«Assassin's Creed. Единство»

Assassin's Creed. Единство (fb2) - Assassin's Creed. Единство [litres] (пер. Игорь Борисович Иванов) (Assassin's Creed - 7) 1175K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Оливер Боуден

Оливер Боуден Assassin’s Creed. Единство

Oliver Bowden

ASSASSIN’S CREED: UNITY

© 2017 Ubisoft Entertainment. All rights reserved. Assassin’s Creed.

Ubisoft and the Ubisoft logo are trademarks of Ubisoft Entertainment in the U.S. and/or other countries.

* * *

Особенно радуют те моменты, которые не вошли в игру, словно открываешь ранее не замеченную дверь.

Из отзывов читателей на сайте ozon.ru

Очень рекомендую прочесть до того, как начнете играть… или пройти игру до того, как начнете читать. По-любому сплошное удовольствие.

Из отзывов читателей на сайте amazon.com

Эта книга вам понравится, даже если вы не играете в «Assassin's Creed». В ней оживают персонажи, их вымышленные судьбы врастают в реальную историю.

Из отзывов читателей на сайте amazon.com

Отрывок из дневника Арно Дориана

12 сентября 1794 г

На моем столе лежит ее дневник, открытый на первой странице. Это все, что я сумел прочитать, пока у меня не перехватило дыхание от переполнявших душу эмоций и строки не поплыли от застилающих глаза слез. Они катились по моим щекам бурным потоком, в то время как мысли о ней вновь вспыхнули в моей голове с новой силой. Наши детские проказы и игры в прятки. Маленькая бунтарка, которую я узнал и полюбил во взрослой жизни. Пряди рыжих волос, разбросанные по плечам, и проницательные глаза под темными густыми ресницами. Она обладала грациозностью, присущей опытным танцорам и искусным фехтовальщикам. И везде она держалась уверенно: будь то дворцовый зал, где она скользила по паркету, ловя голодные взгляды мужчин, или поединок.

Но в этих глазах скрывались тайны, которые я собрался разгадать. Я вновь беру ее дневник. Мне хочется прикасаться к страницам и гладить слова, чувствуя: здесь запечатлена часть ее души.

Я продолжаю чтение.

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

9 апреля 1778 г

1

Меня зовут Элиза Де Ла Серр. Имена моих родителей – Франсуа и Жюли. Мы живем в Версале: блистательном, прекрасном Версале с его аккуратными домиками и величественными замками, над которыми простерлась тень громадного дворца. Улицы здесь обсажены деревьями лайма. Версаль знаменит своими сверкающими озерами, фонтанами и садами с искусно подстриженными деревьями.

Мы – аристократы. Баловни судьбы. Привилегированное сословие. Чтобы убедиться в этом, достаточно проехаться до Парижа. Дорога до столицы занимает чуть больше двадцати километров и освещается висячими масляными фонарями – в Версале их можно встретить повсюду. Но парижская беднота пользуется сальными свечами, и дым от фабрик, где вытапливают сало, висит над городом, будто саван смерти, пачкая кожу и вызывая удушье. Одетые в рванье, со спинами, согбенными ношей или тягостными мыслями, бедняки Парижа бредут по улицам, которые, похоже, так и не дождутся появления фонарей. Вдоль улиц прорыты сточные канавы, переполненные грязью и человеческими нечистотами. Содержимое канав пачкает ноги тех, кто несет наши портшезы, из окон которых мы смотрим во все глаза.

Проходит время, и позолоченные кареты везут нас обратно в Версаль. Мы проезжаем мимо фигур на полях. Окутанные туманом, они напоминают призраков. Эти босоногие крестьяне обрабатывают земли аристократии и голодают, если год выдастся неурожайным. Они всецело зависят от землевладельцев. Дома я слушаю рассказы родителей о том, как ночью крестьянам бывает не до сна. Как они гоняют лягушек, чтобы те своим кваканьем не мешали спать господам. Как крестьяне вынуждены есть траву, чтобы не умереть с голоду. Как знать не платит налогов и не несет воинской повинности. Аристократу не грозит corveé,[1] унизительный труд, где за целый день дорожных работ человек не получает ни гроша.

По словам родителей, Мария-Антуанетта днями бродит по коридорам, залам и многочисленным комнатам королевского дворца, придумывая новые способы потратить деньги, отпускаемые ей на наряды. Тем временем ее муж – Людовик XVI – занят в своем lit de justice.[2] Король издает законы, обогащающие аристократию за счет бедных и голодающих. Лица родителей мрачнеют; они считают, что подобные действия способны разжечь революцию.

У моего отца было несколько «сподвижников». Его советники. Трое мужчин – господа Кретьен Лафреньер, Луи-Мишель Лепелетье и Шарль Габриэль Сивер – и одна женщина – мадам Левек. Все они носили длиннополые черные камзолы и темные фетровые шляпы, а их глаза никогда не улыбались. Я звала их «во́ронами».

– Неужто мы не усвоили уроки кроканов? – спрашивает мать.

Разумеется, из рассказов матери я знала о кроканах – крестьянских бунтовщиках двухсотлетней давности.

– Похоже, что нет, Жюли, – отвечает отец.

Есть выражение, описывающее момент, когда что-то вдруг становится тебе понятным. В таких случаях говорят: «До него (или до нее) дошло».

В детстве я никогда не задавалась вопросом, почему меня учат истории, а не этикету и хорошим манерам. Я не спрашивала, почему мама после обеда уходила в комнату, где отец совещался с «во́ронами». Там ее громкий голос слышался наравне с голосами остальных. Меня не удивляло, что она сама, без помощи конюха, седлает лошадь. Не поражало меня и то, почему у мамы почти никогда не было времени на разговоры о модах и придворные сплетни. Я ни разу не спросила, почему она не похожа на остальных матерей.

Так продолжалось, пока до меня не дошло.

2

Моя мать была красивой женщиной и хорошо одевалась, хотя и уделяла своей внешности гораздо меньше времени, чем придворные дамы. Последних она не одобряла и при разговоре о них всегда кривила губы. По мнению мамы, эти дамы были помешаны на платьях, положении в обществе и прочих «вещах».

– Они не видят дальше собственного носа. Элиза, обещай мне, что не превратишься в одну из них.

Заинтригованная, желающая знать, какой мне ни в коем случае нельзя становиться, я пристраивалась возле материнского подола, чтобы шпионить за ненавистными ей женщинами. Я видела густо напудренных сплетниц. Они разыгрывали верность своим мужьям, но при этом так и стреляли глазами из-под вееров, высматривая беспечных любовников, способных попасться в их силки. Складки маминого платья делали меня незаметной, и я мельком заглядывала за напудренную маску этих сплетниц, когда язвительный смех высыхал на их губах, а в глазах угасал насмешливый взгляд. Тогда я видела этих женщин такими, какие они есть на самом деле. Их снедал страх. Они боялись лишиться благосклонности двора или соскользнуть с социальной лестницы.

Мама была совсем иной. Начну с того, что она не проявляла ни малейшего интереса к сплетням. Я никогда не видела в ее руках веер, а пудру она ненавидела. Маме было просто некогда рисовать себе мушки на лице или разными снадобьями делать кожу алебастрово-белой. Единственной уступкой моде были туфли. Все внимание, какое мама уделяла своему внешнему виду, подчинялось одной-единственной цели – соблюдению приличий.

И еще: она была исключительно верна моему отцу. Она стояла рядом с ним, плечом к плечу, но никогда – за его спиной. Она поддерживала отца, проявляя непоколебимую преданность. В присутствии других она всегда держала его сторону, хотя за закрытыми дверями они, случалось, спорили, и я слышала, как ее слова охлаждали отцовский пыл.

Правда, я уже не помню, когда в последний раз слышала, чтобы мать о чем-то спорила с отцом.

Говорят, сегодня она может умереть.

10 апреля 1778 г

1

Но мама пережила эту ночь.

Я сидела у постели, держала ее руку и разговаривала с ней. Какое-то время я пребывала в заблуждении, что утешаю ее. Так продолжалось, пока мама не повернула голову и не посмотрела на меня мутным, но осмысленным взглядом. Тогда я поняла: мои беседы лишь утомляли и без того уставшую женщину.

За вечер я несколько раз смотрела из окна вниз, во двор, и видела там Арно. Я даже позавидовала его способности быть настолько безучастным к страданиям ближних. Разумеется, он знает о маминой болезни. Но чахотка – недуг распространенный, и больные, умирающие на руках у врача, – обыденное явление даже здесь, в Версале. И потом, он – не из семейства Де Ла Серр. Арно – наш подопечный и потому не посвящен в самые глубокие и мрачные семейные тайны. И наши страдания тоже вне его понимания. Почти все время, что Арно живет у нас, мама остается для него далеким существом, обитающим на верхних этажах замка. Он и воспринимает ее только как больную женщину.

Нас с отцом снедает беспокойство, и мы украдкой поглядываем друг на друга. На публике мы всячески стараемся вести себя как обычно. Страшный диагноз маме поставили два года назад, и это несколько приуменьшает нашу скорбь. Наше горе – еще одна тайна, в которую не посвящен Арно.

2

Мы приближаемся к моменту, когда «до меня дошло». Первое происшествие, заставившее меня по-настоящему задуматься о своих родителях, и в первую очередь о маме, представляется мне в виде столба на дороге, ведущей к моей судьбе.

Это случилось в школе при монастыре. Я оказалась там, когда мне едва исполнилось пять, и потому воспоминания отнюдь не отличаются связностью. На самом деле это просто обрывки впечатлений. Одно из них прочно засело в моей голове: я смотрю сквозь заиндевелое оконное стекло и вижу кроны деревьев, выступающие из-под слоев тумана. И… игуменью.

Сгорбленная, желчная, игуменья была известна своей жестокостью. Она бродила по монастырским коридорам, сжимая в руках трость, в поисках очередной жертвы. В ее кабинете трость всегда лежала на столе. Как мы тогда говорили: «Твой черед». Мой черед наступал всякий раз, когда я испытывала радость. Эти мгновения мимолетного счастья немедленно следовало пресечь. Игуменья их ненавидела. Ее раздражал мой заливистый смех, а мою счастливую улыбку она всегда называла усмешкой. Трость должна была стереть ее с моего лица.

В этом игуменья оказалась права: ненавистная палка действительно заставила меня позабыть о смехе. Правда, ненадолго.

А потом, в один из дней, к игуменье приехали мои родители. По их просьбе меня позвали в ее кабинет. Войдя, я увидела родителей сидящими на стульях. Они повернулись в мою сторону и коротко кивнули мне в знак приветствия. Игуменья стояла за столом. На ее лице, как всегда, было написано нескрываемое презрение. Похоже, она только что закончила перечислять мои многочисленные прегрешения.

Если бы мама приехала одна, я бы держалась не так скованно. Скорее всего, я бы бросилась к ней в надежде, что сейчас заберусь под складки ее платья и окажусь в другом мире, подальше от этого ужасного места. Но родители приехали вдвоем, а отец был моим королем. Он диктовал, каких правил приличия мы должны придерживаться. И это он настоял, чтобы я обучалась при монастыре. А потому я чинно подошла, сделала реверанс и стала ждать, когда со мной заговорят.

Мама схватила меня за руку. Понятия не имею, как она сумела заметить следы ударов на внутренней стороне локтя. И все же отметины, оставленные тростью, не укрылись от материнских глаз.

– Как вы объясните вот это? – строго спросила мама, показывая игуменье следы ее побоев.

Игуменью я всегда видела спокойной и собранной, однако сейчас ее лицо побледнело. В одно мгновение моя мама превратилась из учтивой и вежливой дамы, каковой и надлежало быть гостье игуменьи, в орудие потенциального гнева. Мы все это почувствовали, особенно игуменья.

– Я вам уже говорила: Элиза – девочка своевольная и непослушная, – слегка запинаясь, произнесла она.

– И потому вы били ее тростью? – спросила мама, гневаясь еще сильнее.

Игуменья расправила плечи:

– А как еще прикажете поддерживать порядок?

Мама схватила трость:

– Я думала, вам известны иные способы поддержания порядка. Или вы считаете, что трость в руках делает вас сильной?

Она ударила палкой по столу. Игуменья подпрыгнула и громко сглотнула. Глаза хозяйки кабинета стремительно переместились на моего отца, который отстраненно, с непроницаемым лицом наблюдал за дуэлью двух женщин, словно все это не требовало его участия.

– В таком случае вы глубоко ошибаетесь, – добавила мама. – Трость делает вас слабой.

Мама встала, зло сверкнув глазами и заставив игуменью снова подпрыгнуть, поскольку трость в маминой руке вторично ударила по столу.

– Идем, Элиза, – сказала мама, беря меня за руку.

Мы покинули монастырь, и с тех пор учителя приходили ко мне домой.

Когда мы спешно выходили за ворота монастыря и потом, когда молча ехали в карете, я кое-что поняла. Родители были сердиты, но не произносили ни слова. И все же я догадалась: мамино поведение в кабинете игуменьи недопустимо для знатных дам. Во всяком случае, обычно дамы так себя не ведут.

* * *

Еще одно воспоминание. Прошел год или чуть больше. Владельцы соседнего замка праздновали день рождения своей избалованной дочки. Мои сверстницы играли в куклы, устраивая для них чаепитие с воображаемыми чаем и пирожными. Даже тогда это казалось мне глупым.

Неподалеку мальчишки играли в солдатики. Едва я встала, готовая присоединиться к ним, среди гостей воцарилось неловкое молчание.

Ко мне тут же подскочила моя нянька Рут и, схватив за руку, повела прочь от мальчишек.

– Поиграйте лучше с куклами, Элиза, – твердым и в то же время встревоженным голосом потребовала она.

Остальные няньки недовольно поглядывали на нее, и от этого Рут вся сжалась. Я подчинилась: присела на корточки, изображая интерес к кукольному чаепитию. Лужайка, пережившая внезапное потрясение, вновь наполнилась шумом и голосами мальчишек, играющих в солдатиков, девчонок, поивших кукол воображаемым чаем, нянек, надзирающих за своими подопечными, и знатных дам, рассевшихся на чугунных садовых стульях неподалеку, – матерей этой шумной ребятни.

Я взглянула на этих высокородных сплетниц глазами матери и увидела свой жизненный путь: от ребенка, играющего на траве, до придворной дамы. С предельной ясностью я поняла, что не хочу идти таким путем. Я не хотела быть похожей на тех матерей. Мне хотелось походить на мою маму. Найдя предлог, она покинула толпу сплетниц и стояла у воды, ясно показывая: она не такая, как все.

3

Я получила записку от мистера Уэзеролла. Он написал на своем родном английском языке, сообщая о желании навестить маму. В записке содержалась просьба: встретиться с ним в полночь в библиотеке и проводить в мамину комнату. При этом он также настоятельно просил не говорить ничего отцу.

Это еще одна тайна, которую я вынуждена хранить. Иногда я чувствую себя одной из тех несчастных, что мы видим в Париже: согнувшихся под тяжестью чужих ожиданий.

А мне всего десять лет.

11 апреля 1778 г

1

В полночь я натянула халат, взяла свечу, крадучись спустилась в библиотеку и стала дожидаться мистера Уэзеролла.

Он проник в замок как призрак. Он двигался бесшумно, и собаки его не учуяли. В библиотеку он пробрался настолько тихо, что я едва услышала открывшуюся и тут же закрывшуюся дверь. Мистер Уэзеролл в несколько шагов пересек пространство библиотеки, стянул с головы ненавистный парик и сжал мои плечи.

– Говорят, она быстро угасает. – В его голосе я расслышала надежду на то, что это неправда.

– Так и есть, – подтвердила я, понурив голову.

Ночной гость закрыл глаза. Мистеру Уэзероллу было лет сорок пять – мои родители были всего на несколько лет моложе, – но прожитые годы наложили на его лицо свой отпечаток.

– Когда-то мы с мистером Уэзероллом были очень близки, – призналась однажды мама.

Мне показалось, что она покраснела.

2

Впервые я встретилась с мистером Уэзероллом пронзительно холодным февральским днем. Та зима была первой в цепи по-настоящему суровых зим. В Париже замерзла разлившаяся Сена. Бедняки умирали от холода прямо на улицах. А в Версале все обстояло совсем по-другому. Стараниями слуг ко времени нашего пробуждения по всему замку в очагах жарко пылал огонь. Одетые в теплые меха, мы ели обжигающе горячий завтрак. Утром и днем мы гуляли по саду, и меховые муфты надежно согревали наши руки.

В тот день ярко светило солнце, что не мешало холоду все так же пробирать до костей. Густой слой снега был покрыт сверкающей ледяной коркой, настолько твердой, что наш ирландский волкодав Царапка мог бежать по нему, не рискуя провалиться. Вначале пес сделал несколько осторожных шагов, а затем, почувствовав удачу, с радостным лаем рванулся вперед. Мы с мамой шли в направлении деревьев, обступавших южную лужайку.

Я держала маму за руку и в какой-то момент обернулась. Вдали, окаймленный снегами, перемигивался окнами наш замок. Вскоре мы ушли с освещенного пространства, и замок сразу исчез из виду, словно его заштриховали карандашом. Я обнаружила, что мы зашли дальше обычного, лишившись покровительства родных стен.

– Если увидишь в тени деревьев незнакомого господина, не пугайся, – наклонившись ко мне, тихо сказала мама. Услышанное заставило меня крепче сжать материнскую руку. Мама засмеялась. – Мы здесь не просто так.

Мне было тогда шесть лет. Я и понятия не имела, что встреча мужчины и женщины в подобных условиях может иметь «последствия». По моим представлениям, мама просто встретилась с каким-то господином. Я придала этому не больше значения, чем ее разговорам с нашим садовником Эмануэлем или кучером Жаном.

Среди деревьев было даже тише, чем на заснеженной лужайке. Нас окружал абсолютный покой. Мама повела меня по узкой тропке, уходящей вглубь леса.

– Мистер Уэзеролл любит поиграть, – пояснила мама. Ценя здешнюю тишину, она и сама говорила вполголоса. – Возможно, ему захочется преподнести сюрприз, и нам нужно быть готовыми к этому. Обрати внимание на окружающую местность. Она подскажет нам, чего ожидать. Видишь следы?

Вокруг лежал нетронутый снег.

– Нет, мама.

– Хорошо. Значит, в непосредственной близости от нас его нет. А как ты думаешь, где в таких условиях может спрятаться человек?

– За большим деревом?

– Верно. А если вон там?

Мама указала вверх. Я вытягивала шею, вглядываясь в сплетение заснеженных ветвей, сквозь которые прорывался неяркий солнечный свет.

– Всегда все подмечай, – улыбнулась мама. – Глаза тебе даны, чтобы видеть. Старайся никогда не склонять голову. Не показывай другим, куда направлено твое внимание. В жизни тебе встретятся противники, которые попытаются по выражению лица узнать о твоих намерениях. Заставляя их теряться в догадках, ты сохранишь свое преимущество.

– Мама, а может, этот господин спрятался высоко на дереве? – спросила я.

– Нет, – усмехнулась она. – В общем-то, я его уже увидела. А ты, Элиза, видишь его?

Мы остановились. Я пристально всматривалась в деревья, что высились перед нами.

– Нет, мама, – призналась я.

– Фредди, покажись! – крикнула мама.

В нескольких метрах от нас из-за дерева вышел седобородый человек, сорвал с головы треуголку и церемонно поклонился.

Версальские мужчины, как правило, смотрели свысока на всякого, кто не был похож на них. Мне думалось, что и улыбки у них были особые – «версальские улыбки»: нечто среднее между легким удивлением и скукой. С их губ постоянно была готова сорваться какая-нибудь остроумная колкость, что являлось отличительной чертой всех придворных.

Человек, вышедший из-за дерева, явно не принадлежал к числу версальских мужчин, о чем свидетельствовала хотя бы его борода. Он улыбался, но вовсе не «версальской улыбкой». Его улыбка была мягкой и в то же время серьезной. Судя по всему, этот человек думал, прежде чем что-то сказать, и не бросал слова на ветер.

– Фредди, ты отбрасываешь тень, – улыбнулась мама, когда он приблизился к нам и поцеловал протянутую ему руку.

Он поцеловал и мою руку, снова поклонившись.

– Тень? – переспросил он.

Голос у него звучал тепло, с некоторым рокотом; голос моряка или солдата, но не утонченного придворного.

– Черт побери, должно быть, теряю чутье.

– Надеюсь, Фредди, что ты ошибаешься, – засмеялась мама. – Элиза, познакомься с мистером Уэзероллом. Он англичанин. Мой коллега. А ты, Фредди, познакомься с моей дочерью Элизой.

Коллега? Что-то типа советника, может быть? Как папины «во́роны»? Нет, на них он был совсем не похож. Хотя бы тем, что взгляд его не был суровым.

– Очарован, мадемуазель, – хрипло произнес мистер Уэзеролл.

Английский акцент придавал слову «мадемуазель» некий шарм.

Мама перестала улыбаться. Ее взгляд сделался серьезным.

– Элиза, мистер Уэзеролл является нашим доверенным лицом и защитником. В случае необходимости ты всегда можешь обратиться к нему за помощью.

– А как же отец? – спросила я, испытывая некоторое замешательство.

– Отец горячо любит нас обеих и охотно отдал бы за нас свою жизнь. Но мужчин, занимающих столь высокое положение, как твой отец, необходимо оберегать от дополнительных забот о близких. Потому, Элиза, я и прибегаю к помощи мистера Уэзеролла. Незачем беспокоить твоего отца делами, касающимися женской части нашей семьи. – Мамин взгляд стал еще серьезнее. – Незачем беспокоить твоего отца. Ты это понимаешь, Элиза?

– Да, мама.

Мистер Уэзеролл понимающе кивнул.

– Мадемуазель, я здесь, чтобы служить вам, – сказал он.

– Благодарю вас, месье, – ответила я, делая реверанс.

Взявшийся как будто из ниоткуда Царапка радостно завилял хвостом, приветствуя мистера Уэзеролла. Оба явно были давними приятелями.

– Жюли, мы можем поговорить? – спросил наш защитник, вновь надевая треуголку.

Они с мамой пошли рядом. Я отставала от них на пару шагов. Взрослые говорили вполголоса, и до меня долетали лишь обрывки их разговора. Я слышала слова «великий магистр» и «король», которые ничего для меня не значили в то время. Только с годами эти слова обрели смысл.

А затем случилось нечто неожиданное.

Все это было так давно, что я не помню точной последовательности событий. Кажется, в какой-то момент мама и мистер Уэзеролл замерли и напряглись, а Царапка ощетинился и зарычал. Затем мама резко повернулась. Я проследила за ее взглядом и увидела… волка. Он находился слева от меня, в кустарнике. Черный с серыми подпалинами, он стоял не шелохнувшись и голодными глазами смотрел на нас.

Мама резко выдернула руку из муфты. Блеснуло лезвие. Она мигом оказалась рядом со мной, заслоняя меня своим телом. Я инстинктивно схватилась за подол ее одежды. Выставив руку с кинжалом вперед, мама смотрела на волка.

Наискосок от нас мистер Уэзеролл держал за загривок ощетинившегося Царапку. Другой рукой англичанин тянулся к мечу, висевшему у него на поясе.

– Погоди! – скомандовала мама. Она вскинула руку, заставив мистера Уэзеролла остановиться. – Сомневаюсь, что этот волк вздумает напасть.

– Я бы не был так в этом уверен, Жюли, – предостерегающе возразил мистер Уэзеролл. – Это едва ли не самый голодный зверь из всех, что водятся здесь.

Волк смотрел на маму, а она смотрела на волка, продолжая разговор с нами.

– Ему стало нечего есть на холмах, вот он и явился сюда. Но, думаю, этот волк знает: попытавшись напасть, он сделается нашим врагом. Для него куда благоразумнее отступить перед лицом неумолимой силы и поискать себе пропитание в ином месте.

– Почему я улавливаю в твоих словах оттенок притчи? – спросил англичанин, коротко рассмеявшись.

– Потому что, Фредди, это и есть притча, – улыбнулась мама.

Волк еще несколько мгновений пристально глядел на нее. Наконец он опустил голову, повернулся и медленно потрусил прочь. Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся за деревьями. Мама убрала кинжал в муфту.

Я взглянула на мистера Уэзеролла. Его камзол был вновь застегнут на все пуговицы, скрывая меч.

Вся эта история еще на шаг приблизила меня к моменту, когда «до меня дошло».

3

Я проводила мистера Уэзеролла в мамину комнату. Он сказал, что хочет побыть с мамой наедине, и заверил меня, что выберется из замка самостоятельно. Поддавшись любопытству, я заглянула в замочную скважину и увидела, как он сел на постель, взял мамину руку и склонил голову. Через несколько секунд мне показалось, что я слышу его плач.

12 апреля 1778 г

1

Я смотрю в окно и вспоминаю прошлое лето. Наши игры с Арно, когда я выныривала из своих забот и снова наслаждалась безмятежными днями детства. Я бегала с ним по лабиринту живых изгородей на угодьях вокруг дворца, ссорилась из-за десерта. Тогда я совсем не знала, сколь короткой окажется эта чудесная пора.

Каждое утро я впиваюсь ногтями в ладони и спрашиваю Рут:

– Она проснулась?

Я имею в виду «Она жива?», и Рут это знает. Нянька спешит заверить меня, что мама пережила ночь.

Но ждать осталось недолго.

2

Итак, момент, когда «до меня дошло», все ближе. Но вначале напишу про еще один «дорожный столб».

Вскоре после моего знакомства с мистером Уэзероллом к нам приехало семейство Кэрролл. Весна в тот год выдалась чудесной! Снег сошел довольно быстро, и аккуратно подстриженные лужайки радовали нас сочной зеленью. Версаль возвращался к своему естественному состоянию безупречного совершенства. Нас окружали куртины таких же безупречно подстриженных деревьев, почти заглушавших шум города. Справа виднелись подступы ко дворцу: широкие каменные ступени, ведущие к колоннам его протяженного фасада. Великолепное зрелище для услаждения взора наших английских гостей – семьи Кэрролл. У себя в Лондоне они жили в Мейфэре – месте, где обитала английская знать. Отец с мистером Кэрроллом часами беседовали в гостиной. Иногда к ним присоединялись «во́роны». На нас с мамой была возложена задача развлекать миссис Кэрролл и ее дочь Мэй. Та с первых минут заявила мне, что ей уже десять, а поскольку мне тогда было всего шесть, это делало ее гораздо лучше меня.

Мы пригласили своих гостей прогуляться, пока утренняя прохлада не сменилась жгучим солнцем. На этой прогулке нас было четверо: мы с мамой и миссис Кэрролл с Мэй.

Взрослые шли впереди нас. Я заметила, что мамины руки и сейчас погружены в муфту. Неужели и на эту прогулку она взяла свой кинжал? Я спросила о нем сразу же после истории с волком:

– Мама, зачем ты носишь в муфте кинжал?

– Чтобы обороняться от хищных волков, – ответила она и с усмешкой добавила: – Как четвероногих, так и двуногих. И потом, кинжал помогает муфте сохранять форму.

Затем (для меня это быстро сделалось привычным) мама взяла с меня обещание хранить то, что я узнала, в качестве одной из наших véritées cachées.[3] Мистер Уэзеролл тоже был vérité caché. И когда он стал давать мне уроки владения мечом, те стали еще одной vérité caché.

Иногда мне казалось, что вся моя жизнь состоит из тайн и секретов.

Мы с Мэй держались на почтительном расстоянии от матерей. Подолы наших платьев скользили по молоденькой травке. Издали могло показаться, что мы плывем по зеленым волнам нашей лужайки.

– Сколько тебе лет, Вонючка? – шепотом спросила Мэй.

Она задавала этот вопрос далеко не в первый раз.

– Не называй меня «вонючкой», – чопорным тоном потребовала я.

– Извини, Вонючка. Так сколько тебе лет?

– Шесть.

Мэй фыркнула. «Какой ужас быть шестилетней», – говорило ее фырканье, словно ей самой никогда не было шесть.

– Ну а мне десять, – высокомерно произнесла она.

Впрочем, она все и всегда говорила высокомерно.

– Я знаю, что тебе десять, – прошипела я и красочно вообразила, как выставляю ногу и Мэй распластывается на гравии дорожки.

– Ну, вдруг ты забыла?

Я представила ее поднимающейся с дорожки, представила камешки, прилипшие к ее орущей физиономии. Как говорил мне мистер Уэзеролл? Чем старше люди становятся, тем больнее падают.

(И теперь, когда мне самой исполнилось десять, меня занимает вопрос: не стала ли я такой же высокомерной, как Мэй? Звучит ли и мой голос насмешливо, когда я говорю с теми, кто младше меня по возрасту или ниже по положению? Мистер Уэзеролл считает меня излишне самоуверенной; по-моему, это вежливый синоним слова «высокомерная». Возможно, наши разговоры с Мэй потому и были перепалкой, что глубоко внутри мы с ней очень похожи.)

Дорожка сделала поворот, и теперь, благодаря ветру, мы услышали, о чем говорят наши матери.

– Естественно, мы испытываем опасения относительно курса, который, судя по всему, хочет взять ваш орден, – говорила миссис Кэрролл.

– Вы испытываете опасения? – переспросила мама, особо выделив последнее слово.

– Да. Нас настораживают намерения советников вашего мужа. Мы с вами обе знаем: наш долг позаботиться о том, чтобы наши мужья действовали в правильном направлении. Возможно… если мне будет позволено это сказать… ваш муж разрешает определенным фракциям диктовать ему политику.

– Вы правы. Есть ряд высокопоставленных членов ордена, которые выступают в пользу, скажем так, более радикальных мер, касающихся изменения старого порядка.

– Нас в Англии это очень настораживает.

– Еще бы, – усмехнулась мама. – Вы в Англии противитесь любым переменам.

– Вовсе нет, – возразила миссис Кэрролл, задетая мамиными словами. – Вашему пониманию английского характера недостает тонкости. Зато я начинаю чувствовать, куда склоняются ваши собственные убеждения, мадам Де Ла Серр. Вы ратуете за перемены?

– Да, если это перемены к лучшему.

– В таком случае следует ли мне указать в отчете, что вы разделяете убеждения советников вашего мужа? Не напрасно ли меня отправляли сюда с поручением?

– Отнюдь нет, мадам. Приятно узнать, что я пользуюсь поддержкой моих английских коллег. Они, как и я, противятся решительным мерам. Это весьма утешает. Но я не могу утверждать, что соглашаюсь с вашей конечной целью. Верно, существуют силы, стремящиеся к насильственному перевороту. Это с одной стороны. С другой – мой муж верит в монарха, данного нам Богом, и его идеалы будущего не включают в себя вообще никаких перемен. Я же придерживаюсь третьей стороны. Если вам угодно, третьего пути. Вряд ли вас удивит, что я считаю свою идеологию наиболее умеренной из трех названных.

Некоторое время они шли молча. Миссис Кэрролл кивала, думая над мамиными словами.

– Миссис Кэрролл, мне жаль, если вы не ощущаете общности наших целей. Примите мои извинения, если это в какой-то степени делает меня ненадежной союзницей.

– Понимаю, – кивала англичанка. – На вашем месте, мадам Де Ла Серр, я бы употребила все свое влияние на обе стороны, чтобы предложить им ваш третий путь.

– Мне бы не хотелось дальше говорить на эту тему, но смею вас уверить: ваш приезд сюда не был напрасным. Мое уважение к вам и всей британской ветви ордена остается непоколебимым. Надеюсь, что это взаимно. А на меня вы можете рассчитывать в следующем. Во-первых, я и дальше буду придерживаться своих принципов. Во-вторых, я не допущу, чтобы советники мужа влияли на него и его действия.

– В таком случае я получила все, что хотела.

– Отлично. Надеюсь, это послужит вам хоть каким-то утешением.

Мэй, шедшая рядом, наклонилась ко мне и спросила:

– Родители уже рассказали тебе о предназначении?

– Нет. А что такое «предназначение»?

Она поднесла руку к губам, делая вид, будто сболтнула лишнее.

– Возможно, расскажут, когда тебе исполнится десять. Как мои рассказали мне. Кстати, сколько тебе лет?

– Шесть, – вздохнула я.

– Вот когда подрастешь и тебе будет десять, они, наверное, и расскажут. Мои сделали именно так.

Но в замыслы родителей вмешалась судьба, и им пришлось рассказать мне о моем «предназначении» намного раньше, потому что через пару лет – осенью 1775 года, – когда мне исполнилось восемь, мы с мамой отправились покупать обувь.

3

Помимо замка в Версале у нас есть большой особняк в Париже, и всякий раз, когда мы приезжаем в столицу, мама с удовольствием отправляется по магазинам.

Я уже писала, что мама терпеть не могла вееров и париков, избегала пышности и вычурности в покрое платьев, но у нее существовала одна слабость.

Туфли. Мама их обожала. Она покупала шелковые туфли в парижском магазине Кристиана с завидной регулярностью: раз в две недели. Мама говорила, что это ее единственная причуда, ставшая и моей, поскольку всякий раз мы уходили из магазина не с одной, но с двумя парами туфель.

Лавка Кристиана находилась на одной из оживленных парижских улиц, довольно далеко от нашего особняка на острове Сен-Луи. Но расстояние – понятие относительное. Нам с мамой помогли выйти из удобной, вкусно пахнущей кареты. Я затаила дыхание, очутившись на шумной и людной улице. Слышались крики. По булыжникам громко цокали копыта лошадей. Неумолчно гремели колеса повозок. Звуки Парижа.

Из открытых окон верхних этажей, уложив руки на подоконник, высовывались женщины – поглазеть на окружающий мир. Вдоль улицы стояли лотки, торговавшие фруктами и тканями. Ехали тележки, доверху нагруженные разными товарами. Их толкали мужчины и женщины в одинаковых фартуках.

– Мадам! Мадемуазель! – окликали нас отовсюду.

Оба края улицы тонули в тени, притягивая мой взгляд. Я смотрела на лица, мелькающие в сумраке, и воображала, что вижу голод и отчаяние в глазах тех, кто смотрел на нас, как мне казалось, с упреком.

– Идем, Элиза, – одернула меня мама.

Подражая ей, я приподняла подол своего платья и изящной походкой, аккуратно обходя грязь и человеческие испражнения, направилась к дверям магазина. Хозяин вышел нам навстречу и провел внутрь.

Дверь закрылась, отсекая внешний мир. К нам с тряпкой в руках подскочил слуга, который тщательно отер нашу обувь. Вскоре уже ничто не напоминало о нескольких метрах рискованного пути, проделанного нами от кареты до дверей одного из самых модных и дорогих обувных магазинов Парижа.

Кристиан носил белый парик, стянутый черной ленточкой, сюртук и светлые бриджи. Полуаристократ и полулакей – именно таким он видел себя на социальной лестнице. Кристиан обожал повторять, что может заставить любую женщину почувствовать себя красивой и что это величайшая сила, данная мужчине. Но мама для него оставалась загадкой. Она была единственной из покупательниц, на которую магия Кристиана действовала лишь отчасти. Другие женщины воспринимали туфли как дань собственному тщеславию, а маму восхищало изящество самой обуви.

Но Кристиан этого не понимал, и потому каждый мамин визит показывал тщетность его стараний разгадать тайну этой женщины.

– Вы только взгляните, мадам. – Кристиан выставил на прилавок туфельки, украшенные пряжками. – Каждая женщина, входящая в эту дверь, ощущает слабость в коленях, стоит ей только взглянуть на новый шедевр обувного искусства. Но всю красоту и изящество этих туфель могут подчеркнуть только ножки мадам Де Ла Серр.

– Какие легкомысленные слова, Кристиан, – улыбнулась мама.

Властно махнув рукой, она прошла мимо хозяина к другим полкам. Я украдкой посмотрела на продавца, но не смогла ничего прочесть по его взгляду и последовала за мамой.

Выбирала она быстро. Мама делала это с уверенностью, всякий раз ошеломлявшей Кристиана. Будучи постоянной маминой спутницей, я замечала перемену в ней, когда она выбирала себе обувь. Легкость движений. Улыбку, обращенную ко мне. Мама надела вторую туфлю и полюбовалась отражением своих красивых ног в зеркале под оханье и глупые бормотания Кристиана. Он говорил, что каждая туфля – незаконченное произведение искусства, которому мамина нога придает завершающий штрих.

Мы выбрали себе туфли. Мама распорядилась насчет оплаты и доставки, после чего Кристиан проводил нас до двери. Мы вышли на улицу, где…

Не увидели ни нашего кучера Жана, ни кареты.

– Мадам, – озабоченно произнес Кристиан.

Чувствовалось, мама несколько оторопела. Чуть насупившись, она оглянулась по сторонам.

– Не волнуйтесь, Кристиан, – весело проговорила она, успокаивая владельца магазина. – Наша карета немного запаздывает, только и всего. Мы подождем ее возвращения, а пока насладимся красками и звуками Парижа.

Меж тем начинало темнеть. Воздух сделался прохладнее и гуще, чему способствовал вечерний туман.

– Мадам, об этом не может быть и речи. Вам нельзя ждать на улице, – возразил испуганный Кристиан.

Мама одарила продавца легкой улыбкой:

– Кристиан, вы боитесь, что улица дурно подействует на мои тонкие чувства?

– Это опасно, – возразил хозяин магазина и с легкой брезгливостью добавил: – И потом, эти люди.

– Да, Кристиан, это просто люди. – Мама произнесла эту фразу так, словно делилась с продавцом величайшим секретом на свете. – А теперь, пожалуйста, возвращайтесь в магазин. К вам зашла покупательница. Ей, как и мне, приятно провести время в обществе самого внимательного и обходительного из всех парижских торговцев обувью. И я уверена, ей не захочется тратить драгоценные минуты, видя, как вы разрываетесь между ней и двумя особами, ожидающими своего нерадивого кучера.

Кристиан знал: моя мама редко меняет принятые решения. И в магазине у него действительно находилась покупательница. Он больше не пытался возражать, поклонился, пробормотал слова прощания и вернулся к своим обязанностям. Мы с мамой остались вдвоем на улице, с которой исчезли все повозки. Прохожие растворялись в густом тумане, и их фигуры лишались четкости очертаний.

– Мама, – прошептала я, стискивая ее руку.

– Тебе нечего бояться, Элиза, – ответила мама, решительно поднимая голову. – Мы наймем карету и поедем в Версаль.

– Значит, мы не вернемся в наш особняк?

– Нет. – Мама о чем-то раздумывала, слегка покусывая губу. – Нам будет лучше отправиться в Версаль.

Мама изменилась: стала напряженной и очень внимательной. Она повела меня по улице, совсем неподходящей для наших длиннополых платьев и шляпок. Мы остановились у витрины магазина. Мама достала из сумочки пудреницу и посмотрелась в зеркальце.

Потом мы отправились дальше. Из ситуации, в которой мы оказались, мама решила извлечь полезный урок для меня.

– Элиза, придай лицу бесстрастное выражение. Не показывай своих истинных чувств, особенно если это тревога и беспокойство. Не выгляди торопливой. Сохраняй внешнее спокойствие. Управляй собой. – Прохожих на улицах становилось все меньше. – Мы скоро доберемся до площади. Там стоят наемные экипажи. Однако вначале я должна кое-что тебе рассказать. Когда я с тобой разговариваю, не поворачивай голову в мою сторону и вообще не показывай, что слушаешь меня. Тебе понятно?

– Да, мама.

– Прекрасно. Нас преследует какой-то человек в плаще и высокой фетровой шляпе. Он идет за нами от самых дверей магазина Кристиана.

– Зачем? Зачем этот человек нас преследует?

– Хороший вопрос, Элиза. Ответ на него я и пытаюсь получить. А пока идем дальше.

Мы остановились возле витрины другого магазина.

– Судя по всему, наш «хвост» исчез, – задумчиво сказала мама.

– Так это же хорошо, – ответила я со всей наивностью моей незамутненной восьмилетней души.

Однако мамино лицо продолжало выглядеть обеспокоенным.

– Нет, моя дорогая, это совсем не хорошо. Я бы предпочла, чтобы он оставался у меня на виду. А теперь я вынуждена гадать: либо он действительно исчез, либо – и второе кажется мне более вероятным – помчался вперед, намереваясь отрезать нам дорогу к площади. Он рассчитывает, что мы пойдем по главной улице, которая туда ведет. Но мы, Элиза, его перехитрим и отправимся другим путем.

Мы свернули на улицу, что была у́же прежней, а оттуда – в длинный и довольно темный переулок. Лишь у входа в него и в дальнем конце горело по фонарю.

Где-то на середине пути прямо перед нами из тумана появилась фигура человека. Я поняла: мама допустила ошибку.

4

У него было худощавое лицо, обрамленное локонами почти белых волос. Он напоминал щеголеватого, но явно обедневшего доктора в поношенном черном плаще и потертой высокой шляпе. Из-под воротника плаща выбивались кружева рубашки.

При нем был докторский саквояж, который незнакомец опустил на землю и открыл одной рукой, безотрывно глядя на нас с мамой. Из саквояжа он извлек нечто длинное и искривленное.

Затем, улыбаясь, незнакомец выхватил из ножен кинжал, лезвие которого зловеще сверкнуло в темноте.

– Не отходи от меня, – шепнула мама. – Все будет хорошо.

Я поверила, поскольку в свои восемь лет в принципе доверяла своей матери и еще не забыла, как она расправилась с тем волком.

Но тем не менее прогнать страх из своих коленей мне не удалось.

– Что вам угодно, месье? – спокойно спросила мама.

Он не ответил.

– Прекрасно. В таком случае мы вернемся туда, откуда пришли, – теперь уже громко произнесла мама.

Она взяла меня за руку, намереваясь повернуться и уйти.

У входа в переулок мелькнула тень, и в оранжевом пятне света появилась вторая фигура. Это был фонарщик, о чем свидетельствовал шест в его руках.

– Месье, – остановившись, осторожно обратилась к нему мама. – Могу я попросить вас о помощи? Этот господин не дает нам проходу.

Но вторая фигура лишь молча направилась к фонарному столбу и подняла шест.

– Месье… – повторила мама и вдруг умолкла.

Я не понимала, почему фонарщик пытается зажечь уже горящий фонарь. Слишком поздно я заметила на конце шеста крюк, каким обычно гасили фитили.

– Месье…

У входа в переулок стало темно. Мы слышали, как громко клацнул о тротуар брошенный шест. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела: фонарщик что-то вытащил из-за пазухи. Кинжал. Теперь и он сделал шаг в нашу сторону.

Мамина голова вновь повернулась к доктору:

– Что вам угодно, месье?

В ответ тот вытянул другую руку. Что-то щелкнуло, и прямо из его рукава появилось лезвие второго кинжала.

– Ассасин, – тихо произнесла мама, с улыбкой следя за его движениями.

С противоположной стороны к нам приближался фонарщик. Во всяком случае, мы видели его хищно изогнутые губы и сощуренные глаза. Повернувшись в другую сторону, мама увидела доктора, вооруженного двумя кинжалами, губы которого также скривила ухмылка. Он наслаждался происходящим или, по крайней мере, делал вид, что наслаждается.

Но мама оказалась столь же невосприимчивой к его злым намерениям, как до этого – к комплиментам Кристиана. Следующее ее движение по изяществу было похоже на танцевальное па. Выставив ногу вперед, мама наклонилась, и… в ее руке сверкнул нож, вытащенный из сапога. Все это произошло в одно мгновение.

Еще секунду назад мы были жертвами: беззащитная женщина с малолетней дочерью, застигнутые злоумышленниками врасплох в темном переулке, – и вот уже мать переходит в нападение, готовая защитить своего ребенка. Судя по ее движениям и нынешней позе, она хорошо умела обращаться с оружием.

У доктора блеснули глаза. Фонарщик остановился. Оба получили время на раздумья.

Нож мама держала в правой руке. Это меня удивило, поскольку она была левшой. Мама повернулась правым плечом к доктору.

Тот шагнул к нам навстречу, и тут мама мгновенно перебросила нож из правой руки в левую. Подол ее платья колыхнулся. Мама пригнулась, вытянув для равновесия правую руку, а левой полоснула доктора по груди. Мамин нож ровно, словно ножницы портного, разрезал его плащ, и ткань тут же пропиталась кровью.

Доктор был ранен, но неглубоко. Его глаза округлились. Он попятился назад, явно ошеломленный искусностью маминой атаки. К моему собственному страху примешалось другое чувство – чувство гордости и восхищения. Никогда еще я не ощущала себя под такой надежной защитой.

Доктор потерпел неудачу, однако не утратил решимости. Он поглядывал за наши спины. Мама обернулась, но было слишком поздно. Рука подкравшегося фонарщика обхватила меня за шею, сдавив горло.

– Брось нож, иначе… – начал фонарщик.

Это все, что он успел произнести, потому что уже через мгновение был мертв.

Мамина скорость застигла его врасплох: не столько быстрота движений, сколько быстрота принятия решения. Сумей фонарщик взять меня в заложницы, все было бы потеряно. Внезапность атаки обеспечила ее успех. Мама протиснулась в щель между мной и фонарщиком, а потом с криком ударила его локтем по горлу.

Фонарщик издал булькающий звук. Рука, державшая меня за шею, ослабла. Не теряя ни секунды, мама вонзила нож фонарщику в живот по самую рукоятку и оттолкнула обмякшее тело к стене. Потом она рывком извлекла нож и быстро отошла. Блуза фонарщика потемнела от крови и разбухла от вывалившихся внутренностей. Он сполз на камни тротуара.

Тяжело дыша, мама повернулась в сторону доктора, ожидая второй атаки, но мы увидели только его спину. Доктор стремительно убегал из переулка.

Мама взяла меня за руку:

– Идем, Элиза, пока ты не перепачкала туфли в крови.

5

Мамина одежда вся была в красных пятнах. Кроме них, ничто в ее облике не выдавало участия в недавней схватке.

Вскоре после нашего возвращения в Версаль послали за во́ронами. Они не замедлили явиться. Отцовские советники ожесточенно стучали о пол тростями, сопели, пыхтели и громогласно требовали наказания «ответственных за случившееся». Слуги суетились, делая вид, что занимаются своим делом, но больше сплетничали по углам. Лицо отца было мертвенно-бледным. Он порывисто обнял нас обеих. Его объятия были крепче и дольше обычного. Когда он разжал руки, в его глазах блестели слезы.

Одна лишь мама держалась так, словно ничего не случилось. Уравновешенная, знающая, что поступила правильно. Конечно правильно. Благодаря ей мы остались живы. Но может, и она, подобно мне, испытывала внутреннее возбуждение?

Пока мы ехали в наемной карете, мама давала мне наставления, как вести себя дома. Она сказала, что меня обязательно станут расспрашивать о случившемся, и предупредила: я должна подтвердить все, что она скажет, и ни в чем ей не перечить.

Я была усердной слушательницей маминых рассказов. Вначале она поведала о происшествии старшему дворецкому Оливье, затем отцу, когда тот пришел, и, наконец, слетевшимся во́ронам. Все ее версии изобиловали множеством подробностей. Мама терпеливо отвечала на вопросы, которыми ее забрасывали, однако стойко умалчивала об одной очень важной детали. Она ничего не сказала о докторе.

– Вы не увидели скрытого клинка? – допытывались у нее.

– Я не видела ничего, что позволяло бы причислить нападавших к ассасинам, – отвечала мама.

– Обычные уличные грабители не так предусмотрительны. Вряд ли вы считаете пропажу кареты простым совпадением. Можно допустить, что Жан вдруг взял и напился, но вероятнее другое. Вашего кучера напоили и, возможно, даже убили. Нет, мадам, происшедшее совсем не похоже на обычный уличный грабеж. Это было продуманное нападение именно на вас. Проявление агрессии наших врагов.

Глаза взрослых устремились ко мне. Вскоре меня вежливо выпроводили из комнаты. Я ушла, но не дальше коридора, где уселась на скамейку и продолжала слушать голоса, доносящиеся из-за двери. Они отскакивали от мраморного пола, устремляясь мне в уши.

– Великий магистр, вы должны признать, что это было делом рук наемных убийц, ассасинов.

(Даже я понимала, что это было делом рук «наемных убийц», и мысленно возражала: «Глупец, конечно, это устроили именно они. Или, по меньшей мере, кто-то с ними связанный».)

– Как и моя жена, я не стану делать поспешные выводы, – отвечал отец.

– Однако вы распорядились усилить охрану замка.

– Распорядился, друг мой. Предосторожность не бывает излишней.

– Мне думается, великий магистр, в глубине сердца вы понимаете, что́ это означает.

– И если даже так? – возвысил голос отец. – Что, по-вашему, я должен сделать?

– Разумеется, предпринять немедленные действия.

– И на что они будут направлены? На защиту чести моей жены или на свержение короля?

– То и другое явилось бы посланием нашим противникам.

Пока отец совещался с во́ронами, замок потрясла ужасная весть: Жана обнаружили в каком-то переулке с перерезанным горлом. Я вздрогнула, словно от внезапного сквозняка. Потом заплакала. Не только по Жану, но, как ни стыдно в этом признаваться, и по себе. Я видела и слышала, как замок наполняется страхом и отчаянием. Из помещений для слуг доносился плач. Голоса во́ронов снова зазвучали возбужденно: в убийстве Жана советники видели подтверждение своих догадок.

И вновь отец их утихомирил. Выглянув в окно, я заметила на дорожках и лужайках людей, вооруженных мушкетами. Все были крайне взволнованы. Отец без конца заключал меня в объятия. Так продолжалось, пока меня не начало воротить от отцовской заботливости. Тогда я стала вырываться из его рук.

6

– Элиза, мы должны кое-что тебе рассказать.

Кем бы ты ни был, читатель моего дневника, ты наверняка с нетерпением ждал этого момента. Момента, когда «до меня наконец дошло»; когда я поняла, почему меня просят хранить так много véritées cachées. В тот вечер я узнала, почему советники моего отца называют его великим магистром, кто такие тамплиеры и почему слово «ассасин» означает не только наемного убийцу, но и название ордена наших противников.

Родители позвали меня в отцовский кабинет. Отец велел поставить три стула возле очага, а потом приказал всем слугам удалиться. Он оставался стоять. Мама же села, сложив руки на коленях и наклонившись вперед. Она подбадривала меня одним только взглядом. Мне вспомнился случай из раннего детства, когда я сильно занозила палец. Мама тогда держала меня, нашептывая утешительные слова и не давая мне разреветься, а отец ловко и быстро извлек занозу.

– Элиза, – начал он, – то, о чем мы собираемся рассказать, ты должна была узнать не раньше, чем когда тебе исполнится десять лет. Но сегодняшние события наверняка породили в твоей голове множество вопросов. Мама полагает, что тебе вполне можно довериться. Поэтому… начнем.

Я взглянула на маму. Она взяла мою руку, широко и ободряюще улыбаясь.

Отец откашлялся.

Вот так. Всем туманным представлениям о моем будущем, какие имелись у меня до сих пор, было суждено измениться.

– Элиза, однажды ты станешь главой французской ветви международного тайного ордена, история которого насчитывает сотни лет, – говорил отец. – Ты, Элиза Де Ла Серр, станешь великим магистром ордена тамплиеров.

– Великим магистром ордена тамплиеров? – переспросила я, недоуменно глядя на каждого из родителей.

– Да.

– Французской ветви?

– Да. В настоящее время этот пост занимаю я. Твоя мама тоже занимает высокое положение в ордене. Все мои советники, включая госпожу Левек, – рыцари нашего ордена. Их усилия направлены на сохранение наших догматов.

Я слушала, ничего не понимая из объяснений отца. Меня удивляло: если эти рыцари занимаются общим делом, почему же тогда на каждой встрече они кричат друг на друга? Однако спросила я о другом:

– Кто такие тамплиеры?

Отец указал на себя и маму, затем очертил в воздухе круг, включив туда и меня.

– Все мы, – ответил он. – Мы – тамплиеры. Мы стремимся сделать мир лучше, чем он есть.

Эти слова мне понравились. Сделать мир лучше, чем он есть.

– А как вы это делаете, папа?

– Хороший вопрос, Элиза, – улыбнулся он. – Как и в любой крупной организации, существующей не один век, в нашем ордене есть разные мнения по поводу наилучшего достижения наших целей. Одни считают, что мы должны жестоко сопротивляться всем, кто противится нам. Другие верят в мирное распространение наших воззрений.

– Кто они такие, папа?

Он пожал плечами:

– У нас есть девиз: «Да направит нас отец понимания». Видишь ли, тамплиерам известно: вопреки всем призывам и увещеваниям, люди не хотят пользоваться настоящей свободой и брать на себя настоящую ответственность. То и другое – слишком непосильная ноша для их плеч. Выдержать ее способны лишь те, кто необычайно силен и крепок разумом.

Мы считаем людей изначально хорошими, но легко поддающимися чужому влиянию, которое уводит их на путь злодеяний, лени и испорченности. Им требуются умелые и опытные вожди, способные повести за собой. Те, кто не станет играть на их отрицательных качествах, но будет взращивать положительные. По нашему мнению, это может способствовать поддержанию мира.

Я буквально чувствовала, как отцовские слова раздвигают мои жизненные горизонты.

– Вы надеетесь повести за собой народ Франции, отец? – спросила я.

– Да, Элиза. Надеемся.

– Как именно?

– А ты сама как думаешь?

В голове у меня стало пусто. Что думала я сама? Таких трудных вопросов мне еще не задавали. Я не знала, что и думать. Отец смотрел на меня по-доброму, однако я понимала: он ждет ответа. Я перевела взгляд на маму. Та ободряюще сжала мне руку. Ее глаза умоляли меня не робеть. И тогда я поняла, что́ мне надо говорить. Мои убеждения сложились из слов, слышанных ранее в разговорах мамы с мистером Уэзероллом и миссис Кэрролл.

– Месье, я считаю, что наш нынешний король непоправимо испорчен. Его правление отравило все животворные воды Франции. Поэтому, чтобы восстановить веру народа в монархию, короля Людовика следует сместить.

Мой ответ застал отца врасплох. Ошеломленный, он вопросительно посмотрел на маму. Та лишь пожала плечами. «Я тут ни при чем», – говорил ее жест, хотя слова, что я произнесла, я слышала именно от нее.

– Понятно, – пробормотал отец. – Твоей матери, Элиза, наверняка приятно слышать, что у тебя сложились такие воззрения, поскольку здесь мы с ней расходимся во мнении. Как и ты, мама верит в перемены. Я же считаю, что правителя страны назначает сам Бог, и верю, что даже испорченного правителя возможно заставить увидеть всю порочность и ошибочность его действий.

Мама снова пожала плечами, получив от отца еще один вопросительный взгляд.

– Папа, но ведь тамплиеры есть и в других странах? – поспешила спросить я.

– Да, они есть везде, – кивнул он. – Есть те, кто служит ордену. Есть просто поддерживающие наши цели. Но как вы с мамой сегодня убедились, у нас есть и враги. Я уже говорил, что история нашего ордена уходит в глубь веков. Мы стремились и стремимся преобразить мир согласно нашим идеалам. Однако существует и противоборствующий орден, у которого свои представления и немало приверженцев. Если мы надеемся избавить добропорядочных людей от ответственности выбора и стать их вождями, то наши противники ратуют за хаос и поощряют анархию, настаивая, что человек должен думать и принимать решения самостоятельно. Они убеждают отринуть традиционные способы мышления, которые тысячелетиями надежно вели человечество, и принять их воззрения на свободу. Орден этот называется орденом ассасинов. Мы считаем, что сегодня на вас напали именно его члены.

– Но, месье, я слышала, как вы говорили, что не уверены…

– Я так сказал лишь затем, чтобы остудить воинственный пыл кое-кого из наиболее горластых членов нашего ордена. Однако я уверен: на вас напали именно ассасины. Только у них могло хватить дерзости убить Жана и покуситься на жизнь жены великого магистра. Несомненно одно: они надеются внести смятение в наши ряды. Сегодня им этого не удалось. Мы должны позаботиться о том, чтобы и впредь их попытки оканчивались провалом.

– Да, отец, – кивнула я.

– Наверное, мамино поведение в минуты опасности тебя очень удивило? – взглянув на свою супругу, спросил он.

Ничуть не удивило. Особенно после истории с волком, о которой я обещала молчать.

– Да, месье, – ответила я, поймав на себе мамин взгляд.

– Существуют навыки, которыми должны обладать все тамплиеры. Наступит день, когда нас поведешь ты. Но прежде ты пройдешь посвящение в орден, а еще раньше познакомишься с нашим учением. И не только. С завтрашнего дня ты начнешь обучаться военному искусству.

И вновь я поймала мамин взгляд. Я уже умела владеть оружием. Мои уроки начались более года назад. Мама слегка покраснела.

– Понимаю, Элиза, – продолжал отец. – Возможно, на твои плечи ложится слишком много. Возможно также, что до сих пор ты считала свою жизнь похожей на жизнь сверстниц. Тебя ждет совсем другое будущее. Я лишь надеюсь, что это не станет для тебя источником тревог. Я надеюсь, ты воспользуешься открывающимися возможностями и направишь их на выполнение твоего предназначения.

Мне всегда казалось, что я не похожа на сверстниц. Теперь я это знала наверняка.

7

Следующим утром Рут помогла мне одеться для прогулки. Нянька суетилась, не скрывая своего недовольства, и бубнила под нос, что мне нельзя так рисковать после вчерашнего. Мы ведь только чудом спаслись от злодея. Если бы не таинственный господин, случайно проходивший мимо и спугнувший грабителя, наши с мамой жизни вполне могли оборваться в том переулке.

Такова была версия вчерашнего происшествия, рассказанная слугам. Повсюду вранье, повсюду тайны. Меня будоражило сознание того, что только я и мама (и, возможно, еще этот странный доктор) знаем всю правду о вчерашних событиях. Не было никакого «таинственного господина»; это моя мама вступила в поединок с обоими злодеями. И лишь очень немногим известно, чем в действительности занимается наша семья и какое место в этих занятиях отведено мне.

Этим утром я проснулась с ощущением, что в моей жизни взошло солнце. Наконец-то все véritées cachées, которые мне велели хранить в тайне, обрели смысл. Наконец-то я узнала, почему наша семья так разительно отличается от других семей и почему мне никогда не удавалось подружиться со сверстниками. Все дело в моем предназначении, которое с ранних лет вело меня совсем иным путем.

Я вспоминала самые лучшие слова, услышанные вчера.

– Мама будет твоей наставницей во всем, – сказал отец, тепло улыбнувшись своей супруге.

Мама, словно зеркало, отражала мне его любовь.

– Пожалуй, не во всем, – продолжая улыбаться, поправил себя отец. – Думаю, в вопросах идеологии Элизе лучше прислушиваться к словам ее отца и великого магистра.

– Франсуа, девочка должна решать сама, – с упреком проговорила мама. – И сделанные выводы должны быть ее собственными.

– Любовь моя, почему меня не оставляет ощущение, что сегодняшние события не слишком-то удивили Элизу?

– А о чем, по-твоему, я говорю с ней во время наших прогулок?

– Наверное, о… туфлях?

– Порой мы действительно обсуждаем фасоны туфель, но невозможно же все время говорить только о них!

Отец понял и растерянно покачал головой, удивляясь собственной невнимательности. Оказалось, он не замечал того, что происходило у него под самым носом.

– Так Элиза уже знала об ордене? – спросил он маму.

– Напрямую – нет, хотя могу сказать: наша дочь была вполне готова к подобным откровениям.

– А как насчет оружия?

– Да, я немного поучила ее и этому.

Отец жестом велел мне встать.

– Сейчас проверим, умеешь ли ты защищаться.

Он встал в позицию, вытянул правую руку. Оружие ему заменял указательный палец.

Я продемонстрировала, чему меня уже успели научить. Отец восхищенно поглядел на маму, затем обошел вокруг меня, разглядывая мою оборонительную стойку. Его лицо удовлетворенно сияло, и я купалась в этом сиянии.

– Правша, вся в отца, – усмехнулся он. – Я думал, ты будешь левшой, как твоя мама.

Я слегка качнулась в коленях, проверяя равновесие. Отец снова улыбнулся:

– Жюли, мне кажется или некий англичанин действительно приложил руку к обучению нашей дочери?

– Да, мистер Уэзеролл помогал мне, давая Элизе дополнительные уроки, – беззаботным тоном ответила мама.

– Понятно. А я-то думал, чего это он зачастил в наш замок… Скажи, он до сих пор сохнет по тебе?

– Франсуа, ты меня смущаешь, – упрекнула своего супруга мама.

(Тогда я, естественно, не понимала смысла родительских слов. Зато теперь понимаю. Минувшей ночью я видела, насколько сломлен мистер Уэзеролл. Теперь я очень хорошо понимаю, о чем они говорили.)

Отец сделался серьезным.

– Ты же знаешь, Жюли, я доверяю тебе во всем. Если ты взялась обучать нашу девочку раньше времени, я готов поддержать тебя и в этом. Если это помогло Элизе не испугаться во время вчерашнего нападения и сохранить хладнокровие, раннее обучение более чем оправданно. Но в один прекрасный день Элиза станет великим магистром. Она пойдет по моим стопам. Пусть во всем, что касается умения сражаться и тактики, она остается твоей подопечной. Но в вопросах идеологии Элиза должна быть моей ученицей. Это понятно?

– Да, Франсуа, – ласково улыбнулась мама. – Это понятно.

Мы с мамой переглянулись. Еще один молчаливый vérité caché.

8

Итак, оставив наконец Рут с ее ненужным беспокойством о моей судьбе, я поспешила в вестибюль замка, готовая отправиться с мамой на прогулку.

– Жюли, я настоятельно прошу тебя взять с собой Царапку и охрану, – властно, тоном, не допускающим возражений, произнес отец.

– Обязательно, – ответила мама и кому-то махнула.

Сегодня наш замок показался мне более людным, чем обычно.

Человеком, которого подозвала мама, оказался мистер Уэзеролл. Мгновение они с отцом внимательно разглядывали друг друга, затем англичанин поклонился, и они обменялись рукопожатием.

– Мы с Франсуа рассказали Элизе о ее будущем, – пояснила мама.

Мистер Уэзеролл перевел взгляд на меня и кивнул. Он снова поклонился и поцеловал мне руку, отчего я почувствовала себя принцессой.

– Итак, юная Элиза, теперь ты знаешь, что однажды возглавишь французских тамплиеров. Какие чувства вызывает у тебя эта новость? – спросил мистер Уэзеролл.

– Я вся в предвкушении, месье, – ответила я.

– Готов побиться об заклад, так оно и есть.

– Франсуа догадался, что Элиза уже потихоньку обучается, – пояснила мама.

Мистер Уэзеролл вновь повернулся к отцу:

– Да. Надеюсь, мое наставничество не оскорбляет великого магистра?

– Я вчера уже говорил жене, что в подобных делах целиком ей доверяю. А с вами, Фредди, они обе в надежных руках.

Подошедший Оливье почтительно держался в стороне, пока отец не подозвал его. Старший дворецкий прошептал что-то ему на ухо. Отец кивнул.

– Дорогая, мне нужно идти, – сказал он. – Наши «друзья» явились с утренним визитом.

Он, естественно, имел в виду во́ронов. Опять поднимут крик. Странно, но то, о чем я узнала, позволило мне увидеть отца в новом свете. Теперь он был не просто моим отцом, не просто мужем моей матери. Я поняла, насколько он занят и какая ответственность лежит на нем. Он должен был постоянно уделять внимание тому или иному делу. Его решения меняли ход человеческих жизней. С во́ронами мы встретились у дверей. Они вежливо приветствовали маму и мистера Уэзеролла, тут же заполонив собой вестибюль. Там вдруг сделалось очень шумно. Снова зазвучали требования отомстить за вчерашнее нападение. Гибель Жана не должна оказаться напрасной – так считали папины советники.

Мы трое вышли наружу и прошли некоторое расстояние, прежде чем мистер Уэзеролл заговорил.

– Элиза, что ты чувствуешь на самом деле теперь, когда знаешь свою судьбу? – спросил он.

– Как я уже говорила там, при папе, я вся в предвкушении.

– И тебе ни капельки не страшно? Представляешь, какая ответственность тебя ждет?

– Мистеру Уэзероллу кажется, что ты еще слишком молода, чтобы знать свое предназначение, – пояснила мама.

– А мне так не кажется. Я жду не дождусь узнать, что́ приготовила мне судьба. – (Англичанин кивнул, словно его вполне устраивал такой ответ.) – И еще, месье, я бы хотела почаще упражняться с мечом, – добавила я. – Ведь теперь не надо таиться.

– Именно так. Мы поработаем над твоим умением парировать удары и прикрываться от них. Потом ты покажешь свои навыки отцу. Думаю, он с удивлением узнает, какой опытной фехтовальщицей ты успела стать. Возможно, однажды ты научишься сражаться лучше твоих родителей.

– В этом, месье, я сомневаюсь.

– Фредди, прошу, не забивай девочке голову столь странными идеями.

Мама слегка толкнула меня в бок и шепотом добавила:

– Хотя, между нами говоря, мистер Уэзеролл может оказаться прав.

Лицо англичанина внезапно стало серьезным.

– Быть может, теперь поговорим о вчерашнем происшествии?

– Это было покушение на нашу жизнь.

– Я лишь сожалею, что меня там не было.

– Но и без тебя, Фредди, мы сумели справиться с нашими противниками. Элиза если и испугалась, то лишь чуть-чуть. Держалась она превосходно и…

– А ты вела себя как львица, защищающая свое потомство?

– Я лишь сделала то, что любой бы сделал на моем месте, окажись он в подобной ситуации. Жаль только, что один из нападавших скрылся.

Мистер Уэзеролл остановился:

– Погоди. Один из нападавших? Их было несколько?

– Двое, – ответила мама, внимательно посмотрев на англичанина. – Второй был куда опаснее первого. Он намеревался пустить в ход скрытый клинок.

Лицо мистера Уэзеролла выражало крайнюю степень удивления.

– Так, значит, нападавшие и в самом деле были ассасинами?

– Сомневаюсь.

– Сомневаешься? Почему?

– Он убежал. Фредди, ты когда-нибудь слышал, чтобы ассасин убегал с поля боя?

– Они всего лишь люди, а ты – опасная противница. Пожалуй, на его месте я бы тоже убежал. С этим твоим ножичком, который ты держишь за голенищем, ты способна превращаться в настоящую дьяволицу.

Мама покраснела:

– Могу заверить, Фредди, что твое лестное замечание не осталось незамеченным. Но в этом человеке было что-то странное. Все какое-то… показное. Скрытый клинок подтверждает его принадлежность к ордену. Но настоящий ли он ассасин?

– Нужно его найти и расспросить.

– Обязательно.

– Расскажи, как он выглядел, – попросил мистер Уэзеролл.

Мама дала словесный портрет доктора.

– Это еще не все.

– Неужели? – удивился мистер Уэзеролл.

Мы пошли в сторону живых изгородей. Убегая, доктор оставил свой саквояж, который мы захватили с собой и надежно спрятали, прежде чем вернуться в замок. Теперь, достав его, мама подала трофей мистеру Уэзероллу.

– Говоришь, убегая, он оставил свой саквояж?

– Да. В нем доктор принес скрытый клинок. Больше внутри ничего нет.

– Ничего, что позволило бы нам определить личность этого человека?

– Только одна мелочь… Открой его, Фредди. Видишь ярлык?

– Саквояж изготовлен в Англии, – удивленно произнес мистер Уэзеролл. – Неужели нападавший был английским ассасином?

Мама кивнула:

– Возможно. Очень даже возможно. Как ты думаешь, у англичан есть основания желать моей смерти? Я ведь ясно дала понять миссис Кэрролл, что поддерживаю смену правителя.

– Но одновременно ты противишься кровопролитию.

– Конечно. Мне казалось, что миссис Кэрролл сочла это достаточным для ее ордена. Хотя, возможно, я ошибалась.

– Сам не понимаю, – покачал головой мистер Уэзеролл. – Даже если временно забыть о моей преданности своей нации, я не вижу, какая им в этом выгода. Они должны осознавать, что ты – та сила, что поддерживает равновесие внутри ордена тамплиеров. И твое убийство было бы чревато нарушением этого баланса.

– Возможно, кто-то сознательно готов пойти на такой риск. В любом случае английский саквояж доктора – единственная зацепка, которая у нас есть для установления личности этого ассасина.

Мистер Уэзеролл кивнул.

– Мы его найдем, – пообещал маме ее друг. – Можешь быть в этом уверена.

Этот разговор происходил три года назад. О докторе с тех пор не было ни слуху ни духу. Покушение на наши жизни стало частью истории, как парижские бедняки становятся частью городского тумана.

13 апреля 1778 г

1

Я хочу, чтобы ей стало лучше. Хочу, чтобы настал такой день, когда взойдет солнце и ее служанки, вошедшие, чтобы отодвинуть портьеры, найдут ее сидящей в постели и чувствующей себя «будто родившейся заново». Мне хочется, чтобы солнце пробилось сквозь портьеры ее комнаты и устремилось в коридоры нашего помрачневшего дома, чтобы выгнало оттуда таящиеся скорбные тени, коснулось отца, возродило его и вернуло мне. Я снова хочу услышать песни и смех, доносящиеся из кухни. Хочу, чтобы кончилась эта сдерживаемая печаль. Хочу снова улыбаться по-настоящему, а не маскируя под улыбкой душевную боль, бурлящую внутри.

Сильнее всего я хочу, чтобы мама вернулась. Моя мать, моя учительница, моя наставница. Я не просто этого хочу, я нуждаюсь в ней. Каждый день я неоднократно пытаюсь представить свою жизнь без нее и не могу. У меня нет даже отдаленного представления, как существовать дальше без моей мамы.

Я хочу, чтобы ей стало лучше.

2

А затем, в том же году, я познакомилась с Арно.

Отрывок из дневника Арно Дориана

12 сентября 1794 г

Наши отношения были выкованы в огне смерти – смерти моего отца.

Сколько длились наши нормальные, принятые в обществе отношения? Может, полчаса? Отец взял меня с собой, когда поехал в Версальский дворец по какому-то делу. Попросив меня подождать, он скрылся. Я сидел, болтая ногами, и разглядывал придворную знать, снующую взад-вперед. Словом, я смотрел на кого угодно, только не на Элизу Де Ла Серр.

Ни ее улыбка, которую я так полюблю в дальнейшем, ни рыжие волосы тогда не произвели на меня никакого впечатления. И красота, что потом очарует мои взрослые глаза, была невидима глазам мальчишки. Как-никак, мне тогда было всего восемь, а восьмилетние мальчишки не очень-то склонны тратить время на восьмилетних девчонок. Чтобы привлечь мальчишеское внимание, восьмилетняя девчонка должна быть весьма особенной. Как Элиза Де Ла Серр. В ней ощущалась какая-то непохожесть на сверстниц. Хоть она и была девчонкой, я с первых секунд нашей встречи понял, что она заметно отличается от всех девчонок, встречавшихся мне прежде.

Догонялки. Ее любимая игра. Сколько мы потом играли в эту игру как в детском, так и в юношеском возрасте. В каком-то смысле, мы никогда не прекращали в нее играть.

Мы мчались по зеркальным мраморным полам дворца, огибая мебель. Мы неслись по коридорам мимо колонн и пьедесталов. Даже сейчас я ощущаю громаду этого дворца. Его потолки невообразимо высоки, его коридоры тянутся чуть ли не до горизонта, а из массивных сводчатых окон открывается вид на каменные ступени и ожерелье садов.

А тогда? Тогда дворец казался мне бескрайним. Я сознавал, что нахожусь в огромном, незнакомом месте; понимал, что все сильнее нарушаю отцовские распоряжения, и все же не мог противиться азарту новой подружки. Девчонки, которых я встречал прежде, или чинно стояли, недовольно кривя губы на все мальчишеские забавы, или чинно следовали за своими матерями, напоминая русских кукол-матрешек. Они бы не посмели с визгом и хохотом нестись по коридорам Версальского дворца, равнодушные к замечаниям взрослых. Они не понимали, что можно бегать просто так, поскольку тебе нравится сам процесс. Интересно, я влюбился в нее еще тогда?

Я уже начинал волноваться, что не сумею найти дорогу к тому месту, где меня оставил отец, однако еще через мгновение мои волнения утратили смысл. Раздался крик, затем послышался топот бегущих ног. Я увидел солдат с мушкетами, а затем, по чистой случайности, выскочил туда, где мой родитель встретился со своим убийцей. Я успел склониться над отцом, прежде чем его не стало.

Когда же я наконец оторвал взгляд от безжизненного тела, то увидел своего спасителя и будущего опекуна – Франсуа Де Ла Серра.

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

14 апреля 1778 г

1

Сегодня он пришел меня навестить.

– Элиза, отец хочет тебя видеть, – сказала Рут.

В присутствии отца поведение няньки, как и всех остальных слуг, становилось иным. Сделав реверанс, Рут поспешила удалиться.

– Здравствуй, Элиза, – сдавленным голосом произнес он, шагнув в комнату.

Мне вспомнилось, как несколько лет назад мы с мамой вернулись из Парижа, где в темном переулке нас попытались убить. Тогда отец без конца нас обнимал. Меня он обнимал особенно крепко и часто, отчего к концу вечера я уже начала задыхаться и выскальзывать из его рук. Сейчас, когда он стоял в моей комнате, больше похожий на гувернера, чем на отца, я бы отдала что угодно за одно из тех объятий.

Он повернулся и некоторое время ходил взад-вперед, заложив руки за спину. Потом остановился у окна. Вряд ли он замечал лужайки, простирающиеся за окном. Я смотрела на его размытое отражение в оконном стекле.

– Хотел узнать, как ты тут, – произнес он, не поворачиваясь ко мне.

– Спасибо, папа, все прекрасно.

Возникла пауза. Мои пальцы теребили складки блузы. Откашлявшись, отец сказал:

– Ты замечательно умеешь скрывать свои чувства, Элиза. Благодаря таким качествам ты однажды станешь великим магистром. Сейчас твоя сила поддерживает покой в нашем доме, а со временем ты употребишь ее во благо ордена.

– Да, отец.

Он снова прочистил горло.

– И тем не менее я хочу, чтобы ты знала: вдалеке от чужих глаз или наедине со мной ты… ты вполне можешь не скрывать своих чувств.

– Тогда, папа, я должна признаться, что страдаю.

Он опустил голову. В оконном стекле его глаза были похожи на темные круги. Я знала, почему отцу трудно смотреть на меня. Я напоминала ему мою маму, его умирающую жену.

– Я тоже страдаю, Элиза. Твоя мама для нас обоих значит целый мир.

(Мне тогда очень хотелось, чтобы отец подошел ко мне, обнял и мы бы с ним разделили общее горе. Но он этого не сделал.

Мне бы нужно было спросить: «Если ты знаешь, как я страдаю, почему же ты столько времени проводишь с Арно, а не со мной?» Но я этого не сделала.)

Еще несколько малозначащих фраз – и отец ушел. Вскоре я услышала, что он отправился на охоту, взяв с собой Арно.

А потом придет врач. Доктора никогда не приносят добрых вестей.

2

Я воскрешаю в памяти еще один разговор с родителями, произошедший два года назад. Меня позвали в отцовский кабинет. Мама уже ждала меня там. Я редко видела ее такой встревоженной. Оливье попросили удалиться и закрыть дверь, отчего я догадалась, что разговор предстоял серьезный. Отец предложил мне сесть.

– Элиза, мама говорит, что ты делаешь успехи в обучении, – сказал он.

Я радостно закивала, поглядывая на родителей:

– Да, отец. Мистер Уэзеролл говорит, что из меня получится чертовски искусная фехтовальщица.

– Понятно, – пробормотал несколько смущенный отец. – Ты усвоила одно из выражений Уэзеролла. Что ж, я рад это слышать. Ты явно пошла в маму.

– По-моему, и ты, Франсуа, не можешь пожаловаться на отсутствие навыков и проворства, – сказала мама, слегка улыбнувшись.

– Кстати, давненько мы с тобой не состязались.

– Мне следует принять вызов?

Он посмотрел на маму и совсем забыл про серьезный разговор и про меня. Казалось, в кабинете нет никого, кроме моих непривычно игривых отца и матери.

Их веселье оборвалось столь же внезапно, как и вспыхнуло. Внимание родителей вернулось ко мне.

– Ты все больше и больше становишься тамплиером, – сказал отец.

– А когда меня примут в члены ордена? – спросила я.

– Твое обучение завершится в Сен-Сире, в Королевском доме святого Людовика.[4] Затем ты станешь полноправным членом ордена и тебя начнут готовить к тому, чтобы занять мое место.

Я кивнула.

– Но вначале мы должны кое-что тебе сказать.

Он посмотрел на маму. Лица обоих были серьезными.

– Это касается Арно…

3

Арно к тому времени стал моим лучшим другом. Я любила его больше всех! После родителей, разумеется. Бедняжка Рут. В ней, возможно, еще теплились надежды, что я, повзрослев, воспылаю интересом ко всем девчоночьим штучкам, столь обожаемым моими сверстницами. Но с появлением Арно моей няньке пришлось оставить эти надежды. Я обзавелся не только безотказным товарищем по играм. Я обзавелся мальчишкой-сверстником. Мечты Рут разбились вдребезги.

Оглядываясь назад, я понимаю, что воспользовалась его непростым положением. Судьба сделала его сиротой. Мой отец взял Арно под свою опеку, а я – неоперившийся тамплиерский птенец и корыстная девчонка – не преминула сделать его «своим».

Мы были друзьями и ровесниками, однако я взяла на себя роль старшей сестры, которую играла со всем пылом. Мне нравилось побеждать Арно в наших игрушечных сражениях на мечах. Для мистера Уэзеролла я была робкой ученицей, которая совершала одну ошибку за другой. Их причиной он называл то, что я позволяла сердцу, а не голове вести меня. Зато в поединках с Арно я чувствовала себя блестящим, опытным бойцом. В других играх: прыжках через скакалку, «классах» и бросании волана – мы были равны. Но в поединках я всегда одерживала победу.

В хорошую погоду мы бродили по окрестностям нашего замка, подглядывали за Лораном и другими садовниками и «пекли блинчики» на гладкой поверхности озера. Когда лил дождь, мы оставались в замке, играя в нарды, «шарики» или карты. Мы гоняли обручи по громадным коридорам первого этажа или забирались на чердак, где прятались от служанок, а когда те шугали нас, со смехом убегали.

Так текли мои дни. По утрам меня учили, готовя к взрослой жизни и должности великого магистра французских тамплиеров, а днем я забывала про все обязанности и не старалась вести себя как взрослая. Днем я снова превращалась в девчонку. И хотя даже тогда я не решилась бы на признание, я понимала: Арно воплощал в себе мой побег от взрослой жизни.

Разумеется, наша с Арно дружба не была тайной для обитателей замка.

– Никогда еще не видела тебя такой счастливой, – со вздохом признавалась Рут.

– Элиза, вижу, ты в восторге от своего нового товарища по играм? – спрашивала мама.

(Сейчас, глядя, как отец и Арно упражняются во дворе, и слыша, что они вместе ходили на охоту, я думаю: может, мама слегка ревновала меня к этому мальчишке? Ведь в моей жизни появился еще один значимый для меня человек. Сейчас я понимаю, какие чувства испытывала мама.)

Однако мне и в голову не приходило, что моя дружба с Арно окажется причиной для тревог. Так продолжалось, пока я не услышала от родителей, что они должны мне кое-что рассказать о нем.

4

– Арно происходит из семьи ассасинов, – объявил отец.

Моя картина мира слегка накренилась.

– Но… – начала я, пытаясь соединить в мозгу два образа.

Первый воплощал в себе Арно в башмаках с блестящими пряжками, в жилетке и куртке, палкой гоняющего обруч по коридорам замка. Другой – доктора-ассасина из переулка, за чью высокую шляпу цеплялся туман.

– …ассасины – наши враги.

Родители переглянулись.

– Их цели противоречат нашим, это так, – сказал отец.

Мои мысли лихорадочно неслись.

– Но… но это же значит, что Арно захочет меня убить?

Мама наклонилась ко мне, желая успокоить.

– Нет, дорогая, ни в коем случае не значит. Арно был и остается твоим другом. И хотя Шарль Дориан – его отец – был ассасином, мальчик ничего не знал о своем предназначении. Возможно, потом, когда ему исполнилось бы десять, ему бы рассказали об ордене и его роли в нем. Но случилось так, что Арно переступил порог нашего замка, совершенно не зная, какое будущее готовила ему судьба.

– Тогда Арно – никакой не ассасин. Просто сын ассасина.

И снова родители переглянулись.

– Видишь ли, Элиза, в нем обязательно проявятся унаследованные черты характера. Во многом Арно был, есть и навсегда останется ассасином. Просто он об этом не знает.

– Но если он не знает об этом, мы с ним никогда не будем врагами.

– Все так, – сказал отец. – Мы верим, что надлежащее воспитание способно победить его природу.

– Франсуа… – предостерегающе произнесла мама.

– Отец, я ничего не понимаю, – призналась я, заметив, что маме стало не по себе.

– Если я не ошибаюсь, ты ведь имеешь определенное влияние на Арно? – спросил он.

Я залилась краской. Неужели это было так заметно?

– Возможно…

– Элиза, мальчишка смотрит тебе в рот. Что тут плохого? Приятное зрелище и в высшей степени обнадеживающее.

– Франсуа, – снова вмешалась мама, но отец поднял руку, не дав ей говорить.

– Пожалуйста, дорогая, дай мне сказать. – Отец вновь обратился ко мне. – Ты – подруга Арно, его напарница по играм. Не вижу причин, мешающих тебе начать знакомить его с нашими принципами.

– Ты хочешь сказать, внушать ему наши принципы? – гневно спросила мама.

– Направлять его, дорогая.

– Направлять вразрез с его природой?

– Откуда мы знаем? Возможно, Элиза права: Арно – не ассасин, покуда его таковым не сделают. Быть может, нам удастся уберечь мальчишку от собратьев его отца.

– Значит, ассасинам неизвестно, что он находится здесь? – спросила я.

– Мы полагаем, что они не в курсе, да.

– Тогда нужно сделать так, чтобы его не нашли.

– Ты совершенно права, Элиза.

– И ему незачем… кем-то становиться.

– Что ты хочешь этим сказать, дорогая? – в замешательстве спросил отец.

Пусть Арно останется вне влияния обоих орденов – вот что я хотела сказать. Пусть Арно останется «моим», свободным от мировоззрения тамплиеров и их идей по переустройству мира. Пусть кусочек моей жизни, в котором присутствовал Арно, будет свободен от всего этого.

– Насколько я понимаю слова Элизы… – Мама развела руками. – Наша дочь спрашивает: «К чему такая спешка?»

Отец скривил губы. Чувствовалось, ему была не по нраву стена сопротивления, воздвигнутая женской частью нашей семьи.

– Арно находится под моей опекой. Он живет в этом доме. И воспитываться он будет сообразно принципам и положениям этого дома. Говоря прямо, мы должны поставить Арно под свое влияние раньше, чем это сделают ассасины.

– У нас нет причин опасаться, что ассасины когда-либо узнают о существовании мальчика, – не сдавалась мама.

– Полной уверенности в этом у нас нет. Если ассасины узнают об Арно, они непременно сделают его частью своего ордена и воспротивиться он не сможет.

– Если Арно не сможет воспротивиться, правильно ли внушать ему другие идеи? – умоляюще спросила я, хотя в данный момент больше думала о себе, чем об учении тамплиеров. – Позволительно ли нам идти против того, что уготовила Арно судьба?

Отец пригвоздил меня суровым взглядом.

– Ты хочешь, чтобы Арно был твоим врагом?

– Нет, – горячо ответила я.

– В таком случае наилучший способ сохранить его дружбу – это постепенно знакомить его с нашим мировоззрением.

– Да, Франсуа, но не прямо сейчас, – перебила отца мама. – Ну зачем торопиться? Дети еще слишком малы.

Отец посмотрел на наши лица, где было написано возражение, и через какое-то время сдался.

– Спелись, – улыбнулся он. – Ладно, пока пусть будет по-вашему. Но мы к этому еще вернемся.

Я с благодарностью посмотрела на маму.

Как я буду жить без нее?

5

Вскоре после того разговора мама заболела и стала затворницей своих комнат, где днем и ночью царил угрюмый полумрак. Доступ в эту часть замка был закрыт для всех, кроме горничной Жюстины, нас с отцом и трех сиделок с одинаковым именем Мари, нанятых для ухода за мамой.

Для остальных обитателей замка мама постепенно перестала существовать. Правда, на моем распорядке дня это не сказалось. Утром я по-прежнему занималась с гувернером, а затем отправлялась в лес, граничащий с нашими угодьями, где мистер Уэзеролл продолжал обучать меня владению оружием. Но днем, вместо игр с Арно, я теперь просиживала у маминой постели, держа ее руку. Вокруг хлопотали три Мари.

Я заметила, что Арно потянулся к моему отцу. Да и отцу нравилась роль наставника Арно. Это позволяло ему на время забыть о тяготах, вызванных маминой болезнью. Мы оба пытались свыкнуться с ее скорым уходом из жизни, но делали это по-разному. Я как-то незаметно для себя перестала смеяться.

6

У меня часто бывало видение. Не сон, поскольку я в это время не спала. Думаю, это можно назвать фантазией. Я видела себя сидящей на троне. Представляю, как кто-то воспримет эту фразу, но если умалчивать о подобном в своем дневнике, найдется ли иное место для откровенных признаний?.. Я сижу перед моими подданными. Я не знаю, кто они. Должно быть, тамплиеры. Так мне представляется. Они собрались передо мной, великим магистром. Фантазию эту не назовешь особо серьезной, поскольку я сижу перед ними в своем нынешнем обличье десятилетней девочки. Трон для меня слишком велик: ноги не достают до пола, рукам не дотянуться до подлокотников. Я меньше всего похожа на правительницу (какой бы вы ее ни представляли). Но это фантазия, а фантазии порой движутся в странном направлении. Важна моя фантазия не тем, что я превращаюсь в королеву, и не моим вхождением в звание великого магистра. До этого момента еще не один десяток лет. Важность моей фантазии и причина, почему я за нее так цепляюсь, в другом. По обе стороны от трона сидят мои отец и мать.

С каждым днем мама становится все слабее и ближе к смерти. И с каждым днем отец все больше привязывается к Арно. А в моей фантазии лица родителей делаются все менее четкими.

15 апреля 1778 г

– Элиза, прежде чем покинуть этот мир, я должна кое-что тебе сказать.

Она взяла меня за руку. Какими же слабыми стали ее пальцы. У меня затряслись плечи. К горлу подступили рыдания.

– Нет, мама! Прошу тебя, не…

– Успокойся, дитя мое, и будь сильной. Будь сильной ради меня. Меня забирают от тебя, и ты должна относиться к этому как к проверке твоей силы. Ты должна принять мой уход как Божий промысел. Повторяю: отнесись к этому как к проверке тебя на прочность. Ты должна быть сильной не только ради себя самой, но и ради твоего отца. Мой уход делает его уязвимым перед громкими голосами других членов ордена. Ты, Элиза, должна перекричать их всех и наставить его на третий путь.

– Я не смогу.

– Сможешь. Однажды ты станешь великим магистром и поведешь орден, руководствуясь своими принципами. Принципами, в которые веришь.

– Так это же твои принципы, мама.

Она выпустила мою руку и потянулась, чтобы погладить меня по щеке. Ее глаза утратили былую ясность, но мама улыбалась.

– Эти принципы основаны на сострадании, а тебе, Элиза, сострадания не занимать. Тебе оно присуще в высшей степени. Ты знаешь, как я горжусь тобой. Я и мечтать бы не могла о более удивительной дочери, чем ты. В тебе я вижу все лучшее, что ты унаследовала от меня и отца. Просить о большем было бы грешно. Знай, Элиза: я умираю счастливой. Это ведь такое счастье – узнать тебя. И такая честь – быть свидетельницей рождения твоего величия.

– Нет, мама! Прошу тебя, не надо.

Я едва выговаривала слова между рыданиями, сотрясавшими мое тело. Обеими руками я вцепилась в мамино предплечье. Боже, какой тонюсенькой мне показалась ее рука, даже сквозь одеяло. Можно подумать, этим я могла удержать мамину душу от расставания с телом.

Рыжие мамины волосы разметались по подушке. Ее веки дрогнули.

– Прошу тебя, позови отца.

Ее голос был совсем слабым и очень тихим, словно жизнь уже покидала ее. Я бросилась к двери, стремительно распахнула ее, крикнула одной из Мари, чтобы бежала за отцом, после чего захлопнула дверь и вернулась к маминой постели. По всему чувствовалось: конец совсем близок. Смерть уже витала над маминой постелью. Мама посмотрела на меня. Ее глаза блестели от слез, но такой удивительной улыбки, как эта, я не видела у нее никогда.

– Прошу, позаботьтесь друг о друге, – сказала она. – Я очень люблю вас обоих.

18 апреля 1778 г

1

Мое сердце превратилось в кусочек льда. Я брожу по комнатам, вдыхаю сладковатый запах, который привыкла связывать с ее болезнью, и знаю: нам придется отдернуть портьеры и открыть окна, чтобы свежий воздух прогнал всю затхлость. Но я медлю, потому что это сделает ее смерть свершившимся фактом, а я не могу его принять.

Когда она болела, мне хотелось, чтобы она полностью выздоровела. Теперь, когда она умерла, я просто хочу видеть ее рядом. Хочу, чтобы она всего-навсего оставалась в нашем доме.

Утром из окна своей комнаты я увидела три кареты, подкативших к нашему крыльцу. Они остановились на гравийной дорожке. Лакеи опустили приставные лесенки и тут же начали загружать кареты чемоданами. Вскоре вышли три Мари и принялись обмениваться прощальными поцелуями. Все они были в черном, все подносили платки к глазам. Сиделки искренне скорбели по маме, но скорбь их была сиюминутной. Их работа в нашем замке окончилась, они получили вознаграждение. Теперь они отправятся ухаживать за другими умирающими женщинами и будут испытывать такую же преходящую печаль, когда и там отпадет необходимость в их услугах.

Я стараюсь не думать о неподобающей поспешности отъезда сиделок. Стараюсь не презирать их за то, что они уезжают, оставляя меня наедине с моим горем. Им, как и многим другим, неведома глубина моих чувств. Мама взяла с отца обещание не проводить общепринятых траурных обрядов, и потому занавески на нижних этажах оставались открытыми, а мебель не обтягивали крепом. За время маминой болезни у нас появились новые слуги, которые почти или совсем не видели маму здоровой. Маму, которую я помню красивой, изящной и заботливой. Для них она была чем-то далеким и неосязаемым. Некой слабой госпожой, постоянно находящейся в постели. Таких дам предостаточно и в других домах. Пожалуй, эти слуги и служанки скорбели по маме даже меньше, чем три Мари, и не испытали ничего, кроме кратковременного всплеска печали.

И потому жизнь в замке продолжала идти своим чередом, словно ничего не случилось. Лишь немногие из нас по-настоящему горевали; те, кто знал и любил маму такой, какой она была. Поймав взгляд Жюстины, я увидела в ее глазах отражение своей печали. Ей, единственной из слуг, было позволено входить в мамины комнаты с тех пор, как обитательница перестала их покидать.

– Ох, мадемуазель, – произнесла Жюстина, и у нее задрожали плечи.

Я взяла ее руку и выразила признательность за все, что она делала, передав мамины слова благодарности за заботу. Горничная сделала реверанс, сбивчиво что-то ответила и удалилась.

Мы с ней были словно двое выживших в тяжелом сражении, которые теперь обменивались воспоминаниями, делая это не словами, а взглядами. Жюстина и мы с отцом были единственными обитателями замка, находившимися рядом с мамой в момент ее смерти.

Она умерла два дня назад. Это случилось поздно вечером. Стоя возле ее смертного одра, отец обнимал меня. С тех пор я его не видела. Рут говорит, что отец заперся у себя и оттуда доносятся рыдания, но очень скоро он найдет в себе силы выйти. По мнению няньки, мне стоит беспокоиться не столько о нем, сколько о себе. Рут прижала меня к груди и стала гладить по спине. Ее ладонь двигалась так, словно я была заводной игрушкой, а она поворачивала ключ.

– Выпусти свое горе наружу, дитя мое, – шептала Рут. – Не держи все это в себе.

Однако я вывернулась, поблагодарила ее и сказала, что я в полном порядке. Мои слова звучали несколько чопорно. Наверное, так говорит со своей служанкой Мэй Кэрролл.

Все дело в том, что мне нечего из себя выпускать. Я ничего не чувствую.

Мне вдруг стало невыносимо оставаться на верхних этажах. Я отправилась бродить по замку. Я шла по коридорам, словно призрак.

– Элиза!

Из конца коридора вынырнул Арно со шляпой в руке. Его щеки раскраснелись, словно от быстрого бега.

– Прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матери.

– Спасибо, Арно, – ответила я.

Коридор, разделявший нас, показался мне слишком длинным. Арно двинулся мне навстречу, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге.

– Ее кончина не была внезапной. Мы ждали, что рано или поздно это произойдет. Невзирая на мою скорбь, я благодарна судьбе, что смогла оставаться рядом с мамой до самого конца.

Арно сочувственно кивнул, хотя в действительности ничего не понял. Причина мне ясна: его мир остался неизменным. Для него моя мама была дамой, с которой он не успел толком познакомиться. К тому же она находилась в той части замка, куда ему было запрещено приходить. Теперь эта дама умерла, что повергло в печаль двух наиболее значимых для него людей, но не его самого. Увы, такова была правда.

– Возможно, мы потом с тобой поиграем, – сказала я. – После уроков.

Арно просиял.

Глядя ему вслед, я понимала: он скучает не столько по нашим играм, сколько по занятиям с моим отцом.

2

Утро я провела с гувернером, а с Арно снова встретилась у дверей, когда он пришел для занятий. Расписание было составлено так, чтобы во время моих упражнений с мистером Уэзероллом Арно занимался с гувернером. Незачем ему видеть, как я учусь владеть оружием. (Возможно, когда-нибудь у себя в дневнике он тоже напишет об указателях, приведших его к моменту, когда «до него дошло». Что-то вроде: «Я никогда не задумывался, почему она так искусно владеет мечом…») Я вышла через заднюю дверь и двинулась мимо подстриженных деревьев, пока не оказалась в лесу. Там я пошла по знакомой тропинке к месту, где мистер Уэзеролл ожидал меня, сидя на пне. Обычно он сидел со скрещенными ногами, и полы его камзола волнами накрывали пень. В прежние дни, стоило мне появиться, англичанин спрыгивал с пня, чтобы поздороваться. В его глазах плясали огоньки, а губы почти всегда улыбались. Сегодня он сидел, понурив голову, словно на его плечи давила тяжесть всего мира. Рядом с ним я увидела шкатулку примерно пятьдесят на пятнадцать сантиметров.

– Вам уже сообщили, – сказала я.

Глаза у него были влажными. Нижняя губа едва заметно дрожала. Я пережила ужасное мгновение, не зная, как быть, если мистер Уэзеролл вдруг расплачется.

– Ты-то сама как?

– Ее кончина не была внезапной. Мы ждали, что рано или поздно это произойдет. Невзирая на мою скорбь, я благодарна судьбе, что смогла оставаться рядом с мамой до самого конца, – ответила я, повторяя те же слова, какие говорила Арно.

Англичанин подал мне шкатулку:

– Элиза, с тяжелым сердцем я вручаю тебе это. – Его голос был хриплым. – Твоя мама надеялась сделать это сама.

Я взяла шкатулку из темного дерева, ощущая ее тяжесть и уже зная о содержимом. Я не ошиблась: внутри лежал короткий меч. Его ножны были из мягкой коричневой кожи, прошитой белыми нитями по бокам. К ножнам крепился кожаный пояс, который просто завязывался на талии. Лезвие сверкнуло на солнце. Меч был новым. Его эфес туго опоясывали полоски протравленной кожи. На лезвии была сделана надпись: «Да ведет тебя отец понимания. С любовью, мама».

– Элиза, мы всегда думали, что это будет подарок в честь завершения твоих занятий со мной, – сухо сказал мистер Уэзеролл. Он глядел в сторону леса, украдкой касаясь пальцем глаз. – Используй этот меч для отработки своих навыков.

– Спасибо, – ответила я.

Англичанин пожал плечами. Увы, я не могла перенестись в другое время, где подарок бы вызвал настоящую радость. Сейчас я не испытывала никаких чувств.

Возникла долгая пауза. Я поняла, никаких занятий сегодня не будет. На это у нас обоих не хватало духу.

Затем мистер Уэзеролл нарушил молчание.

– Она что-нибудь говорила обо мне? – спросил он. – Я имею в виду… в последние мгновения.

Я едва сумела скрыть удивление, увидев в глазах англичанина то, что показалось мне чем-то средним между отчаянием и надеждой. Я знала о любви мистера Уэзеролла к маме, но вплоть до этого момента не подозревала, насколько сильны его чувства.

– Мама просила передать, что в ее сердце всегда жила любовь к вам. И еще: она останется вечно благодарной за все, что вы сделали для нее.

Мистер Уэзеролл кивнул.

– Спасибо, Элиза. Для меня это великое утешение, – сказал он, смахивая слезы.

3

В тот же день меня позвали к отцу. Мы вдвоем уселись на кушетку в его кабинете, погруженном в полумрак. Отец крепко обнял меня и не разжимал рук. Он был побрит и внешне выглядел как обычно, но слова произносил медленно и с трудом. От него пахло коньяком.

– Могу тебе сказать, Элиза: ты становишься все сильнее, – признался он. – Сильнее меня.

Внутри каждого из нас пульсировала тупая боль. Я поймала себя на том, что почти завидую отцовской способности прикасаться к источнику его печали.

– Ее кончина не была внезапной… – произнесла я, но договорить не смогла.

У меня задрожали плечи. Я вцепилась в отца и задрожала, спрятавшись в его объятиях.

– Элиза, выпусти свое горе наружу, – сказал он и начал гладить мои волосы.

Я последовала его совету. Выпустила горе наружу и наконец-то заплакала.

Отрывок из дневника Арно Дориана

12 сентября 1794 г

Подавленный чувством вины, я отложил ее дневник. Меня окутывала боль, изливавшаяся со страниц. И ужас понимания, что и я тоже способствовал ее страданиям.

Элиза права. Смерть мадам Де Ла Серр едва коснулась меня. Эгоистичный мальчишка, каким я был тогда, воспринял кончину хозяйки дома лишь как событие, помешавшее Франсуа и Элизе уделять ему время и играть с ним. Возникло «некоторое неудобство», означавшее, что, пока жизнь в замке не вернется в привычное русло, мне придется самому себя забавлять. (Элиза права и в этом, поскольку замок не погружался в траур.)

К моему стыду, других чувств по поводу смерти мадам Де Ла Серр я не испытывал.

Повторяю: я тогда был всего-навсего десятилетним мальчишкой.

Но ведь и Элизе тогда было только десять. И тем не менее она значительно превосходила меня умом и образованностью. Она пишет о наших уроках с гувернером. Должно быть, он стонал, когда наступал черед заниматься со мной. Представляю, с каким тяжелым сердцем он отодвигал в сторону учебники Элизы и тянулся за моими – куда более упрощенными.

И все же это быстрое взросление (а как я теперь понимаю, ее образование было нацелено на быстрое взросление) вынуждало Элизу жить с невидимым грузом на плечах. Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление, пока я читал страницы ее дневника. Девчонка, с которой я познакомился, попав в замок, была просто девчонкой, обожавшей развлечения и проказы. Я видел в ней сестренку, придумывавшую все наши самые лучшие игры. Она не лезла за словом в карман, когда нас ловили в неположенных местах, когда мы воровали еду с кухни или попадались на иных проделках, затеянных ею в тот день.

Неудивительно, что когда Элизу для завершения образования отправили в Сен-Сир, в Королевский дом святого Людовика (так называлась эта женская школа), у нее началась полоса бед. Обе противоположные стороны ее личности не годились для школьной жизни. Как и следовало ожидать, пансион не стал для нее вторым домом. Она его ненавидела. Сен-Сир находился всего в тридцати с лишним километрах от Версаля, но с таким же успехом Элизу могли отправить в другую страну – настолько громадным было расстояние между ее новой и прежней жизнью. В письмах она именовала это заведение Le Palais de la Misère.[5] Пребывание дома ограничивалось тремя неделями летом и несколькими днями на Рождество. Все остальное время она проводила там, обязанная подчиняться распорядку Королевского дома. Элиза не была создана для распорядков; точнее, она могла подчиняться только тем из них, которые ее устраивали. Так, ей был по вкусу распорядок занятий с мистером Уэзероллом, учившим ее владеть оружием. С другой стороны, распорядок Королевского дома противоречил ее натуре. Элиза ненавидела ограничения, налагаемые школьной жизнью. Ненавидела обучаться таким «добродетельным» занятиям, как вышивание и музыка. По записям тех лет видно, как же тяжело было Элизе в этой школе. Да и сами записи были похожи одна на другую, как две капли воды. Несколько лет сплошных несчастий и разочарований.

Как правило, в подобных школах девочек делили на группы и во главе каждой ставили старосту. Разумеется, Элиза постоянно цапалась с Валери – старостой своей группы. У них доходило до настоящих драк. Читая об этом, я временами подносил руку к губам, не зная, смеяться или ужасаться дерзостям Элизы.

Снова и снова Элиза оказывалась перед очами ненавистной ей мадам Левен, директрисы школы. Та требовала объяснений, за которыми следовало наказание.

Но вместо объяснений раз за разом Элиза выдавала одну колкость за другой. Ее дерзость лишь усугубляла ситуацию, отчего суровость наказаний только возрастала. Но умножение наказаний разжигало бунтарский дух Элизы, отчего вызовы к директрисе становились чаще, а это подхлестывало ее дерзость и опять вело к увеличению числа наказаний…

Разумеется, я и раньше знал о злоключениях Элизы в школе. Виделись мы в эти годы редко. Ее каникулы были слишком короткими. Зачастую я лишь мельком видел ее из окна комнаты, где мы занимались с гувернером. (Сейчас я запоздало жалею об этом.) Однако наша с ней переписка была довольно регулярной. Для меня – сироты, никогда не посылавшего писем, – сам процесс получения писем от Элизы не терял своей новизны ни на минуту. Она, конечно же, писала о своей ненависти к школе, однако в письмах отсутствовали подробности, обнаруженные мной в ее дневниковых записях, бурлящих насмешками и пренебрежением, которое Элиза испытывала к другим ученицам, учителям и мадам Левен. Даже грандиозный фейерверк (настоящий «огненный спектакль»), устроенный в 1786 году по случаю столетия школы, ничуть не поднял Элизе настроение. Король наверняка тоже любовался величественным действом, стоя на одной из террас Версальского дворца, но и это не могло взбодрить девушку. Каждая страница дневника рассказывала о несправедливостях и противоречии окружающего мира. Страница за страницей, год за годом. Моя любовь так и не смогла увидеть порочный круг, в котором она оказалась. Столько исписанных страниц, но Элиза так и не поняла, что ее проделки и выходки не были бунтом. Это было затянувшейся скорбью по матери.

Читая дальше, я начинал понимать: было еще что-то, о чем Элиза мне не рассказывала…

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

8 сентября 1787 г

Сегодня ко мне приезжал отец. Меня позвали в кабинет мадам Левен для встречи с ним. Мне не терпелось поскорее увидеть отца, хотя я знала: наш разговор будет происходить в присутствии этой старой ведьмы, под ее хмыканье и язвительные словечки. Таковы правила в этом Palais de la Misère, и потому встреча с отцом больше напоминала аудиенцию. Из окна за спиной директрисы открывалась широкая панорама лужаек и дорожек, окружавших здание школы. Даже я вынуждена была признать это зрелище завораживающим. Мадам Левен сидела, сцепив руки на столе. Слегка улыбаясь, она смотрела, как мы с отцом устроились друг против друга. Стулья стояли с внешней стороны ее стола. Ошеломленный отец и его вечно бедокурящая дочь.

– Элиза, а ведь я надеялся, что твой путь к завершению образования будет больше похож на изящный галоп, чем на хромоногое ковыляние, – вздохнув, произнес он.

Он выглядел постаревшим и усталым. Я живо представила галдящих вокруг него во́ронов и то, как они изводят его нескончаемыми советами «сделать так, сделать эдак». А в дополнение к его заботам и горестям еще и я – его непутевая дочь, ставшая предметом разгневанных писем от директрисы. Мадам Левен подробно описывала отцу все мои прегрешения.

– Для Франции, Элиза, продолжаются тяжелые времена, – говорил отец. – Два года назад случилась засуха – худшего урожая никто не мог припомнить уже давно. Король распорядился возвести вокруг Парижа стену. Он попытался повысить налоги, но против короля выступила знать, а ее поддержал парламент. Наш стойкий и решительный король поддался страху, отменил налоги. Толпы вышли на улицы, празднуя победу. Солдатам велели стрелять по демонстрантам, но они отказывались вопреки приказам…

– Знать выступила против короля? – удивилась я.

– Да, – кивнул отец. – Кто бы мог подумать? Возможно, они надеялись, что бедняки выразят им сердечную благодарность и тихо разбредутся по домам.

– Но этого не произошло, ведь так?

– Нет, Элиза. Боюсь, что как только рабочий люд закусил удила и почувствовал вкус власти… я говорю не о настоящей власти, о власти толпы… он не станет довольствоваться отменой нескольких новых законов о налогах. Думаю, мы теперь обречены наблюдать, как год за годом эти люди будут искать новые поводы для выплеска своего недовольства. Когда они забрасывали Дворец правосудия камнями и факелами, сомневаюсь, что это была поддержка аристократии. И сожжение простолюдинами чучела виконта де Калонна тоже не назовешь дружелюбным жестом.

– Они сожгли чучело Генерального контролера финансов?

– Представь себе, – кивнул отец. – Виконт был вынужден покинуть страну. За ним последовали и другие министры. Попомни мои слова, Элиза: этот бунт не будет последним в истории Франции.

Я молчала.

– Что возвращает нас к твоему поведению в школе, – продолжал отец. – Ты уже не ученица начальных классов, а молодая дама. Значит, и вести себя ты должна сообразно возрасту.

Я думала о его словах и о том, что форма ученицы старших классов Королевского дома не помогала мне почувствовать себя молодой дамой. В ней я выглядела пародией на женщину. А настоящей женщиной я ощущала себя после занятий, когда сбрасывала ненавистное, сдавливающее платье, вынимала булавки из волос и позволяла рыжим локонам свободно ниспадать на плечи и на недавно обозначившуюся грудь. Стоило мне посмотреться в зеркало, я видела там отражение мамы.

– Ты переписываешься с Арно, – попытался зайти с другого бока отец.

– Надеюсь, ты не читаешь мои письма?

Отец удивленно поднял бровь:

– Нет, Элиза. Я твоих писем не читаю. Ей-богу, за кого ты меня принимаешь?

– Прости, отец, – пробормотала я, опустив глаза.

– Неужели ты настолько поглощена сопротивлением любому проявлению власти, что позабыла о своих настоящих друзьях?

Мадам Левен важно кивала из-за стола, чувствуя, что отец с ней заодно.

– Прости, отец, – повторила я, не обращая на нее внимания.

– Факт остается фактом: ты переписываешься с Арно, и, судя по тому, что я узнал исключительно с его слов, ты так ничего и не сделала для выполнения условий нашего соглашения.

Отец бросил многозначительный взгляд в сторону директрисы.

– О каком соглашении ты говоришь, отец? – спросила я, разыгрывая невинность.

Отец еще раз кивнул в сторону свидетельницы нашего разговора.

– Я говорю о соглашении, – он сделал ударение на этом слове, – которое, Элиза, мы заключили с тобой перед твоей отправкой на учебу в Сен-Сир. Ты тогда обещала приложить все силы, дабы убедить Арно, что он вполне достоин стать членом нашей семьи.

– Прости, отец, но я и сейчас не вполне понимаю, о чем речь.

Отец наморщил лоб, глубоко вздохнул и обратился к мадам Левен:

– Мадам, я бы просил предоставить мне возможность побеседовать с дочерью наедине.

– Мне очень жаль, месье, но это противоречит правилам нашего заведения, – учтиво улыбаясь, ответила директриса. – Учителя и опекуны, которым необходимо встретиться с ученицами наедине, должны вначале подать письменное прошение.

– Я знаю, но…

– Мне очень жаль, месье, – стояла на своем директриса.

Отцовские пальцы барабанили по брючине.

– Элиза, пожалуйста, не усугубляй ситуацию. Ты прекрасно понимаешь, о чем речь. Перед твоим отъездом на учебу мы оба признали, что время для принятия Арно в нашу семью выбрано правильно, – сказал он, выразительно глядя на меня.

– Но он – член другой семьи, – все с той же наигранной невинностью возразила я.

– Элиза, прошу тебя оставить эти игры.

Директриса хмыкнула:

– Мы здесь, месье, успели к ним привыкнуть.

– Благодарю вас, мадам Левен, – раздраженно бросил ей отец.

Затем он вновь повернулся ко мне. Наши глаза встретились. Присутствие мадам Левен, тяготившее нас обоих, отчасти растопило лед нашей встречи. У отца даже дрогнули уголки рта – он подавлял смешок. В ответ я наградила его самой лучезарной и невинной улыбкой. Глаза отца потеплели. Этот момент принадлежал только нам.

Он заговорил снова: размеренно, тщательно подбирая слова:

– Полагаю, с моей стороны излишне напоминать тебе условия нашего соглашения. Скажу только: если ты и дальше будешь пренебрегать их соблюдением, мне придется взять дело в свои руки.

Мы оба поймали взгляд мадам Левен. Директриса по-прежнему сидела, сцепив руки на столе. Она безуспешно пыталась скрыть недоумение. Даже не знаю, как я не расхохоталась во весь голос.

– Отец, ты хочешь сказать, что сам попытаешься убедить Арно в его пригодности?

– Да, попытаюсь, – ответил он, впиваясь в меня взглядом.

– И тебя не пугает, что Арно перестанет мне доверять?

– Мне придется пойти и на такой риск, если ты, Элиза, не выполнишь то, о чем мы договаривались.

Тогда мы договаривались, что я стану внушать Арно мировоззрение тамплиеров, постепенно вводя его в лоно ордена. От этой мысли у меня сделалось тяжело на сердце. Я подумала, что тем самым потеряю Арно. Но если я откажусь, отец займется этим сам. Воображение рисовало мне разгневанного Арно, яростно вопрошающего: «Почему ты никогда мне не рассказывала?» Мысль о том, что я утрачу его доверие, была невыносимой.

– Отец, я сделаю то, о чем мы договаривались.

– Спасибо.

Мы оба повернулись к мадам Левен. Та хмуро глядела на отца.

– И потрудись исправить свое поведение, – торопливо добавил он, хлопнув себя по бедрам.

Я давно уже знала: это жест означал конец разговора.

Директриса хмурилась все сильнее. Она думала, что отец продолжит чтение нотаций. Однако он встал и крепко обнял меня, удивив силой чувств.

И тогда я приняла решение. Ради отца я исправлюсь. Я стану той дочерью, которую он заслуживает.

8 января 1788 г

Стоит мне перечитать прошлогоднюю запись от 8 сентября, как лицо у меня морщится от стыда за написанное. «Я стану той дочерью, которую он заслуживает». На самом же деле я… палец о палец не ударила, чтобы выполнить обещанное.

Я и не подумала убеждать Арно в радостях приобщения к делу тамплиеров (отчасти это было вызвано моими вероломными размышлениями о том, способно ли приобщение к делу тамплиеров принести хоть какую-то радость). Более того, мое поведение в Королевском доме ничуть не улучшилось.

Оно стало значительно хуже.

Не далее как вчера мадам Левен затребовала меня к себе в кабинет. Третий вызов за неделю, наверное, двенадцатый за последний месяц. Сколько путешествий к дверям ее кабинета я совершила за годы учебы? Сотни? Меня вызывали за дерзкие слова, драки, ночные отлучки (как я любила побыть наедине с уснувшей природой!), за «употребление вина», нарушение дисциплины, таскание одноклассниц за шиворот и, конечно же, за мое излюбленное «упорство в дурном поведении».

Никто лучше меня не знал дороги в кабинет директрисы. Едва ли найдется нищий, который бы протягивал ладонь чаще, чем я. Я научилась предчувствовать взмах трости и даже радоваться этому. Я не зажмуривалась, когда трость оставляла очередную отметину на моей коже.

Ожидания меня не обманули: нынешний вызов к директрисе был следствием драки с Валери. Староста нашей группы помимо других своих многочисленных талантов обладала еще и внушительными актерскими способностями, которые пускала в ход, когда в школьном театре ставились пьесы Расина и Корнеля. Прими же совет, дорогой читатель, и никогда не выбирай своей противницей актрису. Они способны ужасно все драматизировать. Мистер Уэзеролл обычно говорит о таких: «Чертова маленькая истеричка».

В общем, та наша стычка с Валери кончилась тем, что вместо аплодисментов она получила синяк под глазом и расквашенный нос. И случилось это, когда я находилась, так сказать, под наблюдением. Мне назначили испытательный срок за мелкую выходку во время обеда, учиненную месяц назад. Но был здесь и один отличительный момент: директриса заявила, что ее терпение кончилось. «Я по горло сыта вашими выкрутасами, Элиза Де Ла Серр, – заявила она. – Да, мадемуазель, сыта по горло».

Как всегда, она завела разговор об исключении. Но я была уверена: в этот раз дело не ограничится словами. Когда мадам Левен сообщила, что намеревается послать отцу письмо и потребовать его немедленного приезда для обсуждения моего дальнейшего пребывания в Королевском доме, я поняла: это не пустые угрозы. Похоже, она действительно устала от моих выходок и ее терпению пришел конец.

Но мне было все равно.

Я хочу сказать, мне и сейчас все равно. Начинай свои пакости, Левен. И ты, отец, осуществи самые худшие из своих угроз. В какой бы круг ада вы меня ни запихнули, он не будет хуже того, в котором я нахожусь сейчас.

– Я получила письмо из Версаля, – сказала директриса. – Ваш отец направляет поверенного, поручив ему разобраться с вами.

До сих пор я смотрела в окно. Мои глаза свободно перемещались за пределы стен Королевского двора, туда, где я жаждала оказаться. Однако услышанное заставило меня повернуться к директрисе. У мадам Левен было узкое сморщенное лицо и холодные глаза, спрятанные за стеклами очков.

– Поверенного? – переспросила я.

– Да. И, как явствует из письма, ему дано задание внушить вам толику здравомыслия.

Я задумалась. «Поверенный. Отец даже не поедет сам». Возможно, он решил меня изолировать. Эта мысль меня изрядно ужаснула. Мой отец – один из трех человек во всем мире, кого я по-настоящему любила и кому доверяла, – решил отгородиться от меня. Я ошиблась. Есть круг ада, что хуже нынешнего, и меня туда бросят.

Мадам Левен продолжала злорадствовать:

– Да. Похоже, ваш отец слишком занят для подобных дел. Это вынуждает его отправить сюда поверенного. А возможно, Элиза, вы не так много для него значите, как вы себе воображали.

Я угрюмо посмотрела на директрису, на мгновение представив себе, как перемахиваю через стол и сгоняю эту ухмылку с ее физиономии.

– Поверенный желает встретиться с вами наедине, – сказала она.

Мы оба понимали смысл сказанного. Это означало, что меня подвергнут наказанию. В данном случае – телесному.

– Думаю, вы все равно будете подслушивать за дверью, – не удержалась я.

Директриса поджала губы. Ледяные глаза сверкнули.

– Мне будет радостно сознавать, что настал миг расплаты за годы вашего отвратительного, дерзкого поведения. В этом, мадемуазель Де Ла Серр, можете не сомневаться.

21 января 1788 г

И вот настал день приезда поверенного моего отца. Всю неделю до его появления я старалась не наделать новых бед. Девицы считали, что я вела себя тише обычного. Некоторые даже спрашивали, когда вернется «прежняя Элиза». В основном все радовались тому, что меня наконец-то удалось обуздать. Но это мы еще посмотрим.

На самом деле, я готовилась к предстоящей встрече, умственно и телесно. Поверенный отца, скорее всего, будет рассчитывать на мою робость и уступчивость. Он полагает, что встретит здесь испуганную отроковицу, которую всерьез ужасает перспектива исключения и потому она с радостью примет любые другие наказания. Он наверняка надеется на бурные слезы и чистосердечное раскаяние. Ничего подобного он от меня не дождется.

Меня позвали в кабинет директрисы и велели ждать. Я повиновалась, в руках сжимая сумочку, в которой лежала подкова. Ее я «позаимствовала», сняв с двери спальни. Прежде она ни разу не принесла мне удачи. Сейчас у нее был шанс исправить положение.

Через какое-то время со стороны вестибюля послышались голоса. Льстивый, подобострастный голос мадам Левен. Она приветствовала поверенного отца, сообщив, что виновная находится у нее в кабинете и ждет заслуженных наказаний. Ей ответил низкий, раскатистый голос:

– Благодарю вас, мадам.

Я зажала рот, чтобы не вскрикнуть, потому что мгновенно узнала этот голос. И все равно почувствовала некоторую оторопь, когда дверь открылась и в кабинет вошел мистер Уэзеролл.

Он плотно закрыл за собой дверь. Я бросилась к нему и чуть не задушила в объятиях. Меня переполняли чувства. Я не смогла сдержать слезы и разрыдалась на груди англичанина. Мои плечи тяжело вздымались. Я всхлипывала, давая волю эмоциям. Поверьте, никогда еще чье-либо появление не вызывало у меня столько радости.

Так мы стояли некоторое время. Я беззвучно рыдала на груди своего защитника, пока наконец не взяла себя в руки. Затем мистер Уэзеролл отстранил меня на расстояние руки. Пристально глядя мне в глаза, он поднес палец к губам, затем расстегнул и снял камзол. Камзол он повесил на крюк возле двери с таким расчетом, чтобы загородить замочную скважину.

– На вашем месте, мадемуазель, я бы плакал горючими слезами. Вы настолько рассердили вашего отца, что он не пожелал приехать сюда сам. Мне не хватит красноречия, чтобы описать его гнев и ярость. Словом, он послал сюда меня – вашего гувернера, – мистер Уэзеролл мне подмигнул, – чтобы я вместо него подверг вас заслуженному наказанию. Но вначале вы напишете отцу покаянное письмо, в котором покорнейшим образом испросите прощения. А затем я подвергну вас наказанию, и оно, как вы уже догадываетесь, будет самым суровым из всех, что выпадали на вашу долю.

Мистер Уэзеролл повел меня в другой конец кабинета, где стояла школьная парта. Я уселась за нее, положила перед собой лист бумаги, взяла перо и сняла крышку с чернильницы. Эта маскировка предназначалась для директрисы, если она под каким-нибудь предлогом явится в кабинет. Затем мистер Уэзеролл пододвинул к парте стул, уперся локтями в ее поверхность и выразительно посмотрел на меня.

– Как я рада вас видеть, – призналась я шепотом.

– Не скажу, что это меня удивляет, – с усмешкой так же тихо ответил он. – Ты наверняка ждала, что с тебя семь шкур спустят.

– Как раз наоборот. Я бы не дала себя обидеть, – сказала я, раскрыв сумочку и показав ему подкову.

Англичанин нахмурился.

– А что бы было потом, Элиза? – сердито прошептал он, подкрепляя слова выразительным жестом. – Все идет к тому, что тебя исключат из Королевского дома. Твое образование и вступление в орден отложатся на неопределенное время. И твое восхождение к званию великого магистра – тоже. Чего ты хочешь добиться таким поведением?

– А знаете, мне все равно, – ответила я.

– Значит, тебе все равно? И судьба твоего отца тебя тоже больше на заботит?

– Вы же прекрасно знаете, как отец мне дорог.

Мой сердитый поток слов вызвал у него усмешку.

– Я также прекрасно знаю, что память о матери тебе тоже не безразлична. И честь семьи, если уж на то пошло. Так почему ты с таким упорством делаешь все, чтобы очернить свою фамилию? Почему ты избрала путь, который никогда не приведет тебя к титулу великого магистра?

– Мне предначертано стать великим магистром, – ответила я и внутренне поморщилась.

Сейчас я была похожа на Мэй Кэрролл.

– Предназначение может и измениться, дитя мое.

– Я уже не ребенок, – напомнила я англичанину. – Мне целых двадцать лет.

Мистер Уэзеролл с грустью посмотрел на меня:

– Для меня, Элиза, ты всегда останешься ребенком. Я хорошо помню ту девчонку, с которой занимался в лесу, уча держать меч. Самая способная из всех учеников, какие у меня были, но и самая порывистая. Излишне самолюбивая. Кстати, ты продолжаешь упражняться с оружием? – спросил он, искоса поглядев на меня.

– Здесь? – поморщилась я. – Как вы себе это представляете?

С нескрываемым сарказмом мистер Уэзеролл сделал вид, будто раздумывает.

– Давай поищем возможности. Как насчет того, чтобы быть тише воды и ниже травы и не привлекать к себе ничьего внимания? Тогда твои исчезновения оставались бы незамеченными. Но тебе, похоже, нравится быть у всех на виду.

Я почувствовала себя виноватой.

– Я здесь совсем не упражнялась, и вы это знаете.

– Значит, приобретенные тобою навыки почти наверняка утрачены.

– Тогда зачем меня послали в такую школу, где это неминуемо должно было случиться?

– Почему же неминуемо? Этого вовсе не должно было случиться. Ты не должна была допускать, чтобы так случилось, памятуя, кем тебе надлежит стать.

– Несколько минут назад вы говорили, что предназначение может и измениться, – с иронией заметила я.

– Все действительно изменится, если ты не возьмешься за ум и не исправишь свое поведение, – невозмутимо парировал мистер Уэзеролл. – Тех, кого ты зовешь во́ронами: господа Лафреньер, Лепелетье, Сивер и мадам Левек… они ждут не дождутся, когда ты допустишь промах. Неужто ты думаешь, что в ордене все тихо и спокойно? Или ты веришь, что все происходит так, как в исторических романах, и они заблаговременно начали разбрасывать цветы, готовясь к коронации своей «законной правительницы»? В таком случае ты крупно заблуждаешься на их счет. Каждый из них хотел бы положить конец власти семейства Де Ла Серр и поставить перед своим именем титул великого магистра. Каждый из них ищет повод сместить твоего отца и самому встать на его место. Ты помнишь, что их политические воззрения отличаются от отцовских? Твой родитель цепляется за их доверие, которое висит на волоске. И уж меньше всего, черт побери, ему сейчас нужна непутевая дочь. Кроме того…

– Что?

Он посмотрел на дверь. Я не сомневалась: мадам Левен сейчас прильнула ухом к замочной скважине. Желая удовлетворить любопытство директрисы, мистер Уэзеролл нарочито громко произнес:

– Ваше покаянное письмо, мадемуазель, должно быть написано самым красивым почерком, какой вам доступен. Извольте постараться.

Успокоившись, англичанин снова наклонился ко мне:

– Помнишь тех двоих, напавших на вас в парижском переулке?

– Разве такое забудешь?

– Так вот, я пообещал твоей маме непременно разыскать того молодца с докторским саквояжем. Полагаю, я его нашел.

Я удивленно посмотрела на своего собеседника.

– Да, времени на это ушло немало, я согласен. Но я его нашел, и это главное.

Наши лица почти соприкасались. Я уловила легкий запах алкоголя, исходящий от него.

– Кто он такой?

– Некто Раддок. Он действительно ассасин или, по крайней мере, был таковым. Похоже, его исключили из ордена, и с тех пор он не оставляет попыток туда вернуться.

– За что его исключили?

– Его поведение позорило орден. Насколько мне удалось выяснить, он обожает заключать пари, но не принадлежит к числу удачливых. По общему мнению, он сейчас по уши в долгах.

– Может, он рассчитывал убийством мамы вернуть благосклонность своего ордена?

Мистер Уэзеролл выразительно на меня посмотрел.

– Не исключаю, хотя сам я склоняюсь к мысли, что он сознавал… по крайней мере, отчасти… всю опрометчивость и непредсказуемость такой стратегии. Ведь убийство твоей матери могло обернуться для него еще бо́льшим позором. Он был не в состоянии предугадать результат. – Мистер Уэзеролл покачал головой. – Убийство твоей матери было лишь частью его плана. Если Раддок всерьез собирался вернуться в орден, ему нужно было выждать и посмотреть, какой резонанс вызовет это событие. Если благоприятный для него, Раддок смог бы заявить о своей причастности. Но мне не верится, что он избрал такую стратегию. Я склоняюсь к другой мысли: он предлагал свои услуги тем, кто подороже заплатит. Деньги ему были нужны, конечно же, на уплату игорных долгов. Полагаю, наш приятель действовал как обыкновенный наемник.

– Значит, это не ассасины стояли за покушением на нас?

– Почти наверняка не они.

– Вы рассказали во́ронам?

Мистер Уэзеролл покачал головой.

– А почему?

– У твоей мамы имелись некоторые… подозрения насчет во́ронов, – глядя в сторону, ответил он.

– Что еще за подозрения?

– Помнишь ли ты некоего Франсуа Тома Жермена?

– Вряд ли.

– Такой довольно неприятный тип. Когда ты была еще от горшка два вершка, он постоянно крутился у вас в замке.

– От какого горшка? – не поняла я.

– К слову пришлось, – улыбнулся мистер Уэзеролл. – Тогда этот Франсуа Тома Жермен был помощником твоего отца, но носился с сумасбродными и рискованными идеями, за что отец и выставил его из ордена. Сейчас этот человек мертв. Однако твою маму не оставляла мысль, что во́роны могли разделять его идеи.

Я оторопела, не в силах поверить в услышанное.

– Но ведь вы не верите, что советники отца могли составить заговор с целью убийства мамы?

Пусть я всегда ненавидела во́ронов, но в равной степени я все годы учебы ненавидела мадам Левен, однако мне и в голову не пришло бы, что она замышляет меня убить. Такая мысль была слишком невероятной.

– Гибель твоей мамы послужила бы их замыслам, – продолжал мистер Уэзеролл. – Номинально во́роны считаются советниками отца, но с тех пор, как Жермен получил коленкой под зад, мнение жены стало для великого магистра авторитетнее всех остальных, включая и мнения советников. Устранив ее с пути…

– Но она и так «устранилась с пути». Мамы давно нет в живых, а отец остается верен своим принципам.

– Элиза, никто не знает, как будут разворачиваться события. Возможно, отец оказался менее податливым, чем они рассчитывали.

– И все равно это кажется мне бессмыслицей, – качая головой, призналась я.

– Любовь моя, происходящее не всегда имеет смысл. Попытка ассасинов убить твою мать выглядела бессмыслицей, однако все охотно в нее поверили. Я не стану отказываться от своих подозрений, пока не получу доказательств их ошибочности. Если ты разделяешь мою точку зрения, я не стану рисковать, пока мы не узнаем, что к чему.

У меня внутри появилось странное, опустошающее чувство. Мне казалось, будто отодвинулся занавес, и то, что прежде казалось ясным и понятным, вдруг предстало шатким и неопределенным. Получалось, внутри нашего ордена были люди, желавшие нам зла. Я должна выяснить, так это или нет.

– А как насчет отца?

– Что именно?

– Вы не поделились с ним своими подозрениями?

Упираясь глазами в парту, мистер Уэзеролл покачал головой.

– Почему?

– Ну, во-первых, потому, что они – всего лишь подозрения, и, как ты верно заметила, нелепые и бездоказательные. Если они не подтвердятся – а скорее всего, так и будет, – я окажусь первостатейным идиотом. Если же подтвердятся – я лишь спугну «воронье». Они дружно поднимут меня на смех, а сами начнут строить планы расправы со мной. И вдобавок…

– Что?

– Видишь ли, Элиза, с момента смерти твоей матери я веду себя отнюдь не лучшим образом, – признался он. – Можешь назвать это возвращением к прежним привычкам. Я сейчас занимаюсь тем, что… сжигаю мосты, которые так старательно наводил последние несколько лет. Этим я отчасти похож на мистера Раддока.

– Понятно. Не потому ли от вас пахнет вином?

– Каждый по-своему справляется с горем, дитя мое.

– Мистер Уэзеролл, но ведь мама покинула нас почти десять лет назад.

Он невесело рассмеялся:

– По-твоему, я слишком долго предаюсь скорби? Но то же самое я могу сказать и про тебя. Завершение образования пущено у тебя на самотек. Вместо того чтобы заводить подруг и полезные связи, ты лишь наживаешь себе врагов. Так что, Элиза, нечего насмехаться над моими привычками. Вначале разберись со своими.

Я нахмурилась и вернула разговор в прежнее русло.

– Мы должны узнать, кто стоял за покушением.

– Этим как раз я и занимаюсь.

– Каким образом?

– Упомянутый Раддок нынче скрывается в Лондоне. У нас там есть надежные люди. Семейство Кэрролл, если помнишь. Я заблаговременно известил их о своем приезде.

Никогда еще во мне не было столько решимости, как в тот момент.

– Я поеду с вами, – заявила я.

Мистер Уэзеролл нахмурился:

– Нет, черт побери, никуда ты не поедешь. Ты останешься здесь и будешь заканчивать свое обучение. Раскинь мозгами, если они у тебя есть: что обо всем этом скажет твой отец?

– А если мы сообщим ему, что меня посылают в Лондон в образовательных целях? Улучшить мой английский?

Мой защитник вдавил палец в парту:

– Нет. Как насчет того, что мы не станем врать, а ты останешься здесь?

Я замотала головой:

– Нет, я поеду с вами. Поймите, мистер Уэзеролл, этот человек годами снился мне в кошмарных снах. – Я надеялась, он заметит мольбу в моих глазах и голосе. – Мне необходимо похоронить своих призраков.

Англичанин закатил глаза:

– Рассказывай сказки! Неужто забыла, что я знаю тебя как облупленную. Скорее всего, тебе просто хочется развлечений. А еще – ты мечтаешь сбежать отсюда.

– Ну хорошо: мне хочется выбраться отсюда. Мистер Уэзеролл, войдите в мое положение. Знаете, как трудно выдерживать насмешки девиц вроде Валери и не иметь возможности сказать им, что в один прекрасный день, когда она будет сватать собственных дочерей за пьяного сынка какого-нибудь маркиза, я стану главой ордена тамплиеров? Этот этап моей жизни слишком затянулся.

– И все-таки придется подождать.

– Мне остался всего год, – не сдавалась я.

– Не напрасно этот год назван завершающим. Никакого завершения не будет, если ты не закончишь начатое.

– Мое отсутствие будет совсем недолгим.

– Нет. В любом случае, даже… даже если бы я согласился, ты бы ни за что не уломала свою директрису.

– Мы могли бы подделать письма, – упорствовала я. – Насколько понимаю, вы ведь в курсе ее переписки с моим отцом?..

– Разумеется, в курсе. Почему, как ты думаешь, я приехал сюда вместо него? Но рано или поздно отец все узнает. Пойми, Элиза: обязательно настанет момент, когда вся твоя ложь откроется.

– Тогда уже будет слишком поздно.

Мистера Уэзеролла захлестнула волна гнева. Его лицо стремительно краснело, оттеняя седые бакенбарды.

– Об этом-то я тебе и толкую. Ты настолько занята собственной персоной, что совсем забыла о своих обязанностях. Это делает тебя беспечной, но чем беспечнее ты становишься, тем большей опасности подвергаешь репутацию твоей семьи. Черт меня дери, я сожалею, что вынужден говорить тебе такие вещи. Я думал, ты более восприимчива к голосу здравого смысла.

Я посмотрела на него и начала догадываться, чем закончится наша встреча. Спектакль, который мы разыграли, наверное, произвел бы впечатление на Валери. Мистер Уэзеролл изображал разгневанного гувернера, а я – упрямицу, которая наконец-то поняла всю правоту его доводов и устыдилась собственного поведения. Мое лицо тоже должно было изображать запоздалое раскаяние.

Мистер Уэзеролл кивнул, затем повернулся в сторону двери и повысил голос:

– Наконец-то вы закончили это письмо. Я отвезу его вашему отцу вместе с известием о вразумлении вас шестью ударами трости.

Я замотала головой и растопырила пальцы.

– Да, как я и говорил, двенадцать ударов тростью, – произнес побледневший англичанин.

Я еще отчаяннее замотала головой и снова растопырила пальцы.

– Ну да, десять ударов тростью.

Делая вид, будто вытираю слезы, я всхлипнула и выкрикнула:

– Пощадите меня, месье! Десять ударов! Боже мой!

– Кстати, не этой ли тростью наказывают у вас провинившихся девиц?

Мистер Уэзеролл загородил не всю замочную скважину: письменный стол попадал в поле зрения директрисы. Подойдя к столу, он взял трость, лежавшую там на почетном месте. Затем он спиной заслонил дальнейший обзор, а сам ловко схватил со стула директрисы подушку и перебросил мне.

Все было проделано очень гладко, будто мы играли этот спектакль каждый день. Мы представляли собой превосходный дуэт. Я подхватила подушку, положив ее на парту. Мистер Уэзеролл подошел ко мне с тростью в руках. Эту часть представления директриса могла только слышать.

– Начинаем, – громко, чтобы слышала мадам Левен, произнес мистер Уэзеролл и подмигнул мне.

Я встала сбоку. Мистер Уэзеролл отвесил подушке десять ударов тростью, каждый из которых сопровождался надлежащими звуками. Мне ли не знать, какие звуки при этом издает жертва экзекуции? Я представила себе раздосадованную, бормочущую проклятия мадам Левен. Ведь самого интересного она не увидела. После этого она наверняка примет решение незамедлительно переставить в кабинете мебель.

«Наказание» закончилось. Чтобы вызвать настоящие слезы, я подумала о маме, и они тут же появились. Вернув на место трость и подушку, мы открыли дверь. Мадам Левен стояла в вестибюле, на некотором расстоянии от двери. Я придала своему лицу страдальческое выражение. Мои покрасневшие глаза сердито скользнули по директрисе. Меня так и подмывало на прощание подмигнуть мистеру Уэзероллу, но я не поддалась искушению и быстро удалилась зализывать раны.

На самом деле, мне нужно было кое-что обдумать.

23 января 1788 г

Итак, дайте вспомнить, с чего же все началось… Ага, точно: с заявления Жюдит Пулу, что у мадам Левен есть любовник.

Как-то вечером, когда в дортуаре погасили свет, Жюдит как-то невзначай сказала, что у мадам Левен «есть любовник, с которым она встречается в лесу». Остальные девчонки посмеялись над этим, но мне было не до смеха. Мне вспомнился другой вечер, когда после ужина я выглянула в окно дортуара и увидела ненавистную директрису. Кутаясь в шаль, она торопливо спустилась по ступенькам школьного крыльца и растворилась в темноте.

Вела себя она довольно странно, отнюдь не как человек, собравшийся подышать воздухом. Она, постоянно озираясь по сторонам, шла по дорожке, которая вела к гимнастическим лужайкам. Возможно, дальнейший ее путь лежал в лес, росший вокруг школы.

Два вечера подряд я не отходила от окна, неся вахту. Во второй вечер мне повезло, и я снова увидела директрису. Как и в прошлый раз, она украдкой покинула школьное здание, озираясь по сторонам. Однако окна, открывшегося на втором этаже, она так и не заметила. Я выбралась на решетку, устроенную для плюща, быстро спустилась вниз и отправилась в погоню.

Наконец-то мне пригодилась моя прежняя выучка. Я превратилась в ночного призрака, стараясь не выпускать директрису из поля зрения. Я неслышно неслась за ней по пятам. Свет луны облегчал ей движение. Она направлялась в сторону полей гимнастических лужаек.

Преследуя директрису, я неминуемо должна была выйти на открытое пространство. Слегка нахмурившись, я сделала то, чему меня всегда учили мама с мистером Уэзероллом. Я оценила обстановку. Луна светила мадам Левен в спину. Вдобавок директриса была подслеповата, тогда как мои молодые глаза отличались прекрасным зрением. Я решила увеличить расстояние между нами. Мне было достаточно видеть ее тень. Вскоре я заметила, как блеснули в лунном свете стекла очков. Директриса обернулась, проверяя, не увязался ли кто следом. Я застыла, сделавшись частью вечерней темноты и моля Бога, чтобы мои расчеты оказались верными.

Расчеты меня не подвели. Эта ведьма продолжала идти, пока не достигла кромки деревьев и не растворилась среди стволов и кустарников. Я поспешила и нагнала ее, двинувшись по той же тропинке, по которой шла она. Я снова превратилась в призрака. Мне вспомнилась другая тропинка, по которой я ходила год за годом. Та выводила к пню, на котором сидел улыбающийся мистер Уэзеролл, тогда еще не сломленный маминой смертью и не пахнущий вином…

Я прогнала воспоминания, когда увидела впереди хижину землекопа и поняла, что именно сюда и спешила директриса. Я остановилась за деревом и замерла. Директриса тихо постучала. Дверь открылась.

– Мне так не терпелось увидеть тебя, – услышала я слова мадам Левен.

Послышался отчетливый звук поцелуя, и директриса исчезла внутри, плотно закрыв дверь.

Это и был ее любовник, с которым она встречалась в лесу. Землекоп Жак. Я ничего не знала о нем, лишь иногда видела за работой, да и то издали. Впрочем, кое-что я все-таки знала: он был значительно моложе мадам Левен. Ну и темная же лошадка наша директриса!

Я вернулась в дортуар. К несчастью для директрисы, я теперь не только знала ее грязную тайну, но и не брезговала пустить эти сведения в ход, чтобы добиться от нее желаемого. Именно это я и намеревалась сделать.

25 января 1788 г

Едва кончился обед, ко мне подошла Жюдит. Та самая Жюдит, рассказавшая мне и остальным о любовнике мадам Левен. Она не принадлежит ни к числу моих врагов, ни к тем, кто мне благоволил. Лицо Жюдит ничего не выражало. Она сообщила, что директриса незамедлительно требует меня к себе в кабинет для разговора о краже подковы с двери дортуара.

Я придала лицу страдальческое выражение. «Боже, неужто опять? Когда же кончится это пытка?» – говорила моя маска, хотя я с трудом скрывала ликование. Вызов к мадам Левен был мне только на руку. Директриса на блюдечке преподносила мне замечательную возможность. Сейчас я сообщу ей «благую весть», объявив, что мне известно про ее любовника Жака. Конечно же, она вознамерилась наказать меня тростью за кражу «подковы счастья». Но когда я выйду из ее кабинета, моя ладонь не распухнет от ударов, а душа не будет бурлить от очередной несправедливости. Я покину ее кабинет с письмом к отцу, где будет написано, что мадам Левен направляет его дочь Элизу для прохождения индивидуального обучения английскому языку в…

Если все пройдет по плану, так оно и будет.

Я громко постучала в дверь кабинета, вошла, расправила плечи, гордо подняла голову и уверенным шагом двинулась к окну, возле которого стоял стол директрисы. Подойдя, я шумно выложила на стол подкову.

На мгновение в кабинете воцарилась мертвая тишина. Затем глаза-бусинки впились в кусок ржавого железа – вещь явно постороннюю на столе директрисы. Оттуда они переместились на меня, но вместо привычного недовольства и плохо замаскированной ненависти в этих глазах читалось что-то еще. Непонятное чувство, которого никогда прежде я в них не видела.

– Превосходно, – с легкой дрожью в голосе произнесла директриса. – Итак, вы вернули украденную подкову.

– Вы ведь из-за этого желали меня видеть? – осторожно спросила я, вдруг почувствовав себя менее уверенной.

– Да. Такую причину я назвала Жюдит. – Мадам Левен наклонилась. Заскрипел выдвигаемый ящик. – Но был и другой повод, – добавила она.

Я похолодела.

– И что же это за повод, мадам? – едва осмеливаясь говорить, спросила я.

– Вот он, – ответила директриса, выкладывая на стол…

Мой дневник. У меня перехватило дыхание, а пальцы сжались в кулаки.

– Вы… – Не в силах продолжать, выдавила из себя я. – Вы…

Она нацелила в меня свой дрожащий костлявый палец. Ее глаза сверкнули, голос зазвучал громче, выплескивая накопившийся в ней гнев, по своей силе сопоставимый с моим.

– Нечего разыгрывать передо мной жертву, мадемуазель. Особенно после того, о чем я прочитала.

Указующий перст ткнул в обложку моего дневника. Такая знакомая, здесь, на столе директрисы, она выглядела более чем странно. Страницы дневника хранили мои самые сокровенные мысли. Я прятала дневник под матрасом. И теперь это хранилище моих тайн и чаяний находилось в руках моего злейшего врага.

Я старалась дышать ровно. Мои плечи вздымались и опадали, а пальцы, вторя им, сжимались и разжимались.

– Сколько… сколько вы успели прочитать? – сбивчивым голосом спросила я.

– Достаточно, чтобы узнать о ваших намерениях шантажировать меня, – лаконично ответила директриса. – Не больше и не меньше.

Даже в пылу гнева я понимала всю иронию нашего положения. Мы обе оказались пойманными. Застрявшими между стыдом собственных поступков и гневом на то, как противоположная сторона обошлась с нами. Во мне так и бурлила мощная смесь ярости, вины и откровенной ненависти. Мысленно я видела, как подскакиваю к директрисе, хватаю ее за горло, а она таращится на меня выпученными глазами из-под круглых очков…

В действительности я лишь смотрела на нее, едва понимая смысл происходящего.

– Откуда… вы узнали?

– Я видела вас, Элиза Де Ла Серр. Я видела вас с тот вечер прячущейся возле хижины. Видела, что вы шпионите за мной и Жаком. И тогда я подумала, что ваш дневник может просветить меня по поводу ваших намерений. Моя догадка оказалась верной. Мадемуазель Де Ла Серр, вы будете отрицать, что собирались шантажировать меня? Шантажировать директрису вашей школы? – спросила она, и ее лицо стало еще краснее.

Но и у меня были причины для ярости.

– Непростительно читать чужие дневники, – выплеснула я.

– Непростительно то, что вы намеревались сделать! – почти закричала директриса. – Прибегнуть к шантажу!

Она выплюнула это слово, будто до сих пор не могла поверить в мои замыслы или вообще впервые слышала о подобных вещах.

– Я не собиралась причинять вам вред, – торопливо объясняла я. – Я увидела средство для достижения цели.

– Думаю, Элиза Де Ла Серр, вас тешили мысли о задуманном. – Директриса потрясла в воздухе моим дневником. – Теперь я точно знаю, какого мнения вы были обо мне. Что ни страница – то поток вашей ненависти… нет, даже хуже… вашего презрения.

– Разве вас это удивляет? – спросила я, дерзко передернув плечами. – И потом, разве вы не питаете ненависти ко мне?

– Глупая вы девчонка, – сердито ответила директриса. – У меня нет ни капли ненависти к вам. Будучи вашей директрисой, я забочусь лишь о вашем благополучии. И к вашему сведению, у меня нет обыкновения подслушивать под дверью.

Я недоверчиво посмотрела на нее:

– Мне тогда показалось, что мысль о моем грядущем наказании изрядно вас порадовала.

Мадам Левен опустила глаза:

– Сгоряча мы все произносим слова, которых не следовало бы говорить. Я сожалею о содеянном. И хотя вы не являетесь моей любимой ученицей, я по-прежнему остаюсь вашей директрисой. Вашей попечительницей. Что касается лично вас, вы попали ко мне еще довольно маленькой девочкой, не успевшей оправиться от тяжелейшего душевного потрясения – потери матери. Вы нуждались в особом внимании. Увы, мои попытки вам помочь скоро приняли облик битвы характеров. Думаю, меня это не должно было удивлять. Как и подозрения об испытываемой вами ко мне неприязни. Правда, тогда вы были на десять лет младше. Но сейчас, Элиза, вы взрослая девушка и должны бы понимать, что к чему. Я прочла из вашего дневника не больше, чем требовалось для установления вашей вины. Однако я прочла достаточно и теперь знаю: ваше будущее лежит совсем в ином направлении, чем будущее большинства здешних учениц. Это меня радует. Никого, кто обладает вашим духом, нельзя принуждать к жизни обычной придворной дамы.

Я едва верила своим ушам. Директриса сделала паузу, подождав, пока сказанное осядет в моем мозгу. Когда она заговорила снова, ее голос зазвучал мягче.

– Мы обе оказались в непростом положении, ибо обе совершили нечто ужасное, и каждая из нас может оказать другой столь желанную услугу. Мне от вас требуется молчание о том, что вы видели, а вам от меня – письмо к отцу.

Она пододвинула дневник ко мне:

– Я напишу такое письмо. Я солгу ради вас. Вашему отцу я сообщу, что часть выпускного года вы проведете в Лондоне, где сможете заняться тем, что важно для вас. И когда вы устраните причину, побуждающую вас туда ехать, я уверена, что ко мне вернется совсем другая Элиза Де Ла Серр. Она сохранит дух той десятилетней девочки, но расстанется с детским упрямством и сумасбродством.

Директриса пообещала, что к концу дня письмо будет готово. Я встала. У меня подкашивались ноги, а голова шла кругом. Возле двери мадам Левен окликнула меня:

– И еще одно, Элиза. Жак не мой любовник. Он – мой сын.

Сомневаюсь, чтобы мама сейчас была мной очень горда.

7 февраля 1788 г

1

Нынче я далеко от Сен-Сира. Два последних дня были весьма суматошными. Эти строки я пишу в…

Впрочем, давайте не будем забегать вперед. Начну с того момента, когда карета увозила меня из ненавистного Le Palais de la Misère. Я не оглядывалась назад. Подруг у меня не было, и потому никто не желал мне счастливого пути. И конечно же, мадам Левен не стояла на крыльце, махая платочком. Была лишь карета, увозившая меня и мой чемодан, привязанный на крыше.

– Вот мы и на месте, – сказал кучер, когда наш экипаж подкатил к причалам гавани Кале.

Время было позднее. За мощеными проездами гавани плескалось темное море. От него исходило странное мерцание. Покачивались мачты кораблей, стоявших на якоре. Над головой кричали чайки. Местная публика курсировала между тавернами. Вечер был в полном разгаре. Вокруг царило шумное, грубое веселье. Кучер неодобрительно огляделся по сторонам, затем встал на подножку, отвязывая мой чемодан. Когда же он открыл дверцу, у бедняги округлились глаза. К нему в карету садилась совсем другая девушка.

Почему? Да потому, что за время поездки я успела переодеться. Сорвав с себя опостылевшее школьное платье, я облачилась в бриджи, рубашку, жилетку и камзол. Дурацкую шляпку я тоже сняла, а волосы связала сзади, предварительно освободив их от всех булавок. Выйдя из кареты, я нахлобучила на голову треуголку. Кучер онемел от такой метаморфозы. Я наклонилась и открыла чемодан. Он был полон ненавистной мне одежды и разных штучек, которые я так и так собиралась выкинуть. Из всего содержимого мне требовалась только моя сумка и короткий меч. Мамин подарок я прицепила к поясу, прикрыв сумкой.

– Если хотите, возьмите этот чемодан себе, – сказала я кучеру.

Достав из жилетки кошелек, я отсчитала ему деньги за поездку.

– А кто же будет вас сопровождать? – спросил кучер.

Он быстро убрал деньги и вновь окинул хмурым видом вечерних гуляк, враскачку бредущих по набережной.

– Никто.

– Это шутка? – спросил он, искоса поглядывая на меня.

– С какой стати мне шутить?

– Вам нельзя в столь поздний час одной бродить среди причалов.

Я бросила ему на ладонь еще одну монету. Кучер уставился на нее.

– Нет, – твердо сказал он. – Я не могу этого допустить. Я за вас боюсь.

Я бросила вторую монету.

– Ну ладно, – согласился он. – Если вам угодно действовать на собственный страх и риск, хотя бы выслушайте несколько советов. Держитесь подальше от таверн и поближе к фонарям. Будьте осторожны на самих причалах: они высокие, а края у них щербатые. Немало бедняг падали вниз, подходя из любопытства слишком близко к краю. И вот еще что: не привлекайте к себе внимания. Ну и конечно, спрячьте понадежнее кошелек.

Я любезно улыбнулась кучеру, зная, что приму все его советы, кроме одного: «держаться подальше от таверн», – поскольку как раз туда и собиралась направиться. Поглядев вслед отъехавшей карете, я зашагала к ближайшему питейному заведению.

Названия у него не было. Над окнами болталась деревянная вывеска с грубо нарисованными оленьими рогами. Хорошо, пусть это заведение так и будет называться – «Оленьи рога». Пока я стояла на мостовой и набиралась храбрости, прежде чем войти, дверь отворилась сама собой. Меня обдало волной теплого воздуха, громким бренчанием клавикордов и зловонным запахом эля. Из таверны вышли раскрасневшиеся мужчина и женщина. Оба пошатывались на нетвердых ногах, поддерживая друг друга. Я мельком увидела зал таверны. Мне показалось, что я заглянула в пылающую печь. Дверь тут же закрылась, и снаружи вновь стало тихо. Весь шум и гам «Оленьих рогов» превратился в слабый гул.

Я собралась с духом. «Все прекрасно, Элиза, – сказала я себе. – Тебе же хотелось убраться из этой чистенькой, благопристойной школы. Ты ненавидела все тамошние правила и предписания. За этой дверью – мир, совершенно непохожий на школу. Теперь вопрос: ты и в самом деле такая смелая и крепкая, какой кажешься самой себе?»

(Ответ на этот вопрос, который мне вскоре предстояло получить, был: нет.)

Перешагивая порог питейного заведения, я словно входила в новый мир, целиком состоящий из дыма и шума. Ко мне в уши хлынули волны скрипучего смеха, пронзительные птичьи голоса, тренькающие звуки клавикордов и пьяное пение.

Зал таверны был невелик. В другом его конце был устроен огражденный помост. С балок свисали птичьи клетки. Посетителей – яблоку негде упасть. Про себя я называла их выпивохами. Они сидели не только за столами, но и на полу. Помост тоже был ими полон, и те, кто находился там, перевешивались через перила, разговаривая и споря с сидевшими внизу. Я осталась стоять возле двери, прячась в тени. С ближайших столов на меня вовсю глазели. Я даже услышала восхищенный свист, прорезавший весь этот гам. Вскоре я сумела обратить на себя внимание подавальщицы. Поставив на стол пару больших кружек эля, она повернулась в мою сторону. К счастью для меня, сидевшие за тем столом смотрели лишь на выпивку.

– Я ищу капитана корабля, отплывающего завтра утром в Лондон, – громко произнесла я.

Подавальщица вытерла о передник руки и выпучила на меня глаза.

– Имя хоть знаешь? – спросила она. – Или название корабля?

Я покачала головой. Мне было все равно.

Подавальщица кивнула, смерив меня взглядом:

– Видишь тот стол?

Я сощурилась. Клубы дыма и обилие двигающихся теней застилали мой обзор. Наконец мне удалось разглядеть стол в дальнем углу.

– Ступай туда. Говорить будешь с тем, кого называют Посредником. Скажешь ему, что тебя послала Клеманс.

Я напрягла зрение и увидела троих мужчин. Все они сидели, подпирая спинами стену. Облака дыма делали их похожими на призраки. Наверное, так выглядят души пьяниц, которым и после смерти не оторваться от любимой таверны.

– Который из них Посредник? – спросила я у Клеманс.

– Да тот, что посередине, – усмехнулась она и отошла.

Чувствуя себя лишенной всякого прикрытия, я двинулась туда, где сидели Посредник и двое его друзей. Я пробиралась между столами, ловя на себе заинтересованные взгляды.

– Надо же, какая соблазнительная малышка забрела в это местечко, – услышала я у себя за спиной.

Пару раз я уловила чьи-то предположения о цели моего появления здесь. Оба были за гранью приличия, и потому у меня рука не поднимается написать их. Слава богу, зал тонул в дыму и сумраке. Меня видели (а значит, и проявляли интерес) лишь те, мимо кого я шла.

Я добралась до трех «призраков» и встала возле их стола. Все трое, сжимая в руках кружки, оторвались от созерцания окружающего хаоса, переместив взгляды на меня. Если до сих пор на меня глазели, подмигивали или делали предложения, подстегнутые элем и похотью, эта троица смерила меня оценивающим взглядом. Потом Посредник, который был ниже спутников, глянул куда-то мимо меня. Я быстро повернулась и успела заметить улыбающуюся Клеманс, тут же исчезнувшую где-то в полумраке зала.

Вот так. Я вдруг сообразила, что оказалась слишком далеко от двери. Здесь было куда темнее. Мне показалось, что выпивохи за спиной дышат мне в затылок. Отсветы от пламени очага плясали по стенам и лицам троих незнакомцев, наблюдающих за мной. Мне вспомнились мамины советы. Следом я подумала, что́ сказал бы про эту ситуацию мистер Уэзеролл. Наверное, тоже посоветовал бы сохранять бесстрастное выражение лица и внимательно наблюдать за обстановкой. Оценивать положение. (И гнать от себя докучливые мысли о том, что все это нужно было бы проделать прежде, чем открывать дверь таверны.)

– И что такая нарядная молоденькая женщина делает одна в столь заурядной таверне? – спросил человек, сидящий посередине.

Он не улыбался. Из нагрудного кармана Посредник достал трубку с длинным черенком, сунул в щель между кривыми, почерневшими зубами и надавил на нее розовой десной.

– Мне сказали, что вы поможете мне найти капитана корабля, – ответила я.

– И зачем же тебе понадобился капитан?

– Для плавания в Лондон.

– В Лондон? – переспросил Посредник.

– Да, – подтвердила я.

– Ты хотела сказать, в Дувр?

У меня покраснели щеки, но мне было некогда корить себя за глупость.

– Разумеется.

В глазах Посредника я прочла изумление.

– И ты ищешь капитана для этого путешествия?

– Совершенно верно.

– В таком случае почему бы тебе не пристроиться на пакет?[6]

– Пакет? – переспросила я, вновь почувствовав зыбь под ногами.

– Не бери в голову, красавица, – подавляя усмешку, ответил Посредник. – Ты откуда будешь?

Кто-то грубо толкнул меня сзади. Не оборачиваясь, я двинула плечом. Пьянчугу, толкнувшего меня, отбросило к ближайшему столу, где он расплескал чужую выпивку, за что был награжден отборной бранью, после чего сполз на пол.

– Я из Парижа, – ответила я на вопрос Посредника.

– Значит, из Парижа?

Он вынул трубку изо рта и указал на меня. За трубкой потянулась нитка слюны.

– И поди живешь там, где обитает парижская знать. По тебе видно, провалиться мне на этом месте.

Я молчала.

Трубка вернулась на свое место – в щель промеж гнилых зубов.

– А зовут тебя как, красавица?

– Элиза, – коротко ответила я.

– Элиза… А дальше?

Я пробормотала что-то невразумительное.

– Боишься, что мне может быть знакома твоя фамилия?

– Нет, просто не люблю, когда суют нос в мою частную жизнь.

Середняк опять кивнул.

– Что ж, думаю, я найду капитана, с которым ты сможешь договориться. Более того, ты подошла в удачный момент. Мы с друзьями как раз собирались отправиться к этому господину и пропустить с ним по кружечке-другой. Почему бы тебе не пойти с нами?

Он сделал вид, будто собирается встать.

Я внутренне напряглась. Дело начинало принимать скверный оборот. Вокруг по-прежнему шумели и толкались пьяные посетители, однако я почему-то чувствовала себя полностью отгороженной от внешнего мира. Не сводя с троицы глаз, я слегка поклонилась и сказала:

– Господа, благодарю вас за потраченное время, но у меня появились некоторые сомнения.

Посредник несколько опешил. Его губы скривились в улыбку, обнажая соседние зубы – такие же кривые и черные, как и те, между которых торчала трубка. Нечто подобное видит мелкая рыбешка перед тем, как ее проглотит акула.

– Сомнения, значит? – переспросил он, бросая косые взгляды на своих рослых спутников. – Как прикажешь это понимать? Ты вдруг передумала ехать в Лондон? Или мы с друзьями выглядим… не слишком моряками на твой вкус?

– Что-то вроде того, – ответила я.

Я сделала вид, будто не заметила, как дружок Посредника, сидевший слева, отодвинул стул, явно готовясь встать, а тот, что сидел справа, подался вперед.

– Стало быть, мы вызываем у тебя подозрение?

– Возможно, – согласилась я, выпятив подбородок.

Я сложила руки на груди, что позволяло мне подвинуть правую руку ближе к эфесу меча.

– И что же тебя настораживает? – спросил Посредник.

– Начнем с того, что вы даже не спросили, сколько я могу заплатить за проезд.

Его губы опять скривились в улыбку.

– Свое путешествие в Лондон ты отработаешь.

Я пропустила эти слова мимо ушей, будто не поняла их.

– Не волнуйтесь, господа. Еще раз спасибо, что уделили мне время, но о своем путешествии я позабочусь сама.

– Мы-то как раз и имели в виду заботу о твоем путешествии, – расхохотался Посредник.

И вновь я намеренно проигнорировала его слова.

– Я, пожалуй, пойду, месье.

Слегка поклонившись, я собралась повернуться и начать пробивать себе дорогу к двери.

– Никуда ты не пойдешь, – возразил Середняк.

Он махнул рукой, отдавая молчаливый приказ своим двуногим псам. Оба стояли, положив руки на эфесы мечей. Я сделала шаг назад, затем вбок. Выхватив свой меч, я помахала им перед первым дружком Посредника. Это остановило обоих.

– Ого, – произнес один из них, и оба загоготали.

Их смех меня разозлил, но уже следующее мгновение повергло в смятение. Посредник достал из камзола кинжал с кривым лезвием. Второй его дружок перестал улыбаться и шагнул вперед.

Я попыталась отпугнуть его мечом, но мне не хватило напористости. К тому же окружающее пространство было плотно заполнено людьми. Я намеревалась полоснуть ему по лицу и убедительно предостеречь от дальнейших выпадов, однако из моей затеи ничего не вышло.

«Используй этот меч для отработки своих навыков».

Но за десять лет, проведенных в школе, я почти не брала меч в руки. Крайне редко, когда дортуар был пуст, я доставала из потайного места шкатулку с подарком, поднимала крышку, проводила пальцем по надписи на лезвии и… снова закрывала ее. Еще реже я уходила в укромный уголок, чтобы поупражняться. Моих мизерных усилий хватало лишь на то, чтобы не утратить навыки совсем, но они у меня пребывали в «заржавленном» состоянии.

Это или моя неопытность по части настоящих поединков – а, возможно, и то и другое – увы, привело к прискорбному результату: я оказалась неподготовленной к сражению с этой троицей. Когда оно началось, я через считаные секунды очутилась на мокром, провонявшем элем полу, доски которого были посыпаны опилками. И причиной моего падения стал не какой-нибудь блестящий выпад моих противников. Первый громила попросту толкнул меня обеими руками. Он видел то, чего не видела я. Позади валялся тот самый пьяница, которого я двинула плечом чуть раньше. Я попятилась, споткнулась, потеряла равновесие и через мгновение рухнула прямо на него.

– Месье, – произнесла я, надеясь отчаянием в своем голосе прорвать хмельную завесу, окружавшую этого человека.

Увы, его глаза остекленели, а лицо было мокрым от пролитой выпивки. В следующую секунду я завопила от боли: сапогом мне придавили руку, заставив выпустить меч из пальцев. Другой сапог отшвырнул мое оружие. Я перевернулась, попытавшись встать. Меня подхватили, рывком поставив на ноги. Мои глаза наполнились отчаянием. Я беспомощно взирала на посетителей таверны, многие из которых хохотали, наслаждаясь зрелищем. Пьяница, о которого я споткнулась, лежал, не шевелясь. Мой короткий меч валялся теперь под столом, и мне было до него не дотянуться. Я лягалась, пытаясь вырваться, когда внезапно, будто из-под земли, передо мной вырос Посредник, размахивающий кривым кинжалом. Он невесело усмехался, по-прежнему сжимая трубку между зубов. Сзади послышался скрип открываемой двери. В лицо ударил холодный ветер, а затем меня потащили в ночную тьму.

Все произошло слишком быстро. Только что я находилась в набитой под завязку таверне, и вдруг – почти пустой двор, где, кроме меня, Посредника и двух его дружков-громил, не было никого. Меня толкнули на землю. Рыча, я пыталась успокоить дыхание, одновременно не давая страху вырваться наружу. Я повторяла про себя, почти как мантру, неутешительный вывод: «Глупая, неопытная и самонадеянная маленькая девчонка!»

Как я вообще могла столь глупо вляпаться?

Двор выходил на набережную, что тянулась напротив «Оленьих рогов». Прохожие либо не видели, либо делали вид, что не видят, в какой переплет я угодила. Неподалеку стояла маленькая карета. Посредник вскочил на кучерское сиденье. Один из громил бесцеремонно схватил меня за плечи, другой распахнул дверцу. Внутри я мельком увидела девицу. Та была явно моложе меня: лет пятнадцать или шестнадцать. Длинные светлые волосы закрывали ей плечи. На ней было порванное коричневое платье, какие носят крестьянки. Девица смотрела широко раскрытыми глазами и о чем-то просила, однако из-за собственных воплей и визгов я ничего не слышала. Громила легко подхватил меня, но когда попытался втолкнуть внутрь кареты, мои ноги нащупали опору, и я, согнув колени, отпихнула его. Он качнулся назад, отпуская ругательства. Я воспользовалась силой толчка и снова вывернулась. На этот раз громила потерял равновесие, и мы оба упали.

Наш «танец» вызвал взрыв хохота Посредника и второго громилы, держащего дверцу. Сквозь их гоготанье слышались всхлипывания блондинки. Я понимала: если этим мерзавцам удастся запихнуть меня в карету, мы обе пропали.

Затем задняя дверь таверны открылась. Пахнуло жаром и дымом. Шум зала на мгновение заглушил смех. Кто-то вышел во двор, на ходу расстегивая ширинку.

Это был уже знакомый мне пьяница. Он встал, расставив ноги и явно собираясь оросить стену таверны, однако в последний момент обернулся через плечо.

– У вас все в порядке? – хрипло спросил он, мотнув головой в сторону громил и Посредника, и тут же вернулся к расстегиванию ширинки.

– Нет, месье… – успела произнести я, и тотчас же первый громила схватил меня, зажав рот.

Я вырывалась, пыталась кусаться, однако все было напрасно. Посредник взирал на нас с высоты кучерского сиденья. Я распласталась на земле, рука первого громилы сдавливала мне рот. Пьяница до сих пор возился со своей ширинкой. Второй громила, задрав голову, ждал распоряжений своего командира. Посредник выразительно провел пальцем по горлу.

Мои попытки вырваться стали еще неистовее. Я кричала прямо в руку громилы, сдавливающую мне рот, я билась о его колени и локти, но не чувствовала боли. Я извивалась ужом, надеясь каким-то чудом вырваться из мертвой хватки или хотя бы наделать достаточно шума и привлечь внимание пьяницы.

Глянув в сторону выезда со двора, второй громила бесшумно вытащил меч и стал подбираться к ничего не подозревающему пьянице. Крестьянская девчонка робко выглядывала из дверцы. «Да крикни же, предупреди его!» – хотелось заорать мне, но мои губы были плотно сжаты. Оставалось лишь скрежетать зубами и пытаться укусить потную ладонь громилы. Блондинка глянула в мою сторону, и на мгновение наши взгляды встретились. Я попыталась подать ей сигнал: лихорадочно моргала и косила глазами в сторону пьянчуги. Тот был поглощен штанами, не догадываясь, что смерть совсем рядом.

Напрасно я рассчитывала на ее помощь. Девчонка была сильно напугана. Страх сдавил ей горло и обездвижил. Еще мгновение, и пьяница будет убит. Громилы затолкают меня в карету и повезут нас обеих к какому-нибудь кораблю, а потом… Словом, в тот момент я уже начинала жалеть, что не осталась в школе.

Громила поднял меч, и вдруг… Пьяница резко повернулся. Я и подумать не могла, что он повернется с такой быстротой. У него в руках сверкнул подарок моей матери, которому было суждено впервые отведать крови. Пьяница полоснул мечом по горлу громилы, и воздух двора наполнился ярко-красным туманом.

На мгновение все замерло. Единственным звуком было бульканье крови, стремительно вытекающей из располосованного горла. Затем, взревев от гнева и желания отомстить, первый громила убрал колено с моей шеи и кинулся к пьянице.

Я было поверила, что этот человек лишь выдавал себя за выпивоху. Ему, прекрасно умеющему владеть оружием, зачем-то понадобилось прикидываться пьяным. Но нет: он действительно не был трезв. Он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь сосредоточиться на приближающемся громиле. Вероятно, этот человек и в самом деле прекрасно владел оружием, но сейчас воплотить эти умения в жизнь почти не представлялось возможным. Разъяренный громила атаковал своего противника, размахивая мечом. Движения пьяницы не отличались изяществом, однако ему довольно легко удалось увернуться от удара громилы и самому напасть слева, ранив противника в руку. Тот вскрикнул от боли.

– Н-но! – послышалось сверху.

Я вскинула голову. Посредник тронул поводья. Для него сражение кончилось, а уезжать с пустыми руками явно не входило в его планы. Карета покатилась к выезду, хлопая незакрытой дверцей, как крылом. Я вскочила на ноги и бросилась следом, нагнав карету возле узкой арки.

У меня был всего один шанс. Одно мгновение.

– Хватайся за мою руку! – крикнула я девчонке.

Слава богу, на этот раз ей достало решимости. Глядя отчаянными, испуганными глазами, она не то закричала, не то замычала, после чего метнулась к дверце и уцепилась за протянутую руку. Я отскочила назад, таща за собой девчонку, в тот момент, когда карета миновала арку и загремела по булыжнику набережной. Слева раздался крик второго громилы, потрясенного вероломством своего командира.

Пьяный фехтовальщик заставил его дорого заплатить за этот выкрик. Он проткнул громилу насквозь, и мамин подарок вторично вкусил крови.

Однажды мистер Уэзеролл заставил меня пообещать, что я никогда не дам мечу имени. Сейчас, глядя, как тело громилы соскальзывает с окровавленного лезвия и оседает на землю, я поняла смысл его требования.

2

– Благодарю вас, месье, – крикнула я в тишине, вернувшейся во двор после сражения.

Пьяный фехтовальщик посмотрел на меня. У него были длинные волосы, стянутые сзади в хвост, высокие скулы и отсутствующий взгляд.

– Месье, вы соблаговолите назвать нам ваше имя? – спросила я.

Это вполне могло сойти за вежливую процедуру знакомства, если бы не два валяющихся на земле трупа и не то обстоятельство, что сам он держал в руках меч с окровавленным лезвием. Пьяница шагнул ко мне, словно намереваясь вернуть меч, потом сообразил, что вначале нужно обтереть лезвие. Не обнаружив ничего подходящего, он направился к ближайшему телу. Проведя мечом по одежде убитого, наш спаситель поднял палец и пробормотал:

– Прошу прощения.

Он отвернулся, и его вырвало прямо на стену «Оленьих рогов».

Мы с блондинкой переглянулись. Не опуская пальца, пьяница исторг из себя последнюю порцию блевотины, сплюнул и снова повернулся к нам. Взмахнув воображаемой шляпой, он церемонно поклонился и представился:

– Капитан Байрон Джексон. К вашим услугам.

– Капитан?

– Да. Я пытался сказать вам это в таверне, прежде чем вы довольно грубо отпихнули меня.

– Ничего подобного, – вспыхнула я. – Это вы вели себя довольно грубо. Толкнули меня в спину. Вы были пьяны.

– Позвольте уточнить: я и сейчас пьян. И возможно, вдобавок груб. Однако это никак не изменяет того факта, что я, невзирая на свое пьяное состояние и грубость, пытался вам помочь. Или хотя бы уберечь вас от лап этих негодяев.

– Увы, вам это не удалось.

– Удалось, – обидчиво возразил он. Затем, подумав, добавил: – Не сразу, но удалось. А сейчас нам лучше поскорее уйти отсюда, пока стража не обнаружила трупы. Вы ведь желаете попасть в Дувр? Я не ошибся?

Увидев мое замешательство, он махнул в сторону убитых громил.

– Надеюсь, я доказал вам свою благонадежность? Хотя мой внешний вид, нетрезвое состояние и некоторая грубость манер утверждают обратное, смею вас заверить, мадемуазель: я сущий ангел. Просто мои крылья немного опалились, только и всего.

– Почему я должна вам доверять?

– Вы вовсе не должны мне доверять, – пожал плечами капитан Джексон. – Мне ровным счетом плевать, кому вы доверяете. Возвращайтесь в таверну и там ищите себе пакет по вкусу.

– Пакет? – раздраженно повторила я. – Какой еще пакет?

– Пакетом или пакетботом называется любое судно, перевозящее почту и грузы в Дувр. Едва ли не каждый, кто торчит в этой таверне, является капитаном или матросом с какого-нибудь пакета. Сейчас они спешно допивают последние порции, поскольку прилив и ветер благоприятствуют для ночного плавания. Так что не теряйте время, возвращайтесь в таверну, раскошельтесь, и вы найдете себе надежное судно. Кто знает, быть может, вам повезет, и вы найдете себе спутницу вашего круга для совместного путешествия. Но может и не повезти… – сказал он, скорчив гримасу.

– Если я поплыву на вашем корабле – какая вам от этого выгода?

Капитан Джексон удивленно почесал затылок:

– Одинокий купец был бы рад, если бы кто-то составил ему компанию.

– Пока одинокому купцу что-нибудь не взбредет в голову.

– Что именно?

– Скажем, способы убить время в дороге.

– Смею вас уверить, подобная мысль ни разу не мелькала у меня в мозгу, – произнес он, явно задетый моими словами.

– И вы, конечно же, никогда и никому не лгали?

– Никогда и никому.

– В таком случае почему вы именуете себя купцом, когда на самом деле вы контрабандист?

– Нет, вы только послушайте! – воскликнул он, поднимая руки. – Эта особа никогда не слышала о пакете. Она считает, что отсюда можно доплыть до самого Лондона, однако у нее поворачивается язык называть меня контрабандистом.

– Так вы контрабандист?

– Послушайте, вы хотите плыть в Англию или нет?

Мои раздумья были недолгими.

– Хочу, – ответила я и шагнула к нему, чтобы забрать меч.

– Скажите, а что это за надпись на лезвии, возле эфеса? – спросил Джексон, подавая мне мое оружие. – Я бы мог и сам прочитать, но от выпитого… буквы немного расплываются.

– Вы уверены, что сможете ее прочитать? – спросила я, поддразнивая его.

– О, горе мне. Мадемуазель ввели в заблуждение мои грубые манеры. Чем мне вас убедить, что в действительности я джентльмен?

– Вы вполне могли бы постараться вести себя как джентльмен, – парировала я.

Я взяла меч и, держа его в полусогнутых пальцах, прочла надпись возле эфеса: «Да ведет тебя отец понимания. С любовью, мама». Затем, не дав капитану опомниться, я приставила острие к его шее, слегка надавив на кожу.

– Клянусь ее жизнью: если только вы причините мне вред, я проткну вас насквозь, – свирепым голосом пригрозила я.

Он напрягся, раскинул руки, глядя на меня поверх лезвия. Однако глаза его улыбались.

– Обещаю, мадемуазель. Хотя было бы очень соблазнительно прикоснуться к столь совершенному созданию, как вы, я ни за что не позволю себе распускать руки. А кстати, как насчет вашей подруги? – спросил он, переводя взгляд на спасенную мной девушку.

– Меня зовут Элен, – дрожащим голосом сообщила блондинка, подходя к нам. – Я обязана мадемуазель жизнью. Теперь я принадлежу ей.

– Что-о?

Я опустила меч и повернулась к девушке:

– Ничем ты мне не обязана. И твоих жертв мне не надо. Ты должна разыскать своих родных.

– Нет у меня родных. Я ваша, мадемуазель, – сказала она.

Никогда еще я не видела более искреннего лица, чем у этой девчонки.

– Что ж, тогда решено, – сказал у меня за спиной Байрон Джексон.

Я посмотрела на него, затем снова на Элен. У меня не было слов.

Неожиданно в полку моих знакомых прибыло на одну горничную и одного капитана.

3

Как выяснилось, Байрон Джексон и в самом деле был контрабандистом. Англичанин, выдающий себя за француза, он нагружал свой кораблик со странным названием «Бабуля Смит» чаем, сахаром и прочими товарами, которые британское правительство облагало высокими пошлинами, и плыл к восточному побережью Англии. Там, применяя ухищрения, вскользь названные им «магией», он сбывал контрабандный товар, минуя отделения таможни.

Я верно угадала происхождение Элен. Она жила в деревне, пока у нее, один за другим, не умерли мать и отец. Тогда она отправилась в Кале, надеясь отыскать дядю Жана – своего единственного родственника. Дядю она нашла, но вместо новой жизни в его доме, на которую так рассчитывала Элен, он продал ее Посреднику. Теперь последний, конечно же, потребует вернуть ему деньги, которые дядюшка Жан наверняка успел потратить. Останься Элен в Кале, беда грозила бы ей с двух сторон. Поэтому я согласилась взять ее к себе в горничные.

«Бабуля Смит» – двухмачтовая шхуна. Кроме нас с Элен и Джексона, больше на борту никого нет. Но корабль у Байрона надежный и на удивление уютный.

До меня долетают звуки готовящегося ужина. Любезный хозяин шхуны пообещал нам обильный пир. По его словам, провизии у него хватит на все два дня плавания.

8 февраля 1788 г

1

– Если Элен собирается быть вашей горничной, ей нужно усвоить некоторые манеры поведения, – заявил вчера за ужином Байрон Джексон.

Учитывая, что сам он постоянно отхлебывал вино из фляжки, ел с открытым ртом и сидел, уперев локти в стол, подобные слова сложно было воспринимать иначе, чем открытое лицемерие.

Я посмотрела на Элен. Она отломила корку хлеба, погрузила в похлебку и собралась отправить все это себе в рот, но замерла и теперь недоуменно поглядывала на нас сквозь завесу светлых волос, будто мы говорили на незнакомом ей языке.

– Меня она устраивает такой, какая есть, – ответила я.

Я мысленно поморщилась, представив мадам Левен, отца, во́ронов и прислугу в нашем версальском доме. Все они с неприязнью отнеслись бы к тому, как Элен ведет себя за столом.

– Для ужина на борту судна контрабандиста ее манеры вполне сгодятся, – весело возразил Байрон, – но они совершенно неприемлемы для горничной, за которую вы собрались выдавать ее в Лондоне, во время вашей «тайной миссии».

– Нет у меня никакой тайной миссии, – возразила я, раздраженно посмотрев на капитана.

– Можете меня дурачить и дальше, – улыбнулся Байрон. – Речь сейчас не об этом. Вам придется научить Элен поведению на публике. Прежде всего, она должна привыкнуть обращаться к вам «мадемуазель». Недурно бы также познакомить ее с азами этикета и внешних приличий.

– Благодарю вас, Байрон, за замечания, – сухо ответила я. – Но вам незачем говорить мне о правилах поведения за столом. Этому я научу Элен сама.

– Как вам угодно, мадемуазель, – сказал он с улыбкой.

Он постоянно улыбался во весь рот и называл меня «мадемуазель» с легкой издевкой в голосе.

После ужина Байрон взял фляжку с вином, несколько меховых шкур и отправился на палубу, оставив нас укладываться спать. Интересно, что он делал там холодной ночью? О чем думал?

Наше плавание продолжалось весь следующий день. Байрон закрепил рулевое колесо веревкой, и мы устроили учебное состязание. Мои утраченные было навыки начали потихоньку возвращаться. Словно в танце, я двигалась по палубе. Звенела сталь наших мечей. Могу сказать, что сноровка Байрона произвела на меня впечатление. Он смеялся, улыбался и подбадривал меня. Он был более изящным партнером, нежели мистер Уэзеролл, хотя и менее дисциплинированным.

Вечером, поев, Элен отправилась спать вниз, в каморку, называвшуюся здесь каютой. Байрон остался управлять кораблем. Сегодня я тоже осталась на палубе, завернувшись в меховую шкуру.

– Вам прежде доводилось в разгневанном состоянии обнажать меч? – спросил он, когда я подошла к штурвалу.

Байрон сидел, потягивая вино из фляги. Его ноги покоились на рукоятках штурвала.

– Вы называете разгневанным состоянием…

– Хорошо, я перефразирую. Вы когда-нибудь убивали?

– Нет.

– Значит, я был бы первым, если бы попытался без разрешения притронуться к вам?

– Совершенно верно.

– В таком случае мне нужно лишь получить ваше разрешение?

– Смею вас уверить, сэр, что вы его никогда не получите. Я обручена с другим, а потому прошу направить ваше внимание в иную сторону.

Разумеется, я соврала. Мы с Арно не были помолвлены. Но здесь, на палубе корабля, где волны, озаренные луной, бились о борт и тишина была почти полной, я вдруг остро почувствовала, что нахожусь вдали от родного дома. Но еще острее я ощутила тоску по Арно. Я впервые поняла, что наша детская дружба переросла в нечто большее. Это не была «влюбленность» десятилетней девчонки. Это была любовь взрослой женщины.

Байрон кивнул, словно мог читать мои мысли. Он почувствовал серьезность моих слов и понял, что я вне его притязаний.

– Понятно, – пробормотал капитан. – Повезло же этому «другому».

– Можно сказать и так, – ответила я, поднимая голову.

Лицо Байрона сделалось решительным. Он поднял свой меч.

– Начнем. Итак, вам приходилось скрещивать оружие с противником?

– Разумеется.

– А с противником, намеревающимся причинить вам вред?

– Нет, – созналась я.

– Понятно. А вы когда-нибудь обнажали меч с целью самозащиты?

– Естественно.

– Сколько раз?

– Один.

– Там, в таверне?

– Да, – нехотя ответила я.

– И ваш маневр не удался, верно?

– Не удался.

– А как вы думаете – почему?

– Спасибо, я сама знаю причину, – почти огрызнулась я. – И в подсказках не нуждаюсь.

– И все же сделайте мне одолжение.

– Я замешкалась.

Байрон задумчиво кивнул, затем глотнул из фляги и протянул ее мне. Я тоже сделала глоток и почувствовала, как от спиртного по телу разливается теплая волна. Я отнюдь не была наивной. Я знала: чтобы уломать женщину и затащить в постель, нужно вначале ее напоить. Но на палубе было холодно. Меня вполне устраивало общество Байрона, если не считать некоторой его докучливости… Ничего страшного не случилось. Я просто глотнула из его фляжки.

– Верно, – продолжил разговор Байрон. – А как вы должны были бы действовать?

– Послушайте! Я не нуждаюсь в…

– Не нуждаетесь? Да вас там чуть не похитили. Думаю, вы догадываетесь, что́ они сделали бы с вами, если бы сумели увезти со двора. Вы бы не сидели на палубе, попивая винцо с капитаном. Вас бы держали в трюме, где вы доставляли бы известные утехи команде. Всем ее членам, сколько бы их там ни было. В Дувр бы вы приплыли, сломленная душевно и телесно, а там вас с Элен продали бы, как скот. И это случилось бы, не окажись меня в таверне. И вы до сих пор считаете, что я не вправе указывать на ошибки в ваших действиях?

– Моей главной ошибкой было то, что сунулась в эту чертову таверну, – призналась я.

– Вы уже бывали в Англии? – спросил Байрон.

– Нет, но владению оружием меня учил англичанин.

Капитан усмехнулся:

– Будь он здесь, он бы сказал, что промедление едва не стоило вам жизни. Короткий меч не является оружием предостережения. Это оружие действия. Раз уж вынули меч из ножен, пускайте его в ход, а не размахивайте, как палкой. – Он опустил голову, надолго припав к кожаному горлышку, затем протянул фляжку мне. – Есть множество причин для убийства: долг, честь, отмщение. Все они требуют времени на обдумывание. Они же после вызывают угрызения совести. Но самозащита или защита другого человека – единственная причина для убийства, которая позволяет вам действовать незамедлительно.

2

На следующий день мы приплыли в Дувр, где простились с капитаном Байроном Джексоном. Он сказал, что у него дел по горло, поскольку нужно обойти таможенные службы. До Лондона нам с Элен предстояло добираться самостоятельно. Он с учтивым поклоном принял от меня плату за проезд, и на этом мы расстались.

Немного отойдя от берега, я обернулась. Байрон глядел нам вслед. Я помахала ему и обрадовалась, когда он помахал в ответ. Затем контрабандист повернулся и быстро исчез, а мы с Элен двинулись к вершине скалы, держа ориентир на Дуврский маяк.

Меня предупреждали, что ехать до Лондона в карете небезопасно, поскольку на дороге попадаются разбойники. Однако наша поездка прошла без приключений. Увидев Лондон, я поняла, что он очень похож на Париж. Только здесь над крышами висела плотная стена тумана, а по угрюмой реке Темзе в обе стороны безостановочно двигались корабли и лодки. Едкий запах дыма, нечистот и лошадиного пота ничем не отличался от парижского.

Наняв кеб, я обратилась к кучеру на безупречном английском языке:

– Прошу прощения, месье, не могли бы вы отвезти нас со спутницей в Мейфэр, к дому семейства Кэрролл?

– Четытамгришь? – С этими звуками кучер уставился на нас через окошечко в передней стенке кеба. Оставив попытки объясниться словесно, я подала ему клочок бумаги с адресом. Когда кеб тронулся, мы с Элен опустили шторы на окнах и занялись переодеванием. Переднее окошечко мы поочередно закрывали спиной. Со дна сумки я достала сильно помятое и далеко не новое платье, запоздало пожалев, что не сложила его аккуратнее. Элен, сбросившая крестьянский наряд, облачилась в мои бриджи, рубашку и жилетку. Это было немногим лучше ее коричневого платья, поскольку за три дня пути моя одежда успела запачкаться, но другого выбора не было.

Наконец кеб добрался до Мейфэра и остановился возле дома Кэрроллов. Открыв дверцу, кучер снова выпучил глаза, но теперь уже по поводу нашего нового облика. Он предложил постучаться в дверь и известить о нашем прибытии, но я отказалась, расплатившись с ним золотой монетой.

Мы с моей недавно обретенной горничной оказались на величественном крыльце, по обе стороны которого высились колонны. Заслышав шаги, каждая из нас глубоко вздохнула. Дверь открылась. На пороге появился круглолицый человек во фраке. От него слегка пахло средством для чистки серебра.

Я назвалась. Он кивнул, после чего провел нас через просторный вестибюль в устланный коврами коридор. Там он попросил подождать у двери помещения, оказавшегося столовой. Оттуда доносились слова учтивой беседы и негромкий стук посуды.

Дверь оставалась приоткрытой, а потому я услышала, как он доложил:

– Миледи, к вам посетительница. Вас желает видеть некая мадемуазель Де Ла Серр из Версаля.

В столовой стало пугающе тихо. Я перехватила обеспокоенный взгляд Элен. Наверное, я выглядела не менее встревоженной.

Затем дворецкий вернулся к нам:

– Прошу входить.

Мы проследовали в столовую. До нашего появления люди за столом наслаждались обильным обедом. Сейчас мистер и миссис Кэрролл застыли с открытым ртом, а Мэй Кэрролл, которая из девочки успела превратиться в настоящую женщину, по-детски захлопала в ладоши и произнесла со знакомым мне сарказмом:

– О, никак к нам пожаловала сама мисс Вонючка.

Я легко могла подскочить к ней и отблагодарить пощечиной за такое приветствие. Но меня остановили слова еще одного участника трапезы, который при моем появлении резко поднялся из-за стола.

– Какого черта ты здесь делаешь? – багровея, спросил мистер Уэзеролл.

11 февраля 1788 г

Мой покровитель дал мне пару дней на то, чтобы прийти в себя, а сегодня утром навестил меня в моей комнате. За это время Мэй Кэрролл великодушно одолжила мне кое-что из своей одежды. Она на разные лады повторяла, что платья эти «старые» и «давно вышли из моды», а потому «в нынешнем сезоне такие ни за что не наденет».

– Зато тебе, Вонючка, они вполне подойдут.

– Если ты еще раз так меня назовешь, я тебя убью, – тихо сказала я.

– Я что-то не расслышала. Что ты сказала?

– Так, пустяки. Большое спасибо за платья.

Моя благодарность была вполне искренней. Я унаследовала материнское равнодушие к нарядам. Пусть эти платья считались вышедшими из моды, пусть Мэй намеренно подбирала их, чтобы меня позлить, они не вызвали у меня ни капли раздражения.

Что, а вернее, кто меня раздражает, так это Мэй Кэрролл.

Меж тем Элен стойко выносила жизнь на половине для слуг, убедившись, что ее коллеги ведут себя еще презрительнее и надменнее, чем их господа. Надо сказать, с ролью моей горничной она пока что справляется ужасно. Делает странные реверансы невпопад и без конца бросает испуганные взгляды в мою сторону. Вне всякого сомнения, нам придется поработать над ее манерами. Хорошо еще, что Кэрроллы заняты исключительно собой. Они сочли поведение Элен «слишком французским», отнеся туда же и ее наивность.

– Ты одета? – постучавшись, спросил мистер Уэзеролл по-английски.

– Да, месье, вполне, – ответила я.

Едва войдя, мой покровитель тут же прикрыл глаза рукой.

– Черт тебя побери, девчонка, ты же говорила, что одета, – хрипло проворчал он.

– Я и сейчас могу это повторить.

– Но ты же встречаешь меня в ночной рубашке!

– Однако я тем не менее одета.

Он покачал головой:

– В Англии ночная рубашка за одежду не считается.

Надо сказать, что ночные рубашки Мэй Кэрролл были достаточно закрытыми, однако мне не хотелось смущать мистера Уэзеролла. Он вышел, а когда вошел снова и уселся на стул, я пристроилась на краешке кровати, закутавшись в одеяло. Последний раз я видела мистера Уэзеролла в тот вечер, когда мы с Элен свалились Кэрроллам на голову. Вид у нас был такой – как же тогда выразилась миссис Кэрролл? – будто нас притащила сюда драная кошка. Я мигом выдумала историю о том, как по пути из Дувра в Лондон мы подверглись нападению разбойников.

Я внимательно изучала лица тех, с кем впервые встретилась более десяти лет назад. Миссис Кэрролл и ее муж ничуть не изменились. Оба улыбались слегка смущенно. Высшие слои английского общества обожали подобные улыбки. Мэй Кэрролл, конечно же, выросла за это время, однако выглядела еще противнее и высокомернее, чем во время нашего знакомства в Версале.

Бедняге мистеру Уэзероллу пришлось сделать вид, будто он знал о моем скором приезде, а вполне оправданное удивление – замаскировать под беспокойство за мою жизнь. Однако это не спасло нас с моим наставником от въедливых вопросов. Ответы мы сочиняли на ходу, держась с надлежащей уверенностью, поскольку оба не хотели быть немедленно выставленными за дверь.

По правде говоря, у нас с ним составился великолепный дуэт врунов.

– Что за игру ты ведешь, черт побери? – сердито спросил меня мистер Уэзеролл.

– Вы сами знаете, как она называется, – ответила я, пристально глядя на него.

– Ей-богу, Элиза, твой отец меня за это убьет. Я и так не числюсь в его фаворитах. Однажды меня разбудит кинжал, приставленный к горлу.

– С отцом все улажено, – успокоила я мистера Уэзеролла.

– А с мадам Левен?

Я громко сглотнула. О мадам Левен я предпочитала не думать.

– И с нею тоже.

– Мне, наверное, об этом лучше не знать? – спросил мистер Уэзеролл, искоса поглядев на меня.

– Да, вам об этом лучше не знать.

Мой покровитель нахмурился:

– Ну, раз уж ты здесь, мы должны…

– Оставьте всякие мысли о моем возвращении домой, – перебила его я.

– Я бы с радостью отправил тебя домой, если бы мог. Но твой отец захочет узнать причину твоего скорого отъезда, и это лишь усугубит мое бедственное положение. И потом, у Кэрроллов есть замыслы насчет тебя…

– Замыслы насчет меня? – вспыхнула я. – Я не их служанка. Я – Элиза Де Ла Серр, дочь великого магистра французских тамплиеров, которая в будущем сама станет великим магистром. У них нет власти надо мной.

Мистер Уэзеролл закатил глаза:

– Опомнись, дитя мое. Сейчас ты не дома, а в Лондоне. Ты – их гостья. Более того, в поисках Раддока мы рассчитываем на помощь их доверенных лиц. И потом, если ты не хотела оказываться в их власти, лучше было сюда не ехать.

Я попыталась возражать, но он махнул рукой, требуя закрыть рот.

– Быть великим магистром значит не просто уметь размахивать мечом и строить из себя большого начальника. Это значит быть дипломатом, уметь тонко вести дела, в том числе и государственные. Твоя мама это знала. Отец тоже знает. Теперь настал твой черед.

– И что потом? – вздохнула я. – Что я должна делать?

– Кэрроллы хотят, чтобы ты внедрилась в один лондонский дом. Ты и твоя горничная.

– Они хотят, чтобы я… Как вы сказали?

– Внедрилась. Проникла.

– Шпионила для них?

Мистер Уэзеролл смущенно почесал свою белоснежную бороду.

– Можно сказать и так. Им нужно, чтобы ты выдала себя за другую особу и оказалась в том доме.

– Но это же шпионаж.

– В общем-то… да.

Я подумала и решила, что, невзирая ни на что, эта затея мне нравится.

– Это опасно?

– Тебе бы хотелось, чтобы это было опасно, не так ли?

– Всяко лучше прозябания в Королевском доме. Когда мне расскажут подробности моей миссии?

– Узнаешь, когда Кэрроллы сочтут нужным тебе рассказать. А пока есть время, предлагаю заняться приведением в божеский вид твоей так называемой горничной. Пока что от нее ни красоты, ни пользы. – Мистер Уэзеролл вновь посмотрел на меня. – Одна только собачья преданность, о причинах которой я вряд ли когда-нибудь узнаю…

– Думаю, вам лучше не знать.

– Понятно. Но некоторые вопросы у меня все же остались.

– Какие именно, месье?

Мистер Уэзеролл откашлялся, затем уперся глазами сначала в свои башмаки, затем перевел взгляд на свои руки.

– Вопросы о твоем плавании через Ла-Манш. И о капитане, перевозившем тебя и Элен.

– Что вас интересует? – спросила я, чувствуя, что краснею.

– Кто он по национальности?

– Англичанин, как и вы.

– Так, – кивая, произнес мистер Уэзеролл. – Так.

Он снова прочистил горло, после чего глубоко вдохнул и поднял голову.

– Вот что, Элиза, – начал он, глядя мне в глаза. – Плавание из Кале в Дувр никогда не занимает двух дней. При попутном ветре это чуть больше двух часов, а при неблагоприятных условиях – девять или, самое большее, десять часов. Почему ж это он катал вас по Ла-Маншу целых два дня?

– Сама не знаю, месье, – сухо ответила я.

Мистер Уэзеролл кивнул:

– Элиза, из симпатичной девочки ты превратилась в красивую женщину. Бог мне свидетель, этим ты пошла в маму, а она… Стоило ей войти, как все головы поворачивались в ее сторону. Но на красоту все падки. Поверь, тебе в жизни встретится более чем достаточно разных мерзавцев и негодяев.

– Я это знаю, месье.

– Арно поди ждет не дождется твоего возвращения в Версаль?

– Вы совершенно правы, месье.

Я очень на это надеялась.

Мистер Уэзеролл встал, собираясь уходить.

– И чем же, Элиза, ты занималась в течение тех двух дней, что длилось ваше плавание по Ла-Маншу?

– Фехтованием, месье. Мы с капитаном упражнялись часами.

20 марта 1788 г

Кэрроллы обещали помочь с поисками Раддока. По мнению мистера Уэзеролла, это значит, что они представят в наше распоряжение сеть своих шпионов и осведомителей.

– Если он в Лондоне, его обязательно найдут. В этом, Элиза, ты можешь быть уверена.

Но Кэрроллы, разумеется, ждут от меня выполнения их задания.

Может, оно бы и заставило меня нервничать, если бы не бедняга мистер Уэзеролл, который переживал за нас обоих. Он постоянно теребил бакенбарды и на каждом шагу высказывал свои опасения. Словом, все беспокойство он взял на себя, и на мою долю ничего не осталось.

И потом, его предположение оказалось верным: затея Кэрроллов меня приятно будоражила. Незачем отрицать то, что есть. Неужто вы решитесь меня упрекать? Я десять лет провела в унылой, ненавистной школе. Десять лет мне хотелось протянуть руку и ухватить судьбу, порхающую совсем рядом. Иными словами, после десяти лет тоскливых ожиданий я была готова к опасным приключениям.

Прошло более месяца. Мне велели написать письмо. Кэрроллы переправили его своим помощникам во Францию. Там письмо запечатали и отправили на лондонский адрес. Пока мы дожидались ответа, я занималась с Элен чтением, учила ее английскому языку и попутно оттачивала собственные знания.

– Это будет опасно? – по-английски спросила меня девушка во время одной из прогулок по саду.

– Да, Элен. До моего возвращения ты должна оставаться здесь. Или попробуй поискать себе работу в другом доме.

– Вы так просто не избавитесь от меня, мадемуазель, – робко ответила она, перейдя на французский.

– Элен, я вовсе не собираюсь от тебя избавляться. Ты замечательная спутница. Каждой девушке хотелось бы иметь такую заботливую и душевную подругу. Просто я считаю, что свой долг ты выплатила. В горничной я не нуждаюсь и нести ответственность за другого человека тоже не хочу.

– А как насчет подруги, мадемуазель? Может, я смогу стать вам подругой?

Элен была моей противоположностью. Если я могла что-то выпалить сгоряча и наломать дров, ее отличала молчаливость. Порой за день я не слышала от нее и двух слов. Я могла легко засмеяться и так же легко вспылить. Элен была себе на уме и редко показывала свои чувства… Знаю, о чем вы сейчас думаете. Те же мысли были и у мистера Уэзеролла. Он считал, что мне есть чему поучиться у Элен. Наверное, потому я уступала ее мягкой настойчивости: и в вечер нашего знакомства, и потом. Я позволяла ей оставаться со мной и удивлялась, почему Богу было угодно наградить меня таким ангелом.

Итак, я проводила время с Элен, всячески старалась избегать общения с чванливыми мамашей и дочкой Кэрролл, а кроме того, упражнялась с мистером Уэзероллом, который…

Надо называть вещи своими именами: он сдал. Теперь он уже не тот фехтовальщик, что прежде: не настолько быстр, не настолько зорок. Может, возраст взял свое? Как-никак, я впервые встретилась с мистером Уэзероллом почти четырнадцать лет назад, и это тоже нужно принять в расчет. А еще… За столом я часто вижу, как он тянется к графину с вином, не дожидаясь слуг. Наши хозяева, конечно же, это замечают. Мэй Кэрролл вообще смотрит на него свысока. Их неприязнь вызывает у меня жгучее желание встать на его защиту. Себе я твержу, что он до сих пор скорбит по маме.

– Может, вы не станете вечером налегать на вино? – пошутила я в один из наших поединков, когда он нагнулся за деревянным мечом, выбитым мной у него из рук.

– Да, выгляжу я скверно, но причина вовсе не в выпивке. В тебе, Элиза. Ты недооцениваешь свои способности.

Возможно, да. А возможно, и нет.

Я регулярно писала отцу, рассказывая ему об успехах в своих занятиях и проявляемом мной «усердии». Однако когда дело доходило до писем Арно, что-то всегда меня останавливало.

А потом написала, что люблю его.

Никогда еще в моем письме к нему не было столько страсти. В конце я выразила надежду, что мы скоро увидимся – месяца через два или чуть позже. Пожалуй, это были самые искренние слова, когда-либо написанные мной.

Ну и что, если мое желание видеть Арно имело корыстные причины? Что, если я видела в нем временную передышку от своих повседневных забот, луч света во тьме моей судьбы? Так ли это плохо, если моим единственным стремлением было подарить ему счастье?

Меня зовут. Элен сообщила, что принесли какое-то письмо. Значит, пора втискиваться в платье, спускаться вниз и узнавать, что от меня хотят.

Отрывок из дневника Арно Дориана

12 сентября 1794 г

Хотя я продолжал поддерживать отношения с Франсуа Де Ла Серром, который отчасти заменял мне отца, ко времени отъезда Элизы в Лондон я уже не жил в их замке. Я снял себе жилье в окрестностях Версаля. Дни и ночи я проводил в попойках, играл в карты с местными молодцами вроде Виктора и Гюго, а также… да, развлекался с женщинами.

Будь сейчас Элиза рядом, я бы сказал ей, что в первые годы нашей взрослой жизни тоже сбился с пути. Мы были помолвлены, пусть и на словах, однако виделись редко. Короткие встречи во время ее каникул – вот и все время, каким мы располагали. Но мы оба одинаково страстно желали того, что она называла «серьезными отношениями».

Мы оба не были верны друг другу. (Прости, Элиза, но я вынужден признаться, что неоднократно тебе изменял, поскольку версальские женщины отличались любезностью, очарованием и доступностью.) Но никакие похождения не могли заставить меня забыть о ней.

Есть мужчины, считающие, что в молодости им позволено «хорошенько нагуляться», тогда как их возлюбленные должны оставаться добродетельными. Я не из таких. Я не лицемер. Во всяком случае, стараюсь им не быть.

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

2 апреля 1788 г

1

День начался с паники.

– Мы считаем, что тебе не следует отправляться туда с горничной, – заявила миссис Кэрролл.

Жуткая семейка собралась в вестибюле и придирчиво оглядывала нас с Элен. Мы готовились к выполнению тайной миссии.

– Мне Элен ничуть не помешает, – ответила я.

Естественно, мне становилось боязно при мысли, что я отправлюсь на задание одна. А так я хотя бы не буду волноваться за Элен.

– Элиза права, – сказал мистер Уэзеролл, выходя вперед и сердито тряся головой. – Она сможет придумать историю про то, как ее семья внезапно разбогатела. Я не хочу отпускать ее одну. И раз уж я не могу отправиться с ней, пускай Элен поедет вместо меня.

Лицо миссис Кэрролл по-прежнему выражало сомнение.

– Горничная – это дополнительная забота. Обуза.

– Миссис Кэрролл, – прорычал мистер Уэзеролл, – при всем уважении, но сейчас вы говорите полнейшую чушь. Элизе не надо вживаться в роль девушки из знатной семьи. Эту роль определила ей жизнь. Она великолепно справится.

Наше будущее решали другие люди, а мы с Элен стояли и терпеливо ждали. Я уже писала о наших многочисленных различиях. Но было и нечто общее, роднившее нас: нашу участь решали не мы, а кто-то другой. К этому мы обе уже успели привыкнуть.

Когда мистер Уэзеролл закончил препираться с нашими хозяевами, наши пожитки погрузили на крышу кареты. Кучер был из числа тех людей, которым, по словам миссис Кэрролл, мы вполне могли доверять. Карета повезла нас в другую часть Лондона, именуемую Блумсбери. Дом, куда мы ехали, находился на Куин-сквер.

2

– Прежде она называлась площадью королевы Анны, – сообщил нам кучер. – А теперь просто Куин-сквер – площадь Королевы.

Вместе с нами он поднялся по ступенькам крыльца и несколько раз дернул шнурок звонка. Пока мы ждали, я разглядывала площадь, по обеим сторонам которой аккуратными рядами стояли белые особняки. Очень по-английски. К северу тянулись поля. Невдалеке высилась церковь. На дороге резвились дети, бегая перед каретами и телегами. Улица бурлила жизнью.

Послышались шаги, отчаянно заскрипели засовы. Я старалась держаться уверенно и выглядеть той, за кого собралась себя выдавать.

Как ее там звали?

– Мисс Ивонн Альбертине с горничной Элен желают видеть мисс Дженнифер Скотт, – сказал кучер дворецкому, открывшему дверь.

Если мир у нас за спиной был полон жизни и шума, дом вызывал ощущение чего-то мрачного и зловещего. Я подавила стойкое нежелание туда входить.

– Мисс Скотт ожидает вас, мадемуазель, – бесстрастно сказал дворецкий.

Мы прошли в просторный вестибюль, стены которого были обшиты деревянными панелями. Туда выходило несколько дверей. Все они были закрыты. Нас окружал густой сумрак. Единственным источником света служили окна коридора второго этажа. Тишина этого дома показалась мне почти мертвой. Здешняя обстановка… я порылась в памяти и вспомнила: так выглядел наш версальский замок в первые дни после маминой смерти. То же ощущение остановившегося времени; жизни, притушенной до осторожных шагов и разговоров шепотом.

Меня заранее предупредили, в какую обстановку я попаду. Мисс Дженнифер Скотт – старая дева лет семидесяти пяти – отличалась… странностями. Она питала отвращение к людям. Речь шла не о незнакомцах или людях с определенными чертами характера, а о людях вообще. Штат прислуги в ее доме на Куин-сквер был немногочисленным. По причинам, которые Кэрроллы так и не открыли мне, эта старуха всерьез интересовала английских тамплиеров.

Кучера отпустили. Элен куда-то увели; наверное, на кухню, где она робко встанет в углу, а местная прислуга будет пялиться на бедняжку, почти насквозь пронизывая взглядами. Когда мы с дворецким остались одни, он повел меня в гостиную.

Я очутилась в большой комнате с зашторенными окнами. Напротив каждого стояла кадка с высоким растением. Я решила, что это сделано нарочно: растения загораживали обзор как обитателям дома, так и прохожим на улице. В гостиной было сумрачно и не слишком чисто. Перед камином, где лениво потрескивал огонь, сидела хозяйка дома – мисс Дженнифер Скотт.

– Миледи, к вам мисс Альбертине, – доложил дворецкий.

Не дождавшись ответа, он ушел, тихо закрыв дверь и оставив меня наедине со странной дамой, питавшей отвращение к людям.

Что еще я знала о ней? Эдвард Кенуэй – ее отец – был пиратом, а впоследствии примкнул к ассасинам. Ее сводный брат Хэйтем Кенуэй был великим магистром тамплиеров в Северной Америке. Наверное, это их портреты я видела на стене. Лица мужчин имели сходство. Один был изображен в одеянии ассасина, второй (скорее всего, Хэйтем) – в военной форме. Сама Дженнифер немало лет провела на континенте, став жертвой непрекращающейся войны между ассасинами и тамплиерами. Хотя никто толком не знал, что́ именно она пережила, чувствовалось, что прошлое оставило на ней свои шрамы.

В огромной гостиной, кроме нас, никого больше не было. Некоторое время я наблюдала за хозяйкой. Та сидела, подперев подбородок рукой, смотрела на огонь и, похоже, была поглощена своими мыслями. Может, мне следовало кашлянуть и тем самым привлечь ее внимание? Или просто подойти и представиться? Мне на выручку пришел огонь. Пламя затрещало и вспыхнуло, выведя хозяйку из ее странного полусонного состояния. Казалось, старуха вспомнила, где находится, медленно подняла голову и взглянула на меня поверх очков.

Мне говорили, что некогда она была красавицей. В ее облике и сейчас оставалось что-то от прежней красоты. Прежде всего, черты лица. Черные волосы, обильно тронутые сединой, были несколько лохматыми, как у ведьмы. Умные глаза смотрели жестко, оценивающе. Я покорно стояла, позволяя ей разглядывать меня.

– Подойди ближе, дитя мое, – наконец произнесла старуха, указывая мне на стул напротив ее кресла.

Я села и вновь превратилась в предмет пристального изучения.

– Тебя зовут Ивонн Альбертине?

– Да, мисс Скотт.

– Можешь называть меня Дженнифер.

– Благодарю вас, мисс Дженнифер.

– Просто Дженнифер, – скривив губы, поправила она.

– Как вам будет угодно.

– Я знала твоих бабушку и отца, – сказала Дженнифер и взмахнула рукой. – Не в том смысле, что я была близко с ними знакома. Мы встречались с ними в замке близ вашего родного Труа.

Я кивнула. Кэрроллы меня предупреждали: Дженнифер Скотт отличается подозрительностью и, скорее всего, устроит мне проверку. Похоже, она уже началась.

– Что-то я запамятовала имя вашего отца, – призналась мисс Скотт.

Она даже наморщила лоб, словно напряженно вспоминала.

– Лусио, – подсказала я.

– Совершенно верно, – подняла палец она. – Конечно же, Лусио. А имя бабушки?

– Моника.

– Да, да. Прекрасные люди. Как они нынче?

– К великому сожалению, оба покинули наш мир. Бабушка умерла несколько лет назад, а отец – в середине прошлого года. Причиной визита к вам стало одно из предсмертных распоряжений отца. Он говорил, что я непременно должна встретиться с вами.

– В самом деле?

– Миледи, я слышала от отца, что та встреча между ним и мистером Кенуэем окончилась не лучшим образом.

– Напомните мне, дитя мое, – попросила старуха, бесстрастно глядя на меня.

– Мой отец ранил вашего брата.

– Ах, да, – кивнула она. – Он вонзил меч прямо в сердце Хэйтема. Как же я могла забыть?

«Все-то ты помнишь», – подумала я.

– В этом отец раскаивался до конца дней, – печально улыбаясь, сказала я. – Он мне рассказывал, как ваш брат, прежде чем потерять сознание, потребовал, чтобы к моим родным проявили милосердие.

Дженнифер кивала, сцепив пальцы и упираясь подбородком в грудь.

– Да, помню. Помню. Ужасное происшествие.

– Даже перед смертью отец сожалел об этом.

Она улыбнулась:

– Печально, что он не смог приехать сюда и поведать мне о своих угрызениях совести. Я бы убедила Лусио в тщетности его терзаний. Мне самой часто хотелось пронзить Хэйтема мечом.

Дженнифер смотрела на пляшущие языки пламени. У нее изменился голос; наверное, от нахлынувших воспоминаний.

– Маленький негодяй. Мне надо было бы убить его еще в детстве.

– Сомневаюсь, что вы говорите это всерьез…

Она криво усмехнулась:

– Конечно, это не всерьез. И вряд ли Хэйтем был виноват в случившемся. По крайней мере, не он один. – Дженнифер глубоко вздохнула, нашарила трость, примостившуюся возле подлокотника кресла, и встала. – Идемте. Должно быть, вы устали после дороги. Я провожу вас в вашу комнату. Боюсь, я не из тех, кто жаждет общения, особенно когда дело касается моей вечерней трапезы. Так что ужинать вам придется в одиночестве. Но быть может, завтра мы погуляем по саду и познакомимся поближе?

Я встала и сделала реверанс:

– Была бы вам очень признательна.

Отведенная мне комната располагалась на втором этаже. Пока мы туда поднимались, Дженнифер сказала:

– А знаете, вы очень похожи на вашего отца.

Естественно, она имела в виду Лусио. Я задумалась над ее словами. Уж не знаю, была ли я и вправду похожа на этого человека, но одно мне стало предельно ясно: Дженнифер – дама себе на уме и ее так просто не проведешь.

– Благодарю вас, миледи, – ответила я на ее «комплимент».

3

Ужинала я действительно одна. Элен мне прислуживала. Покончив с едой, я отправилась к себе в комнату, собираясь лечь спать.

Должна признаться, меня немного раздражает то, как Элен буквально трясется надо мной. Я почти сразу же запретила ей меня одевать и раздевать. Но бедняжка сказала, что должна хоть чем-то себя занять. Она устала часами слушать нуднейшие сплетни местных слуг. Я разрешила ей разложить мою одежду и принести мне теплой воды для умывания. Вечером я позволила Элен расчесать мои волосы. Это занятие доставляет удовольствие и мне.

– Как ваши успехи, мадемуазель? – спросила она вполголоса по-французски, не переставая водить гребнем.

– Думаю, пока все идет хорошо. А тебе удалось перекинуться с мисс Скотт хоть парой слов?

– Нет, мадемуазель. Я лишь видела, как она куда-то шла.

– Ты не много потеряла. И впрямь странная особа.

– Чудачка, каких свет не видывал?

Это было одним из выражений мистера Уэзеролла. Мы улыбнулись, глядя друг на друга в зеркало.

– Да, – сказала я, – именно так.

– А мне можно узнать, чего мистеру и миссис Кэрролл от нее надо?

Я вздохнула:

– Даже если бы я знала, то не сказала бы.

– Так вы не знаете?

– Пока нет. Кстати, который час?

– Скоро десять, мадемуазель Элиза.

– Мадемуазель Ивонн, – прошипела я, наградив ее сердитым взглядом.

Элен покраснела:

– Простите, мадемуазель Ивонн.

– Больше таких оплошностей не допускай.

– Виновата, мадемуазель Ивонн.

– А теперь ступай.

4

Когда она ушла, я вытащила из-под кровати свой чемодан и склонилась над ним, щелкнув замками. Стараниями Элен он был пуст, но она не догадывалась о существовании второго дна. Под матерчатой петелькой скрывалась защелка, которую я и нажала. Внешнее дно откинулось, обнажив то, что лежало внутри.

А там, среди прочего, находились подзорная труба и небольшой сигнальный фонарь. Я вставила в него свечу, взяла подзорную трубу и прошла к окну. Я отдернула штору ровно настолько, чтобы мне была видна Куин-сквер.

Мистер Уэзеролл расположился напротив. Для всех он выглядел как обыкновенный кучер обыкновенного кеба, ожидающий пассажира. Он восседал на козлах двуколки. Нижняя часть лица была закрыта шарфом. Я подала условный сигнал. Он ответил, прикрыв рукой фонарь кеба. Затем, оглянувшись по сторонам, мистер Уэзеролл развязал шарф. В подзорную трубу мне было хорошо видно его лицо и губы, произнесшие:

– Привет, Элиза.

– Привет, – одними губами ответила я.

Затем начался наш молчаливый разговор.

– Как дела?

– Устроилась.

– Хорошо… Элиза, будь осторожна, – сказал он.

Если одними движениями губ можно было передать искреннюю тревогу и заботу, мистер Уэзеролл сегодня вечером изрядно в этом преуспел.

– Буду, – пообещала я.

Я улеглась в кровать, пытаясь разгадать причину отправки меня в этот странный дом.

6 апреля 1788 г

1

Ох, как много мне нужно вам рассказать о событиях последних нескольких дней! Мой меч в третий раз вкусил крови, но уже находясь в моей руке. И мне кое-что открылось. Если перечитать записи прежних лет, это открытие я должна была бы сделать еще тогда и не забывать о нем.

Но не буду забегать вперед.

– Скажите, я могла бы увидеться с мисс Скотт сегодня за завтраком? – спросила я у одного из слуг.

Это было утро нашего первого дня в особняке старой леди. У слуги забегали глаза. Он молча удалился, оставив меня наедине с затхлым воздухом столовой. У меня урчало в животе (такое случалось каждое утро). Мои глаза скользили по длинному пустому столу, накрытому только для меня.

Вместо исчезнувшего слуги появился мистер Смит – дворецкий мисс Дженнифер. Закрыв дверь, он бесшумно подошел туда, где я сидела, расправляясь с завтраком.

– Прошу прощения, мадемуазель, – слегка поклонившись, начал он, – но сегодня мисс Скотт завтракает у себя. Вообще-то, она почти всегда завтракает у себя, особенно когда неважно себя чувствует.

Дворецкий слегка улыбнулся:

– Мисс Скотт просит вас чувствовать себя здесь как дома и очень надеется, что позже сумеет присоединиться к вам и продолжить знакомство.

– Я была бы ей очень признательна, – сказала я.

Нам с Элен оставалось только ждать. Первую половину утра мы с ней бродили по дому, словно парочка любопытных, желающих поглазеть на каждую мелочь. Вторую половину утра мы провели в гостиной, где мне наконец-то пригодились навыки швейного ремесла, которые нам годами вдалбливали в Королевском доме. Наша хозяйка по-прежнему не показывалась.

Не вышла она и днем, когда мы с Элен отправились прогуляться по садику. Вечером мой обед снова прошел в одиночестве.

Во мне нарастало недовольство. Я ведь изрядно рисковала, чтобы попасть в Англию. Вспоминались нелицеприятные сцены с мадам Левен. Я обманула отца и Арно. В Лондон я ехала, чтобы найти Раддока, а не тратить время, изображая искусную швею и чувствуя себя пленницей. И при этом я до сих пор не знала, какова истинная цель моего пребывания в доме Дженнифер.

Я ушла к себе, а в одиннадцать часов вновь подала сигнал мистеру Уэзероллу.

– Сейчас выйду, – губами сообщила я.

– Нет, нет, – стал возражать он, явно смутившись.

Но меня в окне уже не было. И потом, он хорошо знал мой характер: если я сказала, что выйду, значит обязательно выйду.

Я накинула пальто поверх рубашки, сунула ноги в туфли и крадучись направилась к входной двери. С величайшей осторожностью я отодвинула засовы, выбралась на крыльцо и устремилась к кебу.

– Дитя мое, ты сильно рискуешь, – суровым тоном произнес мистер Уэзеролл, но по всему чувствовалось: он рад меня видеть, хотя и пытается это скрыть.

– За весь день я ее так и не увидела, – выпалила я.

– Неужели?

– Представьте себе. Мне пришлось целый день слоняться по дому и саду, словно тупая, равнодушная павлиниха. Если бы я хоть знала, зачем меня сюда отправили, я бы постаралась поскорее завершить миссию и покинуть это жуткое место.

Я пристально посмотрела на него:

– Без шуток, мистер Уэзеролл, находиться здесь – то еще удовольствие.

Услышав свое любимое выражение, он кивнул, подавляя усмешку:

– Элиза, кое-что прояснилось. Они мне сегодня рассказали. Тебе необходимо добыть письма.

– Какие именно?

– Те, что пишут на бумаге. Письма Хэйтема Кенуэя, которые он посылал Дженнифер Скотт незадолго до своей смерти.

– И всего-то?

– Разве этого недостаточно? Дженнифер Скотт – дочь ассасина. Письма ей писал тамплиер, занимавший высокое положение. Кэрроллам захотелось узнать содержание этих посланий.

– В таком большом доме их можно долго искать.

– Прежде Кэрроллы пытались внедрить своего человека в штат прислуги. Письма найти ему не удалось. У них сложилось впечатление: эти послания хранятся в труднодоступном месте. Мисс Скотт явно не держит их в своем бюро перевязанными изящной ленточкой. Она их спрятала.

– А как насчет других поисков?

– Ты имеешь в виду Раддока? По словам Кэрроллов, их люди наводят справки.

– Мы это слышали от них еще месяц назад.

– Подобные дела требуют времени.

– По-моему, все это слишком затягивается.

– Элиза… – Мистер Уэзеролл посмотрел на меня с укоризной.

– Не волнуйтесь. Я не наделаю глупостей.

– Рад слышать, – вздохнул он. – Ты и так находишься в достаточно опасном положении. Постарайся его не усугублять.

Я чмокнула его в щеку, выбралась из кеба и стремглав побежала обратно. Тихо войдя в дом, я постояла, успокаивая дыхание, и вдруг обнаружила, что рядом кто-то есть.

Этот кто-то выступил из сумрака. Лицо человека оставалось в тени, но я узнала мистера Смита.

– Мисс Альбертине? – удивился он.

Он склонил голову набок, сверкнув глазами. На мгновение я совсем забыла, что являюсь Ивонн Альбертине из Труа.

– Это вы, мистер Смит, – пробормотала я, запахивая пальто. – Вы меня напугали. Я лишь…

– Просто Смит, – поправил он меня. – Не надо никакого «мистера».

– Простите, Смит. – Я повернулась, кивнув на входную дверь. – Выходила подышать воздухом.

– Мисс, вам недостаточно окна? – вполне дружелюбным тоном спросил дворецкий, так и не выступая из тени.

Я почувствовала легкое раздражение. Моя внутренняя Мэй Кэрролл возмутилась, что меня допрашивает «какой-то дворецкий».

– Мне нужно было больше воздуха, – не слишком убедительно сказала я.

– Я вполне понимаю ваше желание. Но, видите ли… когда мисс Скотт была девушкой… примерно вашего возраста, этот дом подвергся нападению, во время которого убили ее отца.

Я знала эту историю, однако кивала, изображая внимательную слушательницу.

– Семью мисс Скотт охраняли солдаты, несущие караул. У них были сторожевые собаки, и все же налетчики сумели проникнуть в дом. Они устроили пожар, отчего дом серьезно пострадал. Когда хозяйка вернулась сюда, она распорядилась, чтобы все двери были постоянно закрыты на засовы. И ночью, и днем. Разумеется, вы вольны покидать дом в любое время… – На лице дворецкого мелькнула невеселая улыбка. – Но я настаиваю, чтобы это происходило в присутствии кого-то из слуг. Он запрет засовы после вашего ухода и потом, когда вы вернетесь.

– Конечно, – улыбнулась я. – Я все поняла. Больше такого не повторится.

– Благодарю. Буду вам очень признателен.

Дворецкий все время разглядывал мою одежду, явно показавшуюся ему несколько странной. Затем он удалился, махнув рукой в сторону лестницы.

Я ушла, проклиная собственную глупость. Мистер Уэзеролл был прав. Я не имела права так рисковать.

2

Следующий день во всем напоминал предыдущий. Я снова завтракала одна. Мне снова обещали, что «позже» мисс Скотт увидится со мной, и просили не отлучаться из дома. Я опять бродила по коридорам, склонялась над своим неуклюжим шитьем, болтала о пустяках с Элен, не говоря уже о «вдохновляющей» прогулке по садику.

И все же кое-что в наших блужданиях изменилось к лучшему. Мои хождения больше не были бесцельными. Теперь я раздумывала о том, где Дженнифер могла прятать письма. Одна из дверей вестибюля вела в игровую комнату. Побывав там, я произвела быстрый осмотр деревянных панелей. Вдруг какая-то из них отодвигалась, открывая тайное хранилище? По правде говоря, нужно было бы тщательно осмотреть весь дом, но меня останавливали его внушительные размеры. Дженнифер могла прятать письма в любой из почти трех десятков комнат. Вчерашнее столкновение с дворецким меня напугало, и я не отваживалась на ночную разведку помещений. Нет, наилучшим шансом заполучить письма мне виделось более близкое знакомство с Дженнифер.

Но как его осуществить, если она почти безвылазно торчит в своей комнате?

3

Третий день также был похож на два предыдущих. Не стану о нем распространяться. Опять шитье, болтовня о пустяках. И потом – опостылевший вопрос:

– Элен, не пройтись ли нам по садику?

– Не нравится мне это, – признался мистер Уэзеролл, когда вечером у нас начался очередной обмен знаками.

Общаться посредством сигналов и чтения по губам было затруднительно, но иного нам не оставалось. Мистер Уэзеролл не поощрял моих поздних отлучек из дома, да и я не жаждала снова наткнуться на Смита.

– Что именно вам не нравится? – уточнила я.

– А то, что они могли заняться проверкой твоей легенды.

Если так, выдержит ли моя история проверку? Это знали только Кэрроллы. Мое благополучие полностью зависело от них, и это было так же верно, как и то, что я стала пленницей мисс Скотт.

Только на четвертый день – наконец-то! – Дженнифер Скотт соизволила покинуть свою комнату. Меня попросили ожидать ее возле конюшни. Нам предстояло совершить променад в Гайд-парк, на Роттен-Роу.[7]

Приехав туда, мы пополнили число любителей полуденных прогулок. Мужчины и женщины чинно шли под раскрытыми зонтиками, не спасавшими от холода. Они махали проезжающим каретам, откуда им отвечали величественно, чуть ли не по-королевски. Всадники махали как пешеходам, так и пассажирам карет. Каждый мужчина, женщина и ребенок были изысканно одеты, и все они махали, чинно двигались, улыбались, снова махали…

Все, кроме мисс Скотт. Хотя она и оделась надлежащим образом, нарядившись в пышное платье, улыбки на ее лице не было. Она неодобрительно поглядывала на Гайд-парк через окошко в карете сквозь завесу седых волос.

– Ивонн, вы приехали в Лондон именно за этим, ведь так? – спросила она и сделала сердитый жест, словно отгоняя всех этих «махателей», «улыбальщиков» и маленьких детей в костюмчиках, застегнутых на все пуговицы. – Поглазеть на идиотов, чьи жизненные горизонты едва ли простираются дальше стен парка?

Я подавила улыбку. Пожалуй, моя мама и Дженнифер нашли бы общий язык.

– Я рассчитывала увидеть вас, мисс Скотт.

– Напомните, зачем?

– Выполняла отцовскую волю. Его предсмертное распоряжение. Помните?

Она скривила губы:

– Мисс Альбертине, я могу казаться вам старухой, но смею вас заверить: я не настолько одряхлела, чтобы забывать подобные вещи.

– Простите меня, я не хотела вас обидеть.

И снова этот жест, словно и я принадлежала к докучливой публике.

– Вы меня ничем не обидели, иначе я не преминула бы сказать вам об этом. Меня, мисс Альбертине, крайне трудно задеть. Можете быть уверены.

Я вполне ей поверила.

– Расскажите, как протекала дальнейшая жизнь вашего отца и бабушки после того печального дня, – попросила Дженнифер.

Я внутренне собралась и изложила добросовестно заученную историю.

– После того как ваш брат великодушно помиловал моих родных, они поселились в окрестностях Труа. Это им я обязана знанию английского, испанского и итальянского. Отец и бабушка не только прекрасно знали эти языки, но и делали превосходные переводы. У них не было отбоя от заказов, что позволяло им вести весьма обеспеченную жизнь.

Я умолкла, поглядывая на Дженнифер. Ее лицо оставалось бесстрастным. Ни малейшего признака сомнения в моих словах. В Королевском доме нам усердно вдалбливали иностранные языки. Если старухе вздумается устроить мне и эту проверку, я выдержу экзамен.

– Настолько обеспеченную, чтобы держать слуг? – спросила она.

– К счастью, да, – ответила я.

Я попыталась себе представить двух «непревзойденных знатоков иностранных языков», чьих заработков хватало бы на содержание прислуги, и… не смогла.

Если у Дженнифер и имелись сомнения, в ее серых полуприкрытых глазах прочесть их мне не удалось.

– Вы мне не рассказали про вашу мать.

– Отец женился на местной девушке. Родители сочетались браком, когда она была уже беременна. Вскоре последовали роды, стоившие ей жизни.

– И что теперь? Ваши бабушка и отец покинули этот мир. Чем вы собираетесь заниматься после возвращения из Англии?

– Вернусь в Труа и продолжу их дело.

Воцарилась долгая пауза.

– Простите мое любопытство, – сказала я наконец. – Поддерживал ли мистер Кенуэй отношения с вами, пока был жив? Возможно, вы переписывались?

Дженнифер смотрела в окно кареты, но я вдруг поняла, что она смотрит не на прохожих, а на свое отражение в стекле. Я затаила дыхание.

– Наверное, вы знаете, что он пал от руки собственного сына, – отрешенно произнесла она.

– Да, я слышала.

– Хэйтем, как и наш отец, прекрасно владел оружием, – сказала она. – Кстати, вы знаете, как погиб наш отец?

– Мистер Смит меня просветил, – ответила я и поспешно добавила, поймав ее настороженный взгляд: – Поясняя причину того, почему все двери в доме постоянно остаются закрытыми.

– Вынужденная мера. Эдварда… нашего отца… убил один из налетчиков. Известно, что первый проигранный поединок нередко становится для человека последним в его жизни. И выходить победителем из всех поединков тоже невозможно. Добавлю, что отец в то время был немолод. И все равно его опыт и сноровка позволили ему убить двоих нападавших. Мне думается, отца подвела рана, полученная еще в молодости. Она-то и не позволила ему действовать быстро. Хэйтем схожим образом не сумел выстоять против сына. Я часто думала о причине его поражения. Может, и ему, как Эдварду, помешало ранение? Может, то была рана, когда-то нанесенная вашим отцом? Или какая-то другая рана? Возможно, Хэйтем попросту решил, что настало время умереть, и счел благородным принять смерть от руки сына. Как вам известно, Хэйтем был тамплиером. Великим магистром Тринадцати Северо-Американских колоний. Вот так-то. Но я знаю о брате то, что известно очень немногим. Тем, кто, быть может, читал его дневники. И тем, кто читал его письма.

Письма. В моей груди бешено застучало сердце. Стук лошадиных копыт и непрестанная болтовня гуляющих мгновенно стихли.

– Дженнифер, вы меня заинтриговали. И что же вы узнали о своем брате?

– У него, дитя мое, были сомнения. Я узнала о них. Хэйтем находился под сильным влиянием своего наставника Реджинальда Берча, который занимался его образованием и, что важнее, выстраивал мировоззрение Хэйтема. Как бы то ни было, усилия Берча не прошли даром. Хэйтем умер тамплиером. Но учение тамплиеров, их принципы вызывали у него сомнения. Такова была его натура. Хотя брату вряд ли удалось найти ответы на свои вопросы, достаточно того, что он размышлял и сомневался. А у вас, Ивонн, есть убеждения?

– Конечно. Я унаследовала воззрения отца и бабушки, – ответила я. – Их жизненные ценности.

– У вас безупречные манеры. Добавить к этому благоговение, с каким вы относитесь к памяти ваших близких…

– Я стараюсь.

– А как насчет ваших более универсальных воззрений, Ивонн? К примеру, положение дел на вашей родине. Куда направлены ваши симпатии?

– Осмелюсь заметить, мисс Скотт, что положение дел в моей стране – предмет более сложный, где одних только симпатий недостаточно.

Дженнифер посмотрела на меня с некоторым удивлением.

– Очень разумный ответ, моя дорогая. Вы не из числа тех, кто родился быть ведомым.

– Я стараюсь обо всем составлять свое мнение.

– Уверена, что вы так и поступаете. И все-таки, ответьте подробнее на вопрос, который я вам задала: что вы думаете о положении дел во Франции?

– Мисс Дженнифер, я как-то не особо об этом задумывалась, – возразила я, не желая себя выдавать.

– Так задумайтесь сейчас. Сделайте одолжение.

Я вспомнила то, что слышала с ранних лет. Отец твердо верил в богоизбранность монарха и считал, что каждый человек должен знать свое место. Вспомнила крикливых во́ронов, годами мечтавших сместить короля, пусть и назначенного Богом. И конечно же, вспомнила маму, верившую в существование третьего пути.

– Я считаю, что наша страна нуждается в некоторых реформах.

– Вы так считаете?

– Во всяком случае, я так думаю, – помолчав, ответила я.

– Хорошо, хорошо, – кивала Дженнифер. – Прекрасно, когда у человека есть сомнения. У моего брата они тоже были. Его письма изобилуют сомнениями.

Опять эти письма!

– Судя по вашим словам, мистер Хэйтем был не только милосердным, но и разумным человеком, – сказала я, не зная, куда меня заведет этот ответ.

Дженнифер сдержанно рассмеялась:

– У него имелись свои недостатки. Но в глубине сердца он был, как мне думается, добрым и мудрым человеком.

Рукояткой трости она постучала в потолок кареты:

– Поехали. Пора возвращаться. Близится время ланча.

Мы возвращались на Куин-сквер. Я думала о том, что близка к выполнению миссии, как вдруг Дженнифер сказала:

– Прежде чем мы усядемся за стол, хочу вам кое-что показать.

«Неужели те самые письма?» – подумала я.

Карета подъехала к дому. Кучер помог нам выйти, но почему-то не поднялся с нами на крыльцо, а вернулся на свое сиденье, тронул поводья, и карета скрылась за стеной густого тумана, клубящегося вокруг колес.

Мы молча поднялись. Дженнифер дернула шнурок звонка, выждала несколько секунд и позвонила еще два раза. Эти звонки были короче и энергичнее первого.

Возможно, я тихо сходила с ума, но…

Поспешный отъезд кучера. Странные звонки. Я заставляла себя улыбаться, хотя внутри у меня все сжалось. Заскрипели засовы. Дверь открылась. Дженнифер едва заметным кивком приветствовала Смита и вошла внутрь.

Дверь закрылась. Исчез негромкий шум площади. Меня охватило уже знакомое ощущение плена, только сейчас к нему примешивался откровенный страх. Я чувствовала: что-то здесь не так. И куда подевалась Элен?

– Смит, будьте так любезны, передайте Элен, что я вернулась, – попросила я дворецкого.

Он, как всегда, поклонился и с улыбкой произнес:

– Непременно, мадемуазель.

И не двинулся с места.

Я вопросительно посмотрела на Дженнифер. Мне очень хотелось ошибиться в мрачных предчувствиях. Хотелось, чтобы мисс Скотт отчитала дворецкого за нерасторопность, но на него она даже не взглянула. Она в упор смотрела на меня.

– Идемте. Я хочу показать вам игровую комнату, где оборвалась жизнь моего отца.

– Конечно, мисс, – ответила я, искоса поглядев на Смита.

Мы подошли к двери, отделанной такими же панелями, как и стены, и, естественно, закрытой.

– Хотя сдается мне, вы уже там бывали. Верно?

– За эти четыре дня у меня было достаточно времени осмотреть ваш прекрасный дом, мисс, – пробормотала я.

Рука Дженнифер замерла на дверной ручке.

– И для нас эти четыре дня оказались достаточным временем, Ивонн…

Мне не понравился упор, какой она сделала на моем вымышленном имени. Очень не понравился.

Дженнифер открыла дверь и ввела меня внутрь.

Шторы в комнате были задернуты. Свет давали свечи, расставленные по каминной полке и нишам в стенах. Их оранжевое мерцание наводило на мысль, что здесь готовится какая-то зловещая религиозная церемония. Бильярдный стол был прикрыт тканью и сдвинут в угол. Середину освободили для двух простых кухонных стульев, поставленных напротив друг друга. В комнате находился слуга. Он стоял, сцепив руки в белоснежных перчатках. Кажется, его звали Миллз. Обычно он мне улыбался и кланялся, как и надлежит себя вести вышколенному слуге по отношению к знатной гостье из Франции. Но сейчас он лишь смотрел на меня, и его лицо было бесстрастным. Даже жестоким.

– Четыре дня, – продолжала Дженнифер. – Столько времени нам понадобилось, чтобы отправить во Францию своего человека для проверки вашей истории.

В игровую комнату вошел Смит и встал возле двери. Я оказалась в ловушке. Какая горькая ирония: все эти дни я мысленно возмущалась, что нахожусь в плену мисс Скотт. Теперь я действительно попала в западню.

– Мадам. – Мне было не подавить тревогу в голосе. – Должна вам заявить со всей прямотой, что нахожу такую ситуацию в одинаковой степени непонятной и неприятной. Если это розыгрыш или английская традиция, о которой я не знала, пожалуйста, объясните мне, что к чему.

Я посмотрела на каменное лицо Миллза, на стулья, затем вновь на Дженнифер. Ее лицо хранило полное бесстрастие. Как мне сейчас не хватало мистера Уэзеролла. Мамы. Отца. Арно. Думаю, никогда еще я не чувствовала себя такой испуганной и одинокой, как в тот момент.

– Хотите узнать об открытиях, сделанных нашим посланцем в тех краях? – спросила Дженнифер, пропустив мой вопрос мимо ушей.

– Мадам…

Теперь мой голос звучал настойчивее, но она по-прежнему меня не слышала.

– Он узнал, что Моника и Лусио Альбертине действительно зарабатывали на жизнь переводами с иностранных языков, но не столько, чтобы позволить себе держать слуг. Не было никакой «местной девушки», на которой женился Лусио. Ни ее, ни свадьбы, ни родов со смертельным исходом. Соответственно, не было и никакой Ивонн Альбертине. Мать и сын жили в скромном домике на окраине Труа… пока месяц назад их не убили.

4

Я перестала дышать.

– Нет! – вырвалось у меня прежде, чем я осознала, что произношу это слово вслух.

– Да. Как ни печально, это правда. Ваши друзья-тамплиеры перерезали им глотки во сне.

– Нет, – повторила я.

Меня терзал не только стыд за открывшийся обман. Мне было искренне жаль несчастных Монику и Лусио Альбертине.

– Я вас покину на минуту, – сказала Дженнифер и ушла, оставив меня под пристальным наблюдением Смита и Миллза.

Вскоре она вернулась.

– Вам ведь нужны письма? На Роттен-Роу вы почти в этом признались. Вот только зачем вашим тамплиерским хозяевам понадобились письма моего брата?

Мысли неслись бешеным потоком. Передо мной мелькали варианты дальнейшего развития событий: признаться, выкручиваться, бежать, вести себя дерзко и нагло, расплакаться, показывая, что сломлена…

– Мадам, я не понимаю, о чем вы… – пробовала вывернуться я.

– Нет, вы прекрасно знаете, о чем я говорю, Элиза Де Ла Серр.

«Боже милостивый! Откуда она это узнала?»

Ответ я узнала почти в ту же минуту. По сигналу хозяйки дома Смит открыл дверь. Вошел еще один слуга и довольно грубо втащил в гостиную Элен.

Ее толкнули на один из стульев. Сев (точнее, плюхнувшись), девушка смотрела на меня измученными, умоляющими глазами.

– Простите, – прошептала она. – Мне сказали, что вы в опасности.

– Да, – подтвердила Дженнифер. – Тебе не солгали. Вы обе в опасности.

5

– А теперь рассказывайте, зачем вашему ордену понадобились эти письма?

Я смотрела то на нее, то на слуг, сознавая всю безвыходность ситуации.

– Я виновата перед вами, Дженнифер, – послушно начала я. – И это не просто слова. Да, я – самозванка, явившаяся в ваш дом. Вы правы: я надеялась добраться до писем вашего брата.

– А точнее, забрать их у меня, – раздраженно поправила она.

– Да. Забрать их у вас, – повторила я и понурила голову.

Дженнифер обеими руками оперлась на трость и наклонилась ко мне. Из-под копны седых волос мне был виден только один ее яростно пылающий глаз.

– Вам, Элиза Де Ла Серр, известно, что мой отец, Эдвард Кенуэй, был ассасином, – заговорила она. – Наемники тамплиеров напали на наш дом и убили его в той самой комнате, где вы сейчас находитесь. Меня они похитили и обрекли на жизнь, которая не приснилась бы мне даже в самых отвратительных снах. Но это был кошмар наяву, продолжавшийся много лет. Буду честна с вами, Элиза Де Ла Серр: я не благоволю тамплиерам, и в особенности – тамплиерским шпионам. Как вы думаете, Элиза Де Ла Серр, как ассасины наказывали шпионов?

– Не знаю, мисс, но прошу вас, пощадите Элен, – взмолилась я. – Накажите меня, если считаете нужным, но не причиняйте ей вреда. Она не сделала вам ничего плохого. Она совершенно непричастна к моим делам.

Дженнифер коротко рассмеялась. Смех у нее был скрипучий, лающий.

– Значит, невинная овечка? В таком случае могу посочувствовать ее участи, поскольку и я когда-то была такой же непричастной. – Она помолчала. – Думаете, я заслуживала того, что со мной произошло? Похищения, пленения? Положения шлюхи? Думаете, я, невинная девушка, заслуживала такого обращения? Или вы думаете, что я – непричастная к чужим играм – заслуживаю участи доживать свои дни в сумраке и одиночестве, страшась демонов, являющихся ко мне по ночам?

Поймите: невиновность, непричастность – отнюдь не щит, которым можно загородиться. Особенно когда дело касается извечной войны между тамплиерами и ассасинами. Вам не терпится ввязаться в эту войну, Элиза Де Ла Серр. Но на ней погибают ни в чем не повинные люди. Женщины, дети, ничего не знающие об ассасинах и тамплиерах. Умирает невинность и умирают невиновные – вот что, Элиза, происходит на любой войне, и многовековой конфликт между тамплиерами и ассасинами – не исключение.

– Но вы же не такая, – наконец сказала я.

– Что значит «не такая»?

– Вы ведь не убьете нас.

Дженнифер скривила губы:

– А почему бы нет? Око за око. Люди вашего ордена зверски убили Монику и Лусио, которые ничем перед ними не провинились. Согласны?

Я кивнула.

Она выпрямилась и крепко обхватила пальцами набалдашник трости – так сильно, что побелели костяшки ее пальцев. Взгляд Дженнифер был устремлен куда-то за километры от того места, где мы сейчас находились. Мне вспомнился день нашей первой встречи, когда она вот так же смотрела на огонь. За короткое время пребывания в ее доме я успела проникнуться к Дженнифер Скотт симпатией и восхищением, и мне было мучительно это сознавать. Я не хотела верить, что она способна причинить нам вред. Она казалась мне выше и благороднее мести.

Я не ошиблась.

– По правде говоря, я всех вас ненавижу, – призналась Дженнифер.

Эти слова она медленно выдыхала из себя, будто долгие годы дожидалась возможности их произнести.

– Меня от вас тошнит. Передайте это вашим друзьям-тамплиерам, когда вместе с вашей горничной… – Дженнифер оборвала себя на полуслове и указала тростью на Элен. – Она ведь совсем вам не горничная, не так ли?

– Вы правы, мисс, – ответила я. – Просто Элен считает, что она у меня в долгу.

– Теперь вы будете ей должны, – заявила Дженнифер, закатывая глаза.

– Да, понимаю, – вздохнула я.

Старуха снова посмотрела на меня:

– Я вижу то хорошее, что есть в вас, Элиза. Вы сомневаетесь, задаете вопросы. Мне нравятся эти качества. Благодаря им я и приняла это решение. Я отдам вам письма, которые вы так стремились заполучить.

– Мисс Дженнифер, я больше к этому не стремлюсь, – чуть не плача, призналась я. – Ни за какие блага.

– А с чего вы решили, что у вас есть выбор? – спросила она. – Ваши собратья по ордену жаждут этих писем. Я утолю их жажду, но на определенных условиях. Во-первых, чтобы в дальнейшем они не втягивали меня в свои битвы. То есть оставили в покое. И во-вторых, чтобы они взяли на себя труд прочесть эти письма. Пусть познакомятся с размышлениями моего брата о возможности союза между тамплиерами и ассасинами. Быть может, тогда… хотя мне почти не верится… они попробуют осуществить задуманное им.

Дженнифер махнула Смиту. Тот кивнул и подошел к одной из стен, обшитой деревянными панелями.

– Вы ведь догадались, что за одной из этих панелей устроен тайник, – улыбнулась она мне. – Не так ли?

Мне было стыдно смотреть ей в глаза. Меж тем Миллз нажал потайную пружину. Одна панель сдвинулась в сторону, обнажив нишу, из которой он достал два сигарных ящичка. Возвращаясь на прежнее место (все это время он стоял возле хозяйки), Миллз поднял крышку верхнего ящичка, показав мне содержимое: пачку писем, перевязанных черной лентой.

– Здесь собраны все письма, которые Хэйтем присылал мне из Америки, – сказала Дженнифер, не глядя на пачку. – Я хочу, чтобы вначале их прочли вы. Насчет проникновения в чужие семейные тайны можете не волноваться. Мы с братом никогда не были особо близки. Зато вы обнаружите, как расширялись философские воззрения самого Хэйтема. Если я верно разгадала вашу натуру, Элиза Де Ла Серр, возможно, эти письма станут причиной изменения ваших собственных взглядов. Возможно, вы по-иному осмыслите и вашу роль будущего великого магистра тамплиеров.

Дженнифер передала первый ящичек Миллзу, после чего открыла второй. Внутри оказалась серебряная цепочка, к которой крепился кулон в форме тамплиерского креста. Он был инкрустирован ярко-красными драгоценными камнями.

– Хэйтем прислал мне эту вещицу в подарок, – пояснила она. – Но мне он не нужен. Его должна носить женщина-тамплиер. Возможно, такая, как вы.

– Я не могу принять его.

– У вас нет выбора, – повторила Дженнифер. – Берите письма и кулон. Сделайте все, что в ваших силах, чтобы положить конец этой бесплодной войне.

Я посмотрела на нее. Одно мое слово, сказанное невпопад, могло разрушить чары или заставить хозяйку передумать. И все же я не удержалась от вопроса:

– Почему вы так поступаете?

– Потому что уже было пролито немало крови, – ответила Дженнифер и резко отвернулась.

Казалось, ей тягостно смотреть на меня; казалось, она стыдилась собственного милосердия и сожалела, что ей не хватает решимости оборвать мою жизнь.

Затем она махнула слугам, и те увели Элен. Упреждая мой протест, Дженнифер сказала:

– О ней позаботятся.

Мы остались вдвоем.

– Элен отказывалась говорить, защищая вас. Вы умеете пробуждать верность в ваших последователях. Вам стоит этим гордиться, Элиза. Возможно, умение воодушевлять пригодится вам и в общении с собратьями. Время покажет. Мне нелегко расставаться с письмами брата. Могу лишь надеяться, что вы их прочтете и всерьез обдумаете написанное.

Дженнифер отвела мне на чтение два часа. Этого времени хватило, чтобы прочитать письма и наполнить голову вопросами. Я узнала о существовании иного пути. Третьего пути.

6

Дженнифер не стала нас провожать. Меня и Элен повели через заднюю дверь прямо на конюшенный двор, где уже дожидалась карета. Миллз втолкнул нас внутрь, и мы молча уехали.

Карета тряслась и гремела. Лошади фыркали, их упряжь лязгала и дребезжала. Мы ехали по лондонским улицам, держа путь в Мейфэр. У меня на коленях лежала шкатулка с письмами Хэйтема и кулоном. Я крепко держала шкатулку, зная, что эти письма послужат ключом к будущим мечтам о мире. Я чувствовала себя в долгу перед Дженнифер. Пусть не сомневается: письма попали в нужные руки.

Элен сидела рядом со мной и за всю дорогу не проронила ни слова. Я погладила ее по руке, пытаясь ободрить.

– Прости, что втянула тебя во все это.

– Вы никуда меня не втягивали, мадемуазель. Или вы забыли, как отговаривали меня от поездки в тот дом?

– Наверное, ты жалеешь, что не вняла моим уговорам, – невесело усмехнулась я.

Она смотрела в окошко на проплывающие мимо лондонские улицы.

– Нет, мадемуазель. Я ни капельки не жалею. Нынешняя моя судьба, какой бы она ни была, лучше той, что готовили мне негодяи в Кале. Вы спасли меня от них.

– В любом случае, Элен, ты сполна выплатила мне долг. Когда вернемся во Францию, тебе нужно будет решить, как жить дальше. Ты свободная женщина.

Легкая улыбка тронула ее губы.

– Вот там и посмотрим, мадемуазель, – сказала она. – Подождем до Франции.

Мы добрались до Мейфэра. Карета уже катилась через окаймленную деревьями площадь, когда я заметила странное оживление возле дома Кэрроллов, до которого оставалось не больше пятидесяти метров.

Я забарабанила в потолок, веля остановиться. Лошади недовольно били копытами. Я открыла дверцу, встала на подножку и, прикрыв рукой глаза, стала всматриваться. Рядом с домом стояли две кареты. Вокруг них сновали слуги Кэрроллов. Мистер Кэрролл стоял на ступеньках крыльца, натягивая перчатки. Мистер Уэзеролл спускался вниз и на ходу застегивал камзол. У его пояса висел меч.

Зрелище показалось мне интересным. Мистер Кэрролл и его слуги тоже были вооружены.

– Подождите здесь, – велела я кучеру, после чего заглянула внутрь, бросив Элен: – Скоро вернусь.

Придерживая подол, я поспешила к ограде, откуда можно было лучше рассмотреть кареты. Мистер Уэзеролл стоял ко мне спиной. Я поднесла сложенные руки ко рту и прокричала совой. То был наш давний условный сигнал. К моему облегчению, на звук повернулся только мистер Уэзеролл. Остальные были слишком заняты и даже не удивились, чего это вдруг сове вздумалось кричать ранним вечером.

Глаза мистера Уэзеролла обшаривали площадь, пока не нашли меня. Тогда он встал в непринужденную позу и, прикрыв рукой половину рта, губами спросил меня:

– Какого черта ты здесь делаешь?

Слава богу, что мы оба умели читать по губам.

– Сейчас это не важно, – ответила я. – А вы куда собираетесь?

– Они нашли Раддока. Он поселился в гостинице «Кабанья голова» на Флит-стрит.

– Мне нужны мои вещи, – сказала я. – Мой чемодан.

Мистер Уэзеролл кивнул:

– Я его принесу и оставлю в одной из конюшен за домом. Старайся не попадаться никому на глаза. Мы с минуты на минуту отъедем.

Мне всю жизнь твердили, что я недурна собой. Вплоть до этого вечера я не очень-то пользовалась своей красотой. Но сейчас, вернувшись к карете, я захлопала ресницами, строя кучеру глазки, и уговорила его сходить на конюшню за моим чемоданом.

Когда он выполнил мою просьбу, я попросила его подождать еще немного, а сама устремилась к чемодану. Мне показалось, что я здороваюсь с давним другом. Я щелкнула замками, а затем занялась привычным уже переодеванием в карете. Сняла ненавистное платье. Элен попыталась мне помочь, и я шлепнула ее по рукам, чтобы не лезла. Я нарядилась в бриджи, рубашку, разгладила треуголку и прицепила к поясу меч. Пачку писем я сунула за пазуху. Все прочее осталось в карете.

– В этой карете ты поедешь до Дувра, – сказала я Элен и открыла дверцу. – Здесь тебе больше нечего делать. Не проворонь прилив. Садись на первый корабль, идущий во Францию. Бог даст, там и свидимся.

Я окликнула кучера:

– Отвези эту девушку в Дувр.

– Она поплывет в Кале? – спросил он, ошеломленный моим изменившимся нарядом.

(Мне не привыкать.)

– Я тоже поплыву. Ждите меня на пристани.

– Тогда ей нужно спешить к приливу. А дорога на Дувр сейчас плотно забита.

– Прекрасно, – сказала я, бросив ему монету. – Непременно проследи за своей пассажиркой. И знай: если с ней что-нибудь случится, я тебя из-под земли достану.

Кучер покосился на мой меч.

– Я вам верю, – сказал он. – Можете не беспокоиться.

– Вот и хорошо, – улыбнулась я. – Тогда мы поняли друг друга.

– Выходит, что так.

Отлично.

Я набрала полные легкие воздуха.

Письма были при мне. Меч и кошелек – тоже. Остальное уехало с Элен.

Кучер нашел мне другую карету. Влезая туда, я посмотрела вслед отъезжающей подруге и мысленно вознесла молитву о ее благополучном путешествии. Новому кучеру я сказала:

– Месье, гоните на Флит-стрит, не жалея лошадей.

Он с улыбкой кивнул, и карета тронулась. Я открыла окошко и оглянулась на особняк. Кэрроллы и их люди расселись по каретам. Звонко щелкнули кнуты, и кареты также начали свой путь.

– Месье! – крикнула я кучеру в переднее окошко. – Позади нас едут две кареты. Мы должны попасть на Флит-стрит раньше их.

– Да, мадемуазель, – невозмутимо ответил кучер и потуже натянул поводья.

Лошади заржали, их копыта еще быстрее застучали по булыжникам мостовой. Я откинулась на сиденье, сжимая эфес меча и зная, что гонка началась.

7

Совсем скоро мы оказались на Флит-стрит, подкатив к гостинице «Кабанья голова». Я расплатилась с кучером и, не дожидаясь, пока он откроет дверцу, выскочила из кареты.

Двор перед гостиницей был запружен дилижансами и лошадьми. Леди и джентльмены подгоняли лакеев, кряхтящих под тяжестью узлов и чемоданов. Я мельком взглянула на входную дверь. Никаких признаков Кэрроллов. Прекрасно. У меня был шанс найти Раддока первой. Я проскользнула в заднюю дверь и, миновав полутемный коридор, попала в зал таверны. Там тоже было сумрачно; возможно, из-за низких потолочных балок. Как и в «Оленьих рогах», меня встретили всплески пьяного смеха и густой табачный дым.

За стойкой стоял трактирщик со столь мясистыми щеками, что создавалось впечатление, будто рта у него нет вовсе. В каком-то полусне он вытирал оловянный кувшин. Глаза его смотрели куда-то вдаль, словно видели нечто более привлекательное, нежели этот зал.

– Эй! Месье!

Однако мой оклик не произвел на трактирщика ровным счетом никакого впечатления. Тогда я щелкнула пальцами и снова окликнула его, теперь уже громче, перекрывая гул таверны. Это подействовало.

– Чего вам? – прорычал он.

– Я ищу человека, живущего в вашей гостинице. Некоего мистера Раддока.

Трактирщик вздрогнул и помотал головой:

– Нет у нас постояльцев с таким именем.

– Возможно, он назвался как-то иначе, – с надеждой сказала я. – Пожалуйста, месье, мне очень нужно его найти.

Трактирщик сощурился на меня. В нем вдруг пробудился интерес.

– И как он выглядит, это ваш мистер Раддок?

– Он, месье, одевается как врач. Во всяком случае, одевался, когда я видела его в последний раз. Но у него есть одна особенность, которая точно осталась неизменной с нашей последней встречи, – характерный цвет волос.

– Почти белые?

– Совершенно верно.

– Неа, не видел я его.

Шум, наполнявший зал, не мог заглушить всех звуков, доносящихся со двора. Я расслышала грохот подъехавших карет. Это были Кэрроллы.

Трактирщик заметил, что я прислушиваюсь. Его глаза вспыхнули.

– Вы же видели этого человека, – напирала я.

– Может, и видел, – сказал он и с невозмутимым взглядом протянул мне руку.

Я вложила в его ладонь серебряную монету.

– Идите наверх. Первая комната слева. Он назвался Моулзом. Мистер Джеральд Моулз. Похоже, вам стоит поторопиться.

Суета во дворе стала еще слышнее. Оставалось лишь надеяться, что любовь Кэрроллов ко всякого рода церемониям подарит мне драгоценное время. Миссис Кэрролл и ее омерзительная доченька не могли просто выскочить из кареты и стремглав броситься в «Кабанью голову». Им должны были помочь выбраться наружу, а затем довести до дверей, словно родственников короля, пусть и дальних. И потому мне должно хватить времени, чтобы…

Подняться наверх. Первая дверь налево. Я затаила дыхание. Это был мансардный этаж. Моя шляпа почти задевала за косые балки потолка. Здесь было не так шумно, как внизу.

Я позволила себе насладиться несколькими мгновениями затишья перед бурей, затем внутренне собралась и уже протянула было руку к двери, но передумала. Нагнувшись, я заглянула в замочную скважину.

Он сидел на кровати, подсунув ногу под себя. На нем были бриджи и расстегнутая рубашка, обнажавшая костлявую волосатую грудь. Он больше не напоминал врача, но я безошибочно узнала гриву белых волос. Конечно же, это был он – человек, являвшийся мне в кошмарных снах. Забавно, однако, что воплощенный ужас моего детства сейчас не выглядел слишком угрожающим.

Внизу громко хлопнула дверь. Стало шумнее. Кэрроллы уже были в зале таверны. Они говорили на повышенных тонах, требуя и угрожая. Мой приятель-трактирщик отнекивался. Совсем скоро Раддок догадается о происходящем, и вся неожиданность моего появления пойдет прахом.

Я постучалась.

– Войдите. – Такой ответ меня несколько озадачил.

Когда я вошла, он поднялся мне навстречу, упершись рукой в бок. Должно быть, он намеренно встал в такую позу, считая ее вызывающей. Несколько секунд мы ошеломленно смотрели друг на друга: он, по-прежнему упираясь рукой в бок, и я, влетевшая в его комнату.

Так продолжалось, пока он не заговорил голосом воспитанного человека, что тоже меня удивило.

– Прошу прощения, но вы не слишком похожи на проститутку. То есть, поймите меня правильно, вы очень привлекательная девушка, но… ваша красота совсем иного сорта.

– Да, месье. Я не проститутка. – Я хмуро посмотрела на него. – А Элиза Де Ла Серр, дочь Жюли Де Ла Серр.

На его лице мгновенно обозначились непонимание и недоумение.

– Однажды вы пытались нас убить, – пояснила я.

У Раддока в буквальном смысле слова отвисла челюсть.

8

– Ага, значит, вы – повзрослевшая дочь, явившаяся мстить за мать?

Моя рука лежала на эфесе меча. По деревянным ступенькам грохотали сапоги. Люди Кэрролла торопились наверх. Я закрыла дверь на задвижку:

– Нет, Раддок. Я пришла спасти вашу жизнь.

– В самом деле? Какой неожиданный поворот.

– Считайте, что вам повезло, – сказала я.

Стук сапог достиг коридора возле двери.

– Убирайтесь отсюда, – велела я Раддоку.

– Но я даже не успел как следует одеться.

– Убирайтесь, – повторила я, указав на окно.

Люди Кэрроллов колотили в дверь, сотрясая хлипкий косяк. Мне больше не пришлось понукать Раддока. Он быстро перекинул ногу через подоконник и исчез, оставив после себя застарелый запах пота. Я слышала, как он спрыгнул на покатую крышу. В ту же секунду дверь с треском распахнулась. В комнату ворвались люди Кэрроллов.

Их было трое. Я выхватила меч. Они сделали то же самое. Следом появились мистер Уэзеролл и наши гостеприимные хозяева.

– Стойте! – крикнул мистер Кэрролл. – Не трогайте ее. Это же мадемуазель Де Ла Серр.

Я стояла спиной к окну. Комната была полна вооруженных людей. Судя по звукам, доносившимся снаружи, Раддок торопился убраться из опасного места.

– Где он? – спросил мистер Кэрролл, в голосе которого, как ни странно, я не услышала требовательных интонаций.

– Не знаю, – ответила я. – Сама его ищу.

По сигналу мистера Кэрролла трое слуг опустили оружие.

– Понятно, – растерянно пробормотал он. – Значит, ты тоже разыскиваешь мистера Раддока. Однако я полагал, что его поиски – наша задача. И тебе, насколько понимаю, сейчас надлежало быть не здесь, а в доме Дженнифер Скотт, выполняя одно поручение для своих собратьев-тамплиеров. Очень важное поручение. Я прав?

– Именно этим я занимаюсь, – ответила я.

– Понятно. В таком случае почему бы для начала не вернуть меч в ножны? Ты же благовоспитанная девушка.

– То, что я узнала от Дженнифер Скотт, вынуждает меня держать меч наготове.

Он вскинул бровь, миссис Кэрролл скривила губу, а Мэй Кэрролл язвительно хихикнула. Мистер Уэзеролл выразительно на меня посмотрел. «Будь осторожна», – говорил его взгляд.

– Так. Значит, Дженнифер Скотт, дочь ассасина Эдварда Кенуэя, тебе что-то рассказала.

– Да, – ответила я, чувствуя, как краснеют мои щеки.

– И что же тебе рассказала о нас эта женщина, заклятый враг тамплиеров? Ты собираешься поделиться с нами?

– Она рассказала, что это вы устроили убийство Моники и Лусио Альбертине.

Мистер Кэрролл пожал плечами. Жест легкого сожаления.

– Боюсь, что так. Необходимая предосторожность, чтобы сохранить достоверность нашего замысла.

– Знай я заранее, на что вы готовы ради достоверности нашего замысла, я бы ни за что не согласилась принимать в нем участие.

Мистер Кэрролл развел руками, словно мое отношение к случившемуся лишь оправдывало их действия. Лезвие моего меча замерло. Острие было рядом с грудью мистера Кэрролла. Я бы в считаные секунды могла пронзить его насквозь.

Но если я это сделаю, меня убьют раньше, чем его тело упадет на пол.

– Откуда ты узнала, где скрывается Раддок? – спросил мистер Кэрролл и посмотрел на мистера Уэзеролла, безошибочно догадавшись, кто мог мне подсказать.

Я увидела, как мистер Уэзеролл согнул пальцы, готовый схватиться за меч.

– Не важно откуда, – сказала я. – Важно, чтобы вы соблюдали свою часть договоренности.

– Мы ее соблюдаем. А как насчет твоей части?

– Вы просили меня забрать… точнее, выкрасть у Дженнифер Скотт некоторые письма. Это было сопряжено с большой опасностью для меня и моей горничной Элен. Однако я сумела их добыть.

– Ты их добыла? – переспросил мистер Кэрролл, переглянувшись с женой и дочерью.

– Я их не только добыла, но и прочитала.

Краешки его губ изогнулись вниз, словно спрашивая: «Да? И что же?»

– Я прочитала письма и приняла к сведению то, что Хэйтем Кенуэй счел нужным изложить на бумаге. Он много писал о необходимости прекратить вражду между мирами ассасинов и тамплиеров. В тамплиерских кругах Хэйтем Кенуэй считался легендой. По его представлениям, в будущем два ордена смогли бы не только перестать воевать между собой, но и сотрудничать.

– Так, так, – кивал мистер Кэрролл. – И ты всерьез восприняла его рассуждения?

– Да, – ответила я, вдруг убедившись, что так оно и есть. – Из его уст это звучит довольно весомо, не правда ли?

– Конечно. Конечно, – продолжал кивать мистер Кэрролл. – Хэйтем Кенуэй был… смелым человеком, раз доверил свои идеи бумаге. Попади эти письма к нам при его жизни, он был бы осужден за предательство интересов ордена.

– А вдруг он в чем-то был прав? Мы можем извлечь пользу из его писем.

– Весьма вероятно, моя дорогая. Можем, – кивал в такт моим словам мистер Кэрролл. – Мне бы и самому было любопытно взглянуть на его рассуждения. Эти письма, случайно, не при тебе?

– При мне, – ответила я.

– Вот и отлично. Вот и замечательно. Ты позволишь мне на них взглянуть?

Он протянул руку ладонью вверх.

Я полезла за пазуху, достала пачку писем и подала ему.

– Спасибо, – проговорил мистер Кэрролл, продолжая улыбаться одними губами.

Не сводя с меня глаз, он передал пачку дочери. Та, улыбаясь, взяла письма. Я знала, что́ сейчас произойдет, и была к этому готова. Как я и предполагала, Мэй Кэрролл швырнула письма в огонь.

– Нет! – воскликнула я.

Они думали, что я брошусь вытаскивать письма, но я подбежала к мистеру Уэзероллу, локтем отпихнув одного из молодцов Кэрролла. Тот завопил от боли, выхватил меч, и маленькая комната наполнилась оглушительным звоном стали.

Мистер Уэзеролл тоже выхватил меч и ловко отогнал второго слугу Кэрроллов.

– Стойте! – приказал мистер Кэрролл, и сражение стихло.

Мы с мистером Уэзероллом стояли спиной к окну, глядя на троих вооруженных кэрролловских слуг. И мы, и они тяжело дышали.

– Джентльмены, прошу не забывать, что мадемуазель Де Ла Серр и мистер Уэзеролл по-прежнему являются нашими гостями, – напряженным тоном произнес мистер Кэрролл.

Я не особо чувствовала себя гостьей. Сбоку от меня, в камине ярко вспыхнуло и погасло пламя. Письма превратились в тонкие, дрожащие листочки пепла. Я проверила свою стойку: ноги разведены, центр уравновешен, дыхание ровное. Руки у меня были согнуты в локтях и прижаты к туловищу.

– Почему? – спросила я у мистера Кэрролла, продолжая наблюдать за своим потенциальным противником. – Почему вы позволили Мэй сжечь письма?

– Потому, Элиза, что ни о каком перемирии с ассасинами не может быть и речи.

– Почему нет?

Мистер Кэрролл склонил голову набок, сцепил пальцы рук и снисходительно улыбнулся:

– Дорогая, полагаю, тебе известно, что наш орден уже много веков воюет с ассасинами…

– Это мне известно. И я думаю, войну орденов пора прекратить.

– Тише, дорогая, – сказал мистер Кэрролл, и его покровительственный тон заставил меня стиснуть зубы. – Различия между нашими орденами слишком велики, а враждебность успела глубоко укорениться. Ты с таким же успехом могла бы предложить змее и мангусту посидеть за послеполуденным чаем. Любое перемирие проходило бы в обстановке взаимного недоверия и вытаскивания на поверхность давних обид и претензий. Каждая сторона подозревала бы другую в заговоре с целью уничтожения враждебного ордена. Поэтому такого никогда не случится. Мы будем пресекать любые попытки распространения подобных идей. – Он указал на камин, где сгорели письма. – И не важно, письма ли это покойного Хэйтема Кенуэя или упования наивной девицы, которую прочили в великие магистры французского отделения ордена.

Его последняя фраза кольнула меня в самое сердце, словно кинжал.

– Прочили? Вы намереваетесь меня убить?

Он снова склонил голову набок и наградил меня печальным взглядом.

– Во имя высшего блага.

– Но я же тамплиер, – возмутилась я.

Лицо мистера Кэрролла вытянулось.

– Пока еще нет. Но я понимаю, к чему ты клонишь. Должен признать, отчасти это влияет на сложившуюся ситуацию. Но лишь отчасти. Все очень просто: положение вещей должно оставаться таким, какое есть. Об этом мы говорили еще в самую первую нашу встречу. Неужто ты забыла?

Я посмотрела на Мэй Кэрролл. Ее пальцы, обтянутые перчатками, теребили сумочку. На нас она смотрела так, словно находилась в театре, наслаждаясь захватывающим спектаклем.

– Я прекрасно помню нашу первую встречу, – сказала я мистеру Кэрроллу. – И помню, как мама решительно отказалась вас поддержать.

– Да. Прогрессивные устремления твоей матери не совпадали с нашими.

– Отсюда недалеко до мысли, что ее смерть была бы вам выгодна.

– Что ты сказала? – спросил смутившийся мистер Кэрролл.

– Я сказала, что ее смерть была выгодна, и вы наняли исполнителя. Скажем, ассасина, исключенного из своего ордена.

Он понимающе хлопнул в ладоши:

– Вот оно что! Ты имеешь в виду сбежавшего мистера Раддока?

– Вы угадали.

– И ты думаешь, это мы наняли его? По-твоему, мы стояли за попыткой покушения? И сбежать мистеру Раддоку ты помогла из желания насолить нам?

Я густо покраснела, поняв, что выдала себя с головой. Мистер Кэрролл снова хлопнул в ладоши.

– Так это были не вы? – промямлила я.

– Мне ужасно не хочется тебя разочаровывать, но мы не имели никакого отношения к тому давнему происшествию.

Я мысленно выругалась. Если он сейчас говорил правду, значит я допустила ошибку, позволив Раддоку сбежать. И у Кэрроллов не было причины его убивать.

– Элиза, теперь ты понимаешь затруднительное положение, в котором мы оказались, – продолжал мистер Кэрролл. – Сейчас ты тамплиерский рыцарь низшего уровня, но твоя голова уже полна причудливых и опасных идей. Пройдет время, в один прекрасный день ты станешь великим магистром, у которого не один, а целых два основополагающих принципа противоречат нашим. Учитывая это, боюсь, мы просто не вправе выпускать тебя из Англии.

Рука мистера Кэрролла потянулась к мечу. Я напряглась, пытаясь оценить обстановку: мы с мистером Уэзероллом против троих дюжих кэрролловских слуг и самих Кэрроллов.

Двое против шестерых. Жуткий расклад. Я поежилась.

– Мэй, не возьмешь ли эту обязанность на себя? – спросил мистер Кэрролл. – Наконец-то тебе представляется случай пролить чужую кровь.

Мэй подобострастно улыбнулась отцу. Я поняла: ее, как и меня, обучали владеть оружием и сражаться, но она еще никого не убила. Я стану ее первым трофеем. Какая честь!

Миссис Кэрролл протянула дочери меч, такой же короткий, как мой, сделанный сообразно ее росту и весу. Искривленная гарда, украшенная затейливым орнаментом, отражала свет. Оружие вручалось Мэй церемонно, будто священная реликвия. Она даже повернулась, чтобы принять меч из рук матери.

– Ну что, Вонючка, ты готова скрестить мечи? – спросила меня младшая Кэрролл.

Да, я была готова. Мистер Уэзеролл и мама всегда твердили мне, что поединки на мечах начинаются в уме, а заканчиваются по большей части первым ударом. Все зависело от того, кто сделает первый выпад.

И потому первой напала я. Плавно, как в танце, я двинулась вперед и ударила Мэй Кэрролл в затылок. Через мгновение острие моего меча торчало у нее изо рта.

Я первой пролила чужую кровь. Такое убийство никоим образом нельзя было считать благородным, однако в тот момент меня меньше всего заботило благородство. Куда больше меня заботило желание остаться в живых.

9

Кэрроллы явно не ожидали увидеть свою дочь пронзенной моим мечом. Миссис Кэрролл выпучила глаза, словно не веря в реальность случившегося. Через мгновение раздался ее пронзительный крик, полный ужаса и горя.

Тем временем я плечом ударила мистера Кэрролла и выдернула меч из шеи Мэй. Второй удар, сильнее первого, отбросил его к двери, где он и распластался. Мэй Кэрролл сползла на пол. Когда половицы окрасились кровью, она была уже мертва. Миссис Кэрролл принялась рыться в сумочке, но мне сейчас было не до нее. Освоившись в изменившейся обстановке, я нагнулась и резко повернулась, ожидая нападения сзади.

Я не ошиблась. На меня наседал один из кэрролловских слуг. Его лицо выражало полное недоумение. Он до сих пор не мог поверить в столь внезапный поворот событий. Не разгибая спины, я парировала его удар, затем, повернувшись, подставила ему подножку. Слуга рухнул на пол.

Убивать его мне было некогда. У окна мистер Уэзеролл вел сражение с двумя другими слугами, что стоило ему изрядного напряжения сил. Я видела это по его лицу, где застыло выражение неминуемого поражения вперемешку с недоумением, словно он никак не мог понять, почему его противники до сих пор живы и на ногах, когда раньше он бы уже расправился с ними.

Одного нападавшего я убила, насквозь пронзив мечом. Второй попятился, удивляясь, что у него вдруг появилось двое противников. Но к этому времени успел подняться первый слуга. Мистер Кэрролл тоже встал и тянулся к своему мечу, а миссис Кэрролл наконец нашла в сумочке то, что искала. В ее руке блеснул маленький трехствольный пистолет. Я решила дальше не искушать судьбу.

Настало время покинуть комнату тем же путем, что и мой приятель мистер Раддок.

– Окно! – крикнула я.

Мистер Уэзеролл посмотрел на меня. «Да ты шутишь», – говорил его взгляд. Я обеими руками уперлась ему в грудь и толкнула, отчего мой наставник перекувырнулся в воздухе и вылетел ногами вперед, упав на покатую крышу.

Но чуть раньше я услышала странный звук, как обычно производит пуля, войдя во что-то мягкое. И в то же мгновение оконное стекло украсило кружево из капелек крови. Моей собственной? Однако боли я не чувствовала. Выпрыгнув из окна, я шумно приземлилась на черепицу крыши, затем поползла на животе к мистеру Уэзероллу. Он застыл возле самого края.

Я увидела, что пуля попала в нижнюю часть его ноги. Бриджи потемнели от крови. Его сапоги скребли по черепице, поддевая неплотно держащиеся плитки, которые с шумом падали на мостовую. Откуда-то снизу до нас донеслись крики и топот бегущих ног. А сверху раздался вопль горя и ярости. В окне появилось лицо миссис Кэрролл, для которой сейчас самым главным было застрелить убийцу своей дочери. Жажда мести руководила всеми ее действиями, не давая отойти от окна и пропустить слуг, чтобы те могли нас поймать.

Вместо этого миссис Кэрролл размахивала пистолетом. Оскалив зубы и рыча, она прицелилась в меня и наверняка попала бы, если б ее не толкнули сзади…

Вы уже догадались, к чему это привело. Пуля ударилась в черепицу сбоку от нас.

Позже, когда мы помчимся в карете в Дувр, мистер Уэзеролл расскажет мне о серьезном недостатке многоствольных пистолетов. Выстрел из одного ствола нередко воспламеняет порох и других. Для стрелка это «добром не кончается».

Так случилось и с миссис Кэрролл. Я услышала шипение, затем хлопок. Пистолет вылетел из окна и запрыгал по крыше в нашу сторону. Миссис Кэрролл вскрикнула. Из ее руки, покрывшейся черными и красными пятнами, потекла кровь.

Я воспользовалась суматохой и столкнула здоровую ногу мистера Уэзеролла с крыши. Он повис, цепляясь пальцами за край и морщась от боли, но не позволяя себе стонать.

– Простите! – крикнула я, столкнув и его раненую ногу.

Следом я тоже повисла на руках и спрыгнула вниз, распугав зевак.

Мы прыгали не ахти с какой большой высоты, но у обоих перехватило дыхание. Лоб мистера Уэзеролла покрылся капельками пота. Представляю, каково ему было приземляться на больную ногу. Пока он стоял, пытаясь унять боль, я влезла на козлы пустой кареты. Мистер Уэзеролл дохромал до дверцы и с большим трудом забрался внутрь.

Все это произошло за считаные секунды. Карета вылетела со двора на Флит-стрит. Я успела в последний раз взглянуть на окно бывшей комнаты мистера Раддока. Противники видели наш отъезд и не замедлят пуститься в погоню. Зная это, я выжимала из лошадей все, что позволяла мне совесть, мысленно обещая им обильную еду, когда мы достигнем Дувра.

Дорога туда заняла шесть часов. Слава богу, за все это время я ни разу не увидела признаков погони, устроенной Кэрроллами. Выехав на дуврский берег, мы помчались к лодке, в которую уселись, и поплыли к пакетботу. Нам сказали, что судно вот-вот поднимет якорь.

И только на подходе к судну я увидела две кареты, вывернувшие на берег. Наша лодка шла без фонаря и потому полностью сливалась с окружающей чернотой. Гребец держал курс на огни пакетбота. Кэрроллы и их слуги никак не могли видеть нас, зато мы видели их в свете ручных фонарей, которыми они размахивали, суетясь в поисках ускользнувшей добычи.

Мне было не разглядеть лица миссис Кэрролл, но я живо представляла маску ненависти и горя, в которую оно превратилось. Раненую ногу мистер Уэзеролл укутал в плед. Он почти засыпал, но продолжал наблюдать за берегом. Видел он и мой украдкой сделанный bras d’honneur.[8]

– Даже если они тебя и видели, то все равно ничего не поняли, – сказал он, толкнув меня в бок. – Твой жест считается грубым лишь во Франции. А здесь покажи-ка им вот это.

Он выставил два пальца, согнув остальные. Я сделала то же самое.

Мы почти доплыли до пакетбота. Я ощущала громаду его борта.

– Сама знаешь, они не оставят тебя в покое, – сказал мистер Уэзеролл, упираясь подбородком в грудь. – Ведь ты убила их дочь.

– И не только. У меня остались письма, которые они так жаждали заполучить.

– А как же бумаги, брошенные Мэй Кэрролл в камин?

– Я подсунула им свои письма к Арно.

– Этого они уже не узнают. А вот преследовать тебя не прекратят.

Пакетбот отчалил. Кэрроллы и их люди растворились в темноте. Англия превратилась в кусок суши. По ее скалам, тянущимся слева, разливались пятна лунного света.

– Я знаю, что они не прекратят меня преследовать. Но я успею к этому подготовиться, – сказала я мистеру Уэзероллу.

9 апреля 1788 г

– Мне нужна ваша помощь.

Шел дождь. Один из тех, чьи струи способны располосовать вам кожу не хуже ножей, больно бьют по векам и гулко барабанят по спине. Мокрые волосы прилипли к моей голове, а когда я говорила, изо рта у меня вместе со словами лилась вода. Но по крайней мере, дождь скрывал мои слезы (и сопли). Я стояла на ступенях крыльца Королевского дома в Сен-Сире, стараясь не свалиться от усталости, и смотрела на побледневшее лицо мадам Левен. Казалось, она увидела не меня, а призрака, явившегося среди ночи на школьное крыльцо.

Позади стояла карета, в которой не то спал, не то лежал в беспамятстве мистер Уэзеролл. Из окошка выглядывала испуганная Элен. Меня одолевали сомнения. Правильно ли я поступила, приехав сюда?

Мадам Левен молчала. Я опасалась, что сейчас она попросту велит убираться отсюда ко всем чертям и хлопнет дверью перед самым моим носом, сказав, что сыта по горло фокусами Элизы Де Ла Серр. Случись такое, кто посмел бы ее упрекнуть?

– Мне больше некуда идти, – сказала я. – Пожалуйста, помогите.

Она не захлопнула дверь перед самым моим носом. Вместо этого мадам Левен мягко произнесла:

– Конечно, дорогая.

Полумертвая от усталости, я повисла у нее на руках.

10 апреля 1788 г

Есть ли мужчины, храбростью своей превосходящие мистера Уэзеролла? За все время тряской дороги в Дувр он ни разу не вскрикнул от боли. А ведь он потерял много крови. Я поняла это, едва мы оказались на борту пакетбота. Там нас ждала Элен. Дуврские скалы таяли вдали. Дни, проведенные в Лондоне, также покрывались туманом моей памяти. Разыскав на палубе укромный уголок, мы устроили там мистера Уэзеролла.

Элен склонилась над ним, касаясь холодными руками его пылающего лба.

– Ты просто ангел, – улыбнулся мистер Уэзеролл и потерял сознание.

Мы, как умели, перевязали его раны, и к моменту прибытия в Кале лицо моего наставника слегка порозовело. Но его боль не утихала. Пуля, застрявшая в ноге, не могла выйти сама собой. Во время очередной перевязки мы обнаружили, что рана и не думает затягиваться.

В школе была фельдшерица, однако мадам Левен вызвала из Шатофора доктора, опытного по части военных ран.

– Ногу придется отнять? – спросил мистер Уэзеролл, когда мы впятером собрались в тесной комнатке, где он лежал.

Доктор кивнул. У меня глаза защипало от слез.

– Да не переживайте вы так, – продолжал мистер Уэзеролл. – Я понял это сразу, как только эта чертова пуля угодила мне в ногу. Когда полз по той крыше, скользкой от моей же крови, я так и подумал: «Пиши пропало, ногу придется оттяпать». Выходит, я не ошибся.

Мистер Уэзеролл посмотрел на врача, и я поняла, что моему наставнику страшно. Пусть и немного, но он напуган.

– Как быстро вы справитесь?

Я услышала гордость в словах доктора:

– Я могу отрезать ногу за сорок четыре секунды.

Это признание произвело впечатление на мистера Уэзеролла.

– Вы пользуетесь зазубренным лезвием?

– И оно острое, как бритва…

Мистер Уэзеролл глубоко втянул в себя воздух.

– Тогда чего мы ждем? – немного грустно спросил он. – Давайте побыстрее покончим с этим.

Мы с Жаком (незаконным сыном директрисы) держали мистера Уэзеролла. Доктор оказался верен своему слову. Действовал он быстро и умело и не растерялся, когда мистер Уэзеролл от нестерпимой боли потерял сознание. Отрезанную ногу доктор упаковал в коричневую бумагу и унес с собой, а на следующий день привез костыли.

2 мая 1788 г

Нужно было соблюсти внешние приличия. Я вернулась в школу, окутанная тайнами, которые не давали покоя моим соученицам. Им сообщили, что по соображениям дисциплинарного характера я была временно удалена из школы. Пока я отсутствовала, разговоры обо мне не утихали. Здесь я лишь вкратце перечислю слухи и сплетни о моей персоне (их было намного больше). Мне услужливо рассказали, что я сбежала с неким господином, имеющим дурную репутацию (вранье), забеременела (тоже вранье) и ночи напролет предавалась азартным играм в прибрежных тавернах (отчасти правда; было такое пару раз).

Никто из них и подумать не мог, что все это время я пыталась выследить наемного убийцу, когда-то покушавшегося на наши с мамой жизни. Они ничего не знали ни об увечном мистере Уэзеролле, ни о верной Элен. Мы теперь втроем жили в хижине землекопа Жака.

Такое никому и в голову не могло прийти.

Я постоянно перечитывала письма Хэйтема Кенуэя. Потом, в один из дней, написала Дженнифер Скотт. Я выразила искренние сожаления о вторжении в ее дом, запоздало «представилась», рассказав ей о том, как живу на родине. Я написала ей о своем возлюбленном Арно и том, как должна была отвратить его от «кредо» ассасинов и направить на тамплиерский путь.

И конечно же, немалая часть моего послания была посвящена впечатлениям, произведенным на меня письмами Хэйтема. Написанное им тронуло меня до глубины души. Я писала Дженнифер о готовности сделать все, что в моих силах, ради установления мира между нашими орденами. И она, и Хэйтем были правы: слишком много крови пролилось с обеих сторон и этому надо положить конец.

6 декабря 1788 г

Сегодня вечером мы с мистером Уэзероллом сели в повозку и отправились в Шатофор, к дому, который он называет своим «укрытием».

– Должен признаться, ты – более покладистый кучер, нежели молодой Жак, – сказал мистер Уэзеролл, устраиваясь рядом со мной. – Хотя он потрясающе управляется с лошадьми. Я не видел, чтобы он хоть раз взмахнул кнутом. Да и поводьев он почти не касается. Сидит себе на дышле, ноги задрав, и посвистывает сквозь зубы. Вот так…

Мистер Уэзеролл свистнул, подражая Жаку. Увы, я не обладала его умением повелевать лошадьми. От поводьев у меня закоченели руки, что, однако, не мешало мне наслаждаться окружающим нас пейзажем. Зима начала показывать зубы, и поля по обеим сторонам дороги на Шатофор покрывали кружева льда, блестевшего из-под низкой пелены раннего вечернего тумана. И эта зима наверняка будет суровой. Какие чувства испытывали крестьяне, глядя из окон на поля, где они годами гнули спину? Мое положение позволяло видеть красоту окрестных мест. Они же видели только тяготы.

– А что такое «укрытие»? – спросила я.

– Ага! – засмеялся мистер Уэзеролл.

Он захлопал в ладоши, согревая руки, которые мерзли даже в перчатках. Вокруг поднятого воротника заклубился холодный пар его дыхания.

– Ты когда-нибудь видела, чтобы письма привозили к нам в хижину? Правильно, не видела. Их доставляют туда. – Он махнул в сторону Шатофора. – Укрытие позволяет мне вести дела, не выдавая своего местонахождения. По официальной версии, ты завершаешь обучение в школе, а куда исчез я – никто не знает. И пока такое положение вещей меня устраивает. Но для этого мне приходится отправлять и получать корреспонденцию через сеть надежных людей.

– А кого вы надеетесь одурачить? Во́ронов?

– Возможно, и их тоже. Мы ведь по-прежнему не знаем, кто нанял Раддока, не так ли?

Наш разговор коснулся щекотливой темы. Мы избегали говорить о поездке в Лондон и, прежде всего, о том, как мало мы узнали из нашего путешествия. Конечно, теперь у меня были письма Хэйтема, и из Лондона я вернулась другой, более просвещенной женщиной. Однако главной цели мы не достигли. Мы ехали, чтобы разыскать Раддока, и…

Мы нашли его, однако я позволила ему скрыться. Сведения, полученные в результате тогдашних приключений, были весьма скупы. Раддок больше не одевался как врач и иногда пользовался вымышленным именем Джеральда Моулза.

– Больше он этим именем не назовется. Надо быть круглым дураком, чтобы снова выдавать себя за Моулза, – ворчал мистер Уэзеролл.

Это вдвое уменьшало число достоверных сведений.

И в довершение ко всему я убила Мэй Кэрролл.

Сидя за кухонным столом в хижине Жака, мы много говорили о возможном ответном ударе Кэрроллов. Месяц, если не больше, мистер Уэзеролл внимательно прочитывал всю корреспонденцию, но нигде не находил упоминания о случившемся.

– Сомневаюсь, что они захотят решать это официальным путем, – говорил мистер Уэзеролл. – Тогда откроется их замысел убрать дочь великого магистра французских тамплиеров, которая в будущем сама должна стать великим магистром. Попробуй это объяснить. Кэрроллы не откажутся от мести, но сделают это скрытно. Им мало убить одну тебя. Думаю, они намерены расправиться со мной и, быть может, даже с Элен. Причем тогда, когда мы меньше всего этого ожидаем.

– Мы подготовимся к их визиту, – заверила я мистера Уэзеролла.

Однако я никак не могла выкинуть из головы сражение в «Кабаньей голове», где мой наставник показал себя не с лучшей стороны. Выпивка, возраст, берущий свое, потеря уверенности; в любом случае он утратил навыки сильного и умелого воина, каким был когда-то. А тут еще и потеря ноги. Я продолжала упражняться с ним, и хотя его уроки фехтования были по-прежнему ценны для меня, сам он стал больше оттачивать искусство метания ножей.

Впереди, словно приветствуя нас, выросли силуэты трех замков Шатофора. На площади я вылезла из повозки, вытащила костыли и помогла выбраться мистеру Уэзероллу.

Он повел меня к магазину на углу площади.

– Это магазин сыров? – удивилась я.

– Бедняга Жак не переносит их запаха. Мне приходится оставлять его на улице. А ты отважишься войти?

Я улыбнулась, готовая последовать за своим наставником. Мистер Уэзеролл снял шляпу, наклонил голову и толкнул приземистую дверь. Он поздоровался с девушкой, стоявшей за прилавком, и сразу направился в заднюю часть магазина. Подавляя отчаянное желание зажать нос, я прошла в кладовую. Меня окружали полки, где лежали круглые головки сыра. Нос мистера Уэзеролла был поднят. Он явно наслаждался ядреным ароматом сыров.

– Чувствуешь, как пахнет? – спросил он.

Тут и не захочешь, но почувствуешь.

– Это и есть ваше укрытие?

– Да. А теперь загляни под ту головку сыра. Там ты найдешь послания для нас.

Под головкой лежало всего одно письмо, которое я протянула мистеру Уэзероллу. Он погрузился в чтение. Я ждала.

– Ну и ну, – резюмировал мистер Уэзеролл, пряча послание в пальто. – Помнишь, я говорил, что наш приятель мистер Раддок окажется круглым дураком, если снова назовется Джеральдом Моулзом?

– Да, – осторожно ответила я, чувствуя легкое возбуждение.

– Так вот, он и впрямь круглый дурак.

12 января 1789 г

В таверне «Говяжья туша» было сумрачно и дымно. Думаю, по-другому здесь и не бывает, однако сумрак действовал угнетающе, и даже гул, царивший в зале, не спасал положения. Знаете, что́ мне напомнило это заведение? Таверну «Оленьи рога» в Кале, но только если ее перенести оттуда на мерзлые поля в окрестностях Руана и наполнить теми, кому весьма несладко живется среди этих мерзлых полей.

Я оказалась права: зима выдалась суровой. Куда суровее, чем в прежние годы.

Казалось, запах эля висит над мокрыми столами, словно пелена тумана. Он пропитал собой стены и все, что висело или опиралось на них. Столы, за которыми собирались посетители, просто воняли, однако любителям выпить это не мешало. Кто-то сидел, низко склонившись над кружками, отчего поля шляп почти задевали липкую поверхность столов. Одни коротали вечер, негромко переговариваясь: жаловались на жизнь или сплетничали. Другие, сбившись кучками, играли в кости, шутили и смеялись. Они стучали опустевшими кружками, требуя новые порции эля, который разносила улыбчивая подавальщица – единственная женщина в зале, умевшая не только быстро выполнять требования, но и плавно выскальзывать из тянущихся к ней мужских рук.

В этом заведении я и появилась, спасаясь от стонов и завываний жгучего ветра. Войдя, я сразу же плотно закрыла за собой дверь и остановилась у порога, отряхивая снег с сапог.

На мне был длинный плащ, почти касавшийся пола. Лицо скрывал капюшон. Громкие разговоры в зале таверны мгновенно стихли, сменившись приглушенным перешептыванием. Поля шляп опустились ниже. Глаза мужчин следили за каждым моим движением.

Постояв немного, я направилась к стойке. Мои сапоги громко стучали по половицам. За стойкой стоял трактирщик. Рядом с ним остановилась подавальщица. Перед стойкой торчало двое завсегдатаев, вцепившихся в кружки. Один глядел в пол, другой смотрел на меня каменными глазами, плотно сомкнув губы.

Подойдя к стойке, я откинула капюшон, обнажив свои рыжие, не слишком плотно стянутые волосы. Подавальщица слегка скривила губы. Ее руки почти инстинктивно уперлись в бока, а грудь чуть качнулась.

Я внимательно оглядела зал, показывая собравшимся, что здешняя обстановка меня не пугает. Мужчины вовсю глазели на меня, удивленные и даже завороженные моим появлением. Некоторые облизывали губы и пихали локтями друг друга, негромко хихикая. До меня долетали непристойные замечания и шуточки.

Оценив обстановку, я повернулась к залу спиной. Один из мужчин у стойки подвинулся, освобождая мне место. Другой не шелохнулся. Он стоял почти рядом со мной и бесцеремонно разглядывал меня с головы до ног.

– Добрый вечер, – сказала я трактирщику. – Надеюсь, вы сумеете мне помочь. Я разыскиваю одного человека.

Я произнесла эти слова достаточно громко, чтобы их слышал весь зал.

– Тогда ты пришла в нужное место, – прохрипел сбоку человек с носом картошкой.

Его слова тоже были обращены к залу, отозвавшемуся взрывом хохота.

Я улыбнулась, стараясь не замечать этого выпивоху.

– Человек этот известен под именем Бернара, – продолжала я. – У него есть нужные мне сведения. Как мне сказали, его можно застать здесь.

Все головы повернулись туда, где в углу, выпучив глаза, сидел Бернар.

– Спасибо, – сказала я. – Бернар, давай на минутку выйдем и поговорим.

Он не шелохнулся и лишь продолжал смотреть на меня во все глаза.

– Идем, Бернар. Честное слово, я тебя не укушу.

И тут Нос Картошкой оттолкнулся от стойки и оказался передо мной. Его взгляд стал еще жестче, если подобное возможно, однако на губах появилась небрежная улыбка. Он слегка пошатывался.

– Не так прытко, любезная, – насмешливо проговорил он. – Бернар никуда не пойдет, пока ты не скажешь нам, что там у тебя на уме.

Я слегка нахмурилась, смерила его взглядом и учтиво спросила:

– А вы как-то связаны с Бернаром?

– А я ему типа телохранителя буду, – ответил Нос Картошкой. – Оберегаю его от рыжеволосой девки, которая, с позволения сказать, пытается прыгнуть выше головы.

В зале захмыкали и зафыркали.

– Я – Элиза Де Ла Серр из Версаля, – продолжая улыбаться, представилась я. – Уж если кто и пытается прыгнуть выше головы, так это вы, с позволения сказать.

– А я в этом сомневаюсь, – усмехнулся он. – И сдается мне, что для тебя и таких, как ты, дорожка скоро оборвется.

Последние слова он произнес уже через плечо и с некоторой небрежностью.

– Возможно, вы удивитесь, но у нас, рыжих девок, есть привычка доводить дело до конца, – невозмутимо сказала я. – В данном случае мое дело – разговор с Бернаром. Я намерена выполнить задуманное, а потому предлагаю вам вернуться к вашему элю и не мешать мне.

– Что же это за дело такое? Насколько я знаю, единственное дело для женщины в таверне – подавать эль. Но место уже занято, так что извиняйте.

В зале снова захихикали. Подавальщица – громче остальных.

– Или, может, ты явилась нас поразвлечь? Бернар, ты никак нанял на вечер певичку? – Нос Картошкой облизал и без того мокрые губы. – Возможно, рыжая предложит нам и другие развлечения?

– Вижу, вы изрядно пьяны и потому забываете, как полагается вести себя с дамой. Я готова забыть ваши слова, но при условии, что вы не будете мне мешать.

В моем голосе появился металл, и посетители таверны это заметили.

Но не Нос Картошкой, который вошел в раж и продолжал наслаждаться собственным остроумием.

– Наверное, ты будешь развлекать нас танцами, – громко заявил он. – А что это ты там прячешь?

Он протянул руку и дернул за полу моего плаща.

А затем застыл. Я тоже протянула руку и сощурилась. Нос Картошкой попятился, доставая кинжал, который висел у него на поясе.

– Вы только подумайте! Похоже, у рыжей девки под плащом спрятан меч, – пробормотал он, взмахнув кинжалом. – Зачем это мадемуазель понадобился меч?

– Сама не знаю, – притворно вздохнула я. – Может, для нарезки сыра. А почему вас это так занимает?

– Заберу-ка я его у тебя, а потом иди на все четыре стороны, – сказал Нос Картошкой.

На меня смотрели во все глаза. Кое-кто начал отодвигаться подальше, чувствуя, что странная посетительница вряд ли добровольно отдаст оружие.

Сделав вид, будто раздумываю, я одной рукой потянулась к плащу. Нос Картошкой угрожающе размахивал кинжалом. Я показывала ему пустые ладони, руками медленно отодвигая плащ за спину.

Под ним у меня была надета кожаная блуза. Эфес меча находился возле пояса. Не спуская глаз с Носа Картошкой, я потянулась за мечом.

– Другой рукой, – велел Нос Картошкой, улыбаясь своей находчивости и подкрепляя требование взмахом кинжала.

Я подчинилась. Большим и указательным пальцем левой руки я осторожно взялась за эфес меча и медленно потянула его из ножен. Все затаили дыхание.

Затем молниеносным движением запястья я резко вытащила свое оружие. Только что мои пальцы сжимали эфес, а через мгновение меч исчез.

Все произошло в считаные секунды. Нос Картошкой очумело взглянул туда, где надлежало быть мечу, и только потом заметил, что мой меч стремительно приближается к его руке с кинжалом. Мой противник успел отвести свое оружие, и лезвие моего меча глухо ударило в дерево стойки, где и застряло, чуть подрагивая.

Губы Носа Картошкой уже изгибались в победоносной улыбке, когда он сообразил, что пренебрег защитой. Его кинжал был направлен в сторону. Это позволило мне спокойно подойти, повернуться и плечом ударить его в нос.

Оттуда ручьем хлынула кровь. Мой противник очумело закатил глаза и сполз на пол. Его колени стукнулись о половицы, а сам он затрясся при мысли о наиболее вероятном исходе боя. Я надавила сапогом ему на грудь и собиралась просто оттолкнуть его, однако передумала и ударила его ногой в лицо.

Он упал ничком и затих, вероятно потеряв сознание.

В таверне стало тихо. Я поманила Бернара пальцем и только потом вернула меч в ножны. Ослушаться мой информатор не посмел. Он остановился в метре от меня. У него дрожал кадык.

– Не волнуйся, – сказала я ему. – Тебе ничего не грозит, если только ты не вздумаешь называть меня рыжей девкой.

Бернар отчаянно замотал головой. Он был моложе Носа Картошкой, выше ростом и костлявее.

– Прекрасно. Тогда идем во двор.

Я огляделась – не найдется ли еще желающих сразиться со мной. Посетители, хозяин таверны и подавальщица сосредоточенно глядели под ноги. Радуясь, что больше поединков не будет, я вывела Бернара за дверь.

– Послушай, мне сказали, что тебе известно местонахождение одного моего приятеля. Его фамилия Моулз.

14 января 1789 г

1

Близ Руана, на склоне холма, глядящего в сторону деревушки, трое ремесленников в кожаных куртках что-то мастерили. Они без конца шутили и смеялись, а потом, поднатужившись, водрузили свое сооружение на низкий деревянный помост. Это была виселица.

Один из ремесленников подпер виселицу трехногой табуреткой, затем принялся помогать товарищам приколачивать распорки, удерживающие орудие казни в вертикальном положении. Ветер приносил ритмичные звуки их молотков туда, где я сидела на красивом, спокойном жеребце, названном мной Царапкой в честь нашего любимого, давно умершего волкодава.

Деревушка была совсем крошечной и лежала у подножия холма. Ее убогие хижины и одинокая таверна хаотично лепились по периметру бурой, грязной площади.

Ледяной дождь сменился такой же ледяной моросью. Под стать ей был и ветер, пробиравший до костей. Жители деревни собрались на площади. Женщины кутались в платки, мужчины поднимали воротники рубашек. Все ждали главного развлечения нынешнего дня – казни через повешение. Разве можно придумать что-нибудь лучше? Особенно когда мороз уничтожил озимые, местный землевладелец повышает арендную плату, а король надеется протолкнуть закон о новых налогах.

Из здания, служившего местной тюрьмой, донесся шум. Озябшие зрители повернули голову. Наружу вышел священник в черной сутане и такой же черной шляпе. Остановившись, он напыщенным голосом прочитал отрывок из Библии. Следом вышел тюремщик, держа в руках веревку. Другой ее конец связывал руки человека, на голову которого был наброшен мешок. Узник ковылял, то и дело рискуя поскользнуться и рухнуть в грязь. Он мотал головой, выкрикивая протесты, адресованные неведомо кому.

– Произошла ошибка! – кричал он.

Забавно, что эту фразу он сначала произнес по-английски и только потом, вспомнив, где находится, – по-французски. Жители смотрели, как узника волокут по склону холма. Кто-то крестился, иные ухмылялись. Жандарма, полагающегося в таких случаях, я не увидела. Судью или судебного исполнителя – тоже. Похоже, это был провинциальный вариант свершения правосудия. И еще смеют говорить, что в Париже – варварские нравы.

Осужденный был не кем иным, как Раддоком. Я смотрела, как его тянут на веревке, чтобы затем вздернуть на другой, и недоумевала: неужели этот человек когда-то был ассасином? Неудивительно, что орден изгнал его из своих рядов.

Я откинула капюшон, тряхнула копной волос и посмотрела на Бернара. Тот взирал на меня широко раскрытыми от восхищения глазами.

– Ну вот и они, мадемуазель, – сказал он. – Все, как я вам обещал.

Я опустила кошелек ему на ладонь, но едва Бернар попытался схватить обещанную награду, быстро дернула за тесемки кошелька.

– Это точно он? – спросила я.

– Он самый, мадемуазель. Человек, именующий себя Джеральдом Моулзом. Мне говорили, он пытался обманом выудить денежки у одной старухи, но не успел скрыться и был схвачен.

– И потом приговорен к смерти.

– Истинная правда, мадемуазель. Жители деревни приговорили его к смерти.

Я рассмеялась и оглянулась на угрюмую процессию. Она достигла подножия холма и начала взбираться по склону, двигаясь к помосту с виселицей. Я качала головой, думая о том, как же Раддок низко пал. Может, не стоит вмешиваться? Его повесят, а я окажу миру небольшую услугу. В конце концов, этот человек однажды попытался убить нас с мамой.

Мне вспомнились слова мистера Уэзеролла, произнесенные незадолго до моего отъезда.

– Если ты его найдешь, сделай одолжение, не привози его сюда.

– Это еще почему? – удивилась я.

– По двум причинам. Во-первых, здесь наше укрытие и я не хочу, чтобы его стены поганило присутствие мерзавца, который продает свои услуги тем, кто заплатит подороже.

– А вторая причина?

Мистер Уэзеролл заерзал на месте и стал почесывать свою культю. У него это вошло в привычку.

– Вторая причина… Я тут много думал про нашего мистера Раддока. Можно сказать, даже больше, чем следует. Я вправе обвинять его в этом. – Мистер Уэзеролл указал на культю. – И конечно, я никогда не забуду, что он пытался убить тебя и Жюли.

Я откашлялась, набираясь смелости, а потом задала ему вопрос, давно занимавший меня:

– Мистер Уэзеролл, а у вас с моей мамой что-то было?

Он улыбнулся и постучал себя по носу:

– Юная Элиза, пора бы знать, что джентльмен никогда не распространяется о подобных вещах.

Но он был прав. Когда-то Раддок напал на нас с мамой. Сейчас я намеревалась спасти этого бывшего ассасина от виселицы, поскольку мне нужно было кое-что у него узнать. А что потом? Отомщу ему за далекое и недавнее прошлое?

К виселице, куда волокли Раддока (он продолжал кричать о своей невиновности), хаотично брели несколько женщин. Силуэт петли чернел на фоне серого зимнего неба.

– А им что понадобилось? – спросила я Бернара.

– Эти женщины, мадемуазель, бесплодны. Есть поверье: прикосновение к руке осужденного на смерть помогает забеременеть. Вот они и надеются.

– Суеверный вы человек, Бернар.

– Это не суеверие, мадемуазель. Я знаю о таких случаях.

И чем только набита его голова? Как Бернар и подобные ему до сих пор остаются во власти средневековых предрассудков?

– Мадемуазель, вы ведь собирались спасти месье Моулза? – спросил он.

– Потому я здесь.

– Тогда вам лучше поторопиться. Они уже начали.

Что? Я стремительно повернулась в седле, увидев, как один из ремесленников выбил табуретку из-под ног осужденного. Раддок упал и закачался в петле.

Я выругалась и понеслась к виселице, пригибаясь в седле. Следом тянулся шлейф моих волос.

Раддок дергался и извивался всем телом.

– Но! – торопила я коня. – Быстрей, Царапка!

Я мчалась к виселице. Раддок, болтающийся на веревке, отчаянно сучил ногами.

За несколько ярдов от виселицы я бросила поводья и выпрямилась. Меч я перекинула из правой руки в левую, прижала лезвие к телу, после чего резко выбросила правую руку вбок. Сама я тоже накренилась вправо, причем достаточно низко, что было небезопасно.

Ноги повешенного дернулись в последний раз.

Взмахнув мечом, я перерезала веревку, подхватив правой рукой бьющееся в судорогах тело Раддока. Спасенного висельника я закинула на круп своего жеребца, моля Бога, чтобы конь выдержал дополнительный груз.

«Ты уж поднатужься, Царапка», – мысленно просила я коня.

Увы, ноша для моего славного друга оказалась чрезмерной. Ноги его подкосились, и мы втроем шумно грохнулись на землю.

Через секунду я снова была на ногах, сжимая меч. Из небольшой толпы зрителей вышел мужчина и двинулся в мою сторону. Он был разъярен. Еще бы, ведь я лишила его такого развлечения! Резко повернувшись, я ударила недовольного ногой, отбросив назад, в толпу односельчан. Моей целью было не столько побить его, сколько напугать. На крестьян это подействовало. Желающих выйти на поединок больше не было. Люди угрюмо переговаривались.

– Эй, кто дал тебе право? – выкрикивали женщины и пихали локтем своих мужей, требуя от тех ввязаться.

Однако мужья лишь вопросительно поглядывали на священника, вид у которого был довольно испуганный.

Царапка благополучно поднялся на ноги. То же сделал и Раддок, сразу бросившись бежать. Плохо соображая, все с тем же мешком на голове, он метнулся… назад к виселице. Его руки были связаны. Обрывок петли хлестал его по спине.

– Осторожно! – пыталась крикнуть я.

Вряд ли Раддок меня слышал. Он с разбегу налетел на помост, отскочил, взвыв от боли, и упал на мерзлую землю, кряхтя и кашляя. Чувствовалось, ударился он сильно.

Я распахнула плащ, убрав меч, затем поймала поводья Царапки. В толпе зрителей я заметила крестьянского парня, глазевшего на меня.

– Эй, ты, – позвала я его. – Ты кажешься мне большим и сильным. Будь добр, помоги мне закинуть на эту лошадь вон того почти бездыханного человека. – Я кивнула в сторону Раддока.

– Да как ты смеешь… – заголосила поблизости пожилая женщина, но уже через секунду мой меч уперся ей в горло.

Она не испугалась и с нескрываемым презрением смотрела на меня.

– Думаешь, вашему сословию позволено делать что угодно? – язвительно спросила она.

– А вашему? Тогда ответьте, кто позволил вам устраивать самосуд и выносить смертный приговор? Скажите спасибо, что я не сообщу о вашем судилище жандармам.

Чувствовалось, крестьяне струсили. Кто-то откашливался. Крикунья отвела глаза.

– Мне всего-навсего нужно усадить этого человека на лошадь.

Мой помощник безропотно выполнил все, что я велела.

Убедившись, что Раддок держится крепко, я забралась в седло, подмигнула парню и поскакала прочь.

Дорога отнюдь не была пустынной. Люди торопились попасть домой до темноты. На меня не обращали внимания. Думаю, во мне видели долготерпеливую жену, везущую пьяного муженька из таверны. Те, кто приходил к такому выводу, отчасти были правы: относительно Раддока я действительно проявляла чудеса долготерпения.

В какой-то момент он подал признаки жизни. Из его горла раздалось бульканье. Я спешилась, стащила Раддока с лошади, уложила на землю. Достав флягу, я присела перед ним на корточки. В ноздри ударило зловоние, исходившее от бывшего «доктора».

– Вот мы и встретились снова, – сказала я, когда он уставился на меня остекленевшими глазами. – Узнаете Элизу Де Ла Серр?

Он застонал.

2

Раддок попытался приподняться на локтях, но сил у него было не больше, чем у котенка. Я одной рукой вернула его в лежачее положение, опустив другую на эфес меча.

Минуту или две он корчился и сердито верещал, что скорее напоминало каприз великовозрастного младенца, чем осознанную попытку сбежать.

Потом он успокоился и вперился в меня сердитым взглядом.

– Послушайте, что вам надо? – страдальческим тоном спросил Раддок. – Убивать меня вы явно не собираетесь, иначе сделали бы это еще там, в таверне…

До него вдруг дошло.

– Конечно нет. Вы бы не стали спасать мою жизнь, чтобы потом самой ее оборвать. Это было бы неразумно и жестоко. Вы ведь так не поступите со мной, правда?

– Нет, так я не поступлю… пока.

– Тогда чего вы хотите?

– Я хочу знать, кто почти четырнадцать лет назад нанял вас в Париже, приказав убить меня и мою мать.

Бывший ассасин недоверчиво фыркнул:

– Если я скажу, вы тут же меня убьете.

– Как раз наоборот: я убью вас, если не скажете.

Раддок повернул голову вбок.

– Что, если я этого не знаю?

– Тогда я буду вас пытать, пока не назовете имя.

– Я же могу назвать любое имя, и вы меня отпустите.

– Если я узнаю, что вы мне солгали, я разыщу вас снова. Я уже дважды находила вас, месье Раддок. И найду столько раз, сколько мне понадобится. Вы не избавитесь от меня, пока я не получу нужные мне сведения.

– Боже милосердный! – воскликнул Раддок. – Чем же я заслужил такую участь?

– Вы пытались убить мою мать и меня.

– Да, пытался, – согласился он. – Но безуспешно.

– Кто вас нанял?

– Не знаю.

Я встала на одно колено, вынула меч и приставила лезвие к лицу Раддока. Острие оказалось под самым его глазом.

– Если только вы не были наняты призраком, то знаете своего нанимателя. Кто он?

Глаза Раддока лихорадочно забегали, словно он пытался получше разглядеть острие меча.

– Клянусь вам, – подобострастно забубнил он. – Клянусь, я ничего не знаю.

Я чуть сократила расстояние между лезвием и его глазом.

– Некий человек! – завизжал Раддок. – Мы встретились в парижской кофейне.

– Название кофейни?

– Кофейня «Прокопий».

– Как звали того человека?

– Он мне не сказал.

Я полоснула Раддока по правой щеке. Он закричал. Внутри у меня все сжалось, но внешне мое лицо оставалось спокойным и даже жестоким. Лицо той, кто вознамерился получить нужные ей сведения. Одновременно я сражалась с внутренним унынием, чувствуя, что десятилетние поиски окончатся ничем.

– Клянусь вам, клянусь, – бормотал Раддок. – Тот человек был мне совершенно незнаком. Он о себе ничего не рассказывал, а я не спрашивал. Он дал мне половину денег и сказал, что остальное я получу, когда заказ будет выполнен. Но я, естественно, больше в той кофейне не появлялся.

Меня захлестнуло отчаяние. Я поняла, что Раддок говорит правду. Почти четырнадцать лет назад один незнакомец нанял другого для убийства меня и мамы. И на этом история кончалась.

У меня оставался последний козырь. Я встала, но меч от лица Раддока не отвела.

– В таком случае мне лишь остается отомстить вам за тот вечер в семьдесят пятом году.

Раддок выпучил глаза:

– Боже милостивый, значит вы действительно хотите меня убить!

– Да, – ответила я.

– Я сумею разузнать, – торопливо проговорил он. – Я выясню, кем был тот человек. Дайте мне еще немного времени.

Я пристально смотрела на Раддока, будто размышляя над его словами, хотя у меня не было намерений его убивать. Во всяком случае, так, хладнокровно воспользовавшись жалким состоянием, в котором он находился.

Наконец я сказала:

– Я пощажу вас. Но знайте, Раддок: я даю вам полгода. По истечении этого срока я хочу услышать о результатах ваших поисков. Меня вы найдете в нашем парижском особняке на острове Сен-Луи. Учтите: вы будете обязаны появиться, даже если ничего не узнаете. В противном случае вам придется до конца своих дней ожидать, что однажды я выскочу из-за темного угла и перережу вашу глотку. Я понятно объясняю?

Я убрала меч и уселась на Царапку.

– В трех километрах отсюда есть городок. – Я показала направление. – До встречи через полгода, Раддок.

Я тронула поводья… Отъехав на достаточное расстояние от места, где остался Раддок, я перестала разыгрывать из себя мстительницу и понурила плечи.

Бесплодная затея, иначе не скажешь. Никаких сведений. Это все, что я сумела узнать.

Увижу ли я Раддока снова? Я в этом сомневалась. Как он воспринял мое обещание выследить его? Счел пустой угрозой или отнесся всерьез? Одно мне было ясно: как и многое в жизни, высказать угрозу намного проще, чем осуществить ее.

4 мая 1789 г

Я проснулась рано утром, оделась и вышла к двери хижины, где меня ждал собранный чемодан. Я надеялась уехать тихо, но оказалось, что в тесной передней меня ждал не только чемодан. Я увидела мадам Левен, Жака, Элен и мистера Уэзеролла.

Последний протянул мне руку, но явно не для прощания. Увидев мой недоуменный взгляд, он пояснил:

– Твой короткий меч. Его лучше оставить здесь. Я о нем позабочусь.

– Но тогда у меня не будет…

Уперев рукоятки костылей в подмышки, мистер Уэзеролл нагнулся и подал мне другое оружие.

– Абордажная сабля, – сказала я, вертя ее в руках.

– Она самая. Прекрасное оружие для поединков. Легкая, подвижная. Особенно удобна для тесных пространств.

– Какая красивая.

– Еще бы! Конечно красивая. И красота ее сохранится, если будешь о ней заботиться. И не давай ей имени. Поняла?

– Обещаю. – Я встала на цыпочки и поцеловала своего наставника. – Спасибо, мистер Уэзеролл.

Он покраснел:

– Элиза, ты уже взрослая женщина. Взрослая женщина, спасшая мне жизнь. Перестань называть меня мистером Уэзероллом. Я для тебя просто Фредди.

– Вы для меня всегда будете мистером Уэзероллом.

– С тобой спорить, что с чертом, – сказал он, сделав вид, будто сердится.

На самом деле он был растроган до слез.

Я поцеловала мадам Левен и поблагодарила ее за все. Глаза директрисы также были влажны. Отстранив меня, она долго и пристально всматривалась в черты моего лица.

– Я просила вас вернуться из Лондона изменившейся. Я горжусь вами. Перемены были разительными. Вы уезжали сердитой девчонкой, а вернулись молодой, умудренной опытом женщиной. Вы делаете честь Королевскому дому.

Жак протянул мне руку, но я обняла его и поцеловала, вогнав в краску. Мельком взглянув на Элен, я догадалась: они успели полюбить друг друга.

– Он замечательный парень, – шепнула я ей, целуя на прощание.

Провалиться мне на этом месте, если в следующий приезд сюда я не узнаю, что дело движется к свадьбе.

Я надела шляпу и нагнулась, чтобы взять чемодан. Жак порывался мне помочь, однако я замотала головой.

– Спасибо за любезность, Жак, но я хочу дождаться кареты одна.

Так я и сделала. Взяв чемодан, я пошла к грузовой дороге, пролегавшей близ ворот Королевского дома. Здание школы смотрело на меня с высоты холма. Когда-то его окна были для меня символом зла и притеснения. Сейчас они олицетворяли покой и защиту. То и другое я оставляла позади, уезжая во взрослую жизнь.

Ехать от Королевского дома до нашего замка было недалеко. Я едва успела привести в порядок свои несколько растрепанные чувства, а карета уже катила по обсаженной деревьями дороге к дому. Я вглядывалась в знакомые башни и башенки. Настоящая крепость. Вокруг которой во все стороны тянулись сады и лужайки.

У дверей меня встретил Оливье. Вестибюль был полон улыбающихся слуг и служанок. Кого-то я помнила. При виде Жюстины на меня нахлынули воспоминания о маме. Лица других были мне незнакомы. Чемодан понесли в мою комнату, а я решила пройтись по замку. Это не было возвращением после многолетней разлуки. Я постоянно приезжала домой на каникулы. И все же я чувствовала, что вернулась по-настоящему. Впервые за долгие годы я поднялась на этаж, где были мамины комнаты, и вошла в ее спальню.

Поскольку там лишь убирали, но ничего не трогали и не переставляли, возникало сильное, почти полное ощущение ее присутствия. Казалось, она вот-вот войдет, увидит меня, сидящей на ее кровати, опустится рядом, обнимет за плечи и скажет:

– Я очень горжусь тобой, Элиза. Мы оба гордимся.

Я сидела, чувствуя призрачную руку, обнимающую мои плечи. Так продолжалось, пока что-то не начало щекотать мне щеки. Слезы. Только тогда я поняла, что плачу.

5 мая 1789 г

1

Во внутреннем дворе версальского Дворца Малых Забав король выступал перед членами Генеральных штатов, коих собралось 1614 человек. Их число не было случайным. Впервые с 1614 года представители трех сословий: духовенства, дворянства и податного – собрались вместе. Большое сводчатое помещение было заполнено до отказа. Ряды французов ждали и надеялись услышать из уст короля… любые предложения, которые помогут вытащить его страну из кризиса. Любые слова, указывающие путь вперед.

Я слушала королевскую речь, сидя рядом с отцом. Пока его величество не начал говорить, нас обоих будоражили надежды услышать что-то радостное и ободряющее. Но стоило нашему любимому правителю произнести несколько первых фраз, и эти чувства быстро улетучились. Король говорил скучно и монотонно, в основном о второстепенных и малозначительных делах. Ничего существенного, что успокоило бы угнетенное третье сословие – простых людей.

Во́роны сидели напротив нас, по другую сторону прохода. Господа Лафреньер, Лепелетье и Сивер, а также мадам Левек дружно хмурились. Выражение лиц вполне соответствовало их черным одеждам. Они заметили меня, и я учтиво поклонилась им, скрыв истинные чувства за фальшивой улыбкой. Они ответили мне такими же фальшивыми улыбками. Еще не раз в процессе заседания я ловила на себе их оценивающие взгляды.

Сделав вид, будто я что-то уронила, я нагнулась и украдкой посмотрела на во́ронов, пряча глаза за рыжими локонами. Мадам Левек что-то шептала Сиверу. Выслушав ее, он кивнул.

Когда утомительная речь окончилась и сословия принялись кричать и препираться между собой, мы с отцом покинули Дворец Малых Забав, отпустили карету и двинулись по авеню де Пари. Оттуда мы свернули на дорожку, ведущую к дальним лужайкам нашего замка.

Отец расспрашивал про мой завершающий год в Королевском доме, однако я сумела направить беседу в более безопасное русло, где не было омутов вранья. Мы стали вспоминать времена, когда мама была жива. Потом заговорили о появлении в нашем доме Арно. Непринужденно разговаривая, мы постепенно приближались к замку. С одной стороны дорожки тянулись открытые поля, с другой высилась громада дворца. Отец переменил тему, заговорив о моих неудачных попытках привести Арно под крыло ордена.

– Ты хотел, чтобы я внушила ему наше учение, – нахмурилась я.

Отец вздохнул. Он снял свою любимую черную касторовую шляпу, почесал голову, зудевшую от парика, потом коснулся лба и стал разглядывать ладонь, словно ожидал увидеть ее липкой от пота.

– Элиза, неужто я должен тебе напоминать об очевидных вещах? Вероятность того, что ассасины доберутся до Арно первыми, весьма велика. Ты забываешь, что я провел с ним достаточно времени. Мне известны его способности. Он… одаренный парень. Мы и оглянуться не успеем, как ассасины пронюхают об этом.

– Значит, если бы я сумела убедить Арно вступить в орден…

– Это было бы весьма своевременно, – невесело рассмеялся отец.

Я попробовала переубедить его.

– Вот ты считаешь его одаренным. А что, если бы Арно удалось каким-то образом объединить оба учения? Вдруг именно он способен это сделать?

– Твои письма, – произнес отец, задумчиво кивая. – Ты мне писала об этом.

– Да, поскольку это занимало мои мысли.

– Я так и понял. В твоих рассуждениях есть определенный юношеский идеализм, но в то же время в них есть и некоторая… зрелость.

Я мысленно поблагодарила Хэйтема Кенуэя (не забыв извиниться за плагиат).

– Думаю, тебе будет интересно узнать, что я договорился о встрече с графом Мирабо, главой ордена ассасинов, – продолжал отец.

– Ты серьезно?

– Вполне, – ответил он, поднося палец к губам.

– Ты хочешь, чтобы между нашими орденами начались переговоры? – шепотом спросила я.

– Просто я думаю, что у нас схожие взгляды на будущее Франции.

Тебе, дорогой читатель, наверное, стало любопытно, с чего это я взялась поддерживать идею достижения единства между ассасинами и тамплиерами. Не потому ли, что я была тамплиером, а Арно – ассасином?

Отвечаю: нет. Представляя себе будущее, я думала об общем благе. Если такое развитие событий означало, что мы с Арно сможем быть вместе, обходясь без лжи и притворства, я все равно воспринимала это лишь как приятное следствие. Честное слово.

2

Вечером во дворце состоялась церемония моего вступления в орден тамплиеров. Отец облачился в величественную одежду великого магистра – длинный просторный ритуальный плащ, отороченный мехом горностая. Его шею украшала сто́ла – шелковый ритуальный шарф. Отцовский камзол был застегнут на все пуговицы, а пряжки туфель – начищены до блеска.

Отец вручил мне знак принадлежности к ордену. Я смотрела в его улыбающиеся глаза. Он был так красив, так горд за меня.

Мне и в голову не приходило, что сегодня я в последний раз вижу отца живым.

Церемония посвящения прошла идеально; ни малейшего признака разногласий, имевшихся у нас с отцом. Знакомой мне апатии как не бывало. В глазах – только гордость. Естественно, на церемонии присутствовали и другие рыцари ордена, включая во́ронов. Они вяло улыбались и произносили неискренние поздравления, но все действо принадлежало семье Де Ла Серр. Я чувствовала незримое мамино присутствие. Ее дух был рядом, когда меня принимали в рыцари ордена, и я клялась хранить честь нашей семьи.

3

А в мою честь был устроен званый ужин «для узкого круга». Я ходила по залам и чувствовала себя изменившейся женщиной. Наверное, приглашенные думали, что я не слышу сплетен, доносящихся из-под вееров. Дамы перешептывались, потчуя друг друга рассказами о моих кутежах и пристрастии к азартным играм. Они лицемерно жалели моего отца и отпускали оскорбительные замечания по поводу моего наряда.

Но их слова ничуть меня не задевали. Мама ненавидела этих придворных сплетниц и учила меня не обращать внимания на их речи. Ее уроки сослужили мне хорошую службу. Домыслы и пересуды меня ничуть не волновали.

А потом я увидела его. Я увидела Арно.

4

Естественно, я устроила ему «теплый прием», заставив помучаться. Отчасти это было платой за старое. И потом, мне нужно было внутренне подготовиться к встрече с ним.

Ага! Я сразу увидела, что присутствие Арно взбудоражило гостей. Он не получил официального приглашения. Или, верный себе, он успел испортить отношения со всеми. Зная его, допускаю, что Арно преуспел и в том, и в другом. Я же, едва завидев его, поспешила прочь. Я зашагала по коридору, проталкиваясь между гостями. Длинное платье заставляло все время держать подол приподнятым. Арно двигался следом. Издали это было похоже на процессию.

Разумеется, такое вызывающее поведение не красило дочь великого магистра, которая сама только что вступила в орден. (Видите, мистер Уэзеролл? Видишь, отец, как быстро я стала взрослой?) Я уже не девчонка, чтобы бегать и прятаться. И потому я решила прекратить эту погоню. Я скользнула в боковую комнату, подождала, пока Арно окажется у двери, и втащила его внутрь. Наконец-то мы оказались лицом к лицу.

– А ты, кажется, наделал шуму своим появлением, – сказала я, жадно вглядываясь в него.

– Что тут сказать? Ты всегда дурно на меня влияла…

– Твое влияние было еще хуже, – парировала я.

Потом мы поцеловались. Я даже толком не знаю, как это получилось. Минуту назад мы были давно не видевшимися друзьями и вдруг стали давно не видевшимися влюбленными.

Наш поцелуй был долгим и страстным. Когда наконец мы разомкнули объятия, то еще некоторое время просто глазели друг на друга.

– Смотрю, ты нарядился в костюм моего отца, – сказала я, желая его подразнить.

– А ты, смотрю, щеголяешь в платье, – в тон ответил Арно и получил от меня шутливую оплеуху.

– Не напоминай мне о нем. Я чувствую себя мумией, завернутой в него, словно в бинты.

– Должно быть, случилось что-то важное, если ты пошла на такие жертвы, – улыбнулся он.

– Ничего важного. По правде говоря, ничего, кроме величественных жестов и напыщенных речей. Тоска зеленая.

Арно улыбался. Он был тем самым, прежним Арно. Ко мне возвращалась забытая радость жизни. Так бывает, когда после нескончаемого дождя вдруг выглянет солнце. Или когда возвращаешься из далеких краев и видишь впереди дверь родного дома. Мы опять поцеловались и остались стоять, обнявшись.

– Когда ты не приглашаешь меня на свои праздники, плохо бывает всем, – пошутил Арно.

– Я пыталась, но отец был непреклонен.

– Твой отец?

Снаружи доносились приглушенные звуки оркестра. Смеялись гости, фланирующие по коридору. Затем послышался тяжелый топот бегущих ног. Караульные до сих пор искали Арно. В нашу дверь грубо забарабанили и такой же грубый голос спросил:

– Кто здесь?

Мы с Арно переглянулись, вновь почувствовав себя детьми. Казалось, нас застукали за воровством яблок в саду или пирогов на кухне. Если бы я смогла сохранить это мгновение в какой-нибудь волшебной бутылке, я бы обязательно так и сделала.

Что-то мне подсказывает: такого счастья я уже не испытаю никогда.

5

Я выпихнула Арно из окна, схватила пустой бокал и выскочила в коридор, изображая недоумение.

– Что за черт? Куда подевалась эта бильярдная? – спросила я, пьяно улыбаясь.

Солдаты никак не ожидали меня увидеть и смущенно переминались с ноги на ногу. Правильно. Они и должны были испытывать смущение. Как-никак, этот «званый ужин» устроили в мою честь…

– Мы, мадемуазель Де Ла Серр, ищем незваного гостя. Вы, случайно, его не видели?

Я посмотрела на них, продолжая играть роль пьяненькой именинницы.

– Какого? А может, сюда из королевского зверинца забежала антилопа? Но антилопы вряд ли способны подниматься по лестнице. У них такие маленькие копытца. И потом, как этой шустрой антилопе удалось сбежать из зверинца?

К смущению на лицах караульных добавилось недоумение. Теперь они не сомневались, что я переборщила с вином.

– Никакая не антилопа. Сюда проник человек подозрительного вида. Может, он, случайно, попадался вам на глаза?

Я улавливала их беспокойство и даже раздражение. Солдатское чутье подсказывало им: предмет их погони находится где-то поблизости, а они вынуждены терять драгоценное время, выслушивая мои пьяные шуточки.

– А-а, так это была мадам де Полиньяк.[9] – Я понизила голос до шепота. – У нее в волосах была спрятана птичка. Думаю, птичку она украла все из того же королевского зверинца.

Терпение одного из караульных лопнуло. Он шагнул вперед, сказав:

– Прошу вас, мадемуазель, отойти в сторону. Нам нужно осмотреть комнату.

Я пьяно и (хотелось бы надеяться) слегка вызывающе качнулась.

– Боюсь, здесь вы найдете только меня.

Я дала караульному вдоволь насладиться моей улыбкой, не говоря уже о том, что виднелось в вырезе платья, когда, наклонившись к нему, пробормотала:

– Послушайте, я уже битый час ищу бильярдную.

Караульный скользил по мне взглядом.

– Мы вас туда проводим, мадемуазель, – сказал он, слегка поклонившись. – А эту дверь запрем во избежание дальнейших недоразумений.

Караульные повели меня в бильярдную. Я надеялась, что Арно сумеет спрыгнуть с подоконника и благополучно выбраться во двор. У меня была и вторая надежда – что караульным станет не до меня и мне не придется тащиться с ними до бильярдной.

Есть поговорка: «Будь осторожен с желаниями, ибо они могут исполниться».

Караульным действительно стало не до меня, когда мы услышали крик:

– Боже мой, он убил месье Де Ла Серра!

И весь мой мир перевернулся.

1 июля 1789 г

Кажется, будто Франция разваливается у меня на глазах. Собрание Генеральных штатов, вызвавшее столько бурных похвал, рождалось в муках. Его рождению способствовала речь, произнесенная королем. Правильнее назвать ее замаскированным лекарством от бессонницы. Достаточно скоро вся эта шарада сменилась каскадом перепалок и потасовок, не дав никаких результатов.

Как до этого дошло? Да очень просто: у третьего сословия скопилось немало поводов для злости. Их злило, что они, являясь беднейшим сословием, несут на себе непомерное налоговое бремя. Представители третьего сословия составляли большинство в Генеральных штатах, однако имели меньше голосов, нежели знать и духовенство. Это их тоже злило.

Собрание лишь подлило масла в огонь их злости. Члены третьего сословия негодовали, что король обошел молчанием все их заботы и тяготы. Они намеревались что-то предпринять. Вся страна, за исключением глупцов, непрошибаемых тупиц и упрямцев, знала: что-то обязательно да случится.

Меня это не трогало.

Семнадцатого июня третье сословие проголосовало за объявление себя Национальным учредительным собранием – представительством «народа». Другие сословия оказали частичную поддержку, но главным было не это. Простолюдин впервые обрел голос.

Меня это не трогало.

Король еще пытался остановить их, распорядившись закрыть зал Генеральных штатов, но его усилия были равнозначны попыткам закрыть дверь конюшни, внутри которой находилась взбесившаяся лошадь. Караул, выставленный у дверей зала, не подействовал на «сынов народа» устрашающе. Они собрались в павильоне для игры в мяч. Двадцатого июня Национальное учредительное собрание принесло клятву.[10] Ее назвали «клятвой в зале для игры в мяч». Смешное название, однако поклявшиеся вовсе не были настроены шутить.

Особенно если принять во внимание, что эти люди намеревались создать для Франции новую конституцию. Иными словами, положить конец монархии.

Но меня и это не трогало.

К двадцать седьмому июня нервы короля потихоньку начали сдавать. Париж и другие французские города бурно заявляли о своей поддержке Национального собрания. Тем временем в столицу и Версаль принялись стягивать войска. Напряжение, повисшее в воздухе, можно было резать ножом.

И это тоже меня не трогало.

Разумеется, мне следовало бы вести себя по-другому. Проявить силу характера, отодвинув личные проблемы на задний план. Но факт остается фактом: я этого не смогла.

Не смогла из-за гибели отца. В мою жизнь снова вернулось горе – большой темный зверь, поселившийся внутри меня. Горе будит меня по утрам, сопровождает на протяжении дня и не дает спать по ночам, питая чувство вины и раскаяния.

Столько лет я была для отца источником огорчений. Меня подло лишили возможности стать дочерью, какую он заслуживал.

Пустота в наших парижском и версальском домах вторит пустоте в моих мыслях. Я сейчас нахожусь в Париже. Оливье пишет мне из Версаля дважды в неделю. Озабоченность и растерянность старшего дворецкого возрастает с каждым днем. Слуги и служанки уходят, а заменить их некем. Впрочем, меня не трогает и это.

В парижском особняке я запретила прислуге заходить в мои комнаты. Ночами я крадучись брожу по нижним этажам, не желая никого видеть. Подносы с едой и письмами мне оставляют за дверью. Иногда я слышу, как служанка перешептывается с горничной. Представляю, какие небылицы они выдумывают про меня. Ну и пусть.

За это время мистер Уэзеролл написал мне несколько писем. Среди прочего его интересовало, навещала ли я Арно в Бастилии (Арно находится там по подозрению в убийстве моего отца) и предпринимаю ли я какие-либо шаги для вызволения молодого человека из тюрьмы.

Надо бы ответить мистеру Уэзероллу, написать ему, что никаких шагов я не предприняла. Вскоре после убийства отца я вернулась в наш версальский замок, прошла в кабинет и обнаружила письмо, подсунутое под дверь, в котором говорилось следующее:

Великий магистр Де Ла Серр!

Я узнал от своих агентов, что в нашем ордене есть некто, плетущий заговор против вас. Умоляю вас: нынче вечером, во время посвящения и после него, будьте начеку. Не доверяйте никому, даже тем, кого вы называете друзьями.

Да направит вас отец понимания.

Л.

Я написала Арно, заявив, что это он несет ответственность за убийство моего отца. В том же письме я написала, что более не желаю его видеть. Написала, но письмо не отправила.

Мои чувства к нему напоминали гноящуюся рану. Вместо друга детства и возлюбленного, каким он был для меня в минуты нашей последней встречи, я видела злоумышленника. «Бедного сиротку», втершегося к отцу в доверие, завоевавшего его любовь, чтобы в тот майский вечер стать соучастником убийства.

Арно сейчас в Бастилии. Прекрасно. Надеюсь, он там заживо гниет.

4 июля 1789 г

С потерей ноги мистеру Уэзероллу стало тяжело перемещаться на большие расстояния. К тому же место, где стояла хижина Жака, находилось за пределами угодий Королевского дома. Ученицам запрещалось гулять в тех местах. По сути, это был участок леса, за которым особо не следили. Для человека на костылях это представляло дополнительные трудности.

И тем не менее, когда я приезжала, мистер Уэзеролл охотно соглашался прогуляться со мной. Возможно, нам обоим доставляло удовольствие вдруг заметить среди деревьев оленей, внимательно и пугливо наблюдающих за нами. А может, полянка, пятнистая от солнца, и ствол поваленного дерева были не только местом отдыха, но и напоминанием о годах наших упражнений.

Сегодня утром мы отправились на ту полянку. Достигнув ствола, мистер Уэзеролл благодарно вздохнул и сел, освободив здоровую ногу от непомерного груза. Неудивительно, что меня захлестнула волна тоски по прежним временам, когда мои дни заполняли уроки фехтования и игры с Арно. Дни, когда мама была жива.

Я скучала и по ней, и по отцу. Ужасно скучала.

– Значит, Арно должен был доставить письмо? – помолчав, спросил мистер Уэзеролл.

– Нет, он должен был вручить письмо отцу. Оливье видел его с письмом в руках.

– Выходит, должен был вручить, но не вручил. Что ты думаешь по этому поводу?

– Я думаю, что меня предали, – недрогнувшим голосом ответила я.

– Считаешь, это письмо могло спасти твоего отца?

– Возможно.

– И потому ты молчала о таком «пустяшном» деле, как нынешнее пребывание твоего дружка в Бастилии?

Я молчала. Мне было нечего сказать. Мистер Уэзеролл подставил лицо солнечному лучу, пробившемуся сквозь листву, и закрыл глаза. Свет играл на его бакенбардах и морщинистых веках. Он жадно впитывал этот день и почти блаженно улыбался. Затем, кивком поблагодарив за эти минуты тишины, мистер Уэзеролл протянул руку, сказав:

– Позволь мне еще раз взглянуть на послание.

Я полезла в камзол за письмом.

– Как по-вашему, кто этот Л.?

Мистер Уэзеролл перечитал письмо и вернул мне.

– Вы не ответили, – напомнила ему я.

– Единственный, кто мне приходит на ум, – это наш друг месье Кретьен Лафреньер.

– Но же во́рон.

– Может, пора отказаться от теории, что во́роны плели заговор против твоих родителей?

Я задумалась о его словах.

– Пока я склоняюсь к мнению, что кто-то из них действительно плел заговор против родителей.

Мистер Уэзеролл усмехнулся и почесал бороду:

– Верно. В письме упоминается «некто». Однако, насколько мы знаем, еще никто не заявил о своих притязаниях на титул великого магистра.

– Пока, – тихо добавила я.

– В этом-то и вся соль, Элиза. Великим магистром теперь являешься ты.

– Они это знают.

– Знают ли? Меня ты еще можешь одурачить. Но не их. Ответь, сколько встреч у тебя было с твоими советниками?

– Мне позволительно горевать по убитому отцу? – сощурившись, спросила я.

– Никто не отнимает у тебя права предаваться скорби. Но прошло уже два месяца. Два месяца, Элиза, а ты даже не прикоснулась к тамплиерским делам. Палец о палец не ударила. Орден знает: номинально великим магистром являешься ты. Однако твои действия никак не убеждают собратьев, что руководство орденом находится в надежных руках. Случись бунт, появись другой рыцарь, который дерзнет провозгласить себя великим магистром, он не встретит особого сопротивления.

Я молчала.

– Одно дело – оплакивать отца. Но это не освобождает тебя от обязанности продолжать его дело. Ты последняя в роду Де Ла Серр. И ты же первая женщина, ставшая великим магистром французской ветви ордена. Тебе нужно выйти к собратьям и показать, что ты достойная дочь своих родителей, а не слоняться по особняку, предаваясь хандре.

– Но моего отца убили. Какой пример я подам остальным, если оставлю его убийство неотомщенным?

Мистер Уэзеролл коротко рассмеялся:

– Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве не этим ты сейчас занимаешься? Предпочтительное направление действий: ты берешь бразды правления орденом в свои руки и помогаешь ордену пройти через грядущие тяжелые времена. Второе предпочтительное направление действий: ты немного показываешь характер, присущий семье Де Ла Серр, и сообщаешь, что идешь по следу убийцы твоего отца. Возможно, таким образом проявится этот «некто». Никудышное направление действий: сидеть, не отрывая задницу от стула, и стенать по умершим родителям.

Я кивнула:

– И что мне делать?

– Прежде всего, встретиться с Лафреньером. О письме не упоминать. Просто скажешь, что горишь желанием приступить к обязанностям великого магистра. Если он верен вашей семье, то раскроет свои карты. Во всяком случае, надежда на это остается. И вот еще что: я намерен найти тебе помощника. Человека, которому мы сможем доверять. Далее, тебе стоит подумать насчет визита в тюрьму к Арно. Помни: парень не убивал твоего отца. Франсуа убил тот… кто его убил.

8 июля 1789 г

Мне пришло письмо:

Моя дорогая Элиза!

Во-первых, должна извиниться за то, что так долго не отвечала на ваши письма. Признаюсь, как на духу: моя неспособность удовлетворить вас ответом проистекала главным образом от моей разгневанности. Я долго сердилась за то, что вы обманным путем втерлись ко мне в доверие. Но затем, поразмыслив, я поняла: между нами есть немало общего. Я благодарна, что вы решили довериться мне, и хочу заверить вас, что ваши извинения приняты.

Я была необычайно удовлетворена, узнав, с каким вниманием вы отнеслись к письмам моего брата. Это не только подтверждает правильность моего решения отдать их вам. Я убеждена: останься Хэйтем жить, возможно, он бы сумел в той или иной мере достичь своих целей. Я надеюсь, что вы достигнете их вместо него.

Вы писали, что Арно – ваш суженый – гордится своим ассасинским наследием. Но поскольку вы его любите, это может благотворно сказаться на будущем объединении. Ваши опасения насчет замыслов вашего отца обратить этого молодого человека в тамплиерскую веру считаю обоснованными. Согласна я и с тем, что мотивы ваших опасений могут быть своекорыстного свойства. В равной степени, если бы ассасины узнали об Арно, их учение могло бы показаться ему весьма убедительным и он перешел бы на их сторону. Ваш возлюбленный вполне мог бы стать вашим врагом.

К слову сказать, у меня есть сведения, которые могут вам пригодиться. Эти сведения почерпнуты из… официального ассасинского источника. Как вы понимаете, обычно я не встреваю в подобные дела, а сведения, получаемые мною случайно, не выходят за стены моего дома. Отчасти это вызвано отсутствием у меня интереса к подобным вещам и отчасти – тщательностью и осторожностью, которые я стремлюсь соблюдать во всем. Но упомянутые сведения могут оказаться важными для вас. Они исходят от Пьера Беллека – высокопоставленного ассасина, нынче заточенного в Бастилию. Беллек сообщает о неожиданном знакомстве с молодым человеком по имени Арно, обладающим изрядными ассасинскими способностями. Уж не ваш ли это суженый? Возможно, вам стоит проверить сообщение Беллека.

Остаюсь искренне ваша,

Дженнифер Скотт.

14 июля 1789 г

1

Волнения сотрясают Париж уже более двух недель – с тех самых пор, как в столицу вошли двадцать тысяч королевских солдат. Король приказал их ввести, дабы прекратить беспорядки и запугать графа Мирабо и его депутатов от третьего сословия. Но когда король отправил в отставку своего министра финансов Жака Неккера (этого человека многие считали спасителем французского народа), беспорядки вспыхнули с новой силой.

Несколькими днями ранее толпа штурмовала тюрьму аббатства Сен-Жермен, чтобы освободить гвардейцев, брошенных туда за отказ стрелять в протестующих. Повсюду слышалось, что нынче рядовой солдат служит народу, а не королю. Национальное собрание, называемое теперь Законодательным, воспринималось как реальная власть. Они придумали собственный трехцветный флаг – триколор. Его можно увидеть повсюду.

После штурма аббатской тюрьмы парижские улицы наводнили вооруженные люди. Появилось народное ополчение численностью в тринадцать тысяч человек. Они бродили по разным частям города, ища оружие. Призывы вооружаться звучали все громче и настойчивее. Сегодня утром они достигли своего апогея.

В предрассветные часы народное ополчение ворвалось во Дворец инвалидов и захватило имевшиеся там мушкеты. По общему мнению, в руках мятежников оказалось несколько десятков тысяч ружей. Однако у них не было пороха. Где взять порох?

В Бастилии. И именно туда я и направляюсь, продираясь по охваченным волнением улицам взбудораженного города. Ранним утром Париж бурлил от долго подавляемой ярости и желания мстить. Словом, не самое спокойное местечко для прогулок.

2

Я шла по улицам, поминутно оглядываясь. Поначалу я не слишком понимала, что к чему. Но потом я увидела толпы людей. Казалось, они вместе куда-то спешили, толкались, устраивали настоящую сумятицу из тел. Однако, присмотревшись, я заметила две ясно различимые группы.

Первые были исполнены решимости подготовиться к грядущим бедам. Они стремились защитить себя, свои семьи и имущество. Им хотелось избежать столкновений. Сюда же относились и такие, как я, понимавшие, что могут стать мишенью для выплеска чьей-то злобы.

Вторая группа состояла из тех, кому не терпелось начать столкновения, начать бить по мишеням.

Что отличало обе группы? Оружие. У первой группы его не было. У второй кое-что имелось. Я видела вилы, топоры и палки, которыми размахивали бунтовщики. Повсюду слышались разговоры о местонахождении настоящего оружия. Шепот превращался в крик, а крик – в грохот. Где мушкеты? Где пистолеты? Где порох? Париж сам стал пороховой бочкой.

«Можно ли было избежать всего этого?» – думала я. Могли ли мы, тамплиеры, уберечь нашу любимую страну от жуткого тупика, в котором она оказалась? От балансирования над пропастью перемен, прежде казавшихся немыслимыми?

То здесь, то там слышались крики: «Свобода!», перемежаясь с ржанием и мычанием перепуганных лошадей и коров.

Струсившие кучера на сумасшедшей скорости гнали храпящих лошадей, спеша убраться подальше от людных улиц. Пастухи старались перегнать в относительно безопасное место ошалелых коров с вытаращенными от страха глазами. Воздух наполнялся тяжелым зловонием множащихся навозных куч. Но даже он не мог заглушить другого запаха, разлитого сегодня по всему Парижу. Запаха бунта. Нет, не бунта, а революции.

Но почему я вышла на эти опасные улицы, а не помогала слугам забивать досками окна особняка Ла Серр?

Из-за Арно. Пусть я сейчас его и ненавидела, он находился в опасности, и дальше оставаться в стороне я не могла. Письмо Дженнифер Скотт я получила почти неделю назад, и за это время даже не попыталась хоть что-то предпринять. Как отнеслись бы к моему бездействию мистер Уэзеролл, мама, отец? Я – рыцарь ордена; более того, великий магистр – знала, что ассасины вот-вот доберутся до одного из наших, и ничего не делала. Точнее, бродила по пустым этажам своего парижского особняка, будто старая чудаковатая вдова. Как бы они отнеслись к моему «промедлению»?

Что касается мятежа… вовсе не это побудило меня к действиям. Мои чувства к Арно не изменились. Я не могла вдруг перестать его ненавидеть за неврученное письмо. Единственное, я стремилась добраться до Арно раньше толпы.

Я надеялась их опередить и почти бежала по улицам квартала Сен-Антуан. Однако вскоре мне стало понятно: я ничуть не опережаю людскую лавину, движущуюся в том же направлении. Правильнее сказать, я стала ее частью. Меня окружали мятежники, ополченцы, ремесленники. Люди размахивали оружием и флагами, направляясь к главному символу королевской тирании – Бастилии.

Сознавая, что опоздала, я бормотала проклятия и продолжала двигаться вместе с толпой, пытаясь лавировать между кучками людей и быть чуточку впереди. Когда вдали показались башни и парапеты Бастилии, воздух огласил крик, и толпа замедлила движение. На улице стояла повозка, доверху набитая мушкетами. (Скорее всего, оружие вывезли из арсенала.) Их раздавали несколько мужчин и женщин. Я видела колышущееся море протянутых рук. Настроение в толпе было веселое и даже приподнятое. Задуманное казалось легкой затеей.

Я проталкивалась сквозь ряды движущихся тел, равнодушная к сыплющимся ругательствам. Толпа на другой стороне улицы была не такой плотной. Я хотела перебраться туда, но вдруг увидела пушку. Ее тянули не лошади, а люди. Кто был в форме, кто – в поношенной одежде ремесленников. Мое недоумение длилось недолго, поскольку вскоре послышались крики: «Французская гвардия перешла на нашу сторону!» Я слышала истории о солдатах, восстававших против своих командиров. Говорили также, что головы казненных офицеров потом насаживали на пики.

Неподалеку я увидела хорошо одетого господина. Он тоже слышал эти крики. Мы переглянулись, и я заметила страх в его глазах. Его, как и меня, одолевали мысли о собственной безопасности. Насколько далеко зайдут эти революционеры? Ведь их требования поддерживали многие аристократы и члены других сословий. Да и сам Мирабо был аристократом. Но значило ли это хоть что-то на вздымающейся волне мятежей? Когда дойдет до мести, проявят ли мстители разборчивость?

Я подошла к Бастилии, когда сражение за нее уже началось. Еще по пути я слышала, что депутация членов Национального собрания отправилась к коменданту де Лоне на переговоры. С того момента прошло три часа. Депутация завтракала, а толпа за стенами Бастилии становилась все возбужденнее. Тем временем какой-то мятежник перебрался через крышу парфюмерного магазина и стал рубить цепи, на которых держался подъемный мост. (Сейчас мост был поднят.) К тому времени, когда я вывернула из-за угла и оказалась напротив Бастилии, этот человек обрубил последние звенья. Подъемный мост рухнул. От грохота его падения затряслись окрестные постройки.

Все видели, что мост упал на какого-то человека, стоявшего внизу. Бедняга оказался в неподходящем месте в неподходящее время. Только что он стоял на берегу рва, размахивая мушкетом и подзадоривая тех, кто возился с мостом. Одно мгновение, и несчастный скрылся за пеленой кровавого тумана. Из-под упавшего моста торчали только странно вывернутые руки и ноги.

Толпа зашлась в радостных криках, приветствуя расправу над мостом. Одна нелепо оборвавшаяся жизнь не шла ни в какое сравнение с победой. Путь к Бастилии был открыт. Мятежники хлынули по опущенному мосту, устремившись во внешний двор крепости.

3

Бастилия дала ответ. С парапетов донесся крик. Захлопали мушкеты. Парапеты заволокло облаком порохового дыма.

Находившиеся внизу (и я в том числе) поспешили укрыться. Мушкетные пули чиркали по стенам и булыжникам. Кто-то закричал. Но этого залпа оказалось явно недостаточно для разгона толпы. На протестующих он подействовал как палка, засунутая в осиное гнездо. Они отнюдь не испугались. Наоборот, стали еще злее и решительнее.

Вдобавок у мятежников теперь имелись пушки.

– Огонь! – послышалось невдалеке от меня.

Пушки содрогнулись, выплюнув мощные столбы дыма. К стенам Бастилии полетели ядра, вырвав оттуда крупные куски. Мимо меня бежали вооруженные люди. Мушкеты, которыми они размахивали над головой, топорщились, словно ежовые иглы.

Ополчение завладело окрестными зданиями. Оттуда повалил дым. Мне сказали, что дом коменданта вовсю пылает. Запах пороховой гари перемешался с едким, зловонным запахом дыма. С парапета Бастилии снова прозвучала команда. Раздался второй мушкетный залп. Я спряталась за низкой каменной стеной. Криков вокруг стало больше.

Тем временем толпа повалила ко второму мосту, который оставался поднятым. Мятежники искали способ преодолеть ров. Откуда-то появились доски. Из них соорудили подобие моста. Путь во внутренние пределы тюрьмы был открыт. Вскоре атакующие окажутся там.

С парапетов звучали новые выстрелы. Им отвечали пушки мятежников. Вокруг нас падали каменные обломки.

В одном из застенков находился Арно. Обнажив меч, я вместе с мятежниками устремилась внутрь. Мушкетный огонь сверху прекратился. Мятежники победили. Я мельком увидела арестованного коменданта де Лоне. Говорили, что его препроводят в парижскую ратушу.

На мгновение у меня отлегло от сердца. Революция не потеряла голову. Кровопролития не будет.

Я ошиблась. Снова послышался крик. Де Лоне свалял дурака, собравшись ударить ногой какого-то мятежника в толпе. Тот, разъярившись, подскочил к коменданту, пырнув его ножом. Караульные, пытавшиеся защитить де Лоне, были смяты толпой. Мятежники навалились на коменданта со всех сторон, и он исчез в людском водовороте. Замелькали мечи, кинжалы и ножи, полились фонтаны крови. И вдруг – чей-то долгий, пронзительный визг, напоминающий крик раненого зверя.

Следом толпа восторженно загалдела. Вверх взметнулась пика с головой де Лоне. Похоже, голову ему даже не отрезали, а оторвали, превратив шею в окровавленное месиво. Закатившиеся глаза бывшего коменданта смотрели на мятежников и уже не видели их.

Толпа вопила, гикала, улюлюкала. Лица, перемазанные своей и чужой кровью, с восторгом взирали на трофей. Державший пику раскачивал ею, отчего казалось, что голова де Лоне дергается. Часть толпы сочла, что больше им в Бастилии делать нечего. Они двинулись в обратный путь по доскам и мосту, унося трофей и перешагивая через изуродованное тело раздавленного мятежника. Вскоре парижские улицы увидят голову бывшего коменданта Бастилии, и это подхлестнет других мятежников на новое кровопролитие и варварство.

В тот момент я отчетливо поняла: это конец для всех нас, для каждого француза и француженки знатного происхождения, независимо от наших взглядов и симпатий. Даже если мы говорили о необходимости перемен; даже если соглашались, что непомерная роскошь Марии-Антуанетты вызывает отвращение, а король алчен и не в состоянии править страной; даже если поддерживали третье сословие и Национальное собрание… мятежникам не было до этого дела. Отныне никто из нас не чувствовал себя в безопасности. Отныне верховодила толпа, а в ее глазах все мы были пособниками старого режима и угнетателями.

Над караульными Бастилии чинили самосуд. Я слышала их предсмертные крики. Вскоре я увидела узника: дряхлого старика, которого несли по лестнице, открыв дверь его камеры. А потом… меня охватили смешанные чувства, в числе которых были благодарность, любовь и ненависть… я заметила на парапете Арно. Рядом с ним был другой заключенный, намного старше его. Оба бежали к противоположной стороне крепости.

– Арно! – крикнула я, но он не услышал.

Вокруг хватало шума, а Арно находился слишком далеко от меня.

Я крикнула снова. Несколько голов повернулись в мою сторону. Я поймала настороженные взгляды и догадалась: голос. Манера говорить выдавала мое происхождение.

Будучи не в силах что-либо предпринять, я просто смотрела, как спутник Арно достиг края парапета и прыгнул.

Это был не просто прыжок. У ассасинов он назывался «прыжком веры». Пьер Беллек, вот кем был спутник Арно. Немного помешкав, Арно последовал его примеру, совершив свой прыжок веры.

Теперь он был одним из них.

4

Я бросилась прочь. Нужно поскорее добраться домой и отпустить слуг. Пусть отправляются в безопасные места, пока их не настигла беда.

Толпы мятежников двигались от Бастилии в направлении городской ратуши. Я услышала, что Жак де Флессель – купеческий старшина Парижа – был убит на ступенях ратуши. Его обезглавили, а голову на пике понесли по улицам.

В животе у меня бурлило. Вокруг горели дома и магазины. Звенели разбиваемые стекла. Мимо пробегали люди, нагруженные ворованным добром. Несколько недель подряд Париж голодал. Разумеется, мы в своих замках и особняках ели вдосталь, однако простой люд был поставлен перед угрозой голодной смерти. До сих пор ополчение еще предотвращало массовые грабежи, однако сегодня они были не в силах остановить мародеров.

После Сен-Антуана толпа заметно поредела. Здесь улицы были запружены каретами и телегами. Парижане торопились покинуть столицу. Наскоро побросав пожитки в любое средство передвижения, которое удавалось раздобыть, они спешили выбраться из этого ада. Мятежникам почти не было дела до беглецов. И вдруг… я даже затаила дыхание, увидев большую карету, запряженную парой лошадей. Впереди сидел кучер в ливрее. Пассажиры кареты, кем бы они ни были, явно ехали навстречу неприятностям.

Осторожностью тут и не пахло. Один вид роскошной кареты был способен разъярить толпу, так мало того: кучер еще покрикивал на людей, требуя убраться с дороги, и махал кнутовищем, словно разгонял докучливых насекомых. Его, в свою очередь, понукала краснолицая хозяйка. Она выглядывала из окошка кареты, обмахиваясь кружевным носовым платком.

Высокомерие и глупость кучера и хозяйки просто ошеломляли. Даже я, в чьих жилах текла кровь аристократки, испытывала удовлетворение, видя, что толпа не обращает внимания на эти требования.

Однако так продолжалось недолго. У кого-то быстро вспыхнуло недовольство, и карету начали раскачивать на рессорах.

Мелькнула мысль вмешаться и помочь, но я понимала: тем самым я подпишу себе смертный приговор. И потому я лишь смотрела, как кучера стащили с его величественного сиденья и начали избивать.

Он этого не заслуживал. Никто не заслуживал участи быть избитым толпой: злобной, неразборчивой, движимой общей жаждой крови. Кучер, еще недавно кричавший на этих людей, даже не пытался от них загородиться. Весь Париж уже знал о падении Бастилии. Старый режим долго разваливался, но в это утро рухнул окончательно. Делать вид, будто ничего не произошло, мог только безумец. Или, в случае этого кучера, самоубийца.

Кучер сумел вырваться и побежал. Несколько мятежников забрались на крышу кареты, открыли ехавшие там чемоданы и стали выбрасывать одежду, ища под тряпками драгоценности. Дверцы кареты распахнули настежь, вытащив оттуда возмущенную хозяйку. Кто-то толкнул ее ногой в спину, и женщина распласталась на мостовой.

– Что тут вообще происходит? – послышался из кареты возмущенный мужской голос.

У меня сжалось сердце. Голос мужчины был полон знакомого аристократического негодования. Неужели он настолько глуп; глуп до такой степени, что не понимает очевидных вещей? Он и его сословие больше не имеют права говорить подобным тоном. Он и его сословие больше не главные.

Глупого аристократа выволокли из кареты, порвав на нем одежду. Его жена с воплями шла пешком. Несколько раз ее ударяли коленкой под зад. Далеко уйдет она, не привыкшая ходить пешком? Сумеет ли выжить в перевернутом вверх тормашками Париже, совсем не похожем на прежний, знакомый ей с детства? Я сомневалась, что она переживет этот день.

Я шла дальше, а на душе становилось все тяжелее. Из дверей домов по обеим сторонам улицы выскакивали кучки мародеров. Трещали мушкетные выстрелы, билось стекло. Кто-то радовался удачному грабежу, кто-то возмущался, что не сумел поживиться.

Остаток пути к дому я бежала с мечом в руке, готовая вступить в поединок с каждым, кто посмеет встать между мной и моим особняком. В ушах отдавался стук сердца. Я молила Бога, чтобы слуги не пострадали и чтобы толпа не успела добраться до моего жилища. Все мысли были только о чемодане. Там лежали письма Хэйтема Кенуэя и кулон, отданный мне Дженнифер Скотт. Помимо них в чемодане я хранила разные безделушки, скопившиеся за эти годы. Каждая для меня что-то значила.

У ворот я увидела дворецкого Пьера. Он стоял, прижимая к груди сумку со своими пожитками, и беспокойно озирался по сторонам.

– Слава богу, мадемуазель, – сказал он, заметив меня.

Но я смотрела не на него, а на двор и крыльцо. Двор был усеян моими вещами. Приоткрытая дверь вела в разгромленный вестибюль. Мой дом успели ограбить.

– Мародеры пробыли здесь считаные минуты, – почти шепотом сообщил Пьер. – Мы заколотили окна и заперлись изнутри, но наш садовник Анри по обыкновению возился с кустами. Мятежники схватили его и угрожали убить, если мы не отопрем двери. Мадемуазель, у нас не было выбора.

Я кивала, думая только о своем чемодане, стоявшем в спальне. Одна часть меня хотела рвануться туда, вторая убеждала хорошенько все обдумать.

– Вы поступили совершенно правильно, – заверила я дворецкого. – Ваши личные вещи не пострадали?

– Нет, все здесь, – ответил Пьер, приподнимая сумку.

– Представляю, каких страхов вы натерпелись. Вам нельзя здесь оставаться. Нынче общаться со знатью опасно. Отправляйтесь в Версаль. Я позабочусь, чтобы вам и остальным слугам был возмещен ущерб.

– А вы, мадемуазель? Неужели вы останетесь в этом аду?

Я оглянулась на разграбленный особняк. Ощущая холод в сердце, я смотрела на вещи моей семьи, разбросанные по двору, словно кучи мусора. На глаза попалось мамино платье. Значит, мародеры побывали на верхних этажах и наведались в спальни.

– Я пойду в дом, – взмахнув мечом, сказала я Пьеру.

– Нет, мадемуазель, этого я не могу допустить. К тому же пара мерзавцев по-прежнему остается внутри. Напились до безобразия и продолжают рыскать в поисках добычи.

– Вот потому я и пойду в дом. Покажу, кто здесь хозяин.

– Мадемуазель, но они вооружены.

– Я тоже.

– Они пьяны и очень злы.

– Я трезва, но тоже очень зла. Это и к лучшему… А теперь поспешите!

5

Пьер и не собирался оставаться. Он был хорошим человеком, но его верность хозяевам имела пределы. Он мог бы оказать сопротивление мародерам, однако о сражении с ними не было и речи. Пожалуй, даже хорошо, что толпа явилась сюда в мое отсутствие. Иначе пролилась бы кровь и, возможно, погибли бы совсем не те, кого я хотела видеть мертвыми.

Достигнув входной двери, я достала пистолет. Локтем открыла дверь пошире и крадучись вошла в вестибюль.

Меня встретил хаос. Опрокинутые столы. Разбитые вазы. Повсюду валялись вещи, которые грабители сочли не имеющими ценности и бросили. Невдалеке от двери, лежа ничком, храпел мертвецки пьяный мародер. В противоположном углу я увидела второго. Этот спал сидя, упершись подбородком в грудь. Рука сжимала пустую бутылку из-под вина. Дверь в погреб была распахнута настежь. Держа пистолет наготове, я на цыпочках подошла к ней. Прислушалась, однако ничего не услышала. Тогда я слегка пнула ногой ближайшего пьянчугу. Он ответил громким храпом. Да, он был пьян. Но ничего злого и коварного я в нем не заметила. То же я могла сказать и про его дружка.

Если не считать храпа, на первом этаже было тихо. Я подошла к лестнице, ведущей в подвальный этаж, снова прислушалась и опять ничего не услышала.

Пьер был прав: мародеры здесь не особо задерживались. Пограбили винный погреб, кладовую с припасами и, конечно же, прихватили столовое серебро из посудной. Мой дом был для них очередной короткой остановкой на дороге сегодняшних погромов.

Теперь наверх. Я вернулась в вестибюль и сразу поднялась к себе в спальню, застав там такой же беспорядок, как повсюду в доме. Мародеры добрались и до моего чемодана, однако не увидели внутри ничего стоящего и потому попросту вывалили все содержимое на пол. Я убрала в ножны абордажную саблю, засунула пистолет в кобуру и, опустившись на колени, стала торопливо собирать бумаги и возвращать их на прежнее место. Слава богу, кулон лежал на самом дне, и мародеры его даже не заметили. Письма я аккуратно уложила поверх безделушек, собрав их вместе и разгладив помятые листки. Потом я защелкнула замки чемодана. Его я решила для сохранности переправить в Королевский дом. Я обязательно туда поеду, но вначале нужно навести хоть какой-то порядок и надежно запереть дом.

Мной начинало овладевать тупое безразличие. С пола я пересела на краешек кровати, чтобы собраться с мыслями. Все они вертелись вокруг простых дел: закрыть двери, заползти в укромный угол и никого не видеть. Наверное, потому-то я и спровадила Пьера в Версаль. Погром в моем особняке стал для меня новым поводом предаться скорби, а горевать я хотела в одиночестве.

Я встала, вышла на балкончик лестничной площадки, посмотрела вниз. Издали доносились приглушенные звуки уличных беспорядков. Близились сумерки. Пора зажигать свечи. Однако вначале я решила избавиться от непрошеных гостей.

Когда я спустилась вниз, мне показалось, что тот, кто спал возле двери, шевельнулся.

– Если ты проснулся, убирайся отсюда без промедления, – громким голосом потребовала я. – А если продолжаешь спать, получишь сапогом по яйцам и вмиг проснешься.

Пьянчуга силился поднять голову. Он моргал, пытаясь вернуться в осмысленное состояние и вспомнить, где находится и как сюда попал. Он отлежал руку и со стоном повернулся, чтобы высвободить ее.

А потом он вдруг встал и закрыл дверь… Именно так: встал и закрыл дверь.

6

Почти сразу же в моем мозгу вспыхнул вопрос: каким образом пьяница, только что валявшийся на полу, сумел проворно вскочить и ловким движением закрыть входную дверь? Как ему это удалось?

Ответ напрашивался сам собой: это был не пьяница. Он лишь искусно притворялся, что пьян. А в руке, которую он якобы отлежал, находился пистолет, который мнимый пьянчуга непринужденно (и даже с какой-то небрежностью) направил на меня.

Мысленно я крепко выругалась.

Инстинкт заставил меня обернуться, и не напрасно. Второй «пьяница» тоже чудесным образом протрезвел и теперь стоял на ногах, держа меня под прицелом своего пистолета. Я угодила в западню.

– Привет из Лондона, от семьи Кэрролл, – произнес первый «пьяница».

Он был старше напарника. Коренастый, грудь колесом, он явно был тут главным.

Теперь отрицать очевидное не было нужды. Мы с мистером Уэзероллом знали, что рано или поздно Кэрроллы придут за нами. Мы напоминали друг другу о необходимости быть готовыми и, вероятно, считали себя достаточно подготовившимися.

– Тогда чего вы ждете? – спросила я.

– Нам было велено не просто тебя убить, а заставить помучиться, – спокойно и даже беззлобно ответил главарь. – В поручении также значились некий Фредерик Уэзеролл и твоя горничная Элен. Нам подумалось, что можно выбивать из тебя сведения о том, где они скрываются, и одновременно заставлять тебя мучиться. Этим мы убьем сразу двух зайцев.

Его слова вызвали у меня улыбку.

– Меня вы можете мучить сколько угодно. Можете обрушить на меня всю боль мира, но я вам ничего не скажу.

У меня за спиной напарник главаря усмехнулся. Так усмехнулись бы вы, глядя на симпатичного лохматого щенка, играющего с мячиком.

Главарь наклонил голову.

– Он смеется, потому что все так говорят. Каждый, кого мы пытали, это говорил. А через какое-то время мы вводим в игру голодных крыс, и наши подопечные начинают сомневаться в мудрости своих слов.

Словно актриса на сцене, я огляделась вокруг, после чего повернулась к главарю и с улыбкой сказала:

– Что-то я не вижу ни одной голодной крысы.

– Так мы же еще не начинали. Речь идет о старинном, длительном процессе. Миссис Кэрролл дала подробнейшие указания на этот счет.

– Она все еще злится на меня из-за Мэй?

– Она особо подчеркивала, чтобы во время процесса мы напоминали тебе о Мэй. Полагаю, это ее дочь.

– Да… была.

– Которую ты убила?

– Да.

– Мэй этого заслуживала?

– По-моему, да. Она сама намеревалась меня убить.

– Значит, самооборона?

– Можно сказать и так. Это обстоятельство что-то меняет в ваших намерениях?

Главарь улыбнулся во весь рот. Дуло его пистолета не дрогнуло.

– Нет. Просто я узнал, насколько ты хитра и изворотлива. За тобой нужно смотреть в оба. Почему бы тебе не расстаться с мечом и пистолетом? Будь так добра, брось их на пол.

Я повиновалась.

– А теперь отойди от них. Повернись, встань лицом к перилам. Руки за голову. Учти, пока мистер Хук проверяет тебя на предмет спрятанного оружия, я держу его под прикрытием своего пистолета. Советую не забывать, мисс Де Ла Серр, что мы наслышаны о твоих способностях. Недооценивать тебя опасно. Мы не сделаем такой ошибки. Нас не обманет ни твой юный возраст, ни принадлежность к прекрасному полу. Правда, мистер Хук?

– Истинная правда, мистер Харви, – ответил его напарник.

– Вы меня успокоили, – сказала я, взглянув на мистера Хука.

Я не пыталась сопротивляться и направилась к перилам, держа руки за головой.

В вестибюле было совсем темно, и хотя двоим изощренным убийцам стоило бы принять это во внимание, ситуация пока складывалась в мою пользу.

В мою пользу складывалось и другое: мне было нечего терять.

Хук находился у меня за спиной. Меч и пистолет он унес подальше, после чего вернулся, остановившись в нескольких метрах от меня.

– Снимай камзол, – потребовал он.

– Что, простите?

– Делай, что тебе велено, – бросил мне мистер Харви. – Снимай камзол.

– Но тогда мне придется убрать руки с головы.

– Просто сними с себя чертов камзол.

Я послушно расстегнула пуговицы камзола и качнула плечами, сбрасывая его на пол.

В вестибюле установилась пронзительная тишина. Глаза мистера Хука бродили по моей фигуре.

– Вытащи рубашку из бриджей, – распорядился мистер Харви.

– Но вы же не собираетесь меня…

– Вытащи подол рубашки и держи так, чтобы мы видели пояс.

Я выполнила и это требование.

– Теперь сними сапоги.

Я нагнулась, подумав, что сапог – тоже оружие. Нет, это негодная затея. Едва я атакую Хука, Харви пришлепнет меня из пистолета. Мне требовалась иная тактика.

Я сняла сапоги, оставшись в чулках. Рубашка была завязана узлом чуть выше талии, обнажая пояс.

– Понятно, – заключил Харви. – Теперь повернись. Руки снова за голову. И помни, что я говорил насчет прикрытия.

Я вновь оказалась возле перил. Хук подошел ко мне сзади и опустился на колени. Его ладони коснулись моих ног и начали путешествие от кончиков пальцев вверх по штанинам бриджей. Возле ягодиц они остановились и замерли…

– Хук… – предостерег его Харви.

– Тщательность не помешает, – ответил Хук.

Судя по звучанию голоса, голова его была повернута к Харви. Это давало мне шанс. Ничтожный, но все же шанс. И я им воспользовалась.

Я подпрыгнула, вцепилась руками в балясину, одновременно сжав ногами шею Хука и начав ее выворачивать. Я старалась изо всех сил, пытаясь не только вывернуть, но и сломать ему шею. Однако мистер Уэзеролл почти не учил меня сворачивать противникам шеи посредством «ножничного» захвата. К тому же для такого маневра мне недоставало сил. Моей главной целью был пистолет, а Хук являлся досадной помехой. Меж тем его лицо побагровело. Руки пытались разжать мои ноги и высвободить шею. Я продолжала давить, надеясь, что хотя бы сумею лишить его сознания.

Ничего подобного. Хук дергался и извивался. Я мертвой хваткой держалась за балясину, чувствуя, как болят от напряжения мышцы. Хук не оставлял попыток вырваться. Балясина скрипела и трещала. Харви, бормоча ругательства, убрал пистолет и выхватил короткий меч.

Кряхтя от натуги, я еще сильнее сдавила ногами шею Хука, одновременно дернувшись вверх. Балясина громко хрустнула. Ее обломок остался у меня в руке. Я подпрыгнула. Хуку удалось встать на ноги, и я оказалась в положении маленькой девчонки, катающейся на отцовском плече. Я смотрела на ошеломленного Харви, подняв руку с зажатым обломком.

Потом рука стремительно опустилась, и острый обломок балясины вонзился в лицо Харви.

Я не знаю и даже не хочу задумываться о том, куда именно угодил обломок. Могу лишь сказать, что метила я в глаз. Балясина была слишком толстой, чтобы войти в глазницу, но свое дело она сделала. Атака Харви захлебнулась. На месте одного глаза торчал окровавленный обломок. Харви пятился, зажимая рану. Вестибюль наполнился его душераздирающими криками. Потом они стихли. Харви был мертв.

Качнув бедрами, я опрокинула Хука на пол, упав вместе с ним. Мы оба сильно ушиблись при падении. Я сумела отлететь в сторону и докатиться до середины вестибюля, где лежало мое оружие. Пистолет у меня был заряжен, курок взведен, однако и пистолет Хука находился в боевой готовности. Все, что я могла, – это добраться до пистолета, моля Бога, чтобы успеть раньше, чем Хук схватится за свой.

Вот он, мой пистолет. Я стремительно перевернулась на спину, обеими руками сжала рукоятку и прицелилась в Хука. Мой противник сделал то же самое, секунда в секунду. Мы держали друг друга под прицелом. Еще мгновение и…

Открылась входная дверь.

– Элиза, – произнес чей-то голос.

Хук дернулся, и тогда я выстрелила.

Мне вдруг показалось, что я промазала, но тут из губ Хука шумно полилась кровь. Его голова упала на грудь, и тогда я поняла: моя пуля угодила ему прямо в рот.

7

– Кажется, я подоспел вовремя, – заметил мне Раддок уже после того, как мы вытащили тела Хука и Харви через задний двор на улицу, где и оставили среди поломанных ящиков, разбитых бочек и опрокинутых телег. Вернувшись в дом, мы разыскали в кладовой бутылку вина, зажгли свечи и уселись в комнатке экономки, откуда была видна черная лестница. (Мало ли, вдруг еще кому-то захочется нанести визит в мой особняк?)

Я наполнила бокалы, подвинув один Раддоку. Разумеется, сегодня он выглядел куда здоровее, чем в последнюю нашу встречу (правда, тогда он успел поболтаться на виселице). Изменилось и его внутреннее состояние: он держался спокойнее и увереннее. Впервые со дня нашей первой встречи в семьдесят пятом году я могла представить Раддока ассасином.

– Что понадобилось от вас этим двоим? – спросил он.

– Отомстить мне по велению третьей стороны.

– Понимаю. Должно быть, вы кому-то насолили?

– Думаю, ответ очевиден.

– Конечно. Вы, наверное, здорово умеете выводить людей из себя. Можно сказать, мне повезло, что я не пришел минутой позже.

– Не обольщайтесь. Я бы справилась и без вас, – сказала я, глотая вино.

– Что ж, очень рад это слышать. Однако мне показалось, что вы с противником находились в равном положении. Мое появление внесло элемент внезапности, в котором вы так нуждались. Это и дало вам преимущество.

– Раддок, не искушайте судьбу, – посоветовала я.

Честно говоря, я изрядно удивилась его появлению. То ли он всерьез воспринял мою угрозу достать его из-под земли, то ли оказался порядочнее, чем я думала, но факт оставался фактом: Раддок выполнил мое требование. Более того, он принес кое-какие новости.

– Неужто вы что-то нашли?

– Представьте себе.

– Вы узнали личность человека, нанявшего вас для убийства нас с мамой?

Мои слова явно задели его, и он стал откашливаться, маскируя смущение.

– Вы же знаете: меня нанимали только для убийства вашей матери. Я вам уже говорил. Вас убивать никто не собирался.

Внезапно я осознала всю нереальность происходящего: сидеть здесь, в развороченном фамильном особняке, распивая вино с человеком, открыто признающимся в попытке убить мою мать. Если бы тогда этот страшный замысел удался, Раддок спокойно растворился бы в темноте, оставив меня плакать над бездыханным маминым телом.

Я подлила себе вина, предпочитая напиваться, а не думать. Ведь если я начну думать, появятся вопросы. Неужели я настолько отупела, что могу просто сидеть и выпивать с этим человеком? Почему, вспоминая об Арно, я не испытываю никаких чувств? Наконец, как я могу оставаться безучастной, будучи на волосок от смерти всего каких-то пару часов назад?

– Я не узнал, кто именно нанял меня, зато я точно выяснил, с кем был связан мой наниматель.

– И с кем же?

– Вы когда-нибудь слышали о Короле нищих?

– Нет, не слышала. Так это с ним был связан ваш наниматель?

– Насколько могу судить, в устранении вашей матери был заинтересован не кто иной, как Король нищих.

И снова осознание нереальности происходящего захлестнуло меня, словно волной. О заказчике убийства моей матери мне рассказывал человек, нанятый совершить злодеяние.

– Вопрос остается открытым: зачем ему понадобилось устранять мою мать? – сказала я, глотнув вина.

– Не налегайте на выпивку.

Раддок потянулся с намерением взять меня за руку. Бокал замер возле моих губ. Я сердито смотрела на своего гостя, пока он смущенно не убрал руку.

– Не смейте больше меня трогать, – сказала я. – Никогда.

– Простите, – пробормотал Раддок, опуская голову. – Я не хотел вас обидеть. Просто мне показалось, что вы пьете слишком быстро, только и всего.

– А вам известно, что почти все знакомые считают меня пьянчужкой? – язвительно спросила я. – Но я знаю, сколько могу выпить и с какой скоростью. Так что спасибо за заботу.

– Я всего лишь хочу вам помочь, – сказал он. – Это самое малое, что я могу сделать. Вы не только спасли мне жизнь, но и заставили по-новому на нее взглянуть. И теперь я пытаюсь стать другим человеком.

– Рада за вас. Но если бы я знала, что ваше спасение чревато последующими нотациями насчет моего пристрастия к вину, то не стала бы тратить время и силы.

– Простите, – повторил Раддок.

Назло ему я сделала большой глоток.

– А теперь расскажите, что вам известно о Короле нищих.

– Найти этого человека очень трудно. В прошлом ассасины пытались его убить.

Ну и ну!

– Значит, вы работали на заклятого врага ассасинов? Насколько понимаю, это обстоятельство вашей жизни вы постараетесь сохранить в тайне?

– Конечно, – ответил покрасневший Раддок. – Тогда, мадемуазель, я переживал далеко не лучшие дни.

То, что он переживал, меня не волновало.

– Говорите, ассасины пытались его убить. И чем же он им помешал?

– Он жесток. Его власть распространяется на всех парижских нищих. Те обязаны платить ему дань. Известно, что если дань оказывается недостаточной, за дело принимается подручный Короля нищих, некто Ла Туш. Тот отрезает беднягам руки и ноги, поскольку калекам добросердечные парижане склонны подавать охотнее и щедрее.

Мне чуть не стало дурно от отвращения.

– В таком случае ассасины и тамплиеры должны бы в одинаковой степени желать его смерти. – Я презрительно скривила губы. – Или из ваших слов следует, что только добросердечные ассасины желали смерти Короля нищих, тогда как мы, жестокосердные тамплиеры, смотрели на его зверства сквозь пальцы?

Печаль в глазах Раддока показалась мне напускной.

– Есть ли у меня право, мадемуазель, выносить какие-либо моральные суждения? Но если тамплиеры смотрели на его зверства сквозь пальцы, вывод напрашивается сам собой: значит, Король нищих – один из них.

– Чепуха. Мы бы не потерпели в своих рядах столь отвратительного человека. Мой отец не позволил бы ему находиться в ордене.

Раддок лишь пожал плечами и развел руками.

– Мадемуазель, если то, что я рассказываю, повергает вас в ужас, я искренне прошу меня простить. Возможно, вам не стоит думать так обо всех ваших собратьях. Речь скорее идет об… «отбросах ордена». Я ведь тоже могу причислить себя к «отбросам ордена»…

Значит, «отбросы ордена». Негодяи и мерзавцы, замышлявшие убить мою мать. Не они ли убили моего отца? Если да, тогда следующей в очереди была я.

– Я верно угадала, что вы хотите вернуться в орден ассасинов? – спросила я, налив себе еще вина.

Раддок кивнул. Я улыбнулась:

– Тогда послушайте, что я вам скажу. Вы уж простите меня за грубость, но когда-то вы пытались меня убить, и потому за мной осталось право ответного удара. Так вот: если вы лелеете надежду вернуться к ассасинам, вам нужно что-то делать с этим запахом.

– С каким запахом?

– С вашим, Раддок. Вы отнюдь не благоухаете. От вас довольно отвратительно пахло и в Лондоне, и в Руане, да и сейчас тоже. Может, вам стоит основательно вымыться? Побрызгаться духами? Ну как, это грубое замечание?

– Ни в коей мере, мадемуазель, – улыбнулся он. – Я ценю вашу откровенность.

– Скажите, а зачем вам возвращаться к ассасинам? Я все пытаюсь понять и не могу.

– Как понимать ваши слова, мадемуазель?

Я подалась вперед, щурясь на Раддока и покачивая бокалом.

– Просто на вашем месте я бы прежде крепко подумала.

– Что вы хотите этим сказать?

Я небрежно махнула рукой:

– Раддок, я пытаюсь объяснить, что вы теперь вне игры. Далеко за ее пределами. Вы свободны от всей этой… – я сделала еще один легкомысленный взмах, – чепухи. Ассасины. Тамплиеры. Тьфу, одним словом. У каждых хватит догм на десять тысяч церквей, а убеждений, заводящих в тупик, и того больше. Веками эти ордена ожесточенно воюют между собой. Спрашивается, ради чего? Человечество все равно идет своим путем. Взять ту же Францию. Мой отец и его советники годами спорили до хрипоты о «наилучшем» курсе для страны. А кончилось тем, что революция вызрела и свершилась без малейшего их участия. Остается лишь горестно усмехаться. Где был Мирабо, когда толпа штурмовала Бастилию? По-прежнему голосовал в павильоне для игр в мяч? Ассасины и тамплиеры напоминают мне двух клещей, сражающихся за власть над котом. Высокомерия предостаточно, а результатов – ноль.

– Но, мадемуазель, каким бы ни был исход событий, нам следует верить, что мы способны произвести перемены к лучшему.

– Боюсь, мы глубоко заблуждаемся на этот счет, Раддок, – ответила я. – Глубоко заблуждаемся.

8

Выпроводив Раддока, я решила, что вполне готова к новым визитам непрошеных гостей. И не важно, кем они будут: революционными мародерами, посланцами Кэрроллов или предателями из моего ордена. Я сумею их встретить.

К счастью, запасов вина в особняке было более чем достаточно для подкрепления моих сил во время ожидания.

25 июля 1789 г

Они явились днем. Пробрались во двор, но шум их шагов все равно достиг моих ушей. Я ждала гостей в полутемном коридоре (окна были заколочены), с пистолетом в руках.

Я, хозяйка особняка, была готова к встрече и нарочно оставила дверь приоткрытой. Когда они стали подниматься по ступенькам, я взвела курок и подняла пистолет.

Скрипнула дверь. В прямоугольнике солнечного света, легшего на половицы, обозначилась тень, которая быстро растянулась на весь пол. Потом обладатель тени переступил порог и вошел в сумрак дома.

– Элиза, – произнес он.

В моем затуманенном сознании мелькнула мысль: «Как же давно я не слышала человеческого голоса и как этот звук, оказывается, приятен для слуха». И какая благодать, что голос принадлежал… ему.

Потом я вспомнила, что он мог бы спасти моего отца, но не спас, а после примкнул к ассасинам. Возможно, эти события были взаимосвязаны. Но даже если и не были…

Держа его под прицелом, я зажгла лампу и усмехнулась, когда он отшатнулся, увидев язычок пламени. Несколько мгновений мы просто смотрели друг на друга, сохраняя бесстрастное выражение.

– Радушная встреча, – сказал он, указывая на пистолет.

При виде родных черт лица у меня немного потеплело внутри. Чуть-чуть.

– Осторожность никогда не помешает. Особенно после всего, что произошло.

– Элиза, я…

– Хочешь сказать, ты мало сделал, чтобы отплатить моему отцу за все хорошее, что он сделал для тебя? – резко спросила я.

– Элиза, пожалуйста, выслушай меня. Неужели ты думаешь, что это я убил месье Де Ла Серра? Твой отец… он был совсем не тем человеком, каким виделся тебе. Как и мой отец.

Тайны. Как же я ненавидела их. Всю жизнь меня окружали сплошные vérités cachées.

– Арно, я точно знаю, кем был мой отец. И кем был твой. Думаю, мы оба не могли избежать своей судьбы. Ты ассасин, а я – тамплиер.

До него медленно доходил смысл моих слов. Я видела это по его лицу.

– Ты… – начал он и умолк.

Я кивнула.

– Тебя это ужасает? Отец всегда хотел, чтобы я пошла по его стопам. А теперь я могу лишь отомстить за его убийство.

– Клянусь тебе, я непричастен к его смерти.

– А вот я сомневаюсь…

– Нет! Нет! Клянусь жизнью, я не…

«Ты не передал ему письмо», – подумала я, доставая конверт.

– Неужто это…

Он не договорил, косясь на конверт.

– Да, это письмо, присланное отцу в день убийства. Я нашла конверт на полу его кабинета. Он был запечатан.

Мне стало почти жаль Арно. Я видела, как стремительно бледнеет его лицо. Он начинал понимать, что́ сделал в тот день. Как-никак, он ведь тоже любил моего отца. Да, мне было почти жаль Арно. Подчеркиваю: почти.

Губы Арно беззвучно шевелились. Широко раскрытые глаза смотрели на меня.

– Я не знал, – наконец прошептал он.

– Вот и мой отец тоже не знал.

– Откуда я мог знать?

– Уходи, – сказала я.

Я ненавидела свой всхлипывающий голос. Ненавидела Арно.

– Просто уходи.

Он молча повиновался. Я закрыла дверь на все засовы и по черной лестнице спустилась в комнатку экономки, где теперь спала и, по сути, жила. Там я откупорила очередную бутылку. Вино помогало мне уснуть.

20 августа 1789 г

1

Кто-то тряс меня за плечо. Моргая затуманенными, воспаленными глазами, я пыталась разглядеть человека, разбудившего меня столь бесцеремонным образом. Он стоял у моей кровати, опираясь на костыли. Внешне он был похож на мистера Уэзеролла, однако он никак не мог быть мистером Уэзероллом, поскольку мой покровитель находился в Сен-Сире и при его «полутора ногах» вряд ли отправился бы в столь далекое путешествие. Я же была сейчас не в Версале, а в Париже, на острове Сен-Луи, и ждала… сама не знаю, чего я ждала.

– Так, шевелись, – вместо приветствия велел он. – Вижу, ты уже одета. Поднимайся и едем с нами.

У него за спиной, возле двери, переминался с ноги на ногу другой человек. Вначале я подумала, что это Жак – землекоп из Королевского дома. Но нет, лицо этого молодого человека было мне незнакомо.

А возле кровати действительно стоял мистер Уэзеролл. Я стремительно поднялась, обхватила его за шею, притянула к себе, крепко обняла и благодарно разревелась.

– Полегче, – сдавленным голосом произнес мистер Уэзеролл. – Так ты выбьешь из-под меня эти чертовы костыли. Отпусти меня, слышишь?

Я разжала руки и привстала на колени.

– Мне нельзя уезжать, – твердо заявила я. – Когда они явятся, я должна быть готова.

– Когда кто явится?

Я вновь схватилась за воротник его камзола. Я жадно всматривалась в его бородатое, встревоженное лицо, не желая разжимать пальцы.

– Вы еще ничего не знаете, мистер Уэзеролл. Кэрроллы подослали ко мне двоих убийц, приказав обеспечить мне мучительную смерть. Вот она, запоздалая месть за Мэй Кэрролл.

Он уперся плечами в костыли и обнял меня.

– Боже, – прошептал мистер Уэзеролл. – Дитя мое, когда это случилось?

– Я их убила, – прошептала я, не отвечая на его вопрос. – Обоих. Одному я воткнула в глаз обломок балясины.

Мистер Уэзеролл отшатнулся от меня и хмуро посмотрел мне прямо в глаза.

– Судя по тому, что мы здесь видим, ты отпраздновала свою победу обильным возлиянием.

Я покачала головой:

– Нет. Вино лишь помогало мне уснуть. Помогало забыть, что… что я потеряла Арно, отца… Забыть, как я расправлялась с Мэй Кэрролл и теми двумя, хотя они и были посланы меня убить.

Я заплакала, чтобы через мгновение захихикать, потом снова залиться слезами. Я смутно сознавала всю ненормальность своего поведения, но остановиться не могла.

– Представляете, я проткнула ему глаз обломком балясины!

– Понятно, – заключил мистер Уэзеролл и повернулся к своему спутнику. – Помогите мадемуазель Элизе дойти до кареты. Если понадобится, отнесите ее на руках. Она не в себе.

– Я прекрасно себя чувствую.

– Ты будешь себя прекрасно чувствовать… через некоторое время, – поправил меня мистер Уэзеролл. – Молодого человека, приехавшего со мной, зовут Жан Бюрнель. Как и ты, он недавно вступил в орден, но в отличие от тебя не является великим магистром. К тому же он трезв и верен семье Де Ла Серр, а потому сумеет нам помочь, если ты заставишь себя подняться на ноги.

– Чемодан, – вспомнила я. – Мне нужно взять чемодан…

2

Это было… честно говоря, я даже не знаю, когда это было, а спрашивать стесняюсь. Знаю лишь, что меня привезли в хижину Жака и уложили в постель. Первые несколько дней я отчаянно потела, утверждая, что скоро поправлюсь. Я сердилась, когда мне отказывали даже в маленьком глоточке вина, без которого я не могла спать. Но потом я стала засыпать без всякого вина и спала, спала, спала. Постепенно в голове у меня прояснилось, и я поняла, что находилась в отвратительном, мрачном состоянии, из которого самой мне было не выбраться. Мистер Уэзеролл называл это «расстройством нервов».

3

Наконец я достаточно окрепла, чтобы встать с постели. Элен заботливо перестирала мою одежду. Она и впрямь ангел. Как я и ожидала, за время моего отсутствия их отношения с Жаком переросли в нечто большее.

Как-то утром мы с мистером Уэзероллом покинули хижину и, перебрасываясь редкими словами, отправились к нашей полянке. Придя туда, мы остановились и некоторое время стояли, купаясь в солнечных лучах, что водопадом лились сквозь листву. Потом мистер Уэзеролл устроился на пне, я же расположилась прямо на траве, рассеянно водя по ее листочкам пальцами.

– Спасибо вам, мистер Уэзеролл, – сказала я.

– За что это ты меня благодаришь?

Как я любила этот ворчливый голос.

– За спасение, – ответила я.

– То есть за то, что я спас тебя от тебя самой.

Я улыбнулась:

– Спасение от себя самой – тоже спасение.

– Ну, если ты так считаешь. Я помню, с каким трудом выкарабкивался после смерти твоей матери. Тоже не расставался с бутылкой.

Я хорошо помнила запах вина, сопровождавший его, когда он приезжал ко мне в Королевский дом.

– В нашем ордене завелся предатель, – помолчав, сказала я.

– Мы так и думали. Если вспомнить письмо Лафреньера…

– Но теперь я даже знаю кто. Этого человека называют Королем нищих.

– Королем нищих? – переспросил мистер Уэзеролл.

– Вы его знаете?

Мистер Уэзеролл кивнул:

– Я кое-что слышал о нем. Он не тамплиер.

– Вот и я так думала. Но Раддок утверждает обратное.

При упоминании о Раддоке глаза мистера Уэзеролла сердито вспыхнули.

– Ерунда. Твой отец ни за что не принял бы его в орден.

Помнится, этот же довод я приводила Раддоку.

– А вдруг его приняли в орден без ведома моего отца?

– Твой отец знал обо всем.

– Но может, Короля нищих посвятили в тамплиеры после?

– После убийства твоего отца?

Я кивнула:

– В качестве награды за устранение великого магистра.

– В твоих рассуждениях есть рациональное зерно, – сказал мистер Уэзеролл. – Итак, Король нищих через посредника нанял Раддока для убийства твоей матери. Может, этим он рассчитывал снискать благосклонность во́ронов?

– Вполне допускаю.

– В семьдесят пятом его замысел потерпел неудачу. И тогда Король нищих стал дожидаться другой возможности проявить себя. Он решил, что убьет твоего отца и наконец-то получит желаемое – его примут в орден.

Я задумалась.

– Возможно, и так, но мне никак не соединить все куски головоломки. Я до сих пор не понимаю, чем во́ронам могло быть выгодно убийство мамы. Если уж на то пошло, ее третий путь служил мостом между двумя основными точками зрения.

– Элиза, они очень боялись маминой силы и в ее лице видели значительную угрозу.

– Угрозу для кого? По чьей указке все это происходит?

Мы переглянулись.

– Вот что, Элиза. Тебе необходимо сплотить ряды ордена, – заявил мистер Уэзеролл, тыча пальцем в мою сторону. – Ты должна созвать чрезвычайное собрание и заявить о своих правах на власть. Покажи этому чертову ордену, чьи руки держат бразды правления, и безжалостно выкорчевывай всех, кто действует против тебя.

Я почувствовала озноб.

– Вы считаете, что в ордене действует не один предатель, а целая фракция?

– Почему бы и нет? Месяц назад мы видели, как революция сбросила с трона короля, далекого от народа и равнодушного во всему, кроме своей персоны.

– Вы считаете меня похожей на него? – хмуро спросила я. – По-вашему, я – великий магистр, «далекий от народа и равнодушный ко всему, кроме своей персоны»?

– Я так не думаю. Но, возможно, кто-то в ордене считает именно так.

– Вы правы, – согласилась я. – Нужно сплотить ряды моих сторонников. Я устрою встречу в нашем версальском замке, под портретами родителей.

– Хорошая мысль. Только такие дела не делаются на скорую руку. Согласна? Вначале нужно убедиться, что у тебя эти сторонники есть, и узнать, сколько их. Молодой Жан Бюрнель может заняться уведомлением членов ордена.

– Нужно, чтобы он порасспросил Лафреньера. В свете того, что я узнала, мое доверие к письму этого во́рона возросло.

– И все равно, будь осторожна с Лафреньером.

– Кстати, а как вы нашли Жана Бюрнеля?

Мистер Уэзеролл слегка покраснел:

– Нашел, и все тут.

– Мистер Уэзеролл! – напирала я.

Он пожал плечами:

– Видишь ли, у меня есть своя сеть осведомителей. Через них я и узнал, что некий Бюрнель запрыгал бы от радости, узнав о возможности работать бок о бок с прекрасной Элизой Де Ла Серр.

На меня нахлынули тяжелые, вероломные чувства, но я заставила себя улыбнуться и спросила:

– Значит, он ко мне неравнодушен?

– Это, так сказать, вишенка на торте его преданности твоей семье. Но вообще-то… думаю, ты ему очень симпатична.

– Что ж, возможно, он окажется мне хорошей парой.

– Кого ты пытаешься обмануть, дитя мое? Ты любишь Арно.

– Я? Арно?

– Скажешь, нет?

– Он причинил мне немало боли.

– Арно мог бы сказать то же самое и про тебя. Вспомни, сколько тайн ты хранила от него. Тебе не кажется, что не только ты, но и он тоже вправе считать себя пострадавшей стороной? – Мистер Уэзеролл наклонился ко мне. – Чем думать о различиях, ты бы лучше задумалась о том, сколько между вами общего. Глядишь, одно перевесит другое.

– Не знаю, – сказала я и отвернулась. – Я уже ничего толком не знаю.

5 октября 1789 г

1

Ранее я писала, что падение Бастилии ознаменовало конец монархии. Люди усомнились в законности королевской власти. Она не выдержала проверки на прочность. Но король, хотя и утратил реальную власть, номинально все еще оставался правителем Франции.

Когда весть о падении Бастилии начала разноситься по стране, одновременно поползли слухи, будто королевская армия готовится жестоко отомстить революционерам. В деревнях появлялись вестники, рассказывающие страшные истории о том, что армия скоро будет в здешних местах. Небо, на котором горели краски заката, они беззастенчиво выдавали за пылающие вдали деревни. Крестьяне вооружались и ожидали подхода армии, но она так и не появлялась. Они сжигали податные конторы и сражались с местным ополчением, посланным навести порядок.

Вслед за этим Национальное собрание издало закон, назвав его Декларацией прав человека и гражданина. Новый закон лишал аристократию права взимать с крестьян налоги и десятину, а также привлекать их к принудительному труду. Составителем Декларации был маркиз де Лафайет, помогавший составлять американскую конституцию. Она объявляла всех равными перед законом и лишала знать привилегий.

Отныне официальным орудием смертной казни во Франции стала гильотина. Об этом тоже было записано в Декларации.

2

Но что делать с королем? Официально он по-прежнему обладал правом вето. Мирабо, который, если помните, намеревался встретиться с моим отцом, выступал за прекращение протестов и воскрешение монархии.

Останься отец в живых, он бы поддержал графа. Я часто думала о том, могло бы соглашение между ассасинами и тамплиерами изменить ход событий, и всякий раз приходила к выводу: да, могло бы. Потому-то моего отца и убили.

У революции были и другие вдохновители. Наиболее яркой и значительной фигурой среди них был врач и ученый Жан Поль Марат. Он не являлся членом Национального собрания, однако к его голосу прислушивались. Марат ратовал за полное лишение короля власти. По его мнению, король должен переехать из Версаля в Париж и далее играть в государственных делах чисто рекомендательную роль.

Взгляды Марата были наиболее радикальными. Я считала это важным моментом, поскольку еще в детстве, подслушивая разговор взрослых, часто слышала о смещении короля.

Поясню. Уровень радикализма в предложениях самых пламенных парижских революционеров был заметно ниже того, что предлагали советники отца еще в 1778 году, собираясь в нашем версальском замке.

Назначенный день встречи тамплиеров неумолимо приближался, и от воспоминаний о тех решительных требованиях у меня холодела спина. Разумеется, во́роны были приглашены. (Если мне суждено стать их великим магистром, об этом прозвище придется забыть.) Всего же на встречу пригласили одиннадцать ближайших советников и сподвижников отца, а также представителей других высокопоставленных тамплиерских семей.

На встрече я объявлю им, что титул великого магистра перешел ко мне и теперь я руковожу французской ветвью ордена. Я предупрежу их, что не потерплю вероломства и предательства, и извещу о своем расследовании обстоятельств убийства моего отца. Если его убил кто-то из членов ордена, этот человек обязательно будет выявлен и наказан.

Таким был мой план. Я мысленно представляла себе ход встречи. Она произойдет в нашем версальском замке. Об этом я еще летом говорила мистеру Уэзероллу на нашей полянке в окрестностях Королевского дома.

Но в конце концов мы решили, что предпочтительнее провести встречу на более нейтральной территории. Новым местом мы избрали особняк де Лозен на парижском острове Сен-Луи. Он принадлежал маркизу Пимодану – рыцарю ордена, симпатизировавшему семье Ла Серр. Не ахти какое нейтральное место, но все же нейтральнее Версаля.

Мистер Уэзеролл был против встречи в нашем фамильном замке, твердя о необходимости не привлекать лишнего внимания. Я благодарна ему за это. Дальнейшие события подтвердили его правоту.

3

В тот день кое-что произошло. Правда, все минувшие дни что-нибудь да происходило, но упомянутое событие (буду точна: оно происходило вчера и сегодня) оказалось значительнее прежних. Механизм этого события был приведен в действие несколькими днями ранее, когда король Людовик и королева Мария-Антуанетта… изрядно напились на приеме в честь Фландрийского полка.

Рассказывали, что королевская чета с веселым хохотом демонстративно наступила на революционную кокарду, а другие участники празднества перевернули кокарду оборотной белой стороной. Это сочли проявлением явных антиреволюционных настроений.

До чего же глупо и высокомерно повели себя король и королева! Я сразу вспомнила аристократку и ее напыщенного кучера, которые в день падения Бастилии еще пытались жить по-старому. Естественно, люди умеренного толка, вроде Мирабо и Лафайета, в отчаянии всплескивали руками от монаршего безрассудства. Король словно задался целью подразнить радикалов. Народ голодал, а Людовик закатил пиршество. Мало того, он еще позволил себе наступить на символ революции.

Вожди народного бунта призвали к походу на Версаль. Туда отправились тысячи парижан, преимущественно женщины. Гвардейцы, посмевшие стрелять по идущим, тут же были схвачены и казнены, а их головы, как повелось, подняты на пики.

Не кто иной, как маркиз де Лафайет, убедил короля выступить перед народом. Вместе с супругом вышла и Мария-Антуанетта, ничуть не испугавшаяся многотысячной толпы. Похоже, храбрость королевы заметно охладила пыл протестующих.

Затем королевскую чету отправили в Париж. Путь в столицу занял девять часов. Там короля и королеву поместили во дворец Тюильри. Это событие всколыхнуло Париж с не меньшей силой, чем взятие Бастилии, произошедшее почти три месяца назад. На улицах было не протолкнуться. Солдаты, санкюлоты, мужчины, женщины, дети… Такая же давка царила и на мосту Мари, когда мы с Жаном Бюрнелем, оставив карету, пешком шли на остров Сен-Луи.

Лицо моего спутника сияло от волнения и гордости.

– Вы нервничаете, Элиза? – спросил он.

– Я попросила бы вас обращаться ко мне не иначе как «великий магистр», – холодно сказала я.

– Простите, – смущенно пробормотал он.

– Теперь отвечу на ваш вопрос: нет, я не нервничаю. Я с ранних лет знала, что однажды возглавлю орден. Стремление управлять орденом вспыхнуло во мне с новой силой, и сегодня приглашенные в этом убедятся. Пусть я молода и вдобавок еще и женщина, но я намерена быть великим магистром, какого заслуживает наш орден.

Я почувствовала, как Жан раздулся от гордости за меня. Я же закусила губу, что всегда делала, когда нервничала. А сейчас я действительно нервничала.

Жан во многом был похож на послушного, страдающего от неразделенной любви щенка (ему же хуже). Меня же, выражаясь словами мистера Уэзеролла, «трясло, как после изрядной похмелюги».

– Жаль пропускать такое событие, – сказал он, хотя мы, взвесив все «за» и «против», решили, что ему на встрече лучше не появляться.

Когда я, закончив сборы, предстала перед мистером Уэзероллом для проверки, он принялся меня успокаивать и ободрять.

– Что бы ты ни делала, чудес не жди, – сказал он. – Заручиться поддержкой советников и еще пятерых-шестерых членов ордена будет достаточно для упрочения твоих позиций. Не забывай: тебя почти полгода не видели в ордене, а теперь ты вдруг пришла и заявляешь о праве наследования. Потрясение после убийства отца – вот главная причина твоего отсутствия. Обыграй ее поярче, но не считай, что она послужит тебе универсальным оправданием. Ты должна первым делом извиниться перед орденом, но не делай на покаянии большой упор. Тебе придется защищать право называться великим магистром. К тебе отнесутся с уважением, но возраст, женский пол и небрежение, проявленное летом, будут твоими противниками. Призывы судить тебя не будут восприняты всерьез, но относиться к ним легкомысленно тоже не стоит.

– Призывы меня судить? – удивилась я.

– Разве я не сказал, что они не будут восприняты всерьез?

– Но потом вы сказали…

– Я помню, что́ я сказал потом, – раздраженно бросил мистер Уэзеролл. – А тебе настоятельно советую не забывать: ты на несколько месяцев оставила орден без надежного руководства. Революция набирала силу, но орден не мог извлечь из этого никакой пользы. И не важно, из какой семьи ты происходишь и на какие права наследования претендуешь. Это обстоятельство сыграет против тебя. Тебе остается лишь надеяться.

Я была готова отправиться в Париж.

– Ты все проверила? Все учла?

Мистер Уэзеролл еще раз смахнул невидимые пылинки с моего костюма. Я проверила меч и пистолет. Поверх камзола я набросила плащ, скрывающий оружие и мой тамплиерский наряд. Оставалось стянуть волосы и надеть треуголку.

– Думаю, я все учла, – ответила я, улыбаясь сквозь глубокий нервозный вдох. – Мне нужно начать с покаяния, не быть излишне самоуверенной и благодарить всякого, кто меня поддержит… Кстати, сколько человек выразили готовность прийти на встречу?

– Юный Бюрнель собрал двенадцать «да», включая и наших друзей-во́ронов. Насколько знаю, великий магистр впервые созывает собрание подобным образом. Можешь рассчитывать, что некоторые явятся просто из любопытства, но кто знает, вдруг их любопытство пойдет тебе на пользу?

Я привстала на цыпочки, поцеловала мистера Уэзеролла и двинулась в темноту, туда, где стояла карета. Жан сидел на месте кучера. Мистер Уэзеролл оказался прав насчет него. Парень был от меня без ума, что не мешало ему оставаться верным и усердным работником. Он неутомимо трудился, стремясь обеспечить мне поддержку на будущей встрече. Конечно же, он это делал не только ради меня. Жан стремился завоевать мое расположение и стать одним из моих советников, но это не добавляло ему своеобразия. Я подумала о во́ронах, вспомнила их улыбки и перешептывания, когда я вернулась из школы и готовилась принять посвящение в рыцари ордена. Во мне снова зашевелились подозрения на их счет. И наконец, мысли уперлись в Короля нищих.

– Элиза! – позвал меня с порога мистер Уэзеролл.

Я обернулась. Он нетерпеливо махнул мне, требуя подойти. Я попросила Жана подождать и бросилась к хижине.

– Что-нибудь еще, мистер Уэзеролл?

Вид у него был серьезный.

– Посмотри на меня, дитя мое. Загляни в мои глаза и запомни: ты достойна этого наследия. Ты лучший воин из всех, кого я обучал. В тебе соединились ум и обаяние твоих родителей. Эта ноша тебе по плечу. Ты сможешь управлять орденом.

За эти слова он был вознагражден вторым поцелуем. Я поспешила к карете. Там я снова обернулась. Из окна на меня смотрели Элен и Жак. Я сняла шляпу и отвесила им театральный поклон.

Настроение у меня было хорошее, несмотря на нервозность. Настало время выправить положение в ордене.

4

И теперь мы с Жаном Бюрнелем пробирались по забитому народом мосту Мари. Фонари не горели, но над головами толпы чадили факелы. Наконец мы достигли острова Сен-Луи. Неподалеку от моста находился мой особняк, ныне пустой и заброшенный. Я сразу же прогнала мысли о нем. Пока мы шли, Жан все время держался рядом. Правую руку он прятал под плащом, чтобы в случае нападения быстро выхватить меч. Я вглядывалась в толпу, надеясь увидеть других рыцарей ордена, держащих путь к особняку де Лозен.

Сейчас мне смешно писать об этом, и мой смех пронизан изрядной долей иронии. Но пока мы шли к условленному месту, часть меня лелеяла надежду на величественное действо… на некий основательный исторический спектакль в поддержку имени Ла Серр. Нынче подобные мечты кажутся мне нелепыми, особенно при отрезвляющем взгляде на события прошлых лет. И тем не менее я мечтала. Почему бы нет? Мой отец был великим магистром, снискавшим любовь многих. Семья Ла Серр – уважаемая династия. Ордену требовалось твердое руководство, и потому его члены устремят взоры ко мне, сочтя достойной наследницей своего отца.

Как и повсюду на острове, улица, на которой стоял особняк де Лозен, тоже была плотно заполнена народом. Само здание и двор находились за высокими стенами, густо поросшими плющом. В массивных деревянных воротах имелась дверца. Я оглянулась по сторонам. Мимо шли десятки людей, но никто из них не был одет как мы и не направлялся к особняку.

Жан посмотрел на меня. После выговора он присмирел и не произнес ни слова. Я понимала, что напрасно его отчитала. Я видела, как он нервничает, и знала: это из-за меня.

– Великий магистр, вы готовы? – спросил он.

– Да, Жан. Благодарю, – ответила я.

– В таком случае позвольте мне постучать в дверь.

Нам открыл слуга в элегантном жилете и белых перчатках. Увидев на нем вышитый церемониальный пояс, я возликовала. Наконец-то я оказалась в нужном месте, где меня готовы принять с распростертыми объятиями.

Поклонившись, слуга отошел в сторону, пропуская нас во двор. Фасад особняка смотрел заколоченными окнами и дверями балконов. Пространство перед домом было густо усеяно сухими листьями, опрокинутыми цветочными вазами и сломанными ящиками.

В иные времена здесь бы мелодично журчал фонтан и птичье щебетанье знаменовало бы окончание обычного дня в особняке де Лозен, но те времена давно прошли.

Помимо слуги нас с Жаном встретил маркиз де Пимодан. Он тоже был в церемониальном облачении. Когда мы вошли, он стоял в стороне, сцепив пальцы на животе. Узнав меня, он сошел вниз, чтобы поздороваться.

– Здравствуйте, Пимодан, – приветливо сказала я.

Мы обнялись. Я поцеловала маркиза в обе щеки. Тамплиерская одежда хозяина и слуги успокоила и ободрила меня. Получается, я напрасно волновалась, придумывая невесть что. Все шло так, как нужно, и даже эта кажущаяся тишина была не более чем традицией ордена.

Но затем Пимодан произнес:

– Благодарю за оказанную честь, великий магистр.

Его слова вдруг показались мне пустыми и неискренними. Маркиз торопливо повернулся и зашагал к дому, жестом пригласив нас следовать за ним. Недавние опасения усилились, превратившись в дурные предчувствия.

Я мельком взглянула на Жана и заметила, как по его лицу пробежала тень. Он тоже почуял неладное.

Мы миновали несколько двойных дверей, бесшумно распахиваемых слугой.

– Скажите, Пимодан, а другие приглашенные уже собрались? – спросила я.

– Помещение готово, великий магистр, – уклончиво ответил маркиз.

Мы оказались в тускло освещенной столовой, окна которой были заколочены, а мебель завешана тряпками.

Двери столовой тоже были двойными. Закрыв их, слуга остался стоять рядом. Пимодан повел нас к дальней стене, где темнела другая дверь, больше похожая на створку ворот.

– Я хотела бы знать, кто из приглашенных пришел на встречу.

Мой голос звучал хрипло. В горле совсем пересохло.

Маркиз молча взялся за большое железное кольцо двери и повернул его. Послышался звук, очень похожий на пистолетный выстрел.

– Месье Пимодан, я спросила…

Дверь открылась. За ней оказалась лестница вниз, которую освещали факелы, вставленные в скобы. По стенам, сложенным из грубо обтесанного камня, плясали оранжевые отсветы.

– Идемте, – сказал Пимодан, по-прежнему не отвечая на мой вопрос.

Я заметила, что наш проводник что-то сжимал в руке… Распятие.

Вот оно что! С меня довольно.

– Стойте! – крикнула я.

Пимодан сделал еще пару шагов, будто не слышал меня. Распахнув плащ, я выхватила меч, уперев лезвие в затылок маркиза. Только теперь он повиновался. У меня за спиной Жан Бюрнель тоже достал меч.

– Пимодан, кто находится внизу? Друзья или враги?

Он молчал.

– Не испытывайте мое терпение, Пимодан, – прорычала я, еще сильнее упирая лезвие ему в затылок. – Если я ошибаюсь, то готова принести вам мои самые смиренные извинения. Пока же мне сдается, что здесь никаким собранием и не пахнет, зато нас ждет нечто весьма гнусное. Я требую объяснений.

Маркиз поднял плечи и громко вздохнул, словно собираясь сбросить с себя ярмо великой тайны.

– Мадемуазель, дело в том, что никто не пришел.

Я похолодела. В ушах странно зашумело, словно где-то заскулила собака. Я силилась понять смысл услышанного.

– Как вы сказали? Никто не пришел?

– Никто.

Я обернулась к Жану Бюрнелю. Он ошеломленно глядел на маркиза, не веря своим ушам.

– А маркиз де Кильмистер? – спросила я. – А Жан-Жак Кальвер с отцом? А маркиз де Симонон?

Пимодан отступил на шаг, пытаясь избавиться от опасного соседства с моим мечом, и медленно покачал головой. Я подалась вперед, и острие снова уперлось ему в шею.

– Пимодан, отвечайте! Где мои сторонники?

Он развел руками:

– Насколько мне известно, этим утром санкюлоты напали на замок Кальверов и устроили пожар. Жан-Жак и его отец сгорели. О других я ничего не знаю.

У меня заледенела кровь.

– Чистка, – сказала я Бюрнелю. – Чистка – вот как это называется.

Потом я задала Пимодану новый вопрос:

– А кто внизу? Мои убийцы, поджидающие свою жертву?

Пимодан повернулся ко мне вполоборота:

– Нет, мадемуазель. Там всего лишь документы, с которыми вам необходимо ознакомиться.

Однако, произнося эти слова, он посмотрел на меня широко распахнутыми испуганными глазами и кивнул. Пусть и ничтожное, но утешение. Значит, в этом малодушном человеке сохранилась крупица верности, и он постарался уберечь меня от спуска в логово, полное убийц.

Я резко повернулась, вытолкнула Жана Бюрнеля в столовую, после чего закрыла за нами дверь на задвижку. Слуга все так же стоял возле двойных дверей. На его лице мелькнуло удивление. Чувствовалось, он не ожидал столь внезапного поворота событий. Мы с Жаном бросились к дверям. Я выхватила пистолет. Мне хотелось выстрелом сшибить с физиономии слуги эту маску высокомерия, но я лишь махнула дулом, потребовав открыть двери.

Слуга повиновался, и мы выскочили на крыльцо и сбежали в темный двор.

Входная дверь закрылась почти бесшумно. Называйте это шестым чувством, но я сразу поняла: что-то здесь неладно. Так оно и есть! Не прошло и двух секунд, как моя шея оказалась в петле.

Это были удавки, сплетенные из воловьих жил. Те, кто прятался на одном из балконов, ловко набросили их нам на шею. Правда, в моем случае получилось не слишком ловко: удавка зацепилась за воротник плаща, что помешало петле затянуться. Я выиграла драгоценные секунды. А вот ассасин, метивший в шею Жана Бюрнеля, оказался по-настоящему ловок. Воловья петля сдавила моему помощнику горло.

Бюрнель в панике выронил меч. Руки цеплялись за петлю, которая стягивалась все туже. Вскоре Жан захрипел. Его лицо посинело, глаза были готовы вылезти из орбит. Ассасин потянул за конец веревки. Тело Бюрнеля выпрямилось и приподнялось. Носки сапог царапали землю.

Я качнулась, попытавшись перерезать его удавку, но в это время мой пленитель резко дернул в сторону. Меня оттащило от Жана. Я могла лишь беспомощно наблюдать, как погибает мой помощник. Из полуоткрытого рта вывалился язык. Выпученные глаза, казалось, вот-вот лопнут. Ассасин поднял его еще выше. Меня продолжали оттаскивать в сторону. Я сумела запрокинуть голову и увидела на балконе два темных силуэта. Словно кукловоды, они дергали нас за смертоносные нити.

Однако мне повезло (если можно так сказать). Я едва дышала, но воротник, вклинившийся между удавкой и шеей, позволил мне сохранить самообладание и снова взмахнуть мечом. Дотянуться до удавки Жана я уже не могла. Его ноги бились в предсмертных судорогах. Сейчас мне надо было думать о собственном спасении.

Я перерезала удавку и упала на четвереньки. Потом, глотнув воздуха, быстро перевернулась на спину, выхватила пистолет, взвела курок и, держа пистолет обеими руками, прицелилась в балкон. Грянул выстрел.

Его эхо разнеслось по двору. В результате ассасин, державший удавку Жана Бюрнеля, мгновенно разжал пальцы, и тело моего помощника упало, словно куль. На лице Жана застыл неописуемый предсмертный ужас. Фигуры на балконе исчезли. Я получила передышку.

Из дома послышались крики и топот бегущих ног. Стекла двойных дверей частично позволяли видеть происходившее внутри. Могу поклясться, слуга по-прежнему стоял в тени и смотрел, как я поднимаюсь на ноги. Сколько же всего убийц поджидали нас в особняке? Двое на балконе и, наверное, еще двое или трое прятались в подвале. В этот момент слева от меня открылась другая дверь. Оттуда выскочили двое громил в одежде санкюлотов.

Так. Значит, по меньшей мере двое других оставались внутри.

Хлопнул выстрел. Пуля просвистела рядом с моей головой. Времени перезаряжать пистолет у меня не было. Мне оставалось единственное: спасаться бегством.

В боковую стену забора была вделана скамейка. Рядом стояло большое дерево. Я вскочила на скамейку, оттолкнулась правой ногой, подпрыгнула и схватилась за нижнюю ветку, сильно ударившись о ствол.

За спиной снова послышались крики. Хлопнул второй выстрел. К этому времени я уже обхватила ствол руками. Пуля расщепила кору, войдя в узкое пространство между моими растопыренными пальцами. Мне снова повезло! Я полезла вверх. Кто-то попытался сдернуть меня с дерева, но я, отчаянно лягаясь, продолжала лезть в надежде перебраться со ствола на стену.

Мне это удалось. Я оказалась на узком парапете и глянула вниз. На меня смотрели ухмыляющиеся физиономии двоих преследователей. Они выбежали через ворота на улицу и теперь поджидали меня там. «Вот и попалась», – говорили их ухмылки.

Я понимала ход их рассуждений. Бежать мне некуда. Они стерегут меня внизу, а их дружки вот-вот настигнут меня сзади. Словом, идеальная западня, откуда уже не вырвешься. Так думали они.

И потому я сделала то, чего они меньше всего ожидали. Я прыгнула прямо на них.

Я не отличалась большим весом, но на ногах у меня были тяжелые сапоги, а в руках я сжимала меч. Добавьте к этому неожиданность маневра. Одному громиле я с лету пронзила голову насквозь. И сразу же, не вытаскивая меча из его окровавленной щеки, я что есть силы ударила каблуком сапога по горлу второго. Он рухнул на колени, зажимая шею. Его лицо быстро багровело. Я вырвала меч из щеки первого громилы и вонзила лезвие второму в грудь.

Сзади послышались крики. Двое оставшихся преследователей выбрались на стену. Я бросилась бежать, стараясь смешаться с толпой. Преследователи не отставали. Я расталкивала и распихивала людей, равнодушная к их проклятиям. Достигнув моста, я прижалась к его низкой стенке.

Тогда-то и раздался крик:

– Среди вас предательница! Предательница дела революции! Не дайте этой рыжеволосой сбежать!

– Хватайте ее! – подхватил второй мой преследователь. – Хватайте эту рыжеволосую суку!

– Предательница революции! – вопил первый.

– Она плюет на триколор! – вторил ему сообщник.

На мосту было шумно, и крики не сразу возымели действие. Но вскоре на меня уже оборачивались. Теперь люди замечали и мою дорогую (по их меркам) одежду, и мои волосы. Рыжие волосы.

– Она! – произнес кто-то рядом. – Точно, она. – И уже во все горло: – Мы нашли ее! Нашли предательницу!

Под мостом медленно проплывала баржа. Рогожа прикрывала грузы, сложенные на баке. Мне оставалось лишь молить Бога, чтобы они оказались достаточно мягкими и смогли погасить удар от прыжка с моста.

Потом меня уже не волновало, на какие грузы я приземлюсь, мягкие или жесткие. Главное – прыгнуть. В самый момент прыжка разъяренный защитник революции попытался меня схватить. Я все-таки прыгнула, но прыжок получился смазанным. Я размахивала руками и ногами, пытаясь изменить направление полета, однако это не помогло. Я сильно ударилась о борт с внешней стороны. Что-то хрустнуло. У меня перехватило дыхание.

Смутно я понимала: услышанный хруст означал, что у меня сломано одно или несколько ребер. Баржа поплыла дальше, а я погрузилась в чернильно-черную реку Сену.

5

Разумеется, я не утонула. Я выбралась на берег и, воспользовавшись суматохой, связанной с переездом короля в Париж, «позаимствовала» чью-то лошадь. Участники похода на Версаль возвращались в столицу. Я ехала в противоположную сторону: к Версалю и дальше. Дорога была сильно захламлена. Памятуя о сломанных ребрах, я старалась ехать как можно медленнее.

Намокшая одежда делала и без того зябкую ночь еще холоднее. Когда наконец я добралась до хижины Жака и буквально вывалилась из седла, у меня стучали зубы. Но даже в этом жутком состоянии я думала только об одном: я подвела отца. Не оправдала его надежд.

Отрывок из дневника Арно Дориана

12 сентября 1794 г

Во время чтения у меня то и дело перехватывает дыхание. Я не только восхищаюсь отвагой и смелостью Элизы. Двигаясь следом за ней, я отчетливо понимаю, что вижу зеркальное отражение себя. Прав был мистер Уэзеролл: у нас с Элизой было очень много общего. (И большое спасибо вам, мистер Уэзеролл, что помогли ей это понять.)

Конечно, есть и различия, и главное среди них – она первой начала этот путь. Элизу первой начали обучать всему, что требовалось для… Чуть не написал: для «избранного» ею ордена. У Элизы не было выбора. Она родилась в семье тамплиеров. Ее готовили к будущему руководству орденом. Но если поначалу Элиза радовалась такой судьбе (в чем я не сомневаюсь), поскольку ей открывалась другая жизнь, разительно отличавшаяся от пустого придворного времяпрепровождения и сплетен (на это она вдоволь насмотрелась в Версале), впоследствии у нее появились вопросы и сомнения. Более того, у нее появилось недоверие. Став взрослой, Элиза начала всерьез задумываться о вечном конфликте между ассасинами и тамплиерами. Был ли в нем хоть какой-то смысл? Этот вопрос не давал ей покоя. Чего достигли оба ордена взаимным уничтожением противников и можно ли вообще чего-то достичь таким путем?

Имя человека, с которым она меня видела на парапете Бастилии, было ей знакомо: Пьер Беллек. Можно сказать, что я попал под его влияние, что он завладел моим умом и поманил открывавшимися возможностями. Иными словами, ассасином сделал меня именно Беллек. Он обучал меня вплоть до моего вступления в братство. И именно он убедил меня заняться поисками убийц человека, в детстве заменившего мне отца.

Да, Элиза, не только ты оплакивала гибель Франсуа Де Ла Серра. Не только ты расследовала обстоятельства его смерти. И в этом у меня были определенные преимущества: знания, полученные мной в ордене, «дарования», которые я сумел развить под руководством Беллека, и, наконец, мое присутствие во дворце в тот злополучный вечер, когда оборвалась жизнь Франсуа Де Ла Серра.

Возможно, мне следовало бы подождать и уступить пальму первенства тебе. Возможно, я был столь же импульсивен, как и ты. Все может быть…

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

25 апреля 1790 г

1

Полгода я не прикасалась к своему дневнику. Подумать только, прошло уже шесть месяцев с тех пор, как холодным октябрьским вечером я прыгнула с моста Мари.

Часть последующего времени мне, естественно, пришлось проваляться в постели. Купание в Сене и поездка в мокрой одежде не прошли бесследно. У меня началась лихорадка. Помимо этого у меня было сломано ребро (к счастью, только одно). Мой несчастный ослабленный организм не смог одновременно сражаться с лихорадкой и врачевать ребро. По словам Элен, какое-то время я была на волосок от смерти.

Здесь я должна поверить ей на слово, потому как сама ничего не помню. Мое пылающее тело металось на постели, а где в это время находился разум – неизвестно. Меня захлестывали галлюцинации; по ночам я бредила, что-то выкрикивая. Простыни были насквозь мокрыми от пота. Стоило им немного подсохнуть, как меня начинал бить озноб.

Помню, что однажды утром я проснулась и увидела возле постели Элен, Жака и мистера Уэзеролла. Все стояли с озабоченными лицами. Потом Элен потрогала мой лоб и сказала:

– Лихорадка отступила.

И сразу же раздался общий вздох облегчения, волной пронесшийся по комнате.

2

Еще через несколько дней мистер Уэзеролл вошел в комнатку, где я лежала, и присел на краешек кровати. В хижине мы предпочитали обходиться без лишних церемоний. Это было одной из причин, почему мне здесь нравилось. Это же отчасти примиряло меня с необходимостью какое-то время провести в жилище Жака, скрываясь от врагов.

Несколько минут мистер Уэзеролл просто сидел, не произнося ни слова. Во дворе Элен и Жак резвились, словно дети, бегая друг за другом. Когда мимо окна в очередной раз пронеслась запыхавшаяся, но счастливая Элен, мы с мистером Уэзероллом понимающе переглянулись. Затем его голова вновь склонилась на грудь, и он продолжил ковыряться у себя в бороде. Еще одна привычка, появившаяся у него совсем недавно.

– Мистер Уэзеролл, а как в этой ситуации поступил бы мой отец? – Я первой нарушила молчание.

Он вдруг усмехнулся:

– Твой отец, дитя мое, обратился бы за помощью к собратьям из других стран. Вероятно, к англичанам. Кстати, какие у тебя отношения с английскими тамплиерами?

Я бросила на мистера Уэзеролла испепеляющий взгляд.

– А что еще?

– Он попытался бы собрать вокруг себя верных ему людей и заручиться их поддержкой… Я уже знаю, о чем ты спросишь. Чем занимался я, пока ты тут кричала на весь дом и потела во славу Франции? Искал сочувствующих нам.

– И?

– Успехи более чем скромные, – вздохнул мистер Уэзеролл. – Моя сеть медленно впадает в молчание.

Я подтянула колени к подбородку и поморщилась от боли – сломанное ребро еще не зажило до конца.

– Что значит «медленно впадает в молчание»?

– После нескольких месяцев отправки писем и получения уклончивых ответов со мной просто перестали знаться. Это тебе понятно? Никто не желает общаться со мной… с нами даже тайно. Мне заявляют, что в ордене новый великий магистр, а эра семьи Ла Серр кончилась. Мои корреспонденты больше не подписываются. Они настоятельно просят сжигать их письма сразу же после прочтения. Уж не знаю, кто захватил власть над орденом, но страху на собратьев он нагнать успел.

– Эра семьи Ла Серр кончилась? Так они говорят?

– Да, Элиза. Таково положение дел.

Я сухо рассмеялась:

– Даже не знаю, мистер Уэзеролл, обижаться мне или, наоборот, благодарить судьбу за то, что эти люди меня недооценивают. Эра семьи Ла Серр не кончилась. Так и напишите тем, с кем еще ведете переписку. Передайте им: пока я дышу, эра семьи Ла Серр будет продолжаться. Эти заговорщики думают, будто все сойдет им с рук. Они решили, что после убийства моего отца они так просто вытолкнут меня из ордена и забудут о нашей семье? Они всерьез так думают? В таком случае за одну только глупость они заслуживают смерти.

– А ты знаешь, как это называется? – не выдержал мистер Уэзеролл. – Это называется жаждой возмездия.

Я пожала плечами:

– Можете называть это местью. Я считаю, что сражаюсь за возвращение своего законного права. Во всяком случае, я не собираюсь, как вы выражаетесь, сидеть на собственной заднице, прятаться в хижине на задворках женской школы и совершать осторожные вылазки в надежде, что кто-то положит письмо в наш тайный почтовый ящик. Я намерена отвоевывать свои позиции. Так и передайте вашей сети, впадающей в молчание.

Но мистер Уэзеролл умел находить убедительные доводы. Вдобавок за месяцы, проведенные в бездействии, мои навыки покрылись ржавчиной. Я по-прежнему была слаба, и каждое движение отзывалось болью в ребрах. И потому я осталась в хижине. Мистер Уэзеролл продолжал писать письма, пытаясь с помощью различных уловок и ухищрений найти мне сторонников.

Я узнала, что наш версальский замок покинули последние слуги. Меня очень тянет вернуться туда, но сейчас это небезопасно. Я вынуждена отдать мое любимое семейное гнездо на разграбление мародерам.

Однако я обещала мистеру Уэзероллу быть терпеливой – и проявляю терпение. Пока.

16 ноября 1790 г

Семь месяцев переписки наглядно показали нам: мои союзники и друзья стали бывшими союзниками и друзьями.

Орден подвергся всеобъемлющей чистке. Одни приняли власть нового великого магистра, других подкупили. Нашлись и те, кто пытался оказать нам поддержку. С ними расправились иными способами. Одним из таких был месье Ле Фаню. Как-то утром Ле Фаню, раздетого догола и с перерезанным горлом, вынесли ногами вперед из парижского публичного дома на улицу, где и оставили на всеобщее обозрение. За порочащее поведение он был посмертно лишен своего статуса в ордене. Вдова и дети, которые при иных обстоятельствах могли бы рассчитывать на финансовую поддержку, не получили ни гроша.

Стоит отметить, что Ле Фаню был прекрасным семьянином, безупречно хранящим верность своей жене Клэр. Ему бы никогда и в голову не пришло навестить подобное заведение, а окажись он там волею случая, уверена, он бы попросту растерялся, не зная, что делать. Меньше всего он заслуживал такой участи.

Ле Фаню жестоко поплатился за верность семье Ла Серр. Это стоило ему всего: жизни, репутации, чести.

Я знала: все колеблющиеся члены ордена после этого поспешат заявить о своем согласии с новым порядком. Им показали, какой жестокий и бесславный конец ожидает строптивых. К сожалению, я оказалась права.

– Я хочу, чтобы о вдове и детях месье Ле Фаню позаботились, – сказала я мистеру Уэзероллу.

– Поздно, Элиза, – тихо ответил он. – Мадам Ле Фаню покончила с собой, предварительно умертвив детей. Не смогла вынести позора.

Я закрыла глаза и стала глубоко дышать, пытаясь обуздать гнев. Он бурлил во мне, угрожая вырваться наружу. Список загубленных жизней увеличивался.

– Скажите, мистер Уэзеролл, кто он? – допытывалась я. – Кто творит все эти ужасы?

– Мы скоро узнаем, – вздохнув, пообещал мне мой наставник. – Можешь не беспокоиться.

И снова – никаких действий. Я не сомневалась: мои враги думали, что ныне безраздельно главенствуют над орденом, а я больше не представляю опасности. Насчет последнего они заблуждались.

12 января 1791 г

Мои навыки владения мечом восстановились в полной мере. Я стала еще опытнее и искуснее. И стреляю я теперь гораздо метче, чем прежде. Я предупредила мистера Уэзеролла, что очень скоро покину хижину. Оставаясь здесь, я ничего не достигну. Каждый лишний день, проведенный в укрытии, отдалял время моего возмездия. Конечно же, мистер Уэзеролл пытался убедить меня остаться. Его доводы я знала наперечет: вот-вот должен прийти ответ, которого он ждал. Или обозначилось еще одно направление, которое стоит разведать.

Когда и это не помогло, он стал мне угрожать. Если только я попытаюсь уехать, то еще раньше прочувствую на себе, каково быть поколоченной рукояткой костыля, провонявшей потом его подмышки. Словом, «только попробуй!».

Я проявляю (не)терпение.

26 марта 1791 г

1

Сегодня мистер Уэзеролл с Жаком поутру отправились в Шатофор и вернулись гораздо позже обычного. Они запоздали настолько, что я уже начала волноваться.

У нас не раз возникал разговор о переносе тайника в другое место. Рано или поздно кто-то его обнаружит. Во всяком случае, так считал мистер Уэзеролл. Тема переноса тайника стала еще одним видом оружия в его арсенале. Наша война мнений не прекращалась. Нескончаемый «тяни-толкай» насчет того, должна ли я остаться (он говорил «да») или покинуть хижину (я говорила «да»). Я окрепла, вернула все прежние навыки. Наедине с собой я негодовала, возмущаясь собственному бездействию. Я представляла безликих врагов, шумно радующихся победе и поднимающих издевательские тосты в мою честь.

– Вот и старая Элиза вернулась, – ворчал мистер Уэзеролл. – Точнее, юная Элиза. Бесшабашная девчонка. Ей ничего не стоит съездить в Лондон и затеять вражду, последствия которой аукаются нам до сих пор.

Конечно же, он был прав. Мне хотелось стать взрослой, более рассудительной Элизой, достойной предводительницей ордена. Мой отец никогда и ничего не делал сломя голову.

Но мои мысли неизменно возвращались к необходимости «что-то делать». Наверное, другая, более рассудительная девица спокойно завершила бы свое образование, как и положено послушной куколке. А «бесшабашная девчонка» Элиза предпочла действовать, отправилась в Кале, где началась ее взрослая жизнь. Меня будоражило и злило сознание того, что я бесцельно трачу время, не предпринимая никаких действий. Это сердило меня еще сильнее, а я и так была достаточно сердита.

Сегодняшнее происшествие усилило мое желание начать действовать. Я имею в виду позднее возвращение мистера Уэзеролла, стоившее мне немалых нервов. Едва они с Жаком подъехали, я стрелой вылетела во двор.

– Что у вас стряслось? – спросила я, помогая мистеру Уэзероллу выбраться из повозки.

– Сейчас расскажу, – хмуро ответил он. – Мне еще чертовски повезло, что наш парень не переносит вони сыров.

Он кивнул в сторону Жака, успевшего развернуть повозку.

– Я ничего не понимаю. При чем тут сыры?

– А при том, что, пока Жак, по обыкновению, дожидался меня на улице, произошло нечто странное. Точнее, он увидел нечто странное. Мальчишку, который болтался поблизости от магазина.

Мы одолели половину расстояния до хижины, где я намеревалась сварить мистеру Уэзероллу кофе и послушать его рассказ. Но произнесенные им слова заставили меня остановиться.

– Может, я чего-то не дослышала?

– Все ты дослышала. Говорю тебе: какой-то малолетний негодяй шнырял по площади.

Итак, некий сорванец болтался по площади. Я усмехнулась и сказала, что это обычное времяпрепровождение уличных мальчишек. В ответ мистер Уэзеролл раздраженно зарычал:

– Не какой-то сорванец, а на редкость пронырливый. Пока Жак меня дожидался, этот маленький наглец подошел к нему и начал задавать вопросы. И вопросы-то были совсем не детскими: не видел ли Жак человека на костылях, входившего утром в магазин сыров? Жак наш – парень ушлый. Прикинулся простачком. Ответил, что пока никакого человека на костылях не видел, но если надо, то понаблюдает за магазинной дверью.

Мистер Уэзеролл отер вспотевший лоб.

– Ты послушай, как этот прыщавый клоп с ним разговаривал! «Отлично, – заявил он Жаку. – Я буду тут поблизости. Сообщишь мне что-то полезное, я тебе и денежку заплачу». Каков наглец! Жак сказал, что ему на вид лет десять, не больше. Откуда, спрашивается, у этого мальца деньги, чтобы платить за сведения?

Я пожала плечами.

– От тех, кто платит ему самому, вот откуда! Малец работает на тех же тамплиеров, кто плел заговоры против нас. Как пить дать, или я – не Фредди Уэзеролл. Элиза, они хотят найти тайник. Они разыскивают тебя. Эти господа считают: стоит узнать местонахождение тайника, и они сразу же выйдут на тебя.

– А вы говорили с этим мальчишкой?

– Ты за кого меня принимаешь? Я что, похож на идиота? Едва эта двуногая вошь отошла подальше, Жак поспешил в магазин и все мне рассказал. Мы вышли через заднюю дверь и поехали домой кружным путем. Надо было удостовериться, что за нами нет хвоста.

– Так за вами следили?

Мистер Уэзеролл покачал головой:

– Но это лишь вопрос времени.

– Откуда вы знаете? – возразила я. – В этой задачке слишком много неизвестных. Начнем с того, действительно ли пронырливый мальчишка работает на тамплиеров? А может, у него была затея вас ограбить или выклянчить деньги? Может, хотел выбить у вас один костыль, чтобы позабавиться. Допустим, мальчишка уже видел, как вы приезжали в магазин, и это возбудило у его хозяев какие-то подозрения. Но разве они знают наверняка, что наш «почтовый ящик» находится не где-то, а в магазине сыров?

– Думаю, что знают, – тихо ответил мистер Уэзеролл.

– А доказательства у вас есть?

– Есть.

Он нахмурился, достал из камзола письмо и протянул мне.

2

Мадемуазель великий магистр!

Я остаюсь верным вам и вашему отцу. Нам необходимо встретиться, чтобы я мог рассказать вам правду об обстоятельствах смерти вашего отца и последующих событиях. Ответьте мне незамедлительно.

Лафреньер

У меня заколотилось сердце.

– Я должна ответить, – не задумываясь, выпалила я.

Мистер Уэзеролл досадливо замотал головой.

– Такой глупости ты не сделаешь, – резко возразил он. – Это ловушка. Способ выманить нас с помощью фальшивого письма. Но если письмо и впрямь писал Лафреньер, тогда я вообще отказываюсь что-либо понимать. Вот только чутье подсказывает мне: это ловушка, и если мы ответим, угодим туда за милую душу.

– Если ответим отсюда.

Он покачал головой:

– Ты никуда не поедешь.

– Я должна узнать, – ответила я, размахивая письмом.

Мистер Уэзеролл принялся чесать в затылке, стараясь найти очередной довод.

– Одна ты никуда не поедешь.

Я не удержалась от смеха:

– И кто будет меня сопровождать? Не вы ли?

Меня обдало жгучим стыдом. Я опустила голову:

– Боже, что я говорю? Мистер Уэзеролл, умоляю, простите меня. Я совсем не хотела…

Он грустно покачал головой:

– Нет, нет. Ты права, Элиза. Ты права. Я теперь защитник, который не может защитить.

Я подошла, встала на колени перед его стулом и обняла его.

Мистер Уэзеролл тихонько всхлипнул, и какое-то время мы просто молча обнимали друг друга.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – наконец проговорил он.

– Мне надо ехать.

– Элиза, ты не можешь сражаться с ними. – Сердитым взмахом ладони мистер Уэзеролл смахнул слезы. – Наши противники стали очень сильными и могущественными. Тебе нельзя выступать против них одной.

– И без конца прятаться от них я тоже не могу, – сказала я, обнимая мистера Уэзеролла. – Вы не хуже меня знаете: если они нашли тайник, им несложно сделать вывод, что мы где-то поблизости. Достаточно на карте взять за центр магазин сыров, провести окружность и начать поиски. Королевский дом, где Элиза Де Ла Серр завершала свое обучение, – прекрасная отправная точка наряду со всеми остальными.

Мистер Уэзеролл продолжал сопеть.

– Вы не хуже меня знаете: рано или поздно нам с вами придется покинуть эту хижину. Мы осядем в другом месте, где продолжим бесплодные попытки заручиться чьей-то поддержкой. Попутно мы будем ждать, что и другой наш тайник обнаружат, и снова тронемся в путь. Эти скитания – отнюдь не выбор.

– Погоди, Элиза, – замотал головой мистер Уэзеролл. – Я могу что-нибудь придумать. Поэтому просто послушай. Я – твой советник, и я советую тебе остаться здесь. События приняли неожиданный и нежелательный оборот, и нам необходимо сформулировать свой ответ. Как тебе такое предложение? Правда, хорош советник, который предлагает идею, взятую прямо из твоей головы?

Чувствуя привкус лжи на губах, я пообещала остаться. Возможно, мистер Уэзеролл знал, что, когда в доме все уснут, я тихонечко исчезну.

Да, как только высохнут чернила на этой странице, я положу дневник в сумку и на цыпочках выйду из комнаты. Это разобьет ему сердце. Мистер Уэзеролл, я очень, очень сожалею, что вынуждена так поступить.

27 марта 1791 г

1

Я тихо двигалась к входной двери, чтобы тайком покинуть хижину. И вдруг в коридоре мелькнуло привидение.

Я кашлянула. Привидение остановилось и приложило палец к губам. Это была Элен, которую я застигла возвращающейся из комнаты Жака в свою.

– Прости, что напугала тебя, – шепнула я.

– Ничего, мадемуазель.

– Слушай, какой смысл вам скрывать свои отношения?

Элен покраснела:

– Не хочу, чтобы мистер Уэзеролл знал.

Я подумала было возразить, но не стала и повернулась к двери:

– В таком случае, до свидания. Я собираюсь покинуть вас на какое-то время.

– И куда вы поедете, мадемуазель?

– В Париж. Мне там нужно кое-что сделать.

– И вы собирались уехать посреди ночи, ни с кем не простившись?

– Я вынуждена так поступить. Мистер Уэзеролл… он очень возражал против моего отъезда.

Элен бесшумно подошла ко мне и крепко поцеловала в обе щеки.

– Элиза, прошу вас, будьте осторожны. И обязательно возвращайтесь к нам.

Я мысленно усмехнулась странной иронии этого момента. Я отправляюсь в путешествие, собираясь отомстить за свою семью. А ведь на самом деле моя семья остается здесь, в хижине. На мгновение я даже передумала уезжать. Не лучше ли жить в изгнании с теми, кого я люблю, чем умереть в попытке отомстить за смерть отца?

Но нет. У меня внутри застрял плотный комок ненависти, и я должна от него освободиться.

– Я обязательно вернусь, – сказала я. – Спасибо тебе, Элен. Знаешь… мне очень повезло с тобой.

– Знаю, – улыбнулась она.

Я тихо выскользнула за дверь.

2

Покинув хижину, я вовсе не испытывала счастья. Только возбуждение от грядущих действий и ощущение, что у меня снова появилась цель. Пришпоривая Царапку, я мчалась в Шатофор.

Мне надо было кое-что сделать. Приехав в городок глубокой ночью, я отыскала постоялый двор, таверна которого была еще открыта. Войдя туда, я объявила каждому, кому это было интересно, что меня зовут Элиза Де Ла Серр, что живу я в Версале, но сейчас направляюсь в Париж.

Утром я продолжила путь и, приехав в Париж, пересекла мост Мари, очутившись на острове Сен-Луи. С моста я свернула в сторону… своего дома? Можно сказать и так. Во всяком случае, это был мой особняк.

В каком состоянии я его застала? Уже и не помню, была ли я опрятной хозяйкой, живя там два года назад. Ответ я получила, едва войдя внутрь. Я была совсем неопрятной хозяйкой, постоянно мучимой жаждой, о чем свидетельствовали валявшиеся повсюду винные бутылки. Мне вспомнились мрачные часы и дни, проведенные здесь, но я не позволила себе содрогнуться.

Я не стала трогать все эти напоминания о прошлом. Присев за стол, я написала письмо месье Лафреньеру, попросив о встрече через два дня в отеле «Вуазен». Я сама отнесла письмо по указанному им адресу, после чего вернулась в особняк, устроила веревочные заграждения на случай незваных гостей и, как и прежде, обосновалась в комнате экономки, приготовившись ждать.

29 марта 1791 г

1

Отель «Вуазен», в котором я назначила встречу Лафреньеру, находился в квартале Ле Маре. Я отправилась туда пешком. Кого я там увижу? Это был один из множества вопросов, на которые у меня не было ответа. Кто для меня нынче Лафреньер? Друг? Предатель? Или он предстанет в совершенно ином качестве? Шла ли я прямиком в подстроенную им ловушку? Или мой поступок был единственно правильным, если я не хотела всю жизнь прятаться от людей, желавших моей смерти?

Двор отеля «Вуазен» был угрюмого серого цвета. Здание обступало его с трех сторон. Когда-то этот отель выглядел совсем по-другому: величественный, аристократичный, как и те, кто здесь бывал. Но революция поставила аристократию на колени. Национальное собрание чуть ли не каждый день вводило для нее все новые ущемления в правах. Неудивительно, что события двух последних лет сбили спесь и с «Вуазена». Окна помещений, где горел свет, были тщательно зашторены. Хватало разбитых окон, заколоченных досками. Когда-то двор украшали лужайки и клумбы. Садовники, ухаживавшие за ними, снимали шапки и кланялись важным господам. Теперь же некому было подрезать плющ, и его ветви упрямо тянулись к темным окнам второго этажа. Между булыжниками и плитами дорожек росла трава, но она не приглушала звуки моих шагов.

Я подавила беспокойство, охватившее меня при виде затемненных окон. Не верилось, что несколько лет назад здесь бурлила жизнь. А сейчас за каждым мог прятаться потенциальный противник.

– Я пришла! – крикнула я. – Месье Лафреньер, где вы?

«Что-то здесь не так, – затаив дыхание, подумала я. – Что-то здесь совсем не так». Какая же я дура, если решила устроить встречу здесь. Интуиция говорила мне: «Ты попадешь в ловушку», а я успокаивала себя мыслями, что новая ловушка не будет точной копией прежней.

Прав был мистер Уэзеролл. Ох, как он был прав…

За спиной что-то зашуршало. Повернувшись, я увидела фигуру, отделяющуюся от тени.

Я сощурилась, согнула пальцы, приготовилась.

– Кто вы? – крикнула я.

Это точно был не Лафреньер. Незнакомец метнулся вперед и выхватил меч, лезвие которого блеснуло в холодном лунном свете.

Наверное, я бы успела выхватить свой. У меня это получалось быстро. А может, и не успела бы. Противник тоже отличался быстротой.

Теперь это уже не имело значения. Исход поединка, не успевшего начаться, решила третья сторона. Невесть откуда появился второй человек. Под луной блеснуло лезвие скрытого клинка, и мой неудачливый убийца упал. У него за спиной стоял Арно.

Какое-то время я могла лишь стоять и глазеть, поскольку таким я Арно еще не видела. И дело не только в его одежде ассасина и скрытом клинке. Прежний Арно исчез. Вместо парня я увидела мужчину.

Моя оторопь длилась недолго. Я вдруг подумала: мои противники не пошлют на встречу со мной только одного убийцу. Где-то наверняка прячутся и другие. Так оно и есть! За спиной Арно выросла чья-то фигура. Нет, не зря я столько времени упражнялась в стрельбе, выбирая укромные места возле хижины. Я выстрелила через плечо Арно. Во лбу убийцы появился третий глаз, а сам он повалился на заросшие травой плиты.

2

– Что тут происходит? – спросила я, перезаряжая пистолет. – Где месье Лафреньер?

– Он мертв, – ответил Арно.

Сказано это было с какой-то странной интонацией, будто гибель Лафреньера – лишь малая часть истории.

– Что? – спросила я, бросая на Арно сердитый взгляд.

Он не успел ответить. Грянул мушкетный выстрел. Пуля ударила в стену совсем рядом, и на нас посыпался дождь каменных осколков. Похоже, стрелки засели в помещениях второго этажа.

Арно схватил меня за руку. Часть моей личности, продолжавшая его ненавидеть, хотела вырваться и бросить что-нибудь вроде «Спасибо, сама справлюсь». Но в памяти мелькнули слова мистера Уэзеролла. Арно сюда пришел исключительно ради меня, и сейчас это было главным. Я не стала выдергивать руку.

– Объяснения будут потом, – быстро проговорил Арно. – А сейчас двигаем отсюда!

Из окон по нам снова дали залп, но мы уже неслись к воротам, торопясь убраться из этого опасного места.

Впереди находился лабиринт из живых изгородей: заросший, неухоженный, но не переставший быть лабиринтом. Плащ Арно развевался на бегу, капюшон откинулся сам собой. Я смотрела на красивое лицо молодого мужчины, мысленно переносясь в прежние, более счастливые времена, когда над нами еще не довлели тайны.

– Помнишь лето в Версале, когда нам было по десять лет? – спросила я.

– Помню, что я заблудился в том чертовом лабиринте и проплутал целых шесть часов, а ты за это время успела слопать мою порцию десерта, – ответил он.

– Тогда постарайся сейчас не заблудиться, – крикнула я и побежала вперед.

В моем голосе отчетливо слышались нотки радости. Только Арно мог это сделать для меня. Только Арно мог внести свет в мою жизнь. Если и был момент, когда я его по-настоящему «простила» – разумом и сердцем, – думаю, это случилось, когда мы бежали по лабиринту.

3

Мы добрались до середины лабиринта, где нас поджидал еще один убийца. Он готовился к сражению, беспокойно поглядывая то на меня, то на Арно. Я радовалась за этого малого: он отправится на тот свет, решив, что я примкнула к ассасинам. Он встретится с Создателем плывущим на облаке праведности. По моей версии этой истории, он был плохим человеком, а по его собственной – героем.

Я отошла, предоставив Арно разбираться с наемником. Я восхищалась умению Арно владеть мечом. Не стоит забывать: меня начали учить сражаться с восьми лет. Арно тогда сражался с алгебраическими примерами, которые ему задавал наш учитель. Из нас двоих я была гораздо опытнее по части сражения на мечах.

Но он нагнал упущенное. Очень быстро нагнал.

Увидев мой восхищенный взгляд, Арно наградил меня улыбкой, от которой могло растаять мое сердце, если бы оно в этом нуждалось.

Мы выбрались из лабиринта и оказались на бульваре. Вот где, невзирая на поздний час, бурлила жизнь. Я давно заметила одну характерную особенность, проявившуюся сразу после революции: люди стали больше кутить. Теперь они проживали каждый день так, словно он был последним.

Революционные толпы развлекали уличные комедианты, акробаты, жонглеры и кукольники. Недостатка в зрителях не было. Кое-кто уже успел изрядно напиться, другие уверенно двигались к этому. Почти у всех – счастливые лица и улыбки во весь рот. Со множества бород и усов капало пиво и вино. Усы и бороды нынче стали знаком поддержки революции наряду с красными «шапочками свободы», мелькавшими повсюду.

Неудивительно, что трое подвыпивших сторонников революции, направлявшихся в нашу сторону, застыли в полном недоумении. Почувствовав, что я готова взяться за меч, Арно остановил меня, слегка сдавив предплечье. Любому другому такая дерзость стоила бы пальца, а то и двух. Но не Арно, которого я готовилась простить.

– Давай встретимся завтра за чашкой кофе, – предложил он. – Там я тебе все объясню.

1 апреля 1791 г

Площадь Вогезов – старейшая и едва ли не самая большая из всех парижских площадей – находилась неподалеку от места, где вечером мы расстались с Арно. Переночевав в особняке, я отправилась туда: возбужденная, полная любопытства и едва сдерживаемого волнения. Невзирая на провал с Лафреньером, я хотя бы «делала что-то». Я двигалась вперед, и это чувство буквально захлестывало меня.

По периметру площади стояли здания из красного кирпича. Пройдя через одну из массивных сводчатых арок, я сделала несколько шагов и вдруг замерла. Что-то заставило меня остановиться. Я стояла, не понимая, в чем дело. Те же здания, те же прихотливые сводчатые арки. Но чего-то недоставало.

И вдруг я поняла. Раньше в центре площади стояла бронзовая конная статуя Людовика XIII. Сейчас ее не было. Я слышала, что революционеры пустили статуи на переплавку. Вот и подтверждение.

Арно пришел в своем костюме ассасина. Я снова вгляделась в него, не примешивая чувства и пытаясь понять, что же изменилось в нем, превратив из юноши в мужчину. Быть может, решительность, появившаяся в изгибе губ и подбородке? Его плечи стали шире. Голову он держал высоко поднятой. В его глазах цвета серого гранита сочетались красота и напор. Арно всегда был обаятельным мальчишкой. Версальские женщины открыто говорили об этом. Когда он проходил, молодые девицы обычно краснели и хихикали, прикрывая лицо перчатками. Одна его внешность устраняла все неприятные моменты, которые при иных обстоятельствах могли бы возникнуть, учитывая его социальный статус нашего подопечного. Помню, какое приятное чувство превосходства возникало у меня тогда от сознания: «Он – мой».

Однако сейчас Арно окружал ореол не столько обаяния, сколько, не побоюсь сказать, героизма. Меня кольнуло ощущение вины. Ведь мы, скрывая от Арно истинную природу его наследия, отчасти мешали ему достичь этого состояния раньше.

Меня снова кольнуло чувство вины, но теперь уже перед покойным отцом. Будь я не столь эгоистична и сумей я привить Арно тамплиерское мировоззрение (что когда-то клятвенно обещала отцу), возможно, этот свежеиспеченный мужчина сейчас служил бы нашему делу, а не находился в стане наших давних противников.

Но затем, когда мы уселись и нам подали кофе (все это отчасти напоминало привычную парижскую жизнь), меня уже не столь волновало, что я – тамплиер, а он – ассасин. Если бы не одежда его ордена, мы бы сошли за влюбленную парочку, наслаждающуюся утренним кофе. Когда он улыбнулся, я увидела улыбку прежнего Арно – мальчишки, с которым росла и в которого влюбилась. На мгновение мне отчаянно захотелось забыть обо всем и погрузиться в приятные воспоминания с головой, отодвинув противоречия и чувство долга.

– Итак… – нарушила молчание я.

– Итак.

– Похоже, скучать тебе было некогда.

– Да, я был очень занят. Я выслеживал человека, убившего твоего отца, – ответил Арно и отвел глаза.

Может, было еще что-то, о чем он не хотел или не имел права говорить?

– Я искренне желаю тебе удачи, – сказала я Арно. – Этот человек расправился с большинством моих союзников, а остальных запугал и заставил молчать. Он с таким же успехом может быть не человеком, а призраком.

– Я его видел.

– Что-о? Когда?

– Вчера вечером. Незадолго до встречи с тобой.

Арно встал:

– Идем. Я тебе расскажу.

Мы покинули кафе. Мне хотелось знать как можно больше. Арно рассказал о событиях минувшего вечера. По сути, он видел некую таинственную фигуру, закутанную в плащ. И впрямь призрак, не имеющий имени. И все равно способность Арно узнать так много была почти сверхъестественной.

– Как тебе это удается, черт побери? – спросила я.

– Мне открыты особые, ни на что не похожие способы расследования, – загадочно ответил он.

Я искоса посмотрела на него и вспомнила отцовские слова, касавшиеся «дарований», якобы имевшихся у Арно. Тогда я думала, что речь скорее идет о «способностях», но отец, быть может, имел в виду совсем не это. Возможно, Арно обладал уникальными дарованиями, и ассасинам удалось их раскрыть.

– Ладно, не стану выпытывать твои секреты. Просто скажи, где мне его найти.

– Сомневаюсь, что это хорошая затея, – покачал головой Арно.

– Ты мне не доверяешь?

– Ты сама говорила, что этот человек расправился с твоими союзниками и фактически узурпировал власть в ордене. Элиза, он хочет твоей смерти.

– И что? – фыркнула я. – Ты хочешь меня защитить? Ты это имел в виду?

– Я хочу тебе помочь. – Арно уже не улыбался. – У братства есть возможности, есть люди.

– Арно, жалость – отнюдь не добродетель, – резко бросила ему я. – И ассасинам я не доверяю.

– А мне ты доверяешь? – испытующе спросил он.

Я отвернулась, понимая, что мне нечего ответить. Точнее, мне хотелось верить Арно, очень хотелось, но ведь он теперь был ассасином.

– Элиза, я ведь не так уж сильно изменился. – Его голос приобрел умоляющий оттенок. – Я все тот же мальчишка, который отвлекал внимание поварихи, пока ты умыкала варенье… Тот же мальчишка, что помогал тебе перелезать через стену в сад, где было полным-полно собак…

И не только это. Нужно было трезво оценивать свои силы. Мистер Уэзеролл не раз подчеркивал: я совсем одна против стаи врагов. Что, если я обращусь за поддержкой к ассасинам? Я могла не задавать себе вопрос, как поступил бы в этой ситуации мой отец. Он ведь готовился заключить перемирие с их орденом.

– Устрой мне встречу с твоим братством, – попросила я Арно. – Я выслушаю их предложение.

Мои слова несколько озадачили его.

– Предложение – это не совсем подходящее слово…

2 апреля 1791 г

1

Как оказалось, совет ордена ассасинов собирался в подвале одного из домов на острове Сите, близи собора Нотр-Дам.

– Ты уверен, что это хорошая затея? – спросила я Арно, когда мы вошли в помещение, окруженное каменными сводчатыми арками.

В одном углу находилась массивная деревянная дверь с металлическим кольцом, возле которой стоял рослый бородатый ассасин. Его глаза сверкали из-под капюшона. Он молча кивнул Арно, который ответил на приветствие тем же жестом. Я поспешила отделаться от ощущения нереальности происходящего. Арно, превратившийся в мужчину, и Арно-ассасин.

– У нас общий враг, – сказал Арно, когда дверь открылась и мы очутились в коридоре, освещенном факелами. – Совет это поймет. И потом, Мирабо ведь был другом твоего отца.

Я кивнула:

– Не то чтобы другом, но отец ему доверял. Идем дальше.

Однако вначале Арно достал повязку для глаз и потребовал ее надеть. Я не возражала, но назло ему пересчитала все ступени и повороты. Я не сомневалась, что в случае необходимости самостоятельно выберусь из этого лабиринта.

Когда путешествие окончилось, я с помощью внешних ощущений попыталась оценить место, куда попала. Это было сырое подземное помещение. Здесь было достаточно людно, судя по доносившимся со всех сторон голосам. Казалось, их владельцы находятся на верхних галереях. Но потом я сообразила: члены совета стояли вдоль стен. Их перешептывания напоминали капли воды, сочащиеся из трещин в камне. Собравшиеся беспокойно и с каким-то подозрением шаркали ногами и бормотали, как будто говорили сами с собой.

– Неужели это?..

– Что он задумал?

Напротив нас кто-то заговорил грубым, хрипловатым голосом, очень похожим на голос мистера Уэзеролла.

– Что ты отмочил на этот раз? У тебя вместо головы ночной горшок на плечах? – спросил французский мистер Уэзеролл.

Мое сердце было готово выпрыгнуть из груди. Мне стало трудно дышать. Что, если такого вторжения во вражеский орден мне не простят? Вдруг я зашла слишком далеко? Вдруг и здесь раздадутся крики: «Убейте рыжую девку!» Арно не требовал оставить оружие наверху. Меч и пистолет находились при мне. Но много ли от них толку, когда на глазах повязка, а вокруг – многочисленные противники? И не просто противники. Ассасины.

Я мысленно себя одернула. Не для того Арно спасал меня из одной ловушки, чтобы заманить в другую. Я ему доверяла, настолько же, насколько любила его. И когда Арно обратился к человеку, преградившему нам путь, голос его звучал на редкость спокойно и уверенно. Настоящий бальзам для моих натянутых, словно струны, нервов.

– Тамплиеры приговорили ее к смерти, – сказал Арно.

– И потому ты привел ее сюда?

Человек говорил властным тоном, не скрывая сомнений. Похоже, это и был Беллек.

Арно не успел ответить. В помещение вошел еще кто-то. Послышался другой голос:

– И кто же у нас в гостях?

– Меня зовут… – начала я.

– Ради бога, снимите вы эту повязку, – перебил меня новоприбывший. – Просто смешно.

Я сдернула повязку и теперь могла рассмотреть собравшихся. Моя догадка была верной: они стояли вдоль стен своего затемненного внутреннего святилища, устроенного глубоко под землей. Факелы бросали оранжевые отсветы на их плащи. Складки капюшонов скрывали лица.

Я перевела взгляд на Беллека. У него был крючковатый нос. От его фигуры веяло подозрительностью. Он глядел на меня с нескрываемым презрением. Язык его тела подсказывал: Беллек опасался за Арно.

Человеком, предложившим мне снять повязку, был глава ордена ассасинов Оноре Габриэль Рикетти, граф де Мирабо. Председатель Национального собрания, герой революции, нынче он придерживался более умеренной позиции, нежели другие, требовавшие радикальных перемен.

Я слышала, что его внешность вызывала насмешки. Мирабо был весьма полным, круглолицым человеком с дряблой, морщинистой кожей, но глаза у него были добрыми, располагающими к себе. Мне он сразу понравился.

Расправив плечи, я обратилась к собравшимся:

– Меня зовут Элиза Де Ла Серр. Моим отцом был Франсуа Де Ла Серр, великий магистр ордена тамплиеров. Я пришла просить вас о помощи.

Члены совета начали перешептываться, пока Мирабо не утихомирил их, подняв палец.

– Продолжайте, – сказал он мне.

– Мы что, мало спорили об этом в прошлом? – начали возражать другие. – Прикажете начинать новый круг?

И вновь Мирабо погасил возражения.

– Мы должны вернуться к этому, и мы вернемся, – сказал он им. – Дочь Франсуа Де Ла Серра обратилась к нам за помощью. Если вы не видите всех преимуществ, открывающихся перед нами, мне остается лишь вздыхать о нашем будущем… Продолжайте, мадемуазель.

– Ну вот, приехали, – сердито бросил тот, кого я посчитала Беллеком.

Разумеется, я не осталась в долгу и тут же обратилась к нему:

– Поверьте, месье, вы и ваши собратья – отнюдь не те люди, с кем при обычных обстоятельствах я вступила бы в переговоры. Однако мой отец мертв, как и многие мои союзники внутри ордена. И если возмездие вынуждает меня обращаться за помощью к ассасинам, так тому и быть.

– Она бы не «вступила в переговоры», – хмыкнул Беллек. – Не смешите мою задницу. Это просто уловка, чтобы усыпить нашу бдительность. Нам следует убить эту девицу, а ее голову отправить тамплиерам в качестве предупреждения.

– Беллек… – прорычал Арно.

– Довольно! – крикнул Мирабо. – Очевидно, что все дебаты нам уместнее проводить в своем кругу. Надеюсь, мадемуазель Де Ла Серр отнесется к этому с пониманием?

– Конечно, – ответила я, сдержанно поклонившись.

– Арно, полагаю, вам стоит проводить мадемуазель. У вас обоих наверняка найдется о чем поговорить.

2

Мы вышли, миновали мост и двинулись по оживленным улицам, пока вновь не оказались на площади Вогезов.

– Чутье меня не подвело, – сказала я. – Другого результата от этой встречи я и не ожидала.

– Не торопись. Мирабо сумеет их переубедить.

Мы с Арно шли, а мои мысли переносились от графа де Мирабо к человеку, захватившему власть в моем ордене.

– Ты всерьез думаешь, что мы сможем его найти? – спросила я.

– Удача не будет вечно ему улыбаться. Франсуа Тома Жермен считал Лафреньера…

– Как ты сказал? Франсуа Тома Жермен?

– Да, – ответил Арно. – Серебряных дел мастер, который привел меня к Лафреньеру.

Меня обдало холодной волной возбуждения.

– Послушай, Арно. Этот Франсуа Тома Жермен когда-то был ближайшим помощником моего отца.

– Тамплиер?

– Бывший. Его исключили из ордена, когда я была совсем маленькой. Насколько я слышала, из-за еретических взглядов и Жака де Моле. Возможно, я что-то путаю. Но Жермен должен быть мертв. Он давно умер.

Жермен. Жак де Моле. Эти мысли я оставила на потом. Возможно, мистер Уэзеролл объяснит мне, что к чему.

– Для трупа этот Жермен очень уж деятелен, – заметил мне Арно.

Я кивнула:

– До чего же мне хочется порасспросить его кое о чем.

– И мне тоже. Кстати, его мастерская находится неподалеку отсюда, на улице Сен-Антуан.

Обозначившаяся вдали цель заставила нас ускорить шаги. Улица, окаймленная деревьями, выходила к площади. У нас над головой на легком, по-летнему теплом ветерке раскачивались флажки. Над витринами магазинов и окнами кофеен уже были натянуты навесы от солнца.

Следы волнений были заметны на улице и сейчас: опрокинутая телега, горка разбитых бочек, закопченные булыжники. И конечно же, повсюду висели трехцветные флаги, кое-где – с отметинами сражений.

Во всем остальном улица казалась вполне мирной, какой и была в дореволюционные времена. Прохожие торопились по своим повседневным делам. Почти не верилось, что здесь, как и на других улицах, происходили события, которые иначе как катаклизмами не назовешь и которые изменили жизнь нашей страны.

Миновав еще несколько улиц, мощенных булыжником, мы остановились возле ворот, открывавшихся во внутренний двор. Это было большое здание, где, по словам Арно, помещались мастерские ремесленников. Здесь мы рассчитывали разыскать серебряных дел мастера по фамилии Жермен. Человека, распорядившегося убить моего отца.

– Когда я приходил сюда в прошлый раз, у ворот стояли караульные, – сказал Арно.

Почему-то их отсутствие его насторожило.

– Как видишь, теперь здесь никого.

– Конечно, за это время много чего могло случиться. Караульных могли попросту снять.

– Или причина в чем-то другом.

Мы толкнули створку ворот и сразу же насторожились. Теперь мы говорили почти шепотом. Рука сама собой легла на эфес меча. Пистолет за поясом вызывал приятное ощущение и придавал уверенности.

– Эй, есть здесь кто-нибудь? – крикнул Арно в пустоту двора.

Ответа не последовало. За спиной шумела улица, но впереди была только тишина. На нас молча, немигающим взглядом смотрели окна.

Мы решились войти внутрь. Дверь оказалась незапертой. Нас встретил пустой вестибюль. Мы поднялись по лестнице. Арно вел меня туда, где находилась мастерская серебряных дел мастера. Судя по всему, ее покинули совсем недавно. Внутри остались инструменты и приспособления, необходимые для работы по серебру. И никаких признаков хозяина мастерской.

Мы огляделись и, поначалу осторожно, затем все смелее, принялись рыться в бумагах. Полки были завалены разными предметами. Мы рылись и там, сами не зная, что́ ищем. Мы заглядывали во все углы. Теоретически внешне смиренный серебряных дел мастер Жермен вполне мог быть тамплиером высокого ранга. Мы надеялись отыскать хоть что-то, подтверждающее нашу теорию.

Если наши предположения верны, получалось, что этот якобы простой ювелир убил моего отца и теперь прилагал максимум усилий для разрушения всего, что составляло важную часть моей жизни.

У меня сжались кулаки. Сердце окаменело при мысли о том, сколько боли этот Жермен принес семье Ла Серр. Никогда прежде мысль о возмездии не была для меня такой реальной, как сейчас.

Со стороны двери послышался странный шум, похожий на шуршание легкой ткани. Звук был очень тихий, однако он заставил нас обоих насторожиться и повернуться к двери.

– Нам только ловушки не хватало, – вздохнул Арно.

– А это и есть ловушка, – ответила я.

3

Мы едва успели переглянуться и вытащить мечи. В комнату ввалились четверо угрюмого вида мужчин. Они сразу же отрезали нам путь к отступлению. Все четверо с нескрываемой злобой смотрели на нас. Чувствовалось, они намеренно надели потертые шляпы и грязные сапоги, чтобы придать себе устрашающее обличье революционеров и избегнуть всякого рода случайностей на улицах. Однако их мысли были далеки от свободы, равенства или…

Один из этой четверки так и пригвоздил меня взглядом. У него были глубоко посаженные глаза, казавшиеся вдавленными в высокий лоб. На шее болтался красный шарф. Держа в одной руке кинжал, другой он вытащил из-за спины меч. Лезвие меча стремительно прочертило в воздухе дугу и нацелилось на меня. (В этом движении было что-то показное.) Его спутник проделал то же самое. Рука второго (я видела ее тыльную сторону) замерла чуть выше, чем грань меча. Будь они настоящими революционерами, решившими ограбить или изнасиловать меня, они бы сейчас хохотали во все горло, не зная, с кем имеют дело, и не подозревая, что эти мгновения – последние в их жизни. Но они не были революционерами. Они были убийцами из ордена тамплиеров и уже знали, что Элиза Де Ла Серр – отнюдь не легкая добыча, а потому их ждет сражение.

Тот, кто держал меч вертикально, двинулся ко мне первым. Теперь его лезвие чертило зигзаги, целясь мне в живот. Он упирался правой ногой, перенеся на нее всю тяжесть тела.

Зазвенела сталь. Я парировала удар, оттолкнув его меч в сторону, а сама переместилась чуть влево, верно предугадав одновременную атаку Красного Шарфа.

Я не ошиблась. Он атаковал. Его меч я встретила нисходящим ударом своего. Выбранная тактика позволяла мне сдерживать обоих противников. Пусть подумают и убедятся: то, что им рассказывали обо мне, – правда. Я была опытной, хорошо обученной противницей, прошедшей подготовку у прекрасных учителей. И сейчас я чувствовала себя сильнее, чем когда-либо.

Справа от меня Арно скрестил меч с двумя другими противниками. Там тоже звенела сталь. Раздался крик, и голос не принадлежал моему союзнику.

В то же мгновение Плоский Меч допустил первую ошибку. Он тоже слышал крик товарища и решил взглянуть, что с тем стряслось. Его взгляд оторвался от меня всего на полсекунды. Всего на мгновение он утратил сосредоточенность, за что и поплатился.

Я нацелилась, устремилась вперед, пригнулась и из этого положения ударила вверх. Легкий поворот руки, и меч полоснул ему по горлу.

Красный Шарф воспользовался ситуацией. Он решил, что гибель товарища дала ему шанс расправиться со мной. Он двинулся на меня, держа меч плашмя и агрессивно размахивая лезвием, считая, что его маневр по крайней мере собьет меня с ног.

Увы, маневр не удался. Оставшийся противник был излишне тороплив. Он думал, будто нашел уязвимое место в моей обороне, и ему не терпелось туда ударить. Но я ждала его нападения с этой стороны и успела опуститься на колено. Мой меч, на лезвии которого еще блестела свежая кровь Плоского Меча, теперь вонзился под мышку Красному Шарфу, пробив два слоя плотных кожаных доспехов.

В это время закричал второй противник Арно. Вскоре на пол упало четвертое тело. Сражение окончилось. В живых остались только мы с Арно.

Мы тяжело дышали. Булькающие звуки из глоток умирающих противников сменились глухими предсмертными хрипами.

Убедившись, что все четверо мертвы, мы переглянулись и решили продолжить осмотр мастерской.

4

– Здесь ничего нет, – сказала я через несколько минут.

– Должно быть, знал, что его блеф не удастся, – сказал Арно.

– Выходит, мы опять проиграли.

– Еще неизвестно. Давай смотреть дальше.

В мастерской была вторая дверь. Арно принялся дергать ее, но она не поддавалась. Он уже был готов прекратить попытки, и тогда я, усмехаясь, подошла и распахнула дверь пинком ноги. Комната, в которую мы попали, была меньше первой. Здесь нас встретили символы, знакомые мне с детства: тамплиерские кресты, оправленные в серебро. Здесь же стояли искусно выделанные серебряные чаши и графины.

Все указывало на то, что тамплиеры проводили здесь свои встречи. В противоположном конце комнаты, на возвышении, стояло роскошное, затейливо украшенное кресло, предназначенное для великого магистра. По обе стороны от кресла стояли стулья для ближайших помощников.

Посредине возвышался постамент, инкрустированный крестами. На нем лежали стопки документов. Я бросилась к постаменту, наугад выхватила несколько листов и стала рассматривать. Я не впервые видела подобные документы, однако странно было обнаружить их в этой комнате, рядом с мастерской серебряных дел мастера, а не в замке семьи Ла Серр.

В другой стопке были собраны приказы. И их я тоже видела не впервые. Такие же приказы подписывал мой отец. Однако тот, что я держала в руках, был подписан Жерменом и запечатан красной восковой печатью в форме тамплиерского креста.

– Это он. Жермен теперь великий магистр. Как такое могло случиться?

Арно покачал головой, потом зачем-то направился к окну.

– Ну и сукин сын. Мы должны сообщить Мирабо. Как только…

Он не договорил. Снаружи прогремели выстрелы. Мушкетные пули, пробив стекла, влетели в комнату, застряв в потолке. На нас посыпались куски штукатурки. Арно распластался под окном, я – возле двери. И сейчас же грянул второй залп.

– Уходи! – крикнул мне Арно. – Отправляйся в особняк Мирабо. Я здесь один управлюсь.

Я кивнула. Теперь мой путь лежал к жилищу главы ордена ассасинов Мирабо.

5

К особняку Мирабо я добралась, когда уже начинало темнеть. Меня удивила малочисленность прислуги. В доме ощущалась странная тишина. Мне сразу вспомнился наш замок в первые дни после маминой смерти, где царила такая же тишина.

Второй странностью, насторожившей меня, было поведение дворецкого. (Теперь-то я знаю, что одно было связано с другим.) Мне показалось, будто я застала его в тот момент, когда он придавал лицу надлежащее выражение и не успел довести дело до конца. Он почему-то не взялся проводить меня к своему господину. Я припомнила свое появление в лондонской гостинице «Кабанья голова» на Флит-стрит. Меня вполне могли снова принять за «ночную бабочку», но вряд ли даже этот печального вида дворецкий был настолько глуп.

Нет, что-то явно было не так. Достав меч, я молча направилась в указанную комнату. Окна там были плотно зашторены, свечи почти догорели, а огонь в камине едва теплился. На столе я увидела остатки трапезы, а сам Мирабо уже лежал в постели и, похоже, спал.

– Месье!

Ответа не последовало. Мирабо даже не пошевелился. Более того, его внушительная грудь, которая должна была подниматься и опускаться, оставалась неподвижной.

Я подошла ближе.

Догадка подтвердилась. Он был мертв.

– Элиза, что это значит?

Я даже вздрогнула, поскольку не ожидала услышать голос Арно, потом резко повернулась к двери. Вид у него был усталый. Чувствовалось, он только вернулся с поля боя. Главное, сам он не пострадал.

Во мне поднялось совершенно неуместное чувство вины.

– Понимаешь, я обнаружила его в таком виде. Я тут ни…

Взгляд Арно показался мне излишне пристальным.

– Конечно, ты тут ни при чем. Но я должен немедленно сообщить об этом совету. Пусть они узнают…

– Нет! – выкрикнула я. – Они и так мне не доверяют. В их глазах я окажусь первой и единственной подозреваемой.

– Ты права, – согласился Арно. – Права.

– Тогда что нам делать?

– Выяснить обстоятельства случившегося, – решительно ответил Арно.

Он внимательно осмотрел дверь и косяк.

– Попыток взлома я не вижу, – сказал он.

– Значит, Мирабо знал убийцу.

– Может, это сделал его гость? – предположил Арно. – Или слуга?

Я сразу вспомнила про дворецкого. Но если Мирабо убил дворецкий, тогда почему он все еще в доме? Возможно, дворецкий «сам не ведал, что творит».

Взгляд Арно привлек какой-то предмет. Взяв вещицу, он поднес ее ближе к глазам и принялся разглядывать. Мне она показалась обычной брошью. Однако лицо Арно посуровело, будто он заметил что-то важное. Он протянул «брошь» мне.

– Что это? – спросила я, хотя уже знала ответ.

Это был значок принадлежности к ордену тамплиеров. Точно такой вручили мне во время посвящения.

6

– Это… оружие, которым убили твоего отца, – сказал Арно, протягивая мне значок.

Я повертела значок в руках, посмотрела на знакомый символ в центре, а потом стала самым дотошным образом разглядывать булавку. Я обнаружила малюсенькую дырочку, через которую яд втекал внутрь лезвия булавки, а затем вытекал из двух еще более крохотных дырочек. Ловко придумано. Полная гарантия смерти.

Но булавка крепилась к значку с тамплиерской символикой. Любой из собратьев Мирабо по ордену ассасинов сразу предположил бы, что их главу убил тамплиер. Возможно, подозрение действительно пало бы на меня.

– Это значок принадлежности к ордену тамплиеров, – сказала я Арно.

Он кивнул и задал свой вопрос:

– А ты кого-нибудь видела, когда сюда пришла?

– Только дворецкого. Он меня впустил, но подниматься наверх не стал.

Арно скользил взглядом по спальне Мирабо, не пропуская ни одного уголка. Потом с его губ сорвался возглас, а сам он бросился к застекленному шкафу, опустился на колени и сунул руку под днище. Оттуда Арно извлек бокал с остатками вина.

Понюхав содержимое, он резко отпрянул.

– Отрава.

– Дай-ка и мне понюхать, – попросила я и поднесла бокал к носу.

Затем я осмотрела тело Мирабо. Осторожно подняла веки, проверив состояние зрачков, открыла ему рот. Язык покойного был придавлен к нижнему небу.

– Аконит,[11] – сказала я. – Яд, который трудно определить, когда не знаешь его признаков и не ищешь их.

– Если не ошибаюсь, этот яд в почете у тамплиеров?

– К нему прибегает всякий, кто желает скрыть следы убийства, – ответила я, игнорируя его язвительный намек. – Обнаружить аконит очень трудно, а запах и симптомы похожи на смерть от естественных причин. Он особенно удобен, когда нужно кого-то отравить, но обстоятельства не позволяют наблюдать, как жертва умирает.

– А как добывают эту отраву?

– Аконита полно в садах, но для мгновенного проявления ядовитых свойств его нужно обработать.

– Или купить у какого-нибудь аптекаря.

– Тамплиерский яд. Тамплиерский значок… Доказательства вины нашего ордена практически неоспоримы.

Арно выразительно посмотрел на меня. Я ответила хмурым взглядом.

– Ты меня раскусил. Мои поздравления, – вяло произнесла я. – Моим хитроумным замыслом было убийство единственного ассасина, который не желал моей смерти. Убив его, я никуда не сбежала, а стояла и ждала, когда меня обнаружат.

– Он не был единственным.

– Конечно. Прошу прощения. Однако ты знаешь: это не моих рук дело.

– Я тебе верю. А что касается остальных членов братства…

– Тогда нам надо найти настоящего убийцу раньше, чем они узнают о случившемся.

7

В событиях обнаружился любопытный поворот. Арно узнал от аптекаря, что яд покупал человек в одежде ассасина. Оттуда потянулась «путеводная нить» новых свидетельств. Арно распутывал ее узелки, пока она не привела нас сюда – к церкви Сен-Шапель все на том же острове Сите.

Пока мы не самым прямым путем добирались до величественного здания церкви, на город надвигалась буря. Чувствовалось, сама мысль о предательстве в рядах ассасинов потрясла Арно.

«Чем скорее ты с этим свыкнешься, тем лучше», – невесело подумала я.

– Тропа оканчивается здесь, – задумчиво произнес Арно.

– Ты уверен?

Задрав голову, Арно смотрел туда, где среди башенок, окаймлявших остроконечную крышу, стояла темная фигура. Ее силуэт четко вырисовывался на фоне неба. Ветер развевал длинный плащ. Человек смотрел на нас.

– К сожалению, уверен, – запоздало ответил мне Арно.

Я думала, что мы опять будем сражаться плечом к плечу, и внутренне подготовилась к битве. Но Арно меня остановил.

– Нет, – сказал он, касаясь моей руки. – Я пойду один.

– Не смеши меня! – накинулась я на него. – Я не позволю тебе идти одному.

– Элиза, постарайся меня понять. После гибели твоего отца ассасины… Они вернули мне смысл жизни. Дали то, во что я смог поверить. И теперь видеть, как наше кредо замарано предательством… Мне необходимо исправить положение самому. Я должен узнать причины происходящего.

Это я могла понять. Пожалуй, лучше, чем кто-либо. Я поцеловала Арно, больше не пытаясь отговаривать.

– Обязательно возвращайся, – сказала я ему. – Я тебя жду.

8

Я вытягивала шею, глядя на церковную крышу, но видела лишь камень и угрюмое небо. Человек в плаще исчез из виду. Я продолжала ждать и вдруг различила две фигуры, устроивших схватку на карнизе.

Рука инстинктивно метнулась к губам. В горле замер предостерегающий крик, совершенно бесполезный для Арно. Еще через мгновение оба соперника прыгнули вниз со стороны фасада, почти скрывшись за пеленой дождя.

Мое сердце зашлось от ужаса. Казалось, они вот-вот упадут и разобьются насмерть в нескольких шагах от меня. Однако они не упали, а очутились на выступе.

Я слышала, как гулко ударились о него их тела. Оба вскрикнули от боли. Мне казалось, что они уже не поднимутся и я наблюдаю последние минуты их жизни. Я снова ошиблась. Кряхтя, оба встали на ноги и продолжили поединок. Поначалу их движения были медленными, но затем к обоим стала возвращаться былая ярость. В сумраке их скрытые клинки сверкали, как маленькие молнии.

Сражаясь, они вели ожесточенный диалог.

– Черт бы вас побрал, Беллек! – кричал Арно. – Наступает новая эпоха. Неужели мы так и не переросли этот многовековой конфликт?

Я даже не удивилась, что его противником был Беллек – второй человек в ордене ассасинов. Значит, это Беллек убил Мирабо?

– Неужели все, чему я тебя учил, отскакивало от твоей головы, как от стенки горох? – гремел Беллек. – Мы сражаемся за свободу человеческой души. Устраиваем революцию против тамплиерской тирании.

– Как же смехотворно коротка дорога от революционной борьбы против тирании до убийств без разбору! – отвечал ему Арно.

– Тьфу ты! Решил гнуть свою линию, упрямый маленький мерзавец?

– Со стороны виднее, – ответил Арно и прыгнул вперед.

Его лезвие прочертило в воздухе восьмерку. Беллек был вынужден отступить.

– Открой глаза! – крикнул он. – Если тамплиеры хотят мира, то лишь с одной целью: чтобы спокойно подобраться к тебе и полоснуть кинжалом по горлу.

– Ошибаетесь, – возразил Арно.

– Жаль, ты не видел того, что довелось увидеть мне. А я был свидетелем того, как тамплиеры вырезали целые деревни, если им представлялся случай убить одного ассасина. Теперь, заносчивый мальчишка, расскажи, что видел ты при своем богатом жизненном опыте?

– Я видел, как великий магистр ордена тамплиеров подобрал испуганного сироту и воспитывал, будто родного сына.

– Ты был моей последней надеждой, – кричал заметно разозлившийся Беллек. – Я считал, что ты способен думать самостоятельно.

– Я действительно способен, Беллек. Просто я не думаю, как вы.

Их поединок продолжался на фоне широкого витражного окна, находившегося достаточно высоко от меня. Исхлестанные дождем, окруженные странным ореолом, противники на мгновение замерли, словно очутившись на краю пропасти. Их падение было неминуемым. Оставался лишь вопрос, куда падать: на скользкие булыжники церковного двора или внутрь церкви.

Часть окна с треском разлетелась. Противники устремились в возникший зубчатый проем, разрывая плащи об острые края витража. Я бросилась к запертым дверям церкви, откуда мне был виден зал.

– Арно! – крикнула я.

Он поднялся и замотал головой, словно пытаясь вернуть ясность мышления. От него во все стороны летели осколки, успевшие набиться в складки плаща. Беллека я не видела.

– Со мной все в порядке, – ответил Арно, слыша, как я дергаю створки дверей, пытаясь проникнуть внутрь. – Оставайся там, где стоишь.

Он отошел раньше, чем я успела возразить. Теперь я вся обратилась в слух. Арно направился вглубь темного церковного зала.

Вскоре послышался голос Беллека. Его самого я не видела, но чувствовалось, он где-то поблизости.

– Напрасно я не оставил тебя гнить в Бастилии. – Голос Беллека уже не гремел, а слабо журчал, будто ручей, текущий по каменному руслу. – Скажи, ты вообще верил в наше учение или с самого начала был предателем, обожающим тамплиеров?

Он дразнил Арно, выводил из равновесия, сам оставаясь невидимым.

– Беллек, все должно быть совсем не так, – крикнул Арно.

Он озирался по сторонам, вглядываясь в темные ниши и углубления.

Беллек ответил, и снова невозможно было определить, где он прячется. Казалось, его голос раздается прямо из каменных сводов.

– Ты заварил эту кашу. Если бы только смог проникнуть в суть вещей, мы бы подняли братство на такую высоту, какой оно не знало последние двести лет.

Арно покачал головой.

– Убивать всякого, кто не согласен с вами, – это блистательный способ возрождения из пепла, – с нескрываемой ироний ответил он Беллеку.

Впереди меня послышался шум. Мы с Арно оба увидели пожилого ассасина, но я – секундой раньше.

– Берегись! – крикнула я, видя, как Беллек выскочил из теней, держа наготове скрытый клинок.

Арно тоже увидел противника, стремительно перекувырнулся и снова оказался на ногах, готовый отразить атаку. Какое-то время противники просто смотрели друг на друга. Оба были в крови. Их грязные, мятые плащи во многих местах превратились в лоскуты. Но оба горели желанием продолжать битву. Каждый считал, что все противоречия необходимо разрешить здесь и сейчас.

Беллек видел, что я стою у дверей. Я поймала на себе его взгляд, прежде чем он снова повернулся к Арно и заговорил. Каждое слово, каждая интонация были густо пропитаны насмешкой и презрением.

– Вот мы и добрались до самой сердцевины. Вовсе не Мирабо отравил тебя. Она.

Беллек и не подозревал, что узы связывали Арно не только с ним. Еще раньше сложились и упрочились узы, связавшие его многообещающего ученика со мной. А потому сейчас я не сомневалась в своем возлюбленном.

– Беллек… – предостерегающе произнес Арно.

– Мирабо мертв. Она – последний осколок этого безумия. Однажды ты скажешь мне спасибо.

Кого Беллек собирался убить? Меня? Арно? Или нас обоих?

Этого я не знала. Под сводами церкви опять зазвенела сталь. Скрытые клинки схлестнулись вновь. Противники двигались в смертельном танце. Много лет назад мистер Уэзеролл говорил мне, что исход большинства поединков на мечах решается в первые секунды схватки. Но эти двое не относились к «большинству сражающихся на мечах». Они были опытными ассасинами. Учитель сражался с учеником. И потому их поединок продолжался. Снова зловеще пела сталь, снова развевались истрепанные полы плащей. Каждый атаковал и оборонялся, наносил и отражал удары, стремительно пригибался и отскакивал в сторону. Время шло. Плечи обоих ссутулились от усталости. Арно сумел призвать свои скрытые резервы и взять верх над противником. Я услышала его бунтарский крик, сопровождавший последний удар. Скрытый клинок вонзился в чрево его наставника.

Держась за живот, Беллек рухнул на каменные плиты пола. Его глаза были обращены к Арно.

– Добей меня, – взмолился он, чувствуя близость смерти. – Если тебе передалась хоть крупица веры и ты мужчина, а не влюбленный болван, убей меня здесь и сейчас. Я не остановлюсь. Я убью ее. Ради спасения братства я бы сжег дотла весь Париж.

– Знаю, – ответил Арно и нанес Беллеку «удар милосердия».

9

Позже Арно рассказал мне удивительные вещи. После убийства Беллека у него было видение. Говоря об этом, он искоса поглядел на меня, словно хотел удостовериться, что я принимаю сказанное всерьез. Мне сразу вспомнились слова отца. Тот считал Арно наделенным… особыми, весьма необычными дарованиями. Теперь они проявились.

Арно увидел уличный поединок между двумя мужчинами. Один был в одежде ассасина, другой выглядел как тамплиерский громила. Тамплиер чуял скорую победу, но в поединок вмешался второй ассасин, который и убил громилу.

Первым ассасином был Шарль Дориан, отец Арно. Вторым – Беллек.

Беллек тогда спас жизнь его отцу. Потом, уже в Бастилии, Беллек увидел у Арно отцовские карманные часы и вспомнил, где видел их раньше. Выяснить остальное труда не составило.

У Арно было еще одно видение, тоже связанное с убийством. Он увидел Мирабо, беседующего с Беллеком.

– Наступит день, когда Элиза Де Ла Серр станет великим магистром тамплиеров. Если она окажется перед нами в долгу, это будет весьма благотворно для нашего ордена, – говорил Мирабо.

– Еще благотворнее было бы убить ее раньше, чем она превратится в серьезную угрозу для нас.

– Ваш подопечный ручается за нее, – заметил Мирабо. – Разве вы ему не доверяете?

– Ему я доверяю, как самому себе, – ответил Беллек. – А вот этой девчонке я не верю ни на грош. Неужели мои доводы не убеждают вас?

– Боюсь, что нет.

По словам Арно, убийство главы ассасинов Беллек считал вынужденным злом. Он не испытывал ни удовлетворения, ни наслаждения интригой, осуществленной с поистине макиавеллиевским коварством. Беллек незаметно подсыпал яд в бокал с вином, который подал Мирабо, сказав:

– Santé.[12]

Ирония заключалась в том, что оба пили за здоровье друг друга. Вскоре Мирабо был мертв. Беллек подбросил ему значок тамплиеров и удалился. А вскоре в особняке графа появилась я.

Нам удалось найти виновного и уберечь меня от обвинений в убийстве. Было ли этого достаточно, чтобы войти в доверие к ассасинам? Сомневаюсь.

Отрывок из дневника Арно Дориана

12 сентября 1794 г

1

Дальнейшие события были мне известны, хотя в дневнике Элизы упоминаний о них я не нашел.

Я стал пролистывать дневник, однако натыкался лишь на следы вырванных страниц. Элиза сделала это потом; возможно, в приступе… чего? Раскаяния? Гнева? Иного чувства?

Я рассказал ей правду, но и эту запись об услышанном от меня она потом изъяла из дневника.

Конечно, я понимал, насколько тяжело ей будет свыкнуться с такой правдой, поскольку знал характер Элизы не хуже своего. Во многом она являлась моим зеркалом. Представляю, каково было бы мне, окажись я на ее месте. Вы не смеете упрекать меня за постоянную отсрочку столь важного разговора… вплоть до того вечера. Мы с аппетитом поужинали и выпили почти целую бутылку вина.

– Я знаю, кто убил твоего отца, – сказал я.

– Знаешь? Откуда?

– У меня были видения.

Я искоса поглядел на нее, проверяя, воспринимает ли она мои слова всерьез. Как и прежде, ее лицо приняло изумленное и несколько недоверчивое выражение.

– И имя, которое тебе открылось, было… Король нищих? – спросила она.

Так. Значит, Элиза вела собственное расследование. Иначе и быть не могло.

– Твои неоднократные заявления о мести ему были вполне серьезными, – заключил я.

– Если ты сомневался, тогда ты вообще плохо меня знаешь.

Я задумчиво кивнул.

– И что ты сумела узнать?

– Король нищих стоял за покушением на мою мать в семьдесят пятом году. Его приняли в орден, когда не стало моего отца. Все это дает основания думать, что посвящение в тамплиеры Король нищих получил в награду за убийство Франсуа Де Ла Серра.

– А причина тебе известна?

– Переворот в ордене. Человек, объявивший себя великим магистром, распорядился убить моего отца, поскольку сам хотел занять его место. Я не сомневаюсь, попытки отца установить мир с ассасинами оказались на руку этому самопровозглашенному великому магистру. Возможно, то был завершающий фрагмент головоломки. Возможно, убийство отца сдвигало чашу весов в его пользу. Король нищих действовал по его приказам. В этом я уверена.

– Не только Король нищих. Наверняка были и другие.

Элиза удовлетворенно, хотя и невесело, улыбнулась.

– Знаешь, Арно, я горда за отца. Им понадобилось послать двоих убийц, чтобы его свалить. Он сражался как тигр.

– В этом участвовал некто по фамилии Сивер.

Элиза закрыла глаза и некоторое время сидела молча.

– Что ж, вполне логично, – сказала потом она. – Всем во́ронам это было выгодно.

– Кому? – спросил я, не понимая, о ком речь.

– Это прозвище я еще в детстве дала отцовским советникам.

– Значит, Сивер был советником твоего отца?

– Увы, да.

– Прежде чем умереть, Франсуа сумел выколоть ему глаз.

– Отлично, папа, – невесело рассмеялась Элиза.

– Сивер уже мертв.

Элиза сразу нахмурилась:

– А я-то надеялась, что сама с ним расквитаюсь.

– Король нищих тоже мертв, – добавил я нехотя.

– Арно, что ты говоришь? – встрепенулась Элиза, резко поворачиваясь ко мне.

– Элиза, я любил Франсуа как родного отца, – сказал я и потянулся к ней.

Но она отстранилась, затем быстро встала, скрестив руки на груди. Щеки у нее пылали.

– Ты их убил? – спросила она, выделив слово «ты».

– Да, Элиза, я их убил и не собираюсь за это извиняться.

Я вновь потянулся к ней, но она опять ловко ускользнула, оттолкнув меня. На мгновение мне показалось, что она схватится за меч, но если у нее и было такое безумное намерение, ей удалось не потерять самообладания.

– Ты убил их, – повторила она.

– Мне пришлось это сделать, – ответил я, не вдаваясь в подробности.

Думаю, Элизу вряд ли интересовали обстоятельства смерти обоих. Она рассеянно кружилась по комнате, словно не зная, как ей быть дальше.

– Ты не дал мне самой осуществить возмездие.

– Элиза, они были всего лишь лакеями. Главный виновник по-прежнему жив.

Она гневно повернулась ко мне:

– Подтверди, что они изрядно помучились перед смертью!

– Элиза, о чем ты говоришь? Тебе не свойственно издеваться над людьми.

– Арно, из-за этих негодяев я осиротела. Меня саму неоднократно пытались убить. Меня обманывали и предавали. Я отомщу всем, чего бы мне это ни стоило.

Она тяжело дышала. Ее щеки сделались ярко-красными.

– Я не стану тебе врать. Они не мучились. Ассасины так не поступают. Убийства не доставляют нам удовольствия.

– Да неужто? И ты, сделавшись ассасином, посчитал себя вправе читать мне проповеди об этике? Я в них не нуждаюсь, Арно. Убийства и мне не приносят наслаждения. Я наслаждаюсь восторжествовавшей справедливостью.

– Именно это я и сделал. Я свершил правосудие. Мне представился шанс, и я им воспользовался.

Кажется, мои слова ее успокоили. Она задумчиво кивнула:

– Но Жермена ты оставишь мне.

Это прозвучало не как просьба, а как приказ.

– Не могу обещать, Элиза. Если мне выпадет шанс…

Ее губы тронула улыбка.

– Тогда тебе придется отвечать передо мной.

2

Некоторое время мы не виделись и лишь переписывались. Наконец у меня появились кое-какие сведения для нее, и я сумел уговорить Элизу покинуть мрачный особняк на острове Сен-Луи. Мы отправились на поиски мадам Левек, которую я в конце концов собственноручно убил. Наше приключение имело весьма необычное продолжение. Мы никак не ожидали, что полетим на воздушном шаре братьев Монгольфье, наполненном горячим воздухом. О происходящем во время полета я, пожалуй, умолчу, чтобы не позорить Элизу.

Достаточно сказать, что к концу полета мы с ней сблизились еще сильнее.

Но наша близость не помешала мне заметить, что смерти советников отца ее почти не волновали. Ее снедало настойчивое, все возрастающее желание добраться до Жермена.

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

20 января 1793 г

1

На версальской улице я увидела знакомую телегу, запряженную знакомой лошадью. Я спешилась, привязала Царапку к телеге, ослабила седло, потерлась щекой о его морду и подставила ведро с водой.

Я возилась с Царапкой отчасти потому, что люблю своего верного коня. Он заслуживает куда больше внимания, чем я ему уделяю. Однако была и другая причина. Я мешкала, оттягивая момент встречи с родным замком.

Следы запустения я увидела сразу же, едва подойдя к внешней стене. Интересно, кто поддерживал ее в надлежащем состоянии, когда мы здесь жили? Наверное, садовники. Без них она густо поросла мхом и плющом, стебли которого карабкались до самого верха, напоминая прожилки камня.

Я не узнала арочных ворот. Отданные во власть природной стихии, они выцвели и покрылись пятнами. Их створки, некогда величественные, сейчас являли собой жалкое зрелище.

Открыв ворота, я вошла во двор, тоже знакомый с детства.

У меня на глазах пришел в запустение наш парижский особняк. Я думала, что хотя бы мой разум окажется подготовленным и не ужаснется, увидев то же и в Версале. Но войдя, я чуть не расплакалась при виде цветочных клумб, густо заросших сорняками. Более того, сорняки целиком поглотили скамейки. На ступеньке крыльца, под провисшими ставнями, сидел Жак. Увидев меня, он просиял. Жак был из породы молчунов. Разговорчивым он становился лишь во время перешептываний с Элен. Но она осталась в хижине, и это избавляло Жака от необходимости говорить. Он лишь кивнул, приглашая меня войти.

Внутри меня встретило печальное зрелище, какое я видела во многих парижских домах. Но сейчас оно было многократно печальнее, поскольку здесь прошло мое детство и с каждой разбитой вазой и разломанным стулом меня связывали какие-то воспоминания. Сделав несколько шагов, я вдруг услышала бой наших старых напольных часов. Казалось, мне влепили пощечину. Я замерла в пустом вестибюле, где под ногами скрипел рассохшийся паркет. Я помнила его натертым до зеркального блеска. Я кусала губы, чтобы не разрыдаться от нахлынувшей тоски по прошлому и всепоглощающего чувства вины.

2

Я вышла на террасу. Когда-то отсюда открывался вид на живописные, ухоженные лужайки. Сейчас увиденное больше напоминало некошеный луг. Примерно в двухстах метрах от меня на склоне холма сидел мистер Уэзеролл, положив костыли по обе стороны от себя.

– Что вы тут делаете? – на ходу спросила я, направляясь к нему.

Мое появление несколько взбудоражило его, но он быстро совладал с собой. Я села рядом. Мистер Уэзеролл долго смотрел на меня, словно оценивал произошедшие во мне перемены.

– Хотел вот добраться до края южной лужайки, где мы с тобой когда-то упражнялись. Самое смешное, я думал, что спокойно дойду туда и вернусь. Мне почему-то казалось, будто здешние лужайки остались в прежнем состоянии. А вот увидел… Туда не очень-то и доберешься.

– Это место ничуть не хуже.

– Смотря в чьем обществе находишься, – ответил мистер Уэзеролл с улыбкой.

Мы замолчали.

– Значит, тайком, под покровом ночи… – проворчал он.

– Простите меня, мистер Уэзеролл.

– Ты ведь знаешь, я догадывался о твоей затее. Тебя всегда выдавали глаза. Так повелось с раннего детства, когда ты была еще от горшка два вершка. Если глазки заблестели, значит Элиза что-то задумала… По крайней мере, ты жива. Чем занималась все это время?

– Мы с Арно летали на воздушном шаре.

– Неужели? И как тебе полет?

– Замечательно. Мне очень понравилось, – ответила я.

Мистер Уэзеролл заметил мои покрасневшие щеки.

– Так, значит, вы с ним…

– Можно сказать и так.

– Вот и хорошо. Мне было бы тяжело видеть тебя страдающей. А как насчет «всего остального»? – спросил он. – Что-нибудь узнала?

– Узнала, и предостаточно. Многие из тех, кто плел интриги против отца, уже ответили за свои преступления. К тому же теперь я точно знаю, кто отдал приказ о его убийстве.

– И кто же?

– Новый великий магистр, вдохновитель переворота Франсуа Тома Жермен.

– Так я и думал, – присвистнул мистер Уэзеролл.

– Но вы говорили, что он был исключен из ордена.

– Был. Видишь ли, этот Жермен являлся горячим приверженцем воззрений Жака де Моле, последнего великого магистра тамплиеров. Де Моле сожгли в тысяча триста четырнадцатом году. Он умирал, осыпая проклятиями всех, кто находился рядом. Так и осталось неизвестным, был ли он действительно виновен, или его оклеветали. Но выражать подобные сомнения вслух тогда было опасно. Всякая поддержка его идей считалась ересью. – Мистер Уэзеролл поскреб бороду. – Да, Жермен слыл еретиком. Но еретиком, к которому прислушивался великий магистр. Чтобы не допустить раскола в ордене, его исключили. Твой отец просил Жермена воздержаться от еретических высказываний и вернуться в русло учения ордена. Скажу тебе, он с тяжелым сердцем исключал этого вольнодумца, однако…

– Жермена все-таки изгнали?

– Изгнали. Более того, всех членов ордена предупредили: любой, кто выступит в поддержку Жермена, также будет исключен. Прошло довольно много времени. Когда было объявлено о его смерти, про Жермена успели забыть.

– А Жермен и не думал умирать, – усмехнулась я.

– Получается, что так. Жермен затаился, нашел себе сторонников и повел закулисную игру, постепенно переиначивая на свой лад принципы ордена. Теперь он – великий магистр, а те, кто еще не разучился думать, чешут в затылках и пытаются понять, как Жермен из ярого монархиста превратился в революционера, требующего казнить короля. Ответ прост: Жермену никто не противостоит. Он уничтожил всех противников. Как говорится, шах и мат. – Мистер Уэзеролл улыбнулся. – Надо отдать ему должное: убеждать он умеет.

– Я и отдам ему должное… мечом в живот.

– И как ты намерена это сделать?

– Арно выяснил, что Жермен намеревается присутствовать на завтрашней казни короля.

Мистер Уэзеролл бросил на меня напряженный взгляд.

– Короля казнят? Значит, Национальное собрание вынесло ему приговор?

– Да. Смертная казнь.

Мистер Уэзеролл качал головой. Казнь короля. Как мы дожили до такого? Если вспомнить развитие событий, пожалуй, последней каплей для революционеров стала петиция о возвращении королевской семьи к власти. Летом прошлого года ее подписали двадцать тысяч парижан. Там, где когда-то говорили о революции, начались разговоры о контрреволюции.

Правящие революционеры, конечно же, не собирались терпеть подобные настроения. Десятого августа Национальное собрание распорядилось о походе на дворец Тюильри, где находились король и Мария-Антуанетта, с позором изгнанные из Версаля почти три года назад.

Это было последнее сражение, руководимое королем и стоившее жизни шестистам его швейцарским гвардейцам. Спустя полтора месяца монархия была упразднена.

Однако контрреволюционные выступления не прекращались. Ими были охвачены Бретань и Вандея. Второго сентября прусская армия заняла Верден. Это вызвало панику в Париже. Поползли слухи, что узники-роялисты вот-вот будут освобождены из тюрем и жестоко отомстят сторонникам революции. Вы, наверное, скажете, что последовавшие массовые убийства были упреждающими ударами, но это не меняет их зверского характера. Узников убивали тысячами.

Затем состоялся суд над королем. Сегодня объявили, что завтра его казнят на гильотине.

– Если Жермен намерен присутствовать на казни, мне сам Бог велел там быть, – сказала я мистеру Уэзероллу.

– Позволь спросить зачем?

– Чтобы его убить.

– Элиза, я не считаю, что твой маневр даст желаемые результаты, – глядя на меня, сказал мистер Уэзеролл.

Я с детства помнила этот взгляд с прищуром.

– Знаю, – как можно мягче произнесла я. – Но вы понимаете: у меня нет иного выхода.

– Что тебе важнее? – раздраженно спросил он. – Месть или орден?

– Когда я достигну первой цели, достижение второй не составит труда, – пожала плечами я.

– Неужто? Ты так думаешь?

– Да.

– Откуда у тебя такие мысли? Ты всего-навсего убьешь нынешнего великого магистра французских тамплиеров. И ты считаешь, что в ордене обрадуются твоему возвращению? Но с такой же долей вероятности тебя могут судить за вероломное нарушение основополагающих принципов тамплиеров. Я разослал обращения во множество мест: в Испанию, Италию, даже в Америку. В ответ – намеки на сочувствие и ни слова о готовности оказать поддержку. Знаешь почему? В других странах видят, что французская ветвь ордена управляется твердо и умело, а потому твое смещение вызывает у них лишь минимальный интерес.

К тому же у Жермена наверняка есть своя сеть осведомителей. Он непременно убедит иностранных собратьев в необходимости совершенного им переворота и заверит их, что нынче орден – в надежных руках.

Не стоит забывать и про Кэрроллов. Я вполне допускаю: они будут подливать яду везде, где к их мнению прислушиваются. Элиза, ты не можешь действовать против Жермена, не имея поддержки. Ты и сама это знаешь, но все равно намерена осуществить задуманное. Твое поведение подсказывает мне, что тобой движет не забота об ордене, а жажда мести. И оно же мне подсказывает, что я сижу рядом с дурочкой, задумавшей самоубийственную авантюру.

– У меня будет поддержка, – упрямо возразила я.

– Подумай, Элиза, откуда она придет?

– Я рассчитывала создать нечто вроде альянса с ассасинами.

Мистер Уэзеролл вздрогнул, потом с грустью покачал головой:

– Дитя мое, заключение мира с ассасинами сродни журавлю в небе. Этого никогда не будет, что бы ни писал в своих письмах покойный Хэйтем Кенуэй. Мистер Кэрролл сказал тогда тебе сущую правду. С таким же успехом ты можешь предложить мангусту и змее встретиться за чашкой чая.

– Вы не в состоянии в это поверить?

– Дитя мое, мне и верить не надо. Я просто знаю, что это так. Я люблю тебя за то, что ты думаешь по-другому, но ты ошибаешься.

– Мой отец тоже думал по-другому.

– Любое перемирие, которое заключил бы твой отец, было бы временным. Он это знал не хуже всех нас. Мира между орденами не будет никогда.

21 января 1793 г

1

Было холодно. Мороз обжигал. Из наших ноздрей густо валил пар, отчего мы становились похожи на огнедышащих драконов. Мы стояли на площади Согласия, избранной местом казни короля.

Площадь была забита до отказа. Казалось, поглазеть на обезглавливание короля собрался весь Париж, если не вся Франция. Куда ни глянь – людское море. Всего год назад они были готовы принести клятву на верность монарху. Сегодня они мяли в руках платки, чтобы потом окунуть в его кровь. Они взбирались на телеги, откуда было лучше видно. Дети восседали на отцовских плечах, а молодые женщины – на плечах мужей или возлюбленных.

По периметру площади торговцы поставили лотки и беззастенчиво расхваливали свои товары, призывая покупать накануне «особой казни». Обстановку, царившую на площади, я могла назвать лишь торжеством кровожадности. Вы спросите: неужели этим людям – гражданам Франции – было мало пролитой крови? Получалось, что мало, иначе они бы сюда не пришли.

Казнь короля была не единственной из сегодняшних казней. Палач выкрикивал имена осужденных на обезглавливание. Их волокли на эшафот, а они еще пытались возражать и утверждали о своей невиновности. Толпа требовала их крови. На мгновение площадь замолкала. Нож гильотины падал на шею казнимого, из обезглавленного тела хлестала кровь, и морозный январский воздух наполнялся ликующими воплями.

2

– Ты уверен, что Жермен появится? – спросила я, когда мы с Арно добрались до площади.

– Уверен, – коротко ответил он.

Мы принялись обходить площадь с двух сторон, ища глазами Жермена. Но он облегчил нам задачу. Бывший помощник отца и узурпатор власти в ордене, он стал взбираться на помост для зрителей. Вместе с ним поднимались его люди.

На минуту стих даже шум толпы.

Это был он. Франсуа Тома Жермен.

Черный бант стягивал седеющие волосы. На нем было одеяние великого магистра. Интересно, что подумает простой люд, видя этого разодетого человека на помосте для привилегированных зрителей? Кем он им казался: врагом или другом революции?

Люди поспешно отворачивались, не желая привлекать к себе внимание Жермена. Может, для них он был просто одной из высших фигур нынешней власти и потому вызывал страх? Вид у него и вправду был устрашающим. Жестокие, опущенные книзу губы, темные глаза, которые даже издали поражали своей цепкостью. Его пристальный взгляд обладал будоражащим свойством.

Меня охватил гнев. Эти одежды я привыкла видеть на своем отце. Для самозванца они были неуместным украшением.

Естественно, Арно тоже увидел Жермена и сумел пробраться поближе к помосту. Он подошел к охране. Те стояли у основания помоста и отгоняли людей от ступеней. Арно заговорил с одним из караульных. Послышались крики. Я перевела взгляд на Жермена. Заметив Арно, самозваный великий магистр подал караульным знак пропустить молодого ассасина.

Мне тоже удалось протолкнуться поближе. Подходить вплотную к помосту я не решалась. Трудно сказать, узнает ли меня Жермен. Однако вокруг были другие знакомые лица, которым я совсем не хотела попадаться на глаза.

Арно поднялся на помост и встал рядом с Жерменом. Оба смотрели поверх толпы туда, где неустанно поднималась и опускалась гильотина. Поднималась и опускалась…

– Приветствую тебя, Арно, – услышала я слова Жермена.

Я рискнула поднять голову и посмотреть на помост, надеясь, что умение читать по губам и направление ветра позволят мне услышать, о чем они говорят.

– Здравствуйте, Жермен, – сдержанно произнес Арно.

– Ты вовремя. Собственными глазами увидишь возрождение ордена тамплиеров. Образно говоря, ты был поблизости в момент его зачатия.

Арно кивнул:

– В момент гибели месье Де Ла Серра.

– Я пытался заставить его увидеть истинное положение вещей, – пожал плечами Жермен. – Орден был разъеден изнутри. Сплошное цепляние за власть и привилегии. Мы забыли наставления Жака де Моле. Забыли нашу цель: вести человечество в эпоху мира и порядка.

К этому времени на эшафот вывели короля. Надо отдать ему должное: Людовик стоял перед своими палачами, расправив плечи, с высоко поднятой головой. Гордость не покидала его до самого последнего момента. Он стал произносить речь, которую явно репетировал там, куда его поместили перед дорогой на гильотину. Однако последние слова короля потонули в барабанном бое. Смелый шаг, но совершенно бессмысленный.

Арно с Жерменом продолжали разговор. Мне казалось, Арно пытается понять смысл стратегии Жермена.

– Думаете, вы спасли орден от распада? Ведь глава ордена был убит с этой целью?

«Глава ордена» – мой отец. Прилив ненависти, охватившей меня, когда я впервые увидела Жермена, только усилился. Мне отчаянно хотелось вонзить меч ему между ребер и смотреть, как он умирает на холодных камнях. Даже не на дворцовом паркете, как мой отец.

– Смерть Де Ла Серра была лишь первым этапом, – заявил Жермен. – А вот это – кульминация. Падение церкви, конец старого режима… смерть короля.

– Чем же вам так насолил король? – язвительно усмехнулся Арно. – Лишил вас работы? Взял вашу жену себе в любовницы?

Жермен качал головой, словно ученик его разочаровал.

– Король – всего-навсего символ. Символ способен породить страх, а страх – породить власть над другими. Но люди неуклонно теряют страх перед символами. Ты наблюдаешь это воочию.

Прислонившись к ограждению, Жермен махнул в сторону эшафота. Королю даже не позволили прожить последние мгновения с достоинством, соответствующим его происхождению. Людовика толкнули на колени. Его подбородок уперся в выемку. Его шея была обнажена для гильотины, застывшей в ожидании.

– Божественное право королей – всего лишь отражение солнечного света на золоте. Жак де Моле отдал жизнь за эту истину. А когда корона и церковь разрушатся в прах, решать будущее станем мы – те, кто владеет золотом.

Толпа возбужденно загудела и вдруг замолкла. Наступил момент, ради которого они толкались и мерзли на морозе. Лезвие гильотины сверкнуло и с мягким шелестом опустилось вниз. Затем послышался глухой стук. Голова короля упала в корзину под плахой.

И вновь на площади стало тихо. Тишина длилась несколько мгновений. Звук, который я услышала потом, был каким-то знакомым. Вскоре я вспомнила, где слышала его раньше. В Королевском доме, в классе, где расшалившиеся ученицы вдруг понимают, что зашли слишком далеко, и вздох отчаяния свидетельствует: назад пути нет. «Все, доигрались. Теперь жди беды».

– Жак де Моле, ты отомщен, – почти шепотом произнес Жермен.

Я поняла, что имею дело с фанатиком, радикалом и безумцем в одном лице. С тем, кто рассматривает чужие жизни лишь как средство продвижения собственных идеалов. И поскольку Жермен возглавлял орден тамплиеров, это делало его едва ли не самым опасным человеком во Франции.

Его нужно остановить.

Жермен повернулся к Арно.

– А теперь я должен покинуть это место, – сказал он. – Приятного тебе дня.

Взглянув на свою охрану, он величественно махнул рукой. Это был приказ расправиться с Арно, подкрепленный леденящими душу словами:

– Убейте его.

Жермен спустился вниз.

Я бросилась к помосту, взбежала по ступенькам. А к Арно уже приближались двое подручных Жермена. Арно развернул корпус, правая рука потянулась к мечу.

Но его мечу было не суждено пропороть кожаные доспехи караульных. Я дважды взмахнула своим оружием, чиркнув по горлу каждому из нападавших. Их смерть была почти мгновенной. Они едва успели выпучить глаза и тут же ничком повалились на помост.

Я действовала быстро и достигла цели: число противников уменьшилось на два. Но я совсем забыла об осторожности и к тому же залила помост кровью.

Неудивительно, что вскоре неподалеку послышался крик. Толпа еще была взвинчена казнью короля, а потому крик не вызвал паники. Но он насторожил остальных подручных Жермена, и те побежали к помосту, где мы с Арно стояли наготове.

Жермен уходил буквально из-под наших носов. От отчаяния и злости я мгновенно пронзила первого караульного, появившегося передо мной. Затем, вырвав меч, резко повернулась и нанесла удар второму, находившемуся слева от меня. За этот маневр я бы заработала солидный нагоняй от мистера Уэзеролла. Он бы сказал, что мной двигало желание побыстрее убить противника, и я это сделала в ущерб собственной обороне. Я была уязвима перед ответным ударом. Мой выпад был эффектным и одновременно безрассудным. Такие выкрутасы мистер Уэзеролл ненавидел сильнее всего.

Но с тыла меня прикрывал Арно, который сейчас отправлял на тот свет третьего противника. Возможно, в этой ситуации мистер Уэзеролл меня простил бы.

Через считаные секунды возле наших ног валялись три трупа. Но у Жермена была многочисленная охрана. Сам он находился в нескольких метрах от меня. Увидев, что расправы над Арно не получилось, он побежал… точнее, помчался со всех ног к карете. Та стояла на улице, граничащей с площадью.

Мне было никак до него не добраться, а вот Арно…

– Что ты мешкаешь? – рявкнула я, побуждая его догонять Жермена и одновременно отбивая атаку очередного противника.

– Я не брошу тебя умирать, – крикнул в ответ Арно.

С его стороны приближалось несколько человек, и Арно готовился их встретить.

Но я вовсе не собиралась умирать. Я собиралась покинуть помост. Дверца кареты была широко распахнута, и Жермен уже занес ногу, чтобы подняться внутрь. Отчаянно размахивая мечом, я перепрыгнула через ограждение помоста и шлепнулась на мерзлую землю. Прыжок был довольно неудачным, но не настолько, чтобы погибнуть от рук караульного, посчитавшего меня легкой добычей. Ошибочное предположение стоило ему развороченных кишок.

– Затея не стоит риска! – услышала я слова Арно.

Это было требованием остановиться. Целый отряд людей Жермена окружил помост, создав преграду между мной и…

Их хозяином. Жермен влез в карету и с силой захлопнул дверцу. Кучер дернул поводья, лошади мотнули головой, поджилки их ног напряглись, и карета стремительно рванулась с места.

Я мысленно выругалась.

Противники никуда не делись, и я собралась продолжить сражение.

– Нет, Элиза, – сказал неожиданно появившийся Арно, хватая меня за руку.

Вереща от досады, я оттолкнула его руку. А люди Жермена двигались на нас, чуть подавшись вперед, с мечами наготове. В глазах – полная уверенность, что они вот-вот нас схватят. Они уповали на численное превосходство и силу. Я оскалила зубы.

Черт бы его подрал. Черт бы подрал этого Арно!

Он снова схватил меня за руку и потащил в самую глубь толпы, расталкивая ошеломленных зевак и оставляя наших противников позади.

Мы не останавливались, пока не покинули площадь и не достигли улочки, где вокруг не было ни души.

– Ты понимаешь, что мы его упустили? – накинулась я на Арно. – Он сбежал. Это был наш единственный шанс…

– Это еще не конец охоты, – возражал Арно.

Чувствуя, что меня нужно успокоить, он добавил:

– Мы найдем другую тропку…

Во мне все бурлило.

– Ничего мы не найдем! Мы его спугнули. Думаешь, он настолько беспечен и не понял, что мы наступаем ему на пятки? У тебя был шанс оборвать его жизнь, а ты дурацким образом тратил время…

Арно покачал головой. Он явно был другого мнения.

– Я спасал твою жизнь.

– Не тебе ее спасать.

– О чем ты говоришь?

– Я готова умереть сама, только бы погубить Жермена. Если у тебя кишка тонка мстить… тогда я обойдусь без твоей помощи.

Да, дорогой дневник, так я и сказала. И сейчас, когда я заканчиваю описывать события этого дня и раздумываю над злыми словами, которыми мы обменялись, я не жалею о сказанном. Так я думала в тот момент, так я думаю и сейчас.

Возможно, его верность моему отцу была не настолько велика, как он утверждал.

Нет, мне его помощь не нужна.

10 ноября 1793 г

Это назвали революционным террором.

«Врагов революции» отправляли на гильотину десятками: за противодействие революции, за утаивание запасов зерна, за помощь иностранным армиям. Нынешние вожди объявили гильотину «национальной бритвой», и она трудилась без устали, «сбривая» на одной только площади Революции по две-три головы ежедневно. Франция затаилась в страхе. Угроза попасть на гильотину витает едва ли не над каждым.

Теперь о событиях, имеющих большее отношение ко мне: орден ассасинов ополчился на Арно.

– Его изгнали, – сообщил мистер Уэзеролл, держа в руке письмо.

Когда-то мой наставник гордился своей обширной сетью осведомителей, от которой остались жалкие крохи. Долгое время он вообще не получал никаких сведений. И вот…

– Кого изгнали? – не поняла я.

– Арно.

– Понятно.

– Делаешь вид, что тебе все равно? – улыбнулся мистер Уэзеролл.

– Мне действительно все равно.

– Так и не простила его?

– Однажды он мне поклялся: если ему выпадет шанс, он этот шанс ни за что не упустит. И ему выпал шанс, который он прохлопал.

– Он был прав, – сказал мне как-то мистер Уэзеролл.

Похоже, мой наставник высказал то, что занимало его мысли.

– Как вы сказали? – спросила я.

Добавлю: спросила грубым, раздраженным тоном. Напряжение, возникшее между мной и мистером Уэзероллом, сохранялось неделями, если не месяцами. Наша жизнь свелась к состоянию «быть тише воды ниже травы». Мне хотелось выть от досады и отчаяния. Каждый день я думала только о том, чтобы найти Жермена раньше, чем он найдет нас. Каждый день проходил в напряженном ожидании писем. (Наши «почтовые ящики» постоянно менялись.) Мы жили с сознанием, что ведем бой, обреченный на поражение.

Я негодовала, вспоминая, как близко Жермен находился тогда от меня и моего меча. Мистер Уэзеролл тоже негодовал, но по иной причине. Вслух он об этом не говорил, но я знала: он считал меня слишком вспыльчивой и порывистой. По его мнению, мне следовало готовить заговор против Жермена, дожидаясь благоприятного момента. Словом, действовать так, как действовал сам Жермен, готовя узурпацию власти в ордене. Мистер Уэзеролл упрекал меня в том, что я думаю не головой, а мечом, говорил, что мои родители никогда бы не стали действовать столь поспешно и безрассудно. Стремясь меня урезонить, он использовал любую зацепку. Теперь такой зацепкой стал Арно.

– Арно был прав, – сказал мистер Уэзеролл. – Тебя бы убили на месте. С таким же успехом ты могла бы перерезать собственное горло.

Я вздохнула, вложив в этот вздох все свое отчаяние, и с нескрываемым презрением оглядела комнату, в которой мы сидели. Там было тепло и уютно. Казалось бы, она должна вызывать у меня такие же чувства, но я ощущала ее тесной, переполненной каморкой. И комната, и вся хижина символизировали мое бездействие.

– Что же, по-вашему, я должна сделать? – с вызовом спросила я.

– Если бы ты и вправду любила орден, наилучшей твоей стезей стало бы установление мира. Готовность служить ордену.

Я даже рот разинула от удивления.

– Капитулировать?

– Не капитулировать, а устанавливать мир. Вести переговоры.

– Но они – мои враги. Я не могу вести переговоры с врагами.

– Элиза, постарайся взглянуть на это под другим углом, – напирал мистер Уэзеролл, пытаясь достучаться до моего сознания. – Ты готова идти на мировую с ассасинами, но отказываешься вести переговоры с собратьями по ордену. Со стороны это выглядит странно, согласись.

– Не ассасины убили моего отца, – прошипела я. – Вы считаете, я должна пойти на перемирие с его убийцами?

– Боже, и она еще думает, что тамплиеры и ассасины способны поладить! – всплеснул руками мистер Уэзеролл. – А если они поведут себя так же, как ты? «Я жажду мести, на последствия мне плевать». Как тебе такое?

– На это понадобится время, – нехотя призналась я.

Мистер Уэзеролл сразу же ухватился за мои слова.

– И в этом – твое единственное преимущество. Ты можешь дожидаться благоприятного момента. Действуя изнутри, ты добьешься больше, чем действуя извне.

– Они же сразу меня раскусят. Они будут мне улыбаться, пряча за спиной ножи.

– Миротворца они не убьют. Орден счел бы подобные действия позорными, а сейчас там превыше всего нуждаются в гармонии. Нет, Элиза, если ты придешь к ним как дипломат, их ответ тоже будет дипломатичным.

– Вы же в этом не уверены.

Он слегка пожал плечами:

– Не уверен, но в любом случае ты смертельно рискуешь. И уж лучше тогда рисковать так, чем твоим способом.

Я встала, сердито поглядев на него – старика, сгорбившегося над костылями.

– Значит, вы даете мне такой совет? Установить мир с убийцами моего отца?

Мистер Уэзеролл поднял на меня глаза, полные печали, поскольку мы оба знали: это единственно возможное окончание затеянной мной вражды.

– Да. Как твой советник, я даю тебе этот совет.

– В таком случае можете считать себя уволенным, – бросила я.

Он кивнул:

– Ты хочешь, чтобы я покинул хижину?

– Нет, я хочу, чтобы вы остались.

Хижину покинула я.

2 апреля 1794 г

Мне было довольно тяжело снова ехать в наш версальский замок, но Арно сейчас жил там, и я скрепя сердце отправилась в Версаль.

Поначалу я решила, что меня обманули. Замок внутри выглядел так же, как и в мой прошлогодний приезд, если не хуже.

Но я узнала кое-что еще. Арно тяжело переживал изгнание из ордена ассасинов и заливал свое горе вином. Он даже успел приобрести репутацию местного выпивохи.

– Видок у тебя – хуже не бывает, – сказала я, наконец обнаружив его поселившимся в кабинете моего отца.

Арно устало посмотрел на меня и отвел взгляд.

– А у тебя такой вид, будто тебе от меня что-то нужно, – сказал он.

– Приятно слышать, особенно после того, как ты взял и исчез.

– По-моему, ты тогда без обиняков заявила, что в моей помощи больше не нуждаешься, – язвительно усмехнулся он.

Во мне нарастал гнев.

– Хватит! Не смей говорить со мной так.

– А какие слова ты хочешь от меня услышать, Элиза? Прости, что тогда не оставил тебя умирать? Прости, что твоя жизнь занимала меня больше, чем убийство Жермена?

Наверное, мое сердце чуть оттаяло. Но только чуть-чуть.

– Я думала, мы хотим одного и того же.

– Моим желанием была ты. Мне до сих пор тягостно сознавать, что из-за моей беспечности убили твоего отца. Я делал все, чтобы исправить эту трагическую ошибку и не допустить ее повторения. – Арно опустил голову. – Ты приехала сюда не просто так.

– Париж разваливается на куски, – сказала я. – Жермен ведет революцию к новым высотам вседозволенности. Гильотины почти круглосуточно отсекают головы.

– И как, по-твоему, я должен в это вмешаться?

– Арно, которого я люблю, не стал бы задавать мне подобный вопрос.

Я обвела рукой пространство, бывшее когда-то любимым кабинетом отца. Здесь я узнала о своем тамплиерском предназначении и здесь же родители рассказали мне о наследии Арно. Нынче отцовский кабинет превратился в лачугу.

– Ты лучше, чем жизнь, в которую сполз, – сказала я.

Арно молчал.

– Я возвращаюсь в Париж. Ты поедешь со мной?

Он понурил плечи, и на мгновение мне показалось, что сейчас мы расстанемся навсегда. Слишком много тайн отравляло озеро наших отношений. Могли ли мы рассчитывать, что когда-нибудь его воды станут чистыми? Другие решали за нас, навязывали нам свои замыслы. Все это калечило нашу любовь.

Но он встал, словно принял решение, поднял голову и посмотрел на меня. В глазах, хотя и затуманенных похмельем, появился знакомый блеск. Они снова обрели цель.

– Мне нужно здесь задержаться. Я не могу уехать, не позаботившись о Ла Туше.

Ах да, Алоис Ла Туш. Новый член нашего… или правильнее сказать, «их» ордена. Новый приближенный Жермена. Это он отреза́л руки и ноги парижским нищим. Участь этого живодера меня не волновала. Пусть Арно его убивает. И все же…

– Тебе так приспичило от него избавиться? – спросила я. – Чем дольше мы ждем, тем больше вероятность, что Жермен ускользнет у нас из-под носа.

– Ла Туш уже который месяц подряд измывается над Версалем. Мне уже давно нужно было оборвать жизнь этого мерзавца.

Здесь Арно был прав.

– Хорошо. Я позабочусь о транспорте. А ты смотри не наломай дров.

Арно посмотрел на меня. Я улыбнулась и смягчила наше прощание, добавив:

– И постарайся, чтобы тебя не поймали.

3 апреля 1794 г

– С тех пор как ты покинул Париж, город разительно изменился, – сказала я, когда на следующий день мы уселись в повозку.

– Значит, очень многое придется выправлять, – кивнул мне Арно.

– Но в поисках Жермена мы не продвинулись ни на шаг.

– Это не совсем так, – возразил он. – Есть у меня одно имя.

– Кто? – насторожилась я.

– Робеспьер.

Максимилиан Де Робеспьер. Человек, ставший известным всей стране. Его называли Неподкупным. Глава якобинцев, фактический правитель Франции. Неудивительно, что этот человек обладал громадной властью.

– Лучше расскажи, что ты узнал о нем.

– Элиза, я все видел, – сказал Арно и поморщился, будто не в силах совладать с воспоминаниями.

– Что значит «все»? – осторожно спросила я.

– Это значит… у меня бывают видения. Помнишь, когда я убил Беллека? У меня были видения. Они мне показывают, как действовать дальше.

– Расскажи поподробнее.

С одной стороны, мне хотелось, чтобы Арно открылся, и в то же время я вообще не хотела с ним разговаривать.

– Ты помнишь, что я убил Сивера?

Я скривила губы, подавляя слабое желание ответить «нет».

– Видение подсказало мне, когда это надо сделать, – продолжал Арно. – Элиза, в своих видениях я видел их всех. Все свои цели, с которыми у меня была личная связь. Мужчины, женщины… я видел их всех. Однажды я увидел, как твой отец не допустил Сивера к участию в какой-то тамплиерской встрече. С этого началась его неприязнь к Франсуа. Я видел встречу Сивера с Королем нищих. Я видел, как эта зловещая парочка нападает на твоего отца.

– Двое на одного, – вырвалось у меня.

– Твой отец храбро сражался. Я тебе уже говорил: он сумел выколоть Сиверу глаз. Он наверняка победил бы в сражении, если бы не вмешательство Короля нищих…

– И ты видел, как это происходило?

– Да. Не наяву… в видении.

– И так ты узнал, что убийство было совершено с помощью булавки тамплиерского знака?

– Разумеется.

– Как у тебя это происходит? – спросила я, кладя голову ему на плечо.

– Беллек говорил, что у некоторых эта способность врожденная. Другие могут ее развить путем особых упражнений.

– И ты – один из тех, кто с ней родился.

– Получается, что так.

– Что еще ты сумел узнать?

– От Короля нищих я узнал важную подробность: твой отец отклонял его предложения завязать знакомство. Я видел, как Сивер протянул Королю нищих церемониальный знак и рассказал, каким образом его «наставник» сможет помочь.

– Его «наставник»? Жермен?

– Вот именно. Хотя тогда я этого не знал. Я лишь видел фигуру в торжественном облачении. Это была сцена вступления Короля нищих в ваш орден.

Я вспомнила, что мы с мистером Уэзероллом расстались сердитыми друг на друга. Меня кольнуло раскаяние. Жаль, я не могла сообщить, что его предположения оказались верными.

– Значит, в качестве награды за убийство моего отца Король нищих получил членство в ордене?

– Судя по всему, да. Когда я убил мадам Левек, то увидел, что́ кроется за планами тамплиеров повысить цены на зерно. Я также видел, как твой отец исключал Жермена из ордена. Ювелира силой выволакивали из комнаты, а он призывал дух де Моле. Позже я видел, как Жермен встречался с мадам Левек. Я узнал, что тамплиеры намеревались обнародовать сведения, губительные для репутации короля.

Мне вспомнилась казнь нашего правителя и слова Жермена. Самозваный великий магистр утверждал, что, когда короля казнят, как заурядного преступника, он, Жермен, явит миру истину Жака де Моле.

– Я видел еще кое-что, – продолжал Арно. – Жермен знакомил со своими ближайшими соратниками самого Максимилиана Де Робеспьера.

8 июня 1794 г

1

Я почти уже не помню времени, когда парижские улицы не были запружены народом. Я видела десятки выступлений и казней. На улицах Парижа проливались целые реки крови. Сегодня на Марсовом поле снова собрался весь город. Однако людьми владели совсем иные чувства.

Прежде парижане собирались, готовые сражаться, готовые убивать и, если понадобится, умирать. Они собирались, чтобы надышаться кровью, льющейся с эшафотов гильотин. Но сегодня они собрались ради празднования.

Их построили в колонны: мужчины с одной стороны, женщины – с другой. Многие несли букеты цветов и дубовые ветви, остальные тянули вверх руки с зажатыми древками флагов. Толпы заполнили обширное Марсово поле, в центре которого высилась рукотворная гора. На ней они надеялись лицезреть своего вождя.

Сегодняшнее торжество называлось праздником Верховного существа и было воплощением одной из идей Робеспьера. В то время как другие революционные фракции хотели полностью упразднить религию, Робеспьер понимал ее силу. Он знал, насколько простолюдин привязан к идее веры и как людям хочется во что-то верить.

Многие республиканцы были согласны, что впоследствии назвали «дехристианизацией». Воспользовавшись их поддержкой, Робеспьер выступил с заявлением. Он предложил создать новое учение, в основу которого положил представление о не-христианском божестве, названном Верховным существом. Месяц назад было объявлено о рождении новой государственной религии. В декрете, изданном по этому поводу, говорилось, что «французский народ признает Верховное существо и бессмертие души…»

Желая как можно нагляднее продемонстрировать народу величественность своей идеи, Робеспьер распорядился об организации ряда официальных государственно-революционных празднеств. Торжество Верховного существа было первым среди них.

Об истинных мотивах Робеспьера я не имела ни малейшего представления. Знала лишь, что Арно удалось кое-что разнюхать. По сведениям, добытым моим союзником, Робеспьер был марионеткой Жермена. Происходившее сегодня меньше всего касалось нужд и чаяний простого народа, а было направлено на достижение целей моих бывших собратьев по ордену.

– В этой гуще нечего и думать подобраться к Робеспьеру поближе, – заметил мне Арно. – Лучше уйти отсюда и дождаться более благоприятной возможности.

– Ты по-прежнему думаешь как ассасин, – отчитала я Арно. – На этот раз у меня есть свой план.

Арно удивленно посмотрел на меня, изображая шутливое недоумение. Мне же сейчас было не до шуток.

– И что это за план?

– А ты подумай как тамплиер.

Вдали грянул артиллерийский залп. Гул толпы приумолк, но тут же вспыхнул снова. Ощущая торжественность момента, люди двумя колоннами двинулись по направлению к горе.

Их были тысячи. Они распевали песни и кричали: «Виват Робеспьер!» Над головами высоко реяли триколоры, и легкий ветер играл полотнищами.

Чем ближе мы подходили к горе, тем больше видели солдат Национальной гвардии в двубортных, застегнутых на все пуговицы мундирах и белых бриджах. У каждого на поясе висел меч, и почти все они были вооружены мушкетами со штыками. Они создавали барьер между толпой и горой, откуда Робеспьер готовился произнести речь. Мы остановились возле самого барьера и стали ждать начала выступления.

– Мы здесь. Что дальше? – шепотом спросил Арно.

– Робеспьер недосягаем. Он стянул сюда половину Национальной гвардии. Нам к нему не подобраться и на несколько метров.

– О чем я и говорил, – заключил Арно, выразительно посмотрев на меня.

Неподалеку от места, где мы были вынуждены остановиться, высился громадный шатер, окруженный бдительными гвардейцами. Там сейчас и находился Робеспьер, готовясь к произнесению своей торжественной речи, как актер готовится к выходу на сцену. Еще немного, и он явит себя народу: властный и величественный. Думаю, каждый догадывался, кого подразумевал Робеспьер под Верховным существом. По пути сюда я ловила обрывки разговоров. Люди были захвачены атмосферой празднества. Повсюду слышались песни и смех. Все (включая и нас с Арно) дружно размахивали букетами и дубовыми ветвями. Однако хватало и тех, кто не восторгался личностью Робеспьера. Правда, их разговоры велись вполголоса и с оглядкой.

И тут у меня появилась идея.

– А ведь он не настолько популярен, как прежде, – сказала я Арно. – Сначала чистки, теперь этот культ Верховного существа… Нам нужно лишь дискредитировать его.

– И лучше всего это сделать во время спектакля для многотысячной толпы, – согласился Арно.

– Вот именно. Достаточно выставить Робеспьера опасным сумасбродом, и его власть растает, как снег в апреле. Дело за доказательствами.

2

«Нагорная» речь Робеспьера началась.

– Этот бесконечно счастливый день, когда французский народ собрался, дабы освятить Верховное существо, наконец-то настал, – начал он.

Толпа ловила каждое его слово. «А ведь он знает, что делает», – думала я, проталкиваясь ближе. Робеспьер действительно сотворял нового бога, которому нам отныне надлежало поклоняться.

– Он не создавал королей, дабы те пожирали род человеческий, – продолжал Робеспьер. – Он не создавал священников, дабы те впрягали нас, словно норовистых лошадей, в королевские кареты…

Поистине этот новый бог был богом, как нельзя подходящим революции.

Когда речь окончилась, толпа заревела от восторга. Даже противники Робеспьера были захвачены общей радостью момента. Надо отдать ему должное. Разделенная, раздробленная Франция наконец-то заговорила в один голос.

Воспользовавшись ликованием толпы, Арно пробрался в шатер Робеспьера с целью найти то, чем мы потом могли бы скомпрометировать нашего верховного правителя. Он вернулся не с пустыми руками. Короткое письмо безошибочно свидетельствовало о связи Робеспьера с Жерменом.

Месье Робеспьер!

Позаботьтесь о том, чтобы не позволять вашим личным амбициям становиться впереди Великой Работы. То, что мы делаем, делается не для нашей собственной славы, а для преображения мира сообразно воззрениям де Моле.

Ж.

Кроме письма, Арно раздобыл список.

– Здесь почти полсотни имен депутатов Конвента, – сказал Арно. – Список противников Робеспьера, написанный его рукой.

Я усмехнулась.

– Думаю, этим достойным господам было бы весьма интересно узнать, что они фигурируют в списке. Но сначала… – Я указала на небольшую груду винных бочек. – Месье Робеспьер явился сюда с собственными запасами вина. Отвлеки внимание караульных. У меня появилась еще одна идея.

3

Мы поработали на славу. Арно позаботился о том, чтобы похищенный список стал достоянием яростных противников Робеспьера, а я тем временем кое-что подсыпала ему в вино.

– Ты что туда подмешала? – спросил Арно.

Мы стояли, ожидая продолжения спектакля. Робеспьер не ограничился одной речью. Он намеревался говорить дальше, теперь уже под воздействием зелья, добавленного мной в его вино…

– Порошок спорыньи. В малых дозах он меняет поведение человека: бессвязная речь, галлюцинации…

Так оно и случилось. Теперь Робеспьер нес какой-то бред, комкая и растягивая слова. Когда противники потребовали объяснений насчет списка, он не смог дать вразумительного ответа.

Мы покинули Марсово поле, когда Робеспьер спускался с горы под неутихающие насмешки и язвительные выкрики толпы. Люди явно недоумевали: почему прекрасно начавшийся праздник окончился столь плачевно?

Интересно, сумел ли Робеспьер почувствовать присутствие рук, дергающих за ниточки событий? Если он принадлежал к тамплиерам, подобное не должно было его удивлять. Но в любом случае процесс его дискредитации начался и обязательно получит продолжение. Нам лишь оставалось ждать.

27 июля 1794 г

1

Я перечитала последнюю фразу предыдущей записи: «Нам лишь оставалось ждать».

Ждать, черт побери! «Чума на эти ваши ожиданья!» – сказал бы мистер Уэзеролл. Необходимость ждать буквально свела меня с ума.

Я в одиночку кружилась по грязным полам пустого особняка с мечом в руке. Я упражнялась в фехтовании, понимая, как мне не хватает мистера Уэзеролла. Сейчас бы он сидел, положив рядом костыли, следил за моими движениями и говорил, что моя поза никуда не годится, а ногами я выписываю вообще неизвестно что. «И перестань красоваться, черт тебя побери!»

Но его не было. А мне нужно было бы раньше пораскинуть мозгами, поскольку одиночество на меня скверно действует. Я осталась наедине со своими мыслями, слишком глубоко увязнув в них. Мой мозг перебирал события прошлого.

В одиночку я исходила гноем, как воспаленная рана.

Все это отчасти стало причиной моего сегодняшнего состояния, когда я вдруг перестала следить за собой.

2

Новости вытолкнули меня из этого порочного круга, вернув в деятельное состояние. Затем последовала встреча с Арно. Я сообщила ему об аресте Робеспьера.

– Наверняка это из-за его туманных угроз устроить чистку «врагам государства». Утром его должны казнить.

Нам обязательно нужно было увидеться с Робеспьером, пока он еще был жив. Однако в тюрьме Форлевек мы наткнулись на следы бойни. Повсюду валялись мертвые тела. Сопровождающие Робеспьера тоже были мертвы, однако сам он куда-то исчез. В это время из угла послышался стон. Там, прислонившись к стене, полулежал раненый караульный. Его грудь была липкой от крови. Арно склонился над ним, расстегнул мундир, чтобы осмотреть рану и попытаться остановить кровь.

– Что здесь произошло? – спросил Арно.

Я тоже подошла и вытянула шею, ожидая ответа. Пока Арно пытался хоть как-то помочь раненому, я переступила через лужу крови и подошла с другой стороны, приложив ухо к его губам.

– Начальник тюрьмы отказался принять узников, – кашляя, сообщил умирающий. – Пока мы ждали распоряжений, нас атаковали войска Парижской Коммуны. Они забрали Робеспьера и остальных.

– Куда?

Раненый вяло махнул рукой, указав направление.

– Вряд ли это далеко отсюда. Полгорода обратилось против Робеспьера.

– Спасибо, – сказала я ему.

Разумеется, мне следовало бы помочь этому бедняге, перевязав раны. Я не должна была бросаться на поиски сломя голову. Я действовала неправильно, скверно.

И все равно это было не так скверно, как то, что произошло потом.

3

После истории на Марсовом поле мы с Арно расстроили многие замыслы Робеспьера. Не стала исключением и его попытка сбежать. Мы настигли смещенного вождя в Отель-де-Виль,[13] появившись там несколькими минутами раньше солдат Конвента.

– Где Жермен? – спросила я.

– Я ни за что не скажу.

И тогда я совершила этот жуткий поступок. Наглядное доказательство того, что я вплотную подошла к пределам… себя. Своей личности. Я уже не могла остановиться.

Я выхватила из-за пояса пистолет. Арно пытался меня остановить, но не успел. Я направила пистолет на Робеспьера, которого видела сквозь пелену ненависти, и выстрелила.

Звук был оглушительным, словно я палила из пушки. Пуля угодила в нижнюю челюсть Робеспьера. Та треснула и отвисла. И сейчас же у него изо рта полилась кровь, забрызгивая пол.

Робеспьер закричал и задергался. Его глаза округлились от ужаса и боли. Руки потянулись к искалеченному рту.

– Пишите! – приказала я.

Он пытался что-то произнести, но не смог. Тогда он принялся писать на клочке бумаги, а кровь по-прежнему заливала ему лицо.

– Храм, – сказала я, вырвав у него бумагу и прочтя его каракули.

Арно смотрел на меня, и в его глазах было не меньше ужаса, чем в глазах Робеспьера. Но меня сейчас не заботило его состояние.

– Я должна была догадаться…

Еще немного, и сюда ворвутся солдаты Конвента. Грохот их сапог становился все ближе.

Я в последний раз взглянула на Робеспьера.

– Надеюсь, месье, революционное правосудие не разочарует вас, – сказала я, и мы ушли.

В комнате остался раненый, плачущий Робеспьер, зажимавший рот липкими от крови руками. Там же осталась… часть моей человечности.

4

Вот такие события. Было бы заманчиво вообразить, что все это совершил кто-то другой; «другая я», над которой я не властна и могу лишь отстраненно наблюдать за ее действиями.

Содеянное мной свидетельствует о многом. Я напрочь игнорировала предостережения мистера Уэзеролла. Я грубейшим образом нарушила этические принципы, которым меня учили родители. И наконец, я подцепила некую «заразу», успевшую глубоко проникнуть в мой разум. Процесс зашел слишком далеко, и его уже не остановишь. Мне не остается иного, как вырезать пораженный участок и надеяться, что я перенесу эту операцию и сумею очиститься.

А если не перенесу…

Пора закрывать дневник. Сегодня я уже точно к нему не вернусь, поскольку должна еще написать несколько писем.

Отрывки из дневника Арно Дориана

12 сентября 1794 г

1

Что ж, выходит, закончить рассказ придется мне. Сразу оговорюсь: когда на следующий день мы встретились в храме, меня поразило бледное, изможденное лицо Элизы. Теперь-то я знаю, что́ было тому причиной.

Храм дю Маре[14] построили более ста лет назад, придав зданию вид римского пантеона. Величественный арочный вход, купол, представляющий собой собственную версию знаменитого купола. Позади храма высились стены. На улице, где он стоял, было тихо. Лишь изредка мимо проезжала телега, груженная сеном, и скрывалась за боковыми воротами того или иного дома.

Едва встретившись со мной, Элиза заявила, что дальше мы должны двигаться поодиночке. Я сомневался в правильности такого решения. Меня настораживало выражение ее глаз. В них чего-то недоставало, словно сюда явилась лишь часть ее личности.

Наверное, так оно и было. Тогда я принял это за признак решимости и сосредоточенности. Записи в ее дневнике не давали повода думать, будто ее тревожило что-то еще, о чем она умалчивала. Элизой двигало стремление добраться до Жермена, однако вряд ли она думала, что ее убьют. Она считала, что сама убьет Жермена или погибнет, осуществляя свой замысел.

Возможно, ею овладело душевное спокойствие, поглотившее страх. Элиза забыла, что при всей решимости, при всей опытности в поединках порой именно страх помогает нам сохранить жизнь.

Мы все-таки разделились. Далее каждый сам искал способы проникновения в святая святых храма.

– Если наткнешься на Жермена, не упусти свой шанс, – сказала она, пристально поглядев на меня.

2

Я наткнулся на него. Я нашел его внутри храма – одинокую фигуру среди колонн церковного зала. Он почти сливался с серым влажным камнем стен.

Я не упустил свой шанс.

Однако Жермен был слишком быстр для меня. Он выхватил меч, имевший сверхъестественные возможности. Когда-то я посмеялся над этим мечом и даже сказал, что это не оружие, а игрушка. Но ко времени нашего поединка я уже был не настолько глуп и не смеялся над тем, чего не понимал. Жермен держал в руке странный сверкающий предмет. Казалось, его меч способен притягивать к себе, а потом выбрасывать чудовищные сгустки энергии, черпая ее прямо из воздуха. Над таким оружием не больно-то посмеешься.

Меч заговорил снова, выбросив еще один сгусток искрящейся энергии. Она устремилась ко мне, словно была разумной.

– А-а, возвращение блудного ассасина! – насмешливо крикнул Жермен. – Когда Ла Туш перестал отправлять податные сборы, я сразу подумал, что это твоих рук дело. Ты сделался настоящим бельмом на моем глазу.

Я выскочил из-за колонны, где прятался до сих пор. Лезвие моего скрытого клинка тускло блеснуло в полумраке.

– Полагаю, что свержение Робеспьера тоже твоих рук дело? – спросил Жермен, когда мы оба приняли боевую стойку.

Я улыбнулся во весь рот. Жермен ответил мне тем же.

– Это уже не имеет значения. Его «большой террор» достиг своей цели. Металл раскалили в огне и придали ему нужную форму. Закалка поможет ее сохранить.

Я рванулся вперед, ударив по мечу Жермена. Я намеревался не отразить удар, а повредить артефакт. Если мне удастся обезоружить противника, я смогу изменить исход поединка в свою пользу.

– Откуда такая напористость? – поддразнивал меня Жермен. – Это месть? Неужто Беллек так основательно забил тебе голову, что ты даже сейчас подчиняешься его наставлениям? Или это любовь? Наверное, дочка Ла Серра вскружила тебе голову?

Лезвие клинка сильно ударило по лезвию меча. Оружие Жермена ответило сердитой, болезненной вспышкой, словно получило рану.

Это вынудило Жермена отступить, но он не утратил власти над мечом – тот вновь втянул в себя энергию. Я с трудом верил своим глазам. Выплеск отбросил меня назад и опалил пол. Великий магистр исчез.

В глубине храма громко хлопнула дверь. Мне показалось, что звук исходит из-под земли, прорываясь сквозь каменные стены. Вскочив, я бросился на звук и вскоре обнаружил лестницу. Опасаясь поскользнуться, я стал спускаться по влажным ступеням, пока не достиг усыпальницы.

Из тьмы катакомб появилась Элиза. Умница. Появись она на пару минут раньше, мы бы полностью отрезали Жермену все пути к отступлению.

– Что тут произошло? – спросила она, разглядывая почерневшие, искореженные остатки ворот усыпальницы.

Я покачал головой:

– У Жермена есть особое оружие… Такого я еще не видел. Он скрылся от меня.

Элиза едва посмотрела в мою сторону.

– Мне он не попадался. Должно быть, спрятался где-то здесь.

Я в этом сомневался, но промолчал. Держа мечи наготове, мы спустились еще на несколько ступенек, достигнув усыпальницы.

Пусто. Но где-то здесь наверняка была потайная дверь. Я стал ощупывать стену. Пальцы наткнулись на рычаг. Потянув за него, я попятился назад. Часть стены с громким скрежетом отодвинулась, открыв проход в большой склеп. Вдоль его стен, украшенных колоннами, стояли тамплиерские саркофаги.

Жермен находился там. Он стоял к нам спиной. Я только сейчас сообразил, что его меч каким-то образом снова накопил силу. Жермен спокойно дожидался нашего появления. Яростно вскрикнув, Элиза бросилась к нему.

– Элиза!

Ее бросок не достиг цели. Жермен мгновенно повернулся и взмахнул ярко сверкающим мечом. С лезвия сорвался змееподобный сгусток энергии, вынудив нас спешно искать укрытие.

– Смотрю, и мадемуазель Де Ла Серр пожаловала, – засмеялся Жермен. – Какая теплая встреча.

– Не показывайся, – шепнул я Элизе. – Отвлекай его разговором.

Она кивнула, спрятавшись за саркофагом и жестом велев мне перебраться в другое место.

– Вы думали, этот день никогда не наступит? – крикнула она Жермену. – Раз у Франсуа Де Ла Серра не было сыновей, которые отомстили бы за отца, вы решили, что ваше преступление останется без ответа?

– Значит, отомстить решила? – засмеялся Жермен. – Смотрю, ты унаследовала от отца узость мысли.

– Это вы так считаете. Не ваше ли широкое мировоззрение толкнуло вас на узурпацию власти?

– Власти? Ты меня разочаровываешь. Ты ведь умнее. Мои действия никогда не замыкались на власти. Они всегда были направлены на мировое владычество. Неужели отец ничему тебя не научил? Орден всегда применялся к существующим обстоятельствам. Веками мы сосредотачивались на внешних атрибутах власти: аристократических титулах, высоких постах в государстве и церкви. Мы застревали во лжи, которую сами же создали, чтобы пасти толпы.

– Я вас убью! – выкрикнула Элиза.

– Да ты меня не слушаешь. Мое убийство ничего не изменит. Когда наши собратья-тамплиеры видят, что старые устои рушатся, они приспосабливаются к новым. Так было, так будет. Мы отступим в тень, чтобы однажды стать Тайными Властителями, кем нам и предназначено быть. Так что давай, убивай меня, если сможешь. Если только ты не совершишь чудо, возведя на трон нового короля и остановив поступь революции, мое убийство ничего не изменит.

Я решил поймать Жермена в ловушку, подобравшись к нему с той стороны, откуда он не мог меня видеть, однако и на этот раз мне не удалось прикончить его клинком. Меч сердито затрещал, с лезвия сорвался шар голубовато-белой энергии и со скоростью пушечного ядра полетел в мою сторону, произведя не меньшие разрушения. Меня окутало каменной пылью. Из развороченной стены падали обломки. Еще через мгновение я оказался придавленным упавшей колонной.

– Арно! – позвала Элиза.

– Мне не выбраться.

Жермен умел создавать разрушительные светящиеся шары, но полностью управлять ими он не мог. Сейчас он поднимался на ноги, кашляя от клубящейся пыли и спотыкаясь о каменные обломки, устилавшие пол. Наконец ему удалось встать.

Жермен пружинисто выпрямился. Он раздумывал, не покончить ли с нами разом, однако принял другое решение, поскольку вдруг повернулся и побежал вглубь склепа.

Элиза была в отчаянии. Она видела, что я сейчас ей не помощник (мне самому требовалась помощь). Поглядев вслед удаляющемуся Жермену, она вновь повернулась ко мне.

– Он уходит у нас из-под носа, – сказала она.

В ее глазах полыхало разочарование и досада. Она не знала, как ей поступить: остаться со мной и позволить Жермену сбежать или броситься за ним вдогонку.

Но я знал, какой выбор она сделает.

– Я могу с ним справиться, – рассуждала она вслух.

– Не можешь, – возразил я. – Во всяком случае, одна. Подожди, пока я выберусь… Элиза!

Она уже скрылась. Взревев от натуги, я приподнял обломок, выбрался из-под него и бросился следом за ней.

Сумей я выбраться чуть раньше, я бы изменил ход их сражения. (На пути к ее смерти решающими оказались доли секунды.) Жермен яростно оборонялся. Его жестокое лицо перекосило от напряжения. Наверное, его меч, который я считал почти живым существом, сумел почувствовать близящееся поражение своего владельца… Лезвие треснуло и рассыпалось под оглушительный грохот и ослепительную вспышку, выбросив последний сгусток энергии.

Меня едва не опрокинуло, но сейчас я думал не о себе, а об Элизе. Они с Жерменом находились в самом центре взрыва.

Сквозь облако пыли я увидел ее рыжие волосы. Она лежала, раздавленная колонной. Я бросился к ней, опустился на колени и обхватил ее голову.

Ее глаза были полны яркого света. Думаю, за мгновение до смерти Элиза все-таки увидела меня. Ее глаза в последний раз вспыхнули и погасли.

3

Жермен надсадно кашлял, но я не торопился к нему. Я осторожно опустил голову Элизы на камень, закрыл ей глаза и только тогда пошел через захламленную усыпальницу туда, где лежал наш противник, следя за мной. На его губах пузырилась кровавая пена. Он был при смерти.

Я снова опустился на колени. Не сводя с него глаз, я вытолкнул лезвие клинка и завершил начатое моей возлюбленной.

Когда Жермен умер, меня посетило видение.

(Я прерываю запись, чтобы представить выражение лица Элизы, когда я рассказывал ей о своих видениях. Взгляд, в котором не было ни явного доверия, ни явного сомнения.)

Это видение отличалось от прежних. Я был не зрителем, как раньше, а участником событий.

Я видел, что нахожусь в мастерской Жермена. На нем была знакомая мне одежда серебряных дел мастера. Он сидел, трудясь над булавкой для значка.

Стоило мне посмотреть на него, как Жермен вцепился себе в виски и принялся что-то бормотать.

Пока я раздумывал, меня несколько напугал голос, раздавшийся позади:

– Браво. Ты убил злодея. Ведь именно такую пьеску ты разыграл у себя в мозгу? А то, что она не отличается высокой моралью, тебя не волнует.

Оставаясь в видении, я повернулся и увидел другого Жермена, намного старше того, которого я знал.

– На самом деле меня здесь нет, – пояснил он. – И там меня тоже нет. Сейчас я истекаю кровью на полу храма. Но похоже, отец понимания счел уместным дать нам эти минуты для разговора.

Внезапно сцена изменилась. Мы оказались в потайном склепе, где только что сражались. Но в видении склеп был цел и чист. В помещении были только мы с Жерменом. Я увидел сцены из прошлого. Тот Жермен, что помоложе, подошел к алтарю, где лежали записи де Моле.

– Ах, – послышался у меня за спиной возглас второго Жермена. – Я особенно люблю эту сцену. Меня преследовали видения, а я никак не мог понять их смысл. Я видел величественные золотые башни. Я видел белые города, чей блеск сравним с блеском серебра. Я думал, что схожу с ума. Но потом я обнаружил это место – склеп Жака де Моле. И через его записи я понял.

– Понял… что?

– Свою непостижимую связь с великим магистром, соединившую наши эпохи. Я понял, что избран очистить орден от упадка и разложения, ибо орден давно уже гнил изнутри. Я должен дочиста отмыть этот мир и восстановить его в истине, сообразно намерениям отца понимания.

И вновь сцена изменилась. Теперь я оказался в помещении, где высокопоставленные тамплиеры выносили приговор Жермену, высказываясь за изгнание его из ордена.

– Пророки редко удостаиваются признания современников, – продолжал Жермен у меня за спиной. – Изгнание и пережитые унижения заставили меня пересмотреть прежнюю стратегию и найти новые пути для осуществления моей цели.

Сцена в очередной раз изменилась. Я попал в сравнительно недавнее прошлое – время разгула революционного террора. Мелькали ножи гильотин, работавших неустанно, словно часовой механизм.

– Осуществление любой ценой? – спросил я.

– Новый порядок не может наступить без разрушения старого. А если в людях заложен страх перед неограниченной свободой, это значительно облегчает задачу. Надо немного попотчевать их хаосом, это им напомнит, почему они жаждут послушания.

Мы опять оказались в склепе, но теперь – за мгновения до взрыва, унесшего жизнь Элизы. По ее лицу я видел, как она силится понять, что же явилось решающем ударом в этом сражении. Надеюсь, она поняла, что ее отец отмщен, и это частично успокоило ее душу.

– Здесь наши пути расходятся, – сказал Жермен. – Подумай вот о чем: прогресс движется медленно, но его невозможно остановить, как невозможно остановить движение ледника. Вы лишь немного отсрочили наступление неизбежного. Это все, чего вы сумели добиться. Одна смерть не в силах остановить приливную волну. Возможно, не моя рука будет направлять человечество туда, где ему изначально положено находиться. Это будет рука кого-то другого, только и всего. Думай об этом, когда станешь вспоминать ее.

Я подумаю об этом.

* * *

После смерти Элизы я несколько недель подряд пытался разгадать одну загадку. Я всегда считал, что знаю Элизу лучше, чем кто-либо. Я провел с ней больше времени, чем кто-то другой. Но почему в конечном итоге все мои «знания» оказались бесполезными? Как могло случиться, что в действительности я совсем ее не знал?

Точнее, я знал ее девчонкой, но не женщиной, в которую она превратилась. Наблюдая со стороны, как она взрослеет, я никогда не удостаивался шанса восхититься красотой Элизы в расцвете ее молодости.

Теперь такой шанс мне уже никогда не выпадет. Вместе с Элизой ушло наше совместное будущее. Мое сердце иссыхает от боли. В груди – свинцовая тяжесть. Я плачу об утраченной любви, об ушедших вчерашних днях и о днях завтрашних, которые не наступят.

Я плачу по Элизе, которая, при всех ее недостатках, была и остается лучшим из всех известных мне людей. Едва ли мне когда-либо встретится кто-то похожий на нее.

* * *

Вскоре после ее смерти ко мне в Версаль явился человек по фамилии Раддок. Духи, которыми он побрызгался, едва маскировали отвратительный запах, исходящий от его тела. При нем оказалось письмо. На конверте было крупными буквами выведено: «ВСКРЫТЬ В СЛУЧАЕ МОЕЙ СМЕРТИ».

Печать оказалась сломанной.

– Вы прочли письмо? – спросил я.

– Разумеется, сэр. С тяжелым сердцем, но я выполнил распоряжение.

– На конверте указано, что письмо должно быть вскрыто в случае ее смерти, – добавил я.

Голос у меня слегка дрожал, выдавая мои истинные чувства.

– Совершенно верно, сэр. Буду с вами честен: получив это письмо, я убрал его в комод, надеясь больше не увидеть.

Я пригвоздил Раддока взглядом.

– Раз уж вы заговорили о честности, скажите правду: вы вскрывали конверт до ее смерти? Если да, значит вы могли косвенно способствовать ее гибели.

Раддок улыбнулся с оттенком печального простодушия.

– Я бы до такого и не додумался, мистер Дориан. Вам должно быть известно, сэр, что солдаты пишут подобные письма накануне битвы. В такие моменты людям свойственно задумываться о своем поведении и жизненных принципах, но сами письма никак не влияют на участь того или иного солдата.

Интуиция подсказывала: Раддок прочел ее письмо раньше, чем она погибла.

Хмурясь на неожиданного визитера, я развернул лист и стал читать послание Элизы.

Раддок!

Прошу извинить отсутствие учтивостей. Увы, мое отношение к вам не претерпело изменений: вы не вызывали и не вызываете у меня особых симпатий. Опять-таки прошу извинить мне это признание, которое вы, скорее всего, сочтете достаточно грубым, однако… если вы сейчас читаете мое письмо, вы либо нарушили мое распоряжение, либо я уже мертва. В любом случае нам нет никакого смысла терзаться из-за нарушений правил этикета.

Но каким бы ни было мое отношение к вам, я вполне понимаю ваше стремление получить вознаграждение за то, что вы делаете. Я тронута вашей верностью и потому прошу показать это письмо моему возлюбленному Арно Дориану. Он является членом ордена ассасинов. Смею вас заверить: он воспримет мои слова как подтверждение того, что ваши жизненные принципы изменились. Но поскольку я очень сомневаюсь, что слов мертвого тамплиера будет достаточно, чтобы вернуть вам доверие братства, я подкреплю их еще кое-чем.

Арно, я прошу тебя отдать месье Раддоку письма (ниже я к ним еще вернусь), дабы они помогли ему снискать благосклонность ассасинов и способствовать его возвращению в орден. Этот поступок наглядно покажет месье Раддоку степень моего доверия к нему и мою уверенность в том, что просьба будет выполнена без лишних проволочек и потому не потребует каких-либо проверок ее выполнения.

Арно, остальная часть письма предназначена для тебя. Я очень надеюсь, что сумею вернуться после сражения с Жерменом, и тогда я заберу у Раддока это письмо, порву и навсегда забуду о его содержании. Но если ты все же читаешь эти строки, значит, во-первых, мое доверие к Раддоку оказалось не напрасным и, во-вторых, я мертва.

Мне нужно об очень многом тебе рассказать, но я сейчас на том свете. Вместо меня это сделают мои дневники, которые я тебе завещаю. Последние тетради ты найдешь в моей сумке, а более ранние – в тайнике, вместе с упомянутыми письмами. Обследуя содержимое чемодана, ты не обнаружишь там писем, которые ты мне писал. Не торопись делать вывод, будто я их не сберегла. Об их судьбе ты тоже прочтешь на страницах одного из моих дневников. В тайнике лежит и кулон, подаренный мне Дженнифер Скотт.

Второго листа в письме не было.

– Где продолжение? – спросил я.

Раддок развел руками:

– Видите ли… Второй лист содержит сведения о местонахождении писем, которые, по мнению мадемуазель Элизы, могут способствовать моему восстановлению в ордене. Простите мою… бесцеремонность, но у меня есть некоторые опасения. Сдается мне: если я отдам вам второй лист, то лишусь, так сказать, «козыря». У меня нет никаких гарантий, что вы попросту не заберете письма себе и не используете их для упрочения собственных позиций в братстве.

Я посмотрел на него, потом взмахнул рукой с посланием моей возлюбленной:

– В письме Элиза просит меня доверять вам. Я готов это сделать, однако прошу о взаимном доверии. Даю вам слово чести: письма будут вашими.

– Этого мне достаточно.

Поклонившись, Раддок извлек и протянул мне второй лист. Я внимательно читал продолжение, строчку за строчкой, пока не дошел до конца ее письма.

…нынче я покоюсь на кладбище Невинных[15], рядом с моими родителями, поблизости от тех, кого я люблю.

Но тот, кого я люблю больше всех, – это ты, Арно. Надеюсь, ты поймешь, сколь велика моя любовь к тебе. Надеюсь, что и ты испытываешь ко мне то же самое. С тобой я познала всепоглощающее чувство любви. Спасибо тебе за этот подарок.

Твоя возлюбленная Элиза

– Вы поняли из ее слов, где находятся письма? – с надеждой спросил Раддок.

– Понял.

– И где же они, сэр?

Я взглянул на Раддока, увидев его глазами Элизы, и понял: мое доверие к нему ничем не подкреплено. Есть весьма важные сведения, которые я не вправе раскрывать этому человеку.

– Раз вы читали письмо, вы уже знаете где, – сказал я ему.

– Она назвала это место «Дворцом Несчастья». Вам это о чем-нибудь говорит?

– Да, Раддок, говорит. Я понял, куда надо ехать. Пожалуйста, оставьте мне ваш нынешний адрес. Как только я заберу письма, сразу дам вам знать. И в благодарность за помощь я поддержу ваши попытки вернуться в орден ассасинов.

Он выпрямился, расправил плечи:

– И вам спасибо за это… брат.

4

На дороге я увидел повозку, в которой сидел молодой человек. Он сидел, подсунув ногу под себя и сложив руки на груди. Его прищуренные глаза смотрели на меня из-под широкополой соломенной шляпы. Солнце, прорываясь сквозь густую листву ветвей над его головой, делало шляпу пятнистой. Оказалось, что молодой человек дожидался меня.

– Месье, не вы ли будете Арно Дорианом? – выпрямившись, спросил он.

– Да, это я.

Он окинул меня бегающим взглядом:

– А у вас есть при себе скрытый клинок?

– Вы считаете меня ассасином?

– Так вы действительно ассасин?

Я нажал пружину. Лезвие скрытого клинка блеснуло на солнце, и я тут же задвинул его обратно. Молодой человек кивнул:

– Меня зовут Жак. Элиза была моим другом и доброй хозяйкой моей жены Элен, а также… сподвижницей одного человека, который тоже живет с нами.

– Кажется, он итальянец? – спросил я, проверяя Жака.

– Нет, месье, – улыбнулся Жак. – Англичанин. Его зовут мистер Уэзеролл.

– В таком случае поспешим к нему, – сказал я и тоже улыбнулся.

Я поехал следом за повозкой. Жак вывернул на дорожку, которая вилась по берегу реки. Вдоль другого берега тянулись ухоженные лужайки. Они поднимались по склону пологого холма, где на вершине высился Королевский дом. (Отсюда мне была видна лишь его часть.) Я смотрел на здание со смешанным чувством печали и изумления. Моя печаль, думаю, объяснений не требовала; мне было грустно и тяжело смотреть на все, что имело отношение к ней. Что же касается изумления… письма Элизы рисовали это место уголком ада на земле.

Скорее всего, Жак ехал окружным путем, оставляя школу в стороне. Помнится, Элиза упоминала о хижине.

Через какое-то время мы достигли лесной поляны, где на крепком фундаменте стоял приземистый дом, а чуть поодаль – два покосившихся сарая. На крыльце, опираясь на костыли, стоял старик.

Я почти узнал его по седой бороде. Правда, тогда у него не было костылей. В детстве этот человек иногда встречался мне в окрестностях замка. Он был из другой жизни Элизы, касавшейся ее и ее родителей. Я тогда едва ли обращал внимание на седобородого человека, как и он на меня.

Эти строки я пишу, успев прочитать дневники Элизы и понять, какое место мистер Уэзеролл занимал в ее жизни. И вновь меня удивляет, до чего же мало я знал свою возлюбленную. Увы, мне уже никогда не представится возможность открыть настоящую Элизу, свободную от ее тайн и предназначения. Мне иногда кажется, что при таком непомерном грузе, какой лежал на ее плечах, наши отношения были обречены с самого начала.

– Здравствуй, сынок, – послышалось с крыльца. Голос у него был раскатистый, но хрипловатый. – Давненько мы не виделись. Дай-ка на тебя взглянуть. Я тебя с трудом узнаю.

– Здравствуйте, мистер Уэзеролл.

Я спешился, привязал лошадь и поднялся на крыльцо. Знай я то, что знаю сейчас, я бы обнял его, как принято у французов. У нас с ним было общее горе. После смерти родителей ближе нас у Элизы не было никого. Однако тогда я ограничился вежливым рукопожатием. Человек из прошлого – вот кем мне виделся тогда мистер Уэзеролл.

Обстановка внутри хижины была простой. Мебель составила бы честь спартанцам. Опираясь на костыли, мистер Уэзеролл повел меня к столу. Светловолосая девушка подала нам кофе. Наверное, это и была Элен. Я улыбнулся ей, получив в ответ реверанс.

Опять-таки, прочитай я тогда дневники Элизы, я бы и к Элен отнесся с бо́льшим вниманием. Но я делал лишь первые шаги в другую жизнь Элизы, ощущая себя незваным гостем, вломившимся в чужой мир.

Вскоре вошел Жак. Он взмахнул воображаемой шляпой и поцеловал Элен. В кухне сразу стало шумно и уютно. Неудивительно, что Элизе нравилось здесь.

– Меня здесь ждали? – спросил я, кивнув Жаку.

Вопрос был адресован не ему, а мистеру Уэзероллу. Англичанин ответил не сразу. Вначале он задумчиво кивнул и только потом заговорил:

– Элиза известила нас письмом. Сообщила, что к нам, возможно, приедет Арно Дориан и заберет ее чемодан. А через пару дней мы узнали от мадам Левен, что Элизу убили.

– Она вам написала? И вы не заподозрили неладное? – удивился я.

– Сынок, если я вынужден опираться на деревяшки, не думай, что и голова у меня деревянная. Я догадался, что она по-прежнему сердита на меня. Подозрений насчет ее опасных замыслов у меня не было.

– Она сердилась на вас?

– Мы с ней крупно повздорили и расстались не лучшим образом.

– Понятно. Я сам не раз оказывался на вашем месте. Несдержанность Элизы знакома мне не понаслышке.

Мы переглянулись и оба улыбнулись.

– Да уж, – вздохнул мистер Уэзеролл, упираясь подбородком в грудь. – Своеволия у нее было хоть отбавляй. – Он посмотрел на меня. – Поди, упрямство ее и сгубило?

– А что вы слышали об обстоятельствах ее гибели?

– То, что молодая аристократка Элиза Де Ла Серр поссорилась с Франсуа Тома Жерменом – известным ювелиром. Их перебранка переросла в поединок, где противники погибли от рук друг друга. Ты же все видел своими глазами. Так оно и было?

Я кивнул.

– Она бросилась за ним вдогонку. Я умолял ее быть осторожнее. Где там…

Мистер Уэзеролл горестно покачал головой:

– Когда она бывала осторожнее? Надеюсь, она задала ему жару?

– Она сражалась как тигрица. В этом есть ваша заслуга, мистер Уэзеролл. У вас Элиза прошла замечательную выучку.

Старик невесело усмехнулся:

– Было время, когда я учил сражаться Франсуа Тома Жермена… Да, не смотри на меня так. Вероломный Жермен оттачивал свои навыки на деревянном мече, который держала рука Фредди Уэзеролла. Тогда казалось немыслимым, что тамплиер может выступить против другого тамплиера.

– Немыслимым? Почему? Разве двадцать лет назад тамплиеры были менее амбициозны? Разве тогда не наносили ударов в спину, чтобы занять чье-то вожделенное место?

– Всякое случалось, – улыбнулся мистер Уэзеролл. – Просто мы сами были моложе и несколько идеалистичнее относились к своим собратьям.

5

Если мы когда-нибудь снова увидимся, надеюсь, наш разговор будет длиннее и оживленнее. Как-никак, ближе нас с мистером Уэзероллом у Элизы не было никого. Но в тот момент я чувствовал, что мне не о чем с ним говорить. Когда наша беседа увяла и засохла, словно осенний лист, я попросил показать мне ее чемодан.

Мистер Уэзеролл объяснил, где он лежит. Я перенес чемодан на кухню, поставил на стол, дотронулся до монограммы EDLS, потом щелкнул замками. Внутри я нашел все, о чем писала Элиза: письма, обещанные Раддоку, ее дневники и кулон.

– Есть еще кое-что, – сказал мистер Уэзеролл.

Он вышел, вернувшись с коротким мечом.

– Ее первый меч, – пояснил мистер Уэзеролл, опустив меч в чемодан.

В его взгляде сквозило презрение, словно я мгновенно должен был догадаться, что это за меч, и словно мне предстояло еще многое узнать об Элизе.

Я действительно многое узнал о ней. Теперь я это понимаю. Приехав в хижину, я повел себя несколько высокомерно, словно трое ее обитателей были недостойны находиться рядом с Элизой, когда в действительности все обстояло наоборот.

Я наполнил седельные сумки вещами Элизы, готовясь отвезти их в Версаль. Был тихий лунный вечер. Я вышел из хижины. Оставалось лишь погрузить поклажу и отвязать лошадь. Моя рука сжимала пряжку сумки. И тут мои ноздри уловили характерный запах, который не спутаешь ни с чем. Запах духов.

6

Думая, что мы сейчас тронемся в путь, моя кобыла зафыркала и забила копытом, но я успокоил ее, потрепав по шее. Сам я продолжал принюхиваться, затем послюнил палец и поднял вверх, убедившись, что ветер дует мне в спину. Я внимательно обвел глазами всю поляну. Возможно, сюда по какой-то причине забрела одна из учениц школы. А может, это мать Жака…

Запах показался мне очень знакомым, и тогда я безошибочно понял, кто здесь.

Он прятался за деревом. Его белые волосы мерцали в свете луны.

– Что вы здесь делаете? – спросил я Раддока.

Он ухмыльнулся:

– Видите ли… я… можно сказать, я просто хотел удостовериться в том, что вы выполните свое обещание.

– Значит, вы мне не доверяете? – раздраженно спросил я.

– А что, вы мне доверяете? Думаете, Элиза мне доверяла? Разве членам тайных обществ свойственно доверять друг другу?

– Идемте в дом, – бросил ему я.

7

– Это еще кто?

Обитатели хижины, собравшиеся ложиться спать, вновь собрались в кухне. Элен была в ночной рубашке, Жак – в бриджах. Только мистер Уэзеролл еще не успел раздеться.

– Это некто Раддок.

Пожалуй, я еще не видел, чтобы с человеком за считаные секунды произошла столь разительная перемена, как это случилось с Уэзероллом. Его лицо побагровело, в глазах вспыхнула ярость. Он был готов испепелить Раддока взглядом.

– Месье Раддок лишь хочет забрать письма и сразу же уехать, – сказал я.

– Ты мне не говорил, что письма предназначены ему, – прорычал мистер Уэзеролл.

Я посмотрел на разгневанного старика, чувствуя, что начинаю от него уставать. Чем раньше мои здешние дела завершатся, тем лучше.

– Я так полагаю, между вами существует давнишняя вражда.

Мистер Уэзеролл сверкнул на меня глазами. Раддок засопел.

– Элиза за него поручилась, – сказал я Уэзероллу. – Судя по всему, он стал другим человеком и прежние прегрешения ему прощены.

Взгляд Раддока метался между мной и мистером Уэзероллом. Чувствовалось, внезапный гнев соотечественника его напугал.

– Прошу вас, отдайте мне письма, и я уйду, – умоляющим тоном просил он, обращаясь ко мне.

– Я отдам вам письма, если вы действительно явились за ними, – прогремел Уэзеролл, подходя к чемодану. – Но если вы мне наврали про желание Элизы, вы будете выковыривать эти письма у себя из глотки.

– Я тоже ее любил, хотя и по-своему, – возразил Раддок. – Она дважды спасла мне жизнь.

Уэзеролл замер над чемоданом.

– Говорите, дважды спасла вам жизнь?

– Да, – ответил Раддок, заламывая руки. – Она спасла меня из петли палача, а до этого спасла от Кэрроллов.

Мистер Уэзеролл задумчиво кивал, все так же стоя возле чемодана.

– Насчет петли я помню. Она рассказывала. А вот про Кэрроллов…

По лицу Раддока промелькнула тень вины.

– Она вовремя предупредила меня, что Кэрроллы напали на мой след и вот-вот явятся.

– Так вы были знакомы с Кэрроллами? – словно из любопытства спросил мистер Уэзеролл.

Раддок шумно проглотил слюну.

– Я просто знал об их существовании.

– И вы дали деру?

– Как и любой другой человек в моем положении, – раздраженно ответил Раддок.

– Вот именно, – закивал Уэзеролл. – Вы правильно сделали, поскольку дальше начались забавные события. Но самое забавное – они и не собирались вас убивать.

– В таком случае Элиза спасла мне жизнь лишь единожды. Едва ли это имеет особое значение. Достаточно и одного раза.

– Если они действительно не собирались вас убивать.

Раддок нервозно захихикал. Он так и не перестал озираться.

– Вы же только что сами сказали: Кэрроллы не собирались меня убивать.

– А вдруг собирались? – не унимался мистер Уэзеролл.

Я не понимал смысла затеянной им дурацкой игры.

– Не собирались, – с оттенком вкрадчивости произнес Раддок.

– Откуда вы знаете? – напирал Уэзеролл.

– Я не понимаю вашего вопроса.

Лоб Раддока заблестел от пота. Его кривая улыбка была тошнотворной. Он встретился со мной глазами, рассчитывая на поддержку с моей стороны. Я не собирался его поддерживать и лишь наблюдал, причем внимательно.

– А мне думается, вы тогда работали на Кэрроллов, – продолжал Уэзеролл. – Вы испугались, что они собрались кинуть вас. Что было вполне вероятным. И еще я думаю, что вы дали нам ложные сведения о Короле нищих. Или он тоже работал на Кэрроллов, когда они нанимали вас убить Жюли Де Ла Серр. Вот такие у меня мысли.

Раддок качал головой. Он попытался изобразить неподдельное изумление, затем благородное негодование, которое сменил испуг.

– По-моему, ваши предположения зашли слишком далеко, – заявил он. – Я работаю на себя.

– Но при этом сохраняете честолюбивые замыслы о возвращении в орден ассасинов, – напомнил я.

Теперь Раддок уже не покачал, а энергично замотал головой:

– Нет. Я излечился от подобных амбиций. И знаете, кто способствовал моему окончательному излечению? Она, благоуханная Элиза. Вам известно, что она ненавидела оба ордена? Два клеща, борющиеся за власть над котом, – так она называла вас. А еще она говорила, что вы погрязли в заблуждениях и бесплодных спорах, и была права. Она считала, что мне стоит держаться подальше от ваших орденов. – Он язвительно сощурился на нас. – Тамплиеры? Ассасины? Вы словно кучка никчемных старух, грызущихся из-за древних предрассудков. Начхать мне на вас, и это еще мягко сказано.

– Значит, вас не интересует возвращение в орден ассасинов. И письма тоже не интересуют? – спросил я.

– Никоим образом, – ответил он.

– В таком случае зачем вы сюда явились?

Раддок сообразил, что разоткровенничался и скомпрометировал себя. Он резко повернулся, и в руках у него появилась перевязь с двумя пистолетами. Раньше, чем я успел что-либо предпринять, он схватил Элен, приставил пистолет к ее голове, а второй навел на нас:

– Кэрроллы передают вам привет.

8

Обстановка в доме, до сих бывшая докучливой, мгновенно стала напряженной. Элен всхлипнула. Кожа на ее виске, куда упиралось дуло пистолета, побелела. Элен умоляюще смотрела на Жака. Тот напоминал сжатую пружину. Чувствовалось, он готов броситься на Раддока, убить негодяя и освободить жену. И в то же время Жак сознавал: малейшее необдуманное действие с его стороны, и Раддок застрелит Элен.

– Может, вы соизволите мне объяснить, кто такие эти Кэрроллы? – спросил я.

– Одно лондонское семейство, – ответил Раддок, кося одним глазом в сторону Жака, лицо которого было искажено гневом. – Поначалу они намеревались оказать влияние на французскую ветвь ордена тамплиеров. Но Элиза расстроила их замыслы, убив их единственную дочь. И дальнейшие действия Кэрроллов отчасти были продиктованы личной местью.

Естественно, они сделали то, что сделали бы любые любящие отец и мать, имеющие кучу денег и располагающие обширной сетью наемных убийц. Они начали мстить. Не только Элизе, но и ее, так сказать, защитнику. Представляю, какую щедрую сумму они мне отвалят за эти письма. Нужно лишь умело поторговаться.

– Элиза была права, – сказал Уэзеролл, рассуждая сам с собой. – Она никогда не верила, что во́роны пытались убить ее мать.

– Права, – почти с грустью подхватил Раддок.

Казалось, он сожалел, что Элизы нет с нами и она не может порадоваться своей правоте. Я тоже сожалел, что ее нет рядом. Я бы с наслаждением посмотрел, как она разрывает Раддока на кусочки.

– Тогда ваш спектакль окончен, – сказал я Раддоку. – Вы не хуже нас знаете, что вам не удастся убить мистера Уэзеролла и выскользнуть отсюда живым.

– А это мы еще посмотрим, – возразил он. – Пока что откройте дверь и отойдите от нее.

Я не двигался с места, пока он не бросил на меня предостерегающий взгляд. Дуло пистолета еще сильнее уперлось в висок Элен, заставив ее вскрикнуть от боли. Тогда я открыл дверь и отошел на несколько шагов.

– Могу предложить вам сделку, – заявил Раддок.

Развернув Элен, он стал двигаться к черному прямоугольнику дверного проема.

В лице Жака ничего не изменилось. То же напряжение, то же желание броситься на Раддока. Уэзеролл был взбешен, но о чем-то сосредоточенно думал. Я лишь ждал и наблюдал. Пальцы правой руки согнулись, готовые нажать пружину скрытого клинка.

– Его жизнь в обмен на жизнь этой девчонки, – продолжал Раддок, указывая на мистера Уэзеролла. – Вы беспрепятственно позволите мне его убить, а я отпущу девчонку, когда буду в безопасности.

Лицо Уэзеролла сделалось мрачнее тучи. Ярость накатывала на него волнами.

– Я скорее сам лишу себя жизни, чем позволю вам прикоснуться ко мне.

– Это ваш выбор. Когда я буду уходить отсюда, ваш труп уже должен лежать на полу, иначе девчонка умрет.

– А что с ней будет, если мы примем ваши условия? – спросил я.

– Останется жить, – пожал плечами Раддок. – Я заберу ее с собой и, когда удостоверюсь, что мне ничего не угрожает и вы не попытались меня перехитрить, отпущу.

– Откуда нам знать, что вы ее не убьете? – задал я новый вопрос.

– С какой стати мне ее убивать?

– Мистер Уэзеролл, нам ни в коем случае нельзя позволять ему увозить Элен. Мы не…

– Погодите, месье Дориан, – перебил он меня. – Я хочу услышать это от Раддока. Я хочу услышать ложь из его уст, поскольку ему нужна не только моя жизнь. Верно, Раддок? Вы намеревались убить не только покровителя Элизы, но и ее горничную. Вы отнюдь не собирались отпускать Элен живой.

Плечи Раддока вздымались и опускались. Его дыхание становилось все тяжелее. Он чувствовал, что его возможности неотвратимо сужаются.

– Я не уеду отсюда с пустыми руками, – заявил он. – Так что у вас будет повод, чтобы снова выследить меня и убить.

– А какой еще выбор есть у вас? Либо здесь будет несколько трупов, один из которых – ваш, либо вы скроетесь и проведете остаток жизни, сознавая свою обреченность.

– Я забираю письма, – наконец объявил он. – Передайте мне письма, и я отпущу девчонку, когда буду в безопасности.

– Элен вы не заберете, – сказал я. – Можете брать письма, но Элен и шагу не ступит за порог хижины.

Не знаю, понял ли он всю горькую иронию момента. Если бы он не увязался за мной, а ждал в Версале, я бы привез ему эти письма.

– Вы ведь не дадите мне уйти, – неуверенно пробормотал Раддок. – Как только я ее отпущу, вы погонитесь за мной.

– Не погонюсь, – возразил я. – Слово чести. Можете забирать письма и катиться отсюда.

Раддок задумался.

– Давайте письма.

Уэзеролл полез в чемодан, достал пачку писем и поднял их над головой.

– А ты, влюбленный парнишка, – обратился к Жаку Раддок, – ступай за моей лошадью и приведи ее к крыльцу. Заодно отгони ассасинскую кобылу, чтобы под ногами не путалась. И не мешкай, не то свою красотку живой не увидишь.

Жак поочередно взглянул на нас с Уэзероллом. Мы кивнули. Он скрылся в темноте.

Потянулись секунды ожидания. Элен больше не всхлипывала, а лишь смотрела на нас поверх руки Раддока. Сам Раддок смотрел на меня. Туда же было направлено дуло второго пистолета. Он почти не обращал внимания на Уэзеролла, считая, что тот не представляет угрозы.

Вернулся Жак. Он робко вошел в дом, глядя только на Элен и дожидаясь мгновения, когда вырвет ее из когтей Раддока.

– Ну что, все готово? – спросил он.

Глаза Раддока выдавали его замысел. С таким же успехом он мог объявить о задуманном. Первым выстрелом он рассчитывал убить меня, вторым – Жака, после чего мечом оборвать жизнь Элен и Уэзеролла.

Возможно, Уэзеролл тоже догадался об этом. А может, просто готовил свой маневр. Как оно было на самом деле, я не знаю, но едва Раддок оттолкнул Элен и направил первый пистолет на меня, правая рука Уэзеролла, которую он все это время держал внутри чемодана, вдруг появилась оттуда с коротким мечом Элизы. Ножны бесшумно упали обратно в чемодан. Пальцы Уэзеролла сжали эфес меча.

Меч был намного длиннее метательного ножа. Я сомневался, что Уэзеролл попадет в цель, но в метании его мастерство осталось прежним. Все произошло одновременно. Рука Уэзеролла стремительно повернула меч. Свист летящего меча и хлопок выстрела слились в один звук. Я успел пригнуться, и пуля пронеслась мимо уха. Выпрямившись, я выдвинул лезвие скрытого клинка, готовясь прыгнуть на Раддока и воткнуть в него клинок, не дав сделать второй выстрел.

Но меч уже вонзился Раддоку в лицо. Его глаза разъехались в разные стороны, голова запрокинулась, а сам он пошатнулся. Второй выстрел все-таки прозвучал, но пуля угодила в потолок. Спина Раддока изогнулась. Он попятился и упал, умерев раньше, чем его тело ударилось о пол.

На лице Уэзеролла появилось мрачное удовлетворение, словно он упокоил докучливого призрака.

Элен бросилась к Жаку. Некоторое время все мы стояли и переглядывались. Распростертое тело Раддока застыло на полу. Мы смотрели на него и едва верили, что весь этот кошмар уже позади и что никто из нас не пострадал.

Мы с Жаком вынесли тело Раддока наружу, чтобы завтра похоронить. Я продолжил загружать седельные сумки, как вдруг Элен коснулась моей руки. Ее глаза были воспаленными от слез, но это не лишало их искренности.

– Месье Дориан, мы будем рады, если вы останетесь, – сказала она. – Вы можете занять комнату Элизы.

С тех пор я обитаю в ее комнате, находясь вне поля зрения внешнего мира, а если говорить об ассасинах, то и вне поля их внимания.

Я перечитал дневники Элизы и понял: хотя в нашей взрослой жизни мы не успели по-настоящему узнать друг друга, я все равно знал Элизу лучше, чем кто-либо. Почему? Потому что мы с ней были очень похожи. Родственные души, объединенные общим восприятием жизни. Похожими были и наши жизненные пути.

Просто Элиза опережала меня, о чем я уже говорил. Она первой из нас пришла к выводу о возможности сотрудничества между ассасинами и тамплиерами.

Из последней тетради ее дневника выпало письмо…

Мой самый дорогой Арно!

Если ты читаешь это письмо, произошло одно из двух: или мое доверие к Раддоку подтвердилось, или алчность одержала в нем верх. Но в любом случае у тебя есть мои дневники.

Хочется думать, что, читая их, ты чуть лучше поймешь меня и благосклоннее отнесешься к выбору, сделанному мной. Надеюсь, теперь ты понимаешь: я разделяла твои упования насчет возможности установить мир между ассасинами и тамплиерами. Поэтому, дорогой, я прошу тебя исполнить мою последнюю просьбу. Познакомь с этими принципами своих братьев по ордену и распространяй их вширь и вглубь. А если твои единоверцы заявят, что эти идеи наивны и фантастичны, расскажи им, как мы с тобой сумели преодолеть все различия в учениях обоих орденов.

Арно, прошу тебя: сделай это ради меня. И думай обо мне, как и я буду думать о тебе, пока мы не соединимся вновь.

Твоя любимая Элиза

«Арно, прошу тебя: сделай это ради меня».

Сидя в ее комнате, я снова и снова задаю себе вопрос: хватит ли у меня терпения? Смогу ли я когда-нибудь стать таким же сильным, как она? Надеюсь, что смогу.

Действующие лица

Пьер Беллек – ассасин, наставник Арно

Жан Бюрнель – тамплиер, сообщник Уэзеролла

Мэй Кэрролл – английский тамплиер. Убита Элизой

Мистер Кэрролл – английский тамплиер, отец Мэй

Миссис Кэрролл – английский тамплиер, мать Мэй

Арно Дориан – сирота, взятый семейством Ла Серр, в дальнейшем ассасин

Шарль Дориан – отец Арно, ассасин

Франсуа Тома Жермен – тамплиер, исключенный из ордена, но затем ставший великим магистром

Элен – горничная Элизы, в дальнейшем жена Жака

капитан Байрон Джексон – контрабандист

Жак – незаконный сын мадам Левен, муж Элен

Король нищих – правая рука Жермена, впоследствии тамплиер

Кретьен Лафреньер – один из «во́ронов», советник великого магистра Ла Серра

Элиза Де Ла Серр – дочь Франсуа и Жюли Де Ла Серр. Должна была унаследовать титул великого магистра

Жюли Де Ла Серр – тамплиер, мать Элизы

Франсуа Де Ла Серр – великий магистр ордена тамплиеров, отец Элизы

Алоис Ла Туш – подручный Короля нищих, тамплиер

Луи-Мишель Лепелетье – один из «во́ронов», советник великого магистра Ла Серра

мадам Левен – директриса Королевского дома

мадам Левек – одна из «во́ронов», советница великого магистра Ла Серра

Максимилиан Де Робеспьер – основатель культа Верховного существа, союзник Жермена

Дженнифер Скотт – английский тамплиер, сестра Хэйтема Кенуэя

Шарль Габриэль Сивер – один из «во́ронов», советник великого магистра Ла Серра, затем союзник Жермена

Фредерик Уэзеролл – английский тамплиер, покровитель Элизы Де Ла Серр

Бернард Раддок – ассасин, исключенный из ордена

Оноре Габриэль Рикетти де Мирабо – глава ордена ассасинов

Благодарности

Те, кого я хочу поблагодарить особо:

Ив Гийемо

Аймар Азайзия

Анук Бахман

Трэвис Стаут

А также:

Ален Корр

Лоран Деток

Себастьен Пюэль

Жоффруа Сарден

Ксавье Гильбер

Томми Франсуа

Кристофер Дормой

Марк Кинкелин

Сери Янг

Рассел Лиз

Джеймс Надигер

Александре Амансио

Мохамед Гамбуз

Жиль Белиль

Венсан Понбриан

Сесиль Рюссель

Джошуа Мейер

Юридический отдел компании Ubisoft

Крис Маркус

Этьен Аллонье

Антуан Цешински

Клеман Превосто

Дамьен Гийотен

Гвенн Беро

Алекс Кларк

Хана Осман

Эндрю Холмс

Вирджиния Серджент

Клеманс Делёз

От переводчика

«Единство» – седьмая книга Оливера Боудена, основанная на серии игр «Assassin’s Creed». Это дневник тамплиера Элизы Де Ла Серр, в котором отражен ее жизненный путь и взгляд на события, вошедшие в сюжет игры «Assassin’s Creed. Unity». В игре же основным действующим персонажем является возлюбленный Элизы, ассасин Арно Дориан. Действие книги разворачивается исключительно в XVIII веке, без каких-либо упоминаний о событиях наших дней.

Роман вышел в США 2 декабря 2014 года – меньше чем через месяц после релиза игры.

В романе представлена расширенная версия жизненного пути Элизы Де Ла Серр, практически от рождения и до самой смерти. Некоторые события, лишь вскользь упомянутые в игре, описаны подробно (обучение Элизы, смерть ее матери и др.). Другие же, наоборот, упоминаются как факт, без подробного описания: например, полет с Арно на воздушном шаре.

В вырезанной финальной сцене игры «Unity» Арно приходит на кладбище Невинных. Однако могилы Элизы там нет. Оказывается, что она похоронена рядом с родителями в саду поместья Ла Серр в Версале. В романе же Элиза остается похороненной на кладбище Невинных.

Многие персонажи появляются исключительно в книге (такие, как нянька Рут) и не упоминаются в игре.

Это вторая книга, в которой события игры представляются читателю с точки зрения тамплиера. Первая – «Assassin’s Creed. Отверженный».

Примечания

1

Тяжелая работа, рабский труд (фр.). (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

Дословно «балдахин правосудия» (фр.). Впоследствии так стали называться законотворческие заседания королевского совета.

(обратно)

3

Скрытая правда (фр.).

(обратно)

4

Полное название первой в Европе светской закрытой школы для женщин.

(обратно)

5

Дворец Несчастий (фр.).

(обратно)

6

Имеется в виду пакетбот – пассажирско-почтовое судно.

(обратно)

7

Аллея для верховой езды в Гайд-парке.

(обратно)

8

Вульгарный, неприличный жест (фр.).

(обратно)

9

Фаворитка королевы Марии-Антуанетты, отличавшаяся экстравагантным поведением.

(обратно)

10

Члены Национального учредительного собрания поклялись не расходиться, пока король не признает их и Франция не получит конституцию.

(обратно)

11

Распространенное русское название – борéц.

(обратно)

12

За (ваше) здоровье (фр.).

(обратно)

13

Здание парижской ратуши.

(обратно)

14

У этой церкви на парижской улице Сен-Антуан несколько названий. Помимо указанного, ее еще называют церковью Святой Марии и Ангелов. Строившаяся как католический храм, она декретом Наполеона была превращена в протестантскую церковь, каковой остается и поныне.

(обратно)

15

Старейшее парижское кладбище, закрытое в первой половине XIX в.

(обратно)

Оглавление

Отрывок из дневника Арно Дориана

  12 сентября 1794 г

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

  9 апреля 1778 г

    1

    2

  10 апреля 1778 г

    1

    2

    3

  11 апреля 1778 г

    1

    2

    3

  12 апреля 1778 г

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  13 апреля 1778 г

    1

    2

Отрывок из дневника Арно Дориана

  12 сентября 1794 г

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

  14 апреля 1778 г

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  15 апреля 1778 г

  18 апреля 1778 г

    1

    2

    3

Отрывок из дневника Арно Дориана

  12 сентября 1794 г

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

  8 сентября 1787 г

  8 января 1788 г

  21 января 1788 г

  23 января 1788 г

  25 января 1788 г

  7 февраля 1788 г

    1

    2

    3

  8 февраля 1788 г

    1

    2

  11 февраля 1788 г

  20 марта 1788 г

Отрывок из дневника Арно Дориана

  12 сентября 1794 г

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

  2 апреля 1788 г

    1

    2

    3

    4

  6 апреля 1788 г

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  9 апреля 1788 г

  10 апреля 1788 г

  2 мая 1788 г

  6 декабря 1788 г

  12 января 1789 г

  14 января 1789 г

    1

    2

  4 мая 1789 г

  5 мая 1789 г

    1

    2

    3

    4

    5

  1 июля 1789 г

  4 июля 1789 г

  8 июля 1789 г

  14 июля 1789 г

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  25 июля 1789 г

  20 августа 1789 г

    1

    2

    3

  5 октября 1789 г

    1

    2

    3

    4

    5

Отрывок из дневника Арно Дориана

  12 сентября 1794 г

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

  25 апреля 1790 г

    1

    2

  16 ноября 1790 г

  12 января 1791 г

  26 марта 1791 г

    1

    2

  27 марта 1791 г

    1

    2

  29 марта 1791 г

    1

    2

    3

  1 апреля 1791 г

  2 апреля 1791 г

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

Отрывок из дневника Арно Дориана

  12 сентября 1794 г

    1

    2

Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

  20 января 1793 г

    1

    2

  21 января 1793 г

    1

    2

  10 ноября 1793 г

  2 апреля 1794 г

  3 апреля 1794 г

  8 июня 1794 г

    1

    2

    3

  27 июля 1794 г

    1

    2

    3

    4

Отрывки из дневника Арно Дориана

  12 сентября 1794 г

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

Действующие лица

Благодарности

  От переводчика Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg