«Безликий»

Безликий (fb2) - Безликий [litres] 1517K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Павел Николаевич Корнев

Павел Корнев Безликий

Пролог

Иногда я готов убить, лишь бы только остаться в тишине. Особенно когда нет никакой возможности махнуть на все рукой и уйти, а от неприятных звуков натуральным образом раскалывается голова.

На этот раз причиной мигрени стал невыносимо визгливый тенорок Виктора Долина – нового приобретения хозяйки клуба. Распекавший танцовщиц хореограф то и дело срывался на фальцет, и никак не удавалось заставить себя не обращать на эти пронзительные крики внимания.

Но убить? Да нет, есть способ проще.

Отложив кисть, я достал из кармана коробочку с надписью Ohropax, вставил в уши изготовленные из пчелиного воска и пропитанной вазелином ткани беруши, надавил, и наступила блаженная тишина. Головная боль исчезла, а вслед за нею пропало и желание свернуть крикливому баламуту шею.

Хорошо!

Я вновь взял кисть и взглянул на сцену, где шел последний перед завтрашней премьерой прогон. Девушки из кордебалета были прекрасны и восхитительны, но Ольга Орлова своей грацией легко затмевала их всех. Даже не потребуй этого хозяйка клуба, я в любом случае поместил бы на афишу именно русскую приму, и никого другого.

Просторный зал был погружен в полумрак, газовые фонари освещали лишь сцену да мой закуток с большим плакатом и парой мольбертов поменьше. Какое-то время я наблюдал за прогоном, подмечая интересные детали, а затем вновь вернулся к работе, но только начал смешивать краски, и репетиция уже подошла к концу. Ольга первой покинула сцену, вслед за примой побежали разряженные девицы из кордебалета.

Постановщик наконец прекратил бесноваться, вытер платочком вспотевшее лицо и спустился к Софи Робер – черноволосой женщине в длинном узком платье, облегавшем стройную фигуру словно вторая кожа. Рядом с ними тут же оказался буфетчик Морис Тома. Владелица клуба взяла с подноса бокал с шампанским и что-то сказала постановщику. Долин от угощения отказываться не стал, но при этом отчего-то сильно смутился и вперил взгляд себе под ноги. Оно и немудрено: за те два года, что Софи управляла доставшимся от супруга клубом, она в совершенстве овладела искусством укрощения творческих личностей вне зависимости от степени их известности и взбалмошности.

Я не удержался, взял карандаш и принялся небрежными штрихами рисовать Софи. На скорую руку изобразил ее вьющиеся волосы, мягкий овал лица, прямой нос, ямочки на щеках и полные губы. Затем добавил легкие морщинки в уголках миндалевидного разреза глаз, несколькими быстрыми движениями наметил высокую грудь, стройную талию и длинные ноги, а под конец вместо платья обрядил Софи в корсет и чулки с подвязками. В руку вложил хлыст.

Бедный, бедный Виктор. Надеюсь, завтрашняя премьера нашу хозяйку не разочарует…

Пока я развлекался почеркушками, Виктор и Софи допили шампанское и покинули зал. Пришлось вновь заняться плакатом, попутно размышляя, в какое из окрестных заведений заглянуть после работы. У работы с красивыми женщинами есть один существенный недостаток: она… утомляет.

Некоторое время спустя вернулся Морис, уже без подноса, в куртке и кепке. Один за другим он погасил газовые светильники у сцены и направился к моему закутку. Я увидел, как его губы сложились в беззвучное «Пьетро!», и постучал указательным пальцем по уху.

– Не слышу!

Для буфетчика моя манера затыкать уши во время работы секретом не была, поэтому он молча указал на ближайший газовый рожок.

– Погашу! – пообещал я, слыша собственные слова странно искаженными, словно они звучали у меня в голове.

Морис кивнул и ушел в коридор.

Накануне премьеры Софи предоставила свободный вечер всему персоналу, за исключением ночного сторожа и меня. Впрочем, я цепью к мольберту прикован не был. Закончу работу и уйду.

Вытерев обрывком льняной ткани пальцы, я откинул полу убранного на стул пиджака и за цепочку вытянул из кармана серебряную луковицу часов. Взглянул на циферблат, убрал хронометр обратно и вдруг уловил отголосок непонятного удара, словно кто-то опрокинул шкаф или со всего маху захлопнул массивную входную дверь.

Шум вызвал точно не прокативший мимо клуба паровик; размеренный перестук их стальных колес давно сидел у меня в печенках. Нет, это было что-то новое. Необычное.

Я начал вытаскивать беруши, но поторопился и лишь затолкал их еще глубже. В сердцах выругался и, на ходу пытаясь подцепить ногтями скользкую материю, вышел из зала в фойе, а там враз позабыл об ушных заглушках.

Ночной сторож валялся у входной двери, и вокруг его головы растекалась лужица крови.

Я подскочил к нему, опустился на колено и приложил пальцы к шее. Пульса не было.

Какого дьявола?!

В глаза бросилась распахнутая дверь служебного коридора, я забежал в него и увидел, что у кабинета Софи Робер стоит незнакомый моложавый господин, невысокий и крепкий. При моем появлении он нахмурился и спешно завел правую руку за спину.

Я кинулся к незнакомцу и на ходу затараторил:

– Синьор! Нужна ваша помощь! Сторожу плохо, он весь в крови! Вышел на улицу и свалился с крыльца, представляете? Все залил кровью! У нас приличное заведение, а не какой-нибудь притон! Что подумают люди?!

Молодчик в сером костюме произнес в ответ что-то отрывистое и злое.

– Не слышу! – постучал я себя пальцем по уху, продолжая шагать по коридору. – Синьор! Ночной сторож сильно расшибся! Нужна ваша помощь!

Незнакомец ступил вперед и резко махнул короткой дубинкой, метя мне по голове. Я отшатнулся в сторону, и дубинка мелькнула перед лицом, а промахнувшийся молодчик провалился вперед.

Рывок за руку, локтем в лицо!

Тычок пришелся точно в подбородок, голова крепыша мотнулась назад, и он уселся на задницу. Но сознания не потерял, вытаращился на меня и вновь разинул рот. Я шибанул коленом в висок, и незнакомец завалился на спину, приложился затылком об пол и распластался без чувств.

Чистый нокаут.

Распахнувшийся пиджак открыл поясную кобуру, и я не стал поднимать набитую свинцовой дробью дубинку, вместо этого завладел револьвером. Переломил его – барабан подмигнул донцами нестреляных патронов. Заняты оказались все шесть камор.

В мои руки попал «Веблей» тридцать восьмого калибра с четырехдюймовым стволом; почему-то это обстоятельство показалось очень важным, но копаться в обрывках смутных воспоминаний не оставалось времени. Я выругался и толкнулся в кабинет.

Налетчиков оказалось двое. Усатый дылда прижимал Софи к письменному столу и выкручивал руку, не давая дотянуться до ножа для бумаг, его лысоватый напарник пытался задрать хозяйке клуба платье, но узкая юбка застряла на бедрах и никак не поднималась выше. Плешивый тип заранее спустил брюки и оказался столь увлечен грядущим развлечением, что на стук распахнувшейся двери даже не обернулся. На мое появление среагировал лишь долговязый. Смахнув нож для бумаг на пол, он резко крутанулся от стола, и тотчас в его руке возник выдернутый из кобуры револьвер.

Хлопнуло! «Веблей» в моей руке дернулся, и хоть стрелял от бедра, усатый завалился с кровавой дырой посреди лба.

Плешивый что-то крикнул и дернул из кармана пиджака черный браунинг, но воспользоваться оружием не успел: две пули, одна за другой, угодили ему в низ живота. Налетчик выронил пистолет, зажал ладонями пах и сполз по стенке на пол.

Выждав пару мгновений, я добил его выстрелом в голову и вернулся в коридор. Но только взял на прицел молодчика с дубинкой, и подскочившая со спины Софи ухватила за руку и заставила опустить оружие.

– Что такое? – удивился я. – Не слышу!

Хозяйка клуба выдохнула беззвучное проклятие, подцепила своими длинными ярко-алыми ногтями беруши и выдернула их из моих ушей.

– Это сыщики! – крикнула она. – Пьетро, ты застрелил полицейских!

– Разве ты не платишь им за спокойствие?

– Это не местные! Сыскная полиция! Ньютон-Маркт!

Я опустился на корточки рядом с начавшим ворочаться крепышом и приложил его рукоятью револьвера по лбу, вновь отправляя в забытье, – лобная кость толстая, проломить ее неосторожным ударом нисколько не опасался. После этого вытащил из внутреннего кармана пиджака кожаное портмоне, открыл его и выругался.

Внутри и в самом деле обнаружилась служебная карточка на имя Фредерика Гросса, детектива-констебля сыскной полиции метрополии.

– Ньютон-Маркт? – поднялся я на ноги. – Софи, какого дьявола им от тебя понадобилось?

Хозяйка клуба вернулась в кабинет, переступила через растекшуюся по паркету лужу крови и взяла со стола портсигар. Поспешно закурила, и вставленная в мундштук из слоновой кости сигаретка заходила ходуном в ее дрожащих руках.

– Софи!

– Деньги! – выкрикнула она в ответ и уже куда спокойней повторила: – Им нужны были деньги! Что же еще?

Деньги? Объяснение убедительным не показалось, но прежде чем я успел собраться с мыслями, послышался требовательный стук во входную дверь.

– Откройте, полиция! – донеслось с улицы.

– Думаю, он неплохо меня разглядел, – усмехнулся я, взял на прицел голову оглушенного детектива-констебля и выдохнул: – Пуф!

Стрелять я не стал, вместо этого переломил револьвер и опустошил барабан; патроны разлетелись по полу вперемешку со стреляными гильзами. После кинул разряженный «Веблей» в кресло и спросил:

– Покровители прикроют тебя?

Софи кивнула.

– Прикроют. Только надо сделать пару звонков.

В дверь колотили все сильнее, и я нахмурился.

– Так чего же ты ждешь?

Хозяйка клуба сняла трубку с телефонного аппарата и печально улыбнулась.

– Прощай, Пьетро! Мне будет тебя не хватать!

– Увидимся! – с усмешкой бросил я в ответ и побежал к черному ходу.

Пусть начальник местного полицейского участка и был давно прикормлен, но убийство двух сыщиков из Ньютон-Маркта явно не тот случай, на который станут закрывать глаза из-за сотни франков в неделю.

Пьетро Моретти должен был исчезнуть.

Навсегда.

Мансарды и крыши – будто ступеньки в небо.

Поднимись на чердак, выберись через слуховое окно на крутой скат – и дымный шумный город раскинется внизу, а над тобой останутся лишь облака да редкие дирижабли. Ну и голуби, куда без них.

Последний вечер лета я встречал на террасе пятиэтажного дома посреди моря черепичных крыш. Полотняный навес над головой легонько трепетал под порывами ветра, вдалеке в сером мареве смога маячили башни Старого города, было тихо и спокойно. И никого поблизости – ни закопченных трубочистов, ни вездесущих голубятников.

На застеленном газетой столе лежал немудреный ужин: две булки белого хлеба, пара головок сыра, кисть винограда, кусок копченого окорока и три бутылки молодого красного вина. Я как раз вкручивал штопор в пробку первой из них.

Последний ужин приговоренного? Отчасти так и было: убийца полицейского, пусть даже и полицейского продажного, едва ли мог всерьез уповать на долгую жизнь, хотя бы и на каторге. Такому попросту не дожить до суда.

У Пьетро Моретти не было ни единого шанса перехитрить судьбу. Прячься не прячься, один черт, отыщут и затравят, будто дикого зверя. И потому он должен был исчезнуть.

Свой прощальный ужин я начал, когда на город уже накатили сумерки и серое марево смога растворилось в темноте, загорелись уличные фонари, замигали разноцветными огнями витрины и вывески. Где-то мягко светились газовые лампы, где-то резали взгляд отблески электрических светильников. Громыхали на стыках рельсов колеса паровиков, фыркали пороховые движки самоходных колясок, стучали по мостовым копыта впряженных в экипажи и телеги лошадей.

Вечерняя суета нисколько не занимала меня; покачивая в руке стакан с вином, я отрешенно смотрел в небо. Звезд видно не было, лишь помаргивали в выси бортовые огни грузовых и пассажирских дирижаблей.

Внутри все сильнее разгоралось мягкое жжение, лицо покрылось испариной, блуза на спине пропиталась горячим потом. Вскоре оттягивать неизбежное уже не осталось никакой возможности; я собрал остатки еды и пустые бутылки в холщовую сумку и спустился с крыши в общий коридор. Там отпер боковую дверь и прошел в мансарду.

Тесная кухонька, небольшая гостиная с окном в скошенной крыше и спальня, куда едва-едва поместились платяной шкаф и узкая кровать.

Задернув окно, я разжег газовые рожки, и гостиную заполонил мягкий желтоватый свет. В ростовом зеркале отразился высокий молодой человек со смуглой кожей, копной непослушных черных волос и привлекательным лицом уроженца Апеннинского полуострова. Нос с горбинкой, твердый подбородок, темные, очень темные и глубокие глаза. Немного печальные. Глаза мечтателя и поэта. Именно благодаря им да еще из-за тонких длинных пальцев образ художника и приобретал свою удивительную завершенность.

Пьетро Моретти, живописец. Не гений, но и не бездарность.

Я снял пиджак и принялся раздеваться, скидывая одежду прямо на пол.

Писаным красавцем Пьетро не был. Слишком худой, с тонкими ногами-спичками и немного сутулый. Кожа туго обтягивала ребра, но на животе и боках уже начинал скапливаться жирок. Плечи были узкими, а вот руки, в противовес им, выглядели жилистыми и сильными.

Жжение в районе солнечного сплетения все усиливалось и усиливалось, и почти сразу отражение в зеркале перестало быть черноглазым. Зрачки поблекли и выцвели, засияли лучезарным светом.

Тогда я принес из шкафа в спальне листы ватмана и развесил их по обеим сторонам зеркала. На одних рисунках было запечатлено лицо молодого мужчины в профиль и анфас, на других я изобразил его в полный рост.

Вид спереди, с боков, со спины. На полушаге и в прыжке.

Темные волосы с левым пробором были выбриты на висках и затылке, глаза угрюмо смотрели из-под надбровных дуг, лоб перечерчивали нити морщин, прямой нос слегка изгибался из-за давнишнего перелома, а губы кривились в ироничной ухмылке. Открытое лицо казалось смутно знакомым, тут свою роль сыграло отдаленное сходство с хозяйкой клуба, Софи Робер. Этот человек был несколько ниже Пьетро Моретти и куда шире в плечах. С роста и стоило начинать.

Жжение распространилось на все тело, кожа стала очень теплой, даже горячей на ощупь. Воздух колыхался вокруг меня как над раскаленной плитой. Я сделал глубокий вдох, напрягся – и плоть потекла, словно размягченный воск. В один миг тело просело на пять или шесть сантиметров, опасно хрустнул и загорелся огнем позвоночник. В него будто забили раскаленный штырь!

Я шумно выдохнул, пережидая, пока отступит боль, а едва она немного утихла, усилием воли раздвинул свое тело в плечах и нарастил мышечную массу на руках. Те взорвались огнем, заломило ключицы и скрутило ребра, но я уже сделал новый вдох и рывком согнал с живота и боков скопившийся там жирок. По большей части излишек плоти ушел вниз и восполнил худобу ног. Колени подогнулись, лишь чудом удалось не усесться на пол. Но устоял.

Обильная трапеза позволила прибавить к собственному весу еще пару килограммов, за счет этого новое тело вышло куда более мощным и плотно сбитым.

Тело? Да нет, пока лишь заготовка оного.

Я вновь направил силу в руки и заскрипел зубами от болезненного биения пульса в голове. Но не остановился, не скорчился на полу. Перетерпел. На следующем вдохе резкая боль охватила всю грудную клетку, и ничего не оставалось кроме как стиснуть зубы и шаг за шагом прорабатывать и усиливать мышцы торса.

Справился и с этим, а когда пришел черед пресса, по коже уже вовсю струился кровавый пот. Пришлось откупорить последнюю бутылку и жадно приложиться к горлышку, дабы хоть как-то унять терзавшую мышцы резь и восполнить потерю жидкости.

Напоследок я сделал ноги поджарыми и атлетическими, а потом стиснул лицо ладонями, и тотчас взорвалась невыносимой болью голова. Кости черепа деформировались и сместились, принимая новую форму; податливая плоть повиновалась касаниям пальцев, словно мягкая гончарная глина.

Первым делом я придал лицу правильную овальную форму с немного более высоким, чем прежде, лбом. После укоротил мочки и чуть сильнее приплюснул уши, а затем несколькими осторожными касаниями добавил массивности надбровным дугам. Глаза запали сами собой, осталось лишь выправить нос, доработать скулы и подбородок да еще вылепить себе новые губы.

Рот стал шире; я поводил из стороны в сторону нижней челюстью и сплюнул на пол кровь. Мне было нехорошо.

Сияние глаз начало затухать, тогда я зажал нос пальцами и под мерзкий хруст повернул его сначала в одну сторону, а затем в другую, добиваясь нужной искривленности.

На грудь потекла кровь, но я не обратил на это никакого внимания и открыл саквояж с медицинскими инструментами. Воткнул кончик скальпеля в бедро и повел вверх, бесстрастно удлиняя неглубокий порез. Затем накрыл царапину ладонью и немного подержал так, а когда отнял руку, на коже остался застарелый рубец. Еще одна подобная отметина украсила ребра, две прочертили правое предплечье, три – левое.

После я рассек бровь и добавил с обеих сторон глубокой царапины черточки-порезы, имитируя следы хирургических швов. Сильное поначалу кровотечение очень быстро прекратилось, от ранки остался лишь тонкий след шрама.

Под конец я резанул скальпелем вниз от левой мочки к подбородку, и прочертившая загорелую кожу белая ниточка добавила лицу асимметрии, удивительным образом сделав его живым и запоминающимся.

Финальный штришок? Да! Это был именно он!

Я бросил скальпель в саквояж, вытерся старой блузой и вновь посмотрелся в зеркало. Там отразился незнакомец. Быстрый, жилистый и опасный. Мастер не кисти и карандаша, а ножа и кастета.

От художника осталась копна темных волос, но… Это могло и подождать.

Еще не так давно переполнявшая меня сила почти развеялась, сменилась неуютной опустошенностью; я ухватил последние крупицы власти над собственным телом, направил их в кисти и со всего маху приложился кулаками по кирпичной стене.

Левой-правой!

Из глаз потекли слезы, и я зашипел сквозь стиснутые зубы, придавая костяшкам нужный битый и ломаный вид. Затем прошелся по комнате, репетируя упругую походку уличного забияки, а только избавился от последних остатков утонченности итальянского художника, как щелкнул замок входной двери.

Выхватив из саквояжа скальпель, я отступил к стене, но тревога оказалась напрасной: это пришла Софи. Она смерила меня внимательным взглядом и улыбнулась.

– Да ты теперь просто красавчик, Пьетро!

Я кинул скальпель в саквояж, на миг замер, искажая голосовые связки, и спросил своим новым голосом:

– Пьетро? С чего ты взяла?

Софи рассмеялась волнующим грудным смехом.

– О, тебе меня не обмануть, даже не надейся. Узнаю в любом обличье, так и знай.

Она не шутила, и эта уверенность меня откровенно обескуражила.

– Я что-то упускаю? Скажи! Это важно!

Госпожа Робер указала пальцем чуть ниже живота.

– Твое мужское достоинство, Пьетро. Всякий раз оно остается… неизменным.

Я фыркнул.

– Откуда такая категоричность? Объективности ради тебе стоит познакомиться с ним поближе!

Софи покачала головой.

– Не надо все усложнять, Пьетро. Нас слишком многое связывает, чтобы впутывать в отношения еще и постель.

Я лишь кивнул, и тогда хозяйка клуба вытащила из ридикюля и протянула мне не слишком новый на вид, если не сказать – изрядно потрепанный паспорт. Я раскрыл картонную карточку, прочитал:

– Жан-Пьер Симон, – и удивленно хмыкнул. – Не Робер?

– Ты не родной брат, только кузен.

Согласно отметкам пограничной службы Жан-Пьер Симон прибыл на остров два месяца назад и больше Атлантиду не покидал, а внесенное в соответствующие графы описание внешности законного владельца паспорта подходило к моему нынешнему облику наилучшим образом.

– С этим Жаном-Пьером проблем не будет? – поинтересовался я на всякий случай. – Не всплывет в самый неподходящий момент?

– Нет, он отбыл в Новый Свет по фальшивым документам.

– Неприятности с законом?

– Карточные долги.

Я положил паспорт на стол и передвинул к зеркалу один из стульев.

– Подстрижешь? Эти патлы портят мне весь образ!

Софи пригляделась к развешанным на стенах листам с набросками и кивнула.

– Сделаю, – пообещала она, стянула с рук кружевные перчатки и достала из саквояжа ножницы и расческу.

Я уселся на стул и спросил:

– Как все прошло с полицией? Твои высокопоставленные знакомые замолвили за тебя словечко?

Хозяйка клуба поморщилась.

– Учитывая обстоятельства, всем показалось разумным не предавать дело широкой огласке. Убитый со спущенными штанами сыщик не лучшая реклама для Ньютон-Маркта. Если история просочится в прессу, полетят головы.

– Надеюсь, я не слишком сильно приложил детектива-констебля? Он уже дал показания?

Софи перестала щелкать ножницами, заставила меня повернуть голову и лишь после этого ответила:

– Детектив-констебль очнулся и уверенно опознал в напавшем на него человеке Пьетро Моретти, художника клуба «Сирена».

– Как он объясняет свой визит в клуб?

– Никак. Уверяет, что сержант просто велел караулить в коридоре.

– Он не мог не слышать твоих криков!

– Не вертись! – одернула меня Софи.

Я не послушался и задал новый вопрос:

– Уже известно, как они попали внутрь?

– Якобы дверь была не была заперта.

– А сторож?

– Его убивать не собирались. Это вышло случайно, когда он попытался выставить их на улицу. Все списали на оказание сопротивления полицейским при исполнении служебных обязанностей. Расследования не будет.

– Чушь! – зло выругался я. – Что говорит их инспектор?

– Прекрати! – потребовала госпожа Робер. – Не стоит ворошить это дело! Этим и без нас есть кому заняться!

Я покривил уголок рта и перечить не стал. Заставил себя расслабиться и начал любоваться отражением подстригавшей меня женщины. Софи перехватила взгляд и заметила:

– Ты не кажешься особо расстроенным. Надоело возиться с красками?

– Вовсе нет.

Рисовать мне нравилось. Я немало преуспел в этом ремесле, пусть известным живописцем не тал бы даже при самой большой удаче. Для этого не хватало самой малости – вдохновения. Я мог подражать великим и копировать их стиль, но не более того.

– Что же тогда? – заинтересовалась Софи.

– Узнал о себе кое-что новое.

– В самом деле?

– Оказывается, я неплохо стреляю.

Госпожа Робер передернула плечами, словно отгоняя неприятное воспоминание, и начала выстригать затылок. Кожа там оказалась заметно светлее загорелой шеи, и это добавляло моему образу дополнительной убедительности, раз уж Жан-Пьер прибыл в столицу из колониальной Африки лишь пару месяцев назад.

Размеренно щелкали ножницы, состриженные волосы падали на пол и щекотали кожу. Когда на затылке открылась отметина старого ожога, Софи не выдержала и вздохнула.

– Пьетро! Тебе под силу стать самим совершенством, прекрасным, как античный Аполлон, к чему эти шрамы?

Я лишь неопределенно хмыкнул в ответ. Как обычному человеку не дано избавиться от пупка, так и ожоги в той или иной форме проявлялись в каждом из моих обличий. Они словно связывали меня с давно позабытой прошлой жизнью, но говорить об этом не хотелось.

Когда со стрижкой было покончено, я поднялся на ноги и произнес, намеренно грассируя «р»:

– Благодарю, мадам!

Софи сложила опасную бритву, которой подбривала мне шею, убрала ее на стол и от души рассмеялась.

– Пьетро, ты бесподобен!

– Жан-Пьер, – напомнил я. – Не забывай, кузина, меня зовут Жан-Пьер.

– До встречи, Жан-Пьер.

Кузина поцеловала меня в щеку и покинула мансарду, оставив после себя легкий аромат духов и куда более явственное предчувствие грядущих неприятностей. И если запах духов сгинул, стоило лишь спалить в камине листы с набросками, то дурные мысли никуда не делись. Не было ни малейших сомнений, что визит сыщиков в клуб отнюдь не случайность, а лишь первый ход в игре, правила которой нам никто не удосужился объяснить.

Впрочем, так или иначе, любая игра неизменно сводится к банальному «убей или умри». Третьего не дано. Не в этой жизни.

Часть первая

1

Новый Вавилон – город тысячи обличий. Он одинаково легко способен восхитить или ужаснуть, но едва ли хоть кто-то останется равнодушным при виде забранной в гранит набережной Ярдена, величественных дворцов и широких проспектов, древних амфитеатров и самой протяженной в мире подземки. А еще – раскаленных фабричных цехов, зловонных трущоб, смертельно опасных притонов, роскошных публичных домов и убогих опиумных курилен.

Столица Второй Империи одинаково легко притягивала к себе безграмотных мигрантов и выпускников престижных университетов, известных мошенников и непризнанных гениев, целеустремленных карьеристов и скучающих рантье.

Я любил этот город, хоть уже и не помнил за что.

Отчасти, наверное, за то, что Новый Вавилон напоминал меня самого. Он не мог существовать и все же существовал.

Без малого две тысячи лет назад падшие вырвали северную часть Аравийского тогда еще полуострова и, как малолетние проказники насыпают в лужу пригоршню песка, зашвырнули ее в Атлантический океан. Так возникла Атлантида, а на ней появился Новый Вавилон. Отсюда падшие правили миром и здесь же нашли свой конец. Но, даже сгинув, умудрились отравить свергнувших их бунтовщиков.

Своею кровью, своею силой.

Проклятие падших наделило некоторых людей сверхъестественными талантами, и пусть мои глаза не были бесцветно-серыми, я все же являлся одним из сиятельных. Силой разума я умел перекраивать свое тело. Превосходное умение! Главное только однажды не позабыть, как выглядит собственное лицо.

Стоя у открытого окна, я вытирал влажные волосы полотенцем и смотрел на терявшиеся в туманной дымке башни Старого города. Первый день осени выдался теплым и погожим, но ясное небо в Новом Вавилоне было явлением столь же редким, как и дождь в пустыне. Изо дня в день, из года в год смог затягивал все кругом своей отравленной серой пеленой.

Мыться пришлось холодной водой, и кожа покрылась мурашками. Я поскорее кинул полотенце на стул и начал одеваться. В трусах и белой сорочке отошел к зеркалу, посмотрел на себя со стороны и благосклонно кивнул. Размер оказался подобран просто идеально; рукава были нужной длины, в плечах не жало, нигде ничего не висело и не топорщилось. Носки и серые брюки с подтяжками тоже никаких неожиданностей не преподнесли, а вот прочные ботинки показались узковатыми, пришлось слегка изменить форму стопы.

Ерунда, но в глазах так и потемнело. И дальше будет только хуже: чем сильнее вживусь в это тело, тем меньшей властью стану над ним обладать. Через месяц не получится даже убрать родинку или бородавку.

Зачесав волосы на левый пробор, я взял со стола жестяную банку с помадой для волос и тщательно зафиксировал укладку. Поглядел на свое отражение, одобрительно хмыкнул и снял с вешалки серый двубортный пиджак в узкую вертикальную полоску, которая была лишь немногим светлее основного фона. Тот сел так хорошо, будто его шили по моим меркам.

Но не по моим, вовсе нет. Как и ботинки, Софи купила его уже поношенным; одежда Жана-Пьера не должна была казаться слишком новой.

Повязав вызывающе яркий шейный платок, я переложил деньги в новое портмоне, а все оставшиеся после Пьетро Моретти пожитки собрал в холщовый мешок. Затем нацепил кепку, серую, под стать костюму, запер за собой дверь и по узкой темной лестнице спустился на первый этаж.

Двор-колодец был совсем небольшим, сырым и темным, но табличка на стене дома гордо гласила: «Медвежий дворик». Через арку я вышел в глухой переулок, где меж домами были натянуты бельевые веревки с панталонами, брюками и ночными рубашками, и зашагал по узкому проходу. Выкинул мешок с одеждой в мусорку, повернул раз-другой и очутился на оживленном бульваре Грамма.

Там я приподнял над головой кепку, приветствуя симпатичную девушку в платье с узкой-узкой по нынешней моде юбкой, восхищенно присвистнул, и красотка, зардевшись, ускорила шаг. Но улыбнуться в ответ – улыбнулась.

Черт побери! Пожалуй, мне начинало нравиться быть Жаном-Пьером Симоном, весельчаком и дамским угодником!

Пропустив самоходный экипаж с паровым движком, я перебежал через дорогу к газетному киоску, кинул седоусому продавцу монету в полфранка и отобрал стопку разных изданий.

К «Атлантическому телеграфу», «Столичным известиям» и «Вестнику империи» добавил британскую «Дейли Мейл», немного поколебался и все же взял еще и парижскую «Фигаро». Художник Пьетро, как и подобает истинно творческой личности, мало интересовался происходящими в мире событиями, пришло время это упущение исправить.

Сунув свернутые газеты под мышку, я зашагал по бульвару, с интересом поглядывая по сторонам. Раньше в этом районе появляться не доводилось, поэтому все было в новинку. Дома красовались аккуратными балкончиками с цветочными горшками, статуями античных героев и колоннами на фасадах, на бульваре покачивали пожухлой листвой каштаны, в сквере рвался к небу высоченный мраморный обелиск, как водится привезенный из Египта и установленный в честь одной из давным-давно позабытых побед. А может, чьего-то рождения или смерти; разглядывать табличку было недосуг.

Навстречу попался полицейский патруль, и по спине сразу побежал неприятный холодок. Констебли в летних мундирах и фуражках были вооружены пистолетами и дубинками с железными вставками электрических разрядников. К счастью, на меня они не обратили никого внимания.

На небольшой треугольной площади, где сходились две улицы, стояли столики, большинство из них оказалось свободно. Я уселся за один, попросил принести кофе, круассаны и сыр. Ничего более серьезного организм сейчас принять попросту не мог.

Пока готовили заказ, я разложил перед собой газеты и принялся просматривать их, в первую очередь уделяя внимание криминальной хронике и разделам с чрезвычайными происшествиями. Таковых оказалось совсем немало.

При разгоне демонстрации в Дублине погибли два человека и несколько сотен пострадали. Организаторов стачки арестовали, но едва ли это было способно переломить ситуацию.

В самом Новом Вавилоне дела обстояли ничуть не лучше. В пригороде подорвали полицейский броневик и обстреляли прибывший на место происшествия наряд; сообщалось о нескольких раненых стражах порядка и одном убитом. Все свидетельствовало о том, что это очередная акция анархистов, а вот кто стоял за ограблением почтового отделения в самом центре столицы, было доподлинно неизвестно. Главный инспектор Ле Брен возлагал ответственность на подпольную ячейку социалистов, но газетчики не оставили от этой версии и камня на камне, припомнив главе полиции метрополии аналогичные заявления по поводу недавнего налета на отделение «Вестминстерского банка» и нескольких других наделавших много шума грабежей, также оставшихся нераскрытыми.

Весь первый лист «Атлантического телеграфа» традиционно занимали мировые новости, но пограничные стычки в колониальной Африке и напряженность в Иудейском море не заинтересовали меня, в отличие от репортажа о разгоне шабаша в столичных катакомбах. Спецотдел Ньютон-Маркта сообщил о ликвидации трех малефиков и задержании еще пятерых. Большинство из них находились в розыске по обвинениям в антинаучной деятельности, наведении порчи, мошенничестве и даже убийстве.

«Вестник империи» сообщал о планах императрицы Анны посетить церемонию открытия восстановленного лектория «Всеблагого электричества» и устами приглашенных экспертов выражал осторожные сомнения в целесообразности данного шага. Механисты уже провели несколько стихийных митингов и собирались протестовать дальше, даже несмотря на совместный призыв Теслы и Эдисона сохранять спокойствие. Отдельные горячие головы и вовсе поспешили обвинить иерархов общества в предательстве научных идеалов.

Я осторожно пригубил горячего кофе и покачал головой. Еще совсем недавно Новый Вавилон был настоящим оплотом научного мира, но все изменилось с коронацией Анны. Императрица была сиятельной и, помимо доставшегося от рождения таланта, неким неведомым образом обрела воистину сверхъестественные способности; досужие языки даже болтали, будто ее величество стала ангелом. Но это было еще полбеды! Если раньше инфернальные твари, потусторонние создания и малефики держались от столицы как можно дальше, то теперь пришлось создавать специальное полицейское управление для борьбы с порождениями сверхъестественного. Росту политической стабильности это нисколько не способствовало.

На улицу легла густая тень; я поднял взгляд и увидел, как над нами, едва не цепляя гондолой флюгеры, медленно плывет дирижабль с эмблемами полицейского управления. Послышалось приглушенное стрекотание порохового движка, и с соседней улочки на бульвар неспешно выкатился броневик. На нем никаких опознавательных знаков не было, но торчавший над пулеметной башенкой длинный металлический штырь наглядно свидетельствовал о принадлежности самоходного экипажа спецотделу Ньютон-Маркта.

По спине пробежались острые коготки электрических импульсов, в голове зазвучали призрачные голоса.

Едва не расплескав кофе, я очень медленно и осторожно поставил чашку на блюдце, закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Не помогло, голову продолжила колоть неприятная пульсация. Я уже ощущал нечто подобное раньше, но никогда – столь остро.

Укол. Порез. Порез. Укол.

Показалось, будто на моей душе выбивает сообщение точками и тире некий невидимый телеграф, накатила тошнота, и перед глазами все поплыло, но стоило лишь броневику проехать мимо уличного кафе, и дурнота начала отступать.

А вот шагавший по тротуару благообразной наружности господин вдруг оступился и упал на четвереньки. Спина его странно изогнулась, послышался явственный хруст суставов и связок. Руки и ноги удлинились, а колени вывернуло назад, странный уродец прыгнул на дорогу и противоестественно длинными скачками помчался прочь.

Водитель броневика ударил по тормозам, и сразу с басовитым гулом начал раскручиваться ствольный блок гатлинга. Но прежде чем пулеметчик открыл огонь, штык на карабине одного из констеблей ослепительно сверкнул, и с него сорвалась длинная искра электрического разряда. Сбитый с ног метким попаданием беглец забился в судорогах, и подоспевшие полицейские сноровисто заковали его в наручники и потащили к броневику.

Когда задержанного проволокли мимо моего стола, удалось в деталях рассмотреть экипировку стражей порядка. Форменные плащи оказались обшиты алюминиевой фольгой, а серые кирасы и шлемы, такое впечатление, что изготовили из титана. Да, скорее всего, так оно и было: алюминий и титан считались «новыми» металлами; в чистом виде их научились получать совсем недавно, и это делало изделия из них непроницаемыми для большинства колдовских чар.

Сбежавшиеся поглазеть на задержание зеваки начали расходиться, но далеко никто уйти не успел: к площади подъехали громоздкие паровые грузовики, и высыпавшие из кузовов констебли перекрыли обе выходившие на нее улицы. Я суетиться не стал и спокойно завтракал, дожидаясь, пока сотрудники спецотдела проверят всех попавших в оцепление горожан.

Вскоре один из полицейских потребовал предъявить документы, и я протянул ему паспорт, а сам спокойно допил остатки кофе. Под шлемом констебля была закреплена сложная система окуляров, которая полностью закрывала левый глаз. Изучив паспорт, полицейский пристально уставился на меня и прикоснулся к виску. Послышался тихий скрип, с которым шестеренки вращали линзы монокля. После секундной заминки констебль сделал пометку в блокноте, вернул паспорт и перешел к следующему столу.

– Это все, мсье? – спросил я.

– Да, можете идти, – откликнулся полицейский.

Я вытер пальцы салфеткой, оставил на столе франк с мелочью и вышел за полицейское оцепление. Газеты выкинул в первую попавшуюся по пути урну. На сегодня новостей с меня было достаточно.

2

Минут через пять я вышел к ветке паровика, но когда оглянулся на стук железных колес, то лишь досадливо выругался и продолжил шагать по тротуару. Вместо чадящего монстра меня нагонял монстр электрический. Заднюю часть самоходной конки с надписью: «Депре» занимал огромный железный ящик электрической банки.

По спине побежали мурашки. Пусть электричество и отвоевывало все новые и новые области применения, я его не любил и не принимал.

Не видящий дальше собственного носа ретроград?

Вовсе нет!

Я ничего не имел против прогресса и всех этих делающих нашу жизнь проще новомодных веяний, но вот к электричеству относился с настороженностью и опаской. Сам даже не знаю почему…

Впрочем, и хорошо, что решил пройтись пешком. Очень скоро на стене дома мелькнула вывеска: «Сават», и я замедлил шаг.

Сават – это французский бокс, а я француз, так почему бы и нет?

Помимо савата, как явствовало из рекламных надписей, в спортивном зале обучали классическому боксу и джиу-джитсу. Я немного поколебался, потом обогнул театральную тумбу с разноцветными афишами и по узенькой лесенке спустился в полуподвальное помещение, а вскоре уже переодевался в трико и майку. Затем выбрал подходящие по размеру боксерки на плоской жесткой подошве, зашнуровал их и вышел в зал.

Там оказалось немноголюдно, лишь доносились отзвуки глухих ударов из дальнего угла. Но было бы странно застать тут аншлаг в первой половине понедельника.

Невысокий подтянутый блондин в гимнастическом трико подошел минут через пять, окинул меня оценивающим взглядом и протянул не слишком пухлые защитные перчатки.

– Жан-Пьер, – представился я, натягивая их.

– Леон, – сообщил в ответ свое имя тренер и спросил: – Что ты знаешь о савате?

– Кое-что, – неопределенно пожал я плечами. – Просто немного натаскайте меня. Для общего развития.

– Это не бокс, – сразу предупредил Леон. – Основной упор идет на удары ногами. И бьют не только кулаками, но и основанием, и ребром ладони. Глаза, уши, сонная артерия. Это ясно?

Я кивнул.

– Тогда давай посмотрим, с чем тебя едят! – объявил тренер и вдруг ловко пнул меня по щиколотке.

Боксерка больно ударила по кости, от неожиданности я вскрикнул и заскакал на одной ноге.

– Ух!

– Не зевай! – потребовал Леон и поправил меня: – Руки ниже! Ниже, чем в боксе! Придется парировать удары ногами.

– Понял, – пробормотал я, копируя стойку наставника.

Тот попробовал повторить короткий быстрый тычок носком туфли, но на этот раз я был начеку и вовремя отступил. Отступил и едва не пропустил резкий мах ногой! Леон пнул в прыжке, но не слишком сильно, у меня получилось скрутить корпус в сторону и поставить блок.

И сразу – хук в голову!

Угоди перчатка по уху, я уселся бы на пятую точку, но, к счастью, успел закрыть голову предплечьями и ушел в глухую оборону, а потом изловчился разорвать дистанцию резким скачком назад.

Сердце лихорадочно забилось, я замахнулся и нарвался на встречный пинок. Жесткая подошла угодила в бедро, враз оборвав наступательный порыв, и Леон двинул меня рукой в лицо. В самый последний миг я отмахнулся и одновременно дернул голову в сторону; перчатка лишь скользнула по скуле.

– Неплохо! – похвалил тренер и немедленно двинул меня в колено.

Я принял удар на голень, а предплечьем блокировал прямой в голову и сразу попытался контратаковать сам, но Леон резво отступил и пнул меня на полушаге назад. Голень так и взорвалась болью!

Пришлось податься назад, выгадывая время, а тренер неуловимым подскоком оказался рядом и сделал круговой мах, метя ступней в голову. Не став блокировать удар, я просто присел и вновь отступил.

Леон попытался врезать мне по шее, но тут уже я встретил потерявшего осторожность инструктора пинком в щиколотку, пихнул перчаткой под ребра и сразу ткнул локтем в подбородок. Удары вышли не слишком сильными, тренер лишь покачнулся. От выброшенной навстречу ноги мне удалось уклониться без всякого труда, в развороте я провел финт левой и что было сил врезал правой. Открытая ладонь со всего маху угодила по уху, и Леон поплыл.

Я бросился развивать успех, да только ноги вдруг взлетели выше головы, а жесткий удар спиной об пол выбил из легких весь воздух.

Какое-то время я лежал, восстанавливая дыхание, потом приподнялся на локтях и спросил:

– Это ведь был не сават?

– Джиу-джитсу, – ответил Леон и протянул руку, помогая подняться. – Ты слишком хорош для новичка.

Я принял помощь, начал стягивать перчатки и усмехнулся:

– Насколько хорошо?

– Лучше, чем это нужно для саморазвития, – прямо ответил Леон. – Извини, тренировать тебя не возьмусь. Стиль грязный, годится лишь для уличных драк.

Я кивнул, принимая услышанное к сведению.

– Подберешь партнеров для тренировок?

– В любое удобное время.

– А джиу-джитсу?

– Только в следующем месяце. Пришлось набрать женские группы.

– Ах да! – рассмеялся я. – Сильвия Панкхерст!

Лидер британских суфражисток призывала соратниц изучать джиу-джитсу для грядущих столкновений с полицией и тем самым сделала этому экзотическому единоборству неплохую рекламу.

Я попрощался с тренером и ушел в раздевалку. На лодыжках обнаружились багровые кровоподтеки, на скуле темнела ссадина. Но не беда, для образа это просто идеальный штришок.

Морщась от боли в потянутых мышцах, я переоделся и начал приводить в порядок укладку, не жалея при этом помады для волос. Потом договорился с администратором о следующем визите и поднялся на улицу. Дальше шагал уже отнюдь не столь легкой походкой, как раньше. Бросок Леона бесследно не прошел, спину ощутимо ломило.

Пока без всякой спешки ковылял по тротуару, в голове крутились слова тренера.

Уличный задира? Очень интересно…

На перекрестке у проспекта Менделеева я купил в палатке стакан газированной воды без сиропа, осушил его одним махом и попросил налить еще. Пить хотелось просто неимоверно.

Мимо прошла лоточница с папиросами; в обмен на пять сантимов я взял сигарету из коробки с надписью: «Толстой», которую здесь же и прикурил. Но нет – никакого удовольствия не испытал, лишь продрало едким дымом глотку. Раз затянулся и сразу выкинул окурок в урну.

Не зря, выходит, Пьетро табак на дух не выносил. Не мое.

Я окинул пристальным взглядом запруженный самоходными колясками и конными экипажами проспект Менделеева, вздохнул и зашел в книжную лавку. Там приобрел блокнот, пару карандашей и миниатюрный, с лезвием не длиннее мизинца, складной перочинный ножик.

На ходу затачивая один из карандашей, двинулся вдоль дороги, но почти сразу остановился, привлеченный вывеской оружейного магазина «Арес».

Оружие? Оружие!

Почему бы и не приобрести карманный браунинг или «бульдог»? В конце концов, не окажись вчера у оглушенного констебля при себе револьвера, сыщики запросто понаделали бы во мне дырок!

Я поднялся на крыльцо и распахнул звякнувшую колокольчиком входную дверь. Магазин оказался невелик, на стенах были развешены винтовки и гладкоствольные ружья, под стеклами витрин лежали пистолеты и револьверы. Один из прилавков полностью занимало холодное оружие. Там сверкали сталью ножи, трости со скрытыми клинками или титановыми набалдашниками, кастеты, кортики и даже сабли.

Невысокий приказчик с тщательно подстриженной окладистой бородой оторвался от газеты и улыбнулся.

– Чем могу служить, милсдарь?

– Мне бы пистолет, – объявил я. – Карманный.

Продавец без малейших колебаний выложил на прилавок небольшой плоский пистолет с тремя вертикально-расположенными стволами. Точнее, без стволов вовсе – в съемной кассете были закреплены длинные гильзы.

– «Цербер»! Хит продаж! Разлетается, как горячие пирожки! Оптимальные габариты и быстрая перезарядка. Патентованная система Теслы по электрическому воспламенению пороховых зарядов не позволит заблокировать оружие малефикам и адским отродьям! – Приказчик с довольным видом улыбнулся и заявил: – Электричество сильнее магии!

И это было действительно так, но я электричеству не доверял.

Заметив скользнувшую по моему лицу тень сомнения, продавец пожал плечами и достал пистолет куда более массивный, с блоком на шесть стволов.

– Или вот «Гидра»…

– Нет, – покачал я головой. – Мне что-нибудь более традиционное.

– Но по нынешним временам электрическое воспламенение…

– Благодарю, не стоит!

Приказчик поскучнел.

– Браунинг? – пробормотал бородач. Идея продать нечто столь банальное привела его в глубочайшее уныние. – Даже не знаю, что есть в продаже с титановым кожухом затвора… – Но он тут же оживился. – О! Вот посмотрите, модель этого года от фабрики «Зауэр и сын»!

Пистолет оказался небольшим и практически потерялся в моей ладони.

– Тридцать второй калибр, магазин вместимостью семь патронов, – пояснил приказчик. – Разбирается элементарно – достаточно просто скрутить заглушку кожуха затвора и сдвинуть его вперед.

Надавив на защелку, я вынул магазин, повертел в руках и втолкнул его обратно в рукоять.

– Сколько?

– Сорок пять франков.

Я поморщился, но все же достал бумажник.

– И пачку патронов, пожалуйста.

– Настоятельно рекомендую пули с алюминиевой оболочкой, – предложил приказчик.

Против алюминия я никакого предубеждения не испытывал, поэтому кивнул.

– Давайте. И еще дополнительный магазин.

Продавец защелкал костяшками счетов, но сразу отвлекся, стоило только мне обратить внимание на прилавок с холодным оружием.

– Желаете приобрести нож? Есть складные модели с титановым клинком! Испанские навахи, итальянские стилеты…

Столь откровенное желание бородача сбыть хоть что-нибудь из своих запасов покоробило и заставило покачать головой.

– Нет, не нужно, – отказался я, но сразу передумал, выбрал серовато-серебристый кастет с удобным упором для ладони и надписью: «Боксер» и передал его продавцу.

– Посчитайте.

– Алюминиевый? Отличный выбор! – Приказчик просто просиял, сдвинул еще две костяшки счетов и объявил: – С вас пятьдесят восемь франков!

Я отчитал пять красных десяток с портретом Леонардо да Винчи и добавил к ним синюю пятерку с Александром Вольтой, а недостающие три франка набрал мелочью.

Денег после этого в бумажнике почти не осталось.

– Пистолет уже очищен от заводской смазки, – предупредил продавец, выкладывая на прилавок коробку патронов и запасной магазин. – Никакой дополнительной обработки не требуется. – Он открыл толстенный гроссбух и попросил: – Ваши документы, будьте любезны. По новым правилам, мы должны записывать покупателей огнестрельного оружия.

Я передал ему паспорт и снарядил магазин патронами, затем продиктовал адрес проживания и попутно зарядил второй. Пистолет прекрасно поместился в боковом кармане пиджака и особо его не оттопыривал. Если даже кто-то и обратит внимание, то подумает, скорее, о банальном портсигаре.

Распределив по карманам остальные покупки, я забрал паспорт, распрощался с приказчиком и покинул магазин. С высокого крыльца улица просматривалась на два или три квартала, но попутных паровиков видно не было.

Ловить извозчика не стал не столько из-за отсутствия лишних денег, сколько по той простой причине, что на перегруженной телегами и паровыми грузовиками дороге любой экипаж будет двигаться со скоростью пешехода.

Спешить было некуда; я уселся на лавочку в тени раскидистого платана, достал блокнот и начал по памяти зарисовывать нагрянувших в клуб полицейских. Точнее – попытался зарисовать. Карандаш в пальцах лежал совершенно непривычным образом, и линии получались короткими, резкими и отрывистыми.

Я в раздражении вырвал лист и выкинул его в мусорную урну. Затем повторил набросок на следующем, но в итоге вырвал и его. Что-то было не так, что-то мешало.

Закусив кончик карандаша, я пару минут обдумывал ситуацию, потом тряхнул кистью и вновь принялся рисовать. Но на этот раз уже не копировал манеру Пьетро Моретти, а просто кидал штришок к штришку, и очень скоро в блокноте возник портрет детектива-констебля, отправленного в нокаут перед кабинетом Софи.

И все бы ничего, да только рисунок оказался выполнен едва ли не с фотографической точностью, и назвать это искусством не поворачивался язык. Но для кулачного бойца получилось очень даже неплохо…

3

Когда послышался пронзительный гудок паровика, я закрыл блокнот и сунул его во внутренний карман пиджака, затем поднялся со скамейки и решительно шагнул на проезжую часть. Пропустил размеренно чихавшую пороховым движком самоходную коляску, проскочил перед медлительным паровым грузовиком и едва не угодил под копыта пары белых, в яблоках лошадей. Сидевший на козлах открытого экипажа извозчик покрыл меня матом; я ответил ему тем же и запрыгнул на заднюю площадку катившего по рельсам паровика.

Кондуктор в темно-синей униформе, кожаный ремень которой оттягивала кобура с табельной «Гидрой», принял у меня плату за проезд и предложил пройти от дверей вглубь вагона. Я так и сделал, ухватился за поручень и покатил в клуб.

Клуб «Сирена» занимал просторный трехэтажный особняк на пересечении Ньютонстраат и переулка Гюйгенса, в квартале от набережной канала Меритана. Район этот к фешенебельным было не отнести, но заглядывать сюда респектабельная публика нисколько не опасалась даже вечерами. Благодаря близости Ньютон-Маркта на улицах было спокойно и днем и ночью, да и большинство посетителей по окончании представлений разъезжалось домой на извозчиках.

Когда паровик вывернул на площадь Ома, я спрыгнул на брусчатку и, оставив полицейское управление за спиной, зашагал по Ньютонстраат. Прошел пару кварталов и оказался у перекрестка, на противоположной стороне которого возвышался дом с вывеской De la Sirene. С размещенной у входа афиши прохожим улыбалась нарисованная мною Ольга Орлова, и сразу неуютным ознобом накатила неуверенность. Показалось вдруг, будто вот-вот послышится требовательный свист, набегут полицейские, скрутят и уволокут в участок. Но не набежали и не уволокли, конечно же нет. Постовой на перекрестке с беспечным видом продолжил крутить в руках дубинку и в мою сторону даже не взглянул.

Я с облегчением перевел дух и зашел в пиццерию. За прилавком стоял дородный хозяин закусочной – Марио, его черные усы задорно топорщились в стороны, будто стрелки на циферблате часов.

Пьетро Моретти непременно поздоровался бы с соотечественником и пропустил с ним стаканчик кьянти или рюмочку граппы, я же молча прошел к установленной в углу кабинке с телефонным аппаратом и прикрыл за собой дверцу. Позвонил по прямому номеру в кабинет Софи, а когда та ответила на вызов, представился:

– Это Жан-Пьер…

– Где тебя черти носят? – прошипела кузина. – Ты мне нужен! Прямо сейчас!

– Буду через пару минут.

– Только воспользуйся черным ходом! – предупредила Софи и повесила трубку.

Я вытащил из кармана пистолет и дослал патрон, сунул «Зауэр» обратно и лишь после этого покинул телефонную будку. Мимоходом кивнул владельцу заведения и вышел на улицу, а там огляделся по сторонам куда внимательней, чем прежде.

Перекресток, на котором стоял трехэтажный каменный особняк клуба, был не самым оживленным; дальше Ньютонстраат упиралась в канал, поэтому телеги и самоходные коляски заворачивали сюда не слишком часто, а извозчики подъезжали уже ближе к вечеру. Пока что большинство магазинов в окрестных домах еще не открылось, да и закусочные работали далеко не все. Где-то мыли витрины, где-то лишь поднимали жалюзи.

Прохожих на улице оказалось совсем немного, все они спешили по своим делам, на одном месте торчал только постовой. Еще неподалеку маячил продавец газет, но он маячил тут каждый день. Как и дворник, что заканчивал подметать тротуар.

Я шагнул на дорогу и в этот момент к особняку подъехал открытый экипаж, на заднем сиденье которого вольготно расположились два прекрасно известных мне персонажа: Большой Джузеппе и его подручный Эннио по прозвищу Малыш. Впрочем, «малышом» тот мог показаться лишь на фоне своего грузного и кряжистого спутника, а на деле не уступал мне ни ростом, ни шириной плеч.

Джузеппе и Эннио были бандитами и верховодили в шайке сицилийцев, промышлявшей вымогательством, контрабандой и торговлей наркотиками. Муж Софи вел с ними какие-то дела, а вот сама она их на дух не переносила. И никогда на моей памяти с ними не работала.

Так какого черта?! Что изменилось теперь?

Перебежав через проезжую часть, я повернул за угол, дошел до узкого прохода между домами и юркнул в него. Там сразу сорвался на бег и очень скоро очутился у крыльца черного хода. Дальше начинались огороженный высоким забором задний двор клуба и подворотня соседнего жилого дома.

Взлетев по ступенькам, я лихорадочно заколотил молоточком, и дверь сразу распахнулась, но ее проем оказался полностью перегорожен массивной фигурой вышибалы. Бритая наголо голова громилы блестела от восковой мази, под сплющенным носом чернели щеголевато закрученные усы, а грудная клетка больше напоминала бочонок; пиджак легонько потрескивал при каждом движении охранника. Некогда он выступал цирковым борцом, да и сейчас формы не растерял, выглядел мощным и грозным.

– Жан-Пьер? – поглядел на меня вышибала с нескрываемым сомнением.

– Он самый, – улыбнулся я. – Ты Лука, да? Кузина предупредила обо мне?

Громила посторонился и объявил:

– Проходи.

– Она в кабинете? – уточнил я, шагнув за порог.

– Я провожу.

Лука задвинул засов и повел меня через служебные помещения.

В клубе уже вовсю шла подготовка к вечернему представлению, бегали с охапками разноцветных нарядов костюмеры, возились с щетками полотеры. Дверь общей гримерной оказалась распахнута настежь, и я успел бросить взгляд на прихорашивавшихся там красоток из кордебалета.

– Да тут настоящий малинник! – рассмеялся я, но Лука никак на это замечание не отреагировал. Его бесстрастное лицо казалось вырубленным из куска гранита.

У кабинета владелицы клуба уже пританцовывал от нетерпения жилистый и смуглый Гаспар по прозвищу Матадор – невысокий испанец, быстрый словно мангуст. При нашем появлении он сунул в карман немалых размеров наваху, которой играл до того, и прошипел:

– Лука, где вас черти носят?! Они давно внутри!

– Ну вот, мы здесь, – пробасил громила.

Гаспар нервно рассмеялся, поправил высокий стоячий воротничок сорочки, из-под которого выглядывал краешек уродливого шрама, и вновь сунул руку в карман к любимой навахе.

– Не дергайся, Матадор! – попросил его Лука – и попросил вовсе неспроста. Гаспар и в самом деле был слегка… неуравновешенным. Некогда он участвовал в боях с быками, но одна-единственная ошибка положила конец карьере матадора, превратив расчетливого бойца в дерганого неврастеника.

– Давай же! – поторопил меня Матадор. – Чего ты ждешь?!

Я приложил к губам указательный палец, призывая его к молчанию, и прислушался, но из кабинета не доносилось ни звука. Тогда постучался и сразу толкнул дверь, не дожидаясь ответа.

– Кузина! – громогласно объявил я, шагнув в комнату, и замер на пороге. – О-о-о… У тебя гости?

– Заходи, Жан-Пьер! – поспешно пригласила меня Софи и незаметно для бандитов прикрыла верхний ящик рабочего стола.

Большой Джузеппе развалился в глубоком кресле, его подручный стоял у выходившего на улицу окна. Дорогие костюмы обоих были пошиты на заказ, заколки для галстуков и запонки сверкали благородным золотом. Так и не скажешь, что перед тобой головорезы, но взгляни в глаза – и не ошибешься, они самые.

На меня сицилийцы посмотрели мрачно и даже недобро. Предупреждая вопросы, Софи с улыбкой произнесла:

– Позвольте представить, мой кузен Жан-Пьер.

Большой Джузеппе задумчиво потер черневший бритой щетиной подбородок и нахмурился.

– Мы о делах говорим – нет? Не о твоей семье, правильно?

Софи беспечно рассмеялась.

– Продолжай, Джузеппе, прошу тебя. У меня нет секретов от кузена.

Я прикрыл за собой дверь и прислонился плечом к стене, не став проходить вглубь комнаты. Сицилиец взглянул на меня еще пристальней прежнего и усмехнулся.

– Вижу, ты поняла наконец, что клуб нуждается в твердой мужской руке?

Снисходительность головореза покоробила меня, но я не стал возмущаться или выказывать недовольство и лишь широко улыбнулся.

– Нет, вовсе нет, – поправил я Джузеппе. – Просто присматриваю, чтобы здесь никто больше не умер. – И после едва заметной паузы добавил: – Случайно.

Эннио напрягся и отступил от окна, его лицо перекосила нехорошая ухмылка. А вот Большой Джузеппе лишь кивнул, принимая мои слова к сведению. Он закурил, кинул прогоревшую спичку на пол и перешел к делу.

– Ты вся в долгах, дорогуша, – прямо заявил сицилиец. – Клуб прогорает. Я предлагаю выход.

Софи поморщилась.

– Торговать наркотиками? Нет, это не для меня.

– Наркотиками? – возмутился Джузеппе. – Это просто кокаин! Он белый как снег и такой же безобидный! Половина твоих завсегдатаев будет просто счастлива разнообразить им свою скучную никчемную жизнь!

– Нет, – твердо ответила Софи и скрестила руки, давая понять, что разговор окончен.

Сицилиец подался вперед, и кресло жалобно скрипнуло под его весом.

– Готова лишиться клуба из-за своей принципиальности? – спросил бандит. – Вылетишь из бизнеса – и ты никто! О тебе не вспомнят уже на следующий день после закрытия «Сирены»!

– Не все так плохо, как это видится со стороны.

Джузеппе развел руками и поднялся на ноги.

– Советую прислушаться к голосу разума. Время еще есть. Немного, но есть, – заявил он напоследок и направился к выходу, явно намереваясь оттереть меня в сторону плечом, но я вовремя посторонился и распахнул дверь. Большой Джузеппе кинул на меня недобрый взгляд исподлобья и вышел в коридор. Подручный молча последовал за ним.

Насколько знаю эту публику, сильнее давить на Софи сицилийцы не стали только из-за моего присутствия. Пока что я был для них темной лошадкой, но они еще вернутся со своим предложением, и вернутся скорее рано, чем поздно.

Выглянув в коридор, я кивком отправил вышибал проводить незваных гостей, а сам вернулся в кабинет и прикрыл за собой дверь.

– И что это было? – поинтересовался после этого у кузины.

– Ты же слышал! – всплеснула та руками. – Хотят втравить нас в свои грязные делишки.

Я хмыкнул.

– Это они подослали к тебе легавых?

– Что? – удивилась Софи. – Нет! Конечно же нет! Будь у Джузеппе выход на Ньютон-Маркт, он бы вел себя совсем иначе! Просто решил воспользоваться ситуацией. Эта сволочь не упустит возможности половить рыбку в мутной воде!

Я кивнул и прошелся по кабинету, разглядывая обстановку. Письменный стол, напротив – пара удобных кресел, камин с бронзовыми часами на полке, диванчик у стены, занавешенные плотным тюлем окна, из которых просматривался весь перекресток.

Сбоку от камина висел портрет графа Гетти – мужа Софи. Он был той еще сволочью, и я – а точнее конечно же Пьетро! – не раз и не два предлагал повесить на это место одну из собственных работ, но Софи всякий раз отвечала отказом. А просто снять портрет не было никакой возможности, поскольку за ним скрывалась дверца вмурованного в стену сейфа.

– Что-то не так? – присмотрелась ко мне хозяйка кабинета.

Я уселся в кресло и забарабанил пальцами по полированным подлокотникам.

– Если не Джузеппе прислал легавых, тогда кто? Что им было нужно?

– Да какое это сейчас имеет значение?

– В следующий раз меня может не быть рядом. Ты точно хочешь вновь оказаться с задранной юбкой?

Софи слегка покраснела, скорее не от смущения, а от злости, и положила руку на грудь, словно пыталась отгородиться от неприятного воспоминания. Сегодня она надела скромное серое платье без декольте, но его покрой лишь подчеркивал стройную фигуру.

– Софи! – повторил я.

– Такого больше не повторится! – ответила кузина после явственной заминки.

– Почему нет?

– Им просто были нужны деньги.

– В самом деле? Что за вздор?! Всем известно, что ты на мели!

Софи отошла к буфету и налила себе шерри.

– Будешь? – предложила она и мне.

– Нет, – отказался я. – Так чего они хотели от тебя? Что точно сказали?

Софи отпила шерри и отрешенно посмотрела в окно.

– Они потребовали открыть сейф, – сообщила кузина после долгой паузы.

Я обернулся, и Марко Гетти посмотрел на меня с портрета с нескрываемой укоризной. У него были на то причины.

– Сейф?

– Да, сейф.

Я поднялся на ноги, взял Софи за руку и развернул к себе.

– Так почему ты его просто не открыла? Никаких денег там и в помине нет, мне ли не знать!

Кузина высвободилась и попросила:

– Не дави на меня, Жан-Пьер!

Но я поступил ровно наоборот.

– Почему ты не отперла сейф, прежде чем тебя разложили на столе?

– Все случилось слишком быстро!

– Вздор!

– Это не твое дело!

Я указал на пол.

– Два трупа, Софи! На моих руках – два дохлых флика! Я должен знать, что происходит!

Кузина выпила остатки шерри и вновь отвернулась к окну.

– Нельзя было открывать сейф. Просто нельзя.

Я подступил к ней со спины и обнял за плечи.

– Почему? Что там хранилось такого страшного?

– Фотографии.

– Какие фотографии, Софи?

– Из кабинетов третьего этажа.

Хозяйка клуба резким движением высвободилась, отошла к бару и вновь налила в стакан шерри, на этот раз – куда больше прежнего.

– Не будем об этом! – потребовала она.

Я опустился в кресло и стиснул пальцами подбородок.

На первом этаже особняка были обустроены концертный зал и буфет, на втором проводились приемы для привилегированной публики, а на третий могли попасть лишь немногие избранные, их гостьи да еще время от времени – девицы из кордебалета. Никаких денег, никакого принуждения. Господам хотелось развлечений, танцовщицы нуждались в знакомствах и богатых покровителях. Так было заведено еще графом Гетти, и у Софи не имелось возможности поменять устоявшийся порядок вещей. Не все зависело только от нее.

– Ты кого-нибудь шантажировала? – пришел я к самому логичному в этой ситуации выводу. Общественная мораль подобного времяпрепровождения категорически не одобряла, а завсегдатаи третьего этажа были один известней другого. Кому-то огласка сломала бы карьеру, кому-то – разрушила брак. Богатые готовы дорого заплатить за спокойствие, но стоит перегнуть палку – и жди беды.

– Шантаж?! – Софи обожгла меня возмущенным взглядом. – За кого ты меня принимаешь?

– А кто еще мог прислать полицейских?

– Я ни у кого не вымогала денег! Это же чистой воды безумие! Все равно что собственноручно подписать себе смертный приговор!

– Тогда зачем тебе снимки?

– Для страховки! Ты знаешь, что это за люди! Ты знаешь, на что они способны!

Я знал. Но еще я знал о плачевном состоянии финансов клуба и потому недоверчиво покачал головой.

– Не тебе ставить под сомнение мои слова, Жан-Пьер! – заявила тогда Софи, и в ее голосе зазвенел металл. – Реши я заняться вымогательством, ты бы узнал об этом первым! Кто бы еще помогал мне с этим, если не ты?

Я принял этот аргумент и вздохнул.

– Прости.

– Выпей вина и успокойся.

Но нет, успокаиваться я не собирался.

– Кто делал снимки? Быть может, это фотограф навел полицейских?

– Фотографии остались от Марко, снимал он сам. Никто о них не знает. Это просто совпадение!

Я лишь поморщился, потом склонил голову набок и задумчиво произнес:

– Снимки… Да, кстати! А мои снимки? Ты сохранила их?

– Ох, Жан-Пьер, к чему ворошить прошлое?

– Так сохранила или нет?

– Они абсолютно бесполезны! Лица разобрать невозможно! Никто не сможет тебя опознать!

– Я хочу их видеть! – решительно объявил я, поднимаясь из кресла.

– Сегодня мне будет не до этого.

– А завтра?

– Хорошо, ты их получишь, – сдалась кузина, уселась за стол и вытащила из ящика толстенный гроссбух. – Товар привезут ночью, – предупредила она меня после этого. – Договорись со всеми заранее.

– Договорюсь, – пообещал я.

Софи кинула на стол две пачки десятифранковых банкнот, добавила еще пару сотен сверху и попросила:

– Распишись!

Макнув стальное перо в чернильницу, я поставил в нужной графе неразборчивую закорючку. Две тысячи франков выделялись на покупку строительных материалов для ремонта здания. Эта сумма выбивала в бюджете клуба немалых размеров брешь, но, если все пойдет по плану, очень скоро деньги вернутся сторицей и Софи покажет их в балансе, приплюсовав к выручке от продажи билетов. Придется заплатить налоги, зато ни у кого не возникнет вопросов, откуда взялись средства на погашение очередного платежа по закладной.

– Держи, – протянула мне кузина связку ключей и попросила: – Осторожней там, хорошо?

– Думаешь, сицилийцы что-то пронюхали?

– От них всего стоит ожидать, – сказала Софи, открыла верхний ящик стола и переложила из него в дамскую сумочку двуствольный дерринджер двадцать пятого калибра.

– Это точно, – со вздохом признал я, убирая ключи в карман.

– Все, мне пора бежать! – объявила кузина. – Надо еще сделать прическу и маникюр. Ты понадобишься мне на приеме, никуда не пропадай.

– Хорошо.

Софи шагнула из-за стола, но вдруг замерла на месте.

– Да! – как-то очень неуверенно произнесла она. – В четыре часа придет один человек, будет расспрашивать о вчерашнем происшествии. С тобой он тоже поговорит.

– Зачем это? – насторожился я.

– Маркиз Арлин весьма обеспокоен полицейским произволом, он поручил заняться этим одному своему хорошему знакомому из Третьего департамента Ньютон-Маркта.

Маркиз Арлин был одним из самых известных посетителей «Сирены». В качестве председателя императорской комиссии по промышленности маркиз пользовался влиянием ничуть не меньшим, чем иные члены кабинета министров, и стремление проверить, не копают ли под него политические оппоненты, представлялось мне в сложившейся ситуации вполне логичным. Кроме того, насколько я понял из обмолвок Софи, некоторое время назад маркиз неофициально вложил в клуб немалую сумму, чем помог ему удержаться на плаву. Не считаться с этим обстоятельством было нельзя.

– Кого Арлин попросил об одолжении? – уточнил я.

– Некоего инспектора Морана.

– Так делу дали официальный ход?

Софи покачала головой.

– Нет, все неофициально. Главное, не сболтни лишнего.

– Как я могу? Меня здесь вчера еще не было.

– Отнесись к этому серьезней! Моран из Третьего департамента, он не мальчик на побегушках у маркиза, а действительно его хороший знакомый!

– Как раз их профиль, – хмыкнул я.

Третий департамент занимался не только контрразведкой, отловом малефиков и противодействием пропаганде религиозных фанатиков, но и выведением на чистую воду своих запятнавших честь мундира коллег.

Софи встала у зеркала, поправила черные локоны, огладила воротник платья.

– Два года назад Бастиан Моран на несколько дней возглавил Ньютон-Маркт. Стефан Фальер, тогдашний министр юстиции, назначил его по прямому указанию герцога Логрина. Знаешь, чем все закончилось?

– Знаю, – подтвердил я.

Затеявший дворцовый переворот регент был испепелен императрицей, а министр юстиции не стал дожидаться суда и пустил себе пулю в лоб.

– Моран вышел сухим из воды, – сообщила Софи. – Его просто не утвердили в должности и понизили до инспектора, но не уволили и не сослали в провинцию. Весьма изворотливый деятель, надо полагать. Осторожней с ним.

– Да уж постараюсь, – пообещал я, вслед за кузиной вышел в коридор и указал охранникам: – Глаз с нее не спускайте.

Лука и Гаспар синхронно кивнули и потопали вслед за хозяйкой.

Я же запер кабинет, сунул полученное от Софи кольцо с ключами в карман и отправился на обход клуба, благо до вечернего представления времени оставалось с избытком.

4

В фойе клуба дежурил Антонио. Высокий светловолосый красавчик с голубыми глазами и ямочкой на подбородке пользовался неизменным успехом у танцовщиц из кордебалета и слыл записным сердцеедом, но с гостьями себе никогда лишнего не позволял, был безупречно предупредительным, и не более того. Как-то раз Софи упомянула, что охранника вышибли из армии за интрижку с женой командира, и он дал себе зарок не повторять прежних ошибок.

Когда я подошел, Антонио посмотрел на меня с нескрываемым сомнением и язвительно поинтересовался:

– Говорят, теперь ты здесь главный?

– Если речь идет о главном мальчике на побегушках, то да, так оно и есть, – рассмеялся я в ответ.

– Хозяйка никогда о тебе не говорила.

– У нас не те отношения с кузиной, чтобы отправлять друг другу открытки на именины, – пожал я плечами. – Ты здесь один?

– Жиль курит на улице.

Жилем звали неприметного коротышку с крупным носом и вечно сонными глазами. Он мало говорил и казался не слишком сообразительным, но, когда охранники собирались за карточным столом, легко обчищал всех остальных. Чем коротышка занимался до того, как устроился в «Сирену» вышибалой, никто толком не знал; на работу его принимал еще граф Гетти.

Антонио отвернулся к зеркалу, достал расческу и спросил:

– Сицилийцы настроены серьезно?

– Не думаю, – покачал я головой. – Но с ними никогда наперед ничего нельзя сказать, поэтому держи ухо востро. Премьера должна пройти без сучка без задоринки.

Охранник кивнул, давая понять, что принял мое предупреждение всерьез.

– И да – сегодня ночью забираем товар, – сообщил я. – Собираемся после закрытия.

– Ого! Так ты в деле? – удивился красавчик.

– В деле. И что с того?

– Ничего, просто… странно это, – пожал Антонио плечами. – Появился из ниоткуда и вот уже знаешь все и обо всех. – Он покачал головой и повторил: – Странно.

– Может, кузина никогда и не говорила обо мне, – ответил я с обезоруживающей улыбкой, – но она мне доверяет. Это главное. Ясно?

– Ясно. А что с Моретти? Говорят, он укокошил двух полицейских и подался в бега?

– Пьетро – большой мальчик и способен сам о себе позаботиться.

Я хлопнул вышибалу по плечу и прошелся по фойе. Дальнюю стену занимало изображение лесной поляны с кружащими в танце обнаженными нимфами. Неподготовленному зрителю подобная картина могла показаться излишне фривольной, но от нападок моралистов ее спасал античный сюжет. Грань между приличным и неприличным в нашем обществе удивительно… тонка.

Не задерживаясь у картины, я свернул в боковой коридор и отправился на кухню. Пьетро предпочитал питаться в окрестных закусочных, но мне, как родственнику хозяйки, скромничать было не с руки. Не обращая внимания на неодобрительный взгляд шеф-повара, я снял пробу с готовящегося для вечернего приема угощения и выставил вверх большой палец. Шеф похвалы не оценил и велел убираться с кухни немедленно.

– Спокойствие, папаша! – улыбнулся я в ответ. – Только спокойствие!

Дядечка в белом халате и высоком поварском колпаке задохнулся от возмущения, чем я и поспешил воспользоваться. Откромсал пару кусков от копченого окорока, взял булку свежего хлеба и юркнул за дверь, не забыв ухватить по дороге уже откупоренную бутылку красного вина, которое явно намеревались использовать для приготовления соуса.

В клубе я оставаться не стал, отпер полученными от Софи ключами дверь на чердак и выбрался через слуховое окошко на крышу. Там устроился рядом с печной трубой, разложил еду на газете и принялся без спешки обедать, попутно разглядывая раскинувшийся во все стороны город.

Дул несильный ветер, в затянутом серой дымкой и облаками небе медленно дрейфовали дирижабли. Над Старым городом летательных аппаратов было непривычно много: там, постепенно прирастая этажами, тянулся ввысь императорский дворец.

Острословы уже успели окрестить это строение Новой Вавилонской башней, но лично я не видел в желании ее величества стать немного ближе к небу ровным счетом ничего предосудительного. И сам не без греха, что уж там говорить…

Запрокинув голову, я приложился к бутылке и сделал долгий глоток вина, потом достал карандаш и блокнот. Но зарисовал не окрестные виды, а навестивших клуб сицилийцев. Лица, очертания фигур, движения.

Просто так, на всякий случай. Вдруг на что сгодится…

Спустился я с крыши, когда уже начало вечереть. Прошелся по клубу, наблюдая за приготовлениями к представлению, проверил, как обстоят дела у охраны, потом заглянул в общую гримерную. Танцовщицы накладывали макияж и только-только начинали переодеваться в сценические наряды, большинство девушек пока еще расхаживали в коротеньких халатах, а некоторые и вовсе ограничились лишь кружевными панталонами.

Одна такая полуголая красотка стояла у самого входа; я не удержался и шлепнул ладонью ей чуть ниже спины. Девица взвизгнула, застигнутые врасплох танцовщицы закрылись руками и полотенцами, загомонили, требуя убираться прочь.

– Привет-привет! – беспечно улыбнулся я, но на всякий случай все же отступил к двери. – Я Жан-Пьер, кузен госпожи Робер!

Крики смолкли, в глазах девушек появился интерес. Кто-то как бы невзначай принял соблазнительную позу, кто-то позволил слегка соскользнуть полотенцу и распахнуться халатику. Одна рыжая чертовка после моих слов и вовсе стала не столько закрывать ладонями груди, сколько приподнимать их, выставляя напоказ.

Я сделал вид, будто ничего не заметил, и объявил:

– Кузина попросила присмотреть в клубе за порядком, поэтому если у кого-то вдруг возникнут проблемы, например, начнет приставать излишне ретивый ухажер, не скромничайте и сразу зовите меня. Помогу, чем смогу.

– Будешь провожать домой? – поинтересовалась рыжая кокетка.

– И даже в кроватку уложу, если понадобится, – с усмешкой подтвердил я. – Главное, не тяните! Всем все ясно?

Я дождался утвердительных кивков, вышел в коридор и наткнулся там на Гаспара.

– Жан-Пьер! – окликнул меня испанец. – Пришел какой-то странный тип, госпожа Робер просит тебя им заняться.

– Кто такой?

– Какой-то Моран. Никогда его раньше не видел.

– А! – сообразил я, о ком идет речь. – Где ты его оставил?

– В холле.

– Идем!

К этому времени уже начали подходить первые зрители. Антонио и Жиль сверялись со списками и запускали их внутрь. Сегодня была закрытая премьера, и случайных людей в клубе не ожидалось, но полицейский на фоне избранной публики нисколько не выделялся.

– Вон, у зеркала, – подсказал Гаспар.

Инспектор Моран оказался худощавым господином средних лет в отлично пошитом вечернем костюме; в петлице пиджака алела гвоздика, из нагрудного кармана выглядывал аккуратный треугольник белого платка. Аристократическое лицо сыщика было худым и бледным, с высокими, круто заломленными бровями, прямым носом и тонкими бледными губами. Напомаженные волосы он зачесал назад.

Я подошел и радушно улыбнулся:

– Мсье Моран?

Инспектор нисколько не походил на полицейского, а скорее напоминал театрального критика или даже бездельника из театральной богемы, но стоило ему только повернуться ко мне, и от пристального взгляда колючих серых глаз враз сделалось не по себе.

– С кем имею честь? – поинтересовался Моран, и поинтересовался, надо сказать, весьма холодно, но я и не подумал разыгрывать смущение.

– Я Жан-Пьер, кузен мадам Робер. Она попросила вам здесь все показать.

Инспектор взял со столика кожаную папку и попросил:

– Проводите меня в кабинет госпожи Робер.

– Ее сейчас нет…

– Не важно! – отрезал Моран и уже несколько мягче добавил: – С ней я побеседую позже, а сейчас просто хочу осмотреть… место происшествия.

– Как скажете. Нам сюда…

Взмахом руки я отпустил наблюдавшего за нами со стороны Гаспара и провел сыщика к кабинету Софи. Отпирать его не понадобилось, Моран просто огляделся в коридоре и спросил:

– Это ближайший путь из зала?

– Так и есть.

– А где работал Пьетро Моретти? Не вчера, а вообще. Была у него постоянная студия?

– Это в другом крыле здания. Идемте.

Я повел инспектора по коридору, а тот вдруг хмыкнул.

– Вы разве здесь не первый день? Хорошо ориентируетесь в этом лабиринте.

– Успел пробежаться, – беспечно ответил я, отпирая нужную дверь. – Не собираюсь терять место из-за какой-нибудь дурацкой оплошности. Если разочарую кузину, она запросто выгонит меня взашей, несмотря на родство.

– И все же она доверяет вам…

– Вы о ключах, мсье? – Я тряхнул кольцом. – Ну да, доверяет. Кровь не вода, знаете ли.

Инспектор прошел в мастерскую, а я остался стоять на пороге. Сыщик на миг замер посреди студии, потом откинул занавес с одного из полотен и задумчиво заломил крутую бровь.

– Что скажете?

Я подошел, взглянул на картину с тремя танцовщицами и пожал плечами.

– Ничего в этом не понимаю, но как по мне – ему повезло с натурщицами!

Моран снисходительно улыбнулся и начал осматривать незаконченные работы. Многие из них оказались выполнены в стиле абстракционизма, их черно-красно-оранжевыми тонами Пьетро пытался раскрыть тему огня. Другим его постоянным сюжетом выступали ночная река и черный, едва различимый дом на заднем плане, но хватало и обнаженной натуры. По правде, таких картин было больше всего.

– Госпожа Робер состояла в отношениях с Пьетро Моретти? – спросил сыщик некоторое время спустя.

– С чего вы взяли? – опешил я от неожиданности.

– На некоторых полотнах она изображена обнаженной, – пояснил свой интерес инспектор. – А кроме того, как еще безвестный художник мог оплачивать аренду мастерской?

– Об этом вам лучше спросить у кузины.

– Спрошу, – кивнул Моран. – Так где, говорите, я могу опросить персонал?

– Здесь?

– Не самое подходящее помещение.

Я на миг задумался, потом вспомнил о кабинете графа Гетти на втором этаже и попросил:

– Следуйте за мной.

Кабинет супруга Софи встретил нас полумраком. Сюда редко кто заглядывал, и окна закрывали плотные шторы. Их я первым делом и отдернул, запустив в просторную комнату лучи заходящего солнца. Пыль здесь протирали каждую неделю, поэтому никакой дополнительной уборки не понадобилось.

– Проходите! – пригласил я внутрь инспектора. – С кем хотите поговорить?

Моран переступил через порог и внимательно оглядел обстановку. Рабочий стол с висевшим на стене за ним пейзажем сыщик по какой-то причине забраковал и остановил свой выбор на одном из кресел у камина. Уселся в то, что было развернуто высокой спинкой к окну, и почти растворился в густой тени. На свету остались лишь убранные на подлокотник руки; в перстне заискрился крупный желтый бриллиант.

– Морис Тома, знаете такого? – спросил Моран.

– Нет, мсье, – ответил я, но сразу прищелкнул пальцами, будто поймал нужное воспоминание. – Буфетчик?

– Он самый. Приведите его. И передайте пепельницу.

Получив хрустальную пепельницу, сыщик достал пачку «Честерфилда» и закурил, а я отправился за буфетчиком. Тот командовал официантами и следил за правильной сервировкой столов, но, памятуя о распоряжении хозяйки, отказаться от общения с нашим гостем не посмел. Только пробурчал под нос какое-то ругательство и на миг задержался у зеркала. Разгладил выглядывавший из-под фрака черный жилет и слегка сдвинул в сторону черную же бабочку. Думаю, поправил бы и прикрывавший лысину парик, но при мне делать это постеснялся.

Я привел буфетчика в кабинет графа, и Морис замялся на пороге, не решаясь ступить внутрь.

– Присаживайтесь, любезный! – указал тогда инспектор на кресло напротив. – Жан-Пьер, не уходите. Хочу, чтобы вы присутствовали при беседе. Я ведь здесь неофициально…

При этих словах буфетчик встрепенулся и напомнил:

– Я все рассказал в Ньютон-Маркте! Под протокол!

– Знаю, я читал, – спокойно подтвердил Моран и требовательно взглянул на меня. – Жан-Пьер?

С обреченным вздохом я прикрыл дверь и уселся за рабочий стол графа. Упоминание сыщиком неофициального статуса беседы убедительным мне нисколько не показалось. Третий департамент обычно не обременял себя формальностями, если вдруг решал сунуть нос в чужие дела.

Бастиан Моран затушил сигарету о дно пепельницы и спросил:

– Морис, когда вы вчера уходили, кто оставался в клубе?

– Госпожа Робер, ночной сторож и художник, Пьетро Моретти, – ответил буфетчик без малейшей заминки. – Вчера был выходной, клуб не работал. Я готовился к сегодняшнему приему.

– А танцовщицы, музыканты, хореограф? Никто из них не мог задержаться?

– Репетиция закончилась раньше. Перед уходом я обошел все помещения и погасил светильники, на глаза никто не попался.

– Вы затушили все светильники?

– Несколько осталось гореть в зале, где работал Пьетро. Он обещал погасить их сам.

– Но не погасил?

– Нет.

Я не понимал, к чему клонит инспектор, а тот, казалось, и сам этого не знал и задавал вопросы исключительно наобум. Какое-то время Моран молча постукивал кончиками пальцев по подлокотнику, а Морис как завороженный следил за искоркой вставленного в перстень бриллианта. Но потом буфетчик скинул оцепенение и забеспокоился.

– Сегодня очень важный день, мне нужно работать!

– Не беспокойтесь, надолго вас не задержу, – уверил его сыщик и произнес: – Согласно показаниям прибывших на место преступления констеблей светильники в зале продолжали гореть.

– Так я же говорю, – всплеснул руками Морис Тома, – я не погасил их, потому что Пьетро еще оставался работать!

– Но их не погасил и художник. А он бы непременно сделал это, если бы собрался уходить. Так?

– Не понимаю, почему это так важно, – признался сбитый с толку буфетчик.

– Просто интересно, – мягко улыбнулся Бастиан Моран. – Скажите, когда вы покидали клуб, не заметили на улице никого подозрительного?

– Нет.

– Никто не стоял у входа?

– Я никого не видел.

– Хорошо, можете идти.

Я выпустил буфетчика из кабинета, прикрыл за ним дверь и спросил:

– Кого звать теперь?

– Пожалуй, никого, – решил вдруг Моран. – Но у меня есть несколько вопросов к вам.

– Задавайте, – разрешил я со спокойным сердцем, поскольку скрывать Жану-Пьеру от полицейских было нечего.

И все же сыщик сумел удивить: он начал с того, что потребовал мой паспорт. Изучил его, уделяя особое внимание отметкам о пересечении границы, и как бы невзначай поинтересовался жизнью в колониальной Африке, а попутно что-то записал в блокнот. Затем Моран пожелал выяснить, чем я занимался два месяца, прошедшие с моего прибытия в Новый Вавилон.

– Пил, гулял, искал работу, – пожал я плечами, разваливаясь в кресле.

– Почему же не обратились к кузине?

Я рассмеялся.

– Мсье! У кузины своих забот полон рот. Она в долгах как в шелках, выручки едва хватает, чтобы платить по закладным. Так что еще неизвестно, кто кому оказывает услугу: Софи мне, принимая на работу, или я ей, соглашаясь помочь.

Инспектор выгнул бровь.

– Но клуб, кажется, процветает?

– Дело в старых долгах.

– В старых долгах?

– В очень старых долгах.

– Это как-то связано с ее пропавшим супругом? – предположил инспектор.

Я почувствовал, что ступил на очень тонкий лед, и осторожно кивнул.

– Да, граф был заядлым игроком. Слишком азартным и не очень удачливым.

Моран покачал головой и вдруг спросил:

– Вы встречались с ним?

Студеный октябрьский ветер, плеск темной речной воды…

Я беспечно улыбнулся и спокойно ответил:

– Перекинулся как-то парой слов. Уже даже не помню когда.

– Что вам известно о его исчезновении?

– Только то, что писали в газетах. В то время я был на континенте.

Граф Гетти бесследно исчез два года назад, в самом конце октября. После одной из шумных вечеринок он вдруг перестал появляться на людях, а несколько дней спустя вышел на яхте в море, и… больше его никто никогда не видел.

– Есть предположения, что с ним могло стрястись? – полюбопытствовал инспектор.

– Ни малейших, – ответил я и принялся выдвигать ящики письменного стола. В одном из них обнаружился выкидной стилет с накладками из леопардового дерева. Посередине рукояти была сделана серебряная вставка с гербом рода Гетти – мечи и щуки, разделенные восходящей диагональю, а на больстере сплелись в затейливый вензель буквы «М» и «Г».

Судя по клейму мастера, нож изготовили в одной из многочисленных мастерских итальянского Маниаго. Я сдвинул кнопку, полюбовался разложившимся клинком, хищным и узким, потом сложил его обратно.

Моран взглянул на меня с непонятной улыбкой и вновь спросил:

– Могла госпожа Робер иметь отношение к исчезновению супруга?

Студеный октябрьский ветер, плеск темной речной воды, щелчок предохранителя…

– Разве есть основания подозревать в исчезновении графа убийство? – прищурился я.

– Просто скажите, что вы об этом думаете.

– Но какое…

– Ответьте, прошу вас!

Вот только сыщик не просил, а требовал. Я вздохнул и покачал головой.

– Нет, мсье. Софи ни в чем таком не замешана, это ясно как белый день. В противном случае тело графа нашли бы очень и очень быстро.

– Из-за страховки?

Ни для кого не было секретом, что супруги Гетти застраховали свои жизни в пользу друг друга, но к тому времени, как появилась возможность признать пропавшего Марко умершим, срок действия страховки давно прошел.

– Вижу, вы подняли материалы дела, – отметил я. – С чего бы это?

Инспектор потер пальцами бледное лицо и ничего мне не ответил. Вместо этого задал очередной вопрос:

– Так вы полагаете, граф наделал долгов и сбежал от кредиторов?

Студеный октябрьский ветер, плеск темной речной воды, щелчок предохранителя… Вспышка!

Я непроизвольно потер грудь, но сразу взял себя в руки и фыркнул.

– Во-первых, мсье, я ничего об этом не думаю. Во-вторых, раз уж вы спрашиваете: нет, эта версия не кажется мне убедительной. Никто не отправляется на дно в одиночестве, все стараются утянуть за собой близких. Реши граф скрыться – он не оставил бы здесь Софи. Увез бы ее с собой. Скорее уж Марко сорвал куш и решил не отдавать долги, а начать новую жизнь.

Инспектор закурил и кивнул.

– Яхта, штормовой океан, крушение. И никакого криминала.

– Послушайте, мсье! К чему эти расспросы? – не выдержал я. – Вы можете объяснить?

На этот раз Моран уходить от прямого ответа не стал.

– Детектив-сержант Льюис, которого вчера застрелили в клубе, расследовал обстоятельств исчезновения графа Гетти. Он опрашивал работников пристани, видевших графа на борту отплывавшей яхты. Именно эти показания послужили основанием для отказа в возбуждении уголовного дела. Но вдруг имел место подлог? Возможно, Льюис явился сюда с целью шантажа?

– А что говорит его инспектор?

Моран досадливо поморщился.

– Инспектор Остридж предоставляет подчиненным излишнюю, на мой взгляд, самостоятельность. По его словам, сержант собирался проверить какую-то зацепку по одному из текущих расследований. Это все, что ему известно.

– А констебль, которого оглушили? Я слышал, кто-то остался в живых.

– Фредерик Гросс? Уверяет, что просто выполнял приказ сержанта. Но я еще поговорю с ним. И не только с ним.

Прозвучало заявление инспектора на редкость многозначительно; я вновь щелкнул стилетом, затем сложил клинок и спрятал нож в карман.

– Что-то еще? – спросил я, откидываясь на спинку кресла.

– Нет, на этом все. Благодарю, Жан-Пьер, вы мне чрезвычайно помогли.

Моран затушил сигарету и поднялся на ноги. Я выпустил его из кабинета, да и сам оставаться там не стал, вышел в коридор и запер дверь. Смотреть уже начавшееся представление не пошел, вместо этого отправился проверить охранников. У них все оказалось спокойно, поэтому я решил не раздражать вышибал назойливой опекой и заглянул на кухню. К счастью, шеф-повар был занят последними приготовлениями, и никто не помешал мне нагрузить поднос тарелками с мясными деликатесами, прихватить бутылку вина и вернуться в кабинет графа.

Я не заедал стресс, вовсе нет! Просто Пьетро был слишком уж худощавым. Дабы полностью соответствовать образу хулиганистого Жана-Пьера, мне требовалось набрать вес и окрепнуть.

Что же касается расспросов сыщика – они встревожили меня не слишком сильно. Инспектор лаял не на то дерево и очень скоро должен был это понять.

5

Премьера прошла с огромным успехом. Сам я в зал не заходил и судил об этом исключительно по продолжительности аплодисментов. Танцовщицы покинули сцену, на смену им пришел конферансье, и сразу заиграл что-то легкое оркестр. Публика в основе своей расходиться не спешила и осталась на танцы. У центральной лестницы дежурил Антонио, он сверялся со списком и вежливо, но непреклонно заворачивал обратно всех, кроме членов клуба и приглашенных ими гостей.

Когда зал покинула Софи, я подступил к ней, взял за руку и увел в боковой коридор.

– Что случилось? – раздраженно прошипела кузина. – У меня совершенно нет времени!

– Полицейские что-нибудь говорили о Марко?

– С какой стати?!

– Один из них расследовал его исчезновение.

– Проклятье! – выругалась госпожа Робер. – Так вот откуда он знал о сейфе! В прошлый раз сыщики перевернули здесь все вверх дном!

– Так они что-нибудь говорили или нет?

– Нет! Лишь потребовали открыть сейф!

– Моран будет об этом спрашивать.

– Спасибо, Жан-Пьер, это очень важно. А сейчас мне надо бежать! – Софи отступила от меня, но сразу развернулась обратно. – Постой, разве ты не идешь на прием?

– Иду.

– Ты не можешь пойти в этом! – объявила кузина, указав на поношенный пиджак. – Это просто неприлично! Переоденься!

Я обреченно вздохнул и отправился в костюмерную. Та располагалась рядом с гримеркой и комнатой отдыха танцовщиц, из-за дверей доносились радостные женские голоса и смех. Тут же толпились особо рьяные поклонники, издали за ними приглядывал невозмутимый, будто сама смерть, Лука. Он кивнул мне, я кивнул в ответ и прошел в костюмерную.

Фрак, брюки и лакированные туфли подобрать удалось без всякого труда, а вот когда я взял черную жилетку, отвечавшая за костюмы тетенька поспешила меня остановить.

– Молодой человек, вы же не хотите, чтобы вас приняли за официанта?! – всполошилась она.

– Именно этого я и хочу, – ответил я, взял черную бабочку и улыбнулся. – Мадам, ну к чему мне бросаться в глаза разным важным господам? Я чужой на этом празднике жизни и собираюсь быть незаметен, словно невидимка.

– Не думаю, что у вас это получится, – решила костюмерша, явно имея в виду сломанный нос и шрам на скуле.

Я лишь хмыкнул в ответ, встал у зеркала и слегка сдвинул в сторону бабочку, затем поправил расческой волосы и остался увиденным целиком и полностью доволен.

Оставлять свою одежду в костюмерной я не стал и унес в кабинет на втором этаже. Там переложил в карманы брюк выкидной стилет и пистолет, благо он был небольшим и плоским, а вот кастет и запасной магазин пришлось оставить. Сунуть их было решительно некуда.

Когда я зашел в банкетный зал, гости уже собрались. Дамы в вечерних платьях блистали драгоценными камнями ожерелий, серег и диадем; эту роскошь и великолепие оттеняли строгие костюмы кавалеров. Впрочем, бриллианты в перстнях и запонках господ ничем не уступали украшениям великосветских модниц.

Среди почтенной публики вовсю сновали официанты с подносами, заставленными бокалами искристого шампанского, и на еще одного халдея в моем лице никто внимания не обратил. Разве что инспектор Моран смерил слишком уж пристальным взглядом, но подходить не стал. Он был занят беседой с маркизом Арлином и еще несколькими важными господами из числа завсегдатаев.

Со стороны могло показаться, будто сыщик отчитывается перед маркизом, но Моран не произвел на меня впечатления бездумного карьериста. Если он и был карьеристом, то умным и расчетливым. В беседе такой, скорее, сам постарается вытянуть дополнительную информацию, нежели раскроет свои карты кому-либо еще.

Вдоль дальней стены выставили фуршетные столы, но людей там пока было немного; популярностью пользовались лишь шампанское и канапе с красной и черной икрой, а их разносили официанты. В центре зала играл струнный квартет, негромкая музыка создавала фон, в котором растворялись голоса приглашенных.

Постепенно публика распалась на несколько групп. Завсегдатаев клуба собрал вокруг себя маркиз Арлин. Высокий и очень худой седовласый джентльмен возвышался над остальными едва ли не на голову и чем-то неуловимо напоминал аиста, которого шутки ради нарядили в черный фрак с серебряной розеткой ордена Прогресса.

Софи представляла завзятым театралам Ольгу Орлову и Виктора Долина; русская прима благосклонно улыбалась поклонникам, а вот хореограф явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он тоже улыбался, но на редкость нервно и скованно. Это совсем на него не походило.

Возможно, Виктора выводило из себя присутствие конкурента: ничуть не меньшая аудитория окружила артистичного вида господина с растрепанной светлой шевелюрой, песочного цвета бородкой и аккуратными усами. Декламируя стихи, сиятельный – в этом не оставляли никаких сомнений бесцветно-серые глаза, – активно жестикулировал, а когда замолкал перевести дух, любители поэзии тотчас начинали рукоплескать и требовать продолжения.

Я огляделся по сторонам, заметил проверявшего сервировку фуршетных столов буфетчика и подошел к нему.

– Морис, расскажешь, кто есть кто?

Буфетчик с недовольным видом оторвался от своего занятия, но все же пересилил себя и отказывать в просьбе не стал.

– Разумеется, Жан-Пьер! – скомканно улыбнулся он. – Вас интересует кто-то конкретный?

Я первым делом указал на декламатора.

– О, это Альберт Брандт! – округлил глаза Морис Тома. – Уверен, вы не могли о нем не слышать!

И в самом деле – слышал. Альберт Брандт был популярным столичным поэтом, он даже поставил несколько пьес собственного сочинения на сцене императорского театра. Ходили слухи, что ему нет равных в декламации стихов, но в «Сирене» он никогда раньше не выступал.

– Ясно, – улыбнулся я и кивнул на Арлина. – Маркиза я знаю, а остальные?

Окружение маркиза меня интересовало мало, просто хотелось определить для себя самого, насколько серьезный резонанс случился бы, стань вдруг достоянием общественности тайные развлечения высшего света. И, надо сказать, скандал вышел бы преизрядным.

В ряды скучающих великосветских повес затесались полковник генерального штаба, ответственный секретарь коллегии по делам провинций, заместитель министра, пара влиятельных придворных и несколько банкиров и крупных промышленников, все – сплошь из старых аристократических фамилий. Этой публике было что терять в случае огласки, но я бы десять раз подумал, прежде чем решиться на шантаж. Малейшая ошибка – и вот уже в акватории порта к берегу прибивает очередного безымянного утопленника.

– Вы позволите, Жан-Пьер, мне надо вернуться к своим обязанностям…

– Да-да, конечно, Морис! – отпустил я буфетчика.

Инспектор Моран присоединился к почитателям таланта Альберта Брандта, поэтому я взял со стола поднос и прошелся по залу, раздавая бокалы с шампанским. Разговоры при моем приближении не стихали, но ничего интересного услышать не удалось, поскольку в окружении маркиза Арлина говорили исключительно о политике. Вероятно, погоду уже успели обсудить.

– Скрывать не буду, – объявил маркиз, взяв с подноса бокал с золотистым игристым вином, – поначалу я был настроен в отношении ее величества более чем скептически. А признание независимости колоний Нового Света и вовсе ввергло меня в глубочайшее уныние. – Слушатели закивали, соглашаясь с этими словами, и тогда Арлин воздел к потолку указательный палец. – Но! Я просто не видел всей картины целиком. Подписание мирного договора с Теночтитланом изменило все самым кардинальным образом. Империя не только вернула контроль над землями южнее Амазонки, но и обрела поистине колоссальный рычаг давления на Штаты, которые до сих пор находятся с ацтеками в состоянии войны!

– Да, это позволило перекинуть флот из Атлантического океана в Иудейское море и Персидский пролив, – кивнул седовласый господин в мундире полковника инфантерии. – Для Тегерана это оказалось неприятным сюрпризом! Подумать только, еще совсем недавно персы всерьез нацеливались на Константинополь и наши аравийские владения!

– Не стоит забывать о каучуке, – напомнил кто-то из промышленников. – Кофе и какао тоже важны, но без прямых поставок каучука наши предприятия просто задыхались!

Не разделял всеобщего воодушевления лишь секретарь коллегии по делам провинций.

– Не все так гладко, господа. Не все так гладко, – веско произнес он, отпил шампанского и продолжил: – Берлин, Вена и Рим все больше сближаются друг с другом. Их союз грозит разорвать империю надвое!

– О, не стоит сгущать краски, мой дорогой, – рассмеялся маркиз.

Секретарь понизил голос:

– А известно ли вам, господа, на чьих верфях производится большая часть наших дирижаблей?

– Дирижабли – это прошлый век! – отчеканил полковник генерального штаба. – Будущее – за аэропланами!

– Вот только пороховые движки работают в воздухе нестабильно, а паровые слишком тяжелы!

– Скажу по секрету – дано высочайшее повеление приступить к разработке принципиально новых движителей!

– Ох уж эти ваши армейские прожекты!

Разгоревшийся спор я выслушивать не стал и унес поднос с пустыми бокалами на кухню. А когда вернулся на второй этаж и огляделся, то, к своему немалому удивлению, не обнаружил среди гостей Софи.

Я быстро подошел к дежурившему на лестнице Антонио и поинтересовался, не видел ли тот кузину.

Красавчик на миг задумался, потом кивнул.

– Ушла пару минут назад, – сообщил он.

– Одна?

– Нет, с гостем.

Мне это совсем не понравилось, и я поспешил спуститься на первый этаж. Публика начинала понемногу расходиться, поэтому в фойе было многолюдно, и ни Жиль, ни Гаспар хозяйку не заметили.

– Лука до сих пор торчит у гримерки? – уточнил я.

– Там, – подтвердил Гаспар. – А что случилось?

– Ерунда, – отмахнулся я, не желая делиться беспочвенными подозрениями, и отправился проверить кабинет Софи, но только свернул в коридор и сразу наткнулся на невесть что позабывшую там парочку: импозантного господина средних лет и невероятной красоты девушку в длинном закрытом платье. Черные волосы и смуглая кожа выдавали в ней уроженку Греции, но могла она оказаться и персиянкой.

На миг я опешил от неожиданности. Незнакомка оказалась не просто красива, ее счел бы идеалом даже самый взыскательный дамский угодник. В ней не было ни малейшего изъяна, и это немного пугало. Никто не идеален от рождения. Идеальным можно лишь стать. Я знал это наверняка.

А вот спутник прелестницы идеальным не был, и это ему даже шло. Невысокий и плотный, но подтянутый господин с лихо закрученными вверх напомаженными усиками заметно прихрамывал и опирался при ходьбе на трость с затейливой серебряной рукоятью. Зачесанные назад волосы открывали высокий лоб и глубокие залысины на висках; умное и волевое лицо было мне определенно незнакомо.

– Могу вам чем-то помочь? – спросил я после секундной заминки.

– О нет! – рассмеялся господин и пояснил с едва заметным германским акцентом: – Мы просто хотели засвидетельствовать свое восхищение госпоже Орловой, но, видимо, свернули не туда.

– Вас проводить к ней?

– Не стоит. Будет повод посетить представление еще раз.

Странная парочка ушла в фойе, после них остался едва уловимый запах дорогого табака и волнительный аромат духов. Невольно я даже задержал дыхание, и мне привиделся бескрайний простор и горячий ветер, но уже через миг наваждение сгинуло, словно ничего и не было.

Я невесть с чего почувствовал себя обманутым, но тоже лишь на миг, а потом в голове неожиданно всплыло слово «импресарио». Незнакомец нисколько не походил на скучающего бездельника; так что же его привело в служебные помещения клуба на самом деле?

Если это действительно вознамерившийся переманить приму театральный агент…

Я взглянул на дверь кабинета Софи, беззвучно выругался и поспешил в фойе. К моему немалому удивлению, странная парочка на первом этаже задерживаться не стала и поднялась в банкетный зал. К еще большему удивлению – Антонио их беспрепятственно пропустил.

В этот момент у входной двери послышался какой-то шум, но, как оказалось, это Жиль выставил на улицу слишком настырного газетчика. Я вернулся в служебный коридор и в приглушенном свечении газового рожка увидел у кабинета Софи женский силуэт. Девушка поспешно отпрянула назад, тут же распахнулась дверь, и наружу шагнул молодой человек, высокий, грузный и одутловатый. Вслед за ним появилась Софи.

– Ольга? – удивилась она. – Что ты здесь делаешь?

– Я хотела с вами поговорить, госпожа Робер, – пояснила прима. – Но если сейчас неудобно, это может подождать до завтра.

– Давай так и сделаем, – кивнула Софи, увидела меня и нахмурилась. – Все в порядке, Жан-Пьер?

– В полном, кузина, – подтвердил я.

– Тогда запри дверь, – попросила хозяйка клуба и отправилась со своим спутником в фойе. Лицо молодого человека показалось знакомым, он точно появлялся в клубе до этого дня раз или два, но имени его я не знал. Как уже говорил, Пьетро предпочитал держаться особняком. Художника мало интересовали люди, ему хватало картин и воспоминаний. Точнее, воспоминаний ему как раз и не хватало…

Я достал из кармана брюк связку ключей и вдруг заметил, что прима разглядывает меня с нескрываемым интересом.

– Так ты кузен госпожи Робер? – полюбопытствовала Ольга. – Я тебя здесь раньше не встречала.

– Жан-Пьер Симон к вашим услугам, мадемуазель.

– Я Ольга.

– Не знать, кто вы, – преступление.

– О, ты мне льстишь!

Прима рассмеялась, и я улыбнулся ей в ответ. Ольга была хороша. Не идеальна, как спутница «импресарио», а именно хороша своим природным живым обаянием, грацией и красотой. Стянутые платком волосы рассыпались на уровне плеч симпатичными светлыми кудряшками, обрамленные длинными ресницами глаза горели двумя синими звездами, а чуть вздернутый носик и ямочки на щеках добавляли округлому лицу дополнительное очарование. Пахло от танцовщицы ароматом цветущей сирени.

Ольга потеребила ленту черного бархата на шее и нерешительно произнесла:

– Скажи, Жан-Пьер, а на госпожу Робер вчера и в самом деле напали?

Я на миг задумался над ответом, потом просто кивнул.

– И Пьетро застрелил бандитов?

– Застрелил, – подтвердил я, радуясь, что никто так и не пронюхал об участии в нападении сыщиков Ньютон-Маркта.

– А могу я хоть одним глазком взглянуть на кабинет? Мне жутко любопытно!

«Любопытство кошку сгубило», – стоило бы ответить мне, но я еще не успел запереть замок, поэтому приоткрыл дверь, и Ольга быстро прошмыгнула внутрь.

– Здесь все и случилось? – прошептала она, оглядываясь в полумраке помещения. Свет в кабинете не горел, лишь проникали в окно отблески уличных фонарей.

– Идемте, мадемуазель! – позвал я приму, но та не сдвинулась с места.

– Это так волнующе! – проговорила Ольга и попросила: – Расскажите, расскажите немедленно, что здесь произошло!

Уже жалея о том, что позволил взбалмошной танцовщице войти в кабинет Софи, я шагнул к ней и протянул руку.

– Пойдем, Ольга!

Прима отступила к столу и оперлась на него руками, удивительным образом скопировав позу, в которой сыщики удерживали Софи.

– Как думаете, Жан-Пьер, как все было?

– Понятия не имею.

– О, этот пленительный флер тайны! – прошептала Ольга.

Я взял танцовщицу за руку, но та не сдвинулась с места, даже когда моя ладонь легла ей на талию.

– Мадемуазель, нам надо идти…

– Мне сложно дышать. Жан-Пьер, прошу…

Кто другой бросился бы за водой, но Жан-Пьер был не таков. Я попросту ослабил шнуровку платья, Ольга сдавленно ахнула и неизвестно, как далеко бы мы зашли, но тут раздался стук в дверь.

– Госпожа Робер! – послышалось из коридора.

Ольга отпрянула от меня и прошептала:

– Викто́р! – Она сделала ударение в имени на второй слог. – Это Виктор!

– Госпожа Робер! – уже громче повторил хореограф. – Нам надо поговорить!

Прима обхватила себя руками, дабы удержать сползавшее с плеч платье, и взмолилась:

– Виктор не должен застать нас вместе! Прошу, сделай что-нибудь!

Проклятье! Меньше всего мне хотелось в первый же день своего пребывания в «Сирене» оказаться втянутым в богемный скандал!

Дверная ручка повернулась, но прежде чем хореограф переступил через порог, я загородил ему дорогу и шагнул навстречу, буквально выдавливая незваного гостя в коридор. Сделать это удалось без всякого труда – сказалось превосходство в телосложении.

– Позвольте войти! – потребовал Виктор Долин. – Разговор не терпит отлагательств!

– Кузины здесь нет. Она на приеме.

– Но я слышал женский голос!

– Вам показалось, – ответил я и запер дверь на ключ. – Повторяю, госпожа Робер на приеме в банкетном зале.

– Я только что был там и не видел ее!

– Вероятно, вы разминулись.

Виктор Долин смерил меня недоверчивым взглядом, затем полным театральной экспрессии движением развернулся и зашагал прочь. Дабы не вызывать лишних подозрений, я тоже у кабинета задерживаться не стал и вышел в фойе вслед за ним, рассчитывая сразу вернуться обратно и выпустить Ольгу. Как назло, хореограф принялся бездумно нарезать круги по первому этажу, то и дело посматривая в коридор, словно ожидал возвращения Софи. Лишь через десять минут он закурил, сделал несколько резких затяжек, собираясь с решимостью, и наконец убежал на второй этаж.

Я поспешил вернуться в коридор, отпер кабинет и шепнул:

– Ольга!

Прима осторожно выглянула наружу и спросила:

– Виктор ушел?

– Ушел. Выходи!

Тогда Ольга выскользнула из комнаты и поцеловала меня в щеку.

– Благодарю за волнующее приключение, Жан-Пьер! – рассмеялась она и под перестук каблучков побежала по коридору.

Я с легкой тоской взглянул вслед приме, потом запер дверь и вздохнул.

Волнующее приключение? Проклятье! Меня бы куда больше устроила банальная интрижка!

Когда я поднялся в банкетный зал, Виктора Долина там уже не было. То ли успел переговорить с хозяйкой «Сирены» и отправился восвояси, то ли не решился обсуждать дела при посторонних.

О-хо-хо, неужто моя догадка насчет импресарио оказалась недалека от истины?

Я еще раз оглядел банкетный зал, затем подошел к Антонио и спросил:

– Обратил внимание на гречанку или персиянку в синем платье?

Охранник восхищенно присвистнул.

– Спрашиваешь! Такую кралю захочешь – не пропустишь!

– Помнишь, с кем она пришла?

Антонио повел пальцем по списку и вскоре уверенно постучал по нужной строчке.

– Барон фон Страге со спутницей, – прочитал вышибала, – по приглашению Анри Фальера.

– Знакомая фамилия, – наморщил я лоб, пытаясь вспомнить, где слышал это имя раньше.

– Фон Страге?

– Нет, Фальер.

– Это племянник бывшего министра юстиции. Того, который себе пулю в лоб пустил, – подсказал Антонио и указал на приближающуюся к нам пару. – Вот он идет с женой.

Анри Фальер оказался тем самым высоким и рыхлым молодым человеком, которого я застал выходящим из кабинета Софи. К толстякам его было пока еще не отнести, но бледное лицо выглядело откровенно одутловатым, а избыточный вес уже не скрывал даже мастерски пошитый костюм. Рыжеволосая молодая женщина смотрелась на фоне мужа худенькой тростинкой; в ее бесцветно-серых глазах сиятельной беспрестанно вспыхивали и гасли яркие оранжевые искорки.

– Дочь бывшего главного инспектора Ньютон-Маркта, – просветил меня Антонио, когда супруги начали спускаться по лестнице на первый этаж, и вздохнул. – Эх, хороша чертовка…

И с этим не поспорить. Госпожа Фальер действительно была хороша.

Гости разошлись далеко за полночь. Вслед за ними клуб покинули привлеченные на вечер официанты, затем освободились и наводившие порядок постоянные работники. Ночное дежурство поручили Луке, остальные вышибалы дожидались меня на заднем дворе. Но прежде чем выйти к ним, я спустился в подвал, отпер пустовавшую сейчас каморку истопника и достал из покосившегося комода увесистый кожаный саквояж.

Когда на улице кинул его на землю и внутри солидно лязгнул металл, охранники мигом побросали сигареты и обступили меня со всех сторон. Я опустился на корточки, раскрыл саквояж и начал раздавать револьверы.

Пора было заняться делом.

Часть вторая

1

Порожняя лодка легко скользила по каналу; четыре весла синхронно погружались в черную воду, миг спустя показывались обратно и снова ныряли вниз.

Раз-два. Раз-два. Раз-два.

Тихий плеск, шумное дыхание. Мимо проплывали закованная в камень набережная и темные силуэты домов. Редко-редко попадались на глаза освещенные окна и окруженные призрачным свечением газовые фонари. Над головами растеклась непроницаемая пелена облаков, время от времени в ней мигали сигнальные огни дирижаблей.

На весла мы сели вчетвером – я и Гаспар с левого борта, Антонио и Жиль с правого, поэтому лодка шла быстро и очень скоро вырвалась из узкого канала на простор Ярдена. Там нас закачало на волнах, подхватило течением, потянуло во тьму. Впереди замаячила арка моста, от дальнего берега по ней бежала яркая точка фонаря паровоза.

– Сушим весла? – спросил Гаспар.

– Вы с Тони гребите, – решил я. – Потом мы с Жилем вас сменим. Времени в запасе не так много, а ждать нас не станут. Глупо будет опоздать.

– Да уж не хотелось бы, – буркнул Антонио.

– Вот и гребите.

Я устроил весло на борту, поднялся с банки и с наслаждением распрямился, разминая спину. Над рекой чернел непроглядный мрак, но вдоль берегов на высоких набережных протянулись цепочки электрических фонарей, да еще много дальше вниз по течению в небе над портом растекалось грязно-желтое сияние и мелькали лучи прожекторов.

А вода кругом – черная-черная. Мертвая. Только шагни за борт – и камнем уйдешь на дно, не выплывешь.

– Жан-Пьер! – окликнул меня Гаспар. – Как вышло, что мы раньше о тебе ничего не слышали, а ты в курсе всех дел? Неужели кузина так тебе доверяет?

Я был рад отвлечься от неуютных раздумий, поэтому отмалчиваться не стал. Да и не помогло бы. От настырного испанца так просто не отвязаться. Ведь совсем неспроста этот вопрос возник именно сейчас.

Ночь, река, лодка, ножи и револьверы – мало ли что может произойти?

– Кузина доверяет мне, да, – с усмешкой подтвердил я и раскрыл саквояж. – А вы обо мне ничего не слышали, потому что слышать были не должны. И я в курсе всех дел, ведь это и мои дела тоже. На все вопросы ответил, нет?

– Ответить-то ответил, да только понятней не стало, – проворчал Гаспар, смахивая пот с покрывшегося испариной лица. – Язык у тебя хорошо подвешен, этого не отнять.

Жиль развернулся и потер крупный нос.

– Держался в тени, да? – предположил он. – А теперь начались проблемы и пришлось засветиться?

– Все так, – кивнул я и достал из саквояжа деревянную кобуру с маузером «К63». Раскрыл ее, вытащил пистолет и проверил, дослан ли патрон. – Мы работаем на Софи, просто не забывайте этого – и все будет хорошо.

– Кстати, не поделишься, что там за проблемы с Ньютон-Марктом? – полюбопытствовал Антонио, продолжая размеренно работать веслом.

– Никаких проблем. Больше нас не побеспокоят, – ответил я, перекинув ремень кобуры через плечо.

– А сицилийцы? – задал красавчик во всеуслышание очередной неудобный вопрос.

– Тут все сложно, – честно признался я. – Как уже говорил – с ними надо держать ухо востро.

И вот с этим моим утверждением никто спорить не стал.

Вскоре река расширилась, берега потерялись в темноте, появились волны. Лодку стало раскачивать, но не слишком сильно.

– Не пора? – забеспокоился Жиль, когда нас подхватило течение и начало сносить к акватории порта, заходить в которую было чрезвычайно опасно.

– Оружие проверьте, – потребовал я, достав из-под лавки электрический фонарь.

Поборов какое-то внутреннее сопротивление, включил его и принялся открывать и закрывать заслонку. Цветное стекло замигало синими всполохами. Я семафорил, понемногу разворачивая фонарь, и очень скоро со стороны открытого моря замелькали зеленые отблески ответных сигналов.

– Слишком далеко, – забеспокоился Жиль.

– На весла! – скомандовал я и, подавая пример остальным, первым уселся на банку.

Несколькими мощными гребками мы развернули лодку и придали ей нужное направление, а затем принялись размеренно грести, перебарывая течение, которое продолжало понемногу сносить нас в сторону порта.

Мелькавшие время от времени в ночи отблески зеленого фонаря приближались, а потом во тьме возник вытянутый силуэт шхуны. Судно контрабандистов легонько покачивалось на волнах со спущенными парусами, на носу стоял матрос с сигнальным фонарем, рядом замер охранник с винтовкой наперевес.

– Оружие держите под рукой, – предупредил я подельников, ухватил сброшенную с невысокого борта веревку и потянул на себя, притягивая лодку к шхуне. Точно так же поступил Антонио. Качка сразу стихла, лишь слышался едва заметный скрип, с которым терлись друг о друга борта.

Тогда через фальшборт перегнулся смуглый человек с копной черных курчавых волос.

– Деньги! – потребовал он с явным восточном акцентом.

Я не стал выдвигать никаких встречных условий, вытянул руку и передал две пачки десятифранковых банкнот. Контрабандист взял их и принялся пересчитывать в свете потайного фонаря.

Продолжая цепляться за натянутую веревку, я свободной рукой откинул крышку с деревянной кобуры маузера. Если случатся неприятности – они случатся именно сейчас.

Но нет.

– Грузите! – распорядился контрабандист, закончив считать деньги из первой пачки.

Антонио и Гаспар начали принимать у моряков увесистые ящики, а Жиль размещал их на дне так, чтобы груз лежал равномерно и лодка не перевернулись.

Я в погрузке участия не принимал и продолжал следить за моряками, но обошлось без неожиданностей.

– Порядок! – объявил контрабандист своим людям, проверив вторую пачку. – Шевелитесь, лентяи!

И вновь ящики, ящики, ящики. Под конец погрузки лодка заметно просела, но при желании могла принять еще половину от полученного товара или даже чуть больше.

Отвязав веревки, мы с Антонио оттолкнулись от шхуны веслами и принялись грести против течения. В наветренный борт мягко били невысокие волны, но через него не перехлестывали, лишь немного раскачивали лодку – и только.

– Может, пора? – спросил Жиль.

Шхуна бесшумно, словно корабль-призрак, растворилась в ночи; мы давно потеряли ее из виду, да и контрабандисты уже не могли видеть нас, поэтому я вновь достал фонарь и принялся светить им в сторону города. Поначалу ничего не происходило, потом мигнул желтоватый огонек ответного сигнала. Прошла минута, еще одна, затем послышался шум паровой машины и плеск воды. Из темноты выплыл паровой катер, сразу замедлил ход и начал разворот, лодку закачало на волнах.

– Прими конец! – послышался пропитой голос, мелькнула веревка.

Антонио перехватил ее, не дав упасть в воду, продел в железное кольцо на носу лодки, затянул узел и крикнул:

– Готово!

Паровая машина зафырчала, залязгали механизмы ходовой части. Катер ускорился, веревка натянулась и потащила нас буксиром. Паровая лоханка шла против течения на удивление уверенно, пенилась вода, позади расходились кильватерные следы. Пару раз над головой темными силуэтами проносились арки мостов, а потом Жиль вдруг встрепенулся и удивленно произнес:

– А фонари-то не горят!

И точно – обе набережные Ярдена оказались погружены во тьму, лишь изредка там мелькали отблески фар самоходных колясок и ползли желтые точки фонарей конных экипажей.

– Нашим легче, – проворчал Гаспар.

У канала Меритана капитан сбавил ход, протянул нас немного выше по реке и заглушил паровую машину. Мы вновь сели на весла, а буксир начало сносить течением. Когда он поравнялся бортом с лодкой, Антонио развязал хитрый морской узел, быстро смотал веревку в кольцо и перекинул старику в потертом морском бушлате. Я сунул в его мозолистую ладонь две сотни.

– До новых удивительных встреч! – хрипло расхохотался капитан катера, отсалютовал мне фуражкой и вывернул руль.

Катер увело в сторону, он вновь зафырчал паровым агрегатом и скрылся в темноте, а мы налегли на весла и загнали лодку в канал. После свежего речного простора воздух там показался затхлым, а пару минут спустя у темного провала тоннеля и вовсе начало откровенно вонять канализацией.

– Включай фонарь! – потребовал Антонио.

Я так и поступил, только сначала убрал заслонку и снял синее стекло. Всякий раз, когда сдвигал выключатель, по коже бежали мурашки. Электричество – удобная вещь, спору нет, но… не люблю.

Яркий луч фонаря разогнал темень тоннеля, через который в канал уходили сточные воды, и мы направили туда лодку. Лопасти весел едва не задевали грубую кладку стен с белесым налетом, да еще приходилось горбиться и втягивать головы в плечи, чтобы не задеть макушками низкий свод каменного потолка. Коротышке Жилю оказалось проще всего, остальные на рост пожаловаться не могли.

Пока догребли до боковых ступеней, заплесневелых и обшарпанных, взмокли. После того как Антонио привязал носовое кольцо к вбитой в стену ржавой скобе, я выпрыгнул на узенькую каменную площадку и отпер решетку, загораживавшую проход. Механизм навесного замка оказался обильно смазан солидолом, ключ провернулся в нем без всякого усилия.

– Ждите! – распорядился я, поднялся по узенькой каменной лесенке и откинул обитую стальными полосами крышку люка. Просторное помещение наверху было погружено во мрак; прежде чем спуститься обратно, я запалил керосиновую лампу, и яркий теплый огонек осветил каретный сарай – тот самый, что стоял на заднем дворе «Сирены».

На пару с Гаспаром мы утащили наверх первый ящик, а когда выставили его к стене, Жиль и Антонио уже приволокли следующий.

Деревянные короба оказались не слишком тяжелыми, а вдвоем на крутой узенькой лестнице было попросту не развернуться, поэтому мы выстроились цепочкой и передавали ящики из рук в руки. Под конец оттащили короба от люка и сложили их друг на друга у одной из стен.

– Ну что, перекурим? – пошутил Антонио.

– Обязательно, – усмехнулся я, гвоздодером сорвал деревянную крышку и вспорол стилетом мешковину.

Антонио запустил руку в прореху, растер меж пальцев крупинки табака и объявил:

– Первый сорт!

– Отличный табачок, – согласился с ним Жиль. – Этого у персов не отнять.

Со шхуны мы и в самом деле приняли партию контрабандного табака. В империи тот облагался просто несусветными ввозными пошлинами: из каждого потраченного на курево франка примерно восемьдесят пять сантимов получала казна. Тонна табака обошлась нам в две тысячи, а при покупке по официальным каналам пришлось бы выложить в шесть раз больше. Насколько мне было известно, Софи уже договорилась о перепродаже этой партии в китайский квартал за восемь тысяч франков.

Я спустился к лодке и вновь запер решетку, заодно прихватил с собой саквояж. Выставил его посреди каретного сарая и скомандовал:

– Револьверы!

Вышибалы начали складывать оружие в сумку, а я взамен выдал каждому по двадцатке. В конце предупредил:

– Остальное получите, как только закроем сделку.

– Когда? – заинтересовался Гаспар.

– На днях, – неопределенно ответил я, продел в петли люка дужку навесного замка и махнул рукой. – Все, расходимся!

2

Утром, едва продрав глаза, я первым делом подошел к зеркалу. Внимательно пригляделся к своему отражению, покрутил головой, растянул в механической улыбке губы. На меня смотрел Жан-Пьер Симон, сомнений в этом не было, но полагаться исключительно на собственную память я не стал, раскрыл блокнот и придирчиво сравнил отражение с портретом, который служил мне своеобразным эталоном.

Страх проснуться кем-то иным свидетельствовал о серьезном психическом расстройстве – я прекрасно отдавал себе в этом отчет, но справиться с собственной фобией не мог. Мне уже доводилось проходить через это. Талант менять собственную внешность и амнезия – жуткий коктейль.

К счастью, расхождений не наблюдалось даже в мелочах. Разве что на запястьях и лодыжках начали проявляться пятна старых ожогов, но такие отметины рано или поздно появлялись у всех моих обличий.

Стигматы? Даже не смешно. Просто ожоги. Память о прошлом.

Я побрился, зачесал волосы и отправился умываться.

Лег я поздно, а встал рано, поэтому не выспался, но поблажек себе решил не давать и, как и было запланировано, первым делом посетил боксерский зал. Потягал гантели и штангу, поколотил грушу, затем отработал удары, провел несколько тренировочных боев и отправился в душ.

Особого удовольствия не получил, но никак иначе новое тело на пик формы было попросту не вывести. Ничего не поделаешь, придется попотеть.

Из боксерского зала поехал в «Сирену». Сразу в клуб я заходить не стал и свернул к одному из кафе на противоположной стороне Ньютонстраат. Уселся за уличный столик и попросил сонную официантку принести полдюжины сваренных вкрутую яиц, пару французских булок, сыр, масло, колбасу и чай.

Кухня у Марио мне нравилась куда больше, но, если уж стал другим человеком, придется менять и привычки. Вот и Софи для меня теперь никакая не хозяйка, а исключительно кузина. Да и Пьетро Моретти вовсе не я, а подавшийся в бега художник.

Девица медленно-медленно, будто сомнамбула, уплыла на кухню, и, поскольку рассчитывать на ее скорое возвращение не приходилось, я принялся изучать купленные по дороге газеты. Ничего интересного для себя там не почерпнул. Во всех изданиях писали о разгоне митинга механистов, протестовавших против грядущего визита императрицы в лекторий «Всеблагого электричества». В зависимости от политических взглядов владельцев газеты это событие либо клеймилось позором, либо преподносилось как хороший урок для смутьянов. В криминальной хронике упоминалось ограбление почтового броневика и диверсия на электрической подстанции, уже четвертая за год. Не иначе именно по этой причине прошлой ночью на набережной и не горели фонари.

К тому времени, когда заторможенная официантка принялась выставлять с подноса на стол мой завтрак, я уже выкинул газеты в ближайшую урну и затачивал перочинным ножиком карандаш. Пришлось оторваться и заняться едой.

Съел все подчистую, но чувство сытости так и не наступило. Я задумался, не повторить ли заказ, потом решил с этим повременить и вылил в кружку остатки чая из заварочника. Сделал глоток терпкого крепкого напитка, раскрыл блокнот и начал по памяти зарисовывать гостей вчерашнего приема.

Сухопарый маркиз Арлин и его донельзя благородное окружение. Увлеченный декламацией собственных стихов Альберт Брандт. Инспектор Моран – изысканный и утонченный, но одновременно опасный, будто гремучая змея. Рыхлый увалень Анри Фальер под руку с красавицей-женой. Барон фон Страге с моноклем и тростью, его спутница…

Но вот со спутницей барона вышел конфуз. У меня просто не получилось перенести на бумагу ее безупречную красоту. Выходило что-то совсем иное. От злости и непонятного разочарования даже началась мигрень.

Я в задумчивости закусил кончик карандаша и попытался восстановить облик девушки, но нисколько в этом не преуспел. Зато обратил внимание на сам карандаш. На дереве хватало оставленных зубами вмятин, а подобным образом прикусывал кисти и Пьетро Моретти.

Стоит поскорее избавиться от этой привычки, иначе запросто могу выдать себя какому-нибудь внимательному наблюдателю. И опасаться тут следовало даже не инспектора Морана, а скорее, Жиля – вот уж кто мастер подмечать подобные мелочи.

Постучав карандашом по краешку стола, я вновь сосредоточился на спутнице барона, но изобразить ее на бумаге так и не смог, опять вышло что-то не то, да еще заметно усилилась головная боль. В сердцах я вырвал испорченный лист, смял его и кинул на грязную тарелку, а чтобы хоть как-то успокоиться, нарисовал навалившуюся на стол Ольгу и соблазнительный изгиб ее спины.

Но успокоиться не получилось. Скорее уж наоборот. Русская прима была чудо как хороша.

Краешком глаза я уловил движение и едва успел захлопнуть блокнот, прежде чем на свободный стул плюхнулся перебежавший через дорогу Гаспар. Испанец был помят и растрепан, глаза покраснели, а щеки чернели длинной щетиной.

– Салют! – поприветствовал меня Матадор и прищелкнул пальцами, подзывая официантку. – Эй, красавица! Чашку кофе, да покрепче!

– Бессонная ночь? – усмехнулся я.

– Засиделись за картами, – подтвердил Гаспар, закуривая.

– И как?

– Этот мелкий жулик опять всех обчистил! – выругался испанец.

Он точно имел в виду Жиля, и я рассмеялся.

– Ожидаемый результат, разве нет?

Гаспар раздраженно махнул рукой, ослабил узел узкого черного галстука, а потом и вовсе расстегнул ворот рубахи. Пиджак к завтраку он надевать не стал, ограничился жилеткой.

Официантка все той же неспешной походкой сомнамбулы подошла и выставила на стол чашку черного кофе; Гаспар задумчиво глянул ей вслед, почесал рубец на шее и подался ко мне над столом.

– Когда товар дальше отправляем?

– Сегодня или завтра, – пожал я плечами. – Может, послезавтра. А что?

Испанец достал из портсигара новую сигарету и прикурил от окурка, прежде чем нервным движением пальцев вдавить его в дно стеклянной пепельницы.

– Скучно, – изрядно удивил меня испанец таким ответом. – Застоялись кони в стойлах! Жизнь впустую проходит!

– И карта не идет, – понимающе усмехнулся я.

– И это тоже, – подтвердил Гаспар, отпил горячего кофе и указал куда-то через дорогу. – О, хозяйка прикатила.

Я обернулся и увидел, как из открытого экипажа на тротуар выбирается Софи в простом белом платье и шляпке с широкими полями.

Никого из охранников при ней не было.

– Не понял? – проворчал я, достал бумажник и выгреб монеты из отделения для мелочи.

– Заплатишь за меня? – спросил Гаспар. – А то на мели.

– Заплачу.

Я ссыпал на край стола горстку мелочи и раздраженно зашагал через дорогу, не пропустив при этом отчаянно сигналившую клаксоном самоходную коляску. Шофер высунулся из окошка и заорал благим матом, тогда Гаспар щелчком пальца отправил к нему в окошко окурок и спокойно зашагал вслед за мной. Баламут моментально заткнулся и согнулся в три погибели, пытаясь отыскать сигарету, прежде чем та прожжет обивку салона или его собственный костюм.

Софи хоть и видела нас, не стала дожидаться на крыльце и прошла в клуб; я забежал следом и с ходу спросил стоявшего в дверях Луку:

– Ты что, отпустил Софи вчера одну?

Лука покрутил завитой кончик уса и спокойно ответил:

– Она уезжала не одна. Сказала, охрана не нужна.

Гаспар рассмеялся.

– Ну Лука! Ну ты как всегда!

– Иди поспорь с ней! – резко бросил громила, достал платочек и протер им блестящую восковой натиркой макушку. – Мое дело маленькое. Мне говорят, я делаю.

Я беззвучно выругался, поспешил за Софи и без стука распахнул дверь ее кабинета.

– Интересно, с кем и где ты провела эту ночь, моя дорогая кузина?

Софи сняла шляпку и потребовала:

– Закрой дверь.

Я переступил через порог, выполнил распоряжение и напомнил о своем вопросе:

– И все же? Где ты была?

– Это не твое дело, дорогой кузен. Я способна сама позаботиться о себе.

– Как в прошлый раз?

– Такого больше не повторится! – отрезала Софи, встала у зеркала и принялась расчесывать черные локоны. Под ее глазами после бурной ночи залегли густые тени, а лицо было самую малость бледнее обычного.

Я уселся в кресло и проворчал:

– В самом деле? Уверена?

– Ревнуешь, Жан-Пьер? Это лишнее.

– Я хочу знать, где тебя искать!

– Там ты меня больше не найдешь, – отрезала хозяйка клуба, положила расческу на туалетный столик и отошла к бару. – Тебе что-нибудь налить?

– Это лишнее, – отказался я.

Софи негромко рассмеялась.

– Не дуйся, Жан-Пьер! Лучше расскажи, как все прошло.

– Табак в каретном сарае, – сообщил я. – Чем раньше переправим его китайцам, тем лучше.

– Я позвоню и обо всем договорюсь, – пообещала Софи. – Джимми Чен будет доволен.

– Еще бы он не был! – фыркнул я.

Если мы на тонне табака заработаем чистыми шесть тысяч франков, то китайский делец наварит много-много больше. На лотках сигареты стоили от пяти сантимов и выше, поэтому при цене в три сантима за сигарету никаких сложностей со сбытом у Чена не возникнет. А это минимум тридцать тысяч! Накладные расходы для него будут не столь уж высоки: многие приезжающие в Новый Вавилон эмигранты из Поднебесной поначалу готовы работать лишь за еду и ночлег. А к чему тратиться на хитроумные машинки, если к твоим услугам сотни почти бесплатных рук?

– Если все пойдет успешно, – задумчиво произнесла Софи, – китайцы будут закупать тонну в месяц. Шесть тысяч франков помогут удержать клуб на плаву. Но сейчас я хочу поговорить не об этом…

Я сразу напрягся.

– Что-то не так? Моран расспрашивал тебя о графе?

Хозяйка клуба села за свой стол, вытащила из сумочки портсигар и спокойно произнесла:

– Расспрашивал.

– И что ты ему рассказала?

– А что я ему могла рассказать? – остро глянула в ответ Софи своими бездонными зелеными глазами. – Нет, инспектор, я понятия не имею, куда подевался мой дражайший супруг. Нет, за эти два года он не выходил со мной на связь. Нет, детектив-сержант о его исчезновении не говорил, просто требовал открыть сейф. Нет, не знаю, зачем ему это понадобилось. Возможно, он просто нуждался в деньгах, вы так не считаете?

Я так не считал и полагал, что инспектор Моран тоже не счел эту версию сколь бы то ни было убедительной.

– Если все прошло гладко, что тебя беспокоит?

Софи вставила тонкую сигаретку в мундштук, закурила и задумчиво выдохнула струйку табачного дыма.

– Есть возможность заработать.

– Так это же хорошо?

– Обстоятельства таковы, что меня терзают смутные сомнения, – покачала головой Софи и откинула с лица черный локон. – Хотя выбора мне не оставляют…

Я откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу, сцепил пальцы.

– Давай с самого начала.

Кузина сделала еще одну затяжку, отложила мундштук на край пепельницы и сказала:

– Стефан Фальер был моим другом. И не ухмыляйся так – другом, и только другом, я с ним не спала.

– И в мыслях не было, – развел я руками. – Стефан Фальер – это бывший министр юстиции? Тот, который застрелился?

– Он, – подтвердила Софи. – Фальер был человеком герцога Логрина, именно ему он был обязан своей карьерой. Иногда Стефану поручали делать за других грязную работу.

Я поморщился. «Грязная работа» должна быть воистину грязной, чтобы обстоятельства дела волновали кого-то через два года после смерти исполнителя.

– Стефан прекрасно понимал, что его используют, – продолжила Софи, – поэтому решил подстраховаться. Он оставил мне кое-что.

– Что именно?

– Какие-то документы. Три года назад из-за них убили человека. Все организовал Стефан.

– Просто душка! – скривился я.

– Он выполнял приказ!

Я выставил перед собой открытую ладонь, не желая продолжать спор.

– Ближе к делу!

– Стефан сказал, что в этих бумагах описана какая-то разработка, – неопределенно, будто ничего не знала толком сама, произнесла Софи. – В перспективе она могла привести к падению цен на уголь.

– Прогнившая буржуазия! – усмехнулся я, но сразу прекратил сыпать лозунгами социалистов и попросил: – Так что с этими документами?

– Мне предложили за них сто тысяч франков.

– Сколько?!

– Сто тысяч.

Я присвистнул и спросил:

– И кто же швыряется такими деньгами?

– Анри Фальер, племянник Стефана. Своих детей у Стефана никогда не было, все свое состояние он завещал племяннику. Тайны, как видно, тоже.

Я вспомнил одутловатого молодого человека и предположил:

– Он вчера приходил сюда за этим?

Софи кивнула.

– Анри в отчаянии. Неудачно вложился в балканские облигации и едва не обанкротился. Теперь хватается за любую соломинку.

– И при этом готов выложить сто штук?

– Прошу, кузен, избавь меня от своего жаргона! – поморщилась Софи. – Анри собирается перепродать бумаги и хорошо заработать на этом. Сколько именно, он не сказал, но, полагаю, никак не меньше трехсот – четырехсот тысяч.

– Колоссально! – шумно выдохнул я и уточнил: – Документы в сейфе?

– Почему ты спрашиваешь? – насторожилась Софи.

– Да потому что твоим сейфом интересовались легавые! – не сдержался я, соскочил с кресла и подошел к бару. Шерри трогать не стал, налил себе полстакана кьянти и заходил от стены к стене. – Теперь ясно, что им было нужно! Теперь ясно…

– Жан-Пьер! – прикрикнула на меня Софи. – Сядь и не маячь! – А стоило мне вновь опуститься в кресло, она уже спокойней продолжила: – Даже если полицейские приходили за этими бумагами, не факт, что их навел Анри.

– А кто еще? Кто еще мог о них знать?

– Покупатель как минимум! – легко срезала меня кузина. – К тому же Анри совершенно не умеет держать язык за зубами! Страшно подумать, сколько людей оказалось в курсе его авантюры, прежде чем он вышел на нужного человека.

– Без охраны из клуба ни ногой! – наставил я палец на Софи.

Та рассмеялась, но спорить со мной не стала.

– Завтра утром все кончится. Получим деньги, избавимся от бумаг. Закроем долги.

– И я стану тебе не нужен.

– Вздор! – покачала головой Софи и взяла убранный на пепельницу мундштук. Сигарета за время разговора потухла, кузина раскурила ее заново, затянулась и мягко произнесла: – Нас слишком многое связывает с тобой, Жан-Пьер. И это вовсе не деньги. Совсем не они.

Я кивнул.

– Где ты хранишь бумаги? – спросил я после этого. – Они в сейфе?

– Нет, специально арендовала банковскую ячейку. Заберем документы оттуда, как только Анри подтвердит, что получил от покупателя аванс.

Я сделал крохотный глоток вина и предупредил:

– Осторожней с ним.

– Разумеется, кузен. Разумеется.

– А что со снимками? – напомнил я. – Теми, что с третьего этажа?

Софи досадливо поморщилась.

– Не беспокойся, я их сожгла. Негативы в надежном месте. Их не найдут.

Я влил в себя остатки кьянти, поднялся с кресла и поставил пустой стакан на край столешницы.

– А мои снимки?

Хозяйка клуба помрачнела.

– Не уверена, что это необходимо. Прошлый раз ты неделю ходил мрачный как туча.

– Пьетро, что с него взять! Утонченная творческая натура. Я не такой. Да и время лечит…

Софи покачала головой, подошла к сейфу и достала из него бумажный конверт.

– Негативы тоже отдать? – спросила она после этого.

– Нет, – ответил я. – В негативах нет нужды.

В конверт я заглядывать не стал; мне хотелось посмотреть снимки наедине. И не здесь, не в клубе. Тут словно давили стены. Мне нужен был простор. Позарез нужен был!

– Жан-Пьер! – окликнула меня Софи, когда я направился к выходу. – Будет опрометчиво действовать вслепую. Сможешь что-нибудь разузнать о человеке, от которого избавился Стефан?

– Разумеется, кузина! – пообещал я. – Кто это был?

– Рудольф Дизель, инженер. Это все, что я о нем знаю.

– Когда от него… избавились?

– Три года назад, в апреле.

Я кивнул и вышел за дверь.

3

Клуб я покинул через черный ход. Постоял немного на заднем крыльце, задумчиво поглядывая по сторонам, затем сбежал по выщербленным ступенькам и сразу свернул в соседнюю подворотню.

Кругом – сырые стены, над головой – клочок неба и веревки с бельем. Крики и ругань в квартирах, навязчивый запах готовящейся еды. Темно, тесно, душно. Не думаю, что смог бы здесь жить. Да нет, точно бы не смог.

Задыхаюсь.

Прибавив шаг, я прошел пару дворов и вывернул к набережной канала Меритана, по ней и отправился дальше. Очень скоро дома расступились, и впереди замаячила ширь Ярдена. Я сделал глубокий вдох и замер, любуясь открывавшимся с обзорной площадки видом.

Ветер гнал сверкавшую на солнце рябь, паровые буксиры и самоходные баржи уверенно шли против течения, за ними стелились над водой косматые струи дыма. Тут же сновали прогулочные лодки и яхты. Медленно, очень медленно и солидно плыл пассажирский пароход. Вдалеке реку перечеркивала полоса протянувшегося от берега до берега моста.

Но главное – простор. И небо.

Небо и простор.

При этом Ярден не мог похвастаться ни особой красотой, ни прозрачностью вод. Сбросы промышленных предприятий, стоки очистных сооружений и уличные ливневые канализации отравляли реку, делали ее мутной и зловонной. У берега на поверхности колыхался мусор и блестели масляные пятна.

Появись Афродита из этой серой пены, и вряд ли кто-либо счел бы ее красавицей. Скорее уж наоборот.

Я открыл конверт и вытащил убранные в него фотоснимки.

Там – человек, весь в ожогах и порезах, но уже не свежих, а начавших подживать. На плече – след затянувшегося пулевого отверстия. И сгоревшее до костей лицо.

Мое лицо. Мое настоящее лицо.

Лицо, которого я совершенно не помнил.

Студеный октябрьский ветер, плеск темной речной воды, щелчок предохранителя… Вспышка! Грохот выстрела! Толчок в плечо!

Как Афродита явилась из пены морской, так и я вышел из мутных волн Ярдена. Вышел взрослым, но беспамятным. Что было со мной до той ненастной октябрьской ночи – скрывал туман забытья. Я не помнил ни себя, ни родных. Ничего.

Имя? Не помнил и его.

Была лишь догадка.

На обожженной коже выделялись порезы, они складывались в буквы, разные вариации одного и того же имени – Петр, Peter, Pierre, Pietro, Piotr, Petr, Πέτρος…

Почерк был мой. Точно мой – отдельные особенности начертания не оставляли в этом никаких сомнений. Пусть теперь я писал не лезвием по собственной коже, а карандашом по бумаге, буквы выходили похожими как две капли воды.

Я сам нанес себе эти порезы, но с какой стати? И почему одни порезы выглядят старше других? Боялся забыть собственное имя? И где и как я умудрился до такой степени обгореть?

Казалось бы, ответить на этот вопрос было проще всего, но так только казалось.

Я выбрался из реки на пристань неподалеку отсюда и, сколько потом ни просматривал газеты, выискивая сообщения о ночном пожаре в этом районе, ничего так и не нашел. Ни в один из выходивших на Ярден домов не вызывали пожарную охрану, не горели пароходы и яхты.

Крушения дирижаблей? Не случалось в ту ночь и небесных катастроф.

Все, что у меня осталось от прошлой жизни, – фотографии, которые сделала Софи, прежде чем я изменил обличье, но от них было немного проку. Слишком сильно обожгло лицо.

Пьетро Моретти давно смирился с потерей памяти, начав жизнь с чистого листа, а мне показалось, будто снимок сможет что-то пробудить если не в голове, так в душе.

Пустое! Я, как и прежде, помнил лишь плеск волн, шершавые доски и самый первый хриплый вдох, разорвавший легкие острой надсадной болью. Да еще крики.

Щелчок предохранителя…

Тряхнув головой, я скинул оцепенение и убрал фотоснимок обратно в конверт. Затем поднялся со скамейки, огляделся по сторонам и с обреченным вздохом отправился в городскую публичную библиотеку.

Не стоило откладывать в долгий ящик поручение Софи. Сто тысяч франков – слишком большая куча денег, чтобы пускать дело на самотек.

Публичная библиотека Нового Вавилона занимала огромное здание с мраморными изваяниями античных богов на фронтоне и могучими атлантами, державшими карнизы боковых стен. Храм знаний лишь немногим уступал размерами Ньютон-Маркту, но в отличие от полицейского управления не выглядел мрачным и гнетущим, скорее наоборот.

В сквере перед библиотекой искрились на солнце струи фонтана, а все скамейки в округе оккупировали студенты императорского университета. Хватало и тех, кто устроился прямо на газонах и мраморных ступенях портика. Эту публику, как правило, занимали отнюдь не конспекты и книги, а игральные карты и модные журналы. Учебный год только начался, и студиозусы ловили последние погожие деньки перед затяжными осенними дождями.

Попасть в библиотеку оказалось не так-то просто. Вахтер наотрез отказался пропускать меня внутрь без документов, предложив на выбор оформить читательский билет или одноразовый пропуск.

– А что дешевле, мсье? – с улыбкой поинтересовался я.

Благообразного вида дядечка скептически глянул на меня в монокль и раскрыл журнал для посетителей.

– С вас франк, – объявил он, кинул монету в жестяной ящик для сбора платы и макнул стальное перо в чернильницу.

Я назвал себя и спросил, как пройти в зал периодики.

Умное слово впечатлило вахтера, он даже вышел из-за конторки и указал в один из коридоров.

– Идите прямо и никуда не сворачивайте.

Дядька хитро взглянул на меня, словно загадал какую-то шараду, но я лишь кивнул:

– Благодарю, мсье! – и направился в указанном направлении.

Коридор привел в просторный читальный зал. Там оказалось тихо и пусто, большинство ламп не горело, меж стеллажей сгустился полумрак.

– Могу вам чем-то помочь? – поднялась при моем появлении из-за стола дама средних лет. Под лампой осталась лежать раскрытой книга с пожелтевшими от старости страницами.

– Подскажите, пожалуйста, где я могу посмотреть подшивку «Столичных известий» за семьдесят седьмой год? – спросил я, не став на этот раз вставлять никаких французских словечек. Внешность «синего чулка» не позволяла с какой-либо достоверностью определить, мадам передо мною или мадемуазель.

Смотрительница зала разочарованно вздохнула, но все же проводила к одному из стеллажей.

– Газеты сшиты по месяцам, – подсказала она и вернулась на свой пост.

Я отыскал апрельскую подшивку, унес ее за стол под высоким окном и принялся просматривать газеты. Лампу включать не стал. Электричеству я не доверял: так и казалось, что стоит лишь повернуть выключатель – и немедленно случится короткое замыкание или из-за плохой изоляции дернет пальцы разряд.

Фобия? Да нет, будто брезгливость какая-то…

Поначалу ничего интересного не попадалось; я пролистал уже, наверное, треть пачки, когда вдруг заметил броский заголовок передовицы «Таинственное исчезновение инженера!»

Начал читать – и точно, в статье шла речь о Рудольфе Дизеле, точнее, о его бесследной пропаже из запертой каюты парома, следовавшего из Лиссабона в Новый Вавилон. При этом сам инженер репортеров нисколько не интересовал, и никаких подробностей его разработок не приводилось. Сложилось даже впечатление, что никто попросту не удосужился выяснить, над чем именно работал изобретатель.

На следующий день таинственная история с первых страниц перекочевала в криминальную хронику, а до конца месяца о ней упоминали еще лишь пару раз. На всякий случай я просмотрел и следующую подшивку, но впустую. Никаких новых подробностей происшествия не появилось; тело инженера обнаружено не было.

Я оказался в тупике.

Вернув на место подшивки «Столичных известий», я отыскал на стеллажах выпуски «Атлантического телеграфа», перелистнул газеты до нужного числа и начал внимательно изучать посвященную исчезновению инженера статью. И тут мне улыбнулась удача: дотошный газетчик не поленился копнуть чуть глубже и сообщил, что изобретатель якобы выдумал некий движитель, по всем статьям превосходящий паровые и пороховые движки. Подробностей вновь не приводилось, но в них уже и не было нужды.

Раз министр юстиции приложил руку к исчезновению Дизеля, некто весьма и весьма влиятельный усмотрел в этом изобретении угрозу собственным интересам. Или даже интересам империи?

Хотя, пожалуй, нет. Стефан Фальер оказывал кому-то услугу, поэтому и сохранил документы инженера у себя.

Тут я вспомнил слова полковника генерального штаба о разработке принципиально новых движков для аэропланов и зябко поежился. Обстоятельства складывались так, что наша авантюра вполне могла обернуться обвинением в государственной измене, но только повод ли это отказываться от ста тысяч франков?

Покачав головой, я отнес подшивку на место и направился к выходу.

– Прибрали за собой? – встрепенулась смотрительница зала при моем приближении.

– Разумеется, мадам! – улыбнулся я в ответ и, судя по благосклонному кивку, семейный статус тетеньки угадал верно.

На улице я нахлобучил на макушку кепку и после недолгих раздумий с возвращением в клуб решил повременить. В округе с избытком хватало недорогих закусочных, где столовались непритязательные в еде студенты, в одной из них мне за какие-то смешные деньги предложили огромную тарелку мясного рагу и литровую кружку пива.

Пиво принесли кисловатое, а вот рагу оказалось вкусным, да и мяса среди тушеного картофеля и капусты попадалось немало. Очистив тарелку, я попросил еще одну порцию, чем, похоже, изрядно удивил даже привыкшую к прожорливости студентов разносчицу. Под конец трапезы я выпил рюмку шнапса и покинул закусочную, вполне довольный жизнью.

4

Пока трясся в паровике, тяжесть в животе сменилась сонливостью, легкой и умиротворяющей. Все проблемы отошли на второй план, захотелось просто забраться на крышу и часок-другой поваляться на солнышке, любуясь бескрайним небом.

Вырывавшийся из трубы паровика дым время от времени залетал в открытые окна вагона, и тогда пассажиры начинали чихать и кашлять, а вот у меня даже не першило в горле. Я был плоть от плоти Нового Вавилона и другой жизни попросту не знал.

На площади Ома я спрыгнул с задней площадки паровика и без лишней спешки зашагал по тротуару, но сразу остановился на углу и купил в палатке два стакана газированной воды. Осушил одним махом первый, немного медленней выпил и второй. В рагу определенно переборщили со специями и солью.

Или все дело было в духоте?

Солнце ощутимо припекало, и над раскаленными мостовыми колыхалось марево горячего воздуха, а меж домов растекалась серая дымка смога. Я снял кепку и зашагал дальше, на ходу обмахивая лицо. Уже на подходе к клубу из пропахшего мочой переулка неожиданно послышалось:

– Эй, лягушатник!

Я обернулся, и худощавый тип со свернутым набок носом ловко ухватил меня за рукав.

– Идем, разговор есть.

Привычным движением я крутанул запястье, высвобождая руку, а когда хлыщ попытался ухватить лацкан моего пиджака, без обиняков ткнул его растопыренной пятерней в лицо. Пальцы угодили в глаза, и зажавший лицо ладонями парень отшатнулся назад. Сбоку тут же подскочил невысокий крепыш и замахнулся, намереваясь провести прямой в голову, но я вовремя откинулся назад и выставил перед собой ногу.

Подошва тяжелого ботинка угодила громиле по щиколотке и сбила рывок, из-за этого удар вышел неточным и медный кастет промелькнул перед лицом. Я вцепился в мощное волосатое запястье, врезал коленом в пах, двинул левой по печени и быстро отскочил назад, разрывая дистанцию, поскольку крепыш хоть и охнул, но устоял на ногах. Да еще крысеныш с кривым носом выпрямился и щелкнул выкидным стилетом.

– Ты покойник, лягушатник! – выдал он, заходя сбоку.

Я молча сунул руку в карман с пистолетом, но тут на противоположной стороне улицы раздалась пронзительная трель полицейского свистка. Бандиты рванули в переулок, только их и видели.

Что ж, так даже лучше…

Перебежавшие через дорогу полицейские оказались в штатском. Один, с громоздким пистолетом в руке, прошел в переулок, но преследовать костоломов не стал и вернулся на тротуар.

– Никого, – оповестил он напарника.

Тот убрал свисток в карман и спросил:

– С вами все в порядке?

– Нормально, да, – подтвердил я, поднял с брусчатки кепку и несколькими хлопками о колено стряхнул с нее пыль.

– Что случилось?

Я нацепил кепку и спокойно сообщил:

– Хотели бумажник отобрать.

Сыщики посмотрели на меня с неприкрытым сомнением, но с расспросами приставать не стали. Тот, что ходил в переулок, вытащил из кармана сложенный вчетверо листок, развернул его и продемонстрировал портрет, явно исполненный полицейским художником со слов свидетелей или пострадавшего. Слишком уж неестественно худым выглядело изображенное на бумаге лицо. Впалые щеки, тонкие губы, высокий лоб и глубоко запавшие глаза.

– Видели его? – спросил сыщик.

– Нет, – ответил я без малейших колебаний.

– Может, взглянете? – нахмурился второй полицейский.

Я усмехнулся.

– Такого увидишь, потом кошмары сниться будут. Нет, мсье, я его не встречал.

– Если увидите, сразу сообщите ближайшему постовому!

– Всенепременно! – пообещал я и полюбопытствовал: – Натворил что-нибудь серьезное?

– Отъявленный луддит, – сообщил сыщик. – Устраивает диверсии на электрических подстанциях.

– Ужас какой!

Я раскланялся с полицейскими, и те отправились с портретом на обход питейных заведений. Едва ли они узнают там хоть что-то полезное. Пусть район и не самый пропащий, да только народ тут обитает все больше не из болтливых.

Перебежав через дорогу, я поднялся на крыльцо «Сирены» и толкнулся внутрь, но дверь оказалась заперта. Пришлось идти к черному ходу. Там на выставленном на улицу табурете курил Гаспар. На коленях у него лежала свернутая газета.

– Кузина у себя? – спросил я.

– Ага, – зевнул испанец, откинулся спиной на стену дома и надвинул на лицо кепку.

– Поаккуратней, – предупредил я. – Ходят тут всякие…

Гаспар ничего не ответил, лишь вынул из кармана и сунул под газету наваху.

Я прошел внутрь и зашагал по коридору, а когда из костюмерной комнаты прямо передо мной вывернула несшая ворох платьев рыжая танцовщица, не удержался и хлопнул ее чуть ниже спины.

– Ай! – взвизгнула девушка, резко обернулась и состроила досадливую гримасу. – А, это вы…

Я расплылся в своей самой обаятельно улыбке и предложил:

– Пропустим вечером по стаканчику вина?

– Вот еще! – фыркнула рыжая привереда.

– Жаль, очень жаль.

Тогда танцовщица с интересом прищурилась.

– И даже не станешь обещать замолвить за меня словечко перед кузиной? – спросила она.

– Как я могу опуститься до столь банального вранья?

Девушка улыбнулась.

– Хорошо, подумаю, – вдруг пообещала она. – И хоть ты не спросил, меня зовут Жанна!

– Знаю, – соврал я.

– Откуда?

– Это моя работа!

Я послал Жанне воздушный поцелуй и заглянул в гримерку Ольги Орловой.

– Тук-тук! – сказал, уже распахнув дверь.

Русская прима испуганно вздрогнула и оторвалась от зеркала.

– О-о-о… – протянула она и смущенно улыбнулась. – Жан-Пьер, я должна извиниться за вчерашнее. Это все шампанское. Прости!

– В самом деле? – прищурился я. – А может, повторим?

– Не думаю, что это будет уместно, – мягко ответила Ольга и зарделась.

– Если вдруг передумаешь, всегда к твоим услугам!

Я подмигнул танцовщице и закрыл дверь гримерки, нисколько не смущенный отказом. Уверен, это не последний прием с бесплатным шампанским…

Мимолетный флирт поднял настроение, и в кабинет Софи я вошел, продолжая тихонько посмеиваться себе под нос. Кузина оторвалась от бумаг и с удивлением спросила:

– У нас все так хорошо?

– Лучше не бывает! – ухмыльнулся я, накинул кепку на крючок вешалки и развалился в кресле. – Нас либо вздернут за государственную измену, либо перестреляют сицилийцы!

Софи тяжело вздохнула и потребовала:

– Рассказывай, Жан-Пьер!

Я вкратце пересказал все, что сумел выяснить о Дизеле, потом поведал и об уличной стычке.

– Уверен, что это были сицилийцы? – спросила Софи.

– А с каких пор в этом районе грабят средь бела дня? – фыркнул я в ответ. – Но это ерунда. Лучше скажи, что будем делать с бумагами.

Софи покачала головой.

– Пока что, Жан-Пьер, это лишь твои догадки. И потом – мы лишь вернем Анри имущество его дяди. В конце концов, он его наследник.

– Расскажешь это, когда нас поведут на эшафот.

– К черту все! Мы не можем отказаться от ста тысяч франков! Да и Анри от меня не отстанет! Он без пяти минут банкрот и загнан в угол. Я не собираюсь становиться между ним и спасением. Затопчет!

Софи раскраснелась, и я не преминул заметить:

– Ты еще красивее, когда сердишься.

– Убирайся к дьяволу, Жан-Пьер! Пьетро никогда не мотал мне нервы, как ты!

– Творческая натура, что с него взять! – рассмеялся я, но сразу осекся и в задумчивости откинулся на спинку кресла.

А какой я на самом деле? Нервный художник или развязный костолом? Или некто совсем другой? Осталось хоть что-то от меня настоящего или прежняя личность потеряна бесповоротно? Получится вернуть память или нет? И что, черт побери, со мной произошло?!

– Жан-Пьер! – окликнула меня Софи. – Жан-Пьер, с тобой все в порядке?

– Просто задумался, – отмахнулся я и поднялся из кресла. – Ты звонила Джимми Чену? Чем раньше отправим табак китайцам, тем лучше. Не хватало еще, чтобы о сделке пронюхали люди Джузеппе.

Кузина налила из хрустального графина в стакан воды, сделала несколько медленных глотков и кивнула.

– Ты прав, тянуть с этим не стоит. Я позвоню Чену и обговорю время. Но пока об этом никому ни слова.

– Нем как рыба, – пообещал я. Единственный секрет, что человек не выболтает ни под пытками, ни случайно, – это тот, в который его не посчитали нужным посвятить.

От Софи я отправился прямиком на кухню, взял там бутылку вина и поднялся на крышу. Уселся у дымовой трубы, достал блокнот и принялся зарисовывать напавших на меня громил. Их лица, фигуры, стойки.

Потом просто пил вино и набрасывал виды окрестных крыш с поднимавшимися к небу жиденькими струйками дыма, трубочистами и гонявшими стаи белоснежных голубей мальчишками. На заднем фоне – башни Старого города и медленно дрейфующие в пелене смога дирижабли. Время до вечера пролетело совершенно незаметно.

Перед самым открытием клуба я спустился на первый этаж и начал прохаживаться в фойе, присматривая за порядком. Публика все прибывала и прибывала, всюду царил шум и гам. Официанты сбились с ног, разнося выпивку, Морис Тома самолично принимал от них поступающие заказы.

Когда подошло к концу выступление фокусника и на сцену выбежали девицы из кордебалета, Антонио толкнул меня в бок и указал:

– Хозяйка вышла.

Софи прошла в бар, но шляпка с вуалью на голове ясно давала понять, что в клубе она оставаться не намерена.

– Очень интересно, – проворчал я и поспешил вслед за кузиной.

– Не забудь запереть выручку в сейф, – напомнила Софи буфетчику, обернулась и улыбнулась. – Жан-Пьер! Ты-то мне и нужен!

Мы отошли от стойки, и тогда кузина негромко произнесла:

– Китайцы будут ждать товар завтра в десять утра позади игорного дома «Три листка» на Максвелл-стрит. Не опаздывай, они этого не любят.

– Понял, – кивнул я и спросил: – Куда-то собралась?

– Собралась, – отстраненно сказала Софи и вдруг помахала рукой. – Альберт!

Я проследил за ее взглядом и увидел поэта, который читал на вчерашнем приеме стихи.

Как его, Альберт Брандт?

Точно, он!

– Не хочешь поделиться со мной планами на сегодняшний вечер? – нахмурился я.

– Нет.

– Я должен знать, где тебя искать!

Софи ничего не ответила и протянула поэту руку для поцелуя. Они обменялись приветствиями и отправились к выходу.

Мне оставалось лишь выругаться.

Впрочем…

Я подошел к Антонио и предупредил:

– Ночевать оставайтесь в клубе. И передай это остальным.

Высокий лоб красавчика прочертила глубокая морщина.

– Намечается что-то серьезное?

– Сицилийцы воду мутят.

– И? Долго нам тут безвылазно куковать? – разозлился Антонио.

– День или два, – ответил я спокойно. – Не беспокойся, Софи все оплатит.

– Да не в деньгах дело! У меня собственная жизнь, между прочим!

– Так или иначе, дело всегда в деньгах, – похлопал я красавчика по плечу, бросил напоследок: – Не забудь сказать остальным! – и поспешил к выходу.

Пробежав мимо озадаченного Жиля, выскочил на крыльцо и увидел, как поэт усаживает Софи на пассажирское сиденье приземистой самоходной коляски. Сиденья вызывающе-красного экипажа были обтянуты кожей, а фары, оси и ободья колес сверкали позолотой. Альберт лихо запрыгнул на водительское место, коляску окутали клубы пара, и она резко тронулась с места, перепугав лошадей дежуривших у клуба извозчиков.

Я скатился с крыльца и махнул рукой, а когда рядом остановился конный экипаж, забрался на козлы к вознице и скомандовал:

– Давай за этим пижоном!

Извозчик посмотрел на меня с неприкрытым сомнением.

– Не нужны мне неприятности, господин хороший…

– А деньги? – Я сунул в нагрудный карман сюртука кучера десятку и поторопил его: – Давай шевелись! Моя кузина связалась с каким-то проходимцем, и я должен за ней присмотреть!

Не знаю, подействовала история или десять франков, но дядька взмахнул вожжами, и экипаж покатил по улице. На перекрестке мы повернули, и лошади резво потрусили за окутанной белыми клубами пара самоходной коляской. Ее движок негромко фырчал, а поэт лихо крутил баранку, объезжая тихоходные телеги.

– Дьявольское изобретение! – выругался извозчик и сразу косо глянул на меня, немного даже испуганно.

– Истину глаголешь, – усмехнулся я, дав понять, что не отношусь к механистам, и тогда болтун с облегчением перевел дух.

Вскоре самоходная коляска вывернула с освещенной газовыми фонарями улочки на широкую набережную, где на чугунных фонарях вдоль реки резким белым светом горели электрические лампы. Из-за множества конных экипажей Альберту пришлось сбросить скорость, и мы пристроились позади коляски, уже не опасаясь упустить шустрый аппарат из виду.

К счастью, поэту не пришло в голову обогнуть затор переулками, он так и ехал дальше без всякой спешки по набережной. Самоходный экипаж миновал один мост, затем другой и свернул к реке, где у разбитого на берегу сквера стоял на приколе пассажирский пароход.

Альберт Брандт поставил паровую коляску на свободное место, выбрался из нее и подал руку Софи. Когда они направились к дебаркадеру, извозчик хохотнул:

– Основательно к делу подошел, шельмец!

Я кивнул. Над сходнями висела красочная вывеска «Ля Мистраль»; надо понимать, это был ресторан французской кухни. Если судить по публике, вовсе не из дешевых. Впрочем, в дешевую забегаловку поэт владелицу «Сирены» и не пригласил бы.

– Ну, стало быть, я свободен? – спросил кучер, многозначительно шмыгнув носом. – Поеду?

– Куда собрался? Десятку еще и близко не отработал! – возразил я и счел уместным подсластить пилюлю: – Лицо попроще сделай! Если через два часа не выйдут, накину сверху еще.

Дядька недовольно покрутил головой, но спорить не стал.

– Черт с тобой! – махнул он рукой, соглашаясь с предложенными условиями.

Ну да еще бы ему не согласиться!

Я спрыгнул с козел и огляделся по сторонам. В сквере оказалось многолюдно. Совершавшие вечерний променад по набережной горожане сворачивали сюда перевести дух на скамейках, выпить газированной воды или разливного вина, посмотреть на выступления фокусников и жонглеров. На небольшой эстраде играл оркестр, там кружились в танце несколько пар. Под фонарями расположились портретисты, по тропинкам расхаживали продавщицы сигарет и цветов, в палатках готовилась немудреная снедь вроде пончиков и лепешек, а в пузатых чанах подогревался глинтвейн.

Попадались на глаза и личности в высшей степени подозрительные, но едва ли кто-то из них мог следить за Софи, поэтому я предупредил извозчика:

– Смотри за коляской и не вздумай уехать, – а сам зашагал к палаткам.

Побродил там, принюхиваясь к аромату готовящейся на открытом огне еды, и купил у старого грека гирос. В тонкую лепешку оказались завернуты мелко-мелко нарубленные кусочки жареной свинины и ломтики хрустящей бельгийской картошки, все это было сдобрено овощами и традиционным греческим соусом.

Отыскав свободную скамейку, откуда просматривалась парковка, я поужинал, вытер пальцы носовым платком и купил стакан газированной воды без сиропа. К вечеру жара спала, но, на мой взгляд, для глинтвейна сейчас было слишком душно.

Вернув ларечнице пустой стакан, я направился к экипажу, и тут же рядом оказалась молоденькая цыганка в платье с длинной цветастой юбкой.

– Эй, красавчик! Давай погадаю! – затараторила она. – Порча на тебе лежит, порча страшная! Снять ее надо, а то долго не проживешь!

– Сейчас полицейского кликну, – негромко произнес я. – За антинаучную деятельность впаяют – мало не покажется.

Цыганку словно ветром сдуло. Приглядывавшие за ней со стороны черноволосые парни зло зыркнули на меня, но цепляться не стали. За порядком в сквере следила пара конных констеблей.

Только я направился дальше, и сбоку немедленно пристроился сутулый господин в не по погоде длинном плаще.

– Обереги от сглаза не желаете приобрести? Ведьмам и малефикам человека проклясть – раз плюнуть! А вы с цыганами сцепились, не к добру это. Да и от инфернальных тварей защита имеется, вот взгляните! – И продавец амулетов слегка приоткрыл полы своего одеяния, сетчатые кармашки на внутренней стороне которого оказались заполнены замысловатыми кулонами, колечками и подвесками из светло-серого металла. – Вы не подумайте, все на строго научной основе! Используем только алюминий! А еще есть зубные коронки из титана!

– Не интересует, – отказался я, поскольку такие побрякушки от магии защитить не могли, а драли за них втридорога.

– Но постойте…

– Отвали! – нахмурился я, и торговец спешно от меня отошел.

А вот скользкому типу в надвинутой на самые глаза фуражке чутья на неприятности явно недоставало, поскольку на отказ посмотреть фотокарточки он принялся совать их мне под нос.

– Вы только взгляните! – лихорадочно зашептал проходимец. – Ее величество в своем потустороннем обличье и при этом совершенно голая!

Лицо императрицы Анны на снимке оказалось безыскусно совмещено с фигурой грудастой девахи, а раскинутые крылья за ее спиной и вовсе были, такое впечатление, сделаны из картона и страусовых перьев. Но выдавало подделку даже не это – просто рискни фотограф и в самом деле запечатлеть такой кадр, пленка оказалась бы неминуемо засвечена. Но, разумеется, любителей подобных художеств это нисколько не волновало.

– Сгинь! – потребовал я, невесть с чего ощутив вдруг глухую злобу на распространителя срамных снимков.

– Такого больше ни у кого нет! – ухватил тот меня за плечо, получил кулаком в живот и завалился в кусты.

Я огляделся по сторонам, но на короткую стычку никто внимания не обратил, тогда шагнул в кусты и сам. Пару раз пробил проходимцу в голову и с чувством выполненного долга отправился назад, к экипажу. Раздражение отступило само собой.

– Не появлялись еще? – спросил я у извозчика, развалившись на широком сиденье.

– Нет, – отозвался тот, сворачивая самокрутку. Затем прикусил ее, сплюнул с языка крошки табака и спросил: – Долго куковать тут будем?

– Тебе-то что? – фыркнул я, сдвигая на глаза козырек кепки. – Ты сидишь, а денежки идут. Еще и музыку слушаешь, чисто на концерте!

– Да не по мне это, – вздохнул дядька и разгладил вислые усы. Потом досадливо махнул рукой, закурил и надолго замолчал.

В следующий раз он окликнул меня, когда я уже начал проваливаться в полудрему.

– Появился, стервец! – сообщил извозчик. – Но один, нету твоей сестрицы. Не вижу.

Я продрал глаза, зевнул и предположил:

– Может, пошла носик припудрить? – Перебрался на козлы к извозчику и усмехнулся. – А! Нет, это он паровой котел раскочегаривает просто…

– Выдумают же люди гадость всякую… – поморщился дядька. – Живых тварей никакой механизм не заменит.

Альберт Брандт еще немного повозился с самоходной коляской, затем опустил крышку капота и вернулся в ресторан.

– И долго теперь раскочегариваться будет? – спросил извозчик.

– Четверть часа, – предположил я, и дядька приободрился, рассчитывая успеть за вечер взять еще одного или двух клиентов.

С набережной послышалось частое-часто стрекотание порохового движка, по дороге мимо нас неспешно прокатил полицейский броневик. Луч его поворотного фонаря скользнул по скверу и ушел дальше. В голове тут же забилась размеренная пульсация и почудились отголоски призрачных голосов, но почти сразу все стихло. Осталось лишь неприятное давление в затылке.

Я потер виски пальцами и недовольно поморщился. У Пьетро Моретти таких проблем не было. Если только поначалу…

Софи и Альберт покинули ресторан уже минут через десять. Поэт помог спутнице забраться на пассажирское место, сам уселся за руль, включил фары и резво тронулся с места. К этому времени набережная опустела, и он воспользовался возможностью выжать из парового двигателя все заложенные в него лошадиные силы.

Мы сразу отстали, но коляску из вида не потеряли и уверенно висели у нее на хвосте. Альберт направлялся в сторону центра; когда он свернул на узенькую темную улочку, извозчик попросил меня зажечь фонарь. Я так и сделал и вывесил лампу сбоку. Дорогу та нисколько не освещала, зато позволяла избежать столкновений со встречным транспортом: фарами были оснащены лишь самоходные экипажи.

Неожиданно меж крышами домов бесшумно мелькнула черная тень, и лошади испуганно заржали. Я сунул руку к пистолету, но непонятная тварь уже сгинула без следа.

Извозчик нервно ругнулся и поправил сунутый за голенище сапога кнут.

– Ну вот куда это он намылился? – пробурчал дядька, свернув в очередной переулок. – Старый город до сих пор перекопан! Нечего там ночью делать! Дрянь место стало! Никогда ночью туда заказы не принимаю!

Я только фыркнул и потребовал:

– Не отставай!

На самом деле разрушенный несколько лет назад центр Нового Вавилона по большей части уже восстановили, строительные работы продолжались только в окрестностях дворца, где сожженные небесным огнем здания попросту снесли и все отстраивали заново.

Самоходная коляска еще немного попетляла по тихому району неподалеку от Императорской академии и въехала на узенькую улочку, дома на которой тесно жались друг к другу, а на стенах, освещая медные цифири, горели газовые фонари.

Поэт остановил машину возле двухэтажного особняка, ничем внешне не примечательного, выбрался из-за руля и протянул руку Софи.

– Теперь что? – спросил извозчик.

– Езжай! – распорядился я.

Дядька взмахнул вожжами, и лошади негромко зацокали копытами по булыжной мостовой. Ни Альберт, ни Софи не обратили на наше приближение ни малейшего внимания. Поэт отпер входную дверь и предупредил:

– Мне надо отогнать коляску на задний двор…

Извозчик придержал лошадей, и я приподнял кепку над головой.

– Мсье Брандт, кузина!

– Жан-Пьер? – опешила Софи и нахмурилась. – Ты следил за нами?!

– Просто забыл уточнить, к какому времени прислать за тобой Луку.

Госпожа Робер с вызовом ответила:

– К половине десятого утра! Это все?

– Мадам, мсье! Доброй ночи! – с улыбкой попрощался я и скомандовал извозчику: – Трогай!

Переваливаясь на неровной брусчатке, экипаж покатил прочь, и кучер не удержался от усмешки.

– А сестрица твоя – себе на уме!

– Не без этого, – согласился я.

Извозчик глянул на меня и многозначительно произнес:

– Дело сделано, так?

Я вытащил из бумажника мятую пятерку и покачал головой.

– Сделано, да не совсем. Давай обратно к «Сирене».

Кучер спорить не стал. Не иначе и сам собирался ехать в ту сторону.

5

Ночевать остался в клубе, но и так пришлось встать ни свет ни заря. Первым делом позвонил в транспортную контору «Адам Заремба и сыновья» и напомнил о заказанном на утро фургоне, потом растолкал Луку и велел ехать за Софи. Остальным охранникам раздал револьверы и отправил их на задний двор перетаскивать ящики с табаком из каретного сарая на улицу, чтобы потом сразу погрузить товар в арендованный транспорт.

Пришлось пособачиться, но никто из вышибал права особо не качал. Работал я наравне со всеми, а премию нам с этой сделки Софи посулила немалую.

К тому времени, когда весь табак был вытащен во двор, солнце уже поднялось над крышами домов и начало заметно припекать. Я повесил пиджак на перила лестницы и принялся обмахивать раскрасневшееся лицо кепкой.

Антонио достал из жилетного кармашка часы, взглянул на них и возмутился:

– Уже десятый час! Где этот драный фургон?!

– На свидание опаздываешь? – усмехнулся Жиль, раскрыл портсигар и закурил.

– Да просто элементарно привести себя в порядок хочу! – с вызовом ответил красавчик. – Никакой личной жизни с этой работой!

Гаспар кивнул, соглашаясь с коллегой.

– Нам еще ящики загружать, – напомнил он. – Жан-Пьер, позвони им!

– Приедут, – отмахнулся я, подтянул штанины и уселся на нижнюю ступеньку лестницы.

Эту транспортную контору Софи привлекала всякий раз, когда требовалось перевезти какие-то тяжести, проблем с ними никогда не возникало. Да и сегодня не так уж сильно задерживаются. Десять минут погоды не сделают.

– А я бы позвонил… – начал Антонио, и тут же за оградой послышался шум парового движка и требовательно просигналил клаксон.

Я поднялся на ноги и скомандовал:

– Открывайте ворота!

Гаспар убрал поперечный брус и вместе с Жилем раздвинул створки. Паровой фургон только начал сдавать задом, как вдруг дверцы кузова распахнулись и два типа с закрытыми платками лицами и надвинутыми на глаза шляпами наставили на нас короткие стволы лупар. Еще двое налетчиков с револьверами забежали в ворота.

– Назад! Руки вверх! – заорали они. – Быстро!

Ничего не оставалось, кроме как выполнить распоряжение, тогда грабители с обрезами выпрыгнули из кузова. Один приблизился ко мне и вдруг шибанул прикладом лупары в живот. Я успел напрячь пресс и слегка развернуться, пропуская удар вскользь, но и так от пронзившей ребра боли скорчился и не успел увести голову от нового, еще более резкого замаха. И хоть начал валиться с ног за миг до того, как приклад врезался в лоб, это уже нисколько не помогло.

Вспышка, искры из глаз, мрак…

– Очнись!

– Жан-Пьер!

– Очнись! Да очнись же ты!

Слова доносились откуда-то издалека и кружились в заполнившей голову пустоте.

– Очнись, Жан-Пьер!

Я и рад был очнуться, да не мог. Рвался откуда-то с самого дна бездны, загребал тьму руками, пытался выплыть на свет, но все впустую.

– Жан-Пьер!

Глаза вдруг распахнулись, и солнце вонзило в них свои пылающие когти. Земля заходила ходуном, и я бы непременно упал, когда б уже не лежал на спине. По виску текло что-то теплое и липкое.

Кровь? Она самая…

– Живой! – с облегчением перевела дух Софи и выпрямилась, убирая от моего носа пузырек с нюхательной солью.

Я перевалился на бок, попытался подняться на четвереньки, и сразу накатила дурнота. Пришлось уткнуться лбом в гравий.

– Лежи спокойно! – потребовала Софи, будто мне оставалось что-то иное…

Я повернул голову, чтобы лоб не кололи острые мелкие камушки, и увидел, как Лука освобождает моих товарищей по несчастью. Рядом со связанными вышибалами у стены каретного сарая сидел и водитель фургона; нос его распух, пшеничного цвета усы слиплись от засохшей крови. На земле валялось наше разряженное оружие, а вот табака и след простыл.

– Дерьмо! – прохрипел я, попытался подняться, и меня немедленно вырвало. Ладно хоть не упал лицом в блевотину, сумел отодвинуться в сторону.

Софи принесла какой-то лоскут и начала заматывать мне разбитую голову, а когда освобожденные охранники загалдели, развернулась и прикрикнула на них:

– Ну-ка умолкните! И оставьте мне решать, кто виноват! Лука!

Громила подошел, ухватил меня под руку и легко поставил на ноги.

– В мой кабинет! – приказала госпожа Робер. – А вы чего стоите? Ворота закройте!

Вышибалы бросились выполнять распоряжение, а водитель фургона залепетал что-то о полиции, но Софи и слушать ничего не стала. Она раскрыла золотой медальон с часами, взглянула на циферблат и объявила:

– Никакой полиции до полудня! Лука, проводи его в комнату отдыха и помоги привести себя в порядок! Можете взять в буфете бутылку вина.

Если молодого поляка такой расклад и не устроил, протестовать у него решимости не хватило, очень уж недобрый вид был у вышибал.

Лука завел меня в кабинет кузины и уложил на диванчик, а сам встал у двери.

– Не уходи, – остановила его Софи. – Жан-Пьер, можешь говорить?

Голова кружилась все сильнее, стены раскачивались, потолок выгибался, а стоило лишь закрыть глаза – и стало еще хуже.

– Надо выпить, – сообщил я. – Что-нибудь покрепче.

– Лука, налей ему кубинского рома.

Вышибала достал из бара бутылку темно-зеленого стекла, наполнил до краев стакан и сунул его мне в руку. Я принюхался, и резкий запах подействовал ничуть не хуже едкой вони нюхательной соли.

Я сделал осторожный глоток и скривился. Потом стянул с головы тряпицу, которая, по счастью, не успела присохнуть к ране, смочил ее ромом и прижал к рассеченной коже. Ссадина полыхнула огнем.

– Ух… – просипел я и откинулся на спинку диванчика.

– Жан-Пьер! – рявкнула потерявшая терпение Софи. – Это были люди Джованни?

– Не знаю, – ответил я. – Но того типа, что врезал мне прикладом, я уже видел раньше. Это он подкараулил меня вчера перед клубом. Я рассказывал об этом, помнишь?

– Проклятье! – выругалась хозяйка клуба. – Откуда они прознали о табаке?!

– У нас завелась крыса? – предположил Лука и закрутил ус, глядя при этом почему-то на меня. Ну да, новый человек в команде…

Но Софи, разумеется, никаких подозрений на мой счет не испытывала.

– Жан-Пьер, что ты об этом думаешь? – спросила она.

– Исключено.

– А как иначе?! – не согласился со мной бывший борец. – Сицилийцы не могли караулить за воротами! Да они и о табаке знать не могли! Им кто-то донес!

– Кто-то донес – это несомненно, – не стал я оспаривать очевидного. – Кто-то из тех, кто знал о табаке и был осведомлен о его сегодняшней отправке китайцам.

– Кому ты рассказал об отгрузке, Жан-Пьер? – потребовала ответа Софи.

Я отнял тряпицу от виска и прямо заявил:

– Никому. Об отправке табака знали только ты и я. Остальных я поставил утром перед фактом, весточку сицилийцам они послать никак не успевали. Все время были на виду.

Софи закусила губу.

– Транспортная контора? – предположила она.

Но тут покачал головой Лука.

– Мы всякий хлам обыкновенно перевозим – реквизит, декорации…

Хозяйка клуба застучала ноготками по столешнице, потом посмотрела на меня.

– Сицилийцы снюхались с узкоглазыми?

Лично я других вариантов попросту не видел.

– Возможно, Джованни требуется не столько клуб, сколько наш канал. Только переправлять по нему он хочет не табак. Или не только табак.

– Опиум? – предположила Софи.

– И гашиш. Китайцы не откажутся поучаствовать в контрабанде и того и другого.

Полицию мало волновало то, что происходило в Китайском квартале, пока это оставалось в Китайском квартале. Сбывать там на улицах и в притонах наркотики не составляло никакого труда. Как правило, сложности возникали с их доставкой в Новый Вавилон – для этого был нужен надежный канал, а заполучить его вовсе не просто. Договариваясь о поставках контрабандного табака, Софи задействовала все свои немалые связи, но и так переговоры тянулись едва ли не год.

Кузина надолго задумалась, потом спросила:

– Крепко досталось?

– Два часа – и буду как огурчик.

– Тебе что-то нужно?

– Не помешает бутылка вина.

– Лука, проводи его, – попросила Софи громилу, – и позови Жиля. Надо кое-что проверить.

Вышибала не только помог мне подняться с диванчика, но и придержал, когда я покачнулся и едва не уселся обратно. К счастью, дурнота почти сразу отступила, и мы направились к двери. Вышли в коридор, а там Лука тихонько предупредил:

– Если узнаю, что ты как-то связан с этим, сверну шею.

– Какая муха тебя укусила? – беспечно улыбнулся я, но улыбка вышла так себе. Меня штормило, голова кружилась, во рту стоял мерзкий приторно-сладкий привкус.

– Проблемы начались после твоего появления.

– Чушь! Шло б все гладко, меня бы здесь не было!

Лука кивнул.

– Так, возможно, в этом все и дело? – многозначительно заметил он, но развивать мысль не стал. Вместо этого усадил меня в фойе на стул, а сам сходил в бар и вскоре вернулся оттуда с откупоренной бутылкой вина. Красное сухое, все как я люблю.

Но кьянти?

Я с подозрением глянул на громилу и спросил:

– Французского не было?

– Нет, – односложно ответил Лука, помог встать и повел меня к лестнице.

Ноги так и подгибались, но бывший борец всякий раз легко удерживал меня от падения. Мы начали подниматься на второй этаж, и вот уже там на лысине Луки наконец заблестели капельки пота.

– Какого дьявола ты позабыл на крыше? – спросил он, не скрывая недовольства.

– Воздух. Свежий воздух, – ответил я, едва не проваливаясь в бесцветно-серую бездну забытья.

Распахнув низенькую дверцу, я буквально вывалился на крышу. Растянулся на черепице, и Лука протянул бутылку вина, а сам огляделся и задумчиво покрутил завитой ус, но больше ничего говорить не стал и потопал вниз.

В голове звенело все сильнее; я приложился к горлышку, сделал несколько жадных глотков, подавился и облился вином.

Не беда! Сорочка и без того кровью перепачкана. Теперь на выброс.

Когда немного отпустило головокружение, я перебрался на свое любимое место к печной трубе и развалился в ее тени на нагретой солнцем черепице.

Хорошо? Хорошо.

Но дурнота не отступала, небо кружилось, и вместе с небом понемногу начал кружиться весь остальной мир. Вино не помогало, голова продолжала раскалываться, да еще ломило отбитые прикладом ребра. Дышать становилось все трудней.

Я отставил бутылку, раскинул руки и уставился в затянутую серой дымкой высь. Над городом плыли дирижабли, между ними и крышами домов носились стаи голубей. Я заставил себя расслабиться и отрешиться от боли, но головокружение никуда не делось. Показалось даже, что меня под размеренные взмахи крыльев несет над столичными домами, а ветер обдувает и срывает все наносное, оставляет одну лишь суть.

Настоящего меня.

В груди потеплело. Я словно впитал в себя окружающий простор и вскоре ощутил легкое биение силы. Бездумно, словно моими действиями управлял некто иной, потянулся к голове, и боль моментально стихла, осталось лишь саднящее жжение. Организм вернулся к своему изначальному состоянию и стер все последствия сотрясения мозга, оставив от серьезной раны только рассечение кожи.

Затем ладонь легла на отбитый бок, но ребра я до конца исцелять не стал. Просто зарастил трещины и остановился, оставив малую крупицу силы на будущее. Та жгла и дергала пальцы, словно маленький злой уголек, и все же я удержал ее, вопреки внутреннему давлению.

Приберегу на крайний случай. Лишним точно не будет.

Как не помешает какое-то время ощущать легкую ломоту в ребрах. Нельзя совсем уж забывать о пропущенном ударе, иначе мое чудесное исцеление может породить слишком много неудобных вопросов. Так и до обвинения в сговоре с налетчиками недалеко. Устроят темную – не отобьюсь.

Как обычно, после использования таланта навалилась жажда, и я надолго приложился к горлышку. А затем просто лежал на крыше и бездумно смотрел в небо. Когда бутылка опустела, вставать не стал и продолжил любоваться несшимися над городом облаками.

Это… успокаивало.

6

Двух часов мне не дали. Самое большее – провалялся на крыше половину запрошенного срока; отбрасываемая печной трубой тень сместилась не так уж и сильно.

Подобные мелочи я подмечал подсознательно.

Что это говорило обо мне настоящем? Человек со столь развитой наблюдательностью – кто он? Сыщик или жулик? А быть может, простой художник?

Не знаю. Не могу вспомнить. Просто не могу.

– Ты выглядишь слишком довольным жизнью для человека, которому чуть не проломили череп, – отметил выбравшийся на крышу Гаспар. Он уселся рядом и закурил, потом покачал головой. – Да уж, отделали тебя…

Я осторожно прикоснулся к рассаженному виску и поморщился. Рана перестала кровоточить, но отек никуда не делся.

– Что-то случилось? – спросил я испанца.

– Хозяйка просит тебя к себе, – сообщил Матадор. – Сам дойдешь? Я тогда докурю.

– Кури. – Я поднялся на четвереньки и постоял так немного, затем перебрался к чердачной дверце. Оттуда напомнил: – Запереть не забудь.

Гаспар кивнул, и я, контролируя каждое свое движение, спустился на чердак. Накатило и почти сразу прошло головокружение, кольнула недолеченные ребра боль. Я осторожно наполнил легкие воздухом, постоял так немного, затем двинулся дальше.

Персонал уже подходил в клуб, и начиналась подготовка к вечернему представлению, но наверх танцовщицы и официанты не поднимались, а вот на первом этаже, дабы не привлекать внимания, пришлось прикрыть рассаженную голову кепкой. И все бы прошло лучшим образом, не угораздь меня наткнуться на рыженькую девицу из кордебалета.

Как ее, Жанна? Она самая.

– Жан-Пьер! – всполошилась слишком уж наблюдательная танцовщица. – Что с тобой?!

Я беспечно улыбнулся в ответ.

– Пустяки, просто царапина. Черт дернул заняться починкой черепицы. Не мое это, просто не мое.

– Давай я забинтую!

– Шутишь? Чтобы я ходил как раненый солдат?

– А лейкопластырь?

Идея показалась здравой – не стоило выставлять рану на всеобщее обозрение, слишком уж быстро она подсыхала и затягивалась.

– Лейкопластырь? – хмыкнул я. – Отличная идея!

– Идем!

В общей гримерке никого не оказалось. Жанна прикрыла рассечение кусочком бинта, а сверху крест-накрест наклеила две полоски лейкопластыря. Вид у меня после этого сделался откровенно бандитским.

– Ты просто умница! – не поскупился я на похвалу.

– Подожди! – остановила меня Жанна, смочила салфетку и стерла с лица следы крови. – Вот, так гораздо лучше. Твоя Ольга точно не справилась бы!

– Моя? – притворно поразился я.

– Все вы, кобели, к ней неровно дышите. Только воображаете, что этого никто не видит!

Я обхватил Жанну за талию и улыбнулся.

– Ерунда. Мне больше рыженькие нравятся.

Танцовщица высвободилась далеко не так быстро, как могла, и беззлобно шлепнула меня по руке.

– Врешь ты все!

– И в мыслях не было! – Я отошел к двери, обернулся и пообещал: – С меня ужин.

– Говоришь так, будто я уже согласилась.

– Против моего обаяния никому не устоять!

– В зеркале-то себя видел? – прыснула от смеха Жанна.

Я прикоснулся к полоскам лейкопластыря и кивнул.

– Ну да. Тогда – когда заживет.

– Иди уже!

– Благодарю!

Я надел кепку, опустил козырек пониже на лоб и вышел в коридор. Мельком глянул в зеркало на стене и остался увиденным вполне доволен. Лейкопластырь в глаза нисколько не бросался.

Да и мало ли? Вдруг у меня там чирей вскочил?

Перекинув пиджак через руку, я заглянул в кабинет Софи и прямо с порога спросил:

– Есть новости?

– Закрой дверь, – потребовала хозяйка клуба, потом многозначительно произнесла: – Звонил Анри Фальер.

Я на миг замер, не понимая, о ком идет речь, потом прищелкнул пальцами.

– Ах да! Фальер! Чего он хотел?

– Он готов заплатить сто тысяч.

– Когда?

– Сегодня – завтра.

Я опустился на диванчик и шумно выдохнул.

– Однако!

– Сто тысяч решат все наши проблемы.

– Денежные проблемы.

– Дело всегда в деньгах, не ты ли так говорил? – напомнила Софи.

«Дело всегда в деньгах, но лишь пока речь не заходит о власти», – мог бы возразить я, но промолчал. Между деньгами и политикой – очень тонкая грань, подчас совершенно незаметная со стороны.

Я потер переносицу и предложил:

– Почему бы не передать ему документы прямо в банке?

– Жан-Пьер! Тебя слишком сильно стукнули по голове? – округлила глаза Софи. – Если Анри узнает, где хранятся бумаги, то сможет все переиграть! А так ты придержишь их у себя. Даже если в клуб нагрянет полиция, они ничего не найдут.

– Фальер не отдаст деньги просто так. Ему понадобится подтверждение.

– Оставлю титульный лист.

– Может сработать, да, – кивнул я и поморщился от боли. – Когда поедем в банк?

Софи поднялась из-за стола, налила в стакан шерри, выпила и лишь после этого ответила:

– Прямо сейчас.

Ей было откровенно не по себе, и немудрено – куш на кону стоял изрядный.

– А что с табаком? – спросил я.

– Жиль занимается этим.

– Джимми Чен?

– Звонит не переставая, но я ему не доверяю. Фургон бросили на соседней улице, его уже вернули хозяевам, – сообщила Софи и взяла с вешалки шляпку с вуалью. – Лука и Гаспар поедут с нами. Антонио присмотрит за клубом, но в любом случае мы вернемся задолго до вечернего представления.

– Пистолет взяла? – напомнил я.

Софи достала из сумочки двуствольный дерринджер двадцать пятого калибра, показала мне и спрятала обратно. В этот момент приоткрылась дверь и в кабинет просунул голову Лука.

– Все готово.

– Экипаж у крыльца? – спросила госпожа Робер.

– Да.

– Мы выйдем через черный ход, а вы подберете нас на другой стороне квартала. Отъезжайте от клуба прямо сейчас, – распорядилась Софи и позвала меня: – Жан-Пьер, идем! Тебе еще надо переодеться.

Мы заперли кабинет и отправились в костюмерную. Тетенька-кубышка в присутствии хозяйки ворчать не решилась и быстро подобрала мне новую сорочку. Я переоделся, рассовал оружие и мелочовку по карманам и спросил у Софи:

– Не хочешь сменить наряд?

Синее платье хозяйки клуба было длинным и очень узким; передвигаться в нем можно было исключительно маленькими шажочками, да оно так и называлось – «хромое».

Ох уж эта дань моде!

Софи посмотрела на себя в зеркало и кивнула.

– Пожалуй, ты прав.

– Подбери что-нибудь практичное и не слишком броское, – предложил я и, понизив голос, добавил: – Возможно, придется убегать.

Анри Фальер сказал, что раздобыл сто тысяч, но так ли это на самом деле? Вдруг он просто подрядил кого-то проследить за нами и отобрать бумаги Дизеля? Нельзя ведь исключать, что полицейских в прошлый раз подослал именно он. В этом случае, чтобы скинуть с хвоста возможную слежку, будет недостаточно просто выйти через черный ход.

Софи задумчиво взглянула на меня, затем указала на дверь.

– Выйди!

– Разумеется, кузина.

Я покинул костюмерную комнату, прислонился плечом к стене, раскрыл блокнот и задумчиво прикусил кончик карандаша. Сразу обругал себя за эту привычку и начал зарисовывать налетчиков, которых успел рассмотреть на заднем дворе. Никаких особых подробностей припомнить не получилось, поэтому с почеркушками закончил очень быстро. Софи к этому времени еще не вышла. Судя по всему, с выбором наряда возникли определенные затруднения. Чего и следовало ожидать.

Я покачал головой, вернулся к рисованию и начал короткими быстрыми штришками набрасывать на новом листе три женские фигуры: Софи, Ольги и Жанны.

Кузина выглядела наиболее фигуристой и высокой. Рыжая танцовщица почти не уступала ей ростом, но при этом была самой худощавой из всех. А вот телосложение русской примы оказалось максимально близким к идеалу античной красоты.

Я уже заканчивал накладывать штриховкой тени, когда распахнулась дверь и в коридор вышла Софи. Модное платье она сменила на легкий жакет, белую блузу и длинную шерстяную юбку, из-под которой выглядывали практичные и удобные туфли. Довершали наряд соломенная шляпка, небольшая сумочка и неброские бусы.

– Ну как? – спросила кузина, уперев руки в бока.

– Учительница? – предположил я, убирая блокнот во внутренний карман. – Или компаньонка? Нет, секретарша! Я угадал?

Софи негромко рассмеялась.

– Идем быстрее, пока меня никто не увидел в таком виде.

Мы дошли до черного хода, спустились с крыльца и зашагали напрямик через соседний двор. Я сунул руку в карман к пистолету, но – обошлось.

На набережной канала к нам тут же подкатила коляска; я усадил спутницу на заднюю лавку и сам забрался следом под брезентовый верх. Лука и Гаспар расположились на козлах впереди.

– Поехали! – скомандовал я. – Быстрее!

Лука взмахнул вожжами, и коляска покатила по дороге. На первом же перекрестке я велел повернуть налево и оглянулся, но тревога оказалась напрасной: тащившаяся за нами самоходная коляска на пересечении улиц проехала прямо.

– Куда теперь? – пробасил Лука.

– На перекресток Михельсона и Менделеева, – сообщила Софи. – Знаешь, где это?

Громила покрутил из стороны в сторону мощной шеей, затем кивнул.

– Да, найду.

Коляска поехала вдоль рельсов, и я негромко спросил:

– Нам в Иудейский квартал?

– Не совсем, – уклончиво ответила Софи.

Громыхая на стыках железными колесами, нас нагнал паровик, лошади испуганно шарахнулись в сторону, но Лука сумел удержать их от столкновения с многотонной самоходной повозкой. Порыв ветра принес шлейф едкого дыма; Гаспар закашлялся и достал портсигар, словно это могло ему хоть как-то помочь.

Весь проспект Менделеева, насколько хватало взгляда, оказался запружен телегами и паровыми экипажами. На перекрестках и у съездов к мостам через Ярден то и дело возникали заторы. Регулировщики яростно дули в свистки и размахивали дубинками; где-то на тротуар выволокли повозку с отвалившимся колесом, где-то оттолкнули в сторону заглохшую паровую коляску. Жизнь била ключом.

Солнце продолжало жарить изо всех своих солнечных сил; укрыться от него посреди широкой дороги было попросту негде. По щекам Луки катились крупные капли пота, но он стоически сносил неудобство, а вот Гаспар весь извертелся на месте, обмахиваясь кепкой. Под брезентовым верхом было не слишком жарко, но, когда коляска наконец доползла до поворота на Михельсона, я не удержался от вздоха облегчения.

– Пойдешь вместе со мной, – предупредила Софи.

– Разумеется! Что за банк?

– Отделение Ссудно-сберегательной конторы Фойла и Морса.

– Английские иудеи?

– Или хотят, чтобы все так думали.

Но только коляска выбралась из плотного потока транспорта и повернула на улицу Михельсона, Лука немедленно натянул вожжи, останавливая лошадей. Дорога оказалась перегорожена живой цепью констеблей и целой толпой зевак, среди которых преобладали местные иудеи в традиционных черных одеяниях. На полицейских ротозеи напирать не решались: те стояли в полной боевой выкладке и вид имели откровенно недобрый. Из-за соседнего дома выплыл небольшой дирижабль, пошел на снижение, завис над крышами. Пулеметные гнезда гондолы были открыты, наружу торчали ствольные блоки гатлингов.

Очередная облава?

Но нет – тут и там сверкали ослепительные магниевые вспышки, отчаянно строчили заметки в блокнотах стоявшие поодаль газетчики, стелился над улицей едкий черный дым, совсем непохожий на тот, что вырывается из труб паровиков.

За оцеплением что-то горело. Ссудная контора?

Вот черт!

К нам подбежал молоденький констебль в дурно подогнанной и еще толком не обмятой форме и истошно завопил:

– Проезд закрыт!

Лука хмуро глянул на постового сверху вниз и оглянулся назад в ожидании распоряжений.

– Отъезжайте! – с надрывом крикнул молодой полицейский и схватил висевший на груди служебный свисток.

– Больше уважения, моншер! – усмехнулся я, хоть сейчас и было не до шуток, и объявил: – Лука, разворачивайся!

– Скажи, что это горит не банк! – прошептала Софи; она вцепилась мне в плечо с такой силой, что побелели пальцы.

– Сейчас все узнаю.

Я выпрыгнул из коляски на асфальт и быстро огляделся. Пробиться через толпу зевак к оцеплению не представлялось возможным, да и обзор оттуда оставлял желать лучшего. В идеале стоило забраться на крышу соседнего дома, но там уже маячила фигура вооруженного винтовкой констебля.

Не пожар, нет. По крайней мере – не только пожар. Слишком уж всполошились стражи порядка. И опять же – где тогда огнеборцы?

При этом дымом тянуло все сильнее, из-за оцепления доносились резкие отзвуки неразборчивых в уличном шуме команд. Туда никак не прорваться. Или… все же есть шанс?

К дому, выходившему на ссудную контору фасадом, примыкал высокий каменный забор, на него непонятным образом умудрился забраться совсем молодой паренек в неброском сером костюме, поношенных ботинках и котелке. Он что-то увлеченно писал в толстой тетради, солнечные блики сверкали на стеклах пенсне. Ловкач пробрался за оцепление, но стянуть его с забора полицейские могли лишь с помощью лестницы, а у них сейчас были дела поважнее.

Я перебежал к углу дома и только взялся за водосточную трубу, как сзади подскочил постовой.

– Стой! – крикнул пузатый усатый констебль и протянул руку, но я уже уперся носком ботинка в прибитый к стене жестяной хомут и одним резким рывком закинул себя наверх. Там спешно ухватился за следующее колено, подтянулся, вновь оттолкнулся ногой и взгромоздился на каменную ограду, поверху которой, на мою удачу, не вмуровали ни железных штырей, ни битых бутылок.

– Слезай оттуда, поганец! – взъярился полицейский. – Слезай немедленно, кому сказано!

– Спокойствие, милейший! Всенепременно слезу, дайте срок! Только отдышусь самую малость!

– Уж я тебе! – пригрозил констебль дубинкой и врезал ею сунувшегося по моему примеру к водосточной трубе газетчика. – А ну пшел отсюда!

Пока полицейский отвлекся, я перебрался к парню с тетрадкой и окинул взглядом открывавшуюся с высоты картину. Та не порадовала.

Почтенные господа Фойл и Морс могли спать спокойно – горела не их Ссудно-сберегательная контора, а замерший посреди улицы полицейский броневик. Нос самоходной коляски был разворочен взрывом порохового движка, из распахнутой дверцы вовсю валили клубы черного дыма. Стволы гатлинга в повернутой набок башенке бессильно уставились в небо.

Но пострелять пулемету все же довелось: двери ссудной конторы были пробиты длинной очередью, а на залитых кровью ступенях валялось два безжизненных тела. Еще один покойник замер немного дальше по тротуару. Стена дома за ним была выщерблена и забрызгана красным.

И что это было? Налет?

Тут и там с важным видом вышагивали высокие полицейские чины, суетились сыщики в штатском, делали снимки фотографы. Без лишней спешки осматривали место преступления криминалисты: кто-то собирал стреляные гильзы, кто-то складывал в бумажные пакеты оружие убитых.

Неожиданно прогрохотало несколько частых выстрелов, и все пригнулись, но тревога оказалась напрасной: просто огонь в броневике добрался до остатков боекомплекта и начали разрываться патроны.

Мой сосед от испуга едва не сверзился вниз; я решил воспользоваться случаем и обратился к нему:

– Любезный, а что здесь произошло?

Парень поспешно закрыл тетрадь, в которой зарисовывал место преступления, и указательным пальцем поправил насаженное на переносицу пенсне.

– А вы кто?

– Вкладчик, – указал я на Ссудно-сберегательную контору. – Хотел деньги снять, а тут такое!

– Ну, сегодня вам денег точно не видать.

– Так что здесь произошло?

– Так вы у них спросите, – указал парень вниз. – Я справок не даю.

Я усмехнулся.

– Знаешь, малыш, если самую малость подтолкнуть тебя в спину, вон тот усатый констебль будет просто на седьмом небе от счастья! Так сыграем в Шалтая-Болтая или поговорим?

Мой сосед глянул на меня уже не столь надменно, но и на уступки не пошел.

– Это неконструктивно! – объявил он. – Мы можем упасть вместе, но даже если нет, вы этим ничего не добьетесь! Логика!

– Никогда не стоит недооценивать желание ближнего сделать тебе гадость, только лишь потому, что он может себе это позволить, – наставительно заявил я, потом спросил: – Студент?

Парень кивнул. Я протянул ему мятую пятерку.

– Так что здесь произошло?

Студент от легких денег отказываться не стал.

– Похоже, социалисты взяли очередной банк, – сообщил он и соизволил поделиться подробностями: – Полицейские говорят, в контору вошло полдюжины человек, персонал и посетителей они загнали в кладовку. Но кто-то обратил внимание на запертые двери и кликнул постового. А тот, не будь дурак, вызвал подкрепление. Только это ему не помогло.

– А что так?

– Вон! – указал студент на крыльцо. – Видишь белый контур на брусчатке? Это он. В морг увезли. Как и всех из броневика. Чем-то серьезным по нему вдарили.

– Ушли?

– Троих положили, остальные ушли. И все хранилище вывезли.

Я чуть с ограды не сверзился.

– Что?!

– Ну да, – простодушно подтвердил студент. – Вывезли. У них грузовик был. Водитель в переулке ждал.

– В газетах пишут, что социалисты берут только наличные, – возразил я, не желая верить в случившееся.

– А тут в хранилище полезли, поэтому так долго и провозились.

Нестерпимо захотелось со всего маху врезать кулаком по каменной стене дома, но я сдержался. Заставил себя выдохнуть и успокоиться. В конце концов, это все только предположения, основанные на подслушанных разговорах констеблей. Что именно произошло внутри, постовые знать не могли. И даже если грабители вскрыли частные ячейки, едва ли они позарились на непонятные бумаги.

Выкинули бы их, не потащили с собой.

Выкинули. Не потащили.

Если только это случайный налет. Если их не навели намеренно.

Но откуда? Кто мог об этом знать? Софи никому не говорила, где хранит бумаги. Она не сказала этого даже мне!

Или кому-то все же сказала?

Студент неожиданно встрепенулся и указал на усатого констебля и двух его сослуживцев, которые несли к забору деревянную лестницу. Не иначе мы попались на глаза кому-то из высокого руководства.

– Это за нами! Пора делать ноги!

Парень свесился во внутренний дворик, разжал руки и приземлился в кучу какого-то хлама. Выругался и захромал в обход дома.

– Оревуар, милейший! – отсалютовал я усатому констеблю и спрыгнул вслед за студентом.

Больше мне здесь ловить было нечего. Придется Софи задействовать свои связи в полиции. Но сомневаюсь, очень сомневаюсь…

Часть третья

1

Все было плохо, оставалось лишь понять, насколько именно.

В ограбленную контору, несмотря на все требования, сыщики пропустить Софи категорически отказались, поэтому сразу проверить сохранность ячейки не получилось. Уже из «Сирены» кузина принялась обзванивать прикормленных полицейских, но те ничем помочь не могли, поскольку расследование налета забрали себе сыщики Ньютон-Маркта. Слишком сильно настаивать на своем Софи не решалась из опасения вызвать совершенно неуместные сейчас подозрения, но в итоге один из чинов пообещал прояснить ситуацию. Тогда Софи оставила меня на телефоне, а сама отправилась переодеваться в костюмерную.

Я протестовать не стал, вольготно развалился на диванчике и бездумно уставился в потолок. Голову нестерпимо кололи тонкие острые спицы: то ли беспокоила недолеченная рана, то ли рвалась на волю оставленная на будущее крупица силы.

Скорее второе. Пальцы так и подергивало от желания пустить в ход свой талант сиятельного.

Успокоиться никак не получилось, я поднялся на ноги и открыл бар. Полюбовался разноцветными этикетками, выбрал бутылку портвейна и вернулся на диванчик. Сделал маленький глоток, покатал напиток кончиком языка по нёбу, наслаждаясь вкусом, потом отпил еще.

Я любил знакомиться с чем-то новым. Откусывал или отпивал и замирал, прислушиваясь к своим ощущениям в надежде вспомнить, пробовал ли это раньше, но обычно все сводилось к банальному «вкусно» или «невкусно», «нравится» или «тянет выплюнуть». Если какие-то ассоциации и возникали, то они вязли в пелене амнезии, не в силах вырваться из прошлого.

Портвейн исключением не стал. Мягкий, сладкий, вкусный, но и только.

Я готов был поставить последний сантим, что уже пробовал его раньше, но где и при каких обстоятельствах – оставалось для меня загадкой.

С обреченным вздохом я осушил стакан и сразу же наполнил его вновь.

Портвейн мне понравился, на просвет в бокале он смотрелся точь-в-точь будто темная венозная кровь. Так почему-то казалось. А вот шерри или херес, как его следовало именовать, сразу тянуло выплюнуть обратно в бокал. Белый виноград, брр.

Как только Софи пьет эту гадость?

Только подумал – и распахнулась дверь.

– Пьешь? – с порога спросила кузина.

– Нервы успокаиваю.

– Кто-нибудь звонил?

– Нет.

Софи выругалась и налила себе шерри. Сестрица предсказуема до невозможности.

– И что будем делать? – спросил я, отпив из стакана.

– Ждать.

– У моря погоды?

– Хватит! – хлопнула Софи ладонью по столу. – И без тебя тошно!

Я решил на неприятности не нарываться и сменил тему.

– Жиль не появлялся?

– Нет, не было.

– Тогда пойду на кухню. С утра ничего не ел.

– Иди! – отпустила меня раздраженная всем и вся Софи.

– Тебе что-нибудь принести?

– Нет аппетита.

Я распахнул дверь, и уже в спину кузина спросила:

– Ты ведь не веришь, что это простое совпадение?

– Не верю, – ответил я и покинул кабинет.

При моем появлении на кухне шеф-повар недобро перехватил разделочный топорик, но я лишь покачал головой.

– Спокойней, папаша! – взял блюдо и принялся нагружать его хлебом, сыром и копченым мясом.

Основных блюд ждать пришлось бы еще долго: готовка была в самом разгаре. Стучали о деревянные доски ножи, шкварчали в сковородах обжариваемые овощи, парил кипяток в огромных кастрюлях.

При желании я мог отыскать свободный уголок и перекусить прямо на кухне, но от пристального взгляда шефа в горло не лез кусок, поэтому кинул сверху на тарелку несколько пучков зелени и унес немудреную снедь в кабинет Софи.

– Не звонили? – спросил у хозяйки заведения, прикрывая за собой дверь.

– Нет, – отозвалась кузина и приложилась к стакану.

Я выставил поднос на край стола и вдруг сообразил, что забыл прихватить с кухни столовые приборы. Пришлось воспользоваться выкидным стилетом графа Гетти. Тот хоть и мало годился для нарезки хлеба, но клинок оказался заточен на совесть. Справился.

– Это хамон? – заинтересовалась Софи.

– И пармская ветчина.

– Сделай тогда сандвич и мне.

– А как же отсутствие аппетита?

– Я передумала!

– Вот нисколько не сомневался.

Я соорудил пару сандвичей с ветчиной и сыром и уселся на диванчик, где на подлокотнике меня так и дожидался стакан. Какое-то время мы ели молча, потом Софи отпила шерри и спросила:

– Как твоя голова?

– Жить буду.

Бутерброд закончился неожиданно быстро, я пустил в ход остатки хлеба и ветчины, долил в стакан портвейна и спросил:

– Сходить еще за мясом?

– Нет, благодарю, – отказалась Софи, откинулась на спинку кресла и зажала ладонями лицо. – Меня словно прокляли, – глухо произнесла она. – За что ни берусь, все обращается в прах. И никакого просвета…

– Ну, – усмехнулся я, – со мной тебе повезло.

– На этом лимит удачи и был исчерпан! – рассмеялась кузина и взяла бокал с шерри. Пить не стала, просто покачала его в руке. – Если ячейка вскрыта…

– Давай не будем забегать вперед.

– Если ячейка вскрыта, – продолжила Софи, – то без контрабандного табака нам не удержаться на плаву.

– В клубе аншлаг.

– Не важно, слишком много накопилось долгов.

Накопилось? Да нет, скорее уж – осталось. Граф Гетти имел обыкновение жить на широкую ногу, мало беспокоясь о завтрашнем дне.

Послышался стук в дверь, затем та слегка приоткрылась, и внутрь просунул голову Лука.

– Госпожа Робер, – официально обратился он к хозяйке, – к вам господин Брандт.

Я выразительно посмотрел на Софи; кузина досадливо отмахнулась и распорядилась:

– Пропусти! – А сама быстро поднялась из-за стола, достала пудреницу и принялась прихорашиваться у зеркала.

– Можно подумать, он еще не видел тебя без макияжа, – не удержался я от язвительного замечания и приложился к стакану. Мягкое тепло портвейна убаюкивало, снимало напряжение и боль. Развязало язык тоже оно. Стоило бы промолчать.

Софи неразборчиво отпустила в мой адрес что-то забористое из марсельского портового жаргона, бросила на стол пудреницу и вышла из кабинета. Я усмехнулся и последовал за нею. Приоткрыл захлопнутую перед носом дверь и помахал шагавшему по коридору поэту.

– Мсье Альберт! Салют!

Брандт холодно улыбнулся в ответ, а Софи обернулась и тихо, но очень строго потребовала:

– Сгинь!

Я не стал искушать судьбу и вернулся в кабинет, нарезал остатки сыра, унес поднос на диванчик и принялся ужинать, время от времени посматривая на часы.

Разговор Софи с поэтом затянулся на четверть часа, а когда она вернулась, то первым делом спросила:

– Никто не звонил?

– Нет, – покачал я головой и язвительно поинтересовался: – А ты, выходит, нашла родственную душу?

– У нас действительно много общего с Альбертом, – подтвердила Софи.

– Например?

– Он потерял жену во время инфернального прорыва два года назад.

Я подавился портвейном и едва не забрызгал пиджак.

– Надеюсь, ты не рассказала ему?..

Студеный октябрьский ветер, плеск темной речной воды, силуэт медленно уходящего на дно тела…

Зеленые глаза Софи потемнели.

– Нет, не рассказала, – резко мотнула она головой. – И не собираюсь. Ясно?

– Вполне.

Совпадение. Всей своей теперешней жизнью я был обязан одному-единственному совпадению. Просто выбрался из реки на пристань в тот самый момент, когда граф Гетти собирался застрелить жену то ли из-за подозрений в измене, то ли желая поправить финансовые дела за счет страховой выплаты. А скорее – по обеим причинам сразу.

Алкоголь, алчность и ревность – жуткий коктейль.

И тут я.

Разумеется, граф попытался избавиться от нежеланного свидетеля, да только удача в ту ночь отвернулась от Марко Гетти, и на дно отправился именно он. Впрочем, я бы и сам не зажился на этом свете, не выходи меня Софи.

И я остался в клубе. Попросту некуда было идти. Некуда и незачем. Я ничего не помнил о своей прошлой жизни.

Ни-че-го!

Резкое дребезжание телефонного аппарата на столе заставило вздрогнуть и забиться сердце чаще. Софи миг поколебалась с уже протянутой рукой, но очень быстро пересилила себя и подняла трубку.

– Софи Робер у аппарата, – представилась она и надолго замолчала, выслушивая собеседника. Потом, не говоря ни слова, вернула трубку на рычажки. Лицо ее побледнело словно мел, руки дрожали.

– Все плохо? – догадался я.

– Мою ячейку вскрыли. Содержимое пропало.

– Это точно?

Софи обхватила себя руками и зябко поежилась.

– Вскрыты все ячейки. Все до одной.

– Дьявол! – выругался я и отставил стакан. Портвейна больше не хотелось. – Что известно об убитых налетчиках?

– Социалисты. Русские и французы. Все в розыске. Их подозревают и в других налетах на банки. Они называют это экспроприациями.

Я припомнил газетные заметки и потер переносицу.

– Но ведь раньше они никогда не вскрывали хранилища с частными ячейками! На это уходит слишком много времени!

Софи внимательно посмотрела на меня и кивнула.

– Ты прав. Думаешь, их кто-то навел?

Я вскочил на ноги и заходил из угла в угол, собираясь с мыслями. В голове размеренно пульсировала боль, но пока ее удавалось игнорировать.

– Слишком много совпадений! – вынес я вердикт, как следует все обдумав. – Сначала продажные полицейские вламываются в клуб, теперь социалисты грабят банк, где хранятся эти чертовы бумаги! Либо за всем этим стоит Фальер, либо он сболтнул кому-то лишнего.

– Никто не знал о сберегательной конторе! – возразила Софи. – Туда вломились, когда мы еще даже не выехали из клуба! И зачем бы Фальеру сулить мне сто тысяч, если он уже все спланировал наперед?

– Отвести от себя подозрения?

– Не смеши меня, Жан-Пьер! Можно подумать, я побежала бы в полицию!

Я кивнул.

Софи никому не могла рассказать о бумагах пропавшего изобретателя, и Фальер это прекрасно понимал.

– Откуда стало известно о ячейке, вот что важно! – произнесла кузина. – Я никому о ней не говорила! Ни единой живой душе! Даже тебе!

Есть множество способов разнюхать чужие тайны, и самый простой из них – через своего человека внутри.

– Полицейские должны были знать наверняка, что в клубе никого нет, раз они решились взять тебя в оборот, – сказал я. – Им кто-то об этом сообщил. И этот некто вполне мог следить за тобой и раньше. Когда последний раз ты ездила в ссудную контору?

– Я была там лишь однажды, когда заключала договор аренды. Три года назад.

Я удивленно хмыкнул.

– И сразу оплатила ячейку на несколько лет вперед?

– Пятнадцатого числа каждого месяца я отсылаю им чек. – Софи встрепенулась, но сразу покачала головой. – Нет, я всегда делала это сама. Никто не мог вскрыть корреспонденцию. Если только…

– Если только – что?

Софи выдвинула верхний ящик стола и выложила перед собой гроссбух.

– Я заносила эти расходы в бухгалтерские книги, – пояснила кузина, – но кабинет неизменно заперт. Даже пыль вытирают только в моем присутствии!

У меня враз пересохло горло.

Сколько времени провела здесь в одиночестве Ольга Орлова, пока хореограф наконец не перестал слоняться по коридору и я не вернулся за танцовщицей?

Могла Ольга разыграть опьянение, желая обыскать кабинет?

Русская танцовщица, русские социалисты…

– Жан-Пьер! – насторожилась Софи. – Что такое?

Я скривился, но отмалчиваться не стал и без утайки рассказал о своем опрометчивом поступке.

– О чем ты только думал?! – взъярилась кузина. – Так приспичило залезть к ней под юбку?

– Ольга была нетрезва и могла влипнуть в какую-нибудь историю. Я просто присмотрел за ней.

– Присмотрел так присмотрел!

– А что мне еще оставалось?! Она твоя главная звезда!

– Змеюка она подколодная, а не звезда! Удавила бы собственными руками!

– Мы не знаем наверняка, что она рылась в гроссбухе, – рассудительно заметил я, но тут же поморщился. – Хотя она русская, и налетчики – тоже…

Софи фыркнула.

– Ольга такая же русская, как и я. По паспорту она Оливия Пети. После успеха русских сезонов Дягилева среди танцовщиков в моде русские псевдонимы. Виктор Долин наткнулся на нее в каком-то парижском кабаре.

– А сам он?

– Его рекомендательные письма были в полном порядке.

Я покачал головой.

– Так, может, не она? Хотя среди налетчиков были и французы…

– Это еще ни о чем не говорит! – отмахнулась Софи, закончила листать гроссбух и опустилась на колени перед столом, внимательно изучая выдвижной ящик. – Посмотри! – показала она мне волнистый светлый волос, совсем как у Ольги. – Волос был зажат ящиком! По-твоему, это случайность?

Я только вздохнул.

– И что будем делать? Запрем в подвале и выбьем правду? А если это все же не она?

– Никуда мы Ольгу запирать не будем, – отрезала Софи. – И даже если она сознается – что дальше? Собрался воевать с анархистами?

– Социалистами.

– Не важно! Скорее всего, бумаг уже нет в Новом Вавилоне, а я не могу позволить себе лишиться лучшей танцовщицы!

– Так мы все спустим на тормозах? – удивился я.

– Просто присмотри за Ольгой. Она полагает тебя недалеким простаком, воспользуйся этим. Вотрись в доверие. Анри Фальер приедет за бумагами завтра. Ума не приложу, как ему теперь обо всем рассказать! – Софи посмотрела на свои сцепленные пальцы и потребовала: – Уходи, мне надо побыть одной.

Я не стал навязывать свое общество кузине и вышел за дверь. Молча.

Слишком много неприятностей навалилось за последнее время, чтобы настроение могло исправить простое «все будет хорошо»…

2

Представление прошло на ура. Публика пребывала в полном восторге, аплодисменты не смолкали еще очень долго.

Я стоял в коридоре и подпирал стену, делая вид, будто присматриваю, как бы никто из особо рьяных поклонников не прорвался в гримерку. Туда-сюда сновали с подносами официанты и бегали раскрасневшиеся после выступления танцовщицы, но на меня внимания никто не обращал.

С кухни тянуло аппетитными ароматами, а в животе урчало все сильнее, и все же отлучиться я не решался, опасаясь упустить Ольгу. Стоять было неудобно – болели ребра, а в один ботинок, дабы изменить походку и слегка исказить силуэт фигуры, я засунул сразу две стельки.

После окончания представления прима убежала в свою комнату и пока оттуда не выходила. С моего места прекрасно просматривалась ее дверь.

– Жан-Пьер! – невесть откуда вдруг взялся Морис Тома. – Что случилось?

– В каком смысле? – удивился я.

– Все ужасно нервничают!

– Кто – все?

– Лука, Гаспар… да все! – всплеснул руками буфетчик. – Я видел у них револьверы! Что происходит?!

Я неопределенно пожал плечами.

– Наверное, после известных событий кузина решила подстраховаться, только и всего.

В этот момент в комнату Ольги заглянул Виктор Долин, но почти сразу вышел и зашагал прочь по коридору. И тогда наконец появилась прима. Судя по накидке и шляпке с вуалью, она намеревалась покинуть клуб.

– Морис! – улыбнулся я, желая поскорее отделаться от встревоженного буфетчика. – Если что-то вдруг узнаю, непременно поделюсь этим с тобой, а сейчас извини, меня ждут дела…

Ольга к этому времени уже скрылась в фойе, я рванул туда вслед за ней, заметил мелькнувшую у выхода синюю шляпку и подбежал к Антонио.

– Я ушел! – предупредил я красавчика, схватил со стула заранее приготовленные на этот случай легкий плащ и котелок и выскочил на улицу, на ходу просовывая руки в рукава. Ольга взяла коляску, мне тоже ничего не оставалось, кроме как свистнуть, подзывая свободного извозчика.

По воле случая это оказался тот самый дядька с вислыми усами, что подвозил меня вчера. Но зато и объяснять ничего не пришлось: когда я заскочил на козлы и велел следовать за отъехавшей от клуба коляской, он лишь усмехнулся и взмахнул вожжами.

– Очередная кузина?

– У нас большая семья, – ответил я, доставая из бумажника пятерку. – Соблюдай дистанцию. Хочу сделать сюрприз.

– Хозяин – барин, – пожал плечами извозчик и послушно придержал лошадей.

К вечеру с океана нагнало туч, и на город пролился ливень, по-летнему теплый, короткий и бурный, но он уже закончился, и теперь ветер бросал в лицо мелкую морось. В дождевых стоках неслись мутные ручьи, а прохожим приходилось скакать через многочисленные лужи.

Транспорта на дорогах было немного, и мы неспешно катили вслед за коляской, ориентируясь на фонарь; висевшие в воздухе капли дождя превращали его в косматое оранжевое пятно. Быстро темнело, и дядька заерзал на козлах, кидая озабоченные взгляды на собственный светильник, который пока что не горел.

– Зажжем, а? – предложил он, когда вывернувшая со двора телега едва не зацепила нас бортом.

– Погоди, – потребовал я. – Похоже, приехали.

И точно: коляска впереди явственно замедляла бег. После перекрестка она окончательно остановилась, Ольга сошла там на тротуар и раскрыла зонт.

– Все? – обрадовался извозчик, поскольку от клуба мы отъехали совсем недалеко.

– Езжай потихоньку, – потребовал я, опуская шляпу пониже на лоб.

Шагавшая вдоль дороги Ольга время от времени оглядывалась, и было непонятно, высматривает она знакомых или пытается определить слежку. В любом случае тащиться за ней по тротуару представлялось не самой здравой идеей. Заметит, как пить дать заметит. А если заметит – непременно узнает. Людей на улице совсем немного, а густой вечерний сумрак в этом районе жался по углам, уступая напору новомодных электрических фонарей.

Когда танцовщица остановилась у витрины галантерейного магазина, я распорядился:

– Проезжай дальше.

Дома в этом квартале шли сплошной линией и примыкали стенами друг к другу, проходов между ними не было, лишь темнели две арки – обе перекрытые решетками. На противоположной стороне дороги выстроились солидные кирпичные дома с конторами на первых этажах, там все было давно закрыто, свет нигде не горел.

Что же ты, красавица, здесь позабыла?

Галантерейный магазин, булочная, бар, винная лавка, фотоателье и ломбард.

Зачем ехать сюда поздним вечером?

Ольга наконец оторвалась от витрины и продолжила свой путь. Экипаж к этому времени уже обогнал ее и катил дальше под перестук копыт по мостовой. Я не стал вертеть головой и оборачиваться и попросил извозчика:

– Давай в переулок на той стороне.

Дядька пропустил ехавшую навстречу самоходную коляску, а только свернул в темный проезд между домами, и я спрыгнул в лужу.

– Катись!

Извозчик так и поступил.

Свет уличных фонарей до глухого проезда не доставал, меня укрыла темнота. Не рискуя быть замеченным, я встал у стены и посмотрел через дорогу. Ольга спокойно шагала дальше, а вывалившая из бара подвыпившая компания затеяла бузу, и к ним уже направлялся постовой. Навстречу танцовщице прошли две дамы с зонтами и прилично одетый господин средних лет; вслед за Ольгой никто не увязался.

Я вышел из переулка и двинулся вдоль домов. Легкая хромота изменила походку, а котелок и новый плащ исказили очертания фигуры, поэтому быть узнанным с такого расстояния опасаться не приходилось. К тому же Ольга хоть и озиралась по сторонам, но волновали ее исключительно прохожие на тротуаре с той стороны дороги.

Очень, просто очень неосмотрительно.

Дойдя до перекрестка, танцовщица повернула на оживленный бульвар. Там играл шарманщик, прогуливались нарядные парочки, под навесами у питейных заведений сидели за столиками беспечные гуляки. Жизнь била ключом.

Ольга легко могла затеряться среди людей, и все же я перебегать через дорогу не стал, продолжая наблюдать за нею с противоположной стороны перекрестка. Некое наитие удержало меня от поспешных действий, а потом с соседней улицы вывернула коляска с поднятым кожаным верхом. Когда из нее выбрался высокий усатый господин в темно-синем или черном костюме и такой же расцветки котелке, коляска быстро набрала ход и укатила дальше, а молодой человек поспешил по тротуару. Но стоило только Ольге оглянуться, и он немедленно остановился у газетного киоска. Ничего там не купил и почти сразу отправился дальше.

Слежка? Похоже на то.

Дальше я медлить не стал и перебежал через дорогу. Приходилось держать в поле зрения и танцовщицу, и ее преследователя, да еще высматривать укатившую вперед коляску, но это продлилось недолго – уже на следующем углу Ольга зашла в паб «Паровой котел».

Усатый остался курить на улице, и я прошел мимо, свернул на перекрестке и потопал дальше, разбрызгивая ботинками воду из луж. Дошел до проезда к заднему двору паба и обнаружил, что он перегорожен знакомой коляской с поднятым кожаным верхом. Кучер сидел на козлах.

Дьявол! Он-то откуда наперед все знал?!

Я развернулся и зашагал обратно. Когда вывернул к входу в паб, молодой человек в темном костюме все так же стоял перед питейным заведением. Сыпавшая с неба морось его совершенно не беспокоила.

Странный тип скользнул по мне безразличным взглядом; я толкнул входную дверь и шагнул через порог. Внутри надрывалась скрипка, слышались смех и стук вилок и ножей о тарелки. Под потолком в ярком свете электрических ламп витали клубы табачного дыма, у барной стойки толпились посетители, а большинство столов было занято, свободны оказались лишь один или два.

И все бы ничего, только Ольги нигде видно не было!

Ушла через черный ход?!

Сердце екнуло, но прежде чем поддаваться панике, я заглянул во второй зал. Там было не столь многолюдно, и Ольгу удалось заметить прямо от входа. Танцовщица сидела за столом у окна в компании полноватого господина лет сорока. Румяное лицо с тонкими щеточками усов было мне незнакомо. В «Сирене» он никогда не появлялся.

Я не стал задерживаться на всеобщем обозрении и сразу ушел в дальний конец зала и занял притиснутый к стене столик на две персоны поблизости от коридора с уборными, подсобными помещениями и дверью черного хода.

Рядом будто по мановению волшебной палочки возник официант, достал из кармана фартука замусоленный блокнот и спросил:

– Что будете заказывать?

– Пинту светлого, – попросил я. – И что-нибудь пожрать.

– Жареная картошка и рыба?

– Сойдет.

Официант ушел, не став ничего записывать.

Я зябко поежился, будто замерз, и как бы невзначай глянул в сторону стола Ольги. Танцовщица о чем-то спорила с собеседником и показалась мне немного раздосадованной, словно разговор проходил далеко не так гладко, как она рассчитывала.

Увы, не стоило и надеяться подслушать, о чем идет речь. Даже если решусь пройти мимо – один черт, слова заглушит гомон голосов. Посетители «Парового котла» были навеселе и болтали без умолку. Да еще этот клятый скрипач…

Как это нередко случалось с Пьетро Моретти, от раздражающей какофонии началась мигрень, но воспользоваться заглушками для ушей никакой возможности не было, приходилось скрипеть зубами и терпеть. Мерцание электрических ламп под потолком резало глаза, и очень скоро тени на обитых досками мореного дуба стенах зажили своей жизнью, принялись изгибаться и дрожать.

К счастью, официант не заставил себя ждать, уже минут через пять он вернулся, выставил на стол кружку и тарелку. Я сразу отсчитал мелочь и с наслаждением хлебнул пива, успокаивая расшатавшиеся нервы. Головная боль пошла на убыль, тогда приступил к трапезе, не забывая время от времени поглядывать по сторонам.

Высматривал усатого типа в темном костюме, но тот в пабе так и не появился. А вот на Ольгу и ее собеседника я старался лишний раз не смотреть – некоторые люди прекрасно чувствуют чужие взгляды, – но и так растущее за их столом напряжение ощущалось едва ли не физически.

Жесты, позы и мимика буквально кричали о серьезной размолвке или даже ссоре. И вместе с тем – все вполголоса, сквозь зубы. Ни крика, ни пощечины. С соблюдением внешних приличий.

Невольно возникло впечатление, что это тайное свидание с покровителем, который в силу положения в обществе опасается раскрытия интрижки. По крайней мере, остальная заполонившая бар публика выглядела далеко не столь презентабельно, как собеседник танцовщицы.

Отпив холодного пива, я отодвинул пустую тарелку и выложил перед собой блокнот. Проследить за собеседником Ольги будет непросто, но никто не помешает мне запечатлеть его лицо. Выясню, кто он такой, – и все станет на свои места.

Я уже заканчивал портрет, когда танцовщица вдруг вскочила из-за стола и поспешила к выходу. Пухлый господин удивительно шустро для своей комплекции нагнал ее, ухватил за руку и развернул к себе. Пара резких фраз – и вот уже он потянул Ольгу к черному ходу. Та уперлась, но сразу вздрогнула и послушно шагнула вслед за спутником. Шагнула непривычно скованно, будто ее уводили против воли.

И тут неожиданно для всех в зале погасли электрические лампы! Посетители возмущенно загалдели и застучали кружками по столам, а я несколько раз моргнул, пытаясь приспособиться к темноте. Заполнивший паб мрак вовсе не был кромешным, с улицы проникал свет газовых фонарей, и очень быстро глаза выхватили из темноты силуэты Ольги и ее спутника.

Они как раз проходили мимо окна, и отраженным лучом на миг вдруг блеснула оружейная сталь. В бок танцовщице упирался револьвер или пистолет.

Вот дьявол!

Я выскользнул из-за стола и юркнул в коридор с уборными. Толкнулся в одну – та оказалась заперта, тогда заскочил в соседнюю и прижался спиной к стене между приоткрытой дверью и умывальником. Пускать в ход против вооруженного пистолетом человека кастет было слишком рискованно, пришлось достать стилет. Легкое клацанье выскочившего из рукояти клинка потерялось в царившем в пабе шуме.

Свет в коридор почти не проникал, и не видно было ни зги, а мгновение спустя стало еще самую малость темнее. Послышались шаркающие шаги, шумное дыхание и всхлипы, и почти сразу я уловил знакомый аромат цветущей сирени.

– Двигай! – прошипел незнакомый мужской голос. – Шевелись, черт тебя дери!

– Отпусти! – взмолилась Ольга.

– Шагай!

«Стоит оно того?» – мелькнуло в голове, а в следующий миг я скользнул за спину похитителю, отдернул его руку с оружием от Ольги и дважды ткнул стилетом в поясницу, метя в левую почку.

Освободившаяся танцовщица с визгом ринулась прочь, а полноватый господин выронил револьвер и осел на пол. Я рывком за воротник пиджака завалил его на спину и привычным движением загнал длинный клинок в солнечное сплетение. Тут же опомнился, но было уже поздно: незнакомец перестал сучить ногами и затих.

В зале начало разгораться мягкое сияние принесенных официантами свечей; я поспешно затащил покойника в уборную, захлопнул дверь и бросился вдогонку за Ольгой. Увы, когда выскочил на задворки паба, ее уже и след простыл. Пришлось перебежать к выезду на дорогу, но никого не оказалось и там. Лишь на перекрестке гомонили вывалившие из паба выпивохи, да где-то неподалеку надрывался полицейский свисток.

Я сунул сложенный стилет в карман и бросился обратно на задний двор «Парового котла». И тут же, как на грех, навстречу из переулка вынырнула долговязая фигура. Непонятный тип в прорезиненном плаще оказался удивлен неожиданной встречей не меньше моего и замер посреди прохода как вкопанный. Лицо его терялось в тени глубокого капюшона, видны были только бесцветно-прозрачные глаза, лучившиеся изнутри явственно заметным в темноте сиянием.

– Электричество – дьявол! – вдруг хрипло гаркнул бродяга. – Рыжий дьявол пожрет твой разум!

Псих не выглядел опасным, сбить с ног его мог даже щелчок по носу, и все же по спине у меня побежали колючие мурашки. А безумец вдруг неуловимым движением преодолел разделявшую нас дистанцию, вцепился в мой рукав и лихорадочно зашептал:

– Ты ведь тоже был там? Был, я чувствую! Помню тебя! Ты должен знать! Должен помнить! Электричество – дьявол!

Я оттолкнул психа, и тут же затрещал электрический разряд, меня забили судороги, заставили повалиться на колени и упереться руками в сырую землю.

– Вспомни! – взвыл безумец. – Электричество – дьявол!

Разряды колотили меня, не переставая; я дергался и корчился, пытаясь дотянуться до пистолета, но рука никак не попадала в карман.

– Вспомни!

У задворок паба вдруг вспыхнул свет, луч мощного фонаря разметал темноту переулка, высветил нас и спугнул психа, заставил его броситься наутек. Вдогонку пронзительно засвистели, послышался топот ботинок. Три констебля промчались мимо, преследуя беглеца, полицейский в штатском остановился и спросил:

– С вами все в порядке?

Я застучал зубами, потом выдавил сдавленное:

– Да!

Со мной и в самом деле все было в полном порядке. Требовалось просто полежать и перевести дух. Скоро шок отпустит, откуда-то я знал это наверняка.

Просто полежать, просто…

Сыщик присел на корточки и похлопал меня по щекам.

– Что здесь произошло? Чего он хотел? Что сказал?

– Электричество – дьявол… – заикаясь, прохрипел я.

– Ах ты ж!.. – выругался полицейский и припустил по переулку вслед за констеблями. – Держите его! Это луддит!

Я перевалился на спину и глубоко задышал, пытаясь прогнать подступившее беспамятство. Постепенно в голове прояснилось, а тело оставила противоестественная слабость, тогда получилось подняться на ноги и тихонько-тихонько, по стеночке заковылять прочь.

Далеко не ушел. Почти сразу за спиной замелькали отблески фонаря, и меня нагнал один из констеблей.

– Пройдемте! – решительно потребовал он. – Инспектор велел взять показания!

Возражать не оставалось сил, поэтому я позволил вывести себя к заехавшему на газон полицейскому броневику. Еще один самоходный экипаж перекрыл улицу на соседнем перекрестке; тут и там курили констебли в полной боевой выкладке, а завсегдатаев «Парового котла» опрашивали сразу несколько полицейских в штатском.

Я уселся на подножку броневика и бездумно уставился в сыпавшее моросью небо. Так и сидел, пока не подошел тот самый сыщик, что справлялся о моем самочувствии в переулке, и не показал составленный полицейским художником портрет. Лицо на нем показалось знакомым, и вовсе не из-за того, что я уже видел этот портрет днем раньше.

– Это он? – спросил сыщик.

– Там было темно, – ответил я, возвращая листок. – Вроде похож. Теперь я могу идти?

– Нет, сейчас подъедет наш художник. Надо уточнить описание злоумышленника.

– А-а-а! – протянул я. – Ясно. Что он натворил-то? Полный псих, как мне показалось.

– Так и есть. Сбежал из «Готлиб Бакхарт», – ответил сыщик, не вдаваясь в детали.

Тут уж я присвистнул без малейшего наигрыша.

Психиатрическая больница имени Готлиба Бакхарта слыла местом, откуда невозможно удрать. Да и в остальном репутация у этого заведения была самая недобрая.

– А можно дождаться художника в пабе? – спросил я полицейского. – Один черт, на улице он рисовать не сможет. Темно, морось…

Полицейский развернулся и посмотрел на меня с неприкрытым сомнением, но отказывать в просьбе не стал.

– На спиртное не налегать! – только и предупредил он.

– Да меня сейчас ничем не пронять! – усмехнулся я и быстро пообещал: – Понял, понял! Пинта светлого – и все!

Сыщик ушел, тогда поднялся с подножки броневика и я. Доковылял до входа в бар, смешался с высыпавшими из паба завсегдатаями, да и поплелся потихоньку дальше. Поначалу меж лопаток так и свербело в ожидании пронзительного полицейского свистка или злого окрика, но меня никто не хватился. Так и ушел.

И это было просто здорово: списать на происки безумца покойника в уборной не получилось бы при всем желании…

3

Проснулся в постели, но одетым. Под рукой обнаружилась пустая бутылка вина, во рту стоял кислый привкус похмелья.

Пил я вчера вовсе не из-за накативших вдруг угрызений совести. Черта с два! Сложно ценить чужую жизнь, когда не знаешь цену собственной. Просто после удара электричеством весь вечер мышцы продолжали дергать резкие судороги, и это было… неприятно.

Повезло же наткнуться на съехавшего с катушек сиятельного со столь поразительным талантом! Чертов ходячий разрядник! Еще бы его в «Готлиб Бакхарт» не заперли!

Я унес пустую бутылку на кухню, разделся и подошел к зеркалу. К счастью, никаких следов от удара электрическим током на коже не осталось. Ожоги на запястьях и лодыжках сделались четче и ярче, сильно зудели и чесались. Не страшно – еще несколько дней, и раздражение утихнет. Куда больше беспокоило рассечение на виске, ранка хоть и затянулась, но выглядела при этом покрасневшей и воспаленной. Пришлось вновь залепить ее лейкопластырем.

Поменяв сорочку на свежую, я почистил щеткой пиджак и брюки и вышел на улицу. На бульваре заглянул в первую попавшуюся по пути аптеку, разменял франк четвертаками и скормил один из них телефонному аппарату на стене. Позвонил в клуб, трубку сняла Софи.

– Ольга объявилась? – первым делом поинтересовался я, поскольку танцовщица вчера в отель ночевать не пришла, и было непонятно, сумела она удрать от преследователей или попала в руки усатому господину и его напарнику. Все зависело от того, повернула она направо или налево, а шансы пятьдесят на пятьдесят – не самый лучший в таком деле расклад.

– Прискакала с самого утра, – успокоила меня Софи. – Просила аванс, чтобы съездить на похороны, будто бы кто-то умер в семье. Мне показалось, она в панике.

– И что ты?

На том конце провода послышался смех.

– Позвала Долина, у того чуть сердечный приступ не случился. Орал на нее так, что окна в кабинете дрожали.

– А Ольга?

– Остается. Ты едешь?

– Да, скоро буду.

Я повесил трубку и покинул аптеку, задумчиво позвякивая в руке четвертаками. Накупив в газетном киоске через дорогу свежей прессы, отправился в клуб, но мог бы и не торопиться: Софи оказалась занята, а Ольга и хореограф куда-то уехали за четверть часа до моего появления и пока еще не возвращались.

Решив не терять времени попусту, я отправился в пиццерию, попросил Марио принести кальцоне и кофе, а сам в ожидании завтрака занял один из уличных столиков и раскрыл «Атлантический телеграф».

Передовица о прибытии в столицу полномочного представителя японского императора меня нисколько не заинтересовала, поэтому я сразу открыл криминальную хронику. Больше всего внимания в этом разделе газетчики уделили налету на Ссудно-сберегательную контору Фойла и Морса, но никаких новых подробностей со вчерашнего дня им раздобыть не удалось. Очередной диверсии на электрической подстанции посвятили только пару абзацев, а обнаружение неопознанного трупа в уборной «Парового котла» и вовсе упоминалось лишь одной строкой. Каких-либо версий при этом не выдвигалось.

Марио, пузатый и необъятный, выставил на столик блюдо с закрытым пирогом и чашку кофе, взглянул на газеты и покачал головой.

– Утренние новости способны испортить аппетит на весь день! – заявил он, посмеиваясь в пушистые усы.

– Не без этого, – подтвердил я.

В отличие от «Атлантического телеграфа» редколлегия «Столичных известий» не побоялась шокировать читателей и прямо под передовицей о прибытии японского представителя поместила фотографию сгоревшего броневика. Тон статьи был чрезвычайно жесткий, полицию метрополии язвительные газетчики разнесли в пух и прах.

Перекусив, я начал без лишней спешки пить кофе и просматривать остальные газеты, но тут перед входом в «Сирену» остановилась самоходная коляска. Шофер в форменной тужурке, фуражке с начищенным козырьком и кожаных крагах остался сидеть за рулем, а пассажир, высокий и рыхлый, медленно и вальяжно поднялся на крыльцо. Я узнал его, это был Анри Фальер. С собой он принес пухлый кожаный саквояж.

Вот черт!

Я кинул на стол пару франков, помахал рукой, привлекая внимание Марио, и перебежал через дорогу. Взлетев по ступенькам, успел придержать начавшую закрываться дверь, и дежуривший в фойе Гаспар встревожился:

– Что-то случилось?

Лука перехватил нежданного гостя и направил его в буфет, поэтому я покачал головой.

– Нет, порядок. Что здесь забыл Фальер?

– Пришел поговорить с хозяйкой.

– Ясно.

Я заглянул в буфет и увидел, что Морис Тома откупорил бутылку шампанского и наполняет хрустальный бокал золотистым игристым вином. Сорт буфетчик выбрал вовсе не из дешевых.

– Жан-Пьер! – негромко окликнул меня Лука. – Хозяйка хочет тебя видеть.

– Иду!

Когда я без стука прошел в кабинет, кузина курила у распахнутого окна, и свежий ветер легонько трепал занавески. Выглядела Софи изрядно встревоженной.

– Ничего нового? – спросила она.

– Откуда? – развел я в ответ руками.

– Проклятье! – не удержалась Софи от крепкого словца. – Сто тысяч, Жан-Пьер! Сто тысяч псу под хвост!

Я пожал плечами.

– Ольга объявилась, так что еще не все потеряно.

– Как ты вообще мог ее упустить?

– Случайность, – поморщился я от не самого приятного воспоминания о встрече с безумцем-сиятельным. – Если это она навела грабителей на депозитную ячейку…

– А кто еще мог это сделать?

– …то у нее с подельниками что-то не задалось. Возможно, получится разыграть эту карту.

– Не спускай с нее глаз! – потребовала Софи и нервным движением вдавила сигаретку в дно пепельницы. – Не уверена только, что Анри согласится ждать.

– А у него есть выбор?

Кузина досадливо скривилась, отошла к зеркалу и припудрила лицо.

– Зови его, – распорядилась она после этого.

Я выглянул в коридор и попросил подпиравшего плечом стену вышибалу:

– Лука, пригласи гостя.

Громила молча кивнул, отлип от стены и направился в бар, а Софи опустилась за рабочий стол и предупредила:

– Говорить буду сама. Просто поддержи меня, если понадобится.

– Думаю, это тебе пригодится, – кинул я на столешницу утренний номер «Столичных известий» с фотографией сгоревшего полицейского броневика.

Софи взглянула на зернистый снимок и зябко поежилась, но убирать газету не стала, лишь отодвинула ее от себя.

В коридоре послышались быстрые шаги, а потом распахнулась дверь и в кабинет решительно шагнул Анри Фальер в прекрасно пошитом костюме, призванном скрывать недостатки его фигуры. От гостя пахло дорогим одеколоном, а запонки, заколка галстука и перстень на правой руке сверкали крупными бриллиантами.

Племянник бывшего министра юстиции не производил впечатление человека с финансовыми затруднениями, но такое в высшем свете – в порядке вещей. Надо держать марку, ведь только оступишься и дашь повод для слухов, и тотчас со всех сторон налетят кредиторы. Куда там до них стервятникам!

– Дорогая Софи! – приветливо улыбнулся Анри, приподнимая над головой шляпу, заметил меня и нахмурился.

– Это мой кузен Жан-Пьер, – сообщила хозяйка «Сирены». – Я не держу от него секретов.

Фальер глянул на меня свысока, ненадолго заколебался, но все же выставил на стол принесенный с собой саквояж.

– Здесь половина суммы, – предупредил он. – Остальное получите, когда увижу бумаги.

Софи помрачнела.

– Увы, Анри, обстоятельства изменились, бумаг у меня больше нет.

Я впервые видел, чтобы цвет лица менялся столь стремительно. Фальер сначала побледнел, но тут же покраснел, будто помидор, и взревел:

– Что?! Мы же договорились!

– Послушайте, Анри… – начала кузина. Впустую.

– Вы дали мне слово и думаете, что так просто можете от него отказаться?! – заорал Фальер и со всей силы хлопнул по столу мясистой ладонью. – Не выйдет!

Софи молча развернула к нему газету.

– Да послушайте же! Мою депозитную ячейку взломали при ограблении, как и все остальные!

Все еще багровый от бешенства Анри схватил выпуск «Столичных известий», прочитал заметку, а потом смял газету и зашвырнул ее в дальний угол.

– Вздор! – брызнул слюной Фальер. – Дурака из меня делаете?! Цену набиваете? Ни сантима сверху не получите! Или… – Он замер, пораженный новым подозрением. – Кто-то посулил больше денег? Нет! Не выйдет! Я не позволю так с собой поступить! Будьте уверены – не позволю!

– Анри! – вновь попыталась Софи воззвать к голосу разума Фальера. – Ну кому еще я могла бы предложить эти бумаги, подумайте сами! И потом, это ведь не первое ограбление банка! Если полиция вернет похищенное…

Наш беспокойный гость закрыл глаза и размеренно задышал. Показалось даже, что с ним получится договориться, но не тут-то было.

– Если я не получу бумаги завтра к вечеру, – медленно и размеренно произнес молодой человек, – пожалеете. С вами будет покончено. Я вас уничтожу. И уничтожу любого, кто попытается мне помешать. Времени у вас – до завтра! – Анри Фальер схватил саквояж и ринулся к выходу. – Прочь с дороги! – рявкнул он на меня, хоть я и не думал становиться у него на пути.

Анри Фальер выскочил из кабинета и с грохотом захлопнул за собой дверь. Внешность молодого человека, рыхлого и расслабленного, оказалась на редкость обманчива. Я и подумать не мог, что он способен на столь яростную вспышку гнева.

Софи подошла к бару и достала бутылку. Стала наливать себе шерри, и горлышко застучало о край бокала. Руки у кузины ходили ходуном.

– Считаешь, он это всерьез? – удивился я.

– Ты не представляешь, какие связи у его семьи! – уверила меня Софи, сделала глоток крепленого вина и вздохнула. – Если не вернем бумаги, поверь, он сумеет испортить нам жизнь.

– А твои покровители?

– Впутать их в это дело не лучшая идея. Только в самом крайнем случае. Слишком высокую цену придется заплатить.

Я беззвучно выругался, уселся на диванчик и уставился в потолок.

– Знаешь, чего я не могу понять? – спросил после этого.

– И чего же?

– Почему я просто не свернул ему шею и не забрал деньги? Ведь что-то же меня от этого удержало!

Софи приложилась к стакану и предположила:

– Свидетели?

– Мог проследить за ним, но даже мысли такой не возникло, – покачал я головой. – Выходит, не такой уж я пропащий человек. Не готов убивать из-за денег. Удивительно даже, если разобраться…

Я улыбнулся. Приятно узнать о себе нечто новое, от чего не встают на затылке волосы дыбом.

– Жан-Пьер! – одернула меня Софи. – Займись Ольгой! Глаз с нее не спускай! Она напугана, возможно, тебе что-то получится у нее разузнать. В крайнем случае нам будет что сказать Фальеру!

Я кивнул.

– Хорошо. Попробую. А что Жиль? Он что-нибудь выяснил насчет табака?

Софи стиснула стакан пальцами и вздохнула.

– Жиль пока не появлялся.

– И не звонил?

– Нет.

– Плохо.

Я поднялся с диванчика и подошел к двери.

– Попробую поговорить с Ольгой, – предупредил я Софи, выходя в коридор, но гримерка примы оказалась заперта. На стук в комнатушку, выделенную Виктору Долину, также никто не отозвался.

Куда и зачем хореограф увез Ольгу?

Непонятно.

Заняться мне в любом случае было нечем, я предупредил Луку, что пройдусь до набережной канала, и покинул клуб через черный ход. Просто решил развеяться. В клубе мне было тесно. Стены словно давили и не давали расправить плечи. Хотелось простора. Темным проходом между сырых и покрытых потеками сажи стен я дошел до канала Меритана. Огляделся там и обреченно покачал головой.

С противоположной стороны канала выстроилась шеренга домов, изредка в них темнели арки, которые связывали глухие внутренние дворики и площадки лодочных пристаней. Набережной там не было вовсе, да и на этом берегу улочка протянулась узкая, сырая и темная. Простор? Не было его, лишь серела над головой полоска затянутого облаками неба.

Я беззвучно выругался, поправил кепку и направился к Ярдену, прошел пару кварталов, и стены домов раздвинулись, открывая вид на реку. Другой берег – далеко-далеко, водная гладь блестит тусклым серебром ряби. Вверх по течению медленно идет ржавая и закопченная самоходная баржа, навстречу ей плывет красавец-пароход. Дымят трубами буксиры, белеют треугольники яхт.

И всюду – небо. Простор.

Налетел ветер, повеял речной свежестью, распахнул пиджак. Я придержал едва не сорванную с головы кепку, пропустил ехавший по дороге паровой грузовик и перебежал через дорогу перед катившим вслед за ним конным экипажем с поднятым брезентовым верхом.

Прямо на тротуаре у ограждения набережной были выставлены столики, порывы ветра трепали зонтики и белоснежные скатерти, и я решил ненадолго там задержаться.

Солнце спряталось за пеленой облаков, и водная гладь перестала слепить глаза своими отблесками, поэтому я сел за крайний стол и развернулся лицом к реке. Трепыхался навес, плескались бьющиеся о гранитную мостовую волны, дувший с океана ветер разметал и выгнал из города смог. Дышалось непривычно легко. Даже на фабричной окраине высоченные заводские трубы сегодня не были увенчаны черными клубами, дым сразу уносило в сторону.

– Что будете заказывать? – поинтересовался официант в белом парусиновом пиджаке. Он говорил с заметным акцентом, но с каким именно – с ходу разобрать не получилось.

– Кофе, будьте любезны, – попросил я. – Сахар и сливки отдельно.

– Выпечка, пирожные, вафли?

Столики выставила расположенная в соседнем доме кондитерская, поэтому я на миг задумался, а потом сказал:

– Вафли.

– Бельгийские или венские?

– Бельгийские.

– Чем полить? – продолжил расспросы официант.

– Бельгийские вафли со взбитыми сливками.

– Сейчас все будет.

Официант убежал через дорогу, а я вытащил из кармана пиджака «Вестник империи», который не прочитал утром. В этот момент с нами поравнялся паровой катер, дым из закопченной трубы снесло на набережную, и кто-то из моих соседей закашлялся, да и у меня самого ощутимо запершило в горле.

И все равно – хорошо. Главное, что простор!

Я негромко рассмеялся.

Агорафобия в перечень моих заболеваний точно не входила. Или я просто об этом забыл? Лечит амнезия от психических расстройств или бессознательное в любом случае проявит себя? Вопрос.

Я придавил газету к столу пепельницей, дабы ее не унес ветер, и задумался.

«Вспомни! Электричество – дьявол!»

О чем кричал вчера безумец? Почему он вбил себе в голову, что встречал меня раньше? И стоит ли искать логику в словах сумасшедшего? Пожалуй, что нет.

Я раскрыл газету, но этот момент, одной рукой удерживая поднос над головой, официант с непостижимой грациозностью и уверенностью пересек оживленную улицу и начал сервировать мой стол.

– Комплимент от заведения, – объявил он, указав на пластинку в серебристом фантике, которая лежала на блюдечке рядом с кофейной чашкой.

– Благодарю, – улыбнулся я, взял миниатюрный молочник и долил в кофе сливок. Добавил ложечку сахара и тщательно размешал, затем попробовал и одобрительно кивнул. Неплохо.

Вафля оказалась горячей, хрустящей и вкусной, расправился с ней в пять секунд. Потом отпил кофе и развернул шоколад. Кондитерское изделие буквально растаяло на языке, оставив приятный, слегка горьковатый и при этом, вне всякого сомнения, уже знакомый привкус.

Удивительно! В бытность Пьером Моретти мне ничего подобного пробовать не доводилось, а еще раньше шоколад ввозили в пределы империи исключительно контрабандой, поскольку торговые отношения с ацтеками находились под строжайшим запретом.

Странно и непонятно: с чего бы мне тратить немалые деньги на контрабандное лакомство? Я сладкоежка? Вот уж не сказал бы!

Сделав очередную зарубку на память, я принялся пить кофе и читать газету. Точнее – пытался ее читать, поскольку разгулявшийся ветер беспрестанно трепал и сминал бумагу. С дамы за соседним стволом его резкий порыв и вовсе сдернул шляпку; благо кавалер вовремя перехватил головной убор и не дал ему укатиться на проезжую часть.

Оставив попытки расправить листы, я подозвал официанта и оплатил счет. А потом, неожиданно даже в какой-то мере для себя самого, поинтересовался:

– Скажите, любезный, тут пишут о беглеце из «Готлиб Бакхарт». Это газетная утка, правильно? Разве оттуда когда-либо сбегали? Это же нонсенс!

Официант на миг опешил, сбитый с толку неожиданным вопросом, но очень быстро пришел в себя. Извозчикам, цирюльникам и официантам к странным вопросам не привыкать.

– Нет, не припомню такого, – хмыкнул он, продолжая убирать грязные приборы на поднос. – Хотя…

– Да? – насторожился я.

– Пару лет назад там случился пожар, умалишенные разбежались по округе. Возможно, речь идет о том самом случае.

Пожар? Пару лет назад?

У меня враз пересохло во рту, а по коже огнем растеклась фантомная боль давным-давно заживших ожогов.

– Не припомните, случайно, когда это было? – уточнил я, добавляя к счету полфранка чаевых.

– Увы, не подскажу.

Я не стал дальше приставать к официанту с расспросами, кивнул и зашагал по набережной. Свежий ветер вмиг потушил призрачную боль, но внутри у меня все так и кипело.

Пожар в «Готлиб Бакхарт» два года назад! Как мог я ничего об этом не слышать? Почему не заинтересовался, хоть и просматривал газеты в поисках подобных случаев? Или возгорание в клинике случилось совсем в другие дни?

Два года назад – понятие растяжимое. Растяжимое, да…

Взмахом руки я остановил извозчика и велел тому ехать в городскую библиотеку.

Пришло время вновь зарыться в подшивки старых газет.

4

Из библиотеки я вышел… задумчивым. Постоял на мраморных ступенях, спустился на тротуар, купил у лоточницы сигарету и коробок спичек. Прикурил, затянулся и тотчас зашелся в кашле.

Тогда только отпустило.

Все совпало. Одно из отделений Психиатрической больницы имени Готлиба Бакхарта сгорело за день до того, как я выбрался из Ярдена, весь обожженный с ног до головы.

Как упустил этот случай из виду? Да просто лечебница располагалась в пригороде Нового Вавилона, а я выплыл неподалеку от центра! К тому же пожар случился на день раньше, меня он попросту не заинтересовал, а вскоре в столице началось сущее светопреставление, и всем стало не до того.

Где я провел целый день? Как очутился в реке? Ответов на эти вопросы у меня не было. Да и был ли я одним из пациентов клиники? Вдруг это простое совпадение?

Я выкинул окурок в урну и зашагал к ближайшей ветке паровика. Сначала показался самоходный вагон на электрической тяге, его пропустил и дождался другого, с чадящей трубой. После вчерашнего удара током меня до конца еще не отпустило.

Электричество – дьявол?

Что ж, в моем случае так оно и было. Сгоревшее отделение Психиатрической больницы имени Готлиба Бакхарта специализировалось – кто бы мог подумать! – на электрошоковой терапии психических расстройств. Заведовал им некий профессор Карл Берлигер, ассистировал ему доктор Джон Эргант. Оба на момент возгорания находились в клинике, но если тело заместителя впоследствии опознали родственники, то заведующий отделением так и числился пропавшим без вести. Как, впрочем, еще десяток пациентов. Правда, их судьба газетчиков нисколько не заботила.

Я задумался, каким образом угодил – если конечно же угодил! – в лечебницу для умалишенных, но с тем же успехом мог заняться гаданием на кофейной гуще. Стали причиной амнезии полученные при пожаре травмы или проблемы с памятью начались гораздо раньше – этого я также не знал. Но твердо вознамерился во всем разобраться.

На площади Ома я спрыгнул с паровика и направился в «Сирену», по пути не удержался и заглянул в рюмочную.

– Водки! – потребовал там у бармена, а когда тот выставил на прилавок небольшую рюмку, добавил: – Сто граммов.

Повидавший всякое дядька даже бровью не повел, достал мерный стаканчик, наполнил его до риски и передвинул ко мне.

Я покопался в бумажнике, отметив, что очень скоро с такими тратами окажусь на мели, выложил на стойку пару монет и в несколько длинных глотков влил в себя водку. Шумно выдохнул, помотал головой и снова почувствовал себя самим собой. Вновь стал Жан-Пьером Симоном, а не безымянным пациентом Психиатрической больницы имени Готлиба Бакхарта.

– Еще? – спросил бармен.

– Воздержусь, – отказался я и вышел на улицу.

Клуб к этому времени уже был открыт, и я воспользовался парадным входом. При моем появлении Антонио прекратил подравнивать перочинным ножиком ногти и сообщил:

– Хозяйка просила зайти. Срочно.

– Жиль здесь?

– Да, подошел полчаса назад.

Помимо невзрачного коротышки в кабинете Софи оказались и остальные охранники. Гаспар взгромоздился на подоконник и курил, выдувая дым в щель приоткрытой рамы. Лука сидел в кресле и держался при этом на редкость скованно, словно опасался, что оно развалится под его весом. Бритая макушка громилы блестела то ли от воска, то ли от пота. А вот Жиль вольготно развалился на диванчике со стаканом сельтерской в руке; вид у него был заметно потрепанный.

– Где тебя черти носили? – нахмурилась Софи при моем появлении.

– Ходил развеяться, – спокойно ответил я и прислонился к косяку. – Что пропустил?

– Табак у китайцев, – оповестил меня Жиль, приложив стакан ко лбу. Глаза его казались покрасневшими и припухшими.

– Не у сицилийцев? Точно?

– У китайцев, – повторил коротышка. – Только не у Джимми, а на складе его старика. Узкоглазые уже вовсю крутят сигареты, товар начинает расходиться по улицам.

– Это неправильно! – пробасил Лука. Его короткие толстые пальцы стиснули подлокотники, послышался скрип дерева.

– Кто-то должен за это ответить! – согласился с громилой Гаспар, щелчком отправил окурок в приоткрытое окно и потер прочертивший шею белый рубец.

Жиль хлебнул сельтерской и вновь прижал стакан ко лбу.

– Сицилийцы нам не по зубам, а трясти Джимми нет смысла, – заявил он и пояснил свою мысль: – Всеми делами заправляет его отец. С ним и надо говорить.

– С ростовщиком? – засомневалась Софи. – Как мы можем на него повлиять?

– У старшего Чена в голове счеты, – рассмеялся Жиль. – Баланс, доходы и расходы. Думаю, он не станет начинать войну и предпочтет синицу в руке.

Лука поерзал, кресло под ним вновь заскрипело.

– Он не заплатит, если мы на него не надавим, – веско произнес громила, и меж бровей у него залегла глубокая складка. – А надавить нам нечем. Ведь мы же не станем привлекать легавых?

– Только в самом крайнем случае, – вздохнула Софи.

– Табак! Мы знаем, где он! – Гаспар спрыгнул с подоконника и азартно махнул рукой. – Не расплатится за товар, спалим к чертям собачьим склад!

Но Софи горячность испанца не разделила.

– Нет, поступим не так, – решила она. – Если Чен не заплатит, сообщим о контрабандном товаре полицейским.

– И они сунутся из-за табака в Китайский квартал? – засомневался Жиль.

– Они… – интонацией выделила Софи это слово, – сунутся. Но лучше, разумеется, обойтись своими силами.

Время от времени кузина делилась со знакомыми полицейскими информацией, но то была палка о двух концах. Разузнай продажные легавые вдруг о контрабанде, они точно захотят войти в долю. Но если ничего не предпримем, на всех планах придется ставить большой жирный крест. Либо мы заставим китайцев играть по-честному, либо ввоз табака для нас потеряет всякий смысл.

Жиль поднялся с диванчика и в пару глотков допил сельтерскую.

– Предлагаю встретить Чена на выходе из конторы, – сказал он и взглянул на карманные часы. – Я все разузнаю, время еще есть. В любом случае раньше пяти он не уйдет.

– Разузнай, – разрешила Софи. – Господа…

Охранники покинули кабинет, а я уселся на освободившийся диванчик и откинулся на спинку.

– Итак, где ты пропадал? – обратилась ко мне кузина.

– Узнал о себе кое-что новое, – ответил я, не вдаваясь в подробности. – Пришлось покопаться в архивах.

– И что же такого важного ты узнал?

Я уставился в потолок и не стал ничего скрывать.

– За день до нашей встречи сгорело одно из отделений Психиатрической больницы имени Готлиба Бакхарта.

Софи поднялась из-за стола, обошла диванчик и встала у меня за спиной.

– За день? – спросила она, запуская пальцы мне в волосы.

– Именно, – подтвердил я. – Подозреваю, я обгорел именно там.

– И что же ты делал в клинике? Наблюдался, работал или тушил пожар?

Тут двух мнений быть не могло, и я решительно ответил:

– Наблюдался, разумеется. Не забывай о порезах, ты же сама их видела. Все сходится, Софи. Все сходится.

За спиной послышался тяжелый вздох.

– Уверен, что хочешь докопаться до правды? – спросила Софи.

– Без вариантов.

– Поступай как знаешь, но не забывай: главное сейчас – разобраться с Ольгой. У меня сердце из-за этого не на месте.

Я поднял руку и погладил Софи по ладони.

– Не беспокойся, глаз с нее не спущу.

– Так приступай! Она уже в клубе! – объявила Софи и вернулась за стол. – Я могу на тебя рассчитывать?

– Всенепременно! – негромко рассмеялся я и покинул кабинет.

Ольга Орлова отыскалась в гримерке. Для подготовки к вечернему представлению было слишком рано, поэтому она сидела за туалетным столиком в своем в повседневном платье и задумчиво смотрела в зеркало.

– Тут-тук! – произнес я, постучав костяшками по косяку приоткрытой двери.

– О, Жан-Пьер! – неожиданно обрадовалась моему появлению танцовщица. – Заходи!

Я переступил через порог и прикрыл за собой дверь.

– Что-то случилось? Выглядишь встревоженной.

Ольга передвинула к себе коробку с пудрой, несколькими уверенными движениями кисти подретушировала заметные лишь ей одной дефекты макияжа и улыбнулась.

– Нет, все в порядке.

Но улыбка вышла бледной и неуверенной. Я опустился на пуфик и сказал:

– Можешь рассчитывать на меня.

Танцовщица заколебалась и начала накручивать на палец светлый локон.

– Не уверена, что ты сумеешь помочь… – И, закусив губу, Ольга замолчала на полуслове.

– И все же расскажи, что случилось, – попросил я. Мне и в самом деле было интересно, какую историю преподнесет прима. Я бы даже сказал – чрезвычайно интересно.

– Меня преследуют, – сообщила Ольга и вздрогнула, когда в коридоре послышался какой-то стук. Вздрогнула совершенно естественно, без всякого наигрыша. Нервы у нее были на пределе.

Я поднялся на ноги, распахнул дверь и предложил:

– Идем! Тебе надо сменить обстановку.

– Но куда? Куда мы пойдем?

– Знаю одну тихую закусочную неподалеку, поговорим там.

Ольга заколебалась.

– Я опасаюсь выходить на улицу.

– Вздор! – рассмеялся я. – Уж поверь, со мной тебе ничего не угрожает.

– Ты вооружен?

Я похлопал себя по карману пиджака и кивнул.

– Вооружен.

Ольга поднялась из-за стола, надела шляпку с густой вуалью и, прежде чем покинуть гримерную, несколько мгновений внимательно разглядывала себя в зеркало. Выйдя на крыльцо, я окинул улицу взглядом ничуть не менее внимательным. Словить пулю по собственной безалаберности не хотелось совершенно. Только зевни, а уж за теми лихими ребятами, с которыми связалась Ольга, не заржавеет.

По-хорошему, следовало отпустить танцовщицу одну, а самому пройтись следом, высматривая слежку, но, увы, провернуть такой маневр не было никакой возможности.

Из клуба мы вышли рука об руку. Пересекли перекресток, добрались до следующего и уже там свернули на боковую улочку. Таверна «У канала» располагалась на первом этаже неприметного особняка. Красный кирпич, из которого было сложено здание, давно стал темно-бурым от копоти и сажи.

Кухня в заведении была богемской, а в подвале располагалась собственная пивоварня. В обличье Пьетро Моретти я заходил сюда только однажды, когда разведывал округу.

Я сразу заказал печеное свиное колено с овощным гарниром, тарелку кнедликов и кувшин светлого пива, а Ольга надолго замерла перед доской с написанным мелом перечнем блюд. В итоге она попросила принести салат и рюмку бехеровки.

– И это все? – удивился я.

– С моей диетой большего и нельзя, – вздохнула танцовщица. – Только после выступления.

Я не стал отвешивать комплименты ее фигуре и сразу перешел к делу:

– Так что тебя беспокоит?

Ольга подождала, пока хозяин выставит на стол кувшин пива, пустую кружку и рюмку настойки, затем пристально оглядела полупустой зал и вдруг решительно влила в себя бехеровку. Помотала головой, выдохнула и заявила:

– У меня появился преследователь!

– Что, прости? – не понял я.

– Назойливый поклонник, – пояснила танцовщица. – Сначала все было хорошо. Он присылал роскошные букеты и писал в записках всякую милую чепуху, потом начал дарить подарки. – Ольга со значением повторила: – Очень дорогие подарки.

– Это ведь хорошо?

– Со временем он начал меня пугать, – поежилась она. – Стал диктовать, как одеваться, куда ходить и с кем общаться. Он знал обо мне решительно все! От него ничего не получалось скрыть! Ничего! Это словно какое-то наваждение! Злое колдовство!

Я наполнил свою кружку пивом и поднес палец к губам, призывая собеседницу к молчанию. Ольга прервалась, а когда хозяин выставил на стол деревянную доску с тарелками и отошел, понизила голос и продолжила:

– Я думала, что избавилась от него, переехав в Новый Вавилон, но на днях он потребовал встречи!

– Кто он?

– Не знаю! – ответила танцовщица. – Я его никогда не видела! Подарки и записки он передавал через доверенное лицо. Такой неприятный толстяк, у меня от него мурашки бегут по коже. Вчера я встречалась с ним, собиралась вернуть все подарки, а он наставил на меня пистолет и потребовал пойти с ним! Чудом удалось сбежать, когда отключился свет!

Я молча кивнул, не зная, как расценивать слова собеседницы.

– Жан-Пьер, скажи хоть что-нибудь! – взмолилась она. – Что мне делать?!

– Во-первых, сменить отель.

– Уже, – слабо улыбнулась Ольга. – Виктор настоял на этом. Я даже хотела отпроситься и уехать на время, наплела госпоже Робер о смерти дяди, но она не отпустила. А у меня контракт, да и куда я поеду без денег? Ох, не стоило принимать подарки! Ведь сердцем чувствовала – быть беде!

– Давай буду провожать тебя до новой квартиры после выступлений? – предложил я, пластая свиное колено ножом. – Выходить станем через черный ход, никто за нами не проследит. Могу и до клуба возить. Меня это не затруднит.

– О, Жан-Пьер! Ты меня чрезвычайно обяжешь! Иначе даже не знаю, что буду делать! На Виктора надежды мало…

Глаза Ольги заблестели, и она промокнула их платочком.

Если это и было игрой на публику, то, вне всякого сомнения, гениальной. Но разумеется, меня могли водить за нос, исключать такую возможность не стоило, поэтому я как бы между прочим задал несколько вопросов о полученных подарках и содержании записок. Ольга ответила на них без запинок, но при этом еще больше встревожилась:

– Зачем тебе все это знать?

Я отстраненно пожал плечами.

– Если получится выяснить личность твоего поклонника, мы быстро отвадим его от клуба.

Танцовщица печально рассмеялась.

– Ты ведешь себя как заправский детектив! Это так странно.

– Боюсь, мои дедуктивные навыки не слишком высоки, – улыбнулся я и приступил к трапезе. Пусть костюмы перестали болтаться на мне как на вешалке, но, чтобы окончательно вжиться в новый образ, стоило набрать еще как минимум пять килограммов.

Под конец обеда Ольга отлучилась в дамскую комнату, а я допил пиво, рассчитался с хозяином и вышел на крыльцо. Внимательно оглядел тихую улочку, никого подозрительного не заметил и немного успокоился.

Пара мальчишек прокатила палкой громыхавший на брусчатке железный обруч, грузная тетка прикрикнула на них и свернула в подворотню; судя по двум объемным сумкам, она жила где-то неподалеку. Старьевщик с растрепанной шевелюрой седых волос толкал нагруженную всяким хламом тележку, а когда правивший бритву на кожаном ремне цирюльник предложил ему подстричься, лишь сплюнул под ноги мокроту и поплелся дальше. Стену соседнего дома приводил в порядок штукатур в заляпанном белилами комбинезоне; голову его закрывала сложенная из газеты шляпа.

За спиной звякнул колокольчик; Ольга выскочила на крыльцо и с облегчением перевела дух.

– Ох и напугал же ты меня, Жан-Пьер!

– Не бойся, теперь куда ты, туда и я, – подмигнул я в ответ.

Девушка вцепилась мне в руку, и мы отправились в клуб. Время от времени я оглядывался, но никакой конный экипажей не катил следом и не поджидал у обочины впереди.

– Сейчас надо будет отлучиться по делам, – предупредил я Ольгу на обратном пути. – Дождись меня после выступления, если вдруг задержусь.

– О, не беда! В крайнем случае схожу на второй этаж, – ответила она, но засомневалась. – Хотя вряд ли мне там будут рады…

– Почему нет?

– Все там такие напыщенные и серьезные. Не уверена, что они примут в свою компанию даму.

– Не сомневайся, тебя примут где угодно!

– А что за люди там собираются?

– Всякой твари – по паре, – рассмеялся я и осекся, когда вдруг понял, что именно процитировал, пусть и в шуточной форме. За такое и на полицейский учет угодить можно. Стоит следить за языком.

– Лучше, если меня кто-то представит.

– Думаю, это можно устроить.

Мы зашли в клуб с черного хода, там Ольга в очередной раз стребовала с меня обещание проводить ее на квартиру и убежала переодеваться, а я зашел в кабинет кузины.

Софи при моем появлении оторвалась от бухгалтерских книг и поинтересовалась:

– Какие успехи?

– Не уверен, что не тяну пустышку, – сознался я, уселся на диванчик и вкратце пересказал беседу с танцовщицей.

– Ты ей веришь? – прямо спросила Софи.

Я надолго задумался, но ни к какому определенному выводу не пришел.

– Пятьдесят на пятьдесят, – решил, потирая кривую переносицу. – В ее рассказе нет ничего экстраординарного. Только не говори, что тебе не доводилось слышать ни о чем подобном раньше.

– А зажатый ящиком волос?

– Ты отказалась бы порыться в вещах хозяйки, выпади такая оказия?

– По-твоему, ограбление – всего лишь случайность? – прищурилась Софи.

– Не думаю, – покачал я головой. – Но что, если кто-то подобрал ключ? Здесь установлены не самые сложные замки.

– Обычно верен самый простой ответ.

– Но не всегда.

– Не дай ей задурить тебе голову, – попросила Софи.

– Ревнуешь?

Кузина вздохнула.

– Нет, Жан-Пьер, я просто хочу вернуть бумаги и отделаться от этого бешеного Фальера! И не хочу, чтобы ты влип в какие-нибудь неприятности. За Пьетро я была бы спокойна, но за тебя… Вовсе не уверена, что знаю тебя настолько хорошо…

Я лишь усмехнулся в ответ.

– Постараюсь не разочаровать.

– Жиль выяснил распорядок старшего Чена. Уверен, что его получится достать уже сегодня. Если что-то пойдет не так, звоните – пришлю на подмогу кавалерию. Но лучше обойтись без этого. – Она подошла к зеркалу и поправила черную бархатную ленточку на шее. – И еще! Вечером Альберт отвезет меня домой, в… сопровождении нет никакой нужды.

Софи явно намеревалась сказать: «В слежке», – но я не стал акцентировать на этом внимание, взглянул на настенные часы и поднялся на ноги.

– Увидимся вечером, – сказал я и вышел за дверь.

5

В Китайский квартал выдвинулись вчетвером, оставив присматривать за клубом Антонио. Того такой расклад ничуть не расстроил.

Как рассказал нам Жиль, прежде чем отправиться караулить склад с табаком, контора Чена-старшего располагалась в четырехэтажном здании на Максвелл-стрит, но не с китайской, а с противоположной стороны. Это придавало тамошним арендаторам дополнительную толику респектабельности, а респектабельность для ростовщика – отнюдь не пустой звук. Каждый рабочий день ровно в пять часов вечера к служебному ходу подъезжал самоходный экипаж, который увозил Чена в Китайский квартал, поэтому план был прост, как монета в пять сантимов.

Черный ход конторы, пять часов вечера, разговор с глазу на глаз.

Водитель и охранник?

Их я брал на себя.

– Уверен, что справишься? – засомневался Лука, который сидел на козлах взятой напрокат коляски. – Лучше бы я пошел!

– Они тебя не подпустят, – возразил я. – Сразу тревогу поднимут.

Пусть бывший цирковой борец и прикрыл бритую голову котелком, но особо неприметней от этого громила не сделался. Если в переулок завернет подобный тип, Чен из конторы и носа не высунет.

Лука вздохнул, признавая весомость приведенных аргументов, но от своего не отступился и предложил:

– Тогда пусть идет Матадор.

– Чтобы он нашинковал их своей навахой? – фыркнул я. – Нам еще только войну развязать не хватало! Нет, я начинаю, Гаспар на подхвате. Веревки взял?

Испанец кивнул и выкинул окурок на тротуар. Коляска стояла на Максвелл-стрит, вечерами там было многолюдно, и потому на столь подозрительное трио, как наше, не обращали внимания ни постовые констебли, ни подручные местных заправил, с той или иной стороны улицы – не важно.

Китайский квартал был городом в городе и славился своими опиумными курильнями, подпольными казино и борделями с экзотическими девочками. Местные обитатели жили в страшной скученности и нищете, но гости обычно не замечали этого. Мало кто сворачивал с центральных улиц в узенькие боковые проходы и темные дворики. Пусть триады и поддерживали в районе некое подобие порядка, но лишь в той мере, что требовалась для нормального ведения дел, и не более того.

Сейчас среди беспечных гуляк, будто акулы среди рыбешек, сновали сразу несколько бандитов, которые присматривали за малолетними попрошайками, предсказателями будущего и лотошниками. На противоположном тротуаре было далеко не столь оживленно, но прохожих хватало и там. На перекрестке маячила пара постовых, немного дальше сбились в кучку несколько крепких парней. Люди обходили их стороной.

Нашумим – унести ноги будет непросто. Но и господин Чен при таком раскладе нападения точно не ждет.

Лука поморщился, достал карманные часы и объявил:

– Уже без десяти минут пять.

– Рано, – спокойно ответил я.

– А если упустим?

– Успокойся! – хлопнул Гаспар громилу по плечу. – Жиль сказал, что раньше пяти узкоглазый не выйдет, а этот мелкий прохвост на таких делах собаку съел!

Лука вздохнул, но спорить с нами не стал. По этому поводу не стал, нашел другой.

– Тогда просто наставь на них пистолет, – дал он очередной непрошеный совет.

– Не сработает, – вместо меня ответил Гаспар. – Это же китайцы! Охранник лучше пулю словит, чем подведет хозяина. Да и ясно, что никто средь бела дня вблизи оживленной улицы стрелять не рискнет.

Я кивнул, соглашаясь с доводами испанца. Так все и было.

Минут пять мы постояли, поглядывая по сторонам, затем Лука встряхнул вожжами, и коляска медленно покатила по дороге.

– Остановись на углу, – потребовал я. – В переулок не заезжай.

Громила так и поступил.

Я попросил у Гаспара сигарету, сунул ее за ухо и предупредил:

– Не зевай! – а сам, когда коляска окончательно замедлила ход, спрыгнул на тротуар и зашагал в обход конторского здания.

Фасадом то выходило на Максвелл-стрит, а дворик на задворках был таким крохотным, что его даже не стали обносить оградой. У крыльца там уже стояла самоходная коляска с опущенным кожаным верхом, рядом курил шофер в темно-синей тужурке, фуражке с начищенным козырьком и белых перчатках. Охранника нигде видно не было. Лука все же немного поторопился, и телохранитель еще не вышел на улицу из конторы.

Маячить на всеобщем обозрении я не стал, отступил за угол и опустился на одно колено, делая вид, будто затягиваю развязавшийся шнурок. Почти сразу хлопнула задняя дверь, и на крыльце появился невысокий китаец в неброском парусиновом костюме. Он осмотрелся и вновь скрылся в доме.

Тут уж я медлить не стал, выпрямился и зашагал через двор, на ходу охлопывая себя по карманам, будто бы в поисках спичечного коробка. Не нашел, прищелкнул пальцами и двинулся к самоходной коляске, начисто вымытой и сверкавшей свежей полировкой.

– Огоньку не найдется, любезный? – спросил я шофера, и того моя просьба нисколько не насторожила.

Да и с чего бы? Вот и охранник уже вернулся во двор…

Я поднял руку, вынимая заложенную за ухо сигарету, а когда шофер полез в карман за спичками и на миг отвел от меня взгляд, открытой ладонью врезал ему по уху. И сразу развернулся к охраннику.

Телохранитель ростовщика с шумным выдохом врезал правой; я перехватил худощавое запястье и дернул его на себя, а свободной рукой вцепился в плечо. Используя захваченную конечность в качестве рычага, крутанул противника вокруг себя и одновременно тяжелым ботинком подбил его опорную ногу. Китаец влетел головой в стену дома и рухнул на землю.

К этому времени оглушенный ударом по уху шофер уже отлип от капота коляски, но, прежде чем успел заголосить, я шагнул к нему и со всего маху пнул в пах. Бедолага сложился надвое, получил коленом в лицо и опрокинулся на спину.

Опасности он уже не представлял, и я вернулся к охраннику. Заломил руки за спину, а подоспевший Гаспар стянул запястья куском заранее нарезанной веревки. Заткнув рот кляпом, мы быстро спеленали и шофера, а затем погрузили китайцев на заднее сиденье экипажа. Со стороны их видно не было.

– Контролируй переулок! – потребовал я, и Гаспар перебежал к выходу со двора.

А я стряхнул пыль со слетевшей с головы кепки и прикрыл ею вынутый из кармана пистолет. Стрелять не собирался, просто хотел начать разговор на своих условиях.

Ростовщик – сухонький морщинистый старичок в военного покроя френче и с дорогой тростью в руке понял все с первого взгляда. Но дверь уже захлопнулась у него за спиной, а я выставил напоказ пистолет, поэтому спасаться бегством он не стал и лишь спросил:

– Где мои люди?

– В коляске, мсье Чен, – ответил я. – С ними все в порядке, если вас это интересует.

Старик заглянул на заднее сиденье самоходного экипажа, обернулся и потребовал объяснений:

– Что вам нужно?

Именно потребовал. Не человек, а кремень.

Я убрал пистолет в карман и усмехнулся.

– Деньги, что же еще.

– Это ограбление?

– Пфф! – фыркнул я и постучал себя по наклеенным на висок полоскам лейкопластыря. – Ограбление – это когда врываются и бьют прикладом лупары по голове. А мы с вами просто беседуем.

– Не понимаю!

– Мсье Чен, мы подрядились поставить вашему сыну партию табака по очень привлекательной цене. Но табак похитили, а на следующий день он всплыл на вашем складе. И мы бы отнеслись с пониманием к этому прискорбному обстоятельству, в конце концов, с кем не бывает, но дело в том, что точный срок поставки знали только я и ваш сын. А это наводит на нехорошие раздумья, мсье Чен. На очень нехорошие.

– Вы угрожаете? – прищурился ростовщик, и его глаза превратились в две узенькие щелочки.

– Возникни у меня желание разбрасываться угрозами, я бы начал с вашего сына. Но я проявил уважение и пришел сразу к вам.

– Мне это неинтересно! – отрезал старый китаец и шагнул на крыльцо.

Я не стал его останавливать, просто сказал:

– Если мы сейчас не договоримся, это обернется для вас серьезными потерями. – И добавил: – Склад за лавкой Одноглазого Лю. Боюсь, вы лишитесь хранящегося там товара. Всего товара, не только табака.

Ростовщик остановился и обернулся. Я улыбнулся.

– Большой Джузеппе вам этого не сказал, но мы оставляем себе лишь комиссионные. Ввозят табак полицейские, а эти господа имеют обыкновение нервничать, когда кто-то запускает руку им в карман. Вам ли не знать?

Господин Чен промолчал, но дверную ручку отпустил.

– Времени у вас – до половины шестого, – продолжил я. – Не заплатите, на склад нагрянет полиция. Это не их юрисдикция, но наши партнеры злы. Очень-очень злы. Чрезвычайно. Они вывезут оттуда весь ваш товар, а нелегальных работников депортируют в Поднебесную. И те из них, кто не умрет в душных трюмах на обратном пути, наверняка позавидуют тем, кому посчастливится сдохнуть от голода, жажды и дизентерии. И нет, никого предупредить вы не успеете. За складом уже установлено наблюдение.

– Это всего лишь ваши слова! – резко бросил ростовщик.

Я укоризненно покачал головой.

– Думаете, Большой Джузеппе не стал бы вас так подставлять? Наверняка ведь посулил скинуть цену на следующие партии, да? Но сицилийцам неинтересен табак. Им нужны наши связи, чтобы торговать кокаином. Не будет больше дешевого табака, мсье Чен. Просто не будет.

– Я не стану платить за один товар дважды, – скрипучим голосом произнес господин Чен.

– Тогда вы потеряете табак и кое-что сверху. Мы останемся без комиссионных. А наши партнеры лишатся денег, уплаченных персам. По всему выходит, что в выигрыше останется лишь Большой Джузеппе. Сколько он получил?

Ростовщик Чен оценивающе посмотрел на меня и после долгой паузы ответил:

– Четыре тысячи.

Сицилийцы запросили за товар в два раза меньше нашего, еще бы китайцам не согласиться!

– Четыре тысячи им, восемь тысяч нам… – Я зацокал языком. – Рыночная цена табака – как раз двенадцать тысяч. Какая незадача…

– Я не стану платить дважды!

– Предлагаю компромисс, мсье Чен. Шесть тысяч. В этом случае вы получите премию к рынку в двадцать процентов.

Ростовщик задумался.

– Четыре тысячи, – предложил он встречные условия.

– При таком раскладе мы останемся в убытках, а это неприемлемо. Тогда уж пусть потеряют все. Ну посудите сами: сколько составит выручка за сигареты? Тридцать тысяч? Тридцать пять? Подумайте, чего вы лишаетесь. Не говоря уже о репутационных потерях…

– Десять тысяч – это слишком много.

– Все претензии – к Джузеппе. Мы и так пошли вам навстречу, не став требовать полную цену! И решайте быстрее, еще надо успеть дать отбой полицейским!

Я буквально расслышал стук костяшек в голове китайца, а потом он подбил возможные прибыли и неминуемые убытки и сдался:

– Хорошо! Я заплачу шесть тысяч! Завтра!

– Сейчас. Все шесть тысяч до последнего сантима нужны прямо сейчас. Уверен, в конторе наберется нужная сумма.

Господин Чен зло глянул в ответ и пообещал:

– Хорошо. Принесу.

– Вот уж нет! Я иду с вами. Не беспокойтесь, грабить вас мне нет никакого резона. Там ведь будут свидетели, так?

Старый китаец кивнул.

– Так.

Он распахнул дверь и вошел в дом. Я последовал за ним.

В полутемной задней комнате скучал в ожидании окончания рабочего дня клерк, он сортировал поступившую арендаторам корреспонденцию и раскладывал ее в контейнеры пневмопочты. Рядом с конторкой громоздился телеграфный аппарат, но тот сейчас был уже отключен.

– Что-то забыли, господин Чен? – спросил клерк.

– Да, – подтвердил ростовщик. – Забыл.

– Заберете почту?

– Отправь наверх! – отмахнулся старик, больше не скрывая своего раздражения.

Ростовщик открыл дверь с матовым стеклом и коротким коридором провел меня в холл. Там оказалось куда многолюдней. По лестницам с верхних этажей спускались закончившие работу служащие местных контор, они раскланивались с усатым охранником и шумной толпой покидали здание через основной выход.

Ростовщик шагнул в кабину подъемника, а когда я присоединился к нему и закрыл решетку, скомандовал мальчишке-лифтеру:

– Поехали!

Где-то внизу заурчали паровые приводы, и клеть шустро поднялась на третий этаж. В темном коридоре господин Чен достал ключи и отпер дверь конторы. За ней оказалась приемная с письменным столом и телефонным аппаратом, где днем дежурил охранник, и еще одна дверь, несравненно более солидная. Пара врезных замков удивила замысловатостью скважин.

После того как я не побоялся показаться на глаза клерку и лифтеру, ростовщик перестал опасаться нападения и позволил мне пройти в кабинет. В углу там стоял огромных размеров засыпной сейф, старик начал вращать колесико кодового механизма и потребовал:

– Отвернитесь!

Я повернулся к нему боком и тут же вздрогнул, когда что-то прогрохотало у рабочего стола ростовщика.

– Это просто пневмопочта! – объявил господин Чен, захлопнул сейф и кинул на стол две пачки банкнот по десять и пятьдесят франков. – Забирайте деньги и убирайтесь! – Сам он уселся за стол, открыл трубу пневмопочты и вытащил из нее контейнер.

Купюры были в банковской упаковке, поэтому я пересчитывать банкноты не стал и просто отогнул их уголки, дабы убедиться, что это не нарезанные листки писчей бумаги. Потом рассовал их по карманам и усмехнулся.

– Знаете, что самое забавное, мсье Чен? – Старик ничего не ответил, но я ответа и не ждал. – Самое забавное то, что из всех нас в выигрыше остался только Большой Джузеппе. Такой вот парадокс.

– Убирайтесь! – потребовал ростовщик.

Я приподнял кепку над головой и даже слегка поклонился.

– Оревуар!

В приемную я вышел с вальяжной небрежностью, а вот в коридоре рванул к лестнице со всех ног. Сбежал на первый этаж и только выскочил на крыльцо, как к нему подъехал наш экипаж. Гаспар уже сидел на пассажирском сиденье позади Луки.

– Удачно? – спросил он, стоило мне усесться рядом.

– Вполне! – рассмеялся я и хлопнул громилу по спине. – Давай в клуб!

6

Лука загнал экипаж на задний двор и остался напоить лошадей, а Гаспар убежал помогать Антонио, поэтому отчитываться перед Софи пришлось мне одному. Я решительно толкнул дверь, но при виде курившего в гостевом кресле крепко сбитого господина с импозантной сединой на висках замер на пороге и нерешительно промямлил:

– Зайду попозже…

– Проходи, Жан-Пьер! – остановила меня Софи. – Господин Ульрих, это мой кузен Жан-Пьер.

– Рад знакомству, мсье, – улыбнулся я, сделав вид, будто первый раз вижу шефа местного полицейского участка.

Натан Ульрих пыхнул ароматным дымом и приложился к стакану с виски. Судя по этикетке, напиток в стоявшей на краю стола бутылке был, прямо скажем, не из дешевых.

– Дорогая Софи, – произнес полицейский, которого мое присутствие нисколько не смутило, – я просто немного обеспокоен сложившимся положением дел. Это ужасное двойное убийство…

– По поводу которого я не стала вас тревожить, – с милой улыбкой напомнила Софи.

– И я это ценю, – кивнул Ульрих. – Действительно ценю. Но поймите и вы меня! Из-за расспросов об ограблении сберегательной кассы на меня косо смотрят. Я вообще не должен был там появляться! Это чужой район! Сейчас наше сотрудничество носит взаимовыгодный характер, но в случае дальнейших эксцессов, боюсь, мне придется отойти в сторону. Я буду вынужден сделать это, поймите меня правильно, дорогая Софи.

– Сделаем все возможное, чтобы больше вас не тревожить, Натан.

– Это в ваших собственных интересах. – Полицейский поднялся из кресла и поставил пустой стакан на край стола. – Отличный виски, – заметил он после этого.

– Прислать вам бутылку?

– Не стоит беспокоиться.

Натан Ульрих направился к двери, тогда Софи окликнула его:

– Ваша газета!

– Ах да! – Полицейский вернулся к столу и покинул кабинет, прихватив вчерашний номер «Атлантического телеграфа».

Когда за ним закрылась дверь, Софи выложила перед собой гроссбух и внесла туда расход ста пятидесяти франков на вывоз мусора. Деньги, полагаю, были в газете.

– Вывоз мусора? – усмехнулся я. – Точнее и не скажешь.

– Не язви, – потребовала Софи. – Надежней Натана еще поискать надо.

– Что-то не похоже.

– Если думаешь, что он просто набивал себе цену, Жан-Пьер, ты ошибаешься. Натан вполне ясно дал понять, что клубом заинтересовались те, кто просто отодвинет его в сторону.

– Третий департамент? – предположил я.

– Думаю, он и сам ничего толком не знает, просто чувствует, куда дует ветер, – решила Софи и спросила: – Как все прошло?

Я молча выложил на стол две пачки банкнот.

– Уломал старого выжигу на шесть тысяч?

– Сицилийцам он заплатил четыре.

Софи вздохнула и отсчитала пятнадцать пятидесятифранковых банкнот.

– Пока только так.

– Думаю, все войдут в положение, – пожал я плечами и убрал деньги в бумажник.

Изначально каждому из охранников причиталось по двести франков, но тут уж ничего не попишешь: товар увели у них из-под носа, могли вообще ничего не получить.

– Как думаешь, с китайцами еще будут проблемы? – поинтересовалась моим мнением Софи.

– Да кто их знает? – пожал я плечами. – Но в уме такую возможность держать стоит. Если Чен сочтет это потерей лица…

– Хорошо, иди! – отпустила меня Софи, встала из-за стола и сдвинула в сторону портрет графа Гетти, открывая доступ к сейфу. – Присмотри за Ольгой!

Я кивнул и вышел в коридор. Сходил к черному ходу, где дежурил Лука, и вручил ему полторы сотни, на обратном пути столкнулся с рыженькой Жанной и немного пофлиртовал с ней, потом рассчитался с Гаспаром и Антонио. Испанец встречал гостей на входе, а красавчик дежурил у лестницы на второй этаж, пропуская наверх только членов клуба.

– Жиль не появлялся? – спросил я у него.

– Нет, не было, – покачал головой Антонио.

– Увидишь его, скажи, чтобы забрал деньги.

– Передам, – пообещал красавчик и вдруг указал куда-то мне за спину. – Что-то он к нам зачастил.

Я обернулся и без всякого удивления заметил среди гостей Альберта Брандта. Тот по-приятельски раскланялся с Гаспаром и направился в кабинет Софи, пришлось броситься за ним вдогонку.

– Мсье Альберт! – окликнул я поэта. – Какая приятная неожиданность!

– Жан-Пьер! – холодно улыбнулся в ответ сиятельный, и от взгляда его бесцветно-серых глаз по спине побежали мурашки. – Разве Софи не предупреждала о моем визите?

Мне и в голову не пришло отпираться.

– Предупреждала, – подтвердил я.

Кто другой мог решить, что столь неожиданно откровенное признание вырвалось по чистой случайности, но мой слух так и резанули прозвучавшие в голосе поэта повелительные нотки. Сиятельный задействовал свой талант, и мне это нисколько не понравилось.

Я панибратски обхватил Альберта за плечи, направил его в коридор и попросил:

– Не делайте так больше, мсье Брандт. От вашего истинного голоса у меня начинается мигрень. А головная боль делает меня… раздражительным. Поверьте на слово.

Поэт смутился и машинально потер прятавшийся под песочного цвета бородкой шрам. Мизинец на его руке оказался странно искривлен, будто от давней травмы.

– Простите, я не подумал… – откашлялся Альберт. – Надеюсь, без обид?

– Без обид, – кивнул я. – Но у меня будет к вам одна просьба…

Альберт Брандт вмиг растерял все свое дружелюбие, отстранился и холодно произнес:

– Слушаю вас, Жан-Пьер.

– Вечером, когда повезете Софи, – не важно куда, это не имеет никакого значения, дождитесь моей отмашки. Мы поедем следом, прошу вас, не отрывайтесь. Это вопрос безопасности. У нас наметились некоторые разногласия с конкурентами, они могут наделать глупостей.

Поэт пристально посмотрел на меня, задумчиво запустил пятерню в растрепанную шевелюру, затем пригладил русые волосы и медленно кивнул.

– Если это действительно необходимо…

– Стал бы я беспокоить вас по пустякам!

– Хорошо. Я учту ваше пожелание.

– Буду премного благодарен, – улыбнулся я. – Не смею больше вас задерживать.

Поэт направился к кабинету Софи, а я согнал с лица фальшивую улыбку и поморщился. Не могу сказать, что Альберт Брандт вызывал у меня какое-то особое раздражение, просто требовалось время, чтобы привыкнуть к его присутствию в жизни Софи.

Ревность? Скорее, банальная обеспокоенность.

Поэт имел репутацию записного сердцееда, а Софи была не из тех, кто дает помыкать собой. Если однажды ситуация выйдет из-под контроля, сбросить очередное тело в канал не составит никаких проблем, но вот последствия…

Любое действие влечет за собой последствия, это я знал наверняка.

И вновь публика приняла представление ожидаемо тепло. Прима блистала, кордебалет если и уступал ей, то лишь самую малость. Когда смолк оркестр, зрители долго аплодировали, вызывая танцовщиц на бис, пока наконец на смену им не вышел конферансье и не объявил следующий номер.

Тогда я выскользнул из зала, чтобы перехватить Ольгу, но в фойе перехватили меня самого.

– Жан-Пьер! – позвала Софи. – Нам надо поговорить!

Зеленые глаза хозяйки клуба метали громы и молнии, а я лишь беспечно улыбнулся в ответ.

– У тебя новое ожерелье, кузина? Не видел его раньше.

Софи непроизвольно прикрыла декольте ладонью, но тут же опомнилась и потребовала объяснений:

– Какого дьявола ты вмешиваешься в мою личную жизнь?

Я подступил к ней вплотную, так, что уловил цветочный аромат легких духов, и негромко произнес:

– Скажи, если сицилийцы или китайцы перережут твоему воздыхателю глотку, кому от этого станет легче?

Софи поджала губы, но разум возобладал над эмоциями, и кузина лишь вздохнула.

– Жан-Пьер, ты сгущаешь краски.

– И даже если так?

– Займись Ольгой. Фальер настроен решительно, он уже дважды звонил с угрозами.

– Все под контролем. Я провожаю ее домой.

Софи посмотрела на миниатюрные золотые часики и предупредила:

– Я уеду через полчаса.

– Мы с Лукой проводим тебя. И завтра встретим.

– Ты меня утомил! – объявила кузина и ушла к себе в кабинет.

Я усмехнулся ей в спину и отправился навестить Ольгу. Лука, которому вновь выпала нелегкая задача отгонять от танцовщиц назойливых поклонников, сегодня попросту натянул поперек прохода ленту, а сам спокойно сидел на стуле и листал газету.

– Все в порядке? – уточнил я на всякий случай.

– Да, спокойно, – подтвердил громила.

Гримерная Ольги оказалась заперта, но на мой стук прима приоткрыла дверь и, одной рукой придерживая на груди халатик, попросила:

– Подождешь в комнате для отдыха? Я быстро.

– У меня есть полчаса, так что можешь не торопиться, – ответил я и не удержался от усмешки. – Или полчаса – это очень-очень мало?

– Успею! – рассмеялась она и скрылась в гримерной.

Я бы предпочел подождать внутри, но нет так нет. Заглянул в комнату отдыха и не успел еще даже раскрыть какой-то дамский журнал, как начали подходить девицы из кордебалета. Жан-Пьер просто не мог обойти их своим вниманием, пришлось травить анекдоты.

К тому времени, когда появилась Ольга в черном вечернем платье со скромным декольте, но глубоким вырезом на спине, забранным лишь прозрачным тюлем, я уже сделался душой компании и мог рассчитывать покинуть клуб с любой из красоток, а возникни такое желание, то и сразу с двумя.

Я поспешил раскланяться с девицами, вышел в коридор и согнал с лица широкую улыбку, от которой уже занемели щеки.

Шутник я и весельчак или многоликий притворщик?

Ответа на этот вопрос не было.

Только подозрения. И они мне не нравились.

– Что-то не так? – встревожилась Ольга. – Расстроился, что я вытащила тебя из малинника?

Я негромко посмеялся.

– Да ты меня просто спасла!

Мы поднялись на второй этаж, и немало удивленный нашим появлением Морис Тома самолично вручил Ольге бокал шампанского. Хотел всучить и мне, но я от выпивки отказался.

– Мне еще работать, Морис.

– Как скажешь.

– Нет, постой, Морис! – тут же остановил я буфетчика. – Ты здесь всех знаешь, не сочти за труд, представь обществу Ольгу.

– С превеликим удовольствием!

Сегодня никаких мероприятий не проводилось, и потому на втором этаже было не слишком многолюдно. Завсегдатаи клуба сидели в креслах, дымили сигарами и трубками, пили виски и коньяк. Кто-то читал свежую прессу, кто-то обсуждал последние новости. За одним из столов играли в карты, из дальнего угла разносился сухой перестук бильярдных шаров.

Я со спокойным сердцем оставил Ольгу на попечение буфетчика и уже двинулся к лестнице, когда краем глаза приметил знакомое лицо. В кресле у камина, вольготно закинув ногу на ногу, расположился инспектор Моран. Он курил сигарету и вел беседу с одним из наших постоянных гостей – доктором Ларсеном.

Терапевт с не самой широкой практикой не мог позволить себе членство в клубе, но всегда был в «Сирене» желанным гостем, поскольку время от времени оказывал нам профессиональные услуги, не придавая огласке даже самые сомнительные случаи. Обрабатывать мои ожоги два года назад Софи приглашала именно его.

И вот теперь он общается с полицейским. Нехорошо.

Бастиан Моран сидел ко мне вполоборота, и я поспешил этим обстоятельством воспользоваться. Незаметно приблизился и встал позади, но тема разговора оказалась банальней некуда: полицейский и терапевт обсуждали политику.

– Визит в Новый Вавилон полномочного представителя японского императора – это серьезный сигнал об изменении внешней политики Японии. Очень и очень серьезный, да! – уверял собеседника доктор Ларсен. – Долгие годы это островное государство следовало в кильватере Поднебесной, но власть вечного императора уже не столь незыблема, как прежде!

– Восстание подавлено, – возразил инспектор. – Нанкин пал.

– Вот! – увлеченно качнул бокалом терапевт. – К чему этот визит сейчас, когда в Поднебесной восстановлена стабильность?

Инспектор рассмеялся и заломил бровь.

– Вижу, у вас есть идея на этот счет.

– Есть, да! – подтвердил Ларсен. – Имеются достоверные свидетельства, что в Ночь титановых ножей китайцам удалось захватить одного из падших. И ходят упорные слухи, только лишь слухи, но я склонен им доверять, что долголетием и молодостью вечный император обязан именно крови этого инфернального создания. А сейчас она подошла к концу…

– И сколько же требуется крови падшего для вечной жизни?

– Одни говорят о капле в день, другие – о трех, но все источники сходятся в одном – принимать нужно совсем немного, иначе в организме начнутся необратимые изменения.

– Три капли в день? Это немного. Один-единственный падший мог обеспечить императору как минимум век молодости. А между тем с Ночи титановых ножей не прошло еще и шестидесяти лет.

Доктор Ларсен развел руками.

– Не знаю! – честно признал он. – Но как со временем наркоманы вынуждены выкуривать больше опиума, так, возможно, и вечному императору требуется все больше и больше крови.

– В таком случае он сейчас в панике, а в Поднебесной грядут большие перемены! – рассмеялся Бастиан Моран.

– Я искренне убежден, что ведущиеся сейчас медицинские исследования преподнесут нам еще немало сюрпризов! Вам доводилось слышать о переливании крови?

– Только то, что пишут в научных журналах, – ответил Моран.

Я не знал, что за игру он ведет, а поскольку доктор Ларсен и без того уже наговорил на обвинение в антинаучной деятельности, поспешил вмешаться в разговор.

– Инспектор! – произнес я во всеуслышание. – Рад видеть вас снова! Вы здесь по службе?

Бастиан Моран обернулся и взглянул на меня… недобро.

– Нет, Жан-Пьер, – продемонстрировал он отменную память на имена и лица, – я здесь по приглашению маркиза.

– О! Тогда не смею вас больше отвлекать. – Я шагнул от камина, но сразу развернулся обратно. – Да, мсье! Нет новостей?

Инспектор молча покачал головой, и я больше не стал докучать ему и отправился на выход. Доктор Ларсен не первый день живет на этом свете, должен понимать, чем чревата излишняя откровенность с полицейским.

На первом этаже меня уже дожидалась недовольная Софи.

– Где ты пропадал, Жан-Пьер?! – возмутилась она, но как-то без огонька, словно мысли были заняты чем-то другим.

– Неужели Альберт уже раскочегарил свой адский агрегат?

– И давно!

– Пять минут! – попросил я и побежал на поиски Луки. Отправил вышибалу на задний двор, а сам спустился в подвал и достал из кладовой пару револьверов. По нынешним временам карманный пистолет представлялся мне огневой мощью совершенно недостаточной.

Убедившись, что оба «Веблей – Фосбери» четыреста пятьдесят пятого калибра заряжены, я сунул один за пояс, а другой вручил Луке. Громила при виде оружия и глазом не повел, спрятал под пиджак, будто так и надо.

Мы выехали с заднего двора и остановились на углу. Стемнеть еще толком не успело, поэтому Альберт Брандт сразу увидел нас, опустил на лицо гогглы и вывернул руль. Приземистая самоходная коляска резво побежала от клуба, но поэт о моей просьбе не забыл и сразу за перекрестком заметно сбросил скорость.

– Не гони! – попросил я Луку, и тот придержал лошадей.

Вскоре за экипажем поэта пристроилась громоздкая повозка на паровом ходу, но, когда Альберт повернул на соседнюю улицу, неповоротливый фургон продолжил движение вперед и преследовать коляску не стал.

На город быстро наползали густые осенние сумерки, и хоть задние фонари не давали потерять экипаж из виду, я попросил Луку сократить отставание. Слежки в любом случае опасаться уже не приходилось, но неприятный сюрприз мог караулить нас у дома Софи.

И вновь мои опасения не оправдались. На тихой улочке респектабельного района, где жила кузина, не оказалось ни единой живой души. Газовые фонари освещали своим мягким желтым сиянием тротуар, и дорога просматривалась от перекрестка и до перекрестка.

Уютный дом, хороший район. Аккуратные ряды лип, газоны и клумбы, вывешенные за окна цветочные горшки. В небе желтел узенький серп растущей луны, а над землей понемногу начинал расползаться полупрозрачный туман. Кругом – тишина и спокойствие и неожиданно много для городской застройки простора.

Когда сторож распахнул ворота, позволяя заехать самоходной коляске поэта во двор, Лука недовольно крякнул, но никак комментировать увиденное не стал. Через кованую ограду мы увидели, как Софи и Альберт проходят в дом, и тогда вышибала спросил:

– Обратно в клуб?

– Постоим минуту, – ответил я, дождался, когда засветятся окна квартиры на последнем этаже, и лишь потом кивнул. – Да, поехали.

На обратном пути, уже после того, как мы свернули к набережной Ярдена, где-то поблизости во дворах раздалась пронзительная трель полицейского свистка, и сразу хлопнуло несколько пистолетных выстрелов, а за ними выдал одну нескончаемо длинную очередь пулемет.

– Гатлинг долбит, – со знанием дела определил на слух Лука.

Раскатисто бахнуло, над домами засиял алый шар сигнальной ракеты. Наш экипаж отъехал на пару кварталов, когда в небе вспыхнули прожектора выплывшего из темноты дирижабля. Ослепительные лучи принялись шарить по земле, и Лука неуютно поежился.

– Опять нечисть ловят. Никак не выловят…

– Скорее всего, – согласился я с громилой.

Никто доподлинно не знал, по какой причине Новый Вавилон лишился защиты от инфернальных сил, но сразу после неудачного переворота город заполонили малефики и порождения тьмы. Поначалу улицы патрулировали армейские части, затем их сменил спешно сформированный спецотдел полиции метрополии. В конце концов, ситуацию удалось стабилизировать, но облавы продолжались до сих пор.

Лука высадил меня у клуба, а сам отправился сдавать арендованную коляску владельцу. Я поднялся на второй этаж и обнаружил Ольгу в окружении членов клуба и их спутниц.

– Нам стоит ей приплачивать! – усмехнулся буфетчик в ответ на мой вопрос, как приняли танцовщицу завсегдатаи. – Мы сможем неплохо заработать, если она продолжит выходить к гостям после представления.

Людей на втором этаже и в самом деле оказалось куда больше, чем того стоило ожидать от буднего вечера.

– Стоит подумать об этом, – улыбнулся я, издали помахал Ольге и отошел к лестнице, не желая привлекать внимание гостей.

Танцовщица без всякой спешки попрощалась со всеми и спустилась в фойе.

– Все хорошо, Жан-Пьер? – спросила она у меня.

– Да. Идем?

– Только заберу свои вещи.

Мы дошли до гримерки примы, Ольга отперла дверь и подняла с пола просунутый под нее конверт.

– Очередное любовное признание? – предположил я.

Танцовщица вынула листок и ойкнула от испуга. Я подхватил выпавшее из ее руки послание, там оказалось написано лишь одно слово: «Пожалеешь!»

– Почерк тот же? – спросил я.

– Не знаю!

Встревоженная угрозой Ольга выставила меня за дверь; я прислонился к стене и продолжил изучать листок. Тот пах табаком, а не духами, да и почерк на женский нисколько не походил. Едва ли угроза – дело рук чьей-то слишком уж ревнивой супруги. Я аккуратно сложил бумажку и убрал ее к себе в портмоне.

Вновь распахнулась дверь, и в коридор вышла Ольга, уже в невзрачном повседневном платье и с легкой накидкой на плечах. В руках она держала сумочку и шляпку.

– Прошу, Жан-Пьер, проводи меня домой, – попросила танцовщица, запирая гримерку.

– Где ты сейчас живешь?

– В пансионе на той стороне канала. Здесь совсем недалеко. Можно дойти пешком.

После недолгих раздумий я так и решил поступить. Извозчики – народ ненадежный и слишком болтливый; даже если никто не станет выспрашивать намеренно, запросто могут растрепать из пустого бахвальства, что подвозили «ту самую дамочку с афиши варьете».

– Ты вооружен? – встревоженно спросила Ольга.

Я достал из кармана пистолет и дослал патрон. И хоть сделал это демонстративно, но отнюдь не только для успокоения спутницы. Не важно, водит она меня за нос или нет: и обозленные социалисты, и потерявший от страсти разум поклонник пустят в ход оружие без малейших колебаний, у меня в этом не было ни малейших сомнений.

Мы покинули клуб через черный ход и сразу свернули в соседнюю подворотню. Никто нас не остановил, не окрикнул, не попросил закурить. Да никого поблизости и не было, только доносилось откуда-то с крыши отчаянное кошачье мяуканье и шипела в одной из квартир заезженная патефонная пластинка.

Было темно, и Ольга держала меня за руку, опасаясь оступиться, но очень скоро мрак подворотен остался позади и мы вышли на набережную канала Меритана. Там горели газовые фонари и мерцали лампы у выставленных на тротуар столиков, играла музыка, караулили прохожих зазывалы питейных заведений, в сторону Ярдена проехали два верховых констебля. На нас никто внимания не обращал, принимая за еще одну влюбленную парочку.

Мы дошли до моста, и спокойная вода канала показалась оттуда черным зеркалом.

Студеный октябрьский ветер, плеск темной речной воды…

Я и сейчас помнил свой первый надсадный вдох и легкий привкус дыма.

– Все в порядке? – забеспокоилась Ольга, уловив сотрясшую меня дрожь.

– В порядке, – ответил я и оглянулся.

За ними никто не последовал, и мы спокойно отправились дальше.

– Не заблудимся? – пошутил я, когда на одном из перекрестков Ольга потянула меня в боковой переулок.

Ольга рассмеялась.

– Все просто! Третий поворот направо после моста.

Но мне было не до смеха. Если впереди окажется западня, шансов вырваться у меня будет немного. Но я не повернул назад, лишь сунул руку в карман с пистолетом.

В переулке сгустились тени, все окна были закрыты ставнями и плотными шторами, темноту худо-бедно разгоняли лишь тусклые фонари над табличками с номерами строений. Но никто нас впереди не поджидал. Злоумышленникам было бы попросту негде спрятаться: фасады домов шли одной сплошной стеной, а там, где случались прорехи, проходы закрывали высокие заборы и решетки. Никаких подворотен.

– Маркиз Арлин часто появляется в клубе? – спросила вдруг Ольга.

– А что такое?

Прима замялась.

– Он показался таким важным! Не уверена, как он отнесется к моему присутствию.

– Все будет хорошо, – уверил я Ольгу, вспомнил о закрытых приемах и оргиях в кабинетах на третьем этаже и не удержался от совета: – Но по возможности сохраняй с ним дистанцию.

– А что такое? – насторожилась танцовщица.

– Высший свет! – фыркнул я с таким видом, будто это объясняло решительно все.

Хотя и в самом деле объясняло.

– Ах, ну да! – как-то неуверенно кивнула Ольга и указала на двухэтажный особняк с крытой красной черепицей крышей. – Мы пришли.

Пансионат назывался «Старый клен», и без клена действительно не обошлось: раскидистая крона возвышалась над домом, и раскачиваемые порывами ветра ветви тихонько скребли по черепице.

– Увы, пригласить тебя на чашку чая не могу, – вздохнула Ольга, но, как мне показалось, без особого сожаления, и постучала медным молоточком по двери. – Здесь слишком строгие правила.

– Уже поздно для чая, – рассмеялся я, – лучше как-нибудь приглашу тебя к себе на бокал вина.

– Очень любезно с твоей стороны…

Закрывавшая смотровую щель пластинка отодвинулась, на улицу вырвался тусклый отблеск горевшей в прихожей лампы, но он тут же померк, как если бы кто-то приник к двери, чтобы рассмотреть гостей. После секундной заминки лязгнул засов, Ольга потянула ручку и шагнула через порог.

– Госпожа Ховард! – поздоровалась танцовщица с хозяйкой пансионата.

Строгая тетушка лет пятидесяти в темном платье возмущенно вскинула голову.

– Дорогая Оливия! Мы не принимаем гостей в столь поздний час! А незамужней девушке водить к себе мужчин и вовсе в высшей степени неприлично!

Танцовщица покраснела – едва ли от смущения, скорее от раздражения, – и я поспешил обворожительно улыбнуться.

– Мадам! Я представляю работодателя мадемуазель Оливии и обязан убедиться, что она благополучно добралась до дома.

Хозяйка слегка оттаяла, но лишь слегка.

– Вы убедились! Можете идти.

– Не совсем, – покачал я головой. – Позвольте, мадам…

Я ловко просочился мимо оторопевшей тетушки и спросил Ольгу:

– Где твоя комната?

Госпожа Ховард не стала поднимать крик, лишь возмущенно фыркнула, и тогда Ольга поспешно взбежала по лестнице на второй этаж и отперла одну из дверей.

– Вот и все, – сказал она, разворачиваясь на пороге. – Ничего не хочешь спросить?

– Нет, мадемуазель Оливия, не хочу. Остановиться здесь под другим именем – отличная идея. В вас пропадает настоящий конспиратор.

– Ну да… – скомканно улыбнулась Ольга и нервно закусила губу.

– Спокойной ночи, – попрощался я, не желая смущать приму еще больше.

Но тут в комнате послышался стук; танцовщица вздрогнула и прижала ладонь к груди.

– Чертов клен! – тихонько выругалась она. – Так и лезет ветками в окно!

– Еще раз спокойной ночи! – повторил я свое пожелание и спустился в гостиную.

– Вижу, вы очень ответственный молодой человек, – со скрытой усмешкой произнесла дожидавшаяся меня там хозяйка.

– Ах, мадам! Когда работаешь на родственников, просто нет права на оплошность!

– Выпьете чаю?

– Возможно, в следующий раз. Увы, сейчас мне надо бежать.

Я распрощался с госпожой Ховард, вышел за дверь и со спокойной душой зашагал по переулку. Уверен, никому и в голову не придет искать Ольгу Орлову в этом скромном пансионате.

Домой я не пошел. Сразу не пошел.

Для начала отыскал закусочную, где столовались извозчики и прочий люд, работавший допоздна, взял миску варева, что готовили в одном из огромных чанов, и с кружкой пива уселся в дальнем углу. Без всякой спешки поужинал, заказал добавку и в тусклом свете газового рожка принялся зарисовывать в блокнот встреченных за день людей.

Господин Чен и его подручные, взбешенный Анри Фальер, вальяжный Натан Ульрих, недовольный инспектор Моран…

Вот какого дьявола он заявился в клуб?

Я этого не знал.

Ничего не знал. Слишком много неизвестных было в этом уравнении.

Еще и «Готлиб Бакхарт»! Но это завтра. Лечебницей для душевнобольных я займусь уже завтра…

Часть четвертая

1

Утром обнаружил пистолет под подушкой и даже не вспомнил, как сунул его туда и зачем. Еще и патрон оказался дослан. Я разрядил «Зауэр», вернул патрон в магазин и воткнул его обратно в рукоять. Затем посмотрел в зеркало и с облегчением перевел дух.

Это я. Это до сих пор я.

Жан-Пьер Симон.

Я побрился и отклеил с виска полоски лейкопластыря. Кожа под ними оказалась влажной и заметно покрасневшей, но рана уже зарубцевалась.

Выкинув лейкопластырь в мусорное ведро, я оделся и отправился в спортивный зал. От тренировочного боя отказался, просто размялся и поработал с гантелями и штангами. Иначе никак – тело еще окончательно не сформировалось, глазом моргнуть не успею, как заплыву жиром.

Закончив тягать железо, я принял душ, насухо вытерся колючим полотенцем, оделся и поднялся из подвала на улицу. Там у тумбы с театральными афишами меня уже дожидалась арендованная коляска; Лука сидел на козлах и зевал в кулак.

Я потратил четверть франка на покупку газет, забрался к громиле и спросил:

– Успеваем позавтракать?

Лука вытащил карманные часы и покачал головой.

– Нет, хозяйка просила забрать ее в половине одиннадцатого. Пора ехать.

– Тогда вперед! – вздохнул я и перебрался под тент.

Небо затянули низкие облака, накрапывал легкий-легкий дождь, но капли моментально испарялись, стоило им только упасть на разогретые камни брусчатки. Было тепло и влажно. Город заполонил смог, дым стелился над улицами, и самоходные коляски, паровики и телеги тонули в его серой пелене, а дирижабли огромными рыбинами плыли над крышами домов.

– Все строят и строят, – проворчал Лука, когда коляска выехала на проспект и стал виден вздымавшийся к небу шпиль императорского дворца.

– Чем бы дитя ни тешилось, – усмехнулся я в ответ, хоть, если начистоту, меня величественное сооружение просто-напросто завораживало. Уверен – оттуда виден весь Новый Вавилон, а в ясную погоду – и океан.

Простор.

Я вздохнул и зашуршал газетами, но ничего интересного там не оказалось, по крайней мере, ничего интересного лично для меня. О недавнем налете на Ссудно-сберегательную контору не забыли, но криминальным репортерам не удалось выведать новых подробностей, тема явно начинала уходить на второй план. Надеяться на быстрое раскрытие этого преступления не приходилось.

Постепенно уличное движение замедлилось, завыли клаксоны самоходных колясок, загудели паровики, а извозчики привставали на козлах, чтобы разглядеть происходящее впереди. Мы ехали у обочины, поэтому Лука благоразумно повернул в переулок, но почти сразу показался выставленный полицейскими пикет. Дальше выстроились броневики и мощные паровые грузовики с закрытыми кузовами. Констебли в касках и кирасах тащили к машинам приличного вида молодых людей, а отдельных упрямцев без церемоний били дубинками и успокаивали электрическими разрядниками.

У меня аж мурашки по всему телу побежали.

– Проезд закрыт! – замахал нам жезлом регулировщик. – Езжай отсюда! Езжай, кому сказано!

Лука направил лошадь на боковую улочку, повернулся ко мне всем корпусом, поскольку его мощная шея почти не крутилась, и недоуменно спросил:

– Это что еще за дела?

Я зашелестел газетными листами, отыскал нужную статью и прочитал:

– «Лидеры механистов призывают студентов академии выйти на демонстрацию против грядущего визита ее императорского величества в восстановленный лекторий «Всеблагого электричества». Председатель попечительского совета лектория сэр Густав Гольц навал подобные призывы опасной провокацией».

– Бездельники дурью маются, – проворчал громила, – а нам теперь круги нарезать.

Мы немного покрутились по району – к счастью не слишком долго, но к назначенному времени все равно опоздали. Когда подъехали, Софи уже дожидалась нас у ворот; я спрыгнул на брусчатку и протянул ей руку, помогая забраться в коляску.

– Выглядишь усталой, – невинно заметил, усаживаясь рядом. – Бессонная ночь?

Софи остро глянул в ответ и промолчала. Но и разноса за опоздание устраивать не стала. Лука сразу приободрился, перестал горбиться и распрямил спину.

Обратно он поехал другой дорогой, поэтому до клуба добрались без заминок, а вот уже там громила насторожился, придержал лошадей и расстегнул пиджак.

– Джузеппе черти принесли, – предупредил Лука, поправляя рукоять заткнутого за пояс револьвера.

Я вчера свой «Веблей» оставил в каморке истопника, поэтому вынул из кармана «Зауэр», дослал патрон и прикрыл оружие газетой.

– Успокойтесь! – потребовала Софи. – Уверена, он просто хочет поговорить.

Лука фыркнул, но с хозяйкой спорить не стал. Джузеппе и в самом деле приехал лишь в сопровождении помощника, да еще на козлах остановившегося неподалеку экипажа сидел жуликоватого вида парень с низко опущенным на лицо козырьком серой кепки. Едва ли сицилийцы решат устроить разборки при столь неоднозначном раскладе.

Входная дверь клуба была слегка приоткрыта – кто бы ни дежурил в вестибюле, без поддержки мы не останемся, – поэтому я еще раз внимательно оглядел пустую улицу и скомандовал:

– Лука, на тебе Малыш.

Затем я помог Софи спуститься на тротуар, попросил:

– Держись за мной, – и, продолжая прятать пистолет под газетой, первым направился к входу в клуб.

Сицилийцы двинулись навстречу. Большой Джузеппе загородил нам дорогу и приподнял шляпу над головой.

– Доброе утречко, госпожа Робер! – поздоровался он.

Энио остановился за спиной у главаря с демонстративно засунутыми в карманы брюк руками.

– Хорошего дня, Джузеппе! – ответила Софи. – Извини, я спешу…

– Не стоило трясти китайцев да еще впутывать в это нас! – сразу перешел сицилиец к делу. – Верните Чену деньги, пока еще есть такая возможность.

– А как это касается вас, Джузеппе?

Сицилиец нахмурился и от прямого ответа воздержался.

– Мы еще можем договориться и решить все полюбовно, – заявил он вместо этого. – Не буду расписывать преимущества сотрудничества…

– И не надо! – отрезала Софи. – Моим партнерам ваше предложение неинтересно.

– Вашим партнерам? – впервые нарушил молчание Малыш, давая понять, что не верит ни в каких партнеров.

Большой Джузеппе поднял руку, призывая помощника к молчанию, и спросил:

– Вы вернете деньги?

– А почему бы не вернуть деньги вам? – поинтересовалась Софи, спокойно обошла сицилийцев и начала подниматься на крыльцо.

Вопрос кузины был риторическим. Сицилийцы просто не могли потерять лицо, пойдя на попятный. И не важно, о какой сумме шла речь. Все дело – в репутации.

– Надеюсь, вы одумаетесь, госпожа Робер! Подумайте о последствиях! – повысил голос Джузеппе, потом уставился на меня. – Да китайцы вас с потрохами сожрут!

Я недобро улыбнулся.

– Как думаете, старина Чен уже решил, что мы работали заодно и облапошили его в четыре руки?

Сицилиец сплюнул под ноги, развернулся и зашагал к экипажу, а его подручный вынул руку из кармана и наставил на меня указательный палец, будто взял на прицел.

– Пуф! – выдохнул Энио и отправился вслед за главарем.

Они укатили прочь, тогда я взбежал на крыльцо и спросил у стоявшего в дверях Гаспара:

– Жиль не появлялся?

– Нет, – покачал головой испанец и развел руками. – С ним случается такое иногда…

– Разберемся! – отмахнулся я и поспешил в кабинет Софи.

Кузина стояла у бара с бутылкой шерри в руке и задумчиво разглядывала этикетку.

– С утра пораньше? – усмехнулся я.

Софи поморщилась и вернула бутылку в буфет.

– Ладно! – вздохнула она после этого. – Что скажешь по поводу Ольги? Что-то удалось узнать?

– Пока ничего. – Я достал из бумажника вчерашнее послание с угрозой и кинул его на стол. – Почерк, случайно, не знаком?

Хозяйка клуба присмотрелась к листку и покачала головой.

– Нет, никто не приходит на ум. Что собираешься делать?

Я забрал послание и пообещал:

– Присмотрю за ней.

– Присмотри. Это наша единственная ниточка. На полицейских надежды мало, налетчики залегли на дно, – заявила Софи, подошла к зеркалу и смахнула с лица черные локоны.

– Прекрасно выглядишь, – не удержался я от комплимента.

– Льстец! – Кузина села за стол, передвинула к себе пачку неразобранной корреспонденции и спросила: – Какие планы на сегодня?

– Позавтракаю и кое-куда скатаюсь. К обеду вернусь. Если вдруг буду задерживаться, позвоню.

– Позвони обязательно! Сам видишь, будто на вулкане живем…

Я кивнул и вышел за дверь. На кухню не стал даже заглядывать – самое большее, там удалось бы отыскать заветренный сандвич. Вместо этого дошел до перекрестка и в палатке на углу купил облитую расплавленным сыром лепешку и кусок мясного пирога. Завтракая за скособоченным столиком, успел пролистать утренние газеты, потом запил еду стаканом газированной воды с малиновым сиропом и отправился на площадь Ома.

Никаких ассоциаций трапеза не вызвала. Абсолютно никаких. Еда и еда.

2

Пока дожидался попутного паровика, мальчишка со щетками и ваксой прилежно вычистил мои запыленные ботинки. Я кинул ему мелкую монету, посмотрел на свое отражение в витрине и остался увиденным доволен.

Гладко выбрит, ровно подстрижен, опрятно одет. Кепка, пиджак, свежая сорочка, не слишком мятые брюки. Опять же чистые ботинки. Блокнот и карандаш. Под мышкой зажата свернутая газета.

Даже ссадина на виске нисколько не портила образ. Скорее, наоборот, придавала ему некую законченность. Как и сбитые костяшки, шрам на скуле и подживший синяк.

Только вот акцент…

Французский акцент сейчас был ни к чему.

Я откашлялся и огляделся по сторонам, желая завязать с кем-нибудь разговор и попрактиковаться в столичном выговоре, но тут на круг вывернул паровик за номером пять с двумя красными полосами на бортах. Когда самоходный вагон притормозил у остановки, я запрыгнул на площадку, оплатил проезд и ухватился за поручень.

Колеса резво застучали на стыках рельсов, за окнами замелькали деревья, дома и телеги. Все как обычно, все как всегда. Разве что полицейских на улицах было куда больше, чем обычно. И не только регулировщиков и постовых на перекрестках, но и конных констеблей в скверах и бойцов в полной выкладке у припаркованных в переулках броневиков.

Готовятся гонять студентов? Уж лучше бы налетчиков искали!

Я задумался, не заняться ли этим самому, но сразу фыркнул себе под нос. Я не сыщик. У меня нет ни навыков, ни связей, самостоятельно мне социалистов не найти. Да и у них ли еще бумаги? В этом были большие сомнения.

Паровик вывернул на набережную и покатил вверх по течению Ярдена. Дым вовсю валил из трубы, время от времени вагоновожатый мощным гудком требовал освободить пути, и всякий раз после этого у меня еще долго звенело в ушах. К счастью, до мигрени дело не дошло.

Когда центр города сменился жилыми застройками и рельсы повернули на мост, я спрыгнул с площадки и зашагал к ближайшей станции подземки. Купил билет в будке на входе, спустился на платформу, и почти сразу из тоннеля вылетел паровоз, весь в клубах белого пара.

Я показал билет контролеру и занял место в вагоне второго класса. На протянувшихся вдоль стен сиденьях расположились цеховые мастера, помощники инженеров и клерки заводоуправлений, случайных людей не оказалось. Оно и немудрено – эта ветка подземки шла прямиком на фабричную окраину.

Раздались два коротких гудка, вагон дрогнул, и состав вполз в тоннель, а там резво покатил вперед, все набирая и набирая ход. Вагон начал раскачиваться, показалось даже, что вот-вот – и он сойдет с рельсов, но никто из моих попутчиков обеспокоенности не выказал. В окнах замелькали яркие пятна фонарей.

Свет – тьма. Свет – тьма. Свет – тьма.

Вспышки и мрак.

Затем поезд замедлил бег и въехал в подземный зал соседней станции. Кто-то вышел, кто-то зашел, и мы отправились дальше. Я покинул вагон на конечной остановке и поднялся на улицу по лестнице, показавшейся с непривычки просто бесконечной. Да еще земля так и раскачивалась под ногами, поэтому после недолгих раздумий я пришел к выводу, что подземка мне определенно не понравилась.

Но какие варианты? Извозчики заломили бы за поездку на окраину кругленькую сумму, а никак иначе до лечебницы для душевнобольных имени Готлиба Бакхарта было попросту не добраться.

На крыльце станции я сверился с записями в блокноте, выбрал нужную улицу и зашагал вдоль обочины. В округе располагалось сразу несколько фабрик и заводов, меж их корпусов размещались склады и мастерские подсобных хозяйств. Хватало и конторских зданий, изредка попадались жилые дома, но какие-то совсем уж закопченные и неказистые.

Людей на улице почти не было, только со дворов доносились стук и лязг да несколько раз проехали повозки, нагруженные ящиками и мешками так, что надсадно скрипели оси. Однажды на пути повстречалась собачья стая, но шавки при виде меня сразу скрылись в ближайшей подворотне.

К лечебнице я вышел минут через десять. Легкий дождь сменился привычной для осени моросью, небо затянули плотные облака, и округа выглядела на редкость мрачно и неуютно. Корпуса «Готлиб Бакхарт» щерились спицами громоотводов, окна закрывали решетки, а территорию со всех сторон ограждал высокий забор с колючей проволокой поверху. В газетах писали, что его выстроили после случившегося во время пожара побега пациентов; до того оградой было обнесено лишь центральное здание.

Отыскав примерное месторасположение сгоревшего корпуса, я повертел головой по сторонам и двинулся к Ярдену. Саму реку отсюда не было видно из-за домов, но на картах был отображен один из ее притоков, убранный в подземный коллектор.

Мог я спрыгнуть в него, спасаясь от огня?

Мог, почему нет…

Прогулка до берега ничего не дала. Я не помнил больницу и узкие серые улочки округи не помнил тоже. Никаких ассоциаций. Ничего не ворохнулось ни в душе, ни в памяти.

Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Ожоги, ночь, подземный коллектор. Это было похоже на правду. Но пока лишь похоже…

Я развернулся и направился обратно к лечебнице. И удивительное дело: чем ближе подходил к главным воротам клиники, тем тяжелее становилось на сердце. Словно подспудно надо мной довлело опасение, что сейчас распахнутся двери и на улицу выскочат крепкие санитары, запеленают в смирительную рубашку и уволокут в обитую войлоком комнату.

Что будет дальше? Никаких догадок.

И потому я не стал придавать значения своим страхам, встал напротив проходной и достал блокнот. Какое-то время ушло на заточку карандаша, а затем на листе штрих за штрихом начало возникать мрачное четырехэтажное строение с глухой дверью и зарешеченными окнами. На крыше торчали штыри громоотводов, от одного взгляда на них по спине забегали мурашки. На стенах висели водосточные трубы, переходящие в раструбы уже между вторым и третьим этажами, поверх высокого забора железным чертополохом протянулась колючая проволока.

Я как раз заканчивал набросок, когда дверь распахнулась и ко мне направился крепкий парень в форме больничного охранника. На одном его боку висела дубинка с электрическим разрядником, на другом торчала в сторону рукоять убранной в кобуру «Гидры».

– Что это ты делаешь?! – с ходу потребовал объяснений крепыш.

– Рисую, – спокойно ответил я.

– Это закрытая территория!

Я оторвался от блокнота и усмехнулся.

– Серьезно?

– Проваливай или я вызову полицию!

– А что, если я хочу перекинуться парой слов с кем-нибудь из здешних мозгоправов?

– Персоналу запрещено общаться с прессой! – заученно отчеканил охранник.

– Разве запрет остановит того, кто захочет срубить пятерку, дружище? – поинтересовался я.

– Что-то ты слишком щедрый для газетчика!

Я вытащил из кармана прихваченный с собой выпуск «Столичных известий» и развернул его на криминальной хронике, демонстрируя охраннику нарисованный полицейским художником портрет одержимого электричеством сиятельного.

– Не, – рассмеялся парень. – Тут тебе ничего не обломится! Сыщики давно всех досуха высосали!

– Серьезно? – Я выудил из бумажника стопку пятерок, благо загодя разменял одну из пятидесятифранковых банкнот. – А если меня волнует судьба профессора Берлигера?

Охранника синенькие портреты Александра Вольты однозначно заинтересовали, он оглянулся и облизнул губы.

– Решил зайти с другого конца?

– Почему нет?

– Профессор сгорел, даже пепла не осталось.

Я на миг задумался, потом кивнул и спросил:

– У Берлигера было собственное отделение. Кто-то из его персонала еще работает в клинике?

Охранник протянул руку, получил пятерку и посмотрел на меня с хитрым прищуром.

– Отделение было небольшое, кто-то погиб при пожаре, кто-то уволился. В клинике остались только охранники, но они просто стояли на входе. Могу назвать пару имен, хотя предупреждаю сразу – толку не будет.

Не было никакой возможности проверить, не морочат ли мне голову, но я решил довериться интуиции и выдернул из пачки следующую банкноту.

– С кем стоит поговорить из тех, кто уволился?

Охранника принял купюру и уточнил:

– Тебя интересует только имя?

Я протянул ему очередную пятерку и добавил:

– И где этого человека найти.

– Эндрю Кларк, – сообщил тогда охранник. – Устроился санитаром в Общественную больницу округа Кулон. Найдешь его там.

– А остальные?

– Понятия не имею. Отделение расформировали подчистую. Мы время от времени катаемся в окружную больницу за психами, встретил там Кларка совершенно случайно. А так бы даже и не знал, где он теперь.

Я медленно кивнул, обдумывая услышанное.

– У тебя все? Тогда проваливай, а то наряд вызову, – предупредил охранник и скрылся на проходной.

Не стал задерживаться у клиники и я, вернулся на станцию подземки. На окраину электричество еще не провели, и перрон освещал мягкий свет газовых фонарей. В ожидании поезда я принялся доводить до ума рисунок главного корпуса. Нашлось на нем место и алчному охраннику. Если тот вдруг облапошил меня, проучить ловкача будет несложно.

Но не облапошил, думаю, нет. Скорее, рассказал то же, что и всем остальным.

В конце концов, зачем напрягаться и выдумывать нечто новое?

3

Когда у платформы наконец остановился поезд, я вместе с несколькими работягами, коммивояжером с неподъемным чемоданом и компанией скромно одетых женщин, державшихся наособицу, погрузился в пустой вагон и покатил обратно в город. Вышел на одну остановку раньше – оттуда до округа Кулон было рукой подать, но, памятуя о данном кузине обещании, первым делом отыскал телефонный аппарат и позвонил в клуб.

На вызов ответили сразу, будто специально сидели перед аппаратом и ждали звонка.

– Бонжур… – осторожно произнес я, смущенный такой стремительностью, но оказалось, что трубку сняла Софи.

– Жан-Поль, ты где?! – встревоженно выпалила она.

– Тут неподалеку. Что-то случилось?

– Звонил Натан Ульрих. В канале выловили тело, они думают, это Жиль.

Сердце екнуло, но я поборол растерянность и спросил:

– Что случилось? Это сицилийцы?

В трубке послышался тяжелый вздох.

– Пока никакой ясности нет, – ответила Софи. – Нет даже уверенности, что это именно Жиль. Сможешь съездить в морг на опознание?

Я беззвучно выругался, но отказывать кузине не стал и достал блокнот.

– Диктуй адрес.

– Тебе нужен новый морг на площади Везалия. Это сразу за Медицинской академией.

– Разберусь, – решил я и уточнил: – Ты в порядке?

– Да. Позвони сразу, хорошо?

– Обязательно.

Я повесил трубку, вышел на улицу и взмахом руки подозвал извозчика, поджидавшего клиентов неподалеку от станции подземки. Освобожденное тем место немедленно занял выехавший из соседнего переулка экипаж.

– Куда желает ехать синьор? – спросил извозчик с резким акцентом недавнего переселенца.

Я укрылся от мороси на сиденье под кожаным верхом и распорядился:

– На площадь Везалия.

Извозчик неуверенно покрутил головой и спросил:

– Покажете дорогу?

Я имел весьма отдаленное представление, где находится морг, поэтому сообщил новый ориентир:

– Медицинская академия!

– Ах, академия! Знаю, синьор! Вмиг домчу!

Удивительное дело, но извозчик доехал до места, ни разу не заплутав по дороге. Правда, выезд на площадь ему с ходу отыскать не удалось, пришлось срезать пешком напрямик через территорию академии. Но идти оказалось всего ничего, даже промокнуть не успел.

Справляться насчет опознания не пришлось, на крыльце морга меня дожидался Натан Ульрих. Это немного даже обеспокоило: с чего бы шефу полицейского участка самолично заниматься такими формальностями?

– Жан-Пьер? – Полицейский выкинул окурок в урну и позвал меня за собой: – Идем!

В морге пахло смертью.

Нет, на самом деле там стоял густой дух химических реактивов и дезинфицирующих средств, но тлен и разложение ощущались словно бы даже на подсознательном уровне.

Длинная комната с телами оказалась просторной и не слишком светлой. Электрические лампы горели вполнакала, лишь в одном углу сиял яркий фонарь. Туда мы и направились.

Два санитара прикатили тележку с накрытым простыней телом, врач в белом халате сдернул ее и отошел в сторону. Кожа обнаженного покойника в ярком свете показалась синюшно-бледной, сам мертвец выглядел одутловатым и распухшим; сказалось нахождение в воде. И все же я узнал его с первого взгляда. Это был Жиль.

– Да, это он, – произнес я, враз ощутив заполнивший покойницкую промозглый холод. – Это Жиль Гримо.

Ульрих достал блокнот и сделал в нем пометку, а врач приказал санитарам:

– Везите в прозекторскую!

Я сглотнул и спросил:

– Что с ним случилось?

Патологоанатом фыркнул.

– Спросите у полицейских!

Натан Ульрих досадливо поморщился и уточнил мой вопрос:

– Какова причина смерти?

Врач указал на выход, а когда мы вышли в коридор, прикрыл за нами дверь и соизволил сообщить:

– Предварительный осмотр показал единственное ножевое ранение под левой лопаткой. Точнее скажу после вскрытия, но, по всем признакам, в воду его сбросили уже мертвым. Скорее всего, смерть наступила практически мгновенно, судя по углу наклона, клинок должен был поразить сердце.

Полицейский записал в рабочий блокнот: «Заколот в спину», – и уточнил:

– Когда наступила смерть?

– Сложно сказать, но вряд ли больше суток назад.

– Последний раз его видели вчера около пяти часов вечера, – подсказал я.

Ульрих кивнул, сделал очередную пометку и спросил:

– Что скажете по клинку?

– Клинок очень узкий и плоский, это единственное, что пока известно, – ответил патологоанатом.

– Стилет? – предположил я.

– Возможно. Но не буду строить предположений.

Врач распрощался с нами и отправился в прозекторскую, а мы вышли на крыльцо. Там Натан Ульрих сразу закурил, потом снял котелок и пригладил тронутые сединой волосы.

– Какого дьявола у вас происходит? – спросил он с нескрываемым раздражением.

– Почему сразу у нас?

– Не надо вот этого! – оборвал меня полицейский. – Выкладывай!

– Жиль играл в карты. Вчера он собирался в Китайский квартал. Это все, что мне известно, – ответил я в общем-то чистую правду, и ничего, кроме нее.

Ульрих о пристрастии убитого охранника к карточным играм был осведомлен, поэтому никаких уточняющих вопросов задавать не стал. Лишь поинтересовался:

– Какое заведение он посещал?

– Не знаю.

– Что известно о его родне?

– Боюсь, не могу с этим помочь. Кузина должна знать больше.

Натан Ульрих захлопнул блокнот, не прощаясь, сбежал с крыльца и направился к стоявшему у фонтана на площади полицейскому самоходному экипажу. Тот был оборудован пороховым движком, но, в отличие от старших собратьев, брони оказался лишен.

Шеф полицейского управления забрался в салон и укатил прочь; я тяжело вздохнул и отправился на поиски извозчика. Как назло, именно в этот момент резко усилился дождь, пришлось укрыться от него в попавшейся по дороге итальянской закусочной. Заодно воспользовался оказией и попросил принести двойную порцию спагетти с мясной подливой и стакан кьянти, а пока готовили заказ, позвонил в клуб и сообщил Софи дурные вести.

Спагетти оказалось вкусным. Наверное. Голова была занята совсем другим.

Не важно, кто подкараулил Жиля и загнал ему под лопатку заточку – китайцы или сицилийцы, никак иначе, кроме как объявление войны, это расценить было нельзя. И одними извинениями и возвратом денег теперь ситуацию уже не исправить.

Дождь за окном лил все сильнее, ветер бросал капли на витрину, и через нее все виделось искаженным и смазанным. Но медленно катившую по дороге коляску с промокшим насквозь извозчиком я не пропустил.

Обед уже был оплачен, поэтому я выскочил на улицу, перемахнул через лужу с мутной водой и заскочил на сиденье под брезентовый верх.

– Клуб «Сирена» на Ньютонстраат! – объявил я встрепенувшемуся извозчику.

Тот поскреб щеку с подживавшими после бритья порезами и уточнил:

– Это у канала Меритана который?

– Да!

– Пять франков!

– Сдурел?

– Охота мокнуть по такой погоде?

– Я за пятерку и намокну, и высохну!

– Трешку? – умерил аппетиты извозчик.

– Поехали! – согласился я, сдвигаясь на середину сиденья. Косой дождь доставал и под брезент, штанины начали промокать. Но лучше так, чем пешком до паровика топать.

Извозчик взмахнул вожжами, и коляска покатила по дороге. Вдоль обочин неслись бурные ручьи, они растекались и пенились у решеток ливневых канализаций. Лужи встречались нечасто, но раз или два проносившиеся мимо самоходные коляски обдавали нас вылетавшими из-под колес брызгами грязной воды.

Впрочем, дождь вскоре начал слабеть, в низких облаках появились рваные прорывы. Освещенные солнечными лучами здания оказались неуместно яркими на фоне темно-синего неба. Когда подъехали к «Сирене», тучи окончательно снесло к центру Нового Вавилона, и над нами раскинулась чистая синева.

Ссыпав в заскорузлую ладонь извозчика полпригоршни набранной в бумажнике мелочи, я уже без всякой спешки дошел до крыльца клуба, поднялся на него и толкнул дверь.

– Уже слышал? – спросил Антонио, непривычно бледный и смурной.

– Слышал, – подтвердил я. – Полиция была?

– Уехали.

– А Гаспар и Лука?

– Здесь.

Я кивнул и отправился к Софи.

Хозяйка клуба сидела за столом и с мрачным видом смотрела в гроссбух. На краю стола стояла бутылка шерри, но бокал был пуст и чист, да и выпивкой в комнате не пахло.

– Что скажешь? – спросила Софи, подняв на меня взгляд зеленых глаз.

– Скажу, что стоит задействовать Ульриха, понять бы только, на кого его натравить. Жиля могли зарезать и китайцы, и сицилийцы.

– Или он обчистил в карты не того человека.

– Или так.

– Натан сказал, бумажника у него при себе не оказалось.

– Это еще ни о чем не говорит!

– Натан обещал во всем разобраться, но о табаке ему знать необязательно. Я уже подыскиваю покупателей на следующую партию товара. Без этих денег нам не удержаться на плаву!

Я прошелся по кабинету, достал из бумажника три банкноты по пятьдесят франков и спросил:

– У Жиля остались родственники?

– Насколько мне известно, нет.

– Тогда держи.

Софи от денег отказалась.

– Не нужно, – сказал она. – Раздели с остальными.

– Разменяешь?

Хозяйка клуба поднялась из-за стола, отперла сейф и отсчитала пятнадцать десяток. Мы обменялись банкнотами, и я двинулся к выходу, но Софи меня задержала.

– Будь осторожен, Жан-Пьер! – попросила она.

– Ты тоже, – вздохнул я и вышел за дверь.

Проверил гримерку Ольги, та оказалась заперта. Было слишком рано. В пустом клубе царила тишина, звук шагов гулко разлетались по коридорам. Отзвуки голосов слышались только в фойе.

Я присоединился к охранникам и отсчитал каждому по сорок франков, решив не мелочиться и не возиться с разменом.

– Небольшая премия.

– Доплата за риск? – пробасил Лука и нервно покрутил завитый ус.

– Дерьмо, а не доплата! – выругался Антонио. – Глупо рисковать головой за эту мелочь!

– Так устройся на завод, – пожал плечами Гаспар, убирая деньги в бумажник. Вот уж от кого не ожидал, но испанец воспринял известие о гибели коллеги совершенно бесстрастно.

– Оставь советы при себе! – вспылил красавчик.

– Он, скорее, на панель пойдет, – усмехнулся Лука.

Антонио вмиг покраснел как помидор.

– Что ты сказал? – прошипел он и шагнул к лысому громиле; мне даже пришлось заступить ему на дорогу.

– Будто впервой дамочек за деньги ублажать! – простодушно усмехнулся Лука.

– Следи за языком!

Я раскинул руки в стороны.

– Брейк!

– Да ты просто завидуешь! – выдал Антонио. – На тебя даже слепая не позарится!

Лука зло засопел, но тут уже Гаспар придержал его за руку.

– Повеселились – и будет, – сказал я. – Давайте аккуратней. Лука, револьвер у тебя с собой?

Громила бросил сверлить взглядом Антонио и кивнул.

– Значит, принесу еще два.

– Думаешь, понадобится? – с кислым видом спросил красавчик.

– На завод! – рассмеялся Гаспар.

Антонио показал ему средний палец.

Я спустился в каморку истопника, вынес два револьвера и коробку патронов. Страсти к тому времени уже поутихли, и вышибалы принялись вооружаться, хоть друг на друга и старались при этом не смотреть.

Мне в любом случае было не до них: привезли выпивку. Я пересчитал ящики с вином и лишь после этого позволил буфетчику оплатить товар. Тот моему вмешательству в дела нисколько не обрадовался, но возмущаться не стал и послал подчиненных разгружать повозку.

Дальше еще навалились какие-то дела, а потом Виктор Долин привез Ольгу, и я отправился проведать танцовщицу. Прима оказалась слегка навеселе, на туалетном столике рядом с зеркалом стояла откупоренная бутылка шампанского.

– Не рано начала? – спросил я, прикрывая за собой дверь.

– В самый раз! – заявила Ольга и протянула мне бокал. – Выпьешь?

– Не стоит! – отказался я, а танцовщица вдруг покачнулась, и золотистый брют выплеснулся на мой пиджак.

– Ой, прости! – смутилась прима, убирая бокал на стол.

– Дьявол! – выругался я и приложил к мокрому лацкану полотенце, но прима немедленно забрала его и заставила снять пиджак.

– Сейчас его почистят, будет как новенький, – пообещала Ольга.

Я едва успел вытащить из карманов пистолет и бумажник, прежде чем она вынесла пиджак в коридор.

Прима сразу вернулась обратно и рассмеялась:

– Расслабься! Ты весь такой напряженный!

Мне ее поведение ничуть не нравилось, так я об этом и заявил:

– Тебе еще выступать сегодня!

Ольга вздохнула и опустилась на пуфик.

– Мне страшно, Жан-Пьер. Знал бы ты только, как мне страшно!

– Все будет хорошо.

Танцовщица посмотрела на меня и с сомнением покачала головой.

– Ты не можешь этого знать.

– Разумеется, могу! – рассмеялся я и повторил: – Все будет хорошо. Даже не сомневайся! И не пей больше. По крайней мере, до выступления.

– Ладно, не буду, – пообещала Ольга. – Ты проводишь меня сегодня?

– Непременно. Извини, сейчас надо отлучиться, но я обязательно найду тебя вечером. Только больше не пей. И оставь у себя пиджак, заберу его позже.

Я шагнул к двери, но танцовщица вдруг вскочила и порывисто стиснула меня в объятиях. Легкий аромат сирени, тепло девичьего тела… Я непременно обнял бы ее в ответ, да только как дурак замер с пистолетом в одной руке и бумажником в другой.

– Иногда мне кажется, будто этот клуб проклят, – прошептала Ольга. – Что я заперта здесь как птица в золотой клетке, а кругами ходят неведомые твари! Тебе так не кажется?

– Нет, – ответил я.

– И тебе не страшно?

– Нет.

Меня мало что пугало. Страхи пронизывают жизнь человека от рождения и до смерти, а чего может бояться человек, который даже не знает, кто он такой? Страх так и остаться беспамятным навсегда? Нет, это, скорее, сродни зубной боли, которая не отпускает ни на минуту. Неприятно, но можно жить и так.

Боязнь умереть? А чем ценна моя жизнь? Ради чего цепляться за нее? Что заставляет это делать помимо инстинкта самосохранения?

Дьявол! Не о том думаю! Меня же обнимает Ольга Орлова!

За спиной скрипнула дверь, прима поспешно отпрянула, а я обернулся и оказался лицом лицу с Виктором Долиным. Газовый рожок в коридоре светил ему в спину, и высокий худощавый хореограф с копной светлых волос вдруг напомнил распушившийся одуванчик.

Только дунь – и вокруг закружатся белые пушинки.

Но не закружатся, конечно же нет. Напротив – сейчас Долин произвел впечатление человека жилистого и подтянутого, а вовсе не изнеженного сибарита, в образе которого он обычно представал на приемах.

– О! – многозначительно произнес Виктор. В руке он держал вешалку с моим уже почищенным пиджаком. – Это вы, Жан-Пьер! Премного о вас наслышан. Премного.

Ольга покраснела.

– Вот, Марта просила передать… – протянул хореограф пиджак.

– Позвольте! – Я переложил пистолет в левую руку, принял у Виктора вешалку и рассовал вещи по карманам. Ткань местами была еще влажной, поэтому надевать пиджак не стал.

Долин отступил в сторону, освобождая проход к двери, увидел откупоренную бутылку шампанского и закатил глаза.

– Ольга! Сколько раз мы уже об этом говорили!

Танцовщица не осталась в долгу и выдала полный театральной обреченности вздох.

– Ах, Виктор! Только не начинай снова!

Меньше всего мне хотелось оказаться втянутым в богемную ссору, поэтому я небрежно бросил на прощанье:

– Оревуар! – и сбежал в коридор.

Как раз проходивший мимо гримерки Гаспар не удержался от усмешки.

– Счастливчик!

Я приподнял вешалку с пиджаком и криво улыбнулся.

– Мало радости быть облитым шампанским!

Испанец оттянул мою подтяжку, со щелчком отпустил ее и резонно отметил:

– Сам посуди, кто еще может похвастаться тем, что в него плеснула вином сама Орлова?

Лично мне хвастаться подобным достижением представлялось занятием не слишком умным. Я вздохнул и предупредил Гаспара:

– Если понадоблюсь, буду в кабинете графа.

Потом выудил из кармана пиджака связку ключей, отпер дверь служебной лестницы и поднялся на второй этаж. В кабинете выложил пиджак на письменный стол, а сам без сил плюхнулся в кресло.

Устал.

Лучи солнца наполняли комнату теплым желтоватым свечением, я достал блокнот и в задумчивости закусил карандаш, сразу обругал себя за эту скверную привычку и принялся рисовать.

Жиль вышел как живой. Но именно что «как».

Покойник – он покойник и есть.

Я в раздражении кинул блокнот на стол, перебрался на кушетку и уставился в окно.

Быть может, Ольга права и ухватила то, что давно уже крутилось в голове у меня самого? На крови ничего хорошего не построишь, вдруг клуб и в самом деле проклят? Что там сипел граф Гетти, харкая кровью? Ублюдок сам напросился, но посмертное проклятие не судья, а палач.

Иначе почему перекрестье рамы кажется тюремной решеткой, а клочок неба в окне – будто недостижимая новая жизнь?

Бред? Бред. Просто нервы расшалились.

Вот сейчас закрою глаза, открою – и все сразу станет хорошо.

Я зажмурился и… заснул. А проснулся от дробного стука в дверь.

4

Разбудил Лука.

Я выглянул в коридор, зевнул, прогоняя дремоту, и спросил:

– Что-то случилось?

Громила покрутил короткой мощной шеей и как-то очень уж неуверенно произнес:

– Похоже, у нас шпик ошивается. Скользкий тип, что-то вынюхивает.

– Полицейский?

– Не знаю.

– А остальные что говорят? – Я вернулся за подсохшим пиджаком, натянул его и вышел в коридор. – Или ты сразу ко мне?

Лука раздраженно фыркнул.

– Да ерунда какая-то! Один я на него внимание обратил! Смуглый такой и чернявый. Не скажу, что испанец, но точно южанин.

– Ладно, идем. Покажешь.

Мы спустились на первый этаж, постояли в фойе, оглядели от входа концертный зал и прошлись по служебным коридорам, но подозрительный тип будто сквозь землю провалился.

– Слинял, что ли? – разочарованно протянул громила.

– Не обязательно.

Вечернее представление должно было начаться с минуты на минуту, публика прибывала, бегали официанты, а к гардеробу и вовсе выстроилась небольшая очередь. Обученному человеку ничего не стоило затеряться в этой сутолоке.

– Опиши точно, как он выглядел, – попросил я.

Лука закрыл глаза и наморщил лоб.

– Темно-серый костюм, обычный. Трость, котелок, очочки. А сам невзрачный какой-то. Разве что бакенбарды кустистые и нос крупноват. Прямой, но крупный. Да я не разглядел его толком!

– Нормально все! – похлопал я вышибалу по плечу. – Подежурь пока у кабинета кузины.

Громила поправил заткнутый за пояс револьвер и ушел в служебный коридор, а я заглянул в зал, где уже притушили свет и рассаживались по местам запоздавшие посетители. Осмотрелся, не заметил никого подозрительного и отыскал буфетчика, но Морис Тома ничем помочь не смог, ему было попросту не до того.

Я не стал отвлекать буфетчика и спустился на первый этаж, а прямо в фойе наткнулся на Софи, которая шествовала навстречу рука об руку с Альбертом Брандтом. Позади них бдительно поглядывал по сторонам Лука.

– Мсье Брандт! Вечер добрый! – улыбнулся я без всякой теплоты и попросил: – Кузина, можно тебя на два слова?

– Альберт, я сейчас подойду, – отпустила кузина своего спутника и обернулась. – Ты тоже можешь идти, Лука.

Вышибала оставил нас наедине, и я спросил:

– Когда собираешься домой?

– Какое это имеет значение?

Я обреченно вздохнул.

– Мы провожаем тебя, не забыла?

Софи передернула плечами.

– Сегодня ожидаются важные гости, придется задержаться.

– Тогда сначала провожу домой Ольгу, а потом вернусь за тобой, – предложил я. – Хорошо?

– Хорошо, – кивнула Софи. – Как она?

– Пока не знаю.

– Будет чертовски неприятно, если Ольга окажется замешанной в этом деле. Она приносит нам кучу денег, – вздохнула кузина и, слегка приподняв узкую юбку, начала подниматься по лестнице.

– Дождись меня! – попросил я и отправился на очередной обход служебных помещений.

Сходил впустую, подозрительный смуглый господин с бакенбардами и крупным носом на глаза нигде не попался. Либо успел убраться подобру-поздорову, либо Лука попросту ошибся. Удивляться этому не приходилось – нервы у всех были натянуты, словно струны концертного рояля.

Но в любом случае я расслабляться не стал. Дождался окончания представления, проводил Ольгу в ее гримерку и подпирал дверь все то время, пока она приводила себя в порядок и переодевалась. Танцовщицу я не торопил, только раз постучался и предупредил, что в пансионат придется идти прямо сейчас.

Ольга слегка приоткрыла дверь и выглянула в щель.

– Что-то случилось? – спросила она с тревогой.

– Слонялся тут непонятный тип, лучше не рисковать.

Ольга задрожала будто осиновый лист и простонала:

– Это невыносимо!

И наигранности в этом крике души не ощущалось ни на сантим.

Я необъективен? Отнюдь нет. Отнюдь…

Я не стал придумывать ничего нового и вновь вывел Ольгу через служебный вход. Перед тем постоял на крыльце, прислушался, присмотрелся. На задворках «Сирены» было темно и тихо, лишь мигали в небе сигнальные огни дирижаблей да кое-где светились прямоугольники задернутых шторами окон.

Темно и тихо. Никого.

На этот раз Ольга остановила свой выбор на серой юбке, блузе с длинными рукавами и облегающем жакете, а шляпку с вуалью сменила на берет. Обуви из-под юбки видно не было, но шла танцовщица мягко-мягко, не иначе подошвы были сделаны из каучука. Мои ботинки хлюпали по грязи и стучали по сырым камням несравненно громче.

Это, наверное, и сыграло дело. Слежку я не заметил и не почувствовал, а услышал.

Преследователь проявил небрежность, он решил, будто звук моих шагов заглушит его собственные, предательским эхом звучавшие позади нас. Они и заглушали – да, но на что я не мог пожаловаться, так это на слух.

Заходим в подворотню, отголоски шагов звучат в переулке. Сворачиваем в проход между домами, что-то легонько постукивает за углом. Переходим в соседний двор, и вновь слышится чавканье грязи за спиной.

Я прекрасно слышал преследователя, но ни черта не мог разглядеть.

Несколько раз как бы невзначай поворачивался – и ничего: ни тени, ни смутного движения на светлом фоне серой стены, лишь на миг умолкало эхо чужих шагов. Наш преследователь был либо гениальным соглядатаем, либо невидимкой.

Во дворе дома, который выходил фасадом на набережную канала, я слегка сжал руку Ольги и потянул ее за сараи. Она напряглась, но я выдохнул беззвучное: «Молчи!» – и ускорил шаг. Вновь повернул за угол, в прыжке сорвал с бельевой веревки наволочку и скомандовал:

– Беги!

Танцовщица послушно рванула прочь, а я отступил к стене, растворяясь в густых тенях глухого двора-колодца, и прикрыл глаза, весь обращаясь в слух.

Наш преследователь оказался ловким, но не слишком умным. Заслышав быстрое шлепанье туфель по сырой земле, он потерял всякую осторожность и ринулся в погоню.

Я не увидел его, лишь услышал. И сразу резким махом расправил наволочку, перекрывая ею проход, словно ловчей сетью.

Невидимка влетел в постельное белье, и то враз придало его фигуре очертания и объем. Пинком в бок я сшиб преследователя на подвальную лестницу, он кубарем скатился по ней и распластался внизу, но сразу встрепенулся и попытался подняться на ноги. Я сбежал по ступенькам и коротко, без замаха ткнул в наволочку кастетом. Алюминий угодил во что-то твердое, послышался сдавленный сип. Я ударил второй раз чуть сильнее, и пустота обернулась человеческой фигурой.

Серый костюм, трость…

– Жан-Пьер! Что случилось?! – послышался сверху запыхавшийся голос Ольги.

– Все в порядке! – отозвался я, выдернул из поясной кобуры преследователя короткоствольный револьвер, потом откинул в сторону наволочку и полез в карман за коробком спичек.

Огонек осветил незнакомое лицо. Я присмотрелся к нему сам, затем спросил танцовщицу:

– Знаешь его?

– Нет! – быстро отозвалась Ольга.

Я легко отодрал кустистые бакенбарды и снял с носа нашлепку из воска и театрального грима.

– А если так? – уточнил, зажигая новую спичку.

Ольга присмотрелась и покачала головой.

– Нет, первый раз вижу.

Тогда я задул начавший обжигать пальцы огонек и охлопал карманы незнакомца. Выудил из внутреннего кармана портмоне, и там помимо мелочи и нескольких потрепанных банкнот обнаружилась карточка частного детектива на имя Августо Маркеса. Бумажник с деньгами я кинул под ноги, лицензию оставил себе.

– Что ты делаешь? – прошептала обеспокоенная Ольга. – Ты убил его?

– Тсс! – выдохнул я и упер в шею честному детективу его собственный револьвер. – Даже не думай, дружок…

Слегка приподнявшийся на локте Маркес прошипел проклятие и откинулся обратно на спину.

Одной рукой чиркать спичку о коробок было не слишком сподручно, но я справился, и яркий дымный огонек осветил лицо детектива. Он быстро зажмурился, но мне все же удалось разглядеть бесцветно-серый оттенок глаз.

Сиятельный!

Так вот как он растворялся в тенях! Это его талант!

– Что вы делаете? – разыграл возмущение наш незадачливый преследователь. – Отпустите меня немедленно! Это произвол! Вы пожалеете!

Но шевельнуться при этом он и не подумал. И правильно сделал – понятия не имею, насколько легкий у этой модели спуск…

– Зачем ты следил за нами? – приступил я к расспросам. – Скажешь, что не следил, – ударю.

Жизнь частных детективов полна не самых приятных неожиданностей, и, как правило, они прекрасно понимают, когда можно юлить, а когда стоит ограничиться чистой правдой.

– Меня наняли, – коротко ответил Августо Маркес.

– Кто и зачем?

– Кто – не знаю. Инструкции пришли по почте. Я должен был выяснить, с кем встречается Ольга Орлова из клуба «Сирена». Вам вовсе не стоило меня бить…

– И ты взялся за дело по письму? – усомнился я.

– Сто франков задатка на дороге не валяются, – ответил детектив и, видя мое недоверие, сообщил: – Письмо во внутреннем кармане!

– Не дергайся! – потребовал я, запустил свободную руку в карман распахнутого пиджака и передал свернутый надвое листок танцовщице: – Ольга! Прочти, о чем там говорится!

– Мне незачем лгать вам! – разыграл возмущение частный детектив.

– Уж это точно, – ухмыльнулся я. – Как ты отчитываешься перед клиентом?

– Через колонку объявлений в «Атлантическом телеграфе».

Я не удержался от проклятия. Никакой ясности рассказ Августо в наше дело не привнес.

– Ольга? – поторопил я. – Что там?

– Все так и есть, – ответила танцовщица. – Здесь поручение на слежку и описание моей внешности.

– Как я и говорил! – фыркнул Маркес.

Я переложил револьвер в левую руку, правой поднял трость детектива. Помахал ею, привыкая к весу, и предупредил:

– Еще раз увижу – убью! – А затем резким движением шибанул преследователя по колену.

Он взвыл и схватился за отбитую ногу, а я поднялся по ступеням, откинул барабан револьвера и вытряхнул из него патроны. Оружие бросил детективу, туда же кинул и трость.

– Сволочь! – пронзительно крикнул Августо и застонал: – Сволочь… Сволочь… Сволочь…

– Идем! – протянул я руку Ольге, и мы поспешили прочь.

– Ты сильно его покалечил? – спросила она, когда впереди показался канал.

– Вовсе нет, – уверил я спутницу. – Просто охромеет на несколько дней.

На несколько дней, неделю или месяц – наверняка я этого не знал, но полагал, что в противном случае очень скоро мне пришлось бы сдержать свое обещание и прострелить назойливому детективу голову. Мало кто из этой братии умел вовремя остановиться. Людям вообще это несвойственно.

5

На этот раз мы перешли через канал по мосту неподалеку от Ярдена, да еще изрядно попетляли по округе, высматривая слежку, поэтому вышли к пансионату с противоположной стороны.

– До завтра! – попрощался я с Ольгой, когда та постучала в дверь.

– И даже не зайдешь на чашку чая? – притворно удивилась она.

– Боюсь, мадам Ховард этого не оценит.

– Неужели ты не романтик? – рассмеялась танцовщица. – Можешь забраться в окно по клену!

Я улыбнулся шутке и пообещал:

– Обдумаю это предложение.

Лязгнул засов; Ольга поцеловала меня в щеку и потянула на себя ручку входной двери. Когда она переступила через порог, я приподнял кепку над головой и поприветствовал хозяйку пансиона.

– Доброй ночи, мадам Ховард!

Тетушка сухо улыбнулась в ответ и прикрыла дверь.

Я пожал плечами и отправился в обратный путь. Прямой дорогой не пошел, покрутился по тихим улочкам, путая следы. Вдруг сиятельный оказался крепче, чем показалось на первый взгляд? Еще не хватало навести его на пансионат…

В клуб я вошел через главный вход и сразу предупредил дежурившего там Гаспара:

– Присматривайся к хромым, хорошо? Если кто покажется подозрительным, зови меня.

– Это как-то связано с Жилем?

– Нет, другая история. Крутится тут одни шпик. Августо Маркес, слышал о таком?

Гаспар отрицательно покачал головой.

– Гляди в оба! – потребовал я и поднялся в зал на втором этаже. Переговорил там с Антонио и встал у стенки с кепкой в руках.

Сегодня нас вновь почтил своим присутствием маркиз Арлин, и гости были один представительней другого. Мундиры и фраки, драгоценности и вечерние платья. Виктор Долин фланировал по залу с бокалом шампанского и принимал поздравления, на его губах блуждала нарциссическая полуулыбка. Альберт Брандт пользовался ничуть не меньшей популярностью, и друг на друга деятели искусств демонстративно не смотрели. Опять появился «импресарио» фон Страге; на него никто внимания не обращал, а вот экзотическая спутница барона притягивала заинтересованные взгляды словно магнит.

Софи беседовала с Анри Фальером, и у меня от ощущения грядущих неприятностей засосало под ложечкой. Вид у молодого человека был откровенно недобрым, лицо кривила брезгливая гримаса. Его рыжеволосая супруга общалась с инспектором Мораном; показалось, что они хорошо знают друг друга.

– Морис! – окликнул я буфетчика. – Поправь парик!

Морис Тома оглянулся на зеркало, привел голову в порядок и улыбнулся.

– Благодарю, Жан-Пьер.

– Будь добр, попроси подойти Виктора. На пару слов.

Буфетчик подозвал хореографа, и тот с нескрываемым удивлением поинтересовался:

– Чем обязан?

– Кто-то поручил частному детективу проследить за Ольгой, – сообщил я. – Завтра, когда будешь забирать ее из пансионата, предварительно убедитесь, что за тобой нет слежки.

Серовато-стального оттенка глаза Виктора Долина глянули на меня непривычно остро, но русский хореограф тут же расслабился, резким движением головы откинул спадавшие на лицо пряди волос и пообещал:

– Не беспокойтесь, это не первый неуравновешенный поклонник Ольги. Я обо всем позабочусь.

Виктор отправился фланировать по залу, и в этот момент Анри Фальер резко отступил от Софи и зашагал к лестнице.

– Просто подышу воздухом! – успокоил он встревожившуюся жену и сбежал по ступенькам на первый этаж.

Я воспользовался моментом и подал знак кузине, привлекая ее внимание. Софи приблизилась и негромко произнесла:

– Придется задержаться. Еще час или два.

– Чего хотел Фальер?

– Ты сам знаешь чего, – вздохнула Софи. – И знаешь, что теперь от меня уже ничего не зависит.

– Моран снова здесь.

– Я видела.

Софи вновь отправилась общаться с гостями, а я отошел к лестнице. Навстречу попался Анри Фальер, на меня он даже не взглянул, взял у буфетчика услужливо протянутый бокал шампанского и направился к жене.

Я не стал больше мозолить глаза гостям и спустился на первый этаж. Сменил на посту в коридоре Луку, уселся на стул и принялся зарисовывать в блокноте лицо Августо Маркеса. Попутно размышлял, сколько мы еще сумеем продержаться в подобном режиме, прежде чем крысы побегут с тонущего корабля. По всему выходило, что ждать этого остается очень недолго. И уж тем более нам было не потянуть войну ни с сицилийцами, ни с китайцами.

Толком порисовать не получилось. Постоянно кто-то пытался прорваться к танцовщицам, приходилось гонять подвыпивших поклонников, отвергнутых ухажеров, театральных обозревателей и прочую назойливую публику.

Когда девицы разошлись, стало спокойней, а потом появился Альберт Брандт и сообщил, что он идет раскочегаривать самоходную коляску.

– Мы поедем ко мне! – под конец объявил поэт с нескрываемым вызовом.

– Кузина – взрослая девочка, мсье Брандт, – пожал я плечами. – Просто не отрывайтесь от нас.

– Не стану, – пообещал Альберт, надел на голову низкий цилиндр и ушел на улицу.

Я сходил в подвал за револьвером, потом отыскал Луку и предупредил, что пора запрягать коляску.

– Минут через пятнадцать отчалим.

Громила без лишних слов отправился на задний двор, а я рассказал о нашем отъезде Гаспару и Антонио и встал у лестницы, дожидаясь появления Софи. Увидел ее и сразу отметил неестественно прямую спину и поджатые губы.

Софи направилась в кабинет, я нагнал ее и спросил:

– Проблемы?

– Будто не знаешь! – вздохнула хозяйка клуба. – Фальер из меня душу с этими бумагами вынул! – Она отперла дверь, взяла шляпку и сумочку и вернулась в коридор. – Маркиз тоже ведет себя непонятно. Разговаривал со мной сквозь зубы! Даже не знаю, какая муха его укусила!

Я рассказал о частном детективе, но Софи только покачала головой.

– Разбирайся с этим сам, Жан-Пьер!

Другого ответа я и не ожидал, поэтому усмехнулся.

– Разумеется, кузина.

Мы покинули «Сирену» и спустились с крыльца к самоходной коляске поэта.

– Как собираетесь ехать? – спросил я у Альберта.

– На следующем перекрестке поверну к набережной. В это время она уже пуста, – сообщил Брандт. Он кинул шляпу на сиденье, надел гогглы и принялся натягивать кожаные краги. – Устраивает?

– Устраивает, мсье Брандт, – кивнул я. – Только повозитесь с котлом еще минут пять. Мы перехватим вас сразу за поворотом.

– Как вам будет угодно, – до лицемерия учтиво улыбнулся мне поэт.

Я взбежал на крыльцо, попросил Гаспара присмотреть за кузиной и поспешил на задний двор.

Если кто-то и в самом деле вознамерится проследить за самоходной коляской поэта, то при определенной сноровке он непременно заметит и наш экипаж. А так – да мало ли куда мы могли поехать?

Лука выгнал коляску с заднего двора, а я закрыл ворота и заскочил к нему на козлы. Миновав узкий темный проезд, мы выкатились прямо к перекрестку и пересекли его, а на следующем повернули направо. Там шла сплошная стена домов, но после цирюльни на глаза попался темный переулок, и я скомандовал:

– Давай туда!

Лука заехал в небольшой дворик, крутанулся там и развернулся к выезду на дорогу.

– Не упустим? – засомневался он, поправляя заткнутый за пояс револьвер, который упирался ему под ребра.

– Не должны, – успокоил я громилу, надеясь, что Альберту хватит ума не дразнить меня, меняя согласованный маршрут.

Но нет – вскоре послышался шум парового движка и мимо нас прокатил ярко-красный самоходный экипаж, приземистый и удивительно элегантный. Я немного выждал, желая убедиться в отсутствии слежки, потом махнул рукой:

– Поехали!

Когда мы вывернули на дорогу, задние фонари самоходной коляски светились алыми маячками уже метрах в пятидесяти. Лука встряхнул вожжами, лошадь зацокала подковами немного бодрее, и наше отставание начало понемногу сокращаться.

– Полегче! – даже придержал я громилу. – Они на повороте встать могут!

Но не встали. Просто не доехали.

Во дворах вдруг отчаянно затрещал пороховой движок, и на дорогу выкатился массивный фургон. Поэт ударил по тормозам, и самоходная коляска едва не пошла юзом, но все же замерла в паре метров от неожиданного препятствия.

И тут же из фургона выскочили двое! Один с ходу подскочил к Альберту и ткнул его телескопическим шестом разрядника. Сверкнула ослепительная искра, и поэт завалился грудью на баранку. Второй налетчик сунулся к Софи, но в лицо ему хлопнул пистолетный выстрел. Бандит рухнул на дорогу, и тут же возник револьвер в руке его напарника.

Лука открыл стрельбу первым. Темень ночи разорвали длинные дульные вспышки, и налетчик переключил свое внимание на нас. Пятясь к фургону, он выстрелил раз-другой, и Лука вскрикнул и перекосился на один бок. К этому времени я уже выдернул из-за пояса «Веблей», перехватил его двумя руками и поймал на мушку едва различимую в темноте фигуру.

Отдача подкинула револьвер, бандит крутнулся на месте и упал на дорогу. Падение спасло ему жизнь – вторая моя пуля прошла выше и угодила в борт фургона. Налетчик начал подниматься на четвереньки, но тут Лука неожиданно точным для раненого выстрелом сбил его обратно. Но и сам после этого выронил оружие, зажал ладонью бедро и скорчился на козлах. Даже в темноте было видно, как быстро пропитывается кровью его штанина.

– Давай! – крикнул громила, и я без колебаний бросился на помощь кузине. Фургон дернулся, сдавая назад, но перепуганный водитель поспешил, и движок заглох. Софи разрядила второй ствол дерринджера в лобовое стекло; кто-то выскочил из-за руля и бросился наутек. Разглядеть удалось лишь спину.

Вокруг головы ранившего Луку бандита растекалось кровавое пятно; я не стал задерживаться у него, обежал фургон и ринулся вдогонку за водителем. Беглец заскочил в арку соседнего дома, и мой револьвер трижды плюнул вдогонку огнем, прежде чем тот окончательно растворился во мраке подворотни.

Едва ли попал – для меткого выстрела сумерки сгустились слишком уж сильно.

Преследовать водителя я и не подумал. На соседней улице уже вовсю надрывался полицейский свисток, а Софи шлепала поэта ладонями по щекам и кричала как оглашенная:

– Альберт! Альберт, очнись!

– Умолкни! – потребовал я. – Это просто разрядник!

Подъехала наша коляска; перетянувший ногу выше раны ремнем Лука едва сидел на козлах и был бледен как смерть.

– Надо убираться отсюда! – просипел он и заскрежетал зубами от боли. – Сейчас набегут легавые!

Я ухватил обмякшего поэта под мышки, выволок его из-за руля и затащил на заднее сиденье коляски.

– Софи, помогай! – поторопил замешкавшуюся кузину, а когда та устроила голову Альберта у себя на коленях, скомандовал Луке: – Дуйте в клуб! Живее!

Софи попыталась возразить, но коляска тут же развернулась и укатила вдаль по улице. Я быстро огляделся по сторонам и склонился над телом убитого метким выстрелом Луки налетчика.

Китайцы или сицилийцы?

Сицилийцы или китайцы?

Я сдернул закрывавший низ лица платок и запалил спичку.

Убитый оказался европейцем.

Джузеппе, выродок такой! Ты об этом еще пожалеешь!

Послышался едва слышный сип, я выпрямился и перебежал к типу, которого подстрелила Софи. Выстрел в упор хоть и пришелся в грудь, не сумел прикончить бандита.

Я это исправил. Просто приставил револьвер к голове подранка и спустил курок.

И тут же через три дома мелькнул отсвет электрического фонаря, и кто-то что было сил заголосил:

– Стоять! Ни с места!

Часть пятая

1

Людям прекрасно известно, что они умеют делать, а чего делать не умеют. Зачастую они заблуждаются в оценке собственных способностей, но знать – знают наверняка. Я такой роскоши был лишен. Сложно объективно оценивать собственные навыки, когда понятия не имеешь, чем занимался еще два года назад.

Когда я запрыгнул на водительское место самоходной коляски, то не разбирался с управлением ни мгновения. Утопил педаль, переключая движок на задний ход, и коляска начала медленно откатываться от фургона бандитов, который почти полностью перегородил проезжую часть. За спиной вновь послышались крики, я второй раз надавил ботинком на педаль и выкрутил руль. Колесо с каучуковой шиной заскочило на бордюр, экипаж подпрыгнул и легко преодолел невысокое препятствие.

– Стой, стрелять буду! – заголосили сзади, и сразу хлопнул предупредительный выстрел, но коляска уже миновала узкое место и вновь соскочила с тротуара на дорогу. От полицейского меня прикрыл фургон.

Скорость увеличивалась как-то очень уж медленно, я отыскал регулятор давления, добавил пара, и экипаж побежал по дороге куда резвее. Промелькнул один дом, второй, вновь послышались свистки, но коляска уже вывернула к Ярдену, проскочила перед носом басовито загудевшего клаксоном парового грузовика и помчалась дальше, обгоняя одну телегу за другой.

Оторвался!

Лихорадочное возбуждение отпустило; я сбавил скорость и на следующем перекрестке ушел на боковую улицу. Посигналил ковылявшей через дорогу старушке, обругал попавшегося на пути велосипедиста и вновь повернул, желая как можно быстрее вернуться в клуб. Над местом перестрелки уже дрейфовал полицейский дирижабль, и по соседним улочкам вовсю шарили лучи прожекторов, а красная самоходная коляска была слишком приметной, чтобы долго избегать внимания стражей порядка.

Именно поэтому экипаж поэта на заднем дворе я оставлять не стал и загнал его в каретный сарай. А оттуда сразу рванул в клуб.

– Как он? – с ходу спросил я, заскочив в кабинет Софи.

– Спасибо, со мной все хорошо, – ответил полулежавший на диванчике Альберт Брандт, сделал глоток коньяка и вновь прижал пузатый бокал к груди.

Лицо поэта после удара электрическим разрядником было бледным, и я бы ему даже посочувствовал, но мне было не до того.

– Лука! Что с ним?

Софи оторвалась от Альберта и соизволила ответить:

– Доктор Ларсен был в клубе, он уже оперирует его. Сказал, что опасаться нечего, все будет хорошо.

– Они на третьем этаже?

– Да.

Я взялся за дверную ручку, но остановился и посмотрел на поэта.

– Мсье Брандт, надеюсь, вы понимаете, что о некоторых вещах распространяться – себе дороже?

– Я сама все решу! – накинулась на меня Софи. – Иди!

– Постой, Жан-Пьер! – встрепенулся Брандт. – А как быть со «Стэнли»? Не думаю, что кто-то поверит в историю с угоном!

Поэт беспокоился по поводу самоходной коляски вовсе неспроста – останься она на месте перестрелки, и визит полицейских не заставил бы себя долго ждать. Поэтому я поспешил его успокоить:

– «Стэнли» – в каретном сарае.

– Отлично! – выдохнул Альберт Брандт и откинулся на подложенную под спину подушечку.

Для законопослушного гражданина он как-то слишком уж легко воспринял собственное участие в двойном убийстве. Впрочем, а успела ли ему рассказать об этом Софи? И если нет, как известие о двух трупах повлияет на тонкую душевную организацию творческой натуры?

– Кузина…

– Иди! – потребовала Софи. – Иди. Я сама со всем разберусь.

Я вернулся к столу, молча забрал початую бутылку французского коньяка и отправился на третий этаж. Там прошел в дальний конец темного коридора и распахнул крайнюю дверь. Операция к этому времени уже завершилась; Лука в беспамятстве лежал на кушетке, простыня на его груди поднималась и опадала в такт медленному дыханию.

Доктор Ларсен, долговязый, сутулый и светловолосый, спокойно насвистывал себе под нос незнакомую мелодию и протирал спиртовым раствором хирургические щипцы. Пиджак он кинул на один из стульев, закатанные рукава сорочки открывали волосатые предплечья.

– Как он, доктор? – спросил я.

– Мы знакомы? – насторожился Ларсен, поправив нацепленное на переносицу пенсне.

– Я Жан-Пьер, кузен госпожи Робер. Мы виделись вчера на втором этаже.

– Приятно познакомиться, Жан-Пьер, – медленно произнес доктор, снял перепачканный кровью фартук и успокоил меня: – Пуля засела в мягких тканях, крупные кровеносные сосуды и кости не повреждены. Не повреждены, да… Пациент принял морфий, надо понаблюдать за ним до утра. – Доктор взял со стола стеклянный стаканчик и потряс его, внутри зазвенел деформированный комочек металла. – Тридцать восьмой калибр, если я что-то в этом понимаю.

Я достал из шкафа со стеклянными дверцами два стакана и наполнил их коньяком из прихваченной с собой бутылки.

– «Фрапин»? – узнал этикетку Ларсен, взял протянутый стакан и прищурился. – Мы точно не встречались раньше?

– Нет, – соврал я и в несколько длинных глотков влил в себя коньяк. Тот мягким огнем провалился в желудок, стало тепло и приятно.

Доктор тоже не стал смаковать благородный напиток и последовал моему примеру, а после того, как я разлил из бутылки остатки, он приоткрыл оконную раму и уселся на подоконник.

– С ним все будет хорошо, – заверил Ларсен и достал сигару. Срезал ножичком кончик, затянулся и выдул дым на улицу. – Пусть только не перегружает ногу, иначе могут разойтись швы. Осмотрю его завтра. Заодно поменяю повязку, да…

Я уселся в кресло рядом с кушеткой, отпил коньяка, откинулся на спинку.

Доктор Ларсен ушел через десять минут. Стаканчик с пулей так и остался стоять на столе.

Гаспар и Антонио подошли сразу после закрытия клуба. Справились насчет здоровья Луки и расселись в ожидании Софи, но надолго их спокойствия не хватило.

Красавчик перебрался к открытому окну и закурил, а испанец взял стаканчик с пулей и потряс его.

– В Луку таких надо десяток всадить, – нервно пошутил он.

Кусочек металла неприятно стучал о стекло, и я попросил:

– Прекрати!

Антонио затянулся и спросил:

– Расскажешь уже, что произошло?

– Софи хотели похитить, мы вмешались. Двое убиты, третий сбежал.

– Дерьмо! – выругался красавчик. – Угораздило же вляпаться в такое дерьмо!

Гаспар уселся в кресло и махнул рукой.

– Расслабься, Тони! Теперь уже ничего не изменить. Либо мы их, либо они нас.

Распахнулась дверь, и к нам присоединилась Софи. Выглядела хозяйка клуба осунувшейся и усталой, а вот неуверенности и страха в ней не ощущалось ни на сантим.

– Где поэт? – спросил я.

– Переночует в одном из номеров, – ответила Софи и, будто специально для меня, добавила: – Домой он не поедет!

Но я протестовать и не подумал. Еще не хватало, чтобы Брандт угодил на своей самоходной коляске в полицейскую облаву и сдал нас всех с потрохами.

Софи присела на краешек кушетки рядом с Лукой и поправила край простыни.

– Ларсен сказал, обойдется без осложнений, – сообщил я.

– Без осложнений уже не обошлось, – вздохнула кузина. – Есть предположения, кто это был?

На этот счет у меня сомнений не имелось ни малейших по той простой причине, что китайцы бы не стали привлекать для похищения людей со стороны. У них своих головорезов хватает.

– Большой Джузеппе, – объявил я.

Антонио выдохнул проклятие и прикурил от окурка очередную сигарету, а вот Гаспару моих слов оказалось недостаточно:

– Ты узнал кого-то? – спросил он.

– Нет, но это были не китайцы.

– Логично, – кивнул Гаспар и задумчиво повторил: – Логично…

Софи стиснула пальцы и спросила:

– Что будем делать?

– А какие варианты, кузина? – фыркнул я. – Войны не избежать. Либо мы отвечаем сами, либо привлекаем фликов.

– Джузеппе не остановится, – покачал головой Гаспар. – Теперь это уже личное. Свои же не поймут, если он прогнется под легавых.

– Грохнуть бы его! – выдал вдруг Антонио, встрепенулся и оглядел нас. – А почему нет? Один черт, на китайцев спишут!

– Жан-Пьер? – повернулась ко мне кузина за советом.

– Если обставим все правильно, нас никто не заподозрит, – согласился я с предложением красавчика. – Но сначала надо узнать, что говорят на улицах.

– Займусь этим! – вызвался Антонио.

– А я разузнаю, где можно подкараулить Джузеппе, – предложил испанец.

– Только не лезь на рожон, – попросила Софи.

Бывший матадор лишь улыбнулся и потер перечертивший шею рубец. У него были свои представления о допустимом риске.

2

Вышибалы покинули клуб уже за полночь; я запер за ними дверь и вернулся в комнату Луки, с которым на это время осталась Софи.

– Иди спать, – отпустил я кузину и криво ухмыльнулся: – Ну или чем вы там собирались заняться…

– Не язви, – поморщилась Софи и попросила: – Жан-Пьер, скажи, что все будет хорошо.

Очень легко и просто сделать приятное человеку, когда тебе это ничего не стоит.

Я улыбнулся и с уверенностью, которой вовсе не испытывал, заявил:

– Все будет хорошо.

Софи поцеловала меня в щеку и пошла к поэту, а я тяжело вздохнул и покачал головой.

Сказать просто, да только слова придется подкреплять делами, и уж в этом ничего простого нет и быть не может. Впрочем, какой толк беспокоиться о грядущем, если ты никак на него не можешь повлиять и лишь реагируешь на внешние раздражители?

Я выругался и опустился в кресло.

Завтра. Все прояснится завтра.

Лука проснулся на рассвете, пожаловался на пересохшее горло и попросил воды.

– Голова раскалывается, – вздохнул он, напившись. – И ногу ломит, сил никаких нет.

Я ввел его в курс дела, и громила усмехнулся:

– Ну, пока вас не будет, я уж как-нибудь посижу на стульчике! – Он попытался встать с кушетки, но тут же скривился от боли и повалился обратно.

Пришлось накапать в стакан с водой лаунданума.

Опиумная настойка помогла, очень скоро Лука расслабился и даже изъявил желание позавтракать. Я спустился на кухню и нагрузил поднос копченым мясом, сыром, маслом, паштетом и вчерашней выпечкой. Вино брать не стал, ограничился парой бутылок сидра.

Когда Лука перекусил и на его бледное лицо вернулись краски, я забрал «Веблей» и отправился в каретный сарай. Там вытащил из самоходной коляски поэта собственный револьвер, отпер люк в полу и спустился к подземному каналу.

Два всплеска и тишина, только волнами набегают на осклизлую ступень круги. Вот это и называется концы в воду.

Кстати, о воде…

Я напоил распряженную из коляски лошадь и насыпал ей овса, а когда вернулся в комнату, Лука уже спал, его широкое лицо было покрыто испариной, а тяжелое дыхание вырывалось из груди с явственной хрипотцой. Опасаясь разбудить раненого, я вернулся в коридор и наткнулся там на Софи и Альберта. Поэту нужно было уезжать, пришлось вновь спускаться на задний двор.

Все время, пока раскочегаривался котел, Альберт Брандт ходил вокруг самоходной коляски и придирчиво осматривал ее со всех сторон, затем тепло попрощался с Софи и укатил восвояси. Заложив в проушины створок каретного сарая брус, я повернулся к кузине и с улыбкой заявил:

– Ну теперь, держу пари, он здесь еще не скоро объявится!

Софи смерила меня уничижительным взглядом.

– Ты плохо его знаешь!

– Не так всесторонне, как ты, факт, – кивнул я и ухмыльнулся. – Всесторонне, какое точное определение, согласись?

– Язви, язви! – мило улыбнулась в ответ Софи. – Посмотрим, как ты запоешь, когда я перезаряжу дерринджер!

– Туше! – вскинул я руки и уже на полном серьезе уточнил: – Твоя игрушка гладкоствольная, ведь так?

Хозяйка клуба кивнула, прикрыла рот ладонью и зевнула.

– Отдохни, а я пока присмотрю за Лукой, – предложила она.

– В этом нет нужды.

– Мне так будет спокойней.

Я подумал-подумал и спорить с кузиной не стал. Поднялся в кабинет графа Гетти, повесил пиджак на спинку стула и завалился на кушетку.

День будет длинным, отдохнуть и набраться сил вовсе не помешает.

Дьявол! Тогда я и понятия не имел, насколько длинным окажется это шестое сентября…

Антонио разбудил меня в начале одиннадцатого. Красавчик бесцеремонно уселся за рабочий стол графа, передвинул к себе пепельницу и закурил.

Я кое-как разлепил глаза и спросил:

– Ну что там?

– Сицилийцы залегли на матрацы, – сообщил Антонио. – Так просто Джузеппе теперь не достать.

– Этого и следовало ожидать, – поморщился я.

– Поговаривают, Джузеппе вчера встречался со старшим Ченом.

– Выходит, не договорились.

– Похоже на то. Ситуация у них патовая. Зарежут пару шестерок, этим все и закончится. Так вижу.

– Скорее всего.

Я снял пиджак со спинки стула и указал красавчику на дверь.

– Давай на выход.

Тот вдавил окурок в пепельницу и спросил:

– Куда-то собрался? Не хочешь сначала дождаться Гаспара?

Я покачал головой.

– Нет времени. Он может только к вечеру вернуться.

Антонио пожал плечами, вышел в коридор и предупредил:

– Лука просил принести оружие.

– Поднимался к нему?

– Ну да.

Пришлось идти в подвал. В пустующей каморке истопника я вытащил из комода заметно полегчавший саквояж и взял из него последний револьвер. Теперь в сумке оставался лишь маузер. Стоило бы пополнить арсенал.

Как оказалось, Антонио не просто проведал Луку, но и, шутки ради, притащил невесть где раздобытый костыль, и теперь громила всерьез вознамерился спуститься вниз.

– Успеешь! – остановил я его. – Пусть сначала доктор швы осмотрит.

Раненый громила поморщился и спросил:

– Оружие принес?

Я протянул ему рукоятью вперед «Веблей», выгреб из кармана патроны и высыпал их на тумбочку. Лука переломил револьвер, начал заряжать его, но сразу оторвался от оружия и попросил:

– Накапай лаунданума.

– Нога болит?

– Нет, руки трясутся, – ответил вышибала, который никак не мог попасть пулей в камору барабана.

– Думаешь, поможет?

– Еще спрашиваешь!

Я добавил в воду опиумной настойки и протянул стакан Луке. Тот одним махом выпил микстуру, уверенно зарядил «Веблей» и откинулся на подушку.

– Немного отдохну, – сказал он, устроил на груди руку с револьвером и закрыл глаза.

Я спустился на первый этаж и прошел в кабинет Софи. Та разбиралась с бухгалтерской отчетностью.

– Знаешь, Жан-Пьер, – оторвалась хозяйка клуба от платежных ведомостей, – а ведь Джузеппе кругом прав. Единственный реальный способ рассчитаться с долгами Марко – это начать сбывать посетителям кокаин!

– В подвале можно устроить опиумную курильню, – кивнул я, – а на третьем этаже поселить веселых девиц. Будешь бордель-маман. Поэта пристроим зазывалой.

– А ты?

– Стану выбивать долги.

– Не бросишь меня?

– Никогда.

Софи рассмеялась.

– Нет, Жан-Пьер, я лучше уступлю долю маркизу Арлину и пойду к нему на оклад, чем собственным руками разрушу все, что создавала эти годы!

– Возможно, мы еще отыщем бумаги Дизеля.

– Не напоминай лучше мне об этом! – поморщилась Софи, но тут же передумала, принялась перебирать пальцами жемчужное ожерелье и спросила: – Что Ольга?

– Она напугана, и ее точно кто-то преследует.

– Вопрос в том – кто!

Я кивнул. Вопрос был именно в этом.

– Съезжу пока по делам, не падай духом, – предупредил я кузину и отправился к черному ходу. Предупредил курившего там Антонио, чтобы смотрел в оба, а уже на улице нос к носу столкнулся с Гаспаром.

– Ты-то мне и нужен! – обрадовался испанец. – Я знаю, где прячется Джузеппе!

– Прячется? – усмехнулся я.

– Именно прячется, – подтвердил Гаспар. – Угловое здание на пьяцца Гальвани. Это окраина Итальянского квартала, если идти по бульвару Бенедетти, дом будет по правую сторону. Пьяцца Гальвани, номер четыре.

– Найду.

– Но в дом не попасть. Там не протолкнуться от сицилийцев.

– Хорошо, что-нибудь придумаю.

Я хлопнул вышибалу по плечу, глухим проходом между домами дошел до соседней улицы и поспешил к площади Ома. Новости заставили изменить планы, вместо визита в больницу округа Кулон решил заняться куда более неотложными делами и отправился в Итальянский квартал.

Имелся немалый риск попасться там на глаза кому-нибудь из парней Джузеппе и прямо посреди улицы получить ножом под ребра или поймать заряд картечи, поэтому я решил схитрить. На одном из перекрестков купил у цветочницы букет слегка пожухлых роз, затем остановил извозчика и после отчаянной торговли уломал старого венгра отвезти меня на пьяцца Гальвани всего за полфранка. Столько же посулил ему в случае опоздания девушки.

– Жду пять минут и уезжаю, – сразу выставил условие седоусый дед.

Я уселся на сиденье, загородился цветами и принялся внимательно смотреть по сторонам. На небольшой площади с бронзовым памятником и миниатюрным сквером посередине мы простояли минут пять, а потом я вручил извозчику еще одну монету и попросил высадить у ближайшей станции подземки.

– Эх, молодо-зелено! – покачал головой извозчик и взмахнул вожжами, заставляя тронуться с места понурую лошадку.

Я кивнул, изображая разочарование, хоть разочарованным нисколько и не был.

Все как надо. Приехал, осмотрелся на месте и уехал, не привлекая ненужного внимания тамошних обитателей.

Дом номер четыре выходил фасадом на площадь, а со стороны бульвара Бенедетти стена оказалась глухой, без единого окна. У парадного сидели на корточках двое молодых парней, на крыльце стоял с сигаретой крепыш постарше. Наверняка и черный ход находится под наблюдением.

Пока я дожидался поезд на перроне подземки, наскоро накидал схему площади, потом усмехнулся, вырвал листок, смял его и выкинул в урну. Если Джузеппе и в самом деле скрывается в этом доме, вечером появятся неплохие шансы отправить его на тот свет. И не могу сказать, что в этом не будет ничего личного…

Огороженная высоким забором территория Общественной больницы округа Кулон занимала половину квартала и включала в себя больше десятка отдельных корпусов. В поисках санитара пришлось изрядно между ними побродить, пока наконец одна из выбежавших покурить на улицу медсестер не направила меня на задворки терапевтического отделения.

Эндрю Кларк оказался высоким и темноволосым, с кислым лицом язвенника. Он сидел в одиночестве на лавочке в тенистом и сыром дворике, рядом стояла бутылка молока, а на расстеленной газете была выложена французская булка и кусок сыра.

Невесть с чего захотелось завалить санитара на землю, легонько стиснуть шею и давить, пока не вылезут глаза. Аж руки задрожали, и пальцы судорогой свело.

Наваждение прошло столь же быстро, сколь и накатило; я подошел к лавочке и на всякий случай уточнил:

– Эндрю Кларк?

Санитар поднял на меня хмурый взгляд и медленно кивнул.

– Чего надо?

– Есть пара вопросов о вашей работе в «Готлиб Бакхарт».

– Пятьдесят франков, – с ходу обозначил свои расценки Эндрю Кларк.

– Не понял? – разыграл я недоумение.

– Интервью стоит пятьдесят франков. Нет денег – до свидания.

Ушлый охранник направил меня сюда точно неспроста; наверняка эта парочка неплохо зарабатывала, обчищая карманы криминальных репортеров.

Я достал карточку частного детектива на имя Августо Маркеса и продемонстрировал ее санитару.

– Меня интересует один из пациентов сгоревшего отделения…

Эндрю Кларк фыркнул.

– А кого он не интересует, скажите на милость? – Санитар сдвинул булку и сыр на лавочку, развернул мятую газету и продемонстрировал портрет встреченного мной на задворках «Парового котла» сиятельного. – Награда за информацию о местонахождении этого психа пять сотен, так чего ради мне помогать вам даром?

– Он был там? – уточнил я.

– Был, – с кислой миной подтвердил Кларк. – Есть деньги?

Я сел рядом и сказал:

– Меня интересует не он.

Санитар усмехнулся.

– Да ладно!

– Не он.

– А кто, скажите, пожалуйста?

Я посмотрел в глаза собеседника и произнес первое пришедшее на ум имя:

– Петр Ларин.

– Первый раз слышу, – пожал плечами Эндрю Кларк.

– Вы знали по именам всех пациентов?

Санитар взял булку и покачал головой.

– Нет, не знал, – подтвердил он, откусил хлеб, прожевал, глотнул молока и вновь покачал головой. – Нет, только по номерам и прозвищам.

– Петр, Питер, Пьер, Пьетро, Петрос, – перечислил я имена. – Пациент вырезал на себе эти имена. Помните такого?

Эндрю Кларк поскучнел и явно намеревался сообщить, что ничего об этом не знает, но вдруг передумал и кивнул.

– Был такой.

– Как его звали?

– Просто пациент из второго карцера.

– Карцера?

– Комната с обитыми войлоком стенами, – пояснил санитар. – Как на самом деле звали пациента, я не знаю. Несколько раз делал ему уколы успокоительного, видел порезы. Только к чему это все? Спаслись пациенты из общих палат, из карцера ему было не выбраться.

Я достал из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул собеседнику фотографию с обожженным человеком.

– Вот черт! – выдохнул Эндрю Кларк, бледнея. – Откуда это?

– Предоставил клиент, – сказал я и спрятал фотографию обратно в конверт. – Что ты можешь о нем рассказать?

– Пятьдесят франков, – вновь завел свою шарманку санитар. – Давайте пятьдесят франков и спрашивайте, что хотите. У вас будет полчаса.

– Да мне аванс в сотню выписали! – попытался я поторговаться, но Кларк уперся на своем и не пожелал скинуть ни сантима. Руки так и чесались ухватить длинную шею с крупным кадыком и слегка стиснуть ее, но мне нужны были ответы на вопросы, а вовсе не дохлый санитар, поэтому пришлось раскошелиться.

Я достал из бумажника банкноту в пятьдесят франков и выложил ее на лавку между нами, а когда Кларк потянулся за полтинником, легонько ударил его по руке.

– Сначала ответы!

Санитар поморщился, достал карманные часы и засек время.

– Спрашивайте!

– На чем специализировалось отделение?

Санитар пожал плечами.

– Понятия не имею. Профессор Берлигер никому ничего не объяснял, разве что его ассистент был в курсе. Но с ними поговорить уже не получится. – Эндрю Кларк глотнул молока и поморщился от неприятного воспоминания. – Сгорели оба.

– Но специализация же какая-то ведь была? Шизофрения или…

– Нет!

– Что – нет?

– Не было никакой специализации, – уверил меня санитар. – Диагнозы у всех были разные!

– Но не могли же всех лечить электротерапией!

Эндрю Кларк взглянул на пятьдесят франков и после тяжелого вздоха сообщил:

– Все пациенты были сиятельными. Все до одного.

– Вот как? – хмыкнул я.

Зачем профессору понадобилось собирать сиятельных? От чего он собирался излечить их – нас? – с помощью электротерапии? Какой, черт побери, был у меня диагноз?!

– Истории болезней и списки пациентов отделения – где они сейчас? – спросил я после недолгих раздумий.

Санитар прожевал булку и сообщил:

– Сгорели. Все сгорело. Вышел большой скандал, не смогли даже установить точное количество больных.

Новость эту приятной было не назвать, и все же я не опустил руки и решил зайти с другой стороны.

– Но ведь пациентов откуда-то переводили, так? Наверняка остались записи в других отделениях клиники!

Эндрю Кларк скептически поморщился.

– Сомневаюсь, что кто-то хранил все эти бумажки. К тому же профессору Берлигеру постоянно передавали пациентов из других больниц. Да и что дадут списки? Вашего пропавшего Петра они отыскать не помогут.

Санитар был совершенно прав, но я не дал сбить себя с мысли и спросил:

– Что значит, пациентов переводили из других клиник? Переводили напрямую в ваше отделение? Разве их не должны были предварительно регистрировать в канцелярии «Готлиб Бакхарт»?

– Регистрировать? – рассмеялся Эндрю Кларк. – Никто никого не регистрировал! На кой черт? На моей памяти из отделения никого никогда не выписывали! Только вперед ногами!

По спине у меня побежали мурашки.

Никого не выписывали? Никогда?

Что за лечение такое назначал пациентам заведующий отделением, если никто из них не шел на поправку? И куда смотрело руководство лечебницы? Как на подобное безобразие выделялись деньги? Или всем было просто наплевать?

Тут что-то не сходилось. Я чувствовал это и потому еще раз уточнил:

– Никого не выписывали? Никогда?

Эндрю Кларк кивнул.

– Никого и никогда, – подтвердил он и нахмурился, будто вспомнил какую-то деталь. – Раз только было, но там за больным полиция явилась, все документы изъяли, будто его и не было никогда. Профессор даже с охраной поскандалил. Да! Это как раз перед пожаром случилось!

Я насторожился.

– Точно?

– В тот день, да.

Незадолго до пожара полицейские вывезли из клиники пациента. Что это – простое совпадение или нечто большее? Быть может, этим пациентом был я? Как иначе мне удалось освободиться из карцера?

И кстати, почему меня вообще держали в карцере?

– Перерыв заканчивается, – напомнил санитар, алчно поглядывая на пятьдесят франков. – Пора мне…

– Погоди! – потребовал я. – Те полицейские предъявляли хоть какие-то бумаги? Распоряжения о переводе пациента? Ордер на арест? Они представились?

– Может, и представились, – безразлично пожал плечами Кларк. – Должны были.

– Ты сам их видел?

Санитар кивнул.

– Видел. Еще удивился, помню…

– Чему?

– Один из полицейских полукровкой был. Такая, знаете, характерная внешность, когда в родителях испанцы и аборигены Нового Света намешаны.

– Уверен?

– Среди беженцев от ацтеков таких хватало, – подтвердил Эндрю Кларк. – Но этот точно местным был. Кто же беженца в полицию возьмет?

Действительно, кто?

Я поднялся с лавочки и уточнил:

– Выглядел он как?

– Ну, смуглый такой и черноволосый, с красноватой кожей, – припомнил санитар, пряча в карман белого халата пятьдесят франков. – Невысокий, широкий в плечах. Крепкий. У него на подхвате паренек молодой был, тот чистокровный испанец.

Я с сомнением поглядел на собеседника, но поборол подсознательное желание пырнуть его стилетом, да и требовать деньги назад тоже не стал. Пусть ничего особо важного и не узнал, но одну или две зацепки все же получил.

И, к слову, от какого заболевания лечили в клинике сиятельных? От какого заболевания лечили меня самого?

Эндрю Кларк встал и принялся убирать в бумажный пакет недоеденный завтрак, но я его остановил.

– Последний вопрос.

– Что еще?

– Где тут поблизости можно недорого поесть?

3

День вышел долгим и нервным. Перед возвращением в клуб я заглянул в облюбованную медицинским персоналом столовую через дорогу и плотно там перекусил. Заработал изжогу, но нисколько по этому поводу не переживал, поскольку дальше до самого вечера даже не присел.

Суббота! В клубе – аншлаг и столпотворение, а Жиль лежит в морге, да и Лука со своей простреленной ногой едва передвигается. Как сел в заднем коридоре, так ни туда и ни сюда. Но хоть комната отдыха и гримерки под присмотром.

Сам я курсировал по клубу и время от времени выдвигался на задний двор, а потом Виктор Долин привез Ольгу, пришлось присматривать еще и за ней.

Когда начало темнеть, я спустился в подвал, разобрал в каморке истопника маузер «К63» и тщательно протер его везде, где могли остаться отпечатки пальцев. Затем прошелся ветошью по кобуре и вновь спрятал оружие в саквояж. Туда же закинул старые грязные перчатки, потертую фетровую шляпу, моток веревки и перепачканный угольной пылью комбинезон, который издали, да еще и в темноте вполне мог сойти за рабочее одеяние трубочиста.

Оставлять клуб субботним вечером на одного лишь Антонио не хотелось до скрежета зубовного, но иного выхода у нас попросту не было. Я отправил красавчика с его обычного места у центральной лестницы к входной двери и попросил буфетчика лично встречать членов клуба.

– А что такое? – забеспокоился Морис Тома. – Куда вы все собрались? И что стряслось с Лукой? Он еле ходит!

– Все в порядке, Лука подвернул ногу, а нам с Гаспаром надо кое-куда отлучиться по поручению Софи. Не беспокойся, скоро вернемся.

Новая обязанность буфетчика нисколько не воодушевила, но спорить с кузеном хозяйки он не решился. Я ободряюще улыбнулся ему напоследок, окликнул Гаспара и вместе с испанцем отправился на задний двор.

– Скажи, в Новом Вавилоне много аборигенов Нового Света? – спросил я, когда мы выехали на коляске за ворота.

– Да уж хватает! – фыркнул Матадор.

– А если не брать в расчет недавних переселенцев? Меня интересует человек, родившийся в смешанной семье. Второй родитель – испанского происхождения. Кастилец, баск, каталонец, галисиец – не знаю. Еще он имеет какое-то отношение к полиции. Сложно его будет отыскать?

Гаспар хмыкнул.

– Ну и задачку ты задал! Могу попробовать поспрашивать, но гарантировать ничего не возьмусь.

– Поспрашивай, – кивнул я.

На город накатывали стремительные осенние сумерки, всюду зажигались витрины магазинов и питейных заведений, где-то бродили от столба к столбу фонарщики, где-то мрак разгоняло яркое сияние электрических ламп. В небе плыли сигнальные огоньки дирижаблей, по дорогам скользили лучи фар самоходных колясок и прыгали отблески «летучих мышей» конных экипажей.

Но главное – окна. Редкими квадратами на темных стенах домов светились прямоугольники окон, постепенно их загоралось все больше и больше. Одни были закрыты плотными шторами, другие занавешены лишь полупрозрачным тюлем. Иногда взгляд выхватывал движение в комнатах, а присмотришься – и будто на экране синематографа разворачиваются картинки чужой жизни.

Неподалеку от пьяцца Гальвани коляска заехала в глухой переулок, там я быстро нарядился в комбинезон, завязал низ лица платком, нахлобучил на голову шляпу и надел перчатки. После этого дотянулся до нижней перекладины пожарной лестницы и вскарабкался на крышу. К этому времени уже окончательно стемнело, и темный комбинезон полностью растворился на фоне ночного неба. Впрочем, кто станет глазеть вверх в столь поздний час? Главное – самому не оступиться впотьмах и не свернуть себе шею.

Из приткнувшейся к печной трубе будки послышалось курлыканье, я пригнулся, чтобы не маячить над коньком, и перебежал дальше. Крыши лишь несведущему человеку представляются безлюдными, на деле сюда поднимаются отнюдь не одни только трубочисты. Ходят к птицам голубятники, меняют черепицу кровельщики, вывешивают на чердаках стираное белье домохозяйки. Да те же вездесущие мальчишки чего стоят!

Но не в это время. А даже если меня и заметят, кликнуть постового никому и в голову не придет. Трубочист припозднился, дело житейское.

Из распахнутых окон мансард слышались голоса и звон посуды, где-то играл граммофон, во дворе заливисто лаяла собака. Добравшись до края крыши, я сначала перекинул на соседнюю саквояж, затем примерился и перескочил сам. Внутри квартала дома были построены впритык друг к другу, можно было пройти от улицы до улицы, ни разу не спустившись на землю.

Уже третье здание выходило на пьяцца Гальвани. До противоположной стороны площади от него было… Я выставил перед собой большой палец – метров семьдесят или немногим меньше. Для прицельного выстрела из длинноствольного маузера с примкнутым деревянным прикладом-кобурой дистанция попросту смешная.

Расстегнув саквояж, я вытащил пистолет и отрегулировал прицел, а затем оттянул затвор и принялся один за другим вставлять в неотъемный магазин патроны. После примкнул кобуру и положил оружие рядом с собой на скат крыши. Вытащил блокнот и сполз чуть ниже – так, чтобы меня не было видно с улицы. Запалил спичку, прикрыл ее ладонями и принялся внимательно изучать сделанные несколько дней назад рисунки.

Большой Джузеппе в полный рост. Большой Джузеппе сидя. Большой Джузеппе в движении на полушаге.

На второй спичке я постарался подметить особенности фигуры и взялся за маузер, мысленно прокручивая в голове характерные жесты главаря сицилийцев. Комнаты в доме напротив освещали газовые рожки на стенах, и местные обитатели отбрасывали на легкие полупрозрачные занавески свои слегка искаженные силуэты.

Большего и не требовалось. Лишь бы оказался на месте Джузеппе.

Тени ходили и сидели, собирались за столом в большой комнате на третьем этаже, гасили свет в одних помещениях и зажигали его в других. Тени жили своей жизнью и не ассоциировались с людьми.

Просто бумажные фигуры театра теней.

Предстоящее убийство нисколько не волновало меня. Угрызений совести я не испытывал ни малейших. Никто не терзается муками совести из-за необходимости выдернуть впившегося в кожу клеща или прихлопнуть комара. Вот и Джузеппе… тот еще клещ. И пусть не мне брать на себя роль высшего судии, но…

Неожиданно в одной из теней почудилось нечто знакомое. Рост, осанка, ширина плеч, еще какая-то мелочь, вроде резкого поворота слегка наклоненной вперед головы. Я поспешил взять человека на прицел, но выстрелить не успел. Тот пропал из виду – скрылся в коридоре, скорее всего.

Ствол начал медленно сдвигаться в сторону, а потом фигура Джузеппе откинула тень на занавеску в соседней комнате. Главарь банды сицилийцев остановился у стола, а сесть уже не успел: я прицелился точно в центр темной фигуры и спустил курок. Грохнул выстрел, гулко раскатился над крышами мощный хлопок. Отдача подкинула ствол, я вернул его на место и вновь выстрелил в силуэт Джузеппе, который уже начал валиться на пол. Миг спустя тот пропал из виду, и я в быстром темпе расстрелял остававшиеся в магазине патроны по ближайшим окнам, не выбирая никого конкретно, просто желая создать видимость беспорядочной пальбы.

Пусть лучше решат, что Джузеппе просто не повезло.

Поднявшись с колен, я зашвырнул маузер во двор, схватил саквояж и бросился прочь. Едва не поскользнулся на поехавшей черепице, скакнул на соседнюю крышу и ринулся к следующему дому.

Позади закричали, и залился длинной третью полицейский свисток, но мне было уже не до того. Убраться отсюда как можно быстрее – вот единственное, что по-настоящему заботило меня сейчас.

При прыжке с крыши на крышу с головы слетела шляпа и закувыркалась, падая в темноту. Я даже не взглянул ей вслед, добрался до пожарной лестницы, скинул вниз пустой саквояж и принялся лихорадочно перебирать руками и ногами перекладины. Спрыгнул на землю, схватил сумку и замер на месте как вкопанный: у дожидавшейся меня в переулке коляски никого не оказалось.

Рука сама рванула застежки комбинезона и нырнула в карман с «Зауэром», но тревога оказалась напрасной. Гаспар выступил откуда-то из темного угла и взобрался на козлы.

– Порядок? – спросил он, сунув револьвер сзади за пояс под пиджак.

– Да! – шумно выдохнул я и скомандовал: – Гони!

Коляска тронулась с места и под стук подков по мостовой начала резво набирать ход; я сорвал с себя комбинезон и без сил развалился на сиденье.

«Сделал!» – вот и все, что крутилось у меня в голове.

Только это, и больше ничего.

4

В клубе я первым делом отправился в кабинет Софи, молча распахнул бар и принялся водить пальцем по красочным этикеткам разнокалиберных бутылок.

Нервно вскинувшаяся при моем появлении кузина немного расслабилась и спросила:

– Надо понимать, все прошло успешно?

– Вполне.

Сначала я взял портвейн, но передумал и заменил его на арманьяк. Разложил стилет, срезал сургуч с пробки и плеснул янтарной жидкости в пузатый бокал.

– Теперь все будет хорошо? – с надеждой спросила Софи.

– В идеале сицилийцам и китайцем станет не до нас, да, – решил я, сделал глоток и зажмурился, оценивая ощущения. Арманьяк оказался не таким мягким, как коньяк, чуть более резким и насыщенным. Незнакомым. Мне понравилось.

Хозяйка клуба постучала ноготками по столешнице и сказала:

– Осталось разобраться с Ольгой.

Я сделал еще один глоток, но этот – уже без всякого удовольствия. Допил остатки и поставил стакан на стол.

– Если только Ольга как-то связана с налетом на кассу, – напомнил я кузине о своих сомнениях.

– Так выясни все скорее! – потребовала Софи. – Я не прошу тебя вырывать ей ногти, но сделай уже что-нибудь! В конце концов, это ты впустил ее в кабинет!

– Опять угрожал Фальер? – вздохнул я.

– Нет, но сто тысяч нам точно не помешают.

И это было действительно так.

Я скривился и пообещал:

– Ладно, попробую прощупать ее по дороге домой.

– У тебя все получится! – улыбнулась Софи, поднялась из-за стола и уткнулась лбом мне в грудь. – Не знаю, что бы делала без тебя! Пусть меня заклеймят за мракобесие, но ты будто мой ангел-хранитель!

– Вот сейчас войдет твой Альберт и закатит нам сцену ревности, – посмеялся я.

Софи отодвинулась и покачала головой.

– Альберт не такой.

– Он за свободные отношения?

Тут уже и Софи не удержалась от смеха.

– В любом случае я просила его сегодня не приезжать.

– Что так?

– Надо подбить августовский отчет и выйти к гостям. Мы договорились встретиться завтра.

– Провожу Ольгу и вернусь за тобой, – предупредил я кузину и взялся за дверную ручку, но Софи меня остановила.

– Не дави на нее слишком сильно, – попросила она. – Возможно, это и в самом деле простое совпадение.

Я кивнул и шагнул за дверь.

Лука чувствовал себя на удивление неплохо для человека, только вчера словившего пулю. Громила сидел на выставленном в коридор пуфике и время от времени прикладывался к бутылке с сельтерской. Оставалось лишь надеяться, что опиумной настойки он влил туда… в меру.

Я не стал читать ему мораль и поднялся на второй этаж. Танцевальное представление давно закончилось, надо было забрать Ольгу и проводить ее в пансионат.

– Все в порядке, Морис? – уточнил я у буфетчика, которого Гаспар к этому времени уже освободил от обязанностей привратника.

Морис Тома мельком глянул в зеркало, будто проверил, не съехал ли набок парик, и ответил, что все в порядке. Памятуя о вчерашней попытке проследить за нами, я приблизился к буфетчику и негромко спросил:

– Мы не ждем никаких грузов сегодня?

Морис достал записную книжечку в кожаной обложке, заглянул в нее, потом посмотрел на настенные часы.

– Через полчаса привезут пиво. Должны были завтра, но запасы подошли к концу, и нам пошли навстречу.

Всякий раз, доставляя очередную партию пива, поставщик увозил ящики с порожней тарой, но если сегодня поездку организовали специально для нас, то едва ли фургон будет набит под завязку.

– Найдется местечко в кузове для двух человек?

Буфетчика такой вопрос изрядно озадачил. Он наморщил лоб и не нашел ничего лучшего, как, в свою очередь, поинтересоваться:

– А зачем?

– У Ольги, – указал я на окруженную гостями танцовщицу, – слишком много назойливых поклонников. Раз уж мне поручили проводить ее до дома, хочу сделать все чисто.

Морис Тома округлил глаза.

– О-о-о! – протянул он. – Так ты провожаешь ее? О-о-о…

– Морис! Это просто работа. Ты поможешь с фургоном?

– Конечно-конечно, – покивал буфетчик. – Я спрошу. Ты будешь здесь?

– Да.

– Через полчаса, – напомнил Тома и отправился шпынять нерадивых официантов.

Полчаса пролетели незаметно; буфетчик вернулся и с довольным видом объявил, что обо всем договорился.

– У вас десять минут, – предупредил он, – пока разгрузят пиво и вынесут ящики с пустыми бутылками. Не больше.

Я помахал Ольге, но та, как на грех, оказалась увлечена разговором с маркизом Арлином, и моей жестикуляции не заметила. Врываться в ряды гостей и утаскивать ее за собой, показалось отнюдь не лучшей идеей, поэтому я вырвал из блокнота листок, написал коротенькое послание и велел проходившему мимо официанту доставить его танцовщице.

Ольга прочитала записку, оглянулась и явственно заколебалась, но все же попрощалась с внимавшей ей публикой и отошла ко мне. Глаза ее искрились от выпитого шампанского.

– Уже пора? – печально вздохнула она. – Нельзя немного задержаться?

Я покачал головой.

– Будь моя воля, гулял бы с тобой всю ночь напролет, но сейчас мы можем покинуть клуб незамеченными, а потом такой возможности уже не будет.

Ольга поджала губки и отправилась в гримерную менять вечернее платье на более подходящий для прогулки по вечерним улицам наряд. Моя категоричность ее явно расстроила. А вот встретившийся нам в коридоре Виктор Долин дурного настроения примы нисколько не разделял и даже соблаговолил выразить мне благодарность за заботу.

– Она такая увлекающаяся! – покрутил рукой хореограф, когда Ольга скрылась в гримерке. – Вы с ней помягче, Жан-Пьер, помягче. Прошу вас! Это бунтарство насквозь наносное, внутри она совсем другая!

Я лишь вежливо улыбнулся в ответ, и Виктор больше не стал докучать, откланялся и ушел в комнату отдыха.

Когда Ольга вышла из гримерки в длинном сером платье и шляпке с широкими полями, она улыбнулась мне как ни в чем не бывало и полюбопытствовала:

– И как же мы покинем клуб? На ковре-самолете?

Я посмеялся шутке и повел девушку на второй этаж.

– В этом нам поможет один неоценимый человек.

– И кто же он?

– Морис Тома, разумеется!

Ольга хихикнула.

– У него такой забавный парик!

– Только не стоит ему об этом говорить, – попросил я, поднимаясь по лестнице.

Буфетчик встретил нас наверху с двумя бокалами шампанского.

– Прошу! – протянул он их нам будто важным гостям.

Танцовщица приняла угощение как нечто само собой разумеющееся, а вот я заколебался.

– Пожалуй, не стоит…

– Как не стоит?! – возмутился Морис Тома. – Такой вечер! Да если бы мне выпала возможность составить компанию несравненной Ольге, я бы…

Буфетчик задохнулся от переполнявших его эмоций, а когда прима благосклонно улыбнулась этим словам, его и без того румяные щеки покраснели еще больше.

Я подумал: «Какого черта? Это же просто бокал шампанского!» – принял его, отпил игристого вина и спросил:

– Ты проводишь нас?

– Да! – подтвердил Морис, взволнованно вытер вспотевшие ладони и сбежал по лестнице на первый этаж. Мы направились следом.

Я на ходу осушил бокал и поставил его на поднос проходившего мимо официанта, а Ольга смаковала холодное шампанское без всякой спешки и вручила пустой бокал буфетчику уже на заднем дворе.

– Благодарю, Морис! – улыбнулась она и рассмеялась при виде парового фургона. – Меня вывезут отсюда контрабандой?!

– Так и есть, контрабандой, – улыбнулся в ответ буфетчик, облизнул пересохшие губы и поторопил меня: – Поспешите, Жан-Пьер!

Я подошел к сидевшему в кабине с распахнутой дверцей шоферу, справился у него насчет маршрута и попросил высадить нас на этом берегу Ярдена сразу перед мостом.

Водитель флегматично кивнул. Ему явно хотелось поскорее избавиться от нас, загнать фургон в гараж и отправиться пить пиво.

По железной лесенке я первым забрался в кузов и протянул руку Ольге. Прима, несмотря на длинное платье, легко присоединилась ко мне, и тогда буфетчик всучил нам бутылку шампанского.

– Пусть будет! – рассмеялся он, прикрывая створки.

Чудак-человек! Решил, что мне посчастливилось вытащить танцовщицу на свидание!

– Здесь совсем темно! – прошептала Ольга.

Фургон тронулся, нас качнуло, и я едва не завалился на спину. Свободного места в кузове оставалось совсем немного, пришлось усесться на ящик с пустыми пивными бутылками. На очередной кочке Ольгу шатнуло, я удержал ее от падения, но был вынужден усадить себе на колени.

Если приму и возмутила подобная бесцеремонность, то виду она не подала, как не попыталась и подняться на ноги. Только хихикнула да поерзала, устраиваясь поудобнее.

Я обхватил Ольгу за талию, но большего себе не позволил. Мне и так было хорошо. Я чувствовал тепло девичьего тела, ощущал цветочный аромат ее духов, слышал учащенное дыхание. Сердцебиение? Да, несмотря на звяканье пустых бутылок и поскрипывание, прекрасно слышал и его.

Это возбуждало, и сейчас я хотел лишь одного: чтобы эта поездка как можно дольше не кончалась. Но нет, конечно. Ехать от клуба до набережной было совсем недолго.

Вскоре фургон перестало трясти на брусчатке, и он остановился. Тогда я распахнул створки и спрыгнул на дорогу. Ольга оправила платье, приняла руку и спустилась следом, едва не упав мне в объятия.

Я закрыл кузов, просемафорил ладонью водителю, и грузовой экипаж укатил на мост. А мы остались на набережной.

Я, красивая девушка и речной простор.

Что еще надо для полного счастья? Шампанское?

Кровь ударила в голову, а в ушах зашумело, как бывает, когда резко поднимешься из кресла, и я поддался эмоциям и скрутил с горлышка бутылки проволоку. Хлопнуло, пробка улетела в темноту, вслед за ней в реку плеснулось пенное шампанское, но его вылилось совсем немного.

Я глотнул игристого вина, и Ольга рассмеялась.

– Жан-Пьер, что ты делаешь?! – округлила она глаза в притворном ужасе, но протянутую бутылку приняла без малейших колебаний. Приложилась к горлышку и вновь прыснула смехом. – Это же безумие!

На нас начали оборачиваться прохожие, и, не желая привлекать к себе лишнего внимания, я приобнял спутницу за талию и повел ее по набережной. Ольга не возражала.

– Наверное, надо иногда совершать такие безумства, – произнесла она, возвращая бутылку. – Без них жизнь становится невероятно сухой и пресной!

Я кивнул. Меня переполняли чувства, они окрыляли. Это было странно, противоестественно и непонятно, но одновременно и ужасно приятно. Заботы и тревоги остались где-то далеко-далеко, они попросту перестали существовать здесь и сейчас.

Темная гладь реки. Небо с огоньками сигнальных огней. И никаких стен кругом, один простор.

Я был счастлив. Я любил этот город.

Постовой посмотрел на нас с укоризной; я подмигнул ему и увел Ольгу на тенистую аллею, где среди кустов мягко светилась шеренга газовых фонарей. Там мы уселись на свободную лавочку и поцеловались.

Ольга сразу отстранилась и достала пудреницу. Смотрясь в зеркальце, она подправила смазанную поцелуем губную помаду и сказала:

– Не стоило этого делать, – но сразу хитро прищурилась и добавила: – Здесь…

Я расправил носовой платок и вытер губы. След помады показался кровавой отметиной.

Ольга первой встала с лавочки и протянула руку.

– Идем?

Мне никуда идти не хотелось. Каждый шаг неизбежно приближал нас к пансиону, а вечер был слишком прекрасен, чтобы закончиться так рано. Но удерживать танцовщицу я не стал, поднялся на ноги, глотнул шампанского и передал бутылку приме.

Мы ушли с аллеи на тихую улочку, и там я снова обнял Ольгу. И вновь она не возражала.

Приму била ощутимая дрожь, а вот мне холодно не было. Напротив, по жилам вместо крови струилось чистое пламя. Шампанское оказалось на редкость коварным.

Я рассказывал какие-то истории, Ольга смеялась. Опустевшую бутылку оставили на пороге аккуратного домика. То-то утром удивится молочник! Нас это изрядно развеселило.

Смех, ночь, приятное раскачивание земли под ногами.

Радость и беззаботность.

Эйфория.

Но все хорошее когда-нибудь да заканчивается. Очень скоро мы вышли к пансиону и остановились у его дверей.

– Ну, вот и все… – Ольга поцеловала меня, но не дежурно чмокнула на прощанье в щечку, а страстно, ее язычок ловко скользнул мне в рот.

Какое-то время мы простояли обнявшись, а потом танцовщица отстранилась и прошептала:

– Каждый раз, проветривая комнату, я боюсь, что кто-нибудь заберется в окно. Этот клен во дворе… – Она не стала продолжить и постучала молоточком в дверь, а когда лязгнул засов, обернулась и лукаво подмигнула. – Такая духота! Обязательно проветрю комнату перед сном!

При этих словах сердце дрогнуло и заколотилось, будто сумасшедшее, но я тут же взял себя в руки и приподнял над головой кепку.

– Мадам Ховард!

Хозяйка пансиона запустила Ольгу в гостиную, кивнула мне и заперла дверь. Я не стал маячить у крыльца, вызывая ненужные подозрения, и сразу отошел к углу, но не тому, где фонарь освещал табличку с номером и названием улицы, а к противоположному, погруженному во тьму. Там меня качнуло, пришлось опереться рукой о стену.

У соседнего дома в ночи колыхнулось какое-то движение, я потянулся за пистолетом, но нет – никого и ничего. Просто показалось. В голове шумело, а перед глазами все расплывалось, да и покачивало меня от шампанского весьма ощутимо, но не колебался я ни мгновения. Упер носок ботинка в поперечную перекладину решетки, перегородившую проход между домами, и спрыгнул на другую сторону.

Выходившие на задний двор окна первого этажа, в отличие от уличных, не были закрыты ставнями, а лишь зашторены, поэтому, пробираясь вдоль стены, пришлось опуститься на корточки. Сердце колотилось все сильнее и сильнее, в ночной тиши остался только его стук да пронзительный звон цикад.

У клена я остановился перевести дух и обнаружил, что весь взмок от пота. Будто мальчишка на первом свидании, просто позор.

Несмотря на опьянение, взобраться на дерево удалось без особого труда, помогли ветки и сучья. Но вот подбираясь к открытому окну, я едва не сверзился на землю с высоты второго этажа. Нет, ствол клена там удобно изгибался, и физически развитому человеку опасаться было совершенно нечего, но у меня вдруг невесть с чего потемнело в глазах. Едва не теряя сознания, я ухватился за подоконник и кое-как втащил себя в комнату.

Ольга тут же оказалась рядом, поцеловала и вручила стакан с джином-тоником.

– Я верила в тебя! Ты мой герой! – заплетающимся языком произнесла танцовщица, оступилась и едва не расплескала коктейль.

Чтобы устоять на ногах, она оперлась о письменный стол, и в моей памяти вдруг всколыхнулось воспоминание о сцене в кабинете Софи. Приглушенный свет, облегающее платье, соблазнительный изгиб фигуры…

Я отставил стакан на подоконник, шагнул к Ольге и навалился на нее сзади, прижимая к столу. Звон в ушах сделался просто невыносим, одна моя рука начала задирать длинную юбку платья, другая стиснула грудь примы. Ольга закусила губу и негромко застонала.

– Ты ведь не из пустой прихоти захотела попасть в кабинет Софи? – прошептал я на ухо Ольге. – Что тебе там понадобилось?

Я почувствовал, как лихорадочно забилось ее сердце, но не отпустил, лишь еще крепче стиснул в ожидании ответа. Любого ответа. В голове все плыло, и едва ли я в полной мере отдавал отчет своим действиям. Остались одни только желания да навязчивый вопрос, который никак не удавалось выкинуть из головы.

– Все это было не случайно, ведь так?

И Ольга наконец выдохнула:

– Нет, не случайно…

А дальше – сплошной туман, в котором тонули и таяли обрывки фраз. И в котором тонул и таял я сам, неумолимо и неуклонно проваливаясь в забытье.

Но вот очнулся я разом. Просто осознал вдруг, что лежу на спине с открытыми глазами и бездумно смотрю на забрызганный кровью потолок. Дверь содрогалась от стука и, будто мало было того, в коридоре во всю глотку проорали:

– Откройте, полиция!

Часть шестая

1

– Откройте, полиция!

И стук в дверь. А я лежу на кровати и не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. И не разобрать: сковало тело противоестественное оцепенение или банальный страх. На выбеленном потолке из угла в угол комнаты протянулась россыпь алых капель, а мне было доподлинно известно, в каких случаях бьет вверх из раны столь тугая струя крови.

Я знал это наверняка и все же повернул голову вбок. Обнаженная Ольга с растрепанными по подушке волосами безжизненно замерла рядом. У танцовщицы оказалось рассечено горло, несколько глубоких порезов пересекали живот.

– Откройте, полиция!

Я перевалился на бок, и меня вырвало на ковер желудочным соком и желчью. Ребра свело, в голове полыхнуло пламя невыносимой боли. И к лучшему! Боль прогнала оцепенение, заставила действовать. Но только я попытался встать, как неловко, словно подрубленное дерево, завалился на пол.

Колотивший в дверь полицейский расслышал шум и крикнул:

– Несите топор!

Деревянная филенка не могла продержаться долго, поэтому я неимоверным усилием воли заставил себя перебраться к сваленной в кучу одежде. Пока натягивал брюки, полицейский колотил не переставая, а потом попытался протаранить плечом, но дверь открывалась наружу, и у него ничего не вышло. А когда констебль резко дернул на себя ручку, выдержал засов.

Я быстро обулся, затянул шнурки и сунул руки в рукава сорочки. Та лежала сверху и потому оказалась вся в брызгах крови, но не бросать же ее здесь!

Не застегивая пуговиц, я натянул пиджак, выпрямился и сразу тяжело навалился на стол. В глазах посерело, колени подогнулись.

Чертовщина какая-то!

Но нет, все происходило в действительности. Здесь и сейчас. Со мной.

Послышался глухой удар, филенка пошла щепками, проглянуло лезвие топора. Меня бросило в пот, липкая слабость навалилась невыносимой тяжестью. Мышцы словно превратились в кисель, а сердце забилось неровно и с мучительно долгими паузами.

Второй раз полицейский всадил топор куда ближе к засову, и я бездумно нашарил пистолет. Тот оказался на месте, но вот выкидной стилет…

Я охлопал карманы, потом лихорадочно обшарил постель, где лежала Ольга, еще недавно – изумительно-прекрасная, а теперь просто мертвая. Стилета не оказалось и там.

Скинул на пол подушку, заглянул под кровать – пусто! От двери послышался лязг и скрежет, засов мог отлететь в любой момент, и ничего не оставалось, кроме как перебраться к окну.

Кое-как я взгромоздился на подоконник, но спускаться по клену не стал даже и пытаться. Просто повис на его ветке, а потом разжал пальцы и полетел вниз. Падение с пустяковой высоты вышло неожиданно жестким – тело взорвалось болью, будто разлетевшаяся на куски стеклянная фигура, и я завалился на клумбу.

С ходу подняться не получилось, смог лишь заползти под клен. Из окна продолжали доноситься глухие отзвуки ударов, поэтому я заставил себя собраться с силами, ухватился за низкую ветку, поднялся на ноги и заковылял в дальний угол. Там влез на заполненную водой бочку и мешком перевалился через забор. Неловко рухнул на землю и скорчился в темном углу, пережидая, пока отступит дурнота, но тут же со стороны пансиона донесся пронзительный женский визг. И сразу забрехала собака в соседнем дворе.

Проклятье! Надо убираться отсюда!

Я не стал задаваться вопросом, что стряслось вчера между мной и Ольгой, и, пьяно пошатываясь, зашагал в обход дома. Приходилось тяжело опираться на его стену, чтобы не упасть.

Калитка запиралась на засов, я сдвинул его и вышел в глухой переулок. Там – никого.

На соседней улице пронзительно заверещал полицейский свисток, я выдохнул проклятие и поспешил прочь. Безумно раскалывалась голова, в животе устроили потасовку колючие ежи, дыхание вырывалось из груди хриплое и прерывистое, а тело заполонила ватная слабость. Еще и сердце никак не могло решить, стоит ему работать в полную силу или с него хватит.

Где была такая возможность, я опирался на заборы и стены домов. Попутно заправил сорочку в брюки, а вот застегнуть ее уже не получилось: пальцы потеряли чувствительность и толком не гнулись.

И еще я совершенно не помнил вчерашний вечер, в голове вертелись одни лишь разрозненные обрывки. Фургон, шампанское, поцелуй. Смех, река, окно. Вечер, лавочка, клен.

«Все это было не случайно, ведь так?» – «Нет, не случайно…»

В голову словно забили безумно длинный гвоздь, я обхватил руками виски и опустился на корточки, не в силах побороть слабость.

Я не помнил. Не помнил, убил ли Ольгу и зачем сделал это, если сделал. И это пугало больше всего. Неизвестность.

Я ведь псих, так? Неспроста же меня поместили в «Готлиб Бакхарт»! Неужели алкоголь разбудил темное альтер-эго?

Привиделся забрызганный кровью потолок и мертвая танцовщица, но я заставил себя выбросить эти картинки из головы, выпрямился и потащился дальше. Уже рассвело, и на улицах должны были вот-вот появиться первые прохожие, а меньше всего мне хотелось попасться на глаза случайным свидетелям.

На пороге задней двери одного из домов стояли бутылки с молоком, и только тут я осознал, насколько сильно пересохло горло. Сорвав пробку, я приложился к горлышку и напился, но молоко впрок не пошло, меня немедленно вырвало. Молоком, желчью и почему-то кровью.

Ну да ничего, отдышался и побрел дальше.

«Что ты искала?» – «Снимки».

Новое воспоминание вырвалось из тумана беспамятства стремительной шрапнелью и заставило привалиться к стене дома.

Я вспомнил, как прижимал Ольгу к столу, а свободная рука ползла вверх по чулку, задирая платье все выше и выше, но дальше в памяти вновь зиял провал.

Что случилось потом? Что?!

Переулок вывел к тенистому бульвару. У соседнего дома дворник размеренно работал метлой, сметая к бордюрам опавшую листву. Я развернулся и зашагал в противоположном направлении.

На углу попалась поилка для лошадей. Выливавшаяся из трубы вода с плеском падала в каменную чашу; я приник губами к прозрачной струйке, с наслаждением напился, а потом снял кепку и сунул под трубу голову. Ледяная вода приятно охладила затылок, потекла по щекам и шее, скользнула за ворот.

«Какие снимки, Ольга, черт тебя дери?!» – «Непристойные снимки членов клуба. Маркиза Арлина, всех остальных…»

Новый обрывок воспоминаний о вчерашнем вечере заставил тяжело задышать и усесться на брусчатку рядом с поилкой.

Тогда мы еще продолжали стоять у стола. Как оказались в постели?

Хотя это как раз понятно! Вопрос в том, как там оказался нож!

Ольгу убили во сне, она не сопротивлялась. Никаких следов борьбы на руках разглядеть не удалось. Да и на мне царапин не видно. Мог я зарезать спящую девушку?

Мог, но на кой черт мне это сдалось?!

Потому что сумасшедший? Буйный псих?

Но нет, концы с концами не сходились. Что-то было не так.

Быть может, нас выследили подельники Ольги? Мы проявили беспечность в тот вечер. Что, если кто-то вслед за мной влез в открытое окно?!

Подобно хватающемуся за последнюю соломинку утопающему я вцепился в это предположение, но никаких аргументов в пользу шальной догадки привести не смог. Тогда сунул в поилку руки и принялся оттирать с пальцев засохшую кровь, а потом умылся и стиснул ладонями виски, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь.

Подельники! Что Ольга говорила о своих подельниках?

Я ведь не мог о них не спросить! Не мог не задать этого вопроса!

«Снимки? Откуда ты о них узнала?!» – «Мне сказал…»

В тот момент Ольга уже лежала грудью на столе, а я навалился на нее сзади, но вот дальше… Дальше зияла пустота. Окончательная и беспросветная. Такая… знакомая.

Я уже сталкивался с подобным, когда пытался докопаться до воспоминаний о своей прежней жизни. Все без толку, не вспомнить. Если повезет, воспоминания пробудятся позже, но точно не сейчас.

Вдалеке замаячила фигура констебля, и я поспешил подняться с мостовой. В голове зашумело, даже покачнулся слегка, но отдых пошел на пользу, и мне удалось устоять на ногах. Развернулся от полицейского и потопал прочь.

«Мне сказал…»

Кто? Кто сказал Ольге о снимках? Кто подбил ее на эту авантюру?

Кто вообще мог знать о компромате на членов клуба, кроме меня и Софи? Впрочем, мог сболтнуть лишнего сам граф Гетти…

Голова была тяжелая-тяжелая, мысли едва ворочались в ней, и осенило меня, лишь когда часы на башне, мимо которой как раз проходил, пробили пять раз.

Пять раз – пять утра. Рано, очень рано. Так какого черта полиции ломиться в комнату Ольги? Если бы она не вышла к завтраку – это одно, но в пять утра? Когда я очнулся, танцовщица была давно мертва – тело могло еще не остыть, а вот кровь точно подсохла. Если Ольга перед смертью и кричала, то это случилось уже несколько часов назад.

Что могло встревожить обитателей пансиона посреди ночи?

Кровь просочилась с потолка? Но нет, вся она сразу впиталась в перину.

Объяснением этой странности могло быть лишь одно: полицию вызвал убийца! Сообщил постовому о криках и шуме или о незнакомце, который залез в окно, – не имеет значения. Главное, это сделал он сам!

Я не убивал Ольгу! Кто-то выследил нас вчера. Кто-то убил ее и подставил меня.

Что было главной целью – не важно, удалось и то и другое.

Пусть мне и посчастливилось удрать с места преступления, это ничего не меняет. Меня найдут. И найдут предельно быстро. Никакого труда это не составит.

Уверен, хозяйка пансиона уже приняла сердечные капли и прямо сейчас рассказывает полицейским о человеке, который провожал постоялицу до дома. Установить, что Оливия Пети и Ольга Орлова – это одно и то же лицо, не займет много времени, и в «Сирену» сыщики заявятся самое позднее через час или два.

А мои отпечатки – и на орудии преступления, и в комнате танцовщицы!

Еще и одежда в крови!

Не отопрешься!

Я замедлил шаг, опустился на лавочку под раскидистой липой и огляделся по сторонам. По дороге проехал ранний извозчик, да еще через два дома убирали конские яблоки дворники. Прохожих на улице не было вовсе, и мой внешний вид никого смутить не мог, но все же я на всякий случай застегнул рубашку и запахнул пиджак.

«Что делать? Что?!» – билось у меня в голове.

С момента предыдущей смены личины прошла лишь неделя, и не было никакой уверенности, что сумею вновь воспользоваться своим талантом. Да, у меня оставалась малая толика силы, но ее хватит лишь на заживление пореза или смену формы носа. И в любом случае на подготовку к смене обличья уйдет никак не меньше дня.

Боюсь, полицейские мне такой форы не дадут.

Шутка ли – жестокое убийство известной танцовщицы! Черт, да публика будет рвать и метать. Сыщикам поневоле придется рыть носом землю!

Но даже если я пропаду, это бросит несмываемое пятно на репутацию Софи. После такого клуб можно смело закрывать. Без всех этих закладных еще оставались бы шансы переждать трудные времена, а так – нет, не выплыть.

Это и решило дело. Я понял, что, вопреки всему, не стану убегать и докажу собственную невиновность.

Спятил? Вовсе нет…

Встав со скамейки, я дождался, пока утихнет головокружение, и направился к дворникам. Постовых поблизости не наблюдалось, никто не мог сорвать мой спектакль.

– Дерьмовая работенка! – рассмеялся я, встав на тротуаре.

Дворник с совком выпрямился и зло бросил:

– Проваливай, пьянь!

Я без лишних слов сбил его с ног прямым в подбородок и развернулся к мужичку с мешком. Тот успел врезать первым и рассадил мне нос, потекла кровь. Я не стал срываться и бить в полную силу, просто оттолкнул дядьку от себя, и он, налетев на товарища по несчастью, растянулся на мостовой.

А я поспешил прочь. В спину еще долго летели ругательства и проклятия, но меня они ничуть не задевали. Пропущенный удар будто встряхнул мозги, затянувшая сознание серая хмарь рассеялась, и я вновь начал подмечать разные мелочи и детали.

Отблески встающего солнца на стеклах и дым над далекими заводскими трубами, колыхания занавесок в открытых окнах и шелест листвы, стук подков по булыжной мостовой и далекий треск парового движка. Густой смог и протяжный свист на соседней улице. Спешащие на работу прохожие, постовой на соседнем перекрестке, упоительный аромат свежей сдобы у булочной и специфический запах рыбного рынка.

У рынка меня вновь начало тошнить, и я ускорил шаг. Дыхание немедленно сбилось, ручьями потек пот, по спине на пиджаке расплылось влажное пятно.

Но иду.

Иду, иду, иду…

2

У задней двери клуба я долго искал по карманам связку ключей, потом дрожащими руками пытался воткнуть нужный в замочную скважину. А только шагнул через порог – и в лицо уставилось дуло револьвера.

– Жан-Пьер? – удивился Лука, опуская оружие. – Ты куда вчера пропал?

Громила слегка подгибал раненую ногу и стоял, опираясь на костыль, но стоял ровно. Больным он больше не выглядел.

– Попал в переплет, – ответил я, уселся на пол и стянул с ног туфли. – Сожги! – потребовал у вышибалы. – И спрячь револьвер, скоро пожалует полиция. Нет, подожди, еще возьми сорочку! Спали ее тоже!

На клумбе под окном комнаты Ольги остались отпечатки подошв, а рубашка была вся в крови, и не стоило давать следствию лишние зацепки. Но и перегибать палку тоже не следовало: если избавиться еще и от брюк с пиджаком, это лишь вызовет ненужные подозрения.

– Это из-за Джузеппе? – встревожился Лука.

– Вовсе нет! Софи у поэта?

– Да. Гаспар отвез ее туда вчера после закрытия. Слушай, Жан-Пьер, кого ты зарезал? Здесь все в крови!

– Не важно! Дверь пока никому не отпирай. И сожги все прямо сейчас! Немедленно!

Громила похромал к лестнице в подвал, а я, перебирая руками по стенке, двинулся в сторону кухни. Вновь навалились слабость и тошнота; слегка отпустило, лишь когда в один присест осушил бутылку сельтерской.

Заперев за собой дверь, я кинул пиджак на кухонную столешницу и разжег газовую плиту. Поставил на огонь объемную кастрюлю с водой и без сил опустился на стул. Немного отдышался и решил сходить к телефонному аппарату, чтобы позвонить Софи, но сразу передумал и остался сидеть на месте. Важнее было избавиться от улик, которые связывали меня с местом преступления.

От папиллярных линий на подушечках пальцев.

Кипяток наконец забурлил, и я резким движением опустил в кастрюлю обе ладони. В первый миг больно не было. Но только лишь в первый миг. А потом нервные окончания полыхнули огнем, меня скрючило, и лишь неимоверным усилием воли удалось оставить руки в кипящей воде. Из глаз потекли слезы, и я до крови закусил губу, отсчитывая нужное время.

Вытяну раньше – ничего не добьюсь, передержу – и попросту сварю пальцы.

Вот дерьмо!

Едва не скинув кастрюлю с плиты, я выдернул из кипятка руки, метнулся к мойке и подставил ошпаренные ладони под бившую из крана струю холодной воды. Легче не стало, навалились тошнота и головокружение, едва удалось устоять на ногах.

Я потянулся к запрятанной где-то глубоко внутри меня силе и направил ее в кисти. Изо рта вырвался сдавленный стон, сваренная кожа принялась отслаиваться, ногти слезли, пальцы распухли и больше не шевелились.

Но образ весельчака и головореза Жана-Пьера Симона по-прежнему жил у меня в голове, понадобилось лишь внести в него минимальные изменения. Воображение и талант сиятельного позволили нарастить кожу, а дальше стали восстанавливаться ногти, и вот это оказалось хуже самой изощренной пытки с вытягиванием из человека жил.

Но я справился. Новая кожа, новые папиллярные линии, новые отпечатки пальцев. А эти омерзительные ошметки на полу – в помойное ведро!

Я попытался сжать кулаки, распухшие и покрасневшие, словно распаренные в горячей ванне, пальцы с трудом, но повиновались. Боль оказалась вполне терпимой.

В дверь постучали, и я рявкнул:

– Да?

– С тобой все в порядке? – обеспокоенно спросил Лука.

– Все отлично! – крикнул я, прихватил пиджак и бутылку сельтерской и вышел в коридор.

– Уверен? – усомнился вышибала. – Во что ты вляпался?

– Ты этого не должен знать. Проклятье! Я и сам этого еще не должен знать! – ответил я и зашлепал босыми ногами по холодному полу, направляясь в фойе. Громила на своем костыле заскакал следом.

В гардеробе был телефон, я развернул его к себе, но в глазах все двоилось, да и пальцы едва шевелились, крутить ими диск было сущим мучением.

– Звони Софи! – потребовал я тогда у Луки.

Громила достал из кармана пиджака мятый листок, выложил его перед собой и принялся набирать номер. А я приложился к бутылке с сельтерской. Минеральная вода подействовала самым благоприятным образом. Отступила тошнота, прошла сухость во рту.

Когда на другом конце провода сняли трубку, Лука попросил пригласить к телефону госпожу Робер и сообщил мне:

– Сейчас подойдет.

Я забрал у него трубку, дождался ответа и сразу перешел к сути:

– Салют, кузина! Со мной все хорошо, но нужен адвокат. Пришли своего поверенного в клуб прямо сейчас.

– Что случилось? Куда ты вчера подевался? Зачем тебе адвокат?! – немедленно засыпала меня вопросами Софи.

Я даже ничего слушать не стал.

– Сама в клубе сегодня не появляйся, – потребовал у кузины. – Только после моего звонка. И поторопи мэтра…

На улице послышалось стрекотание порохового движка, Лука переместился к окну и сообщил:

– Легавые пожаловали.

Я кинул трубку на рычажки и попросил:

– Дверь не открывай, тяни время.

Схватив пиджак, я заскочил в служебный коридор, отпер дверь костюмерной и быстро подобрал там себе сорочку. Найти новую обувь оказалось сложнее, в результате остановил выбор на лакированных туфлях. Те были узкими и немного жали, но особого дискомфорта при ходьбе не доставляли. Сойдет.

Когда я полез в карман брюк за носками, то наткнулся на трусы, пришлось переодеваться. К счастью, Лука все это время держал оборону и переругивался через дверь с прибывшими по мою душу полицейскими.

– А ордер? – вопрошал вышибала. – Есть у вас ордер? Нет ордера? Ариведерчи!

Констебли ожидаемо грозили всеми возможными карами, а заодно предупреждали, что черный ход взят под наблюдение и мимо них там и мышь не проскочит. Удивительно, но они даже не пытались выяснить имя охранника, провожавшего танцовщицу после работы, оно уже было им известно. На улицу вызывали именно Жана-Пьера Симона.

Лука посматривал на меня с все возрастающим удивлением, а я заранее выложил из карманов бумажник, блокнот, кастет и пистолет, уселся на стул и спокойно попивал сельтерскую в ожидании прибытия адвоката. Наконец громила не выдержал и негромко спросил:

– Это точно не из-за Джузеппе? На улице целый взвод!

– Из-за Джузеппе они бы уже вломились внутрь без всякого ордера, так? – усмехнулся я в ответ. Да и сейчас нам не вынесли дверь наверняка исключительно из-за предупреждения местных полицейских о высоких покровителях «Сирены».

Как бы то ни было, арест откладывался.

А потом из остановившегося у клуба экипажа выбрался важный темноволосый господин в дорогом костюме. Был мэтр Готар высоким и широкоплечим, но из-за сидячей работы заметно обрюзг, хоть и пытался по мере сил молодиться и даже подкрашивал седину.

– Расступитесь! – потребовал адвокат. – Уважаемые, прошу вас, освободите дорогу!

Сыщик в штатском и не подумал посторониться, но служебная карточка адвоката заставила его скривиться и отойти от лестницы.

Наблюдавший за происходящим в окно Лука негромко рассмеялся, а вот мне было не до смеха. Нечему радоваться, когда тебя собираются арестовать по обвинению в убийстве. Пусть дело и рассыплется, будто карточный домик, но могут ведь до участка и не довести.

Мэтр Готар поднялся на крыльцо и повысил голос:

– Господа! Будьте любезны открыть дверь! – Он тут же обернулся и потребовал у полицейских: – Назад, уважаемые! Отступите назад!

– Мы должны произвести арест!

– Для этого достаточно одного человека! Мы ведь не хотим, чтобы кто-нибудь пострадал?

Констебли переглянулись и отступили, на крыльцо поднялся тот самый тип в штатском.

– Посоветуйте клиенту не усугублять ситуацию! – потребовал он и рявкнул: – Отоприте уже эту чертову дверь!

Полицейские у броневика поудобней перехватили дубинками, а кто-то даже нацелил на клуб карабин, поэтому я не стал медлить и кивнул Луке.

– Давай!

Вышибала отпер замок и приоткрыл дверь, тогда я высунул на улицу пустые руки и крикнул:

– Сдаюсь!

Полицейский в штатском медлить не стал, ловко обогнул адвоката и защелкнул у меня на запястьях стальные браслеты.

– Жан-Пьер Симон! – с выражением произнес он после этого. – Вы арестованы по обвинению в убийстве Оливии Пети, так же известной как Ольга Орлова!

3

Дальше все прошло быстро, просто и обыденно. Меня погрузили в броневик и повезли в Ньютон-Маркт. Изрядно озадаченный мэтр Готар покатил на своем экипаже следом. Детектив-сержант криминальной полиции наотрез отказался отвечать на его вопросы и посоветовал обратиться за разъяснениями к некоему инспектору Остриджу.

Имя это показалось смутно знакомым, но голову словно набили ватой; вспомнить, где и при каких обстоятельствах слышал его раньше, не удалось. Да и не пытался особо. Просто сидел на боковой лавочке, стиснутый с двух сторон дюжими констеблями, и бездумно смотрел в зарешеченное окошко в противоположном борту броневика.

Изредка меж крыш домов там мелькало неба, это успокаивало. Но одновременно и пугало. Вдруг дальше только и буду смотреть на него через решетку?

На улице броневик останавливаться не стал и заехал в просторный подвал Ньютон-Маркта, весь залитый ослепительным светом электрических ламп. Оттуда меня провели в помещение для задержанных и заперли в отдельную клетку. Наручники снимать не стали.

Причина заминки выяснилась очень быстро: вскоре появился мэтр Готар, и уже в его присутствии у меня изъяли всю одежду и обувь, предоставив взамен полосатую арестантскую робу. Адвокат остался согласовывать список изъятого, а я вновь обзавелся блестящими браслетами и отправился на оформление. Первым делом у меня, перепачкав пальцы черной тушью, сняли отпечатки, затем измерили рост и сделали снимки анфас и в профиль. После этого отвели в камеру для допросов.

Инспектор Остридж оказался невзрачным господином, невысоким и тщедушным. Жиденькие светлые волосы были зачесаны на прямой пробор, глаза казались влажными на вид и масляно блестели. Время от времени инспектор промакивал их платочком.

Меня усадили за массивный стол с прикрученными к полу ножками и приковали руки к его железным дужкам.

– В этом нет никакой необходимости! – возмутился мэтр Готар, который с боем выбил разрешение присутствовать при допросе.

Инспектор проигнорировал это замечание, взглянул на часы и продиктовал дату и время допроса полицейскому клерку за конторкой в углу. Затем сыщик с усмешкой произнес:

– Господин Симон, вам известно, что чистосердечное признание засчитывается при вынесении приговора?

– Повесят один раз, а не два? – негромко пошутил мэтр Готар.

Инспектор Остридж зло глянул на адвоката и потребовал:

– Прошу воздержаться от неуместных замечаний, мэтр! – Он вновь промокнул глаза платочком, убрал его в карман и пристально уставился на меня. – Следствие располагает неопровержимыми доказательствами вашей виновности, господин Симон! Давайте не будем все усложнять! Да вы ведь вызвали адвоката еще до прибытия констеблей! Это ли не признание вины?

Моргавшая под потолком лампа светила прямо в глаза, и у меня началась мигрень, но я собрался с мыслями и с тяжелым вздохом произнес:

– Я вызвал мэтра Готара, поскольку действительно намеревался сделать признание…

Адвокат откашлялся, привлекая мое внимание, а инспектор Остридж так и подался вперед.

– Продолжайте! – попросил он, расплываясь в довольной в улыбке.

И я продолжил.

– Сегодня утром я подрался с двумя дворниками и, возможно, сломал одному из них челюсть.

– Вы что?! – выпучил сыщик от изумления глаза.

– Побил дворников, – повторил я признание. – И один из них, к слову, рассадил мне нос. Видите, как он опух?

– Молчать! – рявкнул инспектор, и мэтр Готар посчитал нужным вмешаться.

– Вы требовали признания, вы его получили, – отметил он. – Будете предъявлять обвинение по этому эпизоду?

Инспектор Остридж встал и навис над столом.

– Жан-Пьер Симон! – объявил он. – Следствием установлено, что вечером шестого сентября одна тысяча восемьсот восьмидесятого года вы проводили убитую до пансиона «Старый клен», где она снимала комнату, и у нас есть свидетели! Мы пригласили для опознания госпожу Ховард, хозяйку…

– В этом нет нужды! – перебил я полицейского. – Я действительно провожал Ольгу вчера. В этом и заключается моя работа. Заключалась…

– Запиши! – приказал инспектор клерку и взглянул на адвоката: – Нет возражений, мэтр?

Тот лишь развел руками, тогда сыщик ткнул в меня пальцем.

– Впоследствии вы через открытое окно проникли в комнату госпожи Пети и зверски убили ее в собственной постели!

– Полегче, мсье! – возмутился я. – Ничего такого не было!

– Попрошу воздержаться от бездоказательных инсинуаций! – поддержал меня мэтр Готар.

Инспектор не стал дальше действовать нахрапом и мягко улыбнулся.

– На вашей одежде обнаружена свежая кровь. Как вы это объясните?

Я указал на свой припухший нос, а мэтр Готар закатил глаза и напомнил:

– Мой подзащитный уже упоминал об инциденте, в результате которого одежда оказалась испачкана его кровью, а также, вероятно, кровью третьих лиц. К убийству это не имеет никакого отношения.

Инспектор Остридж позволил себе скептическую ухмылку.

– Где и когда случился этот… инцидент?

– Сегодня около пяти утра на улице Извозчиков.

– Мы проверим, – пообещал сыщик, расстегнул стоявший на полу саквояж и выложил на стол бумажный пакет для улик. – Для протокола: вам знаком этот предмет? – поинтересовался он, вытряхивая на столешницу разложенный стилет.

Нож покрывали засохшая кровь и серый порошок для снятия отпечатков пальцев, но и герб рода Гетти, и затейливый вензель на больстере были прекрасно различимы.

Мэтр Готар предостерегающе вскинул руку; я не обратил на его жест внимания и с обреченным вздохом признал:

– Знаком.

– Это ваш нож?

– Я пользовался им какое-то время.

Инспектор впился в меня пронзительным взглядом.

– Вчера он был у вас?

Резкий вопрос не сбил меня с толку, я спокойно покачал головой.

– Нет, он пропал несколько дней назад.

– Пропал?

– Пропал.

– Очень удобно придумано! – заулыбался Остридж. – Рассчитываете столь примитивной ложью объяснить наличие ваших отпечатков на орудии убийства? Не выйдет! Ни один суд не поверит этой выдумке! Обратите внимание: на ноже – кровавые следы. Отпечатки свежие! И очень скоро экспертиза подтвердит, что они принадлежат вам!

Я откинулся на жесткую спинку стула и улыбнулся.

– Тогда подождем результатов экспертизы.

Инспектор Остридж вернул нож в пакет и обратился к адвокату.

– Мэтр Готар, у меня пока больше нет вопросов к обвиняемому. Допрос окончен.

– И что дальше?

– Дальше его поместят в камеру предварительного заключения, а как только криминалисты дадут заключение по отпечаткам, вашему клиенту будет предъявлено официальное обвинение в убийстве. Советую сознаться во всем прямо сейчас!

– Не виновен, мсье! – объявил я.

– Слышите? – хмыкнул мэтр Готар и спросил: – Когда будет готова расшифровка допроса? Я хочу прочитать ее, прежде чем мой клиент хоть что-либо подпишет.

– Это не займет много времени, – пообещал Остридж и постучал в дверь.

Караульный в коридоре распахнул ее и выпустил из камеры адвоката и полицейского стенографиста. Инспектор Остридж вышел следом, но почти сразу вернутся и встал у меня за спиной. Не успел я и глазом моргнуть, как шея оказалась зажата в борцовском захвате.

Хватка у инспектора была на удивление сильной, высвободиться из нее в подобных обстоятельствах не сумел бы и Лука. Я задергался, попытался наклониться к столу, но тщетно. Очень быстро в глазах посерело, зазвенело в ушах, сознание заскользило в бездонную яму забытья.

– Ты мне все расскажешь! – прошипел Остридж. – Все расскажешь, сволочь!

Откуда-то, будто из другого мира, послышался звук распахнувшейся двери, и тут же рыкнул инспектор:

– Что еще?!

Хватка ослабла, беспамятство начало отступать.

– Чем это вы тут занимаетесь, Остридж? – полюбопытствовал кто-то. Насмешливый голос был мне, несомненно, знаком, но в ушах шумело слишком сильно. Я его не узнал.

– Провожу дознание, Моран. Что же еще? – ответил сыщик и наконец меня отпустил.

Я уткнулся лбом в столешницу, да так и остался лежать, не в силах выпрямиться на стуле.

– Вы что-то хотели? – холодно спросил инспектор Остридж после этого.

– Решил занести вам заключение криминалистов по отпечаткам пальцев, – прозвучало в ответ.

– Ах, дьявол! Дайте же его сюда!

Сыщик выбежал из-за стола и зашуршал бумажными листками. Тут я сумел наконец отлипнуть от стола и растянул губы в улыбке:

– Добрый день, мсье Моран!

– Добрый день, Жан-Пьер, – отозвался инспектор.

Остридж оторвался от заключения и удивленно спросил:

– Вы знакомы?

– Господин Симон проходит по одному из моих дел свидетелем, – пояснил Бастиан Моран, не вдаваясь в детали.

– Да? Ну да не важно, – инспектор Остридж вдруг взвился, будто ужаленный. – Что?! Этого не может быть! Здесь какая-то ошибка!

– Что такое? – участливо поинтересовался Моран.

– Отпечатки не совпадают! Но этого просто не может быть!

Бастиан Моран пожал плечами.

– Выходит, ты взял не того.

– Этого не может быть! – рявкнул сыщик и встряхнул листами. – Ты специально, да? Вздумал подменить отчет?

Моран шагнул к коллеге и заглянул ему в глаза.

– А зачем мне это делать, Остридж? – поинтересовался он очень мягко и спокойно, но прозвучало в его голосе нечто такое, от чего по спине побежали мурашки.

Полицейский лишь казался изысканным и утонченным, на деле под личиной беззаботного франта скрывался тот еще живоглот. И Третий департамент – это всегда Третий департамент.

Инспектор Остридж стушевался, кинул листки на стол и полез за носовым платком.

– Простите, Моран, – извинился он, промокая глаза. – Просто вырвалось. Нервы.

– Бывает.

– Но я знаю, что это он! Я знаю это!

– Все мы порой совершаем ошибки, – мягко улыбнулся Бастиан Моран.

Но сыщик упрямо покачал головой.

– Не в этот раз! Я знаю, что это был он! Знаю! – Остридж ткнул в меня пальцем и шагнул к двери. – Я потребую провести повторную проверку!

– Не трудитесь, я уже сделал это за вас, – усмехнулся инспектор Моран. – Отпечатки не совпадают. И да, здесь не отпечатки жертвы, я попросил проверить и это тоже. Признаюсь, случай меня весьма… заинтриговал.

– Это какая-то чудовищная ошибка!

– Увы, Остридж, подозреваемого вам придется отпустить, – вновь смягчил тон Бастиан Моран. – Отпечатки на орудии убийства ему не принадлежат. Следы на клумбе под окном не совпадают с изъятой при задержании обувью. Да и самого задержанного на месте преступления никто не видел. Адвокат не оставит от ваших аргументов и камня на камне, на таких основаниях Ле Брен не даст санкцию на продление ареста.

Остридж взглянул на собеседника с плохо скрываемой ненавистью и резонно отметил:

– Вы чертовски хорошо осведомлены о деталях дела, Моран! Успели просмотреть материалы?

– Как уже говорил, – столь же недобро улыбнулся в ответ инспектор, – у меня есть в этом деле свой интерес.

– Я доведу расследование до конца!

– Нисколько не сомневаюсь. Но сейчас мне нужно побеседовать с господином Симоном по другому делу.

– Могу узнать, по какому именно? – прищурился Остридж. – Если это, конечно, не секрет?

– Можете, – рассеянно кивнул Моран. – Какие могут быть секреты? Вы и сами проходите по нему свидетелем…

О черт! Я вдруг вспомнил, при каких обстоятельствах слышал это имя раньше. Остридж был начальником вломившегося в клуб детектива-сержанта!

Сыщик скривился, будто надкусил лимон, кинул на стол кольцо с ключами от наручников и молча вышел в коридор, но я не ощутил от этого ровным счетом никакого облегчения. Показалось вдруг, что в мой идеальный план вкрался некий досадный просчет…

4

Вопреки опасениям, поначалу все пошло неплохо. С меня сняли наручники, вернули изъятую после задержания одежду и даже позволили сменить на нее полосатую тюремную робу. Но не отпустили.

У инспектора Морана и в самом деле были на меня какие-то планы.

– Это не займет много вашего драгоценного времени, дорогой Жан-Пьер, – с нескрываемой иронией сообщил он, когда мы в сопровождении дюжего конвоира отправились куда-то вглубь Ньютон-Маркта по коридору, освещенному безумно резким сиянием электрических ламп.

Здание штаб-квартиры полиции метрополии занимало целый квартал да еще уходило на несколько этажей под землю, и бродить по нему можно было неделями напролет, но инспектор слишком сильно ценил свое время, чтобы устраивать мне столь продолжительную экскурсию. Мы погрузились в лифт, тот дрогнул и начал спускаться куда-то в подвал.

– Удивительно дело, – улыбнулся вдруг Бастиан Моран, – с чего это Остридж взял, что на ноже непременно окажутся ваши отпечатки пальцев, а? Как думаете, Жан-Пьер?

Мне гадать об этом совершенно не хотелось, и я буркнул:

– Банальная зашоренность, мсье.

Инспектор в ответ на мои слова выразительно изогнул бровь, но не стал разбивать это предположение в пух и прах и промолчал.

В следующий раз нарушил тишину полицейского управления уже я сам.

– Куда мы идем, мсье? – спросил я.

Инспектор лишь улыбнулся.

– Немного терпения, друг мой.

Коридор привел нас к просторному помещению, вход в которое перегораживала металлическая решетка, судя по внешнему виду – титановая. Караульный за ней проверил документы Морана и лишь после этого отпер замок. Конвоир остался в коридоре, мне же пришлось последовать за инспектором в комнату, стены, пол и потолок которой оказались обшиты листами алюминия. Ослепительно сияли электрические лампы, тут и там темнели проемы с раструбами огнеметов, непонятными форсунками и ствольными блоками крупнокалиберных пулеметов.

У меня мурашки по коже побежали, а вот Бастиан Моран как ни в чем не бывало направился к высоким воротам. Те были снабжены сразу несколькими электроприводами, но ради двух человек их задействовать не стали. Второй караульный сделал запись в журнале регистрации посетителей и несколько раз провернул штурвал на дополнительной дверце, а потом с натугой распахнул ее, позволяя нам пройти внутрь. Оценив толщину броневого листа и габариты запоров, я шагнул вслед за инспектором с откровенной опаской, но ничего необычного в небольшом помещении не оказалось.

Просто тамбур. В противоположную стену были вмонтированы ворота – близнецы тех, что остались за спиной, под потолком светился зарешеченный плафон, у стены притулился стол с однотипными электрическими фонарями. Обычные металлические коробки с ручкой сверху и зеркальным рефрактором посередине.

Бастиан Моран взял один из них и указал на дверь.

– Прошу…

Я ухватил холодные металлические рукоятки штурвала, в несколько оборотов отомкнул запоры и потянул на себя. Дверца поддалась неожиданно легко, в тамбур хлынул морозный воздух.

Инспектор включил фонарь, и его луч рассек темноту просторного помещения, скользнул по ячейкам в стене, трубам системы охлаждения, непонятным люкам в полу и металлическим коробам, отдаленно напоминавшим саркофаги.

Впрочем, саркофагами они и оказались…

– Что это за место? – спросил я, ежась от холода и колючего присутствия разлитого в воздухе электричества, а еще – из-за неуютной темноты вокруг и неприятного запаха.

– Полицейский морг, – оповестил меня Бастиан Моран.

– К чему тогда все эти меры предосторожностей?

– Полагаете, мертвые не кусаются? – усмехнулся полицейский. – Увы, это не так.

В голове зазвучали призрачные шепотки, как всякий раз бывало, когда поблизости проезжал броневик спецотдела, только теперь голоса твердили без остановок одно-единственное слово. Я мог бы прислушаться и разобрать его, но вместо этого тряхнул головой, прогоняя наваждение, и поспешил за инспектором. Тот привел меня к одному из столов, на котором замерло накрытое простыней тело. Судя по всему, покойника положили сюда специально для нас.

Я весь так и подобрался.

Кто? Кто это?

Неужели Большой Джузеппе? Но как они узнали?!

Да нет же, бред! Наверняка это тело Ольги, но на кой черт…

Бастиан Моран включил висевшую над столом лампу и откинул простыню с головы и торса покойника, который оказался молодым человеком, подтянутым и крепким. Привели его в морг отнюдь не хвори – одна отметина пулевого отверстия темнела под левой ключицей, другая чернела засохшей кровью посреди лба.

Белое, словно вылепленное из воска лицо показалось смутно знакомым. Я точно уже видел его раньше, только никак не мог припомнить, где и когда. Мешала мигрень, отвлекали призрачные шепотки.

Я помнил покойника, но вспомнить его не мог.

Парадокс!

– Что скажете? – поинтересовался Бастиан Моран.

Я вздохнул.

– Простите, мсье. Я сегодня крепко получил по голове и, наверное, не слишком хорошо соображаю, но кто это такой и по какой причине вы сочли необходимым показать мне его тело?

– Никогда не встречали его раньше?

– Первый раз вижу, – без зазрения совести соврал я и поежился. – Это все, мсье Моран? Здесь прохладно, знаете ли…

– Вас не интересует, кто это такой?

– Нет, мсье. Я по природе нелюбопытен.

Бастиан Моран посмотрел на меня и улыбнулся.

– И все же я вас просвещу. Это детектив-констебль Фредерик Гросс. Именно его на прошлой неделе оглушил Пьетро Моретти, после чего завладел табельным револьвером и застрелил двух полицейских.

– Сами напросились! – невольно вырвалось у меня, и, желая сгладить впечатление от резкого высказывания, я спросил: – Так что же стряслось с этим вашим Гроссом?

Тяжесть револьвера в руке, мушка напротив головы, палец выбирает слабину спускового крючка…

Я замер, пораженный неожиданной догадкой, но, по счастью, Бастиан Моран в этот момент смотрел на покойника и ничего не заметил.

– С моим Гроссом? Ну-ну… – хмыкнул инспектор. – Позавчера его нашли застреленным неподалеку от вашего клуба. Странное совпадение, не находите?

– Не нахожу, – покачал я головой, чувствуя, как разом взмокла спина.

Позавчера! Два пулевых ранения: одно в грудь, другое в голову!

Так я добил не кого-то из подручных Большого Джузеппе, а детектива-констебля Фредерика Гросса! Сицилийцы не имели никакого отношения к нападению на Софи!

Вот дьявол!

– Вы будто побледнели, – отметил инспектор Моран. – С вами все в порядке?

– Здесь холодно, мсье. Можем продолжить где-то еще?

– Надолго вас не задержу, – не сдвинулся с места Бастиан Моран, которого холод, казалось, нисколько не беспокоил. – Я опросил Гросса только раз, непосредственно после гибели его коллег. Он показался слегка не в себе, и я не придал значения некоторой расплывчатости его ответов, намереваясь уточнить их впоследствии. Но в дальнейшем обнаружилось, что детектив-констебль меня определенным образом избегает. Не являлся на допросы, съехал с квартиры. А потом его и вовсе обнаружили застреленным неподалеку от места совершения первого преступления. Вам не кажется это странным?

– Все это дело – одна большая странность, – поморщился я в ответ. – Вы ведь так и не нашли Пьетро Моретти?

– Полагаете, здесь замешан художник? – изогнул бровь инспектор и полез в карман за сигаретами, но сразу опомнился и закуривать в морге не стал. – Но видите ли, Жан-Пьер, обстоятельства обнаружения тела свидетельствуют о том, что погибший намеревался совершить наказуемое законом деяние. Ограбление или даже похищение человека.

– О чем вы? – разыграл я неведение.

– Его лицо закрывал платок, а рядом обнаружили угнанный за день до того фургон. Как думаете, на кого могло готовиться нападение?

– Понятия не имею.

– А я думаю – имеете, – растянул Бастиан Моран бледные губы в механической улыбке. Теплоты в ней было примерно столько же, сколько в безжизненном теле на прозекторском столе. – Первый раз жертвой стала ваша кузина, – продолжил инспектор, – логично предположить, что и во второй раз нападение планировалось совершить именно на нее.

– Сомнительное предположение, – прямо ответил я, поскольку никаких доказательств у собеседника не было и быть не могло.

Впрочем, Бастиан Моран иного ответа и не ожидал. Он рассмеялся и спросил:

– Где вы были позавчера вечером? – Но тут же взмахнул рукой. – Нет, не отвечайте. У вас наверняка имеется алиби, а значит, мне волей-неволей придется его проверить. Когда, уверен, оно окажется липовым, я буду вынужден дать этому делу ход. Ну а пока мои предположения остаются на уровне догадок, у нас имеется пространство для маневров.

Прозвучала эта тирада угрожающе, да я на этот счет и не обольщался – завуалированной угрозой она и была.

– Зачем вы привели меня сюда? – выдохнул я облачко белесого пара в сторону собеседника.

Бастиан Моран театральным жестом обвел рукой темное помещение и предупредил:

– Это одно из немногих мест, где можно говорить, не опасаться посторонних ушей. Слышали о клетке Фарадея? Так вот, весь этот морг – огромная клетка Фарадея, только слегка усовершенствованная…

– Ближе к делу! – потребовал я, едва сдерживаясь, чтобы не плюнуть на все и не рвануть к выходу.

Темнота сгустилась, жгла холодом и давила. Призрачные голоса звучали в голове все пронзительней, не обращать на них внимания уже не получалось. Еще и мигрень…

Инспектор Моран многозначительно улыбнулся и зашел издалека:

– Я поспрашивал людей, хорошо знавших супруга вашей кузины, и знаете, что удивительно? Всех их в бесследном исчезновении графа Гетти печалит лишь невозможность помочиться на его могилу. Это многое говорит о человеке, не так ли?

– Дальше, мсье! Переходите сразу к сути!

– Нет, граф умел ладить с нужными людьми, этого никто не отрицает. У сильных мира сего он пользовался репутацией человека слова и считался чертовски обаятельным… как бы точнее выразиться… бонвиваном, но это было лишь фальшивой личиной. А ведь в его клуб, бывало, захаживал сам герцог Логрин! На минуточку – регент империи на тот момент!

Я обхватил себя руками и поторопил собеседника.

– Быстрее, умоляю вас!

– Граф Гетти оказался столь нечистоплотен и недальновиден, что начал собирать компромат на своих высокопоставленных друзей.

У меня похолодело в груди.

– С чего вы взяли? Кто вам такое сказал?!

– Он сам сказал, – спокойно ответил Моран. – Незадолго до своего исчезновения граф предъявил определенному кругу лиц ультиматум: либо они выплачивают отступные, либо тайное станет явным.

– Полагаете, его убрали из-за сомнительных снимков?

Бастиан Моран рассмеялся.

– Сомнительных снимков? Вовсе нет! Не имеет никакого значения, с кем из певичек спит маркиз Арлин, это не волнует даже его собственную супругу. Нет, в случае огласки обыватели примутся смаковать детали, и кое-кому придется расстаться с синекурой, но очень скоро газетчики найдут новую жертву, а герои позабытых скандалов объявятся на новых постах. – Инспектор шагнул ко мне, сдвигаясь из круга света, и глаза его враз стали непроницаемо-черными. – Будь дело в снимках, полагаю, графу бы просто заплатили.

– Тогда в чем, по-вашему, дело? – спросил я без всякой охоты, лишь потому, что должен был это спросить.

Инспектор посмотрел на меня с нескрываемым сомнением.

– А вы не знаете?

– Нет! Я же не провидец!

– Возможно, возможно, – задумчиво кивнул сыщик, отвернулся к прозекторскому столу и накрыл покойника простыней. – Два года назад герцог Логрин устроил в «Сирене» несколько приемов для своего ближайшего окружения. На них присутствовали тогдашний министр юстиции Стефан Фальер, маркиз Арлин, некие предприниматели из Нового Света…

– Два года назад? – вскинулся я.

– Незадолго до провалившейся попытки переворота, – подтвердил Бастиан Моран, – после которого герцога превратили в соляной столб, а министр юстиции пустил себе в лоб пулю. Но остальные участники тех злосчастных встреч здравствуют и поныне, хоть обсуждались там такие вещи, за одно недонесение о которых положена высшая мера наказания.

Гигантская клетка Фарадея? Можно не опасаться посторонних ушей?

Возникло подозрение, кем именно боялся быть услышан полицейский, и это предположение заморозило куда сильнее холода морга.

– Если там обсуждалась подготовка к перевороту, – произнес я, собираясь с мыслями, – то что такого мог раздобыть граф Гетти? Обязательства, подписанные кровью?

– Вы мыслите категориями прошлого века! – фыркнул Моран. – Нет, граф шел в ногу с наукой. Он использовал фонограф. Это аппарат для записи звука на восковые валики.

Я присвистнул.

– Граф записал разговоры заговорщиков? О-хо-хо…

Бастиан Моран кивнул.

– И возникает вопрос: где эти валики сейчас.

– Если графа прикончил кто-то из заговорщиков, то записи давно уничтожены! – объявил я с беспечным видом.

Уничтожены, это точно. Софи никогда ни о каких валиках не упоминала, а она не стала бы скрывать от меня такие подробности. Или же – стала?

Полицейского мое предположение нисколько не удивило.

– Все так и решили, – кивнул он. – Но не так давно появились слухи о том, что кто-то подыскивает на них покупателей.

– Именно на валики?

Бастиан Моран покрутил головой.

– Нет, – признал он после недолгой заминки. – Это просто слухи, никакой конкретики. Кто-то говорит о снимках, кто-то – о неких бумагах. Кто-то уже мертв и ничего не говорит. Но порядок цифр всегда примерно одинаков: от полумиллиона до семисот тысяч франков. Это не та сумма, которую заплатят за испорченную репутацию! Но когда речь идет о жизни и чем-то даже большем…

– Чем-то большем?

– Ее величество обратила герцога Логрина в соляной столб, но, поговаривают, он до сих пор находится в сознании. Как думаете, каково это – стоять под открытым небом и ощущать, как с каждым дождем твое тело размывается и уносится прочь?

Я поморщился, хоть за герцога Логрина нисколько и не переживал. Просто знал, что собеседник заблуждается, но не мог указать ему на ошибку в рассуждениях.

Никто не пытался продать компромат на членов клуба. Это Анри Фальер невольно ввел всех в заблуждение, напустив туману при попытке подыскать покупателей на бумаги Рудольфа Дизеля.

Ничего этого я объяснять собеседнику не стал. Просто не видел смысла еще больше затягивать наш и без того уже затянувшийся разговор. Вместо этого спросил:

– И что заставило вас поделиться этим знанием со мной?

О нет! Я вовсе не был столь наивен, что действительно хотел узнать ответ на этот вопрос. Но какой у меня оставался выбор?

Бастиан Моран загадочно улыбнулся. Холод морга пронял и его: холеное бледное лицо сравнялось цветом с воском, в нем не осталось ни кровинки, словно у одного из здешних покойников.

– Разговоры о продаже компромата начались два месяца назад. Согласно пограничным отметкам примерно тогда же вы прибыли в Новый Вавилон.

Мне стало нехорошо. Дьявол! Да я перепугался до полусмерти! Ведь если беседа продолжится в том же духе, очень скоро я окажусь в одной из стенных ниш! Морг – это ведь место для покойников, так?

Голоса в голове сделались невыносимо визгливыми, но я в ответ на завуалированное обвинение лишь улыбнулся и выставил перед собой растопыренную пятерню.

– У меня в руке, – произнес я театральным шепотом и стиснул пальцы, – жизнь многих влиятельных и богатых людей. Стану я вовлекать в это дело посторонних и пытаться перепродать доказательства их вины? Нет, мсье! Не стану. Я пойду прямым путем. Потребую немного, по их меркам, но мне этого хватит до конца дней. Возьму половину, договорюсь о следующей встрече и не приду на нее. Исчезну.

Инспектор кивнул.

– Думаю, так бы вы и поступили, Жан-Пьер. Идея продать компромат могла прийти в голову кому-то куда более осторожному. Возможно, вашей кузине?

– Я бы знал!

– Вы с ней столь близки? – разыграл удивление Бастиан Моран. – Впрочем, даже знай вы об этом, мне бы ничего не сказали, ведь так?

Я лишь пожал плечами. Оспаривать утверждение собеседника было попросту глупо.

– Вот видите! – развел руками сыщик. – Скажу прямо: мне нужны валики. И чем раньше я получу их, тем будет лучше для всех. Когда сильные мира сего теряют терпение, ничем хорошим это обычно не заканчивается. Люди напуганы. Не стоит заставлять их терять голову от страха. Вашей кузине повезло, что она до сих пор жива.

И вновь у меня не возникло никакого желания оспаривать утверждение собеседника. Действительно повезло. Кто бы ни прислал в клуб полицейских, едва ли он приказал оставить Софи в живых после того, как те получат желаемое. Не важно, шла речь о снимках, бумагах изобретателя или валиках с разговорами заговорщиков.

– Как вы намереваетесь поступить с записями, мсье? – спросил я, просто чтобы прощупать почву.

Бастиан Моран подступил вплотную и заглянул в глаза.

– Уверены, что хотите знать?

– Нет, мсье, – пошел я на попятный. – В любом случае у меня их нет, и я не знаю, где бы они могли быть.

Инспектор Моран не стал выражать сомнение в моих словах. Он был выше этого.

– Найдите их! – потребовал полицейский. – Найдите или я буду вынужден умыть руки!

– Сделаю, что могу, – пообещал я. И удивительное дело – пообещал от чистого сердца. Если записи и в самом деле существуют, они опасней нитроглицерина, опасней ошибки в формуле призыва демона. Только коснись их – и окажешься между двух жерновов.

Бастиан Моран внимательно посмотрел на меня и растянул в улыбке посиневшие от холода губы.

– Большего я от вас требовать и не могу, – сказал он, и в воздухе явственно повисло не произнесенное им слово «пока».

5

Из Ньютон-Маркта меня выпустили через служебный вход. Просто выставили на задворки и захлопнули за спиной дверь. Мэтр Готар давно уехал, и я оказался в каком-то темном переулке без единого сантима в кармане.

Но лучше уж так, чем остаться на полном довольствии в камере.

Я вздохнул и поплелся по узенькой улочке в обход громады полицейской штаб-квартиры. Вскоре послышались хлопки пороховых движков; навстречу проехал один броневик, за ним другой. На меня стражи порядка не обратили ни малейшего внимания, я вышел к главному ходу и с блаженной улыбкой запрокинул голову, подставляя лицо солнцу.

Хорошо! Тепло и над головой небо – чего еще пожелать для полного счастья?

Разве что хотя бы полфранка…

Я с обреченным вздохом посмотрел на палатку с газированной водой, отвернулся и понуро зашагал по Ньютонстраат. В голове с каждым шагом вспыхивала пронзительная боль, безумно ломило виски и за глазами, но на свежем воздухе мигрень понемногу начинала отступать.

Когда по дороге попался поворот на тенистую аллею, я не стал срезать напрямик к площади Ома и отправился дальше по освещенному солнцем тротуару. Хоть немного отогреюсь…

Ирония судьбы, но уже на следующем перекрестке меня натуральным образом бросило в жар.

– Покупайте «Столичные известия»! – вопил продававший там газеты паренек. – Грозит ли столице война банд? Дерзкое убийство в Итальянском районе и перестрелка в Китайском квартале – звенья одной цепи или совпадение? Также в этом номере: визит ее величества в лекторий «Всеблагого электричества» из-за протестов отменен не будет! Тесла и Эдисон – уже в Новом Вавилоне!

При обычных обстоятельствах я бы попросту купил газету, а так без спроса взял верхнюю из стопки и открыл криминальную хронику. Паренек глянул снизу вверх, но оценил потрепанный и недобрый вид и протестовать против самоуправства не стал.

– Благодарю, – буркнул я, возвращая газету на место.

Вчера не случилось ни ошибки, ни промаха – Большой Джузеппе был убит на месте. Его люди сгоряча сунулись в Китайский квартал и устроили там заварушку, немного постреляли и убрались до прибытия полиции.

Только едва ли дело этим ограничится…

Хотя убийство Джузеппе у меня никакого сожаления не вызывало. Да – ошибся, но сицилийцы сами напросились, никто не заставлял их влезать в наши дела.

Я опустил пониже козырек кепки, ссутулился и поспешил в клуб, стараясь не обращать внимания на стук колес проносившихся мимо паровиков, который, подобно пулеметным очередям, разносил мою многострадальную голову в клочья. После поворота на площадь Ома стало тише, но залихватский свист извозчиков, гудки клаксонов, цокот копыт по мостовой, крики и ругань никуда не делись.

А у меня мигрень.

Дьявол забери вас всех!

На подходе к «Сирене» я внимательно изучил перекресток, не углядел никого подозрительного, перебежал через дорогу и быстро поднялся на крыльцо. Только постучал – и сразу распахнулась дверь. Гаспар прижался к стене, явно не желая, чтобы его видели с улицы, и резко бросил:

– Заходи!

Антонио и Лука тоже оказались в фойе. У красавчика из-под газеты торчал ствол револьвера; раненый громила стоял у гардероба, тяжело опирался на костыль и держал свободную руку в кармане.

Я переступил через порог, прикрыл за собой дверь и спросил, задвигая засов:

– Ты чего прячешься, Гаспар?

– Китайцы тут днем крутились, – пояснил испанец и запахнул пиджак, скрывая засунутый за пояс «Веблей». – Сбежал, что ли?

– Отпустили.

Антонио рассмеялся.

– Серьезно? Ты зарезал Ольгу, а тебя даже не арестовали?

– Если бы я зарезал Ольгу, арестовали бы, – спокойно ответил я и попросил: – Лука, позвони кузине, пусть приезжает в клуб. Есть разговор.

Громила указал на подоконник.

– Вещи забери! – сказал он и развернул к себе телефонный аппарат.

Я начал рассовывать по карманам пиджака «Зауэр», запасной магазин к нему, кастет, блокнот, карандаш и перочинный ножик, и тогда Гаспар спросил:

– Уже слышал о Джузеппе?

– Да, – кивнул я, не став говорить, что с бандитом вышла ошибка. – Что с китайцами?

– Пока все спокойно, – ответил испанец. – Но за ними не заржавеет. Сицилийцы после вчерашнего затаились. Если узкоглазые решат, что мы с ними заодно, запросто устроят проблемы. Хорошо хоть сегодня выходной.

– Да и завтра откроемся ли? – фыркнул Антонио. – Газетчики вот-вот пронюхают о смерти Ольги! Долин даже на репетицию не пришел, девчонки зря его только прождали.

– Черт с ним! – выругался я. – Лука, ну что?

– Сказала – едет.

– Отлично!

Я сходил в буфет и влил в себя бутылку сельтерской. Шумно выдохнул, оглядел батарею бутылок с крепким алкоголем и заколебался с выбором. Ничего сладкого не хотелось, но и водка никакого воодушевления не вызвала. В итоге взял бутылку кальвадоса.

Когда вернулся в фойе, вышибалы встретили меня напряженным молчанием, вперед выступил Гаспар.

– Мы должны знать, что происходит.

Я откупорил бутылку, наполнил стакан до краев и неспешно, ровными глотками влил в себя кальвадос. Затем плеснул яблочного бренди в стакан на пару пальцев и утонил:

– А что, собственно происходит? Сицилийцы попытались выбить нас из дела…

– Нет! – резко махнул рукой испанец. – Это все понятно! Что стряслось с Ольгой? Почему тебя взяли за ее убийство?

Я вздохнул, взглянул на стакан, но пить не стал и ответил чистую правду.

– У Ольги появился преследователь. Долин снял ей новое жилье и привозил в клуб, а я отводил на квартиру после выступлений. Вероятно, кто-то из нас оказался недостаточно осторожен.

– Не сходится, – повертел из стороны в сторону мощной шеей Лука. – Ты уже знал об убийстве Ольги, когда вернулся утром. И знал, что обвинят в нем тебя. Адвоката ты вызвал вовсе не просто так, верно? Еще и пришел весь в крови!

Пусть Лука и был в прошлом цирковым борцом, котелок у него варил что надо, но я продумал все ответы заранее, поэтому в ответ на неудобный вопрос лишь усмехнулся.

– Пришел в крови, потому что подрался. А об убийстве меня предупредили заранее. Есть знакомые в полиции. Еще предупредили, что на месте преступления обнаружили нож графа Гетти. Я держал его в руках несколько дней назад, поэтому сразу понял, что обвинят во всем меня.

– И как это тебя с такими связями только арестовали! – скривился Антонио. – Странно это!

– Ничего странного. Расследование забрал себе Ньютон-Маркт, местные ничего с этим поделать не могли. Еще вопросы, господа?

Вопросов не нашлось, и я ушел на кухню. Ничего горячего там, по понятным причинам, не отыскалось, пришлось разжечь плиту и поставить на нее сковородку. Пока та разогревалась, нарезал вчерашний багет, взял молоко, масло и яйца. Пожарить гренки не составило никакого труда, к ним добавил сыр и пармскую ветчину. Получился вполне сносный перекус.

Когда на кухню зашла Софи, я оторвался от своей немудреной трапезы и молча отсалютовал ей стаканом с кальвадосом.

– Вижу, ты не в духе, – прищурилась хозяйка клуба.

– Не каждый день просыпаешься в одной постели с мертвой девушкой, – ответил я и приложился к бокалу.

Софи оглянулась, переступила через порог и прикрыла за собой дверь.

– Рассказывай! – потребовала она.

Я поведал кузине о случившемся, попутно убрал грязную посуду в мойку и потушил плиту. Заодно рассказал и о промахе с Большим Джузеппе, но Софи этот момент нисколько не заинтересовал.

– Сам виноват, – только и сказала она, выслушав мой рассказ. Потом обреченно вздохнула и спросила: – Как думаешь, почему убили Ольгу?

– Что-то не поделила с подельниками.

– Проклятье! – ругнулась Софи. – Я не стану отменять завтрашнее представление! Это прикончит нас!

– Тем более в любом случае будет аншлаг. Как только эта история попадет в газеты…

Софи отмахнулась и спросила:

– Кто рассказал Ольге о снимках?

Я покачал головой.

– Не помню. Вчерашний вечер – словно в тумане.

– Проклятье!

– Еще инспектор Моран справлялся насчет неких валиков для фонографа. Тебе что-нибудь известно об этом?

На лице Софи отразилось недоумение.

– О чем ты говоришь, Жан-Пьер? Какие еще валики?

Я пояснил.

Хозяйка клуба побледнела и распахнула дверь.

– Поговорим у меня! – объявила она и, дробно стуча каблучками, убежала по коридору. Причина спешки оказалась до банальности проста: когда я проследовал за Софи в кабинет, она уже наливала себе шерри.

– Женский алкоголизм неизлечим, – наставительно заметил я, отпил кальвадоса и развалился в кресле. Бутылку убирать далеко не стал, поставил на подлокотник.

– Марк бы так не сглупил, – произнесла Софи, словно не услышав моей реплики.

– Он хотел убить тебя ради страховки! – напомнил я.

– Он был сволочью, но не глупцом! – заявила хозяйка клуба. – Марк не мог не понимать, что за эту запись ему оторвут голову!

Я вздохнул.

– Софи, кого ты пытаешься в этом убедить? Меня или себя?

Кузина нервно потеребила бусы, потом поднялась из-за стола и отперла один из шкафов.

– Если Марк действительно покупал фонограф, должны остаться записи об этом. У него не было денег заплатить из собственного кармана.

– У тебя здесь бухгалтерские книги за позапрошлый год?

– За три прошлых года, – ответила Софи, выкладывая на стол один за другим несколько пыльных томов.

Я только хмыкнул, глотнул кальвадоса и откинулся на спинку кресла. Алкоголь растекался по крови мягким огнем и убаюкивал. Мигрень понемногу отступила, но сознание оставалось ясным. Совсем как бутылочное стеклышко…

Софи пододвинула к себе один из гроссбухов, сразу отложила его в сторону и взяла следующий. Раскрыла толстенный том на середине и зашуршала пожелтевшими страницами. Очень долго она ничего не говорила, а затем вдруг с отвращением оттолкнула от себя гроссбух и хлебнула шерри.

– Значит, покупал, – вздохнул я.

– Да!

– Ты не знала?

– Нет!

Я вновь вздохнул, допил кальвадос и вновь наполнил стакан.

– Помнишь дни, когда приходил герцог Логрин? В каком помещении проходили те встречи?

– В угловом кабинете с камином на третьем этаже.

– Идем!

Прихватив с собой бутылку и стакан, я первым вышел в коридор и направился к лестнице. Софи заперла дверь и поспешила следом.

«Кабинет с камином» оказался просторной угловой комнатой с выходящими на перекресток окнами и очагом с кованой решеткой и широкой мраморной полкой. Пыли на мебели не было, но при беглом осмотре создалось впечатление некоего запустения.

– С тех пор кто-нибудь здесь собирался?

– Редко.

– Мебель не меняли?

– Нет, ничего не трогали.

Никаких шкафов, где могли спрятать фонограф, внутри не оказалось, и я вернулся в коридор. С одной стороны к кабинету примыкала лестница, с другой располагался небольшой холл с пальмами в кадках и удобными на вид креслами. Даже если в стенах и проделали слуховые щели, то звукозаписывающая аппаратура в коридоре неминуемо привлекла бы внимание и обслуги, и гостей.

Оставался чердак.

Мы поднялись туда и зашагали между рядов клетушек, где хранился всякий хлам вроде давно ненужного реквизита, выкинуть который никак не доходили руки.

Ориентировался я на каминную трубу, торчавшую над перегородками комнатушек, но ничего подозрительного в том углу обнаружить не удалось.

– Пустышка, – подвела итог нашим поискам Софи, в голосе которой смешались воедино разочарование и облегчение.

– Пустышка, – подтвердил я, осветил керосиновой лампой две соседние клетушки и нахмурился. Одна из них была заметно меньше другой, и задняя стенка у нее была не капитальной каменной, а всего лишь дощатой загородкой, завешенной старой одеждой.

Я передал лампу Софи, освободил вешалки и навалился на стенку. Доски заскрипели, но выдержали.

– Ты что-то нашел? – встревожилась хозяйка клуба.

Ударом каблука я вышиб одну из досок, оторвал соседнюю и через образовавшийся проем забрался в закуток, маленький и пыльный. На полу там стояла какая-то накрытая брезентом коробка, я откинул его и обнаружил фонограф. Вместо привычного раструба от него уходили какие-то трубки, они скрывались в прорезанных в полу отверстиях.

– Жан-Пьер! – крикнула Софи. – Что там?!

– Лампу! – потребовал я.

Софи передала мне «летучую мышь» и вновь спросила:

– Ну что?

– Хуже не придумаешь: фонограф есть, валиков нет! – ответил я, изучив закуток, и кузина не удержалась от крепкого словца.

– Нам конец! – объявила она.

Я выбрался из потайного закутка, стряхнул с головы паутину и спросил:

– Не знаешь, где граф мог спрятать валики?

– Знаю, – неожиданно спокойно ответила Софи. – На яхте. Подсказать тебе, где она?

Но я и так знал. Приняв обличье графа, я без труда обманул сторожа причала, вывел яхту в море и бросил ее с открытыми кингстонами неподалеку от побережья. До берега я добрался вплавь.

Я закрыл глаза, сделал глубокий вдох и медленно произнес:

– Ты не можешь знать этого наверняка!

– А где еще? – повысила голос Софи. – Где еще он стал бы держать такие вещи? Точно не в клубе! Я знала все его тайники, да и слуги могли наткнуться. Банкам Марк не доверял и ячеек в них никогда не арендовал. Но вот яхта… Это была его вотчина. Посторонних на яхте он не жаловал!

Я медленно спустился на третий этаж и уселся на лестницу, где оставлял на ступеньке бутылку. Вылил в стакан остатки кальвадоса и вздохнул.

– Нам и в самом деле конец.

– Не налегай на спиртное! – потребовала Софи.

Я только фыркнул.

– Что мне эти пол-литра?

– А вот интересно, – задумчиво произнесла тогда хозяйка клуба, – как ты умудрился упиться до потери памяти с бутылки шампанского на двоих? Бутылка точно была одна?

Прежде подобные мысли не приходили мне в голову, я отставил стакан и подтвердил:

– Одна.

– И больше ты ничего не пил?

– Нет.

Софи пристально уставилась на меня.

– Тебе это не показалось подозрительным?

– Я никогда раньше не пил шампанского, – ответил я. – Ну или не помню об этом. Да и в голове прояснилось совсем недавно, а так стоял сплошной туман.

– Бутылка была запечатана? – продолжила допытываться хозяйка клуба.

– Да! Я еще выстрелил пробкой в реку.

– Что ты сделал? – не поверила ушам Софи.

– Открывал бутылку на набережной, пробка улетела в Ярден, – пояснил я, только сейчас до конца осознав абсурдность своего вчерашнего поведения.

– То есть ты должен был незаметно отвести Ольгу в пансионат, а вместо этого распивал на улице шампанское? Хочешь сказать, пребывал в своем уме?

Я только вздохнул, и тогда кузина спросила:

– Как отреагировала Ольга, когда ты откупорил бутылку?

– Да особо никак. Выпила со мной.

Софи покачала головой.

– Она тебе что-то давала?

Я поднялся со ступеньки и взглянул на стакан, не зная, что с ним теперь делать. Кальвадоса больше не хотелось.

– Так давала? – повторила вопрос кузина.

– Нет! – ответил я. – Только уже в пансионе – стакан джина-тоника, но я его не пил.

Мы спустились на первый этаж и расположились в кабинете Софи. Кузина выспросила о симптомах, принятых мною за банальное похмелье, и теперь задумчиво стучала ноготками по полированной столешнице. Я развалился на диванчике и пытался собраться с мыслями, но тиканье настенных часов размеренно отдавалось в голове, и сосредоточиться никак не получалось.

– Если это была не Ольга, – наконец произнесла Софи, – то кто? Что ты ел и пил в клубе перед поездкой?

– Разве теперь вспомнишь? – фыркнул я.

– Но Ольгу твое поведение не встревожило и не удивило. Либо она ожидала чего-то подобного, либо и сама стала жертвой отравления.

Я припомнил вчерашнее поведение примы и решил:

– Скорее, она тоже была не в себе.

– Кто?! – взъярилась Софи. – Кто мог дать вам наркотик? Вам обоим одновременно! Даже если Ольге подсыпали что-то в бокал с шампанским, ты ведь ничего не пил, так?

– В бокал с шампанским… – медленно повторил я слова кузины. – С шампанским…

– О чем ты бормочешь?

– Когда мы уходили, Морис вручил нам напоследок по бокалу шампанского. Я выпил.

– Дьявол! – выругалась Софи. – Это переходит все границы! Морис Тома? Только не он! Наркотик могли подложить незаметно для него.

– Сразу в оба бокала? – скептически заметил я и напомнил: – Когда в клуб вломились полицейские, последним уходил именно Морис. Что, если он намеренно оставил дверь открытой? Или вовсе впустил легавых?

Софи налила себе шерри, но пить не стала, откинулась на спинку стула и принялась сверлить напряженным взглядом портрет графа. Ее можно было понять. Всегда неприятно, когда предателем оказывается кто-то свой.

Мне было проще. Для меня «своей» в клубе была только Софи.

– И что ты предлагаешь? – несколько минут спустя спросила кузина помертвевшим голосом.

– А что тут можно сделать? Расспросить и нейтрализовать. Мы просто не можем позволить ему устраивать пакости и дальше. И должны узнать, кто за всем этим стоит.

– Ничего личного?

Я вспомнил окровавленное тело Ольги и поморщился.

– Не сказал бы.

Ольга. Было бы неправильно оставить ее смерть безнаказанной.

Софи покачала головой.

– Что-то не сходится! – хлопнула она ладошкой по столу. – Если Морис был связан с полицейскими, зачем ему понадобилась Ольга?

– Я не настаиваю, что полицейских впустил именно он! Это могло быть и совпадением!

– Но с какой стати ему подсыпать вам наркотик? Неужели решил избавиться от сообщницы? Ты так и не вспомнил, чье имя назвала тебе Ольга?

– Нет.

– Как-то это все сомнительно…

Я поднялся из кресла и усмехнулся:

– Если сваришь кофе, можем погадать на кофейной гуще. А можем заняться делом.

Софи прожгла меня раздраженным взглядом, сняла с телефонного аппарата трубку и набрала какой-то номер.

– Алло, Морис? Это Софи Робер, ты можешь сейчас подъехать в клуб?

Она выслушала ответ и разыграла удивление:

– Как?! Разве ты еще не слышал об Ольге? Ее убили! Это просто ужасно! Завтра я планирую устроить вечер памяти, надо обсудить список гостей и меню! Мы не должны ударить в грязь лицом!

Когда трубка опустилась на рычажки, я спросил:

– Ну что?

– Сейчас приедет.

Софи вцепилась в стакан с шерри, а я сходил в фойе и предупредил игравших в карты охранников, что буфетчика следует направить в кабинет кузины и больше никого в клуб не пускать.

Гаспар сбросил карты и окликнул меня:

– Жан-Пьер! Ты спрашивал о полукровке, похоже, я знаю, кто тебе нужен!

Я на миг не понял, о чем речь, потом хлопнул себя по лбу.

– Ах да! Полукровка!

Мы отошли к окну, и Гаспар рассказал о том, что удалось узнать:

– Полной гарантии дать не могу, но есть в Маленькой Каталонии семейство Миро, один из них привез из Нового Света жену. Его сын Рамон раньше служил в Ньютон-Маркте. Думаю, других таких там нет.

– Как найти этого Рамона? – заинтересовался я.

Гаспар сунул мне обрывок газетного листа с написанным сбоку адресом.

– У него мастерская на Слесарке. После увольнения занимался частным сыском, потом подался в наемники. Еще, поговаривают, как-то связан с торговлей оружием. Опасный человек, но слово держит.

– Почему он ушел со службы?

– Какая-то темная история. Подробностей никто не знает.

Темная история? А не связана ли она с пожаром в «Готлиб Бакхарт»?

– Не знаешь, когда именно он подался на вольные хлеба? – спросил я, убирая клочок газетного листа с адресом в бумажник.

– Три года назад.

Я прищурился.

– Уверен?

– Так говорят.

– Отлично, с меня выпивка! – расплылся я в улыбке, хлопнул Гаспара по плечу и вернулся в кабинет Софи.

Слова Матадора меня изрядно озадачили. Получается, Рамон Миро уволился за год до посещения им в полицейской форме лечебницы для душевнобольных! Какая-то ошибка? Или, став частным детективом, ушлый полукровка продолжал выдавать себя за полицейского?

Возможно, что и так…

6

Морис Тома приехал в клуб, когда на улице уже начало смеркаться. Я стоял у окна и проследил, как буфетчик выбрался из коляски, расплатился с извозчиком и поднялся на крыльцо.

– Он здесь, – сообщил я Софи.

Кузина обхватила себя руками и поежилась.

– Ты уверен, что у нас нет другого выхода?

– Предлагай! – только и хмыкнул я, не дождался ответа и встал за дверь. А когда та распахнулась и через порог шагнул Морис Тома, врезал ему кастетом по затылку. Буфетчик без единого вскрика распластался на ковре; слетевший с его плешивой головы парик упал рядом с креслом.

Софи обошла стол и с сомнением посмотрела на обмякшее тело.

– Ты не перестарался?

Я опустился на одно колено, приложил пальцы к шее буфетчика и очень быстро уловил размеренное биение пульса.

– Живой.

– Этого мало! Он должен говорить!

Управление развлекательным заведением не для слабаков, это жесткий и даже жестокий бизнес, а Софи варилась в адском котле не один год. Если она сейчас о чем-то и сожалела, так лишь о необходимости срочно подыскивать нового буфетчика.

Я втащил Мориса в кресло и заранее нарезанными кусками веревки принялся приматывать его лодыжки к ножкам, а руки – к подлокотникам. Не забыл и о кляпе, поэтому когда буфетчик очнулся, он только и мог, что крутить головой да таращить глаза.

– Так и будем смотреть на него? – проявила нетерпение Софи. – С кляпом во рту он ничего нам не расскажет!

– Знаешь, кузина, что случится, если вытащить кляп? – вздохнул я. – Он заорет, и мне придется его ударить. Наверное, даже несколько раз. Когда до него наконец дойдет, что никто не прибежит на помощь, он начнет врать. Ничего не знаю, ничего не делал, ваши обвинения абсурдны, госпожа Робер. Запросто потеряем на эту канитель минут сорок или даже час.

– И что ты предлагаешь?

– Как что? Проще всего сразу перейти к пыткам.

Софи поморщилась.

– И перепачкать кровью ковер и обивку кресла?

Я потряс коробком спичек и улыбнулся.

– Не будет никакой крови!

Дальше я действовал без всякой спешки. Уложил в камин дрова, снизу сунул смятый газетный лист, сверху плеснул керосина. Мог бы обойтись и без него, но уж больно обеспокоенно завертел носом плешивый буфетчик, уловив знакомый запах. Его полные щеки побелели, а потом раскраснелись еще пуще прежнего.

Морис отчаянно забился на кресле. Тщетно! Узлы были затянуты на совесть.

С тихим шуршанием вспыхнул химический огонек спички. Я поднес его к газете, и сразу загорелся керосин, а там занялись и дрова. Загудело пламя, дым потянуло в трубу.

Я взял чугунную кочергу и встал перед буфетчиком.

– Мы все знаем, Морис. Почти все. Вопрос лишь в том, действовал ты сам по себе или тебя кто-то подговорил. Когда выдерну кляп, ты должен будешь назвать имя. Или сказать, что это была твоя собственная идея. Если услышу что-то вроде: «Я не понимаю, о чем вы говорите» или «Вы с ума сошли», – сразу прижгу ухо. Или ткну в глаз. Не знаю. Все зависит от того, насколько сильно ты меня разозлишь.

Морис Тома изо всех сил пытался выплюнуть засунутый в рот кляп, по лицу его текли крупные капли пота. Не сумев избавиться от кляпа, он умоляюще уставился на Софи. Хозяйка клуба и не подумала отвести взгляд и глянула в ответ с холодной брезгливостью.

– Как думаешь, Жан-Пьер, он созрел? – спросила она.

– Едва ли он проникся серьезностью ситуации, – вздохнул я, отошел к камину и сунул кочергу в огонь.

Буфетчик замотал головой, но мы не обратили на его гримасы никакого внимания. Проще подождать пять минут, пока раскалится кочерга, чем терять время на выслушивание бессмысленных оправданий. Лишь бы его сердечный приступ не хватил…

Я оценивающе посмотрел на Мориса и покачал головой. Нет, буфетчик вылеплен из другого теста, этот станет цепляться за жизнь до последнего.

– Жан-Пьер! – поторопила меня Софи.

– Уже иду, – отозвался я, вынул из камина кочергу, и ее раскаленный конец засветился в полумраке помещения зловещим оранжевым сиянием.

Морис забился в кресле, а потом вжался в спинку, пытаясь как можно дальше отодвинуться от раскаленного докрасна металла. Я поднес кочергу к лицу буфетчика и улыбнулся.

– Он не сделает этого – так ты себя успокаиваешь? Напрасно. Знаешь, почему Софи никогда не упоминала о том, что у нее есть кузен? Да просто я – паршивая овца в семье. В «Готлиб Бакхарт» меня научили самоконтролю, но не уверен, насколько его хватит… в сложившейся ситуации. Пробуждение в одной кровати с зарезанной девицей любого из колеи выбьет. Просто не знаю даже, что сделаю, если начнешь юлить. Точнее – с чего начну прижигать…

Морис судорожно сглотнул. Его расширенные от ужаса глаза ни на миг не отрывались от поднесенной к лицу кочерги.

– И запомни: если придется выбивать ответы силой, живым из этой комнаты тебе уже не выйти, – объявила Софи. – Ты понял?

Буфетчик часто-часто заморгал, не решаясь кивнуть из-за опасения обжечься.

– Ну, посмотрим…

Я отвел кочергу от лица Мориса и предупредил:

– Заорешь – ткну, куда придется. И дальше уже буду жечь, жечь и жечь. Понял?

Морис Тома кивнул, тогда я ухватил конец запиханного ему в рот кляпа и потянул на себя.

– Ау-у! – простонал буфетчик, но мигом заткнулся, стоило лишь вернуть раскаленную кочергу ему под нос.

– Имя! – потребовал я.

– Анри Фальер! – поспешно произнес буфетчик. – Это все он, клянусь!

Софи хлопнула ладошкой по столу и выругалась:

– Тварь!

Я склонился к буфетчику и спросил:

– Что – он, Морис? Что он велел тебе сделать?

– Вчера он дал мне какой-то порошок и приказал подсыпать вам в шампанское, – сообщил Морис и зачастил: – Я не знал, что это такое! Он не сказал!

– Тише! – оборвал я буфетчика и спросил: – Зачем Фальеру это понадобилось?

– Не знаю! Он просто сказал, что ты ему мешаешь!

– А полицейские в прошлое воскресенье? Это ты впустил их в клуб? – задал я новый вопрос, но прежде чем Морис успел на него ответить, за окном послышалось стрекотание порохового движка. Оно звучало все громче и громче, а потом вдруг резко стихло, словно самоходный экипаж остановился прямо перед клубом.

Софи выскочила из-за стола, взглянула в окно и встревоженно ойкнула.

– Полиция!

– Дьявол! – выругался я и сунул кляп в уже распахнувшийся для крика рот буфетчика.

Тот подавился пронзительным воплем и выпучил глаза, но выплюнуть кляп не смог. Я затолкал кляп еще глубже, подбежал к Софи и успел заметить, как поднимается на крыльцо инспектор Моран. Привезший его сюда полицейский броневик тронулся с места, но уезжать не стал, лишь развернулся на дороге.

На облаву происходящее нисколько не походило, и все же меня прошиб горячий пот. Возвращаться в Ньютон-Маркт совершено не хотелось.

– Идем! – позвал я кузину.

Софи задержалась запереть дверь, а я первым выбежал в фойе и дал отмашку охранникам.

– Открывайте!

Когда Гаспар отодвинул засов и Бастиан Моран шагнул через порог, он улыбнулся мне, будто самому близкому человеку на свете.

– Жан-Пьер! Так и знал, что найду вас здесь!

Знал? А ведь вполне может статься, что и так. Просто приказал организовать слежку, а я даже не пытался заметать следы и прямым ходом направился в клуб.

– О, госпожа Робер! И вы здесь! – расплылся инспектор Моран при появлении Софи в улыбке, ничуть не менее притворной, чем прежде. – А вот вас застать здесь я даже не надеялся! Но раз уж все так удивительным образом совпало, хочу пригласить вас обоих на небольшую прогулку.

– Небольшую? Или непродолжительную? – счел нужным прояснить я этот вопрос.

– И непродолжительную в том числе, – подтвердил полицейский.

Софи заколебалась.

– А это никак не может подождать? – спросила она. – На нас столько всего свалилось за этот день!

– Да-да! Такая трагедия! – кивнул Бастиан Моран и ловко ухватил хозяйку клуба под руку. – Но настоятельно рекомендую уделить мне полчаса вашего драгоценного времени.

Вышибалы напряглись, и я жестом велел им не вмешиваться.

– Полчаса? – спросил после этого.

– Едва ли больше, – пообещал полицейский и выжидающе посмотрел на Софи. – Госпожа Робер?

Та нервным движением высвободила руку и предупредила охранников:

– Не беспокойте Мориса, он составляет список гостей для завтрашнего приема.

– Собираетесь почтить память Ольги Орловой? – проявил любопытство Бастиан Моран.

– Именно, – подтвердила Софи. – Вы в числе приглашенных.

– О, это большая честь для меня! А теперь, если вы не возражаете…

Мы вышли на крыльцо и спустились к бронированному экипажу. Тот оказался непривычно длинным и без пулеметной башенки, в крыше был прорезан лишь люк. Полицейский в штатском распахнул боковые дверцы – одна открывалась вперед, другая – назад, и мы разместились в просторном салоне, отделенном от водителя перегородкой. Удобные сиденья были обтянуты кожей, и о том, что это служебный автомобиль, напоминал лишь подвешенный сзади ручной пулемет.

Пороховой движок затрещал непривычно тихо, мощные фары пронзили своими яркими лучами вечерний сумрак, и экипаж покатил по дороге, легко обгоняя попутные повозки и коляски. Тряска внутри совсем не ощущалась.

Я оглянулся, увидел, что за нами пристроился полицейский броневик спецотдела, и счел нужным выразить удивление:

– Неужели есть необходимость в подобном эскорте?

Бастиан Моран рассмеялся, на этот раз, как мне показалось, совершенно искренне.

– Неприятно такое признавать, но, по нынешним временам, перемещаться по столице в полицейском экипаже не такое уж и безопасное занятие, – произнес он с некоторой долей иронии. – Или вы не читаете газет?

Вопрос был риторическим, поскольку сообщения о подрывах полицейских броневиков давно перестали становиться сенсациями в силу своей регулярности. Если сыщик и сгущал краски, то лишь самую малость.

Мы замолчали, и в следующий раз нарушил тишину уже сам Бастиан Моран.

– Госпожа Робер, – мягко улыбнулся инспектор, – полагаю, кузен донес до вас причину моего интереса в этом деле?

Софи даже бровью не повела.

– При всем желании ничем не могу быть вам полезна, – холодно ответила она. – Мой супруг далеко не всегда посвящал меня в свои дела. И меня, признаюсь честно, это всецело устраивало. Я не докучала ему расспросами. Хотя… как теперь понимаю, и следовало бы.

Морана такой ответ откровенно разочаровал, хотя и нисколько не удивил.

– Прискорбно слышать, – театрально вздохнул он. – Обладай вы нужной информацией, это бы все упростило.

– Увы…

– Но вы допускаете, что ваш супруг был способен на столь необдуманный шаг? – тут же задал инспектор новый вопрос.

Софи не просто допускала, она знала это наверняка, но лишь пожала плечами.

– Не могу сказать, что ваши обвинения меня хоть сколько-нибудь удивили, – спокойно ответила она.

– Ну что вы, госпожа Робер! – рассмеялся Бастиан Моран. – Какие обвинения? Я просто хочу помочь! – Он достал пачку «Честерфилда» и уточнил: – Вы не возражаете?

Мы не возражали. Когда полицейский закурил, я спросил:

– И все же, инспектор, куда и зачем мы едем?

Моран задумчиво выпустил длинную струю дыма и покачал головой.

– Пустяки. Просто хочу вам кое-что показать.

Софи недоверчиво заметила:

– Инспектор Ньютон-Маркта имеет возможность тратить воскресный вечер на пустяки?

– Мы растрачиваем на пустяки всю свою жизнь, что нам один вечер? – улыбнулся Бастиан Моран самым краешком рта. Он определенно пребывал сегодня в философском расположении духа, но при этом длинные тонкие пальцы сжимали дымящуюся сигарету как-то слишком уж нервно.

И это немного даже пугало…

Ехал экипаж быстро. Воскресным вечером улицы были пусты, и водитель сбрасывал скорость лишь на перекрестках. Броневик не отставал.

Все это время мы удалялись от центра и последние несколько минут петляли по пустынным улочкам спокойного района, застроенного двухэтажными домами. Как правило, в них проживало несколько семей, и каждый квартиросъемщик имел отдельный вход, а вот дворы считались общими. Впрочем, дворов с дороги видно не было.

На одном из углов фары высветили встревоженную толпу, дальше улицу перегородил грузовик пожарной охраны с раздвижной лестницей, цистерной и паровой помпой. Там же стоял броневик спецотдела, но бойцов в обшитых алюминиевой фольгой плащах нигде видно не было, любопытствующих сдерживали констебли из местного участка.

Требовательно прогудел клаксон, зеваки поспешно расступились, и мы проехали за оцепление. Между грузовиком пожарных и углом дома оставалось достаточно места, водитель направил туда экипаж и припарковался возле броневика.

Бастиан Моран первым выбрался из салона на улицу и подал руку Софи.

– Прошу!

За оцеплением местных констеблей уже не оказалось. Суетились сыщики в штатском, стояли на карауле бойцы спецотдела в титановых шлемах и обшитых алюминиевой фольгой плащах. Оружие они держали наизготовку, но и без этого было ясно, что стряслось нечто весьма и весьма серьезное.

Дьявол! Мы-то здесь при чем?

Приставать с расспросами при посторонних к Бастиану Морану я не стал, вместо этого огляделся по сторонам и обратил внимание на стоявшую неподалеку паровую коляску. Ее водитель сидел на подножке, понурив голову. Гогглы были спущены на шею, кожаные краги валялись, брошенные к ногам. Шофера опрашивал один из сыщиков в штатском.

Я потянул носом воздух – дымом не пахло. Пахло чем-то неприятным, острым и горьким, а никак не пожаром. Но если дело не в поджоге, зачем здесь пожарные?

– Идемте! – указал Бастиан Моран на распахнутую дверь одного из домов.

Дежуривший там в прихожей боец спецотдела посторонился и пропустил нас в гостиную. Незнакомый запах сразу усилился; отчего-то запахло зноем и раскаленным песком.

Я никогда не бывал в пустынях, но этот аромат узнал сразу. И шум в ушах – словно шорох незримых песчинок, которые ветер сметает с одного бархана на другой.

– Зачем мы здесь, Бастиан? – не выдержала Софи.

Гостиная оказалась пуста и на место преступления нисколько не походила. Тел в ней не было, да и обведенных мелом контуров не наблюдалось тоже. Пол вокруг одного из стульев усеивал пепел, еще одна такая кучка обнаружилась в дальнем углу.

Я предположил, что тут жгли какие-то документы, но потом заметил кусок оплавленного металла, формой отдаленно походивший на револьвер, и вдруг понял: нет, не документы. Вовсе не их…

– Это дом нашего общего знакомого, инспектора Остриджа, – сообщил Бастиан Моран и после тщательно выверенной паузы добавил: – Ныне покойного…

Софи приложила к губам пальцы, но промолчала, а я настороженно поежился.

– Не думаете же вы, будто я имею хоть какое-то отношение к его гибели? Это просто нелепо!

– Не волнуйтесь так, Жан-Пьер. Никто вас ни в чем не обвиняет! – уверил меня инспектор и многозначительно улыбнулся. – Хотя, если между нами, оснований для этого имеется предостаточно.

– Я не понимаю вас, Бастиан! – кинулась на мою защиту Софи. – Вы говорите загадками! Прошу, выражайтесь яснее!

– О, госпожа Робер, скоро вы сама все поймете.

Инспектор выдвинул из-за стола чистый стул, уселся на него и вальяжно заложил ногу за ногу.

Витавший в комнате запах усилился, стал неприятным. Софи закрыла нос надушенным платочком, а я без спроса распахнул выходящее во внутренний двор окно. В глаза бросились слегка подпаленные обои на стене, словно рядом пронесли факел.

Я отвернулся от окна и спросил:

– Зачем здесь моя кузина? Она не знала вашего безвременно усопшего коллегу.

– Безвременно? – фыркнул Бастиан Моран. – Слово-то какое… – Он покачал головой и указал в угол комнаты. – Если не заметили, здесь сожгли двух человек.

– Кто второй? – быстро спросила Софи.

– Анри Фальер. Уж его-то вы знали, госпожа Робер, ведь так?

Софи судорожно сглотнула и подтвердила:

– Знала.

– А о его знакомстве с инспектором Остриджем?

– Нет.

Бастиан Моран заломил бровь, но вслух выражать сомнений в искренности собеседницы не стал.

– Они учились вместе, – сообщил он нам. – Не знали?

– Мы были не настолько близки! – отрезала Софи. – С Фальером-старшим я общалась много, но не с его сыном.

Инспектор кивнул, принимая это пояснение.

– Все прочили Остриджу большое будущее, – сказал он как-то не слишком добро, – но после самоубийства Стефана его карьера… не задалась. Застрял в криминальной полиции. Для кого-то это уже немало, но только не для такого выскочки. Это его подчиненные вломились в «Сирену» на прошлой неделе. Такое вот совпадение.

Тон, которым это было произнесено, не оставлял никаких сомнений в том, что в подобные совпадения Бастиан Моран нисколько не верит.

– А на днях еще одного подчиненного Остриджа застрелили вблизи вашего клуба при чрезвычайно подозрительных обстоятельствах. Но вам ведь об этом ничего не известно?

– Ровным счетом ничего, – подтвердил я, чувствуя, как идет кругом голова.

Фальер и Остридж! Остридж и Фальер!

Анри Фальер так жаждал заполучить бумаги Дизеля, что натравил на нас знакомых полицейских. Неудача вынудила его предложить сто тысяч отступных, и все бы ничего, но сделка сорвалась. Тогда последовало новое нападение, а не вышло похитить Софи – подставили меня. Арестанты бесправны, даже самый дорогой адвокат не сможет находиться рядом со своим клиентом круглые сутки напролет, оберегая от побоев. Остридж вполне резонно рассчитывал выбить из меня нужную информацию. Но план отправился псу под хвост…

Бастиан Моран следил за мной с плохо скрываемым интересом.

– О чем задумались, Жан-Пьер? – спросил он, перехватил мой встречный взгляд.

– О совпадениях в основном.

– Ох уж эти мне совпадения! – покачал головой инспектор. – От них столько бед…

Софи немедленно потребовала объяснений:

– Зачем мы здесь? Зачем вы нам все это рассказываете?

– Пусть вас не вводят в заблуждение кучки праха, – будто не услышал ее Бастиан Моран. – Смерть этих господ не была ни быстрой, ни легкой. Вы оба знаете, за чем они охотились. А теперь вам также известно, что они в своих устремлениях были отнюдь не одиноки. Хотите разделить их судьбу? Времени на принятие правильного решения остается совсем немного. Охота уже началась, и вы рискуете стать следующими жертвами.

Даже если инспектор и в самом деле хотел помочь, нам в любом случае было нечего предложить ему. Анри Фальер жаждал заполучить не компромат на высокопоставленных придворных, а всего лишь бумаги инженера Дизеля. Он нашел на них покупателя и получил аванс, но не сумел закрыть сделку и поплатился за это.

Я мог бы рассказать все Морану, но был уверен, что ни к чему хорошему подобная откровенность не приведет. Инспектор нам просто не поверит. Его интересуют лишь валики фонографа, и ничего, кроме них.

– Бастиан, мы ничем не можем вам помочь, – мягко и вместе с тем решительно заявила Софи. – Огромная благодарность за вашу заботу. Теперь мы можем покинуть это место?

Инспектор только развел руками.

– Ну разумеется! Разве я могу вас удержать? Идемте!

Мы вышли из дома, и отголоски лютого зноя раскаленной пустыни сразу ослабли, перестали опалять незримым огнем. Едва ли кто-то кроме меня ощущал нечто подобное, а вот я с нескрываемым облегчением глотнул уличный воздух, пусть не слишком свежий, зато не жегший легкие призрачным огнем. В голове кружилось какое-то воспоминание, но ухватить его никак не удавалось, и это просто сводило своей неправильностью с ума.

– Жан-Пьер, с вами все в порядке? – обратился ко мне Бастиан Моран.

Сорочка на спине промокла, а по щекам катились капли пота, но я заставил себя улыбнуться.

– Все хорошо, мсье. Просто зрелище не для слабонервных.

– О, уверен у вас с нервами полный порядок! – польстил мне инспектор и на миг придержал Софи. – Госпожа Робер, простая формальность…

Шофер, тот самый, что давал показания сыщику в штатском, взглянул на Софи как-то неуверенно и даже испуганно, а потом с облегчением вздохнул и замотал головой.

– Какого черта? – зло прошипел я.

Бастиан Моран лишь улыбнулся и протянул руку, помогая Софи забраться в салон экипажа. Та от его помощи отказываться не стала, уселась на сиденье и спросила:

– Не соизволите объяснить, к чему был этот фарс?

– О чем вы, госпожа Робер? – разыграл недоумение полицейский.

Меньше всего мне хотелось наседать на инспектора, но и промолчать было никак нельзя, поэтому я поддержал кузину.

– Это ведь было опознание, так?

Бастиан Моран улыбнулся.

– Неофициальное, – признал он и без того очевидную вещь.

– Зачем? – нервно и отрывисто спросила Софи.

Инспектор ненадолго задумался, затем пожал плечами.

– Шофер господина Фальера сообщил, что в дом инспектора Остриджа постучалась молодая черноволосая женщина, очень красивая. Ее впустили, и почти сразу послышались крики. Вокруг вас, госпожа Робер, в последнее время творилось столько всего необъяснимого, что с моей стороны было бы в высшей степени непрофессионально не проверить эту версию.

– Что за вздор?! – не выдержал я. – Там явно поработала какая-то инфернальная тварь!

– Вы специалист по инфернальным тварям, Жан-Пьер? – спросил Бастиан Моран, закуривая.

– Нет, но у меня есть глаза!

– Это мог быть также и малефик, не обязательно демон.

На это мне возразить было нечего, я переглянулся с Софи и отвернулся к окну. Инспектор тоже умолк. Все, что собирался, он уже сказал. Мяч был на нашей стороне.

Полицейский экипаж едва заметно подрагивал на неровной мостовой, броневик не отставал – время от времени я оборачивался и видел в заднем окошке свет его фар.

Когда мы остановились перед клубом, инспектор распахнул дверцы с нескрываемым сожалением.

– Поверьте, госпожа Робер, – проникновенно произнес он, помогая Софи выбраться на тротуар, – я испытываю к вам искреннюю симпатию. Мне будет крайне неприятно получить вызов по аналогичному поводу и в ваше заведение…

Софи отстраненно улыбнулась, отошла от экипажа и остановилась у крыльца в ожидании меня.

– Благодарю за увлекательную поездку, мсье, – не удержался я от усмешки, но шутка прозвучала на редкость жалко.

Бастиан Моран прищурился, словно мысленно взял меня на прицел, и тут в одном из окон клуба вдруг мигнул всполох белого света, столь яркого, что ослепил даже через занавески.

– Какого дьявола?! – ошарашенно тряхнул я головой.

Окно принадлежало рабочему кабинету Софи; неужели буфетчик сумел каким-то образом освободиться? Или кто-то заснял его, используя магниевую вспышку?

И тут же в здании загрохотали пистолетные выстрелы!

Раз-два-три!

Бастиан Моран отреагировал на случившееся даже раньше меня.

– Пожарную охрану сюда! – рявкнул он, в один миг взлетел по ступенькам крыльца и дернул на себя дверную ручку, но та не шелохнулась.

И вновь пальба!

Четыре-пять-шесть!

Инспектор обернулся и неожиданно сильным голосом, отнюдь не вязавшимся с его утонченной внешностью, рявкнул:

– Быстрее!

Дверца броневика распахнулись, и на подмогу сыщику бросились сразу три бойца спецотдела. Один из полицейских на ходу разматывал трос, но зацеплять и выдергивать входную дверь не пришлось: та распахнулась сама.

На крыльцо вывалился Лука с револьвером в руке; ближайший констебль тут же подбил его костыль, другой навалился сверху и вырвал оружие.

– Это наш охранник! – крикнул я и вслед за Мораном и еще одним бойцом спецотдела заскочил в фойе.

В лицо тут же поверяло лютым жаром. Палящее солнце, раскаленный песок и режущий глаза нестерпимо-белый свет. Я не сумел разглядеть существо, которое вышло из служебного коридора, увидел один лишь сияющий силуэт, и глаза тотчас наполнились слезами.

Странная система линз и окуляров, закрывавшая левый глаз бойца спецотдела зажужжала, шестерни принялись вращаться, меняя комбинацию, и вскинувший винтовку констебль открыл стрельбу.

Хлоп! Хлоп! Хлоп!

Выстрелы прозвучали на удивление приглушенно, но ослепительная тварь задергалась в такт хлопкам карабина, ее плавное движение сменилось судорожными рывками, а потом сияние вдруг залило фойе, выжгло тени, ринулось волной ослепительно-белого света.

Удар принял на себя констебль. Алюминиевая фольга на плаще защитила его от магии, но и так бойца отшвырнуло к стене, а винтовка взорвалась всполохом электрических искр.

– Ифрит! – во всю глотку проорал Бастиан Моран, закрыл глаза рукой и принялся вслепую палить из странного на вид пистолета с посаженной под острым углом рукоятью.

Я выдернул из кармана «Зауэр», но прежде чем успел дослать патрон, в спину вонзилась целая охапка призрачных копий. Неведомая сила сбила с ног и заставила скорчиться на полу, в голове огненными росчерками вспыхивали, гасли и снова вспыхивали непонятные слова. Странно знакомые, словно давным-давно позабытые фразы жгли сознание и выворачивали его наизнанку; кто-то обращался ко мне и о чем-то просил, но смысл терялся, тонул и растворялся в заполонившей весь мир невыносимой боли.

Ифриту пришлось ничуть не лучше. Его ослепительное сияние враз погасло, а жар перестал жечь кожу порывами раскаленного пустынного ветра. И все же тварь сдаваться не собиралась. Сияющая фигура начала расплываться в нечто невообразимое, закручиваться смерчем призрачного огня, пульсировать синхронно с рвавшими мою голову словами.

– Сеть! – рявкнул Бастиан Моран, перезаряжая пистолет.

Переступивший через порог констебль закинул на плечо непонятную трубу, на задней части которой был навинчен баллон сжатого воздуха. Его напарник плюхнул на пол тяжеленный кофр и дал отмашку:

– Пускай!

Басовито хлопнула труба, выплеснула из себя крупноячеистую сеть из титановой проволоки. В полете та раскрылась и опутала ифрита, от кофра вслед за ней протянулся обрезиненный провод, и сразу сверкнул электрический разряд. Потусторонняя тварь забилась в судорогах.

– Уменьшить напряжение! – скомандовал инспектор.

Боец спецотдела послушно повернул на кофре какой-то переключатель, но было уже поздно: мерцание ифрита погасло, и пустая сеть опала на пол.

Полный бесконечной муки предсмертный вопль перекрыл даже звучавшие в моей голове призрачные голоса. Но ненадолго, лишь на миг. А затем те вновь принялись на разные лады повторять кромсавшую сознание своей неправильностью фразу.

– Отбой! – крикнул на улицу Бастиан Моран, и почти сразу меня отпустило. Голоса не смолкли, просто превратились в шепотки, зазвучали на самой грани слышимости.

Я с шумом выдохнул, убрал пистолет в карман пиджака и поднялся на ноги, но тут же покачнулся и был вынужден навалиться на подоконник.

Один из бойцов спецотдела помог выйти на улицу сбитому ифритом коллеге, последний констебль с оружием наизготовку замер у входной двери, прикрывая инспектора. Моран безбоязненно подошел к оплавленному полу и покачал головой, затем обернулся ко мне.

– Вы чрезвычайно чувствительны к потустороннему присутствию, Жан-Пьер! – заметил он, убирая пистолет в кобуру на поясе.

Я только кивнул.

Чувствителен к потустороннему? Дьявол, дело вовсе не в этом! Уверен, это какая-то установка из броневика спецотдела умудрилась выбить из меня дух.

– Идти можете? – спросил полицейский.

– Да.

С улицы послышались протяжные свистки и вой сирен, Бастиан Моран прислушался к ним и уточнил:

– Сколько человек находилось в клубе?

– Трое, – сказал я и тут же поправился: – Четверо. Трое охранников и буфетчик.

Инспектор закрыл глаза и помассировал пальцами веки, потом взял себя в руки и тяжело вздохнул.

– Идемте, Жан-Пьер! Возможно, вы сумеете кого-нибудь опознать…

7

Когда явился ифрит, Гаспар курил на заднем крыльце. Его опознали по оплавленному клинку навахи, а вот Антонио попросту разметало в пыль. Мелким серым пеплом оказался усеян весь коридор.

Лука услышал странный шум лишь после того, как инфернальная тварь вломилась в кабинет Софи, а пока вышибала хватал костыль и поднимался со стула, ифрит уже вернулся в коридор. Громиле чертовски повезло, что он успел выскочить на улицу.

Для Мориса Тома все закончилось несравненно печальней. Буфетчика сожгли вместе с креслом, к которому тот был привязан. Для меня и Софи – одной головной болью меньше, но легче от этого на душе отнюдь не стало.

Полицейские выставили вокруг клуба оцепление, но только лишь этим дело не ограничилось: Бастиан Моран не преминул воспользоваться ситуацией и устроил в клубе полноценный обыск. Его подчиненные перевернули все вверх дном; отыскали и фонограф на чердаке.

Инспектор осмотрел аппарат, провел пальцем по пустому гнезду для валика, полюбовался на толстый слой пыли.

– Постовые останутся на улице до утра, – объявил он нам, никак не комментируя находку. – Это все, что я могу для вас сделать.

– Когда можно будет открыть клуб для посетителей? – спросила Софи, зябко кутаясь в шерстяной платок. Вечер выдался теплым, но после пережитого меня и самого заметно морозило. Так плохо не было даже утром.

Бастиан Моран выразительно посмотрел на хозяйку заведения и безапелляционно объявил:

– Клуб будет опечатан до окончания предварительного следствия.

Софи так и подкинуло.

– Что?! – возмутилась она. – Хотите пустить нас по миру?

Инспектор Моран ответил предельно честно:

– Я не хочу, чтобы нечто подобное явилось сюда, когда в клубе будет аншлаг. Я не могу взять на себя такую ответственность. Да и вам не советую.

– Мне придется рассчитать персонал!

– Подумайте лучше о себе! – отрезал Бастиан Моран. – Ифрит – лишь инструмент! Его призвали и натравили, не более того! – Полицейский указал на фонограф. – Вот корень всех ваших бед. Все еще не желаете поговорить об этом?

– Нет! – отрезала Софи.

– Тогда вынужден откланяться, – объявил полицейский, не скрывая досады. – Мои сотрудники останутся снять показания.

Опрашивать нас закончили лишь на рассвете. Когда сыщики Третьего департамента покинули клуб, мы с Софи кисло переглянулись и отправились в бар на втором этаже.

– Шерри? – спросил я, разглядывая бутылки в свете единственного разожженного газового рожка.

– К черту шерри! – выругалась Софи. – Налей бренди! – Она приняла пузатый бокал и покачала головой. – Какая же сволочь этот маркиз Арлин! Обещал помочь, а сам натравил на меня свою ищейку!

Я только покачал головой и отпил коньяка. Рот приятно обожгло мягким огнем благородного напитка. Уверен – все не так просто, и в итоге маркиз проклянет тот миг, когда решил привлечь к этому делу Бастиана Морана. Тот вел какую-то свою игру, сомнений в этом у меня почти не оставалось.

– Если не вернем бумаги Дизеля, кончим так же, как и Фальер. Сегодня нам просто повезло разминуться с ифритом, но долго такое везение не продлится, – произнесла вдруг Софи. – Ты понимаешь это? Ты понимаешь, что Гаспара и Антонио сожгли заживо? Один миг – и они обратились в прах! На их месте должны были оказаться мы!

Я отстраненно кивнул, пытаясь нарисовать в блокноте пламенную сущность ифрита. Удивительное дело – получалась какая-то ерунда. Да еще солнце не успело толком подняться над крышами домов, и в зале сгустился мрак, а единственный горевший сейчас рожок был не в силах разогнать его, лишь порождал странные тени. Тени кривлялись и ухмылялись, в ушах звенело эхо призрачных голосов. И сухой ветерок раскаленной пустыни – от него бросало в жар.

Самовнушение? Надеюсь, что так.

– Жан-Пьер! – окликнула меня Софи. – Ты не вспомнил, о ком тебе сказала Ольга? Выйти на ее подельников – единственный наш шанс!

– Не вспомнил, – ответил я, напряженно глядя в темноту.

Софи подошла и обняла меня за плечи.

– Попробуешь вспомнить?

Я ответил кривой ухмылкой.

– А разве у меня есть выбор?

В темном зале было слишком неуютно, здесь я расслабиться не мог и потому взял бутылку и попросил:

– Не уходи никуда, пока не вернусь.

Софи пообещала:

– Не уйду.

Я поднялся на чердак, выбрался на крышу и уселся у дымовой трубы. Не с восточной стороны, где вставало солнце, а на противоположном скате. Там небо только-только начинало светлеть, и кружившие над домами голуби выделялись на его фоне белыми точками. Облаков сегодня было на удивление немного, высоко-высоко вспыхивали отблески на металлической оснастке дирижаблей, стеклах гондол, стволах пулеметных установок.

Пить расхотелось. Я отставил бутылку и откинулся на черепицу, подложив руки под затылок.

Небо бескрайне. Небо всегда завораживало меня. И днем, и ночью. Оно пробуждало мой талант, заряжало силой, помогало привести в порядок мысли. Я решил положиться на него и в этот раз. Просто лежал и смотрел на кружащих голубей и белесую дымку, грузовые дирижабли и клубы дыма фабричных окраин, море крыш, далекие силуэты башен и фигурки трубочистов.

Постепенно в груди начало разгораться мягкое жжение, и, когда вдалеке пролетел аэроплан, я не стал привычно завидовать неведомому авиатору, а заставил себя с размаху, будто бросался с берега в холодную темную воду, нырнуть в воспоминания о том роковом вечере.

«Снимки? Откуда ты о них узнала?!» – «Мне сказал Виктор. Виктор Долин…»

Часть седьмая

1

Я не сорвался с места, не скатился по шаткой лесенке с чердака, не ринулся на поиски хореографа. Не сделал вообще ничего, хватило выдержки воздержаться от ненужной суеты. К тому же внутри подрагивала разбуженная талантом сила, и сначала пришлось скрутить ее в тугой комок, дабы не дать развеяться впустую и сохранить на будущее.

Кто знает, когда обстоятельства заставят изменить личину в следующий раз?

После этого я без всякой спешки спустился в бар, выставил бутылку на стойку и спокойно объявил:

– Это Долин.

Софи отложила мундштук на пепельницу и взглянула на меня поверх бокала с коньяком.

– Уверен?

– Так сказала Ольга.

– Нет! Ты уверен в своих воспоминаниях? – пояснила кузина свой вопрос.

– Вполне, – подтвердил я.

Софи хмыкнула, отпила коньяка и достала из дамской сумочки записную книжицу в кожаном переплете с золоченым обрезом страниц. Отыскав нужную строчку, она сняла трубку с телефонного аппарата, набрала какой-то номер и попросила оставить сообщение для господина Долина.

Я бешено замахал руками, привлекая к себе внимание, но вмешиваться не пришлось: Софи выслушала ответ и молча вернула трубку на рычажки.

– Виктор съехал, – сообщила она. – Адрес для корреспонденции обещал прислать после того, как устроится на новом месте.

– Проклятье! – выругался я. – Упустили!

– Узнал об убийстве Ольги и решил, что мы их раскрыли, – предположила Софи, отрешенно поболтала коньяк в бокале, но пить не стала. – Теперь он уже далеко.

– Не обязательно, – возразил я. – Ольгу уже пытались похитить, он мог сбежать, опасаясь расправы подельников, а вовсе не нас! Тогда он здесь еще появится. В любом случае сегодня навещу его отель, возможно, что-то получиться разузнать. Где он жил?

– Снимал номер в «Золотой музе». Это рядом с Императорским театром.

– Ольга ведь тоже жила там до переезда в пансион?

Софи кивнула, взяла мундштук и невесело улыбнулась.

– А я-то думала, мне улыбнулась удача, когда в клуб устроилась эта парочка! Выручка стала расти, начали сходиться концы с концами…

Я лишь вздохнул.

Утром пришел доктор, осмотрел простреленную ногу Луки и поменял повязку. Полицейское оцепление к этому времени давно сняли, лишь на перекрестке дежурил одинокий постовой. Если Бастиан Моран и разместил где-то наблюдателей от Третьего департамента, на глаза они не попадались.

Когда лекарь покинул клуб, Софи отперла сейф и предложила Луке расчет, но громила лишь покачал головой.

– Вам ведь понадобится кто-нибудь присматривать за клубом? Я могу.

Софи вопросительно взглянула на меня; я кивнул.

– Отлично! – улыбнулась кузина. – Оставлю тебе ведомость и деньги, выплатишь выходное пособие персоналу. С поставщиками я переговорю завтра сама.

– Куда-то собралась? – заинтересовался я.

– Альберт предложил провести день в Императорском театре. Потом поедем к нему.

– Прошу, будь осторожна.

Софи только посмеялась.

– Со мной все будет хорошо, – легкомысленно заявила она.

Я поморщился и поднял с пола пропущенную полицейскими пулю. Рваная и оплавленная алюминиевая рубашка скрывала под собой еще два слоя – вероятно, то были титан и железо.

С улицы прозвучал задорный гудок клаксона; я выглянул в окно и увидел красную самоходную коляску Альберта Брандта. Логотип «Стэнли» на решетке радиатора сверкал в лучах утреннего солнца позолотой.

Поэт выбрался на тротуар, стянул на шею гогглы и взбежал на крыльцо. Я отпер входную дверь, кинул пулю в кадку с пальмой и расплылся в улыбке, благодушной и насквозь фальшивой.

– Мсье Брандт! Как замечательно, что вы не забываете о нас!

– Жан-Пьер… – сухо поздоровался со мной поэт и повернулся к хозяйке клуба. – Софи, ты как всегда обворожительна!

– Ты мне бессовестно льстишь! – рассмеялась в ответ хозяйка клуба, но, удивительное дело, волнения и бессонная ночь на ее внешности и в самом деле нисколько не сказались.

Софи вручила охраннику ведомость и железный ящичек кассы, надела шляпку и с сумочкой в руках подошла к поэту.

– Альберт, я готова!

– Минутку!

Я первым вышел на крыльцо, заметил невесть откуда взявшегося на улице молодого человека и спустился к нему.

– Могу вам чем-то помочь? – спросил вихрастого паренька с перекинутым через плечо ремнем пузатой сумки. Опасным он не выглядел, но по нынешним временам не угадаешь, кто действительно безобиден, а кто швырнет бомбу или плеснет кислотой. Среди студентов смутьянов хватало с избытком.

– У меня послание для госпожи Робер, – ответил молодой человек.

Я протянул руку.

– Личное послание, – покачал головой паренек.

– Жан-Пьер! – послышался окрик с крыльца. – Все в порядке?

Посыльный сунул руку в сумку, и я приготовился сбить его с ног, но тот вытащил обычный с виду конверт.

– Госпожа Робер! Вам корреспонденция!

Софи рука об руку с поэтом спустилась на тротуар, приняла конверт и рассмеялась.

– Запечатано сургучом! От кого оно?

– Не могу знать! – ответил посыльный, взял прислоненный к стене велосипед и укатил прочь.

Бомбу он в нас не кинул и кислотой не плеснул. Это радовало.

– Здесь герб, – присмотрелся Альберт Брандт к алому сургучу, но Софи попросту сломала печать и вытащила из конверта карточку из плотной белой бумаги.

– Барон фон Страге выражает искренние соболезнования в связи с безвременной кончиной Ольги Орловой, – объявила хозяйка клуба и горестно вздохнула: – В ближайшие дни нас завалят ворохом банальных писулек!

Она убрала послание в конверт и сунула мне, попросив:

– Прибери!

Я запихнул конверт в карман пиджака.

Поэт усадил Софи на пассажирское сиденье, сам запрыгнул за руль. Самоходная коляска фыркнула и тронулась с места. Я поглядел ей вслед, затем поднялся на крыльцо и спросил у охранника:

– Остались еще патроны к револьверу?

Тот покрутил завитой ус и подтвердил:

– Остались.

– Открывай только своим, – посоветовал я на прощанье, спустился на тротуар и зашагал вдоль улицы. Парикмахерская у соседнего перекрестка уже принимала посетителей, зашел туда побриться, заодно попросил подровнять волосы и уложить прическу. Ну и от чистки туфель тоже отказываться не стал.

Расплачиваясь, я взглянул на себя в зеркало и удовлетворенно кивнул.

Выбрит, ухожен, благоухаю одеколоном.

А что костюм не самый дорогой, так это не страшно. Где вы видели частного детектива в пошитом на заказ костюме?

2

Отель «Золотая муза» располагался совсем рядом с Императорским театром. С тротуара даже была видна часть фронтона с мраморными статуями античных героев.

К отелю я приехал на извозчике. Поймал его за квартал отсюда и сторговался за четвертак, поэтому никакого урона кошельку поездка не нанесла. Тут же подбежал мальчишка с газетами, я ссыпал ему в ладошку мелочь и зашел под навес со свежими выпусками «Атлантического телеграфа» и «Столичных известий». Швейцар на миг поколебался, решая, стоит ли утруждать себя, распахивая массивную дверь перед непонятным гостем, но в итоге все же потянул ручку, запуская меня внутрь.

На первом этаже «Золотой музы» было обустроено уютное кафе, и я расположился внутри, намеренно выбрав место, с которого мог наблюдать за стойкой портье. Сделать это оказалось не так-то и просто: заведение пользовалось немалой популярностью, и ранних посетителей хватало с избытком.

Официанты в белоснежных накрахмаленных сорочках, черных жилетах и брюках сбились с ног, принимая и разнося заказы, поэтому я спокойно уселся за столик и развернул газету.

Большая часть материалов «Столичных известий» оказалась посвящена скорому визиту императрицы в восстановленный лекторий «Всеблагого электричества». Новость эта не оставила равнодушным решительно никого. Одни колумнисты исходили по этому поводу ядом, другие бились в верноподданническом экстазе. Немногие объективные обозреватели пытались донести до читателей всю грандиозность момента, но, как по мне, газетчики просто дурили людям головы, высасывая сенсацию из пальца.

Подошел официант, откашлялся, а когда я отвлекся от газеты, спросил:

– Что будете заказывать?

Я демонстративно посмотрел на часы и попросил:

– Будьте любезны, черный кофе и два эклера с белковым кремом.

– Что-то еще?

– Нет, благодарю.

Цены кусались. Пусть им и было далеко до расценок заведений на площади императора Климента, но полноценный завтрак тут был мне определенно не по карману.

Когда официант отошел, я кинул взгляд на конторку портье и вернулся к чтению газеты. Прежде чем приступать к расспросам, хотелось оглядеться и проникнуться атмосферой отеля, да еще – хоть немного примелькаться.

Ничего интересного в «Столичных известях» так и не обнаружилось; я взял «Атлантический телеграф» и совершенно неожиданно для себя самого увлекся статьей об удивительном достижении русского авиатора. На днях тот исполнил в небе над Киевом какой-то совершенно невообразимый трюк. Мертвую петлю.

Я вспомнил увиденный на рассвете аэроплан и вздохнул.

Небо и простор. Полет. Это было бы здорово. Было бы…

Принесли мой заказ, и я без особого аппетита приступил к завтраку, но стоило только открыть криминальную хронику, и всю мою меланхолию как рукой сняло. Полиция решила приоткрыть тайну налета на Ссудно-сберегательную контору Фойла и Морса и обнародовала личности грабителей. В газете даже напечатали их снимки из полицейских досье. Сообщалось о причастности налетчиков к подпольной ячейке анархистов, но больше никаких подробностей не приводилось.

Я подточил карандаш, стряхивая стружку в фарфоровую пепельницу, и на всякий случай перерисовал портреты налетчиков в блокнот. Один из них показался знакомым. Полной уверенности не было, но складывалось впечатление, что именно он следил за Ольгой до «Парового котла», а потом стоял на улице.

Зацепка? Зацепка. Вот только не уверен, что она меня куда-либо приведет.

Доев эклеры, я запил крепкий горький кофе водой, кинул на стол мятую пятерку и подошел к портье.

– Чем могу служить? – поднял голову господин средних лет с бледным лицом человека, которому часто выпадают ночные смены.

– Могу я увидеть господина Долина?

– Долин… Долин… Долин… – забормотал портье. – Увы, господин Долин съехал от нас вчера в первой половине дня.

– Он оставил новый адрес?

Портье открыл какой-то журнал и повел пальцем по строчкам.

– Нет, не оставил. Сообщит позже, чтобы мы переслали багаж.

Хореограф съехал столь стремительно, что даже не забрал вещи? Ну уж нет, едва ли он даст здесь о себе знать. Пустышка.

И все же я спросил:

– Им кто-нибудь интересовался?

– А почему вы спрашиваете? – насторожился портье.

Вместо ответа я выложил на стойку карточку частного детектива. Клерк взглянул на нее и вернул, а вот подсунутая под низ десятка куда-то запропала.

– Нет, господин Маркес, вы первый.

– А Ольгой Орловой, после того как она съехала от вас, случайно, не интересовались?

Портье задумался и неуверенно покачал головой.

– Не думаю, что я имею право распространяться о постояльцах…

Я выложил перед собой пятерку и улыбнулся.

– Меня не интересуют ваши постояльцы. Лишь те, кто их спрашивал.

Клерк посмотрел на меня с нескрываемым сомнением, но банкноту в итоге принял.

– Если не брать в расчет газетчиков, в мою смену приходил еще один молодой человек… Непонятный. Не понравился он мне, а чем – даже не скажу.

Я немедленно достал карандаш и блокнот.

– Как выглядел?

– Обычно. Непримечательная внешность, знаете ли. Усы. Черные. И еще он немного косил.

– Вот как? – заинтересовался я. – А никаких особых примет у него не было? Шрамы, родимые пятна, пятна оспы…

– Оспа! Да, точно! Он был рябой. Но это почти не бросалось в глаза.

– Благодарю, синьор. Вы мне чрезвычайно помогли.

Я убрал блокнот и отошел от стойки, обдумывая свои следующие шаги. Портье точно описал одного из объявленных в розыск налетчиков, но на деле эта информация никуда меня не продвигала.

Долин исчез, грабители залегли на дно.

Конец.

На глаза попалась телефонная будка, я поколебался, но все же зашел в нее, опустил в прорезь аппарата четвертак и позвонил в Ньютон-Маркт. Инспектор Моран оказался на месте, и меня соединили с ним, стоило только представиться.

– Если вы передумали, надо встретиться лично, – с ходу объявил Бастиан Моран. – Это не телефонный разговор.

– Мы все еще ничем не можем вам помочь, мсье, – ответил я. – Но есть человек, который может. Найдите Виктора Долина. Расспросите его о налете на Ссудно-сберегательную контору Фойла и Морса. У кузины была там ячейка.

Сквозь шорох помех до меня донеслось тяжелое дыхание.

– Если вы решили использовать меня для решения собственных проблем, – медленно произнес после этого Моран, – ничем хорошим для вас это не закончится. Обещаю.

– Поговорите с Долиным, – повторил я и повесил трубку.

Ничем хорошим не закончится? Скорее всего, так оно и случится, но отыскать человека в Новом Вавилоне самостоятельно у меня, в отличие от Третьего департамента, не было никаких шансов. А так… Вдруг да и выгорит свалить пропажу валиков от фонографа на анархистов?

3

На фабричную окраину добирался подземкой. Вагон подошедшего к перрону поезда оказался почти пуст, я уселся на скамью и спокойно укатил на конечную станцию. Там поднялся на улицу и обратился к дымившему трубкой старичку в фуражке, форменной тужурке и брюках с лампасами:

– Уважаемый, как дойти до Слесарки?

Дед, который с одинаковым успехом мог оказаться как местным служащим, так и обычным попрошайкой, неопределенно махнул рукой вдоль одной из дорог.

– Шагай и не промахнешься, – усмехнулся он.

Смешок перешел в надсадный кашель, я кивнул и зашагал в указанном направлении. Вскоре вдоль обочин выросли высоченные заборы, помимо телег начали попадаться и огромные паровые погрузчики. В воздухе витал дым, он резал глаза и оставлял неприятный привкус во рту. Где-то басовито ухал кузнечный молот, в такт его ударам под ногами содрогалась земля.

Небо? Небо затянул густой серый смог, грузовые дирижабли плыли в нем, словно корабли по штормовому морю. А мы уже на дне, будто утопленники…

Настроение окончательно испортилось, и я даже пожалел, что приехал сюда, да вот только подсказка Гаспара была единственной ниточкой к моему прошлому.

Я собирался навестить Рамона Миро и выяснить, что ему известно о пожаре в «Готлиб Бакхарт». Никакой гарантии, что он вообще станет со мной разговаривать, не было, поэтому я на ходу нервно сжимал и разжимал правый кулак. Встречавшиеся по пути рабочие предпочитали переходить на другую сторону дороги, даже когда шли компаниями по три-четыре человека.

Порожденная талантом сиятельного сила билась во мне и рвалась наружу, удерживать ее в узде удавалось с превеликим трудом. Но я старался. Я не собирался становиться кем-то иным, прежде чем выясню, кто же я такой на самом деле.

Дед не обманул. Вскоре промышленные гиганты остались позади, заборы стали ниже, проезды между ними сузились и начали вилять из стороны в сторону. На глаза попадались сплошь склады и кустарные мастерские, в переулках курили – словно им недоставало дыма, растворенного в воздухе! – разные подозрительного вида личности. Что-то куда-то везли на тачках, истошный визг инструмента не умолкал ни на миг.

Изрядно попетлял, но в итоге нужный адрес я все же отыскал. Длинный склад с пристроенной к нему двухэтажной конторой прятался за высоким дощатым забором; ворота были заперты, пришлось стучаться в калитку.

Открыл чумазый паренек в перепачканном маслом комбинезоне, темноглазый и черноволосый. Если в нем и была кровь аборигенов Нового Света, то весьма и весьма разбавленная.

– Чего надо? – неприветливо спросил парень, вытирая руки ветошью.

Я хотел улыбнуться, но передумал и просто спросил:

– Могу я увидеть синьора Миро?

Чумазый вытаращился на меня во все глаза и выдал:

– Чего еще?.. – Но он тут же поправился: – В смысле, по какому вопросу?

– По важному, – ответил я со всей возможной серьезностью и предельно честно.

– А ты… вы кто вообще?

– Его коллега. В некотором роде…

Парень внимательно изучил карточку частного детектива на имя Августо Маркеса, что-то неразборчиво пробурчал и захлопнул калитку.

Был немалый риск получить от ворот поворот, но через пару минут чумазый вернулся из конторы и запустил меня внутрь.

– На второй этаж! – подсказал он, а сам отправился в каретный сарай, в темном нутре которого мне почудились очертания полицейского броневика.

Присматриваться я не стал и сразу прошел в дом. В гостиной за пустым столом сидел еще один испанец, жилистый и усатый. На меня он взглянул без всякой приязни, но ничего не сказал. Я молча кивнул и по боковой лестнице поднялся в комнату на втором этаже.

Рамон Миро оказался невысоким черноволосым господином, широкоплечим и мощным. Лицо его было слегка красноватым, но естественный цвет не мог скрыть болезненной бледности. При моем появлении хозяин кабинета остался сидеть за массивным рабочим столом.

– Чем могу помочь коллеге? – спросил Миро, машинально поглаживая большим пальцем узкую полоску черных усов.

Я взял один из стульев и передвинул его к столу, заодно огляделся.

Ничего примечательного, впрочем, в кабинете не оказалось. Железные шкафы картотек, сейф, окно с видом на одну из окрестных фабрик. Единственное, что показалось важным, – это выдвинутый верхний ящик стола. Не приходилось сомневаться, что хозяин держит там оружие.

Но я никак не выказал обеспокоенности, уселся на стул и беспечно закинул ногу на ногу.

– У меня вопрос весьма деликатного свойства, синьор Миро…

Крепыш лишь махнул рукой.

– Излагайте!

– Мне хотелось бы знать, что вы делали в Психиатрической больнице имени Готлиба Бакхарта в день того печально известного пожара два года назад.

Рука частного детектива легла в ящик стола, и я поспешил уточнить:

– На самом деле меня нисколько не интересует, что именно привело вас туда, я разыскиваю одного из пациентов, который сбежал во время пожара.

Крепыш кивнул и с невозмутимым видом выложил из ящика на стол ребристое металлическое яйцо. Шар напоминал пехотную гранату, за тем лишь исключением, что вместо фитиля из нее торчала трубка с проволочной петлей на конце.

– Что это, синьор Миро? – спросил я, гадая, успею ли выскочить за дверь, прежде чем рванет дьявольская машина.

Рамон крутанул гранату, от чего та завертелась на столешнице, и на ужасном немецком произнес:

– Кугельхэндгранате.

– Никогда ничего подобного не видел.

– Новинка этого года. Порождение сумрачного тевтонского гения.

Я осторожно кивнул, понемногу начиная успокаиваться. Хозяин кабинета казался слишком уравновешенным и уверенным в себе, чтобы покончить жизнь самоубийством из-за моих голословных обвинений.

– Так, говорите, где я был? – с усмешкой спросил Рамон Миро.

– «Готлиб Бакхарт». Позапрошлый октябрь. Полицейская форма, – спокойно перечислил я. – Есть свидетели. Но все это совершенно не важно, я просто пришел поговорить.

– А мне показалось иначе.

– Я ищу одного из пациентов…

– Ваша история шита белыми нитками… синьор Маркес.

Я в ответ на это утверждение лишь фыркнул.

– Вы не читаете газет? Псих, который взрывает электрические подстанции, откуда он взялся, по-вашему? Сбежал из «Готлиб Бакхарт», черт побери!

Рамон Миро нахмурился.

– Допустим, – с некоторым сомнением произнес он и оставил гранату в покое. – И чего же вы от меня хотите?

– Расскажите о клинике.

– Смахивает на шантаж. Вы приходите, угрожаете, требуете объяснений… Нужны мои услуги? Платите!

Я покрутил головой из стороны в сторону, потом с плохо скрываемым недовольством произнес:

– Мой бюджет не столь велик, чтобы покупать кота в мешке. Откуда мне знать, что вы знаете что-то, чего не знаю я сам?

Рамон Миро рассмеялся, к торговле с прижимистыми клиентами ему точно было не привыкать.

– Что вы хотите узнать, синьор Маркес?

– Специализация отделения. Кто и по каким критериям отбирал пациентов. Кто из пережившего пожар медицинского персонала может рассказать об историях болезней пациентов, – перечислил я и усмехнулся. – Вот что я хочу узнать. Но вы ничего этого рассказать не можете. Поэтому просто объясните, кого и зачем вы оттуда вытащили. И как мне с ним поговорить.

Рамон Миро покачал головой.

– Я не выдаю своих клиентов. И в любом случае, он давно покинул Атлантиду и перебрался на континент.

– Досадно, – произнес я, но и не подумал встать со стула.

Торг только начался.

– Отделение специализировалось на электротерапии, – проявил осведомленность Миро. – Пациентов отбирал лично заведующий. Насколько мне известно, его интересовали исключительно сиятельные. Он хотел излечить их от таланта, сделать обычными людьми.

– Звучит бредово! – фыркнул я, напряженно обдумывая услышанное. – И раз уж вы раскрыли эти карты, полагаю, в рукаве у вас припрятан козырной туз?

Крепыш кивнул.

– Я знаю, как найти заведующего отделением, профессора Берлигера. Только он способен ответить на ваши вопросы, синьор Маркес. Только он один.

– Профессор? Разве он не погиб при пожаре?!

– Он сам его устроил, заметая следы.

– Проклятье! Вы сейчас серьезно?!

Я впился взглядом в лицо собеседника, но оно оказалось совершенно непроницаемым, как у профессионального картежника, а то и вовсе вырезанного из дерева туземного идола.

– Ну да, – со спокойной улыбкой подтвердил крепыш.

– И вам известно, где сейчас профессор? – спросил я, не веря собственной удаче.

– Я знаю, как его отыскать, – поправил меня Миро. – Мне поручил его розыски клиент, но сначала я покинул Новый Вавилон, а потом уже к этому делу потерял интерес мой наниматель. Временно потерял, поэтому скидок не ждите.

– Сколько? – перешел я к делу.

Ответ вогнал меня в ступор.

– Тысяча франков! – объявил Рамон Миро.

– Тысяча?! – взвился я со стула. – Откуда такие людоедские расценки?! Вы состоятельный человек, как можно драть три шкуры со своих коллег?

– Синьор Маркес! – подался ко мне над столом хозяин кабинета. – Я уж точно не богаче вас! Последний контракт принес серьезные убытки, пару шрамов и малярию! Я еще не банкрот, но чертовски близок к этому! А профессор Берлигер – это мой актив. Рано или поздно информация о нем принесет мне деньги, поэтому тысяча франков, и ни сантимом меньше!

– Дьявол! – выругался я. – У меня нет тысячи!

– Так идите и найдите!

Рамон Миро наполнил стакан минеральной водой, высыпал в него из бумажного кулька какой-то порошок и осушил до дна. Возникло желание схватить стул и запустить им в упрямца, но вместо этого я отвернулся к окну.

– Легко сказать – найдите!

Но крепыша чужие затруднения нисколько не волновали.

– Займите, – только фыркнул он. – Не мои проблемы. Будут деньги – поговорим.

Захотелось достать пистолет и пригрозить оружием, но я вовремя вспомнил о кассе, которую оставила в клубе Софи для расчета персонала.

– Вы здесь целый день, синьор Миро? – спросил я, прикидывая, сколько времени займет поездка до клуба и обратно.

Рамон Миро макнул стальное перо в чернильницу, написал несколько цифр и вырвал из блокнота листок.

– Позвоните, когда у вас появятся деньги.

Я взял листок и пообещал:

– Позвоню.

4

В обратный путь я отправился на паровике, и тот, как назло, угодил в огромную пробку из-за аварии у съезда на мост Броуна.

Несколько раз я даже порывался выскочить из вагона, но стояла не только набережная, забиты оказались и выходившие на нее боковые улочки. На извозчиков в такой ситуации надеяться не приходилось, а пронзительно гудевшие паровики, в отличие от остального транспорта, худо-бедно продвигались вперед. Пришлось заставить себя успокоиться и ехать дальше.

Сразу после злополучной аварии затор рассосался, и вагон резво помчался дальше, стуча колесами на стыках рельсов. На площади Ома я спрыгнул с задней площадки на мостовую и зашагал по тротуару, нервно помахивая на ходу рукой. Шел и гадал, наберется ли в кассе клуба тысяча франков. Вопросы этики сейчас мало волновали меня. Уж если на то пошло, я точно так же, как и остальные, имел право на выходное пособие. Пьетро Моретти работал практически за еду…

Я так погрузился в свои невеселые раздумья, что обратил внимание на поравнявшуюся со мной коляску, лишь когда из нее выпрыгнул непривычно плечистый китаец. Бритый наголо мордоворот с яростным криком замахнулся огромным тесаком и неминуемо развалил бы мне голову надвое, не успей я шагнуть ему навстречу и обеими руками перехватить могучее запястье.

Китаец оказался невероятно силен. Получив коленом в пах, он лишь выпучил глаза; пришлось дернуть его на себя, крутануть и поставить подножку, заваливая на тротуар. Вовремя! Кучер бросил вожжи и ринулся на помощь подельнику. Он замахнулся коротким китайским мечом и сиганул через мордоворота, а я подловил его в прыжке, подбив ноги мощным резким пинком.

Кучер рухнул на мостовую и ловко откатился в сторону. Я саданул носком туфли по виску поднимавшегося с тротуара крепыша и отпрыгнул, уходя от нового замаха. Клинок просвистел в ладони от лица.

Разорвав дистанцию, я выхватил из кармана пистолет, но кучер моментально оказался рядом и ударом меча выбил его из руки. Клинок юркнул вперед; мне удалось раскрытой ладонью отвести его в сторону, и даже так бок пронзила острая боль.

Неподалеку пронзительно заверещал свисток. Китаец не обратил на него ни малейшего внимания и вновь махнул мечом. Я уклонился, запрокидываясь назад, пнул по опорной ноге противника и попал по колену. Мерзко хрустнул мениск, кучер оступился и упал, но прежде чем удалось зацепить его еще раз, покалеченного напарника прикрыл громила с тесаком.

От перекрестка к нам уже бежал постовой, он выдернул из кобуры револьвер и сделал предупредительный выстрел в воздух. Враз позабывшие обо мне китайцы заскочили в коляску; коняга заржала и понеслась прочь.

Седоусый констебль остановился посреди дороги, но стрелять вдогонку не решился и убрал револьвер в кобуру. Затем подошел ко мне и спросил:

– Что тут происходит?

Я зажал ладонью рану в боку и криво ухмыльнулся.

– Кошелек или жизнь, сказали они!

– Совсем озверели! Грабеж средь бела дня! – опешил постовой. – Описание дать сможете?

– Да эти узкоглазые все на одно лицо, – скривился я и поднял с тротуара пистолет, на кожухе затвора которого обнаружилась глубокая засечка.

– И то верно, – согласился констебль. – Сильно порезали? Нужна помощь?

– Ерунда! – отмахнулся я, хоть сквозь пальцы так и сочилась кровь. – Простая царапина.

– Проводить?

– Нет, живу недалеко.

– Вызовите врача!

– Всенепременно, мсье! – отозвался я и зашагал через дорогу. Кровь уже стекала по ноге, и с каждым шагом в боку разгоралось болезненное жжение; кружилась голова.

Через главный вход в клуб я проходить не стал, свернул на задворки и уселся на лестницу крыльца черного хода, а потом и вовсе откинулся спиной на ступеньки.

Задрав сорочку, посмотрел на широкую рану, обильно сочившуюся кровью, и поспешно отвел взгляд, пытаясь справиться с накатившей дурнотой.

Небо закружилось перед глазами, но я обрадовался его синему фону и белесой дымке облаков, словно старому другу. Потянулся к накопленной с прошлого раза силе, отщипнул малую толику, восстановил в голове образ Жан-Пьера и осторожным движением ладони стер рану, будто карандашный штрих ластиком. Просто вернул свое тело в первоначальное состояние.

Это оказалось весьма просто, но дьявольски болезненно.

И никакой анестезии…

Когда боль наконец отступила и я перестал скрипеть зубами, то потихоньку поднялся со ступеней, нашарил в кармане брюк связку ключей и отпер дверь. Сразу прошел на кухню и напился, заодно отмыл руки от крови. В ушах по-прежнему звенело, да еще при неосторожных движениях адски резало бок, но голова больше не кружилась. А вот бившаяся внутри сила так и клокотала. Разбуженный талант сиятельного никак не желал униматься, глаза светились, и все кругом представлялось каким-то болезненно резким. Это было неприятней всего.

Минут пять я простоял у кухонной мойки, время от времени ловил ладонями тугую струю холодной воды и умывался, пытаясь унять жар, потом вышел в коридор.

– Лука! – крикнул во всю глотку. – Я вернулся!

Из фойе донеся отклик охранника, и я отправился в костюмерную комнату. Отпер дверь, прошелся вдоль вешалок, подбирая новый костюм. В итоге плюнул на все, прямо на голое тело натянул перепачканный белилами малярный комбинезон и отправился в фойе.

Лука загородил распахнутую дверь столом, на него он выложил ведомость, а железный ящик с кассой поставил на табурет так, чтобы до денег не могли дотянуться с улицы. Пиджак громила повесил на спинку стула, поверх сорочки натянул бухгалтерские нарукавники и выглядел совсем как заправский счетовод.

При моем появлении Лука обернулся и удивленно спросил:

– Чего так вырядился?

Я только махнул рукой.

– Надо кое-что сделать. Многих уже рассчитал?

– Да уж прилично, – кивнул охранник и покрутил ус. – В очередь выстраивались!

– Серьезно? – Я распахнул металлический ящик и выругался. Там хватало мелочи, бумажных пятерок и десяток, но тысячи не набиралось даже близко.

– Ты чего? – вытаращился на меня Лука.

– Да так, – махнул я рукой. – Чего уж теперь…

Не став ничего объяснять, я уселся на подоконник и закрыл глаза.

Итак, тысячу франков не собрать при всем желании, но это и не самая большая из моих проблем. Клятый ростовщик решил поквитаться за нанесенное оскорбление, и, если я хоть что-то понимаю в этой жизни, попытки порубить меня на куски продолжатся и дальше. Тут все просто: либо он, либо я.

Принять новое обличье? Увы, не вариант. Чен не отступится, он будет искать Жан-Пьера. Сбегу – подставлю под удар Софи. Нельзя.

Я зажал виски в ладонях и спросил:

– Лука, Гаспар не рассказывал вчера, китайцы с сицилийцами уже вцепились друг другу в глотку?

Вышибала покачал головой.

– Только готовятся. Ростовщик теперь без десятка охранников на людях не появляется, а перед его конторой дежурит пара констеблей. Если сицилийцы дернутся – их прямо на входе положат.

– Ясно, – кивнул я и вздрогнул, когда затрезвонил стоявший на столе телефонный аппарат. Лука, дабы не отходить от кассы, протянул провод прямо к входной двери.

Громила поднял трубку и представился, потом коротко ответил:

– Хорошо, передам.

– Стой! – остановил я его. – Это Софи?

– Да.

Я выхватил трубку и поспешно крикнул в нее:

– Софи, подожди!

– Да, Жан-Пьер?

– У нас есть свободная тысяча? Объясню потом, просто ответь – это очень важно!

Но удача повернулась ко мне спиной. Денег у Софи не оказалось, не хватало средств даже на оплату уже поставленных в кредит продуктов и алкоголя. Ко всему прочему, кузина еще и разболелась и не знала, приедет завтра в клуб или нет.

– Тысяча франков? – пробормотал Лука. – Серьезные запросы!

– Забудь!.. – только и махнул я рукой.

Содействием Рамона Миро теперь точно не заручиться, да и черт бы с ним. Сначала надо разобраться с китайцами…

Я вернулся на подоконник и закрыл глаза, пытаясь в мельчайших деталях восстановить в памяти окрестности конторы господина Чена. Но, как ни печально было это признавать, по всему выходило, что там мне до него не добраться. Даже если засяду с винтовкой где-нибудь на крыше, самое больше, на что смогу рассчитывать, – это на несколько выстрелов по движущемуся экипажу. А верх наверняка будет поднят, и попробуй попади в ростовщика!

Да и в саму контору тоже не зайти. Охранники наверняка дежурят в холле у лестницы, там меня и остановят. Даже если прорвусь, остаются еще телохранители в приемной. И дверь кабинета такая массивная, что ее только взрывать…

Взрывать? А это мысль!

Я с сомнением посмотрел на Луку и решил его в свой план не посвящать, поэтому воспользоваться телефоном из бара на втором этаже. Позвонил, как ни удивительно, Рамону Миро.

– Слушаю! – отозвался тот после трех или четырех гудков. – Да, узнал, синьор Маркес. Нашли деньги?

– Не все сразу, – сказал я и поинтересовался: – Та граната на вашем столе – она мощная?

– Допустим, – осторожно ответил Миро. – А почему вас это волнует?

– Сколько вы хотите за нее?

– Зачем она вам вдруг понадобилась?

– Я же не спрашиваю, зачем вам тысяча франков! Вы торгуете оружием, так? У вас есть товар, у меня деньги. Все просто.

Долгое время в трубке слышался только шум помех, затем Рамон Миро объявил цену:

– Сто франков.

– Да вы издеваетесь! – вспылил я. – Пятьдесят, и ни сантимом больше!

– Сто! – отрезал Миро. – И, синьор Маркес, обойдемся без торга. Считайте это платой за риск. Я вас не знаю.

– Черт с вами, – сдался я. – Только включите в эту цену доставку до площади Ома.

– По рукам!

Мы обговорили детали, а потом я повесил трубку и отправился в костюмерную комнату, намереваясь подготовиться к небольшому маскараду…

5

Гранату на площадь Ома привез тот самый черноволосый паренек, что отпер мне калитку.

– Где деньги? – сразу спросил он.

– Держи.

Я вытащил заранее отложенные в карман банкноты и вручил парню полсотни франков одной купюрой и пять мятых десяток. Тот внимательно проверил их и лишь после этого расстегнул кожаный саквояж и передал мне увесистый холщовый мешочек.

Я убедился, что там лежит ручная граната с уже вкрученным запалом, затем уточнил:

– Через сколько рванет?

– Обычная задержка – пять или шесть секунд.

– Нормально.

Паренек запрыгнул на заднюю площадку проезжавшего мимо паровика и укатил прочь, а я убрал мешок в пухлую сумку с перекинутым через плечо ремнем, отошел к витрине и придирчиво оглядел свое отражение в стекле.

Темно-синяя тужурка с начищенными медными пуговицами, форменная фуражка, приметная бляха, сумка.

Почтальон.

Уж не знаю, для какого представления понадобился этот наряд, но скопировали униформу столичных почтальонов просто мастерски. Со стороны подделку было попросту не определить.

До Максвелл-стрит я добирался пешком. Выглаженные китель и брюки за это время слегка пообмялись, а ботинки запылились, и сходство с обычным, замотанным жизнью служащим городской почты стало абсолютным. В одном из глухих переулков, где сильно пахло мочой и гниющим мусором, я приклеил на верхнюю губу длинные усы и слегка исправил форму носа телесного цвета накладкой, потом посмотрелся в карманное зеркальце и остался увиденным доволен.

Сам на себя не похож, а это главное.

Как и сказал Лука, перед конторским зданием прохаживался констебль, а у крыльца курил один из людей Джимми Чена в неброском, но весьма недешевом костюме. Больше никто знакомый на глаза не попался. Стоя у соседнего дома, я специально пролистал блокнот, но нет – запечатленные там китайцы нигде поблизости не маячили.

Ладно, иду дальше…

В переулке на углу конторы терся какой-то оборванец, но он лишь мельком взглянул на меня и сразу потерял всякий интерес. То ли наблюдатель, то ли просто бродяга. В любом случае курьеры и посыльные пользовались черным ходом постоянно – тут я с униформой почтальона попал в яблочко.

Во дворе конторы караул выставить не озаботились, да и в полутемном помещении за конторкой у телеграфного аппарата дежурил лишь сонный клерк.

– Срочная депеша для господина Чена! – с порога объявил я, имитируя северно-континентальный акцент. – Он у себя?

– Где еще ему быть? – философски ответил клерк и выставил на конторку контейнер пневматической почты, а сам отвернулся и начал возиться с какими-то переключателями.

Когда он закончил и начал оборачиваться, я подступил сзади и взял тощую шею в удушающий захват, испытанный на себе в Ньютон-Маркте. Сдавил, пережимая артерии, и бедолага враз обмяк и опустился на пол.

Я убедился, что не переборщил с удушением, потом передвинул к себе телефонный аппарат и набрал вызубренный наизусть номер.

– Приемная господин Чена, – послышалось из трубки уже после первого же гудка.

– Господин Чен свободен? – спросил я, на сей раз – без всякого акцента. – Это Юго-Западное кредитное товарищество, мы хотим обсудить выкуп ряда закладных, но, если у него посетители, я перезвоню позже.

– Оставайтесь на линии, – попросил секретарь ростовщика. – Соединяю…

Кинув трубку болтаться на проводе, я дернул петлю запала и сунул гранату в контейнер.

Раз!

Контейнер отправился в трубу пневмопочты.

Два!

Стоило лишь потянуть на себя рычаг, как негромко хлопнуло, и смертоносное послание унеслось на третий этаж.

Три!

Я подскочил к входной двери.

Четыре!

Дальше уже не торопился и зашагал через двор без всякой суеты и спешки. И в тот же миг на другой стороне дома глухо хлопнул взрыв!

Пять! Пять!

Когда я вывернул в переулок, оборванца на углу уже и след простыл. Мне только и оставалось, что перебежать до соседнего дома и юркнуть в подворотню.

Фуражку и тужурку – на землю! Приметные форменные брюки – туда же!

Взамен я вытащил из почтальонской сумки свободного кроя штаны, а парусиновую куртку натянул прямо поверх майки. Вновь обулся, нацепил на голову кепку и рывком отодрал усы. Театральный клей присох как-то слишком уж сильно, кожу обожгло огнем.

Вполголоса изрыгая проклятия и ругательства, я собрал ненужную больше униформу в просторную сумку и поспешил прочь.

В клуб я вернулся уже под вечер. Сначала добирался окольными путями, затем решил подстраховаться и воспользовался лодкой, чтобы проплыть по подземному тоннелю и выбраться сразу в каретном сарае, благо разблокировал люк заранее.

– Если будут спрашивать, меня нет! – предупредил я Луку, который вынес с кухни заставленный немудреной снедью поднос и тяжело опирался на костыль, изо всех сил стараясь не опрокинуть тарелки на пол.

– Да кому ты сдался? – фыркнул вышибала. – Это хозяйку поставщики с фонарями разыскивают!

– Ну мало ли…

– Есть будешь?

Я непроизвольно прикоснулся к пропоротому животу и покачал головой.

– Воздержусь.

– Если что – присоединяйся.

Лука поковылял к своему посту в фойе, а я прихватил в баре початую бутылку коньяка и отправился на второй этаж, в бывший кабинет барона Гетти. Там первым делом задернул шторы, потом уселся на диванчик и сделал пару глотков прямо из горла.

Хоть немного переведу дух…

Проснулся, когда на улице окончательно стемнело. Взял с пола бутылку, к которой так больше ни разу и не приложился, но коньяка не хотелось. Хотелось есть. За день маковой росинки во рту не было, эклеры не в счет. Да и что толку с тех эклеров? На один зубок…

Дарованная талантом сиятельного сила никуда не делась и мягко билась внутри, где-то под сердцем. Тени в коридорах выцвели, мрак отступил. Я прекрасно все видел и без всяких фонарей.

В животе урчало все сильнее, но когда я спустился на первый этаж и вышел в фойе, то не обнаружил на подносе Луки даже объедков. Сам громила спал, навалившись грудью на стол и подложив руки под голову. От него так и несло перегаром, а на полу стояли две пустые бутылки крепленого вина.

Я только покачал головой и отправился на кухню. Все так же не разжигая света, начал шарить по ящикам в поисках хлеба, сыра и ветчины, и тут из коридора донесся явственный щелчок. Я замер на месте, весь обратившись в слух, и очень скоро различил, как под легкий скрип петель открывается дверь черного хода.

К нам пожаловали незваные гости.

О-хо-хо…

Часть восьмая

1

Замок входной двери едва щелкнул, но в ночной тиши он прозвучал для меня подобно грому небесному.

Кто-то вломился в клуб!

Осознание этого заставило на миг оцепенеть, а затем мысленно обругать себя последними словами. Пистолет остался в кабинете на третьем этаже!

Скрип петель, шорох, легкий стук прикрытой двери.

Я с кухонным ножом в руке прижался к простенку и весь обратился в слух.

Шорох, шорох, шорох. Тусклый луч потайного фонаря.

Свет я ни на кухне, ни в коридоре не зажигал, поэтому взломщик о моем присутствии и не подозревал. Но только взломщик ли? Замок на двери черного хода был не из простых, отмычками столь легко его не вскрыть даже самому опытному медвежатнику.

Выходит, ключ?

Комплект есть лишь у меня, Луки и Софи, но вышибала мертвецки пьян, а Софи болеет…

Стоп! А не слишком ли внезапно ухудшилось самочувствие кузины? Быть может, Альберт Брандт подлил ей какую-нибудь хитрую микстуру, дабы вызвать легкое недомогание? Но что могло понадобиться поэту в клубе? Или он тоже участвует в игре?

Между тем легкий отзвук шагов понемногу приближался и был мне несомненно знаком. Но вспомнить, кому именно принадлежала столь характерная походка, я не успел: взломщик поравнялся с приоткрытой дверью и прошел мимо, направляясь, судя по всему, прямиком к рабочему кабинету Софи.

Мелькнул и потускнел отсвет потайного фонаря, я скользнул в коридор, приставил нож к горлу злоумышленника и прошипел:

– Замри!

Тот замер. Я пошарил по поясу и выдернул засунутый за ремень брюк пистолет. Переложил его себе в карман и скомандовал:

– Руки вверх!

И вновь взломщик не стал протестовать и послушно выполнил распоряжение. В одной его руке был зажат фонарик, в другой звякнули надетые на кольцо ключи.

– Лицом к стене! – приказал я, избавив взломщика и от того и от другого.

Ключи оказались не слишком искусно выполненными дубликатами – кое-где на металле сохранились заусенцы, но я и без этого уже понял, что передо мною не Альберт Брандт. Просто узнал гриву растрепанных волос.

– Послушай, Жан-Пьер, – очень ровным и спокойным голосом произнес Виктор Долин, – я всего лишь хотел забрать свои вещи! Вся эта шумиха – сущий кошмар!

– Оттиски ключей сделал, когда Ольга облила меня шампанским? – догадался я. – Умно!

– Это не преступление! Я просто хотел иметь собственный комплект! У меня свободный график! Это разумно, в конце концов…

Свободной рукой я вынул из кармана реквизированный пистолет и быстро отступил от хореографа. Прежде чем тот успел хоть как-то на этот маневр отреагировать, дослал патрон и взял Долина на прицел.

– Заткнись! – приказал я после этого. – Ольга мне все рассказала!

Виктор осекся на полуслове, затем спросил:

– Зачем ты убил ее? Она была безобидна!

– Я не убивал!

– Вздор! – отмел мое возражение хореограф и порывисто обернулся. – Ты уходишь с ней, а потом ее находят мертвой! Кто еще мог это сделать, скажи на милость?

Я подозревал, что в тот злополучный вечер за нами проследил инспектор Остридж, но рассказывать об этом не стал и резко бросил:

– Развернись обратно!

Долин отвернулся к стене, тогда я катнул пробный шар.

– Кто мог убить Ольгу, спрашиваешь? Быть может, те парни из «Парового котла»?

– Нет-нет-нет, – замотал головой Виктор Долин. – Ты слишком много знаешь. Ты пытал ее? Сволочь!

– Я ее и пальцем не тронул, – уж не знаю почему, но мне было важно доказать свою невиновность. – У полиции нет ко мне никаких претензий!

– Ха! – усмехнулся Виктор. – Когда полиция станет раскрывать все преступления, настанет золотой век!

Это заявление могло быть чистой воды игрой на публику, и все же оно заставило меня усомниться в своих выводах относительно хореографа. Странно было бы услышать подобную сентенцию из уст жулика или авантюриста. Эта братия стражей порядка на дух не переносит.

– Я не убивал ее, – повторил я. – Ольга была напугана, мы выпили, и она кое-что рассказала по собственной воле. Но не все, далеко не все.

Долин шумно засопел, то ли признавая возможность такого варианта, то ли просто ожидая продолжения.

– Я знаю о тебе, – продолжил я, не вдаваясь в детали, – о снимках и о налете на сберегательную контору. Но без деталей. И сейчас ты заполнишь эти лакуны.

– Зачем мне делать это?

– Либо так, либо я выбью их из тебя. С переломанными ногами отыскать работу будет несколько… затруднительно. Не находишь?

Долин выругался. Мое обещание точно не показалось ему серьезной угрозой, но стращать убийством я не стал совершенно обдуманно. Мне позарез требовалось найти с хореографом общий язык.

– Рассказывай, – сказал я, – и убирайся на все четыре стороны. Так, кажется, у вас говорят?

– Ты даже не представляешь, во что ввязался! – многозначительно произнес Виктор и попытался обернуться, но я тут же его остановил.

– Назад!

– Мне со стеной разговаривать?

– Я и так прекрасно тебя слышу. Так во что ты ввязался?

– Я работаю на охранку!

Если хореограф и рассчитывал своим заявлением о причастности к русской разведке произвести на меня какое-то впечатление, он просчитался. Я сразу уточнил:

– Нелегал?

Долин в ответ выдохнул проклятие. Моя догадка угодила точно в цель.

– Зачем охранке снимки старых развратников? – задал я риторический в общем-то вопрос, попутно собираясь с мыслями.

– Агенты влияния никому не помешает, – проворчал Виктор.

– К черту! – отмахнулся я. – Откуда вы вообще узнали о снимках?

– Понятия не имею, – пожал плечами хореограф. – Кто-то сболтнул лишнего, информация разошлась в определенных кругах, да еще всплыло название этого клуба. Мы заинтересовались…

– И Ольга узнала о банковской ячейке, – продолжил я за Виктора. – Кого вы подрядили на ограбление?

Долин помедлил и спросил:

– А что я получу взамен?

– Твое левое колено. Я не стану его ломать. А если меня устроит ответ, то ничего плохого не случится и с правым тоже.

– Серьезно? И я должен поверить тебе на слово?

– Я не убивал Ольгу и не собираюсь убивать тебя. Но ваши люди кое-что забрали из ячейки, и мне надо это вернуть.

– Там не было никаких снимков и негативов, – уверил меня Долин.

– Снимки – это миф! – разозлился я. – Кто ограбил контору? Говори!

– Анархисты.

Я шумно выдохнул и медленно произнес:

– Похоже, всерьез ты меня не воспринимаешь…

Виктора проняло.

– Дьявол! Но это действительно были анархисты! – поспешно повторил он. – Ольга познакомилась с ними в Париже! Ты должен знать это, если знаешь о «Паровом котле»!

В словах хореографа был определенный резон, и я приступил к расспросам:

– Что вы пообещали им взамен снимков?

– Чистые паспорта.

– Ясно. И что же пошло не так?

– Будто сам не знаешь! На выходе из банка случилась перестрелка с полицией! Да еще снимков ни в одной из ячеек не оказалось, вот они и решили, что их заманили в западню! Обвинили в этом Ольгу.

Звучала история складно, зацепиться было решительно не за что, и я попробовал зайти с другой стороны.

– А теперь самый главный вопрос: как мне их найти?

– Понятия не имею! – фыркнул Долин. – Их ищет вся столичная полиция!

– Но паспорта ведь они еще не получили, так? – сказал я и потребовал: – Не вертись! Стой, как стоишь!

Виктор оставил попытку обернуться и лишь покачал головой.

– Мы поддерживали связь через газетные объявления. После того как Ольга переехала в пансион, я сообщил им контакты человека, который подготовит документы.

Я не удержался от недоверчивого хмыканья.

– Но они ведь не добыли снимки?

– Они сделали свою работу, – хмыкнул Долин. – И они опасны. Надо было отделаться от них и продолжать поиски. Иначе под удар попадала вся операция.

– Да уж, в случае ареста они бы молчать не стали.

Хореограф вздохнул и спросил:

– Могу я опустить руки? Мышцы затекли.

– Так упрись ими в стену! – посоветовал я, не скрывая раздражения. – Итак, кто делает анархистам новые паспорта? К кому ты их отправил?

– А луну с неба не хочешь? – насмешливо прозвучало в ответ.

– Говори!

– Могу проводить, – предложил Долин. – Прямо сейчас.

– Нет! – с ходу отмел я этот вариант.

Идея выйти из клуба, удерживая хореографа на прицеле, меня нисколько не воодушевила.

– Кто делает паспорта? Проклятье! Да пойми – мне нет никакого резона убивать тебя! Просто скажи адрес!

– А дальше?

– А дальше я запру тебя в подвале. Отпущу, когда все закончится. Или начать ломать ноги?

– Улица Кюри, дом три, корпус два. Фотоателье «Прекрасное мгновение». Спросишь мастера Рено.

– Ладно, поверю на слово. А теперь шагай к лестнице.

Удивительное дело, но Виктор протестовать не стал, отлип от стены и осторожно двинулся по коридору. Сразу споткнулся, выругался и попросил:

– Проклятье! Верни фонарик! В такой темени сам черт ногу сломит!

Мрак для простого человека в клубе и в самом деле сгустился непроглядный, поэтому я вытащил из кармана фонарь и вложил его в заведенную назад руку хореографа. Честно говоря, носить при себе эту электрическую штукенцию было попросту неуютно.

– Двигай! – вновь распорядился я, продолжая удерживать Виктора на прицеле его собственного браунинга.

– Сейчас! – отозвался Долин и сдвинул ползунок фонарика, но лампочка не загорелась.

А меня будто под руку толкнули! Электричество!

Я уловил, как внутри корпуса что-то щелкнуло и загудело, и машинально скакнул в сторону, а миг спустя коридор прочертила ослепительная нить разряда! Она угодила в дверную ручку и осыпалась всполохом искр. Виктор крутнулся на месте и махнул рукой, вновь ловя меня на прицел замаскированного разрядника, но сразу грохнул выстрел. Хореограф выронил фонарик, схватился за грудь и сполз по стене на пол.

Когда я присел рядом, желая проверить, насколько серьезно ранение, он лишь прохрипел:

– Зря Ольгу… – и умер.

Пару секунд я еще зажимал рану Виктора ладонью и попутно безуспешно пытался нащупать пульс другой рукой, затем выдохнул проклятие.

Ну что за гадство?!

Ухватив покойника под мышки, я поволок его по коридору, вытащил на задний двор и бросил там. Бегом вернулся обратно, схватил на кухне первую попавшуюся тряпку и принялся лихорадочно затирать натекшую на пол кровь. А только-только замыл липкую лужицу, и на улице пронзительно заверещал свисток: не иначе постовой на перекрестке все же расслышал подозрительный хлопок.

Вот незадача!

Я кинулся в фойе и едва подбежал к столу, за которым мирно посапывал Лука, как входная дверь затряслась под ударами.

– Открывайте! Полиция!

Проклятье! Кто бы только знал, как надоело мне слышать эти слова!

Сунув браунинг под руку Луке, я кинул на пол прихваченную в коридоре гильзу и лишь после этого впустил внутрь встревоженных полицейских, коих оказалось аж трое. Не иначе клуб стал пользоваться в округе не самой лучшей репутацией…

– Кто стрелял?! – с порога потребовал объяснений один из стражей порядка.

Я скорчил такую физиономию, будто меня об этом спрашивали как минимум десятый раз, и наподдал ногой, отправляя гильзу к дальней стене.

– Кто стрелял? – вздохнул я после этого и указал на Луку. – Он. Сторож! Нет, вы только посмотрите на него! Нажрался как сапожник прямо на рабочем месте!

Двое постовых остались стоять у входа с револьверами наизготовку, а тот, что задал вопрос, подошел к столу со служебным фонарем и осветил там все кругом.

– А он знает толк в извращениях, – проворчал бдительный констебль, заметив помимо двух бутылок вина еще и полупустой пузырек лаунданума. Постовой взял браунинг и понюхал ствол, затем благоразумно разрядил оружие и принялся тормошить Луку. Громила лишь промычал в ответ что-то нечленораздельное, икнул и вновь распластался на столешнице.

– Фуф! – помахал полицейский перед лицом ладонью, разгоняя запах перегара. – Не возражаете, если мы здесь осмотримся? – спросил он после этого.

– Да пожалуйста! – махнул я рукой с показной беспечностью, а по спине так и побежала тоненькая струйка пота.

К счастью, энтузиазма констебля надолго не хватило. Полицейский прошелся по фойе и даже посветил на лестницу и в один из коридоров, а потом запал иссяк, и он вернулся ко мне.

– Вы бы сделали внушение сторожу, – попросил постовой, прежде чем выйти с коллегами на улицу.

– Сделаю! Непременно сделаю, как только проспится! – пообещал я, хоть на деле Луку нисколько не осуждал. Гибель трех товарищей меньше чем за неделю кого хочешь выбьет из колеи. Особенно если и сам избежал гибели лишь чудом.

Заперев дверь, я забрал со стола браунинг, сунул его в карман брюк и побежал на задний двор. За время моего отсутствия покойник никуда не делся, так и валялся у крыльца. Крови под ним натекло не слишком много; когда я потащил тело Виктора в каретный сарай, темная полоса на дорожке оборвалась уже на втором или третьем шаге. Дощатый пол и вовсе остался девственно-чист.

Спустить покойника по крутой каменной лесенке не составило никакого труда – просто спихнул его вниз. Куда дольше пришлось провозиться, загружая тело в лодку.

Отвязав веревку, я установил весла в уключины и под размеренный скрип поплыл по подземному тоннелю в сторону канала. Наружу выбираться не стал, вместо этого перевалил Виктора через борт. Негромко плеснуло, и тело ушло на глубину, но почти сразу всплыло и закачалось на поверхности. Пришлось толкнуть его веслом, направляя в нужную сторону. Браунинг выкинул следом.

На обратном пути я думал о мимолетности и хрупкости человеческой жизни.

Был человек и не стало. Умер. Перестал существовать. И я приложил к этому свою руку. Кто дал мне на это право? Кто уполномочил распоряжаться чужими судьбами? Достаточным ли оправданием является тот факт, что все пострадавшие, в свою очередь, пытались перекроить по своему разумению мою собственную жизнь?

И оправданием для кого это может послужить? Для совести? Или для Создателя?

Такие вот философские вопросы заботили меня, пока я размеренно работал веслами. Потом стало не до того.

Есть и спать. А душевные метания могут и подождать…

2

Проснулся на рассвете. Просто открыл глаза, будто заново родился.

Мне никогда ничего не снилось; я словно отключался на ночь подобно механическому болвану, у которого кончился завод.

Сон – маленькая смерть? Не знаю, засыпать я не боялся.

Умереть?

Я мотнул головой, прогоняя дурные мысли, поднялся с диванчика и встал у зеркала. Отражение уверяло, что я до сих пор Жан-Пьер Симон, и не было ровным счетом никаких оснований ему не верить.

Взяв накинутый на спинку кресла пиджак, который подобрал вчера в костюмерной взамен проткнутого мечом, я надел его, убрал в карман пистолет и спустился на первый этаж. Лука еще не очнулся, но спал беспокойно, сипел и подрагивал во сне. Не сверзился со стула громила не иначе каким-то чудом. Я лишь покачал головой, сходил на кухню и принес оттуда пару бутылок сельтерской. Утро у Луки намечалось не из легких.

Впрочем, как и у меня самого…

Клуб я покинул через заднюю дверь. Постоял немного на крыльце с рукой в кармане и оглядел соседние подворотни, потом оставил пистолет в покое и поспешил по узкому проходу между домами к набережной канала. Оттуда уже двинулся к Ярдену.

Большинство кафе в столь раннее время еще были закрыты, лишь от булочной шел столь ароматный дух свежей выпечки, что я не удержался и купил пару сдобных булок с яблочным повидлом. Заодно поинтересовался у продавца улицей Кюри. Как оказалось, она находилась не так далеко от нас, в окрестностях Императорской академии. Район тот считался окраиной Старого города и при инфернальном прорыве два года назад почти не пострадал ни от адских созданий, ни от армейских бомбардировок.

Небо над головой было ясное-ясное, а легкий ветерок с океана разгонял смог и наполнял город свежестью, поэтому я решил пройтись до указанного Виктором фотоателье пешком.

Сходил зря. Нет, салон «Прекрасное мгновение» и в самом деле располагался в угловом здании по указанному адресу, но оказался закрыт. Не желая привлекать к себе совершенно ненужного внимания, я с расспросами к местным обитателям приставать не стал, пошатался еще немного по округе и заглянул в пивную «У прогульщика». Позавтракал там парой порций жаренного по-бельгийски картофеля, выпил кружку биттера – темного легкого пива с приятной горчинкой, и вернулся на улицу, но окна «Прекрасного мгновения» продолжали закрывать глухие жалюзи.

Пришлось возвращаться в клуб несолоно хлебавши. Никаких особенных дел у меня на сегодня запланировано не было; просто показалось не лучшей идеей слоняться по округе в ожидании открытия фотосалона. Решил заглянуть туда ближе к полудню.

Когда вышел на набережную, солнце уже начало припекать, его лучи блистали на водной ряби и слепили глаза. Свежий ветерок лениво обдувал и трепал волосы, захотелось позабыть обо всех тревогах и заботах, усесться за столик первого попавшегося уличного кафе и провести следующие несколько часов в компании бутылки вина.

Простор? И это тоже. На узеньких задымленных улочках простора откровенно недоставало, а вот набережная – совсем другое дело!

Но позабыть о проблемах? Нет. Конечно же нет. Вместо вина я купил у веснушчатого и щербатого мальчишки свежий номер «Атлантического телеграфа» и открыл его на странице с криминальной хроникой.

«Бомба для ростовщика»!

Броский заголовок сразу привлек мое внимание, я быстро пробежался глазами по статье и с облегчением перевел дух. Господин Чен отправился к праотцам, а кроме него от взрыва никто не пострадал.

Я уселся на лавочку под раскидистым платаном и прочитал заметку уже без всякой спешки, но деталей в ней оказалось не слишком много. По сути, никто ничего не знал, и предположения о мотивах преступления выдвигались самые разные, начиная от мести разоренного заемщика до акции анархистов. О связях покойного с триадами и конфликте с сицилийцами не упоминалось ни слова.

Тогда я оставил газету на лавочке и зашагал по набережной, не забывая при этом внимательно поглядывать по сторонам. Пусть старого выжигу и удалось прикончить, его сын вполне мог попытаться довести начатое до конца. Хотелось верить, что ему сейчас не до того, но едва ли стоит слишком сильно на это уповать.

К моему возвращению в клуб Лука уже проснулся, и его вовсю отчитывал доктор Ларсен. Вышибала мог легко свернуть долговязого костлявого эскулапа в бараний рог, а вместо этого внимал нотациям, виновато понурив голову.

При моем появлении доктор отвлекся и откинул назад ладонью светлые волосы, то ли желая скрыть глубокую залысину, то ли просто собираясь с мыслями.

– Жан-Пьер? – припомнил он после некоторой заминки. – Вы ведь кузен госпожи Робер?

– Так и есть, мсье, – подтвердил я.

– Никто из персонала больше не жаловался на самочувствие?

– Вы подозреваете отравление? – догадался я, вспомнив слова Софи о недомогании.

Доктор Ларсен пожал костлявыми плечами, надел котелок, взял трость с массивным медным набалдашником и кожаный саквояж.

– Не знаю, – ответил он после этого. – Я только собираюсь к ней ехать, но некоторые симптомы и скорость развития заболевания наталкивают меня на такие мысли, да.

– Скорость развития?!

– Пока ничего не могу сказать, – упредил доктор мои расспросы. – При телефонных консультациях ошибки – дело обычное.

– Я с вами! – объявил я и не глядя сгреб со стола стопку принесенной за вчерашний день корреспонденции.

Доктор Ларсен не стал отпускать извозчика, и тот загнал коляску в тень на противоположной стороне улицы, а стоило нам только появиться на крыльце, мигом выкинул окурок на мостовую, сунул свернутую газету в карман и взялся за вожжи.

Оплачивать поездку пришлось мне, и я нисколько не сомневался, что на этот раз по итогам визита доктор Ларсен не забудет выставить счет. Едва ли он мог счесть членство в закрытом клубе достойной оплатой своих трудов.

Дверь нам открыла тетенька в строгом сером платье.

– Проходите, доктор! – пропустила она Ларсена и посмотрела на меня с нескрываемым сомнением. – А вы, молодой человек…

– Мадам, я кузен вашей гостьи, – ответил я со всей возможной учтивостью, хоть меня так и подмывало отпихнуть экономку поэта в сторону и броситься на поиски Софи. – Вы позволите?

Тетенька поджала губы, но все же посторонилась, освобождая дорогу.

– Поднимайтесь на второй этаж, – разрешила она.

Я поспешно взбежал по скрипучей деревянной лестнице, но самую малость опоздал. Доктор Ларсен уже прошел в одну из комнат и прикрыл за собой дверь, а стоило двинуться следом, как встрепенулся Альберт Брандт.

– Не стоит им сейчас мешать, – заявил он и пригласил меня в холл, на стенах которого висел странный набор полотен – сплошь новомодные экспрессионисты вперемешку с обнаженной женской натурой, изображенной предельно натуралистично.

А еще там был бар. Поэт налил себе вина и рассеянно махнул рукой.

– Угощайтесь, Жан-Пьер!

– Что с ней? – потребовал я объяснений.

Альберт Брандт покачал головой.

– Не знаю.

Выглядел поэт не лучшим образом, казался болезненным и помятым. Из-за растрепанной шевелюры и покрасневших глаз создавалось впечатление, что он не спал всю ночь.

– Симптомы? – задал я наводящий вопрос.

– Лихорадка, – коротко ответил Брандт, плюхнулся в кресло и прикрыл глаза ладонью. – Еще раз я этого не переживу… – простонал он и приложился к бокалу с вином.

– Что значит – еще раз?

– Моя жена долго и тяжело болела. Она заболела вскоре после переезда в этот дом. Он будто проклят!

– Она поправилась?

– Да, но это был сущий кошмар!

Создалось впечатление, что поэт переигрывает, но я сделал скидку на утонченность творческой натуры и решил с подозрениями в его адрес не торопиться. По крайней мере, до тех пор, пока не определится с диагнозом доктор Ларсен.

Тот вышел от Софи минут через пятнадцать мрачнее тучи.

– Ну что? – хором спросили мы с Альбертом.

Ларсен лишь поморщился в ответ и неуверенно откашлялся.

– Будьте добры воды, – попросил он после этого.

– Может, вина? – предложил поэт. – Или миссис Харди может заварить чай.

– Воды. Лучше воды, да…

Брандт отошел к буфету, а я спросил, до предела понизив голос:

– Все плохо?

Доктор взглянул мне в глаза и столь же тихо ответил:

– Никогда с таким не сталкивался. Общая слабость, боли, судороги, слуховые галлюцинации. У вас в роду ничего подобного раньше не случалось?

– Нет, – покачал я головой.

Вернулся поэт со стаканом воды.

– Так что скажете? – пожелал выслушать он диагноз, после того как доктор утолил жажду.

– Пока рано делать выводы. Я проконсультируюсь у коллег и приеду… скажем… – Ларсен достал из жилетного кармана часы и откинул крышку. – В четыре часа. В четыре, да. Пока симптоматика указывает на отравление, но некоторые моменты меня, честно говоря, смущают.

Альберт Брандт полез за бумажником и уточнил:

– Сколько мы вам должны?

Доктор Ларсен от оплаты отказываться не стал; впрочем, как не стал и задирать расценки.

Когда он спрятал деньги в портмоне, я спросил:

– Могу я поговорить с кузиной?

– Это едва ли получится, – ответил Ларсен. – Она приняла успокоительное и проспит несколько часов. Но кому-то и в самом деле лучше находиться при ней и менять компрессы.

– Я все сделаю! – вызвался Альберт Брандт, и доктор фыркнул.

– Когда вы последний раз спали, голубчик? – поинтересовался он, вновь достал часы и цепко стиснул запястье поэта большим и указательным пальцами. – Пульс ни к черту! Вам надо отдохнуть. Отдохнуть, да…

– Я не смогу заснуть! Только не сейчас!

– Сможете, голубчик! Сможете, да. И не спорьте! Я дам вам чудных капель…

Сколько Альберт ни протестовал, Ларсен заставил его принять микстуру и сесть в кресло. Когда доктор отошел ко мне, поэт уже умиротворенно посапывал, забывшись в полудреме.

– Что еще мне надо знать? – придержал я Ларсена за руку, не давая ступить на лестницу. – Это и в самом деле отравление? Ваша реакция…

– Есть подозрение на порчу, – огорошил меня доктор.

– Кто-то проклял Софи?!

– Возможно. Надо кое-что проверить, да. Обратите внимание на ее правую руку.

– Что с ней не так?

– Наблюдается некоторое почернение. Нехороший признак, но лишь косвенный. Присмотрите за ней, пока я не вернусь.

– Хорошо, – пообещал я, отпуская доктора.

Ларсен спустился на первый этаж, а я отправился к Софи. Та лежала на кровати в погруженной во мрак спальне и беспокойно ворочалась в забытьи. На фоне растрепавшихся черных волос лицо казалось белоснежно-белым, а хриплое и прерывистое дыхание вырывалось из груди с таким трудом, словно каждый вздох мог стать последним.

Мне сделалось не по себе.

Окна с распахнутыми настежь рамами были закрыты шторами, и хоть плотная ткань заметно колыхалась из-за сквозняков, воздух в комнате показался затхлым и спертым.

Я снял со лба Софи полотенце, смочил его в стоявшем у кровати тазике и вернул компресс обратно. Кожа кузины была сухой и очень горячей.

Внизу хлопнула входная дверь, и вскоре в комнату заглянула экономка поэта.

– Сделать вам чаю? – предложила она с заметным английским акцентом.

– Благодарю, мадам, – улыбнулся я в ответ. – Буду очень признателен.

Миссис Харди скрылась в коридоре, а я опустился на стул рядом с кроватью и взял Софи за руку. Ладонь показалась на удивление холодной, а тонкие пальцы едва гнулись. Я потрогал другую кисть, но с той все было в порядке. Даже показалась слишком уж горячей.

Неужели на кузину и в самом деле навели порчу?

Я вытянул правую руку Софи из-под простыни, пригляделся к предплечью и сразу понял, что именно насторожило доктора. Потемневшие кровеносные сосуды. Неприятный на вид «браслет» охватил запястье, а вверх по руке от него уходили длинные, бледные пока еще отростки. Там, куда они не дотянулись, кожа была лихорадочно-горячей, а ниже – холодной-холодной, будто конечность покойника.

Меня бросило в дрожь.

Опустившись в кресло, я вытащил из кармана стопку прихваченной с собой корреспонденции и с горькой усмешкой кинул ее на журнальный столик. Сейчас Софи точно не до просроченных счетов…

Вернулась миссис Харди, выставила чайник, молочник, корзинку с песочным печеньем и вазочку с кусочками рафинада. Я поблагодарил экономку, налил себе чаю и откинулся на спинку кресла, не став добавлять ни сливок, ни сахара.

Вновь взглянул на часы и досадливо поморщился: фотосалон давно открылся, а у меня не было никакой возможности съездить туда и поговорить по душам с хозяином. Софи я бросить не мог. Никак не мог. Глупо, но что есть, то есть.

Я отпил чая, зажмурился и помассировал виски.

Едва ли порчу навел Анри Фальер, у них с инспектором Остриджем был совсем другой план. Скорее уж начал действовать неведомый покупатель. Если кто-то выложил сто тысяч аванса под одно лишь честное слово, он не остановится ни перед чем, чтобы получить свое. И еще оставался хозяин огненного ифрита. Этот точно не чурался темной волшбы.

Или же это – один и тот же человек? Возможно, что и так. Фальер умер далеко не сразу, он мог выдать мучителю, у кого намеревался выкупить треклятые бумаги.

Дьявол! Но зачем понадобилось наводить порчу?! Почему не начали с угроз и предложений, от которых невозможно отказаться? Потеряли терпение? Или это ответный ход тех, кто не желает, чтобы изобретение Дизеля увидело свет? По какой-то причине ведь от него решили избавиться!

Но зачем тогда наводить порчу? Обычно предпочитают более быстрые и действенные методы. Бомба в окно, нож под ребра, выстрел в спину. Зачем усложнять?

Из-за интереса Третьего департамента? Возможно, но вовсе не уверен, что это действительно так…

Софи застонала в забытьи, и я поспешил заново смочить компресс и вернуть его на девичий лоб. Потом с обреченным вздохом опустился в кресло, взглянул на часы и едва удержался от ругательства. Время утекало, как вода сквозь пальцы. И это просто убивало!

Если порчу и в самом деле навели из-за бумаг изобретателя, то жизненно необходимо отыскать налетчиков и вытрясти из них награбленное. А вместо этого я прикован к кровати Софи! Где этот чертов поэт, когда он так нужен?!

Я шумно выдохнул, заставляя себя успокоиться, и будить Альберта не пошел. Выспится нормально, тогда и сменит меня. А сейчас какой от этого зомби толк? Никакого.

И я вновь налил себе чаю.

3

Альберт Брандт заглянул в спальню уже в четвертом часу. После микстуры Ларсена он никак не мог окончательно проснуться, зевал и тер глаза. Потом допил мой чай и спросил:

– Как она?

– Без изменений, – ответил я, поднимаясь на ноги. – Мне надо отлучиться. Вернусь, как только смогу.

– Хорошо, Жан-Пьер. Конечно, иди. Только попроси миссис Харди принести еще чаю.

Поэт присел на краешек кровати и поправил сбившуюся простыню. Я не стал ничего говорить о почерневшей руке и спустился на первый этаж.

Экономка обнаружилась на кухне; она очень внимательно и аккуратно наливала в рюмку коньяк, словно отмеряла необходимую дозу лекарства.

– Бессонная ночь? – предположил я.

Миссис Харди посмотрела на меня и вздохнула.

– Как это у вас говорят? А! Дежавю!

– С женой мсье Брандта тоже приключилось нечто подобное? – забросил я удочку.

– О нет! Бедняжка угасала постепенно. И это было хуже всего. Но вот снова несчастье! Не удивлюсь, если господина поэта прокляла одна из этих театральных вертихвосток! Все они там ведьмы похотливые!

Увы, прокляли вовсе не Альберта…

Я вздохнул, передал просьбу поэта насчет чая и вышел из дома.

Денек выдался погожий, солнце жарило изо всех сил, а ветер стих. Брусчатка раскалилась от зноя, воздух над ней колыхался, словно марево над песчаными барханами в пустыне. И все же я отправился в фотоателье пешком. В Старом городе не прокладывали линий паровиков, да и станции подземки попадались редко-редко, поэтому на общественном транспорте пришлось бы делать немалый крюк, да еще стоять в бесконечных пробках и заторах. Поймать же в этих путаных переулочках извозчика было задачей и вовсе не реальной.

Пока я дошел до Императорской академии, весь взмок; пришлось даже расстегнуть пиджак. В забитом студентами тенистом сквере я купил стакан газированной воды без сиропа, влил его в себя и блаженно улыбнулся, чувствуя, как расходится по телу приятная прохлада. После этого отправился дальше, но стоило лишь покинуть парк – и вновь пришлось обмахиваться кепкой, до того одуряющая стояла в городе жара.

В фотосалон я вошел красным, будто вареный рак, с переброшенным через руку пиджаком. В прохладном помещении меня моментально прошиб пот, сорочка прилипла к спине, по щекам покатились крупные капли.

Облизнул верхнюю губу – соль.

Просторное помещение салона оказалось заставлено многочисленными осветительными приборами и декорациями, как с банальными прорезями для лиц и пририсованными фигурами, так и с донельзя реалистично выполненными пейзажами и видами исторических достопримечательностей.

Отозвавшийся на звяканье дверного колокольчика темноволосый и розовощекий живчик средних лет в полосатых брюках и визитке покачал головой и налил в стакан из стоявшего на столе графина воды.

– В таком виде снимок делать нельзя! – улыбнулся он. – Сначала, милейший, вам придется немного остыть!

Для брюнета у владельца заведения оказалась на удивление светлая, усыпанная множеством бледных веснушек кожа. Лицо было открытым и приятным, немного портили впечатление лишь слишком близко посаженные глаза и узкая челюсть.

Я с благодарностью принял воду, сделал длинный глоток и шумно выдохнул.

– Хорошо у вас. Прохладно.

Фотограф заразительно рассмеялся.

– Так и есть!

– Как в морге, – добавил я, и улыбка владельца салона моментально скисла.

– Так себе сравнение, – заметил он, забирая стакан.

Я недобро усмехнулся.

– Да у меня и настроение не очень.

– Чем могу помочь, милейший?

Радушия в голосе фотографа не осталось ни на сантим. Он вернулся к столу, и я как бы невзначай шагнул вслед за ним, не позволяя разорвать дистанцию. Владелец салона напряженно обернулся, в серых глазах мелькнуло беспокойство.

Я поднял руку с пиджаком и вытащил из кармана свернутую газету. Демонстративно раскрыл раздел криминальной хроники и кинул на стол.

– Узнаете?

Фотограф на газету даже не взглянул.

– Вы кто такой? – с вызовом выпятил он грудь. – Чего вам надо?!

Прозвучали его слова откровенно жалко. Я был выше на полголовы, шире в плечах и заметно тяжелее.

– Просто взгляните.

Владелец салона возмущенно фыркнул и машинально пригладил зализанные назад волосы, но решил не протестовать и за цепочку выудил из нагрудного кармашка линзу монокля. Вставил ее в глазницу, расправил газетный лист и почти сразу повернулся ко мне.

– Зачем вы мне это показываете?

– Кто из них приходил за паспортами?

На желтом газетном листе были напечатаны фотографии подозреваемых в налете на сберегательную контору, и фотограф вмиг сорвался на крик:

– Вы спятили?! Убирайтесь отсюда, пока я не вызвал полицию!

Он шагнул в обход стола, и в тот же миг я оказался у него за спиной и привычным движением провел удушающий захват. Бедолага дернулся и попытался пихнуть меня локтем по ребрам, но почти сразу обмяк. Я осторожно опустил его на пол, подошел к входной двери и вывесил табличку «Закрыто», после чего вернулся к столу и выдвинул верхний ящик. Там ожидаемо обнаружился курносый револьвер. Забирать его себе не стал, просто откинул барабан, высыпал патроны и бросил обратно.

В среднем ящике лежала стопка писчей бумаги, я переворошил ее, не нашел ничего интересного и продолжил осмотр. Тщательно перетряхнул журналы фривольного содержания из нижнего ящика и обрадовался, когда на стол посыпались спрятанные меж страниц прямоугольники фотокарточек, но это оказалась банальная порнография.

Надо же, какие разносторонние увлечения у человека…

Проверив письменный стол на предмет тайников, я осмотрел картотеку, потом изучил лабораторию и заднюю комнату, обставленную под стать будуару записной модницы. Обнаженных девиц с обнаруженных мною фотокарточек снимали именно там.

Провозиться с обыском я мог до вечера, и это без всякой гарантии отыскать хоть какую-то связь с анархистами; куда перспективней показалось попросту выбить ответы, но торопиться с этим не стал. Для начала проверил карманы фотографа и выгреб из них ключи, коробок спичек и бумажник с мелочью.

Хм… коробок?

Табачным дымом в салоне не пахло, пепельницы нигде видно не было, да и в карманах не нашлось ни сигарет, ни трубки.

Я открыл коробок и вытряхнул себе на ладонь несколько негативов. А еще – затейливой формы ключ.

Боясь спугнуть удачу, я принялся отодвигать висевшие на стенах фотографии и очень скоро обнаружил дверцу потайного сейфа. Ключ подошел к замку, внутри обнаружилось несколько книжиц в простых клеенчатых обложках.

Паспорта? Они самые! Четыре штуки!

На первой странице верхнего был изображен герб Российской провинции, на обороте шли надписи на русском. Как ни удивительно, я сумел их разобрать.

«Податель сего, мещанин Андрей Дубравин тридцати двух лет…»

Дальше повторялся аналогичный текст на других языках, а вот шестая страница преподнесла сюрприз: там оказалась вклеена фотография уже знакомого мне усатого господина, чья физиономия точь-в-точь совпадала с напечатанным в газете снимком одного из анархистов. На подделку паспорт нисколько не походил: бланк выглядел настоящим, а фотокарточку проштамповали печатью консульства. Имелась также марка о сборе пошлины.

– Никак эти шустрые ребята собрались за океан? – предположил я, просмотрев остальные документы. Внутри империи необходимости в фотографиях не было. Пока лишь ходили упорные слухи о том, что такое требование введут в самое ближайшее время.

Фотограф на полу заворочался, тогда я брызнул ему в лицо водой и протянул стакан.

– Не бережете вы себя…

Владелец «Прекрасного мгновения» глянул на меня волком, но отказываться от воды не стал и застучал зубами о краешек стакана. После этого он заполз на кресло и заявил:

– Вы не полицейский!

– В точку! – кивнул я и продемонстрировал обнаруженные в сейфе паспорта. – Долин не должен был присылать к вам этих людей. Это ошибка. Большая ошибка.

Фотограф зажал лицо в ладонях.

– Ничего об этом не знаю!

Я кинул ему газету.

– Будьте добры, прочитайте статью. Не заставляйте меня вновь прибегать к насилию.

Побледневший живчик после недолгой заминки вставил в глаз монокль и принялся читать, потом зло бросил:

– Я все еще не понимаю, чего вы от меня хотите!

– Это очень плохие люди, убийцы полицейских, – укоризненно произнес я, – а вы снабжаете их чистыми паспортами. Нехорошо.

– Да кто вы, черт возьми, такой?! – с ненавистью крикнул фотограф и вдруг бросился на меня; пришлось ткнуть его пальцем в горло. Крик моментально превратился в сдавленный сип.

– Эти люди слишком сильно наследили, – наставительно заметил я. – Их обязательно арестуют. И они сдадут вас с потрохами. А полицейские терпеть не могут тех, кто помогает убийцам их коллег.

Фотохудожник плюхнулся в кресло, зажал шею ладонями и уставился на меня вытаращенными от боли глазами. Я небрежно кинул паспорта на стол и продолжил:

– Единственный ваш шанс – это если кто-то другой отыщет их раньше полиции.

Владелец салона что-то неразборчиво каркнул, и я ободряюще улыбнулся.

– До вас никому нет дела, но эти люди забрали то, что им не принадлежит. Я должен это вернуть. Только и всего. Так когда они придут за паспортами?

Живчик скривился, будто надкусил лимон, но запираться не стал.

– Завтра, – ответил он. – Мы условились встретиться завтра.

– Они позвонят?

– Никаких звонков. Боятся собственной тени.

Я усмехнулся.

– Оно и немудрено.

Фотограф хмуро глянул на меня и спросил:

– Что с Долиным?

– Какое вам до него дело? – ушел я от прямого ответа, постучал краешками паспортов о столешницу и, поскольку не горел желанием становиться мишенью для охранки, напустил тумана: – Но не советую работать с ним впредь. Просто дружеский совет.

Владелец салона приглушенно выругался и потер грудь с левой стороны.

– Легко вам говорить! – скривился он. – Если я не отдам паспорта, меня пришьют!

– Вы отдадите паспорта и будете жить долго и, возможно, даже счастливо, если только не наделаете глупостей.

Я поднялся из-за стола, надел пиджак и сунул паспорта в боковой карман.

– Постойте! – всполошился фотограф. – Но как же так?!

– Во сколько вы открываетесь?

– В десять.

– Буду к открытию, – пообещал я. – Если за паспортами придут раньше, попросите немного подождать. Рассказать о моем визите будет не самым умным поступком с вашей стороны. Поверьте, ничем хорошим это не закончится.

– Что помешает мне просто исчезнуть?

Я обвел рукой помещение.

– И бросить все это великолепие и ваших… моделей из-за людей, которых вы даже не знаете? Глупо. Хотя… если подумать и разобраться… а так ли важно ваше участие? Какая разница, кто отдаст паспорта?

Намек не остался незамеченным; владелец салона переменился в лице и поспешно открыл верхний ящик, но достал оттуда не разряженный револьвер, а всего лишь аптечный пузырек.

– Что с ними будет? – спросил он, положив под язык крупную белую таблетку.

– Их не арестуют, – просто ответил я. – Вас должно волновать только это.

– Годится… – удовлетворился таким ответом фотограф и, невесть с чего воспрянув духом, резко махнул рукой. – Убирайтесь с моих глаз!

Я не стал просить себя дважды и вышел за дверь. Встав на углу, внимательно оглядел перекресток и задумчиво постучал по выгоревшему на солнце рекламному щиту у крыльца салона, затем пропустил паровую повозку с заваленным мусором кузовом и отправился в пивную, где утром приметил кабинку с телефонным аппаратом. В надежде на лучшее позвонил оттуда в дом Альберта Брандта, но – черта с два! – состояние Софи заметно ухудшилось.

Я выругался и едва не рассадил трубку о стену, к счастью, вовремя сдержался и аккуратно повесил ее на рычажки.

Не стоит давать волю чувствам. Не стоит…

4

Надежда, что Альберт просто ударился в панику и сгустил краски, развеялась, как только переступил порог спальни. Там даже запах изменился, стал не просто затхлым, а каким-то неприятным и даже отталкивающим.

Пахло… смертью?

Ну нет, скорее все же болезнью. Тяжелой болезнью, чумой и лихорадкой вместе взятыми. Понятия не имею, откуда взялись такие ассоциации…

– Не знаю, что делать! Просто не представляю! – прошептал Альберт, опасаясь разбудить Софи.

Та больше не металась во сне, дыхание стало размеренным, очень редким и неглубоким. Я склонился над кроватью, поправил простыню, заодно проверил правую руку. Кожа оказалась холодной вплоть до середины плеча.

Я выпрямился и посмотрел на часы. Половина шестого.

– Доктор еще не приходил?

Поэт покачал головой.

– Нет. И даже не звонил, – вздохнул он и предложил: – Может, вызвать кого-нибудь другого?

– Подождем, – ответил я и уселся в кресло.

Порча – не та болезнь, которую лечат в больницах. При подозрении на магическую заразу человека помещают в карантин, а там уж как повезет. Выживет – хорошо, а нет – тоже невелика потеря, в крематорий очередей нет.

Искать целителя? Нарвешься или на шарлатана, или на провокатора Третьего департамента. Тут нужны связи…

Альберт покачал головой, сходил за стулом и поставил его напротив моего кресла. Так мы и сидели в полнейшей тишине, пока снизу не донесся стук в дверь. Поэт немедленно сорвался с места и выскочил из спальни. Вскоре он вернулся в сопровождении доктора Ларсена. Тот оказался изрядно запыхавшимся, светлые волосы растрепались и слиплись от пота.

– Тысяча извинений за опоздание! – произнес Ларсен, взгромоздив саквояж на журнальный столик прямо поверх стопки принесенной мной корреспонденции. – Но случай весьма и весьма нетривиальный. Пришлось изрядно побегать, чтобы раздобыть нужный препарат! Побегать, да…

– Все получилось? – воодушевился Альберт Брандт, зажигая газовый рожок.

– Да! Разумеется! – Доктор раскрыл саквояж, выложил из него на стол немалых размеров стеклянный шприц и стальную иглу. Иглу он протянул хозяину особняка. – Надо прокипятить!

Когда поэт вышел за дверь, я взял выставленный на стол пузырек, но вместо обычной этикетки на нем оказалась наклеена бумажка с химической формулой. В науках я был не силен, поэтому спросил:

– Что это, мсье Ларсен?

– Препарат на основе алюминия, точнее, его оксида.

– О-о-о! – протянул я. – Полагаете, алюминий выжжет порчу?

– На ранних стадиях такое вполне возможно. На эту тему была большая статья в «Медицинском вестнике» за прошлый месяц.

Алюминий получили в чистом виде относительно недавно, и на него не действовали никакие заклинания, но мне еще не доводилось слышать, чтобы этот металл оказывал на магию какое-либо нейтрализующее воздействие.

Я вернул пузырек на место и уточнил:

– А почему именно инъекция? Можно дать с питьем…

– На это нет времени, заболевание прогрессирует чрезвычайно быстро! – отрезал доктор и откинул простыню с руки Софи. – К тому же посмотрите… – Он провел пальцем по предплечью, отмечая потемневшую вену. – Зараза распространяется по кровеносным сосудам. С помощью инъекции мы либо полностью выжжем порчу, либо серьезно замедлим ее распространение по организму.

– Уверены?

– Это наука. Наука сильнее магии. Даже не сомневайтесь, да…

Мне показалось, что доктору просто не терпится провести эксперимент, но высказывать этого предположения вслух не стал. К тому же в спальню вернулся с кастрюлькой кипятка Альберт Брандт.

Ларсен протер ладони спиртом, затем пинцетом выловил из воды иглу и ловко насадил ее на шприц. Наполнил его препаратом, стравил воздух и склонился над кроватью.

– Ну-с, приступим… – пробурчал себе под нос доктор, перетянул плечо Софи жгутом и потребовал: – Отойдите со света!

Впрочем, выискивать вену никакой необходимости не возникло: она явственно выделялась под белой как мел кожей. Ларсен воткнул иглу, распустил жгут и слегка потянул на себя поршень. Когда жидкость смешалась с кровью и стала бледно-розовой, доктор надавил, и препарат начал поступать в вену.

Поначалу ничего не происходило, затем Софи заворочалась на кровати, и сразу ее выгнуло дугой, словно Ларсен не укол сделал, а затеял обряд экзорцизма! Вскинутая рука угодила доктору в лицо, он отшатнулся и зажал ладонью разбитый нос; шприц упал на пол и разбился. Софи в судорогах задергалась на кровати и зашлась в беззвучном крике, но стоило только нам с Альбертом навалиться на нее, моментально обмякла.

– В сторону! – крикнул Ларсен, растолкал нас и принялся делать Софи искусственное дыхание. Какое-то время у него ничего не выходило, а потом кузина хрипло втянула в себя воздух и наконец, к неописуемому нашему облегчению, задышала самостоятельно.

Доктор зажал кровоточивший нос платком и предупредил:

– Могут понабиться компрессы.

– Какого дьявола здесь происходит?! – не выдержал тогда Альберт.

– Просто индивидуальная непереносимость препарата. Индивидуальная, да…

– Хватит морочить мне голову! – рявкнул поэт. – Что здесь происходит?! Говорите!

Бесцветно-серые глаза поэта засветились, от его слов у меня заломило виски. Альберт воспользовался своим талантом сиятельного, и у доктора не было ни единого шанса ему противостоять.

– Это… это порча, – против своей воли, промямлил Ларсен.

– Какого дьявола?! – рыкнул Альберт.

Я не выдержал и потребовал:

– В коридор! Немедленно!

Поэт посмотрел сначала на меня, потом на Софи и указал доктору на дверь.

– Продолжим в гостиной.

Они вышли, а я ботинком задвинул под кровать осколки стекла и потрогал лоб Софи. Тот оказался сухим и горячим. Пришлось смочить в тазике компресс и уложить его на голову кузине.

Простыня на ее груди продолжала размеренно вздыматься и опадать, в бледное лицо понемногу стал возвращаться румянец. Пусть болезненный и лихорадочный, но все же румянец. Это позволяло надеяться на то, что введенной дозы окажется достаточно, но, когда минут через десять в спальню вернулся благоухавший свежим ароматом коньяка доктор Ларсен, он моих упований не разделил.

– Этого слишком мало, – устало покачал головой долговязый эскулап. – И я не рискну делать повторную инъекцию – может просто не выдержать сердце. Не выдержать, да…

Я выругался.

– Дьявол! И что теперь?

Ларсен присел на кровать и вытянул из-под простыни правую руку Софи.

– Порча поразила кровь, – сообщил он. – Возможно, если заменить ее, проклятие отступит.

– Заменить кровь? – опешил я. – Что за бред?!

– Один мой коллега из главного военного госпиталя упоминал о подобной практике. Но понадобятся деньги.

Деньги? Раздобыть деньги я мог, лишь ограбив банк. Или же… отыскать банковских грабителей. Но дьявол, деньги нужны прямо сейчас! Не завтра, не на следующей неделе, а сейчас!

– Где Альберт? – спросил я.

– Пошел распорядиться насчет куриного бульона. Когда госпожа Робер очнется, ей понадобится питательное питье.

– Поговорите о деньгах с Альбертом. Я смогу… изыскать средства только завтра-послезавтра.

– Хорошо, поговорю, – кивнул доктор Ларсен, опустился на корточки и принялся собирать с пола осколки шприца. Убрав все в бумажный пакет, он сунул его в саквояж и вышел за дверь.

Я подсел к Софи, взял кузину за руку и обреченно вздохнул. Мой талант мог залечить практически любую рану, но только лишь мне самому. Никого другого спасти с его помощью не получилось бы при всем желании.

А желание было!

Дьявол! Я слишком привязался к Софи, чтобы вот так ее потерять!

Я вдруг осознал, что слишком сильно сжимаю девичью руку, и заставил себя ослабить хватку, затем посмотрел на предплечье Софи и поежился. После инъекции вена полностью почернела, словно в нее закачали чернила, и столь же черными сделались второстепенные сосуды. Препарат Ларсена подействовал, как фотографический проявитель. В мягком свете газового рожка стало видно, что руку будто опоясала черная вязь сложных узоров, как если бы порча распространялась по сосудам не хаотично, а повинуясь тайному замыслу наславшего ее колдуна.

И чем дольше я всматривался в узоры, пытаясь разобрать отдельные элементы, тем отчетливей понимал, что уже видел нечто подобное раньше. Но не символы сами по себе, а манеру исполнения. Если угодно, отрисовки.

Я кое-что в этом понимал, не зря же два года подвизался на ниве живописи!

Закружилась голова, послышался отдаленный хор мертвых шепотков, черная вязь начала кружиться, затягивая сознание в свой зловещий лабиринт, и я поспешно отвел взгляд от предплечья Софи. А потом для надежности и вовсе укрыл его краем простыни.

Плюхнулся в кресло, отпил давным-давно остывшего чаю, и только тогда начала понемногу отпускать дурнота. Проклятие было сильным; я лишь уловил его отголоски и то чуть в обморок не грохнулся, а каково тогда приходится Софи? Вовсе не факт, что новая кровь поможет справиться с порчей…

Стоп! Не о том думаю!

Где раньше я видел эту манеру рисования? Наклоны черточек, завитки, узелки…

Я зажмурился, но единственное, что пришло на ум, – это белый прямоугольник плотной бумаги. Я держал его в руке. Карточка?

Неужели?..

Доктор Ларсен своим саквояжем невзначай смахнул с журнального столика принесенную мною корреспонденцию; я поднял с пола конверты, выискивая нужный – уже вскрытый, со следами красного сургуча.

Да! Вот он! Соболезнования в связи с безвременной кончиной Ольги Орловой. Покидая вчера клуб, Софи прочитала и вернула их мне.

Я вытащил карточку и увидел, что чернила странно выцвели за день. Слова едва удавалось различить, но и так сходство между вычурным почерком послания и противоестественным узором почерневших сосудов буквально бросалось в глаза.

Дьявол! Так вот как навели порчу!

С помощью записки, отправителем которой значился барон Рихард фон Страге!

Мне уже доводилось слышать это имя. Барон посещал прием по случаю премьеры танцевального преставления, и пригласил его туда не кто иной, как Анри Фальер!

Вспомнилась наша первая встреча в коридоре клуба; я зашелестел страницами блокнота, отыскал изображение барона и вперился взглядом в незаконченный образ его прекрасной спутницы. По спине тут же побежали колючие мурашки.

Мне не удалось перенести на бумагу всю красоту и внутреннее сияние черноволосой прелестницы, и ровно такие же проблемы возникли при попытке запечатлеть огненного ифрита. Я сравнил наброски и откинулся на спинку кресла. Сходство было очевидным, даже удивительно, что не обратил на него внимания раньше. Совершенство огня и идеал женской красоты. Ифрит и девушка. Одно существо.

Итак, за всем этим стоит барон…

Я недобро улыбнулся, но улыбка моментально померкла, сменилась болезненной гримасой.

Все козыри были на руках у противника. Даже если убью барона, Софи это никоим образом не поможет. Наложенная на нее порча явно не из тех, что рассеиваются после смерти малефика. Проклятие не остановится, пока не вытянет из жертвы последние силы.

Оставалась, конечно, возможность донести на барона в полицию, но это лишь усложнило бы ему жизнь, не более того. Шантаж? Хм… едва ли барон пойдет на попятный из-за голословных угроз.

Впрочем, почему бы и не поторговаться? Один черт, ничего другого мне попросту не оставалось.

Софи хрипло дышала во сне, румянец на ее щеках начал постепенно бледнеть. Я проверил руку – холод не продвинулся вверх по плечу, но и не опустился обратно к локтю, вена осталась темной, а кружево иссиня-черных сосудов под бледной кожей сделалось еще плотнее, раздалось вширь.

Заглянул в спальню Альберт Брандт, встал в дверях и спросил:

– Кому понадобилось насылать на Софи порчу?

Талант сиятельного еще не уснул в нем до конца и продолжал наполнять слова силой. У меня заломило виски, но я легко поборол навеянное чужой волей желание рассказать обо всем без утайки, поднялся из кресла и ограничился невнятным обещанием:

– Попробую во всем разобраться.

– Я могу чем-то помочь? – предложил свою помощь поэт.

Я с сомнением посмотрел на него и вздохнул.

– Я найду деньги на лечение в лучшем случае завтра.

– Деньги не проблема!

– Благодарю.

Я похлопал Альберта по плечу, протиснулся мимо него в дверь и спустился на первый этаж. Миссис Харди выпустила меня из дома, и сразу навалилась духота. Жарко уже не было, но ветер стих, и городом вновь завладел смог.

На карточке с соболезнованием были указаны адрес и телефон резиденции барона фон Страге, и для начала я решил переговорить с ним по телефону. Личная встреча с малефиком могла завершиться… непредсказуемо.

В первой попавшейся на глаза аптеке я попросил налить стакан содовой, разменял франк и отошел к висевшему на стене телефонному аппарату. Достал карточку, набрал номер и принялся слушать длинные гудки. Когда уже начало казаться, что никто так и не ответит, послышался щелчок, и в трубке прозвучало:

– Резиденция «Плакучая ива».

– Будьте добры, пригласите к телефону барона фон Страге.

– Кто его спрашивает?

Я обдумал этот момент заранее, поэтому ответил без малейшей заминки:

– Жан-Пьер Симон, кузен госпожи Робер.

– Одну минуту…

Послышатся стук, с которым трубку положили на стол, и все смолкло, лишь шуршали помехи. Несколько минут ничего не происходило, а потом все тот же невозмутимый голос сообщил:

– Барон готов принять вас сегодня в восемь вечера.

– Нет! – сразу отказался я. Соваться в логово малефика нисколько не хотелось. – Встреча с мсье бароном должна пройти на нейтральной территории.

Вновь негромко стукнула об стол трубка, но на этот раз ожидание не продлилось долго.

– Загородный клуб «Белый лебедь», половина девятого, – сообщил дворецкий, или кто там это был, и прежде чем мне удалось вставить хоть слово, зазвучали короткие гудки.

Я безмолвно выругался и скормил аппарату очередной четвертак, решив на всякий случай подстраховаться и предупредить о грядущей встрече Луку. Тот ответил почти сразу и, к моему величайшему облегчению, оказался трезв. Я продиктовал ему имя и адрес барона и попросил сообщить их инспектору Морану, если вдруг не объявлюсь до завтра и не отменю это распоряжение.

– Что-то еще? – спросил после этого вышибала.

– Не пей больше, – предупредил я. – У нас проблемы.

– Да уж понял!

Я бросил трубку на рычажки и вышел на улицу.

5

Клуб «Белый лебедь» располагался за городом и был излюбленным местом отдыха измученных городской духотой чиновников, которые по долгу службы не имели возможности покинуть столицу в период летних отпусков. Мне доводилось слышать о нем от Софи.

Пришлось отправляться на вокзал и тратиться на билет третьего класса. Попутчики подобрались все как один беспокойные – плакали дети, ругались тетки, кто-то ел картошку с селедкой, кто-то курил в открытое окно, но я предпочел сэкономить и не переплачивать за билет. Благо ехать в тесноте и сутолоке пришлось совсем недолго. Только закончился пригород – и уже выходить.

На безлюдном полустанке меня поджидал сюрприз в лице крепкого бородатого дядьки, от которого крепко несло конским потом.

– Это не вы, случаем, господином Симоном будете? – поинтересовался он, охлопывая о колено запыленную фуражку с растрескавшимся козырьком. Остальной его наряд – кожаная жилетка, рубаха, мятые штаны и короткие сапоги оказались запылены ничуть не меньше, а лицо и руки покрывал густой загар.

– Жан-Пьер Симон к вашим услугам, – спокойно подтвердил я.

– Господин барон прислал за вами повозку.

Мы вышли за ограду станции, там в тени одинокого бука стояла двуколка с впряженной в нее смирной лошадкой. Когда прогудел набиравший скорость паровоз, она и ухом не повела, но побежала по проселочной дороге резво. Кучер молчал, я какое-то время под стать ему безмолвно разглядывал поля, затем спросил:

– Путешествуете с бароном?

Дядька округлил глаза.

– Да вы что?! Местный я. При усадьбе на хозяйстве состою.

На этом наше общение и закончилось.

Клуб «Белый лебедь» раскинулся на краю небольшой дубравы; забором его обширная территории обнесена не была, ворота стояли распахнутыми настежь. Мы заехали в них, и кучер остановил лошадь у сторожки.

– Дальше местным ходу нет, – сообщил он. – Но тут недалеко, по аллее напрямик.

Я поблагодарил кучера и представился охраннику. Дюжий мордоворот отыскал мое имя в списке приглашенных и разрешил пройти, повторив напоследок совет кучера никуда не сворачивать, а сам снял трубку с установленного в будке телефонного аппарата.

Идти и в самом деле оказалось совсем недалеко – двухэтажный особняк с островерхой черепичной крышей и летней террасой возник совершенно неожиданно, будто по волшебству. Просто буковая аллея слегка вильнула, и с небольшого пригорка открылся вид на дом и просторный луг перед ним, где прислуга расставляла фонари, стулья и пюпитры. Судя по всему, намечался концерт на открытом воздухе.

С одной стороны от поляны раскинулся обширный лабиринт из аккуратно подстриженных кустов, с другой – блестел в лучах заходящего солнца пруд с лодочным причалом и зарослями плакучих ив по берегам. По водной глади плавали лебеди и утки.

Из распахнутых окон клуба доносились музыка и смех, а вот на улице гостей было немного, только в оплетенной виноградом беседке дымили сигарами несколько солидного вида господ. Я в сравнении с ними смотрелся сущим бродягой, но дежуривший у входа распорядитель при виде меня и глазом не повел.

– Господин Симон, рады приветствовать вас в «Белом лебеде»! – радушно произнес он и подозвал лакея в изукрашенной золотым позументом ливрее. – Барон фон Страге ожидает господина Симона в кабинете на втором этаже.

– Прошу! – указал слуга на боковую лестницу и первым двинулся к ней.

Я бы с превеликим удовольствием перенес встречу в общий зал, где играла музыка и танцевали пары в вечерних нарядах, но после недолгих колебаний все же начал подниматься по ступенькам.

И очень быстро об этом пожалел. Лакей на втором этаже сразу оставил меня, передав с рук на руки двум крепким парням в неброских светлых сюртуках и брюках в тон. Стояли те совершенно неподвижно, не моргали и, казалось, даже не дышали.

Еще один подручный барона подступил сзади. Этот оказался невысоким и чернявым, с неприметной заурядной внешностью халдея. От обычного официанта его отличал лишь пронзительный взгляд темных глаз. У меня от него поначалу даже заломило затылок, но болезненное ощущение вскоре отступило, а вот густой аромат одеколона, терпкий и неприятный, чем дальше, тем становился сильнее. К горлу подкатила тошнота.

– Если вы принесли оружие, оставьте его здесь! – потребовал скользкий тип и, слегка смягчив тон, добавил: – На встрече с господином бароном оно вам не понадобится. Или можете уйти.

Деваться было некуда, пришлось избавляться от кастета и пистолета.

– Это все? – усомнился чернявый, окидывая мою фигуру цепким и при этом каким-то липким взглядом.

Я вытащил из кармана перочинный ножик и усмехнулся:

– Его тоже?

– Будьте так добры.

С тем же успехом я мог заколоть барона одним из своих заточенных на совесть карандашей, но протестовать и спорить не имело никакого смысла, отдал и ножик.

Удивительное дело, но чернявый поверил мне на слово, будто видел содержимое карманов, и указал на дверь.

– Прошу! Господин барон ожидает вас.

Слуги молча расступились, но стоило мне переступить порог, они тотчас шагнули следом, безмолвно и невозмутимо, словно сторожевые псы. Неприятный тип остался в коридоре.

Барон Рихард фон Страге при моем появлении расплылся в радушной улыбке, а вот глаза его остались холодными, мертвыми и пустыми. Округлое лицо и высокий лоб с залысинами покрывали мелкие капельки пота, барон промокнул их атласным платочком и указал на уже накрытый стол.

– Присаживайтесь, господин Симон!

Один из последовавших за мной охранников предупредительно выдвинул стул; я опустился на него и сразу понял, что быстро выскочить из-за массивного стола не получится – для этого придется отодвигаться назад, а за спиной замерли дюжие слуги.

– Просто Жан-Пьер, мсье барон… – улыбнулся я и уперся локтями в столешницу, нисколько не беспокоясь о соблюдении этикета.

Барон посмотрелся в зеркало, мимоходом подкрутил напомаженные усики и кивнул.

– Как вам будет угодно, Жан-Пьер, – равнодушно произнес фон Страге после этого и предложил: – Присоединяйтесь к моей трапезе, прошу. Здесь чудесно готовят рыбу, она просто тает во рту, а уж с белым вином…

Все это было пустой болтовней – на мою сторону даже не удосужились выложить приборы, поэтому я отклонил предложение, объявив:

– Предпочту сразу перейти к делу.

– Вот как? И что же заставило вас искать встречи со мной? Надеюсь, с госпожой Робер все в порядке?

Вместо ответа я вытащил из кармана карточку с выражением соболезнования и щелчком пальца отправил ее через стол. Барон ловко прихлопнул бумажный прямоугольник, не дав ему слететь на пол.

– На всякий случай… – начал я. – Ну вы знаете, как это иногда случается – люди просто разговаривают, а потом одно неосторожное слово – и вот уже кому-то режут глотку… Так вот, просто на всякий случай хочу предупредить: если я не вернусь в оговоренное время, об этом поставят в известность полицию.

Барон рассмеялся.

– Какие страсти вы рассказываете! Будто в логово к людоеду пожаловали!

– О людоеде вы первым сказали, – не преминул отметить я.

– Вас явно кто-то ввел в заблуждение касательно моей персоны, дорогой Жан-Пьер! – улыбнулся барон, и вновь улыбка коснулась лишь губ.

Я не дал сбить себя с толку и закончил мысль:

– Уверен, нам намного проще договориться и не доставлять друг другу… беспокойства.

– Я обожаю договариваться, но не приемлю компромиссов. Либо выигрывают обе стороны, либо выигрываю один я. Иные варианты меня не устраивают, – заявил фон Страге и тут же хлопнул ладонью по столу. – Но о чем это я? Я же еще не знаю, какое неотложное дело привело вас ко мне!

Я оглянулся на слуг барона, замерших за моей спиной двумя неподвижными статуями, и спросил:

– Мы можем говорить свободно при ваших людях?

– Вы сами ответили на свой вопрос. Это мои люди. Говорите.

Барона явно забавляло происходящее, и меня это обстоятельство изрядно разозлило. Я отказался от всяких экивоков и сказал напрямую:

– С помощью вашего послания на госпожу Робер навели порчу. Это сделали либо вы сам, либо кто-то иной по вашему указанию.

Фон Страге остался невозмутим. Высказанное напрямую обвинение нисколько не задело его.

– И чего вы от меня теперь хотите? – лишь поинтересовался он с непонятной полуулыбкой.

– Снимите порчу.

– И только?

– И только.

Барон рассмеялся.

– Удивительное дело, – покачал он головой. – Просто удивительное! Знаете, а ведь всему виной – непостоянство женской натуры. Ваша кузина сначала заключила сделку, потом отказалась от своих слов, а сейчас, когда ее настигли плоды столь необдуманного поведения, готова капитулировать, лишь бы сохранить жизнь!

Захотелось ринуться через стол, ухватить барона за шею и сдавливать ее, пока тот не испустит дух, но я сдержался. Видимо, Рихард уловил что-то такое в моих глазах, поскольку счел нужным предупредить:

– Если вы полагаете, будто сумеете заставить меня снять порчу силой или под угрозой оружия, то заблуждаетесь. Высокое искусство так не работает. Нужна свободная воля. А я уже говорил – я никогда не пойду на компромисс в ущерб своим интересам! Я могу все исправить, но отнюдь не безвозмездно.

Барон признал содеянное с поразительной легкостью. Он нисколько не опасался возмездия, а ведь самое меньшее, что полагалось малефикам, – это пожизненное заточение в холодной каменной келье где-нибудь на Соловках. Не иначе порчу по его указанию навел кто-то другой, а сам фон Страге в случае проверки окажется чист, как свежевыпавший снег.

– Чего вы хотите? – спросил я, заранее зная ответ.

– Документы, которые ваша кузина обязалась передать Анри Фальеру. Как только они окажутся у меня, в столь специфическом… стимуле не останется никакой нужды.

Я сделал глубокий вдох и, чувствуя, что ступаю на тонкий лед, произнес:

– У нас нет эти бумаг.

– Нонсенс! – отмахнулся Рихард фон Страге. – Они у вас!

– Мы думали, что они у нас есть. Но…

– Послушайте, Жан-Пьер! – разозлился барон. – Меня начинает утомлять этот беспредметный разговор!

– Я верну бумаги и передам их вам, – предложил я. – Просто на это уйдет день или два. Дайте мне время…

Рихард вдруг вскочил из-за стола, будто ужаленный.

– Время! – воскликнул он. – Время – это то, чего нет ни у кого из нас! Фальер прекрасно осознавал ценность попавшего ему в руки изобретения! Он мог озолотиться с помощью его, если бы не погряз в долгах. У него не было времени! И у меня его тоже нет! Наш мир слишком быстро несется к глобальной войне, какой еще не видывало человечество! Одни возвысятся, другие падут, и я не желаю оказаться в стане побежденных!

– Два дня! – повторил я, но барон меня словно не услышал.

– Прогресс не остановить! Любое изобретение рано или поздно будет повторено кем-то иным, но сейчас… именно сейчас на это попросту не остается времени! Новый движитель может в корне изменить баланс сил, но только если действовать безотлагательно! Без промедления! Немедленно!

Я мало что понял из этой белиберды и вновь попросил:

– Остановите порчу всего на два дня.

Рихард фон Страге взглянул на меня с откровенным недоумением.

– Вы вообще меня не слушали? Никто не получит никаких поблажек и отсрочек! Ни я, ни вы! Либо мы движемся в ритме мироздания, либо оно своими жерновами растирает нас в прах! Выбор за вами!

– Если Софи умрет, бумаг вам не видать. Я уничтожу их, так и знайте!

– Она не умрет, – отмахнулся барон. – Ну посудите сами, с какой стати мне обрывать единственную ниточку, способную привести к документам? Нет, смерть госпоже Робер не грозит! Можете не волноваться.

Но напротив, от этих слов мне сделалось не по себе.

– Что с ней сделает проклятие?

Рихард пожал плечами.

– По вашей милости я лишился спутницы. Ваша кузина вполне сгодится на замену.

Я начал подниматься, но легшие на плечи руки заставили опуститься обратно на стул.

Барон тоже вернулся на свое место, с легким оттенком брезгливости посмотрел на тарелку и покачал головой.

– Принесите бумаги, и все вернется на круги своя, – пообещал он. – А нет – я завладею телом и душой вашей прелестной кузины. И ее памятью – тоже. Внакладе я не останусь в любом случае. Я не проигрываю. Никогда.

– Софи не знает, где находятся бумаги.

– Предлагаете поверить вам на слово? Жан-Пьер, вы меня утомили. Я ожидал от этой встречи совершенно иного. Не приходите и не звоните больше… без бумаг. И советую десять раз подумать, прежде чем обращаться в полицию. Кузину вы этим точно не спасете.

Стул слегка качнулся назад, и я поднялся на ноги, а барон взялся за нож и вилку.

– Примите правильное решение, – добавил он напоследок.

Я пристально взглянул в ответ, кивнул и покинул кабинет.

6

После беседы с бароном внутри у меня все так и клокотало. Первым делом я заглянул в уборную и с бессильной злобой уставился на отражение своего раскрасневшегося от злости лица.

Вот же сволочь!

Сдать бы подлеца Третьему департаменту, но донос лишь немного усложнит ему жизнь и ровным счетом ничего не даст нам с Софи.

Вытащив из кармана пистолет, я выщелкнул из рукояти магазин, затем передернул затвор и проверил патроны. На первый взгляд все оказалось в порядке, я вновь зарядил «Зауэр» и отправился к выходу.

Кучер отвез меня на станцию, пешком топать в сгустившихся сумерках по проселочной дороге не пришлось. К несказанному облегчению, на обратном пути вагон оказался почти пуст, и выпала возможность поразмыслить над сложившимся положением дел, но всю дорогу мысли бежали, бежали и бежали по кругу, не находя выхода из западни. Все козыри были на руках у барона.

Надо было срочно вернуть бумаги Дизеля.

Вернуть их во что бы то ни стало…

На Центральном вокзале я сразу смешался с толпой, на ходу снял пиджак и перекинул его через руку. Слегка изменил походку и покинул огромное здание через один из боковых выходов, а там моментально растворился в ночном городе, стараясь держаться подальше от уличных фонарей и ярких витрин.

Барон запросто мог отправить следом кого-нибудь из своих подручных, и это обстоятельство еще больше осложняло мое и без того аховое положение.

Я попросту не успевал справиться со всем в одиночку! Не мог разорваться и не имел права на ошибку! Слишком много всего навалилось, чтобы целый день караулить анархистов у фотосалона. В лучшие времена я привлек бы к слежке за грабителями кого-нибудь из вышибал, но не поручать же столь важное дело охромевшему Луке?!

Я остановился на перекрестке и оглядел тихую улочку с длинной шеренгой фонарей. Теплое мерцание газовых ламп вырывало из ночного мрака фигуры прохожих, а стоило людям сделать лишь несколько шагов в сторону, и они вновь растворялись в темноте. В домах светились прямоугольники окон, над крышами помаргивали сигнальные огоньки дирижаблей.

Мое внимание привлекла веранда кафе; свободных столиков под навесом не было, но я и не собирался сидеть на всеобщем обозрении. Зашел внутрь. Посреди комнаты там был выставлен бильярдный стол, возле него скучал подвыпивший гуляка в белом парусиновом костюме. В дальнем углу сидела влюбленная парочка, рядом с ними дремал какой-то пьянчуга, еще двое накачивались вином у противоположной стены.

Я выудил из бумажника последний четвертак и позвонил Рамону Миро.

– О, синьор Маркес! – удивился частный детектив. – Нашлись деньги?

– Нет, хочу предложить работу.

– Без денег? Это крайне самонадеянно с вашей стороны.

– Вы слышали о налете на Ссудно-сберегательную контору Фойла и Морса? У меня есть реальная зацепка…

Рамон Миро выслушал мой рассказ молча и лишь в конце спросил:

– Паспорта у вас?

– Да.

– Хотите, чтобы я организовал слежку?

– Да.

– Где вы сейчас?

– Кафе «Синяя лилия», это где-то в районе вокзала.

Частный детектив хмыкнул, пообещал:

– Буду через полчаса, – и повесил трубку.

Я заказал порцию мясного рагу и стакан вина, занял стол напротив входа и нервно забарабанил пальцами по столешнице. Аппетита не было; я просто знал, что должен поесть, и не более того.

К тому моменту, когда наконец появился Рамон Миро, гуляки из-за уличных столиков начали перебираться в кафе, зазвучали громкие голоса, запахло дымом. Частный детектив не стал присоединяться ко мне, сразу указал себе за спину и отступил от двери. Я расплатился и последовал за ним.

Перед верандой кафе замер неброский паровой экипаж, и уже знакомый черноволосый паренек ходил вокруг него и пинал колеса. На заднем сиденье развалился усатый брюнет; этот чистил ногти острием навахи. Рамон Миро стоял в круге света под фонарем немного поодаль.

– Паспорт, – потребовал он, стоило только мне приблизиться.

Я отдал одно из удостоверений личности, потом развернул газету.

– Похож, – решил крепыш, сличив фотографии.

– Он и есть.

Рамон Миро вернул паспорт и задумчиво потер переносицу.

– Почему просто не навести на них Ньютон-Маркт и не получить причитающееся вознаграждение? – спросил он, не став выяснять, откуда у меня взялось удостоверение личности одного из налетчиков.

– Вознаграждение? – фыркнул я и презрительно сплюнул под ноги. – Хоть представляете, сколько они взяли в кассе? А еще были налеты на почтовые фургоны. А вы говорите – вознаграждение! Которое еще не факт, что и выплатят.

Крепыш вперил в меня взгляд темных глаз.

– И это все?

Я не стал запираться и ответил предельно честно:

– Мне поручено отыскать кое-какие бумаги, которые хранились в одной из ячеек. Полицию я не хочу привлекать и по этой причине тоже.

– Ясно, – усмехнулся Рамон Миро. – Предлагаете ограбить грабителей?

– Почему нет? Вам ведь не впервой преступать закон?

Черноволосый крепыш посмотрел на своих подручных и уверять меня в своей незапятнанной репутации не стал. Его красноватое и скуластое лицо приняло задумчивое выражение.

– Как будем делить деньги? – перешел он к делу некоторое время спустя.

– Пополам.

Рамон лишь рассмеялся и разгладил усы.

– С меня люди, транспорт, оружие – и пополам? Не пойдет. Вам, синьор Маркес, главное – отыскать бумаги, вы в любом случае внакладе не останетесь, а со мной далеко не все так очевидно. Половина от непонятно чего – это смехотворно мало.

– Чего ты хочешь?

– Три четверти.

– Сколько?!

– Три четверти от непонятно чего, – повторил Рамон Миро. – Иначе ищите других дурачков.

Я с сомнением посмотрел на крепыша, потом кивнул.

– Но с тебя наводка по делу «Готлиб Бакхарт».

Рамон протянул мне руку.

– Идет.

Я ответил на крепкое рукопожатие и предупредил:

– Не стоит пытаться меня надуть.

– Честность – лучшая политика, – с ухмылкой ответил крепыш.

Честность? Ну да…

У меня возникли сомнения, не свалял ли я дурака, привлекая к столь серьезному делу совершенно незнакомого человека, но… А был ли выбор?

Не было. Выбора у меня не было.

Я вручил Рамону Миро паспорта, после этого мы погрузились в паровую коляску и поехали в фотосалон.

– «Прекрасное мгновение»! – указал я на дверь заведения, когда экипаж остановился на углу. – Только не маячьте здесь особо. Анархисты будут настороже. Вы не должны их спугнуть.

– Да уж разберемся! – отмахнулся от моих советов Миро. – Фотограф всегда работает допоздна?

Окна салона и в самом деле еще светились, и меня это обстоятельство изрядно встревожило.

– Ждите здесь, – сказал я, а только шагнул от коляски, как распахнулась дверь и ночную темень распорол вырвавшийся из помещения свет. На улицу вышла миловидная девушка – одна из тех, что позировала фотографу в обнаженном виде, – и я прикоснулся пальцами к козырьку кепки. – Мадемуазель!

Красотка улыбнулась в ответ и под звонкий перестук каблучков скрылась в темноте, а я вновь распахнул захлопнутую мощной пружиной дверь и с некоторой даже опаской заглянул внутрь, но фотограф не стал хвататься за оружие и лишь скорчил недовольную мину.

– Опять вы?

В помещении ощутимо пахло духами и настойкой валерианы; в остальном же все осталось, как и в первый мой визит сюда.

– За паспортами не приходили?

– Нет! Сказал же – завтра!

– Когда придут, выставь на улицу рекламный щит. Это будет сигналом для моего человека. Он принесет паспорта.

– Не доверяете?

– Не люблю неожиданностей. А ты?

Фотограф после недолгой паузы кивнул в знак согласия.

– Не люблю.

– Сделай все правильно – и тебя больше никто не побеспокоит, – сказал я и вышел за дверь со слабой надеждой, что все пройдет гладко.

С очень-очень слабой надеждой, если начистоту…

Часть девятая

1

В дом Альберта Брандта я возвращался с тяжелым сердцем. Ничего хорошего меня там не ждало, знал это наверняка. Пусть наука и сильнее магии, но калечить всегда несравненно легче, нежели лечить. Малефики если в чем-то и преуспели, так это в проклятиях, а доктор Ларсен вовсе не входил в число медицинских светил.

Он был не в силах исцелить Софи. И осознание этого давило похуже могильной плиты. Будто я вновь пытался выбраться из реки, но цепь с неподъемным якорем захлестнулась вокруг ноги и тянула на самое дно. В холод и тьму. В забытье и безвременье.

На узеньких улочках Нового Вавилона мне категорически не хватало воздуха. Город давил стенами домов и старинными башнями, не давал расправить крылья, как попавшей в ловчую сеть птице. Хотелось бросить все и забраться на крышу, взглянуть на небо и вздохнуть полной грудью, но я не мог подвести Софи. Я был нужен ей.

Я ей, а она – мне. Это и называется семья.

Семейные узы – якорь, но они же и волнорез, который не дает натиску стихии разорвать сознание и разметать его в прах. Сбежать, стать кем-то иным, позабыть о прошлой жизни – нет, я не пойду на это ни за что и никогда. Это даже хуже, чем смерть. Много-много хуже.

Такие вот невеселые раздумья обуревали меня, когда я подходил к дому Альберта Брандта. Там, несмотря на поздний час, еще не спали; на втором этаже светились окна, и это заставило нервно дрогнуть сердце.

Неужели Софи стало хуже?

Но нет – открывший на стук поэт вовсе не выглядел расстроенным. Он был растрепан и слегка пьян, но никак не убит горем.

– Жан-Пьер! – расплылся Альберт при виде меня в широкой улыбке. – Этот ваш доктор Ларсен настоящий кудесник! Софи очнулась!

– В самом деле? – не поверил я собственным ушам и поспешно взбежал на второй этаж.

– Подожди! – крикнул вдогонку поэт. – У нее сейчас доктор!

Но я и не подумал остановиться, разве что не распахнул дверь настежь, а слегка приоткрыл ее и осторожно протиснулся в спальню. Софи лежала на кровати, рядом с которой доктор Ларсен установил странную конструкцию: треножник с перевернутой стеклянной бутылью. Длинная резиновая трубка соединяла ту с воткнутой в вену кузины иглой.

В лицо Софи вернулись краски, она больше не выглядела столь пугающе бледной и осунувшейся, как раньше.

– Не помешаю? – негромко спросил я.

– Тише! – раздраженно шикнул в ответ Ларсен. – Госпоже Робер нужен полный покой.

– Пусть останется! – потребовала Софи, не открывая глаз.

Я опустился в кресло и спросил:

– Как ты?

– Голова кружится, – ответила кузина и замолчала.

Вслед за мной в дверь заглянул Альберт, но он лишь запустил пальцы в русые волосы, взъерошил их и сказал:

– Если я пока не нужен, пойду работать.

– Идите! – разрешил, а скорее, даже потребовал доктор Ларсен, и поэт скрылся в коридоре.

Я обратил внимание, что красная жидкость из бутылки медленно перетекает в вену, и не удержался от вопроса:

– Это кровь?

– Да, – ответил доктор, изменяя регулировку кровотока с помощью зажима. – Я взял еще три литра, они в ящике с сухим льдом, но, боюсь, это лишь полумеры. Одна лишь капельница не поможет, да.

– Чувствую себя лучше, – тихо произнесла Софи.

– Ну разумеется! – досадливо поморщился Ларсен. – Я буквально вливаю в вас жизнь! Вот только растворенное в крови проклятие никуда не делось. Нейтрализовать его не получилось, единственный выход – откачать.

– Кровопускание? – догадался я.

– Какое варварство! – фыркнул доктор. – Позапрошлый век!

– Что тогда? Целебные пиявки?

– Только не пиявки! – слабым голосом взмолилась Софи. – Терпеть не могу этих тварей! В детстве неподалеку от дома была заводь с пиявками, вы даже не представляете, какие они противные на ощупь…

Софи замолчала и тяжело задышала, и доктор Ларсен потер подбородок.

– Пиявки, да, – многозначительно произнес он. – Но не обычные. Те пиявки лишь отсасывают дурную кровь, справиться с проклятием им не под силу. Нужен совсем другой… кровосос.

Я уставился на него с нескрываемым изумлением.

– Вы говорите о вампире?

– Не о высшем вампире, разумеется! – быстро произнес доктор. – О новообращенном. Они еще ничего толком не умеют и не слишком опасны. Инициировать другого человека им попросту не под силу, а угрозой случайного заражения можно пренебречь, настолько она мала. Кое-кто в столице сдает кровососущий молодняк в аренду тем, кому никакие другие лекарства уже не в силах помочь.

«Не слишком опасны»? В отношении вампира я бы подобное словосочетание употреблять поостерегся. И ведь не вечно же они остаются новообращенными!

Но все это не имело никакого значения.

– И вы знаете, как выйти на этого «кое-кого»? – спросил я.

Ларсен кивнул.

– Мне доводилось рекомендовать это средство некоторым своим пациентам, да. Но лишь в особо запущенных случаях, разумеется! Проблема в том, что это чрезвычайно затратное лечение. И даже если найти деньги, обычно очередь на кровопийцу расписана на многие недели вперед.

– Вампир поможет?

– В сочетании с переливанием крови – да, – уверенно заявил доктор. – Если хотите, я могу поговорить с нужными людьми.

– Поговорите, хуже не будет, – попросил я, надеясь, что в столь нетрадиционной терапии не возникнет нужды. Если завтра получится вернуть украденные бумаги, барон снимет порчу. Иначе документов ему не видать.

Ларсен начал собирать медицинские принадлежности в саквояж и предупредил:

– Когда бутыль опустеет, осторожно выньте иглу и залепите ранку лейкопластырем. Сильного кровотечения быть не должно. Я навещу вас завтра прямо с утра.

Доктор вышел за дверь, и вполголоса бормотавший себе под нос рифмы Альберт Брандт отправился закрывать за ним дверь.

– На твоего воздыхателя накатило вдохновение, – пошутил я, когда Софи открыла глаза и приподняла голову от подушки.

– Он хороший человек, – укорила меня кузина.

Оспаривать это утверждение я не собирался и спросил:

– Что-нибудь хочешь?

– Нет, – отказалась Софи. – Что с клубом?

– Сегодня там не был, оборону держит Лука.

– И где же ты пропадал? – удивилась кузина.

Я немного поколебался, но решил ничего не утаивать и рассказал обо всем, что удалось узнать за день.

– Барон… – прошептала Софи. – В кого он вознамерился меня превратить? В свою куклу? Ему так нужны эти бумаги? Ты и в самом деле думаешь, что с ним получится договориться?

– Получится, если вернем бумаги. А нет – останется лишь уповать на идею доктора Ларсена. Он уверен в успехе.

Софи тихо рассмеялась, но смех почти сразу перешел в сухой кашель. Тогда кузина высунула из-под простыни правую руку и стиснула мое запястье. Тонкие пальцы оказались мертвенно-холодными.

– Ты ведь можешь просто исчезнуть, – сказала она. – Уйти и стать кем-то другим.

Я взглянул в непривычно темные глаза и покачал головой.

– Нет, не могу. Ты моя семья.

– Найдешь другую!

У меня вырвался смешок.

– Слышал, какие-то животные полагают родителями того, кого увидят, когда первый раз откроют глаза. Первое мое воспоминание в этой жизни – ты. Холодная темная река, резкий ветер и ты.

– И еще Марк, – упомянула Софи мужа. – Жан-Пьер, да это же чистой воды эдипов комплекс!

Смеяться у кузины не оставалось сил, да и улыбка вышла слабой, поэтому я посмеялся за нас двоих, а потом накрыл своей ладонью ладонь Софи.

– Пусть так. Поговорим об этом, когда все закончится.

Ответа я не дождался. Кузина закрыла глаза и моментально уснула, дыхание ее успокоилось, стало размеренным и неглубоким. Но это был именно сон, а не болезненное забытье.

Я осторожно переложил руку Софи на кровать и накрыл ее краем простыни. А потом долго сидел в тишине, наблюдая, как медленно уменьшается в бутыли уровень крови. Когда она окончательно опустела, я исполнил указания доктора, а затем достал блокнот и принялся зарисовывать в него подручных барона фон Страге. Дольше всего пришлось провозиться с чернявым коротышкой. Ухватить его образ никак не получалось, вспоминался лишь удушающий запах одеколона, но в итоге удалось сделать несколько набросков, один из которых меня в итоге вполне удовлетворил.

Подточив карандаш, я поднялся размять ноги, и в этот момент в спальню вновь заглянул Альберт.

– Как она? – тихонько поинтересовался поэт, встав у кровати Софи.

– Спит, – ответил я, внезапно ощутив, что у меня самого попросту слипаются глаза.

– Можешь отдохнуть в гостевой спальне, – предложил Брандт, от чашки в руке которого по комнате расходился одуряющий запах свежесваренного кофе. – Я присмотрю за Софи. Один черт, мне сегодня не уснуть.

Я кивнул, и Альберт тут же перенес из холла в спальню кофейник и стопку исписанных убористым почерком листов. Потом выставил на журнальный столик початую бутылку вина, пустой бокал и чернильницу, досадливо взглянул меня и помахал рукой.

– Иди же! Иди!

И я отправился спать.

Софи стало хуже на рассвете – стоило лишь в распахнутое окно заглянуть первым лучам восходящего солнца, как ее начали дергать болезненные судороги. Альберт тут же бросил свои сочинения и задернул шторы, но это ничего не изменило, пришлось вколоть оставленный доктором Ларсеном морфий.

– Все же было хорошо! – принялся заламывать руки поэт, и я поведал ему теорию Ларсена о необходимости избавиться от яда.

– Вампир? Да хоть сам дьявол! – решительно махнул рукой Брандт и взял бутылку, но та оказалась пуста. – Если понадобятся деньги, только скажи!

– Надеюсь, до этого не дойдет, – вздохнул я и посмотрел на часы, но Рамону Миро звонить было слишком рано.

А вот доктор Ларсен с визитом тянуть не стал и пришел, когда не было еще и восьми. Он осмотрел Софи, уделив особое внимание почерневшим сосудам ее правой руки, и с нескрываемым укором покачал головой.

– Господа, что за паника? Чего вы, собственно, ожидали? Это не простуда и даже не лихорадка! Сама по себе она не пройдет!

– Но капельница… – заикнулся было Альберт.

Доктор его и слушать не стал.

– Требуется комплексное лечение, включающее снятие интоксикации! – безапелляционно объявил он. – Свое мнение по этому вопросу я уже озвучивал, но решение принимать не мне.

Я нахмурился и спросил:

– Сколько у нас остается времени?

– Следующую ночь она не переживет. Хотел бы я ошибаться, но в запасе нет и суток.

– Так договаривайтесь! – всполошился Брандт. – Договаривайтесь! Все расходы я беру на себя!

Как по мне, поэт торопил события, но одергивать его я не стал. Еще не хватало нам всем тут перессориться.

Доктор откланялся, и какое-то время мы с Альбертом буравили друг друга напряженными взглядами, но недолго – вскоре миссис Харди пригласила нас к завтраку. Брандт попросил накрыть ему журнальный столик, а я спустился на кухню. Без особого аппетита подкрепился, а потом взглянул на часы и воспользовался телефоном, чтобы позвонить в контору Рамона Миро.

– Пока тишина, – ответил частный детектив. – Оставь номер…

Я молча повесил трубку на рычажки. Рамон ничего не знал обо мне, и чем дольше так будет оставаться впредь, тем лучше.

Налив себе еще одну чашку чая, я пристально уставился на часы. Моего терпения хватило на двадцать минут, а потом я вновь позвонил в контору частного детектива и – о чудо! – в кои-то веки новости не заставили скрипеть зубами от злости и разочарования.

– Приходил усатый, забрал паспорта. Мои люди сейчас его ведут.

– Отлично! – обрадовался я. – Что дальше?

– Приезжай в контору, выдвигаться будем отсюда.

– Хорошо.

Я бросил трубку, сунул в рот кусок бекона и взбежал на второй этаж. Заглянул в спальню и предупредил поэта:

– Мне надо отлучиться. Сам справишься?

– Иди! – отпустил меня Альберт, сонно моргнул, потер воспаленные глаза и повторил: – Иди! Миссис Харди подежурит, если вдруг я засну.

2

Анархисты обустроили логово на фабричной окраине – в самом ее начале, где некогда были разбиты скверы, призванные отгородить жилую застройку от заводов. Впоследствии большинство деревьев вырубили, чтобы построить склады и проложить подъездные дороги к ним, часть посадок уцелела лишь у берега Ярдена. Русло там изгибалось, образуя излучину, и на полуострове в свое время выстроили причал и лодочную станцию, но во время одного из наводнений туда нанесло ила и песка, берег заболотился. С тех пор станция стояла заброшенной.

Обо всем этом мне поведал Рамон Миро, пока мы тряслись в чреве списанного полицейского броневика. Меня экскурс в историю округи нисколько не интересовал, но частного детектива я не перебивал: когда он умолкал, размеренное стрекотание порохового движка становилось просто невыносимым.

Кроме нас, в кузове больше никого не было. Брюнет с навахой, оказавшийся кузеном частного детектива, управлял броневиком, а их племянник остался наблюдать за лодочной станцией, чтобы проследить за анархистами, если те вдруг решат перебраться на новое место.

Привстав с лавки, я взглянул в зарешеченное боковое окошко и нервно выругался. Броневик едва полз по запруженной телегами и паровыми грузовиками дороге.

– Да никуда они не денутся, Августо! – попытался успокоить меня Рамон Миро. – Если и решат выбраться из города, то вечером, когда стемнеет. Их физиономии расклеены на каждом углу, никакой паспорт не поможет!

В словах частного детектива был резон. Я вздохнул, опустился на лавку и поправил висевшую на груди каучуковую маску со стеклянными окулярами. От нее в подсумок уходил гибкий шланг.

– А это нам на кой черт сдалось? – не выдержал я.

– Противогаз? – хмыкнул Рамон Миро. – Закидаем газовыми гранатами и возьмем тепленькими. Или ты войну устроить собираешься? Представляешь, какой у них арсенал? Читал, как они полицейских разделали?

– Видел даже, – проворчал я.

– Вот! – наставительно заметил Рамон.

Не желая рисковать понапрасну, на снаряжении частный детектив экономить не стал. Каждому достались полицейские шлем и кираса, противогаз, пара ручных гранат, короткий самозарядный карабин и пистолет со странной цилиндрической насадкой на стволе. На ней было выбито «патентованный глушитель Максима».

– Так выстрел будет гораздо тише, – пояснил крепыш, заметив мой озадаченный взгляд. – Нам шуметь ни к чему.

– А кираса зачем?

Рамон только фыркнул.

– Пулю она, может, и не остановит, а вот осколок – вполне.

Я постучал себя по металлическому нагруднику, махнул рукой и начал набивать магазины к пистолету с глушителем. Им оказался «Веблей – Скотт» тридцать второго калибра.

В этот момент броневик наконец вывернул с перегруженной улицы и затрясся на выбоинах меж выстроившихся вдоль дороги складов с одной стороны и высокой заводской оградой – с другой. Иногда в боковом окошке мелькали верхушки деревьев, но всегда где-то поодаль, за крышами пакгаузов; сколько бы мы ни поворачивали, приблизиться к ним так и не смогли. А потом как-то совершенно неожиданно серые запыленные здания остались позади, и броневик въехал в тоннель сомкнутых крон. По бортам заскребли ветви кустов, и Рамон нахлобучил на голову каску.

– Подъезжаем, – предупредил он меня.

Водитель вдруг ударил по тормозам, и нас едва не сбросило с лавки.

– Какого черта?! – выругался я, отлипая от стены, а Рамон с пистолетом в руке выскочил в боковую дверь, но тревога оказалась напрасной. Просто на дорогу перед нами выбрался оставленный наблюдать за анархистами паренек.

– Тито! – встревожился Рамон. – Ну что там?

– Порядок! – успокоил его племянник. – Объект как зашел на станцию, так больше на улице не появлялся. Но у пристани на берегу плоскодонка, могут уйти по реке.

Рамон Миро сунулся в броневик, вытащил из кузова ручной пулемет и вручил его пареньку. Того от тяжести аж перекосило.

– Без нужды не стреляй, – предупредил частный детектив и повесил ему на плечо подсумок с запасным боекомплектом. – Двигай!

Тито, заметно пошатываясь, скрылся в кустах. Мы выждали несколько минут, давая ему занять позицию, затем покатили дальше. Водитель сбавил скорость до минимума, и броневик медленно полз по дороге, но зато и пороховой движок едва-едва трещал. Его шум моментально растворялся в густой листве и терялся в доносившемся со стороны соседнего завода грохоте прессов и натужном скрежете листопрокатных механизмов.

Дорога повернула, и мы вновь остановились. На этот раз броневик замер перед воротами, через ржавые прутья которых была пропущена цепь, запертая на огромный висячий замок.

Рамон вытащил из ящика с инструментами громоздкие кусачки, а вот я, глядя на него, засомневался.

– Стоит ли ехать дальше?

– Здесь мы даже развернуться не сможем! И не съехать никуда, мало ли кто на броневик наткнется? – возразил крепыш и, как мне показалось, без особых усилий перекусил одно из звеньев. Цепь с лязгом упала на дорогу, и под скрип петель мы распахнули створки, освобождая проезд.

– Сейчас будет каретный сарай с выломанными воротами, загоним броневик туда, а дальше пойдем пешком, – сообщил нам водитель, приоткрыв дверцу.

– Годится, – кивнул Рамон, забрался обратно в кузов и протянул мне подсумок. – Газовые гранаты. Только не забудь надеть дыхательную маску. И запомни – работаем пистолетами!

Я закинул карабин за спину, а подсумок повесил на плечо.

– Каску! – потребовал тогда крепыш.

Пришлось водрузить на голову неудобный шлем, но тут я немного схалтурил и застегивать ремешок под подбородком не стал.

Броневик покатил дальше, и оказалось, что территория лодочной станции весьма обширна и сплошь заросла высокой травой, кустами и молодыми деревцами. Обветшалые сараи в окружении зелени смотрелись руинами древних городов, в которые постепенно пробираются джунгли. Окна и двери зданий были заколочены досками, из щелей между ними на нас поглядывала тьма.

Такое возникло вдруг ощущение. Ощущение чужого недоброго взгляда.

– На станции нас не услышат? – забеспокоился я.

– Нет, до нее еще далеко, – ответил Рамон Миро, но все же открыл окошко, соединявшее кабину и кузов, и спросил: – Ну и где твой сарай?

– Прямо по курсу, – невозмутимо ответил водитель.

Но съехать с дороги не успели; броневик вдруг подкинуло, по ушам ударил оглушительный грохот! Меня швырнуло на борт, все кругом заволокло пылью. Несмотря на падение и головокружение, я сумел перебраться к распахнутой двери и выскочил из перекошенного экипажа на обочину. Взрывом заложенной на пути мины нам выворотило переднюю ось, но броня сумела поглотить большую часть ударной волны. Нос броневика пострадал не слишком сильно.

Рамон выбрался вслед за мной, толкнул в спину и что-то крикнул. Я скорее угадал, нежели услышал его приказ: «Прикрывай!»

Прикрывай?!

Я сдернул с плеча карабин, который лишь чудом не остался в броневике, потянул рукоять затвора и огляделся, но все кругом затянуло поднятой взрывом пылью и дымом, валившим из двигательного отделения.

Рамон рванул на себя дверцу кабины, сунулся внутрь и выволок на дорогу обмякшего водителя.

– Что с ним?! – спросил я, присев у переднего бампера с винтовкой наизготовку.

– Контузия! – ответил крепыш и потащил кузена к придорожной канаве.

Я начал приподниматься с колена, и тут от угла склада по нам врезал пулемет! Стелившийся над землей дым помешал анархисту взять точный прицел, и длинной очередью он впустую перечеркнул борт броневика. Металлические листы обшивки задрожали под градом пуль, Рамон рухнул на дорогу и позвал:

– Августо!

– Замри! – крикнул я в ответ, поскольку броневик пока еще прикрывал их с кузеном своим бортом, а вот дальше дорога простреливалась, и пули то и дело выбивали там фонтанчики гравия.

Когда засевший за углом кирпичного склада пулеметчик прервался заменить опустевший диск, я дал отмашку Рамону, а сам упер в плечо приклад карабина и утопил спусковой крючок.

Грохнуло! Пуля вышибла кирпичную крошку много выше и заметно левее позиции анархиста. Карабин выплюнул стреляную гильзу, и вновь отдача впечатала приклад в плечо. На этот раз я скорректировал прицел, но перестарался и выстрел угодил куда-то в кусты.

Рамон выволок кузена из-за броневика и потащил его к спасительной канаве, а я снова выстрелил по складу и дальше стрелял уже без остановок, просто мешая анархисту выглянуть из-за угла.

К тому времени, когда мой магазин опустел, Рамон Миро уже заволок кузена в канаву и высунулся обратно с винтовкой в руках.

– Пошел! – заорал он, открывая стрельбу на подавление. – Живее! Пошел! Пошел!

Я вытащил из подсумка обойму и уже готовился перезарядить карабин, окрик Рамона застал меня врасплох. Миг я колебался, потом сорвался с места и ринулся по дороге с патронами в одной руке и винтовкой в другой.

Сзади что-то тяжело прошуршало, над землей протянулся дымный след, и броневик дрогнул от мощного удара. Хлопнул взрыв, а следом рванул запас гранулированного тротила! Кабину разметало на куски, кузов сорвало с шасси и откинуло в сторону. Заостренный кусок стального листа угодил мне в затылок и саданул по голове с такой силой, что сбил шлем.

Я рухнул в канаву и какое-то время просто валялся в грязи, пытаясь осмыслить произошедшее. Голова кружилась, в ушах звенело. Ни черта не соображаю…

Где-то у реки прогрохотала длинная очередь, и тут же спохватился анархист с пулеметом. Он обстрелял нас, и сверху посыпались срезанные пулями ветки кустов. Непослушными пальцами я приладил обойму к винтовке и вдавил патроны в магазин, дернул рукоять затвора и начал отползать, меняя позицию.

– Ложись! – неожиданно крикнул Рамон, вжался в грязь сам и прижал к земле кузена.

Упавшая неподалеку ручная граната не докатилась до канавы несколько шагов и рванула, разметав всюду гравий и осколки. Частный детектив поспешно вытащил из подсумка алюминиевый цилиндр и выкинул его на дорогу, предварительно сорвав кольцо. Негромко хлопнуло, и сразу повалили клубы черного дыма, заволокли все своей непроглядной пеленой.

– Отползай! – подтолкнул Рамон кузена, из глубокой ссадины на лбу которого текла кровь, и позвал меня: – Августо! За мной!

Анархист выпустил остатки диска в дымовую завесу, а когда пулемет смолк, мы с Рамоном выбрались из канавы и с карабинами наперевес ринулись через дорогу. Вломились в кусты на противоположной обочине и сразу залегли под ними. На миг замерли, переводя дыхание, а затем отползли в сторону и двинулись дальше уже под прикрытием густой листвы.

Кираса не давала толком наполнить легкие воздухом, но я и не подумал избавиться от нее, памятуя о прилетевшем в затылок осколке. Голова после удара до сих пор гудела, а так бы вышибло мозги – и все, никакой талант не спасет.

Рамон Миро двигался среди кустов удивительно ловко, словно прирожденный следопыт, под его ногой не хрустели сучки и не шуршала листва. Я по мере способностей копировал его движения, но на всякий случай немного отстал, дабы не выдать нас случайным треском сухих веток.

Когда дымовая завеса начала рассеиваться, вновь затарахтел пулемет. Стрелок крыл короткими очередями канаву, происходящее в кустах он разглядеть не мог. Впрочем, особого обзора не было и у нас.

Но тут листва неожиданно поредела, и в прорехе между ветками мы увидели пробиравшегося вдоль каретного сарая анархиста с пехотной гранатой в руке. Никто не стал кричать: «Руки вверх!» – и тому подобные глупости, я и Рамон выстрелили одновременно. Ноги усатого грабителя подломились, и он ничком повалился в густую траву. Кирпичную стену за ним забрызгала кровь.

Частный детектив сорвался с места, на бегу пальнул анархисту в спину, схватил выпавшую из его руки гранату, дернул кольцо запала и метнул чугунный шар к углу соседнего здания, где засел пулеметчик.

Хлопнуло! Пулемет осекся и замолчал.

– Прикрывай! – потребовал Рамон и перебежал от каретного сарая к складу.

Я прижался к стене и нацелил карабин на угол, за которым скрывался пулеметчик. Руки ходили ходуном, по лицу текли крупные капли пота, а перед глазами так и мельтешили серые точки.

Попаду ли?

К счастью, стрелять не пришлось: Рамон Миро на миг замер, развернулся и побежал обратно.

– Готов! – крикнул он на ходу.

Мы двинулись к лодочной станции, обогнули длинный одноэтажный барак и вдруг увидели, как по тропинке вдоль реки со всех ног улепетывает упитанный коротышка с дорожным саквояжем в руке. Беглец мог в любой момент скрыться в кустах, и все же Рамон заколебался, не решаясь выстрелить в спину, а вот я сразу вскинул карабин, прицелился и спустил курок.

Толстячок сделал еще несколько шагов, приложил к груди руку и упал на колени, а потом медленно повалился вперед и уткнулся лицом в землю. На светлой ткани его прогулочного костюма быстро расплывалось кровавое пятно.

– Трое готовы, – произвел я нехитрый подсчет, – остался последний.

Рамон Миро странно глянул на меня, но я спокойно выдержал пронзительный взгляд черных глаз. До выяснения отношений дело не дошло, и мы продолжили движение к лодочной станции. Осторожно пробрались вдоль стены к распахнутой настежь двери и проскользнули внутрь. В узеньких коридорах было слишком тесно, пришлось вооружиться пистолетами.

Рамон Миро шел первым, я двигался следом. Одну за другой мы проверяли комнаты на первом этаже и вскоре в кабинете с закопченным дымом углом наткнулись на импровизированную лежанку с изможденным молодым человеком, торс которого был замотан окровавленными бинтами. В помещении пахло дымом и гниющей плотью.

Мой спутник первым переступил через порог, потянул носом воздух и настороженно замер на месте, а когда раненый начал переворачиваться на бок, остановился и негромко попросил:

– Тише! Не шевелись!

Парень широко улыбнулся, разжал руку, и по грязным доскам покатилось ребристое яйцо ручной гранаты. Рамон крутнулся на каблуке, словно в танце, и сиганул обратно в коридор. Я не успел освободить проход, и крепыш попросту снес меня с ног. Мы рухнули на пол, и тотчас грохнул взрыв! Дощатая стенка оказалась пробита сразу в нескольких местах, но все осколки прошли выше; нас не зацепило.

– Да что ж такое! – прохрипел я. Звон в ушах сделался просто невыносимым.

– Их точно только четверо? – спросил Рамон, вставая с пола.

– Паспортов было четыре, – ответил я, принимая протянутую руку. Крепыш помог мне подняться на ноги и прошел в комнату. Угол с лежанкой оказался забрызган кровью, иссеченное тело анархиста безжизненно уставилось в потолок остекленевшими глазами.

Рамон подступил к окну и крикнул:

– Тито! Тащи сюда свой тощий зад! – затем обернулся и скомандовал уже мне: – Дуй за саквояжем толстяка! У нас в запасе не больше пяти минут, потом сюда нагрянет половина полицейских округа. Уходить будем по реке.

Чертыхаясь и охая из-за боли в отбитом теле, я выбежал на улицу и потрусил по тропинке. Застреленный мною толстяк так и валялся среди кустов, кожаный саквояж лежал рядом. Он оказался набит пачками денег – частично в банковских упаковках, частично просто стянутых аптечными резинками. Бумаг в сумке не обнаружилось.

Я выругался, с натугой перевернул на спину обмякшее тело и обшарил карманы, но отыскал лишь револьвер, зажигалку с портсигаром, бумажник и фальшивый паспорт. Оставалось надеяться, что Рамону повезет больше моего.

Прижав увесистый саквояж к груди, я рванул обратно на лодочную станцию, а там прямо в дверях столкнулся с выбегавшим на улицу Рамоном.

– Есть что-нибудь?! – с ходу спросил он.

– А что у тебя? – ответил я вопросом на вопрос.

– Ничего! Где деньги, черт тебя дери?!

Я молча сунул крепышу саквояж, перескочил через порог и побежал по коридору.

– Надо уходить! – крикнул вдогонку Рамон Миро. – Мы тебя ждать не будем!

Я ничего не ответил, заскочил в забрызганную кровью комнату со вставшим на дыбы в месте взрыва паркетом и бросился к закопченному углу, где на полу еще тлели угли. Там с избытком хватало бумажного пепла, я разворошил его, отыскал уцелевший уголок какой-то облигации и принялся разбирать остатки деревянных ящиков и картонных коробок. В одной из них сохранилась стопка сгоревших листов, но те рассыпались в прах прямо у меня в руках.

Дьявол! Эти выродки сожгли все, что могло связать их с ограблениями, а себе оставили только наличные!

Захотелось с завыть с горя, но я не стал рвать волосы и посыпать голову пеплом, выпрыгнул в окно и ринулся вдогонку за Рамоном и Тито, которые уже вели к берегу контуженого родственника.

Еще только не хватало отстать от них и угодить в облаву!

3

От кирас и карабинов мы избавились еще на берегу, попросту побросав их в мутную воду. Потом перетащили к реке плоскодонку и столкнули ее с прогнившего и покосившегося причала, благо лодку недавно привели в порядок: просмолили дно и даже смазали машинным маслом ржавые уключины.

Все это время я держался настороже, готовясь выхватить заткнутый за пояс пистолет, но нет – никто из подельников и не подумал избавляться от меня. Все торопились убраться отсюда до прибытия полиции.

Контуженый водитель сразу развалился на носу, нам с Тито пришлось садиться за весла, а хмурый Рамон расположился с трофейным саквояжем на задней банке. Когда лодка отплыла от берега и заболоченный участок с проплешинами камышей остался позади, крепыш расстегнул пряжку и принялся с мрачным видом пересчитывать деньги.

Невысокие волны мягко били в борта и раскачивали плоскодонку, мы с Тито изо всех сил налегали на весла, торопясь завести лодку за изгиб реки; брызги так и летели из-под деревянных лопастей. Рамон сосредоточенно изучал нашу добычу, и его закаменевшее скуластое лицо постепенно смягчалось, морщины разглаживались, дурная кровь уходила, возвращая коже естественный, слегка красноватый оттенок.

Саквояж оказался набит под завязку, и хоть подавляющее большинство пачек было с банкнотами по десять и двадцать франков, частенько среди них попадались перетянутые аптечными резинками полтинники и сотни.

Когда крепыш закончил подсчеты, я спросил:

– Сколько там?

– Триста шестьдесят тысяч, если пачки нетронутые, – ответил Рамон.

– Мои девяносто тысяч, все верно?

Крепыш поджал губы и напомнил:

– Мы лишились броневика!

– А я не нашел то, что искал!

– Ты ничего не потерял.

– Но и не приобрел то, что должен был! – отрезал я. – Говорил же оставить броневик за воротами!

Рамон фыркнул.

– Тогда бы на мине подорвался не броневик, а кто-то из нас.

– Ничего, купишь новый! – утешил я и продолжил работать веслом, готовый в случае необходимости садануть локтем Тито и пинком в грудь вытолкнуть за борт Рамона. Вот только за спиной оставался водитель с навахой, и по затылку от осознания этого скользнул неприятный холодок.

Но Рамон Миро не стал нарушать слово и, пусть и без всякой охоты, принялся отсчитывать мою долю. Выбирал он в основном полтинники и сотни, явно не желая связываться со столь крупными банкнотами.

Я не возражал. По крайней мере, рассовать тринадцать пачек по карманам получилось без всякого труда.

Лодку бросили у дебаркадера, рядом с которым из бетонной трубы в Ярден лился мутный поток сточных вод. Когда мы один за другим выбрались на гранитные ступени, Рамон оттолкнул плоскодонку веслом и зашвырнул его подальше от берега.

– Ну, вот и все… – вздохнул он, поднимая слегка похудевший саквояж. – Разбегаемся!

– Ничего не забыл? – нахмурился я.

– Собираешься искать Берлигера?

– Таков был уговор.

Рамон взвесил в руке набитый деньгами саквояж и требовать тысячу за информацию не стал.

– Доктор Лютер Бартон, Общественная больница округа Кулон, отделение хирургии, – сообщил он, шагнув на следующую ступень.

– Что не так с этим доктором? – придержал я крепыша.

– Он поставлял пациентов профессору Берлигеру и продолжает делать это сейчас, только теперь уже – неофициально. На твоем месте я бы не лез в это дело, от него дурно пахнет.

Рамон Миро поспешил вслед за подручными, а я спустился обратно к воде, опустился на корточки и умылся. Потом с обреченным вздохом выпрямился и задумался, как быть дальше. Документы Рудольфа Дизеля для нас потеряны, барон не станет снимать порчу с Софи. Более того – наверняка постарается учинить очередную гадость, как только поймет, что его план не сработал.

Фон Страге требовалось нейтрализовать. Но не сейчас. Сейчас слово – за доктором Ларсеном.

Я вздохнул и отправился на поиски извозчика.

За время моего отсутствия состояние Софи особых изменений не претерпело. Ей не стало ни хуже ни лучше, но было ясно, что установившееся равновесие долго не продержится. Ближе к закату проклятие неминуемо навалится с новой силой.

– Доктор Ларсен не появлялся? – спросил я Альберта, который безостановочно зевал, но наотрез отказывался хоть немного поспать. Миссис Харди отчаялась убедить его отдохнуть, а лишь приносила новые порции кофе.

Поэт покачал головой, потом оглядел мой перепачканный грязью костюм и нахмурился.

– Что с вами стряслось, Жан-Пьер?

– Небольшая авария, – отмахнулся я.

– Миссис Харди! – позвал тогда Альберт экономку и указал на меня. – Взгляните! Как думаете, с этим можно что-то сделать?

Тетушка покачала головой.

– Только выкинуть на помойку.

Поэт поднялся из кресла и попросил:

– Присмотрите минутку за Софи.

– Конечно-конечно!

– Идем, Жан-Пьер! Ты не можешь ходить в таком виде!

Пока Альберт Брандт рылся в своем гардеробе, я без спроса налил себе полбокала коньяка – шустовского из России, осторожно опустился на лакированный подлокотник кресла у камина и сделал небольшой глоток.

Голова немного кружилась, затылок ломило. Хотелось улечься на ковер, закрыть глаза и на какое-то время выпасть из этого мира, только я такой роскоши позволить себе никак не мог. Сидел, пил коньяк, ждал поэта.

Минут через пять Альберт принес совсем новый костюм, синий, в тонкую жемчужную полоску, и предложил примерить его в гостевой спальне. Я отказываться не стал, поскольку появляться на людях в моем виде и в самом деле не стоило. Извозчику даже пришлось накинуть сверху пару франков, иначе тот наотрез отказывался брать столь подозрительного пассажира. Какой-нибудь излишне рьяный постовой мог и вовсе заподозрить в бродяжничестве.

Брюки подошли идеально, словно их шили на меня, а вот рукава пиджака оказались коротковаты, да и сам он ощутимо жал в плечах. Но тут уж ничего не попишешь, дареному коню в зубы не смотрят.

Я попросил у миссис Харди бумажный пакет и переложил в него пачки банкнот, следом сунул пистолет с глушителем, который не стал возвращать Рамону Миро. Потом отправился проведать Софи, но ее держал за руку сидевший рядом Альберт. Смотрелось это со стороны донельзя трогательно.

Я покачал головой, ушел в холл и уселся там в кресло у камина. Достал блокнот, начал рисовать, только ничего хорошего из этого не вышло. В голове гудело, пальцы дрожали. Ну его к черту!

Я откинулся на мягкую спинку и закрыл глаза. Уже начал проваливаться в сон, когда постучали во входную дверь и на второй этаж поднялся доктор Ларсен. В ответ на мой вопросительный взгляд он невесело покачал головой и прошел в спальню.

– Боюсь, я напрасно обнадежил вас, господа, – с обреченным вздохом произнес доктор, и Альберт встревоженно вскочил на ноги.

– О чем вы говорите? – всполошился поэт. – Но как же так?!

– Одного переливания крови будет недостаточно. Я уже предупреждал об этом, да. – Ларсен ссутулился и принялся теребить снятый с головы котелок. – А мне, к величайшему сожалению, не удалось договориться об услугах… кровопийцы.

– Дайте им двойную цену! – предложил я самое очевидное решение проблемы. – Да хоть тройную! У меня есть деньги!

– Не в этом дело! – досадливо скривился доктор. – В этой сфере работает не так много людей! Просто сейчас нет свободных… специалистов!

Поэт нахмурился.

– И никого не получится перекупить? Деньги – это всегда деньги.

Ларсен отрицательно покачал головой.

– У меня нет выхода на хозяина предприятия. Сами понимаете, в газете таких объявлений не печатают.

Захотелось со всего маху врезать кулаком по стене, сдержаться получилось с превеликим трудом.

– Но кого-то же вы знаете! – попытался я найти хоть какой-то выход из тупика. – Кого-то из посредников, а?

– Знаю, да, – подтвердил Ларсен. – Но этот человек в первую очередь заботится о своих пациентах! Одного из них сейчас и пользует кровосос.

– А если предложить ему отступные? – заикнулся было поэт.

– В этом случае деньги ничего не решают! – отмахнулся доктор. – Поверьте, я пытался! Единственное, что нам остается, – комбинировать инъекции алюминиевых препаратов с переливанием крови!

Кое-что в словах Ларсена заставило меня насторожиться и прищелкнуть пальцами.

– Постойте! А что это за пациент? Вы знаете, о ком шла речь?

Доктор медленно кивнул.

– Он ведь не умрет, если вампир ненадолго отвлечется? – уточнил я.

– Да пусть даже умрет! – выкрикнул Альберт.

Я выставил руку, призывая поэта к молчанию.

– Не умрет ведь, так?

И вновь Ларсен кивнул.

– Что вы предлагаете, Жан-Пьер? – спросил он после недолгой паузы. – Похитить вампира? Вы отдаете себе отчет в том, насколько это неосмотрительно и, прямо скажем, опасно?

– А у нас есть выбор?

Выбора не было, и все мы прекрасно знали об этом.

– Вы поможете нам, доктор? – спросил Альберт Брандт. – Поверьте, моя благодарность не будет знать границ.

Ларсен запрокинул голову и закатил глаза, но тут же взял себя в руки.

– Хорошо, господа! Я дам вам адрес, – пообещал он. – Дам, да! И надеюсь, нам всем не придется об этом пожалеть…

4

Нынешний пациент кровососа-целителя пользовался немалой известностью в среде столичных гурманов, поскольку изрядное состояние позволяло ему содержать целый штат искусных поваров и устраивать роскошные приемы. Оборотной стороной медали кулинарного увлечения стал лишний вес, который привел к целому букету серьезных заболеваний. Несколько раз в год любитель покушать отправлял свою многочисленную прислугу в отпуск и переставал появляться на публике – именно в эти дни, по словам доктора Ларсена, вампиры отсасывали из толстяка дурную кровь.

Самоходная коляска поэта мало годилась для нашей вылазки, поэтому Альберту пришлось взять в аренду фургон с цельнометаллическим кузовом. Паровой монстр оказался медлительным и неповоротливым, но зато, в отличие от пижонского «Стэнли», не привлекал к себе внимания ни зевак, ни постовых. Обычный побитый жизнью трудяга, коих на улицах столицы хватало с избытком.

План наш излишним хитроумием не отличался. Жил гурман в особняке на тихой тенистой улочке, и Альберт сдал задом вплотную к ограде его заднего двора, а я влез на фургон, перебрался через забор и отпер ворота. Тогда поэт заехал во двор и помог мне задвинуть створки.

– Быстрее! У нас в запасе час, пока не вернулся мажордом! – заторопился он, прикрыв низ лица платком, дабы не быть опознанным хозяином.

– Сейчас! – отозвался я, достал из-за пояса «Веблей – Скотт» с глушителем и передернул затвор.

Поэт обернулся на резко прозвучавший в тишине двора лязг, фыркнул и вынул из кабины фургона короткую четырехствольную лупару десятого калибра с блоком электрического воспламенения патронов.

– Ты ведь не собираешься палить из этой пушки? – опешил я. – Переполошишь всю округу!

– Это для тебя. Подстрахуешь, если что-то пойдет не так.

Я покачал головой.

– Обойдусь.

Электричество не для меня. Да и шум при выстреле будет просто адский.

Альберт с неохотой вернул лупару в кабину и предупредил:

– Я все сделаю сам, главное, не мешай!

– Ты уже говорил, – проворчал я, вытащил из кузова фургона сшитый из прочной черной ткани мешок и позвал сообщника: – Идем!

Поэт включил электрический фонарь и распахнул заднюю дверь дома, которая оказалась незаперта. Мы двинулись по коридору и вскоре очутились в темном холле, все окна которого были закрыты ставнями и завешены плотными шторами. Чудачества хозяина никого не удивляли, тот попросту ссылался на мигрень.

Поэт прошел мимо распахнутой кабины лифта к лестнице и начал подниматься на второй этаж. Я двигался за ним словно тень – неотрывно и бесшумно.

– Это здесь! – шепнул поэт, останавливаясь перед дубовой двустворчатой дверью. Его несколько раз приглашали сюда читать стихи на званых ужинах, и он неплохо ориентировался внутри.

– Если она заперта, мы пропали, – выдохнул я в ответ.

Альберт не стал гадать, он просто толкнулся внутрь, и створки легко распахнулись. Луч фонаря разогнал темень комнаты, высветил стол, кровать и накрытое простыней тучное тело на ней; размерами то ничуть не уступало тюленю.

Но главное – вампир! Бритый наголо кровосос оказался болезненно худым юношей с белой кожей и окровавленным ртом. Одеждой ему служила набедренная повязка, да еще на шее был застегнут металлический ошейник с проушиной для цепи.

Глаза молодого человека – человека?! – затягивала непроглядная чернота, он подобрался для прыжка, и, упреждая бросок, Альберт Брандт резко скомандовал:

– Замри!

Сила таланта сиятельного остановила вампира на полушаге, он враз растерял свою противоестественную грацию, превратился в неподвижную скульптуру. Меня приказ зацепил лишь самым краем, но и так странно изменившийся голос поэта, казалось, приморозил ноги к полу.

Я нервно передернул плечами, стряхивая оцепенение, и шагнул к пареньку. Кровосос напрягся, и Альберт поспешно повторил:

– Стой! Закрой глаза! Усни!

Но что-то явно пошло не так: вампир хоть и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, засыпать не торопился и продолжал буравить нас злым взглядом. План поэта отправился псу под хвост.

Если Альберт поначалу и растерялся, то очень быстро справился с оторопью, и вновь заговорил, но теперь от резких приказов перешел к мягкому убеждению. Слова лились из него нескончаемым потоком, и очень скоро кровосос расслабился и обмяк.

Продолжая удерживать его на прицеле пистолета с глушителем, я подошел к хозяйской кровати и взглянул на толстяка. Тот находился в полудреме, по губам его блуждала блаженная улыбка, а полное лицо лучилось счастьем. Чем-то он напомнил человека, накурившегося опиума.

– Засыпай! – продолжал твердить Альберт, глаза которого уже сияли ярче фонаря. – Расслабься! Просто отдохни. Ты ведь так устал, а теперь твое тело наполняет легкость…

Слова поэта возымели действие, голова вампира мотнулась, он оступился и уселся на пол. Но пока еще не уснул. Силы сиятельного были небезграничны, на миг он прервался и попросил:

– Дай вина!

На столе стоял бокал с чем-то красным; я взял его и на пробу отпил. Рот наполнил соленый и металлический вкус крови. Я покатал ее языком по небу и сплюнул на пол.

На грани сознания зашевелились смутные воспоминания, будто раньше уже доводилось прикладываться к кубку с кровью. Но было такое на самом деле или просто разыгралось воображение, разобраться не удалось.

– Вина! – вновь прохрипел Альберт.

– Это кровь! – ответил я.

Вампир встрепенулся и начал сбрасывать навеянное словами поэта оцепенение, тогда я переложил пистолет в левую руку, а в правой сжал алюминиевый кастет. Примерился и аккуратно, но сильно врезал юноше в висок. Тот как подкошенный рухнул на пол.

– Помогай!

Вдвоем мы запихнули потерявшего сознание кровососа в мешок, для надежности перетянули его веревками и выволокли из спальни. Тощий как щепка юноша оказался не слишком тяжелым, но тащить обмякшее тело было на редкость неудобно. Со второго этажа на первый его получилось спустить на лифте, и даже так, пока донесли вампира до фургона и погрузили в кузов, вымотались сверх всяких мер. Но не надорвались – и ладно.

Альберт выехал со двора, а я, прежде чем запрыгнуть к нему в кабину, прикрыл за нами ворота. Фургон покатил прочь, но направились мы не к поэту, а на залитую лучами заходящего солнца набережную Ярдена.

– Это совсем молодой вампир, – сказал Альберт Брандт, останавливая фургон на обочине дороги. – Его обратили совсем недавно, и он почти не контролирует свою силу. Солнце просто сожжет его.

В кузове послышался стук, я выбрался из кабины и откинул запор с задней дверцы.

– Выходи, открыто!

Шум в кузове стих.

Молодые вампиры лишь немногим отличаются от зверей, в узде их держит только страх. Например, страх оказаться посреди залитого солнечным светом тротуара.

– Если ты поможешь нам, – произнес я, не повышая голоса, – мы заплатим и вернем тебя обратно. Ну а нет – тогда выметайся из кузова. У нас полно дел.

Вампир промолчал, тогда я легонько потянул за ручку. Внутри что-то коротко проскрежетало, дверца не шелохнулась.

– Ваша взяла, – прошелестел тихий ответ. – Но хозяин накажет…

– Главное, сам веди себя хорошо, – усмехнулся я, вернулся в кабину и скомандовал поэту: – Поехали!

– Он согласился помочь?

– Сейчас он согласится на что угодно…

Альберт только вздохнул.

Фургон мы загнали на задний двор и сдали к открытой двери черного хода так, чтобы вампир мог шагнуть из кузова прямо в дом, не находясь под открытым небом ни мгновения. Альберт вытащил из кабины свою четырехствольную лупару и дал отмашку:

– Открывай!

Я лишь покачал головой и протянул поэту свой пистолет с глушителем. Тот немного поколебался, но все же отказываться от бесшумного оружия не стал.

– Встань подальше! – попросил я после этого, а когда Альберт выполнил распоряжение, зажал в кулаке кастет и постучал им по дверце кузова. – Выходи!

Створка слегка приоткрылась, вампир миг помедлил, потом стремительной тенью сиганул в дом.

– Без глупостей! – предупредил я, да только без глупостей не обошлось.

Кровосос прыгнул на меня, словно бешеный зверь. Паренек оказался противоестественно быстр, но полагался исключительно на природные способности. Я встретил его прямым в голову, кастет врезался в скулу с мерзким хрустом и сбил кровопийцу с ног. В следующий миг тот взвился с пола, получил каблуком по колену, оступился, пропустил удар в висок и вновь повалился на колени.

Отработанные связки ударов я проводил быстрее, чем вампир успевал на них реагировать, ему со мной было не совладать. Он и не стал.

Паренек откатился в сторону, вскочил на ноги и бросился наутек. Стоявший в другом конце коридора Альберт поднял пистолет и с неожиданным хладнокровием выстрелил ему в спину. Хлопнуло не слишком сильно, уверен – за пределами дома никто ничего не расслышал. Кровосос рухнул на пол с дырой в бритом затылке и засучил руками и ногами в агонии, но, когда я забрал у поэта пистолет и приблизился, смертельное ранение уже затянулось, на коже осталась лишь круглая красная язва.

Парнишка приподнялся на одном локте, повернулся ко мне и сплюнул сгустком крови. О доски пола стукнул смятый комочек пули.

– Я в ногу целился! – начал оправдываться Альберт.

– Хорошая идея! – усмехнулся я и прострелил вампиру колено.

Тот скорчился и зажал ладонями рану, но почти сразу раздробленные кости встали на место, затем прекратилось и кровотечение.

– Разве мы не договорились? – задал я риторический вопрос.

– Договорились! – прошипел кровосос. – Только хозяин этого так не оставит!

– Шагай!

Вампир злобно зыркнул на меня налитыми кровью глазами, но как-то сразу обмяк, с трудом поднялся с пола и, слегка припадая на простреленную ногу, направился к лестнице. Там Альберт первым взбежал на второй этаж и взял наизготовку лупару.

– Десятый калибр проделает в тебе дыру размером с яблоко, – предупредил я на всякий случай. – Будет больно.

– Хозяин накажет… – выдохнул кровосос, не спеша ступать на лестницу. – Хозяин…

Поэт щелкнул предохранителем и потребовал:

– Иди!

Талант сиятельного будто подтолкнул кровососа в спину, и он начал медленно и без всякой охоты подниматься по ступенькам. Я немного выждал и двинулся следом.

– Сюда! – позвал Альберт вампира к спальне и шагнул в дверь.

Я взял юношу на прицел пистолета, но талант поэта вновь лишил его воли. Он размеренно прошлепал босыми ступнями по полу, безостановочно причитая:

– Хозяин накажет! Хозяин накажет! Хозяин…

Было уже совершенно непонятно, кого именно накажет хозяин вампира: нас или своего незадачливого раба. Судя по похоронным интонациям – достаться должно было решительно всем.

На пороге спальни кровопийца вдруг замер как вкопанный, а стоило мне подтолкнуть его в спину, растопырил руки и мертвой хваткой вцепился в косяки. Сдвинуть его с места не получилось.

– Двигай! – потребовал я и вновь пихнул юношу меж лопаток. И опять – без всякого толка.

Я приставил пистолет к его голове, но тут вновь подал голос Альберт.

– Войди! – потребовал поэт, и талант сиятельного в очередной раз переборол волю вампира.

Юноша переступил через порог как-то неуверенно и даже испуганно. И боялся он точно не поднявшегося со стула доктора Ларсена; кровопийца во все глаза смотрел на Софи. Показалось даже, что он перестал дышать, а миг спустя вампир с нескрываемым удивлением выдохнул:

– Столько силы!

Уже без всяких понуканий юноша опустился на колени рядом с кроватью, взял Софи за правую руку и провел ногтем по черной вене от запястья и до плеча.

Альберт насторожился и приподнял ружье, но вампир будто впал в оцепенение.

– Сможешь отсосать дурную кровь? – спросил его доктор Ларсен. – Ты ведь уже делал это раньше, да?

Вампир ничего не ответил, и взбудораженный происходящим Альберт вновь задействовал талант сиятельного.

– Отвечай! – потребовал он.

Кровосос лишь вздрогнул. Все его внимание привлекали темные узоры почерневших сосудов на руке Софи.

Не дождавшись никакой реакции, Альберт нервно вскинул лупару, тогда я вынул ружье из рук поэта и положил его на кресло. Потом достал из бумажного пакета две пачки пятидесятифранковых банкнот и кинул их на пол к ногам вампира.

– Здесь десять тысяч. Помоги – и они твои.

Удивительное дело – юноша кивнул.

Деньги ничего не решают? Не в этой жизни!

Поэт выругался и распахнул дверь.

– Отлучусь на минуту, господа, – предупредил он нас. – Надо промочить горло…

Альберт вышел в коридор, а вампир безучастно посмотрел ему вслед и вновь провел пальцем вдоль почерневшей вены. Ни я, ни доктор Ларсен и глазом моргнуть не успели, а кровосос уже приник ртом к женскому запястью. Софи заворочалась в забытьи, но не очнулась.

Юноша сглотнул, кадык на худой шее дернулся раз, потом еще один. Доктор Ларсен поспешно достал из короба с сухим льдом бутыль с кровью, установил ее на треногу и присоединил к пробке систему капельницы. Когда врач воткнул иглу на другом конце трубки в вену Софи, вампир оторвался от запястья и шумно втянул в себя воздух. Кровотечение он остановил, зажав подушечками пальцев две оставленные тонкими клыками ранки.

Взгляд у паренька стал совершенно безумным, будто он глотнул опиумной настойки.

– И что дальше? – негромко спросил я доктора, но тут вампир наконец отдышался и вновь приник к запястью Софи.

Вернулся Альберт Брандт, принес откупоренную бутылку красного вина, три бокала и уселся в кресло. Переложив лупару себе на колени, поэт с вызовом поглядел на меня, но я промолчал.

– Вина? – предложил тогда Альберт.

Занятый регулировкой капельницы доктор отказался, а я взял бокал, сделал глоток и вдруг как-то разом ощутил всю скопившуюся за день усталость. Немного походил еще, потом сдался, уселся на пол рядом с кроватью и откинулся спиной на стенку. Отсюда я мог контролировать каждое движение вампира и при необходимости всадить в него пулю, не делая ни одного лишнего жеста. Рука с пистолетом лежала на коленях, увенчанный глушителем ствол смотрел парнишке под ребра; требовалось просто утопить спусковой крючок.

Не пришлось. Юный вампир размеренно сглатывал, вытягивая отравленную кровь, и так же размеренно поступала в вену Софи кровь чистая. Время от времени паренек устраивал передышки, устало отдуваясь и вытирая пот с худого лица, и тогда Ларсен оценивал состояние Софи. Высчитывал пульс, измерял давление и температуру тела, проверял реакцию зрачков и оценивал онемение правой руки. Нам он ничего не говорил, но, судя по спокойному виду доктора, лечение шло своим чередом.

Часы пробили девять, затем десять. Опустела одна бутыль с кровью, ее сменила другая. В лицо Софи вернулись краски, дыхание успокоилось и стало медленным и глубоким. Она будто расслабилась и стала не такой зажатой.

А вот о вампире того же сказать было нельзя. Движения его сделались неровно-ломаными, бледная кожа потемнела, на худых руках и впалой грудной клетке проявились и стали рельефными атрофированные до того мускулы. Лицо заострилось и словно бы повзрослело. Кровопийца не вытягивал из Софи жизненные силы, мощью его напитывало нечто совсем другое.

Растворенное в крови проклятие?

Я не мог знать этого наверняка, но был уверен, что ничего хорошего происходящие с вампиром метаморфозы нам не сулят. Стоило заранее озаботиться поиском осиновых кольев…

Альберт в одиночку прикончил бутылку вина и давно клевал носом; я не стал тревожить его, просто забрал лежавшую на коленях лупару и сместился в сторону, заняв позицию за спиной вампира. Тот никак на это не отреагировал, продолжая высасывать из Софи порченую кровь.

Доктор Ларсен подключил последнюю бутыль, когда пробило одиннадцать. Лечение подходило к концу, но кузина так до сих пор и не очнулась. Впрочем…

Я вспомнил благостное лицо толстяка, которого пользовал кровосос, и решил, что в этом нет ничего страшного. Главное – избавиться от проклятия.

Последний раз вампир оторвался от запястья Софи незадолго до полуночи. Он обессиленно завалился на спину и бездумно уставился в потолок. Каким-то невероятным образом бледный и худой задохлик превратился в подтянутого молодого человека атлетического сложения. Безвольное лицо стало резким и хищным, никак не изменились только глаза. Их, как и прежде, затягивала глубокая чернота.

– Ну что? – обратился я к доктору.

Ларсен заклеил ранки на запястье Софи кусочком лейкопластыря и широко улыбнулся.

– Смотрите сами!

Я на миг отвлекся от вампира и с облегчением перевел дух. Чернота на руке Софи рассосалась, словно ее и не было вовсе.

– Температура тела стабильная, – сообщил доктор Ларсен, изучив градусник, и вынул из вены иглу капельницы. – Это главный признак того, что порча побеждена.

Альберт спал в кресле, я перевел взгляд на вампира и без всякой охоты спросил:

– Отвезти тебя обратно?

Лежавший на спине юноша стремительно извернулся и в один миг оказался у распахнутой двери. Но сразу остановился и посмотрел на забытые деньги. Двигался он так быстро, что взгляд за ним просто не успевал.

Проклятье! Вовсе не уверен, что теперь его проймут обычные пули, пусть и в алюминиевой рубашке!

Но вампир не стал нападать, вытер окровавленный рот и куда четче, чем прежде, произнес:

– Нет! Не собираюсь возвращаться! В гробу я видел хозяина!

Учитывая ходившие о вампирах слухи, прозвучало это высказывание на редкость двусмысленно.

– Нам проще, – усмехнулся я и после недолгих колебаний сунул пистолет за ремень брюк. – Забирай деньги и проваливай.

Паренек опустил взгляд и сказал:

– Мне нужна одежда.

Проблемой это требование не стало: я пожертвовал кровососу свой собственный перепачканный костюм, а проснувшийся Альберт выделил ему сорочку и мокасины. От предложения спилить ошейник вампир отказался и повязал поверх него шейный платок.

Пока он переодевался, собрался и Ларсен.

– С госпожой Робер все будет хорошо, – уверил нас доктор. – Она проснется не позже завтрашнего полудня. Если в состоянии произойдут резкие изменения, мой номер у вас есть.

Я протянул ему пачку пятидесятифранковых банкнот, доктор от вознаграждения отказываться не стал. Вслед за вампиром он вышел на улицу и ускорил шаг, нагоняя кровопийцу.

– Молодой человек, уделите минуту вашего времени!

Альберт Брандт закрыл дверь и усмехнулся.

– Наш доктор не из тех, кто разбрасывается возможностями!

Я кивнул, и тогда поэт нервно пригладил рыжеватую бородку.

– Как думаешь, мы не сваляли дурака, выпустив в город это чудовище?

– В этом городе чудовищ хватает с избытком, – ответил я. – И меня всецело устраивает, пока они там, а мы здесь.

Альберту возразить на это было нечего, он задвинул засов и поднялся на второй этаж. Уселся в кресло рядом с кроватью Софи и моментально задремал.

Я немного постоял на пороге, прислушиваясь к ровному дыханию кузины, потом развернулся и ушел в гостевую спальню. Никому не будет лучше, если я всю ночь промаюсь без сна. У меня были большие планы на завтрашний день. Завтра кое-кто умрет, и ясно как божий день – без моего участия этот прискорбный инцидент не обойдется.

Засыпая, я думал о бароне Рихарде фон Страге…

5

Утро началось с телефонного звонка. Точнее, с миссис Харди, которая растолкала меня сразу после девяти.

– Вас спрашивают из полиции, – объявила экономка поэта. – Некий Моран.

Я разлепил глаза и уселся на кровати, куда завалился ночью прямо в брюках и сорочке.

– Сейчас подойду, мадам, – пообещал я, когда унялось головокружение и умолк звон в ушах, но сразу встрепенулся. – Нет, постойте! Как Софи?

– Уже проснулась и покушала бульона. За ней сейчас присматривает господин Брандт, – ответила миссис Харди, прежде чем скрыться в дверях.

У меня сразу от сердца отлегло. Я поспешно обулся, надел пиджак и вышел в коридор. Покосился в сторону спальни, но решил не заставлять инспектора ждать и спустился на первый этаж.

– Доброе утро, мсье инспектор, – поздоровался я, поднимая трубку. – Оно ведь доброе, я надеюсь?

– А это зависит исключительно от вас, – сухо ответил Бастиан Моран. – Когда вы сможете подъехать в Ньютон-Маркт? Появилось несколько вопросов.

– Ну, мне надо принять ванну, выпить чашечку кофе… – Я вздохнул и без особой надежды поинтересовался: – Это что, опять не телефонный разговор?

– Ну почему сразу не телефонный? – отозвался полицейский. – Я хочу узнать, с какой целью позавчера вечером вы встречались с бароном фон Страге в загородном клубе «Белый лебедь».

Вопрос донельзя озадачил. Установи Моран за мной слежку, он точно не стал бы выжидать целые сутки, прежде чем начать расспросы. Выходит, под наблюдением был барон, а сейчас в Третий департамент пришел очередной отчет и там промелькнуло мое имя.

– Жан-Пьер! – проявил нетерпение инспектор. – Вы там не уснули?

– Как вы узнали, что я здесь? – спросил я. – Следили?

– Не за вами! – ответил Бастиан Моран. – Я поручил присматривать за госпожой Робер. А теперь перестаньте тянуть время и отвечайте! Это простой вопрос! С какой целью вы встречались с бароном фон Страге?

Я вздохнул, собрался с мыслями и осторожно произнес:

– Барон полагал, что кузина обладает нужными ему сведениями. Пришлось убедить его в обратном.

Бастиан Моран немедленно вцепился в меня будто клещ.

– Сведениями? Какими именно сведениями?

– Не волнуйтесь так, мсье инспектор, – усмехнулся я. – Не теми, о которых вы расспрашивали меня. И кстати, у господина Фальера были схожие интересы…

– Осторожней, господин Симон! – угрожающе произнес Моран. – Осторожней, если не желаете стать фигурантом дела о государственной измене! Барон подозревался в сотрудничестве с иностранной разведкой!

Государственная измена? Иностранная разведка? Фон Страге говорил о глобальной войне, а помогал ему огненный ифрит. Неужто он работает на Тегеран?

Эти соображения вихрем пронеслись у меня в голове, и я, куда осторожней, чем прежде, выбирая слова, произнес:

– Я не передавал барону фон Страге никаких сведений. Ни представляющих государственную тайну, ни о том, что нынче пишут о погоде в «Атлантическом телеграфе». Ни-че-го.

В трубке послышался смешок.

– Почему же тогда сегодня ночью барон внезапно покинул свою резиденцию и скрылся в неизвестном направлении? Боюсь, господин Симон, вам придется отложить принятие ванны и подъехать в Ньютон-Маркт. Прямо сейчас! Или выслать за вами экипаж?

– Послушайте, инспектор! Мы с бароном встречались позавчера! Как связано со мной его сегодняшнее исчезновение? – возмутился я и осекся. – Постойте, когда точно он скрылся от наблюдения?

– Сегодня ночью, – подсказал инспектор. – Незадолго до рассвета.

– О дьявол!.. – выдохнул я.

Сегодня ночью?! Как раз, когда Софи избавилась от порчи?!

Послышался стук во входную дверь, я бросил трубку болтаться на проводе, выскочил в коридор и крикнул:

– Не открывайте!

Но уже лязгнул засов, и в тот же миг в дом колючим присутствием потустороннего ворвалось всепоглощающее безмолвие. Оттолкнув замершую соляной статуей экономку, через порог шагнул чернявый подручный барона, заметил меня и указал рукой.

– Взять его! Живым!

Слова донеслись искаженными и приглушенными, словно сквозь толщу воды, но резкий жест никаких двояких толкований не допускал. Когда ко мне кинулись слуги барона, я выхватил из кармана «Зауэр» и спустил курок.

Без толку! Малефик своей волей исказил реальность, и пистолет превратился в бесполезный кусок металла. Выстрела не прозвучало.

Я отбросил оружие и безыскусным пинком в живот откинул назад первого громилу, а второму врезал кулаком в подбородок, да только с тем же успехом мог лупить кирпичную стену. Удар, способный отправить в нокаут тренированного боксера, не произвел на противника никакого впечатления.

Слуга барона врезался в меня и вжал в угол. Я перехватил руку соперника и попытался выкрутить каменное запястье, а вместо этого лишь порвал манжет. Обнажилась кожа, в глаза бросился сложный узор почерневших кровеносных сосудов.

И сразу стала понятна поразительная устойчивость противника к нокаутирующим ударам! С тем, кого на границе между жизнью и смертью удерживает темное колдовство, не так-то просто справиться голыми руками!

Громила замахнулся, и я поспешил упредить его удар, со всей силы впечатав основание ладони в нос. Хрустнуло, глаза подручного барона закатились, и он завалился на спину.

Его напарник, которого так удачно удалось сбить с ног первым же пинком, вновь бросился в атаку, пришлось встретить его подножкой и повалить обратно на пол. Тотчас я навалился сверху, захватил шею и одним резким движением свернул голову набок.

– Живее! – снова крикнул чернявый малефик, попутно творя какие-то чары. В воздухе вокруг него закрутилась сама тьма.

Ворвавшиеся в прихожую мордовороты разделились: двое кинулись к лестнице на второй этаж, еще двое устремились ко мне.

Наверху дважды гулко грохнуло ружье. Электричество оказалось сильнее магии, лупару поэта заблокировать своим колдовством малефику не удалось. Бугаи скатились по ступеням вниз, но у колдуна оказался припасен козырь в рукаве. Он резко махнул рукой, и наверх унесся сгусток черноты. Грохнуло, вздрогнул дом, запахло могильным тленом.

Помочь Альберту и Софи я сейчас ничем не мог, поэтому развернулся и бросился наутек. Юркнул на кухню, схватил со столешницы длинный разделочный нож и широким замахом рассек горло первого из преследователей. Кровь не хлынула, разрез лишь окрасился красным, а светловолосый бугай даже не заметил смертельного ранения и махнул короткой дубинкой.

Мне удалось пригнуться, и удар вдребезги разнес выставленные на полку тарелки. Я перехватил мускулистое запястье, пинком в бедро отшвырнул назад второго громилу и вновь воспользовался ножом, но на этот раз ткнул им в глаз. Клинок вошел в голову едва ли не на половину, от резкого толчка пальцы соскользнули с неудобной рукояти на лезвие и враз онемели, потекла кровь.

Заколотый слуга барона завалился на пол, а я скакнул назад, отрываясь от последнего противника. Тот успел вцепиться мне в рукав и махнул дубинкой, пришлось поднырнуть под руку, подцепить носком туфли лодыжку и резким толчком обеих рук опрокинуть потерявшего равновесие подручного барона на спину. Он рухнул на пол, но сразу начал подниматься, и тогда я схватил с плиты тяжеленную чугунную утятницу и со всего маху опустил ее на бритую макушку, а потом еще раз и еще.

Когда бедолага наконец затих и вокруг его головы начала растекаться лужа крови, я левой рукой выдернул торчавший из глазницы заколотого мной покойника нож, выпрямился и шагнул в коридор.

А там лицом к лицу столкнулся с чернявым малефиком!

Колдун сложил пальцы в замысловатую фигуру, и тотчас с них сорвался новый сгусток непроницаемой черноты! Заклинание угодило в зажатый в руке нож, перетряхнуло меня короткой жесткой судорогой, вырвалось наружу и прошлось по стене, оставляя на ней полосу измочаленных и обугленных обоев.

Миг я стоял на ногах, не в силах сдвинуться с места, потом шагнул вперед, но вместо этого почему-то рухнул на пол. С трудом приподнял голову и перехватил злорадный взгляд малефика.

– Не ждал? – осклабился он, собираясь с силами для нового удара.

Грохнуло, затылок колдуна попросту снесло, все кругом заплескало кровью и серыми ошметками мозгов. Безжизненное тело рухнуло на пол; за ним возникла Софи, в дрожащих руках которой ходила ходуном лупара поэта.

Через навеянное малефиком безмолвие пробился вой полицейских сирен, и тотчас мимо распахнутой двери дома проехал вытянутый и приземистый самоходный экипаж. Сразу прогрохотал пулемет, донесся глухой удар, лязг смятого металла и звон разбитого стекла.

Софи подскочила ко мне и помогла перевалиться на спину.

– Жан-Пьер! Ты в порядке? – встревоженно спросила она.

Меня продолжили бить короткие злые судороги, но я все же справился с беспрестанно стучащими зубами и выдавил из себя:

– Да!

– Надо помочь Альберту! – встрепенулась Софи, оставила мне лупару и убежала на второй этаж.

Я негромко рассмеялся и сразу закашлялся, попытался подняться на ноги, но голова закружилась, пришлось навалиться на изуродованную попаданием заклинания стену. Перешагивая через покойников, я вышел в прихожую, где так и продолжала неподвижно стоять у двери миссис Харди; вогнавшее экономку в ступор заклинание рассеяться пока еще не успело.

Лестница оказалась залита кровью застреленных слуг барона, покойники валялись у ее основания. Подняться на второй этаж было для меня сейчас задачей непосильной, поэтому я шагнул на улицу и без сил опустился на мостовую. В голове зашумело, перед глазами посерело, пришлось откинуться назад и навалиться спиной на стену.

Самоходный экипаж барона успел доехать лишь до соседнего дома, в угол которого и врезался на полном ходу. От удара капот смяло, а лобовое стекло рассыпалось множеством осколков. Боковые окна уцелели, но изнутри их запятнали брызги крови. Борт пестрел многочисленными пулевыми отверстиями – туда прилетела очередь из пулемета замершего неподалеку полицейского броневика.

Кровь, кругом одна лишь кровь.

И так мало неба…

Я замотал порезанные пальцы носовым платком, запрокинул голову и уставился на голубую полоску меж крышами домов. Не знаю, сколько просидел так. Вскоре началась суета, набежали полицейские, отогнали от дома зевак и перекрыли улицу. Потом прикатили сотрудники Третьего департамента. Альберта вынесли на носилках и погрузили в карету скорой помощи. Софи уехала вместе с ним; наверное, не в морг. И снова – какая-то суета…

Бастиан Моран разогнал излишне назойливых медиков, склонился надо мной и спросил:

– Чего хотел от вас барон?

– Какую-то ерунду, – ответил я, продолжая глядеть в небо. – Разве теперь это имеет какое-то значение?

– Он обладал определенным… иммунитетом. Его смерть наделает много шума. Что у вас есть на него, Жан-Пьер?

– Хотел бы помочь, но… увы… Никаких улик…

Инспектор лишь хмыкнул, отошел к расстрелянному экипажу и подозвал дюжего констебля. Тот дернул за ручку и распахнул заевшую дверь. Бастиан Моран заглянул в салон и выпрямился с револьвером в руке, принадлежавшим то ли кому-то из спутников барона, то ли ему самому.

– Расступитесь! – приказал он экипажу броневика, и полицейские поспешно отбежали в сторону.

Хлопнул один выстрел, другой, третий. Две пули срикошетили от брони, последняя засела в резине колеса. Инспектор кинул револьвер на сиденье расстрелянного экипажа и с нескрываемым отвращением произнес:

– Какой бездарный конец игры…

«Какой бездарный конец игры!» Удивительное дело, но именно эти слова крутились у меня в голове на следующий день, когда я стоял на перроне Центрального вокзала напротив открытого окошка купе, в котором мы с кузиной и Альберт Брандт готовились отбыть на воды.

Поэту заклинание угодило в ногу, та отнялась и не сгибалась, но врачи в один голос уверяли, что подвижность вскоре вернется. А пока Альберт передвигался с помощью обычного больничного костыля, который с его модным нарядом нисколько не сочетался.

Софи тоже выглядела не лучшим образом, она похудела и осунулась, зато пребывала в превосходном расположении духа. Едва ли не в лучшем за все время нашего знакомства.

– Заходи, Жан-Пьер! – поторопила она меня. – Отправление через минуту!

Я покачал головой.

– Я не еду.

– О чем ты?!

– У меня здесь остались кое-какие дела.

– Да какие еще дела? Клуба больше нет! Все забрали за долги! – вновь попыталась переубедить меня кузина. – Поехали! Мы все заслужили отдых!

Альберт навалился грудью на подоконник, пригладил бородку, в которой за ночь пробилась седина, и присоединился к уговорам:

– Ты бы знал только, какой там воздух! А горячие источники! А небо! От горизонта до горизонта! Ночью – звезды! В городе ты таких звезд не увидишь за всю жизнь!

Поэту удалось зацепить меня за живое, я улыбнулся и пообещал:

– Приеду, как только разберусь с делами!

– Жан-Пьер!

Раздались два коротких гудка, паровоз тронулся с места, вагон дрогнул, качнулся взад-вперед и медленно пополз вдоль перрона.

Я побежал следом и сунул Софи бумажный пакет, в который отложил половину экспроприированных у анархистов денег, потом остановился и помахал рукой.

Жан-Пьер Симон с легким сердцем бросил бы все и уехал в Монтекалиду нежиться в горячих источниках, дышать целебным горным воздухом и любоваться бескрайним небом. Он бы смог обо всем позабыть. Он, но не я.

Кто я? В этом-то и заключался главный вопрос.

Прости, Софи, сначала мне придется выяснить, кто же на самом деле я такой…

Эпилог

В клуб я заехал буквально на пять минут. Там уже шла опись имущества, и Лука взирал на все с тоскливой обреченностью командира капитулировавшего гарнизона.

– Вино-то хоть припрятал? – с усмешкой поинтересовался я.

– И не только вино, – хмыкнул вышибала, но как-то совсем безрадостно. – Поделиться?

– Оставь себе, – разрешил я, достал из кармана пачку пятидесятифранковых банкнот, разделил на две примерно равные части, одну протянул Луке. – Держи, это тебе на лечение.

– Премного благодарен! – как-то даже растерялся громила от такой щедрости, спрятал деньги в карман и покрутил завитой ус. – Будет работа – зови.

Я похлопал его по плечу, кивнул и покинул клуб, должно быть, теперь уже навсегда. Жаль… В «Сирене» прошли лучшие годы моей жизни. По крайней мере, той ее части, которую я помнил…

После клуба я зашел в банк и оформил вклад на предъявителя с доступом по кодовому слову. Затем отправился на кладбище – далеко не самое престижное в столице и расположенное далеко в пригороде, зато производящее впечатление места тихого и умиротворенного.

За похоронами Ольги наблюдал издалека, не желая мозолить глаза немногочисленным посетителям погребальной церемонии, но Бастиан Моран отыскал меня и на лавочке под сенью вековых дубов.

– Так и знал, что найду вас здесь, – произнес инспектор, присаживаясь рядом.

– Нисколько в этом не сомневался, – ответил я без всякой улыбки. Шпики Третьего департамента таскались за мной со вчерашнего дня с показной демонстративностью.

Бастиан Моран улыбнулся краешком рта, достал пачку сигарет и закурил. Его бледное лицо показалось непривычно отрешенным и задумчивым.

– Скажу начистоту, – начал он, сделав несколько глубоких затяжек, – занимайся я этим делом официально с самого начала, все его фигуранты давно сидели бы за решеткой.

– Маркизу Арлину повезло, – пожал я плечами.

Инспектор задумчиво посмотрел на крупный бриллиант в перстне и никак комментировать услышанное не стал. Просто пропустил мимо ушей. Но я в своих выводах нисколько не сомневался. По всему выходило, что Моран искал валики фонографа отнюдь не для сокрытия улик. Слишком уж нервно он отреагировал на огненный всполох в окнах клуба. Инспектор хотел именно отыскать записи крамольных разговоров, а вовсе не уничтожить их. Он вел свою игру.

Неофициально.

Бастиан Моран докурил сигарету и выкинул окурок в урну.

– Это была сложная головоломка, – сказал он потом. – Мне катастрофически не хватало информации. Приходилось оперировать слухами и догадками.

– Что же изменилось теперь? – поинтересовался я, потирая забинтованную правую кисть.

– Теперь у меня есть отгадка. И я хочу ее проверить. А вы поможете мне в этом.

– А смысл?

Инспектор изогнул тонкую бровь.

– Вы нуждаетесь в стимуле?

Я покачал головой.

– Нет, какой смысл ворошить прошлое?

– Банальное любопытство, – ответил Моран, уловил мое недоверие и мягко улыбнулся. – И потом, всегда остается вероятность ошибки. Вдруг я что-то упускаю? Если ваш ответ не совпадет с моими выводами… Что ж… Тогда я не стану торопиться с передачей дела в архив.

У меня вырвался короткий смешок.

Метод кнута и пряника? Увы, пряника не было и в помине. Впрочем, я не стал испытывать терпение собеседника и спросил:

– Что вы хотите узнать?

– Вся эта история началась не из-за валиков?

– Нет.

– А из-за чего? – остро глянул на меня Бастиан Моран. – Просто назовите имя. Одно-единственное правильное имя.

Я надолго задумался, потом сказал:

– Рудольф Дизель.

Инспектор кивнул, не проявив ни малейшего удивления.

– В свое время исчезновение Дизеля наделало много шума, – произнес Моран, глядя куда-то в сторону. – Следы вели на самый верх, и дело замяли, не дав довести расследование до конца. – Он помолчал и начал перечислять: – Бывший министр юстиции был дружен с госпожой Робер, а его племянник неоднократно встречался с бароном фон Страге. И при этом лояльные вашей кузине сотрудники полиции проявляли неоправданное любопытство к налету на Ссудно-сберегательную кассу Фойла и Морса. Все кусочки головоломки были у меня перед глазами, но я не мог собрать их воедино, пока мы не нашли грабителей.

– О! – притворно удивился я. – Их арестовали? В газетах об этом ничего не писали.

– Их убили, не арестовали, – поправил меня Бастиан Моран. – И убили не при задержании. С ними расправились из-за бумаг Дизеля.

Я посчитал уместным выразить сомнение в словах собеседника.

– Вы так считаете?

– Налетчики сожгли все, кроме денег, но писчая бумага горит плохо, если кидать ее в огонь целыми стопками. Кое-что удалось восстановить. Так я узнал о Дизеле и сложил одно с другим. Анри Фальер хотел продать это изобретение барону?

– Все вышло из-под контроля, – признал я.

Бастиан Моран покачал головой и поднялся со скамейки.

– Столько времени потрачено впустую! – вздохнул он и, не прощаясь, зашагал по тропинке.

Я тоже на кладбище задерживаться не стал.

У меня была запланирована встреча с человеком, который об этом еще не знал.

Доктор Бартон жил в двух кварталах от больницы округа Кулон и потому каждый рабочий день ходил со службы обедать домой. Я караулил его на ближайшем перекрестке. Пока стоял, размотал и выкинул в урну бинт с правой кисти. Сжал кулак – разжал, пальцы слушались; от глубоких порезов на коже остались только белые ниточки шрамов.

Левую руку после вчерашнего попадания сгустка тьмы ощутимо ломило, но подвижности она не потеряла. В отличие от поэта, мне удалось избежать серьезных увечий. Повезло или свою роль сыграл специфический талант, этого я сказать не мог. Даже и не думал об этом; мысли были заняты предстоящей встречей.

Доктор Бартон знал, где искать профессора Берлигера, а профессор знал меня. Меня настоящего. И мог – нет! – обязан был все об этом рассказать. Я не собирался прибегать к насилию, но всерьез рассчитывал добиться своего. Любыми средствами.

Внутри у меня все так и подрагивало. Хватало и колебаний, стоит ли продолжать рыться в собственном прошлом, ведь нормального человека в «Готлиб Бакхарт» не запрут, но я упрямо стиснул зубы и заставил себя отбросить всякие сомнения.

Пусть даже я псих и убийца, одно лишь знание об этом не изменит меня нынешнего, не вернет в прошлое, не разбудит память. Это как открыть книгу и прочитать историю чужой жизни, не более того.

Так себе утешение.

Я рассмеялся.

Когда мимо прошел доктор Бартон – среднего роста господин лет тридцати пяти в темном костюме и котелке, я немного выждал, потом безо всякой спешки двинулся следом. На улице хватало прохожих, кто-то курил на открытой веранде кафе, а у лавки зеленщика стояло несколько домохозяек. И все же я нисколько не волновался, всецело уверенный в успехе.

Выгадав момент, я ускорил шаг, нагнал доктора и выхватил из руки трость, а его самого резким тычком между лопаток затолкнул в узкий темный проход меж двух домов.

Лютер Бартон вскрикнул от неожиданности, развернулся и возмущенно вскинул голову, но самообладание мигом покинуло его, стоило лишь в моей руке возникнуть карманному «Зауэру».

– Не стреляйте! – попросил доктор, доставая бумажник. – Я все отдам! Вот деньги!

– Оставьте себе, доктор Бартон, – усмехнулся я, опуская пистолет. – У меня к вам есть один неотложный вопрос.

– Вы знаете меня? – удивился доктор, поправляя очки. – Что… что вам угодно?

– Профессор Берлигер, – сообщил я.

– Не понимаю, о чем вы говорите!

Лютер Бартон попытался проскочить мимо меня на улицу, пришлось ткнуть эскулапа в солнечное сплетение рукоятью его собственной трости. Тычок вышел не слишком сильным, но доктору хватило и этого. Он согнулся и попятился назад.

– Не знаю вашей специализации, – бесстрастно произнес я, – но в любом случае множественные переломы рук – это не то, к чему стремится здравомыслящий человек. А уж для хирурга…

– Перестаньте! – потребовал Бартон и выпрямился, лицо его побагровело от прилившей крови.

– Как мне найти Берлигера?

– У него клиника «Асклепий» на Риттерштрассе. Это неподалеку от порта!

– В самом деле? – усомнился я. – И никто об этом не пронюхал?

– Профессор не принимает пациентов, а клиника записана на кого-то другого.

Я кивнул, поднял оброненную доктором газету и спрятал под нею пистолет.

– Идемте!

– Куда? – опешил Лютер Бартон. – Я больше ничего не знаю! Прошу, оставьте меня в покое!

– Полагаете, джентльмены должны верить друг другу на слово? – лишь усмехнулся я в ответ.

Доктор растерянно захлопал глазами.

– Но мне надо возвращаться на работу, – промямлил он и повысил голос: – Меня ждут пациенты!

– Вернетесь, – спокойно ответил я. – Не беспокойтесь, я не собираюсь тащить вас с собой в клинику. Просто проводите меня, только и всего.

Лютер Бартон неуверенно замялся.

– Послушайте! – выставил он перед собой руку. – Профессор Берлигер никого не принимает! Он не станет даже разговаривать с вами!

– Мои заботы, – отрезал я. – Идемте!

Как оказалось, доктора я взял с собой совсем не зря, иначе рисковал потерять на розыски клиники «Асклепий» день, а то и два. Располагалась та в самом конце Риттерштрассе, на каких-то глухих задворках, где кругом были одни пакгаузы и склады.

Если бы не солидный вид доктора Бартона, извозчик и вовсе отказался бы ехать в столь подозрительное место. Да и так вертел головой по сторонам с откровенной настороженностью.

– Это здесь! – объявил Лютер Бартон, когда экипаж остановился у двухэтажного флигеля, из кирпичной трубы которого вырывались клубы черного дыма.

Зарешеченные окна, железная дверь, неброская вывеска «Асклепий».

Я посмотрел на доктора с нескрываемым сомнением.

– Учтите, я знаю, где вас искать.

– Это здесь! – В голосе Бартона прорезалось раздражение. – И оставьте меня в покое! Не желаю вас больше видеть!

– Оревуар! – попрощался я, спрыгивая с подножки.

Экипаж развернулся в крохотном дворике и укатил в переулок, а я сунул в карман пистолет, который все это время прятал под газетой, и поднялся на крыльцо. Не увидел привычного молоточка и был вынужден утопить кнопку электрического звонка. За дверью прозвучало металлическое дребезжанье, и я поспешно отдернул руку, потом не удержался и с некоторой даже брезгливостью вытер пальцы носовым платком.

Электричество!

Вскоре послышался приглушенный лязг, дверной глазок на миг посветлел, затем стал темным, как и прежде.

– Чего надо?

Едва ли грубый голос принадлежал профессору, с надеждой застать его в одиночестве пришлось распрощаться.

– Я от доктора Бартона!

– Первый раз слышу! – послышалось в ответ.

Меня вполне могли направить по ложному следу, но я не собирался сдаваться так легко и добавил:

– Мне нужен профессор Берлигер!

– Здесь таких нет! – быстро ответили из-за двери. – Проваливай! Закрыто!

Я достал из внутреннего кармана пиджака карточку частного детектива и поднес ее к глазку.

– Профессор Берлигер захочет со мной поговорить.

Привратник ничего не ответил и молча закрыл глазок металлическим кружочком. Ничего не происходило минуту или две, а потом залязгали запоры, дверь распахнулась, и на пороге возник бритый наголо бугай в белом халате, закатанные рукава которого не скрывали мускулистых предплечий. Было в широкоплечем санитаре никак не меньше двух метров роста, а за спиной у него переминался напарник – невысокий, но куда более плотного сложения.

Профессор Берлигер подошел к обеспечению своей безопасности весьма серьезно.

Интересно, какие тому были причины?

Санитар оглядел меня с головы до ног, потом посторонился и разрешил:

– Заходи.

Я шагнул через порог и увидел третьего охранника. Тот подпирал плечом стену немного дальше по коридору. По спине побежали мурашки.

– Шагай! – распорядился впустивший меня внутрь бугай. – Вторая дверь налево. И без глупостей!

– Никаких глупостей, – ответил я.

Спокойное поведение санитаров вселяло надежду, что я не совершил ошибку, опрометчиво явившись в клинику без всякой поддержки, но расслабляться в любом случае не стоило.

Я настороженно миновал дальнего охранника, без стука распахнул указанную дверь и шагнул через порог.

Профессор Берлигер оказался интеллигентной наружности господином средних лет с темной, но уже тронутой сединой шевелюрой. Больничному халату он предпочел дорогой костюм, а запонки и заколка для галстука блестели золотом. Хозяин кабинета выглядел так, будто собирался на званый обед.

– Кто вы и что вам нужно? – спросил Берлигер, отворачиваясь от металлического ящика с картотекой.

– Меня зовут Августо Маркес, я частный детектив, – сообщил я и выложил удостоверение на рабочий стол хозяина кабинета.

За спиной скрипнула дверь, к нам заглянул бритый санитар и спросил:

– Все в порядке, док?

Профессор взмахом руки отпустил его, открыл кожаный футляр и водрузил на переносицу пенсне. Осмотрел карточку удостоверения и вернул ее мне.

– Что вам нужно, господин Маркес, и какое отношение к этому имеет доктор Бартон?

– Я разыскиваю одного из ваших пациентов.

По губам Берлигера скользнула ироничная улыбка.

– В самом деле? – произнес он, не скрывая недоверия.

Я не стал ни в чем его убеждать и протянул одну из полученных от Софи фотографий. Снимок Берлигер изучал куда внимательней удостоверения. Обожженное тело с вырезанными на коже именами откровенно заинтересовало его.

– Откуда у вас это? – спросил он некоторое время спустя.

– Передал наниматель. Мне надо узнать имя этого человека.

– Как я могу помочь вам?

– Ожоги получены два года назад во время пожара в отделении «Готлиб Бакхарт», которым вы тогда заведовали. Это один из ваших пациентов.

– Но его лицо полностью обезображено! – возразил профессор, бросая карточку перед собой.

Я постучал по ней пальцем.

– Шрамы. Порезы нанесены до пожара. Вы не могли их не видеть.

– Представляете, сколько у меня было пациентов? Я просто физически не мог следить за ними всеми!

– Даже за теми, кто содержался в карцере?

Профессор Берлигер остро глянул на меня и поджал губы.

– В карцере? Пожалуй, что-то такое припоминаю, – произнес он, потом спросил: – Зачем вы разыскиваете его?

– Мне за это платят.

– И все же?

– Какие-то личные противоречия с моим нанимателем. Это частное дело.

Берлигер отодвинул от себя фотоснимок и вздохнул.

– Прошло почти два года, увы…

– Петр, Питер, Пьер, Пьетро, Петрос… – начал перечислять я все возможные варианты имени, но профессор покачал головой.

– Поймите! – поднялся он из-за стола. – Все истории болезней сгорели при пожаре! Я ничем не могу вам помочь!

Я нахмурился и расправил плечи.

– Неужели не осталось никаких записей? Вы не облегчаете мои поиски…

Завуалированная демонстрация силы не произвела на профессора никакого впечатления, и он уже собирался указать на дверь, но вдруг кинул рассеянный взгляд на металлический шкаф картотеки и попросил:

– Одну минуту. Присаживайтесь!

Я не стал стоять столбом и опустился на жесткий и не слишком удобный стул. Пока профессор гремел ящиками и шуршал журналами, выискивая непонятно что, у меня появилось время осмотреть кабинет. Обставлен тот оказался на редкость скромно и даже строго.

Стол с электрической лампой, пара стульев для посетителей, зарешеченное окно и безликие металлические шкафы вдоль стен. Единственным отступлением от общей убогости выступала вешалка с дорогим плащом. Аскетом хозяин кабинета все же не был.

– А! Вот! – обрадованно воскликнул профессор и выложил на стол толстый и весьма потрепанный журнал. – Возможно, я все же смогу вам помочь…

Берлигер сдвинул рычажок выключателя, и раздался явственный электрический щелчок, но лампа не включилась. Загорелась она лишь после того, как профессор утопил соседнюю кнопку. Передвинув журнал в круг света, Берлигер принялся листать пожелтевшие страницы и медленно проговаривать имена.

– Вот! – обрадовался он минут через пять. – Питер Гард, тридцати трех лет. Холост, близких родственников нет. Поступил в лечебницу в апреле семьдесят восьмого.

Профессор остро глянул на меня, но имя мне ничего не говорило. Я записал его в блокнот, затем поднялся со стула и уточнил:

– С каким диагнозом он поступил?

– Шизофрения, – ответил профессор без малейшей заминки и, как мне показалось, соврал.

– Почему его держали в карцере?

Берлигер замялся. Лишь на миг, но и эта заминка от меня не укрылась.

– Склонность к членовредительству, – ответил профессор после этого, и вновь возникло ощущение, что он чего-то недоговаривает.

Сложно надавить на человека, когда за дверью караулят три бугая, а хвататься за пистолет я посчитал пока неразумным. Главное, что у меня появилась реальная зацепка.

Новый Вавилон – человеческий муравейник, отыскать человека в нем весьма непросто, но все мы оставляем следы. Я не мог прожить тридцать лет и три года и не попасть ни в один из государственных реестров.

Если только профессор попросту не выдумал имя, дабы отвязаться от незваного гостя. Исключать такой вероятности было никак нельзя. Берлигер совершенно точно не говорил всей правды, с ним стоило пообщаться в более располагающей к откровенности атмосфере. Например, в темной подворотне.

– Последний вопрос, профессор, – решил я пока больше не испытывать терпение хозяина кабинета, – у вас записан домашний адрес синьора Гарда?

– Нет.

– Откуда он к вам поступил?

– Здесь не указано. Удивительно, что я вообще хоть что-то нашел!

– Благодарю за содействие, – улыбнулся я напоследок, развернулся и зашагал к двери. Правую руку сунул в карман к пистолету. Лучше бы охранникам вести себя хорошо…

«Интересно, а почему профессор не поинтересовался, как удалось выйти на его след?» – мелькнуло в голове за миг до того, как я взялся за дверную ручку, и тут же меня пронзили миллионы электрических импульсов. Высвободиться не получилось, пальцы непроизвольно сжались и словно прикипели к меди; я затрясся, забился в судорогах, не в силах сдвинуться с места.

Больно не было. Боль растворилась во тьме. Все растворилось во тьме.

Просто раз – и погас свет.

Свет загорелся в голове. Вспыхнул и ослепил, не давая разглядеть происходившее вокруг. Я попытался зажмуриться, тут-то и обнаружил, что и без того лежу с закрытыми глазами.

Лежу. На спине. С закрытыми глазами. А в голове – ослепительные всполохи рукотворных молний.

Электричество!

Я дернулся и разлепил веки, но перевернуться на бок не получилось, а перед глазами все так и продолжало сверкать. Прошло никак не меньше пяти минут, прежде чем удалось хоть что-то разглядеть.

Подвал. Сводчатый потолок, неоштукатуренные кирпичные стены. Приоткрытая дверь, за ней – темнота.

Я лежал на каком-то столе или каталке. Лодыжки и запястья были зафиксированы железными обручами, грудь чуть ниже ключиц притягивал к доскам кожаный ремень. Не вывернуться.

Откуда-то со спины веяло теплом, я повернул голову в другую сторону и увидел раззявленную пасть топки с полыхавшим внутри огнем, полукруглое зарешеченное окошко под самым потолком и… собственную одежду на краю стола.

Я лежал голым, и этот факт меня нисколько не воодушевил.

Что за чертовщина здесь творится?!

Зачем понадобилось оглушать меня электротоком?!

Впрочем, сознание уже прояснилось, и я сразу понял зачем. Профессор Берлигер не собирался ставить под угрозу тайну своего исчезновения. Вопрос лишь в том, как он планирует поступить дальше…

Воображение нарисовало перспективы самые безрадостные, но сдаваться я не собирался и задергался, намереваясь высвободиться из пут. Тотчас откуда-то сзади вышел впустивший меня в клинику лысый санитар.

– Даже не думай! – грозно потребовал он.

Я перестал дергаться и расслабил мышцы.

– Вот и молодец! – расплылся в улыбке санитар и перетряхнул мою одежду. Из кармана вылетел блокнот с карандашами и перочинный ножик, но бугай не обратил на них никакого внимания и попытался натянуть на себя пиджак прямо поверх халата. Тот оказался ему катастрофически узок в плечах и затрещал по швам.

– Эй, ты что делаешь! – дернулся я, когда пиджак отправился в топку.

Бугай вздохнул, и открытое лицо с прямым носом и мужественным подбородком приняло печальное выражение.

– У самого сердце кровью обливается, – доверительно поведал он мне, обшаривая карманы брюк. – Такая ткань, такой покрой! Кучу денег стоит! И пришлось сжечь, будто ветошь. Кошмар!

Штаны полетели вслед за пиджаком, а санитар повернулся ко мне и взял бумажник.

– Ты издеваешься, что ли? – зло выдал я. – Чертов паяц!

Бугай раскрыл портмоне, вынул карточку частного детектива и бросил ее в жадно гудевшее пламя.

– Господин Маркес, вы и в самом деле полагаете, что вам еще понадобится одежда? – фыркнул санитар и переложил деньги в карман, затем повертел кожаный бумажник в руках и с некоторым сожалением выбросил его в печь. – Ты в крематории, так-то! Не стоило злить дока.

– Я никого не злил!

– Ну а он разозлился, – пожал плечами бугай, вытер выступившие на лысине капельки пота и забросил в огонь мои ботинки и белье. Потом принялся листать блокнот.

Санитар отвлекся на карандашные наброски, и тогда я изо всех сил напряг левую руку, но не в попытке выдернуть запястье из кандалов, а напротив – просовывая его как можно глубже. Отставив в сторону мизинец, попробовал дотянуться до выпавшего из кармана перочинного ножика, но не сумел – тот лежал слишком далеко. Получилось подтянуть к себе лишь карандаш.

Я спрятал его в кулаке, не зная еще толком, какой мне прок от заточенной деревяшки.

Санитар продолжал увлеченно шелестеть страницами блокнота и довольно похрюкивал, поэтому я прижал большой палец к ладони и плавно потянул на себя левую руку. Железный обруч оказался слишком узким, высвободиться не получилось.

Но неудача меня не обескуражила. К этому времени вызванный электрическим ударом шок почти прошел, и я обратился к своему таланту сиятельного. Осторожно направил силу в левую кисть, и некоторое время спустя рука загорелась огнем, начала плавиться подобно воску и усыхать. Вскоре, чтобы вытянуть из кандалов запястье, не пришлось даже выбивать из сустава большой палец.

– Шикарные цыпочки! – присвистнул санитар. – Тоже хочу быть частным детективом!

Руку невыносимо ломило, но я пересилил боль и улыбнулся:

– Мне как раз нужен надежный партнер!

– Хорошая попытка, – вздохнул громила и кинул блокнот в огонь. – Но нет.

– Я заплачу, только помоги мне отсюда выбраться! Назови сумму!

Санитар потер подбородок и усмехнулся.

– Даже интересно проверить, сколько ты наобещаешь, но лучше прибереги красноречие для дока. Не то чтобы я такой бессребреник, просто дверь в подвал можно отпереть лишь с той стороны. Потрясающая предусмотрительность, согласись, а?

Я раздосадованно выругался. Бугай с довольным видом хохотнул, взял остававшийся на виду карандаш, пальцами сломал его и кинул в топку. Затем разложил перочинный ножик, попробовал на волосатом запястье остроту заточки и сунул безделушку в карман.

– Ничего не попишешь, не бывать мне частным детективом, – без всякого сожаления в голосе произнес санитар и посоветовал: – Расскажи доку все, что он захочет узнать. Тогда тебе вколют какой-нибудь дряни и отойдешь тихо. А так живьем в топку запихают. Как этого…

Бугай пнул что-то, отозвавшееся легким треском; я вывернул голову и увидел большую корзину, нагруженную обгорелыми человеческими костями.

– Вот черт! – выругался я и дернул на себя правую руку.

Дернул демонстративно, и санитар немедленно врезал ребром ладони по переносице. В голове вспыхнули звезды, и я обмяк, а обозленный бугай склонился над столом и проорал, брызжа слюной в лицо:

– Еще только рыпнись, мигом проучу!

Санитар не заметил, как выскользнула из кандалов моя левая рука, а потом я вскинул ее и уверенным движением снизу-вверх вогнал на совесть заточенный карандаш прямиком в сонную артерию.

В сторону ударила узкая ярко-алая струя, бугай отшатнулся, уставился на меня полными ужаса глазами и вырвал из шеи карандаш. Кровь плеснула сильнее прежнего, санитар зажал рану ладонью, а пальцами второй руки как-то хитро стиснул основание шеи и пошатывающейся походкой заковылял к двери. Кровотечение ослабло, но полностью не прекратилось, то усиливаясь, то пропадая в такт биению сердца.

Левой рукой я дотянулся до крепления стянувшего грудь ремня и расстегнул его, потом справился с кандалами правого запястья и уселся на столе. Голова закружилась, но это не помешало мне освободить ноги, соскочить на пол и броситься вдогонку за санитаром.

Тот, весь в крови с головы до ног, уже вывалился в коридор и плелся к перегородившей проход решетке, рядом с которой на стене висел телефонный аппарат. Прежде чем я успел нагнать его, санитар схватил трубку, но при этом был вынужден убрать одну из рук от шеи, и кирпичную кладку немедленно обдало кровью. Ноги громилы подкосились; он отступился, упал на колени и подняться уже не смог. Повалился ничком на пол и потерял сознание.

В тот же миг я очутился рядом, ухватил его за ноги и затянул обратно в комнату с топкой. Потом выглянул обратно в коридор и выругался. Не заметить расплескавшуюся тут и там кровь было попросту невозможно. Нечего и рассчитывать затаиться в засаде!

А наверху – двое бугаев с электрическими разрядниками! Да еще у кого-то из них остался мой пистолет. Не сумею найти выход – прикончат!

Но выхода не было.

В подвале обнаружились две палаты с пустыми железными койками, подсобка с постельным бельем и небольшая комнатушка с запасной больничной униформой и предметами гигиены; нигде не было даже окон. Я вернулся в помещение с топкой, передвинул стол к стене и взгромоздился на него, но полукруглый оконный проем закрывали толстенные железные прутья; протиснуться между ними не смог бы и ребенок.

Дьявол!

Я посмотрел на лежавшее посреди алой лужи тело, спрыгнул со стола и обшарил карманы халата. Надежде отыскать «Зауэр» сбыться оказалось не суждено – из оружия нашел лишь собственный перочинный ножик. Хотя какое это оружие? Игрушка!

Меня прикончат. Меня непременно прикончат!

Но умирать я не хотел. Не хотел и не собирался.

Разложив нож, я быстро срезал с трупа окровавленную одежду. Выкинул ее в топку и обошел мертвеца, внимательно изучая особенности анатомического строения. В первую очередь, интересовали пропорции и лицо. Родимые пятна и шрамы скроет одежда, ими можно было пренебречь.

Высокий лоб, прямой нос, массивный подбородок. Синие глаза, темные брови. Форма лица квадратная, само оно угрюмое и не слишком приятное на вид. Не грубое, скорее жесткое.

Раньше для смены личины я всегда использовал рисунки, поэтому не знал, с чего начинать, и в итоге нарисовал картинку прямо у себя в голове. Потянулся к таланту, разжигая его пламя на полную мощность, и… ничего!

Сила не оставила меня и билась внутри, но, сколько я ни старался направить ее в нужное русло, знакомого жжения в груди так и не возникло. Одна лишь болезненная резь.

Небо! Мне было нужно небо!

Я вновь забрался на стол и выглянул в окошко, из него оказался виден только забор и второй этаж соседнего склада. Пришлось встать на цыпочки и до предела вывернуть шею, чтобы разглядеть серый клок небосклона.

Хватило и этого. Таившаяся во мне сила вдруг окутала невыносимым жаром, плоть стала мягкой и податливой словно воск. Я ухватился за выложенный кирпичами подоконник и повис на нем. Позвоночник затрещал и вытянулся, а дальше пришлось удлинять руки и ноги. Мышцы взорвались болью, как если бы меня растягивали на дыбе.

Больно! Дьявол, как же мне больно!

Когда наконец сравнялся ростом с мертвым санитаром, хотелось лишь одного – повалиться на пол и биться головой о камни, да на пол я и повалился. Ослабшие мышцы попросту не выдержали веса тела.

Несколько минут я лежал на холодных камнях, укрепляя сухожилия и прорабатывая кровеносную систему, а потом раскинул руки в стороны, взялся на ножки стола и рывком растянул себя, увеличивая ширину плеч.

Было больно. Мучительно больно. Просто адски.

На миг я даже потерял сознание, а потом попытался наполнить легкие воздухом и сразу будто угодил в дробилку. Во всем мире остались лишь резь, ломота и жжение. Но все проходит, прошло и это. Шаг за шагом я переделывал собственное тело, перегонял плоть с одного место на другое, облеплял ею заметно подросший скелет. Затем я какое-то время просто лежал на спине и собирался с силами, прежде чем сумел подняться на колени и навалиться на стол. Голова закружилась, но сознание очень скоро прояснилось. Я посмотрел на санитара, обхватил свое лицо руками и начал лепить взамен него новое.

Плоть повиновалась прикосновениям пальцев подобно мягкой глине. В голове стучало, в ушах шумело, а глаза застила кровавая пелена, но я не сдался, довел работу до конца и лишь после этого без сил завалился на спину.

Я был вымотан до предела. Вымотан и еще больше истощен. Превращение в бугая-санитара далось нелегко. Он был выше на полголовы, и плоти катастрофически не хватало. Метаморфоза сделала меня уродливым подобием скелета. Да еще мышцы ныли, суставы крутило, а каждый вдох оборачивался режущей болью в ребрах.

Но я справился. Справился и вновь стал кем-то иным. Ну, почти стал.

Сделав глубокий вдох, я произнес в пустоту:

– Чего надо?!

Голос прозвучал иначе, пришлось заняться голосовыми связками.

– Проваливай! Закрыто!

Теперь не понравились интонации. Выдав еще несколько фраз, я наконец приблизился к идеалу, сказал:

– Не бывать мне частным детективом! – и впервые остался услышанным полностью доволен.

Шлепая по полу босыми ступнями, я доковылял до двери, настороженно выглянул в коридор и перешел в кладовку. Там взял больничные брюки и новый халат, но прежде чем надевать их, обтерся чистой простыней. Белая ткань сразу стала буро-красной от кровавого пота.

Обшарив ящики, я отыскал кусок мыла, бритву и помазок, перелил в тазик воду из кувшина и, стараясь не порезаться, наскоро избавился от шевелюры. Вытер голову полотенцем и посмотрелся в зеркало. Похож. Но не совсем.

Халат болтался на мне словно на вешалке, пришлось увеличить объем бицепсов, намотав на руки полотенца, а излишнюю худобу получилось скрыть с помощью нескольких слоев накрученной вокруг груди простыни.

После этого я спалил окровавленное рванье, закинул в топку еще пару десятков лопат угля и обнаружил, что вымотался сверх всяких сил. Не смог даже поднять тело санитара, чтобы запихнуть его в импровизированный крематорий. В итоге сначала взвалил труп на каталку, а уже с нее переправил в печь и согнул не поместившиеся внутрь ноги лопатой.

Будто в страшной сказке очутился.

Не в сказке конечно же. Вовсе нет.

От хорошей тяги пламя басовито гудело, но даже так по комнате начала распространяться вонь горелой плоти, пришлось захлопнуть железную крышку.

После этого я натянул мокасины мертвеца, убрал в карманы халата деньги и бритву, затем выпрямился и вытянул перед собой руку. Та дрожала, как осинка на ветру.

Санитарам я сейчас не соперник. Еле на ногах стою. Дунь – упаду, а уж если разрядником приголубят…

Я обреченно вздохнул и отправился в кладовку, где приметил лентяйку и ведро с грязной водой. Выставил их в коридор и принялся отмывать пол от крови. А только кое-как очистил трубку телефонного аппарата и стену рядом с ним, как на лестнице послышались голоса.

Бросив наводить порядок, я заскочил в комнату с печью, уселся на край стола и понурил плечи. Под рукой – бритва…

Почти сразу распахнулась дверь и через порог шагнул высокий плечистый санитар, вслед за ним прошел крепко сбитый коротышка. При виде залитого кровью пола они на миг просто утратили дар речи, а потом здоровяк матерно выругался и заорал:

– Макс! Где шпик?!

Я молча указал на топку.

Санитар натянул на свою лапищу асбестовую перчатку, распахнул крышку печи и поспешно отступил от вырвавшегося наружу длинного языка пламени. Но обугленные пятки он разглядел и так.

– Вот дерьмо! – выругался санитар. – Ты что творишь? Совсем сбрендил?!

– Он руку как-то высвободил и до ножа дотянулся. Меня ткнул, я навалился сверху… Ну и вот…

Мускулистый коротышка покрутил пальцем у виска.

– Ну ты и баран, Макс! – поддержал напарника здоровяк. – Док с тебя живьем шкуру спустит!

Я понурил голову и хрипло сказал:

– Его ж все равно…

– Поговорить! – рявкнул бугай. – Док собирался с ним поговорить!

У меня вырвался обреченный вздох, насквозь фальшивый. Перевоплощение обмануло санитаров, никаких подозрений у них не возникло. Теперь если выгадаю момент для внезапного нападения…

Но тут наверху раздался требовательное дребезжание электрического звонка. Длинный встрепенулся и требовательно махнул рукой.

– Идем!

Мы поднялись из подвала на первый этаж, там в коридоре нас уже дожидался профессор Берлигер.

– Готовьте установку к погрузке! Только не сломайте ничего! – распорядился он. – Нет, Макс, стой! Отопри дверь!

Санитары выразительно посмотрели на меня, но кляузничать «доку» не стали и отправились выполнять распоряжение Берлигера. Вновь задребезжал звонок; я сдвинул с глазка металлический кружок и выглянул на улицу. На крыльце стоял пожилой господин, весь изящный и утонченный, словно за всю жизнь не поднимал ничего тяжелее чековой книжки. А вот в двух его спутниках утонченности не было ни на сантим. Крепкие, жилистые и подтянутые. Костоломы.

– Там трое, – на всякий случай предупредил я профессора.

– Запускай! – приказал он, прежде чем уйти к себе в кабинет.

Я сдвинул засов, открыл дверь и отступил в сторону, не столько из-за предосторожности, сколько не желая демонстрировать собственную слабость. На ногах я едва стоял, а так появилась возможность небрежно прислониться к стенке.

Пожилой господин первым шагнул через порог, повернулся и остро глянул на меня сквозь толстые стекла очков. В таком ракурсе сухое породистое лицо вдруг показалось знакомым. Не сам человек – именно лицо, словно мне доводилось видеть его фотографию или портрет.

– Вас ждут, – сообщил я, не став задавать никаких вопросов из опасения попасть впросак.

Голова у меня гудела будто колокол; сознание тщетно пыталось свыкнуться с произошедшей метаморфозой и подогнать мышление под новые реалии, но тщетно. Я не взял от Макса ничего, кроме его внешности. Раньше таких проблем никогда не возникало. Раньше у меня всегда было время вжиться в роль.

К счастью, поддерживать беседу не пришлось. Гость уверенно зашагал по коридору, словно ему доводилось бывать здесь и раньше. Один из телохранителей поспешил вслед за патроном и запустил его в кабинет профессора, а сам за ним проходить не стал и остался в коридоре. Я со вторым охранником присоединился к нему, и мы выстроились у стены рядочком. Друг на друга не смотрели, только ловили краешками глаз чужие движения. Мне парни не доверяли.

О-хо-хо… Тут никакая бритва не поможет. Ребята тертые…

Разговор в кабинете пошел на повышенных тонах, но слов было не разобрать. После очередного гневного возгласа я приоткрыл дверь и уточнил:

– Все в порядке, док?

– Скройся! – раздраженно рыкнул тот в ответ.

Я так и поступил. Но прикрыл дверь не до конца, намеренно оставил небольшую щель. Слова зазвучали самую малость четче. Телохранители гостя разницу едва ли заметили, а вот мой тонкий слух оказался как нельзя более кстати.

– Сегодня или никогда! – объявил пожилой господин. – Пойми, Карл! Второго такого шанса у нас не будет! Неужели механистические убеждения для тебя пустой звук?

– Я всецело предан науке, но вы снимете сливки, а зачем идти на такой риск мне? Мы так не договаривались! Тебе была нужна установка, я сделал ее! На этом все!

– Мы творим историю, пойми! У нас колоссальная поддержка!

Профессор Берлигер рассмеялся.

– А Тесла и Эдисон? Они в курсе происходящего?

Повисла напряженная тишина.

– Мы не стали посвящать их.

– Эх, Густав, Густав! – сказал профессор так тихо, что мне едва удалось расслышать его слова. – Решил примерить корону спасителя человечества?

– Я не доверяю этим политиканам! Если поможешь, я в долгу не останусь!

– Почему я должен тебе верить?

– А почему я должен верить тебе, Карл? Ты уверяешь, будто научился избавлять сиятельных от их противоестественных способностей, но пока это все лишь твои слова! Голословные утверждения, если угодно!

Профессор Берлигер так и взвился, задетый за живое.

– Ты сам видел результаты! – рявкнул он во всю глотку. – Ты говоришь о сомнениях? Ерунда! Тебя бы здесь и близко не было, сомневайся ты в моих словах!

Аргумент оказался весомым, и гость профессора смягчил тон:

– Я готов рискнуть, а ты рисковать не готов. Так кто из нас не верит в себя?

– Чего ты хочешь? – спросил Берлигер.

– Проведи терапию. Лично. Цена ошибки слишком высока.

Вновь наступила тишина, потом Берлигер нервно рассмеялся.

– Поехать с вами в лекторий? Да там будет не протолкнуться от охраны! Почему не перехватить ее по дороге?

– Ну сколько можно?! – возмутился Густав. – Все обговорено уже не один раз! Генератор помех во дворце закрывает весь Старый город, он погасит сигнал из лектория! Смотри, Карл, ситуация предельно простая! Мы запустим передатчик раньше оговоренного времени, прежде чем императрица покинет церемонию открытия. Это полностью лишит ее сил. В охране есть верные идеалам науки люди, самое главное для нас не провалить последний этап. Если Анна умрет, гражданской войны не избежать! Критически важно выжечь талант, но сохранить ей жизнь. Нам нужен виртуоз. Нам нужен ты.

Я шумно втянул в себя воздух. Заговор против императрицы, подумать только!

– Метишь в регенты? – спросил Берлигер.

Густав рассмеялся.

– Нет, Карл! Есть более достойные кандидаты. В любом случае мы тебя не забудем. Но решение надо принять прямо сейчас. Церемония запланирована на полдень.

– Пропади оно все пропадом! – выругался профессор. – Я не хочу больше ютиться по подвалам. Мне нужна нормальная лаборатория!

– К черту лабораторию! Получишь в управление любой факультет академии, какой только пожелаешь! Ты с нами?

– Да!

Раздались шаги, распахнулась дверь. Берлигер выпустил гостя и объявил:

– Макс, переговоришь с господином Маркесом сам. У меня нет на него времени. Только сначала закрой за нами!

– Хорошо, док, – кивнул я. – Все сделаю.

Берлигер в сопровождении гостя и его телохранителей ушел на задний двор, я последовал за ними. Взмокшие санитары как раз закончили погрузку в кузов парового грузовика каких-то непонятных ящиков, и профессор приказал открыть ворота.

Когда все уехали, я сдвинул створки и, как был, в халате, брюках и мокасинах, выскользнул на улицу и поспешил по переулку. Немного поплутал меж складов, потом вышел на Риттерштрассе, поймал извозчика и велел ехать к порту.

Мой необычный наряд кучера нисколько не заинтересовал.

Голова кружилась, перед глазами мелькали назойливые серые точки, шум в ушах не смолкал ни на минуту. Я был голоден. Жутко, просто безумно голоден. Буквально переваривал самого себя.

Слабость и головокружение мешали думать, но первым делом я все же посетил стихийную барахолку и приобрел за какие-то смешные деньги поношенные матросские брюки и робу, потрепанные ботинки с железными мысками, морскую фуфайку и берет. Последний – исключительно чтобы прикрыть лысину.

Переодевшись в кустах, я выкинул больничную одежду и полотенца в канаву и завернул в близлежащую харчевню. Заказал молочного поросенка, а пока его готовили, выхлебал две тарелки ухи. Наваристый бульон лишь слегка притупил голод, поэтому попросил принести еще цыпленка, тушеных овощей и кувшин темного пива.

Поросенка я ел уже без всякой спешки. Ел и думал, благо голова понемногу начала проясняться, а пиво не столько опьянило, сколько помогло расслабить перенапряженные мышцы.

Ситуация не нравилась до отвращения. Грядущее покушение на императрицу мало заботило меня, другое дело – судьба Берлигера! Если заговорщики добьются успеха, профессор приобретет немалое влияние, и до него будет не добраться, а в случае провала его попросту казнят. И в том и в другом случае я останусь ни с чем.

А Берлигер точно не рассказал мне всего!

Я задумчиво постучал пальцами по столешнице и полез за деньгами. Времени оставалось в обрез. Если оно оставалось вовсе.

Когда я вышел из харчевни и зашагал по переулку, резь в мышцах утихла, а каждый вдох перестал отзываться резкой болью в спине. Но полностью свыкнуться с новым телом никак не получалось. Я будто управлял механическим гомункулусом, чьи металлические суставы только-только начинали притираться друг к другу, а тросы сухожилий были слишком сильно натянуты и требовали регулировки.

На углу я купил несколько газет и поспешил дальше, на ходу просматривая передовицы, все как одна посвященные сегодняшнему визиту ее величества в лекторий «Всеблагого электричества». Первые полосы пестрели снимками Теслы и Эдисона, но в «Столичных известиях» на второй странице поместили подробную статью о ходе восстановительных работ, там-то взгляд и зацепился за фотографию сегодняшнего гостя профессора Берлигера. Им оказался сэр Густав Гольц, председатель попечительского совета лектория.

Из первой же попавшейся по пути аптеки я позвонил в Ньютон-Маркт и попросил соединить с Бастианом Мораном.

– Инспектор Моран у телефона, – прозвучало в трубке некоторое время спустя. – С кем говорю?

– Не важно, – отозвался я своим нынешним голосом. – Я звоню по поручению профессора Берлигера, и, прежде чем вы сочтете услышанное дурным розыгрышем и повесите трубку, задумайтесь, почему меня просили переговорить именно с вами.

– Ну-ну, – хмыкнул инспектор. – Излагайте!

– Во время открытия лектория «Всеблагого электричества» будет совершено нападение на ее величество. Руководит заговорщиками Густав Гольц. Профессора Берлигера вовлекли в это дело угрозами.

В трубке послышался смех.

– Нападение на ее величество? Отличная шутка!

Инспектора можно было понять – в своей потусторонней ипостаси императрица Анна выжгла половину Старого города, любых убийц она развеет одним взмахом руки, а то и просто движением брови.

Но я не оставил надежды убедить собеседника в своих словах.

– В лектории установлен некий излучатель, который лишит императрицу сил, а профессор Берлигер с помощью электротерапии должен будет навсегда выжечь ее талант сиятельной. Кто-то из свиты – на стороне заговорщиков.

– Излучатель? – В голосе инспектора послышалось изумление. – Откуда… Какого черта?! Кто вы такой?!

– Профессор Берлигер, – повторил я, – тот самый, что считается погибшим при пожаре в Психиатрической больнице имени Готлиба Бакхарта два года назад. Узнайте, что за исследования он вел, и примите правильное решение. Все случится в полдень.

Я повесил трубку, и почти сразу ветер донес откуда-то издалека отзвуки раскатистых ударов. Часы пробили одиннадцать раз, и оставалось лишь уповать на то, что инспектор Моран доверится анонимному звонку. Больше надеяться было не на что.

Я взмахом руки остановил извозчика и велел отвезти меня к лекторию, посулив пять франков сверху, если получится прибыть на место за четверть часа.

Наивный! Все примыкающие к площади перед лекторием улочки оказались запружены народом, на перекрестках всюду стояли броневики спецотдела и армейские грузовики. Констебли то и дело выхватывали из толпы вызвавших подозрение горожан и обыскивали их. Кого-то после этого отпускали, кого-то брали под арест.

Пришлось рассчитаться с извозчиком и двинуться дальше пешком, расталкивая зевак локтями. После сытного обеда меня больше не качало от усталости, но очень скоро толпа уплотнилась до такой степени, что дальше не удавалось прорваться даже силой. Людям было попросту некуда отступать с моего пути.

К тому же впереди замелькали мундиры лейб-гвардии. Как оказалось, через оцепление на площадь запускали исключительно по официальным приглашениям. Ближе мне было не подобраться.

Ерунда! К этому времени я уже успел заметить, что крыши выходивших к лекторию домов просто кишмя кишат не побоявшимися забраться туда зеваками. У пожарных лестниц дежурили констебли, но вниз полицейские никого не гнали, прекрасно осознавая всю абсурдность этого воистину сизифова труда.

Когда один из стражей порядка отвлекся на разгоревшуюся неподалеку свару, я быстро подпрыгнул и ухватился за нижнюю перекладину лестницы. С моим новым ростом это не составило никакого труда. Снизу засвистели, но преследовать меня констебль не стал.

Да и с чего бы? На крыше и без меня оказалось не протолкнуться от забравшихся туда людей. Суетились и ссорились из-за лучших мест мальчишки, строчили что-то в блокнотах газетчики, поглядывали в театральные бинокли степенно восседавшие на коньке старички.

Хватало и полицейских в штатском. Узнать их было несложно – если всех интересовало грядущее действо, то сыщики в сторону площади даже не смотрели и наблюдали исключительно за оккупировавшими крышу зеваками.

Прямо напротив центрального входа лектория были установлены ряды деревянных скамей для самых почетных гостей, остальные стояли плечом к плечу, локоть к локтю, словно набитая в бочку сельдь. С трибуны уже вещал какой-то докладчик; электрические громкоговорители усиливали его голос, но до нас доносился лишь неразборчивый гул. Было слишком далеко.

Тут и там на площади выставили заграждения и броневики лейб-гвардии. Ни проехать, ни пройти напрямик к лекторию не было никакой возможности – оставленный свободным проход шел к воротам замысловатым зигзагом.

Сам лекторий… впечатлял. Высоченное строение доминировало над округой подобно древнему храму, да храмом оно и являлось. Храмом знаний. Две высоченные железные мачты рвались к небесам, надраенные медные шары на их концах ослепительно сияли в солнечных лучах. Но генератор Теслы пока не включили, и электрические разряды, знакомые мне по старым фотоснимкам, еще не сверкали в высоте.

Я снял берет и вытер им вспотевший лоб – зависшее в безоблачном небе солнце припекало изо всех своих немалых сил. Как-то вдруг стало ясно, что я заявился на крышу совершенно неподготовленным, пришлось лезть за деньгами.

Купить у одного из газетчиков несколько листов из блокнота и половинку карандаша удалось без особого торга, а вот на мальчишек моя нынешняя хмурая физиономия никакого впечатления не произвела. За свернутую из газеты шляпу пришлось отдать пятерку, а каждый из петушков на палочке обошелся во франк. Франк за кусок растопленного сахара! Грабеж среди белого дня!

Но больше всех нажился на мне один из стариков, который запросил за свой растрескавшийся театральный бинокль ни много ни мало сотню франков!

– Смотри, морячок! – сухонько рассмеялся он. – Это же слоновая кость!

Я просто выгреб из кармана остававшиеся там банкноты.

– Все что есть.

Старик пересчитал деньги, немного поколебался, но все же вручил мне бинокль. Толкаться на коньке крыши я не стал и забрался на сложенную из кирпича дымовую трубу, высокую и закопченную. Заложил там ногу на ногу, сунул в рот леденец на палочке и принялся зарисовывать фигуру профессора Берлигера осторожными штрихами, так, чтобы грифель карандаша не прорывал тонкие листы.

Профессора я нарисовал во всех подробностях в добром десятке ракурсов, затем пришел черед Густава Гольца и его охранников. Особо необходимости в этом не было, просто решил отвлечься от тягостного ожидания.

Время подбиралось к половине двенадцатого, но, судя по всему, ее императорское величество еще не почтила лекторий своим присутствием.

И не почтит, если Бастиан Моран сработает как надо. Заговорщиков тихо арестуют, но профессор Берлигер выйдет сухим из воды, и рано или поздно я отыщу его и расспрошу. Таков был мой план.

И он отправился псу под хвост! Сначала над площадью принялись кружить аэропланы – летающие этажерки, как метко обозвал их кто-то из газетчиков, затем к лекторию снизились три дирижабля с символикой лейб-гвардии. Следом прилетел еще один – заметно больше остальных и в геральдической расцветке императорской фамилии.

На крыше лектория замелькали люди, их парадные карабины засверкали отблесками примкнутых к стволам штыков. Императорский дирижабль снизился до минимума, а потом от гондолы отделилась и начала спускаться на тросах небольшая кабина.

Всех подробностей разглядеть не получилось, но люди кругом так и зашумели. Прибыла императрица. Прямиком в лапы заговорщиков. О-хо-хо…

Какое-то время ничего не происходило, и я весь извертелся на трубе, затем толпа на площади загудела, и блиставший медью труб военный оркестр начал играть государственный гимн. На ступенях лектория появилась императрица Анна.

Невысокая, бледная, худощавая.

Внешне она особого впечатления не производила, но я буквально физически ощущал бившуюся внутри ее величества силу. Силу, которая могла смести все кругом. Все и всех.

И голос. Когда императрица начала произносить речь, в электрических громкоговорителях отпала всякая нужда. Я прекрасно слышал каждое ее слово. Речь будто звучала прямо у меня в голове. И не только у меня – шум на выходивших к площади улицах моментально умолк; прекратили свистеть и улюлюкать даже фрондирующие студенты.

А потом императрица перерезала алую ленту, и медные шары на мачтах окутали всполохи электрических разрядов. И тотчас толпа разразилась криками, свистом и приветственными возгласами. А вот у меня по спине так и побежали мурашки.

Электричество, чтоб его…

Ее величество скрылась внутри, кто-то из президиума последовал за ней, а на трибуну поднялся очередной докладчик, но он даже не пытался перекричать гомон толпы, просто стоял и ждал, пока утихнет шум.

Я беззвучно выругался, и тут же уплотнившийся воздух сбил меня с дымовой трубы, протащил по черепице, принялся жалить заполонившим пространство электричеством. В голове ударил колокол и зазвучали слова. Своей силой они словно призрачным молотком сокрушали мой череп изнутри.

Да! Слова!

Слова непонятные и вместе с тем удивительно знакомые. Острые как бритва, они кромсали душу и пробуждали в ней что-то давным-давно позабытое. Растаптывали и распинали. Кто-то вбивал мне в голову знание, как плотник вбивает в доски гвозди-двадцатки, и с каждым словом, с каждой новой фразой душу переполняли горечь и печаль. Из глаз потекли слезы; возможно, я бы даже спрыгнул с крыши, но попросту не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

– Эй, морячок! – надо мной возникла морщинистая физиономия бывшего владельца бинокля. – Перегрелся?

Со стороны припадок и в самом деле весьма походил на последствия солнечного удара. Никто больше на крыше не ощутил призрачного удара, сбившего меня с трубы.

Дедок наклонился и осторожно спросил:

– Бинокль-то тебе не нужен уже?

– Сгинь! – рыкнул я, скрипнув зубами от невыносимого жжения в голове, и старик шустро юркнул за трубу.

Уколы энергии начали понемногу ослабевать, организм приспосабливался к ним, да и голос в голове делался все тише и тише. Я продолжал различать отдельные слова, но они больше не казались знакомыми и не пробуждали никаких ассоциаций. Звучали фоном, будто шум прибоя. И не мешали думать, просто раздражали.

Странное оцепенение наконец оставило меня, я поднялся с черепицы и посмотрел на площадь. Некоторым гостям церемонии открытия стало плохо, к ним пробирались санитары с носилками, но никто не связал происходящее с лекторием.

Никто попросту не знал о некоем излучателе…

– Солнечный удар! – прошипел я себе под нос и прикоснулся к саднящему затылку. Пальцы оказались выпачканы кровью, что-то теплое и липкое стекало за ворот робы.

Машинально я потянулся к таланту сиятельного и попытался залечить рассечение, но рана и не подумала затянуться. И сила – я больше не чувствовал ее размеренного биения. Тело превратилось в тюрьму, теперь не в моей власти было управлять им и менять обличья.

Дьявол!

На миг накатила паника, но я сразу справился с ней.

Ничего! Пройдет! Я ведь знаю, что дело вовсе не во мне, а всего лишь в некоем передатчике. Именно об этом и говорил Густав Гольц. Излучатель лишил сил всех сиятельных, а возможно, и не только их…

Со стороны лектория вдруг донесся раскатистый отголосок выстрела. И сразу загрохотало над головой. Многоствольные гатлинги одного из висевших над площадью дирижаблей вдруг прошили длинными очередями два других цеппелина сопровождения, и те начали быстро терять высоту, опускаясь на крыши ближайших домов.

Императорское воздушное судно выплюнуло в сторону обезумевшего дирижабля дымную полосу, сияющая точка угодила точно в гондолу и взорвалась. Кабина разлетелась сотнями осколков, вспыхнула всепожирающим пламенем.

Толпа ринулась с площади, возникла давка. Всюду звучали крики, стоны, свистки констеблей.

Дирижабли с простреленными баллонами не причинили особого вреда, а вот пылающие обломки взорванного летательного аппарата рухнули на один из домов, и там немедленно вспыхнул пожар. Крыши начали стремительно пустеть; зеваки торопились как можно скорее очутиться в безопасности. Вышло это далеко не у всех. Кто-то поспешил и сорвался с лестницы, кто-то не удержался на краю крыши и рухнул вниз.

В лектории продолжали грохотать выстрелы, и не было никакой возможности понять, кто с кем ведет там бой, но все же я спускаться с опустевшей крыши не стал и залег за коньком с биноклем в руках. Люди разбегались, полицейские и гвардейцы пытались навести порядок, помогали раненым, сдвигали заграждения, выставляли оцепление.

Но они и понятия не имели, что именно происходит, и не знали, на что, а точнее – на кого следует обращать внимание. А я знал.

Профессора Берлигера я заметил, по большому счету, совершенно случайно. Просто, оглядывая в бинокль площадь, вдруг уловил знакомый силуэт. Профессор сразу затерялся среди разбегавшихся во все стороны людей и вынырнул уже у входа в боковой переулок. Скрылся в нем, а следом два крепких парня завели сгорбленного господина Гольца, который едва переставлял ноги.

Я не колебался ни мгновения. Слез с крыши и дворами рванул в обход площади, рассчитывая нагнать беглецов, прежде чем те затеряются на узеньких улочках Старого города. Поначалу все шло неплохо, но, когда попытался пересечь бульвар, меня едва не затоптала паникующая толпа. Пришлось буквально лезть по головам и расталкивать убегавших с площади людей локтями. Один старикан попытался протянуть меня тростью, я вырвал ее, отмахнулся от выскочившего сбоку франта, вслепую ударил раз-другой и наконец заскочил в арку соседнего дома.

Побежал через двор, и тут разом пропало заполнившее воздух напряжение, призрачный голос в голове смолк, и где-то в глубине души вновь заворочалась начавшая пробуждаться сила. Излучатель отключили? Да и черт бы с ним!

И я рванул дальше, а только выскочил в следующий переулок, и налетел ветер, поднял клубы пыли и своим резким порывом едва не сбил меня с ног. Небо над лекторием потемнело, словно наступили сумерки, солнечный свет померк. И дело было точно не в клубах черного дыма, поднимавшихся от дома, куда рухнул сбитый дирижабль. Нет! Я прекрасно ощущал корежившую мир неправильность. Нечто потустороннее перекраивало реальность по своему усмотрению, и ничего хорошего это обитателям Нового Вавилона не сулило.

Я обежал брошенную посреди дороги карету «скорой помощи» и помчался по переулку. По лицу градом катил пот, а дыхание сбилось, но замедлил я шаг вовсе не из-за усталости. Просто очутился на перекрестке и остановился, не зная, куда бежать дальше.

Мимо под звон колокола промчался экипаж пожарной охраны, следом пробежал взвод гвардейцев с карабинами и ручными пулеметами наперевес, им навстречу проехал беспрестанно гудевший клаксоном полицейский броневик. Выстрелы у лектория давно смолкли, власти начали брать ситуацию под контроль.

Я мог побежать прямо или свернуть налево, но колебался с выбором и отчаянно озирался по сторонам в поисках хоть какой-то подсказки. Потом заметил кровь на пыльной брусчатке и бросился в ту сторону, словно взявшая след гончая.

Кровавые брызги стали моей путеводной нитью.

Я доверился своей интуиции, сыграл ва-банк и не прогадал. Свернул раз-другой, пробежал через двор, обогнул угольный сарай, выскочил в глухой проезд и оказался за спинами тащивших Густава Гольца охранников.

Не колебался ни мгновения и со всего маху врезал набалдашником трости в основание затылка правого. Резко хрустнули кости, и головорез замертво повалился на землю. Его напарник обернулся, в руке мелькнул вороненый металл, но усталость не помешала мне провести стремительную комбинацию ударов. Трость перебила запястье и ткнула в солнечное сплетение, чтобы миг спустя проломить висок согнувшегося в три погибели охранника. Готов!

Схватка вышла мимолетной; шагавший впереди остальных профессор Берлигер обернулся, когда все было уже кончено.

– Макс?! – изумился он. – Что ты наделал?!

Я мельком глянул на скорчившегося у глухой стены дома Густава Гольца, который зажимал обеими ладонями окровавленный живот, и шагнул к профессору Берлигеру, поигрывая тростью.

– Питер Гард! – произнес я. – Расскажите мне о нем, док!

– Ты рехнулся, Макс?! – округлил глаза Берлигер. – Какая муха тебя укусила?!

– Скажем так, теперь у меня новый наниматель, – выдал я самое простое объяснение своему интересу. – Так что с Питером, док? Кое-кому чрезвычайно интересно узнать, за что его заперли в «Готлиб Бакхарт»!

Профессор попятился.

– Сейчас не время!

– Стоять! – резко приказал я, но Берлигер развернулся и бросился наутек.

Пришлось метнуть ему в ноги трость. Профессор упал, начал подниматься, охнул и выругался:

– Будь ты проклят!

Я рывком за плечо поставил его на ноги, прижал к стене и потребовал объяснений:

– Кто и на каком основании поместил Питера Гарда в клинику? Отвечайте!

На соседней улице послышался рев полицейской сирены, Берлигер затравленно обернулся, посмотрел на продолжавшее темнеть – а точнее, уже даже чернеть! – небо и выкрикнул мне в лицо:

– Никто его не запирал! Он пришел сам!

– Вздор! – не поверил я.

– Так и было, черт тебя дери! – продолжил настаивать на своем профессор. – Он откуда-то пронюхал о моих экспериментах и потребовал исцелить его! Уверял, будто он падший ангел! Хотел стать обычным человеком и позабыть обо всех тех мерзостях, которые творил! Он был полный псих! Что мне еще оставалось? Я взял его! А потом он окончательно потерял рассудок и стал резать себя. Поэтому его и заперли в карцере!

Сгустившуюся над лекторием тьму вдруг прорезала ослепительная искра, в один миг она взметнулась в небо и перекрыла своим сиянием зависшее в зените солнце. Напуганные мощью принявшей свое истинное обличье императрицы тени расползлись по глухим углам. Площадь залил яркий свет, его круг начал быстро расширяться, захватывая соседние дома и растекаясь по ближайшим улочкам и переулкам.

Миг – и светящаяся волна промчалась по крышам, соскользнула в проезд и понеслась к нам. Небесное сияние достигло мертвых охранников, и безжизненные тела рассыпались в прах, на земле осталась лишь их одежда. Густав Гольц завыл от ужаса, но жуткий крик моментально оборвался – председатель попечительского совета обернулся соляным столбом.

Профессор Берлигер отпихнул меня и, припадая на отбитую тростью ногу, бросился наутек, а я лишь раскинул руки, встречая небесный свет.

Сияние захлестнуло меня, навалилось спокойствием, умиротворением и печалью.

Я вспомнил…

Нет! Не вспомнил! Неким непонятным самому себе образом я осознал, что могу вспомнить свою прошлую жизнь!

Достаточно просто потянуться к горевшей над городом звезде, впитать ослепительный свет, стать равным ей, а то и превзойти могуществом. Понятия не имею, как, главное, что это сработает. Я стану… стану…

Я вытянул руку и помахал сиявшей в небе императрице, а потом развернулся и зашагал прочь. Дошел до обращенного в соляной столб профессора Берлигера, выудил из кармана его пиджака бумажник и отправился дальше, на ходу пересчитывая купюры. На билет до Монтекалиды денег хватало с избытком.

С каждым мигом нить, связавшая меня с ее ангельским величеством императрицей Анной, истончалась и слабела, а в какой-то миг она развеялась вовсе, и тогда я сказал:

– Это не мой крест.

И это было действительно так. Я не собирался выяснять, был ли и в самом деле падшим ангелом или всего лишь свихнувшимся сиятельным, который ангелом мог стать, и больше ничего не хотел знать о своей прошлой жизни. Это все происходило не со мной, а с кем-то другим. И если тот – другой – пожелал обо всем забыть, так тому и быть. Я проживу собственную жизнь. Свою, и только свою.

И никогда об этом не пожалею.

Остальное не важно.

Оглавление

Пролог

Часть первая

Часть вторая

Часть третья

Часть четвертая

Часть пятая

Часть шестая

Часть седьмая

Часть восьмая

Часть девятая

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg