха. – Мы посещаем оперу, общаемся с богемой, знаем толк в крутых автомобилях, понимаем, чем отличается вилла на Гоа от хауса в Майами… У нас сегодня другой мир!.. С провинциалами мне просто не о чем говорить!
Параллели реальности, которые разводят знакомых в разные стороны бытия, явление не редкое. География, социальный статус, политические убеждения зачастую превращают во врагов не только друзей, но даже родственников, и деньги тут играют лишь одну из ролей, и не всегда главную. Тема не простая и скользкая, откровенно говоря.
– Ты отправил машину? – сменила Рита предмет разговора.
– Да, тачка уже в воздухе. – Доктор глянул на наручные часы. Закурил и добавил мягко: – Поехали со мной?
– Ты же знаешь, дорогой, у меня сессия.
– Зачем тебе вообще второе высшее? А на сессию плюнь, я тебе куплю любые отметки!
– Мне знания нужны, а их не купишь.
19. ЗДОРОВЕННЫЙ НЕГРИТОС
– Juice, sir, – сказал официант и поставил на столик запотевший стакан.
– Check, please, – вальяжно ответил доктор.
Он расположился в ресторане на крыше отеля, под большим зонтиком. Африку наглядно иллюстрировали белые гости и темнокожие официанты. Андрюха выпил сочку и закурил, в неге щурясь.
Официант подал счёт, а вместе с ним яркую открытку.
– What is? – произношение доктора «хромало», но в турпоездках все друг друга понимают и без слов, как известно.
– Рекляма, сэр! – на негритянском русском выпалил официант.
Бутербродов не стал хренеть, он с наслаждением питался чужеземным колоритом и эмоциями. Ведь ради этого мы и отправляемся в путешествия. Врач расплатился и принялся изучать буклет.
– Сколько языков, фиу!.. Английский, немецкий… кажется, итальянский… украинский? Ага, русский!.. Итак: «Уважаемый друг! Приглашаю на экскурсию в племя тепе-таев, которое целую тысячу лет живет по заветам отцов. На неделю Вы забудете о цивилизации, окунётесь в лоно девственной природы и в мир первобытных отношений».
Когда-то хомо сапиенс грелся у костра и мечтал об электрическом камине. С изобретением камина стал ностальгировать по костру. Не очень-то логично, но жизненно. Андрюха без промедления схватил телефон и набрал номер из буклета.
– Hello. I’m Russian tourist. I want… – он запнулся. – Как же сказать? Можно по-русски? Окей, то есть, хорошо… Я хочу заказать ваш тур, забыть о цивилизации… Да-да, о деньгах не беспокойтесь!.. Где мы можем встретиться?
* * *
В шесть часов вечера к столику ресторана на крыше отеля приблизился человек.
– Это вы мне звонили? – спросил он по-русски с едва заметным акцентом.
Бутербродов вдумчиво оглядел визитера. Перед ним стоял здоровенный негритос. Рост два метра, пропорции тела «семь на восемь, восемь на семь». Возраст чуть за тридцать. Курчавые волосы, полные губы, крупные зубы, в правом ухе – белая серёжка.
– Я, – кивнул Андрюха. – Ты присаживайся.
Африканец плотно уселся и сказал без обиняков:
– Меня зовут Уинстон. Напомню, сударь, что недельная поездка обойдётся вам в…
– Я заплачу любые деньги, – с превосходством перебил турист. – Но для начала хочу послушать о телепаях!
Негр не обратил внимания на хамоватый тон барчука, лишь мысленно увеличил сумму за тур. Богатые часто платят «двойную цену» именно за свою эмоциональную свободу.
– Тепетаи, – мягко поправил Уинстон. – Они дикари. Уже тысячу лет живут в джунглях. У них свой язык и свои обычаи. Тепетаи не признают современный мир и никого не допускают к себе извне. Питаются мясом убитых животных и рыбой. Таких диких племен почти не осталось.
Негр Андрею импонировал, располагал к себе и вызывал доверие. Человеку иногда надо кому-то «поплакаться», и обаятельный чернокожий перец в тмутараканской стране – хороший вариант.
– Знаешь, Уинстон, меня задрала цивилизация, – признался Бутербродов. – Надоели льстивые улыбки и замороженные взгляды холуёв. Что на родине, что здесь… Хочется настоящих чувств!.. Надеюсь, ты меня понимаешь.
Богачи с наличием сердца, как правило, платят на порядок больше, чем бездушные толстосумы. Таковы законы мироздания, и глупо их менять, если ты сам не являешься их автором. Негр радушно улыбнулся.
– Понимаю, белый брат. У вас типичный случай городской лихорадки.
– Что?
– Так я называю сильную тягу к природе. Данность миллионеров в возрасте двадцать семь плюс.
– Метко! – похвалил доктор и нахмурился. – Меня вот что интересует. Ты-то откуда знаешь тепетаев? Они ведь ни с кем не общаются вне племени. Неувязочка… Быть может, твой тур – это дешёвый обман для туристов? Возишь в театр… Скажи честно.
В Африке нет театров, а есть цирк. А в цирке нет игры и позерства, тут всё реально. Зритель идет именно на реализм, в противном случае представление прогорит, и цирк уедет, ни черта в кассу не собрав, ну а оставшиеся клоуны – это другая тема, мало имеющая отношения к кассовым сборам.
Африканец усмехнулся и непринужденно рассказал следующее:
– Десять лет назад я охотился на змей рядом с деревней тепетаев. Вдруг увидел вождя, который тоже охотился на змей. Правда, тогда он не был вождём, племенем управлял его отец. Тепал наступил на кобру, она укусила. Я спас охотника, отсосал яд и помог дойти до деревни. В награду отец Тепала пообещал исполнить любое моё желание. Я раскинул мозгами и решил зарабатывать на племени деньги. Теперь у меня там… как это сказать… эксклюзив.
Однозначно, экскурсоводу верить можно. Но вот одна деталь настораживает.
– В тех местах много змей? – обеспокоенно спросил турист.
– В Африке везде много змей, – не стал отпираться гид.
У Уинстона запиликал телефон. Он глянул на номер, произнес в трубку:
– Pronto, signora Francesca.
Последовал короткий разговор по-итальянски.
Не успел африканец отключиться, как явился новый звонок… потом ещё один… и ещё… Гид говорил по-французски и по-испански также свободно, как перед этим на русском и итальянском. Наконец, поток звонков иссяк.
– Реклама хорошо работает, – скупо улыбнулся негр. – Все сошли с ума, хотят заказать мой тур!
– Уинстон, ты сколько языков знаешь?! – не сдержался доктор, наплевав на клиентов-конкурентов.
– Точно не считал, я полиглот, – просто ответил африканец.
Андрей покачал головой, оценив презентацию негритоса. С ним не соскучишься, наверняка! Доктор внушительно молвил:
– Я заплачу тройную сумму за тур. И я готов выехать немедленно!
– С удовольствием, белый брат, но мне надо пару дней на сборы, – грусть африканца явно была неподдельной. – Надо купить подарки вождю, взять еды и воды, найти транспорт.
Выше пояса не прыгнешь, но своим неприятным «сегодня» мы моделируем себе комфортное «завтра». Старая, как тот самый мир истина.
– Что же теперь, – философски подытожил Бутербродов. – Собирай рюкзаки. Однако, не думай о транспорте, у меня тут своя машинка. Я её купил давно, всё не было случая…
Теперь изумился даже в принципе неизумляемый Уинстон:
– Ты из России привёз с собой авто?!
– Да. Я всё своё вожу с собой, – ухмыльнулся Андрюха.
20. БОЛЬШАЯ ЛЮБОВЬ
Перед отъездом в дикое племя Бутербродов танцевал у себя в номере «люкс». Абсолютно голым, прижимая к страстному телу треклятую книжку. Шлюшка в обложке стонала и охала, оргазмируя ежесекундно. Изумрудный фейерверк сопровождал танец, точней, сопутствовал ему чувственным приложением.
– I love you, – напевал доктор с умилительной улыбкой довольного хомяка.
Занятная пара: большой белый человек и маленькая чёрная книга, слитые в едином экстазе.
– Не влезай, убьет, – ухмыльнулся своим аллегориям ангел, случайно пролетавший мимо.
Время показывает то, что хочешь. Если хочешь. Ведь пульт у тебя в руках, типа как в телевизоре. Когда Андрюха смог разбогатеть, он это понял.
Кружась по номеру, турист понемногу переместился в ванную комнату. Обнял покрепче книжицу, баюкая, будто ребенка, опустился на колени перед ванной. Одним касанием, мягко отодрал третью верхнюю плитку со стороны зеркала, правую руку запустил в пустоту под плиткой. Нащупывал тайник, левой всё также нежно прижимая к сердцу книжку.
– Так-так-так, – доктор пошарил в тайнике и вытащил из-под ванной револьвер двадцать второго калибра. Взвесил в ладони, взвёл курок, заглянул в ствол. Лицо его приобрело сосредоточенность человека во власти замысла.
Андрей оружие на пол, осторожно перехватил книжку обеими руками и резко опустил её в тайник.
– А!.. – невеста дьявола смолкла, недоумённо скукожилась. Бутербродов припечатал керамику на место. С опаской, но осенил её крестным знамением. Сказал грустно:
– Любимая, ты ждешь меня тут. Ради твоей же безопасности!.. Джунгли – штука опасная. Ты только не обижайся.
Андрюха вскочил на ноги и скоренько ретировался прочь.
– Сука-а-а-а! – глухо доносилось из-под ванной, слова смешивались с рыданиями.
21. ЗДЕСЬ ТОЛЬКО ЗМЕИ
– Эх-х, класс! Настоящая африканская саванна! – восхищался Бутербродов, держась за руль.
Джип без крыши мчался по дороге, оставляя за собой пыльные километры. Повсюду расстилалась жаркая лесостепь, то тут, то там носились зебры, шмыгали суслики, величаво ступали слоны. В какой-то момент даже раздался мощный рык.
– Львы? – весело спросил Андрюха.
– Да. Но они нас боятся, – флегматично ответил гид. Он вольготно расположился рядом с туристом на переднем сиденье. Сзади подпрыгивали два тюка, набитые провиантом, водой, сигаретами, подарками.
Двести миль пролетели за пару часов. Путники поменялись местами, теперь за рулём сидел африканец. Доктору уже немного наскучил ландшафт, и он пристал к негру:
– Слушай, Уинстон, у тебя, случаем, фамилия не Черчилль?
– Моя фамилия Джонс.
– Ты англичанин?
– Наполовину, по маме. А отец – ямаец.
– А чего в Африку занесло? Потянуло на историческую родину?
– Я враг холода, – усмехнулся наполовину ямаец и ткнул пальцем в окно. – Джунгли.
Джип легко въехал в зеленые заросли, несколько раз повернул и остановился на маленькой полянке.
– Отсюда двинемся пешком. Здесь близко, мили полторы. Выйдем к реке, у меня там пирога.
Негр выключил мотор и стал возиться с вещами.
– А моя машинка? – обеспокоился турист.
– Оставим так, – хмыкнул африканец. – Ты не беспокойся, Эндрюс, здесь нет людей и зверей. Только змеи, правда, в огромном количестве.
Доктор с опаской взглянул под ноги. Спросил жалобно:
– Может, рядом есть парковка? Я согласен оплатить по любому тарифу!
…Спустя шесть часов изрядно понервничавший турист и его гид, наконец, вышли из тропического леса. Солнце как раз почти упало за горизонт. На большой вытоптанной поляне стояло два десятка соломенных хижин. Между ними мелькали тёмные фигуры людей в набедренных повязках.
– Ура! – с облегчением вымолвил Бутербродов.
22. ТЕПЕТАЙСКИЙ ДЕЛИКАТЕС
Утречком турист проснулся в хижине, отведённой им с гидом на двоих. Сбросил с лица москитную сетку, сел на циновке, служившей постелью[1]. Циновка гида была пуста.
– Круто! – выдохнул Андрюха и поднял с земляного пола набедренную повязку.
Через минуту доктор вышел из хижины, щеголяя дикарским платьем. Осмотрелся.
Увидел старика, который выстругивал ножом длинную палку. Чуть поодаль двое мальчишек тащили хворост. Мимо прошествовали двое девушек с козой. Они хихикали, кивая на белого человека. Грудки свободно болтались в открытом доступе, без всяких маечек и прочих атрибутов цивилизации.
Прямо перед доктором стояла женщина. Наклонившись к нему спинкой, она мешала что-то в глиняном тазике. Набедренная повязка задралась, открыв похотливому взгляду нижнюю часть спинки.
– Ах! – томно пробормотал Бутербродов, пялясь на чёрный пирожок.
Мужчин вокруг не наблюдалось.
– Как спалось, Эндрюс? – спросил, появляясь словно из ниоткуда, проводник. Африканец был в своей обычной одежде, шортах и майке.
– Так сладко давно не дрых, – блаженно улыбнулся Бутербродов.
– Тебе идёт новый наряд, – поощрил Уинстон. – Пойдём-ка со мной, белый брат, вождь приглашает на завтрак.
– Подарки ему понравились?
– Вождь в восторге.
Экскурсовод и экскурсант неспешно двинулись по селению.
– Уинстон, а почему мужчин не видно?
– Мужчины на охоте.
– А почему меня не взяли?!
– Потому что они охотятся на змей.
* * *
Жилище местного босса было в два раза больше всех других хижин. У потухшего очага из камней на циновке сидел собственно вождь, сильно курчавый негр лет сорока. На шее – ожерелье из крокодильих зубов, в ушах кольца, руки и ноги в цветных браслетах, на волосатой груди замысловатые узоры. Рядом чинно расположила юные булочки девушка в меховом нижнем белье.
– ТАНТА БОНДА ТИ! – сказал главарь племени и церемонно нагнул голову, прижав руку к сердцу. Девушка молча скопировала церемониал.
– Вождь рад видеть нас у своего очага, – перевёл гид. – И приглашает разделить с ним трапезу.
– Передай вождю, я тоже рад и с удовольствием принимаю приглашение.
– ТАНТА ТИ МДЕНДА! – экскурсовод прижал руку к груди, показал на врача.
Двое гостей опустили телеса на циновки.
– БАНТА! – крикнул шеф тепетаев, повернув голову к хижине.
Из жилища появилась женщина с подносом в руках. На бедрах ее трепетал от каждого шага кокетливый кружевной передник из европейской ткани. Горничная расставила миски с завтраком и ретировалась. Ни вилок, ни ножей не подала.
Девушка в меховом белье исподтишка разглядывала белого гостя. Черный пальчик во рту, а во взгляде любопытство.
– Что за девка? – спросил турист у гида. – И почему она так одета? Местная мода?
– Это дочь вождя, Мапута, ей шестнадцать лет. По поверью, никто не должен видеть её голой, кроме мужа и родителей. Иначе Дух племени накажет её бесплодием.
Андрюха проводил глазами свободно висящие сиськи Банты и гмыкнул.
– АПЛА ПУТВА ТЕПА! – вскричал вождь, задирая голову вверх. Дочь же, наоборот, смиренно опустила глазки.
– Тепал славит Духа племени, – пояснил проводник.
Вождь и его дочь приступили к трапезе. Они ели голыми руками, громко чавкая и облизывая пальцы.
Турист холеными пальчиками осторожно вытащил из миски немного белого мяса. Понюхал, бросил пару кусочков в рот. Пожевал.
– Вкусно, – почти удивился доктор и отправил в желудок целую горсть мяса. – Да, суперски, точно!
Завтрак продолжался минут пять.
– А кофемашина у них тут есть? – спросил турист, выскребая ногтями миску.
– Нет, – усмехнулся Уинстон. – Но могут предложить стаканчик отличного местного самогона. Будешь?
– Не пью, – отказался Бутербродов. Отодвинул пустую миску, погладил надутый живот. – Передай вождю моё восхищение завтраком.
– МАДВПА ИЛА ТЕ! – возгласил гид. Он коснулся пальцами правой руки лба и плавно опустил её на землю перед собой.
Вернулась Банта, собрала грязную посуду. Вождь одобрительно наблюдал, изредка лукаво посматривая на туриста.
– Что за мясо? Змея, да? – спросил доктор. – Надо выведать рецепт. Буду сам готовить дома…
– Вряд ли получится, – остудил пыл Уинстон.
– Почему?
– Во-первых, блюдо готовится только на костре и в отдельной посуде. В условиях города технологию соблюсти трудно.
– А во-вторых?
– Вагину бегемотихи нелегко купить даже богачу.
– Ч-что?.. Вагину бегемотихи?!
– Да. Местный деликатес. Им питается только семья вождя, – произнёс афроангличанин, как ни в чём не бывало. – Честно скажу, Эндрюс, тебе сильно повезло. Поверь, не каждого туриста вождь угощает вагиной.
23. КРОКОДИЛЁНОК
Туристическая неделя пролетела незаметно. Каждый день был строго регламентирован гидом-переводчиком.
Вторник – стрельба из лука (успешно). Среда – добыча огня с помощью двух палочек (кровавые мозоли). Четверг – тряска кокосовой пальмы (успешно, но с помощью аборигена). Пятница – охота на змей (наблюдение). Суббота – освежевание дикого кабана (сбежал из-за запаха). Воскресенье – церковная служба в честь Духа племени (отрубил голову фазану).
Понедельник – купание и съемка окрестностей.
Андрюха с разбега окунулся в местный полноводный ручей. Вволю наплавался и вылез из воды. Натянул американские шортики и услышал шорох за спиной. Обернулся назад и оцепенел от ужаса: семеня на коротких лапах, к нему деловито приближался крокодил полутора метров длиной.
– Мля! – выдохнул турист.
Страх делает из засранцев героев, а из людей – обезьян или крыс. Иногда эпитеты меняются местами, что, собственно, ситуации не меняет. Бутербродов отбросил видеокамеру и быстренько вскарабкался на пальму, разодрав шорты. (В повязке было ходить экзотично, но совсем неудобно).
– Эндрюс, где ты? – позвал, показавшись на тропинке, переводчик.
– Уинстон, убегай быстрее! Я здесь! – зашипел сверху турист.
Африканец поднял глаза и увидел на дереве подопечного. Несказанно удивился.
– Ты зачем залез на пальму, белый брат?
– Спасайся, мать твою! – завопил Бутербродов, тыкая рукой вниз. – Крокодил!
Если тебе жмут ботинки, это не значит, что надо менять ноги. Негр лишь улыбнулся при виде рептилии.
– Крокодилёнок. Лет десяти. Он не опасен.
– Ты уверен?! Десять лет – это мало, да?
– Certainly. Крокодилы живут до двухсот лет. На тебя напал младенец.
– Зубы у него не младенческие…
Спускаться с пальмы доктор не спешил. Африканец поднял камешек и кинул в крокодила. Поджав хвостик, рептилия забежала в речку.
– Предупреждать надо, – проворчал Андрюха.
24. ГОЛАЯ ДЕВУШКА
Наступил очередной вторник, день отъезда.
– Схожу к речке, попробую заснять крокодилёнка, – сказал Бутербродов, помахивая видеокамерой.
– Ты иди, белый брат, а я соберу вещи, – поддержал негр. – Через пару часов уходим из деревни.
* * *
Андрюха подходил к ручью, когда услышал шумный плеск. Он нежно раздвинул листья прибрежного фикуса и замер, вглядываясь.
В воде, по-детски взбивая ладошками тучи брызг, плескалась чернокожая девушка.
– Мапута, дочь вождя, – прошептал Бутербродов и настроил камеру.
Девушка вышла на берег абсолютно голенькой, растянулась на сером песочке, бесстыдно расставив коренастые ножки. Меховое белье лежало рядышком.
– Супердевочка! – восхитился оператор, с наслаждением глядя поверх объектива. Машинально шлёпнул себя по ногам, и раз, и два, и три… Постепенно через половой экстаз пробилось осознание, что ноги нестерпимо чешутся. С неудовольствием доктор оторвался от местной порнухи, и увидел, что ноги его по щиколотку погружены в муравейник, а по голеням и ляжкам бегают большие красные муравьи.
– Ёпт!.. – заорал турист во всё горло. Он выпрыгнул из муравейника и стал отчаянно стряхивать насекомых, топча их резиновыми шлёпанцами. Оттянул резинку шортиков, заглянул внутрь и простонал:
– Сука-а-а-а!
Ломая листья, Андрюха бросился в воду. Камера отлетела в сторонку.
Всё кончается, даже битва с африканскими муравьями. Героически расправившись с красными тварями, доктор вылез на берег. Его встретили два угрюмых воина с копьями.
– В чём дело?! – раздраженно спросил Андрюха, внешне напоминающий мокрого гуся.
– БАЛАЛА, – произнёс первый воин, показывая рукой в направлении деревни тепетаев. Другой стражник недвусмысленно подтолкнул доктора в спину.
– Сам ты балала, – огрызнулся Бутербродов, оглядываясь в поисках девушки. Но берег опустел.
Воины сделали по два шага назад и нацелили острые копья в грудь Андрюхи.
– Эй, ребята, вы чего?! – теперь по-настоящему встревожился врач. – Могу подсказать адрес хорошего психиатра…
– БУНТО БАЛАЛА.
– Ладно, ладно, – доктор поднял руки вверх. Жест получился несколько театральным, но вряд ли туземцы ощутили нюанс. – Ваши аргументы меня убедили, ребята.
Бутербродов зашагал по тропке в деревню, следом шли воины с копьями наизготовку.
– Придурки! – не удержался от комментария турист.
25. УНТАТА ТЬИНБИВА ТЕ – ЭТО ЕРУНДА
Возле хижины вождя кучковались пятьдесят аборигенов – всё население деревни. Туземцы громко кричали и жестикулировали. Уинстон стоял тут же. Мапуты не было.
Доктора под конвоем подвели к боссу. Тепал впился в туриста свирепым взглядом.
– Что случилось, Уинстон?! По-моему, они спятили!
Андрей всё ещё свысока смотрел на ситуацию.
Лицо экскурсовода ничего не выражало. Он сказал равнодушно:
– Кажется, ты влип, Эндрюс. Ты видел голой дочь вождя.
– Что?.. А, да, – молвил беспечно врач. – Наказание Духа племени, и всё такое. Кстати, у девки есть на что взглянуть, не зря Дух беспокоится, – он подмигнул.
Грань между гостеприимством и пленом часто зыбка. Особенно в тех местах, где есть женщины. Если бы не половой вопрос, развитие нашей цивилизация вообще бы шло по другому пути.
– ТИТЛОНГА МБАСА! – рявкнул Тепал.
Конвойные отставили копья и крепко взяли туриста под белы ручки.
– Что сказал вождь?! – спросил доктор, на глазах теряя остатки высокомерие я. – Эй, полегче!
Он попытался вырваться, но совладать с парой дюжих негров не смог.
– Вождь в гневе, он ругается, – сообщил гид.
– Скажи вождю, я не хотел смотреть на его дочь! Всё это случайность!
– Я объяснял, но Тепал не желает ничего слушать. Ты первый мужчина, не считая его, который видел Мапуту голой. Он считает, это позор.
– БИНТА БАЛАЛА МДУЧАХА! – выдал вождь и отмахнул рукой.
Воины резко развернули Андрюху и поволокли его прочь. Крандец подкрался незаметно. Каждый Бутербродов почему-то учится на своём личном опыте, игнорируя опыты других бутербродовых.
– Уинстон, куда они меня потащили?! Э-эй, отпустите, черномазые!
Переводчик активно заговорил с вождём, показывая на жертву обстоятельств. Тепал отрицательно покачал головой.
Брыкающегося и орущего доктора крепко привязали к толстому столбу, вбитому на краю центральной, она же единственная, деревенской площади. Тут проходили еженедельные богослужения в честь Духа племени.
– Чёртовы уроды! Дикари! Тупицы! – ругался Андрюха. – Подумаешь, видел голую девку! Здесь вся деревня трясёт сосками и сверкает задницами!
Стражники с негодующими лицами встали по бокам узниками. У столба нарисовался Уинстон:
– Дело дрянь, Эндрюс, – сухо сказал он. – Вождя уговаривать бесполезно. Хотя, я его понимаю. Тепал боится, что дочь станет бесплодной.
– Ты веришь в эту чушь насчёт Духа племени? – с иронией спросил турист. – От тебя я точно не ожидал… От полиглота, рождённого в городе.
– В джунглях есть нечто, что умом не объяснить, – осторожно ответил наполовину ямаец. – Я много раз видел необъяснимое, поверь…
– К чёрту мистику! Что они собираются со мной делать?!
– Тепал думает. Скоро он сообщит своё решение.
– Надеюсь, вождь не прикажет меня съесть? – пошутил доктор на полном серьёзе.
– Тепетаи никогда не были людоедами. Ну… то есть… если только в очень голодный год…
Надо иногда просить Господа о чём-либо, а то он о тебе забывает. Если же Господа встретить в экваториальных лесах сложно, то сойдет и чернокожий проводник.
– Слушай, Уинстон, развяжи меня, и по-тихому удерём.
– Ничего не выйдет, белый брат. Смотри.
Гид показал на тропинку. К ритуальному столбу приближалась толпа во главе с вождем.
Толпа остановилась в отдалении. Вождь в сопровождении трёх крепких воинов подошёл к осквернителю почти вплотную, немного посверлил Андрюху глазами и звучно произнёс:
– ТОНДА МБУТА ТЕПА! МДУЧАХА УНГА ТАМА! ВОПВА МАПУТА! ТВИАНА БДА ЧАХВБА! ТЕ!
– Перед тобой два выхода, – перевёл Уинстон. – Первый: после того, как пройдёшь особый обряд посвящения, ты женишься на дочери Тепала. Тогда позор будет забыт.
– А второй выход? – спросил Андрюха, натужно сглотнув.
– ТАЛА ПА? – спросил экскурсовод.
– КИЛАЛА ТЕПА ПДВА СОНА! – тут же отозвался вождь.
– Ты будешь подвергнут наказанию, которое задобрит Духа племени. После пойдёшь на все четыре стороны.
– Наказанию? – пробормотал врач, переводя кроличий взгляд с вождя на переводчика.
– ТАБАЛА УМАТА! – крикнул Тепал.
От свиты отделился здоровый негр и подошёл к перекладине, лежащей на двух кольях. Она была в десятке метров, прямо против столба. Посреди перекладины торчал большой крюк. Здоровяк вытащил из-за пояса верёвку, скрученную петлёй, повесил на крюк. Затем вернулся на место.
Негр живо напомнил палача, и Андрюха заворожено отследил все его действия.
– УНТАТА ТЬИНБИВА ТЕ! – рубанул вождь. – МДАСА ИВДА МТИВА!
– От рассвета до заката ты будешь висеть в петле. Вниз головой, – перевел Уинстон.
– И всё?
– Вождь считает это достаточным.
Главное найти цель, ради которой нужно жить. Цель, ради которой стоит умереть, пока не актуальна. Бутербродов усиленно задумался.
– УНДАХА ФА – ФА? – напыжился Тепал.
– Что решил чужеземец?
– Передай вождю, что я не собираюсь жениться на необразованной малолетке. И не хочу встретить старость в жопе мира. Я выбираю второй вариант!
Зачастую человек свершает глупость, думая, что это мужество. Иногда сознательно, а иногда намеренно.
– Ты уверен, Эндрюс? – встревожился мистер Джонс, так, на всякий случай. В конце концов, каждый сам распоряжается своей судьбой.
– Есть опыт, правда из детства… Понимаешь, тут важно, чтобы кровь к голове не приливала. Чаще её поднимать надо будет… отвишу без проблем.
Речь была напичкана неуверенными паузами, но всё же белый брат сказал то, что сказал. Предельно ясно.
– Окей, Эндрюс, – проводник чуть помедлил и озвучил решение туриста. – СОНА ТВЕ.
Эмоция сожаления мелькнула в глазах вождя, но заметил её только турист, стоящий с Тепалом «нос к носу». Насладиться эмоцией, однако, не успел.
– БАЛАЛА! – бросил вождь, круто развернулся и зашагал прочь от столба.
Толпа стала расходиться. К Андрюхе подрулил здоровяк, иллюстрировавший наказание. Он по-свойски хлопнул доктора по плечу и потряс восхищенным кулаком.
26. УНТАТА ТЬИНБИВА ТЕ – ЭТО НЕ ЕРУНДА
– Ну и жарища! – шумно выдохнул Андрюха.
– Угу, – меланхолично отозвался гид.
– Ты-то чего страдаешь? Иди в хижину, полежи в теньке.
– Не могу. Ведь ты меня нанял на неделю. Вдруг тебе понадобится перевести?
– Вряд ли, – усмехнулся доктор, оглядывая пустую площадь. Он всё также был привязан к ритуальному столбу. Переводчик лежал рядом и ковырял прутиком землю.
На площади появился старый тепетай с циновкой под мышкой. Неспешно расстелил коврик прямо против туриста, основательно уселся и уставился на доктора.
– Что он на меня так пялится?!
Старик будто понял вопрос на русском языке, и немедленно произнёс:
– БАМБАМБИЛМА! – выставил большой палец в одобряющем жесте.
– Он говорит, что ты храбрец, – разъяснил Уинстон.
– Ну, спасибо…
– ТХАХА ГДА ТЕНДА УП. ТЬИНБИВА ХСАСА. ТИЛБА МА.
– Что он сказал?!
– Старик прожил долгую жизнь. И на его памяти ты второй человек, который добровольно даёт обет безбрачия.
– Что за нахрен?! Какой-такой обет безбрачия?! – заволновался турист.
Мы на разных полюсах с инвалидами. Впрочем, между кастрацией и инвалидностью разница ощутимая, хотя деликатность одинаковая.
– Эндрюс, кхм… я с ним согласен, – чуть замялся Уинстон. – После того, как ты провисишь на яйцах двадцать часов, о половой функции придётся мечтать. Если только современная медицина…
Жизнь невероятно мстительна, да. И удирать от её мести смешно, ведь бегать от жизни будет только придурок. Исключения подтверждают.
Доктор завыл на всю деревню:
– На яйцах?! Ты мне ничего не сказал про яйца!
– Разве? – искренне удивился африканец. Он вскочил и ошалело посмотрел сначала на тепетая, потом на подопечного. – По-моему, говорил. Или… нет?
– Нет, хренов переводчик! – орал Бутербродов, дёргаясь в попытке сбросить путы. – Чёрт, чёрт, чёрт!..
– Хэ-э-э… – заржал тепетай, показывая пальцем на жертву. – ТУДУ САЛА ПЛОСА. МТЯНДА.
Он поднялся и заковылял с площади.
– Что за ржач, мать его?!
Гид захлопал невинными глазками и перевел на русский в растерянности:
– Человек, которого много лет назад подвергли наказанию, тоже рвался и кричал. Как и ты… А потом потерял голос.
Если ты сам себя поставил раком, то надо либо притвориться девушкой, либо сделать вид, что принял другую позу. Бутербродов оборвал истерику и веско произнёс:
– Дуй к вождю, Уинстон! Скажи, что я поменял решение. А лучше позови его сюда, сам скажу.
– Ага, – кивнул полиглот и без колебаний убежал.
– Это не может быть правдой. Я, блин, сплю, – простонал доктор и обессилено опустил голову на грудь.
* * *
Солнышко припекало основательно, и Бутербродов задремал, несмотря на страх. Сон в обнимку с ритуальным столбом – это не то же самое, что сон в любых других обстоятельствах, он слаб и нестоек. На звук шагов сознание среагировало моментально, Андрюха встрепенулся и увидел запыхавшегося гида.
– Где вождь?!
Переводчик принёс кожаную флягу с водой. Выпил сам, после напоил доктора. Сказал без эмоций, обыденно:
– У вождя послеобеденный отдых. Потом он будет общаться с Духом племени и спать.
– Ты с ним разговаривал?!
– С вождём сейчас никому нельзя говорить. – Проводник замялся. – Ты только успокойся, Эндрюс… Я тут кое-что выяснил… Ты принял решение, и племя будет против отмены. Таковы традиции.
Когда ты стоишь на краю пропасти и тебя толкают, есть только два варианта: либо падать, либо взлетать. Каждый вариант по-своему прост. Бутербродов твёрдо изрёк:
– Значит, остается побег. К ночи все уснут, ты меня развяжешь, и мы смоемся.
– Я бы не хотел ссориться с тепетаями, – смиренно произнёс гид.
– Ч-что?! – турист завис в прострации.
– Ну… может, не так всё и страшно? Как-нибудь перевисишь? – с надеждой предложил проводник.
Если начать издеваться над здравым смыслом, то здравый смысл начнёт издеваться над тобой. Можно кричать, дергаться и плеваться, однако твой поезд ещё не вышел из депо потому что в джунглях нет поездов.
– Бизнес есть бизнес, Эндрюс, – объяснился переводчик. – Когда я помогу тебе бежать, то не смогу привозить сюда туристов, и лишусь средств к существованию.
– Сколько ты хочешь за мой побег?! – вопрос доктора прозвучал быстро и хлёстко. Заплатить за жизнь не сложно. Если речь идет о деньгах и если ты миллиардер.
– Миллион американских долларов, – без запинок ответил Уинстон. Осознавая, что ровно столько он и стоит, и его это устраивает.
– Ты получишь миллион, как только мы окажемся в цивилизации! – торжественно подытожил Андрюха.
Не было бы несчастья, но оно пришло: не успели заговорщики порадоваться удачной сделке, как на площади появился воин с копьём. Встал рядом со столбом, сделал каменное лицо.
– Зачем он припёрся?! – возмутился доктор.
– ТДЕ БАЛАЛА?
– ТЕПАЛ НДУХА, – неохотно ответил воин, сквозь зубы.
– Охрана. Чтобы ты не воспользовался темнотой и не убежал, – грустно перевел Уинстон. – Похоже, мой гонорар накрылся…
– Чёрта с два! – заявил доктор. – У меня есть план.
* * *
Стемнело. Деревня ложилась спать.
– ТЕПАЛ КЕЛА МПЕСА, – к стражу приблизился Уинстон с миской в руке.
Стражник с жадностью выхватил чашку. Прислонил копьё к плечу и, стоя, принялся есть. Проглотил два кусочка, и тяжело свалился на песок, тотчас же захрапев.
– Уинстон, ты сколько снотворного насыпал?! – в натуре охренел доктор.
– Всю коробку.
– Пятьдесят таблеток?! Аха-ха, да он неделю будет спать!
– Сам сказал, чтобы наверняка, – насупился гид.
– Плевать, в общем… развязывай меня!
Путы были разрезаны ножом. Бутербродов потёр затёкшие запястья, поплясал на месте, покрутил шеей, разгоняя по затёкшим артериям кровь.
– Вещи собрал?
– Да, спрятал в кустах, – проводник нетерпеливо переминался, нервно прислушиваясь и оглядываясь. – Давай, Эндрюс, идём уже!
– Погоди. – Андрюха снял шорты, присел под столбом и громко пукнул. – Оставлю сувенир на долгую и светлую память, за гостеприимство.
– Вождь может в любой момент проверить караул!
– Не дрейфь! – Бутербродов выложил подарок и поднялся. – Теперь пошли, у берега надо ещё камеру с экзотикой забрать.
27. МОБИЛЬНИК ДУХА ПЛЕМЕНИ
– Ну ни хрена себе! – воскликнул белый человек. Чернокожий спутник ничего не сказал, лишь нахмурился, тревожно осматривая окрестности.
Только что парочка ступила на маленькую полянку, посреди которой стоял джип без колес. Машинка аккуратно покоилась на четырёх чурках. Бутербродов, цокая языком, обошел автомобиль кругом. Произнес саркастически:
– Значит, здесь обитают одни змеи, да? И это змеи разули мою тачку?
Уинстон сбросил тюк на травку, ответил хмуро:
– Нет. Это наказание Духа племени тепетаев.
– Ага. Дух поднял Джип в воздух и пальцами, или что там у него, отвертел колёса. Или он пользовался домкратом? – заржал доктор. – Но проблема сейчас не в способностях долбаного Духа, а совсем в другом… Как мы доберёмся до цивилизации!? – заорал Андрюха.
– Можно пойти пешком, – предложил тёзка Черчилля.
– Что? Двести пятьдесят километров по пустыне, кишащей львами?! Я похож на закуску?! Чёрт бы побрал и тепетаев, и их Духа, и тебя!..
Доктор с размаха пнул по машинке.
Автомобиль ощутимо качнулся, и как бы отвечая, из салона запиликала музыка.
– Кажется, мобильник! – встрепенулся турист. – Так… где же он?! Тихо! – Бутербродов распахнул дверку, залез под переднее сиденье и вытащил трубку. – Твой?
– Я не брал с собой телефон.
– Ага, кто бы сомневался… Мобилу обронил Дух племени, верно?!
Не произносите Имя всуе, а также не оскорбляйте Его гаджеты… Африканец насупился:
– Не нравится мне это, Эндрюс! Почему телефон звонит?! В округе нет сотовых вышек!
Если тебе протянули руку спасения, то не важно, кто есть спаситель. А если и важно, то всегда можно разобраться после. Своя жизнь – та штука, которую под ксерокс не положишь.
– Брось, наверняка это выходки грабителей, – отмахнулся Андрюха. Он сбросил звонок и набрал по памяти номер.
– Сейчас я нас спасу.
28. ПРЕОБРАЖЕНИЕ ЗАНУДЫ
– Ищу девушку для любви и секса. С пролонгацией отношений в Загсе.
– Мне не требуется чужое обожание, я самодостаточна.
Диалог случился между красавицей и чудовищем. Она цокала каблучками по тротуару, а он ехал следом на своей машинке. Дело просходило в родном городке Андрюхи Бутербродова, примерно в тот момент, когда сам доктор произнёс в джунглях сакраментальную фразу «Сейчас я нас спасу».
Юлька сильно изменилась за два года. Исчезли очки, стали видны невероятной синевы глаза, нелепые косички сменила стильная стрижка. Грудки налились и округлились, и без лифчика это было особенно заметно.
Девушка неспешно шла на работу, а маленький красный «Мерседес» тихо её преследовал.
– Я тебя могу просто подвезти, Юль. Без всяких втыканий, – воззвало чудовище. Внешне оно выглядело брюнетиком лет двадцати двух в гламурных очках. Модная причёска, куртка от Ричи, коллекционный шарф… Типичный околопитерский мажор.
– Я люблю жениха, болван. – Юлька даже не смотрела на настырное сопровождение. – Сколько можно повторять.
– Ты два года это говоришь, а никто твоего жениха не видел! – надул губы мажор. – Может, найдешь другую «отмазку», а?
Она слишком долго Его искала, чтобы так вот просто взять и отпустить. Юлька остановилась, игриво поправила локон и молвила убежденно:
– Он уехал, но скоро вернется, и мы поженимся!.. А ты, Иванов, найди себе женщину и не трать попусту время.
Мало объявить себя избранной, это надо еще и доказать. Чудовище ощерило идеально белые ровные зубки.
– Ты дала ему повод или надежду? – съёрничал мажор.
– Мелко мыслишь, Иванов, я буквально ему дала, – вдруг засмеялась Юлька. – Чао!
Она свернула на боковую улочку. Через час Иванов ушёл в недельный запой. Глупо заставлять влюбиться, да.
29. ФРИГИДНАЯ УРОДИНА
Наглый громкий стук в дверь потревожил покой гостиничного номера.
– Кого там чёрт принёс?! – проворчал Бутербродов, зевая и поглядывая на гостевые часики: 5:54 утра.
Настойчивый стук повторился. Пришлось открыть.
– Интернациональная полиция, – огорошил его ответ.
В номер проникли двое чёрных людей в строгих деловых костюмах. Изъяснялись они на чуть ломанном английском языке.
– Вы арестованы, мистер.
Оба показали документы.
– А в чём дело? – удивился турист. Он не столько понял заморскую речь, сколько догадался.
– Вы обвиняетесь в сбыте фальшивых денег. Одевайтесь. И не сопротивляйтесь, будет только хуже.
* * *
«Русский турист-фальшивомонетчик и распространитель порнографии!» – кричал заголовок местной периодики. Снимок преступника иллюстрировал статью.
Уинстон, сидящий на веранде кафе, отложил газетку. Хлебнул из стаканчика. Задумался.
Добиться встречи с заключённым ушлому проводнику не составило труда. Полчаса ожидания, рукопожатие, скрепленное шелестом банкнот, и в «комнату для свиданий» вошёл поникший и осунувшийся Бутербродов.
– Уинстон, чёрт возьми! Что ты тут делаешь? – искренне обрадовался Андрюха.
– Здравствуй, Эндрюс. Я хочу тебе предложить свои услуги, – произнес африканец как ни в чем не бывало.
Доктор присел на лавку напротив негра. Брякнул сцепленные наручниками руки на стол. Сказал страстно:
– Я, вообще, не понимаю, что происходит… Долбаный продавец в маркете заявил, что я всучил ему фальшивые деньги. Бред!.. Чуть позже полиция нашла в отеле кассету, где загорает дочь драного вождя, и вот я уже порноделец. У вас тут полный беспредел, наша эРэфия нервно курит…
В небесах витать хорошо до тех пор, пока не ударишься головой о небесную твердь. Тогда ты с удивлением восклицаешь: «Какая твердь? Почему?.. Нам в школе говорили, что тверди нет, а есть космос…»
– Бред или нет, но двадцать лет тюрьмы тебе обеспечено, белый брат, – мягко произнес африканец. – Я могу доставлять хорошую еду, сигареты и одежду, пока ты будешь тянуть срок. По хорошей для тебя цене. На вот, покури.
Если не смертельно, значит, вылечить можно: правило, не требующее доказательств. Доктор с жадностью закурил и возбужденно сказал:
– Уинстон, друг мой! Позвони в Россию, пожалуйста. Мои знакомые там – очень влиятельные господа. Они вытащат меня из вонючей дыры!
– А посольство? – уточнил Уинстон. – Как понимаю, посол твой друг… только друг мог прилететь за тобой в джунгли на вертолете.
– Он устранился, сукин сын! – мрачно изрёк Андрюха. – Боится бросить тень на карьеру.
Предательство – это зачастую никакое не предательство, а инстинкт самосохранения. В Африке, где любую голову рубят по щелчку пальцев, сие аксиома. Негр усмехнулся.
– С великим желанием помогу. Только, белый брат, мои услуги стоят денег.
– Знаю, – не удержался зэк, – ты и покакать бесплатно не сядешь.
Африканец даже бровью не повел. Молча подвинул блокнот и ручку.
– Пиши контакты, белый брат! Я – твоя одна надежда, поэтому о сумме договоримся.
В планировании любой ситуации должно быть два варианта, не менее. Запишем первый, а вот второй озвучим. Бутербродов кое-как обхватил ручку, зачиркал по бумаге адреса-явки нужных людей. Сказал веско:
– У меня в номере под ванной есть тайник. Отдери третью верхнюю плитку со стороны зеркала, там лежит книга в чёрной обложке, принеси её мне. Запомнил?
– Окей, – флегматично покивал африканец. – Только деньги за услуги я хочу вперед. Извини, Эндрюс, бизнес есть бизнес.
* * *
– Двадцать лет без права досрочного освобождения! – объявила негритоска в чёрной мантии. – Осуждённый, вам понятен приговор?
Местное наречие узник закономерно «не врубал». Защитник в сером костюме перевёл ему решение. Юрист неимоверно коверкал русские слова, но суть Бутербродов уловил без труда.
– Отлично, – спокойно кивнул Андрюха из глубин железной клетки и добавил. – Эй, сэр адвокат. Передай-ка ей, что она черномазая фригидная уродина, и мне плевать на дурацкий приговор.
– ОК, – бесстрастно кивнул юрист и обратился к судье: – Приговор понятен, ваша честь. Мой подзащитный намерен его обжаловать.
– Его право. Процесс окончен, – объявила судья и стукнула деревянным молотком.
30. ТЮРЯГА. ТАКАЯ ТЮРЯГА
Через пару дней доктор и его бывший гид вновь встретились в тюремной «комнате для свиданий». Африканец выложил черный томик на стол.
– Вот твоя книга. Извини, раньше не смог.
– Слава Бо!.. – радостно вскричал Андрюха, но тотчас оборвал себя. – Гм… благодарю.
Он перевернул книжку, из неё выпал конфетный фантик.
– А где мой неразменный рубль?! – вскричал узник, безуспешно тряся книжицей.
– Что ты сказал? – не въехал негр.
– Ай, – тупо отмахнулся пленник. Он положил фантик назад, проворчал: – Я с ним ещё разберусь, – и уставился на собеседника. – Ну?
– Вот, – африканец положил перед врачом его револьвер. Сделал он это обыденным жестом, как будто находился в оружейном магазине.
Бутербродов зашипел, оглянувшись на дверь:
– Ты с ума сошёл! Мы всё-таки в тюрьме! Соображаешь!? Зачем ты его притащил?!
– Ты же сам просил… Взять вещи, спрятанные в тайнике под ванной. Я и сделал.
– Я велел тебе принести книгу! Про пушку даже не упоминал!
– Разве? – озадачился Уинстон. – По-моему, ты сказал «вещи». Или нет?
Люди не меняются ни черта, просто мы узнаём их лучше. Андрюха устало засмеялся.
– Где-то я это уже слышал!
Сцена практически с точностью повторила знаменитый спор у столба тепетаев.
– Забирай револьвер, – умиротворённо сказал доктор. – Я не жажду попасть в карцер на один банановый сок, – он подвинул оружие негру.
– Не могу, – скорбно вздохнул пятидесятипроцентный ямаец и подвинул револьвер назад.
– Что значит, не могу?
– Вынести оружие из тюрьмы невозможно.
– А внести оружие в тюрьму возможно? – скептически возразил Бутербродов. – Кого ты лечишь, Уинстон?
– Эндрюс, я не врач, а гид и переводчик, – недоуменно пожал плечами проводник.
Сиделец грустно усмехнулся.
– Я говорю, что всегда проще вынести что-то запрещённое из тюрьмы, чем внести, и такой порядок существует во всём цивилизованном мире.
– Забавные порядки в мире, – протянул негр. – Здесь не так. И, думаю, это верно. Смотри, ведь если ты вносишь в застенок запрещённый предмет…
– Стоп, Уинстон! Забудь болтологию. Что мне делать с оружием? Может, спрятать тут?!
Бутербродов лихорадочно огляделся.
– Не советую, белый брат. Оружие найдут и будут тебя бить.
– Угораздило же с тобой познакомиться! – занервничал Андрюха. – Второй раз подставляешь! Ладно, давай по существу, – отрезал доктор, пряча револьвер за пояс.
Африканец закурил. Доктору на сей раз сигаретку не предложил. Вымолвил индифферентно:
– Эндрюс, у меня две новости. Плохая и очень плохая. С какой начать?
– Не тяни, Уинстон, – устало попросил зэк.
– Окей. Номера телефонов, которые ты записал, не существуют. Адреса, которые ты дал, тоже.
– Как так?
– Так. Их нет в природе. У меня приятель работает в МИДе, проверил.
Телефоны иногда меняются, но адреса за месяц исчезнуть не могут. Бутербродов хотел возмутиться, но рассеянный взгляд упал на книгу, и доктор передумал ругаться:
– Ладно, Уинстон. Говори просто плохую новость.
– Это и была просто плохая.
– Какая же тогда очень плохая? Что может быть хуже?
– Завтра тебя отправляют в тюрьму номер шесть. Известна под именем «Людоедка». Навещать там не смогу, – флегматично пояснил экс-гид. – Но обещаю через полгода забрать твоё тело и похоронить бесплатно. Ты мне симпатичен, скажу честно…
– Похоронить!? Через полгода?! – Андрюха изменился в лице. – С чего такие мысли?!
– Больше шести месяцев в «Людоедке» никто не выдерживает. Мне очень жаль.
Негр всё же попытался изобразить сожаление на своей длинной физиономии.
31. ВЕРНИТЕ МНЕ ПАЛЕЦ!
Единственный способ жить хорошо – это уходить оттуда, где плохо. Как только доктора вернули в его камеру, он достал из-под робы книжку. Послышались сладкие женские стоны, появилось изумрудное мерцание, книга завибрировала от нетерпения.
– Никаких обид, только страсть, сближающая тела и души!.. – выла сладкая шлюха.
– Погоди, сейчас не до глупостей, – жалобно попросил Бутербродов, лихорадочно листая страницы. – Выручай, дорогая, ты должна мне помочь. Так, обретение сверхсилы… Не то… Обретение красоты… Богатырское здоровье, к чёрту… Вот, побег из-под стражи!
Арестант углубился в чтение нужного обряда, стараясь не упустить ни малейшей детали. Взор горел решимостью, от депрессии не осталось и следа.
– Позовите священника! Мне нужен священник! Я требую священника! – заорал узник, уверенно молотя кулаком в дверь.
Тюремная камера в Африке – это бетонная коробка два на три метра. Умывальник, унитаз без крышки, табуретка и деревянный топчан. Под потолком окно с решеткой.
– Good Day.
Оцинкованная дверь заскрипела ржавыми петлями. В камере возник адвокат в сером костюме, а за ним почтенный аббат с крестом на шее.
– Hello!
Бутербродов вскочил с топчана, на который успел присесть.
– Вы просили встречи со священником, – сказал адвокат на ломаном русском. – Перед отбытием в колонию закон даёт такое право. Заключённые могут исповедаться и причаститься плотью Христовой. К извинению, тюремное начальство не нашло ни одного священника вашей… – юрист запнулся, щёлкнул пальцами, – кон… конф… вашей веры. Прислало католического аббата. Как вы к этому относитесь?
– Ой, спасибо! Я очень рад буду исповедаться и причаститься, – воскликнул Андрей.
Искренностью дышало каждое слово зэка.
– Аббат говорит только по-английски, – сообщил защитник. – Я выступлю вашим переводчиком.
– Э-э-э, я хотел бы поговорить с аббатом наедине, – испугался зэк. – Я ведь буду исповедоваться, понимаете… Я смогу донести то, что нужно. Правда!
– Окей, – немного поколебавшись, согласился адвокат, – я буду за дверью. Если возникнут трудности, позовёте.
Юрист что-то быстро шепнул святому отцу и удалился.
– Слушаю тебя, сын мой, – мелодично произнёс священник на чистейшем американском языке. Он сложил руки на животе и приготовился внимать.
* * *
Исповедь длилась недолго, всего пять минут. Узник не рвался рассказывать о прегрешениях, ну и хрен ему в руки, пусть Бог сам разбирается с его душой. «Запилим» ритуал, который государство оплатило, и уходим. Аббат осенил Андрюху крестным знамением и возгласил:
– Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого! Отпускаются грехи твои! – Священник порылся в кармане пиджака и достал облатку. – Тело Христово.
Бутербродов смиренно раскрыл рот. Патер величаво положил просфорку на высунутый язык, вдруг узник схватил святую руку с грязными ногтями и вцепился зубами в мизинец.
– Аh! – вскрикнул от боли аббат. Облатка упала на пол.
Андрюха яростно терзал зубами волосатый палец. Трещала кожа и ручьём лилась кровь.
Странно, но лишь, когда палец был почти откушен, аббат дал волю мощному крику.
– Аа-а-а-а-а! Fu-u-u-u-u-uck…
Доктор аж поперхнулся от дикого вопля, однако сделал последнее усилие челюстями, рванув палец на себя, и окончательно его отгрыз. Он быстренько вскочил и бросил палец под лежанку. Аббат упал на колени, лицо его искажала мука.
В следующее мгновение в камеру ворвались трое негров в форме охраны и адвокат в сером костюме. Доктор встретил их милой улыбкой, стоя над жертвой.
– What happened, Abbe?!
– Fucking shit! – в благородном гневе вскричал церковник. – Этот сукин сын мне палец откусил!
– Пойдёмте, аббат!
Юрист с помощью тюремщика боком, опасливо косясь на узника, повёл священника к выходу.
– Пусть он мне вернёт мой палец! – вопил Божий человек.
– Окей, вы идите, окей…
Постанывая, патер удалился в сопровождении надзирателя.
– Эй, где палец аббата?! – крикнул защитник из-за спины охранников.
– В желудке, – осклабился Андрюха, гладя себя по животу.
В принципе, не удивительного, когда тюрьма лишает разума. Да ещё в драной стране и среди драных нигеров… Адвокат, помедлив, повернулся и вышел, ничего не ответив. Вслед ему улетел возглас узника:
– Хочешь, тебя попробую?..
Вернулся надзиратель, кивнул охране на доктора. Тюремщики, не спеша, подгребли к агрессору. Один взмахнул кулаком, и зэк упал. Также неспешно охрана заработала ногами. Били без жестокости, скорее формально. Мзда от Уинстона до сих пор шелестела в карманах. Исполнив ритуал наказания, ушли.
– Животные, – без особой злобы проворчал арестант, поднимая голову от пола, и трогая разбитую губу.
32. ПИВО И ВОДКА
«У Татарина» этим осенним вечерком было многолюдно. Аникита Иванович Репнин, главврач городской поликлиники, решал, куда опустить тучное тело. В мощных ручищах он держал кружку пива и блюдце с рыбкой. За угловым столиком он приметил парочку знакомых лиц.
– Разрешите?
Не дожидаясь ответа, кряхтя, опустил дородный торс на стул. Отхлебнул пивка, бросил в рот кусочек карася. Спросил благодушно:
– Кажется, вы друзья Андрея Васильевича?..
Барин и Халюкин молча переглянулись.
– Я его бывший начальник. Два года назад Андрей внезапно сошёл с ума. Начал бормотать странную ерунду, задавал удивительные вопросы… купил живого гусака… перестал ходить на работу. А потом вдруг исчез. Вы не в курсе?
Мы очень мало знаем о прошлом друг друга, даже о прошлом близких людей. Но еще меньше знаем мы о настоящем, особенно если близкий человек перестал быть близким.
Бизнесмен и прокурор сыграли в переглядки и выдали в унисон:
– Мы с Андрюхой больше не контактируем. Он предал нашу дружбу.
Да уж, да уж. Такова наша жизнь. Иногда к счастью, иногда к сожалению. Угловой столик заказал бутылочку «белой», дабы помянуть предмет разговора, а потом двое верных друзей рассказали:
– Андрюха раздобыл кучу бабла. Где – никто не знает. Купил квартирку в Питере, а в его окрестностях построил женскую клинику. Всего за полгода! Лечит только богатых и знаменитых. Соответственно, сам обитает там же, попутно женился на сестре Ириши. Месяц назад он купил самолет и отчалил на нём отдыхать в Африку, по словам Маргариты.
– Занятная хреновина, – подытожил Репнин.
33. СРОК ГОДНОСТИ РУБЛЯ
Ближе к ночи Бутербродов достал из-под лежака палец аббата, тщательно обмыл и отёр полотенцем.
– Фух! – доктор засунул мизинец в рот и стал мужественно пережёвывать.
Палец был толстый и скользкий, острый ноготь царапал язык, зубы вязли в сладковатом мясе. Слышался хруст косточек.
– Не мешало бы запить… – пробормотал Андрюха и глотнул водички. – Фу-ух!
Наконец, палец был съеден.
– Отлично! – похвалил сам себя Бутербродов, взял кусок штукатурки и нарисовал на бетонном полу пятиконечную звезду с кружком посредине. Затем он жестоко разломал полусгнивший апельсин, которым в Африке кормят свиней и заключенных, достал несколько косточек и высыпал в круг. Снова подбодрил себя:
– Так!
Теперь Андрей вынул из-под тюфяка большой гвоздь. Оскалившись, со всего маху, ткнул им в указательный палец, по полу застучали красные капли. Доктор накапал крови в каждый луч звезды, после чего схватил книжку и торжественно прочёл под непременные девичьи стоны:
– Ядущий чужую плоть заклинает тёмную силу, живущую в глубинных недрах. Прииди, помоги мне! Как скоро кровь, пролитая над символом Распятия, иссохнет, так и ты, навеки привязанный к предмету вожделения, примчишься сюда. Да рухнут оковы и приидет неведомый, смогущий освободить чадо греха из тесного узилища. Прими моё угощение, Хранитель книги, отдаюсь тебе. Сатанусса!
Ниоткуда появился серый дымок, резко запахло серой. Дым стремительно заполнял камеру. Бутербродов выкрикнул последнее слово и зажал нос. Серое облако всё сгущалось.
– Га-га-га, – в дымовой завесе проявился большой гусак, возможно, тот самый, которого доктор сжёг в печи. Гусь важно топтался по звезде, склёвывая апельсиновые косточки. Вдруг птица изогнула длинную шею и искоса взглянула на арестанта.
– Гаа-гаа-га, – весело прокричал гусь и вылетел в решётку окна. Вслед за ним в фортку мгновенно вытянуло и дым.
Как только дымовая завеса спала, на табурете в метре от себя Андрюха увидел покупателя гусятины. Сморщенное лицо, прядь седых волос, глубоко запавшие зеленые глаза, чёрный плащ с капюшоном.
– Ба, кого я вижу? – засипел знакомый голос. Блеснули золотые зубы. – Давний знакомец, гусиный продавец! Рад видеть. – Демон хитро огляделся. – Прямо скажу, твоя нынешняя хата оставляет желать лучшего. Попал ты, Андрюха! – заключил он и подмигнул.
– Опять ты! – вскричал доктор. В расстройстве ноги подкосились, он плюхнулся на топчан.
– А ты думал, кто будет? Римский Папа?
Тот, кто видел смерть, жизни может не бояться. Как и потусторонней сущности. Бутербродов достал из кармана конфетный фантик, грозно им помахал перед носом старичка.
– Где мой неразменный рубль?! Твои штучки?
– Я здесь ни при чём, – с понимающей усмешкой ответил дед. – Просто у рубля истёк срок годности. Так бывает.
– Какой ещё срок годности?! Это что, банка консервов, разэтак твою мать?!
– Тебе, правда, интересно?.. – подмигнул старпер. – Желаешь слушать лекцию о свойствах волшебных денег, или всё-таки решим твою новую проблему? – Чёрт осклабился. – Как понимаю, ты решил удрать из тюряги?..
– Ясен перец, – немедленно остыл Андрюха. – Черножопые кретины обвиняют хрен знает в чём! Пора отсюда валить.
– Готов помочь. Куда тебя доставить? – оживился старикашка.
Все дороги ведут домой. Всегда и всюду, хоть из Рима, хоть в Рим.
– Давай-ка назад, в Питер!
Дедок слез с табурета, распахнул плащ, обнажив волосатую грудь и рваные на коленках трико.
– Иди сюда, милок.
Тюремные часы отбили шесть утра. Тотчас послышался звук отпираемого засова – за арестантом прибыл конвой для отправки на этап.
– Быстрей, Андрюха!
Бутербродов схватил книгу и прижался к старому хрычу, голова деда торчала на уровне сосков доктора. Старик укрыл узника полами плаща и закружил на месте.
Вошедшие тюремщики в изумлении наблюдали небольшой вихрь. Через мгновение он исчез. Камера была пуста. По каменному полу деловито пробежал таракан.
34. ШУТКИ ДЬЯВОЛА
Дымовой туман рассеялся вместе со златозубым старцем, и Андрей Васильевич Бутербродов оказался у ворот своей клиники. Октябрьская погода тут была не африканская, о чем тут же напомнила грубая роба из рогожи. Доктор покрепче перехватил книжку и надавил на звонок.
– Чего надо? – брезгливо спросил охранник, вылезший из будки.
– Привет, Миша! Пусти меня, я очень замёрз.
– Какого хрена? – не врубился парень. – Эй, ты кто такой?
– Я-а-а?!.. – рассердился до икоты Андрюха. – Я твой хозяин, черт возьми! Отворяй, живо! – рявкнул он и потряс калитку.
– Слышь. Если тебе нужна психиатричка, то ты ошибся адресом, – с угрозой сказал охранник. – Здесь лечат только женские болезни. Короче, убирайся.
По взгляду пришлого бомжа Михаил понял, что вроде дошло, и переходить к физическим действиям не требуется. Он сплюнул и вернулся в теплую будку.
– Блин… – растерянно пробормотал доктор.
Возмущение охранника явно было искренним. Бутербродов огляделся. Тот самый лесок вокруг той же самой территории. Синяя иномарка Михаила… А это что? Взгляд зацепил табличку на воротах:
ЧАСТНАЯ КЛИНИКА
женского здоровья
Доктор ТЕРПИЛОВ А. А.
г. Санкт-Петербург
– Терпилов А. А. – это мой заместитель!.. – выплеснул недоумение Андрюха. – Что за чёрт возьми?!
Ворота отворились: с территории выезжал чёрный лимузин. Доктор немедля бросился к нему.
– Э-эй, стоять!
Машинка ловким пируэтом обогнула бродягу и унеслась вдаль.
– Это моя тачка! – Андрюха прыгал на месте и тряс кулаками. – Моя, моя, моя!..
Мощные руки развернули бомжа к себе. Михаил отечески сказал:
– Я же предложил валить. Хочешь попасть в женскую клинику, я тебя сделаю женщиной.
Бутербродов достал из-под робы револьвер 22-го калибра, ткнул охраннику в живот.
– Быстро в будку.
* * *
– Привет, Мариша.
Бутербродов улыбнулся секретарю в приёмной и без стука вошел в кабинет вице-президента банка «Питерский капитал».
Знаков преклонения на сей раз ну-вориш не увидел. Банкир оторвался от бумаг и с удивлением осмотрел не промытого визитера в полосатой одежде. Сказал раздражённо:
– В приют для бездомных вход со стороны сто первого километра.
Угум-с… Занятно превратиться из курицы, несущей золотые яйца, в куриный суп. Андрюха внаглую уселся в мягкое кресло. Ткнул в себя пальцем.
– Вы меня не знаете, верно?
На пороге появилась разгневанная Мариша и выпустила жалобную «шрапнель»:
– Альберт Михайлович! Извините, он… я не успела помешать!
Её лицо отразило гамму чувств: растерянность, переживание, негодование.
– Не знаете, – оценил ситуацию доктор. – Окей, я уйду, но можно задать один вопрос? Это касается жизни и смерти!
Врач понизил голос до интимного шёпота и сделал пасс руками.
Когда тебя посещает бомж-придурок, лучше всего сделать так, чтобы больше он тебя не посещал. Например, уволить охрану и личного секретаря. Но коли визит на пороге, то лучше обойтись «малой кровью»: неизвестно, что на уме у безумного гостя.
– У вас ровно десять секунд, – распорядился вице-президент. – А ты, Мариша, выйди!
Секретарь ретировалась. Бутербродов взял со стола банкира лист бумаги, написал двадцать цифр. Попросил кротко:
– Проверьте этот счёт, пожалуйста.
Возможно всё, просто невозможное занимает больше времени.
– Это особый счет для избранных клиентов, – подмигнул гость. – Вы ими занимаетесь лично.
Бомж не пальцем сделан, однозначно. И кто его сделал, это большой-пребольшой вопрос. И зачем?.. Альберт Михайлович подвинул листок и, сверяясь с ним, вбил в ноутбук ряд цифр. То, что он увидел на экране, удивило его.
– Такого счёта у меня нет.
Банкир изумлялся, что вот только что отрицал очевидное в принципе. Поразительно, как огромная сила внушения сгибает несгибаемое и превращает невероятное в очевидное.
…Оказавшись в приёмной, Андрюха по-свойски подмигнул секретарше:
– Мариша, подлец Женя совсем тебя не бережёт. Учти, ещё один аборт и ты никогда не станешь мамой. Пока, – он выскочил прочь.
– Эй, откуда…?! – запоздало крикнула Мариша.
* * *
– Кто там? – послышался голос Марго за дверью.
– Андрей.
– Какой-такой Андрей?
– Чего-о-о?!
Замки входной двери всё-таки щёлкнули. На пороге возникла Риточка, вскинула красивые бровки.
– Андрей Бутербродов?! Здравствуй… Какими судьбами?
Как-то странно встречают любимого мужа. А, может, доктор уже и не муж, и не любимый?.. Логичные вопросы, но логика убегает, когда мужчина видит перед собой женщину, которую боготворит.
– Солнце моё, я только что вернулся из Африки! Я так по тебе скучал, – проворковал Бутербродов и полез целоваться. – Риточка, ты не представляешь, что я пережил!..
Женщина упёрлась в грудь нахала ладонями и молвила несколько испуганно:
– Андрей, постой… Мы давно знакомы, но это не даёт тебе право… допускать вольности. Я замужем, и мой муж – уважаемый человек.
Мягко чмокнул лифт, выпустив на лестничную клетку мужчину в круглых диоптральных очёчках.
– Терпилов?! – опешил Андрюха.
– Простите? – очкарик состроил озадаченную мину.
– Добрый день, дорогой! – искренне улыбнулась женщина.
– Здравствуй, родная!
Терпилов прошёл мимо доктора и нагло на его глазах поцеловал его жену.
Небесные просторы манят человека, кружат ему голову… Для того чтобы сделать всего один шаг вверх, надо упасть сто раз. Без ошибок научиться полету нельзя. Поэтому мы делаем сотни шагов, падая сотни тысяч раз, и всё это ради одного: хоть раз взлететь без помех. Пытаться перехитрить законы мироздания не рекомендуется. Андрюха это осознавал, тупо топчась на пороге теперь чужой квартирки.
– Что за мужик? – законно вопросил тип в очках у жены.
– Э-э, приятель моего зятя, – конфузясь, нашлась Рита.
– И что ему надо здесь?
– Да он весточку приносил… уже уходит, – заволновалась Рита, подталкивая мужа в прихожую. Махнула Андрюхе, мол, вали, и притянула дверь.
* * *
– Итоги таковы. Я чуть не умер в тюряге. Моей клиникой владеет мой зам, который женат на моей жене. Денег на банковском счету нет, как нет и самого счёта, и это только вершина долбанного айсберга.
Андрей Васильевич беседовал сам с собой, сидя в синей иномарке экс-охранника.
– В каждом волшебстве всегда найдется чёртов побочный эффект…
Купил тоску, и как её теперь продать, да и кому? Задача архисложная. Если, вообще, выполнимая.
35. ТОЛСТАЯ ШАЛАШОВКА
Синяя иномарка подъехала к небольшому зелёному домику сразу за магазином. К слову, доктор переоделся в спортивный костюм, найденный в багажнике.
Бутербродов миновал заполненный сухим бурьяном двор и стукнул в дверь. В ответ ни звука.
– Эй! Тетка Агафья!
Он лихорадочно стал заглядывать в окна, бегая вокруг дома по бурьяну.
– Мужчина, зря вы стучите, – послышался женский голос. Возле ограды стояла сухонькая старушка с бойкими глазами. – Тетка Агафья уже полгода, как переехала.
– А вы не знаете, куда?
– Нет, не знаю, – покачала головой старушка и пошла своей дорогой.
Доктор подозрительно посмотрел ей вслед, но в авто вернулся. Закурил.
– Да уж, да уж, – пробормотал он.
Выкинул окурок, и рука потянулась к бардачку, где лежала книга. Манящее изумрудное мерцание наполнило салон, сладкие стоны полились в уши, как ангельская музыка. Задумчивость на лице Бутербродова сменилась умилением. Андрей Васильевич прижал книжицу к груди, нежно её поглаживая.
– А… ах, – постанывала книжка.
Громкий стук по стеклу прервал соитие. Андрюха испуганно уставился на боковое окно.
– Шеф, довези до Центра, полтораста дам, – проговорил молодой парень, с наколкой «Зина» на пальцах. – Очень надо свалить из райончика!
– Садись! – кивнул доктор, отгоняя наваждение и решительно суя книжку назад в бардачок. – Мне как раз в Центр и надо.
* * *
Халюкин в полном прокурорском облачении сидел в своём кабинете за собственным рабочим столом. Напротив него расположилась толстая белокурая баба с пышной причёской и при густом макияже.
– Во сколько вы услышали это матерное слово, Жаннетта Петровна? – вдумчиво спрашивал Халюкин.
Баба немного подумала и стала рассказывать, активно жестикулируя:
– Начало пятого… Да-да, потому что незадолго перед этим четырёхчасовалый гудок на фабрике прогудел.
Очкарик склонился над протоколом, записывая.
– Знаете, товарищ прокурор, мне его рожа сразу не понравилась! Типичная уголовная харя: сросшиеся брови, подбородок такой тупой… и башка лысая! Я ещё подумала…
Хлопнула дверь кабинета. Дамочка прервалась, оглянулась и расплылась в широкой улыбке:
– Андрей Васильевич!.. Вы меня, конечно же, помните…
У Халюкина при виде Бутербродова волосы полезли на макушку.
– Идите отсюда, Жаннетта Петровна, – быстро сказал гинеколог. – Мне с зампрокурора надо поговорить!
– Вообще-то, я уже месяц как прокурор, – уточнил Халюкин.
Баба и доктор изумленно на него посмотрели.
– Ну да, пофиг, – смутился Антоха.
Мир дуален, или «зеркален». На каждое отражение есть своё зеркало, и если зеркало перестанет отражать, то исчезнет всё. Нахрен…
– Смените тон, Андрей Васильевич! – акудахтала бывшая пациентка. – Я, между прочим, даю ценные показания!
– Дадите их в другой раз, – нетерпеливо предложил врач.
– Я – важный свидетель обвинения! Эй, товарищ прокурор…
Халюкин медленно встал. Упёр кулаки в столешницу, и нежданно заорал:
– Вали отсюда, толстая шалашовка, быстро!
Дамочка подпрыгнула и ретировалась. Халюкин сел на стол и закурил. Спросил без предисловий:
– Ты почему здесь?
Жаннетта Петровна просунула негодующий нос в дверную щель:
– Я буду жаловаться вашему начальнику!
Халюкин невнятно рявкнул, нос исчез.
Бутербродов решительно закрыл дверь на защёлку, подошел к другу и сказал просто:
– Я был неправ, Антоха, каюсь! Выслушай меня, пожалуйста, внимательно! Мне очень нужна помощь!.. Всё началось на пикнике у Барина…
* * *
К синей иномарке, небрежно брошенной у здания прокуратуры, подъехала полицейская машинка. ДПС ГИБДД. Бравые сержантики окружили «Мерседес», достали блокнотики.
– Так и есть! – воскликнул один. – Те же номера, цвет, модель.
– Звоним в розыск? – спросил напарник. – Судя по ориентировке, помимо угона, на тачке висит ещё и убийство…
* * *
– …История, как сам понимаешь, не похожа на правду, – заметил Халюкин. Друзья сидели друг против друга. Между ними стояла пепельница, наполненная доверху окурками.
– Но я тебе верю. Ведь ты мой друг, – сказал очкарик и подал руку через стол. Крепкое рукопожатие прервал телефонный звонок.
– Халюкин… Сейчас буду, – очкарик положил трубку городского аппарата. Подмигнул доктору: – Жаннетта Петровна уже наябедничала.
– Она может, – усмехнулся и доктор.
– Короче, едь к Барину. Вот ключи от моего авто, – прокурор достал маленькую связку. – Я позвоню Артюхе, обрисую ситуацию, так что нежданным гостем не будешь. Сам подрулю через пару часиков.
– У меня с собой синяя иномарка, – возразил доктор. – Я её угнал у своего охранника… точней, бывшего охранника. Да и треклятая книга в машине.
– Хм, – самодовольно гмыкнул прокурор. – Лучше не светиться на этой тачке. Вполне вероятно, что она уже в розыске.
– Хорошо, – согласился Андрей, подумав. – Забери только шлюху в книжной обложке. – Он бросил другу связку ключей. – Тачка рядом с прокуратурой.
36. КРУГЛЫЙ СТОЛИК НА ТРОИХ
Трое верных друзей сидели за круглым столиком в гостиной усадьбы Барина и пили пунш. Посреди столешницы лежала подружка дьявола. Признаков жизни книжица в черной обложке не подавала. Что творилось у неё на уме, никто не знал.
– Она, правда, тебя соблазняет? Прямо как баба?! – удивлялся Барин, кивая на томик.
– Ну, типа того, – усмехнулся Андрей Васильевич. – Только вот при свидетелях трахать мою душу она стесняется, так что увидеть воочию наше соитие не получится.
Кошки смертны, значит все те, кто смертен – кошки. Все кошки полосаты. Конфуций смертен, значит он полосат. Не о том болтаете, ребятки…
– Итак, парни, – прокурор достал служебный блокнот. – Тихонова Агафья Васильевна. Пятидесятого года рождения, русская. Официально нигде не работала. Проживала по адресу: улица Набережная, дом четыре. Известна среди соседей, как гадалка и ясновидящая. Шесть месяцев назад она выехала в неизвестном направлении.
– Гадалка и ясновидящая – это одно и то же, – заявил Барин.
– А не пофиг?.. – заносчиво отбрил его очкарик.
– Пофиг! – остановил перепалку Бутербродов. – Ты лучше скажи, Антох, может, у Агафьи есть родственники? Она говорила тогда, что её бабушка Тарасия…
Прокурор сердито смотрел на бизнесмена. Тот усмехнулся и согласно кивнул.
– Пофиг, лады.
Барин подтянул к себе томик, провел пальцами по корешку.
– Слушай, Бу, а зачем тебе эта Агафья? Можно просто сжечь книжку, и дело с концом. Да хочешь, я и сам это сделаю?
Книжка мгновенно отрастила толстенькую ножку и со всей силы пнула Барина по пальцам. Бизнесмен взвыл и затряс кистью.
– Мля!..
Прокурор по инерции схватился за пистолет, однако никакой причины, заставившей друга орать от боли, не увидел. Книга ехидно смеялась про себя, лёжа на круглом столике в исходном состоянии.
– Очкарик, расслабься, – попросил доктор. – Эта сука ударила Барина, только и всего. А ведь могла и укусить.
Врач схватил книжицу и на вытянутых руках вынес её в другую комнату. Через минуту вернулся.
– Даже я не ожидал от сучки такой прыти, – повинился Андрей Васильевич. – Лежала и слушала… а потом выразила своё отношение к нашим планам.
Глаза верных друзей напоминали четыре здоровенных блюдца.
– То ли лыжи не едут… – процедил бизнесмен.
– Едут, едут, – встряхнулся прокурор. Он убрал пистолет, плеснул по бокалам. – По поводу бабушки Тарасии. Она умерла как раз полгода назад. Других родственников гадалка не имеет.
– Хреново, – погрустнел Бутербродов. – Значит, надо найти Агафью. Слушай, ну ты же прокурор: пробей, твою мать, по базе… Есть же система поиска, специальные методы…
– Мы найдём Агафью, – заверил прокурор. – Нужно немного времени.
– А его у меня нет, я конкретно на крючке, – подвёл черту врач. – И думаю, что я не первый… – Он на секунду задумался, потом воспрял и развернулся к Барину: – Кстати, друг. Тётка Агафья поразилась, услышав твою фамилию. Я думаю, к ней захаживал твой дед.
– Ты думаешь, он тоже…
– Да, я уверен, – кивнул Бутербродов. – Может, у деда сохранились записи? Типа, архивные бумаги?
– Я хрен ведаю, – размыслил Барин. – Вроде, ничего такого не находил. Вы знаете, парни, я считаю, что не надо изобретать сложности там, где их хватает и так. У меня тут есть замечательный древний камин, ровесник дома, между прочим. Ведьмы в средние века тоже сопротивлялись, идя на костер, но любая магия бессильна против огня… доказано опытным путем!
– Всё-таки настаиваешь, что надо сжечь книжку? – уточнил прокурор.
– Мне кажется, ничего не выйдет, – меланхолично вздохнул доктор. – Тётка Агафья говорила, что только знающий в магии человек может убить дьявольскую невесту.
– Но попробовать стоит? – не отставал бизнесмен, проявляя решительность, присущую успешному предпринимателю. – Если сучка будет драться, то свяжем или осеним святым крестом!
– Боюсь, как бы не было хуже, – сопротивлялся Бутербродов.
Обрати свой страх в веру. Если с верой не получается, то хотя бы вспомни всё то дерьмо, что пережил, авось поможет. Прокурор внушительно сказал:
– Денег и бизнеса, Андрюх, у тебя нет, красавица-жена ушла к другому мужику. Это если не брать во внимание африканскую тюрьму, где тебя чуть не съели. Причем, буквально…
– На нечистую силу мораторий на смертную казнь не распространяется, – заметил Барин. – Состав преступления налицо, жертва есть, прокурор в наличии. А адвокат всё видит, думаю… – он поднял глаза к потолку (читай, к небесам).
– Формальности соблюдены, – согласно кивнул Бутербродов. – Кто выступит палачом книги?
Два верных друга посмотрели на бизнесмена.
– Кто предложил, тот и… танцует девушку.
37. ТРАГЕДИЯ ПОЛИГЛОТА
В это самое время в далёкой африканской стране наш знакомый проводник, тёзка великого политика, подал продавцу на рынке местные деньги, то ли коричневые, то ли зелёные.
– Сдачу оставь деткам, – сказал он великодушно, подхватил пакет с покупками и потопал прочь.
Но на пути его возникли двое белых людей в строгих деловых костюмах.
– Пройдёмте с нами, сэр, – непререкаемым тоном заявил один по-английски.
– Wha-aa-t?! – возмутился Уинстон. – Hell!..
– Сэр, вы обвиняетесь в сбыте фальшивых денег, – просветил второй белый. – Мы из Интерпола. Не сопротивляйтесь, будет только хуже.
Спустя три дня, заросший колючей щетиной африканец сидел в железной клетке в зале суда. Рядом находился неизменный адвокат в сером костюме.
– …помог бежать русскому арестанту, – монотонно бубнила «фригидная уродина», а по совместительству судья-негритянка. – По совокупности преступлений, я приговариваю Уинстона Льюиса Джонса к двадцати годам лишения свободы, без права досрочного освобождения. Приговор понятен, мистер?
Свобода – это самая великая ценность, которую подарил нам Господь Бог. И расплачиваться ею за грехи грустно, но особенно обидно, если грехи чужие.
– Ваша честь! – закричал бедный полиглот. – Я ни в чём не виноват! Это всё русский! Он дал мне эти доллары! А про его побег я сам узнал из газет!
– Приговор понятен, – утвердительно кивнула судья. – Он может быть обжалован в установленный законом срок. Процесс окончен, – негритоска стукнула молотком.
Полиглот был не способен падать в обморок в принципе, поэтому и не упал.
– Мужайтесь, Уинстон, – сказал с неподдельным сочувствием адвокат.
– Вы не знаете, мистер Смит, куда меня собираются отправить? – удручённо спросил осужденный.
– Наверняка в тюрьму номер шесть. Известна больше под названием «Людоедка». Зря вы связались с сумасшедшим русским! Мне искренне жаль!
38. ОТЪЕЗД БАРИНА-МЛ. В АД
Синяя легковая машинка подрулила к коттеджу на двух хозяев. Свет ярких фар резал мрак, как острый нож талое масло. Коттедж стоял целиком во тьме.
– До завтра, Бу, – сказал Антон, протягивая руку.
– Счастливо, очкарик!
Доктор с размаха шлепнул по ладони и пошел к родному дому, где не был два года.
Машинка отъехала. Мутноватый лунный свет змеился по земле, оставляя неяркие блики на всём, что находил.
Бутербродов нашарил под козырьком крыши ключ и ступил на веранду. Рука потянулась к выключателю, вспыхнула лампочка, и тотчас нечто мягкое и пушистое с громким воплем бросилось на грудь доктора.
– Ёх!
Андрей Васильевич от неожиданности выгнулся, схватил «нечто» и принялся отдирать от себя и через пару секунд сбросил кричащий мохнатый комок на пол.
– Фу! – доктор открыл глаза, которые от испуга закрыл, и разглядел на сыром полу здоровенного дымчатого кота с большим пушистым хвостом!
– Мяу! – нетерпеливо сказал котяра.
– Кысенька, это ты?! – Лицо врача расплылось в умильной улыбке. Он быстренько подхватил кота и прижал к себе. – Мой маленький!
Взгляд упал на кучу соломы и тряпок в углу.
– Ты здесь живёшь? Ах ты, бедный! Пойдём-ка домой.
– Мур-р-р! – нежился котяра в сильных руках, вдыхая родной запах.
Бутербродов включил свет в кухне и гостиной и присел на диван, лаская кота.
– Будем спать, Кыся? Сегодня сумасшедший день… Ты извини, но «похомячить» ничего нет. Завтра куплю еды. Хорошо?
* * *
Мобильный аппарат разрывался от звонка. Было девять часов утра. Сонный доктор, бормоча междометия, нашел телефон в ворохе одежды на полу, поднес к уху.
– Аллё!.. Что?!
– Барин пропал, – рассказывал прокурор. Он находился в служебном кабинете, при полном исполнении. – Утром Ириша проснулась, а его нет.
Если некто исчез в одном месте, он обязательно появится в другом. Закон сохранения человека.
– Наверняка он вышел по нашим делам, – предположил Бутербродов, непроизвольно зевая. – Наверное, выискал что-то в Интернете.
Прокуроры верят в закон истребления человека, а законы сохранения им чужды.
– Его вещи, обувь, телефон, деньги остались дома. Не ушёл же Барин раздетый и разутый!
Доктор сел на кровати, откинув одеяло. Твоё спросонье зачастую ведет себя, как идиот, выставляя идиотом тебя самого. Андрей Васильевич глубоко выдохнул. Ну, что же, здравствуй, неприглядная реальность. Спросил кротко:
– Антох, ты думаешь, что Барин уже на пути в ад?..
– Всё может быть! – подтвердил очкарик, косясь на Иришу. Жена бизнесмена стояла у окна кабинета и курила в фортку.
– Ты исполняй свой план, а я пока смотаюсь к Артюхе домой. Потом у меня совещание. Вечерком встретимся «У Татарина».
– Окей, до встречи.
Два верных друга отключили связь. Из-под одеяла вылез Кыся, с наслаждением расправил члены, широко зевнул.
– Мяу-у-у…
– Ненавижу опасную мистику. Быть может, кто-нибудь когда-нибудь изобретёт безопасную?.. – в раздражении пробормотал Андрей Васильевич, нисколько не рисуясь.
39. ОБРЫВКИ
«У Татарина» традиционно было многолюдно. За угловым столиком жарко шептались двое верных друзей. На столике соседсвовали графинчик с водкой и салат, кофейная чашка и булочка.
– Был у Барина в усадьбе. Он испарился. Ничего и никого, – вымолвил Халюкин и плеснул себе в рюмку.
– Книгу не видел?
Бутербродова явно перетряхнуло при вопросе. Кто, если не главная жертва, наиболее остро чувствует ситуацию. Жертва мистической хреновины, так особенно.
– Нет. В камине, где мы её сожгли, полно золы, – прокурор беззаботно глотнул водки и тут же вновь наполнил рюмку. – Быть может, выпьешь?
– Нет же, Антох, сейчас надо иметь ясные мозги.
– Ну, а мне алкоголь помогает в концентрации, не путать с контрацепцией, – очкарик коротко хохотнул. Тут же замолк: – Прости.
Любой оптимист априори лекарство для окружающих, а дружеский смех – это терапия, успокаивающая расшатанные нервы. Андрей Васильевич испил кофейку и скушал булочку. Сказал самодовольно:
– Я разыскал тётку Агафью!
– Молодец! – поощрил прокурор. – Расскажешь, как?
– Воспользовался своими старыми докторскими связями, – усмехнулся Бутербродов.
– Связи половые? – уточнил очкарик.
– По Агафье не так всё просто, – остудил пыл гинеколог.
– А что такое? – встревожилась прокурорская чуйка. – Надеюсь, тётка не умерла?
– Не умерла, – подтвердил друг. – Она в дурдоме.
– Какого хрена?! – удивился Халюкин.
– Хороший вопрос. Завтра навестим и узнаем.
40. ТРУП – ИНОГДА ГРУСТНО
По телевизору шёл культовый фильм «Театр мистера Фэйса». Андрей Васильевич не особо смотрел, ухо ловило фон. Доктор сидел в креслице и размышлял. Время не такси, попросить ехать быстрее не получится. Надо было переждать ночь.
– Андрюха! – вдруг услышал врач гнусавый голос.
– Что? – очнулся от раздумий Бутербродов, поднял голову и увидел на экране телевизора зеленые огоньки глаз под капюшоном плаща.
– Не смей делать ей больно! – сказал демон и размашисто бросил книгу.
– Аха-ха! – книжка, хохоча, перелетела сквозь экран и упала на колени избранного.
– Девочка выбрала тебя, пользуйся её силой! – вещал демон. Он вытянул из телевизора руку, на ладони лежали два человеческих глаза. Пальцы нечисти сжались в кулак, раздался хруст плоти, и на ковер перед доктором излились кроваво-белые ошмётки – всё, что осталось от когда-то зрячих глаз.
Бутербродов заворожено наблюдал, иного выбора ситуация ему не предоставила.
– Давай, Андрюх, не обижай её! – напутствовал демон и исчез. По экрану поплыла белая рябь.
Из глубокого охренения доктора вывел телефонный звонок. Андрей Васильевич с усилием встал, уронив книгу на пол, сдернул трубку со стола, поднес к уху. Немного послушал и ответил:
– Жду.
Сойти с ума легко, а вот вернуться назад – настоящая удача. Бутербродов хотел над этим поразмыслить, но взгляд упал на книгу. Шлюшка ёрзала по полу, пытаясь встать без помощи ручек.
– Кхех, – одна книжная рука отросла, но со второй возникли «технические проблемы»: магия давала сбой. Поджог, видимо, бесследно не прошёл.
– Бедненькая, – пожалел доктор и нагнулся к полу, чтобы помочь любимой, но взгляд наткнулся на остатки глаз. Это остановило его и заставило сбежать из квартиры на улицу. Туда вскоре подъехала полицейская машинка.
* * *
– Товарищ прокурор, опергруппа прибыла, – доложил молодой сержантик, возникая на пороге спальни.
Очкарик курил у окна. Он ответил, не оборачиваясь:
– Пусть минуту погодят. Там с ними приехал штатский, позови его, Козлов.
Быстрым шагом в комнату, оттолкнув сержанта, вошёл Бутербродов.
– Ну?! – спросил он страстно.
Прокурор подождал, пока Козлов выйдет, и объяснил:
– Ириша ложилась спать. Откинула одеяло, а там…
Очкарик поднял покрывало с супружеской кровати. На подушке, зияя пустыми глазницами, лежала голова Барина.
Все люди умирают. Но смерть в тридцать пять лет – это всё-таки кощунство.
– Глаза Барина… вернее, их ошмётки, валяются у меня дома на полу, – философски усмехнулся Андрей Васильевич. – Это работа демона, сутенера книги.
– Понятно…
– Демон мне свою шлюху опять всучил. Мол, пользуй её, не то пожалеешь, – продолжил грустно Бутербродов. – Чуть-чуть мы её покалечили огнём, но не более.
Энергия никогда и никуда не исчезает, она не может быть создана или уничтожена. Энергия вечна и вездесуща. Зато её можно распихать по разным углам, чтобы не мешала жить. Ну или, наоборот, помогала в персональном бытие. Например, тёмной энергетике самое место в аду.
– Бу! Надо поскорее изничтожить преступную парочку! – зло выпалил Халюкин.
Угу, арестовать и в преисподнюю, дать пожизненный срок. Прежде осудить народным судом и вынести вердикт. Только вот в «судебной тройке» недостача, председатель намедни убит.
– Где Ириша? – апатично спросил доктор.
– Спит в комнате для гостей. Я заставил её выпить коньяк с феназепамом.
41. ТЫ БЫ ВИДЕЛ СВОЮ РОЖУ!
…Книжка, обольстительно шурша листочками, прыгнула доктору на шею. Обвила её толстенькими ручками и нежно зашептала в ушко:
– Андрюшенька! Ты иди и вынь сердечко Антохи Халюкина, сразу же свари плоть с солью и перцем. Поднеси блюдо моему папе, который является Хранителем меня… Папа блюдо отведает и отблагодарит: вернёт тебе неразменный рубль. Исполни обряд на возвращение утраченного…
Доктор почувствовал, как по лицу гуляют сладкие губки, улыбнулся в неге, медленно открыл глаза, и… вдруг проснулся.
С сожалением потряс грешной головой, осмотрелся. Так и есть: он спит одетым в кабинете Барина, на диванчике. За окном светает.
В комнату быстро вошел Халюкин, спросил без предисловий:
– Ну, выдвигаемся?
– Куда?
– К тётке Агафье.
Халюкин открыл форточку. Беззаботно прикурил.
Бутербродов поднялся с постели, неловко, бочком приблизился к очкарику.
– Антох, дай-ка на минутку пистолет, – попросил он ласково. – Мне очень надо. Хочу сравнить со своим револьвером.
– Не вопрос, – согласился Халюкин и сунул руку в карман, но вдруг задумался.
Из кармана вместо оружия он вытащил кулак и с разворота ударил Андрюху в лицо. Тот покачнулся, но удержался на ногах. Потрогал скулу. Нехороший блеск из глаз исчез.
– Спасибо, очкарик! – искренне сказал доктор.
– Ты бы видел свою рожу, – ухмыльнулся Халюкин. – Давай, за работу!
42. ПОКОЙНИЦЫ
По коридору психиатрички неспешно двигалась широкоплечая медсестра. За ней, пялясь на чрезмерно объемную задницу, вышагивали двое верных друзей. Коридорчик был хмур и обшарпан, вдоль него располагались двери палат камерного типа.
– Двадцать пятый номер, – провозгласила сестра, встала против одной из камер, глянула в глазок и повернула ключ в замке.
– Спасибо, фея, – поблагодарили мужчины. – Оставьте нас одних, пожалуйста.
– Я не фея, – ответила медсестра, поводя дюжим плечиком. – Но наедине вас оставлю. Палату после можно не закрывать, пациентка не буйная. – Она потопала назад, добавив на ходу: – Кажется, Тихонова ещё спит.
Друзья выждали, пока стихнет звук сестричкиных подошв. Не сговариваясь, перекрестились. Прокурор хотел было достать пистолет, но постеснялся доктора. Поэтому в палату вошли, как есть. На кровати лежало тело, накрытое до макушки одеялом.
– Чувствуешь? – повел носом Бутербродов.
– Сера? – принюхался и Халюкин.
Запах – визитная карточка женщины, а визиткой демонов является сера. Друзья понимающе переглянулись. Затем прокурор решительно отдёрнул одеяло. На подушке лежала женская голова без глаз.
– Она?
– Да, её родинка…
Бутербродов почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Повернувшись, он увидел девочку лет пятнадцати, одетую в синий больничный халатик. Распущенные волосы до плеч, глаза со странной поволокой, бледный цвет лица.
– Отойдём, Андрей? – мелодично спросила пришелица.
Жизнь – это не те дни, которые прошли, а те, которые запомнились, и этот день друзьям точно не забыть!.. Доктор вопросительно глянул на прокурора. Тот мельком осмотрел гостью и энергично кивнул: – Андрюх, иди! Я покамест здесь порою, по-своему, по-сыскарски.
Каждому своё. Кому-то общаться с мистикой, а кому-то с трупной массой. Кто на что учился, можно и так сказать. Бутербродов проследовал за синим халатиком в коридор.
– Возьми, – девочка достала из карманчика аккуратно сложенную бумагу. – Она просила передать.
– Кто? – уточнил доктор.
– Покойница, – пояснила девочка и кивнула на тёткину палату.
Кто бы сомневался. Бутербродов взял записку, раздумывая, повертел в пальцах.
– Агафья сказала, что когда-нибудь ты придёшь, – девочка приблизилась вплотную, положила холодные ручки на его плечи, заглянула в докторские глаза снизу вверх.
Некрофилия и педофилия – совсем разные вещи, но понял это доктор только сейчас. В висках застучали молотками адские сущности, а ангелы засевали райскими цветами сознание. В сердце мандраж, а по телу страх.
– Не верь ему сразу, – шепнула юная вестница на ушко.
– Кому? – законно удивился доктор и вдруг осознал, что никого рядом нет.
Врач тупо стоял и соображал, то ли у него открылась чакра, то ли обычный геморрой… Наконец, понял, что ладонь сжимает записку с того света. Так-так-так, уже хорошо. Дальше: кажется, где-то рядом должен находиться верный друг очкарик…
– Доброе утро, Андрей Васильевич, – прозвучал сзади приятный женский голос.
Когда мистические переживания случаются раз за разом, мистика понемногу превращается в обыденность. Самым паскудным бывает первый раз, а дальше привыкаешь, и даже начинаешь раздражаться. Бутербродов запихал записочку в карман и с гневной пеной на устах повернулся к «голосу за спиной».
– Вы приехали с женой или она осталась в Санкт-Петербурге? – тут же последовал следующий вопрос.
Спрашивала молодая женщина в белом медицинском халатике. Невероятно синие глаза, стильная стрижка и налитые грудки без лифчика.
– Юлька! – радостно вскричал доктор, рассмотрев. – Чёрт подери, какая же ты красавица!..
По старой памяти обниматься и целоваться не стали. Чинно переминались на расстоянии. Ностальгия трепетно вздыхала, но нарушать каноны взаимоотношений не решалась.
– Работаешь здесь? – не нашел ничего умнее спросить доктор.
– Да, младшим ординатором. Вы не ответили на мой вопрос.
– Характер остался тот же, – искренне рассмеялся гинеколог. – Юль, дело в том, что я не женат… и никогда не был женат.
Когда ты слышишь парадоксальную информацию, то либо изображаешь эмоцию охреневания, либо согласно киваешь с видом: «Ха, да это и так все давно знают!»
Пока Юлька раздумывала, какую масочку лучше надеть, в дверях палаты проявился Халюкин и сказал возбужденно:
– Андрюх, иди-ка сюда!
Бутербродов неловко улыбнулся бывшей соседке:
– Ну… вот так вот, – и отошёл в палату.
Мы не проигрываем жизнь, просто другие у нас её выигрывают. Запах смерти потихоньку вытеснял запах серы. Иная обстановка в палате не изменилась.
– Смотри, – прокурор взял с тумбочки геометрическую фигуру.
Металл, белый, по форме круг, диаметр десять сантиметров. По периметру, с внутренней и внешней сторон круга напаяны конусы.
– Нашёл у Агафьи под подушкой, – пояснил Халюкин и передал штуку другу. – Есть мысли?
– Напоминает строгий ошейник, – протянул Бутербродов. – Полагаю, что дьявольский пёс под него уже где-то рядом…
Мистика не любит, чтобы её изучали. Мистика любит, когда ею пользуются. Прокурор веско подытожил:
– Я вызвал полицию, убийство есть убийство. Ошейник убери подальше от чужих глаз, на досуге раз-глядим.
Послышался грохот падающего тела. Верные друзья в недоумении обернулись. На полу лежала Юлька. Вероятно, изуродованная голова тётки заставила неокрепшее сознание устраниться от таких ужасов.
– Что с ней, Андрюх?
– Похоже, обморок. Нужно её отсюда унести.
43. ЭПИЧНАЯ ПОДСТАВА
На территорию частной клиники под Петербургом нагло вторгся «Мерседес». За ним неспешно ввалился микроавтобус с тонированными стеклами.
Машинки примостились рядом с чёрным лимузином, брошенным у парадных дверей головного особнячка. Из салона «Мерса» вылез крепкий мужик с генеральскими погонами, следом двое в штатском. Из автобуса традиционно выскочили бравые парни с боевыми автоматами и мешками на головах, маски-шоу.
– Эй, в чём дело? – выкрикнул, сбегая по ступенькам доктор в белом халатике и в круглых диоптральных очёчках. Следом еле поспевали двое местных охранников с рациями и пистолетиками. Полиция лишь самодовольно усмехнулась.
– Это частная территория и я её владелец! – грозно обратился очкарик к генералу. – Представьтесь-ка, дорогой!
Бывают люди, у которых по жизни проблемы с подчинением. Скольких таких самодовольных мымриков генерал повидал на своём долгом ментовском веку! Вначале они надменно вопрошают, а после униженно умоляют.
– Как понимаю, вы Терпилов Алексей Алексеевич?
– Ну, и что дальше? – высокомерно уточнил очкарик.
– Я генерал Вахромеев, начальник отдела по борьбе с экономическими преступлениями ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области.
– У меня всё в порядке! – с пафосом заверил Терпилов. – Я плачу налоги и занимаюсь меценатством. Наверное, ваш визит – это какая-то ошибка, и, наверное, вы не знаете, кто у меня друзья…
Сильный не тот, кто может положить на лопатки одним взглядом, а тот, кто одной улыбкой способен поднять с колен. Ну, или опустить на колени, какая, к хрену, разница… Вахромеев широко улыбнулся. Не удержался и даже подмигнул. Лицо очкарика сложилось в обиженную мозаику.
– В чём меня обвиняют? – возмутился он, правда, уже не так уверенно.
– Как раз в неуплате налогов. Вот постановление на проведение обыска, – пояснил генерал и подал решение. – Прошу ознакомиться.
Сук, которому суждено быть обрубленным – рано или поздно… Мымрик взял бумагу и стал её внимательно изучать.
– Ваши счета арестованы, а заключать вас под стражу до суда, или нет, я решу, исходя из результатов обыска. Санкция на арест подписана областным судьёй.
Генерал кивнул, и ОМОН по главе со следователями заструился по крылечку.
– Позвольте мне позвонить губернатору? – подобострастно попросил доктор.
– Да не вопрос. Только именно губернатор санкционировала проверку вашей деятельности.
Терпилов жалостливо искривил лицо, глазки под очёчками захлопали слёзно.
44. ОЧЕВИДНОЕ И НЕВЕРОЯТНОЕ
– Она умерла от болевого шока, не выдержало сердце, – скороговоркой выпалил лысый судмедэксперт. – Глаза не проткнуты, а аккуратно вынуты. Похоже на ритуал. С вашим знакомым Барином произошло то же самое, но ему предварительно вырвали сердце. Боюсь, у нас начало серии.
Двое верных друзей рассеянно слушали, стоя в коридорчике и покуривая. В палате работала опергруппа.
– Спасибо, Иваныч, – вяло ответил Халюкин.
Двое санитаров вытащили носилки с трупом, накрытым простынёй, и понесли по коридору.
– Вскрытие меня дополнит, – сказал медик и последовал за процессией, на ходу стягивая резиновые перчатки.
Очевидное и невероятное часто ходят парой. Даже и добавить нечего. Впрочем, судмедэксперт всё же решил сказать ещё пару слов и вернулся.
– Антон Петрович, тут я вспомнил. Полгода назад убили столетнюю старуху в третьем районе. Точно таким же способом.
– Ну-ну?!
– Имечко у неё такое интересное, – наморщил лоб эксперт. – Та… Та…
– Тарасия! – в унисон вскричали друзья.
* * *
Спустя полчаса двое верных друзей находились в Административном корпусе психиатрички. Антоха пошел искать заведующую, а Андрюха заметил Юльку, только что вышедшую из ординаторской.
– Как ты, Юль? – спросил он.
Бутербродов впервые видел соседку такой потерянной.
– Нормально, в целом и общем… Лёгкий обморок не причинил мне вреда… – вымолвила ординаторша сомнамбулически и приложила ручку ко лбу.
– Кто же её так, Андрей Васильевич?
– А, один старый сукин сын, – как можно небрежней ответил доктор. Делиться мистикой с психиатром можно лишь если психиатр – это ты сам.
– Один из наших пациентов, да?!
– Нет, – не смог солгать доктор. – Хотя, в психушке ему самое место.
Смерть – это лучший способ решения проблем. Как для покойников, так и для их убийц. Однако, подобный эгоизм выходит боком всему остальному человечеству. Юлька всхлипнула.
– Жалко чрезвычайно. Такая тихая пациентка… была. А иногда мне казалось, что она абсолютно здорова.
Если время отмотать назад, то опыт превратится в ошибку. Иными словами, прежде чем подстричь ногти, почешите спинку…
– Ты давно здесь работаешь? – осторожно спросил Андрей.
– Второй месяц.
* * *
– Ирина Юрьевна, расскажите, как тётка… то есть, Тихонова попала к вам? – выспрашивал Халюкин у заведующей больнички.
Худая дама в очках привыкла смотреть на психов, как на говно. По привычке она так же смотрела и на всех остальных людей. Прокурор же, как известно, не человек, поэтому заведующая делала отчаянные попытки быть любезной. Получалось плохо, но и на том спасибо.
– Агафью привезли на «Скорой» около полугода назад, – монотонно сказала заведующая. – Параноидальная шизофрения, ярко выраженный психоз, депрессивность.
– Видела «зелёных человечков»? – предположил Халюкин.
Психиатр пожевала сухими губками, скользя по прокурору вдумчивым взором. Произнесла без эмоций и знаков препинания:
– Привет, я Смерть. Ну и что? Ну и всё.
Мозг Халюкина завис в старом добром охренении. Прокуроры всё-таки люди, со всеми человеческими вытекающими. Если не назло, то вопреки.
– Не смешно, – сама с собой согласилась заведующая.
Она встала, подошла к шкафу и достала папку. Вернулась за стол, открыла скоросшиватель, полистала.
– Вот заявление соседей, – передвинула «Дело» прокурору.
Всегда надо уметь делать правильный ситуационный выбор. Что-то вычеркнуть, а что-то подчеркнуть. Халюкин проглотил матерные слова и ознакомился с бумагой.
– Так-так-так… Ага… Соседи пишут, что Агафье везде мерещатся демоны… чуть не подожгла прохожего старика… неадекватность появилась после убийства бабушки Тарасии.
45. ПОСЛАНИЕ С ТОГО СВЕТА
Двое верных друзей встретились в холле у окна. Перекурили в открытую фортку, обменявшись добытой информацией.
– Читай, Андрюх! – предложил очкарик.
Доктор развернул записку от Агафьи. Оторванная половинка тетрадного листа была исписана чётким мелким почерком.
– Ты пробудил Демона. Он спал последние пятнадцать лет. Демон голоден, он питается душами людей, которых соблазнила блудница в образе книги. Демон убил мою бабушку Тарасию, чувствую, и меня скоро… Если хочешь сохранить тело и душу, ты должен вернуть блудницу Сатане.
Бутербродов смолк, дабы перевести дыхание. Когда в драной бумажке заключены твои жизнь и смерть, такую бумажку ты воспринимаешь Богом, а Господь суеты не терпит.
– Дед Барина пропал без вести ровно пятнадцать лет назад, – нарушил молчание очкарик.
Главное не последовать за ним, ведь выход из неизвестного места втройне неизвестен. Доктор перевернул записочку другой стороной и продолжил:
– Тебе нужно вызвать Демона туда, где он первый раз тебе явился. Якобы хочешь что-то пожелать. Демон коварен и хитёр, но глуп и ни о чём не догадается. Он придёт в образе старца, надо сдёрнуть с его головы капюшон…
Дальнейшее чтение прервал Халюкин, толкнув друга в бок. К парочке подошла Юлька, укутанная в модный плащ. На прекрасной голове ее красовалась забавная шапочка.
– Вы проводите меня до дома, Андрей Васильевич? – беспардонно спросила девица.
– С великим удовольствием, но…
Бутербродов замялся. Половое влечение настоятельно рекомендовало проводить экс-зануду, но инстинкт самосохранения категорически сопротивлялся.
– Прокурор, повлияйте, пожалуйста, на Вашего невоспитанного друга, – попросила прежняя Юлька.
Угум-с. Слухи об экс-занудстве оказались сильно преувеличенными…
– Он поддаётся только вашему влиянию, Юлия Васильевна, – ответил Халюкин, широко ухмыляясь.
– Я попросил присесть, а не привстать, – проворчал доктор в сторону очкарика.
46. ПОДГОТОВКИ КО ВТОРОМУ ОБРЯДУ
После того, как друзья проводили Юльку, они перешли на другую сторону коттеджа и взошли на крыльцо Бутербродова. Хозяин отворил незапертую дверь веранды и молвил с независимым видом:
– Иди, Антоха. Книга лежит в гостиной на ковре. И поверь, я не трушу, а просто…
– Да не парься, всё пучком, – усмехнулся Халюкин и шагнул в сени.
В течение пяти минут врач искурил пять сигарет. Товарищ не появлялся.
– Очкарик, ау! – позвал Бутербродов, осторожненько вступил в дом и заглянул в гостиную.
Прокурор сидел в кресле спиной к доктору и явно пристально что-то разглядывал.
– Антоха, брось суку на пол! – заорал Андрей Васильевич, из всех сил тряся друга за плечи: второй любовник – это уже групповуха, что усложняет покаяние как этически, так и технически.
– Ай, мля!
Очкарик подпрыгнул в кресле. В руках его отсвечивал револьвер двадцать второго калибра, привезенный доктором из Африки. Такие пушки Антон Петрович видел только на киноэкране, и мимо пройти закономерно не смог. Благо, револьвер валялся на столе…
– Где шлюха?! – истошно крикнул врач.
– Полегче, парень, чуть яйца себе не отстрелил от твоей паники… Если бы имелись в виду твои яйца, то паники наверняка бы не было, несмотря на естественность её мотива. Твоя шлюха упакована!
Прокурор похлопал по карману куртки.
* * *
В судебном морге было вязко, прохладно и пахло ландышами.
– Ну, вот она.
Судебный медик выкатил тело Агафьи из холодильника, поднял покрывало с лица.
Халюкин деловито достал из кармана маленькие ножницы, передал другу. Тот аккуратно срезал прядь волос с головы покойной.
– Господи, помоги! – молвил твёрдо.
– Аминь! – подтвердил прокурор.
Смерть омоложает, а жизнь старит. Зачастую настолько, что приводит к геронтологическому слабоумию в тридцать лет… судя по прокурору с его штатским дружком.
– Эй, ребята, – позвал судмедэксперт, не в силах додумать, что сказать ещё.
Ребята между тем бодро почесали к выходу. Услышав оклик, прокурор всё же тормознул. Вернулся к холодильнику, по-свойски обнял медика и задушевно выдал:
– Понимаешь, Иваныч…
– Нет, – несколько жалобно произнес судмедэксперт.
– Андрюх, подтверди, – попросил Халюкин.
Проще сказать, что всё нормально, чем объяснять, почему всё так мистически хреново. Но очкарику, наверное, виднее с ментовской колокольни. Бутербродов кивнул в знак согласия, нервно топчась на порожке прозекторской.
– Короче, Иваныч, мой друг Андрюха совершил коммерческую сделку, – доложил Халюкин. – Чуть раньше его пыталась отговорить эта покойница и, по совместительству, ведьма, – он ткнул пальцем в труп. – Андрюха её не послушал и вляпался в дерьмо по самые гланды. Его развели, и не кто-то там, а сам дьявол. Как известно, с адскими силами лучше бизнес не мутить… Дьявол и ведьму замочил, чисто в отместку за помощь Андрюхе.
Мистика вне юридических компетенций и вне патологоанатомических процедур. Доказано опытным путём. Но резать в лицо прокурору, что он внушаемый лох, по-мужски некорректно, хотя и оправдано Законом, которому они оба служат. Судмедэксперт тупо моргал, реагируя на чужую тупость. Клин клином, или дурной пример заразителен – как угодно.
– И вот надо Андрюху выручать, – вещал прокурор. – Поскольку сам себя он выручить не может. Сегодня ночью мы забиваем дьяволу «стрелку», где наверняка всё решим к нашей пользе.
– Отрезанные волосы ведьмы – это важный аргумент при переговорах с сатаной, – дополнил гинеколог, несмело возвращаясь к трупу.
– Да-да! – энергично кивнул очкарик. – В общем, Иваныч, ты не парься за нас, лады?
Раз пошла такая пьянка, Бутербродов крепко пожал безвольную руку медика и сообщил задушевным шепотом:
– Мы на рынок, Иваныч. Скоро смеркается, а нам необходимо купить магические ингредиенты растительного происхождения. Покупка должна состояться строго после захода солнца!.. Рад был познакомиться и всё такое…
Двое верных друзей вышли.
Труп Агафьи бесстрастно взирал пустыми глазницами на Иваныч, который силился побороть желание написать в СБ заявление о собственном служебном несоответствии. Не спеши исполнять приказ по зову долга, за него могут и наказать. Неизвестно, как с этим в других местах, но в полицейских кругах именно так.
* * *
– Чеснок. Базилик. Укроп. Вообще, каков срок действия у раствора?
– Думаю, на несколько часов хватит. Книгу обернул?
– Да.
Халюкин достал из ящика стола томик, завернутый в газету.
Диалог происходил на кухне очкарика. Алиса поддерживала Иришу в трудный час, а верные друзья вели мистические приготовления и отошли на перекур к форточке. По стеклу застучали капельки с небес. То ли наверху уже панихида, то ли слезы радости – не узнаешь раньше, чем исполнишь.
– Дождик заморосил, блин. А газета на книге должна быть абсолютно сухой.
– Спрячешь за пазуху, только и всего.
– А на месте?
Риторический вопрос остался без ответа. К слову, так всегда бывает, когда риторика состязается с практикой.
Доктор засучил рукава и принялся натирать ладони вязкой жёлтой массой с непередаваемым запахом.
Халюкин взял с подоконника бутылку и налил гранёный стакан до краёв.
– Вздрогни, Андрюх, от нервячков.
– Ты прав, могу забздеть, – легко согласился Бутербродов. – Минуту.
Андрей Васильевич открыл и закрыл спичечный коробок, ласково огладил книжку и с наслаждением нюхнул ручки.
– Так. Пепел волос тётки Агафьи. Нимфоманка в газете. Оберегающая мазь. Всё в сборе. – Доктор нервно перекрестился. – Очкарик, теперь давай водку.
47. ФИНАЛЬНАЯ СХВАТКА
Светила полная луна. Игривых облачков не наблюдалось, и небосклон мерцал яркими космическими звёздочками. Невдалеке от злосчастной крестовой пылал костёр, над ним – котелок, в коем булькало варево. Бутербродов сосредоточенно помешивал похлебку черпаком.
В какой-то момент к вершинам деревьев взлетели слова, сказанные глухим голосом:
– Надо же, купец! Я уж не надеялся!..
От темных кладбищенских кустов отелился человеческий силуэт и поплыл к доктору. Ближе, ближе… В свет костра вступил маленький старый хрен. Сморщенное лицо, прядь седых волос, зеленые гляделки. И чёрный плащ с капюшоном.
– Привет, привет! Чего варишь? – ехидный голос был наполнен любопытством до краёв. Сверкнули золотые зубы.
– Здравствуй, – небрежно ответил Андрей Васильевич. – Хочу предложить тебе сердце своего бывшего друга. – Он разогнулся от костра и как можно шире улыбнулся.
– Да ты что! Ну-к, спасибо! Уважил старика! – протянул дедок и пошевелил корявыми пальцами, облизал губы длинным раздвоенным языком.
– Имей в виду, не бесплатно. Я по всем правилам исполнил обряд на возвращение утраченного, и ты мне должен вернуть всё, чем я владел. Здесь написано, – доктор похлопал себя по поясу, где рельефно читалась книга.
Нельзя уверенно знать про заговор, сработает он, или нет. Только испытание обряда даст ответ. Есть заклинания с «техническим браком», есть и просто пустышки. А волшебники, то есть, сущности, производящие колдовство, это вообще мракобесы и жулики, по большей части…
– А то знаю я тебя мошенника… – с угрозой добавил Бутербродов.
– Да ладно тебе, Андрюх! – обиделся старикан и шумно потянул носом воздух. – Чесноком и укропом пахнет, мать твою!.. Ты что задумал?!
Старый пердун нахохлился, лицо его превратилось в сплошную маску подозрения.
– Я задумал вернуть все свои потери, – прорычал доктор в гневе. – Ты мне ещё поматькай, чёрт тебя дери! Опять с темы съезжаешь?
Бутербродов возблагодарил Господа, поднёсшего ему намедни стаканчик. Прокурорскими руками, да какая разница? Без алкоголя в крови спорить со старым хрычом было бы тяжеловато.
– Меня лечить не надо, сам могу! – яростно завизжал дед, оглядываясь в серьезном беспокойстве. – Где труп Халюкина, дьявол тебя забери?!
Есть две даты в жизни человека, которые ему не под силу изменить: день рождения и день смерти. Всё иное в его мозгах. Бутербродов невозмутимо сплюнул и веско произнес:
– Слышь, пассажир… Труп Халюкина вон в тех кустах, откуда ты сам и нарисовался. Прямо возле могильных крестов. Короче, жри своё мясо, а не хочешь – убирайся! Параноик хренов…
Дед перестал озираться. Вымолвил мягко:
– Андрюх, не кипятись, милок. Станешь тут с тобой… – он пальцами вытащил из кипящего бульона кусок плоти. – Я считаю, что ты сам виноват. Зачем вот ты слушал друзей, книжечку пытался сжечь, а?..
Чёрт опустил мяско в рот. На секунду от наслаждения закрыл глазки.
– Фух!
Доктор сдёрнул с головы деда капюшон, обнажив срезанную макушку. Ошалелому взгляду открылись мозги, обтянутые красной кровяной плёнкой. Бутербродов открыл спичечный коробок и единым броском высыпал пепел на эту плёнку. Мозги задымились.
Действие заняло всего одно мгновение. В следующий миг доктор выхватил из кармана «магический ошейник» из палаты Агафьи и опустил его на седую голову.
– Я тебя сделал, демон! – запальчиво крикнул Бутербродов. – Давай уже, подыхай!
Через секунду старикан оправился от шока и стал реагировать. Он отбросил «магический ошейник» и толкнул врача в грудь.
– Не понял… – пробормотал Андрей Васильевич, падая на сыру землю.
– Какое же ты лицемерное говно! – посетовал дед, приближаясь к жертве. – Придется тебя съесть.
Из кладбищенских кустов выскочил Антоха. В руках дубина, в глазах ярость. Он споро прыгнул к костру и по всего размаха ударил старичка по согбенной спине. Дедуля даже не покачнулся, а вот здоровенная палка сломалась.
– Нехорошо свистеть, особо старшим по возрасту, – заметил старый пердун, хватая врача за шиворот и поднимая, как пушинку. Другой рукою демон схватил Халюкина. – Ну-к, ничего, я сам выступлю и разделочником, и поваром…
Чёрт держал верных друзей перед собой на вытянутых руках, за шкирки, как провинившихся котят. Он усмехался и облизывался.
– Слова скажи, Андрюха! – выкрикнул Халюкин.
– Какой мерзкий очкарик, – в испуге обронил дед. – Заткнись, живо!
Не выученные уроки дорого обходятся. Доктор болезненно скривился.
– Чёрт, совсем вылетело! – Он наставил палец на нечисть и закричал: – Ты, сукин сын, яви свой истинный облик!
– Ты уверен, что этого хоче…? – договорить пожиратель сердец не успел. Он… закружился на месте, быстрее и быстрее. Пламя костра пригнулось. Старик слился в сплошной вихрь, и под влиянием центробежной силы друзья разлетелись по разные стороны костра. Упали на жухлую травку, тут же вскочили в настороженных позах.
– Хватай железку, успокой эту гниду! – заорал Халюкин. Он подхватил «магический ошейник» с землицы, бросил другу. Тот легко поймал.
– Фух!
Доктор подскочил к вихрю. Согнулся и выставил руку, защищаясь от мощного смерча. Внезапно вихрь прекратился. Раз – был, два – больше нет.
– Ну, ни хрена себе! – вытаращил глаза прокурор.
Доктор с трудом сдержал матерные слова.
Перед верными друзьями стояло безголовое тело, укутанное в плащ. Капюшон лежал на плечах. Там, где теоретически у фигуры должна была быть макушка, струился дымок от сожженных волос тётки Агафьи. На месте глаз полыхали зеленые огни, вместо рта ерились гнилые неровные зубы без губ.
– Ну-к, явил я свой облик, и что дальше? – прохрипел демон в своем истинном обличье.
Бутербродов с усилием сбросил оцепенение. Рожай, или родят тебя, причем, обратно, как-то так. Доктор с размаха опустил «магический ошейник» на голову демона. Вернее, на то место, где должна была быть голова. «Магический ошейник» лёг точно на клубящийся дымок, провалился через закономерную пустоту и упёрся в воротник плаща.
Дух немедленно схватил Бутербродова за горло и насмешливо пророкотал:
– Похоже, Андрюха, тебе пришла пора умереть.
Рука демона удлинилась и залезла в горло доктора. Сопротивление не спасало и даже не помешало отнимать жизнь.
– Пришла моя очередь. Сейчас я неплохо поужинаю дрянной душонкой, – мурлыкал демон, вытаскивая руку из гортани. Из Бутербродова показалась белёсая копия его головы.
Врач уже не сопротивлялся, а висел в дюжих пальцах, как мешок. Из-за пазухи выпала книга, завернутая в газету, мягко приземлилась на траву.
– Сожри лучше свинца, страшила! – заорал Халюкин.
В руках его возник табельный пистолет, грохнули три выстрела. Пули не причинили вреда, но демона хорошенько встряхнуло и он выпустил доктора. Тот шлёпнулся на травку, рядом упал «магический ошейник».
– Ты мне надоел, очкарик! – взвыл дух и развернулся к Халюкину.
С места, без разбега совершил он трёхметровый прыжок, выбил пистолет, схватил прокурора за грудки и поднял в воздух.
– Какая всё-таки мерзкая рожа! Ку-ку, очкарик!
Андрей Васильевич кое-как справился с диким кашлем. Попытался встать и не смог, подвела правая нога, отдающая резкой болью.
– Отпусти Халюкина, долбаный ублюдок! – в бессилии крикнул доктор. – Я нужен, меня и бери!
Если бы людей перестали убивать, то никто не знает, что бы было. Демон сделал вид, что не слышал отчаянного вопля. Он сдёрнул с Халюкина очки, раздвоенным язычком облизал прокурорское лицо. Антоха морщился и плевался, но от мистики не сбежать, если ты сам к ней пришёл.
– Это всё неправильно! – заорал Андрей Васильевич, тиская «магический ошейник». – Почему, мать её, драная железяка не действует?! Или тоже вышел срок годности?! – Врач поднял голову к небу. – Эй, где вы, ангелы, архангелы?!.. Ну, помогите, ну подскажите же мне!..
– Ха-ха-ха-ха! – захохотал демон, повернув к Бутербродову лицо с уродливо раздвинутыми в гримасе зубами. – Ангелы по ночам дрыхнут. Им плевать на тебя и твоего уродливого друга!!!
– На себя посмотри, эталон красоты! – огрызнулся Антоха, дергаясь в стальной хватке нечистика. – Так тебе сразу и поверили! Правда, Бу?
Прокурор мужественно пнул нежить под пояс.
– Ха-ха-ха-ха! – вновь зазвучал грубый громкий смех демона.
– Ох, мля! – скривился от боли Халюкин. – У тебя железные яйца? Или ты, вообще, без яиц, чёрт возьми? Как с этим у демонов, просвети?
Иногда зло исчезает, уступая место добру. В мистике так повсеместно. Доктор мучительно задумался, ловя ускользающую мысль забормотал:
– Сразу поверил, сразу поверил… О, блин, вспомнил!.. Не верь ему сразу… – Андрей Васильевич напрягся и крикнул что есть сил: – Яви свой истинный облик! Слышишь, ты, чудила!..
Чудище метнуло на доктора злобный взгляд и отшвырнуло прокурора в сторону. Сделало шаг вперед, потом второй… на третьем шаге его затрясло. Пшик, и демон растаял подобно апрельскому снегу. У костра образовалась большая тёмная лужа.
– Спокуха! – рявкнул Халюкин, подобрал пистолет и подорвался к луже. На поиск очков времени не осталось.
– Осторожней, очкарик! Хрен на выдумки горазд!
Лужа действительно завибрировала, вытягиваясь в высоту. Выше и выше… Раз, два, три, четыре, пять – вышел Тузик погулять. Лужа превратилась в коричневую собачку ростом с человека, и отнюдь не добродушную.
Халюкин успел отпрыгнуть, палить благоразумно не стал. Близоруко щурясь, он нервно дёргался, стоя в паре метров от животного.
Собачка прыгнула к доктору, придавила его лапой к земле. Разинула смердящую клыкастую пасть.
– Ты не успеешь, Андрюха!
– Успею!
Доктор извернулся и брякнул «магический ошейник» на голову пса, точно между острых ушей. Атрибут нежно скользнул на шею, легко провалившись через массивный череп. Собачка замерла, будто статуя, ни в силах даже тявкнуть. Да здравствует парализация!
– Есть! Антох, давай шлюху!
– Сейчас!
Халюкин заметался у костра, проклиная свою близорукость.
– Скорей! Гадина мне все рёбра отдавила!
– Вот!
Прокурор, наконец, подал книгу, обернутую в газету.
– Приятного аппетита! – ехидно произнес врач и всадил томик в клыкастую пасть.
То, что мистику не внесли в различные Кодексы, ещё не доказывает, что её не существует. От книжки повалил густой зеленый дым. Дикий женский плач заполонил пространство. Вспыхнуло зеленое пламя, пожирая сладострастные страницы и охватывая животное.
– Чёрт! Как бы не поджариться! – заволновался доктор, пытаясь спихнуть с себя чудовище. Халюкин кинулся на помощь, но огромная туша не двигалась.
Земля под доктором затряслась. На ней проявились трещинки, ширясь и множась. Рядом с Бутербродовым открылась расселина, из которой высунулась трёхпалая огненная ручища размером со слона.
– Мать твою!
Ручища схватила животное, оно потащило за собой доктора. Халюкин схватил друга за ногу, но с ботинком Бутербродова в руках остался наверху, когда всё отальное ушло вниз. Земная дрожь прекратилась, расселина затянулась. Стало тихо, лишь костер потрескивал.
Очкарик в отчаянии выкрикнул, колотя докторским ботинком по осенней травке:
– Э-эй, вы чего беспредельничаете?! Мы всё сделали по вашим правилам! Верните моего друга, и немедленно!
Землица опять завибрировала. Прокурор на всякий случай шагнул назад. Из вновь появившейся щели вылетело тело Бутербродова. Врач приземлился на Халюкина, что избавило обоих от переломов. Снова всё стихло.
В аду всё просто: тут на убийство молятся, а убийцам поклоняются. Однако, подобная диалектика до сих пор пугает гомо сапиенс. Халюкин вылез из-под друга, нашарил разбитые очки. Близко поднёс их к носу, осмотрел и отбросил.
– Ты как, Бу?
– Да вроде, ничего… Кажется, только нога вывихнута. – Бутербродов перевалился с живота на бок, отер закопченный лоб. – Жарко там… внизу.
48. ЭПИЛОГИ
На ореховой двери висела табличка под стеклом: «Заместитель главного врача Бутербродов А. В.». За столом в кабинетике сидел собственно зам главврача и пил чаёк.
– Андрей Васильевич, необходима ваша виза на этих документах.
В кабинет, слегка стукнув, впорхнула прекрасная девушка в белом халате.
– К чему такой официоз, Юль? – удивился доктор. – Всё-таки мы муж и жена. Я понимаю, что на людях надо выдерживать тон, но без свидетелей…
Он недоуменно пожал плечами.
Девушка положила перед начальником толстенькую пачку бумаг и сказала сухо:
– На работе я не жена, а врач-психотерапевт. Фамильярные отношения расслабляют и мешают сосредоточиться.
Она повернулась к выходу.
– Юлия Фёдоровна, а не подскажете, как там поживает наш малыш? – окликнул босс.
Врач-психотерапевт взялась за ручку двери, обернулась и неожиданно улыбнулась, непроизвольно погладив живот.
– Малышу всего два месяца. Передаёт папе привет, – юница засмущалась и быстро вышла.
– Ну, Юлька! – в восхищении воскликнул Андрей Васильевич. – Какая она всё же… Ну-Юлька!
* * *
Табличка на памятнике извещала, что Барин Артём Михайлович прожил тридцать пять лет, два месяца и четыре дня. Интимным кружком над могилой стояли четыре человека: вдова Ириша, Халюкин с Алисой, Бутербродов. Сентябрьская пятница хмурила небо и дышала сыростью. Синяя легковая машинка очкарика парковалась в ста метрах, за кладбищенской оградой.
– Пусть те земля будет пухом, – сказал очкарик, полил могилку водкой и плеснул в стаканчики. Четверка выпила. Закусывать было нечем, да и незачем. Закурили.
– Ровно год, – задумчиво процедил прокурор.
Никто не поддержал реплику, поддакивать очевидности на кладбище банально и пошло.
Заморосил дождик.
– Поедем ко мне, – попросила Ириша. – Сядем, помянем хорошо… Кстати, Андрей, а почему жена не пришла?
– Юлька у меня принципиальная и вдумчивая. Сказала, что её приход будет неэтичным, и она не желает мешать горю близких покойного. – Бутербродов усмехнулся.
– Глупости, – обронила Ириша и заспешила прочь, с подругой под ручку. – Мальчишки, догоняйте нас.
Прокурор прислонил полупустую бутылку к памятнику. Мужчины молча кивнули, закурили ещё по одной и потихонечку двинулись вслед за женщинами.
– Кот не нашёлся? – вдруг спросил Халюкин.
– Нет. А нового не хочу заводить.
Прошли десяток метров молча, а потом доктор почему-то обернулся. Замер. Толкнул очкарика.
– Смотри.
Когда одни стены растут, другие неизбежно рушатся. Такова диалектика выживания. Проще говоря, в каждой истории есть герой, которому надо умереть, без этого драматургия потеряет смысл. Также кого-то обязательно надо влюбить и женить, а иногда и посадить…
– И сколько дали этому Терпилову? – вопрошала Алиса.
– Двадцать лет, – ответила Ириша. – Неуплата налогов, смерть пациентки в клинике. Её мать как раз злодея и судила, так что накрутила по полной.
– А твоя сестра, Рита, она как?
– Ритка развелась ещё во время следствия. Продаёт квартиру в Питере, хочет переехать сюда, ко мне в усадьбу. Я и рада, одной очень тоскливо…
Жизнь – абсурдная штука, и потому веселая. Пока девочки шли к машинке, двое верных друзей разглядывали оборванца, возникшего у могилки Барина. Бомж жадно пил оставленный шнапс. Драный пиджак, сизый нос…
– Буль-Буль-Буль, – половина бутылки «улетела» в горло за несколько секунд. Мужичок занюхал рукавом, громко то ли рыгнул, то ли пукнул, и подошёл к друзьям.
– Дайте закурить, ребята, – вымолвил он хриплым голосом.
Бутербродов не среагировал, опустив задумчивый взор под ноги. Пачку сигарет протянул Халюкин.
– Я возьму пару штук, – утвердительным тоном произнес оборванец и высыпал себе в руку полпаки. Опустил сигареты в карман штанов и сказал просто:
– Плохо кончил Барин.
Он сдвинул кепку на затылок и двинулся в глубину кладбища.
Андрей Васильевич взглянул на его расхлябанную, но абсолютно твёрдую, трезвую походку, и грустно сказал:
– Очкарик, я знаю алкаша. Это тот крендель, что продал мне гусака. По-моему, у нас начинаются проблемы. Буду очень рад, если ты убедишь меня в обратном.
Прокурор отбросил пустую табачную коробку, отряхнул чистые руки.
– Думаю, нас уже не коснётся. Ведь два раза подряд не умирают.
– Быть может… – без интонации протянул доктор.
Андрей Ангелов Дама пик Из цикла «Рассказы о дьяволе»
История из 1723 года
Как-то раз гончар Игнат возвращался домой. Шел он из соседней деревни, где был по случаю крестин дочери Ванюшки Боровицкого. По законам жанра светила полная луна и чуть погромыхивал гром. Дождя пока не ощущалось. Гончар слегка покачивался от выпитого вина, усмехаясь своим незатейливым думам.
Вдруг невдалеке от дороги он приметил огонек.
– Странно, – размыслил гончар. – Откуды ж тут взяться огню.
Он даже остановился, но сколько ни размышлял – не мог понять, что за такой огонь. Место то находилось посредине между деревней Ванюшки и хутором Игната и исстари было не заселено. Болтали, правда, что в незапамятные времена где-то здесь жила распутная девица, в гости коей захаживал дьявол в образе красавца барина, но сейчас на сем месте была сыра земля, и всё. Никого и ничего.
Огонек мерцал ярко, маня. Игнат поёжился, и ноги сами понесли его на свет. Так и есть: изба, по виду типичный шинок.
– Эвона! – произнес гончар вслух. – Вполне, что Сенька Удалой поставил сруб под кабак. Он ж давныть хотел.
Опрокинуть лишнюю чарку никогда не грех, и гончар уверенно ступил на ладное крыльцо. Миновал полутемные сени и очутился в собственно избе. Обычный шинок: добрый целовальник протирает стаканы, группа мужичков за дальним столиком играет в карты, на одинокой лавке жеманно гылится девица в соку. Сценку освещает сотня свечек.
Игнат взял кувшин вина и сел невдалеке от компашки игроков. Осушив чарку, он тоже захотел сыграть. Да так, что хучь плачь! И тут один из игроков, по виду барин, встал. Смёл кучу выигранных монет в дорогую шапку и сказал весело:
– Бывайте, гопота! Повезет в другой раз…
Барин подмигнул Игнату и пошел прочь. За ним тотчас же кинулась девица, потрясывая жирком.
– Эй, хлопец!.. – зазвенел её голос. – Погодь меня…
Барин был красивым и ладным, он остановился, схватил девицу в объятия, громко и смачно поцеловал взасос. Обнявшись, парочка вышла вон.
Гончар перехватил свой кувшин и пересел за стол игроков, на место барина. Картежники одобрительно загудели, кто-то хлопнул гончара по плечу, кто-то подлил в стакан.
– Бар, однако, не осталось, – сказал, осмотревшись, гончар. – Одни мужланы…
Играли в подкидного дурака. Каждый кон – пятак.
Игнату необыкновенно везло, три раза подряд он выиграл.
– Ладное место занял! – шушукались игроки. – После везунчика барина…
Вдали церковный колокол начал отбивать полночь. Как только звон утих, гончару перестало везти. Он проиграл три раза подряд, спустив всё то, что намедни выиграл.
– Однако! – размыслил гончар, ставя на кон последний пятак. – Судьба-судьбинушка коварна.
За окошком полыхали зарницей молнии. Возвернулись барин и девица, зашушукались с целовальником, кивая на Игната. А игра была в разгаре! Гончар заглотил очередную чарку, убрал карточную сдачу в отбой, пьяная рука неловко двинула колоду, и одна карта упала на пол.
– Чёрт! Простите, браты…
Гончар полез под стол, накрытый (к слову) длинной скатертью. Он чертыхался, в темноте нашаривая карту, даже приподнял скатерть, дабы пустить под стол свечной свет. Ярко полыхнула очередная молния. Гончар увидел карту, схватил ее и… замер как пень. Следующая молния позволила явно увидеть то, что сподвигло Игната застыть. Под скатеркой располагались ноги игроков. Точней, не ноги, а копыта. Вполне себе такие лошадиные копыта.
– Чур меня, – перекрестился Игнат, тотчас же трезвея. – Пора валить наверняка!
Сжимая карту, он медленно вылез из-под стола, побледневший и растерянный. Черти подозрительно смотрели. Гончар резко обернулся – девица и её кавалер улыбались ему, обнажив длинные клыки. Глаза нечистой силы заволокла мертвенная поволока.
Игнат понял, что жить ему осталось не более минуты. Он вскочил и бросился к порогу. Целовальник преградил дорогу, гончар быстренько осенил его крестом. С визгом, будто его обожгло, целовальник исчез. Черти настороженно следили за гостем, не трогаясь с места. Барин с девицей насмешливо усмехались.
– Чур, твою маму! – бормотал гончар, минуя сени.
– Держи вора!.. – полетело ему в спину адское многоголосье.
Игнат безоглядно попрыгал прочь, сопровождаемый зарницей. Полил крупный дождь, промочил до самых помидоров. Никто вроде не преследовал. Три километра – не расстояние для перепуганного беглеца. Ай, наконец-то околица родного хутора…
– А вот и моя изба, – вскричал гончар и ввалился в калитку.
Ноги расслабились и перестали держать. Игнат присел на крылечке. Машинально глянул на ладонь, всё ещё сжимающую карту. Это была дама пик.
Постскриптум
Гончар куковал на крыльце до рассвета, не в силах встать.
А когда вошел в дом, жена не сразу признала мужа – Игнат полностью поседел.
Андрей Ангелов Кареглазка Роман на 22 страницах
Была Тьма, и вдруг стал Свет.
По воле Божьей, без сомнения…
Домашний кинотеатр показывал мультик. Не умильную историю из бытия кошечек-слонят-львят-утят. Персонажами здесь являлись мужчина и женщина в костюмах библейской парочки, а их история произрастала из животной похоти.
Женщина широко раздвинула бёдра, подставив партнеру Глубокую Сладострастную Щель.
– Ах! – тоненько постанывала Катя.
Мужчина яростно вдвигал в партнершу Двадцать Сантиметров до упора.
– Р-р-р-р! – с тембральной хрипотцой повизгивала Катя.
Она сидела на паркетном коврике и с помощью звуковой программы «AA» рожала голоса для неодушевленных героев «Рисованной Порнографии». Дело случилось в «Гостиной комнате с микрофоном».
* * *
Катя, кареглазка с длинными стройными ножками, представляла собой красивую интеллигентку, с которой между поцелуями можно обсудить творческое наследие Фридриха Ницше.
Но. Как часто мы слышим это мягкое, обтекаемое и неприятное «Но»!
«Но» лишило Катю восхищенных мужских взглядов, приятных прикосновений и обсуждения наследия классика философии: кареглазка не могла ходить, а могла лишь ползать. Лодыжки ее были скручены «дьявольской восьмеркой» вследствие редкой болезни.
– Такая патология выпадает одному на миллион, – объяснил профессор. – Советская наука пока не знает, откуда берётся болезнь и как её лечить.
Мама Кати выслушала мнение светила, лежа после родов в VIP-палате лучшего родильного дома страны.
– Вам лучше сдать малышку в интернат, – как бы между прочим добавил врач. – Спокойней жить будет.
Наталья Николаевна занимала должность первого секретаря в окружном горкоме. Префект, по-современному. По роду деятельности ей приходилось много кричать, зачастую нецензурно, на толстокожих партийных членов. Поэтому она привычными словами рассказала доктору всё, что думает: о нём самом, о его роддоме и о его бабушке с чёртовым дедушкой.
Ненаглядную дочку мама забрала домой, в шикарную трехкомнатную квартиру в центре города: рядом с метро и автобусной остановкой.
* * *
Великая и могучая КПСС почила в бозе, почти сразу туда же ушла мама. Папа был известен только Господу и Наталье Николаевне, братьями и сёстрами Катю не обзавели, бабка с дедом отдались ГУЛАГу. Кареглазка осталась одна. Совсем.
В связи с рождением ущербной демократии в стране началась «Эпоха девяностых»: перестали платить государственные субсидии, криминал объявил гражданам войну, Семибанкирщина плела интриги, цепляясь за трон с полумертвым самодержцем.
До кареглазки никому не было никакого дела. Никому, кроме тёти Даши, добрейшей души самогонщицы из второго подъезда. Тётка не дала пропасть ребенку: приносила еду, платила за квадратные метры, покупала белье и одежду. Она же и приватизировала Катину квартиру. Сделка не принесла ушлой самогонщице желаемых выгод, так как покойнице квартира ни к чему, а «превращение тёти Даши в труп» случилось аккурат в день подписания договора у нотариуса.
– Апоплексический удар, – равнодушно констатировала толстая дебелая врачиха.
* * *
Когда Кате исполнилось пятнадцать лет, жизнь в Криминальной России стала налаживаться. Престол занял Герой, начали выплачивать пенсии и зарплаты, по тюрьмам распихали жульё и убийц, а экономический потенциал страны вырос. Коридоры власти заполонили преступники, из числа тех, кого не дострелили в девяностые. Мадагаскар целиком выкупили московские олигархи, вместе с местными тараканами и шлюхами, а Лондон сделался сибирской столицей.
Кареглазке было скучно наблюдать, что и как происходит в стране. У неё оказались хорошие мозги, а сосед-алкоголик работал библиотекарем. Он исправно поставлял нашей героине клиенток и требуемые книжки, а девчушка с их помощью зарабатывала: писала контрольные работы по истории, психологии, эстетике и литературе. Нерадивые студентки вместо университетских курсов повышали минет-квалификацию, за себя и за Катю, а их выручалочка всё более самообразовывалась, плача в подушку некоторыми лунными ночами.
* * *
Житейские проблемы Кати с недавних пор решала фееричная Ася, девочка с зелёными глазами, не умеющая говорить. Когда-то Асю похитили боевики Дасаева, саму превратили в рабыню, а язык отрезали. Дасаев вскоре подавился мышьяком, его банду зачистил спецназ ФСБ, и Ася вернулась домой, к пьющему, аки адская белочка, дядьке, тому самому библиотекарю.
Знакомство произошло так. Ясным апрельским днем Катя расположилась у окна своей квартиры с целью высмотреть кого-нибудь знакомого и попросить сходить за хлебом. Но вмешалась Случайность: вместо знакомого лица кареглазка увидела незнакомое лицо Аси. Спустя секунду нарисовался Symbiosis и нагло толкнул девушек друг к другу. Через минуту Катя и Ася стали подружками, а по истечении часа – любовницами.
* * *
Однажды Кате повезло, и сразу по-крупному! Журналисты в непрестанных поисках сенсаций узнали о кареглазке с «дьявольской восьмеркой» на лодыжках, мигом примчались и сделали сюжет. В эфир сюжет в итоге не вышел, руководство канала посчитало, что на порядочную сенсацию репортаж не тянет.
Тем не менее за эксклюзивное интервью Катя успела получить гонорар, домашний кинотеатр со звуковой программой «АА».
Продюсер съёмок, говоривший по-русски с американским акцентом, помог установить и настроить машину. Катя напоила мецената пуншем, а мистер Билли Смит, залихватски подмигивая и гылясь, рассказал десяток комиксов пошлого содержания. Кареглазка млела от внимания заморского самца и бессчётно рассыпала по кухне колокольчики беззаботного смеха.
На другой день Билли пришёл вновь.
Катя проводила его в «Гостиную комнату без микрофона». Смит отказался от пунша, опустился на высокий пуфик, без долгих предисловий достал флешку и попросил её вставить в USB-порт.
– Что там, Билл?
– This is porno, – кратко выразился янки.
Кареглазку проняло, она покраснела. Билли закурил и чётко сказал по-русски:
– Кэтти, я предлагаю тебе работу – дубляж порномультфильмов.
Затрепыхало сердце.
– Один час экранного времени – тысяча долларов.
Катя признала, что ей все нравится, а сердце замерло, предвкушая.
– Oll right! – усмехнулся янки. – Я приду завтра, принесу микрофон и паркетный коврик.
Смит поднялся с высокого пуфика и пошел к выходу, кареглазка поползла его провожать.
На пороге Билли задержался, опустился на корточки, положил руку на плечо Кати и интимно шепнул:
– Детка, у тебя редкий тембр голоса, такой встречается у одной на миллион!
– У меня редкий паралич ног, который встречается у одной на миллиард.
Две констатации не противоречили друг другу, они всего лишь констатировали.
– Я сделаю тебя порноактрисой! Тебя никто не будет знать the face, но все будут знать твой чудный голос. Ты… ведь ты хочешь этого?
– Хочу.
– Мы с тобой разбогатеем, детка. Goodbye.
Билли поцеловал Катю в губы, поднялся и быстро вышел.
* * *
В какой-то момент жизни кареглазка услышала мелодичный глас:
– Ты Катенька?
Вопрос исходил от священника в сиреневой скуфье.
– Я…
Такой глас кареглазка ждала всю жизнь, но всё как-то была не судьба.
– Я – отец Михаил, протоиерей церкви Святой Троицы. Это за углом. Я хочу тебе помочь.
Священник ободряюще смотрел ласковыми глазами.
Михаила одарили растерянной улыбкой и с честью усадили на высокий пуфик в «Гостиной комнате с микрофоном». Там святой отец проникновенно сказал:
– Господу всё по силам, кроме человеческой души!
Катя с надеждой взалкала. Унеслась душа в рай! Проповедь Михаила пестрела библейскими стихами и была окутана Высокопарным Пафосом.
– Иметь себя – это скучно! – авторитетно подытожил священник.
Так Катя стала прихожанкой церкви Святой Троицы, а Михаил назначил себя её исповедником.
* * *
Ночи с Асей не прошли просто так – Катя «на отлично» справилась с тест-дубляжом. Билли Смит одобрительно пыхнул сигаретой, и работа закипела!
Ася, на правах верной подруги, получила возможность увидеть кареглазку за микрофоном. Зрелище её так возбудило, что Катя была тотчас же повалена на паркетный коврик и сексуально обработана целиком. После этого случая Ася получила строгий запрет на присутствие во время озвучивания.
«Бизнес и любовь – понятия несовместимые!» – подумала кареглазка.
* * *
– Искренность – та материя, что занесена Господом в «Красную Книгу Дивных Редкостей», – как-то поделился с Катей священник.
Тогда кареглазка рассказала батюшке о том, как она зарабатывает деньги.
Михаил отметил, что злато от греха и сие плохо. Однако оно тратится на доброе дело, а именно на храм Святой Троицы, поэтому в данном случае Бог не против порнобизнеса.
– А связь с Асей? Мы любим друг друга, – стыдливо призналась Катя.
– Каждая взаимная любовь – это лотерейный билет с выигрышем. Он один к ста, а лотерею проводит Бог, – без раздумий объяснил святой отец. – Замечу, что свой выигрыш ты заслужила.
Поистине Михаил обладал «Великим даром убеждения». Катя полностью признала его правоту.
* * *
Батюшка всегда твердил, что уговорит Господа вернуть своей прихожанке полноценные ноги. Пока уговоры не помогали, но священник не отчаивался.
– Блажен тот, кто дошел до конца. И благословен тот, кто не свернул с пути, – учил Михаил. – Ты верь, Катенька! Денно и нощно. Тогда излечишься!
Кареглазка верила, только излечиться не получалось.
Лживым апрельским утром Катя прочитала интервью со своим исповедником и уразумела, что Михаил имеет привычку уговаривать не только Господа, но и простых смертных. Поп плакал об убогой Божьей овечке с параличом ног и призывал граждан дать денежку, кто сколько может. На дорогую заморскую операцию калеке! Именем Христа! Всем начхать на несчастное сладкоголосое дитя! Всем! Кроме Святой Церкви в лице Михаила, который за свой счет не только кормит и поит инвалидку, а и хочет её излечить современными медицинскими средствами! И вот надо денежку.
Искренним апрельским вечером состоялась последняя встреча Михаила и его прихожанки.
– Катенька, всё не так! – страстно заявил пастырь. – Мои слова переиначили журналисты! Ты мне веришь?!
– Эх, – грустно сказала кареглазка. – Крысы вызывают во мне непреодолимый ужас.
Так было покончено с Церковью.
Билли отнёсся к этому равнодушно, как, впрочем, равнодушно относился и к тому, что кареглазка водится с русским священником. Ему было наплевать на всё, что касается Кэтти, за исключением того, что касается Кэтти и его бизнеса.
Ася никогда не верила в Бога и не понимала, для чего верит Катя. Обрадовалась.
* * *
…Женщина широко раздвинула бёдра, подставив партнеру Глубокую Сладострастную Щель.
– Ах! – тоненько постанывала Катя.
Мужчина яростно вдвигал в партнершу Двадцать Сантиметров до упора.
– Р-р-р-р! – с тембральной хрипотцой повизгивала Катя.
Прозвучал дверной звонок.
– Ой! Билл пришёл!
Кареглазка отложила наушники и поползла открывать дверь. На пороге ждали шесть верзил. Катю молча запнули назад, в «Гостиную комнату с микрофоном».
– Эх! – грустно сказала Катя.
Тут же кулак разодрал ей скулу, и нелюди основательно изнасиловали кареглазку, по ходу роняя:
– Где денежки, калечная тварь?
Катю вырвало, но великовозрастные балбесы не прекратили своего гнусного безобразия.
Потом к кареглазке всё-таки заглянул мистер Смит.
Практичный янки не стал вступать в никчемный диалог, а достал боевой револьвер и отстрелил одному из засранцев его вздыбленный половой недостаток. Крик чувака распространился по девятиэтажному дому со скоростью звука.
– Fuckin you, – холодно процедил мистер Билл, поводя стволом. – Убирайтесь!
Ублюдки подхватили попавшего под раздачу приятеля и вымелись из квартиры. Билли отнёс Катю на постель и вызвал личного врача. В полицию не обращались.
* * *
Полиция явилась сама.
Вальяжный дознаватель сообщил, что органам известно всё: и об оральном изнасиловании, и об отстреленных яйцах.
– Пиши заяву, Екатерина! – праведно громыхнул дознаватель. – Не упуская ни малейшего… С самого начала: как и когда познакомилась с Билли Смитом, сколько он передал тебе денег за время вашего знакомства и за что!
– А Билл зачем?.. – удивилась кареглазка.
– Затем, что тебя хотели грабануть! И для того, чтобы налётчиков найти, следствию крайне важно знать предпосылки преступления! Детали, Катерина! – вещал полицейский. – Я найду этих козлов и утоплю их в их же испражнениях! Ты детали опиши!
В сем Пафосе кареглазка услышала знакомый голос. Или в голосе услышался знакомый Пафос? Детали были именно таковы – излишни.
– Эх, – грустно сказала Катя. – Быть умным иногда возмутительно.
– Что? – переспросил, не вкурив, полицейский.
– Мистер Билл Смит – это мой друг, – объяснила Катя.
– А я тебя посажу, сука! – осознал дознаватель. – И в тюряге твое изнасилование покажется тебе доброй сказкой.
– Вы дерзайте, сказочник, – ободрила Катя. – И уходите.
Капитан ушёл, унеся с собой своё осознание.
Американец успокоил, что у него в полиции всё схвачено, и откуда нарисовался дознаватель – непонятно. Скорее всего, это фанат, желающий пострадать за Правду. И Билли ему страдания устроит с помощью знакомых русских копов.
Катя отметила, что полицейский на фанатика не похож, а похож на типа, который просто так не отстанет, несмотря на отсутствие в нём фанатичности.
– Я всё решу к нашей пользе, – резюмировал Билли.
* * *
Мистер Смит развернул бизнес: наряду с мультфильмами занялся «Живой Порнографией». Катя стала стонать и за настоящих актеров, она уже получала тысячу двести долларов за час экранного времени.
На случай очередного налёта Билли дал кареглазке маленький револьвер.
* * *
Предательским апрельским днем к Кате ввалился уголовный розыск во главе с вальяжным дознавателем. Группа перетряхнула квартиру, забрала флешки, HD-диски, домашний кинотеатр и микрофон. Паркетный коврик не тронули.
На Крыльях Отчаяния прилетела Ася. Она часто плакала, много жестикулировала и сбивчиво писала на бумаге.
– Билли арестовали! Почему я в такой печали?! Дак мы с ним спим! И не просто спим, а ещё и трахаемся!.. Да-да-да! Я беременна от Билли, а тебя я больше не люблю!..
Так сказала бы Ася, если б могла говорить.
– Отец Михаил! Причина всего – он! Жадный поп сначала устроил над тобой насилие, а потом прислал к тебе полицию в лице своего родного брата!
Говорить Ася не могла, но кареглазка поняла всё без слов.
– Билли?! Всё знает, всё! У него есть кореш-полковник, который собирал компромат на грёбаных братьев! Но Билли опередили, и в эту минуту ему паяют срок!
* * *
Катя была в шоке: предательство Аси явилось для нее Откровением. От Михаила девушка ждала чего угодно ещё со времени интервью и поэтому не удивилась.
Кареглазка ушла в трёхдневную тоску.
На четвёртое утро в дверь её квартиры позвонил человек лет примерно тридцати трех, в белом спортивном костюме. Брюнет, нескладная фигура, невероятной синевы глаза под пушистыми ресницами.
Гость вежливо улыбнулся и с достоинством молвил, глядя прямо перед собой:
– Доброе утро.
– Если вы считаете утро добрым, это ваша проблема! – зло буркнула Катя. – Говорите быстро, что от меня надо, и валите прочь!
Парень опустил глаза и увидел кареглазку. Она сидела у порога и источала хмурость.
Визитёр явно озадачился, немного поколебался и вдруг присел на корточки перед порогом. Мягко улыбнулся.
– Нет настроения? – сочувственно спросил он и глубоко заглянул в карие глаза.
Катя отшатнулась, быстро прихлопнула дверь, крутанула замок, закрываясь от нежданного гостя на двойной оборот ключа. Отжимаясь на руках, направилась было назад, в тоску.
– Кареглазка! – яростно окликнул человек, распахивая дверь, как будто замка нет и не было. – Я лишь хочу узнать, как пройти в квартиру номер сто семь?
– Что за чёрт?! – воскликнула Катя. – Вы… типа фокусник, да?
– Я – психотерапевт, – с улыбкой молвил гость. – Мне сообщили, что в квартире номер сто семь есть во мне Потребность. А я плохо ориентируюсь в конструкциях многоэтажных домов.
– Я вас застрелю при любом движении в мою сторону! – предупредила Катя и достала маленький револьвер из лифчика. – Идите, психотерапевт, к своему психу! Нужная вам квартира выше на этаж.
– Спасибо. Я… пожалуй, я ещё зайду к тебе.
Гость исчез из поля видимости.
– Психотерапевт, мать вашу так! – пробормотала кареглазка. – Вам надо банки грабить, а не души лечить, с таким-то талантом!
Вновь закрыть дверь на замок Катя не сподобилась.
* * *
Днём кареглазка думала, как жить дальше без подлой Аси и без привычной работы. Так ничего и не придумала.
* * *
Вечером из застенка позвонил Билли. В своей манере, без предисловий, он заявил, что он в глубоком русском говне и быть ему в тюряге лет десять по минимуму. Если… не случится… Чудо! И поганые братья не сдохнут в одночасье.
В «Гостиной комнате без микрофона» появился дядька Аси с авоськой книжек в усталых руках. Недопил он, такое случалось часто и воспринималось Катей как данность.
– Bill, just to minute![2] – попросила Катя.
Она отложила мобильный телефон, достала заранее приготовленную сотку.
На этот раз алкоголика сотка не интересовала, он пришёл поделиться новостями.
– Только что! С… сгорела церковь Святой Троицы. До-оттла!.. А-ха-ха, – возбуждённо заревел библиотекарь. – Три трупа! В пепелище! Там нашли три трупа… Три!
Асин дядька принялся загибать нетрезвые пальцы.
– Раз – это настоятель! Ещё раз – это, ик! Брат настоятеля! Родной! Хэ-э-э! Михеич – последний труп! Там! Так-то!
Работник культуры пошатнулся и упал на паркет, ползком отправился восвояси.
Катя сообщила боссу, что Чудо имело место быть только что. Здрав буде Бог! На днях честный джентльмен вый-дет на свободу.
Билли искренне обрадовался, по-английски вознёс хвалу американским Небесам, пообещал продолжить бизнес и дал отбой.
В глазах кареглазки промелькнули сожаление о Прошлом и ожидание Будущего.
Входную дверь она тщательно закрыла на два оборота ключа и навесила цепочку.
* * *
Щёлкнули дверные замки, вошла Одухотворенная Ася. Отирая закопчённый лоб, она знаками дала понять, что Чудо – дело её рук и сообразительности. Мол, любимый Билли почти свободен, а бессовестные родственные сволочи получили по заслугам!
– Молодец, Ася! – поощрила кареглазка. – Благодаря тебе люди будут слышать снова и снова мой редкий тембр голоса!
Подружка лишь самодовольно усмехнулась. Катя достала из лифчика маленький револьвер. Взвела курок. Ася глупо, «по-коровьи», заморгала. Кареглазка надавила на спуск, и мозги девушки брызнули на паркетный коврик.
– Билл скоро выйдет из тюрьмы, и мы с ним займёмся бизнесом! – убежденно заметила Катя. – А ты… Ты предала нашу с тобой Любовь! Во имя чего?.. Неужели ты не понимаешь, что мистер Билл Смит никого не любил, не любит и не полюбит? Для него важен только Его бизнес и Я, поскольку Я буду до седых волос приносить Ему прибыль!
Ася валялась в луже крови, зелёные глаза отражали недоумение. Похоже, она умерла, так и не поняв до конца, что умирает. Рука ее лежала на чуть вздутом животе.
За окном висела равнодушная темнота.
* * *
Ночью Катя нечаянно проснулась и рядом увидела человека. Он сидел в кресле и при мутном свете луны листал книжку.
– Что ты читаешь? – со странным спокойствием спросила кареглазка.
– Пушкина, – спокойно ответил мягкий голос.
– Что именно?
Не мысля гордый свет забавить, Вниманья дружбы возлюбя, Хотел бы я тебе представить Залог достойнее тебя! Достойнее души прекрасной, Святой исполненной мечты, –с восторгом подхватила Катя.
Дальше они читали стихи вместе.
Человек перестал смотреть в книгу. Карие глаза Кати наполнились блаженством. Настал тот «Момент умиротворения души», который бывает иногда у каждого разумного существа. В такой момент думаешь только о возвышенном, и ничто не важно, кроме того, о чём думаешь.
Поэзии живой и ясной, Высоких дум и простоты; Но так и быть – рукой пристрастной, Прими собранье пёстрых глав Полусмешных, полупечальных, Простонародных, идеальных, Небрежный плод моих забав, Бессонниц, лёгких вдохновений, Незрелых и увядших лет, Ума холодных наблюдений, И сердца горестных замет!– «Евгений Онегин», – вздохнула Катя, стирая слезинку. – Пролог к поэме.
– Александр Сергеевич умел писать гениальные стихи, – поддержал человек дрогнувшим голосом.
Помолчали недолго.
– Ты вылечил психа из сто седьмой квартиры? – с интересом спросила кареглазка.
– Он не псих, а несчастный заблудший человек, – поправил утренний гость. – Я помог ему обрести себя.
– Ты говоришь, как отец Михаил, – заметила Катя, щурясь в попытке разглядеть человека в тусклом лунном свете. – Он пользовался моими деньгами и мною.
– Его убила Ася, вместе с его полицейским братом.
– Да, я знаю… Ты такой же, как он? Или психотерапевты с криминальными способностями не грабят инвалидов?
– Почему Ты решила, что я бандит?
– Ключи от моей квартиры лишь у меня. Ну… ещё у покойницы Аси. И всё. Но ты сидишь в моём кресле и читаешь Пушкина. И я уверена, что входная дверь заперта, дверные замки целы и окна закрыты изнутри.
– Тебя это тревожит, Ты меня боишься?
– Меня не надо лечить, психотерапевт, – горько сказала кареглазка. – Оставь свои вопросы для пациентов. Знаешь… когда… когда я сейчас увидела тебя, то почему-то подумала, что это именно ты, хотя… я не могу разглядеть твоё лицо в полумраке… Но я его хорошо помню, у тебя очень красивые глаза… – Катя пристально вгляделась в тёплый полумрак. – Дивно красивые. У тебя, наверное, нет отбоя от поклонниц?
– У меня много поклонниц, – подтвердил парень. – Но сегодня меня интересуешь только Ты.
– Хочешь со мной переспать? Если так, то можешь лечь рядом, и мы переспим. У меня никогда не было мужчины, я спала с Асей, но всегда хотела попробовать, каково это – секс с мужчиной.
– У Тебя будет мужчина, и Ты родишь ему здоровых детей, – небрежно обронил человек.
– Билл? – в раздумье произнесла кареглазка.
– Мистер Билли Смит никого не любил, не любит и не полюбит. А Ты полюбишь. И станешь любимой.
Он встал с кресла и протяжно зевнул.
– Мне пора идти.
– Прощай, психотерапевт, – искренне улыбнулась Катя. – Ты хороший доктор. Мы поговорили лишь пару минут, а я будто заново родилась. Родилась здоровой! Как будто нет паралича ног и мне не требуются невероятные усилия, чтобы самой забраться на унитаз! Как будто я не перезрелая девственница, мечтающая о горячей плотской любви! Как будто не пережила я ложь отца Михаила!.. Как будто Ася и её ребёнок живы, а Билл… Джентльмен, которому доллары заменили чувства! Он зайдёт завтра и скажет: «Кэтти, я принёс супермультик. Только ты сможешь правильно озвучить. Там very добрый и весёлый медвежонок!..» И как будто я не просиживала целые дни на подоконнике, с печалью глядя на солнце, асфальтовую ленту дороги и резвящихся в песочнице детей!
Голос Кати дрожал от волнения, набирал силу. Она широко открытыми глазами смотрела «в пустоту», поспешно говорила и поспешно вытирала скатывавшиеся по щекам слезинки: смеялась и плакала одновременно.
– Я пришёл для того, чтобы Ты поверила, – мягко молвил человек. – Нет ничего сильнее веры! Нет ничего, кроме веры! Прощай, кареглазка.
Он растворился во мраке за порогом спальни.
– Постой, психотерапевт! – позвала Катя и простерла ожидающие руки. – Когда мы снова увидимся с тобой?!
Вопрос проглотила томная тишина.
* * *
Ленивое утреннее солнце наполнило спальню благодатным светом.
Катя открыла глаза, с наслаждением потянулась, послав бездумную улыбку в потолок. Откинула одеяло, привычно подтянулась на руках и бросила обнаженное тело рядом с кроватью. Коленки с гулким стуком коснулись паркета.
– Ай! – вскрикнула кареглазка. – Что случилось?
Боль… Впервые за долгие годы.
– Кто здесь? – недоуменно оглянулась Катя и вдруг поняла, что говорит сама с собой. И смотрит на свои длинные стройные ноги: «дьявольская восьмерка» с лодыжек исчезла.
* * *
В «Гостиной комнате с микрофоном» спиной к дверному проёму в глубоком кресле сидел человек. Кате сверху была видна его черноволосая макушка.
Кареглазка, не очень уверенно ступая, подошла. Оказалось, что макушка мужская и брюнет листает книгу.
– Читаешь Пушкина, психотерапевт? – понимающе улыбнулась Катя.
Мужчина обернулся, и кареглазка увидела лицо Билла.
– Хэлло, детка, – подмигнул мистер Смит. – Ты не против, что я сижу в твоём кресле? – Он встал. – Ты оставила входную дверь the open.
– Где Ася? – подозрительно спросила Катя.
– What? – нахмурился Билли.
– Ну, Ася! Та, с которой ты втайне от меня спал и которая ждёт от тебя ребёнка.
– Я не понимаю ни слова, – чуть раздраженно отозвался Билл и достал флешку. – Я принёс супермультик. Только ты сможешь правильно озвучить, Кэтти. Там very добрый и весёлый медвежонок!
Янки залихватски подмигнул.
Кареглазка машинально взглянула на домашний кинотеатр со звуковой программой «АА». Немного подумала.
– ОК, Билл. Ты подожди полчаса. Мне надо сходить в одно место, а потом я озвучу мультик. Это за углом.
Катя оправила сарафан и тихо вышла.
– Куда ты, детка?! – успела она услышать голос Смита.
* * *
За углом раскинулся небольшой пустырь в форме корабля. Судя по дымящимся головёшкам, намедни он не был пустырём, а был зданием. Или строением.
Среди тлеющих обломков понуро гуляла косматая длиннобородая личность мужеского пола, наделенная светлыми очами.
– Скажите, кто вы? – с трепетом спросила Катя, приблизившись.
На пустыре пахло ладаном и пряностями. Личность глубоко выдохнула, а потом вдохнула, рассеянно осмотрела кареглазку.
– Я – Михеич, – звучно ответил мужик. – Сторож церкви Святой Троицы. То исть бывший сторож. От церкви остался тока пепел… – пояснил он и повел кругом смурной рукою.
– Храм сгорел в результате поджога! Да?
Катя зябко поёжилась.
– Проводка старая, – рассудительно изрек Михеич. – Глаголил я отцу Михаилу, Царствие ему Небесное, – сторож осенил себя широким крестом. – Менять надо провода, не послушал меня покойник. Сгорел вместе с храмом… и с братом. Видно, судьба им такая, Господь мудрее нас…
* * *
Катя подошла к своему дому, когда из подъезда выпорхнула Ася. Следом приятный мужчина вывез коляску для грудных детей. В коляске хныкали.
Ася озабоченно поджала губы.
– У Владика режутся зубки. Надо купить обезболивающий сироп.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась парочка с кареглазкой, чинно шествуя мимо.
Катя оглянулась вслед: молодая семья излучала гармонию, медленно удаляясь.
Из подъезда выбежал встревоженный американец.
– Детка! Мне кажется, ты заболела!
Смит подтолкнул кареглазку к дому.
– Что с тобой, Билл? – снисходительно молвила Катя. – Беспокоишься о Своём бизнесе, которому Я приношу прибыль, не так ли?
– Я вновь не понимаю ни слова, – болезненно поморщился янки. – Это то, что называется загадочной русской душой, да?!.
– Билл, ты не напрягайся, – нежданно рассмеялась Катя. – Ты хороший, просто ты купец!
Она чмокнула Смита в щёку и потянула его за собой в подъезд.
– Странные русские, – проворчал Билл, подчиняясь движению кареглазки.
* * *
– Разрешите присесть рядом с вами? Все столики заняты, а я не хочу кушать стоя. Простите за назойливость… Я – Сергей.
– Я буду рада, если вы присядете рядом со мной, Серёжа.
– Правда? – сомневался парнишка, топчась на веранде летнего кафе.
– Правда, – убежденно подтвердила Катя. – Ведь я должна полюбить и стать любимой. И родить здоровых детей. Я верю!
Андрей Ангелов Машина времени для географа Самый первый рассказ автора
1. Урок географии
Тема школьного урока звучала так: «Народы мира». У классной доски топталась худющая Тупицына, она вяло тыкала указкой в карту мира и скучно гундела:
– Население Земли… сейчас… состоит из семи миллиардов человек… В Европе живут европейцы… В Китае – китайцы…
Ученицу внимательно слушал Никита Петрович Носов, учитель географии. Был он мужчиной лет пятидесяти с окладистой черной бородой, что мягкой волной падала ему на грудь.
Девятый «Б» класс, следуя многолетним школьным традициям, занимался своими делишками. Кто чем, каждый в меру умственного развития, способностей и желания.
Белобрысенькая конопатенькая умница Катька Грязнулькина тщательно жевала шоколадку.
Румянцев и Шульгин играли в «морской бой», правда, с оглядкой на учителя. Это были разлагатели дисциплины и клоуны.
Отличницы Люся и Лада ехидно улыбались, поглядывая на Тупицыну: на переменке будет кого обсудить.
Упитанный увалень, хорошист Саня Сидоркин, самозабвенно пыхтя и не в силах оторваться, уставлял личный атлас автографами.
Вика Авоськина имела округлые формы тела, крашеные губки бантиком и глаза с томной поволокой, в ушах ее красовались рандолевые серёжки. Она листала журнальчик с гламурной кисой на обложке.
Валя Валуева вполуха слушала Тупицыну, с наслаждением зевая. Ростом она была под два метра, имела мускулистые руки с острыми ухоженными ногтями, короткую стрижку и кривые ноги, растущие из плеч.
Один школьник точил чипсики, другой переписывал домашку по алгебре, третий шептал под нос невыученный стих, пятый слушал музыку, восьмой строчил СМС… Всё как обычно. Слышалось чирканье ручки и слабое чавканье.
– В Северной Америке живут северные американцы, – бубнила Тупицына. – В Мексике мексиканцы и текила…
– Никита Петрович, можно задать вопрос Тупицыной? – попросила с места Валуева.
Ученица у доски прервала монолог, с опаской посмотрела на Валю. Носов в раздумье огладил бороду.
– Можно.
Валуева кивнула учителю в знак благодарности и безапелляционно спросила:
– Тупицына, какой государственный язык в Австралии?
Ученица у доски расслабилась. Валуева известна зловредным поведением по отношению ко всем, на кого обращает внимание. Но сейчас, похоже, её интересует только ответ на вопрос. Интернета под рукой нет, а Вальке срочно вздумалось узнать, любопытство гложет… Да не проблема, самой любопытно выступить в роли Интернета.
– Государственный язык в Австралии – австралийский, – сказала Тупицына.
– Дура ты дурацкая! – визгливо крикнула Валуева на весь класс. – Ты не Тупицына, а ты-ы… мега-Тупицына!..
Девятый «Б» сжался, холодеющий страх заполнил школярские головы. Валя разозлилась не на шутку, внезапно и сразу. Она всегда так злится, и важно не попадать под её взгляд, тогда пронесет. Тупицына мгновенно вспотела всем своим юным телом. Носов мужественно оттянул взгляд Валуевой на себя.
– Что такое, Валя? – строго молвил учитель, мня бороду. – Если есть претензия, то предъяви её мне.
– Я веду себя тихо, как мышка, – зевнула Валуева.
– Мышки не разговаривают подобным тоном, – заметил Носов. – Напомню, они вообще не разговаривают. И мышки не перечат учителям, потому что не ходят в школу. А ещё мышки не сидят по три года в одном классе…
– Вот не надо, Никита Петрович, попрекать меня учёбой! – невежливо перебила Валуева. – То, что я три года подряд учусь в девятом классе, не доказывает мою тупость… У нас свободная страна, и я буду здесь учиться столько, сколько считаю нужным. Я так хочу сама! И если вы, Никита Петрович, хотите меня оскорбить…
Валя встала, уперев мощные кулаки в крышку. Парта затрещала.
Страх отпустил, класс с любопытством наблюдал за дискуссией.
– Стоп, Валуева! – прикрикнул учитель, по-хозяйски хлопнув ладонью по столу. – Мы на уроке географии, где занимаемся только предметом. – Он нервно потеребил бороду. – Сядь, Валя. Всё, что ты обо мне думаешь, скажешь после занятия. Хорошо?
Валуева разжала кулаки и нехотя опустилась на стул. Класс с легким разочарованием вздохнул.
– Ступай на место, Тупицына.
Носов прошелся у доски и отечески улыбнулся.
– Запишем тему нынешнего урока, ребята.
Сейчас же открылась и закрылась дверь кабинета. На пороге возник опоздавший Клюев, который обладал спортивной фигурой и способностью влюблять в себя девочек.
– Простите, Никита Петрович! – выпалил красавчик. – Я зайду?..
– Ты уже зашел, – поправил Носов. – И коли уж зашел – проходи. Авоськина, убери свой журнальчик.
– Спасиб… – поблагодарил Клюев и пошагал к своей парте.
Для того чтобы туда попасть, «опоздуну» требовалось пройти мимо Валуевой: парта Клюева располагалась как раз перед партой Вали. Валуева, по привычке, подставила ножку. Клюев, по привычке, через ножку перепрыгнул и опустился на свое место, рядом с Сидоркиным.
– Привет-привет, Димчик! – немедленно вполз в клюевские уши ехидный полутон. Острый ноготь ткнул между лопаток.
– Валуева, пристань к Румянцеву! – на автомате бурк-нул Клюев и крикнул тихим шепотом: – Саня!
Уж что-что, а чьё-то там бурчание Валуеву остановить точно не может. Валя решила пристать к Клюеву, и никто не способен помешать, будь хоть целый мир против. Однако пикнула СМС. Кто посмел отвлечь?.. Ага, это мама, надо ответить… Клюев никуда не денется за пару минут. Валя застрочила ответное сообщение. Вообще, набирать смс ногтями, а не пальцами – мука, но гораздо большая мука не иметь вообще красивых ногтей…
– Саня! Отзовись уже! – в отчаянии шепнул Клюев.
Сидоркин черкнул очередной автограф, с оценкой глянул на испещрённый росписями атлас и флегматично отозвался:
– Ну?
– Ты даже не догадываешься, почему я опоздал!
– Не догадываюсь… – буркнул Сидоркин, перевернул страницу и нацелил туда ручку.
– Хватит заниматься глупостями! Лучше послушай!
Клюев дёрнул друга за рукав.
Одноклассник с сожалением отвлёкся, мазнул настороженным взглядом по Носову, который вводил класс в курс новой темы. Посмотрел на Клюева изучающе.
– Я слушаю.
– Саня, я… ты не поверишь… со мной произошло нечто нереальное!
– И что же?
Сидоркин напоминал невозмутимого оленя.
– Саня… я нашёл машину времени!
– Поздравляю!
– Ты не иронизируй. Я серьёзно!
– Я тоже серьёзно и со всей искренностью тебя поздравляю.
– Погоди, – обречённо выдохнул Клюев. – Ты не понял. Я на-шёл ма-ши-ну вре-ме-ни!
– То есть… ты… шёл-шёл по улице и вдруг увидел, что на дороге лежит машина времени? Ну и… ты, конечно, её подобрал и двинулся дальше? – подмигнул друг.
– Да! Так всё и было! – торжественно кивнул Клюев.
– И где она у тебя стоит? Дома, верно?..
Клюев полез за пазуху, достал чёрную коробочку, протянул на распахнутой ладони.
– Вот она!
На ладони лежал обычный с виду калькулятор. На крышке скотчем была укреплена бумажка, на которой зеленели буквы, выведенные фломастером: «МАШИНА ВРЕМЕНИ».
– К машине времени и инструкция есть. Рядом лежала… Я целый час её изучал, почему и опоздал. Покажу на перемене.
Сидоркин наконец засмеялся, насколько возможно смеяться шепотом.
– Я похож на толстого дурака! Правда?..
– Правда, – согласился Клюев, поводя спортивными плечами. – По внешнему виду сходство поразительное! Но… ты мой друг, и мне не важно, на кого ты похож. И ещё: я точно знаю, что ты хоть и толстый, только не дурак.
– Не называй меня толстым, – обиженно нахмурился Сидоркин. – Я знаю, что я не мускулистый покоритель женщин. Но я и не толстый.
– А какой же? – удивился Клюев.
Немедленно в плечо вонзился длинный ноготь, и голос Валуевой нежно шепнул в ушко:
– Димчик, ты ведь не забыл про меня?
Клюеву нравилось быть объектом пристального женского внимания на самом-то деле. Валя Валуева – это сначала девушка, а потом уже эпитеты. О вкусах не спорят, если что, тем паче в пятнадцать лет, в период полового созревания. Однако… сейчас не до «любовной игры», слишком важный разговор, который не терпит отлагательств. Надо сделать так, чтобы Валя отстала, и это довольно просто для знатока женской природы… Клюев резко обернулся и выпалил горячим шепотом:
– Валуева! У тебя свинячьи глазки, коровьи титьки и куриные мозги! Поэтому найди себе козла для пары, а меня не трогай! Ясно?
Валя несказанно изумилась. На ресницах ее заблистали слёзы обиды. Пожалуй, Клюев переборщил, не стоило… Ой не стоило, Димчик! Валуева основательно взяла Клюева за горло и нацелила добрый кулак ему в челюсть.
Сидоркин принялся неловко высвобождать друга, но хватка у Вали была железной.
– Ой-ёй-ёй… – просипел Клюев, пытаясь отстраниться.
Он вытянул назад руку, хватаясь за свою парту как за опору, рука сначала нащупала… атлас Сидоркина, а после… машину времени. В мозгу тотчас созрел выход! Клюев схватил найденный аппарат и практически на ощупь защелкал кнопками.
– Два… ноль… один… два… Теперь месяц и… день… Ещё и час с минутами…
– Что ты делаешь? – успел поразиться Сидоркин, безуспешно пытаясь оторвать руку Вали от горла друга.
– Перемотаем время на пять минут назад! – захрипел Клюев. – Я спасу себя от увечий, а Валуеву от колонии для малолеток!
На троицу никто не обращал внимания. Виной тому был диалог учителя с ученицей, которому класс радостно внимал.
– Авоськина, положи свой журнальчик на учительский стол! – требовал Носов, трогая бороду.
– Зачем вам мой журнал, Никита Петрович? – дула губки и делала вид, что не понимает, Вика.
– Мне гламурный журнал незачем, как и тебе самой, – усмехался Носов. – На уроке – точно…
– Держись за меня крепче! – выкрикнул Клюев, нажимая Синюю кнопку. Мгновение и… Время проглотило мальчишек! Друзья исчезли! Растаяли в воздухе! Испарились!
Автор не отследил реакцию класса и учителя на исчезновение героев. Автор наблюдал за парочкой друзей, что улетели в прошлое, а в двух местах одновременно быть нельзя.
2. Бородатый рыбак
– Дим… где мы? – громким шепотом спросил Сидоркин, не открывая глаз.
Клюев уставился на панель машины времени – всё, что он пока видел.
– Тысяча девятьсот семьдесят девятый год!
– А?! – пискнул Сидоркин и тотчас открыл глаза. – Что?..
– Мы вернулись в прошлое на… тридцать шесть с половиной лет назад.
До Клюева только сейчас дошел смысл сказанного.
Ребята изумленно осмотрелись. Светило яркое солнце. Друзья стояли на уютной зелёной лужайке. Справа лежали руины дома, слева поднимался высокий холм. Прямо – река с рыбаком, сзади шелестел листвой редкий лесок.
Сидоркин обвел взглядом окрестности, машинально перехватил атлас, что переместился вместе с ним, и заорал:
– Ты обещал вернуться на пять минут!
Клюев тоже мельком оглядел округу, спрятал машину времени в карман и покровительственно улыбнулся.
– Теперь-то веришь, что это полноценная машина времени?
– Мне плевать! Я не хочу жить в тысяча девятьсот семьдесят девятом году!
– Вообще-то я тыкал кнопки в сложных обстоятельствах! – логично возразил Клюев. – Посмотреть, что бы ты натыкал на моем месте…
– Я бы не оказался на твоем месте, – кипятился Сидоркин. – Просто потому, что не оказался!
– Да ладно, Саня, – примирительно сказал Клюев. – Случилось и случилось. И ничего уже не изменишь…
– Не изменишь! – поразился Сидоркин и ошалело посмотрел на атлас. – Значит, для тебя это ерунда? Только… знай, что для меня это не ерунда! Между прочим, родители обещали мне на день рождения велосипед, а праздник через три дня!
– Саня, чего ты суетишься? – урезонил Клюев. – От тебя истерики я точно не ожидал.
– А чего ты ожидал?! – возмутился Сидоркин. – Думал, что я толстокожий и бесчувственный баран и меня ничего не проймёт?
По лицу Клюева стало видно, что он мыслил именно так, но Димчик благоразумно промолчал.
– Представь себе, я тоже имею нервы и могу переживать! – скуксился Сидоркин. Он с отвращением отбросил атлас: – Да, я знаю, что чересчур упитанный, не очень умный и не блещу красотой. Но я не баран, и ничто человеческое…
– Саня, успокойся, – примирительно сказал Клюев, хлопнув друга по плечу и ободряюще улыбаясь. – Изменить ситуацию я не в силах, но мы можем вернуться назад в любой момент! Если захотим.
– Правда? – с надеждой спросил Сидоркин.
– Положись на мою машину времени, – снисходительно ответил Клюев. – И раз мы оказались в таком прошлом, то неплохо бы здесь немного побыть и осмотреться. Вон сидит местный житель, удит рыбку, пойдём расспросим.
– Тогда вперёд! – заметно ободрился Сидоркин.
– Погоди, – попросил Клюев, поднял атлас и подал его другу. – Советую не разбрасывать свои вещи и ступать как можно осторожней. И ничего тут не трогать!
– Почему? – удивился Сидоркин, послушно беря атлас.
– Ты не читаешь фантастику?
– Читаю. Иногда. Только при чём?..
– При том! Писатели-фантасты… заметь, не один… а, наоборот, все как один… Другими словами, в один голос утверждают…
– Ты можешь короче?
– Я просто хочу, чтобы ты прочувствовал важность информации! Поэтому так длинно…
– Имей в виду, я ничего не понял из твоей длинной речи, – предупредил Саня. – И если ты и дальше будешь говорить так же длинно, не пойму ещё больше!
– Сбил мысль, – посетовал Клюев и наморщил лоб. – Итак… писатели-фантасты предупреждают, что любое материальное вмешательство в прошлое может привести к парадоксу в настоящем. В доказательство авторы оперируют малопонятными научными терминами, делают сложные логические выкладки… Тем не менее, суть теории парадокса я уловил. А парадокс, как тебе известно… надеюсь, что известно… это нарушение закономерного порядка вещей! – закончил он и немного подумал. – Например, если мы ненароком сломаем здесь веточку или раздавим жучка, то, вернувшись назад, можем обнаружить, что…
– Что, чёрт возьми? – не выдержал Сидоркин двухсекундной паузы.
– Мы можем перестать быть друзьями! – рубанул Клюев. – Или вернёмся и превратимся в девчонок. Ты хочешь стать девчонкой?
– Не хочу!
– Тогда идём к рыбаку и внимательно смотрим под ноги, – заключил Клюев и потихоньку двинулся к реке.
– Дим! – догнал его возглас Сани.
– Что ещё?
– Теорию парадокса ты взял из рассказов, которые являются фан-тас-ти-кой! – подытожил Сидоркин. – Теория – это всего лишь предположение, а в случае с писателями – ваще байка. Писатели не были в прошлом и выдумали свои истории. Никто не знает точно, как всё происходит на самом деле.
– Вот именно, – согласно кивнул Клюев. – Никто и никогда в прошлом не был. Кроме нас, ведь мы-то в прошлом. И лишняя страховка не повредит.
Димчик пошел к реке.
– Стоило находить машину времени, чтобы вести себя в прошлом, как в музее! – буркнул Сидоркин, двигаясь следом. – Только рассматривать и ничего не трогать.
Друзья, передвигаясь чуть ли не на цыпочках, приблизились к рыбаку. Тот сидел спиной к парочке и не слышал их мягких шагов по травке.
– Эй, чувак! – заорал Клюев рыбаку в ухо. – Ты местный?
Рыбак оторвался от созерцания поплавка, повернулся к парочке фасом. На дружбанов смотрело лицо мальчишки лет пятнадцати, обрамленное окладистой черной бородой, мягкой волной спадающей на его грудь. Знакомая борода на знакомом лице!
На самом-то деле люди с возрастом не меняются. Как внутренне, так и внешне. И вы легко узнаете своего знакомого спустя много лет. Каким он был в пятнадцать, таким остался и в пятьдесят, и наоборот. Борода – это повод, но не критерий!
Рыбак добродушно улыбнулся.
– Привет, ребята. Вы кто и откеда?
Дети двадцать первого века немного удивились. Выпученные глаза, судорожные сглатывания, пониженная реакция, запинки речи… – реакция как всегда и у всех.
– М-меня зовут Дим-мка, а его – Сан-ня, – по слогам произнес Клюев и как робот показал рукой на друга.
– Мен-ня зовут С-саня, а его – Димк-а, – заикаясь, уточнил Сидоркин и скопировал движение «попутчика».
– А меня Никита Носов. Меня тута все знают, – представился рыбак и оглядел визитёров с головы до ног, завистливо поцокав языком. – Одёжа у вас классная. Сразу видно – городские…
– Никита Петрович! – икнул Сидоркин.
– До «Петровича» я не дорос пока, – возразил рыбак, улыбка его трансформировалась в недоумение. – Неужто мы знакомы?
– Мы знакомы… – начал было Клюев, но увалень Сидоркин круто развернулся и побежал прочь, резко и прытко, несмотря на вес.
– Саня!.. Простите, Никита Петрович, – крикнул Клюев и бросился следом. – Саня-я-я!..
– Куда вы? – удивился рыбак и простёр сожалеющую руку. – Хм. Что толстяка так напугало? Моя борода?..
Он глянул с прищуром и отложил удочку. Встал и сделал шаг, второй, третий… нагнулся… Лицо рыбака отразило гамму чувств: любопытство, удивление, восторг! Оп-па!
3. Убить комара
Тяжело дыша, Сидоркин подбежал к массивной берёзе. Сопя и отдуваясь, присел он на траву и прислонился к стволу. Через секунду из зарослей кустарника показался и Клюев. Подошел, держась за правый бок, бухнулся рядом на попу.
С минуту слышалось лишь затруднённое дыхание двух мальчишек.
– Димка, это слишком! – вымолвил наконец Сидоркин, поднимая на друга растерянные глаза. – Пять минут назад мы разговаривали с чуваком, который как две капли воды похож на нашего учителя географии! Более того, этот чувак и наш учитель – один и тот же человек! А его борода…
Клюев поднялся, отряхнул задницу и перебил:
– Километр бежал за тобой!.. Уф… Встретили маленького учителя, и что? Мы в прошлом, парень! А его борода – это по ходу редкая болезнь, которая…
– Типа пойдём к нему и поболтаем?!
– Почему бы и нет…
Сидоркин медленно встал и зловеще сказал, глядя другу в глаза, чтобы наверняка дошло:
– Такие временные парадоксы не для меня! Верни меня домой, а сам можешь пойти поболтать с маленьким Никитой Петровичем!
Он с яростью хлопнул себя по шее.
– Что ты сделал? – немедленно отреагировал Клюев.
– Что значит, «что»? Высказал своё мнение. Хочу в наше настоящее!
– Не-ет, что ты сделал прямо сейчас!
Клюев глядел очень тревожно. Он провёл пальцами по шее друга и расширенными от испуга глазами уставился на свою ладонь.
– Ты убил комара? – прошептал Димка, с ужасом рассматривая раздавленное насекомое.
– Убил, – подтвердил Сидоркин, почесывая шею. – Он меня, гад, укусил.
– Забыл, о чём я предупреждал?! – прошипел Клюев. – Теперь может случиться страшный парадокс!
– Так, – строго вымолвил Сидоркин. – Хочешь оплакать комара – не вопрос. Только сделать это надо в наше время.
– Придурок! – заорал Клюев. – Ты не понимаешь ни черта! Сейчас может случиться всё, что угодно! Вплоть до начала атомной войны!..
– Ага, значит, виноват я? – кротко спросил Сидоркин. – Это я нашёл машину времени? Мне пришла дурацкая идея её испытать прямо на уроке? И я настроил машину так, что мы улетели на тридцать с лишним лет назад! Я ничего не путаю?.. – зловеще спросил он и взял друга «за грудки». – А если комары здесь заразные?! Я вернусь в настоящее и обнаружу, что болею неизлечимой болезнью или вовсе умер?
– Комар всё равно тебя укусил, – проявил логику Клюев. – И необязательно было его убивать. Я бы тебя понял, если бы, убивая комара, ты пытался предотвратить укус.
– Выходит, ты бы в данной ситуации поступил иначе? – поддразнил Сидоркин. – Махнул бы легонько рукой: «Мол, летите с моей шеи, господин комар, питайтесь кем-нибудь другим»? Или позволил бы набить комару брюхо своей кровью и дождался бы, когда он упорхнёт сам?
– Да! – торжественно кивнул Димка. – Я бы сделал именно так. Во имя нашего настоящего!
Если бы у бабушки были колеса… Сидоркин громко захохотал и резко смолк. Потом поднес сжатые кулаки к клюевскому носу.
– Комара уже не вернёшь. И на этом всё! Активируй машину времени. Я просто жажду сделать ещё десятку серых длинноносых трупов. Пока я держу себя в руках, но только потому, что берегу твои нервы!
Кажется, теперь дошло.
– Легко, – согласился Клюев и вытянул машину времени из кармана. Он чуть задумался и стал сосредоточенно нажимать кнопки.
– Что подумали в классе, когда мы исчезли? Как считаешь? – спросил Сидоркин, чтобы нарушить тягостную паузу.
– Вопрос, который мало меня волнует. Нашего отсутствия не заметили.
– Ты уверен?!
– Ясен перец! Положись на мою машину времени.
– Раз уже положился… Чуть крыша не поехала!
– Хорошо, я не уверен! – занервничал Клюев. – Возможно, наше отсутствие заметили. Не о том переживаешь! Что нас ждёт дома, известно одному Богу, который, впрочем, неизвестно, существует ли.
– Ты правда думаешь о возможности атомной войны?! – изумился Сидоркин.
– Я не утверждаю, но это может быть… Готово, держись за меня!
Друг обхватил друга. Клюев ткнул Синюю кнопку. Прошла секунда, вторая, третья, четвёр… И… Время проглотило мальчишек! Друзья исчезли! Растаяли в воздухе! Испарились!
4. Парадокс
В щелкающей тьме сыпались искры и змеились маленькие молнии. Послышался испуганный голос Сидоркина:
– Что?
– Глюк с машиной времени! – с волнением ответил голос Клюева.
– Ч-что это?
– Не знаю…
– Исправляй долбаный глюк, я не чувствую свое тело!
– Не могу… Машина времени выскользнула у меня из пальцев.
– Где-е-е выскользнула?!
– В коридоре времени… Вряд ли… можно её найти. Наверное, я опять… перенервничал и спутал параметры…
– А?! Ты хочешь сказать, что мы останемся в этом туннеле… навсегда?!
В глаза друзьям ударил электрический свет. От неожиданности они зажмурились, а через мгновение услышали голос географа:
– Авоськина, положи свой журнальчик на учительский стол! – потребовал Носов, трогая бороду.
– Зачем вам мой журнал, Никита Петрович? – дула губки и делала вид, что не понимает, Вика.
– Мне гламурный журнал незачем, как и тебе самой, – усмехнулся Носов. – На уроке – точно…
Ребята открыли глазки. Сидоркин сразу же бросился лихорадочно себя ощупывать. Клюев же, не обращая внимания на личную целостность, принялся кидать вокруг настороженные взгляды. Класс с радостным вниманием слушал диалог учителя с ученицей. Носов мазнул по Вике укоризненным взглядом и… вдруг спросил у девятого «Б»:
– Знаете, о чем я думаю?..
– Не-а, – вразнобой ответил класс с равнодушным любопытством.
Преподаватель прошелся вдоль доски, сминая бороду. Сел за свой стол, мечтательно улыбнулся.
– Я бы очень хотел, чтобы с каждым из вас произошло нечто… как со мной. Чудо, случайность, странность – как угодно!.. – заговорил Носов и заговорщицки подмигнул классу.
– Вроде всё без изменений, – шепнул Димка соседу. – Кабинет географии в том же состоянии, что и перед нашим полётом в прошлое…
– Погоди! – перебил Сидоркин, который неожиданно чутко ловил каждое слово учителя.
– Что?
Клюев по инерции прекратил вертеться и расслышал следующее:
– Я жил в советской деревне. Существовали бедно, трудно и… скучно. Ни Интернета, ни нормального телевидения, ни хороших книг… Ничего не было! Однажды я пошёл порыбалить и встретил двух городских мальчишек, – рассказывал учитель, ностальгически запустив пальцы в окладистую бороду. – Мы немного поболтали, а потом мальчишки убежали. В непонятной спешке, откровенно говоря… Они обронили чудную вещицу… – Носов порылся в портфеле, достал географический атлас и показал его классу. – Эта вещица так поразила меня, что я стал буквально бредить географией! И поступил после школы на геофак… Я не призываю следовать моему примеру, а я о том, что… мою жизнь поменял Случай. Таких случаев ой как не хватает! В вашей юной жизни, господа.
Девятый «Б» вдумчиво слушал, поймав лиричную волну. Иногда такое случается даже с детьми нашей, насквозь порочной, эпохи…
– Кстати, примечательная деталь, – добродушно усмехнулся Носов. – Страницы атласа испещрены автографами. Вероятно, городской мальчишка самозабвенно занимался их проставлением на своих уроках географии.
Класс сдавленно прыснул. Вика Авоськина убрала гламурный журнал в сумку.
– В спешке, удирая от юного Носова, я обронил атлас, – в шоке прошептал Сидоркин. – И вот случился…
– Парадокс! – закончил Клюев. – И я искренне рад, что он безобиден. Но… как же быть с убитым тобою комаром? Здесь надо ожидать другого парадокса. Только я его пока не вижу. А ты?
– Опять?!. – зарычал Сидоркин.
Что-то острое чувствительно ткнуло Клюева между лопаток. Димка озадаченно нахмурился, а потом иронично заулыбался и повернулся назад.
– Валу… ева! Как я мог забыть… Привет, влюблённая Валя…
Клюев осекся. Улыбка ретировалась. Взгляду «путешественника» предстал здоровый, наголо бритый парень со сросшимися бровями, сильно похожий на орангутана. В руке он держал шариковую ручку, коей (по всей видимости) и ткнул Димку. Парень хмуро улыбнулся, обнажив кривые зубы.
– Привет-привет, Димчик!
– Ты к-кто?.. – беспомощно заморгали друзья.
– Эй, ты чего? – обеспокоился здоровяк и глянул на Сидоркина, похожего на статую. – А ты чего?
С боевым треском распахнулась дверь кабинета, впустив нескладную женщину лет пятидесяти. Рост под два метра. Мускулистые руки с острыми ухоженными ногтями. Короткая стрижка. Кривые ноги растут из плеч.
Носов прервал воспоминания и воскликнул, поспешно поднимаясь:
– Ребятки, поприветствуем нашего дорогого и многоуважаемого директора!
Девятый «Б» подбросила в воздух невидимая пружина. До конца не понимая ситуацию, поднялись и дружбаны. Директор встала у классной доски и рявкнула:
– Сидеть!
Класс поспешно опустился на места. Носов переминался в смиренной позе.
– Так, детишки! – визгливо сказала директор. – Я пришла сообщить, что полчаса назад произошел мерзкий, возмутительный случай. Из моего кабинета пропал калькулятор, подарок начальства за идеальную службу. И я знаю, кто это сделал!
Женщина вперила зловещий взгляд в Клюева и практически прыгнула к нему.
– Попался, Димчик! – прошипела директор и привычно схватила парня за горло.
– Валуева Валя?! – в ужасе прохрипел Клюев.
– Валентина Ильинична, Димчик! Сейчас пойдём ко мне в кабинет, и я выслушаю твои оправдания! Я тебя отучу воровать у любимой всеми директрисы!
Валуева перехватила Клюева за воротник и протащила к выходу. На пороге задержалась и произнесла воспитательным тоном:
– Клюев – бесчестный юноша, не имеющий совести! Ни одна девушка не должна с ним дружить!
Директор вышвырнула парня в коридор. Шагнула за ним, хлопнув дверью. Сидоркин с сожалением посмотрел им вслед.
– Прости за то, что я убил комара, друг… – прошептал он.
Класс облегченно заёрзал. Носов вытер испарину со лба. Бугай с задней парты тронул Сидоркина за плечо.
– Санчик, не боись. Я попрошу мамку простить Димчика. Сегодня она особо не в настроении… – задумчиво проговорил одноклассник.
– Валуева – это твоя мамка?! – вскричал Сидоркин.
– Сегодня что, день насмешек?! – проявил наконец агрессию бритый здоровяк. – Как же я проглядел в календаре!.. Девять лет на соседних партах, и ты меня… спрашиваешь о моей матери, которая всё это время руководит нашей школой! Кстати, если б не Коля Валуев, то Димчику давно бы пришел каюк!..
Сидоркин глядел-глядел на бугая и… вдруг искренне улыбнулся:
– Ну, здравствуй, Коля Валуев! По всему видно, что ты лучше третьегодницы Вальки, которая превратилась в ходячий ужас из дурного сна. Будем дружить!
Негодование улетучилось из глаз одноклассника. Коля спросил с неподдельным любопытством:
– Кто такая третьегодница Валька?
– Спроси у парадокса, – усмехнулся Сидоркин. – Он точно знает…
Вздымая пыль
Святослав Логинов Великий пан
Умер великий Пан.
ПлутархОсла звали Клаксоном, и в хозяйстве он был вещью в себе. Алексей Панов сам не мог понять, чего ради он обзавёлся этим нахлебником. Пахать на осле было нельзя, с конной косилкой у Клаксона была взаимная неприязнь, грабли и борону он таскал, но с большой неохотой. Единственное, куда Клаксона удалось пристроить, – работа водовоза. Для этого пришлось сшить два кожаных бурдюка ёмкостью в полтора ведра каждый. С пустыми бурдюками на спине Клаксон бодро цокал к роднику и старательно пёр в гору полные бурдюки.
Ещё на осле можно было ездить верхом, но куда и зачем? На Ходжу Насреддина Алексей Панов не походил совершенно.
Кроме Клаксона, в хозяйстве Панова числилась кошка Рыжка и добрейший пёс по кличке Цербер. До полного бременского коллектива не хватало только петуха.
Панов принадлежал к той породе людей, которых называют модным словечком «дауншифтер». Он числился безработным и работы искать не собирался. Городская квартира, которую он сдавал понаехавшим гастарбайтерам, приносила небольшой, но постоянный доход, позволявший существовать в деревне, не озабочиваясь заработками. Впереди ещё маячила пенсия, разумеется, минимальная, но это всё равно какая-никакая, но копеечка.
Пятнадцать соток хорошо нахлебленной земли снабжали дауншифтера всяким произрастанием, а лес, изобильный грибами и ягодами, приятно разнообразил стол. А если добавить сюда рыбалку, то жить было совсем хорошо.
Всем прелестен сельский быт, но малость скучноват. Всех развлечений – в ожидании автолавки побеседовать с собравшимися старушками да предугадать, какую новую каверзу придумает неутомимый Клаксон, и заранее минимизировать причинённый ущерб.
Односельчанки Алексея Панова, собравшись на автобусной остановке, где раз в неделю торговала автолавка, живо обсуждали телепередачи, самыми популярными среди которых были «Пусть говорят» и «Давай поженимся». Иногда они пускались в воспоминания, обсуждая каких-то давно умерших людей. И уж совсем редко речь заходила о местных новостях, как правило, криминального толка: пожарах, кражах и внезапных смертях.
Однако в тот раз новость оказалась и впрямь интересной.
– В Быкове народ какой-то объявился, целый табор, человек двести, а может, и больше. Но не цыганы, те я знаю, как одеты, а эти всё больше в белом. Сектанты, верно. Парни с пиками ходят и, с этими, саблями, что ли? А милиция их не трогает. Девки пляшут, и все полуголые да долголяхие, – тётка Зоя, принесшая новость, довольно верно напела мотивчик, под который выплясывали долголяхие.
– Так это – сиртаки, – сказал Алексей. – Греческий танец.
– Во-во! Мне и говорили, что это не сектанты, а греки, только я позапамятовала. Они там и с детьми, и по-всякому.
– Где в Быкове двести человек ухичить? – усомнилась Надя Ступешина. – В Быкове всего два дома осталось, да и те раскрытые: ни окон, ни дверей; а Грунин дом, так и вовсе крыша обваливши. Негде там жить.
– Может, поправят, а пока палаток понаставили в самом Быкове и вокруг фонтана. Войной друг на друга идтить хотят, дерутся – страсть, как бы не убили кого до смерти. Я так и стояла полоротая, но ничего, меня не тронули.
Алексей слушал, качал головой, а когда кто-то из подписанных принёс номер районной газеты, быстро завладел листком и просмотрел статью на третьей странице. Оказывается, в Быково приехали не то игровики, не то реконструкторы – автор путался в этих понятиях – и собираются делать в заброшенной деревне, где ни одного жителя не осталось, полигон для грядущих сборов. Пустых деревень, которые можно купить целиком за бросовые деньги, в округе пруд пруди, а вот фонтан есть только в Быкове. Лет тому сорок назад, в далёкие советские времена приехали сюда не то геологи, не то – неясно кто и принялись бурить скважину. Народ толковал, что ищут нефть, хотя какая нефть на Новгородчине… Вместо нефти ударил фонтан артезианской воды. Струя в руку толщиной била метра на четыре, не хуже, чем в Петергофе, только льва позолоченного не хватало. Вот этой диковиной, видать, и соблазнились приехавшие, которые решили разыграть здесь знаменитый сюжет «Семеро против Фив».
Упустить такой случай Алексей Панов не мог. В игру, а это, скорей всего, была ролевая игра, следовало вмешаться.
Весь вечер Панов готовился к интервенции, чтобы рано утром выехать в Быково. Гвоздём программы должен был стать Клаксон, хотя его как раз готовить не было нужды: серый, ушастый и себе на уме, такими же были его братья во времена Фиванской войны. Хуже всего дело обстояло с одеждой. Римляне носили тоги и туники, римские матроны щеголяли в пеплосах. А во что наряжались греки? Конечно, в литературе можно найти и название, и покрой. Но где та литература и где деревня?
Наряд получился ничуть не древнегреческий и поражал эклектикой. Панов выбрал шорты, а сверху, разодрав лучшую простыню, навертел некое опоясание, заботясь только, чтобы оно не было похоже на саван. Заодно вспомнилось слово «хитон», хотя оно ничуть не помогло в сборах; как выглядит хитон, Панов не знал.
Обувью пришлось пренебречь; резиновые сапоги и парадные полуботинки решительно не коммутировали с греческой личиной, а сандалий в доме не нашлось. Зато волосатый торс смотрелся весьма органично, поэтому полярка, которая именуется также игровухой, хотя и была взята на всякий непредвиденный случай, но засунута в седельную сумку. Там же был спрятан баллончик антикомариного спрея. Конец июля время не комариное, но поберечься не мешает.
В ящике стола среди всяких сберегаемых ненужностей отыскалась сопелка, вырезанная когда-то из рябиновой ветки. Дудочка рассохлась, но звуки издавала исправно.
И, наконец, Панов взял бурдюки и спустился с ними в подпол. Там стояли два сорокалитровых бака, в каких развозят по различным кафешкам пиво, продаваемое в разлив. Но у Панова там хранился напиток куда более благородный. В прошлом году в заброшенных садах родилась прорва яблок. Горьковато-кислая дичка опадала и сгнивала, не находя себе применения. И вот деятельный дауншифтер умудрился надавить без малого восемьдесят литров яблочного сока и поставил его бродить, ожидая, что в результате получится сидр. Получилось что-то вроде терпкого морса. Крепость у него была совершенно крюшонная, что-то в пределах трёх-четырёх градусов. Выпаивать сидр местным алкоголикам Панов не стал, сам употребить такое количество благородного напитка был не способен, поскольку пил редко и помалу. Но теперь сидру нашлось применение. Наполнив бурдюки, Панов отнёс их в сени на холодок и отправился спать, предвкушая завтрашнее приключение.
Проснулся до рассвета, наскоро перекусил, ободрал с засохшей ветлы обвивавший её хмель и сплёл чудесный венок. Вычурную можжевеловую палку, с которой ходил в лес, тоже обвил хмелем, обратив её в подобие тирса. Теперь образ стал совершенным.
Навьючив бурдюки на шею Клаксону, Панов сам взгромоздился в седло. Клаксон покосил глазом – не многовато ли? – но безропотно пошёл. Впрочем, через минуту хозяин, понимая, что ослику сегодня предстоит немало трудов, седло покинул и пошёл пешком, а повеселевший Клаксон бойко побежал рядом.
Через полчаса впереди замаячила провалившаяся крыша Груниного дома, одного из двух, что уцелели в Быкове, где, по словам деревенских, обустроился первый из пришлых отрядов. Видны палатки, проснувшийся народ тянется умываться к колодцу, который единственный остался в большой некогда деревне. Защитники семивратных Фив наверняка умываются в большом фонтане, простой источник им не годится. В лагере нападающих орёт магнитофон, и не что-нибудь, а сиртаки. Всё как ожидалось.
Панов вскочил в седло, вздёрнул ввысь тирс, издал клич: «Э-о-э!..» – и двинулся навстречу удивлённым взглядам.
* * *
– Лёха, Алексей, да проснись же ты!
– М-м?..
– Проснись, у нас ЧП.
– Ну что там ещё?
– Какой-то самозванец. Присвоил себе божественную сущность, сбил с панталыку нормальных игроков и, пользуясь тем, что ахейские цари в лагере отсутствуют, повёл вакханок на штурм Фив.
– Они что, сдурели?
– Похоже на то. Снялись все, даже Харон.
– Этому сегодня будет работы в любом случае. А ты пока пошли кого-нибудь проверить у самозванца аусвайс. Возможно, его удастся в рамки ввести, а нет, так попросить его выйти вон.
– Я посылал Виктора. Он позвонил, сказал, что видит толпу. Самозванец там едет на осле.
– Что значит, на осле? Кто отыгрывает осла? Или он на палочке с ослиной головой скачет?
– Виктор сказал, что там настоящий осёл с ушами и копытами. Откуда он тут взялся – ума не приложу.
– А спросить религия не позволяет? Что он вообще Витьке сказал?
– Не знаю. Виктор пропал, на звонки не отвечает. А других смотрящих у меня там нет.
– Так. Похоже, народ разыгрался не на шутку. Настоящий осёл своему владельцу харизму поднимет, только держись. Не хватает, чтобы вакханки какого-нибудь Орфея на самом деле на куски порвали. Лети им наперехват, отыграешь Гермеса и введёшь игру в рамки.
– Что с самозванцем делать?
– Ничего. Вылущивать его из игры – себе дороже. Если он адекватен – пусть играет.
– А если нет?
– Тогда по обстоятельствам. Но сперва – по-хорошему.
* * *
Вписаться в игру Панову удалось удивительно легко. В лагере, где обосновался один из отрядов, оставались почти исключительно женщины, отыгрывавшие роли торговок, что наподобие маркитанток сопровождали армию, вакханок, пифий, дриад, нимф и иных древнегреческих особ. Некоторые были с детьми, что характерно, пожалуй, только для нимф и маркитанток.
– Э-о-э!.. – закричал Панов, приблизившись к лагерю. – Радуйтесь, жёны ахейские!
На крик сбежались чуть не все обитатели лагеря. Казалось бы, экая невидаль – осёл. И видели, и катались, особенно в зоопарке. Но тут, на вольной воле, в трёхстах километрах от ближайшего аттракциона, ослов быть не должно. Здесь вам не Средняя Азия.
– Где же ваши могучие мужи? – вопросил Панов. – Куда исчезли герои? Или вы одни отправились в поход против семивратных Фив?
– Герои во главе с богоравным Адрастом проведут сегодня Немейские игры на месте гибели младенца Ольфета, убитого чудовищной змеёй, – ответила одна из вакханок, видимо, хорошо начитанная в истории Фиванской войны. – А ты кто, светозарный?
Панов читал когда-то трагедию Эсхила, но напрочь не помнил, кто такой Адраст и какое отношение к фиванским событиям имеет печальная судьба младенца Ольфета. Но на прямой вопрос ответил прямо:
– Я тот, кто поведёт вас на штурм семивратных Фив!
– Но цари сейчас на ристалище, а среди нас нет ни одной амазонки. Баллист и таранов у нас также нет. Неужели слабые женщины смогут пробить ворота и разгромить фиванское войско?
– Вам не потребуются стенобойные орудия. Филипп, царь Македонский, сказал: «Осёл, нагруженный золотом, откроет ворота любого города».
– В твоих мешках золото? – спросила дева, взглянув на бурдюки.
– То, что там, – лучше золота! Вели подать чашу!
– Ганимед, чашу! – скомандовала вакханка, бывшая, видимо, в лагере за главную.
Мальчишка, ничуть не похожий на олимпийского виночерпия, мигом притащил пластмассовую чашечку, и хорошо, что не одноразовый стаканчик.
Панов распечатал первый бурдюк. Бурдюки были сделаны как следует: на горле колпачок, под ним – пробка с гвоздём. Для перевозки воды то была излишняя роскошь, но Панов делал бурдюки на совесть, так что реконструкторы иззавидуются.
Нацедивши с полчашечки сидра, Панов поднёс её предводительнице вакханок. Та осторожно попробовала. Лицо её расплылось в улыбке.
– Нектар!
Меньше всего кисловатый сидр с крепостью, стремящейся к нулю, напоминал напиток богов, но спорить никто не пытался. Несколько чашек пошли по кругу. Угощались даже дети, и яблочная кислятина им нравилась. Панов побаивался, что его спросят, из чего изготовлен нектар. Смутно помнилось, что эллины яблок не знали: яблоня, одомашненная в Персии, ещё не дошла до Европы. В Греции росла айва, и не яблоко раздора было подброшено на пир богинь, а айва раздора. И в саду Гесперид росли не яблоки, а айва. Кто сомневается, пусть сходит в Эрмитаж, в греческий зал, и посмотрит, какие плоды держит в руке Геракл. Скульптор знал своё дело, обознаться невозможно.
На всякий случай, вдруг среди собравшихся окажется занудливый всезнайка, который спросит, из чего изготовлен нектарчик, Панов заготовил ответ, что напиток сделан из плодов восточного дерева. Однако обошлось, никто ни о чём не спросил. Женщины с восторгом дегустировали необычайное питьё, поднялся шум, разговоры. Происходящее и впрямь стало напоминать вакханалию, не игровую, а самую настоящую. Тут же организовался оркестр. Состояло эту чудо древнегреческой музыки из двух гитар, домры, трёх флейт и пяти бубнов. Начались танцы, слегка напоминавшие сиртаки, а отчасти что-то исландское.
Всё это было весьма увлекательно, но надо было двигаться дальше, и Панов, перекрывая голосом оркестр, закричал:
– Идём, идём! Сегодня Фивы падут перед нами! Неужто уступим мы эпигонам честь победы?
Человеческая громада с песнями и плясками двинулась по дороге. До артезианского фонтана, где обосновались фиванцы, было около двух километров, и это расстояние предполагалось пройти часа за полтора, если не встретится на пути неодолимых препятствий.
Не желая перегружать Клаксона, Панов усадил в седло трёхлетнего карапуза, объявив его сыном Афродиты, Купидон держался в седле с ловкостью истинного джигита.
Первое препятствие оказалось преодолимым до смешного легко. Молодой человек, наряженный в хитонообразный прикид, протиснулся к Панову и, махнув запаянной в пластик ксивой, произнёс вполголоса:
– Мастерская группа. Предъявите ваш аусвайс.
– Что за варварское слово? – загремел Панов. – Эллины никогда не оскверняли свои уста подобными звуками!
– Документ, пожалуйста, – терпеливо повторил посланец. – Когда и кому заплачен взнос за участие, какой персонаж отыгрывается, сколько у вас хитов, какими магическими способностями владеете…
В школе и в институте Алексей Панов носил прозвище Пан, и сейчас это имя само соскочило с языка.
– Тебя приветствует великий бог Пан! Ганимед, чашу амброзии знатоку варварских наречий!
Ганимед мигом нацедил чашечку амброзии, отхлебнул чуток, показывая, что напиток не отравлен, и поднёс её мастеру. Тот, хочешь не хочешь, сделал глоток. Глаза его остекленели и собрались в кучку.
– Кьепкие шпитные напитки, – выговорил он заплетающимся языком, – запьящены… – после чего повалился на обочину и захрапел. Ганимед, который пять секунд назад пил из этой же чаши, с изумлением взирал на происходящее.
– Бедняга! – возгласил Пан. – Грамматика поразила его разум, и он не выдержал простой жизни. Дружище Харон, отвези его в царство Аида, пусть он проспится там и, быть может, воспрянет к новой жизни.
В окрестностях не было никакого потока, способного сыграть роль Стикса, Ахерона или Леты, так что и лодки у Харона не было, а имелась тележка, на которую и погрузили усопшего. Харон впрягся в тележку и повёз первую на сегодня жертву в мертвячье царство.
Теперь воинственные девы узнали, кто ведёт их на Фивы.
– Великий Пан! – пронеслось по толпе. Оркестр взыграл усиленно, плясавицы, не щадя пяток, ударили в пыльную дорогу. Движение войска стало ещё медленней и неудержимей.
– Нет эпигонам! Возьмём Фивы своими силами!
Войско двинулось по пути, проложенному тележкой Харона. Мертвятник, палатки мастеров и семивратный город Фивы располагались вокруг артезианского фонтана, а это значит, что начальство с минуты на минуту узнает от Харона о судьбе проверяющего и подготовится к встрече дикого войска.
Шествие ещё не достигло поворота, когда оттуда на большой скорости вылетел мотоцикл, и с него соскочил новый посланец мастерской группы. Это был красавец! Шлем и сандалии с приклёпанными крылышками сразу выдавали его природу. Преградив путь толпе, Гермес повелительно вскинул руку.
– Внимайте воле богов!
– Власть олимпийцев сильна на Олимпе, – перебил Панов, – а здесь Земля и властны боги земные!
– Ты смеешь перечить отцу?
– Ха! Папенька… Гермес, ты недаром считаешься богом торговцев и лгунов, даже себя самого ты сумел обмануть. Твои похождения известны, все знают, что ты, оборотившись козлом, изловил и изнасиловал нимфу, которую смертные называют десятком разных имён, и она родила козлоногого сатира. Но неужто ты впрямь думаешь, что это был я? Спроси свою бабку Рею, и она подтвердит, что я играл на свирели возле колыбели твоего отца. Вот на этой самой свирели… – Пан выхватил из сумки свистульку и издал дребезжащий звук, подхваченный разномастным оркестром.
– Повелеваю… – неуверенно начал Гермес.
– Что ты можешь повелевать, ничтожный врунишка? – Пан гремел, не позволяя сопернику вставить слово. – Что ты вообще можешь? Вспомни, как ты пытался обмануть прикованного Прометея… Тому было довольно дунуть на тебя, чтобы ты развоплотился вместе со своей ложью. Ты хочешь, чтобы история повторилась? Прочь с дороги, ничтожный!
Панов не помнил, где он читал легенду о Прометее, и не был уверен, что там действовал именно Гермес, но говорил твёрдо, понимая, что противник, скорей всего, не знаком с этим мифом. И Гермес не стал ввязываться в бесплодный диспут. Он указал на толпу и пророкотал тоном, каким делаются пророчества:
– Ты ведёшь их на смерть! Ваш поход не угоден богам, вы не сумеете даже доползти к городским воротам. Сегодня раздвинулись медные стены Тартара, и Лернейская гидра вышла на свет. Ужаснитесь и бегите, пока не поздно!
– Эллины не показывают спины врагам! – Пан отвечал твёрдо, но понимал, что инициативу упускает. Гермес сумел колонну остановить, а гордо переругиваться можно до бесконечности. И что прикажете делать в такой ситуации? Толкаться грудью в грудь или садануть оппоненту посохом по крылатому шлему? Первое было бы смешно, второе вне правил, как игровых, так и человеческих. В таком положении легко заиграться, и тогда кровь прольётся всерьёз.
Выручил Клаксон. Ослиный крик заглушил реплику Гермеса и подсказал Пану, что надо делать. Пан тихонько потянул повод, и Клаксон пошёл прямо на посланника богов. Осёл привык, что когда он таскает воду, дорогу ему уступают. Так положено издревна: главней тот, кто трудится, даже если это осёл. Гермес не ожидал, что животное пойдёт прямо на него, он попятился, споткнулся и упал под дружный хохот толпы. После этого оставалось только вскочить, оседлать свой мотоцикл и умчать подальше от позора.
Войско немедля воспрянуло духом и продолжило путь.
Весело было Пану. Несколько лет смиренной сельской жизни породили состояние, которое у психологов именуется сенсорной депривацией. Только теперь он понял, до чего же обрыдло ему размеренное существование. Дауншифтер – это вовсе не лентяй, не рантье, возлежащий на пляже и проедающий проценты с капитала, это человек, которому невмоготу предсказуемость жизни. Дауншифтер не выносит, когда ему диктуют правила, а они есть всегда, на высокой должности и на низкой, и даже в ролевой игре, куда Пан так удачно вмешался. Он не мог бы отыгрывать персонажа, он мог лишь жить в игре, путая роли всем, кто оказывался рядом. Надолго ли хватит запала, Пан и сам не мог сказать, но сейчас он был счастлив. Он ведёт своё войско навстречу неведомому, люди идут за ним всерьёз. Впереди семивратные Фивы, но прежде придётся одолеть Лернейскую гидру. Любопытно поглядеть, кто и как будет отыгрывать эту роль.
Долго изнывать от любопытства не пришлось. Войско покинуло грейдерную дорогу, свернуло на тропу, ведущую к фонтану, когда из-за ближайших кустов показалось чудовище Лернейского озера.
Ни один человек не смог бы отыграть подобную роль. Играли разом тринадцать воинов: все, кто за первый день игры был убит и попал в мертвятник, были выпущены из Аида и назначены на роль гидры. В центре двигался здоровенный парень, возможно, то был мастерский персонаж. На груди его висел бейдж размером едва не с рекламный щит. Надпись на нём гласила: «Гидра Лернейская – 1 экз.». К поясу центральной фигуры были навязаны бечёвки, и на них, как на сворке, метались двенадцать игроков, изображавших головы. В руках у каждой головы имелась пластиковая бутылочка, на которой было жирно написано фломастером: «Йад».
За спинами Гидры стояли Харон со своей тележкой и Гермес. На этот раз бог торговцев и мошенников открыто исполнял роль мастера, наблюдающего за ходом игры, хотя переодеться он не успел и по-прежнему был в шлеме и крылатых котурнах.
– У них нет оружия! Хворостиной гаду болотную! – закричала одна из вакханок и ринулась вперёд.
Головы вскинули бутылки. Струйки воды из продырявленных крышечек оросили нападавшую.
– Убита! – выкрикнул Гермес.
Гидрины головы плотоядно загудели.
– Близко не подходить! – крикнул Пан. – Сейчас мы её уконтрапупим! Мне пустую бутылку, шило и маркер!
У запасливых женщин нашлось всё: полуторалитровая бутыль, из которой вылили питьевую воду, перочинный ножик с шильцем и даже маркер, который в походе всегда пригодится.
В бутыль Пан нацедил сидра, в крышке пробил всего одну дырку, а на этикетке поперёк надписи «Семь ручьёв» жирно намалевал: «Противойадiе». При чём здесь i-десятеричное, Пан не мог сказать, но раз гидра пишет слово «яд» через йоту, то противоядие должно писаться через десятеричное i.
С противоядием в одной руке и тирсом в другой Пан начал атаку.
Не важно, что тирс – атрибут не Пана, а Диониса, что делается он из кедра и увивается плющом, а жезл Пана вырезан из можжевельника и обвит порядком подувядшим хмелем, волшебные его свойства остались при себе.
Лернейские головы встретили нападающего сплошной завесой яда, но ни единая капля не достигла цели, а вот струя животворящего сидра из большой бутылки била метров на пять.
– Замри и умри!
Бывают в игре такие моменты, когда люди заигрываются и перестают отличать реальность придуманную от настоящей. Для того и нужны мастерские персонажи, которые всегда сохраняют трезвость ума. Без них условное сражение может перерасти в жестокую драку. Панов не был искушён в ролевых играх и не мог сказать, заигрался он или нет. Понимал одно: после совершения неких магических действий он, присвоивший божественную власть, может повелевать, и ему будут подчиняться.
Те головы, на которых попало противойадiе, немедленно прекратили плеваться ядом и послушно замерли, облизываясь. Пан аккуратно выбил у них бутылки и концом жезла отправил их в канаву. В реальности в бутылках была вода, набранная в артезианском источнике, но условия игры утверждали, что это яд и потому касаться их – смертельно опасно. А выбитая из рук и отброшенная в канаву бутылочка теряла токсические свойства.
Через минуту детоксикация гидры была закончена и гидра уже не представляла опасности.
– Покорись великому Пану – и будешь жить!
По отдельности каждая голова предпочитала иную судьбу, но гидра в целом хотела жить в нынешнем обличье, и игровые головы склонили головы человеческие.
Гермес досадливо махнул рукой и умчал на своей тарахтелке докладывать высшим силам об очередной неудаче. Никто ему не препятствовал, да и как можно остановить бога?
– Я-то думал, смертоубийств море будет, что не перевозить, – заметил Харон, повернувший к убитой вакханке, – а тут всего одна жертва. Давай, родимая, пошли в Аид.
– Постойте, как же так? – запротестовала покойница, кинув отчаянный взгляд на Пана. – Я не могу в Аид, у нас вечером вакхические пляски, девочки без меня не справятся…
Так оно и бывает, да кабы только в игре! Живёшь в полной уверенности, что будешь вечно радоваться жизни, выплясывать вакхические танцы. А тебя – цап! – и изволь отправляться в Аид.
Пан смущённо отвёл глаза. Жизнь человеческая и живая природа в его ведении, а смертью владеют совсем иные боги, и жалости от них не добьёшься. Пан не Асклепий, умерших воскрешать не может.
Неожиданно на выручку пришёл непреклонный Харон.
– Не горюй. Ты первая из женщин, попавшая у нас в царство мёртвых, и, значит, можешь выбирать образ. Вот и бери роль Персефоны. Ей весной и летом можно выходить в живой мир. Так что танцевать будешь сколько влезет.
– Ага, – согласилась покойница. – Тогда другое дело, – она порылась в кармане, отыскала рублёвую монетку. – Вот тебе обол, добрый лодочник. Поедем в Аид, коли так рок распорядился.
«Не многовато ли у нас стало бессмертных богов? – подумал Пан. – Я и Гермес, Харон и Персефона, Ганимед и Купидон… Как бы ещё Зевс со своими перунами не вылез и не перепортил всё подряд. Помнится, он при штурме Фив кого-то самолично пришиб. Ну да ладно, Зевс не выдаст, Калидонский вепрь не съест».
Женское войско катилось к цели. На горизонте вырисовывались грозные башни семивратных Фив. В реальности неприступные Фивы представляли собой семиугольную площадку, огороженную хилым заборчиком в две жердинки. Больше всего неприступная цитадель напоминала загон для коров, которому фантазия пастуха придала такую причудливую форму. Ворота, числом семь, обозначались красными лентами. В городе уже была объявлена тревога, и навстречу завоевателям выходило фиванское войско. Оно ничуть не походило на разношерстный отряд Пана. Гоплиты в сияющих медных доспехах, в шлемах с высокими волосяными гребнями, с тяжёлыми округлыми щитами-гоплонами. Мечи, по большей части напоминавшие римские гладиусы, нежели греческие махайры, имелись у всех, а вот копий не было. Время фаланг ещё не пришло, к тому же копьё даже в шутейном сражении оказывается слишком опасной штукой и может убить не понарошку.
Гоплитов было человек пятьдесят, а это уже несметное войско.
При виде толпы, явившейся под стены Фив, гоплиты разразились хохотом.
– Аргос прислал нам своих женщин! Вот славная добыча!
Тем не менее фиванцы были предупреждены, что противник не так прост, и, отсмеявшись, воины обнажили мечи и двинулись навстречу прибывшим.
– Ужасайтесь!.. – загремел Пан, и вакханки разъярёнными волчицами подхватили его вопль.
– У-у-у!.. – запела Лернейская гидра, размахивая десятками рук.
Клаксон, обрадовавшись возможности пошуметь, заревел во всю свою широчайшую глотку.
– Бойтесь! – срывая голос, повторил Пан.
Нервы фиванцев не выдержали.
Пан не бог-воитель, но панический ужас целиком в его власти. Потом поддавшиеся панике сами не смогут сказать, что с ними приключилось, но сейчас, побросав тяжёлые гоплоны, неудачливые защитники города обратились в беспорядочное бегство. Спешка была столь велика, что несокрушимые стены оказались проломлены в нескольких местах. Войско Пана ворвалось в бреши и распахнутые ворота.
– Город не грабим! – командовал Пан. – Жёны фиванские, покиньте гинекеи, отворите двери храмов, несите благодарственные жертвы богам и щедрые дары победителям!
Вихрастый Ганимед протиснулся к Пану и тихонько сообщил:
– Там наши воины идут, опоздавшие, с этим… как его… богоравным Адрастом.
– Радуйтесь! – вскричал Пан. – Семь великих царей поклялись сразиться под стенами Фив. Пусть исполнится их клятва! Готовьте ристалище, зовите неустрашимых фиванских мужей. Всякий, имеющий щит и меч, сможет выйти сегодня на бой и стяжать неувядающую славу!
Такому исходу были рады все. Недовольных не нашлось.
* * *
В палатке, стоящей отдельно от фиванского лагеря, сидели двое мастеров. Один, так и не снявший облачение Гермеса, и второй, не взявший игрового имени и за весь день не высунувший из палатки носа.
– Как там Виктор?
– Спит.
– Он не отравился, случаем? С ним всё в порядке?
– Я Асклепия посылал. Тот сказал, что Виктор пьян. К утру проспится. Я этого не понимаю. Виктор не то чтобы абстинент, но никогда не напивается, а тут вдруг такое. Когда только успел.
– Завтра спросим. Хотя побаиваюсь, что он ничего помнить не будет.
– С Виктором разберёмся, а что с этим Паном делать? Ведь всю игру с ног на голову поставил.
– Ничего не делать.
– Как это?
– Сам подумай. Игра не сорвана. Вакханки танцуют, воины сражаются, в храмах приносят мирные жертвы богам, тебе, между прочим, тоже. Кроме нас, все заняты, все довольны. Помяни моё слово, наша игра войдёт в анналы как непревзойдённый образец. Так что сиди ровно и жди новостей.
* * *
Клаксон дробно стучал копытами по каменистой дороге. Алексей Панов устало покачивался в седле. Опустевшие бурдюки были упиханы в седельную сумку, а вот игровуха, напротив, вытащена и надета. Долгий суматошный день закончился, в округе быстро темнело. Где-то возле фонтана горели костры, звучали голоса, брякали тимпаны и рассыпались дробью кимвалы. Прежде эти слова, вроде бы слышанные, не имели значимого смысла, а ныне – словно старые знакомые. Что за праздник без тимпанов, да и без кимвалов тоже…
Целый день вокруг Панова бушевала людская круговерть, сотни глаз ловили каждое его движение, а понадобилось, и он ушёл, тихо, никем не замеченный. Завтра его хватятся, глядь, а Пана-то и нет. Как там у Плутарха: «Умер великий Пан». Придётся самим заканчивать игру.
Деревня спала, в окнах ни огонька. Деревенские рано ложатся и рано встают.
Дома тикали на стене ходики, старинные, доставшиеся от прежних хозяев и отремонтированные лично Алексеем. Подмигивал красный огонёк мультиварки. Ячневая каша с тыквой была горячей и распарилась в самую пору. Часть каши Алексей развёл холодным молоком и разложил по мискам. Маленькую мисочку для Рыжки и большую для Цербера. Клаксон бездельно топтался перед домом и не торопился пастись. Сегодня ему досталось бессчётное количество морковок и кусков хлеба с солью и без. Бурдюки Алексей бросил в корыто и плеснул с полведра воды. Отмывать ёмкости от сидра придётся завтра.
Завтра начнутся будни. Огород, лес, возня по хозяйству, посиделки со старухами в ожидании автолавки.
Безысходная тоска овладела Алексеем Пановым. Чувство знакомое, такое бывало, когда он попадал в тиски повседневности. Всё, что ни будет, будет как всегда. Не плохо, боги упасите, а привычно. Раз за разом жизнь станет возвращаться на круги своя. Чувство обыденности невыносимо для человека, которого пытаются загнать в рамки, обозвав модным словом «дауншифтер». Прежде Панов такого слова не слыхивал, но всегда жил по его правилам. Когда-то, впав в хандру, Панов бросил институт, сжёг недописанную диссертацию и устроился чернорабочим на стройку. Через два года, шкурой расчувствовав, что и там всё повторяется, устроился сменным мастером на завод. На производстве он быстро сделал карьеру, но когда впереди засветила должность главного инженера, уволился и пошёл грузчиком в продуктовый магазин. Вот так, раз за разом Панов спасался от будней. Но теперь будни, кажется, настигли его.
Нет жизни лучше, чем в деревне, но она же заформализована до предела. Плюс ко всему – годы. Не так много мест, куда согласятся взять работника предпенсионного возраста, да ещё с исчерканной трудовой книжкой. Отсюда только в бомжи. Чёрт с ним, домом, огородом, высаженными яблонями. Рыжка тоже не пропадёт, пристроится у старух; кошка ласковая, мурлыка и охотница хоть куда. А что делать с безответным Цербером и Клаксоном? Продать? Своих не продают.
И всё же Панов чувствовал, что наступил миг перелома. Сегодня что-то случится.
Он погасил свет, вышел на улицу. Там давно наступила ночь: тёмная, почти августовская. Селена сеночь скрылась от людских глаз, и небо пронзительно вызвездило. В непредставимой вышине брели звёздные медведи, щерилась гидра, рассерженно шипел дракон. Козерог неустанно выплясывал, звёздный охотник Аргус выглядывал из-за горизонта одним глазом, и невидимые Плеяды притаились за его спиной.
Цербер завозился под крыльцом, куда привычно залез ночевать, подошёл, ткнулся в хозяйскую ладонь всеми тремя мордами.
Ночь сияла. Видно было далеко и ясно. В лесах, ещё не вполне вырубленных, скрывались дриады, нимфы плескались в ручьях и озёрах. По заброшенным колхозным полям с топотом проносились кентавры. И повсюду, из конца в конец ойкумены, не умолкая, гремел клич:
– Великий Пан воскрес!
Елена Первушина Тайный книжный клуб, или Ее собственное чудо
Юля
Юля проснулась и, не открывая глаз, протянула руку под подушку и нащупала там маленький плотный томик. Ну наконец-то! Теперь пора вставать. Серенький тусклый свет, еще совсем слабый, просочившийся через плотную пелену низких облаков, казалось, устало и с неохотой пробивался сквозь тонкие шторы. Юля поспешно отдернула их, чтобы в комнате стало хотя бы немного светлее, поежилась от утреннего холода и взглянула на часы. Без двадцати семь. Муж в командировке, сына будить через пятьдесят минут, значит, у нее есть время, чтобы немного почитать. Вот и отлично. Она зажгла лампу и вытащила книжку из-под подушки. Август Спарк. «В плену любви». Да, точно. На картинке невыносимо прекрасная девушка в белом платье и чепчике, из-под которого выбивались каштановые пряди, таяла в объятиях невыносимо мужественного юноши с волевым подбородком и отменно широкими плечами. Юля счастливо улыбнулась нежной парочке и погрузилась в чтение.
Если бы ее мужа вдруг заинтересовало, где она взяла книгу, Юля не моргнув глазом соврала бы, что купила ее в газетном киоске рядом с универсамом. Там действительно стоял на полке целый ряд подобных томиков в разноцветных обложках. Вот только если бы Костя проявил любопытство и попросил бы у продавщицы-пенсионерки найти для него еще одну книжку Августа Спарка, та удивленно пожала бы плечами: книг этого писателя к ним никогда не привозили. Любовные романы, как правило, были подписаны женскими псевдонимами, независимо от реального пола автора. Лиза Клейпас, Джуж Деверо, Бертрис Смолл, Виктория Холт или Барбара Картленд – пожалуйста, но никаких мужчин.
Не нашел бы Костя книги Августа Спарка ни в одном каталоге розничной торговли, ни на одной книжной ярмарке, ни даже во всезнающем Интернете. Август Спарк был личным писателем Юли. Даже больше: до того, как Юля захотела прочесть первую его книгу, такого человека не существовало. Она его придумала.
Случилось это около пяти лет назад. А сама история закрутилась давным-давно, в конце восьмидесятых, когда Юля еще училась в институте. Времена были смутные и голодные, полки в продуктовых украшали пирамидки из банок морской капусты и хрена, за яйцами приходилось выстаивать очереди, а водку, чай, масло и сахар выдавали по талонам, что вызывало нервные шутки про «Ленинградскую блокаду».
Зато всюду – на улицах, на остановках, в скверах появились прилавки, на которых лежали невиданные книги: детективы в криво приклеенных обложках, приключенческие романы, фантастика в знаменитой «рамке». Были там и совсем новые неизвестные авторы, и хорошие знакомые, которых не чаяли больше увидеть. Юля до сих пор помнит, как мама ушла поискать новые сапоги, а вернулась с томиком «Мастера и Маргариты» и ошалевшими, какими-то пьяными, глазами. «Юлек, – севшим голосом пробормотала она. – Юлек, ты прости, я не смогла… Вышла из метро, а она лежит на прилавке, в пакетике еще, чтобы снегом не засыпало. Я думала, никогда ее не дочитаю… Я ее у подруги читала… к ней домой ходила, ее родители не разрешали брать… А потом мы с подругой поссорились, и я думала, что теперь все. А черт с ними, с этими сапогами, дотянем до весны». До весны старые сапоги и правда дотянули, а потом случилось новое чудо: по всему городу, как грибы, начали вырастать подвальчики с иностранными вывесками «Second Hand», где можно было удивительно дешево купить заграничную одежду, а мама, кажется, за те же восемьдесят рублей – или всё же за сотню? – приобрела там красивые немецкие сапоги, которым сносу не было, а потом всё жалела: «Эх, Юлька, зачем ты у меня выросла? Какой бы из тебя сейчас кот в сапогах получился!» Юля только фыркала, но пару раз одалживала мамины сапоги, чтобы бегать на свидания. Она уже не помнила всех подробностей того сумасшедшего и веселого времени, когда всё вдруг стало можно и сюрпризы подстерегали на каждом углу, а что голодно – так и голод кончился, как-то в одночасье, правда цены на продукты поднялись, но зато Юля однажды своими глазами увидела в продаже мясо кенгуру. Оно оказалось ужасно жестким, но мама не растерялась и приготовила из него бешбармак, который казахи делают из конины. «Кенгуру же всё время прыгают, поэтому у них мышцы должны быть, как у лошадей», – объясняла она гостям, которых позвала «на кенгурятину».
А книги всё еще стоили дорого: по тридцать, по сорок рублей. Вся стипендия Юли ушла бы на одну книжку, если бы она могла такое себе позволить. Разумеется, она не могла. Мамина зарплата да ее стипендия – вот и всё, на что они жили. Но знать, что книжка ждет тебя, что ты сможешь взять ее и уйти на несколько часов от реальности, почитать, как люди решают проблемы, которые тебя не касаются, – это было прекрасно.
* * *
В тот день, когда Юля стала членом «Тайного книжного клуба», ей исполнилось двадцать лет. Когда-то она очень любила свой день рождения. Если он выпадал на будни, родители всегда брали отгул. Несмотря на то что ее праздник приходился на самый конец февраля, день из года в год выдавался солнечным, и с утра Юля с папой шли в парк кататься с горок и строить снежную бабу, потом заходили на аттракционы, папа в тире всегда выбивал для дочери какую-нибудь мягкую игрушку, а потом они катались на каруселях: Юля держала папу за руку, как будто боялась, а на самом деле воображала себя летчицей, которая видит землю с высоты. Потом они возвращались домой, где мама уже резала салаты, намазывала медовик и ставила в духовку простоявшую ночь в холодильнике курицу, которая наполняла кухню чесночным духом, а приехавшая бабушка, как в сказке, доставала из корзинки пирожки. Собирались Юлины одноклассники, разливали по бокалам «Байкал» – папа всегда шутил: «Темный, как байкальская вода», – с пузырьками – в детстве Юля приговаривала над бокалом: «Наверху шипучки колют язык, а нанизу собираются», – Юле вручали подарки, и начинался праздник.
С перестройкой всё изменилось, хотя валить всю вину на Горбачева было бы слишком. Может быть, именно из-за Горбачева на папином заводе стали задерживать зарплату. Но вряд ли Горбачев виноват, что Юлин папа ушел к другой женщине и стал вместе с ней заниматься «целительством», продавая куски цветной пластмассы в латунных оправах под видом «тайных талисманов сибирских шаманов». Поначалу он рвался встречаться с Юлей, но мама очень расстраивалась, а самой Юле было тошно в его новом доме. Для себя она определяла причину этого как «слишком много выпендрежа»: папа и его новая жена с золотым крестиком на черном свитере и с густо подведенными глазами были какие-то неестественные, кукольные, говорили, растягивая слова, и убеждали Юлю «думать незашоренно», «не становиться мещанкой, как мать», «развивать духовность и тонкие планы». Юля вспоминала маму, променявшую новые сапоги на «Мастера и Маргариту», смотрела на полочки на новой папиной кухне, заставленные поддельной хохломой, и не находила слов, чтобы разговаривать с отцом. Ей хотелось попросить: «Папа, не кривляйся. Пусть она кривляется, если иначе не может, а тебе не надо», но она знала, что папа ее, скорее всего, не поймет, а если и поймет, то обидится. Она говорила, что занята, что ей нужно делать уроки, что у нее болит голова, и тому подобное. Папа обижался, звонил маме, скандалил, обвинял, что она «настраивает дочь против него, потому что хочет, чтобы та выросла бездуховным быдлом», грозился подать в суд. Юля пыталась ему объяснить, что мама тут ни при чем, но только плакала в трубку от бессилия, и в конце концов мама сказала: «Да плюнь ты, Юлек, не разговаривай с ним. Перебесится и отстанет. И ни в какой суд он не подаст – это же нужно задницу от стула оторвать», и Юля стала просто бросать трубку, когда звонил папа. Тот, как и предсказывала мама, «перебесился и отстал».
Тот год, когда Юле исполнилось двадцать и в ее жизни появилось собственное маленькое чудо, начался неудачно. В январе умерла бабушка. Умерла спокойно, достойно, как и жила, просто уснула и не проснулась, оставив полную кастрюлю сваренного борща и кучу замоченного белья, которое так и не успела постирать. На ее похороны ушли все их и без того достаточно скромные сбережения, поэтому мама сказала: «Юль, ты извини, праздновать в этом году не будем. Ты ж понимаешь».
Юля понимала и не возражала. Ей самой не хотелось праздника. Впервые в жизни предстоящий день рождения ее не радовал. Может, виной тому смерть бабушки, может, еще что, но на Юлю словно опустилось тяжелое пепельно-серое покрывало. Раньше ей казалось, что она с каждым годом становится ближе к чудесной взрослой жизни, но теперь она вдруг осознала, что в этой жизни будет мало чудесного. Работа по восемь часов где-то в конторе, потом еще десять часов дома – покупки, стирка, готовка, телевизор по вечерам, шесть часов сна. Выходные, праздники, когда собираешь друзей и вы вместе пытаетесь забыть о работе; семья и дети, огромные усилия для того, чтобы выросла еще одна белка и закрутилась в этом старом как мир колесе. Бабушка пережила войну, и ей всё, что «лучше, чем в блокаду», было хорошо. Мама выросла в СССР, и для нее то, что нет больше запретных тем, что можно покупать любые книги, можно съездить за границу и посмотреть, как там на самом деле люди живут, было счастьем, «а денег на жизнь заработаем, чай, не безрукие». А вот Юля даже не понимала, о чем мечтать: всё казалось серым, безвкусным и бессмысленным.
Тогда она набросилась на книги. Не на маминых вожделенных Булгакова с Солженицыным, а на то, что мама презрительно называла «дамскими романами»: Франсуаза Саган, Дафна дю Морье – это еще «на грани приличия», почти «серьезные писатели», но тайком любимые романы про Анжелику – это уже совсем неприлично. «Какая-то бабушка Эмануэль», как говорила мама, подразумевая популярные в то время порнографические романы и фильмы, в которых жена французского дипломата Эммануэль перетрахала всех и вся, до кого сумела дотянуться, во имя свободы, равенства и братства. Анжелика тоже спала со всем, что не прибито к полу, но Юля ценила ее не за это. В жизни Анжелики случались всяческие страсти-мордасти: ее судили, продавали в рабство, ссылали в Америку, у нее отбирали детей, казнили любимого мужа, который позже оказывался недоказненным, становился пиратом и появлялся в Самый-Последний-Момент, чтобы спасти супругу от очередной опасности. Анжелику хотели все: король Франции, парижский король карманников, все корсары Средиземного моря, вместе взятые, все султаны из всех восточных гаремов. Ее жизнь казалась яркой и наполненной. Разумеется, Юля не хотела, чтобы с ней случилось нечто подобное; кроме того, она подозревала, что вместо паши ей попался бы унылый новый русский в малиновом пиджаке, а вместо пирата – бандит в тренировочных штанах, но в том и прелесть книг, что они позволяют пережить невероятные приключения, ничем не рискуя. И Юля, хоть и соглашалась с мамой, что такие книги не стоят доброго слова, всё же любила Анжелику. В конце концов, как говорили тогда в рекламе: «При всем богатстве выбора другой альтернативы нет» – подобные книги были единственным, что хоть немного поднимало тонус, давало Юле возможность испытывать хоть какие-то яркие эмоции, потому что реальность с этим не справлялась.
День рождения тоже пошел насмарку. Мама оставила для Юли открытку с котятами, на которой написала поздравление, и подарок – белый и удивительно мягкий британский свитер из «секонд-хенда». Юля фыркнула: обещала ведь не тратить денег, и вот не смогла удержаться. На кухне она обнаружила, что мама напекла оладий и, достав земляничное варенье из бабушкиных запасов, нарисовала на верхнем оладушке улыбающуюся мордочку, предвосхитив тем самым появление смайликов, о чем Юля тогда не догадывалась. Но едва она принялась за еще теплые оладушки, как позвонил отец, поспешно сказал: «С днем рождения, дочка», и принялся долго и нудно рассказывать о том, какие вокруг тупые обыватели, как он «зашибает деньги», продавая талисманы, на которых они теперь вырезают «уральские руны». Юля представила себе папу с бейсбольной битой, как он стоит, расставив ноги, и размашистыми ударами сбивает на землю низко летящие рубли и копейки: медные, глупые, не подозревающие о засаде. А отец между тем хвастался, что один поэт о нем даже стихи написал. Он прочел стихи, в которых слово «целители» рифмовалось с «народные спасители», а «древние руны и теплые руки» с «не понять близорукой науке». Юля снова провалилась в серую муть, вспомнила, что жизнь бессмысленна и ничего по-настоящему хорошего в ней произойти не может, а есть только более или менее хитрые обманы.
– Всё, папа, мне идти пора, – поспешно и не очень вежливо прервала она отца.
– Нет времени с родителем поговорить? – обиделся тот. – В институт торопишься? А ты спроси у своей матери, что он ей дал, этот институт? Зарплату в сто рублей? Как писатель Аксенов сказал, «быдло бессмысленное». Вот твоя мать и есть быдло! И из тебя быдло хочет сделать!
Юля обиделась за мать и нагрубила отцу. Тот в раздражении бросил трубку, пообещав напоследок «лишить наследства» – видимо, тех самых «зашибленных денег». В институт она всё-таки опоздала, и ехидный преподаватель не упустил случая пройтись по «любительницам ночной жизни», которые просыпаются к полудню. Это было совершенно незаслуженно и после ссоры с папой особенно обидно. Юля заплакала, но молча, изо всех сил тараща глаза и запрокидывая голову, чтобы никто не заметил слез. После института она поехала в турагентство, где подрабатывала оператором ЭВМ, и до вечера вбивала в базы сведения о чужих поездках в далекие экзотические страны – ей тогда все страны представлялись далекими и экзотическими. Она сидела в собственном отдельном «загончике», отгороженном от большого зала картонными ширмами. Здесь можно было поплакать, хотя опять же беззвучно. Юля слизывала соленые слезы и утешала себя тем, что сейчас поедет домой, а по дороге зайдет в маленький ларек рядом с метро, в залоговую библиотеку, где возьмет книжку «Анжелика в Квебеке» и хоть на какое-то время поднимет голову над серым болотом, в которое превратилась ее жизнь. Она ясно видела томик, стоявший на полке рядом со стеклянными стенками ларька, желтый резкий свет, рассеивающий серую мрачную мглу, косо летящие крупные хлопья снега и картинку на обложке: блондинку в алом платье с кринолином и белым кружевным воротником, прижавшуюся спиной к мужчине в голубом камзоле и победно улыбающуюся зрителям. Юлина одногруппница, слегка дебиловатая девица, говорила по поводу таких картинок: «Это – нежность! Это самая настоящая нежность!» Юля знала, что на самом деле картинка слащавая и пошлая, но что поделать, если другого луча света в своем темном царстве она найти не смогла. Те «хорошие умные книги», которые так любила ее мать, насквозь пронизывала грусть и безнадежность.
Сегодня Юля специально задержалась в институте, выстояла длиннющую очередь в кассу, получила стипендию, поэтому деньги у нее были. Только вот книги в ларьке не оказалось. Падали снежинки, кружились над многочисленными ларьками и киосками, горели фонари, спешили по домам прохожие, утаптывая снежную кашу. Всё именно так, как представлялось Юле, только книги не было. Те, что стояли рядом: с зеленым инопланетным чудовищем, пожирающим девушку в бикини, и с мужчиной в черном плаще и темной шляпе, сжимающим в руке револьвер, остались на месте, а «Анжелика в Квебеке» пропала. Точнее, никуда она, разумеется, не пропала, а, как объяснила Юле пожилая киоскерша, кто-то взял почитать, через пару недель вернет.
Ситуация отнюдь не катастрофическая. Можно взять другую книжку, можно доехать на метро до следующей остановки и найти другую залоговую библиотеку. Можно, наконец, просто подождать две недели. Все эти варианты приводили к победе, и все они не имели смысла, потому что призывали Юлю «еще немного потерпеть»… ради чего? Ради того, чтобы проглотить еще одну порцию «книжного наркотика». Не так уж ей интересно, чем эта Анжелика занималась в Квебеке. Наверняка тем же, что она много раз делала в Париже, по всему побережью Средиземного моря, в Новом Свете и у черта на рогах. Юля прекрасно сознавала, что ее внезапно вспыхнувшая страсть к Анжелике сродни страсти к выпивке или наркотикам – это просто способ занять себя, убить немного времени, чтобы его стало меньше, а потом еще меньше, пока оно не превратится из клубка в нитку, а потом и вовсе не кончится. Но и в этом ей отказано. И этого нужно добиваться, выгрызать у Вселенной. Вся жизнь показалась Юле такой глупой и безнадежной, что она снова заплакала: устало и безнадежно, уже не смущаясь внимательного взгляда бабушки-киоскерши. Пробормотала: «Ничего, спасибо, до свидания» – и побрела, думая, что надо как-то перестать плакать, пока идет до дома, а то мама расстроится.
– Вернись-ка! – окликнула ее бабушка. – Я тебе что-то скажу.
Юля вернулась, просто из вежливости.
– Я твою карточку посмотрела, – продолжала бабушка. – У тебя сегодня день рождения?
– Да. Я ничего, всё в порядке, просто настроение дурацкое.
– Это видно, – радостно сообщила бабушка. – Ну не плачь. Будет тебе от меня подарок. Вообще-то это секрет, но… В доме есть книги, которые не жалко?
– Вроде есть, – ответила удивленная Юля.
– Тогда слушай внимательно. Возьмешь бумажку. Напишешь на ней название той книжки, которую хотела прочитать, и поставишь такой значок, как птичка, – старушка быстро нарисовала на клочке бумаги «галочку».
– И что? – недоумевала Юля.
– Положишь бумажку в ту книгу, с которой не жаль расстаться, и всё вместе засунешь под подушку. Утром увидишь, что будет.
– Хорошо. Обязательно сделаю, большое вам спасибо. Я, пожалуй, пойду, – Юля поспешно отступила от киоска.
«Сколько их в городе, таких тихих сумасшедших, – подумала она. – Не смогли пережить перестройку, понятно. Но хоть плакать перестала, и то хорошо, маме скажу, что от ветра глаза покраснели».
– Добро пожаловать в наш Тайный книжный клуб! – крикнула ей вслед киоскерша.
* * *
Юля вернулась домой. Мама была на работе, но в своей комнате на кровати она оставила кастрюлю гречневой каши, завернутую в одеяло и всё еще чуть теплую. Юля поела, а когда мыла посуду, увидела на полке банку сгущенки и вдруг подумала: «А почему бы не испечь кексик?»
Она отыскала тетрадку, в которой мама записывала рецепты. В холодильнике нашлись яйца и сметана, в шкафу – сода, уксус и мука. Юля быстро замесила тесто, вылила в форму и поставила в духовку. Рядом со сгущенкой обнаружилась банка соленых огурцов. Юля, как в детстве, достала огурец, обмакнула в остатки сгущенки и с аппетитом схрупала. Потом вдруг вспомнила, как маленькой любила облизывать солонки: те, что напоминали граненые бутылочки, закрытые металлической крышкой с дырочкой, через которую сыпалась соль, и однажды в летнем кафе, прежде чем мама успела ее остановить, схватила со стола такую бутылочку и облизала крышку, только та оказалась не солонкой, а перечницей. Припомнив это, Юля расхохоталась и сама удивилась: как давно она не слышала своего смеха.
Потом пришла мама, принесла Юлино любимое печенье курабье. Они пили чай и болтали, и Юля почувствовала, как невидимая теплая и душная серая тяжесть упала с ее плеч.
Перед сном она взяла с полки книгу Достоевского «Идиот» – прошлогодний папин подарок, аккуратно написала на бумажке «Анн и Серж Голон. Анжелика в Квебеке», нарисовала птичку и положила книгу под подушку. «Конечно, ничего не получится, – думала она, засыпая. – Но если я попробую, виновата буду не я, а та сумасшедшая бабушка».
Утром под подушкой лежала другая книга. На обложке не было картинки с «нежностью», а просто тисненый узор из французских королевских лилий и числа 10. Но это оказался тот самый текст, та самая Анжелика в том самом Квебеке. Произошло настоящее чудо. Впрочем, как отметила ошалевшая Юля, оно не нарушало законов сохранения материи. «Идиот» пропал, «Анжелика» появилась.
Юля рассмеялась. Ее не волновало, каким именно образом случилось чудо, хватило понимания, что Мироздание – не равнодушное, не немое, что его можно о чем-то попросить, а оно отзовется. И не важно, что просьба была пустяковой – радовал сам факт, что о ней позаботились. В этом чувстве было что-то религиозное, и, самое приятное, новая религия Юли не требовала от нее ни поступаться совестью, смирившись с жестокостью, которая происходит в мире и объясняя ее «божьим промыслом», ни тратить много времени и сил на соблюдение ритуалов. Она требовала лишь одного – честного обмана и гарантировала лишь одно – что ей всегда будет что почитать, пока она коротает «промежуток между двумя вечностями». Доказательство – вот тут, перед ней. И Юля с благодарностью его приняла.
В тот же день, прямо с утра, она побежала на станцию метро благодарить бабушку-киоскера и, может быть, узнать у нее что-то еще о Тайном книжном клубе. Но киоск был закрыт. А вечером, когда Юля возвращалась домой, там сидел длинноволосый студент, который устроился сюда на работу только сегодня и ничего не знал о своей предшественнице. Старушка исчезла без следа.
* * *
Со студентом у Юли позже даже завязался роман, который так ничем и не кончился. Встречались полгода, разошлись. Но жизнь всё равно постепенно налаживалась. Гайдар отпустил цены, и в магазинах появились продукты. Это случилось после Нового года, и «парень из киоска», которого она называла новым модным словом «бойфренд», купил на радостях целый ящик «Жигулевского» и, напившись, пришел с товарищами к Юле под балкон, вызывать ее, «как Ромео Джульетту». Все еще гуляли после Нового года, и соседи не сильно рассердились на «внезапного Ромео», но Юля, воспользовавшись случаем, обиделась на пьяный дебош и порвала с парнем: он ей надоел.
Вместе с мамой они съездили в Финляндию и на пароме в Швецию. Поездка получилась скомканная, общались в основном со своей же группой, но посмотрели красивые иностранные города, а Юле больше всего запомнились скалы в море, такие мощные и чужие, такие равнодушные к людям, глазевшим на них с палубы парома, и такие прекрасные. Юле хотелось кричать, чтобы прикоснуться к ним хотя бы голосом, чтобы скалы ответили ей хотя бы эхом, но она постеснялась и унесла это желание в своей душе. В тот вечер Юля написала на бумажке «Роман о викингах» и положила под подушку вместе с книгой, которую только что дочитала. Утром там лежал роман Терезы Скотт «Обрученная с мечом». Аннотация гласила: «Юная красавица Уинсом из индейского племени, сама находясь в плену, выхаживает раненого викинга. В знак благодарности Брендон предлагает ей стать его… наложницей». Так Юля поняла, что, во-первых, не обязательно знать точное название, можно просто дать описание, пусть расплывчатое, тебе что-нибудь подберут (кто подберет, она предпочитала не задумываться), и что «тайная библиотека» работает даже посреди Балтийского моря. Мама читала «Кристин, дочь Лавранса».
Юля окончила институт и пошла работать в турагентство. Платили хорошо, в отпуск она часто ездила за границу по дешевым путевкам, исколесила всю Европу, посмотрела «малый туристический набор», потом «расширенный туристический набор», свозила маму во Францию и в Италию. У нее даже появились друзья в разных странах, которые показывали ей места, куда редко забредали туристы. Но всё равно это были лишь кусочки, выхваченные из огромной мозаики. Из этих кусочков можно при желании сложить свою картинку, но это тоже был бы обман. Юля спрашивала себя: если в России смотреть только достопримечательности и злачные места, что узнаешь? Но, с другой стороны, повседневная жизнь, даже в какой-то экзотической стране, – это просто борьба за выживание и воспроизведение, более или менее напряженная, это не то что скучно, но как-то безрадостно. Об этом интересно только читать в романах.
Юля понимала, что для того, чтобы узнать о стране больше, чем написано в туристических брошюрах, нужно прожить в ней несколько лет, а на это у нее не было времени. Да и как выбрать страну? Где жить? Кого узнавать? Юля отказалась от этой мысли и сосредоточилась на карьере. Время благоприятствовало амбициозным и энергичным. Юля поднималась по служебной лестнице, ее зарплата росла. Но в то же время росло и беспокойство. Опять серые тучи начали собираться на горизонте, опять Юля задавала себе вопрос: «Для чего всё это?»
На вопрос ответила мама:
– Замуж тебе, Юлька, пора и ребенка. Вижу, ты созрела.
– Пора, – согласилась Юля.
Густав
«Аня поежилась, кутаясь в тонкую дешевую мантилью. После долгой тряской дороги в рассветном сумраке, когда из серого тумана за окном медленно проступали серые, гладкие и безотрадные равнины, на которых не за что было зацепиться взгляду, кроме разве что изморози на жесткой жухлой траве вдоль дороги, она была готова расплакаться от усталости. Всю дорогу она надеялась, что согреется в вагоне, но, видно, проводник поленился набить ящики под сиденьями горячими углями, к тому же из окна немилосердно дуло. Но Аня всё же сидела, повернувшись к окну, буквально уткнувшись в него носом, потому что сидевший напротив нее пожилой мужчина в котелке и клетчатом пальто бесцеремонно раскуривал страшную вонючую сигару. Ане очень хотелось обратиться к нему с теми же словами, с какими дядюшкин возчик Артем обращался к заупрямившейся лошади, от чего тетя обычно краснела и переходила на французский, но она понимала, что при столь «удачном» начале поездки только скандала в вагоне ей не хватает.
Вторым соседом оказался потрепанный аристократ, очень бледный и одетый как на карикатурах, изображавших светских хлыщей: в белом жилете, во фраке, на который было небрежно накинуто легкое пальто и, что было совсем уж странно, в белых бальных перчатках. Казалось, он убежал, как Золушка, с какого-то полуночного бала, заскочил в вагон и, утомленный, уснул. Сдвинутый на нос цилиндр бросал на бледно-желтое одутловатое лицо резкие тени, и джентльмен казался бы куклой, марионеткой, небрежно брошенной на сиденье отлучившимся кукольником, если бы не с тонким посвистом храп, которым он оглашал купе.
Аня в который раз пожалела, что тетка не пожадничала и не купила ей билет в третий класс: там, сидя в толпе, прижимаясь боками к своим случайным попутчикам, дыша общим, прошедшим через много легких воздухом, хоть как-то можно было согреться. Здесь же приходилось респектабельно околевать от холода.
Тетка даже не встала, чтобы проститься с ней. Велела кухарке разбудить Аню, напоить ее чаем, а кучеру – отвезти на станцию. С глаз долой, из сердца вон. Аня знала: та видела, как ее пытался обнять в буфетной теткин родной сын, двадцатилетний оболтус, которому удивительно шло детское имя Кока – именно Кокой он и был с головы до пят. И плевать, что Аня что есть силы ударила его каблуком по тыльной стороне стопы, так что он взвыл и отскочил, и готова была выцарапать глаза, если он опять сунется. Мысль «Кокочка может жениться на бесприданнице» намертво засела в теткиной голове, и она приняла меры: подыскала через знакомых для своей воспитанницы место гувернантки где-то в богом забытом углу. На Московском вокзале Аню должна была встретить экономка, и уже через два часа им снова нужно было садиться на поезд и снова ехать, теряясь в серой ноябрьской полутьме, растворяясь, словно капля чернил в темной воде, с глаз долой, из сердца вон. Аня не успеет даже дойти до Литейного проспекта, взглянуть на родительский дом. Да и к чему? Он давно продан, там живут совсем другие люди, живут и радуются жизни. И им, верно, дела нет до того, почему десять лет назад прежний владелец квартиры – модный адвокат, делавший блистательную карьеру, вдруг перерезал горло своей молодой красивой жене, а потом застрелился.
Поезд засвистел, нырнул в тоннель, пассажиров окутала тьма, но через минуту он выскочил навстречу восходящему солнцу и покатил, огибая по широкой дуге широкое спокойное озеро, казавшееся в рассветных лучах серовато-розовым, словно платье феи. Марионеточный аристократ вдруг проснулся, заморгал рассеянно глазами, потом вдруг хлопнул себя по лбу, встал и принялся застегивать пальто. Курильщик, напротив, мирно спал, тлеющая сигара, еще зажатая в пальцах, свисала вниз.
Аристократ кончил возиться с пуговицами и вдруг достал из кармана длинный нож, похожий на кавказский кинжал, и прежде чем Аня успела понять, что это не шутка, не балаган, не спектакль, глухо крякнув, быстро перерезал курильщику горло от уха до уха. Тот забулькал, дернулся и повалился на пол. Онемевшая Аня вжалась в стенку купе. Ей очень хотелось упасть в обморок или хотя бы закрыть глаза, но она боялась отвести взгляд от убийцы, словно это одно могло удержать его на месте. Убийца медленно повернулся, улыбнулся ей и бросил окровавленный нож ей на колени. Потом снял забрызганное кровью пальто и перчатки, открыл окно, впустив порыв свежего холодного утреннего ветра, скатал пальто и перчатки в один комок, выбросил их в окно и вышел из вагона. Поезд снова засвистел и начал сбавлять ход – приближалась станция».
* * *
Густав Гринблат поставил точку, распечатал получившуюся страницу и прочитал ее, помечая цветными маркерами те места, которые вызывали у него сомнения. От этой, очень старомодной, на его взгляд, привычки он не мог да и не хотел избавляться. Она помогала ему сохранить иллюзию того, что он не килобайтник, а творец, пусть не Творец с большой буквы, но всё же и не жалкий раб листажа. Что у него есть время и возможность для размышлений, выброшенных в корзину черновиков и внезапных творческих озарений. Пусть он сам знает, что это всё понарошку. Актеры тоже знают, что страсти, которые они изображают на сцене, – это только фарс и способ выманить деньги у зрителей. И тем не менее говорят о каких-то концепциях, видении роли, контексте и вдохновении. Потому что для человека, который мечтал о творчестве, невыносимо признать себя поденщиком. На это Гринблат был способен только после некоторой дозы алкоголя, ровно такой, какая располагала к самоуничижению. А пока он трезв и работоспособен, он продолжал «играть в писателя», хотя бы с самим собой. И пока его рейтинги высоки и тиражи стабильны, его литагентша смотрела на эти игры сквозь пальцы.
Итак, Анна, или, точнее, Аня. Тезка Карениной, загадочная русская душа. Гринблат поморщился. Будь он в здравом уме и твердой памяти, ему бы в голову не пришло писать роман о времени и людях, которые были ему знакомы только из краткого курса русской классики в университете. Но можно ли считать человека, зарабатывающего на жизнь написанием любовных романов, здравомыслящим? Нет, скорее всего, он чокнутый и сдвинутый, как Мартовский Заяц и Безумный Шляпник одновременно. Густав хмыкнул. К чему приплетать «благородное безумие»? Это Дорис сказала ему, что неплохо бы написать роман о русской девушке по имени Анна и чтобы действие происходило в XIX веке: рейтинги показывают, что после выхода очередной экранизации «Анны Карениной» тема остается популярной.
Первым делом Густав подчеркнул «Московский вокзал» и полез в Интернет проверять. Так и есть! В XIX веке он назывался Николаевским, в честь русского царя, позже был переименован в Октябрьский и только потом – в Московский. Затем подчеркнул «безотрадную равнину». Не слишком ли эмоционально? Написать «серая», «однообразная», и читатель сам поймет? Но вычеркивать рука не поднималась. Собственно, это было единственное искреннее слово во всём тексте. «Безотрадная». Безотрадная скука, безотрадный роман. Право, жаль, что этот кровопивец не прирезал заодно и милую Анюту, всё бы и закончилось. Но нельзя! Никак нельзя. Никто не режет курицу, несущую золотые яйца, даже если саму курицу эти яйца уже достали. Стоп. Что-то меня заносит.
Он подчеркнул голубым маркером повторяющееся слово «серый» в первом абзаце, но вычеркивать не стал. «Серая равнина, проступающая в сером тумане» – это такой образ, как роспись в технике гризайль, а если редактор считает иначе, то пусть и упражняется. С редакторами Густав уже давно не спорил. Хотят гладенький текст, чтобы взгляду не за что было зацепиться, пусть делают его сами. А вот «сидела» и «сидевший» в четвертом предложении – это небрежность. Да еще и «сиденье» в третьем! Густав стер начало четвертого предложения и написал: «Но Аня все же повернулась к окну и буквально уткнулась в него носом»… Потом подумал еще и поправил концовку: «потому что пожилой мужчина напротив нее, в клетчатом пальто и в котелке, бесцеремонно раскуривал страшную вонючую сигару».
Текст от этого не стал ему больше нравиться. Но вот про холод – это хорошо. С холодом можно поиграть. Сейчас труп найдут, обвинят во всем Аню, посадят ее в камеру, где тоже будет холод, потом вызовут на допрос, а потом придет адвокат и из милосердия отдаст ей свое пальто, и она наконец согреется. А дальше? А дальше снова пошлость, сидящая на пошлости, – прервал себя Густав. И нечего пыжиться, из дешевого любовного романа не вырастет вторая Анна Каренина. Толстой, по крайней мере, мог бросить свою героиню под поезд! Он классик, ему можно. А ты изволь написать свадьбу и эротическую сцену в финале! Словно галерный раб, право слово!
Но тут Густав вспомнил, что сегодня в журнале «Дамский угодник» должна выйти рецензия на его новый роман: Дороти вчера специально звонила, чтобы предупредить. Отлично! Прогуляется, почитает рецензию, позлорадствует над идиотом-рецензентом, глядишь, настроение и улучшится.
* * *
На пороге своего дома Густав остановился и на мгновение зажмурился от яркого солнца. Был ясный июньский день, остро, свежо пахло только что раскрывшимися тополиными листьями. И сразу же хандры как не бывало. «А что, если устроить путешествие вглубь?» – пришло ему в голову.
Идею таких путешествий он почерпнул у британца Алена де Боттона, а тот, в свою очередь, – у француза Ксавье де Местра: в этом одна из прелестей литературы: идеи подобны мячу, которым можно перебрасываться через века и континенты. Или, скорее, они похожи на китайского дракона, составленного из целой вереницы людей, одетых в один костюм и движущихся слаженно, так что дракон извивается и потрясает хвостом, как живой. Ксавье де Местр описал путешествие по своей комнате, в конце которого он подходит к окну и застывает в восхищении, глядя на закат и думая о величии Божьем. Ален не достиг таких высот солипсизма, для «путешествия вглубь» ему понадобился родной квартал, где он жил с детства, всё знал назубок. Взглянуть на него глазами приезжего, человека, который здесь впервые и скоро покинет это место навсегда, оказалось необыкновенно интересно. Густав, прочитав эту главу в книге де Боттона «Искусство путешествий», сделал себе мысленную заметку устроить нечто подобное, но всё время забывал и вспоминал о своих планах, только вернувшись домой. Сегодня же нужная мысль пришла вовремя. Густав снова закрыл глаза, вдохнул запах тополей, подумал: «В этих маленьких провинциальных городках, должно быть, есть своя прелесть. Хизерфолл – какое оригинальное название», – потом открыл глаза и начал путешествие.
Он шел по Садовому бульвару: название он узнал из таблички, висевшей на дверях его собственного дома, и с любопытством рассматривал особняки вдоль улицы. Это была окраина города, но район дорогой застройки, поэтому дома в стиле модерн, неоготическом или георгианском утопали в садах. Время пышных клумб еще не пришло, но черемуха, яблони, вишни, а кое-где и сирень стояли в цвету и щедро одаряли ароматами всех проходивших по улице. Садовые гномы смотрели так умильно, что Густаву хотелось помахать им рукой. Он дошел до конца бульвара и свернул на Вересковый проспект, который, выходя из города, превращался в шоссе и, попетляв немного среди холмов, выводил к водопаду, давшему название городу. Когда Густав в первый раз приехал в Хизерфолл, он съездил к водопаду и даже искупался в котловине под ним. Ему запомнилась чистая, пронзительно холодная, бодрящая вода, в которой плавали узкие быстрые рыбки. Их чешуя была того же оттенка, что и вода, поэтому он видел только серые тени, которые проносились по дну на мелководье, а самих рыбок удавалось разглядеть, лишь когда они на мгновение замирали, борясь со встречным потоком. С тех пор Густав всё думал, что надо бы повторить поездку, но у него никак не находилось времени, и в летнюю жару он купался в городском бассейне в пятнадцати минутах ходьбы от дома.
Другим концом Вересковый проспект упирался в центр города: площадь, где стояли ратуша, городской музей и гостиница «У водопада» – старинный добротный дом в палладианском стиле. Застройка на проспекте была многоэтажной: вдоль проезжей части протянулись серые однообразные строения, их несколько оживляли разноцветные тенты над летними кафе и ресторанами.
К одному такому бело-голубому тенту, на котором красовалось изображение змеи, обвивающей чашу, Густав и держал путь. Здесь находилась «Старая аптека», ее название полностью соответствовало содержанию. В этой аптеке можно было не только купить лекарства, но и выпить кофе или лимонад, полакомиться мороженым, приобрести газеты и журналы.
У стойки выстроилась небольшая очередь. Густав занял место за пожилой тучной дамой, которая всё время тяжело вздыхала и обмахивалась маленьким веером. За ним в аптеку вошла девушка, приятно контрастирующая, как сразу заметил писатель, с его соседкой. Небольшого роста, стройная, с маленькой грудью и узкими бедрами, одетая в летний сарафан, который обрисовывал линии ее тела самым соблазнительным образом. В жилах девушки, возможно, текла индейская кровь, ее высокие скулы и чуть раскосые глаза придавали ей сходство с олененком. Пока Густав придумывал подходящую фразу для начала знакомства, толстуха взяла упаковку мозольных пластырей и, небрежным кивком поздоровавшись с красавицей, удалилась.
Красавица выразительно посмотрела на Густава. Он смутился.
– Ваша очередь, – сердито произнесла девушка.
Писатель смутился еще больше.
– О, простите. Дайте «Дамский угодник», пожалуйста, – попросил он.
И поспешил объяснить, чтобы девушка не решила, что он какой-то странный чудак:
– Это для тети. Она просила купить.
Красавица равнодушно пожала плечами:
– Очень хорошо. – И обратилась к продавцу: – Захватите еще один номер. Для меня.
Продавец нырнул под стойку, где лежали журналы, и, снова показавшись на поверхности, сообщил:
– К сожалению, остался только один номер.
– Вот досада! – воскликнула девушка.
– Если согласитесь выпить со мной кофе, я могу просмотреть журнал и отдать его вам, – сказал Густав.
Повод для знакомства сам шел к нему в руки.
– А как же ваша тетя? – удивилась девушка.
– О, она просила только прочитать рецензию на новый роман Августа Спарка, и если она положительная, то купить ей книгу, – быстро нашелся Густав.
Девушка с сомнением посмотрела на него. Но Густав знал, что до следующего газетного киоска добрых полкилометра, и надеялся, что красавица предпочтет кофе в его компании столь долгой прогулке. Он не ошибся. Девушка пожала плечами:
– Ну что ж, спасибо.
Они взяли по чашке кофе и сели за столик у окна. Густав быстро пробежал глазами хвалебную рецензию, написанную по заказу Дороти, поморщился от трескучих фраз: «тонкий знаток человеческого сердца, играющий на струнах женской души», «сильный и страстный мужчина – воплощение мечты каждой настоящей женщины», «потаенный путь к сердцу», «нежданная, незаконная, почти невозможная страсть» – и так далее, и тому подобное. Он хотел уже протянуть журнал девушке, но – вот сюрприз! – под большой заказной рецензией обнаружилась еще одна. Густав просмотрел ее, потом стал читать внимательно. Рецензия была озаглавлена «Оговорки по Фрейду» и подписана «Долорес Гейз» – явный псевдоним, ведь именно так звали набоковскую Лолиту.
Чем дальше читал Густав, тем сильнее он хмурился и тем чаще начинал, сам того не замечая, постукивать носком ботинка по полу.
«Не секрет, что женщины читают любовные романы для того, чтобы расслабиться, уйти от двойной нагрузки работа-дом, от неизбежных разочарований, связанных с нереалистичными ожиданиями. Женщин с детства приучают стремиться к браку, видеть в нем решение всех своих проблем, на самом деле брак если и решает проблемы, то только мужские, для женщин обычно в браке проблемы только начинаются.
Если женщина выбрала любовный роман – издание в дешевой обложке, на которой изображена целующаяся пара, с заголовком вроде «Зажги во мне огонь», «Его чарующие прикосновения» или «Порочная страсть маркиза»… Если она предпочла такую книгу роману о любви, написанному серьезным автором, значит, она слишком утомлена, чтобы справиться с реалистичным сюжетом, правдивой психологией героев и, главное, непредсказуемым концом. Роман о любви может закончиться расставанием («Мосты округа Мэдисон») или даже гибелью героев («Мельница на Флоссе», «Анна Каренина»). Любовный роман всегда заканчивается только свадьбой.
Не вызывает никаких сомнений, что «В плену любви» – это именно любовный роман. Его сюжет нелеп и так же далек от психологизма, как дешевая подделка, купленная в китайской лавке, далека от реальной продукции фирмы Gucci, хотя гордо носит тот же лейбл. Некий виконт Саймон Росс, последний представитель разорившегося рода, который провел свою юность в Шотландии и стал феноменальным мастером рукопашного боя, решает поправить свои дела и отсрочить продажу родового замка, женившись на богатой наследнице Цецилии Уизерспун. Но поскольку сватовство по всем правилам неизбежно закончится отказом, Саймон организует похищение своей избранницы и заключает с ней тайный брак. Однако когда он хочет, предварительно крепко «приняв на грудь», реализовать свои супружеские права, то оказывается, что нанятые им люди ошиблись и похитили не Цецилию, а Эмму Бигль. Эта девушка с собачьей фамилией – бесприданница, компаньонка богатой наследницы, с которой та на маскараде обменялась костюмами, потому что хотела тайно сбежать на свидание к своему возлюбленному. Крайне раздосадованный виконт грозит девушке насилием и избиением, но потом, сжалившись над ее невинностью, отпускает. Всю нелепость этого сюжета можно объяснить лишь тем, что автор, когда писал книгу, находился «в одном градусе» со своим героем.
Прошло пять лет. Опозоренную девушку с собачьей фамилией быстро выдали за гувернера-француза Люсьена Карнака, который увез ее во Францию, где открыл тайный дом свиданий под видом турецких бань. Поскольку там бывают друзья и сподвижники Наполеона, а на дворе 1805 год и Франция вступила в войну с Англией, этот дом представляет большой интерес для английской разведки, в которой как раз и служит неудавшийся брачный аферист Саймон Росс. Он нанимается конюхом в дом Карнаков, его узнает Эмма. Чтобы избежать разоблачения, он говорит наивной женщине, что его привела в Париж исключительно внезапная любовь к ней, и простодушная Эмма ему верит. В браке она несчастна, Люсьен оказался настоящим мерзавцем, он не только заставляет ее собирать сплетни, общаясь с женами своих клиентов, но и регулярно избивает ее, недовольный тем, что та приносит мало сведений. Единственной подругой несчастной Эммы является… Жозефина, тоже несчастная, изгнанная Наполеоном и испытывающая «настоящую корсиканскую ревность» (так у автора) к Марии-Луизе Австрийской, на которой Наполеон намерен жениться. Тот факт, что реальный Наполеон развелся с реальной Жозефиной только четыре года спустя, в 1809 году, а зимой 1805 года, когда происходит действие романа, Жозефина всего месяц как была коронована вместе с Наполеоном в соборе Парижской Богоматери и стала императрицей Франции, автора не волнует. Мог бы в «Википедию» заглянуть. Но у автора – своя реальность.
Итак, Жозефина, с ее внезапно прорезавшимся «корсиканским» темпераментом, хочет убить бедную невинную Марию-Луизу и нанимает для этого черного дела – кого бы вы думали? – злодейского Люсьена Карнака, который с детства знает повара Наполеона, Антуана Карема, и может без труда отравить Марию-Луизу на званом обеде, устраиваемом для нее вероломным императором. Правдоподобие такого «сценария» предлагаю оценить самостоятельно. Узнав об этом заговоре от Эммы, Саймон восклицает: «Британцы не воюют с женщинами!» – и спасает Марию-Луизу, убивая заодно Люсьена в долгом и красочном поединке на кухне Карема. После чего в экипаже, приготовленном верной Эммой, парочка сбегает из Парижа, на яхте они пересекают Ла-Манш, и… Саймон предлагает Эмме руку и сердце, потому что, оказывается, «успел ее полюбить». Растроганная Эмма соглашается и сообщает своему счастливому возлюбленному, что получила известие из Австралии (привет от «Джейн Эйр»), что умер ее дядя, о котором она прежде ничего не знала, и теперь она – богатая наследница. Счастливая пара страстно целуется. Хеппи-энд.
Что можно сказать об этом романе, кроме того, что он в высшей степени несуразен, написан суконным языком и в любовных сценах приближается к порнографии? То, что он буквально пронизан агрессией по отношению к женщинам. Женщины, за исключением главной героини, либо «глупы как пробки и похотливы как козы» (Цецилия), либо «спесивые вертлявые кокетки» (Жозефина), либо, в самом лучшем случае, «ребячливы, наивны и неразвиты» (Мария-Луиза). Они сплетницы, они вероломны, озабочены только своей внешностью и тем впечатлением, которое производят на мужчин. Конечно, таких особ нельзя любить, их можно только использовать. «Я использую женщин, чтобы подобраться к мужчинам, – говорит Саймон. – Они, как вода, способны проникать сквозь любые препятствия и задерживаться в самых низких местах» (слог оставляем на совести автора).
Возможно, все персонажи женского пола так омерзительны, чтобы составить контраст Эмме, которая иначе вряд ли могла бы привлечь внимание не только Саймона, но и читателя. В самом деле, она удивительно пассивна даже для «женского романа», на протяжении всего текста почти не принимает собственных решений, а лишь передает, подготавливает или послушно следует. В ее отношениях с Саймоном нет традиционной для любовных романов борьбы характеров. Кажется, автора настолько пугает проявление мало-мальской внутренней силы у женщины, что он намеренно избегает каких-либо упоминаний о ее существовании, жертвуя даже возможностью в финальной сцене заставить героиню сложить свое оружие амазонки к ногам героя и покориться ему. Эмма покорена с самого начала. Оказывается, она влюбилась в Саймона еще в тот день, когда он ее похитил, долго переживала, что он счел ее недостойной, но всё же надеялась, что он спасет ее от безрадостного брака с мерзавцем Люсьеном. И, когда в финале ее мечты чудесным образом сбываются, она вне себя от счастья, поэтому не обращает внимания на слова своего нового жениха: «Дорогая, забудь прошлое. Теперь Люсьен больше не будет бить и оскорблять тебя. Теперь с тобой для этого я». Хотел ли автор сказать именно то, что сказал? Едва ли. Не враг же он самому себе. Скорее всего, это так называемая «оговорка по Фрейду», когда человек случайно выдает то, что он думает на самом деле. А вот выяснять, почему Август Спарк полон агрессии по отношению к женщинам, в мои обязанности не входит. Моя обязанность – предупредить читательниц: в этом романе заложен хороший заряд ненависти к ним. Хочется ли платить автору за эту ненависть, покупая его книги, решать вам».
Густав не знал, смущен он или возмущен. Наверное, и то и другое. Теперь он радовался, что взял когда-то по настоянию Дороти этот пошлый псевдоним, обокрав британскую писательницу Мюриэл Спарк. По крайней мере, не придется сейчас оправдываться перед девушкой. Впрочем, он ей еще не представился, а при сложившихся обстоятельствах вообще непонятно, состоится ли знакомство. Настроения никакого. Что ей нужно, этой Долорес Гейз? Наверняка какая-то одинокая уродина вроде той толстухи с мозольным пластырем. Ненавидит мужчин за то, что ее никто не любит, вот и пишет всякие гадости. Ну да, конечно, сдачу «В плену любви» он затянул на два месяца, заканчивал впопыхах, Дороти названивала каждое утро, он был весь на нервах, вот и допустил пару «багов». А редактор на что? Пропустил же ляп, а он теперь отдувайся! Вон Лев Толстой, говорят, вообще писал от руки, а когда бумаги не хватало, продолжал писать прямо поперек уже заполненной страницы, а жена его, Софья Толстая, всё разбирала и выправляла. Если бы знать, где найти хорошего редактора, право слово, женился бы! Но эта Долорес, кем бы она ни была, просто стерва. Поймала на описке и целую философию оттуда вывела, да еще какую мерзкую. Точно – извращенка.
Он вдруг понял, что его соседка уже допила свой кофе и собирается уйти. Обмануть ожидания симпатичной девушки из-за какой-то стервы было бы неприлично. Густав тряхнул головой, отгоняя призрак подлой Долорес, и протянул девушке журнал.
– О, простите, я что-то задумался. Как говорит молодежь, торможу.
– О чем же вы задумались? – заинтересовалась девушка. – О рецензии?
– Да, – быстро ответил Густав. – Даже не знаю, покупать или нет. Вы бы что посоветовали?
Девушка быстро пробежала обе рецензии глазами и улыбнулась:
– Действительно дилемма. Один хвалит, другая ругает во все корки. Знаете что, купите своей тетке какой-нибудь роман Джейн Остин. Старая надежная классика.
– Джейн Остин она читала, – обиделся за несуществующую тетку Густав. – Или смотрела, по крайней мере.
– Да, в самом деле, столько выходило экранизаций в последнее время. Ну тогда, может, ваш любимый роман?
– Я люблю «Моби Дика», а это совсем не дамское чтение, – похвастался Густав.
Разговор успешно завязался.
– «Всякий раз, как ипохондрия настолько овладевает мною, что только мои строгие моральные принципы не позволяют мне, выйдя на улицу, упорно и старательно сбивать с прохожих шляпы, я понимаю, что мне пора отправляться в плавание, и как можно скорее», – радостно процитировала девушка, к немалому удивлению Густава. – В самом деле не дамское, а жаль. Тогда… я даже не знаю. «Век невинности» – отличный роман, но тоже была экранизация, и неплохая. Что же еще ей предложить?
О, знаю. Попробуйте Сигрид Унсет. Отличные романы и не очень известные. Кроме того, там есть продолжения, и если тете понравится, то она надолго обеспечена чтением. Правда, концовки печальные, но это как в жизни.
– Что ж, попробую. Спасибо за совет, журнал ваш. И… – внезапно его осенило, – подскажите, где в этом городе книжный магазин, я здесь недавно.
– Здесь недалеко, но, боюсь, не смогу объяснить: он в переулке, а папа всегда говорил, что у меня географический идиотизм. Давайте я вас лучше провожу, мне как раз по дороге на работу.
– Отлично!
День, начавшийся так погано, неожиданно стал складываться.
– Огромное вам спасибо. И от меня, и от тети. Кстати, разрешите представиться, меня зовут Густав. Густав Гринблат. Я… занимаюсь недвижимостью.
– Я – Хизер. И ненавижу шутки про «Хизер из Хизерфолл». Они по большей части несмешные.
– Спасибо, что предупредили. Я как раз собирался, просто с языка сорвали, а в самом деле, прозвучало бы глупо. Хизер – прекрасное имя для любого города. Я, честное слово, всегда любил вереск. А вы?
– Я тоже. У меня не было выбора: его просто невозможно не любить.
– В самом деле. Знаете, я однажды был в Шотландии…
День решительно налаживался.
Юля
Своего будущего мужа Юля встретила прямо в офисе. Костя налаживал у них компьютерную сеть. Юле он показался симпатичным, она задала несколько вопросов о программах, попросила установить кое-какие утилиты и «скринсейвер, где кошка гоняется за курсором». Видимо, Костя тоже решил, что Юля симпатичная, и пригласил ее в кафе после работы.
Любить там, собственно говоря, было нечего. Приятный парень, серьезный, основательный, добродушный, но, что называется, «без огонька». В СССР был в ходу такой «мем»: «крепкий хозяйственник». Обычно его употребляли как характеристику председателя колхоза или директора какого-нибудь предприятия. В сознании Юли эти слова намертво прилипли к Косте.
Но она уже пережила, а точнее, наблюдала сотню, если не тысячу, любовных историй. Теперь ей нужно было другое: реальная жизнь, дом, ребенок. И Костя дал ей всё это. К свадьбе она почти убедила себя, что любит его. По крайней мере, она его ценила. «А ведь ценить даже важнее, чем любить», – думала она. О том, что чувствует Костя, а тем более о том, что он чувствует на самом деле, она просто не задумывалась. Не хотелось.
Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, – Питайся ими – и молчи.Только никаких подземных питающих ключей, как подозревала Юля, она никогда не найдет. Максимум – таинственный неистощимый источник дамских романов. И то хлеб. Другие и этого лишены. Как они выживают?
* * *
Свадьбу они сыграли дома. Так хотела мама: она с подругами накрыла великолепный стол и очень им гордилась. В свадебное путешествие поехали в Финляндию. Этого захотел Костя. Они сняли коттедж недалеко от Порво. Костя ловил рыбу, налаживал забарахливший компьютер на ресепшене и был совершенно счастлив. Юля забеременела в медовый месяц. Этого хотела она, и ее желание исполнилось. Можно счесть подобное чудом, но, скорее всего, это был лишь статистический выверт. Так или иначе, а Юля была довольна.
Всю беременность она ходила и мурлыкала из Окуджавы:
Наверное, самую лучшую на этой земной стороне хожу я и песенку слушаю – она шевельнулась во мне.Рожать было больно, но совсем нетрудно. «Некоторые зубы сильнее болели», – бурчала про себя Юля, вспоминая детство, когда молочные зубы лечили без обезболивания. А вот «священное материнство» преподнесло сюрприз. Юля очень скоро почувствовала себя в ловушке. Она не знала тех недомоганий, на которые жаловались другие молодые матери. Грудь набухала и становилась тяжелой, но соски не трескались. У нее было много молока, и Егор увлеченно его высасывал. У нее не болел живот. Она быстро оправилась от родов и страдала разве что от недосыпания. Ее тело оказалось великолепно приспособленным к рождению детей. Но не ее мозг. Он просто бесился… от скуки. По вечерам, когда Юля падала на кровать без сил и мечтала о том, чтобы заснуть, подлый мозг напоминал, что за весь день она не думала ни о чем, кроме того, почему опять плачет ребенок и не пора ли его снова кормить, что приготовить на обед и не пора ли снимать развешенное на просушку белье. Если она выходила из дома, то только в магазин, в детскую поликлинику или покатать коляску в парке, где встречалась с другими молодыми мамашами и обсуждала введение прикормов и менее аппетитные подробности, о которых Костя и слушать не желал. Юля на него не сердилась: он и без того работал как вол, чтобы прокормить увеличившуюся семью – еще только женских проблем ему не хватало. Но она чувствовала, что эти проблемы поглощают ее с головой. Она превратилась в Священную индийскую Корову-кормилицу. Это касалось не только ребенка. На ней теперь лежала вся «женская работа»: готовить, стирать, убирать. Это было не так сложно, как для ее бабушки или даже для мамы, но так же однообразно, а главное – бесконечно. Чистое белье превращалось в грязное, обед – в немытую посуду, и Юля чувствовала себя белкой в колесе, которая крутится без остановки и никогда не добежит до цели. «Добежит, – говорил ей рассудок. – И этой целью будет смерть. На самом деле и у Кости свое колесо, просто крутится не так быстро, поэтому он умудряется его не замечать. Но заметит к сорока годам, вот увидишь». – «Я просто до этого не доживу», – мрачно отвечала Юля, хотя прекрасно знала, что доживет, но сейчас такая перспектива казалась ей ужасающей.
Тогда-то она вспомнила о книжном клубе. Ее одолевали мстительные фантазии о том, как она утром уходит на работу, а муж остается дома с ребенком. Конечно, в реальности такого никогда не случится, но можно же помечтать. Но как такая ситуация могла сложиться? И что это за мужчина, который согласится сидеть с ребенком? А, ладно, это не моя забота. Юля написала на бумажке: «Мужчина вынужден присматривать за младенцем». Потом подумала: «Но ведь в романе что-то должно происходить, кроме смены подгузников и кормления из бутылочки!» И написала ниже: «Он и героиня спасают ребенка, которого похищают на прогулке». И вдруг ярко представила себе всё: лето, парк, молодые мамы с колясками, и вдруг прибегают люди в масках с автоматами. И подумала: «Интересно, если я закажу конкретную сцену, найдут ли они роман, где она есть?» В последнее время она много экспериментировала с тайной библиотекой, изучая ее возможности. Поэтому Юля приписала внизу еще: «Август в парке. Похищение младенца». Нарисовала птичку и положила под подушку. На следующее утро книга исчезла, но новой не появилось. «Понятно, про такое не пишут в романах, – подумала Юля обиженно. – Могли бы, по крайней мере, прислать «Трое мужчин и младенец в люльке». Или фильмы они не рассылают? Ну да ладно». И она заказала «новый роман Барбары Картленд». Барбару Картленд она получила. А через два месяца под ее подушкой неожиданно появился роман «Похищение младенца». Там речь шла о богатом мерзавце, голливудском продюсере. После развода с женой он похищает у нее младенца и нанимает для присмотра за ним молодого студента-медика, будущего детского врача, который решил подработать на каникулах няней после того, как его старшая сестра сказала, что мужчина никогда не сможет хорошо ухаживать за детьми. Молодой человек даже не подозревает, что стал соучастником преступления. Несчастной матери берется помочь частный детектив – женщина. Для того чтобы проникнуть в дом похитителя, она заводит интрижку с молодым человеком и неожиданно действительно влюбляется в него. Роман был написан легко, с юмором, сюжет развивался динамично, ближе к концу превращался в настоящий триллер, который заставил Юлю бодрствовать до трех часов ночи, пока она не убедилась, что всё кончится хорошо. Хотя, разумеется, она знала, что так и будет, но ей было интересно, как автор выпутает своих героев из действительно сложной ситуации. На обложке она прочла имя – Август Спарк.
Когда Кости не было дома, она полезла в Интернет посмотреть, что это за писатель и какие у него еще есть книги. К ее удивлению, Гугл никакого Августа Спарка не знал, а романа «Похищение младенца» не существовало в природе. Тем не менее книга лежала перед ней. Это означало, что до того, как Юля заказала ее в Тайном книжном клубе, такого романа просто не было на свете. Он появился специально для нее! Юля пыталась вспомнить, не написала ли она тогда в спешке «с» вместо «в», но проверить было невозможно. Да и не нужно – поняла она. Теперь у нее был писатель, который ей нравился, а существовал ли он в реальности или возник «на кончике пера» – не суть важно. Тем более что додумать эту безусловно приятную мысль до конца Юля так и не успела. Заплакал Егор, и она побрела исполнять свой коровий долг.
Хизер
Когда Хизер прощалась с Густавом, она очень волновалась и гадала, предложит ли он снова встретиться. Хизер очень этого хотелось. И когда Густав сказал небрежно:
«Я тут подумал… Вы не могли бы показать мне город? Знаете, для моей работы очень важно понять, чем живут горожане, о чем они думают, какие у них проблемы и радости», она невольно покраснела от смущения и подумала: «Моя проблема в том, что ты мне нравишься, а радость… Впрочем, лучше замнем». Вслух же она спросила:
– Вы журналист?
Он очень мило смутился:
– К сожалению, нет. Это было бы так романтично и, наверное, повысило бы мои шансы увидеть вас снова. Но я всего лишь торгую недвижимостью. А вы, Хизер, чем вы занимаетесь?
Теперь смутилась она. Ляпнуть: «А я вот как раз журналист» после такой речи было как-то неудобно. Получилось бы, что она хвастается и ставит себя выше его. Поэтому Хизер ответила:
– Я секретарь в одной фирме. Бумажная работа, ничего интересного.
К счастью, Густав не стал продолжать расспросы. Они договорились встретиться завтра вечером, сходить в городской парк. В конце весны это было очень оживленное место, можно сказать, сердце города.
– Все выбираются на природу в это время, а сейчас как раз расцветает сирень. Хизерфолл – город пенсионеров, вы, наверное, знаете, а они любят посидеть на солнышке. Но и молодежь тоже рада побыть на свежем воздухе. Так что если хотите увидеть социальный срез города, то нужно идти туда.
– Отличная идея, – отозвался Густав. – Мне нравится.
Всё складывалось хорошо. Но по дороге в офис Хизер с досадой думала, как всё-таки нелепо устроена жизнь. Почему нельзя просто сказать: «Вы мне очень понравились, я хотела бы еще раз увидеться»? Почему мужчинам можно проявлять симпатию открыто, а женщинам нельзя? В космос уже можно, а на свидание пригласить – всё еще нет. Нужно обиняками так подвести разговор к этой теме, чтобы приглашение стало неизбежным, но нельзя переусердствовать, чтобы твой интерес к мужчине не стал очевидным. Если бы можно было просто открыто обо всем договориться, сэкономив энергию для действительно серьезных проблем! И даже добавить на всякий случай: «У меня нет матримониальных планов». И если уж быть совсем откровенной, то сказать в конце: «Пока нет». Впрочем, в этом «дивном новом мире» мужчины, наверное, вообще не думали бы о том, что женщины любой ценой хотят их «окольцевать». Мы могли бы доверять друг другу. Просто дружить, а там как получится.
«Стоп, – сказала себе Хизер. – Сейчас тебя должны волновать мысли только одного мужчины – твоего шефа. Иначе в два счета останешься без работы. Шеф уже несколько раз прозрачно намекал на сокращения. Соберись и будь уверенной, компетентной и серьезной. Или хотя бы прикинься такой, если хочешь в этом месяце заплатить за квартиру».
Хизер расправила плечи и, уверенно постукивая каблучками, вошла в дверь, над которой помещалась вывеска «Вестник Хизерфолл. Редакция».
* * *
В редакции всё было в движении. Сотрудники выходили из кабинетов и «офисных загончиков» – так Хизер прозвала маленькие клетушки, разделенные стеклянными, не доходившими до потолка стенами, – и, оживленно переговариваясь, двигались к конференц-залу. Хизер влилась в общий поток, надеясь, что ее опоздания никто не заметит.
– Что случилось? – спросила она у своей подруги Юнис, верстальщицы. – Меня никто не спрашивал?
– Понятия не имею, – ответила та. – Сомс зачем-то всех собирает. Наверное, очередной аврал. Сомс аж красный весь.
Хизер вздохнула: мистер Сомс был неплохим человеком, но, на ее взгляд, слишком… как бы это сказать… патетичным, что ли. Обожал устраивать общие собрания по любому поводу и распинаться там о том, что они одна семья. Хизер считала, что это только тормозило работу, но она быстро научилась держать свое мнение при себе.
Мистер Сомс действительно выглядел расстроенным и растрепанным. Он с жаром что-то объяснял миссис Рич – пожилой даме, ответственному секретарю. Та ласково поглаживала его по руке и с не меньшим жаром уверяла:
– Не стоят они того! Не расстраивайтесь так! Просто некоторые люди понятия не имеют о преданности и не ценят хорошего к себе отношения.
Хизер тоже стало жарко, она не знала, куда деть глаза. Что, если шеф узнал о ее сотрудничестве с «Дамским угодником»?! Она просила никому не рассказывать, зная свое начальство и предчувствуя, что поднимется скандал. Но ведь всегда кто-то может сболтнуть! А что делать, если в «Вестнике Хизерфолл» ей дают только репортажи на триста слов и, похоже, собираются это делать до скончания века. Здесь и так достаточно колумнистов, которые старше и опытнее ее. Что ж ей, до конца жизни кропать репортажи с выставок и заказные рекламные очерки, воспевающие новый магазин или дамский салон? Хизер хотела писать аналитические статьи и рецензии, обзоры, рассказывающие о событиях культурной жизни. Ради этого она и пришла в журналистику. Конечно, выход нового романа Августа Спарка можно отнести к событиям культурной жизни с очень большой натяжкой. Но в «Дамском угоднике» статьи не сокращали до ста девяноста слов и не вырезали всю аналитику. Не призывали: «Сосредоточьтесь на фактах, милочка, и подайте их так, чтобы читателю они понравились!» Она вспомнила одну из «лекций» миссис Рич. «Наши читатели – это в основном пожилые люди. У них достаточно денег, чтобы заплатить за рекламу в газете или пожертвовать крупную сумму в фонд «Процветание Хизерфолл», благослови их Бог! Они придерживаются консервативных взглядов, и не нужно их эпатировать. Никаких упоминаний о гомосексуалистах! Никакой агитации за права женщин! Над суфражистками отсмеялись еще в конце позапрошлого века, потом выполнили их требования, и теперь каждая пигалица может назвать себя феминисткой, а им всё мало! Запомните, милочка, истерички, кричащие о своих правах, никогда не добьются успеха, а умные женщины всегда получали то, что хотели, какие бы законы ни придумывали мужчины. В общем, старайтесь писать о нормальных людях, о нормальных проблемах и подавать их с точки зрения нормального человека. У вас есть бабушка? Вы ее любите? Вот и напишите такую статью, которая понравилась бы ей. Тогда ваша статья понравится и нашей целевой аудитории». «Моя бабушка писала статьи против законов Маккарти, – подумала тогда Хизер. – Но тебе, старой корове, такое, разумеется, не представить».
«Дамскому угоднику» было, по большому счету, всё равно, что она пишет, лишь бы бойко и с юмором. Но и доходы у них были небольшие, и они смогли предложить Хизер только место внештатного корреспондента. До поры до времени ее это устраивало: она писала дежурные репортажи для «Вестник Хизерфолл» и отводила душу в «Дамском угоднике». Но, похоже, эти счастливые времена кончились. Ее поймали и сейчас публично распнут. Ну ничего, тогда она, по крайней мере, скажет им всё, что думает об их газете. А потом, как в студенческие времена, пойдет в кафе посуду мыть. В гущу жизни, так сказать.
Хизер приободрилась и с вызовом взглянула на мистера Сомса. Ему не удастся отнять у нее собственное мнение. Сейчас не времена «охоты на ведьм»! А потом ей стало смешно. Она же в Хизерфолл! Маленьком городке для пенсионеров! Даже если они устроят коммунистический фаланстер или мормонскую секту, это удостоится лишь короткой заметки на последних страницах столичных газет. Бороться за свободу слова в Хизерфолл! Бороться за свободу писать правду об Августе Спарке! Ничего умнее не придумала, милочка? Лучше послушай, что шеф говорит!
Миссис Рич постучала карандашом по стакану с водой, призывая собравшихся прекратить пересуды. В зале воцарилась тишина, мистер Сомс глубоко вздохнул и произнес:
– Коллеги, мне очень жаль, но мы понесли тяжелую утрату…
«Кто-то умер? – удивилась Хизер. – Или газету закрывают?»
– Один из наших сотрудников предал нас… – продолжал мистер Сомс.
«Точно, они узнали обо мне и «Дамском угоднике»! – думала Хизер в смятении. – Будет скандал!»
– Оливер Пирит написал мне, что больше не будет работать с нами, – закончил главный редактор.
Хизер перевела дух. Как всегда, сама себя запугала, а дело-то, оказывается, совсем пустячное! Она давно знала, что Оливер Пирит уйдет. Это был университетский приятель мистера Сомса, столичный журналист, знакомством с которым шеф очень гордился. Мистер Сомс даже уговорил приятеля писать раз в месяц для «Вестника Хизерфолл» аналитические статьи. И, хотя оклад мистера Пирита был выше, чем у любого в редакции, по столичным меркам он всё равно был оскорбительно маленьким, поэтому долго такое сотрудничество продолжаться не могло. Если бы мистер Сомс поинтересовался мнением Хизер, она сказала бы, что газета ничего не потеряла: было видно, что мистера Пирита не слишком волнуют те события, которые он анализировал. Вместо этого он сосредотачивался на том, как выгоднее подать себя. Рассказать о своих приключениях, даже если речь шла о посещении модной выставки, или поведать какую-нибудь байку из времен своей юности, в которой он представал лихим плейбоем, даже если статья была посвящена разрушению Бамианских статуй Будды. Одним словом, дрянь-человек, самовлюбленный павлин, избавились от него, и слава богу. Но мистер Сомс был безутешен: по его мнению, колонки столичного журналиста поднимали статус газеты, создавали ей репутацию серьезного издания. Прочие сотрудники спешили разделить с шефом его возмущение. Впрочем, оно было вполне искренним: журналистам, а особенно верстальщикам и бильд-мастерам, Пирит уже изрядно надоел: вечно он присылал статьи не в срок и неподходящего объема, а еще возмущался предложенными правками. Нынешний демарш был полностью в его стиле: придравшись к исправлениям в статье, где он допустил фактические неточности, Пирит заявил, что прекращает сотрудничество с газетой и вовсе снял свою статью. В результате накануне выхода номера в нем образовалась дыра; пустой подвал необходимо было чем-то заполнить. Как только Хизер поняла это, она тут же подняла руку:
– Мистер Сомс, детский клуб в «Старом пакгаузе» собираются закрыть. Городская администрация наконец-то взялась ремонтировать пакгауз, но с нашим финансированием на это уйдет несколько лет. Секции распихают по школам, где им вовсе не рады, потому что места мало, а клуб как организация прекратит существование. Я могла бы сделать репортаж…
Шеф замахал руками:
– Что ты, Хизер, что ты… У нас выборы мэра на носу…
– Правильно. Возможно, мэр прислушается и выбьет денег на строительство нового клуба.
– А возможно, он урежет финансирование нашей газете.
«Или уволит главного редактора» – эта фраза не была произнесена, но ее ясно услышали все.
– Плохая идея. У кого-нибудь еще есть предложения? И не забывайте о целевой аудитории нашей газеты! – продолжал мистер Сомс.
Поднялся мистер Старлинг, штатный фотограф.
– Вчера проходила выставка кошек в городском клубе. Я там был и сделал фотографии для мамы. Если кто-нибудь сделает небольшой репортаж, мы могли бы быстро залатать дырку.
Мистер Сомс оживился.
– Отличная идея! Готовьте фотографии, а ты, Хизер, съезди к председателю клуба, возьми у нее интервью, слов на сто пятьдесят, не больше. И постарайся побыстрее. Всё, возвращаемся к работе.
* * *
Хизер позвонила миссис Торнтон, председательнице городского Клуба любителей кошек, и договорилась с ней о встрече.
– Только приезжайте ко мне домой, дорогая, – попросила та. – У меня сегодня обедает подруга, и мне не хотелось бы отлучаться из дома.
– Конечно, мэм, как вам будет удобнее.
– Вот и замечательно. Жду вас.
По дороге Хизер думала только об одном: лишь бы миссис Торнтон не вспомнила о скандале, который случился несколько лет назад и получил среди сотрудников редакции кодовое название «История с хвостом». Дело было так: приближался Новый год, год Кролика или Кота по восточному календарю. Хизер поручили взять интервью у одной дамы-астролога. Хизер, разумеется, в астрологию не верила ни на грош, но добросовестно переписала всё, что дама имела сообщить читателям: «В год Кота благоприятна будет покупка недвижимости, но будьте внимательны с риелтором, он может попытаться запутать вас, как кролик запутывает следы. В браках, заключенных в год Кота, будет много любви и романтики, но иногда супруги будут цапаться друг с другом как кошки. Дети, рожденные в год Кролика, отличаются живостью и подвижностью или, по крайней мере, очень сообразительны. На столе обязательно должны быть блюда из кроличьего мяса и капусты». Хизер очень хотелось приписать: «Или, по крайней мере, жаренный на вертеле кот», но она сдержалась и лишь в конце добавила от себя: «Есть старая примета. Если у кошки на хвосте тринадцать полосок, то эта кошка связана с нечистой силой, и ее ни в коем случае нельзя сердить. Тогда она принесет в ваш дом удачу». Сразу после Нового года в газету пришло возмущенное письмо от миссис Торнтон, где она писала, что «Вестник Хизерфолл» не должен превращаться в «вестник нелепых суеверий». Хизер думала, что ее уволят, но мистер Сомс был, в сущности, добрым человеком. Он принес официальные извинения миссис Торнтон, отправил Хизер на два месяца разбирать редакционную почту, «чтобы научилась уважать читателей», после чего дело заглохло. Сегодня утром у шефа было достаточно поводов для расстройства, и он, видимо, забыл о старом скандале. Хизер надеялась, что у председательницы Клуба любителей кошек такая же короткая память.
Когда она позвонила в дверь изящного особняка с башенкой на Садовом бульваре, ей открыл пожилой дворецкий во фраке, в белом жилете, с галстуком-бабочкой. Миссис Торнтон была эталонной подписчицей «Вестника Хизерфолл», состоятельной и старомодной до мозга костей.
Кроме дворецкого, в прихожей Хизер встретили три кошки, что, в общем, было ожидаемо. Но какие кошки! Хизер таких раньше никогда не видела. Огромный пушистый мейн-кун, ковылявший на трех ногах, размахивая для баланса роскошным хвостом. Маленький сфинкс шагал на четырех ногах, да еще каких: они были до «локтей» и «колен» покрыты густой рыжей шерстью, что в сочетании с остальной голой кожей производило комичное впечатление – казалось, кошка решила заниматься закаливанием и вышла на улицу голышом, но в валенках. Третью кошку Хизер заметила не сразу. Но потом, услышав тихий шорох над головой, взглянула наверх и увидела под потолком длинный «котопровод» – систему из прозрачных труб и полочек. Из конца одной трубы высовывалась любопытная одноглазая мордочка, белоснежная в черной маске. «Сиамка, – подумала Хизер. – Но почему одноглазая? Бедняжка». Дворецкий ждал, когда она осмотрит всю «коллекцию», а скорее, когда «коллекция» обойдет ее и обнюхает, удовлетворив свое любопытство, потом любезно сказал:
– Мы все ждали вас, мэм. Проходите в кабинет, миссис Торнтон готова вас принять.
В кабинете стояла низкая резная мебель из красного дерева, заставившая Хизер вспомнить о Китае, и цветы в высоких фарфоровых вазах, украшенных изображениями драконов. Хозяйка сидела за письменным столом – пожилая женщина в дорогом костюме казалась суровой и неприступной. Но Хизер сразу заметила «котопровод», который тянулся под потолком и заканчивался широкой полкой у самого стола. Хизер поняла, что это сделано для того, чтобы кошки могли зайти сюда в любое время и поприветствовать хозяйку. Увиденное немного приободрило журналистку. Вряд ли женщина, так предупредительно относящаяся к кошкам, могла оказаться совсем уж мегерой.
– Здравствуйте, юная леди. Садитесь, – произнесла хозяйка тоном строгой учительницы. – Вы хотели узнать о кошках? Известно ли вам, что современные кошки произошли от дикого лесного кота, обитавшего в Европе, Северной Азии и Африке, и были одомашнены около шести тысяч лет назад в Египте, где местные жители их обожествляли, поклонялись им при жизни и мумифицировали после смерти?
– Мне это известно, мэм, – быстро сказала Хизер. – Я хотела спросить вас…
– Подождите, когда я закончу, юная леди, а потом вы сможете задавать вопросы, – строго прервала ее миссис Торнтон. – Кажется, вы должны иметь понятие о журналистской этике. Итак, захоронения кошачьих мумий были обнаружены в Саккаре, недалеко от Каира…
Миссис Торнтон всё говорила и говорила. У Хизер возникло ощущение, что она снова попала в школу. Девушка украдкой взглянула на часы. Прошло не так уж много времени, но монотонный рассказ, состоящий из банальностей, усыплял. Усилием воли Хизер заставила себя прислушаться.
– Многие считают, что могут определить качество котенка еще, что называется, с младых когтей и решить, вырастет ли из него категория «шоу», «брид» или «пет». На самом деле это невозможно. Категория определяется только экспертами на выставках. И то – эксперты дают оценку на данный момент. Например, качество колор-пойнтов проявится не раньше шести-восьмимесячного возраста, а категория британского кота определяется не раньше года…
– Простите, – осмелилась подать голос Хизер. – Но я заметила, что ваши кошки вовсе не «шоу» и даже не «брид»-класса. И всё же они живут у вас и, судя по всему, вы совершенно ими довольны. Почему же…
– Потому что считаю это большой глупостью, – как ни в чем не бывало заявила миссис Торнтон. – Мои кошки попали ко мне из приютов. Как вы понимаете, там не выстаивалась очередь, чтобы их забрать. К счастью, благодаря моему покойному мужу мне нет нужды зарабатывать на жизнь разведением кошек. Больше того, я могу обеспечить им лечение и уход. У других владельцев иные возможности и потребности.
– И для вас важно, чтобы каждый получил то, что он хочет? – быстро спросила Хизер, почувствовав, что интонации «училки» стремительно сходят на нет, миссис Торнтон наконец-то говорит не о том, что прочитала в книгах, а о том, что продумала и решила для себя сама.
– Для меня важно, скорее, чтобы каждая кошка получила того хозяина, который будет ее любить и заботиться о ней. Если женщина хочет быть заводчицей и зарабатывать деньги, мы должны подобрать ей кошку, которая не обманет ее ожиданий. Если она тщеславна и хочет получать медали, она должна получить кота Best of Best, иначе она будет несчастна и выместит свою досаду на коте. Если же она хочет прослыть доброй самаритянкой, подобной мне, то я подберу ей проблемную кошку, и она сможет гордиться своей самоотверженностью.
– Значит, вы организуете выставки, чтобы хозяева могли сильнее полюбить своих кошек?
– Да, и для этого тоже. А еще выставки – прекрасный способ распространять информацию. Например, на эту выставку я пригласила весьма уважаемого ветеринара, доктора Розена, и он прочел лекцию об удалении когтей. Многие хозяева думают, что это хороший способ застраховать себя от кошачьих царапин, особенно когда в доме маленькие дети. На самом деле у кошки с удаленными когтями изменяется постав лап, вес тела распределяется не так, как задумала природа, и в результате у нее развивается артрит. Кошке может быть больно наступать на наполнитель, она перестает ходить в лоток, что, разумеется, вызывает много эмоций у хозяев… Между тем достаточно купить специальные колпачки, которые наклеивают на когти, и хозяева будут в безопасности, а кошка не пострадает. Простите, ко мне пришли.
Под дверь просунулась маленькая рыжая лапка, зацепилась и потянула на себя. В образовавшуюся щель проскользнул сфинкс, за ним хромал трехногий мейн-кун. Сфинкс прыгнул миссис Торнтон на колени, мейн-кун улегся под столом у ее ног.
– Как их зовут? – спросила Хизер.
Миссис Торнтон ласково погладила кошку, и та передернула всей шкурой, громко замурлыкав.
– Это Ами, или Дитя Любви, – сказала миссис Торн-тон. – Ее единственный грех в том, что она родилась от внеплановой вязки и выросла вот такой нестандартной. Там внизу Элси, или Кошмар Уэлса – жертва чьей-то жестокости. Есть еще Нелли…
– Это от Нельсона, – догадалась Хизер.
– Да, совершенно верно. Она полудикая, жила в подвале, возможно, лишилась глаза в кошачьей драке…
Они проговорили еще около часа. Миссис Торнтон оказалась приятной собеседницей, с отличным чувством юмора, проистекающим из здравого смысла. В ней не было ровным счетом ничего от сумасшедшей кошатницы, она просто любила кошек и много знала о них. В конце беседы миссис Торнтон пригласила Хизер остаться на обед.
– Но вы сказали, что ждете гостей, – заметила девушка.
– Да, придет моя подруга, она приехала к нам в гости из столицы. Думаю, она с удовольствием познакомится с вами. Пожалуйста, не отказывайтесь. Втроем нам будет веселее.
Хизер с удивлением поняла, что отказываться ей вовсе не хочется.
– Только мне нужно сдать статью, – предупредила она. – Давайте я ее закончу, покажу вам, потом отправлю в редакцию, и мы пообедаем.
– Отличная идея, – улыбнулась миссис Торнтон.
* * *
К сожалению, ни историям Ами, Элси и Нелли, ни рассуждениям миссис Торнтон о счастье кошек, ни даже информации об опасностях удаления когтей в статье места не нашлось. Получилась короткая заметка: где проходила выставка, кто ее организовал, какие эксперты принимали в ней участие. Хизер мысленно дала себе обещание взять интервью у мистера Розена. Учитывая «целевую аудиторию» газеты, такую статью могли одобрить и мистер Сомс, и миссис Рич.
Хизер быстро написала заметку, дала прочитать ее миссис Торнтон, извинившись за вынужденную краткость, и сбросила по Интернету Юнис. Потом появился дворецкий, проводил журналистку в уборную, затем – в столовую.
– Заходите, моя дорогая, – сказала миссис Торн-тон. – Разрешите представить вас моей подруге. Дороти, это Хизер, та самая девушка, которая когда-то заставила меня пересчитывать полоски на хвосте у Элси. Хизер, это Дороти Сент-Джонс, литературный агент и редактор издательства… Какого издательства, милая? Я всё время забываю…
– И правильно, оно того не стоит, – весело отозвалась Дороти, женщина средних лет в мягком белом свитере из кашемира.
Хизер вновь предательски покраснела. Такой встречи она никак не ожидала. Сегодня определенно не лучший ее день – в который раз ей приходилось смущаться. Мало того что миссис Торнтон, оказывается, прекрасно помнила «историю с хвостом», так еще и ее гостьей оказалась редактор того самого романа Августа Спарка, который Хизер недавно разнесла в «Дамском угоднике». По закону подлости миссис Сент-Джонс должна была каким-то образом проведать о том, кто скрывался под псевдонимом Долорес Гейз. Хизер поспешно села, чтобы не стоять перед дамами с поникшей головой, как нашкодившая школьница.
– Приятно познакомиться, Хизер, – сказала миссис Сент-Джонс. – Как поживаете?
Дворецкий принес фарфоровую супницу, и миссис Торнтон принялась разливать суп. Хизер перевела дух и осмелилась взглянуть на редакторшу. Та непринужденно болтала с хозяйкой. По «котопроводу» в комнату пришла Ами и устроилась на полке, с любопытством глядя, чем занимаются люди. Две другие кошки пока не показывались.
– Я должна извиниться перед вами, Хизер, – продолжала миссис Торнтон. – У вас ведь, наверное, были неприятности в газете после моего письма.
– Ничего страшного, – поспешила заверить ее Хизер.
– Просто, понимаете, многие слышат «старушки, кошки» и сразу же представляют себе таких сюсюкающих старых дев с кашей в голове.
– А если ты и впрямь старая дева и сама порой считаешь, что в голове у тебя каша? – улыбнулась Дороти. – Ты просто показала, что приняла шутку на свой счет. Сама ведь говоришь, что бросилась считать полоски на хвосте у своей кошки. Значит, всё справедливо.
– Нет, не справедливо, – возразила миссис Торн-тон. – Вы меня простите, ради бога, Хизер, наверное, не стоило поднимать снова эту тему, ведь смеяться над выжившими из ума старушками-кошатницами – это банальность. Но повышать себе настроение, насмехаясь над чужими слабостями, да еще публично – на мой взгляд, некрасиво. Понимаете, если бы вы пошутили в компании, я первая с удовольствием посмеялась бы. Но газета имеет некоторый авторитет, к которому вы не причастны, он складывался веками. И когда вы пользуетесь этим авторитетом для того, чтобы выставить нас в смешном свете перед публикой… Возможно, Дороти права и я слишком чувствительна, но…
– Вообще-то я смеялась над астрологией, – робко возразила Хизер.
Но потом, подумав, добавила:
– Вы правы. Мои слова можно было прочесть как насмешку над кошатницами, и в них не было никакой нужды. Я просто была обижена на редактора за то, что меня заставляют писать всякий бред, и не подумала о читателях.
– Ну ничего, – миссис Торнтон махнула рукой. – Дело прошлое, и надеюсь, что ни одна кошка не пострадала. Кстати, Дороти, почему в газете нет объявления о твоем вечере? Пришло бы больше публики. – И, обращаясь к Хизер, пояснила: – Дороти приехала провести встречу с читательницами. Она – редактор и литературный агент таинственного Августа Спарка, который не показывается на публике. В этом смысле мы с ней сестры по несчастью. Никто не относится всерьез ни к кошкам, ни к романам о любви.
– В том числе и сами женщины, – со вздохом подтвердила Дороти. – Нас со Спарком разнесла в пух и прах в местной газете весьма строгая дама по имени Долорес Гейз. А может быть, и мужчина – в наше время ни в чем нельзя быть уверенной. После такого приема я не рискну объявить о встрече публично.
Хизер мысленно чертыхнулась. Вот уж из огня да в полымя!
– Я не читала ни роман, ни рецензию, – поспешно соврала она. – Но если автор не исказил факты, он всегда имеет право высказать свое мнение.
– Однако он должен учитывать мнение тех читательниц, которым нравятся романы Спарка, – возразила миссис Сент-Джонс.
– Простите, но вы сейчас сказали: если команда забила мяч в ворота противника, она должна дать ему возможность забить мяч в свои ворота.
– Разве мы говорим о футболе?
– Нет, мы говорим о борьбе. Спарк нападает на женщин. Тайно. Исподтишка. Прикинувшись их другом. Он говорит, что будет развлекать их, а сам рассказывает им о том, что с ними можно и нужно поступать жестоко. Что если они хотят любви, они должны прощать мужчинам грубость, потому что иначе вообще ничего не получат. И поскольку он обаятелен, читательницы ему верят, а в мире прибавляется насилия, направленного против женщин.
– А разве писатель не обязан описывать жизнь как она есть?
– Если бы Спарк хотел описать жизнь как она есть, он заглянул бы в школьный учебник истории. Ни один писатель не объективен, и если он считает, что он объективен, то он обманывает сам себя. Гарриет Бичер-Стоу не просто писала о рабах и рабовладельцах, она старалась вызвать симпатию к первым и возмущение в адрес последних. Некоторые критики упрекают ее за то, что она делала это слишком топорно, но она, по крайней мере, не скрывала своей позиции ни от себя, ни от читателей. Она ненавидела рабство и открыто писала об этом. Август Спарк ненавидит женщин, но не имеет мужества признаться в этом открыто. А тайный враг – самый опасный.
– Вы считаете, что мужчины и женщины – враги?
– Назовите имя последней женщины, которая была избрана американским президентом. Пусть она была глупым плохим президентом, заставила всех мужчин ходить в розовых стрингах и развязала мировую войну. Но ее просто нет! Мужчинам дозволяется делать глупости на мировом уровне, а женщинам нельзя?! Или вы, как моя начальница, считаете, что умные женщины сами отказываются от легитимной власти?! Что им нравится подличать исподтишка… совсем как Августу Спарку?!
– Я скажу, что вы очень красноречивы, мисс. Особенно для человека, по вашим словам, не читавшего книгу, – сказала Дороти, зло щуря глаза.
Выражение лица у нее сейчас было точь-в-точь как у Ами, которая сжалась на своем насесте и злобно шипела. Ей не нравилось, когда в доме шумят.
* * *
Хизер вернулась домой, раздосадованная донельзя. Обед, начинавшийся как приятная неожиданность, закончился полной катастрофой. И то сказать: две женщины поцапались из-за мужчины, как кошки. Очень феминистично!
Она не сомневалась в своей правоте, но вряд ли стоило так на ней настаивать. Дороти зарабатывает себе на жизнь изданием книг, против которых так яростно выступала Хизер. Наивно думать, что ее можно переубедить. Да еще и огорчила ее подругу, которая вообще не имела отношения к теме спора. Теперь она будет плохого мнения о Хизер и решит, что все феминистки – бессмысленные скандалистки. Да, милочка, день прошел не зря!
Есть не хотелось, но скоро вернется с работы Хлоя – ее соседка, с которой они вместе снимали квартиру. На Хлою сейчас тоже свалились неприятности, но в отличие от Хизер не по ее вине. Много лет она вела в «Старом пакгаузе» кружок ткачества для женщин и детей. Теперь, когда старый пакгауз расселяли, Хлою с ее кружком отправили в одну из городских школ, но администрации было некуда ставить громоздкие ткацкие станки, и их просто свалили в подвале, а Хлое предложили вести кружок вышивания. «Я, конечно, согласилась, – говорила она. – Деньги-то зарабатывать надо. Но традиция, которой две сотни лет, уйдет псу под хвост! Я-то заработаю, а город станет беднее».
Хизер пыталась ей помочь сегодня утром, но не удалось. Всё, что она могла сейчас, – это приготовить вкусный ужин и достать бутылку вина. Но даже вино она пролила на стол, когда открывала, чтобы оно «подышало». «День сегодня явно не мой, – думала она, вытирая обширное пятно. – Завтра еще на свидании как-нибудь опозорюсь, чует мое сердце».
Юля
С появлением Августа Спарка, кем бы он ни был, заказ книг превратился в увлекательную игру. Юля придумывала заглавие, например – «Адвокат для невинной». Потом коротко описывала желаемое содержание: «Девушку обвиняют в преступлении, которое она не совершала. Молодой адвокат ей помогает». Потом определяла место и время: «Россия. XIX век». И особые пожелания: «Как у Акунина» – все ее подруги были без ума от Акунина с его Фандориным. И засовывала записку под подушку. То, что происходило с ней дальше, можно было только воображать. Но через несколько месяцев под подушкой оказывался новый роман.
Впрочем, эти романы всё чаще приносили разочарование. «В плену любви» («Девушку похищает мужчина, чтобы жениться на ней. XIX век, Франция. Как у Дюма») Юля даже не смогла дочитать до конца. Вместо любовной истории ей прислали какую-то порнографию с садо-мазо. Нет, Август Спарк в последнее время решительно испортился. Юля размышляла об этом, когда вела Егора в детский сад, слушая его вечное утреннее нытье, а потом ехала на работу.
«Это вечный обман, – думала она устало. – Тебе обещают счастье любви и материнства, а потом вручают какую-то гудящую ящерицу, которая выкручивается у тебя из рук, так что даже носки приходится надевать с боем, и мужа, который кажется отсутствующим, даже когда трахает тебя. Еще бы – у него квартальный план, он каждый день принимает важные и судьбоносные решения, куда и как проложить кабель. А ты маешься фигней. И если бы ты помнила, для чего появилась на свет, и делала бы всё с огоньком и выдумкой и, главное, «следила за собой», то и ребенок бы не ныл, и муж бы обращал внимание. А то, что у тебя просто нет сил, и тебе хочется получить хотя бы от своей семьи что-то даром, не танцуя ради этого на задних лапках, – это никого не волнует. Да и то сказать, отправлять людей в поездки за границу – тоже не бог весть какое важное дело. Если я перестану этим заниматься, мир не остановится, а мне легко найдут замену. Вот к чему свелась моя жизнь. Обслуживаю мужа, обслуживаю ребенка, обслуживаю клиентов и начальника. И за это мне разрешают покупать себе одежду, еду и иногда развлекаться. Чтобы не думала о клетке, в которой сижу, в эту клетку поставили телевизор. И даже Август Спарк меня покинул. Ну ничего, хоть с ним-то я поквитаюсь!»
В сердцах она написала на бумажке: «Исповедь халтурщика. Август Спарк» и нарисовала галочку. Целый день возила бумажку в сумке, а вечером положила под подушку.
Густав
Они с Хизер договорились встретиться у фонтанов в парке в шесть вечера. Весь день Густав честно пытался сесть за работу, но у него всё валилось из рук. Ему совсем не хотелось думать о несчастной растяпе Ане – Хизер с ее стройной фигуркой, острым язычком и оригинальностью суждений была гораздо более привлекательным объектом. «Нам, мужчинам, нужно прежде всего трахнуть мозг, и тогда мы сразу сдаемся с потрохами, – думал Густав. – Не все мужчины, конечно. Но такие, как я, безусловно».
В парк он прибежал на полчаса раньше, как мальчишка. Сел на скамейку, размышляя, можно ли эту встречу считать вторым свиданием и позволит ли Хизер себя поцеловать. И с удивлением обнаружил, что со времен колледжа так не волновался.
Каскад в парке, рядом с которым они договорились встретиться, был уменьшенной копией Хизерфоллского водопада. Вода стекала по белоснежным бетонным плитам и падала в большую полукруглую чашу с двухметровой высоты. А вокруг росли кусты садового вереска. Очень символично. «И ведь подумать только – сколько раз пробегал мимо и ни разу не зашел, – удивлялся Густав. – Нет, всё-таки в положении приезжего есть свои преимущества».
Хизер опаздывала, и Густав с удивлением понял, что чувствует не раздражение, как это бывало раньше, а восхитительное волнение: придет или не придет. Он смотрел на играющих у каскада детей и загадывал: «Вот если тот карапуз в кепке подбежит к той девочке в шортиках – Хизер придет. Пробежал мимо. Ладно, если вот та девочка с косичками бросит мяч тетке на скамейке – Хизер придет. Не бросила, дуреха, стала бить о землю. Ладно, вот если…»
– Густав, простите меня, мне пришлось задержаться на работе…
Услышав долгожданный голос, Густав вскочил, запоздало подумал: «Нужно было цветы купить, плевать, что это старомодно, женщинам всё равно нравится» – и принялся уверять:
– Что вы, я отлично провел время и совсем не скучал… То есть скучал, конечно… Все два дня… вчера и сегодня, но… Я тут наблюдал за детьми…
Он сбился и замолчал. «Я становлюсь опасно откровенным, – думал Густав. – Нужно остановиться, а то проболтаюсь обо всём».
– Вы проголодались или сначала прогуляемся?
– А вы как? – спросил Густав.
– Я бы показала вам сирингарий, если не возражаете.
– Нет, что вы, мне нравится. Пойдемте.
Сирингарий оказался огромной поляной, на которой стояли скамейки для пенсионеров и мам с детьми, а вокруг были высажены кусты сирени разных сортов: от темно-фиолетовой до почти розовой, как на картине Моне, и белоснежной, как фата невесты; от скромной, с маленькими цветками, но очень душистой, до крупной махровой, кажущейся морской пеной, которую какой-то волшебник по прихоти остановил и превратил в цветок. Волны одуряющего запаха исходили от цветов, а пчелы гудели, как пьяницы, которые, пошатываясь и горланя песни, идут из бара.
– Через дорожку есть еще розарий, – пояснила Хизер, – но там сейчас смотреть нечего, розы расцветут только осенью.
– Надо будет обязательно сходить! – воскликнул Густав.
Хизер удивленно посмотрела на него, и он осекся, сообразив, что вышел из роли приезжего бизнесмена, который скоро покинет город.
– Я ищу участок земли под отель, – быстро нашелся он. – Если проект состоится, на что я очень надеюсь, то буду часто бывать здесь.
Хизер улыбнулась и притянула к себе ветку сирени.
– Сейчас найду цветок с пятью лепестками, вы загадаете желание, и всё будет так, как вы хотите, – пообещала она. – Ага, вот он, держите.
«Пусть у нас всё получится», – загадал Густав и взял цветок, коснувшись губами ее пальцев. Жест неожиданно получился настолько интимным, что оба покраснели. Потом взглянули друг другу в глаза и поцеловались. Здесь, под сиренью, не сделать этого было просто невозможно. Поцелуй был долгим и сладким.
– Ну что ж, пойдем, – сказала Хизер после длинной паузы. – Хочу еще кое-что тебе показать.
Густав кивнул. Они поднялись со скамейки, и он взял ее за руку, как школьник. Он понимал, что должен что-то сказать, но ничего не приходило в голову. «Я люблю тебя!» – но это было бы неправдой, а в их с Хизер отношениях и так уже слишком много лжи. «Я хочу тебя!» – это было правдой, и еще какой. Но вряд ли девушке будет приятно это слышать, особенно в той ситуации, когда «я люблю тебя» еще не правда. Поэтому он промолчал.
Они вышли к небольшому павильону вроде летнего ресторана, увитому диким виноградом. Хизер поздоровалась с бодрым стариком-охранником на входе, бросила монетку в копилку и прошла внутрь. Густав сделал то же самое и остановился, пораженный. Он никак не ожидал такое увидеть. На стенах висели ковры, сплетенные из ярких шерстяных нитей. На одном, переливаясь, уходили друг в друга рыбки и птички Эшера, на другом – словно сталкивались две галактики. На остальных всё же были более реалистичные картины: цветы, пейзажи, заросли вереска, поляна ромашек, кусты сирени, горное озеро, небо и парящие в нем орлы. Но все ковры до единого поражали яркостью, насыщенностью красок. Густав сразу же подумал, что хорошо бы повесить такой ковер в рабочем кабинете, тогда вдохновение ему было бы обеспечено. Некоторые ковры казались сделанными по детским рисункам: малыши, играющие в песочнице, подростки, едущие на велосипеде вдоль Хизерфоллских водопадов, смешные маленькие таксики, прячущиеся в цветах. Одна стена была завешана совсем маленькими ковриками: цветы, квадратики, как на ткани-шотландке, улыбающиеся смайлики.
– Господи, какое чудо, – искренне удивился Густав. – Кто это всё сделал?
– Дети, – ответила Хизер. – Подростки. Ну и моя подруга Хлоя тоже. Она ведет кружок в «Старом пакгаузе».
– Где?
– Понимаете… понимаешь, в нашем городе когда-то была ткацкая фабрика. Делали паруса для судов, еще в XVIII веке. Большинство горожан, мужчины и женщины, там работали. Тогда-то был построен «Старый пакгауз» – склад, куда свозили ткани; сейчас он считается самым старым домом в городе, и в нем находится детский центр. В конце XIX века фабрику закрыли – паруса больше стали не нужны. Здание перестроили под машиностроительный завод, мужчины пошли туда работать, а женщин распустили по домам. Тогда они стали ткать у себя дома, для своих семей. Пойдем покажу!
Они подошли к дверям, где сидел охранник. Оказалось, что с двух сторон висят еще два коврика, потрепанные и выцветшие. На одном японки в кимоно гуляли рядом с водопадом и пагодами, на другом буйно цвел вереск.
– Этот делала мама Хлои, – Хизер показала на коврик с гейшами, – а другой жена мистера Поули, – она улыбнулась охраннику.
– Точно, это моей старухи ковер, – подтвердил тот. – Всю жизнь у нас в спальне висел, никогда не думал, что на выставку попадет.
– Ваша жена была настоящим художником, мистер Поули, – восхитился Густав.
– Это что, какие она муссы взбивала и пироги пекла – вот это да! – возразил мистер Поули. – Ковер-то что! Тряпка и тряпка, чтобы в щели не дуло. Это Хлоя меня попросила, я уж было его выбросить хотел – старый совсем. А пироги я до сих пор вспоминаю…
– Вот так, мы тоже когда-нибудь умрем, и от нас останется только выцветший ковер да воспоминания о пирогах, – полунасмешливо-полупечально сказала Хизер, когда они вышли из павильона. – Это от тех, кто умел ткать и печь. От меня, например, и этого не останется.
– Ну что ты, – поспешил возразить ей Густав. – Я уверен, что ты сделала в своей жизни много добра. И сделаешь еще…
– Да я вот пытаюсь припомнить… Деревья разве что в школе сажала вместе со всем классом… Так мое как раз не прижилось. Учительница сказала, что я корни очень глубоко закопала. Вот вы… то есть ты, например, можешь подобрать людям дом, в котором они будут жить и вспоминать тебя добром. А моим писулькам одна дорога – в костер.
– Чаще вспоминают злом, – улыбнулся Густав. – Довольные клиенты уходят и забывают тебя. Им кажется, что так и должно быть. А вот недовольные любят напомнить о себе.
– Короче, нас обоих не оценили по достоинству! – усмехнулась Хизер. – Пора на всех обидеться и взять судьбу в свои руки. Пошли обедать.
«Нет, меня, конечно, будут вспоминать! – думал Густав по дороге. – Мои дорогие читательницы и почитательницы. Но, прости господи, не пели над моей колыбелью, что после смерти меня будут оплакивать типичные потребительницы по всему миру! Знали бы они, как я их порой ненавижу за то, что они любят тот бред, который мне во славу их глупости приходится гнать мегабайтами. А что делать, если я сам, похоже, слишком глуп, чтобы написать что-нибудь более стоящее. Хотя, кажется, в первом моем романе «Похищение младенца» были еще какие-то проблески, но с тех пор – одна патока с сиропом. Короче, мы с моими читательницами друг друга стоим! Нет, как это Хизер удается ставить меня на место, даже не замечая этого? И почему я ее еще не возненавидел? Потому что у нее маленькая грудка и ноги от ушей? Определенно, дело именно в этом».
* * *
Летний ресторан помещался рядом с каскадом. С его террасы открывался отличный вид на парк и на струящуюся воду. Они сделали заказ, и Густав начал прикидывать, как бы поделикатнее напроситься к Хизер в гости. Ну до дома он ее проводит, а дальше? Что, если она не захочет его пригласить? Проклятье, он так мало знает о ней, а она ему так нравится, это нечестно! Надо придумать еще какое-нибудь общее дело.
– Послушай, Хизер, ты вроде сказала, что Хлоя – твоя подруга? Я хотел бы купить у нее ковер. Повешу в кабинете над столом.
– Мы вместе снимаем квартиру, – ответила Хизер. – Ты приходи к нам на ужин, вы обо всём договоритесь.
– Сегодня? – быстро спросил Густав.
– А хоть и сегодня, – весело ответила Хизер: похоже, эта идея ей тоже нравилась.
«Мы мыслим в унисон! – восхитился Густав. – Как здорово!»
Оказалось, он нагулял аппетит и, довольный тем, как складываются планы на вечер, набросился на фрикасе из телятины. И вдруг – вот это поворот, как говорил один его университетский приятель, – за столиком на краю террасы он заметил… Дороти. Та сидела с какой-то женщиной, видимо, подругой, пила коктейль и слушала оркестр. Что она вообще делает в Хизерфолл? Не нужно долго гадать. Он обязался сдать новый роман неделю назад, а у него едва написан первый лист. «Густав, если ты еще раз задержишь текст, я поджарю твой мозг на медленном огне, и лучше тебе не знать, что я сделаю с твоими яйцами», – сказала она ему, когда он подписывал договор. Нет, встречаться с ней, да еще в присутствии Хизер, нельзя ни в коем случае. Густав поспешно повернулся к Дороти затылком, чуть не опрокинув бокал с вином, и достал из кармана мобильник.
– Извини, мне, кажется, пришло сообщение, – сказал он Хизер. – Вот как? Мне очень жаль, но я должен идти. Архитектор хочет со мной встретиться. А он очень занятой человек, я две недели уламывал его…
– Конечно, иди, – откликнулась девушка. – Мы можем перенести ужин на завтра.
– О нет, нет. Что ты? Через час, самое большее через два я буду свободен.
– Тогда давай встретимся в девять у меня дома, – Хизер написала на салфетке адрес.
– Спасибо, я буду, конечно, буду!
Он чмокнул девушку в щеку и вышел, стараясь держаться так, чтобы к Дороти всё время был обращен только его затылок. Идти приходилось боком, как крабу, но Густав помахивал рукой Хизер и надеялся, что она не заметит его странных перемещений. «Сегодня вечером я буду сама галантность! – пообещал он себе. – И постараюсь, чтобы она забыла обо всём, даже если сейчас что-то заметила».
* * *
Придя домой, Густав только залез под душ и включил воду, как в дверь позвонили. Чертыхаясь, он взгромоздился на специально стоящую у маленького окна ванной комнаты скамейку и выглянул посмотреть, кого это принесло так некстати. На крыльце он увидел Дороти, и лицо у нее было весьма сердитое.
Густав заметался. Что делать? Выбраться через окно и бежать огородами? Потом он понял, что ведет себя недостойно высокого звания писателя, намотал на бедра полотенце и пошел открывать. «Это метод естественных последствий, – думал он. – Если Дороти врывается в мой дом без предупреждения, пусть будет готова встретить меня таким, каков я есть здесь и сейчас». Впрочем, Дороти его вид ничуть не смутил. Скорее всего, она даже не заметила, что Густав не одет.
– Дорогой мой, – начала она прямо с порога, – дедлайн давно прошел. Где текст?
– Я над ним работаю, – уклончиво ответил Густав. – Скоро закончу. Да, это заняло немного больше времени, чем я рассчитывал, но…
– Ты хорошо сделал, что разделся, – спокойно сказала Дороти. – Мне будет удобно тебя кастрировать. Где у тебя ножи? На кухне?
– Дороти, не злись, у тебя морщинка появляется на переносице, – уговаривал ее незадачливый романист. – Это же другая страна, о которой мы так мало знаем…
– Я же тебе советовала почитать их восходящую звезду – Акунина, – парировала Дороти. – И натуры бы поднабрался, и, глядишь, чему-нибудь бы научился.
– А вот сейчас обидно было! – не выдержал Густав. – Я – состоявшийся писатель, у меня свой стиль, и мои читательницы его прекрасно знают.
– Да, да, конечно, милый. Вот бы этим стилем ты еще хоть что-нибудь делал, кроме как облака разгонять. Сколько у тебя написано?
– Около листа, – честно сказал Густав, впрочем, не уточняя, что речь идет не об издательском листе, а о странице в текстовом редакторе.
Дороти тяжело вздохнула.
– Тебе придется проявить чудеса расторопности и через месяц сдать рукопись в шесть листов, иначе я и правда тебя кастрирую. А теперь к делу. Я вообще-то приехала в гости к подруге, но решила заглянуть и к тебе. «Литературный журнал» хочет к концу месяца получить от тебя статью на тысячу слов. Надеюсь, ты понимаешь, какая это честь, и не будешь, как обычно, тянуть за бесконечность и дальше.
– А тема? – спросил Густав.
Дороти смутилась, что было ей совсем не свойственно.
– Ты только не обижайся, Густав, на самом деле они, скорее всего, ничего не имели в виду… Это просто тема, которую можно решить… э-э-э… в парадоксальном ключе.
– Так какая тема, Дороти? – настаивал молодой человек, почуяв недоброе.
– Тема… «Исповедь халтурщика».
– Что?!
– Видишь ли, они считают, что авторы массовой литературы, детективов, любовных романов, ужастиков просто наживаются на читателе, давая ему то, за что он готов платить, но совершенно не задумываясь о качестве. Но ты, разумеется, волен высказать свое мнение и аргументировать его…
– Да, спасибо, Дороти, я подумаю. А теперь, извини, что не приглашаю остаться, но… я очень хотел бы вернуться под душ. Ты поживешь еще в городе? Заходи как-нибудь вечером. Только позвони предварительно, а то вдруг я буду работать.
– Вдруг? – ехидно спросила Дороти. – Очень бы хотелось рассчитывать на такую удачу. Да, вот еще что… – Она остановилась в дверях. – Я тебя видела сегодня в ресторане с этой девушкой… журналисткой…
– С Хизер? – удивился Густав. – Разве она журналистка?
– Да, она сказала, что работает в «Вестнике Хизерфолл». Мы познакомились у Сары Торнтон. Но ты будь осторожнее, дорогой. Я думаю, она – та самая Долорес Гейз, которая написала пасквиль в «Дамском угоднике».
– Хизер? – переспросил Густав. – Да нет, бред, зачем ей?
– Ну ты же знаешь этих молодых журналисток. Они на всё пойдут, лишь бы их заметили. Возможно, она не зря к тебе пристает.
– Она не знает, кто я!
– Или знает, но скрывает это от тебя. В общем, имей в виду, милый. Кто предупрежден, тот вооружен. Это, кстати, касается и срока сдачи статьи. Я жду ее двадцать пятого числа, не позже. А тридцатого жду роман. И считай, что ты предупрежден!
Хизер
– Так он не знает, где ты работаешь? – удивилась Хлоя.
– Да, пока не знает.
Хизер закончила раскладывать кружочки помидоров и лука между кусочками тунца, посыпала свое творение тертым сыром, добавила самую капельку свежемолотого монастырского перца и поставила пиццу в духовку. Ужин был импровизацией, поэтому ничего другого ей в голову не пришло. Она только надеялась, что Густав любит пиццу и что у него нет аллергии на рыбу.
– Это очень странно, дорогая, – вынесла свой вердикт Хлоя.
– Понимаешь, всё завертелось так быстро, – попыталась объяснить Хизер. – Это было очень неожиданно для меня… и для него, кажется, тоже.
– Но ты его любишь?
– Я его хочу, – созналась Хизер и покраснела.
Подумав немного, она продолжила:
– Причем хочу во всех смыслах. Хочу спать с ним, гулять, разговаривать. Хочу увидеть вместе с ним шотландские пустоши и норвежские фьорды, хочу скакать с ним верхом по берегу моря, нырять на Гавайских островах, танцевать сиртаки в Греции.
– Что-то мне это напоминает, – заметила Хлоя. – Ладно, кто-то совершенно справедливо сказал, что лучшее средство от любви с первого взгляда – это внимательный второй взгляд. К сожалению, часто он имеет место только после свадьбы. Если у вас всё так серьезно, тебе не мешало бы знать о нем побольше. Откуда он родом, есть ли семья, есть ли бывшая семья…
– У нас всего и было-то что один поцелуй, – возмутилась Хизер. – А ты уже готова выбрать колледж для наших будущих детей.
– Я просто вижу, что этот поцелуй много для тебя значил, – улыбнулась Хлоя. – О, кажется, звонят в дверь. Иди встречай своего агента. А за пиццей я прослежу.
* * *
– Густав, что случилось? – спросила Хизер. – Ты такой грустный!
Густав тряхнул головой.
– Что ты, ерунда. Не грустный, а скорее озадаченный. Встречался с архитектором, и он меня нагрузил. Думаю теперь, не слишком ли авангардный проект он предлагает.
– А можно взглянуть? У тебя он с собой?
– Нет, не догадался взять. Ладно, этот вопрос мы решим, – пообещал Густав. – А сейчас давайте праздновать.
Он принес букет сирени («Как романтично!» – подумала Хизер), бутылку Lambrusco dell’Emilia («Хороший вкус!» – одобрила Хлоя) и большую коробку пирожных («Провокатор!» – решили обе девушки).
Хизер познакомила Густава и Хлою, после чего ушла на кухню за пиццей.
– Давайте быстро решим деловые вопросы, пока мы еще не выпили ваше чудесное вино, – сказала Хлоя с решительностью, выдающей стеснительного человека. – Я слышала, вы хотели заказать гобелен?
– Да, я видел ваши работы сегодня в парке, и мне они очень понравились. У вас талант.
– Это дети у меня талантливые, – возразила Хлоя. – Я стараюсь от них не отставать.
– Дети?
– Да, я веду кружок в городском детском центре. Точнее, вела.
– Хизер тоже работает там? Мне кажется, у нее получилось бы ладить с детьми.
– Я детей боюсь, – призналась Хизер, входя и ставя пиццу на стол. – Маленькие – это какие-то гудящие ящерицы, а большие – себе на уме. Я работаю в газете.
– А в какой? – быстро спросил Густав.
– В «Вестнике Хизерфолл». Я репортер. Пишу о разных праздниках и других событиях. Больше, конечно, о праздниках: наш редактор считает, что подписчиков нельзя расстраивать. Беру интервью. Это больше механическая работа вроде вышивания.
– Только не надо о вышивании, – попросила Хлоя. – Какого размера вы хотите ковер, Густав?
– Большой, во всю стену. Примерно как эта.
– А сюжет?
– Сирень! Цветущая сирень! Мои любимые цветы.
Хизер и Густав улыбнулись друг другу так, что Хлоя почувствовала укол зависти. Ее словно коснулась теплая волна, какая бывает, когда входишь на станцию подземки. «Что толку? – подумала Хлоя. – Хизер – хорошая подруга, пусть у нее всё сложится». И запросила за ковер невысокую цену, только чтобы окупились материалы.
Хизер заметила, что Густав расслабился и повеселел. «Он правда устал, – думала она. – А против того, что я репортер, он ничего не имеет. Зря я боялась».
Вечер прошел чудесно. Они пили шипучее кисловатое вино, ели пиццу, потом втроем накинулись на пирожные. Заминка вышла только один раз: когда Хизер упомянула, что недавно была в гостях у миссис Торнтон, которая неожиданно оказалась очень милой особой, и встретилась там с Дороти Сент-Джонс, литературным агентом и редактором серии книг «Свет и тени любви».
– Она приехала в город, чтобы устроить литературный вечер в честь нового романа Августа Спарка. Не пропусти, Хлоя.
– Да уж! Если сам душка Август такой стеснительный, что не показывается на публике, придется взять автограф у его агента, – ответила Хлоя. – Впрочем, мне нравится, когда в мужчине есть загадка. Это так романтично.
– А вам нравятся романы этого Старка? – спросил Густав.
– Спарка, – поправила Хизер. – Старки – это из «Игры престолов».
– Да, нравятся, – ответила Хлоя. – И осудите меня, если хотите. Я понимаю, что это не настоящая литература. Но настоящая литература наводит на меня тоску. Она по большей части о том, как всё плохо. А Спарк – это как раз мой размер. Немного романтики, немного секса и гарантированный счастливый конец. Как раз то, что нужно после тяжелого трудового дня.
– У человека, который читает после тяжелого трудового дня Рекса Стаута и Ричарда Касла, язык не повернется вас осуждать, – заверил ее Густав.
Хизер заметила, что он напрягся и помрачнел, и поспешила сменить тему:
– А мне нравится, когда мужчины смущаются. Это делает их человечными.
– Значит, тебе понравился бы мужчина в юбке? – улыбнулся Густав. – Это самая смущающая ситуация, которая приходит мне на ум.
– Насчет юбки не знаю, – ответила Хизер. – Никогда не думала об этом. Но да, я была бы как минимум заинтригована. А вот мужчины в килтах мне нравятся однозначно. Можно щупать под столом голые коленки.
* * *
– У меня дома есть килт, – сказал Густав на ушко Хизер, когда они на кухне мыли посуду: точнее, мыла Хизер, а Густав стоял у нее за спиной с полотенцем наготове и, пользуясь случаем, обнимал ее.
– Конечно, ты же фанат Шотландии и вереска, – откликнулась она. – Хотела бы я посмотреть…
– Давай прямо сейчас, – предложил Густав и затаил дыхание, готовясь, если потребуется, превратить всё в шутку.
– Давай, – неожиданно согласилась Хизер.
Такси уносило их в ночь, Густав обнимал девушку, но Хизер всё еще колебалась. Хотя колебаться уже было смешно, вздумай Хизер озвучить свои сомнения, она показалась бы даже самой себе кокеткой, которая стремится набить себе цену. И всё же… Мама и бабушка плохо ладили, но в одном они были единодушны: не ложись в постель с незнакомцем.
«Это всё равно что пить виски с утра, – говорила бабушка. – Не стоит этого делать, не потому, что это безнравственно, стремиться окольцевать мужчину любой ценой куда как безнравственней, а потому, что это неблагоразумно».
«Это разобьет тебе сердце», – добавляла мама, которая в свое время таки «окольцевала» папу и прожила с ним почти восемь лет, после чего он ушел к продавщице из кафе.
«Конечно, и долгие разговоры по душам ничего не гарантируют, – предостерегала бабушка, которая прожила с дедом почти двадцать лет, после чего он в один прекрасный день обрился, стал буддийским монахом и уехал в Индию, – но, по крайней мере, ты будешь хотя бы поначалу представлять себе, с кем имеешь дело. Женщин воспитывают так, что для них секс неразрывно связан с эмоциональной близостью, и традицию не переменить в одночасье».
«Этого и не нужно менять, – поправляла мама. – Любовь – одно из самых сильных и прекрасных переживаний в жизни человека, зачем же от нее отказываться? Только лучше, если влюбляешься в достойного. А поэтому немного благоразумия в самом начале не помешает».
Хизер соглашалась и с той, и с другой, но всем хорошо известно, куда приводят благие намерения. Их с Густавом роман развивался так стремительно, что она просто не успела толком поговорить с ним, и сейчас, когда она спрашивала себя: «Что я знаю о человеке, с которым собираюсь переспать?» – получалось, что почти ничего. Откуда он родом? Ясно, что не из Хизерфолл, а дальше – туман. Есть ли у него семья? Он упоминал о тетке, которая читает любовные романы, но только один раз, больше он о ней не говорил. Родители? Безусловно, они были: не появился же он из лунного света на подъезде к городу. Но кто они? Есть ли у него братья и сестры? Бывшая жена и дети? Всё возможно. Да и бывшая ли? Ведь с такой профессией очень удобно иметь романтические связи в каждом провинциальном городке, и каждая дурочка будет воображать, что она – единственная и вечная любовь.
«Язык, на котором мы говорим, вероятно, придуман мужчинами, – сообщала бабушка. – Женщина во время полового акта отдает, даже больше того – отдается, а мужчина берет, несмотря на то что с точки зрения биологии всё происходит как раз наоборот. Но биология филологии – не указ. Мужчина, даже самый лучший, будет всегда стремиться в отношениях взять побольше, а дать поменьше, ведь этому учит вся культура, а кто же откажется учиться тому, что для него выгодно. Поэтому будь осторожна и не отдавай слишком много».
«И постарайся не верить обещаниям любимого, хоть это и трудно, – говорила мама. – Мужчина, может, будет искренним, но они почему-то считают, что, пообещав, они уже сделали всё, что от них требуется, а дальше мы сами, дуры, виноваты».
И вот теперь Хизер ехала в машине с человеком, которого, как оказывалось при трезвом размышлении, она совсем не знала, и собиралась отдаться ему, понятия не имея, нужна ли она ему больше чем на одну ночь.
Густав засунул руку ей в вырез блузки и ласково потеребил сосок. Хизер почувствовала, что теряет остатки здравого смысла.
«А ты этого хочешь?» – спросила она себя. И получила ответ: «Да. Я хочу его, как ребенок хочет игрушку в витрине лавки. Я хочу играть с его… с его телом, скажем так. Я хочу, чтобы он показал мне, как он умеет играть с моим телом. Я хочу познать его в самом плотском смысле этой метафоры. Я хочу узнать его тело, пусть даже это случится раньше, чем я узнаю его разум и сердце». И тогда она сказала самой себе: «Пусть будет так. Я благословляю тебя, дочь моя, пусть даже твое желание разобьет потом тебе сердце».
Такси затормозило на Садовом бульваре у дверей старинного особняка в эдвардианском стиле, совсем недалеко от того дома, где Хизер была сегодня утром. Она вяло удивилась этому совпадению. Мысли переключились на другое. Точнее, мыслей уже не осталось, только шум крови в ушах и могучая тоска где-то под ложечкой, которую, если быть честной, иначе как похотью назвать нельзя.
* * *
Под утро она проснулась и, осторожно выскользнув из-под покрывала, пошла искать туалет. Она помнила, что Густав говорил что-то о ванных комнатах на втором этаже, но вечером они мало разговаривали и не зажигали свет. У Хизер осталось впечатление, что они опрометью пронеслись по лестнице, упали на ближайшую кровать, а дальше всё было как в хороших старых фильмах, где персонажей в эротических сценах еще не заматывали в простыни. Во второй раз Густав даже зажег свечи («Чтобы лучше видеть тебя, Красная Шапочка!») и сделал ей предложение, от которого она не смогла отказаться. Вот только к кольцу и подвенечному платью это предложение не имело никакого отношения.
«А килт так и не показал, – подумала Хизер. – Впрочем, я сама виновата: не напомнила».
Она ткнулась в соседнюю комнату, но увидела там стол с компьютером, стоящий у окна, и книжные шкафы вдоль стен. Только в конце коридора она обнаружила искомое. Возвращаясь назад, под бок к Густаву, она снова замерла у дверей комнаты с компьютером. По всему выходило, что это кабинет. И кабинет давал возможность узнать о Густаве подробности, в том числе те, которые он предпочел бы скрыть. Хизер, разумеется, вспомнила сказку о Синей Бороде, но тут же мысленно сказала себе с интонациями бабушки: «Единственной ошибкой, которую сделала эта женщина, было то, что она не пошла в запретную комнату сразу после того, как уехал ее муж. Тогда она успела бы убежать из замка до того, как он вернулся, и возвратиться туда вместе с братьями и их армией». А мать сказала ей: «Твой Густав, конечно, не Синяя Борода, но ты истерзаешь себя, если не узнаешь, так ли это».
Хизер вошла в комнату. Компьютер был выключен, Хизер не знала пароля, а взламывать защитную программу было всё-таки слишком круто для нее. Ругнув себя за подростковое любопытство, она уже хотела уйти, но тут обратила внимание на книги, стоящие на полках. «Похищение младенца» Августа Спарка, «Розы для профессора» Августа Спарка, «Заклинательница змей» Августа Спарка, «Кошка и дождь» Августа Спарка, «Она сказала «Нет!» Августа Спарка, «В плену любви» Августа Спарка.
«Это книги, которые он собирает для своей тети», – сказала себе Хизер, но тут же заметила, что ниже на полках лежат целые стопки этих книг. По десять-двенадцать экземпляров каждой.
«Или у него дюжина теток, – подумала Хизер, – или… Что «или»? Или все эти книги – то, что называется авторскими экземплярами. И тогда твой любезный Густав, человек, с которым ты только что играла в «зверя с двумя спинами», – коллега Дороти Сент-Джонс, которого зачем-то принесло в Хизерфолл и который выдает себя за торговца недвижимостью. Может быть, он и есть Август Спарк собственной персоной. Ну и как мне теперь с ним разговаривать?..»
Густав
Густав проснулся абсолютно счастливым.
Ночь получилась именно такой, как он мечтал. Просто замечательной. Хизер, кажется, тоже понравилось. Правда, утром она была какой-то смурной: наверное, от недосыпа. Кофе пить не стала, заторопилась на работу. Густав вызвал ей такси, хотел проводить, чтобы побыть еще немного вместе, но она сказала, что не нужно – зато предложила встретиться вечером и добавила, что очень хотела бы побывать в его офисе и посмотреть на проекты, о которых он так много рассказывал. Густав, еще пребывавший в эйфории, а оттого медленно соображавший, сгоряча пообещал ей это. Потом поцеловал Хизер на прощание у дверей, вернулся в блаженном тумане домой, поспал еще часа два, окончательно проснулся, выпил кофе и только тогда осознал, что же натворил.
С ним такое бывало раньше: он сам начинал верить в свою выдумку, теряя грань между реальностью и вымыслом. Такой психологический выверт помогал ему вжиться в героев, понять их мотивацию, достоверно описать ее. Правда, пока о его странностях знал только его компьютер, с которым Густав, случалось, разыгрывал долгие диалоги, в чем-то его убеждая, что-то ему обещая, от чего-то отговаривая. Но теперь всё не так. Теперь он играл с живым человеком, более того, с дорогим для него человеком и, похоже, заигрался.
Густав вскочил и стал мерить шагами комнату, прикидывая, не настала ли пора биться головой о стены.
Что же делать? Сказать Хизер правду? Но какую правду? Что он – тот самый Август Спарк, которого так здорово продернули в рецензии? Даже если она эту рецензию не писала, она не в восторге от дамских романов, и его признание вряд ли добавит ему популярности. Если бы они были лучше знакомы! А теперь всё, что она знает о нем, – ложь. А Хизер ненавидит ложь. Но ему так не хотелось ее терять. Нет. Пока он не может рассказать ей правду. Значит, надо врать дальше. И врать убедительней.
Густав остановился посреди комнаты, хлопнул себя по лбу, потом подскочил к шкафу и начал одеваться. В шесть часов у него встреча с Хизер. И до этого времени ему нужно многое успеть.
* * *
Проще всего оказалось решить вопрос с офисом. Деловая активность в Хизерфолл не била ключом. Вернее всего было бы назвать ее «деловой пассивностью», поэтому в ближайшем агентстве Густаву без лишних вопросов сдали офис «под ключ», с компьютерами и оргтехникой. Он подумал, не нанять ли секретаршу, но потом решил, что не сможет разыгрывать профессионала перед профессионалом, а посвящать еще одного человека в свой замысел было рискованно: секретарша могла возмутиться и выдать его обман Хизер.
Теперь нужно было добыть чертежи предполагаемого отеля. Сначала Густав отправился в библиотеку, но там нашлись только книги по истории архитектуры. К счастью, библиотека располагалась в том же здании, что и культурный центр для взрослых, а Густав увидел на афише расписание лекций, где в числе прочих был заявлен цикл о «шедеврах архитектуры XX и XXI веков». Густав добился встречи с лектором – пожилой и весьма суровой дамой, представился молодоженом, который хочет «нечто современное и оригинальное» в качестве семейного гнездышка, и она рекомендовала ему молодого архитектора, только что окончившего университет и планировавшего начать свою карьеру в Хизерфолл. Густав разыскал архитектора, послушал его жалобы на «проклятых английских королей Викторию и Эдуарда, которые совсем задурили местным жителям головы, так что они и видеть не хотят ничего современного», а также на «тупую мэрию, которая загубит чудесный “Старый пакгауз” своими стеклопакетами», и выдал себя за озабоченного семьянина, подыскивающего подарок своей жене на годовщину.
– Новый дом я подарить ей пока не могу, – объяснял он, – но хочу подарить хотя бы мечту о доме. Точнее, о маленьком семейном отеле, которым мы могли бы вместе управлять. Моя супруга – женщина очень решительная и обычно добивается всего, о чем мечтает. Например, она может добиться у своего отца, чтобы тот дал нам ссуду на строительство. Но для этого дом должен быть такой, чтобы сразу захватывал воображение. Что-то дерзкое и современное.
– Кажется, у меня есть то, что вы ищете.
Хизер
Дом был прекрасен.
Собственно, это оказался не обычный дом, а, скорее, подземный бункер, но удивительно удобный и светлый. На поверхность выходили только прозрачные купола и полукупола, через которые помещения заливал дневной свет. Жалюзи при желании создавали темноту. Между куполами прямо на крыше дома зеленели газоны. Сам дом тоже представлял собой купол с одной срезанной стороной. На срезе была дверь, к которой подводил плавно углубляющийся дворик, по краям его были разбиты цветники, а в центре устроен маленький бассейн.
«Как бы это понравилось детям!» – подумала Хизер.
– Архитектор рассказывал мне, что вдохновлялся идеями Алвара Аалто, – сообщил Густав и обнял ее за плечи.
Хизер повернулась и страстно поцеловала его, мысленно извиняясь за те подозрения, о которых он, к счастью, не знал и никогда не узнает.
– Мне кажется, что это замечательная идея, милый! Но ты и впрямь хочешь устроить в этом доме отель?
– Да, я же тебе говорил.
– Понимаешь, у нас уже есть один отель, и большую часть года он пустует. Хизерфолл – не Лас-Вегас, милый. Наш город – вовсе не туристическая Мекка. Те, кто приезжает сюда, предпочитают снимать дома, как ты, и это довольно легко сделать.
– Я уже успел узнать тебя, – улыбнулся Густав. – Ты явно к чему-то клонишь.
– Помнишь Хлою? Сейчас ее с кружком выгоняют из «Старого пакгауза», а вместе с ними и все детские клубы. Я подумала, этот проект идеально подойдет для культурного центра. Мы могли бы сделать даже больше: организовать не ту жалкую выставку гобеленов, которую ты видел, а настоящий музей. Попросить горожан принести из домов гобелены, которые ткали их бабушки, там есть просто чудесные работы. А при нем мастерскую, не только для детей, но и для взрослых, которые захотят вернуться к традиционным ремеслам. Вот тогда мы могли бы привлечь туристов, и городу мог бы понадобиться новый отель. Что скажешь?
– Звучит как план, – Густав даже переменился в лице, вероятно, от неожиданности. – Но кто будет за это платить? Одно дело – инвестиции в отель в курортном городе, а другое – в какой-то непонятный детский культурный центр. Мои инвесторы не видели ваших гобеленов и вряд ли захотят на них смотреть…
– Тогда стоит попробовать собрать деньги прямо в Хизерфолл, – быстро заговорила Хизер, вспомнив о миссис Торнтон. – В городе полно богатых пенсионеров, которые обожают традиционные искусства, детей и благотворительность. Они просто не знают о наших проблемах. Мы можем обратиться к ним через газеты, в кои-то веки репутация «Вестника» пригодится для чего-то стоящего. Можем подключить церковь. У нашего главного редактора есть связи. И тогда…
– Постой, постой, Хизер, не горячись, – взмолился Густав. – Я понимаю, что это важно для тебя…
– Это мой шанс сделать что-то стоящее, – вздохнула Хизер. – Не произвести на свет еще одну стопку бумаги, а нечто по-настоящему полезное. И я счастлива, что мы можем сделать это вместе.
* * *
Хизер вернулась домой окрыленная. Конечно, Густав три раза повторил, что должен хорошенько подумать, но девушка не сомневалась, что он придумает всё как надо, и «их проект», как она уже мысленно его называла, будет жить. Ведь у Густава ясная голова и доброе сердце, он не может не понять, что так будет правильно. А книги Августа Спарка в его квартире, наверное, остались от предыдущего жильца. Такое объяснение звучало очень убедительно.
Дома ее поджидали Хлоя и… Дороти. Та сидела за столом, пила чай и болтала с соседкой Хизер.
– С твоей легкой руки от клиентов у меня отбоя нет, – радостно сообщила Хлоя. – Миссис Сент-Джонс посмотрела мои гобелены и хочет заказать один для себя и один для своего офиса.
– Значит, ты скоро прославишься не только в Хизерфолл, но и за его пределами, – улыбнулась Хизер. – И, кстати, у меня тоже есть хорошая новость. Я говорила с Густавом о ваших проблемах, и он обещал подумать. Если все сложится, то вам не придется ютиться в школе.
– С Густавом? – переспросила Дороти. – Простите, что вмешиваюсь в разговор, но…
– Это я виновата, – поспешно сказала Хлоя. – Рассказала ей о твоем новом кавалере и его бизнесе. Прости, что разболталась, просто я за тебя так рада…
– Ох, ладно, – вздохнула Хизер. – Кажется, это уже секрет Полишинеля. Похоже, я крупно попала. Но… могу объявить во всеуслышание: я счастлива.
– Простите, что вмешиваюсь, Хизер, – повторила Дороти. – Но я должна с вами поговорить. И извините, Хлоя, нам лучше поговорить с Хизер наедине.
* * *
«Густав, прости, пожалуйста, за то, что я написала эту статью. Или нет, не так. Я писала то, что думаю, и я до сих пор уверена, что была права. Тогда прости за то, что мы встретились, что ты показался мне таким милым и до сих пор кажешься, черт возьми. Я не верю, что ты узнал меня с самого начала и просто решил отомстить, разыграть. Человек не может быть таким лживым, не может врать с таким искренним лицом. Просто всё так получилось. Прости за то, что всё так получилось.
Прости за то, что я взяла дурацкий псевдоним. Мне казалось, что это будет ужасно умно с моей стороны. А в результате ты с самого начала не знал, что я – это Долорес Гейз, вот всё и закрутилось.
Мне было очень хорошо с тобой, правда. Но сейчас, когда мы оба знаем, кто есть кто, у нас вряд ли что-нибудь получится. Пожалуйста, пощади меня, не пиши мне и не звони. Прощай.
Твоя Хизер».Густав
Когда Дороти снова позвонила в его дверь, Густав допивал второй бокал виски. Первый он выпил сразу, едва пришел домой и стал думать, как рассказать Хизер правду. Второй налил себе, когда получил электронное письмо и понял, что рассказывать поздно: Хизер всё знает.
– Ну что, Тотошка, мы больше не в Канзасе! – поприветствовал он литагента.
– Густав, ты пьян! – возмутилась она.
– Да, именно так, пьян, раздавлен и несчастен. Чего ты и добивалась, моя дорогая.
– Ну, может быть, я поступила некорректно, – согласилась Дороти. – Я только хотела, чтобы ты перестал заниматься глупостями и сосредоточился на работе. И какой бы нахальной ни была эта девица, она всё же не заслуживает того, чтобы ее водили за нос.
– Ты во всем права, моя дорогая, – неожиданно заявил Густав. – Я должен написать статью том, как опасно быть халтурщиком. Просто обязан. Адью, драгоценная моя. Иди и не мешай священному творческому процессу.
– Я зайду завтра, – пообещала Дороти. – И надеюсь, что ты будешь в форме.
– Ждать и надеяться, – отозвался Густав торжественно. – Всё, что нам остается, – это ждать и надеяться. Будьте мужественны, Ридли. Милостью божьей мы когда-нибудь соберем все эти книженции и зажжем такой костер, который, я верю, им не потушить никогда.
– Не стоит коверкать цитату из Брэдбери, – сурово сказала Дороти, стоя в дверях. – Он тут совершенно ни при чем.
Юля
«Август Спарк
Исповедь халтурщика
Как писатель становится халтурщиком?
Для начала, мне кажется, стоит ответить на вопрос, как обычный человек становится писателем. Конечно, у всех это происходит по-разному. Например, так…
Вы прогуливаетесь в парке, катая в коляске своего трехлетнего племянника. Он только что устроил вам эталонный скандал – то ли потому, что вы запретили ему отнимать игрушечный паровозик у девочки, то ли потому, что вы запретили нырять в пруд за уткой, которую он долго и терпеливо приманивал хлебными крошками. Не суть важно: Юджин в таком возрасте, что устраивает скандалы по любому поводу. Сейчас он спит, и его заплаканная мордашка снова кажется удивительно милой. Но вы всё еще кипите. Скандал продолжался около пяти минут, но по вашему личному субъективному времени прошло не меньше пяти часов, а насколько короче стала ваша жизнь, вы боитесь даже думать. «Ах ты, маленький паршивец! – произносите вы мысленно. – Пусть тебя похитит мафия, я и пальцем не пошевелю ради твоего спасения». Потом вам приходит в голову: «А что бы я стал делать, если бы Юджина в самом деле похитила мафия?»
День солнечный, теплый, никаких подозрительных типов в плащах поблизости не наблюдается, поэтому вы, неторопливо катая коляску, со вкусом обдумываете эту историю и, следя за своими воображаемыми подвигами, восстанавливаете пошатнувшееся чувство собственного достоинства. История получается, на ваш взгляд, отличная, просто зашибись. Будет жаль, если она пропадет. Вы решаете ее записать. И понеслось!
У вас получается рассказ, который вам очень нравится. Вы несете его в университетский журнал. Рассказ отклоняют, но дают вам несколько полезных советов. И самое главное – ваша гордость уязвлена, вы не понимаете, чем опубликованные ранее рассказы лучше вашего, и решаете пробить эту стену. Вы пишете еще один рассказ, потом еще и еще. Вы читаете книги типа «Как написать роман за двадцать восемь дней», некоторые советы профессионалов кажутся вам полезными, другие – очень смешными. Может быть, вы даже начинаете ходить на курсы. От курсов очень большая польза: вы видите, что в вашем окружении полно идиотов вроде вас, которые считают, что оказали миру услугу, испачкав несколько страниц отличной белой бумаги, и отказываются прочесть ваши произведения раньше, чем вы прочтете их писанину. Вы начинаете ценить читателя.
В один прекрасный день в журнале, где вас уже хорошо знают, публикуется ваша заметка. Потом рассказ. Вы толком не можете понять, что чувствуете. Вы слишком долго ждали этого момента, и ваши эмоции по этому поводу немного протухли. Кроме того, ваша девушка, прочитав рассказ, говорит, что он «очень милый», от чего у вас во рту появляется странный кисло-сладкий привкус. Вы устраиваете пирушку для друзей, на которой пропиваете сумму значительно большую, чем ваш гонорар.
После долгих перипетий, не интересных никому, кроме вас, одно издательство печатает ваш роман. Да, та самая история о похищенном ребенке изменилась до неузнаваемости и выросла в целый роман. Предположим, в том издательстве толковый маркетинговый отдел и налаженная система распространения. Ваш опус получает положительные отзывы в прессе и появляется во всех книжных магазинах – по крайней мере, во всех, которые вы видите. Вы просыпаетесь знаменитым.
После нескольких интервью и автограф-сессий вас вызывает к себе ваш издатель. Он говорит, что ваш успех не продержится долго, вас забудут, если вы в ближайшие полгода не напишете новый роман. Вы готовы, у вас есть несколько сногсшибательных идей. Издатель говорит, что ваши идеи – дерьмо или что они «хороши, но несвоевременны», если он воспитанный человек старой школы, и что маркетинговый отдел считает, что сейчас лучше всего пойдет роман о любви вампира и школьницы. Вам становится жалко школьницу, и вы уговариваете издателя согласиться на студента и женщину-оборотня – вы почему-то всегда питали слабость к оборотням. Так вы попадаете в литературное рабство.
Быть литературным рабом не так уж плохо. Вас не бьют и не отправляют грести на галерах. К галере вы приковали себя сами – своим неистребимым честолюбием. Иногда вы можете даже вообразить себя свободным и гребущим для собственного удовольствия… пока не подходит время дедлайна. Потом честолюбия у вас уже не остается. Вы пишете то, что от вас желает непостижимая до божественности воля маркетингового отдела, и не соскакиваете с галеры просто потому, что привыкли. И когда вы читаете, к примеру, в мемуарах Стивена Кинга о том, что профессиональный писатель должен выдавать свои шесть тысяч слов каждый день в любом состоянии, вы испытываете то чувство, которое, вероятно, испытывали молодые галерные рабы, глядя на старых ветеранов, покрытых шрамами от бичей, скрюченных, полуживых. Потом вы вспоминаете о гонорарах Кинга, и это чувство отступает.
Да, гонорары. Это важно. Они становятся всё более приличными, а это дает независимость. Кроме того, как ни крути, а писать книги – не самая пыльная работа, и она приносит почет и уважение. Кроме того, вы обнаруживаете, что больше толком ничего не умеете, поэтому решаете не рыпаться и грести, пока хватит сил.
Плохо другое – вы начинаете ненавидеть своих читателей. Или, в моем случае, читательниц. Точнее, презирать их. Вы не понимаете, как люди могут тратить деньги и время на чтение вашей очередной халтуры. Возможно, нечто подобное чувствуют продавцы гамбургеров, когда люди выстраиваются в очередь, чтобы купить вредную гадость, которая укоротит их жизнь, но принесет им кратковременное удовлетворение и даже развлечение. Не знаю. Я никогда не работал продавцом гамбургеров. А может быть, стоило, тогда, глядишь, я бы сразу всё понял и не попал в литературное рабство.
Ваша ненависть и презрение начинают выплескиваться на страницы ваших романов. Вы можете долгое время этого не замечать. Я сам не замечал, пока одна отважная женщина не открыла мне глаза. И что теперь? Что я буду делать? Наверное, всё то же самое. Кто-то написал, что вся наша жизнь, всё, что мы в ней делаем, – это лишь способ структурировать время в ожидании смерти. Древним людям это было не нужно, их время целиком и полностью было занято охотой, добычей пищи, борьбой с соседями за ресурсы. Потом они стали придумывать технологии, которые облегчили им жизнь, у них появилось свободное время, а вместе с ним – религия и культура, политика и торговля. В конце концов, писать любовные романы – не худший способ убить время. Торговать наркотиками и оружием гораздо хуже. Make love, not war. Поэтому я, вероятно, не перестану писать любовные романы. А вы? Вы перестанете их читать?»
* * *
У Юли было такое чувство, будто ей дали пощечину. Или ударили под дых. Или то и другое одновременно. И ошеломительно, и оскорбительно. Подло. Вероломно. Неблагодарный Спарк! Она придумывала для него такие замечательные романы! Ничего, больше он не получит от нее ни одного сюжета. Такие, как он, на базаре пятак за пучок.
И она вернулась к старой доброй классике, скачанной из Интернета. Джоан Харрис и Сесилия Ахерн, Джеймс Питер и Ричард Касл. Но беспокойство не проходило. Подлый Спарк задел ее за живое. Она читала, а во рту оставался неистребимый кисло-сладкий вкус. Она воображала себе авторов, которые вымучивают из себя слово за словом – проклятые шесть тысяч слов в день, – и всё ради того, чтобы колеса крутились, а бизнес процветал. Ради того, чтобы такие, как она, могли расслабиться и получить удовольствие, потому как знали, что счастливый конец им гарантирован. Писатели были «терпилами», а она – «лохушкой», которую разводили. Как будто старый добрый онанизм перестал работать. За него хотя бы не нужно никому платить.
Опять подступила знакомая серая тоска. Юля кормила ребенка, следила за чистотой его одежды, вытирала ему нос. Еще она кормила мужа, следила за чистотой его одежды – нос вытирать он умел сам, спасибо свекрови. И знала, что впереди масса серого неструктурированного времени, а где-то там, на горизонте – смерть. С этим нужно было что-то делать.
Она стала думать об Августе Спарке. Кем он был? Чего хотел? Как боролся с серой бездной времени? Она снова перечитала его статью. Потом еще раз. И вдруг в самом конце заметила слова: «Я сам не замечал, пока одна отважная женщина не открыла мне глаза». За этим что-то крылось. Что-то личное. Какая-то история. И вот однажды ночью, когда муж и сын спали, Юля открыла ноутбук и написала: «Густав Гринблат поставил точку, распечатал получившуюся страницу и прочитал ее, помечая цветными маркерами те места, которые вызывали у него сомнения».
* * *
За два месяца Юля написала около сорока страниц и чувствовала, что история подходит к концу. Хизер и Густав наконец узнали друг о друге правду и расстались навсегда. Конечно, для романа этого маловато, но Юля хорошо помнила, что первый роман Густава вырос из рассказа. Еще она понимала, что в финале Хизер и Густав должны снова быть вместе. Они просто не могли остаться несчастными и одинокими.
Хизер такая замечательная. Такая храбрая, сильная и уверенная в себе. А Густав… он такой милый.
Но как им помириться? Конечно, если бы Густав помог Хизер и Хлое с их проектом, тогда он заслужил бы прощение. Но как он мог помочь? Например, найти для них деньги. Но где? Может, он писатель-миллионер, как Стивен Кинг или Ричард Касл? Нет, не похоже. Юля описывала совсем другого, скромного человека. Да она и сомневалась, что авторы любовных романов могут заработать столько же, сколько авторы детективов, оставаясь малоизвестными. Это будет неправдоподобно.
И тогда она спросила себя: «Ты написала о семье Хизер. Даже о ее бабушке и дедушке. А из какой семьи Густав?»
Хизер
Хизер включила телевизор. Сегодня Хлоя должна выступить в местной программе, рассказать об их проекте и объявить о сборе денег. Сама Хизер приехать в студию категорически отказалась:
– В центре внимания должны быть дети и ты. А меня вполне устраивает роль «серого кардинала».
Зазвонил мобильный. Хизер сняла трубку. Звонила Хлоя:
– Включи телевизор!
– Что-то случилось?
– Нет, всё в порядке… в общих чертах. Только… милая, здесь Густав.
– Что?!
– Да, он здесь и тоже будет выступать в программе.
Хизер поморщилась:
– Возможно, это совпадение.
– Милая… он в килте.
* * *
После того как ведущая представила участников передачи, Хлоя коротко рассказала о проекте, а дети показали гобелены и вспомнили своих бабушек, ведущая повернулась к Густаву:
– У нас сегодня еще один участник передачи, Густав Гринблат, более известный под псевдонимом Август Спарк. И с ним его отец – известный предприниматель и банкир Роджер Гринблат. Роджер, что привело вас в студию?
Пожилой импозантный мужчина ответил:
– Дело в том, что в последние годы мы с сыном не ладили. Когда он нашел в себе силы позвонить мне и попросить о помощи, я понял, что дело важное. Оно таким и оказалось. На свете нет ничего важнее, чем дети. И если я смогу помочь детям этого города заниматься любимым делом в достойных условиях, я буду счастлив.
– Густав, а что вы скажете?
– Думаю, самым уместным было бы процитировать слова Марка Твена: «Когда мне было семнадцать лет, мой отец был идиотом. Когда мне исполнилось двадцать семь, я удивился, насколько поумнел за последние годы этот уже немолодой мужчина». За точность цитаты не ручаюсь, но, кажется, мы зарыли топор войны. По крайней мере, на некоторое время.
– Но почему вы пришли в студию в килте?
– Потому что я трус.
– Вот как? Пожалуйста, объясните.
– Я хотел прийти в юбке, чтобы выразить тем самым свое уважение к женщинам. Женщины не боятся ничего, они готовы выполнить любую мужскую работу, и они берутся за то, на что мужчины соглашаются с крайней неохотой. Они воспитывают наших детей, отдавая им большую часть жизни и не требуя ничего взамен. Понимаете, это общие дети, но мужчины только носят в кармане их фотографии, чтобы хвастаться ими перед знакомыми, и иногда ходят с ними на бейсбол. А женщины делают всё остальное, хотя и знают, что помощи от нас им ждать не стоит, а в случае чего именно их мы обвиним во всех ошибках. Конечно, я не смогу изменить весь мир в одночасье. Ведь я трус и даже не решился выставить себя на посмешище, чтобы привлечь всеобщее внимание к хорошему делу. А женщины всегда готовы к тому, что над ними будут незаслуженно смеяться. Они просто делают, что считают нужным. Но я хочу, чтобы их жизнь стала хоть немного легче, а моя – хоть немного правдивей. Поэтому я пришел сегодня в килте, поэтому я призываю всех, кому небезразличны их жены, матери и их дети, проспонсировать строительство этого дома.
– Спасибо, Густав. Думаю, мы все под впечатлением. А сейчас я хочу представить вам молодого талантливого архитектора, который расскажет о том, каким он видит будущий дом детского творчества. Встречайте!
Хизер выключила телевизор и выбежала из комнаты.
* * *
Был поздний вечер. У дверей телестудии толпились репортеры, и Хизер, размахивая своим пропуском, попыталась пробиться к дверям, из которых как раз выходили участники шоу. Сейчас они сядут в машину!
– Густав! – закричала она.
Репортеры толкали ее, спеша задать свои вопросы. Но Густав остановился и поднял руки:
– Пожалуйста, подождите минуту!
Все смолкли, и Хизер удалось вырваться на открытое пространство. Она стояла перед Густавом, не в силах произнести ни слова. Потом опустила глаза и увидела его голые колени, выглядывавшие из-под килта.
– У тебя красивые ноги, – заметила она.
И быстро, пока решимость не изменила ей, добавила:
– Я люблю тебя. Давай попробуем еще раз.
Густав
Из-за дверей доносился бодрый перестук клавиш и злорадное хихиканье. Густав терпел минут двадцать, но потом не выдержал и вошел в гостиную. Второй кабинет в его доме стоял в ближайших планах, но пока его не было, Хизер работала здесь. Устроившись на диване, она азартно терзала клавиатуру ноутбука.
– Ты так веселишься, что по всему дому слышно, – пожаловался Густав. – Мне можно прочесть?
Хизер поморщилась.
– Вообще-то полработы не показывают, но если ты страстно поцелуешь меня в ухо…
Густав с готовностью исполнил ее заказ и начал читать:
«Автор чудовищно косноязычен, особенно когда речь заходит о человеческих чувствах. Чтобы не быть голословной, привожу примеры:
«Она хватала руками его голые плечи, теребила высокие скулы…»
«Она знала это, как если бы он озвучил это вслух…»
«От торжества момента ее сердце застучало сильнее…»
«Ее взгляд встретился с глазами принца, и она почувствовала, что ее сердце просится наружу…»
«Она никогда не думала, что такой шикарный и в то же время скромный жених будет ждать ее приближения…»
А когда свадьба сорвалась, мы узнаем, что «отчаяние выворачивало ее наизнанку».
Даже простое описание человеческой внешности дается автору не без труда. Вот лицо главной героини: «Длинные ресницы дополняли ее и без того женственный образ».
Герой ей под стать: «Да, это был самый красивый в мире мужчина. Его золотые зрачки с вкраплениями меди и бронзы внимательно глядели на нее. И вдруг эти глаза вспыхнули огнем тысячи солнц!» Теперь вы понимаете, почему, когда взгляд бедной девушки «встретился с глазами принца», «она почувствовала, что ее сердце просится наружу».
Впрочем, все эти огрехи очень типичны для молодого автора и исправляются одним росчерком редакторского карандаша. Но почему редактор не сделал этого? Решил, что для женского романа и так сойдет, главное – быстрее сдать книгу в печать и получить деньги с наивных читательниц, которые не разбираются в стилистике и купят что угодно, лишь бы было «про любовь»?
Кстати, о любви. С ней проблема серьезнее. Когда героиня рассказывает герою, что рассталась с предыдущим своим женихом потому, что ей хотелось уехать из родной страны, а он не разделял ее планов, герой сурово заявляет: «Если по-настоящему любишь, не всё ли равно, где жить с любимым человеком». И в финале героиня понимает его правоту и остается с ним, отказавшись от своих планов, чтобы «быть ему полезной». Другими словами, автор говорит женщине: твои планы и стремления не имеют значения, когда они не касаются любви. Единственное, что ценно в тебе, – это твоя способность вызывать любовь и быть полезной своему мужчине. Говорит, правда, не слишком талантливо и убедительно. Но в том-то и дело, что это твердят женщинам постоянно, начиная с самого раннего детства. А как известно, капля камень точит».
– Уф! Хорошо, – Густав снова поцеловал Хизер в ухо. – Могу ли я признаться, что мне нравится, когда ты критикуешь не меня?
– Я так рада, что «Дамский угодник» заказал мне целый цикл обзоров! Всё жду, когда им надоедят мои шуточки и они прикроют лавочку. Хотя, конечно, это несерьезная работа…
– Ну да, всего лишь любовные романы, да еще и для женщин, что же тут серьезного?
– Уел!
Хизер подняла руки, словно сдаваясь. А потом спросила:
– А у тебя как дела? Я слышала очень обнадеживающий стук клавиатуры.
– Я снова взялся за «Адвоката для невинной». У меня появилась одна идея. Хочешь посмотреть?
– Ты еще спрашиваешь! – воскликнула Хизер и отложила ноутбук. – Пошли!
Они прошли в кабинет. Густав усадил Хизер в свое кресло, сказал с затаенной гордостью: «Вот. Читай, пожалуйста», – и устроился сзади, чтобы было удобнее целовать ее в затылок. Хизер прочла:
«Аня сжалась в комок, с головой накрылась вонючим жестким одеялом, чтобы хоть как-то спастись от холода и шума, и попыталась уснуть. Ее соседки по камере большей частью не спали. Двое ссорились из-за украденной шпильки, и с минуты на минуту дело должно было дойти до драки. Еще одна горланила хриплым голосом непристойную кабацкую песню. Безумная монахиня, которую взяли за бродяжничество, громко молилась и восклицала: «Прокляты! Все вы прокляты!» Аня была с ней согласна.
Громко заскрипела дверь. Вошел исправник и крикнул:
– Громова! Ступай в кабинет! К тебе пришли!
«Кто пришел и зачем?» – думала Аня, пока ее вели по длинным холодным коридорам. Однако три дня жизни в тюрьме приучили ее держать рот на замке.
В большом, сером и холодном кабинете за столом сидела женщина в белоснежной блузке с высоким, застегнутым темной брошью воротничком. Ее пышные волосы были высоко зачесаны назад и сколоты гребнями, и вся она была такая чистенькая и аккуратная, что Аня сразу почувствовала себя немытой оборванкой, вспомнила, что уже три дня не меняла белье, что ее прическа растрепана и в ней застряли соломинки из дырявого тюфяка, ощутила, как гудит и ноет всё тело, и разрыдалась.
Женщина вскочила из-за стола, усадила ее на стул и обняла.
– Моя дорогая, – сказала она. – Сколько вам всего пришлось пережить! Но скоро всё кончится, я обещаю. Я буду защищать вас и добьюсь вашего оправдания.
Когда смысл ее слов дошел до разума Ани, она заплакала еще сильнее. В этом месте человеческое участие было почти невыносимой роскошью.
– Вы ей еще не адвокат! – буркнул исправник. – И прекратите обниматься с осужденной».
– Исправник? – спросила Хизер, прервав чтение. – Ты уверен?
– Да, так у них называли полицейского, – ответил Густав. – Я смотрел в Википедии. Ты читай дальше!
Хизер продолжила чтение.
«– Не осужденная, а подозреваемая, – строго поправила женщина. – И она станет моей клиенткой, как только подпишет договор. И тогда я буду иметь право от ее лица подать жалобу на ненадлежащее обращение. Так что потрудитесь, чтобы оно было надлежащим. А сейчас затопите камин, принесите бедной девочке чаю и оставьте нас. –
Обращаясь к Ане, она продолжала:
– Я сегодня подам прошение об освобождении вас под залог.
– У меня нет денег, – пролепетала Аня.
– Так часто бывает, – улыбнулась женщина. – Мы подумаем об этом. А сейчас разрешите представиться. Меня зовут Екатерина Абрамовна Флейшиц, я изучала юриспруденцию в Париже и Петербурге, а сейчас работаю помощником присяжного поверенного. И, как я уже сказала, я буду вас защищать.
Исправник, сердито фыркая, как морж, но не произнеся больше ни слова, принес чай, исполнил все остальные поручения женщины и наконец вышел из кабинета. Огонь весело затрещал в камине, и вскоре в комнате стало тепло.
– А теперь, пожалуйста, Аня, расскажите мне всё по порядку, – попросила Екатерина Абрамовна».
– Абрамовна? – переспросила Хизер.
– Да. Это у русских бывает такое второе имя по отцу, – пояснил Густав. – Я уточнял. Как тебе в целом?
– Очень многообещающе, – ответила Хизер. – А молодой человек будет?
– Конечно, будет. Студент-юрист, который работает у Екатерины Абрамовны секретарем. А когда прокурор потребует на суде, чтобы Екатерину Абрамовну отстранили от дела, потому что адвокат должен носить на лацкане фрака значок университета, а женщина носить фрак не может, тот молодой помощник выступит вместо нее и выиграет дело. И это правда, действительно была такая женщина-адвокат, чуть ли не первая в России, и ее действительно отстранили от дела по такой причине. Я когда о ней прочитал, меня как ударило – вот оно! То, что нужно.
– По-моему, это просто здорово, – улыбнулась Хизер.
– И всё благодаря тебе, – признался Густав. – Ты буквально заставила меня открыть глаза и увидеть женщин. Не как объекты для ухаживания, а как личностей. Я коряво говорю, да?
– Ты прекрасно говоришь, – сказала Хизер. – А сейчас замолчи, я тебя поцелую.
Густав с удовольствием исполнил ее просьбу.
Юля
Юля дочитывала в метро томик Стивена Кинга «Как писать книги». Его она не стала заказывать через Тайный клуб, а скачала с какого-то сайта. Ей казалось, что так будет честнее. Пока она читала, ей в голову пришло несколько сногсшибательных идей для нового романа, и сейчас Юле не терпелось взяться за перо. Она открыла на планшете новый файл и стала делать заметки. Нужно было только забрать сына из детского сада, приготовить ужин, искупать и уложить малыша. А потом – она свободна, и ничто ее не остановит!
Мимоходом Юля подумала: «А что, если кто-то где-то сейчас заказал в Тайном книжном клубе новую книгу, поэтому ко мне пришло вдохновение?» Но потом тряхнула головой. Это было не важно. Она ясно представляла себе новый роман. Ее собственный роман. Он будет прекрасен.
София Стасова Ты или я
1. Невероятный и бесстрашный
Он почти бежал за мной, стараясь не отставать.
Так продолжалось всего несколько минут. Но и за это короткое время мне безумно надоело то, что у меня внезапно появился ещё один Фаллен, причем с кучей насущных вопросов, на которые не находилось вразумительных ответов.
– Уходи, – вместо сердитого тон вышел почти умоляющим. – Кажется, я уже говорил, что ты не умеешь слышать «нет».
– То есть хочешь, чтоб я вот так тебя оставил? – удивительно точно перефразировал мои слова Натаниэль и, после утвердительного кивка, сказал, не задумываясь, твердо и по-детски упрямо: – Я не уйду.
Кажется, он отлично представлял, что именно я сделаю дальше, но ждал этого настолько сосредоточенно, что, когда коробка с котёнком затряслась, он чуть не выронил её из рук.
– Иди-ка отнеси друга домой, – язвительно произнёс я, глядя на высунувшуюся усатую мордочку. – А то погубишь его прямо в мой день рождения.
Вместо того чтобы обидеться или сказать что-нибудь не менее колкое в ответ, Натаниэль внезапно улыбнулся.
– Точно, ты прав. Давай пойдём ко мне.
– Куда? – удивленно переспросил я, совершенно не предполагая данный вариант развития событий.
– Да, однозначно! – не соизволив ответить на мой вопрос, восторженно проговорил Натаниэль. – И как мы только раньше не додумались.
Голоса в моей голове произнесли саркастическое «действительно», а сам я растерянно кивнул, глядя, как с тёмно-серого неба вдруг начали падать первые капли дождя.
Странно, но я никогда не задумывался, где именно живёт Натаниэль, и почему-то мне никогда не хотелось спросить его об этом. Не хотелось, наверно, потому, что за всё время нашей дружбы, я ни разу не интересовался у него чем-нибудь обыкновенным, если Натаниэль сам не рассказывал об этом.
И теперь я молча шёл вслед за ним через промокшие дворы одинаковых пятиэтажек, даже не пытаясь спрятаться от проливного дождя. Вскоре мы вышли на бульвар и, свернув куда-то направо, через пустующий сквер вышли к тому самому дому, на крыше которого впервые встретились ночью первого декабря. Мне показалось, что Натаниэль очень хочет, чтоб я снова взломал кодовый замок на подъезде, но я сделал вид, что не узнаю дом, к которому мы пришли, и равнодушно отвернулся.
Остановившись на лестничной клетке у двери с блестящими цифрами 274, Натаниэль привычным движением поднес ключ к замочной скважине, но вдруг замер и, не поворачивая головы, спросил с неопределённо-вопросительной интонацией:
– И что? Ты ничего не скажешь?
Я пожал плечами.
– Ты сердишься?
Натаниэль в точности скопировал моё «ты разочарован», произнесённое когда-то на крыше. Отличие было только в том, что он спрашивал не столько о самом себе, сколько интересовался, не расстроен ли я. Но меня совершенно не волновал тот факт, что Натаниэль живёт в доме, на крыше которого я был всего два раза в жизни, – смысла говорить об этом не было.
– Ты жалеешь, что мы познакомились? – в ответ на моё молчание, осторожно и немного грустно спросил Натаниэль.
– Нет, не жалею.
– И даже сейчас не жалеешь? После того, как я… – он виновато опустил глаза, а потом довольно сбивчиво произнёс: – Я… я обещаю поменяться…
Я серьёзно посмотрел на Натаниэля. Он стоял весь промокший, с неуместной коробкой в руках и искренне спрашивал меня, не сильно ли я сожалею, что он не бросил упрямого меня под дождём или не сержусь ли я за то, что он спас мне жизнь декабрьской ночью.
– Оставайся самим собой. Не надо меняться, – вздохнув, искренне произнёс я. – Будь тем, кто ты есть, и… – мне вдруг стало смешно. – Если соберешься писать о чём-то подобном в своей книге, напиши это, ну… в более торжественной обстановке, ладно?
Я окинул саркастическим взглядом свою влажную от дождя одежду, а Натаниэль провёл свободной рукой по голове, приглаживая взъерошенные волосы, с которых всё еще иногда капала вода, оставляя на полу тёмные пятна.
– А по-моему, нам идёт, – заключил он, и мы улыбнулись, отлично понимая, что выглядим безумно глупо. – Я обязательно напишу об этом, как оно есть сейчас. Ну… или сделаю так, чтобы, убегая из дома, ты прихватил с собой зонтик. Что думаешь?
К счастью, его последняя фраза прозвучала достаточно язвительно.
Я шагнул в квартиру вслед за Натаниэлем и огляделся, удивляясь тому, что всё-таки пришёл к нему в гости. Кажется, он тоже не мог в это поверить и теперь не совсем представлял, что со мной делать. Мы потоптались на узком коврике, снимая мокрые куртки и украдкой рассматривая друг друга в огромном зеркале справа, а потом Натаниэль произнёс одними губами: «Пойдем», сделав шаг к приоткрытой двери в комнату. Он постоял пару секунд, словно прислушиваясь, прежде чем стукнуть по ней сначала кончиками пальцев, а потом кулаком, извлекая из деревянной поверхности более звонкий и короткий звук. Загадочная последовательность из пяти чередующихся ударов отдаленно напомнила какую-то шифровку типа азбуки Морзе.
Мы зашли в совсем крошечную комнату, пытаясь привыкнуть к царившей там полутьме. Внутри было немного душно, несмотря на то что окно было открыто. Около окна, придерживаясь одной рукой за подоконник, стояла девочка. Она встретила Натаниэля пустым взглядом серых глаз, в которых не мелькнуло и тени узнавания, а потом, простучав рукой такую же последовательность из пяти ударов, сказала:
– Здравствуй.
– Привет, – Натаниэль приложил палец к губам, как будто не разрешая мне здороваться.
Я замер в дверях, с удивлением наблюдая за происходящим.
– Алиса, скажи, ты голодная? – вместо обычного «Как дела?» спросил он.
– Нет.
– А ты ела что-нибудь сегодня? – уже более строго произнёс Натаниэль, пытаясь скрыть расстроенный вздох.
– Нет, – повторила девочка, сложив удивительно тонкие ручки на груди, как будто защищаясь от кого-то.
На вид Алиса была совсем маленькой, хотя, возможно, она лишь казалась младше своего настоящего возраста из-за невероятно изящной внешности, не характерной для детей старше десятилетнего возраста. Её лицо сложно было назвать безусловно красивым, а в его тонких чертах скрывалась какая-то совершенно не детская печаль, присущая скорее подросткам или людям, пережившим в прошлом какую-нибудь трагедию. Я с трудом мог представить, что именно испытала в своей жизни эта хрупкая девочка с фарфоровой внешностью и прекрасными, но невидящими глазами.
– Может быть, ты хочешь позавтракать с нами? – словно играя, предложил Натаниэль.
Его слова прозвучали так, как будто он сделал ими реверанс, приглашая маленькую леди на бал.
– С вами? – немного испуганно повторила Алиса, а потом вдруг радостно улыбнулась и, посмотрев растерянным взглядом на дверной проём, где стоял я, проговорила с совершенно другой интонацией: – Он пришёл?
– Ага, пришёл.
Я помялся с ноги на ногу, понимая, что моё «Привет», обращённое к этой маленькой девочке, будет уже неуместным. Алиса тоже как будто не хотела здороваться со мной и ждала чего-то более необыкновенного, но так как я молчал, она сказала с детской непосредственностью:
– Можно мне увидеть тебя?
Я вопросительно посмотрел на Натаниэля, не понимая, как именно его сестра собирается сделать это. На секунду мне пришло в голову, что её просьба очень похожа на «Покажи мне Фаллена», и я решил, что от меня ждут чего-то подобного. Но Алиса нетерпеливо протянула руки вперёд, словно сама хотела показать мне кого-то невидимого простым взором, и я, сделав два неуверенных шага вперед, опустился на одно колено, чтобы она смогла коснуться моего лица. Я успел поймать виноватый взгляд Натаниэля, словно извиняющийся за предстоящие мне прикосновения. Но руки Алисы были настолько теплыми, что я не вздрогнул и не отшатнулся. Они светились нежным бежевым светом, не способным причинить боль и ранить.
– Ты прав, он бесстрашный! – зачарованно произнесла девочка, глядя сквозь меня. – Невероятный и бесстрашный.
Её слова вспыхнули и заполнили всё пространство вокруг нас сиянием. В них не было натаниэлевского восторга или оценочного суждения, они просто существовали, как будто в своей отдельной Вселенной.
– Вы похожи, – сказала Алиса. – Вы с Натаниэлем похожи.
– Правда? – Он удивленно посмотрел на меня, стараясь найти общие черты, которые для меня были очевидны ещё с нашей первой встречи.
– Правда, – ответил я.
Девочка прислушалась к моему голосу, а я к её словам, всё ещё звучащим в моей голове. Они были какими-то особенными – подходящими и нужными и, возможно, даже способными утешить, когда ничего уже не может спасти.
– А у тебя волосы длиннее, чем у меня, – задумчиво произнесла Алиса, проводя руками от головы к моим плечам. – Это красиво.
Я невольно рассмеялся её словам.
– Ты тоже приглашаешь меня позавтракать? – с вопросительной интонацией произнесла она, поднеся пальцы к моим губам, чтобы почувствовать, как я смеюсь.
Натаниэль, умоляюще сложив руки, закивал.
– Я? – Мне было не очень понятно, почему я должен приглашать кого-то завтракать, когда сам являюсь гостем, но во взгляде Натаниэля было столько мольбы, что я саркастически произнёс: – Ладно, сегодня ведь необыкновенный день, так что да, я приглашаю тебя.
– Отлично, – Натаниэль поднял Алису на руки и протанцевал с ней короткий и невероятно забавный танец.
Я тоже повернулся на месте, поддаваясь сияющему настроению, а потом отправился вслед за ними на кухню.
– У нас будет праздничный торт? – держась за край стола и качая головой, словно в такт какой-то воображаемой музыке, пропела Алиса.
– Нет, но как насчёт праздничной каши? – обращаясь одновременно и ко мне, и к сестре, предложил Натаниэль.
Я пожал плечами, а девочка на секунду нахмурилась, а потом сказала хитро:
– Ну ладно, только пускай ее готовить будешь не ты.
– А кто?
Я посмотрел на Натаниэля укоризненно и произнёс так, чтобы он мог прочитать по моим губам: «Догадайся». Посчитав мой язвительный ответ чем-то вроде согласия, он торжественно протянул мне пустую кастрюлю. Я ещё раз строго посмотрел на него, давая понять, что не стоит спрашивать, умею ли я варить кашу.
– Ну как, тебе понравился наш подарок? – спросила Алиса, прислушиваясь к тому, как я наливаю воду из фильтра.
– Подарок?
– Ну да, котёнок, – радостно подсказала она.
Я удивленно вздохнул, чувствуя себя немного виноватым за слова, сказанные Натаниэлю по поводу неуместности его поздравления, и проговорил примирительным тоном:
– Он замечательный. И мне как раз нужен друг. Так что…
– Хочешь, я буду твоим другом? – спросила Алиса, конечно, не понимая настоящего смысла произнесённых мной слов.
– И я, – со смехом добавил Натаниэль.
Я не стал отвечать им, внезапно почувствовав себя счастливее, чем когда-либо.
– Может быть, вставим в кашу свечки? – предложила Алиса, проводя рукой над паром, идущим от тарелки. – Она же на день рождения.
– Ты думаешь, что я настолько плохо готовлю? – Я рассмеялся, представляя, какой должна быть каша, чтобы в неё было возможно более-менее устойчиво поставить свечку.
– Неееет, – с забавной интонацией ответила Алиса, зачем-то вытянув губы трубочкой. – Просто как же ты будешь дуть на свечки и загадывать желание?
Если бы это придумал Натаниэль, то я бы сказал ему саркастически, что, пожалуй, с меня хватит чудес и желаний. И он, удивительным образом понимая, что я не собираюсь отвечать на вопрос, сел рядом с младшей сестрой и произнёс:
– Предлагаю вместо свечек дуть на ложку с кашей.
– И я разрешаю тебе загадывать желания вместо меня.
– Каждый раз? – удивленно переспросила Алиса, видимо быстро сообразив, что это получается даже больше, чем если задувать каждую воображаемую свечку по отдельности.
– Нет, конечно. Только пока каша не остынет.
– Или не закончится, – весело добавил Натаниэль.
2. Сегодня всё изменилось
Мы проводили Алису в комнату и остались на кухне вдвоем. Пользуясь моментом, я, на всякий случай негромко, задал Натаниэлю вопрос, который беспокоил меня последние несколько часов:
– Скажи, что случилось с её глазами?
– Травма, – неопределенно ответил он. – Полтора года назад. Алиса с… Алиса… на самом деле никто точно не знает, что с ней.
– Она совсем ничего не видит? – осторожно уточнил я, пытаясь представить, каково это – жить в постоянной темноте.
– Раньше да, совсем ничего, – Натаниэль вздохнул. – Наверно, ты бы смог объяснить мне, почему она тогда молчала. Много месяцев молчала, отталкивая всех нас. Алису невозможно было накормить или договориться с ней о чём-нибудь. Она только зажимала уши и плакала, если ей что-нибудь не нравилось или было непонятно. А потом я придумал для неё игру. Мы постепенно сочинили новую историю про нас и даже придумали тайный язык. Точнее, не придумали, а выучили азбуку Морзе. Но её всё равно мало кто понимает. Вот так тире, – он ударил по столу кончиками пальцев. – А кулаком – точка. Алиса поверила в наш мир, а потом стала общаться и с реальным: со мной и со всеми. Теперь она учится заново видеть и уже различает движения и силуэты, свет и темноту. Врачи говорят, есть вероятность, что зрение может восстановиться до определенной степени, так как повреждений анализатора и коры головного мозга нет. Осталось только научить её снова нормально есть, – он грустно усмехнулся. – Ты вот первый, кто смог уговорить Алису позавтракать без скандала.
– Знаешь, – я задумчиво покрутил на пальце кончик своих волос. – Когда умерла мама, я тоже долго молчал и почти ничего не ел. Правда, отец никогда не пытался кормить меня насильно и уж тем более придумывать для меня новый язык. Ему было немножко не до этого.
Натаниэль хотел что-то ответить и даже, возможно, поспорить, но замолчал, прислушавшись вместе со мной к тому, как в коридоре хлопнула дверь. Я собирался спросить его, кто там мог прийти, но необходимость в вопросе отпала всего через мгновение, потому что к нам вошла мама Натаниэля. Я сидел к ней спиной, но мне не нужно было поворачиваться назад, чтобы рассмотреть её внешность, которую я мог бы описать даже с закрытыми глазами. Мы словно когда-то давно уже были знакомы с натаниэлевской мамой. Удивительно, но я даже знал, как её зовут – Ангелина.
– Привет, – Натаниэль по-детски ей помахал рукой.
Я понял, что мне тоже нужно поздороваться и повернулся, ожидая услышать приветствие в ответ. В первую секунду мама Натаниэля хотела улыбнуться мне, но внезапно побледнела и схватилась за стену, как будто боясь упасть. В её глазах мелькнуло удивление, смешанное со страхом, словно она увидела не меня, а привидение.
– Александр? – тихо и вопросительно прошептала она.
Я удивленно покачал головой, совершенно не зная, как мне реагировать. Натаниэль тоже замер, а потом сказал осторожно:
– Мам, Алиса в своей комнате. С ней все хорошо, не волнуйся.
– Как твоё отчество?
– Викторович, – не задумываясь, ответил я, пытаясь понять причину этого внезапного вопроса.
Похоже, мама Натаниэля тоже узнавала во мне кого-то, но, кажется, не совсем меня. Она хотела уточнить, уверен ли я, что у меня именно такое отчество, но вместо этого, вздохнув, достала из сумки что-то вроде большой визитницы и, открыв в середине, протянула её мне. Под блестящей защитной пленкой находилась фотография.
В первое мгновение мне показалось, что на ней запечатлен я сам: более взрослый, с короткой стрижкой и радостной улыбкой на лице. Но человек на фотографии никак не мог быть мной. Не мог хотя бы потому, что рядом с ним стояла моя мама. Я помнил её немного другой, но всё же не мог не узнать и теперь: совсем молодую, с длинными волосами, в белом свадебном платье и со счастливыми смеющимися глазами.
Натаниэль с удивлением посмотрел на меня и неуверенно сказал:
– Это… это Александр? Не может быть, что он так изменился.
– Кто? – тихо переспросил я, заранее зная ответ на свой вопрос: на фотографии рядом с мамой стоял мой настоящий папа. В этом не было никаких сомнений.
– Это мой старший брат. Здесь ему около двадцати лет, – мама Натаниэля снова вздохнула, пытаясь скрыть дрожь в голосе. – А девушка рядом с ним…
– Это моя мама. – Я замолчал, но потом добавил грустно, понимая, что это обязательно нужно сказать: – И она умерла. Уже много лет назад.
– А Александр жив, – не менее грустно проговорил Натаниэль.
– Мой папа жив? – удивленно произнёс я, чувствуя, как бешено забилось сердце в моей груди.
– Да, но… – мама Натаниэля посмотрела на меня очень серьёзно. – Он теперь совсем не такой, каким я его помню. Никто не может рассказать его историю с самого начала. Когда Александр исчез, мне было пятнадцать лет. И тогда я даже не знала, умер он или просто сбежал из дома. Отец запретил мне задавать какие-либо вопросы о судьбе брата, а мама просто много месяцев молчала о нём, лишь однажды нечаянно раскрыв, что обещала Александру не говорить мне о том, что с ним произошло. Возможно, он всё-таки мне не доверял, я ведь была младше его почти на четыре года. Или…
– Я могу с ним встретиться? – проговорил я, перебивая маму Натаниэля.
Мне не хотелось больше слушать её сбивчивый расстроенно-сердитый рассказ о папе. Теперь я думал только о том, что очень хочу увидеть его. Немедленно и без всяких объяснений, потому что в голове было слишком много вопросов, которые я хотел задать ему лично.
Почему он не искал меня эти восемнадцать лет? Зачем сбежал из дома и исчез из жизни всех дорогих ему людей?
Я растерянно посмотрел в окно такси, понимая, что сижу на заднем сиденье рядом с Натаниэлем. Мне вдруг безумно захотелось поговорить с ним о чём-нибудь, чтобы занять время, и я спросил, словно продолжая мой диалог с Лерой и отцом:
– Как ты думаешь, стоит ли мне учиться?
– Конечно, стоит, – Натаниэль проницательно посмотрел на меня. – Или ты передумал сдавать экзамены и поступать в институт?
– Нет, не передумал. Пока не передумал. Но, может быть, мне лучше работать? – грустно усмехнувшись, добавил я.
Мне было интересно посмотреть на реакцию Натаниэля.
– Кем?
– Это не мне решать.
– Почему? – спросил он удивленно.
– Ну, даже если бы я сам выбирал работу, – я вздохнул. – Вот кем бы мне стоило быть?
– Ну, смотря, что тебе интересно делать или чего ты хочешь.
Это прозвучало так банально и в то же время настолько объективно, что я рассердился на тон Натаниэля и сказал с вызовом:
– А сам-то ты чего хочешь?
– Я хочу быть врачом.
– Это цель, а не смысл. Почему ты хочешь им быть?
– Потому что… потому что я люблю медицину, хочу помогать людям и…
– А вот я ничего не люблю и никому не хочу помогать. А ты… ты вообще ошибаешься, – резко произнёс я. – Тебе надо стать писателем, а не врачом.
Натаниэль сказал не то расстроенно, не то серьёзно:
– Я никогда не пойду учиться на писателя. Ни за что в жизни. Это… это как поступить в университет, где учат смеяться или плакать. Такое образование может нечаянно сделать что-то искреннее и настоящее – фальшивым и искусственным. Знаешь, это как звездочки в глазах – никто не сможет научить сиять того, у кого нет света внутри.
– Со светом тоже можно поступить по-разному: рассеять, сконцентрировать, преломить…
– Или погасить, – грустно добавил Натаниэль.
– Ну нет, – я почему-то улыбнулся. – Ты яркий. Тебя так просто не погасить.
– Знаешь, ведь лучшие книги о женщинах пишут мужчины, а о мужчинах – женщины, – Натаниэль вопросительно замолчал, ожидая от меня какой-нибудь реакции.
Я пожал плечами и немного язвительно ответил:
– Что ж, в таком случае у тебя довольно мало шансов написать обо мне хорошую книгу.
Мы рассмеялись, а потом Натаниэль проговорил, запрокинув голову и посмотрев на потолок:
– Людей постоянно приходится учить самым простым вещам – только ты один всё понимаешь сам. Жаль только ещё не знаешь, чем хотел бы ты заниматься в жизни…
– Уж точно не водить метро, – снова усмехнулся я. – Будь моя воля, я бы лучше стал всадником.
– Водить лошадь?
– Ну, можно и так сказать, – снисходительно согласился я, невольно поражаясь терминологии Натаниэля. – Только вот конный спорт закончился для меня еще десять лет назад.
– То есть ты умеешь ездить в седле?
– И даже без седла. – Копируя натаниэлевский жест, я немного наклонил голову набок, а потом произнёс уже более серьёзно: – А так, ну я, например, хотел бы научиться водить машину. Но разве такому, как я, дадут права?
– Хм, вот интересно, значит, управлять целым поездом тебе можно, а машиной нет?
Я пожал плечами:
– В мире всё устроено по-идиотски.
– Если я когда-нибудь стану врачом, то обязательно допущу тебя к вождению, – Натаниэль посмотрел на меня так, словно это была лучшая идея в его жизни.
– Не выйдет, – я улыбнулся, не совсем понимая, что чувствую. – Мы вроде с тобой двоюродные братья. Так что ты можешь быть моим писателем, но никак не психиатром.
– Ну ладно, – Натаниэль вздохнул. – Тогда ты просто заглянешь им в глаза и прикажешь написать в справке всё, что тебе захочется.
– Эй, – я посмотрел на искорки в смеющемся взгляде Натаниэля и, понимая, что с этого мгновения мы говорим не серьёзно, добавил: – Даже если бы я умел, то никогда не стал бы так делать.
Комната, в которую мы вошли, выглядела как типичная больничная палата или номер в дешёвом доме отдыха. Облезающая со стен краска, вероятно, когда-то была зеленоватого оттенка, но сейчас складывалось впечатление, что всё вокруг было выкрашено в серый цвет. Четыре кровати были аккуратно застелены темно-коричневыми шерстяными одеялами, но коврик и настольная лампа были только около одной из них.
Я пристально посмотрел на усталого, небритого и ужасно худого человека, сидящего около окна с закрытыми глазами. Он был одет в бесцветные штаны и растянутую кофту и иногда сотрясался, словно от беззвучного кашля.
– Папа? – тихо проговорил я.
Человек у окна даже не пошевелился, и я сделал несколько шагов вперёд, всматриваясь в острые черты лица сидящего. Если мы и были с ним когда-то похожи, то теперь от этого сходства не осталось и следа.
– Папа…
Натаниэль грустно покачал головой и произнёс негромко:
– Нет, он не ответит.
Я сжал зубы, чтобы не выдать разочарование, и, развернувшись, быстро вышел из палаты. Широкий коридор, расходившийся двумя крыльями в разные стороны, казался невероятно светлым после полутьмы, царивший в мрачной комнате. Вокруг никого не было, и я, тяжело вздохнув, подошёл к огромному окну.
Всё, чего ни касался глаз, было наполнено нерушимым спокойствием, и только сверху, высоко над трехэтажным зданием, шумели сосны, нарушая полную тишину своим приятным поскрипыванием.
Почему-то я язвительно подумал о том, что этот загородный реабилитационный центр – санаторий обязательно должен называться именно «Сосны», а потом спросил Натаниэля, вышедшего в коридор из комнаты папы:
– Почему ты не сказал?
– Прости, – он опустил глаза. – Я подумал, что… вдруг мы встретились с тобой не случайно? Вдруг у тебя получилось бы поговорить с Александром. Вдруг он услышал бы тебя…
Я посмотрел через приоткрытую дверь на печальную фигуру:
– Почему он здесь?
– Здесь ему могут спасти жизнь. – Натаниэль достал из сумки потрепанную медицинскую карту и отдал мне, словно не желая произносить вслух страшные диагнозы.
Я пролистал склеенные справки, быстро читая записи, оставленные различными специалистами в разные годы.
Иммунодефицит.
Менингоэнцефалит, перенесённый в год моего рождения. Описание снимков полностью разрушенного мозга.
Подтверждение диагнозов в течение всех следующих лет с мелькающей пометкой карандашом: без улучшений.
Захлопнув карту, я кивнул Натаниэлю, давая понять, что тоже считаю, что никакой надежды на выздоровление нет. В бледном сиянии вокруг папы я с самого начала видел холодные цвета, какими никогда не светились по-настоящему живые.
Я собирался сказать об этом Натаниэлю, но у меня в кармане внезапно беззвучно зазвонил телефон, на экране которого высветилось короткое слово «Отец». Не испытывая абсолютно никаких эмоций, я спокойно нажал кнопку «ответить», ожидая услышать все, что угодно, но не то, что произнесли на той стороне «провода»:
– Алло.
– Алло, – голос отца звучал непривычно вопросительно. – Ты можешь со мной встретиться?
– Встретиться? – удивленно повторил я.
– Да, – немного раздраженно подтвердил он. – Сможешь подъехать к моей работе к шести часам? – Я недоверчиво промолчал, не понимая, почему он внезапно захотел видеть меня, да ещё и у себя на работе. – Я просто кое-что тебе передам, и, если захочешь, ты тут же уедешь.
Отец снова говорил со мной спокойно и совершенно по-взрослому, словно ему действительно было необходимо, чтобы я приехал.
Наверно, он хотел бы вместо того, чтобы добиваться моего согласия, просто накричать на меня, как это обычно делала Лера, приказав немедленно явиться к нему, забыв всё, что он наговорил, забыв то, как всего двенадцать часов назад выгнал из дома.
Но, кажется, отцу нужен был мой ответ и моё собственное решение, потому что теперь всё изменилось.
– Хорошо, – ответил я и отключился.
3. Знаю ли я правду?
Отец ждал меня у входа в серое здание. Он нервно курил, посматривая на часы, но когда я подошел ближе, встретил меня без грубости.
– Вот, возьми, – вместо приветствия отец протянул мне объемный конверт и жестом пригласил идти за собой. – У меня ещё один маршрут сегодня, пока будешь ждать – прочитай.
Я кивнул, понимая, что у меня будет около двух часов до его возвращения, но спорить или сопротивляться не стал. Посадив меня за стол в пустом кабинете, отец забрал со спинки стула пиджак от формы машиниста и молча ушёл, хлопнув дверью.
Тикающие часы показали 18.07, когда я остался в относительной тишине. В кабинете пахло клеем для обоев, а на столе перед выключенным компьютером валялись какие-то бумажки. Я вздохнул и посмотрел на конверт.
Вероятно, когда-то он был белым и гладким, но теперь приобрел грязновато-желтый оттенок, словно в нём часто носили какие-то документы или письма.
Почему-то мне не было интересно, что скрывает внутри этот загадочный конверт. Я смотрел сквозь него, вспоминая белое здание санатория и худого мужчину, застывшего у окна. Всё это теперь напоминало сон, а сам я чувствовал себя ужасно уставшим.
Часы показывали уже 19.40, когда я, очнувшись от размышлений, открыл конверт. Достав сложенный вчетверо лист А4, я равнодушно посмотрел на маленькие черные буквы, написанные гелевой ручкой, торопливым, не очень аккуратным почерком.
С первых строчек в голове зазвучал голос отца, как будто он читал мне своё письмо вслух.
«В этом конверте лежит подарок на совершеннолетие, но подарок не только от меня, но и от твоей мамы. Теперь ты точно сможешь им воспользоваться.
Кроме того, есть несколько *дальше шел небольшой кусок зачеркнутого текста* дел, которые ты можешь осуществить по своему желанию:
1. Можешь поменять фамилию и отчество. Твоего настоящего отца звали Александр Маркетов. Он умер в больнице примерно за сутки до твоего рождения, вероятно, 18 апреля. Где он похоронен, никто не знает. Мне не удалось найти никакой точной информации о его смерти.
2. Ты можешь идти учиться. Успеешь ещё поработать в своей жизни. Мы с Лерой… *он зачеркнул, но потом написал снова* Мы поддержим любое твоё решение.
*Со следующих строчек почерк стал менее разборчивым*
Я обещал Анне, что буду содержать и воспитывать тебя до 18 лет. Но и сейчас, после твоего совершеннолетия, я не откажу тебе в помощи, если она понадобится.
Наверно, ты хочешь спросить, почему я ничего не сказал тебе раньше? Я и сам иногда хотел спросить себя об этом. Не знаю ответа на этот вопрос.
Ты ведь очень похож на своего папу, а я всегда ненавидел Александра. Ненавидел так же сильно, как сильно был влюблён в твою маму.
Мы учились вместе в музыкальном училище. Я носил Анну на руках, но был для неё лишь другом. А потом появился Александр. Он пришёл сразу на второй курс, выиграв какой-то конкурс, кажется. Уже не важно. Он был старше каждого из нас почти на два года.
Они с Анной поженились на следующий год. Поженились в шутку, нигде не расписываясь. Но всё это выглядело как настоящая свадьба. В конверте лежит фотография. Фотографировал я.
*дальше шёл какой-то зачеркнутый кусок, где я не смог разобрать ни единого слова*
Александр тяжело заболел зимой, когда Анна была уже беременна. Тогда… *и снова текст был написан так неразборчиво и торопливо, что я не мог прочитать, а потом шли слова* …он заразил Анну СПИДом. Но выяснилось это слишком поздно. Анна умерла от туберкулеза спустя 8 лет.
*Мне показалось, что в этом месте отец плакал*
Я никогда не прощу твоему отцу смерть Анны, даже теперь, когда его нет в живых. Если бы он не был такой шлюхой в свои 18 лет, то не заболел бы болезнью пи *я не смог разобрать фразу дальше, но догадался, что именно там было написано*.
Ты был абсолютно прав, я не люблю тебя как отец и говорю вещи, который отец не должен говорить сыну.
Анна переехала ко мне, когда была на седьмом месяце беременности, а твой настоящий папа уже валялся в больнице. Жить одна она не могла, а как ты, наверно, заметил, бабушек и дедушек с маминой стороны у тебя нет, потому что Анна *слова были зачеркнуты, а потом выведены аккуратным почерком* сирота.
Квартира, ключи от которой лежат в конверте, – квартира твоей мамы, которую она получила как выпускница детского дома. Квартира не роскошная, но зато ты сможешь жить в ней, не снимая другое жильё.
Я сдержал обещание.
*А внизу было довольно саркастически приписано*
С Днем Рождения!»
Я отложил письмо и вынул на стол содержимое конверта. Ключи, деньги и фотографию, которую долго рассматривал, положив перед собой. Эта была та самая фотография, которую сегодня утром показывала нам мама Натаниэля.
Всматриваясь в смеющиеся глаза Александра, я пытался представить, о чём именно думал Виктор, когда фотографировал свадьбу моей мамы. Он по-настоящему ненавидел того человека, который теперь лишь каждый день безучастно смотрит в окно санатория, напоминающего больницу.
Мой папа не умер. Произошла ошибка, и восемнадцать лет все находились в заблуждении.
Что мне делать? Сказать спасибо или возненавидеть Виктора за то, что он скрывал от меня столько лет невероятно важные вещи, и за то, что он, не стесняясь, назвал моего настоящего папу шлюхой и недвусмысленно обвинил в смерти мамы.
– Поехали, – отец резко захлопнул дверь кабинета, и мы спустились к машине.
Всю дорогу до дома он молчал, яростно глядя в переднее стекло. Я тоже смотрел в окно, совершенно ни о чём не думая до тех пор, пока мы не перешагнули порог квартиры.
Из моей комнаты выглянула Лера. Сначала я хотел разозлиться, но потом мне стало грустно: с сегодняшнего дня моя комната больше не принадлежала мне. Она перестала быть моей ещё утром, когда я стоял в её центре и мысленно прощался с домом.
Я покорно принимал участие в разорении атмосферы, в которой я жил последние одиннадцать лет, поэтому мы достаточно быстро сложили мои немногочисленные вещи в коробки и отнесли их в машину.
Всё происходящее казалось мне не более чем сном. Я настолько устал, что уже ничего не чувствовал. Меня не пугал раздраженный отец, не расстраивал переезд, даже голоса в голове внезапно затихли.
Единственное, о чём я думал, сидя в машине, что моя новая квартира будет до невозможности далеко от всего того, к чему я привык.
Но спустя всего десять минут мы остановились около нарядного высотного дома. Отец дал мне коробку с книгами и велел нести её к лифту.
Я, словно загипнотизированный, вошёл в незнакомый подъезд, опять не воспользовавшись ключом так же, как делал это в доме у Натаниэля.
Внутри горел яркий свет и висели зеркала. Я невольно окинул взглядом грустного и усталого мальчика, отразившегося в них. Да, я был лишь тенью красоты папы в моём возрасте.
Странной тенью. Но по-своему очаровательной.
Отец нетерпеливо топал ногой, пока я открывал замок на двери маминой квартиры, и когда мы наконец внесли все вещи внутрь, лишь сухо уточнил, разберусь ли я дальше сам.
Я ответил утвердительно, и он, буркнув что-то вроде «До свидания», ушёл. Он злился сам на себя из-за письма, которое написал мне, и я был благодарен отцу за то, что он не выместил эту злобу на мне, и за то, что не потребовал объяснений в ответ.
Я зашёл в единственную комнату и, не раздеваясь, лёг на диванчик, стоящий у левой от входа стены. Он был мне немного мал, но, вероятно, раскладывался. Я не успел об этом подумать, потому что провалился в глубокий сон, а Фаллен заботливо укрыл меня одеялом, привезённым из дома в одной из коробок.
Когда я проснулся, было уже по-дневному светло. Резко сев на диванчике, я внимательно осмотрел комнату, в которой мне предстояло теперь жить.
Сначала она показалась мне огромной, но я понял, что эту иллюзию создает почти полное отсутствие мебели и светло-розовые обои на стенах: у окна стоял довольно большой письменный стол, а в углу, возле моих коробок с вещами и книгами, два стула. Больше ничего в комнате не было. На удивление, не было и пыли.
Мне очень хотелось спросить Фаллена, что делать дальше, потому что никакого плана у меня не было. Я побродил по квартире, пытаясь привыкнуть к новому дому. В нём было почти уютно, а вокруг царила атмосфера пустоты и спокойствия.
После восемнадцати лет жизни на первом этаже было непривычно смотреть вниз с высоты тринадцатого. Люди внизу теперь напоминали букашек, а машины выглядели словно игрушечные.
Вдалеке была видна железная дорога. Я долго стоял у окна, ожидая, когда проедет поезд. Когда наконец из-за поворота появилась красная электричка, она тоже выглядела игрушечной. Я проследил за ней взглядом, а потом вдруг взял в руки телефон и набрал натаниэлевский номер.
– Алло.
– Алло, – эхом повторил я, пытаясь собраться с мыслями. – Если хочешь, приезжай.
– Значит, ты остался дома?
– Нет. У меня новый адрес.
Я быстро назвал его, забыв, что Натаниэль не умеет запоминать так же быстро, как я. Наверно, он записал нужные цифры и название улицы на листочек, прежде чем повесить трубку.
Ещё секунда, и раздались бы гудки, но я вдруг я поспешно произнёс:
– И еще – привези ваш с Алисой подарок.
– Что?
– Ну… котёнка привези, – немного расстроенно объяснил я. – Теперь ему будет где жить.
4. Я не умею любить
– О чём ты думаешь? – Натаниэль посмотрел на меня, прекратив переписывать реакции из учебника по химии.
Я заслужил этот вопрос хотя бы потому, что сидел, сосредоточенно рассматривая длинную солнечную полоску, падающую от незанавешенной части окна. Мне казалось, что она двигается довольно быстро, постепенно смещаясь всё дальше, справа налево, но солнце, конечно, не могло изменять своё местоположение на небе за считаные минуты так значительно.
Не было особого смысла притворяться, что я так сосредоточенно думал о каких-то вещах, не касающихся Натаниэля или просто не достойных того, чтобы их озвучивать, поэтому я сказал правду:
– Я думаю о папе.
Нет, я не скучал по Александру и абсолютно не горел желанием увидеть его снова. Меня волновали лишь вопросы, так и оставшиеся без ответа.
Я невольно пытался сам понять что-нибудь, словно тоже когда-то участвовал в событиях почти двадцатилетней давности, но без папиной помощи был не в силах докопаться до истины.
Так или иначе, мне были точно известны две вещи.
Во-первых – в восемнадцать лет Александр тоже убежал из дома, причём убежал настолько внезапно, что даже не попрощался со своей младшей сестрой – будущей мамой Натаниэля. После его исчезновения ей почему-то было строго-настрого запрещено говорить о брате или пытаться каким-нибудь образом найти его. А потом, спустя почти пять лет, ей позвонили из больницы, сообщив, что мой папа умирает от воспаления головного мозга, возникшего из-за поздно диагностированного иммунодефицита.
А во-вторых – Виктор довольно подробно рассказал мне о событиях, произошедших в день моего рождения. Из его слов можно было сделать простой вывод: кто-то серьёзно ошибся, нечаянно дезинформировав их с мамой, а потом по каким-то совершенно не поддающимся логическому объяснению причинам все так и остались в неведении вплоть до моей встречи с настоящим папой.
– Ты хочешь ещё раз к нему поехать?
Я отрицательно покачал головой:
– Это неправильно, да? Я должен хотеть увидеть его снова?
– Не знаю, – Натаниэль нарисовал в углу тетради маленький треугольник и полностью закрасил его. – Я бы на твоём месте, наверно, хотел бы.
– Скажи, что я должен чувствовать? – Мне не понравился такой ответ, потому что слова Натаниэля прозвучали как бессознательный, но всё же упрёк. – Моя жизнь перевернулась, а мне кажется, будто ничего не произошло. Я хочу узнать ответы на некоторые вопросы о прошлом моего папы и… больше ничего.
– Но тебе ведь не всё равно, а то, что тебе не грустно и не больно, даже хорошо. Просто… – Натаниэль помолчал мгновение. – Просто у нас не так много времени, потому что твой близкий человек скоро исчезнет.
Его слова прозвучали так, как будто относились не к Александру, а к нему самому. Это совершенно не соответствовало общему настроению нашего разговора, и я ответил, рассердившись:
– Да я видел этого человека всего один раз! А до этого всю жизнь думал, что мой отец – Виктор. Так что вряд ли буду плакать в тот день, когда мой близкий человек, – я специально сделал издевательское ударение на слово «близкий», – исчезнет.
– Ты не любишь его?
– Нет, – со злостью на самого себя отрезал я. – Я не умею любить, понятно? Не умею. Я чувствую всё, что угодно, кроме любви. Наверно, я должен был бы любить и Виктора, и папу, и… тебя.
Вместо того чтобы рассмеяться в ответ на моё признание, Натаниэль сказал задумчиво:
– Дофамин, серотонин, окситоцин. Парочка бензольных колец. Вот тебе и вся человеческая любовь. Особо не к чему стремиться. Чувства, синтезированные в пробирке, – он произнёс это безумно печально, вдруг превратившись из подростка с сияющими глазами во взрослого человека, прожившего большую часть своей жизни. – Но ты другой. Ты выше обыкновенных привязанностей и бесконечной химии в голове.
Я с удивлением слушал его философские рассуждения обо мне, удивляясь, откуда только у Натаниэля появляются такие мысли. Я сказал ему, что я – бездушный ребёнок, не умеющий любить, а он возвел меня в ранг великого существа.
– Ну а ты-то сам кого-нибудь любишь? – издевательским тоном уточнил я.
– Да, наверно. У меня даже есть девушка. Настя… то есть… эээ, Ника.
Слова Натаниэля прозвучали настолько неуверенно, что мне вдруг ужасно захотелось спросить, помнит ли он моё имя.
– Честно, мы виделись с Никой всего несколько раз. Я её не очень хорошо знаю, а она не знает, кто такие Александр Македонский и Лермонтов, – Натаниэль посмотрел на меня, будто проверяя, знаю ли я. – Она вообще странная…
– Что, мысли читать умеет? – мрачно поинтересовался я.
– Сомневаюсь. Иногда сомневаюсь, что она вообще умеет читать.
– И ты говорил ей, что любишь?
– Нет, только сердечки пару раз присылал. – Натаниэль улыбнулся и добавил язвительно: – Зелёные сердечки.
– Ну, это не считается. Всё равно что знаками препинания признаваться в любви. Только слова имеют значение.
– А на другом языке считается? – хитро спросил Натаниэль и, когда я кивнул в ответ, произнёс совершенно по-детски: – А ты ведь однажды сказал, что любишь меня. Помнишь, на латинском языке.
– На латинском я люблю весь мир, – я невольно усмехнулся.
– Как ты думаешь, – он немного посерьёзнел, внезапно переводя тему. – Всё предрешено или наш выбор определяет будущее?
Я вздохнул:
– Я думаю, что всё решено за нас. И ничего изменить нельзя.
– Почему?
– Потому что это был не мой выбор – рождаться или нет. Если бы решал я, то ни за что не выбрал бы самого себя. А раз мне не предоставили возможность принять самое главное решение в жизни, то что уж говорить о менее важных вещах.
Натаниэль наклонил голову и произнёс:
– Знаешь, ты противоречивый. Не любишь, когда ограничивают твою свободу, но веришь в предопределенность.
– Для Вселенной нет никакого значения, во что я верю.
– Думаю, ты ошибаешься, – он поднял глаза к потолку и посмотрел на него так, словно над нами было звёздное небо. – По-моему, ты один из тех, к кому прислушиваются больше, чем к остальным.
Я равнодушно пожал плечами, а Натаниэль вдруг попросил:
– Покажи мне Фаллена.
Он вздрогнул от прикосновения моей холодной руки ко лбу и радостно посмотрел вперёд сияющим взглядом, словно все эти дни боялся, что не сможет увидеть Фаллена вновь.
Я вдруг с удивлением подумал, что Фаллен тоже как будто рад тому, что Натаниэль может его видеть. Мне даже показалось, что если бы я спросил его, не хочет ли он теперь сопровождать Натаниэля вместо меня, то мог бы услышать в ответ «да». Это была очень глупая мысль, но я, скорее всего, задал бы свой вопрос, если бы Натаниэль не убрал мою руку со лба и не сказал:
– Я придумал. – Ян выглядел так, словно только что открыл новую планету. – Если ты… если ты можешь показать мне то, что хочешь… Фаллена. И если ты можешь приказать мне сделать то, что тебе нужно, тогда… Тогда… ты мог бы узнать и то, о чём я думаю.
Эта идея, конечно, не была лишена смысла, но, к счастью, мне не было настолько интересно, о чём думает Натаниэль, чтобы пытаться насильно лезть к нему в голову.
Я собирался ответить, что это не лучшая мысль, но он вдруг спросил меня уже более спокойным тоном:
– Скажи, может быть, ты слышишь голоса?
Автоматически кивнув, я проговорил немного растерянно:
– Я слышу. Но не понимаю, о чём они говорят. Это даже не совсем голоса… так, шум.
Натаниэль посмотрел на меня так, словно хотел сказать что-то важное, но в последний момент передумал, и его лицо вдруг приобрело выражение великого врача-диагноста. Это было одновременно и немного неприятно, и забавно: «Шастов, мне очень жаль, но у вас шизофрения, и я прописываю вам немедленную лоботомию. Фаллен, скальпель мне».
– Итак, доктор, что вы предлагаете?
– Заставь меня что-нибудь сделать, – решительно произнёс Натаниэль. – Посмотри мне в глаза.
Удивленно вздохнув, я невольно поймал его сосредоточенный взгляд. Это было необыкновенное чувство – я вдруг всем своим существом ощутил, что если захочу, то без всяких усилий смогу сделать Натаниэля своим Фалленом, заставив его беспрекословно подчиниться любому моему приказу.
Сжав зубы, словно от боли, он смотрел на меня бесконечно доверчиво. Мне захотелось отвести взгляд в сторону, но почему-то я не смог этого сделать, как будто одна часть меня не хотела мучить Натаниэля, а другая желала оставить всё как есть.
Это было безумно неправильно, и я прошептал:
– Защищайся, слышишь, защищайся от меня!
Он резко дернулся назад, закрывая глаза, и прошептал с улыбкой:
– Вау, получилось.
Я посмотрел на сеточку сосудов вокруг его радужной оболочки и вместо ответа спросил:
– Скажи, тебе больно?
– Да, – он снова на секунду закрыл глаза. – Но это ведь нормально. Невозможно подчинить кого-то своей воле, не причинив ему некоторое количество боли. Ты же занимался конным спортом и должен знать. Не зря придумали шпоры и хлыстик, правда? Ну а теперь, – Натаниэль вздохнул. – Попробуй понять, о чём я думаю.
Его зрачки снова расширились, предоставляя бесконечную власть над всем существом Натаниэля, и мне опять стало безумно весело. Я изо всех сил постарался сосредоточиться на глазах. Но сколько я ни пытался, всё равно видел в них лишь собственное отражение и больше ничего: никаких мыслей и никаких подсказок.
Мне было весело. Слишком весело. Я знал, что Натаниэлю больно от моего взгляда, но мне всё равно было смешно, как будто его чувства вдруг потеряли своё человеческое значение. Мне уже совершенно не хотелось читать его мысли. И я, нарочно забыв о нашей цели, собираясь испытать свою новую способность контролировать Натаниэля, заставив его сделать что-нибудь опасное, такое, чего бы он никогда не сделал сам. Ещё секунда, и я отдал бы безмолвный приказ, но меня остановило сердитое:
– Хватит.
Это слово ударило меня, словно хлыстик, причинив почти физическую боль.
Я так увлекся самолюбованием и чувством контроля над волей Натаниэля, что сначала даже не понял, кому именно оно принадлежало.
Растерянно оглядевшись по сторонам, я посмотрел на Фаллена, который презрительно отвернулся. Мне стало так неприятно, как будто я сделал что-то ужасное. Непростительное и жестокое.
Я ожидал осуждения и в натаниэлевском взгляде, но в покрасневших, полных слёз глазах читался только короткий вопрос:
– Ты ничего не увидел, да?
Я отрицательно покачал головой.
Натаниэль сделал несколько неуверенных шагов назад и сел на диван, уронив голову на его мягкую спинку. Я точно знал, что Натаниэль заснул, знал потому, что со мной такое тоже случилось. Один раз.
Почему-то я подумал об этом только сейчас, грустно рассматривая немного растерянного Натаниэля. Странно, но воспоминания о том дне почему-то надолго стёрлись из моей памяти, а теперь возникли вновь, словно всё это случилось со мной заново.
Мне было одиннадцать лет, когда в мои руки нечаянно попал учебник по психопатологии. Я прочитал его так же внимательно, как и все книги, которые тогда мог найти. Сказать, что я испугался, после того как познакомился с некоторыми отнюдь не детскими диагнозами, – ничего не сказать. Я примерил на себя многие из них.
Удивительно, но тогда меня почему-то не смутило наличие Фаллена, а напугали только привычные голоса в голове. Я безумно захотел выяснить, кто они и откуда взялись внутри меня, но спросить было некого. Можно было себе представить, что бы ответил отец, расскажи я ему про то, что слышу голоса. Фаллена я тоже не мог спросить – к одиннадцати годам он стал моей тенью, тёмной и безмолвной фигурой за правым плечом, но не более. На тот момент Фаллен уже давно перестал мне быть другом, почти растворившись в равнодушии мира. Я был один.
Не зная, что делать и где искать помощи, я сел перед зеркалом и яростно посмотрел самому себе в глаза, словно во мне были скрыты ответы на все вопросы.
На секунду я увидел худого голубоглазого блондина, напуганного как будто собственным отражением. А ещё через мгновение мне стало ужасно больно смотреть вперед: глаза покраснели от полопавшихся сосудов, а сам я, наоборот, побледнел и, уронив голову на руки, заснул, провалившись в темноту.
Проснулся я от прикосновения Фаллена, возникшего рядом со мной, словно из прошлого. Он снова был ярким, а я мог слышать всё, о чём он думает вместе со мной.
– Привет, – произнесли мы вслух одновременно, и я впервые за долгое время искренне улыбнулся.
С того дня люди вокруг снова начали светиться, а голоса в голове зазвучали ещё громче, но я больше не пытался их слушать, считая частью своего нормального сознания.
5. Наши одинокие звёзды
Я посмотрел в глаза Натаниэля, но не увидел ничего, кроме темноты его зрачков. Сколько я ни пытался разглядеть в них что-нибудь, какие бы вопросы ни задавал, ответом мне было лишь молчание. Казалось, я мог бы вечно смотреть в эти карие глаза, но никогда даже не приблизиться к тому, чтобы заглянуть в мысли Натаниэля.
– Ничего не получилось, да? – устало произнёс он, почти в точности повторяя свой вчерашний вопрос, и мне ничего не оставалось, как снова кивнуть в ответ.
– У нас не выйдет, да? – проговорил Натаниэль осуждающим тоном. – Ты ведь не можешь читать мои мысли, правда? Ты можешь только внушать свои. Ты скорее убьешь меня, чем чему-то научишься. Конечно, с твоими-то способностями приказывать легко. Почти так же легко, как причинять боль. Контроль, вот что тебе нужно. Тебе не нужен ни я, ни знания. Только контроль, – он пронзил меня своим взглядом насквозь, как будто сам без всякого труда проник в самые сокровенные уголки моего воспаленного сознания.
Я не узнавал его, словно это говорил не Натаниэль, а кто-то совсем другой.
Мне отчаянно захотелось доказать, что он ошибается, но на этот раз Натаниэль не верил в меня. Более того, он ненавидел меня так же сильно, как я сам ненавидел себя.
– Да, ты особенный, – он отчеканил каждое слово. – Но твоё существование бессмысленно: ты не принимаешь никаких решений и ни за кого не борешься. Тебе нужно столько всего сделать, но ты стоишь на одном месте. Мир не станет хуже, если ты исчезнешь, потому что пока ты только тратишь своё время и время Вселенной. – Натаниэль снова с вызовом посмотрел мне в глаза и произнес язвительно: – Научись управлять собой, прежде чем лезть в головы другим.
Я не выдержал его взгляда, чувствуя себя беспомощным и потерянным и одновременно осознавая, что говорю вовсе не с Натаниэлем. Я словно стоял перед бесконечным зеркалом, стараясь не смотреть в собственные голубые глаза: идеальные, холодные и сильные, такие как невероятно глубокий океан, в котором отражаются звёзды.
Почему-то мне захотелось прикоснуться к ним. Я протянул руку вперёд и дотронулся до ледяной поверхности. Но это было не бесконечное зеркало, а обыкновенное оконное стекло.
Ещё мгновение назад я спал, прислонившись к нему щекой, а мой сон словно был продолжением реальности, потому что на небе, нависшем над уснувшим городом, тоже сияли звёзды.
– Ты боишься смерти?
Я постарался как можно более равнодушно пожать плечами.
– Ты не думал об этом, – ответил Натаниэль на собственный вопрос за меня, снова делая вид, что как будто знает всё на свете.
Мне захотелось сказать холодное «нет, не думал» и закончить этот разговор, потому что в словах Натаниэля, кроме какой-то бесконечной уверенности в их необыкновенной важности, было ещё и что-то неуловимо печальное, словно он задавал вопрос, как бы немного прощаясь со мной.
Я вдруг представил себя, стоящего на краю зимней крыши той холодной декабрьской ночью. Мне стоило тогда лишь сжать зубы и шагнуть вниз, чтобы окончательно доказать бессмысленность собственного существования.
Пожалуй, это было бы моё первое решение, способное изменить сразу несколько жизней. Если бы Натаниэль умел читать мысли не только в моих снах, ему было бы, вероятно, интересно почувствовать то, о чём я думал, стоя между жизнью и смертью, поэтому я вдруг сказал гораздо более серьёзно, чем собирался:
– Никто не может умереть.
Он посмотрел на меня с какой-то по-детски искренней надеждой и замолчал, словно боясь перебить.
– Никто не может исчезнуть бесследно, – повторил я, вспоминая, как думал о том, кто же заплакал бы обо мне, если бы я умер той ночью первого декабря. – Умереть внезапно и навсегда было бы слишком просто.
Натаниэль немного побледнел и спросил тихо, как будто на самом деле прочитав мои мысли:
– Ты бы хотел, чтобы кто-нибудь плакал о тебе?
– Никто бы не стал обо мне плакать, – язвительно проговорил я, мгновенно пожалев, что не ответил ему обыкновенное и равнодушное «нет», потому что Натаниэль вдруг засиял так, словно собираясь предложить себя в качестве человека, способного плакать из-за меня.
Но это было бы безумно неправильно. Неправильно настолько, что я не мог об этом думать и быстро произнёс, отвечая на все невысказанные мысли Натаниэля:
– Не бойся, я помню и не дам тебе исчезнуть.
Он посмотрел на меня очень серьёзно, как будто сомневаясь, пойму ли я, а потом прошептал, словно посвящал меня в великую тайну:
– Знаешь, когда я умру, я стану звездой на небе.
Это прозвучало безумно наивно и как-то слишком по-детски, но я ответил без тени иронии или язвительности:
– Ну вот, значит, ты продолжишь сиять, даже когда… – я почему-то не сказал «умрёшь», почти неосознанно прервав фразу на полуслове.
– Но ведь звёзд миллиарды, а с Земли видно всего несколько тысяч, – Натаниэль словно загадывал мне новую загадку, вероятно, давно беспокоящую его. – Как ты думаешь, далёкие звёзды более одинокие, чем те, что можно увидеть на ночном небе?
Мне захотелось ответить, что все звёзды невероятно далекие, но у меня не было сомнений, что Натаниэль знает это не хуже меня. В его простых на первый взгляд вопросах были заключены удивительно глубокие мысли, благодаря которым я иногда мог почти прикоснуться к его невероятной душе.
– Звёздам тоже важно, чтобы на них иногда смотрели, – тихо произнёс Натаниэль, обращаясь куда-то в пустоту.
– Но ведь звёзды… – вздохнув, так же негромко ответил я. – Звёзды, которые видны на нашем небе, скорее всего уже умерли в своем мире.
Натаниэль нахмурился, а потом сказал задумчиво:
– Нет, они живы, потому что тот, кто светит, указывая путь, не может умереть. Думаю, в этом и есть смысл. Хотя бы на одно мгновение.
– Что ж, мгновение – не так уж и мало, – я полуулыбнулся. – Знаешь, одна космическая секунда – это почти пятьсот земных лет. Так что нам с тобой света хватит и не на одну жизнь.
Натаниэль кивнул, а потом положил голову на руки и посмотрел куда-то вдаль, словно мог видеть через стены моей комнаты.
Он выглядел безумно уставшим, как будто немного болел или был чем-то сильно расстроен. Я проследил за направлением его взгляда и спросил:
– Скажи, ты в порядке?
– Да. – Натаниэль закрыл глаза и ответил мечтательно: – Но, кажется, я немного разучился спать. Знаешь, ночь – это лучшее время, потому что… потому что в половине четвертого утра нас не существует. Мир пуст, и мне не страшно. Мне не бывает страшно в уснувшем мире. В такие моменты Вселенная слышит меня. Мы можем говорить с ней. Ты представляешь?
Он посмотрел на меня восторженно, и я не решился говорить что-то, что могло бы погасить невероятное сияние, которым светились его радостные глаза. Оно вдруг напомнило мне свет, который я видел лишь в детстве, когда умел читать на Огненном Языке Жизни. Так светились буквы, которыми был написан весь мир. И теперь я видел его в сияющих натаниэлевских глазах.
Наверно, я мог бы сказать ему, что теперь тоже совсем не сплю из-за того, что мне постоянно снится один и тот же сон про него и меня. Но почему-то мне не хотелось вмешивать его в то, с чем я должен был разобраться самостоятельно без чьей-либо помощи.
Мы замолчали, одновременно посмотрев на моего котёнка, внезапно появившегося перед нами на столе, словно из ниоткуда. Он удивительно сладко зевнул и, потягиваясь, ткнулся мордочкой в нос Натаниэля, а потом развернулся и провел пушистым хвостом прямо по его волосам. Это было очень привычно, но всё равно безумно забавно, и поэтому мы невольно улыбнулись, убирая учебники на край стола, чтобы освободить больше места для путешествий Пушистого Подарка Натаниэля. Стопка в углу получилась довольно неустойчивой, и я подвинул к себе небольшую её часть, чтобы ничего не обрушилось на пол.
Сверху лежала открытая тетрадка Натаниэля. Я бросил на неё равнодушный взгляд, ожидая увидеть обыкновенный конспект, но с удивлением замер, разглядывая слова, написанные интересным и немного острым почерком. Они были знакомыми, но абсолютно не читаемыми: в середине почти каждого были переставлены буквы, а иногда часть слова просто отсутствовала или, наоборот, повторялась несколько раз. Можно было лишь догадываться, о чём именно писались эти предложения.
Натаниэль перехватил мой взгляд и спросил, наклонив голову набок:
– Ну как тебе?
Это прозвучало довольно язвительно, но я ответил растерянно:
– Почему ты так странно пишешь?
– Ну, потому что, когда я не задумываюсь, у меня не всегда получается правильно, – беспечно произнёс Натаниэль. – Это сложно объяснить. Примерно как говорить и писать на разных языках одновременно и не видеть разницы между ними.
– И что, у тебя такой беспорядок и в голове? Как ты его… – я запнулся, с трудом заставив себя произнести слово из моего сна, – контролируешь?
– Контролирую? – Он усмехнулся. – Некоторые вещи невозможно контролировать, как ни старайся. Но у меня не беспорядок, а порядок, потому в нём есть своя логика. И я могу переделать его в то, что мне нужно. Жизнь – это ведь не сон. Да. – Натаниэль посмотрел на меня всё с той же саркастической улыбкой: – Писатель с дислексией – это безумно иронично, правда?
– Думаю, тебе просто нужен тот, кто будет тебя исправлять, – быстро ответил я, все ещё прислушиваясь к звучанию последних фраз Натаниэля, потому что в них совершенно точно содержалась подсказка, с помощью которой я, возможно, мог бы ответить на многие почти неразрешимые вопросы, касающиеся моего сна.
– Раньше я пытался изменить всё вокруг. Мне казалось, что я умнее целого мира. А теперь… Скажи… – Натаниэль немного изменил интонацию. – Вдруг смысл жизни – это пончики?
Я ожидал услышать от него всё, что угодно, но не это.
Пончики? Я мог бы сказать только, в чём смысл жизни пончиков.
– Готовить пончики. С утра до вечера. Одинаковые, с сахарной пудрой, – Натаниэль проговорил всё это с какой-то едва уловимой грустью. – А я ведь и не умею.
Мне вдруг стало невероятно печально от его слов, как будто мы оба упустили что-то важное. Я расстроенно посмотрел на немного побледневшего Натаниэля и сказал так, как будто мои слова обязательно должны были его утешить:
– Знаешь, а у меня есть сахарная пудра, – а потом добавил совершенно искренне: – Но вообще-то я не люблю пончики. Так что это так себе смысл жизни.
Одно мгновение Натаниэль смотрел на меня, словно не понимая смысла моих последних слов, а потом улыбнулся и проговорил тихо:
– Если я стану звездой, ты обещаешь найти меня?
– Конечно, обещаю. Не сомневайся.
– Не получилось, да?
Я кивнул, зная, что еще секунда, и Натаниэль снова объяснит, почему у нас ничего не вышло. Но в этот раз он просто сказал:
– Ты никогда не научишься читать мои мысли.
Он произнёс эту фразу настолько уверенно, словно она была его окончательным решением, как смертный приговор на суде внутри моего сознания.
Я начал забывать, что нахожусь во сне, потому что на этот раз правила игры поменялись, и рассерженно сказал:
– Да откуда ты всё про меня знаешь?
Натаниэль громко рассмеялся, не собираясь отвечать на мои бессмысленные вопросы.
Я наблюдал за ним, понимая, что смеётся вовсе не он, а я сам, снова оказавшись перед бесконечным зеркалом. Было безумно сложно понять, с какой стороны находится моё отражение, а с какой стою настоящий я.
Мой ледяной смех звучал всюду, мешая сосредоточиться. Я прошептал отчаянное «хватит» и закрыл уши руками, заранее зная, что это не поможет. На короткое мгновение мне безумно захотелось исчезнуть, но я сжал зубы и прошептал, подражая настойчивой и твёрдой просьбе Натаниэля:
– Посмотри мне в глаза!
Второй Я по ту сторону воображаемого зеркала внезапно перестал смеяться. Я увидел, как в его взгляде мелькнуло некоторое замешательство, словно мои слова парализовали его, лишив возможности действовать по собственной воле. Пользуясь секундным превосходством, я строго посмотрел в пронзительные голубые глаза, удивительно отличающиеся от натаниэлевских – мой взгляд был гораздо более взволнованным и опасным.
Один из нас всё ещё улыбался, словно уже нашёл ответы на все вопросы.
Но, к сожалению, пока это не был я.
Вокруг становилось темнее, и мне казалось, что зеркало между нами, если оно действительно там было, вот-вот треснет, разбившись на тысячи кусочков.
Было страшно, но я изо всех сил старался не обращать внимания на новые мешающие детали сна, понимая, что у меня есть всего несколько минут для того, чтобы научиться видеть то, что скрывается в глубине холодных глаз. Я знал, что найти ответ сейчас – это единственный способ в настоящем мире прочитать мысли Натаниэля, перестав причинять ему боль.
– Научись управлять самим собой, прежде чем лезть в чужие головы, – привычно издевательским тоном произнёс Второй Я.
Мне хотелось закричать от того, что всё вокруг медленно погружалось во тьму, мигающую миллионами светящихся глаз. В каждом таком взгляде были тысячи чувств, эмоций и пугающих тайн, но они были беспорядочными, некрасивыми и даже как будто неживыми.
Я терялся в этот странном пространстве, отдавая страху последние силы, вместо того чтобы бороться с своим настоящим противником.
Почувствовав дрожь во всем теле, я вдруг подумал о том, что бы сказал Натаниэль, если бы оказался рядом со мной, и в голове словно в ответ на мою беззвучную просьбу о помощи внезапно возникли сияющие слова. Я прочитал: «Беспорядок невозможно контролировать», и эта простая мысль, уже озвученная Натаниэлем однажды, пронзила меня, словно молния.
Мне стало понятно, что я не должен бояться темноты вокруг. Она перестала иметь ко мне какое-либо отношение, как бред, являющийся побочным эффектом температуры сорок градусов.
Я Второй все ещё смотрел мне в глаза, но теперь он казался всего лишь отражением меня самого, как будто осколок сознания, почему-то не захотевший мне подчиниться, пытающийся бороться и существовать отдельно.
Мы последний раз в жизни играли с ним в «гляделки», понимая, что победитель навсегда получит полный контроль над моим существом.
Я рассмеялся. Мне действительно стало смешно и одновременно удивительно от того, как я не смог догадаться раньше:
– Ты прав. – Я отвёл взгляд и посмотрел сквозь воображаемое зеркало. – Я никогда не научусь читать твои мысли. А знаешь почему? Потому что Ты и есть Я.
На секунду всё вокруг застыло, словно прислушиваясь ко мне. Я тоже замер сам перед собой в пустоте, наконец-то точно зная, что нужно сделать. Без тени сомнения посмотрев в голубые глаза Частички Самого Себя, я приказал спокойно и властно:
– Возвращайся назад.
И Второй Я, еще несколько минут назад казавшийся чужим и пугающим, не посмел ослушаться. Каждый из нас шагнул словно навстречу зеркалу, и мы слились в единое целое.
6. Он – это ты
Кажется, это был последний теплый день майских праздников, но мы с Натаниэлем даже не собирались выходить на солнечную улицу, продолжая готовиться к экзаменам, до первого из которых оставалось чуть больше двух недель. Мне совершенно не хотелось гулять, а Натаниэль иногда смотрел в окно немного грустным взглядом, словно видел такое яркое солнце в последний раз в жизни и хотел как можно лучше запомнить его.
– Скажи, – проговорил я, поднимая глаза от учебника. – Почему ты так хочешь, чтобы я прочитал твои мысли?
– Потому… – Натаниэль смутился, пытаясь вспомнить ответ, придуманный заранее на случай, если я спрошу нечто подобное. – Потому что, если у тебя получится, это будет… волшебно.
Я снова невольно поразился детскости его суждений. Удивительно, но он, похоже, совершенно не осознавал, насколько это страшно, когда кто-то может проникнуть в твои самые сокровенные мысли, их беспрепятственно читать и управлять ими. Я бы никого не пустил в свою голову добровольно и уже тем более не стал бы так упорно настаивать на том, чтобы кто-то учился читать мои мысли.
– И что, хочешь сказать, у тебя нет никаких секретов? – усмехнувшись, крайне язвительно уточнил я.
– Ну… надеюсь, я не буду думать о чём-то ужасном, – уклончиво ответил Натаниэль, на самом деле отлично понимая, что я имею в виду. – Но знаешь, если бы кто-нибудь мог узнать обо мне всё, я не против, чтобы это был ты.
– Ладно, только не устраивай сцен.
Я улыбнулся той торжественности, с которой Натаниэль произнёс последнюю фразу, и, невольно подумав о нашем недавнем разговоре на лестничной площадке, добавил, в полушутку припоминая ему то, что он не сказал, что живёт в доме, на крыше которого мы познакомились:
– Что, прямо совсем нет никаких тайн?
Вместо того чтобы улыбнуться в ответ, Натаниэль недоверчиво посмотрел на меня и сказал:
– Я пишу книгу, – таким тоном, как будто никогда не говорил мне об этом. – И я бы очень хотел, чтобы ты первым прочитал её.
Удивительно, но это решение как будто далось ему гораздо сложнее, чем осознание того, какие непредсказуемые вещи я могу увидеть, попав к нему в голову. Это было неправильно, как будто Натаниэль не боялся, что я разочаруюсь в нём самом, но не хотел, чтобы мне не понравилась его книга.
– Мне понравится, – сказал я уверенно. – Я ведь уже люблю её. С самой первой главы.
– Помнишь, когда я нечаянно написал тебе. Прислал кусочек другой книги. Я ведь мог быть кем угодно. Что, если бы я оказался, например, девочкой?
– Не думаю, что это многое изменило. В любом случае ты был самим собой.
– Собой? – немного вопросительно произнёс Натаниэль, как будто на секунду забыл значение этого слова. – Меня пока ещё не существует.
– А я, по-твоему, существую?
– Да, – без тени сомнения ответил он. – Ты пережил столько трагедий, что хватило бы на нескольких меня. Но мы здесь, и мне безумно сложно представить, какой путь ты прошёл в одиночестве, чтобы стать тем, кто ты есть сегодня.
Я опустил глаза:
– Да, возможно, я стал собой. Но ты тоже, несомненно, существуешь. И наше отличие в том, что в твоей жизни было ровно столько боли, чтобы ты смог остаться самим собой. А остаться собой гораздо сложнее, чем стать кем-то. Понимаешь?
Мы замолчали, а потом Натаниэль тихо попросил:
– Может быть, ты снова попробуешь прочитать мои мысли?
Я вздохнул, в первое мгновение собираясь отказаться. Но вместо того, чтобы ответить отрицательно, я сказал крайне серьёзным тоном: «Хорошо, но только один раз», отлично понимая, что всё зависит не столько от Натаниэля, сколько от меня самого.
В голове пронеслись тысячи мыслей одновременно, когда я поймал его сосредоточенный взгляд. И хотя у меня не было никаких сомнений, где-то в глубине сознания я очень боялся, что, если ничего не получится, Натаниэль и в жизни разочарованно спросит: «Снова не вышло, да?», воплощая в реальность самый страшный момент моего побежденного сна.
Но почему же я не могу прочитать мысли Натаниэля?
Я не могу прочитать его мысли, потому что…
Он – это Я.
Он – это Я. А Я – это Он.
Да, всё очень просто: мне не нужно пытаться влезть в мысли Натаниэля – достаточно заглянуть внутрь самого себя. Это и есть ответ.
– Дай мне руки.
Натаниэль быстро протянул вперёд свои холодные ладони, и я, стараясь не думать о том, как это, должно быть, странно смотрится со стороны, осторожно сжал его руки и закрыл глаза.
Голоса в голове заговорили одновременно, но всего через секунду стихли, а я изо всех сил всмотрелся в черноту вокруг. Ничего не было видно. Меня окружала абсолютная темнота, но сквозь неё я вдруг почувствовал, что согреваю ледяные пальцы Натаниэля холодным теплом своих рук.
Это было настолько необыкновенное ощущение, что мне даже стало казаться, что наши ладони светятся. Удивительно, но этот свет я мог видеть даже сквозь закрытые веки. Мне захотелось следовать за ним, словно это нежное сине-голубое пламя могло показать мне путь в абсолютной черноте, которая не выпускала из своих лап лучи видимого спектра так, как это делает человеческий зрачок.
Я почувствовал, что нахожусь в двух местах сразу: одна часть меня всё ещё сидела, взявшись за руки с Натаниэлем, а другая больше всего на свете хотела научиться думать одновременно с ним.
На одну секунду мне показалось, что я никогда больше не смогу вернуться назад. Но куда именно «назад»? Я ведь не переставал быть собой, всё ещё находясь в собственной голове. Ну или в той, которую Натаниэль согласился одолжить мне ненадолго.
От этой немного язвительной мысли на моём лице появилась привычная саркастическая улыбка. Я посмотрел под ноги и увидел, что иду по разноцветным шершавым плиткам правильной формы. Они лежали в несколько рядов, создавая причудливый рисунок своим необычным расположением. Так выглядели мысли Натаниэля.
Я постарался уловить какую-нибудь закономерность в этом чередовании прямоугольных поверхностей огромных предметов, уходивших своим основанием куда-то в глубину. Казалось, мне уже когда-то приходилось их видеть, потому что головоломка, простирающаяся у меня под ногами, была одновременно невероятно загадочной и безумно знакомой. Я закрыл глаза, пытаясь восстановить образы из настоящего мира, но даже так продолжал видеть всё вокруг.
На самом деле я шёл вовсе не по шершавым плиткам, как мне показалось вначале, а по корешкам книг, стоящих на воображаемой полке в глубине сознания Натаниэля. И двигался я не привычно вперёд, а вертикально вверх.
Это было неправильно, настолько неправильно, что у меня закружилась голова, а плоскость, в которой я находился, резко наклонилась, принимая почти горизонтальное положение.
Не удержав равновесия, я упал на спину и покатился словно с горки, навстречу приятному свечению впереди.
Стараясь хотя бы немного замедлить падение, я схватился за одну из книг, которая с удивительной легкостью выскользнула с полки.
Как в сказке про Алису в Стране чудес, я внезапно стал гораздо выше ростом, потому что книга с легкостью уместилась в моих руках. Она была совершенно невесомой и как будто являлась продолжением всего вокруг и меня самого. Я не мог бы сказать, какого цвета была её обложка, или описать форму и материал, из которого она была бы сделана в настоящем мире.
Я зажмурился от яркого света, ослепившего меня кристальной белизной книжных страниц. В первую секунду я не мог различить ничего, кроме него, борясь с желанием отвернуться или закрыть глаза рукой.
В присутствии этого света невозможно было быть плохим, потому что он прожигал насквозь своей чистотой.
Мне показалось, что страницы наполнены только им, но всего через несколько мгновений я уже мог различить тонкие сверкающие линии, из которых состоял этот свет.
Осторожно дотронувшись до них, словно до струн, я заставил поверхность листа дрожать подобно водной глади.
От моих прикосновений тонкие полосочки, напоминающие нервные импульсы, вдруг перестали беспорядочно сверкать, превращаясь сначала в трудно различимые, а потом во вполне читаемые буквы – мысли и воспоминания Натаниэля обрели графическое выражение.
Удивительно, но они были написаны на знакомом мне языке без пробелов и знаков препинания. Каждое такое слово являлось чем-то большим, чем просто набором символов, которые могли быть озвученными таким, как я.
Это был Огненный Язык Жизни, на котором, вероятнее всего, писалась история Видимой Вселенной, и часть этой истории, заключенной в Натаниэле, я пытался прочитать, вообразив себя кем-то, способным понять его божественное начало.
Но, к сожалению, я давно разучился понимать Огненный Язык, и поэтому, глядя на сияющие буквы, я произнёс тихо:
– Натаниэль, я не понимаю.
Мои слова звякнули и исчезли, утонув в одной из страниц книги, а всего через секунду символы на ней начали становиться понятными, превращаясь в текст, написанный теперь уже на языке, на котором я попросил у Натаниэля о помощи.
Я посмотрел на белые страницы, заполненные сменяющими друг друга картинками, словно передо мной был короткий фильм, поставленный на повтор. Он был довольно странным, а многие важные детали ускользали куда-то, как это обычно бывает во сне.
Первым, что я увидел, был красный автомобиль, скользящий по шоссе сквозь проливной дождь. Этот дождь, как и сама машина были как будто игрушечными или словно частично дорисованными моим воображением или воображением Натаниэля.
На заднем сиденье в детском кресле сидела Алиса. Мужчину за рулем, точно так же, как женщину на пассажирском месте, я не имел возможности разглядеть, хотя точно знал, что это были родители Алисы.
Кажется, они о чём-то говорили между собой, пока она смотрела в окно. Почему-то эти люди называли свою дочь Александрой.
Девочка выглядела почти так же, какой я видел её совсем недавно. Это было странно, потому что события, разворачивающиеся перед моим внутренним взором, происходили около двух лет назад. И, естественно, она должна была быть значительно младше.
Я услышал громкий звук бьющегося стекла, удар и вспышки света. Раздался плач, который быстро стих.
Дождь смывал кровь с лобового стекла, а искалеченная машина дымилась, развернувшись почти на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси.
Два человека погибли. Алиса осталась жива.
7. Кто научит меня гулять под дождём?
Я открыл глаза, чувствуя, что держу Натаниэля за руки, сцепив мертвой хваткой вспотевшие ладони.
– Получилось, – не дожидаясь вопроса, прошептал я. – У нас получилось.
Мне стало невероятно радостно, и я, засияв разноцветными искрами, вскочил на ноги, а Натаниэль не менее восторженно произнёс:
– Ты понимаешь, что это значит?
Конечно, я понимал. Мне хотелось сказать ему, что я справился, что впервые не подвёл его.
Я не знал, как выразить то, о чём думал в эти секунды. Всё произошедшее казалось мне невероятно важным, как будто впервые со дня нашего с Натаниэлем знакомства я по-настоящему оправдал то значение слова «особенный», которое он вкладывал в этот термин.
Натаниэль прижал руки к голове, словно она внезапно заболела:
– Ну, тогда поехали прямо сейчас?
– Поехали… куда?
– В больницу.
– В больницу? – Я грустно усмехнулся, предательски подумав, что с самого начала нашей дружбы Натаниэль хотел лишь изучить меня как интересного пациента, а потом сдать настоящим специалистам.
Фаллен? Контроль на расстоянии? Чтение мыслей?
Это же блестящее начало карьеры психиатра.
Я даже мысленно похлопал гениальности его плана, а потом сказал, нечаянно сделав ударение на слово «сейчас»:
– Уезжай, я никуда сейчас с тобой не поеду.
– Да, точно, нас не пустят, – кивнул Натаниэль, посмотрев на экран телефона. – Уже поздно, да и сегодня выходной, наверно, остались только дежурные.
– Так… ты хочешь поехать к моему папе, – я вздохнул, понимая, что на самом деле он имел в виду. – К Александру, а не…
– А не… куда? – Натаниэль наклонил голову набок и проницательно посмотрел на меня.
Я ничего не сказал, расстроенно отвернувшись. К счастью, он тоже не стал продолжать эту тему, хотя было видно, что ему интересно, о чём я подумал.
– Почему Александра? Почему Александра, а не Алиса?
В первое мгновение мне показалось, что Натаниэль спросит меня в ответ: «Откуда ты знаешь?» – и если бы он произнёс нечто подобное, то я, наверно, либо рассмеялся, либо сказал бы безумно саркастическим тоном что-то вроде: «Ты издеваешься?»
Похоже, Натаниэль прочитал всё это на моём лице и, вздохнув, проговорил:
– Это всё сложно. Ты видел аварию, да? – Я кивнул, хотя в этом не было необходимости. – В тот день был сильный туман из-за ливня, а машина, в которой погибли родители Алисы, – красного цвета. Это совсем немного. Даже не воспоминания, а то, что рассказали мне и маме с папой. Они давно хотели взять приемного ребенка, но раньше мы жили в очень маленькой квартире и об этом не могло быть и речи. А потом мы переехали сюда и решили, что нас теперь будет четверо. Правда, я думал, что мама хочет ещё одного сына. С самого детства знал, что моего брата обязательно будут звать Александр. Но оказалось, – он хитро улыбнулся, – что так будут звать мою сестру, а брата совсем по-другому. Ну, ты и сам знаешь.
Я улыбнулся, оценив ироничность ситуации.
– Помнишь, я говорил, что имя имеет огромное значение, – Натаниэль снова посерьёзнел, засияв удивительно холодными цветами. – Оно как частичка настоящего, прошлого и будущего одновременно. И мы с Александрой придумали игру, сочинив новую историю. Я не мог изменить её прошлое, но у нас впереди было будущее, и я хотел, чтобы сестра тоже поверила в него. Знаешь, по-детски. И Александра стала Алисой, а я – Натаниэлем, – он улыбнулся. – Скажи, а когда ты видел Огненный Язык Жизни, на нём были написаны имена?
– Да, – немного удивленно подтвердил я. – Их можно было увидеть, если кто-нибудь обращался к человеку, используя подходящий набор звуков.
Я представил, как загоралось мамино сияние, когда отец называл её по имени, и как сам я сверкал, если кто-то произносил имя Лев. Это были хорошие и давно забытые воспоминания.
– Знаешь, всё-таки я бы очень хотел научиться читать на Языке Жизни, как ты.
– По-моему, тебе это совершенно не обязательно, – я рассмеялся, вспоминая сияющие буквы, из которых состояла книга в голове Натаниэля. – Ты и так на нём думаешь. Пожалуй, именно на Огненном Языке Жизни и написаны настоящие книги. В них есть музыка Вселенной. Поэтому их все понимают, только каждый по-своему.
– Значит, я Настоящий Писатель, – тихо произнёс Натаниэль.
– Я знал это с самого первого дня. Никаких сомнений.
– Слушай, а ты пойдешь завтра фотографироваться на выпускной альбом? – внезапно переводя тему, спросил он.
Я отрицательно покачал головой:
– Нет, не имею никакого желания.
– Я тоже, – с забавной интонацией проговорил Натаниэль. – Но давай всё-таки пойдем. Сфотографируемся вместе? Пусть у тебя останется хоть что-нибудь хорошее на память о школе.
– Что, хочешь стать моим лучшим воспоминанием за последние одиннадцать лет? – улыбнувшись, язвительно уточнил я.
– Нет, я лишь хочу, чтобы Вселенная запомнила нас, пока мы оба здесь: ты часть Бесконечности, я часть Бесконечности. И сегодня – время сиять.
– Ладно-ладно, – я рассмеялся, глядя на звёздочки, появившиеся в глазах Натаниэля. – Я сфотографируюсь с тобой.
Как я и ожидал, на следующий день действительно похолодало, а солнце спряталось за серыми тучами. Мы вышли из опустевшей школы почти последними, каким-то чудом избежав встречи с Драшовым.
Вдохнув полной грудью запах промокших улиц, я уверенно шагнул навстречу летящим с неба холодным каплям, ни секунды не сомневаясь в том, что Натаниэль, так же как и я, выйдет под дождь. Но за спиной что-то щёлкнуло, а потом над моей головой возник зонтик, в одно мгновение закрывший весь обзор.
Из-за косого ветра капель на мне было ничуть не меньше, чем если бы я шёл без зонта, а вся вода лилась со спиц прямо на Натаниэля, безуспешно пытавшего спрятать меня от дождя.
И я даже не знал, что злило меня больше: неуместная забота, о которой я снова его не просил, или то, что Натаниэль уже промок в миллион раз сильнее, чем я.
Искренне подождав, пока ему самому надоест, я посчитал про себя до тридцати, отмеряя каждый шаг ударом затылка о край зонтика. Натаниэль, конечно, и не думал сдаваться, как обычно упорно претворяя в жизнь то, что задумал.
– Всё, хватит, – я вылез из-под зонта, больно зацепившись волосами за спицы. – Я не сахарный. Если тебе нравится ходить под крышей – ходи, а я обойдусь.
Натаниэль опустил глаза, словно невольно прячась от меня за раскрытым зонтом.
– Да-да, вот так, – примирительным тоном добавил я, потирая затылок. – Я люблю мокнуть под дождем. И вообще, кто из нас Настоящий Писатель? – Натаниэль удивленно и внимательно посмотрел на меня. – Разве не ты должен учить меня гулять под дождем, как в детстве?
– Как в детстве, уже не получится, но зато можно, как в твой день рождения, – он рассмеялся. – Может, стоит опять пойти ко мне.
– Да, снова самый подходящий вид, чтобы идти в гости, ага.
– Подходящий, – уверенно произнёс Натаниэль, делая вид, что не замечает нотки сарказма в моём голосе.
Дверь в комнату захлопнулась, и мы с Фалленом остались в приятной тишине.
Забавно, но я впервые оказался в комнате Натаниэля. Она была настолько маленькой, что кровать и стол были сдвинуты вплотную, а роль шкафа играли несколько вешалок за дверью и большой ящик для вещей под кроватью. Наверно, если бы Алиса была мальчиком, то детскую комнату не пришлось бы делить дополнительной стеной на две поменьше.
В любом случае у Натаниэля было очень уютно – я вдруг словно оказался на чердаке под крышей какого-нибудь дачного домика, полного тайн и волшебства, а не на шестом этаже обычной девятиэтажки.
Справа от меня на стене висела фотография: разводной мост над Невой, сверкающий десятками огней, отраженными в ночной воде. Она состояла из пазлов, наклеенных на картонную основу, но была собрана не до конца: несколько десятков кусочков отсутствовало, словно они выпали и потерялись или просто никогда не были частью этой фотографии. Я несколько мгновений поискал их глазами, но, конечно же, не нашёл.
Честно говоря, если бы они действительно потерялись, я бы не отыскал их, даже если бы внимательно осмотрел всю комнату, потому что вокруг царил ужасный беспорядок: на кровати грудой валялись разные вещи, а книги и тетради на столе лежали вперемешку.
Мне безумно захотелось убраться, и я, почему-то совершенно не подумав о том, что мои действия могут обидеть или расстроить Натаниэля, начал наводить порядок.
Книги и учебники выстроились аккуратной шеренгой вдоль подоконника, а ручки и тетради отправились в полупустой ящик стола. Все чистые листы бумаги я сунул в голодный принтер, а те, на которых было что-либо написано, отложил в отдельную стопку. Крошки, вытряхнутые из клавиатуры, я высыпал в мусорную корзину и взял в руки довольно тяжелую фиолетовую папку.
Первая страница, вставленная в неё, была просто белой, и я открыл папку посередине, чтобы убедиться, что все остальные листы тоже чистые.
До того как в дверь в комнату бесшумно распахнулась, я успел понять, что держу в руках натаниэлевскую книгу, почему-то до сих пор безымянную, но уже состоящую не из одного десятка глав. Книгу, которую я не должен был находить без его согласия – Натаниэль сам должен был мне её показать.
Я быстро положил папку на место и сел на кровать, как будто невольно пытаясь спрятать книгу за спиной.
Натаниэль протиснулся в комнату, изо всех сил стараясь не разлить содержимое двух чашек, которые осторожно нёс в руках.
– Что это, чай?
– Да, чёрный, без сахара.
– Терпеть не могу чай. – Я отвернулся и, не зная, что ещё сказать добавил: – Сделай… сделай мне кофе.
– Кофе? – Натаниэль поставил обе чашки на стол, понимая, что настоящая причина моего недовольства – вовсе не ненависть к чаю.
Мы оба отлично знали, что кофе – это последнее, что мне стоило бы просить. Хуже мог быть только кофе с сахаром и шоколадом.
– Ты уверен? Вдруг ты тогда всё здесь снова разрушишь? И смысл тогда было убираться?
Я невольно улыбнулся его последней фразе, а потом протянул Натаниэлю фиолетовую папку. Он окинул удивленным взглядом сначала меня, а потом свою книгу и сказал то, что я никак не ожидал услышать:
– Ты уже прочитал?
Мысленно прикинув объем текста и время, которое Натаниэль отсутствовал, я произнёс, не зная, говорить это с иронией или просто с улыбкой:
– Нет, я ведь не умею читать со скоростью десять тысяч слов в минуту.
– Ну ладно, – он пожал плечами так, словно мы говорили о чём-то совершенно не важном. – Это даже хорошо, потому что она ещё не до конца готова, но, если хочешь, возьми её вечером с собой и прочитай дома то, что уже есть.
– А почему только вечером?
– Потому, что сейчас мы можем поехать к Александру. Мой папа хочет отвезти нас на машине. Поедем? Возможно, сегодня ты наконец сможешь найти ответы на вопросы.
8. Вселенные пересекаются
Александр сидел не у окна, как в прошлый раз, а на кровати, устремив потускневший взгляд куда-то в бесконечность, начинающуюся с бледно-зеленой стены.
Его скулы, казалось, стали ещё острее из-за того, что на этот раз он был чисто выбрит.
Я медленно опустился рядом с папой, снова стараясь разглядеть в его внешности хоть какие-нибудь черты нашего сходства, но все попытки были тщетными – я видел только усталого и невероятно худого человека с правильными чертами лица. Александр был тенью меня, себя и, кажется, всего мира, который как будто замирал, отражаясь в его пустых глазах.
Я беспомощно сжал папины тонкие пальцы в своих, невольно удивляясь тому, что в его абсолютно идеальных руках всё ещё сохранилось тепло, которое я мог не только чувствовать, но и видеть – в сиянии вокруг наших ладоней.
Долгое время мне не удавалось поймать взгляд холодных голубых глаз, но когда я наконец заглянул в их равнодушную темноту, то мгновенно провалился в самую глубину бездонных зрачков.
На этот раз всё было одновременно и сложнее, и проще. Мне не было весело и совершенно не хотелось отдавать жестокие и бессмысленные приказы; не хотелось, наверно, потому, что я не чувствовал власти над сознанием Александра. Сколько я ни кричал в пустоту, он не слышал моих вопросов, словно я обращался лишь к тишине, по собственной воле оказавшись в безмолвной ловушке.
Только теперь я смог до конца оценить степень доверия Натаниэля, который изо всех сил старался мне помочь прочитать собственные мысли. Александр же до сих пор даже не догадывался о моём существовании.
Вместо того чтобы испугаться, я вдруг ужасно разозлился, понимая, что упускаю последний шанс узнать что-нибудь о своем прошлом и о прошлом папы. Сжав зубы, я мысленно приказал: «Ответь мне. Немедленно».
И меня услышали.
Всего через мгновение чернота сменилась белым светом, который исходил словно от огромного количества невидимых ламп. И без того невероятно яркий, он тысячи и тысячи раз отражался в зеркалах, которые занимали всё пространство вокруг.
Из стеклянных глубин на меня посмотрели миллионы голубых глаз: с удивлением, со страхом, с надеждой.
Мысли, подобно неуловимому свету, десятки раз отражали друг друга, навсегда пропадали в зеркальном лабиринте вокруг меня, искажаясь и теряясь.
Чувствуя себя загипнотизированным бесконечным сиянием, я подошёл вплотную к одному из зеркал правильной формы и, отразившись в нём во весь рост, сказал:
– Папа, я не понимаю.
Наверно, я ждал, что в зеркале появятся какие-нибудь символы или что моё отражение заменит картинка из мыслей и воспоминаний.
Но ничего не произошло. Совсем ничего.
Если бы пространство вокруг меня умело смеяться, оно бы обязательно громко издевательски расхохоталось.
Лампочки замигали, и я почти физически ощутил, как мало у меня времени.
Совершенно не представляя, что нужно делать, я приложил руку к зеркалу. Но вместо того, чтобы, как в физическом мире, дотронуться до его глянцевой поверхности, моя рука провалилась в глубину, и я ощутил прикосновение пальцев, которые крепко сжались вокруг моего запястья подобно наручникам.
Старясь высвободиться, я потянул руку на себя, и отражение без усилий сделало шаг вперед.
Всё происходящее подозрительно напоминало мой сон. Но я не спал. И на этот раз у меня не было ещё одной попытки.
Но, к счастью, передо мной стоял вовсе не Второй Я, с которым мне предстояло сразиться, а Александр.
Без сомнений это был именно он. Во взгляде ярких голубых глаз моего восемнадцатилетнего папы читалась удивительная решимость, скрывающаяся за непривычной мне мягкостью и бесконечным упорством, которое я иногда видел в Натаниэле.
– Здравствуй, – тихо произнёс я.
– Это… это ты, – прошептал Александр, дрожащими руками обнимая меня за плечи с такой радостью, словно ждал моего прихода каждый день все эти восемнадцать лет.
– Расскажи, что произошло с нами, – спросил я, делая шаг назад.
– Нет, это ты расскажи мне. Ты… ты молчал столько лет.
– Рассказать? Что именно? – удивлённо переспросил я.
– Как там Анна? Почему она так давно не приходит?
– Мама умерла десять лет назад.
– Умерла… – Александр на мгновение закрыл глаза, а потом вдруг улыбнулся. – Значит, мы скоро встретимся с ней. Я… я так скучал, ты не представляешь.
– Я тоже скучаю, – прошептал я, невольно наблюдая за тем, как по щекам Александра катятся прозрачные слёзы.
– Но, – он посмотрел на меня. – Ангелина ведь жива? Она окончательно выздоровела? Она помнит меня?
Я кивнул и сказал немного растерянно:
– Но она, кажется, очень сердится на тебя…
– Да, по-другому и не может быть. Если… если она что-то нечаянно выяснила. – Александр замолчал на мгновение. – Это ведь только часть. Она не знает главного.
– Я тоже не знаю, – перебил я, снова ощущая, как мало времени у нас осталось на этот разговор. – Я ведь ничего не знаю. Или не помню. Только… только сны из детства. И музыку. И…
– Анна мечтала о том, чтобы у нас был невероятный ребёнок, – как-то по-особенному глядя на меня, произнёс Александр. – И ты удивительный. Прости, но я не смогу тебе рассказать, что произошло.
– Как же мне тогда узнать правду?
– Однажды ты сказал мне, что Вселенные пересекаются.
– Нет, – я испуганно отшатнулся, понимая, какой именно смысл скрывается за безобидными словами. – Нет, ты не можешь умереть.
– Ты найдешь ответы, увидев всё своими глазами. Но я не знаю, сможешь ли ты вернуться назад. В своё настоящее, чтобы… чтобы рассказать Ангелине, каким я был на самом деле. О том, что я боролся. Пожалуйста, пусть она запомнит меня таким, каким знала в детстве. Передай ей, если, конечно, она захочет слушать, что я люблю её.
– Хорошо, – кивнул я.
У меня было всего несколько мгновений, чтобы сделать окончательный выбор, оставаться ли мне в умирающем сознании Александра, чтобы увидеть всю историю с самого начала, или вернуться в настоящий мир.
Отлично понимая, что я больше никогда не смогу стать самим собой, я бросил прощальный взгляд на собственное отражение в зеркале. Оно посмотрело на меня с удивительно веселым выражением лица, а потом невероятно легко шагнуло к нам с папой – это был Второй Я, почему-то снова поступающий вопреки моим решениям.
– Останусь я, – уверенно и безапелляционно сказал он, показывая мне язык. – Но не радуйся особо, я – это всё равно ты. И я ещё вернусь.
Александр посмотрел на нас и, совершенно не удивившись, произнёс:
– Ты найдешь меня. Научись слушать тишину, потому что с неё начинается музыка. Так же, как с молчания начинаются ответы.
Ещё секунду я видел себя и папу, стоящих среди зеркал, бьющихся на тысячи осколков, а потом, сделав над собой усилие, я открыл покрасневшие от слёз глаза.
Если Вселенные пересекаются, то… где заканчивается будущее и начинается прошлое?
Где заканчиваются вопросы и начинаются ответы?
Где заканчиваются сны и начинается реальность?
Где заканчиваюсь я и начинается остальной мир?
Где заканчивается тишина и начинается музыка?
Музыка? Да, моя музыка из детских снов. Прекрасная и неуловимая. Я следовал за ней, назад сквозь время, растворяясь в бесконечном пространстве и прислушиваясь к звучанию тишины.
Удивительно, но тишина действительно была наполнена молчанием десятков тысяч голосов. Я никогда в жизни не слышал ничего более громкого.
Мир простирался передо мной, сияя миллионами историй. Но я не мог коснуться их даже на мгновения, как в детстве, теряясь и забывая, кто я и зачем пришёл.
Но я не был ребёнком. Ребёнком был кто-то другой. И я видел его сквозь время: голубые глаза, светлые волосы, смеющаяся улыбка и невероятно знакомое имя – Александр.
Взлёты, падения, книги, мечты, разбитые коленки – как давно забытые сны, интересные, но не важные.
Ещё один ребенок. Девочка. Ангелина.
И снова слёзы, объятие, ревность, улыбки, страхи, игры, дружба и… музыка.
Сияющая музыка. Удивительная и чистая.
Музыка, способная рассказать все истории, ответить на любые вопросы, передать миллион оттенков чувств. Музыка, рождаемая скрипкой Александра. В ней, без преувеличений, был весь мир одновременно: я прежний, я настоящий, я будущий, мама, сам Александр, Ангелина и Натаниэль.
Эта музыка была со всеми нами всегда.
Почти всегда.
9. Да что ты знаешь об одиночестве
– Я ненавижу себя, – Александр ударил кулаком по стене с такой силой, что на костяшках его аккуратных пальцев медленно выступили капельки крови.
Он с каким-то невероятным ужасом посмотрел на разбитую кисть, словно не мог поверить в то, что его идеальные руки могут выглядеть так же покалеченно, как остальное тело и душа.
– Я больше не чувствую музыку, – прошептал он обречённо. – Я больше не слышу её внутри. Это хуже, чем боль и пустота, хуже, чем умереть и исчезнуть, понимаешь? Я знал, что будет сложно, но я сделал и сделаю столько ужасных вещей, что больше никогда не смогу играть на скрипке. Никогда.
В этом «никогда» было столько сожаления и печали, что я впервые по-настоящему почувствовал степень отчаяния моего восемнадцатилетнего папы.
Он больше не плакал, а только тяжело дышал, уставившись усталым взглядом в одну точку.
Я видел удивительно мало света вокруг него, словно кто-то потушил некогда яркое сияние, оставив лишь бледный, едва различимый отблеск.
– Но ты не должен знать о них, я прошу тебя. Мне нужно преодолеть это в одиночку. Я… я должен, – не веря самому себе, проговорил Александр.
– Ты обещал, что я смогу узнать правду.
– Обещал? Когда?
– Знаешь, Вселенные пересекаются. Для меня это прошлое, для тебя будущее. Возможно, я здесь, чтобы спасти тебя.
– Нет, никто не должен спасать меня, – Александр отрицательно покачал головой. – Когда я решил, что Ангелина будет жить, то абсолютно точно знал, что в обмен на её спасение придется отдать часть меня. Я хочу, чтобы так было, и это мой окончательный выбор. Я ни мгновения не жалею. Но, наверно, я бы хотел, чтоб мне было одиноко или страшно, потому что каждый день я совершаю ужасные вещи, которые уже давно должны были сломать меня. Но я боролся и думал, что справлюсь, справлюсь ради Ангелины, мамы… не знаю… тебя и меня. Да, я ещё не стал таким, как они, и не умер. Но… – он вытер глаза от слёз. – Но кто бы мог подумать, что вместо того, чтобы рано или поздно потерять самого себя, как остальные, я сломаю нечто большее. Если я не смогу играть, если я больше никогда не услышу музыку в груди, то что от меня останется?
– Но…
– Но я не жалею. Мне безумно повезло. Эта… работа. Она спасает жизнь Ангелине, потому что никто, кроме меня, не захотел за неё бороться. Отец был прав, такому ребёнку, как я, невозможно заработать большие деньги за несколько месяцев. Скажи, ты, конечно же, видел моё отчаяние в тот день, когда он сказал, что наша семья не согласится на дорогостоящее лечение Ангелины, если его предложат? Я ведь тоже не верил тогда, что смогу найти такие деньги. А потом появился Марат. Я… – он запнулся. – Я не хочу рассказывать тебе о наркотиках и алкоголе… Это… это страшно. Но страшнее то, что они только помогают выжить и забыться между бесконечными днями. Я… я милый. Я красивый. Я нужен им. Многие готовы платить огромные деньги, чтобы получить меня хотя бы на несколько часов. Это сказка. Страшная сказка о том, что такое ответственность, – он улыбнулся сквозь слёзы. – Моя короткая сказка о жизни, любви и смерти. Но знаешь, она скоро закончится – я начинаю забывать, каково это – любить, поэтому… поэтому, пока ты здесь, будь с Ангелиной. Люби её за меня и береги, ладно? Я так хочу, чтобы рядом с ней был кто-то, кому по-настоящему не всё равно.
Обещаю.
Ангелина не плакала. Больше не плакала.
Мы слушали вместе с ней, как пиликает аппарат, снимающий кардиограмму, и смотрели в окно, наблюдая за тем, как медленно садится июньское солнце.
Она думала о том, что закат – это смерть, а я – что ночью на небе будут звёзды. Наши звёзды.
Я научился рассказывать о них Ангелине. Совсем не так, как Александру, а без слов. И она слышала меня. Я говорил ей обо всем, что знал сам: о дожде и снеге, об Огненном Языке Жизни, о лошадях, о путешествиях во времени и даже о нас с Натаниэлем.
Ангелина никогда не задавала вопросов, а только внимательно слушала меня сквозь холодные сны и равнодушную реальность. Она ни с кем больше не говорила. У неё не было сил на это.
Их с Александром отец появлялся в больнице лишь дважды: когда Ангелину привезли в тяжелом состоянии в реанимацию и спустя три месяца, когда назначенное лечение начало действовать.
Он так и не зашёл в её палату, а на вопросы врача лишь злобно огрызнулся почти так же, как он кричал на Александра, когда стало известно, что Ангелина умирает:
– 1000 долларов? Да как ты смеешь при мне говорить о такой сумме, поганец! Я, по-твоему, миллионер? Скажи, я миллионер? Или ты считаешь, что мне стоит работать не 12 часов в сутки, а 20? Отвечай!
– Я… я пойду работать, я продам все свои вещи.
– Какие ещё твои вещи? Которые я тебе покупаю? Ради которых твоя мать работает в две смены? А не хочешь ли ты ещё продать машину или нашу… ой, извини, твою квартиру, за которую мы должны еще 7500 долларов? Нет? Значит, закрой рот и не лезь туда, куда тебе не надо соваться.
– Но так ведь нельзя. Она моя сестра, и мне не все равно.
– Вот и делай, что должен делать брат: навещай в больнице, помогай маме. Будь уже мужчиной, наконец. Смирись с неизбежным.
Ни за что.
– Что, мальчик, нужны деньги? – Высокий худой мужчина с огромным рубином на большом пальце окинул Александра скептическим взглядом.
– Нужна работа.
– Сколько тебе лет? Шестнадцать?
– Мне восемнадцать, – довольно грубо поправил Александр, достойно отвечая на хамский тон, которым был задан вопрос.
Удивительно, но бесстрашная дерзость насмешила худого человека. Он достал дорогую папиросу из портсигара и, закурив, сказал:
– Меня зовут Марат, и я возьму тебя на работу. Что скажешь?
Александр посмотрел на курящего и сказал:
– Думаю, что откажусь. Вы мне не нравитесь, а главное, у вас нет таких денег, которые мне нужны, – он сверкнул глазами и развернулся, собираясь уходить.
– Я плачу 100 в месяц.
– Долларов?
– Можно и долларов, – худой человек снова рассмеялся. – Но тут будет все зависеть от того, что ты умеешь делать.
– Я многое могу и очень быстро учусь. Правда быстро.
– Не переживай, – Марат выпустил в лицо Александра струйку ядовитого дыма. – Я умею рассмотреть таланты. Не разочаруешь меня – сможешь купить себе тачку или свалить за границу с подружкой. Ты что-то говорил насчёт того, что я не смогу окупить твои расходы, – вынув папиросу изо рта, он сделал вид, что ему интересно. – Правда, боюсь, ты не справишься с работой. Обычно я не нанимаю случайных… мальчиков. Но сегодня, пожалуй, сделаю исключение. Ну так что, зарплата устраивает?
– Нет, не устраивает, – сердито проговорил Александр, одурманенный дымом папиросы.
– Неужели? И где же тебе предлагали больше?
– Нигде, – снова вдыхая ядовитый дым, проговорил мой восемнадцатилетний папа. – Вы предлагаете 100 долларов в месяц, если я вам подойду, но этого мало, мне нужно 1000 до первого июля.
– 1000 долларов. И ты даже не спросишь, какого рода работу я предлагаю? – В голосе мужчины зазвучали нотки иронии, но через секунду он как будто пожалел о том, что сказал.
Но Александр проигнорировал всё сказанное:
– Мне нужно оплатить операцию сестре. – Его глаза покраснели, а язык не хотел подчиняться.
– Что ж, в таком случае постарайся. А то малышка умрёт. Кроме меня, вряд ли кто-то заплатит тебе такие деньги за столь короткое время. – Худой человек снова слегка наклонился и подул дымом в лицо Александру. – Ты ведь сопляк. Очень везучий сопляк. Если твоя сестра хотя бы вполовину такая красивая, как ты, думаю, её стоит спасти. Ну что… ты согласен поработать на меня?
Александр глупо улыбнулся.
Конечно, согласен.
– Здесь нет никакого Александра. Понятно? Переступая порог моей студии, ты становишься моей игрушкой, как любой из здесь присутствующих, – худой человек с рубином на большом пальце дважды сделал акцент на слове «моей».
– Но…
– Вот договор с твоей подписью и число. Хочешь, прочти ещё раз вслух? Нет? Хорошо. А чтобы тебе было понятнее, я в первую очередь лишу тебя имени. Лександр… Всё же длинно. Лекс. Твое имя новое Лекс. Понятно? Правила такие: волосы не красить и не стричь – надо будет – тут всё сделают. Никаких татуировок без моего личного разрешения. Также нельзя драться. За лишние синяки или засосы я тебя по меньшей мере убью. Даже мои гримеры не всемогущи. И обязательно спать по ночам. Круги под глазами и усталость я не приветствую. – Марат взял Александра за подбородок, заставляя его слегка запрокинуть голову. – У тебя прекрасные глаза. Такие опасные. Я просто влюблен в них, – он наклонился к моему восемнадцатилетнему папе, словно собираясь поцеловать его в губы.
Александр отпрянул, напрягая все мышцы, и прошептал:
– Не трогайте меня.
Марат снова рассмеялся громко и весело, как будто Александр сделал что-то крайне смешное:
– А ведь и не скажешь, что ты такой недотрога. Обычно куколки ломаются уже через пару недель на моей работе…
– А я вам не фарфоровая куколка, – сверкая непередаваемой злобой, проговорил Александр.
– Что, думаешь, такая жизнь тебя не разобьёт? Одни осколки останутся. Это бизнес. Всё продается и покупается. Ты продаешься.
– Нет.
Марат удивлённо посмотрел на него, перестав смеяться:
– Ты ещё и споришь? Остальные слова пискнуть поперёк не смеют, а ты споришь со мной. Малолетка. Ты уже проиграл. Не лучше и не хуже всех, кто тут. Такая же красивая картинка, не более. Ты уже сломан. Я уже купил у тебя твоё имя. И ты не сопротивлялся. Не сопротивлялся, знаешь почему? Потому что ты хоть и гордый, но смышленый мальчик. А теперь я куплю у тебя поцелуй. Согласишься, я выплачу тебе необходимые 1000 долларов. Будем считать это… благотворительностью. А эмоции прибереги для своей мамочки. Здесь таким, как ты, разрешено только стонать и плакать. Потренируйся на досуге. На сегодня свободен.
Если вы заплатите полную стоимость до конца недели, то с 15 июня мы сможем приступить к лечению.
– Ты пришёл? – Марат впустил Александра в прокуренное помещение. – Неужели ты все-таки продаешься? 1000 долларов, дорогая игрушка, не находишь? Мои остальные мальчики так много не зарабатывают. Выходит, ты всё-таки лучше их, раз столько стоишь, но… ведь интересно получить что-то недоступное, а тебя оказалось купить проще, чем я думал.
Александр молчал, сначала яростно, но с каждой секундой все больше бледнея.
– Ладно, уходи, – худой мужчина с рубином на большом пальце затянулся очередной папиросой, наполняя и без того опьяняющий воздух новой порцией какого-то неизвестного яда.
Мой восемнадцатилетний папа не пошевелился.
– Уходи, – курящий, казалось, разозлился. – Проваливай, тебе говорят.
– Вы правы, – Александр сжал зубы и посмотрел в глаза Марату. – Только вы не сломали меня. Нет. Вы убили меня. Уничтожили. Я ненавижу себя. Моя семья возненавидит меня, когда узнает. Моя сестра возненавидит меня, – он беззвучно закашлялся, как будто от дыма, пытаясь скрыть слёзы. – Я уже умер. Поэтому меня нельзя купить. Я с первого дня знакомства с вами продал свою жизнь, и теперь я уже ничего не стою. Поэтому я должен спасти сестру. Меня уже нет, но она должна жить.
– Жаль, – Марат встал и проговорил это с ироничными нотками в голосе. – Жаль, что болтливым тебя делают только наркотики. Мне нравится, как ты говоришь. Очень трогательно. Попробуй ещё разжалобить меня – с детства не плакал, а ты так вдохновенно рассказываешь о том, что я тебя убил. Я думал, гордые мальчики не жалуются. – Он наклонился к самому лицу Александра и проговорил, почти касаясь губами его уха: – Жалко разбивать такую прочную куклу. Разобьешься на такие мелкие кусочки, что никто потом не склеит. Даже я. А я ведь люблю тебя. И пока не наигрался. Завтра я анонимно оплачу счёт на лечение твоей сестры. Можешь считать это благотворительностью… Впрочем, думай что хочешь, мне всё равно. Так или иначе, по контракту ты никуда не денешься от меня как минимум до сентября. А дальше – посмотрим. Но не надейся, что я отпущу тебя, – он усмехнулся, подталкивая Александра к двери, а потом добавил: – Поцелуй от меня сестренку, ладно?
10. С его молчаливого согласия
Короткий сентябрьский вечер угасал, отражаясь последними лучами солнца в окнах спешащих электричек.
Поезда мягко скользили вдалеке, спокойно и невероятно привычно перестукивая равнодушными колесами. Я помнил этот стук ещё с тех пор, как был Первым Я самого себя, который в этом времени пока не родился.
Сердце моего восемнадцатилетнего папы словно пыталось вторить этому ритму, и я мог видеть, как судорожно пульсируют вены на его висках, напоминая мне о том, как именно устроено человеческое тело.
Александр отвернулся от огненного заката и с холодной решимостью открыл футляр с пистолетом, который всё это время нервно сжимал под мышкой. Кончиками тонких пальцев он медленно провёл по мягкой внутренней обивке, едва касаясь нежного бархата, пока не уперся в ледяной корпус черного орудия убийства, украденного из сейфа отца.
Я молча наблюдал за тем, как Александр осторожно взял в руку почти невесомый пистолет, на мгновение показавшийся мне даже игрушечным, и резко приставил дуло к теплому виску.
Тонкие пересохшие губы прошептали беззвучно:
«Я больше не могу. Так не должно было быть», а палец судорожно прикоснулся к курку.
Раздался резкий выстрел, и Александр упал на спину, широко открыв голубые глаза, устремив печально-решительный взгляд в темнеющее небо.
Он умер почти мгновенно, оставшись одиноким и невероятно бледным на фоне алой крови, залившей беззаботную траву, колеблющуюся под осенним ветром.
Александр не дожил всего несколько месяцев до встречи с моей мамой.
Я вдруг увидел её, одетую в несколько вульгарное свадебное платье. Более взрослую, чем на фотографии с двадцатилетним папой, с короткой стрижкой и непривычным для меня выражением лица.
Я долго вглядывался в неё, стараясь понять, что именно изменилось, пока не почувствовал, что мамина улыбка хоть и не выглядела грустной, все же таила в себе какую-то невысказанную печаль.
За руку Анну держал счастливый Виктор, выпивающий пенящееся шампанское из сверкающей рюмки.
Их сын, появившийся на свет в ноябре, был младше Натаниэля на два года.
Они виделись всего один раз, нечаянно встретившись на улице недалеко от школы. На тот момент Кириллу уже исполнилось пятнадцать, а Натаниэлю было почти семнадцать лет. Никто из них даже не поднял головы и не повернулся вслед второму. Оба шли в наушниках, накинув на голову капюшоны, а Кирилл курил какие-то вонючие женские сигареты.
В первое мгновение я не узнал Натаниэля: он был одновременно точно таким же, каким я видел его в последний раз, и совершенно другим.
Я не мог бы сказать, что он значительно повзрослел, просто что-то неуловимо поменялось во взгляде его проницательных глаз – исчезло выражение по-детски наивного восхищения и удивительно тонкого понимания мира.
Натаниэль бывал на нашей крыше всего один раз, случайно попав туда на своё совершеннолетие, напившись с абсолютно чужими ему друзьями.
Он сидел в одиночестве на её заснеженном краю и горько плакал, уткнувшись лицом в смешные вязаные варежки разного цвета – синюю и салатовую. В этот момент он был невероятно похож на меня. На несуществующего меня.
С тех пор он больше никогда не светился теми невероятными оттенками немыслимых цветов, за которыми я так восторженно наблюдал при наших встречах в другой реальности.
Зимой, в одиннадцатом классе, он вдруг перестал готовиться к поступлению в медицинский и, совершенно забросив учёбу, начал работать над каким-то сложным и запутанным романом – о гении, не сумевшем найти своё место в жизни и погибшем нелепо и случайно.
Основная идея была в том, что смерть главного героя была единственным спасением от серой жизни, которой и сам Натаниэль когда-то так боялся.
Ему отказали одно за другим четыре издательства, отметив, что стиль произведения весьма неплох, но сюжет слишком нагроможден и полон наивной философией, которая интересна разве что некому избранному кругу читателей, который вряд ли получится найти.
Кроме того, Натаниэлю советовали пойти учиться в литературный институт или попробовать поискать более приземленные сюжеты, с персонажами, в основе которых лежали бы реальные люди.
После очередного вежливого письма с отказом в публикации Натаниэль порвал распечатанную версию романа, а потом в бессилии долго зачеркивал ручкой уцелевшие строчки, калеча собственные слова и покрывая их слоем чёрной краски.
Он больше никогда ничего не писал.
Когда Натаниэль не поступил в университет, то даже не расстроился по этому поводу, словно и не стремился туда.
В 2018-м его забрали в армию, и он погиб во время тренировки по стрельбе, получив смертельное ранение в грудь.
Моя мама никогда не любила Виктора по-настоящему, точно так же, как он не любил её. Они наигрались в отношения ещё до рождения их самовлюбленного и недалекого сына.
Каждый чувствовал себя чужим и ненужным – Виктору ещё много лет предстояло ждать встречу с Лерой, в сердце мамы навсегда осталось пустое место для Александра, с которым ей не было суждено познакомиться в этой жизни. Равно как и увидеть когда-нибудь меня.
Нас просто не существовало.
Я прислушался к биению сердца Александра. Мы снова были на грани жизни и смерти. Всего в одном невесомом мгновении от совершенно другого будущего.
И меньше всего меня волновало то, что в этой новой истории мне не было суждено появиться на свет. Гораздо сильнее я боялся той пустоты, которую видел в глазах Натаниэля, в глазах моей мамы и её абсолютно посредственного сына, родившегося вместо меня.
Больше всего мне было грустно из-за Натаниэля, как будто в эти мгновения в моих руках была и его судьба. Судьба, которая должна была измениться значительнее, чем у любого из тех, кого коснулась бы сегодняшняя смерть под сентябрьским небом, усыпанным загорающимися звёздами.
– Ты прав, так не должно быть! – тихо произнёс я, представляя, что бы сказал Натаниэль, если бы попытался спасти мою жизнь. – Не делай этого. Ты сильный. Почему ты сдаешься?
– Я ненавижу себя, – в глазах Александра появились слёзы, а дрожащая рука с пистолетом опустилась вниз. – Ты же знаешь, моя жизнь и я сам проданы, а всё, что я могу, – это надеяться, что Ангелина никогда не узнает о том, какой ценой спасена её жизнь. Я ни о чём не жалею, но больше я не смогу смотреть в глаза ни ей, ни маме, ни отцу. И я уже много месяцев не могу играть на скрипке, – он говорил каждое слово так, как будто читал собственный смертный приговор, а потом сказал мне: – Но сегодня ты снова рядом, здесь, в моей голове. Помнишь, ты сказал когда-то, что, возможно, пришёл спасти мне жизнь… Что мне нужно делать?
– Беги. Бросай всё и беги.
Александр растерянно посмотрел по сторонам, а потом, кивнув, уверенным движением поднял с земли футляр и, сунув туда пистолет, со злостью выкинул его куда-то за деревья, следуя моему совету буквально.
Пролетев несколько метров, футляр стукнулся о ветку дерева и провалился куда-то под землю, став совершенно незаметным под слоем прошлогодних листьев.
Александр проследил взглядом за этим недолгим полётом, а потом развернулся и, устало опустив голову, пошёл в сторону железнодорожных путей.
Предстояла последняя теплая ночь ранней осени.
С неба сверкали звёзды. На мгновение мне показалось, что где-то среди них сиял, внимательно наблюдая за мной, ещё не родившийся Натаниэль.
Александр долго молчал, а потом вдруг, тоже посмотрев на небо, спросил:
– Если я все брошу, если смогу убежать, разве я не сделаю хуже? Ты должен знать, есть ли у меня хоть сколько-нибудь счастливое будущее.
– Есть, оно есть, – негромко ответил я, ощущая незримое присутствие Натаниэля, который тоже каким-то невероятным образом говорил эти слова Александру вместе со мной. – Я не знаю всего, что будет дальше, но однажды каждый из нас встретит необыкновенного человека. В этом и будет смысл. И тогда мы поймём, что всё было не зря. Ты мне веришь?
Прижав руки к груди, мой восемнадцатилетний папа вдруг радостно рассмеялся и произнёс шепотом:
– Я верю. Анна, мы обязательно встретимся. Прости меня…
11. Я прощаю тебя
Перед глазами пронеслись события последних часов: то, как я упал на кровать рядом с папой, прошептав, что устал и хочу домой, и то, как меня посадили в машину, даже не пытаясь растормошить, а теперь каким-то невероятным образом я оказался спящим на кровати Натаниэля.
Удивительно, но я словно наблюдал за собой со стороны, отлично осознавая, что нахожусь сразу в двух местах одновременно.
Но кто из нас Первый Я? Который Я – Настоящий?
В окно светило утреннее солнце, а за письменным столом, положив голову на руки, спал Натаниэль.
Мне было необходимо рассказать ему что-то невероятно важное, касающееся нас двоих.
Я боялся, что мысли, как яркий сон, потускнеют и забудутся, и тогда снова придется начинать всё сначала.
Протянув руку к Натаниэлю, я потряс его за плечо. Он зажмурился от моего прикосновения, а потом резко открыл глаза и сказал то, что я почему-то ожидал услышать меньше всего:
– Привет!
– Привет, – эхом ответил я, с такой интонацией, словно только что вернулся из невероятно далекого путешествия.
– Как ты себя чувствуешь?
– Чувствую… – снова повторил я, стараясь понять, что ощущаю в данный момент, а потом произнёс удивленно: – Я чувствую тишину.
– Тишину?
– Да, – радостно подтвердил я. – Голоса… они… они больше не перебивают друг друга.
– А я, – Натаниэль вдруг улыбнулся. – Я ведь теперь тоже слышу их.
Я хотел сказать язвительно, что сочувствую, но его слова прозвучали так, как будто он мечтал услышать от меня что-то хорошее или хотя бы почувствовать одну сотую долю его собственного восхищения мной.
– Ты и так особенный, – мне стало смешно от того, что Натаниэль ждет от меня одобрения, словно маленький ребёнок, который научился чему-то необыкновенному. – И чтобы быть особенным, тебе совершенно не обязательно слышать голоса.
Он хотел что-то ответить мне, но не успел, потому что дверь в комнату открылась, и к нам заглянула его мама.
Почему-то в этот момент я увидел в ней не взрослую женщину, а ту самую маленькую девочку, которую Александр велел мне оберегать в его отсутствие.
– Я должен кое-что объяснить, – тихо сказал я, обращаясь скорее к пятнадцатилетней Ангелине, чем к натаниэлевской маме, которая села рядом со мной на кровать. – Он просил сказать тебе правду, потому что Александр очень любит тебя. Любит настолько, что спас тебе жизнь, когда весь мир отказался бороться. Поверь, если бы существовал какой-то другой способ, Александр не поступил бы так, – я вздохнул, негромко пересказывая самое главное из того, что видел. – Понимаешь? Но он настолько сильно любит тебя, что отказался ради твоего спасения не только от музыки, но и от самого себя. Помнишь сказки о звёздах и путешествиях во времени? Это Александр. Он заботился и оберегал тебя, даже когда был далеко. Ты… ты прощаешь его?
Мама Натаниэля не плакала, внимательно вслушиваясь в мой сбивчивый монолог, а потом встала на ноги и, закрыв рот рукой, словно пытаясь сдержать крик, быстро вышла из комнаты. Я посмотрел на Натаниэля, почему-то ожидая увидеть осуждение в его глазах.
– Не беспокойся, всё правильно, – удивительно твердо произнёс он. – Это их история. И мама заслужила знать правду. Если бы у неё был выбор, я уверен, она хотела бы услышать то, что ты рассказал. Но… ты сам не жалеешь о том, что узнал?
– Нет, – я отрицательно покачал головой. – Ни одного мгновения. Я знал правду с самого начала. С детства. Просто не мог вспомнить. Вспомнить о том, что Фаллен – это я.
Дверь в комнату снова открылась, и к нам на цыпочках вошла Алиса.
– Мама больше не грустит, – прошептала она, обращаясь куда-то в бесконечность. – Но теперь ты должен поехать с ней к Александру, хорошо?
– Хорошо, – не смея спорить или сопротивляться её бесконечно правильным и важным словам, согласился я.
Она улыбнулась и, повернувшись к Натаниэлю, вдруг спросила:
– Можно ещё детальки?
– Можно, – он подошёл к ящику стола и достал несколько частей пазла со стены, которые Алиса, встав ногами на его кровать, удивительно быстро добавила в пустые окошечки. – Осталось, – она пробежалась пальцами по картинке, – 95 частичек. Это… примерно две главы, да?
– Ага, – Натаниэль кивнул и посмотрел на меня. – Видишь, это фотография, как моя книга. 2000 пазлов. 2000 предложений. Осталось дописать совсем немного. – Он протянул мне фиолетовую папку. – Но ты всё равно можешь прочитать.
Я знал, что вижу папу в последний раз.
Теперь он просто лежал на кровати, рядом с которой стояла нетронутая порция еды и чашка с водой.
Александр почти не светился, а только мерцал тусклым сероватым огнём. Но даже в этом бледном свете я видел прекрасное сияние восемнадцатилетнего папы, играющего на скрипке для Ангелины.
Перед моими глазами в одно мгновение пронеслись тысячи моментов, связанных с его музыкой: первая скрипка, первое собственное произведение, слёзы неудач и радости, вдохновения, отчаяния – его бесконечная борьба с собой ради чистых и математически-идеальных нот, способных изменять мир в лучшую сторону.
Я мог слышать эту невероятную музыку в любую секунду. В ней было именно то, что Александр просил меня запомнить: всё самое чистое и удивительное, что было в его жизни, то, чем родители обычно хотят поделиться со своими детьми.
У нас с ним не было целой жизни – всего несколько мгновений. Но нам хватило и этого.
Мама Натаниэля медленно подошла к кровати и села рядом с братом. Я не знал, что именно она скажет, и мне казалось, что если бы они могли поговорить лично, всё было бы гораздо проще. Ведь в разговоре можно сначала накричать, а потом расплакаться и обняться, но ответом Ангелине в любом случае было бы молчание.
– Я прощаю тебя, – тихо проговорила мама Натаниэля, снова превращаясь в ту тоненькую и бледную пятнадцатилетнюю девочку. – Глупый, ты думал, я не пойму тебя. Ты… Ты думал, что только ты любишь меня. Но я тоже любила тебя больше жизни. Я могла стать тебе другом. Что бы с тобой ни случилось, я бы приняла тебя таким, какой ты есть. Думаешь, я не видела гнев и равнодушие отца? Не чувствовала вечную потерянность мамы? Я тоже боролась с ними всю жизнь, а моей настоящей семьей всё детство был только ты. Скажи, ты представляешь, как безумно сложно мне было, когда ты исчез? Честное слово, я… я никогда не думала, что ты уйдешь из моей жизни. Вот так, не сказав ни слова. Даже не попрощавшись. Как будто я не имела значения, как будто ты никогда в жизни по-настоящему не доверял мне. Но… но я прощаю тебе твоё молчание. Я прощаю тебя за то, что ты не дал мне возможность показать, как я любила тебя тогда и как люблю тебя сейчас. Ты тоже прости меня.
12. Так должно быть
– Когда я допишу книгу, я умру, – Натаниэль сообщил мне об этом так, словно напомнил о чём-то решенном нами вместе когда-то давно.
Он сказал это совершенно обыкновенным тоном, даже не ожидая от меня ответа.
Я с удивлением посмотрел на Натаниэля, пытаясь до конца осознать смысл его слов, а потом почувствовал какую-то отвратительную горечь, словно его смерть была уже предопределена, и мне нужно было лишь безразлично кивнуть в ответ, заговорив о чём-нибудь другом.
– А что, если я запрещу тебе дописывать книгу? – со злобной надеждой спросил я.
В моём вопросе слишком явно прозвучало колкое напоминание о том, что в любую секунду я могу вмешаться в мысли Натаниэля и заставить его подчиниться моей воле.
– Ты думаешь, я тебя послушаю? – Он посмотрел на меня почти снисходительно. – В данном случае нет.
– Конечно, нет, – повторил я, осознавая, что бессилен что-либо сделать.
– Знаешь, – он чуть улыбнулся немного грустной улыбкой. – Я был бы рад, если бы ты убил меня. Это было бы отличным завершением нашей с тобой истории. Что ты об этом думаешь?
Я прикусил губу, невольно пытаясь спрятаться от ледяного и даже чуть насмешливого тона, которым Натаниэль произнёс последние несколько фраз.
Мне не верилось, что он может такое говорить. Говорить совершенно серьёзно, не допуская и тени сомнения или каких-либо возражений с моей стороны.
Руки беспомощно утонули в глубине карманов, пока я молчал. Внезапно правая кисть коснулась чего-то холодного и отполированного. Незнакомый предмет был настолько идеальной формы, что казался изготовленным специально для меня.
Затаив прерывающееся дыхание, я вытянул перед собой дрожащую руку, сжимающую онемевшими пальцами черный сияющий пистолет, на который Натаниэль посмотрел без тени удивления или страха – в его взгляде читалась полная уверенность в правильности происходящего.
Натаниэль даже не пытался вмешаться или что-либо изменить, лишь молча наблюдая за моими действиями.
А мне хотелось кричать от того, насколько всё происходящее было неправильным.
Если бы я смог разжать руку и выбросить пистолет, то кинулся бы к Натаниэлю и, схватив его за плечи, заглянул бы в равнодушные глаза, стараясь заново увидеть в нём того наивного ребёнка, рассуждающего обо всём на свете и мечтающего о великих свершениях, которые мы должны были осуществить, как мне казалось, вдвоём.
– А как же будущее? – сжав зубы, прошептал я.
Натаниэль сверкнул одним из самых невероятных оттенков цвета, каким сияют, наверно, только умирающие звезды, а потом взял мою руку и приставил пистолет к своей груди.
– Оно есть. Ты ведь веришь мне?
Я кивнул, с ужасом глядя на искорки в его глазах.
– А теперь, – он посмотрел на меня с отчаянной решительностью. – Сделай это.
– Нет, – дрожащим голосом произнёс я, глядя на смертельное оружие, нацеленное мной на Натаниэля. – Я не могу… Я не буду.
– Неужели? – Он вдруг рассмеялся совершенно чужим смехом. – А по-моему, в тебе достаточно жестокости.
Раздался выстрел.
Вокруг было светло и тихо. Открыв глаза, я сел на кровати, ощущая в уголках глаз дорожки от слёз, и медленно проговорил без всякой надежды, вспоминая прожигающе-холодный взгляд Натаниэля:
– Не может быть. Это не мы. Не он.
Я растерянно посмотрел на его книгу. Она лежала около моей подушки, открытая на последней главе неоконченной истории, в которой, по расчётам Натаниэля, не хватало еще 95 предложений.
Когда я допишу книгу, я умру.
Я впился ногтями в одеяло и сжал кулаки, борясь с ощущением собственной беспомощности.
Мне безумно хотелось, чтобы Натаниэль сию же секунду оказался рядом со мной, чтобы я уговорил его не дописывать книгу. Мне до боли отчетливо представилось, как я рассказываю ему то, что видел во сне, как злюсь на него и кричу, но даже в мыслях он лишь грустно улыбался в ответ, не соглашаясь с моими словами и прощая мне то, что я не могу смириться с его смертью.
Я точно знал, что никакие доводы не убедят его отказаться от этой книги. Мне даже показалось, что Натаниэлю в каком-то смысле хочется умереть за неё, считая, что в таком случае она обретет ещё больше смысла.
Настоящим Писателем можно стать только после смерти – это звучало достаточно романтично, чтобы он в это поверил, и расскажи я Натаниэлю, что его книга стоит целой жизни, он с радостью допишет её, ни секунды не сомневаясь, что так и должно быть.
Я вышел из дома, крепко сжимая в правой руке фиолетовую папку.
Мне было настолько необходимо поговорить с Натаниэлем, что я даже не удивился, когда мы столкнулись с ним на улице перед моим подъездом.
Приближался вечер. Солнце, только недавно светившее мне в окно яркими лучами, устало опускалось за облака, превращая наши с Натаниэлем тени в длинные узкие линии, напоминающие стрелки часов, собирающиеся отсчитать последние минуты этого дня.
Я беззвучно вздохнул, стараясь одновременно вспомнить весь ужас моего сна и, наоборот, забыть его, исправив все ошибки.
Мне казалось, что я знаю, как сделать это, как спасти Натаниэлю его драгоценную жизнь.
Он смотрел на меня, как обычно, с интересом, сияя невообразимым оттенком какого-то космического цвета. Я снова не мог найти подходящее слово для описания этого свечения, но на этот раз я и не пытался это сделать.
Гораздо больше мне хотелось протянуть руку и сказать тихо: «Ты настоящий» – почти так же, как когда-то Натаниэль произнёс, обращаясь к Фаллену. Его интонация была бы сейчас самой подходящей для моих слов.
Недовольно отбросив эту мысль, я нахмурился – она слишком противоречила тому, что я собирался сказать, и от этого было непривычно больно.
– Привет, – я сердито посмотрел на Натаниэля.
– Привет, – он мгновенно посерьёзнел, стараясь соответствовать моей интонации.
– Я прочёл твою… – мне захотелось подчеркнуть равнодушное отношение к натаниэлевской книге. – Твою… работу. Она… Не думай, что я считаю её чем-то плохим, но… – свободная рука сжалась в кулак так, что побелели костяшки пальцев. – Но… ты не имеешь права писать о том, чего не знаешь. Возможно, всё это и неплохо, но я не разрешал тебе сочинять обо мне истории. Тем более такие… – Я постарался придумать как можно более обидное слово. – Такие… неправдоподобные. Ты на самом деле считаешь, что я говорю и думаю именно так, как ты пишешь об этом? – Я рассмеялся почти искренне, сверкнув на Натаниэля презрительным взглядом. – Нет. Я совершенно не такой, и, если честно, мне не нужны твои гениальные произведения со мной в главной роли. Скажи, тебе в глубине души не кажется, что твоя книга не стоит тех сил, которые ты в неё вкладываешь?
Я проговорил всё это быстро, с какой-то невероятной жестокостью, такой, что не поверить в искренность моих слов было почти невозможно.
Ужаснувшись, я всё же спокойно вслушался в недоверчивый вопрос Натаниэля:
– Ты правда так думаешь?
– Не важно, что я думаю, – я со скучающим видом посмотрел сквозь него, продолжая говорить, не меняя холодной интонации. – Твоя книга – это нечто отвлеченное, в чём ты можешь помечтать быть самим собой. Или даже создать себе нового меня. Но… Ты живёшь в сказках. Придумал идеальный мир с идеальными людьми, которые говорят и думают так, как ты хочешь. Так ведь легче, правда, чем жить в настоящем мире, где ты пока никто?
Я издевательски усмехнулся, а мои слова упали на землю, как будто весили тысячи килограммов, и хотя после этого наступила тишина, они ещё долго звучали в наших головах с такой же грубой и снисходительной интонацией, с какой были произнесены.
Натаниэль не поднимал грустно опущенного взгляда, поэтому я не мог понять, что он чувствует и о чём думает.
По моему телу пробежала судорога, такая же, как в тот день, когда я вытер белым рукавом кровь с губ и посмотреть на Натаниэля, держащего в руках странички с распечатанной первой главой, и мне снова захотелось исчезнуть, лишь бы только не находиться с ним рядом.
Я резко протянул Натаниэлю его книгу, с таким видом, словно собираюсь её выбросить. Он немного растерянно забрал фиолетовую папку из моих дрожащих рук.
За спиной осталась звенящая тишина, нарушаемая лишь трехсекундным пиликаньем домофона с красной надписью «ERROR».
Прислонившись к холодной стене, я сел в полутьме подъезда и обхватил голову руками, чувствуя, как все во мне наполняется ледяным разочарованием.
Предатель. Я настоящий предатель, потому во всех моих фразах, сказанных Натаниэлю, было слишком много презрения.
Я не спасал ему жизнь. Было бы безумием полагать, что после моих слов он разочаруется в своей книге.
В Натаниэле совершенно точно не было обиды или злости на меня, скрывающих за собой простую и эгоистичную мысль: «Ну, раз так, я не буду больше ничего писать!» Если он и расстроился, то расстроился из-за чего-то другого, но я не мог понять, из-за чего именно.
Это было как-то связано с тем, что я не дал ему времени поделиться со мной какой-то важной новостью. Важной для нас обоих.
Я почувствовал, что мне снова необходимо попросить у Натаниэля прощения, без глупых объяснений или ненужных оправданий. Просто сказать ему «Прости меня» так, чтобы он всё понял. Я знал, что он обязательно поймёт.
Когда я вышел на улицу, Натаниэля, естественно, там уже не было. Но, несмотря на то что я совершенно не представлял, куда он мог пойти, что-то во мне подсказало правильный путь.
Я совершенно не удивился, когда оказался на нашей с ним крыше. Мне даже показалось, что я обязательно должен встреть Натаниэля. Но его не было.
Было лишь посеревшее небо над головой, сердито смотрящее свысока, словно обвиняя меня в чём-то.
Мне хотелось беспомощно задрать голову и закричать звёздам, срывающимся за облаками, о том, какой я идиот.
Но вместо этого я подошёл к краю крыши и, облокотившись о поручень, грустно посмотрел вниз, мечтая о том, чтобы пошёл дождь и ради справедливости побил бы меня своими каплями, а может, и просто поплакал бы. Так тоже стало бы легче.
Легче? Почему мне вдруг должно быть легче?
Натаниэлю ведь тоже больно от моих слов. Но он вряд ли сердится или клянчит объяснений у равнодушного неба. Он… он вдруг появился из-за соседних домов, словно становясь продолжением моих мыслей.
Я не успел обрадоваться, невольно отшатнувшись от края крыши и отказываясь верить своим глазам.
Натаниэль остановился напротив своего подъезда, весело болтая с Драшовым и Омаром. До девятого этажа долетали только отдельные реплики, но и их было достаточно, чтобы уловить нить бессмысленного разговора.
Омар всё время смеялся, а Драшов приобнимал Натаниэля за плечи, как старого друга, и что-то ему рассказывал.
Мне захотелось отвернуться, но почему-то я продолжал смотреть вниз, ощущая бесконечное разочарование.
Слишком уж неожиданной была сцена, за которой я наблюдал сверху вниз.
Всё вдруг вернулось на несколько месяцев назад и стало привычным и обыкновенным.
Не об этом ли я просил у равнодушного неба?
Никакого страха, никакой ответственности, а сам я внезапно перестал быть особенным и нужным.
Натаниэль вдруг сделал недовольное лицо, а Драшов усмехнулся и грубо убрал свою руку с его плеча, сказав что-то. После этого они с Омаром посмотрели на Натаниэля почти враждебно, окинув точно таким же взглядом, каким всегда разглядывали меня, чтобы найти, к чему бы придраться.
И, наверно, я раньше их догадался, о чём именно стоит спросить:
– Что это?
Натаниэль сделал два шага назад и молча убрал книгу за спину, как будто пытаясь защитить её от тех, с кем так недавно весело разговаривал.
Почему-то я усмехнулся, наблюдая, как Драшов перелистывает странички фиолетовой папки и бросает равнодушно:
– Книга? И ты писатель? Как этот, Лермонтов, что ли?
– Да, как Лермонтов, – Омар снова рассмеялся, подхватывая слова Драшова, который, как будто повторяя сцену с урока литературы, сложил два указательных пальца вместе и направил их теперь уже не на меня, а на Натаниэля, а потом спросил:
– А ты еще целуешься со своим Чудиком? Что, наверно, с ним веселее, чем с нами? Мы же ничтожества, не то что вы с ним, да?
Естественно, каждое слово было пропитано нескрываемым сарказмом, но Натаниэль, к моему удивлению, сжал зубы и кивнул так, словно с ним говорили серьёзно.
Это вызвало новую порцию смеха со стороны Омара, который вдруг противно-загадочно толкнул Драшова в бок и произнёс:
– В таком случае, Шов, тебе придется вызвать Голубя на дуэль. Он оскорбил тебя. Ты ведь не оставишь это так просто?
– Не оставлю, – они оба удовлетворенно улыбнулись. – Если, конечно, он не возьмёт свои слова назад и не попросит прощения.
– На коленях, – ехидно добавил Омар.
Мне даже не обязательно было смотреть вниз или прислушиваться, потому что я точно знал, что Натаниэль ответит: «Ни за что».
– Тогда вызываю тебя на дуэль, – наслаждаясь нескрываемым восторгом Омара, проговорил Драшов и, развернувшись спиной к Натаниэлю, сделал несколько длинных и очень странных шагов, вероятно, таких, какими, по его мнению, должны шагать истинные дуэлянты.
Это выглядело как-то по-детски и даже забавно, но мне всё равно было страшно, потому что даже Фаллен смотрел вниз непривычно растерянно, а Натаниэль стоял, слишком уверенно прижимая к груди свою книгу, и светился таким непривычно чужим и холодным светом.
Внезапно в руках Драшова блеснул черный предмет. Это был пистолет.
Какой-то частью напряженно работающего сознания я понимал, что они считают всё происходящее веселой игрой, не более интересной, чем в тот день, когда мои кроссовки оказались висящими на железной решетке раздевалки.
Перестав отсчитывать шаги, Драшов резко развернулся на пятках, поднимая прямую руку на девяносто градусов над землей и делая вид, что прицеливается в Натаниэля, а Омар, словно секундант, забывший о своих обязанностях, громко скомандовал со смехом: «Давай».
И прозвучал выстрел.
Он был неожиданным, громким и удивительно точным.
Омар застыл, прекратив улыбаться, а Драшов – опуская дрожащую руку.
В воздухе растворилось едва заметное облачко дыма, покинувшее вместе с раскаленной пулей холодное дуло пистолета, направленного на Натаниэля.
Я наблюдал за происходящим как в замедленной съемке, успевая рассмотреть мельчайшие детали и увидеть даже то, что должно было произойти только через мгновение: побледневшего Натаниэля, падающего назад с простреленной грудью, и кровь, заливающую белоснежные странички книги.
Это было даже не страшно, а просто настолько неотвратимо и реально, что я больше не мог дышать, а только смотрел, не отводя ни на секунду застывший взгляд, как будто мог чем-то помочь Натаниэлю.
Если бы у меня было хотя бы пару секунд, то я обязательно крикнул бы со злостью, чтобы он не стоял как идиот, а спасал свою жизнь.
Но Натаниэль почему-то даже не пытался отклониться. Он застыл с гордо поднятой головой настолько спокойно, словно в любой момент мог силой мысли остановить пулю, готовую через мгновение пронзить его сердце.
Ослепляя своей холодной лучезарностью, он сверкал ярче, чем когда-либо, а потом вдруг, вдохнув полной грудью, Натаниэль поднял глаза наверх. Не знаю, что он собирался увидеть в сером равнодушном небе, возможно, звёзды, с которыми хотел попрощаться в своё последнее мгновение.
Но вместо этого он встретился взглядом со мной, и я не успел спросить: «Как же мне спасти тебя, Натаниэль?»
Вместо этой слишком длинной мысли, на которую у меня просто не было времени, я сжал зубы и подумал отчаянно и невероятно уверенно всего одно слово, способное сохранить ему жизнь: «Защищайся».
Натаниэль упал, дернувшись вниз с нечеловеческой скоростью, исполняя мой безмолвный и твердый приказ.
Пуля пролетела в нескольких сантиметрах над его головой, не убив и не ранив.
Я улыбнулся и, шагнув назад от поручня, потерял сознание.
13. Не закрывать глаза
Я очнулся всего через мгновение от удара о крышу.
Изо рта вырывалась только тишина, напоминающая задушенные рыдания. Щеки горели, а кончики моих пальцев, наоборот, были настолько холодными, что, казалось, я мог бы заморозить всё, что угодно, своими прикосновениями.
Я чувствовал одновременно бесконечный ужас и невероятное напряжение во всём теле, от которого сводило руки и ноги.
Меня ранили капли раскаленного дождя, летящие с равнодушно-серого неба. Я судорожно вдыхал их вместе с потяжелевшим воздухом, обжигая легкие изнутри.
Пространство вокруг пульсировало, оглушая меня и не давая снова потерять сознание.
Я впился ногтями в гладкую поверхность крыши и сжал зубы, не в силах больше сопротивляться давлению реальности, искажающейся вместе со мной.
Если бы в эти мгновения Мир был живым существом, то он мог бы убить меня одним только взглядом или словом.
Наверно, я даже невольно молил об этом. Но он молчал, наблюдая за моими мучениями и словно проверяя, как скоро я погибну, рассыпавшись в космическую пыль.
Сквозь желание сдаться я вдруг с невероятной ясностью ощутил: не хочу умереть вот так глупо, заранее оплаканным смеющимся дождем, под невидимую ухмылку безмолвного зрителя. Надо было встать на ноги и гордо умереть от испепеляющего взгляда, вместо того чтобы беспомощно захлебнуться в беззвучных рыданиях.
Я должен был сделать это сразу, или мне уже не хватило бы сил когда-нибудь подняться.
Но кто-то взял меня на руки.
Кажется, это был Фаллен.
Я попробовал улыбнуться ему, но не смог пошевелиться, беспомощно растворившись в его невесомых объятиях.
Мне запомнилось лишь чувство невыносимой жажды и солоноватый вкус собственных слёз, стекающих кровавыми струйками на потрескавшиеся и побелевшие губы. А когда моя голова коснулась подушки, я тихо простонал, закрыв воспаленные глаза, и провалился в спасительную пустоту.
Там дышалось легко и свободно, но лишь одно короткое мгновение.
То, что ещё секунду назад казалось бесконечной темнотой, внезапно превратилось в черное небо без звёзд, ещё более холодное, чем то, которое смеялось надо мной, когда я умирал на крыше. Но теперь я находился на земле, снова не имея возможности сдвинуться с места или что-нибудь сказать.
Рядом стоял Драшов, направив на меня дуло пистолета.
Мне оставалось прожить всего две мысли. Пару секунд до выстрела.
– Ну что, ты готов умереть? – прозвучал холодный и равнодушный вопрос в глубине моего сознания.
Я прикусил губу и беззвучно прошептал в ответ слова Александра, стараясь сдержать дрожь в голосе: «Это всё неправильно. Так не должно быть».
Невольно всматриваясь в черное дуло направленного на меня пистолета, я впервые в жизни с невероятной ясностью почувствовал, как сильно не хочу умирать. Мне стало холодно от мысли, что всего через мгновение меня уже не будет существовать. Исчезать страшно.
Но почему Натаниэль не боялся? Почему в его взгляде за секунду до выстрела не было ни капли сожаления или хотя бы десятой части того ужаса, который ощущал я, стоя на его месте?
Удивительно, но в последнее мгновение своей жизни я думал о Натаниэле, мечтая спросить его: «Что ты надеялся разглядеть среди облаков, когда поднимал глаза к небу? Скажи, чувствовал ли ты холод в груди и понимал ли так же отчетливо, как я, что должен умереть?»
Я даже не вздрогнул, когда пуля дотронулась до моей грудной клетки своим смертельным прикосновением, а только медленно опустился на колени и, так же как Натаниэль, в последний раз посмотрел на небо.
Оно действительно было без звёзд – они погасли, захлебнувшись темнотой, не пожелав наблюдать за тем, как я умираю.
Мне захотелось дотронуться до этой космической пустоты, напоминающей чернила, пролитые на белую материю, чтобы спасти хотя бы одну звезду и сказать ей что-нибудь на прощание.
Я протянул руку наверх и коснулся твердой поверхности.
Матовые стеклянные стены, не пропускающие свет, окружили меня со всех сторон. Я лежал, не смея пошевелиться, спрятанный в какую-то невероятную геометрическую фигуру – она была для меня и небом, и землей; верхом и низом, как закрывшаяся книга, с черными страницами и огненными буквами.
Эти буквы были повсюду, настолько повсюду, что казалось, я стал частью огромного сияющего текста.
И снова невозможно было увидеть начало и конец каждого слова, написанных без интервалов и знаков препинания. Слова вспыхивали подобно фитилю свечи, сияя огнем жизни – спокойным и ярким.
Я сел, прижимая руки к окровавленной груди, и изо всех сил прокричал:
– Что от меня нужно?
Но мне ответила лишь тишина. Она не звенела, привычно заполняя все пространство вокруг, а молчала, убивая любые звуки. Я ожидал услышать всё, что угодно, но только не её.
Время остановилось. Его просто не было, как не было и пространства. Я находился в центре Вечности – в самом её сердце. Вокруг меня ничего не происходило, совсем ничего, только буквы, написанные нитями жизни, мерцали, отражая свой собственный живой свет.
Они пересекались, взаимодополняя друг друга, словно два текста, сияющие разными оттенками. Но в них не было действия: линии обрывались, перекрещиваясь причудливым образом, словно одна из них внезапно перечеркивала другую.
– Зачем я здесь? – снова крикнул я в тишину. – Зачем?
Но звуки опять исчезли.
Похоже, в центре Вселенной не было совсем ничего. Даже ответов. Только молчаливая пустота.
Я расхохотался.
Почему-то мне было безумно смешно осознавать, что я оказался прав: миром действительно правят лишь бездушные буквы. Всё написано, всё предрешено, ничего не изменить.
Я положил голову на колени, чувствуя разочарование. Простые ответы все же лучше, чем никаких.
Но сердце Вселенной пусто. И ответить некому. Ответов нет. Ни простых, ни сложных.
Я усмехнулся.
«Но ведь ты и есть целый мир», – тихо прозвучали слова Натаниэля в моей голове.
Я – мир?
Что это значит?
Что в центре Вселенной всё-таки есть кто-то, кто может ответить на вопросы и изменить историю. Этот кто-то – Я?
Да, я могу писать на Огненном Языке Жизни, как Натаниэль. А эти два сияющих текста передо мной – наши истории.
Слова вспыхнули, обретая смысл. Я видел каждое из них. Нет, Я и сам состоял теперь из Огненных Букв.
Прикоснувшись пальцем к простреленной груди, я осторожно вытащил окровавленную пулю.
Текст обрывался, запутываясь на моменте, когда Натаниэль поднял глаза к небу и встретился взглядом со мной. А дальше только одна сверкающая линия.
Безличная. Принадлежавшая только одному из нас.
Это безумно простой ответ. Да или нет. Только он или только я. Выбрать двоих – равносильно отсутствию решения. Бездействию.
Из двух историй продолжится только одна, и я могу дописать её.
– Ты слышишь меня?
Знакомый голос раздался откуда-то издалека, одновременно прозвучав внутри моей головы.
– Прошу, только не умирай. Ещё немного… Я… прости меня.
Слова разбивались и тонули в холодной тишине, оставаясь без ответов.
– Я здесь, я пришёл. Чувствуешь?
Кто-то взял меня за руку теплыми дрожащими пальцами.
Значит, мне нужно было ответить?
Ответить.
Ответить ему.
Для этого нужно заново учиться дышать.
Всего пара слов, одно мгновение.
Попрощаться.
Нет, тоже попросить прощение.
Это не сон.
Все не закончится, когда я проснусь.
Он просит открыть глаза. Хорошо, всего на секунду.
Открыть глаза.
Открыть.
Глаза.
Я резко дёрнулся наверх, сталкиваясь головой с Натаниэлем.
Он даже не отшатнулся от внезапного удара, а, наоборот, застыл на мгновение, глядя на меня сияющим взглядом, который был громче любых слёз или слов.
Между нами снова была стена из молчания, разделяющая два мира: его и мой. И я даже не знал, какой из них в эту секунду был менее реальным.
Но Натаниэль вдруг сверкнул самым невероятным светом из всех, какие я только видел, и прижал меня к себе, сломав любые преграды, которые разделяли нас.
И даже если бы его прикосновения могли ранить меня, я ни за что не оттолкнул бы его в этот момент.
Согнув непослушные руки, я осторожно обнял Натаниэля в ответ так, как будто он был чем-то невесомым и хрупким.
Удивительно, но мы тоже были вне пространства и времени, и в эту секунду каждый из нас мог лишь прошептать, не веря самому себе: «Ты жив, неужели ты правда жив?»
Сжав теплую руку Натаниэля своими ледяными пальцами, я проговорил тихо:
– Скажи… почему ты позволил им стрелять в себя?
– Я. – Он прислушался к звукам моего голоса, так, словно не надеялся услышать его снова. – Просто я не мог сказать то, что они просили.
– Что? – У меня перехватило дыхание от удивления, и я рассердился на Натаниэля так, как сердятся на маленьких детей. – Да какая разница, что бы ты им сказал? Это… это не стоит твоей жизни.
– Нет. – Он покачал головой и произнёс твердо: – Я – Писатель. И все мои слова имеют значение, все они стоят моей жизни. Но ещё… знаешь, я хотел быть таким, как ты.
Мне вдруг безумно захотелось посмотреть Натаниэлю в глаза и безжалостно сказать: «В чём именно ты хотел быть как я, идиот? Неужели умереть и сдаться?»
– Мне нужно было научиться смотреть опасности в глаза. Последний шанс в моей жизни, – он словно нарисовал словами картину из воспоминаний, где я лежал на асфальте, вытирая кровь с разбитой губы. – Я хотел быть смелым, как ты. Не закрывать глаза, понимаешь? Я… я не хотел умереть трусом.
Натаниэль посмотрел на меня так, как будто теперь только я мог простить его, сказав, что поступил бы так же, как он.
И с этого мгновения я уже не мог обвинить его в том, что он поступил безумно глупо, подвергая свою невероятную жизнь опасности, чтобы доказать самому себе и Вселенной, что может быть таким же бесстрашным, как я.
Я только прошептал в ответ, чувствуя, что в моих глазах сияют натаниэлевские звездочки:
– Скажи, ты ведь до сих пор думаешь, что я изменил твою жизнь? Нет, это ты изменил мою.
– Обещай мне, – тихо попросил Натаниэль. – Что бы ни случилось, обещай, что никогда больше не будешь жалеть, что ты не такой, как все. Обещай не жалеть, что ты – это ты. Никогда не проси за это прощения. Ни у кого. Хорошо?
– Обещаю, – прошептал я.
И он улыбнулся, словно всю жизнь мечтал услышать именно эти слова, а я внимательно посмотрел на Натаниэля, осознавая, что он одет слишком легко для ночных прогулок под дождем.
Его волосы потемнели от воды, и тяжелые капли иногда падали на промокшие рукава невероятно лёгкой рубашки.
– Как мы попали сюда? – стараясь сосредоточиться на вопросе, поинтересовался я.
– Меня привел Фаллен, – счастливым тоном ответил Натаниэль, смешным движением убирая мокрые волосы с лица. – Он пришёл ко мне. И… я не знаю как, но он сказал, что я нужен тебе. Видишь, я здесь? И, знаешь, сейчас приедет «Скорая», ты ведь не против?
Я кивнул, совершенно пропустив мимо ушей последний вопрос, и с улыбкой посмотрел сначала на Фаллена, а потом на Натаниэля, сияющего незнакомым и прекрасным холодным светом, таким же, как его любимые и молчаливые звёзды на небе.
– Значит, теперь ты тоже можешь видеть Фаллена?
Натаниэль радостно вздохнул и, рассмеявшись, сказал:
– Да, я могу, как ты, – а потом добавил, словно продолжая еще какую-то свою мысль: – Я… я так устал.
– Устал? – тихо переспросил я. – Тогда тебе надо отдохнуть. Может быть, ты полежишь рядом со мной?
Натаниэль с сомнением посмотрел на свою промокшую под дождем одежду, но потом, повинуясь моей безмолвной просьбе, медленно опустил голову на подушку.
В эти мгновения он был невероятно теплым и совершенно невесомым. И я уже не мог бы его удержать – только смотреть, как он ускользает куда-то в бесконечность, словно звезда пред самым рассветом.
Натаниэль провел рукой по моей щеке, вытирая случайные слёзы, и сказал немного грустно:
– Я не хочу прощаться.
И мы вместе закрыли глаза, проваливаясь в темноту, такую же холодную, как мои руки, которые невольно сжались в кулаки, словно протестуя против белого света фонарика, отраженного в моих насильно открытых глазах.
Натаниэль спал, немного отвернувшись от меня и положив руку под правую щеку, как маленький ребенок.
Он улыбался невероятно спокойной улыбкой, а от его локтя вверх тянулась трубочка к капельнице. Казалось, что он всё ещё был здесь, но я знал, что, что бы люди в белых халатах ни сделали, Натаниэль уже никогда не проснётся.
Надо мной наклонился мужчина со стетоскопом на шее, и я, заглянув в его испуганные серые глаза, прошептал назло самому себе и всему миру:
– Оставьте меня, спасайте Натаниэля.
14. Конец – это только начало
Он умер за несколько минут до полуночи именно в тот день, когда должен был умереть.
Я столкнулся плечом с кем-то из людей, но, не заметив этого, продолжил идти вперед навстречу солнцу, впервые восходящему в мире, где больше не было Натаниэля.
Мы ведь даже не попрощались.
Я сел на скамейку и посмотрел на часы, висящие на столбе. Мне были отвратительны стрелки, издевательски отсчитывающие всё новые и новые секунды.
Безумно хотелось взлететь, взмахнув невидимыми крыльями, и со злостью разбить стекло, закрывающее циферблат, чтобы тысячи осколков впились в мои окровавленные руки и причинили боль, способную заставить меня кричать или плакать.
Больше не было никаких вопросов и ответов.
Натаниэль умер. Он умер ещё тогда в моем сне – это я нажал на курок и убил его. Убил, потому что на самом деле смерти боялся я, а не он.
Если бы мне хватило смелости выстрелить в самого себя или переписать историю, отдав мою жизнь в обмен на жизнь Натаниэля, тогда…
– Ты был бы сейчас жив, – обречённо прошептал я.
В груди появилось новое чувство. Оно было страшнее раздирающих изнутри рыданий или бесконечной пустоты.
Огненная ярость наполнила мои лёгкие раскаленным металлом, и, впервые в жизни, я засиял ослепительным красным цветом, сжигающим меня изнутри чувством полного контроля, не ведающего жалости или правды.
Я не смог бы ответить, откуда появился Драшов, потому что запомнил лишь, как рассмеялся, когда увидел его, задыхаясь от ненависти к нему и к самому себе.
Мой смех звучал настолько неестественно и громко, что, кажется, весь мир в это мгновение смотрел на меня с ужасом, который отражался в бесцветных глазах Драшова, испуганно отшатнувшегося назад.
Не прекращая улыбаться, я поднялся на ноги и проговорил спокойно и негромко, словно читая короткий смертный приговор:
– Поздно убегать.
И он застыл на месте, резко и неестественно прижав побелевшие руки к телу, от того, что невидимые верёвки, созданные мной, затянулись узлами вокруг его запястий и лодыжек.
– Страшно? – злорадно спросил я, скрестив дрожащие руки на груди.
Он ничего не ответил, лишь болезненно скривив уголки рта, понимая, что не может говорить по своей воле – теперь я решал, достоин ли он произносить что-либо вслух.
– Мне тоже страшно, – я снова рассмеялся, наблюдая за тем, как Драшов бледнеет от ужаса.
Я мог задушить его одним лишь взглядом. Я хотел задушить его. Мне нравилось наблюдать за мучениями Драшова, читая в покрасневших глазах его последние мысли, в которых до смешного наивно звучала всего одна фраза: «Это все сон. Это сон».
– Мы никогда не проснёмся. – Я впился ногтями в свои ладони, царапая их до крови, но продолжая говорить ледяным, не ведающим сочувствия тоном. – Мы умрём, и нас никто не будет помнить. Такие, как мы, не становятся звёздами, способными слышать с неба голоса живых людей.
Сказка, рассказанная Натаниэлем, внезапно приобрела новый смысл, прозвучав из моих уст как холодное обвинение. Как будто Натаниэль сам в это мгновение говорил со мной моими же словами, теперь вдруг упрекая в посредственности.
– Проси прощения! – отчаянно произнёс я. – Проси прощения за то, что ты такой, как все!
– П… Прости, – умоляюще прохрипел Драшов, совершенно не понимая, что именно и кому он говорит.
И хотя я стоял рядом с ним, я всё равно был совершенно один во всей Вселенной, которая была во мне настолько разочарована, что даже не пыталась услышать мои отчаянные крики о помощи.
– Нет, не у меня. Проси прощения у Натаниэля! Проси так, чтобы он услышал! – Я сжал зубы, чувствуя, как из моих глаз катятся горячие слёзы.
– Натаниэль, простите, простите меня…
Это были совершенно не подходящие слова. Они ранили меня страшнее, чем любое существующее в мире лезвие, рассекая на части всё, что осталось от сломанного мира вокруг.
Я отвернулся, на одно мгновение ослабляя веревки, а потом спросил со спокойной холодностью:
– О ком ты думаешь сейчас? Неужели только о себе? Жалеешь ли ты о чем-то? – Я прикусил губу и на секунду замолчал, а потом мой голос невольно дрогнул. – Я безумно жалею.
Мне осталось лишь закрыть глаза и, равнодушно прислушиваясь к тому, как падает на землю Драшов, пытаясь содрать с шеи невидимую удавку, сжимающую его в смертельных объятиях.
Я снова был готов расхохотаться, без страха глядя в бесконечную темноту, созданную мной самим. Умереть, захлебнуться собственной яростью, расплавиться в холодной ненависти, навсегда потеряв самого себя – разве не лучший выход?
– Остановись. Ты не должен этого делать.
Я узнал знакомый голос, который не ожидал услышать больше никогда.
Он был одновременно таким родным и далёким, что меня охватило необъяснимое отчаяние.
Побледнев, я злобно спросил, стараясь не выдать собственный ужас, смешанный с недоверием и радостью:
– Почему?
– Ты не сделаешь этого, – спокойно ответил Натаниэль с привычной мне интонацией, как будто снова знал всё лучше, чем я.
– Нет, сделаю, – не веря самому себе, проговорил я. – Это ведь ты сказал, что во мне достаточно жестокости, чтобы убить кого-то.
– Ты уже убил меня. Этого достаточно, – его слова прозвучали холодно и равнодушно. – Ты знал, что так будет. Мы оба знали.
– Нет, – тихо прошептал я. – Так не должно было быть.
На несколько долгих секунд Натаниэль замолчал, а потом произнёс:
– Спроси, откуда он взял пистолет.
Я вздрогнул и сказал срывающимся голосом, обращаясь к Драшову:
– Говори.
– Я… – он судорожно вдохнул немного воздуха. – Мы нашли пистолет в лесу. В тайнике… Под землей… Под листьями. Честное слово, нашли совершенно случайно. – Драшов панически затрясся, но продолжил говорить: – Мы… мы даже не знали, исправен ли он. Омар сказал, что такие сейчас и не выпускают. А этот спрятали очень давно. Очень.
– Кто спрятал? – испуганно спросил я.
– Мы с тобой.
Перед глазами возник звёздный вечер, и я почувствовал дуновение теплого ветра, смешавшегося с дыханием Александра.
Бросай все и беги.
Бросай… Футляр с грохотом провалился под землю, скрываясь от человеческих глаз более чем на двадцать лет и унося в себе пистолет, заряженный пулей, предназначенной Натаниэлю.
Жизнь Александра была спасена в обмен на его жизнь. И это было решено ещё до нашего рождения.
Решено нами. Вдвоём.
– Я знал, что так будет, – проговорил Натаниэль, просматривая вместе со мной воспоминание Фаллена. – Я был там вместе с тобой.
– Знаю, – тихо ответил я, и мы замолчали.
А потом я горько заплакал, вытирая окровавленными ладонями бесконечные слезы. Мне казалось, что в эту секунду всё закончилось, растворяясь в вечности вместе с последними словами, произнесёнными Натаниэлем.
Мне лишь хотелось прошептать ему: «Не исчезай. Свети мне. Я буду помнить тебя, ты слышишь? Я обещаю», но я не мог произнести ни звука, вздрагивая и захлебываясь беззвучными рыданиями.
Я плакал обо всем сразу: о Натаниэле, о маме с папой и даже о звёздах. Я знал, что все они прощают меня. Прощают даже за то, что я сам никогда не смог бы простить себе.
Все страхи и сомнения, вся ярость и ненависть превращались в слёзы и падали тяжелыми каплями на серый асфальт.
«…солнце появилось из-за горизонта, скрывая за своими первыми лучами сияние миллионов звёзд. Где-то там, в далёком космосе, погибали и рождались галактики, но в эту секунду весь мир смотрел только на тебя.
Он замер в восхищении и, затаив дыхание, ждал.
И хотя ты всё ещё думал, что это конец, я точно знал – это начало».
Натаниэль закрыл книгу, прочитав мне последние сточки последней главы, а потом добавил, улыбнувшись:
– Ты ведь веришь мне?
Конечно, я верил ему. Верил настолько, что хотел бы слышать его голос каждое мгновение.
Но Натаниэль не сказал больше ни слова.
Я не знал, как снова найти его, как не потерять навсегда среди холодного и равнодушного мира, освещаемого звёздами, солнцем и одинокой, похожей на меня, луной.
Ради чего мы родились? Ради чего боролись?
В чём был смысл твоей жизни и твоей смерти?
Неужели только книга?
Я подошёл к краю крыши и отчаянно закричал в пустоту, схватившись руками за холодный поручень:
– Ты серьёзно? Знаешь, без тебя она не имеет никакого смысла! Ты слышишь? Никакого.
– Говоришь с Натаниэлем о книге?
За моей спиной у лестницы стояла Алиса.
Она светилась настолько ярко, что рассеивала темноту вокруг себя подобно маленькому светлячку.
– Как ты попала сюда? – осторожно спросил я.
– Он привел меня к тебе. – Девочка подняла глаза к небу и, улыбнувшись, сказала: – Когда ты держишь меня за руку, я могу видеть звёзды.
– И… – я тоже поднял глаза наверх. – И какая из них Натаниэль?
Алиса думала всего мгновение, а потом произнесла уверенно:
– Никакая.
– Значит, ты тоже больше не видишь его?
– Вижу. Он здесь. Вот здесь, – она поднялась на носочки и коснулась раскрытой ладонью моей груди. – Он – это ты. И пока ты помнишь его, всё имеет значение.
Я положил свободную руку на то место, которого коснулась Алиса, и прошептал растерянно:
– Скажи, что мне нужно делать, чтобы ты видел, что я помню тебя?
– Он мечтал учиться и хотел, чтобы ты учился вместе с ним.
– Вместе, – тихо повторил я. – Не вместе, а вместо тебя…
– Возьми, – Алиса протянула мне книгу в твёрдой обложке, на которой было нарисовано бесконечное звёздное небо. – Натаниэль хотел отдать тебе её вчера. Знаешь, у него есть точно такая же. Всего две во всей Вселенной. Пока две, но однажды его книгу напечатают. И тогда вашу историю узнает весь мир. Твою историю.
Я осторожно открыл книгу и пролистал её.
В самом центре между страницами лежала наша с Натаниэлем фотография, сделанная всего три дня назад.
Мы радостно улыбались, сверкая ярче, чем вспышка любой фотокамеры мира.
Я развернул карточку и прочитал последние слова, написанные Натаниэлем только для одного меня: «Знаешь, я передумал становиться звездой на небе. Это слишком далеко. Можно мне лучше стать звёздочками в твоих глазах?»
Николай Калиниченко Вздымая пыль
– Прессованный слоновий кал! Замороженный, отборный!.. Добрый господин! Не проходи мимо! На этом удобрении твои сады будут плодоносить круглый год!
Человек в теплом плаще и старой широкополой шляпе минуту колебался, но потом все же подошел к торговцу, стараясь не поскользнуться на мокрых камнях. Место было живописное. Справа шумел водопад, слева дышала пропасть. За спиной и вокруг высились горные пики в жемчужно-белых хитонах вечных снегов. Палатка стояла совсем рядом с тропой, укрытая от брызг причудливым скальным выступом, похожим на нос триремы. Торговец, заметив интерес покупателя, оживился. Выскочил из-за прилавка, ухватил плитку суперудобрения и сунул страннику под нос.
– Вот! Взгляни, господин! Каков помёт! Какой густой благородный цвет! Я вижу, ты специалист. Клянусь Иисусом и всеми апостолами, этот навоз даст сто очков любому другому. Много лет назад Могучий Ганнибал вел здесь орду свирепых пунов. Он кормил своих слонов так, как сейчас не кормят. Это не просто кал, это легендарный кал!
– Я, собственно… мне бы… – начал путешественник, глядя куда-то за спину торговца.
– Вижу, твоя душа тянется к прекрасному! Да! Ты угадал! – Торговец ловко швырнул брикет удобрения на прилавок и потащил покупателя за палатку, где были разложены продолговатые белые конусы. – Это отборный слоновий бивень! Вот, взгляни! Есть пиленный, есть цельным куском, имеются украшения, бусы, фибулы, браслеты…
– А не знаешь ли, друг, где я могу увидеть скелет слона?
– Скелет? – торговец на мгновение замешкался. – Благородный патриций интересуется историей? Всего за несколько монет я устрою вам индивидуальную экскурсию по окрестностям. Живописные виды, свежий горный воздух, демонстрация скелетов Ганнибаловых чудищ! Так что, патриций, по рукам?
– И вовсе я не патриций… – растерялся путешественник.
– Пускай нет, но сразу видно, что ты богатый горожанин из Равенны!
– Я не из Равенны…
– Конечно, не из Равенны! Ты ученый диперан из сияющего Ктесифона!
– И не из Ктесифона.
– Значит из Константинополя, города городов!
– Я грек из Александрии, механик. Мое имя Герон…
* * *
– Стоп, стоп, стоп! Это уже совсем никуда не годится! – профессор Бельцер резко встал и принялся мерить комнату шагами. За ним тянулся сизый шлейф сигаретного дыма. – Я молчал, когда вы вопреки моим советам запихали торговца на перевал, молчал насчет слонов, которые – заметьте! – перешли Альпы в полном составе, но Герон… Он жил в первом веке, понимаете. В первом! А у нас с вами по концепции – пятый! Это как… это как если бы Малюта Скуратов жил при советской власти!
– А что? Интересный ход, – сценарист Семашко огладил бороду и устремил задумчивый взгляд на монитор ноутбука. – недурной рассказ может выйти. Хотя наши наниматели из Пролетарской партии этого, пожалуй, не одобрят.
– Интересный ход?! Это же черт знает что такое! Все смешалось, времена, понятия! И этот… навоз на продажу. Ему же восемьсот лет!
– Да что вы так возбудились, Семен Самуилович? Ну, пускай это будет не тот Герон, а его потомок или подражатель. Альпы – узнаваемое место, все там на лыжах катаются. Для первого плана – лучше не придумаешь! Заодно и сами съездим. Не в Италию, так в Сочи, – Семашко мечтательно почесал нос. – Что еще? Навоз? Я считаю – гениальная идея! Представляете, как он минерализовался за восемьсот лет? Только Равенна ваша меня смущает… Кто про нее знает? Вот Рим – другое дело!
– Нельзя Рим! – Семен Самуилович даже закашлялся от возмущения. – Его разграбили! Осквернили! Там руины, разруха!
– Хорошо-хорошо, пусть будет Равенна. Видите, я иду на компромисс. А вы согласны на потомка Герона?
– Хорошо, но старайтесь держаться в рамках исторического контекста.
* * *
– Александрия? Тоже недурно, – пыл торговца несколько угас. – Моё имя Агафокл из Сиракуз. Может, слышал? В свое время я был знаменит.
– Нет, не доводилось. Впрочем, всегда приятно встретить единоплеменника.
– Да-да, и я тоже в полном восторге. Прямо нет слов. Скажи, дорогой Герон, для чего тебе понадобился скелет слона? Да еще так далеко от дома. У вас в Африке их должно быть больше, чем здесь.
– Ах, почтенный Агафокл, не так все просто, – горестно вздохнул механик. – Дело в том, что на кости и прочие слоновьи части – большой спрос. Живые звери тщательно контролируются, а кладбища слонов охраняют лучше, чем покои префекта. Все, что мне остается, – это мумия ручного слона Клеопатры в Библиотеке. Но там ничего не разглядеть. Трогать нельзя, зарисовывать целиком нельзя, смотреть с десяти шагов. Я пытался подобраться к нему ночью, но евнухи подняли стражу и меня с позором выгнали взашей. Была еще мысль отправиться в Персию, но на границе, как назло, случилась небольшая война между двумя знатными кшатрапаванами. Для них – это обычное дело, а мне, скромному механику, такое в новинку. Тут мой знакомый торговец как раз решил отправиться с грузом зерна в Массилию, и я вспомнил про Ганнибала и его войско.
– Да, времена теперь непростые. Интересные времена! Веришь ли, я не всегда понимаю, какую плату требовать с покупателей! Для гота, галла или грека римские деньги еще что-то значат, а заявится вандал или алеманн – что с них взять?
– Что верно, то верно, почтенный Агафокл. Я запутался в племенах, которые правят теперь на римских землях. Претерпел немало мытарств. Мир здесь стал подобен обмелевшей реке. Кое-где вода еще стоит и все как будто по-прежнему, в иных местах варвары рядятся в одежды римлян и требуют именовать себя патрициями. Одни признают Иисуса, другие Тараниса, третьи молятся камням и деревьям. Пару раз я был на волосок от смерти всего лишь потому, что я – чужеземец.
– И все это ради скелета слона?
– Да! Видишь ли, я занимаюсь созданием игрушек и механических чудес. Наш префект очень любит развлечь толпу после мессы и в праздники. Обычно он ограничивается чем-нибудь простым, и я легко выполняю заказ, но в этот раз он поспорил с патриархом, что удивит его. Тот сказал, мол, человеку не дано превозмочь творение Божье. Тут бы префекту и согласиться. Как-никак патриарх – любимец императора, но префект у нас еще тот упрямец. Словом, поспорили они серьезно. Долго решали, какое животное я должен создать, и сошлись на слоне. Срок на подготовку мне положили три года и…
– Постой-постой, ты хочешь сказать, что делаешь самодвижущиеся чучела?
– Не совсем так, я беру за основу творение природы и копирую его при помощи металла, кости, керамики и стекла.
– Что же приводит твои механизмы в движение?
– Гармония пружин и противовесов. Для более внушительных конструктов я использую пар.
– Иными словами, ты создашь слона из металла, который будет двигать ногами и головой, поднимать хобот…
– И ходить.
– Ходить?! – Агафокл присел на камень и задумался. Потом вскочил и забегал взад-вперед, потирая руки. – Драгоценный Герон, ты представляешь, какие перспективы открывает твое изобретение?
– Ну, префект обещал мне небольшой домик у моря и маленький виноградник, и…
– Какой домик?! Какой виноградник?! Представь себе армию из сотен железных слонов, которым не нужно пить и спать, которые не испытывают страха, не чувствуют боли. Они маршируют, вздымая пыль, и обрушиваются на врага там, куда ты их направишь! Да любой правитель с руками оторвет такой проект!
– Ты хочешь, чтобы я сделал из праздничной диковины оружие? Хм… теоретически это возможно.
– Только представь. Все владыки мира захотят иметь такие механизмы. Мы будем купаться в динариях и швырять их в понт! – Агафокл сбегал к прилавку и вернулся с листком пергамента. – Вот! У меня и договор готов. Партнерство на равных условиях. Если согласен – поставь крестик здесь, здесь и здесь.
– Но…
– Никаких «но»! Смирись, за дело берется профессионал! Командовать слонами буду я!
* * *
– Опять эта ваша вольная трактовка! Герои говорят, используя современные термины «перспективы», «проект», «профессионал». Словно менеджеры!
– Что же вы хотите? Чтобы они изъяснялись на латыни? Семен Самуилович, дорогой мой, мы ведь не диссер защищаем, а пишем сценарий.
– А эти отсылки к современности? Так ли уж необходимо?..
– Обязательно! Зритель должен чувствовать себя комфортно среди этих ваших «динариев» и «понтов»!
– Понтов! Ударение на первый слог! – тяжело вздохнул Бельцер.
– А по-моему, ударение там, где надо! – встопорщил бороду язвительный Семашко.
– Но в титрах будет стоять моё имя! Меня на кафедре съедят!
– Хорошо, давайте его скроем, но ваш гонорар я заберу себе? Как там говорил Цезарь: «Деньги не пахнут!»
– Не Цезарь, а Веспасиан, и деньги я вам не отдам. Дудки!
– Вот и славно! Давайте продолжать!
– Ну хорошо, вот тут у вас написано: «Сцена в порту через несколько дней». А как они туда попадают? Ближайший порт – все тот же Марсель, то есть Массилия. Он под контролем готов. Дорога до него должна быть трудной, а мы про нее ни слова…
– Это несущественно. Сделаем монтаж. Вы смотрели «Человек с бульвара Капуцинов»?
– Нельзя же все решить при помощи монтажа!
– А вот сейчас увидите, как здорово у нас получится. Итак…
* * *
– Я же предупреждал, что из этого ничего не выйдет! Варвары не смыслят в механике! Что они там сказали? «В этом деле нет доблести, а значит – это зло!» Нет доблести в водопроводе! Нет доблести в термах! Нет доблести в том, чтобы подтереть себе зад! – Герон в запыленном плаще, но уже без шляпы быстро шел по узкой улочке, спускаясь к порту. Морской ветер трепал его черные кудри, отгоняя запах нечистот и жареной рыбы. Над улочкой нависали ветви плодовых деревьев, даря путникам вожделенную тень.
– И вовсе они не такие страшные. Просто к ним нужен особый подход. Хорошо бы понять, что их заводит… – Агафокл задержался, чтобы сорвать смокву, сунул ее в рот и поспешил нагнать партнера.
– Убийства и грабежи, вот что!
– Зачем прилагать усилия и отнимать добро вручную? Приезжай грабить на железном слоне – и тебе отдадут все даром! Как тебе кричалка, а? Жаль раньше на ум не пришла, – посетовал Агафокл.
– Да если бы и пришла, что толку? По-моему, они не поняли и половины из той тарабарщины, которую ты называешь «чистейшим вестготским».
– Признаю, у нас возникло некоторое затруднение, но в целом разговор вышел конструктивным.
– Конструктивным?! Ты называешь это конструктивным? Нас едва не поколотили. А еще они сперли мою шляпу!
– Они просто пока не дозрели до нашего предложения. Тем, кто никогда не встречал боевых слонов, трудно объяснить, что это такое. Главное, чертежи остались при тебе. Ты уверен, что подметил все детали того скелета в горах?
– Уверен, – буркнул раздосадованный Герон.
– Вон! Гляди! Этот корабль наверняка идет в Империю! – В устье улочки показался белый от солнца причал и абрис большого торгового судна.
– Константинополь! Вот куда нам нужно! Настоящие христиане найдут применение новому оружию. Последнее время персы сильно прижимают беднягу Анастасия. Так что наш Багрянородный должен оторвать новшество с руками.
– Ты уверен? Он ведь может оторвать руки буквально, если мы…
– Не мучай афедрон постыдным малодушьем! – пропел в ответ Агафокл строчку из популярной портовой песенки. – Лучше поспешим. Видишь, они почти закончили погрузку.
* * *
– Быстрее, быстрее. Ветер ждать не будет! – загорелый капитан покрикивал на рабов, которые вяло таскали с берега на корабль тяжелые мешки.
– Радуйся, благородный навклир! – поднял руку в приветствии Агафокл. – Не возьмешь ли ты в плавание двух пассажиров?
– Куда направляются почтенные эпиваты?
– Мы бы хотели посетить золотой Константинополь.
– Надеюсь, вы добрые христиане?
– Конечно, господин!
– Тогда вам повезло. Это конечная точка нашего плавания. Хеландион у нас современный, быстроходный, так что путешествие займет не больше месяца. Осталось узнать, как вы собираетесь платить. По первому классу или по второму?
– Есть ли экономные варианты для двух небогатых странников?
* * *
В трюме сильно пахло потом. По обе стороны от низкого прохода расположились гребцы.
– Так! Рабы налево, пассажиры тарифа эконом – направо, – гигантский чернокожий нумидиец надул татуированные губы. – Занимайте весла согласно выданным билетам! Для граждан Империи – кормежка трехразовая, вечером вино. Для рабов кормежка – пять раз, сечение кнутом каждые восемь клепсидр. Грести ровно, с ритма не сбиваться. Блевать на себя не рекомендую. Мыться негде – кругом вода!
Агафокл и Герон заняли места за веслом номер VI. Не прошло и нескольких минут, как капитан отдал команду отчаливать.
– Навались! – рявкнул нумидиец. – Разом! Ну!
Хеландион дернулся, раз, другой, потом пошел ровнее. Чернокожий ударил в барабан. Гребцы быстро подхватили ритм.
– По сути, корабль – что-то вроде моих игрушек, – пропыхтел Герон, налегая на весло, – сверху деревянный каркас, а внутри, – живые мышцы.
Через полчаса гребли ритм окончательно выровнялся. В отверстия для вёсел стала залетать солёная пена.
«Эй, гражданин, пошевеливай вал!» – затянули свободные старую римскую песню.
В ответ с лавок рабов донеслось куда более древнее и тоскливое: «Э-э-э-й ухнем!»
* * *
– Постойте-постойте! Вы что, все вымарали? А как же мои описания городов и портов по пути следования корабля? Я два дня просидел в архивах, выверяя маршрут!
– Это лишнее, к делу относится мало. Покажут пару-тройку кадров, чтобы создать ощущение времени. Или еще проще – сделают анимацию с пунктирной линией. Вы смотрели Индиану Джонса?
– Но позвольте! Как же описание величественного порта Константинополя? Бухты и золотого дворца басилевсов? Это достоверная реконструкция!
– А вот это мы передадим художникам и специалистам по компьютерной графике.
– Этим наркоманам? Да они там… они такого налепят!
– Послушайте, они профессионалы. Свое дело знают. Ну приляпают пару лишних башен, ну сделают шпили потолще. Статуй напихают.
– Очень хорошо, – процедил возмущенный Бельцер, откинулся на спинку стула и выпустил в сторону Семашко огромное сизое облако сигаретного дыма, – и где же вы решили продолжить, вивисектор?
– Вот вы мне и скажите. Где проще всего добраться до императора?
– На Ипподроме, конечно. Теоретически.
– Тогда отправляемся на Ипподром!
* * *
– Эй, Анастасий! Ваше императорское! Ты какого рожна налоги на термы повысил? Жрать нечего, теперь мыться запрещают! Вот приползу к тебе под окна и сдохну, ей-богу, сдохну! И буду вонять! Слышишь, нет? – надрывался невидимый народоволец, предусмотрительно скрываясь в толпе. Толпа одобрительно гудела. Ржали кони, плакали дети. Над террасами трибун, где разместилась знать, вздымались паруса тентов – голубые и зеленые по цвету крупнейших фракций болельщиков. Император зевнул и неодобрительно посмотрел на толпу. Он привык пропускать мимо ушей крики и выпады простолюдинов. На то, чтобы слушать и пресекать, был у него особый чиновный отдел. Анастасий призывно махнул рукой, и слуга-виночерпий тут же наполнил золотую чашу охлажденным вином. Император сделал долгий глоток.
– Отменное вино!
– Верно, о солнцеликий! Но не такое отменное, как Нисбийская лоза.
– Так и есть, – вздохнул император, – но где ж ее теперь взять? Нисибию поглотили персы и сидят там. Наш добрый друг шахиншах Кавад, чтоб его разорвало! – Тут только император понял, что говоривший с ним человек, вовсе не его виночерпий. Анастасий повернул голову и глянул на собеседника. Перед ним был грек, с виду – из пелопонесских. Худой, остроносый, с хитрыми черными глазами. Император не выказал беспокойства и обратил безмолвный вопрос к долговязому призраку по имени Зенон, стратигу тайного таксиса, того самого чиновного отдела, который слушал и пресекал.
Зенон в ответ пожал плечами и коротко кивнул, едва заметно пошевелив пальцами левой руки. За время знакомства император научился читать язык жестов своего помощника. Сейчас это значило: «Мы проверили. Он чист. Выслушай его. Если наскучит – вышвырнем».
– Я слушаю тебя, добрый человек, – благосклонно кивнул император.
– Талласократия Империи бесспорна, ибо доблесть персов гниет в морской воде, – начал грек, – однако на суше противостоять огнепоклонникам крайне трудно. Отчего так, владыка?
– На твой вопрос можно ответить одним словом – слоны! – скривился басилевс.
– Да, именно слоны, чудовища, которых варвары подчинили своим богопротивным колдовством! Я предлагаю тебе решение этой проблемы! Представь себе, владыка, армию неуязвимых железных зверей! – с этими словами грек развернул перед Анастасием лист пергамента.
Император некоторое время разглядывал чертеж, вполуха слушая пояснения грека. Затем откинулся назад, задумчиво поглаживая львиноголовый подлокотник кресла.
– Толпы железных зверей на поле боя? Похоже на конец времен. Угодны ли Господу нашему такие новшества?
– Кто я такой, чтобы предсказывать, владыка? Но я думаю, раз Господь не возражает против греческого огня, то…
– Ну хорошо-хорошо, а что означает сия обнаженная дева?
– Это так… пустяки, картинка для привлечения внимания, – хихикнул мнимый виночерпий.
– Ловко! Как тебя зовут, добрый человек?
– Агафокл из Сиракуз! А вот тот человек, которого так потешно толкают твои стражники, – Герон из Александрии, механик.
– Ну что ж, идея твоя мне по вкусу. Укрепление наших восточных границ – одна из важнейших задач. Однако хотелось бы увидеть железного зверя, прежде чем использовать его в войне.
– Великий август, для изготовления действующей модели нам понадобится некоторое содержание и материалы.
– Это легко исполнить. – Анастасий жестом подозвал к себе одного из приближенных, невысокого полноватого человека в богатой одежде. – Вот, познакомься, Прокопий, – это Агафокл из Сиракуз, механик. Его изобретение угодно мне и должно быть представлено через месяц на праздничном мусейоне. Дай им все, что они попросят, но без перегибов.
– Ваше желание для меня священно, басилевс, – поклонился Прокопий, взял Агафокла под локоть и повлек в сторону от императорской трибуны. Мрачный Зенон проводил их долгим взглядом. Тонкие губы чиновника тронула бледная улыбка.
* * *
Просторная Меса от Воловьего форума до статуи Константина была уставлена шатрами, в которых механики, скульпторы, плотники и другие мастера готовили свои диковины. Между шатрами шла бойкая торговля снедью, амулетами и сувенирами. Возле высокого шатра Герона было особенно людно. Работы держали в тайне, но все же информация о том, что механик из Александрии готовит для императора что-то особенное, просочилась в народ.
Агафокл с трудом пробился сквозь толпу, кивнул стражникам у входа и нырнул под полог. Плотная ткань отгородила его от уличных шумов, и тут же пришли другие звуки. Удары металла о металл, скрип канатов, голоса подмастерьев. Посреди шатра в окружении светилен высился темный силуэт слона. Он был шире и выше всех виденных Агафоклом живых слонов. На спине была устроена небольшая башенка. В брюхе располагалась дверца для слоновьего номарха, так назвал Герон человека, который должен управлять рычагами и педалями, скрытыми в голове железного зверя. Сейчас дверца была открыта, и оттуда свешивалась вниз веревочная лестница. Вот на ступенях показались ноги в сандалиях, и приглушенный голос Герона возвестил: «Порфирий, поддай парку!» Старший над подмастерьями дернул за веревку, и в тот же миг из ушей и рта слона ударила струя пара. «Вентиль закрути, следи за клапаном!» – рявкнул Герон. Порфирий отдал команду, и пара поубавилось. Зато слон вдруг ожил, поднял одну из столпообразных ног и повернул голову. Агафокл вздрогнул, улыбнулся и огладил бороду.
Герон наконец спустился на землю, подошел к парт-нёру.
– Мы почти готовы, – было видно, что механик доволен работой, – кое-что ещё нужно довести до ума, но в целом – можно показывать.
– Это очень хорошо, мой друг, потому что… – Агафокл прислушался, гул голосов снаружи усилился и приобрел четкий ритм. «Слава! Слава императору Анастасию!»
* * *
– Ну и где же ваш железный зверь? – Анастасий вопросительно поглядел на Агафокла.
Место перед шатром расчистили. Теперь зевакам приходилось выглядывать из-за спин могучих схолариев, образовавших двойную стену вокруг императора. Агафокл откашлялся. Сейчас внутри Порфирий должен был распустить узлы на столбах, держащие ткань, и открыть слона на обозрение публике, однако ничего не происходило.
– Еще мгновение, владыка.
– Смотри, как бы оно не стало для тебя вечностью, – усмехнулся император и взял с блюда маринованный финик, – я намерен увидеть, на что пошли мои деньги и…
В этот миг шатёр словно взорвался изнутри. Ткань, притянутая к столбам, вздыбилась огромным горбом и с оглушительным треском распалась пополам. Посреди опадающих остатков шатра в клубах пара возвышался железный зверь. Его плечи тускло блестели на солнце, тяжелые, мощные ноги пришли в движение. Голова, украшенная деревянными бивнями, походящими на осадные тараны, поднялась, и слон издал низкий страшный рев. Агафокл знал, что в основании хобота для этого устроены четыре медные трубы. Однако со стороны эффект был потрясающим. Воины невольно сомкнули строй. Кто-то даже закрылся щитом. Анастасий выпрямился в кресле. Приближенные стояли разинув рты.
– Ну что скажешь, Зенон? – наконец нарушил молчание император. – Такие слоны у персов?
– Нет, император, их слоны меньше. И не так… внушительны, – даже невозмутимый Зенон был впечатлен.
– Что ж, в таком случае повелеваю перейти к полевым испытаниям!
* * *
Утром с гор спустился туман. Агафокл вышел из недостроенных казарм, зябко кутаясь в плащ, поприветствовал стражника у ворот и поднялся на стену. Крепость близ деревушки Дара на границе с персидскими владениями являла собой отличный пример византийского долгостроя. Заложенная почти сорок лет назад, она так и не обрела завершенность. Сейчас посреди обширного пустого двора расхаживал железный слон. Несколько легионеров и кавалеристов имитировали атаки врага, швыряли в слона копья, набегали с разных сторон. Все тщетно. Метательное оружие отскакивало от железных боков. Слон разворачивался и атаковал, обращая мнимых персов в бегство.
Кто-то дернул Агафокла за руку. Он поглядел вниз. Это была Элия, дочь деревенского старосты. За время, пока слона испытывали, пока копировали чертежи и организовывали быт, грек успел подружиться с бойкой, не по годам сообразительной девочкой.
– Живо обними меня! – требовательно сказала кроха. – Зачем полез на стену? Здесь так холодно!
Агафокл обнял девочку и укрыл ее полой своего плаща. Они стали вместе смотреть, как железный слон гоняет по площадке легионеров.
– Зачем тебе этот зверь? – вдруг спросила девочка.
– Ну, со временем мы построим много таких.
– Зачем?
– Чтобы помочь императору Анастасию воевать с персами.
– Зачем?
– Чтобы победить их и обложить данью или вовсе – захватить Ктесифон.
– Зачем?
– Что ты все зачем да зачем?
– Зачем тебе Ктесифон?
– А, так ты про меня? Ну, я хочу просто заработать денег и купить себе все, что захочу…
– И для этого нужно победить персов?
– Хм, ну да, то есть нет. Это, конечно, не обязательно…
– Какой ты смешной, дядюшка Агафокл! Пойдем в дом. Матушка приготовила вам завтрак.
* * *
– Как ты к ней привязался, к Элии! – усмехнулся Герон, выскребая куском хлеба остатки похлебки со дна плошки.
– Да, есть в ней что-то… – вздохнул Агафокл. – Давным-давно я знавал одного мальчика, очень похожего на Элию. Как и она, мальчик жил в пограничье, как и она – задавал тысячу вопросов…
– Слава императору и добрым христианам! – в комнату шагнул воин в богатом нагруднике и серебрёном офицерском шлеме. – Мое имя Леонид из рода Исавров, прибыл по поручению Зенона с проверкой.
Вместе они вышли в туманную мглу. Пересекли двор недостроенной крепости. Конники Леонида между тем спешивались. Их было немало, и Герон подумал, что жене старосты придется расстараться, чтобы накормить новых гостей.
Наконец они приблизились к громаде слона. Он застыл неподвижно, и, казалось, не было силы, чтобы заставить его сойти с места.
– Напоминает статую, – Леонид обошел слона по кругу.
– Сейчас ты увидишь, что он может, – улыбнулся Агафокл, а Герон между тем полез внутрь слона. Зашипел пар, что-то заскрипело, громко бухнуло, и тотчас огромная машина пришла в движение.
– Христос, Мария, оно живое! – Леонид сделал шаг назад.
– Впечатляет, а? – улыбнулся Агафокл.
– Да, весьма, – офицер уже пришел в себя, – вижу, слухи оказались правдивы.
– Что мне еще сделать для тебя?
– Я прошу тебя сдаться мне и не оказывать сопротивления. Ты арестован!
* * *
– Арестован? – Агафокл удивленно посмотрел на офицера.
– Да! Во имя Господа! Мы знаем, кто ты! Агафокл, известный также как Деметрий, он же Эвмен, он же Арташир, он же Тигран, он же Стратосфен! Мятежник, вор, нарушитель спокойствия, еретик, язычник, бывший сектант, колдун и лжемессия!
– Ты не назвал и половины моих имен и после этого говоришь, что знаешь меня? – усмехнулся Агафокл.
– Хватит того, что есть! – отрезал Леонид. – Сейчас ты пойдешь со мной!
– А если нет? Ты, кажется, назвал меня колдуном и лжемессией. Не боишься оставаться наедине с таким страшным человеком?
– Господь защитит меня!
– Зачем тогда, позволь спросить, мы потащились по этой грязи? Ты мог бы взять меня под стражу прямо там, в крепости. Я думаю, ты лжешь, Леонид Исавр. И явился сюда не по воле императора. Думаешь, Господь станет помогать лжецу? – тут Агафокл наклонил голову, нахмурил брови, оскалился и выпучил глаза. Леонид отступил на шаг и вытащил меч.
– М-моя ложь простится! Это ради благого дела!
– Вот как? И какое же дело ты назначил благим?
– Мы сбросим с трона нечестивого монофизита!
– А, так ты заговорщик и бунтовщик! Чем тебе насолил Анастасий?
– Он и ему подобные считают, что божественное не исходит от Сына, а только от Отца!
– Серьезная причина для кровавой резни, – усмехнулся Агафокл, – Значит, план у вас такой: убить императора, его последователей и какое-то количество горожан, которым всегда достается, а дальше все будет хорошо?
– Да… То есть мы не хотим проливать много крови…
– Может, подскажешь, какой мерой ты оцениваешь количество крови?
– Я…
– Ты запутался, Леонид Исавр! Желая совершить доброе, пришел ко злу. Ты живешь во лжи и собираешься совершить еще больший грех – убийство! Разве этому учил Иисус, божественность которого ты так яростно отстаиваешь?
Офицер опустил руку с мечом, его губы дрожали. Он колебался… Тут из тумана донесся отдаленный лязг оружия и крики. Леонид тряхнул головой и снова поднял оружие.
– Проклятый колдун! Ты заморочил меня своими речами! Я..
Тяжелый железный хобот опустился на шлем офицера. Исавр осел на землю.
– Что ты так долго? Я охрип его убалтывать! – Агафокл подошел к лежащему легионеру, тот был жив, но без сознания.
– Ты так славно тарахтел, что я не решился тебя прерывать, – из брюха слона выбрался Герон.
– Тарахтел! Это было высокое искусство заливания амброзии в недостойные уши!
Из тумана вышла Элия и остановилась рядом с бездыханным Леонидом.
– Ты уходишь, дядюшка Агафокл?
– Да, девочка. Нам с дядюшкой Героном пора уходить… со всех слоновьих ног.
– Можно я с вами?
– У тебя есть другое дело. Собери свою семью и постарайтесь скрыться на пару дней. Лучше всего уходите в горы. Скажи им: дядюшка Агафокл очень настаивает. Вот, возьми кошель. Передай отцу. Понимаешь? – Элия нахмурилась и зашмыгала носом. Торговец присел на корточки перед девочкой. – Послушай, я знал одного парнишку, который не сделал так, а потом горько жалел об этом… и сейчас жалеет. Не повторяй его ошибок, будь умницей.
Девочка мгновение колебалась, потом кивнула и вдруг протянула руки к Агафоклу.
– Живо обними меня, колдун!
* * *
В тумане они немного потеряли направление, пошли не от стены, а к стене. Своротили недостроенную башню, с грохотом пронеслись по лагерю и устремились в полумрак. Так они двигались довольно долго. Внутри слона очень сильно трясло и нужно было следить, чтобы не удариться о детали механизма или о железные бока чудовища. Потом ход слона замедлился.
– Давление падает, сейчас встанем! – крикнул Герон. Через мгновение грохот еще усилился, потом раздался протяжный скрип, больше похожий на стон, и слон застыл. Агафокл и Герон один за другим спустились по веревочной лестнице на землю, пытаясь понять, где очутились. Они стояли на небольшом пригорке. Совсем рядом в туман убегала ровная, ухоженная дорога.
Со стороны гор подул ветер. И мгла впереди рассеялась, являя высокие стены и башни незнакомой крепости. Над воротами распласталось знамя со странным крылатым зверем, заключенным в круг.
– Похоже, нас все-таки арестуют, – покачал головой Агафокл, – скажи, друг Герон, нет ли у тебя на теле видимых увечий?
– Нет, а почему ты спрашиваешь?
– Персы могут посчитать, что ты отмечен дэвами.
* * *
Тюрьма в крепости была удивительно чистая и опрятная. Прежде чем запереть партнеров в камеру, им велели раздеться, осмотрели их, а затем дали воды для омовения. Узилища размещались по периметру большой, квадратной в сечении, башни. В центре зала за небольшим столом скучали два стражника. Они вяло переговаривались на пехлеви. Агафокл прислушался.
– Вчера я ел мясо с синими прожилками до захода солнца. Как ты думаешь, друг Данишманд, не осквернился ли я? – спрашивал молодой усатый стражник своего более опытного товарища.
– Сложно сказать, дорогой Артабан. В сущности, что мы знаем об этом мясе и о животном, которое его имело? Вело ли оно праведную жизнь или позволяло себе лишнее?
– Эта свинья была жирной, упитанной и стоила немалых денег. Так что, я полагаю, она была праведным зверем.
– Наверняка сказать сложно. Для того и существует ежемесячный обряд очищения. Верно я говорю, почтенный атраван?
– Во имя Мазды, Видевдат предписывает очищаться от храфстры каждый месяц, это так, – послышался голос из камеры напротив. – Кроме того, вам, стражам темниц, следует проходить малые очищения каждые четыре дня.
– А не много ли очищений выходит на одного бедного стражника?
– Что тут скажешь? Дэвы могущественны и способны проникнуть в оскверненную плоть. Впрочем, вы можете пройти ежемесячное очищение от храфстры и за несвершенные малые очищения. Оптом будет дешевле.
– Вот видишь, как все мудро устроено! – опытный стражник улыбнулся молодому.
– Так-то оно так, – гнул свою линию Артабан, – но вот, если подумать, сейчас мы совсем рядом с этими ромейскими колдунами. Не оскверняемся ли мы от такой близости?
– С чего ты взял, что эти греки – колдуны? – с любопытством спросил узник, которого назвали атраваном, то есть жрецом. Агафокл пытался разглядеть его, но в полумраке темницы ничего было не разобрать.
– Ты что, не знаешь? А, ну да, ты же в темнице сидел! Они явились в крепость на железном слоне. Дэвы двигали его ногами и вертели головой. Однако у самых наших стен Мазда лишил их силы, и дэвы истекли из чудовища белым паром. Оно и сейчас торчит перед воротами.
– Это серьезно! Теперь обряд нужно проводить прямо на месте, а вы держите меня взаперти, – расстроился атраван.
– Кшатрап велел. Он зол на тебя. Говорят, ты склонял его к восстанию против шахиншаха Кавада, – сказал молодой стражник.
– Глупости и навет, – ответил атраван, – никогда я такого не говорил.
– Просто вы вчера маленько перебрали хаомы, – пояснил бывалый стражник, – и поцапались… А пока его милость Фаррашир не проспится, ничего тут не произойдет. Иначе бы колдунов еще вчера казнили.
Сверху послышались громкие голоса, крики, что-то гремело и лязгало. Потом кто-то громко и требовательно постучал в дверь.
– Ну что там еще? – Данишманд тяжело встал из-за стола, поднялся по ступеням к двери и отпер ее.
– Кто… – больше стражник ничего не успел сказать, потому что его грудь пронзило копье. Данишманд захрипел, взмахнул руками и скатился по лестнице на пол. Молодой стражник вскочил, вытягивая из ножен короткий меч, но в помещение уже входили вооруженные люди. Среди прочих вошедших выделялись суровые, бледные, бритые наголо юноши в красных складчатых юбках до пола и красных же накидках.
– Именем Мазды, эта крепость переходит трудовому народу! Сдай оружие, стражник! – громко и гулко возвестил самый высокий из красных. В отличие от других у него не было в руках оружия, и Агафокл решил, что именно долговязый убил Данишманда.
Артабан бросил меч на пол.
– Откройте темницы! – велел красный. У стражника сорвали с пояса связку с ключами и первой открыли дверь камеры, в которой сидел разговорчивый атраван. Тот быстро шагнул на свет, и греки увидели, что человек этот невысок ростом, лысоват и сутул. Он носил небольшую окладистую бородку и скромные, но хорошо ухоженные усы.
– Ну здравствуй, Митрашавар, давно не виделись, – человек стремительно выбросил вперед руку и потрепал высокого по щеке, – ты вырос.
– Учитель! – выдохнул юноша и опустился на колени. Вслед за ним на колени пали и все остальные, красные – стремительно, другие – медленно и неуклюже.
– Не стоит, друзья. Разве я мабед мабедан, разве я Священное Пламя, чтобы падать ниц? Лучше освободите вот этих ромеев. Я желаю говорить с ними.
Желание бывшего узника немедленно было исполнено.
– Радуйтесь, друзья! – мятежный атраван обратился к ним на языке Империи. – Меня зовут Маздак, сын Бамдада, и я хочу побольше узнать о вашем железном звере.
* * *
– Что-то вы приуныли, Семен Самуилович. Уверен, я допустил немало ошибок, когда склеивал ваш пространный труд во что-то удобочитаемое.
– Глумитесь, глумитесь, мне уже все равно, – Бельцер сделал большой глоток коньяка из пузатого бокала.
– Как мало, оказывается, нужно, чтобы все заусенцы истории сгладились, – продолжал развлекаться Семашко, также не забывая о коньяке, – слушайте, а может, вот эти ваши источники, на которые вы ссылаетесь, тоже взяли и бахнули чего-нибудь… вкусненького, а потом написали свои анналы, повести временных лет и прочую очень важную, э-э, литературу?
– Ничего нельзя исключать, – вздохнул Бельцер, и снова приложился к бокалу. – Если честно, я занялся античной историей как раз потому, что в ней есть свобода для трактовок, обусловленная скудностью справочных материалов. Правда, археологи порой преподносят нам сюрпризы.
– Иными словами, вы все-таки любите фантастику, а? Признайтесь, Бельцер! Не стройте из себя сноба.
– Честно говоря, да. Только не говорите на кафедре, а то…
– Вас съедят! Я знаю, – Семашко пробежался по клавишам. – Ну так что, пора нам замахнуться на Ктесифон? Представьте только, железные слоны замерли полукругом. Перед ними войско Маздака, дальше белые стены столицы! Я прямо вот слышу музыку из «Звездных войн». Имперский марш! Там, там, там, там тадам, там тадам!
– Выкрашенных в красный… – несколько невнятно пробормотал засыпающий Бельцер.
– Что вы сказали?
– Слоны должны быть красные. У Маздака на флаге был красный слон.
– Вот ведь зануда! И коньяком вас не проймешь! Итак, тридцать красных слонов замерли в ожидании…
* * *
Тридцать красных слонов замерли в ожидании. Их выстроили полукругом перед армией, собранной из крестьян и ремесленников. Во главе отрядов стояли ученые дипераны, а ныне – Искатели Истины. Их одежды цвета свежей крови развевал напоенный гарью ветер. Это были самые бесстрашные и свирепые бойцы народной армии Маздака. Далеко за спинами воинов из ворот Ктесифона выходило войско знати.
Вот на голове самого большого бронированного слона показался предводитель восстания. Его белые, летящие по ветру одежды резко контрастировали с красными телами механических чудовищ.
– Друзья! Боевые товарищи! Настало время для решающей битвы. Кшатра предала Мазду, предала священные законы наших предков! Они не уважают землю и тех, кто работает на ней. Я Маздак, сын Бамдада, говорю вам, грядет время Великого Очищения Огня! Давайте же вместе низвергнем дэвов обратно в ледяную бездну! Землю крестьянам! Храмы жрецам! Знание – диперанам! Во славу Мазды!
– Во славу Мазды! – грозно отозвалась армия.
* * *
– Маздак! Маздак! – катилось по рядам. Вот наконец он появился в сопровождении верного Митрашавара. За ним шли также другие командиры. Процессия остановилась у ног самого маленького из железных зверей, где Герон при помощи Агафокла раздавал последние указания вверенным ему людям.
– Ну что, Агафокл, друг мой, когда велишь выступать? – хитро улыбнулся Маздак, присел в походное кресло и приказал поставить еще одно для грека.
– Все готово, друг народа, можем выступать прямо сейчас, – поклонился Агафокл и занял предложенное сиденье.
– Отменно, отменно, – Маздак огладил бороду. – Но для начала, Митрашавар, дружочек, налей-ка нам хаомки. Вот-вот, так хорошо, а теперь, будь добр, реши вопрос с этими согдийскими диперанами. Сколько их там? Двадцать шесть? Выдай оружие, одежду и поставь в первый ряд, уж больно они свирепые. Ну все, все, ступай!
Он подождал, пока сподвижник удалится на достаточное расстояние, и пристально поглядел на Агафокла.
– Скажи мне, почтенный. Бывал ли ты раньше в нашей земле?
– Очень давно, друг народа.
– И звали тебя, должно быть, иначе?
– Время стирает имена.
– Мне ли не знать. Веришь ли, я начал забывать, как меня дразнили в детстве, – рассмеялся Маздак.
– Всего не упомнишь.
– Точно так. Но мне хотелось бы узнать, зачем ты вернулся.
– Это вышло случайно. Или почти случайно. Если честно, я и сам не знаю…
– Мы с тобой похожи, идем по миру, как слон, вздымая пыль. Но вот слон прошел, и пыль снова улеглась. Или нет? Гений твоего друга может изменить мир. И я не уверен, что хотел бы жить в нем. Я вижу своими глазами марширующие по полю железные механизмы. Что дальше? Летучие твари из металла? Чудовища, выдыхающие огонь? Знаешь, я люблю города. В них уютно, удобно, безопасно, много еды и развлечений. Но если мы научимся так легко разрушать их, разве кто-то захочет строить новые?
– У меня нет ответов, друг народа. Я лишь увидел возможность, идею и дал ей вырасти.
– Верно-верно, дареному слону в хобот не лезут, – Маздак бросил взгляд на железных зверей. – Не обижайся, но после битвы я велю разобрать их. Слишком много возможностей открывается здесь. Я не могу увидеть их все. А там, куда не может заглянуть служитель Мазды, правит Ариман.
* * *
Шум битвы давно стих. Только ветер пустыни пел свою тихую песню. Слон двигался все медленнее. Его большие ноги вязли в песке. Механизм внутри не справлялся с нагрузкой. Вот что-то хрустнуло, надломилось, и гигант мягко опустился на колени. Агафокл и Герон выбрались наружу.
Наступал стремительный вечер, над барханами загорелись ярчайшие из ранних звезд.
– Скоро станет холодно, нужно развести костер, – сказал Герон и полез в брюхо почившего гиганта за провизией и теплыми вещами. Агафокл между тем ходил вокруг и собирал сухую колючку.
Когда они наконец обустроили лагерь, было совсем темно.
– Маздак не будет нас преследовать, это понятно, – Герон насадил на стрелу кусок мяса и принялся поворачивать его над огнём. – А как насчет этих его красных диперан? «Именем Мазды и трудового народа реквизирую твою шахту!» – до сих пор в дрожь бросает.
– Нужно признать, что они действовали куда эффективнее Анастасия. За неполных два месяца мы собрали им тридцать зверей, – пожал плечами Агафокл, – и потом эти кшатрапы со своими причудами действительно отдалились от народа. Лучше скажи мне, будешь ли ты продолжать слоновью гонку?
– Нет, с меня довольно.
– Почему? Уверен, мы сможем найти достойного покупателя.
– Дело не в покупателе, просто… в этом деле нет доблести. Кстати, как это будет по-готски?
– Бог его знает. Никогда не говорил по-готски.
– Что? Так ты мне врал? Проходимец! Ты мне должен шляпу!
– Ладно-ладно, не кипятись, лучше скажи, не сможет ли кто-то повторить твою работу?
– Нет, не получится. Дело в том, что мерилом всех моих изобретений являюсь я сам. Длина моих пальцев, локтей, предплечий, вес жидкости, который я вытесняю. Им не воспроизвести всего этого даже по чертежам. Маздак говорил, что разберет слонов, но это не обязательно. Через неделю без должного присмотра они заржавеют и перестанут двигаться. Потом и вовсе начнут разрушаться.
– Ну а если попадется кто-то подобный тебе?
– Здесь я бессилен. Мне кажется, почтенный Агафокл, мне кажется, что нужно менять не слона, а того, кто в нем сидит. Такое не под силу обычному механику.
– Что верно, то верно, – Агафокл встал, потянулся, – смотри-ка какая большая сегодня луна! Светло, почти как днем. Эй, а это что такое?
Луна и правда была огромной. Она высветила барханы, каждый плавный извив, каждый оттиск ветра, следы змей и скорпионов. Совсем рядом с костром возвышался наполовину ушедший в песок постамент, а на нем – основания двух гигантских ног. Тела колосса нигде не было видно. Вероятно, его полностью поглотили пески.
Герон и Агафокл приблизились к постаменту. Каменный фасад окаймлял узор из странных картинок.
– Гляди-ка, здесь по-египетски! – Агафокл нахмурился. – Никогда он мне не давался, язык мумий!
– Здесь написано: «Я Озимандия! Могучий царь царей! Взгляните на плоды моих деяний». – перевёл Герон.
– Плоды деяний, – Агафокл наклонился и взял горсть песка, белого в лунном свете. Некоторое время он смотрел, как песчинки сочатся сквозь пальцы, а затем поднял голову к небу.
Алекс Громов Записки левого аборигена
– Что вы думаете об инопланетянах? Хотели бы с ними повстречаться?
Офигеть! Кто такое спрашивает у мирного аборигена в понедельник утром при выходе из кольцевой станции метро?
Стоит такой невзрачный парень в пуховике, из которого выглядывает небольшая голова в больших очках, и прямо про галактики с чужими спрашивает.
Поэтому я, конечно, с ходу ответил:
– Конечно, хотел бы, чтобы он не только встретился, но и место мне в метро в час пик уступил.
У вопрошавшего аж очки на личности затряслись, и он уточнил:
– А вы серьезно?
Тут я слегка разозлился и высказался по существу:
– Парень, может, ты слегка спятил и тебе пора в отпуск, где плещутся волны и девушки? Иди, иди отсюда и не мешай людям опаздывать на их земную работу.
– Простите, но это – наша работа, – тут к вопрошавшему про инопланетян субтильному очкастому пацану присоединилась молодая и симпатичная девица. И так призывно на меня посмотрела – как будто мне на полтора десятка лет меньше, чем есть в натуре. Ну, когда волосы были у меня еще длинные, а брюхо ненаеденное.
И, улыбнувшись мне, девица продолжила:
– Уделите, пожалуйста, хоть пару минут. Ну, всего на пару вопросов ответьте, и мы вас отпустим.
Да я не против, чтобы меня такая поддержала. Как личность и как самца. Но без всяких третьих лишних иноземцев с большой орбиты.
– А вам эти инопланетяне зачем сдались? – на всякий случай поинтересовался я. Мало ли что. Может, они – спрашивающие – фанатки какие. Или – из дальнего криминала.
Девушка не стала вешать лапшу на уши и, глядя мне в глаза, поворковала:
– Ну, нам всякое заказывают спрашивать. Вот сегодня – про инопланетян. Ответите?
– Валяйте.
– Хотели ли бы вы жениться на инопланетянке?
Вот на такое можно и ответить. Даже подробно и с удовольствием:
– Ну, это смотря какой, и если к тому же земной брак не считается. Я ведь продвинутый и перспективный землянин, который относится к галактическим девушкам и женщинам с симпатией. И надеждой на взаимность.
Конечно, девица мне сразу улыбнулась, и я прямо замечтал – взять телефончик, потом с ней к Вовану – тот как раз в Таиланд на пару недель со «своей ненаглядной гадюкой», как он выражается, убыл. И там отдохнуть не по-детски…
И она – та самая местная девица – вторглась в мои мечты с ободряющим вопросом:
– А если бы инопланетянка пригласила вас к себе домой и стала угощать, то вы бы стали есть и пить? И стали бы с ней заниматься сексом?
– С удовольствием! Но чтобы без последствий!
– А насчет еды?
– Надо бы сначала посмотреть!
– Их секс – да, а еду опасаетесь?
– Ну, это-то сразу видно, а вот со всякими блюдами и разносолами можно ошибиться. Бывало так, что в праздники с незнакомыми путешествовал в салат, так потом неделю отходил от состояния нежизнеспособности. А Космос – все же не ближний свет, не родное Сычево, и родственное Перхушкино, и знакомое Молодечено. Всяко может быть.
И тут я как-то нечаянно задумался: вдруг они там, среди звезд, – все там шестиногие и завтрак, обед и ужин достают из планетарного дубликатора. А тут еще девица стала уточнять:
– Подошла бы вам «Жратва для мужа универсальная, питательно-колонизаторская, с добавочными астероидными микроэлементами»?
– Нет, такого нам не надо.
– Как вы считаете, правду ли они говорят, что могут уничтожить Землю за 10 секунд?
– Конечно, нет, на нашей планете меньше чем за 30 секунд, как написано во всех книжках, ничего не сделаешь.
Да и вопросы еще те. Да и девица – если присмотреться – и не блондинка вовсе. Крашеная. И уже мне не улыбается. Направилась к какому-то интеллигенту, выскочившему из метро. А я пошел на работу, размышляя о Космосе и о том, что в нем может быть. И не быть.
А дедушка-то еще тот
Кто это такое вообще придумал, такое личное спрашивать? Какие там, то есть здесь, инопланетяне? Сколько среди них – уже обрусевших на Земле пришельцев, женатых на местных девушках или вышедших замуж за местных мужиков? Да чего там говорить, у меня самого дед – тот еще инопланетянин. Настоящий.
Давным-давно он прибыл на Землю с очень далекой Бетельгейзе в командировку. Секретную. Потом вроде должен был убраться домой, в свою звездную даль, но не сложилось. То ли документы или фиговину важную инопланетную здесь потерял. Или прогулял. А может – потому как бабушку нашу встретил. И зацепило. И повлекло. В итоге остался, стал невозвращенцем, потерял галактическое гражданство. Застрял на Земле. Ну, вроде ничего было. Без трагедий и криков: «Быть на Земле или не быть?»
Купил дед квартиру, дачу. Родился сын (мой отец), дед поездил по планете, побухал, походил, как водится на Земле, по бабам и, пока не начал из него сыпаться песок, жил не хуже, чем настоящие земляне. Батя мой – уже галактическая полукровка – за границей Земли не был, хотя в детстве мечтал в Космос слетать. Как и многие простые земляне.
И, конечно, папа мой ничего о том, что отец его – оттуда, со звезд, ничего и не знал. Да и зачем ему надо было? В те времена иметь родственников даже на Земле, но за границей родной державы было рискованно. Всякие вопросы, беседы, пожелания возникали. Предложения о сотрудничестве и получении оттуда нужного для нас сейчас здесь. И получить было непросто, и отказаться тоже.
Ну в общем, мой батя – обычный-то землянин. Безо всяких чудес. Хотя, может, космические гены свою роль сыграли, все норовил объять необъятное – весь женский пол.
Да, батя по-своему жил с размахом, все-таки четыре земных брака (не считая местных связей), и у меня – три брата и восемь сестер. Поэтому мне досталась по наследству только ветхая дача, которую приобрел тот самый мой дедушка-пришелец. Строилась та дача во времена, наверное, еще татаро-монгольского ига. Как полевое укрепление, а скорее всего – как ловушка-замануха для недругов. Войти – войдешь, а вот выйти – тем более если ты не маленький по размерам и на дачах раньше не жил – это еще актуальный вопрос… Этакая липучая ловушка, но на первый взгляд совсем безобидная и даже удобная…
Но завещанной даче в обивку не смотрят. И стали мы с женой и дитем одиннадцати мужских лет летом туда ездить и жить. В далекой от мегаполиса, но экономически дешевой местности. В которой, как я даже тогда и не задумывался, инопланетян ни разу здесь не было. Потом, конечно, понял, что сильно ошибался. Потому как здесь временами живал дедушка, и к нему заходили в гости всякие залетные пришельцы.
Откуда я все это знаю? Нет, от телевизора и сайтов всяких с ихнею интернет-брехней о том, этом и как пришельцы яйца высиживали и отудова негуманоиды вылуплялись и наши заводы и новостройки по-тихому скупали, чтобы настоящим землянам они – территории – в жизни не достались.
У меня сведения, так сказать, не то чтобы из первых рук, но из первой бочки точно. Дед был существом (да и вроде человеком) опытным, и свой опыт – ну, точнее, земные опыты – он и зафиксировал. С конкретной целью. Экономической.
И вот эти самые дедовские записки я и обнаружил в погребе той самой дачи. В одной из бочек с огурцами. В полиэтиленовой пленке для укрывания парников с огурчиками и помидорчиками.
Многие, конечно, записи уже забродили, заплесневели и стали не очень читаемыми. Но что-то всё же уцелело, и я вытащил их оттудова. Почитал и стал размышлять, куда бы этот материалец отдать. И не зря так, а за деньги. А вот на них куплю своему сынуле телескоп. Пусть хоть в него увидит дедовскую родину.
Пройдет время, и глядишь, его внуки прямо туда и устремятся. Может, тоже в командировку. Или в отпуск. А может, и найдет там девушку подходящую. Или наоборот – если туда наша девушка полетит, то с местным тамошним парнем познакомится. Крепкая межзвездная семья, она же сохранит мир в галактике и не даст – если семей много будет – разгореться галактическим войнам. Наверное.
Так вот по поводу тех самых записок в бочке с огурцами. Оказывается, мой космический дедушка писал заметки о своей земной жизни, и не от скуки вовсе – а для получения денег, хотя и без славы. Потому что писал свои заметки о Земле для какого-то околобетельгейзного издания, где работал у него друг. Причем не кем иным, как корреспондентом на нашей планете.
И этот самый галактический журналист договорился с начальством, что будет рубрика – «Записки аборигена», в которой будет всякое.
Разное и интересное. Местами – познавательное. Типа взгляд изнутри и снаружи, перекресток культур, взаимопроникновение представителей разных цивилизаций. Галактика на соседней улице. Поймет ли меня инопланетянин – в смысле землянин? И прочие разговоры по пониманию и неотрыванию. По крайней мере, сразу. И что и как перед тем Контактом между теми и этими. В смысле – между ними залетными и нами, на Земле сидящими… Так говаривал дедушка.
Хочу на всякий случай заявить и уведомить!
Я не утверждаю, что все написанное в этих записках – правда. Что-то может оказаться и обычной кривдой, а что-то уже успело измениться за прошедшие с тех пор десятилетия. И вообще – за подробности и особенности и прочее – отвечает тот самый звездный дедушка. Хотя и мой дед.
Я лично во всех этих космических и земных вопросах, бизнесах и правилах не разбираюсь, но если там, во Вселенной, меня ждет наследство – готов тому (тем и этим), кто мне его поможет получить (не подорвав моего здоровья), выделить разумную долю.
А теперь снова возвращаемся к дедушкиным запискам.
Как большинству (местному) неизвестно, есть аборигены правые – которые в своем праве, поскольку родились на этой самой Земле и поэтому могут смело себя бить пяткой или чем-то еще в грудь. И кричать: «Я – абориген! Это звучит гордо!» Хотя, конечно, на фоне крупной галактики это звучит уныло. Но есть еще и левые аборигены – это те, которые аборигены потому, что сейчас обитают на этой Земле. Ну а родились, учились, а некоторые и женились вовсе не здесь, но здесь оказались.
Ну а я, как и куча моих здешних знакомых, – тот самый левый абориген. Плоть от плоти галактики, но как здесь – на Земле – говорят – местного разлива. И поэтому с товарищами – левыми аборигенами – нам порой приходится решать местные и неместные вопросы. Может, когда-нибудь хоть мои внуки (примечание внука: тут, конечно, будь я сентиментальным, пустил бы слезу, но вместо этого обильно глотнул родного первача) или правнуки в галактику выберутся, в наше родовое семейное гнездо на 9880 квартиро-нор.
В поисках неземной любви
Можно ли найти любовь в пределах одной планеты? На не очень большой планете. И поэтому, когда ко мне зашел товарищ из галактики, который пока работает и живет на Земле, инкогнито, мы этот вопрос пытались прояснить.
Но! Кто ж ее, родную галактику, знает! Может, они всех нас, левых аборигенов, слушают, записывают и потом докладывают своему недремлющему звездному начальству. А те уже ставят в наших личных виртуальных делах всякие галочки и прочие закорючки. С далеко идущими для нас последствиями. В том числе – с неразрешением возвращения на родные звезды. Точнее, милые планеты родных звезд…
Поэтому пошли мы с товарищем на переговоры в специальное место, где можно переговариваться без опаски. В находящуюся неподалёку пивную, где и сели в углу. По всем звездным законам, в галактических судах заявление «Это было в пивной и я был пьян» считалось заслуживающим внимания уважительным обстоятельством.
Мы взяли пива. И рыбки. Приятель по привычке все же огляделся по сторонам и потом сказал, что есть дело. Серьезное. Значимое и важное. И нам нужно этим заняться. Потому нам, как и всем (или почти всем) инопланетянам на Земле, денег не хватает. Поэтому для нас – наверное, чтобы не объявили этой планете войну или еще что-то недоброе – галактические знакомые (говорят, и при тайном участии земной администрации) регулярно устраивают левые дела. Местную халтуру. Но всегда – с далеко идущими космическими последствиями.
На этот раз тот самый знакомый – тот еще Вася с Альдебарана – сказал по существу дела следующее:
– Поднимаем старые связи и ищем среди перспективного женского пола…
– Чего еще ищем? – перебил партнера я. – Мы что, реализуем мошенническую брачную схему? Земные девушки регистрируют с галактянами фиктивные браки? И кто-то куда-то летит?
– Нееееееееееееееетттттттттт! – буквально заверещал приятель. – Мы этого делать не будем! Это противозаконно! За брачные аферы и получение левого вида на жительство в галактике и на Земле штрафуют нещадно и сажают в тюрьму! Надолго! Мы пойдем другим звездным путем!
– Каким? Может, без межпланетного криминала? И чего делать-то надо?
– Доброе дело без нарушения законов! Короче, надо одному хорошему парню найти девушку его мечты.
– А он сам никак не может?
– Ну никак! Он живет очень далеко, и ему сюда добираться – ну прям полжизни. А пока обратно – еще полжизни. Ну, зачем ему такая жизнь и такая девушка-мечта! Если жизнь без нее мимо прошла.
– Логично!
И мы выпили еще пива. Взяли еще. И принялись искать решение той важной проблемы. Вася четко сформулировал, что нужно делать.
– Но тут, на Земле, мы можем ему помочь – найти и отправить.
Я хлебнул и с этим не согласился.
– Ну, так она за свои полжизни пути станет квелой и бабкой, а не мечтой!
Тут выпил и не согласился со мной Вася:
– Тут-то ты не прав. – И принявшись за рыбку, он продолжил: – Она же багажом полетит. А весь багаж летит в анабиозе. – Потом Вася добавил: – Она прилетит, ее разморозят, отряхнут, припудрят носик и отправят к нему. И они будут счастливы, – тут он снова налил пива. – И мы тоже.
– А это почему?
– Да потому, что не пропадет наш труд и пойдет нам в карман.
– А он точно заплатит? Может, денег у него нету? Или жадюга?
Когда имеешь дело с серым сектором Вселенной, не проходящим по совсем официальным документам, то поневоле привыкаешь думать – долетит ли что-то через половину Космоса, разумен ли заказчик, нет ли у него жадных клонов и не случится ли Четвертая С Краю Межгалактическая Война с временной потерей финансирования добрых и не очень дел. И полной фигацией твоего заслуженного вознаграждения.
Но Вася меня утешил. И даже обнадежил.
– Тут случай особый. Дай тебе на ушко шепну. Он – султан. Лично. Есть даже треть своей звездной системы.
Мы в честь этого заказчика – султана-босса и его трети системы – налили себе и выпили. За себя и за них. Вася продолжил:
– Но дел у него куча. Надо за плохими парнями смотреть в оба, а то свистнут пару планет и загонят пришлым захватчикам за полцены. И поэтому ему нужна помощь хороших парней, то есть нас с тобой, чтобы найти подходящую девицу.
Мы снова выпили. Вася стал развивать новую важную мысль:
– Но тут есть хитрость – мы не должны ей говорить, что он – султан. А то девица начнет требовать то и это.
– Понимаю, бешеный задаток, и багажом она, конечно, не полетит.
Такое взаимопонимание нас утешило, и мы дружно взялись за рыбку. Между столиками прошмыгнул очередной негуманоид и попытался одной из своих многочисленных лап сцапать у нас со стола пару бутылок «Жигулевского». Получив разумного пинка, выпустил бутылки и отправился дальше. А Вася продолжил размышления о сущности женского пола и скаредности звездных владык.
– Насчет пути багажом – правильно мыслишь. А ведь он – простой звездный султан, а вовсе не какой-то там падишах, владыка галактики и окрестностей.
– Что ж мы ей говорить-то будем, что он из Урюпинска?
Тут Вася и показал свое почти негуманоидное корыстное нутро, прямо в глаза мне заявив:
– Если бы все так просто было, я бы сам справился и не пил тут с тобой и не обещал тебя взять в долю. Ты хоть это понимаешь? Тем более мы с тобой – не просто настоящие мужчины, а разумные существа, пролетевшие сквозь кучу разных там цивилизаций и могущие что сказать этим самым молоденьким земным курочкам. Я прав?
Он был прав. И мы снова выпили. Конечно, в тот день мы никого и не нашли для того самого султана, но потом, через пять насыщенных земных дней, когда вспомнили земную молодость и пошли по сайтам знакомств, то откопали, выявили, выцепили три подходящих экземпляра. И приступили к глобальному выбору. Сначала стали определять критерии. Сперва я долго был в задумчивости.
– Требования у него к этой самой невесте какие?
– Какие, какие! Откуда я знаю? Ну, чтобы не крокодилом была. Не лысой. Не толстой очень. Ну и не этакой лолитой несовершеннолетней. Еще не хватало межгалактических конфликтов из-за самок! И – не драчливая амазонка со своими амбициями. И, пожалуй, феминистку тоже не надо – он все же султан, может не понять.
– И это все?
– Лучше, наверное, интеллигентную, в смысле – не совсем быдло, чтобы говорить умела, но при этом – не занудливую и, конечно, не пожилую. Так сказать, на вырост.
– А насчет невинности?
– Ну, давай это сформулируем – ищем порядочную. А поэтому говорим, что ищем для друга, не уточняя, что он – султан. Он у нас – султан-инкогнито. И поэтому ей не нужен никакой брачный контракт. И – отдельная планета в качестве откупного при разводе. Если таковой случится.
Мы задумались. Потом Вася сказал:
– Насчет груди и задней части – тоже не спрашивай. Может, этот султан – вообще негуманоид. Ну, как на картинке у этого, ну с обложки того, где части головы не хватает. И наши размеры и красоты ему почти по барабану. А может – и нет. Налей нам еще, и не гадаем.
Затем мозговой штурм продолжился, и я просто спросил:
– Тех, кто в мини-юбке, рассматриваем или сразу на фиг?
– Ну, ты еще третий пол предложи. Натуральное, традиционное. Мы не рискуем. Просто выберем султану лучшее.
Налили, выпили, вспомнили друзей и их жен. И Вася изрек:
– И пусть будет на всякий случай хорошей домохозяйкой. Вдруг у них принято женам самим готовить мужу завтраки, обеды и ужины. Между прочими делами и развлечениями.
– Надеюсь, не у костра. Хотя какое нам дело?
– Согласен. Своя галактика ближе к телу.
Выбрали султану девушку. Отправили. Потом погуляли на славу – султан не обманул. В смысле гонорара.
Прошло почти полгода. Я уже и позабыл о том султане и засланной ему девушке, теперь выполняя чудаковатый, но тоже щедрый заказ по траншее до Альфы Центавра, когда мне снова позвонил тот самый Вася с Альдебарана.
Встретились там же, взяли темного «Козела», и понеслось обсуждение.
– Пора браться за дело! Нужно снова срочно помочь султану!
Я внутри даже содрогнулся – неужто брак, и султан девицу вернул, и нам теперь уже потраченные деньги возвращать придется?
– Вася, в чем дело-то? А чего с той девицей чего-то приключилось? Или не долетела?
– Да не, все в порядке, иначе эти султанята нам бы бакшиш тогда еще не выдали.
– А чего тогда надо?
– Брюнетку надо! Та же блондинкой была. Ну вот и нужно султану…
– А как он с двумя?
– Да, думаю, не с двумя… Видимо, дворец большой, так что уживется.
– Ну а помнишь, как мы с тобой все гадали, обсуждали – понравится ли ему? Ну, вот такая она, эта самая вечная звездная любовь!
– Какая такая любовь? Ты это о чем? У него некомплект в гареме.
– Это как?
– По словам знающих существ, нужно, чтобы в гареме было как минимум из 33 созвездий. Ну и разных расцветок. Чтобы без однообразия.
И тут Вася сделал то, чего никак от него не ожидал, – он явственно подмигнул миловидной рыжей женщине, сидевшей в смешанной компании через столик от нас. Женщина была хоть и не юна, но ничего!
Среди сидевших рядом с ней мужиков выглядывал и знакомый негуманоид с Кнорнусария. Как его там? А, Федя!
Но когда мы с Васей направились к тому столу, Федя как-то неласково на нас посмотрел.
Через несколько часов, полудохлый и изрядно помятый, я приземлился дома на кровать, с опозданием – как, наверное, и Вася, – поняв, что Федя тоже выполнял чей-то заказ по поиску земной невесты и внеземной безграничной любви.
Скоро, как с земного детсада известно, лишь сказка (да шумная рекламная кампания) сказывается, а вот галактический бизнес для совершения своего успеха требует усилий и времени. В общем, за две стандартные работонедели планеты мы с Васей нашли целых четыре, в общем подходящие девушки.
И тут возникла мысль – а может, ему, этому султану, отправить не одну девушку, а две? Ну, чтобы два раза нам не вставать и потом за одной вторую следом не слать. А может, даже не две послать, а три? Или – сразу всех четырех?
Ну, запросили представителей заказчика и стали ждать ответ. А пока – пошли в свое обычное место для переговоров и заседаний. Сидим, пьем пиво и размышляем. Я тогда и говорю Васе:
– А может, он, наш султан, девушек просто нумерует? Ну, прям яркими номерами на щеках.
– Или на лбу.
– Тоже вариант.
– Две, три, четыре, пять, восемьдесят девять…
– А зачем ему столько?
Вася пожал плечами:
– Может, он страдает творческим бессилием и компенсирует…
– Жадный султан лечится трижды.
Потом мы снова налили себе, выпили, затем по залу пробежала стайка негуманоидов, которая праздновала победу их цивилизации над другой цивилизацией где-то в дальнем звездном рукаве. Похоже, эти самые негуманоиды в статусе свежих победителей искали, кому бы набить морды в знак получения своего нового звездного статуса, но, увидев наши с Васей суровые лица, несмотря на явное численное преимущество, так и не решились и, громко хрустя жвалами, отправились, как они громко сообщали, в близлежащий местный парк.
А мы, невзирая на бушующие неподалеку в галактике звездные войны и насущные земные конфликты, продолжили обсуждение.
– Может, он девушку под цвет мебели выбирает.
– Хорошо, что не под цвет штанов.
– Или меняет то и другое одновременно.
– А вот для девушки султан, как ты думаешь, – это хорошо или плохо?
Тут Вася почему-то разошелся. Как будто сам хотел стать не Васей, а отправляемой султану девушкой.
– Султан – это настоящий подарок девушке с Земли! Трудно даже представить, как он может изменить ее жизнь – очаровать, завлечь! Ты только подумай, каждая ночь в ихнем звездном году – на новой кровати, в новом для нее помещении. А не как у нас, где хорошо если есть две комнаты, которые кабинет и спальня с гостиной, кухня и ванна. На всю оставшуюся жизнь.
– С этим не поспоришь. А вот интересно, куда этот звездный султан своих бэушных девиц девает?
– Обратно на Землю пока не отсылал. Или – еще не долетели.
– Вот она, свежая загадка Вселенной!
Тем временем в пивную прибыло неказистых земных менеджеров, с кряканьем сдвинувших пару столов и начавших за некрепкими напитками обсуждать свои великие производственные победы и неисчислимую глупость высшего руководства родной компании. Под этот почти вечный незатейливый сюжет наш с Васей разговор незаметно перетек от девушек для султана к самому султану. Мы его, конечно, ни разу и не видели, и не слышали, но слухами, как достоверно известно, Космос (и планеты) полнятся.
– Вася, а наш султан, он только женщинами интересуется? Может, ему чего еще надо?
– Чего?
– Ну, может, бабочек собирает…
– Ты еще скажи – путеводители про свои треть звездной системы собирает и сигаретные пачки коллекционирует. Он – обычный жизнелюб.
– Может, воспитан он так был. По культуре. Султанской.
– Ну, раньше-то он султаном не был.
– А кем?
– Чиновником, занимался культурными агрессиями. Потом, как деньги откуда-то появились, стал султаном. Со всеми вытекающими последствиями. Но на полную звездную систему собрать так и не смог.
– Почему?
– Видимо, над ним другой начальник сидел. Но тот купил себе звездную систему в другом районе. Более престижном.
– Да, нашему не повезло. Ну хоть девушек собирает…
– Видимо, на той работе к женскому разнообразию привык. Да и султанская работа обязывает…
Племя манагеров, всё допив и доев, вывалилось наружу. На их место пришли ребята-киборги с местного завода. Пиво для них – полная фигня, даже самое дорогое, но надо регулярно демонстрировать родным близким аборигенам, что никак от них не отличаешься. Даже на кладбище. Хотя если кто раскопает и найдет всякие шестеренки и малый карданный вал для передвижения в городском метро в час пик – крепко задумается.
А мы все наливали и думали. О своем и о чужом.
– Интересно, у него для жен отдельная столовая?
– В этом самом гареме? Ага, скажи еще с пластиковыми подносами на раздаче. И компотом на третье!
Не прошло и местной недели, как Вася с Альдебарана получил сообщение. Получил он его, конечно, не с родного Альдебарана, откуда ему приходили только счета за прошлые его дела и похождения, а от администрации султана, одобрившей возможную отправку сразу четырех девиц и даже – при возможности – от восьми до тринадцати «женщино-штук надлежащего качества».
И мы снова взялись за поиски новой поставки для султановского недокомплекта. Но вскоре возник вопрос – чего делать, в смысле брать или нет, девушек, красавиц и умниц, но с непростым характером? Которые на Земле были никем, но очень хотели стать кем-то где-то, и в дальнейшем, как мудро заметил Вася, могли быть превращения, как физические, так и внутренние.
– Давай, Вася, лучше выбирать с гарантией, без всяких там модификаций.
– Этак придется одних дур отсылать.
– Разве мало здесь таких?
– Да таким в голову придет такое, что не сможет представить ни один обладатель Разума. К тому же – дуры тоже превращаются.
– Из красавиц – в фурий?
– Да. Тебе же говорят – он чиновником был, так что такими превращениями не удивишь и не испугаешь. Да мало ли кто в галактике в кого превращается?
Хотя с превращениями – это и на Земле вопрос скользкий, наукой и общественностью до сих пор обсуждаемый. Что делать, если в семье превращения? Ну ладно, еда совсем никакая, так еще и морда у этой самой жены, как говорил в суперпьяном опьянении сам Вася, такая, что и еда голодному в рот не лезет. А скажешь ей – ну жене – слово даже не ругательное, но не похвальное, так она… Сразу в крысу превращается и прям на тебя кидается. И может запросто часть тебя и откусить. И сожрать. Хоть и немного, но все равно жалко. Если бы я был султан, то за женами лично ездил. А то бывает – с виду улыбчивая, а внутри – настоящая крыса, злобная и жадная.
И Вася налил нам обоим. От наших знакомых я слышал, что именно такой и оказалась его жена на одной из планет какого-то созвездия. Причем – крысой не только в фигуральном смысле, а в прямом – такова вторая ее форма жизни. Представляете – обед совсем никакой, рис пластиковый, котлеты из третичной переработки вторичных отходов.
Ну, в общем, я и Вася заказ от султана выполнили, всех девиц отправили, и потом вместо дачи поехал на месяц в Турцию.
Возвращаюсь, и тут мне Вася звонит, говорит, что встретиться нам срочно надо.
Ну и мы снова пошли по пиву! Значит, опять надо работать, переговариваться, обдумывать, искать выходы, прикидывать варианты, шуршать извилинами. Короче, к нам поступил от шаха средневосточных млечнопутевых территорий заказ. На что? Не на что, а на кого! Наш султан, которому мы недавно отправили семнадцатую по счету земную девушку, изволил нас рекомендовать. По тому самому же женскому профилю. Хотя и не люблю я узкой специализации…
Ценность родных мест
Сидел я в тот дождливый вечер на даче, смотрел футбол по телику. Играли петиланги Денеба с иртурианцами Млечного Пути. 2:0. Начался второй тайм. И тут в днище входной дачной двери постучали. Раз, два, три… На двадцать каком-то стуке я накинул на себя майку и двинулся к двери, на которой еще в прошлом году для особо стучащих присобачил Днище.
Днище – это псевдоразумная субстанция с нижней части многомощного космического грузовика типа «Шнягель 5467/82-бис». Обычно на таком грузовике летят в Дальнем Космосе не больше одного-двух разумов, иногда – полтора и внизу – три-четыре Днища, которые регулярно фильтруют базар со всякими надоедливыми аборигенами и прочим космическим мусором. Чтобы самим астронавтам не париться и не отрываться от участия в азартных играх, которые не дают им сойти с ума или вступить в перестрелку и побоища между собой.
Эти самые Днища не только занимаются тем, что защищают грузовики от сыплющихся метеоритных потоков и мелких галактических ливней, но и имитируют Контакт с особо желающими его домогаться. Можно подумать, что больше заняться нечем! Днища способны выдерживать самые сильные стуки в них от желающих Контакта.
Дабы их утешить и внести на всякий случай надежду в их остаточный Разум, Днища издают поощряющие звуки, которые могли быть – с некоторой натяжкой и иллюзиями – приняты за разумную речь. Между фырканьем, мырканьем и чурканием, отдельные звуки могли иметь сходство с междометиями угу, сейчас, на фиг, чирбяк, уруфаг, бряк, икирмахен…
Некоторые галактические эксперты считали такие звуки обнадеживающими для слушателей, не содержавшими звуковых токсинов и размазанного маразма. Вот именно одно из таких Днищ (подаренное на свой прошлый земной день рождения другом Васей с Альдебарана) я приколошматил к входной двери своей дачи.
Помимо обычных аборигенов, являвшихся с самыми разными целями – то чего-то одолжить, поговорить по душам, совместно выпить или украсть (в мое отсутствие) какой-то хлам с чердака, появлялись и более неожиданные гости. К примеру, у меня в подвале почти два месяца жил бывший директор по общественным связям одной из звездных империй.
Раньше он летал только на личном люкс-космокатере. С личной секретаршей-массажисткой. Брезговал общаться с простым пишущим и не очень народом, отсылая им по вамп-связи релизы всякие об имперских победах и мраках жизни вне империи.
Но! С каждым может произойти непредвиденная беда – космический флот возьмет не того проводника, и тот заведет звездные крейсеры не туда. Или в тексте вывалятся две буквы, и тогда тебе с места директора по общественным связям империи нужно будет сваливать очень быстро, чтобы не угодить под имперский трибунал по обвинению в распространении вражеской пропаганды и попытке отравления государя-императора путем предоставления негодной информации.
Бывший директор оброс чужеземной щетиной, несколько раз перекрасился, увеличился в габаритах в полтора раза и стал на себя прежнего совершенно не похож. Но все равно до дрожи в конечностях боялся, что его даже в моем дачном погребе, через половину Вселенной, найдут те самые специалисты из императорских органов. И уве-зут на родину (целиком или по частям) для совершения возмездия.
Неделю у меня на чердаке жил и вышедший в отставку по негодности бравый офицер космодесантных войск, который был страстным рыболовом и любителем экзотической рыбешки, которой в наших краях водилась масса. Поскольку за горкой высился завод, у которого были отходы, и речку чуткие сельские жители и мы, настороженные дачники, называли Мутанткой. Видимо, потому, что обычное в ней уже не выживало.
Бывало, захаживали в эти мои дачные места и бывалые коммивояжеры из всяких звездных рукавов и чего только не предлагали! И пилу-неспилилку, и шорты полевые дракононепрокусываемые, и топорик-саморуб, работающий от Солнца любого, ветра и мышцы рубящего. Было однажды и существо с наборами книг – от дома, электрички, бани и сеновала. Уверяло, книги развивают Разум. А чего тогда оно, такое разумное, много читавшее, притащилось в мою глухомань, где мне ничего не продало и не заработало?
Поэтому я и благодарен Васе с Альдебарана за подаренное Днище, которое теперь отсеивало не меньше половины стучащих в дверь моей дачи. А то бы вся моя земная жизнь так и прошла в общении со стучавшими в дверь.
Но этот все же смог, преодолев Днище, достучаться до меня и вползти в мою скромную дачную обитель. Жившее в галактике существо и внимательный землянин, имеющий инопланетных партнеров, могли заметить, что у гостя под длинным плащом, помимо декоративных ног в джинсах, имеются вполне здоровые на вид щупальца, при помощи которых он и передвигается.
– Доброго вам дня и здоровья, уважаемый владелец сей дачи! Извините, что заранее не предупредил о своем визите.
– Давайте сразу к делу.
– Может, по традиции сначала поговорим о погоде? Попьем по обычаю чаю…
– Вы чего, сами с Земли, что ли? Чтобы про обычаи рассказывать?
В ответ гость достал из своего пластикового пакетика небольшой, запакованный в прозрачную пленку тульский пряник и заявил:
– Как видите, я не с пустыми руками. Чаю попьем, а потом уж перейдем к делу.
– У меня вчера чай кончился, и если у вас есть с собой и заварка – спасибо, не надо. И я ничего не покупаю. Даже у прибывших ради этого через три галактики. Вы домой не спешите? А то если без машины и НЛО прибыли, то точно угодите в час пик. Если сейчас не выйдете.
– Спасибо за проявленную заботу, но дело важнее всего. Я, как вы наверняка уже догадались, агент.
– Ага.
– Ну конечно, не по спецоперациям по захватам звездных систем, планет и даже дач. А по продаже и покупке недвижимости.
– Замечательно! Ну и недвижимуйтесь отсюда! Планеты и созвездия не продаю!
– А дачу?
– Только за тройную цену! Но вам так небось не нужно.
– Так – не нужно. Но у вас есть шанс ничего за нее не получить вообще. Если с нами не договоритесь. Может, все же попьем чаю и обсудим?
– А зачем вам эта дача? Под ней чего, залежи гиперфорсвата, выход пространственного туннеля или здесь будет музей аборигенского творчества?
– Не угадали. И дача нам отдельно совсем не нужна. – И тут незваный гость засунул свое щупальце в пакет и достал оттуда кучу официальных документов. – Вот оформленная покупка дачи вашего соседа слева Сергея Владимировича Сидорова, вот – через один – соседа Смыка Евгения Афанасьевича. А вот – самая свежая – Дениса Соколова. Вы – следующий!
– А если нет?
– Как вы будете существовать, если все вокруг – наше?
– Все?
– Ну, почти вся Земля. И вы только не кипятитесь, а послушайте! Вы же хотели задать вопрос, когда ваши соседи, которые дачи продали, съедут.
– И когда?
– Не раньше чем через пару десятилетий. И вы, если нам продадите, тоже будете столько же проживать здесь в свое удовольствие. Причем – безо всякой арендной платы!
– А вам какой навар с такой отсрочки?
– Между нами говоря – огромный. Здесь будет открыт санаторий одной из империй. Первые отдыхающие и персонал уже в пути.
– И чего?
– Они прибудут сюда не менее чем через двадцать лет. Скорее – через двадцать пять лет. Земных. К этому времени мы скупим всю недвижимость и прочее на Земле. И когда этот флот прибудет, у нас не будет проблем.
– А если я сейчас не продам, а продам через те самые двадцать пять лет и по другой цене?
И тут гость, достав из-под полы плаща щупальце, свернул его конец в кукиш и поднес вплотную к моему лицу. Затем задумчиво произнес:
– За последний месяц метеориты упали на виллу в Калифорнии, бунгало в тропиках и две дачи возле столицы. Кстати, никто от метеоритов не был застрахован. По-моему, лучше деньги в кармане, чем метеорит в небе. А вы как считаете?
Арти Д. Александер Первая волна
Люди иногда покидают этот мир, но всегда оставляют какой-нибудь след.
Мелочи, которые даже не замечаешь: лица на снимках, багаж, кольца.
Ничто не забывается насовсем.
А если можно вспомнить, то можно и вернуть…
Доктор КтоПервая волна переселенцев должна была стартовать через двое суток.
Спотыкаясь о контейнеры и свертки, Навин прошел в гостиную и посмотрел на окна. Штор, которые так любила Нури, его сестра, уже не было. Раньше он не обращал на них никакого внимания, не помнил даже, какого они были цвета, но без них пустынная гостиная, лишенная привычных вещей и хоть какого-то уюта, словно стала чужой и осиротела. Скудные растения, помещенные во вместительные емкости с автоматически поддерживаемой влажностью и освещением, когда-то с большим трудом выращенные старшим братом-биологом, тоже куда-то исчезли. Не поворачиваясь, он привычно нащупал на стене выключатель и опустил защитные жалюзи. Ему еще предстояло осмотреть весь дом наверху и его нижнюю часть, подземную, в которой прожили несколько поколений его семьи. Верхний дом практически представлял собой музей прошлой жизни, когда-то жилую, а сейчас законсервированную часть некогда добротного и хорошо продуманного дальновидным архитектором строения. Собственно, сама история семьи начиналась с него, верхнего строения, но это насколько он еще помнил. А насколько не помнил, уже не узнать никогда. Да и не особо нужно, учитывая обстоятельства. Несмотря на все усилия и технические ухищрения, а также глубокую привязанность жильцов к некогда великому и блистательному прошлому, верхний дом все же представлял собой удручающее зрелище. Но так было, конечно, не всегда. Этот дом знавал и лучшие времена. Только многие из ныне живущих сами их не застали, просто потому что родились позднее. А жаль…
Привычно проверив систему жизнеобеспечения, Навин открыл засов и вышел на площадку с лестницей, ведущей вверх. Ему хотелось еще раз осмотреть свое жилище и убедиться, что ничего важного не было забыто. Пока не пришли остальные члены семьи, у него появились шансы побыть одному и все проверить.
Поднявшись в верхний дом, он печально посмотрел на тяжелые картинные рамы, висящие на уцелевших стенах. Их невозможно было бы увезти с собой на новое поселение. Но часть картин все же была аккуратно снята и уложена в багаж. Несколько комнат центральной части, расположенные в зоне под остатками щита, еще неплохо сохранились, но левое крыло здания давно покосилось и пошло трещинами. Правого крыла давно не существовало, и сейчас оно представляло собой лишь груду бесформенных руин. Эти руины с годами станут похожи на небольшие холмы и зарастут травой. Так и случится, правда, только в том случае, если еще будет хоть какая-то приемлемая для растительной жизни атмосфера. Будь у них всех еще достаточно времени, он мог бы заняться реконструкцией и оставить после себя дом как полноценный, а не абстрактный памятник прошлому. С одной стороны, это может показаться довольно глупым, абсолютно неуместным и напрасной тратой усилий, но дом был родной и действительно замечательный. Навин жалел его и был искренне к нему привязан. У него даже мелькала мысль, если позволят ресурсы, построить точно такой же на новом месте… Для этого у него были скопированы все необходимые детали. Вероятно, в душе он был слишком сентиментален и неравнодушен к этому месту. Но он точно знал, что предпочел бы остаться, будь у него хоть маленькая возможность так поступить, чем переезжать с тяжелым чувством вины. Его не пугали трудности или страх перед неизвестностью. Неизвестности как раз не было. Все было давно известно и расписано до минуты. Но вопрос «остаться» даже не обсуждался. Как специалист особого класса, он был обязан быть в первой волне переселенцев.
– Навин, ты дома? – раздался полный оптимизма голос сестры.
Навин активировал коммуникатор и сухо ответил, из-за происходящих событий он был в плохом настроении, подобного оптимизма никак не разделял и вообще не очень любил, когда его отвлекали:
– Я наверху.
– Я так и знала. Жаль, что мы не можем забрать с собой все… – она приглушенно хихикнула.
В коммуникаторе послышался подозрительный стук. Вероятно, что-то упало или сестра что-то уронила в хаосе поспешно собранных вещей. Собственно, все было собрано давно, а это были последние попытки прихватить что-нибудь еще и успокоиться, что ничего не забыли. Сестра шутила, что если они что-то умудрятся забыть, то старший брат привезет это на новое место и они снова будут вместе. Их было трое, Навин, Нури и Нарендра – старший брат, который предпочел остаться и бороться до последнего. Когда он объявил о своем решении, впечатлительная Нури пролила немало слез и успокоилась только тогда, когда Навин, изрядно уставший от семейных переживаний, намекнул ей, что Нарендр может прибыть если не сразу, то потом. Навин придумал для нее утешение, что к приезду старшего брата Нури должна заняться делом, которое только ей по силам и на что не способны мужчины. Она должна позаботиться о том, чтоб Нарендр не заметил разницы с покинутым домом. Все хорошо подготовить и создать привычный домашний уют. Пусть за окном необычный пейзаж, это лишь временное неудобство. Навин знал, что большая часть переселенцев была настроена весьма оптимистично. Так и должно было быть, ведь они многого не знали.
Он достал из кармана припрятанный ранее листок с небольшим текстом. Его сделали в лаборатории особо прочных материалов, способных не разрушаться долгие века. Так ему захотелось, и несколько месяцев он сочинял этот прощальный текст, адресованный неизвестно кому. Это было последнее, что он мог оставить после себя в этом доме, на этой планете. Коллеги отнеслись к его причуде спокойно и никаких вопросов не задавали. Один из приятных бонусов в его длительной и нужной обществу профессиональной деятельности – это разрешение на маленькие личные и экстравагантные причуды. Впрочем, не слишком частые, как можно было бы подумать, представляя себе почтенный клан ученых. Свернув листок в рулон наподобие египетских папирусов, которые он видел в хранилищах древностей, он вложил его в цилиндрический контейнер и тщательно завинтил герметичную крышку. На всякий случай на крышке была помещена простая схема, понятная даже детям, играющая роль инструкции, как открыть крышку. С цилиндром в руке он спустился вниз. Он уже присмотрел, где его поместить среди вещей, которым суждено остаться здесь как память о прекрасном, но все же утраченном прошлом…
Первые месяцы на красной планете были невыносимо тяжелыми. Ко многому пришлось привыкать, но были и вполне обычные земные совпадения. Например, иногда небо казалось почти земным, как во время песчаных бурь, приходящих из Сахары. А закаты на Марсе оказались вовсе не красно-рыжими, как предполагалось изначально от того, что рыжая пыль на фоне красного неба должна была придать им именно красный цвет. Но марсианские закаты неожиданно порадовали голубым оттенком благодаря тому, что местная атмосфера не рассеивает солнечный свет до красной части спектра.
Лагерь, в котором работал Навин, постоянно испытывал какие-то непредвиденные трудности. Потом все начали понемногу привыкать и адаптироваться, налаживался быт, и люди постепенно стали выходить за пределы своего благоустроенного периметра. Поселение разрасталось и занимало новые территории. Люди осваивались и уходили все дальше и дальше, строя фермы, дома, дороги и поселки. Планета была неплохо изучена до прибытия первой волны, опасных форм жизни на ней не водилось, гигантских песчаных бурь, которыми пугали писатели-фантасты, – тоже не было, так как не было атмосферы земного типа. Ветер планеты, названной в честь неистового бога войны, о котором когда-то сложили легенды, вполне можно было назвать ласковым. Разреженная марсианская атмосфера физически не позволяет возникновение подобных супербурь, она способна поднять лишь тонкую сухую пыль, передвигая песок от ветра всего на несколько дюймов в течение марсианского месяца. Зато оправдались предсказания о запасах воды и полезных ископаемых, что и дало серьезные надежды на дальнейшее терраформирование.
Исследования подтвердили, что в незапамятные времена на Марсе была жизнь, шумели леса, текли реки и океаны омывали берега обширных материков. Потом разразилась катастрофа, разрушившая экологию и потрясшая всю планету. С ее лица исчезли реки, и замерзшие океаны скрыли под собой пески самых ужасных для планеты столетий, убивших все живое, что осталось на ее поверхности, на продолжительное время. Сквозь остатки атмосферы прорывались метеориты, извергались пробудившиеся супервулканы, оставившие в память о себе грандиозные кратеры. Не исключено, что планета пережила атомную зиму, прежде чем стала заброшенной пустыней. Только песок, обитатель всех марсианских закоулков, сменивший прежних смертных хозяев, старательно полировал, царапал и до неузнаваемости преображал все поверхности, до которых мог дотянуться.
Этот песок проникал во все щели и наиболее подверженных стрессам поселенцев выводил из себя своим нескончаемым упорством. Прибыв на Марс в числе первых, Нури тоже не испытала особого восторга. Возможно, потому, что ей пришлось долго сидеть во временном модуле, уткнувшись в наномикроскоп, или заниматься сортировкой разнообразных образцов, добытых автоматическими устройствами, а не гулять как настоящие покорители космоса по легендарным красным пескам. В ее представлении это должно было происходить именно так, хотя она была хорошо осведомлена о действительности. Время от времени Навин навещал ее и приносил всякие занимательные мелочи, которые ему удавалось подобрать в пустыне. Она очень радовалась особо редким и необъяснимым пока находкам, а ее коллекция разноцветных камней и окаменелостей, в которых могла быть скрыта подлинная история Марса, постепенно росла. Навину повезло больше, и временные ограничения его никак не беспокоили. Он был из разряда людей, редко отрывающих взгляд от своей любимой работы. И не важно где, на родной или чужой планете. Казалось странным, что, совсем не разделяя восторженного оптимизма Нури о том, что «Мы это смогли» и «Марс – наш», Навин был именно тем, кто и мог, и превращал его в наш. А неосторожно, слишком часто и пафосно сказанная в его присутствии фраза «мы этого достойны» была способна вывести из себя на долгие часы. Он просто захлопывал дверь и уходил с головой в работу, единственное достойное, что он видел в данной ситуации, чтобы зря не спорить и не приводить в качестве доказательств неоспоримые жесткие факты. Навин не был асоциальным, не стремился сделать головокружительную карьеру или показаться слишком умным. Он даже не был склонен к ссорам. По какой-то неизвестной иронии судьбы родители назвали его «новый человек», так звучало в переводе его имя. И именно перемены и всякие новинки он особенно не любил и никогда им не доверял, как остальные. Но в свободные минуты, когда не занятые дежурством поселенцы собирались вместе, он, как все, мечтал, какими красивыми и продуманными до мелочей будут города на этой планете, как благодарные за приют люди будут заботиться о ней и сохранять ее природные богатства. И самое главное, будут стараться не забыть допущенные ошибки, чтоб не позволить им разрушить жизнь на новом месте…
Первые саженцы дали урожай в парниках, когда Навин получил срочный вызов. Он выехал на рудник, расположенный в нескольких километрах. Его машина понеслась в сторону дальних холмов и через пару часов уже была в нужной точке. Разобравшись с причиной вызова, он отправился обратно, но решил срезать путь и свернул с накатанной транспортом колеи. Это не поощрялось, однако Навин поступал так регулярно, и все уже смирились с его привычками, потому что Навин был достаточно осведомлен о местности и эти мелкие отступления от правил никому не приносили вреда или беспокойства. Людям было просто необходимо чувствовать хоть некоторую свободу после всего, что пришлось ранее пережить, и многие это верно понимали.
Перед ним расстилалась долина, местами ее почва была неровной и бугристой. Но заметно это было, только находясь поблизости и благодаря теням, отбрасываемым заходящим светилом. Он остановил машину и вышел немного прогуляться, любуясь причудливыми тенями. Вдалеке виднелась Земля, однако не такая голубая, как ее изображали предки. Земляне жили на Марсе почти год. Но первые месяцы они были слишком заняты налаживанием собственного быта и проблемами выживания, чтоб вот так непринужденно и по собственному желанию бродить по холмам или любоваться заходом солнца. Тем более многих из них, как и его, привел сюда долг, мучило чувство ностальгии и потерянности. Там, вдалеке, Земля стремительно становилась необитаемой планетой. Человечество расселялось на подготовленные для выживания спутники и планеты. Это не было желанием, а стало необходимостью. И ничего нельзя было с этим поделать, потому что «точка невозврата» была пройдена еще предыдущими поколениями, беспомощно наблюдающими и наплевательски относящимися к будущему собственных детей. Следующие поколения еще какое-то время сдерживали запущенный в прошлом процесс разрушения, насколько это было возможно, но в конце концов и они сдались. Как ни прискорбно, но пришлось признать и согласиться, что проще было переселиться на другую планету и начать все сначала…
Они искренне надеялись начать сначала и создать новый мир на Марсе, учитывая ошибки прошлого, чтоб никогда подобное уже не повторилось.
Навин шел по незнакомой местности, пробираясь среди странных выступов и впадин, прихотливо заглаженных вездесущим песком. Нога Навина неожиданно провалилась в образовавшуюся впадину, он споткнулся и, потеряв равновесие и нелепо взмахнув руками, что-то задел. От ближайшего к нему песчаного выступа отвалился небольшой фрагмент, обнажая непонятный предмет, помещенный внутрь, как в нишу. Навин осторожно взял его в руки и осмотрел. Эта неземная и чуждая на первый взгляд вещь что-то странно ему напоминала. Все еще не веря собственным глазам, он еще раз пошарил в найденной нише и в накопившемся за века песке, нащупал удлиненный, абсолютно ровный брусок из неизвестного материала. То, что это искусственное, а не природное творение, сомнений не вызывало. От прикосновения руки казавшийся цельным брусок распался на две части…
Напрасно Нури, как обычно, ожидала его возвращения в лагерь с новыми находками. Он не вернулся в эту ночь.
Когда Навина нашли спасатели, он сидел, прислонясь к откопанному крыльцу обширного подземного строения, и смеялся сквозь слезы. В его исцарапанных руках лежал ключ и табличка с текстом.
Ольга Шатохина Впереди паровоза
– Мы заблудились! Разметки нет! Тут болото!..
Связь обрывается. Наушник сразу кажется раскаленным, словно вылетевший из печки уголь. Кой леший понес меня на эту галеру – волонтерствовать на любительском забеге по дремучему лесу!.. Хотя понятно, этот леший состоит в близком родстве с общеизвестной жабой. Потому что за участие в большинстве забегов надо платить. Но вот если поработать волонтером, то через раз или несколько можно и бесплатно. А туда, где желающих больше, чем мест, пустят в обход обычной лотереи или хотя бы впишут имя в лотерею дважды.
Я очень хочу попасть на забег Пяти Миров, причем на самую длинную его дистанцию, где бежать никак не меньше земных суток. Но расстояние – самая простая часть этой затеи. Выносливость можно натренировать, а вот то, что там лотерея, и стартовый взнос, круглую сумму в универсальных галактических кредитах, надлежит уплатить до ее начала, радует намного меньше. Ведь если не пройдешь лотерею, взнос не возвращается.
Да, вот так бессовестно обстоят дела, и даже на этих условиях – каждый год огромная толпа желающих. Туда и волонтером сразу не попадешь. Поэтому я решила начать издалека и сильно заранее. Любительский, как говорится, «домашний» забег в Диком Лесу – первая ступень на этом, надеюсь, славном пути.
Дикий Лес хоть и нельзя назвать экзотическим – самая что ни на есть обычная, нашенская, средняя полоса, но он с древнейших времен был известен как загадочное место, где тропы частенько ведут не туда. Да и деревья попадаются странные, ни на что привычное не похожие, и звериные следы где-то у ручьев такие, дескать, попадаются, что вообразить страшно, какие твари их оставили. Сказок про Дикий Лес во всем окрестном регионе столько, что фольклористы эту залежь и сейчас еще до конца не разгребли.
Но после Контакта многое прояснилось. Дикий Лес – район сопряжения Земли с межпространственным тоннелем. Ворота в Галактику, портал, если угодно. Никаких чудес, сплошная физика. Ну и ботаника с зоологией, разумеется, и прочие естественные науки. Есть ручьи, которые начинаются на Земле, а впадают в лесную речушку уже под чужим солнцем. Есть деревья, которые оттуда сюда прорастают. Или наоборот. Древние инопланетяне тоже сильно пугались, обнаружив в родных джунглях нашу осину. О зверушках, туда-сюда шастающих, и говорить не приходится.
Но сейчас Дикий Лес – не страшная сказка, а большой спортивно-физкультурный интерес. Место красивое, рельеф сложный, из ближайшего мегаполиса легко добраться. Да, межпространственного транспортного узла тут нет, разве только своим ходом из мира в мир добираться. Нельзя ничего подобного тут строить. По галактическим законам место выхода такой космической «норы» сразу объявляется особо охраняемой природной территорией. Только для рекреационных целей, но чтоб не мусорить и собак без поводков не водить, и научного наблюдения.
И вот тут сегодня наш забег. Говорю «наш», я же к нему уже прямое отношение имею… Мне выпало сегодня проверять разметку на развилке, где расходятся две дистанции, марафон и половинка. Совсем недавно там всё было в полном порядке, все ленты висели как должно. Марафонцы уже стартовали, мы все даже выдохнуть успели – никаких накладок. Но двадцати минут не прошло, как убежали полумарафонцы, и пожалуйста… Стою на тропе в ста метрах от стартовой поляны, вокруг прекрасное утро, птички поют, а у меня в ушах еще звенит вопль: «Разметки нет!» В болото они забрели, где там болото вообще может быть?! Там горка, до болота еще бежать и бежать.
Пытаюсь связаться с позвонившим – ответа нет. Номер определился, это как раз участник с полумарафона. Но недоступен. Оно и понятно, в таких местах связь традиционно глючит. Существуют специальные межмировые симки, они даже в список обязательного снаряжения вписаны. Но, как рассказывают, всякий раз находятся любители на них сэкономить. Снаряжение надлежит проверять. Судя по всему, проверили плохо.
Организатор, похоже, меня просто не слышит. Кидаюсь обратно на поляну. Это ближе, чем до развилки. Если, конечно, проблема там. Сейчас скажу, что случилась такая фигня, и обратно, пусть шлют кого-то в помощь мне следом. А то снимающие ленточки, которыми отмечен путь бегунов, бывают очень странными людьми. Или нелюдями. То есть, извиняюсь, негуманоидами.
На поляне весело и празднично разминаются те, кто побежит самые короткие дистанции в десять и пять километров. И стоит главный организатор, совсем не празднично он сейчас выглядит. Гарнитура на голове аж дымится, а в доносящейся до меня речи слово «разметка» – единственное печатное.
– Вит! – кричу я. – На развилке сняли!
Бедный Вит явственно покрывается разноцветными пятнами с преобладанием красного и зеленого одновременно. Одну ладонь сжимает, будто хватая неведомого злоумышленника за горло. Другой рукой кидает мне непочатый моток яркой полосатой ленты. И машет, беги, мол, скорее разберись там.
Срываюсь с места, не дожидаясь дальнейшего. И так понятно, дальше вправо – вторая развилка, выход на круг десятки. Ой… и пятерка там же рядом. Нет, не мое это дело, а дизайнера трассы, однако каждая дистанция в один круг сейчас кажется крайне скверной идеей. Лучше бы общий кружок на всех, да. Маленький такой и просматриваемый насквозь. Кому один, кому десять. Леший с ними, с лесными красотами…
Чем я ленту отрезать буду?!
Выскакиваю на ту самую развилку и чуть не спотыкаюсь. Лент нет нигде, насколько хватает взгляда в обе стороны. Ни единой ленточки из тщательно прилаженных на деревьях еще вчера – заботливо и крепко повязанных заметно выше человеческого роста.
Исчезли.
Сзади раздается топот. Да… людям, далеким от бегового помешательства, вряд ли удастся объяснить исступленную радость от того факта, что тебя на лесной дорожке догоняет мужик с топором.
А я радуюсь. Топором можно резать ленту.
И вообще, носитель топора – старый знакомый, почти родственник по имени Митяй. Он и подсказал мне устроиться волонтерить на этот забег.
Зря я это, очень зря. Ну их, эти Пять Миров!.. Потому что мы успеваем повязать несколько лент до следующего поворота, причем криво и наспех, когда позади хлопает стартовый пистолет и с поляны доносится дружный радостный рев.
Побежали…
А мы с этой точки невозврата ясно видим, что на пятерке разметка вроде бы есть, а вот распроклятая десятка снята вся. Или как минимум до следующего поворота. А десяточники уже бегут…
– Вит, десятку сняли до спуска точно! – визжит фальцетом Митяй.
Из наушника доносится кваканье, утратившее всякое сходство с человеческой речью.
Я уже бегу дальше по десятке, обогнав Митяя, хоть он и быстрее меня. А что делать?
– Том, я одного не понимаю, – бормочет он, – как можно было успеть всё снять? Кто? Куда дели? Тома, ты понимаешь?
Нет, я не понимаю. Некогда понимать. Отрываю – привязываю, отрываю – протягиваю на ходу Митяю, чтобы следующую привязал. В таком режиме мы чуть не сшибаем притулившийся у тропы раскладной столик с бутылями воды.
– Всю десятку сняли! – ору я двум девочкам-волонтерам. – Вы никого не видели?
– Нет, – испуганно и синхронно мотают головами.
И озираются, будто ждут, что из зарослей выскочит особо опасный нарушитель чужой разметки.
– Но нам показалось, вон там змея проползла…
– Вот вам для обороны, – возглашает Митяй и плюхает на столик свой топор.
Ох, ну и шутки у тебя, боцман!.. Бедняжки не успели дополнительно испугаться, а Митяй уже удрал. Он, конечно, прав, лента легко отрывается так. Зачем лишняя тяжесть, нас и так лидеры того гляди догонят. Если, конечно, девочки с топором не примут их за врагов.
– Что там у вас? – пробивается в мой наушник голос Вита.
– Бежим, провешиваем…
– То есть точно всю?..
– Да!
Вит молчит. Даже не ругается. Видимо, вспоминает все организаторские страшилки о «паровозах заблудших», которые убегали неведомо куда. В Диком Лесу оно и впрямь – неведомо. В котором из Пяти Миров то болото? Сколько человек в пресловутом «мы заблудились»?
Эту проблему решать другим. Нам – бежать впереди паровоза до самого финиша.
– Тома! – хрипит Митяй. – Следов нет!
Отрываю ленту, сую ему. Не до разговоров. Отрываю еще, завязываю на какой-то орешине.
– Следов нет! – повторяет он, когда я его снова догоняю. – Совсем никаких!
И тут до меня доходит. Вчера утром был ливень, на мокрой тропе все следы наперечет. И это лишь следы наших разметчиков. По отпечаткам кроссовок легко различить. Ага, вон и мои. Ни единого постороннего! Кто мог снять разметку, не оставив следов?
– Зря ты, Митяй, топор отдал… Или не зря.
Перед финишем – крутой и длинный подъем, можно, мы хотя бы тут спешить не будем? Ну пожалуйста!.. Но мне мерещится топот за спиной, какое уж тут «не спешить»!
Влетаем на поляну, болельщики, не разобравшись, приветственно орут. Митяй им даже машет. Я не в силах. Сами заметят, что мы без номеров, разберутся.
– Успели?
Это Вит.
– Ну да…
Отдышаться бы теперь.
Не зря торопились. Победитель выскакивает из леса и, едва миновав финишную арку, направляется к нам.
– Вит, ну ты себя превзошел, наконец-то ни единого косяка с разметкой!
– Совершенствуемся, – торжественно изрекает Вит.
Прибегают еще и еще финишеры. Возле столика с водой и орешками, а тем паче возле котла с гречневой кашей – столпотворение. Из портативных колонок грохочет музыка.
Мы с Митяем тихонько отходим в сторону. Конечно, надо узнать, что там с теми заблудившимися. И вообще, нам скоро разметку ту самую снимать. Если опять неведомые злоумышленники не вмешаются. Но это всё через несколько минут.
Солнце уже поднялось высоко, припекает. Кроме бегунов, болельщиков и нас на поляне и в окрестностях появились просто гуляющие.
Кто же все-таки мог снять разметку, не оставив следов?
Рядом, совсем рядом, раздается такой истошный визг вперемежку с пронзительным лаем, что у меня мгновенно закладывает свободное от наушника ухо. Столбенеем, а потом кидаемся с Митяем на визг.
Ну… я бы в такой ситуации тоже заорала. Блондинка в белых кедиках и льняном платье прижимает к груди крохотную собачку в бантиках и визжит, визжит, визжит. А прямо на нее, напролом через кусты и подлесок, ползет, извиваясь, большое многоногое чудище. Белое в красную полоску.
Точь-в-точь наша разметочная лента на десятке.
Митяй издает боевой клич, заглушая неутихающий визг, и прыгает на чудище, сгребая его в охапку…
Лента. Наша. Из первой разметки. Все, сколько там ее было, метров.
– Хорошо, что я топор унес, – радуется Митяй пятью минутами позже, наблюдая, как Вит гоняется по всей поляне за дизайнером трассы. Гоняется и громко сообщает, что именно он сделает с идиотом, который притащил на забег с развилками и разнесенным по времени стартом на разные дистанции ленту, которая фиксирует последнего пробежавшего в лимит времени для прохождения этой точки. А потом сама сползается в кучу и возвращается в точку старта. Или финиша, как-то она программируется даже. Но у нас старт и финиш – одно и то же. Чудо биотехнологии, экологичнейшая из возможных разметок, на основе какой-то там плесени. Вот только за последнего она посчитала замыкающего марафонца…
Ладно, хоть разобрались.
Слышен топот со стороны старта.
– Ну вот кто-то в противоход возвращается!
– Главное, возвращается…
Из леса выскакивает существо, в котором гуманоидного только число конечностей, а личность – в самый раз для съемок в дешевом ужастике. Но судя по номеру стандартного вида, криво висящему на двух с половиной булавках вместо четырех, оно тут не охотится, а бегает.
Существо, увидев нас, издает непонятные звуки.
– Я заблудился, – металлический голос доносится из-под слоя прошлогодней листвы, видимо, там с одного из прошлых забегов завалялся потерянный кем-то транслятор. – Скажите, где трасса на…
Транслятор булькает и щелкает, а Митяй тихо, но отчетливо предлагает наиболее логичный вариант продолжения фразы. На него шикают, нервно хихикая.
– Трасса на сто стадий Плеы, – оживает транслятор.
Это вообще где такое?! И какой длины там стадии?
Со стороны злополучной первой развилки доносится громкий крик, такой же нечленораздельный, как и вопрос искателя трассы на сто стадий Плеы. Существо издает явно радостное восклицание, машет нам конечностью и исчезает в лесу.
– Заблудился он, – бормочет, глядя вслед, запыхавшийся Вит. – Хорошо хоть не заголодал. Такого орешками не накормишь.
Владимир Венгловский Лучшее из времен
– Возьми меня с собой в лучшее из времен, – сказала она и опустила голову мне на плечо.
Пахнущие жасмином волосы щекотали нос и щеку. Мои руки лежали на ее талии. Сквозь легкую ткань багрового платья чувствовалось тепло ее тела. Вокруг нас кружились другие пары: дамы, разодетые в бальные наряды, кавалеры в парадных костюмах – калейдоскоп красок, драгоценностей и расфуфыренных щеголей.
«Раз-два-три. Раз-два-три».
Мне казалось, что все взоры обращены к нам. Где-то на периферии стоял покрасневший герцог.
– А как же твой муж? – спросил я.
– К чёрту герцога, – сказала она.
* * *
Двое мужчин вышли из зарослей вечного кустарника, преградив мне путь.
– Стой, Чернушка, – сказал первый, здоровяк в безрукавке из шерсти гриммокапуса, хватая моего Буцефала под уздцы. – Слезай.
– К-конечная остановка, – ухмыльнулся второй. Солнце блеснуло в его круглых очках, нацепленных на сломанный в нескольких местах нос.
Очкарик сжимал дезинтегратор армейского образца три тысячи пятидесятого года. Раструб оружия беспокойно вздрагивал в такт дрожи его рук. Буцефал таращился на грабителей, ожидая моего позволения откусить хотя бы кусочек от одного из них.
– Господа, – сказал я. – Какой я вам Чернушка? Вы меня с кем-то спутали.
– Да мы тебя хоть пришельцем с Центавра назовем! – рассмеялся здоровяк. – Хотя ты и есть Чернушка: черная ворона на черном коне. Ладно, давай кошелек и езжай себе дальше. Мы люди не злые.
– Д-добрые, – сказал очкарик, пошевелив кончиком носа.
С губ Буцефала на землю начала капать слюна.
– Что взять с бедного торговца временем?
Я бросил в дорожную пыль «дежурный» кошелек, в котором хранилось несколько мелких монет и дохлый таракан. Удобная вещь, оставленная на виду для защиты от карманников. Здоровяк подобрал кошель, заглянул внутрь и недовольно поцокал языком.
– Обижает, – сказал он, вытаскивая из-за пазухи кристаллический нож.
– Обманывает, – поддакнул очкарик.
Он похлопал ладонью по шее коня, немного отведя в сторону раструб дезинтегратора, и Буцефал откусил ему руку по локоть. Грабитель повалился на землю, заливая кровью пожухлую траву. Здоровяк замахнулся ножом.
Я раскрыл капсулу черного времени. Миг – и вокруг разлилось бесконечно далекое будущее. Багровое небо над головой вспыхивало молниями. Земля, прогибающаяся, словно резина, под копытами Буцефала, шевелилась черными щупальцами. Впереди холмилась темная масса.
Я сосредоточился, и хрономираж стал реальностью.
Одно щупальце, выросшее из горы плоти, обвило раненого очкарика, второе захлестнулось вокруг шеи здоровяка. Нож, превратившийся в кусок чего-то мерзкого и вздрагивающего, упал на землю. Здоровяк, чья безрукавка изменилась в накидку из листьев вечных кустов, схватился за щупальце в тщетной попытке освободиться.
– Простите, – сказал я, глядя, как грабителей тащит к живым холмам. – Лучше бы вы взяли кошелек.
Это продолжалось недолго. Я слез с Буцефала и заставил себя смотреть на процесс еды, борясь с тошнотой, пока черное время не развеялось и не вернулись пыльная дорога и степь с выгоревшей под солнцем травой до самого горизонта. Буцефал с откушенной рукой во рту отбежал в сторону.
– Стой, – прохрипел я. – Стой, коняга. Сейчас же брось.
Буцефал скосил на меня сердитый взгляд, пожевал руку и положил на землю. Я выкопал ямку у дороги и похоронил останки неудачливого грабителя.
* * *
К вечеру справа от дороги показался старый космодром, представляющий собой нечто среднее между свалкой и кладбищем кораблей. Старик в изодранном скафандре и с платком-банданой из кожи огненной ящерицы сидел у костра в кресле-качалке и жарил на вертеле кролика. Колени старика накрывал потрепанный, в заплатках, клетчатый плед. Я спешился и сел к огню, отпустив Буцефала в степь.
– Павел, – протянул мне руку старик.
– Алексей, – пожал я его сухую мозолистую ладонь.
– Живу здесь, – добавил Павел. – Наверное, считаюсь сторожем.
– Продавец времени, – продолжил я знакомство. – Еду в Бримир, приглашен на свадьбу герцога, товар везу, – похлопал я по сумке на поясе. – Хорошее время, старое, гостям понравится.
– Удачных торгов.
Быстро смеркалось. Из-за горизонта выглянула Первая Половина Луны. Второй осколок появится спустя полчаса. Они – словно несчастливые возлюбленные, которые вечно ходят друг за другом, но так и не могут встретиться. На небе зажглись звезды. Во тьме степи загорелись блуждающими холодными сполохами огненные ящерицы. Было слышно, как трещат в костре сучья вечных кустов, да где-то далеко стучат копыта Буцефала – мой конь-зомби охотился на кроликов. В его венах вместо крови течет бальзамирующая жидкость, пища ему не нужна, но он ловит добычу для удовольствия и для меня.
– Угощайся, – кивнул Павел на мясо, по которому стекали в огонь капли жира.
Я отрицательно покачал головой:
– Спасибо, не голоден. Я лучше тебя послушаю. Как ты живешь здесь один?
– Да живу вот, сторожу никому не нужную рухлядь. Кстати, есть и достопримечательности. Видишь тот высокий корабль? – Павел ткнул полуобглоданной косточкой куда-то позади себя. – «Гордость Земли». Говорят, что именно на нем когда-то пробралась на Землю Королева таймпиров. Выжила тварь. На любой из планет Королевы притворяются местной жизнью, пока не нажрутся временем до отвала. Интересно, как они в действительности выглядят?
Я вспомнил темную шевелящуюся массу и вновь испытал приступ тошноты.
– Тебе плохо? – забеспокоился Павел.
– Всё нормально. Так что там с Королевой?
– Будто не знаешь.
– Долго еду, – пожал я плечами. – Вдали все по-другому.
– В городах предпочитают не замечать, как гибнет наш мир. – Павел подбросил в костер пучок сухой травы, и взметнувшееся пламя отразилось в его глазах. – Люди за высокими стенами думают, что колдуны и экстрасенсы почувствуют и не пропустят врагов. Но они ошибаются. Таймпиров уже не остановить. Когда потомство Королевы перебили, то оказалось, что таймпиры были и в прошлом. К нашему времени они расплодились настолько, что бороться стало бесполезно. Может быть, продавцам времени известно, как эти твари попали в прошлое?
Я пожал плечами:
– Мы же не гуляем по времени. Мы только заглядываем в него, консервируем и устраиваем представления.
– Ходят слухи о продавце, что сам может путешествовать. Того, кого лично инициировала Королева, отдав часть себя.
– Да? – сказал я. – Не слышал. Но уже ничему не удивлюсь.
– Я тоже разучился чему-либо удивляться. За последние столетия Земля сильно изменилась. Раньше, в лучшие времена, всё было по-другому. Ни инопланетных тварей, ни мутантов. Хотел бы я хоть раз увидеть то время. Может быть, ты мне его покажешь?
– Нет, старик, – сказал я. – Оно тебе не по карману. Очень старое, хорошей выдержки.
– Ну, нет так нет.
Вдалеке завыл степной волк. Потом к нему присоединились еще несколько. Кто-то тяжело и протяжно вздохнул, порыв ветра всколыхнул траву, и вой прекратился.
– А ты разве не боишься таймпиров? – спросил я.
– Чего их бояться? – хитро посмотрел на меня Павел. – Я уже старый, всего ничего времени осталось. Да и невкусное оно. Тебя, видишь, не испугался.
Я усмехнулся, но ничего не сказал.
– Думаешь, я не знаю, что сегодня на дороге к Бримиру сгинули двое мерзавцев? – продолжил Павел. – Степь полна слухов, надо только уметь их слышать. Понимать шепот ветра и язык маленького народца. Они о многом могут рассказать… Например, о том, как кто-то открыл портал и выбросил в будущее двух грабителей.
К костру подошел Буцефал и принес трепыхающегося кролика. Я схватил зверька за загривок и начал поглощать время его жизни. Кролик старел прямо на глазах, его шерсть облетала клочьями. Наконец он дернулся и затих. Я выбросил мертвое тельце во тьму.
– Я не питаюсь людьми, – сказал я Павлу.
– Догадался. Иначе бы с тобой не сидел. – Павел откинул плед и показал лежащий на коленях дезинтегратор. – Может быть, тебя этим не убьешь, но потрепал бы изрядно.
Мы еще долго сидели у костра, разглядывая горящую огоньками степь. На горизонте она встречалась со звездным небом, и казалось, что это огненные ящерицы взбираются в небеса. Я достал из сумки собиратель времени, разложил треногу и установил пустую капсулу.
– Зачем? – спросил Павел. – Всё слишком обычно.
– Обычно сейчас. Но в другое время этот хрономираж может стать моим шедевром.
Я собрал свет звезд и мерцание огненных ящериц, степной ветер и треск костра, возвышающиеся остовы ракет и стук копыт Буцефала. Павел молча стоял рядом и старался не дышать. Я закрыл капсулу и сказал:
– Спасибо.
– За что? – удивился Павел.
– За то, что не испугался таймпира.
* * *
– Возьми меня с собой в лучшее из времен. – Она опустила голову на мое плечо, и я утонул в мягких локонах, пахнущих жасмином.
Мы кружились в вальсе, не замечая никого вокруг. Где-то на границе зрения стоял ее муж, с которым сегодня она разделит брачное ложе. Но сейчас она была только моя, и я трепетно и властно держал ее в руках. Сквозь глубокий разрез платья на спине, стянутый завязками, пальцы чувствовали теплоту ее кожи.
– Я не краду чужих жен, – сказал я.
– А ты попробуй, – сказала она.
* * *
Я увидел башни Бримира издалека. Город тысячи рас и миллиона красок лежал на перекрестке торговых путей. Сюда съезжаются песчаные корабли из далекого Сабару, где люди выращивают бабочек, чтобы получать пряжу из их коконов. Сюда идут караваны вьючных драконов из Дзангибада, охраняемые мрачными чернокожими стражниками. Здесь находится Большой Университет, и лучшие умы мира считают за честь попасть на его ежегодные ученые собрания. Нет оружия острее, чем то, что куют оружейники Бримира. Говорят, что мотылек разрежет себя пополам, если сядет на лезвие такого меча. И ни один тайм-пир, как утверждают местные колдуны, не может переступить высоких стен этого города.
Но я прошел спокойно.
– Дворец вон там, – показал запачканной глиной рукой гончар, лепящий вазу. – Иди по главной улице и не ошибешься.
Сколько раз я уже ходил к этому дворцу? Сколько раз время возвращалось на свой цикл, словно комок глины на круге, превращающийся в произведение искусства? Гончар изображал на чаше змея Уробороса, заглатывающего собственный хвост. Мы, словно это глупое пресмыкающееся, обречены вечно повторять свои же ошибки, не в силах вырваться из порочного круга.
Дворец выглядел слишком напыщенно со своими химерами на стенах и башней-обсерваторией. Сомневаюсь, что знать пользуется ею до сих пор, скорее, она служит лишь для декоративных целей. Пережиток прошлого.
– Ты торговец временем? – спросил стражник у ворот дворца. – Чего так долго? Тебя уже давно ждут. Его сиятельство не терпит ожидания.
Герцог походил на спустившегося с небес альва. Тонкие удлиненные черты лица, густые волосы – как по мне, он был слишком похож на женщину. Или на змею – кончик его раздвоенного языка постоянно высовывался изо рта. Не думаю, что в предках герцога действительно побывали жители Сириуса, скорее, древняя генная модификация, попытка походить на звездных гостей. Сейчас, когда кости альвов давно сгнили в земле, а на месте их планеты осталось лишь туманное облако, такое подобие выглядит насмешкой.
Но я недолго разглядывал владельца замка. Мое внимание привлекла его молодая жена. В глубоком декольте ее платья висел сделанный из звездного золота кулон в виде Уробороса. На руках она держала ручного представителя маленького народца, который то и дело снимал свой шутовской колпак и корчил гримасы гостям. В глубине ее глаз клубилась чернота с багровыми вспышками, и я не в силах был отвести от них взгляд. Я понял, что покажу ей любое время, даже самое лучшее.
После ужина, где коронным блюдом служил дракон из далекой пустыни Дзангибада, запеченный в собственном панцире, все танцевали. Хозяин замка кружил в вальсе со своей женой, а я ловил на себе ее взгляды.
«Я хочу танцевать с тобой».
«Но ты уже жена подделки под альва».
«Думаешь, это меня остановит?»
– А теперь уважаемый продавец прошлого покажет нам свое самое выдержанное время!
Я не сразу понял, что герольд сказал это обо мне. Я поднялся, глядя на обращенные ко мне глаза. Маленький уродец запрыгал передо мной на столе, мерзко хихикая.
– Что хотят увидеть господа? – сказал я. – Может быть, время первых межзвездных путешествий, когда небо окрасится стартовыми шлейфами, а ваши души наполнятся гордостью за будущее Земли?
Они смотрели на меня, как на замороженный экспонат выставки мадам Рикко. Однажды я ходил мимо ее глыб вечной нетающей мерзлоты, в которых покоились мертвецы из прошлого – люди, застигнутые врасплох падением ледяной кометы. Я прогнал возникшее видение.
– Конечно же, вы достойны лучшего. Может быть, подойдет время безудержных генных модификаций, когда вы сможете разглядывать друг друга, словно в кривом зеркале, летать под потолком и нырять в глубокое море? Ваши тела будут непостоянны, и вы испытаете радость полного изменения.
Раздвоенный язык владельца замка жадно облизал губы и кончик носа. Маленький уродец подскочил к краю стола и принялся карабкаться по моей куртке. Острые коготки царапали кожу. Я поднес ладонь к его шее, карлик замер, сжался, затем завизжал и скрылся под столом.
– Нет, сейчас не время для безудержного веселья. Сейчас вечер романтики, надежд и ожиданий, а значит, подойдет лучшее из времен, капсулу которого я берег ради такого случая. Сегодня вы почувствуете себя частичкой прошлого.
Я вынул из сумки капсулу и подержал на ладони. Плененное в ней время рвалось на свободу.
«Только для тебя», – поднял я взгляд.
«Я знаю», – улыбнулась она.
Капсулы продавцов времени никто не может раскрыть, кроме самих владельцев, на чьи ДНК настроен шов. В моих пальцах она дала трещину, как куколка бабочки, разломалась на две половины, и древнее время освободилось. Дыхание перехватило от нахлынувшего хроно-миража.
Зал изменился. Камень превратился в сталь и пластик. На больших экранах возникли движущиеся картинки, герои которых жили собственными жизнями. Они смеялись и пели, ссорились и дрались, демонстрировали какие-то товары, но это было не важно. За ними можно было просто наблюдать, вновь и вновь переживая их истории, словно нам всем показывали психотрансляции колдунов. Гостей окружила фантасмагория красок и чувств. Непонятно откуда доносился гомон толпы.
«Покупайте лучшие платья от Сен-Женев. Скидки до конца месяца».
«Праздничная распродажа удовольствия. Подарите вашей даме духи страсти».
«Скорый поезд Москва – Петербург отправляется с третьего пути».
«Правда, что торговца временем нельзя убить?»
«Говорят, за убийцей явится невидимый мститель, от которого не защититься никакими стенами».
Свет отражался от тысяч зеркал, освещая танцующие пары. Одежда гостей неузнаваемо изменилась. Она стала… дикой, непонятной и необычной. Невидимый оркестр играл незнакомую музыку, и ее переливы наполняли зал, кружили вместе с парами и уносились в небо сквозь цветные витражи. И с этим временем пришли спокойствие и надежда, словно не было межзвездных войн, взорванной Луны и безудержных изменений.
– Потанцуешь со мной? – сказала она, протягивая мне руку.
На ней было багровое, будто сполохи черного неба, платье. И лишь Уроборос по-прежнему висел на ее груди. Казалось, сделай хрономираж реальным – и мы сможем умчаться вместе на подъехавшем поезде.
– Я не умею танцевать, – покачал я головой.
– А ты попробуй.
Бурлящий вокруг нас хрономираж составлял я сам. Немного безумия и суеты двадцатого века, щепотка щегольства восемнадцатого, смешавшиеся надежда и тревога, красота и ожидание. В отличие от других продавцов, я умею возвращаться в прошлое и вновь и вновь проживать те же события. Но являются ли они теми же самыми или каждый раз все происходит немного по-другому?
«Раз-два-три. Раз-два-три».
Мы кружились, как время, проглатывающее собственный хвост. Сколько раз это повторялось? Сколько раз ее пахнущие жасмином волосы касались моей щеки? Я помнил будущие и прошлые события, как легкий сон, которого никогда не было.
– Ты возьмешь меня в лучшее из времен? – спросила она.
– Я не могу, – ответил я. – Я не краду чужих жен.
– Жаль, – улыбнулась она.
Герцог облизывал губы, наблюдая за нами. Его пальцы то сжимались в кулаки, то скрючивались когтями хищной птицы.
* * *
– Уходи, – сказал слуга, проводивший меня на ночлег.
Мне выделили помещение в старой обсерватории. Сквозь дыры в куполе светили звезды, и в темноте неслышно носились летучие мыши.
– Беги, не стоит искушать судьбу. Это мой тебе совет.
Слуга напоминал карлика из маленького народца. Он выглядел грустным уставшим клоуном, который смыл грим и снял шутовской колпак.
– Никто не убьет торговца временем, – сказал я.
– Ты не знаешь нашего герцога, – покачал головой мой провожатый.
Он захлопнул дверь, и я остался наедине с темнотой. Кровать была жесткой, я ворочался и долго не мог уснуть. Наконец я поднялся и подошел к окну, наблюдая, как по саду бегает вырвавшийся из конюшен Буцефал. Вместе с ним метались раздвоенные тени. Я стоял и смотрел их тревожный танец. На подоконнике примостился уродец из маленького народа и молча сидел рядом со мной.
Сейчас она в спальне вместе с герцогом, и мне казалось, я слышу их сладостные стоны.
Небо прочертила падающая звезда. Через минуту раздался далекий гул. Это где-то в степи упал очередной спутник. На рассвете его бросятся искать целые команды авантюристов. Некоторым из них улыбнется удача, и они вернутся с сокровищами, но многие найдут лишь черную смерть.
Уродец захихикал, схватил запрыгнувшего на подоконник кузнечика, открутил ему голову и принялся с хрустом жевать.
– Земля гибнет, – сказал я.
Уродец с удивлением посмотрел на меня. Из его рта торчали зеленые лапки.
– Во что превратились люди? Мы так хотели быть похожими на кого-то другого, что перестали быть самими собой. Все приходит в тлен. Все кажется бессмысленным и глупым, как жрать собственный хвост.
Уродец вынул изо рта лапу кузнечика, придирчиво ее осмотрел и выбросил за окно.
– Какой смысл повторять одно и то же? – Я заглянул в его огромные круглые глаза со слабыми проблесками разума. – Это ведь уже происходило бессчетное число раз. Королева таймпиров нашла приют в этом городе, и, к сожалению, я ее полюбил. Она придет ко мне этой ночью. Я не смогу устоять, и мы будем любить друг друга долго и страстно. А потом я возьму ее в двадцатый век. Она сделает меня таймпиром, самым сильным, способным путешествовать во времени, чтобы змей пожрал свой хвост, чтобы я в будущем забрал ее с собой в спокойное время, где она сможет растить потомство. А в далекой бездне времен, когда на Земле уже не останется людей, Королева тайм-пиров примет свой истинный облик. Знаешь, как выглядит планета, полностью покрытая биомассой, поглотившей все остальные формы жизни? Но я так и не понял за все эти годы – Королева разумна или ее разум лишь форма притворства, мимикрия? И второй вопрос – все это правда или эта история мне лишь когда-то приснилась?
Уродец задумчиво пожевал кончик своего колпака и спрыгнул за окно.
– Ну и черт с тобой, – бросил я ему вслед.
Она пришла неслышно, и ее руки коснулись моей шеи, расстегнули пуговицу на горле, опустились ниже.
«Возьми меня в лучшее из времен».
– Ну и черт с тобой, – повторил я, поворачиваясь и впиваясь в ее губы.
* * *
– Ломайте дверь!
Сильный удар вырвал меня из сна, сбросил с кровати. Жена герцога лежала рядом, а в дверь били чем-то тяжелым.
– Открывай, сын гриммо!
– Пустите, я вырву ему кишки!
Новый удар. Лезвие топора проломило толстые доски у самой щеколды.
Я накинул на себя одежду, схватил за руку свою любовь, потащил к окну. Снаружи гарцевал рвавшийся в дорогу Буцефал.
– Прыгай! – закричал я.
Моя Королева прыгнула. Дверь с грохотом упала, и в обсерваторию ворвались вооруженные люди. Позади стоял багровый от гнева герцог.
– Не убивайте! Он нужен мне живым!
Голый по пояс бугай успел первым. Он подбежал ко мне, замахиваясь топором. Я перехватил руку с оружием и опустил ладонь на его грудь. Я был голоден. Изрядно голоден и зол. Здоровяк постарел за мгновения. Его волосы поседели, кожа покрылась морщинами, топор выпал из ослабевшей руки, и мой противник со стоном опустился на колени.
Зачем? Зачем я это делаю? Он мне не враг. Он лишь подчиняется герцогу, я не хочу его убивать. Я с усилием оторвал ладонь, разрывая временные каналы, как невидимую паутину.
Ворвавшиеся люди испуганно смотрели на меня.
– Таймпир!
Не позволяя им опомниться, я выпрыгнул в окно. Приземлился грубо, неуклюже шлепнувшись на четвереньки возле Буцефала, на спине которого уже сидела Королева. Поднялся и вскочил в седло позади нее.
Через мгновение мы мчались – навстречу ветру и осени лучшего из времен, чья последняя капсула лежала у меня в сумке. Я остановил Буцефала у старого кладбища кораблей, где никто не помешает и можно будет спокойно превратить хрономираж в реальность. Расседлал своего коня.
– Беги! – похлопал его по шее.
Буцефал недоверчиво скосил взгляд.
– Беги, давай! Свободен!
Конь отбежал на некоторое расстояние, остановился и нерешительно потоптался на месте, глядя на меня. Затем умчался в степь.
Я стоял и держал капсулу с плененным временем на ладони. В далеком прошлом я сам собрал это время – осень, когда у нас родился сын. Падали кленовые листья, и я смеялся, гуляя в сквере перед роддомом, ожидая, когда она выглянет в окно. Мне хотелось поделиться своим счастьем со всеми.
Я раскрыл капсулу, и лучшее из времен вырвалось на волю. За пределами хрономиража простиралась выгоревшая под солнцем степь и возвышались ракеты. Королева таймпиров стояла у «Гордости Земли», касаясь кончиками пальцев ее корпуса. А вокруг меня осень кружилась вихрем желтых листьев. Между усыпанных листвой скамеек гуляли влюбленные парочки. Сосредоточься, преврати хрономираж в реальность, и шагнешь в далекую и столь близкую осень. Где же Павел, вспомнил я. Он хотел увидеть лучшее из времен.
– Павел! – позвал я. Сквозь меня проходили призрачные люди. – Где ты?
Я нашел старого сторожа на краю хрономиража. Высохший скелет в скафандре лежал на земле и смотрел в небо пустыми глазницами. Голый череп обтягивала бандана. Руки вцепились в дезинтегратор. Я нагнулся. Не думаю, что это сделала моя Королева. Она все время была со мной и просто бы не успела. Здесь побывал кто-то из других таймпиров.
…Наших потомков.
Как всегда неслышно, она подошла и остановилась у меня за спиной. Я ощутил жасминовый запах ее волос.
– Ты заберешь меня в лучшее из времен?
Она смотрела на мертвое тело, и в ее глазах не было сочувствия, лишь нетерпение и далекие багровые вспышки.
– Не помню, видел ли мертвого Павла в прошлый раз, – задумчиво сказал я.
Она обвила мою шею руками.
– Пойдем.
– Но если я его не видел, значит, история каждый раз происходит по-новому.
Она поцеловала меня в губы, сладостное тепло растеклось по телу, но мне почему-то представился раздвоенный язык герцога.
– И значит, все можно изменить.
Я мягко отстранил ее, до хруста сжимая в кулаке капсулу черного времени.
Хорономиражи наложились друг на друга. Впереди возникло бесконечно далекое будущее с багровым небом и шевелящейся горой биомассы. Я зажмурился, превращая хрономиражи в реальность, и оттолкнул Королеву от себя. Черные щупальца захлестнулись вокруг ее тела, Королеву потащило к голодной плоти.
Я открыл глаза и с криком бросился за ней. Но остановился на границе времен и заставил себя смотреть, как ее поглощает биомасса. Королева пожирала саму себя. Где-то безумно смеялся Уроборос, выплюнувший свой хвост, а по моим щекам текли слезы.
Потом я шагнул в осень, навсегда закрывая за собой становящийся иллюзорным мир.
* * *
Осень кружилась желтым листопадом. Осень гуляла вместе с влюбленными, не замечающими холодного ветра.
– Простите.
Рассеянный молодой человек в черном плаще случайно задел плечом парочку и, неловко извиняясь, поспешил прочь. Затем он вдруг остановился и обернулся. Девушка, слушая возмущения своего попутчика, тоже оглянулась. В ее глазах виднелись багровые сполохи, но, может быть, это было всего лишь отражение заката.
Александр Бачило Пограничное состояние. Инцидент
«Привет, Алёнка! Пишет тебе твой боец-погранец и очень по тебе скучает. Надеюсь, ты тоже. На последнее мое письмо из учебки ответ от тебя пока не приходил. Почтари обещают, что придет по новому месту службы, только может задержаться. Граница – это ведь не просто каемка на карте, она иногда там проходит, куда Макар телят не гонял. Призывают – не знаешь, где окажешься, за полярным кругом или в песках, на морском курорте или на голой скале. И с какой стороны Родина – тоже неизвестно. Кругом заграница. Вроде, ничем уж красноярского пацана не удивить. Однако меня удивили в первый же день, как прибыл в часть. Но об этом писать не положено. А ты пиши, как раньше, на в/ч 16380, должно дойти. Привет моим и твоим, всем нашим. Учись там хорошо, вернусь – буду догонять. Целую твои зеленые глаза. Любящий тебя Андрей».
1
Туда везли самолетом. Долго летели, на север ли, на юг, в Мары или на Кушку – неизвестно. Под конец качало здорово, потом кидало, потом наизнанку выворачивало. Но сели, отдышались, отмылись, сходили на обед – и стройся. Без слов, без музыки – шагом марш на занятия. Вот тут-то мы и припухли. Потому что занятие вел поп.
Отец Роман – молодой совсем, хоть и бородища до пупа. В рясе черной, просторной, как занавес, сам на голову выше любого бойца. Первым делом заставил нас зубрить молитвы.
– Пока молишься, в штаны не навалишь, – приговаривал. – Невместно. Хотя… случаи, конечно, разные бывают. Иной раз и не удержишься. Но статистика, с Божьей помощью, показывает, что нейролингвистическое программирование способствует стабилизации очагов возбуждения в коре головного мозга. Пока думайте так, нехристи, потом поймете, как на самом деле. Аминь.
Вот такой он у нас, отец Роман. Первые дни только с ним и занимались.
После молитвы, бывает, построит в шеренгу да как рявкнет вдруг:
– Сомкнись! Плотнее строй, воинство православное! Вас сюда прислали боевую задачу выполнять, а не краснеть удушливой волной, едва соприкоснувшись рукавами!
Однажды начал вдруг читать нараспев, не по-церковному:
– «Гектор пылал разорвать у Данаев ряды и пытался
Всюду, где видел и гуще толпы, и оружия лучше;
Но разорвать их нигде он не мог, беспредельно пылавший;
В встречу данаи, сомкнувшися башней, стояли, как камень…» Ясно, нет?
Мы молчали, неопределенно переглядываясь.
– Сомкнувшися башней, стояли, как камень, – повторил отец Роман. – Фалангой они воевали. Плотным строем.
– Так перестреляют плотным строем, батюшка! – рискнул поднять хвост Ванька Свиридов, второй номер минометного расчета. – Один снаряд – и взвода нет.
Отец Роман насупился, утопив половину лица в бороде. В первый раз я тогда заметил, что борода у него с сединой.
– Видал бы ты тот снаряд… – сказал он угрюмо. – Ну, да это вам командиры доведут. После присяги.
Тут он ошибся. Присяги-то нам дожидаться не пришлось. Добрые люди ее еще в учебке принимают, а у нас по-другому вышло. Совсем по-другому…
2
Обитаемого жилья вокруг расположения части, говорят, на много дней пути нет. Не знаю, кто это измерял и как, разве что с самолета, поскольку дорог тоже в пределах видимости не обнаружено. Зато аэродром – будь здоров, в три полосы, по пять тыщ каждая, хоть «Руслан» сажай, хоть «Мрию». Да они и гудят день и ночь – не «Русланы» с «Мриями», а всякие. В основном транспортные, конечно, причем знающие ребята подметили, что плюхаются к нам не только «Илы» с «Тушками», а попадаются и «Боинги» с «Миражами». Хотя в наше время это не в диковинку. Зато нехватки ни в чем нет, и кормежка зачетная. Ну и слава богу.
А вот в увольняшку сходить некуда. Не говоря уж – в самоволку сбегать. Кругом колючка да патрули. Только и остается развлечений – самому в патруле прогуляться. Тут иногда и сюрпризы бывают.
Раз как-то поставили нас со Свиридовым в патруль, а начальником – батальонный замком по вооружениям, целый майор Томилин. Маршрут новый, я тут ни разу еще не ходил. Ну, надели, как положено, повязки, нацепили штык-ножи на ремни и бредем, не торопясь, по вечернему холодку. Обогнули горку, на которой высотомер стоит – кивает, и тут я прямо запнулся от неожиданности. И Ванька тоже замер. Смотрим – перед нами, в низинке, натуральный город! Улицы, дома этажей по двенадцать. Кинотеатр!
Машин, правда, нет, светофоры не мигают. И ни души.
– В первый раз тут? – Майор не обернулся даже.
Видно, не одни мы с Ванькой клювы разевали на этом месте. Бывали и другие вороны.
– Да… жил когда-то город, – Томилин постучал каблуком в крайнюю плитку тротуара, будто боялся, что провалится. Потом быстро, как по тонкому льду, пошел вперед. Стены звонко возвращали эхо шагов. Но стоило остановиться, и наступала такая тишина, какой в нормальном городе никогда не услышишь.
– А что тут случилось, товарищ майор? – Я разглядывал мутные отсветы заката в окнах. – Авария какая-то?
Стекла везде были целы, хоть и запылились. Сдуру можно было подумать, что жители сплошь увлекаются фотографией. Сидят по домам, фотки печатают под красными фонарями.
– Может, радиация тут? – Ванька деловито прокашлялся и сплюнул.
– Не трясись, – сказал майор, – ни черта тут нет. Просто время его подошло… – он остановился на мгновение, к чему-то прислушиваясь. – Подползла граница. Пора город сдавать…
– Виноват! Как это так – сдавать?! – блеснул патриотизмом Свиридов. – На каком основании? У нас ведь границы – нерушимые! Я правильно понимаю? Мы же договор со всеми странами подписали!
Томилин покачал головой:
– С этими не подписывали.
– Так надо подписать! – горел Ванька. – А то городов не напасешься!
– Вот ты когда-нибудь и подпишешь, – невесело усмехнулся майор. – Неизвестно только, с какой стороны…
Вижу, не хочет дальше объяснять командир. Будто стесняется или стыдится чего-то. Или просто тошно. Я давно заметил – тут многие так: начинаешь расспрашивать, а они только отнекиваются. Мол, придет время – узнаешь. Что надо – доведут. По особому распоряжению. После присяги. В части, касающейся. Так толку и не добьешься.
Но Ванька Свиридов, он дотошный. Он и с начальства живого не слезет.
– Разрешите еще вопрос? – говорит.
Но майор вдруг поднял руку.
– Тихо!
Насторожился. Мы тоже прислушались. И действительно, откуда-то доносился строевой ритмичный топот.
Томилин удовлетворенно кивнул и двинулся дальше.
– Это тоже патруль.
– Ничего себе, – пробормотал Свиридов. – Во службу тянут ребята! В патруле в ногу ходят!
Из-за угла ближайшего дома показался человек в странном камуфляже. Вместо брюк на нем были шорты и гольфы, на голове – берет с большой пестрой кокардой. За плечами – ранец с торчащей из него антенной. Следом шли еще четверо в таком же прикиде, но на головах – каски.
Увидев нас, передний вскинул ладонь к берету.
– Командир патруля французского легиона лейтенант Лефевр! Приветствую, господин майор!
– Салют, мушкетеры! – Томилин пожал лейтенанту руку и вдруг вскрикнул от боли. На его пальце выступила капля крови. – Ты чего творишь, лейтенант?!
– Прошу простить, господин майор! Распоряжение по сектору. – Лефевр поднес к глазам нечто вроде брелка с торчащим из него коротким шипом. – Все в порядке! Прикажете также подвергнуться анализу?
– В другой раз, – буркнул Томилин, облизывая палец. – А в честь чего проверка?
Лейтенант помрачнел.
– У нас вчера двоих увели. В том числе полковника Вилье…
– Не может быть! – Томилин резко повернулся и посмотрел в ту сторону, где солнце падало в просвет между домами. – А, черт! Бедный Шарль…
Лефевр покивал.
– Через два дня полковник должен был улететь на материк… – Он снова козырнул. – Мне нужно идти. Будьте осторожны, господин майор. Этот сектор больше не может считаться безопасным. Не стоит патрулировать его с новобранцами…
Французы ушли.
– С новобранцами, – проворчал Свиридов тихо, чтобы не слышал майор. – Штаны бы сначала надели, дембеля с понтом! И где это они научились так чисто шпарить по-нашему? – прибавил он громче.
– По какому это, по-вашему? – рассеянно спросил Томилин, думая о чем-то своем.
– Ну, по-русски. Ведь без малейшего акцента! Если бы не форма, так прямо свои!
– Тут все свои, – оборвал его майор. – И французы, и американцы, и немцы. И остальные. Все в одной лодке… Кстати, чтоб наперед ты знал, боец: говорил-то он по-французски.
– То есть – как? – Свиридов посмотрел на майора с опаской. – Виноват, не понял…
Томилин посуровел лицом.
– Все, отставить разговоры! Кругом марш! Возвращаемся в расположение части. С таким отрядом тут делать нечего…
3
– А я считаю, ему просто в лом было пешком топать! – заявил Свиридов, садясь на койке. – Вот он и намотал нам лапши на уши – про границу да опасность. А сам просто в дежурку торопился, к домашним котлетам!
Казарма мирно похрапывала, только в дальнем углу кто-то криворукий все никак не мог пришить подворотничок. Дедовщины тут не было, дедов вообще держали отдельно, и были они какие-то тихие. Пуганые, что ли? В общем, заткнуть Ваньку было некому.
– Про опасность не Томилин говорил, – все-таки возразил я. – Это француз предупреждал.
– Да какой там, в задницу, француз?! – отмахнулся Свиридов. – Ты что, серьезно поверил, что эти клоуны – иностранцы?
– А кто?
– Да самые обыкновенные ролевики! Знаешь, такие придурки, что сами себе шьют форму и бегают с игрушечными автоматами. Ты, кстати, автоматы видал у них?
– Ну…
– Может, марку назовешь? – Ванька прищелкнул языком. – То-то! Нет такой марки! Фуфло пейнтбольное!
– Да откуда здесь ролевики? – не сдавался я. – Кто их сюда пустит? Пограничная зона, пропускной режим…
– Это тебе кто сказал? – ехидно улыбнулся Свиридов. – Товарищ майор сказал? А еще он сказал, что тот чудак по-французски с нами говорил. Этому ты тоже веришь? А я так сомневаюсь. Тут, может, до пограничной зоны еще километров пятьдесят! Просто нас, салабонов, стращают, чтобы бдительность не теряли. Может, это вообще специальный такой город – для игры в пейнтбол! А что? Вон целые корабли в море топят, чтобы дайверов развлекать. Может, и здесь так?
Ванькины слова меня злили. Во-первых, потому, что возразить было нечего. А во-вторых, просто хотелось спать.
– Ну и что ты собираешься делать со своими сомнениями? – устало спросил я. – Пойдешь и скажешь Томилину, что он врет?
Ванька пожал плечами:
– Зачем? Пусть врет, если ему нравится. Красиво даже выходит. Только задешево меня не купишь. Я вот пойду и проверю, что там за французский легион и что там за сектор у них такой!
От неожиданности мне даже спать расхотелось. Я тоже уселся на койке.
– Ты что, сдурел?! Как это ты проверишь?! Когда?!
– Да прямо сейчас! – Ванька принялся натягивать штаны. – Ну, чего сидишь? Одевайся!
– А я-то здесь при чем?!
– Ссымневаешься? Ну правильно. Я и один схожу. Только уж тогда не говори, что вру! Будешь каждому слову верить, как проповеди отца Романа!
– Не дождешься! – сказал я и тоже начал одеваться.
4
Ночью город был еще мрачнее, чем на закате. Вообще на человеческое жилье не похож – ущелья какие-то, а не улицы. Мало того что тихо, как на ватном складе, так теперь еще и тьма кромешная, какой вблизи жилья сроду не бывает. Фонарик-то мы из дневальной тумбочки сперли, но толку от него здесь, как от свечки в чистом поле – все равно дальше своего носа ни черта не видно.
– Ох, напоремся мы на патруль, – вздыхал я.
Мне было холодно и, откровенно говоря, страшновато. Правда, спать больше не хотелось. Хотелось самому себе морду набить – за то, что согласился на Ванькину авантюру.
– Ничего, – шептал в темноте Свиридов. – Не убьют, поди. Ну, зарядят в лоб пейнтбольным шаром, подумаешь!
– Тебе-то, конечно, без разницы! – огрызаюсь потихоньку, – А у некоторых во лбу не только кость!
Ну, кость или не кость, а иду за Ванькой, не бросать же…
Вот и перекресток тот прошли, где французов встретили.
«Этот сектор больше не может считаться безопасным».
А в чем опасность-то? Заминирован он, что ли?
– Да от кого тут минировать? – фыркнул Свиридов, будто мысли мои прочитал.
Потом помолчал и прибавил:
– Может, утечка газа где… или стена обвалилась…
Ага, думаю, пробрало все-таки! Опасается, краевед хренов! Присмирел…
– Тихо!
Ванька ткнул меня в бок.
– Гаси фонарь!
Тут и я услышал. Голоса. Неразборчиво пока, но явно приближаются.
Влипли.
– Быстро во двор!
Сквозанули через газон, по кустам, за угол. Ждем. Может, пронесет…
– Ну вот, заблудились! – сказал кто-то неподалеку. – Говорил тебе – давай такси возьмем!
– А?! – Ванька так дернулся, что мне пришлось ухватить его за руку.
– Да поставь ты чемоданы, – раздраженно произнес женский голос. – Зажги хоть спичку! Надо же посмотреть, какой номер дома!
– Мама… – прошептал Ванька. – Мамочка! – заорал он в голос, оттолкнул меня и рванул на середину улицы.
Вспыхнула спичка. Огонек маленький, а все же видно над ним два лица – мужское и женское.
– Мама, папа! Я здесь! – Ванька включил фонарь и сразу нарисовался в темноте силуэтом – встрепанный, хэбэшка нараспашку, пилотку где-то потерял – ну прямо дембель. Женщина увидала его, руками всплеснула.
– Ванечка!
И навстречу.
– Вот здорово! – орал Свиридов. – Ко мне родители приехали!
И вдруг откуда-то сбоку метнулась тень, сшибла его на бегу, не дала прикоснуться к матери.
– Бегите, идиоты! Спасайтесь!
Я даже не сразу узнал голос – и злоба в нем, и обида на нас – прямо до истерики. Но громче всего слышен был страх.
Ванька шлепнулся было, но тут же вскочил, направил на орущего фонарь. И видим – это майор Томилин! Мечется, руками машет, а лицо серое, застывшее, будто понял он уже, что не спастись. Тогда я в первый раз и увидел, как это бывает: родители Свиридова набросились на майора сзади и впились зубами – один в шею, другой в плечо. Даже повалить не пытались. Вцепились, повисли и не шевелятся. А глаза радостные.
– Мам, пап… – растерянно произнес Ванька. – Вы чего?
– Это не… – и голос майора погас. Он опустился на асфальт, как большой, равнодушный бизон, у которого на шее висят два равнодушных льва. И он, и они ждут одного – когда придет смерть.
Голова Томилина свесилась на грудь, и мало-помалу сомлел майор. А эти двое только урчали сыто.
– Зачем вы?! – по-детски как-то, с обидой спросил Свиридов. – Мама?!
Еле я успел ухватить его за хэбэшку.
– Стой! Не подходи к ним! Тут дерьмо какое-то творится, Ванька!
Томилин вдруг поднял голову. Я аж попятился: он смеялся! Подмигнул нам, как родной.
– Ну вот и все, – говорит, – и совсем не больно…
Отпихнул Ванькиных родителей, будто пару котят надоедливых – те только молча облизывались да рукавами утирали кровь с подбородков.
– Теперь, ребята, можете подойти, – майор встал как ни в чем не бывало, весь такой пружинистый, энергичный, ни страха в глазах, ни злобы. – Идите, идите, не бойтесь! Сразу не убежали – теперь уж поздно…
Все трое двинулись к нам, неторопливо, вразвалочку. И тут я понял, что начинается самое страшное. Больше всего пугала эта томилинская улыбочка.
– Вы спрашивали, почему город пустует? – сказал он. – Это ненадолго. Скоро мы снова его заселим. Он меняет хозяев, только и всего. Вам еще доведется здесь погулять. И поохотиться всласть…
И руку к нам протягивает, а рука-то темная, вены под кожей почернели и шевелятся, как черви…
Знаю, знаю – не мог я всего этого рассмотреть. От Ванькиного фонарика свету было всего ничего. Но я видел. И в полной темноте увидел бы. И до сих пор каждую ночь вижу эту руку. И когда-нибудь она до меня дотянется…
Но тогда я ни о чем таком не думал, было просто страшно. Ведь вот она – рука, сейчас вцепится…
И вдруг, будто с неба – голос отца Романа:
– Запрещаю тебе!
Не знаю, откуда выскочил поп, я и глазом моргнуть не успел, как он оказался между Ванькой и майором. В одной руке фальшфейер – искры фонтаном, в другой – точно такая же несерьезная пукалка, как у начальника французского патруля – что-то с толстым стволом и баллоном, ну точь-в-точь пейнтбольное ружьё. Однако и майор, и родители Свиридова, как это ружьё увидели, причмокивать аппетитно перестали, хоть нехотя, но попятились.
– Прощай, Томилин, – спокойно сказал отец Роман. – Ты был хорошим солдатом…
– Не торопись, отец, – ответил майор с усмешечкой. – Дай бойцу с родителями повидаться.
– Повидается, когда время его придет, – угрюмо отвечал поп. – Нечего живому с вами разговаривать.
– А сам-то разговариваешь, – майор, будто с ноги на ногу переминаясь, незаметно подступил к отцу Роману на шаг. – Ведь знаешь, что все в конце концов наше будет. Не пора ли утихомириться?
– Назад! – рявкнул поп. – Отойди от меня, бес прельщения! От глаз моих, от ушей моих, от чутья и касания моего – отступись, отвратись!
Он покосился на нас со Свиридовым грозно вытаращенным, налитым кровью глазом.
– А вы чего молчите?! Жить надоело?! Врежьте «Отче наш», да так, чтоб стекла повылетали!
– Ванечка! – сейчас же захныкала свиридовская мать. – Как же нам тяжело без тебя! Одиноко! Холодно!
– Не молчите, дурни! – взвыл отец Роман. – Глушите ее! Она же щупальца вам в мозги запускает!
Я посмотрел на Ваньку и понял, что он совсем раскис – ни черта не врубается, только слезы по мордасам размазывает. А тетка-то не молчит!
– Ну иди же ко мне, сыночек! Не бойся! Все с нами в порядке! И с тобой все будет хорошо!
Вижу – он уж к ней тянется. Да и самому-то мне тошно, чувствую – вот-вот разревусь. Ну я и заорал что есть силы:
– Господи! Иже еси на небеси! Да святится имя Твое! Да приидет Царствие Твое! Да будет Воля Твоя яко на небеси и на земли…
Ванька обернулся, смотрит на меня как на идиота. Но, главное, остановился, к упырям не приближается.
Томилин взъярился, пытается меня переорать.
– Отдай хоть одного! – кричит отцу Роману. – Он уже наш! Меченый! Все равно не убережешь! Уступи!
– Не сегодня, брат! – Батюшка поднял ружье и нажал на спуск в тот самый момент, когда все трое разом кинулись на нас. Их смяло ударной волной и сдуло куда-то в темноту, будто конфетные фантики ветром. Я и глазом моргнуть не успел, как мы остались втроем.
С минуту стояли в полной тишине. Потом Ванька повалился на землю и остался лежать. Я наклонился и потряс его за плечо.
– Ничего, с Божьей помощью оклемается, – сказал поп.
– Что это было?
– Так. Инцидент на границе.
– На границе чего?
Отец Роман не ответил. Он поднял выроненный Ванькой фонарь и протянул мне.
– Свети да не зевай. Этот светец вам жизнь спас. Только по нему и нашли…
– Кто нашел?
– Мы с Томилиным, – он вздохнул. – Быстро бегал майор… Разве угонишься? Не успел я…
Он щелкнул ружьем, отсоединил баллон и последние капли жидкости вытряхнул в лицо Свиридову. Ванька зашевелился.
– Подымай его, – сказал поп. – Нечего тут разлеживаться. Ночь не кончилась…
Вместе мы поставили Ваньку на ноги и повели, держа с двух сторон.
Отец Роман перезарядил ружье и часто оглядывался, наставляя ствол в темноту. Мне тоже все время казалось, что оттуда прямо в спину мне глядят строгие глаза майора Томилина.
– Придете сегодня в церкву, – сказал поп, будто мысли мои услыхал, – свечку поставьте за упокой. Выручил он вас, балбесов, себя не поберег.
– От чего выручил? – спросил я. – Что с ним случилось?
– Узнаешь в свое время, – буркнул отец Роман. – В части, касающейся…
«Здравствуй, Алёнушка. Не представляешь, как я по тебе скучаю. Очень хотел бы тебя увидеть. Только не здесь. То есть ты не подумай, у меня все хорошо. Просто не выспался сегодня. Было трудное дежурство. Это же не на тумбочке стоять – граница все-таки. Может быть, когда-нибудь расскажу, но пока что-то не хочется. Да и нельзя. Одно могу сказать: после того, что со мной… в общем, после сегодняшнего дежурства меня перевели в другую роту. Не для солобонов, а поопытнее. В общем, служба продолжается. Целую тебя. Передавай всем приветы. Скажи, что у меня… нет, лучше не говори. Вернусь – там видно будет. Андрей».
5
– Занимай шконку, – старшина кивнул в угол. – Да не расчехляйся там особо, скоро на обед строиться. Или пропустишь? Смотри, заставлять не буду.
Он смотрел на меня так, будто я только что из госпиталя после ранения.
– Пойду, – сказал я, хотя в животе и в горле сидело что-то такое, что аппетитом не назовешь. – Две кормежки пропустил. Так недолго и ноги протянуть.
– Силен! – Старшина поощрительно хлопнул меня по плечу. – Некоторые по трое суток на еду смотреть не могут… после первого свидания. А тебе, говорят, еще родня встретилась.
– Не мне. Ваньке Свиридову. Мы с ним в одной роте. Были…
– А что с ним?
Я пожал плечами:
– В санчасти он. Отец Роман говорит, комиссуют…
Старшина нахмурился:
– Отцу Роману, конечно, виднее. Ну, пошли… – и прибавил громко, для всех: – Первая рота! Выходи строиться!
Хотел я его порасспросить, раз уж такой душевный старшина попался, но приказано строиться, значит, стройся. Рота ждать не будет. Война войной, а обед по расписанию.
Однако до обеда опять дело не дошло. Только спортплощадку миновали, как зазвенело со всех сторон – тревога.
– Рота, кругом! – командует старшина. – Бегом – марш!
Вернулись в казарму, а там уж отцы-командиры задачу ставят. Оказывается, самолет-нарушитель вторгся в запретную зону со стороны материка, наши «Миражи» его, конечно, перехватили, взяли в коробочку и ведут сажать. А нас, значит, – в оцепление. Надеялся я, что раздадут ружбайки, как у отца Романа, пощупаю наконец, что это за агрегат. Но нет, не дали. И вообще, закралось у меня подозрение, что против нормальных людей пушки эти не годятся.
Ладно, запрыгнули в «КамАЗ», двинули на аэродром. Лейтенант Баранов, новый мой комвзвода, в дороге сказал нам так:
– Самолет пассажирский. Похоже, просто сбился с курса. Значит, будут гражданские. Поэтому вести себя корректно. Дипломатично.
– Как в прошлый раз? – уточнил чернявый младший сержант.
– Отставить как в прошлый раз! – Баранов погрозил ему кулаком. – Без команды – пальцем не трогать! Особисты сами разберутся, что с ними делать. Наша задача – теляча: обеспечить оцепление. Следить, чтобы никто из задержанных под шумок от кучи не отбился и не уполз с поля в расположение части.
– А если напролом попрет? – спросил кто-то.
– Ну, тогда уж в зубы, что поделаешь… – лейтенант развел руками. – Но корректно и дипломатично. А самое главное – не болтать. Кого стережем, от кого и почему – молчок! – Он повернулся ко мне: – Тебе понятно, молодой?
– Так точно, тр-щ лейтенант! Только… – тут я споткнулся.
Надо ли при всех дураком себя выставлять?
– Ну, ну, – подбодрил командир. – Говори, раз начал. Больше на инструктаж времени не будет.
Эх, думаю, была не была!
– Я ведь правда не знаю, кого от кого мы тут стережем. Что это за город рядом? Откуда там взялись свиридовские родители? И что вообще с нами было сегодня ночью?
– Не торопись, – лейтенант отвел глаза, будто застеснялся. – Все доведут. Еще не рад будешь, что узнал…
6
Самолеты появились минут через пятнадцать после того, как мы выехали на поле. Мне повезло, я сидел в кунге прямо под окошком, хоть одним глазком, да увидел представление. Первая пара «Миражей» ловко спрыгнула с неба в начале полосы и тут же стала гасить скорость, чтобы нарушитель не вздумал выкинуть номер – для виду сесть и сразу снова оттолкнуться. Взяли его плотно – замыкающая тройка французов прижимала толстенький пассажирский «Эмбраер» к земле, пока тот не плюхнулся на полосу и не покатился послушно прямо к нам. Когда он остановился, два «КамАЗа» тут же заблокировали полосу.
– Ну, вперед, гвардейцы! – скомандовал Баранов. – Вылезай! Быстро! Пошел, пошел, пошел!
Высыпали из машин, оцепили самолет, стоим. Не сказать, чтоб на нас тут главная надежда была, стоим безоружные, цепь редкая, до самолета от меня метров тридцать. К самому-то фюзеляжу полезли, конечно, «космонавты» – морпехи. Лихие ребята, ничего не скажешь. Подкатили свои хитрые трапы, вмиг облепили самолетик, как муравьи – банку сгущенки, и уже вскрывать приготовились. Но не пришлось. Люк отъехал в сторону без уговоров и консервного ножа – сам. Показался человек в пилотском кительке – машет руками, показывает, что пустые.
В общем, потарзанили наши «космонавты» по фюзеляжу, овладели самолетом и вывели троих. Двое по виду – пилоты, а третий – пожилой дядька, борода лопатой, патлы седые во все стороны торчат, тараторит что-то без умолку, жаль, далеко, слов не слышно. Он бы и руками махал, да держали его с двух сторон нормальные такие Сильвестр с Арнольдом, у них не размахаешься. Подъехал «Хаммер» штабной, пожилого повели туда сажать одного, без пилотов. А он все травит, наседает на майора-особиста, да так убедительно, что тот уж не знает, какому богу молиться, кого слушать – то ли начальство, которое в рации шипит, то ли этого патлатого. Подошли они ближе, и тут я наконец разобрал слова:
– Всех офицеров собрать немедленно! – вещал пожилой. – Каждый в отдельности уже не надежен. Только всех вместе, иначе я говорить не буду!
– Да вы только и делаете, что говорите! – не выдержал майор. – Чего тут еще говорить? Вооруженный захват и угон самолета! Влипли по полной, гражданин Тессель!
– Это не важно, – поморщился пожилой.
– Что не важно?! Вы угрожали пилотам оружием, заставили их вторгнуться в запретное воздушное пространство, вы хоть представляете, какой вам срок светит?
– Я должен был предотвратить большую беду, – с достоинством сказал пожилой. – Рядом с нами находится человек, представляющий крайнюю опасность! Его нужно немедленно изолировать, никого к нему не подпускать, провести проверку рефлексов. При малейшей активности – баптизалп на поражение.
– Откуда вы знаете про баптизалп? – быстро спросил майор.
– Не важно! – повторил патлатый. – Я все объясню потом. Поймите! Мы можем опоздать! Он здесь, в вашей части!
– И кто же это? – Особист подошел ближе к задержанному. – Можете назвать фамилию, звание?
Патлатый смерил его недоверчивым взглядом с головы до ног, пожевал губами и наконец решился.
– Могу, – сказал он. – Это должны знать все. Его зовут Свиридов Иван Григорьевич. Рядовой. Сегодня ночью он потерял родителей. Сгорели в своем доме…
Я, как услышал, чуть не сел тут же на полосу, на манер грузового «Ила». Но приземлиться мне не дали. Над полем, в той стороне, где кончалась полоса, поднялась вдруг сигнальная ракета, за ней еще несколько, цепочками, да не в одном месте, а сразу в трех. По всему аэродрому взвыли сирены.
– Ну, держись, славяне! – Лейтенант сплюнул, вглядываясь в горизонт. – Прорыв Периметра!
Сразу весь аэродром забегал, будто кипятком на поле плеснули. Морпехи запрыгнули в свой бронесундук и укатили вслед за «Хаммером», в который сели Тессель с майором. Пилотов самолета увезли на «КамАЗе». А мы стоим. Потому как задача пока не ясна.
Тут, смотрю, несется к нам от башни штабной «уазик-буханка», а из задней двери у него торчит-мотыляется пучок длинных прутьев каких-то, арматура, что ли?
Остановился, распахивает все двери – подходи, получай. Я думал, наконец-то ружбайки выдадут. Не тут-то было!
– Пика четвертого ряда, одна штука… – Прапор выдернул из пучка трехметровую жердину с острым серебристым наконечником. – Хватай, чего стоишь? – Потом сунул мне в руки короткий тесак в ножнах из тертой кожи, а потом еще смешнее – протягивает медное блюдо.
Я не удержался, спрашиваю:
– А сковородки нет?
Он глянул хмуро:
– Будет тебе сейчас сковородка. В три дня не оближешь. Следующий!
– Рота, стройсь! – командует лейтенант.
Ребята опытные – не мы, первогодки – сразу стиснулись в плотный строй. Хотел и я встать, но Баранов меня погнал.
– Куда ты лезешь в переднюю шеренгу?! Жить надоело? Стой в гуще! – Он поставил меня в затылок старшине. – Фалангой ходил?
– Ходил… на плацу.
– Значит, главное знаешь – делай, как все.
– Рой на три часа! – закричал кто-то.
Я поднял голову, но сначала ничего особенного не увидел. Только далеко впереди, у самого начала взлетной полосы, будто пыль столбом поднялась – прозрачный такой вихорек. Крутит юлой сметь всякую и несет прямо на нас. Пакеты полиэтиленовые, что ли?
Потом смотрю – а пакеты-то все с глазами! Носятся, круги нарезают, прозрачные белые лица!
– Пики подвысь! – скомандовал Баранов.
И сразу не фаланга стала, а массажная щетка. Передние выставили пики вперед, те, что за ними, подняли повыше, третья шеренга – еще выше, а меня уж вовсе заставили пикой в небо целить.
– Двумя руками держи, а то вырвут, – не оборачиваясь, сказал старшина. – Щит сдвинь до локтя. Как увидишь, что прямо на тебя глядят – прикрывай голову!
– А что это за морды? – спросил я, вцепившись в тяжелое древко.
– Сам ты морда, – буркнул ефрейтор. – Там, может, бабка твоя…
– Какая еще бабка?! – не понял я.
– Клевцов! Отставить треп! – прикрикнул на него лейтенант. – Разлагаешь молодого!
– Виноват, – мне показалось, что старшина вздохнул.
Рой, однако, не торопился нападать. Лица мелькали уже совсем близко, летали вверх, вниз, влево, вправо, быстрыми зигзагами, не уследишь – ну как стрижи перед дождем!
– Темя береги! – завопил кто-то рядом.
Я вскинул голову и вдруг увидел прямо над собой огромные, внимательно рассматривающие меня глаза.
Захлестнуло ужасом.
Ничего, кроме этих глаз, я увидеть не успел, да там вряд ли и было еще что-нибудь, но я узнал их сразу. Это были глаза майора Томилина. Он смотрел на меня совсем так же, как сегодня ночью, в темном пустом городе – со спокойной уверенностью, что никуда мне не деться, и глаза у него были не свирепые, а усталые.
– Пригнись, дурак!
Тяжелая пятерня Клевцова легла мне на плечо и заставила согнуться в три погибели. Сейчас же над головой что-то клацнуло, будто гигантские акульи челюсти захлопнулись с костяным хрустом.
– И-и! Ко-оли! – пропел лейтенант, и вся рота, вытянувшись вслед за отхлынувшими тенями, подхватила крик на последнем слоге и мощно ударила пиками в небо.
Я тоже попытался попасть острием в одну из мелькающих над нами призрачных фигур, но удар у меня вышел совсем паршивый – больше похоже, что мальчонка голубей гоняет хворостиной. Мне снова что-то крикнули, но я не расслышал, потому что в это самое мгновение кто-то со страшной силой рванул пику у меня из рук.
Упругое древко хлестнуло пустоту перед самым моим лицом и улетело неизвестно куда.
– Пику прибери! – запоздало повторил Клевцов. – Эх, солобон! Все, садись на землю, укройся щитом и не отсвечивай!
Мгновение тишины, только шелест над головой, а потом снова крик лейтенанта, подхваченный хором:
– И-и! Ко-ли!
Я не удержался, выглянул из-под щита и успел заметить, как пика Клевцова дотянулась до призрачной фигуры, проносящейся над нами вместе с роем таких же полупрозрачных тел, и ударила ее в спину. Словно кто-то разрядил фотовспышку прямо мне в лицо! В глазах потемнело, и на месте бледного призрака я вдруг увидел человека. Обыкновенный парень в джинсах и клетчатой рубашке, ничего в нем страшного и странного – только что в воздухе висит. И никакой злобы на лице, наоборот – какая-то беспомощная растерянность. Будто только что от обморока очнулся и понять не может, где он и как сюда попал.
Однако долго разглядывать парня мне не пришлось. Позади него в воздухе вдруг кляксой расползлось черное пятно… нет, не пятно, а дыра, провал без дна, уходящий в абсолютную черноту. И сейчас же какая-то сила рывком, ломая, комкая, складывая пополам, втянула его внутрь этой черноты. Последнее, что я успел увидеть, – перекошенное от боли лицо, а рядом из дыры нелепо торчит нога в черном ботинке… И все исчезло.
– Что… Кто это? – прошептал я, как мне казалось, одними губами, но Клевцов услышал.
– Не видишь, что ли? – отозвался он. – Упырь. Серебром его обожгло, потому и проявился.
– Волна! – пронеслось по строю. – Осторожно, волна!
– Снарядов берегись! – бросил мне Клевцов.
«Видал бы ты тот снаряд», – вспомнились почему-то слова отца Романа.
Это и в самом деле было похоже на морскую волну. Призраки разом отхлынули, выстроились стеной напротив нашей фаланги и снова двинулись вперед. На гребне «волны» вскипела пена. Неожиданно подул сильный ветер. Ураганными порывами пену срывало с гребня и бросало в нас белыми округлыми комьями.
– Мечи вон! – скомандовал лейтенант Баранов. – Рубай спиногрызов!
Не успел я прикрыться щитом, как что-то вдруг влажно шлепнулось мне прямо в руки. Инстинктивно я хотел отбросить осклизлый ком прочь, но глянул на него и замер. У меня на руках копошился, умильно шевеля ручками и ножками, новорожденный младенец!
Пока я глядел, разинув рот, на мокрое бледное тельце, на беззубый рот, сосредоточенно пускающий пузыри, на бессмысленные эти глазенки, со всех сторон до меня доносились совсем не умильные звуки – хрип и хруст, яростные крики, свист и удары клинков.
– Чего встал? Руби! – толкнули меня в бок.
– Кого? – не понял я.
– Скорее, дурак! Сейчас бросится!
И тут я увидел. Хотелось бы мне никогда больше такого не видеть да и первый раз забыть, но теперь уж не выйдет. Картинка такая, что до смерти не отвяжется.
Младенец распахнул пасть – да, то, что я поначалу принял за маленький беззубый ротик, пускающий пузыри, оказалось широченной пастью в полголовы, усаженной рядами крючковатых, как у щуки, зубов. Белесое тельце изогнулось дугой, а затем вдруг распрямилось со звонким металлическим щелчком – будто капкан сработал. Страшного младенчика высоко подбросило в воздух, и не успел я толком испугаться, как он вцепился когтистыми ручонками и ножонками… да не в меня, а прямо в затылок Клевцову!
Старшина ахнул глухо и выронил пику. Челюсти зубастой твари заработали со страшной скоростью, кровь брызнула во все стороны, послышался визг, как при работе циркулярной пилы.
Клевцов вскрикнул отчаянно и опрокинулся навзничь. Я подхватил его и попытался оторвать тварь, упорно вгрызающуюся ему в позвонки, но у меня ничего не вышло – она была скользкой и водянистой, почти бесплотной, как желе.
Появился лейтенант Баранов, оттолкнул меня и точным ударом рассек извивающуюся гадину, срезав ее с затылка Клевцова. Но было поздно. Глаза старшины стали мертвыми. Радостный вой раздался над полем. Сразу несколько прозрачных фигур бросились с разных сторон, вцепились в одежду, в волосы, обвили шею и плечи Клевцова тонкими плетьми и подняли его в воздух.
– Куда?!
Я вскочил, ухватил его за ногу, повис, пытаясь вырвать из лап упырей.
– Отпусти! – Баранов рывком сдернул меня на землю. – Пусть забирают. Кончено…
Снова над нами разлилось черное пятно, открылся провал, и Клевцова затянуло во мрак.
– Да что тут у вас творится?! – Я все еще не хотел верить глазам. – Так просто – раз и нет человека?! И мы отдадим?!
– Отставить истерику! – оборвал меня лейтенант. – На войне как на войне… Подровнять ряды! – громко крикнул он. – Еркулаев, заменишь старшину! – И снова повернулся ко мне: – А ты держись в тылу. Будешь на подносе воды…
Я и спросить не успел, что за вода.
– Рой на двенадцать! – крикнули в передних рядах.
Меня живо оттеснили назад. Без пики, с одним коротким мечом и щитом-сковородкой я вряд ли годился для боя, даже если бы что-то умел. Вдобавок руки тряслись так, что толку от моего меча было мало, муть поднималась к горлу каждый раз, когда перед глазами вставала жуткая скользкая тварь, прикинувшаяся младенцем. Но больнее всего жгло то, что старшина сгинул из-за меня, бесполезного солобона. Как я могу сражаться со всей этой нечистью, если я ее боюсь?! Нет, не боюсь, а просто мне противно до жути, до дрожи, до слепоты, до потери сознания!
– Воду везут!
Я обернулся. По летному полю несся пожарный «ЗИЛ» – красный фургон с белыми стволами брандспойтов на крыше. Удивительное дело, призраки, которые зигзагами сновали над полосой, не нападали на машину, а наоборот, бросались врассыпную. Видимо, агрегат был им знаком. Он заложил вираж и осадил в тылу фаланги. Из кабины выскочил отец Роман и принялся что-то кричать, но за общим гамом ни я, ни остальные сразу не разобрали, что он вещает. Молитвы, наверное, творит, как обычно…
– Наконец-то, отче! – радовался Баранов. – Мы уж думали, не дождемся! Благослави, владыко, водосвятием!
– Тихо! – Отец Роман гаркнул так, что все притихли. – Воды нет!
– Как нет?! – ахнул, кажется, весь строй.
– А ну, стоять бодро, воинство православное! – Поп грозно выкатил глаза. – Китайцы противу драконов стоят, не жалуются! Вопрос с водой Божиим изволением решается. Рядовой Груздев! Ко мне!
Я сообразил, что он вызывает меня, только когда в спину толкнули.
– В машину! Быстро! – приказал отец Роман.
– Но… Как же я брошу… – я растерянно оглянулся на строй.
– Исполнять приказание! – хмуро произнес лейтенант Баранов и сейчас же отвернулся. – Волна! – крикнул он. – Рота, равняйсь! Мечи вон!
Отец Роман схватил меня за шкирку, втянул в кабину и захлопнул дверь. Машина рванула с места и понеслась по взлетной полосе, будто собиралась улететь от всех этих кошмаров.
7
Где-то в глубине души я чувствовал облегчение, страх отпустил, но от этого только хуже стало – теперь мне казалось, что я предаю ребят.
– Зачем вы меня забрали?
– Спросить забыли! – зло прохрипел поп, сворачивая со взлетной полосы на рулежку. – Приказы исполняются моментально и без рассуждений!
– Из-за меня только что человек погиб. Старшина Клевцов…
– Не скули! Ты-то тут при чем?
– Как при чем?! Я за ним в фаланге стоял. Должен был спину прикрывать. Тварь-то в меня прилетела! А загрызла его.
Отец Роман помолчал.
– Клевцов… – вздохнул он, – ведь на дембель уже провожали… – и, повернувшись ко мне, добавил: – Не кисни. И себя не вини, ибо сказано: ничего нет опаснее депрессии. На этой войне опытные погибают чаще молодых.
– Почему?
– Потому что место это проклято! – Он еще прибавил газу, мрачно вглядываясь в побагровевший горизонт. – Человек здесь незаметно к смерти привыкает. Начинает задумываться… Такого легче перетащить на ту сторону. А молодой вроде тебя ничего не знает, от всего мертвого шарахается, ко всему живому тянется – пойди уговори его!
– На какую это, на ту сторону? – спросил я. – Кто уговаривает?
Поп поморщился:
– Вот потому вам, солобонам, и не объясняют все сразу. Меньше знаешь – дольше живешь.
– Почему тогда молодых не ставят в охранение?
Отец Роман только покосился в мою сторону.
– От тебя много толку было?
Мы выехали за территорию аэродрома и понеслись по дороге, ведущей в гарнизон. Мотор «ЗИЛа» надсадно выл.
– С водяными пушками продержались бы, – буркнул я, – это не мечом махать и не пикой тыкать…
– Воды не будет, – жестко произнес поп.
Озноб пробежал у меня по спине. Я вспомнил волну призраков, накатывающую на узкий строй ребят, и черный провал, комкающий людей, как бумагу.
– Вы их что, умирать оставили?!
Отец Роман упорно смотрел на дорогу.
– Не думай, что там самое горячее место…
И только он это сказал, как прямо перед нами из-за холма вдруг поднялась громадная крылатая тень и заслонила собой весь горизонт от края до края.
– С нами Крестная Сила! – яростно выкрикнул отец Роман, ударяя по тормозам.
Грузовик развернуло боком и понесло юзом, но все равно по дороге, вдоль осевой, навстречу чудищу, летящему над самой землей.
– Прыгай! – завопил поп, и в ту же секунду темный перепончатый силуэт плюнул огнем.
Я увидел быстро расползающийся вширь пламенный шар, понял, что он летит прямо в меня, изо всех сил толкнул плечом дверцу и выпрыгнул, сам не знаю куда…
8
Я очнулся в полной темноте. Мне было тепло, мягко, даже уютно. Так уютно, что сразу стало понятно – я дома. Надо будет Аленке рассказать, какой дурацкий сон сегодня приснился – будто меня забрали в армию и отправили служить черт знает куда – к чудищам каким-то! Что там у них к чему – непонятно, говорю же, сон дурацкий. Страшно, но почему-то неинтересно. Совсем неинтересно, когда наших убивают, а защищаться нечем – волшебной воды против чудищ нет. Почему, кстати, нет? Во сне никогда так не бывает. Обязательно есть средство – заклинание какое-нибудь, молитва… Надо вспомнить слова, повернуться на другой бок и досмотреть сон как следует. Только узнать, который час. Не пора ли вставать? Я протянул руку к выключателю – он у меня прямо над диваном… и тут же отдернул. Под пальцами оказался пучок жесткой травы, посыпалась сухая земля. От неожиданности я резко дернулся и тут же взвыл – адски болела шея, саднило расцарапанную спину, ушибленный локоть отказывался сгибаться. Вдобавок чья-то широкая и твердая, как лопата, ладонь зажала мне рот, и кто-то прошептал в ухо:
– Тихо! Она близко!
Я узнал голос отца Романа. Все-таки не сон! Черт! До чего обидно!
– Кто – она? – Я отпихнул его ладонь.
– Гарпия! Слышишь?
Он наконец дал мне повернуть голову и немного оглядеться. Темнота вокруг оказалась не полной, просто мы лежали на дне канавы, заросшей густым бурьяном. Сквозь лопухи и репейник над нами еще теплилось вечернее небо.
Где-то по соседству вдруг зашуршал гравий, послышался хруст, будто армейскую брезентовую палатку волоком тянули через сухостой. Мне сейчас же вспомнились перепончатые крылья налетевшей на нас твари.
– Тсс! – Отец Роман снова прижал меня к земле.
С минуту или две мы слышали только шорохи, то удаляющиеся, то совсем близкие.
– Кругами ходит, падаль! – прошептал с досадой поп. – Теперь не отвяжется…
– Что еще за гарпия? Откуда она взялась?
– Откуда и все они. С той стороны.
– А что там, на той стороне?
Отец Роман вздохнул:
– Все тебе надо знать! Потерпи…
Он поднялся, осторожно выглянул из канавы, тихо сплюнул.
– Самое поганое, что эта мертвечина не дает нам добраться до святой воды. Иди сюда!
Я встал рядом с ним и осторожно раздвинул ковыли. Военный городок был совсем рядом. За крышами казарм полыхали отблески огня, порой откуда-то издалека доносились крики: «И-и! Ко-ли!» Крылатого чудища видно не было, но со стороны зарослей по берегам речки по-прежнему доносился треск.
– Водонапорную башню видишь? – спросил отец Роман.
– Вижу.
– Вот это и есть наша Иордань. В случае прорыва мертвяков вода должна по трубам поступать во все части. Но кто-то ее перекрыл…
– Так они и перекрыли, что тут думать?
– Не так все просто. Они к трубе боятся и близко подойти. Но, видно, нашли другой способ. Разыграно как по нотам – одновременная атака на аэродром, на казармы, блокада башни…
– Так наколдуйте новой воды! – предложил я. – Вы же поп!
– Наколдуйте… – презрительно повторил он. – Эх, нехристь сопливая! Чем ты заменишь Крещенскую Воду, свяченную Большим Обрядом?!
– Не знаю, – честно признался я. – Виноват, в этом деле от меня мало толку.
Отец Роман посмотрел на меня в упор.
– Не скажи… – задумчиво протянул он. – Только на тебя и надежда. Иначе не тащил бы… Все, отставить вопросы! Держи! И храни тебя Господь!
Он снял с шеи тяжелый серебряный крест на цепи и повесил мне на грудь.
– …Это против мертвых. А вот это – против живых, – и он сунул мне в руку такой же тяжелый «макаров». – Задача ясна? Бегом до башни. Дальше – по обстановке. Надо дать воду.
– А гарпия? – спросил я, поглядывая на колышущиеся заросли.
– Я постараюсь ее отвлечь, – сказал он. – Все, бегом марш!.. Стой! Вот еще что: если снова меня увидишь – близко не подходи…
Он вдруг легко выпрыгнул на край канавы, как на бруствер окопа и, не скрываясь, пошел прямо на заросли.
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! – услышал я его голос, звучавший все смелее и громче.
Я кинулся в другую сторону – по дну канавы. Я знал, что пока слышу этот голос, можно не опасаться, по крайней мере, удара в спину, и бежал не оглядываясь.
– …Господи, Вседержитель, Крестом поразивший Змия и узами мрака в Тартаре связавший, огради нас от козней его, избавь от духов злобы, от чародейства, проклятия, сглаза и от вся…
Голос вдруг оборвался, захлебнулся, будто говорившего с головой накрыло волной. Но я-то знал, что это за волна…
9
Спасти меня теперь могла только башня. Если я до нее доберусь. Если там есть вода. Если воду можно пустить по трубам. Если от меня вообще будет хоть какой-нибудь толк. Нет, не какой-нибудь, а такой, за который отцу Роману стоило отдавать жизнь. Слишком много «если»…
Однако пока мне, можно считать, везло. Вот она, на пригорке, водонапорная башня. Наша Иордань. И вокруг – никого. Опасаются, твари, святой воды Крещенской! Еще бы не опасаться! Видел я недавно, как сметает без остатка целую их компанию один баптизалп. Даже не залп – один только выстрел отца Романа. Эх, батюшка…
Неужели он теперь на их стороне? Не верю. Не хочу верить. Но он ведь так и сказал – не верь. Действуй по обстановке и не будь дураком… Ничего, Бог даст, еще постреляем. Осталось подняться на пригорок да войти вон в ту дверь. Она, кажется, и не заперта!
– Стой!
Я резко обернулся и увидел в стороне от дороги, под деревом, человека в военной форме.
– Кто такой? Куда идешь? – спросил он, выходя из тени.
Луна уже выкатилась из-за казарменных крыш, и я смог рассмотреть его лицо.
Да это же майор-особист, который арестовал Тесселя, самолетного угонщика! Даже на душе как-то сразу отлегло.
– Рядовой Груздев, – торопливо представился я. – Выполняю приказ отца Романа – проникнуть на водонапорную башню и пустить воду!
– Это еще зачем? – поморщился он. – Отставить! А ну, рядовой, ко мне!
Я было рванул к нему, но что-то вдруг неприятно шевельнулось у меня внутри. Что значит, «зачем»? Он не знает, зачем нужна святая вода? Или она ему не нравится?
– Виноват, товарищ майор, – я остановился. – Имею приказ ни к кому близко не подходить и соблюдать повышенную осторожность. Идемте в башню, там переговорим.
– Да ты что?! – взъярился майор. – Ты с кем препираешься, солобон?! Живо сюда!
– Насчет бдительности вы нам сами занятие проводили, – сказал я, отступая вверх по склону, в сторону башни. – Вам ведь тоже положено меня проверить, вдруг я уже того… этого? Вот Крещенской водичкой и…
И тут он прыгнул. Никогда до той поры я таких прыжков не видел. От него до меня было метров двадцать, и он пролетел их по воздуху, ни разу не коснувшись земли. С испугу я сначала наставил на него пистолет, но тут же сообразил, что ствол тут не поможет, и успел-таки выпростать из-под хэбэшки крест.
Майор будто на стену налетел, взвыл совершенно по-волчьи, упал на четвереньки и оскалился злобно, показывая клыки. На человека он уже совсем не был похож – какая-то зверюга с вытянутой мордой, с глазами в кровавых кругах и длинными когтями на руках.
Больше я разглядывать его не стал – повернулся и что есть духу побежал к башне.
– Господи, сущий на небе! – тараторил я на бегу, хоть язык слушался плохо. – Да святится имя Твое, да приидет Царствие…
10
Только когда влетел в цокольный этаж и, навалившись, захлопнул за собой дверь – тогда понял, что погони не было. Через забранное решеткой оконце я видел, что майор, или, вернее, то, что раньше было майором, бродит кругами поодаль, сверкает глазами на луну, но подойти к башне близко не решается.
В круглом, как колодец, помещении под винтовой лестницей тускло светила лампочка. Толстая труба спускалась с верхнего этажа, от бака, и уходила куда-то под землю. Я сразу метнулся к трубе и даже застонал – на вентиле не было ни рукоятки, ни колеса – ничего, что можно было бы повернуть и пустить воду. Кто-то предусмотрительно снял и унес. А может, спрятал?
Я пошарил по углам. Ничего. Оставался еще верхний этаж с баком, там могли быть хоть какие-нибудь инструменты. Без них я тут, как голый на лесоповале – могу только обнять трубу и плакать.
Деревянные ступеньки скрипели и визжали под ногой так, будто я делал им больно. Несколько раз я останавливался и прислушивался, но ни внутри башни, ни за стеной ничего подозрительного не уловил, только ветер завывал где-то в проводах. До меня не сразу дошло, что это не ветер, а оставшийся снаружи упырь…
И тут я увидел тело. На верхней площадке лестницы, возле черной клепаной стенки бака, уткнувшись лицом в пол, лежал человек, одетый в гражданское. Я сразу понял, что он мертв – живые так не лежат – будто куча тряпья брошена на полу. Не знаю, откуда у меня такая уверенность взялась, сроду я с мертвецами дела не имел, но сегодня, видно, урожайный день выпал. И главное, чему меня этот день научил – не приближаться к мертвым. Если он мертвый, почему за ним свои не прилетают и в черную дыру не утаскивают, по местной моде? Значит, не так просто он здесь лежит? Значит, сейчас встанет и на горло мне кинется?
Спокойно, подумал я, объяснение есть всему, нужно только соображать правильным местом. Ясно, почему за ним не прилетают, тут полный бак святой воды рядом – слабо им сюда прилететь! Тогда спрашивается, кто его здесь угрохал? И кто это вообще такой?
Я набрался храбрости и, держа наготове крест, перевернул покойника на спину. Седая окладистая борода задралась торчком, в потолок уставились слепые мертвые глаза Тесселя.
Так. Два мертвеца – майор-особист и Тессель. А ведь они вместе уехали с аэродрома. Уехали, чтобы встретиться с…
Я вдруг уловил какое-то движение поблизости и резко выпрямился, невольно заслоняясь крестом. Передо мной стоял Ванька Свиридов.
– Не бойся, – сказал он, – живой я. Чего размахался?
Он небрежно отбросил чугунное колесо водопроводного вентиля, которое держал в руке.
– Ванька! – обалдело спросил я. – Ты что здесь делаешь?!
– Тебя жду, – ответил Свиридов. – Для открытия переговоров нужны представители обеих договаривающихся сторон…
Я ничего не понимал.
– Каких сторон?! Какие представители?!
– Пошли, присядем, поболтаем, – сказал Свиридов.
– Некогда болтать! Нужно пустить воду!
Ванька спокойно кивнул:
– И об этом тоже поболтаем…
Мы обогнули круглый бок резервуара с водой и оказались в закутке, где стоял обшарпанный буфет, столик и два кресла. Ванька плюхнулся в одно из них – прямо возле приоткрытого люка резервуара и показал мне на другое:
– Садись, садись! В ногах правды нет!
Голос его отражался от стенок внутри бака и возвращался гулким эхом. Я сел.
– Ну что, – спросил Ванька, – ты уже понял, куда нас служить занесло?
– Да, проясняется помаленьку, – осторожно сказал я. – А ты как считаешь?
– А мне и считать нечего. Я теперь точно знаю, растолковали.
– Может, и меня просветишь? Только побыстрее. Там люди гибнут.
– Люди везде гибнут, – сказал Ванька. – И все попадают сюда, какой бы ни были веры. Здесь начинается Страна Мертвых… – он махнул рукой куда-то на юг. – А то, что нам рассказывали про ад и рай – это все, мягко говоря, сказки. Аид на всех один…
– И кто тебе это растолковал?
– Они и растолковали, – сказал Свиридов. – Мама с папой…
Ну конечно, подумал я. Все было разыграно как по нотам.
– Нельзя верить упырям, Ваня, – сказал я как можно мягче. – Они твоих маму с папой нарочно убили, чтобы тебя заполучить!
– Я знаю, – Свиридов кивнул. – Но… у них не было другого выхода. Им нужно место. Страна Мертвых растет. Прикинь, сколько там народу накопилось за все эти поколения… Они хотят только одного – чтобы мы поделились с ними территорией.
– Тебя-то оно почему колышет? Ты же живой!
Ванька вздохнул:
– Никто не живет вечно. А что нас ждет в будущем? Лет хотя бы через сто.
– Нашел о чем беспокоиться! Через сто будет через сто! Нарожаешь детей, наплодишь внуков – вот тебе и будущее!
– Неправда! – запальчиво перебил Ванька. – Привыкли красивые слова говорить, мол, наше будущее в потомках… А на самом-то деле оно здесь! В Стране Мертвых! Мы все попадем сюда, и уже навечно!
– Вот что, Ваня, – сказал я озабоченно. – Я знаю, что с тобой происходит, мне отец Роман объяснил. Кто начинает задумываться, тот постепенно поддается мертвякам. Его легче на ту сторону перетащить. Так что ты бросай свои рассуждения, и пошли воду открывать!
– Не поможет вам вода, – угрюмо сказал Свиридов. – Вот, смотри…
Он вынул из кармана пробирку с темно-красной жидкостью и показал мне, но издали.
– Это еще что?
– Простая вещь, – усмехнулся он. – Кровь убийцы. Одна капля на бочку – и вся святая вода станет грешной…
Я вскочил.
– Зачем ты это делаешь?!
– Не подходи, – предупредил он, держа пробирку возле люка. – Иначе тебя прямо здесь порвут. И всех остальных… Усвоил? Значит, переговоры продолжаются. Лишние мертвецы Стране Мертвых не нужны, там и так тесно. Забирают только тех, кто мешает продвигаться. Но и тут можно договориться. Новый рубеж – город Армолинск. Если эти территории отходят мертвым, они объявляют десятилетний мораторий на наступательные операции.
– А потом?
– А потом – суп с котом! – ответил Ванька. – Через десять лет пусть решают те, кто будет жив. С теми, кто будет мертв…
Я лихорадочно пытался сообразить, что к чему. Теперь было ясно, зачем отец Роман вытащил меня из фаланги и привез сюда. Он знал, что мертвые не способны сами уничтожить святую воду, поэтому используют живого, задурив ему мозги. Через родителей, например. А значит, известно, кто будет этот живой…
– Где ты взял кровь убийцы? – спросил я.
– Помог один дедок заполошный, – скривился Ванька. – Там, у лестницы лежит…
– Откуда тебе знать, что он убийца?
– Дурак ты, Груздь, – вздохнул Ванька. – Это моя кровь…
Я вспомнил чугунное колесо от вентиля и надолго умолк. Значит, выхода нет. Нужно уступить мертвым часть земли живых. Не такую уж большую, если рассудить. И этого хватит на десять лет. Не такой уж малый срок. Но есть и другой вариант. Стоит обсудить…
– Есть другой вариант… – сказал я задумчиво.
– Ну? – Свиридов повернулся ко мне.
– Вон там, на складе техники, – сказал я и наклонился к окошку, за которым была уже чернильная ночь, – стоят эти штуки здоровенные, не помню, как они называются…
– Какие еще штуки? – Ванька привстал и тоже сделал шаг к окошку.
Тогда я резко повернулся, схватил его руку с зажатой в ней пробиркой и рванул на себя изо всех сил. Мы оба полетели на пол. Пробирка хрустнула и рассыпалась, кровь брызнула во все стороны. Однако Свиридов сумел оказаться сверху, взял меня на захват, так что хрустнуло плечо, а потом я вдруг почувствовал, что он вытаскивает у меня из кармана пистолет. Последним усилием я вывернулся, высвободил руку, сорвал с шеи крест и ударил Ваньку по голове в тот самый момент, как раздался выстрел. Меня отбросило к стенке бака и будто кувалдой припечатало. Я медленно сполз на пол и вдруг почувствовал, что на лицо льется вода. Пуля, пробив мне плечо, продырявила и тонкую дюраль. Из бака струей била святая вода… Святая?
Многоголосый вой и клекот вдруг раздались с улицы. В нижнем этаже башни с треском слетела с петель дверь. Лестница загудела под копытами, окошко со звоном вылетело, впуская крылатых тварей. В чем дело? Что с водой?! Я повернулся к Ваньке. Он лежал неподвижно. В глазах его застыло удивление и обида. Я понял, что он мертв. И кровь его убийцы попала в резервуар с водой…
– Стойте! – раздался повелительный голос. – Он нужен нам живым!
Я поднял голову. Надо мной стоял отец Роман, рядом с ним – окровавленный Тессель, зверообразный майор-особист, угрюмый Томилин, склонивший голову набок старшина Клевцов и еще какие-то призрачные фигуры.
– Зря ты убил его, парень… – хрипло провыл особист.
– Зря ты убил меня, – эхом отозвался Ванька, поднимаясь и занимая свое место в их строю.
– Теперь нашим представителем у живых будешь ты, – заявил Тессель.
– Нет, – ответил я, прикрывая глаза здоровой рукой.
С души меня воротило смотреть на мертвяков, которых я знал настоящими людьми, способными любить жизнь и ненавидеть смерть.
– Ни за что на свете не заставите! Нет у вас такой силы!
– Напрасно ты так думаешь, – глухо произнес отец Роман. – Смотри!
Не нужно смотреть, убеждал я себя. Ни в коем случае нельзя делать то, что они говорят!
Но сил не хватило. Я открыл глаза и задохнулся от ужаса.
Передо мной стояла Аленка…
Юстина Южная Те, кого приручили
«Таким образом, мифическая кровожадность ликантропов не подтверждается. На основе вышеупомянутых исследований и тестов можно утверждать, что показатели агрессивности этого подвида не выше средних показателей других аниморфов. Установленные случаи нападения на людей делятся на две категории: самооборона и атака. И в той, и в другой категории нанесенные раны соответствуют весу, комплекции и физической силе ликантропа и не отмечены никакой особой жестокостью. Случаев пожирания плоти не зафиксировано. Взаимодействие с лунным циклом находится в стадии изучения, но уже сейчас мы с уверенностью говорим, что непоправимого влияния Луна не оказывает. Что касается аниморфов других подвидов, воздействие Луны на их организм пока не обнаружено…»
Ян поправил съехавшие к носу очки, хотел перелистнуть страницу, но не успел. На кресло упала тень, а на плечо легла тяжелая рука. Пришлось поднять глаза. Викинг, настоящий викинг – высокий, светловолосый и бородатый, лет сорока пяти – навис над Яном суровой громадой. Одет, правда, викинг был в свитер и джинсы, но все скандинавские предания в его присутствии оживали, врывались сквозь пластиковые окна и двери из шпона. Вот и сейчас Ян мог поклясться, что в комнате повеяло горными ветрами и послышался где-то вдалеке золотой рог Хеймдалля. Даже имя у викинга было подходящим – Олаф Виллиг. Вчера Ян с ним уже общался.
– Что читаем? – поинтересовался бородач, ухмыляясь и заглядывая в текст. – Доклад Экмана? Перед смертью не надышишься, пойдем. И не трясись, экзамены ты уже сдал.
– Я не боюсь, просто заняться нечем было.
Ян снял очки и отложил брошюру, поднимаясь. Вместе они вышли из небольшой приемной, Олаф зашагал по коридору.
– Здесь у нас офис, сам видишь, – прокомментировал он.
Ян видел. Обычные клетушки для клерков, какие-то покрупнее, какие-то помельче, за приоткрытыми дверями слышны приглушенные голоса. Людей немного, необходимый минимум.
– Этажом ниже – руководство, но там ты уже был. На первых этажах – лаборатория, вот туда заглянем.
Олаф провел Яна к лифту. Лаборатория оказалась гораздо интересней офиса. Чтобы пройти по ее помещениям, пришлось не только надеть халаты, бахилы и голубые докторские шапочки, но еще и опрыскаться дезинфицирующей дрянью. Здесь тоже царили комнатки; в комнатках, однако, в отличие от верхних этажей, царили не люди, а приборы, неведомые диагностические аппараты, пробирки и холодные железные столы. От вида столов и крепежных ремней Ян слегка поежился. Не хотелось представлять, для чего они используются. Больше половины помещений было не занято, в остальных теплилась жизнь. Несколько ученых (а кем еще могли быть здешние лаборанты?) приветственно махнули Олафу рукой, задержав короткий исследующий взгляд на Яне. Викинг здоровался в ответ, попутно называл Яну какие-то имена и чем эти «имена» занимаются, но тот, если честно, почти ничего не запомнил. Для этого будет еще время, раз уж Яна приняли на работу. Теперь ему здесь часто появляться.
Наконец они выбрались из лабораторной ловушки, сдав на выходе бахилы и халаты, и Олаф безмолвно указал на двор, окружавший пятиэтажное здание исследовательского центра – идем туда, мол. На улице дул резкий ветер, пробирало мартовской сыростью, теплая зимняя «аляска» спасала едва-едва. Ян оглянулся на викинга: Олафу сырость была нипочем, он лишь накинул на плечи тонкую плащевку и широким шагом направился вперед.
– За главным корпусом у нас полигон с тренировочной площадкой и стадионом. А рядом второй корпус, там комнаты для сотрудников, которые не хотят снимать квартиры в городке, и морфов.
– Морфы живут здесь? – переспросил Ян.
– По большей части – да. А куда им идти? – По лицу бородача скользнула тень, но исчезла так быстро, что Ян не успел определить, чему она принадлежала – жалости или раздражению.
– И как они с людьми?
– Нормально они с людьми. – Олаф усмехнулся. – Поработаешь, сам поймешь. Так, нам нужно во второй корпус, но я иду к стадиону, придется тебе прогуляться со мной. Там ребята грозились…
В этот момент со стороны полигона донеслись чьи-то азартные вопли и – послышалось Яну или нет – звериный рык.
– Устроили все-таки, – довольно пробормотал викинг.
На трибунах стадиона, крошечных, расположенных лишь по одному краю, собралось человек десять народу – мужчины и одна женщина. Еще пятеро стояли на дорожках стартовой площадки, и кому принадлежало странное взрыкивание, сразу стало ясно. Три крупных волка, леопард и медведь… Ян на мгновение задержал шаг. Аниморфы.
Олаф тем временем взбежал по ступенькам к товарищам.
– Спорим, Беран сделает Маскуса!
Мужчины вскинулись, здороваясь, хлопая бородача по спине и принимая ставку.
– Два к одному.
– Лады. Когда начинают?
– Да прям щас.
Ян остановился в сторонке, садиться на влажные трибуны не хотелось. Один из коллег викинга спустился к площадке, доставая из кармана стартовый пистолет. Звери при его приближении подобрались, завозили когтями по стылой земле (дорожки тут были земляными).
Раздался выстрел, его отзвук еще не смолк, а звери уже сорвались с места. Вопреки ожиданиям Яна, грузный бурый медведь не только не отстал на начальных метрах, а, наоборот, опередил всех более грациозных собратьев. Ян приготовился удивиться, но после первого же поворота лидер сменился – теперь впереди мчались леопард и матерый волчище с черным загривком. С каждым метром эти двое наращивали скорость, и стало понятно, что они и разыграют между собой приз. Чем бы этот приз ни являлся.
– На кого поставил бы? – крикнул Яну бородач.
Тот пожал плечами:
– На леопарда.
– Маскус силен, но Беран, волк, который рядом с ним, в отличной форме. О, вот, смотри!
Звери сделали последний поворот и вырвались на заключительную прямую. Маскус и Беран шли ноздря в ноздрю, остальные влачились далеко позади. Одному из волков, кажется, и вовсе надоела эта беготня, потому что он вдруг затормозил и спокойной трусцой отправился к людям. Последний рывок – звери пересекли финишную черту. Вопли на трибунах сменились недоуменными возгласами.
– Ну и кто из них? – повернулся к Олафу пузатый дядька с шикарными рыжими бакенбардами. В дядьке Ян узнал Густава Сундина, своего будущего начальника, именно он вчера проводил с Яном окончательное собеседование.
Олаф развел руками:
– А шут его знает. Одновременно пришли. Эй, Беран! – позвал он волка с черным загривком.
Звери сидели на беговой дорожке, никто из них даже не запыхался, но бока все еще вздымались сильнее обычного. Беран качнул большой головой, не знаю, мол, сами решайте. То же сделал леопард – разве что плечами не пожал.
– Ну вот! – возмутились бакенбарды. – Ничья. Кто ставил на ничью? Эмма, ты?
Единственная в компании женщина радостно потерла ладошки.
Олаф выгреб из кармана какую-то мелочь – Ян понял, что играли здесь больше на интерес, нежели на реальные деньги, – помахал морфам и, сославшись на дела, принялся пробираться меж скамей.
– Интересный у вас тут спорт, – Ян спрыгнул с последней ступеньки, последовав за стремительным викингом.
– Надо же чем-то себя занять, когда ни заданий нет, ни тестов не проводят. Это еще что, ты бы видел наши гладиаторские бои… Сундин их формально не одобряет, но терпит «ради поддержания объектов в тонусе».
– Вы называете морфов объектами?
Олаф чуть нахмурился:
– Сундин называет. Только он.
Некоторое время Олаф шел молча, затем указал на вытянутое двухэтажное здание.
– Асли сейчас там. Должна быть, по крайней мере. Познакомишься со своим… «объектом», – последнее слово викинг произнес поморщившись, как от внезапного селедочного душка.
Ян заметил это, но…
– Асли – девушка? – спросил он, непроизвольно останавливаясь.
– Девушка. И элуморф.
– Ailouros… morphe? Кошка?
– Почти, – на лице Олафа появилась улыбка.
Впервые – не добродушная усмешка, не ехидная ухмылка – улыбка. Открытая и ласковая, будто викинг неожиданно вспомнил, что за дальними морями, в уютной бревенчатой избушке ждет его из доблестного похода во славу Одина маленькая златокудрая дочурка.
– Ладно, чего я тебе объяснять буду, – пробурчал он. – Пошли, увидишь.
И зашагал к зданию, Ян привычно за ним.
Здесь топили гораздо лучше, чем в главном корпусе, поэтому куртки были сброшены прямо в холле, рядом с комнатой охраны.
– Асли у себя? – осведомился Олаф у долговязого охранника на посту.
– Кажись, в тренажерку пошла, – отозвался тот, кивая куда-то направо.
– Значит, и нам туда. Кстати, Ян, на будущее, смени очки на линзы, тренироваться удобнее будет.
Тренажерный зал оказался здесь же, на первом этаже. Его большие, во всю стену, окна выходили на запад. Солнце садилось, и в розовых по-зимнему лучах Ян не сразу заметил фигурку у дальней стены. Невысокая девушка с темно-русыми волосами, собранными в короткий хвостик, одетая в шорты и спортивную майку с кокетливым рисунком-сердечком, разминалась, наклоняясь к полу и касаясь его ладонями. Во внешности ее сквозило нечто восточное – в памяти всплыли арабские сказки, шелковые базары… но так, негромко, намеком. Она сделала несколько разогревочных прыжков – высоких, необычно высоких, отметил Ян. И тут Олаф окликнул ее:
– Асли!
Девушка, мягко приземлившись после очередного прыжка, обернулась.
– Привет, – улыбнулась она Олафу и мазнула взглядом по его спутнику.
Взгляд словно бы совсем мимолетный, но Яну померещилось, что элуморф успела отметить всё: и его рост – не выше плеча Олафа, и волосы – скорее русые, нежели нордически-снежные, как у викинга, и широко расставленные зеленые глаза, и волевой (на что надеялся Ян) подбородок, и тонкокостную фигуру тхэквондиста или пловца. И возраст, конечно, – тридцать за небольшим минусом.
Еще померещилось, будто, подойдя ближе, она втянула ноздрями воздух, вбирая и запоминая его, Яна, запах.
– Привет, смотри, кого я тебе привел. Ян Эрсберг, теперь он с тобой будет работать.
– Асли Зиа, – девушка накинула на плечо полотенце и протянула Яну руку.
Он протянул ладонь в ответ. Рукопожатие Асли было крепким, несмотря на хрупкость пальцев, но сдержанным, настороженным.
– Очень приятно, – сказал Ян. – Прости, что прервали тебе тренировку.
– Да я только начала, – негромко произнесла она.
Голос элуморфа не походил на мурлыканье, которое подсознательно ожидал услышать Ян, но скользили в нем особые нотки – густые обертона, обволакивающий тембр, плавная ритмика, – в них мнилась некая негрубость, непривычность и нечеловечность. А может, все это ему тоже мерещилось.
Теперь, когда девушка стояла совсем рядом, Ян рассмотрел ее светло-карие глаза, чуть вздернутый носик и милый – вот честно, другого слова он даже не придумал, – милый, слегка узковатый овал лица.
Кожа смуглее, чем привычно, восток в разрезе глаз, имя… Турчанка? Нет, полукровка, это вернее.
– Ладно, ребят, вы тут поболтайте, я отлучусь на минутку, – сообщил Олаф и могучей поступью направился обратно в холл.
– Ты давно здесь? – спросил Ян, просто потому, что уже надо было что-то спросить.
– Полтора года.
– Полтора? А сколько тебе… то есть извини.
Уголки губ Асли вздернулись вверх.
– Ничего страшного, все равно будешь читать мое досье. Двадцать семь.
– Выглядишь моложе. Намного! – Ян и впрямь удивился.
– Спасибо. Это не моя заслуга, у морфов регенерация лучше, чем у людей, сам должен знать. А ты откуда к нам перевелся, не с улицы же пришел?
– Почти с улицы, – признался Ян. – По знакомству попал, через отца. Он в министерстве обороны служит.
– А профессия? В смысле твоя, не отцовская.
– Как сказать. По образованию социолог, параллельно занимался… зоопсихологией.
Асли поняла его смущение, махнула рукой, мол, не парься.
– Тут половина таких, зоопсихологов, – с чуть заметной усмешкой сказала она. – Вторая половина – военные. Ах да, про ученых еще забыла. Ну… будут третьей половиной.
Ян улыбнулся.
В этот момент в зале снова возник Олаф.
– Что скажешь, Асли? Не станем пока кушать мальчика под томатным соусом, пусть живет?
– Пусть, – согласилась девушка.
– Тогда чего мы ждем? Парень слабо знаком с морфами, покажешь ему?
Асли кивнула, отошла на пару шагов. Олаф шепнул Яну:
– Во время трансформации стоять рядом нельзя, идет выброс энергии в атмосферу, может стать жарко в прямом смысле.
Ян, покраснев, наблюдал, как девушка отворачивается от них и привычным движением скидывает с себя одежду и кроссовки. Затем она глубоко вздохнула и… по комнате прокатилась волна теплого воздуха. Тело Асли сжалось, свернулось в клубок, его очертания менялись неуловимо – выгнулись ноги, вспыхнула охряной шерстью спина, мелькнул короткий пушистый хвост, уши задорно качнули черными кисточками. Меньше минуты – и Асли исчезла. На ее месте сидела небольшая, рыжевато-бурая… рысь.
Размером в половину рыси обыкновенной, сантиметров тридцать пять в холке и около семидесяти в длину.
– Ого, – произнес Ян после некоторой паузы. – Какая ты… стремительная.
– Асли оборачивается быстрее всех местных аниморфов. Кстати, когда будет превращаться обратно, тоже не приближайся, она начнет забирать энергию. И… можете пообщаться – оборачиваясь, аниморфы не теряют разум. Только разговаривать не могут.
– Я знаю. Немного все-таки имел дело с ликантропами.
– Ну, раз ты в курсе, тогда на сегодня достаточно, иди домой, переваривай информацию. Завтра с утра – ко мне в кабинет, выделю тебе местечко, проведу окончательный инструктаж. Ты где поселился?
– В городе.
– А хочешь здесь? Тут ведь почти бесплатно.
– Да нет, я пока что… – Ян замялся.
– Понятно, не настаиваю. Асли, – обратился Олаф к рыси, внимательно слушающей их разговор. – На сегодня дел никаких, завтра приступите к тренировкам с Яном. Занимайся, а мы уходим.
Асли-рысь кивнула.
Мужчины уже миновали створки двери, когда в спину им дохнуло холодным порывом ветра – элуморф возвращала себе потерянную массу тела.
За порогом Олаф и Ян расстались. Первый собирался зайти на полигон, а Яну еще предстояло получить все необходимые бумажки, пропуска и магнитные ключи в главном корпусе.
Ян проследил взглядом за викингом и вдруг позвал его:
– Олаф!
– Чего? – оглянулся тот.
– Ты сколько лет в этом отделе?
– Двенадцать.
– И как называешь морфов ты?
– Напарниками, – ответил викинг.
И зашагал по своим делам.
Утром Олаф повторил Яну все то, что он и так уже слышал не раз за последние два месяца…
Морфы существовали всегда. Об этом кричали со своих ветхих страниц древние летописи, об этом, запинаясь на каждом слоге и падая в обморок, свидетельствовали очевидцы, об этом, в конце концов, растрезвонила современная беллетристика. И несмотря на то что вера в беллетристику приравнивалась к величанию себя Наполеоном и заботливо лечилась добрыми докторами, морфы все-таки существовали.
Во все времена их было немного. Возможно, раньше – чуть больше. Сейчас – всего пара-тройка тысяч на весь мир. Люди – хотя о принадлежности их к человеческому роду спорили до сих пор – с измененной структурой ДНК, способные трансформировать свое тело по желанию, в нужный момент. Невообразимая пластичность органов, потрясающая регенерация… Разумеется, аниморфы мало походили на страшных монстров из популярных романов. При трансформации интеллект человека не исчезал. Его коэффициент незначительно снижался у ликантропов, но в целом оставался прежним.
Сколько в них звериного, а сколько человеческого, пытались понять ученые. Сначала аниморфов отлавливали спецслужбы, потом, когда стали известны результаты первых тестов, элементарная этика и некоторые пункты Женевской конвенции заставили правительства разных стран отказаться от этой практики. Но аниморфы стали приходить сами. Их осталось слишком мало, они устали быть отверженными, они тянулись к себе подобным. Дети у морфов рождались нечасто, и еще реже кто-то из них наследовал уникальные гены родителя. Поэтому, не сговариваясь, они начали открываться властям.
По всему миру было создано несколько исследовательских центров для изучения морфов. Своеобразные заведения – их юрисдикция и назначение болтались где-то между военным объектом, полицейским участком и секретной научной лабораторией. Именно такая контора располагалась здесь, на островке возле берегов Швеции. Команда была смешанная, международная, основными языками считались шведский и английский.
Медицинские исследования морфы переносили плохо. Один вид томографа или обыкновенного шприца заставлял их мучиться. Была ли это защитная реакция организма на попытку вторжения в одну из тайн вселенной или некий неизученный феномен, но ради обретения себя во враждебном для них социуме и ради общения с себе подобными морфы добровольно отдавали себя в руки биологов, врачей, а после смерти – жизнь морфов хоть и была длиннее человеческой, но не намного – под скальпели прозекторов.
Использовать способности морфов массово не получалось. Однако как узкие специалисты в конкретных делах они стали незаменимы. Работали с химиками, геологами, кое-кто не погнушался и парфюмерии. Их помощь требовалась в разовых акциях полиции или в заданиях разведки. Со спецслужбами, конечно, все было туманно. Даже Олаф знал совсем немного. Но если кто-то из морфов был способен убивать, имея физические возможности и не имея серьезных моральных барьеров, то спецслужбы полагались и на таких «агентов».
– С Асли пока еще не все ясно, – Олаф наконец подобрался к сути вопроса. – Мы с ней неплохо поработали несколько раз, но ей нужно развитие, а Густав считает, что я буду полезнее Берану. Его напарник завтра увольняется. Так что, Ян, задачу ты понял? Тренируешь ее, тренируешься вместе с ней… физически, психологически… Вы должны научиться чувствовать друг друга. Возможно, через некоторое время на вас свалят какое-нибудь задание. Будь готов к этому. Если что, обращайся ко мне, я буду приглядывать за вами.
– Понял, не дурак, – пробормотал Ян. – Приступать-то когда?
– Сейчас.
Ян поднялся, шагнул к двери.
– Да, и еще, – остановил его Олаф. – Пока не забыл. На заданиях всегда носи с собой дополнительный комплект одежды для нее. Вдруг понадобится быстрая трансформация, одежда полетит к чертям собачьим.
Асли ждала за дверью, сидя на столе в холле и болтая ногами. Сегодня на ней были плотные бриджи и свитер шоколадного цвета. Увидев ее, Ян улыбнулся:
– Привет!
– Привет, – она откликнулась живо, с заметно меньшим холодком, чем вчера. – Ну что, переоденемся и побегаем по стадиону для начала? Ты уж извини, что беру командование на себя, но это только на первые дни, дальше – я в твоем распоряжении.
– Раз так, веди, побегаем.
Первый день прошел немного сумбурно. Они действительно позанимались на улице и в зале, пообедали в общей столовой, затем Ян попытался разговорить девушку, но о себе она рассказывала неохотно, ему тоже не хотелось вдаваться в подробности своей биографии – ограничились обсуждением погоды, любимых книг и музыки. Вот тут у них нашлось много общего: оба находили удовольствие в том, чтобы завалиться теплым летним вечером на веранде загородного дома с хорошим детективом в руках и старым добрым роком в наушниках.
За следующие пару недель Асли, похоже, привыкла. Ян стал чаще видеть ее улыбку, обращенную к нему, и веселый взгляд светло-карих глаз. Даже Олаф заметил, что девушка оживилась и выполняет указания Яна (к тому времени он уже освоился и сам корректировал их работу) без раздражения, наоборот, с каким-то мажорным подростковым озорством. Ян тоже привыкал к рысиному облику Асли, учился понимать язык ее звериных жестов, надо же было как-то общаться.
К возможному заданию они готовились – хотя трудно готовиться к какому-то абстрактному делу, аниморфы никогда не знали, кто позовет их в следующий раз, – но свалилось оно, как всегда, неожиданно.
Призыв о помощи поступил из полиции. На материке в прибрежном городке случился взрыв и пожар, часть многоэтажного дома рухнула, погребя под собой жителей. Спасатели разбирали завалы, но было одно место, куда они еще долго не смогли бы добраться, а оттуда явственно слышался детский плач. Температура же последние дни держалась около нуля…
Ян и Асли вылетели через двадцать минут на гидропланчике, принадлежащем полицейскому управлению городка. Еще через двадцать – были на месте.
Пожар к тому времени потушили, лишь дотлевали еще обгорелые доски, и над ними курился серый дым.
– Вот здесь, смотрите, – сказал спасатель, подводя необычную команду к маленькому просвету между обломками бетонных плит и щепок бывшей мебели. Асли скользила по горам мусора легко, будто не замечая, Ян пробирался, тихо чертыхаясь. – Там подвал, и плиты пробили его потолок насквозь. Сверху нам не подобраться, во всяком случае, не раньше чем завтра. Продолбить сбоку – значит обрушить все вниз. Но вот тут, глядите, если пролезть, осталось небольшое подвальное окошко, надо хотя бы попробовать понять, есть ли там кто живой и можно ли его вытащить. Плач прекратился с полчаса назад…
Ян посмотрел на Асли. Ползти под завалы казалось чистым самоубийством, но решать ей. Асли присела, осматривая узкий лаз, ноздри ее расширились, впитывая запахи. Ян чувствовал только гарь и бетонную пыль, но девушка явно чуяла больше.
– Он там, – сказала она. – Ребенок. Скорее всего, девочка. И у нас почти нет времени. Господин полицейский, отведите отсюда людей. Ян!
Тот шагнул ближе.
– Держи мою одежду.
И Асли принялась сбрасывать с себя куртку и свитер. Спасатель тактично отвернулся и побежал выполнять распоряжение, Ян отвернуться не мог, поэтому наблюдал, как спина Асли покрывается мурашками от холода, но в следующую секунду над разрушенным домом прокатилась волна жара – Асли-рыси холод был не страшен.
Рыжая кошка сунула мордочку между плит, снова повела носом и нырнула внутрь.
Поначалу ползти было тяжело, то и дело приходилось отодвигать головой или лапами мешающие обломки, но когда Асли добралась до подвального окошка, стало полегче. Она свободно проникла сквозь лаз и осторожно спустилась по груде кирпичей – похоже, фундамент дома старше, чем выстроенное на нем здание. Нюх подсказывал, что человек где-то рядом, и она доверилась интуиции. Шажок мягких лап, еще шажок… ага, вот он.
На полу, вымазанная в каменной крошке, лежала девочка, на вид не старше четырех, с припорошенными бурой пылью кудряшками. Асли бросилась к ней, скинула с тельца в лиловом вельветовом комбинезончике две доски – они не придавливали девочку, видимо, та просто пыталась хоть как-то укрыться от мороза. Прижалась телом, сунула мордочку к девочкиному лицу, замерла, с минуту вслушивалась.
Жива!
Асли облегченно выдохнула.
Синяки, может быть, пара трещин в кости – не больше. Но замерзла очень. Надо греть. И рысь распласталась, стараясь накрыть детеныша своим телом, дыша теплым в ее крошечный носик.
Через пару минут девочка задвигалась, чихнула, открывая глаза. Асли сползла на пол, чтобы не пугать ее.
– Коша… – прошептала девочка. – Коша, иди…
Асли вновь приникла к ребенку. Та обняла ее ручонками, прижала к себе. Так они лежали некоторое время, Асли лихорадочно соображала, что делать. Протащить сюда одеяла, еду и воду, чтобы девочка могла продержаться, пока спасатели разгребут завал? А если не дождется, не выдержит? Вдруг все-таки повреждения сильнее, чем она думает? Рысь аккуратно высвободилась, девочка-кудряшка снова открыла глаза.
– Коша, не уходи! – заплакала она.
Рысь потерлась пушистой щекой о щеку девочки и поднялась на лапы. Пристально смотря ребенку в глаза, она кивнула в сторону кирпичной кучи и отошла на пару шагов, как бы предлагая следовать за ней.
– Не уходи…
Девочка поднялась на четвереньки и поползла вслед за Асли. Заплакала еще раз, когда обломок кирпича впиявился ей в ладонь. Асли опять вздохнула с облегчением – ползет, значит, никаких серьезных травм нет. Но оставлять такую кроху на целые сутки… Она мысленно прикинула обратный путь и решилась. Подбежала к ребенку, коснулась лапкой и увлекла за собой. Девочка оказалась сообразительной. Упорно и сосредоточенно она ползла за рысью по каменной куче, плакала, размазывала слезы, но лезла дальше. Вот они добрались до окна, Асли первой нырнула в проем, выглянула оттуда, муркнула.
– Мы к маме, да, коша? – спросила девочка, протискиваясь в узкий для нее лаз.
Рыжая рысь кивнула – кудряшка совсем не удивилась этому. Коша пришла ей помочь, наверное, ее мама попросила, что тут странного?
Дальше пробираться стало сложнее, но рысь продвигалась вперед, расчищая, насколько это возможно, путь для девочки. Внезапную дрожь камня она почувствовала всеми вибриссами… Шерсть мгновенно стала дыбом. Только не завал. Ох, нет, пожалуйста, только не завал! Напрягшимся телом рысь ощущала, как сдвинулись плиты наверху; на голову посыпалась пыльная крошка, и тут же забился нос. Если еще чуть-чуть… Рыжая кошка мощно заработала лапами, тихонько взрыкивая, подгоняя чихающую кудряшку. Живей, живей! Сзади заскрипело, завибрировало, закрежетало. Ну же, давай! Рысь ринулась в светлый проем окна, как в закрывающийся портал в рай, развернувшись, ухватила девочку за ворот, дернула вперед. Последний рывок – и они на свободе. За спиной что-то грохнуло, с отчетливым уханьем просели камни.
К завалам кинулись спасатели. Девочка снова заревела, когда поняла, что ее уносят, а коша остается, но и «кошу» тоже уносили. Ян подбежал к Асли-рыси, поднял на руки и поволок прочь от разрушенного дома.
– Успела… Тебя так долго не было, я уж испугался, – сказал он, когда они забрались в одну из машин «Скорой помощи», дежуривших неподалеку.
Асли издала бархатистый горловой звук. Ян вспомнил, что запихнул ее вещи в сумку, достал, положил на кресло.
– Оборачивайся, я подожду снаружи, – он соскочил на асфальт.
Из машины повеяло холодком, а через некоторое время Асли спрыгнула с подножки и встала рядом.
– Ты молодец, – сказал Ян и обнял девушку, немного неловко, но, что называется, от сердца.
Асли смущенно опустила голову.
– А пойдем вечером в кафешке посидим, в городе? – неожиданно для самого себя предложил Ян.
– Пойдем! – воскликнула Асли и тут же смутилась еще больше.
Вечером они действительно сбежали с территории Центра и отправились бродить по единственному островному городку, точнее даже – поселку.
Кафешку нашли уютную, без хайтека и прочего арт-безобразия. Дубовые стенные панели, столы с льняными скатертями, свечки в «домике» и огонь в дровяной печи, где готовилась вкуснющая пицца с тонким тестом и поджаренной сырной корочкой.
Поначалу Асли говорила мало, но чашка чая с апельсиновой цедрой и черничные пироженки располагали к легкой болтовне. «А как тебе Синатра?», «А что скажешь о Честертоне?», «Ой, Муми-троллей обожаю!», «Нет, талант Ларссона считаю преувеличенным».
– Расскажи о себе, – в какой-то момент попросила девушка. – Где учился, кто мама? Про отца ты уже говорил.
Ян пожал плечами:
– Да нечего особо рассказывать. Родители в Стокгольме, мама домохозяйка, подрабатывает всяким хенд-мейдом. Учился я тоже там.
– Ну… что-то же в твоей жизни было интересного? До Центра.
– В общем, ничего.
– Так не бывает.
Асли попыталась заправить прядь волос за ухо, та выскользнула и упала на лицо. Девушка собралась повторить попытку, но Ян остановил ее, удержав за кисть.
– Не надо, так очень красиво.
Щеки девушки порозовели, улыбка расцвела сама собой.
И как-то удивительно получилось, что, выходя из кафе, Ян обнял ее за талию, спасая от лужи, да так и пошел, забыв убрать руку.
Со следующего дня началась обычная рутина. Теперь, однако, и утренние тренировки, и все «обязательные психологические» и «коммуникативные» тренинги проходили гораздо веселее. Если раньше у Асли случались тяжелые дни, когда все валилось из рук и лап, когда она не могла сделать свою сотню отжиманий в день или просто хандрила, то сейчас все давалось ей легко. Частенько они стали соревноваться с Яном, и соревнования неизменно заканчивались хохотом и дурашливым валянием на матах.
Как-то перед обедом Ян сидел в столовке, то и дело поправляя очки, съезжающие на нос, гонял игрушку на планшете. Асли подошла, как всегда, неслышно и, положив ладошку ему на плечо, заглянула в планшет. Кончики темно-русых волос защекотали Янову шею, свежий – Асли только вылезла из душа – запах ее кожи коснулся ноздрей. Пахло горьковатыми травами и цитрусом. Ян поднял голову.
Асли улыбнулась, взъерошила ему волосы на затылке и, танцуя, удалилась к «салатному» столику.
Второе задание пришло из неожиданного источника.
– Понимаешь, – объяснял Олаф, – иногда мы оказываем услуги крупным магнатам. Они хорошо платят, а деньги Центру нужны. Не всегда с работой можно справиться, тогда оплата идет чисто за вызов. Не волнуйся, ничего противозаконного, мы с Асли уже были на подобном деле.
Для «дела» необходимо было явиться в полицейский участок. Необычности преследовали их прямо со входа. Во-первых, никаких предварительных процедур – их сразу, без вопросов, провели в небольшую комфортабельную комнатку с диваном и креслами. Во-вторых, в комнате находились самые высокие полицейские чины и двое мужчин в возрасте, одетых слишком элегантно и дорого, чтобы их можно было принять за простых смертных. Один из «богатеев» был повыше и постройнее, но и существенно постарше, за семьдесят, не меньше, второй напоминал забытую на грядке картофелину или, для более подобающего сравнения, побитое яйцо Фаберже.
– Кто из них? – спросил «богатей» постарше.
– Девушка, – отозвался глава Уголовной полиции (Ян видел его раньше – он появлялся в Центре).
Мужчина повернулся к Асли.
– Здравствуй, – произнес он. Видно было, что человек он старой закалки, и обращение на «ты», повсеместно введенное в шестидесятых годах прошлого века, до сих пор вызывает у него неудовольствие. – Давай сразу по существу вопроса. За стеной сидит человек, имя его не имеет значения, он обвиняется в похищении кое-каких документов. Прямых доказательств у нас нет. Тесты на детекторе лжи он прошел, не без провалов, но в целом зацепиться не за что. Мне нужно… нам нужно точно знать, участвовал он в воровстве или нет. Просто – знать. От тебя не требуется поиска доказательств, это дело полиции. Но если бы мы были уверены в его причастности, мы бы могли… были бы вправе применить… другие методы воздействия. Это очень важное для нас дело.
Слово «важное» он выразительно подчеркнул голосом.
– Суть ясна?
– Да, – Асли кивнула. – В таком случае надо, чтобы господа полицейские допросили подозреваемого, а я бы при этом допросе присутствовала. Мне нужен визуальный и обонятельный контакт.
– Хорошо, это мы устроим.
Пока полиция решала свои вопросы, Ян с Асли отсели в сторонку.
– Справишься? – Он пытливо заглянул ей в глаза. – До физиогномики мы не добрались еще.
– Мы с Олафом занимались, да, честно говоря, я и без занятий справлялась неплохо. Конечно, «и мастер может ошибиться», но, надеюсь, получится.
Комната для допросов была такой, как ее показывают в фильмах, – тесное мрачное помещение с длинным столом и парой стульев. Подозреваемый, хмурый мужчина лет сорока, одышливый, с обширной лысиной на голове, сидел под направленным светом. Внешне он был спокоен, хотя и очень раздражен происходящим.
Двое полицейских устроились напротив него – один тоже сидя, другой стоя. Асли отошла в тень, приготовившись наблюдать.
По мере допроса Асли то отступала еще дальше, то, наоборот, вставала с мужчиной рядом. Его это заметно нервировало, но он не позволил себе ни одного высказывания в адрес непонятной настырной девицы. Что-что, а держать себя в руках этот их похищенец умел.
Ян наблюдал за ней сквозь односторонне прозрачное стекло и пробовал понять тактику. Вот она впилась глазами в лицо лысого, вот по-рысиному повела носом, вот закрыла веки и… прислушивается?.. ощущает?
Прошло минут двадцать, полицейские стали непроизвольно поглядывать на девушку. Наконец она кивнула. Допрос свернули, Асли покинула комнату.
– Ну? Что? – тут же накинулись на нее «богатеи». – Тебе что-нибудь понятно?
Асли опустилась на диван, помолчала.
– Скажите, – обратилась она к полицейским. – Этот человек простужен?
Те переглянулись.
– Подозреваемый? Нет. Не был, по крайней мере, до нынешнего момента.
– Он правша?
– Да.
– Что ж… Он прекрасно держит себя в руках, спокоен, выглядит расслабленным… На некоторых вопросах он подкашливал, чесал нос, жестикулировал в основном левой рукой, тембр его голоса время от времени менялся довольно сильно. И еще от него оглушающе пахнет адреналином… Думаю, говоря, что он не причастен к краже, он лжет.
– Угу… – пробурчал высокий магнат. Остальные замерли, ожидая его вердикта. – Благодарю. Счет, выставленный твоей конторой, будет оплачен полностью и в срок.
Он отвернулся, тут же забыв и о ней, и о Яне, принявшись что-то оживленно обсуждать с начальником полиции. Второй магнат кинул неопределенный взгляд на Асли и присоединился к разговору.
Асли поморщилась.
– Что такое? – спросил ее Ян.
– У этого, второго, такой запах противный. Кислый… его даже парфюм не отбивает.
Выйдя на улицу, Асли полной грудью вобрала в себя теплый майский воздух и счастливо выдохнула.
– Ну как я, а? Как? – Она озорно глянула на Яна.
– Ты была великолепна, – сказал он.
Асли остановилась, на миг прижалась к нему и чмокнула в щеку.
– Спасибо.
Ян в смущении поправил сумку. Потом решил, что это уж слишком даже для него, взглянул ей прямо в глаза и… такого ласкового, такого нервного и такого удивительно искреннего поцелуя у него, пожалуй, никогда не было.
Когда они наконец разжали объятия, Асли, только что казавшаяся неукротимо смелой, немедленно стушевалась. Ян улыбнулся.
– Слушай, а если подробнее, как ты все-таки догадалась про того мужика? – спросил он.
– Просто у него лысина была очень выразительная, – расхохоталась Асли.
Приближалась пятница. После утренней тренировки Асли завернула к себе – душ, переодевание, все как обычно. Не удержалась, открыла ноут. Там, в папке «Рисунки», лежал один файлик… скачала с фотика Олафа. Тот щелкал их прошлонедельную вечеринку по случаю получения оплаченного чека от «богатеев», пожелавших не раскрывать свои имена. На самом деле имена знал Сундин, но Асли было неинтересно допытываться.
Девушка открыла файлик.
На экране во всю ширь возник снимок. Асли улыбнулась, робко провела пальцем по экрану. Лоб, светло-русая челка, прямой нос, зеленые глаза смотрят куда-то вдаль, подбородок… не очень волевой, но симпатичный. Ян получился замечательно. Все-таки Олаф хорошо фотографировал людей.
Позвать Яна опять посидеть в кафешке? От этой мысли стало тепло, а спустя миг даже жарко.
Асли закрыла ноут, полезла в шкаф, достала оттуда летнее платье, легкое, огненно-шафранное. Начало июня… самое время.
Изрядно помучившись, она все же застегнула молнию и отправилась на поиски Яна. Но его нигде не было. Добравшись до главного корпуса, девушка огляделась – нет, не видно. Наверное, внутри, в офисе с Олафом.
Лифт раскрыл двери на нужном этаже. Асли уже собралась перешагнуть порог, но застыла, не опустив ноги. Двери лифта дернулись, закрываясь, девушка машинально нажала кнопку. Выход снова был свободен. И… нет, ей не показалось.
В холле, возле кулера, стоял Ян. И обнимал Эмму.
Обнимал простенько, не заигрывая сильно. Заигрывала сама Эмма – смеялась, показывая белоснежные зубы, поправляла платочек на шее, принимала пластиковый стаканчик из рук Яна, как бы невзначай коснувшись его пальцев.
Асли перешагнула порог. Двери за ней закрылись, ее увидели. Ян помахал ей ладонью. Свободной. Второй он продолжал обнимать Эмму.
Девушка машинально взмахнула в ответ, кажется, даже улыбнулась и прошла мимо. Шла и шла… Спустя десять минут остановилась, упершись в стенку, обшитую салатовыми панелями. Уборная.
Ну что ж, самое место.
Асли открыла кран и бездумно смотрела, как стекает в раковину струйка воды. Оперлась ладонью о зеркало. Ладонь оставила след. Асли проследила за тем, как исчезают влажные капли на стекле, сжала губы, брови сошлись на переносице.
Через силу принялась дышать… Каждый вдох почему-то делал больно, но она дышала. Так, словно провела под водой вечность. Наконец дыхание выровнялось, перестало бешено колотиться сердце. Асли оторвалась от раковины, закрутила кран и направилась к себе в комнату. Еще нужно было подготовиться к вечерним занятиям.
Тренировка в понедельник прошла скомканно. После третьего круга по стадиону Ян попросил Асли остановиться. Та продолжала бежать. Ян остановился сам и с недоумением наблюдал, как девушка пробежала еще два круга и только тогда замедлила шаг. Дышала она тяжело, со лба стекали крупные капли пота.
– Асли, зачем?
Элуморф подняла голову, уголки губ дернулись, обозначая короткую улыбку.
– Тренируюсь.
– Зачем себя так изводить? Что-то случилось?
Ян коснулся ее щеки, убрал с лица прядь волос. Девушка выглядела каменным изваянием.
– Все в порядке, – ответила она. – Продолжим?
Ян развел ладони, как хочешь, мол.
Вечером Асли отправилась побродить по окрестностям и прямо у ворот Центра наткнулась на сладкую компанию. Эмма, Ян и новая сотрудница лаборатории, Сельма. Все немного навеселе. Женщины льнули к Яну, тот покровительственно придерживал обеих, явно отдавая предпочтение Сельме.
На этот раз Асли удалось раствориться в тени деревьев и остаться незамеченной.
Через неделю она постучалась в комнатку к Олафу.
– Да? – откликнулся викинг.
Она вошла. Олаф сидел за столом, писал что-то в компе, увидев Асли, поднялся и радостно обнял ее. Асли ткнулась лбом ему в ключицу, против воли всхлипнула.
– Эй, девочка…
Олаф чуть отодвинул ее от себя, внимательно посмотрел.
– Садись, рассказывай.
Девушка присела, долго молчала, сплетая и расплетая пальцы.
– Да, в общем, рассказывать нечего. Все это такие пустяки… никто не умер, мир не перевернулся, и я даже не беременна.
– Уже легче, – спокойно констатировал викинг. И рискнул, видя, что Асли опять замолчала: – Проблемы с Яном?
Та кивнула.
– Не профессиональные, как я понимаю, – тихо произнес он.
Асли подняла на него взгляд.
– Ты догадался?
– А чего тут догадываться. Я не аниморф, но глаза-то у меня есть.
Пальцы девушки скомкали краешек алой футболки, отпустили, снова сгребли и принялись выкручивать туда-сюда.
– Я думала, он хочет быть со мной. Целовались… Думала, что нравлюсь ему.
– Скорее всего, ты ему и нравишься.
– Но не я одна.
Олаф на мгновение прикрыл веки.
– Возможно, это правда.
– Но почему? Он был рядом, я чувствовала его. Понимаешь, Олаф, чувствовала. Как… как человек, как женщина, как аниморф. Всей собой. Я знала, он ощущает то же, что и я, хочет того же, что и я. Ведь я же не прошу сразу взять и… не знаю… полюбить меня до гроба. Но зачем так? Он сделал вид, что ничего не было. Почему? И еще знаешь, мы с ним как-то в кафешке сидели – я только сейчас поняла, – он не расспрашивал меня ни о чем. Ни о чем серьезном, во всяком случае. Так, болтовня. Я пыталась узнать его получше, а он не задал ни одного личного вопроса. Я ему неинтересна? Я такая ужасная?
– Ты совсем не ужасная, Асли, не говори глупостей. Ты интересна многим другим.
– Но не ему.
– Может быть, тебе показалось насчет этих его ощущений?
Девушка сжала пальцы так, что хрустнули суставы, куснула губу. На миг показалось, сейчас мелкие рысьи клыки вопьются в кожу, заострятся, удлиняясь, ногти.
– Асли, – ласково произнес Олаф. – Ты должна понять. Люди разные. И Ян, он ведь мог не иметь в виду то же, что и ты, когда тебя целовал.
– Наверное. Не знаю… Нет, вру, знаю. Я знаю, Олаф. Я вижу по лицу, по реакциям, по запаху, по всему – он… нежно ко мне относится. Он хочет. Но почему-то взял и отстранился. И потом вдруг Эмма, Сельма.
– Возможно, нежность – это его предел.
– Или я его пугаю. Я элуморф – как ему с такой, как я, связываться?
– Асли, да что за… – начал было викинг.
Девушка глубоко вздохнула:
– Олаф, а я… у меня, кажется, все вышло серьезно. Нет, я понимаю, со стороны взглянуть – у нас ничего и не было, но… это не так. Не так! Для меня.
Она попыталась усмехнуться, но губы помимо воли искривились в горькую дугу.
– Асли, – Викинг сел возле девушки, обнял ее за плечи. – Эх, котенок ты мой. Как же тебя угораздило?
– Сама не знаю. Ведь глупости всё, правда? – шепнула девушка и расплакалась.
Олаф смущенно гладил ее по голове, на языке вертелись всякие недобрые слова в адрес ее напарника, но он промолчал.
Ян как раз собирался спуститься к стадиону, чтобы поучаствовать в очередном тотализаторе (у Маскуса были все шансы!), когда его поймал викинг. Не утруждаясь объяснением причин, Олаф просто оттащил Яна от лифта и завел к себе в кабинет.
– Слушай, – проговорил он. И в его голосе Яну почудились раскаты грома – Тор сердился. – Может, не стоит говорить на эту тему, но не до реверансов сейчас. Скажи, ты как относишься к Асли?
Ян удивленно воззрился на него.
– Как? Хорошо отношусь.
– Хорошо и… всё?
– Хорошо, – с расстановкой повторил Ян, нахмурившись.
Олаф покачал головой:
– Ян, ты не понимаешь. Асли – она особенная. Не такая, как Сельма или Эмма. Они отличные девчонки, но Асли другая. Она чувствует, очень сильно чувствует. И она наивная в чем-то, совершенно по-детски… не понимает всех этих игр. Не понимает, что можно вести себя ласково, почти любовно и не иметь в виду ничего. Просто эдакая милая внимательность. Поводок для женщин. А вдруг когда-нибудь пригодится, вот мы за поводочек и потянем. Так?
– Олаф, – Ян свел брови еще сильнее. – Я ни за что не причинил бы Асли зла.
– Ты уже причинил. – Гроза в голосе викинга уже ревела вовсю. – Ты хоть знаешь что-нибудь о ее жизни? Ты знаешь, что сюда она попала, сбежав от отца, который напивался и развлекался тем, что сажал любимую дочурку на цепь? Что ей приходится терпеть все эти биологические исследования, а она панически, просто панически боится иголок и проводов? Что она отсылает половину зарплаты своей тетке? Потому что матери она не знает. Ян… я тебе вот что скажу. Если она тебе безразлична, так и веди себя с ней безразлично. Спокойно, по-дружески, как коллега. Не надо этих мужских штучек. Асли – как мягкая глина, и я не хочу, чтобы ты… чтобы ее что-либо изуродовало, сожрало и выплюнуло. А если небезразлична – веди себя как мужчина, в конце концов. Ты-то ей небезразличен.
Ян метнул в него неожиданно резкий взгляд и после затянувшейся паузы спросил:
– Ты все сказал, что собирался?
– Да. А ты меня понял?
Он не ответил, отворил дверь и отправился к стадиону.
Но день разговоров еще не был окончен. После очередного забега, в котором Маскус вырвал-таки победу, Яна поманили к себе «бакенбарды».
– Останься, – велел Густав Сундин, похлопывая ладонью по скамейке трибун.
Все остальные разошлись, Ян присел рядом с начальником.
– Мальчик мой, – сказал после паузы Сундин. – У тебя вроде неплохо получается с Асли, да?
– Ну да, – протянул тот, не понимая, куда клонят «бакенбарды».
– И ты собираешься продлить свой контракт с нами, не так ли?
– Я… думал об этом.
– Это хорошо, – покивал шеф. – Я тут решил поручить вам одно сложное задание. Но мне от тебя кое-что потребуется.
– Что?
Яну вдруг стало тяжело. Все от него что-то требовали. Утром устроила сцену ревности Сельма, даром что провела ночь в его квартире, днем – Олаф, теперь Сундин. И только Асли молчит. Тренируется и молчит.
– Некоторая пассионарность, мальчик мой.
– В смысле?
– Ты неплохо работаешь, но, знаешь, без огонька, что называется. Выполняешь обязанности добросовестно, конечно… – Сундин некрасиво причмокнул губами. – Но сейчас мне нужно от тебя больше. Понимаешь, контакт с морфами не должен застывать на этой дружеской фазе. Задания будут становиться все изощреннее, мы ждем от морфов того, что не можем ждать от человека. Нам угрожают – нам, людям современного мира. Угрожают нашей жизни, нашему укладу, нашим ценностям, если хочешь. И угрозы сейчас реальнее, чем когда-либо. Посмотри вокруг – бандиты, террористы, продажные политики, развязывающие войны, корпорации, глобалисты, антиглобалисты, беженцы, революционеры, реваншисты, маньяки, сумасшедшие. Иногда просто не знаешь, где рванет в следующий раз. Бывает, приходится идти на серьезные меры, чтобы как-то остановить этот безумный поток.
Поглаживая бакенбарды, начальник вперился взором куда-то вдаль – весь олицетворенная забота о судьбах мира.
– Серьезные меры, да, – повторил он и задумчиво спросил: – Тебе вот нравится Маскус? Хороший парень, правда?
Ян пожал плечами:
– Ну да. Веселый, добродушный. С ним все ладят.
Сундин покивал:
– Вот и я думаю, что хороший. А еще он убил восемнадцать человек. Если я не запамятовал число. Террористов и прочих социально опасных элементов, разумеется. Потенциальных террористов в том числе. Из них три женщины и один подросток – лет четырнадцать пацану было. В общем, ликвидировал наш бравый аниморф угрозу национальной безопасности. У Берана на счету поменьше. Он давно с нами, но ликвидация дается ему сложнее; разведка и Служба безопасности в последнее время редко забирают его на свои операции. Хотя морфы – неплохие агенты, опасность чуют за версту. Некоторые. У морфов ведь разные специализации. Кто-то, спасая человека и, скажем пафосно, человечество, может убить. Кто-то не может. Но это не значит, что вторые не способны приносить пользу. Людям все должно приносить пользу. А что не приносит, на то не стоит тратить время и деньги.
К чему ведет начальник, было по-прежнему не ясно, поэтому Ян молчал и ждал продолжения. А Сундин будто не торопился, обвел глазами тренировочное поле, обмахнулся газеткой, забытой на трибунах кем-то из сотрудников, снова почмокал губами в ответ на ему одному ведомые размышления и лишь затем заговорил:
– Если аниморф не может убивать, надо научить его жертвовать. В идеале мы хотим, чтобы любой из них смог бы отдать жизнь за человека в случае опасности, – Сундин говорил ровно, даже с некоторым равнодушием, показавшимся Яну не напускным. – А это не так просто. У морфов сильнейшим образом развит инстинкт самосохранения, намного мощнее, чем у человека. Выполнить рискованное задание они могут, но прямой выбор между человеком и собой они сделают только и исключительно в пользу себя. Пожалуй, единственный способ добиться обратного – вызвать в аниморфе сильное чувство привязанности. По-простому – приручить. Это наше новое направление исследований. И от его результатов зависит очень многое. Мне нужны сотрудники, готовые двигаться вперед, и не нужны сотрудники, на это не способные.
– Приручить? – переспросил Ян. – Заставить отдать жизнь? Как… собачек под танк?
Он поднялся, оторопело глядя на начальство. Шеф это всерьез?
Сундин помолчал немного.
– Но они ведь и не люди, не так ли?
У Яна внезапно дернулось веко, но он остался стоять.
– Почему ты перевел Олафа работать с Бераном? – спросил он.
– У него всегда лучше получалось с ликантропами. Асли… она элуморф и она женщина. Он слишком мягок с ней, да и староват для наших целей, как я теперь вижу.
– Староват?
Ян внезапно понял. И теперь онемел окончательно.
– Но повторяю, – продолжил Сундин как ни в чем не бывало, – нельзя, никогда нельзя забывать, аниморфы – не люди. Кто бы что ни говорил, они наполовину животные, и этого не изменить. Ну так что, мой мальчик, смогу ли я поручать вам сложные задания?
В тот вечер Ян подумал, что бутылка водки на одного – это не так уж много.
Очередной заказ поступил от некоего Лейфа Хога. Он не был «сложным заданием», поэтому Ян мог на какое-то время расслабиться.
Асли вела себя как обычно. Улыбалась при встрече, усердно работала в тренажерке и на сеансах. Ни вялости, но и ни желания пробежать лишних пару кругов на стадионе. Разве только вернулась прежняя легкая отчужденность. Ян надеялся, что временно.
Когда он собирался, чтобы выехать к Хогу, Асли неожиданно зашла к нему в кабинет.
– Ян, – позвала она. – Слушай… у тебя ведь есть оружие? Его здесь всем выдают.
– Пистолет.
– Возьми его сегодня с собой, ладно?
Ян посмотрел на девушку внимательней. Уставшая, темные круги под глазами – полночи не спала.
– Что случилось?
– Ничего. Просто предчувствие у меня скверное. С одной стороны, чушь, конечно, с другой – я своим ощущениям привыкла доверять. Они часто пригождаются.
– Все будет в порядке, – Ян не удержался, погладил девушку по плечу. – Я не дам тебя в обиду.
Асли бледно улыбнулась:
– Но пистолет возьми.
По дороге к загородному дому Лейфа Хога девушка молчала. Дом был на материке, Хог прислал за ними моторную лодку и машину. Густав объяснил, что очередному небедному клиенту нужна помощь в поиске некой важной вещи, но больше ничего не сказал, похоже, сам не знал. Ян созерцал окрестности. Они ехали лесной дорогой, довольно узкой, деревья здесь росли кучно, почти смыкаясь кронами, отовсюду торчал никем не прореженный подлесок. Глушь как она есть.
Потом закончилась и эта дорога, автомобиль начал пробираться вовсе какой-то гусиной тропой. Вскоре они выскочили на открытое пространство, центр которого занимало высокое бревенчатое сооружение. Не роскошное, как ожидалось, а эдакий крепенький охотничий домик. Что ж, у богатых свои причуды.
Хог встретил их сам.
При взгляде на него Асли непроизвольно вздрогнула. Это был тот самый «второй богатей», с кислым запахом. Аромат квашеной капусты и сейчас был при нем.
Стараясь не морщиться, Асли зашла внутрь дома. Ян – следом, беспечный и никаких запахов не чувствующий.
После формальных приветствий хозяин дома пригласил их к столу. И тут наконец-то в доме возник третий, не считая хозяина и шофера, человек – то ли повар, то ли слуга. С бледным лицом и длинными светлыми волосами, убранными в хвост. Он представился Ларсом. Ян поздоровался, зато Асли напряглась и подобралась.
– Ян, – вполголоса окликнула она напарника. – Это ликантроп.
– Который из них? Ларс?
– Да. Запах, – коротко ответила девушка.
– Считаешь, есть опасность?
Асли задумалась.
– Тревожно, – в конце концов сказала она. – Я в первый раз его вижу. Будь начеку.
Тем временем Хог предложил им садиться.
– Вы наверняка устали, понимаю, путь неблизкий. Прошу меня извинить, в силу обстоятельств я не мог встретиться с вами в своем городском доме.
– Ничего страшного, – уверил его Ян, которому мало-помалу стало передаваться нервозное настроение элуморфа.
– Поэтому, собственно, я и решил сначала вас накормить. К делу перейдем позже. Вы не против? Ларс!
Из соседней двери показался ликантроп в своем человеческом обличье. В руках он нес подносы с едой. Все простое, никаких изысков: суп с тефтелями, запеченная рыба, салат с помидорами. Пахло вкусно…
Асли от супа отказалась, придвинула к себе рыбу, ковырнула ее вилкой, откусила кусочек. Ян, напротив, налил себе тарелку, зачерпнул большую тефтелину и уже собирался отправить ее в рот, как вдруг Асли покачнулась и выбила ложку у него из руки. Та, совершив хитрый кульбит, упала на пол.
– Ох, простите! – воскликнула девушка и полезла под стол, неистово дергая за рукав Яна.
Тот нырнул вслед за ней.
– Ты что творишь? – поинтересовался он шепотом.
– Не ешь!
– Чего?
– В мясе какая-то дрянь, я чую. Не ешь… Ян, нам нужно отсюда выбираться, плевать на задание.
– Ваши поиски увенчались успехом? – саркастически осведомился Хог.
– Да, – ответил Ян, вылезая из-под стола с ложкой.
И замер, упершись взглядом в дуло пистолета; предохранитель был снят.
Асли тоже медленно поднялась, выпрямляясь.
– Я говорил тебе, она учует, – пробасил Ларс.
– Ну, был прав, что я могу сказать.
– Хог, что происходит? – Ян понял, что прямо сейчас их убивать не будут, поэтому рискнул.
Картофельное яйцо Фаберже скосило на него глаз. Но, похоже, классического монолога с непременным объяснением злодейских планов тут никто устраивать не собирался. Хог лишь кивнул помощнику, и тот встал, обходя Асли и Яна сзади.
– Вам нужна Асли?
Желтоватые зубы Хога, показавшиеся в ухмылке, слегка прищелкнули.
– Элуморф – большая редкость, – ответил он.
У Яна похолодело внутри и так сильно свело челюсть, что он еле смог разжать зубы.
– Встаем аккуратно, чтобы я видел руки, – велел Хог.
Ян кинул взгляд на Асли, та побледнела, но моргнула. Выразительно. Для того, кто знал, что означает это почти незаметное движение ресниц. Девушка начала подниматься и вдруг оглушительно чихнула. Ян «запнулся»… Когда пистолет опять дернулся в его сторону, ему было чем ответить. Хог оказался под прицелом.
– Так-так… – произнес магнат, не проявляя, впрочем, большого волнения. – А пулевых ранений все-таки хотелось бы избежать, господин Эрсберг, это многое осложнит.
Хог кивнул куда-то в бок.
– Ян, – шепнула девушка.
Там, куда указывал Хог, стоял забытый шофер, который их сюда привез. Ян оказался на линии перекрестного огня.
– Ну все? Успокоились? Пистолет бросай и руки за спину. Живей!
– Что тебе от нас надо? Ты вообще готов связываться с нашей конторой? Мы ведь не отделение полиции в захолустном городке. Как собираешься потом выкручиваться? – Ян все еще пробовал тянуть время.
– Живей, – повторил Хог, и на этот раз от его слов веяло такой жестокой непреклонностью, что пришлось повиноваться.
Ян скрипнул зубами и начал опускать пистолет.
– Ларс, – приказал Хог. – Свяжи ему руки.
И в этот миг по комнате пронеслась горячая волна…
– Асли, – только и успел выговорить Ян, отшатываясь от нестерпимого жара, полыхнувшего во все стороны, ослепившего разом и его самого, и его противников.
Девушка трансформировалась стремительно, быстрее, чем он когда-либо видел. Ларс тоже ринулся оборачиваться, но его скорость и близко не подходила к скорости Асли. Ян понял, что она не просто действует на пределе, она сжигает себя, сжигает свои уникальные гены, свою измененную ДНК, свою энергию… дотла. Мгновение – и вот уже порванная в клочья одежда и обувь летят во все стороны, а маленькая рыжая рысь огненной кометой мечется по комнате.
Шофер роняет пистолет, падает, вопя и зажимая вену на правой руке, из которой хлещет кровь. Отскакивает Хог, отмахивается рукоятью, кажется, попадает – Ян слышит короткий грозный взрык, но и магнат теряет оружие.
Заканчивает превращение ликантроп – здоровенный белый волк с полосой грязно-желтой шерсти на ощетинившемся загривке. Он бросается на Асли, и яростный клубок катится по полу. Ян приходит в себя, направляет пистолет на этот клубок, но ничего не разобрать. Выстрелишь сейчас, попадешь в Асли!
Он целится, целится. Кричит девушке, но та, конечно, его не слышит.
Яна жалит оса. Он вскрикивает, от неожиданности выпускает пистолет. Правое плечо стремительно алеет, сразу наваливается слабость. А Хог – да, это Хог, он уже пришел в себя и подобрал оружие – целится в него снова.
Ян пытается отклониться.
Бело-рыжий клубок распадается.
Выстрел…
Стена вздрагивает от попавшей в нее пули.
У Хога дрожат руки, но он наводит пистолет в третий раз.
Выстрел…
Между пулей и Яном оказывается размытое рыжее пятно.
Ян понимает, что должен оттолкнуть, суметь.
Пуля находит цель.
Морозное эхо обжигает лицо Яна, руки касаются чьего-то худенького обнаженного тела. Взметываются фонтаном темно-русые волосы.
А еще через полвздоха в дверь врываются люди в знакомой форме. «Всем на пол, руки за голову!»
Ян падает, подхватывая на лету гибкое… еще гибкое… тело Асли. Машинально зажимает рану. Не свою. «По-простому – приручить, – бормочет он несуразное, ненужное сейчас. – По-простому – приручить».
– Я так волновалась, – шепчет Асли.
* * *
«Blue October» был заунывен, правдив и жесток. «Hate me», – согласился Ян вслед за вокалистом, снимая очки и потирая веки, чтобы хоть немного уменьшить непрекращающийся зуд.
Звонок в дверь. Кто может беспокоить его в городской квартире? Не Сельма же. Да и не до нее сейчас.
Ян вырубил музыку, нехотя вылез из-за стола, покачиваясь и опираясь на стену, поплелся ко входу отпирать. Прищурился – без линз и очков лица расплывались. На пороге стоял Олаф. Ян посторонился, пропуская его.
– Проходи. Водку будешь?
– Буду, – ответил Олаф.
И изо всех сил врезал Яну по лицу. Тот отлетел к стене, сполз, прижимая руку к щеке.
– Охренел? – прошамкал он разбитыми губами и сплюнул кровью и осколками зуба.
Олаф хлопнул дверью, прошел на кухню и, не озаботясь стаканом, отхлебнул прямо из бутылки. Поморщился, отхлебнул снова. Отломил себе горбушку хлеба, зажевал.
– На, – протянул он появившемуся Яну полную стопку.
Ян после паузы медленно вынул стопку у него из руки, выпил. Викинг налил еще.
– Что там с Хогом? – спросил Ян, просто чтобы молчание Тора не придавило его окончательно. – Выяснили, чего он хотел?
– Выяснили. У него подпольная лаборатория была, на морфах специализировался, эксперименты проводил. Чего искал, пока не понятно. Скорее всего, процессы регенерации изучал – сам знаешь, продление молодости, активная старость, вечная жизнь, все такое. А еще ему, похоже, просто нравились морфы-женщины.
– Ясно.
– Народу в его дела посвящено было всего ничего, поэтому и делал он все сам, с парой-тройкой подручных. Хог получил бы Асли, инсценировал ее бегство или смерть, а ты, по его версии, должен был погибнуть, сражаясь в лесу со стаей волков. Потом он передал бы конторе свои соболезнования, пару сотен тысяч крон – и все, дело закрыто. Но он не знал… да никто не знал, сейчас только вылезло.
– Не знал чего?
– Шеф наш его контору давно пас. Слухи о «конкурирующей» лаборатории просочились, вот Сундин и организовал слежку. Когда вы с Асли поехали… Есть такие операции, брать на живца называются.
Холод пронизал Яна, такой же леденящий, как тогда, в доме у Хога, перед тем как Асли… А ведь он думал, что уже понял все.
Олаф сделал новый глоток, уставился в стену.
– Ты знаешь, когда аниморф жертвует собой? – Горлышко бутылки в ладони викинга вдруг жалобно крякнуло, раскалываясь напополам. – Не можешь не знать. Густав с тобой разговаривал.
Смахнув стекло, Ян опустился на стул, потрогал разбитую скулу.
– Олаф, вали к черту.
– Ты знал.
– Сундин сказал. Я этого не хотел.
– А чего хотел? Ты слепой? Не видел, что с ней творится? Не видел?! – Олаф ухватил Яна за ворот футболки, скомкал ее в тяжелом кулаке. На мгновение показалось, что сейчас сожмет руку сильнее и…
Ян медленно расцепил его пальцы, высвобождаясь из захвата.
– Я любил ее.
В ледяной – родники Нифльхейма теплее – усмешке Олафа мелькнуло презрение, он качнул головой:
– Ты видел в ней животное.
– Вы все делаете ставки на морфов, ты тоже.
– Я делаю их на равных с самими морфами. Густав это делает, потому что считает их ниже человека. А что делал ты?!
– Я с ними работал.
– Отлично поработал, да!
Глаза у Яна стали неожиданно трезвыми и злыми.
– Ты сколько в конторе, Олаф? Двенадцать лет? Ну-ка, скажи, где все твои бывшие напарники?
Выражение лица викинга едва заметно изменилось.
– По крайней мере, они живы, – негромко ответил он.
Некоторое время они мерились волчьими взглядами.
– Животные тут ни при чем, – в конце концов сказал Ян. – Я не хотел, чтобы мы с ней оба мучились. Олаф, Асли – морф, она генетически иная. И что бы я к ней ни чувствовал, мы не могли остаться вместе. Тот поцелуй был ошибкой, нельзя было до этого доводить. Просто… я ведь тоже человек, не смог тогда, не удержался.
– Ошибкой? – Викинг будто бы даже опешил на мгновение. – Ошибкой? А для Асли это был лучший момент в жизни. И время, которое она провела с тобой, – лучшим временем за все эти годы. Ничего ты не знаешь. Как она жила, каково ей приходилось. Даже и не пытался узнать. Вы когда начали работать вместе – я никогда еще не видел ее такой счастливой. Она светилась вся, как жар-птица светилась, про тебя все время говорила. А смотрела на тебя… ты бы видел, как она на тебя смотрела.
– Я видел, как она на меня смотрела! – наконец взорвался Ян. – Все я знаю! Ты мне еще в прошлый раз мозг этим вынес. – Ян перехватил руку викинга, уже нависшую для нового удара. – А вот ты знаешь, почему тебя перекинули на Берана? Нет? Я тебе скажу. Потому что Сундин решил, что ты недостаточно молод, чтобы заинтересовать Асли. И выбрал меня. Какой бы он ни был сволочью, он угадал. И насчет нее, и насчет меня. Я должен был держать ее на расстоянии, ради ее же блага.
Маска разъяренного Тора начала сползать с лица Олафа, обнажая что-то иное. Тихое, спокойное, жуткое.
– Ради ее блага, – медленно сказал он, – в том доме на ее месте должен был остаться ты. – Голос чуть дрогнул: – Говоришь, поцелуй был ошибкой? Это ты ошибка, Ян. Не идешь по жизни, а скользишь по ней. Ничто тебя не задевает, никто тебе, кроме себя самого, не нужен. Не радуешься с радующимися и не плачешь с плачущими. Разве только иногда смеешься со смеющимися. Думаешь, ты неплохой человек, хороший парень? Пустышка ты! Асли с тобой здорово промахнулась.
Ян молча смотрел на него. Затем протянул руку к подоконнику, надел лежавшие там очки.
– Тебе пора, Олаф.
Викинг еще раз отхлебнул из бутылки, кивнул и плюнул ему под ноги.
Снова хлопнула дверь.
Ян дошел до комнаты, свалился на диван, подумал, что надо бы приложить к щеке лед.
– Зачем приходил? – спросил он вслух тень викинга, витавшую в квартире даже после его ухода. Затем потянулся к телефону и набрал номер. – Герр Сундин? Добрый вечер, говорит Ян Эрсберг. Я решил продлить контракт.
Александра Гардт, Олег Титов Сатане и Ебцота решают умереть
0
Ебцота рыл могилы.
Сначала он вырыл три маленькие и теперь начал следующую, побольше. Для Сатане.
Работал спокойно, размеренно – торопиться некуда, – поглубже вгрызаясь лопатой в мерзлый наст. Лучше бы, конечно, в землю, думал Ебцота. Но до земли теперь далеко. Да и незачем – не осталось почти хищников, всех забрали.
Последнего медведя Ебцота видел месяц назад. Отощавший, голодный, белая шкура на одном боку вымазана в крови – медведь шел на него, не боясь даже двустволки.
И тут прилетела тарелка.
Их так называл Иван, водитель транспорта, навещавшего поселение. Тарелки. Хотя Ебцота считал, что эти штуки больше похожи на парадную шапку. Иван рассказывал, что тарелки разбирают живых существ, но не по частям, а иначе, по составляющим, говорил что-то про четвертое измерение. Ебцота ничего не понял тогда. Понял позже, когда увидел, как разобрали зверя. И то не всё.
Сначала у медведя пропала шкура. Потом мясо. Ебцота отчетливо видел висящие глазные яблоки, сетку сосудов, клубком шерсти окутавшую скелет. Мгновение спустя исчезли вены, пропали кости, и только струящееся облако крови еще секунду пульсировало в воздухе.
На снегу осталось лишь небольшое темное пятно.
Ебцота подошел, пригляделся. Понимающе кивнул головой. Тарелке такое, похоже, без надобности.
Дерьма в медведе было мало. Очень тощий медведь.
Ебцота расстроился в тот раз. Его семью лишили мяса. Очередной транспорт из города не приехал, еды почти не было, и он обрадовался медведю. Его хватило бы еще на месяц. А тарелок он не боялся. Иван говорил, от них не спрячешься, так что толку.
Когда стало ясно, что транспорт не приедет никогда, Ебцота решил, что надо заранее вырыть могилы, пока силы еще есть. А то понадобятся, а сил уже не останется. Дела надо завершать подобающим образом. Особенно такие важные, как жизнь.
Он выбрал то самое место, где высаживались пришельцы. Огромные, неповоротливые туши, похожие на толстенных моржей в разноцветных совиках, волочащихся по снегу. Моржи несколько часов ползали по кругу, будто чего-то искали, а вокруг летали тарелки. Три штуки сразу. Ебцота караулил медведя и закопался в снег – возможно, поэтому его не обнаружили.
Охоту они, конечно, и в тот раз испортили.
Почему он решил копать именно здесь, Ебцота не знал. Нужно было особенное место, а это место совершенно точно особенное.
С металлическим звоном лопата наткнулась на что-то твердое.
Ну вот, недовольно подумал Ебцота. Не затупилась бы.
Он придирчиво осмотрел полотно – вроде обошлось, – отложил лопату в сторону и спустился в могилу. Раскидал руками снег и обнаружил штуковину.
Штуковина была похожа на толстую букву «У» размером с ладонь, черная и блестящая. В центре выступала небольшая выпуклость. Ебцота повертел штуковину так и сяк, потом решил потрогать, какова она на ощупь, и снял рукавицу. Как только он дотронулся до гладкой поверхности рукой, на одном ее конце вспыхнула зеленая полоска, а центральная выпуклость загорелась красным цветом. Ебцота отдернул пальцы, и огни тотчас погасли.
Подумав, он решил показать находку жене.
– Оружие, – уверенно сказала Сатане.
Она держала штуковину, будто пистолет, у дула которого вместо одной зеленой полоски сейчас светились целых три – и еще две красные.
Ебцота в сомнениях покачал головой.
– Надо посмотреть, как оно работает, – добавила Сатане.
– Только давай не здесь, – предложил Ебцота, оглянувшись на детей. Ябтане, старшая, с интересом смотрела на родителей. Ябта и Папако возились с куклой нухуко.
– Да, – согласилась Сатане. – Вдруг оно слишком мощное.
Они выбрались из чума и пошли к недорытым могилам. Но не прошли и полпути, как увидели тарелку. У самых могил. Ту самую, которая как шапка.
Рядом стоял морж. Заметив Сатане и Ебцоту, он медленно двинулся к ним, прокладывая в снегу характерный морщинистый след.
– Вот на нем и проверим, – хладнокровно сказала Сатане.
На случай, если оружие не сработает, Ебцота взял лопату на изготовку.
Морж подполз уже совсем близко, когда Сатане подняла и навела штуковину. Красные полоски исчезли, остались только три зеленые. Морж остановился, попятился. Очевидно, испугался.
Ебцоту разобрал гнев. Ему захотелось отомстить этому моржу за все, что они сделали, за то, что забирали людей и перерабатывали их на удобрения. Так говорил Иван, и Ебцота не то чтобы верил ему – но людей действительно становилось все меньше, пустели стойбища, исчезала живность, а теперь ему и его детям остались считаные недели до смерти.
Он замахнулся лопатой и побежал на моржа, крича Сатане:
– Стреляй!
Сатане взяла штуковину двумя руками и уверенно нажала на красную кнопку.
1
Сатане стояла в большом помещении, похожем на заброшенный магазин. Часть полок была сломана, вокруг валялись пустые банки, пластиковые бутылки, прочий хлам. С потолка сняли все панели, вывинтили все лампочки, и теперь он зиял грязной клетчатой глубиной.
Поразмыслив, Сатане решила, что на загробную жизнь это не похоже.
Было очень жарко. Сатане скинула ягушку. Разыскала дверь и осторожно выглянула на улицу, сжимая штуковину в руке.
Немилосердно палило солнце. Магазин стоял на пересечении двух широких улиц, затянутых в асфальт – потрескавшийся, местами развороченный. Тут и там возвышались металлические столбы с обломками каких-то конструкций. Прямо посреди перекрестка валялся остов легковой машины.
Вокруг не было ни души. Ебцота тоже куда-то пропал.
Сатане вернулась в магазин, поискала еду, но ничего не нашла. Тогда, прихватив шубу, она пошла вдоль улицы. Ей попалось еще несколько магазинов, но везде она встречала лишь пыль и запустение. В одной из дверей чудом сохранилось стекло, но Сатане случайно толкнула ее слишком сильно, и стекло выпало с оглушительным в этой мертвой тишине звоном.
Сатане замерла. Прислушалась. Кто-то шаркал за углом.
Она заметалась глазами по магазину, но спрятаться было негде. Шарканье приближалось. Наконец из-за угла показалась грязная, оборванная фигура в странной одежде.
Это оказался Ебцота!
Сатане бросилась к нему, но он повел себя странно. Отшатнувшись было, он вдруг очень недобро ухмыльнулся, поднял двустволку, что нес за плечами, и прицелился в Сатане.
От удивления та запуталась в ногах и споткнулась.
Прогремел выстрел. Над ухом просвистело.
Сатане бросила ягушку и побежала. За спиной она отчетливо услышала щелчок – второго патрона у Ебцоты не оказалось. Она рискнула оглянуться. Ебцота уже отбросил ружье, достал небольшой топорик и теперь преследовал ее, слегка прихрамывая и невнятно ругаясь.
Она бежала по улице, обливаясь потом. Было слишком жарко, пимы казались каменными, а снять их уже не было времени. Поняв, что долго убегать она не сможет, Сатане метнулась в ближайший магазин. Шкафы в нем были привинчены к стенам, но обнаружилась тумбочка, которой Сатане умудрилась заклинить дверь, уперев наискось. Потом она ушла в полумрак магазина и затаилась, выставив штуковину перед собой.
Она ожидала, что Ебцота будет ломиться в дверь с топором. Но ничего не происходило.
Где-то на улице начался шум, послышались гортанные крики. Затем все стихло.
Несколько минут стояла полная тишина. Вдруг один короткий удар открыл дверь, отшвырнув тумбочку в сторону. Вошел Ебцота. Но это был другой Ебцота, в привычной своей малице, немного нервно сжимающий лопату. Лезвие было испачкано красным. Он сразу обнаружил Сатане, шагнул к ней, но та попятилась, наставив на него штуковину.
– Кто ты? – крикнула она.
– Я там убил кого-то, – озадаченно сказал он. – Кажется, себя.
– Кто ты?! – крикнула она снова.
– Ебцота, – сказал Ебцота.
– Что ты делал перед тем, как попал сюда?
– Гнался за моржом по снегу. Размахнулся, хотел ударить, и бац лопатой об асфальт! Еще подумал, не затупилась бы. Странное что-то произошло.
Сатане уронила штуковину и бросилась Ебцоте в объятия.
– Пойдем, странное покажу, – сказал он.
Они вышли, и Сатане сразу увидела другого Ебцоту, лежащего в луже крови. Кровь натекла из горла.
– Слышу, топает кто-то и кричит, – сказал Ебцота. – Смотрю, ты в дом вбегаешь, а за тобой какой-то мужик гонится. Я его отвлек, он на меня побежал с топором. Ну я и махнул лопатой… Недавно совсем точил, – добавил он с гордостью. – Хорошо точил. А потом увидел, что это вроде как я.
Добрых три часа они плутали меж пустых строений.
– Я забрался вон на ту башню, – говорил Ебцота. – Она самая высокая. На западе вдалеке полоса разрушенных домов, а потом они пропадают. Будто полукругом. Это большая бомба. Иван рассказывал. И на севере, кажется, тоже что-то похожее. Но слишком далеко, плохо видно.
Изредка они выкрикивали имена детей.
В какой-то момент им показалось, что кто-то зовет в ответ. А затем из подъезда выскочила Ябтане. Она очень смешно выглядела с голыми ногами, в короткой юбочке и майке.
– Папа! – закричала Ябтане. – Ты нашел маму? И хорошую одежду? Зачем ты всю ее надел? Жарко же!
– А где Ябта и Папако?
– Дома, куда они денутся!
Они вошли в уютную квартиру на четвертом этаже. Ябтане, хозяйственная девочка, содержала комнаты в чистоте. Лишь одна была захламлена – здесь, наверное, жил тот, другой Ебцота. На балконе сушились полоски мяса.
Выбежали Ябта и Папако, обхватили Сатане за ноги, смеялись.
– А где вы берете еду? – спросила она. – Тут есть другие люди?
– Думаешь, пока тебя не было, тут люди появились? – спросила Ябтане. – Нет, конечно. А про еду папу надо спросить. Собак я давно не видела, но он где-то находит. Недавно много вкусного мяса нашел, но не говорит.
Ябтане хитро посмотрела на Ебцоту.
Тот отвел Сатане в сторону.
– Надо убрать того, другого Ебцоту, – сказал он. – Вдруг дети найдут.
– Надо, – согласилась Сатане.
– Странно, – продолжал Ебцота. – Тот, другой, явно голодный был. Если бы сытый был, я бы с ним так легко не справился. А тут мяса много.
– Для детей берег?
– Должен же понимать, что важнее. Без него они точно пропадут.
– Да, странно, – согласилась Сатане. – Дурак, наверное.
Ебцота вышел на перекресток, где он убил Ебцоту, и замер.
Над телом стоял морж.
Он был голый. Его серая кожа пестрела мелкими прорезями, из которых сочилась белесая жидкость. Судя по тому, как шевелились прорези, это были не раны, а жабры или что-то похожее. Ноги у моржа отсутствовали.
Ебцота понял, что это тот самый морж, за которым они гнались по снегу. Выглядел он неважно – тяжело дышал и безостановочно хрипел. Бока его ходили ходуном. Видимо, на севере моржам жилось комфортнее.
Как, впрочем, и Ебцоте.
Вероятно, морж заметил Ебцоту, поскольку резво повернулся и пополз к нему. Он не подпрыгивал и не извивался – просто скользил по асфальту, будто слизень. Двигался он не очень быстро, как обычный идущий человек, но Ебцота повернулся и бросился бежать. Кто их знает, на что они еще способны. Может, против них даже лопата не помогает.
Бежал Ебцота прочь от того дома, где остались Сатане с детьми, но не торопясь, оставляя моржа в прямой видимости. Затем, решив, что уже достаточно далеко увел врага, прибавил ходу и оторвался, решив спрятаться в укромном месте.
У одного из подъездов он обнаружил пятна крови. Вокруг двери в подсобку виднелись недавние следы. Ебцота дернул дверь, но она оказалась заперта. Он огляделся и первым делом пошарил по выступу под самым потолком. Ключ оказался там.
Глазка в двери не было. Ебцота поднялся на цыпочки, пытаясь заглянуть в щель над дверью – нет ли моржа, – но не дотянулся. Он осмотрел подсобку в поисках того, на что можно было бы встать, и увидел большой эмалированный таз.
В тазу, в луже свернувшейся крови лежали кости. И голова. Человеческая.
Голова показалась Ебцоте знакомой. Он поднял ее за волосы и посмотрел повнимательнее.
Смотрел он долго.
Затем тихо вышел из подсобки. Убедился, что моржа рядом нет, и быстро пошел прочь.
– Я думаю, что штуковина не оружие, – сказал Ебцота, когда вернулся. – Я думаю, она перемещает нас куда-то в другое место.
– Похоже на то, – ответила Сатане.
– Надо уходить. Здесь больше нет еды. Давай соберемся вместе с детьми и нажмем на кнопку. Тогда мы попадем туда, где будет еда.
– Здесь точно больше нет еды?
– Да. Это последняя, – не глядя, показал он на балкон. – Кроме того, здесь где-то бродит морж. Мы его тоже сюда притащили.
– Послушай, – сказала Сатане. – Здесь еще есть какая-то другая Сатане. Дети рассказывали, что она ушла. Может быть, она не будет на нас кидаться?
– Нет, – сказал Ебцота и странно посмотрел на Сатане. – Она умерла.
Они собрались, надели верхнюю одежду, одели детей, собрали все, что может пригодиться. Сатане достала штуковину. На ней горели пять полосок. Три зеленые и две красные.
– Жми, – сказал Ебцота!
– Стой! Мясо, мясо же забыли!
– Не надо, – сказал Ебцота. – Там будет еда.
– Откуда ты знаешь?!
Вместо ответа Ебцота выхватил у нее штуковину.
– Ты такой же дурак, как и тот… – закричала Сатане, но вовремя осеклась.
– Да, – сказал Ебцота. – Такой же.
И нажал на кнопку.
2
Ебцота быстро вскочил на ноги и огляделся по сторонам. Опасности не было. Справа торчал бюст Ленина, слева – ёлки и администрация. Ни детей, ни Сатане. Людей тоже было очень мало, слишком пусто для центральной площади города. И тогда Ебцота пошел на отдаленные звуки. На этот раз ему не хотелось слышать упреков, поэтому он решил разыскать детей, пускай других, но все-таки их, а потом уже Сатане, ну или как получится.
Было прохладно и серо. Снега не было совсем. Ебцота шел по главному проспекту, спрятав штуковину за пазуху и гордо выставив лопату прямо перед собой. На третьем перекрестье дорог с вывороченным покрытием Ебцоте стало совсем не по себе, но звуки, кажется, больше не удалялись. Он прошел еще немного и вышел на пятачок, на котором собралась толпа людей. Человек пятнадцать, наверное. Перед ними стояли дети. Ебцота сразу узнал Папако, прошел вперед, и в этот момент его дернули за рукав, оттащили назад, зашипели на ухо, а детей – всех, всех детей – пересекли линией из автомата. Они упали, где стояли, и никто не реагировал, а на одежде детей расплывались странные коричневые пятна, алое было только на Папако.
Сатане моргнула и вдруг поняла, что стоит посреди толпы бегущих куда-то людей. Мгновенно упала, очутилась на земле, еле увернулась с прохода, по бокам, не защищенным ягушкой, все время попадали ноги, босые грязные пятки. Потом она закрыла лицо, и почти сразу все прекратилось. Даже не сломали ничего вроде бы, неуверенно решила она.
Потихоньку открыла глаза и уставилась в грязно-серое небо. «Дождь из такого хлебать», – любил приговаривать ее дед, радуясь любой погоде. Сатане посмотрела по сторонам, а потом вдруг услышала, как воздух прошивает, как иголкой, что-то быстрое и шипящее, чуть приподняла голову испуганно и увидела сначала оружие, потом какую-то конструкцию, перевернулась и на четвереньках побежала с пустого места, боясь приподняться, сдирая ладони и колени в кровь. Наверняка ей достанется, наверняка все будет очень и очень плохо, но если здесь есть другая Сатане…
Эта мысль прибавила ей сил и заставила бежать еще быстрее, а потом свернуть в странный переулок (в городе она была давно, кажется, так это называлось), а потом перелезть через забор, цепляясь ногтями, а потом бежать от выстрелов в спину, потому что пули пробивали непрочное дерево.
Лучше бы эта штуковина была оружием! Или она догадалась убежать вместе с толпой куда подальше.
Неведомый враг, впрочем, через забор не полез, и Сатане, заблудившись между двух белых домов (точь-в-точь райцентр), сползла по стенке одного из них, чтобы отдохнуть. Сердце бухало, точно удары топора.
Мимо снова шмыгнуло трое человек. Один вдруг повернулся, остановился как вкопанный и заорал:
– Добейте ее!
Это был Ебцота, к счастью, в какой-то чудной одежде, но бежать Сатане пришлось снова, потому что, раз уж переместились, стоило забыть про присказку «сегодня хороший день, чтобы умереть», день вот был совершенно дурацкий и неподходящий.
Она запетляла по улицам райцентра, дивясь на происходящее: шины от автомобилей были сложены горами и кое-где горели, источая удушающий запах, мимо проезжали огромные вездеходы, и пули прошивали воздух каждое мгновение.
Бежать, наверное, надо было к памятнику Ленину, но улицы постоянно подводили ее, и в конце концов Сатане оказалась лицом к лицу с какой-то грудой железяк, расположенных так, будто скелет из них делали, но не доделали. Железяки смотрели на нее подобием глаз и быстро двигались вперед.
Сатане попятилась назад, завернула за угол и увидела Ебцоту. Воззвала про себя к Нуму, вспомнив, что даже маленькую зверушку пожалела в этот раз отдать как жертву, и приготовилась принимать смерть, когда тот пронесся мимо, махнул по железяке несколько раз – да, точно, лопатой! – и прибежал обратно.
Железяки валялись на земле и по ним текло коричневое и густое. Масло, наверное.
– Кто ты? – спросила Сатане, едва разжимая губы.
– Да… Сатане, я это. Мы собирали детей, нажали на кнопку и оказались тут, – раздосадованно сказал Ебцота. – Лопата вот снова пригодилась.
Сатане облегченно вздохнула.
– Только Папако… – сказал вдруг Ебцота и скривился, опустил лицо.
– Что Папако? – почти крикнула Сатане. – Где дети?
– Нет детей. Здесь есть чужие дети. А тут я только Папако успел… Да и то… Пошли искать, ладно.
Детей они искали несколько часов, уворачиваясь от стреляющих людей, которым вечно что-то не нравилось, и убегая от железяк. Оказалось, что лопата вовсе не так хороша. Несколько раз их назвали глупым словом «роботы», Ебцота получил прикладом в плечо, но потом они добрались до памятника и увидели наконец Ябту, которого, кажется, собирались убить. Сатане озверела до такой степени, что схватила его под руки и потащила дальше, ругаясь на чем свет стоит и думая, чего бы такого пожертвовать Нуму, ну не лопату же, Ебцота только ею и отбивался.
Убежали в одну из средних улиц, затаились в маленьком переходе-луче.
– Отъелся же он, – сказала Сатане, неодобрительно глядя на Ябту. – Еле доволокла.
– Плохое место, – почти согласился Ебцота. – Лопата, того и гляди, затупится.
– Мама? Папа? – странно спросил Ябта, переводя взгляд с Сатане на Ебцоту неуверенно.
– Мы. Остальные где? – спросил Ебцота. – Ябтане вас бы не бросила. Штуковина эта, – потряс он. – Куда всех выкидывает, отродье Нга!
– Остальные более не существуют, – снова странно сказал Ябта и два раза сомкнул глаза.
– Не существуют, видите ли! – начала сердиться Сатане, и тут Ебцота шикнул на нее.
Сатане умолкла. Из глубины луча послышались крики. Она инстинктивно заслонила собой Ябту, а потом, не веря глазам, увидела, как откуда-то выбегает злой Ебцота без лопаты, а за ним едет груда железяк на каких-то продолговатых колесах, а лицо у нее – точь-в-точь в воду посмотрелась, как у самой Сатане.
Через секунду все стало понятно. Железяка с лицом Сатане подняла длинное ружье и прошила злого Ебцоту нитками насквозь.
– Бежим обратно, – зашипел нормальный Ебцота, и Сатане развернулась, а потом впоролась ногой в ботинок Ябты и закричала от боли, будто пальцы все переломала.
Они кинулись бежать, но оторваться от этой странной Сатане было трудно. Заскочили в подъезд, чудом втянули на пятый этаж неповоротливого и тяжеленного Ябту, заслонили дверь первой же квартиры шкафом.
– Перемещаемся, – сказал Ебцота, доставая штуковину.
– Дети! – почти взревела Сатане.
– Да что дети, нам бы к своим… – Ебцота скосил взгляд на подозрительно спокойного Ябту. – Слышала, говорит, никого не осталось.
Сатане подошла к окну, пытаясь не плакать. Здесь были не ее дети. И все-таки ее. И даже дурацкий неуклюжий Ябта был ее.
В городе пылали пожары и слышалась стрельба. По улице, видневшейся из уголка окна, ехала целая армия железяк.
Сатане вернулась к Ябте и Ебцоте, схватила – одного за шиворот, другого за рукав. На штуковине горело зеленым три полоски. Ебцота нажал на кнопку, и выстрелы, раздавшиеся за дверью, прошили уже тающую Сатане.
3
Сатане почувствовала, что задыхается, сделала вдох поглубже, полным ртом зачерпнула и вдруг поняла, что тонет, что легкие залило водой, а откашляться нет возможности. Она с трудом разлепила глаза и, задыхаясь, не чувствуя внутри живительного воздуха, начала всплывать. Она даже не раздумывала, угадала ли с направлением, потому что Ид Ерв всегда ей благоприятствовал. Подружки, давно еще, пока не пришли моржи, шутили, что влюбился, плавала она, как рыбка, и не боялась, даже сейчас, с полной грудью воды. Сатане вдруг врезалась во что-то небольшое, но тяжелое и жесткое, в железяку! Испугалась и погребла наверх быстрее, а потом уже вода выплескивалась из ее измученного тела наружу, почти потоками, она держалась на плаву, отплевывалась, кашляла, ругаться начала. Потом открыла глаза вновь.
Зеленая вода была бескрайней, сколько хватало взгляда. Сатане сразу не очень понравилась штуковина, ее наверняка делал Нга чьими-нибудь умелыми, но хитрыми руками, а теперь она и вовсе ее возненавидела.
Вода рядом заколыхалась – вынырнул Ебцота. Сатане инстинктивно отплыла назад, привычно спросила:
– Ты кто?..
Ебцота вздрогнул, повернул к ней ошалевшее лицо и пробормотал, задыхаясь:
– Ябта тонет, тот, другой.
Снова нырнул. Сатане стянула с себя тяжелые мокрые вещи, набрала полную грудь воздуха и нырнула вслед за ним. По всему получалось, что с ними переместилась какая-то железяка, которая, конечно, топором пошла ко дну, а Ябта-то что. Нахлебался? Ну маленький, да. Мог. Сатане поплыла строго вниз, в том направлении, куда опускалась железяка.
Вода была солоноватая, но глаза не резала, а дыхание Сатане задерживать умела, Ид Ерв поцеловал, говорили подруги. Зеленая, мутная – лучше бы Ид Ерв глаза свои дал, которые как у рыбы. Сатане плыла и плыла вниз, пока снова не кончилось дыхание. В воде виднелись блики яркого солнца и играла муть, но ничего живого Сатане не попалось.
Она развернулась и начала плыть в обратном направлении, чувствуя, как полегчавшее тело выталкивает вода.
На этот раз кашляла мало, выглядывала Ебцоту. Он, наверное, успел нырнуть два раза, и все-таки она волновалась, слишком долго. Наконец он появился в некотором отдалении, кашлял долго и надсадно, поймал ее взгляд и только покачал головой. Махнул рукой куда-то поодаль. И они стали грести к земле.
На берегу лежала лопата. Ебцота глазам своим не поверил, когда вылез, но это была она, его новенькая свежезаточенная лопата. Не заржавела бы. Иван рассказывал про свойства соленой воды как-то раз, когда у него сломалась машина и из города ждали транспорт.
Парило нещадно. Из одежды на Сатане осталась только нижняя рубаха, да и то Ебцота сомневался, чтобы ей было холодно. Скорее уж наоборот.
На лопату она посмотрела с неодобрением, зло оправила волосы и уткнулась носом в колени. «Ну, не дай Нум, плакать будет», – подумал Ебцота. Слезы Сатане давались ему с большим трудом. Но тоскливо было ужасно. Он видел голову Ябты над поверхностью, успел закричать, чтобы сын держался, подплыл, а тот пошел под воду с такой скоростью, что Ебцота не успел даже пальцем шелохнуть.
– Пойдем перемещаться, – сказала Сатане, явно сглатывая слезы, за то ей было спасибо.
Ебцота потрогал себя по боку и вдруг понял, что стряхнул с себя куртку из другого места, где был город, чтобы нырнуть поглубже, но и всплыть тоже.
– Я за Ябтой нырял, – сказал он, и Сатане поняла.
Может быть, случился бы крик, но водная гладь зашевелилась, и над ней вдруг показалось озорное знакомое лицо. Нет, не Ябта, но старшенькая, Ябтане.
– Мам? – удивленно спросила она, тревожно глядя на Ебцоту.
А следом за ней вынырнул и сам Ебцота. Одеты они были по-чудному, в облегающие тело черные костюмы, отливающие на солнце. А еще на них даже масок не было.
Ебцота пододвинулся ближе к лопате, просто на всякий случай, огладил чуть мокрое древко.
– Сатане! – воскликнул другой, а потом перевел мрачный взгляд на него.
– Мам! – закричала Ябтане, уже выбираясь на берег.
Заплакала, подбежала обнимать и целовать в обе щеки. Другой Ебцота выбрался на берег настороженно, посмотрел, спросил что-то про иные миры, а потом пригласил к себе в гости.
В гости – оказалось в воду. Им выдали по маске с маленьким баллончиком, и они поплыли вниз, потом еще ниже, потом, когда вода стала давить, наконец выплыли в какой-то чудной дом с воздухом. Самый настоящий, только подводный. Ебцота стал водить их по комнатам, показывать картинки, объяснять, что случилось.
Оказалось, что здесь стряслась беда. Давным-давно истаяли все льды, а температура скакнула так, как и олени не скачут никогда, и оставшиеся в живых люди решили это все по-разному. Многие ушли жить на небольшую глубину, потому что продолжать существовать на поверхности было невозможно из-за жары.
Сатане обнимала всех детей, которые были здесь абсолютно счастливы, смеялась, пошла вместе с ними играть, а вернулась в нарядном костюме той, другой Сатане.
Ебцота понял, что здесь ее снова не было, ее вечно не было, но решил не уточнять почему.
Еще ему очень не нравился другой Ебцота, который даже выглядел совсем не так, как он. А уж разговаривал… Иван, если бы остался жив, умер бы от зависти, столько мудрых слов.
– У вас есть устройство для перемещения по мирам? Многомировая теория верна? – жадно спрашивал он, показывая Ебцоте чудеса подводного дома.
Тот только пожимал плечами. В доме постепенно стемнело, и Ебцота понял, что очень хочет есть. И, наверное, спать. Проблема заключалась в том, что дома остались их дети, а не эти подводные консервы, а есть им там совсем нечего. Вот только штуковина потерялась.
Сатане уселась ужинать, и Ебцоте это все совсем разонравилось. Другой, двойник, злой дух ухаживал за его Сатане слишком сильно и не скрываясь, но делать пока было нечего. Ебцота отрезал себе кусок свежей рыбы и быстро ее проглотил.
– Отец, – грустно сказал Папако, обращаясь почему-то именно к нему.
– Да, сынок?
– Пойдем, я тебе отдам твою штуку.
Сердце Ебцоты забилось. Папако утянул его за руку по лестнице, потом по другой, они поднялись на самый верх, в небольшую комнатенку, и там Папако достал из-под кровати штуковину, он не наврал и не ошибся. Ебцота чуть было не запрыгал от счастья.
Дом тряхнуло.
Ебцота поднял маленького Папако на руки, помчался вниз и снова вниз. Сатане с детьми стояли у огромного, во всю стену, экрана, который выходил во двор и в котором другой Ебцота дрался с железякой из прошлого мира. Железяка явно ржавела на ходу, но Ебцоте тоже не хватало помощи.
Ебцота уворачивался, но железяка побеждала, даже несмотря на скрип суставов, и он улетел в стену два раза подряд, прежде чем Ебцота сообразил.
Бросился на кухню, схватил тесак, метнулся во двор. Пересек железяке шланги, после чего она задергалась и упала. Тот, другой, опустился на землю и попросил детей сплавать за доктором. Ебцота посмотрел на него задумчиво, а потом развернулся и побежал в дом.
– Жить будет, – быстро сказал он Сатане. – И эти жить будут, ты посмотри на них. А за домом целый город. Я нашел штуковину.
Сатане поняла без лишних слов, быстро нашла маски, и они поплыли прочь, так и не попрощавшись с детьми.
Лопату, однако, надо было забрать.
4
Вокруг них снова был город.
На этот раз они очутились рядом, их выбросило лицом к лицу прямо посреди улицы. Ровная асфальтовая дорога, ни единой трещинки. Тут и там у обочины стояли машины. Во многих были открыты двери. У некоторых – разбиты стекла.
Ебцота присмотрелся. У ближайшей машины стекали от остатков окна высохшие бурые полоски.
От витрины ближайшего магазина остались одни осколки, но платья висели нетронутыми, лишь попадали некоторые манекены. Сатане шагнула внутрь, провела рукой по шелкам и блесткам. Чисто, пыли почти нет.
В этом мире тоже произошло что-то нехорошее – и совсем недавно.
Что-то пошевелилось в окнах торгового центра напротив. Какой-то парень призывно махал Ебцоте со второго этажа. Тот окликнул Сатане, но когда она вышла из магазина, парень сразу изменился в лице и пропал.
Ебцота и Сатане поспешили внутрь. Остановившийся эскалатор вел вверх, в небольшую дверь. Вокруг нее все было заварено металлическими листами.
Поколебавшись, Сатане и Ебцота поднялись по эскалатору. Они прошли за дверь и тут же оказались окружены мрачными людьми с дробовиками, пистолетами и самодельными мечами. Большая часть оружия была направлена на Сатане, от которой люди держались на почтительном расстоянии.
Один из них, по виду самый главный, спросил ее:
– Ты кто?
– Я – Сатане, – сказала Сатане.
Люди переглянулись.
– Это мы знаем, – осторожно сказал главный. – Ты что, вылечилась?
– От чего я вылечилась, Нга вас побери?! – закричала Сатане. – Я детей ищу! Да пристрелите вы меня, если вам так хочется! И так один мир хуже другого!
Она уселась на пол и разревелась.
Ебцота пододвинулся и начал гладить ее по голове, осуждающе глядя на людей. Те опустили оружие.
– Ну, по крайней мере, она точно не зомби, – сказал один из них.
В этот момент прозвучало несколько ударов в дверь.
Оружие мгновенно взяли на изготовку снова.
– Вы что, не караулите?! – раздался знакомый голос. – Мне помощь нужна!
Главный кивнул, и дверь осторожно отперли. Вошел, опираясь о дверную раму, Ебцота. Он был в бронежилете, в каске и в крови. При виде Сатане и Ебцоты глаза его изумленно распахнулись.
– Теперь понятно, – сказал он.
И рухнул без сознания.
Выяснилось, что Ебцота – здешний – напоролся на одну из немногих сохранившихся собачьих стай. Ему в определенном смысле повезло. Или не повезло, тут уж как сказать. Собак осталось мало. Когда люди стали слишком тяжелой добычей, зомби переключились на собак, и поголовье тех стало стремительно таять. Чтобы поймать пса, требовалось не меньше десятка зомби, но тех было гораздо больше десятка, и они не уставали.
Поэтому Ебцота чуть не умер, прежде чем люди уверились, что покусали его не зомби. К счастью, в убежище натаскали медикаментов со всех окрестных аптек, и он вскоре пошел на поправку. Конечно, пришлось ему делать уколы от бешенства.
– Вот уж подсуропило мне, – смеялся Ебцота. – Жаль, пришлось нескольких собачек убить. Их можно понять, голодные они.
Постепенно стало ясно, что здешний Ебцота был немного не в себе. Он говорил очень спокойно и почти всегда улыбался. Он снял с трупа какого-то полицейского бронежилет и теперь постоянно в нем ходил. Все время проводил в поисках своей семьи. Марк – тот, что был здесь за главного – знал семью Ебцоты и утверждал, что видел Сатане в рядах зомби. Но Ебцота не верил. Вернее, не реагировал.
Выслушав историю Сатане и Ебцоты, здешний Ебцота спросил вдруг:
– Вы всегда находили своих детей?
– Да, – кивнул Ебцота.
– Помогите мне!
– Хорошо, – сказал Ебцота. – Но только я один. Сатане я никуда не пущу.
Та вскинулась, но промолчала.
Ебцота кивнул.
– Я попрошу для тебя оружие у Марка, – сказал он.
– Не надо, – Ебцота погладил лопату. – Я к ней привык.
Зомби Ебцота увидел на первой же вылазке, украдкой выглядывая с крыши дома. Они выглядели почти как люди, только ходили медленно и беспорядочно. Иногда они срывались с места и будто гнались за чем-то, но Ебцота никак не мог понять, за чем именно.
– Мыши, – объяснил Ебцота. – Они тут уже до мышей опустились.
Здешний Ебцота постоянно спрашивал Ебцоту, куда бы тот пошел, если бы был один. Тот пожимал плечами, наугад тыкал пальцем, и в том направлении они начинали осматривать дома. Так прошло несколько дней. Сколько именно, Ебцота не считал.
Он не знал, что делать. Сатане безвылазно сидела в торговом центре, тачала одежду, готовила и постоянно ворчала о том, что Ебцота никуда ее не пускает. Тот не собирался поддаваться – на одной из вылазок он видел, как зомби всемером поймали и буквально разорвали на клочки котенка. Хруст маленького черепа на зубах одного из них стоял с тех пор в ушах Ебцоты всякий раз, когда Сатане просилась на волю. Нет, это было исключено.
Но смысла оставаться в этом мире тоже казалось все меньше и меньше.
Однажды Ебцота засмотрелся на панельный дом. Непонятно, что в нем было особенного, просто дом. Плитка отвалилась кое-где, по одной из панелей змеилась трещина. Но здешний Ебцота сразу засуетился и пошел внутрь.
Они крадучись обходили квартиры, когда Ебцота вдруг обнаружил, что Ебцота прикладывает палец к губам и машет рукой – подходи, мол.
– Я нашел их, – прошептал Ебцота. – Спасибо тебе! Я знал, что ты поможешь!
И почему-то начал раздеваться.
– Смотри-ка, – сказал он, застегивая на Ебцоте застежки своего бронежилета, – сидит как влитой, будто на мне.
– Я не могу тебя просить, – сказал он, надевая на Ебцоту свою кобуру с пистолетом, – на выстрел сбежится толпа зомби.
– Но если вдруг ты придумаешь, как выжить, – сказал он, нахлобучив Ебцоте свой шлем, – убей меня, пожалуйста!
Оставшись в одной рубахе, Ебцота легко и беззаботно улыбнулся Ебцоте и пошел по коридору.
Ебцота осторожно выглянул из-за угла вслед за ним.
Первое мгновение это было похоже на трогательное воссоединение семьи. Сатане, Ябта, Папако и Ябтане радостно облепили отца. Тот, в свою очередь, раскинул руки и крепко обнял их, будто не желая отпускать.
Потом послышались странные, похожие на хлюпание звуки, а следом – истошный крик боли.
Ебцота колебался лишь секунду. Затем сделал пару тихих шагов в сторону семьи, поднял верную лопату и аккуратно – нежно и точно, чтобы не затупилась – ткнул кричащему Ебцоте меж шейных позвонков.
Крик оборвался. Ебцота рухнул в объятия детей, которые продолжили неумело терзать его молочными зубами. Если кто-то из них и заметил фигуру, спрятавшуюся обратно в тень, то предпочел не преследовать.
Ебцота крался прочь из дома, пока не уверился полностью, что его не услышат.
Тогда он побежал.
На блокпосте он остановился только после сердитого оклика. Его трясли, что-то говорили. Он не слышал. В его ушах стояло довольное урчание счастливых детей, рвущих плоть собственного отца.
Потом прибежала Сатане, что-то спрашивала, била по лицу.
Он попытался сосредоточиться.
– Где Ебцота? – кричала Сатане. – Где мой Ебцота?
Ебцота понял, что ее сбили с толку бронежилет, каска и пистолет.
И он подумал вдруг, что, возможно, именно ее Ебцота не вернулся сейчас. Ведь это у него не было ни оружия, ни брони. Это он все время искал детей.
Это он хотел умереть.
Сатане оттеснил Марк. Он сел на корточки перед Ебцотой, внимательно глядя на него.
– Что случилось? – спросил Марк. – Кто ты?
– Я не знаю, – сказал Ебцота. – Я не знаю.
И лишь еще крепче обнял окровавленную лопату.
5
Щелчок – и вокруг оказался один снег, сплошной снег, закрывающий с ног до головы. Была метель. Сатане вскочила на ноги и закричала тревожно, ранено:
– Ебцота!
Но вокруг было бело, почти как дома, впереди виднелся лес, а вокруг – бескрайнее пространство, грязно-серое небо переходило в такую же землю, и метель била в лицо.
– Ебцота! – безнадежно закричала она снова, закашлялась и побежала, проваливаясь в снег по колено.
Деревья были знакомые, и очертания поля напоминали ей дом, тот далекий мир, который она оставила по незнанию.
Среди деревьев ей вдруг почудился морж. Сердце екнуло, и она побежала по извилистым тропкам, пересекла знакомые дорожки, отдышалась у дерева с ободранной корой, того самого, да, известного ей одной.
А потом вдруг наткнулась на Ебцоту.
Он так и сидел с этой чертовой окровавленной лопатой, прижимая ее к сердцу за древко, и снег, где острие касалось его, краснел. Наверное, это все-таки был он, но почему на нем оказались все эти вещи, Сатане даже придумать не могла. Она просто знала, что случилось что-то страшное, наконец-то непоправимое.
– Ебцота, – позвала она. – Пойдем. Мы же дома. И я сейчас замерзну. Нам надо к детям, ты помнишь?
Ебцота дернулся при этих ее словах. Она подождала немного и встала рядом с ним на колени, прямо в снег, потрогала за лицо. Вроде бы это был он, но как догадаешься, когда те, другие, точно такие. Да и имеет ли это теперь значение, Сатане тоже не знала.
– Вставай и пойдем. Штуковина у меня. Нам детей нужно переместить.
Они долго плутали между деревьев, потому что в метель было сложно ориентироваться, и Ебцота продолжал молчать. Вышли к чуму, когда Сатане, закутанная в куртку, но все равно заиндевевшая, чуть не свалилась с ног. Немного подождали, зашли внутрь.
Ябтане зажала рот рукой, будто изумленная, бросилась к ним, обняла крепко-крепко. Потом погрозила пальцем, спохватившись: мальчишки спали. Живые, здоровые, не странные, не синие. Отощавшие, конечно. Сатане все равно разрыдалась, а Ебцота наконец почувствовал что-то, кроме острого камня, воткнутого в сердце.
На койке заворочался Папако, и Сатане испуганно замолчала. Ебцота вывел ее из чума, махнув Ябтане, чтобы ложилась.
– Добрались, – сказал он. – Сатане, не надо. Мы знаем, что делать. Поспим ночь, может быть, завтра добуду еды, и отправим детей.
– Мы ведь так и не нашли… Там, где стреляли. Так и не нашли… – вдруг сказала Сатане. – Сколько людей может переместиться?
– Трое, – не задумываясь ответил Ебцота. – У них будет шанс. Ябтане умная девочка, мы расскажем ей про перемещения, чтобы искала мир, где все выглядит нормальным, а потом уже нас. Мы приютим.
– Мы ненормальные! – совсем разбушевалась Сатане. – Мы везде ненормальные, Нга нас забери!
– Тише, тише, перестань. Мы ненормальные в плохих условиях.
Ебцота поежился, ему приходилось выдавать осмысленные слова, хотя он давно замерз, кажется, когда рыл могилы.
– А мы велим им искать нормальные. Где все по-прежнему. Или люди добрые. А если нет, то перемещаться дальше. Мы дадим им шанс.
Сатане упрямо плакала, и Ебцота наконец воткнул лопату в наст и обнял ее.
– Почему ты одет, как он? – спросила она. – Почему у тебя…
– Не спрашивай, ты же знаешь, что это я.
С утра Ебцоте по невероятной случайности удалось поймать двух зайцев и целую белку. Моржей в окрестностях тоже не было, так что он счел это все добрым знаком. Когда вернулся, Сатане уже заканчивала собирать плачущих детей, что-то втолковывала им, целовала в носы, щеки, макушки.
Ябтане подбежала обнять его, и он сам еле-еле сдержал слезы. Но в этот раз все надо было сделать правильно. Здесь жила смерть, там была надежда. Не все миры закончились, пришли в небытие. Где-то наверняка скучали счастливые Сатане с Ебцотой, может быть, им не хватало детей. Или с их детьми что-то случилось, а тут на них с неба свалятся живые и здоровые. Чем не счастье.
Ебцота неловко отпихнул Ябтане, тут же испугался, взял за руку, вытер слезы. Сатане вывела младших из чума, и теперь они стояли впятером. Сатане достала штуковину и протянула ее дочери. Ябта и Папако взялись за края.
Три зеленые полоски, две красные.
– Нажимай, – сказала Сатане, не дождавшись ничего от Ебцоты, потому что у него язык как к нёбу примерз.
Наверное, Ябтане нажала. Потому что вот только что они втроем стояли на месте, а теперь тут взвился снежок, и оказалось пусто.
Ебцота рыл могилы.
Он нашел старое место, но его сильно занесло снегом. Даже думать не хотелось, сколько времени их не было. И думал Ебцота про другое. Сегодня и правда был хороший день, чтобы умереть. Дети рано или поздно попадут к ним нормальным, ведь каждый раз их выносило друг к другу. Значит это все, включая моржей, не было напрасным. Даже Сатане была веселая и спокойная, когда его провожала. И не ругалась на лопату.
Могил нужно было всего две, и это тоже было хорошо. Ебцота понял, что случайно сместился на одну вправо, когда начал рыть для себя, потому что немедленно наткнулся на что-то непрочное, подавшееся под острым лезвием.
Он нахмурился, присел на колени, стал разгребать снег. Чем дальше рыл, тем хуже ему становилась. Могила уже была занята.
Он сел, подышал немного, и стал разбирать крайнюю. Потом взял лопату. Принялся забрасывать снегом. Воткнул лопату в наст рядом, и что-то зазвенело.
Почти безумный, снова начал рыть пальцами, колясь и обрезаясь об лед, и не прекращал до того, пока не увидел красную звезду. Точно такие звезды показывал на фотографиях Московского Кремля Иван. А значит, они находились не дома.
Все они. Все четверо – и живые, и мертвые.
Ебцота закричал.
Николай Немытов Кукулия камалия!
– Кавать! Давай кавать!
Распознавание голоса. Приём текста команды.
Соня вбежала в комнату, радостно расставила ручонки.
– Кавать!
Словарь: «кавать» – «рисовать».
– Касийка Калёва! – звонко выкрикнул ребёнок.
Словарь: «Касийка» – «Софийка»;
«Калёва» – «Кролёва».
Голосовая команда принята. Проверка систем. Запуск. Вирткамеры проецируют на сетчатку глаза. Выбор рабочего стола – детский вариант «Новогодняя ёлка».
Кот, до того дремавший на подоконнике, открыл глаза – ребёнок стоит у виртуального дерева, увешанного разноцветными игрушками. Малышка смотрит хитро. На щёчках обозначились ямочки. Кот беспечно вывернулся, свесив башку и вытянув лапы к хозяйке. Напрасно…
Соня восторженно вскрикнула, ловко схватила.
– Мья-у-у!
Не вырваться, не перевернуться, когда тянут за лапы, падаешь плашмя на пол, тащат спиной по ковру. Виртдерево бликует, меняет программы, теряя визуальный контакт со зрачком оператора.
Ошибка! Сбой системы! Перезагрузка! Сбой! Ошибка!
А ребёнок хохочет, срываясь на восторженный визг. Новая забава. Пока…
– Софья! – …не настигла мама. – Что ты делаешь? Жоре больно.
Шлёп! – досталось попе, и кот, обретя свободу, сигает на спинку дивана. Шерсть дыбом – статический заряд от коврового покрытия. Придётся целый день вылизываться.
На ёлке «каша» из открытых папок и сообщений о системных ошибках. Мама Алёна мимоходом взмахивает рукой.
Перезагрузка!
– Пасти! Пасти, мама!
Словарь: «пасти» – «прости».
– Прощаю, но больше так не делай. Так нельзя делать.
– Кавать, мама.
Алёна срывает с дерева радужный апельсин, раскрывая программу рисования.
– Рисуй.
Соня внимательно следит за уходящей мамой. Кот, развалившись на спинке дивана, через прищур наблюдает за ребёнком. В один прыжок девочка может добраться до него и запустить пальчики в шерсть на холке или ещё чего придумать. Но Соня уже увлечена красками.
Ладошкой в красный цвет – взмах по пространству экрана. Синий – пара штрихов. Что это? Известно только маленькой художнице. Рисует с увлеченьем, запевает песенку.
– Кукулия камалия…
Поиск аналога по мотиву. Найдено одно совпадение: «В лесу родилась ёлочка», 1903 год, автор слов – княгиня Раиса Адамовна Кудашева; музыка – Леонид Карлович Бекман и Елена Александровна Бекман-Щербина.
Соня легла на ковёр. Теперь рисуют ноги и руки. Радужная пространственная размазня не похожа ни на что и быстро надоедает.
Девочка переворачивается на живот, тихонько подкрадывается к дивану. Кот было задремал, но движение почувствовал сразу.
– Однака-нака сказку! – заявила Соня.
Словарь: «однака-нака» – «однако», наиболее употребляемое слово последние семьдесят шесть дней. Отметить: слово «сказку» произнесено без искажений.
Поспать не удастся. Кот вздохнул, сел в позу фарфоровой копилки и заговорил:
– Однажды столяру Джузеппе попалось под руку полено, которое кричало человеческим голосом.
Соня вернулась к ёлке, закрыла рисование, задумалась, разглядывая цветные игрушки.
Рекомендация: продолжайте трансляцию аудиозаписи. Остановка вызывает обиду и крик. Событие повторялось пять раз в течение ста тридцати девяти дней.
Соня нашла «игрушку»: листнула ярлык аудиопроигрывателя, погоняла бегунок поиска туда-сюда, заставляя кота заикаться, и ткнула пальчиком наугад.
Позиция: глава пять, пятьдесят четвёртая секунда.
– Он подбежал к огню и сунул нос в кипящий на огне котелок, – прочёл кот.
На вершине ёлки висели самые интересные игрушки. Например, яркая плоская спиралька с подписью «Дед».
– Кукулия камалия… – задумчиво запела девочка, раскачиваясь из стороны в сторону.
Где-то здесь взрослые прятали волшебную палочку, которой доставали свои игрушки. Соня заметила блестяшку, словно обрывок ёлочного дождика, и потянула.
Замок от детей активирован. Внимание! Доступ закрыт к папкам: «Дед», «Мамино рукоделие»…
Попытка открыть закодированный файл! Введите правильный код! У вас осталось три попытки!
Тонкая волшебная палочка опустила ветку со спиралькой, и Соня несколько раз нажала на «Дед». Упрямый красный кругляш (Введите код!) с узким окошком никак не исчезал, тревожно тренькая на прикосновение пальчика, но малышка не сдавалась. Соня помнила, на какие кубики с загогулинами нажимал дед. Их всего-то было три: «М», «А», «Г».
Внимание! Ваш пароль содержит недостаточное количество символов! Опасность взлома файлов!
– Пье!
Словарь: «пье» – чувство восторга.
А у деда рисовалка оказалась гораздо интереснее.
Алексей стоял на кухне, вращая трёхмерное изображение схемы духового шкафа.
– Ну что, мастер? – Алёна села у окна, налила горячего чая.
Маня громко мяукнула, ткнулась головой в плечо хозяйки.
– Не отвлекай кошку! – возмутился мастер – схема замерцала, потеряла чёткость.
– Успокойся, – с расстановкой произнесла жена. – Она предупредила меня, что чай слишком горячий.
Алексей зыркнул на кошку, та замерла, преданно уставившись на хозяина. Этот мастер и отформатировать может, а того хуже, на хвост наступить. Чисто случайно, но больно.
Алексей увеличил изображение.
– Контроллер вай-фая полетел, – определил он. – Потому она не сообщает о готовности. Менять будем?
– Не знаю, – пожала плечом жена. – Наверно, если есть вай-фай, то он должен работать.
– Без него за духовкой и Маня может последить, – Алексей смахнул схему в панель духового шкафа, стряхнул с рук виртуальные инструменты. – А с другой стороны, – он оседлал табурет, – квартирная система будет постоянно напоминать о поломке на кухне. Оно нам надо?
– Вот видишь! – подхватила жена. – Чего мы будем каждый раз дёргаться.
– Ой-ё-ёй! – Алексей приблизился к ней, чмокнул в щёку. – Ты мне чай сделала?
– Ты вай-фай сделал? – в тон ему ответила Алёна, лукаво улыбаясь.
Муж вздохнул, похлопал себя по колену, подзывая кошку. Та осторожно спустилась с подоконника на ноги хозяина, преданно заглянула в глаза.
Распознавание психологического состояния: озабоченность.
Введение заказа: контроллер вай-фая для духового шкафа.
Возможный вариант воздействия на психологическое состояние человека…
Маня разлеглась, ткнувшись носом в ладонь хозяина, и замурчала. Алексей машинально погладил её меж ушей.
Процесс душевного равновесия запущен! Количество адреналина в крови стабилизируется.
– А что ребёнка не слышно? – поинтересовался Алексей.
– Рисует. Хотела поменять рабочий стол, яблоньку поставить вместо ёлки, – рассказывала жена, делая чай для мужа, – но она расплакалась. Ещё ждёт Деда Мороза и подарки.
– Ага. Рисует? – с сомнением произнёс Алексей. – И даже не поёт.
Алёна поставила перед ним чашку.
– Сейчас проверю, – прошла по коридору к детской.
Пользуясь случаем, Алексей отпил из её чашки.
– О! С малинкой, – восхитился, воровато поглядывая вслед жене. Хлебнул ещё и едва не выронил чашку из рук.
– Софья! Ты что наделала?! – воскликнула Алёна.
– Уи-уи-уи! Мама, пасти!
Словарь: «уи» – междометие «ой».
Золотое яйцо висело над головой девочки, и Соня смотрела на него с восторгом, сложив ладошки.
Кот почесал задней лапой за ухом.
Смена оператора: замена «Никита Барабанов, 52 года» на «Софья Кралёва, 3,5 года». Адаптация программы под оператора. Смена аудиозаписи.
– Снесла курочка яичко, да непростое, а золотое, – замурлыкал кот.
Выбранный балдж не активирован. Желаете начать?
И Соня начала. Было очень забавно кидать в яйцо золотыми плямбами. Вскоре всё небо над головой девочки украсили яркие кляксы. Они медленно тянулись по небу, превращаясь в запятые, в дуги и, наконец, в спирали.
Начать формирование? Открыть приток газа к балджу?
– Била-била яйцо баба – не разбила. Бил-бил яйцо дед – не разбил, – вещал кот. – Мышка бежала, хвостиком махнула…
Соня хлопнула в ладоши – диски тёмной материи сдавили зародыш галактики. Яйцо стало вращаться, увлекая за собой спиральки, и вскоре над девочкой образовалась большая сверкающая «яичница».
– Пье!
Словарь: «Пье!» – выражение восторга.
– Не плачь, баба. Не плачь, дед. Снесу я вам новое яичко…
Соня листнула папку «инструменты» – ничего. Почти ничего не осталось, кроме…
Желаете продолжить работу? На вашем счету…
Новое яйцо оказалось гораздо больше первого. Не раздумывая, Соня подбросила его в небо, и огромная «яичница» стала искривляться, вытягиваться.
– Софья! – Дверь в детскую неожиданно открылась. – Что ты наделала?!
– Пятнадцать тысяч! – воскликнула Варя. – Ничего себе – заначка!
– Да ладно, – пробурчал Никита, мешая ложечкой молоко в кофе. – Жаль другое. Алёнка с перепугу файл стёрла.
– Нет! Как так: на какую-то ерунду у тебя лежало пятнадцать тысяч! – не унималась Варя, хлопоча у плиты.
– Ну, заначка не вчера образовалась, – возразил Никита. – Откладывал понемногу. Хотел чего-нибудь интересного построить. Ну, там Месье 83…
Варя повернулась к мужу, развела руками:
– Чтоб ребёнок взял и в один миг потратил. Молодец! И код из трёх букв… Умник.
– Да хоть из тридцати трёх, – Никита повысил голос. Упрёки начинали надоедать. Можно говорить об одном и том же минут десять, но не полчаса. – Соня любой код срисует, – под строгим взглядом жены – на кого это ты орёшь? – Никита тут же снизил тон.
– Для этого есть голосовая команда, – Варя вернулась к плите, вложила картофель в мультиварку. – Варить до полной готовности!
– Солнце моё, – Никита вздохнул – терпение, только бы терпение не изменило. – Я же работаю по ночам. Какая… – хотел сказать «к чёрту!» – там голосовая команда?
На кухне зазвучал рингтон. Кошка Маня, до того лежавшая у холодильника, подошла и потёрлась о ногу Никиты.
– Тебя, – сказала Варя, указывая на Маню.
А то не понятно! Но промолчал.
– Добрый день! Вас приветствует «DASCH», «Цифровой доступ века наблюдений неба в Гараварде»!
– Создатели программы «Вселенная», – пояснил Никита для жены.
– Ты им денег должен?
– Миллион, – пробурчал муж.
– Ваша последняя работа получена и оценена международным жюри…
– Вот лажа, – вздохнул Никита и к Варе: – Они получили Сонину мазню.
– Объект вами не обозначен, но жюри опознало в вашей работе галактику NGC2936. Точность девяносто семь процентов – самая высокая среди участников программы на данный момент.
Варя подошла к мужу, и он почувствовал её пальцы на затылке. У самого дыхание спёрло от нахлынувших смешанных чувств.
– Вам начисляется премия в размере пятидесяти тысяч. Надеемся в скором времени получить от вас полную схему построения галактики. До свидания!
Никита листнул изображение. Нечто кривое на фоне звёздного неба, а рядом светящийся эллипс галактики.
– За это ещё и платят? – удивилась Варя. – Только как они получили Сонин рисунок?
В кухню неспешно вошёл кот Жора. Они с Маней потёрлись головами…
Передача полученного звонка. Файл сохранён.
– По умолчанию, – грустно ответил Никита. – Жора отправляет готовые работы в «DASCH». И ему всё равно, кто что рисовал. Главное – работа выполнена в программе «Вселенная».
– И твоя заначка теперь пятьдесят тысяч, – Варя ласково вцепилась в загривок мужа.
– Ага, – тот усмехнулся. – Если Соня повторит свою мазню.
Никита с грустью посмотрел на изображение галактики Дельфин и взмахом руки отправил его в архив.
– Разве нельзя восстановить удалённый файл? – спросила Варя. – Я всё прощу.
Никита с грустью усмехнулся:
– Боюсь я вашего хомяка, Варвара Макаровна.
Жена слегка шлёпнула его по плечу.
Никита взял кофе и пошёл в детскую. Восстановить файл! Женщины. Как восстановить процесс построения галактики? Соня не задумывалась над этим совершенно, размахивая инструментами и материалами направо и налево.
Никита открыл рабочий стол. Всё, как у добрых людей – апрель на улице, а ёлка в доме. Кот Жорка – домашний процессор – сидел на подоконнике, готовый к работе.
Никита поставил чашку на столик, размял пальцы и собирался снять свою папку – теперь уже почти пустую, – когда взгляд упал на красный угол в комнате. Икона «Творца Живота», Никола Чудотворец и маленькое изображение святой Софьи. Никита взглянул на Творца, вздохнул и произнёс:
– Ну, ты прям как ребёнок, чес слово.
Мария Гинзбург Забытый город
Как долго просуществовал новый город в подземных водах? Что, если он до сих пор стоит – мертвым истуканом среди вечной тьмы?
Лавкрафт. «Хребты Безумия»
Трехмерная проекция планетарного винта тихонько поблескивала в свете ламп. Сквозь ее контуры проступали очертания стола, на котором Ума развернула модель. Командир тиссоров хотела обсудить предстоящие работы с новой сотрудницей.
– Ну, можно и так, – сказала Амрита, скользнув задумчивым взглядом по модели. – Надо будет посмотреть результаты геологической разведки.
– И как могут повлиять на конструкцию результаты геологической разведки? – с интересом спросила Ума.
Амрита пожала плечами:
– На другом полюсе работы идут на океанической платформе. Подводные работы всегда сложнее. Там они смогут установить только тройник Ваари. Тектоническая плита в этом месте не выдержит большей нагрузки. Таким образом, основная часть нагрузки приходится на долю нашей группы. Мы-то устанавливаем свой мегакрюк на материке. Если породы окажутся достаточно плотными, я бы сделала шесть вводов, а не четыре. Вам известен случай на Эритраке, где…
В кают-компанию вошел Хатхуу, офицер службы безопасности с Тхимврук. Руководство республики отправило его сопровождать экспедицию. Уме приходилось встречаться и работать вместе не только с представителями гуманоидных рас, но и с арахнидами, элефантидами, тарнаггами – огромными разумными куницами. Тиссорка успела привыкнуть к разнообразию форм, которые принимала разумная жизнь.
Но вид, к которому принадлежал Хатхуу, был, очевидно, эндемичным для системы звезды Атраз. Его нелепая фигура, странные движения, резкий голос – все это заставляло Уму отводить глаза, когда она сталкивалась с ним в узких коридорах космокатера. Хатхуу из принципа не пользовался переговорным обручем, к которому обычно прибегали представители рас, неспособных к акустическому обмену информацией. Хатхуу и его соплеменники были способны к звуковому общению. Но каждый раз, услышав его резкий, словно лающий голос, Рангут, ведущий геолог экспедиции, вздрагивала, да и Ума с трудом сдерживалась, чтобы не вскрикнуть. Певучая космолингва была слишком нежна для этих голосовых связок, так же как облик Хатхуу – невыносим для взгляда гуманоида.
Правда, сейчас Хатхуу никаких звуков не издавал. Он прошел к аппарату с напитками и синтезировал себе кружечку чего-то горячего. Ума видела, как над пластиковым стаканчиком заколыхались волны пара. Офицер проявил удивительную деликатность. Он не стал вмешиваться в разговор двух ученых, а сел на диванчик в углу и направил все лучи подобия морской звезды, заменявшей ему голову, в сторону экрана на стене. Деликатность Хатхуу особенно бросалась в глаза потому, что экран был черным – сейчас «Шустрая» шла над ночной стороной Схатранай.
Ума вернулась к беседе с Амритой, новенькой сотрудницей. Тиссорка уже поняла, к чему та клонит:
– Да-да. У нас говорят: «Сбережешь нитки, зашивая прореху, придется купить новое платье».
Новая сотрудница оказалась компетентной, а большего Уме было и не надо.
Случай на Эритраке был ей, конечно, известен. Тогда компания решила сэкономить, несмотря на предупреждения специалистов. Силовая ось поползла, раздирая кору. Компании пришлось платить неустойку за разрушение биосферы. Хотя той биосферы на Эритраке оставалось уж всяко не больше, чем на Схатранай, развернуть которую предстояло Уме и ее товарищам, потоки раскаленной магмы доконали несчастный Эритрак окончательно. С тех пор мнение тиссоров стало решающим при выборе конструкции мегакрюков.
Амрита без всякого выражения посмотрела на Уму и ответила:
– У нас говорят: «Скупой платит дважды».
– А что вы кончали? – спросила Ума, выключая проектор.
С остальными членами своей секции Ума уже была знакома. Все они по одной из специальностей были тиссорами, специалистами по терраморфированию. На языке эллоритов, основавших империю, такие люди назывались «меняющими реальность», tisxoren, и хотя империя давно пала, грозное и поэтическое имя осталось в языке. Тиссоры всегда могли найти себе работу. Готовили их в двух-трех учебных заведениях на всю обитаемую вселенную, и все они, как правило, знали друг друга. Но эту крепенькую серьезную девушку Ума видела впервые. Вот почему она сомневалась в компетенции Амриты.
– Колледж тиссоров на Сурде, – ответила та.
– Отличный был колледж! – с чувством воскликнула Ума. – Жаль только, что теперь Сурда принадлежит Союзу. Вы успели перебраться в Альянс до того, как планета была захвачена, как я вижу?
Амрита кивнула. Ума забрала проектор и покинула кают-компанию. На прощание она склонилась к Амрите и сказала заговорщическим шепотом, кивнув на бочкообразную фигуру на диванчике:
– А ведь легче было катиться!
Амрита улыбнулась. Но Ума видела по ее улыбке, что насмешить сотрудницу ей не удалось.
Лишь сообщить о страхе и отвращении, которые вызывала в ней бочкообразная фигура в красной униформе, покрытой россыпью черных, синих и белых эмалевых брошек и нашивок причудливой формы, что скромно примостилась на диванчике в углу гостиной. Ума полагала, что это знаки различия, показывающие статус Хатхуу, ну и, возможно, награды. Впрочем, никому на борту не было известно их значение; если Хатхуу надел их, чтобы добавить себе внушительности, то он сильно просчитался. Они производили впечатление не большее, чем детские значки.
* * *
Амрита проводила взглядом свою начальницу, которая пошла в свою каюту собирать вещи перед высадкой.
Ума была миниатюрная очаровательная дама, словно бы из бывших балерин. По земным меркам Амрита дала бы ей лет сорок. Кто бы мог подумать, что именно эта хрупкая и изящная женщина возглавляет группу тиссоров в этой экспедиции. Третьей в их группе была Рангут, чьи сдержанные манеры принцессы крови в изгнании производили сногсшибательный контраст вкупе со спортивным костюмом и туфлями на высоченных каблуках. У Рангут был мягкий акцент жительницы южной части Большой Спирали. Амрита уже поняла, что под этим спортивным костюмом скрывается тонкая, хрупкая и влюбчивая нежная душа. Она знала, что ей предстоит быть в курсе всех перипетий романа Рангут с красавчиком Тераноном из подразделения техников – так же, как и неизбежен был конфликт главного техника, гориллообразного, но миролюбивого Дару с Макхом, быковатым вспыльчивым парнем из геологов.
«Шесть недель, – думала Амрита. – Сорок восемь дней».
Всем людям, находившимся сейчас на «Шустрой», предстояло работать вместе – и стать командой. А этого не бывает без ссор, интриг, скандалов и прорывов, которые случаются в любой небольшой группе людей, если их запереть на шесть недель в одиночестве среди неприютной и совершенно лишенной развлечений (разве что северное сияние) местности.
Амрита разделяла чувства своей начальницы и сейчас общество любого из членов команды предпочла бы соседству с Хатхуу. Что-то в Амрите сопротивлялось каждый раз, когда она его видела. Но Амрита не собиралась потакать глупым страхам, хотя бы и своим собственным. Амрита налила себе кофе и села на соседнем диванчике, чтобы не мешать Хатхуу. Тот продолжал напряженно вглядываться в черный экран.
«А ведь он чего-то ждет, – подумала наблюдательная Амрита. – Что-то должно появиться на этом экране. Он пришел заранее, чтобы не пропустить это, чем бы оно ни было».
«Шустрая» вошла в сумеречную зону. Тьма на экране, висевшем на стене, сменилась безрадостными видами Схатранай. Взору наблюдателей предстали бескрайние заснеженные пространства, которые изредка перерезали черные сабли голых горных хребтов и голубые вены рек. После «выстрела через портал», произведенного с Тхимврук, ось наклона к плоскости орбиты сместилась так, что жизнь на Схатранай стала невозможна. Резко сменились климатические пояса. Все пригодные для обитания зоны скрылись под снегом.
Амрита решила нарушить молчание, которое становилось невыносимым и невежливым.
– Когда мы починим климат на Схатранай, что там будет? – спросила Амрита.
Лучи морской звезды зашевелились. Хатхуу направил на собеседницу два луча из пяти – про человека в таком случае сказали бы «дружелюбно покосился». Амрита с трудом сдержала тошноту, подступившую к горлу. Религиозные фанатики прошлого наверняка охарактеризовали бы Хатхуу как монстра, чей облик сам по себе является кощунством, вызовом всем представлениям о порядке и красоте Вселенной. Он не должен был существовать, этот бочонок с ветками, увенчанный, словно в насмешку, огромной морской звездой. Пространство словно бы прогибалось под ним, желая исторгнуть его из себя.
– Ну, во-первых, самое главное, чего там не будет, – сказал Хатхуу. – Точнее, кого. Там больше не будет мидлогов.
Амрите все время слышался в его речи немецкий акцент, и ей это скорее импонировало, хотя она понимала, что эта ассоциация столь же ложная, как и с морской звездой, украшавшей верхушку туловища Хатхуу.
– Но их и сейчас там нет, – заметила Амрита. – Больше нет. Кто мог выжить после планетарной зимы?
Ветки-щупальца качнулись, словно под ветром, но Хатхуу ничего не сказал. Читать язык тела представителя другой расы очень сложно, но сейчас Амрите показалось, что он не вполне с ней согласен и хотел поделиться своими опасениями на этот счет, но передумал.
Вместо этого он спросил:
– Вы осуждаете нас? За то, что мы, цветкасты, уничтожили породивших нас мидлогов? Как часто вам вообще приходится по работе сталкиваться с этическими проблемами?
– Часто, – мрачно ответила Амрита и прикусила язык. – Нет, лично я вас не осуждаю, – добавила она, чтобы уйти от щекотливой темы. – Конфликты метрополии и колоний встречаются в истории разных планет. Результаты всегда примерно одинаковые. В исторической справке написано, что колонии захотели свободы, и повелители Схатранай – как вы говорите, мидлоги? – взорвали Лахакастру. Третью вашу обитаемую планету. Теперь даже Корпорация не берется ее починить. Вы знали, что вас ждет то же самое. У вас не было другого выхода. Но что будет на Схатранай теперь?
Хатхуу опять пошевелил щупальцами – словно невидимая вода заструилась сквозь длинные ленты водорослей, качая их. Видимо, это означало, что он подбирает слова.
– После того как биосфера Схатранай будет восстановлена, – сказал он наконец, – все желающие смогут отправиться сюда и начать здесь новую жизнь.
Амрита снова отхлебнула кофе и осведомилась:
– А вы, цветкасты, не боитесь стать метрополией по отношению к будущим поселенцам Схатранай? Стать такими же, как те, кого вы уничтожили? В этом был бы мрачный юмор.
Хатхуу резко качнул головой-звездой. Плоские перепончатые наросты на его спине, которые Амрита про себя называла крылышками, затрепетали. Кажется, ей удалось задеть его за живое.
– Нет, – резче, чем обычно, ответил он. – Статус новых поселений уже продуман и определен. Новые жители Схатранай сами будут торговать с большим космосом и иметь все права и обязанности, которые в нашем Альянсе имеют жители свободных марок…
– А ваши вложения в освоение Схатранай? – безжалостно спросила Амрита. – Развернуть ось вращения планеты – это дорогое удовольствие.
– Нам дали кредит в галактическом банке Левифайена, – ответил Хатхуу.
– Отдавать будут поселенцы, я так понимаю?
Хатхуу кивнул.
Амрита покачала головой.
– Рискованные вы люди, – заметила она. – Повторное освоение планеты редко бывает выгодным. Ресурсы-то уже подвыкачаны предыдущей цивилизацией…
В этот момент ее внимание привлекло изображение на экране, и она оборвала разговор.
Над безжизненной пустыней вставал город. Амрита не сразу различила, где заканчиваются бесприютные голые горы, коричневые и черные, и начинаются шпили зданий. «Шустрая» сбрасывала скорость и высоту, заходя на посадку, и Амрита успела рассмотреть город во всех подробностях. Сначала ей показалось, что зазубренные конусы, колонны, непривычные взгляду геометрические фигуры, составленные из множества прямоугольных плит, нагромождены без всякого порядка, без цели и плана. Однако вскоре становилось понятно, что лабиринт имеет форму неправильной пятиконечной звезды. Эта же звезда бесконечно повторялась внутри, обозначенная то остроконечными шпилями, то пирамидами, то, наоборот, провалами пустоты между зданиями.
«Вот, значит, в каких городах жили мидлоги», – подумала Амрита.
– А почему здесь нет снега? – рассеянно спросила она.
– Катабатические ветра, – лаконично ответил Хатхуу.
«И они вечно свистят в резных шпилях, выдувают тепло и уют, – невольно подумала Амрита. – Город вечного холода…»
– Сейчас полюс находится намного западнее, – пробормотала Амрита. – Но истинный полюс, через который мы прокинем ось, – он же здесь недалеко совсем. Откуда здесь, в преддверии полюса, город?
– Это Наэртикхон – один из крупнейших научных центров Сханатрай, – ответил Хатхуу. – Мидлоги вели исследования в условиях вечной мерзлоты. Гляциологические наблюдения. Много чего еще. Испытания нового оружия, например. На Схатранай не очень любили тех, кто… как это будет… слишком быстро мыслит. Ученых собрали здесь, чтобы им было некуда сбежать. И чтобы они не заразили своими идеями остальных благонамеренных граждан. Еще здесь была колония особо опасных преступников. На них ученые ставили опыты.
– Откуда вам известны такие подробности? – удивилась Амрита. – Вы уверены, что это именно тот город, о котором вы говорите?
– Уверен, – ответил Хатхуу. – Я здесь жил.
Амрита ойкнула и наклонилась вперед так порывисто, что чуть не пролила кофе.
Сейчас по городу проходил терминатор. Фиолетово-алый закат пылал чуть левее башен и пирамид. Западная часть города была уже погружена во тьму. Но Амрите показалось, что она увидела россыпь огоньков в окнах конусов, обращенных к ночной стороне планеты.
Хатхуу повернул в ее сторону все лучи своей зрительной звезды, привлеченный ее возгласом.
– Огоньки там, – пробормотала Амрита, несколько смущенная.
Город уже скрылся из поля зрения. «Шустрая» пересекла терминатор и долину, не знавшую дождей последние несколько миллионов лет. Блеснуло озеро. Изгрызенные ветрами пики гор сменились ослепительно сияющими снежными полями.
– Вам тоже так показалось? – пролаял Хатхуу.
Амрита кивнула.
– Давайте проверим, – предложил он и встал.
Амрита поставила стаканчик на подставку в подлокотнике и последовала за ним.
– Вы же говорили, что здесь все погибли, – сказала она, когда они шли по узкому коридору к капитанской рубке.
– Это говорили вы, – возразил Хатхуу.
– Но так сказано в отчете, который представила ваша группа разведки! – возопила Амрита.
– А там сказано, что один из разведчиков не вернулся из приполярных областей? – осведомился Хатхуу.
Лучше бы он ударил ее под дых. Это было бы не так неожиданно.
– Так вот почему вы здесь, – с трудом переведя дыхание, сказала Амрита.
– Да, – сказал Хатхуу. – Я очень надеюсь, что я ошибся. Что эта моя поездка окажется лишь приятной и немного скучной прогулкой по местам, где я уже и не чаял оказаться вновь. Но вы тоже видели свет в окнах города, не так ли?
Они уже добрались до двери в рубку. Хатхуу коснулся кнопки сигнала присутствия на стене своими щупальцами. На концах они разветвлялись, и тонкие присоски казались грубой пародией на пальцы. При взгляде на них к горлу Амриты снова подкатила тошнота. Все же было в Хатхуу нечто бесконечно неправильное. Но она справилась с собой.
– Вы сказали, что жили в Наэр… Нахарк… гм… В этом городе, – сказала она. – В качестве ученого или…
Все крупное тело Хатхуу заходило ходуном. Волна поднималась по его мощному животу, по бочкообразной груди и наконец достигла горла, исполосованного жабрами. Хатхуу громко фыркнул, сложив и снова раскрыв надувшиеся от напряжения лепестки своей звезды-головы. Звук был такой, словно негромко протрубил слон.
– Значит, вот как вы смеетесь, – сказала Амрита.
– Да, – сказал Хатхуу. – Так мы смеемся. И не только. Но что именно мы еще так делаем, я вам пока рассказывать не буду.
Он снова принялся нетерпеливо терзать кнопку. Их наконец услышали. Створки двери разъехались. Открыла им, разумеется, не сама капитанка Талан – она стояла за штурвалом, – а Нусту, штурман «Шустрой». Эта маленькая немногословная женщина чем-то неуловимым напоминала эскимоску из детской азбуки Амриты. Нусту окинула быстрым взглядом коридор.
– Вам известно, что во время полета доступ в рубку пассажирам запрещен? – негромко, но с нажимом спросила она.
Из уроженцев Каэркаса, к которым явно относились и Нусту, и Талан, получались самые лучшие космические пилоты. Второй известной на всю галактику чертой жителей Каэркаса была вспыльчивость.
– Не получается подтереть задницу, обратитесь к товарищу за помощью! Капитанка здесь не для этого, понимаете, не для этого! – закончила она.
В руках у нее был бластер, но Хатхуу не обратил на него никакого внимания.
– Да-да, я знаю, – грубо пролаял он. – Просто откройте мне дверь в серверную корабля!
Тонкие брови Нусту приподнялись.
– Вам, может, и пароль администратора дать? – осведомилась она.
– Нет, пароль мне не нужен, – отрезал Хатхуу. – Мне нужно посмотреть свежую запись нашего полета. Отмотать буквально мини-цикл назад.
– Зачем?
– Возможно, в городе, который мы только что миновали, остались жители, – ответил Хатхуу. – Я и вот эта сотрудница видели огни в башнях!
Он нервно ткнул щупальцами в сторону Амриты. Огрызки крыльев на спине затрепетали.
– Это в корне все меняет! Наш полет становится небезопасным! – рявкнул Хатхуу, подталкивая штурманку к принятию нужного решения.
Нусту обдумывала ситуацию. Мыслительный процесс, неторопливый, как движение материков, отчетливо был виден на ее круглом плоском лице.
– Здесь неподалеку была база противокосмических сил обороны, – продолжал Хатхуу. – Во время предварительного осмотра и постройки базы по той же траектории, по которой летим мы, постоянно ходили катера. Как вы думаете, если…
Корабль резко тряхнуло. Все трое попадали друг на друга. Нусту наконец пришла к однозначным выводам. Но теперь пересматривать запись не было никакой нужды. Хатхуу оказался прав во всех своих подозрениях.
Освещение замигало. Завыли сирены внутрикорабельной безопасности. Коридор вдруг приобрел уклон. Первым вниз покатился Хатхуу. Амрита схватила Хатхуу за плечо. Ей пришлось преодолеть внутреннее сопротивление, словно некий колокольчик, предупреждавший об опасности, звенел изо всех сил. Когда ее пальцы сомкнулись на руке Хатхуу чуть выше того места, где она разветвлялась на щупальца, Амриту передернуло от омерзения. И тут же пришло удивление. Она сама не знала, чего ожидала. Чего-то мерзкого, скользкого, что подастся под рукой и поглотит ее кисть. Но на ощупь рука Хатхуу под комбинезоном скорее напомнила упругий ствол небольшого дерева – твердый, гладкий, прохладный.
– Брось меня! – крикнул Хатхуу, но было поздно.
Крен все усиливался, и Хатхуу потащил Амриту за собой.
Амрита ощутила, как что-то обхватило ее талию. Разжать руку и предоставить Хатхуу его собственной судьбе она так и не смогла. Она проехала еще чуть вперед, и тут невидимый трос натянулся рывком. Амрита охнула от неожиданности и боли. И повисла в ставшем почти вертикальном коридоре. Хатхуу, растопырив ноги и щупальца, ловко уперся в стены и больше не падал. Амрита обнаружила, что сидит на нем верхом. Что-то дернуло ее вверх. Она подняла голову. Штурманка по пояс торчала из открытой двери рубки. Оттуда же тянулся, дрожа, страховочный трос. Нусту неведомо когда успела вытащить его и набросить на Амриту.
– Поднимайтесь! – крикнула Нусту.
И исчезла, вернувшись в рубку.
Когда они вскарабкались в рубку, Хатхуу первым увидел на обзорном экране весело светящийся ореол. Амрита тоже знала, что он означает. Это была ближайшая к камере наблюдения спасательная капсула. Кто-то из перепуганных пассажиров уже покинул «Шуструю».
«И ведь успел же добежать», – подумала Амрита с некоторой завистью.
– Нет! – крикнул Хатхуу. – Запретите им!
– Там же противокосмическая оборона! – крикнула Нусту.
Талан на мгновение оторвалась от пульта управления и глянула на нее. Впрочем, капитанка все равно уже ничего не могла сделать.
От белоснежной равнины внизу оторвалась маленькая искорка. Она поднималась, поднималась навстречу падающим спасательным капсулам, все увеличиваясь в размерах, превращаясь в огненный язык, и вот он лизнул спасательную капсулу – почти нежно…
Вспышка заволокла камеру. В дыму что-то вспыхивало и рвалось.
– Всем оставаться на местах! – проревела капитанка в динамик. – Корабль не покидать! Повторяю – корабль не покидать! По возможности занять места в амортизационных кассетах! Посадка будет жесткой!
Нусту дернула Амриту за ногу и показала куда-то в сторону и вбок. Амрита последовала за ней. Они снова выползли в коридор, превратившийся в вертикальную трубу. Нусту открыла дверь на противоположной стороне и перепрыгнула туда. Дождавшись спутников, она сноровисто упаковала их в амортизационные кассеты и забралась туда сама.
И вовремя.
Посадкой назвать это было нельзя. Максимум – аварийным приземлением. Удар сотряс корпус космокатера. Амрите показалось, что она чувствует, как гнутся несущие ребра, как сминается металлокерамический корпус. Капитанке удалось выровнять корабль перед тем, как он столкнулся с землей; «Шустрая» ударилась о вековечный наст всем брюхом. Если бы удар пришелся на нос, катер действительно сломался бы.
Корабль застонал, как смертельно раненный человек. Множество самых неприятных звуков слились в один и смолкли. В наступившей тишине раздался голос Нусту:
– Что же нам делать теперь?
– Уходить, – сказал Хатхуу, тоже выбираясь из своей кассеты. – Они скоро будут здесь.
А Амрита спросила:
– Какой двигатель стоит на «Шустрой»?
* * *
Голоса ввинчивались в мозг подобно раскаленным сверлам.
– Что произошло?
– Кто-нибудь видел Кеону?
– Вы что-то задели при полете?
– Мы сможем взлететь?
– Кассета не открывается, капитан мертва!
Амортизационная кассета, которую против инструкции терзали с десяток жадных трясущихся рук, раскрылась окончательно, и Талан пришлось увидеть то, что она так не хотела видеть. Нет, вовсе не стаю насмерть перепуганных пассажиров в святая святых корабля – капитанской рубке.
Пульт управления катером по-прежнему бодро переливался привычной радугой датчиков. Темное пятно в левом нижнем углу не сильно бросалось в глаза, но Талан заметила его сразу.
– Свяжитесь с крейсером! – взвизгнул кто-то. – Пусть заберут нас отсюда!
Крейсер «Гордость Саэдрана» ожидал возвращения «Шустрой», неспешно вращаясь на орбите вокруг Схатранай.
Талан снова бросила взгляд на пульт, на потухающее сердце своего катера, и испытала почти физическую боль. Нужный ей индикатор также был черным. Она повернулась к пассажирам, наконец взглянула на них в упор – на эти взъерошенные волосы, на перекошенные страхом лица, на распахнутые пасти, из которых лились беспомощные вопли.
– Передатчик поврежден, – сказала она.
В рубке воцарилась тишина. Люди замолчали от неожиданности, услышав то, что уже не ожидали услышать, – голос капитанки. И яростная ненависть и презрение, которыми он был наполнен, оглушили их.
– Мы не сможем связаться с кораблем-маткой, – продолжала Талан. – Мы здесь одни и сами за себя.
– Но нас же будут искать! – выкрикнул высокий гибкий мужчина.
– Да, – сказала Талан. – Если мы не выйдем на связь и не вернемся в течение пяти макроциклов. И мы не вый-дем. А вот вы – вы все – сейчас все выйдете отсюда. Пассажирам категорически запрещено находиться в рубке управления кораблем.
– Здесь больше нечем управлять! – вякнул все тот же мужчина и спрятался за спины соседей – полной женщины с аккуратной короткой стрижкой и атлетически сложенного парня, лицо которого выражало не полное ошеломление, а сосредоточенную тихую задумчивость.
– Кстати, где ваш командир? – обведя пассажиров тяжелым взглядом, спросила Талан.
Она не удержалась и добавила в сердцах:
– Найдите его и досаждайте своими истошными воплями ему! Я вам не мамочка!
– А лучше бы сидела дома и нянькалась! Кораблем-то управлять не умеешь! – немедленно выкрикнул тот слизняк, что уже нахамил ей.
Талан не собиралась больше это терпеть. Она молча опустила руку на пояс, где у нее висела кобура бластера.
– Заткнись, Макх, – сказал задумчивый парень. – Правда, ребята, пойдемте, что мы мешаемся здесь.
– Дару прав. Соберемся в кают-компании и все обсудим, – поддержал его рассудительный женский голос из толпы.
– Нам надо просто посидеть тут немного, – добавил кто-то. – Нам пришлют другой катер и довезут до базы на нем.
Талан поняла, что пассажиры не видели спасательных капсул, сгорающих под ударами ракет. Члены экспедиции пока не заметили, что их стало минимум на четыре человека меньше. Скоро они должны были хватиться отсутствующих и узнать, где они теперь. Люди начали покидать рубку. Талан провожала их взглядом, который подхлестывал их не хуже бича. В дверях Дару обернулся и сказал:
– Мы приносим свои извинения, госпожа капитан. Это было так неожиданно. Люди перепугались. А системы жизнеобеспечения катера не повреждены? Мы находимся в приполярной области, и…
– Не повреждены, – прорычала Талан.
– Большое спасибо, – сказал Дару и вышел.
* * *
Осмотрев двигатель, Хатхуу и Амрита направлялись к капитанской рубке. Нусту в целом одобрила те радикальные модификации, которые собиралась внести Амрита, но для них требовались некоторые детали – и всё же согласие капитанки Талан. Нусту пошла получать и то и другое, а Амрита и Хатхуу не торопясь следовали в кильватере стремительной штурманки.
В этот момент члены экспедиции, возбужденной, гомонящей толпой метавшиеся по катеру, заметили их из бокового коридора. Сначала Амрита услышала плачущий голос Лайза из группы геологов:
– Говорю я вам – вдребезги! Ума перепугалась, прыгнула в спасательную капсулу, и их всех расстреляли с планеты! Я сам видел!
– А Кеону, – нервно спросил кто-то. – Кеону вы не видели?
Но Амрита уже не слушала. Сердце ее сжалось. Ума. Миниатюрная, хрупкая, как статуэтка балерины. Истинная профессионалка, к которой Амрита уже успела проникнуться уважением и симпатией…
– Они уже здесь! – закричал Лайз, наткнувшись взглядом на бочкообразную фигуру инопланетянина.
Эта фраза произвела замечательное по своей силе, хотя и несколько неожиданное воздействие.
Люди бросились к Хатхуу и Амрите. Некоторые, как со злорадством отметила про себя Амрита, все-таки побежали в противоположную сторону. Она еще успела заметить растерянную Нусту в дальнем конце коридора. К ней подошли Гридон и Огэнси, Гридон остановился и о чем-то спросил – скорее всего, пытался узнать, что тут происходит.
Лайз мчался первым. Белки его вытаращенных глаз скользко сверкали. Пот блестел на лице. Амрита увидела, как зашевелились – заструились – щупальца Хатхуу. Затем он растопырил огрызки крыльев…
Тьма объяла коридор, тьма, в которой раздавались крики ужаса, – тьма давящая, всепоглощающая. В ней что-то неторопливо шуршало, сухо и размеренно.
Хатхуу казался фальшивым, ненастоящим, плоской куклой на теле реальности, которую двигает невидимая рука, – и именно куклой он и оказался. Амрита подозревала за этой нелепой куклой кучу грязи, но она ошиблась. Это была крышка колодца, которую грубо сдернули – и оттуда хлынули давно позабытые звуки и ощущения. Обезьяны знали их слишком хорошо, помнили, как сородичи, шатаясь и закатив глаза так, что были видны лишь белки, выходили в ночь, прочь от костра, прочь из безопасной пещеры – и потом раздавался хруст костей.
Их потомки позабыли об этом, старательно спрятали леденящий безысходный ужас на самую дальнюю полку памяти – но его острые зубы, щупальца, смрадное дыхание острыми осколками торчат из каждой легенды, из каждого мифа.
«Мифа, – отчаянно цепляясь за край двери, распахивающейся в пустоту, подумала Амрита. – Мифа…»
И тут она вспомнила.
– Ты открываешь перед живыми существами двери высших планетных систем, – пробормотала она. – Ты указываешь путь к освобождению. Ты всегда пребываешь в моем сердце…
Тьма рассеивалась. Амрита увидела коридор, в котором извивались и корчились тела. У ее ног кто-то корчился и стонал. Ужас так изуродовал лицо человека, что Амрита не сразу узнала Лайза. Сама она тяжело опиралась на стену, вжималась в нее, изо всех сил стараясь стать плоской, но осталась на ногах. Чуть поодаль сидели Макх и Бонем – обнявшись, как дети, застигнутые вкрадчивым ночным стуком в дверь. Лицо Макха было мокрым от слез. Изо рта Бонема сочилась белая липкая ниточка слюны.
– Хватит! – произнесла Амрита с трудом, но и с вызовом, как она надеялась. – Прекрати!
Звезда, венчавшая пузо на ножках, дернулась в ее сторону. Но не было больше хтонического ужаса, безглазой пасти, пожирающей все и вся. А был представитель расы, способной к подавлению воли противника и прочим ментальным штучкам. Подобные расы не были редкостью во Вселенной. Эллориты в свое время построили империю, пользуясь своими способностями в этой сфере. Наверняка в материалах Корпорации сообщалось об этой способности жителей Тхимврук – да только никто этого не прочитал.
Члены экспедиции не собирались контактировать с местными жителями, по крайней мере, настолько близко.
– Ксенофобия, – холодно произнес Хатхуу, – не делает чести разумной расе.
«Все-таки он из ученых, – подумала Амрита. – Из тех, кто слишком быстро мыслит…»
Эта мысль, отстраненная и совершенно чужая, выдернула ее из атмосферы липкого ужаса, которым сочился коридор, и окончательно вернула ее в реальный мир.
– Что… – пробормотал Бонем. – Что ты сделал…
Голос Бонема окончательно рассеял наваждение. Амрита узнала его – этот голос, взволнованный и дрожащий, расспрашивал про Кеону.
– Мне показалось, – сурово пролаял Хатхуу, – что вы не верите мне. Что вам кажется, что я на стороне тех, кто хотел убить вас, кто подбил космокатер. Я показал вам, что если бы я хотел…
– Мы все поняли, – пробормотала Саджана, полевой медик экспедиции.
Она сидела, прислонившись к стене чуть поодаль, и на коленях у нее белело бурое пятно. Медичку, судя по всему, стошнило в то время, когда Хатхуу показывал людям то, что хотел.
– Извините нас, – слабым голосом закончила она. – Но кто же это сделал и что нам делать теперь?
Пока Хатхуу вкратце пересказывал все то, что Амрита уже знала, лица людей медленно поворачивались в его сторону. Амрите эти белые пятна в полутьме коридора напомнили кувшинки на темной поверхности пруда. Его резкий, глубокий голос заставлял прислушиваться к себе. Впрочем, теперь люди слушали бы его, даже если бы Хатхуу заикался и шепелявил. Первым распрямился Лайз, скрючившийся у ног Амриты. Он со стоном сел и обвел по сторонам непонимающим взглядом.
– К моим словам не прислушались. Сочли их капризом, – закончил свой рассказ Хатхуу.
– Капризом? – закричал Макх. – Капризом?!!
Хатхуу задумчиво пошевелил щупальцами, вызвав содрогание в зрителях. Но он всего лишь подыскивал слова.
– После падения Схатранай на Тхимврук к власти пришли герои. Те, кто расстрелял империю мидлогов, – сказал Хатхуу. – Эта победа стала сакральным символом. Сомневаться в ней, в тотальной, окончательной гибели наших врагов стало кощунством. Признать, что они выполнили свою работу нечисто, не до конца, что на сияющем образе наших героев есть пятна… Это означает политическую смерть всего нашего руководства. Давным-давно, еще здесь, на Схатранай, тем, кто допустил подобную ошибку, пришлось бежать в Глубокий Космос. Больше их никто никогда не видел.
Его голос звучал по-прежнему резко, чуть хрипло, напоминая лай.
– У вас здесь, я смотрю, то же самое, что и у нас, – усмехнулся Лайз.
Черная прядь волос, прилипшая к его лбу, еще была мокрой от пота, но он уже совершенно пришел в себя и слушал внимательно.
– Они придут, – сказал Хатхуу. – Им нужен катер. Я уверен, что повреждения несерьезны и их можно устранить.
Вздох ужаса прошелестел по коридору.
– Нужно покинуть катер, – сказал до сих пор молчавший Дару. Амрита и не заметила его за спинами остальных. – Чем быстрее, тем лучше.
– Надо двигаться в сторону базы. Это наш единственный шанс, – согласился Хатхуу. – И чем быстрее, тем лучше. У меня есть оружие. Я готов выдать его всем, кто умеет с ним обращаться.
– Но как нам покинуть корабль? – растерянно спросила Саджана. – У нас ничего нет… За бортом чудовищный мороз, а наша экипировка…
– Предлагаю пройти в кают-компанию и все обсудить, – сказал Дару. – У нас есть на это время?
Он вопросительно посмотрел на Хатхуу.
– Да.
– Я пойду поищу командира и остальных, – сказала Саджана.
– Может быть, он был в тех спасательных капсулах, которые… – начал было Макх.
Но Саджана уже повернулась и двинулась в противоположном направлении. Бонем, поколебавшись, последовал за ней.
* * *
Талан услышала шаги и обернулась. Ярость ее уже выдохлась, но капитан не выставила незваных гостей с порога не только поэтому. Второй причиной была ослепительная, почти невыносимая красота молодого мужчины, которого она увидела. Слезы высохли на ее глазах – скорее от изумления, чем от восхищения. Таких мужчин Талан видела только в исторических стереофильмах про золотой век империи эллоритов.
Гость заметил, какое впечатление произвела его внешность, и лукаво улыбнулся. Из-за его спины появился пожилой представительный мужчина.
– Гридон, геологическая секция, – назвался он. Голос у него был низкий, ровный, успокаивающий. – Мы приносим свои извинения за вторжение. Но просто хотелось бы узнать, что случилось, каковы повреждения. Мы спрашивали остальных участников экспедиции, никто не смог ответить. Может быть, можно все исправить? – примирительно продолжал он. – На борту находятся несколько инженеров, да и объемный принтер у вас, наверное, есть…
Это был первый разумный вопрос, который Талан услышала после аварии. Бьющуюся в истерике толпу причины падения не интересовали. Неизвестно, что смягчило капитанку больше – дружелюбный тон Гридона, внешность его спутника или сам смысл вопроса. Но она ответила:
– Повреждения не так велики. Заплатку могу поставить и я сама. Дело в другом. Нам пробили оба топливных бака – основной и резервный. Мы не сможем подняться в воздух – если, конечно, посреди этой снежной пустыни вдруг не появится заправка для космических катеров.
– А, вот в чем дело, – сочувственно произнес Гридон. – Тогда понятно, почему все говорят, что корабль надо покинуть и идти к базе пешком.
Талан не стала спрашивать, почему все говорят, что катер придется оставить. Она собственными глазами видела ракету, пробившую бок «Шустрой», и разряды помельче, в пламени которых сгорели спасательные капсулы – и люди в них. Она понимала, что те, кто стрелял – кто бы они ни были, – не успокоятся на достигнутом.
– Тогда у нас вот какое предложение. У вас же есть как минимум один реактивный ранец, не так ли? – продолжал Гридон.
Он проявил удивительную осведомленность. Капитану космокатера действительно полагался реактивный ранец для того, чтобы в случае мелких поломок в космосе иметь возможность не только выйти на обшивку, но и маневрировать в необходимых пределах.
Талан наконец осознала, что она сидит на коленях на полу, обнимая основание пульта управления, и на нее смотрят двое мужчин. Она поднялась на ноги и сухо ответила:
– Да. И что?
– Насколько я знаю, база, до которой мы не долетели, полностью отстроена и готова, – терпеливо продолжал Гридон. – Там наверняка есть вездеход или, чем черт не шутит, легкий воздушный катер.
– Наверное, есть, – пожала плечами Талан.
Оснащение базы волновало ее в последнюю очередь.
– Огэнси, – представил своего спутника Гридон. – Он отлично управляется с ранцем и сможет долететь на нем до базы. Там он возьмет вездеход и вернется за нами. Сами мы не дойдем. Ведь на корабле нет лыж и, я не знаю, аэросаней? У вас нет снаряжения для перехода по заснеженной местности?
– Конечно, нет, – сказала Талан. – Прогулки с любованием видами не планировались, как вам, наверное, известно.
Гридон украдкой снова посмотрел на своего спутника – тот внимательно слушал Талан. У Талан мелькнула шальная мысль, что никакого вездехода на базе нет. Просто Гридону хочется услать этого красавчика подальше отсюда, в безопасное место. Причина такого участия в судьбе Огэнси была Талан не совсем понятна. Внешне они не были похожи, как не похожа солидная лягушка и стройный аист.
– Хорошо, – сказала она, решив не забивать голову поиском ответа на вопросы, которые ее на самом деле не интересуют. – Я дам вам ранец. И можете взять один из скафандров в оставшихся спасательных капсулах, чтобы не замерзнуть. Координаты базы настроите на навигаторе сами.
– Да-да, конечно, – обрадованно закивал Гридон.
* * *
– Командир жив, – сказал Бонем, входя в кают-компанию.
Это было уже кое-что. Многие при этих словах облегченно вздохнули, и Амрита в их числе. Она по опыту знала, насколько опасна и неуправляема любая группа, лишившаяся командования.
– Во время посадки его завалило в собственной каюте, сломало ногу, – продолжал Бонем. – Он без сознания. Саджана сейчас колдует над ним.
Амрита передернула плечами. Ситуация в принципе не изменилась. У них по-прежнему не было лидера. В привычной реальности Амриты, той, что она бесповоротно отвергла, командование перешло бы к следующему по званию. Но здесь не было званий; все были равны. Амрита ощутила неуютный холодок. Она понятия не имела, как люди выходят из таких ситуаций.
– Больше никого не нашли? – спросил Дару.
Бонем отрицательно покачал головой:
– Я проверил все остальные помещения. Давай командовать нами пока что будешь ты, – обратился он к Дару. – Кто-то же должен. А ты же последний из старших в секциях, кто остался. Да и вообще мужик серьезный…
Умы – руководительницы секции тиссоров, – Теранона, Кеоны, Эрколи и Нуто (двое последних тоже были старшими в своих подразделениях) в кают-компании не было. Бонем сказал, что обыскал все помещения космокатера. Значит, здесь находились все выжившие.
«Тогда считать мы стали раны, товарищей считать», – машинально подумала Амрита.
– Да я по механизмам больше, – пробормотал Дару.
– А почему это он? – взвизгнул Макх.
Выжившие расположились на диванчиках, креслах и просто на полу, покрытом пушистым темным ковром. При своих словах Макх вскочил, возмущенно размахивая руками. Амрите тоже хотелось вскочить, бежать, что-то делать. Разговор, казавшийся ей бессмысленным, раздражал ее все больше и больше.
– Потому что – он, – отрезал Бонем. – Ты согласен, Дару?
Тот пожал плечами:
– Ну, давайте.
– Это произвол! – закричал Макх.
Амрита встала и нетерпеливо прошлась взад-вперед по кают-компании. Всех остальных, насколько она могла судить, происходящее ничуть не удивляло – словно это была стандартная, рутинная процедура.
– Хорошо, давайте проголосуем, – сказал Бонем. – Кто за то, чтобы временно исполняющим обязанности командира был Макх, поднимите руки.
«Какая это потеря времени! – мрачно и нервно подумала Амрита. – Надо действовать, а они сидят тут, валандаются…»
К ее удивлению, Рангут проголосовала за Макха в числе прочих.
– Так, пять человек, – сказал Бонем. – Кто за то, чтобы нами командовал Дару?
Руки поднял сам Дару, Бонем, капитанка Талан и ее штурманка, а также Хатхуу.
– Давайте, конечно, слушать всяких инопланетян и людей, которым и горшок доверить нельзя – и тот разобьют, я уже про космокатер не говорю! – взвился Макх.
– А ты, Амрита? – спросил Бонем. – Твой голос – решающий.
Амрита вздрогнула от неожиданности. Ей раньше не доводилось принимать участие в подобных процедурах. Ей в голову не пришло, что она тоже должна высказать свое мнение. Исход голосования казался предрешенным. Грубый и трусливый Макх не нравился Амрите, и она думала, что все проголосуют за рассудительного Дару. Она думала, что Бонем устроил это голосование специально, чтобы показать Макху смехотворность его претензий.
И была потрясена, увидев, что почти половина членов экспедиции вполне видит Макха своим командиром.
– Дару, – сказала она. – Конечно, Дару.
Макх разочарованно присвистнул и громко прошептал «дура».
– Нам нужно добраться до базы, – сказал Дару. – И для этого нужно решить две задачи. Транспорт и экипировка. Мы слишком легко одеты, чтобы покинуть катер в том, в чем мы есть.
– Я должен сказать, – произнес Гридон. – Мы с капитаном уже отправили Огэнси на базу.
– Пешком? – спросил Макх.
– На моем реактивном ранце, идиот, – ответила Талан.
– Если там есть вездеход, Огэнси выведет нам его навстречу, – продолжал Гридон.
– Это очень хорошая новость, – заметил Дару. – Значит, нам нужно пройти не так уж много.
– Скафандры из спасательных капсул, – подал голос Лайз. – Капсулы ведь использованы не все? – обратился он к капитанке «Шустрой».
Макх, подчеркнуто отвернувшись от всех, наливал себе горячий напиток из автомата, но Лайз уже смирился с проигрышем того, за кого голосовал.
– Нет, конечно, – сказала Талан. – Осталась самая большая, на шесть человек, и десять индивидуальных.
– Вот, – продолжал Лайз. – Эти скафандры рассчитаны на жесткое космическое излучение и холод вакуума. Они вполне выдержат температуру за бортом. И это не мои предположения. В одной из экспедиций, в которых я участвовал, люди так и поступили. Все нормально сработало.
Макх, громко прихлебывая, пил свой напиток.
– А объемный принтер здесь есть? – спросил Бонем. – Можно было бы поставить на полозья самую большую капсулу, ну вот эту, на шесть человек которая. Сделаем мотосани такие.
В этот момент Дару наконец заметил знаки, которые делал ему Хатхуу. Они вдвоем отошли в угол и начали о чем-то шептаться.
– Есть, – сказала Талан. – В качестве источника питания можно снять аварийные аккумуляторы с системы жизнеобеспечения.
– Эти вряд ли подойдут, – задумчиво произнес Бонем. – Тут бы что попроще…
– С кухни можно еще забрать, – заметила Нусту.
Амрита исподволь следила за беседой Дару и Хатхуу. К сожалению, отсюда ей было не разобрать ни слова.
– Но у нас нет схем, чертежей полозьев, системы управления санями, – с сомнением произнесла Талан. – Я не покупала программное обеспечение такого рода.
– Это не проблема, – отмахнулся Бонем. – Это я как-нибудь соображу… Значит, нужно что? Сейчас пойдем вместе с вами, госпожа командирка, вскроем капсулу. Наденем скафандры. Вы сможете заставить ее отстыковаться?
Хатхуу повернулся к Амрите и поманил ее своей невозможной рукой-веткой. Амрита встала и, аккуратно обходя сидящих на полу членов экспедиции, подошла к Дару и Хатхуу.
* * *
Амрита с усилием провернула отвертку в пазу аварийного открытия люка. Около соседней спасательной капсулы копошилась Рангут, чуть подальше – Макх и Гридон. Лампы аварийного освещения светили тускло. Скоро запасная батарея должна была совсем сесть. Амрита услышала тихий всхлип. Она даже знала его причину. Рангут плакала по Теранону. По своей несостоявшейся любви.
Амрита раздвинула наконец створки люка и забралась в спасательную капсулу, светя себе фонариком. В момент извлечения скафандров из большой капсулы выяснилось, что их на космокатере имеется два вида. У примерно половины скафандров, как пояснила Нусту, непосредственно перед этим рейсом подошел к концу гарантийный срок, и Талан заменила их на новые. Эта модель оказалась чуточку более дорогой, немного более комфортной и надежной.
И сейчас Амрита очень надеялась, что ей достанется новый, крепкий скафандр. Так и получилось. Амрита улыбнулась и ловко влезла в него. Подождала немного, пока сработает система автоподгонки по фигуре, и выбралась из капсулы обратно в коридор.
Там она обнаружила Рангут. Девушка решила не трепыхаться в тесной капсуле, а переодеться с комфортом.
– Тебе тоже новый достался? – спросила Амрита.
Она и так уже видела это по сияющим синим молниям на правой стороне груди. Старые скафандры были другой фирмы, на них красовался товарный знак в виде красного ромба. Но ей хотелось поддержать подругу, отвлечь от грустных мыслей о гибели парня, которого она так и не успела соблазнить.
Рангут кивнула. Она вертела скафандр и так и этак, пытаясь разобраться в нем.
– А где здесь вход? – спросила она.
Амрита улыбнулась шутке. Привлеченный их голосами, из соседней капсулы выбрался Макх. Был он мрачнее тучи, и Амрите сразу стало ясно почему – на его скафандре алел скромный ромб.
– Ладно, я пойду, – сказала она.
Было еще одно дело, которое нужно было сделать.
Саджана присоединилась к общему обсуждению в кают-компании чуть позже и пообещала выдать поисковые датчики.
– Искать будут именно их, – пояснила доктор. – Это – гарантия безопасности от Корпорации.
При этих ее словах по кают-компании прошел нервный смешок.
Но получить датчик все равно стоило, и за ним Амрита и отправилась. Амрита, однако, не успела дойти до поворота, как услышала за спиной какую-то возню.
– Дай сюда! – крикнул Макх.
Она обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Макх замахивается. Рангут оказалась быстрее. Макх, покачнувшись от удара, повалился на пол, но успел вцепиться в ноги Рангут и увлек ее за собой.
«Гражданские», – с отвращением подумала Амрита.
Вспышку Лайза, когда он напал на Хатхуу, можно было списать на шок от случившегося. Но с тех пор прошло достаточно времени, чтобы каждый выживший мог справиться с потрясением и прийти в себя. Да, ситуация, в которой они оказались, была совершенно неожиданна и опасна. Но тот же Лайз во время обсуждения в кают-компании вел себя очень здраво и предложил массу полезного.
Амрита не могла себе представить, что когда-нибудь окажется в отряде, бойцы которого будут драться друг с другом за лучший скафандр.
«Ты сама это выбрала», – напомнила она себе на бегу. Надо было помочь Рангут.
Сцепившись, Рангут и Макх катались по полу. Рангут ругалась страшными словами, Макх рычал. Из спасательной капсулы выбрался Гридон – тоже со скафандром старой модели в руках. Увидев дерущихся, он бросил свой скафандр на пол. Амрите на миг показалось, что он сейчас схватит скафандр Рангут, который выронила девушка, и убежит. Амрита пожалела, что Хатхуу раздаст обещанное оружие только перед выходом из катера.
Но Гридон оказался не из таковских. Это был пожилой уже, представительный мужчина; в этот момент оказалось, что он умеет двигаться очень быстро и резко. Он на миг замер, как мангуст перед змеей, а затем молниеносно нырнул в клубок тел. Макх тут же закричал. Амрита опомнилась и присоединилась к схватке, но толком ничего не успела сделать. Рангут удался сокрушительный прямой в нос, от которого Макх счастливо отключился. Амрите оставалось только помочь Гридону оттащить его к стене.
Рангут, поднявшись на ноги, торопливо натягивала скафандр. Губы ее больше не дрожали. Ее прелестное личико искажала гримаса гнева. Амрита, морщась, потирала ухо. Шлем от скафандра она не стала надевать, и кто-то из дерущихся, скорее всего сама Рангут, съездил ей по уху.
– Я бы на месте Хатхуу этому придурку оружие не давал, – только и сказал Гридон.
Рангут изрыгнула еще несколько ругательств.
Гридон вернулся к своему скафандру и принялся задумчиво вертеть его в руках. Рангут подошла к нему. Гридон настороженно покосился на нее.
– Вот застежка, – ткнула пальцем Рангут.
Лицо Гридона просветлело.
– Благодарю, – сказал он и стал облачаться.
– Это вам спасибо, – сказала Рангут.
У стены застонал Макх. Рангут хотела пнуть его ногой, но Амрита удержала ее.
– Не надо, – сказала она.
– Пойдем стволы возьмем, – мрачно сказала Рангут.
– Еще же датчики надо, – напомнила Амрита.
– Точно, – кивнула Рангут.
Они подождали, пока Гридон справится со своим скафандром, и все вместе двинулись в медицинский отсек. Макх остался лежать на полу, рядом с измятым в драке скафандром – старой модели.
– Ты же за него голосовала, – заметила Амрита.
– Ну и дура я! – мрачно ответила Рангут. – Он мне казался таким решительным, таким резким, надежным… Хорошо, что ты и другие лучше разбираетесь в людях! А то он сейчас бы нам вообще ничего не выдал и бросил помирать, а себе два скафандра напялил бы!
Амрита кивнула, соглашаясь.
* * *
Хатхуу восседал в кают-компании, разложив на столике перед собой оружие. Только увидев эти разнокалиберные бластеры, энергетические винтовки и даже палаши, Амрита окончательно поверила, что он здесь по собственной инициативе, а не выполняет секретное поручение правительства Тхимврук. Если бы это была официальная миссия, все оружие было бы одинаковым, с одного склада. Хатхуу раздавал оружие из своей личной коллекции. Она оказалась у бывшего заключенного-ученого весьма обширной и внушающей уважение.
Саджана устроилась на диванчике, свалив датчики перед собой горкой на столе. Когда в кают-компании появились Амрита и Рангут, Саджана как раз крепила датчик Лайзу. Тот уже вооружился – на его бедре висел бластер.
– Макху оружия не давай, – сказала Рангут, взяв из кучи оружия на столе энергетическую винтовку. – Он меня сейчас чуть за скафандр не убил. Голыми руками!
Саджана скривилась, и Хатхуу сказал спокойно:
– Я и не собирался.
При этих его словах мозг Амриты, давно исподтишка боровшийся с необходимостью смотреть на это создание, нелепое в своей жуткости, наконец сгенерировал образ, который Амрита с того момента видела каждый раз, когда ей приходилось смотреть на Хатхуу: высокий, подтянутый мужчина в форменной куртке, квадратная челюсть, волевой взгляд холодных глаз.
Амрита выбрала импульсное ружье. Тяжелое, но простое в обращении и надежное, как топор.
Хатхуу протянул девушкам две маленькие металлические сферы.
– Эти приборы блокируют внушение, – сказал он. – Если нас настигнут, первым делом они попытаются ударить нас ментально, подчинить нашу волю.
Рангут сунула прибор в карман скафандра и тут же закрыла его на застежку, для надежности. Амрита же заметила, что у блокиратора внушений есть ушко, как у подвески. Расстегнув скафандр, она добавила прибор к медальону, который носила на шее на серебряной цепочке. Хатхуу не мог не заметить медальон. Но ему, сыну негуманоидной расы, серебряная палочка размером с фалангу пальца и округлым утолщением на конце ни о чем не могла рассказать. А вот Рангут, заметив лингам, заулыбалась, но оказалась достаточно деликатной, чтобы промолчать.
– Кстати, о холодном оружии, – сказал Хатхуу, обращаясь к Амрите. – Вы умеете с ним обращаться?
– Не поняла, при чем тут холодное оружие, – пробурчала Амрита. – Но умею.
– Ну, вы же носите копию маленького меча, – ответил Хатхуу.
– Это не меч, – сказала Амрита.
Рангут, не сдержавшись, прыснула.
– Да? Ну извините, ошибся. Возьмите вот это, – он протянул ей причудливый волнистый клинок. Амрита узнала дальнего космического родственника малайского криса. – Вдруг пригодится.
– Не хотелось бы, – пробормотала Амрита, но оружие взяла.
У Хатхуу нашлась и перевязь для него, чтобы носить на спине. Рангут помогла Амрите закрепить перевязь и восхищенно воскликнула:
– Круто выглядишь!
Амрита улыбнулась.
– Талан ждет тебя, – напомнил Хатхуу Амрите.
Получив у Саджаны датчик, Амрита направилась к двигателю космокатера.
* * *
Из спасательной капсулы вынесли все амортизационные кассеты. Но все равно ввосьмером там было тесно. Раненого командира положили во весь рост по центру капсулы. Остальным пришлось стоять, прижавшись друг к другу.
Бонем старался вести аккуратно, но капсулу все равно кидало из стороны в сторону на ухабах, которые инженер не мог заметить под снегом. Рангут опиралась на энергетическую винтовку из запасов Хатхуу. Девушке удавалось удерживать равновесие, но остальные то валились на соседей, то награждали друг друга невольными, но от этого не менее неприятными тычками. Таким образом, хотя капсула была лишена самостоятельной системы отопления – об этом в открытом космосе должен был позаботиться скафандр пассажира – и внутри было довольно холодно, атмосфера в капсуле была накалена до предела.
«Поручней, – подумала Рангут. – Здесь не хватает поручней, как в автобусе».
Чувство абсолютной нереальности происходящего охватило ее. Она хихикнула, радуясь, что никто не видит ее лица за стеклом шлема, не слышит этих явных признаков приближающейся истерики.
Несмотря на то что Рангут отчетливо ощущала плечо и локоть соседа (им оказался Гридон) с одной стороны и упиралась в подмышку Дару с другой, а руки ее крепко держались за ребристый корпус винтовки, ей казалось, что это все происходит не с ней. Этого просто не могло быть! Обстрел катера, аварийная посадка, драка за скафандр с Макхом. Картинки прокручивались в ее голове, словно кадры лихого боевика. Здесь должна была находиться группа профессиональных диверсантов. А она, Рангут, была хоть и высококвалифицированным, но абсолютно мирным специалистом.
Они должны были сесть на специально подготовленной площадке около базы. Роботы протянули бы переходной рукав, защищающий от этого невыносимого мороза, и все члены экспедиции перебрались бы в здание. Командир и техники пошли бы разбираться с механизмом расконсервации. Остальные участники – расселяться по своим жилым ячейкам. Рангут выбрала себе такую, чтобы при пробуждении видеть из окна полярное сияние. И она надеялась, что будет любоваться этими красотами не одна…
Капсулу тряхнуло особенно сильно. Люди повалились друг на друга, как мешки с аппаратурой – такие же неуклюжие и колючие.
«Катер взорвался», – передал по общей связи Бонем.
Управлять собранным на коленке двигателем можно было только снаружи, где он и находился, восседая на торпедоподобной конструкции. Капсулу вел навигатор, настроенный на координаты базы. Бонем корректировал путь, объезжал препятствия. Он единственный видел все, что происходит вокруг.
И только в этот момент Рангут ощутила, ярко и окончательно, что духота, скученность в тесной капсуле и перекошенная морда Макха напротив – это все по-настоящему, взаправду, и она трясется вместе с остальными по изборожденной ледяными застругами поверхности давно замерзшего озера.
Она заплакала. В этот момент что-то ударило ее под дых так сильно, что она согнулась от боли, а слезы – на этот раз от боли – хлынули у нее из глаз.
«Убери свою сикалку, – прохрипел Макх. Это он ударил Рангут. – Не повернуться толком!»
Страшная, никогда раньше не испытанная Рангут злоба вскипела в ее душе, как волна. Она перехватила винтовку поудобнее и ткнула Макха в грудь.
«Вот сейчас тебя выбросим отсюда на хер, место сразу появится!» – рявкнула она.
Макх хотел что-то ответить. Но в этот момент командир – бледный в синеву, покрытый нездоровым потом – поднял руку. Бластер уперся в живот Макха.
Арсигун не воспользовался щедрым предложением Хатхуу; ему, как командиру экспедиции, полагалось собственное табельное оружие.
«Еще раз услышу твой голос, – произнес Арсигун, не открывая глаз, только синие губы шевелились на помертвевшем лице. – Пристрелю сам».
Макх метнул на него злобный взгляд, который вполне мог расплавить стекло шлема.
«Убери винтовку, Рангут», – сказал Арсигун.
Рангут подчинилась.
В капсуле снова воцарилась тишина, в которой было слышно только хриплое дыхание восьмерых человек.
* * *
Буро-красный, словно ржавый, водопад был не выше человеческого роста. Но встретить его в краю вечного снега и льда было не менее удивительно, чем обнаружить здесь же заправку для космических катеров.
По берегу реки двигались три устройства, в которых внимательный взгляд узнал бы мотосани, или же снежные мотоциклы на полозьях. Конструкция была выдержана в минималистическом стиле, а то, как была решена проблема передачи крутящего момента в отсутствие стандартных запчастей, вызывало бы восхищение любого инженера. Бонем оказался профессионалом, который может все – и втыкать мегакрюки в планетарную кору, и собрать мотосани из запасного аккумулятора для стекрана, кресла из кают-компании и пары полозьев, отпечатанных на объемном принтере.
Бурая река, извиваясь, уползала куда-то на восток и, хвала всем богам, путь беглецам не пересекала. Следы больших мотосаней шли практически по берегу, и хотя Амрита, Хатхуу и Талан, покинувшие катер последними, не видели капсулы с товарищами, потеряться они не боялись.
«Что это за река? – спросила Амрита. – Почему она красная? Результат экологической катастрофы?»
Перед тем как покинуть корабль, все трое на всякий случай принудительно замкнули каналы передачи скафандров друг на друга – чтобы слышать каждого из товарищей, даже если он потеряется из виду. Амрита знала, что Хатхуу ее услышит.
И он услышал:
«Оксиды железа. Повышенная соленость озера, из которого вытекает река. Оно находится подо льдом несколько миллионов лет. Какие-то бактерии в этих условиях научились окислять и же…»
Хатхуу не договорил.
За спиной спутников что-то загрохотало. Вздрогнула под ногами земля. Сине-зеленая глыба, нависавшая над водопадом, качнулась и съехала в воду.
Амрита притормозила. Увернулась от накатившей на черный берег рыжей волны, а затем и вовсе остановила свой импровизированный снегоход. Обернувшись, она увидела огненный столб, взметнувшийся в небо.
«Ну вот, группа захвата вошла в «Шуструю» и попыталась поднять ее в воздух, – услышала она голос Хатхуу в своем передатчике. – Быстро они…»
Талан тоже остановила свой снегоход, спрыгнула с него и замерла, глядя на черно-красное разлапистое дерево, растущее из снегов там, где осталась «Шустрая». Хатхуу слез со снегохода, чтобы размять свои коротенькие толстые ноги. В передатчике Хатхуу что-то забормотало. Он прислушался.
«Почему… – шелестел в наушниках голос Амриты. – Я специально уволилась… не хочу так жить… и вот опять… не отпускали…»
Она сидела на своем снегоходе, сгорбившись над рулем. Плечи ее тряслись. Прозрачный пластик шлема потемнел, защищая свою обладательницу от нестерпимо сияющей в солнечных лучах бескрайней снежной простыни. Лица Амриты не было видно, но Хатхуу почти не сомневался, что она плачет.
«Если бы не вы, Амрита, – произнес Хатхуу в микрофон. – Они бы сейчас уже расстреляли нас всех с воздуха. Нам очень повезло, что вы оказались вместе с нами. И что вы так здорово умеете, хм, перебирать двигатели».
Он подошел к ней. Осторожно похлопал многопальчатой рукавицей по колену.
«Взрыв сильно уменьшил их количество, – сказал он. – Но теперь надо двигаться дальше как можно быстрее. Если там кто-то остался в живых, теперь они просто в бешенстве. Мы лишили их единственного шанса и давно взлелеянной мечты – покинуть планету».
«Но я не хочу! – вдруг выкрикнула Амрита так резко, что у Хатхуу зазвенело в ушах. – Да, я умею превращать в бомбу все. Все! От гиперпространственных двигателей до скороварок. Но я не хочу так! Я хочу по-другому! И это опять настигло меня!»
«Да, ваш бог все еще с вами», – согласился Хатхуу.
Амрита резко вскинула голову и посмотрела на него в упор. В скафандре Хатхуу выглядел почти как гуманоид. Неуклюжий и нелепый, но гуманоид. Крохотные крылья прижало к спине, шлем скрыл пародию на морскую звезду, заменявшую ему голову, рукава стянули щупальца в подобие рук. Сейчас она почти видела мужественный твердый профиль в темном пластике шлема.
«Какой бог?» – изменившимся, очень осторожным тоном спросила она.
«Тот, к которому вы взывали, когда я ударил вас ментально, – ответил Хатхуу. – Тот, чей символ вы носите».
Амрита отвернулась.
«Мы больше не нуждаемся в богах, – ответила она мрачно. – Это все пережитки древности. Моя бабушка… в общем, она научила меня гимнам – этому и еще нескольким».
«Ну, любой заученный наизусть текст годен, чтобы цепляться за него рассудком, – миролюбиво согласился Хатхуу. – Простейший ментальный блок именно так и ставится… Я хотел похлопотать об ордене для вас, когда все кончится. Но я так понимаю, вас больше бы устроило, если бы я взял с Талан и Дару подписку о неразглашении? Вы не хотите больше быть героем, не хотите подвигов и почестей? Что ж, каждый может изменить свою судьбу так, как считает нужным».
«Давайте сначала доберемся до базы, – ответила Амрита устало. – Там разберемся».
Фигурка Талан в оранжевом, как пламя догорающего космокатера, скафандре, возвышалась на гребне заструги. Следы больших мотосаней уводили от берега то ли к лесу, то ли холму, то ли к очередному торосу. Да их было уже видно. Уродливая беременная улитка – спасательная капсула на шесть человек, в которую набилось девять, – медленно ползла по снежной целине.
«Мне хотелось бы попросить вас об одной маленькой услуге, – продолжал Хатхуу. – Ради ваших богов, от которых вы отказались, да и просто из милосердия. Я очень боюсь, что… А вы – единственная здесь, кто может мне помочь», – перебил он сам себя.
«Заминировать еще что-нибудь? – спросила Амрита, но уже не так мрачно. – Всегда пожалуйста. Только мне не из чего сделать замедлитель…»
«Нет».
И Хатхуу объяснил, что за помощь ему нужна.
Амрита сначала подумала, что ослышалась, но он повторил. В возбуждении Амрита соскочила с мотоцикла. Хатхуу едва успел посторониться.
«В Наэртикхоне никогда не было детей. И никого, кто бы мог завести их, – произнес Хатхуу, наблюдая за девушкой. – Я… буду очень ценен, и…»
«Капризы! – завопила Амрита так, что передатчик у Хатхуу опять захрипел, не в силах воспроизвести столь высокие частоты. – Они не прислушались к вам, сочли это капризами!»
«Да, есть у нас такой вредный предрассудок, что во время беременности…»
«У нас тоже такой есть. Некоторые вещи неизменны под любыми звездами! – Амрита остановилась и перевела дух. – Но как же вас отпустили? На такое рискованное дело? В вашем-то пикантном положении?»
Волевой профиль под темным пластиком шлема исчезал, таяли квадратный подбородок и холодный, уверенный взгляд. Ей вспомнился стол в каюте Хатхуу, заваленный энергетическими винтовками, бластерами, гауссовыми ружьями и палашами. И над всем этим восседала категорически беременная женщина, с пузиком, уже лезущим на нос. Обилие рук Хатхуу удивительным образом накладывалось на другой образ, тоже привычный и знакомый с детства; для полного сходства не хватало только оторванной головы Макха в правой верхней руке. Амрита, не выдержав, расхохоталась.
«Меня никто не отпускал, как вы изволили выразиться», – холодно ответил Хатхуу.
Перед внутренним взором Амриты снова мелькнули волевой подбородок и стальной взгляд. Как ни странно, это ее успокоило.
«Простите, – сказала она. – Нервы… А ваши соплеменники никогда не посещали Землю?»
«Не знаю, где это, – ответил Хатхуу. – Но я уже говорил, что однажды проигравшему клану пришлось бежать в открытый космос. Так же, как теперь это хотели сделать мидлоги. Так что все возможно. Мне сказали – если ты принимаешь это так близко к сердцу, езжай сам», – закончил он.
«Сама», – невольно поправила Амрита.
«Сама, – покорно повторил Хатхуу. – Извините, в нашем языке пять видов склонения по родам, никак не могу соотнести с космолингвой. Так вы сделаете это для меня, если…»
Амрита вздохнула.
«Да, – ответила она. – Сделаю».
Они услышали треск мотора и одновременно обернулись. Талан уже оседлала свой снегоход. И включила передатчик.
«Ты был прав, – сказала она, обращаясь к Хатхуу. – Они закачали бак топливом до полного, а затем запустили двигатель. С пустым баком «Шустрая» горела бы не так весело. Вперед, – закончила она. – Мы должны догнать остальных».
* * *
Бонем помахал рукой трем фигурам на снегоходах. Троица отставших нагнала капсулу, которая тащилась по снежному полотну с грацией беременного бегемота. К сожалению, и скорость у нее была ненамного выше. Талан и Амрита проехали вперед, разойдясь широкой вилкой – осматривали местность. Хатхуу замыкал маленький караван, следуя чуть позади капсулы. Так они и ехали, взметая снег. Амрита уже начала успокаиваться, думая, это страшное и нелепое приключение заканчивается. Что ей не придется оказывать Хатхуу услугу, о которой она так просила.
Они миновали холм, поросший мертвым лесом. Деревья были слишком высоки и могучи для тех, кто смог бы вырасти в этих снегах после катастрофы. За ними, на макушке холма, Амрита заметила остатки какого-то сооружения. Мелькнули черные блестящие блоки, из которых оно было сложено. Не успела она подумать, что сама организовала бы засаду именно здесь, как услышала в динамике голос Хатхуу:
«На холм! Нас догоняют сзади!»
Она развернула квадроцикл. Бонем уже разворачивал капсулу по широкой дуге.
А позади, на расстоянии не больше трех минут хода, мчалась, клубясь снегом, чудовищная процессия. Визор в шлеме Амриты настроился на анализ изображения.
Причудливость инженерного гения, создававшего эти снегоходы, что стремительно нагоняли медлительную капсулу, упиралась в явную нехватку деталей – так же, как у Бонема. Мелькали шестеренки, полозья, кривые ребра корпуса главной, тяжелой машины, которую сопровождал рой снегоходов поменьше.
* * *
Капсула резко дернулась, наклонилась так, что стоявшие ближе к ее острому носу попадали на тех, кто стоял в середине. Бонем явно заезжал на какую-то возвышенность. Капсулу затрясло. Полозья пересчитали все кочки и корни под снегом. Затем импровизированные мотосани круто повернули влево и остановились. Люк распахнулся.
«Нас догоняют!» – закричал Бонем.
Рангут машинально стиснула винтовку.
«Куда ты нас завез?» – спросил Арсиган.
«Здесь холм, на нем какие-то руины, – ответил Бонем. – Хатхуу сказал спрятаться здесь».
«А где он сам? И те, кто с ним?»
«Они прячутся в лесу на склоне, готовятся драться», – ответил Бонем.
Арсиган помолчал, оценивая ситуацию. Он окинул взглядом членов экспедиции, пересчитывая тех, у кого имелось оружие.
«Рангут, Дару, Нусту, Бонем, Лайз, – перечислил он. – Спускайтесь вниз. Переходите под командование Хатхуу. Гридон, Саджана – вытащите меня отсюда».
Рангут протолкалась к выходу из капсулы второй – только Лайз сильнее ее рвался в бой. На миг она прищурилась. Снежная простыня горела в лучах солнца, обжигая сетчатку. Рангут дождалась, пока светофильтр в забрале шлема скорректируется под освещение, и спрыгнула на снег.
Капсула стояла на верхушке холма, почти уткнувшись носом в остатки черной стены – и она тоже вызывающе блестела на солнце. Впрочем, высоты развалин хватало, чтобы скрыть капсулу, и это было хорошо. Рангут обогнула край стены и побежала вниз, пробираясь между черными мертвыми деревьями. Впереди мелькала спина Лайза в лазурном комбинезоне. Скафандры космонавтов всегда делали яркими, чтобы увеличить шансы спасателям в случае аварии, но сейчас приметность комбинезонов играла против тех, кто их носил.
Злое возбуждение подхлестывало Рангут. Ей не терпелось увидеть врагов, столкнуться лицом к лицу с теми, кто погубил Теранона, Уму, «Шуструю», да что там – всю эту планету принес в жертву своим амбициям.
Это произошло быстрее, чем она ожидала.
Цепочка фигур в разномастных тулупах, шубах из пышного меха какого-то неведомого зверя и даже в грубо залатанных скафандрах, напоминавших тот, что носила Рангут, взбегала на холм. Мелькали между деревьями приземистые силуэты со слишком длинными, непропорциональными для гуманоида руками. Сияли на солнце отполированные приклады старинных энергетических ружей.
Рангут обнаружила, что смотрит прямо в расходящийся широким рупором ствол такого ружья. Из него вырвался радужный сгусток.
Он надвигался на нее, расширяясь, как огромный мыльный пузырь, заслоняя собой снег, корявые стволы мертвых деревьев и всю Вселенную.
Боли Рангут не почувствовала. Не успела.
Мощность выстрела у мидлога была поставлена на максимум.
* * *
Амрита стреляла. Нелепые фигуры в шубах и заплатанных скафандрах падали, но уцелевшие не останавливались и продолжали переть вверх по склону с яростью и неукротимостью обреченных. Амрита перекатывалась по сугробам, и даже горячий толчок в локоть, оплавивший пластик комбинезона – кто-то попал и в нее, – не остановил ее. Все это было привычно и знакомо.
Даже когда, обернувшись, она увидела подкравшихся с тыла мидлогов, она не удивилась и не растерялась. Она сама поступила бы точно так же – разделила бы группу на две части, и пока одни отвлекали бы стрелков, другие зашли бы в тыл противнику. Амрита отбросила импульсное ружье и вытащила из-за спины клинок.
Мидлоги были вооружены в основном прутьями арматуры и другими дубинками, в которых угадывалось высокотехнологичное происхождение. В течение нескольких последующих минут они убедились в превосходстве холодного оружия над примитивным. Амриту всю заляпало ихором, но и она сама пропустила пару ударов. Плечо занемело.
Амрита огляделась. Истоптанный снег был залит зеленым и красным, вокруг лежали в неправильных позах тела в ярких скафандрах и драных тулупах.
«Бонем, Талан, Нусту, – узнала Амрита товарищей по цвету разорванных скафандров. – Рангут…»
А со спины уже набегали, улюлюкая.
«На холм!» – рявкнул Хатхуу.
Он выбрался из клубка тел и подтолкнул Амриту в спину. Она не пошевелилась, лишь молча махнула клинком в сторону верхушки холма.
Над черными блестящими обломками мелькнула дубинка и грязный белый мех. Из кого, интересно, пошили эту шубу?
«Ты обещала, – прокричал Хатхуу. – Освободить меня окончательно, во славу твоих богов! Открыть дверь в другую жизнь и планетную систему!»
У Амриты комок подкатил к горлу. Но он был прав. Сейчас было не время для колебаний. Она присела, уворачиваясь от летящего в ее голову камня.
«Если тебе отрубить эту звезду твою, то…» – начала она.
«Да, этого мне хватит!» – прорычал Хатхуу, стреляя из чьего-то бластера, который он подобрал на снегу. Рукоятка оружия была вся в ихоре, и Амрита видела, что она скользит в руках Хатхуу, мешая ему нормально прицелиться.
«Ложись на бок!» – крикнула Амрита.
Хатхуу тут же рухнул на снег как подкошенный.
Амрита подняла саблю, примеряясь…
Перед ее внутренним взором встали, накладываясь друг на друга, два образа – суровый мужчина с волевым подбородком и женщина, кругленькая и милая в своей беременности…
«Давай уже!» – прокричал Хатхуу.
Амрита успела еще подумать:
«А самой взять бластер и застрелиться. Успеть бы».
Рука ее пошла вниз. Тоска и последний, окончательный страх заструились по венам; она поняла, прочувствовала всем телом, что все закончится – здесь и сейчас.
Она, Амрита, закончится.
«Как это глупо», – подумала Амрита.
Что-то изменилось, но Амрита сначала не поняла что. Ах да, лезвие сабли потускнело – несмотря на весь покрывающий его ихор и чьи-то намотанные внутренности, металл все еще обжигающе сиял в лучах солнца. А теперь перестал.
Какая-то огромная тень накрыла холм.
Амрита отдернула руку. Кончик сабли разошелся с головой Хатхуу на волос, не больше; он чиркнул по шлему скафандра, выбив искру.
Амрита же смотрела вверх. Слезы потекли по ее лицу, застилая и без того запотевший изнутри и заляпанный снаружи визор. Нападающие тоже растерялись и на миг ослабили натиск. Таких штук они еще явно никогда не встречали.
Никогда еще силовой геологический бур, нависающий над головой, не казался Амрите таким красивым. Честно говоря, он был уродлив, как уродливы все механизмы в своей строгой утилитарности; он был совершенен в своем уродстве.
И никогда еще он не был так вовремя.
Амрита увидела, как по огромной резьбе забегали, заплясали алые огоньки. Огэнси настраивал параметры поражаемой породы и накапливал нужную мощность.
Амрита ничком повалилась в грязь рядом с Хатхуу.
«Не стать тебе свободным сегодня», – еще успела прохрипеть она.
Ей доводилось работать с такими установками. Амрита знала, что в момент срабатывания бура, в отличие от безобразно шумных механизмов древности, на землю падает тишина – тяжелая, глухая, как сырой матрас. Но в первый раз в жизни этим матрасом накрыло ее саму.
А затем раздались дикие предсмертные крики, и все стихло окончательно.
Когда Амрита снова начала слышать стук крови в ушах и собственное дыхание в шлеме, она приподнялась на локтях. Первое, что она увидела, были мощные корни дерева, в которые она только что, судя по трещине на стеклопластике визора, страстно утыкалась лбом. Древний инстинкт, который никогда не смог бы вместить в себя концепцию силового геологического бура, но знал все обличья смерти, не важно, приходит она в виде невыносимого грохота или чудовищной тишины, она всегда остается смертью, какими бы запахами или звуками она бы ни прикрывалась, и инстинкт этот никогда не советовался с ничтожными лобными долями на этот счет – он всегда знал, что делать, – он заставил Амриту безошибочно найти единственное, что тянуло на укрытие, и доползти до него в те несколько неимоверно длинных мгновений, когда алая завеса полилась с бура, разбрызгиваясь, словно малиновое варенье.
Хатхуу явно имел схожую программу в своих нейронных сетях – скорее всего, настолько же древнюю. Путь до дерева Хатхуу и Амрита проделали вместе, судя по глубокой прихотливой борозде в черной густой жиже и по тому, что сейчас они лежали, тесно обнявшись – подталкивая и подтягивая друг друга. Демагоги, путающие биологию и социологию, любили приводить в пример этот инстинкт, давить и перегрызать глотки другим в попытке спастись; рептилии не знают взаимовыручки, говорили они.
Но даже этот древний нервный узел где-то над самым мозжечком был мудрее всех демагогов, вместе взятых.
Дерево выглядело так, словно на него щедрой рукой вылили огромное ведро серо-красных помоев. Ошметки покрупнее повисли на оскверненных ветвях. В одном из них Амрита узнала промокший от ихора обрывок меховой шубы.
Амрита с трудом встала. Снег и тела погибших во время стычки – все смешалось, превратившись в бурду невнятного цвета, которую равномерно размазало по всему склону холма. Его ободрало до самой красновато-желтой почвы. Часть бурды уже стекала по оврагу.
Рядом из жижи поднялся кто-то. Человек с головы до ног был заляпан все той же бурой массой, и Амрита не могла узнать, кто из товарищей тоже остался в живых.
Огэнси уже слезал из кабины по длинной лесенке. Амрита вяло подумала, что хоть кабина водителя бура и невелика, ехать в тесноте им не придется.
* * *
Звезды медленно двигались поперек ночного неба. Можно было, конечно, заставить их двигаться быстрее, но это имело бы негативные последствия для и так порядком истощенной биосферы Схатранай. Амрита любовалась на плывущие в темноте светлые дорожки, пока не замерзла, и решительно направилась в жилой блок.
Сейчас было самое время выпить кофе, горячего, со сливками и специями.
Амрита шла по прозрачной галерее, соединявшей мегакрюк с жилыми помещениями. Гудения полей отсюда было не слышно, но серо-стальной блеск структурированных самым эффективным и экономичным образом, «жгутом», силовых полей наполнял своим сиянием всю галерею. Отсюда Амрите были отлично видны все шесть огромных вводов, взломавших ледники и уходивших вглубь, в саму литосферную плиту.
– Сбережешь нитки, зашивая прореху, придется купить новое платье, – пробормотала Амрита.
Каждый раз, проходя здесь, она вспоминала эти слова Умы, ее смеющееся лицо, ее плотную фигуру. Но вслух произнесла впервые.
И улыбнулась.
В общей кухне Амрита встретила Гридона и Огэнси. Они завтракали.
– Кофе? – дружелюбно спросил Огэнси, увидев Амриту.
Она кивнула.
Амрита всех приохотила к этому земному напитку. Всех, даже милую Акаят, врача, и молчаливого Раста, геолога, которых прислали на место погибшей Саджаны.
Но не Макха. Все двадцать стандартных циклов, на которые затянулась установка мегакрюка, он завтракал в одиночестве в своем блоке. И не потому, что не любил перекинуться парой слов, пока жарятся тосты.
За это время многое успело произойти – не только установка мегакрюка.
Прилетел и улетел взвод космических рейнджеров. Их командир выглядел в точности так, как Амрита внутренне представляла себе Хатхуу (до того, как узнала о его беременности), – волевой подбородок, холодный взгляд. С Тхимврук предлагали помощь при зачистке Наэртикхона, но рейнджеры ответили: «Сами справимся».
И они справились.
Временами зарево на юге полыхало ярче полярного сияния. Когда рейнджеры покинули Схатранай, три из пяти лап мегакрюка уже были полностью установлены стараниями выживших участников экспедиции, а Тхимврук руководили уже совсем другие люди.
Представитель конфликтной комиссии компании, который прибыл вместе с рейнджерами, отличался от них только манерой общения, мягкой и деликатной, – но не результатами. Компания не могла предоставить других работников, чтобы закончить проект в оговоренный срок – но и власти Тхимврук, согласно стандартным пунктам о причинах расторжения контракта, должны были компании круглую сумму за то, что не предоставили достоверных сведений о месте проводимых работ и не обеспечили безопасность их выполнения.
– Мы можем расторгнуть контракт, – сказал юрист тогда, собрав всех уцелевших в слишком большой для них гостиной жилого блока. – Компания ничего не потеряет. Но я посмотрел ваши личные дела. У каждого из вас по две, по три смежные специальности. Так что в принципе вы все еще можете запустить мегакрюк. Вторая группа не пострадала и ждет только вашего решения для начала работ со своей стороны планеты. Совсем уж критичная ситуация в вашей группе с геологами и врачами, но таких двух специалистов мы сможем найти. Мы можем – вы можете, если хотите – взяться за это дело. Сроки мы про-длим и не спеша все сделаем. Каждый заработает в два-три раза больше, чем рассчитывал. Что скажете, Арсиган?
– Я поступлю так, как решит команда, – ответил тот.
Это он тогда первым поднялся из грязи, в которую превратились тела последних выживших мидлогов, опираясь на энергетическую винтовку, как на костыль, и приветственно помахал рукой Амрите.
И все они, все четверо сотрудников Корпорации, кто добрался до базы сквозь сверкающие, безжалостные ледяные поля – Гридон, Огэнси, Амрита и Макх, – решили остаться.
И теперь Амрита пила кофе в гостиной, ставшей такой уютной и родной за это время.
– Это я во всем виновата, – произнесла она вдруг. – Я заминировала двигатель. Когда катер взорвался, они обезумели от ярости и бросились за нами. А так убрались бы в свой космос, да и…
Амрита вздрогнула. Многое они обсуждали здесь – точки ввода мегакрюка, способы геологической разведки, сравнительные достоинства тех или иных силовых батарей, но никогда, никогда никто из выживших не обращался в своих беседах к их неудачной, нелепой, кровавой высадке. Амрита покосилась на Огэнси. Тот как раз намазывал свою булочку маслом и, судя по безмятежному выражению лица, вовсе и не услышал Амриту.
А Гридон сказал:
– Да перестаньте, Амрита. Вы же читали отчет этих космических мордоворотов.
Он поднял глаза к потолку и процитировал:
– «Оставленные своими соплеменниками в Наэртикхоне на верную смерть, как самые слабые и бесполезные члены коллектива, выжившие мидлоги обозначили численность группировки, двинувшейся к сбитому катеру, в шестьдесят особей. То, что катер мог вместить и поднять максимум двадцать из них, не стало сюрпризом для организаторов. Разогнав тех, кто пытался взобраться в катер, выстрелами из кормовой пушки, мидлоги подняли катер в воздух, где он по невыясненным причинам и взорвался».
Хатхуу сдержал свое слово так же, как и Амрита сдержала свое. Теперь ей ничего не полагалось – ни ордена, ни медали. Но ее это устраивало.
До сегодняшнего дня, пока она сама не проговорилась об этом.
– «Выжившие при взрыве впали в состояние амока и бросились догонять…» Вот видите, – перебил Гридон сам себя. – Если бы вы не заминировали двигатель, эти твари расстреляли бы нас с воздуха. Если уж они расстреливали и бросали на верную смерть своих, то что заставило бы их пощадить нас?
Хатхуу говорил то же самое. Но только сейчас что-то тяжелое, хотя и мягкое, сжимавшее грудь Амриты все это время, исчезло. Отдернулась когтистая лапа, разжала крепко прихваченное горло.
– Я думала, ты и нас снесешь, там же калибровка бура весьма приблизительная, – обратилась Амрита к Огэнси.
– А я взял у Талан инструкции к вашим скафандрам, там был указан химический состав, – ответил он, рассеянно ковыряя вилкой в салате. – Я внес оба варианта как «избегаемые цели».
Амрита несмело улыбнулась.
– Как там Хатхуу? – включился в светскую беседу Гридон.
– О, все прекрасно, – ответила Амрита. – Вчера с ним разговаривала. Благополучно разродился. Двадцать шесть детишек.
Огэнси оторвался от салата и переспросил дрогнувшим голосом:
– Сколько?
– Отец, я думаю, счастлив, – великосветским тоном прокомментировал Гридон. – А Хатхуу, наверное, совсем измучилась, бедная.
– У них там для продолжения рода нужно пять разнополых партнеров, так что, в общем, да, будет кому поднимать эту ораву, – смеясь, ответила Амрита. – Да и роды у них протекают не так, как у нас. Больше всего похоже, как Хатхуу говорит, на то, как если бы хорошенько чихнуть.
– Вот уж чихнула так чихнула! – присвистнул Огэнси.
– Да она мне стереоснимки прислала, вот, смотрите, – Амрита достала из кармана рабочего комбинезона портативный стекран и открыла на нужной закладке.
Огэнси склонился над стекраном. На лице его отразилось удивление и ужас. Гридон, который, как уже успела узнать Амрита, отличался большей стойкостью характера, произнес только:
– Прелестно. И носики такие розовенькие…
– Это псевдоподии. Чудовищно, правда? – в восхищении откликнулась Амрита. – Как проклятые души в прозрачных конвертиках.
За окном сияли в солнечном свете исполинские лапы мегакрюка.
Важно было не то, о чем они говорили, – а то, что они снова могли об этом говорить.
Игорь Шенгальц Главное качество человека
Степан сделал глоток кофе, глубоко затянулся сигаретой и прикрыл глаза от удовольствия. А когда вновь открыл их, то так и замер с полуоткрытым ртом, из которого все еще струился клубами дым.
Кафе, в котором он только что находился, больше не было. Исчезли стулья, столы, барная стойка, посетители и крупный лысый охранник.
Пропала даже чашка с кофе, которую он мгновение назад поставил на столик, испарилась и пепельница с недокуренной сигаретой.
Степан оказался сидящим на невысокой скамье в просторном светлом помещении. Кроме Степановой скамьи, в комнате было еще шесть других скамей, совершенно одинаковых на вид. Этим интерьер помещения и ограничивался.
Не успел Степан подняться на ноги, как свет мигнул, и соседняя скамья оказалась занята полным мужчиной лет тридцати пяти на вид, одетым в форму сотрудника ДПС, с полосатой палкой в правой руке. Он ошалело закрутил по сторонам головой, но тут свет мигнул вновь, а затем с короткими паузами еще четыре раза.
А как только все успокоилось, Степан увидел, что все семь скамей теперь заняты людьми, причем компания подобралась крайне разношерстная. Но рассмотреть каждого по отдельности он просто не успел. Едва лишь стихли испуганные вскрики вновь прибывших (особенно постаралась длинноногая блондинка, появившаяся последней, – она картинно завалилась в обморок, но так ловко, что ее успел подхватить на руки оказавшийся рядом высокий и крепкий мужчина в дорогом костюме), как в стене дальней части зала образовался круглый проем, из которого в помещение шагнуло удивительное существо. Оно было высокое – более трех метров – и обладало овальной головой с застывшей маской лица, двумя руками с гибкими длинными белесыми пальцами и лишь одной ногой, расширявшейся книзу. Эта нога не касалась пола, но существо прекрасно передвигалось по комнате, словно на естественной воздушной подушке. И становилось совершенно понятно, что на Земле оно родиться не могло. Ни при каких обстоятельствах…
– Добрый день, дорогие друзья! – Голос шел непонятно откуда. Существо рот не раскрывало, но говорило оно приятным тембром, без акцента, мягко, но отчетливо произнося каждое слово. – Меня зовут Орафикс, и я рад приветствовать всех вас у себя в гостях!
Блондинка, до этого томно замершая в надежных руках мужчины в костюме, открыла глаза, увидела Орафикса, заорала во всю глотку, продемонстрировав ослепительно-белые зубы, и вновь отправилась во временное небытие, теперь уже не наигранное.
– Меня крайне огорчает подобная реакция, – заметил пришелец, а в том, что это именно пришелец, сомневаться не приходилось. – Но я был к ней готов. К сожалению, не все формы жизни имеют хорошо развитый самоконтроль.
– Я че-то ваще ниче не секу! Ты че за такое? – Худощавый парень лет двадцати в спортивном костюме китайского производства резко подскочил на ноги. Типичный представитель мелкого криминала, Степан его сразу приметил. Гопник, одним словом. – Че за подстава? А? Не могло меня с тех колес так вштырить!
– Успокойтесь, уважаемый Константин Михайлович, я понимаю ваше недоумение и постараюсь сейчас же удовлетворить ваше законное любопытство, все подробно объяснив!
– Какой я тебе Константин Михайлович? Кирка – вот мое погоняло, понял?
– Конечно, уважаемый Кирка, я все понял. Однако не кажется ли вам, что нужно позволить мне начать, ведь остальные здесь присутствующие не менее вашего хотят меня выслушать?
– Да мне плевать, кто тут че хочет! Ты, слышь, верни меня откуда взял! Быром!
Мужчина, который все еще держал обморочную блондинку на руках, аккуратно положил ее на скамью, подошел к Кирке и коротко глянул тому в глаза, парень стушевался, притих и опустился на свое место.
– Продолжайте, уважаемый Орафикс, больше вас перебивать не будут.
– Спасибо, господин Снегов, – в очередной раз проявил осведомленность пришелец. – Итак, для начала предлагаю всем назвать свои имена и профессии. Вам предстоит провести вместе некоторое количество времени, поэтому, считаю, знакомство будет не лишним.
– Снегов… хм… Петр, – представился мужчина. – Бизнесмен.
– Степан Синицын. Менеджер.
– Петр Палыч Бинаков, – лысоватый мужчина средних лет поднялся с дальней скамьи. – Можно просто – Палыч. Прапорщик.
– Сержант Корноухов, – гаишник постарался по-молодецки втянуть живот, но ничего не вышло. – Дорожная полиция.
– Меня зовут Мария Кожевникова. Я бухгалтер, – невысокая женщина в строгом костюме и очках выглядела спокойно и безмятежно, словно ничего необычного и не происходило.
– Кирка, – нехотя повторил криминальный юнец, когда все взгляды устремились на него. – Временно безработный.
– Снежана, – блондинка уже несколько минут как пришла в себя, а теперь широко распахнутыми глазищами пялилась на Орафикса, но кричать больше не пыталась. – Домохозяйка.
– Ну вот и прекрасно, – подвел итоги пришелец. – Мое имя вы уже слышали. Я хозяин этого места. Вы все здесь по моему приглашению, даже, я бы уточнил, по настоянию.
– Не могли бы вы, господин Орафикс, все же прояснить цель нашего столь неожиданного визита к вам? – Снегов был безукоризненно вежлив и чертовски хладнокровен. Степан ему даже позавидовал, у самого-то, что уж скрывать, пальцы нервно сжимались в кулаки, да и коленки подрагивали.
– С удовольствием, – пришелец качнулся в воздухе. – Суть нашего собрания заключается в следующем: вы – представители мира с самоназванием Земля – имеете огромный шанс принести вашей планете небывалую удачу! Великий Союз Мыслящих, включающий в себя многие тысячи миров, выбрал вашу планету наряду с четырьмя другими как вероятных кандидатов для вступления в Союз. К сожалению, условия таковы, что из ваших пяти миров в Союз может вступить только один. Это и решится на Испытании, принять участие в котором я вас и приглашаю!
– Испытание, значит, – недобро посмотрел на Орафикса прапорщик Палыч. – Если умственное, то это не ко мне.
– Не беспокойтесь, – Степан почувствовал, что Орафикс улыбнулся. – Суть Испытания проста – как только любой член вашей команды достигнет определенного места на карте, которое я укажу вам позже, вы победили! Главное, сделать это ранее ваших соперников! Методы при достижении цели можно применять любые, без ограничений!
– Даже убийство? – Мария строго посмотрела на пришельца поверх очков.
– Любые… – повторил Орафикс.
– Значит ли это, – уточнил Снегов, – что и против нас может быть применено насилие, вплоть до физического уничтожения?
– Да, к сожалению, значит. Вас могут убить. Для меня, как для мыслящего существа, это печально и трагично. Но, задумайтесь только, каков будет выигрыш? Вашу планету примут в конгломерат миров! Перед вами откроется масса возможностей для развития цивилизации! Конечно, поначалу на правах младших товарищей, но в дальнейшем со временем вы вполне можете на равных разговаривать с представителями Союза!
– Нас могут убить, – Палыч поднялся на ноги. – Я так не согласен! Отправьте меня домой!
– И меня! – буркнул Кирка, искоса поглядывая на Снегова, которого он, судя по всему, опасался больше, чем пришельца. – Быром!
– К сожалению, это невозможно, – тон Орафикса казался одновременно беcпрекословным и виноватым. – Вы выбраны из многих тысяч ваших соплеменников, и путь домой для вас откроется только после победы. Я лично голосовал за участие вашего мира в Испытании! Не подведите меня!
– Я никуда отсюда не пойду, – заявила Снежана, внимательно выслушав пришельца. – И никто не заставит меня пошевелиться!
– Неужели судьба вашей планеты для вас ничего не значит? Честь человечества? Ведь, насколько я изучил вашу историю, самые главные двигатели прогресса в вашем мире – это взаимовыручка, самопожертвование, любовь к ближнему! Многими на пути к славе движет эгоизм – это тоже понятно! Стремление стать первым и лучшим заслуживает уважения!
– Мне абсолютно все равно, что вы тут несете, я с места не сдвинусь!
– Телка права, – вновь встрял в разговор Кирка. – Мне тоже не по кайфу кони двинуть. Хрен тебе, длинный!
– У вас нет выбора. – Пришелец отлетел назад на пару метров, словно опасаясь акта агрессии. – В этом помещении никто не сможет остаться, комната скоро самоуничтожится. Но, чтобы вас утешить, возьмите вот это, – Орафикс протянул вперед руку, которая внезапно невероятно удлинилась, дотянувшись до группы людей, и замерла открытой ладонью вверх. Белесые пальцы не шевелились. На ладони лежал небольшой продолговатый предмет. – Это Прививатель Жизни. С бесконечным числом зарядов. Сделайте каждому по прививке, и вы отныне перестанете стареть. То есть станете бессмертными. Конечно, физическое воздействие убьет вас так же, как убило бы и прежде, но во всем остальном ваш организм будет обновляться самостоятельно, без вашего участия. Это приз, который я даю вам сразу, авансом. Но только тот, кто дойдет до конца Испытания и победит, сможет воспользоваться моим подарком в полной мере.
Палыч приблизился к висевшей в воздухе руке Орафикса и снял прибор с плоской ладони.
– Работает прибор просто – этой стороной приставляете к любому открытому участку вашего тела и нажимаете один раз вот на этот боковой выступ…
– Разберемся, – Палыч сунул Прививатель в карман. – Давайте по теме.
– Значит, так. – В центре зала появилась объемная карта местности. – Вам нужно добраться вот до этой точки, там будет находиться некий столб, нужно первым к нему приблизиться…
* * *
Их бронированный «Хаммер» выехал ровно в семь утра по местному времени. Весь прошлый день группа провела в соседнем зале, выстроенном, по словам Орафикса, специально для них. Это было заметно и без объяснений, стоило лишь взглянуть на современные компьютеры с привычными программами, огромный экран телевизора, двухъярусные кровати и прочие бытовые, но вполне знакомые вещи.
Как ни странно, нервных срывов ни у кого не случилось. Даже Снежана вела себя спокойно. Люди будто бы смирились с неизбежным, без единого слова подставив плечи для прививки жизни, которые ловко сделал каждому Палыч.
– Такое вот манту, – приговаривал прапорщик. – Водой не мочить.
После сделанных инъекций Орафикс забрал Прививатель, объяснив это тем, что технологии столь высокого уровня пока могут быть доступны лишь избранным землянам. Копировать же их или передавать третьим лицам строжайше запрещено.
Степан не верил пришельцу. Ерунда это все! Врет длинный! Просто Союз Мыслящих, или как они там себя называют, жулики и обманщики. Понадобились земляне, и они их умыкнули безо всяких размышлений, насильственным путем. Так что даже в случае выигрыша Испытания перспектива вступления Земли в этот Союз казалась крайне сомнительной. Как там сказал Орафикс – «на правах младших товарищей». Знаем мы подобные подходы. Компания, в которой работал Степан, таким же незатейливым путем поглотила уже немало маленьких фирмочек, заманивая их в свои сети предложениями будущего партнерства, а на деле попросту подминая всех под себя… так что о подобных методах Степа знал не понаслышке…
С технической стороны людям было предоставлено полное и совершенно ничем не ограниченное (кроме здравого смысла) право выбора оружия для защиты или нападения, средств передвижения, одежды и любых других необходимых атрибутов и аксессуаров.
Прапорщик Палыч очень воодушевился и принялся листать многочисленные каталоги с представленными там новинками военной инженерной мысли. Гаишник Корноухов увлекся автомобильными сайтами (Интернет у пришельцев работал вполне исправно, только вот отправлять сообщения было невозможно), а Снежана, интереса ради, заказала десятка два платьев из последних коллекций известных модельеров.
Все, что выбирали люди, нужно было отметить в программе заказа на одном из компьютеров, и через некоторое время вещи появлялись прямиком в большом черном ящике, стоявшем в дальней части зала.
Даже Кирка, преодолев первоначальный страх перед компьютером, с удовольствием заказал себе настоящий «Адидас» и новую кепку, а на ноги – невообразимо крутые трехцветные блестящие кроссовки.
«Хоть не лаковые туфли, и на том спасибо», – презрительно подумал Степан, временами поглядывая в сторону гопника. Кирка ему не нравился, он всем своим естеством презирал таких наглых, хищных, чрезвычайно опасных в стае жителей неблагополучных районов.
Сам же Степан, предварительно посоветовавшись с Палычем, оделся в военный маскировочный костюм, лишь только на ноги так и не решился надеть сапоги, посчитав, что это уж слишком. Кроссовки – не такие помпезные, как у Кирки, но удобные, прочные и надежные – самый подходящий вариант.
Снегов оделся схожим образом. Чувствовалось, что когда-то он уже успел повоевать в «горячих точках» и знал, что и как следует делать в критических ситуациях. Мария взяла с него пример. Она выглядела все так же спокойно и уверенно, поглядывая поверх очков на окружающих. Но в обсуждении предстоящей кампании она участвовала не слишком активно, предоставив решать мужчинам.
Снежана перемерила все платья, в итоге остановив свой выбор, по совету Снегова, на удобном брючном костюме и мягких полуботинках.
И, конечно, каждый получил по легкому, но, как пообещал Палыч, очень надежному бронежилету – последней разработке для спецотрядов.
А вот с оружием все вышло куда сложнее. Оказалось, что владеть огнестрельным в полной мере умели лишь прапорщик, гаишник и Снегов (что было вполне нормально для российского предпринимателя с темным прошлым, основавшего свой бизнес еще в 90-е годы), поэтому им и достались новые, в заводской смазке автоматы американского спецназа. Кирка уверенно заявил, что и ножом любого уроет, а Снежана сказала, что ей оружия не требуется, она и без него со всем справится. Мария же сообщила, что она пацифистка и насилие не приемлет. Снегов лишь покачал головой, но спорить ни с кем не стал. А вот Степан, который в жизни стрелял лишь в тире из пневматики, оказался совершенно подавлен. Ну правда, завтра его будут убивать, а чем он ответит?
– Не дрейфь, прорвемся, – угадал его мысли Палыч. – Вечер еще долгий, я тебя научу, как с пушкой обращаться. Короче, жми сначала сюда, а потом вот тут…
Судя по карте, выданной Орафиксом, в дороге им предстояло провести весь день – это если обойдется без задержек. Местность на карте настолько пестрела разнообразием ландшафтов, что казалось невероятным, как все это смогло уместиться на сравнительно небольшой территории.
Армейский «Хаммер», кстати, тоже материализовался в черном сундуке. Когда Корноухов выбрал его в каталоге, сундук внезапно начал увеличиваться в размерах, пока его стенки не откинулись в стороны, а перед взором удивленной публики и довольного гаишника не предстала иссиня-черная машина. Как только Корноухов завел мотор и отъехал на несколько метров вперед, сундук вновь принял прежние размеры.
Так в сборах и прошел день, а утром, под завязку загрузив припасами «Хаммер», они отправились в путь.
Так же, как и при появлении Орафикса, в нужный час часть стены попросту исчезла, образовав нужных размеров проем. А как только машина покинула зал, проем вновь зарос.
Отъехав метров на сто, Корноухов остановил машину. Люди обернулись. Здание, которое они только что оставили, казалось удивительно странным и неестественным. Огромный шар идеально белого цвета, размером с приличный небоскреб, посреди бесконечной пустыни. Он словно висел в воздухе, касаясь поверхности лишь малой частью.
– Да уж, – прошептал Снегов, но Степан его услышал, – зачем мы им нужны, с их-то возможностями…
Степан был с ним согласен. Технологическая мощь пришельцев была неизмеримо выше всех земных достижений.
Машина быстро ехала по песку в строгом соответствии с нужным направлением. День был жаркий, но кондиционер работал исправно. В салоне машины царила прохлада. Места хватило всем, несмотря на припасы. Тесниться особо не приходилось, но Снежана постаралась расположиться поближе к Снегову.
– Нужно проехать двести километров на северо-восток, – пояснил Корноухов, в очередной раз сверившись с картой. – Прямо до реки. Нам нужно перебраться через брод – вот он отмечен линией, а дальше опять вперед.
– С такой скоростью за четыре часа доедем, – прикинул Палыч. – Лишь бы эти, как их, конкуренты не подстерегли.
– Орафикс говорил, что все группы выступают одновременно, – заметил Степан, – но с разных точек, так что я не думаю, что мы повстречаем их до реки, а вот у брода вполне можем с кем-то и пересечься.
– Знать бы еще, что от них ожидать… – протянул Снегов. – Другие миры – другие принципы ведения боя, другие возможности. Мы выбрали оружие, привычное нам, а они выберут то, что знакомо им. Впрочем, уровень технологий не должен кардинально отличаться, иначе весь смысл Испытания теряется.
Машину резко тряхнуло.
– Черт! – выругался Корноухов. – Тут ямы под песком!
– Веди ровнее!
– Стараюсь, но их не видно, пока не въедешь, – «Хаммер» вновь тряхнуло, еще сильнее прежнего. – Да что же это такое!
– Мальчики, а можно аккуратнее? – недовольно нахмурилась Снежана, до этого момента безмятежно красившая ногти на руках. – Не дрова везете!
– Стараюсь! – Корноухов резко вывернул руль. – Смотрите, что там?
Степан прильнул к окну, но вначале не увидел ничего, кроме бескрайнего моря песка.
– Вправо давай! – дико заорал Снегов. – Смотри, на нас ползет!
И тут Степан увидел. Слева на изрядной скорости на них шла целая гора песка, размером с высотный дом. Настигни она машину – все, не выбраться, засыпет… страшная смерть…
– Обходи ее, прибавь! Еще немного!
– Сам вижу, – огрызнулся сержант, вцепившись в руль. – Она за нами гонится!
Гора резко сменила курс, как только машина обогнула ее по окружности, и устремилась следом.
– Мамочки! – охнула Снежана и прихлопнула мошку на щеке. Мелкие твари второй день донимали всю группу, и избавиться от них не было никакой возможности.
– Твою мать! – завороженно протянул Кирка.
– Господи, прими нас, грешных… – начала было Мария, но Снегов резко прервал ее:
– Не хорони нас раньше времени. Отстает, зараза!..
– Смотри, еще одна! Вон, справа заходит!
Корноухов выдавил педаль газа от пола и крутанул руль, «Хаммер» пошатнулся, Степану показалось, что он не выдержит, перевернутся, но армейская машина устояла, вторая гора осталась позади, а первая врезалась прямо в нее, слившись в единое целое.
– Она растет, гадина! – Горы, соединившись, упрямо устремились вслед за машиной.
– Не уйти, – прошептал Снегов, и Степан мысленно с ним согласился. Объединенные горы словно прибавили вдвое в скорости, постепенно настигая «Хаммер».
– А это еще кто? – Палыч ткнул пальцем куда-то вбок.
Там, в нескольких километрах от них, неспешно передвигалась груда железа, поблескивая под лучами солнца.
– А это и есть они – конкуренты! – быстро сориентировался воспрянувший духом Снегов. – Корноухов, рули туда! Это наш шанс!
Гаишник кивнул и направил машину к летающей колымаге. Чем ближе они подъезжали к странной конструкции, тем величественнее казалось средство передвижения конкурентов – настоящий движущийся дом, бронированный, неприступный, с прорезями-бойницами вместо окон.
Что-то мелькнуло в одной из бойниц.
– В сторону! – заорал Степан. – Это пулеметы!
Корноухов едва успел вывернуть руль, как песок за ними следом взрыхлился от сотен попаданий. По ним стреляли в упор из всех стволов. Били насмерть. Еще бы мгновение, и никакая броня «Хаммера» не спасла бы людей от гибели.
– Вот уроды! – Палыч едва сдержал мат. – Я им устрою встречу внеземных цивилизаций!
Он вытащил из-под сиденья гранатомет, заботливо уложенный им туда с вечера.
– Люк открой и придерживай меня, чтобы не выкинуло! – скомандовал он. Степан и Кирка бросились выполнять приказ. Жить хотелось всем.
– Эх, давай, залетная!
Орудие выплюнуло гранату, и та с неизмеримой скоростью устремилась вперед. Где-то вдали глухо бухнуло.
– В яблочко! – похвалил Снегов. – Молодец!
– Рад стараться, ваше высокоблагородие! – улыбнулся Палыч.
Степан вновь прильнул к окну. Транспортное средство конкурентов дымилось, слегка накренившись на один бок. Из появившихся проемов на песок выскочили три существа и отчаянно пытались вновь выровнять свой дом-крепость.
– Чего это они делают? – не понял Палыч. – Тут ремонтных работ на пару дней!
– У них нет и пяти минут, – Снегов указал на позабытую гору песка, которая бросила преследовать землян и теперь прямым курсом приближалась к конкурентам. – Им конец…
«Хаммер» все набирал скорость, стараясь удалиться как можно дальше от жуткой горы. Через пару минут песок накрыл дом-крепость.
– Они погибли? Мы побеждаем? – радостно захлопала в ладоши Снежана.
– Мы только что убили целых семь живых существ, – с явной неприязнью глядя на улыбающуюся блондинку, выдохнула Мария. – Нас семь, и их было семь. Семь жизней!
– Во-первых, не мы их убили, а гора. Во-вторых, не мы все это затеяли. А в-третьих, мы пока живы – и это главное. – Снегов неотрывно глядел в заднее стекло. – Гора остановилась. Курс прежний!
* * *
8:36 34.14.120132
«Для тех, кто не может в данный момент в силу ряда причин следить за происходящим на Арене, сообщаем:
команда кринцев полностью уничтожена. Земляне совершили хитрый маневр и подвели песчаного поглотителя к передвижному замку кринцев. В результате поглотитель сменил курс и поглотил всю незадачливую команду. Земляне продолжают выступление в полном составе. Остальные группы движутся по плану заданным курсом без каких-либо инцидентов. Оставайтесь с нами. Самые актуальные новости с полей Арены. Рифс и Досиниани».
* * *
– Вот и брод…
Палыч, осторожно ступая, вошел в воду, прошел метров на пять вперед, проверяя дно, потом вернулся к машине.
– Вроде ехать можно, все, как на карте указано.
Реки достигли по графику. Степану удивительно было наблюдать столь резкий переход от песка к черноте воды, опоясывавшей пологий спуск.
– Кому-то придется на всякий случай идти впереди, – решил Снегов, – если машина затонет – шансов у нас не останется…
– Я и пойду, – легко согласился Палыч. – Автомат только прихвачу…
– Женщины – внутрь и не высовываться, мужчины – оружие держать наготове. Глубина тут не больше полуметра, но мало ли что… Двинули!
Палыч кивнул, взял автомат и пошел перед «Хаммером», стараясь не сворачивать в сторону с прямой линии.
Река оказалась широкой – не менее полукилометра, а полоска брода – чрезвычайно узкая, пару метров в сторону – и поминай как звали, утянет на дно, унесет течением. Палыч это понимал, поэтому не торопился, шел не быстро, но и не медленно – аккуратно.
Корноухов вел машину ровно, вслед за прапорщиком, в салоне никто не разговаривал, люди молчали, напряженно всматриваясь в бурлящие за окнами потоки мутной воды.
Но опасность пришла не из воды. Кирка, высунувшийся было из верхнего люка, внезапно вскрикнул и упал обратно на сиденье. Лицо его было залито кровью из нескольких глубоких ран-порезов.
– Птицы!..
В эту же секунду атаковали и Палыча. С десяток крупных птиц с перепончатыми крыльями и острыми клювами спикировали на него сверху, стараясь разодрать когтями спину и голову прапорщика.
– Не стреляйте! – заорал Снегов. – Заденете!
Но Палыч пока справлялся и сам – двумя короткими очередями он подбил ближайших птиц, ловко увернулся еще от одной и нырнул в воду.
– Огонь!
Птиц расстреливали дружно, молча, с изрядной злостью. Ни одна не улетела прочь.
Степан вдруг заметил, что прошло уже минуты три, как прапор спрятался от птиц под водой, но обратно он так до сих пор и не вынырнул.
Он резко открыл дверь и выпрыгнул из машины, держа автомат наготове. Рядом плавали мертвые птицы, вблизи они выглядели еще страшнее: ряды острых как бритва зубов, длинные когти – им повезло, что птицы напали сейчас, когда почти все члены группы находились в машине, а не на открытой местности.
– Палыч! – позвал Степан.
– Тут я, – голова бравого прапора показалась из воды метрах в десяти слева. – Течением снесло, сейчас подплыву…
Он не успел. Степан видел все происходящее, но помочь не мог ничем – слишком быстро все произошло. Чудовищная морда показалась из воды в метре от Палыча, через мгновение тварь была уже рядом с ним, еще миг, и челюсти сомкнулись, поглотив прапорщика целиком.
Степану потом было очень стыдно в душе, что он не начал стрелять по гадине, сожравшей Палыча, нет – он одним неистовым скачком запрыгнул в спасительные недра машины. Руки тряслись, коленки подгибались: еще никогда он не испытывал такого приступа неконтролируемого страха.
Все молчали, глядя на темные воды. Чудище больше не показывалось. И тут завыла Снежана, протяжно, долго, на одной высокой ноте…
* * *
Справка участника: «Бинаков, Петр Павлович. 1960 года рождения. Звание – прапорщик. Семейное положение – в разводе, платит алименты на содержание сына и дочери. Имеет боевые награды. Увлечения: ремонт старых автомобилей. Главный жизненный принцип: сам не возьмешь – никто не даст».
* * *
– Мерзавцы, скоты! Верните нас домой! Кто дал вам право? Сволочи! – Снежана орала, с ненавистью глядя в бескрайнее небо.
– Успокойся…
– Ублюдки! Твари неземные!
Река давно осталась позади. Снегов – единственный, кто после случившегося решился идти впереди машины. Остальные категорически отказались. Но тварь больше не нападала, то ли она насытилась Палычем, то ли просто не могла из-за своих явно немалых размеров выбраться на отмель.
«Хаммер» ехал по цветущим лугам, временами чуть подпрыгивая на кочках. Вдали виднелся лесок, к которому они стремительно приближались.
– А кто будет следующий? Ты или я? – Снежана все не могла успокоиться. – Я не хочу, чтобы меня сожрали! Не желаю!
– Сиди в машине – и все будет в порядке! – Снегов прихлопнул очередную мошку, которые просто не давали никому житья. – Не высовывайся и выживешь, нам ведь главное – поспеть первыми! Одних конкурентов уже завалило песком, может, и с другими что-то случилось. Потерпи, скоро все закончится…
– Почему мы? Кто им дал право выбирать именно нас, без нашего согласия?
– А кому ты сможешь на них пожаловаться? Вот победим и напишем групповую жалобу в этот их Союз Мыслящих, пусть разбираются!
– Не смешно! – Снежана обиделась, но истерику прекратила.
– А он прав, – поддержала Снегова Мария. – Они же разумные существа, я уверена, что такую жалобу подать можно и даже нужно.
– Разумные? Может, еще скажешь – миролюбивые? А какого черта нас на это глупое Испытание отправили? Твари они все, злобные твари!
– Мы въезжаем в лес, – сообщил Корноухов.
– Оружие на изготовку!
Лес колыхался густой листвой, почти не оставляя просветов для обзора, но дорога, указанная на карте, оказалась достаточно широкой, чтобы машина могла свободно продвигаться вперед.
С полчаса ничего не происходило – Корноухов рулил себе, особо не газуя, Снегов и Степан, высунувшись из верхнего люка, водили стволами на каждое подозрительное движение, девушки молча смотрели в окна, а Кирка игрался с ножиком.
А потом Хаммер выехал на крупную поляну, и тут же началось.
– Засада! – только и успел крикнуть Корноухов, как машину тряхнуло и с силой поволокло в сторону.
Степан ударился головой о край люка, но сознание не потерял, лишь только крепче вцепился в автомат. Снегов уже успел выпрыгнуть из машины и вел прицельный огонь, только вот кто был противником, Степан не видел. Снежана визжала, Мария свернулась клубком внизу и не издавала ни звука. Кирка выскочил вслед за Снеговым, и Степану не оставалось ничего иного, как пойти за ним, стиснув до хруста зубы от очередного приступа страха.
Зрелище, которое он увидел, выбравшись из машины, изумляло. Чуть поодаль от «Хаммера», на краю поляны стоял небольшой домик на ножках – прямо как в сказке о Бабе-яге. Только этот домик был опаснее, да и ножки у него были не худые куриные, а мощные, как столбы. От домика к «Хаммеру» тянулись два гибких отростка с круглыми липучками на концах. Они-то и пытались придвинуть машину к дому. Корноухов выжимал педаль газа до пола, но отростки были сильнее, с каждой секундой машина приближалась к домику все ближе.
А Снегов стрелял по хозяевам домика, двое из которых прятались за широкими ногами-столбами, а еще несколько отстреливались маленькими шариками, похожими на пейнтбольные, из небольших круглых окон. Только в том месте, где шарики касались земли, образовывалась ямка величиной с кулак. Броня «Хаммера», к счастью, пока выдерживала.
Степан выстрелил, как учил Палыч, короткой очередью прямо по ближайшему отростку и, к своему удивлению, попал. Толстый отросток перебило пополам, и он втянулся обратно в дом, который слегка содрогнулся и сдвинулся с места на пару шагов, оставив тех двоих, что прятались за ногами-столбами, без прикрытия. Этим тут же воспользовался Снегов, срезав обоих длинной очередью.
Второй отросток отлепился от «Хаммера» сам. Дом отступил еще на несколько шагов. Непонятно было, то ли он собирается покинуть поле боя, попросту сбежав, то ли готовит что-то особое для своих противников.
И тут всех удивила Мария. Она незаметно выбралась из машины, обошла ее кругом и, подняв руки вверх, смело двинулась прямо к вражескому дому.
– Не стреляйте! Я иду с миром! Мы можем договориться! Ведь мы все обладаем разумом – главной ценностью во Вселенной!
Она успела пройти шагов десять, не переставая говорить, а затем из оконца вылетели сразу сотни шариков, и каждый настиг свою цель.
Марию буквально разорвало в клочья. Вся трава вокруг того места, где она только что стояла, оказалась залита кровью, куски плоти, только что бывшие красивым телом молодой женщины, валялись повсюду.
Степана стошнило.
Выстрелы внезапно стихли с обеих сторон. Из домика вытянулось еще несколько отростков, тут же ловко схватившие тела мертвецов и втянувшие их внутрь дома.
После чего домик шустро развернулся на месте и скрылся в чаще леса.
– В машину, быстро! – приказал Снегов. – Мы с этими гадами после поквитаемся!
* * *
Справка участника: «Кожевникова, Мария Георгиевна. 1978 года рождения. Бухгалтер. Семейное положение – не замужем, детей нет, два кота. Увлечения: кулинария, классическая литература, религия. Главный жизненный принцип: любой спор можно решить миром».
* * *
Снежана больше не жаловалась. После гибели Марии она не издала ни звука. Как только «Хаммер» вновь тронулся с места, она опустилась на сиденье и так и сидела, молча разглядывая ряды деревьев за окном. Машина со всей возможной скоростью двигалась по дороге, оставляя за собой километры маршрута, а лес все не кончался.
Зато завелся Кирка. Он начал материться в голос, пока Снегов не приказал ему заткнуться. Но и после этого он непрерывно что-то бормотал себе под нос, яростно скаля зубы.
– Сейчас тряханет! – предупредил Корноухов.
Степан успел вцепиться в поручень, а вот Кирку подкинуло вверх до самого потолка.
– Что это было?
– Твари какие-то, по виду – муравьи, а размером с собаку, – пояснил с переднего сиденья Снегов. – Выстроились на дороге, может, нас ждали, мы их ряды насквозь проскочили, вроде не гонятся.
– Пешеходов они ждали, – мрачно обронил Корноухов. – Разорвали бы на месте – не убежать!
– Тот дом на ножках пройдет здесь легко, так что надо спешить. А ведь есть еще две группы! Кто знает, как далеко они от нас…
– Дайте мне автомат! – сказала вдруг Снежана.
Снегов обернулся и внимательно посмотрел на девушку.
– Дайте, – повторила она. – Я тоже хочу драться!
– Степан, достань там, под сиденьем – Палыч сложил про запас…
Степан вытащил оружие и быстро объяснил принцип его работы. Снежана схватывала на лету.
День уже давно перевалил за половину, и, судя по карте, большую часть пути они преодолели.
– Нам еще часок по дороге, потом будет сложнее – начнется болото, если проскочим, то все – на месте! Лишь бы успеть… – Снегов сосредоточенно разглядывал карту.
– По болоту скорость резко упадет, – предупредил Корноухов. – Там я гнать не буду, можем опять в засаду угодить.
– Выбора нет, можно пойти пешком в обход, но это слишком долго, да и где гарантия, что нас не подстерегают и там? Нет уж, едем строго по маршруту!
– Согласен, – гаишник кивнул. – Выбора у нас нет…
К счастью, до самого болота никаких неприятностей не случилось.
– Хочу кого-нибудь убить! – негромко сказала Снежана, серьезно глядя прямо в глаза Степану, сидевшему рядом с ней. – Впервые в жизни я хочу кого-нибудь убить!
Машина медленно и осторожно ехала вперед, четко следуя всем указаниям карты. Снегов высунулся из верхнего люка и внимательно осматривался по сторонам с автоматом наготове.
– Так завали кого первого увидишь – тварей вокруг полно! – посоветовал Кирка. – Ствол тебе дали – в чем проблема?
– Нет проблем, – согласилась Снежана, и в ту же секунду машина провалилась в скрытую высокой травой от случайных взоров яму.
– Тонем! – Корноухов вылез первым. «Хаммер» быстро погружался.
Степан вывалился в открытое окно и схватился рукой за росшее рядом деревцо. Подтянувшись, он вытащил себя на мелкое место и только тогда смог оглядеться по сторонам.
Снегов помогал выбраться застрявшему по пояс Кирке. Корноухов со злостью отряхивал штаны от грязи.
– А где Снежана? – не понял Степан.
– Нет Снежаны! – внезапно заорал Корноухов. – Понимаешь ты, нет ее больше! Не полезла она наружу, так там и осталась, даже не попыталась! Утопла, самоубилась!..
– Как так?.. – Степан все никак не мог сообразить.
– А вот так, друг мой, вот так… – Снегов положил ему на плечо тяжелую ладонь. – Не выдержала девка. Нервы сдали. Очень жаль ее…
– И оружие все утопло, – тихо добавил Корноухов.
* * *
Справка участника: «Одинцова, Снежана Викторовна. 1990 года рождения. Повар-кондитер. По специальности не работала. Семейное положение: официально не замужем, детей нет. Увлечения: коллекционирует мягкие игрушки. Главный жизненный принцип: если чего-то сильно захотеть, оно обязательно вскоре появится».
* * *
– По глупости гибнем, исключительно по глупости! – Корноухов был рассержен и не скрывал этого. – А главное – оружие, как теперь без него?
– Прорвемся, немного осталось, – Снегов был настроен решительно. – Еще пять километров, и выйдем прямо к цели, я карту хорошо запомнил. Дойдем и без машины, а там будем действовать по обстановке.
– Не спорю, – согласился гаишник, прихлопнув очередную мошку.
Идти пешком было тяжело. Ноги постоянно проваливались в болотную жижу, каждый шаг давался с трудом.
– От графика отстаем…
– Зато живы еще!
Степан мысленно согласился с Корноуховым. Слишком много событий для одного дня.
– Слышь, Снегов, а ты там, на воле, крутой мэн, да? – поинтересовался Кирка. – Если выберемся, можешь меня пристроить куда-нибудь по серьезке?
– Могу, – серьезно кивнул Снегов. – Если выберемся, сделаю из тебя человека, обещаю!
– Заметано!..
На идущего впереди Корноухова с дерева упал пузырь. То, что пузырь живой, было понятно сразу. Он окружил гаишника своей массой, обтекая его со всех сторон. Корноухов исчез из виду, скрывшись в его недрах.
– Бей его! – скомандовал Снегов и, первым подавая пример, подхватил с земли палку и принялся колотить пузырь.
Степан не отставал, но пузырю было все равно. Никаких внешних признаков беспокойства он не проявлял, даже с места не сдвинулся.
– Посторонись-ка! – Кирка подлетел слева к пузырю и ткнул в него ножом. Пузырь содрогнулся. – Действует!
Кирка, как заведенный, бил и бил, пузырь конвульсивно подергивался и вдруг в один момент лопнул, обдав всех сиреневой слизью.
– Он где-то здесь! Ищите!
Корноухова первым нашел Кирка, и даже он не выдержал, когда, отбросив в сторону несколько кусков омерзительной слизи, вытащил наполовину переваренную человеческую руку.
– Твою мать, – Кирку вывернуло наизнанку.
– Вот это скорость! – Степану показалось на миг, что Снегов даже восхитился. – Ведь и пяти минут не прошло, а уже почти переработал его… пошли отсюда, мы ему уже ничем не поможем…
* * *
Справка участника: «Корноухов, Федор Николаевич. 1978 года рождения. Сержант дорожной полиции. Женат, есть дочь. Увлечения: фотография. Главный жизненный принцип: сегодня – ты, завтра – тебя».
* * *
Снегов, Кирка и Степан, перепачканные в грязи, практически безоружные, если не считать ножа, с которым молодой представитель криминального мира никогда не расставался, выбрались на лесную опушку.
Постамент со столбом стоял метрах в пятистах от замерших людей. То, что это именно он, Степан понял сразу – Орафикс показывал цель путешествия много раз, ошибиться было невозможно.
А рядом кипела битва.
Незнакомые прежде твари, напоминавшие издали людей, но с крокодильими мордами, разрывали на мелкие части катящиеся пузыри. Две группы конкурентов встретились между собой.
– А вон и третьи! – Снегов указал на группу фиолетовых, целенаправленно двигавшихся к постаменту. – Те, что в домике на ножках приехали. Я их еще с той нашей встречи запомнил. Постараюсь их задержать, а ваша задача – добраться до места раньше остальных!
Вперед!
Степан и Кирка рванули с места, не дожидаясь повторения приказа. Им наперехват побежал один из крокодилов, остальные продолжали драться с пузырями, и неясно было, на чьей стороне перевес.
Позади на Снегова налетели трое фиолетовых, один из которых наставил короткую трубку-оружие прямо на него, но Снегов ловким ударом выбил трубку из рук врага.
Крокодил бежал прямо на Степана, и тот замер на месте, со страхом глядя в узкие желтые глаза с вертикальными зрачками.
А Кирка притормозил, дождался, пока враг пробежит мимо, в два прыжка настиг его и с диким криком запрыгнул на спину человеку-крокодилу, всадив ему нож в шею по самую рукоять.
Двуногий крокодил дернулся и завалился набок, подмяв под себя Кирку. Тот выдернул нож из раны и бил снова и снова, но крокодил на последнем издыхании сумел вцепиться парню в горло, вырвав острейшими зубами кадык. Так они и умерли рядом, бок о бок, два разумных существа из разных миров.
Степан, как завороженный, стоял и от страха не мог пошевелиться, зато мысленно отмечал каждый нюанс происходящего вокруг.
– Беги! – Снегов отбивался от фиолетовых, но численный перевес был на стороне противника. Левая рука бизнесмена уже повисла как плеть, сломанная в двух местах. – Беги!
И Степан побежал, так быстро, как никогда еще не бегал, остановившись лишь на секунду, чтобы подхватить нож Кирки. Помост приближался, но краем глаза он вдруг заметил движение слева – пузырь, до этого осторожно кравшийся по земле, быстро покатился вперед, стараясь опередить Степана.
Фиолетовые взвыли и тоже бросились в погоню, но Снегов успел сшибить двоих, как кегли, своим телом, при этом умудрившись сломать одному из них шею. Однако второй оказался проворнее. Он быстро вскочил на ноги и бросился вслед за своим товарищем. А отбежав на несколько шагов, вдруг развернулся и кинул прямо в Снегова небольшой шарик. Шарик ударил тому прямо в грудь и, отскочив, упал на землю, тут же взорвавшись и окутав Снегова тяжелыми клубами темного дыма. Когда дым рассеялся, Снегова уже не было, лишь только темное обгорелое пятно на земле указывало, что здесь только что стоял живой человек.
А Степан бежал. Пузырь старался его обогнать, не предпринимая, впрочем, попыток напасть. Не до того было пузырю, он явно устал и катился все медленней. Фиолетовые же явно не успевали. Все решала скорость.
И рядовой менеджер с не самым высоким окладом совершил невозможное. У него словно открылось второе дыхание, ноги стали двигаться в два раза быстрее, он бежал так быстро, как бегают прославленные чемпионы мира, да и то не всякий раз, или же как бегут люди от смерти. И он добежал первым…
Взлетев по широким ступеням постамента, Степан коснулся рукой серого каменного столба – той самой конечной точки их путешествия, стоявшего на вершине, за несколько мгновений до того, как пузырь докатился до места.
И пузырь тут же исчез, исчезли и фиолетовые, исчезло все вокруг, и Степан вновь оказался в просторном белом зале, но лавочка для отдыха на этот раз была всего лишь одна.
* * *
Справка участника: «Снегов, Петр Кириллович. 1965 года рождения. Бывший военный, бизнесмен, входит в десятку богатейших людей области. Дважды женат, воспитывает пятерых детей. Увлечения: парусный спорт, охота. Главный жизненный принцип: бизнес – та же война, выживает сильнейший».
Справка участника: «Кирков, Константин Михайлович. 1996 года рождения. Безработный. Холост. Увлечения: футбол. Главный жизненный принцип: все должно быть по справедливости».
8:36 36.14.120132
«Неожиданным для всех итогом Арены стала победа группы дора Орафикса, известного своими рискованными вложениями, которые некоторые специалисты считают излишне авантюрными. По слухам из наших источников, победа принесла ему в этот раз целое состояние. Вот что значит искать новые подходы и не бояться сложностей! Оставайтесь с нами, всегда на острие свежих новостей Рифс и Досиниани».
* * *
Орафикс возник в помещении словно призрак и подплыл к безучастному Степану. В этот раз он был в своем физическом теле. Пришелец уже не опасался за себя, ведь Степан остался один-одинешенек.
– Поздравляю с победой! Я рад, что не ошибся в своем выборе!
– Все погибли… Я – последний из наших…
– Это не меняет сути дела. Вы дошли, опередив прочие группы, а значит – победили! Отныне и навеки ваш мир войдет в число младших миров Союза и сможет участвовать в ежегодных турнирах-испытаниях. Рейтинги вашей группы были изначально одними из самых низких. Как это у вас говорят – «темные лошадки», но вы доказали свое право – право сильного, и отныне никто в этом не смеет сомневаться.
– Рейтинги? Какие еще рейтинги?
– Каждая из команд имела свой рейтинг выживаемости. Зрители сотен миров болели за своих фаворитов.
– Зрители?
– Конечно, тысячи камер транслировали все нюансы происходящего. К сожалению, вы испортили многие из них, принимая, видимо, за летающих насекомых, но тем не менее в этом году Испытание на Арене удалось!
Степан припомнил назойливых мошек и все понял.
– Значит, это было всего лишь шоу?
– Можно сказать и так. Кровь и смерть других развивают жажду жизни в тебе. Мыслящим же это просто необходимо – это своего рода временная инъекция, обеспечивающая поступление новой энергии в тело. Ежегодно после дня Арены количество научных открытий увеличивается многократно, как и число талантливых работ в иных сферах! Мы все боимся смерти, ведь от нее не застрахован никто. И даже Прививатель не всегда спасает. Но в такие дни мы словно забываем, что тоже можем умереть.
– То есть мы – гладиаторы – лишь послужили для вашего развлечения? И только для этого и будем нужны в дальнейшем, как поставщики свежего мяса на Арену?
– Наш Союз не приемлет насилия внутри сообщества. Но, к сожалению, азарт и жажду развлечений мы еще до конца не изжили. Младшие наши товарищи, к которым, надеюсь, скоро присоединится и ваша раса, обязаны своими жизнями доказывать нужность Союзу. Поэтому ваши представители будут выступать на полях Арены, как и представители других дружественных нам младших миров. Но когда-нибудь вы по праву войдете в Совет наравне со старшими мирами. Этот день обязательно наступит! А пока что, согласитесь, несколько жизней – это не так уж и много в обмен на те неисчислимые возможности, которые мы перед вами открываем. Уверен, ваше правительство с удовольствием пойдет на это условие, как и правительства сопредельных вам стран. Впрочем, для удобства, и с нашей помощью, ваш мир вскоре объединится в единое государство, с общим языком и правительством. Всем будет от этого только лучше!..
Пришелец внезапно хлопнул себя по плечу, словно его укусил комар. Но откуда здесь комары?..
Степан, прищурившись, смотрел на Орафикса, прикидывая, в какую точку его тела сподручнее воткнуть нож Кирки, чтобы сразу и наверняка.
Но пришелец уже отступил назад и начал прощаться:
– Приятного возвращения. Скоро мы свяжемся с представителями вашей планеты! Успехов и удачи! Рад был знакомству!..
И, не дав Степану вставить ни слова, исчез из виду, а мир померк перед глазами парня, и он провалился в густой, тягучий, как смола, туман. Возвращение, если это было именно оно, проходило совершенно иначе, чем первый прыжок. Дико болела голова, просто раскалываясь на части, ломило все кости, перед глазами крутились миллионами огней вспышки и всполохи.
Если бы Орафикс знал, о чем думал в эти минуты Степан, то, возможно, вернулся бы обратно и попросту уничтожил парня.
«Пусть для вас это лишь игра, развлечение, способ пощекотать нервы, ничего! Вы еще не знаете – с кем связались на свою голову. Человек – такая скотина, дай ему палец – в момент отгрызет руку до плеча, а потом и целиком сожрет. Пройдет несколько лет, и мы разрушим ваш долбаный Великий Союз Мыслящих изнутри, да так, что вы и понять ничего не сумеете… Процесс уже пошел! Жлобы космические… Сами виноваты! Нас только пусти – обратно уже не выгонишь!»
Сердце стучало неравномерно, дышать становилось все трудней.
Миг – Степану показалось, что он умер. Мозг отказывался воспринимать происходящее вокруг, окружающее мигнуло в очередной раз калейдоскопом цветов, и все стихло. Сердце забилось ровнее.
Он сидел на лавочке в знакомом парке, неподалеку от того самого кафе, в котором он так неудачно решил выпить кружечку кофе. Вокруг гуляли мамаши с детьми, казалось, никто даже не заметил его внезапного появления.
А было ли все на самом деле? Не привиделось ли? Степан не смог бы сейчас дать четкий ответ на эти вопросы. Но как только он сунул руку в карман куртки, то нащупал там небольшой продолговатый предмет и успокоился.
Он вытащил Прививатель Жизни наружу и долго разглядывал его на свет. Самый настоящий Прививатель! А тот, что они всучили Орафиксу – ерунда, подделка, пустышка. Палыч – настоящий левша-самоучка – мастерил что угодно с закрытыми глазами, и скопировать Прививатель, используя предоставленные по глупости технологии, чтобы вовремя подсунуть его пришельцу, оказалось для него проще простого.
«Говорите, многократного пользования? С бесконечным числом зарядов? Ну-ну… Человечество, всегда жадное до жизни, расплодится так, что никто и никогда с ним не справится. А вы сами, желая новых развлечений, сделаете нас одними из «младших товарищей», допустите до низшего уровня, а дальше уже мы сами…»
Палыч не только скопировал прибор, но и усовершенствовал его. Теперь Прививатель как дарил бесконечную жизнь, так и лишал ее, действуя вирусным методом, внедряясь в тело подопытного и разрушая его изнутри. Более того, вирус передавался дальше самостоятельно, заражая все новых и новых индивидуумов.
Тот «укус комара» был не случаен, да и не укус это был вовсе. Степан стрельнул в Орафикса прямо сквозь карман из Прививателя, включенного в обратном режиме. И теперь инфицированный пришелец понес смерть в свои миры, сам того не ведая.
А все почему? Потому что как вы к нам, так и мы в ответ. Винить тут некого. Степан сообразил, что пришельцев подвела выборка кандидатов в отряд – сплошь русские. Попадись им американцы или толерантные европейцы – глядишь, для инопланетной нечисти все бы обошлось – перебили бы группу, тем бы и кончилось. А русские – нет, мы не прощаем врагов и мстим за смерть друзей.
Русские долго запрягают, а потом бывает вовсе никуда не едут… но не в этом случае.
Скрепы, понимаешь, которые и не скрепы вовсе, а черта национального характера.
Ведь, что бы ни говорил Орафикс, главное качество человека – не взаимовыручка и самопожертвование. И даже не внутреннее чувство собственной правоты.
То, что испокон веков двигает человечество вперед, каждый раз раздвигая горизонты, помогая выжить, приспособиться, чтобы после отомстить врагам за все обиды и унижения, – это случайность, помноженная на возможность, или, другими словами, везение в квадрате.
И Степан вовсе не собирался упустить свой счастливый случай.
Майк Гелприн, Наталья Анискова Ищи меня
Возможно, мы умирали в Лондоне от чумы. Возможно, обороняли от ирокезов форт на берегу озера Делавэр. Или несли по улицам Парижа камни из стен Бастилии. Очень даже возможно. Я ведь тоже не всё знаю.
1. 1918-й
Ветер пел свою заунывную песню, бросал изредка в стекло пригоршни снежной крупы. Свеча медленно оплывала на столе. Огонек вздрагивал, и по стенам комнаты метались тени.
Зина теснее прижалась к Алексу и натянула повыше одеяло.
– Замерзла, родная?
– Немного.
Холодной и голодной выдалась зима восемнадцатого года, и немудрено было замерзнуть в нетопленом Петрограде. С домов по приказу новой власти содрали вывески, и на месте огромных золоченых кренделей над булочными, ножниц над портняжными мастерскими, рогов изобилия над бакалейными лавками зияли грязные некрашеные пятна. С прилавков давно исчез хлеб, вернее, осталось два его сорта: «опилки» – рассыпающийся, с твердыми остьями – и «глина» – темный, мокрый, с прозеленью. Топили только в общественных зданиях и комитетах. В квартирах же поселились печки-буржуйки, которым скармливали мебель, подшивки журналов, книги. По улицам ходили матросы в пулеметных лентах, с бешеными глазами. Новая власть изымала излишки: комнат, ценностей, одежды и обуви. Казалось, город полнится неутолимой тоскою и злобой.
Друзья и знакомые бежали – кто за границу, кто в деревню. Одни уже уехали, другие собирались в дорогу, третьи намеревались…
Бежала и Зина. Неизвестно, какими правдами и неправдами раздобыл Алекс билет на отходящий завтра с Варшавского экспресс до Брюсселя. Поезда курсировали без всякой оглядки на расписание, и уехать обычным путём было невозможно. Сегодня вечером Алекс принес билет и выложил на стол.
Увидев этот клочок бумаги, Зина почувствовала, как внутри обрывается что-то. Вся прежняя жизнь сворачивалась в комочек, который можно положить в карман. Вся, вся – и детство, и maman c papa, и юность, и Коктебель, и даже последняя неделя, проведенная с Алексом.
– Вот, Зина, – с усилием выговорил он, глядя на билет.
– Вижу.
– Завтра поезд.
– Как – завтра?! – ахнула Зина.
Алекс привлёк её к себе, прижал и заговорил куда-то поверх волос:
– Здесь нельзя оставаться, и уехать почти невозможно. Поезда едва ходят. Нужно отправляться завтра, моя хорошая.
– Я понимаю, – Зина всхлипнула коротко и подняла голову. – А как же ты? Что будет с тобой? С нами?
– Выберусь позже. Выберусь и найду тебя в Брюсселе…
Теперь Зина прижималась к Алексу, пытаясь запомнить его всей кожей, впечатать в себя, избыть накатывающий волнами страх.
– Мне тревожно, Сашенька.
– Самому неспокойно отпускать тебя одну.
– А что, если мы не встретимся? Не найдем друг друга в Бельгии? Или… или не доедем до неё?
– Всякое бывает, моя хорошая, – Алекс осторожно потерся носом о Зинин висок. – Всякое… Тогда мы встретимся в следующей жизни.
– В следующей жизни, – задумчиво повторила Зина. – Ты всё ещё веришь в это?
– Во что-то же нужно верить.
– И мы встретим друг друга жизнь спустя, да?.. – невесело усмехнулась Зина.
– Непременно встретим, родная. Встретили же в этой…
– То будем… – Слезинки набухли в уголках серых глаз, дрогнули, покатились по щекам. – То будем уже не мы.
– Надо собираться, милая.
* * *
На следующий день Алекс запил. Пил, как свойственно русскому интеллигенту – в чёрную, запоем, не разбирая с кем, не помня себя и не трезвея. Брёл, шатаясь, через мутную простуженную ночь, и ватное небо палило в него картечью снежной крупы в прорези между крышами проходных дворов-колодцев на Старо-Невском.
«Дрянь, сиволапая дрянь, быдло», – навязчиво думал Алекс, фокусируя взгляд на нечистых мучнистых рожах высыпавших на улицы города голодранцев. Стрелял бы, своими руками душил бы, резал. Трофейный «маузер» в кармане драпового мышастого пальто шершавил рукояткой ладонь.
Уехать. К чертям отсюда, прочь от этих морд, от этой упившейся беззаконием, кровью и властью банды. Уехать и быть с Зиной. В Брюссель, в Париж, да хоть в Мельбурн или в Буэнос-Айрес. Куда угодно – удрать, унести ноги, не видеть, как разворовывают, как разоряют, насилуют Россию.
Он знал, что никуда не уедет. Не давали уехать пулевая рана в предплечье навылет и сабельная через бок к бедру. Не давали ордена Святого Станислава и Святой Анны. Не давало нечто внутри, чему нет названия, саднящее в душе и скребущее когтями по сердцу.
Хорунжий Пилипенко пришёл заполночь. Прокрался по стылой лестнице с гулкими пролётами на третий этаж. Поскрёбся в дверь квартиры, оставшейся Алексу от родителей. Оглянувшись, юркнул вовнутрь. Они с Алексом обнялись, несколько секунд стояли, застыв, в прихожей. Затем в нетопленой гостиной уселись за стол.
– Генералы Корнилов и Каледин, – сказал Пилипенко, залпом опрокинув в рот до краёв наполненный самогоном стакан, – набирают армию на Дону. Только добровольцев, тех, кто желает пострадать за отечество. Нам с вами подобает быть там, поручик.
– Я готов.
– Прекрасно. Сколько времени вам нужно на сборы?
– Нисколько. – Алекс разлил по стаканам остатки самогонной водки. – Я могу выехать хоть сейчас. У меня здесь ничего не осталось. И никого.
– А ваша супруга?
– Зина… Она успела уехать.
* * *
С Зиной он познакомился без малого четыре года назад, ещё юнкером. После того, как год её искал. Не зная, кого ищет.
– Лет восемнадцати, – говорил Кондратий Фомич, благообразный сухонький старичок с седой эспаньолкой, штатный реставратор при запасниках Эрмитажа. – Невысокая, вам будет, пожалуй, по плечо, голубчик. Белокожая, русоволосая. Глаза… – смотритель задумался, – глаза, пожалуй, серые. И родинка на левой щеке, чуть выше уголка губ.
– Вы хорошо запомнили? – волновался Алекс. – Ведь больше года прошло…
– Хорошо, хорошо, голубчик. У меня память цепкая. Не представилась она, сказала только – из дворян. Усадьба у них, под Санкт-Петербургом. Где вот только, не знаю. А так она долго ходила. Целый месяц, считай. Вот как вы. И всякий раз – сюда.
Старик кивнул в угол. Туда, где в пыльном полумраке висела на стене картина. Без подписи художника и без названия.
На картине были изображены две пары, взбирающиеся по спиральной, уходящей в небо и заканчивающейся распахнутой дверью винтовой лестнице. Первая пара уже достигла верха и касалась макушками облаков. Вторая преодолела лишь несколько нижних ступеней.
Лестница и обе пары снились Алексу по ночам и грезились наяву. С детства. Во сне пары оживали, двигались, разговаривали, до Алекса доносились голоса. Он не распознавал слова, они сливались в один общий, монотонный, душу тянущий звук. Зато он распознавал смысл. Та пара, что наверху, боялась, страшилась того, что за дверью. Те двое, что внизу, были веселы и беспечны.
Зачастую картина заставала Алекса врасплох. На классах в гимназии он застывал недвижим и просиживал так, игнорируя происходящее. Ночью просыпался с криком оттого, что ему снилось, как те двое наверху ступили в дверной проём и теперь неотвратимо падают в бездну. Или оттого, что двое внизу внезапно повернули вспять.
– Это бывает, – говорил родителям семейный доктор, успокаивающе покачивая плешивым яйцевидным черепом. – Науке подобные случаи хорошо известны, не волнуйтесь. У мальчика богатое воображение, возраст, знаете ли. Ничего страшного, пройдёт. Мальчику явно видится картина, возможно, существующая на самом деле. Не исключено, что в детстве он видел её на репродукции или в музее. Знаете что, обратитесь-ка вы в Академию художеств.
В Академию Алекс обратился четыре года спустя – уже после смерти родителей. Оттуда его отправили в Эрмитаж, а затем и в запасники, где уж третий десяток лет служил реставратором старый Кондратий Фомич.
– Самое загадочное полотно во всём музее, – сказал тот. – Кому его только не приписывали. И Джотто, и Мурильо, и Ван Дейку, и Констеблю… А недавно эксперты выяснили, что руку к картине приложили несколько мастеров. И жили они… – Кондратий Фомич наморщил лоб, – даже не то что в разные годы. В разные века они жили, голубчик. Я это и той девушке говорил. Что до вас приходила.
– Какой девушке? – изумился Алекс.
– Которой эта картина по ночам снилась.
* * *
Алекс искал её год. В Шувалове и в Царском Селе, в Гатчине и в Петергофе, в Стрельне и в Дибунах. Почтари и молочницы, станционные смотрители и сельские околоточные качали отрицательно головами и разводили руками. До тех пор, пока отец Евграфий, священник небольшой церквушки во Всеволожске, не сказал:
– По всему видать, сын мой, Зинаиду Подольскую ты разыскиваешь. Она одна живёт, в старом имении, за селением, на отшибе. Отца-то, Панфила Иваныча, давно уже бог прибрал, а год назад и маменьку. Так что Зинаида Панфиловна у нас сирота.
– Спасибо, святой отец, – в пояс поклонился Алекс.
– Ступай, сын мой, – отец Евграфий размашисто перекрестил, кивнул, прощаясь. – Нет, постой. Она… она хорошая, тихая, славная девушка. Теперь ступай.
Алекс увёз её вечером, в тот же день, через час после того, как позвал в жёны. Через месяц они венчались, а ещё через месяц началась война с Германией. Та, которую впоследствии назвали Первая мировая.
* * *
Вагон мерно покачивался, и всё дремалось, припоминалось разное… Стежок, ещё стежок, ещё… Нитка тянется, скручивается время от времени, норовит свернуться узелком. Нужно следить за нею и сверяться с рисунком, чтобы вовремя сменить цвет. Ещё несколько стежков, и придётся взять жемчужно-серую нитку… Как облака на картине. Они не вульгарно белые, они сероватые, словно подтаявший снег…
– Зина, – в голосе maman тень обречённой укоризны, – ты опять замечталась?..
Тут и ответить нечего, только губы легонько сжать, потупиться и улыбнуться краешками рта. Опять замечталась. И что же ей с собой поделать? Что поделать, если неведомая картина снится с детства, даже наяву грезится…
С малолетства Зина умиляла родителей страстным интересом к живописи. Девочка без устали готова была разглядывать альбомы, ходить по картинным галереям – как будто искала что-то. В семь лет она заявила: «Хочу рисовать по-настоящему». После непродолжительного совещания Подольские наняли учителя живописи. Отчитываясь об успехах юной ученицы, тот с удивлением отметил, что Зина стремится изобразить нечто, известное ей одной. Так, на первом же занятии девочка попросила мсье Леже научить её рисовать лестницу…
* * *
Две пары взбираются по спиральной винтовой лестнице, уходящей в небо и заканчивающейся распахнутой дверью. Первая пара уже наверху, и облака задевают их волосы. Наверху страшно, но они держатся за руки. Вторая пара ещё весела – под ногами лишь несколько нижних ступеней.
Снова и снова Зине грезилась эта картина. И не было её ни в альбомах, ни в музеях. И то, что рисовала Зина, выходило не так, не верно. Как-то раз, отчаявшись, она рассказала о картине подруге maman, княгине Бельской.
– Деточка, что ты убиваешься так? – заявила та поникшей Зине. – Есть же запасники музеев, может, в них твоя картина и прячется. Ну? Вытрем глаза да составим план визитов?
Так Зина оказалась в запасниках Эрмитажа. Объяснила старому реставратору, Кондратию Фомичу, что ищет. Тот оглядел Зину, слегка прищурившись, и предложил следовать за ним. Картина висела на стене. Всё было так – и лестница, и дверь, и пары – и немного не так, как во сне. От полотна веяло временем. Не стариной, но идущим, пульсирующим временем, затягивающим внутрь себя.
* * *
Зина приходила в Эрмитаж целый месяц – пока не случилась беда. Maman внезапно слегла. Осунулась, похудела до восковой прозрачности и беспомощно улыбалась. Через неделю её не стало.
Восемнадцати лет от роду оказаться во всем свете одной – не самое простое для балованной домашней девочки. Выяснилось, что имение дохода почти не приносит, слава богу, долгов за ним не было. Зина тихо жила в старом доме. Визитов ей почти не наносили, сама она общества соседей не искала. Сменялись времена года, шелестели окружавшие усадьбу тополя, и томило смутное предчувствие: так будет не всегда.
В тот день ей с самого утра было радостно, ясно, звонко. Нарядившись в розовое маркизетовое платье, Зина обошла дом. Просвеченные солнцем комнаты, казалось, шептали: «Вот-вот, скоро…» Что именно будет «скоро», Зина не представляла, но под ложечкой посасывало от ожидания.
Вечером у ворот усадьбы остановилась пролётка, и старый дворецкий, подавая визитку, сообщил:
– Барышня, вас какой-то субъект спрашивают, на вид из благородных.
– Проси, – ответила Зина и только после прочитала на карточке: «Александр Вербицкий».
В гостиную вошёл молодой человек и застыл, будто поражённый столбняком.
– Вы?..
Зина кивнула в ответ. Невероятно! Она могла поклясться, что никогда не встречалась с Александром Вербицким, но лицо его было не просто знакомым – родным…
Через месяц они обвенчались.
– Картина была знаком свыше, – шептала на ухо жениху Зина, прижавшись к нему в тряской пролётке, мчащей молодых в церковь. – Господь послал его для нас двоих.
– Была, – согласился Алекс. – Знаком. Но не свыше, родная.
– Откуда же?
– Мне кажется… – Алекс запнулся. – Знаешь, мне приходилось читать философские труды. Увлекался ещё в гимназии. Был среди них один, переведённый с санскрита. Он назывался «Упанишады».
– Забавное название, – рассмеялась Зина.
– Да, весьма. В отличие от содержания. В «Упанишадах» говорилось об учении, называемом переселение душ. Вот послушай, эту фразу я заучил наизусть: «Как человек, снимая старые одежды, надевает новые, так и душа входит в новые материальные тела, оставляя старые и бесполезные». Мне кажется, что мы получили знак из прошлого, милая. От тех, чьи души мы унаследовали.
Зина отстранилась, посмотрела испуганно.
– Неужели ты в это веришь?
– И да, – сказал Алекс тихо. – И нет.
* * *
Вагон был набит до отказа. Каким-то чудом ещё сохранился пульмановский лоск, хотя засалился плюш и пообтёрлась позолота. Заполнившая вагон потрёпанная публика могла похвастаться осанкой и французским выговором, а вот спокойствием – не могла. Мир сошел с ума, сдвинулся с места, и всех их несло, как бумажки по ветру, и в глазах у всякого отражалась растерянность. Иные маскировали её равнодушием или деловитой суетой, у иных и на это сил не было. У Зины – не было.
Случалось, поезд резко останавливался – на несколько минут или часов. Под Локней на запасных путях простояли трое суток. Случалось, взрывался криками – если ловили вора. Случалось, по вагонам шли солдаты, приказывали всем выходить, а там – проверяли документы, багаж, обыскивали. Так вышло и на сей раз – остановка, лязгающая дрожь вдоль состава, шинели, винтовки, крик: «Вылазьте все!»
Ранние зимние сумерки укутали станцию и сгрудившихся у вагонов людей. Подошёл солдат и крикнул: «В вокзал идите!» Пассажиры двинулись к одноэтажному серому зданию. Внутри тускло-жёлтым горели лампы, и было душно. Пахло мокрым войлоком, табаком и чем-то съестным. К вошедшим приблизился вальяжной походкою дюжий субъект в кожанке – видимо, комиссар.
– Ну что, граждане проезжающие, сами ценности сдадите или изымать придётся?
Пока «граждане проезжающие» роптали, заявляя, что ценностей у них нет, детина прошёлся вокруг, оценивающе разглядывая пассажиров. Затем резко схватил за плечо стоявшую с краю Зину.
– Пошли!
– Куда?
– На личный комиссарский досмотр, – осклабился «кожаный».
Зину передёрнуло. Раньше её не обыскивали – видимо, не походила на особу, везущую ценности.
– Пошли-пошли, – комиссар зашагал вперёд, не выпуская Зинино плечо.
В полутёмном кабинетике стоял огромный стол и зачем-то глобус в углу. Втолкнув Зину внутрь, комиссар прошёл к столу, бросив ей: «Раздевайся».
Зина сняла шубку и растерянно держала в руках.
– Дальше раздевайся.
– З-зачем?
– З-затем, – передразнил её комиссар. Стоя у стола, он глядел на Зину с ухмылкой, заложив большие пальцы за ремень. – Давай-давай.
– Нет.
С комиссара мигом слетела вальяжность. В два шага он подскочил к Зине и схватил за подбородок, больно вдавливая мизинец в шею.
– Раздеваться сказано. Кобенишься тут, сучка… – комиссар тряхнул несколько раз её голову, потом отбросил Зину от себя.
Отлетев, она ударилась о стену затылком и, глядя в белые от ярости глаза, поняла, что до Бельгии не доедет. Комиссар оказался рядом и навис всей тушей над Зиной. Во рту у неё появился солоноватый вкус крови, а перед глазами снова встала картина. Снова Зина видела её как наяву, в мельчайших деталях. Удар в висок она почувствовала, но ахнула не от боли, а от удивления: у пары, стоящей наверху, были их лица. Её и Алекса.
Когда из-за двери раздался выстрел, пассажиры вздрогнули. Некоторые перекрестились. А один забормотал тихо: «Боже Духов и всякия плоти! Ты твориши…»
* * *
Разъезд напоролся на красных в десяти километрах от станицы Глубокой. Из-за чудом уцелевшего плетня, окружавшего покинутый горелый хутор, по разъезду дали залп. Зажимая руками простреленную грудь, завалился с коня хорунжий Пилипенко, сполз с седла и рухнул на землю подпоручик Зеленин.
– Назад! – вытянув жеребца плетью, крикнул Алекс. – Наза-а-а-ад!
Конь встал на дыбы, грудью принял пулю, осел на круп на подломившихся задних ногах. Алекс успел соскочить, рванул из кобуры «маузер», зажав в кулаке рукоятку, распластался на земле. Обернулся – остатки разъезда на рысях уходили по полю прочь.
– Вот он, гад! – каркнул надтреснутый голос от плетня.
Алекс не целясь выстрелил на звук раз, другой, ощерившись, стал отползать. Пуля догнала его, пробила запястье, вышибла из ладони «маузер», вторая ужалила в бедро, третья вошла под рёбра. Горизонт накренился, расплылся маревом, перед глазами вспух и заклубился багровый туман. Он подхватил Алекса, затянул в себя, закрутил, вышиб из-под него опору.
Балансируя на краю затвердевшего вдруг тумана, Алекс увидел под собой лестницу. Она, петляя, уходила из-под ног вниз, в никуда.
– Попался, сука! – кричал кто-то надтреснутым голосом от подножия.
«Это он мне кричит, – понял Алекс. – Это я попался».
Чудом удерживая равновесие на краю тумана, Алекс обернулся.
– Зина, – выдохнул он, разглядев тонкую, надломившуюся на последней ступеньке фигурку. – Зиночка.
Левой рукой нашарил рукоятку, судорожно зажал в кулаке, последним усилием рванул к виску.
– Гнида офицерская! – донеслось с нижних ступеней.
Алекс прыгнул вперёд, обхватил Зину за талию, удержал, замер с нею в руках.
И шагнул в дверной проём.
2. 1945-й
Первый лейтенант военной разведки США Фил Бенсон, подперев кулаками подбородок, задумчиво разглядывал перебежчика. Впрочем, его и перебежчиком-то нельзя было назвать. Бегут к врагу, а США и СССР пока что союзники. Правда, неизвестно, надолго ли: война подходит к концу, и кто знает, как сложатся отношения после капитуляции Германии. Неделю назад солдаты братались у городишки Торгау на Эльбе, однако кто возьмётся предсказать, что останется от братства через год. Если не через пару месяцев.
Бенсон кивнул переводчику и приступил к допросу.
– Имя, фамилия, возраст, воинское звание.
– Пётр Андреевич Горюнов, 1918 года рождения, рядовой.
– С какой целью вы дезертировали?
– Я не дезертировал! – вскинулся Горюнов. – Я… – он потупился и замолчал.
Бенсон подождал, но продолжения не последовало.
– Вы дезертировали из идеологических соображений? – помог он допрашиваемому. – Пострадали от советской власти? Имеете подвергшихся репрессиям родственников? Терпели притеснения за свои убеждения?
– Послушайте, вы, – русский вскинул голову. – Я прошёл от Ленинграда до Торгау. Был трижды ранен, контужен, – Горюнов повысил голос, теперь он почти кричал, – всю войну на передовой, у меня восемь боевых наград, понятно вам?! Я не дезертировал, вы не смеете…
– Ну-ну, полегче! – прервал Бенсон. – Истерику здесь закатывать не надо. Хорошо, пускай не дезертировали. Вы тайно покинули расположение своего воинского подразделения и явились на территорию дислокации армии Соединённых Штатов. Повторяю вопрос: с какой целью?
Перебежчик вновь опустил голову. «Ну, давай, скажи же, что из-за политических убеждений», – мысленно подстегнул русского Бенсон. В этом случае он подаст рапорт по команде, парня отправят в тыл, и у него будет шанс. Иначе же наверняка выдадут союзникам, и тогда…
– Я ушёл, – сказал Горюнов, не поднимая головы. – Я бежал… Я… – он внезапно резко выпрямился на стуле, расправил плечи. – У меня есть девушка. Невеста. Она немка, живёт в городке Карлсбрюгге, это под Хайделбергом. Я бежал к ней. У меня нет другого выхода, понимаете?! Нету!
Бенсон присвистнул, переглянулся с переводчиком.
– Как зовут вашу невесту?
– Габриэла. Я не знаю её фамилии.
– Что? – Бенсон опешил. – Не знаете фамилии невесты? Сколько раз вы встречались с ней?
– Всего раз. В мае сорок первого, за месяц до начала войны.
– Вы сумасшедший? Или издеваетесь надо мной?
– Ни то, ни другое, – русский шумно выдохнул. – Мы познакомились в Ленинграде, в запасниках Эрмитажа, и провели вместе полчаса. Она была там с туристической группой. Мы почти ничего не успели сказать друг другу, вокруг были люди.
– И после этого вы считаете девушку своей невестой?
– Да. Считаю.
– Чем вы занимались с ней в этих ваших запасниках?
– Ничем. Я там работал. Помощником заведующего депозитарием. Мы встретились и поняли, что любим друг друга.
– Ничего более идиотского я в жизни не слыхал, – сказал Бенсон ошеломлённо. – Значит, за полчаса вы умудрились понять, что любите друг друга? Замечательно. Уведите его! – крикнул лейтенант в закрытую дверь.
* * *
Сидя под арестом в подвале покинутого жителями белёного двухэтажного дома с черепичной крышей, Пётр в который раз вспоминал, как оно было.
Как после долгих и бесплодных мытарств его, шестнадцатилетнего, наконец познакомили с дедом Кондратием, склеротичным глухим стариком, бывшим штатным реставратором Эрмитажа.
Деду пришлось битых два часа растолковывать, зачем Пётр пришёл. Ещё столько же старик, путая имена и даты, вспоминал нечто затаившееся в подпольях памяти.
– Письмо, – выдал наконец дед Кондратий. – Он оставил письмо.
– Кто оставил? – не понял Пётр. – Какое письмо? Кому?
– Поручик, – извлёк из себя старик. – Письмо оставил поручик. Я сохранил. В комоде, в верхнем ящике. Возьми.
«Сударь или сударыня, – разобрал Пётр слова на прохудившемся от времени бумажном листке. – Если вам грезилось по ночам писанное неизвестным мастером и не имеющее названия полотно с изображённой на нём лестницей, то моё послание адресовано вам. В вашей воле поверить мне или же письмо уничтожить…»
Далее мелким убористым почерком некто, подписавшийся Александром Вербицким, излагал такие вещи, от которых у Петра поначалу голова пошла кругом. А потом перестала. Он перечитал письмо множество раз, пока не запомнил наизусть. И пока не поверил.
Едва закончив школу, Пётр устроился работать в запасники Эрмитажа. Мальчиком на побегушках. Друзья смеялись и удивлённо пожимали плечами. Неглупый парень, спортивный. Крепкий, уверенный в себе, девчонки заглядываются. Работает музейной крысой на должности для старух и живёт анахоретом.
Пётр не обращал внимания. Он ждал. Ждал, как велел Александр Вербицкий, душу которого он унаследовал, теперь Пётр верил в это. Он ждал свою вторую половину. Долгие пять лет.
* * *
К вечеру сержант Берковиц выдохся. Более идиотского приказа он не получал за всю войну. Найти в городишке на двадцать тысяч жителей девицу по имени Габриэла. По описанию внешности пятилетней давности, составленному явным психом. Среднего роста, каштановые волосы, синие глаза и веснушки на носу.
Берковиц со злостью осмотрел очередную постройку: двухэтажный дом с прохудившейся черепичной крышей, в котором проживала одиннадцатая по счёту Габриэла. Бранясь про себя, он поднялся на крыльцо и заколотил кулаком в дверь.
Открыла девушка лет двадцати пяти.
– Фройляйн Вайс?
– Да. Слушаю вас, – одиннадцатая по счёту Габриэла внимательно смотрела на сержанта. Ярко-синими глазами.
Девушка была среднего роста и заправляла за ухо непослушную каштановую прядь. На маленьком вздёрнутом носике рассыпались веснушки.
«От такой невесты я бы и сам не отказался», – подумал Берковиц, глядя на фройляйн.
– Я должен задать вам несколько вопросов.
– Входите, – девушка посторонилась, пропуская в дом. Указала на кресло. – Присаживайтесь.
– Вас зовут Габриэла? – начал Берковиц.
– Да, – серьёзно кивнула та.
– Вы бывали когда-нибудь в Ленинграде?
– Да, весной сорок первого.
– А точнее?
– В мае, за месяц до начала войны, – опустив глаза, вздохнула одиннадцатая Габриэла.
– Хорошо… Фройляйн Вайс, знаком ли вам некий Горюнофф?
– Как? – переспросила девушка, прищурившись.
– Го-рю-нофф, – произнёс отчётливо сержант.
Подумав с минуту, она покачала головой.
– Нет, не знаком.
– Вы уверены? Петер Горюнофф, – устало уточнил Берковиц.
– Как вы сказали? – Габриэла прижала к щекам ладони. – Петер?!
– Именно так. Петер Горюнофф, бывший работник музея, – повторил сержант и увидел, что хорошенькая фройляйн заваливается куда-то вбок.
«Рехнуться можно, – думал Берковиц, хлопоча вокруг потерявшей сознание Габриэлы. – Русский псих, похоже, не соврал. Он вообще, похоже, никакой не псих…»
– Фройляйн. – Сержант усадил пришедшую в себя девушку в кресло, поднёс воды. – Кем вам приходится Петер Горюнофф?
– Это… Это мой жених. Он… – в синих глазах набухли слёзы. – Он жив?
Берковиц вздохнул. Затем улыбнулся:
– Жив и здоров. Ещё и ждёт вас.
3. 1997-й
Солнце пекло немилосердно, зной забирался под тенниску, выбивал пот, томил. До селения от Бангалора добирались двое суток, и Ленни к концу пути уже проклинал и разбитые чавкающие грязью дороги, и барражирующих настырных мух, и невозмутимо пасущихся священных коров.
– Долго ещё? – сердито спросил он провожатого.
– Совсем недолго, сагиб.
Ленни сплюнул в сердцах. За лишние пять-десять долларов малый, наверное, станет называть его магараджей.
В селение прибыли к вечеру, когда зной немного спал. Учитель Шивкумар Марас жил в белёном приземистом строении, ничуть не отличающемся от соседних – такого же нищенского вида хибар. Он ждал визитёра на пороге, Ленни, ожидавший увидеть ветхого старца, едва не присвистнул от удивления. Учителю было на вид лет сорок, столько же, сколько ему самому.
– Я немного говорю по-английски, – сказал учитель Шивкумар, коротко поклонившись. – Прошу вас.
Хорошенькое «немного», подумал Ленни, нагнув голову, чтобы не задеть низкую дверную притолоку. Особенно с учётом того, что учитель окончил Оксфорд.
– Рассказывайте. – Хозяин уселся прямо на пол, на ветхую плетёную циновку, скрестил ноги, указал гостю на кресло.
– Меня зовут Леннарт Бэрд. Я австралиец, живу в Сиднее. Мне рекомендовали вас как…
– Это не важно, – прервал учитель. – Я или смогу помочь вам, или нет. Рассказывайте самую суть.
– Хорошо. – Ленни почувствовал, как исходящая от хозяина аура властно окутывает его, сковывает движения, едва не прощупывает. – Три года назад я побывал в России. В Санкт-Петербурге. Меня привели туда поиски, на которые я потратил около двадцати лет.
– Что вы искали?
– Картину. Понимаете, то, что на ней изображено, грезилось мне по ночам. С детства. Я обращался к врачам, потом…
– Это не важно. Вы нашли картину?
– Да, нашёл. На ней была изображена тянущаяся от земли в облака и заканчивающаяся дверью лестница – в точности такая, которую я видел во сне и наяву.
– Хорошо. Что вы сделали, когда увидели эту картину?
– Я хотел её купить. У меня есть средства, могу позволить себе довольно многое. Я предлагал за картину миллион. Директору Эрмитажа Пиотровскому, через посредников.
– Вам отказали?
– Отказали. Зато я купил кое-что другое. Тоже за приличные деньги.
Учитель удивлённо поднял брови.
– Письмо. Взгляните, – Ленни протянул сложенный вдвое лист бумаги. – Это перевод с немецкого. Составлено госпожой Габриэлой Вайс, по мужу Горюновой, в 1982-м, за год до её смерти, и передано на хранение в Эрмитаж. Адресовано мне. Вернее, не мне, а…
– Вам, вам, – учитель Шивкумар пробежал глазами послание. – Что было дальше?
– Я нанял детективов. Сыщиков. Они выяснили, что супруг Горюновой Петер скончался на двадцать пять лет раньше её, от инфаркта, в городе Карлсбрюгге, в Германии. И, что удивительно…
– Это неудивительно, – вновь прервал учитель. – Вы родились в день смерти Петера, не так ли?
– Да, так. Более того, существует ещё одно письмо, я купил его у наследников Горюновых. Составленное почти восемьдесят лет назад неким Александром Вербицким. Взгляните, это перевод с русского, – Ленни протянул учителю новый лист бумаги.
– Вы хотите узнать, насколько правдиво то, что сказано в посланиях, не так ли? И за этим пришли ко мне?
– Да, – сказал Ленни твёрдо. – Вы расскажете мне?
– Расскажу. Картина создана художником, одной из ваших прежних сущностей. Для своего времени художник был выдающимся человеком, он сумел сотворить послание самому себе, которое отправил в будущее через века. Мне не впервой сталкиваться с подобным. Один раз это тоже была картина. Другой – статуя. Были также две половины одной монеты, медальон, кинжал, лепнина на стене, даже каменный идол. Не важно. А важно то, что вам повезло – таких счастливцев считаные единицы на многие и многие миллионы.
– Простите. Каких «таких»?
– У которых карма настолько сильна, что передаётся, почти не искажаясь, из поколения в поколение.
– Постойте, учитель, – проговорил Ленни ошеломлённо. – Вы уверены? Я ведь не помню себя в прежней сущности. Не помню ни Петра, ни Александра, ни тех, кто был до них.
– И это тоже не важно. Вы наследовали им, – учитель пристально посмотрел на Ленни. – Наследовали многие их качества – упорство, решительность, отвагу. И, главное, наследовали ещё кое-что.
– Вы имеете в виду?..
– Да, именно это. Ваша вторая половина родилась в день смерти той женщины, что составила письмо, Габриэлы.
– Вы, вы… – Ленни потряс головой. Мысли путались, слова выговаривались с трудом. – Вы хотите сказать?.. Но тогда получается, что ей всего четырнадцать, она ещё ребёнок. Младше меня на четверть века.
– И что же? – Учитель улыбнулся. – Вы женаты?
– Нет, и никогда не был. Не мог найти никого, кто бы, ну, вы понимаете…
– Понимаю. Так ваша карма заботится о вас. Вы долго ждали. Ничего, подождёте ещё лет пять, и ваша суженая станет взрослой.
– Мне уже почти сорок.
– Для кармических связей возраст значения не имеет. Вам попросту предназначено найти её.
– Найти? Легко сказать. Где я буду искать? Кого?
– Не знаю, – учитель Шивкумар пожал плечами. – И как – не знаю. Но ваши предшественники не знали тоже. И это их не остановило.
4. 2000-й
Утром я заплела две косы и шастала по комнате, как молодая скво. Для полной гармонии не хватало только Гойко Митича. Соседки уже разъехались на каникулы, а у меня только вчера закончилась поденщина в универе – летняя практика на кафедре романо-германских. Чай плескался в желтой кружке, за окном неспешно раскалялся день, и хотелось шляться. Я быстренько собралась и глупой газелью поскакала в библиотеку – к ближайшему выходу в Интернет. В почтовом ящике ждало письмо – от Ленни.
Дома, под Борисовом, с Интернетом было не очень. Точнее, его почти не было. В одиннадцатом классе, набравшись наглости, я заявилась в учительскую и попросила: мол, не позволите ли поискать материалы для реферата по истории.
– Яночка, в этом Интернете чёрт ногу сломает! Ищи, золотко, если сумеешь, – напутствовала меня завуч.
С чёртом она, конечно, преувеличила – всё было интуитивно понятно. И я начала искать хоть что-нибудь о том, что снилось по ночам, сколько я себя помню.
И нашла. Репродукцию картины – с уходящей в облака лестницей, распахнутой дверью и двумя парами на ступеньках. Я смотрела и глазам не верила – так мне и снилось, в мельчайших деталях. На странице была ещё статья на пару сотен строк и фотография мужчины лет сорока. Мужчину, удивительно похожего на Питера О’Тула в роли Лоуренса Аравийского, звали Lennart Beard. Надо сказать, к сэру Питеру я всегда относилась с трепетным пиететом.
Статья была на английском, и – спасибо прохихиканным урокам – я не поняла в ней ни черта. Пришлось распечатать и взяться за словарь. Когда я худо-бедно перевела текст – волосы едва дыбом не встали. А волосы у меня, между прочим, по самое руками не трогать.
Статья оказалась посланием, адресованным… мне. В ней так и говорилось – той, которая видит эту картину во сне. И которая родилась восьмого августа 1983-го. В мой день рождения.
Гульки-танцульки отпали сами собой, я засела за учебники и договорилась с «англичанкой» об уроках по вечерам. Мне больше не снилась картина. Её место занял похожий на Питера О’Тула австралиец. Ленни Бэрд.
Через полгода – весной – я решилась. И отправила письмо на указанный в статье адрес электронной почты. Признаться, чувствовала я себя дура дурой: что, если это совпадение или шутка, и никакого Ленни Бэрда в помине нет. Ответа ждала как на иголках, и когда увидела на следующий день в почтовом ящике письмо – руки похолодели от волнения.
Летом, окончив школу, я подала документы в минский иняз, что на улице Захарова, он же государственный лингвистический университет. Поступила легко и с первого сентября оккупировала библиотеку, где был свободный доступ к Сети. И – к Ленни…
Окна во всю стену – в них заглядывает солнце, и в них же задувает скандалист-ветер, стеллажи с книгами, по углам кадки с пышной зеленью. Уютно. Не смолкает особый библиотечный шум: жужжание компьютеров, шелест книжных страниц, шепот и редкие смешки, шаги. Этот шум напоминает гул, исходящий от пчелиного улья, он не отвлекает.
«Здравствуй, малышка. Соскучился по тебе…» – начиналось письмо. Я и сама соскучилась – за какие-то сутки. Когда библиотека закрывалась, я прощалась с Ленни. А по утрам ждала окончания занятий в универе – чтобы скорее проверить почту. И уже не удивлялась очередным совпадениям: нам нравились одни и те же книги, фильмы, у нас были одинаковые привычки, и фразы можно было заканчивать друг за другом. Вот только…
Мы договорились, что встретимся на моё восемнадцатилетие. И чем ближе, тем страшнее мне делалось. А вдруг я ему не понравлюсь? А вдруг Ленни не понравится мне? Он же старше на целых двадцать пять лет. Двадцать пять! Конечно, Ленни всего сорок три. Но мне-то совсем семнадцать. Отменить встречу я уже не могла. Да и не хотела ничего отменять.
* * *
Самолёт коснулся земли и под аплодисменты пассажиров покатил по взлётно-посадочной полосе. Ленни не аплодировал – у него дрожали руки. Да что там – ходуном ходили. А ещё кружилась голова, словно у семнадцатилетнего мальчишки перед первым свиданием.
Во внутреннем кармане рядом с паспортом лежала австралийская виза, выправленная на гражданку Беларуси Яну Василевич. И ещё фотография – тоненькой девочки с белокурыми волосами по пояс, вздёрнутым носиком и весёлыми карими глазами.
Визу Ленни купил. Купил в обход всяческих законов и правил, дав через подставных лиц сумасшедшую взятку чиновнику в австралийском МИДе.
Яне он о визе не говорил. Перед глазами плясали строки из письма поручика Александра Вербицкого: «Я увёз её в тот же день, через час после того, как позвал в жёны». И из письма Габриэлы Горюновой: «За эти полчаса мы поняли, что любим друг друга». Неужели у них с Яной будет то же самое… Или не будет… Ведь у них разница в четверть века, а две предыдущие пары были ровесниками. Виртуальный роман – это одно, в реале всё бывает совсем по-другому, уж он-то начитался о подобных случаях.
Роман начался сразу после того, как Ленни получил по электронной почте письмо. За три предыдущих года он получил их множество. Издевательских, циничных, глупых, похабных, всяких. Одни отправители советовали лечиться, другие предлагали на них жениться, третьи намекали, что не прочь ему отдаться. Ленни терпел, пробираясь через груды словесного шлака, надеясь, разочаровываясь, злясь. И десятки раз за день проверял почту. Ежедневно, в течение трёх лет. Пока наконец не пришло письмо от белорусской школьницы по имени Яна. Ленни понял, что это «она», едва прочитав первые несколько строк. Понял не умом, а тем неведомым внутри, названия чему не знал.
Ленни увидел её первым. В зале прибытия хрупкая девушка со светлыми волосами по пояс, встав на цыпочки, напряжённо вглядывалась в лица пассажиров. Через секунду их глаза встретились, у Ленни едва не подломились колени. Превозмогая слабость, на негнущихся ногах он шёл к турникету и думал о том, что через какой-нибудь час всё решится. И страшился того, что решится скверно.
5. 2010-й
Ночью с седьмого на восьмое августа я почти не спала. А с утра и вовсе затрясло. Кое-как одевшись, я поняла, что накраситься не сумею. Так и поехала в аэропорт бледная как моль. Вышагивала из стороны в сторону по залу прибытия, пока не объявили рейс из Сиднея. Я встала у входа и даже на цыпочки поднялась, чтобы скорее увидеть Ленни. Увидела. Наши глаза встретились, и я почувствовала, как слабеют ноги. Только успела подумать: «Сейчас упаду!» – как Ленни подхватил меня и прижал к себе. Уткнувшись носом в его плечо, я почувствовала, что вернулась домой…
…И проснулась. В окно по-австралийски неспешно вползало солнце, освещая копию картины на стене напротив кровати. Мы дома. Впрочем, с Ленни я везде дома – выгибает ли спину Карлов мост, отбивает ли положенное Биг-Бен, сгущаются ли сладко-пряные марокканские сумерки. О разнице в возрасте я и думать забыла – вместе нам хорошо всегда, и днём, и ночью. Ночью особенно.
– Задумалась, родная? – Ленни притянул меня к себе.
– Немного. – Я потянулась и прижалась всем телом. – Как же нам повезло встретить друг друга, правда?
6. 2020-й
– Мистер Бэрд, миссис Бэрд, здравствуйте. Проходите, пожалуйста, – Джойс, начальник рекламного отдела сиднейской компании «Web Design, Inc» протянул Ленни руку, сдержанно поклонился Яне.
Худощавые, светловолосые – Бэрды неуловимо походили друг на друга, несмотря на разницу в возрасте. Ленни был клиентом «Web Design, Inc» почти четверть века. Ещё с тех пор, как явился в едва оперившуюся фирму и заказал изготовить ему персональную страницу в стремительно развивающемся чуде двадцатого века – мировой сети, Интернете.
– Чем могу вам помочь? – поинтересовался Джойс.
Бэрды переглянулись. Яна улыбнулась мужу краешками губ, тот чуть заметно кивнул ей.
– Мы хотим сделать новый заказ, – сказал Ленни. – Несколько необычный. Даже, можно сказать, весьма необычный.
– Слушаю вас.
– Прежде всего нам понадобятся услуги переводчика. Мы хотим, чтобы слова «картина», «лестница», «две пары» и «сниться» были переведены с английского на все живые языки мира. «Все» означает все поголовно, включая диалекты.
– Хм-м… Действительно, несколько необычно. Но, думаю, мы сможем вам помочь.
– Прекрасно, – Ленни вытянул ноги, откинулся на спинку кресла. – В нашем семейном завещании оговорён следующий пункт. После смерти обоих супругов банк будет выплачивать компании «Web Design» оговорённую сумму денег. Ежемесячно. Взамен наша персональная страница должна всплывать первой строкой в любых поисковиках, на каком бы языке ни производился поиск. Ключевые слова те же – «картина», «лестница», «две пары» и «сниться». Кроме того, компания предоставляет нам электронный адрес и выделяет сотрудника, который ежедневно будет просматривать почту. Этот сотрудник свяжет между собой мужчину, родившегося в день моей смерти, и женщину, родившуюся в день смерти моей жены. На этом функция компании «Web Design» закончится. Внятно ли я изложил?
– Вполне, – сказал начальник отдела рекламы ошеломлённо. – Вполне внятно. Никогда не сталкивался ни с чем подобным.
– Выполнить заказ в ваших силах или нам следует обратиться в другую фирму?
– Что вы! – Рекламщик протестующе вскинул ладонь. – Разумеется, мы сделаем это для вас. Я свяжусь с экономистами, они посчитают, сколько будет стоить услуга.
Ленни поднялся, протянул руку жене.
– Деньги любые, – сказал он. – Сколько бы это ни стоило.
* * *
Возможно, мы умирали в Лондоне от чумы. Возможно, обороняли от ирокезов форт на берегу озера Делавэр. Или несли по улицам Парижа камни из стен Бастилии. Очень даже возможно. Я ведь тоже не всё знаю.
Вячеслав Бакулин Укусить енота
– Неужели наложенная память столь прочна? – спросил Куайл.
– Лучше настоящей, сэр, – заверил Макклейн. – Мы обеспечиваем такие устойчивые воспоминания, что не потускнеет ни одна деталь.
Филлип Киндред Дик «Из глубин памяти»«НИКТО НЕ ПРИЛЕТИТ, ФЕДЯ! ЗАБЕЙ!» – было небрежно выведено черным маркером на облезлом бетоне штанги фонарного столба в самом сердце Чертанова. Чуть пониже красовалось кривовато приклеенное объявление:
«Вы когда-нибудь мечтали УКУСИТЬ ЕНОТА?
Независимо от ответа: +7ххх-ххх-хх-хх.
Максимум комфорта. Максимум впечатлений. Минимум проблем.
Звоните! ЗАВТРА МОЖЕТ БЫТЬ ДОРОЖЕ!
+7ххх-ххх-хх-хх»
Существо, изображенное под текстом, выглядело гибридом персонажа MARVEL и котика из «Шрека». Уродец тоскливо взирал на прохожих, словно говоря: «Ну что вам, жалко, что ли? Всего разок, а?»
– Дурдом, – покачал головой Олег.
Убивал даже не идиотизм предложения – независимо от ответа, ха! – а то, что из шести отрывных листочков с номером телефона осталось только два.
«На всякий товар найдется свой купец», – говаривал, бывало, дед. В принципе, Олег был с этим согласен.
Но ЧЕТЫРЕ!
– Еще не пробовал?
– А? – Олег обернулся на хриплый голос.
– Вещь. Реально вставляет.
Парень был тощим, как анорексичная звезда подиума. Длинная сальная челка, выбиваясь из-под капюшона линялой толстовки, пиратской повязкой закрывала один глаз. Под вторым одуванчиково желтел фингал.
– А ты пробовал?
– А то!
– И как?
Парень громко шмыгнул покрасневшим носом – в этом мае Мать-Природа неожиданно отсыпала жителям центральной части России дождя и снега почти по ноябрьским нормативам – и повторил:
– Реально вставляет. Рекомендую.
«Что же там может вставлять-то? – против воли задался вопросом Олег. – Трахнуть енота – это, конечно, извращение, да еще и, кажется, попадающее под статью, но, по крайней мере, хоть как-то объяснимое. Особенно если не сам, а посредством технологии «мне-мо» – радости и прибежища любого больного разума, получившей неофициальную расшифровку «мне-можно». Но укусить? Енота? Ну бред же!»
– И что в этом такого?
– Ну-у, чувак, как я тебе объясню-то? – Парень быстро облизал тонкие обветренные губы, делая шаг вперед. Судя по кислому запаху, в котором смешивались застарелый пот, лютый табачный перегар и мокрая псина, его шмотки пора было на сутки замочить в растворе хозяйственного мыла. Возможно даже – не вынимая из них владельца. – Никак такое не объяснишь. Это как первый раз с парашютом прыгать, или, там… ну, не знаю… Короче, пробовать надо.
– Скажешь тоже – с парашютом… – с сомнением протянул Олег, машинально возвращая дистанции между ними прежний размер.
– Блин, да оно мне надо вообще, тебя уговаривать?! – неожиданно разозлился парень. – Не хочешь – и ладно! Хотя, чтоб ты знал, енот реально круче любого парашюта!
– Это с чего бы?! – тоже слегка повысил голос Олег.
«Ох, чувствую, дед, академик-нейробиолог, сейчас в гробу вертится, как турбина паровая. Обожаемый внучок, надежда российской науки на возрождение ее былого величия, сперва нахрюкался дрянного шотландского самогона в какой-то забегаловке, а теперь дискутирует на улице с маргиналами относительно крутости кусания енотов. До-ка-ти-лись!..»
– А с того! Сейчас на рынке «мне-мо» такой банальщины, как прыжки с парашютом, – хоть жопой ешь. А тут – енота укусить! Эксклюзив! Вон, видал, всего два объявления осталось. Народ фишку сечет. Кстати, возьму-ка я себе тоже номерок… на будущее.
Парень шагнул к столбу и, сопя, принялся отрывать полоску с телефоном.
Олег с сомнением покачал головой, развернулся и, ссутулившись под порывами холодного волглого ветра, зашагал прочь. Сам не зная куда.
– И недорого совсем! – крикнул ему в спину парень, уже безо всякой надежды в голосе.
Олег остановился. Медленно повернул голову.
– И почем?
– Пять, – быстро ответил парень, в три шага догоняя Олега и остановившись в метре от него. Неровный краешек бумажки с номером, зажатой между указательным и средним пальцами правой руки парня, трепал ветер. Пальцы чуть дрожали. Олег молчал.
Парень снова облизнул губы.
– А, нет, – проговорил он, отводя глаза. – Забыл. Пять – это бобра… А енота – три. Всего три штуки. Копейки же просто!
Олег по-прежнему молчал.
– Копейки, – жалобно повторил парень, и Олег только теперь увидел, что он совсем еще сопляк. Лет девятнадцать, вряд ли больше. Ну, в крайнем случае двадцать с хвостиком. – Всем нравится…
Олег сунул руку в карман плаща и достал жиденькую стопку купюр. Повернулся к свету, падающему из витрины закрывающегося на ночь продуктового, посчитал. М-да, негусто… А с другой стороны…
– Кофе будешь? – спросил он парня. – Тут за углом вроде бы кафешка круглосуточная.
* * *
– Не, кто спорит: «мнеможка» – это офигенски круто, – Серёга в который уже раз шмыгнул окончательно потекшим в тепле кофейни носом, ломая над чашкой с капучино четвертый пакетик сахара. – Реально пора скинуться всем народом и этому перцу, Старыгину, памятник отгрохать.
– Сварыгину, – не удержавшись, поправил Олег.
– Чего?
– Старыгин – это актер. «Три мушкетера», «Адъютант его…» кхм… ладно, не суть. А фамилия изобретателя «мне-мо» – Сварыгин. Точнее, одного из изобретателей. Их ведь двое было: Ол… – кхм-кхм – …ексей Сварыгин и Павел Берман. Оба МГУ заканчивали, только один биофак, кафедру высшей нервной деятельности, а второй – физхим…
– Угу, читал, – мотнул челкой Серёга. – Сперва кореша до гроба, последний «доширак» пополам, все дела. А как дело поперло, тут же и перегрызлись. Так всегда бывает: бабки и слава любую дружбу с полпинка перехерят. Смотрел про Цукербега киношку? То-то. Наши два кекса даже судиться вроде хотели, только не успели – Берман то ли сам помер, то ли грохнули его, не помню… да и пофиг как-то. Мы ж не о том, кажись, а?
– Верно, – кивнул Олег. Перед его мысленным взором тут же против воли замелькали картинки.
Этот же самый день ровно двенадцать лет назад, только не промозглый, а почти по-летнему жаркий. Обгоревший остов Пашкиного «Хёндая» в кювете, еще более жуткий из-за выглядывающих тут и там из травы жизнерадостно-беззаботных одуванчиков, ромашек и медуницы. А над этим всем – бездонная небесная вышина и солнце, ослепительное солнце, но слезы текут, конечно, не из-за него…
Неприметный человек в штатском, такой же безликий, как и обстановка его кабинета. Устало, как взрослый, вынужденный объяснять ребенку прописные истины, говорящий: «Ваш бывший друг, Олег Семенович, собирался передать всю документацию по принципам работы «мне-мо» американцам. В этом практически нет сомнений. А возможно, не только собирался, но и уже успел это сделать. Ну-ну, не морщитесь. Допустим, не успел. Или даже не собирался. Но вы же ученый и должны понимать: в определенные периоды развития науки появление тех или иных революционных изобретений – хоть лампочки, хоть радио, хоть мобильного телефона – только вопрос времени. А времени у нас все меньше. Так что заканчивайте, дорогой вы мой человек, с этими бабскими истериками. Нашей с вами первоочередной задачей сейчас, как патриотов России, является в кратчайшие сроки поставить выпуск этих замечательных приборов на поток и…»
Востряковское кладбище, и черная одежда, на фоне которой яркие пятна цветов, венков и лент особенно режут глаза, и острый запах разрытой земли. И тетя Роза, Пашкина мама, отступающая от него, Олега, точно от прокаженного, выставив перед грудью ладони и жутко, беззвучно шепча: «Это всё из-за тебя. Из-за твоих проектов. Убийца… убийца… убийца…»
Мысли его прервал Серёга, громко отхлебнув кофе и прикрыв от удовольствия свободный от челки глаз:
– Ох, кайф!.. Офигенски крутая штука. Это я про «мне-мо», хотя кофеек тоже нормально так зашел… Смотри, вот есть у меня чувак знакомый – он слепой. С рождения. Ни снега никогда не видел, ни футбола, ни порнушки. Раньше так бы и помер, так сказать, во тьме невежества. А теперь – отбашлял любому зрячему, потом «таблетки» на виски́, кнопочку ресивера нажал – и опа! И девки тебе во всех подробностях, и снежинки за окном падают, и Месси по воротам лупит, а ты на трибуне скачешь и орешь от радости. То есть не ты, конечно, – а все равно ты. Твои теперь воспоминания, без базара. В натуре – «мне-можно». Всем – можно!
Олег кивнул, пытаясь отогреть пальцы о чашку с двойным эспрессо. Пальцы отогреваться не желали.
– А даже если и не слепой, – продолжал Серёга, входя во вкус и отчаянно жестикулируя. – Взять хотя бы батю моего. Ему недавно полтос стукнул. И прикинь, за этот полтос он дальше ста кэмэ из своих Мытищ вылезал пару раз. За полвека, а? Но при этом может с полпинка вспомнить хоть восход на Северном полюсе, хоть закат на Мальдивах со всем фаршем из вкусов, запахов и звуков… то есть мог бы, если б захотел. Не бухал бы месяцок-другой, бабосиков поднакопил – и смог. И это, и еще до фига всего. Как по хайвею аризонскому на «Харлее» прешь, а он под тобой дрожит, зверюга, и встречный ветер в лицо. Как на коралловых рифах в прозрачной теплой водичке ныряешь, и вокруг тебя все эти рыбки, медузы, ежи, мать их, морские. Как по отвесной скале лезешь без страховки, за выступы цепляешься, и торкает тебя от мысли, что под тобой сейчас пропасть в два небоскреба глубиной. А главное – что?
– Что? – мрачно поинтересовался Олег, заранее предчувствуя ответ. И не ошибся.
– Безопасно, – рубанул кистью воздух Серёга. – Воспоминания – йеп, риск – ноуп. Типа, уж если отпуск у тебя, так реально на одном позитиве и даже круче настоящего: чтоб и на самолет не опоздать, и дрянью какой-нибудь иноземной не травануться, и чтоб акула тебя за жопу не цапнула, пока ты на рыбок пялишься.
– И со скалы не сорваться.
– Ну да. А если даже и сорвешься, делов-то! Все ощущения – твои: и как летишь, и как орешь, и сердце выскакивает, и ногам холодно, потому что от страха обоссался, а летишь – быстро. Потом – трах, бах, мозги-кишки наружу, душа – в рай. А потом встаешь такой с любимого диванчика, отряхиваешься и говоришь: «Ну ни фига се!» Мозги-кишки на месте, ничего не болит… ну, штаны, может, поменять и придется. И всё. Потому как чувствовал-то все – ТЫ, но разбился – не ты, а ОН. Тот, который тебе «мнеможку» писал. А твое дело маленькое – плати и кайфуй.
Олег скрипнул зубами. Почему-то – и выпитый полчаса назад виски тут совершенно ни при чем – ему до зуда в пальцах захотелось привстать, наклониться вперед, обеими руками взять Серёгу за патлы и как следует шваркнуть мордой о столешницу. Так, чтобы нос в лепешку и зубы во все стороны. А потом еще ногой пару раз, да по почкам, да по ребрам, да по…
– А можно и еще круче, – хрипло заговорил он, с трудом выталкивая сквозь зубы слова. – Например, денег у тебя – как грязи, и все-то ты уже испытал, все тебе приелось. Ни самый разнузданный секс уже не вставляет, ни еда-питье элитное, ни персонально для тебя устроенная коррида с последующим живым концертом Леди Гаги в платье из мяса забитых на этой корриде бычков. Одна только у тебя радость в жизни и осталась, – тут Олег понизил голос и оскалился, куда там лучшему другу всех детей, клоуну Пеннивайзу, – людям больно делать.
Серёга аж дернулся:
– Эй, ты чего?
Но Олега уже понесло.
– Мучить себе подобных. Убивать, – продолжал он с каким-то сладострастием в голосе. – Это ты любишь. А вот рисковать в тюрягу присесть годков эдак на десять – не любишь вовсе. Раньше бы тебя этот риск, может, и остановил бы. А теперь – нанимаешь ты какого-нибудь отморозка, цепляет он себе «таблетки» на виски и идет детей на куски резать. Девственниц насиловать. Старикам кости ломать. А ты потом его воспоминания – раз! – и себе. Даже двойная польза получается: и тебе кайф без риска, и ему крепкий сон без лишних воспоминаний.
Серёга, по всему видать, был парнем впечатлительным и с хорошим воображением. Ну просто мечта «мне-мошника». Лицо парня в процессе пламенной речи Олега слегка позеленело, и когда тот прервался, чтобы перевести дух, патлатый торопливо схватил кружку с остывшим капучино. Глотнул раз, другой, поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая кофе по столешнице. Пара капель упала Олегу на руку, но он этого даже не заметил и продолжил говорить:
– А если даже ты никого напрямую убивать-калечить не хочешь, то можешь быть банальным наркоманом. Героиновым торчком, любителем покурить спайс, или ноздри кокаином припудрить, или еще какой дрянью закинуться. Только вот если раньше неизбежной расплатой за кайф были ломка, разваливающийся буквально на глазах организм и жуткая смерть, а в лучшем случае – долгое тяжелое лечение, коли успел вовремя спохватиться, то теперь – хренушки! Ведь полно болванов, которые не только на виски́ «таблетки» прилепят, но еще и ноги тебе оближут за лишнюю дозу. А дальше как в сказке про мужика и медведя. Тебе – вершки в виде прихода, глюков, мультиков и прочего экстаза, им – корешки, то есть все остальное. Главное, вовремя кнопочку нажать, пока у бедолаги отходняк не начался. А загнется этот – не велика беда, найдешь нового. Главное, что ты, владыка мира, – здоров, доволен, и даже вены эстетически приятно выглядят. Будешь и дальше жить-поживать, миллионы наживать.
Резко скрипнули по кафелю пола ножки стула, когда Серёга отодвинулся от стола и вскочил на ноги, дыша тяжело, захлебываясь.
– Ты… знаешь, кто ты?!
– А ты знаешь? – устало спросил Олег. Овладевшая им ярость неожиданно испарилась, оставив после себя мышечную боль, опустошенность и безграничную апатию. – Знаешь, что хуже всего? Это я только потом понял, когда все уже круто заверте… Даже не такой вот чокнутый богатей. Ну, сколько таких на планете? Сто? Двести? Пусть даже полтысячи – на восемь миллиардов. Ерунда. Куда паршивее, что такими темпами эти восемь миллиардов скоро разучатся делать собственный выбор и отвечать за последствия такого выбора, рисковать и самостоятельно добиваться… хоть чего-нибудь, кроме как заработать побольше денег. Ведь на деньги можно купить любую эмоцию, любой кайф, любой кусок чужого опыта, чужого таланта, чужой жизни. Купить, легально или не очень, но главное – получить так или иначе. «Мне-можно», помнишь? Присвоить. Сделать своим. Все самые сильные эмоции, чувства, переживания, всё восприятие человеком сущего скоро будут просто товаром. Вот к чему привели старые как мир мечты двух юных идеалистов облагодетельствовать человечество, попутно прославившись и заработав. Да, воспоминания боксера о победном поединке за звание чемпиона мира куда дороже, чем, скажем, воспоминания путешественника о заурядном ливне в дельте Амазонки, а посещение в чужой шкуре концерта рок-группы вряд ли сравнится в стоимости с ценностью первого поцелуя, и всё же. Всё же. Даже енотов, – он невесело усмехнулся, – теперь принято кусать… опосредованно. И в этом со мной согласны как минимум четыре человека.
Замолчав, Олег скрестил руки на груди и, слегка наклонив голову, смотрел на Серёгу, который, стиснув кулаки, стоял напротив него, дыша, как конь после часа галопа. «Интересно, с левой он мне врежет для начала или с правой?» В том, что парень его ударит, Олег был почти уверен.
Он ошибся.
Серёга рванул со спинки стула ветровку, надел ее, со второй попытки попав в рукава, вжикнул «молнией» и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, он остановился и, резко повернувшись, прорычал:
– Ни хрена ты не угадал! Ни хрена! Ни одного с тобой согласного нет! Никто не хочет кусать енота – ни сам, ни… опосредованно! – Парень выплюнул это слово яростно, словно сгусток крови в драке. – Я ведь как думал? Повешу объявление, а одну бумажку сам оторву, спецом. А какой-нибудь идиот, который с жиру бесится, или просто любопытный увидит и скажет: «Ага! Кому-то ж такое интересно. Может, и мне попробовать?» Только ни хрена из этой затеи не вышло, понял? Через три дня я вторую бумажку оторвал, еще через день – две разом, чтоб не мелочиться. И снова ни хрена! А ведь куча народа только в этом сраном городе каждый день пачками заказывают воспоминания еще и не о таком бреде. И про убийства, изнасилования да наркоту ты тоже все правильно сказал, и про тупость, жадность, лень. Видать, большой опыт у тебя. Нет, я не спорю, дерьмо люди, пробу ставить некуда. И чем дальше, тем все дерьмовей становятся. А я – такое же дерьмо, как и все остальные. Но вот знаешь… мне тут от бабки покойной Библия обломилась. Наследство типа. Я на поповские бредни не ведусь, конечно, просто решил как-то раз со скуки полистать перед сном. И вот раскрыл я ее наугад и читаю: «Горе миру от соблазнов, но горе тому человеку, через которого они в мир приходят». И еще что-то там было насчет того, что этому вот соблазнителю надо привязать на шею мельничный жернов да и утопить к херам. Понял, гад? Утопить тебя нужно! А потом и кости дружка твоего, Бермана, из могилки вырыть и тоже утопить. Понял?! По глазам вижу, что не понял. Ну ничего, еще поймешь. Очень надеюсь, что поймешь!
Он вылетел на улицу, хлопнув дверью. Олег молча покачал головой. А что тут скажешь?
– Ну и что это было? – несколько неуверенным тоном поинтересовалась ярко-рыжая (и явно крашенная) девушка-бариста, вполглаза дремавшая за стойкой.
Невесело усмехнувшись, Олег развел руками:
– Похоже, грандиозное фиаско одного паршивого конспиратора… Дайте, пожалуйста, счет.
* * *
За то время, которое они провели в кафе, на улице еще больше похолодало. Снова – который уже раз за день – пошел крупный мокрый снег. Последние, и без того редкие для такого позднего часа, прохожие поспешили укрыться от непогоды, и сейчас на улице, кроме Олега, не было ни души.
Он остановился у знакомого уже столба с Серёгиным объявлением. Последний кусочек с номером телефона был оторван – грубо, вместе с частью картинки. Остаток морды енота промок от снега. Казалось, что он плачет.
Неизвестно почему, но сорокашестилетний Олег вдруг почувствовал себя дряхлым стариком. Ему не хотелось есть. Ему не хотелось спать. Ему не хотелось ловить такси, а уж тем более – возвращаться домой пешком, по мокрому, холодному, неуютному ночному городу. Потому что там, в такой же неуютной холостяцкой квартире, выстывшей без людского тепла вернее, чем из-за отключенных на профилактику батарей, так же паршиво. Единственное, что хотелось, – это лечь прямо тут, под столбом, поджав ноги, как бездомная собака, и закрыть глаза.
– Всё так, Пашка, – произнес изобретатель «мне-мо», упершись в столб левой рукой и борясь из последних сил с соблазном сесть. – Всё так, дружище. Какая разница, чего мы там с тобой хотели, на что надеялись? Дать слепым глаза? Дать парализованным ноги? Помочь человеку за его жизнь, такую невозможно, недопустимо короткую, как можно больше узнать… увидеть… почувствовать?.. Главное, что двадцати лет не прошло – и ты в земле, и меня наше любимое царство-государство пережевало и выплюнуло. А спроси себя – ради чего? Ничего путного они все равно видеть не хотят! Ни-че-гошеньки. Мы ведь с тобой когда-то мечтали спасти весь мир, Пашка, два наивных идиота. А на деле не можем спасти даже… – он горько усмехнулся, – даже енота. И вот что я тебе еще скажу…
Но что хотел сказать Олег, никто, кроме него, так и не узнал. За спиной изобретателя зашелестели кусты, потом что-то тихонько застучало по асфальту. Послышалось деловитое сопение и фырканье.
Боясь поверить – и не в силах НЕ верить, – Олег с трудом отлепил от столба руку, выпрямил спину, постоял несколько секунд и лишь потом обернулся.
Енот был тощим, облезлым, да к тому же мокрым. На его шее болтался короткий обрывок веревки.
Несколько ударов сердца человек и зверек стояли неподвижно, смотря друг на друга. Потом енот громко чихнул и не спеша потрусил к Олегу. А тот, присев на корточки и для устойчивости опершись на мокрый, холодный асфальт левой рукой, осторожно протянул вперед правую, ладонью вверх.
Пальцы Олега почти не дрожали. Разве что самую малость. От холода.
Максим Хорсун Мясная голова
– Ты кто вообще? – спросил я у бледно-розового бугристого шара.
– Николай, – ответил шар. – А ты?
– Максим, – представился я, а затем внимательно посмотрел по сторонам. Улица была хорошо знакома – центр моего родного микрорайона, частный сектор на окраине города. Кроме нас с Николаем – ни души, лишь появлялись и исчезали над асфальтом карликовые смерчи. – Слушай, что здесь можно жрать?
– Все, что найдешь или догонишь, – ответил Николай. – Растения, зверей, людей.
Я заметил, что из круглых боков моего нового знакомого торчат отростки вроде крошечных младенческих ручек. Отростки располагались в беспорядке, и вряд ли от них был какой-то толк. У меня, к слову, ничего подобного не наблюдалось. Я даже осмотрел себя, чтобы быть уверенным, но увидел только то, что и предполагал: округлый ком биомассы без намека на конечности.
– Что это с тобой? – Я указал на ручки Николая выпуклостью, которую надул на своем боку.
– Не твое собачье дело! – огрызнулся Николай.
– Ладно, – миролюбиво отозвался я и поерзал по асфальту, чтобы скрыть неловкость.
Николай вдруг содрогнулся, будто кусок желе, и его бока заблестели от обильно выделившейся слизи.
– Колоб! – взвизгнул он. – Спасайся!
Из-за ларька с наглухо закрытым окном-витриной выкатился третий мясной шар. Он был крупнее нас с Николаем, бугристее и по цвету походил на запекшуюся кровь. Я мгновенно понял, что в пищевой цепи этот Колоб занимает более высокое положение.
Колоб проломил оказавшийся у него на пути штакетник и с завидной прытью покатил к нам. Я услышал, как шипят и булькают его пищеварительные соки.
Мы с Николаем метнулись в противоположную сторону. От страха мы плохо соображали, куда бежать и что вообще делать. Николай не удержался на дороге, через миг то же самое произошло и со мной. Мы бесконтрольно покатились по крутому склону к давно обмелевшей речке, ломая кустарник и распихивая пакеты с мусором, которые выбрасывали сюда местные.
Русло было выстелено влажной грязью, из земли выпирали сломанные гнилые ветви. То тут, то там торчали острые, словно иглы для инъекций, стебли камыша. В лужах плавали пустые пузырьки от «Боярышника».
Я увидел, как Колоб прокатился по верхней части склона, а потом, набирая скорость, устремился за нами вниз. И тогда я понял, что нам от него не убежать – не хватит прыти, к тому же узкое русло оставляло слишком мало места для игры в кошки-мышки. По ходу, мы с Колей сами загнали себя в ловушку.
– Разделимся! – предложил я.
Николай без лишних слов взял левее, я же стал держаться правой стороны русла. Колоб плюхнулся в грязь, точно боров, и покатился, разбрызгивая вонючую воду.
Я наткнулся на утоптанную тропинку, ведущую вверх, и рванул во весь дух. Внутри меня затеплилась надежда успеть выбраться на дорогу. Я катил вперед, надрываясь от усердия. Я был едва жив от страха и тех непомерных усилий, которые приходилось прикладывать, одолевая метр за метром.
В то же время Николай начал взбираться на левый берег. Только под туловищем Николая не было крепкой тропинки, а его маленькие недоручки хватались за ветви кустарников и пожухлую траву и как будто нарочно мешали продвигаться вперед.
Поэтому, наверное, Колоб и выбрал Николая. Когда я понял, что шар цвета черной крови свернул в противоположную от меня сторону, то испытал такое облегчение, какое не передать словами. Наверное, мне следовало бы стыдиться, но в тот момент моя совесть была нема и глуха. Я просто понял, что у меня прибавилось шансов уйти от Колоба. Не так чтоб очень сильно прибавилось, но все же. Поэтому я продолжил карабкаться с еще большим рвением.
До Николая дошло, что его дело – труба, и он, буксуя на склоне, заверещал изо всех сил:
– Макси-и-им! Помоги!
Ага, бегу, теряя тапочки… Как, интересно, он себе представлял эту помощь? Увы, у нас не было возможности защищаться или каким-то образом противостоять такому грозному хищнику, как Колоб.
– Спаси! Максимка! – надрывался Николай, его предательские рудиментарные ручонки вцепились в ветви сирени и надежно заякорили тело на склоне.
Колоб одолел подъем с необыкновенной легкостью. Когда до Николая оставалось уже всего ничего, тело хищника развернулось множеством гибких лепестков, из сердцевины выпростался желудок, окруженный хватательными жгутиками. Крик Николая перешел в дискант и оборвался. А я уже был наверху – там, где тропинка сливалась с обочиной.
Я повернул на дорогу, которая вела от злосчастной реки в глубь частного сектора, и покатил-покатил-покатил, стремясь оказаться от Колоба как можно дальше.
В каждую секунду я ожидал увидеть позади себя темную тушу преследователя, но мгновения бежали, и удача пока была на моей стороне.
Видел я, кстати, всей поверхностью тела, поэтому в движении мог одновременно следить и за тем, что происходит впереди, и за тылом. С одной стороны – удобно, с другой – захочешь отвернуться, но не сможешь. Я бы не назвал эту способность зрением, поскольку глаз у меня не было, да и свет здесь отсутствовал как таковой: перепончатые крылья Всеужасного полностью закрывали небо, сквозь их плоть не просачивалось ни лучика, поэтому я предполагаю, что для обычных людей мир был погружен в кромешную тьму.
…Я понял, что качусь по улице, на которой прожил почти сорок лет, лишь когда оказался перед воротами своего дома. От охватившего волнения я задрожал, по моим бокам прошла рябь. Велико было искушение укрыться в родных стенах, забиться в какой-нибудь угол и переждать опасность. Но это была никудышная идея! Мое теперешнее состояние накладывало на меня множество ограничений: у меня нет рук, чтобы отпереть калитку, я не протиснусь ни в одну дверь. Перемещаясь перекатом, я повсюду оставляю след из слизи и эпителия. Для Колоба этот след – точно ковровая дорожка, которая приведет ко мне, где бы я ни затаился. Единственное, что я мог предпринять, чтобы выжить или хотя бы отсрочить гибель, – это гнать вперед, не останавливаясь, пока хватает сил.
Я докатился до первого проулка и, уже сворачивая в него, заметил в конце улицы движение: это Колоб выбрался из русла, чтобы продолжить преследование.
Инстинкт гнал меня в глушь, я не мог ему сопротивляться, поскольку снова был ослеплен страхом. Я понимал, что в частном секторе от Колоба не скрыться: тут было всего несколько не очень длинных улиц. Заборы из сетки или кованой арматуры не давали укрытия, переулки и тропинки заканчивались тупиками, каждый из которых мог стать западней; а в заброшенных дворах, среди деревьев или гаражей мне не хватало места, чтобы развернуться.
Одна из дурных грунтовок вывела на пустыри. Под моим туловом зашуршала мертвая трава. Но на открытом пространстве я был настолько заметен и беззащитен, что мне стало больно. Весь облепленный сором и травой, сначала я спрятался за заброшенной стройкой, а оттуда несколькими быстрыми перекатами переместился к лесопосадке. Раз-два – и я на щебенистой проселочной дороге за стеной из деревьев и кустарников.
Отмахав этим путем с полкилометра, я понял, что снова дал маху. Проселочная дорога вела строго вперед, и не было никаких ответвлений. Свернуть вбок я не мог, потому что наверняка застрял бы в чаще. Теперь, чтобы настигнут меня, Колобу требовалось лишь чуть-чуть поднажать. Вернуться к началу пути? И оказаться нос к носу с преследователем? Нет! Только вперед, только на другую сторону леса. И снова – через не могу, из последних сил, рискуя лопнуть от усердия и растечься, при этом – ежесекундно ожидая услышать, как гудит по дорожному полотну мышечная оболочка настигающего меня Колоба.
Лес закончился сразу, только-только я катил под скрипучими ветвями, как вдруг опять оказался на открытой местности. Проселочная дорога слилась с шоссе, и я выбрался на асфальт. Теперь с одной стороны была стена леса, а с другой – сплошной железобетонный забор, за которым находилась городская свалка. Шоссе вело в промзону, и если мне повезет одолеть еще километра полтора, то попытаюсь запутать след там – среди складов, лабазов и заводских корпусов.
Асфальт словно побывал под артиллерийским обстрелом – сплошные ямы, а внутри каждой колдобины – еще несколько ямок поменьше. Катиться было неприятно и даже больно; представьте, что ваше тело – это оголенный мозг, ну, или желудок, что будет ближе к истине, и вот этот орган вынужден переваливаться из рытвины в рытвину, из рытвины в рытвину, причем – на приличной скорости. От этой болтанки у меня даже притупился страх перед преследователем. Чтобы ослабить трение и уберечься от повреждений, я выделил обильную густую слизь. Теперь я благоухал на всю округу, и для Колоба моя вонь была аппетитнее, чем запах свежеприготовленного чебурека.
– Эй, фарш! Фарш! – окликнули меня со свалки.
Две одинаковые горы мусора зашевелились, над их плоскими вершинами развернулись многометровые мохнатые сяжки, а из-под слежавшихся пакетов и заскорузлого пластика выдвинулись щупальца, похожие на толстые древесные корни. Это были близнецы Аз-Закхабиры, – укоренившись на городской свалке и получив почти неограниченный доступ к продуктам разложения полимеров, к кислотам и щелочам, к машинным маслам, к ртутьсодержащим материалам, братья вымахали до исполинских размеров.
– Куда так торопишься, студень? – спросил меня брат, живущий в левой горе.
– За мной гонится Колоб! – ответил я, не сбавляя скорости.
– О! Тогда тебе в натуре надо поднажать! – сказала правая гора и тут же затряслась от смеха, породив на своих склонах множество оползней.
– Помогите! – попросил я, особенно ни на что не рассчитывая.
Первый брат громогласно выпустил газы, скопившиеся под многолетними отложениями мусора, а затем прохрюкал:
– Чего-чего ты там бормочешь, мясо?
– Вы можете мне чем-нибудь помочь? – Я догадывался, что братья со свалки – жлобы, каких Всеужасный еще не видывал, но чем черт не шутит – вдруг посодействуют в моей беде.
– Это не наше дело! – Второй брат возмущенно дернул сяжками. – У нас тут – закрытая территория! Посторонним вход запрещен! Кати себе дальше, окорок жирный!
Что и следовало ожидать. Я уже собрался послать обитателей свалки куда подальше, но тут первая гора произнесла:
– Если хочешь, чтоб Колоб тебя потерял, – сделай так, чтоб твой след прервался. Кати на вокзал! Если получится погрузиться в товарный вагон, то считай, что улизнул.
А вот эта мысль была дельной. Ну хоть что-то! Теперь я мог более осмысленно подойти к своему до сих пор беспорядочному бегству. От городской окраины до вокзала – далековато, но мне было по силам туда добраться, если, конечно, прежде меня не настигнет Колоб.
Я поблагодарил братьев и сосредоточился на том, чтобы поскорее преодолеть открытое пространство, благо дорога теперь шла под уклон. Свалка осталась позади; лесопосадка присела, поредела, а потом уступила место каменистым пустырям. И вскоре я, смертельно уставший и помятый, но вопреки всему живой, вкатил в промзону.
И опять по обе стороны дороги сплошные стены: глухие железобетонные заборы, многие из которых забраны сверху колючей проволокой, запертые стальные ворота, зарешеченные окна и безликие фасады производственных сооружений. Улицы здесь походили на осушенные каналы, врезавшиеся в черствое тело города. И по этим безжизненным руслам полз лишь один склизкий сгусток, то есть – я.
Вскоре наметилась очередная проблема. Дело в том, что во время движения я постоянно теряю слизь и фрагменты плоти. Моя масса уменьшается, соответственно я слабею, становлюсь более уязвимым к механическим повреждениям. Дорога в промзоне была приличнее, чем шоссе возле свалки, но и здесь хватало участков, где запросто можно было пробить в боку дыру. Я призадумался о восполнении массы.
За автобазой, на которой в далеком прошлом работал мой дед, я впервые встретил то, что сгодилось бы мне в пищу. Одинокий человек брел сомнамбулическим шагом, беспомощно выставив перед собой руки. Глаза его были полузакрыты, черты лица – расслаблены, а подбородок влажно блестел от слюны.
Я на всякий случай осмотрелся – ни Колоба, ни кого-либо еще поблизости не наблюдалось, – а затем стремительным перекатом надвинулся на путника. Увы, из-за неопытности я не учел, что, даже похудев, я вешу не меньше, чем автомобиль. Удар в момент соприкосновения оказался настолько сильным, что человека подбросило на несколько метров, и он повис на заборе, запутавшись в стальной паутине спирали Бруно. Я удрученно поник, словно сдувшийся воздушный шар; все, что мне оставалось, – только глядеть, как мой обед дергает ногами на недосягаемой высоте, все больше запутываясь в терзающей его плоть колючей проволоке.
Из толщи ближайших столбов ЛЭП выпорхнул десяток эхинокрылов, каждый из которых походил на гибрид вареной креветки и ощипанной чайки. Зависнув над забором, они запищали наперебой:
– Что творится! Фарш напал на человека! Кто-нибудь, помогите! Колоб! Позовите Колоба! Колоба скорее сюда! Здесь фарш безобразничает!
Хрен его знает, понимал ли Колоб, о чем курлыкали эти летающие гады, но громкие звуки могли запросто привлечь его внимание. Чертовы паразиты! Стоило мне откатиться от забора, как эхинокрылы с жадностью набросились на мою добычу и принялись долбить обреченного человека клювами, набивая его плотью зобы. Мне же пришлось убираться несолоно хлебавши.
…На одном из перекрестков меня как будто прошило электрическим разрядом. Я застыл на месте, подергиваясь от судорог. И причиной тому был след Колоба, на котором я нежданно-негаданно оказался. От ужаса я едва не потерял сознание, но злость и голод не позволили мне уйти в забытье. Я понял, что запах Колоба успел изрядно выветриться, значит, след не свеж. А затем меня посетила любопытная мысль: след Колоба может вести как к нему, так и от него. Что, если мне пойти по следу монстра? Удастся ли мне тогда замаскировать свой запах мускусом хищника?
Этот план был настолько дерзок и безумен, что я не смог удержаться от соблазна попытаться его реализовать. Я – жалкий, усталый и перепуганный кусок мяса – покатил по слюдянистой дорожке, оставленной чудовищем.
След вывел меня к сточной канаве за заводом «Продмаш». Грязь давно высохла, поскольку завод простаивал с конца девяностых, дно канавы было твердым, укатанным. Я оказался перед трубой двухметрового диаметра, которая вела под заводской забор. Из трубы веяло тленом и желчью.
Логово Колоба!
Тут бы мне свернуть с треклятого следа и покатить восвояси, но я, наперекор голосу разума, осторожно двинулся вперед. Не знаю, что я ожидал найти в зловонной норе хищника. Возможно – подсказку. Возможно, Колоб уязвим, и, посетив его логово, я смогу понять, как мне раз и навсегда отделаться от этой твари.
Сточная труба поглотила меня, словно гигантская пасть.
Я услышал шепот множества голосов.
«…пробудился и расправил крылья…»
«…расколол скорлупу земной коры!..»
«…пожрал на завтрак Луну, а на обед – Солнце!..»
«…слизывает с небес кометы…»
«…мы – лишь блохи на его шкуре…»
Ясно, речь шла о Всеужасном. Кто-то обмусоливал всем давно известное предание.
Приглядевшись, я увидел множество головастиков, прикрепленных к стенам и связанных друг с другом посредством единой кровеносной системы. Сегодня, наверное, только головастикам было интересно раз за разом пересказывать быль и небылицы о Всеужасном, для остальных же он давно превратился в нечто естественное и фоновое. Кстати, насчет того, что Всеужасный пожрал Солнце, – это враки. Про Луну – правда, про Солнце – нет. Я полагаю, все бы поняли, если бы Всеужасный покинул орбиту Земли.
Головастики почуяли меня и притихли.
– Ты пришел, чтобы снова истязать нас? – спросил один из малышей, его головка была сморщенной и сильно напоминала оголенный мозг.
– Я – не Колоб, только – тс-с-с! – признался я.
Головастики озадаченно зашептались. Я заметил на стене округлые выемки, обрамленные оборванными, запечатанными свернувшейся кровью сосудами. Похоже, нескольким малявкам удалось освободиться и удрать. Приглядевшись, я заметил под пустыми нишами кривые надписи печатными буквами. Под одной выемкой было написано «Коля», под второй – «Максим». Я призадумался.
– Если ты не Колоб, то отпусти нас! – услышал я тонкий голосок.
– Пожалуйста-пожалуйста! – взмолились со всех сторон. Головастиков было так много, что мне показалось, будто стены и потолок логова шевелятся.
– Тс-с-с! – повторил я, вздрагивая от ужаса. – Молчите, если не хотите, чтоб он нас услышал!
– Пожалуйста! Ты ведь один из нас! – твердили они. – Мы не хотим быть ему пищей. Освободи, прошу!
– Как мне избавиться от Колоба? – спросил я.
– Тебе с ним не справиться, – ответили мне.
Тоже мне – удивили…
– Он хоть в чем-нибудь уязвим?
– Люди…
– Что – люди?
– Они – его шпионы. Колоб может смотреть их глазами. Чем меньше людей, тем сильнее он слеп. Отпустишь нас?
Я вздохнул:
– Ла-а-адно… Как это сделать?
– Дерни за нерв справа от входа.
Я отыскал отросток белесого аксона и ткнул в него надутой на боку выпуклостью. Сейчас же затрещали лопающиеся сосуды, логово Колоба наполнилось кровавым туманом. Освободившиеся головастики принялись хаотично метаться и при этом очень громко хохотать. Честно говоря, я офонарел от такой беспечности. Знал бы, что эти засранцы так себя поведут – ни за что бы не повелся на их сопли.
Впрочем, все это быстро прекратилось. Головастики сбились в стаю и упорхнули наружу, оставив меня в одиночестве. Я представил, в какую ярость придет Колоб, когда увидит, что в его логове кто-то похозяйничал, и тоже решил не задерживаться. Потратив несколько минут, я погонял кругами по сухой траве возле входа, чтобы очистить бока от кровищи, затем двинулся через промзону дальше.
– Эй, кусок мяса, нанизанный на шампур из собственного эго и невежества!
Я притормозил возле мусорных баков, оплетенных, точно экзотическими вьюнами, пульсирующими внутренностями матерого рако-ко.
– Это ты мне?
Рако-ко поднял над баком червеобразный отросток, окруженный венчиком разновеликих глаз.
– Ты настолько исхудал, что стал прозрачным, – посочувствовал мне паразит. – Сожри что-нибудь, иначе ты просто лопнешь! – И он швырнул мне дохлую крысу.
Дожил. Даже у поедателей старого хлама мой вид теперь вызывает жалость. Докатился, блин.
– А если я тебя сожру? – зло буркнул я и угрожающе дернулся к бакам.
Замысловато переплетенные внутренности рако-ко начали пульсировать с удвоенной частотой.
– Ха! Попробуй, если сможешь! – Он выпростал несколько отростков, заканчивающихся изогнутыми хитиновыми когтями. – Я к нему – как к брату! Я помочь хотел! Ну, подкатись ближе, придурок, я попробую твою шкуру на прочность! – Когтистые отростки со свистом рубили воздух.
Я решил не связываться: все-таки не в лучшей форме для поединка. Черт с ним…
Рако-ко что-то шипел мне вслед, швырялся бутылками и консервными банками, но я уже двигался дальше. Над дорогой с присвистом и гиканьем пронеслась стая освобожденных мною головастиков, я проследил за ними взглядом и увидел выезд на проспект. Что ж, я был уже на границе промзоны. Дальше несколько кварталов частного сектора – очередная деревушка, поглощенная городом, потом – мост, спальный район… Постепенно я подбирался все ближе к вокзалу.
На проспекте я увидел необычную процессию. По центру дороги шел, пробивая копытами асфальт, великан Шаб-Ниггурат. Его окружал десяток людей разного возраста, пола и социальной принадлежности. Шаб-Ниггурат управлял ими, словно кукловод – подключившись к спинному мозгу. Для лучшего контакта великан засунул каждому в анус по щупальцу. Люди шли вперевалку, слепо глядя перед собой; их разум спал.
Я кинулся к Шаб-Ниггурату.
– Господин! Господин! – закричал я, устремляясь процессии наперерез. – Прошу! Мне нужна еда! Подарите мне одного человека!
Шаб-Ниггурат холодно смотрел своими многочисленными глазищами. Несколько его слюнявых ртов распахивались и закрывались снова.
– Господин! Хотя бы больного! Хотя бы самого маленького! – продолжал умолять я мерно шагающую громадину. Мне показалось, что Шаб-Ниггурат спит на ходу, как и окружающие его обреченные люди.
Внезапно я понял, что некто вторит мне изнуренным голосом:
– Господин! Еды! Пожалуйста – еды!
Вдоль противоположной обочины катил шар биомассы с многочисленными рудиментарными ручками, выпирающими из влажно блестящих боков. Это был очередной мой собрат. Несколько секунд мы изучали друг друга сквозь строй плетущихся людей, а затем второй шар взмахнул своими жалкими конечностями и воскликнул:
– Слава Всеужасному! Я не один!
Я не спешил разделить энтузиазм от этой встречи, я успел уяснить, что все мы здесь – индивидуалисты, каждый сам за себя.
– Я знаю, как убить Колоба! – воскликнул мой собрат. – Но мне нужна помощь! В одиночку я не справлюсь!
Этим он меня и подкупил. Когда процессия Шаб-Ниггурата миновала, я перекатился на другую сторону проспекта.
– Тебя как зовут? – спросил собрат.
– Максим.
– А меня – Сергей Сергеевич, – представился второй шар. – Уйдем с открытого места!
Он неловко покатился в сторону жилых домов. Глядя, как он с очевидным неудобством переваливается через выпирающие из боков конечности, я почувствовал смесь сострадания и брезгливости.
Мы остановились на тесной парковке, окруженной кустами сирени.
– Ты ел людей? – без обиняков поинтересовался мой собрат.
– Нет.
– И отлично! – Сергеевич снова взмахнул недоразвитыми ручками. – Я ел, и ты видишь, что со мной стало!
Я недоуменно поерзал.
– Люди вызывают зависимость, провоцируют просто маниакальное желание преследовать и поедать их, – проговорил Сергеевич скороговоркой. – Но, попав в наш организм, человеческий белок запускает механизм, который приводит к появлению этого уродства, – он протянул мне одну из ручек. – Таким образом, мы становимся неповоротливыми и медленными. Так Колобу легче нас ловить.
Я хотел было сказать, мол, судя по вашему стремному виду, Сергей Сергеевич, вы уже давно подсели на людишек. Но в нашем положении остроты были неуместны. К тому же я надеялся, что этот ущербный малый действительно знает, как разделаться с Колобом.
– Люди… союзники Колоба? – неуверенно повторил я то, что услышал от головастиков.
– Вряд ли это понятие применимо, – продолжил Сергеевич. – Все мы – части сложной экосистемы, и наша роль, увы, быть добычей. Тут все заточено на то, чтобы ловить нас… – Он встрепенулся: – Ты поможешь мне, Максимчик?
– А что нужно делать? – спросил я.
– Покатили, покажу.
Мы вернулись к промзоне. Сергеевич переваливался с боку на бок, как мешок с навозом. Его живущие собственной жизнью ручонки хватались за все, за что только можно было уцепиться.
– Ты чем занимался… раньше? – спросил Сергеевич.
– Писателем был.
– О, – Сергеевич даже приостановился. – Настоящим или халтурщиком за деньги? – спросил он тоном ну очень разбирающегося в современной литературе эстета.
– Какое это теперь имеет значение? – вздохнул я.
– Что верно, то верно, – он крякнул и покатил дальше.
– А вы чем занимались?
– В институте преподавал.
– Биологию, наверное?
– Охрану труда.
Мы вкатились в открытые ворота «Облстройснаба». Обогнули закрытые боксы и лабазы. Сергеевич взобрался по ступеням на гулкий проржавевший мостик, нависающий над каналом, в котором гнили рельсы и вагонетки.
– Максик, идем, не бойся! – бросил он мне.
– Логово Колоба – в паре кварталов! – сообщил я, осторожно поднимаясь следом за ним.
– На то и весь расчет!
Мост вибрировал под моим весом, железо гнулось и жалобно ныло. Сергеевич подождал меня на другой стороне, а потом припустил вперед. Видимо, эта территория была хорошо ему знакома.
За ободранным кирпичным забором открылся вид на утопленную в землю бетонную воронку пятидесятиметрового диаметра, в ее центре находился массивный железный люк, украшенный чеканкой в виде лика Всеужасного. Это был новодел непонятного мне назначения. Вдоль окружности воронки тянулась крытая галерея, построенная из арматурных ферм, ржавых листов железа и старого шифера. Сергей Сергеевич вкатился под ее непрочную крышу.
– Что это за место? – спросил я настороженно. Внутри меня зрела тревога. Не в добрый час, видимо, повстречал я этого рукастого собрата. Нужно было катить к вокзалу, ни на что не обращая внимания…
– Это – по́ра Всеужасного, – сказал Сергеевич, суетливо продвигаясь по галерее. – Она ведет в подкожный слой жира с высокой температурой… Идем сюда, Максимчик!
Я на всякий случай сжался в тугой ком мышц и покатил на зов.
– Смотри, Макс, – Сергеевич учащенно дышал. – Ты не ел людей и не оброс паразитами, как я, ты можешь передвигаться, как и прежде…
– Угу, – хмуро подтвердил я.
– Ты скатишься в воронку, – продолжил излагать мой собрат, – встанешь возле люка. Тебя увидит Колоб, и он захочет тебя сожрать. Ты рванешь вверх по стенке, уверен, что ты без особых проблем выберешься. А я открою люк, – Сергеевич указал ручкой на выпирающее из бетона переплетение нервных волокон, – и тогда Колобу – финиш.
Я недоверчиво хохотнул:
– Вы собираетесь использовать меня в качестве приманки?
– Иного выхода нет, Максимчик, – убежденно проговорил Сергеевич. – Я бы с радостью провернул это дело самостоятельно, да только без напарника здесь не обойтись. К тому же я вряд ли смогу подняться, если окажусь внизу.
– Ну, даже не знаю… – я подкатил к краю воронки. Стенки не казались особенно крутыми, но я был не в лучшей форме.
– Давай, Максимчик, смелее! – Он подтолкнул меня ручонками. – Нужно что-то решать с этой тварью!
Я съехал на склон, парой резких телодвижений погасил инерцию и замер на середине пути к люку. Над железякой с оттиснутым ликом Всеужасного колыхалось знойное марево.
– Вот видишь! Все отлично! – подбодрил меня Сергей Сергеевич. – Спускайся, не бойся: у меня все под контролем! Скоро Колоб отыщет нас, и на этом, надеюсь, ему придет конец!
И словно в подтверждение его слов на мосту за забором загрохотало железо.
– Колоб! – воскликнули мы с Сергеевичем одновременно. Мой собрат задрожал, его ручки взволнованно задергались, словно вознамерились разорвать тело, в котором они проросли.
Я инстинктивно устремился вверх, и тут же понял, что так просто мне не подняться. Снова придется тратить драгоценное время, которого мало, и силы, которых почти нет, чтобы одолеть несколько злополучных метров. А ветерок уже дышал запахом Колоба: я хорошо успел его запомнить, когда шел по следу хищника.
И тогда я выделил побольше слизи и рванул очертя голову вниз. Я объехал люк и, не теряя в скорости, устремился на противоположную сторону воронки. Маневр помог: я одолел подъем и вкатился под дребезжащую на ветру крышу галереи.
– Максимчик! Максимчик! – позвал громким шепотом Сергей Сергеевич. Он явно не понял, что произошло. Сергеевич осторожно подкатил к краю воронки. Его конечности-паразиты просто бесновались. Очевидно, они не только мешали передвигаться, но и притупляли моему собрату зрение. Я собрался с силами для еще одного рывка.
От удара наши тела сплющились. В следующее мгновение меня отшвырнуло назад, а Сергеевич покатился, беспорядочно вращаясь, в воронку. На протяжении короткого пути он не прекращал исступленно материться.
Запах Колоба был невыносим. Хищник выкатился из-за забора. С момента нашей последней встречи Колоб стал еще больше, темнее и бугристее. Под его литой массивной тушей хрустели осколки битого кирпича.
Через несколько мгновений Колоб увидел меня и Сергея Сергеевича. Я попятился в глубь галереи. Сергеевич по-бабьи охнул и принялся карабкаться, но каждый раз он поскальзывался на собственных выделениях и скатывался в центр воронки.
Колоб неспешно приближался, ему было все ясно насчет Сергеевича, но он испытывал сомнения по поводу меня. Я прокатился по галерее вперед, так, чтоб между мной и Колобом находился полный диаметр воронки. Колоб внимательно изучил меня – худого и измученного, затем сравнил с отъевшимся на человечине Сергеевичем. Мой собрат, к слову, перестал бороться и обреченно растекся по крышке люка, словно тесто на горячей сковороде. Только крошечные ручки тянулись вверх в жесте утопающего.
Колоб одним махом сорвался в воронку. Оказавшись в метре от Сергеевича, хищник изрыгнул желудок, окруженный красными червями хватательных жгутиков.
Я надавил на сплетение нервов, управляющих люком… но тот не открылся. Колоб принялся поглощать Сергеевича. Это было настолько отвратительное и пугающее зрелище, что я едва не отключился. Затем меня охватил панический ужас, я понял, что снова должен бежать, что иного выхода нет – только вперед, через промзону, как можно дальше отсюда… Но остатки рационального мышления говорили мне, что в нынешнем состоянии от преследователя я не оторвусь. Я продолжил судорожно нажимать на сплетение нервов, а Колоб тем временем полностью обволок Сергеевича желудком и начал втягивать получившийся кокон в себя.
Через несколько минут Колоб восстановил свою целостность. Еще секунд тридцать он просто наслаждался покоем и тяжестью в брюхе, а затем неспешно, но вполне уверенно двинулся вверх.
Как только он скатился с люка, механизм наконец сработал, громоздкая крышка с лязгом распахнулась. К этому моменту я успел уже раз двести распрощаться со своей жизнью.
Из открывшейся поры хлынула белесая пастообразная субстанция. Жир Всеужасного бурно кипел и испарялся, очевидно, при обычном давлении это вещество не могло находиться в своем нормальном состоянии. Воронку тотчас же скрыло облако горячего пара… да что там – воронку… вся территория «Облстройснаба» погрузилась в туман.
Я продолжал давить на сплетение нервов. Крик Колоба – ни на что не похожий высокочастотный вопль – услышал, наверное, весь город. Желая поскорее выбраться из воронки, Колоб выблевал Сергея Сергеевича, и к реву хищника добавился жалобный писк моего пришедшего в сознание собрата. Жир Всеужасного хлестал и хлестал сквозь открытый люк, несмотря на обильное испарение, воронка заполнялась.
И все же Колобу удалось выбраться из смертельной ловушки. Окутанный клубами пара, он застыл в нескольких метрах от меня. Я отпустил нервы, в воронке заскрежетал механизм, люк неохотно, преодолевая сопротивление прущего наружу жира, стал закрываться.
Колоб покатил ко мне. Но стоило ему сделать один оборот, как его обваренное тело распалось на когтистые ленты. Беспомощно брякнулся на бетон дымящийся желудок в переплетении побелевших хватательных жгутиков. Больше Колоб не пошевелился.
Я подкатился к поверженному хищнику. Его тушу словно подержали в хорошо разогретой пароварке, мясо приятно пахло. Безусловно, щепотка специй сделала бы аромат более аппетитным, а вкус – ярче, но я – не привереда.
Через какое-то время я – сытый, восстановивший массу и весьма довольный собой – вырулил за ворота «Облстройснаба».
Поезда ждали отправления. На локомотивах был выгравирован лик Всеужасного. Клапаны стравливали пар, судя по запаху, котлы работали на жире, который железнодорожники добывали из пор вроде той, что помогла мне расправиться с Колобом.
Я катил вдоль перрона. Железнодорожники – вислоусые циклопы в старомодных кителях – с любопытством и настороженностью поглядывали на меня. Я слышал, как они перешептываются. «Мясо здесь?.. Сожрал Колоба?.. Да ладно!..»
Начальник поезда согласовывал погрузку последней партии протеиновых брикетов. Я привлек его внимание, осторожно прикоснувшись к лапе выпуклостью, которую надул на своем боку. Он повернулся, единственный глаз циклопа походил на выпирающую из пупырчатой башки матовую лампочку.
– То самое мясо, которое пошло против природы и схарчило бедного Колоба?
– Вы можете забрать меня отсюда? – спросил я.
Начальник хмыкнул:
– Мы направляемся на внешнюю сторону Правого Крыла, везем протеин для перепонок Всеужасного.
– Прекрасно. Мне подходит.
– Там солнце и радиация, – предупредил начальник.
– Мне по фигу, – ответил я.
– Раз по фигу, значит, забирайся, – он указал лапой на товарный вагон; на него можно было подняться по пандусу.
Я поблагодарил.
…Поезд вгрызался в серое небо. Внизу остался вокзал. Внизу оказался город и окружающие его поля, лесопосадки, села и пустыри. Пейзаж слился в однообразный рисунок чешуи Всеужасного. Наверху же раскинулась бескрайняя кожистая долина затмевающих солнце крыл. Поезд поднимется еще выше… Я уже чувствовал, как меняется гравитация.
Всеужасный пробудился и расправил крылья.
Расколол скорлупу земной коры.
Пожрал на завтрак Луну.
Из Венеры вылупилась Беспощадная.
Из Марса – Рыжий Карлик.
Вместе с Всеужасным они летят к Солнцу, чтобы пожрать его.
Солнце смещается, чтобы избежать этой участи.
Я – на кромке Правого Крыла Всеужасного, помогаю распределять протеины для подпитки перепонок.
Мне предстоит стать свидетелем головокружительной погони.
Когда мы настигнем Солнце, будет то еще зрелище.
А потом мы отправимся к следующей звезде.
Леся Яровова Неспособность к смирению
Когда случается нечто долго и напряжённо ожидаемое, человеку свойственно испытывать смешанные чувства. В его душе недоумение борется с разочарованием и радостью, но побеждает облегчение, которое приносит счастливая или несчастная, но всегда избавительная, определённость.
Повестку Игорь получил жарким субботним утром. Саша сразу поняла по тому, как он вошёл, держа бумажку на отлёте, как аккуратно положил её на стол и повернул к жене бледное, слишком спокойное лицо. Она попыталась растянуть в улыбке ставшие резиновыми губы, но не сумела, расплакалась.
– Ну-ну, мышонок, не надо, – попросил Игорь, шагнул к ней, обнял крепко. – Радоваться надо, на самом деле, сколько можно окопы копать? Меня на фронте заждались.
Саша всхлипнула и потёрлась носом о пахнущее чистой рубашкой плечо мужа. Она знала, как сильно тяготит Игоря невозможность попасть на фронт, как остро реагирует он на недоумевающие взгляды, а то и на прямые вопросы коллег, соседей, сослуживцев по Ленинградской Армии Народного Ополчения. Что делает здоровый, как лось, мужик среди женщин, стариков, подростков и инвалидов? Почему он не на передовой, где ему положено умирать вместе с их сыновьями, мужьями и братьями? Всем не объяснишь, Игорь молча страдал и ждал повестку. Саша ждала вместе с ним, но ничего не могла с собой поделать, тайно благодарила судьбу за камни в желчном пузыре мужа, за тяжёлую операцию и долгий период восстановления. Но – всему приходит конец, и вот она, неумолимая серая бумага.
Саша взяла себя в руки, отстранилась от мужа.
– Пирожков тебе напеку в дорогу.
Игорь погладил жену по виску, заправил за ухо непослушную кудрявую прядь, и от этого жеста, такого привычно обыденного, Саша чуть было не завыла белугой – как же она без него?
– Я ненадолго, мышонок, – улыбнулся Игорь и поцеловал её в нос. – Прогоним немцев, и вернусь.
Завтракали в тишине. Повестка лежала на подоконнике, её молчаливое присутствие давило, как взгляд строгой дуэньи при испанских обручённых. Такой завтрак не хотелось затягивать, Саша быстро допила чай и принялась собираться.
– Ты куда это? – удивился Игорь.
– Наших сегодня увозят, забыл? Проводить надо, может, помочь чем.
– Мне вот интересно, мышонок, по кому ты будешь скучать больше – по мне или по своей любимой Милли?
Саша прищурилась, нарочито оценивающе оглядывая мужа. Надо сказать, муж был немыслимо хорош: земляные работы на Лужском рубеже явно пошли ему на пользу. Сейчас Игорь ничем не напоминал исхудавшего, бледного до синевы юношу, каким был в больнице. Честно говоря, и учителя истории, за которого Саша вышла замуж три года назад, он напоминал разве что необычным для северных широт блеском чёрных-пречёрных глаз. Узкий в кости, крепкий, загорелый жёлтым балтийским загаром, Игорь улыбался, обнажая белые зубы, и, в свою очередь, с явным удовольствием рассматривал жену.
«Смотри-смотри, кто его знает, когда теперь увидимся, да и увидимся ли вообще», – подумала Саша и чуть было не расплакалась снова, отвернулась, пряча жалобно перекошенное лицо, взяла сумочку и выскочила на улицу.
В Ленинграде редко случаются по-настоящему жаркие дни, этот был одним из них. Саша пробежала три квартала по словно впитывающим солнце улицам, обогнула главные ворота зоосада и нырнула в неприметную калитку. Сегодня её подопечным, двум пантерам и четырём тиграм, предстояло долгое путешествие в компании американского тапира, носорога Милли и ещё восьмидесяти счастливчиков, которых готов был принять Казанский зоопарк. Из Ленинграда второй месяц потихоньку эвакуировали людей, заводы и музеи, вот и для животных нашлось место.
Группу армий «Север» остановили, но ходили слухи, что город будут бомбить, что ограничат поставки продовольствия и введут карточки, что Лужский рубеж не остановит немецких «Тигров», куда более страшных, чем полосатые хищники, живущие небольшим прайдом в вольере Ленинградского зоопарка, но Саша не верила паникёрам. Куда проще было верить дикторам на радио, предсказывающим скорое начало победоносного шествия советских войск.
«Мы погоним фашистские войска от Ленинграда», – говорил диктор, и люди верили, несмотря на поток беженцев из Пскова и Новгорода, вступление в войну финнов и массовую эвакуацию населения.
Годы спустя Саша задавала себе вопрос, выжили бы они, если бы знали тогда, что им предстоит выдержать, и не находила ответа. Но она никогда не позволяла себе жалеть, что не попала в эвакуацию. Не позволяла, просто чтобы не сойти с ума, не изгрызть пальцы до крови, не разбить голову о стену. Она просто шла на кухню и брала кусок хлеба, подносила к лицу, вдыхала тёплый сытный запах. Её успокаивал запах хлеба. Домашние думали, что она расстраивается, находя хлебницу пустой, потому что боится голода, и она не разубеждала их, пусть себе объясняют, как им проще. Она никогда не рассказывала детям и внукам про блокаду, потому что те восемьсот семьдесят два дня научили её милосердию.
Слониха Бетти нервничала, вытягивала шею, всматриваясь в суету у вольеров хищников, где бенгальских тигров кололи снотворным и укладывали в приготовленные для перевозки клетки. Носорог уже лежал, надёжно закреплённый ремнями, львы ждали своей очереди, метались по вольеру, тревожно взрыкивая.
Саша погладила Бетти по хоботу, успокаивая.
– Не волнуйся, маленькая, они просто заснут и проснутся в другом зоопарке, там им будет хорошо. Ты тоже поедешь, попозже, а потом война закончится, и вы все вернётесь, а мы вас будем здесь ждать, и всё будет хорошо, ты только поверь.
Но Бэтти не поверила, переступила серыми морщинистыми ногами и затрубила, высоко задрав хобот. Ей ответил тапир, заволновались, завыли хором волки, заверещали обезьяны.
– Саша, где ты ходишь? Иди скорее сюда! – позвала Евдокия Ивановна, и Саша побежала к ней, на ходу натягивая рабочий халат.
Они провозились до вечера, наконец последний грузовик увёз белого медведя.
– Ну что, чайку? – предложила начальница, вытирая пот перемазанной зелёнкой рукой: один из волков в панике прикусил другому лапу.
– Спасибо, Евдокия Ивановна, я домой. Игорь завтра…
У Саши перехватило горло, она замолчала, но Евдокия Ивановна и так поняла.
– Пришла повестка, значит, – и протянула задумчиво Саше чистый носовой платок. – Ты поплачь, если хочешь, здесь, дома не надо только.
Плакать Саша не стала, ни на работе, ни дома. Она замесила тесто на пирожки, сварила картошку для начинки, приготовила мужу чистую рубашку, две смены белья.
– Что ты там возишься? Иди сюда, – позвал Игорь из спальни, и она пошла, осторожно, как по льду.
Разделась, потушила свет и нырнула под одеяло, к его тёплому боку, гладкому животу и жадным горячим рукам.
* * *
Здравствуй, родная моя Сашенька.
Не знаю, как начать это письмо, потому что о том, что тебе больше всего хочется знать, я писать не могу – нельзя. Так что новостей никаких у меня нет, кроме того, что я жив, здоров, цел и люблю тебя. Каждый день смотрю на твою фотографию и думаю, чем ты там занята, о чём думаешь. Зверей ваших, наверное, давно вывезли, и теперь тебе не о ком заботиться. Я фантазирую, как ты спишь до полудня, а потом до вечера валяешься с книжкой и пьёшь чай со своей дурацкой мятой, которой без того пропах весь дом, а больше ничего придумать не могу. Так что ты напиши мне про всё, что делаешь, вот прямо весь свой день, каждый час без меня опиши, можно в дневник. А я потом приеду и всё прочитаю, чтобы ничего про тебя не упустить.
Ничего не бойся, Саша. Верь. Что бы ни случилось, верь, что мы справимся, победим, и я вернусь к тебе, милый мой мышонок.
* * *
Зверей вывезти не удалось, немцы захватили станцию Мга, и поезда больше не ходили. Финны вошли в Выборг и Зеленогорск и не собирались останавливаться. Настало первое сентября, но на улицах не появились серьёзные первоклашки с вечными астрами – учебный год так и не начался. Город зажимали в тиски, он сопротивлялся, но пока без толку, советские войска оставили Нарву, Лугу, Любань, а враг всё наступал.
Второго сентября ввели карточки: шестьсот граммов хлеба рабочим, четыреста служащим, триста детям и иждивенцам. Сократились пайки животных, они бродили по вольерам голодные и растерянные. Теперь сотрудники зоопарка косили траву на газонах и собирали в мешки начавшие желтеть листья.
Саша, как и Евдокия Ивановна, делилась хлебом с козами. Она смотрела, как несутся к загороди ленивые в былые времена животные, как блеют и толкаются, подбирая крошки еды, и сердце сжималось от сострадания. Ладони её, только-только зажившие после лопаты, снова покрывали кровавые мозоли, теперь от косы. Травы поблизости не осталось, они ходили косить за пять кварталов, потом ещё дальше.
Финнов остановили на реке Свирь, они разместили на её берегу дальнобойную артиллерию и принялись обстреливать город. Люди говорили, что Гитлер пообещал уничтожить Ленинград, сровнять с землёй вместе с жителями. Саша не верила – разве может такое быть? Однако снаряды рвались, превращая в развалины жилые дома и промышленные кварталы. Люди сначала пугались, прятались в подвалах, потом попривыкли – гремит и гремит, авось пронесёт. Зверям приходилось хуже. Природа не озаботилась снабдить их полезным феноменом – привычкой ко всему, что случалось или могло случиться в этом мире.
Карел Чапек писал, что если животное бить, его глаза обретают человеческое выражение. Несчастный тщеславец не видел глаз бегемотихи Красавицы, когда небо над ней ни с того ни с сего разрывалось и опадало на землю острыми горячими осколками, не слышал, как хлопает крыльями перепуганный чёрный гриф, ревут в ужасе медвежата. Может быть, тогда он осознал бы обретённую человеком привычку к страданию, осознал и ужаснулся бы существу, не мыслящему себя вне страдания, самой эволюцией принуждённого мучить себя и других, которых в гордыне своей величает «братьями меньшими».
Когда артобстрелы стали повседневной реальностью, администрация зоопарка приняла решение усыпить оставшихся хищников. Лекарства берегли для живых, приговорённых животных расстреливали. На всю жизнь Саша запомнила, как охранник прицелился в голову первого тигра. Рассерженный, но ещё не тронутый смертной паникой зверь скалил зубы, щурил жёлтые глаза и явно ждал, когда его оставят в покое. Он умер, так и не заподозрив подвоха, страдание не коснулось его, оно смяло лицо убившего его человека.
Саша понимала, что снаряды могут разрушить ограждение, и тогда хищники побегут в город, она знала, что продуктов не хватает, и голодный тигр в городе – это реальная опасность для многих людей, что охранник выполняет свою работу, но всё равно возненавидела лютой ненавистью большерукого лобастого мужика в серой форменной куртке.
Первый авианалёт унес жизнь слонихи Бэтти. Заслышав взрывы, она спряталась в домике, когда рядом с её вольером немецкий бомбардировщик уронил фугас. Пролетев по положенной по законам физики дуге, фугас взорвался, убив на месте сторожа и ранив слониху.
Когда это случилось, Саша, Катерина Викторовна и Евдокия Ивановна пили чай. Услышав взрыв, они, не сговариваясь, выскочили наружу и бросились стремглав в наивной надежде исправить, спасти, помочь. Надежды тщетны: Бэтти лежала среди обломков, серый бок её тяжело вздымался и опадал с хрипом. Саша потрогала окрашенный красным хобот и побежала за бинтами. Когда она вернулась с полным бинтов и салфеток мешком, Бэтти уже умерла. В открытых глазах её застыло смирение, и оно не было смирением смерти. Это самое выражение появилось в глазах слонихи, когда ей удалось смириться с ноющей под кожей спины тоскливой жаждой свободы. Она не могла по-человечески привыкнуть к неволе, неширокому вольеру, крохотному домику-укрытию и детворе, норовящей угостить её мороженым, несмотря на строгий запрет кормить животных. Ей пришлось смириться, потому что у неё не было способности привыкать.
* * *
Мне жаль твою Бэтти, Саша.
Странно всё же, что я здесь каждый день вижу умирающих людей, и ничего, но когда думаю об убитой ленинградской слонихе, с трудом сдерживаю слёзы.
Думаю, дело как раз в смирении, с которым они принимают нашу власть над ними, в их безропотности, которую мы принимаем за любовь и доверие, чтобы не так стыдиться, что лишили их свободы и подобающей жизни. Мы сделали их беззащитными, превратив мир в площадку для жестоких игр, мы убиваем их на уровне вида уже одной своей неспособностью к смирению, сохраняя лишёнными воли в узких клетках, когда как именно им, добрым и кротким, должна была принадлежать планета Земля, именно смиренное существо могло бы сохранить её нетронутой, не изъязвлённой ни следами прогресса нашего, ни разрушительных последствий его.
Вот такие мысли приходят мне в голову, милый мой мышонок, помимо того, что я страшно тоскую по тебе, каждый день, каждый час.
* * *
Бэтти похоронили на территории зоосада, бывшего её домом с 1911 года. После ходили слухи, что слониху съели, но правда в том, что осенью 1941-го никто не представлял себе, что можно есть крыс, слонов, голубей и ворон.
Тем временем немцы заняли Слуцк, Пушкин и Урицк, и сам Гитлер пообещал непокорному Ленинграду голодную смерть.
Сгорел самый крупный, Бадаевский, продуктовый склад. Люди говорили, что его разграбили и подожгли спекулянты, и все якобы утраченные продукты в тот же день всплыли на чёрном рынке, но люди разное говорят, а бомбёжка в тот день была. От прямого попадания загорелся обезьянник, уцелевшие обезьяны разбежались по городу, и их потом долго отлавливали охранники. В подвале одного дома нашли мёртвую макаку с проломленным черепом и ободранной шкурой, с туши были неумело срезаны куски мяса. На Ленинград надвигалась страшная зима 1941 года.
Саша не сильно страдала от голода, куда сильнее мучил холод. Обычно весёлая и подвижная, она впала в апатию, закуклилась эмоционально, словно организм сам собой включил режим энергосбережения. Днём Саша продолжала ходить на работу, где делала что-то совершенно механически, вечера же просиживала в любимом кресле Игоря. Глядя в покрытое ледяной коркой окно, она до мельчайших подробностей вспоминала, как первый раз встречала Новый год вдвоём с мужем. Хотя тот факт, что лёд нарастал внутри квартиры, немного мешал воспоминаниям, в тот период они были самыми яркими переживаниями Саши. Вот Игорь втискивает в дверь разлапистую зеленую ёлку, вот они вместе развешивают на ней игрушки из папье-маше и бумажные фонарики, а в духовке шипит, подрумяниваясь, огромный гусь. Если бы кто-то зашёл к Саше случайно, он не сразу бы заметил её под ворохом одеял, пледов и старых пальто, а она не окликнула бы гостя, ей и так было хорошо. Саша приобрела привычку отщипывать от хлебной пайки маленькие кусочки и долго держать их во рту, постепенно рассасывая, так можно было обмануть голод. Она жалела только, что не получала больше писем от Игоря, всё прочее словно спряталось в морщинке между бровями и складках у обветренных губ, постепенно превращающих её измождённое лицо в маску смирения.
Однажды Саша, забывшись, вышла на кухню и открыла духовку в полной уверенности, что найдёт там покрытого золотистой корочкой огненно-горячего гуся. Духовка была пуста, одинокий паук-самоубийца заплёл её тонкой паутинкой. Саша потрогала паутину и расхохоталась. Вот кем они были, зимними пауками, застывшими в ожидании давно вымерших мух. Вокруг холод и пустота, а они не могут уйти, они умирают здесь, в месте, которое так долго было их убежищем и источником пищи, ну не смешно ли?
Как-то её остановила Катерина Викторовна, долго всматривалась в потускневшие глаза, грязные волосы, небрежно повязанный на груди пуховый платок.
– Детка, нельзя же так опускаться, – покачала она головой по результатам осмотра и повела Сашу в подсобку.
Посредине небольшой комнаты стояла самопальная «буржуйка», в недрах которой корчились в весёлом огне аккуратно распиленные берёзовые чурки. На печке булькал котелок, распространяя одуряющий запах крепкого мясного бульона. Над варевом склонился высокий мужчина, в котором Саша с содроганием узнала охранника, первым выстрелившего в голову несчастного тигра. Она вспомнила свою ненависть, как вспоминают рассказ чужого случайного человека, когда-то встреченного в поезде, рассказ ненужный и неважный, но отчего-то досадно врезавшийся в память. Сейчас ей было всё равно, и она протянула к огню покрытые кровоточащими цыпками руки. Мужчина поднял голову и улыбнулся ей. Саша вспомнила, что его звали Серёжа, и кивнула в ответ.
Катерина Викторовна принесла камфорной мази, протянула Саше. Та взяла, машинально намазала на руки, разглядывая их, словно чужие.
– Ты когда ела в последний раз что-нибудь, кроме хлеба? – спросила Катерина Викторовна.
Саша задумалась. Картошка закончилась давным-давно, тушёнка – вместе с крупой, как раз когда отключили воду. Два раза в неделю Саша брала у соседей салазки и привозила с речки двадцать литров воды, этого худо-бедно хватало умыться, а когда же она в последний раз готовила? Воображение подсовывало пекущегося в духовке гуся, вот только съели его почти четыре года назад.
Катерина Викторовна покивала понимающе, достала из тумбочки широкую глиняную миску и налила в неё из котелка густой перловой похлёбки.
Саша старалась есть медленно, но у неё не очень получалось. Она с трудом сдержалась, чтобы не выхлебать нехитрое блюдо через край, дождаться всё же ложки. Разваренная крупа, пропитанная бульоном, ползла по пищеводу, раздражая и согревая, желудок дёрнулся навстречу и заворчал в экстазе, всасывая и млея.
Насытившийся человек смотрит на жизнь совсем по-другому. Он может, например, враз осознать себя всего, от грязных стоптанных сапог до нечёсаных сальных волос, мучительно устыдиться осознанного и выбежать на улицу. Наскоро причесавшись позаимствованным гребешком и вымыв сапоги в ближайшей луже, человек может вспомнить, как трусливо прятался в воспоминаниях о счастливых часах, и устыдиться ещё раз.
– Вот и хорошо, – кивнула Катерина Викторовна, глядя на преобразившуюся Сашу с нескрываемым одобрением.
Стараниями той же Катерины Викторовны на следующий день в Сашиной квартире появилась точно такая же «буржуйка» и небольшая поленница дров. Принёс это богатство коренастый мужичок в разухабистой ушанке, которому Саша без сожалений отдала золотое колечко с настоящим рубином.
Катерина Викторовна дала ей малюсенький мешочек пшена и кусок мяса. Когда за мужиком закрылась дверь, Саша раскрыла пакет с мясом, внимательно рассмотрела содержимое и задумалась, откуда оно взялось. Красноватая мышца не походила ни на свинину, ни на говядину, скорее всего, она принадлежала средних размеров козе. Саша похолодела, несмотря на исходящее от «буржуйки» тепло, когда вспомнила, что три дня назад очередной угодивший в зоосад фугас убил двух коз, из тех самых, с которым она делила хлеб в начале осени.
Саша осторожно положила мясо на табурет и отошла от него подальше. Сама мысль о том, что можно съесть тех самых коз, вызывала в её душе отвращение, граничащее с паникой. С другой стороны, козы и так умерли, и глупо хоронить мясо, шатаясь от голода. Те козы, которые толкались за право взять кусок хлеба с её ладони, были подопечными, почти детьми, но, умерев, превратились в мясо, которое можно есть, позаботившись таким образом о тех, кто кормил их при жизни. Саша не подозревала, что, пытаясь найти компромисс, чтобы бросить наконец кусок мяса в котёл и утолить вновь проснувшийся голод, она восстанавливает логический фундамент крестьянского животноводства. Действительно, её не такие уж и далёкие предки, если надо, поили поросят из бутылочки, заботились о них и пускали их в дом в особо лютые морозы, давали скотине имена и ласковые прозвища, но резали недрогнувшей рукой, когда подходил срок. Вчерашний Яшка или Гриша подавался на стол в яблоках и с пучком петрушки в оскаленном в смертельной агонии рту, и смерть от руки хозяина превращала его из питомца и любимца в пищу.
Как обычно и случается, вкус горячей каши с мясом успокоил мятущийся Сашин разум, а полнота желудка вытеснила видение доверчиво подбирающей крошки с её ладони козы на задворки подсознания.
* * *
Дорогая моя Сашенька!
Пишу сейчас и чуть не плачу от нежности. Я ранен, легко и неопасно, доктор говорит, что скоро снова буду в строю. Значит, твои письма, если они были, не нашли меня в расположении части, и сейчас летят в госпиталь, но и здесь меня не застанут. Я ничего о тебе не знаю, мышонок, кроме того, что ты жива. Жива! И читаешь сейчас, сидя с ногами в твоём любимом моём (на самом деле моём, я вернусь и снова займу его) кресле.
Здесь говорят, что Гитлер не выдержит зимы и война скоро закончится нашей победой, но я думаю, что когда… (вымарано цензурой)
Так что держись, моя родная. Прошу тебя об одном, только выживи.
* * *
Хлебную пайку снова урезали, теперь рабочие и ИТР получали по двести пятьдесят граммов на день, служащие, дети и иждивенцы – по сто двадцать пять. Но в тот же день на ладожский лёд встала первая машина из многих и многих сотен грузовиков, проехавшихся в Ленинград Дорогой жизни. Надежда делала пайку тяжелее.
Саша снова голодала. На улицах не осталось ни одного лошадиного трупа, растащили даже полуразложившиеся, зато стали появляться трупы людей. Через неделю от них перестали шарахаться, ещё через несколько дней у мертвецов стали пропадать ягодицы.
Заболела бегемотиха Красавица. Бассейн её высох, набрать новый было негде – водопровод не работал. Двухтонное животное исхудало до болтающейся на костях кожи, которая стала трескаться без воды, трещины воспалились и доставляли неимоверные страдания. Каждый день Евдокия Ивановна и Саша притаскивали с речки бочку воды, нагревали и поливали Красавицу, потом смазывали раны камфорным маслом и наводили ей пищу: около пяти килограммов съедобной травы и жмыха смешивали с тридцатью килограммами распаренных опилок.
– Не выживет старушка, – поджимала губы Евдокия Ивановна, а Саша не знала, чего ей больше хотелось: чтобы бегемотиха выздоровела или чтобы умерла и можно было её съесть.
Два желания эти жили в Саше одновременно, никак между собой не противореча и даже в некотором смысле дополняя друг друга, являя собой подобие инь-яна как символа единства и борьбы противоречивых начал. Бегемотиха между тем не отличалась развитой интуицией или прочими тонкостями душевной организации, она тупо смотрела на Сашу воспалёнными красными глазками и поедала свою в большей части несъедобную мешанину.
Однажды Саша доставала из сарая сено и сорвалась, захватила сухую траву в пригоршню и сунула в рот. Трава была колючая, пыльная и горькая, но Саша жевала, судорожно перекатывая жёсткий ком во рту. Стебли резали её рот, она чувствовала вкус крови и содрогалась в предвкушении сытости.
– Что так долго, Сашенька? – спросила от двери Евдокия Ивановна.
Саша не ответила, слишком занятая проглатыванием размякшего наконец от пропитавшей его крови комка сухой травы. Щурясь со света, Евдокия Ивановна не сразу поняла, что происходит, а когда разглядела, без лишних слов отвесила Саше полновесную пощёчину и потащила из сарая.
– Что ж ты творишь, полоумная? – приговаривала подоспевшая на шум Катерина Викторовна, заставляя Сашу открыть рот и пальцем выковыривая сено. – Совсем оголодала, бедняжка. Есть люди, которые дадут тебе еды за украшения, тёплые вещи или лекарства. Хочешь? Отвести тебя к ним?
Саша закивала обрадованно и оттерла с подбородка разбавленную кровью слюну. Она очень хотела жить.
Они шли по заснеженным улицам. Саша не верила, что за полтора месяца яркий современный город можно превратить в тёмное безжизненное царство, ей казалось, что всё это сон, декорация к неведомым сказочным событиям, и что вот сейчас появится Иван-дурак, снесёт голову Чуду-юду на Калиновом мосту, и вспыхнут фонари, заструится тепло по трубам выстуженных домов, и тёмные бугорки на обочинах снова превратятся в живых людей, поднимутся и заспешат по своим делам.
Одной рукой Саша держалась за Катерину Викторовну, другую держала в кармане пальто. Там, в тёмных недрах старого драпа, она сжимала в кулаке два колечка и простенькую цепочку с янтарным кулоном – боялась потерять.
Они зашли в неприметный серый подъезд, не отличимый от доброго десятка таких же, поднялись на второй этаж и остановились возле обитой дерматином двери. Катерина Викторовна вдавила кнопку звонка, внутри квартиры раздался резкий звон.
– Иду! – тотчас отозвался весёлый женский голос, дверь распахнулась, являя взгляду полную блондинку среднего возраста.
– Рада видеть! – улыбнулась блондинка.
Катерина Викторовна кивнула сухо, всем своим видом показывая, что ни за что не пришла бы, не будь в том крайней нужды.
Блондинка усмехнулась краешком накрашенных губ, кивнула: проходите, мол. Саша прошла, спиной чувствуя, что Катерина Викторовна идёт следом. Она вдруг оробела до мелкой дрожи под коленками.
В жарко натопленной буржуйкой комнате пахло спиртным. В углу сидели двое мужчин, на столе перед ними стояла бутылка коньяка, тарелка с нарезанной колечками колбасой, белый хлеб и разломанная плитка шоколада. Сашин рот немедленно наполнила вязкая слюна, она с трудом оторвала взгляд от шоколада.
– Что вам? – грубо спросил мужчина постарше.
Его маленькие глазки остро смотрели из-под кустистых бровей, крупные руки, покрытые мелкими светлыми волосками, тяжело лежали на инкрустированной коричневыми цветами столешнице. Второй был изящнее, значительно моложе, на него смотреть было приятнее. Впрочем, от обоих исходило ощущение беспощадно сытой силы.
– Тушёнку, крупу, сухое молоко, жир, какой есть, – ответила за Сашу Катерина Викторовна.
Саша вынула немудрящие свои драгоценности, положила на стол между колбасой и рукой старшего.
– Три тушняка, два килограмма гречки, пакет молока, – сказал старший, скользнув взглядом по украшениям.
– Пять, – сказала Катерина Викторовна. – И три пачки комбижира.
– Наглеешь, Катя. Не нравится – проваливайте.
– Подожди, пап, – вмешался молодой. – Пусть берут.
Он откинулся в кресле, по-мужски рассматривая Сашу. Под его взглядом она почувствовала себя серой и неуклюжей, засвербила обветренная кожа на губах, румянец бросился в лицо. Саше отчаянно захотелось постоять под горячим душем, приодеться, накрасить губы. Она позавидовала встретившей их блондинке, чистенькой, ухоженной, хорошо пахнущей, беззаботной.
– Собери, что она сказала, и принеси ещё две рюмочки, – кивнул блондинке молодой. – Не угодно ли выпить с нами, дамы?
– С чего такая честь? – насмешливо спросила Катерина Викторовна, но на предложенный табурет села.
Саша тоже присела за стол, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить кусок колбасы и не засунуть в рот и сожрать, задыхаясь и чавкая от удовольствия.
– Меня зовут Глеб, – представился молодой, разливая янтарную жидкость по рюмкам. – Отца моего – Вениамин Сергеевич, подругу мою – Верочка. Выпьем за знакомство?
Саша взяла рюмку, мучительно стесняясь пальцев с неухоженными, обрезанными под корень ногтями, и опрокинула. Коньяк немилосердно впился в порезанный давешней травой рот, прокатился по пищеводу и рухнул в содрогнувшийся пустой желудок, взорвавшись яростной тепловой бомбой. Саша взяла кусок шоколада, осторожно разжевала, чувствуя, что опьянела сразу и сильно.
– С вами, Катерина Викторовна, мы давно знакомы, а как вас звать, барышня? – продолжил Глеб.
– Александра Петровна, – ответила Саша слегка заплетающимся языком. – Будем знакомы.
– Ещё по рюмочке?
Глеб явно веселился, серые глаза на узком лице смотрели с той самой едкой иронией, которая, в общем-то, нравилась Саше в мужчинах, но в этом, наоборот, бесила. Тепло и спиртное так действовали на неё, что ещё минута – и не хватит никаких сил встать из-за стола, выйти под ледяной ветер и шагать, шагать по заснеженной улице, тут и там натыкаясь на бугорки тел умерших от голода и холода людей. Они умирали, пока эти трое сидели здесь в тепле и пили коньяк, закусывая колбасой и выманивая золото взамен на просроченную тушёнку. Их гладкая Верочка красила губки и ела шоколад, а кто-то умирал, не в силах дотащить до дому салазки с бочкой речной воды.
– Благодарю, – покачала Саша головой. – Нам ещё домой добираться, тяжёлое нести. И вообще, нам пора.
Она встала, взяла приготовленный блондинкой мешок со снедью и пошла к двери.
– Так я помогу с тяжёлым, – поднялся и Глеб. – Далеко ли нести, барышня?
Саша не успела возразить. Катерина Викторовна тоже поднялась, но Вениамин Сергеевич усадил её обратно.
– Посиди со мной, Катя, молодёжь сама справится.
Они шли вдвоём по тёмной, погружённой в смерть улице. Саша то и дело оскальзывалась, но на предложенную руку опираться не захотела. Глеб, не скрываясь, насмешливо наблюдал за ней.
С серого неба повалил колючий снег, и город предстал перед Сашей белым мимом, замерзающим в заледенелом сугробе. Сквозь снежную пелену она почти увидела скрюченную долговязую фигуру и покрытые сверкающей изморозью синюшные губы, искривлённые в сардонической усмешке.
Саша долго искала по карманам ключи, нашла наконец, открыла дверь в холодную квартиру. Глеб вошёл за ней, поставил мешок у входа.
– Спасибо за помощь, – вежливо сказала ему Саша.
Она ждала, когда Глеб уйдёт из её дома и можно будет растопить печку и сидеть возле, грея зябшие руки и ожидая, пока закипит в кастрюльке вода и можно будет сварить гречку и бухнуть туда тушёнки, щедро, сразу полбанки, и есть, забравшись с ногами в кресло, а потом развести молока, две ложечки на стакан, и пить его мелкими глоточками, долго.
Глеб не уходил. Он по-хозяйски оглядывал просторную комнату со старым креслом возле холодной «буржуйки», заглядывал на кухню и в спальню. Саша как раз подбирала слова, какие-нибудь не очень обидные, чтобы выгнать непрошеного гостя, когда он повернулся к ней и буднично спросил:
– Ты дрова где берешь? Я могу человека прислать, он напилит тебе.
Саша удивилась – что это он? С чего бы такая забота?
– Да не бойся ты, не съем, – усмехнулся Глеб и шагнул к ней.
Саша дёрнулась в сторону, но он взял её за отвороты пальто и впился пахнущими коньяком губами в обветренный рот. У него были мягкие губы, такие мокрые, что Сашу немедленно затошнило. Она дёрнулась, упираясь кулаками в его грудь, но Игорь уже отпустил, почти отшвырнул её к стенке.
– Не понравилось? – хохотнул он, посмотрев в её искривлённое отвращением лицо. – Ничего, понравится. Как в следующий раз кушать захочешь, так сразу и понравится.
Он так и сказал – «кушать», и так приторно прозвучало у него это слово, что Саша снова вздрогнула от отвращения. Глеб вынул из кармана целую плитку шоколада, положил на подоконник и ушёл, не прощаясь, нарочно громко хлопнув входной дверью.
Саша долго полоскала рот ледяной невской водой. Шоколад лежал почти на том же самом месте, где давно, сто лет назад, лежала повестка, по которой Игорь ушёл на фронт, и это казалось самым унизительным из всего, случившегося за этот длинный день. Саша знала, что её гордости не хватит, что она всё равно возьмёт шоколадку и будет есть её по кусочку, растягивая удовольствие, и что, может, даже придёт к Глебу, униженно приползёт, умоляя взять её за банку тушёнки, и это осознание было невыносимым.
* * *
Дорогая Саша, это письмо ты наверняка получишь, потому что я знаю, что ты жива. По-другому и быть не может, и я скоро приеду, чтобы в этом убедиться. Ты удивишься, но теперь я вожу грузовик, и меня обещали перевести на Ладожскую рокаду не позднее февраля.
Мы сейчас… (вымарано цензурой)
Так что я заслужил суточный отпуск, ты придумай, как мы проведём его, помимо того, о чём я безумно соскучился. Сутки! У нас будут целый сутки, мышонок.
* * *
Под Новый год увеличили пайку. По Дороге жизни грузовики везли продукты и почту.
Саша принесла домой еловую ветку, достала с антресоли игрушки, развесила на колючих ветках хрупких стеклянных зайцев и птиц, длинные сосульки и прозрачные шары. Гуся не планировалось, зато был целый фазан, которого можно растянуть на неделю. Исхудавшие, лишённые жировой защиты птицы не выдерживали мороза, и никого из сотрудников теперь не мучил вопрос, что с ними делать – павших животных делили поровну, ели и кормили семьи. Саша исхитрилась приготовить птицу на буржуйке и предвкушала пиршество. Мелькнула было мысль попробовать выменять бутылку шампанского на серебряный браслет, но встречаться с Глебом категорически не хотелось. В полночь Саша зажгла щепочку-лучинку, вместо свечки, и пожелала, чтобы Игорь, где бы он ни был, вернулся домой и чтобы прорвали наконец ненавистную блокаду. Она посидела ещё немного и легла спать.
Ночью Саше снилось, как несётся по Невскому конка, блестит снег в свете газовых фонарей, дамы кутаются в меха и гремит петербургский вальс, славя непокорный, живой город, не способный смириться с собственной обречённостью, и усатый господин в бобровой шубе машет с подножки танцующему на мощёном тротуаре белому миму с красной улыбкой на лукавом набелённом лице.
– Врёшь, не возьмёшь! – кричал господин в треснувшее больное небо, и город вторил ему гулом каменных мостовых.
Когда много лет спустя у Саши спросили, почему они не сдались, она не нашла для ответа ничего, кроме:
– Не захотели.
Глеба она всё-таки встретила. Он выждал её у входа в который месяц закрытый для посетителей зоосад, бесцеремонно взял за рукав и затолкал за угол.
– Гордая, значит, – сказал Глеб, рассматривая её.
Саша усмехнулась ему в лицо.
– Ладно, не хочешь – не надо, – покладисто кивнул Глеб. – Я по делу. Только не здесь, вечером к тебе зайду. На вот.
Он сунул в её карман шоколадку и ушёл, не заботясь о реакции.
Саша ждала его во всеоружии женского презрения, но Глеб на самом деле пришёл по делу. Он предложил помочь ему пробраться на территорию зоосада.
– Расскажешь, где они стоят, дальше не твоя забота. На тебя никто не подумает – сколько там у вас охранников? Десять? Двадцать? На всю-то территорию.
Зоосад в последнее время стал магнитом для озверевших от голода людей, его охраняли восемнадцать вооружённых сторожей, но Глеб был прав, этого мало, особенно если знать расположение постов и график обхода.
– Одна бегемотиха ваша – сколько она весит? Полторы тонны? Две? Это почти тонна мяса, даже если она похудела. Ладно, полтонны, но ты хотя бы представь, сколько можно сейчас получить за полтонны свежего мяса! Война кончится, Саша, а золото останется.
Саша смотрела сквозь вдохновенное лицо Глеба и думала. Вот если бы Красавице предложили чан еды, свежей сочной еды, согласилась бы она убить своих спасительниц? Тех, кто каждый день поливал её тёплой водой, кормил и смазывал маслом трещины на коже? Саша вспоминала бессмысленные глаза Красавицы. Чувствует ли она благодарность? Испытывает ли чувства, или бегемотиха на самом деле всего лишь полторы тонны мяса, костей и нежной толстой шкуры? Саша не знала. Просто Красавица была её питомцем и её ответственностью, поэтому она показала Глебу на дверь и сказала:
– Пошёл вон. Убирайся из моего дома.
Глеб оскалился.
– Надо было сразу тебя трахнуть, чтобы хозяина знала, сука, – проговорил он страшно. – Сами на мясе сидите, а делиться не хотите, твари?
– Пошёл вон, – устало повторила Саша и взяла со стола нож, острый кухонный нож с простой деревянной ручкой.
Глеб попятился к двери.
– Сука бешеная, ещё пожалеешь!
Саша посмотрела на его враз вспотевшее лицо и рассмеялась. Глеб ушёл, а она всё не могла успокоиться, взвизгивая и пристанывая от смеха.
Красавица дожила до весны.
Выглянуло солнышко, стаял лёд, тронулась Нева. Сотрудники Ленинградского зоосада готовились к приёму первых посетителей, одновременно вспахивая газоны под огороды. В обезьяннике ловил солнечных зайчиков неизвестно как выживший детёныш орангутанга, рвал крысиную тушу чёрный гриф, щурились на свету кудлатые медвежата.
Саша мела аллею и насвистывала под нос приснившуюся ей в новогоднюю ночь мелодию. Она получила все заблудившиеся письма Игоря и ждала его приезда и обещанных суток, только никак не могла придумать, на что потратить часы с мужем, кроме как забраться в постель и не вылезать до последней секунды. Жаль, что Игорь так и не приехал, его грузовик подбили на Дороге жизни в апреле 1942 года.
Глеб пережил блокаду, пережил и войну. Его тело нашли на набережной в сентябре 1956 года с перерезанным от уха до уха горлом. В отверстую рану была засунута банка тушёнки.
Саша не попала на Ленинградскую премьеру Седьмой симфонии Шостаковича, она услышала её гораздо позже. Муж привёл её на концерт в ноябре 1948-го. В скрипичном водовороте Саша явственно услышала тот самый непокорный Ленинградский вальс, который приснился ей в первую, самую страшную блокадную зиму, и расплакалась.
Владимир Марышев Объект ликвидации
В ноздреватой облачной пелене возникла прореха, и из нее выглянуло темно-желтое местное солнце. Оно казалось состарившимся земным, и на него, лишь слегка прищурившись, можно было смотреть без опаски.
Но Лосев не смотрел на солнце. Он стоял перед двумя рядами одинаковых земляных холмиков, переводил взгляд с одного на другой и думал о том, какая же сволочная штука жизнь. Теперь ему предстояло цепляться за нее три долгих года и каждый день бороться с высасывающим душу одиночеством. А для этих восьмерых все уже было кончено. И бессмысленно искать причину, взывать к вселенской справедливости. В космосе нет справедливости, все решают законы физики и теория вероятностей. Кому продолжать цепляться за жизнь, а кому кануть в небытие – зависит от слепого случая.
Лосев чувствовал страшную усталость, словно не киберы копали могилы, а он сам, согнувшись в три погибели, вырыл их примитивной лопатой. «Будь все проклято, – крутилось в голове. – Будь все проклято».
В такие минуты не принято думать о мелком, но он вдруг поймал себя на мысли, что его раздражают порхающие в воздухе лиловые пушинки. Судя по характеру движений, это были не причудливые летучие семена, а самостоятельные, хотя и довольно примитивные, организмы. Они то опускались к зарослям похожей на щетину бурой травы, то вновь уносились в небо, непрерывно выписывали зигзаги и крутые спирали. Словом, резвились вовсю, и им дела не было до трагедии, пережитой двуногими чужаками…
«Тубан» летел к Дзете Волка три года. Экипаж провел их в анабиозных капсулах, бодрствовали лишь дежурные, сменявшие друг друга каждые четыре месяца. Почти весь полет прошел без малейших отклонений от штатного режима. Но не зря говорят звездолетчики: «Если космос долго не преподносил тебе сюрпризов – жди беды!»
Уже после выхода из сверхсвета противометеоритную защиту пробил увесистый космический булыжник. Он превратил маршевый двигатель в массу бесполезного металла, но это было еще не самое страшное. По нелепой прихоти судьбы на пути кочующего камня оказалось также «сердце» анабиозного отсека – блок жизнеобеспечения.
Поскольку «Тубан» уже вошел в систему звезды, экипажу оставалось до пробуждения не больше суток. Но как ни бился Лосев, как ни пытался восстановить полетевшие ко всем чертям настройки, никто из спящих не проснулся. Слишком тонкая материя – анабиоз. Стоит нарушить любой из протекающих в капсулах процессов, и изменение становится необратимым. А уж если все эти процессы пошли вразнос, надежды на спасение нет.
К счастью, планетарные двигатели не пострадали, а ремонтные киберы успели заделать пробоины в обшивке. Возможно, узкий специалист не сумел бы грамотно распорядиться даже таким везением. Но Лосев был старшим помощником капитана и хорошо рассчитал каждый свой шаг.
Вокруг Дзеты Волка вращались три планеты. У самой маленькой из них, ближайшей к светилу, анализаторы обнаружили кислородную атмосферу. Посадить звездолет в одиночку, даже с помощью автоматики, было непростой задачей, но Лосев справился. Потом изучил взятые киберами-разведчиками стандартные пробы. Несколько раз перепроверил результаты: они говорили о том, что воздух пригоден для дыхания, патогенных микробов нет и скафандр для выхода на поверхность не понадобится.
Наконец Лосев ступил на землю чужого мира. И первым делом, найдя к югу от корабля идеально ровное место, похоронил товарищей. Все, что он мог для них сделать… Без блока жизнеобеспечения нельзя было даже законсервировать тела, чтобы со спасательной экспедицией отправить их на Землю.
Он вызвал спасатель, как только убедился, что сумеет продержаться до его прибытия. Если у звездолетчиков путь на сверхсвете отнимает годы, то гиперпространственный сигнал передается мгновенно, и уже вскоре пришел ответ. Из него следовало, что подходящий корабль подобран и сейчас снаряжается. От старпома «Тубана» требовалось лишь одно – продержаться три года. Продержаться любой ценой…
Присев на корточки перед ближайшим холмиком, Лосев провел ладонью по ребру серебристой пластины с надписью: «Ласло Ковач, капитан исследовательского звездолета «Тубан». И тут же на руку ему опустилась лиловая пушинка, а секунду спустя рядом с ней пристроилась другая. Хотя прикосновение было почти неощутимым, Лосев вздрогнул, как от ожога, стряхнул ажурных малюток и даже потер место, на котором они сидели.
«Нервы, – подумал он, поднимаясь, и посмотрел на застывших в стороне от могил киберов-универсалов. – Вот кого ничего не волнует. Была бы работа, все остальное – вздор. Чтобы не свихнуться за годы ожидания, я должен стать, как они. Не накручивать себя мыслями о том, как все паршиво, а вкалывать и вкалывать».
Следующие две недели ему действительно было не до отвлеченных рассуждений о судьбе-злодейке. Первая ушла на возведение станции. Киберы вытаскивали из трюма несущие конструкции, соединяли их, устанавливали аппаратуру, протягивали коммуникации. И на всех этапах он контролировал ход работ, придирчиво осматривал каждый стык, раздавал замечания.
Наконец был смонтирован и запущен ядерный реактор. Лосев тут же перебрался на станцию и всю вторую неделю изучал образцы, которые неутомимо доставляли киберы-разведчики. Он не очень разбирался в биологии, но его всячески просвещал ГК – главный компьютер станции. Вдвоем они довольно живо взялись за дело и вскоре добились первых успехов. Например, выяснили, что лиловые пушинки черпали энергию в сложных химических реакциях, а по воздуху передвигались, поочередно взмахивая разными группами волосков. Других подробностей пока узнать не удалось.
Лосев видел немало миров и был уверен: за три года даже безобидная, казалось бы, планета непременно покажет зубы. Но искренне надеялся, что самое страшное уже позади, и, представляя возможную встречу с неведомым, исходил из стереотипов.
Он ошибался.
* * *
Как-то утром, после завтрака, Лосев прошел в лабораторию и по обыкновению стал расхаживать взад-вперед, обдумывая план работы на день. В момент, когда он мысленно поставил точку, раздался негромкий, но противный пульсирующий свист. Это впервые подала голос система наружного наблюдения.
Чертыхнувшись, Лосев вырубил звук и подошел к выпуклому панорамному окну. От увиденного у него гулко застучало сердце: к станции приближался… человек. Его походка казалась скованной, механистичной, как у автомата. Но это был не автомат. И явно не абориген-гуманоид.
«Бред, – подумал Лосев. – Видимо, делая анализ воздуха, я проглядел какой-то галлюциноген. Очень слабый – настолько, что подействовал только через две недели».
Он крепко зажмурился и досчитал до десяти. Но, открыв глаза, убедился, что человек не исчез. Более того, теперь не вызывало сомнений, что это бортинженер «Тубана» Вэнь Тао. Маленький приветливый китаец со смешной челкой должен был лежать под метровым слоем земли, а не изображать живого.
Вот именно – он только изображал. Изменившаяся походка еще ни о чем не говорила – мало ли что могло на нее повлиять! Но лицо… Сейчас оно у Вэня, постоянно улыбавшегося в тридцать два зуба, было безжизненным, словно вылепленным из глины. Казалось, ударь по нему – пойдет трещинами.
Китаец подошел вплотную к окну, и у Лосева, который за свои сорок лет навидался всякого, мерзко засосало под ложечкой. Глаза у Вэня были пустые, как у мумии. Густо вымазанная глиной челка слиплась и уже не выглядела смешной. Ошметки грязи прилипли к лицу, рукам и светло-зеленому комбинезону, в котором бортинженера похоронили.
Вэнь ощупал прозрачную броню. Затем, словно пробуя ее на прочность, надавил: сначала одной рукой, потом – обеими. У него, разумеется, ничего не вышло: мономолекулярный супергласс – материал серьезный. Убедившись, что окно не подается, китаец снова отошел и стал топтаться на месте. Время от времени он поворачивался на несколько градусов и, вытянув шею, замирал. «Как ищейка, берущая след», – подумалось Лосеву.
Наконец, видимо, след был взят. Станция представляла в плане косой крест: от ромбической центральной части отходили четыре луча. Вэнь выбрал северо-восточный луч и уверенно двинулся к его оконечности. Той самой, где находился силовой отсек с ядерным реактором.
Лосев проводил китайца полубезумным взглядом. Он не верил в оживших мертвецов, но один из них преспокойно разгуливал под окном, словно никогда не умирал. Это требовало разумного объяснения. Проще всего было напустить на недопокойника разведчиков, чтобы они спеленали его ловчей сетью и доставили на лабораторный стол. А там новым объектом займется умный аппарат, который вчера препарировал одну из местных тварей – пучеглазую сухопутную лягушку. Пора дать ему настоящую работу, сколько можно упражняться на мелюзге?
Идея была дьявольски соблазнительная. Но именно что дьявольски, и Лосев после минутного колебания отверг ее. Во-первых, киберы не могли причинить вред человеку и вряд ли делали исключение для ходячих трупов. Хотя был способ обойти это препятствие, думать о нем сейчас не хотелось. А во-вторых…
Лосев не был особо дружен с Вэнем, но когда-то им обоим пришлось вместе месить болота Лигейи. И постоянная, словно приклеенная, улыбка бортинженера помогала старпому выйти из затяжной депрессии, когда хотелось броситься вниз головой в зловонную булькающую топь…
Но пассивно наблюдать за творящейся снаружи чертовщиной было хуже всего. Лосев включил обзорный экран, и у него вновь противно заныло под ложечкой. С юга к станции неторопливо и размеренно двигались три темные фигуры. Небольшое увеличение показало, что это штурман Герман Пронский, пилот Содзио Морита и врач Хейкки Салминен.
Все они, если не задумываться о их природе, выглядели безобидно. Но Лосев не мог не задумываться, и его кольнуло дрянное предчувствие. Даже не просто дрянное, а зловещее. У него перехватило дыхание, когда в мозгу всплыли картинки из древних фильмов о живых мертвецах, крушивших все на своем пути.
Терять время не стоило, и ноги сами привели Лосева к оружейному боксу. Перебирая стволы, он пытался убедить себя, что никогда не выстрелит в человека, пусть даже это бывший человек. Но так мыслило его правильное, образцово-показательное «я». А второе «я», неправильное, цинично-прагматичное, деловито рассуждало: «На иглометы надежды нет – кто знает, действуют ли они на покойников? Гранатомет – перебор, я же не динозавра собираюсь завалить. А вот лучевик – то, что надо. Ничего, отобьюсь – на Гебе с ее прыгучими монстрами-инсектоидами хуже было».
Выбрав подходящий, на его взгляд, лучевик, он проверил заряд и вернулся в лабораторию. В окно были хорошо видны четыре фигуры на фоне силового отсека. Чем выходцев с того света притягивал реактор, оставалось только гадать. Но они явно стремились к нему, потому что старательно ощупывали стены, уделяя особое внимание выступам и стыкам между панелями.
«Здесь им не пробиться, – подумал Лосев. – Вокруг реактора самая мощная броня, стыки надежны – ни одного уязвимого участка. Но если у них сохранились мозги, они могут сообразить, что незачем ломиться напрямую. Главное – попасть внутрь станции, остальные отсеки которой не так защищены. Да и за обе двери – главный вход и аварийный выход – я бы не поручился. Простому смертному, конечно, не пройти, но у этих ребят, похоже, сила нечеловеческая. Вон как взялись за броневые плиты – кажется, вот-вот вывернут. Хоть бы не додумались попробовать в других местах…
И тут, словно подслушав его мысли, вся четверка утратила интерес к реактору. Вэнь и Пронский повернули обратно, к оконечности юго-восточного луча. Именно здесь, неподалеку от лаборатории, находился главный вход. Салминен и Морита, напротив, обогнули силовой отсек и скрылись из глаз. Посмотрев на обзорный экран, Лосев увидел, что они начали обход станции справа налево. Возможно, эти двое действовали наугад. Но как бы то ни было, скоро они должны были выйти к западной точке центрального ромба-перекрестья – аварийному выходу.
Лосев метнулся на склад. Среди нагромождения запасных деталей и конструкций он высмотрел прямоугольную панель подходящего размера, велел киберам-ремонтникам вытащить ее и приварить к двери главного входа. Потом швы молекулярной сварки можно будет более-менее аккуратно разъединить, а сейчас дополнительная защита не помешает. Хотелось укрепить заодно и аварийный выход, но другие такие пластины, видимо, скрывались в завалах.
Киберы справились с работой довольно быстро. И сразу после этого юго-восточный луч загудел от глухих ударов, а затем их дополнил отвратительный скрежет. На обзорном экране было видно, как Пронский и Вэнь то с разбегу таранят обшивку, то пробуют голыми руками отодрать от нее целые листы. Обычный человек уже после первых таких попыток с воплями корчился бы на земле, сломав себе плечо или порвав жилы. Но незваные гости продолжали ломиться внутрь станции – молчаливые, как роботы, и такие же несокрушимые. Судя по всему, у них был резко снижен болевой порог – возможно, до полной нечувствительности.
Почему-то эта пара не захотела штурмовать дверь, а занялась соседним участком стены. Но Салминен и Морита не последовали их примеру и, добравшись до аварийного выхода, стали прорываться через него. Увидев это, Лосев выругался, схватил лучевик и побежал к перекрестью.
Первым из развороченной двери показался приземистый коротконогий Морита. Лосев автоматически отметил, что три пальца на правой руке у него неестественно вывернуты, а затем так же автоматически вскинул лучевик.
«Не стреляй!» – робко, уже не рассчитывая, что его услышат, пискнуло первое «я».
«Жми на спуск!» – деловито пробасило второе. И Лосев нажал.
Ослепительно-желтая нить вошла в грудь Мориты чуть пониже ямки между ключиц. Пилот вздрогнул и попятился, словно пытаясь соскочить с острия шпаги. Но уже через пару секунд вновь как ни в чем не бывало двинулся вперед.
Лосев лишь раз в жизни испугался до состояния, когда человек превращается в дрожащий, ничего не соображающий кусок плоти. На Гебе он провалился в гнездо гигантского паука-людоеда, спасся совершенным чудом и с тех пор дал себе зарок, что больше никогда не потеряет голову от ужаса.
Не было страха и на этот раз. Отступая, чтобы держать дистанцию, Лосев давил и давил на спусковую кнопку, пока желтые молнии не прожгли в груди Мориты дыру размером с кулак. Только после этого пилот издал странный всхлипывающий звук и медленно повалился лицом вниз.
Лосев машинально проследил за падением тела. И тут Салминен, которого он в горячке боя совсем упустил из виду, резким ударом выбил у него из руки лучевик.
Дело было дрянь, но все же не настолько, как в логове трехметрового паука. Салминен, конечно, нацелился на реактор. По пути он должен будет миновать склад, а там найдется чем встретить даже выходца с того света…
Прокрутив нехитрый план в голове, Лосев попятился, потом развернулся и бросился на склад. Там он выхватил из нагромождения железяк заостренную на конце Т-образную стойку. Взвесил ее в руках, остался доволен и притаился, вслушиваясь в приближающиеся шаги.
Когда Салминен подошел к складу, Лосев выскочил, размахнулся, насколько позволяли стены коридора, и нанес удар. Несмотря на всю свою силу, оживший покойник не мог весить больше отпущенных ему природой восьмидесяти – восьмидесяти пяти килограммов, а потому сразу опрокинулся навзничь. Он неуклюже заворочался, пытаясь подняться, но Лосев успел всадить ему в грудь заостренный конец стойки. Ощущение было такое, будто металл погрузился в плотную резину.
Вместо крови из раны выступило несколько капель тягучей темно-коричневой жидкости. При взгляде на нее Лосева замутило. Но он все бил и бил в одну точку – даже после того, как Салминен перестал шевелиться.
С трудом заставив себя переступить через изувеченный труп, Лосев вернулся к перекрестью. Больше всего на свете ему хотелось добраться до кровати, повалиться на нее и заставить себя заснуть. А проснувшись, обнаружить, что пережитый кошмар – всего лишь порождение измученного одиночеством мозга.
Но подлинный кошмар еще только начинался – об этом говорил доносящийся из юго-восточного луча визг раздираемой обшивки. Внезапно Лосев осознал, почему Пронский с Вэнем взялись именно за нее. Видимо, они обладали каким-то загадочным чутьем, сообщившим, что дверь укреплена приваренной пластиной. Зачем же делать двойную работу?
Но размышлять об экстрасенсорных способностях оживших мертвецов было некогда. Уже через полминуты Лосев распахнул оружейный бокс. Там, не раздумывая, схватил гранатомет, прицепил к ремню кассету с боеприпасами и поспешил к главному входу.
Добежав до лаборатории, он заглянул в нее – и увидел Вэня. Китаец, перестав корежить обшивку, вновь занялся окном, но теперь бился о супергласс со всей силы. Возможно, он своим таинственным чутьем нашел слабое место и не мог успокоиться, пока не пройдет именно здесь.
Решение пришло мгновенно.
Один из секторов панорамного окна состоял из двух створок. Нижняя была наглухо заделана в обшивку, зато верхняя могла подниматься. Так задумали проектировщики просто на всякий случай – никто ведь не мог поручиться, что встретится планета с почти земной атмосферой. И сейчас этим грех было не воспользоваться.
– Открой окно! – приказал Лосев главному компьютеру. Верхняя створка бесшумно скользнула к потолку, и Вэнь, увидев это, полез в образовавшийся проем.
Только теперь обнаружилась поразительная деталь: на желтоватой коже китайца выделялись извилистые лиловые линии, словно нанесенные тончайшей кистью. Возможно, они были и у Мориты с Салминеном, но, отбиваясь от монстров, трудно сосредоточиться на разглядывании узоров. Вот и сейчас Лосев просто отметил удивительный факт. После чего, оттеснив его до лучших времен на задворки памяти, скомандовал: «Закрой окно!»
Прозрачная створка упала вниз, как нож гильотины, и с чавкающим звуком рассекла Вэня пополам. Верхняя часть туловища сползла на пол, и какое-то время этот человеческий обрубок еще крутил головой и шевелил руками. Глядя на него, Лосев вновь ощутил подступающую к горлу тошноту. Но усилием воли преодолел ее, и слава богу, потому что Пронский наконец-то справился с обшивкой и прорвался на станцию.
Лосев открыл кассету, достал гранату и вставил ее в дуло. Оставалось всего ничего: представить, что мишень – не друг детства Герка Пронский, а агрессивная хищная тварь с Гебы. Он заставил себя поверить в это на каких-нибудь пять секунд. Но их хватило, чтобы выскочить в коридор, прицелиться и выстрелить в появившуюся из переходного отсека угловатую фигуру.
Сверкнула вспышка, и Пронского разнесло на куски. «Есть!» – победно воскликнуло второе «я». Первое скорбно промолчало.
Лосев опустил гранатомет, прислонил к стене и сел на пол, обхватив руками колени. Теперь ему хотелось уже не заснуть, а безобразно напиться. Но это было самоубийственное желание, потому что из могил встали пока только четверо покойников. Остальные рано или поздно тоже будут здесь. Может, вот-вот нагрянут, и лучшего подарка для них, чем мертвецки пьяный хозяин, придумать невозможно.
Еще несколько минут Лосев отрешенно разглядывал зеленоватую, в дымчатых разводах, стену коридора. Затем встал, подошел к останкам штурмана и, преодолевая отвращение, поднял с пола бесформенный кусок плоти с застывшими на нем коричневыми каплями.
На первичный анализ образца в лаборатории ушло минут десять. Получив результаты, Лосев какое-то время обалдело смотрел на экран, не в силах поверить.
Мышечные волокна и сосуды Пронского густо пронизывали тонкие лиловые нити. По структуре и химическому составу они оказались идентичны волоскам уже знакомых летучих пушинок. Исходя из того, как искусно эти нити «притерлись» к человеческим тканям, можно было говорить не о банальном заражении, а о своеобразной форме симбиоза.
Оправившись от шока, Лосев «скормил» результаты главному компьютеру. И тот через несколько минут выдал ему свою версию происходящего.
Похоже, лиловые пушинки представляли собой одну из стадий весьма странной формы жизни. Сами по себе они значили немногим больше, чем белые «парашютики» одуванчика. Правда, «парашютики» разлетались по воле ветра и давали начало взрослому растению, попав в почву. Пушинки же перемещались самостоятельно, а для дальнейшего развития им был нужен труп высокоорганизованного позвоночного существа. Причем достаточно свежий, без признаков разложения тканей. «Прорастая» в эти ткани, пушинки закладывали основу «гибридного» симбиотического организма, или, попросту, симбиота. Бывший покойник возвращался к жизни, мог двигаться и совершать более-менее осознанные действия. Особенно поражало последнее. Как пушинки вновь «запускали», хотя бы частично, необратимо умерший мозг – этого не мог объяснить даже всезнающий ГК.
Лиловые нити творили настоящие чудеса. Они накачивали симбиотов энергией, делая их невероятно сильными. Кроме того, наделяли специфическими талантами вроде способности определять толщину стен и направление на реактор.
Дальнейший жизненный цикл «гибридных» существ ГК представлял следующим образом. Согласно его расчетам, лиловые нити могли снабжать массивное тело энергией лишь короткое время – от силы неделю-две. Биохимическими процессами сумасшедшей интенсивности они буквально сжигали себя, растрачивая заложенный природой ресурс. Так что симбиот был обречен: вскоре после второго рождения наступала и вторая смерть – уже окончательная.
Разумеется, после этого «гибридный» организм уже не получал энергию от пронизавших его нитей. Напротив, сам служил для них питательной средой, поскольку они должны были продолжить род и дать «семена». Видимо, в какой-то момент разлагающееся тело покрывалось тысячами лиловых пушинок. Вскоре они отрывались, взмывали в воздух и отправлялись на поиски новых трупов…
Был ли во всем этом смысл? Очевидно, был – вряд ли природа придумала столь изощренный механизм ради забавы. Но у компьютера не хватало данных для убедительного ответа. Не взялся объяснить он и странную тягу симбиотов к ядерному реактору.
Лосев откинулся на спинку стула и прикрыл глаза – так лучше думалось.
«Зачем им соваться туда? – спросил он самого себя. – Управлять реактором у недопокойников все равно не хватило бы мозгов, да и командный пункт совсем в другом месте. Судя по «подвигам» симбиотов, они могли только раскурочить защиту и тут же получить убойную дозу радиации. А может… Черт возьми, может, за этим и пришли?!»
Он потер лоб.
«Намеренно облучиться… Бред какой-то, это же мучительная смерть. Хотя… Для меня – смерть. А для того, кто уже однажды умер? Что мы знаем о симбиотах? Может, радиация для них – редчайшее, изысканное лакомство. Здесь оно практически недоступно: уран залегает глубоко – не докопаешься. Если где-то и есть выходы радиоактивных пород, то излучение там наверняка слабое. И тут появляются пришельцы, благодаря которым можно устроить пир горой. Кто же откажется? А вдруг…»
Лосев вздрогнул от неожиданной догадки и открыл глаза.
«…Вдруг живые мертвецы – не конечная фаза развития симбиотов, а лишь промежуточная? Чтобы сделать последний шаг, они должны подвергнуться сильному облучению. Может такое быть?»
Он тут же задал этот вопрос компьютеру. После недолгих размышлений тот ответил: да, может. Конечно, фантазировать о том, как выглядит гипотетическая конечная фаза, ГК не стал. Но отметил, что мощная доза радиации способна кардинально перестроить структуру лиловых нитей. В результате их способность вырабатывать энергию многократно возрастет – настолько, что симбиот сможет существовать долгие годы!
Это был ошеломляющий вывод. Дочитав заключение, Лосев повернулся к окну и стал разглядывать застывший на полу обрубок Вэня. Он представил, как китаец, достигший загадочной конечной фазы, дожидается прибытия корабля с Земли. Да не один, а с другими симбиотами – как бывшими людьми, так и представителями местных видов, которых за три года притянул к себе реактор. Могучими, практически неуничтожимыми и бесконечно далекими от человека. И вот прилетевшие земляне идут к станции, понятия не имея, кто и как их там встретит…
Представив эту картину, Лосев содрогнулся.
«Нет, ни за что!» – подумал он, поднимаясь. И тут же раздался пронизывающий до печенок свист системы наружного наблюдения.
Вторая «команда» симбиотов приближалась в полном составе. Впереди, механически переставляя плохо гнущиеся ноги, шли планетолог Сэм Гарретт и роботехник Хорхе Родригес. За ними, отстав на семь-восемь метров, – капитан Ласло Ковач и биолог Алиция Маевска.
На этот раз Лосев быстро сообразил, как ему лучше встретить гостей. Первым делом он отправился к перекрестью и подобрал лежащий на полу лучевик. Затем, не мешкая, послал в переходный отсек киберов-наружников. Эти массивные тумбообразные роботы предназначались для выполнения трудоемких работ вне станции, вплоть до бурения горных пород и прокладки тоннелей. Трое из них обладали лишь зачатками машинного интеллекта, поэтому управлялись четвертым, более сложным кибером – «бригадиром».
Лосев подвел наружников к дыре, проделанной Пронским возле главного входа. Затем развернул перед ними виртуальный экран системы наблюдения.
– Здесь вы видите четырех лю… – он на мгновение запнулся, – существ. Как только любое из них попытается проникнуть на станцию, вы должны уничтожить его лазерным резаком. Задача ясна?
– Прошу прощения, – скрипучим голосом заговорил «бригадир» – единственный из четверки, кто обладал даром речи. – Указанные цели определены мной как люди. Но робот не может причинить вред человеку.
«Бедняга, – подумал Лосев, поднимая лучевик. – Жаль, но у меня нет другого выхода».
Он нажал на спусковую кнопку и продолжал давить ее, пока огненная точка в корпусе «бригадира» не стала отверстием, из которого потянуло вонью сожженных «мозгов». Теперь наружники были свободны от ограничений и тупо подчинялись любым приказам. Ровно горящие зеленые индикаторы на их макушках означали, что поставленная задача принята к исполнению.
Стоило бы приставить киберов к обеим прорехам в защите станции. Но наружников было всего трое, умом они не блистали, и робот-одиночка мог запросто провалить задание. Поэтому Лосев, прихватив из коридора гранатомет, зашагал к перекрестью.
Как он и думал, симбиоты вновь разделились на две группы. Гарретт с Родригесом продолжали идти прежним курсом, который должен был привести их к главному входу. Ковач с Алицией отклонились налево, чтобы, обогнув юго-западный луч, проникнуть на станцию через аварийный выход.
Стоя в проеме развороченной двери, Лосев поймал Ковача в прицел. «Прости меня, Ласло», – пробормотал он и в следующую секунду выстрелил.
Огромный широкоплечий капитан не разлетелся на куски, как штурман. Он только безобразно вспух, словно его накачали чудовищным насосом, и перед тем, как рухнуть в бурую щетину местной травы, успел сделать три шага. Но, даже упав, пытался ползти, пока Лосев, стиснув зубы, не добил его вторым выстрелом.
Оставалась Алиция. Лосев вскинул гранатомет – и тут же опустил, потому что у него затряслись руки.
«Гадство! – выругался он. – Стреляй, тряпка, чего ты ждешь? Ну же!..»
Он клял себя последними словами, и чем больше клял, тем отчетливее сознавал, что так и не сможет нажать на спуск.
У красавицы польки был роман с Родригесом. Никто не знал, давно ли они его закрутили. Возможно, задолго до того, как были включены в экипаж «Тубана», но именно на его борту в их отношениях возник надрыв. И Лосев узнал об этом самым неожиданным образом.
Дежурство Алиции было предпоследним. Разбудив Лосева, она, как положено, передала ему отчет о произошедшем за время вахты. А затем, без какого-либо перехода, предложила заняться любовью.
Он был настолько ошеломлен, что не сразу нашелся с ответом. Наконец, ощущая, как зачастившему сердцу становится тесно в грудной клетке, спросил:
– А как же Хорхе? Ведь ты с ним…
Алиция улыбнулась ему – неискренне, словно исполняя обязанность. Потом протянула руку и медленно провела кончиками пальцев по его щеке.
– Была с Хорхе, а теперь – с тобой. Я кое-что о нем узнала… уже здесь… он сам проговорился. Так поступить со мной… Не могу рассказать всего, но поверь – он доставил мне боль.
Лосеву пора уже было прекратить этот ненужный разговор и приступить к делу. Но его дурацкое правильное «я» продолжало играть в порядочность.
– Значит, решила отомстить? С любым, чья вахта будет после твоей? Получается, я…
Алиция мягкой теплой ладонью закрыла ему рот, а другой рукой начала расстегивать рубашку.
– Не думай об этом. Расслабься. Вот так. Ничто не имеет значения, кроме того, что сейчас тебе будет хорошо…
Продолжая говорить, она плавными движениями освободила его от одежды, затем разделась сама. А потом Лосев, потеряв голову от ее бесстыдной ослепительной наготы, послал свои моральные устои к чертовой матери. И ему действительно стало хорошо.
В яростном, животном сплетении двух тел не было ни капли любви – только чистейший, не замутненный чувствами секс. И сейчас Лосеву было трудно понять, почему у него дрогнула рука. Из-за случайного, ни к чему не обязывающего соития?
Он попытался убедить себя в том, что на него надвигается монстр – с мертвыми глазами, лиловыми разводами на лице и комком липкой грязи вместо волос. И даже почти убедил. Вот только фигурка у Алиции осталась прежняя – стройная и гибкая. И с воспоминаниями о том, как эта фигурка извивалась в его объятиях, он ничего поделать не мог.
Продолжая сыпать проклятьями, Лосев отступил от взломанной двери и развернул перед собой экран внутреннего обзора. В переходном отсеке движения не было – киберы уже прикончили обоих симбиотов. Скрюченный труп Гарретта лежал прямо у главного входа, Родригес распластался в нескольких шагах от него. Наружники застыли рядом, и, глядя на них, Лосев понял, что он идиот. Не хватает духу выстрелить? Так поручи грязную работенку бездушным автоматам, все равно стоят без дела!
– Внимание, новый объект! – обратился он к киберам по дистанционнику и вывел на внутренний экран изображение Алиции. – Приближается к аварийному выходу, затем может проследовать к силовому отсеку. Вы должны немедленно перехватить его и уничтожить. Задача ясна?
Индикаторы наружников замигали желтым. Это был дурной знак: киберы явно что-то недопоняли.
– Дьявол! – выругался Лосев. И, повернувшись ко входу в юго-восточный луч, словно так киберы могли его лучше расслышать, стал повторять по слогам:
– Ва-ша за-да-ча…
Он успел увидеть, как на макушках наружников вспыхнули зеленые огоньки. А затем, почуяв за спиной смерть, резко обернулся. Но было поздно. Пока Лосев втолковывал тупым киберам приказ, Алиция подошла вплотную и с невероятной для хрупкой девушки силой отшвырнула его с пути. Он врезался головой в металлическую стойку. Мир расколола багровая вспышка, а мгновение спустя ее растворила в себе первозданная тьма…
* * *
Он не знал, как долго пролежал без сознания. Наверное, порядочно, потому что, придя в себя, увидел кружащие под потолком лиловые пушинки.
«Уже поналетели, – вяло подумал Лосев. – Ведь не было ни одной. Собрались оживить убитых симбиотов? Да нет, ГК уверял, что это невозможно. У любого чуда есть границы».
Он прислушался к своим ощущениям. Собственно, ощущение было только одно – тупая, не вызывающая особой тревоги боль в левой части головы. Через день-другой рассосется.
«Повезло мне, – подумал Лосев, вспоминая силу удара. – Могло мозги вышибить».
Он поднялся и, скользнув равнодушным взглядом по трупам Салминена и Мориты, направился к проему, за которым начинался северо-восточный луч. Только войдя в коридор, Лосев поймал себя на мысли, что сделал первый шаг к силовому отсеку не задумываясь. Будто кто-то развернул его куда нужно, да еще легонько подтолкнул сзади: «Пошел!» Этому надо было найти объяснение, но не сейчас, потому что впереди показался еще один труп.
Алиция лежала посреди коридора, раскинув руки и уткнувшись лицом в пол. Комбинезон на спине был про-жжен. Черная каемка обугленной ткани окружала страшную рану, по краям которой бугрились затвердевшие коричневые потеки.
«Лазерный резак, – подумал Лосев. – Не сплоховали киберы – настигли на полпути к реактору. Значит, проблема снята, можно поворачивать назад».
Ему показалось странным то, с каким безразличием он встретил смерть своей случайной любовницы. «Как-то не по-людски, – подумал Лосев, пытаясь вызвать в душе хотя бы тень жалости. – Постой-постой… Не по-людски?!»
Он медленно поднял руку – и увидел ответ на все вопросы. На внезапно огрубевшей, отвратительного землистого цвета коже выделялись извилистые лиловые линии. Лосев разглядывал их целую минуту, пытаясь убедить себя, что он завис в кошмарном сне и вот-вот проснется. Потом развернулся и двинулся к выходу.
Первый шаг дался с трудом, второй – еще труднее. Его новая натура противилась тому, что можно так просто взять и уйти, не дойдя до силового отсека считаные метры. Казалось, от самого реактора исходит беззвучный таинственный зов, не подчиниться которому – верх глупости. Он лишал воли, не оставлял выбора.
Не все способны выстоять, узнав жестокую, сокрушительную правду. Лосеву полагалось окаменеть от ужаса, но он по-прежнему не испытывал никаких эмоций. Хоть думай о том, что случилось, хоть не думай – ты уже не человек и никогда им не станешь. И все же что-то заставляло его сопротивляться зову, как будто в этой невидимой глазу борьбе можно было победить.
Третий шаг потребовал невероятных усилий. Ноги словно увязли в зыбучем песке. Поняв, что дальше идти не сможет, Лосев опустился на пол и пополз, продвигаясь вперед короткими рывками.
Ему все-таки удалось добраться до перекрестья, хотя по пути несколько раз хотелось или сдаться, или сдохнуть – уже окончательно. Перевернувшись на спину, он какое-то время разглядывал снующие в воздухе лиловые пушинки. А потом подало голос его второе «я»:
– Ну, чего добился, кретин? Доказал всей Галактике, что обладаешь свободой выбора? Так можешь взять эту свободу и засунуть себе в одно место. Даже сейчас мнишь себя человеком? Забудь. Ты теперь нелюдь и скоро помрешь – симбиоты долго не живут. Если не хочешь загнуться – возвращайся к реактору. Из убогой промежуточной фазы он переведет тебя в высшую.
– …И сделает еще большим монстром, – отозвалось первое «я». – Я не хочу быть монстром. Когда прилетят люди…
– Люди? Жалкие слабые существа… Не все ли равно, что с ними будет? Иди к реактору, и тебе станет хорошо. Лучше, чем было с Алицией.
В аргументах второго «я» был резон, но Лосев уже все для себя решил. Сосредоточившись, он после короткой, но яростной борьбы заставил циничный внутренний голос заткнуться.
Теперь надо было спешить. Все симбиоты вели себя как автоматы с жестко заданной программой. Видимо, короткое время после «воскрешения» они сохраняли пресловутую свободу выбора, затем новая натура взяла верх, а зов-искуситель окончательно отнял волю. Сам Лосев находился в переходной стадии: еще не марионетка, но мозг уже освободился от чувств, а сознание постепенно гасло, растворяясь в нарастающем отупении. Видимо, до момента, когда он должен был превратиться в нерассуждающую машину, осталось всего ничего.
Лосев хотел вызвать киберов голосом, но вместо слов выдавил из себя только невнятный звук, похожий на всхлип. Тот самый, который еще в прошлой жизни слышал от Мориты. Тогда он перевел дистанционник в мануальный режим. Затем приказал ремонтникам намертво заделать вход в силовой отсек и укрепить его стены, заключив реактор в неприступную крепость. Такую, чтобы выдержала нашествие любых выходцев с того света, даже если на планете водятся существа размером со слона…
Некоторое время он пытался поймать ускользающую мысль: наверное, корабль с Земли уже в пути, и надо оставить экипажу хотя бы краткий отчет о природе симбиотов. Но волна отупения смыла эту мысль, и Лосев переключился на другую. Ту, которую должен был довести до воплощения во что бы то ни стало.
Он вызвал наружников и ознакомил их с новым объектом, подлежащим ликвидации. Когда «убойная команда» подтвердила получение приказа зелеными огоньками, ему показалось, будто слегка кольнуло в груди – там, где еще недавно билось сердце. Но, наверное, только показалось…
Георгий Герцовский Контракт
Грег пропал на второй день. Лора с Танькой пошли в магазин, взяв пса с собой. Лора – сеструха моя, Танька – племянница семилетняя. Привязали его, как водится, возле магазина – ничего не произошло, вышли с покупками – Грег на месте. А уже потом, когда шли к дому, на минуту потеряли Грега из вида – и нет его. А Грег, надо сказать, пес жутко дисциплинированный, далеко от хозяев не отходит, не несется через весь квартал понюхать новую собачью задницу и на команду «ко мне!» прибывает, как новобранец. Ну и что, что Лорка ему не хозяйка? Она моя сестра, Грег ее знает и слушается со щенячьего возраста… Так что с ним явно что-то случилось. Сбежать он не мог, попасть в зубы другому кобелю – тоже вряд ли, ибо сам велик и отважен. Это не мопс какой-нибудь, которого каждая дворняга норовит за хивок оттаскать – это сибирский хаски, причем, как сказали в собаководстве, очень крупный: вес под тридцать кило, в холке – максимум для породы – шестьдесят см. Так что если только какая-нибудь московская сторожевая могла на него покуситься, но таких монстров без намордников не выпускают. Попал под машину? Исключено – слишком умен и внимателен. В общем, я бродил по двору – маневрируя меж панельными однотипками – второй час, и никакой разумной причины пропажи своего питомца найти не мог. В голодные девяностые, случалось, бомжи отлавливали бесхозных собак, чтобы съесть – но Грег не дастся, это точно. Скорее от бомжа отъест кусочек. Ловцы? Может быть, но как, если Лора сказала – она никогда не обманет – отвернулись всего на минуту. Что же, служба отлова на цыпочках подкралась, цап сачком собаку с ошейником и бежать? Ни машина рядом не останавливалась, ни людей не появлялось? Что-то тоже мало верится, хотя, пожалуй, остается единственным вариантом. Или просто кто-то запасся снотворным, большим сачком и решил себе прикарманить красавца Грега. Только это утопия – он же проснется. Он же сбежит. На цепь посадят? Дешевле крупного двортерьера как цепного держать, чем породистого хаски. Итак, ловцы… Значит, вернусь домой, возьму их адрес-телефон и поеду выкупать, или как там у них делается. Спасать, в общем.
Мысль о том, что в службе отлова с ним церемониться не будут, ускоряла. Да и темнеет уже, а сегодня, как-никак, тридцать первое. Будет чудо, если я кого-нибудь там вообще застану, кроме сторожа. «Хотя, – думал я, – и то чудо уже, что они в последний день года за бродячими псами гоняются. Тоже мне – трудоголики». Я поднялся на лифте на восьмой Лоркин этаж, с порога крикнул «пусто», сбросил боты и, отогнав Таньку с Гавром от компа, выскочил в сеть. Получив адрес, побежал на стоянку за Лоркиной «окушкой».
И уже когда спустился к остановке, опять увидел ЕГО.
У каждого есть необычные знакомые. Есть такой и у нас с женой. Его зовут Стас. Он телезвезда. Причем не местного, а самого что ни на есть столичного масштаба. Ведет целый ряд программ на одном из центральных каналов. Познакомились мы случайно, лет, наверное, пять назад. Сидели как-то с Ольгой – женой моей – и приятелем в Москве, в «Шоколаднице». Приятель – Гришка Сумароков, по прозвищу Суматоха – мой бывший однокурсник. Веселый, открытый парень. Суматохой его прозвали за неугомонный нрав и вулканическую активность, присущую ему в театральном. Сейчас, конечно, повзрослел – чуток поспокойнее стал. Это ему шло. Обосновался в столице – в сериалах мелькает, в труппу «Моссовета» взяли. Оказалось, он дружит с этим Стасом – тот как раз зашел в кафе с белокурой приятельницей на чашку кофе. Стас позвал всех на вечеринку, которая должна была состояться через пару дней. Вечеринка в честь открытия выставки его хорошего друга – художника. Нам что? Явились. Думали, народу будет видимо-невидимо, оказалось, всего человек пятьдесят. Фуршет, все дела. Картины, скажем так, на любителя – не то импрессионизм, не то авангардизм… Опьяненные настоящей московской тусой и в меньшей степени водкой «Финляндия» вернулись домой – мы как раз у Суматохи и гостили тогда. На следующий день распрощались с Москвой и отчалили к месту постоянной прописки. Пора, как говорится, и честь знать. Через пару месяцев – звонок. Стас в составе гастрольной команды едет через наш город, хотел бы встретиться. Надо сказать, что на той выставке мы лишь парой слов перекинулись, хотя и взаимоприятственных, но никак не думали, что Стас нас запомнил. Звонку мы обрадовались, сходили на концерт, в гости позвали. Он, правда, в гости идти отказался, предложил в ресторанчике посидеть. Опять был с пассией – на этой раз темноволосой. Посидели, помнится, чудно. После этого как-то еще пару раз в Москве пересекались. И вот, два дня назад, встречаю его здесь – на улице родного Нижнего… Правда, мы тут давно не живем, но как раз в эти дни прикатили к сеструхе – на совместное новогоднее празднование. Я теперь на радио работаю, значит, Новый год как люди отмечаем – елки и корпоративы мимо меня. Ну или почти. А в тот год и вовсе с женой свободны были. И вот представьте – Стас! Причем не на Покровке или Минина, а у сестры, в спальном районе, остановках в десяти от центра.
Я был с Олькой, Гавром и Грегом. Гаврила – сынуля наш обожаемый. Только-только приехали с ж/д вокзала, идем с остановки с чемоданом. Времени – около шести вечера. Лорка встретить не смогла – да и куда мы с собакой в ее «Оку»? Нормально троликом докатили. И вот, поднимаемся по ступенчатому тротуару в Лоркин квартал – Стас! Ольга то ли настолько его увидеть не ожидала, то ли уже тогда почувствовала что-то неладное, но когда я к ней радостно обернулся – мол, гляди кто! – едва улыбнулась, а глаза серьезные. Да и Стас будто бы чем-то озабочен: «Привет, привет, классная псина!» – все дела, но мысли явно не здесь. Тревожит что-то, и смотрит мимо.
«А ведь еще один момент мне показался странным, – думал я, шагая к стоянке. – Стас был без привычного лоску столичного. Просто обычный парень из нижегородской массы людской, вернувшийся вечером с работы. Или наоборот, на вторую смену шагающий, так как шел нам навстречу, а мы – с остановки…»
И вот поздоровкались мы, Стас меня взял под локоть и в сторонку отойти предложил. И вид заговорщический какой-то…
– Слушай, Дэн, – меня Денисом зовут, если что, – тут такое дело… – он замялся. – Я понимаю, мы с тобой приятели, почти друзья, много общих знакомых… – тут я бы поспорил, если не считать общими знакомыми тех, кого я только по телику вижу. – Но я ничего не могу с этим поделать… Мне вроде как директиву спустили… Иначе и не назвать.
– Да в чем дело-то? – я все старался быть улыбчивым, хотя тоже уже почувствовал неладное…
– В общем, такое предложение, – он на секунду оглянулся и посмотрел почему-то на Грега. – Ты должен на две недели поступить кое к кому на службу… Даже, правильнее сказать, в услужение. Всего две недели, – Стас посмотрел на меня очень серьезно, как бы подчеркивая этим, что две недели в этом случае – невероятно мало и мне страшно повезло.
Я попытался было пошутить, в стиле: «Ты кого, холоп, рабом обозвал», или что-то в этом духе, но Стас не дал:
– Послушай. Это очень важно. Поверь. Для тебя и твоих близких. Если откажешься, то они могут отнять у тебя что-то очень важное.
Тогда я все понял. Ну конечно – мафия! Стас, столичный тусовщик, сидит, поди, на кокосике или на чем посерьезнее, а может, денег взял под проект какой-нибудь супер-пупер-перспективный… И провалился. Теперь его на счетчик поставили, вот он и бегает, глаза выпучив. Только я-то тут при чем? Какое услужение? Я не ночная бабочка… А может, геи? Опять-таки, я при чем? Я, к счастью, натурал, а голубых у вас и в Москве хоть попой ешь, извините за каламбур.
– Стас, погоди, – я взял его за руку, – ты меня ни с кем не перепутал? Я никому ничего не должен, ни денег, ни услуг. С бандитами не якшался, наркоту не потребляю – куда ты меня сватаешь? И зачем, главное?
– Ничего ты не понял, – мягко ответил Стас, продолжая поглядывать по сторонам, – никакого отношения ни к браткам, ни к долгам эта ситуация не имеет. Больше ничего сказать не могу. Мой телефон у тебя есть, времени – до завтра.
С тем умчался, повторно даже рукой моим не махнув. Озадачил, конечно. Ольге рассказал. Она пальцем покрутила у виска, сказала, плюнь, он явно либо набрался, либо под дозой. На том и успокоился. Встреча эта дурацкая позавчера состоялась, но на завтра я все-таки планировал ему звякнуть. Конечно, не для того, чтобы пойти – гы-гы – в услужение, а просто чтобы сгладить неприятный осадок, да и убедиться в том, что все это розыгрыш – недоразумение – алкоградус. Планировал, да забыл в суете предновогодней.
И вот сейчас, когда я почти спустился к остановке – от нее до стоянки еще с полкилометра – навстречу мне в толпе народа опять шел Стас! И он, как и в прошлый раз, будто не видел меня, то ли нарочно не замечая, то ли и вправду в мысли погруженный. Интересно, что именно в эту секунду, я думал о том, что пропажа собаки странным образом совпадает с обещанной Стасом потерей. «Могут отнять у тебя что-то очень важное». Или кого-то? Например, Грега? И вот только я задумался – опять встречаю Стаса. А сегодня уже тридцать первое – он что, в отпуске? И крутой шоумен не может найти себе для празднования места покруче спальника в Нижнем? Никогда не поверю. Странные дела творятся.
– Стас! – окликнул я. Он заметил не сразу. Выглядел точно так же, как всегда, но снова без лоска – только длинный белый остаповский шарф придавал образу минимальный гламур. Росту Стас невысокого – я и то повыше буду, хотя тоже до метра восьмидесяти недотягиваю. Волосы длиннее, чем у меня, и темнее… Коренастым его не назовешь, но и не сикильда – серединка на половинку, как и я. Возраста, судя по всему, мы тоже схожего – около тридцати. Я, конечно, знал, что в жизни он таких нарядов, как на шоу своем – типа бордового пиджака с алой бабочкой или фиолетовой бархатной куртки с ярко-зеленым кашне вкруг шеи, – не носит, но не затертая же бежевая куртешка и лыжная шапочка с пампушкой? Кажется, во время наших стыковок в Москве он помоднее одевался. И почему все время у остановки встречаемся – знаменитый ведущий на машину не накопил? Все чудесатее и чудесатее, как сказано в известной сказке.
Он меня наконец заметил. Поздоровались, снова в сторону отошли. На этот раз он выглядел не таким зашуганным.
– Ну, что, как дела? – спросил он, улыбаясь, а по взгляду казалось, будто все знает.
– Да вот, собака пропала… – пробормотал я.
– Понятно. Хочешь, чтобы вернулась сейчас же? – в шоуменовском стиле сказал, будто гостя программы объявлял.
– В смысле? – я понял, что он не шутит. – Так это ты?
Вообще-то я не драчлив, но тут даже кулаки сжались. Он взял меня за локоть, приблизился и сказал:
– Ты помнишь, что я тебе позавчера говорил? Времени было до завтра. То есть до вчера.
– Да что за бред-то! – вспылил я. – Что ты хочешь от меня? Верни собаку и отстаньте от меня со своей бандой! Или, думаешь, в полицию не могу обратиться? Думаешь, не поверят мне? У меня там знакомые есть – поверят!
Не соврал, кстати. Знакомые у меня среди правоохранителей и вправду имелись – как почти у любого радийщика, – вот только не в Нижнем, а у себя.
– Только все усложнишь, – ответил Стас. Грустно сказал, печально даже. Будто предвидя потери гораздо большие, нежели Грег. – Пойми, с ними торговаться нельзя, потому что…
– Торговаться? Так вот им что надо? Деньги, что ли? – Я взял Стаса за шарф и намотал на руку. Он перехватил мою и почти ласково пытался пальцы разжать. – И сколько же надо им, чтобы отстали от моей семьи и собаки?
– Денег им не надо. – Я отпустил шарф, а то уже прохожие начали оглядываться. – Им надо только то, что я сказал. Чтобы ты на две недели пошел к ним в услужение.
– Да какое еще услужение! Что им надо-то от меня? Чтобы я им спел, станцевал?! Что надо-то? И кому «им», в конце-то концов?!
– Одно сказать могу, – чувствовалось, что и это Стас уже ох как не хочет говорить, – они – не люди.
– Опа! – перебил я. – Не люди? Оборотни, что ли? Инопланетяне? Что я должен, своровать для них ядерный чемоданчик и доставить на летающую миску? Сроку две недели? Тогда и собаку получу, и жена с ребенком невредимы останутся – пока твои хозяева на кнопку не нажмут? Так я не смогу помочь, – орал я, охваченный саркастическим вдохновением, – в охранку Кремля, знаешь ли, не вхожу, доступа к чемодану не имею. Попробуйте у Путина собаку стырить! Прямее путь будет!
– Слушай… – Стас вновь взял меня за локоть и заговорил вкрадчиво. – Ну что ты так боишься? Тебя вряд ли попросят на коленях ползать или задницу целовать. Им другие услуги нужны…
– Так. Давай проще. Ты знаешь, я нормально к тебе отношусь, до недавнего времени даже хорошо, но или ты скажешь, кто они и что от меня надо, или… я не знаю.
Сначала хотел сказать «или я тебе врежу», но потом как-то по-детски это показалось: ну и что? И врежу. Собака от этого вряд ли найдется. Не у себя он держит ее – там их группа, видать, целая.
– Ох… Хорошо. – Стас побледнел – видно было даже в предвечернем зимнем сумраке. Взял меня за локоть и отвел еще дальше – во двор магазина ближайшего. – Они – темные.
– Негры, что ли?
Стас ухмыльнулся.
– Нет… – заговорил совсем уже шепотом, то и дело скользя взглядом по сторонам, – силы… темные. Им нужна жертва. От тебя.
И тут я вдруг поверил. Да. Темные силы. Они существуют. Нет, не сталкивался ранее, вообще к мистике равнодушно отношусь, домовые всякие, пиковые дамы из зеркала – не ко мне. А тут вдруг поверил. И сразу. Будто бы какая-то лапа огромная в грудь ко мне просунулась и нутро мое ретивое прижала да пригладила, чтоб не ершилось. И нутро, будто покрывало, легло и расправилось под властной рукой. Страшно не стало. Скорее, почтительность какая-то возникла к силам неведомым. Хотя нет, стало страшно, но не от столкновения с тьмой, а от того, что на кону стояло – безопасность моя и близких.
– Понятно, – сухо сказал я. – Что от меня хотеть будут?
– А вот этого я не знаю, не знаю, дорогой, – Стас похлопал меня по груди рукой в перчатке, будто утрамбовывая приятое мной понимание. – Никто, кроме них, не знает. Но, – он почесал подбородок, изображая задумчивость, – не думаю, что ужасное что-то… Кстати, ты прошлый наш разговор Ольге рассказал. Нельзя. Никто знать не должен. Ни о договоренностях наших, ни о чем. Даже о том, что снова встретил меня – молчи. Прошлое у нее подчистили в памяти, счастье, что никому рассказать не успела. Но больше – ни-ни! – он прижал палец к губам. – Иначе контракт аннулируется и кончится все совсем печально. Для тебя. Так ты согласен? – Стас демонстративно посмотрел на свои внушительные котлы с причиндалами вроде компаса и барометра.
«Что делать? – лихорадочно думал я. – Отказаться – потерять собаку навсегда, а может быть, и других проблем нажить немерено… Пострашнее… В церковь пойду… В первый раз в жизни, а пойду. Больше некуда. Но это потом… Сейчас… Если соглашусь, а они что-то подкинут такое… Гнусное? Грязное? Может, унизительное? Или страшное? Да, наверняка подкинут! Ну, значит, откажусь! Грега опять потеряю, опять те же риски – но я хотя бы попробовал! А может, и обойдется…»
– Другого выхода нет? Ни защиты, ни спасения? Или беда в мой дом, или служить чертям?
– Ну, ну, ну… – он почти отечески похлопал меня по плечу, – не нагнетай. Скажешь тоже: «спасения», «чертям»! Не черти они, глупости это… Расслабься и верь в хорошее. Мне бежать надо, на поезд опоздаю, – он опять посмотрел на часы. – Так ты согласен?
Я кивнул.
* * *
Грег ждал меня у подъезда. Радости домашних не было предела. Стоит ли говорить, что о второй встрече со Стасом я никому не сказал. Но сам теперь с этим жил. Шел по коридору квартиры, гулял с собакой, водил хоровод с Гавром и Танькой вокруг елки – все время думал, ожидал, опасался. Вот, думаю, сейчас телефон зазвонит, или вон тот прохожий ко мне подойдет, или в почтовом ящике для меня записка найдется… Вот сейчас мне и велят гнусность какую-нибудь сделать. Взорвать, убить, изнасиловать… Сейчас.
Ничего не происходило. Будучи мнительным человеком, я стал подозревать несуразности: может быть, я – сам того не зная – уже выполняю чужую волю? Может быть, тем, что не делаю ничего, как раз и делаю что-то плохое? Ну, бред параноика, в общем. Второго вечером домой вернулись – как и планировали. Тоже все ровно – без приключений. Ни в купе, ни на перроне ко мне таинственные личности не подходили, тайных паролей не называли, записок – которые потом съесть – не передавали. Однако ожидание неизбежного не примиряет с ним – наоборот, фантазия только больше распаляется, придумывая совсем жуткие варианты. Сны и те превратились в какую-то кошмарную сумятицу. На работу надо было выйти третьего, но я понимал, что если так пойдет дальше, возьму больничный – башка квадратная, по ночам не высыпаюсь, да и днем веду себя как шизоид: прохожих сканирую, по сторонам глазами стреляю – совсем как Стас. С этим надо что-то делать. Решение пойти в церковь укрепилось – тем более как раз Рождество скоро, вот и совмещу. И хотя я атеист, невольно поверишь, как такое случится.
Вместе с разрастающейся паранойей росло и крепло чувство скепсиса. Как эти два противоположных чувства уживались во мне – непонятно. «Да может и не было чудес никаких?» – думал я. Ну, разыграл меня Стас зачем-то. Он же шоумен. Может быть, – я даже дыханье затаил от внезапно пронзившей мысли, они шоу какое-то затеяли, типа «Розыгрыш» на первом канале? Почему меня – человека в столице неизвестного – в оборот взяли? Так не все же с главного канала тырить – надо свое привнести: не звезд, а простых людей разыгрывают. Да и какого-нибудь Боярского развести, думаю, много дороже, чем такого, как меня. Неужели от Лорки узнал, что я к ней в гости еду? Ну точно! И насчет собаки договорились – вот она и пропала. Ха!
У Лорки грипповала Танька, поэтому говорила она устало, сухо и кратко.
– Дэн, ты что, с ума сошел? – вздохнула она. – Правда думаешь, что я на такую гадость способна?
– Ну почему гадость, Лор, – радостно кричал я в трубку, – обыкновенный розыгрыш!
– Дэн, ты дурак, – спокойно заключила она. – Убежал пес, потом нашелся, что ты ерунду мелешь… И какой еще Стас, в ум не возьму?
Я хорошо знаю сеструху. Она так врать не умеет. И не стала бы. Из принципа. Несмотря на это, чувство, что никакого продолжения не будет, никаких темных козней мне воплощать не придется, крепло с каждым днем. Но мнимое успокоение не уменьшало мою паранойю. Наоборот, я, наверное, потому и вглядывался в лица прохожих, потому и открывал почтовый ящик и емейл с таким волнением, что надеялся – угрозы нет и не было, все только вымысел и глупая шутка. Надеялся, искал подтверждения и очень боялся ошибиться.
Ольга, конечно, замечала, что со мной творится что-то неладное, но в душу не лезла. Мы – люди творческие, с нами случается. Лишь бы не запил, к другой бабе не потянулся, а это нам как раз не грозило – не до интрижек как-то. Правда, прикладываться к вискарику в эти дни я почаще стал, но без запоев.
Спать я поздно ложусь. В ночь с пятого на шестое, за сутки до планируемого христианского подвига, пришло письмо на емейл. Вместо имени и темы – сплошные вопросительные знаки. Я еще удивился – почему его в спам не сбросило и, не открывая, поставил флажок и цвакнул «удалить». Вместо этого оно открылось. Хотел было нажать повторно, но уже не мог не заметить текста, тем более, что написан был красным шрифтом.
«До 14 января выбери знакомого, которого считаешь самым хорошим человеком из окружения, встреться с ним и передай, что он должен на две недели поступить к НАМ в услужение. Имеешь право пригрозить необратимыми последствиями в случае его отказа, в том числе разного рода потерями. Если выберешь не самого достойного из знакомых, или не успеешь до окончания срока контракта, или твой кандидат откажется – твой контракт считается невыполненным. Членов семьи выбирать нельзя. Посторонние, включая членов твоей семьи, не должны ничего знать ни о контрактах, ни о нас. Иначе умрешь. Церкви избегать».
Ничего больше. Ни подписи, ни обратного адреса. Удалять письмо не пришлось, как только закрыл – оно исчезло. И ни в корзине, ни в спаме, ни, тем более, во входящих я его не нашел.
Я сидел, глядя невидящим взглядом на монитор, и слушал, как гулко бухает сердце… Наверное, долго так просидел. Сначала пытался не поверить. Убедить себя, что показалось, померещилось – вон даже письма нигде нету. Не получилось. Стал размышлять над вариантом не реагировать. Ничего не делать, а тупо ждать, что будет дальше. Собака исчезнет. Отвратительно. Грег – он классный. Такой пес, которого невозможно не любить – ласков, но не подхалим, смел, но первым в драку не полезет, умен и добродушен… И глаза голубые, как две капельки неба. Гавр его обожает, Танька тоже… Сколько раз он их на санях катал, как я любил бороться с ним в снегу… Ничего этого больше не будет… Не будет Грега. Просто там, где было его место в нашей семье, появится пустота.
Мне хотелось плакать, но я давно этого не делал, наверное, разучился. Поэтому просто сидел и тер глаза.
Грег уйдет из нашей жизни – это горе. Но никто не сказал, что только он… Стас сказал: «Потери». А если исчезнет Гавр? От этой мысли меня бросило в озноб. Нет. Я соглашусь. Я сделаю все, что они хотят… Но… Почему я??
Да теперь уже знаю почему! Проклятый шоуменишка, когда к нему пришли с таким же контрактом, решил, что я самый хороший человек из его знакомых. Уж не знаю, почему я заслужил такую честь… Разве что тем, что понтов у меня поменьше, чем у его столичного окружения, – ну, так это просто объясняется: я же не москвич и не звезда! Правда, думается, что и будь я звездой московской, все равно на понты не разменивался бы, но кто знает… Вот и приперся Стасик специально в Нижний Новгород, чтобы меня перехватить. Как-то выведал ведь, что я собираюсь у Лорки Новый год встречать. Гостиницу, наверное, снял на два дня – ждал, когда я проникнусь ужасом. Проникся. Ничего не скажу – хорошо сработал Стас. Теперь и мне придется продать черту душу, или как там это называется у верующих? Теперь и мне придется прислуживать Сатане.
Я вышел в гостиную. Мы живем в трехкомнатной квартире, что досталась в наследство от моей матери. Гостиная, наша с Ольгой спальня – она же кабинет – и детская. Когда я выключил компьютер и вышел в гостиную, было уже полпервого ночи. Ольга скумарилась на диване перед теликом. Гавр в детской тоже давно массу топил. Грег, не поднимая головы, проводил меня умным взглядом – казалось, он все знает. Я прошел к кухонной стойке и налил полстакана виски. Выпил залпом, но повторять не стал – видимо, ровно столько и нужно было, чтобы разом превратить треволнения в липкую сонливость…
* * *
– Слушай, классно придумал! Это же тема для фельетона или очерка… Типа – сатанисты среди нас! Прямо Стивен Кинг какой-то… – Димка Шапошников лопал с удовольствием, а все сказанное не только не уменьшило аппетита, но даже будто бы подхлестнуло. Конечно, он думал, что я прикалываюсь. Если бы…
Мы сидели в кафе неподалеку от редакции газеты, в которой Димка работает. Мне он всегда казался симпатичным и открытым малым. Статьи писал талантливые, едкие, я читывал их частенько. Он всегда мог занять денег, если сам перехватывал – отдавал день в день, жену с детьми – у него три девчонки – обожал больше жизни. Мы с ним подружились на профессиональной ниве – он тексты таскал на радио, которые я ужимал до форматных, а потом озвучивал в эфире. Как правило, рекламировал газету его. Взамен, бартером мы тискали у них рекламу радио. Димка был среднего роста, с приятным, но слишком взрослым лицом. Это не значит, что выглядел старше – просто некоторые люди с детства выглядят взрослыми, будто бы черты лица у них прорисованы четче, оттого и кажутся старше. И волосы у него белые, но не седые.
– Дим, в том-то и дело, что не шучу… Я бы рад, но это действительно так… Если бы ты знал, как больно мне говорить об этом.
Наконец он перестал есть и уставился на меня. Глоток дался ему тяжело.
– В смысле не шутишь? Ты хочешь сказать, что… Ты угрожаешь мне? – он спросил это так беззащитно, что волна стыда накрыла меня с головой. Наверное, в тот момент я густо покраснел.
– Не я, Дим… Не я угрожаю… Они… – и невнятно махнул в сторону.
«Хорош же, – подумалось, – я не я, и хата не моя… «Они» виноваты, видите ли, я тут ни при чем…»
– Да кто они? Ты можешь понятно объяснить… – он отодвинул тарелку с недоеденным вторым и взял салфетку.
– Темные… – понимая, что хожу по тонкой грани, я все-таки решился указать на реальных виновных. И хотя не забыл о том, что посторонние не должны ничего знать, успокаивал себя тем, что Димка уже не посторонний. В конце концов, Стас же упомянул про них, ему же сошло с рук! Хотя… Откуда я знаю, что сошло? Может, он сейчас в Москве-реке рыб кормит. В пассивном смысле этого глагола. От всех этих мыслей становилось еще отвратительнее и больше всего хотелось вскочить и убежать. Но я не мог себе этого позволить – надо довести дело до конца.
Димка по-прежнему не сводил с меня глаз, но настроение у него явно переменилось, и руки вытирал салфеткой с таким решительным видом, будто собирался броситься на меня.
– Какие еще темные? – отчеканил он. – Что ты за ерунду городишь, Дэн? Ты уверен, что здоров?
И тут вдруг я, от безысходности, от мучительности своего постыдного положения, взорвался. Вскочил и прокричал:
– Да! Именно! Если ты думаешь, что шучу, или думаешь, что мне самому это нравится, – так вот хрен ты угадал! Я должен тебе был это передать и передал! Дальше сам решай. Но помни, – Димка все это время смотрел на меня ошалело, – что выбора нет! Или ты сделаешь это, или тебя ждут потери! Времени на обдумывание – сутки. И поверь, я не имею к этому отношения!
И выбежал из «Росинки». Даже за кофе не заплатил. Дай бог, чтобы эти пятьдесят рублей стали для Димки самой большой утратой.
Он позвонил через день.
– Дэн… Аленка пропала… – это его младшая, лет четырех, кажется. Димка плакал в трубку, говорил хрипло… Сердце мое сжалось так сильно, что хотелось разбежаться и ударится головой о фонарный столб. – Ты – гад! Что ты наделал! – продолжал хрипеть Димка.
Говорить было трудно не только от стыда… Легче надуть ртом велосипедную шину, чем пробиться словом через истерику взрослого мужика.
– Дим, постой…
– Что ты наделал, урод?! – хрипел Димка. – В чем она виновата, гад!
– Димка, да постой ты… Я тут ни при чем!
– Ни при чем??? А кто при чем? Ты! Ты говорил о несчастьях, которые ждут меня и моих близких, если я не сделаю какую-то пакость… Что ты там хотел? Чтобы я служил тебе? Хрена собачьего не хочешь?!
– Не мне, Димка, не мне… – я тоже уже почти скулил в трубку. – Я сам им служу! Мне так же угрожали!
– Урод… – он повесил трубку.
Меня трясло. Я опустился на ближайшую грязную лавку, несмотря на то что она была мокрой от весеннего сырого снега, лежащего на ней, как серая пена на бульоне. Курил я редко, но сейчас захотелось. Встал, вернулся на радио, стрельнул и, уже выйдя на улицу, вновь услышал звонок. Руки все еще тряслись, поэтому извлечь телефон из кармана получилось не сразу.
– Я согласен, – сказал Шапошников. – Что я должен делать?
– Жди, – тихо сказал я. – Они дадут тебе знать.
Странно, но мне стало легче… Человек, наверное, сейчас душу продал за своего ребенка, а мне стало легче… Перестало трясти, дышать стал спокойнее…
На следующий день я звонить ему побоялся. Через общих знакомых узнал, что Аленка, оказывается, у соседки по лестничной клетке была в гостях. Якобы четырехлетний ребенок не догадался родителей предупредить, что бабушка-соседка позвала ее в гости, а сама старушка будто бы думала, что родители знают, где дочка… Глупость. Не у бабки она была. А если у бабки, то чертовой.
«Наверное, – думал я, – старуха внезапное появление соседской дочери в квартире списала на склероз, а вот что подумала сама девчонка? Неужели ей стерли память? Вот бы ее расспросить», – мечтал я, прекрасно понимая, что никто и никогда теперь меня к Димкиной дочке не подпустит на расстояние полета межконтинентальной ракеты.
* * *
«Контракт выполнен. Спасибо за сотрудничество. Вы награждаетесь серебряной картой. Мы свяжемся с Вами», – прочел я в быстрорастворимом емейле.
«Картой? Скидочной, что ли? – исходил я сарказмом, видимым только мне самому. – «Продал душу – купи трусы по дешевке?»
Карту я нашел в кошельке, рядом с банковской. Обыкновенная, пластиковая, серебристая. На ней объемными буквами мое имя: Корнеев Денис. Какие-то еще едва видимые узоры на пластике – наподобие водяных знаков на деньгах. Больше ничего. Я в тот же день ее выбросил.
«Ничего от вас не надо. Только оставьте в покое наши с Димкой семьи. Вот мне какая плата нужна, больше ничего», – думал я, запуская карту в щель мусорного контейнера во дворе.
Вечером в пятницу я засиделся перед теликом в компании с вискарем. На самом деле фильм почти не смотрел – перед экраном сплошной пеленой стояли мои размышления. Ольга ушла спать, а я все сидел, приканчивая виски.
Среди прочего думал о том, что совсем недавно я был абсолютно неверующим человеком. Не ходил в церковь, не молился. Не скажу, что никогда не задумывался на эти темы – всякое бывало, но уж если бы решился примкнуть к какой-либо религиозной системе – стал бы буддистом. Да и то вряд ли. Зачем? Мне и так хорошо. Было. Даже к помощи знахарок и экстрасенсов к своим тридцати двум годам ни разу не прибегал. Ольга, правда, была крещеной, Гавра мы тоже покрестили – не столько из убеждений, сколько по инерции, – этим наше знакомство с тонкими материями и ограничивалось. А сейчас – буквально за неделю – все мои понятия, убеждения, взгляды встали с ног на голову. Стал ли я больше верить в Бога? Вряд ли. Скорее, наоборот. Если бы он был, разве допустил бы тот беспредел, который происходит в моей жизни? А в жизни Стаса? Димки? Но я стал больше верить, да нет, я стал убежден в наличии тех самых тонких сил, которые мы пытаемся загнать в религиозные обряды, мифы, сказки, пионерлагерные страшилки… Да и как бы мог не поверить, после всего, что произошло? Хотя… Мог бы… Собака пропала? Совпадение. Аленка Шапошникова исчезла? Гы. В жизни любого родителя случается хоть раз, когда ребенок теряется: или к соседке зашел, не спросив, или к другу-подружке, а потом заигрались, или в городе заблудился. Да я свое детство помню – раз десять пропадал! Один раз вообще уехал с приятелем на работу к его матери, в городскую прачечную и остался там с ночевкой. Сотовые тогда еще не вошли в моду, а по городскому почему не позвонил – сейчас не вспомню. А ведь лет десять уже было оболтусу. Что еще? Красные буковки, что исчезли потом вместе с письмом? Как говорит мой хороший приятель Лева – я вас умоляю! Компьютерно грамотные люди – как выяснилось, – сидя за компом в России, могут президента выбрать в США, а тут такие мелочи… И все. Больше ничего. Никаких «за» то, что чертовщина и в самом деле есть…
Но… Все эти доводы, как волна о скалу, разбивались об одно – о ЗНАНИЕ. Мне не нужно было ни аргументов, ни доказательств – я просто знал, всем своим существом чувствовал, что все случившееся – реальность. Поэтому все эти доводы несли не больше смысловой нагрузки, чем чипсина, съеденная после очередного стопарика вискаря. От них тоже оставался слегка солоноватый вкус – больше ничего.
В постель отправился под утро. Встал около двенадцати. Голова не болела – похмельем не страдаю, но возникла другая, гораздо более серьезная причина для головной боли… Только проснувшись, вспомнил, что сегодняшний субботний эфир – мой! Я должен был заступить на пост в десять! За такое увольняют.
Когда я, запыхавшийся, ворвался в студию – за пультом сидела Любовь Орлова. На самом деле ее зовут Ирой Малаховой, но, видимо, лавры легендарной актрисы не давали спать молодому диджею… А скорее всего, просто нравилось, как звучит.
– Ты чего? – спросила Люба, колдуя над фейдерами – сейчас пойдут джингл и реклама. – Какой-то ты растормошенный…
– А… Ты зачем тут? – я стоял, но внутри все еще бежало.
– Как зачем? Работаю, Денька… Такое бывает с людьми… Извини…
Пошла отбивка, сменившая «Пинк».
– Так чего хотел-то? – спросила Люба, снимая наушники. В рекламном ролике парни с брутальными голосами рассказывали о крутом магазине стройматериалов.
Я подошел к расписанию, висящему на доске напротив пульта, и показал на свою фамилию, написанную напротив субботы синим редакторском фломастером.
– Вот чего, Люб… Больше ничего. Я сегодня работаю.
Люба уставилась на доску. Потом на меня.
– Слушай, точно… Как так получилось? Ведь уверена была, что сегодня я… – она на секунду задумалась. – А чего ты не пришел тогда? Проспал, что ли?
– Угу…
– Ну, вот видишь, как славно все срослось! – усмехнулась Любка. – Давай, может, я уж доработаю, раз начала. А в следующую субботу ты меня сменишь? – и она, через послерекламную отбивку, плавно вывела в эфир скандальный хит Робби Уильямса.
Это был первый случай. А потом понеслось. Сначала я не понимал, почему это происходит, а потом сообразил. Но сначала маленькое отступление.
День человека сложен из множества мелочей. Завтрак, умывание, одевание, дорога на работу, сама работа (а там много-много дополнительных мелочей), поход в магазин, дорога домой, время с семьей. А если разбить на более мелкие составляющие, окажется, что в день мы успеваем переделать тысячи мелких дел. И у каждого бывают дни счастливые, или наоборот. Порой мы их объединяем мысленно в некие черные или белые полосы жизни. И чаще всего, чтобы удостоить день такого «почетного» статуса, нам не нужно глобальных событий – смертей или свадеб, достаточно мелочей. Не успел на автобус, на работе начальство замечание сделало, вышел покурить – поскользнулся, дома поскандалил с женой – вот и первый неудачный день. Еще пара-тройка таких же – встречайте, черная полоса! И идем мы вдоль этой, созданной нашим воображением, полосы, как волы запряженные, и смотрим ни в коем случае не по сторонам – там, где другие цвета виднеются, – а только вдоль… А вдоль полосы – тьма. А потом – бах! То ли сам оступился, то ли врезалось что-то в бочину бычью – и ты уже на другой полосе. И начальник улыбнулся, и жена приласкала, и весна на дворе. Белые в городе!
Сейчас поясню, к чему это я. В тот день, когда тезка лауреатки двух сталинских премий подменила меня на работе, я обнаружил в кошельке недавно тщательно выброшенную пластиковую карту. Оказалось, дьявольская игрушка обладает еще и свойством неразменного пятака – когда я открыл в магазине кошелек, карта вновь соседствовала с банковской. Я почти не удивился. Рассердился – да, но не удивился. Чему удивляться? Давно понятно, что все всерьез. На карту – серебряную ли, золотую – поставлены наши жизни. И души.
Вместе с серебряной картой в мою жизнь пришла белая полоса, и Любонька Орлова была первым глашатаем. Автобусы теперь подъезжали в ту же секунду, когда я подходил к остановке. Очереди в магазинах стали воспоминанием. Мой отец и родители Ольги скинулись и набрали – без нашей просьбы! – сумму, недостающую нам для покупки авто. Гавр скучал по насморку – заразиться от детсадовских товарищей и остаться дома шансов не было. На работе мне подняли зарплату, а Ольгу повысили в должности. Мои сослуживцы, даже те, коих я не считал друзьями, улыбались при встрече и обстоятельно здоровались. Много, очень много случилось подобных приятностей, прежде чем я понял, что причиной всему не мое чертовское везение и сумасшедшее обаяние – а кусочек серебристого пластика, прописавшийся в кошельке.
Как только я понял, в чем причина, – эти мелочи радовать перестали. Я ждал расплаты, понимая, что – как говорится – всей птичке пропасть, коли увяз коготок. Так и случилось. Дело было в марте.
* * *
«Предлагается следующий контракт. Нужно найти еще одного человека, который будет готов пойти к нам в услужение. Он должен быть самым хорошим человеком среди твоих знакомых. Родственников тоже можно рассматривать. Условия те же, что и при первом контракте. Срок – две недели».
«Суки!! – мне захотелось врезать кулаком по монитору, будто бы он в чем-то виноват. – Условия те же, говорите? Опять потерей близких угрожаете? А сделаю эту пакость, так уж, наверное, и золотую карту получу?! Вот ведь радость-то! Родственников теперь можно, говорите? Деток, стало быть, тоже? Значит, могу наконец-то и Гавра запустить по детсадику? Пусть вербует малышей в армию тьмы…»
Недаром говорится, что цинизм – форма защиты. Другой защиты у меня, увы, сейчас не было. Я сидел, упершись локтями в стол и обхватив голову руками… Что делать, не знал абсолютно… Зашла Ольга. Запустила руки в мои волосы.
– Что с тобой?
– Да все нормально…
– Зачем ты врешь? – она убрала руки.
«Сказать ей? Родственникам-то можно теперь… Нет, ни за что…»
– Оль, башка что-то болит невероятно… – начал я придумывать спасительное вранье. – На радио красят что-то… Вот надышался…
– И потому такой убитый? – с сомнением в голосе уточнила она.
Да. Обмануть женщину, особенно близкую, – настоящее искусство. Впрочем, тому ли еще научит меня Сатана!
– Я думала, что прочел что-то… Письмо какое-то нехорошее. Разве нет?
– Оль, – я улыбнулся сквозь боль – пусть думает, что головную, – смотри, – тронул мышку, экран расцвел. – Вот моя почта. Отец, радийный рекламный отдел, спам какой-то, Серега из Кишинева… Все. Видишь? Больше за последние дни писем не приходило, – открыл и корзину, которая была не без спама. Но, разумеется, «чертовской записки» не было нигде – я и не сомневался. – Чего мне грустить? Просто как-то накрыло вдруг. Дай таблеточку? – я с мольбой в воспаленных глазах посмотрел на жену.
Она провела рукой по моим волосам – поверила! – и пошла за таблеткой.
– Гришка, ты в Москве? – утро следующего дня я решил начать с самого противного, чтобы поскорее с этим покончить.
– О, Денисище! Как здорово, что позвонил! У меня как раз к тебе дело!
«Чертова серебряная карта и здесь работает», – подумал я.
– Ты представляешь, я тоже по делу! Только разговор не телефонный…
– Такая же фигня! Давай встретимся как-нибудь днями. Ты в Москву не собираешься?
– Да вот, не собирался. Но теперь придется. Слушай, может, там где-нить массовка нужна? Чтобы я зря не мотался.
Эта же массовка – какая-нибудь сцена в кинофильме, где нужно много народу, – может послужить алиби для Ольги. Небольшая честь для профессионального актера (пусть даже работающего сейчас не по профессии), но зато недурно оплачивается.
– Хорошо, я поспрашаю! – ответил Суматоха, и мы договорились созвониться на следующий день.
Нашлась не только массовка, а даже небольшой эпизод. Про карту-то не забываем. На студии остались мои уложенные лет десять назад кинопробы, я послал более свежие фотки, Гришка поручился – эпизод в кармане. А это уже вполне серьезный аргумент и для жены, и для радийщиков.
Мы сидели с Гришкой в мосфильмовском буфете.
– Суматоха, во-первых, спасибо огромное за эпизод… Правда, то, что я сейчас скажу, тебе не очень понравится… – я воткнул вилку в недоеденную котлету и отодвинул тарелку. Слова подбирались тяжело…
– Знаешь, Денисище… У меня также для тебя… Не очень хорошая новость… – казалось, Гришка тоже преодолевает внутреннее сопротивление. У него-то что? Умер кто-то из однокурсников? Так я бы в фейсбяке узнал. Да и приезжать для этого не стоило – по телефону можно.
– С другой стороны, – силился я превратить дерьмо в конфетку, – есть и плюсы…
– Слушай, Денис… А мы не об одном и том же говорим? – спросил Суматоха, грустно глядя на меня.
– Не знаю… – меня обдало холодной волной, – а ты о чем?
– Контракт? – просто спросил Суматоха.
– Так ты уже? Какой же я идиот… Ну конечно же – Стас!
– Такая же фигня, Дэн.
Как ни странно, стало легче. Оба понимали, что вляпались, оба – фактически – пытались предать друг друга ради покоя своих близких, но новый груз не лег на плечи – старая «судимость» помогла обоим спастись от новой. Я пододвинул тарелку и продолжил есть с вернувшимся аппетитом.
– Сколько дней у тебя осталось? У меня – пять, – сказал Суматоха.
– Три.
– Тогда тебе надо торопиться, – печально сказал Гришка. – А завтра еще день съемок.
– Угу. – Я кивнул, продолжая есть. Мне стало все равно. Устал.
* * *
Послезавтра пропадет или сын, или пес, или… Да что я гадаю?! У меня остался один день. Завтрашний. Ни одного знакомого я не смог причислить к однозначно хорошим людям. Все были не без греха. Как и я, разумеется, – но меня выбирали другие. Кто-то – знаю – чересчур увлекался крепкими напитками и прочими стимуляторами, кто-то шел по жизни с высоко вздернутым носом – самомнение такое, что не подступись, кто-то счастливо разносил сплетни по всей округе. Согласен, не смертные грехи – так, обычные человеческие недостатки, но сказано было – «хорошего, лучшего из знакомых», и они отпадали. Отец не пил, был уважаемым человеком, но жил далеко. Даже если бы у меня хватило душевного свинства взвалить на него эту пакость, я не успею это физически. По телефону нельзя. Во-первых, у меня нет уверенности, что сотовые разговоры не записываются. А значит, рано или поздно могут быть услышаны чужим. А во-вторых, попробуйте такое объяснить по телефону? Я не возьмусь. Тесть с тещей отпадали тоже – и сразу по нескольким причинам: и знаю их недостаточно хорошо, и живут далеко.
«Какое счастье, Гавр, что ты вчера подрался, а пару дней назад скоммуниздил у кого-то в саду игрушку и ни в какую не хотел отдавать. Какое счастье, что ты не безгрешен. Я легче повешусь, чем стану рассказывать тебе про услужение…» – от этого предположения у меня зашевелились волосы. Все-таки очень надеюсь, что пакостный контракт не мог распространяться на детей. Они ни язык за зубами держать не умеют, ни объяснить другому как следует… Да, это была бы глупость несусветная.
Оставалась Ольга. Жена моя отличается сдержанным, рассудительным нравом. Пожалуй, даже спокойным. Не то чтобы вовсе флегматик, но мы с ней словно берег и море – причем берег именно она. Хороший человек, и не только потому, что жена. Видимо, придется мне предать тебя, любимая, – ты поймешь, что у меня не было иного выход а, и простишь. А вот если из нашей жизни исчезнет Гавр – никогда.
Вечером я купил любимого Ольгиного белого вина и намеревался все рассказать ей, когда уложим Гавра. Со вчерашнего дня остались блинчики с мясом. Я поставил сковороду на огонь, кое-как накрыл на стол и принялся ждать. Ольга заберет Гавра – ей по дороге с работы, – и минут через пятнадцать они, скорее всего, будут.
Чтобы не скучать, снова плеснул себе вискаря. Принялся ждать.
«Да, отвратительно, – думал я, – что теперь и она начнет получать «заказы» – и не факт, что такие же, как у меня. Превратимся в семейку сатанистов – будем бегать, вербовать, творить другие мерзости против невинных людей, и все ради того, чтобы нас не трогали. Зато поднимемся – стопро. Получим какие-нибудь платиновые карты, неиссякаемые банковские счета и прочие блага. Хулиганы будут разбегаться при виде нас, дворники шампунем мыть дорожки, а светофоры перед нашей новенькой «Шеви Нивой», как по команде, включаться на зеленый. Кто знает, может и до бессмертия дослужимся? – я выплеснул виски в рот и почему-то решил не повторять, хотя в последнее дни весьма подружился с этим напитком. – Но только, зачем нам все это будет, если мы не сможем смотреть в глаза Гавру? Да и до него дело дойдет – можно не сомневаться. Не сейчас, так через год, через пять, получим директиву, типа: «Склонить сына к сотрудничеству и услужению». Нужна нам такая жизнь? Хотим мы видеть себя и сына такими?»
Мысли взбудоражили меня, я выключил огонь и вышел на улицу. Себе сказал, что пошел встречать, на самом деле, погруженный в раздумья, убрел совсем в другую сторону. И сам не заметил. Одна мысль – страшная и отчаянная – выгнала меня из-за стола. С ней было не усидеть, как Пифагору в ванне со своей идеей. Надо было все обдумать, взвесить и решиться.
Заиграл телефон. Ольга. Ну конечно, они давно пришли и недоумевают, куда делся папка, альтруистично разогревший блинчики, но, судя по всему, сам не поевший?
– Оль, ешьте без меня. Я скоро приду. Как Гавр?
– Отлично. Что-нибудь случилось?
«Э… нет, теперь уже ничего говорить нельзя. Теперь план совсем другой».
– Да нет, по работе просто… Мне сегодня надо будет в ночную выйти, а сейчас зарядить кое-что надо на вечер.
Обычно вечерами работали либо новички, либо, наоборот, старики – ветераны, чей голос, что называется, приелся. Или те, кто недотягивал до топ-уровня радиоведущих, но был знакомым или приятелем кого-нибудь из директоров. В общем, идти в ночь считалось малопрестижным. Ольга это знала.
– Что-то случилось?
– Абсолютно ничего! Попросили заменить, – соврал я.
– Ты хотел со мной о чем-то поговорить.
«Нет, Оля, не хотел. Думал, что хочу, но не хотел вовсе, – пронеслось в голове. – А теперь и не стану».
– Да, как раз об этом, – продолжал я радостно врать.
– Понятно. Гавр кричит, что ты ему обещал что-то… Давай, трубку дам…
– Пап! Ты когда придешь?
– Сынок, уже иду! Скоро буду.
– Ты мне поможешь? Самолет клеить, помнишь? Ты обеща-а-ал!
– Точно, обещал! Значит, сделаем!
Когда в голове все окончательно разлеглось по полочкам, я сделал несколько звонков. Сестре в Нижний тоже набрал.
Самолет собрали – наклейки только чуть-чуть тяп-ляп, но на это глаза закроем – клейщику флагов и логотипов шесть лет от роду. Собирая игрушку, я вдыхал каждое мгновение, каждую секунду общения с Гавром. Казалось, мое сердце превратилось в исколотую подушечку для игл, которая пульсировала нежностью. И печалью. Но Гавр моего настроения не заметил – слишком был увлечен. И славно. Зато каждая деталька клееной авиамодели (британского штурмовика Harrier GR) обрела для меня огромное значение – будто мгновения с Гавром превратились в крохотные частички игрушечного самолета. И каждую я подолгу грел в пальцах, а потом прикреплял на нужное место. Сегодня я вызвался и почитать Гавру перед сном. Ольга довольно хмыкнула и отправилась на теледиван. Однако через полчаса, когда сын сосредоточенно засопел, я увлек ее с теледивана на супружеское ложе. И там так же смаковал каждую частичку ее тела, каждое мгновение нежности.
– Ты какой-то необычный сегодня… Ты точно на работу идешь? – спросила Ольга, закапываясь в подушки, пока я одевался.
– На работу, Оль, на работу. Кстати, включи «Волну», если не уснешь. Я там интересный монолог приготовил.
– Чего это ты вдруг монологами заговорил? – зевнула она. – У вас же обычно: пару слов после песни и еще пару до… Через сколько включить-то?
– Давай через час.
– Ладно. Если не усну.
– Уснешь – пожалеешь, – попытался я превратить вполне серьезное послание в шуточную угрозу.
– Ну… раз так… Пойду чаю себе заварю, – она нехотя скользнула в ночную рубашку, чмокнула меня в щеку и поплелась на кухню.
– Пока, Оль. – Я вышел на улицу.
Мотор новенького «Шеви» – несмотря на холодный день – отозвался на команду стартера с готовностью. Я ехал на радио и думал о том, что вот эти мгновения, такие обычные: общение с ребенком и женой, поездка на машине, черные силуэты деревьев за окном, приятная музыка из магнитолы, – мы совсем не замечаем в текучке. Но однажды приходит понимание, что каждое из них – на вес золота. Но приходит оно слишком поздно.
* * *
Лена Громова была из радиоветеранов. Ей было под сорок, «Одной волне» она отдала, что называется, лучшие годы, но сейчас то ли голос ее приелся, то ли просто не в тренде – сидит на ночных эфирах без надежды вернуться на дневной. Я зашел как раз на ее словах:
– Дорогие друзья, напоминаю, что мы с вами на «Одной волне». Помните, чтобы впустить свежий воздух, надо приоткрыть форточку, а для того, чтобы впустить теплую волну музыки, надо лишь немного покрутить ручку вашего приемника и найти на радио шкале цифры сто один и один, то есть настроить его на «Одну волну» с нами. А точнее, со мной, Леной Громовой и Алоном Волкером с композицией Sing Me To Sleep…
– Привет! – Ленка отложила наушники. – Ты чего так поздно? Забыл что-нибудь?
– Да нет, просто мимо шел. Скучно стало, решил зайти на родное радио, погреться, – озвучил я заготовку, краем глаза заметив, что рядом с пультом стоит пластиковая поллитровка с недопитой фантой. – Что-то я давно не видел радиоприемников со шкалой, – добродушно съязвил я. – Ты ничего не перепутала?
– Умник, – не обиделась Ленка. – Покурить не хочешь?
– Не, – соврал я, так как хотел, и очень, – сходи, я посторожу, чтобы пульт не украли.
– Пора бы уже. Может, тогда наконец новый купят. – Ленка хлебнула из бутылки и вернула (!) ее на столик возле дисплея. – Ладно, я быстро.
Все получалось идеально. На радио, как я и предполагал, не было никого, кроме Ленки и вечно дремлющего на боевом посту охранника Сереги. Оно и понятно – среда. Это по пятницам и субботам здесь нередко творческие кадры зависают далеко за полночь в общем алкогольном порыве. Среди недели такое редко. Не успел я прийти, как Громова слиняла покурить… И бутылку с недопитой фантой оставила – как на заказ. Даже чаю не придется предлагать.
И тут я, вставший было со стула, чтобы сделать то, что запланировал, снова сел – настолько поразила меня пришедшая мысль. Неужели даже в этой ситуации работает дьявольская карта? А с другой стороны, почему нет?
Я сделал глубокий вздох и извлек из кармана бутылочку с израильским сонным зельем. Левочка, когда услышал, что я порой мучаюсь бессонницей, подарил мне этот флакон. И вот пригодился. Десять капель достаточно для глубокого сна? Я вылил в фанту треть флакона – капель тридцать, наверное. Больше не посмел – умрет еще не дай бог, что будут делать слушатели, у которых приемники со шкалой?
Вернувшаяся Ленка первым делом захотела запить сигарету – не иначе, опять карта работает. А что, куску пластика без разницы – его каким-то волшебным образом настроили на всяческую помощь владельцу, вот и пашет.
Поговорили еще минут пятнадцать о чем-то неважном, и все – Ленка наушники надела, руки на фейдеры положила и… засопела. Я подождал минутку, потом бережно ее руки с пульта убрал, чтобы случайно в эфир Ленкин храп не ворвался, снял наушники, а ее саму аккуратно на диванчик перенес. Она даже не пыталась включиться в происходящее – видимо, и правда хорошее снотворное.
Выключил ее и мой сотовые. Предстояло сделать еще одно – снять трубку с телефона на пульте охранника. Понятно, что через пять минут, как я в эфир выйду, руководство об этом узнает. Ну, через десять. И сразу же начнут охране звонить – что, мол, у вас там происходит?! Но от этого шага я отказался – сотовый-то Серегин никак из его кармана не выужу, а значит, все равно дозвонятся. Будь что будет.
Я сел за пульт и решил говорить вообще без фоновой музыки. Так больше внимание привлечет.
– Дорогие слушатели радио «Одна волна». Дорогие мои родные, близкие и друзья – отец, Лорка, Ольга, Пашка, Андрей, Владимир Германович, Салат, Ленка Калинина, Лева и все те, до кого я сегодня смог дозвониться и кто успел настроиться со мной на «Одну волну» либо подключиться к интернет-трансляции. То, что я скажу, очень и очень важно. Может быть, вы никогда не слышали в жизни ничего важнее. Времени мало, поэтому сразу о главном.
Однажды на улице к вам может подойти старый знакомый, – в горле стало резко першить, я окинул взглядом окрестности пульта, но ничего, кроме почти пустой бутылки из-под фанты не обнаружил. Перебьюсь. В голове пронеслось: «Все, карта, сдулась? То-то!» Откашлявшись, я продолжил: – Этот знакомый может произнести очень странную фразу. Возможно, он скажет это иначе, но суть будет такова: ты должен пойти в услужение темным силам, или твоей семье грозит беда. Я понимаю, что многие сейчас улыбнулись и решили, что Дэн Корнеев очередной розыгрыш изобрел. Новую вечернюю радиопрогу презентует. – Я сделал паузу. – Нет. На этот раз я говорю совершенно серьезно. К вам подойдут, могут подойти, и скажут эти ужасные слова. Но самое страшное то, что если вы откажетесь, беда действительно придет в ваш дом…
Тут я понял, что горло мое саднило потому, что мне было в буквальном смысле больно говорить. Наверное, это такая форма рыдания – без слез.
– Что в этом случае ответить? Я не знаю. Любой ответ будет плох. Нет хорошего варианта. Но сегодня я наконец нашел вариант, который для меня сейчас – лучший. Рассказав о них, я нарушил условия контракта. Наказание для меня – смерть. Но, – опять откашлялся, – я рад умереть, успев сделать главное: рассказать вам об этом. И… Это все. Прости меня, Ольга, Гавр, отец… Но больше всего прошу прощения у тебя, Димка Шапошников. У тебя и твоей семьи. Мы с тобой знаем, в чем я виноват пред тобой.
Слезы, в которые вдруг превратилось мое горловое перхание, как ни странно, принесли радость и облегчение. Они текли не только из-за предстоящей разлуки с жизнью, с близкими. Это были слезы человека, сбросившего с души тяжелейший камень… Никогда еще я не говорил в эфирный микрофон сквозь плач – разве что, когда смех сквозь слезы. Все когда-то бывает впервые.
– Думаю, сейчас уже кто-то сообщил руководству, что в эфире творится неладное, и поэтому вряд ли у меня еще есть время. Поэтому говорю самое последнее и самое важное. Я люблю вас, мои родные, близкие и друзья. Я люблю вас, мои верные слушатели. Я люблю вас, люди. Прощайте.
Профессионал остается профессионалом – в тишину, повисшую после радиопризнания, плавно вкрались аккорды ленноновского «Imagine». Диск с синглом битла я заправил заранее.
Все. Теперь можно и покурить. Нарушая все нормативы, но не желая выходить из студии, где меня, может быть, уже ждали скандал или смерть, закурил прямо за пультом. Наслаждаясь музыкой и дымом, вытирая высохшие слезы, я пребывал в состоянии, близком к нирване.
Почему я сделал все это? А какой выход? В контракте – хотя можно ли называть этим словом сделку, к которой принуждают, – ясно сказано, если не завербую нового несчастного в течение двух недель – прощайся с близким. Но я-то номинально от условий не отказался – у меня еще целые сутки есть, поэтому контракт я фактически не сорвал. Значит – очень в это верить хотелось, – пока и близким моим не грозит ничего. Зато в контракте был другой пункт – расскажешь кому-то, кто не имеет отношения к сделке, умрешь. А я не просто кому-то, я целой толпе народа рассказал – наверное, одних таксистов вечерних на «Одной волне» сотни две наберется. Значит, меня должны убить до того, как контракт будет сорван. Я не очень силен в юридических закавыках, но смерть одной из сторон контракта разве не избавляет оную сторону от обязательств? Просто ввиду невозможности исполнения? Вот эта мысль мне и пришла сегодня вечером, когда я ждал семью на ужин. Именно ее-то я и обвалял в голове, как филе в кляре. И решился. Потому что, кроме Ольги, я ни к кому доехать не успею, «вербовать» не самого хорошего из знакомых – срывать контракт, а жену – убейте меня (впрочем, они так и сделают), я не буду втягивать в эту грязь. Лучше умереть, чем жить в аду, который к тому же сам создаешь и для себя, и для других.
Через пару минут все-таки пришлось выйти в кухню, чтобы набрать воды из бойлера – пить по-прежнему хотелось. В коридорах радийного офиса было все еще тихо, незаметно движения и возле Серегиного поста. Что ж, значит, есть еще несколько минут.
Оказалось – нет. Когда я вернулся в студию, он сидел в крутящемся кресле диджея и внимательно всматривался в плейлист на дисплее. Лысоватый, полноватый, низенький – последнее было понятно, даже несмотря на то что он сидел. В общем, какой-то Добчинский, где-то забывший Бобчинского. Одет в мятый вельветовый пиджак цвета детской неожиданности и рубашку… Цвета не вспомню. В общем, мистер невзрачность.
Это качество – неброскость, – как известно, культивируется у работников спецслужб. Вот я и решил, что это фээсбэшника подослали. Сейчас допрос начнет с пристрастием, что это я ляпнул в эфире четверть часа назад? Не шпион ли вражеский? Но через секунду догадался – это же киллер сатанинский! И сразу понятно, как он в студию проник незаметно – не в кладовке же прятался. И как мимо Сереги проскользнул – дверь-то с одиннадцати вечера изнутри закрыта. Охрана хоть и дремлет, за такими вещами бдит.
Я поставил стакан на столик у диванчика со спящей Еленой почти прекрасной и тоже присел.
– Здравствуйте, – сказал. Страха почему-то не было. – Как все будет происходить? Здесь или на улицу вый-дем? Или вообще – аннигиляция какая-нибудь?
– Привет! – он наконец отвлекся от дисплея с плейлистом. – Извини, я тут песенку одну найти хотел, зачитался. – Он подошел ко мне – обратили внимание звонко начищенные туфли и тоже черные, отутюженные брюки. Росту и правда оказался мне по плечо. Я приготовился к выстрелу, удару, броску, но вместо этого получил протянутую руку. – Меня Ефимом зовут. Ты, я знаю, Денис Корнеев, известный диджей и просто славный малый.
Я кивнул, ожидая продолжения, а он просто вернулся за пульт.
– Ничего, что здесь еще минуточку посижу? – он стеснительно улыбнулся. – Хочется, знаешь, почувствовать себя капитаном «Одной волны».
Я снова кивнул, продолжая не понимать, что происходит. Пришел убить, чего тянет?
– Хочу поздравить тебя, Дэн.
– С чем, интересно? – в горле опять пересохло.
– С удачным прохождением испытания. Ты хороший выход нашел. Теперь ни тебе, ни твоим близким ровным счетом ничего не угрожает. Иди домой, обними жену, накати вискарика соточку и на боковую. Я тут, – он кивнул на Громову, – все подчищу.
– В смысле подчищу? – Кина-то все смотрим. – Убьете, что ли?
– Ты что, Дэн, не пугай меня… – посмотрел на меня удивленно, – разбужу, приведу в божий вид, работать посажу… Ничего более.
– Так вы хотели узнать, готов ли я ради близких жизнью пожертвовать? Садисты…
– Кто мы? – он опять удивленно уставился на меня. Я явно отвлекал его от чтения плейлиста. – Ты что, Дэн, дорогой. Мы как бы это… С другой стороны Луны – со светлой. Мы такими гадостями не занимаемся. А заметив, всеми силами стараемся помешать или хотя бы, научно говоря, локализовать последствия. Мы хорошие, Дэн. Ты своим поступком сегодня привлек наше внимание, и спасибо тебе огромное. Не только себя спас, но и многих других. У тебя, – он подмигнул заговорщически, – теперь очень хорошие перспективы наметились… Карьерный рост, так сказать. Но, – он провел рукой, охватывая радийный офис, – не в этих стенах, конечно. Несколько в других плоскостях. Карту, правда, мы изъяли, конечно. Сам понимаешь.
Наверное, я молчал минут десять. Переваривал. Утомленный последними днями, бессонными ночами, постоянной нервотрепкой, мозг очень трудно впитывал только что сказанное. Наконец впитал.
– Давайте я еще раз повторю все, что понял.
– Давай, – кивнул Ефим.
– Итак. Те, кто надо мной издевался, такие же ваши враги, как и мои. Они – темные, вы – светлые. Они эту пакость с услужением придумали и стали народ вербовать в свои ряды сатанинские, а вы благодаря мне теперь их планы проведали и на корню пресечете? Так, что ли?
– Немножко наивно изложено, но, по сути, верно.
– То есть вы – не убийца?
– Не приведи бог!
– И пришли сказать мне, что все кончилось?
– Именно.
– И что я крут?
– Как хребты Гималаев! – он усмехнулся.
Я откинулся на спинку дивана, даже не обратив внимания, что прижал спиной Ленкины ноги.
– Тогда я пошел? – сказал я, не двигаясь с места.
– Погоди… Можно одну просьбу… От благодарного, так сказать, слушателя.
Я пожал плечами, все еще не веря в свое счастье и ожидая подвоха.
– А вы разве слушаете нас?
– А как же? Радио слушаю. Всякое. Но врать не буду, «Одну волну» поймал только сегодня.
– Понятно. Так что надо-то? – я все еще был напряжен.
– Можешь мне одну песенку включить? Я никак ее в вашем плейлисте отыскать не могу… А копаться в чужом компе как-то нехорошо.
– Могу. Какую? – я вздохнул. Все радийшики знают, почему вздохнул.
– Вот кто поет, не помню – девчонка такая сексапильная… А песня про альбатроса… Там еще мелодия такая заводная…
Он напел несколько тактов. Ох, не надо было – напетый мотив от музыки был далек. Попробуем ухватиться за птицу.
– AronChupa, I’m an Albatraoz?
– Точно, она! Включишь?
– Легко. Только у меня тоже будет просьба… К этим, вашим… со светлой стороны.
– Хочешь новый контракт заключить? – поддел меня толстяк.
– Нет. Хочу, чтобы все, кто слышал мое сегодняшнее выступление, – забыли.
– Ах это! Давно сделано. И жена, и сестра, и все, кто был в этот момент на «Одной волне», помнят только музыку. Даже на сохраняемой записи эфира будут только песни и радостный голос Леночки.
– А Димка Шапошников?
– Все стерто, – деловито кивнул Добчинский. – Вы по-прежнему добрые приятели, все лишнее забыто.
– Стас?
– Вот с этим сложнее. Он уже, увы, не в нашей юрисдикции, так сказать. Но это его выбор, – пожал плечами Ефим.
Я запустил с «Волны» «Альбатроса» и пошел домой. Спать.
Сноски
1
Циновка – коврик, сплетённый из лиан.
(обратно)2
Билл, подожди минутку! (Пер. с англ.)
(обратно)
Комментарии к книге «Русская фантастика – 2018. Том 2», Леся Яровова
Всего 0 комментариев