«Опасный лаборант »

Опасный лаборант (fb2) - Опасный лаборант 888K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юрий Фёдорович Гаврюченков

Юрий Гаврюченков Опасный лаборант

Глава 1

В портовых кварталах Лиссабона лаборант российской экспедиции ГосНИИ Биологии моря Денис Муромцев в первый раз зарезал человека. Он был беззлобным парнем и не хотел ни с кем драться, но так вышло.

Сутенёр в кабацких дверях проводил его долгим взглядом и сплюнул себе под ноги тягучей табачной слюной. Рослый светловолосый мужчина с бледной кожей северянина выделялся на фоне здешних оборванцев и выглядел лёгкой добычей. В дешёвой рубашке-поло и мешковатых чёрных джинсах он смахивал на туриста-рюкзачника, что летают бюджетными рейсами «Райан Эйр», «Изя Джет» и прочих «Чипскейт Эйрлайнз», где экономят на удобствах, обслуживании и безопасности ради доступности билетов для неимущих любителей странствовать. Рюкзачники селятся в хостеле по дюжине рыл в комнате и воруют друг у друга вещи. Они мелочны и склочны как калабрийские шлюхи. Полупать зенками на дворец Ажуда, послоняться по площади Фигейра, да сфотографироваться возле статуи Жуана Первого, вот и вся их услада. Самые продвинутые съездят в Марфу или забредут в Байшу, где их наконец-то обчистят. Бесполезные ротозеи, с которых нечего взять, кроме фотокамеры, да, может быть, часов.

Для сутенёра рюкзачники не имели национальности. Они делились на опытных, знающих язык, умеющих ладить, экономных и искушённых в отдыхе, с которыми можно иметь дело, и всех остальных, лезущих, куда не нужно, и оттого мигом расстающихся с деньгами и вещами, да только реально ценного при них обычно нет.

На всякий случай сутенёр окликнул его: «Ола, сеньор! Девочки, травка, дёшево!», но турист не понял. Голубые пуговки на простоватом лице ошалело скользнули по продавцу удовольствий и вернулись бездумно таращиться по сторонам. Парень шёл быстро, упруго, и сутенёр подумал, что драться с ним из-за бумажника он бы не взялся. Он утешил себя, что там всё равно не густо, и презрительно сплюнул, желая избавиться от досады.

Сутенёр был прав, денег у Муромцева практически не было. Русским учёным командировочных не дали. Средства должны были начислить в рублях по возвращении домой. Бухгалтерия опять затянула сроки, а с ними и пояса отправленных за рубеж сотрудников.

Муромцев бродил по Лиссабону без всякого плана. Он не ставил целью осмотреть все достопримечательности, но дома что-то надо было рассказать о морской столице Европы. Денис отправился, куда глаза глядят. У него был целый день. К ночи следовало вернуться в отель, а утром погрузиться на поезд в Синиш, где агент подыскал для экспедиции судно по доступной цене.

Претерпевший сильные землетрясения и чудовищные цунами середины XXI века Лиссабон утратил былое величие. Он отстраивался снова и снова, после каждого катаклизма теряя архитектурные памятники, но больше страдали современные здания возле моря. «Пережили 1755 год, переживём и Нашествие», – как бы говорил город, но постепенно сдавался, отступая всё дальше от опасных вод. Тогда, в XVIII веке, Португалия так и не оправилась от гибели столицы, уступив господство на морях доселе скромной Англии. Теперь же Лиссабон испытывал губительные последствия тектонической деятельности пришельцев. Побережье опустошали цунами, но население не уменьшалось. Из тонущих районов Бразилии прибывали всё новые партии беженцев. Они приносили свои обычаи, свой диалект и свою трудовую силу. Завалы разрушенных кварталов разбирали и застраивали. Работа порта возобновлялась. Жизнь текла своим чередом, с привычным ожесточением перенося удары стихий земли и воды.

Муромцев недолго слонялся по центру. Безликие многоэтажки из стекла и бетона, спешно возведённые для заселения обездоленных горожан до следующего землетрясения, соседствовали с немногими офисными зданиями в добром португальском стиле неомануэлино и смотрелись уныло. От старинного центра не осталось почти ничего. Ноги сами вынесли Дениса с широких чистых улиц в припортовые трущобы. Здесь не строили домов выше третьего этажа. Никто не заботился о сохранении архитектурного ансамбля. Должно быть, места под застройку в зоне удара цунами стоили так дёшево, что дома возводили частники средней руки. Тут поработала фантазия народа. Кривоватые стены и причудливо украшенные фасады обретали такой живописный вид, что молодому лаборанту, выросшему в Санкт-Петербурге, делалось весело до жути. Особенно хороши были обитатели. Муромцев немного за свою жизнь встречал иностранцев и мог по неосведомлённости предполагать за ними разные диковинные свойства, но тут местные были как на подбор.

«Гопота хуже колпинской, – озирался он. – Чужому нарваться на неприятности как два пальца об асфальт».

Бурые приземистые португальцы, иссиня-чёрные негры, сухощавые, с острыми глазками марокканцы, уродливые потомки бразильских переселенцев, самбо, мулаты и квартероны всех цветов кожи, от шоколадной до оливковой, населяли этот район. Они галдели, толкались, торговали вразнос всякой всячиной, спали прямо в переулках, сушили на балконах бельё, выворачивали карманы кому-то в тупичке и всё время ели. На ходу, стоя, сидя. Португальцы любили пожрать. Эту характерную черту Муромцев приметил сразу, но в трущобах она особенно бросалась в глаза. Португальцы ему нравились.

С Денисом пытались заговорить, но он не понимал. Школьный английский, улучшенный на курсах, да скудная научная латынь, вот и весь его запас иностранных слов, которым здесь было трудно сыскать применение. Его окликали, пихали в бок, даже схватили за руку, и всё время пытались продать морские сувениры. Улицы были расположены близко к туристическим тропам, где сбыт внеземных беспозвоночных разросся до культа. Они присутствовали везде – в лавках, на витринах, даже изображения на стенах свидетельствовали о пристрастии местных жителей к торговле дарами моря. Игривые печёночницы и порочные актинии украшали вывеску публичного дома. Инопланетную жизнь внедрили в индустрию развлечений, но эмоциональная окраска была иная, чем в России, отрезанной от тёплых морей. Там это было диковинкой, тут обыденностью, вода плескалась прямо за домами. Здесь легко можно было подержать в руках инопланетянина, пусть и родившегося на Земле. Если бороться с внеземной инвазией оказалось невозможно, люди поставили её себе на службу. Проще всего было продать. Втюхать туристу обломок радужного коралла, залитого в акриловую смолу рифового клопа или муляж песчаного чёрта из раскрашенного папье-маше являлось местным спортом. Бог, которому здесь молились, похоже, назывался Дагоном. Муромцев читал о нём в книжках. После Нашествия на связанных с морем старых и новых богов устоялась литературная мода.

Чтобы отдышаться от навязчивой толпы, Муромцев нырнул в лавку, менее других украшенную морским орнаментом. Он не прогадал. В лавке продавались навахи.

Денис полюбил ножи во время службы в Балтийске. Там же он охладел к огнестрельному оружию, которое в юности обожал. Стрелять и чистить его приходилось много, а нет лучшего средства растерзать влюблённость, чем быт. Зато сложилось с холодным оружием. Нож НВУ, который Денис освоил во время водолазной подготовки, лёг в руку матроса Муромцева как родной, а на дембель он увёз нож разведчика НР-2 с морпеховской подвеской, который достался… чисто случайно.

На гражданке Денис научился разбираться в холодняке. Это особенно пригодилось в экспедиции, когда в большом мужском коллективе ножики оказались предметом постоянного дефицита, потому что их никто не носил. Суровые петербургские океанологи, имеющие немалый опыт полярных работ, с удивительной наивностью относились к обладанию повседневными орудиями хозяйственно-бытового назначения. Хлеб учёным нарезали на камбузе, сало они рвали зубами, а в лаборатории пользовались скальпелем и полотном безопасной бритвы «Нева». Такие уж были люди в ГосНИИ Биологии моря. Над молодым лаборантом подшучивали, называли опасным человеком, но то и дело просили что-нибудь отрезать. В отличие от добродушных полярников из института Арктики и Антарктики, у которых ножи были всегда.

И сейчас, оказавшись в городе без привычного складня в кармане (ехали поездом через сто границ, нож пришлось оставить дома), Денис чувствовал себя будто голым. Словно вышел на улицу босиком или сломал зиппер в общественном месте. Только занырнув в полутёмную лавку, Муромцев успокоился. В магазине торговали псевдоматросскими аксессуарами, привлекательными для туристов, но на которые не позарится настоящий моряк, и была там витрина с навахами. Денис склонился над ней. Висящий на шее амулет выскользнул из-под рубашки и звякнул о стекло.

Наваха глянулась ему сразу. Не самая большая, с двенадцатисантиметровым клинком, были и куда длиннее, не самая броская, были с накладками и поярче, но самая гармоничная. А, может, просто пришлась по вкусу.

– Покажите эту, – указал Муромцев.

Говорил он по-русски, но португалец понял. Сложно не понять, когда покупатель проявляет интерес и тычет пальцем. Достал с витрины наваху, отжал замок, в знак вежливости сложил, протянул. Денис принял нож и подивился его тяжести. Это было изделие из серии «берёшь в руки – маешь Вещь». По весу угадывалось, что материалы тут настоящие, безо всякой пластмассы, и на них не экономили. Прочный, добротный инструмент, который прослужит долго. Рукоятка с накладками из оленьего рога, латунные притины, латунное навершие в виде характерного для навахи кривого хвоста, чтобы нож удобно было выдёргивать из-за пояса или из кармана. Всё собрано на толстом каркасе из латуни. Денис раскрыл наваху. Люто протрещала пружина замка по зубчатке на задней части клинка. Замок из нержавейки был тугой, хороший. Клинок встал на стопор и не вихлялся. Он был сработан из 440B, если верить клейму на пороге. Заурядная легированная сталь, недорогая, но приличная. Сам клинок формы бандольера с длинным вогнутым понижением обуха больше чем от середины длины был предназначен для нанесения обширных резаных ран при уколе. Оружие настоящих мужчин, популярных в Южной Европе – усатых, мордатых, на высоких каблуках и напыщенных. Муромцев улыбнулся. Он хотел такую наваху.

Продавец что-то сказал ему. Наверное, назвал цену.

– Денег нет, – грустно ответил Муромцев.

Рядом с ним отирался грязный коротышка, занырнувший с улицы следом. Наверное, хотел стянуть бумажник. Муромцев даже не беспокоился по этому поводу.

Португалец энергично кивнул, выпалил какую-то фразу, показал на грудь Дениса.

– Сорри. Ай донт андестэн ю, – пожал плечами лаборант, надеясь объясниться с ним по-английски, который отважно учил для поступления в университет.

Глаза продавца сверкнули. Он нашёл с покупателем общий язык.

– Чейнш, – предложил он. – Риал?

– Ват? – не понял Денис. – Чего реал?

Один говорил с диким португальским акцентом, другой с русским, но оба интуитивно догадывались по жестам и мимике. Денис и не думал, что будет так просто. Когда он узнал, что едет в командировку, то купил русско-португальский разговорник и пытался штудировать дома, а в поезде стал оттачивать фразы на попутчиках, надеясь, что они тоже учат язык. Энтузиазм встретил непонимание и обидную насмешку. Смольский сказал ему: «Разговорник – самая тупая книга на свете. Вопросы-то вы зададите, Денис. Возможно, их даже поймут, но что вы будете делать с ответами?». Со стороны могло показаться, что Смольский издевается и не скрывает этого, но он не издевался. Смольский действительно так думал. Денис не мог не признать его правоту, особенно, когда вышел на вокзал Лиссабона. Люди говорили совершенно непонятно, даже страшно было подойти к ним со своим нелепым разговорником и о чём-то спросить. Однако когда понадобилось объясниться в реальности, дело пошло как по маслу.

– Ю амилет, – беззастенчиво ткнул пальцем продавец в висящий на шее Дениса засушенный экземпляр неотеничной формы инопланетной губки, которую лаборант добыл в своей первой экспедиции во время промывки пробы. Драга поднимала со дна Карского моря тонны грязи, в которую надо было залезть и достать самые удивительные образцы флоры и фауны. Те, что попроще, не возбранялось брать на память.

Молодая Xenolofofora maritima arctica, морской кактус, вернее, его личинка вела себя как полноценное животное. Она могла ползать по дну, плавать, охотиться на микроскопические организмы и даже размножаться половым путём, а потом прикрепиться к донному субстрату и начать бурно расти. Во взрослой стадии морской кактус вёл себя как представитель растительного мира, утрачивал органы чувств и половые признаки, мирно фильтровал воду, отращивал споровые мешки и колючки для защиты от хищников. Из спор кактуса появлялись способные к размножению в неотеничной стадии личинки. Из оплодотворённой икры личинок вылуплялись неполноценные личинки, дающие потомство только в виде растения. Доподлинно не было установлено, зачем на родной планете, из океанов которой прибыли пришельцы, возникла такая форма метагенеза, но имелась гипотеза о связи с сезонным размножением хищников, истреблявших поля растительной ксенолофофоры и не замечавших мелких и проворных личинок. Полноценная личинка, согласно поверьям, распространённым среди обитателей Диксона, давала бодрость духа и мужскую силу. Она расценивалась лаборантом чем-то вроде кроличьей лапки. Забавный, но бесполезный, если в него не верить, предмет. Сувенир. «Чего он так возбудился?» – Муромцев с беспокойством наблюдая за оживлением лавочника.

– Йес, реалли, – кивнул Денис. – Итс ксенолофофора маритима арктика, ши лэвс в Карском море. Ин… Ин зе Арктик оушэн. Итс норд.

– Актик ошен, – зачарованно повторил продавец.

– Хорошая, годная личинка, – заверил лаборант и, хотя без увеличительного стекла это было не доказать, добавил: – Самэц. Итс мэйел бест!

Португалец указал на нож:

– Чейнш!

До Дениса дошло, но он не поверил, что лавочник хочет сменять драгоценную наваху на пустяковый экземпляр арктической личинки морского кактуса. Пусть здесь такие не водятся, но покупать её в центре продажи морских сувениров казалось противоестественным. Здесь был явно какой-то подвох.

– Чейндж, баш на баш? Оʼкей, – Денис снял через голову шнурок и протянул сушёную личинку продавцу, тот потёр её большим пальцем, понюхал, кивнул, двинул по стеклу к покупателю наваху.

Всё ещё не веря в своё счастье, Муромцев сложил нож и сунул в передний карман джинсов. Продавец явно остался доволен сделкой. Даже коротышка от прилавка отвалил и выкатился на улицу, утратив интерес к торговле. Глянув на часы, Денис прикинул, что ему тоже пора. Сделать круг по городу, посмотреть недосмотренное и вернуться пешком в гостиницу. Он сдал к дверям, попрощался по-португальски «А тэ авишта», впервые применив фразу из разговорника, задел головой колокольчик и удалился, впустив в лавку немного дневного света. Дверь закрылась, подтянутая слабой пружиной, колокольчик снова динькнул, и волшебный закоулок навах отделился от внешнего мира.

«Пёс, который бродит, кость находит», – всплыла в памяти цыганская поговорка из «Кармен» Проспера Мериме. Ещё там фигурировали мачо, резня и навахи. Вспомнив об этом, Муромцев усмехнулся.

Он быстро пошёл по улице, выискивая перекрёсток, чтобы свернуть к центру Лиссабона, но попадались только грязные проулки, ведущие в тупики и дворы. Тогда Муромцев развернулся и ринулся назад. За публичным домом он надеялся обнаружить проезжую улицу, способную вывести из трущоб в приличное место. Южное столпотворение начинало угнетать. Муромцев ускорил шаг.

Когда навстречу из аппендикса между домами выкатилась шайка подонков, тревожный сигнал не сработал, столь был лаборант измотан жарой и сутолокой. Только когда дорогу заступил мускулистый мужик, носатый, мордатый, с нахальными серыми глазами, и Денис машинально уклонился от столкновения, а тот повторил манёвр, инстинкт парня с питерской окраины дал себя знать. «Откуда тут грузин?» – удивился Муромцев и насторожился. Подобные ребята жили с ним в одном доме. От кавказцев он не ждал ничего хорошего.

– Дай пройти, – сказал Денис.

За спиной грузина он увидел коротышку из лавки.

«Вот я встрял», – понял Муромцев.

– Чего тебе надо? – спросил он, надеясь, что грузин поймёт. Ему невдомёк было, что это корсиканец. Иногда понтийские типы из разных земель могут быть очень схожи, как иберийская группа корсиканцев и грузины.

Грузин нагло отозвался на непонятном языке, а кодлан быстро обступил туриста и прихватил под руки, намереваясь отвести в тупичок. Прямо на улице лазить по карманам было не принято. Это могло напугать других туристов.

– Не понимаю. Донт андестэн. Чего вы докопались? – Денис вырвался из цепкой лапки коротышки и подумал, что сейчас его ударят.

Метр восемьдесят роста при восьмидесяти двух килограммах молодой мускулатуры были существенным преимуществом против низких во всех отношениях потомков мавров. Голодранцы не удержали его. В воздухе мелькнул кулак, но Денис уклонился и костяшки скользнули по скуле. Встречный удар двадцатисемилетнего водолаза прилетел нападающему в грудь. В армии это называлось «пробить фанеру». Грудина оборванца прогнулась, он издал отвратительный нутряной звук и грохнулся на дорогу. Замелькали кулаки. Денис двинул локтём и попал в нос коротышке. Тот схватился за лицо, отпрянул и согнулся. Грабители отскочили. Они не привыкли к яростному отпору со стороны туристов и предоставили старшему решать, что делать дальше.

Грузин зарядил было ногой по яйцам, но в пах не попал, зато больно заехал по ляжке. «Сволочь!» – Денис лягнул его в ответ, угодил под колено. Предводитель шайки захромал и обеими руками раскрыл нож.

– Нарываешься? – рыкнул Денис, чтобы застращать противника.

Складень в его руке пугал лаборанта. Это тоже была наваха, только значительно длиннее и уже, из серой углеродистой стали, с пятнами то ли ржавчины, то ли крови.

В чужом городе, в незнакомой стране, среди не пойми какого народа, настроенного откровенно враждебно, Муромцев растерялся. Он не знал, как себя вести. Если бы это оказалось Колпино или новостройки у Финского залива, он бы знал, что делать, но здесь была отнюдь не родина.

– Вы чё, рамсы попутали?

«Нет, съехать на базаре не получится, – с тоской подумал Денис и отпрянул, когда корсиканец сделал осторожный выпад навахой. – Может, он и не грузин вовсе? Во дерзкий какой».

Толпа расступилась, с интересом наблюдая за поединком дюжего туриста и Рафаэля. Резать открыто средь бела дня могло оказаться чревато отправкой за решётку, но этот случай был исключительным. Прежде туристы не попадались такие наглые, а, как приличные люди, давали себя увести в укромное место и там без лишнего шума обчистить. Обитатели портового квартала глазели на Рафаэля. Ещё пару раз пуганёт, и турист сдастся. Дальше всё пойдёт своим чередом – в полицию поступит новая жалоба, но грабителей как всегда не найдут.

Под руку сама попалась кривая железка. Денис машинально рванул её вверх, и обнаружил в ладони наваху. Она зацепилась изогнутым хвостом за пальцы и вылетела из кармана как на крыльях. Денис раскрыл нож. От звука трещотки корсиканец поумерил пыл. И хотя его нож был длиннее, телосложение туриста с лихвой компенсировало двухдюймовое превосходство клинка.

– Сам нарвался! – рявкнул по-корсикански Рафаэль, отступать которому было теперь решительно невозможно, он потерял бы корону на своей улице и во всех переулках.

Корсиканец ринулся в атаку, выставив перед собой согнутую в локте левую руку, чтобы принять удар чужака как щитом. Теперь он был готов к ранениям и шёл на размен в надежде, что турист струсит и бросит нож. Наваху он держал возле живота, готовясь клинком встретить клинок, если противник атакует с правой стороны. Один-два пореза предплечья, неприятно, но терпимо по сравнению с потерей авторитета. Шкура зарастёт, а порванный в лохмотья престиж никогда.

Предводитель шайки оборванцев, который, как начал подозревать Муромцев, не был кавказцем, а являлся каким-то средиземноморским горцем, полез на нож. Денис остерёгся его пырять и сам увернулся от клинка, мелькнувшего возле рёбер со скоростью жалящей змеи. Ушёл ещё раз, но долго так продолжаться не могло. Если противник хочет тебя зарезать, а ты ничего не делаешь, он зарежет. Умирать под жарким солнцем на грязном асфальте среди черномазых нищих было скверно. Горец прорычал звериное проклятье и, вдруг поменяв стойку, прыгнул, молниеносно сократив дистанцию. Муромцев машинально накрыл левой рукой его правую, отвёл клинок вниз и наружу. Дальше случилось как-то само. Денис быстро двинул рукой, и нож из белого стал красным. Корсиканец взвизгнул, отпрянул, схватился за живот, посмотрел на свои руки и замер в ужасе. Проклятый турист попал в желудок, это была смерть! В рану вошёл воздух, и Рафаэль съёжился от нестерпимой боли. Он закричал.

«Будто резаный», – пришло в голову Денису.

Он стремительно развернулся, описав окровавленным клинком полукруг.

– Ну, кто ещё?

Однако желающих не нашлось. От безумного туриста держались подальше.

Корсиканец упал, скрючился, засучил ногами всё слабее и слабее. Он быстро затих.

Муромцев не помнил, как сложил наваху и спрятал в карман. Он пробежал мимо публичного дома, свернул на широкую улицу и понёсся, будто за ним гнались гончие ада.

Так и было бы, если бы кто-то донёс в полицию.

Глядя, как подплывает в луже крови труп Рафаэля, сутенёр подумал, что от глупых рюкзачников одни проблемы, выплюнул жевательный табак и убрался за дверь, чтобы залить впечатления рюмкой кашасы.

Глава 2

– Денис, вы идиот! – Арина затянулась сигаретой, в тишине гостиничного номера отчётливо затрещал табак. – Сначала Белкин с аппендицитом, теперь вы. Мне придётся отправить вас в аэропорт, чтобы вы первым рейсом улетели в Россию.

– А вы? – глупо спросил Денис.

– Мы будем сидеть на чемоданах и ждать пополнения. Или вернёмся домой, это как прикажут. Вы хоть понимаете, что на другую такую экспедицию наш институт в ближайшие годы не наскребёт средств? Финансовый план расписан на пятилетку вперёд, госсподи… У нас и так был ограниченный численный состав. Ну, без Белкина, ладно, мы как-нибудь обойдёмся. Поднатужимся и справимся. Но вы же водолаз! Куда мы без вас денемся? Один Виктор Николаевич не потянет всю программу. Идиот. Какой вы идиот!

Рощина быстро шагала по номеру от окна к столу, от стола к подоконнику, остановилась, выбила из пачки новую сигарету, прикурила от старой, тщательно затушила окурок в блюдце, жёстко давя последние искры.

– Арина Дмитриевна…

– Молчи!

Арина затянулась, задумалась, быстро и решительно подняла глаза на Дениса.

– Вот что, Муромцев. Вы делаете вид, будто ничего не произошло. Никому ни слова, поняли? Ни полслова! Ни намёка. Не делайте хмурое лицо, вы не на поминках. Завтра мы грузимся и уезжаем в Синиш. Всё готово. Ни что не срывается, если действовать быстро. Послезавтра мы в море, а там никто нас не найдёт, пока не ступим на берег Португалии. А там уж победителей не судят. Может быть, высадим вас в Испании, чтобы вы могли вернуться на родину без кандалов. Шенгенская виза есть, через границу вас пропустят.

– Спасибо, Арина Дмитриевна! – с жаром поблагодарил Денис и осёкся.

Рощина прожгла его взглядом насквозь. Она была на голову ниже Муромцева, но ухитрялась смотреть свысока. Худая, жилистая, обветренная до вечной смуглости, с веснушками на носу и пигментными пятнами на скулах, с чёрными глазами и характером, как топор, заведующая лабораторией экологии беспозвоночных, в которой трудился Муромцев, кандидат биологических наук Арина Рощина была опытным полевым работником. Начальство доверяло ей безмерно. Денис ездил с ней на Карское море и Землю Франца-Иосифа. Две экспедиции без пролётов – Арина стала его уважать. Она же настояла на включении Муромцева в состав Португальского отряда, хотя на место лаборанта без высшего образования планировали поставить дипломированного сотрудника пусть и с недостаточным опытом водолазных работ.

– Нужно будет, я вас уволю, – отчеканила Арина, окутывая Муромцева невероятным количеством табачного дыма. – Я не провалила ни одной экспедиции. И эту срывать не намерена. Идите.

Муромцев выкатился в коридор с чувством невероятного облегчения. Начальницы он боялся как огня и ждал небесных кар, даже не представляя каких, но закончиться они должны были в полиции. Вместо этого Арина объявила, что закрывает на всё глаза. По-другому, если бы Денис мог успокоиться и подумать, быть не могло. Слишком многое оказалось поставлено на карту, чтобы сдать сотрудника и тем самым испортить репутацию института за границей. Атлантическая экспедиция, на которую Академия Наук выделила неожиданно щедрые фонды, состояла из трёх отрядов. Британский занимался дражными разработками ксеноинвазий в Северной Атлантике. Французский должен был собирать образцы не ниже сороковой широты, сочетая драгирование на малых глубинах с водолазными работами, а Португальский отправили на отмели, созданные пришельцами возле западного побережья Африки. Он был самый малочисленный, на него наскребали по сусекам, урезая расходы где только можно. В отряде было пять человек. Однако старший научный сотрудник Белкин в поезде занемог, до Лиссабона доехал на обезболивающих, в госпитале ему диагностировали аппендицит. Для отряда это был как удар под дых. Он едва не сорвал всю работу группы, для которой и так задач было поставлено выше крыши. Арина бегала из больницы в посольство и дымила как паровоз. По её твердокаменному лицу можно было только догадываться, какие тёплые и ласковые слова она сдерживает, чтобы вслух не охарактеризовать дипломатических работников. Тем не менее, удалось договориться об операции и отправке Белкина домой. Пока Рощина металась, члены группы могли наслаждаться видами Лиссабона. Их участия в переговорах с посольскими не требовалось, чему сотрудники, лишённые административной жилки, втайне радовались.

К вящему облегчению Дениса, старшие товарищи не проявили активного интереса к его вылазке. Они сами только что вернулись. В четырёхместном номере дальняя комната Муромцева была полностью заставлена экспедиционным багажом. Пустая кровать и узкий проход к ней, вот и всё пространство, выделенное для нужд лаборанта. В комнате научных сотрудников работал телевизор. Игнорируя его, Смольский за столом что-то писал. Невзирая на жару, он был при галстуке. Тяга к официозу у ведущего научного сотрудника лаборатории фармакологии доходила порой до снобизма. Всю дорогу он прожил в купе, снимая деловой костюм только на ночь. Белкин и Казаков подтрунивали над ним, однако Смольский вёл себя надменно, держал дистанцию. С Денисом он практически не разговаривал, лишь изредка снисходил до колких замечаний. Невысокий, большеголовой, с залысинами, в очках с тонкой позолоченной оправой, Михаил Анатольевич Смольский производил впечатление методичного учёного, для которого не существует моральных принципов и этических препятствий. В отличие от коллег, он не был полевым работником, а занимался наукой преимущественно в стенах института. Денис поздоровался, но Смольский только кивнул и вернулся к прерванному занятию. Лаборант даже порадовался. С таким соседом было проще.

Щёлкнул замок ванной комнаты, вышел Казаков в одних джинсах, влажный после душа. Крупный, весёлый, выше Муромцева, старший научный сотрудник лаборатории экологии бентоса был опытным водолазом и являлся вторым по значимости в отряде после Рощиной.

– Здравствуйте, Виктор Николаевич, – приветствовал его Муромцев, стараясь не показывать волнения.

– Денис! Как город, насмотрелись на красоты?

– Ничего так, – при воспоминании о трущобах всё внутри переворачивалось. – Вы тоже смотрели?

– Белкина навещал. Я тут Михаил Анатольевичу рассказывал, – Казаков энергично протёр короткую курчавую шевелюру гостиничным полотенцем.

– Как он? – с живостью спросил Муромцев.

– Плохо. Ещё от наркоза не отошёл. Стали операцию делать, а он взял и умер на столе. Еле откачали. Плохо экспедиция началась.

– Это случайность, – возразил Смольский.

«Знал бы ты», – мысленно съязвил Денис.

– Случайность есть непознанная закономерность, – авторитетно заявил Казаков. – Вот сейчас расскажу. Три года назад в Баренцевом море дело было. Мы обскребали драгой возвышенность Персея на предмет тамошнего ксенобентоса. И случилось так, что у нас оборвался трос. Делать нечего, надели на меня трёхболтовку и я полез спасать наш драгоценный ИС-1. Погрузился на сорок пять метров. Темно, вода мутная, не вижу ни черта. Пока добрался до короба, минут пятнадцать прошло и тут отрубается компрессор. По рации сообщают, что сломался шток насоса. Трандец, приплыли. Страшно, я вам доложу. Под тяжким-то гнётом водяной толщи, без подачи воздуха. Да ещё клапан подтравливает, как потом выясняется в процессе застревания. Начинает обжимать. Глаза лезут из орбит. Задыхаюсь, но держу себя в руках, не паникую, чтобы лишний кислород не расходовать. Ребята начинают качать ручной помпой, меня спешным порядком выдёргивают наверх. Без выдержки, на неё всем плевать, разоблачают и – в барокамеру. Ничего, полежал пять часов, обошлось.

– Это вы недолго на грунте проработали, – припомнил режимы декомпрессии Муромцев.

– Да, повезло, Денис. Драгу злополучную мы бросили. Водолазов в отряде больше не было, а меня под воду Швецов не пустил. Хватит, говорит, рисковать здоровьем из-за железа, пока там не остался.

– Не остались же, – с наигранным оптимизмом констатировал Муромцев, который изрядно нервничал.

Он не ждал стука в дверь с требованием «Откройте, полиция!», хотя опасение лежало на дне души как стелька в ботинке, но проявить нервозность и вызвать расспросы, от которых не сможет уйти, и обязательно проговорится, боялся. Непонятно, какие последствия вызовет его рассказ о драке с местными, в которой он пырнул человека ножом. Окровавленная наваха по-прежнему лежала в переднем кармане джинсов. Муромцев не смог заставить себя её выкинуть, просто запихал поглубже, чтобы не отблескивал красивый латунный хвост. Джинсы сидели свободно, нож практически не выпирал. Натёкшая с него кровь пропитала чёрную ткань, но была почти незаметна. На всякий случай, Денис залихватски запустил большие пальцы в карманы, а кистями прикрыл подозрительные места. Он старался держаться раскованно, тем более, что деваться из комнаты было некуда.

– Но шансы застрять у вас имелись, – заметил Смольский.

– Да нет, остаться на дне шансов у меня не было, ребята бы вытащили, – Казаков задумался, глаза его остановились, будто водолаз вглядывался в бездну. – Но проклятая закономерность взяла своё. Через неделю Степан Алексеевич Шаргин у Максимова в отряде сорвался со спускового конца и ушёл на глубину девяносто метров. Получил тяжёлый обжим. Грудь в шлем вдавилась, перелом ключиц, рёбер, повреждение лёгких, трещины в черепе. Шланг не оборвался, но, в общем… Пока второго водолаза спустили, пока их подняли, время ушло. Да и сделать ничего было нельзя. Его переломало всего, кровь из ушей, из носа, кажется, из глаз шла. Шаргина сразу отправили на Новую Землю, оттуда бортом в Петербург… Пока ехал, развился отёк мозга. Так Степан Алексеевич и умер в Военно-Медицинской Академии.

В номере повисло тягостное молчание. Муромцев сглотнул.

– Пришельцы спусковой конец обрезали? – спросил он.

– Вряд ли, – ответил Казаков. – Скорее всего, сами виноваты, недосмотрели, что конец перетёрся. Там нет амфибий и наутилусов, которые могли бы перегрызть. Да и расследование показало, что произошёл обрыв, а не механическое повреждение.

Смольский смотрел на него снизу-вверх, выпятил слегка грудь, вступая в настоящий мужской разговор, и сказал, вложив в голос побольше весомости:

– Я об этом слышал. Думал, что только нам не повезло. Я был в той проклятой комплексной экспедиции Академии Наук, только в отряде у Пащенко. Делали ему дисер по волнам ксеноинвазии в арктических водах, – он качнул головой и, как показалось Денису, злобно блеснул очками. – Отбирали в жёлобе Святой Анны донно-каменный материал и осадки скальной драгой. На проходке профиля на глубине шестисот метров у нас застряла СКД-3. Встала намертво, не вытянуть. Обводным тросом тоже не перевернуть, как будто прилипла к грунту или набрала чего-то такого… сверхтяжёлого. Гидролокатор показывает крупные камни на дне и нашу драгу среди них. Делать нечего, давай тягать, и тут пожар в машинном отделении. Все кинулись бороться за живучесть. Драгу, в конце концов, бросили, не смогли поднять. Господин Пащенко рвёт и мечет, потому что за драгу институту платить. И тут повариха отравилась из-за несчастной любви. Надя такая была, если помните, Виктор Николаевич? Этот случай даже комментировать не буду… На судне кошмар какой-то нереальный. Дуру самолётом санитарной авиации вывозили. Мы за пять часов взлётно-посадочную полосу на льду обустроили. Без всяких тракторов и бульдозеров, вручную. Вот такая череда чрезвычайных происшествий. И у каждой была своя, независимая от остальных, но вполне объяснимая причина.

– А с драгой, как вы считаете, Михаил Анатольевич, пришельцы? – спросил Денис, чтобы поговорить со Смольским.

– Порчу на неё навели, – усмехнулся Казаков.

– Драга неудачно вошла и застряла между грубыми обломками ледниковой породы. Без всяких пришельцев обошлись. Всё сами. Всё своими руками. Сами проблемы создаём и потом героически с ними боремся, неся потери в живой силе и технике, – с горькой иронией закончил Смольский. – Пащенко тогда подтвердил гипотезу, что в холодных водах проникновение пришельцев носит ступенчатый характер. Сначала закрепляются представители растительного мира, затем на развитой кормовой базе происходит скачкообразный рост популяции травоядных, которые служат пищевым ресурсом для хищников. Это в отличие от тёплых вод, где распространение ксенобиоты осуществляется по нарастающей, что свидетельствует о более высокой средней температуре их родной планеты. Его гипотеза подтверждается исследованием глаз амфибий, зрительный диапазон которых сдвинут в инфракрасную часть спектра. Защитил докторскую на нашем материале! А потом и в Академию выбрали, – закончил он с ощутимой досадой.

– Это ваша единственная экспедиция? – спросил Казаков, мимоходом опустив кабинетного работника ради поднятия собственного статуса в группе.

– Были ещё студенческие практики, – холодно ответил Смольский и добавил, не смог удержаться: – Для учёного моего типа этого достаточно.

– Почему вы от Пащенко ушли? – невинным тоном поинтересовался Казаков. – Аэродром так повлиял, что вы предпочли фармакологию тропических вод?

– Простите, но нюансы взаимоотношений с бывшим научным руководителем я обсуждать не буду, – Смольский указал глазами на лаборанта.

– Извините за нескромный вопрос, – сказал Казаков.

Муромцев почувствовал себя лишним и хотел было уйти в свою комнату, прилечь там и затаиться, но Казаков вдруг обернулся к нему и спросил:

– А у вас, Денис, есть что вспомнить о погружениях?

Он как будто не хотел находиться наедине со Смольским. «Под тяжким гнётом водяной толщи», – вспомнил Муромцев его слова. Михаил Анатольевич морально давил. Казакову, видимо, тоже было с ним некомфортно.

– У нас… – Муромцев запнулся, но на ум пришла только вызванная мрачными воспоминаниями научных сотрудников зимняя история, и он сбивчиво начал: – Я после дембеля в отряд аварийно-спасательных работ устроился, пока в техникум не поступил. Как-то нас послали на залив тачку рыболовов поднимать. Она у Толбухина маяка под лёд провалилась, в машине были люди. Кто-то там остался, другие выбрались на лёд, но до города не дошли, замёрзли. Тогда была очень холодная зима. Трупы только утром заметили другие автомобилисты, которые там ездили, они же обнаружили полынью. Полиция, расследование, вызвали спасателей. Ну, мы прибыли. Я погрузился, вижу джип, а из двери торчит кто-то. Стекло было опущено, пытались выбраться. Какие-то пассажиры выбрались, а женщина застряла. Я приблизился. Она висит в окне, наполовину высунувшись, и волосы развиваются в воде. Вижу, глаза открыты, и она на меня смотрит. Я всё понимаю, что утонула, у неё на лице маска смерти застыла, а так страшно сделалось, не передать. Я её потянул, а женщина как-то очень легко вперёд подалась и поплыла, как русалка, прямо на меня. Плывёт и волосы развиваются, а глаза мне в глаза смотрят. Никогда не забуду. Да и снилась потом.

Казаков крякнул, покачался с пятки на носок, мотнул головой. Смольский закурил тонкую сигарету, испытующе глядел на лаборанта через прозрачную броню очков. Казалось, они служили защитой, и Михаил Анатольевич этим осознанно пользовался.

– Хлебнули вы в этом АСПТР, – с сочувствием вздохнул Казаков.

– Ерунда, – Денису было неловко, что он влез со своим ужастиком в воспоминания заслуженных научных работников, история казалась ему глупой и ничтожной по сравнению с драмами Арктики.

– Я так понимаю, что трагических экспедиций не было только у Арины Дмитриевны, – саркастически усмехнулся Смольский.

– И у Белкина, – добавил Казаков.

– У Белкина теперь есть.

Денис криво улыбнулся, вынул руки из карманов и следом до половины выдернул наваху. Она с удивительной цепкостью хваталась хвостом, словно не хотела сидеть в темноте и духоте, а стремилась наружу, к солнцу. «Она на свет лезет! Положительный фототаксис», – мелькнула в голове Муромцева несвоевременная мысль, потому что надо было спешно что-то предпринимать, дабы не показывать старшим окровавленного ножа, но вместо этого лаборант неловко попытался затолкать наваху назад, а она упёрлась в шов и застряла.

– Что у вас там? – заинтересовался Казаков.

– Это? – как можно небрежнее спросил Денис.

Страх куда-то пропал. Вместо него возникло чёткое понимание, что надо действовать быстро и дерзко. Как в армии. Он достал нож, повертел в руках, убрал обратно в карман.

– Это наваха. В магазине на ксенолофофору поменял, она у меня в качестве талисмана висела.

И он в красках описал портовые трущобы, ножевой магазинчик, выгодный торг. Всё, что было после, Денис опустил, будто вырвал из памяти страницу с воспоминаниями и бросил в мусорную корзину. Это получилось на удивление легко.

– Ого! – искренне порадовался Казаков. – Продуктивней всех нас сходили в город. Если вы станете так же добычливо работать на банках Атлантики, за судьбу экспедиции я могу быть спокоен.

Смольский же вздохнул и печально глянул в окно.

– Из всех достопримечательностей Лиссабона вы избрали клоаку, Денис, – с пренебрежением констатировал он, и лаборант понял, что ведущий научный сотрудник ему попросту завидует.

Глава 3

Яхта называлась «Морская лисица». Это была обшарпанная посудина с корпусом из стеклопластика длиной пятнадцать метров, шириной четыре с половиной, водоизмещением пятнадцать и семь десятых тонн, общей площадью парусности сто десять квадратных метров и стосильным спиртовым движком. Гибридный двигатель вырабатывал ток, заряжал аккумуляторы и подавал напряжение на электромотор, который крутил гребной винт. Также от проточных батарей запитывался холодильник, помпа, портативный компрессор высокого давления, а при необходимости и кондиционер. Когда-то «Морская лисица» была белоснежной красавицей для толстосумов, однако благословенные времена канули в Лету и теперь она превратилась в орудие сбора инопланетных трофеев, утратила лоск, но сохранила элегантность обводов, как состарившаяся светская львица.

– Чего вы хотели? – возмутился агент российского торгового представительства, когда Арина высказала ему всё что думает по поводу такого фрахта. – Вам нужен был парусник с холодильником? Вот вам парусник с холодильником. Попробуйте поищите другой. Я вам всё быстро нашёл, а вы, вместо спасибо, мне тут выговариваете. Это лучшее за ваши деньги, Арина Дмитриевна. Да, это не трёхмачтовая шхуна, но зато она специально оборудована, и команда знает своё дело. Они профессионально занимаются морским промыслом и не прочь заработать, взяв на борт пассажиров. Вам только кажется, что если город возле моря, то в нём нет отбоя от желающих вывезти вас к чёрту на рога. Тем более, на банки пришельцев, там опасно. Если бы вы платили больше, то ещё куда бы ни шло, а так радуйтесь, что удачно подвернулась «Морская лисица». Команда отгуляла на берегу и готова выйти хоть завтра.

Арина плюнула и подписала каботажный договор в кабинете начальника порта.

Капитан и владелец яхты Жозе да Силва был мясистым мужиком с тяжёлым взглядом. Когда Денис впервые приметил его, то решил, что выгнанный с флота за пьянство биндюжник вызвался проводить учёных к судну, и подумывал, как половчее нагрузить его багажом, однако Арина вовремя представила капитана. Тут удивился даже экспедиционный волк Казаков. Таких капитанов на его веку ещё не было.

Нанятый за пару евро грузовичок привёз в порт отрядное имущество. Перекидав в очередной раз гору тюков и ящиков, Денис утвердился во мнении, что Смольский отлынивает, а Арина пашет наравне со всеми с мощностью в одну мужскую силу, невзирая на должность руководителя.

Расположенный в сотне километров от столицы Синиш также подвергся жестоким ударам стихий, только средств на восстановление у него было значительно меньше. На городке лежал отчётливый отпечаток разрухи. Возле моря целые кварталы оказались смыты и впоследствии хаотично застроены беженцами из Бразилии. Старые здания, возведённые из кирпича и камня, выдерживали наводнения со стойкостью ветеранов, но выглядели как изрядно повоевавшие фронтовики. Облезлые, с длинными трещинами вдоль фасада, они щерились провалами на месте обвалившихся балконов и пестрели язвами там, где осыпалась штукатурка. Местами на улицах торчали зубья руин с горками поросшего травой щебня. Оттуда высовывались ржавые куски металлических конструкций и обломки мебели. Всё это придавало пейзажу невероятно фантастический вид. «Стигматы упадка», – желчно назвал их Смольский, однако под ярким синим небом раны, нанесённые пришельцами, не казались отвратительными. Под южным солнцем отсутствие всяких попыток реставрации выглядело жизнерадостной беспечностью. Легкомысленность португальцев лаборант уже начал принимать как само собой разумеющееся. Даже босяцкая внешность капитана да Силвы не могла его надолго смутить.

Смущала Муромцева жуткая неопределённость его теперешнего бытия. Инициатива Арины по скорейшему выходу в море привела к тому, что бумаги она подписывала практически без разбора. Денис заметил, какой она вернулась от начальника порта, а когда увидел капитана и судно, то почувствовал себя виноватым. Ему стоило немалых трудов скрывать от старших коллег нервозность и подавленность. Он хоть и понимал, какой сволочью был вожак уличных грабителей, но всё равно крепко раскаивался, что пырнул человека ножом. «Преступление и наказание» Муромцев в школе считал устаревшей нудятиной. Только сейчас, оказавшись в роли душегуба, ему открылось, что Достоевский не лгал и что терзания Раскольникова есть не нагромождение чуши рефлексирующим интеллигентом, а вполне реальное нравственное страдание, со знанием дела описанное классиком. Проворочавшись всю ночь без сна, Денис начал прозревать в школьной программе и людях, её составлявших, что-то совсем нехорошее. Что именно, сформулировать для себя не смог, однако стремление чиновников Министерства образования обучить невинных подростков знанию тёмной стороны жизни ему категорически не понравилось.

День принёс облегчение в тяжком труде. Погрузочно-разгрузочные работы выполнялись почти бегом. Научные сотрудники только диву давались невесть откуда взявшемуся трудовому энтузиазму лаборанта. Казаков в шутку пытался выяснить, не принимал ли Денис в трущобах чего запретного, но получил в ответ хмурое молчание и отстал.

Муромцев едва сдерживался, чтобы поминутно не оглядываться в ожидании полиции, но всё равно ловил себя на том, что слишком часто выискивает глазами людей в форме.

Напряжение отпустило в Синише, да и то не до конца. Свою долю добавляла Арина, которая почти ни с кем не разговаривала, курила сигареты одну за другой и явно стремилась оказаться подальше от Лиссабона. На Дениса она старалась не смотреть. Казаков оставил попытки с кондачка разобраться в ситуации, удивлённо пожал плечами, словно сообщив Арине: «Поступайте, как знаете. Понадоблюсь, я тут» и пустился в разговоры со Смольским, который оказался более словоохотлив.

Пришвартованная на дальнем конце пирса посудина с надписью «Sea fox» уныло тёрлась кранцами о стенку. Давно не крашеная, она походила на сказочную лису, пойманную в курятнике и как следует потрёпанную крестьянами. Привыкший к реалиям Северного морского пароходства Казаков аж присвистнул, когда узрел, что будет на ближайшее время их вторым домом.

На яхте играла музыка, воняло топливным этанолом, тарахтел электрогенератор. Когда да Силва затопал по сходням, с рундука кокпита поднялся белобрысый мужичок с узкой крысиной мордочкой. Поприветствовал капитана и нахально уставился на незнакомцев. На мужичке была засаленная белая футболка с жёлтыми разводами естественного происхождения, возможно даже органического. Кремовые с бурыми полосами на самых пачкающихся местах джинсы затрудняли возможность установить, фабричный это окрас или благоприобретённый. Под ногами мужичка стояла кастрюлька, рядом на газете была разложена рыба, шкерочный нож, потроха и головы.

Жозе да Силва по-хозяйски огляделся, упёр руки в бока и гаркнул:

– Кака!

– Удивительно точен в определениях, – негромко сказал за спиной Дениса Смольский.

– Кака! – проорал капитан, то ли бранясь, то ли командуя.

Под палубой рубки произошло какое-то движение. Из форлюка высунулась взъерошенная голова.

– Иди сюда, – распорядился Жозе на английском, по пути к причалу выяснив, что другого языка пассажиры не понимают. – Прошу на борт, – пригласил он учёных.

Казаков первым взошёл по сходням, элегантно подал руку Арине, которая вряд ли нуждалась в знаках внимания, но из деликатности приняла. Перед этим она решительно метнула сигарету щелчком пальцев. Горящий окурок пролетел над кормой, описал в воздухе дымную дугу и исчез в акватории порта. Грязный мужичок проводил его своим крысиным жалом и с интересом пробежался взглядом по фигуре Рощиной. Денис пропустил Смольского и двинулся замыкающим, буровя глазами мужичка. В памяти почему-то всплыл трущобный коротышка, которому давеча по старой привычке умело пробил фанеру. Взгляды встретились. Нахальство на лице мужичка быстро сменилось растерянностью, он отшагнул, сел обратно на рундук и уставился в слани, словно рыба на газете потребовала немедленного к себе внимания.

Мужчина с растрёпанной шевелюрой пружинисто выбрался из люка и, легко ступая босыми ногами по палубе, подошёл к гостям.

– Мой помощник, Карлос да Силва, – представил его капитан.

Мужчины пожали руки. На вид Карлосу было двадцать пять, он здорово походил на капитана. «Брат, наверное», – смекнул Денис, но вдаваться в свою родословную да Силва не стал, а указал на грязного мужичка:

– Это Ганс, наш кок.

– Добро пожаловать на «Морскую лисицу», – сказал Ганс на неплохом английском и поинтересовался у капитана: – На гостей тоже готовить?

– Готовь на всех, – распорядился да Силва и бросил помощнику: – Кака, мы заправились?

Помощник кивнул и сказал что-то на португальском.

– В присутствии гостей говори по-английски, – ответил да Силва. – С нами дама, надо проявить учтивость. Позови Миксера.

– Оʼкей, Жо, – помощнику было всё равно, дама так дама, лишь бы платили.

Он метнулся в каюту и привёл заспанного рыжего малого, похожего на бультерьера. Маленькие красноватые глазки, будто лишённые ресниц, равнодушно скользнули по пассажирам. Даже Арина оставила его безучастным.

– Это матрос Миксер, – представил его капитан. – А это русские учёные, – разъяснил он персонально Миксеру. – Они из России. Пойдут с нами ловить на Селваженш и дальше куда пожелают. Это их начальник, – указал он на Арину. – Она ими командует. Слушайся её. К остальным проявляй почтение. А теперь ступай с этими господами, помоги грузиться.

Рыжий провёл ладонью по коротко стриженной башке и потопал по сходням на берег.

– Миксер неразговорчив, но исполнителен, – сообщил капитан. На борту он заметно подобрел. Слегка покачивающаяся палуба казалась ему и надёжнее, и привычнее земли. – У меня в команде пять человек вместе со мной. Спальных мест девять, ещё два можно сделать в форпике, если понадобится. Пойдёмте, я покажу ваши каюты.

Внутри «Морская лисица» выглядела комфортабельнее, чем можно было представить с берега. Стены были отделаны шпоном настоящего красного дерева, а мебель сохранила следы лакировки. На корме была пара двухместных кают для пассажиров, тесные как гробы. Одну заняли Арина с Казаковым, Муромцев и Смольский разместились напротив. Учёным на яхте оказались предоставлены самые благоприятные условия для продуктивной деятельности в море. Форпик был переоборудован во что-то типа лаборатории камеральной обработки материала в полевых условиях. Его здорово ободрали, обшили пластиком, на рундук настелили лист оцинкованной жести с бортиками, чтобы потрошить отмытую добычу и раскладывать по контейнерам. Носовую часть от середины судна отделял узкий проход, образованный крошечной капитанской каютой и закрытым дверью гальюном. В нём помещался прокачной унитаз, умывальник, а вместо душевой кабинки рачительные португальцы соорудили рундук. В кают-компании находились камбуз, штурманский уголок, одна двухярусная и пара одноместных коек команды, холодильник и небольшая морозильная камера для хранения морских трофеев. Агент не соврал, заверяя, что «Морская лисица» обустроена для сбора инопланетной живности. Крейсерскую яхту превратили в рабочую посудину. Арина не сомневалась, что капитан при случае не брезгует контрабандой, и утвердилась во мнении, что с ним всегда можно договориться, если понадобится провезти в обход таможни редкий экземпляр внеземного организма.

Карлос отправился в город собирать экипаж. Пока учёные размещались, стали подтягиваться матросы. Капитан обещал отчалить к вечеру. Начинал задувать норд-вест, грех было не воспользоваться хорошей погодой. Арина повеселела. Только у Дениса на сердце скребли кошки. Ему не нравилась команда, поднимавшиеся на борт моряки выглядели подозрительнее оборванцев из трущоб, и росла подспудная тревога. Ожидания нехорошего, вопреки надеждам, не унимались, и, наконец, сбылись.

– Полицейская проверка, – капитан да Силва заглянул в каюты гостей, встретился глазами с присевшим возле открытого рундука Денисом. – Вас просят выйти на палубу и предъявить документы.

Денис, не чуя под собой ног, выбрался в кокпит, где столпились коллеги. Усатый офицер изучал на экране планшета их паспорта. Возле машины на пирсе переминался скучающий полицейский.

Для безобидного южного городка такое проявление бдительности выглядело странно. Не таможенники рылись в грузе пришедшего из рейса судна и не пограничники изучали документы уходящих в море иностранцев, а самая обычная патрульно-постовая служба, к форме которой Муромцев пригляделся в Лиссабоне, трясла учёных. С таможенными бумагами всё было в порядке. Экспедиционное имущество проверили при въезде в Португалию, но оно совершенно не интересовало полицию. Её интересовали пассажиры «Морской лисицы».

«Кто-то настучал, – всполошился лаборант. – Но кто и что? Мог начальник порта донести, ему по должности положено, или…»

Это самое «или» вызывало особенную тревогу.

«Быть такого не может», – убеждал себя Муромцев. Здравый смысл подсказывал, что опознать в нём российского гражданина, поселившегося в гостинице и рано утром уехавшего из столицы, в трущобах было некому. И даже если опознали, задержание проводится не так. В руках у офицера полиции не было распечатки фоторобота или композиционного портрета подозреваемого на экране планшета.

Однако офицер присмотрелся к смущённому и взволнованному иностранцу, самому последнему из вышедших на проверку и самому молодому, небрежно пролистал бумажный паспорт и, даже не считав на сканере биометрию, положил в карман. Он что-то сказал капитану.

– Какие вопросы? – нахмурилась Арина.

– Ему придётся проехать в полицейский участок, – перевёл да Силва.

Глава 4

Человеку за границей весело не всегда, особенно, командированному. Если ты приехал не в качестве туриста и у тебя начались проблемы, выдворением из страны они не закончатся. Осложнения в выполнении служебной задачи, а то и полный её срыв обязательно скажутся по месту работы, и последствия по возвращении домой могут быть самыми затяжными и неприятными. Однако, если на тебе висит убийство, о депортации можно только мечтать. Увольнение из института с плохой характеристикой, которая несомненно затруднит поступление на биофак Университета в следующем году, казалось Денису почти спасением по сравнению с перспективой встретить этот самый год и много следующих в португальской тюрьме.

Наручников не надели, но в участок привезли на заднем сиденье, отделённом от водителя решёткой. Внутренних ручек на дверях не было.

Что делать? Кого звать на помощь? «Я хочу российского консула! – вертелся в голове скабрезный анекдот. – О, месье знает толк в извращениях».

Анекдот по сути был верен. Наслушавшись Арины, Муромцев счёл обращение к родному дипкорпусу полноценным извращением наподобие мазохизма. Суровые русские дипломаты высоко ценили духовную крепость соотечественников и их способность к выживанию, а потому никогда не помогали. Или просто ленились и мало интересовались судьбой земляков. Они могли передать нашкодившего туриста в руки местного правосудия, но укрыть его на территории посольства, чтобы по внутренним каналам решить вопрос с туземными властями и судить провинившегося в России, не позволяла особенная гордость. Таким образом, самым разумным выходом для попавшего в беду гражданина РФ было целиком полагаться на свои силы.

Раньше о таких беднягах Денис только читал в интернете. Ему в голову придти не могло, что он сам окажется русо туристо из тревел-боевика «Бриллиантовая рука наносит ответный удар». Переступить грань закона оказалось не просто легко, а совершенно незаметно. Только вышел погулять в чужой город и, вот, уже стоишь с окровавленным ножом, а у твоих ног корчится абориген. Газеты врали про беспрецедентную российскую преступность. Никакой пролетарский микрорайон Петербурга в летний вечер не мог сравниться с Лиссабоном, где туриста средь бела дня пытались ограбить, а потом зарезать на глазах прохожих.

Могло ли это служить оправданием?

В полицейской машине Денис сделал однозначный для себя вывод: «Нет!»

Он знал, за преступлением обязательно последует наказание, но не думал, что так быстро.

В участке задержанного не стали томить в клетке при дежурной части. Доставивший его офицер переговорил с полицейским клерком, тот позвонил по местному телефону, забрал паспорт и отвёл Дениса в кабинет на втором этаже.

«Без протокола, вообще никак не оформили, – удивился Муромцев пугающей незатейливости португальских порядков. – Завели в мусарню и я бесследно исчез».

В дежурной части у него не отсканировали ладони, не отобрали ни ремня, ни шнурков, даже не заставили вывернуть карманы. Между тем, в джинсах лежала наваха. Как лучше незаметно открыть её, порешить дежурного, выпрыгнуть в окно и убежать, Денис начал прикидывать по дороге наверх. Залихватская атмосфера лиссабонских трущоб оказалась заразительнее лёгочной чумы.

Иллюзия развеялась на пороге кабинета. На окнах были решётки.

– Проходите, – сказал по-русски сидевший за столом полицейский и добавил что-то на португальском.

Дежурный завёл Муромцева в заваленную бумагами комнату, вручил полицейскому паспорт и удалился.

– Садитесь, – указал полицейский на стул.

Его костистое лицо, хоть и покрытое загаром, ни в какое сравнение не шло со звериными рожами местных. Муромцев признался, что перед ним соотечественник. Пускай бывший, но русский. Только что он делает в полиции?

– Садиться не за что, – колко ответил он. – Я лучше присяду.

Полицейский оторвался от загранпаспорта, поднял взгляд. Глаза у него были как у китайского мопса – круглые, карие, навыкате. Угловатый череп, обтянутый шкурой нездорового цвета, казался непомерно велик по сравнению с узкими плечами.

Они угрюмо уставились друг на друга. Полицейский смотрелся чисто выбритым, но, приглядевшись, Денис обнаружил, что волосы на лице практически не растут. Три вьющиеся волосины на подбородке заменяли бороду и должны были казаться признаком маскулинности.

– Сидели раньше? – спросил полицейский.

– Нет, – честно ответил Денис. – Кто вы такой? По какой причине я здесь нахожусь?

– Сержант Полуэктов, – представился сидящий за столом. – Бывший русский, а ныне подданный Его Величества короля Португалии. Служу в полиции благословенного Господом города Синиша.

Он торопливо осенил себя крёстным знамением, уверенно махнув рукой слева направо, словно католическому обряду его обучили с детства.

– Благословенного Синиша… – вспомнил Денис кирпичные руины и кривоватый новострой.

– Да уж, не сраная Сызрань, – с неприязнью прошипел Полуэктов. – И не ваша бандитская Москва.

– Какая она бандитская? – в памяти мгновенно всплыли кишащие грабителями трущобы Лиссабона, где обчистить прохожего было видом народного промысла, а при малейшем сопротивлении в дело шёл нож. – Ничего Москва не бандитская.

– Рассказывайте, рассказывайте, – усмехнулся Полуэктов. – Преступники, грязь, сволочи, гнилой климат и бабы-шлюхи. Мне-то есть с чем сравнить, а вы привыкли и не замечаете. Носите наши обноски, ездите на наших старых машинах, живёте в помойке.

В Москве Денис был в прошлом году, ездил на выходные с девушкой. По широким чистым улицам ходили благостные, весёлые люди. По проспектам ездили, но чаще стояли в пробках новые дорогие автомобили, большей частью, собранные на заводах под Санкт-Петербургом, хотя встречались немецкие. Великий, богатый, красивый город, ничуть не похожий на подвергающийся регулярным разрушениям Лиссабон с клеймом вечного стихийного бедствия и необратимо дичающим населением.

– Вы давно уехали? – спросил он.

– Неважно. Давно, – тряхнул головой Полуэктов, словно муху отгонял.

– Вы сами себя обманываете, – только и нашёл что сказать лаборант.

Он увидел перед собой не олицетворение могущества власти жандарма, а больного человека с исковерканной судьбой, который физически неспособен радоваться жизни. Оттого и бежал на край света, надеясь, что там ему станет хорошо. Но в другой стране оказалось значительно хуже, беднее и опаснее, надо было начинать всё с нуля, только теперь в условиях жёсткого прессинга незнания языка и обычаев. И вот он пристроился на низовую должность в государственную контору, затратив такое количество душевных и физических сил, что десятой доли их хватило бы для процветания на родине. Не обделённый умом, он это понимал, но отчаянно отказывался признать, чтобы не наложить на себя руки. Он искал и выдумывал доводы, как на родине было гнусно, и почти сумел убедить себя, но не до конца. А теперь представился случай излить накопившуюся ненависть жителю страны, которую он бросил, и Полуэктов надеялся, что, объяснив задержанному, как плохо жить в России, он изменит окружающую реальность, и жить здесь станет значительно лучше, если там окажется по-настоящему мразотно. Это было патологическое, далеко зашедшее раздвоение сознания.

– Отыскивать всё самое мерзкое там и противопоставить всё самое лучшее здесь, – сам собой выговорил язык Муромцева.

Торжествующая усмешечка Полуэктова замерла на губах и превратилась в оскал. Взгляд застыл, словно эмигрант проникал в мысли бывшего земляка. Он кивнул. И вдруг встрепенулся.

– Хватит, Муромцев, – оборвал сам себя Полуэктов. – Довольно.

Он откинул папку, придавленную съехавшей на неё пачкой служебных бумаг, схватил серовато-бурый предмет величиной с полкулака, похожий на разрезанную вдоль грушу с фасеточной поверхностью. Груша узким концом лежала в направлении Дениса. Распахнул дверцу несгораемого шкафа, запихал предмет как можно глубже, привалил бумагами, закрыл.

Лаборант не сразу сообразил, хотя определил на лету, что видит срезанный зоарий каплевидной мшанки. На страницах учебника и на мониторе её изображения выглядели иначе, чем отделённый от ножки и высушенный экземпляр, мелькнувший в руке Полуэктова. Xenofungella guttata или в простонародье «морской сморчок» был редко встречающимся в музеях обитателем опасного района восточнее Островов Зелёного Мыса. Лов там затруднён активностью пришельцев, рядом находился берег Западной Африки, покрытый туманом и заселённый амфибиями. Искатели морских сокровищ в тех местах часто пропадали. Муромцев узнал её, потому что перед отъездом перелистал кучу литературы, описывающей район работы биологической экспедиции, а самое примечательное отложилось в памяти. X-f. guttata была выдающимся видом рода инопланетных фунгелл – донным беспозвоночным животным, ведущим сидячий образ жизни, только значительно крупнее земных мшанок, и не совсем понятным образом влияющим на способности человека к тонкому постижению чувств находящихся поблизости людей, вплоть до создания иллюзии понимания мыслей.

Телепатия была визитной карточкой пришельцев, отличительной особенностью, не свойственной земным организмам. Все три разумных вида инопланетян, принадлежащих к разным биологическим классам, общались между собой телепатически и могли понимать на близком расстоянии намерения людей. Не читать мысли, не оперировать вербальными и зрительными образами, но улавливать, что человек наметил в следующее мгновение сделать. И самим влиять на его поступки, заставляя действовать в своих интересах. Удавалось это далеко не всем пришельцам. Способность к внушению была крайне вариабельна и проходили эти фокусы далеко не со всеми людьми. Врождённая восприимчивость субъекта или упорство, сила воли, состояние здоровья, влияние стресса или отсутствие такового могли позволить инопланетянам легко манипулировать человеком, либо делали его полностью неподконтрольным. Кому как повезёт. Да и телепаты различались в зависимости от возраста, навыка, здоровья и напуганности, не говоря уж о биологических классах. Самыми частыми гостями в мозгах были амфибии. Они могли выбираться на сушу, где возможность контакта с человеком существенно возрастала. Самыми неспособными были наутилусы – внешне похожие на земных головоногих моллюсков насекомые со спиральной раковиной диаметром до двух метров, разумные и хищные, с венчиком манипулятивных гибких ножек и клювом как у кальмара. Однако наиболее опасным был третий класс разумных пришельцев – плавающий бактериальный мат, пронизанный густой нейронной сетью из специализированных симбиотических организмов. Маты были редки, обитали на больших глубинах и представляли угрозу только при всплытии прямо по курсу, что случалось нечасто, а, когда случалось, обычно не оставалось тех, кто мог об этом рассказать.

Разумные пришельцы обладали телепатическими способностями лишь пока были живы. Xenofungella guttata могла влиять на человека даже будучи срезанной с ножки и высушенной. Механизм воздействия пока не был полностью выяснен, но имел в основе химическую природу. Морской сморчок являлся колонией гетерозооидов, отдельных многоклеточных существ, живущих в симбиозе и выполняющих каждый свои специфические функции. Отдельные зооиды отвечали за крепление к камню, другие, формирующие «грушу» фунгеллы, служили защитой и вырабатывали сложные химические соединения. Белковый состав был не до конца выяснен в связи с труднодоступностью образцов, зато на бытовом уровне Xenofungella guttata использовалась, чтобы заставить говорить правду и понимать намерения собеседника. Неудивительно, что она оказалась на столе полицейского участка, собирающего дань с дайверов и контрабандистов. Только её действие было обоюдным. Собеседники узнавали друг о друге в меру предрасположенности к эмпатии и раскрывались тоже сугубо индивидуально.

Таким образом, Муромцев всё понял про эмигранта, а что уловил в нём Полуэктов, знал только он сам.

– Вот и поговорили, – молвил Денис, приходя в себя.

– Мы ещё не начали, – мстительно прошипел Полуэктов и вскочил со стула.

Дверь открылась. В кабинет по-хозяйски вошёл среднего роста изящный португалец с большими пышными усами. Чистая и отглаженная полицейская форма на нём была подогнана по фигуре и практически незаметно отличалась по цвету, из чего сразу складывалось впечатление, что она не выдана со склада, а пошита на заказ. По ухоженному лицу вошедшего трудно было определить возраст. Ему могло быть как тридцать с небольшим, так и все пятьдесят. Полуэктов приветствовал стоя, держа руки по швам, и слегка расслабился, когда офицер соизволил перекинуться с ним несколькими словами. Бочком-бочком освободил место для начальника, который непринуждённо уселся за стол и сложил перед собой в замок руки, а сам примостился возле несгораемого шкафа, освободив стул от пачки бумаг.

– Задержанный, с вами будет говорить капитан Антонио Мартим Жушту Сантьягу Алмейда, – бесстрастным голосом проинформировал эмигрант.

– Кто все эти люди? – удивился Денис.

– Не паясничайте, Муромцев, – с раздражением скривился Полуэктов. – Если я скажу господину капитану, что вы над ним издеваетесь, он упрячет вас под замок на семьдесят два часа, а потом отправит на родину. Вы ведь любите родину, Денис?

– Люблю, – честно признался лаборант, глядя в исполненные ненависти глаза переводчика.

«Депортировать меня оснований нет, – прикинул варианты Денис. – Помурыжить можете, гады. Трое суток, говоришь? Арина столько не прождёт. Уйдут в море без меня. Каждый день фрахта стоит денег, а их в обрез. Экспедицию не захочет срывать, но один Казаков программу не выполнит. Да и я окажусь дураком, если останусь на берегу. Что вам от меня нужно? Ладно, не буду паясничать. Надо выйти, а там хоть трава не расти. Над морем связи нет».

Капитан Алмейда придвинул к себе чистый лист бумаги, взял из стаканчика шариковую ручку, перекинулся парой фраз с переводчиком.

– Господин капитан желает знать, где вы были вчера во второй половине дня, – строгим голосом сказал Полуэктов.

– Гулял по Лиссабону, – как можно безразличнее ответил Денис.

– А точнее?

– Осматривал достопримечательности. Площадь какую-то, дворец, архитектуру всякую.

– Что вы делали потом?

«Он что-то знает? – встревожился лаборант, но виду не подал. – Что-то подозревает и строит допрос на догадках?»

– Вернулся в гостиницу.

– Чем вы занимались вечером?

– Вечер я провёл в номере. За день устал.

Переводчик переводил. Капитан делал пометки, негромко задавал вопросы, посматривал на реакцию Муромцева.

– Куда вы пошли ночью? – выпалил Полуэктов и глаза у него загорелись от предвкушения победы, как у азартного рыбака.

«Ничего они не знают, ни о чём не догадываются», – понял Муромцев и успокоился.

– Ночью я спал, – пожал он плечами. – Говорю же, устал за день, поэтому спал как убитый. У меня есть двое свидетелей, мы снимали один номер.

Тот факт, что в кармане у него была наваха, кое-как отмытая под краном, на которой эксперт без труда найдёт следы человеческого гемоглобина, а в сумке с бельём грязные джинсы в крови, не давал покоя Денису. Лаборант прекрасно понимал, какая каша может завариться, стоит капитану потребовать предъявить к осмотру содержимое карманов. Наваха-убийца висела над Муромцевым словно дамоклов меч.

– С какой целью прибыли в Синиш?

– Нанять судно для отплытия к банке Мадейра и Канарским островам. У нас научная экспедиция, всё оформлено как надо. Мы сотрудники института Биологии моря. Документы в порядке. Этот вопрос надо обсуждать с моим начальством, а я простой лаборант, ничего в бюрократии не смыслю.

Алмейда внимательно выслушал. Помолчал. Затем разразился речью, разглядывая Дениса. Полуэктов с расстановкой по частям переводил.

– Основной проблемой нашего региона является морское браконьерство. Из-за агрессии пришельцев мы перестали контролировать судоходство. Процветает пиратство и контрабанда. Отчаянные ловцы забираются далеко в неизученные районы и привозят оттуда диковинных морских животных. Для преступников это хорошо, для простых людей опасно. Ваша экспедиция хоть и имеет разрешение на добычу образцов внеземной фауны, по сути, ничем не отличается от нелегальных добытчиков лута. Лично я против, чтобы вы привезли в мой город гадость, которая отравит всё побережье. В Синише и без того удручающая смертность. Наркотрафик, марокканцы, бразильерос и прочий сброд, не считая наших дайверов. Иностранные туристы арендуют суда и не возвращаются. А иногда они привозят такое, что последствия подолгу отзываются на берегу. Я не хочу чрезвычайных происшествий, поэтому мне будет проще в море вас не выпускать. «Морская лисица» уйдёт, а вы останетесь искать другое судно, но едва ли найдёте. Я приложу все усилия, чтобы вы не нашли. Может быть, кто-то из шкиперов согласится, чтобы досадить мне, а, может быть, и нет. В любом случае, вы потеряете время, поселитесь в гостинице и будете смотреть в окно, как каждый день уходят корабли. Я не оставлю вам шансов. Надеюсь, понятно?

Полуэктов договорил и умолк, сдержанно ухмыляясь.

– Что вы от меня хотите? – спросил Денис, помолчав. – Я такие вопросы не решаю. Разговаривайте с начальником партии.

– Я хочу поговорить с вами о сотрудничестве. Моё дело не допускать угрозы населению от ядовитого лута, который бразильерос всеми силами стараются притащить. Вы учёные, поэтому будете искать редкие морские организмы. Вы их найдёте. Вы сумеете их сохранить. Вы захотите доставить их в мой город, надеясь увезти к себе. Здесь кроется главная опасность. Вас могут ограбить бандиты и растащить инопланетную заразу по берегу, либо вы сами разнесёте её. Последствия от чужеродной флоры и фауны, повторяю, непредсказуемы. Полагаю, вы достаточно разбираетесь в биологии, чтобы определить незнакомый вам вид, от которого неизвестно чего ждать. Я не тешу себя иллюзией, что наша таможенная служба сумеет распознать потенциально опасные виды самостоятельно. Придётся весь улов отправить на экспертизу. Она займёт три-четыре месяца, за это время что-то неизбежно испортится… Или сгниёт всё. У нас бывают перебои с электричеством. Вы же понимаете.

– Эти вопросы решает начальник партии, – упрямо повторил Денис, глядя в пол.

– Давайте так. Если вы найдёте что-то необычное и захотите скрыть, расскажите об этом капитану. Тогда сразу по прибытии в Синиш мы сможем изъять вредоносный экземпляр и уничтожить его в соответствии с предписаниями Министерства здравоохранения, а вы с грузом уедете домой.

«Параноик какой-то, – Денис рассматривал капитана Алмейду, но ничего болезненного в его внешности не заметил. Полицейский держался с достоинством и аристократической простотой. Он не казался заморенным служакой, но и не выглядел отупевшим от власти держимордой. Человек прилежно выполнял свою работу, был на своём месте и сознавал, что занимает его по праву, возможно, даже наследному. В стране с самым долгим периодом диктатуры во всей Европе и возрождённой монархией это было в порядке вещей. – Или он прав и за его словами действительно что-то есть?»

– То есть вы хотите, чтобы я доносил? – спросил он, глядя в лицо Полуэктову, у которого надеялся отыскать больше понимания.

– У вас нет выбора, – вежливо возразил капитан, а Полуэктов перевёл с изрядным злорадством. – Либо вы соглашаетесь и подписываете документ о сотрудничестве, либо вам придётся сидеть на берегу до второго пришествия. Периодически вас будут выселять из гостиницы и придётся переезжать в другую. Это тоже я смогу устроить.

«А ведь он сумеет, – поверил Денис, заглянув в доброжелательные глаза капитана Алмейды. – Была не была! Подводить коллектив нельзя. Соглашусь, а в море разберёмся. Предупрежу Арину, пошлю капитана подальше или действительно сойду на берег в Испании. Главное, вернуться на борт».

– Делать нечего, – лаборант тяжело вздохнул и покосился на Полуэктова. – Надо так надо.

Муромцев настрочил заявление, которое продиктовал ему Полуэктов. Подписался на каком-то бланке, распечатанном на принтере Алмейдой. Капитан вручил ему загранпаспорт, но на прощание руки не подал.

– Я знал, что ты согласишься, – заявил Полуэктов, когда открывал перед Денисом дверь. – Вы там все привыкли стучать друг на друга, – и закончил, гордый своей догадливостью: – Потому что живёте в стране уголовников!

Глава 5

Прогретая солнцем палуба качалась под ногами. «Морская лисица» шла под парусом, делая семь узлов. Кака стоял у штурвала, глядел на репитер гирокомпаса придерживаясь курса на границе полного и крутого бакштага. Матрос Миксер стоял у лебёдки, флегматично помаргивая красноватыми глазками, готовый по команде рулевого выполнить поворот. Стаксель, вынесенный на правый борт, наполнился ветром. «Морская лисица» зарылась в волну. Муромцева обдало брызгами.

Придерживаясь за леер, Денис пробежал по мокрым доскам, спрыгнул в кокпит, где научные сотрудники раскладывали только что промытую планктонную сеть. Она представляла собой латунный обруч диаметром тридцать сантиметров, на который был натянут длинный конусный мешок из капроновой сетки со стальным стаканчиком на конце. Сетка имела крупную ячею и предназначалась для качественного анализа мезопланктона, чтобы получить представление, какая мелюзга плавает на пути следования. Для количественного анализа, лова мелкой сетью и подсчёта микроскопических организмов ни времени, ни людей у отряда не было.

– Запасайте вёдра, – пробормотал Казаков, укладывая в бухту страховочный шнур.

– И да поможет нам Дагон, – лаборант расставил на рундуке чистые контейнеры.

За время, проведённое на борту, он пристрастился в тихую погоду пользоваться форлюком. Пробежать по палубе оказалось быстрее и удобнее, чем протискиваться из форпика через вечно забитую кают-компанию, стараясь с кем-нибудь разминуться. Загруженная под завязку «Морская лисица» представляла собой резкий контраст с российскими научно-исследовательскими судами, где были стальные переборки, крашенные белой краской, безжизненный свет диодных ламп; если выберешься ночью в гальюн, складывалось впечатление, что идёшь по кораблю-призраку под размеренный стук машины прямиком в бездну. Совсем не то оказалось на «Морской лисице». Теснота, скученность, обшарпанный пластик и дерево, скрип снастей, журчание бегущей вдоль борта воды, от которой отделяла ощутимо тонкая обшивка, храп команды и запахи с камбуза доставляли неимоверно. Муромцеву они были по душе. В биологическом кружке Денис привык получать удовольствие от экспедиций ещё на этапе сборов в дорогу, и эта путешествие в тропики приносило радости не меньше, чем в детстве.

Как только отчалили, и яхта на моторе вышла за молы, напряжение дня и допроса в полицейском участке спало с плеч. Зато началась качка. «Морская лисица» была лёгкой, болтало её хорошо. Пришлось побегать к леерам и покормить рыбок, но с морской болезнью лаборант справился за сутки. А когда Денис проснулся следующим утром, он выбрался на палубу, увидел вокруг безбрежное синее море, поймал лицом ветер, вдохнул свежий солёный воздух, к нему пришло древнее спокойствие и какое-то безразличие к оставшимся на земле косякам и бедам. Стоявший у руля кучерявый мужик подмигнул ему и крикнул из рубки что-то дерзкое на непонятном языке. Из камбуза вышел Ганс и выплеснул помои в кильватерный след.

Лаборант Муромцев ощутил себя другим человеком. Он расхохотался и крикнул курчавому рулевому: «Привет!», а тот ответил: «Салют!». Ганс быстро обернулся, не ждал выкрика в спину. Коротко сказал: «Гутен морген», при этом его лицо сделалось похоже на мордочку дрессированной крысы, и вернулся к стряпне.

Курчавого вахтенного звали Паскаль. Он был смуглый баск с глазами чёрными, как антрацит, от взгляда которых сразу мерещились кровь, бинты и плачущие вдовы, однако совсем не злой. За время, проведённое в море, Денис перезнакомился с экипажем, вслушался в их речь и научился кое-что разбирать. Сбежавшиеся со всей Европы моряки общались на ломаном английском, хотя каждый знал его по-своему плохо. Лишь у Миксера он был родным, да кок Ганс и ведущий научный сотрудник Смольский владели языком на приличном уровне. Так или иначе, друг друга понимали. Это была слаженная команда босяков с сомнительным прошлым, которые хотели укрыться в Диких Водах. Они было защитой и угрозой. Инопланетяне загнали человечество на сушу, океан сделался прибежищем изгоев, а изгоям везде приходится несладко.

Денис встречал в новостной ленте заметки о рейдах на дикие острова, расположенные вдали от берегов. Люди стягивались туда, бросив цивилизацию с её сомнительными благами в виде постоянного электричества, водоснабжения и образования. Они становились ловцами, дайверами, собирателями инопланетных даров моря, и контрабандистами. Люди заводили на островах семьи, и уже не первое поколение выросло на устных преданиях и практической астрономии вместо истории, физики и начертательной геометрии. Ловцы изучали повадки инопланетян и умели уживаться с ними. Молодое поколение с раннего детства плескалось бок о бок с чужими и безнаказанно воровало с их подводных огородов. Самые неосторожные или невезучие оказывались съедены, но в среде ловцов это не считалось большой потерей. «Море забрало», – рассуждали они с присущим морякам фатализмом. Ряды быстро восполнялись, бабы рожали практически через год. Средства контрацепции на островах считались причудой богатеев наподобие компьютера – вещь забавная, но не слишком нужная. Убыль детей компенсировалось качеством. Оставшиеся росли смекалистыми, предусмотрительными и удачливыми. Они были дерзкими и сильными. Сами того не ведая, пришельцы выпестовали опасную породу постцивилизационных дикарей.

Добыча и перепродажа трофеев при отсутствии сил централизованного сдерживания неизбежно соседствовали с беспределом. Вольница породила пиратство. Дайверы нападали друг на друга, сообща грабили караваны, везущие ценный товар к европейским берегам, покушались на торговые суда цивилизованных стран. Иногда акты разбоя заканчивались крупным скандалом. Тогда военно-воздушные силы ООН бомбили островные крепости, топили всё находящееся на рейде и высаживали с цеппелинов десант. Кого-то обязательно спасали и показывали в новостях. Освобождённые заложники рассказывали об ужасах пиратского плена, пугая обывателя, но не всегда истории о поселениях с блэкджэком и шлюхами достигали нужной цели. В романтичные головы западала мысль о нескучной жизни, где не нужно выплачивать ипотечный кредит, унижаться перед чиновниками, а можно греться на солнышке и купаться в лазурных водах. Люди собирали пожитки и ехали в портовые города, чтобы влиться в ряды новых дикарей. Обычно им удавалось достичь вожделенных островов. Спустя много лет они могли появиться на экране с покаяниями, но чаще пропадали без вести, обретя свободу от системы государственной эксплуатации, а вместе с ней от заботы врачей и защиты полиции.

Их эскапизма Муромцев не понимал и не верил в его существование. Новостные заметки и ролики в сети были для него развлечением, в котором не находил ни грамма правды, вернее, не верил, что такое бывает на самом деле. Только в командировке, непосредственно столкнувшись с атлантическими обычаями, он осознал, что в мире течёт какая-то другая жизнь. Тяга к странствиям и приключениям оказалась заложена в приморских народах, в отличие от привычных к оседлости хлеборобов. На ум Денису приходило не слишком политически корректное сравнение нектона, активно плавающих животных, с сидячим бентосом – прикреплёнными ко дну организмами, и сравнение было не в пользу послушных закону обывателей. Разнообразие окружающей среды ускоряло эволюцию. Там, где условия менялись быстрее, население быстрее развивалось, приспосабливаясь к новым условиям, чтобы не погибнуть. Поговорка о людях, которые делятся на две нации – у одной есть лодка, а у другой лодки нет, – обрела для лаборанта весомость проверенной опытом догмы. Мореплаватели рисковали и дохли с неистовой силой, жизнь индивида разменивалась ни за грош, однако выглядели они шустрее и разнообразнее землепашцев.

Российских учёных с нацией мореходов роднила полевая работа. В поле ни приготовления, ни научная интуиция, ни качество оборудования не значили столько, сколько удача. Даже усердие не могло сравняться с везением. Усердие вознаграждалось через долгий упорный труд, повышающий вероятность выловить интересный экземпляр, однако всё могло пойти насмарку, если не пофартит.

– Стоп! – крикнул Казаков рулевому.

Кака привёл к ветру. Вырывающаяся из-под киля вода перестала пениться. Миксер начал вращать со скрипом рукоять лебёдки, выбирая грота-шкот. При помощи Паскаля убрал грот и стаксель. Некоторое время «Морская лисица» шла по инерции, учёные смотрели за корму, дожидаясь признаков остановки. Наконец, кильватерный след исчез, яхту сносило ветром, она дрейфовала, плавно поднимаясь на длинной волне.

– Забрасывайте, – разрешил Казаков.

– Ловись, рыбка, большая и маленькая, – прошептал Денис, беря в руки сетку.

Лаборант спустился по кормовому трапу и опустил в море орудие лова. Стальной стаканчик работал как грузило, увлекая сетку ко дну. Казаков потравливал фал, глядя на счётчик ручной лебёдки. Латунный барабан вращался, цифры в окошке прыгали, указывая метры глубины, пощёлкивали шестерни механизма. Смольский разматывал замыкающий линь, следя, чтобы он не запутался. Муромцев присел на корточки, одной рукой придерживаясь за поручень, другой сопровождая фал. Операция была рутинная. Биологи делали станции каждые двадцать миль. Брали пробы и шли дальше, разбирая выловленный материал, фиксируя и занося результат в журналы. Качественный анализ был попутной научной работой и выполнялся больше для отчётности, поскольку был включён в план экспедиционных работ. Всерьёз к нему относилась только Рощина, а мужчины воспринимали как развлечение вроде рыбалки, чтобы не скучать. Основная работа ждала их на отмелях.

– Готово, – Казаков поставил лебёдку на стопор, перекинул флажок на обратный ход и взялся за ручку.

Денис отпустил поручень и стал тянуть фал, поднимая сеть с тридцатиметровой глубины. Виктор Николаевич вращал барабан, следя, чтобы верёвка ложилась ровно. Смольский аккуратно выбирал страховочный трос.

– Там что-то есть, – доложил Денис, фал подрагивал и, чем ближе к поверхности, тем ощутимее. – Мы, похоже, выудили чего-то!

– Рыбка, – засмеялся Казаков. – Давайте, Денис, не ленитесь.

Вскочив, Муромцев торопливо выбирал мокрый конец, стараясь не дать глупой рыбе опомниться и выскочить из ловушки поверх обода. Когда из-под воды показался жёлтый круг, Муромцев понял, что добыча никуда не делась. Он выдернул сетку до половины и перехватил возле устья, где плотная надставка из парусины примыкала ко входному кольцу. Что-то быстрое металось в подводной части, раскачивая металлический стакан, капроновая часть колыхалась.

– Ого! – воскликнул лаборант, видя, как оно бьётся о стенки. – Не порвал бы.

– Давайте сюда, Денис, – Казаков отложил лебёдку и принял обруч, а Муромцев вытянул из моря полутораметровый конус, в хвосте набитый водорослями. С него лилась вода, внутри что-то прыгало.

Лаборант быстро перелез с кормовой площадки в кокпит. К разбору улова подошла Арина. Планктонную сеть разложили на сланях. Муромцев с Казаковым принялись собирать ткань к ободу, подтягивая добычу. Весть о том, что учёные выудили что-то стоящее, облетела судно. В море развлечений немного, на кокпите собралась вся команда за исключением рулевого. Даже Миксер пришёл поглазеть.

– Давай, юнга, заворачивай свой чулок, – буркнул по-португальски капитан да Силва, но, кроме Ганса, его никто не понял.

Кок подобострастно усмехнулся на сальную шуточку, как могла бы усмехнуться крыса, и вытянул шею, выглядывая из-за плеч. Посмотреть там было на что.

Поверх комка водорослей и прочей подводной дряни вроде икры, рачков и крошечных мальков извивалось странное существо. Его можно было накрыть ладонью, и она бы пришлась точно впору. С виду оно напоминало насекомое. Покрытое хитиновой кутикулой тело состояло из сильно отличающихся друг от друга сегментов, по-разному окрашенных. Тёмно-коричневая голова поблескивала двумя парами чёрных бусинок – глаза в центре были крупнее, боковые мельче. За головой шёл светлый шейный сегмент, из него росла пара ножек. Самая крупная часть, спина, была окрашена в болотно-зелёный цвет и по бокам имела треугольные плавники, буроватые возле тела и к полупрозрачным краям обретавшие снисходящую светло-коричневую окраску. От спинного сегмента шли ещё три, расцвеченные от пепельного к серно-жёлтому. Хвост заканчивался пятью вертикальными лопастями, не гребными, как у креветки, а, по-видимому, рулевыми. Через всю спинку существа шла дорожка из двух рядов чёрных пятен.

– Что это? – первым опомнился Муромцев.

– Сикараха какая-то, – бесхитростно отозвался Казаков, от которого лаборант ожидал услышать нечто более определённое. – Белкина бы сюда. Вы знаете, Михаил Анатольевич?

Смольский только покачал головой. Моряки тоже замялись. Никто не мог сказать, что за неведомое науке животное выловили учёные из морских глубин. Арина принесла планшет и объектив для макросъёмки. Клацнул магнит фиксатора. Рощина выключила бесполезную в море опцию вай-фая, объектив определился планшетом, навела резкость, начала снимать.

– Сажайте в воду, пока не сдохла, – распорядилась Арина, сохраняя файл.

Муромцев зачерпнул прозрачной пластиковой коробкой из-за борта, а Смольский ловко ухватил двумя пальцами существо возле крыльев.

– Осторожней, вдруг оно кусается! – встрепенулась Рощина, но было поздно.

– Здесь не достанет, – хладнокровно ответил Смольский и опустил трофей в контейнер. Зачем-то понюхал пальцы. Брезгливо поморщился. Вытер ладонь о светлые летние брюки, ещё сохранявшие стрелку, мечтательно улыбнулся, посмотрел на начальницу как на вошь и выдал: – Основную опасность вашей жизни, Арина Дмитриевна, представляет избыток принимаемых вами мер предосторожности. Именно поэтому как настоящий учёный вы не состоялись.

Рощина чуть не выронила планшет.

– Что, простите? – она отложила девайс на рундук кокпита, словно готовясь к драке.

Казаков медленно поднялся, Денис замер с открытым ртом, а Смольский назидательно продолжил:

– Настоящего учёного отличает бесстрашие. У него должна быть готовность отказаться от своих убеждений, если они доказательно опровергнуты. Вы же оказались не готовы, собирая материал для кандидатской, и подогнали доказательную базу под свою теорию о неспособности скрещивания земных организмов с ксенобионтами, хотя работы западных учёных подтверждали обратное.

– Это артефакты, созданные на основе дефектной методики, – жёстко сказала Рощина и выбила из пачки сигарету. – Их целью было показать принципиальную возможность переноса ксено-ДНК в геном земных организмов, но не вероятность этого в условиях дикой природы.

– Эксперименты по переносу генов чужих в геном репродуктивной клетки земного организма были поставлены Майером в США, Брауншвицем в Германии и… не помню кем ещё из норвежского Института морских исследований, положительный результат был получен на трёх видах, – перебил Смольский с широкой улыбкой идиота. – Вы постарались их опровергнуть под заботливым руководством Владимира Яковлевича. Надо же, у вас это блестяще получилось.

Рощина резко, по-мужски, чиркнула зажигалкой раз, другой, прикрываясь от ветра. Выдула сквозь стиснутые зубы голубой дымок.

– Большинство специалистов согласны с тем, что скрещивание невозможно, – попробовал вмешаться Казаков, но остановить Смольского не удалось. Трудно было понять, какие муравьи копошатся в его голове.

– Описательный характер вашей диссертации говорит о степени разработанности проблемы и достоверности методов исследования, – Смольский отвесил саркастический поклон. – А также о её актуальности. Ценю вашу поразительную взыскательность к себе, Арина Дмитриевна. Такой глубины научной мысли, как опровержение работ учёных мирового уровня, в стенах нашего института ещё никто не достигал. Надо ли скрывать, что Вас ценят только за организаторские способности и умение находить компромиссы в тяжёлых условиях? Для сборщика образцов это чрезвычайно важно и, наверное, хорошо для завхоза. Плохо, что при этом вы позволили начальнику партии задавить в себе учёного, не оставив даже времени для обустройства личной жизни. Если сильная, умная и способная женщина хочет быть несчастной, она обязательно этого добьётся…

Муромцев вскочил как пружиной подброшенный. Стиснутый до боли кулак готов был взвиться от бедра к подбородку научного сотрудника, но палуба ушла из-под ног. Капитан да Силва приказал поставить грот. Ветер переменился, ударил в борт. Парус наполнился ветром. «Морская лисица» накренилась. Смольский бревном упал на слани.

* * *

Смольского перенесли в каюту. Он потерял сознание, но, к сожалению Дениса, не от удара головой. Научный сотрудник перекинулся, точно пьяный. Он бредил, прикрыв глаза и блаженно улыбаясь.

– Не похоже на солнечный удар, – заявил Казаков. – С чего бы ему сделалось плохо?

– По всему видно, что Михаилу Анатольевичу очень хорошо, – язвительно возразила Рощины.

У неё так побагровели щёки, что Денис бросал на Арину тревожные взгляды, не хватил бы солнечный удар, но причиной явно была не жара.

– Пульс нормальный, – она отпустила кисть, Смольский вяло подтянул руку к груди и неразборчиво забормотал.

– Эта тварь его точно не ужалила?

– Нечем было. Михаил Анатольевич её за спинку держал.

– За спинку… – задумчиво произнёс Казаков.

Муромцев схватил запястье Смольского. Вывернул наружу.

– Вот оно.

– Вы что, Денис?

– Оборонительный секрет! Видите покраснение? Здесь и здесь, где он прикасался. Животное испугалось и выделило защитный токсин. Когда Михаил Анатольевич схватил его за спинку, слизь попала на руку, и яд абсорбировался через кожу.

– Действительно, – согласился Казаков и уважительно посмотрел на лаборанта. – А быстро…

– Смойте с ладони яд, – распорядилась Арина. – Я сейчас принесу аптечку, но кордиамин давать, наверное, рано. Михаил Анатольевич среди нас единственный человек, который мог бы сказать, что надо принимать в таких случаях, – вздохнула Рощина. – Дадим пару таблеток кофеина. Хватит, как вы считаете, Виктор Николаевич? Добавим потом ещё, если понадобится, чтобы не заснул. Будем наблюдать и отпаивать тёплым чаем. Если повезёт, выведем токсин через почки. Впредь работаем только в резиновых перчатках. Мы зашли в опасные воды. Тропические внеземные организмы непредсказуемы, полны сюрпризов, многие виды просто не описаны. Будьте внимательны, пожалуйста, если хотите вернуться домой живыми и здоровыми.

Предупреждение было излишним. После случившегося лаборант стал относиться к морским обитателям с опаской. Пострадавшую руку Смольского протёрли спиртом, он проглотил две таблетки кофеина и полчашки крепкого кофе. Денис приволок с камбуза большой чайник и поставил рядом с Казаковым, который вызвался дежурить первым. Рощина ушла в свою каюту и открыла на планшете атлас-определитель, но в нём не нашлось ничего даже отдалённо похожего на существо.

Найдя в багаже коробку с резиновыми перчатками, Денис на глазах у Казакова демонстративно натянул пару и отправился в кокпит разбирать улов. Экипаж сгрудился возле рундука, на котором стоял контейнер, дивился и обсуждал происхождение вида. По мнению Ганса, икру завезли пришельцы с родной планеты, капитан да Силва высказался за версию зарождения в результате нечестивого скрещивания инопланетян с земными организмами, а Паскаль предположил, что оно заплыло издалека. Матрос Миксер только помаргивал глазками и чесал в затылке. Никому не приходили на ум цензурные слова для названия той неведомой твари, а существо тем временем махало плавниками как крыльями, злобно металось по прозрачной коробке и стучало о пластмассовые стенки твёрдой хитиновой головой.

В сеть с планктоном Муромцев полез как ребёнок в мешок Деда Мороза. Выкинул пучок водорослей в таз, туда же вытряс планктон из приёмного стаканчика, отвинтив стальное дно. Грызло искушение забросить планктонную сетку и половить ещё на рыбном месте, вдруг удастся найти такое же морское чудо, но «Морская лисица» уже шла под всеми парусами, и рыбное место осталось далеко позади. Капитан да Силва пользовался попутным ветром, чтобы поскорее доставить пассажиров на отмели и самому половить с экипажем.

Команда деликатно разошлась по местам. Дениса и Казакова почтительно остерегались из-за их габаритов. Уважения добавилось, когда кок разнюхал и разнёс по всему судну, что они являются водолазами. Профессиональные водолазы, как быстро уяснял любой моряк, не стесняются решительных поступков. На берегу они скрашивают досуг в портовых кабаках, где любят накатить стакан и кому-нибудь по роже, в море вдумчиво готовятся к погружениям, что, по мнению матросов, выглядит как здоровый, крепкий сон. Однако русские водолазы вели себя, словно заправские учёные – ковырялись в тине и писали в тетрадках, будто у них имелось образование. Даже самый молодой, их слуга, выглядел как выпускник колледжа.

Ганс постучался в каюту, где лежал больной, спросил у старшего водолаза Виктора, не нужно ли чего, получил заверение, что всё в порядке, и отчалил на камбуз. Внезапно занедуживший Майкл не выглядел сильно хворым. Он улыбался и восторженно что-то бормотал, должно быть, бредил. Если это и было отравлением, то неопасным. Гансу не терпелось узнать, что же на самом деле произошло между пассажирами, почему вспыхнул спор, а потом Майкл внезапно потерял сознание. Жозе сказал, что его цапнула камарун марино, «морская козявка». Так он обозвал на португальском то ли рыбу, то ли насекомое, определения которому никто не сумел подобрать. Ганс бросил в маленькую кастрюльку пару луковиц и морковку, взял овощной ножик, выбрался в кокпит. Младший водолаз Деннис копался в тазу с водорослями, как это делали все учёные, ходившие на «Морской лисице». Иногда он отрывался от своего занятия и помечал что-то в журнале, будто действительно понимал толк в мелюзге и знал каждую букашку по имени. Однако теперь Деннис был в резиновых перчатках. Ганс заподозрил неладное. Он присел на рундук и стал скрести морковь, сбрасывая очистки в кастрюльку. Казалось, для него не было ничего важнее, чем не обронить на слани ни кусочка шелухи.

– Как себя чувствует доктор Майкл?

– В порядке, – Муромцев взглянул на кока и вернулся к качественному анализу. Большинство планктеров он мог определить сам. Каких не знал, пересаживал в банку с морской водой, потом Арина дополнит.

– Его укусила эта… – кок постучал ножиком по контейнеру, в котором не находило себе места существо. – …тварь?

– Не укусила. Выделила яд. Яд попал на кожу и подействовал. К счастью, он оказался несильным.

– Зачем нужен яд, если от него нет толку?

– Это может быть…

Муромцева осенило. Он выкопал из водорослей полупрозрачного малька, бросил в контейнер. Тварь заинтересовалась соседом, но малёк был шустрее. Он сразу забился в угол, стараясь держаться от хищника как можно дальше. Тварь не торопилась. Она слегка погрузилась, но преследовать не стала, просто развернулась к нему головой и принялась наблюдать. Постепенно движения малька замедлились. Он всплыл кверху брюхом.

– Вот и отгадка.

Тварь уже была тут как тут. Вцепилась жвалами в снулую рыбёшку, зафиксировала добычу передними лапками, словно руками, пустила в ход ротовой аппарат.

– С головы жрёт, – заметил Муромцев.

С головы.

– Боится, что вырвется, – прошептал лаборант.

В тазу он нашёл крупную личинку синей ленты, забившуюся в пучок водорослей подальше от цепких пальцев лаборанта. Безобидный инопланетный получервь-полурыба питался одноклеточными и сам служил кормом для всех, кто был хоть чуточку крупнее и зубастее. Муромцев запустил его в контейнер. Личинка повела себя глупее земного малька. Она не испугалась ядовитого хищника. Извиваясь всем телом, подплыла к поверхности рядом с ним и стала греться на солнышке, решив, что вернулась в безопасную среду. Тварь доедала добычу, около пасти её висело кровавое облачко и плавали кусочки потрохов. Синяя лента сменила пару раз место, переплывая на более тёплую воду, время шло, а никаких признаков паралича не наблюдалось.

– Яд не действует, – сказал Муромцев.

– Чужие не едят своих?

– Едят. Свои им – основная кормовая база, на них токсин должен действовать в первую очередь. Наверное, быстро разлагается в воде, чтобы всю мелочь вокруг себя не перетравить, – предположил Муромцев. – В ходе эволюции выжили и получили преимущество те хищники, которые не оставляли за собой мёртвую пустыню, а убивали ровно столько, сколько нужно для еды, не больше.

– Яд сильный, если подействовал на доктора Майкла, – заметил кок.

– Достаточно сильный, чтобы вызвать у человека бред и галлюцинации. У нас с пришельцами сильно отличающийся морфогенез, отсюда разная токсическая чувствительность. Яд камарун марино убить человека не может, даже если получить большую дозу токсина, держа тварь в руке, но причинить неприятности – без проблем.

– Галлюцинации? – переспросил Ганс.

– Что-то вроде. Он сейчас лежит на койке и разговаривает сам с собой.

Кок вернулся к чистке овощей. Помолчал, не торопясь раздевая луковицы. Сказал, задумчиво глядя на линию горизонта:

– Каких только зверей ни привезли пришельцы… Рассказывают, что возле Кубы водится медуза, которая может утащить с борта крепкого матроса. У неё щупальца как у осьминога, с крючками на концах и ядовитые. Она жалит человека, парализует его, затаскивает под свой прозрачный купол и обволакивает желудком. Можно видеть, как он там переваривается. Она меняет цвет подобно осьминогу. Когда медуза довольна, она фиолетовая, а когда злится или нападает, становится красной.

«Пиратские байки», – решил Денис.

– Дайверы говорят, что амфибии пользуются медузами как сторожевыми собаками, – произнёс кок многозначительным тоном. – Выпускают охранять огород и учат нападать на людей и акул, а своих не трогать.

– Вы видели амфибий? – спросил лаборант.

– Амфибии это одуреть как страшно, – Ганс посмотрел на молодого учёного и мерзко ухмыльнулся. – Там, куда мы идём, их много.

Глава 6

Ночью в каюте было темно, хоть глаз выколи. Отсыревшее постельное бельё источало приторный запах синтетической отдушки. Денис ворочался на верхней койке под плавную килевую качку «Морской лисицы». Яхта размеренно поднимаясь и опускаясь на атлантической волне, лаборант чувствовал себя как младенец в люльке, но сон не шёл. Внизу время от времени тяжко вздыхал Смольский. За день он устал от постельного режима, учёному было скучно, однако после случившегося избегал выходить на люди. После того, как из каюты с перекошенным лицом выскочил Казаков, на дежурство заступила Арина и, по-видимому, сумела найти общий язык с недужным коллегой. Перед отбоем её сменил Муромцев. Смольский к тому времени перестал бредить и по обыкновению сделался замкнут. Лаборант не пытался его разговорить, не хотел нарваться и потом об этом жалеть, но теперь мрак и скука сделали своё дело. Когда Смольский снова горестно вздохнул, Муромцев прервал вынужденное молчание:

– Как вы себя чувствуете, Михаил Анатольевич?

– Было хорошо, пока вы не начали меня пичкать всякой дрянью, – пожаловался Смольский. – Я словно летел по небу, подхваченный ветром. Воздушные потоки несли-несли, но совершено не препятствовали оставаться на земле и с вами разговаривать.

«Знал бы, что за ерунду ты нёс», – скрипнул зубами Денис.

– Я понял, что значит быть на седьмом небе, – мечтательно продолжил Смольский. – Потом какой-то ураган закрутил меня и швырнул далеко в небеса, я увидел звёзды.

«Это ты вырубился и упал», – отметил Денис.

– При этом я оставался на яхте. Помню ваши лица, склонённые надо мной, вы решали, жить мне или умереть. Потом ураган забросил меня сюда. Вы стали поить меня кофе и кормить таблетками, чтобы снять симптомы эйфории, – засмеялся Смольский. – Симптомы вы не сняли, но удовольствие подпортили.

– Мы за вас беспокоились, – как можно нейтральнее ответил Муромцев.

– Знаю, вы ненавидите меня за эти минуты откровения. Виктор Николаевич взбесился, когда я ему рассказал о заслугах замдиректора по науке, в любимчиках которого он ходит. Но вам я хочу сказать…

– Вы наговорили Арине Дмитриевне кучу гадостей, – на Муромцева накатило холодное бешенство, ему захотелось ощутить в кулаке открытую наваху и ткнуть кого-нибудь в живот.

Например, Смольского.

Тот вдруг затих. То ли прислушивался, то ли соображал.

То ли врождённое чутьё не подвело, и он сделал из осторожности паузу.

– Вы должны понять, я был не в себе, – запустил пробный шар Смольский.

«Он чувствует меня и боится, – Муромцева словно окатило холодной волной. Спать окончательно расхотелось. – Токсин всё ещё действует!»

– Я знаю, о чём вы думаете, – сказал Смольский. – Догадываюсь. Когда ваши намерения сильны, они становятся распознаваемы.

– О чём же я думаю?

– Вы хотите ударить меня в живот.

Лаборант прирос спиной к койке.

– Теперь не хотите. И не надо.

– Давно это у вас… озарения?

– После того, как начал отходить от действия кофеина. Вы, Денис, не обижайтесь за Арину Дмитриевну. Правда никого не делала счастливым, а я не врал. Быть честным выгоднее. Я могу о чём-то умолчать, но распространять ложные сведения не буду. С Рощиной всё непросто, кандидатская у ней в самом деле спорная. Вы её читали?

Денис промолчал.

– Вот как, – смекнул ведущий научный сотрудник. – Вы у Рощиной три года, а темы диссертации своего руководителя не знаете? Вы нелюбопытны. Подчинённый должен знать всё о своём начальстве, если хочет продвинуться.

– А вы знаете, конечно? – лаборант не смог скрыть неприязнь.

– Я интересуюсь работами нашего института, – миролюбиво отозвался Смольский. – Темой её кандидатской были эколого-генетические основы охраны земных животных ксеногенных экосистем на примере Баренцева моря. Благородная тема. Половина институтов Норвегии этим занимается, а другая половина занимается Гренландским и Норвежскими морями. Тема актуальная, конкуренция велика, работай не хочу, но вы же знаете, что Арина Дмитриевна практически не ездит на международные конференции.

– Ей некогда. Она ездит в экспедиции, – заступился за Арину Муромцев.

– А почему это происходит? Почему вместо обработки полученных данных она срывается в поле при первом удобном случае? Вы не думали, что это глубоко личное, что мешает плодотворной научной деятельности? Подписываться под чужими выводами она категорически отказывается. В результате, ей докладывать нечего, – снисходительно пояснил Смольский. – За пять лет у неё опубликована ровно одна статья в соавторстве. Не дуйтесь, Денис. Арина Дмитриевна превосходный организатор. Она могла бы Атлантическую партию потянуть, но, чтобы с англичанами работать, нужны научные заслуги, а не административный талант. Поэтому её запихнули на самый рискованный участок, к нам. Здесь не место для женщин, однако руководство это не остановило. Ну, вы понимаете, за что её ценят.

– А вы сами смогли бы потянуть?

– Нет. Я не полевой работник и мне совершенно здесь не нравится.

– Кок сказал, что на отмелях встречаются амфибии, – у Дениса заныло сердце. Тревоги и переживания, казалось, оставленные на берегу, вернулись с новой силой. Кроме амфибий могли встретиться акулы. Их водолаз опасался куда сильнее.

– Не бойтесь. Амфибии нас не тронут, если мы будем держаться от них подальше. Я уверен, Арина Дмитриевна примет все меры предосторожности. Она бывалый и осмотрительный человек. И я знаю, что вы тайно в неё влюблены.

Глава 7

Следующим отравился матрос Миксер. Паскаль обнаружил его, когда шёл будить вахту. Миксер лежал в кормовом проходе с горящим налобным фонариком и не подавал признаков жизни. Паскаль разбудил капитана. Жозе да Силва приказал запустить генератор, включил в салоне свет, поднял команду. Миксера перенесли на койку и немедленно начали расследование.

Мокрые следы вели в форпик и недвусмысленно указывали на источник – контейнер с неизвестной тварью. Он был наполовину пуст. Матрос расплескал воду, когда пытался её поймать. Сама камарун марино сидела на дне и, казалось, была не слишком довольна повышенным вниманием.

Разбудили учёных. Тварь принадлежала им, к тому же, они недавно справлялись с отравлением. Осмотрели Миксера, укусов не нашли, но обе ладони оказались красными – матрос хотел получить как можно больше кайфа и хватал тварь обеими руками. Теперь он лежал в обмороке, дыхание было редким, реакция на раздражители отсутствовала, а зрачок сужен в точку.

– Похоже на передозировку опиатами, – Смольский замерил пульс и сообщил неутешительное: – Дадим кордиамин для поддержки, приготовьте адреналин и шприц с длинной иглой. Если остановится сердце, будем делать искусственное дыхание, пока вещество не переработается организмом, но я не думаю, что до этого дойдёт.

Ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии был на борту неоспоримым авторитетом в области лекарственных средств и, вдобавок, недавно испытал на себе действие токсина.

– По крайней мере, мы знаем, что состояние не ухудшается, – Арина была настроена не столь мрачно, хотя и знала уже, что в судовой аптечке нет ничего сильнее аспирина, а есть сушёная морская дрянь, и можно полагаться только на свои медицинские препараты.

– Накапливаем бесценный клинический опыт, – сказал Смольский.

За всех рассудил капитан, первое лицо на корабле и вообще мужик тёртый:

– Миксер парень крепкий, отлежится. Грешно ломать кайф, если он пришёл. Если не поправится, будет сам виноват, предадим его тело морю.

Решение капитана молчаливо одобрили. Никто не хотел возиться с матросом и брать на себя ответственность за его никчёмную жизнь.

Через четверть часа Миксер открыл глаза и заговорил. Он улыбался как идиот и нёс такую околесицу, что сделалось ясно: яд неизвестной твари – штука дельная. Постепенно он оживал и всё больше радовался. Команда стала с интересом поглядывать в сторону форпика.

– Миксер тупица, – сообщил Ганс, когда они утром заняли свои места в кокпите, лаборант готовил планктонную сеть, а кок чистил овощи. – Здравый инстинкт моряка должен был подсказать держаться подальше от всякого непонятного, а он полез обеими руками. У Миксера ума как у бультерьера.

– Похож, – усмехнулся Денис.

– Дурак. В море госпиталей нет. У нас ему тут никто не поможет, случись что серьёзное.

– Почему не поможет? Поможет, – кинулся лаборант защищать своих, но кок только пренебрежительно прищурился.

– Море легко забирает. Не успеешь опомниться, как кого-то нет. Каждый нормальный моряк об этом помнит и старается избегать опасности, но это не для Миксера, он всегда ходил по краю. Не знаю, как он жив до сих пор. И в шторм за борт списывался, и в Лондоне его подстрелили, и дайверы гарпуном ногу проткнули, всегда не хватало совсем чуть-чуть, чтобы умереть. Дурак везучий, – раскипятился кок. – У него нехватка смерти в организме, вот что.

– Зачем он к ним полез? – Муромцев старался не лезть в тёмные дела экипажа, но тут не сдержался, так его заинтересовали таинственные дайверы.

– Глупость и амбиции. Дайверы – народ рисковый, нервный. За сезон могут сами сильно проредиться, а то и вовсе одна банда выбьет другую и займёт её район. Ты прибыл, а тебя встречают незнакомые лица, с которыми опять нужно договариваться. Не успеешь оглянуться, как её сменит другая шайка.

– А вы что? – забеспокоился Муромцев.

– Мы мирные рыбаки, нам приходится платить. В других местах власть давно устоялась, но мы зашли в неспокойный район. От берега далеко, однако тут ещё патрулируют цеппелины береговой охраны. Правильные пираты опасаются устанавливать здесь свои порядки, но мародёры заходят пограбить.

– Что же вы сразу-то не сказали!

– Капитан предупредил доктора Арину, но она решила не отклонятся от утверждённого маршрута.

Денис промолчал. Воображение, подстёгнутое страхом и беспокойной ночью, размотало в голове яркую ленту сменяющих друг друга кадров, на которых оборванцы портовых кварталов обступали беспомощных научных сотрудников, угрожая тесаками и револьверами, торжествующе смеялся капитан Алмейда, запирал решётку дюжий вертухай, а в довершение покачивались на цепях прикованные к стене пещеры скелеты. Почему-то карательная сила органов государственной власти тесно соседствовала в голове лаборанта с беспределом организованной преступности.

– Не бойся, – успокоил кок. – Ничего страшного там нет, скоро сам всё увидишь. Мы идём на Ослиную Челюсть. Нам надо пополнить запасы питьевой воды.

* * *

Ослиная Челюсть грызла небо острыми зубами серого гранита, торчащими из глинистых склонов. До Нашествия острова не было на карте, затем участок дна стал выдвигаться, толкаемый вверх неведомой силой. Когда португальские власти убедились, что подъём суши закончился, военные корабли высадили на остров геологов и геодезистов, установили флаг, построили пост наблюдения и связи, метеорологический пункт и радиостанцию. Затем корабли ушли, а служащие остались. Больше их никто никогда не видел.

Упрямые португальцы высадили на остров инженерные войска, пристроили казарму охраны, караульные вышки, склады, причал, спустили на воду бронекатер с пулемётом и усилили пост наблюдения отделением морской пехоты. Однако береговые строения вскоре опустели. Радиосвязь начала забиваться помехами, не достигая даже станции на Канарах. Докричаться получалось не всякий сеанс, и когда станция Ослиной Челюсти надолго пропала из эфира, к острову был направлен корвет «Стремительный». Португальцы нашли нетронутые здания, изорванные сгнившие трупы, а в глубине острова пятерых смертельно напуганных военнослужащих. Они рассказали о ночной бойне, устроенной вышедшими из моря чудовищами. Чудища ходили на задних лапах или бегали словно крокодилы, но крокодилами они не были. Они напоминали двухметровых тритонов с крупной, сплющенной с боков головой, и пастью, полной острых зубов. Твари делали так, что человек пугался до безумия, а иные солдаты нападали друг на друга, словно одержимые бесом. Демонические тритоны разговаривали между собой, как могли бы разговаривать на незнакомом языке солдаты противника, и превосходно видели в темноте. Ночная атака отличалась организованностью. Вероятно, была спланирована заранее. И хотя чудовища из моря не были вооружены, они не понесли потерь. На территории лагеря не нашлось стреляных гильз. Когда тела погибших доставили на базу, судебно-медицинские эксперты обнаружили на некоторых телах колото-резаные раны и установили, что они нанесены штатными штык-ножами. Солдаты действительно убивали своих, а тот, кто управлял ими, не знал огнестрельного оружия.

После инцидента на Ослиной Челюсти от поста СНиС пришлось отказаться. Остров на некоторое время обезлюдел, а потом на нём неизбежно заселились те, кто относились к своей жизни проще и готовы были рискнуть. Это были потомки беженцев из затопленных районов Бразилии, люди, которым негде жить и нечего терять. В Португалии их никто не считал, от переселенцев хотели только избавиться. Бразильцы быстро учились и обладали наследственным опытом выживания. Они узнали, что если спать в горах, а выходить на промысел днём и не загрязнять акваторию дизелем и маслом, можно чувствовать себя относительно спокойно. Знание это далось не сразу, за него пришлось заплатить, но рыбаки умели терпеть. На отмелях вокруг острова пришельцы устроили нерестилище и разводили из икры молодь – крупных головастиков, от которых следовало держаться подальше. За потомством приглядывали. Там, где молоди было много, люди часто без следа пропадали.

Рыбаки и ныряльщики-дайверы за годы сосуществования с пришельцами накопили порядочно наблюдений, как мало кто из учёных того времени. Головастики развивались из икры во взрослую форму приблизительно за три года. Сначала они росли, питаясь водорослями, затем прорезывались жаберные щели, появлялись зачатки лапок и зубы. Когда отрастали лапы, «мальки», как окрестили их дайверы, начинали выходить на сушу и отбрасывали внешние жабры. На суше они проводили теперь больше времени, укрепляя лёгкие, и превращались в миниатюрную копию морского страшилища, прозванного злопамятными рыбаками скверным словом «бишу». С ними всё чаще можно было встретить взрослых бишу, которые учили их разговаривать. Взрослые натаскивали молодь ходить на задних лапах, опираясь на хвост, сначала под водой, затем на суше, а передние лапы использовать для работы. К тому моменту количество мальков существенно убывало, море брало своё, но для пришельцев это было в порядке вещей. Маленькие бестии питались рыбой, которую ловили сами, заставляя замирать в воде. Дайверы старались их избегать, потому что мальки уже начинали охотиться и на крупную добычу. Вблизи них в голове мутилось, люди иногда проделывали странные вещи, о которых потом плохо помнили. На других же колдовство инопланетян не действовало. Как бы то ни было, от взрослых бишу следовало уноситься на всех парусах или сразу стрелять. Дайверы стреляли, а рыбаки предпочитали не связываться.

Военные здания дайверы использовали для своих нужд. Из технического ангара сделали амбар для обработки и сушки морских трофеев, склад тоже пригодился. Башенка поста СНиС обрушилась от землетрясения, но первый этаж накрыли снятой с ангара жестью и днём прятались там от жары. Днём было не страшно, часовой мог заметить бишу издали, да и появлялись они на пляже не часто. Амфибии охотились на людей и, поймав, ели, но с ними можно было ужиться. Самое главное, они не трогали строения, добычу и лодки. Всё, к чему прикасались человеческие руки, мало интересовало тварей из морских глубин. И они не знали огня.

Говорили, что бишу прилетели со звёзд, но рыбаки не верили. Говорили, что это демоны из ада, но рыбаки не верили и даже церкви не построили, а детей возили крестить на Мадейру. Рыбаки верили, что страшилища приплыли из дальних морей, откуда их выгнали землетрясения. Отсутствие у бишу огня только укрепляло их догадки. Откуда под водой огонь?

Рыбаки обжились на острове. Деревню построили в горах, привезли с континента удобрения и семена засухоустойчивых сортов, выведенных сельхозкорпорациями. Выкопали резервуары для сбора дождевой воды. Развесили в тихой бухте мембранные опреснители. Посадили канарские сосны и деревья Гарое, собирающие влагу из воздуха. Сложенные из плодородного ила склоны быстро покрылись буйной тропической растительностью. Амфибии туда не заходили, они не любили лес.

В родной среде обитания приматы чувствовали себя в безопасности.

Глава 8

– Капитан разрешил сойти на берег, – брошенный Ариной окурок пшикнул о воду, – Я думаю, нам не следует оставлять имущество без присмотра.

«Морская лисица» стояла на якоре в миле от пляжа Ослиной Челюсти. Матросы прилаживали на транец надувной лодки подвесной электромотор. Арина проводила последний инструктаж. Подразумевалось, что кто-то добровольно откажется походить по земле, ощутить под ногами неподвижную поверхность, набраться новых впечатлений, посмотреть на здешние красоты и диковины, сделать фото и видео, чтобы хвастаться потом перед друзьями.

– Я присмотрю, – заявил Смольский. – Каюта меня вполне устраивает.

– Вы уверены, Михаил Анатольевич? – на всякий случай уточнила Арина.

Ей не хотелось оставлять Смольского наедине с ядовитой морской козявкой, чья слизь вызывала эйфорию и галлюцинации.

– У меня много работы по добытым экземплярам, – сладко улыбнулся ведущий научный сотрудник. – Прогуляйтесь по горам, разомните ноги. Кабинетного червя замкнутое пространство не угнетает, я привык сидеть за столом.

– Раз так, грузите, Денис, – указал Казаков на ловчее имущество.

В яхтенный тузик поместилась пластмассовая бочка для воды, моторист и научные сотрудники. Надувашка была явно мала для всего экипажа и вообще не годилась как аварийное спасательное средство. Не получится накачать баллоны в шторм, когда яхта сидит на рифах, двигатель не работает, а аккумуляторные батареи залиты солёной водой. Кроме того, при любых условиях девять человек в лодку не влезет. Учёные рассудили между собой, что капитан ротозей и надеется на удачу. Денису же пришло в голову, что матросские ножи и вёсла когда-то решали в прошлом братьев да Силва проблему лишних пассажиров. Если не считать жилетов, в море вышли без спассредств. От лодки требовалась компактность, чтобы храниться в рундуке и занимать мало места, а освободившимся пространством капитан мог распорядиться с выгодой для себя.

Тихо посвистывая мотором, тузик отчалил от борта и быстро пошёл к берегу, подпрыгивая на волне.

Муромцев устроился на носу, уступив банку старшим коллегам, и зачарованно таращился вперёд. По сторонам простиралась бледно-голубая гладь. Дно было совсем близко, сквозь мутную воду казалось – опусти руку и коснёшься ила. В отлив оно должно было обнажаться на многие мили. Из географической энциклопедии, предусмотрительно закачанной в планшет ещё в Петербурге, Денис вычитал, что остров искусственный. Но одно дело рассматривать спутниковые снимки, и совершенно другое – увидеть результат терраформирования в натуре. Никакие фотографии не могли составить странное чувство рукотворности, словно хтоническое божество надуло гигантский пузырь, верхний край которого вытолкнул земную твердь к границе воды и воздуха. Со спутника район Ослиной Челюсти выглядел светлым полукругом с неровными краями, изгрызенными вулканической активностью и видоизменённым горным рельефом дна. Вблизи это был просто остров с зелёными склонами, из которых выпирали каменные клыки, полоской пляжа и нелепыми постройками на берегу.

И бескрайняя отмель, испещрённая надводными скалами и рифами в белой пене.

Спорили, смотрели вдаль, не покажется ли над водой острый акулий плавник.

– Там, где живут бишу, акулы не водятся. Бишу их ненавидят, – на ломаном английском объяснил Кака, когда Рощина в шутку спросила его об этом. – Акулы едят молодь. За это бишу убивают их при первой возможности.

– Бишу? – не поняла Рощина.

Кака замялся, подыскивая английский эквивалент, но не нашёл.

– Гридже тритау, – он махнул свободной от румпеля рукой, показывая, какой большой зверь. – Тритау. Саламандра. Бишу до мар.

Денис только хмыкнул. В самом интересном из словарей португальского языка, с которым он ознакомился в первую очередь и кое-что оттуда усвоил, «bicha» называли гомосексуалистов. Под «bicha do mar» можно было понимать как гея-купальщика и так морское животное-извращенца. Амфибии явно не пользовались расположением у рыбаков.

Лодка скользила над зелёным ковром невысоких водорослей, грозя пропороть баллоны о торчащие из ила камни. Они были покрыты красноватой бахромой. С верхушки каждого тянулся пучок нитевидной бороды, колыхаясь в направлении отступающей воды. Ниже места прикрепления нитей камень был безжизненно чист. Денис никогда такого раньше не видел.

Волна плеснула в волосатую макушку прямо по курсу.

– Лево руля! – крикнул Денис.

Кака толкнул румпель, послышался глухой удар. «Винт потеряли!» – похолодел Муромцев. Нос лодки отвернул и она, сбавляя ход, прошла почти впритирку мимо камня. Кака выключил мотор, поднял привод. Алюминиевая лопасть жалобно торчала вкось, словно ухо побитой собаки. Кака негромко и меланхолично высказался.

– Всё в порядке? – забеспокоилась Рощина.

– Ерунда, починим у рыбаков, – беспечно отозвался помощник капитана. – До берега придётся идти на вёслах.

– Замучаемся грести против отлива, проще на буксире. Сидите! – Муромцев не без удовольствия спрыгнул за борт. Надувашка закачалась, он придержал её, заодно, страхуясь, чтобы не провалиться в яму. Вода достигала середины бедра, грязи было по щиколотку.

– Денис, вы нас не искупайте, – Казаков поймал бочку и придержал ногами. – Или давайте я вам помогу.

– Не надо, здесь топко, – лаборант закинул на плечо фал, впрягся и поволок, выдирая ноги по очереди и снова увязая.

Лёгкие сетчатые кроссовки берегли от порезов и не боялись воды, как зальётся так и выльется, но идти было неприятно. Гадкий тепловатый осадок мёртвой, ещё не переваренной органики и выделений, детрит, лез в обувь липкими языками, засасывал, того и гляди, слетят. Оставить кроссовок на дне было боязно. Кто знает, что там лежит помимо острых камней и ракушек? Наступишь на морского ежа, и будешь остаток сезона скакать на одной ноге. Это если не попадётся совсем злая дрянь. «Какого чёрта я один тащу? – Денис мрачно глядел в воду перед собой. – Сейчас как даст шипом скат-хвостокол. Он тут может в песок зарыться. А медузы? – мысли становились всё чернее и чернее, на ум приходили щетинковые черви и смертоносные моллюски, которые только и ждут, чтобы засадить в человека отравленный гарпун. – Насколько здесь биота ядовитая? Она ведь не изучена. Здесь нет биостанции, а моряки ничего о ней не говорили. Говорили только о рыбаках и бандитах… Поганый остров, с амфибиями и сбродом. Если кок не наврал».

Кака изучил погнутый винт, положил на банку рядом с аккумулятором и перелез за борт. Упёрся в корму. Лодка пошла совсем легко.

– Денис, возьмите мою панаму, – крикнула Рощина.

– Спасибо, Арина Дмитриевна, я лучше так! – вспомнив о припасённой бандане, Муромцев развернул платок и, не отжимая, повязал на голову. По лицу и шее потекла вода. Денис чувствовал, как она сразу высыхает, стягивая кожу корочкой соли.

Берег был уже близко. Мелкие волны били под коленки, тащили назад. Обходя камни, Денис забирал левее, где было мельче, уклоняясь от скопления сараев и хибар, напротив которых лежали перевёрнутые лодки, а в море вдавался поросший снизу зелёной бородой водорослей бетонный причал. Кака толкал надувашку, направляя на старый баркас, похожий на изглоданный труп коровы. Деревянная обшивка была местами содрана предприимчивыми костровыми, в небо торчали рёбра шпангоутов.

Вал плавника, скопившийся на линии прибоя, периодически разорялся мыслящими обитателями острова. Древесные стволы с голыми корнями и ветками, занесённые течениями с берегов Европы, были небрежно изрублены, от них отделяли всё, что можно было отнять без особых усилий. Раскуроченные корпуса бакенов и сигнальных буёв вопияли о любознательности аборигенов, их живом интересе к электронной начинке, источникам питания и цветным металлам. Лаборант вышел на осквернённый пляж, словно исполненный нечестивых замыслов Ихтиандр.

Да и чувствовал себя ровно так же.

– Добрались, – он развернулся, накинул верёвку на локоть и потянул тузик, поднимая нос.

Лодку вынесли на песок, привязали к комлю топляка. Приспустив баллоны, чтобы нагретый солнцем воздух не разорвал их, перевернули вверх дном, прикрыв мотор, аккумулятор, вёсла, насос и ковшик.

– Бочку оставьте здесь, – махнул рукой Кака.

– А как же вода? Или сначала с местными договориться надо? – кивнула Арина на хибары, возле которых на кольях сушилась недлинная сеть.

– Все местные на той стороне острова, они в лесу живут, возле дождевых прудов. Мы к ним не пойдём, у них вода за деньги и невкусная. Дождёмся отлива, когда откроется пресный источник. Наберём из него. Там хорошая вода и бесплатно.

– Почему они здесь не живут, возле источника? – спросил Казаков.

– Здесь бишу, – недобро оскалился Кака. – Дальше в море у бишу рассадник. В тех сараях только дайверы бывают, да и то днём. Ночью даже они уходят в горы, у них лагерь в лесу.

– То есть амфибии здесь бывают? – недовольным тоном спросила Арина.

– Почти не бывают, не бойтесь, – отмахнулся легкомысленный помощник капитана. – Вы их и не увидите совсем. Если захотите посмотреть, идите туда, – указал он в сторону домов. – За мысом самый их город. Бишу там плещутся, смотрите сколько хотите, они издалека не опасны.

– А дайверы? – Муромцев отмывал изнутри кроссовки, стоя на плоском камне, и насторожился, едва речь зашла о бандитах. – Они как?

– Так себе, – пожал плечами Кака. – Сходите, познакомьтесь. Если вы не будете возле них крутиться, они не станут вам мешать. Вы туристы, осматриваете остров. Туристов не трогают. Не лезьте к ним в жильё, ничего у них не берите, ничего им не обещайте. Оставайтесь снаружи, – добавил он на своём корявом английском. – Не говорите, что вы учёные, тогда вам не будут ничего предлагать купить. Не заключайте с дайверами сделок. Прогуляйтесь до мыса, посмотрите на бишу, делайте видео. Я скоро вернусь.

Забрав сломанный винт, помощник капитана бодро пошагал к зарослям, в которых виднелся расчищенный проход и тропинка.

– Куда он нас привёз? – холодно сказала Рощина ему в спину. – Не берите, не говорите. Пиратский остров какой-то.

– На туристов мы точно не похожи, – ободрил её Казаков. – Мы сейчас начнём по литорали бродить и образцы собирать. С туземцами всё равно понадобится искать общий язык. Вы готовы, Денис?

– Всегда готов, – Муромцев закинул на плечо мешок с банками, сетками и складным сачком. – Найдём. И животных, и язык общий. Местные обязательно придут попрошайничать. Для них любой чужак в первую очередь – источник наживы. Будут таскаться за нами и клянчить. Навязываться, предлагать свою помощь и постараются что-нибудь стянуть.

– Слова не мальчика, но мужа! – одобрил Казаков, нацепляя рюкзак, а Рощина посмотрела на своего лаборанта с нескрываемым интересом.

– Я вас не узнаю, Денис. Где вы научились в аборигенах разбираться?

– В армии, – сказал Денис. – Чтобы понять местный контингент, мне хватило разá выйти в Лиссабон.

Рощина насупилась. Их общая тайна не подлежала разглашению. Когда о ней напомнили так некстати, иных доказательств знания португальского отребья не понадобилось.

Дорога к мысу, с которого помощник капитана советовал наблюдать за амфибиями, пролегала через пустынное хозяйство ныряльщиков. Белые коробки зданий, сложенных из пенобетона, неуклонно превращались в развалины. Рачительные туземцы давно разобрали крышу, вынесли двери и оконные рамы. Только самая крупная постройка была заново покрыта жестью, над ней торчала труба, из трубы поднимался дымок. Здания были обнесены бетонными столбиками с петлями. Колючей проволоке, которой полагалось на них висеть, нашлось лучшее применение. От ангара для техники остался каркас, но кто-то додумался превратить его в склад. Стальные рёбра были затянуты мутной толстой плёнкой из растительного полимера. Там, где плёнку прорвали ветры, новые насельники подлатывали тентами из разномастной синтетической ткани. Заплаты быстро выцветали на солнце, и самые яркие сигнализировали, что у халабуды не переводятся хозяева. От сарая потягивало таким острым запахом органической экзотики, что даже не хотелось узнавать, сколь щедры собранные там дары моря.

Обитателей заметили не сразу. Муромцева как током дёрнуло от неожиданности. Человека, который долго не шевелится, трудно заметить, он сливается с местностью и способен напугать не хуже призрака, а первая островитянка была именно такова.

Из окна здания с трубой выглядывала смуглая молодая женщина. Облокотилась на облезлую раму без стёкол и застыла, кусала соломинку, глядела вдаль, в море, как будто даже не замечала туристов. Неподвижный взор и бесконечное спокойствие человека, привыкшего смотреть на бескрайний простор, заворожили Дениса. Он шагнул к окну, припоминая какое-нибудь приветствие на португальском.

– Ола, сеньора! Добрый день. Хау ду ю ду?

Денис безуспешно пытался привлечь внимание. Островитянка даже не взглянула на него, словно не чужак подошёл к дому, а ветерок налетел. Карие с прозеленью глаза на тёмном веснушчатом лице безмятежно уставились на горизонт.

– Вэлл… – сказал себе Денис и повторил попытку. – Мэй ай хэлп ю?

Он едва сдержался, чтобы не помахать перед лицом задумчивой незнакомки. Не столько чтобы проверить её, сколько подтвердить своё существование, а ну как сделался прозрачным и неслышным вдобавок?

Кое-какой реакции он всё же добился. Женщина отошла вглубь дома. При этом она ухитрилась снова не заметить его. Просто отвела взгляд от моря, словно разочаровалась высмотреть что-то важное, и удалилась по делам. Самообладание у неё было потрясающее. Денис раньше не сталкивался с таким игнором.

На него всегда реагировали девушки. Он знал, что умеет им нравиться.

Сотрудники наблюдали за его пантомимой. Когда Муромцев обернулся, вид у него был такой, что Арина ехидно подняла уголки губ.

– Не клюёт? – она не давала пощады. – Надо было дома языки учить.

– Языки тут совсем не причём, – лаборант побрёл, загребая кроссовками песок. – По-моему, она не в себе.

– Или просто не поняла.

– Или тупа как пробка, – Муромцев смутился. – В конечном итоге, величина глупости есть сумма непонятых слов, – добавил он неожиданно для себя.

Казаков крякнул.

– Это в вас Смольский говорит? – спросила Рощина с иронией. – Быстро вы у него нахватались.

– Я всегда говорил Арине Дмитриевне, что Денис способный парень, – поспешил на выручку Казаков. – Михаил Анатольевич может впечатлять своими формулировками. Иногда за собой замечаю, что повторяю его некоторые сентенции.

– У него разрушительный ум, – тихо сказала Рощина.

Протоптанная в песке дорожка вела мимо ангара. Пластик громко шелестел на ветру. Шлёпанье искусственных листьев заглушило звуки внутри. Обитатель вонючего сарая появился неожиданно.

Сухая птичья лапка уцепилась за косяк. Подтянувшись так, что дверная рама дрогнула, из сарая выпрыгнул местный житель. Казаков оторопел, встал как вкопанный, Рощина отпрянула, а Денис, заслоняя её, шагнул навстречу монстру. Разом вспотевшие ладони стиснули лямки рюкзака.

Обитатель бывшего технического ангара мог напугать кого угодно, он это знал и оттого испытывал удовлетворение. Ухватившись за наличник другой, здоровой, рукой, появился в проёме целиком, дёрнул головой, издал тонкий птичий звук.

– Оно разговаривает, – молвил Казаков.

Человек был чудовищно травмирован. Настолько, что сразу не определить, молод он или стар. Только приглядевшись к уцелевшей половине лица, можно было понять, что мужчине лет тридцать-сорок. Уродство было невообразимым. Научные сотрудники не представляли, как можно поправиться и вообще выжить после такой травмы.

Денису пришёл на ум леденцовый человечек, которого взяли и обсосали с левой стороны. Мужчину тоже что-то изъело до такой степени, что сточило кости, но потом они обросли кожей, и частично восстановилась мышечная ткань. Повреждённая сторона головы была гладкой, безухой, розовой, изрядно покрытой пигментными пятнами. Левое веко закрывало пустую глазницу, а сбоку затянулось новой кожей, словно карандашный портрет грубо стёрли резинкой и дорисовали бездарную абстракцию. Угол рта отвис в скорбном оскале. Застиранная, покрытая латками сиреневая рубашка прятала другие повреждения, но изъеденная шея и левое запястье показывали, что тело было травмировано и ниже.

Мужчина дёрнул головой, проскрипел пронзительным голосом то ли вопросительно, то ли приветственно.

«Голосовые связки повреждены? – Денис непроизвольно напрягся. – Как с таким демоном разговаривать? Да фиг с ним, всё равно не поймём, что он там лопочет».

– Мы туристы, – как можно доброжелательнее сказал он. – Доброго дня!

– Вы с ним по-русски, – прошипела сзади Арина.

– Да пофиг, – беззаботно ответил Денис. – Этот чёрт по-английски не понимает. С ним надо как с собакой. Ему что ни говори, оно на интонацию будет ориентироваться.

– Ну, вы циник, – вздохнул Казаков.

Обитатель мусорного ангара выставил за порог намертво подогнутую в колене левую ногу. Истончённая босая ступня зарылась в песок. Вышагнул и поковылял навстречу туристам. На брезентовом поясе в ножнах болтался широкий шкерочный нож. Рубаха и штаны были покрыты пятнами и разводами, а дух шибал такой, что научные сотрудники попятились. Денис тоже, обуреваемый смешанными чувствами брезгливости и страха, то ли чтоб не замараться о грязную одежду, то ли чтобы не заразиться неведомой хворью и самому не превратиться в чудовище.

– Не, – сказал он, – хорош! Дальше не надо. Стоп. Ю андэстен ми?

– Что-то он не андэстен, – сказал Казаков.

– Сейчас будет андэстен, – заверил Денис, вспоминая последний год службы. – Стой, раз-два!

При звуках командного голоса существо умерило порыв знакомиться поближе. На лице калеки последовательно отразилась череда эмоций – покорность, недоумение и обида. Островитянин замер, расставил пошире ноги, проклекотал что-то на своём непонятном языке.

– Сейчас я с ним поговорю, – выступил вперёд Казаков. – Уважаемый, вы так не серчайте. Мы вас не тронем и ничего у вас не возьмём. Мы на мыс идём, бишу смотреть, бишу до мар, понимаете? Бишу?

Слова учёного проняли калеку до глубины души. Здоровой рукой он ударил себя в грудь, взвизгнул, указал на них и выпалил экспрессивную фразу, брызгая слюнями из кривящегося в пылу рта.

– Идём отсюда, – быстро сказал Муромцев.

Он взял Арину под локоть, ухватил Казакова за рукав и бесцеремонно потащил прочь от ангара.

– Стой, где стоишь! – рявкнул он разбушевавшемуся туземцу, который что-то доказывал, жестикулируя здоровой рукой.

Оба здоровенных водолаза общей массой превосходили калеку раза в три. Увечный смекнул, что злой парень с ним шутить не будет, и прикусил язык.

– Колченогий обсос! – не мог уняться лаборант.

Обогнули по тропинке лоскутный ангар. За ним приютилась огромная мусорная куча, наполненная морскими очистками. Дневной бриз дул в сторону близкого африканского берега, снося изысканное благоухание помойки. Это не мешало отличить пёстрый букет гниющих очистков от долетающего из сарая резковатого амбре сушёного улова.

Научные сотрудники не возражали и покорно следовали за решительным лаборантом.

– Почему он так взбеленился? – Казаков оглянулся на сарай, словно искал возможность послать луч оправдания.

– Вы его трижды педиком назвали. Простите, Арина Дмитриевна.

– Ничего, – сказала Рощина.

– Из них один раз морским педиком, – уточнил Денис. – Он, наверное, очень обиделся.

– Когда это я успел? Я всего лишь хотел посмотреть на амфибий. Их так называл Кака.

Муромцев объяснил разницу.

– Вы португальский знаете?

– Знаю самое важное.

– Может быть, пойти извиниться?

– Лучше не надо, Виктор Николаевич. Только хуже будет. Он вас не поймёт и решит, что вы опять пришли над ним глумиться, а у него нож на поясе. Легко дойдёт до драки.

– Можно попробовать объяснить ему, что я не имел в виду ничего плохого…

Начался подъём. Впереди вздымалась короткая пустошь, поросшая чахлой жёлтой травой. Поле обрывалось в пустоту. Дальше было только небо. Земля на острове кончилась.

– Лучше не надо, – повторил Денис. – Калека решит, что вы вернулись над ним издеваться, а «педик» это даже у здешних обезьян оскорбление.

– Денис, Денис, как вы нетолерантны, – иронично укорила Рощина и взяла Муромцева под локоть, взбираясь по склону.

Они взошли на мыс, и грудь наполнил морской ветер. Он разогнал мерзость разложения помойного сарая, выдул из одежды рыбный запах кустарных заготовок, прогнал из головы образ калечного промысловика. Гигантская отмель, с которой отступала вода, расстилалась перед учёными. Чайки носились над литоралью, издавали призывные крики, выхватывали всяческую мелюзгу. Сверкала на солнце рябь, блестели лужицы и протоки, по которым отступала вода, били хвостами мириады существ, поднимая облако брызг, в котором рождалась радуга.

– Нерестилище, – сказал Казаков.

– Оно прекрасно, – вздохнула Рощина.

Денис стоял, заворожено глядя на сияющую до рези в глазах равнину. Если в открытом море он видел вокруг себя лишь волны до горизонта, то здесь, с раскинувшейся под ногами огромной, но всё же ограниченной равниной, в душу закрадывалось неизведанное ранее чувство. Оно не появлялось в северных экспедициях, на борту траулера или на льду, в суровых и скудных условиях. Это чувство показалось Денису родственным грязному сараю с его омерзительным обитателем. Но это чувство было свойством тропического острова. Оно, как интуитивно принял Денис и только затем сформулировал, было частью души каждого встреченного им португальца.

Это была жажда наживы.

– Поле непаханое, – Казакова тоже проняло. – Верно, Денис?

– В сарае вялится запретное мясо, для контрабанды на континент, – ни к кому не обращаясь проговорил Муромцев. – Полиция за этим строго следит.

– Откуда вы знаете? – покосилась Арина.

«Если ей сказать, что она сейчас похожа на крупного кузнечика, рассмеётся или обидится?» – прежде Муромцеву такие мысли в голову не приходили, хотя Арина так иногда выглядела.

– Чую, – только и сказал он.

– В Синише Денису мозги отформатировали насчёт контрабанды, – напомнил Казаков, проворно снял рюкзак, опустился на колено, раздёрнул молнию.

Из рюкзака появился валик планшета и батончик пленоптической камеры «LightField-217». Развернул монитор, включил камеру. Радиосвязи между гаджетами не было. Оно и понятно – зона активности пришельцев. Соединил кабелем, изображение появилось.

– Посмотрим на нерестилище поближе.

Денис скинул свой мешок. Опустились на корточки, заглядывая через плечо Казакова, а он водил камерой на вытянутой руке и бормотал:

– У меня сенсор на сорок мегарэй, должна взять. Сейчас сделаю максимальный зум… Денис, подержите, пожалуйста. Ага, вот туда, где радуга.

Изображение на планшете укрупнилось. Стали видны не только чайки и камни, но и мелькающие в волнах фигуры.

– Амфибии… – прошептала Рощина.

Муромцев глазам не поверил. Посмотрел на море, но ничего не обнаружил и вернулся к экрану. Картинка увеличилась.

«Настоящие живые инопланетяне», – потрясённо думал он. За свою биологическую практику лаборант подержал в руках немало чужих, а вот разумных видел живьём впервые.

Разглядеть их даже при помощи оптики было непросто. Пришельцы находились в родной среде и пребывали в постоянном движении. Складывалось впечатление, что амфибии стараются не удаляться от воды, а самое интересное находится на дне, куда они то и дело ныряют. Они кишели на отмели, и понимание, что это происходит метрах в трёхстах, практически рядом, пугало. Они выглядели как тритоны, только голова была не плоская, а с высоким черепом и большой вытянутой мордой. От этого они казались сатирической пародией на человека, вроде карикатуры на пьяницу, ползающего на карачках. Некоторые амфибии вставали на задние лапы и вразвалочку ходили, перенося в передних какие-то предметы или детёнышей. От этого они ещё больше походили на людей. Их было много. Большие и маленькие, светлые, тёмные и яркие.

– Они разноцветные, – вертя камеру и зачарованно глядя на монитор, проговорил Муромцев.

Он много читал об инопланетных амфибиях, видел фильмы о них, но профессиональные съёмки отличались от натурных наблюдений как земля и небо. Помимо прочего, обитатели разных отмелей оказались несхожи, как различаются люди, живущие в разных странах. Амфибиям была свойственна высокая внутривидовая изменчивость. В этом они здорово напоминали человечество с его расовыми и культурными различиями. Амфибии любили окрашивать шкуру, исходя из иерархических или эстетических соображений. Первые, прилетевшие на космических кораблях, обладали незначительными вариациями расцветок, приметной чёрно-оранжевой и различными оттенками зелёного, с пятами и без. Это было у них чем-то вроде формы.

А потом появились всякие. Инопланетяне быстро размножились в недосягаемых для человека океанских глубинах и образовали множество локальных социумов. Они были общественными тварями с выраженной социальной иерархией. Амфибии воспитывали потомство, заботились о стариках и старались выделиться на фоне других амфибий. Как они преобразовывали покровные ткани, биологам установить пока не удалось. В разных областях Земли у пришельцев была своя мода, которая менялась со временем. Мода на окрас головы. Мода на расцветку пуза. Мода на гребни. Мода на когти. Амфибии могли отращивать длинные и крепкие когти, которыми удобно было хватать добычу и наносить серьёзные раны. Примерно так увлечённые каратисты набивают кулаки до образования костяных мозолей, превращая руки из тонкого рабочего инструмента в грубое оружие. Возможно, фанатичные амфибии делали это ради лихости, из увлечения спортом, к состязанию в котором имели большое пристрастие. Люди видели, как инопланетяне дрались между собой в окружении других амфибий.

В целом, передние лапы с длинными пальцами, соединёнными у основания плавательной перепонкой, были хорошо приспособлены для манипулирования предметами и куда меньше для боёв. У многих амфибий не было даже намёка на ногтевые пластинки. Каким образом формируются на пальцах когти, также оставалось загадкой. Их как-то искусственно отращивали. Одна из миллионов тайн в удивительно развитой и отвратительно чужеродной цивилизации морских пришельцев.

Муромцеву досталась бойцовая амфибия.

Глава 9

– Наутилус!

На призывный крик Казакова стянулись нагруженные сачками и банками коллеги.

Старший научный сотрудник стоял на камнях, загородивших при отливе выход в море, а у ног его в луже ворочался блестящий от воды панцирь с красными тигровыми разводами.

– Малька поймали? – Денис тщательно скрывал любопытство, как опытный рыбак, хотя у самого сердце замерло, перед ним был настоящий высший пришелец!

Юный наутилус оттолкнулся от дна мускулистым листом, передвинулся. На Дениса уставился большой чёрный глаз, круглый и испуганный.

– Ой, какой масенький, – растаяла Арина, впервые в дикой природе увидевшая вблизи разумного инопланетянина.

– Съедим? – предложил Муромцев.

Рощина отдёрнула руку.

– Он же мыслящий!

– Тем более.

* * *

Человек – существо симпатрическое. Он развивался как вид в обособленных популяциях, чьи ареалы обитания совпадали вначале полностью в период жизни в африканской саванне, а затем частично, как у европейского неандертальца и кроманьонца.

За жизнь и еду человеку приходилось бороться. Одни животные отращивали когти и зубы, другие развивали ноги и рога, третьи специализировались на утолщении шкуры до состояния чешуйчатого или монолитного панциря. У человека специализация пошла в направлении увеличения головного мозга. Слабый физически, защищённый тонким кожным покровом, не обладающий ни ядом, ни длинными клыками, древний человек был вынослив, всеяден, держался сплочённой стаей и освоил орудия. Его стратегия – помогать своим, истреблять чужих, есть что попало – оказалась наиболее выигрышной. Сотни тысяч лет эволюции отсеяли всё лишнее, закрепив самое надёжное. Человек вытеснил земных конкурентов и утвердился на вершине пищевой пирамиды. Он не терпел соперников, будь это другой разумный вид, как человек неандертальский, или представитель другой расы своего вида. Сохранилось это и у прочих высших приматов. Шимпанзе охотятся на обезьян поменьше и не брезгуют отведать мяса убитого сородича из вражеской стаи. Чужаков следовало убивать и есть, так заложено в генах. Ели всегда, даже в эпоху открыто порицаемого каннибализма, а, если не ели, брали трофеи. Человека не останавливала разумность чужаков. В конце концов, обезьяны, киты и дельфины продолжали служить ему пищей.

И когда на Землю прилетели пришельцы, агрессивные и ничем не похожие на людей, проверенный алгоритм запустился на полную мощность. При встрече с инопланетянами люди инстинктивно объединялись, уничтожали чужих, а потом устраивали пиршество как после доброй охоты.

Самыми съедобными из трёх разумных представителей инопланетных захватчиков оказались симпатричные, чей ареал частично перекрывал человеческий, – двоякодышащие четвероногие, прямоходящие во взрослой стадии развития, земноводные хищники.

Их назвали по старинке амфибиями.

* * *

На Муромцева бежала амфибия. Тварь выскочила из воды, подкравшись незаметно. Не иначе, подбиралась в донном жёлобе или сидела длинной яме, настолько оказалась огромной для мелководья. Серо-голубой лоб и спина превосходно маскировали её от наблюдения с поверхности. Амфибия была сторожевая и использовала камуфляж.

Там, где было по колено воды, выросло двухметровое чудовище. Амфибия сразу бросилась в атаку, вихляясь на кривых задних лапах, брызги летели из-под ног и сверкали на солнце. Это было красиво и страшно. Рощина побежала к берегу, а Казаков почему-то сник и сел на камень, флегматично уставившись на смертельную опасность.

В голове Муромцева будто щёлкнули пальцами. На миг замутило и прошло. Денис шатнулся, но взял себя в руки. Амфибия неслась к ним, шлёпая разлапистыми пятернями с плавательной перепонкой. Тазовые кости, недоработанные эволюцией до человеческого прямохождения, и массивный хвост заставляли двигаться враскорячку. Движения своей непристойностью вызвали у взвинченного Муромцева издевку.

«Бишу, – желчно подумал он, – Бишу до мар. Бежишь как педик. Не зря вас морскими педиками назвали».

Он перестал бояться пришельца. Нагнулся и поднял осклизлый увесистый камень.

– Иди сюда! – напористо выкрикнул он, изготовившись к драке. В голове снова щёлкнуло, но безрезультатно. То ли Денис привык к ментальному давлению, то ли амфибия не осилила. Муромцев только разозлился. – Получи, козлина!

Приблизившись, амфибия сбавила ход. Распахнула пасть, полную острых зубов, природой заточенных отрывать куски плоти. По телевизору любили показывать, как стая амфибий терзает оглушённого дельфина, набрасываясь и выкусывая мясо с непостижимой глазу быстротой. Плывущие амфибии были очень подвижны, но без поддержки воды им трудновато было бороться с силой земного тяготения. Для полноправного освоения суши наравне с человеком ещё требовались миллионы лет адаптации.

Камень влетел в морду бишу до мар, и она не успела увернуться. Чвакнуло, в зубах образовалась прореха. Муромцев тут же нагнулся за вторым камнем. Амфибия пала на передние лапы и бросилась в атаку привычным от рождения способом. Попытки деморализовать врага телепатическим угнетением и демонстрацией габаритов кончились. Она почти добралась до ног Муромцева, когда камень попал между глаз, и амфибия сунулась мордой в воду. Но она была крепкой особью и сразу поднялась.

Как только башка оказалась на уровне пояса, в челюсть прилетел нажористый хук с левой. Амфибия качнулась на задних лапах. Денис пробил ей двойку по зубам, отчего пришелец навернулся в детрит и получил ногой по морде.

– Давай, скотина, соберись! – Муромцев не хотел сближаться вплотную, потому что амфибия хаотично отмахивалась когтистой лапой, не подпуская противника, и попадать под её удар не хотелось.

Краем глаза Денис заметил, что Казаков шевелится на камне и вертит головой, оживает, но не встаёт. Приободрённый Муромцев постарался выйти на подъём, где воды было совсем мало. Человек увереннее чувствует себя на суше.

Амфибия завертелась в грязи, оправилась, отчего Казаков тут же сник, а Муромцев почувствовал тошнотный щелчок в мозгу, но совсем слабый. Он поискал подходящий камень, но не нашёл. Инопланетянин встал на дыбы и двинулся в атаку. Он шёл вразвалочку, подняв передние лапы и помахивая ими, как будто загребал под себя грунт. Вероятно, хотел напугать неизвестными человеку приёмами рукопашного боя. Сторож он был хороший, а боец плохой. Пришелец выдохся. Собачья пасть с акульими зубами не закрывалась, дыхательные рёбра ходили ходуном, а выпуклые мутно-синие бельма с боков головы глядели и вовсе неосмысленно.

– Поплыл, пидор коралловый? – скрипуче заметил Денис, нагибаясь за мелким камнем.

Запустил в пришельца. Камень ударил в грудь, отскочил и только разозлил амфибию, потому что она ринулась на него, махая лапами.

Попасть под когти отчаянно не хотелось, но и выдавать испуг тоже. Муромцев бросился ей навстречу, пригибаясь и подныривая под удар. Он что было силы врезал по пульсирующему участку груди. Кожа на ней промялась, подвижная рёберная секция врезалась в лёгкое. Амфибия громко кашлянула. Денис отскочил, увидел, как она замотала головой. Пнул ногой в живот, но его защищала брюшная клетка из сросшихся рёбер, и удар не причинил вреда. Кашляя, амфибия сделала выпад, силясь зацепить с правой лапы. Денис отклонился, и амфибия тут же чуть не достала его с левой. Муромцев блокировал удар, когти мазнули по плечу. Он сократил дистанцию и врезал по другому рёберному блоку, чтобы отшибить гадине дыхалку. Отбил ещё один удар, совсем слабый, с левой и отскочил, разрывая дистанцию.

Инопланетянин шатался. Он спазматически содрогался, истошно перхая, и старался удержаться на задних лапах. Выросшему на питерской окраине морпеху с ним всё стало ясно. Денис подскочил к пришельцу и со всей силы замолотил по груди с обеих сторон, пробивая инопланетную фанеру наглушняк. Сделал по паре раз, пока не вымотался, и отступил. Амфибия рухнула во весь рост мордой вниз, подёргалась и замерла.

– Что, съела? – он стоял по щиколотку в воде, согнулся и отдувался, опираясь о колени.

После того, как амфибия перестала двигаться, а сдохла она или нет, Муромцев не взялся проверять, Казаков продолжал сидеть как примороженный. Пришлось расталкивать его, поднимать и тащить под руку.

– Виктор Николаевич, дорогой, уматываем… – переведя дыхание, поторопил лаборант.

Как Денис ни спешил убраться с литорали, экспедиционное имущество и добычу не бросил. Надел рюкзак, взял подмышку юного наутилуса, который благоразумно скрылся в раковине, подцепил Казакова и повлёк на сушу. Старший научный сотрудник брёл как в тумане, мотая головой с надетым налобником «LightField-217». Денис тянул, пока не оказался на самом высоком участке мыса, откуда хорошо просматривалось адово нерестилище и подступы к суше.

– Где я? – язык у старшего научного сотрудника заплетался, взгляд блуждал. – Денис, это вы?

«Крепко ухайдакало, – подумал Муромцев. – Меня едва помнит».

– Я, Денис, – он пытливо всматривался в лицо, покрытое крупными каплями пота. – Виктор Николаевич, вы как себя чувствуете?

Казаков сфокусировал взгляд, у него получилось удержать.

– У меня… солнечный удар? – он облизнул пересохшие губы.

Денис положил наутилуса, достал из рюкзака флягу. Казаков отхлебнул, прополоскал рот.

– Что случилось?

– На нас амфибия напала, – осторожно пояснил Муромцев. – Это был не солнечный удар, это была телепатическая атака.

– Где Арина Дмитриевна? – быстро спросил Казаков.

– Убежала на остров. Сейчас будем искать.

– Вы шутите, – хмыкнул Казаков, успокаиваясь. – Если бы амфибия на нас напала, она бы нас съела.

– Я её убил.

– Категорически не видно автомата.

– Кулаками, – уронил Денис. – Кулаками я и без автомата могу.

«Какой-то он злой», – подумал Казаков и сказал с деланной иронией, чтобы скрыть испуг:

– В драке? Кулаками? Вы серьёзно?

– Вот она лежит.

Они вгляделись в блестящую поверхность литорали, но тысячи зайчиков слепили, и дохлую амфибию найти не удалось. Денис и сам не мог опознать место схватки.

– Ну, да, – кивнул Казаков. – Допускаю, что амфибия нас отогнала. Она пришла спасать нашего маленького друга.

Носком кроссовка он потрогал наутилуса.

– Спасать?

– Спасать. У них развита телепатия. Малыш испугался и позвал на помощь, он уже достаточно разумен для этого. Амфибия подплыла и прогнала нас.

«Почему не съела? – но Муромцев не спросил, потому что обратил внимание на камеру, укреплённую на лбу Казакова. – Она снимает! Записала драку, – осенило его. – Она и сейчас записывает?» Красный огонёк за объективом подтверждал, что да.

Лаборант ничего не сказал про камеру. Злорадство возместило недоказанный протест. «Тот, кто носит „лайтфилд“ – сноб и имеет медный лоб», – подумал он и оставил прибор висеть на голове начальника незамеченным.

– Где Арина Дмитриевна?

«Тут такое место, что камеру лучше не выключать, – прикинул Денис. – Пускай записывает». Отец приучил его не трогать исправный прибор, а старший научный сотрудник с камерой на лбу представлял годный передвижной видеорегистратор. Камера была лёгкой. Казаков привык к крепежу и забыл о ней. Кроме того, налобник не позволял поту литься на глаза, Казакову так было даже удобней.

Лаборант не стал его разукомплектовывать, а предложил:

– Она, скорее всего, по знакомой дороге побежала, к домам. Лучше там начинать искать, а, Виктор Николаевич?

За шелестящим ангаром было пусто. Денис озадачился, не могла же Арина далеко уйти? Он поглядел на землю, надеясь определить по следам, возвращалась она или нет, но глинистый грунт засох до твёрдости камня и подошвы на нём не отпечатывались.

– Пойдём к этим. Будем спрашивать.

Казаков замялся.

– Не знаю… – ему было неудобно обращаться к калеке, которого глубоко оскорбил, походя и ненарочно, но та же совестливость требовала загладить вину. – Поговорите с девушкой, Денис. Я попробую выяснить у нашего… нового друга.

– А вы столкуетесь?

Казаков, не совсем оправившийся, мягко улыбнулся.

– Попробуем.

Муромцев толкнул хлипкую дверь, сколоченную из побывавших в море досок.

– Ола! – дал о себе знать, чтобы не показаться невежливым. – Можно к вам?

Молодая женщина резала овощи. В грубо сложенной плите потрескивали дрова, валил пар из закопчённой кастрюли, стучал о доску нож.

– Эй, – окликнул Денис, но островитянка не отозвалась и даже не повернула головы в его сторону.

Арины здесь не было. Скудная обстановка свидетельствовала о том, что здесь не жили, только собирались обедать, а ночевали где-то в другом месте. Подальше от моря и вылезающих из него тварей. Муромцев хотел уйти, но бесчувственность задела и пробудила научное любопытство, переходящее в любознательность хищника. После драки с амфибией в крови гулял неизрасходованный адреналин. Денис приблизился к незнакомке и спросил погромче:

– Ты что, не слышишь, что ли? Алё! Я призрак?

Он заметил, что женщина беременна. Слегка выгнутая и откинутая назад спина уравновешивалась изрядно выпирающим животом. Тем и объяснялась безмятежность на лице, прекрасном, словно профиль с камеи. Она не была похожа на коренастых португалок. В ней не было ничего от мясистых помесей негров и индейцев Бразилии. У неё был небольшой прямой нос, высокие точёные скулы, узкие бёдра и длинные ноги. И всё же природная смуглая кожа и прямые чёрные волосы выдавали совершенно экзотическое происхождение. Это было дитя перелицованного мира. Дикое, не знающее страха и, возможно, умственно неполноценное. Её нельзя было винить в том, что считалось безнравственным у цивилизованных народов. Независимость от государства, оправдывала независимость от законов и сопутствующую этому бедность. Единственной её одеждой было выцветшее платье, застиранное до прозрачности. Оно едва не расползалось от ветхости и носило следы штопок. Босые ноги были черны от грязи.

– Слышь, я с тобой разговариваю!

Денис поводил пятернёй перед её лицом, но незнакомка проявила удивительную твёрдость характера, словно ладонь была прозрачной.

Муромцев положил на стол наутилуса, подошёл вплотную к бравирующей спокойствием островитянке. Хлопнул в ладоши над ухом. Никакой реакции.

– У тебя, эй, эй, пришельцы совсем мозги съели? – громко спросил Денис, щёлкая пальцами возле кончика носа островитянки, по-прежнему остававшейся безмолвной.

На этом этапе молодой учёный добился столь же отрицательного результата. Не получив ответа, прекратил эксперимент, забрал своего инопланетянина и вышел, саданув в сердцах дряхлой дверью.

Глава 10

Крупный бактериальный мат, всплывший прямо по курсу в кабельтове от парусника, непреодолимое препятствие. Киль «Лобстера-14» врезался в плотное бурое поле. Шхуна встала, словно налетев на камни. Матросы повалились на палубу, а Себастьян сыграл за борт.

Удар был жёстким. Бактериальный мат состоял из воды чуть менее чем полностью. Себастьян левым боком врезался в тугую массу и потерял сознание.

На «Лобстере» объявили общесудовую тревогу. Встреча с бактериальным матом, если он решил поохотиться, практически всегда вела к неминуемой гибели. Повинуясь телепатической команде, экипаж выпрыгивал за борт, на поверхность инопланетного чудовища, покрытую плёнкой нейротоксина. Яд убивал быстро. Человек умирал и погружался в слой пищеварительных бактерий, растворяясь в выделяемом ими ферменте.

Но иногда бактериальный мат оказывался пассивен. Маты временами болели. Их заражали паразиты. Мог произойти сбой бактериального баланса. Маты были уязвимы для земной микрофлоры. Если вымирал один из составляющих колонию видов бактерий, например, пищеварительных или выделяющих необходимый для поддержания плавучести метан, погибали остальные зависимые от него симбионты. На счастье экипажа «Лобстера-14», их злополучный мат испытывал трудности с сигнальными организмами, образующими нейронную сеть. Монстр погибал. Ещё функционировал нижний слой газопродуцента, и он позволил всплыть, но яд выделялся плохо.

Зато было в достатке пищеварительного фермента.

Себастьяна выловили. Запустили двигатель. Механик дал полный назад. Парусно-моторная шхуна выползла из студенистого поля, обошла его и легла на прежний курс. Пострадавшего матроса обмыли забортной водой и вкололи адреналин. На него было страшно смотреть – с левой стороны тела слезла кожа, мясо отваливалось красными комками, текла кровь. Бедняга заживо переваривался у всех на глазах. Его перенесли в кубрик и стали лечить, чем смогли. Судового врача в команде не было, но нашлись знатоки, сведущие в морской медицине. Когда слабое действие нейротоксина закончилось, Себастьян почувствовал боль. Эти истошные вопли экипаж запомнил на всю жизнь.

На его счастье, судно возвращалось с уловом, собранным на островах. В трюме имелись лекарства, приготовленные из инопланетных тварей. Себастьяну остановили кровотечение, напоили отварами, поддерживающими сердечный ритм, повышающими иммунитет и уровень гемоглобина, засыпали рану (а огромной раной была вся левая половина тела) порошком, ускоряющим регенерацию клеток кожи. Антибиотики позволили Себастьяну не сгнить от сепсиса, и к концу рейса он встал на ноги.

Не было на борту «Лобстера-14» одного – анестетиков.

Поздней осенью, хромой, полунемой, с поехавшей крышей, страдающий от нестерпимых болей в спайках и чувствительной новой коже, сошёл он на берег в драной синтетической робе, штормовке и сандалиях на босу ногу.

Он чудом не умер от холода в продуваемом всеми ветрами порту, где его не хотела подбирать ни полиция, ни социальная служба. Слабый и уродливый, он сделался мишенью для насмешек. На него показывали пальцем, смотрели как на чудовище, дети кидались очистками и грязью. Душевная мука конкурировала с телесной. Себастьяну понравилось заглушать страданием раненой плоти боль несправедливой обиды. Хромая судьба кидала его из ада в ад, в последний миг вытаскивая за шкирятник, чтобы отправить на новый круг мытарств. Ему повезло пристроиться в артель к дайверам. Ныряльщикам требовался умелец на берегу, способный обрабатывать улов и не претендующий на долю. Себастьян не просил денег. Он даже не докучал разговорами. Его плохо понимали, поэтому обращался он коротко и по делу, сопровождая речь жестикуляцией. Немного сладостей, алкоголь и сигареты, вот и всё, чего он хотел. Дайверы прозвали его Полсебастьяном.

В отличие от прежнего Себастьяна, Полсебастьяна не интересовали женщины. Блаженную Жасинту оставляли под его присмотром со спокойной душой. В целительном уединении Полсебастьяна резал, выскребал, солил и сушил добычу под прикрытием стен рыбного сарая. Тишина успокаивала. Рыбаки из деревни привыкли к нему, от их детей Полсебастьяна прятался. Тем больнее резал обжигающий смех заходивших на Ослиную Челюсть моряков и, в особенности, иностранцев. Они, по мнению калеки, не имели права над ним издеваться. Туристы таращились и показывали пальцем, учёные качали головой и приставали с расспросами. Их вежливость была оскорбительнее неприкрытого удивления.

И они снимали! Объективы Полсебастьяна возненавидел. Люди недаром стремились запечатлеть его внешность. Калека подозревал, что они хотели показать снятое своим друзьям в далёких странах и вместе поржать над омерзительным уродцем.

Сегодняшние иностранцы оказались на редкость гадкими. Сразу обозвали морским содомитом, хотя Полсебастьяна не сделал им ничего плохого, и угрожали побить, когда он возмутился. Однако иностранцам показалось мало. Когда старший из них вернулся в сарай с видеокамерой, Полсебастьяна сразу понял – зашёл покуражиться. Даже камеру навесил на лоб, чтобы оставить руки свободными для драки. Сердце калеки привычно сжалось от предчувствия унижения, а потом кровь ударила в голову. Он развернулся к обидчику и двинулся навстречу, скользкой от слизи рукой сжимая шкерочный нож.

– Sorry, you did not see our companion? Woman? – бледнокожий гигант с плоским бородатым лицом произносил слова странным образом.

«Женщина? – Полсебастьяна разобрал только последнее слово. – Женщина!» Глумной подонок спросил, не женщина ли он? Та же песня о содомитах, только с другого конца.

Кровь Полсебастьяна вскипела. Пусть чужак и силён, но ему не уйти с целой шкурой. Здоровье ещё не повод издеваться.

– Ты у меня кровью умоешься, – проклекотал Полсебастьяна, но глупый турист не понял. Как у всякого путешественника, у него было мало мозгов. Умные люди сидят дома и зашибают монету, предоставляя глупцам рисковать и странствовать – эту истину молодому Себастьяну объяснили в первом же рейсе, а всё дальнейшее только подтверждало её. Моряки и ныряльщики, рыбаки и пираты бороздили опасные воды не от хорошей жизни.

К пустоголовым богачам, со скуки тратящим деньги на опасные скитания, Полсебастьяна испытывал яростную злобу инвалида к полноценным, замешанную на классовой ненависти. Он поскакал навстречу, опираясь о стол. Иностранец нерешительно отступил. Будь он смекалистей, выскочил бы и удрал, но этот дурень сдал боком, и Полсебастьяна встал между ним и выходом.

Он погнался за иностранцем, прыгая на здоровой ноге. Для поддержания равновесия Полсебастьяна размахивал рукой, в которой был зажат нож.

– Дружище, я не знал, что сюда нельзя. Сейчас уйду. Простите, что вторгся в ваше жильё. I'm… I'm sorry to disturb your privacy!

Турист с камерой на лбу лопотал на двух языках, и всё бестолково. Он отступал, выставив руки. Полсебастьяна черкнул клинком, пытаясь дотянуться, но пошатнулся и чуть не упал. Вид напуганного здоровяка окрылял. Калека оттеснил его от входа и теперь старался загнать в угол, чтобы пропороть одежду и несильно порезать на память. Он засмеялся. Словно детская игрушка с пищалкой в боку визгливо затявкала в ангаре.

– Остановитесь! Вы что? – при виде поножовщины ноги Рощиной одеревенели и налились свинцом, она ухватилась за притолоку и жалобно добавила: – Прекратите!

Женский голос заставил кривой рот калеки изогнуться в злорадной ухмылке. Он косо глянул через плечо на беспомощную иностранку и заковылял к туристу с камерой спокойно и расчётливо. Женщина продолжала уговаривать, мешая незнакомые слова с английскими. Полсебастьяна почувствовал превосходство и не торопился. Лавируя между ящиками с добычей, без труда загнал в угол гиганта. Он хоть и не сопротивлялся, но пару отметин на память Полсебастьяна решил ему оставить и даже камеру не отбирать. Пускай у себя дома показывает грозного португальца и слушает собственные мольбы о пощаде. Друзьям понравится.

Красуясь на камеру, Посебастьяна приосанился и нацелился ножом в бок.

– Ат-ставить! Команда была «отставить»! – шибанул по ушам голос человека, привыкшего к простым и радикальным действиям.

Полсебастьяна встал как вкопанный. Обернулся.

На него бежал молодой турист, самый злобный, на ходу крича что-то на своём языке.

– Брось нож! Оружие на землю, бишу до мар!

Это были самые плохие туристы, встреченные на Ослиной Челюсти. Оскорбляли, снимали на камеру, а теперь будут бить. Наученный горьким опытом моряцкой жизни, перемену обстановки Полсебастьяна схватывал на лету. Он был готов отстаивать честь до конца.

– Сам ты педик, – проскрежетал он сквозь зубы и отвёл руку, чтобы со всей силы пырнуть иностранца.

После амфибии калека не казался Денису опасным противником, но и щадить оборванца с ножом Муромцев не собирался. Он притормозил перед взбешённым островитянином, шумно выдохнул и обозначил удар с правой в голову.

У инвалида сдали нервы. Нож клюнул и метнулся назад, словно жало из пасти змеи. Недолёт был велик, и оба это поняли. Лаборант подшагнул, снова махнул кулаком, намереваясь пробить в лоб. Не достал, но мог ушибить, если бы захотел. Островитянин с запозданием уклонился, разозлился, подался навстречу и быстро потянулся остриём к животу Дениса. Колено взлетело к груди. Нога стремительно разогнулась. Удар носком кроссовка в челюсть подбросил оборванца в воздух. Лязгнули зубы. Хрупнуло. Голова дёрнулась назад, а подошвы вылетели вперёд. Полсебастьяна грохнулся на спину. Подпрыгнул мусор на полу ангара.

– Сдохни, обсос, – Муромцев выбил из обмякшей руки нож. – Вы в порядке, Виктор Николаевич?

Старший научный сотрудник перевёл дух.

– Я-то цел, а он как?

Странный оборванец валялся как ватная кукла, на штанах расползалось мокрое пятно.

– Да какая разница, Виктор Николаевич? – раздосадованный Муромцев пнул нож под стол. – Я же говорил, что с этим чёртом толковать бесполезно. Смотрите, у него тут уловом все столы завалены и на верёвках вялится. Сам он добыть столько не мог, еле ходит. Значит, привёз кто-то здоровый, да не один, рыбаки поодиночке в море не ходят. Вот пока эти большие парни не прибыли, давайте уносить отсюда ноги.

Глава 11

Резиновая лодка исчезла. Сколько учёные ни бегали вдоль вывала плавника, тузик не нашли. Причал, старый баркас, приметная коряга, за которую Кака чалил лодку, всё осталось на месте. Мотор, аккумулятор и все лодочные причиндалы, даже бак для воды как корова языком слизнула.

– Ждать на острове нельзя, досидим до беды. Будем добираться до яхты своим ходом, – рассудил Муромцев, посматривая то на море, то на лес, словно оттуда могла выскочить ватага дикарей с мачете и острогами.

Лаборант понимал, что содеянного ему не простят. Рюкзаки со снаряжением, включая злосчастный «LightField-217» и наутилуса, лежали перед ними, приготовленные к транспортировке.

– Денис, я плавать не умею, – призналась Рощина.

– Мы можем добраться до «Морской лисицы» и что-нибудь придумать, – предложил Казаков. – Найдём надувной матрас или спасательные жилеты.

– У нас нет времени, – сказал Муромцев.

Он поискал глазами в груде мусора, выброшенного прибоем на берег, встрепенулся.

– Сейчас, – бросил он на бегу.

– Что-нибудь придумает, – Рощина закусила губу, глядя ему вслед.

– Его активность начинает меня пугать, – сказал Казаков. – Он раньше таким в экспедициях не был, правда, Арина Дмитриевна?

– Это из-за климата. Тропики, океан, много ярких впечатлений, вы же сами видите. Денис молодой, вот и взбесился.

– Он становится неуправляем.

– Что вы предлагаете? – прямо спросила Рощина.

Виктор Николаевич помедлил.

– Вы же начальник.

– А вы мужчина. Раньше вы таким мямлей тоже не были. Не можете договориться с одним лаборантом? Соберитесь с Михаилом Анатольевичем и сообща придумайте что-нибудь.

Муромцев вернулся, неся перед собой пластиковую бочку.

– Во чего нашёл! – бухнул ношу на песок, заткнул горловину пучком водорослей. Учёные с сомнением глядели, как он привязывает обрывком каната две длинные палки.

После того, как он расправился с калекой, лаборанту не перечили.

– Будет плот, – Муромцев связал концы палок, принайтовил рюкзаки возле бочки и завёрнутого в сетку наутилуса сверху. – Виктор Николаевич, помогите.

Они спустили на воду плавсооружение, протащив к кромке отлива далеко по обнажившемуся илистому дну. Шли, постепенно погружаясь, пока вода не достигла пояса. Палки стабилизировали поплавок, не давая бочке вертеться.

– Залезайте, Арина Дмитриевна. Держитесь за рюкзаки и гребите ногами, а мы с Виктором Николаевичем будем буксировать.

Рощина неуверенно легла на деревяшки. Конструкция чуть погрузилась, но и только. Мужчины потянули её, Рощина заколотила ступнями, и плот двинулся с места.

– Вы плывёте, – приободрил лаборант, оттолкнулся от дна и сам заработал ногами, подгребая свободной рукой.

«Только бы не течение», – чем дальше они забирались в море, тем больше лезла в голову Рощиной всякая ерунда. – «Здесь есть сильные течения, меняющиеся в зависимости от времени суток? Если нас подхватит и унесёт, с „Морской лисицы“ не заметят. Не найдут…» Арина выбилась из сил, а яхта всё не приближалась и не приближалась. Как виднелась где-то вдали, так и оставалась в недосягаемости. Наверное, относило течением. А погружённых едва ли не с головой с борта тем более не видно.

– Денис, я плохо плаваю, – жалобно промолвила Арина.

– Держитесь, – Муромцев ритмично грёб, глубоко дыша. – Я рядом. Яхта близко. Мы недалеко. Это только кажется, что далеко, а на самом деле не далеко. Вы и не заметите, как окажетесь в каюте.

Рощина смотрела на его сосредоточенное лицо, упрямый подбородок, улыбку, которую Денис выжимал через силу, чтобы приободрить. Улыбка сползала, она давалась нелегко. Арина застыдилась, что рядом находится Казаков. Она хотела взглянуть на него, чтобы развеять интимность общения с Денисом, но не могла. От этого становилось ещё более неприлично. Наутилус почувствовал, выпростал ротовые придатки, из раковины выглянул внимательный глаз. Арина ощутила в голове ментальный щелчок и вскрикнула.

– Что случилось?

– Он опять, – кивнула на пришельца Рощина.

Инопланетянин показался Муромцеву совсем недобрым. Возле родной среды, морской хищник активизировался. Хоть маленький, но кто знает?

– Арина… Аргх!..

Казаков резко ушёл под воду.

– Денис! – взвизгнула Арина.

Старший научный сотрудник вынырнул, вдохнул и погрузился, словно борясь с чем-то. Рощина проводила его безумным взглядом.

– Держитесь крепче, – приказал Муромцев, оттолкнулся от бочки, развернулся и могучими гребками погнал тело к бьющемуся под водой учёному.

Он поднырнул, поднял Казакова подмышки. С волос учёного текла вода, зубы оскалены от боли. С протяжным стоном напрягся, оторвал от себя что-то и поднял над головой толстую короткую змею. В расширяющейся стороне змеи распахнулась воронкообразная пасть-присоска с мелкими, загнутыми внутрь зубами.

– Не отпускайте! – выкрикнул Денис. – К бочке давай.

Слизистая тварь выскользнула из пальцев. Муромцев подхватил её в воде, прижал к бочке и пришпилил навахой. Клинок вошёл в пластмассу как в масло.

– Не кусайся, – выдохнул Денис.

С пробитой насквозь башкой паразит извивался, раскрывая овал пасти из четырёх челюстей.

– Мозг не задет, – отметил Денис и переключился на Казакова. – Вы как?

– У них ганглий, – учёный морщился от боли. – За ногу укусил. Плыть смогу, – быстро добавил он.

– Это он приманил, – указала Арина на молодого наутилуса, который сосредоточился и даже перестал шевелить щупальцами. – Он отдаёт приказы. Сейчас здесь будут другие твари.

– Не будут, – сказал Муромцев, выдернул из бочки наваху и всадил глубоко под раковину, утопив рукоять в сгустке взметнувшихся тентаклей.

* * *

Их заметил Ганс. Моторная лодка подобрала натерпевшихся учёных и доставила на «Морскую лисицу» прежде, чем до них добрались акулы и всякие неведомые хищники, которые водились на глубине. Можно было ожидать и амфибий, встревоженных убийством сторожа в своём детском саду.

– Уходим на Селванжеш, – распорядился капитан, и все согласились, что это разумное решение.

В отсутствие учёных Кака наполнил бочку пресной водой и привёз её на яхту. Пассажиров братья да Силва собирались забрать вечером, когда они вдоволь нагуляются по суше и наловят всякой живности. Остановка на Ослиной Челюсти была рутинным делом и туристы почти никогда не находили там проблем. Впрочем, да Силва был готов к любому обороту дела. Выслушав Арину, он приказал поднять якорь. А потом попросил пару сотен за молчание.

– Им на самом деле всё равно? – возмущалась Арина, когда учёные спустились в каюту. – Они действительно такие необязательные? Хотели заманить нас на остров, чтобы содрать денег?

– Вряд ли моряки что-то скрывали, Арина Дмитриевна, у них просто не было возможности раньше проявить свою натуру. Трудно было не заметить, но легкомысленность им свойственна, – заметил Смольский. – Что касается денег, наш капитан просто воспользовался случаем.

– Впредь будем осторожнее, – Арина поджала губы и полезла в багаж, где был припрятан кошелёк с наличными.

– Похоже, они по-другому не понимают… – у Муромцева чесались кулаки: калека, амфибия, наутилус – насилие входило в привычку. – Давайте я с капитаном поговорю?

– Спокойно, Денис. Конфликт не метод решения проблемы, – сказала опытный полевик Рощина и поднялась на палубу.

Смольский вскрыл походную аптечку.

– Мы часто стали её потрошить, – прокряхтел Казаков, стягивая джинсы. – Не к добру.

– И всё одно к одному, как будто само собой происходит. Случайно, – многозначительно заметил Смольский.

– Что вы хотите этим сказать?

– Помните наш разговор в отеле? – ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии сноровисто разорвал упаковку стерильных марлевых тампонов. – Мы говорили о цепочке непознанных закономерностей, которая выглядит как трагическое стечение обстоятельств.

– Хотите сказать, это не случайность?

– Хочу сказать, что можно обнаружить закономерность.

Кровоточащее кольцо ранок на бедре выглядело пугающе. Тварь прокусила плотную ткань, но глубоко не впилась.

– Будем надеяться, падаль она не грызла, – постарался разрядить обстановку Денис.

– И зубы потом почистила. Различайте наблюдения и предположения, – Смольский смочил тампон антисептиком, осторожно протёр укушенное место, Казаков зашипел сквозь зубы. – Будете принимать антибиотики в течение недели. Дальше посмотрим, как нога себя поведёт, – он надавил рядом с раной. – Вот так болит?

Выступила кровь. Казаков поморщился.

– Болит, – он прислушался к своим ощущениям. – Острая боль, онемения не чувствую.

Напавшая на него тварь была кровососущим паразитом вроде земной миноги. Подобно миноге, она не чуралась присасываться к трупам, чтобы напитаться мягким ферментированным мясом. Как всё, привезённое расчётливыми космическими колонизаторами, она являлась источником ценных белков и была встроена в экологическую пирамиду внеземных организмов. Как всеми своими одомашненными существами, пришельцы могли управлять ими телепатически. Юный наутилус призвал на помощь первое оказавшееся в пределах досягаемости существо, но попытка спасения не удалась. Теперь его раковина лежала на покрытом нержавеющей сталью камбузном столе. Из пожухлого венчика ротовых придатков вытекала синеватая, богатая медью кровь. Поскольку научной ценности его тушка не представляла, добычу отдали на растерзание Гансу.

– Белое мясо! – обрадовался кок. – Могу потушить в пивном соусе.

– Он же… разумный, – оторопела Рощина.

– Я ел, – сказал матрос Миксер по-английски. – На вкус как кальмар.

Кок подцепил наутилуса за край подошвы листовидной ноги, медленно и с натугой вытянул на стол длинное коническое тело с мутно-розовым брюшком, сквозь которое просвечивали внутренности. Вдоль тела располагались редуцированные ножки, подогнутые и сросшиеся с хитиновым покровом. Xenonautilis sapiens был похож на гигантское насекомое. Его манипулятивные придатки представляли собой разветвляющиеся на концах гибкие передние лапки. Он имел хвост, снабжённый железой. В личиночной стадии железа выделяла яд для охоты и защиты, а у взрослых форм служила источником пахучего секрета, используемого для коммуникации.

Матрос Миксер был прав в одном: инопланетный наутилус только на вкус походил на кальмара. Он относился не к головоногим моллюскам, а был насекомым, живущим в раковине. Сродство с земными наружнораковинными моллюсками у него имелось чисто внешнее, обусловленное одинаковым жизненным поведением. Такова была игра конвергентной эволюции.

Если существа, пусть даже не состоящие в близком родстве, развиваются в одной экологической нише, они приобретают схожую наружность, как рыбы акулы и млекопитающие дельфины. Адаптация к условиям обитания делает неотличимыми друг от друга и существ, повторно адаптировавшихся к водной жизни. Например, теплокровных. Морские львы, моржи, тюлени, нерпы и котики очень похожи, но произошли от разных наземных хищников. Морские львы и моржи имеют общие корни с медведями. Нерпы и морские слоны относятся к куньим и ведут происхождение от общего с лаской и росомахой предка. Несмотря на то, что куньи ушли в море на 15 миллионов лет позднее, формы тела сделались в точности такими же и люди этих зверей часто путают.

Не стало исключением для законов конвергентной эволюции развитие жизни на другой планете. На родине пришельцев из класса беспозвоночных членистоногих животных произошёл разумный вид, получивший в кодексе биологической номенклатуры название Xenonautilis sapiens. Он отращивал спиральную минерализованную раковину и откладывал яйца. Из яиц вылуплялась свободно плавающая личинка. Первые две-три недели она питалась фитопланктоном, затем становилась хищной, начинала охотиться на плавающих рачков, подрастала и опускалась на дно. Личинка была похожа на креветку с длинным многоногим тельцем и скорпионьим шипом на хвосте. Яд хвостового шипа использовался для поражения добычи и защиты от случайных хищников. После метаморфозы железа вместо яда начинала вырабатывать сильный мутаген для биоформирования низших организмов. В течение полутора-двух лет личинка увеличивалась в размерах, сбрасывая на время линьки хитиновый панцирь. По истечении периода созревания она зарывалась в грунт и в норе окукливалась. Наконец, из песка вылезала маленькая взрослая особь, свернутая в спираль и окружённая тонкой известковой раковиной. Наутилусы были представлены на Земле одним подвидом одного вида. Учёным не удалось понять, почему мальки сворачиваются при создании раковины, а не остаются прямыми. Разгадку могла скрывать трагедия гибели всех других видов ксенонаутилусов в жесточайшей конкурентной борьбе, разыгравшейся на далёкой неведомой планете, или это был единственный пригодный для колонизации вид. В океане далёкого мира могли плавать наутилусы с прямой раковиной, по каким-то причинам не попавшие на Землю. Учёные полагали, что пришельцы привезли только адаптивные к земным условиям организмы. На родной планете их разнообразие должно было быть неизмеримо больше и далеко не все из них были полезные в принципе. В своё время британские колонисты завезли в Австралию собак, овец и кроликов, а не горилл, жирафов и медведей. Сравнительно с автохтонной биотой земных морей, инопланетной живности появилось немного, но она была самая отборная.

Муромцев приник к планшету, читая о наутилусах всё, что натаскал перед экспедицией в библиотеку. В перерыве между убийством пришельца и его поеданием молодой учёный ощутил неодолимый информационный голод, словно более знакомый организм станет вкуснее. В хранилище файлов нашёлся фильм про размножение наутилусов с их оргией, снятой аквадроном. Выразительные манипуляции существ, наделённых хемотактильным осязанием, выглядели как общение созданий, неизмеримо превосходящих в своём развитии человека. Но считать так было бы заблуждением. Сложные репродуктивные тактики не являются показателем развитого интеллекта. У земных грибов и насекомых они бывают весьма затейливы, хотя никто не собирается всерьёз сравнивать низших существ и человека. С наутилусами дело обстояло так же. Интеллектуально Homo sapiens sapiens значительно превосходил пришельцев.

Xenonautilis sapiens был присущ универсальный гермафродитизм, как многим земным моллюскам. В благоприятных условиях они собирались в колонии и спаривались с протандрическим чередованием. У молодых особей сначала вызревали мужские половые железы, продуцирующие семенную капсулу. Молодые наутилусы внедряли сперматофор старшим особям, у которых сформировались и женские половые железы с яйцеклетками. Это давало самое жизнеспособное, но менее склонное к телепатии потомство. Зрелые наутилусы в свою очередь внедряли сперматофор в старых наутилусов, у которых способность к мужскому оплодотворению утрачивалась. Потомство удавалось помельче, но размеры компенсировались лучшей телепатией.

Взятые в плен наутилусы, которых содержали в одиночных аквариумах, могли оплодотворять себя сами. Потомство у них получалось мелким, квёлым и к дальнейшему размножению практически не приспособленным. Редко удавалось получить третье поколение, рождённое методом самооплодотворения. Оно неизменно гибло в раннем возрасте, не сумев отрастить полноценную раковину или, часто, даже не начиная её формировать. Этим они были похожи битардов, нердов, гиков, хипстеров и любителей японских мультфильмов.

Наутилусы аквариумного содержания не выявили признаков интеллектуального развития. Вероятно, для этого требовались химическое и телепатическое общение с представителями своего вида.

Наутилусы-маугли, выпущенные в места активности пришельцев, были встречены с недоверием и опаской, однако не убиты и не отторгнуты колонией. Взрослые особи забирали их к себе и ухаживали как за сородичами, нуждающимися в поддержке.

Xenonautilis sapiens были разумными и высокоорганизованными. «Огородниками» и «формовщиками», создающими удивительные предметы на своих плантациях. В научно-популярных фильмах можно было видеть, как наутилусы висят вниз головой над рядами животных-растений и перебирают щупальцами культивируемые организмы. Пропалывают, отбраковывают, выделяют формообразующие вещества, мутагены, направляющие рост и создающими удивительные изделия – от постановщиков помех во всех диапазонах радиочастот до антигравитационных установок. Всё это пришельцы выращивали из модифицированных животных и растений. Даже корпуса космических кораблей, в которых они преодолели межзвёздное пространство, имели органическое происхождение. Вид Xenonautilis sapiens был мобильным химический заводом и сборочной линией в симбиотическом сообществе инопланетных колонизаторов.

Общинная высокосоциализированная жизнь наутилусов диктовала превосходство коллектива над индивидуумом. С точки зрения европейца, это ставило их в один ряд с животными и оправдывало убийство. Особенно, в целях самозащиты.

Не все российские учёные готовы были на следующий шаг.

Кок выпотрошил и сварил молодого наутилуса с овощами и пивом. Есть существо, наделённое разумом, было жалко до слёз. Впрочем, суп вышел вкусным.

Никто из учёных не отказался.

– Не переживайте, – успокоил Смольский, после обеда поднявшись с Рощиной на палубу. – Вы что, надеялись контакт с ним установить?

Глава 12

Из этого дня Муромцев извлёк тройной урок. Разумных инопланетян следует убивать, пока они не напали первыми. Их мясо можно употреблять в пищу, наутилусы и амфибии не ядовиты. Их нужно есть не только в случае голода, но и чтобы разнообразить стол. Похлёбка вышла – пальчики оближешь.

Пересматривая видео боя с амфибией, Денис удивлялся, как ему повезло. Ухайдакал по голове камнем, а потом замолотил кулаками. То ли амфибия попалась не слишком боевитая, вроде магазинного сторожа, то ли просто удачно попал, но на экране драка выглядела эпизодом из «Лучших боёв мира».

– Оп-оп-оп, арра! – выкрикнул Паскаль и заколотил по спинам сидящих рядом Ганса и Миксера.

Моряки скопировали ролик и прокручивали на большом мониторе в штурманском уголке, радуясь как дети. На борту «Морской лисицы» перебывало много незаурядных людей, а теперь в коллекцию добавился специально обученный российский водолаз.

– Морской пехотинец? – выведывал Ганс, который лучше остальных разбирал плохой английский Муромцева, больше догадываясь по интонациям и выражению лица.

– Гидроматрос, – пошутил Денис и попытался рассказать про службу в Балтийске. Кок с почтением выслушал, не задавая лишних вопросов, но к ужину по судну разнёсся слух о северной военной базе, на которой личный состав обучают спускаться под воду без снаряжения, чтобы убивать пришельцев голыми руками.

Что ж, рассудил экипаж, такова русская военная традиция. В море навидались всякого, по сравнению с чем это выглядело как бой на спортивной арене – ловкость и отвага, но ничего героического. Это даже больше сблизило матросов с Муромцевым.

Лаборант завоевал почтение команды и опасливое отношение учёных. Казаков даже извинился, что не поверил тогда, на берегу. Из его обращения исчез покровительственный тон старшего товарища, и они стали общаться как равные по статусу коллеги.

Рощина, просмотрев отснятый материал, вышла в кокпит и закурила.

– Почему-то не удивлена, Денис, – сказала она, когда Муромцев сообразил присоединиться.

– Сам себе удивляюсь.

Арина смотрела на него снизу вверх с живым интересом. Глубоко затянулась, оборвала паузу.

– А я нет, – в голосе появилась незнакомая раньше интонация, тёплая, женственная. – Считаю, что поступила правильно, взяв вас в экспедицию. Мы тут без вас не справимся, Денис, даже не мечтайте отлынивать.

Она засмеялась низким грудным смехом, быстро добила окурок и, словно жалея о вырвавшейся откровенности, поспешила спуститься в каюту.

Ход мысли Смольского парадоксальным образом совпал с реакцией экипажа «Морской лисицы».

– Вы, собственно, что в армии делали? – первым спросил он, отсмотрев рабочий материал.

– Бегал кроссы и ходил в наряды, – честно признался Муромцев.

– Этому вас в наряде по кухне научили?

– Нам показывали, где у амфибий уязвимые места. Плакат в учебном классе висел. У нас в спортзале даже на мешках дыхательные рёбра были краской нарисованы, – с ностальгией улыбнулся Муромцев.

– Вас готовили воевать с пришельцами?

– С какими пришельцами? Наш полк по войне должен был захватывать Стокгольм.

Впечатлённый простотой ответа, Смольский пригласил Дениса помочь оборудовать форпик под полевую лабораторию. За время перехода на Селванжеш они развернули аппаратуру и разместили посуду, словно готовили иллюстрацию к учебнику для студентов первого курса. Смольский прилежно следовал правилам по устройству, делая поправку на качку.

– Каждую работу, Денис, – наставлял он по ходу дела, – важно не только хорошо выполнять, она должна ещё и смотреться. Для этого ей следует придать упорядоченную форму. Когда ваша работа обретёт законченный вид, тогда она будет безупречной.

Ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии оказался великим аккуратистом. Денис перенимал его отношение к труду. Он умел распознавать возможность получения полезного опыта и не ленился использовать её, зная, что другой может не представиться.

– Из вас вполне можно вырастить грамотного специалиста, – сообщил Смольский, когда обустройство лаборатории было закончено. – Мозгом вы не станете, но имеются все задатки быть руками.

Единственная похвала из ядовитых уст ведущего научного сотрудника выглядела тем более ценной, что Смольский был чужд ханжества и любил говорить гадости прямо в лицо.

Яхта шла под всеми парусами. Попали в небольшой шторм продолжительностью три часа, но на том и закончилось, даже никого не укачало. Ветер постепенно стихал. Приближались плодоносные отмели. Надо было готовить контейнеры и решать, что делать с камарун марино, которая плавала в банке и требовала еды и свежей воды. Ввиду того, что двое учёных будут плотно заняты водолазными работами, а двое других обеспечивать чистку образцов и консервацию, заботиться о неизвестном существе оказалось затруднительно. Возникли и другие проблемы.

– Эта таракашка – живой источник наркотика, – высказался Казаков, когда члены экспедиции собрались на совещание.

– Сикараха, – напомнил Муромцев.

Казаков кивнул рассеянно.

– У нас могут быть неприятности, – заявила Арина. – Береговая полиция арестует имущество до окончания экспертизы, поди выцарапай его обратно, сидя в Петербурге. Да и всю добычу попортят, если не конфискуют. Денис, сдайте вы им эту сикарашку в знак лояльности. Пускай подавятся.

– Я не сексот! – вспыхнул Муромцев. – Если меня дёрнули разок в участок и там я подписал бумагу, чтобы съехать, это вовсе не значит, что я к ним побегу как собачонка. Будем искать другой способ. Надо всего лишь хорошенько подумать.

– Слова не мальчика, но мужа, – с грустью кивнул Казаков.

– Слышите, Арина Дмитриевна? – Смольский ехидно улыбнулся. – Если даже лаборант предлагает вам подумать, значит, в этом возникла жгучая необходимость.

– Тогда давайте думать, – сказала Рощина и стиснула зубы. – Какие будут предложения?

– Выпустим, – Казакову было безразлично всё, что не относилось к бентосу.

– Можно залить консервантом, – предложил Муромцев. – Полиция перетопчется. Сикарашка в пластике никакого наркотика не выделяет.

– Мы сохраним экземпляр, но уничтожим токсин, – Смольский говорил рассудительно, но было за его словами что-то ещё. – Белок быстро распадётся в мёртвом организме. Если мы доставим существо в институт живым, можно будет провести полноценное исследование выделяемого им секрета, а это тянет на серьёзную публикацию.

– Как мы повезём животное через границу? – испугалась Рощина. – Наши же таможенники нас не впустят.

– Сдохнет, если воду не менять, – хором с ней сказал Денис.

Ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии взял себя в руки. Заметно, что ему было трудно устоять перед искушением опробовать ещё раз действие защитного секрета камарун марино, однако настаивать и тем самым выдавать себя Смольский счёл ниже собственного достоинства. Морская козявка упокоилась в прозрачном полимерном консерванте, который затвердел и стал ударопрочным. Вопрос сотрудничества с капитаном Алмейдой был снят.

Через пару дней привычный корабельный распорядок сгладил остроту приключения, и Денис снова ощутил себя частью команды.

Именно тогда они вытащили Утопленника.

Глава 13

Ночная вахта. Штиль. Никакая снасть не шевельнётся. «Морская лисица» застыла как влитая. Жизнь замерла. Даже одинокая амфибия не подплывёт к борту, не высунет голову из воды, не отдаст мысленный приказ зачарованному матросику шагнуть через леер, прямо в зубастую пасть. Безмолвие…

Муромцев стоял на вахте с полуночи до четырёх утра. «Собачья вахта» выдалась тихой. Ему было плевать на время. Спать не хотелось, и не было скучно. Над головой сияли россыпи звёзд. Муромцев никогда не видел их так много и такими яркими, как в тропиках. Некоторые заметно двигались. Спутниковая группировка, выведенная на орбиту для наблюдения и связи, с каждым годом усиливалась. Изгнанное из моря человечество ушло осваивать небо. Если задрать голову, можно было наблюдать, как движутся рукотворные светила и сгорает в атмосфере космический мусор. Казалось, звёзды срываются с небосвода, чтобы кануть навек во тьму внешнюю, но всё не кончаются и не кончаются. Жизнь внизу была подобна жизни наверху, только гораздо богаче. В океане был свой блистающий космос. Призрачными разноцветными переливами светилось море. Планктон мерцал от малейшего движения. Сказочными огнями разбегались следы рыб в глубинах. Вспыхивали купола медуз. Трассерами проносились кальмары. Мириады мелких искорок загорались и гасли, чтобы снова вспыхнуть в толще вод.

В центре этого великолепия Денис чувствовал себя затерянным во Вселенной. Разноцветная огненная ночь была безмятежна. Неподвижный горячий воздух лип к телу, словно влажная вата. Если не оглядываться на яхту, а долго смотреть в сторону горизонта, можно было вообразить себя запертым в скафандре, который завис в пустоте, утратив связь с кораблём. Чувство возникало настолько полным, что становилось страшно. Никакой 5D кинозал с подогревом и качкой не мог создать такого эффекта присутствия. Денис ощущал, как пропитывается атмосферой тропиков, как она проникает через его рот, ноздри, кожные поры в мышечную ткань и кости до самого мозга, как океан становится частью тела, откуда его не вывести никогда.

«Я становлюсь другим, – колено упёрлось в стойку леера. – Я стал другим». Впервые за время отъезда надолго оставшись наедине с самим собой, Муромцев припомнил всё случившееся, обозрел картину целиком и поразился, сколько выпало на его долю экстрима. Для Санкт-Петербурга это выглядело форменным телешоу, плодом фантазии сценаристов и режиссёрского драйва, однако лихая жизнь в шальной компании превращало исключительные события в заурядные. Сезон полевой работы в тропиках мог изменить человека навсегда.

«Неудивительно, что мы с местными друг друга мало понимаем, – подумал Муромцев. – Они в этом варятся, а мы… Мы здесь как горсть моллюсков, брошенная в стаю рыб. Съедят или пойдём на дно. Или будем вынуждены измениться, адаптируясь к окружающей среде».

Он подумал о подрезанном в трущобах оборванце. Такие вещи западают в память. Должны западать, но этот почти позабылся. Не оставил следа в душе. Потому что душа такая? Или след поначалу незаметен, а потом даст знать?

Муромцев относился к этому воспоминанию как к досадной помехе. Оно лишь оставило неприятный осадок, и Денис не чувствовал за собой вины. Он был уверен, что оборванца спасли врачи, и не испытывал жалости к грабителю, который хотел пырнуть его ножом.

Временами перо руля задевали какие-то твари, и тогда колесо штурвала поворачивалось само по себе, словно на вахте был призрак.

Муромцев думал о том, почему иностранцы не понимают и недолюбливают друг друга.

Почему люди могут быть чужаками в принципе?

Есть факт: людям свойственно делить окружающих на своих и чужих. Даже самые толерантные делают это спонтанно, а потом осознанно стараются исправить то, что считают поведенческой ошибкой.

Во второй половине двадцатого века под влиянием социально-политических обстоятельств (исторически сложившиеся многонациональные общества двух ведущих держав, СССР и США, и последовавшая за развитием транспорта глобализация мировой экономики) людей попытались отучить от ксенофобии. Им принялись внушать, что к представителям другой культуры следует относиться доброжелательно, что следует проявлять максимальную терпимость к крайним проявлениям их обычаев, выходящим за рамки этических норм и законности. Эксперимент провалился, а три поколения общей численностью в полмиллиарда человек оказались психически изувеченными и неподготовленными к жизни в реальном, а не воображаемом социологами обществе, где иммигранты, воспитанные в патриархальных традициях, держались друг друга, не принимали коренных обитателей и тем самым получали значительное преимущество в личной жизни и бизнесе.

Неизвестно, до каких высот истребления цивилизованного человечества дошли бы прогрессивные психологи, не случись Нашествие. Морские перевозки людей и грузов прекратились, а вместе с ними кончилась и трансконтинентальная миграция. Начались вертикальные подвижки крупных участков морского дна, из-за которых возникали землетрясения, цунами и усиление вулканической активности. Стало не до построения глобальной цивилизации. Экономики перешли в мобилизационный режим. Теория единого мира канула в Лету, а политика толерантности уступила место конструктивной ксенофобии. Когда чужие лезут из воды и едят людей заживо, их враждебность трудно игнорировать. В защиту устаревших воззрений не работал даже дискурс общечеловеческих ценностей, потому что пришельцы не были людьми, а их геномы не имели ничего общего с генотипами земных животных. Инопланетяне оказались абсолютно иными. По всем параметрам. Без исключения.

Оказалось, что чужаки существуют.

Оказалось, что они смертельно опасны.

Само собой и сразу выяснилось, что свои должны объединиться и дать организованный отпор пришельцам, потому что инстинкт самосохранения находится рядом с инстинктом ксенофобии. Что ксенофобия это часть самосохранения и есть, а те, кто прилагал усилия её вытравить, потеряли в жизнеспособности и сильно проиграли в социализации. Быть толерантным стало немодно, зато придерживаться старых традиций сделалось почётно. Общество Реального мира заметно отличалось от общества Идеального мира. Чем ближе к морю, тем лучше это было заметно. Инопланетяне не оставляли шансов считать иначе. Сами они превосходно сосуществовали в союзе трёх биологических классов – амфибий, насекомых и бактерий, но у себя в воде они были своими, а все, кто населял сушу, чужими. Они не пробовали установить с человечеством контакт, а заняли Мировой Океан и жили в нём, истребляя всех, кто пытался помешать или просто оказывался рядом. Людям тоже всё стало ясно с пришельцами, и быстро сделалось понятно, как себя вести.

Столкнулись две цивилизации разумных всеядных хищников, из которых автохтонная была представлена одним видом, а инвазионная тремя различными классами. Только индивидуумы с нарушениями психики считали чужаков равными себе. Такие девианты могли выжить лишь вдали от предмета обожания, потому что гибли при первом контакте с ним. В центре континента встречались люди, исполненные любви к пришельцам. Иногда они отправлялись в далёкие края, чтобы познакомиться поближе, и пропадали. Возможно, среди инопланетян тоже встречались особи с отклонениями, в зоне тумана старые и больные амфибии селились по соседству с людьми, но достоверными сведениями об их мотивации земная наука не обладала.

Чужаки оставались чужими, несмотря на все усилия их понять. Проблемы толерантности решала пуля. У пришельцев точку в общении ставил телепатический приказ, вслед за которым в ход шли зубы, клюв или нейротоксин, в зависимости от классовых особенностей.

С иностранцами дело часто обстояло так же.

«Всё правильно сделал», – в памяти Дениса промелькнули оборванцы из трущоб, странная островитянка, калека и амфибия. Возникли перед внутренним взором и растаяли. Муромцев почувствовал освобождение.

Он стоял на палубе, неподвижный, окружённый светом звёзд и океана, в центре Космоса, предоставленный самому себе и, исполненный внутренней силы и свободы воли.

«Моё место здесь», – думал он.

Негромкий стон, испущенный какой-то теплокровной тварью, прервал его медитацию. «Белуха», – почему-то пришло на ум, хотя дельфины не издавали подобных звуков.

Денис перегнулся через леер, вгляделся в мерцающие воды. Море снова исторгло стон. Казалось, оно взывает о помощи. Течение гнало тело вместе с яхтой, но дрейфовали они с разной скоростью.

Когда Денис сообразил, а сухопутному гражданину на это потребовалось некоторое время, что маячок среди хаотичной флуоресценции моря является стробоскопическими вспышками огня поиска на спасжилете, он ворвался в кают-компанию и заорал:

– Подъём! Человек за бортом!

* * *

Когда его перенесли в салон, человек снова застонал. Он долго пробыл в воде и сделался холодным как мертвец. Кожа стала морщинистой и бледной, она не отогревалась, хотя Паскаль и Миксер изо всех сил растирали её руками, смоченными спиртом.

– Не выживет, – скорбно покачал головой да Силва.

Смольский вколол спасённому раствор глюкозы, чтобы поддержать сердце. Кок сварил кофе, щедро плеснул коньяка из капитанских запасов и попытался напоить беднягу, но тот не реагировал.

– Утопленник, – сказал Ганс.

Так его и называли до самого вечера, пока моряк не очнулся и не набрался сил для членораздельной речи. К этому времени кличка приклеилась.

Утопленник был матросом с брига «Элизиум», ходившего под командованием капитана Аякса Константиноса. Грека знали на «Морской лисице». Знали многих из его команды. Утопленник своими глазами видел их смерть.

– Упокой Господь душу моряка, – промолвил Ганс, а Паскаль и братья да Силва перекрестились.

История была незаурядной даже для здешних вод и страшна как сама смерть. Третьего дня «Элизиум» сел на рифы возле банки Оранжерея, крупной искусственной отмели, поднятой пришельцами для аграрных целей. Возвращались с лова. В Оранжерее прекрасно поживились радужными кораллами, песчаным чесноком и морским горохом. Обирали край отмели, отпугнув наутилусов и амфибий взрывом ручных гранат, а потом кидая для профилактики, когда аквалангисты садились в шлюпку. Способ затратный, но надёжный – на второй день твари даже близко подплывать не решались. Дайверы работали с рассвета до темноты, делая необходимые перерывы, чтобы не тратить время на декомпрессию. Когда контейнеры в трюме были набиты, барометр показал падение. Тогда подняли якорь и на моторе стали уходить с мелководья, но не успели.

Шторм выбросил судно на рифы. «Элизиум» пропорол днище о камни и так крепко сел на них, что вода в трюме не поднималась выше ватерлинии. Затонуть не позволяла скала, но и сойти с неё не представлялось возможным. Когда шторм кончился и волнение улеглось, стали осматривать повреждения. Пробоина была большой, из клочьев стеклопластика торчали сломанные рёбра шпангоута. Пользуясь отливом, можно было успеть наложить заплату, откачать воду и, дождавшись прилива, стащить судно с камней.

Переход от крупных неприятностей к гибели возвестили морские обитатели. Среди них поднялась невообразимая паника. Слева по борту рыбы принялись выскакивать из воды, словно удирая от опасного хищника. Они делали это все разом, на большом участке, который, однако, имел пределы. На рыбёшек метнулись чайки, но вскоре, издавая тревожные крики, ринулись прочь, а вода у самого борта начал как будто портиться и мутнеть.

Огромная масса бактериального мата поднялась из глубин возле сидящего на рифе «Элизиума». Море словно обмелело. На полмили, не меньше, простиралась не имеющая чётких очертаний бурая поверхность. Бактериальный мат уловил ментальный сигнал потерявшей ход потенциальной добычи и всплыл поохотиться.

Люди кинулись прочь от борта. Полезли на ванты, на скалы. Тут и началась телепатическая атака.

Утопленник не находил слов, как её описать. Он оставался в сознании, но руки и ноги перестали повиноваться. Он повалился на палубу и своими глазами видел, что вытворяет с людьми космический монстр из морских глубин. Он гнал их к себе. Моряки прыгали с мачт, лезли через планшир и исчезали. Утопленник не узнал, что с ними происходит снаружи. Когда команда исчезла, время вокруг застыло. Он лежал, не в состоянии даже моргнуть, глаза пересохли и болели. Мышцы сковало как каменные. В воздухе распространилось удушливое зловоние, он словно загустел и помутнел, звуки сделались приглушёнными.

– Я думал, умру, – невнятным голосом проговорил Утопленник. – Жалею, что не умер тогда, потому что я отправился в плаванье без шлюпки.

Когда его отпустило, глаза почти не видели. Утопленник пробовал в одиночку спустить шлюпку, но обессилел и сдался. Он еле двигался. Дико болела голова. Наверное, воздух действительно был отравлен выделениями чудовища.

– Мат выпускал газовую смесь, чтобы погрузиться, – прокомментировала Рощина. – Там, кроме метана, полно всякой токсичной дряни. Запросто можно задохнуться.

Моряки посмотрели на даму, но ничего не сказали. И продолжили слушать Утопленника, а у того рассказ подошёл к концу.

От отчаяния он бросился за борт. При ударе о воду спасательный жилет надулся, заработал огонь поиска и бесполезный, но обязательный для комплекта радиомаячок. Утопленник помнил море, как закрывал руками лицо, чтобы не расклевали чайки, как по ноге ползла какая-то дрянь и источала огонь. Потом был диван в салоне «Морской лисицы», голоса и жгучая гадость, льющаяся в рот.

– Эйнар, – представился Утопленник и назвал такую заковыристую фамилию, что никто не понял.

Он был плох. Истощён и практически слеп, вдоль ноги тянулся химический ожог, неизвестная зверюшка постаралась, лицо опалило солнцем, множество мелких ранок на теле разъело солёной водой и теперь они загноились.

Такую обузу команда сочла дурным знаком. «Хорошего человека море не выплюнет», – буркнул Паскаль, оставшись наедине с Муромцевым.

Больше ему не с кем было поделиться. У моряков он не встретил бы понимания, а учёным диковатый баск не доверял. Зато их слуга оказался свойским парнем и неробкого десятка, когда дошло до дела. Ему можно было рассказать.

– Подушка, – сказал баск на ломаном английском, с трудом подобрав из своего скудного словаря название для морского чудовища. – Подушка не захотела его жрать. Не годится в пищу. Мы подобрали. Зря. Я бы выкинул обратно. Может, море примет его на второй раз.

– Намучаемся мы с ним, – вздохнул Денис.

И хотя говорил он по-русски, баск понял. Кивнул, достал помятый серебряный портсигар и предложил Денису тонкую чёрную сигариллу.

Дополнительный пассажир для всех оказался лишним. Чтобы развернуть спальное место в форпике, пришлось разгромить с таким трудом обустроенную лабораторию. Спешно возвращали аппаратуру в исходное, запаковывали контейнеры, банки, сетки для сбора образцов.

– Вы что-то неважно выглядите, Виктор Николаевич, – заметил Денис к вечеру, когда кавардак был приведён в рабочий беспорядок.

– Я всю ночь во сне кухню отмывал, проснулся уставшим, – вяло отшутился старший научный сотрудник.

– Как ваша нога?

Казаков потрогал бинт.

– Слегка пульсирует. Попробую завтра нырять неглубоко, а дальше посмотрим.

– На мелководье я один справлюсь, Виктор Николаевич. Буду делать по семь-восемь спусков в день. Да много ли нам надо, в конце концов?

– В этой экспедиции наш девиз «Бери больше, плыви дальше». Чем разнообразнее получится коллекция, тем довольнее будет Арина Дмитриевна. Поэтому гребём всё подчистую, на борту рассортируем.

– Так точно! – улыбнулся Денис.

Утром яхта вышла в очаг ксеноинвазии.

Глава 14

На Муромцева плыли прозрачные ленты. Шириной с ладонь, они казались очень длинными, но под водой всё кажется больше. «Ленты» совершали гребные движения всем телом, извиваясь как змея. Даже на мелководье при хорошей видимости их было трудно заметить. Только когда они оказались рядом, Денис обратил внимание и замер. Он не забывал, что орудует во владениях пришельцев, грабит их огород, предварительно распугав сторожей, и такая нахрапистость не останется без ответа.

В правой руке был водолазный нож, которым лаборант отделял от грунта добычу, но Денис не надеялся, что успеет преодолеть сопротивление воды и опередить существ, для которых океан среда обитания. Если только «лента» вцепится, он сможет её рассечь. «Ленты» напоминали сплющенных с боков мурен и просвечивали насквозь. Две пары чёрных глаз, сбоку и сверху, белые зубы в массивных вытянутых челюстях, белёсая хорда и мутное содержимое кишечника – вот и всё, что моно было увидеть с расстояния вытянутой руки. Вплотную, когда «лента» проплывала возле самой маски, Денис мог разглядеть извивающееся тело и высокий гребной плавник от середины спины до хвоста.

«Ленты» шныряли вокруг него, словно принюхиваясь, а Муромцев застыл, медленно опускаясь на дно. Пояс с кармашками, в которых лежал отмеренный под его массу груз, придавал водолазу нейтральную плавучесть, но сетка с добычей тянула вниз.

Колени коснулись песка. Лаборант встал, как статуя аквалангиста, воздвигнутая курортным скульптором на потеху отдыхающим. «Ленты» не унимались, кружили, подплывали всё ближе, казалось, обнюхивали незнакомца. «Стая собак», – подумал Денис. Для нападения то ли некому было подать команду, то ли не находилось причины спровоцировать охотничий инстинкт. В тёплой воде под неопреновой курткой по телу бежали мурашки. «Нервное», – успокаивал себя Муромцев.

Единственным потенциальным раздражающим фактором был шум его дыхания. Щелчок клапана, вдох, шипение воздуха в редукторе, щелчок клапана, выдох. Банка была наполнена подводными звуками естественного происхождения – писк, трели, стук камней и клешней, негромкое уханье. Обитатели активно общались друг с другом, они жили у себя дома. Настоящим пришельцем в земной колонии инопланетян был человек. Он стоял, напуганный, на коленях, и старался реже дышать. Не провоцировать похожих на мурен «лент» и беречь воздух. Задача усложнилась от сбора донных организмов до спасения. В баллонах жизни осталось на двенадцать минут работы средним темпом. Если не двигаться и экономить, можно протянуть дольше. Хуже было другое – неизвестно, когда «лентам» надоест вертеться возле пассивного объекта и они найдут занятие поинтересней. Что, если не найдут до последнего глотка воздушной смеси? Что, если вернутся, когда водолаз начнёт подниматься?

«Был бы взрывпакет, не думая, рванул прямо здесь», – Муромцев стиснул зубами загубник.

Он стал примериваться к ближайшей «ленте» на предмет подставить левую руку под укус и ткнуть ножом в пузо. «Не такие уж они и страшные, – лаборант стал нагнетать в себе тёмную ярость, как перед дракой. – Пасть как у колли, а весит куда меньше. Ну, стая, ну и что? Сколько их? Пятеро. Вцепятся в руки-ноги, да плевать. Всех порежу! Вы ещё сначала прокусите неопрен. Подавитесь. А я вас ножиком чик-чик – и организм разукомплектован!»

Не помня себя, Денис оттолкнулся ото дна и выпрямил ноги. Он подвсплыл и стоял во весь рост, подняв нож на уровень груди и согнутую в локте руку с питомзой, прикрывая пах и живот. «Ленты» отплыли. Денис глубоко вдохнул несколько раз, насыщая кровь кислородом, шевельнул ластами и медленно пошёл к поверхности. «Знаешь нож? – двинул клинком в морду ближайшей „ленте“, а та отпрянула и стала держаться поодаль. – Боишься ножа? – мысленно спросил лаборант, как разговаривал вслух с бродячими собаками, случавшимися на окраине Санкт-Петербурга. – Иди сюда, попишу, тварь!» Он представил косую рану через всю морду, морда почему-то была собачья, края разошлись, открыв розовую плоть и белый хрящ, кровь хлещет, визг, страх, боль и отчаяние. Вот что может нож в одно движение.

«Ленты» расширили круг. Лаборант поднимался. «Ленты» собрались в стаю и исчезли под ним.

Гребок ластами. Солнце заиграло в каплях воды на стекле маски.

* * *

– Да, ужас, но не ужас-ужас-ужас, – Денис подарил Рощиной самую задорную улыбку и перестарался, оскал вышел до того бандитским, что завлаб испугалась своего подчинённого. – Это просто рыбки, только инопланетные.

После обеда учёные остались в салоне. Погодная обстановка ухудшилась и до её улучшения спуск под воду было решено прекратить, тем более, что следовало разобрать улов. Дайверы натаскали с плантации обильный урожай, который наспех раскидали по банкам с забортной водой, и теперь он требовал сортировки. Самое интересное законсервировать, что можно высушить – очистить и завялить, остальное выкинуть, пока не испортилось. Организмы уже дали сок, и «Морская лисица» благоухала, что сарай калеки на Ослиной Челюсти.

– Непостижимо, – сказала Рощина. – Как у вас получается находить с пришельцами общий язык?

– С ними надо обходиться как с бродячими собаками. У меня возле дома какое-то время жили. Сторожа с завода их прикармливали, чтобы собаки как бы охраняли территорию, они и расплодились. Шавки нападают на тех, кто боится. Если сам на них кидаешься с топором или показываешь нож, будут тебя избегать.

– Не может быть.

– Я бы не стал недооценивать убедительную доходчивость топора, – заявил Смольский.

– Воображаемого топора, в нашем случае, – заметила Рощина.

– Воображаемого намерения применить воображаемый топор, – уточнил ведущий научный сотрудник.

– Самые глупые собаки, конечно, пострадают, – ухмыльнулся Денис. – В дальнейшем стая будет тебя проверять на вшивость иногда, пуская в бой самых опущенных. Убедятся, что ты здоров и агрессивен, снова начнут показательно игнорировать. Уважуху на раёне нужно заслужить, Арина Дмитриевна. Даром авторитет не появится даже среди бродячих собак.

– У вас поразительное совпадение мнений с академиком Локтевым, – Смольский примостился в навигационном уголке, избегая тесноты застолья. – Вам в Морской институт к Иван Павловичу дорога, у него все такие.

– Звучит заманчиво, а где он преподаёт? Я бы к нему пошёл даже пробирки мыть.

– Во Владивостоке.

– При живом-то начальнике, Денис… – воздел очи горе Казаков. – Что подумает Арина Дмитриевна?

– Я привыкла, – сухо ответила Рощина.

– Владивосток далеко. Жаль, не судьба мне найти общий язык с академиком Локтевым, – Муромцев постарался уйти от неприятного разговора, но Смольский продолжил на удивление серьёзно:

– Там у вас открывается возможность поступить в институт. Не спешите с выводами. Это не Петербург, народу мало, конкурс практически отсутствует. С вашим стажем и характеристикой, которую даст Арина Дмитриевна, вас зачислят только по одной совокупности заслуг. Ну, или действительно пойдёте к Локтеву пробирки мыть. Пребывание в коллективе Ивана Павловича – сама по себе хорошая школа, а на лекции будете ходить вольнослушателем.

– Спасибо. Я уже ходил в университет вольнослушателем, толку-то? Сдаётся мне, что сезон в поле принесёт пользы как сто семестров. От практики реально больше толку. Чем сидеть в аудитории и пытаться усвоить вялую болтовню сонного препода, не представляя, как её применить в будущем, лучше я спущусь под воду и получу реальный опыт, который поможет реально развиваться. Я хотя бы буду сознавать, какие теоретические знания и с какой целью мне следует искать, какие осмысленные вопросы задавать и кому. Я сейчас понимаю, что у преподавателей биофака на большинство из моих вопросов ответов не найдётся. Они просто не в курсе. Они не варились в этом во всём, – Муромцев обвёл рукой широкую дугу, подразумевая не только салон «Морской лисицы» с коком возле плиты, наблюдающим за послеобеденным диспутом русских учёных, но и ворочающегося Утопленника в форпике, и огромную массу солёной воды за обшивкой яхты, океан, разделяющий сушу, людей и судьбы, щедрый на чудеса и риски. – Что они мне ответят, если сами толком не знают? Я лучше, вон, Ганса спрошу, он хоть по делу скажет. Даже Миксер знает больше полезного, чем препод, который всю жизнь проторчал на кафедре. Что они там видят, кроме чужих публикаций и фильмов? Их обширные теоретические познания годятся, чтобы пудрить мозги первокурсницам. Я уже среди третьекурсников не встречал ни одного, кто бы их уважал.

Смольский заёрзал, подобрался, налёг на штурманский столик.

– Денис, ваше личное неприятие на самом деле – тщательно скрываемый страх, – сказал он. – Вы не приемлете преподавателей, потому что их боитесь. Вы неоднократно пытались сдать экзамены, но проваливались, это факт. В качестве защитной меры ваша психика приняла как данность ряд ложных доводов, порочащих высшее образование. Это понятно, но печально. Более того, на основании сделанных наблюдений я могу предсказать, что при любом исходе, даже если вы получите диплом, вас ждёт в науке умеренный успех.

– Возможно, – лаборант угрюмо уставился в пол.

– Денис, – мягко сказала Рощина. – Михаил Анатольевич умеет подмечать недостатки. Случается, что он указывает на них в утрированной до оскорбления форме, но он…

– Не оскорбление, а оценочное суждение, – возразил Смольский, пытаясь сгладить неловкость, но получилось как всегда. – В данном случае была прогностика, опирающаяся на факты.

– Я умею различать наблюдения и предположения, – упрямо ответил Муромцев.

Глава 15

Погода менялась. Задул ветер с африканского берега. Он принёс зной и дурноту. Даже над морем воздух сделался заметно суше. Утопленник Эйнар, который уже начал ходить, снова слёг. Экипаж сделался вялым и раздражительным. Глядя на это, капитан да Силва приказал сниматься с якоря.

– Уйдём на глубокую воду и там переждём самум, – объяснил он Рощиной и указал на небо, с востока приобретающее странную грязно-розовую окраску. – Вы не попадали в отравленную полосу? Тогда вам предстоит многое узнать.

Он сунул в пасть трубку, пожевал чубук. Рощина внимала с заискивающим видом, зная, что на мужчин её магия действует безотказно. Жозе да Силва вполне ожидаемо купился. Вынул изо рта затычку, приосанился, указал трубкой на горизонт.

– Ост дует с континента, прямо из Сахары. По дороге он сносит с побережья туман, сделанный чужими. У марокканцев потом на неделю праздник. Они съезжаются к морю, охотятся на отбившихся от воды бишу, жарят их мясо и пляшут у костров. Пока не вернулся туман, люди могут вздохнуть полной грудью. В этом смысле самум им даже в радость, а вот нам достанется по полной. Будет шторм и жара, как в турецкой бане, только хуже, из-за песка. В пустыне самум называют ядовитым ветром, потому что люди умирают от его дыхания. На самом деле, мрут от сочетания высокой температуры и низкой влажности, во время самума она падает до нуля. Но не бойтесь, мы задраимся и переждём под кондиционером. Скажите своим, чтобы всё прибрали с палубы. Что оставите, унесёт в море.

Гонимая усиливающимся ветром, «Морская лисица» мчалась над бурными водами. Волны гнались за ней, обрастая белыми шапками. Ветер сдувал пену и плевал в лицо морякам. Небо за кормой сделалось цвета кровавого гноя.

– Слышите шум? – крикнул Паскаль, дёрнув Муромцева за рукав, чтобы привлечь внимание.

– Какой шум?

Ветер выл в такелаже, океан гудел, шума вокруг было хоть отбавляй, приходилось надсаживать голос, иначе не расслышат.

– Шум песка! Оттуда, – ткнул пальцем баск в направлении красного горизонта, чернеющего на глазах.

Они стояли в кокпите, держались за кормовой релинг и во все глаза смотрели на подступающий конец света.

– Песок! – проорал баск и добавил несколько слов, которых Муромцев не разобрал. – …Шелест!

Лаборант навострил уши. Теперь, когда знал, что слушать, задача упростилась. Из гаммы шумов он выделил странный шорох, который отчётливо нарастал.

– Убрать грот! – скомандовал капитан, и Паскаль с обезьяньим проворством прыгнул на палубу брать рифы, где уже стоял изготовившийся Ганс. Пристегнул страховочный конец. Кака встал на фаловую лебёдку. Только Миксер замер за штурвалом и блаженно помаргивал рыжими веками, ловя кайф от разгула стихий. Дураку всё было нипочём.

Зарифили грот, закрепили гик, поставили маленький косой парус на носу – штормовой стаксель.

– Наденьте жилет или спуститесь в каюту, – мимоходом рыкнул да Силва засмотревшемуся лаборанту, и Муромцев внял предупреждению.

Ветер усилился до тридцати с лишним узлов, разбивая волны. Море вокруг было в пенных рядах. Туча от горизонта разрослась на полнеба. Она догоняла яхту. Несмотря на брызги, в лицо било жаром как из открытой печи. Пересохло во рту. Появился странный запах, не морской. Дерева? Трав?

«Так пахнет пустыня», – сообразил Денис. Словно в апокалиптическом видении на предметы пал жёлтый отблеск, воздух сгустился и начал горчить. Заскрипела на зубах пыль. Теперь шорох песка был отчётливо различим.

– Идём, сейчас вдарит! – Кака хлопнул по плечу и увлёк в салон, где на диване сидел в одиночестве Смольский.

– А где?… – спросил Муромцев, присаживаясь рядом.

– Разошлись по каютам. Арина Дмитриевна сказала, что привяжется к койке, а Виктор Николаевич лёг на мою, – бледно улыбнулся Смольский. – Лично я предпочту сохранить свободу перемещения, чтобы добежать до унитаза.

– Присоединяюсь, – в критической ситуации Денис не держал на него зла.

Входной люк задраили. Миксер проскользнул в форпик проверить форлюк и вентилятор. Кака включил кондиционер. Предусмотрительно заряженные аккумуляторы давали ему до двадцати часов работы, хватило бы пережить десяток самумов.

Болтанка усиливалась. К бортовой качке добавилась килевая. К горлу подкатил ком.

– Извините, – окаменев лицом, Смольский метнулся в сторону гальюна, но не удержался на ногах. Яхта накренилась, ведущий научный сотрудник врезался плечом в переборку, рухнул. Там его и стошнило. Он скрючился, елозя по луже, подогнул колени к животу, закрыл голову руками, чтобы не слишком било, и замер, терпеливо пережидая.

«Сволочь ты!» – зажмурился Денис, чтобы не стравить самому. От мерзкого кряканья Смольского он почти не сдержался.

Через иллюминаторы и стекло форлюка салон озарял неприятный мареновый свет. Кондиционер работал, но делалось всё жарче и жарче – нагревалась обшивка судна. Страшно было подумать, что творилось снаружи, где пыль и песок мчатся в опаляющей буре, в смеси с бактериальным туманом пришельцев. Когда яхта проваливалась между волн, с иллюминаторов смывало липкий налёт. Багрянец сменялся нефритовой зеленью пучины, потом «Морская лисица» вскарабкивалась на волну, будто выныривала с этого света прямиком в преисподнюю. Когда волна била в борт и яхту кренило, в иллюминаторе мелькал пунцовый шар солнца.

«Пронесёт – будем жить», – молился на свой лад атеист Муромцев. Казалось, что светопреставление перешло в фазу Армагеддона, что процесс находится в самом разгаре и сделался необратим. По салону каталась посуда из небьющегося акрилового пластика, спальные принадлежности и всякая незафиксированная мелочь. «Надо было привязаться к койке», – пальцы, впившиеся в край дивана, соскальзывали. Лаборант упирался ногами в стол и кое-как удерживался.

Яхта взлетела и низринулась. Погасли аварийные лампочки и сдох кондиционер – отсоединились аккумуляторы. Тьма океанской пучины сменилась огненной ржавчиной ада, а потом снова всё потемнело, и желудок рванулся вверх. В салоне сделалось душно. «Вот он, Конец Света», – внутри лаборанта сжались внутренности, ладони взмокли. Яхта вынырнула в красновато-жёлтое зарево. Дыхание перехватило. Волна ударила в борт. Колени подогнулись, пальцы сорвались.

Денис протаранил головой край стола и провалился в небытие.

* * *

– Гармонично смотрится. Ваш образ приобрёл законченность, – Смольский отступил, любуясь на дело своих рук. – Настоящий разбойник.

Извалявшийся в собственной рвоте учёный легко отделался. Муромцев рассёк лоб так, что пришлось накладывать швы. Смольский зашил его, проявив не столько сноровку, сколько аккуратность лабораторного практика. Денис сидел на рундуке кокпита, подставив голову солнцу. Небо снова было ясным, дул норд. «Морская лисица», пользуясь отсутствием на большой глубине колоний чужих, на моторе возвращалась к отмелям.

– Теперь завершающий мазок, – с видом мастера, заканчивающего шедевр, Смольский достал заживляющий спрей.

Струя аэрозоля охладила кожу, уняла боль и налипла предохраняющей плёнкой, уберегая рану от грязи.

– Была бы морковка, затянулось за день, – из камбуза поднялся кок с тазиком овощей, уселся на рундук напротив, принялся чистить к обеду.

– Морковка? – переспросил Смольский.

– Морковка. А ещё годится коровий хвост, – поведал Ганс, шелуха бойко летела у него из-под ножа. – Не знаю, как будет по-научному. Они на этой банке растут. «Морковка» – оранжевая такая губка, а «коровий хвост» – длинный и с кисточкой на макушке, растёт на камнях.

– С венчиком щупалец, как анемон?

– Вот-вот!

– Не встречал таких, – утомлённо пробормотал Денис.

– Они растут там, где мы стояли, только с другой стороны отмели, на глубине, начиная метров с двадцати пяти. Я нырял, – скромно добавил кок.

Лаборант и научный сотрудник посмотрели друг на друга, в глазах был один и тот же вопрос.

– Почему мы туда не пошли?

– Вы не просили, – деланная простота хитрого кока ошарашивала учёных. – Вы заказчики, мы – исполнители. Пришли, встали, вы ныряете, таскаете, все довольны. Зачем капитану лишняя работа? Чтобы до «морковки» дойти, надо обогнуть отмель, это минимум сутки при попутном ветре. Да и опасно там, чужие охраняют. Глубина опять же. Возможность кессонной болезни. А здесь вы плещетесь на мелководье и никаких проблем.

Смольский спешно укладывал аптечку.

– Я это так не оставлю, – прошипел он и исчез в люке.

«Побежал Арине жаловаться», – Денис посидел с закрытыми глазами. С рундука не хотелось вставать, солнышко давало жизни, обдувал лёгкий бриз. Хотелось лечь на палубу и позагорать.

– Ты действительно про «морковку» не наврал? – не открывая глаз, спросил он сонно.

– «Морковка» тебе нужна, – уклончиво ответил Ганс.

– Ты серьёзно говорил о том, что мы дрязгались на отмели как дети и вылавливали всякий дрэк? – мешая русские слова с английскими, лениво возмутился лаборант, но смышлёный кок понял.

– Сам посуди, – он перестал чистить картошку и наклонился к Денису. – Бросили якорь на краю банки, в гнездо чужих не суёмся. Мелко, песочек, видимость отличная. Много всякой живности. Никакого риска.

Муромцев вспомнил «ленты». То, как они быстро потеряли к нему интерес и уплыли, с другой точки зрения выглядело совсем не так радужно.

– Потому что бесполезное место никто не охраняет?

– Разумеется, – закивал кок. – Всё ценное в середине отмели, где разлом. Там они живут, выращивают своих питомцев и ухаживают за ними, а для этого их держат под боком, чтобы далеко не плавать. Но туда нам точно не подобраться, – опередил он встречный вопрос Муромцева. – Сожрут на подходе. А сюда всех туристов возят.

Это был удар поддых. Муромцев уставился на Ганса и молчал.

– Чтобы что-то стоящее поднять, – продолжил тот, – надо капитана попросить. Это первый признак того, что ты человек серьёзный и знаешь места.

– А другой признак? – нахмурился лаборант.

– Оружие, чтобы себя защитить. Вы, кроме ножа, ничего под воду не берёте. Значит, не подозреваете об опасности, как с теми же «лентами» получилось. А опытные дайверы знают, где кого надо бояться, и соответственно вооружаются.

– А на судне оружие есть?

Ганс кивнул.

– Капитан может дать в лизинг.

– Ещё есть какие-нибудь признаки? – пользуясь расположением кока, Муромцев постарался выведать как можно больше о тёртых водолазах и как правильно себя вести.

Ганс засмеялся.

– Серьёзные дайверы знают, как выглядит лут. Знают, как выглядит ненужное. Особенно, ненужное и опасное. Вы же хватаетесь за всё подряд без перчаток. Серьёзные дайверы знают, что хотят добыть, разбираются, где что растёт, и целенаправленно идут за ним, не отвлекаясь на мелочи. Вы же не ориентируетесь, гребёте всё подряд и рады «морской козявке». С другой стороны, у вас работа такая, – примирительно сказал кок и снова занялся овощами. – Вы на службе у государства, собираете коллекцию для института. Зачем рисковать, если вам за это не платят?

«Действительно, зачем?» – чужеродная мысль, которая никогда не приходила в тесном институтском коллективе, заставила лаборанта задуматься, кто он такой и зачем живёт. Кок, наслаждаясь произведённым эффектом, чистил овощи и более не проронил ни слова. Каждое его движение, корыстного наёмного работника, наполняло молодого водолаза совершенно новым пониманием обстановки и своего места в ней. И это понимание его не радовало.

По факту разговора с Гансом было собрано производственное совещание. Учёные закрылись в каюте и тихо бурлили.

– Команда всерьёз нас не воспринимает, – заключил Муромцев. – Слушают с почтительным видом, а потом за спиной смеются.

– Его послушать, мы вообще ничего не знаем, – фыркнула Рощина.

– С их точки зрения, несомненно, – добродушно сказал Казаков. – Сами посудите, черпаем какой-то планктон, трогаем ядовитых животных голыми руками, вляпались в дурацкую историю на острове и чуть не утонули, потому что не догадались подождать лодку, а теперь щиплем траву на мелководье. Кто мы после этого? Правильно Ганс говорит.

– Нет ли умысла в его словах? – Арина многозначительно прищурилась. – Капитан мог подослать кока, чтобы он посеял зёрна сомнения. Потом мы идём к капитану клянчить, чтобы он доставил нас в места, богатые ценной живностью.

– За дополнительную плату, конечно, – ввернул Смольский.

– Капитан отвезёт! – закивал Денис, непроизвольно сжимая кулаки.

Арина была с ним согласна.

– Место будет сильно отличаться от прежнего по рельефу, глубинам и видовому составу беспозвоночных, но окажется таким же малопригодным.

– Главное, что безопасным, – подтвердил Казаков.

– А зачем капитану подставляться и портить репутацию хорошего извозчика? – рассудительно заметил Денис. – Туристов нельзя губить. Их надо ободрать как липку и выпнуть на мороз обратно домой. У местных таков бизнес. Они с турья живут. Мы для них корм.

– Вы становитесь циником, Денис, – вздохнула Рощина.

– Никогда не питал иллюзий в отношении аборигенов.

– Ого! – сказал Казаков. – Да вы просто наполнены шовинизмом и предрассудками.

– Армия научила. Там я стал наблюдать за людьми и делать выводы. Наблюдения оказались шокирующими, выводы неутешительными.

Учёные смотрели на него со скорбным осуждением.

– Нужно быть смелым, выдвигая гипотезы, и беспощадным, когда приходит время их опровергать, – деликатно заметил Смольский.

– Хотите сказать, что я неправ? Полудикие мариманы пользуют нас, как хотят, для своего же блага. Глупо дальше им уступать!

– Нас никто ни к чему не принуждает, – сказала Рощина. – Команда делает всё, что мы говорим.

– Ганс верно подметил, – Казаков сделал паузу, обвёл взглядом коллег. – Серьёзные люди знают, чего хотят. Они не размениваются на мелочи. Они идут к цели и готовы рискнуть. А ещё прав Денис, здесь всё оправдывает нажива. На ней держится их трущобный мирок. Если ты не хочешь разбогатеть и не намерен выжимать бабло из окружающих, с тобой не станут считаться. Примут за слабака, на котором не грех нажиться. Здесь в почёте дерзость.

– И оружие, – добавил Денис.

* * *

– Оружие – это довесок к мужчине, – Муромцев устал объяснять, что оно не главное, так накинулись на него научные сотрудники. – Нормальный человек, он сам по себе цельный, как человек и как личность. Мужчина должен быть сильным, это вызывает уважение. Мужчина должен быть умным, чтобы самому направлять свою силу в свою пользу. Мужчина должен быть смелым, чтобы применять ум и силу и доводить начатое до конца. Оружие тоже необходимо, потому что слабак часто питает иллюзию, будто ствол уравнивает его с мужчиной. Пистолет в руках дурака даёт кратковременное преимущество, но превосходство не удержишь, если нет мозгов. Когда они в наличии, то и пистолет вряд ли понадобится. Но чтобы внезапный дурак не мог поломать планы, мужчина должен всегда быть готов к отпору.

– Вы целую теорию развернули, – вздохнула Рощина, и непонятно было, что в этом вздохе, то ли осуждение, то ли тоска по мужчине со стволом.

– Как насчёт денег? – слегка ехидно спросил Смольский. – Они у настоящего мужчины должны водиться?

– Когда есть вышеперечисленное, женщины и деньги приходят сами.

– А ведь не поспоришь, – сказал Казаков.

– Откуда у вас эта философия, Денис? – с искренним удивлением осведомился Смольский.

– У моего одноклассника отец работал в органах. Когда я в гости приходил, он учил нас жизни.

– А как он был сам в плане силы?

– Как я примерно, – улыбнулся Муромцев и добавил: – Только очень быстрый и в плечах пошире. Такой, знаете, боксёр по плаванью со штангой. Мастер спорта по пятиборью.

– Теперь понятно, кто привил вам этот комплекс.

– А ваш отец что говорил? – спросила Рощина.

– Он говорил: «Иди учись». Отец хотел, чтобы я стал биологом, если с детства есть такая тяга к животным. В семье меня всячески поддерживали и никогда не говорили, чтобы я выбрал другую профессию.

– Ну, у вас и винегрет в голове, – пожалел Смольский.

«Интеллигенты», – снисходительно подумал Муромцев.

Глава 16

– Кто вам сказал, что у меня есть оружие? – Жозе да Силва засопел как дрыхнущий на скамейке бродяга. – Вот пиротехника, – он указал на привинченный к переборке ящик. – Сигнальный пистолет, дымы, парашютные ракеты. «Морская лисица» – мирное гражданское судно.

– А вы дайте нам в аренду, что под водой стреляет, – Арина гнула свою линию, видя, что капитанские отговорки делаются для порядка.

Морского барыгу надо было чем-то заинтересовать. Начальник партии Рощина привыкла торговаться.

– Вы нас отвезёте, а мы поделимся уловом, – проворковала она. – У меня два опытных водолаза. Они могут работать посменно целый день. Покажите место, скажите, чего избегать, что брать и прочую специфику, а мои дайверы натаскают столько вкусного, что вы удивитесь. Во имя науки они залезут в такие места, куда никто из вашей команды не отважится.

– Почём вам знать, на что отважится моя команда? – проворчал капитан. – Куда скажу, туда и полезут.

– Они знают степень риска, а мои – нет, – произнесла Арина таким вкрадчивым голосом, что португалец увидел в ней что-то лисье.

– Вы с ними уже говорили?

– Об опасности? – засмеялась Рощина.

Капитан набил трубку, дал огня Арине, которая сразу же глубоко затянулась. С горячим дымом внутри она чувствовала себя увереннее. Жозе да Силва уставился на линию горизонта, думал, что будет, если кто-то из иностранцев погибнет. Придётся сдавать судовой журнал, в котором может найтись много интересного, объясняться в полиции Синиша. Начнут таскать на допросы команду и кого-нибудь обязательно разговорят на что-нибудь совсем лишнее. Иностранцев тоже допросят, а они нагородят такого, что капитана привлекут к ответственности за причинение ущерба жизни и здоровью пассажиров. Идти на уговоры туристов было накладно.

С распространением промысла инопланетных животных законы Португалии ужесточились. Сажали за гибель членов экипажа, за ввоз опасных организмов. В случае умышленного совершения преступных действий могли конфисковать судно. Иностранка об этом, скорее всего, не догадывается. Учёные из других государств вообще мало разбирались в здешних реалиях, поэтому Жозе да Силва не рассматривал возможность провокации. Он стал прикидывать, сколько выручит, если доставит ныряльщиков к Разлому Дьявола и они действительно будут спускаться посменно хотя бы день или пока хватит порошка. И сколько за эту авантюру придётся заплатить Антонио Алмейде. Утаить улов не получится – на яхте стучали все. При внешней обходительности начальник отдела по незаконному обороту природных ресурсов обладал такой оперативной хваткой, что любого дайвера продаст родной брат. В Карлосе капитан да Силва не сомневался – тот закладывал с потрохами не раз. Но матросы сдавали тоже, да и сам Жозе доносил капитану полиции на других навигаторов, так что родственник на борту был большим подспорьем в открытом море среди прочих осведомителей.

В голове капитана возникали и распадались умозрительные суммы. Стоимость лута, общая выручка, взятка, делёж уникальных экземпляров, сортировка. Русские не разбирались в ценности добытого и плохо понимали величину риска, которому себя подвергали. Это были дайверы из континентальной страны, имеющие большой опыт погружений в полярных морях без хищников, не представляющие на что идут. Таких наивных идеалистов Жозе да Силва встречал лишь однажды, когда молодые американцы решили заработать на стартап. Приятные были ребята, и рейс оказался коротким. Сразу погибли все, кто находился под водой. Да Силва взял с них плату авансом и остаток не вернул. Хорошие, лёгкие деньги.

Российских дайверов снаряжал государственный институт. Как понял капитан, за спуск под воду им вообще не доплачивали, при том, что улов безвозмездно переходил в собственность учреждения. Чувство долга сидело где-то глубоко в самой их сути, а интерес к познанию стоял высоко над корыстью. Удивительные люди! С ними выход к разлому обещал быть удачным.

Мысли мелькали, сменяясь с нарастающей быстротой.

– Я покажу вам, что надо брать, а что лучше не трогать, – Жозе да Силва вытряхнул в море табачный пепел. – У меня есть картинки. Добычу поделим поровну.

– Идёт, – уверенным движением делового человека Рощина протянула руку.

* * *

Арине Дмитриевне Рощиной выпала нелёгкая задача уговорить броситься под танк не только молодого водолаза, но и неглупого старшего научного сотрудника.

К решению вопроса она применила комплексный подход. Разделила проблему на части и начала выполнять самые лёгкие, чтобы потом с их помощью одолеть главную трудность. К лёгкой части относилось заручиться согласием лаборанта и вместе подойти к Казакову. Когда перед глазами стоит живой пример, который не только доказывает эффективность переговоров, но и сам пытается убеждать, поскольку считает себя на твоей стороне, отказаться от предложения нелегко. Стадный инстинкт подталкивает присоединиться к коллективу. У Казакова, Арина это знала, было развито стайное чувство. На этой слабости она и решила сыграть.

– Вы никогда не мечтали побывать на другой планете, Денис?

Вечером, когда опустилась тьма, Арина незаметно оказалась рядом на палубе с лаборантом, прислонилась задом к стойке леера, указала на звёзды.

– Кто ж не мечтал…

Ночной тропический небосвод сверкал и переливался разноцветными огнями. Голубыми, сапфировыми и даже красными. Движущиеся крупные белые точки, а их было немало, имели рукотворное происхождение. Спутники связи и слежения проносились над ними, за счёт скорости удерживаясь на орбите. Все достижения земной научно-технической мысли выглядели скромными по сравнению с чудесами межзвёздных перемещений и космической навигации инопланетян, которые обитали теперь глубоко под ними.

– Вы можете побывать, – сказала Рощина, и Денис ни на секунду не усомнился, сейчас все слова Арины были пророческими, он только спросил:

– Как?

– Опуститесь к ним в Разлом Дьявола. Там, где на стенах растут настоящие ксеносы, которых ещё никто из наших не видел. Вы будете первым, Денис.

– Меня там съедят, – прошептал лаборант, и в голосе его не было ни тени возражения.

– Нет, – так же шёпотом ответила Арина, она положила руку ему на спину, ладошка была тёплой. – Капитан сказал, как надо. Он каждый год ходит туда с дайверами. Если делать правильно, всё будет хорошо.

Денис ощутил на щеке горячее дыхание Арины. Губы её почти коснулись его уха.

– Сделаете для меня?

– Сделаю, – на полсекунды запнувшись, ответил Денис.

Разве мог он сказать иначе?

Казаков был осторожнее.

– Ждёте от меня готовности к подвигу?

Ночь была настолько тиха и располагающа, что разговор состоялся в том же месте, куда Рощина попросила его выйти из шумной кают-компании.

– Жду от вас стремления подвиг совершить, – огонёк зажигалки осветил сосредоточенное лицо Арины, приобретшее законченный вид опасливого кузнечика. – У нас мало времени и мало материала. Капитан выразил готовность нам помочь. Команда настроена зайти в Разлом Дьявола, чтобы добыть, как они выражаются, полезного лута. Им тоже хочется заработать. Вот, Денис подтвердит.

– Там пришельцы кишмя кишат.

– Да Силва туда ходит каждый год. У него выработана тактика и есть специальные средства. Мы будем погружаться на глубину, экипаж – работать на мелководье. Добычу делим, – честно призналась Рощина.

– Всё настолько очевидно, что поверить в это невозможно.

– Вам совершенно необязательно, – заторопился Муромцев. – Если вы откажетесь, под воду пойду я один. Другое дело, что спускаясь посменно мы успеем больше собрать. Времени дефицит. Пока хозяева огорода не пригнали на нашу грядку всех сторожей, надо хапнуть от души и сделать ноги. Это набег.

– Денис, извините, – Казаков откашлялся. – В кают-компании Михаил Анатольевич, наверное, скучает и думает о нас невесть что. Сделайте милость, отвлеките его ненадолго, мы сейчас придём. Будьте другом, а? – добавил он, заметив, что лаборант колеблется.

Рощина кивнула. Муромцев скорее почувствовал движение, чем увидел в кромешной темноте тропической ночи. Освобождённый от обязанности помощника, исполнительный лаборант действительно заглянул в салон, чтобы развлечь старшего коллегу, но не нашёл и вернулся в каюту. Смольский лежал на койке и смотрел с планшета кино, воткнув наушники.

– Договорились? – с ленцой спросил он и вынул кнопки из ушей.

– О чём? – встрепенулся Муромцев.

– Нырять чёрту в пасть. Обшивка тонкая, все ваши секреты не захочешь, а узнаешь. Я стараюсь не подслушивать, но получается не всегда.

– Арина Дмитриевна договаривается, – Дениса задело за живое, ведь неясно, в какие секреты на самом деле проник обладающий тонким слухом ведущий научный сотрудник.

– У неё получится. Я в Арине Дмитриевне уверен.

Только сейчас Денис обратил внимание, что Смольский был без очков. Он и фильм, наверное, не смотрел, а слушал, чтобы не вникать в тайные переговоры. Лаборант почему-то поверил в его честность. Без металлической оправы и холодных стекляшек лицо Смольского сделалось по-детски беззащитным. Голубые глаза с большими зрачками глядели доверчиво.

– Я невольно слышал ваш разговор с коком… – начал Смольский.

– Ганс болтлив, – оборвал Денис.

– А потом расспросил младшего да Силву. У братьев за четыре года обновился экипаж, и вовсе не по причине повального бегства матросов. Вы же допускаете, что в Разломе Дьявола смертельно опасно, хотя Рощина уверяет вас в обратном?

– Не уверяет.

– Вот даже как, – заинтригованно протянул Смольский. – На что вы тогда надеетесь? Младший да Силва редко ныряет. Говорят, что капитан даже не умеет плавать. Вы хоть сознаёте степень опасности?

– Ну и что? Я справлюсь!

– А Виктор Николаевич, которого вы пришли уговаривать?

– Он опытный водолаз. Ничего с ним не случится. Море много требует, но много и даёт, а нам сейчас позарез нужна стоящая коллекция, чтобы вернуться в институт не с пустыми руками. Фрахт истекает. Если мы проболтаемся на банке, лучшим нашим достижением станет морская козявка. Кем мы вернёмся в Санкт-Петербург? Я не хочу, чтобы меня называли неудачником, – Муромцев хотел прожить интенсивную жизнь и верил в своего начальника, а начальница требовала, чтобы он спустился под воду в охраняемом пришельцами месте.

– Не всякие оценочные суждения должны служить модификатором поведения, – медленно, словно наставлял упрямого подростка, произнёс Смольский. – Вы все чуть не погибли на острове, хотя там была одна-единственная амфибия.

– Так ведь скопытился, водный козёл, – улыбнулся Денис.

– Что, если в следующий раз вам встретится боевая амфибия?

– Что значит «боевая»? Боевым может быть пилот, полковник авиации, или командир корабля, капитан первого ранга. Того и другого убьёт в рукопашке крупный рядовой-срочник. С амфибиями то же самое. Амфибия амфибии – друг, товарищ и амфибия.

– Амфибия амфибии рознь, – назидательно продолжил Смольский. – С этой вы справились. Не значит, что одолеете остальных, особенно, под водой и если их приплывёт много.

– Теперь у меня будет автомат. Капитан выделит. У нас есть химические средства для профилактики заплыва в зону действия крупных инопланетных хищников.

– О пришельцах можно сказать только одно: они исключительно опасны. Химическое средство в нашем арсенале – это старый стиральный порошок «Миф». Раньше его использовали для отпугивания акул, теперь его рекомендуют для всего. Я бы не советовал на него полагаться. Полагайтесь на собственный мозг, вы так его цените, – сделал ернический акцент Смольский и добавил с сердечным участием. – Мне будет жаль потерять вас, Денис. Вы только начали учиться.

– Я и раньше отлично учился, только на биофак по конкурсу не прошёл.

– Если честно, Денис, вы как попугай. Запоминаете звучание слов, но не понимаете значения. Здесь, под моим руководством, у вас появились зачатки научного знания. Вы хотя бы иногда успешно обрабатываете входящую информацию и делаете выводы. Но не сегодня. Сегодня вам следовало отказаться.

– Боитесь идти к разлому? – догадался Денис.

– У меня для этого есть все основания. Там, в зоне аномальной активности пришельцев, в своей среде, они сделаются сильнее. Это сила дикой природы, как недавно пережитый нами самум. И, да, я её боюсь. У нас живое доказательство на борту – Утопленник. Вам его истории недостаточно? Наглое жизнелюбие португальцев ведёт братьев да Силва раз за разом совать голову к дьяволу в нору. Рощиной важна её репутация полевого работника. Заметьте, они под воду не пойдут. Так не будьте и вы, как безмозглый моллюск, который прикрепляется к плавающей мине и радуется, что нашёл надёжное пристанище.

– Но Арина Дмитриевна сказала…

– Арина сказала…

Смольский зевнул, исчерпав красноречие. Денис забрался к себе на верхнюю койку.

– Эрос кроет гнозис как король даму, – отпустил Смольский.

Снизу донеслась музыка, которая быстро пропала, кнопки вернулись в уши.

«Я его хотя бы развлёк», – с облегчением от чувства выполненного долга подумал лаборант.

* * *

Капитан выложил на стол тяжело брякнувший пистолет-пулемёт с прозрачным цилиндром шнекового магазина под стволом. Красная спираль безгильзовых патронов придавала оружию экзотический вид. МП-11 Денис видел в учебке на занятиях по вооружению вероятного противника, но не стрелял.

– Это «хеклер-кох», – сказал да Силва. – Годится для ведения огня под водой. Пуля полетит на десять футов. На глубине больше ста футов стрелять лучше в упор или с близкого расстояния, всё равно дальше ничего не увидишь.

Муромцев отсоединил магазин. Пластиковая труба с малокалиберными патронами без металлических гильз оказалась на удивление лёгкой.

– Почему они красные?

– Гражданские. У них заряд уменьшен по сравнению с военными. На глубине не разорвёт ствол.

Денис покрутил рукоятку на торце шнекового магазина.

– Знаешь, как обращаться?

Лаборант кивнул.

– Взведёшь магазин перед погружением. В конце дня отдашь, Кака разрядит. Мы храним оружие так, чтобы не сажать пружину.

Денис отвёл затвор, нажал на спусковой крючок, звонко щёлкнул ударник. Поставил на предохранитель и присоединил магазин. Пистолет-пулемёт выглядел каким-то недоделанным. Муромцев не сразу понял, почему.

– Спусковую скобу мы срезали, – указал Жозе да Силва. – Чтобы можно было стрелять в перчатке.

– Понятно, – Муромцев сохранял деланное безразличие, что давалось ему без труда, навидался уже всякого. – Нажал и… бинго!

– Бинго.

Капитан понял, что пояснять этому парню больше ничего не нужно.

* * *

Казаков в футболке с зелёным Ктулху, держащим за хвостик бактерию, и надписью под ними: «LUCA, я твой отец!» проходил инструктаж по обращению с оружием.

– Возле ствола слева традиционно у «хеклер-кохов» затвор. Отводите назад и отпускаете – заряжаете. Отводите назад и вверх – ставите на предохранитель. Патроны подаются из этой прозрачной трубы, как в старом автомате «Бизон». Калибр четыре с половиной миллиметра. Пуля утоплена в пластифицированный пороховой заряд, окрашенный в сигнальный цвет «малиновый неон». Безгильзовые патроны кажутся маленькими, но они мощные. На глубине это актуально. Там, где девятимиллиметровая пуля с закруглённым концом быстро потеряет скорость из-за встречного сопротивления воды, тонкая коническая пулька пролетит и сохранит убойную силу. Патроны красные, гражданские, с уменьшенной навеской. Главное, чтобы по европейским правилам, гражданский боеприпас не пробивал полицейский бронежилет, но пришельцам больше и не требуется. Они хлипче. Вот здесь флажок переключения режима огня. Вверх – на предохранитель, вниз посередине – отсечка на три выстрела, самое нижнее положение – автоматический огонь. Сделано по-дурацки, но считается, что МП-11 оружие крутых профессионалов, которые не потеряются в бою и не высадят весь магазин в одну очередь, с перепугу утопив переключатель на самый низ. У них так. У нас традиционно установка переводчика огня в нижнее положение предполагает стрельбу одиночными. С другой стороны, Виктор Николаевич, если вы втопите флажок до упора и всадите в монстра длинную очередь – вам только на пользу. В магазине семьдесят патронов. Не думаю, что удастся потратить их за раз.

– А вы как будете стрелять?

– Постараюсь не стрелять.

– Что-то я начинаю вас бояться, Денис, – признался старший научный сотрудник.

– Пусть пришельцы боятся, а вам меня бояться не надо.

Взгляд лаборанта сделался совершенно отмороженным. То ли привык смотреть вдаль, то ли отрешился от всего земного. Казаков даже не осмелился предположить, о чём он думает. А думал Муромцев о полицейском участке Синиша, капитане Алмейде и переводчике Полуэктове.

Глава 17

«Морская лисица» скользнула в район лова, пользуясь попутным ветром, и встала на якоре в миле от торчащих из моря каменных пальцев. «Секстан, компас и электронный хронометр приведёт в нужную точку Мирового Океана, не надо и GPS, если есть голова на плечах и таблицы „Морского навигационного ежегодника“, – хвастливо сказал Жозе да Силва за завтраком. – Раньше помогали карты, но после того, как пришельцы изменили рельеф дна и нарушили течения, от новых спутниковых карт пользы мало, а от старых больше вреда – сбивают с толку».

Муромцев наблюдал, как он виртуозно справляется без спутниковой навигации: замеряет лазерным дальномером расстояние до скалы, разворачивает яхту правым бортом к ветру, опускает паруса, бросает якорь и травит канат, позволяя ветру отогнать «Морскую лисицу» на несколько саженей. Паскаль кинул лот и не достал дна. Порядок!

Яхта встала над Разломом Дьявола.

Муромцев спустился, имея при себе мощный фонарь, вместительную браконьерскую питомзу – сеть для сбора добычи и МП-11 на случай появления хищников. Опытным путём дайверы установили, чего боятся или по каким-то иным причинам стараются избегать пришельцы. Чувствительные к химическим веществам, наутилусы и амфибии на дух не переносили стирального порошка даже в мельчайшей его концентрации. Из того, что было под рукой и стоило дёшево, «Миф» был самым действенным средством, хотя и не самым эффективным. Купленные дорогой ценой знания составляли набор уважающего себя навигатора, который брался отвести ныряльщиков к месту лова и доставить обратно целыми и с добычей. Кака вскрыл большую коробку и высыпал первый двухкилограммовый пакет.

Промер глубины дал двадцать семь метров. Муромцев стоял на скальном карнизе шириной метров пять. Слева была стена, заросшая актиниями и кораллами, справа чернела бездна. Видимость была порядка трёх метров. В воде плавала мелкая взвесь. Пространство было наполнено существами, питающимися отбросами, слабое течение «продувало» стену, принося им всё новую еду. Окрестности процветали на густой подкормке и жадно шевелились.

Водолаз провёл лучом фонаря по стене вниз. Под ногами и впереди, насколько хватало видимости, дно было усеяно причудливым бентосом. Фиолетовые с бледно-розовыми краями апатриды колыхали в воде невесомой каймой. На краю бездны сбились в стаю поближе к струе корма пышнотелые лесбосы. Кокетливо жались друг к другу голубые девианты. Двигались иглы вездесущих морских ежей. Крабы сновали между ними, закусывая чем придётся, любопытные и деловитые, всегда готовые к обороне. Извиваясь вверх-вниз, ползали похожие на земных голотурий инопланетные черви, всегда готовые к размножению. Не было здесь только морских звёзд – этих вредителей наутилусы методично уничтожали, как собирает с грядок и сжигает слизней усердный огородник. Пришельцы были толерантны только к своим хищникам.

Налобный фонарь, яркий, но маленький, создавал в мутной воде облако рассеянного света. Квадратный фонарь, который Муромцев держал в руке, светил как прожектор, луч рыскал по грунту и скальной стене, выискивал добычу. «Брать морской сморчок, фузению и патат», – сказал Жозе да Силва, тыча пальцем в фотографии на экране планшета. Оказалось, что Xenofungella guttata водится не только на банках возле Островов Зелёного Мыса. Узнал лаборант во время капитанских инструкций и много другого интересного, о чём не рассказывали в институте.

«Старайтесь выбирать необычное», – посоветовала Рощина.

«Что мы никогда не видели», – добавил Казаков.

А Смольский сказал: «Берите, к чему тянется рука. У вас хорошая интуиция, Денис. Не забивайте мышлением голову, для этого она у вас слишком ценный инструмент. Вы ею дышите и носите фонарь».

Под ногами блеснуло, но блестеть здесь было нечему. Муромцев присел, отвёл широкие ленты травы. Среди камней, точно фантазия стеклодува, притаилось скопление матовых шариков. Шарики не были прозрачными, они отражали свет, иные как жемчуг, другие выглядели белёсыми, но были словно из чёрного стекла. Муромцев осторожно надавил, боясь, что сферы лопнут. Поверхность оказалась твёрдой.

«Не икра. Биоминерал пришельцев», – подумал водолаз. Пальцы в неопреновых перчатках двигались неуклюже для тонкой работы. Муромцев осторожно запустил их между камней, стараясь поддеть находку и не повредить её. Камень поменьше сдвинулся сам и вместе с ним сместились шарики. Денис испугался, что они рассыплются, но шарики оказались слеплены прочно. Тогда он отделил находку от прикреплённого субстрата и поднёс к маске, чтобы рассмотреть. Для этого налобного фонаря было вполне достаточно.

Бугристый слепок длиной в полруки и шириной чуть больше ладони состоял из шариков диаметром полтора-два сантиметра. Некоторые были сдавлены с боков, одни чуть больше, другие меньше. Муромцев попробовал отломить край, но не получилось, и он не стал продолжать, боясь повредить находку. Сунул её в питомзу, отстегнул фал, прицепил карабин к сетке, подёргал. Питомза с ценной добычей пошла наверх. Муромцев дождался, когда она вернётся, и двинулся дальше. Запас найтрокса в баллонах был не бесконечный.

Водолаз прошёл ещё несколько метров и замер перед колышущейся стеной. Как заверял Жозе да Силва, это был огород инопланетян, только располагался он вертикально. Из скалы вырастали на тонких ножках грушевидные красно-жёлтые тела. Это были зоарии Xenofungella guttata, морского сморчка, которого хитроумно использовал в Синише полицейский толмач Полуэктов, чтобы разговорить задержанного. Тысячи каплевидных мшанок росли на стене, фильтруя осаждающуюся на поверхность планктонную взвесь. Даже по расценкам оптовиков здесь было целое состояние.

* * *

Водолазы работали посменно. Посовещавшись, они решили, что за день сделают по три спуска и, вопреки скептицизму Смольского, ещё два спуска произведёт младший брат капитана. Когда Муромцев поднялся, Казаков забрал «хеклер-кох» и погрузился. Яхта была завалена остро пахнущей добычей. Вся команда сортировала лут, поднятый с края Разлома Дьявола. Под жарким солнцем нежные морские существа быстро портились, поэтому работали не покладая рук. Пока разгружали сеть, водолаз оставался на дне, искал, что есть ценного помимо валового продукта и изредка находил что-нибудь экзотическое.

– Работайте, коллеги, один день весь сезон кормит, – говорила Рощина, сидя на корточках в кокпите рядом с ведущим научным сотрудником и лаборантом.

Если запах сушёной половинки Xenofungella guttata заставлял выбалтывать потаённые мысли, то густой аромат сотен свежайших организмов совершенно сносил голову. На яхте теперь говорили только правду, а взгляды матросов в сторону бабы сделались совсем не шутейными.

– Ваши крестьянские речёвки не являются эффективным стимулом к напряжённой трудовой деятельности, Арина Дмитриевна, – ответствовал Смольский, ловко обрезая ножки морских сморчков и напоследок отжимая мшанок в ведре, чтобы выдавить налипший осадок. Рощина занималась тем же самым. Они передавали очищенных мшанок Денису, а тот укладывал поплотнее в контейнеры, заливал сверху консервирующим гелем и добавлял катализатор. Когда мономер заполимеризуется в гомополимер, добычу можно будет хранить в любых условиях неограниченно долго.

– Что касается напряжённой деятельности, – гордо сказала Рощина, – то у меня результативность несравненно выше.

– Начинается наукометрия, – заявил Смольский. – Померяемся, у кого Хирш длиннее. Основным критерием деятельности любого учёного является его публикационная активность в научной печати. А у вас сколько публикаций в общей сложности, Арина Дмитриевна?

– Не старайтесь меня умалить, Михаил Анатольевич, это бесполезно – горячась, ответила Рощина. – Лучше напишем совместную работу.

– Наше соавторство, Арина Дмитриевна, хорошо скажется на вашей научной репутации, а на моей – совсем наоборот.

Арина фыркнула и метнула на него сердитый взгляд, но сдержала слова.

– Не очень высокая научная ценность ваших работ, Арина Дмитриевна, отнюдь не умаляет ваших организаторских способностей. Тише-тише, Денис, – усмирил он вспыхнувшего лаборанта и перевёл взгляд на Рощину. – Вы и в самом деле превосходный руководитель экспедиции.

– А что, Денис, вы, – выделив последнее слово, спросила Рощина, – думаете об этом?

– Я думаю, что интеллигенция безнадёжна – она всё сведёт к болтовне, – сказал лаборант. – Куцые мысли, злые слова. Таковы современные учёные. Вместо того чтобы делать дело, они используют интеллект для интриг.

– Какая удивительная для вас глубина мысли, – признался Смольский. – С ксенофунгеллами нам следует работать в изолирующих масках. Я это порекомендую по возвращении в Санкт-Петербург. Если все сотрудники будут говорить, что думают, наш институт долго не протянет.

Неподалёку от «Морской лисицы» вынырнул Казаков и быстро поплыл к яхте. Он поднялся по кормовому трапу и ввалился в кокпит, содрал маску, выплюнул загубник. Водолаз торопливо дышал, скулы его побелели.

– Что случилось? – тормошила его Арина.

– Наутилусы… – выдохнул Казаков. – Порошок не действует.

* * *

– Они подплыли неожиданно, в темноте, – скинув водолазное снаряжение и переодевшись, Казаков сидел на диване в салоне и держал обеими руками кружку горячего чая, заботливо поднесённую коком. – Я стоял лицом к стенке и срезал мшанок. Я почувствовал… Это такое специфическое ощущение, не передать. Словно в мозг запустили холодный палец и он трогает череп изнутри. Прощупывает так… Гадкое, очень гадкое ощущение, – плечи его непроизвольно дёрнулись. – Я не сразу понял, что происходит. А когда обернулся, увидел прямо перед собой наутилуса. Огромный глаз, щупальца практически возле лица. Наутилус издал щелчок. Костяной такой звук, будто два камня столкнулись. Они клювом так щёлкают, под водой далеко слышно. Появился другой. Свет их не пугал. Я понял, что порошок унесло течением, и он их больше не отпугивает. Наутилус легко мог перекусить шланг, если бы захотел. Но этот то ли не знал, как работает акваланг, то ли хотел меня добить телепатически. Очень жуткое, совершенно чудовищное ощущение холодного внутреннего осмотра, и я понимал, что если ледяной палец доберётся до сердца, это меня убьёт. Я не знал, что делать. И тогда я вспомнил ваши слова, Денис, про оружие. Предохранитель вниз и весь магазин за одно нажатие спускового крючка. Я выстрелил прямо в щупальца. Он заметался. Облако крови… Другой наутилус не контролировал меня, наверное, полагался на первого. Я выстрелил в него. От раковины отлетели куски. Он выбросил струю из сифона и унёсся назад, а первый наутилус, в которого я попал, крутился на месте, постепенно затихая. Тогда я прицепил сетку и начал подъём. Сделал короткую остановку, чтобы не схватить кессонку, но не слишком задерживался. Вот и вся моя эпопея. Больше здесь я спускаться не буду, – под конец заявил он.

– Я виновата, Виктор Николаевич, простите меня, – чтобы извиниться перед сотрудником, Рощина встала. – Я не проследила, чтобы «Миф» вовремя сыпали в воду. Мы отвлеклись на разбор добычи. Михаил Анатольевич, будьте любезны, переведите капитану наш разговор. Я хочу, чтобы он знал, чья в этом вина, и не возражал, что придётся сниматься с якоря. Мы не можем здесь оставаться, если о нашем присутствии узнали сторожа. Придётся сменить место лова и продолжим на новом месте.

Смольский долго говорил по-английски с Жозе да Силвой. Муромцев слушал их быстрые препирательства и не всё понимал.

– Капитан говорит, что это случайность, – перевёл Смольский итог беседы.

– Это раздолбайство команды и лично мой недосмотр, – сухо сказала Рощина и отвернулась.

– Он говорит, что ничего страшного не произошло. Капитан приносит свои извинения.

Жозе да Силва обвёл учёных угрюмым взглядом из-под насупленных бровей и, тяжело ступая, вышел.

– Я тоже считаю, что нам лучше покинуть место лова, – быстро проговорил Смольский. – Как бы ни произошло других трагических случайностей.

На палубе вспыхнул ожесточённый спор. По голосу Денис узнал Каку. Случайный слушатель мог подумать, что братья ссорятся, но это был мирный обмен мнениями по-португальски.

– Ганс, о чём они говорят? – спросил Муромцев по-английски.

– Кака настаивает не терять времени. До захода солнца осталось три часа. Он собирается сам пойти под воду, – объяснил кок.

– И правильно собирается, там стена ещё не обобрана, – сказал Денис по-русски, оборачиваясь к учёным. – Я бы и сам пошёл.

Рощина вскинула голову.

– Я вас не пущу, там опасно. Если он хочет, пусть спускается, но мы рисковать не будем.

Лаборант глубоко вдохнул, задержал воздух в лёгких, медленно выдохнул. Проникновенно посмотрел в глаза начальнице.

– Арина Дмитриевна, наутилусы – самые слабые телепаты. На меня их колдунство не действует. Если амфибия на острове не заборола, то и они ничего не смогут мне сделать.

– Это от недостатка интеллекта, – ядовито подпустил Смольский.

– Матрос Миксер тоже интеллектом не блещет, но амфибии подчиняют его легко, как говорит капитан, – заметил Казаков. – В экипаже только Ганс невосприимчив к их чарам, а кок не дурак.

– Да плевать, что они о себе думают, – горячо продолжил Муромцев. – Надо брать пакет с порошком с собой под воду и там его вскрывать.

– Вдоль стены сильное течение, – напомнил старший научный сотрудник.

– Да плевать, – повторил Денис. – Если разрезать пакет и прицепить его к камням подальше, а самому встать ниже по течению и работать под струёй химикалия, наутилусы не подберутся. Они, твари, нежные. У них хеморецепторы коробит от нашего порошка, превосходно отстирывающего бельё и придающего ему свежесть и белизну, а натуральные смягчающие компоненты просто выкручивают гадам тентакли.

– Сурово, но справедливо, Денис, – спокойно и вроде бы даже одобрительно сказал Смольский. – Тропическое солнце идёт вам на пользу.

– Спасибо, Михаил Анатольевич, – миролюбиво ответил лаборант и почувствовал себя как будто выше.

В магазине «хеклер-коха» оставался 61 патрон. Вопреки ожиданиям, Казаков перевёл флажок в режим стрельбы короткими очередями и не всадил все сразу. Вооружённый, с пакетом отпугивающего порошка, Кака спустился к урожайной стене и через положенное время отправил наверх сетку с добычей.

– Ну, вот, а вы говорите, наутилусы, – рассмеялся Денис.

Арина нахмурилась.

– Виктор Николаевич их напугал до газоиспускания, теперь они больше не сунутся. Поджали свои тентакли, врубили сифоны на полную и дали дёру.

Они стояли на палубе, наблюдая, как в кокпите моряки разбирают свой лут. Даже Утопленник приплёлся, чтобы принять участие в работе и быть если не наравне со всеми, то хотя бы обозначить роль в команде.

Ждали, когда со второй партией по фалу поднимется Кака, делая остановки, чтобы уравнять концентрацию азота в крови. Время истекало. Водолаз никак не проявлял себя. Жозе да Силва подёргал фал, но конец подавался настолько свободно, будто Кака не пристегнул его к поясу. Фал выбрали, он принёс пустую питомзу.

Капитан поглядывал на часы, заметно нервничая. Воздуха в баллонах должно было остаться только на подъём. Он выпрыгнул из кокпита и, раскачиваясь, подошёл к Арине.

– Надо, чтобы кто-нибудь из ваших спустился и посмотрел, – заявил он. – Может быть, Кака потерял сознание.

– Я спущусь, – сказал Денис по-английски, чтобы понял и капитан.

– Нет, – сказала Арина по-русски. – Пусть идёт кто-нибудь из команды. Я за вашу сохранность отвечаю как начальник партии. Мне трупы в экспедиции не нужны, хватит с нас Белкина.

Лаборант не стал спорить.

– Я иду, – сказал он капитану и пошёл одеваться.

– Муромцев, нет! – приказала Арина ему в спину.

– Да, Арина Дмитриевна, да, – лаборант полуобернулся, посмотрел ей в глаза, и начальница не возразила. – Я не брошу человека в беде.

* * *

Кроме ружья для подводной охоты, другого оружия дайверу не нашлось. Резиновый жгут выталкивал длинный стальной гарпун, и это было всё, чем аквалангист мог порадовать стаю морских хищников. Вместо башмаков со свинцовым грузом, Муромцев надел ласты, прикрепил к поясу последний пакет стирального порошка «Миф», вспорол его для надёжного отпугивания наутилусов и сошёл по кормовому трапу.

Он погрузился без неопрена, чтобы легче было двигаться. В тропическом море оказалось умеренно тепло даже на двадцати семи метрах. Держа в согнутой правой руке заряженное ружьё, а в левой руке фонарь, он прижимал их к телу, чтобы уменьшить сопротивление воды, и расслабленно грёб ластами, наслаждаясь чувством быстро регулируемой подвижности в невесомости. Даже попавший в беду водолаз на время перестал его беспокоить. Дайвер плавно летел, снижаясь вдоль стены. Медленный вдох, пауза, выдох, вдох, задержка дыхания, выдох… Всё плотнее обжимало маску, и Денис поддувал её носом. Движение вод становилось ощутимее, приходилось грести заметно сильнее. Начался знакомый участок с пышнотелыми лесбосами. Муромцев скользнул вдоль карниза. Мельком подивился, сколько же успели обобрать за день, оголённый участок был неожиданно велик. Похлопал по пакету, испуская в воду облако зловонного порошка. Он шарил лучом мощного фонаря по карнизу, искал тело или хоть что-то похожее на следы присутствия человека. Так он доплыл до зарослей морского сморчка и двинулся дальше, рыща по сторонам, идя зигзагами и всматриваясь в бездну Разлома Дьявола. Дно было девственно чистым от людского присутствия. Движение против течения заставляло мышцы ускоренно перерабатывать кислород. Муромцев искал, пока можно было оставаться на глубине, и поднялся на 15 барах в баллоне.

Жозе да Силва на корме протянул ему руку и втащил в кокпит. Капитан был бледен и молчалив.

Младший брат исчез навсегда.

Глава 18

Лаборант проснулся со странным ощущением беспокойства. Он чувствовал, как что-то сдвинулось в мире, пришли в действие какие-то механизмы, но не предполагал, чем бы это могло оказаться. Тревога ощущалась как в ночь после поножовщины в портовом квартале. Будто чуешь неясное и нехорошее – плен, оковы, побои и издевательства, возможно, на всю оставшуюся жизнь. Снился мерзкий эмигрант Полуэктов. Перебежчик на сторону легавых, бросивший свою родину, предатель вдвойне, привиделся не к добру.

Яхту слегка покачивало. В борт плескала небольшая волна. Фосфорический отблеск, как будто лунный, дрожал в иллюминаторе. На нижнем ярусе похрапывал Смольский. Денис ворочался на койке, анализировал своё состояние. На беспокойный сон мог натолкнуть запах мшанок и сказался тяжёлый день. Три спуска измотали, а трагическое исчезновение помощника капитана, вдобавок, угнетало необъяснимостью. Денис признался себе, что ему не жаль Каку. Они практически не общались, но на его примере угроза ныряльщикам проявилась так наглядно, что отбила охоту к погружениям, какие бы удивительные сокровища инопланетного бентоса ни ждали на дне. Поколебавшись, Денис признался, что напуган. Как бы он ни храбрился на людях, наедине, в потёмках каюты, можно было сказать себе правду.

Настроение испортилось окончательно. Денис нашарил в изножье шорты, натянул, не вставая с койки. Осторожно слез. Выскользнул из каюты, наощупь добрался до дверей, вышел в кокпит и замер.

Море светилось. Разноцветные огни на воде окружали яхту и простирались до самого горизонта. Призрачные сполохи разбегались синхронно, словно кто-то включал по цепи миллиарды тусклых лампочек. Они загорались и гасли, будто управляемые гигантским процессором или Верховным Надмозгом, но лаборант понимал, что светящиеся организмы реагируют на примитивные раздражители, время фосфоресценции мимолётно и от этого мириады действуют все разом, но не сообща и их никто не координирует.

Он поднялся на палубу. Махнул стоящему на вахте Миксеру, который держался за леер и время от времени задумчиво плевал в воду. От плевков расходилось радужное сияние, которое тут же гасло. Муромцев тоже сплюнул. Разбежались огни, словно маленькая, но плотная гирлянда ждала сигнала. Денис повторил. Планктон отозвался, как электронная игрушка, ткнул в неё пальцем – мигнула. Денис поднялся на полубак, подошёл к матросу.

– Видел такое? – спросил по-английски.

– Да.

– Только здесь так ярко светится или везде, как сезонное явление?

Миксер долго не отвечал, потом сплюнул за борт. Нелегко было морскому волку понять петербургский английский, на котором пытался объясниться русский водолаз, а, может, просто не сообразил, что ответить, и вскоре позабыл об этом в тупом оцепенении.

Они стояли, думая каждый о своём. В чёрном небе сверкали тропические созвездия, светились ходовые огни, да серп молодой луны торчал рогами вверх, практически, как на куполе мечети, словно шайтан добрался до горних высей, чтобы вступить в решающую схватку со святым воинством.

«Лезет в голову всякая чепуха», – подивился лаборант и неожиданно для себя замурлыкал под нос, слова лились из глубины души:

Что ты бродишь во тьме одиноко, Ты скажи, бионист молодой? Может, ищешь в потёмках добычу, Ты ответь, бионист, дорогой…

Студенческая песня факультета бионистики, которую Муромцев слышал на ледоколе и сразу запомнил, звучала в люминисцентной феерии тропических вод над Разломом Дьявола и исчезала в ночи, никем, кроме Миксера, не услышанная. Даже любопытная амфибия, случись ей высунуть голову возле борта «Морской лисицы», уловила бы звуки чужой сигнальной системы, которую ни ей, ни её сородичам не понять, ни принять, а можно лишь истолковывать как близость потенциальной жертвы.

Тихо скрипнула дверь каюты, на корме появился изящный силуэт. «Арина вышла курить», – Муромцев следил за ней глазами, не шевелясь. Рощина его не заметила. Щёлкнула зажигалка, силуэт приобрёл объём, огонёк осветил скулы и острый нос. Потух, но осталась оранжевая точка тлеющего табака.

Продолжая изумляться порождённой дивной ночью спонтанности поступков, он легонько похлопал Миксера по спине и скользнул к корме. Босые ноги ступали беззвучно. Рощина ничего не заметила.

Упругий шаг на рундук. Следующий шаг на слани. Ладони разом легли Арине на плечи, сжались пальцы.

Рощина от неожиданности ойкнула, вздрогнула, едва не выронила сигарету и с трудом вывернулась.

– Денис, вы с ума сошли!

– Не я один. Посмотрите вокруг – море бушует огнями, в пучине плавают подводные гады, а над волнами – мы.

– Свечение планктона действительно необычное. А что происходит с вами?

– Я ощутил жизнь во всей её полноте, никогда о таком не думал даже. Вот в какое место вы меня завезли. Здесь жизнь и смерть не то, чтобы ходят рядом или вместе живут, они взаимно дополняют друг друга, как нигде больше, – слова полились из него, больше не сдерживаемые никакими ложно принятыми социальными обязательствами.

Арина зачарованно слушала его, машинально стряхивала пепел за борт, крутила в мозгу что-то своё. Когда она заговорила, голос зазвучал необычно мягко для начальника, выкованного из нержавеющей стали.

– Это вы пели про баяниста?

– Про биониста. Давай на «ты».

Они присели на леер. Отсюда вахтенного не было видно, а, значит, и он их не видел.

– Меня было слышно?

– У меня тонкий слух и ночь тихая.

– Остальные зато спят.

Чувствуя, что сейчас можно, руки Дениса полезли под футболку. Арина не сопротивлялась. Дотянула сигарету, кинула в море. От огонька по воде побежали разноцветные круги, заиграли красками.

– Не надо, – мягко попросила Арина. – После этого мы не сможем относиться друг к другу как раньше. Здесь, на яхте, станет заметно, в институте пойдут слухи.

– Чего там, слухи. О Смольском вообще всякое говорят.

– Он все свои девиации оставляет за порогом института. Нам тоже не надо смешивать…

Муромцев не дал договорить. Губы её оказались узкими и терпко отдавали табаком. Она горячо ответила. Денис закрыл глаза. Так продолжалось долго.

Наконец, Арина убрала голову, перевела дыхание.

– Нет. Нам ещё работать вместе. Тропический рай закончится, а лаборатория останется.

– У тебя в каждой экспедиции так? – проявил неожиданную сообразительность Денис.

Арина помолчала, глядя перед собой, сжала губы, потом отстранилась.

– В каждой. Так что не будем.

– Будем, – решительно сказал Денис.

Рощина сделала попытку вырваться, у неё не получилось. Следующая попытка была слабее, как и её стихающий голос:

– Денис, не нужно… Брат капитана погиб.

– Их дело.

– Нас увидят.

– Сейчас вахта Миксера, – жарко прошептал Муромцев. – Он как собака, ничего не поймёт и никому не скажет.

– Не будем продолжать… – пролепетала Арина и подняла руки.

Денис ловко стащил футболку.

* * *

Лаборант оказался прав, об их связи никто не узнал. Миксер не проболтался, а все остальные беспробудно спали. Сам Жозе да Силва от скорби залился по самые глаза ромом и продрых до полудня. Теперь он топал по палубе, рыча на команду и обвиняя Утопленника во всех бедах, начиная со Всемирного Потопа.

«Морская лисица» снялась с якоря и подняла паруса, чтобы покинуть Разлом Дьявола и взять курс к берегам Португалии.

Когда на горизонте появилась тёмная точка, капитан выругался.

– Разразись вода без соли! Кого несут черти прямо по курсу?

Ганс услужливо принёс бинокль. Капитан приник к окулярам и чем дольше всматривался, тем больше мрачнел.

– Какие… принесли… сюда… Ржавый якорь им в клюз! – вот что можно было услышать из глотки пьяного капитана, если не брать в расчёт ругательства.

Точка росла приближаясь. Показался силуэт парусника, идущего к «Морской лисице».

Казаков принёс «LightField-217», подключил кабелем к планшету, выставил резкость, увеличил изображение. Учёные выглядывали у него из-за плеч, силились рассмотреть в мониторе, который показывал лучше морского бинокля, с кем свела судьба.

– Чёрный корабль, – лаборант непроизвольно понизил голос.

– И что? Почему он такой чёрный? – забеспокоилась Арина.

– Энергопоглощающий, наверное, – успокоил её Казаков. – Обшивка нагревается, а под ней размещены конвертеры, преобразующие тепловую энергию в электрическую. По здешней жаре самое то, чёрный железный борт греет как печка.

– Почему не поставить солнечные батареи? – подал голос Смольский.

– Поверхность будет пачкаться – вода, засохшие водоросли, планктон, корка соли. Кремневому элементу нужно совсем не это, а чистый прозрачный воздух, чтобы что-то выработать.

– Плюс, повреждения открытого элемента, – добавил Муромцев.

– Плюс, повреждения элемента, – кивнул Казаков. – А закрытый обшивкой теплоконвертер – самый рабочий вариант.

– Или, – задумчиво добавил Муромцев, – он чёрный просто потому, что чёрный. Им нравится чёрный цвет.

– Здесь, в тропиках, по возможности, всё белое, чтобы меньше нагревалось, а им нужно, чтобы больше нагревалось, – возразил Смольский. – Логично предположить, что моряки преследуют определённую цель.

– Может быть, они не боятся трудностей?

На этот простой вопрос у ведущего научного сотрудника ответа не нашлось.

Капитан на палубе заругался особенно неразборчиво. Лаборант ткнул пальцем в монитор, ещё приблизил изображение, которое стремительно увеличивалось само. Чёрный корабль шёл прямо на них.

– Они подняли сигнал, – указал Муромцев. – Радио тут не работает.

– Этот? – Казаков развёл пальцами точку на мачте, теперь стало видно чёрно-жёлтый флаг.

– Ага, – сказал лаборант. – «Лима».

– Вы разбираетесь? – спросил Смольский.

– Приказывают: «Остановите немедленно своё судно».

– Что это они раскомандовались?

– Поднимите голову, – сказал Денис. – Теперь их можно рассмотреть невооружённым глазом.

Трёхмачтовая шхуна в кабельтове от «Морской лисицы» убирала паруса, чтобы вылавировать на моторе.

– Надстройку на носу видите? Это полубак. Там на палубе турель, на турели спаренное орудие, – Денис перетащил крупную картинку на середину экрана. – Вот их право.

– Но это же… противозаконно, – возмутилась Рощина.

– Это «Эрликон», двадцатимиллиметровый, вот их закон, – бесстрастным голосом ответил Муромцев, стараясь не показывать страх. – Сейчас даст очередь, наши кровавые ошмётки разлетятся по всей акватории огорода и пойдут на корм пришельцам.

– Надо разворачиваться и уходить, – сквозь зубы сказал Казаков.

Денис хмыкнул:

– Куда? У зенитки досягаемость четыре километра…

Сотрудники оторвались от гаджета и дружно накинулись на коллегу, выражая своевременное и праведное осуждение:

– Вам что, нравится?

– Такое впечатление, будто вы им сочувствуете!

– В чём-то я им даже как-то завидую, – с мечтательной ноткой в голосе отозвался Муромцев. – Бортовое орудие нам тоже сейчас не помешало бы, – он примерился взглядом к судну. – Или хотя бы гранатомёт.

– Ну вас, с вашим милитаризмом, – прошипела Рощина.

– Вы как будто с ними заодно! – процедил Смольский.

Лаборант грустно усмехнулся:

– Боюсь, что мы встряли.

Чёрная шхуна тихим ходом надвигалась на яхту. Из-за малой осадки её борта значительно возвышались над палубой «Морской лисицы».

– Порожняком идёт, – Муромцев усмехнулся сквозь стиснутые зубы. – Сейчас нас будут грабить.

– Там одни негры! – ахнул Казаков.

Действительно, на шхуне мелькали курчавые, антрацитового цвета головы, на которых иногда просвечивали белозубые оскалы. Это были совсем экваториальные негры, у них даже белки глаз были тёмные и не выделялись на фоне рожи.

– Хорошо, что с нами нет Белкина, – рассудительно заметил Смольский. – Он бы не пережил.

– Вы лучше на название посмотрите, – голос Казакова дрогнул.

Учёные таращились во все глаза на команду и не заметили, что написано на носу судна. Два ряда букв, верхний белый и голубой нижний, ускользнули от внимания для сухопутных научных сотрудников, мало ли что пишут моряки? И если «Black polar fox» выглядел немного странно в тропических водах, то неприметная надпись кириллицей «Чёрный песец» не оставлял места сомнениям.

– Это песец, – сказал Казаков.

– Пираты? – нервно спросила у капитана Рощина. – Что нам делать?

– Стойте спокойно и выполняйте приказы, – буркнул да Силва, сделавшийся окончательно похожим на старого бомжа. – Не сопротивляйтесь, когда есть желание вернуться домой, – и забожился страшной моряцкой присягою: – Рому мне больше не пить, если я вру.

«Чёрный песец» отработал винтами и встал борт в борт. На палубу полетели швартовные концы. Паскаль угрюмо поймал и зачалил за уток на носу, Миксер закрепил на корме. С мачты «Чёрного песца» донёсся гулкий щелчок и фон громкоговорителя.

– Приготовьтесь принять на борт досмотровую группу, – по-английски и с заметным акцентом распорядился кто-то из рубки.

– А вот это наши, – заметил Казаков.

– Бывшие погранцы, судя по заходу, – Денис застыл, сунув пальцы в передние шортов, ощупывая рукоять навахи.

Среди чёрных рож стали мелькать длинные воронёные стволы. Появился человек в тропической форме и белой фуражке, за ним ещё один, в оранжевом спасжилете поверх формы. С борта «Чёрного песца» спустили трап и на палубу «Морской лисицы» сошла абордажная команда.

Мужчина в оранжевом жилете был смуглый от загара, но с округлым славянским лицом. Он не нёс оружия, кобура с пистолетом свисала с пояса на ремешках. За ним шли пятеро негров без спасательных жилетов, но с автоматами. Древний как мамонт FN FAL, AR-15 с курьёзным обвесом, АК-108 и пара М-4, облезлые, но не ржавые. Негры были обряжены в одинаковые штаны защитного цвета с карманами на коленях, видимо, доставшиеся пиратам по случаю. Сверху черномазые носили что придётся – от расписных рубашек до плотных свитеров, хорошо защищавших от солнца, в которых африканцам не было жарко.

С носа и кормы на экипаж «Морской лисицы» нацелилось по стволу.

– Кто капитан? – спросил старший досмотровой группы.

Негры, хорошо знающие своё дело, спустились в салон. Вытолкали Утопленника и отвели к матросам. Переговорив с Жозе да Силвой, старший досмотровой группы направился к учёным.

– Неожиданная встреча, – сказал он по-русски и оценил, что все его поняли. – Приплыли половить? Ого, с вами женщина!

– Мы – учёные, – сухо сказала Рощина. – Сотрудники санкт-петербургского государственного института Биологии моря Академии наук. Мы заплатим, чтобы вы оставили нам несколько экземпляров…

– Кто из вас дайвер? – не слушая Арину, офицер переводил взгляд с Казакова на Муромцева.

– Я – водолаз, – заторопился Денис, чтобы прикрыть старшего научного сотрудника, но тот не стал прятаться за спину товарища:

– И я ныряльщик.

– Ого, два дайвера, – обрадовался пират. – А вы кто? – спросил он у Смольского.

– Биохимик.

– Ого!

Он взял с рундука планшет и камеру.

– Это экспедиционное имущество, – не сдержался Казаков.

Пират недоумённо хмыкнул и повернулся, чтобы уйти, но Казаков схватил его за рукав.

– Виктор Николаевич… – Рощина опоздала.

Грабитель брезгливо стряхнул руку и без размаха ударил Казакова в зубы. Старший научный сотрудник завалился на Дениса, который рванулся было, но Арина удержала.

– Стой!

– Эй-эй! – заорали с «Чёрного песца».

Досмотровый негр ткнул стволом FN-FAL Казакова в грудь.

– Совсем оборзели? – рявкнул офицер. – Щас за борт пойдёте. Кто ещё в хавальник хочет?

Он уставился бешеными глазами, и учёные потупились. Только лаборант смотрел ему в лицо.

– Чё такой дерзкий? – вызверился пират.

– Денис, – мягко сказала Рощина.

– Всё нормально, – примирительным тоном ответил Денис, обращаясь к обоим одновременно.

– Ты водолаз? Нырнёшь прямо сейчас, – пообещал пират и приказал негру: – Убери ствол. Иди работай.

Он говорил по-русски, но негр понял, хотя и не ответил. Кивнул, опустил автомат и умёлся в трюм, откуда абордажная команда волокла на «Чёрный песец» акваланги, ящики и контейнеры с добычей.

– Я скоро вернусь, – кивнул Муромцеву пират и заверил: – Тебе кранты.

Он взбежал по трапу, прижимая к боку гаджеты.

– Эй, на «Лисице», – крикнули с пиратского корабля по-английски. – Нужен кок. Кто кок?

Виктор Николаевич утирал тыльной стороной ладони струящуюся по бороде кровь.

– Нас ограбят, – упавшим голосом пробормотал Смольский. – Женщин изнасилуют. И мужчин тоже, – добавил, отвечая своим мыслям.

– Нужен один матрос, – гаркнул с мачты громкоговоритель. – Один матрос и один кок. Кто готов присоединиться к экипажу? Мы платим! Расчёт после продажи добычи. В Африке сможете сойти на берег или остаться в команде. Кто готов, поднимайтесь на борт.

Голос перешёл с английского на русский.

– Учёным приказываю по одному спуститься в каюту, собрать вещи, подняться на борт.

– Вот и всё, – сказал Смольский. – Мы пленники.

На пиратском корабле среди негров мелькнул оранжевый спасжилет.

– Простите, Арина Дмитриевна, – чётко произнёс лаборант, разворачиваясь к Рощиной, и всадил ей в бедро наваху по самую рукоять.

Глава 19

Избитого лаборанта загнали на «Чёрный песец» и пристегнули возле трапа к стойке фальшборта у самой палубы наручниками на короткой цепи. Сотрудники унесли Арину в надстройку, куда прибежал европеец в белой форме.

Муромцев сидел и смотрел, как грабят яхту. Мир вокруг изменился. Даже море будто стало другим, чужим и грязным.

На руках и одежде была кровь Арины. Денис не сомневался, правильно ли он поступил. Правильно, но это не спасёт. Жить всё равно осталось недолго. Пиратский корабль отправит их в по-настоящему свободный мир, где за гражданином не присматривает строгий полицейский и свора чиновников, где насилие будет повседневным, а жизнь не стоит ломаного гроша. В этом кубле черномазых бандюков нормальному человеку не продержаться. Словно в подтверждение мрачной догадки, мимо прошли Ганс и Миксер со своими кисáми. Кок испуганно смотрел под ноги. Миксер был по своему обыкновению невозмутим. Ведомые рослым негром, они спустились в трюм. Миксер вскоре вернулся и присоединился к пиратам разгружать «Морскую лисицу», словно ничего не случилось.

Снова зафонил динамик громкой связи:

– Внимание! Все на борт! Обнаружено ложное дно. Подъём на глубине ста метров прямо под нами. Все на борт! Убрать трап! Отдать швартовы.

Негры бросили награбленный лут и ринулись на «Чёрный песец», толкая друг друга. Команды на пиратском корабле выполнялись бегом. Мигом втянули трап. Муромцев впервые видел, как действительно рубят концы – на носу топором, на корме негр орудовал мачете. Шхуна содрогнулась от движения винтов. Машина сразу заработала на диких оборотах, как мог выдать только электромотор. Посреди огорода пришельцев, над Разломом Дьявола, моряки не скрывались от инопланетян. Было для них что-то пугающее в ложном дне, о чём Муромцев не догадывался. Из носовой надстройки выскочил пожилой бородач в тропической форме, порысил на корму, прижимая к груди лакированный ящик.

– Глубина восемьдесят, подъём продолжается, – гаркнул громкоговоритель другим голосом. – Установить взрыватели на семь метров!

Негры сдирали брезент с загадочного горба на юте. Из-под тента открылись черные бочки, лежащие на наклонных салазках кормового бомбосбрасывателя. Такую допотопную конструкцию Денис видел в детстве в Военно-морском музее. Он вообразить не мог, что глубинные бомбы кто-то может использовать, когда подводные лодки давно исчезли. Но гражданские моряки возобновили их изготовление. Муромцев покрылся холодным потом, поняв, что за ложное дно поднимается сейчас из глубин.

Минёр опустился на колено перед бомбой, раскрыл ящик. Достал взрыватель величиной с полруки, ключ. Повернул кольцо, устанавливая глубину подрыва. Шхуна набрала ход, её всё меньше качало на волне. Негры отстегнули леера перед бомбой.

– Глубина тридцать, подъём продолжается, – железным голосом известил громкоговоритель и добавил прочувствованно: – Давай, Петрович, по готовности! Нам сейчас кранты.

Минёр вкрутил взрыватели. Извлёк чеку. Потянул рычаг бомбосбрасывателя. Бочка скатилась с лотка в кильватерный след. Тут же дерганул ещё раз и рухнул без сознания.

Муромцева накрыло. По сравнению с телепатической атакой амфибии мощь бактериального мата была подобна взрыву авиабомбы. Лаборант вскочил, ринулся за борт, но удержали наручники. Он повис на цепи, тщась перевалиться через планшир, не дотягивая всего чуть-чуть. Длины руки не хватило, и он старался растянуть её как резиновую. Неистово хотелось нырнуть вниз головой и грести-грести-грести на глубину, погружаясь в пучину до самого дна. Денис завыл от отчаяния, он драл из браслета кисть, срывая кожу, но никак не мог сжать кости и протиснуться в стальное кольцо.

Шибануло по ступням. Наваждение исчезло, Денис без сил повалился на палубу. Снизу ударило снова. Муромцев лежал, обмякнув как тряпка. Из тела словно вынули кости. Не было ни желания двинуться, ни даже вздохнуть. Он мог только смотреть перед собой. Видел палубные доски, железную стенку фальшборта. Чуть погодя взгляд сам собой переместился на ют. Третья чёрная бочка лежала в лотке. Белый пенистый след от винтов расходился за кормой. Шхуна шла, предоставленная самой себе. Казалось, в мире сделалось поразительно тихо, только в ушах толкается с шипением кровь, а больше ничего на свете нет. Оно где-то было, но Денис его не воспринимал. А вот живого ничего не осталось. Муромцев видел пустую палубу. Инженер минно-взрывного дела и помогавшие ему негры исчезли.

* * *

Гафельная шхуна «Black polar fox» шла под парусами к западному берегу Африки, удаляясь от растревоженного района активности пришельцев и бросив на произвол судьбы яхту с неполным экипажем.

– Для нас наступило время сугубых обстоятельств, – глухо сказал Казаков, он сидел, ссутулившись, сцепленные кулаки опустил между коленей. – Надо держаться. При этом вести себя осмотрительно. Больше никаких эксцессов, Денис, слышите? Капитан сказал, что за следующую выходку нас расстреляют.

Коллеги расположились на его койке в матросском кубрике в жилом трюме на корме. Пленных учёных поселили с неграми, чтобы осваивались в команде и не могли сговориться. Сенегальцы, ходившие несколько лет на «Чёрном песце», понимали русский язык.

– Жизнь – экзамен, на который вы приходите, имея пятёрку, – вкрадчиво произнёс Смольский. – Главное, не испортить её своими ответами. Это вас, Денис, касается в первую очередь.

– Где вы, там – беда, – веско отмерил Казаков.

Услышав извращённый девиз морской пехоты, Муромцев вспыхнул, но сдержался.

«Интеллигенты», – подумал он.

– Считаете, что я приношу беду как Утопленник? – тихо возмутился лаборант.

– Беду приносит не Утопленник, беду приносите вы, Денис.

– Вы не меня бойтесь. Вы отморози бойтесь, которая тут мумба-юмбой рулит.

Кубрик тускло освещали экономичные диодные лампочки. С дальней койки поблескивали белки глаз подвахтенного матроса Уголька, тогда как самого Уголька не было видно.

– Тише, тише, – испугался Смольский.

– Чего тише-то? Что нам скрывать? Что эти макаки – человеческий негатив? Или что рулевые тут конченые твари? Так они давно за себя всё знают. Нельзя показывать слабость. Она действует как приправа, где мясное блюдо мы.

Научные сотрудники опять зашикали, а Казаков осторожно произнёс:

– Вас тут ценят только как водолаза. Ещё одна выходка…

– Выходок не будет, – жёстко сказал Денис. – А Рощину я спас. Она сейчас лежит в лазарете в гордом уединении вместо того, чтобы её насиловала вся банда. У неё теперь будет время заинтересовать пиратов ещё чем-нибудь, кроме того, что она женщина.

Жизнь на борту пиратского судна ценилась не дороже той пользы, которую человек мог принести. По оценке офицеров, естественно.

– Или за это время ещё что-нибудь поменяется, – в присутствии негров Смольский старался говорить обиняками. – Время для нас тоже ценность.

– У нас есть новый рекорд, двадцать четыре часа без ЧП, – с оптимизмом сказал Казаков.

Муромцев схватился за голову.

– Хороший показатель для нашей экспедиции, – заключил Смольский.

– Давайте так держать.

* * *

Ксенофунгелл убрали далеко в трюм, чтобы их запах не вызывал на откровенность и не провоцировал конфликты. Весь награбленный лут перешёл в распоряжение экипажа. Видя в чужих руках свои вещи, учёные старались помалкивать. Чёрные как смоль сенегальские пираты не вызывали желания пообщаться. Картину слегка разбавлял Миксер, да ещё Ганс, но кок в кубрике не появлялся. В рубке рядом с камбузом находилась койка его и помощника кока, чтобы не удалялись от своего места на корабле.

Муромцеву дали отлежаться и через день вызвали потолковать в кают-компанию. Звероватый даже для дикаря боцман Жан смотрел на мир исподлобья. Он носил рваный синий свитер, измаранный до фиолетовости, и жутко смердел. Все негры воняли по-особому, по-негритянски. На юте, где они спали и жрали, можно было вешать топор, невзирая на кондиционер и постоянно действующую вытяжку. Из машинного отделения потягивало этанолом. Однако Жан пах ещё мощнее, ядрёным мускусным секретом, как старый свин, и был по-кабаньи свиреп. Он крепче других матросов дуплил Дениса после поножовщины. Он верховодил в кубрике. И хотя он больше не поднимал руку на белых пленников, это не мешало ему порыкивать. Учёные боялись Жана, а Денис шкурой чувствовал, что выяснение отношений неминуемо.

По главной палубе хода на бак не было. То ли чтобы не доносило неграми к офицерским каютам, расположенным подальше от глубинных бомб, то ли для затруднения бунта средний трюм был наглухо отгорожен от жилых помещений. Жан вывел Дениса наверх. От свежего воздуха закружилась голова. Всё время на «Чёрном песце» лаборант провёл в кубрике, отлучаясь только в расположенный за переборкой гальюн.

Он остановился. Глубоко вздохнул, опёрся на планшир.

– Погоди.

Боцман гавкнул, но остановился, заметив, что пленника пошатывает. Денис стоял, прислонившись к фальшборту, глубоко дышал. Голова прояснялась. Даже настроение улучшилось, потому что виды открывались сказочные. Вечерело. Солнце уходило за перистые облака. Задувал свежий ветер. Шхуна шла под полными парусами и была прекрасна, если смотреть только вверх и не оглядываться по сторонам. Из рубки на Муромцева таращился вахтенный, сзади сопел дикарь, впереди предстоял конкретный разговор с реальными пацанами.

Денис скрипнул зубами. Разжал пальцы.

– Пошли.

– К капитану обращаться «месье капитань», поняль? – где только можно смягчая согласные, предупредил Жан.

Между собой сенегальцы говорили по-французски, но объясниться на корявом русском или хотя бы понять, что им говорят, могли все.

Они прошли в надстройку и спустились по короткому трапу в жилую палубу. Носовые помещения совершенно не походили на матросский свинарник. Коридор был отделан пластиковыми панелями под дерево, горели светильники из ярких, приятных глазу жёлтых диодов, на полу лежал синтетический ковролин.

Жан остановился у двери, постучал. Осторожно отворил, словно боясь летящего в голову башмака.

– Месье капитань, по вашему приказанию доставлень.

– Заходи! – пригласил хриплый баритон. – Баклажан, закрой дверь с другой стороны и не подслушивай.

Негр мотнул головой, придерживая дверь за ручку. Муромцев протиснулся меж ним и наличником. Не зная, как общаться с пиратами, он решил вести себя как в армии.

– Разрешите войти?

– Давай, заходи.

В иллюминаторы кают-компании подсвечивали закатные отблески с воды. На их фоне массивная фигура капитана казалась вытесанной из красного дерева. Даже верхнее освещение салона не могло испортить впечатления. Кряжистый мужчина за пятьдесят с квадратным подбородком и носом картошкой сидел во главе стола, положив волосатые кулаки по обе стороны от планшета, очень похожего на гаджет Виктора Николаевича. На буром лице выделялись светлые пятна вокруг глаз – от любви к солнечным очкам. Сами очки, в блестящей стальной оправе, висели на левом кармане мятого белого кителя.

Баклажан закрыл дверь снаружи.

– Стой там, – сказал капитан.

Муромцев осматривался. Стол, уставленный грязной посудой. Офицеры кончили ужинать и нашли время для развлечения. По правую руку от капитана разместился глава абордажной команды, о котором было известно, что он старший помощник. Других офицеров «Чёрного песца» Денис видел впервые. Рядом сидел чернявый мужик лет тридцати трёх, длинноусый, снулый и бледный. По левую руку был лысый, обрюзгший, одних с капитаном лет. Дальше – мутный блондин без возраста, будто пьяный. С края стола – молодой с жёлтыми патлами сосульками. Все, кроме блондина, смотрели на пленного. Молодой – нагло, старпом – злобно, прочие – с любопытством сытых людей, которые только что неплохо поели и теперь желали позабавиться, если будет угодно капитану. Они выражали готовность к чему угодно и подобострастно скалились, готовые и засмеяться, и кинуться растерзать, если капитан прикажет.

«Какой волчатник», – подумал Муромцев.

– Как живётся на моём корабле?

– Отлично. Спишь как в угольной яме, жрёшь как в армии, зверинец как в джунглях. В целом, обстановкой доволен.

Сидевшие за столом рассмеялись.

– Чем гуще в кубрике вонища, тем крепче сон у моряка, – изрёк булькающим голосом толстяк.

– Привыкай, матрос, – рявкнул старпом.

– Есть привыкать, – ответил Муромцев.

– Служил на флоте? – спросил лысый.

Денис подумал, что коллеги успели разболтать о нём больше, чем знали. Ответил бодро:

– Так точно.

– Морпех? – спросил капитан.

– Я не морпех, я гидроматрос, – привычно отшутился Муромцев.

И хотя скрывать было нечего, лаборант упирался из нежелания сдаваться и показывать противнику, что готов подчиняться во всём. Начнут с малого, но закончится всё нехорошим.

– А начальница твоя рассказала, что ты служил в триста тридцать шестой гвардейской бригаде морской пехоты… – задумчиво произнёс капитан. – Или ты врёшь, или она.

– Так точно, – сказал Муромцев.

– Что «так точно»?

– Никак нет, никто не врёт.

– Служил в Балтийске?

– Служил.

– Морпех?

– Водолаз, – продолжал стоять на своём Денис из чистого упрямства.

– Чё ты борзый такой? – спросил старпом.

Денис смолчал. На наезд ответа не требовалось.

В отличие от заходов капитана.

– Как с тобой быть? – он весомо пробарабанил пальцами, словно не находя решения и ожидая его услышать от пленника. – Борзый. Ножом любишь махать. Ты зачем начальницу свою ткнул?

На это Муромцеву было что сказать. Он много над этим думал, приготовляя отдельную версию для каждого из коллег и особенную для пиратов.

– Не удержался, – он пожал плечами, словно вопрос застал его врасплох. – Думал, что вы нас за борт спишете или, в лучшем случае, на тузике отправите в свободное плавание. Вот и не удержался напоследок. У нас с ней накопились разногласия.

– Складно метёшь, – капитан глумливо засмеялся. – Сам сочинил или подсказали старшие товарищи?

– Ты её любишь, сучку? – гавкнул старпом.

Команда заухмылялась. Денис промолчал.

– Чего язык меж булок засунул? – гаркнул старпом. – Отвечай на вопрос капитана!

«Ответ не имеет значения, – понял Денис. – Им интересно не то, что я скажу, а как себя при этом веду. Вот что главное».

Он демонстративно зацепился большими пальцами за ремень. Надо было что-то показать, но совать руки в карманы могло быть небезопасно. Денис не хотел провоцировать пиратов на стрельбу, у капитана вполне мог оказаться наготове пистолет.

– Ну, порезал я её, и чё? Она как баба хуже от этого стала? Вы теперь хорошего водолаза в море кинете?

– Рот завали! – рявкнул старпом.

Молодой вскочил, намереваясь влезть по команде. Муромцев выставил перед собой подсогнутые руки, прикрыв печень и солнечное сплетение. Приготовился отступить, наметив уйти с уклоном влево. Пространство каюты позволяло маневрировать, не начиная драку, если молодой начнёт его бить.

– Сядь, Митька, – приказал капитан.

Молодой тут же вернулся на место. Драться с морпехом ему не очень-то и хотелось.

Денис опустил руки.

«Молодчага, – подумал он о капитане, мысли метались заполошно. – И власть показал, и на реакцию мою посмотрел, и позволил всем сохранить лицо. А старпом здесь для вида… чиста негров пугать. Случайно на должности оказался».

– Всё, гидроматрос, штыки в землю, – капитан забарабанил пальцами, ухмыльнулся как упырь, дескать, кто на флоте служил, тот в цирке не смеётся. – Встань по стойке «вольно» и расслабься.

Муромцев так и сделал. Офицеры наблюдали за ним с заметным интересом. Даже упоротый блондин оживился.

– Ты хоть догоняешь, куда попал? – обронил капитан с пренебрежением.

«Начинается разговор», – Денис не предполагал, что капитан быстро сдастся, но он был не из блатных, а из каких-то флотских, хотя и набравшийся опыта в диких водах.

– Я без понятия, куда я попал, – максимально сдержанно ответил Денис, старательно не идя на конфликт, но сохраняя достоинство. – Подозреваю, что не в полицию и не к погранцам.

– Отчасти это верно, – неожиданно сказал старый.

«Правильно я думал насчёт бывших пограничников», – убедился Денис.

– Выбора у тебя нет, – перешёл к делу капитан. – Будешь работать под водой, вести себя по-человечьи и не пытаться нас кинуть, будешь жить. Начнёшь косячить, для начала пойдёшь на цугундер, у нас есть в трюме канатный ящик. Но лично я бы не советовал. В нём немало народа сдохло. Ещё одна выходка с ножом или что-то подобное, получишь пулю. Тут на тебя никто с голыми руками прыгать не станет. Веди себя как человек и всё будет ровно. Своим то же самое скажи. Работайте, в конце рейса мы вас отпустим. Высадим в городе с аэропортом и денег дадим. Сейчас вы мне нужны как дайверы и опытные сортировщики добычи. Претензий к вам нет. Вам просто не повезло. Вы русские и мы русские, поэтому обойдёмся с вами по-людски. Граждане Евросоюза давно бы пошли на дно во избежание вони. Вам я сохраню жизнь. Вы тоже давайте без зехеров. Понял?

– Понял.

– Вот и хорошо, раз понял, – капитан подвигал перед собой планшет. – Видели мы запись, как ты амфибию голыми руками завалил. Несколько раз смотрели. Ты что, вообще её ковыряния в мозгах не чувствовал?

– Было чуток, – признал Муромцев. – Виктора Николаевича амфибия сразу вырубила, а у меня, должно быть, мозг маловат, вот и не задела.

Пираты засмеялись.

– Вообще-то, я как все, не выделяюсь, – продолжил Денис. – Наверное, амфибия слабая попалась. У них вариабельность высокая. Конкретно вот этот экземпляр родился без таланта к телепатии.

– Ты учился где-нибудь?

Денис помотал головой.

– Никак нет. Всё поступаю. Вон, стаж в институте нарабатываю для поступления в Университет.

– Ладно, если ты всё понял, можешь идти, – отпустил его капитан. – В такелаже разбираешься?

– Никак нет.

– Бесполезный, – капитан поморщился. – Ладно, будешь нести вахту на пару с матросом. Матчасть по ходу рейса подучишь. Вопросы есть?

– Так точно.

– Задавай.

– Почему негры так воняют? – Муромцев хотел проявить характер и его действительно интересовало, что скажет человек, набравший команду из сенегальцев.

Ответ капитана был высечен в граните:

– Чтобы даже слепые могли их ненавидеть.

Глава 20

– Негры боятся стоять ночную вахту, обезьяны тупые.

Чернявый усатый мужичок назывался Николаем и был инженером-электромехаником. Помощником электромеханика состоял патлатый парень Митька. На трёхмачтовом паруснике электрические лебёдки бегучего такелажа позволяли держать небольшую команду матросов и вместе с этаноловым гибридным двигателем составляли сердце корабельной системы. Силовой установкой и аккумуляторами заправляли стармех – лысый толстяк Степаныч и помощник механика – постоянно пьяный от спиртовых испарений блондин Витус. Все технические специалисты имели отношение к Северному флоту. Служили там или были, как Митька и Витус, родственниками моряков. В Диких Водах оказалось немало соотечественников, кто купил турпоездку и по прибытии на средиземноморское побережье взял билет на самолёт до Дакара, куда не требовалась виза и откуда возможность возвращения оставалась чисто теоретическая.

Расплатой за пиратство была жизнь с дикарями.

– Сегенальцы хорошие ребята, но каждому негру нужен бвана с плёткой. Вот, скажи, какие у негра должны быть три белые вещи?

Муромцев задумался.

– Простыня, пододеяльник и наволочка?

Тут же сам оборвал себя, поняв, что не то сказал.

– Штаны? Не…

Николай рассмеялся:

– Зубы, глаза и хозяин! Негру нужен белый бвана. Без надсмотрщика им только обратно на пальму. Привыкай, это Африка.

Николай водил Муромцева по кораблю и знакомил с обстановкой.

– В машинное отделение не лезь, сразу опьянеешь. В трюме жара, а спирт штука летучая, вот и травит из цистерны. За синьку на корабле сурово наказывают.

– А как же механики?

– Они к алкоголю устойчивые. А нам, кроме положенного, нельзя. Норму превысил, сразу заметно. Лучше и не пытайся, чтобы не принять жестокую смерть через манапупу.

– Сурово, – сказал Муромцев.

– Нормально, здесь иначе никак. Не сможешь подняться по авралу, подведёшь себя и команду. Знаешь, сколько раздолбаев каждый год гибнет? Вот и ты втянешься. Кто не сумел приспособиться, давно пошёл на корм рыбам.

– У меня с дисциплиной всё в порядке.

– Ну, смотри, а то старпом устроит тебе весёлую жизнь. Будешь палубу драить вместе с неграми. У нас русские на борту такого ещё не делали, но ты можешь стать первым.

– А то я в наряд по роте не ходил!

– Ты правда, что ли, служил в морской пехоте?

– В триста тридцать шестой отдельной гвардейской бригаде, правда, – неохотно сказал лаборант.

– Почему скрываешь, из скромности?

– Чтобы не обманывать завышенных ожиданий.

Из рубки на шкафуте, где размещался камбуз, вышел Ганс в белом фартуке и колпаке, выплеснул за борт помои. Поздоровались. Кок цепким взглядом пробежался по лицу Дениса, покрытому синяками. Хотел что-то сказать, но мешал офицер. Если собирался предупредить Дениса, всё равно опоздал. Через комингс шагнула корявая нога. Возмущённый писк изуродованной глотки метнул неразборчивое проклятие.

– Вот это да, – сказал Муромцев.

Он смотрел на калеку. Калека смотрел на него, без удивления, но с яростью. Ткнул пальцем в Дениса, издал негодующий клекот.

– Не знаю, что он говорит, но, похоже, он тебя не любит, – электромеханик таращился на Муромцева. – Откуда знакомы?

– Встречались на Ослиной Челюсти и недопоняли друг друга.

– Точно. Вы туда тоже заходили. Ты тогда бишу здорово уделал.

– Я и ему морду набил, – признался лаборант.

– То-то он недоволен.

– А что он тут делает?

– Нанялся к нам как сортировщик со стажем. Заодно, коком подрядился. Нашего кока тогда подстрелили, мы думали, Полсебастьяна справится. Но у него такая стряпня… Теперь на камбузе типа юнги, пока лов не начался.

– Полсебастьяна?

– Ага, так он обозвался, дрянь человек, – сообщил Николай. – Мы его на берегу поймали в сарае. Он сразу братву свою заложил. На Ослиной Челюсти какие-то мутные испанцы ловили, типа цыган. И шаланда у них была цыганская, как корыто, и дайверы в переговоры не вступали, они даже по-английски не волокли. До чего тупой народец!

– У них ещё такая дурочка была беременнная, – сказал Денис. – Немая, по-моему.

– Ага! – с энтузиазмом припомнил пират.

– Её тоже грохнули?

– Зачем? – удивился инженер-электромеханик. – Сначала на хор пустили. Потом неграм отдали, они её в джунгли уволокли и – с концами.

Простота, с которой он это сказал, предполагала, что налёт на Ослиную Челюсть, где засели вооружённые дайверы, был для экипажа «Чёрного песца» заурядной операцией. «Вот почему моей службой интересуются, – догадался Денис. – Я им нужен. Я им нужен не как водолаз, но и как боец. Они будут выстраивать наши отношения таким образом, чтобы я согласился вступить в команду. Подводными работами моё участие в жизни экипажа не ограничится. Меня не отпустят, – и тут же Муромцеву явилось обширное понимание: – Никого не отпустят. Пираты нас будут держать в плену и заставлять на себя работать, пока мы не сдохнем или не окажемся так замараны кровью, что сойти на цивилизованный берег будет сродни пожизненной отсидке».

Он подумал, что третья бочка, сохранившаяся на кормовом бомбосбрасывателе, без взрывателя никуда не годится. Но это не значит, что взрыватель нельзя будет заполучить. В этом случае топить «Чёрный песец» надо сразу, пусть с риском для жизни своей и коллег, живущих прямо под бомбой.

– Ты чего, задумался о вечном? – вернул к реальности Николай.

– Не, – тряхнул головой лаборант. – Про баб задумался. Зря я начальницу пырнул. Отведи её проведать, хочу прощения попросить.

Николай хлопнул его по плечу.

– Во даёшь! Вчера человека на пику ставил, сегодня извиняешься. Думаешь, простит она тебе такую косячину? Я б не простил. Или простил бы, но за очень большие деньги.

– Попробовать-то надо. Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься, – лаборант пожал плечами, изображая тупость. – Так отведёшь?

– Отведу, не вопрос. Если она с тобой разговаривать станет, – пирату хотелось развлечения. – Пошли.

Провожаемые укоризненным скрипом калеки, который хотел донести до офицера свои обидки и пожелания, они спустились на жилую палубу.

Треугольная каюта в форпике была отведена под операционную самого непритязательного характера.

Стол, к которому имелся подход с ног и справа, предназначение имел подлатать нехитрую рану. Сложными больными у пиратов занимались санитары моря. Рядом со столом расположилась койка, чтобы можно было переложить прооперированного и больше с ним не возиться. Просто и удобно. На «Чёрном песце» всё было просто, люди тут долго не болели. На койке, накрытая до подбородка простынёй, лежала Арина. Торчало колодой перебинтованное бедро. На откидном столике пара склянок. Медицинский шкаф. Рундук. На рундуке сидел мясистый пожилой мужчина в чистом отглаженном кителе.

– Вы чё сюда? Кто такой? – глазки у офицера были светло-голубые, зрачки в точку.

Он был недоволен, что отвлекли от разговора с дамой.

– Знакомьтесь, если не знакомы, – сказал электромеханик. – Вот матрос Гидроматрос, а это доктор Жлоб.

– Никакой не Жлоб, а Злобенко Игорь Андреевич, – буркнул врач. – Что ты его в лазарет ко мне привёл? Что вам здесь надо?

«Охраняет территорию, – подумал лаборант и оценил: – Ареал обитания маленький, вот он и агрессивен».

– Потолковать с ней хочет. Извиниться решил за свою выходку.

– Чего? – набычился доктор Жлоб. – Он кто такой вообще, чтобы сюда ходить? Здесь стерильно.

– Это Денис, – тихо сказала Рощина и Жлоб смолк. – Игорь Андреевич, пожалуйста, дайте нам поговорить.

Доктор встал, но уходить пираты не хотели.

– Пять минут, – попросила Рощина и это подействовало.

– Пошли, покурим. Дай ему покаяться, – Николай хлопнул доктора по плечу и увлёк из каюты.

– Если что пропадёт, ты отвечаешь.

Недовольное бурчание Жлоба стихло за дверью.

Денис шагнул к койке, Арина протянула руку.

– Спасибо.

– Прости.

– Ты всё правильно сделал.

Лаборант склонился к ней. Выглядела Арина не слишком хорошо. Глаза блестят, на губах запёкшаяся корка.

– Больно?

– Нет. Голова кружится.

– Мы спасёмся, – прошептал Денис. – Я их убью.

– Не рискуй, – прошелестела Рощина. – Ты мне нужен.

«Ей не жить на борту. Пираты не благородные импотенты из кино, – но доносить мысль до Арины не осмелился. – А потом отдали неграм и – с концами», – вспомнил Денис.

– Тебя побили? – спросили Арина.

– Ерунда. Дело житейское.

Лаборант ухмыльнулся так, что Рощина встревожилась.

– Сохраняйте спокойствие, Денис. Умное животное затаится и дождётся, когда будет можно убежать или напасть.

«Женская логика нас тут убьёт», – подумал Денис и сказал:

– Я не животное, я – мужчина.

Арина потянула за руку. Их губы соприкоснулись.

– Мужчина должен быть сильным, вооружённым и… что ты ещё говорил?

– Что оружие всего лишь довесок к мужчине. Мужчина остаётся мужчиной и без оружия. Я справлюсь!

– Не надо их ненавидеть, вы иссушите себя этой ненавистью.

Глядя на Рощину, слушая, как она незаметно перешла с ним на «вы», Денис почувствовал, что Арина во всём разуверилась. И в спасении, и в себе. Остались только рефлексы и стереотипы. Насколько хватит тех и других, предсказать невозможно.

– Я тебя люблю, – одними губами сказал Денис.

Ковролин скрывал шаги, но в коридоре слышалось бурчание доктора Жлоба. Пираты покурили быстро.

– Я тебя спасу.

Арина разжала пальцы.

Глава 21

Длинный непрерывный звонок подкинул его с койки. Словно и не прошло столько лет со службы.

– Что это? – воскликнул Виктор Николаевич.

– Боевая тревога!

В кубрике стало тесно. Матросы подрывались, бросали всё и неслись на выход.

– Что делаем? – Казаков за неделю плавания признавал его авторитет, резко возросший среди негров по неизвестной причине.

– До нас не довели, но давайте наверх, – Денис завязал шнурок. – Бегом, Виктор Николаевич!

Он взлетел по трапу. Места и обязанности своим пленникам пираты не определили, но Денис чётко знал, что в такой ситуации отдаляться от экипажа не следует. Если участвовать в бою, шансы на победу и, соответственно, на выживание повышаются. Раз уж попал в команду, паши как все и терпи, чтобы не угодить к марокканцам или португальским пиратам, о которых ходили леденящие кровь слухи, что они людоеды, некрофилы и содомиты, причём, все и сразу.

Сенегальцы получали оружие у входа на полубак. Ружпарк был запрятан где-то в недрах офицерских кают, чтобы матросы не добрались до него раньше. Денис занял место в конце очереди. Мелькнула толстая небритая рожа. Капитан заметил его и оскалился:

– Гидроматрос! Готов воевать?

– Так точно, – когда обстановка усложнялась, решения упрощались.

– Дуй на корму вместе с доцентом, будете в пожарной команде. Подчиняетесь Витусу.

Самые лучшие умы «Чёрного песца» заняли положенное место рядом с самыми тупыми неграми, которым, как и учёным, не доверяли оружия. Тут же ошивался Смольский, чья вахта выпала на этот час. Ведущий научный сотрудник успел выучить названия снастей и их назначение, но постичь основы управления парусным судном оказалось за гранью его понимания. То, что Денис улавливал интуитивно, Смольский не мог усвоить и повторить даже после подробного объяснения. «Безнадёжен», – вынес вердикт капитан и стал относиться к учёному как к нелепому и бесполезному существу наподобие морской козявки.

Денис затруднялся сказать, действительно ли эта область знания находится в «серой зоне» внимания Смольского или он нарочно придуривается из каких-то своих тайных целей, а расспрашивать не хотел, чтобы не вывести из роли, если такая деликатная игра действительно имела место.

В окружении морских бандитов недооценка способностей могла обладать ценностью не меньшей, чем припрятанное оружие. Впрочем, как подумал Денис, она имела такой же вес в тёплой дружеской атмосфере институтских интриг. И если лаборант в них плохо разбирался, ведущий научный сотрудник далеко продвинулся по ведомственной иерархической лестнице. Подобные вопросы жизни и смерти приходилось решать по мере их возникновению. Возможно, он знал, что делает, и в команде пиратов.

Всё, что умели учёные, это строить многоходовые комбинации и не упускать случая совершить подлость, если такой внезапно представится.

– Что происходит? – спросил у него Денис. – Мы атакуем или нас атакуют?

– Готовимся взять на абордаж судно, севшее на рифы, – Смольский выдвинул нижнюю челюсть, на которой начинала курчавиться рыжеватая бородка. – Команда могла покинуть борт, – со вкусом произнёс он. – Могла затаиться в трюме, чтобы спровоцировать нас на сближение и лишить возможности воспользоваться орудием. В Диких Водах никогда нельзя быть ни в чём уверенным.

И лаборант принуждён был согласиться с истинностью его утверждения.

– Судно им знакомо, – добавил Смольский. – Поэтому они идут как к друзьям – на абордаж без предупредительных выстрелов.

Заработали механические лебёдки, убирая паруса. «Чёрный песец» сбавил ход и встал в безопасном удалении от подводных камней. В рулевой рубке имелся монитор сонара, который показывал рельеф дна и расстояние до него. На «Морской лисице» для измерения глубины приходилось бросать лот. У португальцев всё было дешевле, проще и опасливее. «Для бишу сигнал сонара – неприятный громкий звук, а для нас – приглашение на казнь, – поведал однажды капитан да Силва. – Пришельцы его ненавидят. Мы лучше по-тихому». Русские пираты выбрали экспансивный путь. Шхуна несла вооружение, позволяющее отразить атаку даже бактериального мата, но была оснащена эхолотом, который делал плавание безопаснее в плане подводных камней.

Загремела в клюзе якорная цепь. «Чёрный песец» развернулся левым подветренным бортом к потерпевшему крушение судну. Красивая длинная тёмно-синяя двухмачтовая шхуна высоко сидела носом среди пенистых бурунов. Корма почти касалась палубным настилом воды. Мачты с зарифленными парусами придавали ей вид покойницы в аккуратно подобранном платье.

– Спустить шлюпку, – раздалась команда из громкоговорителя.

Денис вместе с неграми вывалили за борт шлюпку. Спустили штормтрап. Вдоль борта выстроилась досмотровая группа.

– Одного не хватает, – сказал Денису старпом. – Пойдёшь гребцом или ссышь?

– Автомат дадут?

– Тебе не положено.

– Жилет хоть надену?

– Обойдёшься.

– Водолаза не боишься потерять?

– Ты же дайвер, – злобно засмеялся старпом. – Выплывешь.

– Тогда иду, – хмыкнул Муромцев.

Вместе с Баклажаном он залез в шлюпку, взял крюк, чтобы отталкиваться от борта – судно покачивало. Досмотровая группа сошла в шлюпку, и её спустили на воду. Выложили блоки талей. Уголёк включил маленький электрический мотор. Небыстро пошли, качаясь на волнах. В борт задувало, ветер набрал балла четыре и свежел. С волны срывало брызги. Денис сидел на носу, лицом к старпому, и видел, как тот хмуро глядит вперёд.

– Знаете это судно?

– «Мона Лиза Вторая», Сен-Луи, – сквозь зубы ответил старпом.

– Никаких следов экипажа, – заметил Денис, демонстрируя, что не боится. – Шлюпбалки пустые. Команда могла перейти на другой корабль.

– Или мы найдём её плавающей в трюме, – обычно взвинченный, обидчивый, отличающийся человеконенавистничеством старший помощник перед встречей с неизвестным немного унялся. – Скоро узнаем.

– Вы уже встречали в море брошенные суда?

– Много болтаешь, – отрезал пират. – Уголёк, глуши мотор. Вёсла на воду.

Ветер гнал шлюпку к синему борту с белой надписью по носу «Mona Lisa II». Киль царапнул о подводные камни. На вёслах обошли корабль с кормы. Здесь корпус закрывал их от ветра. С этой стороны было видно пробоину в носовой части, находившуюся чуть выше уровня моря. Изломанные ударом кораллы крепко вцепились в шпангоуты и держали добычу, словно покоцанная в драке пасть укусившего сапог колдыря.

«Уходили на моторе против ветра от преследователя на парусах?» – предположил Денис и сказал типа со знанием дела:

– Ночью вылезли на камни?

– Похоже на то, – старпом озабоченно осматривал обшивку с полосой сурика ниже грузовой ватерлинии. – …или спецом выбросились на риф.

– С какой целью?

– От отчаянного нежелания идти ко дну.

Старпом произнёс это с расстановкой и такой непримиримостью к судьбе, что Муромцеву сделалось боязно.

– Я много хожу в этих водах, но такого рифа не помню, – он продолжал говорить размеренно. – Недавно поднялся. Кораллы не растут над поверхностью моря. Тут всё неестественно торчит, словно не образовалось само, а его наспех вытолкнули из глубин. Это признак образования нового района активности. Пришельцы готовят банку поближе к африканскому берегу. Теперь чертовски часто придётся обновлять карты.

Муромцев крюком зацепился за выступ и придерживал шлюпку.

– Здесь камни ходят, а воды горят, – сказал он. – Не исключено, что мы сейчас зашли в самый рассадник инопланетных выродков.

Старпом хищно прищурился.

– Небось, жалеешь, что отправился в экспедицию, а, салага?

– Нам всем пришлось не раз пожалеть, ещё не отойдя от пирса, – вздохнул лаборант. – Экспедиция как-то в поезде не задалась.

Старпом сделался серьёзен и тих. Вдали от «Чёрного песца» он вести себя стал по-человечески. Сенегальцы негромко переговаривались по французски. Денис заметил, что негры напуганы. Сам он никакой тревоги не ощущал. Было интересно, что ждёт их на борту «Моны Лизы», и ещё лаборант надеялся найти оружие.

Старпом заметил его настроение и сказал:

– Не боишься? Вот первый и пойдёшь.

«Эмигрант хуже интеллигента, – подумал Муромцев. – Лучше пришельцы, чем такие люди».

– Есть идти первым, – отрепетовал Денис.

Цепляясь крюками за камни, подтянули шлюпку к корме, просевшей в море. Когда Денис встал, планшир оказался ему по грудь. Лаборант подтянулся на подсогнутых руках, перекинул ноги через фальшборт.

В отличие от композитного «Чёрного песца», шхуна была железной и это чувствовалось во всём. Застряв носом между камнями, она на время отлива прочно встала на киль. Здесь не было покачивания палубы, к которому привыкли ноги на пиратском корабле. «Мона Лиза» была недвижна как сама твердь. Волны гулко ударяли в борт. Из открытого люка исторгалось глухое ворчание, словно где-то в трюме клекотала огромная глотка. Это волны и ветер вбивали через пробоину воздух. Что-то размеренно стучало о переборку, подчиняясь ритму океана. Из-под настила верхней палубы неслись всякие загадочные звуки, в которых отчасти угадывалась работа воды.

Негры один за другим перелезали через планшир. Передавали товарищу в шлюпке оружие, поднимались на борт, забирали автомат и фонарь. Оружие было без ремня, чтобы в крайнем случае можно было бросить и не пойти на дно вместе с ним.

Шлюпку зачалили за стойку леера. Уголёк вооружился крюком, сел на среднюю банку и оттолкнулся от борта, чтобы шлюпку не побило о судно волной и ветром.

– Тащи на палубу всё ценное, – гаркнул старпом. – Баклажан, Симон, Лерой, Гидроматрос, приказываю произвести досмотр грузового трюма. Баклажан старший. Гудрон, за мной!

Он поторопился, зная планировку судна, порыскать в каюте капитана. Муромцев взял у Уголька квадратный аккумуляторный фонарь и спустился в трюм. Негры боялись темноты, а он нет. В грузовом трюме стояли вскрытые ящики, валялся брезент, стропы, сети, брошенные в навал. Корабль вычистили до них. Не обращая внимания на неприглядные джутовые тюки, явно оставленные за полной ненадобностью, Денис нашёл люк в машинное отделение. Он надеялся отыскать там что-нибудь похожее на оружие, хозяйственный нож, отвёртку или стамеску. Чтобы можно было пронести на «Чёрный песец» и припрятать на всякий случай. Угнетение, настороженность и взаимная отчуждённость составляли правила бортовой жизни нового экипажа, к которым пришлось невольно привыкать. Муромцева тяготило пребывание в таком коллективе с голыми руками. Расчёт был, что обыскивать не станут, а, если найдут, сурово не накажут.

За ним уже кто-то шёл, следовало торопиться.

– Не доверяешь, так держи возле себя, – мстительно сказал Денис старпому, который увлёкся мародёрством далеко на жилой палубе.

Универсальный фонарь имел тридцать режимов работы, включая стробоскоп и пять прошитых в микросхеме сигналов азбукой Морзе. Муромцев переключил на внутреннее жёлтое кольцо диодов, дающее умеренно яркий, приятный для зрения свет. Озарять трюм ослепительным потоком белого сияния нужды не было.

Крен палубы был такой, что в машинном отделении сразу за комингсом стояла вода. Корпус главного двигателя косо уходил в чёрную гладь, по его покрытию можно было оценить глубину.

«Весь инструмент улетел туда», – Муромцев не сразу сообразил, что великое разнообразие заточенного железа хранится тут же, в кладовой.

Он стоял, навалившись на переборку, медленно и методично осматривая помещение.

Маленькое машинное отделение располагалось в середине корпуса. Основная масса полученной через пробоину воды перетекла в кормовые отсеки, о герметичности которых экипаж не заботился. Здесь слегка попахивало этанолом, и только. Топливные цистерны были расположены в отсеках двойного дна, спирт из них не испарялся или весь вытек в море. Воняло горечью сгоревшей проводкой и – остро специфически – просочившимся из лопнувших батарей аккумуляторным гелем. Было на удивление не душно для тропиков. Забортная вода охлаждала корпус, а с ним и воздух трюма.

В кругу света возникло что-то белеющее возле кормовой переборки. Муромцев сделал фонарь поярче.

Там плавал труп с торчащей из спины рукояткой ножа.

* * *

Молодой биолог был небрезглив. Он мог порыться в кишках трупа, если бы понадобилось.

Денис переступил через комингс и осторожно двинулся по настилу из рифлёного железа, скользкого от воды и масла. С каждым шагом становилось глубже. Протискиваясь между вспомогательными агрегатами и придерживаясь за них, Денис медленно переставлял ноги, светя на цель, как будто дохлый моряк исчезнет, если на секунду выпустить его из поля зрения.

– Подожди, мужик, я сейчас, – шипел сквозь зубы Денис.

Теперь он мог рассмотреть бритого наголо смуглого мужчину в жёлтой футболке. Небольшое пятно темнело вокруг ножа, который заткнул рану и не давал крови вытечь. Он торчал между верхним углом лопатки и позвоночником, как будто его всадил в моряка кто-то выше ростом или это произошло в ходе драки в партере.

В грузовом трюме что-то тяжёлое грохнулось на пайолы. Тонко заголосили негры. «Так вам, суки», – подумал лаборант, дыша приоткрытым ртом, чтобы не чихнуть. Погрузившись до середины живота, он остановился возле трупа. Дотронулся до плеча. Оно было твёрдое и холодное как камень. Потянул на себя. Труп стронулся и медленно поволокся к нему. Денис взялся за рукоять ножа и как за ручку придвинул покойника вплотную к себе. Поудобнее перехватил, потянул. Нож не вытаскивался.

«Мясо сковало окоченением», – Денис пытался расшатать нож, чтобы лезвие давлением разрезало ткани, и понемногу это у него получалось.

Наверху громко стукнули несколько раз чем-то твёрдым по чему-то гулкому. «Да это же выстрелы!» – Муромцев вспотел и сильнее задвигал рукой, притапливая труп. Потащил вверх. Клинок начал выползать из тела.

Простучала очередь в три патрона. Тут же кто-то дал длинную патронов на пять из чего-то полегче. По характерному темпу Денис узнал «калашников». Он дёрнул и извлёк нож.

– Длинный какой!

Это был совсем не моряцкий нож, короткий и широкий, для работы, а совершенно сухопутная приблуда с клинком кинжального профиля и полуторной заточкой. Рукоять с изогнутой гардой оканчивалась небольшим навершием. «Куда его спрятать?» – наверху бегали и времени на раздумья не было. Лаборант повозил клинком по воде, смывая кровь, и сунул его за ремень. Повинуясь не рассудку, но зову интуиции, лаборант нагнулся, дотронувшись носом спины мертвеца, и обшарил у покойника карманы портков. В правом кармане лежал маленький плоский пистолет.

Наверху бегали и перекрикивались. Потом что-то шумно задвигалось в нижнем трюме, но Муромцев сохранял спокойствие, быстро рассматривая оружие, которое могло спасти ему жизнь. Денис дослал патрон, поставил на предохранитель, ткнул в передний правый карман джинсов и прикрыл полой рубашки.

Выстрелы ударили по ушам, Муромцев увидел вспышки. Кто-то сунул ствол в люк и выпустил очередь по нижней палубе. И ещё лаборант различил силуэт зверя, неуклюже мелькнувшего в проёме. Первобытный испуг на мгновение выключил разум. Денис не помнил, как перескочил через труп, незаметно для себя преодолев сопротивление воды, открыл дверь и задраился в кормовом отсеке.

Глава 22

Кормовой отсек был невелик и наполовину затоплен, однако здесь было много удобств, но главная роскошь – безопасность. От машинного отделения и до переборки ахтерпика проходил тоннель вала гребного винта, прямоугольный короб высотой метра полтора. Если устроиться на нём поближе к носу, можно было сидеть и не мокнуть. С бортов располагались цистерны пресной воды. На каждой имелась металлическая лесенка, на которую можно при необходимости забраться. Трап на грузовую палубу вёл к люку, открыть который Муромцев не сумел. Он стучал ножом по крышке люка и кричал, но никто не пришёл. Ещё под водой скрывалась дверь в ахтерпик, но он был полностью затоплен. Денис помнил погружённую до верхней палубы корму «Мона Лизы». Надо было нырять и под водой раздраивать дверь, потом снова нырять в ахтерпик и искать оттуда выход. Люк из ахтерпика на среднюю палубу может быть, а может его там и не оказаться. Придётся его искать, тратить силы и кислород в крови, снова нырять, чтобы открыть люк в незнакомом затопленном помещении. Это было опасно и с аквалангом – даже в снаряжении можно было застрять и задохнуться. Производить это всё на одном запасе воздуха в лёгких водолаз счёл неоправданным риском.

Оставалось дожидаться, когда его спасут. Однако никто не рвался ради его жизни во чрево корабля, где копошился хищник.

Муромцев прислушивался. За переборкой что-то активно двигалось. Раздавался плеск, странное бульканье, иногда за металл задевало нечто упругое и массивное, хвост или лапа.

«Зверь жрёт мертвеца». Денис вообразил, как морское чудовище рвёт убитого. Всякая надежда на появление спасательной команды у него улетучилась.

«Негры боятся темноты, а старший помощник борзый только перед слабыми».

Догадку подтверждало и то, что звуки человеческого присутствия стихли окончательно.

Он погасил фонарь, чтобы не сажать аккумулятор. В кромешном мраке страх усилился. Чтобы не сойти с ума, отрегулировал в режим минимальной яркости и сидел так неопределённо долго. Зелёная полоска индикатора была длинной и не собиралась желтеть, самый слабый диод забирал мало энергии. В таком режиме заряда батареи хватит на несколько суток.

Муромцев ждал. Чего? Он и сам не мог сформулировать. Перемен, которые могут обернуть ситуацию к лучшему – вот и всё, что приходило ему в голову. На людей надежды не было, люди его бросили. Рассчитывать на чудо, что прилетят инопланетяне и спасут, тоже не следовало – инопланетянин плавал за переборкой и ел труп моряка.

Умозрительного выхода не отыскивалось. Вдобавок, терзал страх неизвестности. Внеземная форма жизни может быть опасной или безвредной, но, в любом случае, пугает. Плотоядное существо безопасным точно не было. А то, с каким рвением пробовали уничтожить его пираты, подтверждало догадку.

«Что, если включить прожектор на полную, открыть дверь и выстрелить?»

За время сидения на туннеле вала, Денис изучил находку. Это была девятимиллиметровая «Беретта Пико», субкомпактный пистолет, целиком уместившийся на ладони. Магазин с плоской стальной крышкой не торчал из рукояти. В нём было шесть патронов. Оружие могло лежать в кармане джинсов практически незаметно. Его можно было спрятать в кроссовок и закрыть штаниной. Не ахти какой пистолет, но убойной силы достаточно. В отличие от сухопутных млекопитающих, плотность мышечной ткани морских чудовищ была значительно ниже. Вдобавок, никто из пришельцев не мог похвастаться крепким черепом. Даже у амфибий, единственного вида, выходящего на сушу и испытывающего все прелести силы тяжести в газовой среде на поверхности Земли, кости были значительно тоньше человеческих. Мощности патрона 9х17 должно было хватить, чтобы доставить пулю в мозг или любой другой жизненно важный орган инопланетного зверя.

Лаборант рассудком понимал это, проговаривал про себя и… ждал.

«Умное животное затаится, – он вспомнил Рощину и в груди потеплело. – Умное животное обязательно дождётся удобного момента, чтобы напасть или убежать. Так оно выживет и принесёт потомство. Перенос генов – основная задача с точки зрения животной жизни. А какая цель жизни с точки зрения человека? Действовать, не теряя времени на выжидание удобного случая, которого может и не представиться. А для этого надо использовать мозг».

Беда в том, что тварь за дверью тоже могла быть разумной. Муромцев не разглядел её как следует и не знал, что она собой представляет. Это могла быть какая-нибудь отбившаяся от коллектива амфибия. Отчуждение встречалось у них нечасто, но и большой редкостью не было.

И ещё у ней могла оказаться развитая телепатия.

Муромцев отдавал себе отчёт, что на Ослиной Челюсти одолел амфибию случайно. Сторож оказался плохим телепатом и не слишком проворным бойцом. Таких охранников в человеческом обличии можно встретить в госучреждениях повсюду. Люди и амфибии, выбирающие подобное занятие, не являются обладателями выдающихся качеств. Вот и эта озлобленная на весь мир по причине собственного ничтожества амфибия выбрала замкнутый образ жизни и уединилась на подвернувшемся пустом корабле. Бездарная, одинокая, лишённая чувствительности хеморецепторов и потому невосприимчивая к судовой химии, неприкаянная амфибия впервые обрела стол и дом. Но тут появились негры с автоматами…

И ещё за переборкой притаился гидроматрос с фонарём, ножом и пистолетом.

Приниженный противник больше не казался страшным. Денис повеселел. Он не знал, амфибия там или какой-нибудь безмозглый падальщик из тех животных, что завезли пришельцы для создания своей экосистемы. Большинство затей инопланетян были непонятны людям, поскольку входили в состав грандиозного и очень сложного плана, разработанного интеллектом, развивавшимся в иных условиях, нежели человеческий. Водоплавающее существо, которое обладало индивидуальностью, но при этом могло вступать в телепатический контакт с другими разумными существами и на этом принципе выжить в эволюционной борьбе, да ещё обрело солидарность с разумными представителями других биологических классов, было принципиально непостижимо для сухопутного существа, которое привыкло выражать свою мысль звуками и жестами, а не запахами и передаваемыми напрямую эмоциями.

Денис вспомнил Еву. У неё были мелкие черты лица и пронзительный голос. Она любила потрясать верхними конечностями, когда сердилась. Таким образом она вносила балластные коммуникативные единицы для придания смысловой устойчивости тем нестройным звукам, которые производил её речевой аппарат. Ева стала злиться сильнее, когда Денис перестал с ней пререкаться. Она называла его бесчувственным бревном и кипятилась до брызг.

Однажды она спросила, почему он замолкает в начале скандала и с любопытством разглядывает, будто изучает. Вряд ли она догадалась сама, скорее, поболтала с подругой и та посоветовала узнать, не разлюбил ли. Денис не стал скрывать, что наблюдает за поведением самки высшего примата, и сообщил, что его занимает поддержка жестикуляцией неразвитой артикуляции. О выводах он умолчал. После этого разговора они расстались и больше не встречались.

Денис прокрутил в голове избранные дни с Евой и решил, что здесь ему лучше.

Он подумал, какие люди разные. Это касалось и вещей более глобальных. Например, развития человечества. Те места, откуда пришельцы выгнали земную цивилизацию, немедленно заселили новые дикари. Они не рассчитывали сами жить долго и не ценили чужую жизнь. Они приняли правила инопланетян – общаться посредством охоты друг на друга и воспринимать противника как пищу. Бесхитростные и отважные люди, пришедшие из центра континента, обнаружили массу полезного в инопланетной биоте и отлично вписались в гибридную экосистему побережья и отмелей. И представителей цивилизованного мира «новые дикие» тоже воспринимали как добычу.

«А это и есть симбиоз! – понял лаборант. – Не вступая с нами в переговоры, как не вступает вирус и кишечная палочка, инопланетяне заселили тёплое земное подбрюшье и приступили к выведению новой породы людей. Мы уже разделились. Одни остались с высокой культурой и техникой, а другие занялись не слишком методичным, но увлечённым освоением занятых чужими акваторий. И дальше развитие человечества в этих направлениях лишь увеличит разрыв. Инопланетяне настолько животные, что их слаженные действия выглядят работой природных сил. Они демонстрируют прекрасные результаты целенаправленной селекции. Они никуда не торопятся, однако быстро меняют под себя всё вокруг, адаптируясь при этом сами. Теперь эволюция Homo sapiens пойдёт быстрее, чем мы думаем, и окажется не такой, какой мы ожидаем».

Он подумал, что человек удивительно пластичен. Он и сам охоч до изменений, без всяких пришельцев, а с таким мощным фактором преобразования окружающей среды как колонизация Мирового Океана внеземными формами разумной жизни, человечество начнёт меняться ещё скорее и разнообразнее.

В Дикие Воды стекаются люди определённого склада. Он обусловлен особенностями устройства их мозга: склонностью к риску, привыканием к быстро меняющимся условиям, сообразительностью, хорошей памятью, образному мышлению. Иначе здесь долго не протянуть. Развитое абстрактное мышление и эмпатия, отжирающие ресурсы мозга, и, тем более, готовность к самопожертвованию, приводящая к преждевременной гибели, не позволит альтруистам размножиться и передать эти качества потомству, либо вырастить его – человеческий детёныш долго нуждается в заботе родителей.

Иногда такие люди будут здесь рождаться. Homo sapiens вариабелен. Однако со временем мудрых альтруистов среди новых дикарей станет меньше. Их гены неизбежно вымоются в процессе борьбы за существование. На побережье и на островах сложится своя культура, которая будет производить отбор, а особенности строения мозга, как результат культурной селекции, примутся мощно подкреплять сложившиеся традиции и уклад. Так было в истории человечества много раз, взять хотя бы различия китайцев и арабов. Культурная практика меняет мозг, и население Диких Вод со своими физиологическими отличиями неизбежно сложится в новый вид. Пришельцы не могут скрещиваться с людьми, но человечество своим присутствием они изменят обязательно.

Денис воскресил в памяти свои мысли по поводу беглецов от цивилизации, тряхнул головой. «Вон как я заговорил по-другому, – сказал он себе. – В действительности всё не так, как на самом деле и, тем более, в теленовостях».

Настоящих дикарей он встретил на Ослиной Челюсти. Они не были гордыми, дерзкими и сильными. Беременная островитянка, ни на что не реагирующая то ли по причине аутизма, то ли из-за пострадавшего от телепатических атак мозга, и Полсебастьяна, изуродованный физически и душевно. С последним он поступил как дикарь. То есть превосходно вписался в новое общество.

«И я одичал, – мрачно подумал Денис. – Сижу в полузатопленном трюме аварийного судна, брошенный всеми, с инопланетным хищником за дверью. О чём я думаю на краю смерти? О коэволюции! Зачем я это делаю? Чтобы не запаниковать и не сдохнуть. Были у меня подобные мысли на пиратском корабле? Нет! Там было тяжко, но относительно данной ситуации безопасно».

Муромцев ощутил себя другим. Не лаборантом института Академии Наук, пусть даже захваченным в плен, а свободным дикарём, представителем нового вида морского человека.

Он выпрямился, расправил плечи и глубоко вздохнул. Только сейчас он почувствовал, что судно едва качает. Он посветил на переборку машинного отделения и обнаружил, что вода стоит выше комингса.

«Начался прилив и корма подвсплыла, – он задал себе вопрос, сколько тут сидит, и не нашёл ответа. – А качка оттого, что ветер усиливается».

Ветер в правый борт и впрямь задувал изрядно, судя по меняющимся звукам внутри «Моны Лизы». Она кренилась, останавливалась килем о риф, отчего все твёрдые поверхности передавали прижатым к ним частям тела заметный удар, замирала и возвращалась в исходное. Начала поплёскивать вода. Уровень её со стороны машинного отделения рос, но, посветив на корму, Муромцев обнаружил, что верхушка двери в ахтерпик обнажилась. Это значило, что судно выравнивается под воздействием прилива, а не тонет.

И хотя покачивало всё сильнее, Муромцев встал на четвереньки и пополз на корму, стараясь не улететь в воду.

Когда под руками заплескало как следует, лаборант плавно снырнул с тоннеля вала гребного винта и, держа фонарь над головой, подплыл к двери.

«Сколько там воды? – Денис прибавил яркости и посветил вверх. – Даже если ахтерпик полный, кубатура у него небольшая сравнительно с трюмом. Не затопит же меня? Едва ли корма, в отлив болтающаяся за краем рифа, получила пробоину?»

Он замер, собираясь с духом.

«Или открыть дверь в машинное отделение и расстрелять амфибию в упор? А если там какой-нибудь специализированный хищник? А если он не напротив двери, а притаился сбоку? Он движется в воде куда быстрее меня, я же от фонаря сам ослепну и не успею среагировать. А если он сильный телепат?»

Больше не сомневаясь в принятом решении, лаборант раздраил дверь в ахтерпик. Она распахнулась под напором воды и сбила с ног.

Глава 23

Лаборант погрузился с головой, но фонарь поднял и уберёг, хотя он и был водонепроницаемый. Муромцев не выпустил бы его ни при каких обстоятельствах, даже защищая лицо. «Свет – это жизнь», – думал он.

Он вынырнул, не касаясь ногами пола, посмотрел вверх. Настил средней палубы был близко, но не настолько, как он опасался. Держась на плаву и подгребая ногами, Денис осмотрелся. Переборка оказалась прямо перед ним, а уровень воды едва поднялся над дверью.

«Значит, там есть воздушный пузырь, – он встал на шахту, чтобы восстановить дыхание. – Надо сбросить кроссовки, они тянут на дно. Джинсы с ножом и пистолетом тоже не мешало бы снять. Они сковывают движения. В них сейчас тяжело, а будет ещё хуже, если придётся нырять несколько раз».

Или не придётся? Нужно только окунуться с головой и вынырнуть уже в ахтерпике, где есть воздух. Если воздух загрязнён какой-нибудь дрянью, можно сразу вернуться. Достаточно не отпускать переборку.

С оружием расставаться не хотелось. Джинсы с железом утонут, потом их будет не найти. Денис пожертвовал кроссовками. Сел на тоннель, погрузился по грудь. При каждом вдохе воздух заполнял лёгкие и лаборант подвсплывал как поплавок. «Мона Лизу» ощутимо качало. Волна мягко, но неумолимо стащила его с насеста. Денис сделал гребок и оказался возле двери. Ухватился за переборку, встал на комингс и утвердился в устойчивом положении плечами над водой.

«Ну, сколько там её? Такой же уровень», – успокоил себя Муромцев. После долгого сидения во тьме нерешительность охватила все мелочи, включая самые определённые. Он понимал, что это иррационально и непродуктивно, особенно, в экстремальной ситуации, но забороть не мог. Вдохнул поглубже и нырнул в ахтерпик.

Под водой он пролез в дверь и поднялся с другой стороны, продолжая стоять на комингсе и держась левой рукой. Правую с фонарём он тут же выдернул вверх. Универсальный судовой фонарь не должен был погаснуть от шутейного купания, но мало ли что. Вдруг его разбирал криворукий негр и потом коряво свинтил, не уложив герметичную прокладку? Муромцев опасался всего, потому что не доверял теперь никому. Остаться в трюме без света означало верную гибель. Вслепую даже не пойти на прорыв через машинное отделение. Тварь его увидит, а он её нет. Зрение пришельцев было слегка смещено относительно человеческого в инфракрасный диапазон. На их родной планете было темновато и жарко.

Он осторожно вдохнул. Воздух в ахтерпике был нормальный. Он посветил вверх и по правому борту обнаружил люк на среднюю палубу, к которому вёл хлипкий вертикальный трап. На могучих судах былой эпохи ахтерпик выполнял роль цистерны для балластной воды. В современных шхунах, много взявших от своих предков двухсотлетней давности, его часто использовали как канатный ящик.

Оттолкнулся от комингса, подплыл к трапу, как в каше, раздвигая какие-то мягкие и склизкие плети. Уцепился за пруток ступени, подтянулся, встал на трап, толкнул крышку люка. Она подалась.

Качка усиливалась. Муромцев полез, но вокруг щиколотки обернулось что-то скользкое и быстро затянулось. Ощущения захвата было таким очевидным, что Муромцев рванулся, однако неподъёмная масса из-под воды удерживала и тянула вниз. Вцепившись в трап, он опустил фонарь и увидел, что на поверхности плавают жирно поблескивающие полимерные кольца фала. В ахтерпике хранили концы, теперь они всплыли, спутались и случайной петлёй захлестнуло ногу. Досадная помеха, но, поболтав голенью в воде, Денис понял, что от петли не избавиться.

Теперь, когда он раздраил люк из замкнутого пространства, корабельные звуки донеслись во всей полноте. Ветер завывал во всех отверстиях несчастного судна. Обшивка тёрлась о камни, трещал шпангоут о зубы рифа, который кусал брошенную на волю стихий «Мона Лизу» и, казалось, отгрызал по кусочку.

Муромцев вёл себя как пойманная в силки зверюшка. Мотал ногой, пытаясь сбросить петлю, отчего она только крепче затягивалась. Вода в трюме ходила ходуном. Вместе с ней колыхались бухты синтетического троса и своей тяжестью фиксировали конец.

Лаборант выругался. Рук не хватало. Левая держалась за ступеньку, в правой был фонарь, который из-за крупных габаритов не помещался за ремень. Денис зашипел и потянул колено к животу. Увесистый ком на волне поплыл к другому борту и выпрямил ногу, словно нежный, но неумолимый великан. Когда судно качнуло в его сторону, Муромцев вытащил ступню успел осмотреть, пока ногу не утянуло обратно.

Фал как щупальце обвил голень, но выпутаться без помощи рук не позволяло постоянное натяжение. Когда волна покатила навстречу, лаборант взял фонарь зубами за ручку, наклонив, чтобы он не слепил глаза, а подсвечивал вниз, выдернул из-за пояса нож и стал как можно быстрее перепиливать трос возле щиколотки. Добротный плетёный конец устоял. Судно качнуло, канатный клубок уплыл, выпрямив колено. «Только бы не завалило на борт, только бы не сорваться», – лаборант вцепился в пруток обеими руками, готовясь, если «Мона Лиза» вдруг опрокинется. Судно мотало, и снова стало возможно вытянуть ногу из воды. Муромцев попытался разглядеть надрез на конце, но ничего не увидел. Прикрыв глаз со стороны фонаря, рассмотрел бесцветную оплётку на фоне чёрной воды и немедленно стал возить по ней лезвием. Синтетическая нить скользила. «Хочу пилу или нож с серрейтором», – от напряжения Муромцев облился холодным потом. Ногу снова утащило в глубину. Рука, вцепившаяся в ступеньку, стала дрожать от усталости.

Чернильная жижа, наполненная скопищем канатов, грозила смертью. Сорвёшься туда, запутаешься как в сети и захлебнёшься. Накроет волной и – каюк. Денис понял, что гонит беса, но оправиться не мог. Яма с плавучим кублом канатов пугала всё сильнее.

«Мона Лиза» накренилась на правый борт. Муромцев навалился на трап. Он вытянул пленённую ногу, не помня себя от отчаяния, сунул клинок между щиколоткой и фалом. Нож пролез! Тогда Муромцев стал водит им вверх-вниз, но фал плохо резался, зато щель между кожей и оплёткой стала расти. «Его можно раздёрнуть!» – Муромцев заработал тесаком как свайкой, постепенной доставая клинок, увеличивая рычаг, и с ним петлю, из которой теперь можно было вытащить ступню.

Судно завалилось на другой борт. Рука сорвалась.

Муромцев полетел в чёрную яму.

* * *

Вода сомкнулась над ним. Темнота. Смерть. Свет. Денис выдул из носа воду, глубоко вдохнул. Волна захлестнула его, но он вынырнул.

Трап! Животный инстинкт спасения примата скомандовал первым делом взобраться повыше. Как тонущая обезьяна, лаборант сделал несколько могучих гребков и уцепился в ступеньку обеими руками. Он взметнулся над водой, оставив плавающий фонарь, который исправно горел и даже лучше годился в воде как источник света. Пустотелая рукоять и специальные полые отделения под корпусом не позволяли ему утонуть.

Денис к своему удивлению обнаружил на ступеньке босые ноги и уходящий в воду фал, который разошёлся от ударов по мотку. Петля вокруг щиколотки затянулась обратно, вместо с ней сохранился нож. Он упёрся гардой и торчал как из ножен. Лаборант вытянул тесак до половины, двинул рукоятку вниз. Вытащил пятку, а следом и всю ступню. Полимерное щупальце плюхнулось в кубло и присоединилось к змеюшнику.

Лаборант взлетел по трапу, свалился на пайолы, откатился подальше и долго лежал, приходя в чувство. Так он валялся навзничь, пока адреналин не переработался. Денис дрожал и чувствовал слабость. Здесь, на твёрдой поверхности, стала чувствоваться качка. «Мона Лизу» таскало по камням с носа на корму, при этом всякий раз слышался истошный скрип железа. Киль больше не останавливал крен на левый борт, из чего лаборант заключил, что шхуна постепенно сползает с рифа.

«Ветер разгулялся», – вяло подумал Денис. Ему не хотелось вставать и куда-то плестись в темноту. В трюме не было видно ни зги, только слегка обрисовывался люк ахтерпика, в котором бултыхался фонарь.

«Допустим, отсюда выход я наощупь найду, – потрясение улетучивалось, начинала соображать голова и возвращаться силы. – А если наверху ночь? Как я подам сигнал на „Чёрный песец“? Надо, чтобы меня сняли, пока шаланда не пошла ко дну».

Звуки, издаваемые «Мона Лизой», нервировали всё сильнее. Хороший признак. Значит, для беспокойства в организме появилась энергия. «В рубке должны быть сигнальные ракеты или файеры. А что, если они забрали пиротехнику с собой? У меня даже нет зажигалки, чтобы поджечь какую-нибудь ветошь».

Так думал он, не желая признаться себе, что придётся лезть в страшный ахтерпик и выуживать фонарь. Возможно, нырять за ним. Нет! Денис содрогнулся и подумал найти в трюме багор. Хотя откуда он здесь? И как его искать без фонаря? Чтобы добыть багор, нужен фонарь. Чтобы добыть фонарь, нужен багор. Замкнутый круг.

Проще добыть фонарь без багра.

– Всё своими руками, – прошептал лаборант и замысловато выругался.

Он сел и долго смотрел на люк. Провёл по карману, пистолет был на месте. Денис чувствовал его тяжесть, но проверка успокоила. Поправил за ремнём тесак. Перевернулся на четвереньки и осторожно побрёл к люку. Заглянул.

Под ним болталась жидкая чернота с омерзительными дугами, извивами и узлами, подсвеченными из-под воды жёлтым лучом. Фонарь у правого борта. Это стало решающим фактором. Валандайся он подальше, Муромцев за ним не полез бы.

«Только на верхние ступеньки и сразу назад», – качка делала затею рискованной. Муромцев перевалился через комингс, дождался, когда «Мона Лиза» накренится на правый борт, и быстро спустился до уровня воды.

Фонарь плавал рядом, но рукой не достать. О том, чтобы подтянуть нижней конечностью, как сделала бы на его месте любая обезьяна, лаборант боялся помыслить. Он прикипел подошвами к прутку и даже обхватил его пальцами ног. Выбираться из канатного силка ещё раз сил не будет.

И тогда он поступил как смышлёный примат – использовал орудие труда! Вытянул тесак и, перехватив за остриё, дотянулся рукояткой до фонаря. Так он не позволял ему отплыть, а когда судно снова накренилось на правый борт, подцепил гардой за ручку, вытянул и зажал между животом и трапом.

Животное за переборкой начало издавать такие звуки, что мороз пробежал по коже. Звуки были совершенно инопланетными. Похоже, оно насытилось и теперь пело или издавало рулады наслаждения. Или что оно ещё делало над обглоданным трупом моряка. Одно было ясно – это совершенно неземное удовлетворение, хотя и постижимое опытному биологу.

Муромцев утвердился во мнении, что с полумёртвой посудины надо убираться любой ценой. Сунул нож в зубы и, сжимая фонарь, поспешно выбрался из ахтерпика.

С источником света жить сразу стало легче. Муромцев поднялся на шлюпочную палубу, торопливо идя полуприседом, ставя ноги враскорячку, чтобы его не опрокинуло, и, выставив руки, чтобы успеть оттолкнуться от набегающих стен и пайол. Наверху пришлось держаться за поручень, чтобы не сдуло. Вдобавок, мотало совершенно чудовищно. Стояла ненастная тропическая ночь. Небо застили тучи, крепкий ветер бил в борт, раскачивал несчастную «Мона Лизу», а она тёрлась о риф и набирала воду. К огромной радости, Муромцев различил ходовые огни пиратского корабля – зелёный справа, красный слева и белый кормовой, но он не думал, что они будут так далеко. Пираты бросили его и уходили? Или удалились от рифа и развернулись носом к волне?

Денис врубил свой прожектор на максимальный режим. Стал светить в сторону «Чёрного песца». Если сейчас его не заметят и бросят, беречь заряд аккумулятора нет смысла. Денис был уверен, что аварийная посудина не доживёт до следующей ночи.

Он зажал поручень подмышкой, обхватив его левой рукой и прижавшись всем телом, чтобы качка не сорвала захват, и махал поднятым над головой фонарём, направляя луч на корму «Чёрного песца». Вахтенный в рубке должен был увидеть свет. Наверняка, он оглядывается на зловещее судно, с которого бежала досмотровая группа и оставила члена экипажа. Пираты были беспринципными гадами, но каждый мог представить себя на месте пленного водолаза, хотя бы из эгоизма и страха за свою шкуру.

«Что, если не заметят? – казалось, ребро вот-вот треснет под поручнем, но судно качнулось обратно и теперь бицепс пронзило болью. – Дырявая коробка слезет с камней и утонет, завтра волны и ветер сдвинут её. Сегодня или завтра? Может быть, даже сегодня ночью. В трюмах переборки не задраены. Лоханка наберёт воды и быстро пойдёт ко дну – она железная. Я здесь как крыса. Только бы не ночью. Да какая разница, днём или в темноте?»

Волна ударила в борт, крупные брызги хлестнули по лицу как хорошая оплеуха, она привела Дениса в чувство. «Нет, – он стал глубоко дышать, в рот и нос билась морская соль, освежала. – Не паникуй. Подумай».

Эта простая мысль чудесным образом включила голову.

«Плот. Надо связать плот, как на Ослиной Челюсти. На всякий случай, если „Мона Лиза“ оверкиль. Бочки, палки и верёвка. В трюме полно крепёжного материала. Палки наломаю с пайол, если не найду досок или бруса. Для этого надо добыть лом. Может, попадётся пустая тара для поплавка. Свяжу, покрою сетью, чтобы не расползлось, и буду за неё держаться. Надо пошарить как следует. Вдруг, отыщу надувной плот? Не торопись, – Денис стиснул зубы, его снова ударило в рёбра поручнем трапа, но боли не почувствовал, к нему пришло каменное спокойствие. – Не торопись, – торопиться действительно было некуда. Он остался один на один с океаном и должен был полагаться только на себя самого. – Трюм. Тара. Трос. Дерево. Лом или свайка. Поискать спасательный плот. Спасательные жилеты! И пиротехнику. Обыскать рубку и рундуки в каютах. Могли остаться спасжилеты и продуктовый НЗ».

С «Чёрного песца» замигал сигнальный прожектор.

Заметили! Денис машинально опустил фонарь, устав махать, но тут же снова поднял, чтобы подтвердить получение сигнала. Появилась надежда, что усилия не пропадут, а жизнь не окажется потраченной в ближайшие несколько часов.

Корабельный прожектор стал давать вспышки с неравными интервалами. Что-то хотели передать азбукой Морзе, но Муромцев её не знал и только замахал фонарём в ответ. Он даже не стал включать его в режим SOS, хотя специальная красная кнопка для этого на корпусе была. Опыт с португальским разговорником дал знать себя. Послание-то передать можно, но что делать с ответами? Лучше сразу показать, что не знаешь языка. В этом случае люди не будут говорить, как с понимающим, а постараются доступно объяснить на пальцах.

Так и вышло. С «Чёрного песца» кончили сигналить, прожектор загорелся ровным полным светом, а потом погас. Муромцев подождал, не изменят ли положения ходовые огни, но пираты не собирались разворачиваться бортом к волне, решив выждать, как минимум, до рассвета. Денис переключил фонарь на умеренный жёлтый свет и спустился в трюм.

Звуки во чреве «Мона Лизы» сделались глуше. Денис зацепился за поручень и, стоя на нижней ступени, принялся светить по пустой палубе грузового отсека, невольно при этом вслушиваясь. Скрип и стук корпуса по камням заметно утих, приобрёл некоторую басовитость. И когда Денис обратил внимание, как гуляют пайолы, морозные когти страха пробежали вдоль позвоночника. Деревянные решётки плавали!

Он включил большое кольцо диодов. Белый свет как на ладони выявил картину надвигающейся катастрофы. Настил средней палубы был подтоплен. Вода стояла выше комингса люка и продолжала прибывать. Всякий хлам больше не летал от борта к борту, а медленно перекатывался в воде.

Пока лаборант сигналил, судно сошло с камней.

Денис кинул пятно света на носовую переборку с гуляющей взад-вперёд дверью. В голове разом сложились параллельные цепочки рассуждений в форме зрительных образов. Вот, он отсюда пробирается на бак, «Мона Лиза» начинает быстро тонуть, он оказывается запертый в трюме среди непринайтованного груза, отрезанный от выхода всплывшим из машинного отделения хищником. Крыса в ловушке, брошенная в бочку с водой. Альтернатива: он бежит по верхней палубе на бак, «Мона Лиза» заваливается на левый борт, порыв ветра – и он летит через леера в море, а волна колотит его о риф. Крыса в барабане стиральной машины чувствовала бы себя лучше.

Лаборант утёр холодный пот.

На секунду он ощутил, что такое настоящая фрустрация.

Настоящая Фрустрация!

А потом впечатление улетучилось.

Оба варианта были кошмарны, но и только.

Муромцеву не встречался научный подход к разрешению конфликта выбора «нежелаемое-нежелаемое», когда остро стоящая потребность избежать каждую из альтернатив неизбежно фрустрируется. Однако он был слишком напуган и отупел для высокодуховной рефлексии. Когда настоящий интеллектуал впал бы в депрессию или стал винить окружающих в преступном бездействии, лаборант доверился интуиции.

Разработанный на открытом воздухе план спасения показался в трюме неосуществимым. Так всегда бывает с простыми и изящными способами, которые легко порождает некомпетентный разум. Искать лом, доски, верёвки, бочки и, тем более, увязывать плот стало нереально. И если свежий воздух подсказал решение проблемы, искать спасение тоже надо было на свежем воздухе, пускай под угрозой сыграть за борт. Угроза – это не свершившийся факт, а его теоретическая возможность.

«Наверх и на нос, – подумал Муромцев. – Старпом рвался в каюты, на бак. Он знает это судно. И правильно, шхуна тяжёлая, с мощным двигателем, парусное вооружение носит вспомогательную функцию, для прохода через район активности пришельцев, чтобы не потопили. Для движения в основном используют силовую установку. Машинное отделение ближе к корме, значит, команда живёт на баке, там тише. Итак. Я выхожу на шлюпочную палубу, хватаюсь за леер правого борта и бегу… Или в рубку, она ближе? – лаборант даже задержал дыхание. – Или в каюты, пока их не затопило? Если шхуна погрузится ещё, а это случится в самое ближайшее время, лезть в жилой трюм станет небезопасно. Искать что-то под водой практически невозможно. Значит, сначала туда. Рубка на верхней палубе и ещё возвышается над ней, оттуда можно легко эвакуироваться или вовсе там отсидеться, если „Мона Лиза“ встанет на киль и перестанет погружаться. Не может ведь риф так резко кончиться. Итак, в каюты!»

Выработав план, Денис перестал рассуждать. Собранный, как сжатый кулак, интеллекта он теперь имел не больше, чем в кулаке. Воля вытеснила мысли. Денис взлетел по трапу, задержался на миг, чтобы судно накренилось на правый борт и приостановилось, выпустил поручень, съехал к фальшборту, схватился за леер. Когда «Мона Лиза» начала заваливаться на подветренный борт, побежал, уцепившись согнутой в локте рукой и перехватывая на мгновение, когда требовалось пропустить стойку леера.

Крупные брызги нещадно хлестали в морду. Но, то ли ветер начал стихать, то ли шхуна, набрав балласта, сделалась остойчивей, качало заметно меньше.

Крен на правый борт. Момент покоя. Судно начинает уваливаться обратно.

Денис выпустил леер, перебежал к носовому трапу и спустился на жилую палубу.

Переборка, раздраенная дверь, за ней коридор, сверкающий как новогодняя гирлянда стробоскопическими всполохами. Коридор затопило выше комингса. В нём плавали спасательные жилеты, надувшиеся от попадания в воду, включившие поисковые огни и бесполезные в акватории с пришельцами радиомаячки. В луче фонаря сияли светоотражающие полосы и огненная сигнальная расцветка.

– Есть!

Муромцев ринулся к ним, выловил первый попавшийся. Надел, застегнул, затянул на пряжках силовые стропы. Поисковый огонь слепил глаз, но это было терпимо.

«Где у них спасательные плоты?» – приободрённый удачей, Денис был готов к следующему шагу. Добыть аварийный плот и отсидеться до рассвета в рубке, чтобы находиться в виду «Чёрного песца», когда он приблизится и вышлет шлюпку. Ну, а если придётся срочно покинуть судно в темноте, на плоту и в жилете оказаться в открытом море значительно лучше, чем просто в жилете. Есть шансы, что тебя увидят и подберут. Вероятность того, что с борта судна, а не с летающего аппарата, заметят человека среди волн, стремилась к нулю.

Итак, плот! Где он может быть? Не зная обычаев бортовой жизни на «Мона Лизе», следовало искать в местах, отведённых для размещения плотов по инструкции, то есть на специальной раме возле бортов верхней палубы. Ничего похожего на контейнеры СОЛАС Муромцев не мог там припомнить. Возможно, их вообще на судне не было. В Диких Водах к этому относились беспечно. На «Морской лисице» из спасательных средств держали одну маленькую надувную лодку, а на «Чёрном песце» полагались на шлюпки. Здесь тоже могли думать по старинке. С другой стороны, компактный плот на шесть или на десять человек вполне мог храниться в форпике или пустующей каюте, отведённой под кладовую.

– Бардак начинается с не пришитой пуговицы, а заканчивается выстрелами в карауле, – прошептал Денис заученную в армии мантру.

Вместо стрельбы в карауле с неопределённым исходом бардак на «Мона Лизе» сулил гарантированную гибель в море.

«Сто пудов, что тут крандец тоже начался с утерянного гюйса», – Муромцев подошёл к ближайшей каюте и открыл дверь, чтобы проверить, есть ли за ней что-нибудь полезное. Вдруг лежит ПСН-6 или хотя бы спущенная автомобильная камера?

В каюте был кавардак. Плавало постельное бельё, журналы, какая-то одежда. Спасательного плота не было. Держась за дверь, Муромцев переждал крен, обернулся и его чуть не схватил высокий тёмный человек. Лаборант отскочил. Человек надвигался, одной рукой опираясь о переборку, а другую вытянув и растопыренными пальцами хватаясь за воздух возле лица Дениса. Глаза были зажмурены. Судно качнуло. Они полетели к левому борту. Массивный, наголо бритый квартерон с мясистым носом и толстыми щеками замычал. Он оттолкнулся и шагнул к Денису. Короткие крупные пальцы цапнули пустоту.

Человек был ужаснее всех пришельцев вместе взятых. Денис шарахнулся и принялся тыкать его в грудь, как рапирой, ножом, который сам оказался в руке. Муромцев не помнил, как его выхватил.

– На, сука, на! На! На! Тварина… Сдохни, мразь! – в экстремальной ситуации Денис предпочёл сначала заколоть, потом спрашивать.

Были слышны только хлопки, с которыми туповатое остриё протыкало синтетику спасательного жилета.

Казалось, нож не пробивает тело ночного гостя. Он втыкался неглубоко. «Мона Лизу» качнуло. Они переместились к другой стене коридора. Темнокожий моряк заорал, но в тот же момент нож глубоко утонул в его груди, войдя по самую рукоятку – Муромцев случайно попал мимо грудины и рёбер. Моряк схватился обеими руками, но шхуну опять завалило, клинок выехал у него промеж ладоней, он потерял равновесие и повалился навзничь, а лаборант остался стоять с тесаком навытяжку. Моряк с «Мона Лизы» бултыхался в воде, спасжилет поддерживал его. Булькал, плевался кровью – клинок проткнул лёгкое. Денис развернулся и бросился наверх. Обыск форпика и кают был забыт.

Трюмная обстановка ломала любые планы.

Выскочив на шлюпочную палубу, лаборант с перепугу едва не списался за борт. Поехал босыми ногами по настилу, но успел раскорячиться как краб. Затормозил задом о фальшборт, переждал, когда судно качнёт обратно, торопливо отбив чечётку босыми ногами, по диагонали достиг рубки.

Успел.

Плечом впечатался в переборку, едва не выронил окровавленный нож и, держа его перед собой, заскочил внутрь, споткнувшись о комингс и едва не снеся себе полбашки. Осмотрелся, запалённо дыша и едва соображая, что видит и где находится. В рубке не было ни единой живой души. Хотя бы на время можно укрыться в безопасности.

Улучив момент, Денис задраил дверь.

– Что это было? – выдохнул он.

Вопрос, на который ответ он дал сам себе, не был задан напрасно. И хотя Муромцеву было до помутнения рассудка страшно, поиск объяснения помог унять хаос в голове и успокоиться, насколько это было возможно.

В трюме был не зомби. Никакой не мертвец, а живой товарищ по несчастью, который зашкерился от убийц во время резни и потом так же искусно укрылся от старпома. Возможно, его тут специально оставили за грехи или он спятил от страха и его бросили. А сейчас он услышал человеческую речь и вышел посмотреть, кто явился посреди ночи. Явно же не пираты? Оказалось, гидроматрос.

Денис вознамерился покинуть «Мона Лизу» любой ценой, пока на него не навесили безвинную жертву и не причислили к пиратам на полном основании, повязав кровью, чтобы в случае неподчинения сдать полиции.

Лаборант не раздумывал над тем, как пираты понесут заявление в участок. Он даже подумал, что коллеги по институту смогут всю жизнь держать подчинённого на коротком поводке. Он хотел теперь одного – пустить ко дну «Мона Лизу» или не возвращаться в Россию вовсе.

Денис приник к иллюминатору. Ходовые огни поменяли положение. «Чёрный песец» развернулся и огибал риф, чтобы зайти с подветренной стороны. Двигался малым ходом, садил прямо по курсу плотным галогеном поискового прожектора. Несмотря на эхолот, корабль рисковал напороться на камни, но пираты хотели снять члена экипажа, не дожидаясь рассвета.

«Признали своим? Проведали, что я убил моряка!» – проскользнула заполошная мысль, и Денис даже не расценил её как признак надвигающегося безумия, а просто перепугался.

Однако выбора не было. Лаборант раздраил иллюминатор, выставил в него фонарь и врубил на полную – показать, что он ещё жив и оценивает спасательные манёвры.

«Чёрный песец» уходил из зоны видимости. Но прежде, чем корма скрылась за краем иллюминатора, с неё замигал сигнальный прожектор. Пираты давали знать, что его видят.

Надо было готовиться к посадке на шлюпку. Муромцев накрыл стробоскоп ладонью, осмотрелся, ища какой-нибудь фал или ручной лот с линём, чтобы обвязаться и не идти за борт без страховки, но здесь был только штурманский уголок и койка, да трап в ходовую рубку.

Палуба под ногами в очередной раз приподнялась, но опустилась и дрогнула. Послышался тяжёлый удар.

«Киль! – подумал Муромцев. – Шхуна встала килем на риф? Но это значит… Насколько она погрузилась?»

Он вдруг заметил, что качка унялась. В иллюминатор он увидел, что волны перехлёстывают через фальшборт.

«Железная посудина набрала воды и тонет с ускорением!»

«Мона Лиза» начала необратимо медленно крениться на левый борт. Муромцев одним прыжком оказался возле двери, раздраил и успел выскочить из рубки, пока комингс не накрыло водой и не пришлось вдобавок преодолевать её сопротивление. Он побежал по палубе, вверх, к правому борту. Палуба дрогнула. Цепляясь за камни, судно неспешно сползало под ударами волн и ветра. Оно готовилось лечь на бок и упокоиться на рифе, прикрытое водой, обрастая ракушками и кораллами. А, может быть, впоследствии подняться над поверхностью Атлантического океана, вытолкнутое с участком дна преобразующей работой пришельцев. И остаться на грязном от павшей ржавчины островке печальным напоминанием об упадке человечества, истлевая под дождём и дырявя шпангоутами облупившийся синий корпус, разъеденный в труху солью.

Лаборант кожей почувствовал приступившую к «Мона Лизе» смерть. Он бросил фонарь и нож, пал на четвереньки и расторопно поскакал, как гамадрил, перебирая всеми четырьмя конечностями. Прыгнул к фальшборту, уцепился за леер и в этот момент судно перевернулось.

Глава 24

– Гидроматрос! Тебе доверили шхуну. Что ты с ней сделал?

– Где «Мона Лиза»? – рявкнул старпом.

– Она утонула, – мрачно ответил лаборант.

Его трясло и колотило. С одежды лилась вода. Стробоскопический огонь разбили ещё в шлюпке, он сослужил свою службу и был не нужен.

Капитан и помощник встретили его на палубе. Оба были поддатые, но дружелюбные.

– Рад, что жив? – снова спросил капитан.

– Так точно, – ответил Муромцев, ибо считал, что не подобает жаловаться на судьбу человеку, который недавно приобрёл пистолет с патронами.

– Цени отвагу русских моряков!

– Иди в кубрик, переоденься. Баклажан выдаст тебе подменку, – по-деловому распорядился старпом.

– Помни нашу доброту, – добавил капитан.

Денис хмуро смотрел на них.

– Я хочу увидеть Арину.

– Зачем?

На палубе «Чёрного песца» под прожектором заливающего света Муромцев чувствовал себя раздетым. И хотя длинная рубашка прикрывала передний карман джинсов с пистолетом, одежда была мокрая и облипала. Тем более не хотелось спалиться с оружием, переодеваясь в кубрике у всех на виду.

– Я хочу с ней поговорить.

Пираты заржали.

– Ты что, Гидроматрос, влюбился?

– Ладно, отведи его, – приказал капитан. – Пусть поворкуют. Гидроматрос сегодня посмотрел смерти в лицо. Ему можно.

Старпом сделал каменную рожу. Можно так можно.

– Следуй за мной.

Когда они дошли до трапа, старпом обернулся.

– Жилет можешь снять.

– Я хочу предстать… в первозданном виде, – промолвил лаборант непреклонным тоном.

– В первозданном? Ты хоть знаешь, что это значит?

Муромцев не собирался размахивать руками, разоблачаясь, чтобы не засветить силуэт «беретты» под рубашкой.

– Какая разница…

Старпом не стал пререкаться. Видно, чувствовал свою вину и пропустил Муромцева вперёд. Когда они добрались до лазарета, помощник выставил доктора Жлоба короткой командой:

– Выйди.

Врач вышел, гидроматрос зашёл. Старпом закрыл дверь.

– Я вернулся из бездны моря.

Муромцев тихо подошёл к койке, Арина смотрела на него во все глаза.

– Жлоб сказал, что тебя бросили.

– Нет, меня подобрали, – Муромцев быстро запустил руку в карман, вытащил «беретту», приложил палец к губам: «Молчи!» – Я сидел на рифе и они увидели маячок, – пистолет был на предохранителе, но с досланным патроном. Денис опустился на корточки, вынул магазин, медленно отвёл затвор, патрон упал на одеяло. Рощина не пошевелилась, только наблюдала. – Знаешь, кто подобрал? Миксер сидел на моторе, Ганс командовал. Виктор Николаевич и Михаил Анатольевич были на вёслах по необходимости. Все наши. Ни один подонок не сунулся ночью в море.

Говоря так, лаборант снял затвор с задержки и сопроводил ладонью, чтобы не лязгнул. Зарядил патрон в магазин и вставил в рукоять «беретты». Склонился вплотную к Арине.

– Спрячь, – еле слышно сказал он, доктор Жлоб у дверей мог подслушивать. – Ночью разбери и протри. Смажь любым жирным кремом. Иначе заржавеет. Справишься?

Не удивляясь, не возражая и ничего не спрашивая, Арина сунула пистолет под подушку и глубоко устроила там, затолкнув между матрасом и спинкой.

– Сумею, – одними губами ответила Рощина.

Они поцеловались. На прощание он тихо произнёс три заветных слова, которых она с томительной мольбой во взгляде так страстно ждала:

– Я их убью.

Расставшись с пистолетом, Денис почувствовал колоссальное облегчение. Он спустился в кубрик, где уже сидели на своих койках переодетые в сухое тряпьё учёные и матросы с «Морской лисицы». На переборках тлели светодиоды, шибало в нос топливным этанолом и неграми, но как же там было уютно!

Баклажан выдал Муромцеву залатанную робу, слегка коротковатую, но в плечах по размеру. Нашлись даже резиновые тапки. Негры помалкивали и ни о чём не спрашивали. Они старались вести себя тихо, как мыши, словно белые моряки вот-вот начнут их дуплить в наказание за трусость, а водолаз, которого час назад все считали утонувшим, съест заживо.

К чему-то готовились, ждали.

Боцман вышел и вернулся с литровой бутылью, оплетённой в солому.

Не дожидаясь команды, все подсели к столу, сдвинули кружки. Баклажан разлил поровну коричневую, светлее его кожи, пахучую жидкость.

– Кап-бренди, – объявил он как о чём-то значительном.

И хотя заступавшим на ночную вахту матросам полагалась кружка горячего шмурдяка, настоящего кап-бренди учёные ещё не пробовали.

Муромцев с благодарностью вгляделся в светлые лица.

– Спасибо, мужики.

Пять кружек сдвинулись над столом, глухо звякнув стальными краями. Негры пили, разойдясь по своим койкам и обхватив посудины обеими руками, как напуганные цирковые шимпанзе.

Южноафриканский коньяк мягко вскружил голову. Лаборант почувствовал, как внутреннее напряжение, от которого он трясся, улетучивается. Не чокаясь, допили и через пару минут Муромцева окончательно попустило. Он глубоко вздохнул и расслабился.

– Как так вышло, что ни одна чернозадая обезьяна не сунулась за борт? – он медленно обвёл глазами тьму по периметру кубрика, из которой поблескивали белки. – Им действительно наплевать, если я погибну?

– Денис, – вкрадчиво сказал Смольский. – На самом деле, акватическая теория о происхождении человека из водной обезьяны безосновательна. Негры не умеют плавать. Им это несвойственно.

Сенегальские пираты, до сих пор борзые, помалкивали. Пятеро белых людей, вернувшихся из мрака и бушующих волн, держались вместе и перестали походить на пленников. Обострённое животное чувство смены иерархии, происходящей сейчас в кубрике, принудило африканцев к безмолвию.

– Теперь я это понял, – жёстко заявил Муромцев. – Если бы негры умели плавать, они бы так не воняли.

– Дело не в этом, не в гидропитеках, – Казаков откашлялся. – Они побоялись идти на «Мона Лизу» по другой причине. У нас минус один в экипаже. Симон погиб.

Денис помнил, что Симон отправился с Баклажаном осматривать трюм.

– Что с ним случилось?

– В него попали, – вздохнул Казаков. – Лерой засадил ему в спину, когда хотел подстрелить какую-то зверюшку на нижней палубе.

Вот отчего матросня была такая прибитая. Косяки сыпались на команду со страшной силой.

– Лерой, штаны с дырой… – Денис покачал головой. – Вот же дура криворукая.

– Что там был за зверь?

– Не было возможности рассмотреть. Я заперся в ахтерпике и только слышал, как он жрал труп.

– Чей труп?

– В машинном отделении болтался покойник. Не знаю, кто это был. На «Мона Лизе» мне встретилось много странного, – лаборант не стал вдаваться в подробности и только добавил: – Хорошо, что она утонула.

Ганс с интересом прислушивался к русской речи и как будто даже разбирал что-то. Кок поразительно быстро учился языкам.

– Негры считают, что зверь в трюме наводит порчу, – сказал он по-английски. – Он сделал так, что пули полетели не в него, а в Симона.

– Зверь не был телепатом, – ответил на английском лаборант. – Это Лерой не умеет стрелять.

Ганс зловеще усмехнулся.

– Они считают, что зверь проклял шхуну, чтобы сделать её своим домом. Они чуть не взбунтовались, когда надо было тебя спасать.

– Ублюдки…

– Негры думают, что и ты проклят.

Внимая знакомым звукам английской речи, слегка захмелевший Миксер тоже принял участие в разговоре.

– Вы знаете, чем отличается негр от луковицы? – с трудом выдавил он.

Загадка из уст косноязычного матроса с умственным развитием бультерьера загнала в тупик даже учёных.

– Лук белый? – выдвинул гипотезу Смольский.

Миксер мотнул головой.

– Луковицу дольше раздевать? – предположил Казаков.

Миксер только усмехнулся.

– Вонь от лука со временем улетучивается, – догадался Денис.

Все засмеялись, но Ганс, знавший ответ, отрицательно повертел жалом.

– Когда режешь лук, на глазах выступают слёзы, – с расстановкой объявил Миксер и под конец сжал кулаки.

– А вот это мысль! – громко сказал Муромцев по-русски и обвёл взглядом потемневшие рожи на койках. – У кого моя наваха?

* * *

Задул норд. Шхуна изменила курс и стала спускаться в тропики. С каждым днём становилось заметно жарче. Стоять дневную вахту было практически невыносимо. В кубрике работал кондиционер, но и он не мог скрасить весь путь в экваториальную область. Над палубой натянули тент. Из пожарного рукава можно было облиться забортной водой в любое удобное время, но она помогала слабо, вдобавок, была тёплая как кисель и оставляла на теле корку соли. Офицеры стали поговаривать о не слишком скором возвращении в Сен-Луи. Капитан вызвал в свою каюту Казакова и Муромцева и объявил о решении половить на банках вблизи островов Зелёного Мыса.

– У меня есть два опытных водолаза, – сказал он, смоля сигарету над картой района обширных отмелей. – Глупо вас не использовать. Вы жрёте мой провиант, пользуетесь моим расположением. Вы должны приносить мне пользу. Негры не умеют глубоко погружаться, а вы обучены работать в скафандре. Будете гулять пешком по дну и радоваться жизни.

Капитан стряхнул пепел в странного вида плошку с неровными краями, здорово напоминающую крышку черепной коробки, покрытую тёмным лаком, и глубоко затянулся. Выдул дым, посмотрел сквозь облако на внимающих начальству водолазов, опустил руку, звякнул по столу массивным корпусом механического хронометра «роллекс». Денис даже не сомневался, что он настоящий и капитан его не купил в магазине.

– У меня есть несколько скафандров, – по тону можно было предположить, что пират потерял счёт подобным мелочам. – Проверьте и соберите из них рабочие. На период подготовки оборудования и погружений я освобождаю вас от вахт.

На рассвете Баклажан отвёл их в кладовую, отведённую под водолазное снаряжение. Он лежало в ящиках и навалом. Создавалось впечатление, будто им не пользовались, а только накапливали, не умея ни обращаться с ним, ни правильно хранить.

– Да тут Клондайк, – заметил Денис.

– Тут авгиевы конюшни, – Казаков озадаченно почесал шевелюру. – Надо звать матросов.

Вместе с неграми пришёл Смольский и активно включился в перетаскивание снаряги наверх. Под ярким солнцем производить инвентаризацию было сподручнее, чем в прохладном, но темноватом трюме.

Тщедушный учёный с тяжёлой бухтой шланг-кабеля в руках напоминал неуклюжего муравья, ухватившего ношу не по себе, но упорствующего во благо королевы муравейника.

– Не наступайте на комингс, – советовал ему Денис, следующий позади с ребризером на горбу.

– Примета плохая? – пропыхтел Смольский.

Место ведущего научного сотрудника было за столом в надёжном и уютном кабинете института Академии Наук. В качестве матроса он никуда не годился.

– Чтобы головой не удариться, – скромно пояснил лаборант. – Если вы перешагиваете через комингс, голова будет гарантированно ниже.

– А ещё какие есть приметы?

– Не садитесь на кнехт.

– Ноги может оторвать внезапно натянувшимся швартовом? – проявил неожиданные познания корабельного дела Смольский.

– Нет, – ухмыльнулся ему в спину лаборант. – На голову боцмана садишься.

Свалили снаряжение на шкафуте. Денис и Казаков отогнали негров, чтобы не путались под ногами, и принялись раскладывать под тентом добычу. В качестве осуществимой задачи решено было прикинуть сухие костюмы себе по размеру и установить комплектность если не всех, то хотя бы ограниченно годных скафандров. Муромцев таких моделей и не встречал никогда, полагаясь на познания старшего товарища.

– Смотри-ка, «Миллер», древний как копролит мамонта, – дивился Казаков, передавая ему тяжёлый медный шлем с одним большим иллюминатором, защищённым толстой решёткой. – Рубаха к нему.

За этот день Муромцев узнал много полезного о водолазном снаряжении зарубежного производства, но ещё больше ненужного об участи их прежних владельцев.

Здесь была погрызенная резина в крови. Перерезанные мягкие шланги. Некомплектность, словно снаряжение кидали наспех на борт «Чёрного песца» или торопились унести ещё каким-то экстренным образом. Большинство костюмов слежались и подопрели. Зачем-то хранился даже простреленный шлем «Марк 12» с огромным квадратным иллюминатором, известный Муромцеву в качестве снаряжения вероятного противника ВМФ США.

– Надо узнать у кого-нибудь, когда «Чёрный песец» последний раз вёл водолазные работы, – шепнул Денис, чтобы никто из команды не услышал.

– Не надо, – Казаков загрустил. – Иначе мы будет этими последними водолазами.

После обеда к ним вышел капитан, слегка покачиваясь явно не от волнения моря. Достал пачку сигарет «Physalia», на которой была нарисована зловещая сифонофора, стилизованная под португальский кораблик.

– Есть результаты? – поинтересовался он, чиркая золотой зажигалкой.

От капитана пахло хорошим коньяком. Офицеры в кают-компании не бедствовали.

– Собрали, – Казаков похлопал по стальному шлему, у которого ещё не вышел срок годности. – «Кирби Морган» для меня и для «Аквадин» Гидроматроса.

– Остальное вообще никуда не годится?

– Кое-что годится, – Казаков немного помедлил с ответом, аккурат, чтобы выразить сомнение. – Очень много хлама. Эти скафандры тоже надо проверять, но они в полном комплекте и поновей.

– Завтра испытаем, – капитан без особой чести окинул взором кучу отложенного снаряжения. – Остальное тоже разберите. Что испорчено, выкинем.

«У пиратов давно не было живых водолазов!» – по лицу Дениса можно было читать, как в открытой книге, но пьяный капитан пристально оглядел его и понял по-своему.

– Бояться не надо, – изрёк он. – Если пришельцы вас сожрут, мы жестоко отомстим! Кинем бомбу на дно, чтобы все эти моллюски из своих ракушек повылетели.

– Ксенонаутилус – насекомое, – возразил Денис, зыря на шкипера исподлобья, не вставая с корточек.

– А вам, – глаза капитана выпучились от роста давления сока в межушном ганглии. – Вам это будет уже ин-ди-фе-рентно, товарищ гидроматрос. Инди-фферрен-тно! Поняли?

– Так точно, товарищ капитан!

– Товарищ капитан второго ранга, – поправил пират и удалился.

Это было единственное, что удалось узнать о его прошлом. Свою биографию офицеры тщательно скрывали, а капитан и старший помощник – даже имена. Один судовой врач охотно всем рассказывал, как его зовут. Негры относились к жизни проще, но кличек удостоились только трое из них, обладающие зачатком человеческого разума – Баклажан, Гудрон и Уголёк. Но кому из людей интересны были сенегальцы? Если годных, готовых к разбою матросов можно набрать на африканском побережье в любом количестве, минёр Петрович считался невосполнимой потерей. По выражению циничного старпома, земляк «пошёл на корм скоту», то есть бактериальному мату, оглушённому взрывами глубинных бомб и упустившему судно, а нового инженера минно-взрывного дела взять в этих краях было неоткуда. Тем более, русского и проверенного в деле. Офицеры держались вместе и никого в свой круг не пускали, не доверяя чужакам, для чего имели все основания и опыт. Они знали, что в Диких Водах всякий простодушный человек заслуживает лишения имущества и смерти. Они беззастенчиво грабили туристов, а взятых в плен эксплуатировали без жалости.

Денис в полной мере познал прелести рабского труда. Собирали на дне по часу, к которому добавлялось время на подготовку, спуск и декомпрессию. На круг выходило больше трёх часов, поэтому погружались с Казаковым посменно, два раза в день. Пока один водолаз работал, другой отдыхал и грелся. «Чёрный песец» обрабатывал участок дна вокруг места стоянки, а потом снимался с якоря и переходил на тучные пастбища. Оттуда было что собрать, но и условия подводных лугов, пускай и неохраняемых, оказались так себе. Капитан выбрал плато с глубинами от сорока двух до сорока пяти метров, и там уже было холодно. Денис привык к заполярным спусками, но тут удивлялся – тропики, а ты мёрзнешь. На палубе пекло, внизу поначалу бодрящая прохлада, но через час тело сковывает смертельный лёд. Не помогает ни утепляющий костюм, ни тяжёлый труд, ни тёплый воздух из шланга. Подъём, а на палубе баня. Жара бьёт в лицо, как только снимают шлем. Это невероятно изматывало, но деваться было некуда. Наверху пираты, на дне могут встретиться пришельцы, но пиратов боишься больше. В Диких Водах всё держалось на жестокости и страхе, а царила над ними жадность. Сокровища лежали под ногами, требовалось нагнуться и поднять. Лёгкость добычи заставляла офицеров превратиться в рычащих собак. Чтобы измученный раб продолжал тянуть лямку, его надо было стегать плёткой. Казаков получил лёгкую кессонку, у него ломило все мышцы, но капитан всё равно отправил его под воду. Команда прониклась рвением и трудилась, не щадя своих сил. Сознавая преходящесть авральных работ, даже негры пахали, не разгибаясь. Волей-неволей им приходилось быть смекалистыми. Совсем тупые остались в хижине или отправились к акулам.

По поводу акул хорошо сказал Ганс:

– Акула для нас теперь голубь мира. Если нет акул, это плохо, значит, есть разумные пришельцы.

К счастью, акулы были. Вокруг судна то и дело взрезал волну острый плавник. Стая небольших акулок вертелась на подхвате, в ожидании, когда кок выплеснет за борт новую порцию помоев и очисток. Они здорово напоминали демократических журналистов возле пресс-центра, не хватало только вспышек блитцев. Когда Денис сообщил о своём наблюдении Смольскому, ведущий научный сотрудник посмотрел на лаборанта, как на рака-щелкуна.

– Вы стремитесь принизить акул, чтобы снять с себя чувство вины за совершаемые вами акты клептопаразитизма.

Они стояли возле борта, наблюдая, как матросы поднимают на лебёдке питомзу, чтобы вывалить на палубу добычу и спустить обратно к Казакову.

– Но я не чувствую вины, – признался Денис. – Я даже не знаю, о чём вы говорите.

– Клептопаразитизм есть насильственное или тайное присвоение чужого кормового или гнездового ресурса.

– Это как?

– Как если бы неработающая жена при разводе отсудила у мужа часть имущества, – ввернул Смольский. – Мы крадём у пришельцев, пираты грабят у нас. Все повинны, все стремятся к самооправданию.

– Я не стремлюсь, – сказал Муромцев. – А вы были женаты?

– На науке, – сказал Смольский.

– И никогда не были?

– Не вижу необходимости, – он поджал губы и злобно блеснул очками снизу-вверх на Дениса. – Вы тоже не стремитесь.

Муромцев несколько раз кивнул, помолчал и после паузы, сказал:

– Лучше амфибия в трюме, чем дура на кухне. Я понял это на «Мона Лизе».

– Как способна изменить человека «Мона Лиза»… – пробормотал ведущий научный сотрудник. – Вы удивительно быстро повзрослели за несколько часов, Денис.

Лаборант издал ряд коротких, практически беззвучных выдохов, которые могли означать сдержанный скептический смех. Этим он выразил все свои чувства, вспыхнувшие, когда в голове прокрутился короткий ролик воспоминаний, связанных с затонувшим судном. Он не мог рассказать о них даже самому себе, не то, что вслух кому-то другому. На душе словно поставили замок. Вместо этого он положил ладони на планшир, опёрся на руки, упруго оттолкнулся, сбросил внутреннее напряжение и спросил:

– Значит, вас некому будет оплакать, когда вы не вернётесь из экспедиции?

– Это излишне, – ответил Смольский. – Тем более, подозреваю, мне будет всё равно по причине моего отсутствия в мире, где имеется возможность наблюдения ритуала скорби.

– То есть вы не боитесь умереть? – Денис посмотрел на ведущего научного сотрудника как на пришельца из космических глубин.

– Не хочу умирать, – твёрдо сказал Смольский. – И об этом хочу с вами поговорить.

Матросы вытащили набитую сетку, затянули крюком на борт, спустили на непромокаемую плёнку из полимера растительного масла, принялись извлекать улов.

– Какие у нас шансы на спасение?

«Ну, ты задал задачку», – лаборант стиснул зубы.

– Плен – не повод падать духом, – он не знал, что ответить, но и унывать не хотел.

– Удивляюсь вашему оптимизму.

– Нам надо держаться, – Денис всё ждал, когда пираты разыграют последнюю сцену трагедии, чтобы наложить на уста пленников печать вечного молчания, и решил, что она случится по окончании лова. – К чему вы это спросили?

– На нас смотрят, как на покойников. Особенно, на вас, Денис, как на выходца из загробного мира. Дикари считают, что если море вас не приняло, то вы для него слишком плохой человек, да и для окружающих людей тоже.

– А я думал, что это суеверия приморских народностей Крайнего Севера.

– Негры тоже так считают. Вы же видели, как капитан да Силва относился к Утопленнику. Поверья везде одинаковы, где люди привыкли иметь дело с морем. Теперь негры думают, что на борту должно случиться несчастье. Полсебастьяна рассказал об этом Гансу, а кок сказал мне.

Денис и не ждал ничего хорошего, однако пересуды команды обескураживали. Он был готов понести наказание за реальный проступок, но не на основе дикарских предубеждений, представляющих собой невежественную интерпретацию неоднозначных событий тёмными африканцами.

– Причём здесь я? Возможно, просто совпадение, – он выглядел озадаченным.

– Виктор Николаевич утверждает, что случайность есть непознанная закономерность, – лицо Смольского было непроницаемым. – Однако в этом проклятом рейсе за каждой случайностью стоит человеческий фактор в вашем лице.

– Белкина тоже я аппендицитом заразил? – с надрывом в голосе воскликнул лаборант.

Это был грязный приёмчик, но Денису надоело чувствовать вину за всё, пусть кто-нибудь другой оправдывается.

– Истины ради, – заметил Смольский. – Это вы принесли в купе семечки и соблазнили несчастного Белкина лузгать их всю дорогу. Я бы удивился, если бы у него не воспалился аппендикс.

– А почему я не умер?

– Почему Чумная Мэри не болеет? Вы разносчик неприятностей, Денис. Сами от них не страдаете, но окружающим приходится несладко. Зачем вы устроили массовую драку в кубрике?

– Гудрон отнял мой фетиш и был наказан. Если бы за него не вписались другие обезьяны, ничего бы не случилось.

– И нам пришлось вступиться за вас.

– Белые начинают и выигрывают, – лаборант сунул пальцы в передний карман джинсов и нащупал хвостовик навахи.

– Вы расист и не отличаетесь терпимостью, – вздохнул учёный.

– А вы меня недооценивали?

– «Человеческий фактор» – это эвфемизм, который используют, чтобы не употреблять слово «глупость» в официальных документах и публичных заявлениях, – Смольский в упор смотрел в глаза Денису. – Давайте не будем расточать его попусту и сосредоточимся на выживании.

– Ваши предложения?

Смольский подвёл его к слизистой куче, стремительно тускнеющей под африканским солнцем. Выгребавшие добычу из питомзы матросы были в толстых резиновых перчатках до локтя. Смольский указал на белёсые комки с опавшим венчиком длинных тонких щупалец, покрытых буроватым слоем донного осадка. У некоторых из венчика высовывалось что-то вроде толстой кишки с белыми зубами.

– Их стало встречаться больше, – указал ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии.

– Знаю, Полсебастьяна ругается.

– Собирайте их.

– Он же выкинет… – пожал плечами Муромцев.

– Собирайте. С ним мы что-нибудь решим, – заверил Смольский. – Знаете, что это за организм?

Глядя на существо, лаборант понял, что это чёрт знает что, ни растение, ни животное, а что-то наподобие короткой, расширяющейся кверху актинии. В атласе ему такое не встречалось, а, может быть, попадалось среди множества других инопланетных особей, но забыл. Он тупо стоял над ними, смотрел, как образцы всё больше бледнеют, высыхая.

– Не знаю. Знаю, что мы встали над их полем.

– Это ксеноцериантус обконика. Когда они чувствуют рядом крупную рыбу, выпускают в её сторону струю воды с нейротоксином. Рыба сразу же гибнет, а ксеноцериантус открепляется от субстрата, подползает к ней на ножках, вытягивает глотку с челюстями и приступает к насыщению.

– Ну, не-ет! – протянул лаборант.

В его голосе было столько сдержанной безнадёги, что едва ли он выражал своё отношение к способу охоты и питания Xenocerianthus obconica. Муромцев смотрел поверх его головы куда-то на бак. Смольский оглянулся и погрустнел. Заботливо поддерживая за локоток, доктор Жлоб вывел на палубу Арину.

Оба поняли, что впереди большие неприятности.

Глава 25

Здоровая женщина на борту – к сворам в команде. И это в лучшем случае. Рощина вышла на палубу, всецело сознавая эффект женщины в море. Офицеры кинутся наперебой за ней ухаживать и возникнут конфликты. Здесь были не сдержанные учёные арктических вод, а пиратская команда в Южной Атлантике.

Удар ножом на какое-то время спас положение, за что она была крайне признательна своему лаборанту. Однако всё хорошее рано или поздно кончается. У Арины была железная воля. Она пролежала бы в койке и год, и два, если бы было можно, но доктор в самом деле старался поставить её на ноги. Симулировать дальше означало вызвать подозрение, а за подозрениями последуют репрессии, бандиты скоры на расправу. Она поднялась на свежий воздух, втайне надеясь, что угроза изнасилования всей командой как-нибудь улетучится, но не сильно на это рассчитывая. Любой ценой она хотела дотянуть до берега, а там выход найдётся. Даже российское консульство теперь вызывало у Арины приятные чувства.

– В Сен-Луи можно купить товары, к которым не прикасалась рука человека! – помощник электромеханика Митька стоял в дверях камбуза, залихватски уперев руки в боки, и заливал про Африку.

Ему было скучно, а тут новые и, к тому же, земляки!

Денис скрючился возле плиты, обхватил ладонями полулитровую кружку, прихлёбывал кисло-сладкий компот. Он только что поднялся, отработав на сорока девяти метрах. Перед глазами ещё плавала муть забитой планктоном воды. Луч нашлемного светильника разбивался в нём, подсвечивая мириады бесполезных крошечных организмов. Надо было напрягать зрение, чтобы различить под ногами хоть что-то нужное. Собирать, садиться, вставать, идти дальше, сгибаться, разгибаться. Он дышал воздухом с поверхности. Азотное опьянение давало себя знать, оно било по шарам как алкоголь на суше и Денис мог контролировать свои действия. Сегодня он провёл на грунте восемьдесят минут. Муромцев был здоровый мужик, но такое занятие по два раза в день его практически доконало.

– Там почти всё такое, – продолжал травить Митька. – Сен-Луи негритянский город. Вдоль проспектов густо сажают пальмы, это общественный транспорт. Сойдёшь на берег – сам поймёшь.

– Обязательно, – пробормотал в пустую кружку Муромцев, получилось гнусаво, лаборант запрокинул голову, вывалил разваренные фрукты в рот. – Я однажды вышел в Лиссабон и сразу всё понял.

– Что там, в Лиссабоне? – заинтересовался Митька.

– Учат родину любить… А ты чего уехал?

– А что в Мурманске делать? – изумился Митька.

– А что делать в этом обезьяньем раю? – устало процедил Муромцев. – Ешь кокосы, ешь бананы…

– Например! – воскликнул помощник электромеханика. – Здесь весело.

– А почему тогда у нас в рационе только макароны, каша и сухофрукты?

Митька не задумывался, зачем он уехал в страну кокосов и бананов, где ни кокосов, ни бананов не было.

«Эмигрант хуже интеллигента», – Муромцев сокрушённо помотал головой.

* * *

Полсебастьяна с гневом пискнул и швырнул экземпляр Xenocerianthus obconica в бак для отходов.

– Да, тупой слуга, – громко согласился Смольский, он усвоил, что калека понимает английский, если говорить медленно и простыми фразами. – Под водой он ещё глупее.

Ответственный сортировщик добычи проклекотал что-то невнятное и запустил ещё одной X.o. в бак.

– Их на дне сейчас много, – смиренно согласился ведущий научный сотрудник. – Он берёт, что видит.

Полсебастьяна издал такой звук, в котором Смольский разобрал сразу несколько значений и все они носили негативную коннотацию.

– Да, море изменило его, – на всякий случай Михаил Анатольевич выбрал ответ с наиболее общим значением. – В этом рейсе мы видели от Денниса много бед.

Полсебастьяна склонил к плечу голову, прислушивался здоровым ухом.

– Деннис такой человек. Всегда был.

Смольский отделил плёнку, выстилающую брюшную полость морской собачки и уложил очищенную добычу на поднос для сушки.

И тогда он услышал первый внятный ответ, исторгнутый речевым аппаратом калеки:

– Yes-s-s!

* * *

Лерой, Уголёк, Гудрон и Баклажан собрались возле кормового бомбосбрасывателя. Из кубрика даже при открытом люке не было слышно, о чём здесь говорят. Уголёк облокотился на зачехлённую бочку, прикрыл в ладонях и зачиркал китайской «зиппо», высек огонь. Негры закурили.

– У него дурной глаз, я вам говорю! – Гудрон стукнул себя в грудь.

Боцман кивнул и глубоко затянулся.

– Хромой сказал, что Дени приносит несчастье, – с придыханием, выплёвывая порциями дым, поведал Уголёк. – Учёные от него давно натерпелись и сами не знают, что с ним делать. По его вине на яхте погиб дайвер. Нырнул и не вернулся.

– Море хорошего человека не вернёт, – мрачно сказал Баклажан и все моряки закивали.

Ночная вахта была только у боцмана, но после рассказа калеки никому не спалось.

– Он бешеный, – сказал Лерой. – Бешеный. Полсебастьяна говорил, как он его избил на Ослиной Челюсти? Сначала они просто встретились. Дени сходу обозвал его мужеложцем и ещё по-всякому. Ни за что. Просто так! А потом вернулся и так излупцевал, что живого места не оставил.

– А нас? – воскликнул Гудрон. – Нас-то за что?

– Он бешеный, – повторил Лерой и все моряки согласились, потому что боль напоминала о неистовой потасовке, которую учинил Дени после возвращения с затонувшего судна.

– Так, может… – Гудрон сгоряча пнул стальную раму, зашипел сквозь зубы и поджал пальцы. – За борт? – выговорил он с нескрываемой злобой.

– За борт, – разделил его ярость Лерой.

– По-тихому сделаем, когда пойдёт в гальюн, – предложил Уголёк. – Пригласим на палубу поговорить.

– А если не пойдёт?

– А ты сделай так, чтобы пошёл.

– Подождём, когда заступит на вахту.

– Водолазов освободили от вахт.

Негры заговорили все вместе и разом замолчали, оказавшись в тупике.

Боцман кашлянул.

– Встанет в гальюн, приложим свайкой по затылку и за борт, – рассудительно сказал Баклажан.

Матросы все разом закивали и тихо загалдели, что это самая дельная мысль, а Жан – голова.

– Кого вы собрались бить?

Жёсткий славянский акцент заставил негров встрепенуться, а когда они узнали голос старшего помощника, сердце у них ушло в пятки. Старпом хорошо говорил по-французски, а, значит, понял всё, что смог услышать, незаметно прокравшись на ют.

Офицер осветил ручным фонариком пугливо скукоженные лица. Он опознал всех заговорщиков и назвал их по именам.

– Так-так, – с расстановкой, для пущей вескости, произнёс он по-русски. – Ага! Вот, вот…

Его тон не сулил ничего хорошего. Секундой позже до матросов дошло, что сейчас была не вахта старпома. Неужели его кто-то предупредил? Но искать предателя среди своих сенегальцы даже не помыслили. Скорее всего, старший помощник наткнулся на них случайно, когда проснулся и вышел проверить службу.

– Ну, мартышки? – рявкнул он. – Кого собрались мочить?

Черномазые физиономии как радарные решётки повернулись в направлении главной цели. За всех должен был отвечать боцман.

– Дени приносит беду, – Баклажан повернулся спиной к личному составу и состроил виноватую мину, но говорил при этом уверенно, хотя и смягчил тон. – Полсебастьяна всем твердит о его дикой выходке на острове. Доктор Мишель рассказывал ему, что Дени приносил беду в других рейсах. Из-за него гибли водолазы, а когда он пошёл с нами на «Мона Лизу», случайно подстрелили Симона. Что ещё должно произойти, пока мы не убедимся, что этот монстр нас угробит?

– Идиоты, – процедил старший помощник. – Кто позволил вам решать, что делать на моём судне? Вы выполняете команды, а не выполняете – списываетесь на корм скоту. Давно не купались? Здесь много акул. Есть желающие с ними познакомиться?

Он шагнул к матросам. Негры подались назад, сбиваясь в кучу как овцы.

– Ну? – надавил он, слепя фонариком в глаза.

Заговорщики притихли, демонстрируя покорность.

– Я вас запомнил, – пообещал старпом. – Будете первыми на раздаче пряников, если что-нибудь случится. Благодарите, что я ничего не скажу капитану, – он посветил каждому в глаза персонально. – Сами не проболтайтесь, кретины. Поймаю ещё раз, всыплю плетей.

Негры торопливо кивали.

За спиной старпома зажёгся яркий фонарь.

– Вся досмотровая группа в сборе. Как славно, – раздался как гром голос капитана. – И о чём мы тут договариваемся?

Все, пойманные в луче света, замерли как мыши под ведром.

– Кто не на вахте – в кубрик, – спокойно распорядился капитан. – Господин старший помощник, прошу вас зайти ко мне.

Выслушав объяснения старпома, капитан приказал вахтенному матросу разбудить и привести португальца.

– Вот урод, – вздохнул он, оглядывая калеку. – Что ты нёс про Гидроматроса? Переведи, про урода не надо, – приказал он старпому.

Капитану было не с руки объясняться с матросом самому. Пусть подчинённый возится, тем более, что он был более способен к языкам.

Калека невнятно оправдывался. Старпом рявкал ему по-английски отрывистыми фразами, из-за чего Посебастьяна волновался всё больше и чирикал всё непонятнее. Капитан налил себе коньяка и осушил бокал, а они всё пререкались.

– Что несёт эта убогая пародия? – наконец, не выдержал он. – Три часа ночи, сука, мы до утра тут будем заикаться?

Старший помощник смолк, собрал мысли в кучку, развернул плечи и доложил:

– По смыслу, он говорит примерно следующее. Море ненадолго отпускает одного, чтобы с его помощью забрать всех.

Капитан наморщил лоб, усваивая эту ахинею.

– Что? – переспросил он.

– По смыслу так, – деревянным голосом повторил старший помощник.

Капитан смотрел на калеку, медленно закипая.

– Зачем мы взяли на борт этого урода? – это был не вопрос, а реплика сожаления. – Вот кто приносит несчастье! – объявил он помощнику. – Здесь говорят по-русски, пидор гнойный, – желчно высказал в лицо калеке. – Учи, сука, язык господ!

Полсебастьяна понял по интонации и очень обиделся. Он никогда не был содомитом и презирал содомитов, но его всё время после болезни называли содомитом. Это его бесило и он никак не мог выяснить причину. Из-за внешности или потому что считали слабым? Так они ошибаются!

Полсебастьяна пискляво зарычал и бросился на капитана с кулаками, но споткнулся.

– Что-то у дурачка совсем планка соскочила, – сделал умозаключение капитан, когда старший помощник прекратил пинать скрюченного калеку. – Запри его в канатном ящике до завтра.

– А не сдохнет?

– Сдохнет, и чёрт с ним. Не сильно нужен. У нас теперь есть годный кок и сортировщик добычи, с дипломом и учёной степенью. Сейчас шлюха поправится, её тоже поставим на обработку. Они все учёные и даже Гидроматрос в этом деле умнее нас с тобой.

Глава 26

Муромцев думал, пока его не начало накрывать азотное опьянение. На сорока семи метрах был мрак. Густая планктонная взвесь парила в воде, сносимая слабым течением. Шлемовый светильник не мог пробить её мути. Луч рассеивался в ней, создавая шар метра на полтора перед Муромцевым. Чтобы рассмотреть грунт, надо было наклоняться. Чтобы отодрать от камней животных, надо было присаживаться.

Приходилось работать за двоих и проводить на грунте больше времени. За это ждала расплата. Водолаза расплата всегда подстерегает на выходе. Казакова уже свалила кессонная болезнь. Без особого экстрима вроде кровотечений, но он лежал на койке и трясся. Мышцы ломило как при тяжёлом гриппе, анальгетик от доктора Жлоба мало облегчил боль. Судовой врач только развёл руками и сказал, что без барокамеры привести его в порядок не получится. Капитана это не озадачило. Он разрешил Казакову отлежаться и завтра начинать готовиться к новому спуску. Ему было всё равно, сколько протянет пленник. Даже если он умрёт под водой, скафандр всё равно вытянут и уберут в рундук.

Лаборант подковырнул широким бронзовым ножом Xenocerianthus obconica, собирать которых настаивал Смольский, несмотря на то, что Полсебастьяна их выкидывал. Денис подумал, что делает ненужную работу, но всё равно сунул ядовитую актинию в сеть. Он подумал, что механически выполняет чью-то волю, как бессловесное орудие. Всегда выполнял. Другие командовали им и считали его лучшим в роли инструмента. Даже Арина.

Несмотря на то, что они удивительным образом сблизились.

Удивительным?

«Почему она это сделала?»

Потому что он вернулся оттуда, откуда не вернулся Карлос да Силва? Потому что он безоговорочно полез в опасное место добывать редкие экземпляры, чтобы не провалить экспедицию?

Спасти репутацию начальника партии? Спасти деву в беде. Не из прагматичного расчёта и не колеблясь.

И Казакова увлёк за собой.

Всё это происходило прямо перед ним, но обнаружил он это только сейчас. Потому что раньше он был недостаточно циничен для этого.

«Какая же она прагматичная, расчётливая сука!»

Цинизм прирастает потерями.

Задавать себе вопрос «почему» оказалось не только познавательно, но и досадно. Муромцев решил впредь делать это чаще.

Возможно, сейчас он опять ошибается.

Но, когда он сформулирует и задаст себе следующий вопрос «почему», ответ приблизит его к истине.

И сделает ещё циничнее.

Может быть.

Если только этот следующий раз в его жизни будет. Пираты могут отправить его на тот свет частыми погружениями и небрежной выдержкой для декомпрессии. Казаков уже болен.

Лаборант решил сделать так, чтобы следующий раз был.

Ради познания.

Он положил ещё одну Xenocerianthus obconica в питомзу.

* * *

– Как там этот пидор, не сдох? – капитан посмотрел на часы и перевёл взгляд на матросов, разгружающих сетку с добычей.

– Пять минут назад стучался.

– Выпусти его. Десять минут привести себя в порядок и пусть дует в трюм, а то Мишель на разделке не справляется. Я там был. Сидит по уши в рыбе.

– Есть выпустить! – старпом умёлся к канатному ящику.

Капитан достал из нагрудного кармана пачку «Physalia» и выколотил последнюю сигарету. Горячая парная духота тропического дня дурила голову, заставляла не по-хорошему чудить. Смял пачку, бросил под ноги.

– Вахтенный! Почему грязь на палубе? – гаркнул он, чтобы взбодрить Лероя.

Когда Дениса подняли с трёх метров, где он делал последнюю остановку для декомпрессии, оставалась пара часов до ужина. Он спустился в трюм. Там было прохладно, работала вытяжка. Густо пахло йодом и остро – потрохами тварей. Разделочные столы были завалены добычей. За дальним копался Полсебастьяна, торопливо шуруя шкерочным ножом. Стол ближе к трапу находился во владении Смольского, который не спеша отскребал внутренности очередной несчастной морской собачки. Ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии выглядел собранным и почти торжественным.

Заметив лаборанта, он поднял голову, в свете ламп блеснули очки.

– Скоро вечерний приём пищи, – сказал Денис, чтобы никто из иностранцев не смог понять, даже если бы подслушивал.

– Этот факт не может не радовать, – Смольский взял полупустой поднос, дошёл до холодильника, раскрыл, сунул внутрь, а что-то из полочки на дверце себе в карман.

– Вы уверены? – спросил лаборант, когда он вернулся.

– Анализ белка без масс-спектрометрии произвести не получится. Пиратский трюм больше предназначен для консервации, чем для исследовательской работы, но что есть – и на том спасибо, – Смольский протянул ему склянку с прозрачной жидкостью. – Вот, держите. Он скоропортящийся, пусть лучше Ганс держит в холодильнике на полке для фруктов, но ни в коем случае не замораживает. Белок сворачивается при температуре выше сорока градусов, поэтому его не стоит добавлять в горячую пищу.

– Он быстро действует? – спросил Муромцев.

– По структуре молекулы постсинаптических токсинов подразделяются на короткие, с шестьюдесятью-шестьюдесятью двумя аминокислотными остатками и четыремя дисульфидными связями, и длинными, с семьюдесятью одним-семьюдесятью-четыремя аминокислотными остатками и пятью дисульфидными связями, – сказал Смольский, которому было проще объяснить на понятном себе языке, чем доступно для лаборанта, но Муромцев выслушал, не утратив осмысленного взгляда. – Ксеноцериантус обконика вырабатывает оба вида белка, чтобы быстро парализовать крупную рыбу, но при этом убить её. Ему необходимо время, чтобы открепиться от грунта и подползти к ней, поэтому добыча должна лежать рядом и быть мертва. Короткие токсины быстрее связываются с рецепторами скелетных мышц. Для хладнокровных животных, к которым относятся рыбы, это может оказаться не летально. Для человека это значит, что пострадавшего можно откачать, если делать искусственное дыхание, пока белок не распадётся. Пока я выделял достаточное количество токсина, он находился при температуре трюма, так что короткие молекулы развалились. Сохранились преимущественно белки второго типа. Длинные молекулы связываются медленнее, но более прочно. Реанимационные мероприятия в судовых условиях никого не спасут. К тому же, у меня есть сомнения относительно квалификации доктора Злобенко. Я имел удовольствие с ним пообщаться, – кандидат биологических наук отпустил свою лучшую саркастическую улыбку. – Он тот специалист, который нам нужен.

– Тогда всё здорово, выживших сегодня не будет.

Денис сунул баночку в карман и поднялся на верхнюю палубу, удивляясь, как доходчиво он ему всё объяснил. Зарамсить за токсины Смольский был мастер.

После прохладного трюма раскалённый камбуз был практически невыносим. Ганс крутился возле плиты, готовя ужин. Денис вошёл и покачнулся, ухватился за раму иллюминатора.

– Арбайт, – сказал он. – По стахановски.

– Принёс? – спросил Ганс по-английски.

– Вот, – лаборант протянул пузырёк. – Не лей в жаркое. Нагревать нельзя. Замораживать нельзя. Сунь в холодильник, пока не испортилось.

Ганс расторопно убрал склянку на полочку для яиц. Вытащил из холодильника поднос с прозрачным рыбным заливным.

– Сварил господам офицерам на ужин. Кстати, в кают-компании будет дама.

Лаборант грязно выругался. Эту возможность он не согласовал со Смольским.

– Отмена!

– Спокойно, я всё продумал.

Кок показал на верхний правый кусок заливного, украшенный ломтиками жёлтой моркови, вырезанными как лепестки розы, и кружочком красной моркови, обкромсанным по краям так, что он стал напоминать гвоздику. Угол холодца был подчёркнуто женственным.

– Его невозможно спутать.

Дисциплинированный немец достал из холодильника баночку с ядом, аккуратно окропил поверхность студня, обойдя правый угол.

– Вот и всё, – сказал он, ставя поднос в холодильник. – Ты сам всё видел.

– Зер гут! – сказал лаборант.

– Как только я подам ужин, обратного хода не будет. Вы займётесь неграми и вахтенным офицером. Помните, что он вооружён. Тебе поможет Миксер, я с ним поговорил. Он надёжный.

– Как бультерьер, – сказал Муромцев.

В этот момент сговор стал окончательным и лаборант шкурой почувствовал, что, кроме матроса Миксера, ему надеяться не на кого.

Глава 27

В лазарет Дениса не пустили.

– Толчёшься тут, грязный, – доктор Жлоб скривился, словно лимон проглотил. – Куда в стерильное помещение? Ступай, ступай.

Из своей каюты выглянул Степаныч.

– Чего расшумелся? – брюзгливо спросил толстяк и вперился мутным взором в Дениса. – Завтра придёшь. Сегодня у нас праздник, – он сально осклабился. – Давай, отваливай.

Пробраться к Арине за пистолетом и не спугнуть всех пиратов не представлялось возможным.

Муромцев ретировался, проклиная вставшего на пути доктора, старого механика и вообще всю команду. У него не осталось сил хитрить и спорить. Схватиться в рукопашную со всеми неграми разом представлялось задачей трудной, но куда более решаемой.

Свалка в кубрике, как пел Высоцкий, лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза, а в спину стреляет вахтенный офицер. И всё это, потому что гнусный Жлоб не пустил в лазарет, а умолять его показалось как-то неловко.

Денис остановился на шкафуте, дыша сквозь зубы, собираясь с мыслями. Из камбуза вышел Ганс, держа перед собой, как хрупкую драгоценность, поднос с заливным.

Денис осознал принцип двух зол. Сейчас ещё можно было выбрать из них. Зло меньшее – выбить поднос и подвергнуться наказанию за испорченный ужин. Вспышку ярости можно будет объяснить накопившейся усталостью и общеизвестной дурью Гидроматроса. Можно было допустить отраву в кают-компанию, что обязывало пойти в самоубийственную атаку, это было большее из выбираемых сейчас зол.

Но если выбрать зло меньшее и оставить бандитов живыми, судьба виделась Денису совсем в чёрных красках. Едва ли кто из учёных доплывёт до берегов Африки. Меньшее зло в перспективе оборачивалось злом куда большим, чем другое зло, между которыми надо было сделать выбор прямо сейчас. Так всегда происходит, когда выбираешь из двух зол, потому что не ищешь других вариантов, а не пробуешь их искать, потому что не видишь ничего, кроме зла.

Выбор из двух зол – это всегда ловушка. Щадить пиратов было нельзя. Они не пощадят учёных. Казаков уже сносился, а Денис пока дорабатывался на износ. Им всего-то можно было дать отдых и осуществлять декомпрессию строго по таблице, но пиратам банально плевать. Они были неумны и недальновидны.

Бандиты были просто неспособны оценить учёных. Преступники не задумывались о пользе, которую могли бы извлечь в перспективе. Склад гнилого водолазного снаряжения об этом свидетельствовал. Пираты жили одним днём. Офицеры эмигрировали в Дикие Воды не для того, чтобы долго жить, а чтобы взять своими руками то, что, по их мнению, недодала им родина. Денис понимал их мотивацию. Он тоже чувствовал себя обойдённым милостями судьбы. Пока он мыл пробирки, полоскался в грязи, добытой драгой со дна Карского моря, и погружался под лёд возле острова Сибирякова, молодые люди из хороших семей устраивали своё будущее и с толком проводили время. На праздник жизни Денис допущен не был. Он даже понимал, что научная карьера ему заказана. Он всех устраивал как лаборант, а в образе Ихтиандра, таскающего со дна ништяки, и вовсе был незаменим. Арина ему прямо так и сказала.

Денис припомнил их разговор в отеле, когда он пришёл каяться в убийстве. За верную службу ему были готовы многое простить. Так неужели Арина откажется от ценного сотрудника и поможет уйти в университет? Будут уговоры постажироваться ещё год, набраться опыта, знаний, чтобы легче было поступить на биофак, обещания отличной характеристики и связей… Всё это он слышал и слушался старших.

Денис замер с открытым ртом.

Кок скрылся на баке.

За столом должна была присутствовать Рощина.

«Да и чёрт с ней», – твёрдо и зло подумал Муромцев. Зубы глухо стукнули, когда он захлопнул пасть. Мысли об Арине больше не грели душу. Начальница не воспринималась им как женщина, и он сам себе удивлялся, что такое было возможно. Впереди ждал кубрик полный дюжих негров, которые расставили миски, ложки и ждут лагуна с камбуза.

Ворваться к ним…

«Не используй силу, Люк, – говорила остроухая зелёная чебурашка в старом фильме про инопланетян. – Подумай».

Денис стоял и думал. Совершенно ясное осознание, что при выборе из двух зол можно найти третий вариант, не злой, и даже четвёртый, если сместить внимание со зла, приковало его к месту. Он попытался вообразить мудрого наставника, который советует ему думать. На чебурашке были очки Смольского в металлической оправе, дужки которых гармонично укладывались за ушами. Лаборант представил, как бы поступил ведущий научный сотрудник, если бы перед ним стояла задача уничтожить семерых матросов, у которых, возможно, есть ножи, и вахтенного офицера, вооружённого пистолетом.

Если бы Смольский был молодым физически развитым мужчиной с навахой в кармане, стоящим возле рубки в то время, когда ничего не подозревающие сенегальцы ждут в кубрике ужин, а русские в кают-компании уже приступили к отравленной трапезе…

«Не используй силу, Люк».

* * *

– Рыбный холодец по жаре самый смак! – причмокнул Степаныч.

– Вот это, я понимаю, настоящий кок, а не то недоразумение с Ослиной Челюсти! – и все присутствующие в кают-компании офицеры дружно закивали, охотно разделяя позицию капитана.

Ганс аккуратно разделил заливное на восемь порций, чтобы хватило стоящему вахту Николаю, и виртуозно раскладывал по тарелкам.

– Мне вон тот кусок положи, поярче, – сказал капитан. – Я морковку люблю.

Ганс невозмутимо перенёс уголок заливного с правого края подноса на тарелку капитана.

«Судьба», – рука кока не дрогнула.

Сидящая подле капитана Рощина приоделась к ужину в лучшее, что у неё нашлось из вещей, и была как будто накрашена. Она улыбалась и ни о чём не подозревала.

– Bon appétit! – пожелал кок и элегантно, изображая шеф-повара французского ресторана, поклонился.

Капитан символически похлопал в ладоши, следом раздались жидкие аплодисменты пиратов.

В коридоре послышалось шарканье спотыкающегося человека. Без стука отворилась дверь. Вместе с Полсебастьяном в кают-компанию ворвался весь зловонный букет разделочного цеха. Калека пронзительно заскрежетал, указывая изувеченной рукой на стол, а здоровой придерживаясь за косяк – судно качало.

– Что ему надо? – капитан разозлился, меньше всего он желал видеть отвратительного скандалиста и сплетника. – Товарищ старший помощник, будьте так любезны, переведите с птичьего, что он опять несёт?

– Прошу прощения, – старпом поднялся, быстро подошёл к калеке, заговорил по-английски.

Тугой на ухо Полсебастьяна вслушивался, мотая головой, и клекотал в ответ. Старпом задавал уточняющие вопросы. Недопонимание накаляло обстановку.

– Если он явился, чтобы сорвать нам праздничный ужин по случаю выздоровления дамы, я брошу его за борт. Так и передайте ему, – приказал капитан. – Что он лопочет?

Полсебастьяна наконец замолк. Старший помощник повернулся с озадаченным видом.

– Докладывает, что заливное ядовитое. Как я понял, оно не годится в пищу, потому что в нём присутствует что-то не то.

В кают-компании повисла могильная тишина. Взгляды пиратов скрестились на коке.

– Ты отравил заливное? – спросил капитан.

– Простите? – Ганс поднял брови, как это сделал бы лучший французский повар, если клиент в ресторане задал бы ему тот же вопрос.

– Из чего оно приготовлено?

– Основа – тунец, вчера поймали. Соль, чёрный перец, белое сухое вино, немного желатина, петрушка, морковь, капелька мёда.

– Звучит вкусно, съешь кусочек, – капитан двинул по столу свою тарелку.

Ганс снова элегантно наклонился, будто благодарил капитана за оказанную честь, отрезал ломтик заливного, положил в рот, разжевал и проглотил.

Пираты смотрели на него во все глаза.

Коку ничего не сделалось.

– Превосходный вкус! – заметил Ганс, говорить чистую правду перед будущими покойниками было интересно и упоительно, кок решил повторить это когда-нибудь, чтобы распробовать ощущение. – В холодильнике настоялось и добавило густоты оттенков.

Степаныч шумно втянул носом воздух.

Взоры пиратов переместились к двери и сошлись на безобразном португальце.

– Завтра снимаемся с якоря, – объявил капитан. – Я прекращаю лов. Водолазам нужен отдых. Идём на стоянку в Сен-Луи и там гуляем!

– Предлагаю выпить за капитана! – объявил Степаныч.

– Сортировщик больше не нужен? – уточнил по-русски старпом, он стоял у входа и надзирал за возмутителем торжества.

– Он лишний на борту.

Полсебастьяна не понимал, что они говорят, но что-то ему не понравилось. Старший помощник выставил его за дверь с хорошо понятным напутствием:

– Go to fuck!

И обиженный жизнью матрос поплёлся на верхнюю палубу, не понимая, почему жизнь всегда к нему несправедлива. Его обогнал кок, пройдя как мимо пустого места.

Из кают-компании донеслись оживлённые голоса. Офицеры разливали напитки.

«После ужина у них будет женщина!» – Полсебастьяна закусил губу и беззвучно зарыдал.

В ходовой рубке Николай был один. Сидел, курил на посту, апатично смотрел на приборы. Ремень с кобурой валялся на штурманском столике.

– Здорово, – обронил он и стряхнул пепел в бронзовую миску с африканским орнаментом по краю. – Балду пинаешь, Гидроматрос?

– Решил перед ужином зайти, хоть с человеком словом перекинуться.

– А-а, – инженер-электромеханик впал в прострацию, небезуспешно сокращая таким образом время дежурства и жизни.

Денис спокойно зашёл ему за спину, взял шею на сгиб правой руки, упёрся левой в затылок и стал душить. Николай не сразу опомнился, а потом стало поздно метаться. Он вяло поелозил ногами и потерял сознание.

Денис подержал его ещё немного и уложил на пол. Вытащил из кобуры пистолет. Это был «Зиг Зауэр Р226» под патрон сорокового калибра. Денис вытащил магазин, проверил патроны, вставил, дослал в патронник, сунул сзади за ремень и прикрыл футболкой. Запасной магазин с двенадцатью патронами отправился в карман. Нагнулся, приложил палец к шее инженера. Пульс был.

– Я земляков не убиваю, – сказал Муромцев сам себе.

Он вышел из рубки, когда с бака раздались выстрелы. Они звучали негромко, щелчками. «Стреляют из пистолета в кают-компании, – сообразил Денис. – Три, четыре… Всё?» Но дослушивать было некогда, дело началось и отвлекаться на постороннее стало нельзя.

Он побежал на ют вдоль правого борта и увидел, как по левому встревожено рысит вахтенный Уголёк, а ему навстречу из камбуза шагнул Ганс, держа обвитую полотенцем кастрюлю. Кок чётким движением выплеснул крутой кипяток в лицо негру. Уголёк пронзительно завыл, схватился за голову и запрыгал на месте, словно отплясывая дикий африканский танец.

Муромцев скатился по трапу, держа в руке пистолет. Из кубрика вышел Миксер. По его безразличной морде было не понять, о чём он думает и к чему готов.

«Пистолет – довесок к мужчине, – мелькнуло в голове. – Мне он сейчас не нужен».

Стоило однажды вообразить себя ведущим научным сотрудником, как мировосприятие поменялось. Лаборант прекратил считать себя живым орудием.

«У меня есть Миксер».

– На, – он сунул пистолет рукояткой вперёд матросу, а тот ловко схватил, отвёл назад затвор, патрон вылетел и ударился о переборку, развернулся и стал стрелять в кубрик, не торопясь, целясь и не волнуясь.

Десятимиллиметровая пуля валила с ног. Негры были слабы на рану. Вполне вероятно, что они в принципе плохо держали удар. Тем не менее, когда пистолет остановился, Муромцев, похлопал матроса по плечу.

– На, – он протянул Миксеру запасной магазин.

Миксер перезарядил и шагнул в кубрик. Сороковой калибр в замкнутом помещении бил по ушам. Миксер сделал каждому сенегальцу контрольный выстрел в голову и ушёл на палубу.

– Виктор Николаевич!

Денис подскочил к койке. Казаков лежал, уткнувшись лицом в подушку, наложив руки на затылок, так что пальцы утонули в шевелюре, и их едва удалось оттащить.

– Виктор Николаевич!

Казаков застонал. Перевернулся на спину. У него было бледное лицо и широко раскрытые глаза.

«Крови нет», – с облегчением отметил Денис.

– Вы ранены? Где болит?

– Это… – голос Казакова был слаб. – Кто напал на нас?

– Это мы напали, – успокоил Денис. – Теперь всё кончилось. Теперь мы пойдём домой.

– Домой…

Казалось, Казаков ещё сильнее испугался.

Где-то в трюме бахнул выстрел.

«Сороковой калибр, – отметил Муромцев и подумал: – Что с Ариной?»

Когда Денис выскочил на палубу, Рощина стояла на баке, щурясь под нежарким закатным солнцем. В руке, повисшей как плеть, она держала «беретту».

– Не ходи туда, – остановила Муромцева, сунувшегося в люк. – Не порти обо мне впечатление, как я испортила о тебе.

– Что ты такое говоришь? – оторопел Денис.

– Отравить нас всех было отличной идеей. Решались все проблемы разом.

– Какие проблемы? Мы всё продумали. Ганс должен был положить тебе нормальную еду.

Муромцев не собирался оправдываться и старался говорить жёстко, но переборщил и вышло высокомерно. Арина быстро посмотрела в глаза и Денис заметил, как искорки остатков интереса к нему погасли.

– Понятно, почему капитан на меня набросился, – по углам рта Рощиной обозначились горестные складки. – Он, наверное, тоже удивился. А у меня от стресса аппетит пропал. Я ничего не ела, только коньяк пила. Когда они стали падать, капитан вообразил, что я тоже в этом замешана, но не угадал, что у меня найдётся пистолет.

Муромцев тоже не мог это предположить.

– Ты… Вы с самого начала решили дождаться, когда офицеры соберутся вместе?

Арину на больничной койке он помнил совсем другой. Ему в голову придти не могло, что она готова воспользоваться оружием. Теперь это была прежняя Арина Рощина. Лаборант понял, как мало знает о своём начальстве.

– У меня были свои соображения относительно пиратского праздника, – холодным тоном сказала она. – Вы правы, Денис, настоящему мужчине пистолет не нужен. Вот женщине он необходим.

Она поставила «беретту» на предохранитель и уверенным, хозяйским движением сунула в задний карман джинсов.

Последнего сенегальца Миксер догнал в трюме. Негр умело прятался, раздевшись догола и невидимый в полутьме среди грузов даже при свете фонаря. Миксер обнаружил его по урчанию в животе. Отыскал между ящиками и застрелил.

Белая роба Миксера была до плеч заляпана кровью, когда они закончили сбрасывать трупы за борт. Акулы зарезвились под «Чёрным песцом», вскоре надо было ждать кого-то поинтереснее. Пока не наступила ночь, Денис принял решение сниматься с якоря. Корм привлечёт самый разный скот, тем более, на отмели, и лучше к этому времени находиться подальше от пиршества и на большой глубине.

Получив в свои руки трёхмачтовую шхуну, Денис узнал ранее неочевидные для него вещи. «С чего я решил, что здесь будет как на яхте? – он ходил по палубе и осматривал судно новыми глазами. – Тут у парусов даже рифов нет. Такелаж механизирован настолько, что без электромотора управление судном невозможно. И то, что я пожалел земляка, теперь однозначно зачитывается мне в заслугу как предусмотрительность. Механик есть, основам нас научит. А вот без навигатора придётся тяжко. Мы скинули злую власть, но кто теперь поведёт корабль? Кто проложит курс? Я даже не знаю, куда плыть».

Посоветоваться, кроме как с Гансом, было не с кем. Окинув уцелевших членов экипажа взором Люка, наставленным на путь разума внеземной чебурашкой, Денис сразу понял, кого назначить помощником капитана.

– Курс? – нашёлся смекалистый кок. – До Дакара триста пятьдесят миль. Я тебе проложу курс. Отойдём на парусах с банки, потом поворот и прямо на восток. Пара суток на моторе. Будем надеяться, пришельцы не обидятся и ко дну не пустят.

«Так близко», – растерялся Денис. Он действительно не представлял, где находится и что делать.

– А Сен-Луи? – это был единственный город, о котором он был наслышан.

– Зачем нам Сент-Луис? Там сразу возникнут вопросы на внешнем рейде. Это порт приписки «Чёрного песца». Не обоснуем, что нашли, а не украли. Нам нужно совсем другое царство. В Дакаре мы сможем выдать себя за жертв нападения пришельцев и договориться.

Остроносая рожа кока скорчилась в заговорщицкую мину. Понизив голос, будто их кто-нибудь мог подслушать и помешать, Ганс обратился с неожиданным предложением. Денис снова почувствовал себя лохом. Он предвидел полицейский участок, строгого капитана Алмейду и прочие страсти, знакомые по недолгому пребыванию в Синише, но в Диких Водах всё было проще. Кок заверил, что учёные могут забрать своё оборудование и любые образцы для коллекции.

– В Дакаре я знаю кое-кого из цивилизованных людей, которые решают вопросы, – Ганс подмигнул. – Береговая охрана наблюдает за береговой линией, чтобы не подошли пришельцы. До гражданских судов им нет дела. Таможенники патрулируют в море по ночам. Они интересуются контрабандой – яды, наркотики, экзотические животные, оружие, чтобы изъять и продать самим. Но если мы оставим пушки на носу и поднимем сенегальский флаг, они к нам даже не приблизятся. «Чёрного песца» в Дакаре знают и остерегаются. Главное нам, добраться до берега и сдаться уже в порту. Там я знаю, кому дать взятку, и у меня возьмут. Я сразу могу назвать цену. Конфискуют судно и то, что начальник таможни сочтёт пиратской добычей. Конечно, самый ценный лут достанется ему, немалая часть груза будет разделена между ним и начальником пограничной охраны, а «Чёрный песец» перейдёт в казну, но и вы не останетесь внакладе. Шхуны на всех хватит. Это Африка. Здесь так принято.

– Обожаю коррупцию, – откровенно признался лаборант. – Но что мы будем делать с последним пиратом, когда сдадимся властям?

– Как что? – спросил Ганс как о чём-то само собой разумеющимся. – Ты теперь капитан, тебе решать.

«У меня есть матрос Миксер», – приятно было ощущать себя капитаном.

– Не переживай, он бы тебя не жалел, – утешил кок. – Вы получите своё снаряжение и столько любого лута, сколько поместится в авиационном багаже.

– Немного, – заметил Муромцев. – А что получишь ты?

– Я хочу капитанский сейф. Меняемся прямо сейчас, не открывая?

– Чейндж, баш на баш? Оʼкей! – энергично кивнул Денис и сделка с ушлым коком была заключена.

* * *

– Надо собрать совещание.

Когда он рассказал о своём решении, Арина не стала спорить, а с женской осмотрительностью слегка уступила, чтобы настоять на своём чуть позже.

Вот только теперь порядки прежней иерархии не срабатывали.

– Какое совещание? – искренне изумился Муромцев. – Экипаж подчиняется мне. Все моряки выполнят мой приказ, а, значит, я капитан.

– А я – начальник партии, – в голос Рощиной вернулся приказной тон.

– Вот и оставайтесь в рамках своей должности, – повысил голос Муромцев. – Партией будете командовать. А сейчас вы член экипажа и подчиняетесь капитану судна.

– Кто вас выбрал капитаном?

– Капитана не выбирают, мы не пираты, – жёстко сказал Денис. – Власть берут и капитаном становятся.

До темноты они успели приготовиться к отплытию. Николаю сказали, что в виду африканского берега его посадят в шлюпку, и загнали в машинное отделение.

Загудел привод брашпиля, застучала якорная цепь. Денис поставил переключатель «Фок-мачта гафель» в крайнее положение. Большой парус с тяжёлым шипением развернулся и наполнился ветром. Шхуну слегка накренило. Денис поднял гафель на бизань-мачте. Почувствовав увеличение площади парусов, «Чёрный песец» дал крен, выпрямился и полетел по волнам. С электрическими лебёдками управлять судном было потрясающе удобно. Муромцев ощутил невероятную силу, оказавшуюся в его руках, мощь, которой он мог распоряжаться по своему усмотрению. Это была свобода. Ради этого стоило жить. Ради неё можно было даже убивать. Убивать и не жалеть об этом.

Ночью он вышел из ходовой рубки на палубу и увидел стоящую возле борта Арину. Рощина недвижно стояла, положив ладони на планшир, и даже не повернула головы, когда он остановился рядом с ней.

– Ну, капитан, как служба?

– Скоро дембель, – неловко отшутился Муромцев.

Арина негромко хмыкнула и полной грудью втянула воздух, пахнущий солью, выделениями тропического фитопланктона и миазмами зоопланктеров. «Чёрный песец» делал под парусами восемь узлов. Море светилось, яркая переливающаяся волна расходилась от носа.

– Идём как в огне, – Денис вздохнул. – Был бы рай, если б не люди.

– Собираетесь остаться? – проницательно спросила она.

– Мысли такие есть.

Рощина смотрела на него как на интересный экземпляр.

– И?

– И кем я тут буду? Мы видели здешних обитателей. Эмигрант не должен быть интеллигентом, но в этом случае он превращается в тварь хуже пришельцев. Да и интеллигенты здесь не лучше, – в сердцах выдал Муромцев. – Это ж надо! Завиноватить меня в присутствии Полсебастьяна и надудеть ему в уши, чтобы он рассказал неграм, что я причина всех бед в рейсе. Потом сказать старпому, что негры задумали убийство, и настучать капитану на старпома, будто он сговаривается с неграми. Рассорить их между собой, свалить интригу на Полсебастьяна, и всё это ради того, чтобы нейтрализовать единственного квалифицированного сортировщика ради получения яда и отравления пиратской команды посредством кока, который сделался повязанным с нами кровью и стал вынужден помогать в подкупе начальника таможни, дабы он пропустил контрабанду запрещённых видов и помог нам вернуться на родину, – Денис перевёл дыхание. – Я вообще отказываюсь понимать, как человек способен такое придумать, не то, что реализовать.

– А, как вы считаете, Михаил Анатольевич стал ведущим научным сотрудником? – прищурилась Рощина.

– В институте не все такие?.. – возражение прозвучало беспомощно, как вопрос.

– Это вы ещё заместителя директора по науке не знаете.

Муромцев его действительно плохо знал.

– Думаю, мне надо покинуть ваш прекрасный научный коллектив, пока я цел. Думаю, мне вообще в институте делать нечего. Думаю, мне во Владивосток надо ехать, к академику Локтеву, там хотя бы есть шанс получить образование.

– Правильно думаете после всего, – Арина явно сожалела об их внезапно вспыхнувшей страсти.

«Настоящие монстры не в море», – подумал Денис.

Эпилог

Рейсы из Дакара обслуживали три авиакомпании – «Райан Эйр», «Изя Джет» и «Чипскейт Эйрлайнз». Здание вокзала для внешних авиалиний было битком набито мультикультурной толпой, состоящей из людей, похожих на туристов-рюкзачников. Возможно, это были искатели приключений, контрабандисты, офисные скитальцы, свободные художники, программисты, духовно богатые девы, фрилансеры, шпионы, журналисты, международные авантюристы и вышедшие на пенсию пираты. Сотрудники ГосНИИ Биологии моря Российской Академии Наук внешне от них ничем не отличались. Когда они устроились в креслах, Казаков оглядел их и глубоко вздохнул.

– Возвращаемся какие-то помятые. А я надеялся в тропический рай попасть… – последние дни он только ныл и коллеги утратили к нему всякое сочувствие.

– Ад – это мы сами, – Смольский снял очки, потёр веки костяшками больших пальцев. – То, что люди устроили своими руками, без вмешательства инопланетян.

– Никто, кроме нас, – безучастно сказал Денис, глядя в иллюминатор.

Они долго молчали. Лайнер вырулил на взлётку, разогнался, крыши Дакара пронеслись под крыльями. Возникла надежда, что экзотика скоро исчезнет. Лучше всего, навсегда.

– Никогда со мной такого не было, – пожаловался Казаков. – Ощущаю себя каким-то статистом, которого взяли в экспедицию, чтобы он красиво и трагически погиб. Но даже для этого я не пригодился. Так весь рейс и проболтался впустую.

– Не переживайте, Виктор Николаевич, – тепло улыбнулась Рощина. – Нам с вами ещё итоговый отчёт писать.

И тогда Казаков заплакал.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg