«Обреченный на бой»

Обреченный на бой (fb2) - Обреченный на бой [litres] (Грон - 1) 1784K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роман Валерьевич Злотников

Роман Валерьевич Злотников Обреченный на бой

Пролог

Солнце зашло за западный кряж, окрасив восточные отроги Драконьего хребта в причудливые красно-золотистые тона. От тасожских стойбищ на лагерь наползла синяя тень. Многим это показалось недобрым знаком. Еще пять лет назад князья долин и лорды побережья, науськиваемые возбужденными толкователями завета, вдрызг бы переругались друг с другом. Но за последний год Старейший, да пошлют ему духи предков силу и здоровье, крепко вбил в упрямые головы властителей почтение к верховной власти. Недаром Палата князей на треть опустела. Семнадцать родов князей и лордов под корень вырублены, и каких родов! А князь Баргот, самая голова непокорных, ныне держит штандарт Старейшего, покуда тот отбыл на юг. На него и легла вся тяжесть отпора. Да только никто не верил, что Старейший такую добрую драку пропустит, потому и сей недобрый знак с надеждой приняли, а не со страхом. Привык народ — от благородного старейшины тейпа до оборванного водоноса, — что чем хуже, тем быстрее Старейший объявится. Хотя вроде куда уж хуже-то — Большая орда! Такое лишь деды дедов помнили. Семь поколений прошло с той поры. Хоть и отчаянно дрались предки, да остановить тасожские тьмы не смогли. Обезлюдели в тот год долины. Кто не полег в боях, того угнали в тасожские степи, продали на горгосских рынках либо отдали на алтари открытых степным ветрам капищ, на которых грязные — ибо Великий Отец Степи орошает степь лишь дождями и не переносит другой воды — тасожские колдуны щедро поливали сухой степной ковыль горячей кровью горских женщин, дабы обильнее рос степной ковыль и тучнее становились тасожские табуны. Два поколения после того года гордые горянки покупали себе мужей на невольничьих рынках, и с той поры нередки стали в высокогорных селениях русые, каштановые, белокурые, рыжие ребячьи головки.

И вот опять старая напасть. Да только сейчас есть надежда. Предки дрались порознь, каждая долина сама за себя, а ныне все сорок родов прислали свои отряды. Да и лорды побережья прислали свои двенадцать дружин. Все пришли. Даже те, в коих Старейший весь род властителей под корень извел. Их дружины старейшины привели. Все горы в этой долине собрались, весь Атлантор. И лагерь един. От стройных рядов палаток Дивизии до пестрых шатров морских забияк лорда Газага весь лагерь обнесен валом с частоколом, и каждый вечер князья, лорды и старейшины собираются в палатке князя Баргота и… ждут.

Старейший, как всегда, появился внезапно и совсем не с той стороны, откуда его ждали. Солнце уже скрылось, только верхушки самых высоких пиков несли последний привет уходящего дня, когда дозорные у засек всполошенно вскинули пики навстречу возникшему как из-под земли всаднику на огромном серебристо-черном коне. Однако в то же мгновение пики восторженно взлетели вверх, и долину огласил радостный клич. Бойцы Дивизии, старейшины, ополченцы и охотники посыпались из шатров и палаток, повскакивали с истертых кошм и, узнав новость, присоединились к всеобщему реву. Старейший галопом проскакал к шатру князя Баргота, из которого степенно, но с явно читаемым на лицах облегчением выходили властители долин и побережья. Князь Баргот вышел последним, однако не остановился в пяти шагах от Старейшего, как того требовал обычай, а, шагнув вперед, резким движением выдернул длинный родовой меч из ножен, покрытых почерневшей от времени кожей, и бросил его к ногам Старейшего.

— Суди, Старейший, моя вина. — Он опустился на левое колено и откинул длинные волосы, перехваченные серебряным обручем, с крепкой широкой шеи.

По рядам князей и лордов пронесся шепот. Все знали, что, когда месяц тому назад к князю примчался Гагригд, командир первого полка Дивизии, с вестью о том, что дивизионная разведка видела сотни телег и тысячные табуны, медленно ползущие к горам, князь, кривя губы, фыркнул:

— Даже младенцу среди горцев известно, что степь не ходит в набеги по выжженной солнцем траве.

Гагригд, известный горячим нравом, на сей раз сдержался и глухо ответил:

— Все когда-нибудь происходит в первый раз. — Потом повернулся и вышел.

А на следующий день разослал верховых с запечатанными приказами Старейшего, велев вскрыть печать по дымовому сигналу. Поэтому, когда Большая орда, сбив слабый заслон Дивизии на Ореховом перевале, хлынула в долины Драконьего хребта и опомнившийся князь Баргот со своей дружиной, стиснув зубы от позора, рванул навстречу врагу, Гагригд встретил его с Дивизией у Змеиных отрогов и остановил его безумный налет словами:

— Дружины будут здесь через неделю. От твоей смерти, князь, выиграет только орда. Ты должен собрать войско.

И вот сейчас князь Баргот требовал суда. Столпившиеся вокруг шатра воины вытягивали шеи, пытаясь через головы властителей разглядеть, что будет дальше. Об умении Старейшего владеть мечом ходили легенды. Князей же занимал другой вопрос. Сейчас перед Старейшим стоял, преклонив колени, последний из князей, чей род когда-то давал Атлантору Старейших князей страны, последний, кто мог претендовать на каменный трон, высящийся у короткой стены Палаты князей. К тому же мятежник — единственный из выживших сторонников Древнего Пути. Один удар и… Старейший медленно наклонился и взял меч. Толпа затаила дыхание. Старейший покачал меч, приноравливаясь к балансу, потом высоко воздел над головой склоненного князя. Следующее движение не успел уловить никто. Меч исчез, гулко взвыл рассекаемый воздух, блеснувшее лезвие, совершив полный оборот, на мгновение вновь зависло в высшей точке и рухнуло вниз. Меч вошел в землю у самого обреза сапога, срезав тонкую, прозрачную стружку с кожаной подошвы.

— Есть, — вдруг заорал кто-то в толпе, — есть кровь!

Но князья и сами видели, что кожа на шее, натянутая между двумя позвонками, рассечена короткой царапиной, кровь выступила и лежала жирным, набухшим червяком. Однако ни одной капли не пролилось на землю. Князь Чегор восхищенно цокнул языком и, как старший по годам, громко выкрикнул древнюю формулу:

— Наказан и прощен!

Толпа возбужденно загудела. А Старейший вдруг наклонился и помог подняться князю Барготу. Тот был взмокший и растерянный. В миг, когда лезвие коснулось его шеи, он успел распрощаться с жизнью.

— Спасибо за заботу о домене, князь, — серьезно произнес Старейший и повернулся к остальным: — И вам спасибо, властители долин и побережья. Завтра к полудню жду вас на совет. Да пребудут с вами духи предков. — И, резко повернувшись, двинулся сквозь возбужденную толпу к палаткам Дивизии.

У полога штабной палатки он обернулся к отставшему на полшага Гагригду и ласково похлопал его по плечу:

— Ну что, ежик, пришлось сдерживать характер?

Тот смущенно хмыкнул.

— Ладно, иди отдыхай. О твоих делах я наслышан, одобряю, ну а подробности завтра доложишь.

В палатке, у стола, сидел человек в стандартном серо-черном комбинезоне «ночной кошки». Старейший плотно задернул полог и, знаком посадив вскочившего гостя, растянулся на разостланной в углу огромной шкуре пещерного медведя.

— Ну, что скажешь, король сумерек?

Посетитель соскочил с раскладного кресла и, опустившись на корточки, произнес:

— Завтра.

Старейший презрительно фыркнул:

— И все? Да об этом знает половина войска. Франк, сколько раз тебе говорить: что, где, когда — это тактика. Если мы ограничимся тактикой, они нас раздавят. Ты мне ответь — почему?

Собеседник медленно кивнул:

— Я думал, но… я не знаю.

— Думать, милый, мало, надо искать. — Старейший нахмурился, потом спросил: — Что ты можешь сказать о том большем шатре?

— Что у выхода из Лягушачьего лога? Это капище.

— А почему капище в шатре?

— Ну-у-у…

Тот, кого назвали Франком, озадаченно потерся щекой о правое плечо. А действительно, почему?

Старейший иронично посмотрел на него.

— Вот-вот, милый, я думаю, ты идентифицировал все собравшиеся кланы и роды, локализовал вождей и старейшин, прочесал каждый бугорок в долине, а ответа на мой вопрос не знаешь.

— Но мы и не искали, кому нужно капище?!

— А все-таки любое тасожское капище открыто всем ветрам, а это в шатре — почему?

— Ну-у-у… не знаю.

Старейший неодобрительно покачал головой, но глаза блестели, явно посмеиваясь над смущением молодого начальника «ночных кошек».

— Там Чернозуб.

— Что-о? — У Франка округлились глаза. — Но ведь это значит… — Он замолчал, не смея произнести вслух вспыхнувшую мысль.

— Ты прав, если они волокут за собой воплощение Великого Отца Степи, это не набег, это кочевье. Похоже, их кто-то выдавливает из степи. Или… тащит.

— И что же нам делать?

Старейший глубоко вздохнул:

— Займемся арифметикой. — Поймав удивленный взгляд Франка, рассмеялся: — Минус на минус дает плюс. Поднимай «ночных кошек». Сегодня ночью пойдем говорить с ханами. К заходу луны чтоб были готовы, а я пока вздремну. Третьи сутки в седле.

Когда за Франком упал полог, Старейший завернулся в медвежью шкуру и, засунув под голову кулак, попытался задремать, но сон не шел. Перед глазами вдруг как живые встали лица из другого времени и иного мира.

Часть I Раб

Полковник в отставке Казимир Янович Пушкевич на риторический вопрос: «Чем солдат отличается от убийцы?» — мог бы ответить так: «Солдат убивает намного больше». И был бы полностью прав, особенно если на место расплывчатого понятия «солдат» он поставил бы самого себя. Самый знаменитый убийца всех времен и народов — Джек-потрошитель — отправил на тот свет немногим более десятка жертв. Двадцатый век породил монстров, убивших сотни. За свою долгую воинскую судьбу полковник Пушкевич отправил на тот свет своими руками несколько тысяч человек, а если учесть и погибших в пущенных под откос эшелонах, а также иные жертвы его диверсий, то счет можно было вести уже на десятки тысяч. Возможно, если бы кто узнал, что невысокий, сухонький старичок, каждый день степенно прогуливавшийся по тенистым скверам Бульварного кольца, являлся одним из самых мощных видов оружия рухнувшей сверхдержавы, к нему бы тотчас прицепились километровые хвосты журналистов, а суматошные пикетчики расцветили его маршруты яркими плакатами, но сие было скрыто покровом тайны, за которым бдительно следили неутомимые стражи архива бывшего КГБ.

Между тем его детство никак не предвещало такую судьбу. Его отец был потомственным шляхтичем. На определенную традициями воинскую стезю у семьи Януша Пушкевича не хватило денег, поэтому весьма одаренный юноша вскоре очутился в Краковском ветеринарном училище. Блестяще закончив училище, он без экзаменов был принят на медицинский факультет Варшавского университета. Отдав дань модному в студенческой среде увлечению учением господина Маркса, студент Пушкевич благополучно отошел от р-р-революционной деятельности, чему не смогла помешать даже встреча с будущей звездой русской революции — господином Дзержинским. До самой войны господин Пушкевич практиковал в Варшаве и Лодзи, завел полезные знакомства и считался завидным женихом. Война, революция, немецкая оккупация и образование Польской республики пронеслись над головой частнопрактикующего врача, особо его не задев, но «санационный» режим Пилсудского заставил припомнить неосторожное увлечение юности и озаботиться дальнейшей судьбой. Доктор Пушкевич счел за лучшее исчезнуть из столичных салонов и, припомнив первую профессию, удалился во вновь присоединенные восточные земли, нанявшись управляющим у своего давнего варшавского знакомого.

Бурные волны буденновского прилива выбросили на обочину сего небольшого имения стройную русоволосую девушку и огромного бородатого и громогласного мужчину — ее отца, а в недалеком прошлом еще и приват-доцента кафедры металлургии Киевского университета. Хрупкая беженка, оказавшаяся бывшей «смолянкой», пленила сердце зрелого мужчины, и зимой 1922 года в скромном сельском костеле старенький ксендз сочетал законным браком «раба Божия Януша» с «рабой Божьей Ксенией». Громогласный тесть, пережив зиму с молодыми в господском доме, по весне обосновался в давно пустующей деревенской кузне и со всем жаром своей неуемной души отдался любимому делу. Тем же летом у придорожной кузни остановился передохнуть шустрый седенький старичок, который, услышав громкий голос кузнеца, заулыбался и, раскрыв объятия, кинулся внутрь. Это оказался профессор того же Киевского университета, известный почвовед Барский. Закончив лобзания, кузнец, как тесть управляющего, повел давнего знакомого в дом зятя, где тут же, к немалому облегчению Януша, слабо разбиравшегося в агрономических науках, был решен вопрос о трудоустройстве. Так у будущего Казимира появился, кроме дедушки Потапа, и дедушка Иосиф. Тяжелые скитания не прошли бесследно для Ксении, и первые две беременности закончились неудачно. Однако на третий раз Януш отказался от услуг дорогих варшавских гинекологов и из глухой деревушки под Белостоком привез бабку Олесю, знахарку-травницу. То ли помогли ее отвары, то ли Господь наконец сподобил, но весенним утром 1927 года Ксения разрешилась от бремени крепеньким мальчуганом, которого в том же костеле, где сочетались браком его родители, окрестили и нарекли Казимиром.

Казимир рос шустрым и пытливым мальчишкой. Дед Потап, с рождением внука перебравшийся к дочери, и дед Иосиф, занимавший пару комнат в господском доме, где жила и семья управляющего, в мальчугане души не чаяли. Но тесное общение семьи неожиданно принесло некоторые осложнения. Дед Потап оказался ярым монархистом, а дед Иосиф — убежденным кадетом. Поэтому их жаркие словесные баталии о судьбах рухнувшей великой империи временами не давали уснуть остальной части семьи до первых петухов. После решительного вмешательства мамы Ксении дискуссия приняла более цивилизованный характер, но продолжалась с неизменным упорством до самого рокового июньского дня 1941 года. С пяти лет Казимир выучился читать, и на семейном совете было принято решение создать для мальчика полноценную школу. Дед Потап был отряжен на занятия физикой и математикой, дед Иосиф — естествознанием, мать занялась языками и русской словесностью, а отцу достался польский язык. Кроме этого, каждый день к услугам мальчика были предметные уроки по медицине, ветеринарии, полеводству и кузнечному делу, а вечером — лекции по социологии и политологии. Пребывание в столь насыщенной знаниями атмосфере должно было бы отбить у мальчика всякое желание учиться, но неизвестно по какой причине произошло наоборот. Казимир учился не просто с удовольствием, а с жадностью. В десять лет он поверг в прострацию обоих дедов, выдав им наизусть цитату из «Политики» Аристотеля. В одиннадцать лет он собственноручно выковал себе набор хирургических инструментов, а в тринадцать, обливаясь потом, прооперировал аппендицит у районного уполномоченного, прикатившего в бывшее имение организовывать колхоз. Сия операция вкупе с удачно упомянутым Пушкевичем-старшим эпизодом его давней встречи с Дзержинским позволила единогласно избрать председателем вновь созданного колхоза «пламенного борца с царизмом и давнего друга Советского Союза товарища Пушкевича», чему крестьяне были чрезвычайно рады, поскольку Пушкевич-старший пользовался в имении чрезвычайным уважением.

Все закончилось жарким июньским утром 1941 года, когда на пороге комнаты, в которой вся семья собралась за традиционным воскресным завтраком, появился одетый в грязно-зеленую форму автоматчик и, осклабившись и проорав: «Коммунистен — швайн!» — швырнул на стол тяжелую гранату с деревянной ручкой. Через полчаса немецкие мотоциклисты покидали село, таща на поводу коров и коз, а Казимир, которого спас тяжелый дубовый стол и мощная длань деда Потапа, швырнувшего парня на пол, стоял на опушке леса и смотрел на столб дыма, поднимавшийся над тем местом, где был его дом. Так закончилось его детство.

Что он делал в следующие полгода, Казимир осознавал смутно. Опять он включился в реальность, стоя в землянке уполномоченного СМЕРШа партизанского отряда Кострова. Тот воткнул в Казимира тяжелый взгляд, потом поднялся, налил кружку спирта и сунул ему в руку:

— Пей.

Казимир залпом выпил. Костров покачал головой:

— Лихо пьешь, партизан, — потом помолчал несколько минут и, когда Казимира изрядно развезло, резко спросил: — Боишься меня?

— Нет, — пьяно качнувшись, ответил Казимир.

— Дурак, — подвел итог Костров, потом, помолчав, так же резко продолжил: — А смерти боишься?

— Нет, — упрямо гнул свое Казимир.

— Вдвойне дурак, — усмехнулся Костров, — по всему видать — тебя скоро шлепнут. Так вот, чтоб твой дурной героизм зазря не пропал, будешь работать на СМЕРШ.

— Я подрывник, — шатаясь, заупрямился Казимир.

— А я тебя в свою землянку и не зову. А теперь — пшел вон.

Через полгода Костров вызвал его снова. Как и прошлый раз, сунул в руку кружку со спиртом, но сейчас налил вполовину меньше.

— Боишься меня, Пушкевич?

— Нет.

Костров усмехнулся, покачал головой:

— Как был дураком, так им и остался. Но надо признать, дурак ты удачливый. Сколько людей полегло, а на тебе ни царапины. Ну да ладно, удачливые нам нужны. Я завтра улетаю на «большую землю». Ты летишь со мной.

— Я воевать хочу, — набычился Казимир.

Костров нахмурился:

— Мне насрать на то, что ты хочешь, я сказал, что ты сделаешь. А теперь — пшел вон.

Войну Казимир закончил капитаном с шестью боевыми орденами и десятком медалей. Когда его, едва отошедшего от трехдневного празднования Победы, вызвали в штаб, то, взявшись за ручку двери, он уже знал, кого там увидит. Костров, позаимствовавший на полчаса кабинет начальника штаба (еще бы, посмел бы тот отказать подполковнику государственной безопасности), традиционно сунул ему в руку кружку, наполненную теперь немецким шнапсом, и произнес:

— За Победу! — А выпив, поставил кружку на стол, утер губы и спросил: — Боишься меня?

Казимир хмыкнул и покачал головой:

— Нет.

— И зря. — Костров взял со стола какое-то предписание и сунул Казимиру: — Ознакомься, едешь со мной — устанавливать Советскую власть на Западной Украине. Там проверенные люди со знанием польского и немецкого — на вес золота.

Именно там Казимир получил прозвище, под которым потом проходил по всем картотекам западных разведок. Бандеровцы прозвали его Клыки. Однажды, после непрерывной двухнедельной погони, его опер-отряд вышел к глухому хутору, на котором, у одной из своих любовниц, передыхал знаменитый глава провода Зозуля. Операция была молниеносной и кровавой. Они положили всех: самого Зозулю, десяток его охраны, его молодуху, их сына. В живых остался только посеченный осколками гранаты престарелый отец молодухи, доживающий свой век бобылем с дочерью и внуком. Когда Казимир увидел щепки дубового стола и трупы Зозули, женщины и ребенка на полу, его вдруг поразило странное сходство с тем жарким июньским утром, которого он старался не вспоминать. Казимир резко повернулся и ударил по стволу ППШ, который его заместитель уже упер в грудь старика.

— Ты чего, командир? — не понял тот.

— Этого возьмем с собой.

— Да толку от него… — начал заместитель, но, натолкнувшись на яростный взгляд, осекся.

Так у Казимира появился дядько Богуслав. После трех дней допросов Казимир забрал его из подвалов Львовского управления МГБ и отвез к себе на квартиру. Дядько Богуслав довольно быстро обжился, завел знакомства с крестьянками, привозившими продукты на местный рынок, и однажды, когда Казимир с трудом разлепил глаза после дикой пьянки по случаю успешного завершения очередной операции, он увидел у своих губ кружку с огуречным рассолом, а ласковый голос произнес:

— Испей, Казимирушко, голове легше станет.

Он некоторое время ошарашенно разглядывал кружку, потом осторожно глотнул. Поздно вечером, хмуро наблюдая за тем, как дядько Богуслав суетливо накрывает на стол, Казимир внезапно произнес:

— Я твою семью под корень извел, а ты меня — рассолом…

У старика подкосились ноги. Рухнув на скамеечку, он грустно улыбнулся:

— Да ведь тебя раньше Бог наказал, как же на тебя сердиться-то, тебя жалеть надо. — И, вздохнув, добавил: — Одни мы с тобой на белом свете остались, Казимирушко, куда нам рядиться-то?

В конце сороковых Казимир уехал в Москву, на учебу. Однако, когда его сразу после выпуска срочно вызвали с банкета к ректору института, он был почти уверен, кого застанет в обширном кабинете.

— Боишься меня? — Костров звякнул граненым «мерзавчиком» о запотевший стаканчик Казимира.

Тот хмыкнул, а Костров, блестя новенькими полковничьими погонами, добродушно буркнул:

— Дурак, традиции соблюдать надо. — И, опрокинув стопку, продолжил: — Я тебя к себе забрал, на Дальний Восток.

Однажды, возвращаясь из очередной командировки, Казимир застал у дверей своей квартиры бравого милиционера. Тот грозно потребовал документы, но, увидев маленькую книжечку, побледнел и забормотал:

— Тут, я извиняюсь, родственничка вашего… того… ограбление, понимаешь, а он сопротивляться… медальки ваши не дал…

У Казимира потемнело в глазах. Через час он сидел у следователя, который вел это дело. Тот суетливо перекладывал на столе какие-то папки и убежденно рокотал:

— Найдем, чего ж не найти, я их, сук, на такой срок упеку…

— Погоди, капитан, — остановил его Казимир, — ты мне их просто так покажи, на улице, дальше мое дело.

Через неделю капитан позвонил Казимиру и попросил зайти. Когда Казимир вошел в кабинет, в глаза бросилась рельефная серебряная чарка, которую дядько Богуслав привез еще из Львова. Он шагнул к столу и коротким, без замаха, ударом врезал вальяжно развалившемуся на стуле фрайеру. Тот отлетел к стене и опрокинулся на пол. Капитан ошарашенно покачал головой:

— Да это не он, он шулер, эту штуку в карты выиграл, но о тех, кто вашу квартиру взял, он кое-что знает.

Когда очухавшемуся шулеру предъявили документы Казимира, тот сразу сник.

— Запомни, — инструктировал его капитан, — опишешь товарища майора как «кликушника». Ты его наказал на крупную сумму, и он расплатился с тобой церковной «рыжухой», причем ты просек, что ее у него много.

После этого Казимир стал гулять в указанном капитаном месте, у старых пакгаузов, с большим чемоданом. На третий день его встретили трое: два здоровых жлоба и маленький, шустрый мужичок со злыми глазами.

— Слушай, фрайер, — начал шустрый, — а тебе не кажется, что товарищ Сталин велел таких жлобов, как ты, на пику сажать? — И он выхватил финку. — Гони «рыжуху», козел.

А Казимир не отрываясь смотрел на маленький серебряный униатский крестик, который дядько Богуслав не снимал даже в бане, только заворачивал в дубовый листок от веника, чтоб не жгло.

— Ты че, фрайер, уже умер? — заржал шустрый.

Казимир отбросил чемодан и скользнул вплотную к бандитам. Через несколько мгновений один жлоб лежал в пыли со сломанным позвоночником, а второй пускал кровавые пузыри из пробитых осколками ребер легких. Казимир наклонился над повизгивающим шустриком, пытавшимся отползти, волоча за собой сломанные руку и ногу, и, заглянув в округлившиеся от ужаса глаза, спросил:

— Помнишь старика из квартиры на Краснофлотской?

Тот замер, а Казимир повернулся, подобрал финку и, захватив в кулак крестик, перерезал бечевку. Потом сунул его бандиту в лицо и сказал:

— Это его, — потом повернулся и, отойдя на десяток шагов, не поворачиваясь, метнул финку. За спиной раздался судорожный всхлип, потом все стихло.

Через неделю Костров вызвал Казимира к себе.

— Вот что, Пушкевич, если еще раз сотворишь что-либо подобное… Короче, ты меня понял, — он помолчал, — собирайся, сегодня вечером вылетаешь в Пномпень. Надо помочь корейским товарищам подготовить подразделения глубинной разведки. Так что это дело как раз для тебя. Да и здесь партийные органы успокоятся. — Костров хмыкнул. — Надо же, майор государственной безопасности взялся бандитов мочить. Что, руки зачесались? — И, не дождавшись ответа, закончил: — Там для твоих рук большущее поле деятельности скоро откроется.

Через неделю Казимир, сопровождаемый комиссаром и переводчиком, двигался вдоль строя «убежденных ленинцев-сталинцев, верных последователей дорогого товарища Ким Ир Сена», скептически разглядывая выпирающие ключицы и худые шеи, которые вкупе с остекленелыми глазами демонстрировали кандидаты в разведчики-диверсанты.

— Значит, четыреста человек?

Комиссар, улыбаясь, быстро закивал головой и что-то залопотал. Переводчик старательно перевел:

— Каждый из них горит классовой ненавистью к южным капиталистам и, руководствуясь путеводным учением товарища Ким Ир Сена, готов отдать свою жизнь за дело освобождения угнетенного рабочего класса и крестьянства юга страны от нещадной эксплуатации международным империализмом.

Казимир хмыкнул:

— Посмотрим. — Он окинул строй хмурым взглядом, потом повернулся к песчаной отмели метрах в ста от поляны, на которой выстроились курсанты. — Личные вещи из мешков! Мешки наполнить песком под завязку! Построение на своих местах через десять минут. Разойдись! — Потом повернулся к переводчику: — Бегом два мешка с песком мне и комиссару.

Он оставил тридцать пять человек. Всех, кто добежал двадцатый километр. Комиссара среди них не было.

Ровно через год, когда он подготовил уже второй выпуск, его разбудил среди ночи посыльный с приказом срочно прибыть в советскую торговую миссию. Там его ждал Костров.

— Я тебе давно говорю, Пушкевич, что меня стоит бояться. — Он потер почерневшее от бессонницы лицо. — Готовь группу глубинной разведки, можешь отзывать с фронта любого из своих орлов, группу поведешь сам.

— Куда?

— Пусан.

Казимир присвистнул.

— Там же американцы!

— Вот поэтому группу поведешь ты. — Костров поднялся, подошел к шкафчику, налил две чашки вонючей рисовой водки и сунул одну Казимиру. — И запомни, если вдруг… ну… ты понимаешь… американцы не должны получить от тебя ни одного целого куска. И желательно — ни одного живого из твоих корейцев.

Казимир кивнул и вышел.

Он припомнил этот разговор, когда с остатками группы уходил из района сплошного поиска. Трижды они чудом проскальзывали мимо засад, два раза сами устраивали бойню зарвавшимся «зеленым беретам». Вторую неделю они находились под проливным дождем. Последний раз ели четыре дня назад. А за последние двое суток ни на минуту не сомкнули глаз. Карты раскисли и расползлись. После последнего боя все оставшиеся патроны Казимир как лучший стрелок забрал себе. Имея при этом в виду и приказ Кострова. Получилось два магазина к ТТ и еще восемнадцать в рожке ППШ. Когда шедший прямо за ним радист Ким рухнул на тропинку и умер, Казимир понял, что им необходимо срочно отдохнуть хотя бы час. Он скомандовал привал, а сам полез на дерево. С трудом он преодолел три нижние ветки и вцепился в ствол, ожидая, пока исчезнут круги перед глазами. Когда он сумел сфокусировать взгляд, то совсем рядом, метрах в трехстах, увидел белую ступенчатую крышу какого-то здания, похожего на храм. Почти рухнув вниз, он чуть не пинками поднял троих оставшихся бойцов, и они двинулись сквозь заросли. Когда они подошли к пагоде, один из бойцов вдруг бухнулся на колени и что-то возбужденно залопотал. Казимир, у которого не осталось сил на вопросы, ткнул того кулаком и двинулся к зданию. Ен, лучше всех усвоивший русский язык, шатнулся за ним и, едва шевеля губами, проговорил:

— Лю говорит, что это храм Белого Шлема, его хранитель — искусный воин, в храм имеет право войти только претендент на должность хранителя. Если он проиграет, то старый хранитель его убьет.

Казимир раздраженно оттолкнул Ена и шагнул внутрь. У него не было ни сил, ни желания играть в эти игры. В храме было сухо и сумрачно. Казимир облегченно опустился на пол и привалился к стене. Вдруг откуда-то из-за стоявшей в нише конструкции, напоминавшей не то башнеподобную шапку, не то шапкообразную башню, выскочил какой-то седенький старичок. Издав громкий крик, он прыгнул к дверному проему и, кувыркнувшись в воздухе, засветил в лоб Ену и Ро и повернулся к Казимиру. В это мгновение бухнул ТТ, старичка отбросило на улицу. Казимир убрал пистолет и, кивнув бойцам на старичка, буркнул:

— Пусть помокнет. Я ему бедро прострелил. Уйдем — очухается.

Очнулся Казимир оттого, что из тонких стен пагоды летели щепки, а где-то совсем рядом грохотал крупнокалиберный браунинг. В голове мелькнуло: «Достали, сволочи». Казимир перекатился по полу, резанул длинной очередью прямо сквозь стену туда, откуда раздавался звук пулеметных очередей. Послышался вскрик, и пулемет замолчал. Казимир огляделся. Бойцы были мертвы. Их расстреляли сквозь стену. Видимо, они даже не успели проснуться. Послышались команды на английском. Казимир мгновенно выпустил остатки рожка в ту сторону, и очередная команда оборвалась на полуслове. Он успел отбросить ППШ, достать ТТ и перекатиться за башнеобразную конструкцию, как на пагоду обрушился шквал огня. Через минуту огонь прекратился, сквозь дыры в стене влетели две гранаты, шарахнуло. Башнеобразную конструкцию смяло в какую-то сюрреалистическую скульптуру. Потом в проеме двери и проломах стен показались рослые фигуры в зеленой форме. Казимир открыл беглый огонь из пистолета. Он успел вновь перекатиться, сменить и расстрелять последний магазин, когда фигуры исчезли. Больше патронов не было. Он вздохнул. Пора было выполнять приказ Кострова. Казимир сунул руку за пазуху, вытащил «лимонку» с примотанной к ней двухсотграммовой толовой шашкой и взялся за чеку, как вдруг кто-то тронул его за плечо. Казимир крутанулся, выдернул чеку и посмотрел на того, кто к нему подкрался. Это оказался тот самый седенький старичок. Знаками он показал, что ему нужно отодрать от пьедестала остатки башни. Казимир, несколько мгновений поколебавшись, свободной рукой достал нож и всунул в щель, работая лезвием как рычагом.

— Эй, рашен, — заорал вдруг кто-то на улице, — мы знать, что ты есть здесь, мы предлагать почетный сдача плен, мы обязаться сохранить личное оружие, предоставить медикел помощь и хороший питание.

Старичок с грохотом скинул остатки башни, вытянул из углубления пьедестала что-то напоминавшее перевернутую серебряную салатницу и, отскочив к стене, нажал на какой-то выступ. Часть пола ушла в сторону. Американцы, услышав грохот от упавшей конструкции, опять начали сумасшедшую стрельбу, а старичок нырнул в открывшийся люк, обернулся и поманил Казимира за собой. Тот наблюдал за ним широко открытыми глазами. В этот момент огонь прекратился, и сквозь проломы опять замаячили бегущие к пагоде люди. Казимир аккуратно положил «лимонку» с толовой шашкой у края люка и нырнул вниз.

Его выпустили только в 1956 году. У ворот зоны его ждала «Победа», в которой блестели генеральские погоны. Костров выгнал водителя и разлил армянский коньяк по массивным хрустальным стопкам.

— Ну, Пушкевич, поумнел? Это ж надо было додуматься — из секретного рейда приволочь за собой корейского монаха.

Казимир усмехнулся, а Костров, кинув в рот пластик специального ротфронтовского шоколада, продолжил:

— Ладно, подполковник, этот твой идиотизм сегодня нам изрядно помог. Слишком нелепо для американского агента таскать за собой бандеровца, мочить уголовников на улицах и якшаться с корейскими монахами. Короче, ты реабилитирован, но под подозрением, учти… — Он сделал паузу и, лихо опрокинув стаканчик, закончил: — У меня в отделе есть должность как раз по тебе.

— А если я не хочу?

Костров уставился на него тяжелым взглядом. Казимир залпом вылил в себя коньяк и зло заговорил:

— Ты знаешь, с какими людьми я сидел, Костров?.. Профессор медицины, архитектор, историк, металлург. Ты знаешь, какие здесь ножи делают? А ты видел операцию трахеотомии, сделанную обожженной щепкой? Что происходит с нашей страной, если такие люди сидят?

— А ты стал опасным человеком, Пушкевич. — Костров налил себе еще коньяку и залпом выпил. — Никогда, запомни, никогда больше не задавай таких вопросов. А насчет твоего желания… Не думай, что со смертью Сталина в нашей системе что-то изменилось. Отсюда, — он кивнул на маячивший за окном забор зоны, — для таких, как ты, всего два пути: либо обратно, либо в вечную мерзлоту. И радуйся, что при всех этих пертурбациях первый путь открылся. Через несколько лет все вернется на круги своя, и опять останется только вечная мерзлота.

Казимир задумчиво потер небритый подбородок.

— Ты ведь на меня поставил, Костров? Если я не соглашусь, то ты влетишь, ведь так?

Костров криво усмехнулся.

— Где кореец, генерал?

— Ты что думаешь, что я…

— Именно, Костров, именно… — Он сделал паузу и спросил, криво усмехнувшись: — Тебе никогда не приходило в голову, почему я тебя ни разу не сдал, не подставил, не подсидел? Ведь не от большой любви?

— Мы же с тобой с войны…

— Брось, — жестко рубанул Казимир, — я для тебя всю жизнь был лишь надежной ступенькой, которая бесперебойно подбрасывала тебя к новой должности, званию, ордену, и ничего больше. А я… я прекрасно знал, что ты дерьмо.

Он замолчал, в машине на несколько мгновений повисла мертвая тишина. Потом Костров, сгорбившись, потянулся за бутылкой, налил еще, выпил и повернулся к Казимиру:

— Ну и почему?

Казимир повторил его движения и, проглотив содержимое стопки, ответил:

— Просто ты — мое дерьмо. У меня были слишком умные родители и слишком талантливые учителя, чтобы мне нравилось все то, что творится в нашей стране. Хотя, пока я стараниями наших друзей не попал сюда, я о многом не догадывался. А ты входишь в круг людей, с которыми мне волей-неволей приходится общаться, и если тебя скинут, то придется привыкать к другому дерьму. А это более неприятно, чем общаться с тобой.

Костров окинул его ненавидящим взглядом.

— А кореец-то тебе зачем?

— Просто, кроме дерьма, хотелось бы, чтобы рядом был хотя бы один нормальный человек, а корейцу я обязан жизнью. Так что… я полечу в Москву на твоем самолете, генерал, но ты уж постарайся.

— А если он умер? — В голосе у Кострова сквозила безнадега.

— Костро-о-ов, — иронично протянул Казимир, — а оно тебе надо: эксгумация, экспертиза, поддельные дела, протоколы? Это ж ведь не Валленберг, подсадите его к толпе каких-нибудь буддистских монахов из Бурятии, а потом реабилитируйте всем скопом, и всего делов.

Когда Казимир вернулся из первой командировки, в его комнате пахло вареным рисом и хе, у окна сидел как будто совсем не постаревший Люй, а на доставшемся в наследство от прежних хозяев комоде аккуратно лежала вещица, похожая на перевернутую серебряную салатницу, оказавшаяся тем самым Белым Шлемом, в честь которого была построена пагода.

В шестьдесят втором Казимир женился. Все произошло быстро и неожиданно. После войны стандартным набором развлечений для офицерского круга были карты, водка, женщины. При том дефиците мужиков и относительной зажиточности людей в погонах все это было легко, доступно и быстро надоедало. Тем более в карты Казимир всегда выигрывал. Он помнил всю колоду по рубашкам уже после третьей раздачи. Пьянел он очень медленно и без кайфа, а общаться с пьяными мужиками будучи почти трезвым… А женщины… В конечном счете одна повторяла другую с точностью сестер-близняшек.

Тамара ворвалась в его жизнь как ураган. Она была младшей дочерью крупного дипломата и выросла в Индии. Еще подростком она увлеклась тантрическими культами. После окончания института защитила кандидатскую диссертацию по буддизму и с помощью отца укатила в Индию собирать материал для докторской, но вскоре была уличена в том, что под видом сбора материала принимала участие в тантрических оргиях. Ходили слухи, что дело было не столько в этом, просто один из тех всевластных людей, которые и решали судьбу совслужащих за границей, вознамерился затащить ее в свою постель, а она ответила, что сама выбирает, с кем спать, а он у нее вызывает только позывы к рвоте. Причем заявлено это было на приеме в советском посольстве при большом скоплении народа. Разразился крупный скандал. Несостоявшегося любовника отозвало родное ведомство, папашу быстренько выгнали на пенсию, дочку вернули и сделали невыездной, а кроме того, выжили с работы. Когда Казимир встретился с ней на одной из вечеринок московского бомонда, ему нашептали, что это — «шикарнейшая шлюха, мужиков заставляет на стенки кидаться, нигде не работает, но живет неплохо». Подобные дамы его не привлекали. Он в своих бесконечных командировках успел попробовать всяких женщин: от черных рослых африканок, до краснокожих хрупких индианок — и, как он считал, женщины теперь интересовали его только с точки зрения экзотики. Однако к концу вечера она сама подошла к нему:

— Здравствуйте, Воин, я давно мечтала с вами познакомиться.

Казимир удивился, до сих пор его так называл только Люй.

— А почему Воин?

Она рассмеялась, и он почувствовал, как от ее смеха у него пошли мурашки по коже.

— Но это же ваша сущность, и не пытайтесь от меня скрыться, бесполезно. Мы созданы как две части единого целого.

Из толпы вывернулся какой-то солидный мужчина в прекрасно сшитом костюме и, бросив неприязненный взгляд на Казимира, капризно спросил:

— Куда ты пропала, дорогая? Пойдем, машина ждет.

Тамара, не отрывая взгляда от Казимира, резко качнула головой.

— Отстань, я ухожу от тебя. К нему. Я согласилась пойти сюда с тобой, только чтобы встретиться с ним, и за это я тебе благодарна. А теперь уходи.

Мужчина ошарашенно разинул рот, а Казимир, преодолевая какой-то внутренний протест, сухо сказал:

— Извините, я привык сам решать, с кем мне встречаться, а с кем нет, — и, слегка кивнув, вышел.

Через неделю она пришла к нему домой. Люй, никогда и никому не открывавший дверь без предварительного звонка, без звука впустил ее в квартиру. Когда Казимир вернулся домой, она сидела, поджав ноги, на диване в его кабинете и разглядывала коллекцию оружия, развешанную на стене и наваленную на стеллажи.

— Здравствуй, Воин, как видишь, я была права. — Она указала пальчиком на сверкающие предметы убийства и спросила: — А что из этого самое смертоносное?

— Человек.

Она довольно улыбнулась.

— А ты философ?

— Нет, — Казимир покачал головой, — реалист. Обученный человек может убить тарелкой, подушкой, голыми руками, наконец. Неумелый со всем этим арсеналом только порежется.

Она встала, провела рукой по ножу-кхукри, индийской чакре, потом повернулась.

— Ты все это привез?

— Большую часть — нет, сделал по запомнившимся образцам.

— И всем этим умеешь пользоваться?

Казимир раздраженно поджал губы. Он не любил, когда кто-то посторонний узнавал о его «невинных» увлечениях.

— Более или менее.

Женщина усмехнулась.

— А ты разносторонний человек. — Она подошла к книжным стеллажам, провела пальцами по корешкам. — Макиавелли, Тарле, о, Кейнс! А это что, «История мостостроения»? Фантастика! Никогда не думала, что старшие офицеры КГБ интересуются подобными вещами, — она повернулась к Казимиру, — ну ладно, у меня есть для вас сюрприз, принесите бокалы.

Он прошел на кухню и рявкнул на Люя:

— Зачем пустил? Баб мне дома не хватало!

Люй покачал головой.

— Она — шакти. Кто я такой, чтобы противиться ее воле?

Когда он вернулся в кабинет, ее там не оказалось. Казимир посмотрел в столовой, постоял, прислушавшись, в коридорчике, потом осторожно заглянул в спальню. Она сидела на ковре у кровати, обнаженная, в позе лотоса. Перед ней горела какая-то пахучая свеча и стоял сосуд с рубиновой жидкостью. Казимир попытался прикрыть дверь, но она позвала его голосом, от которого у него все встало дыбом:

— Иди же ко мне, Воин, сегодня звезды благоволят нам.

Через месяц они поженились.

А через пять лет ее убили. Она была на втором месяце, когда ее затащили в машину молодые сластолюбцы из московской «золотой молодежи» и отвезли на чью-то отцовскую дачу. Костров, помня о Владивостоке, распорядился, чтобы до Казимира не дошло ни буковки из реальных фактов — все представили так, будто ее сбила машина, но Казимир докопался. Два года после этого он тщательно устанавливал и перепроверял имена тех, кто был на даче, а потом уехал в отпуск на Валдай. В течение одной недели все, повинные в смерти Тамары, были жестоко убиты. Когда Казимир появился на работе, Костров сумрачно покачал головой, но ничего не сказал.

Когда «ушли» Кострова, Казимир решил, что пришла и его пора собирать вещи. Однако все произошло по-другому. Новый начальник управления вызвал его в первый же день. После вежливых фраз, которые маскировали напряженную работу мозговых извилин, новый начальник вдруг выудил из сейфа бутылку английского джина и, показывая степень осведомленности, разлил два бокала.

— Не будем нарушать традиции.

Казимир молча кивнул и немного расслабился.

— Знаете, Казимир Янович, когда рассматривался вопрос о моем предшественнике, я сделал все возможное, чтобы он ушел с наименьшими потерями, но не из-за него…

Казимир держал паузу.

— Из-за вас.

Казимир поставил стакан на стол и поднял глаза.

— Чем обязан такой чести?

— Бросьте, вы все прекрасно понимаете. В вашей… вернее, в нашей структуре работают семнадцать оперантов вашего уровня. За последние десять лет мы имеем девятнадцать операций. Из них девять проведены со стопроцентной эффективностью, три с частичной, остальные провалены. Все девять успешных проведены вами.

— У тех семи были объективные причины, материалы разбора есть в архиве.

Начальник рассмеялся:

— Да, и это тоже есть в вашем психопрофиле. Знаете, как это обозвали наши психологи — «рыцарский комплекс». Вы остаетесь верны даже такому подонку, как Костров, и толпе бездарностей, если считаете себя частью команды.

Казимир усмехнулся:

— А вы считаете себя лучше Кострова?

Начальник прервал смех:

— А вы?

Казимир вдруг почувствовал какую-то тупую усталость и выдал такое, от чего сам оторопел:

— Нет. Я с ним из одного дерьма, и плевать на то, что я влез в него по молодости и глупости. Я давно не верю ни в библейские заповеди, ни тем более в моральный кодекс строителя коммунизма. Я, как и вы, убивал невинных, пытал женщин и сжигал деревни и особых угрызений совести не испытываю, поскольку дрался с врагом, который поступал не лучше. Но кое-какие принципы я для себя определил давно, когда начал понимать, кто я и что делаю.

Начальник суетливо бросил взгляд на статуэтку Дон-Кихота, в которой, как знал Казимир, был спрятан микрофон, но потом облегченно вздохнул и, демонстративно отодвинув ее в сторону, показал два обрезанных провода. Однако поспешил перевести разговор на другую тему:

— Знаю: «держи себя в кулаке».

Казимир покачал головой.

— И это раскопали.

— Да нет, сам Костров рассказал, только сумбурно. Не можете ли повторить?

— Что ж, большой палец — не прощай врагов, указательный — имей друзей, средний — не испытывай сожалений о том, что сделано, безымянный — меньше ври, мизинец — сумей достойно умереть. Но в общем-то это бравада, я сам принципы эти неоднократно нарушал, особенно последний.

— Все равно, когда человек даже просто формулирует что-либо подобное, это о многом говорит. — Начальник несколько мгновений помолчал. — Я знаю, вы публикуетесь. Сколько у вас работ?

— Не знаю, не считал, где-то около семидесяти.

— И в каких областях?

— Тактика, история, металлургия, материаловедение, психология, страховое дело, международное и морское право, экономический анализ… Но к чему эти вопросы, я не верю, что в моем личном деле нет полного перечня.

— Есть, но просто перечисление, а мне хотелось бы поточнее разобраться с кругом ваших интересов. — Он поднял на Казимира испытующий взгляд и, заметив, что тот демонстративно бросил взгляд на часы, добродушно усмехнулся: — Вижу, вы торопитесь, но если не возражаете, то я хотел бы позже продолжить разговор.

Казимир кивнул и поднялся.

— Разрешите идти?

— Да, пожалуйста.

В восемьдесят девятом Казимир вышел в отставку. Он принципиально отверг несколько предложений по прежнему профилю деятельности и устроился консультантом в издательство. Деньги ему были особо не нужны, хватало полковничьей пенсии. Доступ к спецраспределителю тоже остался, так что он хотел заняться чем-то для души. Он успел заочно получить звание почетного доктора в трех зарубежных университетах, которые считали его кто крупным невыездным ученым, занимающимся военными разработками, а кто диссидентом, скрывающимся от КГБ и потому публикующимся через третьи руки и под псевдонимом. Так что в издательство он пошел, скорее, для того, чтобы не особо маяться бездельем и иметь доступ к самым свежим новинкам. А через три года умер Люй. Он умер в день и час, который выбрал сам. Он сходил в парикмахерскую, постригся, тщательно вымылся, переоделся в чистое, взял Белый Шлем, подошел к Казимиру и сказал:

— Мне пора, когда будешь умирать, надень это.

Казимир не сразу понял, что он сказал, непонимающе посмотрел на Шлем и тупо спросил:

— Зачем?

Люй сунул Шлем ему в руки, сказал:

— Предопределено, — вернулся в спальню, лег на кровать и умер.

Казимир похоронил его на маленьком буддистском кладбище у свежеотстроенной сангхи. Когда он вернулся домой, Белый Шлем тускло поблескивал на кружевной салфетке рядом с трофейными декоративными тарелками, которые он привез из Германии. Казимира будто что-то потянуло к нему. Он взял Шлем и покрутил его в руках. Как-то, когда он достал Люя своими вопросами, тот скупо рассказал ему обрывок легенды, относящейся к Белому Шлему. Там было что-то о Змее миров, одной из чешуек которого и является Земля, о большой доске для игры в го, на которую боги вместо костей и камешков бросали людей, о великих воинах, чьим предназначением было странствие по чешуйкам Змея миров, а Белый Шлем был тем стаканчиком, в котором боги шелестели выбранными костями — судьбами, — прежде чем бросить их на доску. Короче, обычная восточная дребедень, которая именно сегодня вдруг показалась Казимиру странно значительной. В это мгновение Казимира пронзила мысль, что его больше ничто не держит на этой земле и почему бы ему не отправиться вслед за Люем, тем более что в одной из ваз лежал именной ТТ. Но Казимир невольно вздрогнул и торопливо отложил Шлем, будто именно этот предмет навеял ему такие мысли, а потом повернулся и вышел из комнаты.

Однажды к нему в дверь постучался шустрый молодой человек и предложил продать квартиру в обмен на полное обеспечение до конца жизни. Казимир печально улыбнулся и ответил, что привык сам заботиться о себе. На следующий вечер к нему в подъезде подошли три мордоворота и предложили «не ломаться». Казимир вежливо выслушал, потом сломал двоим из них берцовые кости, а самому наглому выдавил глаз. Через четыре дня его подстерегли в подъезде и «вырубили» ударом по голове. Когда он очнулся, то обнаружил, что лежит крепко связанный в своем кабинете, а у его стеллажей с оружием толпились какие-то мордовороты и один говорил другому:

— Ну дает печатник, то-то он наших вырубил.

Казимир шумно вздохнул и сплюнул кровавую пену. Парни обернулись, и один крикнул в коридор:

— Очухался.

Через несколько мгновений в кабинет вошли еще трое. Один из них выглядел более развитым и держал в руках его пенсионное удостоверение.

— Да-а, Казимир Янович, доставили вы нам хлопот, ну и мы хороши, собирались прижать простого типографского служащего, а нарвались на полковника КГБ. — Он присел на край диванчика и, разведя руками, заинтересованно спросил, будто продолжая некий давно тянущийся разговор: — Ну и что будем делать?

Казимир посмотрел на рубашку, шевельнулся и вскрикнул от боли.

— Развяжите, — сказал он, отдышавшись.

— Зачем? — нагло поинтересовался собеседник.

— Как я понял, вам нужна моя квартира?

— Ну она уже наша — все чин чинарем, подписи, печати.

— Ерунда, — Казимир поморщился от боли, — вы же знаете, что она не приватизирована.

— Ну это для нас не проблема…

— Нет, проблема, пока она находится в ведении управления делами нашей службы.

Собеседник удивленно посмотрел на него, потом нахмурился.

— И что вы можете предложить?

— Развяжите.

Тот кивнул одному из мордоворотов. Через несколько мгновений Казимира грубо подняли и перерезали веревки. Когда перед глазами перестали плавать красные круги, Казимир осторожно поднялся и, держась за стенку, подошел к серванту. Минуту передохнув, он опустил руку в большую вазу и достал именной ТТ. Двое дернулись, но пистолет бухнул дважды, и оба рухнули на том месте, где стояли. Главный сипло прошептал:

— Ты че, дед, тебя ж посадят?

Казимир грустно усмехнулся:

— У меня отбиты почки, сломаны два или три ребра, и одно из ребер пробило легкие, я уже не жилец.

Он захлебнулся кашлем, и в этот момент один из мордоворотов бросился к двери. Если бы он бросился на него, у одного из двух оставшихся был бы шанс, а так… Когда все было кончено, Казимир сполз по стене. «Неплохая смерть, — подумал он, — на поле боя, в окружении трупов врагов, но Люй бы не одобрил». Подумав о Люе, он поднял глаза и припомнил его странную просьбу. Шлем лежал на том же самом старом комоде. Сил преодолеть комнату еще раз не было, но Казимир, стиснув зубы и почти теряя сознание, протащился по стене до комода и натянул на голову металлический колпак. Удивительно, но боль ослабла. Он с удивлением припомнил, что никогда не видел, чтобы Люй что-то делал со Шлемом. Разве что пыль с него стирал. Дышалось тяжело. Легкие были забиты кровью. «Уже скоро», — подумал Казимир и откинулся к стене. Последней его мыслью было: «Глупо выгляжу… В салатнице…»

Казимир судорожно сглотнул и закашлялся, на языке остался привкус соленой воды. Он приподнял веки и тут же опять зажмурился — в глаза било яркое солнце. Нахлынула очередная волна. Казимир плотно сжал губы и перекатился подальше.

— Ну, ты, к-к-козел г-горный, хватит р-р-разлеживаться, дуй з-з-за вином.

Язык был явно не русский. Казимир свободно общался на польском, немецком, французском, английском и испанском. Понимал еще дюжину и мог узнать еще два десятка языков и диалектов, этот не был похож ни на что. Певучие гласные и резкие, звонкие согласные. Он открыл глаза и посмотрел в сторону, откуда доносился голос. Десяток человек, одетых в набедренные повязки или юбчонки из какого-то тряпья, валялись на песке. В голове всплыло, что это груда Одноглазого, они жили тем, что разгружали корабли в порту Тамариса, и, как всякий портовый люд, тем, что удавалось украсть из пакгаузов и хранилищ.

— Т-т-ты чего, г-г-губастый, припух?

Теперь до Казимира дошло, что это обращаются к нему. Худой как скелет мужик, с культей вместо левой руки, грозно смотрел на него, подкидывая в целой руке каменный голыш. Все, что происходило, могло быть предсмертным бредом, но бред был очень яркий, качественный, реальный, с массой совсем ненужных подробностей.

— Т-т-тебя что, е-е-еще проучить.

Казимир вспомнил, что его послали украсть из ближайшей портовой забегаловки кувшин дешевого кислого вина. Потом до него дошло, что это не его воспоминания. Того, кто помнил это, звали Грон, он был найденышем и жил при груде как мальчик на побегушках. Судя по воспоминаниям и словарному запасу, ему было лет восемь-девять. Казимир осмотрел себя. Это тело принадлежало не ребенку: длинные, мускулистые ноги, широкие плечи, бугры мышц. Хотя во всем этом еще чувствовалась некая незавершенность, но обладателю этого тела было уже, как минимум, четырнадцать. Ну а для такого возраста он был очень развит.

— А, п-п-получи.

Казимир уловил бросок и легко присел, отбив рукой летящий в голову голыш. Тело реагировало с некоторой заминкой, будто новенькая, необмятая форма. Казимир… Грон настороженно посмотрел на груду, оценивая шансы на случай осложнений, худой смотрел на него, разинув рот.

— Н-н-ну, козел, — раздался изумленный возглас.

Груда захохотала.

— Что, Однорукий, уел тебя губастый?

— Д-д-да я ему с-с-сейчас…

— Ладно, кончай. — Крупный чернобородый мужчина с повязкой на одном глазу махнул рукой, и Однорукий, как послушная собачонка, отскочил в сторону и грохнулся на песок. — А ты, нахлебыш, давай быстрее, в горле пересохло.

Грон… черт возьми, это тело не хотело признавать другого имени, несколько мгновений постоял неподвижно, решая, что делать, потом повернулся и двинулся в порт. Отойдя от груды на приличное расстояние, Грон опустился на песок, и тут на него навалилось. Несколько минут он сидел ошарашенный произошедшим. Обычный, средний человек, наверное, ударился бы в панику, стал бы щипать себя за мягкие места, громко возвещать, что этого не может быть, но доминирующая личность Грона, та, что была Казимиром, отличалась большой способностью к адаптации. Оказавшись неизвестно как в незнакомом месте, чужом теле, он первым делом попытался определиться с языком, увернулся от голыша, «прокачал» валявшихся на песке членов груды с точки зрения непосредственной опасности и потенциальных осложнений и лишь теперь, оставшись один и не имея непосредственной угрозы жизни и здоровью, позволил своей психике слегка слететь с катушек. Что в общем-то было нелишне, ибо для homo sapiens образца конца двадцатого столетия принять как само собой разумеющееся факт переселения душ и при этом чувствовать себя абсолютно нормально — вещь невозможная.

Когда немного отпустило, Грон по старой привычке «прокачал» ситуацию: «В плюсах: я жив, я молод, знаю язык и, по-видимому, обладаю знанием массы технологий, которые позволят мне неплохо устроиться; в минусах: я не знаю, кто, где, когда и зачем со мной это сотворил, где я нахожусь, сколько у меня времени и зачем ему это надо». Он немножко покрутил в голове эти немудрящие выводы. Все остальное было из области догадок, сделанных на основе сведений, почерпнутых из научно-популярной литературы и околонаучной фантастики, а он привык работать с несколько более надежными источниками информации. Грон вздохнул, отложил вопросы на потом и двинулся к припортовым забегаловкам.

Покопавшись в воспоминаниях, он понял, что просто зайти и, улучив момент, ухватить кувшин не удастся. Портовые воришки типа Грона давно были известны вышибалам, и попытка проникнуть в любую забегаловку вызывала у Грона неосознанные неприятные ощущения. Потом он представил, какой неприятной неожиданностью окажется подобная встреча для первого же вышибалы, привыкшего видеть в Гроне медлительного, тупого увальня, пару минут потешил воображение и отказался от своего намерения. В любом обществе столкновение людей столь разного социального статуса — уважаемого вышибалы, выполняющего свои оплачиваемые обязанности, и презираемого портового воришки самого низкого уровня — могло закончиться только одним исходом, иначе… Грон вздохнул и решил действовать традиционным путем, который заключался в том, чтобы с неуклюжим грохотом ввалиться в заведение, заграбастать кувшин с ближайшего стола, молясь о том, чтобы он оказался не совсем пустым, и, получив штатную долю пинков и затрещин от посетителей и вышибалы, выбраться обратно. В этом случае он расплачивался за вино своими боками и устраивал для посетителей забегаловки что-то вроде выступления, за что ему милостиво дозволялось унести кувшин.

Когда он приволок почти полный кувшин, груда встретила его недовольным ворчанием. Одноглазый зло сплюнул, взмахом руки оборвал бормотание и рявкнул:

— Ты, сын ишака и черепахи, где так долго шлялся?

Грон позволил телу отреагировать привычным бормотанием, потом подобрал брошенный кусок плесневелой лепешки и с огромным трудом удержался от того, чтобы не вцепиться зубами в облепленный песком ломоть. Пока рука нехотя счищала песок, подрагивая от нетерпения, вызванного воплем пустого желудка, Грон анализировал ощущения. Первичное сознание обладало крайне скудными мыслительными способностями, поэтому сознание Казимира Пушкевича без проблем заняло доминантное положение в мозгу. Но примитивные функции и условные рефлексы типа реакции на имя, чувство голода, нежелания получать пинки и затрещины в забегаловке пока не сдавались. Грон быстро закончил с лепешкой и поймал себя на том, что смотрит голодными глазами на жующую груду. Меньше его в груде получал только Фанер-арфист, но тому уже было сто лет в обед, да и размеры его составляли едва четверть от Грона. Он с трудом отвел взгляд в сторону.

— Гляди-ка, а наш теленок не наелся!

Память Грона услужливо подсказала образ говорившего. Это был плотный высокий мужчина по прозвищу Акула-молот, все свободное время уделявший изобретению очередных издевательств. Он был чертовски силен, и, будь он чуть посдержаннее, их груда давно могла бы называться грудой Акулы, но Одноглазый, как умелый политик, сумел использовать гнусные наклонности Акулы для нагнетания страха перед ним, так что молчаливое большинство решило, что Одноглазый для всех удобнее. После двух попыток установить свою власть, закончившихся тем, что Акулу била вся груда скопом, он еще больше обозлился и сосредоточил свое внимание на самых безответных, к коим относились Грон, Фанер-арфист и еще пара убогих. Остальным перепадало намного реже, только когда Акула входил в раж.

— Ну ты, сын коровы, если ты такой голодный, почему бы тебе не сожрать свою ляжку?

Груда оживилась, Акула придумал новое развлечение. Грон почувствовал, как тело начинает мелко дрожать. Это опять была реакция сродни условному рефлексу. «Ну ладно, — подумал он, — все равно рано или поздно придется менять социальный статус, почему бы не сейчас?» Он поднялся на ноги, усилием воли унял дрожь и попытался сгруппироваться.

— Ты смотри, теленок-то прыгучий. — Акула обрадованно двинулся к Грону — бить лежачего было скучно, а сейчас оказалось, что развлечение приобретает признаки какого-то разнообразия. — Так как насчет ляжки? — Он замахнулся и ударил открытой ладонью по уху.

Грон попытался поставить блок и… очутился на песке в позе младенца, закрывая голову обеими руками. Тело опять среагировало привычно. В бешенстве он отвесил себе оплеуху. Потом, все еще трясясь, поднялся на ноги. Казимир был невысоким, но быстрым и подвижным, его массы никогда не хватало, чтобы наносить убийственно сильные удары, поэтому он был вынужден стать точным. Теперь же он был заперт в теле увальня с мышцами молодого Джо Вейдера, реакцией улитки и рефлексами зайца и черепахи. Короче, полное дерьмо.

— Ты смотри, наш теленок решил начать со своих отвислых губок, а как насчет ляжки, а, губастенький?

Грон опять очутился на песке, однако на этот раз его падение хоть и выглядело гораздо более неуклюже, но произошло отчасти под его контролем. Акула быстро входил в раж, он все сильнее бил Грона, пинал ногами и наконец согнул его шею и прижал губами к вывернутой ляжке.

— Куси!

Груда, активно подбадривающая Акулу криками, столпилась вокруг с горящими глазами.

— Куси, губастенький, а то шею сверну.

И в этот момент Грон почувствовал, что тело прекратило трястись. Страх исчез, осталась только боль, сосуды лопались от адреналина. Тело теперь подчинялось только ему. Он чуть повернул голову и вцепился зубами в толстый, короткий, заросший жесткими волосками и ужасно грязный палец Акулы. Акула заорал и от неожиданности выпустил Грона, который перекатился в сторону и, поднявшись на ноги, встал в свободную стойку.

— Ну, сын медузы и собаки… — Акула задохнулся от возмущения и, не закончив фразы, ринулся в атаку.

Грон позволил ему сделать два шага, набрать скорость, а на третьем ударил его ногой в лоб, с разворота. В то мгновение, когда нога коснулась лба Акулы, он понял, что не рассчитал, к массе этого тела он еще не привык, удар получился слишком сильным. Голова Акулы резко откинулась назад, позвонки хрустнули, и он мешком рухнул на песок.

Несколько мгновений стояла полная тишина. Потом двое прихлебателей Акулы — Багра, здоровенный чернявый горгосец, и Умас, по прозвищу Бритый Венет, что являлось для добропорядочного последователя бородатого бога Фазара, отца овец, венцом падения, — бросились на Грона. Все случилось слишком быстро, и до окружающих не дошло, что с «губастым» произошли крутые перемены. Пока все казалось случайностью, и Багра с Умасом горели возмущением: «Да как он посмел?..» Грон прыгнул навстречу горгосцу и, поймав на коленный блок ступню, зажал ее в подколенную ямку между голенью и бедром, следующим движением вывернул согнутую ногу, заставив Багру упасть на песок, потом рухнул поверх него и прокатился по лежащему телу, стараясь воткнуться в него всеми выступающими костями: локтями, подбородком, лопатками, коленями… Подобный прием редко приводил к смертельному исходу, но после него человек не мог подняться без посторонней помощи и несколько дней чувствовал себя выплюнутым мясорубкой. Умаса он успокоил осторожным ударом в горло. Когда на песке оказались три распростертых тела, груда ошарашенно замерла. Грон поднялся, отряхнул песок и, подняв глаза, уперся в яростно блестевший взгляд Одноглазого. Груда, столпившаяся вокруг, внимательно наблюдала за ними. Одноглазый, увидев, как Грон расправился с тремя самыми сильными членами груды, ждал, что нахлебыш теперь бросит вызов ему. Грон быстренько «прокачал» этот вариант и решил, что столь резкое изменение статуса ему ни к чему, поэтому, порывшись в памяти, он опустился на колени перед Одноглазым и, склонив голову, откинул с шеи грязные, спутанные пряди. Одноглазый отшатнулся было от резкого движения, но затем, увидев позу покорности, шумно выдохнул, после чего, по традиции, лупанул ладонью по шее и отвернулся.

— Ну что уставились, рыбье говно? Лунар и Урс, это, — он брезгливо ткнул рукой в сторону трупа, — отволочь храмовым псарям, возьмете на обмен бараньей требухи. — И, бросив на Грона косой взгляд, Одноглазый неторопливо отправился к выцветшему куску венетского ковра, уже не первый год служившего троном хозяину груды.

Грон спокойно поднялся, подошел к кошме, раньше принадлежавшей Акуле, и, растянувшись во весь рост, сунул в рот кусок вяленой рыбы, на которой еще были видны следы зубов прежнего хозяина. Маленький переворот завершился, пора было думать о том, как наиболее успешно использовать его результаты.

Яркая луна стояла в зените. Мелкий неприметный человечек с серыми глазами выскользнул из-под сводов полуразрушенного портика и внимательно обвел глазами заросли, окружающие небольшую площадку перед пещерой. Вроде бы никого. Он осторожно двинулся вперед, стараясь не пересекать ярко освещенные луной участки, и скрылся в проеме пещеры. Пройдя около сорока шагов, он остановился, достал из большого кошеля, висевшего у него на поясе, два мешочка и две деревянные лопаточки, высыпал несколько щепоток порошка из каждого мешочка на пол пещеры и, спрятав мешочки с лопаточками обратно, отступил назад и длинной веткой смешал порошочки. Из получившейся кучки раздалось шипение и начал подниматься дымок, потянувшийся в сторону входа. Человечек отпрянул и быстро пошел в противоположную сторону. Через несколько десятков шагов впереди обрисовался светлый прямоугольник с полукруглым верхом, еще несколько шагов — и он вышел на идеально круглую площадку, мощенную мраморными плитами. Пещера оказалась сквозной. Он остановился и оглянулся на выход, оформленный как арка. Магические порошки еще полчаса будут выделять смертельный газ, и никто из тех, кто мог бы следовать за ним с тайными целями, не сможет пройти пещеру, наполненную смертью. Человечек прекрасно знал, что вечерний бриз не даст этой смерти повернуть в сторону площадки, но все-таки поежился, вспомнив, как выглядел один из соглядатаев систрарха, попытавшийся последовать за ним в тайное место, подобное этому. К тому же стоило поторопиться. Скоро вечерний бриз может смениться утренним, а площадка была слишком мала, чтобы чувствовать себя в полной безопасности даже в самой дальней от входа точке. Он быстро развязал кошель и вынул оттуда что-то напоминающее широкое блюдо или, скорее, чашу на короткой и широкой ножке. Поставив чашу в центр площадки, он достал еще несколько предметов необычной формы и осторожно вставил их в отверстия в ножке чаши, потом вынул длинный серебряный шип и, произнеся священную формулу, воткнул его в центр чаши. Некоторое время ничего не происходило, потом из центра чаши начало вырываться синее свечение, которое сгустилось и приняло вид сначала конуса, потом цилиндра, совершенно скрыв шип. Наконец свечение вздрогнуло и стало прозрачным, явив фигуру стоящего человека в длинном парчовом хитоне и мантии, с витым серебряным обручем на голове. Человек недоуменно повел глазами:

— Кто вызвал меня?

Человечек чертыхнулся про себя и, шустро порывшись в кошеле, вытащил наружу что-то напоминающее небольшую шкатулку и поставил перед собой.

— Это я, брат Эвер из Тамариса.

Человек нахмурился, но ответил тоном спокойным и величественным:

— Слушаю тебя, брат.

Человечек торопливо заговорил:

— Два дня назад, рано утром, Страж выкрикнул предостережение.

Человек подался вперед. Его глаза лихорадочно вспыхнули. Он хрипло выдохнул и произнес:

— Говори.

— К сегодняшнему вечеру я установил, что водонос из квартала ткачей вдруг выгнал из дома жену с тремя детьми и, продав дом, нанялся на корабль, идущий в Горгос. Сын купца Таяла оставил лавку отца и поступил в школу строителей при храме, где в первый же день поразил обучителей своими рассуждениями об основах геометрии. Младший жрец в храме Сама и Ома украл кружку с дневными пожертвованиями и исчез. Говорят, его видели на ситаккской галере. Первосвященник пригласил для беседы Толкователя устами и Второго смотрителя священного огня втайне от верховных жрецов Сама и Ома. И есть еще несколько необычных случаев: кузнец, мальчишка в груде портовой швали, матрос с элитийского купеческого судна.

Человек коротко кивнул.

— Кто же?

Человечек поежился под его пристальным взглядом.

— Я пока не знаю, Хранитель.

Хранитель сумрачно кивнул.

— Что ж, судя по всему, у тебя еще есть время. Ты знаешь, что делать, но смотри не упусти его.

Человечек опять поежился.

— О да, Хранитель, я знаю.

Хранитель еще несколько мгновений пристально смотрел на человечка, потом кивнул и исчез. Над чашей вновь висел голубой цилиндр. Человечек протянул руку, коснулся одного из магических предметов, и чаша погасла. Он проворно собрал все в кошель, вскочил на ноги и направился ко входу в пещеру. Дойдя до места, где он смешал порошки, брат Эвер остановился, достал из кошеля камень, ярко светящийся во мраке пещеры густым бордовым цветом, и бросил его вперед. Камень упал на пол и слегка потускнел, продолжая, однако, по-прежнему светиться бордовым. Это означало, что невидимая смерть, заполнявшая пещеру, уже покинула ее, но некоторые следы еще оставались. Человечек отступил на несколько шагов, глубоко вдохнул и, задержав дыхание, бросился вперед, на ходу подхватив камень с пола. Когда он выбежал на поляну, луна уже скрылась за ветвями деревьев. Он пробежал всю поляну и остановился только на дальнем краю, судорожно выдохнув воздух и жадно втянув его вновь. Человечек оглянулся. На поляне темнело несколько странных пятен, это были трупики летучих мышей и птиц. Он подумал, что надо бы подобрать их и выбросить в море. Но потом представил, как будет брать плоть, расползающуюся в руках, и, содрогнувшись, повернулся и пошел прочь. К утру от трупиков останутся только косточки, а с него на сегодня достаточно. И будь он проклят, если рискнет еще раз воспользоваться этой дьявольской штучкой, до того как будет готов предстать перед Хранителем с докладом о том, что выполнил свою задачу. Человечек удрученно покачал головой, вытер выступивший на лбу пот и, поежившись, двинулся вниз по склону. Ну почему, когда боги сбросили душу Измененного, она упала именно на его придел?

— Оокона — обитаемый мир, это наросты грязи на спине гигантской морской черепахи. Она плывет по Бескрайнему Океану и ест большую белую рыбу. Иногда она заглатывает слишком большой кусок, и тогда ее живот пучит, и она трясется и пускает газы, но потом все опять становится на свои места. Но однажды она съест рыбу и нырнет за новой, и тогда воды Бескрайнего Океана смоют грязь, и только те, кто будет угоден богам, или те, кого сохранят духи предков, смогут удержаться на поверхности и дать жизнь новым поколениям. — Фанер-арфист облизал пересохшие губы и отпил большой глоток из кувшина. — Так уже было, и, как считают мудрые заггры, скоро черепаха нырнет опять.

Грон приподнял веки — после сытного ужина не хотелось двигаться. Это тело странным образом продолжало мелко пакостить где только можно, вот и сейчас он, не заметив, как это произошло, нажрался так, что казалось, еще кусочек, и мясо полезет из ушей, но отголоски преданий о Всемирном потопе и конце света со Страшным судом странным образом перекликались с мифами его памяти.

— А как давно ныряла черепаха?

— Заггры говорят, что последний раз она ныряла почти тысячу лет назад, точно никто не помнит, но священное число заггров 1077. Они считают, что было пятьдесят погружений, но их книги описывают только три.

— Что? — С Грона слетела вся дрема. — Ну-ка давай подробнее.

Фанер-арфист удивленно посмотрел на него:

— Господин мой, но об этом знает любой водонос. — Однако, наткнувшись на сердитый взгляд Грона, поспешно продолжил: — Все народы — порождения своих богов: на севере — элитийцы, их породили Эор и Энолла, воплощение луны и солнца; на востоке — венеты, дети Фазара, все двенадцать венетских колен считают своим отцом Фазара — отца овец, а вот мать у каждого рода своя, старейшими считаются Балили-вода и Могони-буря на западе — горгосцы, их боги: Щер, Зугар и Магр — это Гром, Молния и Смерть; на юге — Отец-змея. На островах свои боги. В славном Тамарисе это боги-близнецы Сам и Ом, каждый из них поселил своих детей на берегу одной из гаваней города. На восточной, — он кивнул в сторону моря, — живут дети Ома, а на западной, — он повернулся к береговой гряде, — дети Сама, а посредине стоит храм, в котором…

— Мне начхать на этот храм, — не сдержался Грон. — Кто такие заггры и откуда они знают, что черепаха ныряла пятьдесят раз?

Фанер-арфист некоторое время испуганно смотрел на него, потом осторожно отодвинулся.

— Заггры — это толкователи завета. Они ведут Книгу Мира и сохраняют заветы предков. Каким бы богам ни поклонялись народы, среди них всегда есть заггры.

Грон возбужденно потер переносицу, появилась какая-то ниточка.

— А как они друг с другом связаны?

— Кто? — не понял Фанер-арфист.

— Заггры.

— Их учат при храмах.

— Да нет, — Грон досадливо поморщился, — я говорю о загграх разных народов.

Фанер-арфист отрицательно покачал головой.

— Никак, господин, они не жрецы, они не служат богам, не толкуют их знаки, они пишут Книгу Мира и ищут в прошлых списках толкования знаков, посылаемых предками. Ибо боги вершат судьбами только великих людей мира, тех, кто правит народами, остальных опекают предки.

— А где можно посмотреть Книгу Мира?

Фанер испуганно замахал руками.

— Я не слышал этого, о достойнейший из ушедших, я не слыш…

— Заткнись, — рявкнул Грон, — заткнись и немедленно отвечай на мой вопрос, а то ты сейчас же присоединишься к предкам.

Фанер, дрожа всем телом, наклонился к его уху и зашептал:

— Никто не может видеть Книгу Мира, кроме заггров, и никто не знает, где она. Заггры говорят, что только некоторые из них видели всю Книгу. Каждый заггр записывает то, что видит, и отдает кому-нибудь из собратьев, а тот дает ему свой список, так что рано или поздно списки попадают к посвященным и переносятся в Книгу, но кто из них посвященные, не знают сами заггры.

Грон задумался. Такая конспирация была слишком сложна для нехитрых функций заггров. Он уже «прокачал» всю доступную информацию, припомнив и легенду Люя о Змее миров. Судя по всему, он оказался на соседней чешуйке, но если так, значит, существовал кто-то, кто создал Белый Шлем, бог это был или не бог. Кроме того, по каким-то скрытым от него причинам он попал именно в этот мир, а значит, можно было предположить с большей долей вероятности, что, несмотря на кажущуюся дикость и отсталость, в этом мире должен найтись кто-то, кто знает о Змее миров и Белом Шлеме — или как тут у них это называется — гораздо больше, чем было известно даже Люю. И сейчас он подумывал, что эти люди должны были иметь к загграм самое непосредственное отношение.

— А что еще делают заггры?

Фанер недоуменно смотрел на него. Грон разъяснил, досадливо морщась:

— Ну лечат, помогают при родах, дают советы, как складываются звезды, мало ли что еще?

— О нет, — Фанер даже оскорбился от такого предположения, — кто же может прийти с этим к загграм, они же не жрецы, они ходят по городам и селениям или живут при храмах милостью богов, пока не наберутся сил для дороги, тогда они идут опять. Люди обращаются к загграм, когда приснится какой-нибудь сон или когда увидят знак, скажем, засохнет куст или рассыплется соль. В некоторых селениях заггры живут много месяцев, обманывая доверчивых женщин, пока явно не ошибутся, толкуя чей-нибудь знак. Тогда их изгоняют. Сказать по правде, многие считают их обманщиками и большинство, видимо, ими и являются. Но тех, кто пытается увидеть Книгу Мира, всегда ждет кара, так что среди них есть и могучие маги. Правда, если ты могуч, зачем жить в грязи?

— Эй, прибрежное дерьмо! — Грон повернул голову. Одноглазый торопливо расправлял свою набедренную повязку, рядом стоял запыхавшийся Однорукий. — Кончай пузо греть, караван пришел.

Вся груда зашевелилась, поднимаясь на ноги, и, торопливо заправляясь, потрусила в сторону порта. Грон смутно припоминал, что сейчас будут драться, хотя слабо представлял за что. У длинных пирсов, сложенных из каменных блоков, уже толпились такие же оборванцы, кучкуясь по своим грудам. Одноглазый притормозил, поджидая отставших, и зло скрипнул зубами, потом на его уродливом лице нарисовалось хитрое выражение, он оглянулся и, заметив Грона, кивнул ему исподтишка. Грон подошел. Одноглазый осторожно скосил глаз в сторону самой большой груды.

— Видишь вон того, в коламе из дельфиньей кожи?

Грон медленно кивнул.

— Это Тамор, сможешь его вырубить?

Грон минуту разглядывал противника. Тамор был огромного роста, с чудовищными мышцами, покрывавшими все тело как броня, он был обрит наголо, а на черепе темнела наколка — устрашающий дракон. Одноглазый торопливо зашептал:

— Его груде всегда достаются самые выгодные корабли, мы пришли последними, поэтому на «приблудных» можем не рассчитывать, дай бог получить разгрузку хотя бы одного корабля, а Тамор берет себе всех «приблудных», кроме одного, а этого одного бросает остальным, как кость.

Грон, не поняв, из-за чего столько возбуждения, прикидывал тактику. Такого громилу прямым ударом не пробьешь. Надо думать. Он немного поразмышлял, потом небрежно кивнул Одноглазому и двинулся к Тамору. Через несколько шагов двое из груды Тамора преградили дорогу:

— Чего надо?

— У меня слово к Тамору от Одноглазого.

Один из преградивших дорогу громко заржал:

— Чего надо этому уроду?

Грон смерил его холодным взглядом и, презрительно растягивая слова, произнес:

— Если бы ты был Тамором, а не результатом пьянки тупого гончара, я бы сказал тебе. — Он почему-то помнил, что этот громила приходил в бешенство, когда при нем упоминали пьяного гончара.

Вся груда Тамора грохнула, а противник Грона побагровел и рванулся к обидчику.

— Спин, — голос у Тамора был под стать размерам, — тебе не кажется, что он собирался ко мне?

Тот, кого назвали Спином, развернулся, дрожа от ярости.

— Тамор! Он… он…

— Все здесь слышали, что он. Но тебе, Спин, придется подождать, пока он скажет мне то, что хотело передать это одноглазое рыбье дерьмо, и только потом он послушает, что скажешь ему ты.

Груда снова заржала. Спин с большой неохотой отступил в сторону, открывая проход. Грон не торопясь двинулся вперед. Тамор с насмешкой рассматривал его.

— Ну, чего надо этой заднице?

— Он предлагает тебе отдать нам всех «приблудных».

Груда, услыхав столь наглое предложение, замерла, ожидая немедленной расправы, но Тамор явно был умнее, он подчеркнуто лениво выудил из складки коламы горсть сухих ягод и, бросив их себе в рот, с набитым ртом спросил:

— А если я не соглашусь?

— Ты согласишься. — Грон постарался, чтобы его тон был таким же безразличным, как и у Тамора.

— Тебе не повредит хорошая порка. — Тамор перевел взгляд за спину Грона. — Спин…

— А сам, — перебил Грон, — или пузо болит?

Тамор деланно удивленно приподнял брови, потом усмехнулся:

— Я не бью убогих…

— А так же китов, слонов, акул и всех, от кого можно поиметь хорошую трепку, — ехидно продолжил Грон.

Тамор вздохнул:

— Ну что ж, ты просил. — Мгновенно сжав кулак, выбросил его вперед.

Грон едва увернулся. Последовали еще несколько молниеносных ударов, ни один из которых не достал его. Потом Грона пихнули в спину, и грубый голос заорал:

— Дерись, а не бегай, сын устрицы и улитки.

Грон обозлился. Эх, если бы у него было время наработать хорошую растяжку, ну да ладно. Он качнулся, делая вид, что собирается ударить. Тамор тут же поддался на провокацию. Грон присел и, когда кулак размером с голову Фанера пронесся над головой, изо всей силы хлопнул ладонью по руке Тамора, ускоряя его поворот, и тут же присел и ударил вытянутой ногой по расставленным ногам противника. Когда Тамор рухнул на пирс, окружающим показалось, что произошло небольшое землетрясение. Грон поймал момент падения и, вложив весь свой вес в один удар, врезал пяткой в солнечное сплетение. Любого другого этот удар убил бы, но Тамор только всхлипнул. Грон не теряя времени схватил слабо шевелившееся тело и прыгнул в воду. Погрузив противника с головой, он подержал его так некоторое время, потом схватил за уши и вытянул голову из воды. Тамор судорожно вдохнул, ничего не видя остекленевшими глазами. Грон подгреб к пирсу, подтянул Тамора, зацепил его руку за шершавый камень и выбрался наверх. Через несколько минут Тамор тяжело вылез из воды и сел на пирс рядом с Гроном. Некоторое время оба молчали. Потом Тамор повернулся к своей груде:

— Смойт, передай Одноглазому, пусть ведет свою груду к «приблудным». — Он утер воду с лица и повернулся к Грону. — Почему ты меня не убил?

Грон помолчал, разглядывая воду, потом, услышав, как его груда проходит мимо угрюмо молчащих таморовцев, поднялся и двинулся к своим. Отойдя на несколько шагов, он полуобернулся к гиганту.

— Вот задачка-то, а, Тамор. — Он сочувственно покачал головой. — Думай, ведь все в мире имеет свою причину.

Вечером груда гуляла. Фанер, как обычно державшийся рядом с Гроном, слегка перебрал, и в его тоне, когда он разъяснял Грону суть утреннего спора, сквозила некоторая снисходительность.

— Караван собирают несколько купцов-медальонщиков, ну тех, которые платят пошлины. Они нанимают охрану для защиты от пиратов, договариваются с систрархами порта и базара. У них разгрузка невыгодна: вся охрана на их кораблях и следят, чтобы ничего не украли, платят мало, потому как, если не сошлись в цене, систрарх собирает пьянчуг из портовых забегаловок и под охраной гонит в порт. А медальонщики, под своей охраной, разгружают корабли. Но с караваном плывут и «приблудные», это торговцы победнее, на охрану у них денег нет. А на караван пираты не нападают. Вот они и плывут вроде вместе, а по сути, каждый сам по себе. Такие и на нашу цену соглашаются, потому как иначе разгружать некому и украсть можно, станет еще систрарх с «приблудным» возиться, ему медальонщики мзду дают. Вишь, сколько добра — и все наше. — И он неверным жестом ткнул в несколько распотрошенных тюков, валявшихся на берегу.

— Чего надо? — пьяно заорал вдруг Одноглазый.

Ему ответил гулкий знакомый голос:

— Помолчи, рыбье дерьмо, я не к тебе пришел.

— Что-о-о, — Одноглазый вскинулся с пьяным возмущением, — мало я тебе с утра зад надрал, еще хочешь?

— Надрал, — согласился Тамор, — да только не ты. — И ехидно спросил: — А что, теперь сам хочешь попробовать?

Одноглазый мгновенно протрезвел. Груда затихла, выжидающе глядя на двух вожаков. Но Тамор уже потерял интерес к разговору, он подошел к Грону:

— Отойдем, разговор есть.

Грон поднялся и пошел за ним. Отойдя от груды шагов на сорок, Тамор повернулся и в упор посмотрел на Грона:

— Переходи ко мне.

Грон отрицательно покачал головой.

— Ты хочешь стать главой груды?

— Опять не угадал.

— Тогда тебе конец.

Грон задумчиво посмотрел в сторону Одноглазого. Тот смотрел на них ненавидящим взглядом. Он понимал, что хочет сказать Тамор. В груде может быть только один лидер, а он ясно показал, что сильнее Одноглазого. Грон вздохнул:

— Пока он честен со мной, я честен с ним.

— Ты дурак, Грон, но ты мне нравишься. Когда попадешь в рабские ямы храма Близнецов, я тебя выкуплю.

— А в этом храме есть заггры?

Тамор фыркнул:

— Эти попрошайки есть в любом храме.

— Ну, тогда не торопись с выкупом.

— Уж не думаешь ли ты податься в заггры?

— А что, не выйдет?

— Тебе с такой здоровой мордой не дадут ни медяка, хотя и побить побоятся, — расхохотался Тамор.

Грон улыбнулся:

— Что ж, значит, не судьба, но спасибо за предложение. — Грон сделал паузу и, придав голосу значительность, закончил: — Я запомню.

Тамор внимательно посмотрел на него, будто стараясь разглядеть что-то внутри, потом кивнул и, резко повернувшись, пошел прочь.

Утром Грон проснулся от грубого пинка. Он попытался вскочить, но острие копья прижало его к земле. Над ним стояли трое воинов в накидках храмовых стражников и худой жрец с суровым выражением на лице. А за их спинами стоял Одноглазый. Жрец кивнул воинам:

— Свяжите, — и повернулся к Одноглазому. — Значит, говоришь, хула богов и оскорбление храма?

Одноглазый кивнул.

— Жаль, из него вышел бы хороший колун или мотыга, храм сейчас не может себе позволить покупать дорогих рабов, а этот силен.

— Он буйный, мудрейший, может кого-нибудь покалечить. Так что пусть кончит жизнь как корм для священных собак.

Жрец повернулся к стражникам — Грон уже был умело спутан, так что мог делать только маленькие шажки. Жрец удовлетворенно кивнул и двинулся по берегу, стражник толкнул Грона в спину и больно ударил по ногам тупым концом копья.

— Шевели ногами, раб.

Грон сделал шаг, потом резко повернулся к Одноглазому:

— Эй, Одноглазый. — Тот смотрел на него торжествующим взглядом. — Я хочу сказать тебе, — Грон сделал паузу, улыбнулся и ласково закончил: — До встречи, — потом повернулся и, переваливаясь как утка, последовал за жрецом.

А Одноглазый почувствовал, как его прошиб пот. Что же за демона прислали боги в этот мир?

Человечек проводил взглядом стражников, которые вели мальчишку, и облегченно вздохнул: этого тоже можно было списать со счетов. За прошедшие дни он подстроил, чтобы сына купца обвинили в поношении духов предков и отправили на корм священным собакам. Молодого жреца поймали без его участия в жилище одной из городских гетер и после обвинения в оскорблении богов отправили туда же. Купец получил удар в висок в портовой драке и также закончил свое мирское существование, хотя это стоило человечку двадцати медяков, а Первосвященника явно волновали несколько другие проблемы, так что человечек с облегчением решил пока оставить его в покое. Теперь он разобрался с мальчишкой. Оставались еще бывший водонос и матрос, но их надо было искать за пределами острова. Человечек вздохнул и выбрался из своего убежища. Над морем вставало солнце. Бросив взгляд в сторону Тамариса, он с тоской подумал, что может ведь совсем не вернуться сюда, потом покачал головой, отгоняя дурные мысли, и двинулся в сторону порта.

Грон сидел, привалившись к стене, и пытался отвлечься от завываний тщедушного медника. Изрядно набравшись молодого вина, тот перепутал полки в хозяйской мастерской и угробил дорогой золотой кувшин, перепутав работу хозяина со своим заданием. За что был продан вместе со всей семьей в возмещение убытков. В сорока шагах отсюда, в женской яме, сидели его жена и три дочери. Грон сидел здесь уже неделю, а медника бросили только утром, и он еще не успел проникнуться тупым рабским равнодушием. Послышался удар, медник взвизгнул. Потом раздался голос:

— Заткнись, спать мешаешь.

Грон усмехнулся. Типичная ситуация. Сначала двинуть, потом сказать. Сверху послышался негромкий разговор, он приоткрыл глаза. На краю ямы стояли жрец, который его привел, и седой старик в простой хламиде.

— Опять ключник пожаловал, — недовольно пробурчал тот же голос, — и чего ходит? Уже целую неделю.

Грон улыбнулся про себя. Видимо, в храме действительно была нужда в сильных рабах вроде него. Почти всех, кроме него и того раздражительного здоровяка, с кем он повстречался в первый день, уже не было. Кого отправили на плантации, кого продали, а кто попал на священные псарни. Но их двоих держали, хотя вели они себя по-разному. Здоровяк был зол на весь белый свет, цеплялся ко всем и орал непотребности. А Грон тихонько сидел в уголке. В первый же день, когда здоровяк прицепился к нему, Грон, печально улыбнувшись, ударом кулака вышиб камень из кладки стены, а потом повернулся и ласково спросил:

— Хочешь, сделаю так же с твоей головой?

Здоровяк благоразумно ретировался и больше не цеплялся. Но другим доставалось. Однако, если тот сильно расходился, Грону было достаточно недовольно хмыкнуть.

Жрецы исчезли. Но через несколько минут в пол рабской ямы уперся ствол дерева с прорубленными ступенями, потом над краем показалась голова стражника в шлеме.

— Ты, бритый, поднимайся.

Здоровяк побледнел, после чего замысловато выругался и ухватился за бревно. У самого края его схватили за запястья и резко выдернули наверх, послышался вопль, потом визги, удар, потащили что-то тяжелое.

— Ну, слава богам, на сегодня у священных псов есть жратва, — облегченно пробормотал кто-то.

Но бревно осталось на месте. Голова в шлеме показалась снова.

— Теперь ты, молокосос. — Стражник кивнул Грону.

У того екнуло сердце. Но за эту неделю он узнал, что обычно священным псам не давали двух жертв в один день. Поэтому он попытался успокоиться и, ухватившись за ствол, ловко полез вверх. Его вытянули так же, как и предыдущего. Но когда он, прищурившись от яркого солнца, бросил взгляд на двор, то увидел не полуголых смотрителей псарни, а колодочника с деревянной колодой. Рядом с ним стоял ключник. Когда два стражника рывком поставили Грона перед ними, ключник сделал шаг вперед, пощупал мышцы, бесцеремонно раздвинул губы и осмотрел зубы, потом, удовлетворенно кивнув, бросил стоящему рядом надсмотрщику:

— Это будет Колун, забирай его на дровяной двор.

Надсмотрщик хмуро кивнул и махнул рукой колодочнику. Тот, ковыляя, подошел к Грону, наметанным взглядом окинул ногу, достал тяжелый бронзовый тесак и ловкими, уверенными движениями подтесал колодку, затем натренированным движением накинул колодку на ногу и вынул ключ-кольцо из замка.

Дровяной двор представлял собой широкую площадку на краю обрыва, ограниченную со стороны храма уступом, укрепленным каменной кладкой. Возчики каждый вечер привозили стволы деревьев и чурки и вываливали их с уступа на площадку, а кухонные рабы и послушники, следящие за священным пламенем, забирали наколотые дрова. Колуну не нужны были ни цепи, ни стража, ибо взобраться по стене или спуститься по обрыву, имея на ноге тяжелую колодку, было невозможно. А рабы и послушники проходили через запертую дверь в кладке только в сопровождении стражников. Кормили лишь вечером, когда от тяжелой работы на солнцепеке грузные Колуны уже еле таскали ноги. Но так было со всеми предыдущими Колунами. С Гроном было по-другому. Тяжелую деревянную колодку, запирающуюся медным лепестковым замком, он снимал в секунду, так что с передвижением проблем не было. В дополнение к громоздкому каменному колуну он изготовил еще каменную кувалду и несколько клиньев, так что и с работой он мог управиться часа за три, в то время как грузному венету, который за день до появления Грона был удостоен чести послужить очередной порцией корма священным собакам, требовался для этого целый день. Короче, все было хорошо, вот только кормежка… Кухни готовили еду на семьсот едоков. Два десятка высших жрецов питались изысканно. Сотня прислужников, полторы сотни послушников и пять десятков храмовых гетер и их учениц обходились без разносолов, но питались сытно и обильно. Шесть десятков заггров и сотня дворовых слуг подбирали крохи с хозяйского стола. Остальные были рабами…

К исходу недели Грон понял, почему в храме было сложно с Колунами. За кухню отвечал лично ключник, но старшей поварихой была Тупая колода. Поэтому ключник на кухне почти не появлялся. Первые три дня он приходил к закату, оглядывал аккуратно выложенные поленницы, удовлетворенно кивал и удалялся, потом перестал приходить вообще. Теперь его единственным инспектором осталась Тупая колода. От кухонных рабов Грон узнал, что именно она была причиной высокой чести, которой удостоился прежний Колун. Колуны были ее привилегией. После того как один из кухонных рабов нарочно обварил руку, сделав себя годным к использованию только в качестве ноги на водососное колесо, а другой прыгнул со скалы, ключник запретил Тупой колоде тешить похоть кухонными рабами, поэтому у нее остались только Колуны. К исходу первых суток Грон уже ясно представлял, что его ожидает. Проблема была и в другом: трахаться-то Тупая колода трахалась, но лишнего куска от нее было не дождаться. Поэтому все они кончали одинаково. Те, кто ее пользовал, жили немного дольше, чем те, что отказывались. Но и те и другие быстро исчезали в желудках священных собак, ибо Тупую колоду отличала неугасимая ненависть к мужчинам, которая проистекала из естественного отвращения мужского пола к существу, которое носило прозвище Тупая колода. Хозяйка кухни представляла собой создание весом около двух центнеров, с реденькими, слипшимися волосками на голове, зато с густой порослью в носу, на верхней губе, подбородке и под мышками. Довершали картину бородавки и мелкие желтые зубки с изрядными прорехами. Вечером третьего дня, когда ключник ушел, Грон отложил колун и задумался. Дамы, предназначенной ему в подруги, он не видел, но кухонные рабы, забиравшие у него дрова, злорадно описали ему ее достоинства. Судя по тому, что забиравший сегодня дрова раб, глядя на него, ехидно посмеивался, час свидания был близок. Надо было решать, что делать. Сбежать особого труда не составляло, но он еще не нашел никакого канала к загграм. Требовалось задержаться в храме на некоторое время. Тем более что режим работы позволял заняться собой. Этому телу необходима была хор-рошая растяжка, кроме того, надо привыкнуть к своей новой массе и срочно что-то делать с реакцией. Когда он дрался с Тамором, эти черепашьи рефлексы едва не стоили ему жизни. Тамор несколько раз почти дотянулся до него, Грон вывернулся только благодаря своему гигантскому опыту рукопашника. Да и боевые искусства здесь были развиты слабовато. Во время обеих схваток Грона ни разу не пытались ударить ни ребром ладони, ни пяткой, ни, что самое интересное, просто ногой. Хотя, по-видимому, опыт уличных схваток у его противников был немалый. Однако за последние несколько дней он обнаружил, что его рефлексы быстро прогрессируют. Короче, по всему выходило, что здесь стоило задержаться. Грон вздохнул и принял решение. После сегодняшней встречи Тупая колода должна уйти не просто довольной, она должна стать его рабой. А внешность… что ж, он не пятнадцатилетний мальчик, можно потерпеть.

Это оказалось более трудным делом. Хотя он был готов к самому худшему, действительность превзошла самые смелые ожидания. Тупая колода была женщиной героических пропорций с грацией обожравшегося носорога и обаянием перепившей свиньи. Кроме того, Грон не мог себе представить, что, живя на острове, в двух шагах от моря, можно так вонять. Она появилась на дровяном дворе перед самым закатом. Брезгливо выпятив нижнюю губу, оглядела его, подошла к поленницам, пнула их своей отекшей ступней и повернулась к Грону:

— Ты что, рыбья икра, дурака валять вздумал?

Голос был под стать всему остальному — скрип гвоздя по стеклу. Грон украдкой бросил взгляд в сторону двери — стражника не было. Он демонстративно усмехнулся и молча уселся на камень. Тупая колода подхватила полено и, тяжело переваливаясь, побежала к нему.

— Я оторву твой мужской отросток и забью тебе в глотку, — визгливо заорала она.

Когда повариха была от него в одном шаге, он приподнялся на руках и, скользнув чуть в сторону, выставил вперед ногу. От удара нога загудела, а когда туша рухнула, Грону показалось, что где-то рядом произошло небольшое землетрясение. Но не успела разъяренная Тупая колода перевернуться на спину, как Грон придавил ей ноги коленом и засунул руку между ног.

— Что, женщина, ты этого хотела?

Он наклонился и, рванув зубами материю на груди, осторожно укусил ее за сосок.

— А может, этого?

Тупая колода рванулась, но Грон держал ее крепко. Она обмякла, воткнув в него яростный вазгляд, а он начал работать пальцами, губами, языком. Тупая колода изумленно вскрикнула, потом дернулась, снова пытаясь вырваться, но спустя несколько мгновений прерывисто задышала и закрыла глаза. Грон поднялся губами по шее, куснул за ухо и с придыханием зашептал:

— А может быть, и этого тоже?

Женщина вскрикнула и простонала:

— Да… да-а-а.

Грон почувствовал, что она вот-вот кончит, и, резко оторвав руки, поднялся на ноги. Тупая колода разочарованно вскрикнула. А Грон выпрямился и сложил руки на груди. Тупая колода с трудом приподнялась на локте и, задыхаясь, спросила:

— Чего ты хочешь?

Грон улыбнулся:

— По-моему, хочешь ты, женщина.

Тупая колода с трудом села, помотала головой.

— Как ты это делаешь?

— Ты хочешь попробовать еще раз?

Тупая колода сверлила его яростным взглядом.

— Да!

— Так попроси.

Она издала какой-то горловой звук, губы ее задрожали, она облизнулась и харкнула на каменные плиты. Грон ждал. Тупая колода, хозяйка всех Колунов, которые были на дровяном дворе, сидела у ног сопливого юнца и изнывала от желания почувствовать еще раз на своем теле его руки, губы. Понять, что он сделал с ее телом, почему оно, самой хозяйкой уже давно почитавшееся куском студня, так яростно отреагировало на его прикосновения. А юнец гордо стоял рядом. Она шумно вздохнула и выдавила из себя слова:

— Я хочу… — она запнулась, Грон требовательно смотрел на нее, — сделай так еще… прошу…

Грон усмехнулся:

— Так ты просишь, женщина?

— Да.

— Кого же ты просишь?

— Тебя, раб! — зло заорала повариха.

Грон покачал головой.

— Раба не просят.

Тупая колода сверлила его яростным взглядом. Грон ждал. Женщина медленно опустила голову.

— Я прошу тебя, господин.

— Ты быстро учишься. — Грон опустился на колени и, ухватив ее за подбородок, поднес ее губы к своим. — А усердие заслуживает награды.

Тупая колода не подозревала, что она была первой женщиной этого мира, которая узнала, что такое поцелуй.

Восток начал алеть, когда повариха с ошарашенным видом протиснулась в проем, забыв закрыть решетку двери. Грон некоторое время посидел, отходя от бурной ночи, потом подобрал набедренную повязку, смочил ее в остатках воды и остервенело обтерся. Последним глотком он прополоскал рот. Он сам удивился тому, как его новое тело реагировало на события прошлой ночи. Грон думал, что полностью овладел им, но тело преподнесло ему очередной сюрприз. Его бросало то в жар, то в холод, он чувствовал себя девственником, впервые попробовавшим женское тело. Грон фыркнул, представив себя в роли девственника, и побрел в закуток за поленницами. Можно было еще часок подремать, что ему совсем не помешало.

Вечером Тупая колода, воровато озираясь, приволокла пятнадцатилитровую флягу из необожженной глины с чистой водой, свежую лепешку толщиной с батон и здоровенный шмат хорошо прожаренного мяса. Дело выгорело.

Зеленоглазая подобралась к краю уступа и осторожно заглянула вниз. Колун махал топором на дальнем конце дровяного двора. Она зажмурилась от страха, но делать было нечего, и, зажав в руке узелок с лепешкой, а под мышкой глиняную бутылку, повернулась, встала на колени, осторожно сползла со стены и начала спускаться вниз. Нащупывая босыми ногами выступы каменной кладки, она быстро спустилась до половины, но, когда она в очередной раз отпустила левую руку, перехватывая поудобнее узелок, камень под ногой вдруг обломился, и она рухнула вниз. От страха девчонка взвизгнула и зажмурилась. Но вместо боли от удара о скалу и перепутанные ветви, она почувствовала, что ее подхватили чьи-то сильные руки. Руки слегка дрогнули, а затем спаситель шагнул в сторону и спрыгнул с кучи наваленных стволов. Она почувствовала, что ее осторожно положили на горячий камень и чья-то жесткая рука легко, но чувствительно хлопнула ее по щеке. От возмущения Зеленоглазая широко распахнула глаза. Склонившийся над ней человек от неожиданности отшатнулся. Он был не особо красив, но явно силен и на удивление гибок. Она даже не сразу поняла, что это и есть Колун.

— Ты кто? — спросил звучный, но странно ломкий голос.

Зеленоглазая сердито двинула плечом, сбрасывая его руку, и, гордо вскинув подбородок, произнесла:

— Я — гетера, раб, — вложив в последнее слово все свое презрение.

Колун удивленно посмотрел на нее, потом усмехнулся и сказал этак задумчиво:

— Может, тебя подкинуть до того места, откуда падала?

Девочка испуганно посмотрела на него, потом уловила веселые искорки в глазах и расхохоталась. Колун не выдержал и тоже заулыбался, и тут Зеленоглазая с удивлением заметила, что Колун еще совсем юн.

— Эй, кто тебя сюда поставил? Ты же колуна поднять не сможешь.

Тот хмыкнул:

— Это точно, при случае замолви словечко. Меня, понимаешь ли, ключник последнее время совершенно не слушает, совсем от рук отбился. Что мне с ним делать?!

Зеленоглазая ошарашенно посмотрела на него, потом нахмурилась, переваривая услышанное, и тут до нее дошло, что этот странный голубоглазый раб шутит, и она вновь звонко захохотала. Все еще смеясь, она вскочила на ноги и, вскинув руки, стала поправлять свои мягкие золотистые пряди. В этот момент Грон почувствовал, что такое обученная гетера. Чтобы сохранить «лицо», ему пришлось плотно сжать ноги и повернуться чуть боком. Но девчонка тут же заметила его движение и засмеялась совсем по-другому, как-то тягуче и в то же время звонко, шаловливо. Грона бросило в краску, и он сердито отвернулся.

— Эй, — ее голос звучал примирительно, — не обижайся.

Грон попытался отвлечься от буйных желаний, полыхающих в паху, и, не поворачиваясь, спросил:

— Каким ветром тебя сюда принесло?

— Каким что? А-а… ты очень интересно спросил. Я прячусь. — Она тяжело вздохнула.

Грон удивленно повернулся:

— От чего может прятаться храмовая гетера?

Она покраснела, но упрямо вскинула голову и с вызовом сказала:

— Я не храмовая гетера… то есть я пока совсем еще не гетера, но буду, буду самой великой гетерой среди всех, ясно?

Грон почувствовал, что его отпустило — сейчас эта девчушка больше походила на рассерженного воробья, чем на предмет похотливых устремлений. Он сделал серьезное лицо и кивнул.

— Точно, самой великой. — Продолжая сохранять серьезный вид, он сосредоточенно осмотрел дровяной двор. — Самое место обзавестись толпой поклонников.

Зеленоглазая снова звонко расхохоталась. Но через несколько мгновений прикрыла рот руками и замолчала, потом быстро окинула взглядом обрез стены, калитку, кучи деревьев, поленницы и повернулась к нему:

— Сюда никто не придет?

Грон пожал плечами:

— Кто его знает, я на дровяном дворе пол-луны. Днем обычно никого нет. Возчики приезжают вечером, за дровами приходят утром и вечером, а днем тихо.

Девчонка серьезно посмотрела на него:

— Мне надо спрятаться дня на три.

— Зачем?

Зеленоглазая вспыхнула, возмущенно дернула плечиком, но Грон смотрел спокойно и доброжелательно. Она вздохнула.

— Я — ученица Сиэлы Тамарисийской. Она принимает одного из систрархов острова Ситакка, а он большой любитель юного тела, и она отправила меня в храм, пока он не уедет.

— Насколько я понимаю, гетера должна услаждать мужчин своим телом, в том числе и юным, или я ошибаюсь?

Девчонка возмущенно фыркнула:

— Я — «белая». Сиэла купила меня десять лет назад, она говорит, что я патрицианка по рождению, у меня слишком нежная кожа. Сиэла говорит, что такая может быть только, если с детства умащивать ее маслами и душистыми растираниями.

— Значит, ты тоже рабыня?

Девчонка возмущенно уставилась на него.

— Гетеры не рабыни, они служат Зее-плодоносице, они принадлежат мужчинам во имя богини.

— Ладно, не важно. А что значит «белая»?

Возмущение в огромных зеленых глазах сменилось удивлением.

— Ты не знаешь?! Но ведь это же всем… Из какой дыры тебя привезли?

Грон хмыкнул и ткнул рукой в сторону белой полосы прибоя.

— До того, как меня загребли за хулу богов и оскорбление храма, я жил в груде Одноглазого.

Девчонка непонимающе уставилась на него. Грон усмехнулся и деланно удивленно посмотрел на нее:

— Ты не знаешь?! Это же всем известно.

Зеленоглазая заулыбалась.

— Я понимаю, прости. «Белые» стоят очень дорого. Они обучаются всему, но первый мужчина получает ее еще девственницей.

— Ну и чем ты отличаешься от рабыни?

— Дурак. — Зеленоглазая вскипела. — Это всего один раз, а потом я стану свободной гетерой и буду сама устанавливать себе цену. Мужчины будут добиваться моей благосклонности, дарить мне драгоценности, умолять меня о встрече. А ты будешь махать своим топором, Колун, и валяться по ночам в своем дерьме.

Грон жестко посмотрел на нее.

— Во-первых, не один раз, а первый, а это не одно и то же, хотя ты этого еще не понимаешь, а во-вторых, от меня ты будешь отличаться только тем, что сама будешь торговаться с покупателем. А за меня это сделает работорговец.

— Ты… Ты… Я… О боги… — И тут она разревелась.

Грон смотрел, как слезы катятся по щекам, как вздрагивают худые плечики, и тут на него накатила волна нежности. Он забыл, что сидящая перед ним девчонка едва на год-другой моложе его нынешнего тела. Он мысленно выругался: «Моралист чертов, толку от твоей морали, ей-то все равно некуда деваться», — неловко наклонился над ней и, обняв, прижал к себе. Она начала сердито вырываться, потом вдруг обмякла и заревела в голос у него на груди.

— Ладно, ладно, знаешь, у моего народа есть пословица: человек предполагает, а Бог, э-э-э, боги располагают. Никому не дано знать, кем он станет, вот я, например, думаю, что буду великим воином.

От такого предположения девчонка удивленно вскинулась:

— Но ты же раб?!

Грон улыбнулся и погладил ее по голове — шелковистые волосы приятно ласкали пальцы.

— Сегодня раб, а завтра… Кто знает?

Девчонка отвернулась, что-то сосредоточенно обдумывая, потом, закусив губу, бросила на него испытующий взгляд.

— Ты хочешь бежать?

Грон расхохотался:

— Не так быстро, мне еще надо кое-что здесь сделать, но, в общем, махать топором, пока ты будешь собирать поленницы мужиков у своих ног, я действительно не собираюсь.

Девчонка сквозь слезы рассмеялась.

— Ну вот и ладушки, — удовлетворенно кивнул Грон, — а то развела сырость, чуть не утопила.

Зеленоглазая опять захохотала, слезы окончательно высохли. Отсмеявшись, она посерьезнела и, уперев в него взгляд своих зеленых глаз, твердо сказала:

— Я хочу бежать с тобой.

Грон опешил.

— Ты… чего?

Девчонка упрямо вскинула голову. Потом решила, что упрямством ничего не добьешься, и шаловливо улыбнулась. Грон тут же почувствовал некоторое напряжение в паху.

— Когда ты убежишь, я пойду с тобой.

«Этого еще не хватало», — обескураженно подумал Грон и мысленно дал себе пинка: так открыться перед сопливой девчонкой, к тому же со скверным характером и ветром в голове… Тут пахло собачьими ямами.

А та, сохраняя на губах кошачью улыбку, промурлыкала:

— Не бойся, я тебя не выдам. — Потом удивленно посмотрела на него. — Ну вот опять.

Грон непонимающе уставился на нее.

— Сиэла говорит, что у меня дар. Часто бывает, что я ляпну что-нибудь от упрямства или из вредности, а потом так и происходит, и сейчас, кажется, так же получилось.

Грон расхохотался:

— Не успел обрести свободу, а уже получил невесту, да какую — самую великую гетеру.

Зеленоглазая смеялась вместе с ним, но как-то покровительственно, как бы зная что-то, что от Грона еще было укрыто. Поэтому Грон быстро замолчал и спросил:

— А сейчас-то ты от чего прячешься?

Девчонка хмыкнула:

— От жрицы-наставницы. Они с Сиэлой терпеть друг друга не могут. Когда Сиэла отдавала меня в храм, та была в купеческих приемных домах, но купцы уехали раньше, и она вернулась. С тех пор страдаю.

— А почему на три дня?

— Ну, я думаю, к тому времени Сиэла избавится от систрарха и заберет меня обратно.

Грон прикинул: если расширить убежище из поваленных стволов у самого обрыва и если она не наделает глупостей… Впрочем, именно в последнем он сомневался. Ей втемяшились в голову странные мысли… А вечером появится Тупая колода… Короче, было над чем подумать.

— А тебе разве не надо к вечеру быть на своем месте?

Она удивленно посмотрела на него:

— Я же не храмовая гетера. Если мне вечером захочется потанцевать для прислужников либо поиграть на флейте для младших жрецов, кто может мне запретить?

— Но если она не найдет тебя ни у тех, ни у других?

— О, храм большой, пусть ищет.

Грон понял, что переубедить ее невозможно, надо было решать: либо турнуть упрямую девчонку, либо помочь ей. Минуту поразмышляв, Грон понял, что, хотя все было за то, чтобы не ввязываться, он не может ей отказать.

— Ладно, сиди здесь, сейчас приготовлю тебе укрытие. — И он, легко вскочив на ноги, двинулся к куче перепутанных древесных стволов, где сделал себе небольшую древесную пещерку, чтобы прятаться от солнца в часы самой большой жары.

Через некоторое время девчонка присоединилась к нему и, пыхтя, стала помогать. Через пару часов у края обрыва возникла неуклюжая куча деревьев. Со стороны обрыва, скрытая сучьями, в ней скрывалась небольшая узкая нора, ведущая в убежище. Грон вытер пот и кивнул Зеленоглазой:

— Залезай.

Она протянула руку, потрогала его мышцы и уважительно сказала:

— А ты сильный.

Грон хмыкнул:

— Я же Колун, ладно, залезай. — И, помогая девчонке пробираться по обрыву, смущенно добавил: — Вечером ко мне придут. Ты, это… ну, в общем, сиди тихо.

Она удивленно посмотрела на него, потом улыбнулась:

— Дорогой, я же гетера, и хоть я еще «белая», но насмотреться уже успела, как мне иначе учиться-то.

Когда Грон шел обратно к своему колуну, в голове вертелось одно слово «дорогой», и он с удивлением понял, что ему понравилось, что она его так назвала.

На следующее утро Зеленоглазая выбралась из своего убежища странно притихшая. Грон, несколько смущенный тем, что ей полночи пришлось слушать стоны и вопли Тупой колоды, махал колуном на дальнем конце двора. Она подошла неслышно и некоторое время молча стояла, как-то задумчиво рассматривая его. Грон расколол очередной пень и, отбрасывая в сторону поленья, заметил девчонку. Она покачала головой:

— Да, дорогой, такого я еще не видела.

Грон хмуро потянулся за следующим поленом, поставил его на колоду и пробурчал:

— Чего же ты хотела, я же раб.

Зеленоглазая хмыкнула и потянулась всем телом.

— О боги, я не подумала ничего дурного, просто интересно…

Грон хрястнул колуном и, не дождавшись окончания вопроса, спросил сам:

— Что тебе интересно?

— А что ты сможешь сделать с женщиной, которая тебе будет действительно нравиться? — И, засмеявшись тем тягучим, шаловливым смехом, она пошла прочь.

Грон от неожиданности промазал и саданул колуном о скальный грунт. От колуна отскочила острая полоска камня и, вращаясь, упала на пень. Грон выругался сквозь зубы и зло поднял колун. До полудня, когда даже чайки забираются в тень, прячась от нестерпимой жары, он без устали махал топором, а девчонка не показывалась из своего убежища. Но, когда большой колокол возвестил, что храмовые клепсидры и солнечные часы указали самую короткую тень, он отбросил колун и двинулся к убежищу. Девчонка сидела в углу небольшой пещерки из древесных стволов и расчесывала волосы. Грон забрался внутрь, достал мясо, лепешку и, разломив на две половины, протянул Зеленоглазой. Та бросила на него лукавый взгляд сквозь пушистую завесу и кокетливо протянула руку. Грону стало смешно. Он запихнул в рот здоровенный кусок мяса и насмешливо спросил:

— Эй, «белая», я чувствую, ты горишь желанием уйти отсюда «красной», или как там у вас это называется?

Зеленоглазая испуганно посмотрела на него, потом заметила знакомые веселые искорки и расхохоталась:

— Ты уже готов?

— А ты не дразни.

Отсмеявшись, они весело принялись за еду. Но на отдых улеглись, стараясь не касаться друг друга. После жары работа пошла быстрее, и Грон управился с полуторной нормой. Когда возчики, сбросив дрова, уехали, Зеленоглазая тоже выбралась из убежища и стала делать растяжку. Грон, искоса поглядывая, махал колуном, потом он тоже не выдержал и, отложив топор, сел и потянул спину. Затем сделал несколько растяжек. Девчонка удивленно взирала на него.

— Ты действительно самый необычный раб среди всех, которых я знаю.

— Ну я же тебе сказал, что у меня большие планы.

— А что ты еще умеешь?

Грон улыбнулся:

— Я сплю не храпя.

Зеленоглазая снова расхохоталась, Грон присоединился к ней. Отсмеявшись, девчонка задумчиво посмотрела на него:

— Знаешь, мне никогда не было так хорошо. Странно, когда я мечтала, то представляла богатых торговцев, властных систрархов, а оказалось, что достаточно простого раба, то есть, конечно, не совсем простого, — она тряхнула волосами, — ладно, полезу в убежище, а то скоро придет твоя любовь.

В эту и две последующие ночи Грон показал Тупой колоде все, на что был способен. Утром третьего дня Зеленоглазая была немного грустной.

— Боишься возвращаться?

— А вдруг Сиэла не придет?

Грон задумчиво кивнул.

— Вернешься обратно.

Зеленоглазая покачала головой.

— Теперь наставница меня так просто не отпустит.

— Тогда оставайся.

— А если Сиэла уже пришла?

Грон пожал плечами.

— Решать-то все равно надо: либо сиди, либо иди.

Девчонка хмыкнула и побрела к стене. Грон отложил колун и пошел за ней. У самой стены он придержал ее за плечо.

— Давай подсажу.

Она кивнула, а когда уже взобралась на его сомкнутые в замок руки, вдруг нагнулась и неумело ткнула губами в его приоткрытый рот, потом прянула, как ящерка, и поползла наверх по стене.

Весь день у Грона все валилось из рук. Он никак не мог разобраться в своем отношении к этой сумасбродной девчонке. То он чувствовал себя этаким дедом, жалеющим славную девчушку, попавшую в жернова. То его бросало в жар, когда он вспоминал, как она стоит, идет, смеется. Он четко знал, что не может пока ни к кому привязываться, и убеждал себя, что это животные реакции молодого тела. Но Зеленоглазая чем-то неуловимо напоминала Тамару. Не внешне, нет. Тамара была невысокой, смуглокожей, черноволосой, с большими черными глазами. Эта была худой, длинноногой, совсем не соответствующей местным канонам красоты, предпочитавшим широкобедрых женщин, что называется, в теле. Но в обеих было что-то, что Люй называл «шакти», что-то неуловимо женственное, заставлявшее мужчин делать стойку, как обученных пойнтеров на охоте. Тупая колода тоже имела все основания быть им недовольной, и хотя она стонала и вопила, как и в прошлые разы, но ушла гораздо раньше. Грон привычно обтерся и забрался в убежище. Не спалось. Он около часа ворочался с боку на бок, как вдруг с обреза стены послышался какой-то шум. Он быстро выбрался наружу. В темноте, белея туникой, по стене спускалась стройная, худая фигурка. Грон рванул к стене так, что, казалось, пятки вспыхнули. Зеленоглазая, заметив, что Грон затормозил прямо под ней, отпустила руки и ухнула вниз. Грон слегка ошалел от такого доверия к своим способностям, но успел подхватить. Девчонка обхватила его руками и, прижавшись всем телом, разревелась. Грон гладил ее по голове, плечам и чувствовал, что глупо улыбается. Она вдруг вскинулась и зашептала ему на ухо:

— Они хотят устроить мне посвящение, Колун, они хотят устроить по-о-о… — И снова заревела.

— Чего? — не понял тот.

— Они посвятят меня Зее-плодоносице, а потом отдадут самым грубым и уродливым рабам, они уже отобрали пятерых.

Грон резко остановился, будто натолкнувшись на стену.

— Зачем?

Зеленоглазая немного успокоилась.

— Так всегда делают. Самое страшное для гетеры — это привязанность к мужчине, она всегда должна помнить, что мужчина — грязное, тупое животное. Что он сильнее и, если совершишь ошибку, он растопчет тебя.

Она важно повторяла чьи-то слова. Грон вскипел:

— Что за чушь?

Девчонка поникла.

— Я и сама знаю, но так нас учили, не Сиэла, а жрица-наставница. Все храмовые гетеры прошли через посвящение. Обычно это бывает неожиданно. Но мне рассказал послушник-псарь. Наставница иногда развлекается с ним, он довольно мил, он сам хотел участвовать в посвящении, но наставница ему не разрешила. В посвящении участвуют только рабы, почти животные… — Грон хмыкнул, и Зеленоглазая торопливо погладила его по руке. — Ты не такой, я знаю, но я видела троих из тех, кто предназначен мне. — Она вздрогнула.

Грон осознал, что все еще держит ее на руках, и осторожно поставил на ноги. Потом попытался успокаивающе улыбнуться.

— Ну ничего, переждешь до завтра, а там, может, Сиэла появится.

Девчонка подняла на него серьезные глаза и покачала головой:

— Нет, они будут искать меня всю ночь. Они найдут меня. Мне этого не избежать.

— Это мы еще посмотрим, — сурово произнес Грон.

— Нет! Ты не будешь драться с ними! Ты умрешь, они убьют тебя, а если нет, то тебя отправят к священным псам.

— Тогда бежим.

— Как? Вечерняя стража в два раза больше дневной.

Грон хотел сказать, где он видел всю эту стражу, но понял, что это было бы справедливо, только если бы он был один. Вниз по обрыву Зеленоглазая бы не спустилась, он видел, как она умела карабкаться даже по выщербленной каменной кладке.

— Ну и что ты предлагаешь?

Она посмотрела ему прямо в глаза, плотно сжав губы. Потом потянулась к нему. Он ошалело отстранился.

— Я хочу, чтобы первым был ты.

— Чего? — Грон удивленно вытаращил глаза, потом мотнул головой. — Но ведь…

— Все равно, — твердо произнесла Зеленоглазая, — потом все равно, пусть будут они, но первым — ты.

Эти глаза, они смотрели так требовательно. Она сделала шаг назад и запела какую-то тягучую, ритмичную мелодию, тряхнула волосами и пошла танцем, ведя ритм пощелкиванием пальцев и хлопками в ладоши. Грон почувствовал, как по спине побежали мурашки, а волосы и все остальное встало дыбом. Она крутанулась на пятках, сбрасывая тунику, скользнула к нему и отпрянула, обдав лицо и грудь водопадом волос. Грон почувствовал, что больше не может смотреть на это, и прыгнул вперед. Она, как кошка, извернулась и встретила его, раскрыв руки.

Они пришли в себя, когда уже светало. Ночь то тянулась, то летела на крыльях, они успели устать друг от друга и вновь изголодаться, когда за решетчатой дверью раздались чьи-то голоса. Зеленоглазая вскочила, оттолкнула Грона и, шепнув: «Спрячься», — накинула тунику. Дверь отворилась, и на пороге возникла стройная женская фигура в красивой голубой накидке.

— Так вот ты где, тварь? — Женщина брезгливо скривила красивое, холеное лицо. — Я так и знала, что ты выберешь самое гнусное местечко. Ну да ладно, жрицы Зеи-плодоносицы ждут. Впрочем, — она окинула взглядом стену, — они могут подождать еще. Неплохое место для основного, никого не разбудишь своими воплями. — И она, сделав шаг вперед, повернулась к черному дверному проему. — Идите сюда, ваша рыбка ждет вас.

Если бы это не происходило у него на глазах! Грон всю ночь метался между двух желаний. Когда он пытался думать спокойно, он понимал, что ему надо было удержаться на своем месте, найти истинных заггров, узнать у них о подобных себе и решить, как жить дальше. Но в следующее мгновение он готов был драться со всем миром за женщину, которую сегодня ночью держал в своих объятиях. Когда она его оттолкнула, он почти смирился с неизбежным и, подхватив набедренную повязку, откатился за поленницу, но сейчас…

Пятеро вошедших напоминали Тупую колоду в мужском варианте. Грон скрипнул зубами и почувствовал, что смотреть на то, что сейчас произойдет, свыше его сил. Зеленоглазая это тоже поняла, поэтому закричала:

— Нет! — Она бросилась на колени и протянула руки к наставнице: — Нет, умоляю, только не здесь, клянусь, я буду молчать, но только не здесь…

Наставница хищно улыбнулась и кивнула рабам:

— Начинайте.

Грону вдруг стало как-то спокойно, все решилось само собой. Он негромко присвистнул и двинулся вперед. Рабы, услышав свист, затормозили, но, увидев перед собой всего лишь юнца, отвернулись и бросились к Зеленоглазой, она взвизгнула и отпрянула. Грон сквозь зубы прошипел:

— Не так скоро.

Наставница расхохоталась:

— Так вот к кому ты прибежала. Клянусь Зеей-плодоносицей, девочка, ты сделала неправильный выбор. Впрочем, ты всегда была дурочкой. — Она повернулась к открытой двери. — Эй, Могион, посмотри, кого нашла эта маленькая дрянь.

В дверь заглянул миловидный парень в плаще послушника. Рабы грозно двинулись вперед. Грон рявкнул девчонке:

— В убежище, — и прыгнул вперед.

Это действительно были тупые колоды. Первый рухнул с разбитым горлом. Грон проскользнул в образовавшуюся брешь и, пока эти тупые твари поворачивались, ударом пятки сломал шею второму. Наставница изумленно вскрикнула и, выхватив из прически длинный и острый бронзовый шип, бросилась к нему. Грон почувствовал, что не успеет увернуться, и просто выставил локоть. Она налетела на локоть горлом и, всхрипнув, упала на камни. Послушник дико заорал и отпрянул назад. Грон мельком подумал: «Трусоват…» — и сломал следующему нападавшему переносицу. Двое оставшихся затормозили. Грон отступил и перевел дух.

— Ну что, не передумали?

Но те были слишком тупы. Грон представил, как работали их мозги: «Он один, нас пятеро. Он один, нас двое. Он один, но я больше». К тому же ему хотелось уничтожить их, раздавить, растереть. Рабы бросились на него, расставив руки. Грон уклонился и ударил одного сбоку, проломив височную кость. Второй по инерции пробежал мимо, и Грон ударом ноги добавил ему ускорения — так, что тот вылетел в дверь и с воплем рухнул с обрыва. Грон окинул взглядом место схватки, но все было тихо. Он расслабился и повернулся — Зеленоглазая стояла прямо у него за спиной, широко разинув рот.

— Ну, ты чего здесь, я же сказал — в убежище.

Зеленоглазая медленно подняла руки и обхватила голову.

— Ты убил их всех… Один… О боги, кто же ты такой?

Грон усмехнулся и прижал ее к себе.

— Колун. Тебе пора, и забудь о сегодняшней ночи, обо мне и обо всем, что здесь произошло.

— Нет, — она оттолкнула его и упрямо вскинула голову, — я никогда, слышишь, никогда этого не забуду. — Она прильнула к нему и обняла изо всех сил. Потом отпрянула, мотнула головой, стряхивая слезы, и исчезла в черном проеме двери.

Грон тяжело вздохнул и побрел к колоде. Надо было обдумать, что делать дальше. Он подобрал колун и присел на колоду. Вдруг из глубины прохода раздалось злобное рычание. Грон вскочил на ноги и поднял топор. Из проема выскочил послушник с двумя собаками на поводках. Заметив Грона, он вытянул руку и полным ненависти голосом закричал:

— Аор, Нейс, рви его, рви!

Собаки бросились вперед. Грон встретил первую ударом колуна. Череп собаки брызнул мозгами, а Грон развернул рукоять и воткнул ее в пасть второй собаке, другой рукой стиснув ее горло. Послушник, увидев конец первой собаки, взвизгнул и бросился на Грона. Руки были заняты псом, поэтому Грон ударил ногой. Удар пришелся в грудь, у послушника внутри что-то хрустнуло, и из горла вырвался фонтан крови. Пес извернулся и попытался ухватить Грона за руку, но он стиснул руки и швырнул собаку в пропасть. На дровяном дворе вновь наступила тишина. Грон, тяжело дыша, огляделся. Надо было бежать. Он очень сомневался, что ему сошло бы с рук и убийство рабов, но жрица, послушник, а главное, священные собаки! Грон быстро подошел к глиняной бутыли и обтерся, затем повернулся к обрыву, но не успел сделать и шага, как за спиной раздался холодный, сухой голос:

— Агиона ждут неприятные новости.

Грон резко обернулся. У трупа послушника и собаки стоял высокий человек в грязно-бурой накидке и брезгливо смотрел себе под ноги, из двери выходили храмовые стражники. Трое были с луками. Жрец поднял брезгливый взгляд.

— Что тут произошло?

Грон лихорадочно обдумывал версии, но ничего путного в голову не приходило.

— Что от него ждать, о Говорящий за два рта, это же Колун! — Толстый стражник в чуть более богатой, чем у остальных, накидке презрительно разглядывал Грона.

Грон мысленно присвистнул, это был титул Первосвященника. А тот покачал головой и, не меняя брезгливого выражения лица, ответил:

— Однако священного пса убил именно он, голова размозжена колуном. К тому же он без колодки.

Стражник удивленно уставился на него, а Первосвященник отвернулся и направился к выходу, на ходу бросив:

— Этого в большую колодку и в дальнюю яму. Две руки стражников со мной. — Он хищно улыбнулся, — кое-кого сегодня ждет необычное пробуждение. — И скрылся в проеме.

Грон обернулся — над морем пылал восход, начинался новый день.

Массивная деревянная решетка наверху поползла в сторону. Грон слегка вскинул глаза. Тяжеленная деревянная колодка, зажимавшая руки, ноги и голову, жестким воротником упиралась в затылок и не давала поднять голову. В грязный пол ямы уперлось бревно со ступенями, потом показались крепкие волосатые ноги в сандалиях, передник стражника. Затем Грон ощутил скрежет открываемых замков, грубый толчок и рухнул на бок в лужу своей мочи и экскрементов. От трех суток сидения в колодке все тело затекло, и он чувствовал, что не может пошевелить даже пальцем. Стражник несколько раз пнул его, потом сморщился и заорал наверх:

— Этот урод не может даже подтереться. Давай сюда веревку, будем вытягивать.

Когда его вытащили наверх, Грон зажмурился от яркого света. Сухой холодный голос рядом с отвращением произнес:

— Обмойте его, от него несет, как от шелудивого осла.

Грона поволокли к каменному корыту и окатили несколькими ведрами воды. Он приоткрыл слезящиеся глаза и глянул на говорившего. Это был сам Первосвященник. Дело шло к священным псам. Грон попробовал незаметно размять мышцы, напрягая и расслабляя их. Получалось не очень. Его схватили за руки и потащили куда-то внутрь большого двора. Когда его выволокли через небольшую калитку во внутренней стене, в уши ударил гул толпы. Стражники, не дав ему оглядеться, швырнули его вниз по небольшой лестнице. Грон покатился по ступенькам, кривясь от боли, но чувствуя, как болезненные удары разгоняют кровь в затекших мышцах. Он по-прежнему щурил глаза, давая зрачкам время приноровиться к яркому солнечному свету.

— На колени, раб.

Грон повернул голову и увидел десять высших жрецов, стоящих полукругом на той площадке, где он лежал. Жрецы стояли с каменными лицами, широкие грязно-бурые накидки колыхались на ветру. Грон с трудом поднялся на дрожащих ногах и огляделся. Он пребывал на узкой площадке, тянущейся вдоль уступа, образованного сложенным из огромных каменных плит фундаментом храма. Внизу, у самой стены, фундамент переходил в крутой откос, удержаться на котором можно было, только цепляясь руками и ногами за выщерблины в камне, а вдоль всего откоса тянулась узкая, отгороженная кованой решеткой терраска, на которой рычали и кидались на прутья решетки священные псы. Вокруг клубилась огромная толпа. На улицах Тамариса, которые были видны с площадки как на ладони, не было заметно ни одного человека. В порту маячили одинокие фигуры стражников. Казалось, весь город был здесь.

— На колени!

Первосвященник сделал шаг вперед и, поймав ветер, ударил Грона под ребра. Снизу могло показаться, что раб рухнул от одного грозного голоса жреца, так как порыв ветра рванул накидку и скрыл молниеносное движение ноги. Первосвященник сделал еще шаг вперед и вскинул руки над головой. Гул толпы понемногу затих.

— Люди Тамариса! — Гулкий голос Первосвященника далеко разнесся над притихшей толпой. — Возлюбленные дети Сама и Ома, сегодня пламя священного костра возвестило: боги любят вас. Великий знак! Великое чудо!

Толпа восторженно заорала. Первосвященник, опустив руки, гадливо смотрел на беснующихся людей. Подождав минуту, он вновь вскинул руки, утихомиривая страсти. Грон, стоя на коленях, основательно массировал кисти.

— Люди Тамариса, сегодня боги явили нам свою волю! Скорбью наполнились их души, когда они зрили, как низко пал Тамарис. Горшечники и медники не могут продать плоды своих рук, потому что алчные иноземные купцы не соглашаются платить справедливую цену. Рыбаки не могут продать дары благословенных волн, потому что иноземцы, подло захватившие в свои руки солеварни, взвинчивают цену на соль. Ленивые заггры обманом вытягивают у доверчивых детей богов-близнецов последние гроши. Бесстыдные гетеры разрушают семьи и проповедуют похоть, рабы… — его голос загремел с обличающей силой, — поднимают руку на священных собак!

Толпа яростно заревела. Первосвященник снова опустил руки. Грон мысленно присвистнул. Дело пахло не просто наказанием непокорного раба, готовилась целая революция. Дав толпе вдоволь наораться, Первосвященник новым взмахом рук успокоил людей и продолжил:

— Но самое страшное — зараза проникла в храм!

Он взмахнул рукой, и стоявшие полукругом жрецы расступились.

Грон увидел, как восемь стражников волокут по каменным плитам четыре безвольных тела. Двое были в изодранных накидках высших жрецов Сама и Ома, еще за одним тянулись обрывки накидки заггров, а в последнем Грон узнал… Тупую колоду. Грон скрипнул зубами. Все это напоминало доисторическое издание тридцать седьмого года. Только Сталин был в жреческом плаще и закреплял свою власть над крошечным островом.

— Агион и Гонон, пав столь низко, что разум отказывается поверить, измыслили с помощью заггров отвратить детей Сама и Ома от своих покровителей, осквернить священный огонь. Тридцать дней священное пламя не возвещало воли богов. Тридцать дней в смятении смиренные слуги день и ночь курили благовония и возносили свои песнопения, моля богов-близнецов смилостивиться и указать на нечистых среди нас, и сие свершилось!

Толпа бесновалась, в воздух летели камни, палки, ошметки одежды. Грон наклонился к Тупой колоде:

— Почему ты здесь?

Она, хрипло дыша, повернулась к нему и попыталась улыбнуться разбитыми губами. Ее лицо превратилось в один сплошной синяк. Грон знал, что сам он выглядит не лучше, но такое лицо у женщины он не видел со времен подвалов Львовского МГБ.

— Меня поймали, когда я пыталась принести тебе поесть.

Грон скрипнул зубами.

— Зачем? Неужели ты не знала, что ничего не выйдет, мою яму почему-то стерегли днем и ночью.

— Это не твою, рядом сидели они. — Она с трудом кивнула в сторону валявшихся жрецов.

— Тем более.

Тупая колода поперхнулась, сплюнула сгусток крови и печально кивнула:

— Знаешь, мне хотелось еще раз взглянуть на тебя, ты — лучшее, что было в моей жизни. Я знала, что у тебя живет эта маленькая сучка, но так боялась потерять тебя, что молчала. Но, боги, как мне хотелось выцарапать ей глаза. — Она опять закашлялась, утерла кровь с подбородка, у нее были отбиты все внутренности. — Да и потом, мне было наплевать, что со мной будет. Раньше я жила, как священный пес: кормежка и сон, иногда мужик, правда самый грязный и противный, потом появился ты… Я знаю, ты тоже делал это за кормежку и сон, но ничего лучше у меня уже не будет, а если самое лучшее, что могло произойти с тобой в этой жизни, уже произошло, зачем жить дальше?

Грон прикрыл глаза. Черт возьми, Тупая колода — толстая, тупая, вонючая бабища… Он полный кретин — она же любила его! Он почувствовал, как ярость растекается по жилам, освежает и наливает злобной, бешеной силой измученные мышцы. Первосвященник опять начал что-то возвещать, но Грон его не слушал.

— А что с Зеленоглазой? — Он понимал, что этот вопрос доставляет ей боль, но не мог не спросить.

Она грустно улыбнулась.

— Я знала, что ты о ней спросишь. Не беспокойся, она со своей хозяйкой бежала из Тамариса. Три дня назад, когда начали громить жилища гетер. Сегодня в Тамарисе не осталось ни одной гетеры.

— А как же храмовые?

— Над ними натешилась толпа, а то, что от них осталось, сбросили в рабские ямы. Я благодарила бога, что такая уродина, толпа не разбирала, кто гетеры, а кто просто хорошенькие. Многие плакали над своими красивыми дочерьми, которым, к несчастью, довелось оказаться на улице в тот день. Да и нищим не повезло — никто не разбирал, заггр это или не заггр…

Тут Грон почувствовал, как его хватают за руки и поднимают на ноги. Извернувшись, он бросил взгляд на Тупую колоду: она не держалась на ногах, двоим стражникам ее удержать не удалось, подбежали еще двое. Всех пятерых приговоренных подтолкнули к самому краю. Толпа внизу ревела в экстазе. Первосвященник сделал шаг вперед и вновь поднял руки. На этот раз ему пришлось стоять так довольно долго.

— Возлюбленные дети Сама и Ома, так покажем же богам нашу верность, вознесем хвалу, и да простирается их охраняющая рука над нашими домами!

Последовал новый взрыв криков. Когда он поутих, Первосвященник повернулся к узникам.

— Пусть же сам народ возвестит предателям и богохульникам их судьбу. — Он упер указующий перст в первого из осужденных жрецов. — Агион, верховный жрец Сама, помысливший предать Отца своего, коему должен был служить во благо народа Тамариса, — наказание ему?

И толпа на площади заорала:

— Смерть!!!

Первосвященник взмахнул рукой, и стражники толкнули избитого старика вниз, в загон к священным собакам. Толпа ревом сопровождала весь полет, а когда собаки набросились на упавшее тело, рев перешел в визг. Пока жертва шевелилась, неуклюже пытаясь оттолкнуть оскаленные пасти, толпа бесновалась. Но вот все затихло, и Первосвященник вновь повернулся к узникам. И вновь зазвучал над площадью его торжествующий голос.

— Гонон, верховный жрец Ома, сомысленник и сообщник Агиона, — в голосе Первосвященника усилились гневные нотки, видимо, Гонона он ненавидел больше, чем Агиона, — тварь, осквернявшая священное пламя, дабы боги-близнецы не смогли подать знак смиренным детям своим…

Он не успел даже закончить обвинение, как толпа заорала:

— Смерть!

И еще одно тело полетело вниз. После очередного взрыва воплей Первосвященник продолжил:

— Согей, старший заггр, чужеземец, прижившийся на земле Тамариса и обиравший со своей стаей лентяев и обманщиков доверчивых детей богов-близнецов, какая будет кара ему?

На этот раз крики «смерть» звучали гораздо тише, заггры были чем-то вечным, неизменным и, после того угара смертей и разрушений, через который город прошел три дня назад, уже не воспринимались как угроза. Но толпа была разгорячена двумя первыми смертями, и заггр тоже полетел вниз. Первосвященник почувствовал спад энтузиазма толпы и решил побыстрее закончить:

— И чтоб умилостивить наших отцов и искупить слепоту и доверчивость, пусть примут они этих заблудших, кои в неведении, обманутые отступниками, сотворили страшное: подняли руку на глаза и уши богов — священных псов. Пусть идут к богам без злобы и зависти нашей, да простится им содеянное. — И Первосвященник, отступив назад, негромко сказал стоящему рядом седому жрецу: — Ты был прав, Заогон, хватило двух первых.

Тот кивнул, и в этот момент Грон почувствовал, как у него внутри словно лопнул пузырь сдерживаемой ярости. Он уперся руками в своих конвоиров, приподнялся, расставил ноги, потом резко согнулся — оба стражника, вопя от ужаса, полетели вниз. А Грон одним движением скользнул к строю жрецов.

— Значит, Заогон был прав? — Он вытянул руки, схватил Первосвященника и Заогона за шеи и прошипел: — Вы запомните этот день до конца своей жизни. — Потом расхохотался и заорал: — Вы просто не успеете его забыть!

Тут раздался крик Тупой колоды. Стражники, бросившиеся на помощь жрецам, просто спихнули помеху вниз. Грон мгновение провожал ее взглядом, а потом поднял побелевшие от ярости глаза.

— Весь ваш поганый город не сможет его забыть!

Он швырнул обоих жрецов, как тряпичные куклы. Те, вопя и кувыркаясь, полетели вниз, но Грон на них не смотрел, он шел вдоль смешавшейся толпы жрецов и стражников и хватал всех, кто попадался ему под руку. После того как четвертый стражник, кувыркаясь, полетел вниз, остальные бросились врассыпную. Грон окинул обезумевшим взглядом пустую площадку, притихшую толпу внизу, опустил глаза на рычащую свалку у подножия храма и улыбнулся, но так, что люди внизу у решетки отшатнулись.

— Вам мало? Ждите, я иду!

Он прыгнул вниз. Псы, занятые дракой из-за свалившегося на них богатства, не сразу осознали, что сверху прилетело еще что-то. А Грон зарычал и бросился к калитке в ограде. Стражники, стоявшие у калитки, испуганно отшатнулись. И Грон, просунув руки сквозь прутья решетки, со всей силы своей ярости надавил на засов. Тот затрещал. Опомнившиеся стражники бросились к нему, но было уже поздно. Бронзовые гвозди вывернуло, и калитка распахнулась. Священные псы, учуяв выход, оставили драку и с горящими глазами бросились в калитку. В толпе раздались крики ужаса, и люди брызнули врассыпную. Грон проводил взглядом собак и повернул обратно. Тупая колода была еще жива. Он положил руку ей на глаза и почувствовал легкое дрожание. Когда он убрал руку, она медленно открыла глаза. Губы шевельнулись, выдавливая еле понятные звуки.

— …Ыивой?

— Молчи. — Он накрыл ее губы пальцами. — Я посижу тут с тобой.

Она «кивнула» ресницами. В дальнем конце загона шевелилась какая-то фигура в окровавленном тряпье, из города слышались рычание и отчаянные вопли. Тупая колода вдруг открыла глаза и потянулась губами. Он наклонился к ней и услышал:

— Меня зовут Лигея, да хранят тебя боги-близ…

Она судорожно всхлипнула и обмякла. Грон посидел еще минуту, потом поднялся и вышел из загона. До самых городских окраин валялись куски мяса, окровавленные тела, издавая стоны, ползли к домам либо лежали неподвижно. Он вытер взмокшее лицо. Когда рука коснулась губ, во рту стало солоно. Он отнял руку от лица и поднес к глазам — она была в крови.

— Черт. — Грон опустился на корточки и вытер руку о песок. — Дерьмо собачье, с этим миром надо что-то делать.

Эта мысль захватила его. А может, он оказался здесь именно из-за того, что кто-то тоже так решил? Он уселся на песок. Чепуха, так можно и в Бога поверить. Грон задумался. До сего дня он болтался на поверхности событий, как льдинка в проруби весной. Зачем ему знать, как он сюда попал? Вернуться обратно? Глупо. Разве ему снова хочется стать одиноким, умирающим стариком? Значит, надо устраиваться здесь. Но как? Разбогатеть? Или стать царем? А может, создать свою империю? Или религию? Но что может сделать один человек? Грон окинул взглядом разгром, учиненный им, и усмехнулся: да в общем-то не так уж мало. Потом ему пришло в голову, что он выбрал не совсем удачное место для поисков смысла жизни. Грон вскочил на ноги и двинулся в сторону порта, на ходу разминая пальцы рук, как это делают хирурги. Поймав себя на этом жесте, он улыбнулся. Философия философией, а, как говорил последний генсек, процесс пошел. Именно с этим жестом Грон всегда принимался за новую работу.

Порт напоминал издыхающую медузу. Обгоревшие остовы двух небольших торговых кораблей сочились у обреза воды горьким, вонючим дымом. Около них в кучах вываленного добра копошились портовые нищие, но их было немного, — видимо, все ценное было уже разграблено. На пирсах и у сходен толпились матросы, вооруженные копьями и дубинами. Портовые груды, как стаи бездомных собак, рыскали по берегу, пытаясь прорваться на пирсы или вскарабкаться на борт какого-нибудь одиночного корабля. Грон постоял на откосе, оценивая картину, потом не торопясь спустился к пирсам. У дальнего пирса он заметил одиноко стоящий корабль и груду Тамора напротив кучки матросов. У сходен лежала большая кипа хлопковых тюков. Для груды этот товар особой ценности не имел. Сами они продать его не могли, так что пришлось бы отдать скупщику за десятую часть его стоимости, но это был небольшой корабль, и стоял он совсем один. К тому же всегда можно рассчитывать, что капитан или купец везут с собой что-то в кошелях. Да и, судя по одежде, у простых матросов в кошелях тоже звенела не только медь. Грон подошел к груде сзади и остановился, прислушиваясь. Через несколько минут он понял, почему груда еще не напала. Матросов, некоторые из которых были вооружены копьями или палицами, а кое-кто даже мечами, возглавлял капитан — высокий человек с обнаженным мечом. Он был одет несколько добротнее остальных, но на этом различие и заканчивалось.

— Вам нечем поживиться на этом корабле, — громко говорил он, — мы все одного рода, и все наши деньги ушли на покупку товара, он ценен для нас — жителей севера, для вас он бесполезен. Единственное, что вы найдете здесь, — это смерть. Мы будем защищаться. — Он перевел дух и указал свободной рукой на хлопок. — Мы бедный род, и здесь все наше достояние. Пока хоть один из нас останется в живых, вы будете умирать… Вы получите только смерть. — Он судорожным движением заглотнул новую порцию воздуха и продолжил в том же духе.

Грон криво усмехнулся: бесполезно пугать свору собак тем, что кучка волков сильнее. Груда почувствовала запах крови. То, о чем говорил этот человек, судя по всему, было правдой. Но это ничего не меняло. Груде было наплевать, сколько из них погибнет — смерть одних лишь увеличивала долю других, и каждый считал, что сегодня еще не его очередь. Грон шагнул вперед, плечами раздвигая столпившихся людей, кто-то заворчал, развернулся, Грон, не останавливаясь, двинул локтем, ткнул кулаком и оказался рядом с Тамором. Тот услышал шум и обернулся. Увидев Грона, он оскалил зубы в приветственной улыбке.

— Ты удрал? — Он удовлетворенно кивнул. — Пришел вступить в груду?

Грон отрицательно покачал головой.

— Нет, — он спокойно опустился на корточки и протянул руки к воде, — всего лишь помыться.

Пока Грон плескался, смывая кровь, Тамор молча разглядывал его.

— Сколько ты уложил?

— Не знаю, не считал.

Тамор кивнул.

— Так зачем же ты в порту? Если хочешь поквитаться с Одноглазым, тогда ты опоздал. Он исчез на следующий день после того, как ты попал в храм, а его рвань тут же приблудилась ко мне.

Грон задумчиво посмотрел на капитана и негромко ответил, не поворачивась к Тамору:

— Я решил покинуть этот столь гостеприимный остров. Думаю поговорить о цене за перевозку с каким-нибудь капитаном. Что скажете, господин?

Тот посмотрел на него. Лицо капитана побелело, губы судорожно сжались. Тамор раздраженно мотнул головой.

— Тебе стоит поискать другой корабль.

— У меня нет денег, я поплыву на том, который окажется дешевле.

Капитан почувствовал, что на весы судьбы неожиданно свалилась еще одна гиря, и его чаша медленно пошла вверх.

— Если мы отплывем, вы — наш гость.

Грон повернулся к Тамору.

— Ну что ж, пора прощаться.

Тот несколько мгновений испепелял его яростным взглядом, потом вдруг расхохотался:

— Знаешь, я понял, что мне в тебе нравится: я еще никогда не встречал столь уверенной в себе сволочи. — С этими словами он хлопнул его по плечу и, повернувшись, пошел прочь, не обращая внимания на людей, отпрыгивающих с его пути.

Груда, глухо ворча, потянулась за ним. Капитан вытер пот со лба и, повернувшись к Грону, окинул его настороженным взглядом. Видимо, в его голове вертелся вопрос: кого же он взял к себе на корабль? Потом сунул меч в ножны и жестом указал на сходни.

— Прошу. — Он бросил взгляд на его вонючую, замызганную набедренную повязку. — Пока мы догружаемся, вы можете переодеться. У меня на корабле найдется пара вещей, подходящих вам.

Грон кивнул и двинулся по сходням. Перед тем как шагнуть на палубу, он остановился и повернул голову. Над городом висело черное марево, а храм был без обычного пояса факелов и освещен только отблесками священного пламени, которое казалось зловещим. Над этим островом простер свои руки хаос. Грон грустно усмехнулся. Сколько раз в прошлой жизни он погружал в хаос порта и города, но тогда это все было ради чего-то, что казалось правильным. А что считать правильным в этом мире? Матрос, поднимавшийся по сходням с тюком хлопка на спине, слегка толкнул его в спину. Грон отвернулся и шагнул вперед. Его ждал этот мир.

Они вышли из порта трое суток назад, и все время море было спокойным. Как и говорил капитан, все члены команды были из одного рода. Они были с побережья горной страны Атлантор, там жили рыбаки, торговцы и морские разбойники. Их род был рыбацким, и это была их первая торговая поездка. Год назад море выбросило на побережье небольшой торговый корабль. Возможно, судно разграбили морские разбойники, хотя не понятно, почему они не увели корабль, а может, его унесло со стоянки или команда покинула его в бурю. И жители небольшой рыбацкой деревушки решили попытать счастья. Каждая семья дала, сколько смогла, чтобы купить товар. Капитан в молодости ходил с морскими разбойниками и потому был за старшего. Остальные впервые вышли в море на корабле. Если бы они вернулись с грузом хлопка и продали его в окрестных деревнях, то за одну поездку каждая семья заработала бы столько, сколько ловлей рыбы за три удачных года. Поэтому они были благодарны Грону и старались честно выполнить условия сделки, но не более. Ведь он был чужаком.

На исходе третьего дня матрос на мачте вдруг что-то тревожно закричал, указывая на каменистый островок, скорее даже одинокую скалу, мимо которой они проплывали. Капитан бросился к борту — над казавшейся безлюдной скалой поднимался столб дыма. Капитан сквозь зубы выругался и заорал:

— Все на весла, быстрее.

Моряки быстро заняли свои места, и через минуту вдоль бортов корабля поверхность моря вспороли восемнадцать лопастей, корабль прибавил ходу. Капитан вскарабкался на мачту и, повиснув рядом с матросом, осматривал горизонт. Некоторое время были слышны только скрип уключин и плеск воды о нос корабля. Потом капитан и матрос закричали одновременно. Из-за скалы выплывали два хищных узких силуэта. Капитан спрыгнул на палубу и вытащил из-за пазухи амулет. Но лицо его было мертвенно-бледным. Он пробормотал какую-то молитву и повернулся к Грону:

— Прости, чужеземец, я не знаю, какой ты земли, но тебе лучше обратиться к своим богам. Мы не сможем сдержать данного тебе слова, но я надеюсь, что к тому моменту, когда позор падет на наши головы, мы будем уже мертвы.

Грон слушал его, внимательно разглядывая быстро разворачивающиеся в их сторону галеры.

— Это пираты?

Капитан кивнул.

— Ситаккцы, худшие из тех, кто рыщет в этих морях. Они никогда не отстают от своей добычи. Те, кто выживет после схватки, станут рабами и будут завидовать мертвым. — Он погладил свой амулет. — Я просил для нас легкой смерти.

Грон несколько мгновений рассматривал преследователей.

— Как скоро они нас догонят?

Капитан равнодушно прикинул расстояние.

— Если судить по их скорости, часа через два, но, вероятно, раньше. Скоро начнет темнеть, если бы не это, они бы гнали нас до тех пор, пока не подошли бы борт к борту — зачем убивать будущих рабов? А теперь они побоятся нас упустить и, как только мы окажемся в зоне поражения, начнут стрелять из баллист и катапульт.

Грон кивнул и замер, разглядывая сложенные в открытом трюме и аккуратно перетянутые веревками кипы хлопка. В голове крутились кое-какие мысли. Но действовать было рано. Час прошел в напряженной работе на веслах. Люди надрывали жилы, даже не видя никакой надежды, только в силу привычки не сдаваться до конца. Не было слышно горестных криков, яростных обвинений, предложений сдаться и не тратить понапрасну силы, только скрип весел в уключинах и плеск воды о борта. Атланториане молча гребли навстречу своей судьбе. Когда первое копье, выпущенное из баллисты, вспороло воду за кормой, Грон отпустил весло и, поднявшись с банки, подошел к капитану. Тот вскинул на него глаза, не прекращая грести.

— Есть ли у тебя план, как спастись?

Капитан удивленно уставился на него. Грон выждал несколько мгновений и, не дождавшись ответа, продолжил:

— Может ли чужеземец непоправимо ухудшить ваши дела?

Капитан сузившимися глазами смотрел на него, но на этот раз медленно покачал головой.

— Тогда прикажи команде сделать, как я скажу, и, может быть, мы спасемся.

В этот момент второе копье вспороло воду за кормой корабля. Капитан бросил взгляд назад и, поняв, что времени на объяснения нет, вскочил со скамьи.

— Родичи, мы сделаем так, как скажет этот чужеземец. — И он шагнул вперед и стал рядом с Гроном, красноречивым жестом вытянув меч.

Грон молча протянул руку к мечу. Капитан несколько мгновений мерил его взглядом, потом повернулся к одному из матросов:

— Логр, возьми лук. — И, дождавшись, когда моряк выполнит приказание, отпустил рукоять меча.

Грон шагнул к тюку хлопка и двумя движениями перерубил веревки. Один из гребцов яростно закричал:

— Он портит наш хлопок!

Грон резко развернулся и, мотнув головой в сторону приближающихся врагов, произнес ясно и четко:

— Я порчу их хлопок. — Потом, дав всем привыкнуть к этой мысли, приказал: — Всем, у кого есть мечи, — рубить тюки.

Когда все было выполнено, он крикнул:

— Бросай весла, груз за борт!

Атланториане молча начали швырять хлопок в воду. Грон повернулся к капитану, сумрачно смотревшему на гибель груза.

— Сколько луков на судне?

— Пять. — Капитан с трудом оторвался от горького зрелища.

— Всем лучникам взять луки — и ко мне, остальные на весла.

Галеры приблизились. Первая шла прямо в кильватере, а другая чуть в стороне и позади. Судно, на несколько минут лишившееся гребцов, уменьшило ход, и на галерах решили поберечь будущих рабов, однако, когда за борт полетел груз, с галер донеслись крики ярости. Ситаккцы были возмущены тем, как уменьшается ценность их добычи. Атланториане вновь взялись за весла, а рядом с Гроном выстроились пятеро лучников. Он взял кусок хлопка из последнего оставшегося тюка и обмотал наконечник стрелы.

— Всем делать так. — Потом повернулся к первой из нагонявших их галер.

Она стремительно приближалась к покрывшим поверхность воды белым хлопьям. Грон схватил разожженный им, пока остальные выкидывали хлопок за борт, фитиль и поднес к стреле первого лучника, уже положенной на тетиву. Атланториане быстро ухватили суть дела. Через мгновение первая стрела ушла к горизонту. Когда стрелы кончились, все напряженно стали всматриваться в поле хлопка, качающееся на поверхности воды. С высокого борта галеры первыми заметили результат. Раздались крики, весла поднялись в воздух и замерли, потом двинулись назад. Но было поздно. Отдельные язычки пламени вдруг превратились в ревущую стену огня. Галера, замедляя ход, воткнулась в эту стену. Попытка остановиться лишь усугубила ситуацию. Пламени было предоставлено больше времени, чтобы прочно вцепиться в крутые смоляные бока. И вот из поля горящего хлопка выплыл огромный факел. Атланториане восторженно орали. Но Грон поднял руку и прокричал:

— Их две!

Все опомнились. Крики тут же утихли, и люди вновь заработали веслами. Капитан, встав у руля, повел судно, заслоняясь пожаром от второй галеры. Еще почти час все остервенело гребли. Казалось, спасение близко, но солнце только успело коснуться горизонта, когда воду за кормой вновь вспороло копье. Грон встал с банки и, прищурясь, посмотрел на приближавшуюся смерть. Капитан повернулся к нему, и на какое-то мгновение его лицо озарила новая надежда, но потом все померкло, и он устало произнес:

— Спасибо тебе, чужеземец, мы уйдем к предкам, как великие воины, и они достойно встретят нас в небесных морях.

Грон стоял, прикидывая шансы. Что так, что эдак — для него выхода не было, а вот эти люди могли спастись. Он досадливо поморщился, опять он не знал, во имя чего собирался в одиночку шагнуть навстречу костлявой, и повернулся к капитану.

— Мне нужны два ножа.

Капитан молча смотрел на Грона. А матросы, не вставая с банок, стали швырять ему ножи. Грон наклонился и выбрал из кучи два самых острых и лучше сбалансированных, пару раз подкинул их в руках, привыкая к балансу, и начал неторопливо раздеваться. Капитан напряженно смотрел на него.

— Ты хочешь плыть им навстречу?

Грон молчал. Капитан быстро вытащил свой нож из кучи и тоже принялся раздеваться. Когда Грон положил руку ему на плечо, капитан упрямо вскинул голову.

— Мы дали слово. Я не могу отпустить тебя одного.

Грон пожал плечами.

— Другим там делать нечего, ты будешь только мешать.

Капитан в упор смотрел на него.

— Я могу остаться, тогда мы погибнем все. — Грон усмехнулся. — У меня, может, ничего не получится, и тогда мы тоже погибнем все, но, может, и получится… — Он сделал паузу, но в глазах капитана все так же горели упрямые огоньки. Грон вздохнул. — А ты понимаешь, что я хочу сделать? Или ты думаешь, что я решил этими ножичками порезать весь экипаж галеры?

Капитан сник. Грон сказал:

— То-то, — и шагнул к борту.

За спиной раздался голос капитана:

— Назови свое имя, чужеземец, и клянусь, если мы увидим свой берег, у каждого из нас будет сын, с гордостью носящий его.

Грон ступил на борт.

— Когда-то меня звали Казимир, но сейчас мое имя — Грон. — С этими словами он оттолкнулся и ринулся в набегающую волну.

Он вошел в воду без всплеска, как упавший в воду нож, только пена вскипела у тела. Грон плыл под водой, сколько хватало воздуха. Когда он вынырнул, галера была уже близко. Он высунул из воды голову, прикинул расстояние, скорость, ритм движения длинных, тяжелых весел, сделал несколько гребков и снова нырнул. Он чуть не промазал, едва успев вцепиться в опустившееся весло. Промедли он хотя бы мгновение, и на следующем гребке ему раздробило бы голову тяжелой лопастью. Гребец на галере почувствовал, что на его весле повисло что-то тяжелое, и заорал, сбившись с ритма. Весь левый борт, суматошно путаясь веслами, прекратил грести. Надсмотрщики бросились к гребцам, хлестая бичами. Растерянные рабы побросали весла и упали на палубу, заслоняясь от ударов. Грон вскарабкался по веслу, повисшему под углом на кожаной петле, и встал, уцепившись за нависающий борт. Он перевел дух, потом двинулся вдоль борта, шагая по веслам и полосуя ножом ременные петли, на которых крепились весла. Весла начали с грохотом падать в воду. Грон добрался до кормы и прыгнул, зацепившись за фальшборт. К тому времени до пиратов стало доходить, что беспорядки на гребной палубе вызваны чем-то большим, чем нерадивость рабов. Но было уже поздно. Грон появился на кромке борта — по ножу в каждой руке. Бросив взгляд по сторонам, он метнул оба ножа, и двое матросов, стоящих у рулевого весла, повалились на бок, заваливая руль. Грон в два прыжка взлетел на мостик и двумя ударами ребром ладони разбил гортани бросившимся к нему пиратам. Подхватив топор одного из погибших, он прыгнул к рулевому веслу и рубанул по удерживающим его канатам. Потом еще. Когда весло поползло вниз по желобу, он почувствовал, что за его спиной кто-то стоит, но повернуться уже не успел. Затылок взорвался от чудовищного удара. Последнее, что он успел увидеть, — пустой желоб рулевого весла. В голове мелькнуло: «Удалось…» — и все погрузилось во тьму.

Вода хлестнула по лицу и тоненькими струйками потекла со слипшихся волос. Грон мотнул головой и попытался открыть глаза. Тело сильно болело, он чувствовал себя так, будто по нему проскакал табун лошадей. Голова кружилась, и ему казалось, что он куда-то летит. Веки с трудом поползли вверх. Грон старательно сфокусировал мутную картину, и его взгляду предстала висящая над головой палуба, по которой вверх ногами сновали босые матросы. Потом до него дошло, что это он висит вниз головой.

— Ты смотри, очнулся, — акцент был резким, а голос грубым и визгливым.

Спину обожгло ударом бича. Грон попытался пошевелить затекшими от долгого висения руками, но с первой попытки ничего не вышло.

— Опусти эту медузу на палубу, Загамба, — раздался зычный бас откуда-то сверху.

— Вот еще, — фыркнул прежний голос, — я только начал развлекаться. Эти северные варвары обычно требуют некоторых усилий, прежде чем начинают вопить и сраться.

— Слушай, ты, жирная мразь, ты что, не слышал, что сказал капитан? — вступил в разговор третий голос.

— Он убил Харрагу! — истерично взвизгнул первый голос, но послышался удар, плаксивый вскрик, и Грон рухнул на палубу.

От удара затылком перед глазами пошли круги. Когда немного отпустило, ему в бок воткнулась чья-то нога.

— Встать.

Грон охнул и неуклюже поднялся. Ноги дрожали, перед глазами все плыло, а руки еле двигались. Грон повел глазами по сторонам. Его окружала довольно плотная толпа пиратов. Хотя держались все на расстоянии. Видимо, за время короткой схватки он недурно показал себя. Быстро «прокачав» ситуацию, Грон решил не торопить события, а воспользоваться неожиданной отсрочкой, и принялся незаметно разминать мышцы, напрягая их попеременно.

— Да он похож на пьяного краба…

— Скорее, драный скробоед…

— Да нет, он вонючий древоточец…

Толпа развлекалась. Грон закончил с мышцами и занялся суставами, вращая руками и пританцовывая на месте.

— Ты что, танцевать собрался?

Грон мотнул головой и, обведя круг тесно сомкнутых лиц спокойным взглядом, лениво произнес:

— Да нет, просто, раз уж жив, собираюсь продолжать надирать вам задницу.

На палубе установилась мертвая тишина. Грон невозмутимо двинул пару раз кулаками по воображаемому противнику и опустил руки. И тут чей-то громкий бас оглушительно захохотал. Потом к нему присоединился еще голос, еще, и вскоре галера сотрясалась от хохота.

— А ты забавен, северянин. Клянусь, я не сразу тебя убью. — Зычный голос принадлежал крупному чернявому мужику, одетому в цветастый венетский халат.

Грон улыбнулся:

— Тогда, может, кто-нибудь даст мне промочить горло. А то скоро в моей глотке можно будет жарить яичницу.

Через мгновение Грон понял, что верно просчитал толпу. Его оглушил новый взрыв хохота, потом его восторженно двинули по спине, и в руке оказался кувшин с дрянным кислым винцом. Его возбужденно обступили, и никто не увидел, как Загамба вытянул из ножен длинный кривой нож и замахнулся. Грон краем глаза заметил движение и успел присесть, кинжал полоснул по плечу, а толпа тут же прянула в сторону. Пираты, громко вопя, разбежались, освобождая место для развлечения. Грон отскочил, уворачиваясь от кинжала. Кто-то возбужденно орал, молотя ладонью по борту, а голос капитана насмешливо произнес:

— Ты хотел продолжать надирать нам задницу.

Толпа жаждала зрелища. Грон сплюнул на палубу и шагнул к Загамбе. Тот махнул кинжалом, но в следующее мгновение его рука оказалась зажата под мышкой у Грона, а глаза сместились к переносице, удерживая в фокусе быстро опускающийся на лоб кулак. Грон выпустил обмякшее тело, а кинжал воткнул в мачту. Потом пнул валявшееся тело и буркнул:

— Ну никакого интереса — пачкаться о такие задницы.

Народ разочарованно стал расходиться. Все закончилось слишком быстро и бескровно.

— Эй, северянин!

Грон повернулся на голос. Капитан насмешливо смотрел на него. Он лениво шевельнул ладонью. Грон не торопясь подошел поближе.

— Ты вроде бы не из тех, кто расползается от первой же стрелы?

— Спроси об этом своих приятелей с другого корабля, капитан.

— Они мне такие же приятели, как акула акуле. Я всю жизнь терпеть не мог этого Загамбу. Так что вы только оказали мне услугу, — хохотнул капитан. — Ну да ладно. — Он замолчал и, воткнув в Грона оценивающий взгляд, вкрадчиво произнес: — Я бы мог испытать тебя?

Грон ждал этого предложения. Это был наилучший вариант, который можно было придумать посреди широкого моря и при отсутствии поблизости других кораблей. Однако, судя по тону и форме обращения капитана, ему следовало слегка набить себе цену.

— Шакалить полунищих «приблудных», ха, нашел сопляка.

Капитан картинно оскорбился, но в глазах окруживших его пиратов Грон уловил одобрение.

— Каждый из моих людей к осеннему семилунью имел долю не менее пятидесяти золотых.

Грон недоверчиво скривил губы. Капитан гордо выпятил живот. Толпа одобрительно зашумела.

— Ну и сколько ты положишь такому бойцу, как я?

Капитан воздел глаза вверх, потом почесал объемистое пузо, выпятил губы и причмокнул:

— Скажем, восьмисотую долю.

Пираты с улыбками переглядывались. Грон понял, что его пытаются надуть. Он в свою очередь задумчиво поднял глаза вверх. Уголками зрачков отметил двух лучников на мачтах и, продолжая сохранять задумчивый вид, лениво спросил:

— А если я не соглашусь?

Капитан захохотал.

— Мы никого насильно не тащим, не согласен — можешь идти на все четыре стороны! — И он махнул рукой в сторону борта.

Грон несколько мгновений подумал, представляя, какую мясорубку он мог бы сейчас устроить, но что потом? Следующая мысль была более пугающей, он поспешно отодвинул ее подальше, в дальний уголок сознания, и торопливо брякнул:

— Пятисотую.

Толпа одобрительно загудела — тут не понимали людей, которые ценили себя слишком дешево. Капитан, как видно, тоже не был огорчен таким развитием событий. Он довольно хлопнул Грона по плечу:

— Идет, да освятят духи предков наш договор. А сейчас, матрос, тебя ждет гора нечищеной рыбы.

И тут же несколько новоиспеченных приятелей поволокли Грона к носовому обрезу, где на приподнятой над палубой абордажной площадке виднелась гора рыбы.

— Новенький? — Коком оказался толстобрюхий дядька с огромным шрамом от уха до шеи, к тому же увешанный колющими и режущими предметами, как коммивояжер местной кузни. — Прекрасно, значит, старому Узгару не придется самому мараться в рыбьей чешуе. — Он отцепил от пояса здоровенный тесак и швырнул к ногам Грона. — Пока мы по твоей милости вылавливали весла из воды, наши молодцы наловили эту кучу. Так что тебе и нож в руки. — И он демонстративно повернулся и величественно отошел к борту.

Грон вздохнул и уселся на борт, вытянув из кучи первую рыбину.

Руки работали сами по себе, а он выудил из дальнего уголка сознания ту, напугавшую его, мыслишку и начал обсасывать ее со всех сторон. Через полчаса он пришел к выводу, что пора остановиться. Все дело было в теле. Когда, в процессе разговора с капитаном, он представил бойню, которую мог бы устроить, то поймал себя на мысли, что ему нравится эта картина. Это его испугало. На протяжении всей прошлой жизни он не раз убивал людей. Иногда незаметно, иногда кроваво, иногда быстро и безболезненно, а иногда долго и мучительно. Грон не испытывал особых угрызений совести. Это было неотъемлемой частью его работы, но он всегда ясно осознавал, что ему не нравится то, что он делает. И вот сейчас это ощущение изменилось. Грон «прокачал» все, что с ним произошло, через призму своих ощущений и понял, что дело не только в том, что ему вдруг понравилось убивать. Это тело все еще не подчинялось ему в полной мере. Он был слишком резок, эмоционален и категоричен. Короче, несмотря на весь свой жизненный опыт, он действительно был юнцом.

Грон бросил в котел последнюю вычищенную рыбину и со вздохом поднялся. Надо было попытаться взнуздать свои гормоны, а если не получится, то просчитывать свои поступки с учетом возможной реакции тела.

— Уже закончил? — Кок заглянул в наполненный котел и одобрительно кивнул. — Шустро, был кухонным рабом?

— С чего ты взял? — удивился Грон.

Кок показал на шею, запястья и голени.

— Меня не проведешь, я всегда узнаю следы большой колодки.

Грон хмыкнул и протянул обратно нож.

— Оставь себе, — пробурчал кок, — коль не порезался, значит, умеешь обращаться, а вернешь, как заработаешь меч. И особо не болтай о прошлом, у нас не очень любят людей, которые были рабами. Вот возьми. — Он швырнул кучу какого-то тряпья. — Наш щедрый капитан, да воздадут ему боги за его добрые дела, — кок ухмыльнулся, — приказал подыскать тебе одежду, но велел напомнить, что ее стоимость вычтут из твоей доли. — Он сделал паузу и закончил: — Если доживешь до дележки.

Грон отобрал самое приличное из кучи обносков, обмотал нож какой-то тряпицей и сунул за пояс.

— А почему «если доживешь»?

Кок усмехнулся:

— Так теперь твое место на первом канате. Если б у нас не остался всего один корабль… А тем более если бы у нас была полная команда… В общем, тебе повезло, что ты не в рабской колодке. Ситаккцы неохотно принимают чужаков. И, даже приняв, никогда не упускают возможности передумать.

— По-моему, капитан поклялся предками.

Кок пожал плечами:

— Это же наши предки, разве они не поймут своих потомков, если те поступят не честно, а разумно? В конце концов, разве они не поступали так же?

— А почему ты мне это говоришь?

— Я много повидал на своем веку. Когда-то я был капитаном элитийской галеры, элитийцы более терпимы к чужакам. Ты напоминаешь мне моего зятя, он тоже не ситаккец, я купил его на рынке Аккума как раба для своего сада. В то время ему было столько же, сколько и тебе, но этот стервец-змей влез в мое сердце, и я освободил его и женил на своей дочери. Ему тяжело на моем острове, но он стал ей хорошим мужем. — Он сделал паузу и тихо закончил: — И все же я скажу: не дай бог тебе повторить его судьбу.

— Значит, мне стоит спать всего одним глазом?

— Тебе стоило бы спать всего одним глазом, даже если бы ты был ситаккцем и имел лою капитана в храме Отца ветров.

— Какую лою?

Кок удивленно посмотрел на него и расхохотался:

— Э, да ты совсем сосунок!

— Зато я не боюсь спрашивать.

Кок немного успокоился.

— Когда капитан нанимает пирата, они вместе идут в храм Отца ветров и кладут туда лою, деньги капитана и пирата, которые получат жрецы, если пират или корабль погибнет. Капитанская доля небольшая, всего медяк, но потерять много лой считается плохим знаком: можно не набрать команду в следующий сезон. Но с ситаккцами это бывает редко. Обычно мы нанимаемся грудой, так что каждый имеет возможность иногда спать спокойно, но тебя, чужеземец, ни одна груда не примет.

— Что ж, спасибо за заботу.

Грон поднялся и подошел к краю абордажной площадки. Вся команда торчала на верхней палубе, только из вонючего зева трюма слышался похожий на стон вой — песня рабов и редкие, ленивые щелчки бича. Пираты разбились на четыре кучки, зорко наблюдая за соседями. Самая большая кучка окружала капитана, но во второй по числу виднелась жирная, приземистая фигура Загамбы. Он понял, почему Загамба был так развязан в перепалке с капитаном, его груда была почти равна по числу капитанской. Так что вполне вероятно, что, если нет какого-либо табу на смену капитана в море, капитан может и лишиться должности.

— Ну что ж, не самые приятные новости, но временами бывало и хуже.

— Да, — кок серьезно кивнул, — я знаю человека, которому несколько не повезло. Он попытался пообедать акулой, но не учел, что у нее могли появиться такие же планы в отношении него. Так произошло, что она показалась богам более убедительной. Благословляю тебя его именем.

— Значит, ты отказываешься выполнять приказ капитана, чужак?

Загамба стоял перед Гроном, трясясь от ярости, но, помятуя об исходе первой стычки, не делал резких движений и держал свои жирные, потные ладони подальше от меча.

— Я уже ответил на этот вопрос, Загамба, а глухие или тупые могут спросить у нормальных соседей.

— Ты обозвал меня тупым?!

— Что же еще я должен о тебе думать, если ты, стоя от меня в двух шагах, не слышал то, что услышали даже марсовые.

Загамба издал яростный вопль и повернулся к капитану:

— Капитан, долго еще эта безродная скотина будет унижать честного ситаккца?

— Когда ты был честным, Загамба? И разве можно оскорблять славное имя нашего острова таким непотребным словом? — Капитан расхохотался. — «Честный ситаккец», умора!

Команда, до сих пор сдерживавшая смех, загрохотала во всю мощь своих легких. Капитан, отсмеявшись, вытер слезы и махнул рукой Грону.

— Ладно, чужак, ты славно отделал Загамбу, кончай это мясо, и пора считать доли.

Грон перехватил поудобнее короткий и неудобный аккумский меч и бросил взгляд на восток. На горизонте виднелся остров Аккум. Именно туда и шел торговец, которого они взяли сегодня с утра. Он перевел взгляд на палубу. Перед ним на коленях стояли два старика: заггр и владелец товара. Судя по заплатанному плащу торговца, тот переживал не лучшие времена, да он и сам признался в этом. Те, кто торговал в этих водах, порой сами затруднялись ответить, кто они — торговцы или пираты: корабль, перевозящий овечью шерсть, мог вполне взять на абордаж соседнего купца и прийти в порт назначения с двойным грузом. Так что чужакам здесь делать было нечего. Чем думал этот старик, когда принимал решение плыть на Аккум, зная, что придется пересекать ситаккские воды?.. Впрочем, вероятно, им двигало отчаяние. Он наотрез отказался платить выкуп и ждал завершения своего жизненного пути, сохраняя на лице скорбное, но твердое выражение. Очевидно, у его родных не было денег. Дядюшка Узгар рассказывал, что пираты частенько меняли безденежных пленных на их детей, причем охотнее всего брали дочерей. Этот либо был бездетным, либо слишком любил своих детей. Второй пленник, старый заггр, был спокоен.

После того как пленники были отсортированы и все, кто годился на продажу, спущены в трюм, капитан ткнул лапой в сторону оставшихся и рыкнул:

— Этих на корм акулам.

Заггр поднял на него глаза, в которых светилась какая-то странная предопределенность, и печально сказал:

— Не бери на себя права богов, человек. Лишь боги определяют, где и когда каждому кончить свои дни.

Капитан слегка оторопел от такой наглости, но тут вылез и Загамба:

— Давай, чужак, ты слышал, что сказал капитан?

Грон вытянул тот самый тесак, что получил в первый день от дядюшки Узгара, и перехватил его лезвием к себе. Ситуация становилась серьезной. Одно дело отшить Загамбу, другое — не выполнить прямой приказ капитана. Тем более ему, чужаку. Он плавал на этой галере уже два месяца. Вся команда, кроме груды Загамбы, давно считала его своим, но он так ни с кем и не сошелся достаточно близко. Для всех он был «безродным», и только дядюшка Узгар, корабельный кок, иногда снисходил до дружеской беседы. Грон облазал весь корабль: в свое время ему приходилось плавать на разных кораблях — от подводных лодок до шхун кипрских рыбаков и китайских джонок. Эта галера была тяжеловата, слегка перекошена и не совсем хорошо сбалансирована, но, в общем, была неплохим судном. Восемь раз за это время они брали торговцев на абордаж, а трижды двойки ситаккских галер пытались взять на абордаж их самих. Он многому научился: одно дело — отрабатывать технику боя холодным оружием с воображаемым противником, даже под руководством такого мастера, каким был Люй, а другое — реальный бой. К счастью, до французской или японской школы фехтования этому миру было далеко. Обучение технике владения оружием, по слухам, практиковалось только в армиях Горгоса и Элитии, да и там основное внимание уделяли тренировкам боевых перестроений. Так что на галере Грон был вне конкуренции. Конечно, в честной схватке. А так во время каждой схватки Грону приходилось хорошо защищать себе спину. Он убил двоих из груды Загамбы, и это не прибавило ему популярности в команде, но все было честно. Они пытались прикончить его, но сами, как говорили пираты, сходили покормить акул. И вот сейчас все летело к черту. Грон вздохнул.

— Ну ты че, чужак, заснул или тебе больше по нраву резать добрых ситаккцев?

Вот так. Эти люди за два месяца не посчитали нужным запомнить его имя, зато то, что он пришил двух из груды Загамбы, не забыли. Грон шагнул к старикам. Те подобрались, а торговец закрыл глаза, ожидая смертельного удара. Нет, Грон не мог убить этих людей. Не сейчас. На протяжении всех этих месяцев он ломал себя, пытаясь задавить, растворить удовольствие от убийства, которое заметил в себе, появившись на этой галере. Только-только он почувствовал, что что-то получается: он опять становился самим собой, он начал действовать в бою, как когда-то, четко контролируя свои эмоции и работая головой, — и вот сейчас… Грон испугался, что, если он даст себе поблажку, все рухнет. Но, с другой стороны, если он не выполнит приказ капитана, вполне может разделить судьбу пленников. Грон поднял меч над головой и несколько раз крутанул им. Черт возьми, надо было быстро что-то решать. Он повернулся к пленникам:

— Бегите к борту и прыгайте в воду, там полно обломков вашего корабля, если повезет, доплывете до берега. — И он двумя ударами меча перерубил веревки, стягивающие их запястья, и подтолкнул пленников к борту.

Торговец изумленно попытался что-то сказать, но заггр схватил его за руку и молча поволок к борту. Пираты завопили. Когда кто-то попытался броситься наперерез, Грон звякнул клинками, рубанув воздух перед его носом, и преследователь в панике отскочил назад. Грон, выставив клинки, развернулся к пиратам.

— Что это значит, чужак? — заорал капитан, а Загамба, возбужденно сверкая глазками, заверещал:

— Измена!

Грон стоял у борта, играя клинками. Капитан хищно ощерился:

— Ну что ж, Загамба, он твой.

Тот довольно улыбнулся и кивнул своей груде. Остальные пираты бросились к противоположному борту, освобождая место для схватки. Грон покачал головой и глухо произнес:

— Ты потеряешь много лой, капитан.

— Не цени себя слишком высоко, чужак, — пренебрежительно фыркнул капитан.

— Живым, взять живым! — заорал Загамба. — Я хочу, чтобы он умирал медленно.

Грон улыбнулся. Загамба совершил самую серьезную ошибку. Нельзя в схватке позволить ненависти одержать верх над разумом. Что ж, его ребятам придется дорого заплатить за это. Люди Загамбы, кольцом окружившие Грона, завопили все разом и бросились вперед. Он не стал ждать, пока их мечи дотянутся до него, и прыгнул навстречу двум самым здоровым. Простая истина боя: один, как бы он ни был умел, не может драться сразу даже против двух. Хочешь победить — навязывай свою волю, заставляй противников подчиняться твоему ритму — налетать на тебя по очереди. Пусть перерывы между атаками будут мизерными, но ты должен заставить их дать тебе эти перерывы. Грон был доволен тем, как шла схватка. Первого он уложил сразу. Тот не был готов к тому, что чужак оторвется от борта, прикрывавшего от нападения сзади, и прыгнет навстречу, — поэтому даже не успел опустить занесенную палицу. Грон насадил его на тесак, чуть повернул лезвие и выдернул. Второй получил коленом в живот, и, после того как он согнулся, Грон разрубил ему шею между четвертым и пятым позвонком. Выскочив за кольцо атакующих, Грон бросился вдоль левого фланга, рубя конечности и обрушивая аккумский меч на бритые затылки. Через несколько мгновений он вновь стоял спиной к борту, а нападавшие откатились назад, оставив на скользкой от крови палубе четыре неподвижных тела и еще троих, скулящих и прижимающих к груди обрубки рук.

— Ну что, капитан, не передумал? — Грон старался, чтобы его слова звучали ровно, но в глубине чувствовал, как дрожит от возбуждения.

Он мысленно выругался. Лучше б он прикончил этих стариков, один черт, сорвался. Но, с другой стороны, Загамба его уже достал, так что, пожалуй, все происходящее было закономерно. Да и дедов немного жалко. Он бросил взгляд за борт: нет, до берега далеко, доплыть бы он смог, но его сто раз подстрелят из луков. Недалеко от галеры виднелся какой-то большой корабль с мощным тараном и двумя рядами весел. Марсовый, видимо, тоже увлекся дракой, так что крик раздался только сейчас:

— Элитиец слева по борту!

Капитан бросил взгляд и отвернулся.

— Заткнись, кретин, это боевая триера, ее даже двойкой галер не возьмешь.

Загамба привел своих людей в порядок, и они вновь двинулись вперед. Но на этот раз более осторожно. Они подобрались на два шага и затем, вопя, кинулись на Грона. Он резко упал под ноги нападающим, кувыркнулся, полоснув по сторонам и над головой обоими клинками, и вскочил на ноги — лицом к спинам нападающих. Когда враждующие стороны разошлись по «углам ринга», на палубе лежало уже девять трупов. Грон перевел дух и осклабился, сдерживать переполнявшую его ярость он уже не мог, а потому прорычал в испуганные пиратские морды:

— А что, добрых ситаккцев резать гораздо приятнее, чем еле живых стариканов.

Этого капитан уже снести не мог.

— Эй, акулы, взять его.

Грон понял, что у него нет шансов, но сейчас ему было наплевать: где-то в глубине, под морем ярости и восторга от схватки, занозой сидела мысль, что он не должен так реагировать, но желание убивать заполонило все его сознание. Он не стал дожидаться, когда команда бросится на него, и сам кинулся вперед. Последнее, что он видел перед глазами, — это шматки крови, летящие ему в лицо…

Сознание медленно возвращалось. Тело сильно болело.

— Чего же ты стоишь, Загамба, я же сказал, что он твой.

Грон с трудом выплыл на поверхность из тягучей шумной глуби, голос говорившего был угрюмый и странно знакомый.

— Будь я проклят, капитан, если прикоснусь к нему. Должно быть, в него вселилась душа Хорки, кита-убийцы, да простят нас достойнейшие из ушедших.

— А будь я проклят, если привезу эту тварь на Ситакку.

Грон начал смутно припоминать: капитан, Загамба, ситаккцы…

— Эй, тот, кто прирежет чужака, получит двойную долю.

Грон приоткрыл глаза. Он лежал на палубе не просто связанный, а прямо-таки обмотанный веревками. Пираты жались к бортам.

— Тройную долю!

Ответом капитану была угрюмая тишина.

— О, крабье говно, если бы в Тамарисе не началось это дерьмо, можно было бы отдать его священным собакам, и пусть боги разбирались бы между собой. Он уничтожил меня. Разом потерять девятнадцать лой! Да и из пятнадцати раненых трое вряд ли доживут до утра.

— А может, просто выбросить его за борт? — неуверенно проговорил Загамба.

— Бросай, — повернулся к нему капитан.

Но тот, буркнув:

— Будь я проклят, — отодвинулся подальше.

Тут откуда-то раздался громкий голос:

— А ты продай его.

— Что? — удивленно повернулся на голос капитан.

Дядюшка Узгар выбрался из-за спин пиратов.

— Насколько я знаю, в кузницах Аккума всегда не хватает молотобойцев, а этот парень вполне сойдет за такого.

Грон устало прикрыл глаза. Дядюшка Узгар не представлял, насколько он был близок к истине. Именно сойдет. Грон чувствовал себя как выжатый лимон. Болела каждая клеточка, но основная проблема была не в этом. Он опять потерял контроль над своим телом.

— А ты прав, старикан. — Капитан обрадованно вскочил на ноги. — Слушайте, акулы, если кто-нибудь когда-нибудь проболтается обо всем, что здесь произошло, и об этом парне, я найду его даже в брюхе морского ящера и устрою такую жизнь, что все его предки смогут услышать его вопли.

Капитан прекрасно знал, что его грозный приказ будет нарушен в первой же забегаловке Ситакки, но ему было на это наплевать. Главное, чтоб не узнали аккумцы. Хотя бы до того момента, пока он не уберется из их порта со своей галерой. Он повернулся к Грону.

— Этого в большую колодку. Эй, на весле, курс на Горящую скалу, идем на Аккум.

Грон почувствовал, как его приподняли, уловил свист воздуха у затылка. Пират, от греха подальше, прежде чем заткнуть Грона в колодку, огрел его рукоятью запасного весла. Уже падая во тьму небытия, Грон пообещал себе: «Последний раз! Чтоб я позволил кому-то еще сделать из меня раба…»

По здешним меркам кузница была огромной. Грон насчитал не менее четырех горнов, причем к двум из них вели воздуховоды от огромных мехов, обслуживаемых четырьмя рабами. А у двух были собственные меха поменьше. Рабы были прикованы к стенам и наковальням толстыми бронзовыми цепями.

— Ну ты, сопляк, — Грона двинули в бок, — чего рот разинул. — В голосе слышалось удовлетворение, видимо, надсмотрщик гордился кузницей. Она была самой крупной в Аккуме, городе, известном своими кузницами. Сколько раз он приводил таких вот мускулистых увальней, разевавших рот при виде этого чуда. Они были здоровыми, крепкими, но очень быстро начинали чахнуть, харкать кровью, и вскоре один из подручных кузнеца расклепывал железный обруч с ноги трупа, а он — Кривоногий Саттам — вновь ковылял на базар искать новых здоровых рабов, которые также сначала будут стоять в дверях кузни разинув рот. — Чего, никогда не видел нормальной кузни?

— Вытяжка у вас слабая, оттого весь жар от горнов обратно в кузню задувает. — Грон пробурчал это, чтобы уесть надсмотрщика, но стоявший за соседней наковальней здоровенный мужик в кожаной коламе вдруг опустил молот и повернулся к Грону:

— Кто такой?

Надсмотрщик торопливо проковылял вперед:

— Новый молотобоец, господин. Только что купил у ситаккцев, всего за десять медяков!

— Молотобойца за десять медяко-о-в? — протянул хозяин, с сомнением разглядывая Грона.

Но надсмотрщик не уловил сомнения в голосе и радостно закивал.

— Да еще у ситаккцев… Кого они тебе всучили, Кривоногий?

Тут, видно, и до надсмотрщика дошло, что столь низкая цена существенно выходит за границы его способностей к торговле. Он побледнел от страха и злобно и испуганно посмотрел на Грона.

— А впрочем, больно молодой. — Хозяин обтер краем длинной коламы лицо и руки и бесцеремонно ощупал Грона, заглянул в рот и даже раздвинул ягодицы. — Не кастрат и не из этих, одни предки знают, почему они так продешевили. Так что ты там говорил про вытяжку, раб?

Грон пожал плечами:

— Если уменьшить свод и удлинить трубу над горном, то весь жар будет оставаться внутри, поковка будет быстрее греться, да и в кузнице будет намного прохладней.

— Хм. — Хозяин повернулся к горну и долго рассматривал его, склоняя голову то к одному, то к другому плечу. — Может, ты и прав, раб, но я скорее отрублю себе руку, чем позволю какому-то рабу насмехаться над тем, что построили мои предки. Так что ты сегодня до вечерней зари без воды — понял?

Грон промолчал, а хозяин ткнул рукой в сторону наковальни и крикнул:

— Эй, Угром, прикуй-ка его ко мне, посмотрим, что умеет этот умник.

Первый день в кузне показался Грону настоящим адом. Тело еще болело, к тому же с непривычки он быстро потянул мышцы. Так что если бы он две недели не махал колуном на дровяном дворе в храме славного города Тамариса, то неизвестно, как он дожил бы до заката. Жара в кузне стояла страшная, и все — кузнецы, подмастерья, рабы — то и дело прикладывались к чану с солоноватой водой, который неутомимо наполнял обливавшийся потом колодезный раб, рысью носящийся от колодца до чана с бадьями на плечах. Когда хозяин последний раз ударил молотком и зычно рявкнул: «Закат!» — Грон чуть не грохнулся рядом с наковальней. А хозяин пристально посмотрел на него и кивнул надсмотрщику:

— Дай ему воды. — Посмотрев, как Грон осторожно пьет, маленькими глоточками, полоская рот, он одобрительно кивнул и, дождавшись, когда он закончил пить, спросил: — Работал в кузне?

Грон молча кивнул.

— Заметно. — Хозяин повернулся к надсмотрщику. — Эй, Кривоногий, пожалуй, ты провернул неплохую сделку, может, в следующий раз послать тебя покупать железо и медь? — И он громко заржал, перекрывая гулкие голоса остальных обитателей кузницы. Отсмеявшись, он скинул с себя вонючую коламу, сунул ее в корзину у входа и, приподняв огромный шестиведерный чан, наполненный колодезным рабом, опрокинул его содержимое на себя.

Раб-бадья безучастно смотрел, как на полу разливаются результаты его дневных трудов, — видимо, такая картина была привычной. Хозяин звучно выпустил газы из желудка, похлопал себя по объемистому животу и вышел из кузни. Рабы опустились на пол у своих мест.

— Откуда ты, новенький? — окликнул кто-то.

— С ситаккской галеры, — усмехнулся Грон.

— Это мы слышали, а как попал к пиратам?

Грон грустно мотнул головой. Здоровенный чернявый раб, работавший молотобойцем за соседней наковальней, махнул рукой:

— Не лезь к человеку, захочет — расскажет, ему еще отойти надо, сам знаешь, каково на ситаккской галере: эти шакалы друг другу готовы глотки перегрызть, а пленнику…

От двери послышался шум, потом на пороге возникла дородная девица в добротном платье, с губами, подмазанными соком кленеи, и подведенными сажей глазами. Оглядев кузницу, она заметила Грона, и ее губы растянулись в улыбке, показав мелкие острые зубки.

— Э, да у нас новенький.

— Ягана! — со двора раздался зычный голос хозяина, но девица, не обратив внимания, подошла к Грону и провела рукой по его груди:

— Да ты симпатичный, — она зазывающе засмеялась, — и такой молоденький…

Со двора снова послышался рев хозяина. Девица надула губки и поморщилась, но тут же сладенько улыбнулась и шаловливо стиснула в кулачок руку, успевшую уже спуститься до низа живота.

— Ладно, дорогой, после поговорим. — Она отвернулась и пошла к двери, призывно покачивая бедрами.

— Ну, пропал парень. — Чернявый сумрачно помотал головой и пояснил: — Это жена хозяина, та еще дрянь. Блудливая, как кошка. И деваться некуда, откажешь — со свету сживет, хозяину житья не будет, пока тебя не сгноит, а попользуешь — хозяин взбеленится. Вообще-то она его в руках держит, но когда ты ей надоешь, тут тебе и конец — хозяин тебе этого ни в жизнь не простит.

— И что, часто она так?

— Из рабов нет, а так почитай каждый день по тавернам шляется.

— И хозяин терпит?

— А куда деваться? Говорят, попервости он было попытался ее зажать, так она ему неделю ни минуты спать не давала. Он уже молотка в руки взять не мог. Похудел, кожа с брюха свисала. Она ж своей маткой любого мужика угробить может сей секунд, зверь, а не баба. Так что, когда на стороне, — он ничего, терпит, но уж коли здесь — так всю свою злость… — И чернявый обреченно махнул рукой. — Не жить тебе, парень.

— Привет, вонючки.

На пороге появились несколько женщин с котлами, из которых пахло чем-то съедобным.

— О, у нас новенький. — К Грону устремились три дамы не первой свежести.

Он мысленно застонал — в его состоянии страшно было даже подумать о том, чтобы хотя бы пошевелить ногой, а его мужское достоинство сейчас не поднял бы и ворот, прикрепленный к потолку кузни.

— Оставьте парня, мокрощелки, вам бы все на мужике прыгать, не видите, еле живой. — Чернявый повернулся к Грону, протягивая миску с похлебкой. — На вот, похлебай. — Видимо, он решил опекать Грона, и тот был ему благодарен за подобную заботу.

Грон через силу съел всю миску и выхлебал столько же воды. Кухарки разобрали более привычных к работе кавалеров, и вскоре кузница наполнилась женскими стонами и всхлипами. Где-то через час девицы, получив свою долю удовольствия, приволокли отхожее ведро и удалились. И Грон провалился в тяжелый сон без сновидений.

Наутро он проснулся оттого, что кто-то всем телом навалился ему на грудь. Руки сработали автоматом: Грон врезал напавшему по горлу и, перекатившись по полу, попытался вскочить на ноги. Но тут цепь исчерпала свою длину, и он рухнул на пол, чудом не разбив голову о наковальню. Грон на мгновение замер, потом подтянул ноги и встал на колени. У места, где он лежал, хрипела и сучила ногами одна из кухарок, остальные ошеломленно смотрели на разыгравшуюся сцену. Грон прыгнул к ней и начал массировать горло, одновременно надавливая на грудную клетку. К счастью, со сна рука дрогнула и удар пришелся вскользь, поэтому вскоре она очухалась. Окинув его испуганным взглядом, кухарка на четвереньках отползла в сторону и, только когда между ней и этим странным рабом оказалась тяжелая наковальня, торопливо поднялась на ноги и выбежала из кузни. Остальные принялись разливать похлебку по мискам, опасливо поглядывая в его сторону.

— Э, парень, да ты, видимо, не только в кузне работал. — Чернявый задумчиво покачал головой, передавая ему миску. — Ишь как баб отшивать научился.

Над шуткой никто не засмеялся.

Всю неделю Грон работал с хозяином. Руки сами вспомнили многое, да и в голове кое-что осталось, так что он постоянно ловил себя на мысли, что многие вещи делал бы не так. Дед Потап дал внуку хорошую школу. Но, памятуя о судьбе своего первого предложения по усовершенствованию, в результате которого он на весь день остался без воды, Грон больше помалкивал и мерно колотил молотом по указанным хозяйским молотом местам. К концу четверти он почувствовал, что втянулся. Кухарки хотя и до сих пор посматривали на него с опаской, но начали снова жеманно похихикивать, глядя в его сторону. Он почувствовал, что и сам не прочь позабавиться. Последний раз он имел женщину три месяца назад, и хоть ту ночь невозможно было забыть, но молодое тело, попробовавшее любовных игр, требовало свое. Однако однажды вечером, когда он уже был готов ответить на грубоватое жеманство кухарок, на пороге кузни появилась хозяйка. Хозяин пополудни отправился в порт сговариваться о покупке железных и медных слитков, а вечером вернулся измотанный торговлей и неуемным употреблением молодого вина, которым она сопровождается, и пораньше завалился спать. Угром, старший кузнец, воспользовался случаем и тоже закончил работу пораньше и ушел домой. Рабы предвкушали долгий отдых — и на тебе… Хозяйка окинула кузню равнодушным взглядом, от которого кухарки съежились и будто растворились в горячем, прогорклом воздухе, и, растянув губы в слащавую улыбку, направилась к Грону. Тот молча смотрел на нее. Она была миловидна, располневшая фигура все еще сохраняла форму. Полные, слегка вывернутые губы растянулись в призывную улыбку.

— Говорят, ты калечишь девушек, которые собираются с тобой поиграться, дорогой? — Она подошла к нему и стянула с него набедренную повязку, потом замерла, оценивающе разглядывая его фигуру. — Что ж, может, моей мохнатой киске это понравится, она так давно не чувствовала настоящего мужчину. — С этими словами хозяйка томно потянулась и, поигрывая бедрами, стянула с себя одежду. Когда платье мягкой кучкой упало на пол, она оглядела себя. — А ведь я красива, дорогой. — Она провела ладонями по бедрам, животу и приподняла полные груди. — Тебе нравится моя грудь, дорогой?

Грон разозлился. Он шагнул к ней и, схватив за грудь, повалил на наковальню.

— Вот здесь я бью молотом, милая. — Грон раздвинул ей ноги и сунул руку. Хозяйка вскрикнула. — А сейчас я буду бить чем-то другим, но ты, как слиток железа, будешь плющиться под моим инструментом, милая. — И он начал ее ласкать, грубо, резко, как ей, по-видимому, нравилось.

Она стала извиваться на наковальне, стонать, потом вопить. Когда она кончила последний раз, Грон резко оттолкнулся и шагнул назад. В кузне стояла тишина. Грон повернул голову и увидел хозяина. Тот стоял в дверях с всклокоченными волосами и смотрел, как его жена все еще корчится от наслаждения на его наковальне на глазах у всех рабов. Потом резко повернулся и вышел. Хозяйка судорожно всхлипнула еще раз и сползла на пол. Уставившись на Грона мутным взглядом, она подобрала платье, поднялась и, шатаясь, побрела к двери. В дверях она остановилась и прошептала:

— Ты за это заплатишь, — потом повернулась и нагишом вышла в ночь.

После той ночи жизнь Грона превратилась в настоящий ад. Хозяин не давал ему продыху весь день, а вечером появлялась хозяйка. Она возникала на пороге, когда хозяин опрокидывал на себя бадью, и провожала его нетерпеливым взглядом. Стоило ему переступить порог, она скидывала платье и неистово набрасывалась на Грона. После третьей ночи он понял, чего она добивалась. До сих пор она властвовала над всеми мужиками, которые встречались ей на пути. Она могла выжать мужика, как головку сыра, и, усмехнувшись, уйти к следующему, а могла милостиво одобрить его старания и позволить заснуть под ее жарким боком. И вот появился кто-то, кто сам довел ее до полного бессилия. Она не могла этого простить. Раздавить, растоптать Грона стало ее целью. Она жаждала этих любовных схваток, как наркотика. Грон, не успев отдышаться, попадал в объятия, дышащие страстью и ненавистью. Он был вынужден вспомнить все, чему обучила его Тамара. Он должен был каждую ночь изматывать, обессиливать эту женщину, чтобы хоть немного поспать, потому что с утра хозяин принимал эстафету своей жены. Но к исходу четверти он понял, что больше не выдержит. В эту ночь хозяйка ушла, когда восток уже начал светлеть. Ее шатало как пьяную, но она остановилась на пороге и бросила на Грона торжествующий взгляд. Когда в кузне появился хозяин, Грон поднялся и тяжело подошел к нему:

— Я знаю, хозяин, ты считаешься мастером по мечам.

Тот окинул его злобным взглядом и врезал кулаком по губам.

— Я не разрешал тебе говорить, раб.

Грон утер кровь и сплюнул сгусток.

— Я могу сделать меч, который перерубит твой.

Вся кузница замерла. Хозяин прищурился:

— Что ты сказал, раб?

— Я знаю секрет, как сделать меч, который с одного удара перерубит твой.

Хозяин задумчиво посмотрел на свой кулак.

— Это дорогой секрет, раб, и что ты просишь взамен?

— Вольную!

Хозяин вздохнул, окинул взглядом замерших рабов, подмастерьев, надсмотрщика, потом кивнул:

— Хорошо, если ты сделаешь такой меч, я дам тебе вольную.

Когда вечером хозяйка подошла к наковальне Грона, тот резко, без размаха врезал ей ладонью по лицу. Хозяйка взвизгнула и упала. Грон сплюнул и заорал:

— Пошла вон, сучка, достала! — И отвернулся.

Хозяйка ошеломленно поднялась на ноги и бросилась к выходу. А вся кузня провожала ее ухмылками. Грон получил отсрочку и шанс на выживание. Оставались пустяки — по памяти из подручных материалов изготовить булатный клинок. Или совершить еще какое-нибудь чудо. Для разнообразия.

Грон отложил в сторону точильный камень и устало привалился к стене. Длинный обоюдоострый меч с узким ромбовидным лезвием лежал на струганой доске, играя крупным коленчатым узором в отсветах горна. Грон смертельно устал за прошедшие две луны. Все приходилось делать с нуля. Он таки реконструировал дымоход, и сейчас в кузне было немного свежее, чем прежде, но, несмотря на это, Грон чувствовал, что находится на последнем издыхании. Хозяин пока держался, справедливо полагая, что столь большая удача стоит потрепанных нервов, но яростная ненависть хозяйки, казалось, была способна снести любые преграды. Грон стал отверженным. Все, кто перекидывался с ним хотя бы словом, тут же включались хозяйкой в список врагов. Исчез чернявый горновой, исчезла бедная кухарка, которой он врезал по горлу, исчез раб-бадья — хозяйка посчитала, что он слишком активно таскает воду для Грона, совершенно не приняв во внимание, что в кузнице работали еще два десятка человек, и в том числе ее собственный муж. На грани оказался Угром, которому сам хозяин приказал не отходить от Грона ни на шаг, подмечая и запоминая каждую мелочь. Но сегодня должен наступить решающий час. Грон вздохнул и вновь потянулся за точильным камнем. Хозяин уже получил от него достаточно много. Вряд ли где еще в этом мире владели технологией газовой цементации. Грон усмехнулся. Судя по тому, что он видел в этой кузнице, здесь вообще не делали искусственной цементации. Поэтому на оружие шло только атланторианское железо, — видно, их руды были насыщены углеродом. Хозяин же дал Грону немного венетского, о чем Грону доверительно сообщил Угром. Но Грон решил максимально точно повторить процесс, который однажды уже произвел под руководством деда Потапа. С того времени он многое узнал о цели каждого действия, предпочтительном составе флюсов, растворе кислоты для травления, но ни разу с той поры не делал этого своими руками. Булат вроде бы получился. Когда после нескольких суток непрерывного подогрева и ковки легким кузнечным молотком Грон позволил мечу остыть и, помолившись всем знакомым и незнакомым богам, приступил к травлению, тот, умывшись в кислоте, блеснул в глаза своему создателю золотистым отливом и щегольским коленчатым узором. Но даже сейчас Грон боялся поверить, что что-то получилось. Несмотря на явный булатный рисунок, его бросало то в жар, то в холод, когда он представлял, как меч разлетается на куски при первом же ударе. Он тянул время, то полируя меч, то оттачивая кромку, то вырезая из зуба кита накладки на рукоять, то обвивая гарду серебряной проволокой. Но сегодня он понял, что наступил решающий день. Если сегодня он не выйдет из этой мастерской, то вряд ли встретит завтрашний рассвет. Грон вздохнул, отложил точильный камень и, тщательно вытерев лезвие тряпкой, повернулся к Угрому:

— Ну что ж, старшой, зови хозяина.

Угром, за время совместной работы успевший проникнуться уважением к Гронову мастерству, широко улыбнулся:

— Ну наконец-то, а то мне стало казаться, что ты никогда не решишься. — Он отложил молоток, вытер руки о фартук и хлопнул Грона по плечу. — Не бойся, у тебя все получится. — После чего вышел из кузницы.

Хозяин появился через четверть часа. Угрома нигде не было видно, и Грон немного расстроился. Он хотел, чтобы старший кузнец тоже присутствовал при испытании. Но делать было нечего. Хозяин остановился на пороге, молча обвел кузницу взглядом и кивнул кому-то за дверью. Из-за его спины возникли четверо крупных мужиков, по внешнему виду напоминавших пиратов и вооруженных копьями и палицами, и стали деловито выгонять свободных работников. Возник небольшой шум. Присутствовать при испытаниях хотелось всем, но хозяин звучно рыкнул, и народ попритих. Последние две недели хозяин благодаря усилиям своей супруги легко впадал в бешенство, а попадаться ему под горячую руку никому не хотелось. Наконец в кузне остался только десяток прикованных к стенам и наковальням рабов, и гости хозяина, и… хозяйка. Грон поймал ее торжествующий взгляд и усмехнулся. Что ж, он предполагал, что в конце его ждет какая-то подлость. Он окинул взглядом присутствующих. Четверо с копьями, сам хозяин, хозяйка, гость в цветастом венетском халате с поясом ситаккского капитана и жирный тип с бегающими глазками, напоминающий скупщика краденого или торговца рабами. «Если хозяин не приготовил еще какого-то сюрприза, с этим мы справимся». Когда суматоха улеглась, хозяин развернул тряпицу и взял в руку прекрасный бронзовый клинок. Тот тускло блестел потемневшими боками. Грон мысленно выругался. Меч из местного железа разрубил бы даже булат средней руки. Но хорошо прокованная твердая бронза… Такие клинки могли достигать прочности легированной стали. Черт, если бы сразу знать, что здесь умели делать «темную» бронзу. Грон порывисто вздохнул и поудобнее перехватил меч. Хозяин вытянул руку в сторону и торжествующе улыбнулся:

— Давай, раб, показывай свое творение. И помни, ты должен перерубить клинок с одного удара.

Грон отрицательно покачал головой:

— Я не буду бить по висящему клинку. Отдай свой меч одному из воинов, — кивнул Грон в сторону копейщиков, — и пусть он заслонится от моего удара.

Хозяин возмущенно взревел и попытался что-то сказать, но гость в венетском халате его опередил:

— Ха! Это справедливо. Эй, Аттам, возьми меч.

Хозяин понуро отдал меч и шагнул назад. Аттам внимательно окинул меч взглядом профессионала. Восхищенно цокнул языком и пренебрежительно кивнул Грону. Грон вспомнил, как учил его Люй: «Направь всю силу на острие меча. Ты не человек, ты придаток своего клинка. Удар должен быть один, второго ты сделать не успеешь». Он поднял меч, откинул руку назад и расставил ноги. Корпус пошел назад, напрягая мышцы плеч и торса, будто плечи гигантского лука. Наконец меч замер в крайней точке. Воин приподнял свой и направил на Грона, держа его чуть под углом. Ему надо было лишь отбить меч, и он не собирался облегчать Грону задачу. Воздух загудел, раздался звон, хруст, и верхняя треть бронзового меча с громким звоном воткнулась в полку с кувшинами. Кувшины дрогнули от удара, но удержались на месте. В кузнице повисла напряженная тишина. Грон, едва успевший остановить удар, шумно выдохнул, опустил меч и громко произнес:

— Я — свободен!

Гости восхищенно рассматривали клинок. Хозяин сделал шаг вперед и протянул руку:

— Дай сюда.

Грон внимательно посмотрел в его злобные глазки, блестевшие плохо скрываемым торжеством и, размахнувшись, перерубил цепь, приковывавшую его к наковальне. Хозяин, резко отпрыгнувший при замахе, растерянно посмотрел на обрубок и заорал:

— Убейте его, капитан!

— Ты слишком торопишься, уважаемый. — Голос торговца был полон елея. — Ты обещал продать мне этого раба, если я захочу его купить.

Грон деланно-недоуменно тряхнул головой и произнес:

— Этот человек обманул вас, господин, он не может меня продать, он обещал мне вольную, если я сделаю меч, который с одного удара разрубит его меч.

— Ах, — укоризненно покачал головой торговец, — это он тебя обманул, юноша, и не только с вольной, это же был не его меч. Меч, который ты только что разрубил, был выкован в кузницах Работора, и сделали его горгосцы. Никто лучше их не может работать с бронзой. Но не печалься, люди часто обманывают друг друга, и боги в милости своей, как правило, прощают их за это. Поступи и ты подобно богам.

Грон искривил губы в хищной улыбке:

— Не все обладают терпением богов, мудрый человек, и я не принадлежу к их числу. Но я благодарю тебя за заботу о моей душе.

Торговец посмотрел на него долгим взглядом и повернулся к хозяину:

— Ты прав, достойнейший, его следует как можно быстрее убить.

Капитан не стал ждать окончания переговоров и заорал:

— Эй, стая! — По этому кличу в кузницу ворвалось еще около десятка вооруженных пиратов. — Вперед, акулы!

Грон левой рукой схватил с наковальни молот и метнул его в хозяина. Тот не успел уклониться и отлетел к стене, выплюнув из горла фонтан крови. В следующее мгновение Грон прыгнул вперед и взмахнул мечом. Противников было слишком много даже для него, однако вновь прибывшие не видели, на что способен его меч, к тому же никто из них не знал эту кузницу лучше его. А когда ворвавшиеся пираты зарубили двоих рабов, все оставшиеся схватили молоты, щипцы и все, что попало под руку, и принялись колотить нападающих. Они, конечно, не были воинами, и если бы с ними не было Грона, то не продержались бы и нескольких минут. Но все внимание пиратов было направлено на худого юношу, вооруженного длинным, не виданным в этих краях мечом. Поэтому кузнечные молоты довольно часто опускались на неприкрытые затылки. Через несколько минут в живых остался лишь забившийся в угол за большим горном толстый купец. Грон подошел к нему и, опершись на меч, вперил взгляд в побелевшее и перекошенное от страха лицо.

— Кто ты, о достойнейший?

Тот усилием воли унял дрожь и, поняв, что его не собираются немедленно убивать, несколько потешно вскинул подбородок:

— Я Амар Турин, торговец и судья кузнечного конца.

— Так ты пришел засвидетельствовать мою вольную?

Амар Турин с минуту вглядывался в глаза Грону, но, разглядев в них только равнодушную уверенность, судорожно вздохнул и с усилием кивнул:

— Да.

Грон обернулся к оставшимся в живых рабам.

— А что ты скажешь об этих верных людях, которые, не щадя собственной жизни, защищали ныне покойного хозяина… — Грон запнулся, увидев хозяйку, валявшуюся рядом с трупом хозяина. Ее голова была размозжена кузнечным молотом, — видно, кто-то из рабов припомнил ей все гадости последних месяцев, — и хозяйку от подлого нападения пиратов, которых он излишне доверчиво пригласил в свою мастерскую?

Толстяк фыркнул. Кто на Аккуме поверит в подобную чушь? Но, посмотрев на Грона, счел за лучшее согласиться.

— О да, свободный господин, они тоже заслуживают вольной.

— И ты готов объявить об этом на торговой площади?

За две луны Грон успел хорошенько разузнать обо всех местных юридических тонкостях оглашения вольной. Торговец заерзал. Но Грон смотрел неумолимо.

— Ну, насколько я знаю, — Амар Турин бросил взгляд на труп хозяйки, — у погибшего не осталось наследников… Так что это вполне возможно.

Грон отвернулся от торговца и прошелся вдоль кузницы, перерубая цепи рабов своим чудесным мечом. Когда распалась последняя, он повернулся и указал мечом на скромно стоящего в углу торговца.

— Братья-свободные, берите на руки этого достойного человека и несите на торговую площадь, дабы он мог подтвердить там ваше право на свободу.

Когда торговца весело, но довольно бесцеремонно взгромоздили на плечи, Грон поднял руку и, дождавшись, когда поутих восторженный гул голосов, веско произнес:

— Вы мудрый человек, Амар Турин, это доказывает, что вам удалось остаться в живых после сегодняшнего, но все может измениться, если вы позволите своему возмущению прорвать плотину вашей сдержанности. — С этими словами он с силой метнул меч. Тот пролетел всю кузницу и воткнулся в стену над головой торговца. Грон подождал несколько мгновений, пока торговец придет в себя. Потом подошел и выдернул меч. Это оказалось не так легко, но он справился. После чего он кивнул рабам:

— Вперед, нас ждет свобода.

Когда торговец хорошо поставленным голосом объявлял о вольных, коими боги одарили рабов кузницы покойного благородного Йотама, Грон вдруг припомнил, что за все время схватки не ощущал того прилива ярости, который так пугал его раньше. Он снова научился драться с холодной головой и спокойным отвращением к происходящему. Когда он осознал это, его вдруг захлестнула радость. Что ж, это время не прошло зря. Но сегодня он последний раз проснулся рабом. Больше он никогда не позволит сделать себя таковым. Он достаточно узнал об этом мире, чтобы больше не плыть как щепка по течению. Грон бросил взгляд на торговца, который, закончив речь, торопливо нырнул в толпу. Потом засунул под мышку завернутый в промасленные тряпки меч и двинулся за ним. Амар Турин глубоко ошибался, если считал, что от Грона можно так просто отделаться. Особенно от сегодняшнего Грона.

Часть II Познание мира

— Ну что же, достойнейший Грон, хоть я и не понимаю вашего решения, но у меня было достаточно времени, чтобы понять, что спорить с вами бесполезно. — Амар Турин важно захватил своими пухлыми пальцами широкую, как лопата, руку Грона и по аккумской традиции прижал ее к левой стороне груди.

Стоящий рядом Угром, ухмыляясь, протянул руку, научившись этому жесту у Грона. За спиной, скрипя сходнями, покачивался на волнах большой элитийский торговый корабль. Его хозяин, согласившийся по просьбе уважаемого Амара Турина взять Грона в охрану, нетерпеливо поглядывал на небо. Скоро начнет темнеть, и он хотел до темноты выйти за мол, чтобы в самое темное время пересечь ситаккские воды.

— Спасибо за добрые слова, благороднейший судья, но все уже решено.

Полгода назад Грон убедил торговца выложить половину средств за выставленную на публичные торги мастерскую покойного Йотама. Мастерская благодаря Грону была выставлена на продажу без обученных рабов и, благодаря уже старому хозяину, а скорее даже хозяйке, обременена изрядным количеством долгов. Поэтому цена была, можно сказать, смешной, и вторую долю приобрел достойнейший Угром, которого хозяин на время испытаний Гронова меча запер в подвал. Угрому все случившееся казалось чудом. Ему была уготована судьба раба. Хозяйка затянула его в свои сети еще до того, как появился Грон, и вынудила оставить немало долговых расписок у ткачей, ювелиров и банщиков. Угрому грозила долговая яма и продажа семьи в возмещение убытков. После гибели хозяина и хозяйки он впал в прострацию, ибо не видел выхода. А известие о продаже мастерской ввергло его в полную панику. Грону пришлось немало потрудиться, прежде чем он убедил Угрома занять у Амара Турина сумму, достаточную для покупки половины мастерской, а торговца уговорил дать эту сумму. Все получилось так, как Грон и рассчитывал. Партнеру достойнейшего Амара Турина кредиторы дали отсрочку, и сегодня в трюмах элитийского торговца лежало тридцать булатных мечей, а Угром вернул все долги. Грон за полгода отработал технологию и изготовил себе еще один меч, слегка напоминающий японскую катану, два десятка сюрикенов, два кинжала и сотню наконечников для арбалетных стрел (он сильно сомневался в своих способностях лучника, но намеревался в скором времени обзавестись арбалетом). Слава мастерской достойного Амара Турина распространялась со скоростью лесного пожара, и торговец изнывал от подспудного желания каким угодно образом устранить Грона и остаться единственным обладателем секрета булата, но, как человек прагматичный, понимал опасность подобных игр с Гроном и мирился с неизбежным.

— Ну что ж, достойнейшие, пора прощаться, я надеюсь, что наши планы увенчаются успехом и наша будущая встреча состоится. — С этими словами Грон двинулся по сходням на корабль, напоследок заметив быстрые взгляды, которыми обменялись торговец и капитан.

Грон усмехнулся про себя. Что ж, он ждал от Амара Турина чего-либо подобного и удивился бы, если б тот не попытался предпринять хотя бы одну попытку. Впрочем, и его последняя фраза тоже была совсем не безобидным прощанием.

— Я не знаю, какие у тебя дела с торговцами, чужеземец, но, коль ты нанялся в охрану, никто не будет стоять за тебя твою смену, — такими словами приветствовал Грона худой черноволосый венет — десятник охранников.

— Мое имя Грон, десятник, и я никогда не взваливал свою работу на других.

Тот окинул его скептическим взглядом.

— Прекрасно. Тогда, по традиции, твое время с полуночи до рассвета, но сегодня ты будешь стоять со мной. Я был бы полным тупицей, если бы доверил новичку вахту в ситаккских водах.

Грон кивнул и пошел вниз немного подремать перед вахтой. Сегодняшний день был суматошным.

Корабль оказался достаточно большим и неплохо вооруженным, чтобы плавать в этих пиратских водах, но ситаккские двойки могли взять на абордаж судно и побольше. Поэтому на ночную вахту встала увеличенная смена, состоящая из троих охранников и пятерых матросов. Ее возглавлял и сам капитан, и начальник стражи. Перед самым рассветом Грон тронул за плечо стоящего рядом с ним десятника и молча указал в сторону группы скал, выступавших из воды милях в четырех на запад. Тот прищурился и через мгновение заорал:

— Ситаккцы!

Начальник стражи развернулся к десятнику, проследил за его взглядом и поднес к губам дудку. Через несколько мгновений корабль наполнился голосами проснувшихся людей, топотом ног и скрипом разворачиваемых баллист. Спустя несколько минут на борту, обращенном к приближающимся ситаккцам, выросла стена щитов, за которыми укрылись лучники. На нижней палубе послышались гортанные крики и раздалось щелканье бичей. Тяжелые весла ускорили свое движение. Грон тронул десятника за плечо, но тот сварливо рявкнул:

— Отстань, молокосос.

— Ты не прав, старшой, я не молокосос. — Грон произнес это тем особым голосом, который еще не так давно заставлял Амара Турина багроветь и выкладывать золотые. — Я знаю эту публику, я плавал с ними две луны.

Десятник вздрогнул и удивленно повернулся к нему:

— Чужак на ситаккской галере?! — Он недоверчиво сощурился. — Клянусь душами предков, я слышал этой зимой странные байки о душе Хорки, вселившейся в чужака, и это было слишком невероятным, чтобы оказаться пустой болтовней.

— Сейчас речь не об этом. Как ты оцениваешь наши шансы?

Десятник смотрел на него недоверчиво, но ответ не требовал поворачиваться к Грону спиной или подставлять глотку, поэтому он пробурчал:

— Я думаю, мы достанемся им изрядно потрепанными и капитаны потеряют немало лой. Но я еще не встречал ситаккца, которого бы это остановило.

— Есть шанс вывернуться.

Десятник смерил его сумрачным взглядом.

— Знаешь… — он не решился назвать Грона сопляком, — я не доверил бы тебе и медного обола в день поминовения, но если ты не врешь… — И он, кивком приказав Грону следовать за собой, быстрым шагом двинулся к командиру охраны.

— Благороднейший, этот… стражник просит его выслушать.

— Нашел время для бесед, Айгор. — Командир охраны даже не оторвал взгляда от приближающихся ситаккских галер.

Грон негромко заговорил:

— Я знаю способ вывести из строя одну галеру, пока мы не разберемся с другой.

После этих слов капитан резко повернулся к Грону и смерил его недоверчивым взглядом, потом перевел взгляд на десятника:

— Хорки?

Десятник угрюмо пожал плечами:

— Пока он не сказал ничего путного.

— Ну что ж, оттого что мы его выслушаем, ничего непоправимого не произойдет.

Грон припомнил немало случаев как в пользу, так и категорически против такого мнения. Но это давало ему шанс, а значит, он должен был им воспользоваться в полной мере. До сих пор ни в этом мире, ни в прошлом жизнь никогда не давала ему второго шанса.

Через час торговец шел навстречу двум ситаккским галерам и капитан сквозь зубы материл этого чужеземца, который толкнул его на подобное безумие. Ситаккцы разошлись широким фронтом, чтобы предоставить возможность одной из галер в случае необходимости врезать тараном в широкий борт торговца. Впрочем, судя по всему, не стоило зря портить добычу. Корабли сходились, и ситаккцы стали замечать нечто непривычное в предстоящей схватке. Обычно торговцы старались держать относительно небольшую скорость, чтобы дать своим баллистам и лучникам возможность бить точнее и нанести нападавшим наибольший урон. Этот торговец шел полным ходом. Создавалось впечатление, что он сам своим тупым носом собирается протаранить пиратскую галеру. В последний момент ситаккец, почувствовав неладное, попытался отвернуть, но было уже поздно. Капитан остервенело заорал:

— Давай!

И десятник, отчаянно надувая щеки, засвистел в свою дудку. По этому сигналу десятки моряков и стражников вцепились в тяжелые весла левого борта и втянули их внутрь. Это было невероятно — длинные весла всегда закреплялись кожаными ремнями или канатами. На ситаккской галере Грон ни разу не был свидетелем того, чтобы корабли проходили борт о борт. И нападавшие, и защищающиеся берегли борта. Потерять весла означало положиться на милость Отца ветров, а этот бог всегда был слишком своенравным, чтобы полагаться только на него. Даже ситаккцы, которые построили ему храм на своем острове, и то не могли долго надеяться на его милость. Гребцы правого борта навалились, и торговец грянул своим левым бортом о низкий борт пиратской галеры. Послышался страшный треск, и весла левого борта пирата разлетелись в щепки. Грон кивнул десятнику, и пара дюжин горящих факелов упали на палубу и парус пирата. Еще несколько гребков — и торговец, скрежеща бортом, прошел вдоль пиратской галеры и оказался в чистой воде. Капитан второй галеры дернул себя за бороду и буркнул:

— Сдается мне, я уже встречал подобные штучки с огнем. — Он повернулся и рявкнул надсмотрщикам: — Эй, поторопите этих медуз, я не хочу упускать такую добычу. Эти парни перехитрили сами себя, у них по левому борту не должно остаться ни одного целого весла.

Торговец, будто оправдывая это предположение, двигался, подняв весла правого борта. Весельные порты левого борта оставались пусты, а вдоль бортов покореженной галеры плавали деревянные обломки. Галера быстро нагоняла движущийся по инерции корабль. Из-за тупоголовости лидера, попавшего в такую скверную ситуацию, второму пирату надо было зацепиться за корму торговца и попытаться подтащить его поближе к первой галере. Потому что в одиночку справиться с таким большим судном у пирата было мало шансов.

— Веселей, крысиная немочь, если мы не вцепимся в них через двадцать гребков, я посажу надсмотрщиков на весла вместе с рабами! — Капитан вцепился в борт, яростно уткнув горящий взгляд в приближающегося торговца.

Его «акулы» уже сгрудились на носу у абордажных мостков. Капитан глянул назад. На второй галере затушили пламя и лихорадочно перетаскивали весла с другого борта. Капитан осклабился. Ну что ж, возможно, эти черепахи успеют до конца схватки, но будь он проклят, если они получат равную долю. Он опять повернулся к элитийцу, тот явно готовил еще какую-то пакость. При обычном развитии схватки с борта элитийца уже должны были бы плотным потоком лететь стрелы и ядра баллист. Но сейчас все было тихо. Вдруг у самого обреза кормы на борт вспрыгнул какой-то человек. Он был обнажен и держал в руке странного вида меч: тот был почти на локоть длиннее старого доброго аккумского и на два пальца уже горгосского. «Акулы» удивленно замерли, пара лучников, напряженно ловившая малейшее движение на борту элитийца, рванула тетиву, но странный меченосец двумя неуловимыми движениями кисти отбил выставленным вперед мечом обе стрелы. В напряженной тишине капитану вдруг резануло по ушам хриплое, с надрывом дыхание рабов и шумный всплеск весел. Потом Загамба, стоявший за спиной капитана, заорал:

— Хорки!!!

Фигура исчезла, и в следующее мгновение с борта элитийца раздался гулкий хлопок баллистной тетивы. И тут же показался необычный снаряд. Два баллистных ядра были упакованы в плотные кожаные сетки и соединены вереницей кожаных ремней. Оцепеневшие «акулы» молча смотрели, как этот снаряд приближается к толпе, сгрудившейся на носу, и врезается в нее, опрокидывая ремнями стоящих пиратов, выворачивая руки и рвя гортани. Когда ядра рухнули в море с противоположного борта, утянув за собой три запутавшихся тела, а вся абордажная команда валялась на палубе, сверху упали веревки и произошло то, чего никогда еще не происходило в этих водах. Торговец пошел на абордаж пирата. Люди в доспехах стражников, полуголые матросы с кривыми ножами, купеческие приказчики, остервенело вопя на все голоса, горохом сыпались на палубу ситаккца и лезли вперед. Половина абордажников была зарублена, даже не успев подняться на ноги. Остальные тупо отбивались, не понимая, как такое могло произойти. Но когда в самой гуще схватки возник рослый воин с тем необычным мечом, разрубая лучшие аккумские щиты и срубая концы аккумских мечей, кто-то вновь тоскливо и безнадежно заорал:

— Хорки!

И капитан понял, что все кончено. Никто из его «акул» не рискнет убить Хорки — и это защищало его лучше любых доспехов. Капитан зло сплюнул и вытащил меч, отшвырнув богатую перевязь. Боги определили ему долю — стать первым ситаккским капитаном, которого взял на абордаж торговец. Что ж, но никто не может заставить его остаться живым капитаном, а в этом случае что ему до проклятия Хорки? Пираты шарахались от Грона, стараясь не касаться его мечом, боясь даже поцарапать кожу. Грон в полной мере пользовался этим преимуществом, рубя, как мясник, направо и налево, не отвлекаясь на защиту, и поэтому едва не оказался подколотым на меч, как жук на булавку. Капитан рубанул его, поднырнув под широкий замах. Грон не успел отбить атаку и только дернулся в сторону. Бронзовый меч с витой, обтянутой кожей рукоятью полоснул по плечу и оставил глубокую царапину на предплечье. Среди пиратов кто-то восторженно заорал, а Грон перекинул меч в левую руку и отпрыгнул назад. Внезапно схватка прекратилась, рубящиеся пары распались, а пираты и торговцы, побросав своих противников, разбежались, освобождая место для главного боя. Увидя кровь, залившую руку Хорки, пираты воодушевились, а до стражников и матросов вдруг начало доходить, что они пытаются взять на абордаж ситаккскую галеру.

— Я пущу тебе кишки, чужак, и мне плевать, Хорки ты или нет. — Капитан презрительно харкнул на палубу и рубанул мечом воздух перед собой.

Грон бросил взгляд за борт: вторая галера медленно подгребала к сцепленным абордажными крючьями кораблям. С капитаном следовало кончать быстро.

— Не так давно я сделал себе меч, капитан. — Грон медленно двинулся по кругу. — Сегодня я решил дать ему имя. Хочешь знать, как я его назову?

Капитан ухмыльнулся и прыгнул вперед. Грон упал на колени, поднырнул под сверкнувшее лезвие и рубанул. Этот удар назывался «открыть шкатулку», его использовали викинги, когда требовалось задавить, смять, испугать противника. Клинок вошел в грудь капитана на уровне левого соска, и все время, пока тело по инерции двигалось вперед, клинок смещался вниз, разрубая ребра. Когда то, что было пупком, уткнулось в гарду, Грон развернул лезвие и оттолкнул тело, направив режущую кромку к правому соску. Тело капитана рухнуло на палубу, но не плашмя — верхняя часть туловища стояла на вырубленном из спины позвоночнике.

— Пожалуй, я назову его «Возвращатель долгов». — Грон поднял глаза на оцепеневших от ужаса пиратов и, обводя их ледяным и оттого еще более страшным взглядом, произнес несколько громче: — Я думаю, всем понравится такое название.

Это оказалось последней каплей. «Акулы», давя друг друга, бросились к борту и посыпались вниз. Через несколько мгновений на палубе остались только нападавшие. Грон почувствовал, как его покидает горячка боя, и повернулся к трупу капитана. Сейчас это зрелище производило жуткое впечатление, он вздрогнул и с трудом отвел глаза. Потом почувствовал, как пища поднимается по пищеводу, и через мгновение он уже блевал на палубу. Полковник Пушкевич, проживший долгую и жестокую жизнь, прошедший войну, борьбу с бандеровцами, своими руками убивший несколько тысяч людей, которых он считал врагами, стоял над трупом очередного своего врага и блевал от вида того, что сам сделал с ним несколько минут назад.

— Значит, не останешься. — Капитан торговой стражи с сожалением хлопнул ладонью о скобленую поверхность стола. — Ну что ж, в столице ты сможешь, конечно, выбирать из большего числа предложений, но если захочешь вернуться… — Капитан многозначительно посмотрел на Грона, потом шумно выдохнул и поднялся: — Ну, удачи, — и, махнув рукой, вышел из таверны.

Грон сгреб со стола кружку с кислым, дешевым пивом и задумался. Предложение капитана было довольно заманчивым. Не говоря уж о том, что стать десятником торговой стражи было очень выгодно. Прямой путь к богатству и славе, ковровая дорожка на самый верх. Но… Грон тяжело вздохнул. Ему совсем не хотелось быть наверху в этом мире, он хотел переделать его в соответствии со своими вкусами. А если так, то лезть наверх было еще рано. Он отхлебнул пива и попытался подвести итоги. Он жив, здоров, свободен, вооружен, в кармане звенят несколько монет. В общем, он в порядке. Грон припомнил, как пытался расспрашивать заггров — там, на Аккуме, потом здесь, в порту, и улыбнулся. А он-то надеялся, что они что-то прояснят. Все, кто ему попадался, были либо слегка тронувшимися, либо бродягами по зову души, либо проходимцами. Грон еще шире растянул губы в кривой улыбке, вспомнив, как один такой долго убеждал его, что для записи Книги Мира существует особый тайный язык. Грон попросил его написать что-нибудь, а потом почти четверть часа сидел и ломал голову над сложнейшим шифром, пока до него наконец не дошло, что тот проходимец просто был неграмотным и накалякал ему ничего не обозначающие каракули. Из двоих старших заггров, которых он попытался «расколоть», один был мягким, добрым старичком, а другой — сварливым стервецом, но и один и другой давно плюнули на всякие глупости вроде Книги Мира. Грон снова вздохнул. Если и были среди заггров какие-нибудь посвященные, то они явно не таскались по дорогам в традиционном одеянии. Он поставил пустую кружку и задумался. Чтобы заняться этим миром, стоило его узнать немножко получше, а потом — подбирать людей. Закон горы: чем крепче основание, тем выше вершина. То, что в прежней жизни он почти никогда не терпел неудач, в немалой степени объяснялось тем, что всюду, где бы он ни был, он создавал себе команду. Именно создавал: отбирал людей, будто руду, а потом плавил и ковал, испытывая на прочность, верность, честность. Многие из тех, кого он знал еще растерянными новичками, впоследствии стали крупными военачальниками, известными политиками и удачливыми предпринимателями. Несколько месяцев рядом с ним давали им много больше, чем любой университет. Пришла пора и в этом мире возводить свою гору. Грон вздохнул. По уму следовало бы исчезнуть. Ему сейчас совсем не нужен шум вокруг его скромной персоны. То, что он проблевался на палубе после боя, изрядно подпортило его героический ореол, но он прекрасно знал, что это забудется и по припортовым забегаловкам скоро пойдут гулять цветистые слухи, в которых количество кораблей врага увеличится в несколько раз, а его рост и размеры меча вырастут до неузнаваемости. Однако всегда есть возможность наткнуться на знакомого. Так что самое время залечь на дно, причем где-нибудь подальше от портовых городов. Грон покосился на тяжелый сверток, в котором было заботливо укрыто завернутое в масляные тряпки оружие. Нет, воин, как, впрочем, кузнец или матрос, в качестве временной роли не подойдет.

У входа в таверну раздался шум. Грон бросил взгляд в сторону дверного проема. В дверях стоял здоровенный чернявый мужик и оглушительно хохотал, а перед ним воодушевленно скакали полдюжины оборванцев.

— Вы, падаль, не надейтесь получить работу. Мне нужны крепкие мужики, а вы свалитесь после первой руки лиг. — Он вновь захохотал, а оборванцы возмущенно завопили. — Ладно, трупоеды, я готов принять того, кто удержит мою руку, хотя бы пока мой плевок не упадет на пол.

Оборванцы попритихли, потом один из них сорвал с головы обрывок платка, заменявший ему головной убор, и, шмякнув им об пол, закатал рукав:

— Давай, хозяин!

Мужик ухмыльнулся, неторопливо подошел к столу и, усевшись на лавку, поставил правую руку на стол:

— Ну давай, падаль.

Оборванец выставил худую жилистую руку и захватил ладонь соперника. Тот вновь ухмыльнулся и задрал лицо к потолку. Таверна замерла. Мужик надул щеки и шумно харкнул. По таверне пронесся возглас, но прежде чем плевок шмякнулся на земляной пол, оборванец рухнул со скамьи, вопя и пытаясь вырвать вывернутую руку. Вся таверна восторженно завопила, а чернявый, выпустив руку оборванца, поднялся на ноги и, швырнув золотой на прилавок, громко рыкнул:

— Всем пива, а этого трупоеда напоить до отвала. — После чего он вальяжно махнул рукой и вышел наружу.

Грон, подхватив котомку и сверток с оружием, тихонько выскользнул вслед за ним. Мужик шел сквозь толпу как ледокол, и поэтому Грону не составляло труда незаметно следовать за ним. До вечера мужик обошел еще три таверны и в каждой выворачивал руки оборванцам и ставил выпивку. Справедливости ради стоило отметить, что он старался выбирать достойных противников. Впрочем, таковых не оказалось. Когда солнце село, мужик вышел из последней, бросил взгляд на небо, смачно высморкался и двинулся по улице вверх, на холм, в сторону постоялых дворов, принимающих вьючные караваны, пришедшие с далекого севера и даже с перевалов. Грон дождался, когда они свернули в пустынный переулок, и прибавил шагу. Мужик явно был доволен проведенным днем. Он что-то фальшиво напевал себе под нос. Грон догнал его и негромко позвал:

— Господин…

Мужик резко обернулся, отпрыгнул в сторону и выхватил горгосский меч длиной более локтя. Этот клинок явно ковался на заказ. Грон опустил на землю котомку и сверток и выставил вперед руки.

— Я не хотел вас… — Он запнулся. Судя по тому, что Грон увидел за день, этот мужик принадлежал к типу ярых хвастунов и обладал невероятной способностью к самолюбованию, так что слово «испугать» явно было не к месту, поэтому пришлось на ходу исправляться: — Обращать на себя ваш гнев.

— Кто ты? — Мужик смотрел недоверчиво.

— Мое имя Грон, многие считали меня самым сильным, и я хотел бы попробовать получить работу, господин.

Мужик недоверчиво хмыкнул:

— Ты видел меня в таверне — в какой?

— Я был у «Морского ежа», а потом в «Ластоноге» и еще… Вы побили всех, господин. — Грон добавил в голос немного восхищения.

Мужик довольно зарычал и лихим жестом вогнал меч в ножны.

— Так думаешь меня победить, сопляк?

Грон деланно-смущенно переступил с ноги на ногу.

— Ну до плевка…

Мужик захохотал. Отсмеявшись, он двинулся к низкой ограде колодца, выступающей из стены на проезжую часть.

— Ну что ж, давай. — Он опустился на левое колено и поставил руку на каменную бровку.

Грон обхватил широкую ладонь и отвернулся, следя за мужиком краем глаза. Боковой взгляд всегда более точен в деталях. Мужик харкнул и тут же надавил. Оказалось, чернявый не только тянет руку в сторону, но еще и старается больно сдавить ладонь. Грон знал многих ребят, кто на досуге баловался схожими развлечениями, но покойный полковник Пушкевич был невысоким, худощавым, и ему в голову бы не пришло присоединяться к подобным играм. Он мог уложить любого в рукопашной схватке, но в борьбе на руках имел мало шансов. Однако здесь, в своем новом теле, он мог, пожалуй, поспорить с любым. Грон тут же отреагировал: сжал ладонь и поднапряг бицепс. Через несколько мгновений он понял, что может уложить руку соперника. Тот, по-видимому, тоже понял это. Он стиснул зубы и удвоил усилия. Грон чертыхнулся про себя: собственные успехи в новом для него единоборстве так увлекли его, что он чуть не обыграл своего будущего работодателя. Не хватало ему еще проблем с гонором хозяина. Грон картинно застонал и стал постепенно, создавая видимость отчаянного сопротивления, опускать руку. Мужик, воодушевленный близкой победой, надавил еще, и Грон со всхлипом расслабил руку. Мужик с глупой улыбкой чуть не вывернул его руку из плеча, но опомнился и, отпустив, восторженно захохотал:

— Молодец! Заставил старого Югора поработать! За сегодняшний день ты первый, кто продержался хоть один плевок. — Мужик поднялся с колен и чувствительно хлопнул Грона по плечу.

— О господин, вы так добры. — Грон склонился в глубоком поклоне, а когда поднимал голову, вдруг увидел, как блеснула пряжка на чьих-то сандалиях в темном сумраке у стены.

— Господин! — Грон отпрыгнул, указав рукой в сторону неизвестных.

Мужик резво развернулся и выхватил меч. У стены вполголоса помянули Отца-луну и дочь его Суматоху, и в полосе лунного света возникло пять фигур.

— Благородные господа, боги бросили кости, и вам сегодня не повезло, вашей жизни ничего не грозит, но ваши вещи и кошельки пойдут с нами.

Югор подбоченился:

— Слушайте, вы, ночные крысы, если вам дорога ваша шкура, идите своей дорогой, пока я еще не очень сердит.

Несколько мгновений обе стороны рассматривали друг друга, потом закутанные в темные балахоны фигуры бросились вперед. Судя по всему, Югор не был новичком в схватках, но его опыт был опытом воина: меч к мечу, копье против щита; те же, кого он обозвал ночными крысами, исповедовали другой стиль боя: пятеро на одного, удар — отскок. Грону предстояла серьезная работенка: во-первых, он не собирался потерять только что приобретенного работодателя, во-вторых, если он хотел сохранить работу, сделать это надо было так, чтобы у мужика не возникло сомнений, что вся заслуга только его. Югор не стал дожидаться, пока все пятеро окажутся рядом с ним, и с громогласным кличем прыгнул навстречу крайнему слева. Остальные, как стайка пираний, кинулись на незащищенную спину. Грон с испуганным вскриком катанулся под ноги двум нападавшим и кинул в ноги третьему тяжелый сверток. Все трое рухнули. Югор расправился со своим противником достаточно быстро. Тот рассчитывал лишь отвлечь жертву, пока его товарищи проткнут ей сзади печень кинжалом, но товарищи не успели, и меч доказал, что он существенно длиннее кинжала. Поэтому последний оставшийся на ногах из напавших растерянно затормозил и оглянулся на соратников. Это стоило ему жизни. Грон между тем, перехватив руку одного из навалившихся на него противников на болевой, перекувыркнулся через него и заслонился его телом от другого. Югор прыгнул вперед и рубанул поднимавшегося налетчика по плечу, меч разрубил ключицу, и «ночная крыса» рухнул на дорогу. Грон быстро опустил свой живой щит и, возопив будто бы от боли, откатился в сторону. Через мгновение двое оставшихся в живых противника исчезли в ночной тьме. Югор было рванул за ними вслед, но через два десятка шагов одумался и благоразумно оставил эту затею. В темных переулках даже одна «ночная крыса» представляла опасность, так что он воздел меч над головой и вновь проревел свой боевой клич вдогонку убегающим. Когда Югор вернулся к Грону, его глаза сверкали, а лицо светилось гордостью и восхищением самим собой.

— Ты видел, как я разогнал эту шваль?

Вопрос был риторическим, но Грон решил добавить немного пару — люди часто более благосклонно относятся к восхищенным свидетелям их триумфа.

— О да, господин, вы зарубили троих!

— Да что троих, если бы эти крысы не струсили, я бы и остальных отправил к предкам. — И он горделивым жестом вложил меч в ножны. — Ты тоже молодец, не сбежал. — Югор шагнул к Грону. — Послушай, парень, если честно, мне не нужны погонщики, но я давно ищу крепкого слугу… давай соглашайся, много платить не смогу, но ты еще молод, побродишь со мной — многому научишься. Счету обучен?

Грон отрицательно мотнул головой:

— Нет.

— Во, — обрадовался Югор, — я тебя счету, грамоте обучу, там, глядишь, и по торговому делу приспособим. Я давно подумывал бросить водить чужие караваны и снарядить свой.

Он с таким азартом выкладывал свои планы первому встречному, что Грон твердо уверился — столь заманчивое развитие событий ему не грозит. К тому же за один сегодняшний день Югор истратил не менее пяти золотых, и если это были его обычные траты, а по всему было видно, что так оно и есть, то все, что он сейчас возглашал, было не более чем голубой мечтой. Но вот насчет счета и грамоты он, похоже, не врал, так что в такого хозяина Грону следовало вцепиться зубами, вряд ли ему в ближайшее время выпадет второй шанс приобрести начальное образование.

— О, господин, вы так добры!

— Гы, — Югор был доволен своим благородством, — ладно, раз старина Югор сказал, значит, так тому и быть, кого хочешь спроси. — Он повернулся к центру города и мотнул головой: — Пошли.

Грон проворно вскочил на ноги.

— Но, господин, разве нам туда?

— Ты что думаешь, после такого переплета можно идти на боковую, не промочив горло доброй кружкой пива?

Грон вздохнул и, подобрав свои пожитки, поплелся за Югором. Судя по всему, его обучение будет происходить в не совсем приспособленном для этого помещении, и время первого урока наступало немедленно.

— Мать-солнце дала людям пять священных чисел: палец, ноги, старец, конь и рука. Отец-луна также дал пять священных чисел: бык, пахарь, упряжка, колесница и чаша.

Югор расположился на кошме у костра в изрядном подпитии и втолковывал сии божественные откровения сидящим напротив него погонщикам быков. Все свои знания он исчерпал на первом же занятии с Гроном, и, когда до него окончательно дошло, что он уже в пятый раз повторяет одно и то же, он тут же рявкнул, подзывая попавшегося ему на глаза молоденького парнишку, оказавшегося учеником приказчика одного из уважаемых купцов Саора, и, ткнув пальцем в сторону Грона, проревел:

— Вот, расскажи ему все про письмо, счету он уже обучен.

Парнишка попался старательный и провозился с Гроном целый день. Приказчик, надеясь установить более близкие отношения с водителем каравана, на следующий день снова отправил к Югору мальчишку, но тот, едва парень попался ему на глаза, досадливо поморщился. Мальчишка служил напоминанием собственной несостоятельности. Однако Грон умело разрядил ситуацию, обратив внимание Югора на то, что приказчик предпочитает обходиться без помощника, лишь бы угодить старшему каравана. Югор от подобного объяснения тут же пришел в прекрасное расположение духа. Мальчишка моментально предстал перед караванщиком в ином свете, и теперь каждое утро Югор нетерпеливо ждал, когда у его палатки появится этот дополнительный знак его особого положения. Грон делал немалые успехи. Он понимал, что скоро ему станет не хватать сведений, полученных от мальчишки, и потихоньку начал прикидывать, с кем бы еще продолжить обучение. Югор не особо утруждал его обязанностями, и самой обременительной из них было своевременное откупоривание новых мехов с кислым молодым вином, к которому Югор прикладывался, едва продрав глаза, а также поддакивание и цокание языком во время рассказа о ночном происшествии, число нападавших в котором довольно быстро выросло до упряжки, то есть восьми, а потом и до чаши. На третий день Грон пришел к выводу, что, скорее всего, это поддакивание и являлось его главной обязанностью. Старый караванщик никоим образом не нуждался в слуге, он привык сам заботиться о себе. Однако педагогическая жилка, внезапно пробившаяся в душе Югора, настоятельно требовала выхода, и, поскольку Грон уже знал гораздо больше, чем сам Югор, тот начал учить погонщиков, подогревая их энтузиазм молодым вином из собственных запасов. Эти занятия мало давали обучаемой стороне, но позволяли учителю вдоволь посмеяться над тупостью учеников, а ученикам на халяву вдоволь попить винца, поэтому все были довольны, и на следующий день занятия возобновлялись с не меньшим энтузиазмом.

— Слушай, Грон, я не понимаю, почему ты связался с этим типом. — Гагригд, мальчишка-ученик, преподающий Грону книжную премудрость, презрительно наморщил нос. — Ты вполне мог пойти в ученики приказчика или, — он уважительно окинул взглядом бугрившиеся мышцы своего ученика, — стать воином. — Когда он произнес это слово, его глаза сверкнули.

— Я вижу, ты тоже хотел бы стать воином?

— А что, заметно?

— Ну, — Грон пожал плечами, — не всем, просто я уже не раз замечал, что когда ты произносишь это слово, то гордо вскидываешь голову, а твои глаза пылают, будто ты стоишь на колеснице, врезающейся в ряды врагов.

— О да. — Глаза мальчишки мечтательно блеснули. — Мой отец был воином, он водил в бой первую монаду систрарха Саора. — Тут он вздохнул. — Он погиб, когда мне было всего восемь зим. Мать до сих пор не пошла в храм Матери-солнца с другим мужем.

— А как ты попал в ученики?

— Ну, — мальчишка совсем по-взрослому пожал плечами, — надо было на что-то жить, мать пошла к систрарху — сейчас в Саоре властвует сын того, кому служил мой отец, — и попросила участия в судьбе сына человека, отдавшего жизнь за отца властителя. — Его глаза сверкнули. — Этот человек повелел выгнать мою мать и сказал, что у него нет времени для всяких нищенок. Но, на счастье, в этот день господин Эвром привез во дворец новые ткани. Он увидел, как все получилось, и, расспросив мать, был так добр, что взял ее в экономки, а меня принял учеником приказчика. Я полгода учился в его лавке и ходил в начальную школу при храме, а по весне он отправил меня с младшим партнером в торговый караван.

— У тебя красивая мать?

— О да. — Лицо мальчишки осветила улыбка. — Ее не раз хотели привести к подножию богини, несмотря на то что нас у нее четверо — я самый старший, — но она осталась верна памяти отца.

Грон отвернулся, боясь взглядом выдать свое понимание причин удачи, посетившей эту семью. В конце концов его мать держалась, сколько могла, — видимо, они просто дошли до ручки.

— Ну что ж, я думаю, ты должен быть доволен должностью ученика у столь известного купца.

Гагригд важно кивнул, потом собрал письменные принадлежности и свитки и поднялся, собираясь уходить. Грон вежливо кивнул в ответ и достал тубу с обрывками скобленой тростниковой бумаги. Гагригд стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу. Грон разложил листки на кошме и макнул тростниковое перо в чернила.

— Послушай, Грон, ты не мог бы мне объяснить, чем ты занимаешься? — Гагригд был вежливым мальчиком.

— Это? Ну, там, где я этому научился, это называется кроки.

— А для чего это нужно?

— Понимаешь, — Грон на несколько мгновений задумался, что лучше: ясно объяснить или ограничиться вежливой отговоркой. Парень ему нравился. К тому же стоило проверить свои педагогические способности, очень скоро они ему понадобятся, — как передают свое умение водители караванов?

Гагригд пожал плечами:

— Ну, они берут учеников, ходят с ними, показывают колодцы, переправы, перекрестки…

— Значит, если тебе необходимо будет отправить караван, то ты наймешь старшего и всецело ему доверишься, так?

— Ну так.

— Так вот, на этих кроках я зарисовал весь наш путь. Вот смотри, — Грон вытащил разрисованный лист, — это вчерашний день. Вот этот значок — колодец Пяти лугов, от него скала Хакона остается по правую руку, вот перекресток у отрога Бездомного пастуха, мы проходим левее, дальше мост над Сойрой, а что это за знак — попробуй угадать сам.

Гагригд склонился над листком и наморщил лоб:

— Я думаю, это Бычий брод.

— Вот видишь, как все просто.

— Но зачем, проще же нанять проводника?

— А вдруг у меня не будет возможности этого сделать или, скажем, надо будет тайно, не привлекая внимания, провести воинский отряд? Может быть много причин. — Грон усмехнулся про себя и склонился над свежим листом.

Гагригд сидел рядом, размышляя над услышанным.

— Послушай, а зачем это тебе, ты же слуга… к тому же ты сам сможешь все запомнить, пока ходишь с хозяином.

— Ну не вечно же я буду слугой.

Мальчишка повернул голову, его глаза блеснули:

— Слушай, а давай убежим. Вместе. Поступим в воины, а?

Грон рассмеялся:

— Ну нет, ты пока еще не закончил с моим обучением.

Гагригд вспыхнул, но потом не выдержал и рассмеялся сам:

— Слушай, а научи меня делать эти… кроки.

Грон на мгновение задумался, потом кивнул:

— Ладно, но это не просто. Рисовать — это не самое главное. Главное — замечать и запоминать ориентиры. И постарайся выпросить у своего приказчика еще бумаги.

— Не беспокойся, — Гагригд усмехнулся, — он раздувается от гордости, оказывая услугу старшему каравана. Завтра я принесу целую тубу отличной тростниковой бумаги.

Весь следующий день они ехали бок о бок. На каждом привале они садились спина к спине и рисовали маршрут. Тот, кто что-то упускал, вечером должен был отскабливать листы. Когда они остановились на ночевку и в очередной раз сравнили нарисованное, Гагригд взорвался:

— Ты нарочно придираешься! Через час после полуденного привала была приметная роща, а ты не нарисовал ее, а сейчас говоришь, что она не нужна! И вообще это глупость, кому они нужны, если каждый купец может нанять караванщика…

Грон с усмешкой слушал его тираду. Когда Гагригд выдохся, он кивнул:

— Ну что ж, ты так громко орал, что я подумал: наверно, ты прав. — И, пока Гагригд смотрел на него, вытаращив глаза, заговорщически наклонился к нему и спросил: — Может, ты ко мне тоже придираешься, когда говоришь, что у меня выходят каракули вместо букв. — Гагригд икнул от удивления, вызванного таким поворотом разговора, а Грон задумчиво покачал головой и добавил: — Что ж, спасибо, теперь я понял, как надо вести себя, чтобы считаться хорошим учеником.

Гагригд побагровел, в горле у него что-то булькнуло, и в следующее мгновение он расхохотался. Когда они отсмеялись, мальчик взял изрисованные за день листы, скребок и принялся за дело.

Всю следующую неделю они параллельно с занятиями по письму и счету увлеченно рисовали кроки. В этом новом для него деле Гагригд делал немалые успехи, и к концу недели их дневной маршрут практически совпал. А через два дня они оказались у стен Саора.

Вечером, когда Грон приволок в зал кабака, в котором они остановились, очередной бурдюк с хозяйским вином и, наверное, в сотый раз за вечер произнес: «О да, хозяин, их было не меньше чаши, я так испугался, что промочил левую штанину», — входная дверь громко хлопнула, и на пороге кабака возник Гагригд. Он был бледен, едва держался на ногах, а его щеку пересекала кровавая ссадина. Грон быстро огляделся. Посетители сидели, сонно слушая очередной пересказ подвигов Югора. Хозяин, увидевший, что вошедший — молодой сосунок, равнодушно отвернулся и продолжал протирать глиняные кружки грязной тряпкой. Грон проскользнул в кухню и выскочил через заднюю дверь. Притаившись в переулке, он стал ждать, пока Гагригд не покинет кабак. Тот вышел, открыв дверь собственным лбом. Дождавшись, пока захлопнется дверь и смолкнет бурный хохот посетителей, Грон метнулся к двери и схватил Гагригда за шиворот. Шепнув ему: «Молчи», — он развернул парня в сторону конюшни и приглушенно произнес:

— Жди меня там, я сейчас.

Потом он вернулся в кухню и шустро проскочил в зал.

— Эй, ты! — пьяно заорал Югор. — Тут сейчас заходил твой приятель. Он был не очень вежлив, и его пришлось поучить хорошим манерам. — И Югор пьяно захохотал.

— О ком ты говоришь, хозяин? — деланно удивился Грон.

— Этот сопляк, ученик приказчика.

— И где же он? — Грон обвел зал удивленными глазами.

— Наверно, вылизывает себе синяк на заднице, после того как вышибала его славно приложил.

Грон подошел к двери и распахнул ее, несколько раз крикнул в темноту, потом выразительно пожал плечами и вернулся к столу. Усевшись за стол, он подтянул к себе огромную лепешку и здоровенный шмат мяса и принялся громко и нахально чавкать. Никакому хозяину не понравится, когда слуга сидит без дела. Еще менее приятно, когда слуга жрет, как слон, в компании хозяина. Это уже опасно для репутации. Югор несколько мгновений рассматривал его с пьяным недовольством, а потом взревел:

— Ты, бездельник! — Он попытался отвесить затрещину, но промахнулся, едва не рухнув на стол лицом. — Марш в конюшню, лошадей кто будет…

Но Грон, ухватив отобранные куски, уже несся под улюлюканье посетителей к двери. Выскочив наружу, он внимательно огляделся и побежал к конюшне. Гагригд сидел на охапке соломы, опустив голову. Грон запер ворота и подошел к нему:

— Ты сегодня ел?

— А? — Гагригд поднял голову. — Грон? Знаешь, я убил его.

— Знаю, — кивнул Грон. — Так ты ел?

— Что? — удивился Гагригд. — Но откуда…

— Потом, — сурово кивнул Грон. — Ешь.

Мальчишка несколько мгновений ошарашенно смотрел на протянутые Гроном мясо и лепешки и наконец взял. Насытившись, он немного успокоился.

— Грон, этот жирный… — он захлебнулся своим возмущением, — он спал с моей матерью!

— Знаю, — кивнул Грон и в ответ на недоумевающий взгляд Гагригда пояснил: — Я не верю в благородное сердце купцов, по доброте души дающих приют красивой вдове с четырьмя детьми.

Гагригд густо покраснел и кивнул:

— Ничего, я прикончил этого жирного борова.

— И что теперь? — сурово спросил Грон.

— То есть? — не понял мальчишка.

— Если ты полагаешь, что твоя мать от великой любви оказалась в постели этого, — он скривил рот в усмешке, — как ты его назвал, «жирного борова», значит, минимум, чего ты достиг, — это ее душевные муки.

— Да как ты… — вновь вспыхнул Гагригд.

Но Грон сурово оборвал его взмахом руки:

— Если же нет, то твоя мать сейчас осталась с тремя маленькими детьми без средств к существованию, без покровителя, без старшего сына, в страхе за его судьбу и ожидая мести со стороны родственников убитого.

Гагригд несколько мгновений переваривал услышанное, потом вздрогнул и, побледнев, прошептал:

— Что я наделал?!

Несколько мгновений он сидел неподвижно, потом вскочил на ноги.

— Куда собрался? — спокойно поинтересовался Грон.

— Я должен… — Мальчишка растерянно смотрел на Грона.

— Сядь, — тихо сказал тот. — Подумаем.

Они помолчали некоторое время.

— Ну, что надумал?

Гагригд посмотрел на него измученным взглядом:

— Я не знаю.

Грон кивнул:

— Ну что ж, давай думать вместе. — Он сделал паузу. — Первый путь — сдаться страже. К чему это нас приведет?

Мальчишка минуту подумал:

— Меня казнят.

— Как ты думаешь, что будет с твоей семьей?

Гагригд опустил голову.

— С этим ясно. Итак, путь второй — бежать из города.

— Это невозможно, ворота на ночь запираются, да и куда я пойду?

— Ха, — удивленно вскинул руки Грон, — ты не сможешь спуститься по веревке с этой старой, выщербленной, потрескавшейся стены?

Гагригд несколько мгновений подумал, потом молча кивнул. Грон поднялся, подошел к своей лошади и протянул ему тубу с кроками.

— Зачем это?

— Полагаю, вряд ли тебе удастся самостоятельно одолеть дорогу до порта Сомроя. А что делать там — решишь. Ты кое-что смыслишь в торговом деле, а морская торговая стража часто берет учеников.

Глаза Гагригда радостно блеснули и тут же погасли.

— Я не могу, мать…

— Я найду ее завтра. — Грон похлопал его по плечу. — Решать, конечно, тебе, но…

Гагригд вдруг опустился перед ним на колени. Грон несколько мгновений ошалело разглядывал его затылок, потом кинулся его поднимать.

— Ты что?

— Я найду тебя, Грон. — Мальчишка шмыгнул носом. — Я знаю, ты станешь великим. Я постараюсь к тому времени оказаться достойным тебя.

— Что ты меле…

— Нет, — яростно мотнул головой Гагригд, — можно подумать, что мы ровесники, но я всегда чувствовал себя так, будто ты много старше меня. — Он судорожно сглотнул. — Иногда мне казалось, что ты старше всех людей в мире. Молчи, я знаю! — Он приложил руку Грона к своей щеке и в следующее мгновение выскочил из конюшни.

Грон выглянул во двор, но Гагригда уже не было. Грон покачал головой. Что ж, вполне могло быть, что он только что обзавелся первым солдатом своей будущей армии. А ведь не зря говорится: главное — начать.

Грон спешился и проворно стащил вьюки со второй лошади. Через несколько минут на черной проплешине поднялся аккуратный шалашик из хвороста, и на нем принялись весело скакать огненные язычки. Грон сноровисто растянул палатку и повесил над костром казан с водой из ключа, бьющего в двадцати шагах от места привала. Югор наблюдал за его хлопотами, раздраженно поджав губы. Все это очень напоминало ночную стоянку каравана. За одним исключением. Не было самого каравана.

Три дня их терзали вопросами коронеры по поручению судьи систрарха. Мать Гагригда со всем семейством просто выкинули на улицу, не дав даже время собрать вещи. Им же с Югором было запрещено до особого разрешения выходить за ворота постоялого двора. Спасло их только то, что началась грызня между родственниками погибшего и судья оказался втянутым в выяснение вопросов, связанных с наследством покойного. Всем стало не до возможных соучастников убийства, так что Югор, Грон и приказчик, с которым Гагригд совершал последнее путешествие, отделались только тем, что их выставили за ворота города, и глашатай огласил эдикт систрарха, по которому Югору и приказчику «…запрещается входить во врата Саора и пить воду из его колодцев». Для Югора подобное наказание было серьезным ударом. Саор лежал на перекрестье важных торговых путей. Поэтому все время после изгнания он пребывал в сквернейшем расположении духа.

Грон высыпал в кипящую воду пшеничную сечку и бросил пару листов сатбука, который в здешней кулинарии выполнял функции лавра, потом помешал, добавил соли и прикрыл казан крышкой. Югор, как обычно, сидел на кошме, вытянув ноги к костру, и злился.

— Эй, парень.

Грон повернулся к хозяину. Югор, хитро прищурясь, смотрел на него.

— А сдается мне, что ты не все рассказал коронерам.

Грон ухмыльнулся про себя. Неплохое начало разговора. Югора наконец-то растащило поболтать. Первый день он орал и швырялся всем, что попадалось под руку, потом два дня скрипел зубами и плевался, а еще день молча злился и вот наконец решил поговорить. Грон пожал плечами. Югор взъярился:

— А ну отвечать, когда тебя спрашивают!

Грон вновь невозмутимо пожал плечами:

— Так вы же не спрашивали, хозяин.

— Э-э, что? — ошарашенно посмотрел на него Югор.

— Вы сказали, что думаете, будто я не все рассказал коронерам, — терпеливо разъяснил Грон. — Я смиренно выслушал ваше мнение.

Югор некоторое время молчал, пытаясь разобраться, кто, что и о чем говорил, потом грозно нахмурил брови:

— Ты меня не путай, я тебе не какой-то там погонщик, я — водитель караванов.

— Да, хозяин.

— Что? — настороженно спросил Югор.

— Вы — водитель караванов.

— То-то, — победно вскинулся Югор и замолчал, припоминая, о чем это он хотел поговорить.

Грон, воспользовавшись паузой, снял крышку с казана и попробовал варево. Пора было кидать мясо. Он развязал мешочек с вяленым мясом и, достав пару кусков, кинул в казан. Югор, сидевший с озадаченным видом, размышляя о том, смеется над ним слуга или нет, потянул носом и покосился на мешок, в котором лежали миски. Грон деловито помешал содержимое казана, пошевелил угли и достал миски.

Ужин прошел в молчании, но после того, как Грон вернулся от ключа с вымытыми казаном и мисками, Югор, вновь пришедший в хорошее расположение духа, сытно рыгнув, опять затеял разговор:

— Эй, парень, так ведь ты не все рассказал коронерам, так?

Грон, укладывая мешки, кивнул:

— Так, хозяин.

— А почему?

Грон спокойно заметил:

— Ну так и вы не все рассказали, хозяин.

— Ты на меня не кивай, не твоего ума дело, что я сделал или не сделал, — прикрикнул на него Югор. — Сейчас о тебе речь.

Грон завязал мешки и закинул их в палатку.

— Я решил, что если хозяин не хочет рассказывать коронерам о некоторых вещах, то и я не должен об этом говорить. Я был не прав?

Югор досадливо поморщился:

— Да я не о караване говорю. Признайся, откуда ты узнал, где искать мать того сопляка?

— Он сам мне сказал, — невозмутимо ответил Грон.

— Когда? — вскинулся Югор.

— А в тот вечер, когда приходил в таверну. — Грон поднял на Югора безмятежные глаза. — А что, я должен был рассказать коронерам, что в тот вечер убийца купца приходил в ту таверну, в которой вы остановились, для того, чтобы повидаться с вашим слугой? И что ему это удалось?

Югор сосредоточенно обдумал вопрос. Потом важно кивнул:

— Да, парень, ты прав. Если бы коронеры узнали об этом, то отказом в земле и воде дело бы не ограничилось. — Он посидел еще несколько минут, глядя на скачущие языки пламени, потом кивнул, будто с кем-то соглашаясь. — Ладно, пошли спать. Я рассчитывал наняться в Саоре, но раз все так повернулось, нужно поскорее добраться в Роул. Скоро зима, и перевалы закроет. Наше счастье, если успеем наняться хотя бы в школьный караван, хотя проклятые приоры платят мало.

— Школьный? — удивился Грон.

— Ну да, — как само собой разумеющееся подтвердил Югор. — Роул — город гимнасиумов. По осени каждый гимнасиум отправляет дары ко двору базиллиуса. Сам караван небольшой, но с ним иногда увязывается много приблудных купцов. Хотя и не так много, как раньше. Но при удаче можно неплохо заработать. К тому же это последний караван в году.

В этот момент Грону послышался какой-то шорох. Он кивнул Югору, который увлеченно расписывал, какие школьные караваны ходили из Роула в дни его молодости, а сам не торопясь встал, прихватил пару толстых сучьев, каменный тесак и, подойдя к свертку с оружием, уселся на землю, делая вид, что собирается колоть дрова. Заинтересованно поддакивая Югору, он незаметно размотал сверток, так чтобы можно было молниеносно выхватить меч или метнуть сюрикены, и тут раздался голос:

— А твой соплячок нас учуял, караванщик.

Югор запнулся на полуслове. Из темноты выступила закутанная в плащ фигура. Бросив на Югора насмешливый взгляд, ночной гость подошел ближе и уселся у костра. Югор оскорбленно скривил губы:

— Ты кто такой?

— Так, гость ночной.

— Ты явился незваным к моему костру, — прорычал Югор, — и коль я не гоню тебя, отвечай на вопрос, когда тебя спрашивают.

Гость расхохотался:

— А такие, как я, как раз и приходят незваными. — Он повернулся и крикнул в темноту: — Эй, волки, меня спрашивают, кто я такой?

Из темноты раздался издевательский хохот, и в кругу света начали появляться люди, ведущие лошадей с обмотанными тряпками копытами. Югор побледнел.

— Ну что, караванщик, ты все еще хочешь узнать мое имя? — язвительно поинтересовался гость и, сделав паузу, закончил: — Эй, Карм, скажи этому… как меня зовут.

Громадный мужик с лицом, густо заросшим волосами, и бочкообразным пузом подошел к Югору, вытащил бронзовый кинжал и, выдохнув в лицо: «Пакраст», — всадил его Югору в пах. Тот дернулся и опрокинулся на спину. Разбойники расхохотались, а мужик вытащил кинжал и, перерезав горло Югору, обыскал труп, срезав кошель и содрав дорогой плащ и пару браслетов. Все это время Пакраст хохотал как сумасшедший. Когда Карм отпихнул труп ногой, Пакраст, отсмеявшись, повернулся к замершему Грону:

— Ну, соплячок, а что делать с тобой?

Разбойники уставились на Грона, предвкушая новое зрелище. Грон обвел всех внимательным взглядом. Семеро вместе с Пакрастом по-хозяйски расселись вокруг костра. Еще четверо повели лошадей. Рослый жеребец, видимо принадлежавший атаману — уж очень он выделялся на фоне остальных, — улучил момент и куснул своего поводыря крепкими зубами. Тот заорал. Разбойники заржали. Но Пакраст, который заметил его взгляд, только растянул губы в змеиной усмешке:

— А ты сообразителен. — Он задумчиво посмотрел на Грона. — Пожалуй, ты сможешь быть полезен.

Разбойники, уже поумерившие гогот, разочарованно отвернулись. Похоже, представление отменялось. Только Карм, подошедший вплотную к Грону, рассчитывая на первых ролях поучаствовать в веселой забаве, недобро сверкнул глазами и, зло выпятив губы, повернулся к атаману:

— Да чем он может помочь?

— Карм, если бы я хотел услышать умную мысль, то скорее спросил бы жабу, чем тебя, — саркастически произнес Пакраст.

Ватага снова загоготала. Карм злобно зыркнул на атамана и попытался пнуть Грона. Но его нога неожиданно просвистела по воздуху, и в следующее мгновение Карм обнаружил, что лежит на спине и охает от боли в затылке. Разбойники ржали как сумасшедшие.

— А ты не так прост, как кажешься, соплячок, — заметил Пакраст.

Карм побагровел, вскочил на ноги и выхватил кинжал.

— Я хочу жизнь этого сопляка, Пакраст!

— Нет.

Карм побагровел:

— Я с тобой уже полтора года. Я помог тебе ускользнуть от стражи систрарха Астроса, я вместе с тобой прорвался сквозь облаву, устроенную Тысячей базиллиуса, и ты не можешь отдать мне этого сопляка?

Грон мысленно присвистнул. Во время ночевок у костров он частенько слушал рассказы о знаменитых разбойниках и опасностях караванных путей, и только за самыми знаменитыми пускали гончих из Тысячи базиллиуса.

— Ты всегда получал щедрую долю, Карм. Твое место у костра всегда было рядом с моим, разве ты не доволен? — холодно произнес Пакраст.

— Я хочу жизнь этого сопляка, — упрямо произнес Карм.

Пакраст покачал головой:

— Эх, Карм, Карм. Ты был хорошим побратимом, но что-то в последнее время ты стал слишком распускать язык. — Пакраст вскочил на ноги, одновременно сбросив плащ и выхватив меч. — Ты хочешь бросить вызов атаману?

Карм несколько мгновений сверлил Пакраста злобным взглядом, потом опустил кинжал и отвел глаза:

— Нет.

— Что ж, — усмехнулся, опуская меч, Пакраст, — твоя воля. — И, сделав вид, будто прячет меч в ножны, внезапно, резким движением вонзил меч Карму под ребра. Несколько мгновений Карм недоуменно разглядывал торчащий у него из живота меч, потом поднял удивленные и уже туманившиеся глаза на атамана, губы попытались что-то сказать.

— Не люблю строптивых, — холодно произнес Пакраст и выдернул меч.

Туша Карма бревном рухнула на землю, едва не задев костер. Пакраст обвел притихших разбойников холодным взглядом:

— Кто-нибудь уберите эту падаль.

Трое разбойников проворно вскочили на ноги и отволокли оба трупа куда-то в сторону. Пакраст повернулся к Грону:

— Я думаю, ты понял, что происходит с теми, кто мне не очень нравится.

Грон молча смотрел на него. Пакраст принял это за оцепенение и, слегка ухмыльнувшись, уселся на свое место.

— Сядь.

Грон опустился рядом со своим свертком, небрежным жестом сунув руку внутрь и захватив между пальцами четыре сюрикена.

— Твой прежний хозяин был прав насчет школьного каравана, — Пакраст усмехнулся, — только он не знал, что этот караван повезет налоги, собранные систрархом Роула, и что караванщик уже нанят. — Он поднял глаза на Грона. — А нам бы не помешал человек внутри каравана.

Грон молчал. Пакраст, все еще пребывая в уверенности, что это молчание вызвано страхом, приказал:

— В Роуле наймешься в караван, на любую должность. Когда караван остановится на ночлег на этой стоянке, зарежешь караванщика и подожжешь палатки. Эй, соплячок, очнись. Никто не собирается делать из тебя жареное мясо. Ты понял, что надо сделать?

— Да.

— Ну и ладно. — Пакраст удовлетворенно наклонил голову и кивком указал на мешок Югора: — Дай сюда.

Грон медленно покачал головой:

— Я не буду этого делать.

— Что? — Вопрос прозвучал сухо и хлестко, как щелчок кнутом.

Грон спокойно смотрел на Пакраста слегка сузившимися глазами.

— Я не подам мешок и не зарежу караванщика.

Пакраст хищно усмехнулся:

— Выходит, я немного рано зарезал Карма. — Он лениво потянулся к кинжалу, раньше принадлежавшему мертвому разбойнику. — Что ж, что касается тебя, — это поправимо. — И он неуловимым движением метнул кинжал в лицо Грону.

Тот поймал его свободной рукой и отправил назад, одновременно выхватив сюрикены и веером метнув их в наблюдавших за этой сценой разбойников. Пакраст, уже начавший подниматься, вдруг захрипел, выгнулся дугой, заскреб пальцами о рукоятку торчащего из горла кинжала и рухнул в костер. Двое разбойников с визгом вскочили, один, держась за грудь, другой — за руку, в которые попали сюрикены. Остальные сюрикены пролетели мимо. Сказалось долгое отсутствие практики. Грон встал, одновременно выхватывая оба меча, шагнул вперед и рубанул крест-накрест. Еще двое свалились с разрубленными ключицами. А Грон перепрыгнул костер и исчез в темноте.

Отбежав шагов на сорок, он свернул и притаился среди камней рядом с лошадьми. Когда крики у костра затихли, он чуть приподнял голову и вгляделся в темноту, стараясь не смотреть на ослепляющее пламя костра. Поначалу он изредка слышал сопение и видел разбойников, которые, отойдя от костра, пытались отыскать, куда мог спрятаться этот быстрый слуга караванщика. Но его расчет оказался верен. Возбуждение лошадей разбойники связали с общим переполохом. Поэтому к лошадям никто не подходил, то ли надеясь, что те в случае чего раньше людей учуют чужака, то ли опасаясь злобного нрава атаманского жеребца. Впрочем, Грона он почему-то не беспокоил. Наконец все разбойники вернулись к костру. Они уселись у огня, посматривая на обуглившееся тело своего вожака, и принялись о чем-то спорить. В конце концов самый здоровый из оставшихся что-то рявкнул и рубанул ладонью воздух. Послышался новый взрыв возмущенных криков, но здоровяк хватил одного из самых крикливых ладонью по темечку, и тот растянулся на земле. Через некоторое время все стихло. Грон подождал еще около часа и, осторожно приподнявшись, внимательно осмотрелся. Все было спокойно. Он некоторое время приучал лошадей к движению рядом, а затем двинулся вперед. Первого он обнаружил в двух шагах от лошадей. Разбойник не спал, настороженно вглядываясь в темноту. Грон поморщился — этот мог поднять тревогу от малейшего шума, а подобраться к нему незаметно практически невозможно. Он вздохнул и осторожно отполз на свое место. Потом взял камушек и плавно поднял руку. Жеребец приподнял голову и настороженно посмотрел в его сторону. Грон замер, а потом кинул камень в сторону от костра. Послышался удар, шуршание небольшой осыпи, но все перекрыл вопль того молодца, к которому Грон подползал несколько минут назад. На этот раз возбуждение улеглось раза в два быстрее и закончилось несколькими оплеухами поднявшему тревогу. Когда все затихло, Грон вновь выскользнул из своего убежища. Его знакомец опять не спал, но в этот раз все могло получиться. Грон осторожно подполз вплотную к камню с плоской вершиной и бесшумно привстал на коленях. Когда он развернул меч острием к подзатылочной впадине разбойника, тот, видимо, что-то почувствовал, но, наученный горьким опытом, остерегся завопить сразу. А в следующее мгновение было уже поздно. Грон обтер лезвие от крови и, окинув взглядом окружающую темноту, бесшумно двинулся к костру.

Когда рассвело, Грон отнес тело Югора к последнему повороту перед местом привала и, затащив на скалу, завалил камнями. Поверх могилы он воткнул меч, предварительно исковеркав лезвие о камни. Наверно, это было зря, бронза слишком дорога, чтобы столь большой кусок остался бесхозным, но, во всяком случае, никто не позарится на него как на оружие. Постояв над могилой, Грон вздохнул и вернулся к мертвым разбойникам. Обыскав каждого, он свалил в кучу добычу, оттащил трупы выше по склону и оставил на пропитание лесному зверью, а сам сел подсчитывать трофеи.

Полдень застал его сидящим в седле жеребца. За ним, связанные поводьями, одна за другой трусили полтора десятка разбойничьих лошадей, навьюченных тюками с тканями и одеждой и изрядным количеством оружия. В больших кошелях позвякивало почти три сотни золотых.

Когда вереница лошадей скрылась за поворотом ущелья, маленький человечек с серыми глазами со стоном выполз из своего убежища и рухнул на траву. Через некоторое время он с трудом разогнул свое тело, затекшее от долгой неподвижности, сел и с ненавистью посмотрел вслед скрывшемуся Грону. О боги, как он ошибался. Матроса он нашел довольно быстро. После того как тот кончил свой жизненный путь в темном переулке, человечек вернулся на Тамарис, собираясь отправиться к водоносу, и тут узнал об ужасных событиях, случившихся на острове за время его отсутствия. Проклиная себя за близорукость, он бросился вдогонку за Гроном, но, когда он появился на Аккуме, Грон уже уплыл оттуда. На Аккуме пришлось задержаться. Покидая его, человечек был в полной уверенности, что весь вред, причиненный Измененным, устранен. Кузнец Угром и четверо бывших рабов-подручных были проданы в рабство на ситаккские галеры, а торговец Турин клятвенно пообещал найти и выкупить обратно все мечи. Человечек усмехнулся. Еще бы, он пообещал Турину по три веса золотом за каждый. Человечек поднялся и на все еще заплетающихся ногах двинулся вверх и вправо по склону. Дойдя до трупов разбойников, он остановился и некоторое время постоял, разглядывая их, потом зло ощерился и пнул тело Пакраста. Эта вшивая знаменитость, которую он привел сюда, оказалась бессильной перед пятнадцатилетним сопляком. Тут он припомнил, что ему рассказывали на Тамарисе, и задумчиво покачал головой. Не стоило позволять своим глазам обманывать разум. Это было только тело мальчишки, который, впрочем, был намного сильнее большинства мужчин много старше его, недаром ему дали имя Грон, что на морском жаргоне означало «килевой брус» — основу любого судна, — однако ему не следовало забывать, что разум внутри этого тела был разумом Измененного. Человечек вздрогнул, припомнив, как судорожно замирал, вжимаясь в каменистые стенки своего убежища, когда тот неслышной тенью крался мимо него к очередной жертве, и вытер пот со лба. От этого парня веяло смертью. Как жаль, он не успел прибыть в Саор, когда они сидели под арестом за воротами постоялого двора. Человечек вернулся к своему убежищу, вытащил котомку с вещами, вздохнул и двинулся в ту же сторону, куда направился Грон.

В первой же деревне Грон чуть не влип. Когда он остановился у придорожной таверны, его встретили настороженные взгляды. В принципе Грон был к этому готов и задерживаться не собирался. Он хотел только купить вина и еды. Но, выйдя из дверей, Грон увидел, что, пока он торговался с хозяином, придирчиво отбирал копченые окорока и пробовал вино, у входа в таверну собралась толпа. Грон сделал шаг на площадь и тут же попал в плотное окружение крестьян, явно настроенных очень недружелюбно. Некоторые из них держали в руках палки и мотыги. Какое-то время он и крестьяне смотрели друг на друга, потом из толпы выступил крепкий мужчина лет сорока, с проседью в волосах и бороде. По бокам от него выдвинулись двое дюжих мужиков помоложе. Очень похожих на него лицом и фигурой.

— А скажи-ка, парень, откуда у тебя эти лошади?

Грон «прокачал» толпу — многие смотрели на него со страхом, некоторые с опаской, тех, кто был возбужден предстоящим, было совсем немного. В общем, судя по первым впечатлениям, толпа поддавалась контролю. Он печально вздохнул, испустил горестный звук и начал:

— Это долгая история. Она о доблести и печали. Я готов ее рассказать.

С этими словами Грон уселся на край террасы и со скорбной миной кивнул слуге из таверны, волокущему бочонок с вином:

— Вина всем, и принеси еще.

Сохраняя на лице скорбное выражение, он подставил глиняный стакан и, поднеся его ко рту, неторопливо начал пить, наблюдая исподтишка, как толпа вразнобой опускается на землю. Расчет оказался правильным. Сидящий человек в большинстве случаев неагрессивен, к тому же дармовая выпивка и ожидание интересного рассказа… Когда все уселись, Грон снова печально вздохнул и начал повествование:

— Мой хозяин, да предоставят ему духи предков достойное место в своем чертоге, был могучим человеком и великим воином. Он водил караваны по всему свету, и не было человека бесстрашнее его…

Солнце уже клонилось к закату, когда он закончил живописание того, как Югор зарубил всех разбойников и было склонился над последним, которого счел мертвым, дабы закрыть ему глаза, но тот проткнул его кинжалом. Югор убил врага и умер сам. Некоторое время крестьяне сидели молча, переглядываясь с восторженным и немного хитроватым выражением лица. Мол, знаем, какую последнюю милость хотел оказать мертвому великий воин Югор — освободить его от тяжести кошелька. К тому моменту слуга успел опустошить второй бочонок, не забывая о себе, поэтому толпа уже изрядно осоловела. Грон посмотрел на солнце — до темноты оставалось часа два. Люди молчали. Надо было поставить последнюю, завершающую точку и шустро линять из деревни. Крестьяне были слишком практичными людьми, чтобы долго дурить им голову, отвлекая от мыслей о дележе имущества, принадлежащего разбойникам.

— Ты рассказал удивительную историю, парень, — задумчиво качая головой, произнес тот мужчина, что вел разговор. — Мы слышали, что в наших краях появился грозный Пакраст. — Он кивнул в сторону последней в колонне лошади. — Вот этот конь раньше принадлежал сыну старосты. Тот пропал неделю назад, когда поехал в Роул.

Грон понимающе кивнул, он предполагал что-то подобное. Потому-то они и собрались на площади. Но следовало быстро отвлечь крестьян от размышлений о том, что кому принадлежало и кто на что может претендовать. Лучше вообще убрать их подальше от лошадей.

— Что ж, друзья, — Грон шумно вздохнул, — теперь вы знаете, что вам не стоит больше опасаться разбойников. Разве столь великий воин-освободитель не заслужил того, чтобы его помянули добрым стаканом хорошего вина?

Народ одобрительно зашумел и гурьбой повалил за Гроном внутрь таверны. Хозяин, лихорадочно блестя глазами, шумел на слугу, торопя его с выкатыванием из погреба новых бочонков. Вскоре под закопченными сводами послышались разухабистые песни. Когда солидная часть присутствующих ушла под стол, да и сам хозяин уже весело улыбался, сверкая красным носом и обводя зал мутноватым взглядом, Грон придвинулся к еле шевелящему языком мужичку и вкрадчиво спросил:

— А скажи-ка, отец, почему с площади ведут сразу три дороги?

Мужик уставился на него, с трудом фокусируя разбегающиеся глазки, и, громко икнув, попытался разъяснить:

— Д-д-дороги т-т-три. В Р-р-р-оул, С-с-саор и к п-п-по-побережью.

Грон понимающе кивнул. А мужик, с полминуты повоевав со своим языком, исхитрился изречь еще одну фразу:

— А в ч-ч-четвертую с-с-сторону не ходи. Там д-д-дикий табунщик живет. Он и п-п-пятеро с-с-сыновей. О-о-они с волками з-з-знаются. — Произнеся это, мужик вновь шумно икнул и сполз под стол.

Грон окинул таверну внимательным взглядом. Народ веселился, забыв обо всем. Только в углу сидел тот самый мужик и время от времени бросал на него исподтишка совсем не пьяные взгляды. Грон боковым зрением внимательно рассмотрел всех сидящих за его столом. По большей части они были изрядно пьяны, только сам мужик, двое, которые стояли рядом с ним на площади, хозяин и вертящийся рядом слуга были несколько трезвее, да еще невзрачный маленький человечек, неизвестно почему оказавшийся в столь именитой компании. Он настолько старательно не смотрел в его сторону, что Грон невольно отметил это обстоятельство. Ну что ж, если эти ребята решили его пасти, тут уж ничего не поделаешь. Только на этот раз стоило попытаться обойтись без убийств. Грон усмехнулся про себя и поднялся, он покачнулся, шумно рыгнул, потом обвел зал осоловевшим взглядом, скривился, стиснул в кулак мужское достоинство и, пошатываясь, поплелся к задней двери. Выйдя за дверь, он метнулся в сторону и притаился. Его предположения оказались верны. Через несколько мгновений дверь распахнулась, и оттуда, ворча, появились те самые двое. Грон дождался, когда захлопнется дверь, и прыгнул на них сзади. Два удара под основание черепа, и мужики успокоились где-то на полчаса. Грон подпер дверь их телами, потом быстро обежал таверну и проделал то же с дверью со стороны площади. Благо тут никого оглушать не требовалось — на открытой террасе дрыхло с полдюжины перебравших гуляк. Они даже не проснулись, пока он перетаскивал их к двери, только что-то недовольно бормотали в процессе движения. Слава богу, его караван никто не трогал. Вьюки были на месте, хотя пару из них явно пытались распотрошить. Но то ли времени не хватило, то ли желание выпить пересилило, короче, ограничились лишь тем, что взрезали плотную верхнюю ткань и вытащили часть содержимого. Грон мысленно возблагодарил местных богов, что это были тюки с материей. Если бы добрались до золота или оружия, то толпу было бы не оторвать. Он вскочил в седло и постарался как можно быстрее и тише двинуть свой караван в путь. Когда лошади, шумно шлепая копытами по пыли, уже приближались к околице по дороге, ведущей к побережью, со стороны уже скрывшейся за домами деревенской площади послышался шум. Грон криво усмехнулся и прибавил ходу. Он покидал деревню без купленных здесь запасов и облегчив кошели на сорок золотых, однако все остальное было при нем. Грон дал шенкеля жеребцу и слегка дернул поводья идущей следом лошади. Что ж, сам виноват. Надо было сообразить, что столь молодой парень с полутора десятком лошадей, груженных толстыми вьюками, в любом населенном пункте сразу вызовет подозрение. Пора было решать, что делать дальше.

Остаток ночи он провел в ущелье примерно в двух часах пути от деревни, размышляя над тем, что же предпринять. Возможность продать коней и материю представлялась очень проблематичной, скорее всего, его обвинят в воровстве и разбое. Бросить все и следовать дальше только с деньгами?.. Что ж, быть может, впоследствии так и придется поступить. А пока он решил попробовать кое-что еще. План представлялся ему несколько рискованным, но, в случае если все пройдет, как задумано, сулил в будущем изрядные выгоды. Когда рассвело, Грон отогнал коней подальше, расседлал, стреножил и отправил пастись. А сам завернулся в плащ и улегся в тени под скалой. Следовало хорошенько выспаться, ибо, судя по всему, следующую ночь также придется провести без сна.

Он проснулся, когда солнце уже садилось. Наскоро перекусив остатками вяленого мяса, он прошелся вдоль скалы, внимательно рассматривая все выщерблины и уступчики. Удлинившиеся тени облегчали задачу. Наконец ему показалось, что он нашел то, что искал. Он сделал триангуляцию по трем приметным скалам, обоснованно считая, что, когда он закончит, будет уже темно, и, удовлетворенно кивнув, скинул одежду, обвязал вокруг пояса несколько мотков веревки и начал карабкаться вверх. Поднявшись на два человеческих роста, он зацепился руками за небольшой карниз, подтянулся и забрался в небольшую пещерку. Здесь было сухо, дно было покрыто толстым слоем веток, птичьего пуха и помета. Над пещеркой нависал каменный козырек, не позволявший дождю проникать внутрь. Снизу пещерка была абсолютно незаметна, и только удлинившаяся тень от козырька давала еле ясный намек, что там находится какая-то выемка. Грон удовлетворенно кивнул и, привязав веревку к выступу внутри пещерки, шустро спустился вниз.

Он закончил, когда уже совсем стемнело. Вьюки с тканью, оружием и деньгами уютно расположились внутри пещерки. В кошеле, притороченном к седлу, покоилось десять золотых на первое время, а все лошади его каравана, кроме одной, были опять связаны в вереницу. Грон взглянул на небо — погода стремительно портилась. Звезд не было видно, а низко над землей плыли тяжелые черные тучи. Он улыбнулся. Определенно боги благоволили ему. Грон быстро пробежался до ущелья, осмотрелся и постоял некоторое время, прислушиваясь. Все было тихо. Он вернулся к каравану, придирчиво проверил все узлы и вспрыгнул в седло.

Когда из-за очередного поворота показались тусклые огоньки освещенных масляными лампами и лучинами окошек, на землю упали первые капли дождя. Грон постоял несколько мгновений, раздумывая, что опаснее: двинуться, как он планировал, в обход, задними дворами, рискуя в полной темноте и под сильным ливнем поломать ноги лошадям, или попробовать проскользнуть по улице, уповая на то, что в темноте и за стеной ливня никто ничего не заметит. Наконец он решился. Вода с неба к тому моменту уже лилась потоком. При таком потопе лошади могли подскользнуться и сломать ноги даже на дороге, не говоря уж о буераках на окраине. К тому же большая часть мужчин после вчерашней халявы явно болела, и им, скорее всего, было не до того, чтобы пялиться на улицу. Он попытался разглядеть, как там его караван, но за шквалом воды едва было видно вторую лошадь. Грон вздохнул и дал шенкеля жеребцу.

Ливень кончился, едва Грон успел свернуть за выступ скалы позади деревни. Дождь прекратился так же быстро, как и начался. Грон торопливо проехал чуть вперед по тропе, превратившейся в бурную речку, пока все лошади каравана не оказались укрытыми за скалой, и, спрыгнув с коня, пошел вдоль колонны, придирчиво осматривая каждую лошадь. Пока не кончился ливень, он не знал даже, все ли лошади шли за ним. Дважды они сбивались с тропы и забредали в тупики между домами. Когда они проехали деревенскую площадь и двинулись вверх по тропе, ливень усилился настолько, что сложно было разглядеть морду идущей следом лошади. По существу, именно лошади вывели его сюда. Дойдя до конца колонны, Грон слегка успокоился. Это казалось чудом, но все коняхи были в порядке. Он выглянул за поворот. В деревне не светилось ни огонька. Он вздохнул, представив уютную, немного затхлую сухость крытых соломой и дранкой домишек, глянул себе под ноги, вокруг которых вспенивались бурунчики, и поплелся в голову каравана. Пока не иссякнет поток, смывающий все следы, следовало уйти подальше. Кто знает, как часто деревенские ходят этой тропой? И что им придет в голову, если они увидят на тропе следы копыт через день после того, как от них ловко сбежал юнец с полутора десятком неплохих лошадей и неизвестно какими богатствами во вьюках. Жеребец впереди недовольно фыркнул и переступил ногами, словно намекая, что хозяин выбрал неудачное место для привала. Грон подошел к нему, взобрался в седло и продолжил путешествие в неизвестность.

К утру тучи немного поднялись и посерели. А может, их высветлило поднимавшееся где-то за ними солнце. Грон проехал по горной тропе около пяти километров. Деревня осталась далеко позади, а его начали одолевать сомнения. Вокруг был только камень и скалы. По его подсчетам, он поднялся метров на триста над уровнем моря относительно деревни. В его мире на такой высоте начинались альпийские луга, но здесь было слишком много камня и слишком мало травы и низкорослых кустиков, притулившихся на крутых склонах, чтобы можно было рассмотреть даже намек на какое-либо пастбище. Местность явно не имела ничего общего с той, в которой можно было бы содержать лошадей. Может, тот мужик в таверне имел в виду что-то другое. Может, табунщиком звали какого-то местного духа, лешего или еще кого. Недаром тот мужичок упомянул о том, что табунщик знается с волками. Его затея постепенно стала все больше представляться ему авантюрой. Мокрая одежда холодила тело, и время от времени занемевшие мышцы прихватывало, и все же он упрямо двигался вперед.

К полудню небо очистилось, и Грон немного согрелся. Однако лошади были порядком измучены. Следовало дать им передых. Грон свернул на небольшую полянку с пожухлой травой и остановился. Расцепив коней, он стреножил их и устало опустился на камень. В следующее мгновение его пронзило острое чувство опасности. Грон дернулся в сторону и, молниеносно выхватив меч, резко обернулся. В то же мгновение о камень, на котором он сидел, звонко брякнув, ударился нож. Грон замер, напряженно всматриваясь во всадника на отличном скакуне. Тот был одет в волчьи шкуры и сидел на коне, укрытом попоной, также скроенной из шкуры волка. Черные волосы были спутанны и торчали во все стороны, а на лице сверкала белозубая улыбка. Некоторое время они молча разглядывали друг друга. После неудачной атаки всадник больше не пытался нападать. А Грон силился понять, как тот смог подобраться незамеченным. Когда он опустил глаза к копытам лошади, все стало ясно. Они тоже были обернуты волчьими шкурами. Вскоре послышался топот, и спереди из-за поворота вылетело пятеро всадников. Все наметом, как и первый. Последний из всадников, с перевязанной не очень чистыми тряпками головой, вдруг вскрикнул и указал на жеребца Пакраста. Кряжистый, чем-то неуловимо напоминающий краба мужик, скакавший первым, на ходу спрыгнул с коня и подбежал к жеребцу. Тот вскинул голову и тоненько заржал. Мужик ухватил коня за морду и дунул в ноздри. Жеребец всхрапнул, а мужик, будто отвечая ему, что-то прочмокал и под конец так же тонко проржал. Затем он повернулся к Грону и сумрачно посмотрел на него. Грон, не упуская из виду остальных, медленно шагнул к мужику и осторожно протянул руки ладонями вверх.

— Я — друг. — Он умолк, несколько сомневаясь в способностях мужика понимать человеческую речь, но потом продолжил: — Я ищу табунщика. Мне сказали, что его можно найти, если идти по этой тропе.

Мужик оскалился, причем по его лицу было совершенно не понять — улыбается он или злится, и хрипло произнес:

— Откуда у тебя Осыпь?

По-видимому, это было имя жеребца атамана, хотя Грон был не уверен, что правильно понял вопрос. Казалось, человеческая речь давалась мужику с гораздо большим трудом, чем лошадиная.

— Этот конь принадлежал вожаку разбойников. Мой хозяин его убил. Потом погиб сам. Я забрал всех лошадей, что были у разбойников и у моего хозяина. В деревне хотели отнять моих лошадей. Я не хочу отдавать их крестьянам. Я пригнал их табунщику. — Грон делал паузы после каждой фразы, пытаясь определить, какое впечатление производит его рассказ на собеседников, но по их лицам мало что можно было прочитать.

Первый, самый юный из всех, все так же скалился, на лицах остальных застыли разные выражения — от тупого равнодушия до злобной свирепости. Когда он замолчал, некоторое время стояла тишина, потом мужик у жеребца ткнул пальцем в сторону Грона и кивнул на коня:

— Этот мой.

Надо полагать, это означало, что когда-то жеребец принадлежал ему и, судя по бурной встрече, был утрачен при не совсем честных обстоятельствах. Грон согласно кивнул. Мужик немного подумал и широким жестом указал на остальных:

— Эти тоже хочу. Что хочешь взамен?

Теперь задумался Грон. Похоже, его план был более трудноосуществим, чем он предполагал. Он рассчитывал, что табунщик торгует лошадьми с деревенскими, но ни в одежде, ни в упряжи всех шестерых не было ничего привозного. Только нож, который первый метнул в него. Но этот нож был исключением, поскольку у остальных висели на поясе кремневые.

— Возьми в табун. Пусть живут. Жеребята будут твои. Кони — нет. Я приду — отдашь.

Табунщик несколько мгновений задумчиво рассматривал его, потом сделал какой-то жест. Грон напрягся, но скалящийся юнец боком подъехал к нему и протянул заскорузлую от поводьев руку. Грон несколько мгновений помедлил, пытаясь приготовиться к возможному подвоху, однако ничего подозрительного, кроме шестерых непроницаемых типчиков рядышком, не было. Но с этим уж ничего не поделаешь. И он, ухватившись за руку, вскочил на круп позади сына табунщика. Вроде бы все шло к тому, что его план срабатывал. Но он еще не подозревал, какой ценой.

Когда солнце уже село и только самые высокие пики сверкали последним приветом уходящего дня, ущелье, которым они ехали, внезапно раздвинулось, и они очутились в обширной долине. Паренек, за спиной которого сидел Грон, оказался неожиданно легок, а его конь достаточно силен, чтобы спокойно нести двоих, так что они двигались довольно быстро. Сначала они ехали одни, но через полчаса их догнали остальные. Лошади Грона скакали свободно, без всякой сбруи. Всю дорогу всадники молчали, и только старший время от времени что-то нежно всхрапывал скачущим рядом лошадям. По долине ехали недолго. Еще через полчаса показалась группа строений, напоминавших крытые загоны или большие конюшни. Почуяв дом, лошади прибавили ходу. Двое из сыновей табунщика обогнали их небольшой отряд и помчались вперед. Когда вся кавалькада подъехала к строениям, они уже открыли ворота. Всадники соскочили с коней и ввели их внутрь. Кони были быстро расседланы и обтерты пучками соломы. Табунщик сунул пучок и Грону, указав в сторону его лошадей. Грон никогда не был особо толковым конюхом, но с грехом пополам справился со своей задачей. Закончив с лошадьми, табунщик подошел к тем, которых обихаживал Грон, придирчиво осмотрел и удовлетворенно кивнул. Потом указал в дальний конец конюшни, где виднелся дверной проем, завешанный пологом из неизменных волчьих шкур. Как оказалось, там располагалось жилое помещение, которое представляло собой отгороженную часть конюшни с утепленной крышей и каменным очагом в углу. Все присутствующие были заняты делом. Паренек, на коне которого он приехал, уже хлопотал у очага, раздувая огонь. Старший молча приводил в порядок упряжь. А еще один, с перевязанной головой, едва войдя в помещение, тут же схватил колтун шерсти, по виду волчьей, водрузил его на прялку и принялся вить толстую, суровую нить. Остальные трое отсутствовали, видимо, занимались лошадьми. Пока варилась похлебка из овса и желудей, Грон исподтишка рассматривал хозяев. Старшему явно было много за сорок. Парню с перевязанной головой — не более двадцати, а кашевар был совсем юн. Все были крепкими, с кряжистыми фигурами, только самый молодой был несколько потоньше. Руки у всех троих были крепкие, длинные, с широкими, заскорузлыми ладонями. Волосы — засалены и торчали во все стороны, и с первого взгляда можно было точно определить, что все они — родственники. Одинаковые глаза, носы и манера, прищурившись, бросать по сторонам быстрые взгляды. Наконец кашевар попробовал свое варево и удовлетворенно повернулся к отцу. Тот поймал выразительный взгляд, поднялся и подошел к затянутому бычьим пузырем окошку. Приоткрыв его, он проорал что-то, отдаленно напоминавшее лошадиное ржание, и через несколько минут в дверь ввалились остальные. К этому моменту на камень, стоявший в центре помещения, был водружен большой медный котел и вытащены деревянные ложки, больше похожие на небольшие лопатки. Так закончился первый день.

Грон жил у табунщика уже целую четверть. Табун его составлял почти полторы сотни лошадей, и каких лошадей! Из того, что Грон видел до сих пор, эти были самыми рослыми и красивыми. Если сам табунщик со своим семейством были прямо-таки заскорузлыми от грязи, то лошади просто сверкали чистой, лоснящейся шкурой и вычесанными гривами. Естественно, это было немалое богатство. Поэтому ежедневно один из сыновей, обмотав копыта шкурами и взяв дорогой бронзовый нож, отправлялся вниз по тропе — сторожить, чтобы в долину не проник посторонний. Остальные пасли табун и заготавливали скудный прокорм себе и обильный лошадям. Вопреки предположениям Грона, табунщик не жил от своих лошадей. Несмотря на свою очевидную ненужность, в табуне ходил десяток «старичков», которых вполне можно было бы пустить на мясо и шкуры. Кроме того, все, что Грон знал о ценах в этом мире, говорило, что табунщик мог бы обеспечить безбедное существование себе и своей семье, продав даже треть табуна. Но табунщик, видимо, был так сильно привязан к своим животным, что не мог заставить себя расстаться с ними. И, кажется, такая его привязанность была не по нраву двоим старшим сыновьям. А может, просто злобность доминировала в их характерах. В остальном члены семьи походили друг на друга, как оловянные солдатики. Вся их жизнь крутилась вокруг лошадей. К исходу недели Грон понял, почему крестьяне не сильно жаловали табунщика. Тот отличался от них слишком многим. Весь день семьи был наполнен работой, и за весь день все пятеро произносили едва десяток слов. С лошадьми они и без слов прекрасно понимали друг друга. Им не нужен был никто другой, другие означали только помеху, вносили сумятицу в размеренную и привычную жизнь, а потому раздражали. Однажды утром Грон испытал это на себе.

В этот день все поднялись еще затемно. Завтрак был обильнее обычного, так как похлебка была приправлена бараньим салом. Столь редкий продукт явился, по-видимому, результатом обмена с деревенскими. После завтрака Грон привычно поднялся и пошел вслед за табунщиком. Однако в дверях перед ним возник старший сын. Обдав Грона злобным взглядом, он с силой отпихнул его, так что не ожидавший этого Грон отлетел в сторону. Второй братец рассмеялся и попытался пнуть зазевавшегося гостя, но Грон поймал его за ногу и чуть вывернул ступню. Сынок заорал. В дверях вновь возник табунщик. Быстро окинув взглядом место происшествия, он рявкнул, но на этот раз старший, который прежде лишь недовольно ворчал на рычанье отца, вдруг развернулся и заорал на папашу. Видимо, это было в первый раз, потому что табунщик опешил. А старший шагнул было к Грону — то ли намереваясь освободить поскуливавшего от боли брата, то ли поплотнее заняться Гроном, — но в следующее мгновение взвизгнул и дернулся в сторону. Опомнившийся отец принялся активно восстанавливать статус-кво, охаживая обнаглевшего сына кнутом по спине, плечам и чему ни попадя. От удивления Грон даже выпустил ногу второго братца. Когда старший забился в угол и сжался, закрыв голову руками, табунщик, тяжело дыша, прекратил экзекуцию. Окинув всех присутствующих свирепым взглядом, он повернулся к Грону и яростно бросил ему:

— Идем, — потом резко развернулся и вышел из помещения.

Грон понял, что загостился. В тот день он несколько раз заговаривал с табунщиком по поводу своего предложения, но тот молча выслушивал и отрицательно мотал головой. Наконец Грон решил, что ловить больше нечего. То, что не удалось договориться с табунщиком, вызывало разочарование, но он хорошо знал, что не все желаемое становится явью. К тому же, хоть убей, он не мог придумать, что делать с лошадьми, если он и дальше не собирался привлекать к себе внимания. А так они хотя бы будут в холе и довольстве. Вечером он опять подошел к табунщику. Тот отложил в сторону скребок и нахмурился. Грон показал в сторону выхода из долины:

— Ухожу завтра.

Табунщик бросил сумрачный взгляд в ту сторону, куда указал Грон, потом отрицательно покачал головой:

— Нет.

— Почему?

Табунщик энергично махнул рукой и сказал:

— Два дня.

И вновь начал скрести лошадиные бока. Грон постоял рядом некоторое время, раздумывая о странном поведении табунщика, но в голову ничего не пришло, и он решил подождать. Его уже давно интриговал вопрос: зачем табунщик приволок его к себе? Этот человек, несмотря на всю свою безыскусность, оставался для него загадкой. К тому же особо торопиться ему все равно было некуда, во всяком случае, два дня для него ничего не решали.

Утром второго дня Грон проснулся в одиночестве. Все семейство табунщика куда-то исчезло. Они тихо поднялись и бесшумно покинули помещение, оставив его одного. У Грона екнуло под ложечкой. Сказать по правде, он слишком уж расслабился за последние несколько дней, здраво рассудив, что если б его хотели убить, то могли бы сделать это гораздо раньше. А чужих в долине не было. И вот сегодня ему почудилось, что в воздухе запахло паленым. Грон поднялся и подошел к окошку. Сквозь мутный пузырь пробивался яркий солнечный свет. Было необычайно тепло для столь поздней осени. Грон ополоснул лицо и вышел на улицу. Табунщика с семейством нигде не было видно. Грон немного подождал, потом пожал плечами и вернулся в дом. На привычном месте, на камне, стоял котел. Грон приподнял крышку и удивленно присвистнул — на дне казана было что-то необычное, желтое, с нитеобразными белесыми прожилками. Он зачерпнул рукой. Это оказалась болтушка из птичьих яиц. Грон решил, что это оставили ему, и жадно доел все до конца. Сказать по правде, ему уже изрядно надоела овсяно-желудевая диета, но столь роскошный завтрак должен был вызвать, как минимум, недоумение, а после столь непривычного пробуждения просто настораживал.

Грон еще подождал, но потом решил, что свое обещание выполнил и со спокойной душой может отправляться. Однако, когда он вышел за ворота, его уже ждали. Табунщик сидел на Осыпи. Рядом гарцевали двое сыновей помоложе. Двое старших стояли прямо напротив выхода, обнаженные по пояс. Не было только самого младшего, того, что обычно кашеварил. Грон остановился. Табунщик подъехал поближе и внимательно заглянул Грону в лицо:

— Ты делать, что хочу я. Я делать, что хочешь ты.

Грон настороженно смотрел на него. А табунщик энергичным жестом указал на старшего сына:

— Бить его. — Он перевел руку на другого: — Потом его.

Грон удивился. Но в этот момент старшенький трубно взревел и бросился вперед. Грон оставался на месте до последней секунды, а затем присел и саданул братца кулаком в солнечное сплетение. У того что-то екнуло внутри, и он свалился на четвереньки. Грон ударил от души, но парень не отключился, как можно было бы ожидать, а лишь замер в позе табуретки, жадно, со всхлипом втягивая воздух. Грон предполагал, что, когда табунщик просил его избить своих старших, речь не шла о сильных увечьях, но что считать окончанием избиения? Поэтому он на всякий пожарный, памятуя о том, что во многих культурах побежденным считается тот, кого положили на лопатки, подскочил к скрючившемуся противнику и рывком опрокинул братца на спину. И тут его перетянули кнутом по спине. Боль была так сильна, что Грон едва не взвизгнул, но тут вновь услышал свист рассекаемого воздуха и попытался увернуться. Эта попытка не совсем удалась, однако удар был гораздо слабее, чем предыдущий. Грон развернулся и наткнулся на злорадно ухмыляющегося второго братца, вновь замахивающегося кнутом. Грон не стал дожидаться третьего удара и прыгнул к нему, одновременно нанося удар ногой с поворотом по левому уху. Второй выпустил кнут и рухнул на землю. Грон быстро повернулся к первому противнику. Тот уже очухался, но благоразумно не стал лезть на новенького. Грон поднял глаза на табунщика. Папаша созерцал эту сцену с довольным видом. Он величественно кивнул Грону:

— Хорошо. — Затем тронул коня и, подъехав вплотную, протянул руку: — Едем.

Грон запрыгнул на круп Осыпи, и табунщик взял с места в галоп. Через некоторое время Грон понял, что они скачут в тот конец долины, где он никогда не был.

Они скакали около часа, и Грон с удивлением отметил, что табунщик не жалеет коня. К тому моменту, когда табунщик позволил жеребцу перейти на шаг, Осыпь покрылся пеной и дышал шумно и тяжело. Наконец впереди показалась рощица настоящих деревьев. Листва на них уже пожухла, но еще оставалась зеленой. Над рощицей возвышалась скала, с которой в облаках белых брызг срывался небольшой водопад. Табунщик остановил коня у опушки и знаком показал в глубь рощицы:

— Иди, это там. Как выйдешь — уйдешь. — Потом развернул коня и поскакал обратно.

Грон проводил его озадаченным взглядом и повернулся к рощице. Судя по звуку, водопад падал в небольшое озерцо. По-видимому, Грона ждало какое-то очередное испытание или обряд. Может быть, здесь жила неизвестная супруга табунщика. Ибо в его жилище неожиданно встречались намеки на женскую руку вроде пучка высушенных цветов над окошком или примитивно, но искусно вылепленной из глины фигурки лошади над очагом. Грон вздохнул. Стоя здесь, дела не сделаешь. Он на всякий случай передвинул поудобнее скрытый верхней туникой кинжал, пригладил рукой волосы и двинулся вперед.

Рощица в длину была всего шагов пятьдесят, и у самой скалы действительно было небольшое озерцо. Грон подошел к обрывистому бережку и огляделся. Под раскидистым деревом с густой кроной, стоявшим немного поодаль, была разложена роскошная медвежья шкура. Рядом с ней стояла глиняная бутыль, очень похожая на те, из которых наливали вино в деревенском трактире, а также лежала засохшая лепешка и окаменевший кусок козьего сыра. Грон просто задохнулся от удивления. По меркам табунщика, это был даже не царский, а прямо-таки божественный стол. Явно готовилось что-то серьезное. Грон осторожно обошел озерцо, ища следы — он не мог себе представить, что вся эта роскошь предназначается ему одному, но ничего подозрительного не заметил. Только следы волчьих и медвежьих лап да зверья поменьше. Грон решил, что надо ждать. Он повернулся к озеру. Вода манила. Хотя она явно была очень холодной, но Грон последний раз купался недели три назад, если не считать того ливня, когда он проезжал через деревню. Он быстро разделся и с разбегу кинулся в воду. Та была еще холоднее, чем он думал. Видимо, поток начинал свой путь на ледниках и расстояние это было очень небольшим. Грон шумно крякнул и нырнул под окруженную брызгами стену падающей воды. Его закрутило, слегка протащило по дну, тучи воздушных пузырьков, захваченных водопадом, окутали тело, как наждаком сдирая застарелую грязь. Наконец он почувствовал, что легким не хватает кислорода, и мощными гребками выплыл из-под водопада. Когда он, отфыркиваясь и энергично махая руками, чтобы согреться, выбрался на берег, со стороны дерева, под которым лежала медвежья шкура, раздался смешок. Грон замер. Чей-то звонкий голос негромко позвал:

— Эй!

Грон медленно повернулся. Под деревом, на медвежьей шкуре лежал младший член семьи табунщика. Он был совершенно наг, но не это больше всего поразило Грона — перед ним… лежала девушка. Грон некоторое время стоял как громом пораженный. Девица смотрела на него немного смущенно, но явно забавляясь его замешательством. У нее было сильное, крепкое тело и упругая, но маленькая, видно еще не до конца сформировавшаяся грудь.

— Ты долго будешь там стоять?

Грон вспомнил, что ни разу до этого не слышал ее голоса. Только смех. Она говорила чисто, но слишком правильно выговаривая слова. Будто вспоминая когда-то выученный и не часто используемый язык. Грон выбрался на берег и, подойдя к ней, осторожно опустился на корточки.

— Зачем меня привели сюда?

Девушка смущенно потупилась:

— Отец сказал, что ты подходишь для обряда.

— Какого? — спросил Грон, уже догадываясь.

— Сегодня День последнего жеребенка, а мне уже пятнадцать зим, мне пора.

С этими словами она показала себе на низ живота и густо покраснела. Грон слегка смутился. Девушка выросла в окружении мужиков и вряд ли точно знала, что ей предстоит. Единственным примером, который мог бы слегка просветить ее, были весенние игры жеребцов и кобылиц. Грон еще не сталкивался с ситуацией, когда его партнерша была бы столь неопытна, поэтому ему было слегка не по себе.

— А почему отец решил, что я подхожу?

Девушка удивленно посмотрела на него:

— Тебя же признал Осыпь.

Грон хмыкнул. Конечно, немного необычно довериться мнению коня в подобном вопросе, но вполне в духе табунщика.

— Ну, тогда действительно.

Девушка даже несколько обиделась:

— Осыпь лучше всех чувствует людей. Когда мне было девять лет, в долину пришли злые люди. Осыпь услышал, как они подошли к конюшням, и начал стучаться копытами в стену. Отец проснулся и разбудил всех. Мы успели убежать в лес, а потом вернулись. Ночью. Злые люди решили заночевать в нашей долине. — Она презрительно искривила губы. — Они не знали, что лошади нас хорошо понимают. Ночью отец встал с противоположной стороны лагеря и позвал табун. Кони выбили ворота и поскакали к отцу. — Она кивнула на бутыль. — Это отец купил прошлой осенью, на те блестящие кругляшки, что были у тех людей в кулечках.

Грон представил, что стало с налетчиками, когда по ним промчался табун, и содрогнулся.

— А как пропал Осыпь?

— Это Хрир. Ну, у него голова перевязана. Деревенские давно не появлялись в долине, и он решил доехать до деревни. Его подстерегли и стукнули по голове. Она была вся в крови. Наверное, злые люди думали, что он мертв, но у нас крепкие головы.

Она улыбнулась, и Грон почувствовал себя полным идиотом. Он сидел рядом с юной, симпатичной девушкой и с умным видом обсуждал достоинства и приключения какого-то жеребца. Хотя ему следовало бы выполнять его функции. Девушка притихла. Он заглянул ей в глаза и прочел волнение, немного страха, любопытство и желание.

— Как тебя зовут?

Она ответила чуть охрипшим от волнения голосом:

— Эрея.

Он осторожно обнял ее за плечи и потянул вниз. Она на мгновение напряглась, а потом рванулась и прижалась к нему всем телом. Высоко в листве громко крикнула какая-то припозднившаяся птица. Пришла пора совершать обряд.

Эрея стояла в проеме раскрытых ворот, прислонившись к косяку. В ее глазах застыла мука. Грон почувствовал, как сжимается сердце, и сердито отвернулся. Врен-табунщик рассерженно рявкнул на дочь и свирепо посмотрел на Грона. Строн и Врам, старшие, сегодня погнали табун на дальнее пастбище, где уже хорошо подросла свежая трава. Рядом с Вреном, сидя на лошадях, ждали Грона младшие — Хрир и Норн. Грон вздохнул. Он прожил в долине всю зиму. Наравне со всеми пас табун, охотился за волками, частенько наведывавшимися к конюшням в голодную зимнюю пору. За это время он настолько привык ездить верхом, что сейчас с опаской размышлял о том, как он пойдет пешком. Но делать было нечего. Второй раз ему вряд ли удастся незамеченным проскользнуть через деревню на лошади. Тем более дождя не намечалось. А он не хотел рисковать и привлекать к табунщику повышенное внимание. Лошади Врена, хотя и были для крестьян лакомым кусочком, все же представляли для них относительную ценность, вряд ли кто из них рискнул бы серьезно заняться торговлей лошадьми. Но вот о содержимом его тюков по деревне, скорее всего, ходили чудовищные слухи. Так что, если бы кому-то пришло бы в голову, что эти тюки можно поискать у табунщика, у Врена появились бы серьезные проблемы. А пешком легче проскользнуть незамеченным. Грон посмотрел на небо. Время близилось к полудню. Врен, заметив его взгляд, тронул Осыпь и подъехал вплотную. Они собирались проводить Грона до поворота к деревне, а ехавший впереди Хрир, чья очередь сегодня была идти в дозор, должен был предупредить, если кто-то попадется навстречу. Вернее, не он, а его Уступ. У табунщика кони выполняли обязанности и сторожевых собак. А для случайного наблюдателя Грон был всего лишь одним из сыновей табунщика, неизвестно по какой прихоти едущий с отцом на одной лошади, — поверх своей одежды он натянул волчьи шкуры, составлявшие обычное одеяние этой семьи. Благо за зиму шкур этих изрядно прибавилось. Врен долго не мог понять необходимость столь серьезных мер предосторожности, но за зиму он научился ценить мнение Грона. Особенно после того, как тот по окончании очередной облавы на волков приволок восемь волчьих трупов. Больше, чем все остальные, вместе взятые. Кроме того, за зиму сыновья табунщика несколько раз замечали на тропе следы чужого, что было необычно. Зимой в горах делать нечего.

Грон запрыгнул на круп Осыпи позади Врена, не удержался и бросил взгляд на ворота, но там уже никого не было. Эрея была послушной дочерью. Врен дал шенкеля, и они рванули вперед.

Деревню Грон миновал уже под утро. И вполне успешно. К вечеру он добрался до знакомого поворота и двинулся внутрь, к заветной пещерке. Несмотря на то что он подгадал и пришел приблизительно в то же время, что и в прошлый раз, он вряд ли бы нашел пещерку, если бы не пара крупных птиц, похожих на скопу. Видимо, раньше это была их квартира, и они были очень недовольны, когда, вернувшись, застали ее уже занятой под склад. Грон решил не карабкаться сразу же, опасаясь того, что птицы будут недовольны подобной бесцеремонностью и примут радикальные меры. К тому же столь длительный пеший переход его изрядно утомил. Поэтому он завернулся в свой уже весьма поношенный плащ и улегся спать прямо под пещеркой.

Утром птицы исчезли. Грон ополоснулся водой из фляжки, предусмотрительно отойдя в сторону, чтобы не привлекать внимание мокрым пятном, и, скинув сандалии, быстро вскарабкался к пещерке. Там все было на месте. Правда, верхняя материя начала немного портиться, видимо, в пещерку ветром нанесло снега, но было видно, что с осени здесь никто не появлялся. Грон отсыпал десяток монет в кошель. Отрезал кусок материи на хороший плащ взамен износившегося и развязал тюк с булатным оружием. Любовно осмотрев каждую вещь, он вздохнул и связал тюк обратно. Пока лучшим, что он мог себе позволить, был простой бронзовый кинжал. Да и тот он предпочитал носить скрытно, под одеждой, на шнурке. Грон поплотнее сдвинул тюки, окинул пещерку придирчивым взглядом и полез вниз. Спустившись, он внимательно осмотрел подножие, подобрал несколько птичьих перьев, свалившихся, когда он спускался, и двинул по дороге дальше.

Через четыре дня он нагнал караван, остановившийся на ночевку. Сторож окликнул его, когда он подошел почти вплотную к кострам. По всему было видно, что здесь не опасаются разбойников. Его провели к караванщику. Тот был изрядно навеселе и потому в хорошем расположении духа.

— Кто таков?

Грон заранее продумал ответ:

— Меня зовут Грон, я сирота, иду в Дожирскую долину на заработки.

Дожирская долина славилась своими виноградниками и тем, что в сезон принимала немало свободных рабочих рук.

— Дурак, — добродушно хохотнул караванщик, — эти живодеры выжмут из тебя все соки, а заработаешь гроши. Ну да леший с тобой. Иди ночуй.

Сидевший у костра караванщика, слева от него, худой мужчина с болезненным, изможденным лицом, вернее всего старший приказчик какого-то купца, настороженно посмотрел на Грона и проворчал:

— Это не совсем разумно.

— Да брось, — махнул рукой караванщик и приложился к фляге. Оторвавшись, он разъяснил причину подобного легкомыслия: — С тех пор как Грозный Югор убил Пакраста-гиену и всю его банду, здесь ничего не слышали о разбойниках.

— Но это не значит, что их нет.

Караванщик снова добродушно махнул рукой и отвернулся. Устраиваясь на ночлег, Грон улыбался. Югор, наверное, был счастлив на небесах, рядом со своими предками, когда слышал, как его величают на земле.

Караванщик имел все основания восхвалять собственную интуицию, заставившую его разрешить Грону присоединиться к каравану. В чем и убедился, когда Грон сумел укротить взбесившуюся лошадь, чуть не опрокинувшую повозку караванщика, заполненную бутылями с отличным молосским — по весне на побережье на него был большой спрос. Грон дождался момента, когда все остальные, кто пытался помочь, отступили, и, ловко повалив лошадь на бок, вытащил из-под подковы ветку колючего кустарника. Караванщик восторженно хлопнул его по плечу:

— Ну, парень, я еще не видел человека, который бы так умел обращаться с лошадьми. Хочешь, оставайся в караване.

Но Грон поймал неприязненный взгляд худого приказчика — он с первого же мгновения взял Грона под «опеку» и активно наушничал среди попутчиков, призывая не доверять столь подозрительной личности, — и отрицательно покачал головой:

— Нет, господин, я уж останусь в Дожирской долине.

Через три дня они вошли в Дожирскую долину и Грон покинул караван. В первой же деревне, стоило ему приблизиться к трактиру, его окликнуло несколько голосов:

— Эй, парень, будешь наниматься?

Грон обвел взглядом несколько молодух, сидевших на лавке у трактира и напряженно смотревших на него, и кивнул. Женщины тут же вскочили и подбежали к нему. Грон был буквально сметен натиском и бесцеремонностью. Женщины щупали его мышцы, оттягивали веки и раздвигали губы, а одна даже сунула руку в низ живота. В чем тут же, со смехом, была уличена.

— Эй, Серма, что, уже мужа не хватает?

— Да она по другому делу работника ищет…

— По ночному…

— Да она любого мужика в гроб загонит своей мохнаткой…

— Да не одного, а троих…

— Сразу…

По-видимому, Грон произвел хорошее впечатление, поскольку его тут же начали тянуть во все стороны, наперебой предлагая условия, которые, однако, были довольно однообразны. Стол, ночлег и до двадцати пяти медяков за сезон. Все это сопровождалось активной перебранкой, во время которой он заметил, что самая смелая, та, что наиболее полно исследовала его достоинства, потихоньку перетягивает его в свою сторону. Грон повнимательнее осмотрел ее. Она была, что называется, в самом соку. Рослая, статная, с длинными черными волосами, туго скрученными в тяжелый узел на затылке, жаркими черными глазами и высокой, крепкой грудью. Кожа гладкая, а губки полные, сладкие, как вишня. Черт его знает, чего она от него хотела. Такая где угодно и какого угодно мужика найдет. Но вишь ты, вцепилась в него. Грон усмехнулся про себя, здраво рассудив, что там, где расположение хозяйки будет самым большим, там и жизнь будет лучше, и, решительно развернувшись, пошел за ней. Женщины провожали их еще более скабрезными шуточками, но в их голосах сквозило разочарование.

Они шли около получаса. Сначала улицей, потом виноградниками. Наконец вышли к небольшому домику, рядом с которым бугром торчала из земли крыша винного погреба. Серма, не оглядываясь, вошла в дом и исчезла за дверью. Грон задержался на пороге — наемные рабочие, как он полагал, должны обитать отдельно от хозяев. Спустя несколько минут дверь отворилась, и на пороге появилась Серма. Она была голой и сердитой. Уперев руку в бок, она раздраженно произнесла:

— Ну, тебя долго ждать? Или ты думал, что я щупала тебя из простого любопытства.

С этими словами она повернулась и, сверкнув белыми ягодицами, прошлепала в дом.

Грон ухмыльнулся. Он не успел ни умыться, ни перекусить, ни даже узнать место ночлега, как его тут же припахали. Впрочем, вполне возможно, с последним его Серма сейчас и познакомит.

Вечером появились мужчины. К тому моменту Грон уже трижды окучил, как видно, давно не вспаханное поле Сермы, и та просто сияла от удовольствия. Мужем Сермы оказался худой мужик лет сорока с небольшим, с болезненной желтушной кожей и страдальческим выражением на лице — явно не пара для столь ненасытной бабенки, и он, по-видимому, понимал это сам. Во всяком случае, когда он увидел Грона, то лишь слегка поморщился, а потом его лицо вновь приняло привычное страдальческое выражение. Двое других, помоложе, оказались братьями Сермы и встретили появление Грона только громким похахатыванием и звонкими шлепками по сестриному заду. К исходу дня Грон уже ясно представлял расстановку сил. Муженек Сермы был владельцем фермы, бывший вдовец и, по общему мнению деревенской общественности, не жилец. Братья выдали сестренку с прицелом на наследство, и им было наплевать, с кем она спит, лишь бы не подобрала себе нового мужа. С этой точки зрения чужаки, нанимающиеся на сезон, были идеальным выходом. Так что, когда Серма решительно заявила, что ей завтра требуется помощь по дому, Грона без особых проблем порешили оставить дома.

Уже засыпая на сеновале, Грон внезапно почувствовал, как под бок к нему ужом ввинтилось чье-то горячее тело. Он восхищенно цокнул языком:

— Ну ты даешь, женщина!

— А ты что думал? — отозвалась Серма, отрываясь от усиленной работы языком. — Задарма будешь денежки получать? — Она помогла ему руками и, резво прыгнув сверху и начав, постанывая, раскачиваться, закончила мысль: — Тебе, милый, достался самый обильный виноградник.

К исходу первой четверти Грону стало ясно, что даже его молодое тело может не выдержать подобных нагрузок и надо принимать меры. Вечером он поймал старшего из братьев и намекнул на возникшие затруднения.

Тот расхохотался:

— Да ты у нас орел. В прошлый сезон никто больше двух дней не выдерживал. Просились на виноградники или сбегали. — Он окинул его веселым взглядом. — Ладно, поговорю с сестрой. Сдается мне, ты ей пришелся в самый раз, пусть немного сбавит, а то сбежишь. А где я еще такого красавца найду? Так, глядишь, и по местным загуляет.

На следующий день Грон отправился вместе с мужчинами на виноградники. Теперь он оставался на хозяйстве только три дня в неделю, но в эти дни приходилось выкладываться полностью. Так прошло лето.

Когда свежее вино было разлито по бочкам и частью отправлено торговцам, а частью заложено в погреб, Грон уже был готов бросить честно заработанное и двинуть куда глаза глядят. Братья изредка проходились по поводу его нетерпения, а Серма с каждым днем становилась все мрачнее. Наконец однажды, после бурного совокупления, сопровождаемого криками и стонами, раскрасневшаяся Серма вдруг оторвалась от него и резко села рядом. Грон лениво повел глазами в ее сторону:

— Ты чего?

Она вдруг развернулась к нему и, обхватив его за шею, жарко зашептала:

— Не уходи! Хочешь, я своего постылого порешу? Синюшника ему подмешаю или подушкой удавлю. А ты со мной останешься. Мужем станешь. Ты и братцев моих сумеешь к рукам прибрать. Ты такой. Я же знаю.

Грон опешил от таких предложений.

— Да ты что?!

Серма на несколько мгновений замерла, а потом резко отпрянула и убежала в дом. Вот дура баба. Долго ли в деревне связать концы с концами. Тут же выведут на чистую воду. Даже если ненароком лишь совпадение случится, и то для нее множество проблем возникнет. Как он успел узнать за лето, на ферму мужа Сермы имелось немало охотников, поскольку тот хоть и был бездетным, но родственников имел множество. Одних родных братьев трое да двое зятьев. А главное, Грону совсем не с руки было здесь задерживаться. Грон покачал головой. Пока не случилось ничего непоправимого, надо срочно линять из этого излишне гостеприимного дома.

На следующий день на винограднике, когда они собирались полдничать, Грон отозвал старшего из братьев в сторонку и обрисовал ситуацию. Тот присвистнул.

— Да, парень, видно, очень ты сестренке запал. До того она таких глупостей не говорила. — Он задумался. — Вот что, ты с лошадьми дела не имел?

Грон расплылся в улыбке.

— Ясненько, — повеселел брат, — тогда слушай. Сына нашего Всадника собираются отправлять в Роул, в гимнасиум, и он ищет ему слугу на дорогу. Оплата небольшая, но харч и лошади. А мы тебе и от себя прибавим, — он хохотнул, — за честность. Ты как?

Грон несколько мгновений раздумывал. В общем-то идеальный вариант, за исключением того, что придется проезжать через деревню, от которой начиналась тропа к Врену-табунщику. Потом решительно кивнул. Была не была. За год он сильно подрос и еще больше раздался в плечах, а подбородок и верхняя губа покрылись густыми черными волосками. Может, никто и не узнает.

— По рукам.

Ужин прошел в молчании. Серма почуяла что-то неладное. Когда после ужина брат засобирался к Всаднику, она бросила на Грона отчаянный взгляд и убежала из комнаты. Ночью, на сеновале, она с отчаянной решимостью начинала снова и снова, к утру доведя Грона буквально до полного изнеможения. Впрочем, и сама она ушла, держась за стенку. Когда рассвело, на сеновал поднялся старший брат. Постояв минуту над спящим Гроном, он тихонько пнул его ногой, а когда тот поднял на него мутный взгляд, покачал головой:

— Да, пожалуй с вами, приблудными, тоже не дело. Так она вполне может раньше себя в гроб загнать, а не муженька.

Грон приподнялся и сел. Голова и рабочий орган болели. Одна от бессонной ночи, другой от перегрузки. Он потер виски.

— Ну что там?

Брат кинул ему кошель с медью.

— Тут шестьдесят монет. Сын Всадника отправляется сегодня в полдень. У тебя есть время сходить к нему и получить эту работу. Он согласился тебя посмотреть.

С этими словами он бросил на Грона скептический взгляд и покинул сеновал. Грон представил, что ему еще надо куда-то идти и что-то показывать, и мысленно застонал.

Дом Всадника располагался у дальней окраины деревни. Грон миновал широкие ворота, распахнутые настежь, и прошел к одноэтажному строению с двумя портиками, на одном из которых подремывал дородный мужчина с тремя подбородками. Когда Грон приблизился вплотную и деликатно кашлянул, тот поднял на него осоловевшие глаза.

— Ну, чего тебе?

— Мне сказали, господин, что хозяину этого дома требуется слуга для его сына, разбирающийся в лошадях.

Тот недоверчиво покачал головой:

— Ты слишком молод, парень.

— Испытайте меня, господин.

Мужчина несколько минут разглядывал Грона, потом проорал в сторону:

— Ефий!

Через несколько мгновений из-за угла выбежал худой парень лет двадцати.

— Да, хозяин?

— Приведи Бронзу.

При этом глаза мужчины блеснули в предвкушении зрелища, и через несколько минут Грон понял почему. Бронзой звали молодую, необъезженную кобылицу, обладавшую, судя по тому, что ее вели четверо конюхов, скверным характером.

— Вот, — кивнул мужчина всеми своими подбородками, — удержишься на ней одно деление клепсидры, считай, что принят.

Это было около трех минут. Грон бросил задумчивый взгляд на Бронзу, уже косившую на него злым взглядом, и кивнул. Хозяин довольно потер руки.

Грон спокойно, не делая резких движений, подошел к Бронзе и протянул руку к поводьям. В это мгновение все четверо слуг одновременно отпустили ремни. Вероятно, они уже не раз проделывали этот трюк, потому что Бронза тут же попыталась встать на дыбы, но Грон успел ухватить поводья и ласково фыркнул ей в морду так, как учил его Врен. Бронза ошарашенно тряхнула головой. А Грон, мягко поглаживая и пофыркивая в ушко, развернул ее против солнца и, улучив момент, вскочил на спину. Бронза попробовала взбрыкнуть, но Грон зажал ей бока и натянул поводья. Некоторое время они молча сражались, но Грон все это время поглаживал ее по шее и фыркал в ушко. Наконец Бронза нехотя тронулась вперед. Грон дал шенкеля и поскакал вокруг дома, сопровождаемый удивленными возгласами. Когда он, спустя полчаса, подъехал к портику, на котором его ждал еще не до конца пришедший в себя от удивления хозяин, тот встретил его с недовольной миной и, махнув рукой конюхам, бросил сквозь зубы:

— Ты принят. Выезжаете сегодня в полдень. Поди на кухню, там тебя накормят, а потом направляйся в конюшню и готовь лошадей.

Проводив хозяина взглядом, Грон посмотрел туда, где среди виноградников была скрыта ферма Сермы. Но Серма осталась позади. Впереди был Роул.

— Заночуем здесь.

Худой старик гувернер скептически окинул взглядом выбранную Гроном полянку и скривился. Однако, наученный прежним опытом, не стал спорить. В первый же вечер он сварливо раскритиковал предложенное Гроном место, на что Грон вежливо предложил ему выбрать место самому. Тот волок их еще полчаса, а потом велел разбить стоянку в прямом, как труба, и потому продуваемом насквозь холодными весенними ветрами ответвлении ущелья, рядом с которым не было ни воды, ни сушняка для костра. Грон безропотно сходил за водой, что заняло почти час, и наломал сырого кустарника, который с трудом удалось разжечь после почти полутора часов неимоверных усилий. И когда они наконец смогли далеко за полночь улечься спать, то всю ночь продрожали в легкой палатке от залетавших внутрь порывов еще холодного весеннего ветра. После той ночи старик хотя и старался при любом предложении Грона показать, что от такого сопляка нельзя ожидать ничего путного, но по большей части предпочитал больше не спорить. Ставр, сын Всадника, смышленый и крупный, под стать отцу, одиннадцатилетний парнишка, был свидетелем Гронова испытания и потому относился к своему новому слуге с некоторым благоговением. Теперь он сильно забавлялся, наблюдая гримасы гувернера, а первое время даже подзуживал старика, донимая его дурацкими вопросами. «Как ты думаешь, Исп, это достойное место для ночлега?» — указывал подросток на голый, каменистый холм на противоположном берегу бурной горной речки. «Как ты думаешь, это хорошо горит?» — кивал он на трухлявый и переполненный водой ствол давно сгнившего дерева. Но Грон, улучив момент, поймал его за плечо и, слегка сдавив так, чтобы пальцы попали на болевую точку, наставительно произнес:

— Нельзя смеяться над стариком. Он любит тебя, а ты заставляешь его страдать.

Ставр чуть не заорал от боли, но проявил себя настоящим сыном Всадника — он только прикусил губу и моргнул, сдерживая слезы, а потом кивнул, не имея сил ответить. Грон ослабил хватку и слегка помассировал место, на которое нажал.

— Молодец, умеешь терпеть.

В этот момент раздался сварливый голос старика:

— Эй, конюх, отойди от господина.

— Да, господин. — Грон почтительно склонил голову и отошел в сторону.

Мальчик проводил его немного удивленным взглядом, а старик, видимо заметив следы слез в глазах своего питомца, встревоженно кинулся к нему:

— Что с вами, господин? — Он рассерженно повернулся к Грону: — Что ты сделал?

— Перестань! — раздраженно вскрикнул мальчик, но тут же добавил тоном ниже: — Он ничего не сделал, просто я… вспомнил о маме. — Тут он сердито отвернулся.

Всю дорогу Ставр старательно делал вид, что совсем не скучает по дому, к тому же ожидание новой, взрослой жизни волновало его и отвлекало от грустных мыслей. Но он действительно скучал. И вот сейчас это прорвалось. Грон серьезно заметил:

— Все скучают о доме и о родных.

Мальчик настороженно посмотрел на Грона, будто проверяя, не шутит ли этот мужественный парень, укротивший своенравную Бронзу, которая уже покалечила четверых, а старик тут же сварливо рявкнул:

— А тебя никто не спрашивал, конюх.

Тут до Грона дошло, что старик его попросту ревнует к мальчику, для которого он с первого появления стал большим авторитетом, чем сам гувернер, нянчивший его с пеленок. Да, не хватало ему только происков старого ревнивца на протяжении всего пути. Но следующие несколько дней прошли относительно мирно.

— Ну, и долго ты будешь сидеть как истукан? — Сварливый голос старика вывел Грона из задумчивости.

Грон резво спрыгнул с коня и подхватил поводья остальных. Старик неловко сполз с лошади и поспешил на помощь мальчику. Тот нахмурился, видимо в очередной раз вспомнив разговор с Гроном, сдержался и спокойно принял помощь старика. Грон быстро принес сушняка, развел костер, набрал казан воды и подвесил его над огнем. Потом занялся установкой палатки. Старик гувернер, по заведенному распорядку, тут же достал книгу и подсел к костру рядом с мальчиком.

— А сейчас, господин, повторим правила культурного поглощения пищи.

Мальчик опять нахмурился — он с большим удовольствием помог бы Грону ставить палатку. Пару дней назад он бы просто рявкнул на старика, но Грон очень убедительно объяснил, что так делать нельзя. Поэтому мальчик тяжело вздохнул и покорно стал повторять вслух за стариком, изредка бросая на Грона завистливые взгляды. Вскоре из казана потянуло аппетитными запахами бараньей похлебки. Гувернер закрыл книгу и с недовольным видом придвинулся поближе к огню. Кончался пятый день пути. Завтра они должны были въехать в деревню.

Когда они выехали на площадь перед таверной, гувернер радостно повернулся к мальчику и произнес:

— Наконец-то мы поедим настоящей еды. — Он бросил на Грона выразительный взгляд, намекая, в чей огород сей камень, и неуклюже слез с лошади.

Грон помог спешиться мальчику и привязал лошадей.

В зале таверны все осталось по-прежнему. Хозяин и слуги были те же. Грон, стараясь не привлекать к себе внимания, заволок вьюки внутрь и тихонько присел в уголке. С момента его прошлого посещения прошел приблизительно год. Знакомый слуга принес три миски, три ложки и каравай свежего хлеба. Гувернер придирчиво осмотрел их и вытер две ложки куском чистой материи.

Обед прошел в полном молчании. Сказать по правде, Грон не нашел сильных отличий от своей стряпни, но старик всем своим видом показывал, насколько здешняя еда лучше той, которой он вынужден был питаться последние пять дней. Старик ел не торопясь, смакуя каждую ложку и подчеркнуто не замечая того, что Грон и мальчик уже давно покончили со своей порцией. Наконец он подчистил миску кусочком хлеба и отодвинул ее в сторону. У стола тут же возник хозяин:

— Что еще угодно господам?

Гувернер важно вскинул голову и задумчиво посмотрел на мальчика. Хозяин тут же отреагировал:

— Для молодого господина есть кисель и пирог с ягодой.

Старик важно кивнул:

— Несите.

Грон старательно смотрел в сторону и поэтому не заметил, что хозяин бросил на него быстрый, но пристальный взгляд.

Когда они закончили с десертом, хозяин вновь возник у стола.

— Не желают ли господа посмотреть комнаты?

Гувернер отрицательно покачал головой:

— Нет, нам надо ехать, мы везем молодого господина в Роул, в гимнасиум.

Хозяин развел руками:

— Но отсюда до Роула не более пол-луны пути, а собеседования в гимнасиумах проводят только в День солнцеворота. Куда же вам спешить?

— Уж не думаешь ли ты, милейший, что молодой господин может прибыть пред очи приора прямо с дороги?

— О нет, господин, я не имел в виду ничего дурного, но дорога тяжела. Почему бы вам не передохнуть денек. Мои лучшие комнаты свободны. И я только что поменял пух в перинах. К тому же, поскольку у меня мало постояльцев, я возьму с уважаемого молодого господина полцены.

Ну как можно было устоять? Гувернер глубокомысленно задумался, потом важно кивнул и поднялся из-за стола. И хотя на этот раз Грон смотрел за хозяином очень внимательно, он не заметил в его поведении ничего необычного. Когда мальчик с гувернером, прямо-таки лопавшимся от гордости, поднялись по лестнице, Грон недовольно вздохнул и, навьючившись поклажей, направился в конюшню. Он прекрасно понимал, что все эти расписываемые хозяином прелести никоим образом не относились к конюху.

Грона разбудил пинок под ребра. Он, не открывая глаз, попытался откатиться в сторону, но тяжелая ручища прижала его к полу, а в горло уперся холодный металл лезвия. Грон открыл глаза. Прямо перед ним торчала борода того мужика, что беседовал с ним на площади год назад.

Из-за спины мужика раздался издевательский смех хозяина:

— Что, щенок, думал, не узнаю?

Грон слегка подвинул руку, пытаясь дотянуться до кинжала под одеждой, но мужик заметил его движение и, посильнее вдавив нож, заорал:

— Эй, Гранк, посмотри, что у него под одеждой. Эта тварь достаточно хитра, чтобы спрятать нож.

Грон почувствовал, как его грубо ощупали чьи-то руки, наткнулись на кинжал и вытащили наружу.

— Ну, что я говорил, — довольно заявил мужик. — Шевельнешься — убью, — сказал он Грону, делая свирепое лицо. Потом вновь бросил через плечо: — Ну-ка, Гранк, свяжи ему руки за спиной.

Грона притянули к привязи, тянущейся вдоль стены конюшни. Мужик, довольно оскалившись, врезал ему по лицу рукояткой ножа, разбив губу, и приказал:

— Ну-ка, принесите свет.

Быстро принесли масляную лампу. Грон окинул взглядом присутствующих. Перед ним было пятеро. Тот самый мужик с двумя помощниками, по-видимому сыновьями, хозяин таверны и слуга. Мужик проследил за его взглядом, увидел слугу и нахмурился:

— Сибор, я тебе что сказал, стеречь старика и мальчишку. Ну как проснутся и заявятся на конюшню проверить конюха, — кивнул он на Грона.

Но слуга сварливо ответил:

— Как же, а вы разузнаете, куда он дел денежки, приколете его, а мне скажете, что, мол, ничего не сказал, да и помер.

Мужик рассвирепел:

— Я тебе сейчас язык отрежу, мразь!

Сибор отшатнулся, но потом вновь упрямо набычился:

— Все одно не уйду.

— Вот сын шакала, — сквозь зубы выругался мужик и походя пнул Грона по ноге.

— Ладно, щенок, если хочешь жить, рассказывай, куда дел денежки Пакраста.

Грон хмыкнул:

— А зачем мне тебе рассказывать? Твой приятель ясно разъяснил все, что меня ожидает.

Мужик удивленно посмотрел на Грона, потом припомнил слова слуги и, подскочив к нему, со всего размаху засветил ему по уху.

— Если ты еще раз распустишь свой поганый язык… — Он грязно выругался и повернулся к Грону: — Ладно, щенок, но имей в виду, я разрежу тебя на кусочки и ты расскажешь то, что мне нужно, даже если будет говорить один твой язык, без всего остального.

Грон сделал вид, что испугался. Мужик некоторое время разглядывал его испуганную физиономию, потом удовлетворенно заявил:

— Ладно, парень, этот болван сам не знал, что говорил, если все расскажешь, отпустим.

Грон уже успел «прокачать» присутствующих. Скорее всего, здесь были все, кто его опознал. Недаром слуга не захотел уходить. Он деланно застонал и несколько раз дернулся. Мужик выжидательно смотрел на него. Грон опять испустил стон и произнес полным муки голосом:

— Рука… свело… развяжите.

Мужик зло ощерился, но Грон продолжил испуганным голосом:

— Только не бейте!

Расчет оказался правильным. Мужик, заслышав испуг в голосе пленника, немного расслабился. Он был из тех, кто наслаждается страданиями других, поэтому, решив, что пленник станет больше бояться, если его отвязать и попинать, надумал доставить себе это удовольствие.

— Эй, Гранк, Субр, отвяжите-ка его, только не отпускайте. Если он начнет юлить, то хорошенько получит.

Грона отвязали и, сильно толкнув, швырнули на земляной, покрытый грязной соломой пол конюшни между хозяином таверны, мужиком с двумя его сыновьями и слугой. Они даже не подозревали, что это была их самая большая ошибка.

Грон приподнялся и сел на корточки, растирая затекшие запястья.

— Слушайте, а ведь я сказал неправду год назад.

— Чего? — не понял мужик.

— Это не Югор прикончил Пакраста…

— А кто? — напрягся мужик.

— Я, — ответил Грон и, не дав окружающим возможности опомниться, прыгнул на мужика.

Тот осел с перебитой гортанью. Грон, не останавливаясь, рванул к двери и проломил висок стоящему у ворот слуге, а потом обернулся к остальным. За несколько мгновений никто из них не успел даже понять, что произошло. Грон растянул губы в страшной улыбке:

— Ну что, поверили?

Первым опомнился хозяин таверны. Он всхрапнул и попытался спрятаться за спинами двух сыновей главаря, до которых начало доходить, что их отец мертв. Тот, кого звали Гранком, зарычал и бросился на Грона, Субр последовал за ним. Грон встретил их ударами обеих рук. Когда он перепрыгнул через рухнувшие тела, хозяин упал на колени и попытался что-то сказать, но Грон резко тряхнул головой:

— Заткнись, у тебя был шанс. Ты мог бы просто не узнать меня. — И ударил ладонью ему в нос, вогнав тонкую кость переносицы прямо в мозг.

Оглядев поле боя, Грон обыскал трупы, ссыпал большую часть имевшейся наличности себе в кошель, оставив в кошельках горсть медяков и даже пару серебряных монет, чтобы ни у кого не возникло подозрений в той версии, которую он собирался предложить деревне, потом подтащил вьюки к воротам. Лошадей в конюшне было не более десятка, хотя строение было рассчитано голов на пятьдесят. Грон разложил трупы так, чтобы казалось, будто они собирались отпустить лошадей. Бронзовым ножом перерезал несколько привязанных уздечек и взял своих лошадей за поводья. Потом подобрал масляную лампу и плеснул маслом на заготовленное на зиму сухое сено, стену конюшни и деревянные кормушки. После чего поджег подтеки масла, отшвырнув лампу к телу слуги. Когда огонь разгорелся, он постоял несколько минут, кашляя и растирая слезящиеся глаза, затем зачерпнул горсть сажи от сгоревшего пука соломы, вымазал себе лицо и, выскочив наружу, громко заорал:

— Пожар! Пожар!

Немного погодя появились первые заспанные крестьяне с деревянными ведрами, топорами и баграми, однако пламя успело охватить всю конюшню. Вскоре улица была заполнена народом. Среди заспанных постояльцев таверны Грон увидел своих хозяев. Пора было играть второй акт задуманной им драмы. Он подбежал к ним и возбужденно закричал:

— Они там, я видел, они побежали туда.

Со всех сторон посыпались вопросы:

— Кто они?

— Где там? В конюшне?

Грон энергично закивал:

— Да, да, я как раз выводил лошадей, когда они вбежали.

— Да кто они?

Грон удивленно уставился в сторону спрашивающего и ответил таким тоном, будто это само собой разумелось:

— Ну хозяин, слуга и еще люди. Я их не знаю.

В толпе послышались возбужденные возгласы, кто-то застонал, но кидаться на помощь было уже поздно. Конюшня пылала, как гигантский факел. Грон даже сам удивился, — видимо дерево, из которого она была сделана, очень хорошо горело. А может, хозяин его чем-то пропитал от гнили и древесных жучков. Когда слух о том, что в конюшне остались люди, распространился по толпе и крестьяне стали возбужденно окликать своих перемешавшихся в сумятице родных, Грон придвинулся вплотную к старику гувернеру и зашептал ему на ухо:

— Господин, огонь может перекинуться на деревню, и тогда тут такое начнется…

Старик тупо посмотрел на Грона, с трудом отходя от возбуждения, которое охватывает любого, кто так близко видит пожар. Потом в его глазах промелькнуло понимание, и он энергично повернулся к мальчику. Грон не стал ждать, а бросился к лошадям.

Не прошло и пяти минут, как в дверях таверны показались гувернер с сурово поджатыми губами и мальчик, зло блестевший глазами, оттого что ему не дали досмотреть столь увлекательное зрелище. Когда они выехали из деревни, Грон еще раз «прокачал» весь свой сценарий. В маске из сажи его вряд ли кто узнал. Те же, кто узнал, мертвы. Трупы изрядно обгорели, если от них вообще что осталось, а о судебно-медицинской или любой другой криминологической экспертизе здесь еще очень долго ничего не будет известно. В пепле отыщут нож, мелкие монеты и опрокинутую лампу. А их поспешный отъезд можно объяснить разными причинами, в том числе и простым нежеланием платить за комнату после столь неприятной ночи. Вроде все было предусмотрено, а уж там — как Бог пошлет…

Сероглазый человечек зло сплюнул и отвернулся от раскинувшейся перед ним картины с пылающей конюшней в центре. Снова Измененный ушел невредимым. За прошедший год Грон обманул его дважды. Первый раз, когда человечек после побега Грона бросился в погоню и, потеряв след, несколько раз пытался пробраться в долину табунщика, едва не кончив дни под копытами коня или с ножом в горле. Тогда он решил, что раз у табунщика так принимают чужаков, то и Грона там быть не может. Второй раз, когда он все лето проболтался в Роуле и Сиоре, силясь отыскать следы Грона. Он чуть не выл от злости, поняв, что никаких следов нет. Человечек вернулся и от отчаяния все-таки рискнул вновь попытаться добраться до долины табунщика. На этот раз он встретил на тропе одного из старших сыновей табунщика и узнал из его скупого рассказа, что молодой чужак прожил у них всю зиму и ушел по весне. Приняв решение больше не метаться, человечек остался в деревне и, казалось, был вполне вознагражден тем, что Грон наконец-то появился. Он быстро оповестил хозяина таверны и некоего бывшего разбойника, который осел здесь, став зажиточным крестьянином, время от времени, однако, пограбливая с сыновьями одиноких купцов. Человечек десять раз объяснил им, насколько может быть опасным этот парень, но, несмотря на его усилия, все опять пошло прахом. На мгновение человечек почувствовал, что его охватывает суеверный ужас — казалось, этому Измененному покровительствуют боги, — но он усилием воли сбросил с себя это наваждение и повернулся в сторону Роула. Что ж, он сам выбрал такую судьбу, когда прошел посвящение. Человечек вздохнул и стукнул каблуками своего осла. Ничего не поделаешь, однако кое-чему он все-таки научился. Например, в этот раз он готов продолжать путь немедленно.

Они выехали из очередного ущелья и остановились, зачарованные открывшимся перед ними видом. Внизу, милях в трех, на дне круглой зеленой долины раскинулся Роул. Город был окружен каменной стеной, а внутри теснились одно-, двух-, трехэтажные дома, которые со стороны тракта выплескивались через стену и широко растекались по обеим сторонам дороги. Еще одна стена отсекала примерно треть города. Эта часть города утопала в зелени деревьев. Над их кронами выступали двускатные крыши, купола и верхушки высоких статуй.

— Какой он большой! — восхищенно выдохнул мальчик.

А старый гувернер, пытаясь придать голосу оттенок небрежности, что, впрочем, ему слабо удалось, произнес:

— Это еще что, посмотрим, что вы скажете, когда увидите блистательный Эллор.

— Я! Эллор! — задохнулся от восхищения мальчик, а старик наставительно произнес:

— Каждую осень гимнасиумы Роула отправляют ко двору школьный караван с подарками базиллиусу. Этот караван сопровождают лучшие выпускники. Так что, если вы будете хорошо учиться, у вас есть шанс увидеть базиллиуса.

Грону вдруг вспомнился Югор. Где-то в глубине души сидело ощущение некоторой вины, ведь тогда он действительно почувствовал опасность, но настолько вжился в образ слуги, что и не подумал подстраховаться. К тому же он не был готов к такому хладнокровному убийству. Грон тряхнул головой. Что ж, теперь уже ничего не изменить. Как там он принял для себя в прошлой жизни? Не испытывай сожалений о том, что сделано. Отогнав грустные мысли, он посмотрел на своих спутников. Ставр замер, не в силах произнести ни слова, зачарованный открывшимися перспективами. Они постояли еще некоторое время, потом тронули лошадей. С горы те пошли ходко, и через полчаса они уже ехали, рассматривая тянущиеся по обеим сторонам дороги дома. Немного погодя дома подросли до двух этажей, а в первых призывно раскинули прочные ставни окна лавок. Дорога, неуловимо перетекшая в улицу, заполнилась народом. Наконец проехать уже стало совершенно невозможно, и они спешились и повели лошадей в поводу. Когда они миновали городские ворота, перед носом гувернера возник тщедушный мужчина в некогда роскошной, но в настоящее время донельзя засаленной тунике. Окинув их компанию оценивающим взглядом, он растянул губы в широкой, радушной улыбке и шагнул им навстречу, приветственно взмахнув руками.

— Я вижу, уважаемый сын Всадника приехал поступать в гимнасиум? — произнес он самым подобострастным тоном, обращаясь к мальчику. Но не успел еще гувернер произнести в ответ что-то сердитое, как мужчина стремительно повернулся к нему и с ходу обезоружил старика неотразимым комплиментом: — Впрочем, под руководством столь мудрого обучителя, в этом не может быть уж столь большой необходимости. — И, сделав паузу, чтобы дать возможность оценить его комплимент, он вкрадчиво закончил: — Разве что несколько расширить кругозор и завести полезные знакомства. Меня зовут Эгений. Я могу помочь вам с выбором гимнасиума. Не могу видеть затруднения столь достойных людей.

Едва он умолк, Грон понял, что гувернер попался. Он вздохнул и решил не вмешиваться. В конце концов это была работа старика — подыскать мальчику достойную уважения компанию. Его же делом были лошади, и не стоило отвлекаться на что-то другое. Если бы он знал, как он ошибался.

Когда они, ведомые Эгением, который картинно раскланивался со знакомыми — впрочем, на взгляд Грона, явно выделяя из тех, кто обращался к нему, только прилично одетых и старательно отвлекая внимание старика в те моменты, когда это делали оборванцы, — подошли к гостинице, Грон почувствовал, что пришло время расставания. Старик сделал деликатный знак своему собеседнику и повернулся к Грону.

— Ну-с, молодой человек, здесь кончается твоя служба.

Грон кивнул:

— Да, господин.

— Что ж, должен выразить тебе благодарность за примерное поведение и всевозможное рвение, которое ты выказал во время дороги. Иди с миром и знай, что если ты устроишься в достойный дом и тебе понадобятся рекомендации, то всегда можешь обратиться ко мне.

С этими словами старик залез в кошель и достал из него целый золотой.

Грон удивился, он не ожидал от гувернера такой щедрости, но тут заметил, как масляно блеснули глазки Эгения при виде золота, и убрал монету в кошель. Эгений разразился нервным смехом:

— Приятно видеть щедрого человека. — И, вцепившись в плечи старика, повернул его в сторону фасада. — Посмотрите, уважаемый, это лучшая гостиница Роула, пуховые перины, шелковые простыни, а какая здесь кухня! Но главное! Комната здесь стоит намного дешевле, чем в любой другой. Здешний хозяин по весне дал обет Отцу-луне, что в течение года не будет повышать цены, а ведь вы сами знаете, что весной в Роуле самые низкие цены.

Грон усмехнулся про себя. Возможно, это и было правдой, но он в этом сильно сомневался. Эгений явно не производил впечатление бескорыстного опекуна сыновей провинциальных Всадников. Скорее всего, хозяин гостиницы просто платил ему за каждого приведенного постояльца. Грон повернулся к мальчику:

— Ну что ж, прощай, сын Всадника.

Тот всхлипнул.

— Ну, ну, сыновья Всадника никогда не плачут.

Мальчишка шмыгнул носом: за последние две недели он сильно привязался к Грону. Старик гувернер немного смягчился, после того как Грон «спас» из огня их лошадей и поклажу, кроме того, до него, видимо, дошло, что именно Грону он обязан теми зачатками уважения, которое стал проявлять к нему его капризный и своенравный ученик.

— Не уходи, — попросил Ставр со слезами в голосе.

— И что же дальше? — ласково спросил Грон. — Через несколько недель тебя отдадут в гимнасиум и гувернер уедет обратно. А что буду делать я?

— Но ведь это будет через несколько недель! — взмолился мальчик. — А до этого мы могли бы кататься по окраинам Роула.

Грон покачал головой:

— Прости, парень, жизнь состоит из встреч и прощаний. Я рад, что познакомился с тобой, будь и ты рад этому: ведь мы могли бы никогда не встретиться. — Он заметил, что парень вновь готов пустить слезу. — Ну, это совсем недостойно сына Всадника. К тому же жизнь еще вся впереди, может быть, еще повстречаемся, и тогда я хочу, чтобы ты мне рассказал, как ты съездил в Эллор со школьным караваном. — Он обнял мальчишку и повернул его в сторону дверей гостиницы. — Иди, тебя ждут.

Мальчик кивнул и через несколько мгновений скрылся за дверями. Грон вздохнул. С его бурной жизнью ему совсем не нужны были серьезные привязанности, а он за прошедший год умудрился обзавестись даже несколькими: Эрея, Серма, теперь вот Ставр. Оставляя каждого из них, он чувствовал, как оставляет какую-то частичку души. Что ж, молодость — это начало пути, сколько еще таких прощаний будет за время, отпущенное ему в этом мире. Эта мысль потянула за собой другую, и Грон досадливо поморщился. Весь прошедший год он пытался не вспоминать о том, как он попал в этот мир, и о том, что вполне может исчезнуть отсюда, оставив сиротой немного повзрослевшего, но по-прежнему наивного Грона. А может быть, их сознания настолько слились, что его уже не вытянуть из этого тела, или, наоборот, первичное сознание Грона будет выдернуто вместе с Пушкевичем. Он опять вздохнул. Как ни отгонял он от себя эти мысли, но рано или поздно придется поискать ответа на этот вопрос. Если он не хочет, чтобы такая ситуация застала его врасплох. Тут ему с силой засветили в спину и грубый голос проорал:

— Ну что застыл, как истукан, посреди улицы. Ноги потерял или мозги?

Грон обернулся. Мимо проплывал паланкин, перед которым двое рынд расталкивали прохожих, подгоняя замешкавшихся палками. Один из них окинул Грона свирепым взглядом и вновь принялся работать палкой. Грон секунду раздумывал, но потом пришел к выводу, что от удара палкой он не развалится, а привлекать излишнее внимание к своей персоне ему вовсе ни к чему. Бросив взгляд вдоль улицы, он на секунду задержал глаза на маленьком невзрачном человечке, глазевшем на эту сцену, и ему показалось, что он его где-то видел, но тот быстро исчез в толпе. Грон пожал плечами и двинул вниз по улице. Пора было подумать, что делать дальше.

Он не торопясь шел по улице, не упуская из виду ничего из того, что происходило вокруг. Люди и повозки сновали вокруг во всех направлениях, и приходилось держать ухо востро, чтобы не оказаться покалеченным или не попасть под кнут какого-нибудь из возниц, перевозивших богатых господ. По первому впечатлению Роул был меньше Тамариса, но заселен гораздо более плотно. Тамарис был преимущественно одноэтажным, к тому же там Грон практически не видел города — так, несколько портовых забегаловок да пара кварталов, в которых жили корабельные плотники и парусные мастера. Иногда груды ходили туда подраться от скуки. В Саоре он провел всего четыре дня, и все это время проторчал за запертыми воротами постоялого двора. Так что, по существу, в городе он был впервые. Чем ближе к центру, тем улицы становились все лучше, пока наконец после очередного перекрестка под ногами не оказались каменные плиты мостовой. Через несколько кварталов четырехэтажных зданий, украшенных лепниной и часто перемежающихся то общественными банями, то еще какими-то строениями, похожими то ли на храмы, то ли на судейские палаты, он вышел на центральную площадь, на которой стояли два здания, одно из которых абсолютно точно являлось храмом, а второе, скорее всего, дворцом систрарха. Площадь оканчивалась высокой стеной, которую они заметили со склона. Прямо в центре выходящей на площадь части стены находились широко распахнутые ворота, арка которых была покрыта великолепной резьбой.

— Что, черноногий, дивишься на Врата гимнасиумов? — со смехом спросил молодой голос.

Грон обернулся. За спиной стояли двое молодых ребят приблизительно его возраста, одетых в одинаковые хитоны.

— А почему «черноногий»? — поинтересовался он.

— Ну так мы зовем всех крестьян, — ответил один, в то время как второй снова засмеялся.

Грон несколько мгновений раздумывал, как ему поступить, потом улыбнулся:

— Что ж, может быть, ты прав. — Он сунул руку в кошель и достал золотой и, подкинув его на ладони, подмигнул: — Сегодня я богат, почему бы нам не пойти и не пропустить по стаканчику.

Оба парня восторженно взвыли, потом тот, кто отвечал, обхватил Грона за плечи, что, впрочем, ему не совсем удалось, и торжественно произнес:

— Да пошлют боги удачу этому доброму человеку, а также всем остальным студентам, как послали сегодня нам. — Он хлопнул Грона по спине. — Идем, я знаю отличное заведение, куда не заходит никто из обучителей, даже инспектора.

И вся троица двинулась вниз по улице.

Студенты всегда остаются студентами, хоть в том мире, хоть в этом.

Местечко оказалось весьма загаженной забегаловкой, где подавали ужасно кислое, но зато очень дешевое молодое вино. Сначала Грон пил мало, вслушиваясь в болтовню студентов, которых звали Комар и Улмир, и умело направляя беседу нарочито наивными вопросами, но студенты бдительно следили, чтобы его стакан наполнялся не реже, чем их, и опустошался туда, куда положено. Поэтому в конце концов Грон осоловел, расслабился и даже начал подтягивать какую-то бесшабашную песню, мыча там, где не мог уловить слов. Наконец к их столу приблизился местный вышибала и, мрачно окинув мощную фигуру Грона, произнес несколько вежливее, чем обычно:

— Хозяин велел передать, что вы уже вылакали на весь свой золотой.

— Как?! — взревел Комар. — Да ты, верно, шутишь, милейший? Мы не выпили и на десяток медяков! — Он повернулся к собутыльникам, призывая их в свидетели. — Сколько можно выпить за пару часов, а мы еще совсем не пьяны?

Вышибала хмыкнул:

— Не знаю насчет последнего, но уже полчаса, как вышла полуночная стража.

— Что-о-о?!

На этот раз голоса обоих студентов слились. Они обменялись унылыми взглядами. Потом Улмир вздохнул:

— О боги, завтра опять придется предстать перед очи приора.

Оба уныло поднялись и двинулись к выходу, но, когда за ними закрылась дверь, Комар повеселел и, хлопнув приятеля по плечу, произнес:

— Все-таки сегодня был отличный вечер, за такой не жалко и получить взбучку от приора.

Улмир тоже повеселел, и вскоре переулок огласила очередная разухабистая песня. Они прошли несколько кварталов, оглушая уснувшие дома немелодичным, но добросовестным ревом трех молодых глоток, как вдруг Улмир полетел вперед и грубый голос произнес:

— Прочь с дороги, рвань.

Этого Грон стерпеть не мог. Почувствовав, как над головой засвистела дубинка, он присел и, обернувшись, врезал нападавшему кулаком в пах, в последнюю секунду слегка придержав кулак, дабы удар не был смертельным. Рында отлетел к стене и сполз на мостовую. Грон хищно развернулся, едва не перекрутившись дальше, чем надо, и, поймав руку второго, хрястнул его кулаком по лбу. Тот тоже осел. Грон отпрыгнул в сторону, ища глазами новых противников, но никто больше не пытался напасть. Рабы опустили паланкин на землю, готовясь бежать при малейшем признаке опасности. Рынды валялись по сторонам, а студенты смотрели на него разинув рот. Грон расслабился, потом чертыхнулся про себя: проклятое вино! Его благие намерения не выделяться разлетелись в пух и прах. Избить двух рынд… Да еще в присутствии студентов… Н-да, это было все равно что выйти голым на центральную площадь и весь день орать свое имя. Завтра он будет известен всем студентам Роула, а это значит, и остальному городу тоже.

— Ну ты крутой, — растерянно оглядываясь, произнес Комар, а Улмир подошел к одному из лежащих рынд и осторожно потряс его за плечо, потом приложил ухо к груди.

— Жив. Уф, они отлетели, как тряпичные куклы, я думал, что ты их прикончил.

Грон неуклюже попытался выпутаться:

— Сам не знаю, как так получилось. Махнул рукой — и все.

Студенты расхохотались, потом Комар развязной походкой подошел к паланкину и потянулся к занавескам:

— Ну что, это должно вас научить, как науськивать своих слуг на достойных людей.

Грон едва успел поймать его за руку:

— Прекрати.

— Ты чего? — удивился тот.

— А того, что мы сами шли, перекрыв улицу и горланя песни так, что не слышали, что у нас за спиной. — Он повернулся к паланкину. — Прошу простить нас, господин, за причиненные неудобства. Искренне сожалею, что так произошло.

Он подтолкнул ребят в сторону площади, как вдруг из паланкина раздался голос:

— Стойте.

Ребята обескураженно замерли. Занавески раздвинулись, и в проеме показалась узкое, холеное лицо с тщательно ухоженной бородкой. Ребята побледнели. Из паланкина высунулись ноги, и на мостовую опустились ступни, обутые в узкие, шелковые сандалии, которые явно не предназначались для улицы. Улмир потерянно прошептал:

— Приор.

А тот окинул их насмешливым взглядом и повернулся к Грону:

— Кто ты, юноша?

Грон немного стушевался. Выпитое еще туманило мозги, и он никак не мог сообразить, к добру или к худу все, что сейчас происходит.

— Мое имя Грон, господин, и я только сегодня утром приехал в этот город.

— Где ты научился так драться?

Грон почувствовал, что лучше не врать о случайности.

— Ну, я вырос в портовой груде на Тамарисе, там часто приходится объясняться не только с помощью слов.

Приор кивнул:

— У тебя довольно правильная речь. Ты где-нибудь учился?

— Если вы имеете в виду гимнасиум, то нет, но мне встречались хорошие люди.

Приор улыбнулся.

— Что ж, вполне возможно, что это лучшая школа. — Он задумчиво посмотрел на Грона. — Ты ищешь работу в Роуле?

Грон кивнул:

— Да, господин.

Приор задумчиво посмотрел на лежащих без чувств рынд.

— А что ты еще умеешь делать?

— О, у меня много талантов, господин: я могу колоть дрова, ухаживать за лошадьми, работать на винограднике, неплохо готовлю, правда самые простые блюда, кроме того, я силен и крепок.

— Нам в гимнасиуме нужен расторопный слуга. К тому же если у тебя есть тяга к знаниям, то хотя ты вряд ли сможешь посещать занятия вместе со всеми, но никто не станет запрещать тебе говорить, — тут приор снова улыбнулся, — с добрыми людьми. А таких, уверяю тебя, много среди обучителей.

Грон склонился в низком поклоне:

— Благодарю, господин.

— Значит ли это, что ты принимаешь мое предложение?

— О да, господин, с радостью.

Приор кивнул и повернулся к студентам:

— Теперь с вами… — Приор сделал паузу, на этот раз его голосом можно было заморозить небольшое озеро. — Как вы думаете, что ждет вас?

Комар оцепенело уставился на приора, а Улмир сдавленно произнес:

— Позорное исключение.

Приор медленно кивнул:

— Вы правы — так и будет… — Он сделал паузу, потом продолжил медленно и четко выговаривая слова: — Если я где-нибудь и от кого-нибудь услышу о сегодняшнем вечере. — Он посмотрел на каждого, как удав смотрит на кролика. — А сейчас отведите его в гимнасиум и устройте на ночь.

Когда паланкин исчез в темноте, Комар вытер вспотевший лоб.

— Ну и вечерок, до конца дней не забуду. — Он повернулся к Грону. — Да, если б не ты, лететь бы нам под зад пинком. — Он зажмурился. — Мой папаша меня бы убил.

— Мой бы тоже по головке не погладил, — буркнул Улмир. — Ладно, одно хорошо — завтра не придется идти к приору.

Комар недоуменно помолчал, потом нервно расхохотался:

— Ладно, пошли. А то я уж не знаю, чем может окончиться эта ночь. — И они двинулись в сторону Врат гимнасиумов.

Маленький человечек выбрался из своего убежища и задумчиво посмотрел вслед Измененному. Судя по услышанному разговору, тот пока собирался остаться в Роуле. Пожалуй, не стоит пороть горячку. Он припомнил, как сжалось сердце, когда Измененный остановил на нем свой взгляд. Что могло привлечь его внимание? Человечек поежился. Ведь ему позволили принять посвящение во многом из-за того, что его главным талантом была аура незаметности. Его никто не замечал, к нему никто не приглядывался, и его никто никогда не запоминал. Почему же Измененный остановил на нем взгляд? Ведь до сих пор он его ни разу не видел, разве в дуба пьяным в той таверне. Человечек выпрямился, пронзенный внезапной мыслью: а может, он был не так уж пьян и те вдрызг хмельные туши вовсе не случайно навалились на двери. Он тяжко вздохнул. Кого же на этот раз забросили боги в этот мир? Вокруг было темно. Порывистый осенний ветер гнал над головой низкие, тяжелые тучи. Что ж, если ему суждено быть единственной защитой этого мира, он выполнит свое предназначение. Или умрет. Хранитель Порядка никогда не пожалеет, что позволил ему пройти посвящение и стать одним из истинных владык этого мира.

— А еще ты должен поливать двор пять раз в день, чистить плиту в кухне, рубить и приносить дрова для кухни и жаровен, а также посыпать песком и опилками борцовскую и гимнастическую арены.

Грон вежливо кивнул.

— А еще ты должен ежедневно мести в комнатах приора и обучителей, ходить со старшей кухаркой на городской рынок, сопровождать младших учеников в общественных банях и открытых купальнях.

Грон опять кивнул. Похоже, этот тщедушный ключник поставил своей задачей описать Грону всю глубину той ошибки, которую он совершил, нанявшись прислугой в один из старейших и знаменитейших гимнасиумов Роула.

— Ты отвлекаешься, — раздраженно одернул его ключник.

— Нет, господин, я все хорошо запомнил.

— Тогда повтори.

— Кроме этого, я должен два раза в день менять воду в общественном чане, помогать кухарке носить продукты из кладовой и бить в гонг каждый час, знаменуя начало и конец занятий.

Ключник хмыкнул, но не сдался.

— И все это ты должен делать со всем возможным прилежанием, понятно?

— Да, господин.

Ключник смерил его подозрительным взглядом и поджал губы.

— Что ж, пойдем, я покажу тебе, где ты будешь спать.

Они двинулись через двор, вымощенный шестиугольными мраморными плитами. Справа находился небольшой храм Отца-луны, слева небольшой стадион, а прямо перед ними здание гимнасиума, окруженное портиками со множеством колонн. Они прошли между гимнасиумом и храмом и вышли к конюшням. Ключник, шустро шаркая ногами, направился к риге, сложенной из выщербленного песчаника. Войдя внутрь, он кивнул в сторону наваленного сена и сурово произнес:

— Здесь, — затем окинул Грона суровым взглядом и приказал: — Сложи пожитки и марш на кухню. Сегодня там много дел. Завтра праздник, отправляется школьный караван, и наши дары занимают там не последнее место.

Кухня была огромной. По-видимому, под стать той, для которой он рубил дрова на дровяном дворе храма в Тамарисе. Старшая кухарка встретила его с засученными рукавами и измазанными в тесте руками.

— Новенький?

Грон кивнул.

— Что умеешь?

— Все понемногу.

— Ясно, значит, ничего. Будешь носить дрова с дровяного двора. Где он, спросишь у привратника. Дуй.

Грон кивнул и отправился. Что ж, он начинает с того же, с чего и в Тамарисе. Хотя эта кухня, а главное, его место на ней устраивало его гораздо больше.

Прошла неделя, прежде чем он вновь столкнулся с приором. Грон убирал в его комнатах, когда он внезапно вошел. Грон учтиво поклонился и тут же подхватил деревянное ведро и сорговый веник, приготовившись покинуть комнаты, но приор жестом остановил его:

— Я вижу, ты устроился?

Грон кивнул:

— Да, господин.

— А как успехи среди добрых людей?

Грон пожал плечами:

— Я еще ни с кем не говорил, господин.

Приор покачал головой:

— Я думал, у тебя большая тяга к знаниям.

— Это так, господин, но, чтобы иметь время для занятий, я должен войти в доверие у ключника. А это непросто, господин.

Приор расхохотался:

— Да, ты прав, уважаемому Исидорию не так-то просто угодить. — Он покачал головой. — Ладно, я попрошу, чтобы он прислал тебя сюда вечером. Сегодня у меня встреча с друзьями, нужна будет помощь. Кроме того, я думаю, тебе стоит с ними познакомиться.

Вечером Грон пришел заранее, намыл фруктов и разлил вино из глиняных бутылей в изящные стеклянные графины с серебряной ручкой и высоким горлом. Потом переставил их на столик и замер около него. Гости начали подходить, когда солнце уже садилось. Всего у приора собралось человек десять. Грон узнал некоторых — это были обучители из их гимнасиума. Остальные были незнакомы. Он пытался двигаться незаметно, доливая вино в фужеры, но его фигура производила слишком большое впечатление, чтобы это длилось достаточно долго. Когда вино слегка ударило в голову, один из гостей повернулся к приору и спросил, указав на Грона:

— Тебе не кажется, Ксанив, что этого слугу скорее стоит использовать в качестве рынды, чем для прислуживания на вечеринке.

Приор улыбнулся:

— Внешность часто обманчива, друзья, я думаю, вы еще больше удивитесь, когда поговорите с ним. — Он повернулся к Грону: — Поставь кувшин и подойди сюда.

Грон молча повиновался. Тот, кто задал вопрос приору, отставил в сторону фужер.

— Как твое имя, юноша?

— Грон.

— Откуда ты?

Грон пожал плечами:

— Наверное, как и все — от отца с матерью.

Все рассмеялись. А задавший вопрос слегка покраснел и нахмурился:

— Я спрашивал, где ты родился?

— Не знаю. Но когда я научился говорить, то обнаружил, что место, где я находился, называется Тамарис.

— Далеко. И как ты попал в Роул?

— Волею богов, а может, их милостью.

Один из гостей повернулся к приору:

— Он великолепен, какая интересная речь, а эта манера держаться… Где ты нашел такое чудо?

Приор усмехнулся:

— На улице.

— Недаром говорят, Ксанив, что у тебя нюх на таланты.

Они еще с полчаса мучали Грона вопросами, а потом он вернулся к своим обязанностям. На следующий день его вызвал ключник и, раздраженно поджав губы, сообщил, что по распоряжению приора после полудня он переходит в его полное распоряжение. Впрочем, как впоследствии выяснилось, вторая половина дня оказалась во многом более тяжкой, чем первая, но Грон был в восторге от этой тяжести.

Так пронеслась зима и весна. Ключник постепенно смирился с тем, что один из слуг работает под его началом всего лишь половину дня. К тому же Грон оказался одним из немногих, после кого придирчивый глаз старика не мог заметить никаких недостатков. Так что он довольно скоро сменил гнев на милость.

Как-то вечером к нему в ригу завалились Комар и Улмир.

— Привет, Великий.

Грон просто помахал рукой, не отрываясь от пергаментного свитка. Ребята расхохотались:

— Э, да ты совсем зарылся в эти книжонки.

Грон повернулся к ним:

— О, груди Магр, я вас сразу не признал.

— Ну еще бы, ты стал настоящей знаменитостью, как-то даже боязно к тебе подходить.

— То есть? — не понял Грон.

Комар улыбнулся:

— Ты теперь пугало для нерадивых. Каждый второй обучитель в нашем гимнасиуме только и говорит, что есть некоторые, — он выразительно посмотрел на Грона, — кто, занимаясь лишь полдня и после тяжкой работы, достиг гораздо больших успехов за полгода, чем многие за все время обучения.

Грон расхохотался. А Улмир предложил:

— Ну что, повторим тот, первый вечерок? У меня сегодня завелись деньжата.

Грон задумался:

— Слугам не дозволяется выходить в город без разрешения ключника.

— А студентам без дозволения приора, — подхватил Комар. — Но разве это может остановить, когда есть денежки и намечается хороший вечерок.

Грон снова рассмеялся и, аккуратно смотав свиток, засунул его поглубже под сено.

— Ты прав, пошли.

Они успели отойти всего на полсотни шагов, когда из темноты выросло несколько фигур. Они притормозили. Одна из фигур вышла на освещенную луной площадку и остановилась, угрожающе смотря на Грона:

— Эй, черноногий, а не слишком ли ты загостился в нашем гимнасиуме?

Грон выжидательно смотрел на обступившие их фигуры, а тело уже отреагировало. Он развернулся впол-оборота к ближайшему нападающему и слегка расфокусировал глаза, чтобы контролировать как можно больше противников. Комар чуть наклонился и зашептал:

— Это Ульсиной, его больше всех попрекали тобой. Он сын стратигария, начальника Тысячи базиллиуса, той, что охотится за разбойниками.

— А вы, значит, прихлебаи у этого черноногого, — Ульсиной презрительно сморщился. — Не ожидал. — Он презрительно сплюнул. — Ладно Комар, что еще можно ожидать от купеческого отродья, но Улмир… сын Всадника… Впрочем, как знать, может, твоя мамашка прижила тебя с каким-нибудь купчишкой или того хуже…

Улмир рванулся вперед, и Грон не успел его удержать. Ульсиной встретил Улмира ударом палки, которую держал за спиной. Юноша вскрикнул и упал на каменные плиты. Комар зарычал и шагнул вперед, но на этот раз Грон вмешался:

— Постой, это мое дело.

— Но он…

Грон выразительно посмотрел на Комара, тот обмяк.

— Помоги Улмиру, — приказал Грон и повернулся к Ульсиною.

Что ж, этот парень сейчас поймет, что в подобные игры может играть и противоположная сторона.

— Я слышал, ты слишком туп, чтобы запомнить правила приличия?

Ульсиной ощерился:

— Уж тебя-то я могу им поучить.

Грон покачал головой:

— Вряд ли. — Он еще раз проверил положения противников, потом опять уставился на Ульсиноя. Тот молчал, примериваясь к черноногому.

— Если ты похож на своего отца, то я сомневаюсь, что у тебя хватит ума даже на то, чтобы попасть своей струйкой в дырку туалета, — сожалеюще вздохнул Грон. — Это ж надо, такой большой вельможа, а Пакраст, которого прикончил простой караванщик, надул его, как торговец крестьянина.

Ульсиной зарычал и бросился вперед. Грон слегка отклонился, уходя от удара палкой, потом поймал его руку, вырвал палку и вломил Ульсиною по лбу. Тот хекнул, на его лице нарисовалось изумленное выражение, и Ульсиной грохнулся на плиты. Грон резко развернулся, изобразив на лице самое свирепое выражение и приняв наиболее угрожающую из известных ему поз.

— Ну, кто еще хочет?

Соратники Ульсиноя, смущенные столь быстрым выведением из строя их предводителя, переминались с ноги на ногу. Грон шагнул вперед и грозно прорычал:

— А ну бросить палки.

Парни переглянулись и нехотя выпустили из рук палки, спрятанные за спиной. Грон мотнул головой в сторону валявшегося Ульсиноя и рявкнул:

— Убрать.

Те еще попереминались, потом трое самых смелых нерешительно подошли к телу, ухватили его за руки и за ноги, и через несколько минут вся компания исчезла в темноте. Грон отшвырнул палку и повернулся к Комару.

— Сходили на вечеринку. — Он шагнул к Улмиру. — Пошли пока отнесем его ко мне, а там посмотрим.

Через неделю студенты разъехались на каникулы. Работы стало мало, и Грон с жаром принялся за учебу. Он ясно осознавал, что не сможет постичь ничего нового в области точных наук, биологии и всего того, с чем он по роду своей работы сталкивался в прошлой жизни, но география, литература, философия… Этот мир оказался вовсе не так плох, как ему представлялось вначале.

Наконец прошло и лето. Осенью, когда начались занятия, Грона вызвал приор. Грон вошел в его комнату и сразу почувствовал, что что-то случилось. Приор был не один. Рядом с ним, по-хозяйски развалившись, сидел крупный краснорожий мужчина, чем-то явно напоминающий Ульсиноя. Сам Ульсиной тоже был здесь.

— Этот? — презрительно спросил мужчина.

Ульсиной угрюмо кивнул. Мужчина повернулся к приору:

— Если вы, достойнейший, не можете приструнить своих рабов, то я это сделаю за вас. — Он повернулся и кивнул кому-то в комнате. С обеих сторон двери появились трое таких же краснорожих. Одетые в грубые солдатские хитоны, они были вооружены палками.

Грон сделал шаг назад и поднял руку:

— Во-первых, я не раб, во-вторых, я уже не слуга. — Он коротко поклонился приору. — Сегодня утром я получил указание вашего Исидория покинуть гимнасиум, а в ответ на просьбу заплатить он послал меня к вам или к Отцу-луне. — Грон возмущенно фыркнул: — Так-то вы обходитесь с теми, кто прилежно служил вам почти целый год.

Это была ложь от начала и до конца, и приор это знал. Но он все понял. Так Грон пытался отвести от приора и гимнасиума месть могущественного стратигария.

— Так тебе и надо, щенок, — прорычал тот, — как ты смел поднять руку на сына Всадника?

— Он первый начал, — ответил Грон, — и тоже, кстати, поднял руку на сына Всадника.

— Так ему и надо, раз не может за себя постоять, — с полнейшим презрением к логике заявил стратигарий.

Грон усмехнулся и указал в сторону Ульсиноя:

— Так ему и надо, раз не может за себя постоять.

Приор едва сдержал улыбку, а стратигарий побагровел и заорал на своих слуг:

— Ну что стоите, крысиный помет, я же приказал проучить его.

Грон выскочил из покоев приора. Слуги стратигария бежали за ним, громыхая калигами. Грон увел их подальше, почти к воротам своей риги, и там остановился. Первый из бежавших замедлил бег, поджидая остальных. Грон насмешливо произнес:

— Что, уже хитон мокрый?

Мордастый зарычал и бросился вперед. Грон примерился и прыгнул, выбросив ногу ему в лоб. Мужик рухнул, выпустив палку. Грон быстро поднял ее и прикинул вес. Тяжела. Остальные двое приближались с разных сторон, отведя палки в замахе. Он посмотрел на левого и внезапно метнул палку, как биту в городках, примерившись, чтобы она ударила сильно вращающимся концом в коленную чашечку, и в то же мгновение прыгнул на второго. Тот поспешно взмахнул палкой, но Грон был уже слишком близко. Через несколько минут Грон вышел из риги со своей котомкой. Один еще валялся колодой на земле, второй уже начал шевелиться. А третий все так же корчился и подвывал, держась за разбитую коленную чашечку. Грон окинул их насмешливым взглядом и вздохнул:

— Жаль, что с вами не было стратигария, его бы я уважил в более интимное место.

Вечером он выбрался из знакомой забегаловки и двинулся вниз по улице. Он слегка набрался, заливая злость на судьбу. Ему было хорошо в гимнасиуме. Но делать было нечего. Если стратигарий прикатил сюда только для того, чтобы примерно наказать обидчика сына, то он не успокоится, пока этого не сделает. Поутру надо было линять из Роула. Вообще-то, возможно, линять надо было уже этой ночью, но Грон был не в настроении и надеялся, что местный систрарх не раскачается на ночь глядя. Он шел, погруженный в свои мысли, как вдруг услышал знакомый голос:

— Да это же тот парень!

Грон замер, потом медленно оглянулся. Перед ним стоял паланкин, и из него вылезал тот самый караванщик, которому он помог с его повозкой прошлой весной. С трудом перевалившись через край, караванщик опустил ноги на мостовую и подошел к нему:

— Вот уж не думал, что встречу тебя здесь, парень.

Грон улыбнулся и молча пожал плечами. Караванщик окинул Грона заинтересованным взглядом, и его лицо приняло хитрое выражение.

— Давно ты в городе?

— Порядочно, — ответил Грон, — но точно могу сказать, что завтра меня здесь уже не будет.

Тот довольно потер руки.

— Прекрасно, — хлопнул он Грона по плечу. — Слушай, я завтра ухожу с караваном в Домеру, и в связи с этим у меня к тебе предложение. — Он повернулся и со словами: «Давай, за мной» — полез в паланкин.

Грон хмыкнул — похоже, этот переулок для него счастливый, вполне возможно, что на этом месте он опять поймал удачу за хвост.

Маленький человечек спешил на восток, яростно нахлестывая своего осла. Целый год он ничего не предпринимал, просто наблюдая за Измененным. Сказать по правде, тот стал ему даже немного нравиться. Но сегодня он увидел, как тот вновь воспользовался своим нечестивым умением. Нет, он не остановится, заражая мир своим грязным знанием, если не положить этому конец. Человечек глянул на небо — собирался дождь. Осень, что поделаешь. Он снова хлестнул своего осла. Эти двое собираются двинуться в Домеру, что ж, он постарается устроить им достойную встречу.

— Ну что вы, баши Имогор, никогда кони майоранской породы не стоили в восточном пределе так дешево.

— Клянусь бородой Фазара, это истинная правда!

Грон негромко рассмеялся:

— Не стоит, баши Имогор, а то остаток жизни вам придется потратить на то, чтобы уговорить бога пожертвовать своей бородой. — Грон негромко рассмеялся и достал из-за пояса навощенную табличку. — Майоранцы на рынках Куниса идут не менее чем по сорок золотых, серки по двадцать пять, алисанцы доходят до пятидесяти. — Он спрятал табличку и поднял глаза на купца. Вообще-то он знал все эти цифры наизусть, но так было солиднее.

Купец озадаченно следил за его рукой, потом поднял глаза:

— Откуда у вас эти сведения, уважаемый Грон?

Грон снова рассмеялся. Вряд ли в этом мире находился еще один специалист по агентурной разведке.

— У каждого есть свои секреты, не правда ли?

Купец задумчиво чесал бороду. Грон понимал его замешательство. Обычно торговля осуществлялась так: продавец называл свою цену и клялся всеми своими богами, что дела его плохи, он весь в долгах, как в шелках, и потратил последние деньги на покупку товара и что если он сбавит хотя бы медяк, то пустит по миру семью и ему придется продавать в рабство дочерей, а самому идти гребцом на галеры, чтобы отдать долги. Покупатель, в свою очередь, призывал в свидетели всех известных богов, что его дела еще хуже и что именно он на грани разорения, а конънюктура плоха и торговля не идет, потому если он набавит хоть медяк, то вся его семья пойдет в рабство, а ему самому ростовщики выпустят кишки и развесят их на ближайших деревьях. Оба знали, что оба врут, и под причитания попеременно один сбавлял, другой набавлял, пока наконец под горькие крики о том, что барыша хватит только на хлеб и воду, оба не приходили к согласию. То же, что делал Грон, никак не походило на обычную практику. Он просто называл цену и, когда покупатель начинал обычную волынку, давал ему полный расклад по расходам на перегон, ценам в месте предполагаемой продажи, своим затратам и на что он потратит прибыль. После этого говорил, что это последняя цена, и замолкал.

— Знаете, уважаемый Грон, мне кажется, вы можете выжать воду из камня.

Грон улыбнулся, разводя руками:

— Разве эти кони не стоят таких денег?

Купец разочарованно кивнул:

— Хорошо, по рукам. Завтра я пришлю погонщиков. Не могли бы вы выделить кого-нибудь из ваших людей, чтобы они сопровождали нас хотя бы пару дней.

— Хорошо, баши Имогор, я пошлю двоих.

Купец кивнул и поклонился, приложив руку к сердцу. Грон проводил его до ворот и раскланялся. Потом запер ворота и вернулся в дом. Комар уже ждал его.

— Он прав, Грон, ты действительно можешь выжать воду из камня, я еще не видел, чтобы венетец согласился на такую цену.

— Ну, он немного посопротивлялся, — улыбнулся Грон, а Комар расхохотался. Когда он успокоился, Грон объяснил: — Просто они еще не совсем привыкли к нашей манере торговаться, а когда смекнут, что к чему, то научатся выскальзывать.

— Ну, вряд ли ты предоставишь им такой шанс.

— Главное, чтобы этого не сделал ты.

Комар удивленно уставился на него.

— Сегодня вечером я уезжаю.

— Надолго?

— Да.

— На несколько лун?

— Лет.

Комар разинул рот.

— Но…

Грон молчал.

— Подожди, ты хочешь сказать, что оставишь все это хозяйство на меня?

Грон кивнул. Комар ошарашенно смотрел на него. Он уже давно выполнял за Грона обязанности во время его отлучек, которые длились порой по пять-шесть лунных четвертей. Грон лично проехал несколько торговых маршрутов, тщательно вырисовывая кроки, завязывая полезные знакомства и по крупицам собирая досье на купцов, занимающихся торговлей лошадьми. Сейчас он многое знал о каждом, даже о тех, с кем никогда не встречался. Две четверти назад, после последней беседы с приором, он разослал письма своим агентам, многие из которых даже не подозревали, насколько ценную информацию они предоставляли Грону своей праздной болтовней. И все это время он постоянно держал около себя Комара, пытаясь научить его как можно большему из того, что знал сам. И вот вчера произошло то, чего он ждал. Пора было в дорогу.

Дверь отворилась, и вошла Эрея. Улыбнувшись Грону, она подошла к мужу и обняла его за талию. Грон улыбнулся в ответ:

— Хорошо, что ты пришла, Эрея. Надо сказать Строну и Норну, что завтра они поедут с табуном, который купил Имогор. Я обещал ему дать провожатых на два дня пути, пока кони не привыкнут к новым конюхам. И передай всем, что сегодня я уезжаю. Надолго. За меня остается Комар.

Девушка бросила на Комара вопросительный взгляд — тот сосредоточенно кивнул — и вышла. В этом доме привыкли к отлучкам Грона. Комар задержался, ожидая, что Грон даст еще какие-то инструкции, но Грон знал, что все необходимое уже сказано. Остальное зависело только от самого Комара. Поэтому он откинулся в кресле и прикрыл глаза. Комар вздохнул и вышел вслед за женой.

Прошло почти два с половиной года с того дня, как Грон появился на этой ферме. Когда он встретил в Роуле караванщика, то из первых слов разговора ему показалось, что тот собирается предложить ему сопровождать его в Домеру, но оказалось, что дело было в другом. Этот караванщик, в отличие от Югора, удачно промышлял торговлей и слегка ростовщичеством. Один из разорившихся заемщиков оставил ему ферму с полусотней лошадей, и караванщик ломал голову, куда ему ее деть. За табун предлагали цену, которую умные люди называли слишком маленькой, а на большую покупателей пока не находилось. К тому же без ухода лошади стали хиреть, и картина понемногу становилась совсем уж удручающей, как вдруг боги послали ему Грона. Ферма была недалеко, хотя и не слишком близко от Роула, и, когда Грон прикинул, что, вполне возможно, удастся попозже наведаться к приору, они ударили по рукам. Потом караванщик увел свой злополучный караван в Домеру и не вернулся. За два перехода от Домеры на караван напали разбойники и вырезали всех. Весь караван до единого. От такого содрогнулась вся купеческая Элития. Купцов грабили и раньше, но никто никогда не убивал вот так. За богатых брали выкуп, бедных продавали в рабство, но убивать всех подряд… Базиллиус приказал стратигарию найти разбойников, и тот бросился в погоню. Когда после жестокой схватки, в которой сам стратигарий был смертельно ранен, захватили атамана, то он рассказал, что так захотел тот человек, что их нанял. Они должны были захватить караван и уничтожить всех до единого. Наниматель заплатил за каждого купца или приказчика по сто золотых, а за каждого погонщика или слугу по десять. И выплатил все. А на вопрос базиллиуса, перед лицом которого предстал пленный атаман, почему, по мнению атамана, он это сделал, тот ответил:

— Может, потому, что он карлик?

Грон узнал это от своих агентов. Он решил, что вскоре на ферме появится новый либо старый хозяин. Однако прошла четверть, другая, но никто не появлялся. Потом кончились деньги. Грон поехал в Роул, надеясь отыскать кого-нибудь из душеприказчиков караванщика, но никого не нашел. Зато, заскочив в знакомую забегаловку, он нашел там Комара. Тот был в стельку пьян, небрит и грязен. Грон присел за его стол и подозвал слугу:

— Скажи-ка, братец, давно этот пьяница здесь торчит?

Слуга мрачно посмотрел на Комара и мрачно поморщился:

— А нам чего, плати да пей, а у этого пока еще деньги водятся.

— Слушай, я ж тебя не о том спросил.

— Так почитай уже четыре луны.

Грон прикинул — Комар прописался в этой забегаловке практически в то время, когда он был вынужден покинуть гимнасиум. Тут кто-то хлопнул и его по спине:

— Грон, вот чудеса.

Он обернулся. Это был Улмир. Студент присел рядом и с тяжелым вздохом кивнул на Комара:

— Вот видишь. С того момента, как его вышибли, пьет не переставая.

— А его-то за что?

— Все за то же. — Улмир виновато потупил глаза. — Это я виноват. А меня оставили.

— В чем?

— Ну если б я не бросился на Ульсиноя…

— То чуть позже он все равно бросился бы на меня, — закончил за него Грон. — Но почему Комар?

— Это все Ульсиной. Когда ты проучил слуг стратигария, тот рассвирепел. А Ульсиной нашептал отцу, что мы в тот вечер были с тобой. Меня выкинуть не удалось, я — сын Всадника. А Комар — сын купца, и, когда стратигарий пригрозил подать жалобу базиллиусу, приор вынужден был его исключить. А Комар боится возвратиться домой. Его отец дал денег на учебу с условием, что это будет часть его наследства. Остальную он должен был получить, когда закончит гимнасиум.

Грон кивнул и поднялся. Взвалив на плечо бесчувственное тело, он направился к выходу. Улмир последовал за ним.

— Куда ты его несешь?

Грон перекинул Комара через седло своей лошади.

— У меня ферма недалеко от Роула. Отвезу его туда и приведу в чувство.

— Да ты что? — удивился Улмир. — На какие же деньги ты ее купил?

Грон усмехнулся:

— Ну, моя она постольку, поскольку никому больше не нужна. Новый владелец был убит в том самом караване, а старый исчез.

Улмир кивнул. О судьбе каравана знала каждая собака в Роуле, так что других объяснений не требовалось.

Так Комар оказался на ферме. Через пару дней, когда он немного очухался, Грон поднял его рано утром и выволок во двор, где без лишних слов окатил ледяной водой из колодца, а после плотного завтрака поволок с собой к загонам для лошадей. Тот со стонами и охами прокорячился с Гроном до позднего вечера и шумно поклялся, что теперь он к загонам для лошадей ни ногой. Но утром Грон вновь поволок его туда же. Так продолжалось целую четверть. Наконец Грон решил, что Комар сумеет некоторое время справляться один. Поэтому однажды утром он разбудил его необычайно рано, уже одетый в походную одежду.

— Вставай, лежебока.

Тот простонал:

— О, это опять ты, мучитель. — Потом открыл глаза и сел на постели. — Куда это ты?

— Мне надо уехать. На луну-полторы. Ты остаешься один. Завтрак на столе.

Пока Комар хлопал глазами, Грон вышел из дома, сел на лошадь и был таков.

Он вернулся через луну с деньгами и всем тем, что спрятал в ущелье, а также с Эреей, Строном, Норном и табуном в сорок лошадей.

Грон поднялся и вышел из комнаты. Эрея и Норн загоняли отобранных венетом лошадей в отдельный загон. За два с половиной года Грон создал себе имя, и многие приезжали издалека специально за его лошадьми. Как, например, сегодняшний покупатель. Грон прекрасно понимал, что майоранскую породу можно было бы найти и гораздо ближе, но на тех лошадях не стояло бы клеймо его табуна. Из загона вышел Комар и, посмотрев на Эрею, расплылся в улыбке.

Когда Грон вернулся с девушкой и остальными, Комар был на грани взрыва. Он никогда не был особенно близок к обязанностям конюха, а стажировки у Грона длительностью всего в одну четверть оказалось явно маловато. Поэтому все хозяйство висело на волоске. Когда Грон вошел в комнату, Комар вскочил из-за стола и заорал:

— Ну знаешь ли!..

И в этот момент вошла Эрея. Комар поперхнулся. А девушка окинула изрядно загаженную комнату, привычно скинула одежду и принялась за уборку. Комар ошарашенно смотрел, как она, нагая, наводит порядок, потом покраснел и отвернулся. Вечером он зажал Грона в угол и спросил:

— Как зовут эту чаровницу?

— Эрея.

— А кто она тем лохматым?

— Сестра.

— Надо же, — удивился Комар и задумался. — Слушай, ты не против, если я начну оказывать ей знаки внимания?

Грон рассмеялся:

— Нет, дружище, буду только рад.

Комар довольно кивнул и принялся за дело. Через полгода он привел ее к подножию богини.

Грон поднялся. Следовало собраться в дорогу. Все необходимое было уложено еще утром, оставалось упаковать кое-какие продукты. Грон достал котомку и начал укладываться. Вновь накатили воспоминания…

Он регулярно наведывался в Роул и заходил к приору. Улмир блестяще закончил гимнасиум и уехал в Эллор со школьным караваном. Да так там и остался. А их отношения с приором перешли в настоящую дружбу. Грон жил спокойной, размеренной жизнью, запрятав глубоко внутрь всякие юношеские бредни о переделке этого мира. Ему иногда даже казалось, что все, что случилось на Тамарисе, Аккуме и по дороге в Роул, произошло вовсе не с ним. А он всегда жил на этой ферме и продавал лошадей. Впереди была вся жизнь, и он собирался прожить ее в мире и покое. Но однажды, две четверти назад, он приехал в Роул и застал приора взволнованным.

— Меня спрашивали о тебе, Грон.

Грон привычно пожал плечами. Его имя стало достаточно известным в последнее время. В частности, среди торговцев лошадьми.

— И кто же?

— Карлик.

Грон почувствовал, как сердце словно сжали ледяные тиски. В памяти будто вспыхнуло: таверна, стол, за которым сидят хозяин, мужик и два его сына. Потом Роул и маленькая фигура в толпе. А потом слух о карлике, приказавшем разбойникам убить весь караван.

— Что его интересовало? — спросил он хриплым от волнения голосом.

— Он спросил, не является ли известный торговец лошадьми Грон тем самым слугой, что некоторое время жил у нас в гимнасиуме года два назад.

— И что же?

Приор огорченно покачал головой:

— Я сказал, что нет. Но мне показалось, что его не интересовал мой ответ. Он смотрел, как я отреагирую на имя.

Грон сосредоточенно кивнул. Вот оно. Это тот, кто что-то о нем знает. Знает и хочет его убить. Он горько усмехнулся. Что ж, опять прощай спокойная жизнь. Но сейчас он не один, он в ответе за Комара, Эрею, за ее братьев, за всех тех, кого он втянул в круг своей жизни.

— О чем ты думаешь?

Грон вздрогнул и посмотрел на приора:

— Если он появится опять, расскажите ему, где меня найти.

— Ты считаешь, что это необходимо?

— Да, — ответил Грон и вышел из комнаты.

Этой же ночью он занял укромное место у дороги на Роул, милях в двух от фермы. Наведываться туда каждую ночь пришлось целых пол-луны, но в конце концов его ожидание было вознаграждено. Карлик приехал на осле. Прямо напротив того места, где притаился Грон, он слез с осла, отвел его в глубь леса, на противоположную от Грона сторону дороги, и дальше двинулся пешком. Грон подождал с полчаса, потом подобрался к ослу и обыскал поклажу. Некоторые вещички его очень заинтересовали, но объяснить их значение мог только хозяин. Грон вытащил все из кошеля и насовал туда камней и куски дерева. Потом спутал ноги ослу, замаскировался рядом и принялся ждать.

Хозяин появился только через три часа. Он торопливо подбежал к ослу, распутал узду и, запрыгнув верхом, ударил каблуками. Осел заревел и скакнул, подбросив спутанные ноги. Карлик, не ожидавший такого оборота, рухнул на землю. В следующее мгновение Грон оказался верхом на нем и приставил к горлу лезвие кинжала. Минуту они смотрели друг на друга. Грон с каким-то ледяным, безжалостным спокойствием, а карлик мелко дрожал. Потом Грон разлепил одеревеневшие от ненависти губы и произнес:

— Меня зовут Грон.

Карлик продолжал дрожать. Грон вновь заговорил:

— Вежливые люди представляются, а невежливых я не люблю. Я надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать? — И он слегка надавил кинжалом.

Карлик судорожно всхлипнул и произнес дрожащим голоском:

— Я — брат Эвер из Тамариса.

Грон присвистнул: так вон откуда веревочка вьется.

— Зачем ты пытаешься меня убить?

— Я не…

Грон надавил чуть сильнее.

— Не ври.

Карлик нервно сглотнул и прохрипел:

— Ты — Измененный.

Грон понимающе кивнул. Все, как он предполагал. Этот карлик знает, кто он такой.

— Ну и чей же ты брат, Эвер?

Карлик вновь захрипел, Грон чуть ослабил нажим кинжала.

— Так зовут посвященных.

— И все-таки почему ты пытаешься меня убить? Что я сделал тебе плохого?

Карлик отчаянно замотал головой:

— Не мне, нашему миру. Ты несешь грязное знание, смущаешь сердца людей, ты можешь осквернить этот мир.

Грон расхохотался, но в его смехе чувствовалась горечь. Наконец он встретился с теми, кто мог ему кое-что объяснить. Но оказалось, что они желают видеть его только в виде трупа. Что ж, значит, в отличие от Земли, на этой чешуйке Змея миров пригрелись паразиты, которым в любом нарушении статуса-кво чудилась угроза их вонючей власти. Впрочем, подобных всегда хватало и на Земле. Грон резко оборвал смех.

— Осквернить? Знанием?! Что за чепуха! — Он немного успокоился. — Ну ладно, если вам нравится так считать, то пусть так и будет. Но если я пообещаю, что буду сидеть в Роуле тише воды и ниже травы и заниматься торговлей лошадьми, вы оставите меня в покое?

Карлик молчал.

— Значит, нет. А если я тебя убью?

Карлика начала бить судорога. Грон понял, что он на грани того, чтобы отдать концы. Грон убрал руку с кинжалом и поднялся.

— В том, своем мире я был человеком, которому часто поручалось сотворить невозможное. В этом я хотел избежать таких забот. Не получилось. — Он кивнул на осла. — На первый раз я тебя отпускаю. Отпускаю для того, чтобы ты передал своим хозяевам, что они получат полной мерой то, чего боятся. А если они попытаются мне помешать, я займусь и ими. Завтра я покину ферму и отправлюсь по Ооконе, и никто не остановит меня.

Он повернулся и побежал к ферме…

…Грон вздохнул и тряхнул головой, отгоняя воспоминания, потом взял тючок с непонятными штуками из кошеля карлика, туго свернутый вьюк и котомку и пошел к конюшне.

Закат застал его уже в семи милях от фермы, по дороге на Эллор. Он ехал выполнять свои обещания.

Маленький человечек сидел в центре Места власти и с ужасом и отчаянием смотрел внутрь развязанного кожаного кошеля. Он бежал от Измененного, объятый страхом и смятением. Ни один Измененный за последние три Эпохи не прожил так долго, и ни один за последнюю тысячу лет не смог встретиться с посвященным, кроме последней встречи в его жизни. Человечек оглянулся по сторонам, словно священные вещи могли вдруг появиться где-то на краю поляны. Но, конечно, ничего этого не случилось. Он сдавленно всхлипнул и вскочил на ноги. Все кончено — эту землю уже не спасти. Грязное знание, распространяя зловоние, будет проникать в ее поры и поражать умы и сердца этих людей. Маленький человек стиснул зубы. Что ж, когда тело получает кровоточащую рану, загрязненную гноем, то умелый лекарь выжигает ее каленым железом. И если для этого потребуется стереть с лица земли целые народы, это будет сделано. Карлик злобно пнул кошель ногой и бросился с поляны. Он отринул память о прошлых неудачах, о потерянном времени и угрозах Измененного, он шел убивать.

Часть III Воин

К полудню ишачий загон освободился. Когда последние продавцы торопливо гнали свой орущий и брыкающийся товар по крутой Пивиниевой дороге, подальше от рынка, в загоне начали появляться первые кандидаты. На базаре уже пол-луны было известно, что сегодня систрарх базара подбирает себе новых шакалов, и, как обычно, он избрал для сбора желающих ишачий загон.

Грон прибыл в Эллор как раз пол-луны назад. Он понимал, что вступил в борьбу с кем-то очень могущественным в этом мире, и власть его была тем более сильной, потому что была тайной и осуществлялась через многие руки. Но это было и его слабым местом. Любая законспирированная система отличается большим временем реакции. Сначала он подосадовал на то, что в свое время решил не трогать заггров, ибо сейчас испытывал сильные подозрения, что именно они доставляли этому невидимому властелину всю информацию о мире. Во всяком случае, некоторые. Но потом решил, что это к лучшему. Ведь все это время его преследовал один карлик, который узнал о нем еще в Тамарисе, а если бы он начал расспрашивать заггров, то вполне возможно, что повесил бы себе на хвост кого-то еще. Впрочем, мысль о том, что у него на хвосте только один карлик, была не более чем допущением, ибо он отметился всего лишь в нескольких неприятностях. Чем были остальные — случайностью или чьей-то злой волей, — Грон не знал. Но предпочитал не забивать себе голову лишней тревогой. Просто надо быть более внимательным. Вряд ли в этом мире у кого еще были навыки агентурной работы, подобные тем, которыми обладал он. Даже если изначально в той организации, к которой принадлежал карлик, и был хоть сколько-нибудь близкий уровень, в чем Грон, впрочем, сильно сомневался, то сейчас уже вряд ли что-то осталось. Просто потому, что в этом мире все это было не нужно. Всю дорогу до Эллора Грон устраивал разные проверки, петлял, оставлял метки, поворачивался и галопом возвращался назад по тропе, но не обнаружил никаких признаков наблюдения или погони. Временами он раздумывал: а не стоило ли связать карлика и, накачав его вином, попытаться поподробнее узнать об этой организации, но потом приходил к выводу, что, исходя из имеющихся данных и первоочередных задач, самой первой из которых была безопасность его друзей, он поступил правильно. Уж что-что, а прикрытие карлик должен был оставить. Хотя бы информационное. И даже если он был настолько некомпетентен или организация оказалась настолько закостенелой, что карлик действовал один, — рисковать не стоило. Во всяком случае, что сделано, то сделано, и сожалеть об этом не входило ни в ближайшие, ни в стратегические планы Грона. А эти планы были обширными. Причем он собирался засветить по хозяевам карлика со всей мощью, на которую был способен. Если коротко, то ему нужен был сначала отряд, потом народ и, в конце концов, государство. Мощная держава с серьезной системой образования и модернизированными, на основании знакомых ему технологий, промышленностью и сельским хозяйством. Короче, он начинал то, о чем подумал в последний день на Тамарисе. Он решил вплотную заняться этим миром. Но для начала ему надо было попасть в сотню базарной стражи.

В сотне базарной стражи не хватало двадцати шести стражников. Две луны назад в поножовщине между базарными нищими и горгосскими матросами прирезали и сунувшихся было разнимать стражников. Впрочем, между портовой швали ходили слухи, что стража никого разнимать и не думала. Просто потрошили каких-то несговорчивых купцов и не успели вовремя смыться, а горгосцы и базарная рвань на некоторое время забыли о разногласиях и быстро прирезали короткими горгосскими мечами и острыми осколками обсидана, которые заменяли базарным нищим ножи, всех замешкавшихся шакалов систрарха, а затем продолжили оттягиваться на полную катушку.

Через два часа, к базарному гонгу, в загоне уже торчало человек семьдесят. Все знали, что у базарной стражи жизнь недолгая, но подлая человеческая натура не могла упустить шанса покуражиться над купцами, теми, что помельче, почувствовать себя царем, хотя бы и среди ишачьего навоза.

Грон пришел одним из первых и к тому моменту, когда жара немного спала, а лепешки ишачьего навоза подсохли и уже не так воняли, успел проголодаться. А потому он, окинув взглядом собравшихся, отошел в сторонку и, достав из котомки кусок козьего сыра и лепешку, разложил все это на расстеленном скатеркой мешке у самой ограды, сел спиной к загону и стал жевать, запивая немного затхлой, теплой водой из деревянной бутыли. И тут появились они. Грон буквально спинным мозгом почувствовал, как в загоне возросло напряжение. Сначала люди, стоящие рядом с ним, начали суетливо вытягивать шеи, пытаясь кого-то рассмотреть, затем стихла заполнявшая загон беспорядочная болтовня, и в наступившей тишине стало отчетливо слышно, как чавкают по ослиному навозу чьи-то шаги. «Пятеро», — определил Грон, по-прежнему не оборачиваясь. Шаги замедлились и разделились. Через некоторое время в дальнем конце загона раздался звучный шлепок, и неожиданно красивый баритон грубо произнес:

— Ты и так слишком жирный, а пятерым усталым путникам надо немного подкрепиться после дальней дороги.

В другом конце загона чей-то голос рыкнул:

— Вино!

Затем раздался шумный глоток.

— Я возьму.

В этот момент чьи-то шаги остановились прямо за спиной Грона.

— Ну ты, помесь обезьяны с выдрой!

Грон продолжал жевать.

— Ты, образина, я к тебе обращаюсь!!

Стоящий за спиной поддел ногой шматок навоза и швырнул его на остатки хлеба и сыра. Грон спокойно взял мешок за уголки, стряхнул все на землю и, сунув деревянную бутылку внутрь, стал завязывать котомку.

— Клянусь Эором, эта вшивая куча навоза сейчас у меня будет жрать ишачье говно! — заорал сзади взбешенный голос.

Грон напрягся и, уловив движение, перехватил взметнувшуюся ногу и сильным толчком в подошву опрокинул нападавшего на спину. Несколько мгновений стояла мертвая тишина, затем раздался смех. Сначала четыре громких, уверенных голоса, а затем сдержанно загоготал весь загон.

— Ах ты! — Рев был похож на вопль быка, которому отрубили яйца.

Грон чуть повернул голову, в нос ударила вонь немытого тела, чеснока и ослиного навоза от раздавленных лепешек, краем глаза уловил яростный замах, пригнулся и, резко выбросив левую руку, сжал кадык на пролетающем мимо, напряженном от рева, горле. Рывок! Тело ударилось об ограду и рухнуло в навоз. Кровь хлестала из разорванной глотки. Грон подождал, пока фонтанчик чуть спадет, бросил на грудь трупу вырванный кадык и, оторвав от засаленного хитона кусок почище, вытер руку.

В гробовой тишине, повисшей над загоном, раздались чавкающие шаги четверых. Грон поднялся на ноги и обернулся. Сразу стало ясно, почему толпа затихла при появлении этой пятерки. Волки среди шакалов. На всех добрые калиги. Мечи, судя по всему, горгосской бронзы, а у одного даже бронзовый шлем. Подходят умело, полукругом, не мешая друг другу. Руки на рукоятках, но мечи еще в ножнах.

— Что здесь происходит?

Все обернулись к воротам. В воротах на рослом сивом жеребце сидел высокий черноволосый человек в черной тунике. Вокруг него пешими и верхом толпилось с десяток одетых в холщовые хитоны стражников. По толпе пронеслось: «Систрарх базара».

Систрарх тронул лошадь и, шагом проехав весь загон, остановился у трупа. Внимательно осмотрев тело, он повернулся и в упор уставился на Грона. Через некоторое время систрарх слегка раздвинул губы и выдохнул вопрос:

— Ну?

— Он неудачно упал, господин.

Систрарх перевел взгляд на четверых.

— Дезертиры?

Один из четверки пожал плечами:

— Славный город Домера задолжал нам за полгода. — Он замолчал.

Систрарх молча смотрел на говорившего. Тот усмехнулся и продолжил:

— Мы собрали с граждан Домеры должок и ушли. Но тем, кто платит честно, мы и служим честно.

Систрарх перевел взгляд на Грона:

— Мне нужен десятник.

Грон склонил голову.

— Но я не возьму любого бродягу драчуна.

Грон молчал. Систрарх перевел взгляд на труп, а затем повернулся к дезертирам:

— Ваш?

Те переглянулись. Потом тот, кто уже отвечал систрарху, молча кивнул.

— Ну-ка подколите этого, — кивнул систрарх на Грона.

Четверо ухмыльнулись, с охотой разворачиваясь к Грону.

— Господин, — Грон посмотрел прямо в водянистые глаза систрарха, — мне дозволено их убить?

Загон, зашевелившийся в ожидании развлечения, изумленно застыл.

— Как сумеешь.

Грон кивнул:

— В таком случае я постараюсь оставить их в живых.

По рядам придвинувшихся зрителей пронесся изумленный шепот. А Грон уже прыгнул на крайнего слева. Тот успел выхватить меч, но больше ничего. Удар в пах, бросок — и удар влет, под основание черепа. Остальные подскочили почти одновременно, но все-таки почти. Мельница, подсечка, бросок. Двоих уложил удачно, третий, споткнувшись о труп, рухнул на торчащий в его руке меч. Грон несколько задержался в стойке, но противники не двигались, и он расслабился. Толпа изумленно молчала. Систрарх посмотрел на свежего мертвеца и с усмешкой покачал головой:

— Ты же обещал оставить их в живых?

— Виноват, господин, у меня не получилось.

Систрарх некоторое время разглядывал Грона, будто стараясь понять, какие еще сюрпризы тот может ему преподнести, потом задумчиво произнес:

— Ты не любишь убивать.

Грон кивнул.

— Почему?

— Враги иногда становятся друзьями, господин, а если нет, то часто мешают друг другу. Мертвые же бесполезны.

Систрарх хмыкнул:

— Да ты философ, и когда же ты убиваешь?

— Когда на всех не хватает умения либо времени, а часто и того и другого.

Систрарх, размышляя, смотрел на него, и Грон продолжил:

— Впрочем, бывают другие причины.

Систрарх молча развернул коня и направился к воротам. У ворот он тихо бросил через плечо, не заботясь о том, чтобы его услышали:

— Ты — десятник. Свой десяток подберешь сам.

Грон проводил его взглядом и, шагнув вперед, пнул лежащего сверху:

— Ну вы, падаль, подберете еще шестерых и на вечер принесете мяса и вина, на весь десяток.

И он направился к выходу из загона.

Солнце уже село, когда Грон подошел к воротам в стене, за которой располагались казармы базарной стражи. Ночью стражникам появляться на базаре было небезопасно. Ночь — это время базарной рвани, шлюх, портовых крыс и бродячих собак. И все они сходились в одном, в том, что наиболее добродетельным поступком, без всякого сомнения заслуживающим одобрения милосердной Эноллы, было всемерное сокращение числа шакалов систрарха. И хотя Грон еще не переоделся в хитон стражника, весть о том, что он принят, а главное, — как принят в базарную стражу, уже давно разнеслась по всем базарным прилавкам, притонам и норам. Сам Толстый Убан, владелец таверны, в которой остановился Грон, встретил Грона на пороге и торжественно простил ему долг за целую четверть.

У ворот казармы стоял старший десятник и еще один стражник с лисьим лицом. Когда Грон подошел к воротам, «лисья морда» сверкнул злобными глазками и что-то зашептал на ухо десятнику. Тот недовольно сморщился, глянул на Грона и буркнул:

— Проходи, — затем шагнул во двор и заорал: — Эй вы, жирные свиньи, оторвите свои толстые задницы от того дерьма, в котором сидите, и закрывайте ворота.

Грон остановился и оглядел двор. Стражники заполняли двор, разбившись на десятки у своих костров. На треножниках висели котлы, распространявшие запахи прогорклого сала, кинзы и ячки. В углу двора, где разместились новобранцы, горел только один костер, и Грон увидел около него девять фигур, три из которых были очень знакомы.

— Ну ты, рвань, не путайся под ногами.

С этими словами Грону засветили по спине барганом, круглой деревянной палкой, обмотанной веревкой, вымоченной в густом соляном растворе. Грон молниеносно развернулся и, поймав занесенную для второго удара руку, резко вывернул запястье. Раздался хруст. Грон другой рукой сдавил горло, приглушая готовый вырваться крик, и, внятно и громко выговаривая слова, произнес прямо в округлившиеся от боли и страха глаза на остроносом «лисьем» лице:

— Я — десятник базарной стражи, а если ты еще не успел выяснить, как я им стал, стражник, я готов показать это прямо на тебе.

Над казарменным двором повисла мертвая тишина. Было слышно только потрескивание дров в кострах.

— Что-то ты больно шустрый, новенький, — раздался голос старшего десятника, — такие у нас долго не задерживаются.

Грон разжал руки, и лисьемордый рухнул в пыль.

Грон повернулся к старшему десятнику и почтительно наклонил голову:

— Прошу прощения, мой господин, но я не привык к подобным выходкам со стороны подчиненных.

Старший десятник, несколько сбитый с толку столь резким переходом от агрессии к почтению, буркнул:

— Э, Гугнивый после гибели Ронига-загребалы считал место десятника своим.

Грон спокойно заметил:

— Я не просил этого места, меня назначил сам систрарх, пусть на него и злится.

Эта мысль показалась старшему десятнику столь забавной, что он захохотал. Через несколько мгновений ржал весь двор. Шутка привела всех в доброе расположение духа, и Грон пробирался к своему костру под аккомпанемент гогота и сальных шуточек, однако произносимых с оттенком уважения. Когда Грон добрался до костра, там уже стоял снятый с огня котелок, и перед ним лежала не очень чистая баранья шкура. Девять пар голодных глаз смотрели на него, ожидая, когда он, как старший, по армейской традиции начнет трапезу. Грон скинул свой поношенный хитон и, молча ткнув пальцем в одного из дезертиров, кивнул ему на чан с водой в глубине двора. Тот, ни слова не говоря, поднялся и быстро принес полный ковш. Грон умылся и оглядел сгрудившихся у стены новичков. Пока тех разберут по десяткам, пройдет еще пара дней. Ни один десятник не рискнет взять в десяток человека, не узнав о нем хотя бы что-нибудь, и, возможно, кое-кого к исходу луны найдут на казарменном дворе с перерезанной глоткой. Грон повернулся к сидевшему у столба навеса здоровяку, явно из молотобойцев или портовых грузчиков, и коротко приказал:

— Ты. Возьми котел у чана, собери у всех продукты и свари похлебку.

На него с изумлением воззрился весь двор. Здесь явно не было принято думать о чужаках. А чужакам необходимо было завоевать право считаться своими. Здоровяк, мгновение помедлив, поднялся и пошел за котлом. Грон опустился на баранью шкуру и достал ложку. Несмотря на всю его выдержку, рот заполнила густая слюна. С восхода солнца он съел только по куску сыра и лепешки в ишачьем загоне. Грон зачерпнул варево из самой середины, там, где скопилось больше всего топленого жира, положил в рот, прожевал, глотнул и кивнул остальным. Ложки глухо зашлепали в котле.

Когда ложки аккуратно выскребли дно, к Грону, который уже давно кончил есть, но держал ложку в руке, давая насытиться остальным, ибо по казарменной традиции, когда десятник клал ложку, трапеза заканчивалась, подошел стражник и, вежливо поклонившись, передал, что его вызывает старший десятник.

Грон поднялся на ноги и, подождав, пока посланник достаточно удалится, оглядел свой десяток. Трое дезертиров, матрос-горгосец, четверо крестьян-южан, видимо согнанных с земли храмовыми управляющими, и пожилой, но еще крепкий ремесленник с наголо обритой головой. Он покачал головой — негусто для начала, потом ткнул пальцем в дезертира, сидящего слева.

— Ты будешь Первый. — Повел рукой по кругу. — Второй, Третий… — Закончив круг, он повернулся и, уже двинувшись, буркнул: — Посмотрим, проживете ли вы столько, чтобы я начал называть вас по-другому.

У старшего десятника была своя каморка, отгороженная от казарменного двора дощатой перегородкой. Когда Грон вошел, тот сидел у масляной лампы и, высунув от усердия язык, старательно выводил стилом на вощеной дощечке кривоватые буковки. Подняв глаза на Грона, он с облегчением отложил стило и кивнул на лавку:

— Садись.

Грон спокойно сел. Прежде чем начать разговор, старший достал обсидиановые щипчики и подровнял фитиль лампы, потом поерзал, почесал грудь и, откинувшись на замызганную подушку, в упор посмотрел на гостя:

— Значит, Грон.

Тот молча кивнул.

— Дезертир?

Грон молча мотнул головой. Десятник почесал бороду.

— Кто тебе разрешал кормить новичков, Грон?

Тот молча вздернул брови, демонстрируя удивление.

— Костер десятка — это семья, дом и храм стражника. Он может ненавидеть десятника и товарищей по десятку, но будет драться вместе с ними и защищать их спины, потому что ночью их обогревает один костер. — Старший пожевал губами и продолжил: — Первое тепло, которое получит новобранец на этом дворе, должно быть от костра десятка, а пока он не нашел своего десятка, он — ослиный навоз. Ты знаешь, нас называют шакалами. Так вот, шакалы могут выжить только в стае. Это тот урок, который должен быть накрепко вбит в голову каждого стражника.

Грон поднялся и почтительно поклонился:

— Я сожалею.

Десятник дернулся и ткнул рукой в сторону лавки:

— Сядь.

Потом опять почесался, достал не очень чистую тряпицу и шумно высморкался. По всему было видно, что ему было немного не по себе.

— Послушай, Грон, я не знаю, что тебе нужно в базарной страже, но ты не тот, кем кажешься большинству этих ослиных голов. — Он помолчал. — Мне рассказали, как ты справился с этими волками в ишачьем загоне, и я понимаю, что такой боец, как ты, мог бы найти место получше, чем базарная стража. Поэтому я хочу знать, что от тебя ожидать, пока ты будешь моим десятником.

«А этот толстый дядька совсем не так прост», — подумал Грон. Потом наклонился и хлопнул его по руке:

— Не беспокойся, старшой. — Он откинулся назад и отбросил показную почтительность. — У меня нет намерения ни вредить тебе, ни тем более занимать твое место. Ты прав, я не собираюсь надолго задерживаться в базарной страже, но я сделаю все, чтобы покинуть ее живым и здоровым, и с той репутацией, которая мне нужна. Так что, старшой, наши интересы по большей части совпадают. А что касается вероятного беспокойства, — Грон сделал паузу, — просто помни, что это ненадолго.

Старший десятник вновь пожевал губами и задумчиво кивнул:

— Что ж, посмотрим. — Он бросил взгляд на вощеную дощечку. — Завтра со своим десятком на охрану дальних пирсов. — И он кивнул Грону на дверь.

Грон вышел. Костры потухли и светились под ночным небом красными кругами углей. За спиной опять заскрипело стило. Грон вздохнул и не торопясь двинулся к своему костру. Надо бы запомнить этот день. Сегодня появился на свет его отряд.

Грон перескочил через край утеса и поднялся на ноги. В сотне ладоней внизу лежала долина Лейры, а в пяти милях к югу вздымал белокаменные стены блистательный Эллор. Его сияющий на фоне ослепительно синего моря овал, увенчанный золочеными куполами и шпилями верхнего города, портил расположенный на самом побережье пестрый нижний город — со всех сторон облепляющий, заметный даже отсюда базар. И все же, несмотря на столь неприглядный вид, столицей был именно базар. Эллор так навсегда и остался бы мелким заштатным городишком, если бы не удобная гавань, не широкая, спокойная река и не близость ко всем основным караванным путям. Грон опустил глаза ниже. Дорну, одному из дезертиров, оставалось не больше двух локтей до края утеса. Двое его приятелей также были очень близко. Дамир-горшечник, несмотря на возраст, выносливый, как мул, тоже преодолел больше половины утеса, горгосец наступал ему на пятки, а вот крестьяне застряли внизу. Все они уже были достаточно высоко, чтобы спрыгнуть, не переломав себе руки и ноги, и эта мысль, по-видимому, приводила в ужас седьмого и восьмого — двух крестьян, которые еще не заслужили имен.

Дорн, пыхтя, перевалился через край и, тяжело дыша, перевернулся на спину. Грон скинул с плеча ремень фляги и бросил ее Дорну, тот поймал ее, сел, набрал в рот воды, прополоскал и сплюнул. К этому моменту над краем показались руки Яга и Сиборна.

Когда на утес взобрались последние двое, на них было страшно смотреть. Больше всего они напоминали попорченную курагу. Дорн подошел к ним с флягой, но ни у того, ни у другого не осталось сил, чтобы даже протянуть руку.

— Поставь рядом, — негромко приказал Грон, и Дорн послушно поставил флягу у ноги седьмого и молча отошел.

Грон наклонился к восьмому:

— Как тебя зовут?

У того перехватило дыхание.

— Йогер… господин.

— Я не господин. — Грон повернулся к седьмому: — А тебя?

— Хирх я, Хирх.

Грон кивнул и вытащил маленькую клепсидру.

— Отдыхаем.

Он перевернул клепсидру и поставил на камень у обреза утеса.

Все расслабились, поглядывая на капающую подкрашенную воду. Якир и Дайяр, два бывших крестьянина, уже получивших имена, придвинулись к землякам и обрадованно начали что-то вполголоса рассказывать. Ливани-горгосец положил ноги на большой плоский выступ и блаженно вытянулся. Дорн, Яг и Сиборн достали каменные шарики и начали их давить, укрепляя кисти рук. Грон усмехнулся. Эти трое дважды пытались его зарезать. Но это было сначала, а сейчас любой из них, стоит ему, их командиру, отдать приказ, откусит собственный палец или бросится с утеса вниз головой. Грон прислонился спиной к скале и прикрыл глаза. Полгода… С того дня, как он стал десятником базарной стражи, прошло уже полгода, а кажется, что все началось только вчера. У края утеса послышался шум. Грон улыбнулся, не открывая глаз. Это десяток, увидев, что из верхнего резервуара клепсидры вытекли последние капли, двинулся в обратный путь. Вряд ли кто мог себе представить, что из этих сырых, рыхлых, то сварливых, то рабски заискивающих мужичков получатся такие бойцы. Самый молодой из них был на целых одиннадцать лет старше Грона, а Дамиру-горшечнику, который был самым старым, пошел пятый десяток.

Когда он в первое же утро поднял их до рассвета и выгнал за ворота казармы, никто не мог понять, чего он от них хочет. Грон погнал их в гору по Пивиниевой дороге. С трудом одолев милю, его войско, кашляя и держась за грудь, грохнулось на дорогу. Грон остановился, окинул их брезгливым взглядом, подошел к раскидистому платану, подпрыгнул и повис на нижней ветке. Подтянувшись раз тридцать, он спрыгнул и повернулся к валявшимся:

— Первый, ко мне.

— Да пошел ты, — взорвался дезертир.

Грон одним движением извлек из складки хитона сюрикен и метнул его в говорившего. Сюрикен распорол хитон от подола до пупа и воткнулся в дорожную пыль под левой подмышкой.

— Следующим отрежу яйца.

Дезертир проворно вскочил и потрусил к дереву.

— Наверх. — Грон ткнул пальцем в сук, на котором подтягивался сам. — Десять раз.

Первый одолел семь раз. Восьмой, когда почувствовал кинжал Грона, уткнувшийся в ягодицу, — девять раз. Но хуже всего пришлось одному из крестьян. Тот намертво застрял на двух. Грон ткнул пальцем в два довольно крупных камня, валявшихся на дороге.

— Обратно побежишь с ними, за день поднять и опустить пятьсот раз.

Они вернулись в казармы, когда все только продрали глаза. Старший десятник внимательно проследил, как ковыляющее Гроново воинство доползло до кострища и рухнуло без сил, и поманил Грона. Тот окинул еле живых вояк сумрачным взглядом и произнес:

— Вернусь, чтоб завтрак был готов, — и рысцой направился к десятнику. Когда до него оставалось три шага, Грон остановился и почтительно поклонился:

— Да, господин.

— Ты уверен, что эти доходяги способны выдержать весь день на пирсах?

Грон холодно усмехнулся и, обернувшись на копошащихся у костра подчиненных, ответил:

— Выдержат, жилистые, а если нет, значит, такова их судьба.

День вообще-то выдался спокойный. Два раза разнимали драки между матросами, один раз отогнали пирсовых воров, одному крестьянину полоснули по руке осколком обсидиана. Грон осмотрел рану, обработал чистотелом и обмотал руку чистой тряпицой. Купцы сунули мзду — десяток медяков.

Когда начало темнеть, он подозвал крестьянина, который каждую свободную минуту хватал камни и с закатывающимися от напряжения глазами сгибал и разгибал руки, и, вручив ему медяки, указал в сторону продуктовой лавки.

— Купишь требухи, кружку рыбьего масла, орехов и муки. Вина не брать.

Потом повернулся к десятку:

— Нам нужны дрова. — Он указал на огромное полусгнившее бревно, покачивающееся на волнах рядом с пирсом. — Это подойдет.

— Да это же гниль!

Грон хищно развернулся к горгосцу:

— Ты хочешь поспорить?

Тот быстро опустил глаза:

— Нет, господин.

— Я не господин, мое имя — Грон, напоминаю последний раз. — Он мотнул головой в сторону бревна. — Вперед.

Они еле доволокли бревно до казармы и свалили у кострища. Крестьянин уже развел огонь и варил похлебку с требухой. Грон отхлебнул полный глоток рыбьего масла и передал следующему.

— Каждому — по глотку.

Потом повернулся и пошел к старшему. Когда он вошел в его каморку, тот опять что-то царапал стилом. Увидев Грона, он мотнул головой в сторону лавки.

— Говорят, у тебя раненый?

— Пустяки, царапина, заживет как на собаке.

Старшой хмыкнул и протянул руку лодочкой.

— Простите, господин, сколько я должен был принести?

Тот удивленно посмотрел на него:

— Так ты не принес?

— Я вчера запамятовал спросить вас об этом.

Старший пожевал губами.

— Каждый десятник каждый день платит мне серебряный.

— Но нам за весь день дали только дюжину медяков.

Старший заржал:

— Ну, лохов сразу видно. Это твои проблемы, десятник, — с этого серебряного два медяка идут мне, остальное — систрарху. Так что давай гони.

Грон покачал головой:

— Я думаю, это неправильно.

Веселье старшого как рукой сняло.

— Что ты сказал?

Грон невозмутимо пожал плечами:

— Я считаю, что это неправильно. Я готов отдавать вам десятую часть. Сколько из них пойдет систрарху — ваше дело, но потрошить купцов я не буду. Сколько дадут, столько и будет.

Старшой побагровел, уперся руками в доски стола и навис над Гроном:

— Да кто ты та… — И поперхнулся, натолкнувшись на полыхнувший сквозь сузившиеся веки взгляд. Постояв с минуту, он тяжело рухнул на место и, потупив глаза, произнес: — Я не могу снизить таксу.

Грон расслабился.

— Я не отказываюсь платить серебряный, нужно только подождать.

Старшой недоуменно посмотрел на него.

— Ты хочешь сказать, что купцы добровольно будут платить тебе золотой в день?

— Смею надеяться — больше, — Грон улыбнулся уголками рта, — но попозже.

— Ты глуп, но это тебя не спасет, систрарх установил…

— А вот это уже, старшой, твои проблемы. — Грон поднялся и с хрустом развел руками. — Ну я пошел. Завтра принесу тебе твою долю за два дня.

Через две ночи десяток попытался его зарезать. А спустя лунную четверть все, включая крестьянина, подтянулись десять раз.

Через луну он принес старшому серебряный. У его пирсов, несмотря на их отдаленность, швартовалось все больше кораблей. Купцы-медальонщики начали намекать, что не отказались бы видеть его у себя в офицерах торговой стражи, но Грон только вежливо улыбался. Дни шли своим чередом. Через полторы луны Грон стал делать подъем на полчаса раньше и начал обучать свой десяток основам фехтования и рукопашного боя. А на исходе третьей луны дезертиры, осатанев от рыбьего масла, отсутствия вина и воздержания, напали на него снова. Он избил их до крови, а с утра поднял десяток раньше на час и погнал в гору на четыре мили. Дезертиры харкали кровью, но ни один не упал. Когда они взобрались на гребень, он повернулся к этим троим, привалившимся друг к другу на подгибающихся ногах, и спросил, как их зовут. Они прохрипели свои имена, и он, не дав им ни минуты роздыха, погнал их обратно. Они отстояли весь день, а вечером, когда вояки приволокли в казарму очередное бревно, он подозвал их по именам и вручил каждому по серебряному.

— К подъему десятка быть у ворот, свободны.

Все трое срочно отправились в город, а старшой заявил, хмыкнув, Грону:

— По-моему, твой десяток уменьшился на тройку.

— Возможно, — уклончиво ответил Грон.

— Думаешь, они вернутся? После того как трижды пытались тебя прикончить?

— Дважды, — поправил Грон.

— Я считаю и ишачий загон.

Грон улыбнулся и вручил старшому два серебряных. Когда старшой поднял на него ошарашенные глаза, Грон весомо произнес:

— Да не оставят нас милосердная Энолла и Эор-защитник, подождем до утра.

Утром, когда десяток, по обыкновению, выбежал из ворот, Дорн, Яг и Сиборн привычно пристроились впереди. Привратник, по выражению Дорна, чуть не споткнулся о собственную челюсть, увидев их за воротами. А когда десяток добежал до знакомого платана, то Грон обнаружил, что все нижние ветви обрублены. Он остановился и поглядел на хитрые лица троицы.

— А почему бы нам не проскочить подальше, Грон, — невинно заметил Дорн, — там дальше есть и другие деревья.

Тут Яг и Сиборн не выдержали и расхохотались. Чуть погодя к ним присоединился и Грон, а за ним дружно заржал весь десяток.

…Грон очнулся от воспоминаний и посмотрел вниз. Весь десяток слаженно, но неторопливо бежал по дороге.

Он догнал их уже в городе, за полмили от казарм.

— Дорн, до вечера все свободны, получите у Дамира по серебряному, а тебе задание. Возьми того здоровяка из десятка Элема и сходите в кузнечный квартал. Договорись насчет десяти мер железа и кузни на два часа в день в течение четверти. Пора вам обзаводиться нормальным оружием.

Он заметил, как вспыхнуло лицо Дорна, который, будто породистая гончая, делал стойку всякий раз, когда разглядывал его мечи. Тот рявкнул:

— Шевелись, тараканья немочь.

Грон перешел на шаг и направился к общественным купальням. Пора было приводить себя в порядок. Через час ему предстоял обед с самим баши Дилмаром.

Обед был великолепен.

— Благодарю за угощение, баши. — Грон деликатно рыгнул, по святому венетскому обычаю воздав должное обильному столу, и вытер пальцы цветастым полотенцем.

Баши Дилмар, один из богатейших людей столицы, да и всей Элитии, «купец купцов» — по слащавому, но от этого не менее правдивому определению одного из своих клиентов, благосклонно кивнул повару, склонившемуся у стола в ожидании замечаний.

— Спасибо, Умбор, ты порадовал мое сердце.

Огромный чернокожий гигант в ярком венетском халате молча поклонился и вышел из покоев. Баши собственноручно налил из серебряного, причудливо изогнутого кувшина два кубка розового дожирского и учтиво передал один из кубков собеседнику. Оба отхлебнули, и Грон, с видом знатока подержав глоточек на кончике языка, одобрительно кивнул, прибавив:

— Прекрасное дожирское, если я не ошибаюсь, это виноградники Всадника Кантифа.

— О да, — баши радостно закивал, явно удовлетворенный чем-то большим, чем похвалой своему вину. Сделав еще пару глотков, он решительно поставил кубок и повернулся к Грону: — Эме…

Грон мысленно подпрыгнул. Не говоря уж о том, что сам совместный обед рядового десятника базарной стражи и богатейшего торговца побережья и так был фактом из ряда вон выходящим, обращение «эме», принятое только среди венетов-патрициев и означающее, что равный обращается к равному, говорило очень и очень о многом.

— Эме, — продолжал между тем баши, — у многих есть свои маленькие слабости. Кто-то любит вино, другой покупает красивых рабынь, третий радует сердце игрой в клетки. А достойный Руор, например, тратит неприличные деньги на арфистов, флейтистов и мастеров игры на киафаре. У меня же свой грех. Я коллекционирую людей. — Он бросил испытующий взгляд на Грона. Тот невозмутимо потягивал дожирское. Баши слегка усмехнулся и продолжил: — Так вот, эме Грон, ваше появление в сотне базарной стражи сразу привлекло мое внимание. — Он сделал паузу. — Домеранские наемники славятся как мастера по мечу, а вам удалось, выступив против пятерых, одержать победу, да еще убить двоих из них.

Грон сделал задумчивое лицо.

— Возможно, мне просто повезло.

Баши понимающе рассмеялся:

— Меня предупреждали, что вы оригинально шутите.

Грон молча ждал продолжения. Баши покачал головой:

— Я очень заинтересовался вами. И попросил людей, чтобы они мне о вас рассказали, и знаете, что услышали мои уши?

Грон заинтересовано посмотрел на Дилмара:

— И что же, баши?

— О, очень много. — Баши поднял холеные руки и принялся загибать пальцы: — Во-первых, на Тамарисе молят богов-близнецов о защите от демона, устроившего страшную бойню в день, когда безумный первосвященник попытался захватить всю власть в храме. Во-вторых, в южных морях ходят легенды о душе Хорки, вселившейся в тело мальчика. И, наконец, в-третьих, на севере проживает известный торговец лошадьми, за товаром к которому прибывают из самого Куниса. Знаете, что объединяет этих людей, уважаемый Грон?

— Откуда же, баши?

Тот довольно рассмеялся:

— Не хитрите. Все эти люди зовутся вашим именем. — Он помолчал и закончил заговорщическим тоном: — И знаете, к какому выводу я пришел?

— Если честно, то да, — усмехнулся Грон.

— И что вы мне можете об этом сказать? — вкрадчиво произнес Дилмар.

— Это зависит от того, что вы хотите услышать.

Баши кивнул головой:

— Сегодня вы — хозяин базара.

— Ну, насколько я в курсе, систрарх базара — уважаемый Ютецион.

Баши понимающе рассмеялся:

— Ютецион слишком занят интригами и мечтаниями о получении статуса патриция, что ему не грозит, ибо вряд ли он может рассчитывать на брак с кем-нибудь из «ста семей», и уж тем более, несмотря на всю мзду, которую он имеет с купцов, у него не хватит денег платить пожизненный взнос.

— Это его дела, баши, и я бы не хотел ни с кем обсуждать дела моего начальника.

Дилмар изумленно посмотрел на него:

— Клянусь Эором, вы лояльны к этому ничтожеству!

Грон поставил свой кубок на стол:

— Этот человек дал мне работу, и, пока он честен со мной, я честен с ним.

Баши покачал головой:

— В таком случае вам недолго ждать, пока проявится его подлая натура. Как только он осознает то, что уже давно ясно мне, да и большинству купцов на базаре, берегитесь.

Грон усмехнулся:

— Непременно последую вашему совету, но, как мне кажется, вы пригласили меня не для того, чтобы предсказывать опасности, ожидающие меня в будущем.

Дилмар рассмеялся:

— Вы выбили из колеи мою колесницу. Я не предполагал, что сегодня узнаю о вас что-то новое. Но я ошибся. У вас не только отвага леопарда, свирепость тигра, сила буйвола и мозги лисицы, но ко всему этому и благородство льва. — Он сокрушенно вздохнул. — Я хотел сделать вам щедрое предложение, но теперь вижу, что это бесполезно. — Он задумался. — Вы что-то большее, чем кажетесь, эме Грон. Я не знаю, кто вы и зачем вы здесь, но чувствую, что к вам нельзя относиться как к любому другому. Скоро все люди разделятся на тех, кто будет с вами, и тех, кто против вас, и знаете, — он в упор посмотрел на Грона, — я очень не завидую последним. — Он помолчал, потом кивнул головой, будто соглашаясь с кем-то. — Я открываю вам свой кошелек и буду с вами честен.

Грон внимательно смотрел на баши. Тот вскинул подбородок с несколько отчаянным видом.

— А вы не боитесь, баши, что я слишком глубоко запущу туда руку?

Баши горько улыбнулся:

— Боюсь, мой нос чует гарь пожаров и блеск мечей, а это разорит мой кошелек намного сильней. — Он посмотрел прямо в глаза Грону. — Вы нужны мне, Грон, ибо я чувствую, что тот, кто рядом с вами, будет иметь больше шансов уцелеть.

— Никогда не думал, что десятник базарной стражи так важен.

— Да падет на вашу голову Эорова длань, вы знаете, что я имею в виду. За полгода вы сделали из шакалов систрарха воинов, взнуздали нищих, и теперь без вашего разрешения даже ишаки в загоне не смеют пернуть. Ваши бойцы за вас перегрызут глотки даже реддинам Отца-луны. Вы отвергли восемь предложений стать капитаном торговой стражи. Сам Тагрус Дайорка не смог вас купить. А за последние два месяца не смогли купить вообще ни одного десятника базарной стражи, хотя еще полгода назад такое предложение было бы верхом их мечтаний. Вы — вождь. Я знаю эту породу. Если вы примите мое предложение, я — ваш.

Грон приподнял кубок и задумчиво посмотрел вино на просвет.

— Я могу рассчитывать на все ваши деньги?

— Да.

— На все сто сорок шесть тысяч золотых?

Лицо Дилмара побледнело.

— Как вы… А, Фанерова мошонка, да!

Грон со стуком поставил кубок и поднялся:

— Благодарю вас за обед, баши Дилмар. — Он неторопливо подошел к арке двери и, остановившись, растянул губы в улыбке и негромко произнес: — Я думаю, нам предстоят интересные времена.

Когда Грон подошел к воротам казармы, солнце еще только коснулось нижним краем морской глади, однако ворота уже были закрыты. Его кольнуло недоброе предчувствие. Грон стукнул по доскам калитки каменным кольцом, висящим на держателе, изображающем сжатую руку. В калитке приоткрылось окошко, в сумраке которого мелькнуло побелевшее лицо стражника в шлеме. На его смутно видимом в темной арке ворот плече белела перевязь меча. Это было уже серьезно. Обычно стражник у ворот был вооружен только барганом. Разглядев Грона, привратник торопливо открыл калитку, странно отводя глаза. Это было уже совсем плохо. Грон быстро шагнул внутрь и, выйдя из арки, увидел у своего костра тело, накрытое рогожей. Возле каморки десятника он увидел еще два десятка тел в такой же «трупной» рогоже. Грон скрипнул зубами и двинулся к своему костру.

У черного, холодного кострища на грязной шкуре лежал Дамир-горшечник. Горло его было располосовано от уха до уха. Грон опустился на колено и коснулся пальцами век убитого. Потом поднял глаза на Дорна. Тот начал рассказывать:

— Он отправился навестить семью, а когда возвращался, у таверны «Трилистник» к нему подбежала какая-то женщина и что-то сказала. Он пошел за ней. Потом, ближе к вечеру, на площадь перед воротами выехали две телеги. Возницы сбежали. На телегах лежали трупы.

Грон поднялся и кивнул Дорну, Хирху и Ливани:

— Мне нужны собеседники.

Те молча подхватили оружие и пошли к воротам. Грон сказал остальным:

— Обмойте его, заверните в чистый холст и положите у стены. Завтра отнесем к семье.

— Г-грон! — Йогер, получив свое имя, получил и право обращаться к Грону, но еще не успел к этому привыкнуть и сильно робел. — Я знаю одного стражника из третьего десятка. Он хорошо приводит в порядок мертвецов. Может, я попрошу его, а то негоже, чтобы дети видели отца с таким… горлом.

Грон кивнул и отвернулся.

Спустя полчаса у ворот вдруг послышались вопли, ругань, громыхнула калитка, и через несколько минут у кострища валялись трое нищих со связанными за спиной руками.

— Яг, возьми жаровню и нагрей угли. — Грон опустился на баранью шкуру. — Развяжите их.

Дорн молча провел кинжалом по веревке. Худой чернявый нищий с всклокоченной бородой злобно зашипел, растирая затекшие руки:

— Еще до восхода на «ночном дворе» узнают о твоей выходке, десятник. Тебе конец. Если ты или кто-то из твоего десятка высунет нос за ворота, то не успеет кружка воды, вылитая на песок базара, высохнуть, как вы будете висеть на пирсах, а ваши кишки будут поедать мурены.

Грон тихо произнес:

— Я учту твое предупреждение.

Нищий с сомнением посмотрел на него, а потом, решив, что понял, в чем дело, захихикал:

— Бесполезно, шакал, тебе не отсидеться: Ивага будет убивать по одному стражнику каждый день, пока остальные не вытолкнут вас за ворота.

Грон кивнул и указал на труп:

— Это работа Иваги?

Нищий разглядел разрез на горле и заулыбался:

— Что, уже обмочил кошму? Ха-ха-ха, нашим псам будет легче взять след.

— Когда я спрашиваю, следует отвечать, — тихо произнес Грон, и сидящие у костра поежились от того, как он это сказал, но нищий продолжал ржать.

Грон вздохнул, схватил нищего за волосы и воткнул лицом в горящие угли на жаровне. Двор огласил отчаянный визг. Грон несколько мгновений удерживал голову бьющегося нищего, потом отпустил.

— Ну?

Тот с трудом повернул обожженное до костей лицо в его сторону и прошипел:

— …Ын кыысы.

Грон кивнул Сиборну:

— У этого дерьма слишком поганый язык.

Сиборн ухватил воющего нищего и одним движением клинка отрезал ему язык. Нищий захлебнулся собственной кровью и опрокинулся на спину, уже не в силах кричать, а только мыча. Грон повернулся к следующему:

— Это работа Иваги?

Побледневший молодой нищий кивнул, его соседа била мелкая дрожь.

— Ты говори, не кивай.

— Да, г-господин, такой р-разрез не сделать обсидианом, это бронзовый нож, а он есть только у Иваги.

Грон задумчиво потер пальцем подбородок.

— Дорн, проверь.

Дорн вытащил из-за пояса осколок обсидиана, отобранный у какого-то из нищих при поимке, и, задрав подбородок валявшемуся худому, полоснул по горлу. Худой захрипел, дернулся несколько раз и затих. Разрез получился рваным, по краям висели ошметки.

— Действительно, ты прав. А как ты думаешь, Омер, хозяин «ночного двора», принимал в этом участие?

— Н-нет, господин, он не выходит со двора.

— Но разве Ивага действует не по его приказу?

— Да, господин, по его.

Грон кивнул:

— Что ж, ты заслужил право остаться живым. — Он повернулся ко второму: — А что можешь предложить мне ты?

Тот ошалел от ужаса. Грон помолчал с минуту.

— Ну что ж, если тебе нечего мне рассказать… — И он многозначительно посмотрел на Дорна. Тот понял его и нарочито медленно и внушительно обнажил лезвие.

— Господин! — Второй нищий испуганно повалился ниц и пополз к Грону.

— Говори, — сурово приказал Грон.

Тот взахлеб начал рассказывать о «ночном дворе», об Омере-одноногом, о его делишках и о его громилах. Грон внимательно выслушал нищего, задал дюжину вопросов и поднял ладонь:

— Достаточно. — Он кивнул на труп худого. — Забирайте с собой эту падаль и идите. Передайте Омеру: утром я буду у него.

Едва двое нищих, неуклюже волоча еще не успевший окостенеть труп, прошмыгнули через ворота, к костру подошел старший десятник. Он долго смотрел на Грона стиснув зубы, затем сдавленно заговорил:

— Знаешь ли ты, что сделал со всеми нами? Завтра вся базарная рвань начнет резать стражников, потрошить купцов и жечь торговые ряды. Наступит смута, стратигарий созовет ополчение и двинет на базар латников, а всех оставшихся в живых стражников продадут на ситаккские галеры.

Грон молча смотрел на мертвого Дамира. Рядом со старшим стояли другие десятники, ветераны-стражники, и Грон затылком ощущал волны страха, которые исходили от них. Он медленно повернулся:

— А что бы ты сделал, старшой, если бы так поступил кто-то из них? — Грон кивнул на обступившую старшего десятника толпу.

— Я бы придушил его своими руками, а потом выбросил бы труп за ворота.

— А как ты поступишь со мной? — От тона Грона, казалось, замерзли сопли в носу Гугнивого, стоящего рядом со старшим десятником. Над двором повисла неестественная тишина, казалось, даже уголья в кострах перестали потрескивать.

Грон помолчал с минуту, потом вздохнул:

— Иди спать, старшой, утро вечера мудренее.

Базар встретил утро необычайно тихо. Торговые ряды были заполнены едва на четверть. Лавки большинства купцов закрыты, и, хотя базарный гонг уже давно возвестил открытие, ни один стражник не покинул пределов казармы.

Наконец ворота отворились, и на площадь вышли девять фигур. Они были наги, и только набедренные повязки туго перетягивали чресла. Через грудь крест-накрест тянулись перевязи, из-за спины торчали рукояти длинных, слегка изогнутых мечей. Грон не успел сделать им, как хотел, булатные мечи, но основательно поработал, перековывая и балансируя оружие разбойников из своего тюка. Ярко сверкая натертыми маслом телами, воины Грона построились в две неравные шеренги и двинулись через площадь. Когда до стен дувалов, окружавших площадь, осталось не более десяти шагов, из-за гребня выскочило два десятка нищих. Все были молоды, мускулисты, в руках слюдяно поблескивали осколки обсидиана. Грон метнул сюрикены в двоих, прыгнул вперед и ударил еще двоих — пяткой и подъемом стопы. Это были страшные удары. Грон не раз объяснял своим ребятам, как человек может наносить такие удары: нога получала ускорение от вращения тела и от распрямления самой ноги, в момент удара тело напрягалось, и в точке соприкосновения скорость ноги умножалась на массу всего тела. Такой удар свободно пробивал борт галеры, а нанесенный по нападавшему — ломал кости, как трухлявое дерево. По всей площади раздавались судорожные всхлипы, треск и звонкие хлопки. На Грона больше никто не нападал, остальным помощь тоже в общем-то не требовалась. Меч пришлось обнажить только Хирху, прочие справились так. Он вытащил из тел сюрикены, вытер их о рваные хитоны, а когда выпрямился — все было кончено. Никто не был ранен, только у троих были царапины на руках и у Ливани на голени. Он оглядел лица ребят. У дезертиров глаза лихорадочно блестели, остальные были слегка ошарашены собственной смертоносностью — для них это был первый в жизни бой. Так что их можно было понять. Еще бы, базарные нищие слыли самыми опасными тварями на всем побережье. Ни один шакал систрарха, будучи в здравом уме и твердой памяти, не посмел бы без подкрепления просто подойти к нищему. А тут… Грон криво усмехнулся: что ж, Омер оказал ему услугу, прислав эту толпу. Ребята прошли боевое крещение до «ночного двора», скоро они придут в себя и станут, пожалуй, слишком самоуверенными. Пожалуй, их пыл стоило слегка притушить. Он ткнул пальцем в царапины:

— Еще раз замечу, будете вновь зарабатывать имя. — Восторг в глазах померк, а Грон сердито добавил: — Я учил вас драться не для того, чтобы всякая шваль смогла дотянуться до вас в первой же схватке.

Эти слова потом долго повторяли по базарным забегаловкам, портовым притонам и тавернам на караванных путях по всему миру. Их не раз повторяли его друзья, его командиры и его враги. Ибо это были первые слова, которые произнес Великий Грон.

До самого «ночного двора» их больше никто не пытался остановить. Спустя полчаса они подошли к огромным, проеденным жуком и червем воротам. Над ними возвышалась громада развалин. Когда-то, когда Эллор был еще грязной рыбацкой деревенькой, один из царей древней венетской державы сумел закрепиться на этом берегу. В благодарность за победу над разрозненными элитийскими отрядами он построил храм Фазару — отцу овец, который был покровителем венетов. Но вскоре венетам пришлось покинуть это, оказавшееся очень негостеприимным побережье, и храм остался без жрецов и без паствы. С годами он обветшал и частично обрушился. И уже долгие годы храм был пристанищем отбросов базара.

Дорн коснулся руки Грона:

— Я останусь прикрывать отход?

Грон посмотрел ему в глаза. Это не было трусостью, он просто предлагал тактически грамотную предосторожность. Грон мотнул головой:

— Войдем все.

Они распахнули ворота и вошли внутрь. Несмотря на яркое солнце, бросавшее свои лучи сквозь проломы в стене и потолке, в нефе царил густой полумрак. Они успели пройти по выщербленным плитам половину пути до алтаря, как вдруг где-то в темных глубинах храма ударил гонг. Не успел звук гонга угаснуть, как отовсюду раздался топот босых ног, а на галерее и в арках вспыхнули факелы. Толпа нищих, человек в триста, возникла из темноты и заполнила все уголки храма, оставив небольшое пространство между ребятами Грона и огромным каменным кубом алтаря с расположенным на нем троном. На троне в рубиновом обруче, по слухам похищенном когда-то Сигромом — легендарным первым хозяином «ночного двора» из сокровищницы базиллиуса, сидел Омер-одноногий.

Омер поднял руку, и толпа затихла. Грон продолжал спокойно идти вперед.

— Приветствую тебя, Грон. — Голос Омера звучал издевательски. — Благодарю тебя за то, что ты доставил мясо для наших котлов. Мои крысы последнее время немного отощали.

Грон шел дальше молча. Омер нахмурился и, подняв руку, слегка пошевелил пальцами. Из-за трона выпрыгнул Ивага-молчун. Когда-то он был забойщиком скота, но однажды, упившись, убил свою сожительницу и троих ее маленьких детей. Когда судья спросил: «За что?» — Ивага ответил: «Слишком шумели». Судья приговорил его к отрезанию языка и продаже на галеры. Но Ивага сбежал с галеры и, отыскав судью, отправил его вслед за сожительницей. С тех пор он стал прочной опорой Омера.

Когда Ивага спрыгнул с трона и бросился к Грону, тот остановился и поднял глаза на Омера:

— Ты еще не понял, что происходит, Омер?

Ивага оскалился и с размаху бросил пудовый кулак на темечко Грона. Грон поймал кулак и дернул. Раздался громкий хруст костей и жуткий вопль Иваги. От удара рухнувшего тела вздрогнуло пламя факелов. Грон упал на колено и резко захватил голову Иваги. В наступившей тишине было слышно, как звонко лопались позвонки. Грон разогнулся, выпустил тело и двинулся дальше.

— Мне плевать на тебя, Ивагу и еще сотню таких, как ты. — Он подошел к алтарю и одним прыжком оказался наверху.

Омер испуганно отшатнулся и вцепился в подлокотники трона. Грон протянул руку и, стиснув Омера за горло, вытащил его жирное тело из объятий уродливого трона. Приподняв одноногого над алтарем, он произнес ему прямо в лицо громко и яростно:

— Но ты посмел тронуть моего человека!

С этими словами он швырнул Омера на пол и прыгнул ему на грудь. Раздался хруст костей, и из горла хозяина «ночного двора» на Грона хлынул фонтан крови. Грон сошел с трупа, подобрал рубиновый обруч и так же спокойно, будто ничего особенного не случилось, двинулся в сторону ворот, оставляя на полу окровавленные следы. Когда отряд Грона шел торговыми рядами, люди шарахались в стороны, как брызги перед тараном боевой галеры. Выйдя на центральную площадь базара, Грон бросил на землю рубиновый обруч и громко произнес в наступившей тишине:

— Вчера убили базарного стража из моего десятка. Его звали Дамир-горшечник, и он был хорошим человеком. Может быть, кто-нибудь хочет помочь его семье?.. — Потом он повернулся и ушел.

Вечером они вернулись к обручу. Дорн ошеломленно присвистнул. Горка монет, среди которых сверкали и золотые, была столь велика, что прикрывала края обруча. Грон оглядел площадь и, заметив мальчишку-разносчика, наблюдавшего за ними с открытым от восхищения ртом, поманил его. Парень опасливо подошел, однако глазенки его восторженно сверкали. За два шага до Грона он упал на колени.

— Встань, — ласково приказал Грон.

Мальчик вскочил.

— Рассказывай.

— О, господин, до полудня никто не подходил близко к обручу, но только ударил гонг, как на площади появился нищий и, высыпав пригоршню золотых, прокричал: «Убогно-одноглазый скорбит о погибшем!» Потом начали подходить купцы, были старшины кузнецов, горшечников, ткачей, матросы, хозяин «Трилистника» и…

Грон остановил его и подозвал горгосца.

— Расскажи ему обо всех, кого видел. — И кивнул Ливани: — Запишешь.

Оба отошли в сторону. Грон повернулся к десятку.

— Хирх, приведи почтенного Увара. Яг… — он указал в сторону «ночного двора».

Через некоторое время к Грону, сопровождаемый Хирхом, явился человек в плаще из дорогой венетской шерсти, но видно было, что ткань основательно застирана, и внимательный взгляд увидел бы аккуратную штопку.

— Я слышал, у тебя затруднения, почтенный Увар?

Тот гордо вскинул голову:

— Все мы испытываем трудности время от времени, и даже у хорошего повара солонка может опрокинуться в котел.

— Я согласен с тобой, почтенный Увар. — Грон покачал головой. — Ходят слухи, что, когда в прошлом году почтенный Паштор имел затруднения, подобные твоим, он отказал многим, дававшим ему деньги, и подкупил судью, чтобы тот решил дело в его пользу.

Увар сверкнул глазами:

— Люди всякое говорят, я не слушаю наветов. Не мог бы ты, почтеннейший, поскорее объяснить, зачем я тебе понадобился, меня ждут покупатели.

Грон точно знал, что это неправда. Судья, который помог выкрутиться Паштору, предложил свои услуги и Увару, но тот выставил его за порог. Тогда Паштор выдвинул долг Увару. Увар с возмущением отверг дутый вексель, и Паштор подал в суд. Сейчас все шло к тому, что Увару придется платить не только по выданным им векселям, но и по дутому долгу Паштора. Судьба отвернулась от Увара, а люди не любят неудачников. Поэтому вот уже целую луну ни один покупатель не переступал порог лавки Увара.

— Ты — честный человек, Увар. — Грон кивнул на горку монет. — Возьми, мой стражник погиб, у него осталась жена и пятеро детей. Я хочу, чтобы ты помог им устроиться в жизни, научил ремеслу. Деньги в женских руках что вода. Утекут — не заметишь.

Увар некоторое время недоверчиво поглядывал то на Грона, то на неожиданно свалившееся на него богатство, но потом упрямо помотал головой:

— Это плохое вложение денег, почтеннейший Грон. Я с трудом отдаю существующие долги. А завтра все мое добро может оказаться в загребущих лапах Паштора.

Грон усмехнулся:

— Ну, я думаю, семье Дамира не нужно столько денег сразу. Они предпочтут проценты позже. А что касается Паштора… — Грон сделал паузу. — Боги даруют удачу тем, кто ее достоин. Подумай, купец, разве ты не достоин удачи? — И Грон закончил, громко и четко выговаривая слова: — И я очень не завидую тем, кто становится на пути богов.

И эта фраза также была передаваема множеством уст.

Увар, не отрывая от Грона напряженного взгляда, наклонился к куче монет. Грон сделал знак Хирху и Йогеру, и те быстро растянули мешок и начали горстями кидать туда монеты.

— Но я же не пересчитал, — взвился Увар.

— Эти двое пойдут с тобой, дома и пересчитаешь.

Когда все монеты оказались в мешке, Грон принял из рук Хирха рубиновый обруч и повернулся к высокому крепкому нищему с повязкой на одном глазу.

— Я благодарю Убогно-одноглазого за заботу о семье погибшего. — С этими словами он небрежным жестом протянул нищему обруч.

Убогно так же небрежно подхватил его, мгновение рассматривал, будто, покупая дешевый мешок, искал на нем дыры. Затем оба одновременно повернулись и подчеркнуто независимо, как случайно столкнувшиеся зеваки, разошлись в разные стороны. Но эта нарочитая небрежность никого не обманула. Сегодня у всех на глазах был коронован новый хозяин «ночного двора», и сделал это Грон, десятник базарной стражи. Чудны дела твои, Господи!

— У тебя в руках был рубиновый обруч базиллиуса, и ты отдал его этому нищему?! — Ютецион, систрарх базара, с трудом сдерживаясь, выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. Проклятье, патрицианство практически уже было у него в руках. — Ты немедленно вернешься в «ночной двор» и заберешь обруч обратно.

— Я не стану этого делать, господин.

— Что-о-о?

Грон вежливо разъяснил:

— Убогно отнесся ко мне с уважением и помог семье убитого стражника, я не хочу его обижать.

— Мне начхать на твой страх, ты… э-э…

Тут до систрарха внезапно дошло, что Грон отказался это делать не потому, что испытывал страх или считал, что это невозможно, а просто потому, что не хотел. Он очень удивился.

— Ты хочешь сказать, что если бы не эти причины, то сумел бы забрать обруч?

— Конечно, господин.

Систрарх внимательно разглядывал Грона. Его гнев испарился, уступив место ощущению тревоги. Судя по всему, он слишком долго не обращал внимания на ситуацию в сотне базарной стражи. Там действительно происходило что-то необычное. Явным симптомом было то, что его доходы резко возросли, но это был приятный симптом, поэтому систрарх не слишком разбирался в причинах. Сейчас он припомнил, что луны три назад купцы перестали донимать его жалобами. А старший десятник вот уже четыре луны не докладывал о потерях. За исключением последнего дня прошлой четверти. Систрарх почувствовал озноб. Похоже, этот десятник оказался чем-то необычным, и, прежде чем продолжать разговор, следовало получше узнать — чем. Систрарх махнул рукой:

— Хорошо, иди, я вызову тебя позже.

Грон молча поклонился и вышел из покоев. За порогом его ждал Улмир.

— Ну как прошла беседа?

Грон улыбнулся:

— В пределах ожидаемого.

— И что же дальше?

Грон хлопнул его по плечу.

— Пошли, пропустим по стаканчику и поговорим.

Они вышли на улицу. Даже сюда, за стены верхнего города, доносился приглушенный шум базара. Они прошли мимо акрополя и воротами Семи ветров вышли на площадь Высоких фонтанов.

Грон отыскал Улмира, как только прибыл в Эллор. Тот, будучи одним из лучших учеников гимнасиума и сыном Всадника, занял неплохое место в свите казначея. Приятель был искренне рад встретить собутыльника по студенческим пирушкам и тут же предложил посодействовать в устройстве на новом месте, но Грон улыбнулся и отказался:

— Я не собираюсь надолго задерживаться в столице, но когда я решу ее покинуть, мне понадобится твоя помощь.

Улмир настороженно кивнул. От слов Грона веяло чем-то необычным, а он не очень-то хотел подвергать риску свое теплое местечко. За прошедшие несколько лет он успел сделать некоторую карьеру и сейчас занимал место одного из писцов при самом казначее. На том они и расстались.

Время шло, они продолжали изредка встречаться, — слава Грона росла, и Улмир даже изредка щеголял в кругу друзей и подружек знакомством со столь загадочной и популярной личностью. И вот сегодня с утра Грон передал через знакомого, чтобы Улмир ждал его. Они встретились у порога палат систрарха базара. Грон поздоровался и, бросив: «Подожди», скрылся внутри. Ждать Улмиру пришлось не очень долго, и сейчас они шли по улицам Эллора, а Улмир терялся в догадках, не принесет ли ему беду его разрекламированное знакомство.

Они дошли до таверны, в которой обычно встречались, она была немного чище и приличнее той, в которой они коротали вечера в Роуле. Грон на мгновение задержался на пороге и сказал подскочившему слуге:

— Вина, и не беспокоить, — и направился к столику, стоящему в дальнем углу.

Кувшин принесли мигом. Грон разлил вино по стаканам, отхлебнул и поднял глаза на Улмира:

— А скажи, Улмир, правда ли, что базиллиус сильно сдал за последний год?

Тот несколько растерянно посмотрел на Грона:

— Ну, он еще вполне… Особенно когда…

Грон усмехнулся:

— Значит, ты считаешь, что безродный десятник базарной стражи слишком туп, чтобы разобраться в придворных интригах? Ладно, тогда ты слушай, а я буду говорить. — Грон отхлебнул еще вина и начал: — Вокруг трона три группировки. Первая, самая влиятельная, — старые патриции из «ста семей» и жрецы во главе с Юнонием и его сыном Алкастом. Вторая — купцы и средние землевладельцы из провинции, к которой, как мне кажется, принадлежишь и ты. Третья, самая разрозненная — систрархи городов и цехи. — Он сделал паузу, откровенно забавляясь ошарашенным видом Улмира. — Что, неплохо для бывшего слуги?

— Клянусь, я еще ни от кого не слышал столь краткого и точного расклада.

— Учись, — усмехнулся Грон. — Ладно, идем дальше.

Улмир кивнул.

— Жрецы и патриции вряд ли считают меня чем-то большим, чем вошь; в твоей команде я немного популярен, а систрархам на меня глубоко начхать. Так вот. Я не прошу у тебя поддержки в твоей команде. Более того, я сам могу тебе помочь. — Он снова отхлебнул вино и небрежно добавил: — Скажем, замолвить словечко перед баши Дилмаром. — Он опять помолчал, наслаждаясь крайней степенью изумления, нарисованной на физиономии Улмира. — Ладно, закрой рот, кишки простудишь.

Тот немного пришел в себя.

— Теперь слушай внимательно. Я знаю, что систрарх базара подвизается в качестве мальчика на побегушках у Юнония, верховного жреца храма Эора, Отца-луны, в надежде каким-то боком получить патрицианство. Сейчас он начнет рыть по поводу меня. И все, что он нароет, заставит его укрепиться во мнении, что я копаю под него.

Улмир сосредоточенно кивнул. Его глаза лихорадочно блестели. Он чувствовал, как от уровня мелкого молодого клерка, тратящего горсть заработанных серебряных на дружеские попойки и на дешевых гетер, стремительно всплывает, куда-то высоко, где решаются судьбы людей и государств.

— Он захочет от меня избавиться.

— Ты действительно стремишься стать систрархом базара? Если ты имеешь влияние на баши Дилмара, то…

— Не перебивай. — Грон сердито нахмурился, и Улмир вскинул руки, показывая, что отныне он нем как рыба. Грон продолжил: — Я хочу, чтоб ему удалось меня убрать. Но это должно произойти таким образом… — Он склонился к Улмиру и зашептал ему на ухо. Закончив, он выпрямился и произнес уже нормальным голосом: — Подумай, сможешь ли ты подкинуть эту идею тому, кто донесет ее до ушей стратигария или того, кто за него думает?

Улмир сидел красный и вспотевший от возбуждения. Он резко кивнул головой:

— Я думаю, да. Но насколько это сработает? Есть решения гораздо проще.

Грон усмехнулся:

— Если бы ты был один — я бы к тебе не обращался, а так… Капля камень точит. У них нет шансов принять другое решение, об этом я позаботился.

На этот раз Улмир отреагировал гораздо спокойнее. Он рассмеялся:

— Сейчас я не удивлюсь, даже если выяснится, что та гетера, в которой наш мудрый базиллиус признал свою пропавшую дочь, — твоя жена.

Грон покачал головой:

— Что, старик настолько плох?

Улмир пожал плечами:

— Да в общем нет. Но тут уперся как бык. Кстати, ходят слухи, что она ослепительно красива и очень похожа на его бывшую жену. И еще какая-то история с геммой, которая была при ней. Вроде бы точно такая же была на его жене, когда ее корабль захватили ситаккцы. Короче, вполне возможно, что все так и было.

— Ладно, не важно, — заметил Грон. — А что касается твоего предположения, то Сифирия и Найта, к которым я иногда захаживаю, пока на месте.

Они рассмеялись и снова наполнили стаканы.

Когда оба уже изрядно набрались, Улмир вдруг спросил:

— Слушай, насколько я помню, в гимнасиуме ты не проявлял никакого интереса к занятиям фехтованием, а здесь ходят дикие слухи о том, как ты владеешь мечом.

Грон усмехнулся:

— Чепуха, не бери в голову.

— Нет, ты скажи, — не отставал Улмир.

Грон уставился на него слегка осоловевшим взглядом.

— Меч — это не самое главное, самое страшное оружие — человек. — Он растянул губы, недобро улыбаясь своим мыслям. — И кое-кто это понимает очень хорошо.

— Ерунда, — авторитетно заявил Улмир, — если я буду с мечом, а ты нет, то ты — мертвец.

— Правда? — ехидно поинтересовался Грон и предложил: — Давай попробуем. У тебя меч, а у меня, — он глянул на стол, — скажем, эта оловянная тарелка.

Улмир захохотал, но Грон встал, подошел к городскому стражнику, который с интересом прислушивался к их разговору, и вернулся с мечом. Улмир бросил недоуменный взгляд на протянутый клинок.

— Да брось.

— Разве я когда-то отказывался от пари?

Улмир вздохнул и привычно занял позицию для колющего удара. Грон остался спокойно стоять рядом со столом. Улмир помедлил, потом, видя, что Грон ждет, выбросил руку, стараясь уловить момент, когда надо остановиться, чтобы не поранить друга. Грон схватил тарелку и выставил ее вперед. Меч прошил тарелку до половины. Грон крутанул тарелку, дернул и развернул меч острием к нападавшему. Улмир больно ударился о выставленную ногу Грона и выпустил клинок.

— Если бы я не подставил ногу, ты бы накололся на собственный клинок. — С этими словами Грон подал Улмиру руку, помогая подняться.

Таверна взорвалась восторженными криками. Грон бросил на стол серебряный и вышел из таверны.

На казарменный двор Грон вернулся после базарного гонга. Десяток был на месте. Заметив Грона, Дорн ткнул в бок здоровяка, сидевшего рядом с ним, поднялся и доложил:

— Сайор-кузнец дает девять мер железа за семь серебряных и приглашает тебя в свою кузню. И еще, Грон. — Он опять толкнул здоровяка: — Говори.

Тот смущенно покраснел.

— Тут, это. В порту стоит ситаккец. У него рабы, значит… — Он стушевался.

Дорн усмехнулся и пояснил:

— Он вчера вечером задрых на пирсе, а когда проснулся на рассвете, то услышал, как его кто-то зовет шепотом через весельный порт. Тот раб сказал, что его зовут Угром и он с Аккума.

Грон вскочил на ноги:

— Оружие, и за мной! — Он бросился к своему тюку и, схватив мечи, закинул их за спины и затянул перевязь.

Когда он обернулся, десяток уже стоял в полной готовности. Грон кивнул и обвел взглядом встревоженно вскочивших стражников из других десятков.

— Мне нужны несколько человек в помощь. — Он повернулся и кивнул здоровяку. — Веди к ситаккцу.

И стремительно пошел к воротам, слыша за спиной позвякивание надеваемых мечей и топот все увеличивающегося количества ног.

Когда Грон, сопровождаемый, кроме своих ребят, не менее чем шестью десятками стражников и почти сотней нищих, присоединившихся к нему, после того как услышали, что Грону нужна помощь, вспрыгнул на борт ситаккской галеры, ее капитан от удивления чуть не подавился своей бородой.

— Что нужно господину десятнику?

Грон пристально посмотрел на капитана:

— Меня зовут Грон. — Он заметил, как капитан слегка вздрогнул. — Мне нужен один из твоих гребцов.

Капитан несколько мгновений напряженно всматривался в него, потом перевел взгляд на угрожающе молчащую толпу.

— Мы бедные люди, — вкрадчиво начал он, но Грон жестом прервал его:

— Ты получишь цену свежего раба. Впрочем, — он усмехнулся, — ты можешь рискнуть и запросить больше.

Капитан решил не рисковать.

Увидев Грона, Угром рухнул на палубу и заплакал. Грон шагнул к нему и, обняв за плечи, поднял.

— Я уже ни на что не надеялся, Грон, а тут два дня назад случайно услышал через весельный порт, как кто-то кому-то грозил, что пожалуется какому-то Грону. Я почти не верил, что это ты. — Он всхлипнул и замолчал, но тут же вскинулся: — Знаешь, а ведь здесь еще пятеро из моей мастерской. Те, что получили вольную вместе с тобой.

Грон обернулся к капитану:

— Я ошибся, господин. Мне нужны шестеро.

Капитан яростно стиснул зубы, но на палубе толпилось полторы сотни вооруженных людей, а на пирс сбежалось еще сотни две, и он коротко кивнул:

— Рад доставить вам удовольствие, господин.

Грон обратился к Дорну:

— Быстро в дом баши Дилмара, скажешь, мне немедленно нужно, — он бросил взгляд на изможденного Угрома, — шестьдесят золотых.

Капитан слегка охнул. На эти деньги можно было купить десяток крепких рабов.

Когда расковали всех, появился Дорн с кошелем. Грон кинул его капитану и спрыгнул с борта галеры.

— Яг, отведешь всех в «Трилистник». Хозяину скажешь, я плачу. — Он повернулся к толпе. — Спасибо. Надеюсь, когда-нибудь мне удастся помочь и вам.

На казарменном дворе его уже ждал старший десятник. Посмотрев на Грона сумрачным взглядом, он указал ему в сторону своей каморки и буркнул:

— Зайди.

Грон молча снял мечи, протянул их Дорну и двинулся за старшим десятником. Старшой привычно уселся на свое место, кивнул на лавку напротив и пожевал губами:

— Ты вроде говорил, что не метишь на мое место, Грон.

Тот молчал.

— Ты увел сотню за собой. Как мне это понимать?

Грон пожал плечами:

— Я должен что-то объяснять?

Они помолчали. Потом Грон хлопнул старшого по плечу:

— Помнишь, что я тебе еще говорил по этому поводу?

Тот хмыкнул:

— Что это недолго.

— Я тебя не обманул. — Произнеся эти слова, Грон поднялся и вышел из каморки.

Десяток ждал его у костра. Грон подошел к своим ребятам и присел на кошму.

— Слушайте.

Они живо придвинулись поближе. Грон слегка понизил голос:

— Скоро нам предстоит дорога, есть ли среди вас те, кто хочет остаться?

Они переглянулись, потом вновь повернулись к Грону. Он подождал несколько мгновений, но все молчали.

— Я не тороплю с ответом. Когда узнаете все, подумаете еще раз. — Он сделал паузу. — Мы уйдем на север, в беззвестность, навстречу неведомым врагам и неожиданной смерти. Впереди нас ждет холод, чужой народ и лезвия клинков. Нас будет горстка, их — тысячи.

Он замолчал, обводя всех испытующим взглядом.

Дорн улыбнулся и ответил за всех:

— А разве не к этому ты нас готовил? Что-то мы слишком крутые для базарной стражи.

Грон усмехнулся:

— Ладно, тогда за дело. Дайяр и Якир, завтра пойдете на воловий конец. Отберите двадцать пять тягловых быков. Берите лучших, если не найдется столько, подождите, купите позже. Йогер, ты займешься телегами. Мне нужно двадцать больших, крепких телег. А также деготь, масло и все, чтобы обеспечить нормальную дорогу. Ливани, на тебе веревки и канаты. Вот список того, что я хочу, — он протянул ему листок тростниковой бумаги. — Дорн, закупи еще сорок мер железа и договорись с Сайором о найме кузницы на целую луну, начиная со следующей четверти. Кроме того, закажи у медников трубы. Какие и сколько, узнаешь у того раба с ситаккской галеры по имени Угром, которого мы освободили сегодня. Завтра отведешь его к Сайору, и он все тебе объяснит. Кроме того, найми еще шесть молотобойцев и проследи, чтобы в кузнице хватало инструмента, если чего недостанет — купи. Сиборн, я знаю, ты был казначеем сотни в Домере. — Тот кивнул. — Вы трое пойдете к баши Дилмару, я дам список того, что мне нужно. Посмотри, может, посчитаешь нужным добавить что еще. И не скупись. Баши платит за все. — Он окинул взглядом их сосредоточенные лица и улыбнулся. — И ищите охотников. Мне нужно пока десятков шесть. Крепких парней, способных выдержать все то, что выдержали вы, кроме того, они должны уметь скакать на лошади и желать… — Он сделал паузу, представив их удивленные лица… — Учиться грамоте.

Он правильно угадал эффект.

Вечером Грон сидел в «Трилистнике» и слушал Угрома. Тот сбивчиво рассказывал о своих мытарствах на галере. Грон дал ему немного выговориться, а потом положил руку на плечо и сказал:

— Все уже кончилось, Угром, но я не пойму одного, как вы на ней оказались?

Угром тяжело вздохнул:

— Все началось с того, Грон, что через четверть после того, как ты уплыл с Аккума, на острове появился какой-то карлик…

Весь конец лунной четверти был заполнен неожиданной для многих суетой. Базар полнился слухами и сплетнями, а к Грону подходили купцы и осторожно пытались выяснить, не собирается ли уважаемый Грон заняться торговлей. Грон вежливо менял тему. С начала следующей четверти вовсю заработала кузница Сайора. Немного окрепший Угром вцепился в работу, как голодный пес в свежую кость. Дорн пропадал там целыми днями. Баши Дилмар, которому Грон постарался по мере возможности все объяснить, безропотно выкладывал золото. А по базару ползли слухи о том, что Грон собирает охотников. А Грон готовился и ждал. Наконец однажды утром ворота отворились, и на двор медленным шагом въехал систрарх.

Грона вели от ворот под конвоем двоих реддинов, жрецов-воинов из храма Эора. Они считались крутыми бойцами и издавна выполняли обязанности охраны базиллиуса. Грон никогда не был во дворце и потому с интересом разглядывал великолепные колонны, золотую парадную утварь, шелковые занавеси и серебряные зеркала. Даже по меркам его прежнего мира дворец был великолепен. И огромен. Они шли анфиладами комнат и поднимались по широченным лестницам. Наконец, преодолев, наверное, четыре десятка величественных лестниц и не менее сотни дверей, они подошли к высокой двустворчатой двери, украшенной особенно роскошной резьбой, и реддины остановились. Грон посмотрел в высокое, стрельчатое окно с широким мраморным подоконником, окаймленное искусной резьбой по лазуриту. Реддин, стоящий со стороны окна, поймал его взгляд и положил руку на рукоять кинжала. Грон усмехнулся. Послышались шаги, и из бокового коридора вышел тучный мужчина в роскошной одежде, изукрашенной золотым шитьем, с насурьмленными бровями и покрашенной хной бородой. Он окинул Грона быстрым взглядом, презрительно скривился и произнес тонким высоким голосом:

— Десятник Грон?

Грон почтительно поклонился:

— Да, господин.

Мужчина сделал шаг вперед, внимательно оглядел одежду, принюхался, скривился и взмахнул рукой. Из-за его спины возник слуга с небольшой бутылью розового стекла.

— Окропи его.

Слуга открыл бутыль и побрызгал на Грона. Придворный опять потянул носом и удовлетворенно хмыкнул, затем отступил и посмотрел Грону в глаза:

— Ты предстанешь перед стратигарием. Молчать. Отвечать на вопросы. Стратигария именовать Блистательный. Когда отпустят — падешь ниц и покинешь покои спиной вперед. Все ясно?

Грон кивнул:

— Да, господин.

Придворный с сомнением посмотрел на него, будто не веря, что до такого сермяжного типа могло что-то дойти с первого раза, потом вздохнул, призывая небо в свидетели того, что он сделал все, что мог, и повернулся к дверям. Навалившись, он распахнул их и громогласно возгласил:

— О, Блистательный, десятник Грон припадает к твоим ногам, — и шагнул вперед. Реддины чуть подтолкнули Грона и пошли рядом с ним.

Стратигарием оказался мужчина лет сорока с завитыми белокурыми волосами, одетый в белоснежную тогу с вычурной золотой вышивкой по краю. Он лежал на канапе и лениво жевал персики, которыми была наполнена ваза, стоящая на маленьком столике под его рукой. Бросив на Грона равнодушный взгляд, он перевел его на придворного:

— Что там с ним?

— Он обвиняется в том, что имел возможность возвратить в казну рубиновый обруч — подарок Астарнту II от венетского царя, похищенный во времена Игеона III, но не сделал этого.

Грон усмехнулся про себя. Систрарх решил принять такую версию.

— Ну так пусть отдаст, — лениво произнес стратигарий.

— Это невозможно, Блистательный.

Тот задумался.

— А почему?

— Он отдал его нищему, Блистательный.

Стратигарий хохотнул:

— Милосердный поступок.

— Но, Блистательный, это был…

— Да ладно, — махнул рукой стратигарий, — что там предлагается?

— Высылка в гарнизон. Охрана границ от северных кочевников.

Стратигарий покачал головой.

— За проявленное милосердие? — Он окинул крепкую фигуру Грона заинтересованным взглядом.

Придворный покрылся пятнами и судорожно открывал рот, как рыба, выброшенная на берег.

— Хочешь остаться в столице?

Грон замер — все висело на волоске. Но тут послышался вкрадчивый голос придворного:

— Решение одобрено мудрейшим Юнонием.

Стратигарий тут же потерял к нему интерес.

— Что ж, парень, тебе не повезло. — Он сонно кивнул придворному и вновь впился зубами в персик.

Придворный возгласил:

— Да славится мудрость Блистательного!

Все рухнули на пузо и спиной вперед выползли из кабинета. Через десять минут Грон оказался за воротами со свитком пергамента в руках и глупой, облегченной улыбкой на взмокшем лице.

— А еще я умею валять войлок, господин.

Здоровенный парень с могучими руками стоял перед Гроном и смущенно мял в руках концы шерстяного пояса.

Грон вздохнул. Охотники валили толпами. Дорн прогонял их через перекладину и бег на дистанцию в одну милю. Всех, кто не укладывался в определенные нормативы, безжалостно заворачивал. Потом те, кто прошел Дорна, попадали к Грону. Он долбил их вопросами на сообразительность и прогонял через некое подобие тестов Роршаха, а также через что-то вроде теста на ай-кью. И все равно тех, кто проходил по всем статьям, оставалось около трехсот человек. Грон задумался, а может, не стоило зацикливаться на шести десятках? Можно бы было набрать сотни две, а потом отсеять. Но потом отрицательно покачал головой. Нет, нарушается закон пирамиды: нижние подпирают плечами верхних. Ему необходимо научить этих ребят слишком многому, и с большим количеством он не справится. Он поднял глаза на парня. Тот был несколько простоват, но смекалист.

— Хорошо, иди, Ограм.

Тот умоляюще посмотрел на него и отошел от стола. Грон жестом остановил следующего кандидата, показавшегося в проеме двери.

— На сегодня все.

Сиборн, стоящий у двери, схватил парня за шиворот и вытолкал наружу. Грон с хрустом развел руками и зевнул.

— Сегодня вечером созовешь всех. Я хочу услышать, как идут дела.

Сиборн чуть склонил голову и исчез за дверью. Грон вышел на порог и остановился, привалившись плечом к косяку. Прошло две луны с того момента, как он получил эдикт о высылке. Решением стратигария ему дозволялось нанять охотников, и подо все выделялось сорок золотых. Грон улыбнулся. Баши Дилмар уже раскошелился на две с половиной тысячи, и Грон не собирался притормаживать. Он неторопливо прошел по двору фермы. Она принадлежала баши и располагалась в трех милях от Эллора. В дальнем конце загона для лошадей стояло, уперев в землю оглобли, два десятка крепких, широких телег. Большая их часть была уже загружена, и поклажа укрыта грубой непромокаемой тканью. В соседнем загоне топтались быки.

— Эй, Грон, посмотри, какой меч, — послышался восторженный голос Дорна.

Грон обернулся. С тех пор как Угром изготовил булатные мечи для всего десятка, Дорн просто влюбился в свой. Он, в подражание Грону, назвал меч Шалуном и каждую свободную минуту испытывал его на чем ни попадя. Сейчас он стоял в загоне для свиней, рядом с только что обезглавленной тушей хряка, и потрясал мечом:

— С одного удара!

За воротами раздался топот копыт, затем кто-то заколотил в створку бронзовой рукояткой кинжала. Якир крикнул:

— Кто?

— Послание уважаемому Грону от достойного Комара!

Грон уже торопливо шел к воротам.

Гонец оказался знакомым. Полторы луны назад, когда поток охотников набрал полную силу, Грон отобрал два десятка пастухов и конюхов и на целую четверть ускакал с ними на одну из отдаленных ферм, принадлежащих какому-то знакомому баши. После возвращения он вызвал к себе девятерых:

— Кто был в Роуле?

Вперед вышли двое. Грон оглядел их:

— По какой надобности?

Они переглянулись, потом один решился:

— Я ходил с караваном.

Грон перевел взгляд на второго.

— Я, господин, гонял табун с фермы… — Тут он запнулся, в его взгляде мелькнуло удивление, и он выпалил: — Скажите, господин, а не ваше ли клеймо — маленький лук с рукоятью?

Грон улыбнулся и кивнул.

— О, у вас великолепные лошади. То-то, я смотрю, вы так здорово в них разбираетесь.

Остальные смотрели на Грона большими глазами. Он выдержал паузу, потом продолжил:

— Поедете на ферму. Через год мне понадобится три-пять сотен лошадей. А через три — в пять-десять раз больше. Я предлагаю вам работу. Платить буду хорошо. Что скажете?

Табунщики разочарованно переглянулись:

— Нам бы хотелось с вами.

Грон повел бровью:

— Можете рискнуть. Но я не могу обещать, что возьму вас. Впереди испытания, и те, кто их не пройдет, могут остаться ни с чем. — Он помолчал, потом добавил немного меда: — Однако вы сможете попробовать через год, когда мы будем уходить с фермы. Если, конечно, у вас еще останется желание.

Они задумались. Потом тот, что уже гонял табун с его фермы, махнул рукой:

— Я согласен.

Грон посмотрел на остальных. Последовало девять кивков. Грон достал из сумки, лежащей на столе, тубу, запечатанную воском.

— Здесь письмо к господину Комару. Он сейчас командует на ферме. Выезжаете завтра утром.

И вот сейчас табунщик вернулся. Грон приветствовал его и взял тубу с письмом. Вернувшись в дом, он сломал воск и развернул свиток. В прошлый раз он спрятал под письмо шесть векселей Дилмара всего на пятнадцать тысяч золотых и потому несколько беспокоился. Однако все обошлось.

От письма Комара веяло теплом и жизнерадостностью. Эрея родила сына, лошади здоровы, к моменту получения письма в табуне ходило триста пятьдесят голов. Половины присланной суммы хватило, чтобы купить две соседние фермы и полторы сотни кобылиц, но пастбищ хватит и на тысячу-полторы голов. Торговля идет блестяще, а Врен-табунщик решил перебраться к ним. Через луну после его отъезда около фермы появились лихие люди, но потом пропали, не напав. Приор передает ему привет и радуется его успехам.

Грон отложил письмо и задумался. Прошло уже больше года с того дня, как он покинул Роул. И с той ночи, когда он встретился с карликом. Луну назад он собрал десяток.

— Вот что, парни, есть еще кое-что, что вы должны знать. — Грон замолчал, раздумывая, что можно рассказать ребятам, но тут подал голос Сиборн:

— Если ты о карлике, то мы знаем о нем.

Грон так изумился, что Сиборн рассмеялся:

— Видишь, вот и мы смогли тебя удивить. — Он весело оглядел остальных. — Мы многое знаем о тебе, Грон. О Тамарисе, об Аккуме, о Роуле, о том, что ты учился в гимнасиуме.

Все молча улыбались. Потом Дорн положил ему на руку ладонь.

— Мы думали о твоих словах, Грон, честно. Хотя никто не хотел об этом думать. Но теперь все решено. — Он хмыкнул. — Теперь тебе до конца жизни не отделаться от нас, десятник. Так что терпи. А о карлике или кто там появится еще, не думай. Мы за этим приглядим.

В тот вечер карлик со всеми его хозяевами вдруг показались Грону такой мелочью, что их можно было раздавить, не заметив.

…Грон закончил читать письмо и посмотрел в окно. Солнце садилось. Ветер был по-весеннему теплым. Вскоре вновь застучали копыта, и во двор въехали остававшиеся в Эллоре Яг, Ливани, Хирх и ездивший за ними Сиборн.

Стол накрыли на улице. После того как все доложили о том, что еще осталось сделать, Грон отхлебнул дожирского и задумался: как всегда, не хватает последней ночи. Он оглядел свой штаб.

— Значит, так, парни. Сколько бы мы ни собирались, всегда останется что-то, чего мы не доделаем. В поле за фермой, у костров, живет почти три сотни человек. Завтра Яг, Сиборн, Ливани, Хирх, Йогер и Дайяр отправятся туда. Будете отбирать себе десятки.

Послышались возгласы — кто радовался, кто выражал сомнение, а Грон повернулся к Дорну, который смотрел на него обиженно-удивленно.

— Сегодня я расскажу вам, куда мы пойдем.

Все тут же притихли.

— Если идти на север, после Роула будет город Фарны, затем Алесидрия. Дальше только пограничные гарнизоны. Но за ними лежит страна, имя которой — Атлантор. Мы должны дойти до нее за два года. Нас будет несколько сотен, возможно, тысяча. Там будет наш новый дом. — Грон замолчал, давая всем возможность осознать, как далеко отсюда они окажутся, потом обратился к Дорну: — Ты вместе с Угромом и кузнецами выедешь в Роул. Будете ковать оружие. Там найдешь оружейников и будешь ждать нас. За зиму мы должны изготовить новый доспех. — Он повернулся к Якиру. — Ты пойдешь с ним. Зиму проведем в Роуле, на фермах, — нужно запасти продукты, котлы и построить печи.

Некоторое время все молчали, потом подал голос Ливани:

— Мне бы надо завтра быть в порту. Ждут судно с канатами с Тамариса.

За ним заговорили остальные. У всех на завтра нашлось дело. Грон насупился, потом кивнул:

— Хорошо, но завтра последний день. Все, что не успеете, — бросить. Через четверть вы представляете мне свои десятки, и с началом следующей четверти уходим. Всем остальным можете объявить, что они могут попытать счастья в Роуле через год. Там мы примем человек триста-четыреста.

Отряд шел уже полторы луны. Парни гоняли свои десятки. Все было похоже на то, как они начинали сами. Перед отходом Сиборн отыскал здоровенный дуб и срубил его, обрубив сучья. И вот уже больше сорока дней десятки попеременно волокли дерево по крутым холмам и спускам, перетаскивали через речки и овраги, матеря про себя своих командиров. Шли они по полдня, а потом начинался финиш. Вечером десятки доползали до своих костров и, злясь и удивляясь, наблюдали за тем, как после тяжелого марша и изнурительных занятий десятники вместе с Гроном делали растяжку, садились на шпагат и молотили конечностями по стволу дуба. Либо, яростно ощерив рты, сходились в отчаянной схватке друг с другом.

Каждый десятник имел по два коня. Но днем шли, привязанные к задку телег, которые вели наемные возницы, и только к вечеру, когда изнуренные не столько маршем, сколько занятиями бойцы валились с ног, кто-то из десятников садился на коня и объезжал лагерь.

К исходу первой луны их отряд уменьшился на семь человек, а Сиборна и Яга пытались зарезать. К сегодняшнему дню отстали еще двое. Но остальные мало-помалу начали втягиваться. Сам Грон каждое утро вскакивал на коня и уезжал куда-то. Когда через три-четыре часа он возвращался, то его ждал котелок с остывающим завтраком и пустой лагерь. Отряд уже уходил вперед. Грон ел, давал пару часов отдыха коню и рысью догонял отряд. Появлялся он на обеденном привале, сопровождаемый любопытными взглядами. Вчера он решил, что пора начинать работать с остальными. Поэтому сегодня Грон впервые решил устроить выходной. Десятки как раз прибежали с утренней пробежки, он выстроил отряд и объявил о своем решении. Шеренги глядели на него выжидательно, будто не веря, что в этом походе может быть что-то, кроме изнурительных тренировок. Сиборн окинул взглядом настороженные лица, ухмыльнулся и дал команду разойтись. Десятники подошли к Грону:

— Нам ты не давал дней отдыха первые три луны.

— И сегодня тоже не дам, — заявил Грон. — Вы нужны мне на весь день, поэтому сегодня десятки останутся без командиров. — Он помолчал. — Сегодня мы начнем заниматься вольтижировкой.

— А что это? — осторожно спросил Яг.

— Увидишь, — улыбнулся Грон.

Они отъехали на пару миль в сторону, к ближайшему леску. Грон слез с лошади и нарубил длинных и гибких веток. Потом связал лозу в пучки, срубил и заточил колья, расставил в один ряд, предварительно привязав к ним готовую лозу. А чуть поодаль повесил кольцо размером с ладонь, сделанное из гибкой ветки. Затем срубил высокое молодое деревце, тщательно очистил его от сучьев и веток и, заострив конец, воткнул его в землю в конце ряда лозы. Закончив приготовления, он повернулся к своим ребятам, молча наблюдавшим за его приготовлениями, и произнес:

— Смотрите.

Вскочив на коня, он отъехал на тридцать-сорок шагов и обнажил меч. Сердце бешено колотилось. Он никогда особенно не блистал в кавалерийской науке, хотя учителя были прекрасные. Когда он еще служил во Львове, то командиром оперотряда там был капитан Заволуйко, родом из кубанских казаков, лихой рубака и ярый кавалерист. Мог рубить на скаку одновременно обеими руками. На полном галопе с двадцати метров разбивал из нагана шеренгу глиняных крынок и мог пролезть под брюхом скачущего коня с шашкой в зубах. Погиб он тоже на коне, на полном скаку поймав грудью автоматную очередь.

Грон дал шенкеля, и конь прыгнул вперед, переходя на галоп. Грон откинул руку назад, вспоминая забытое ощущение того, как сила стекает с руки на лезвие клинка, а лезвие становится продолжением руки. За шаг до первой лозы вскинул руку в резком замахе и, поймав ритм, рубанул. Галопом пройдя лозу, он на скаку выдернул очищенный ствол и, резко развернув лошадь, поскакал обратно, уперев тупой конец ствола в ступню правой ноги. За три шага до кольца он подкинул ствол, развернул острием вперед и, резко выбросив руку, надел кольцо на заостренный конец. Когда он шагом подъехал к ребятам, те встретили его несколько ошеломленными взглядами. Потом Яг негромко произнес:

— Я чувствую себя как после первого дня в базарной страже.

Ливани хмыкнул и, вытащив меч, пошел рубить лозу, на ходу бросив:

— Когда твой зад превратится в одну большую мозоль, а селезенка — в большой синяк, возможно, и ты сумеешь так же.

Через две четверти Сиборн, первый из всех, прошел всю линию, срубив всю лозу и поддев кольцо деревянной пикой.

А в начале третьей четверти их попытались отравить.

Что их спасло, кроме Божьего Промысла, представить было трудно. Они остановились на обеденный привал у чудесного источника, бьющего из скалы и падающего небольшим водопадом в маленькое круглое озерцо, локтей восемь в окружности. Когда дали команду: «Разойдись», один из бойцов, худой чернявый венет Оерт, не выдержал и с разбегу плюхнулся в озерцо. Народ был сильно возмущен, поскольку никто еще не набрал воды для котлов, но Оерт в ответ на вопли и ругань только блаженно щурился и орал, что он уже луну не мылся и чувствует себя вонючей пустынной крысой, так что лучше всем заткнуться и прыгать к нему, а воду можно набрать прямо под струей водопада. Народ уже начал раздеваться, как вдруг Оерт зашипел и принялся чесаться, потом выскочил из воды и начал судорожно драть кожу, вопя и извиваясь. Все очумело смотрели на него. А Оерт, уже отчаянно крича, упал на землю и начал биться в судорогах. Его кожа приобрела синюшный оттенок, на губах выступила пена, его судороги стали непрерывными, еще через несколько мгновений он захрипел, дернулся последний раз и затих. Грон рявкнул:

— Всем отойти от источника на двадцать шагов.

Десятники, опомнившись, пинками отогнали потрясенных людей. Грон окинул взглядом окрестности и приказал:

— Яг, Сиборн, — вперед, Хирх, Дайяр, — влево, Ливани, Йогер, — вправо, взять по одному из своего десятка. Всех, кого заметите, — скрутить и привести ко мне.

Через несколько минут топот копыт затих, а Грон осторожно подошел к трупу. У того уже слезла большая часть кожи, обнажив красное мясо, а та, что осталась, висела клоками. Грон подобрал палку, предварительно убедившись, что она сухая, и повернул откинутую голову. По толпе пронесся стон. Голова Оерта представляла собой маску смерти. Грон посмотрел на толпу, в которую превратился отряд, остановил взгляд на десятке Хирха. Этот десяток сейчас больше всего напоминал испуганное овечье стадо.

— Первый, Седьмой, возьмите рогожу с телеги и принесите сюда.

Первый тут же повернулся и побежал к телегам, а Седьмой, высокий, красивый элитиец из благородной семьи, остался на месте, уставившись на труп остекленевшим взглядом. Грон нахмурился, потом выхватил сюрикен и метнул ему в мякоть левой руки. Седьмой вскрикнул:

— За что?

Грон отвернулся. Когда Первый, все еще не заслуживший свое имя Ограм, прибежал с рогожей, Грон кивнул на труп и приказал:

— Завернуть, положить на телегу. — Он собирался густо засыпать его солью и по прибытии в Роул показать приору.

Первый начал осторожно приближаться к мертвому телу. Грон поднял глаза на Седьмого. Тот стоял с оскорбленным видом, зажимая рану на руке. Грон знал, что этот нахрапистый парень изрядно мутил воду в десятке, стараясь всем дать понять, что его подчинение какому-то крестьянину всего лишь досадное недоразумение, которое немедленно рассеется, как только он потолкует с Гроном. Но сам, по-видимому, понимал, что шансов на это нет, поэтому никаких разговоров не заводил. А Хирх, по крестьянской привычке, еще немного робел перед сыном Всадника.

Грон несколько мгновений разглядывал Седьмого сумрачным взглядом, потом шагнул вперед и, одним движением выхватив меч, рубанул от плеча. Левая рука, кисть правой и голова Седьмого, с еще не исчезнувшим оскорбленным выражением на лице, отделились от заваливающейся фигуры и со звучным шлепком упали на землю. Через мгновение рухнуло и тело. Грон повернулся к десятку и произнес:

— Завтра двойное бревно, вместе с десятником, — и, молча обведя охваченные ужасом лица, приказал сквозь зубы: — Третий — в помощь Первому, Второй и Пятый, — он пнул тело Седьмого, — убрать.

С тех пор никто не мог и помыслить задержаться с выполнением его приказа.

Хирх, Дайяр, Ливани и Йогер вернулись довольно быстро. Грон путем манипуляций с обрубками Седьмого установил, что заражено озерцо. Сам источник был чист. Поэтому он набрал казан, развел огонь и, сварив похлебку, уселся есть у всех на виду. Остальные решили не рисковать. Когда подъехали дозоры, отправленные в стороны от дороги, Грон молча выслушал доклад и буркнул Хирху:

— Еще раз повторится, будешь заново завоевывать себе имя в новом десятке, — и, не пытаясь ничего объяснить хлопающему от удивления глазами Хирху, жестом отпустил его. Он ждал тех, кого послал вперед.

Яг и Сиборн приехали под утро. Когда из темноты послышался нарастающий топот копыт, сон слетел со всего отряда. Сиборн скинул с седла чье-то тело, закутанное в его собственный плащ. Грон сел, подкинул в огонь дров и отвернул верхний край — перед ним со связанными руками и кляпом во рту лежала женщина редкой красоты. На первый взгляд ей было около тридцати, и, судя по одежде, она была не из крестьян. Грон поднял глаза на Сиборна — тот зло скрипнул зубами:

— Семеро. Она главная. Дрались, что твои реддины. Мы потеряли двоих.

Яг добавил:

— Не догадались, что мы двинем вперед на лошадях. Впереди на два пеших перехода отравлены все источники.

Грон перевел взгляд на женщину, буравящую его яростным взглядом, и кивнул. Сиборн протянул ему здоровый ком из чьих-то плащей.

— Вот то, чем они травили источники.

Грон заговорил:

— Хирх.

Тот выступил из темноты:

— Я.

— Трупы захоронить, они больше не нужны.

С рассветом отряд ушел вперед. Грон перетасовал десятки, и Яг оказался свободным. Он послал его назад, предупредить караваны. Потом нагрел воды, плотно позавтракал, сполоснул котелок под водопадом и подошел к женщине, все еще валявшейся связанной у его костра. Присев на корточки, он разглядывал ее некоторое время, потом разрезал веревку, удерживающую кляп, и резким движением выдернул его. Женщина вскрикнула и застонала.

— Как тебя зовут?

— О, благородный воин, развяжи меня, я ужасно страдаю, что может сделать слабая женщина со столь могучим бойцом? Прошу тебя!

Грон покачал головой:

— Нет. — Он задумчиво посмотрел на нее. — Впрочем, если тебе плохо, могу освежить. — Он кивнул на озерцо.

Женщина оскалилась:

— Ты — тварь, неужели в тебе нет ни капли жалости?

Грон повторил:

— Как тебя зовут?

Та молчала. Грон вздохнул, рывком поднял женщину и, подогнув ей одну ногу, резко окунул вторую в озерцо. Женщина заверещала. Грон подождал несколько мгновений, потом отрубил зараженную ногу по колено и перетянул жгутом оставшуюся часть. Женщина потрясенно уставилась на культю. Грон опустил ее на землю и принялся невозмутимо укладывать свои пожитки во вьюк. Когда он закончил, женщина немного пришла в себя. Грон вновь присел на корточки:

— Как тебя зовут?

Она окинула его взглядом, полным ненависти. Грон осуждающе покачал головой. Потом кивнул на культю.

— Сейчас будет вторая нога, потом я отрублю тебе пальцы рук, груди, а закончу тем, что разрублю живот и растяну кишки так, чтобы концы были в воде. — Он снова помолчал, давая время осознать, что не шутит, потом снова поднял ее и повернулся к озерцу.

Женщина закричала:

— Не-е-ет!!!

Грон посмотрел ей в глаза:

— Ты передумала?

Она кивнула. Грон положил ее обратно.

— Говори.

— Меня зовут Эсера, я вдова…

Грон накрыл ей рот ладонью и покачал головой:

— Видно, ты меня не поняла.

— Чего ты хочешь?

Грон усмехнулся:

— Ну, для начала я хотел бы услышать о том, как дела у брата Эвера из Тамариса?

Женщина судорожно всхлипнула:

— Он тебе рассказал…

— Я умею задавать вопросы. — Грон искривил губы в холодной усмешке. — Итак?

Она окинула его затравленным взглядом. Потом с усилием сказала:

— Его будут судить.

— Это печально, но ты продолжай рассказывать.

— О чем?

Грон разочарованно покачал головой:

— Ты хочешь, чтобы я опять задавал вопросы?

Женщина вздрогнула:

— Нет. — Она помолчала. — Ты оказался самой большой проблемой за последние три Эпохи. Всех, кто появлялся до тебя, Хранители сумели нейтрализовать раньше, чем они нанесли какой-либо заметный вред. А ты уже заразил эту часть Ооконы. Брат Эвер настаивал на радикальном воздействии, но его обвинили в долгом небрежении и бросили в Скалы. — Она усмехнулась. — Я презирала его, а сейчас вижу, что он был прав. Ты слишком опасен. И после того, как мы уничтожим тебя, следует выжечь всю землю, по которой ты проходил.

Грон хмыкнул:

— Вам придется сильно постараться. Ну да ладно. А сейчас ты ответишь мне на четыре вопроса: во-первых, ты еще не назвала мне своего настоящего имени, во-вторых, что означает термин «Эпоха» и сколько она длится, в-третьих, сколько еще человек действуют против меня и кто они такие и, в-четвертых, кто такие Хранители и где мне их найти?

Через два часа он покинул место беседы, полный сумрачных мыслей. На горизонте появился шлейф пыли, тянущейся за отрядом, и Грон вздохнул. Что ж, кое-что прояснилось. А что касается Хранителей, придет время — отыщем.

— Ну, что ты можешь сказать по этому поводу, Ксанив. — Грон кивнул на лежащий на медном блюде кусок пористого материала, по внешнему виду неотличимый от обыкновенного булыжника.

Приор усмехнулся и взял в руки предмет. Грон инстинктивно качнулся вперед, чтобы выбить смертельно опасную вещь из рук друга, но ему тут же пришло в голову, что приор знает, что делает, и он замер, зорко глядя на его спокойное лицо. Ксанив, заметив его дерганье, улыбнулся:

— Не волнуйся, сейчас эта вещь абсолютно безопасна. Яд, которым она была пропитана, при контакте с водой исчезает за двадцать дней.

Грон слегка расслабился и, откинувшись на спинку кресла, оскалил зубы в злобной гримасе:

— Эти твари, для того чтобы уничтожить нас, готовы заплатить не одной сотней человеческих жизней. Да за это время они бы потравили еще пять караванов.

Приор пожал плечами:

— Вряд ли. Яд действует слишком быстро, и, для того чтобы остановить движение, хватило бы по одному мертвому каравану у крайних в ряду колодцев, но вот сама форма смерти… Хотя, впрочем, может, им как раз и было надо, чтобы за тобой тянулся шлейф из страшных смертей?

Грон задумчиво кивнул:

— Возможно, ты прав.

Ксанив положил поддельный камень на место.

— Мы не смогли опознать ни камня, ни яда. Ни в одном из трактатов нет описания такого яда, а подобный материал вообще чудо. Смотри, он сейчас почти невесом. Мы испытывали его. Пока он теплый, то впитывает в себя воду, масло, вино, даже туман и огонь. В принципе, пока все это в нем, он может весить и как обычный булыжник, и тогда его вообще невозможно отличить, а отдавать содержимое он начинает, только если его охладить до температуры ключевой воды.

— Значит, пока он теплый, он безопасен?

Приор кивнул:

— Удивительный материал.

Грон протянул руку и, взяв поддельный камень, сунул его в свою сумку.

— Что ж, я думаю, он мне еще пригодится. Слушай, Ксанив. — Он замолчал, в очередной раз прикидывая, как бы заставить приора принять предложение, не открывая всей правды, и в очередной раз не нашел решения. — А как ты смотришь на то, чтобы отправиться в путешествие?

Ксанив улыбнулся:

— Ты имеешь в виду — с тобой?

Грон кивнул. Ксанив покачал головой:

— Нет. Я люблю свой гимнасиум и уже не в том возрасте, чтобы менять образ жизни.

Грон вздохнул. Как ни страшился он этого момента, он наступил. Что ж, кому, как не Ксаниву, он еще мог открыть правду о себе.

— Понимаешь. Ты не знаешь еще о кое-каких обстоятельствах… — Он сделал паузу, собираясь с духом. — Как ты оценишь мысль о том, что я рожден не в этом мире?..

Ксанив, выслушав его историю, пришел в крайнее возбуждение. Он вскочил и принялся расхаживать по комнате.

— Ты должен мне рассказать о своем мире.

Грон рассмеялся:

— Непременно, я буду это делать каждый вечер по пути в Атлантор.

Ксанив опомнился. Потом сожалеючи покачал головой:

— Прости, но я не могу поехать с тобой.

Грон удивился:

— Почему?

— Понимаешь… — Ксанив помолчал, подбирая слова. — Гимнасиум — это моя жизнь. Я жажду услышать о твоем удивительном мире, но я не смогу без этих стен, без учеников, без диспутов с друзьями. Я знаю, что, если меня лишить всего этого, я умру. Прости.

— Жаль, я надеялся на тебя. — Грон вздохнул. — Мне нужны обучители. Я же сказал, что хочу передать в этот мир все, что знаю и умею сам. Но для этого нужны мозги определенного уровня, причем у людей, которым я верю, как себе. Ты был одним из них. К тому же лучшим из всех, о которых я думал. — Он задумался. — И еще я опасаюсь этих…

— Ты думаешь, они могут быть опасны для меня? Чепуха, зачем я им?

— Они ненавидят «грязное знание» и вполне могут рассудить, что ты уже заражен. В Роуле только глухой не слышал, что я торчу у тебя круглыми сутками и мы болтаем о всякой всячине.

Приор рассмеялся:

— Не стоит волноваться. Не думаю, что им нужен кто-то, кроме тебя. Во всяком случае, у тебя нет таких доказательств.

— Это так, но когда появятся, то будет поздно, — заметил Грон.

Приор понимающе кивнул:

— Что ж, будем надеяться на лучшее. — Он помолчал. — А насчет обучителей я могу тебе помочь. У меня есть несколько молодых и горящих энтузиазмом ребят. Я поговорю с ними, возможно, кто-то согласится идти с тобой.

— Ну что ж, — сказал Грон, — и это дело, но я хотел, чтобы это был ты.

Грон ушел. Приор некоторое время молча сидел и смотрел на огонь в камине. Потом поднялся и подошел к столику в глубине комнаты. Открыл шкатулку и достал перстень, покрытый затейливой золотой насечкой. Надев его на палец, он поднес руку к лицу и резко сжал кулак. Из середины орнамента выскочил маленький шип. Приор разглядывал его несколько мгновений, затем усмехнулся и разжал руку.

Грон приехал на ферму к восходу луны. Кинув поводья дневальному, он отряхнул снег с плаща и вошел в дом. За столом в трапезной сидели все его четыре сотника, а также Комар, Эрея, Яг, Хирх и остальные из его десятка. Грон приветствовал всех и уселся на свое место. Эрея, при виде его кинувшаяся в кухню, уже несла миску с дымящимся гуляшом.

Когда он отодвинул пустую миску и залпом выдул стакан кумыса, Комар участливо спросил:

— Чем расстроен, Грон?

Грон махнул рукой:

— А, чепуха. — Он повернулся к сотникам. — Ну как наши успехи?

Сиборн довольно кивнул:

— Уже перешли к конному строю. — Он глянул в сторону Дорна. — Вот только арбалеты пока зажимает. По три в десятке.

Дорн сварливо заворчал:

— Обойдешься пока, твое дело не воевать, а людей учить. Мне мастерские уже сворачивать пора. Через пол-луны выходим в Алесидрию. Вы собираетесь привалить туда толпой в полторы тысячи человек, а кто вам будет делать оружие? Эор-защитник?

Грон хлопнул ладонью по столу. Все замерли.

— Дорн, как дела со сворачиванием мастерских?

— Через четверть будем готовы.

— Ты выедешь послезавтра. С караваном пойдут Хирх и Якир. Ты повезешь векселя баши Дилмара и к приходу каравана обменяешь их на золото. Найдешь или выстроишь помещения на всех. Я хочу быть уверенным, что сумею устроить людей на последнюю зиму. А они там гораздо суровее, чем здесь. — Он повернулся к остальным. — Через луну делаем строевой смотр. Я хочу увидеть, чему вы научили сотни. — Он помолчал. — Сиборн, как ребята?

Тот усмехнулся:

— Ничего, стараются.

Вскоре все разошлись, и Грон, накинув теплую накидку, вышел на улицу. Подмораживало, в небе светила полная луна. Он поежился, посмотрел в сторону соседней фермы и припомнил прошлогодние события.

Когда они пришли в Роул, стояла ранняя осень. У него был спаянный отряд великолепно обученных бойцов, числом в сорок семь человек, каждый из которых заслужил право на имя. Остальные сбежали или погибли. Не доходя Роула, они свернули к ферме. Солнце уже село, и, когда до фермы оставалось мили четыре, Грон увидел десятки костров, горевших в небольшой долине. Комар, заметив отряд, выбежал к воротам и бросился к Грону:

— Грон, наконец! Мы тут с ума сходим. Толпы людей каждое утро являются к воротам и спрашивают, когда ты придешь. Мне уже раз пятьдесят пытались всучить деньги, чтобы я сказал тебе, что хорошо знаю какого-нибудь Янитра или Зулма и что он всегда был отличным воином. Что происходит?

Грон усмехнулся и махнул десятникам, разрешая распустить отряд, потом спрыгнул с коня и обнял Комара:

— Пойдем, сейчас все объясню.

Комар выслушал его рассказ и присвистнул:

— А что, нельзя было просто уйти на север? Клянусь, мы и там набрали бы охотников. Да и зачем лезть в какой-то Атлантор, и здесь можно высоко подняться с твоими-то талантами.

Грон просто хлопнул друга по плечу:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я не знаю, что делаю?

Комар чуть улыбнулся:

— Да, извини, я ляпнул, не подумав. Кстати, тут были двое, которые сказали, что ты их знаешь. Одного зовут Гагригд, а другого — Ставр.

Грон рассмеялся:

— Ай ребята, молодцы, всплыли-таки.

На следующий день они пришли. Грон обнял их и с удовольствием оглядел их крепкие молодые фигуры. Первым начал Ставр:

— Грон, я хотел бы пойти с тобой.

Гагригд подхватил:

— Я тоже.

Грон кивнул:

— Я рад. Мне нужны молодые ребята с хорошими мозгами. Можете завтра переносить пожитки на ферму, где устроились погонщики.

— Да нет же, — воскликнул Ставр. — Мы хотим в отряд.

Грон задумчиво посмотрел на них:

— В отряд?.. Это другое. — Он помолчал. — Я рад вам, и вы можете идти со мной так же, как погонщики, кузнецы, табунщики, но отряд… Мои бойцы должны верить друг другу, как самому себе, и если вы хотите в отряд, то должны доказать, и в первую очередь им, что вы достойны этого. Поэтому если вы стремитесь в отряд, то вам придется пройти через «давильный чан».

Парни переглянулись. Всем, кто собрался в долине у костров, было известно, что так называется время до завоевания имени. Ответил Гагригд:

— Мы попробуем, Грон.

С того момента прошло почти четыре луны.

На следующий день Грон поехал посмотреть на занятия. Сотня Сиборна отрабатывала рубку лозы и атаку конным строем. Грон проторчал в поле несколько часов, а когда сотня стала на обеденный привал, подъехал к десятку Гагригда и Ставра.

— Второй, Седьмой, ко мне.

За спиной захохотал Сиборн:

— Отстал от жизни, Грон, они уже две четверти как имеют имена. Кстати, одни из первых в сотне.

Грон улыбнулся:

— Это радует. — И он обратился к подошедшим парням: — Ну как «давильный чан»?

Ставр рассмеялся:

— Судя по рассказам отца, в его Третьей смертоносной фаланге служить было намного легче. Но я думаю, любой из ребят теперь может заткнуть за пояс реддина, а десятники и двух.

Гагригд вдруг кинулся к своему коню. Грон проводил его недоуменным взглядом, а Сиборн наклонился к его уху и зашептал:

— Парень хочет тебе что-то показать. С тех пор как завоевал себе имя, всюду таскает за собой.

Гагригд вернулся с большой тубой и протянул Грону:

— Вот посмотри, чему я научился.

Грон развернул и замер. Вся туба была туго забита тростниковой бумагой с нарисованными кроками. Он поднял глаза на Гагригда, тот кивнул:

— Я слышал, что мы собираемся на север. Там много о той земле.

— Что же ты молчал?

— Не хотелось хвалиться раньше времени, — заявил Гагригд.

Грон соскочил с коня и обнял парня.

— Придется, милый, и тебе поработать обучителем. В этом ты, пожалуй, меня переплюнул. Во всяком случае, объемом точно.

Они двинулись в путь через три луны. Сотни шли на рысях, проходя маршем за день не более десяти миль. Все остальное время занимали изнурительные тренировки. Караван с мастерами и обучителями ушел раньше. Приор привел ему семерых. Грон выделил охрану из двух наиболее подготовленных десятков. Его начало немного нервировать отсутствие покушений, последнее произошло больше года назад, а он рассчитывал, что их число должно увеличиваться. Но марш до Фарн прошел спокойно. В Фарнах их ждали уже тысячи. Грон еще по весне объявил, что Фарны будут последним городом на земле Элитии, где он возьмет людей в отряд. Караван здесь не задержался и ушел дальше в Алесидрию. Когда отряд вошел в Фарны, Грона уже ждало приглашение на ужин к систрарху.

Вечером Грон надел свою самую нарядную тунику и приехал во дворец. На ужине у систрарха присутствовали два десятка человек. Всадники, торговцы, владельцы мастерских и таверн. Систрарх был несколько смущен, не зная, как себя вести с Гроном. С одной стороны, командир отряда почти в четыре сотни бойцов имеет поддержку самого баши Дилмара. С другой… десятник базарной стражи. Грон за первую половину вечера порядком позабавился, наблюдая его метания: систрарх то приближался к кружку, который образовался вокруг Грона, то делал вид, будто идет совсем в другую сторону, и шмыгал мимо. Наконец, когда разошлась большая часть гостей, он все-таки решился и послал слугу с вежливой просьбой о приватной беседе. Грон подошел к нему и почтительно поклонился. Систрарх, отводя глаза, натянуто спросил:

— Э-э, уважаемый Грон, правда ли, что вас отправили на северную границу по эдикту?

— Да, это так, достойнейший Эдрон.

Систрарх задумался. Было видно, что его мучит какой-то вопрос, но он не решается его задать. Судя по всему, это была просьба. Грон решил ему помочь.

— Я буду рад служить славному городу Фарны и его систрарху.

Достойнейший Эдрон пораженно распахнул глаза. Но тут подал голос купец Иор, отиравшийся у левого локтя систрарха:

— Может, уважаемый Грон поможет нам с шайкой Кумсара? Этот разбойник ограбил уже три каравана. У него почти сотня бандитов. Он появился два года назад с десятком оборванцев, спасаясь от нового стратигария. С тех пор от него нет спасения. Тысяча базиллиуса не заходит так далеко на север.

Грон задумчиво кивнул. Почему бы и нет? Пора было попробовать бойцов в бою. На следующий день он отправил в поиск пять полусотен. Остальные занимались отбором. Через двенадцать дней Сиборн привез ему шестнадцать мешков отрубленных голов и четырнадцать тел своих бойцов. Грон окинул сумрачным взглядом выложенные в ряд тела, сокрушенно вздохнул и покачал головой:

— Видно, плохо я их учил.

Сиборн смотрел на Грона неверящим взглядом:

— Грон! Их было восемь десятков. Мы уничтожили всех, а потеряли только четырнадцать! И ты говоришь, что мы плохо дрались?

Грон покачал головой:

— Нет, вы дрались прекрасно. Вот их я учил плохо. — Он посмотрел на Сиборна. — И тебя тоже.

Вечером Грон пришел к купцу Иору. Тот встретил его на пороге, излучая восторг буквально каждой частичкой тела.

— О, благороднейший Грон, купцы хотят преподнести вам подарок, мы почти сошлись на кованом золотом блюде, но, раз уж вы пришли, позволено ли мне будет узнать ваше личное желание?

Грон задумался:

— Мне говорили, что собаки горцев чуят человека за сотню, а то и за полторы сотни шагов, а при охране овец могут загрызть волка…

Купец брезгливо сморщился:

— Я слышал что-то подобное, но они грязны, лохматы и чудовищно выглядят.

— Мои люди погибли, когда разбойники напали на них внезапно. Я очень не люблю, когда убивают моих людей, так что, если купцы хотят мне угодить, я не отказался бы от десятка-двух щенков.

К исходу луны ему принесли два десятка сук и десяток кобельков в возрасте от двух до пяти месяцев.

Отряд вышел к Алесидрии к началу осени. Грон вел семнадцать сотен. Ставр и Гагригд уже были десятниками, и Грон часто вспоминал их, просиживая вечерами над вырисованными Гагригдом кроками. Когда они подошли к Алесидрии, у него уже была готова примитивная карта Атлантора. В Алесидрии их уже ждал Дорн.

Вся зима прошла в упорных занятиях. Грон разбил отряд на три полка по пять-шесть сотен и устроил учения с маршем и преследованием. После первого раза он собрал троих командиров и ехидно разобрал действия каждого, выжав их до кровавого пота. Но на четвертый раз их действия были почти безупречны. И когда он собрал их в последний раз, то сказал только:

— Молодцы.

Из Алесидрии они вышли в середине весны, когда, по рассказам, открылись горные перевалы по всему Атлантору. Отряд шел на рысях, воздев к небу длинные четырехметровые пики. За ним тянулся обоз, разросшийся до двухсот телег. Всего за Гроном следовало две с лишним тысячи человек. Он припомнил эдикт, в котором предписывалось: «Десятнику Грону идти на север, охранять границы от диких кочевников», и, улыбнувшись, посмотрел на горные пики. Их вершины были белы от снега и окутаны облаками. Грон прикинул — высота четыре-пять тысяч метров. Он вспомнил тех корабельщиков, с которыми уплыл из Тамариса. Они тоже были из Атлантора. Именно благодаря им он и решил идти в Атлантор. Там был народ, который его устраивал. Осталось только сделать так, чтобы и он устроил их.

— Я не собираюсь терпеть на земле своего домена всяких бродяг.

Толстый мужчина с черной окладистой бородой, одетый в длиннополый плащ с разрезом до пояса, спесиво подбоченился, бросая кичливые взгляды то на Грона, то на полсотни дружинников, грозно хмурящих брови в десятке шагов позади него.

Грон вздохнул. Уже который раз история повторялась с точностью до смешного. Едва они пересекали границу очередного домена, тут же появлялся местный князек с жалкой кучкой дружинников и — горя желанием вымести их со своей земли, а скорее всего, получить изрядную мзду — вызывал Грона на бой со всеми наличествующими силами. В планы Грона это не входило. Он хотел пройти через Атлантор, оставляя о себе память как о человеке щедром, изрядно пополнившем карманы местных крестьян и торговцев. Для чего он выдавал каждому бойцу по серебряному в два дня и делал краткие, по полчаса, остановки в каждом городке и деревеньке, встречавшихся на пути. Сначала Грон попробовал провернуть подобную операцию и с князьями, но когда он предложил это первому из князей, тот потребовал по два золотых с пешего, по пять — с конного и по сто — с повозки, да еще настырно полез в повозки, требуя подарить понравившиеся ему вещи. В конце концов Грон нашел выход. Теперь он с десятком бойцов, нарочито бедно одетых и разношерстно вооруженных, ехал впереди, на расстоянии двух миль от колонны, за ним шел караван, а полки двигались последними.

— Простите, о властитель долины, но нам необходимо пройти на север. Могущественный базиллиус Элитии послал нас для защиты границ от северных кочевников.

— Мне плевать на базиллиуса и Элитию, я сам в состоянии защитить свой домен и от жадных соседей, и от грязных кочевников. Никто не пройдет по этой земле, не оказав ее хозяину должного уважения.

Грон вздохнул: все как всегда. Он бросил взгляд назад. Сотни полка Сиборна еще не показались. Князь расхохотался:

— Неужели ты думаешь, что твои купеческие сторожа устоят против настоящих воинов. Да будь у тебя в десять раз больше бойцов, я бы послал против них десяток с плетьми, чтобы разогнать твою свору.

Грон фыркнул — у этого князя был шершавый язычок.

— А позволено ли мне будет узнать, как я должен оказать властителю долины требуемое уважение.

— Дерись со мной, — гордо возгласил тот. — Либо один на один, либо твои воины против моих. Право прохода — против твоего каравана.

Грон опять вздохнул: снова-здорово.

— Хорошо, властитель, воины против воинов, но если ты решишь смилостивиться и позволить нам пройти, я не буду настаивать на схватке.

Князь раскатисто захохотал. Грон молча наблюдал за ним, ожидая продолжения спектакля. Когда князь наконец опустил запрокинутый к небу подбородок, смех замер у него на губах, а выражение снисходительного превосходства сползло с лица, как кожура с репы. Грон усмехнулся про себя. Сзади слышался конский топот и резкие отрывистые команды. Уж что-что, а картинно разворачиваться ребята Сиборна за последнее время научились.

— Прошу покорно извинить, но я выставил только треть своих воинов, и, если властитель долины сочтет это неуважением к нему, я поспешу прислать остальных.

Князь захлопнул разинутый рот и очумело уставился на Грона:

— Э-э-э, м-м-м… — промямлил он.

— Мое имя — Грон, властитель.

— Уважаемый Грон, должен признаться, что не смог сразу оценить всю глубину вашей культуры и обходительности, но сейчас у меня открылись глаза. — Князь хихикнул и махнул рукой оторопевшим дружинникам. После чего наклонился к Грону и шепнул: — Здорово вы меня провели. Ну что ж, сам виноват. И как много таких, как я?

Грон чуть улыбнулся:

— Вы восьмой.

Князь расхохотался. А Грон подумал, что, слава богу, у этого хоть есть чувство юмора. Это было необычно, поскольку все прежние только багровели от злости и провожали удалявшийся караван жадными взглядами.

Городок князя был побольше прежних, по здешним меркам, считай, мегаполис. После конфуза на дороге князь счел своим долгом пригласить Грона на обед. Грон дал приказ разбить ночной лагерь и прибыл в дом князя с командирами полков. В доме князя собрались все сливки местного общества, причем женщин не было вообще. Это определило и характер бесед. Когда гости набрались вина, то в ход пошла похвальба своими доблестями. Князь наклонился к Грону и стал давать характеристики присутствующим, которые звучали как: «Таойр Демиор, глава тейпа Таойров, великий боец на топорах… со своими воротами и затычками винных бочек», — и при этом заразительно смеялся. Однако, когда улыбнулся Грон, дюжий мужик, о котором шла речь, вдруг встрепенулся и, уставившись на Грона свирепым взглядом, грозно взревел:

— Почему этот чужак смеется над воинами долины, властитель?

Тот молча улыбнулся, пожал плечами, а мужик выхватил меч и выпрыгнул на середину зала.

— Я требую поединка.

Грон посмотрел на хозяина. Князь пожал плечами:

— По нашим законам, требование поединка священно, чужестранец. Конечно, ты можешь отказаться, но тогда он будет вправе просто зарубить тебя.

Грон усмехнулся и поднялся:

— Мне надо будет поговорить с тобой наедине, князь. Ты не против?

— Ты издохнешь как собака! — заорал мужик и потряс своим здоровенным мечом.

Грон смотрел на хозяина. Тот еле заметно кивнул.

Гости вышли на двор. Грон окинул взглядом площадку, на которой должна была состояться схватка, и учтиво обратился к старшему из гостей:

— Да простят достойнейшие из присутствующих мою неосведомленность, но не могли бы вы рассказать мне о правилах поединка.

Старик обрадованно закивал головой:

— О да, о да, поединки бывают до первой крови, до раны, до смерти…

Тут противник заорал:

— Мы будем биться как настоящие мужчины, пока один из нас не умрет!

Грон понял, что тот сейчас наделает в штаны от нетерпения.

— Прошу прощения, как может окончиться поединок, если один из противников окажется без памяти?

— Ну если это до первой кро…

Грон досадливо поморщился, дед был явно в настроении поговорить. Противник опять взревел о чем-то воинственном. Грон прервал излияния деда и вытащил меч. Князь выкрикнул:

— Да видят все это духи предков!

Мужик заревел и бросился вперед. Грон подождал, когда тот приблизится, и прыгнул навстречу. Сверкнул клинок, раздался звон, последовал удар — и противник с шумом грохнулся на каменные плиты двора. Все присутствующие, разинув рот, глазели на валявшегося без памяти поединщика, и главное, на его перерубленный меч. Грон коснулся мечом шеи противника возле затылка, слегка оцарапав кожу, и спрятал меч в ножны. Народ загомонил. Тут же появились слуги, подхватили оглушенного мужика и уволокли его в сторону, а Грон шагнул к Сиборну и прошептал:

— Пошли за двумя мечами.

Когда обед превратился в буйную пьянку, князь поднялся из-за стола и сделал знак Грону. Выйдя из зала, они поднялись по лестнице и, пройдя коридорчиком, оказались в небольшом покое, в котором стояли сундук, стол и два деревянных кресла с резными спинками. Хозяин занял кресло за столом и указал Грону на другое.

— Ну-с, о чем вы хотели со мной поговорить?

Грон бросил на него задумчивый взгляд.

— Сначала я хотел спросить, зачем вам понадобилось натравливать на меня этого мордоворота… — задумчиво протянул Грон.

— Как? — не понял хозяин, а потом расхохотался. Утерев навернувшиеся от смеха слезы, он покачал головой. — Простите, вы так сказали… надо запомнить. Ну, я слушаю вас.

Грон улыбнулся, ему нравился этот человек.

— Просто я хотел спросить, зачем вы разыгрывали шута на дороге? И сколько воинов у вас было в действительности, когда вы вышли меня встречать?

Хозяин посмотрел на него долгим взглядом, потом тоже улыбнулся, но это была другая улыбка — улыбка умного человека, который встретил равного себе.

— Девять сотен. И я полагал, что этого вполне достаточно. Однако после сегодняшней демонстрации уже испытываю в этом сомнения.

— И все же зачем?

— Ну должен же я был видеть, кто ведет своих воинов по земле Атлантора!

Они помолчали. Потом Грон спросил:

— Кто вы?

Хозяин хохотнул:

— На этот вопрос я вам уже ответил, я — Домар Эгиор, властитель долины Эгиор, — он сделал паузу, — и Старейший князь Атлантора.

Когда они вернулись в зал, Грона ждал Сиборн, рядом с которым стоял сотник Ограм со свертком в промасленных тряпках. Грон оглядел изрядно развеселившийся зал, нашел своего противника, который с расстроенным видом цеплялся за рукоять разрубленного на половинки меча, и кивнул Ограму. Тот уже не раз выполнял обязанности глашатая. Ограм набрал воздуху в легкие и заревел:

— Слушайте все!

Дождавшись, когда оглушенные гости пришли в себя и уставились на него, Грон шагнул вперед:

— Властитель долины, уважаемые гости, мы пришли на вашу землю, слабо зная ваши законы. Если кто из нас и нанес вам обиду, простите нас, ибо что возьмешь с того, кто не ведает, что есть добро, а что худо. — Он повернулся к Ограму. — И в знак нашей искренности я хочу преподнести этот дар, — он выхватил из развернутого Ограмом свертка меч, — хозяину дома, да пребудет с ним навечно благосклонность богов и предков. — Он шагнул и протянул меч князю Эгиору, глаза которого хитро сощурились, но меч князь принял, полный достоинства. — И тому, кто лишился меча, — продолжал Грон, протягивая второй меч своему противнику по поединку. Вручив ему меч, Грон прошептал: — Я разрубил твой таким же.

Мужик мгновение тупо рассматривал меч, а потом взревел и заграбастал Грона в объятия.

Когда Грон уселся на место, князь наклонился к нему и прошептал:

— Ай-яй-яй, вы оттяпали у меня тейп Сагаморов. Теперь Зиет Сагамор готов отдать вам собственную жену, если вы ее потребуете.

Грон вел караван по горам Атлантора уже три луны. Одиннадцать доменов остались позади. Князь Эгиор дал ему проводников, и движение несколько ускорилось. Однако Старейший не имел власти в доменах других князей, поэтому сцены встреч каждый раз повторялись. Позавчера они вышли к последнему домену. За ним лежала Великая степь. Однако вот уже два дня никаких признаков спесивого местного князя не было, и это Грону очень не нравилось. Сегодня с утра Грон изменил построение колонны: полк Сиборна шел впереди, а перед ним, на расстоянии сотни шагов, еще два десятка, один впереди другого. После полудня — отряд уже собирался становиться на обеденный привал — с передового десятка галопом примчался всадник. Выслушав доклад, Сиборн повернулся к подскакавшему Грону:

— Командир, впереди бой.

Грон рванул вперед, вверх по склону. У самого гребня, оставив все войско позади, он положил коня и высунулся. В небольшой долине кипела отчаянная схватка. Около сотни воинов долин пытались прорваться через заслон из двух сотен степняков, а у дальнего края долины над дорогой стояла туча пыли, и оттуда галопом приближалось еще не менее трех сотен кочевников. Грон вгляделся в тучу и досадливо поморщился. Видно было мало, но, похоже, кто-то кого-то куда-то гнал. Он повернулся к подползшему Сиборну:

— Одну сотню вниз, заманишь тех, кто на подходе, и когда клюнут…

Сиборн мигом скатился вниз, к своим бойцам. Грон спустился следом и жестом подозвал проводника:

— Где еще эта долина соприкасается с соседней?

Тот задумался:

— Дальше, в пяти милях, они сливаются в одну.

Подскакали Ливани и Дайяр. Грон обратился к ним:

— Похоже, гонят захваченных. Рысью вперед. По моему сигналу разворачиваться к атаке. По сотне — в мое распоряжение. Сотников ко мне для постановки задачи.

Они проскакали полторы мили, когда за спиной послышался рев пошедших в атаку сотен Сиборна.

Это наступление оказалось полной неожиданностью для кочевников. Пленников охраняло около трех сотен степняков. Полк Ливани разделился на две части, и две сотни рванули назад по долине, зажимая сцепившихся с Сиборном кочевников, остальные ударили на конвой. Кочевники прянули навстречу, на ходу натягивая луки, но, прежде чем они успели спустить тетивы, воздух огласился резкими хлопками арбалетов. А когда до лавы кочевников осталось двадцать шагов, бойцы перекинули арбалеты за спину и, сомкнув строй колено к колену, ударили в пики. Две сотни обошли завязавшуюся схватку и опрокинули оставшуюся немногочисленную охрану, отсекая пленников от битвы. Через полчаса все было закончено.

Грон подъехал к сбившимся в толпу испуганным пленникам, настороженно взиравшим на неизвестно откуда взявшихся воинов. Возбужденные только что окончившимся боем воины Грона бесцеремонно рассматривали освобожденных. Грон поймал восторженный взгляд Ливани и сердито нахмурился, тот опомнился и заорал:

— П-о-олк, в линию сотен становись! Командирам сотен доложить о потерях.

Воздух наполнился командами, а Грон повернулся к пленникам:

— Из какого домена, люди?

Пленники молчали. Потом кто-то самый смелый ответил:

— Мы — из долины Эгрон.

Это был последний домен, границы которого они пересекли два дня назад. Вдруг толпа пришла в возбуждение. Кто-то закричал:

— Смотрите, это наш князь!

Грон обернулся: с дальнего конца долины подходил полк Сиборна и всадники, рубившиеся со степняками. Когда они приблизились, к Грону подъехал седой мужчина в иссеченном шлеме и панцире. Он минуту разглядывал Грона, а потом произнес:

— Скажи-ка, сынок, неужели это ты командуешь этим отрядом?

Грон кивнул.

— Должно быть, ты сын самого базиллиуса, но где же твой стратигарий?

Что ж, Грон мог понять его недоумение. Ведь на вид ему было не более двадцати трех лет.

— Нет, князь, я не сын базиллиуса. Но я понимаю твое удивление, однако вспомни: сын барса рождается барсом, а сын овцы не станет барсом, даже если проживет двести лет.

Князь улыбнулся:

— Клянусь, ты заставил меня не поверить своим глазам, похоже, ты забыл где-то бороду мудреца. — Он с достоинством склонил голову, а потом протянул руку и обнял Грона. — Ты спас моих людей, я в долгу перед тобой.

Через пол-луны Грон увел караван на плато Овец. Князь Эгрон лишил себя своего лучшего летнего пастбища.

Грон подбросил золотую монету и, когда она, падая обратно, уже готова была удариться о поверхность стола, хлопком прижал ее к каменной столешнице.

— Хоть эта штука и «весит» здесь намного больше, чем в распухшей от золота Элитии, но у нас их осталось очень мало.

Дорн, сидевший напротив него в плетеном кресле, усмехнулся:

— Да уж. Если нам ты не позволяешь пощипать местных горцев, то они, не стесняясь, тянут с нас втридорога.

— Не все.

Дорн фыркнул:

— Три сотни бондов, которые, из-за того что Дивизия держит заставы в устье долин, позволили себе распахать в три раза больше земли… Да они должны были бы отдать тебе половину урожая, а не жалкую пятую часть.

Грон возразил:

— Тебе еще многому придется учиться, Дорн. Эти люди должны сами довериться мне. Мечом можно стать властелином рабов, а я хочу стать властелином свободных людей. Это много сложней, так сказать, в процессе, но полностью себя окупит в будущем.

— А пока будет длиться процесс, — насмешливо изрек Дорн, — дивизия будет жить впроголодь и носить обноски.

— Тем, кто ждал сытой жизни, не следовало идти со мной, — заметил Грон.

— Это так, но люди ропщут. Многие надеялись на славный поход, великие битвы, а здесь, — Дорн махнул рукой, — они сидят на краю степи между полунищих горцев и нищих кочевников, греют пузо на солнышке и мрачно взирают на дыры в своей одежде.

— Однако, когда я объявил День прощания, никто не ушел.

Дорн вздохнул:

— Ты слишком связал нас всех, Грон. Я когда-то в молодости ходил с ватагами пиратов и дружинами лордов побережья. Это было славное время, но сейчас… «Мы заботимся о Дивизии, Дивизия заботится о нас» — для большинства это не просто слова.

— Я рад этому, — Грон помолчал и закончил: — Ладно, ты знаешь, что делать. Возможно, баши уже пожалел о своем решении и выгонит тебя взашей, но почему бы не рискнуть. И заскочи к приору, расскажи обо всем. Возможно, он передумает.

Они обнялись на прощание. Дорн спустился во двор, сел на коня и махнул рукой. Сотня бойцов двинулась вперед. Грон привалился к оконной раме и задумался.

Они пришли на Плато овец прошлой осенью. Времени было мало. Зима в этих горах наступала быстро. Слава богу, на склонах обнаружились большие пещеры. На две луны вся Дивизия превратилась в работников. В буковых рощах валили лес и волоком таскали бревна на плато, отряды охотников ушли дальше в сторону степи и коптили и вялили мясо на зиму. Окрестные крестьяне, узнав о предложенных Гроном ценах, возами свозили на плато лук, муку, земляные груши и орехи. А перед самым закрытием перевалов один предприимчивый купец пробился сквозь непогоду с несколькими возами соленой и вяленой рыбы.

Первая зима прошла быстро. В огромных пещерах непрестанно слышался звон оружия, скрипели перья по тростниковой бумаге и стучали кузнечные молоты. Когда выдавался солнечный день, сотни выводили лошадей, и начинались бурные учения. Кое-кто из погонщиков-элитийцев, а также несколько десятков горцев и даже тот предприимчивый купец, что пришел с караваном рыбы, напросились на «давильный чан», но таких не набралось и двух сотен. Грон был этому даже рад: Дивизия слишком разрослась, и требовалось время, чтобы все притерлись друг к другу. Грон ввел более привычные для себя звания. Теперь десятники и приравненные к ним именовались сержантами. Сотней командовал капитан, имея своим заместителем лейтенанта, а полком — полковники. Грон ввел в полках что-то вроде должности начальника штаба и назвал их майорами. Каждый полковник имел личный десяток, а у Грона была личная сотня. Этих ребят он отобрал сам и учил их несколько иначе. Так, как он когда-то учил своих диверсантов. Наконец наступила весна.

Грон отвернулся от окна и отошел в глубь комнаты, к карте Атлантора, нарисованной прямо на выравненной стене. Теперь она была намного более подробной, чем полтора года назад. Он улыбнулся. За зиму Гагригд поднатаскал в искусстве рисования кроков полторы сотни бойцов. И этой весной они разлетелись по всему Атлантору. Кто с дружеским визитом под штандартом Дивизии, кто под видом бродячего писца, кто в обличии арфиста. Первые уже возвратились, а ближе к осени придет большинство, хотя некоторые задержатся на зиму и вернутся только поздней весной. Им было поручено идти, пока не закроются перевалы.

У ворот послышался гомон, Грон прислушался. Похоже, прискакала сотня с Волчьих отрогов. Все три полка, кроме его личной сотни и двух сотен новобранцев, стояли сейчас заставами у границ степи, широко раскинув по скалам и вершинам сеть наблюдательных постов, готовых дымовым кодом сообщить о замеченных кочевниках. Впервые за многие десятилетия долины у границ степи смогли хотя бы одно лето прожить спокойно. Вольные землепашцы — бонды, жившие у самых границ степи и не имевшие над собой власти князя, по весне недоверчиво отнеслись к его предложению распахать больше земли. Сугром, бывший кем-то вроде их старшины — не столько потому, что имел какую-то власть, сколько потому, что пережил за стенами своего крепкого подворья немало тасожских набегов, — угрюмо покачал головой:

— Мы сами решаем, сколько нам нужно пахать, князь.

Грон помолчал, разглядывая семерых кряжистых, похожих на вылезшие из земли пни, бондов, и спокойно произнес:

— Решать вам, я хочу только сказать, что этим летом вам нечего бояться набегов.

Один из бондов, которого звали Юрм, неожиданно тонким и визгливым для такого мощного тела голосом, заорал:

— А потом ты заберешь все, что мы вырастим своими руками, заявив, что без твоей охраны у нас не было бы такого урожая!

— Что ж, вы вправе так думать, — отозвался Грон, — но я скажу, что не буду этого делать. Вы сами распорядитесь своим урожаем. Если вы решите, что я и мои люди имеют право на часть урожая, то привезете эту часть сами. Если нет, то все останется у вас.

— А кто помешает тебе по осени отобрать все?

Грон пожал плечами:

— Вам решать, либо вы верите мне, либо нет, но если я вас обманываю, то с таким же успехом могу отобрать весь урожай и с вашего обычного клина. Так что думайте, свободные бонды.

Пол-луны назад Сугром прибыл к Грону и торжественно сообщил, что свободные бонды сговорились выделить Дивизии пятую часть урожая.

— Мы настолько обнаглели, что даже не загоняем на ночь овец и коров, — хохотнув, пробухал он своим громовым голосом.

В дверь постучали, и в комнату просунулась голова Комара.

— Заходи, — махнул Грон. Комар вошел. Грон усмехнулся. — Что, никак не привыкнешь?

Комар сокрушенно развел руками:

— Голова кругом идет. Сейчас прибыла полусотня с Волчьих отрогов, привезли на волокушах девять весовых туш копченого мяса зубронов и почти десять мерных стогов сена. Капитан Ставр сейчас должен подойти с докладом.

— Ладно, — кивнул Грон, — у тебя что?

— Пришел доложить о наших запасах. — Он вытащил восковую табличку и забубнил: — Сорок возов лука, пятнадцать чеснока, семьдесят весовых туш зубронов…

— Кома-ар, — протянул Грон, тот запнулся и уставился на Грона испуганным взглядом. — Посмотри на мою голову.

Комар уставился на его лоб.

— Ну, что ты видишь?

Комар пожал плечами:

— Ничего, голова как голова.

— А как ты думаешь, какой она будет, если я стану ежедневно вникать еще во все эти твои возы? Ради бога, не нужно мне твоих отчетов, заходи, только если что-то вызывает беспокойство. — Грон хмыкнул. — Или если хочешь пожелать мне спокойной ночи.

Комар улыбнулся — всем было известно, что Грон ложился последним.

— Ну, понятно?

— Да, Грон.

— Как Эрея?

Комар весь расплылся в улыбке.

— Повивальная бабка говорит — осталось не больше луны.

В дверь снова постучали, потом на пороге возник Ставр.

— Разрешите, генерал?

— Ну я пойду. — Комар быстро вышел.

Ставр присел в кресло и протянул тубу с донесением. Грон, пробежав глазами текст, отложил в сторону тугой сверток новых кроков и спросил:

— Как дела в полку?

Ставр улыбнулся:

— Даже скучно. Последнюю луну ни одного «вонючего».

Грон задумался:

— Ох, не нравится мне все это.

Он встал и подошел к карте Атлантора.

— Этим летом их активность в несколько раз ниже, чем обычно. За все лето всего два десятка набегов. И группами не более полусотни воинов. Зачем они приходили? Таким числом сложно взять даже усадьбу одного бонда.

— Может, они боятся? — предположил Ставр. — Все-таки прошлой осенью мы успокоили почти восемь сотен. Горцы не часто отбивали такой набег. Обычно, пока князь собирал ополчение, кочевники уже успевали уйти с награбленным и пленными, а постоянные дружины у разных князей, как правило, не превышают и двух сотен воинов.

Грон одобрительно заметил:

— А ты не теряешь времени даром.

Ставр усмехнулся:

— А чем еще заниматься вечерами! Полковник Ливани нанял проводников и гоняет патрули по всем мыслимым тропкам, а вечером у костра травим потихоньку: проводники — нам, а мы — им. Кстати, я думаю, этой осенью у нас будет много охотников.

— Ты когда обратно?

— Завтра, а что?

— Сегодня вечером сядь и постарайся уложить все, что слышал от проводников, в пять-шесть листов тростниковой бумаги и завтра отдай мне.

Ставр, услышав командирские нотки в голосе Грона, вскочил.

— Да, генерал.

— Ладно, иди отдыхай.

На следующий день Грон вызвал к себе Гагригда. Тот был командиром его личной сотни.

— Вот что, готовь патрули в степь. — Он помолчал. — Мне очень не нравится это затишье. Скажи ребятам, чтоб не зарывались, мне нужна только информация.

Беда пришла спустя луну. За час до рассвета в ворота, расположенные в центре стены, этим летом перегородившей узкий вход на плато, громко заколотил гонец.

Грон выслушал гонца и стиснул зубы. На расстоянии дневного перехода находилась орда, числом почти в семь тысяч воинов. Он посмотрел на собравшихся командиров:

— Гонцов к полкам. Немедленно. Точка рандеву у перевала Мохнатых елей, за пять миль до Рогатой скалы. Комар, пошлешь к бондам — пусть уходят в леса. Если захотят, можем приютить за стеной. Гагригд, пошли гонцов к князьям, вряд ли их помощь успеет, даже если они решатся помочь, но они должны знать. Всем сотням быть готовыми к выходу с восходом. Взять весь имеющийся запас арбалетных стрел, а также все топоры и пилы.

К полудню они достигли Рогатой скалы. Грон оглядел свое войско. Неполные три сотни, из них почти две — новобранцы. Он обратился к Гагригду:

— Вот что, выстави пост на Рогатой скале. Я хочу, чтобы у нас был минимум час до подхода орды. — Потом повернулся к бойцам: — Вы пришли погибнуть в бою, — он усмехнулся, — придется немного подождать и много поработать. Сотники, постройте людей.

Через полтора часа долина кипела. Бойцы валили ели и волоком тащили их к Рогатой скале. Там сучья обрубали до длины не более одного-двух локтей и забивали в землю. В напряженной работе прошло несколько часов, еще немного, и солнце сядет. Когда Грон уже был готов поверить, что им повезло, с вершины скалы послышался крик караульного:

— Орда!

Грон выругался, потом обвел взглядом засеку — она тянулась на две сотни шагов и жиденькой полосой, в три ствола, перекрывала сжавшуюся у Рогатой скалы долину почти на две трети — и бросил сквозь зубы:

— Гагригда ко мне.

Через несколько минут тот явился. Грон, натягивая выкованную Угромом только луну назад кольчугу, повернулся к Гагригду и произнес:

— Слушай внимательно и не перебивай. Ты едешь к перевалу Мохнатых елей. Молчи! Там ждешь Дивизию. Все три полка. Выведешь их по соседней долине вон к тому распадку. Развернуться в боевой порядок должны на подходе к опушке. Я знаю — это долго, но время у вас будет. И главное, — он схватил Гагригда за плечи и упер в него тяжелый взгляд, — атаку начнете только тогда, когда нас сомнут и прижмут к Рогатой скале. Молчи! Мне плевать на то, что ты хочешь сказать, и еще больше на то, что ты хочешь сделать. Марш выполнять приказ! — Он на секунду задержал на лице капитана строгий взгляд и отвернулся.

Гагригд несколько мгновений не шевелился, не веря, что Грон может отослать его в такой момент, и не смея ослушаться, затем, тяжело ступая, двинулся к своему коню.

Орда подошла за два часа до заката. Сначала показались две передовые сотни. Сотня арбалетчиков, укрытая за засекой, затаила дыхание. Две сотни всадников, стоящих в ста шагах за засекой, молча ожидали кочевников. Степняки некоторое время топтались на месте, высылая поближе к засеке одиночных всадников, но сотня лежала на земле, не сводя глаз с Грона. Он пообещал лично пристрелить любого, кто без команды высунет нос. Наконец кочевникам надоело топтаться, и две сотни прянули вперед, вопя, подвывая и натягивая на ходу тугие луки из козьих рогов. Когда до засеки им оставалось не более сорока шагов, Грон вскинул к губам сигнальный рог. Над долиной прозвучал резкий, звонкий сигнал. Арбалетчики вскочили и развернулись в сторону кочевников. Громко хлопнули тетивы, и после первого же залпа почти полсотни всадников покатились по земле. Остальные брызнули в разные стороны. Арбалетчики, которым Грон приказал отдать арбалеты всех трех сотен, молниеносно поменяли арбалеты и дали еще один залп в упор. Степняки развернулись и бросились назад, поэтому последний залп был дан вдогонку, но в этот раз у стрелков было время поточнее взять прицел, так что, когда утих гул арбалетных тетив, под копыта лошадей повалилось еще почти семь десятков кочевников.

Когда спустя полчаса у входа в долину показались основные силы орды, Грон уже отозвал арбалетчиков с рубежа и поставил в строй. Три сотни молча стояли и смотрели, как извивающийся червь, состоящий из тысяч всадников, поднимая тучи пыли над дорогой и вытаптывая траву на пологих склонах, вползает в долину. Грон, сузившимися глазами наблюдавший за приближением орды, почувствовал, как его кто-то тронул за плечо, и раздраженно обернулся. Рядом с ним на могучем и кряжистом, под стать всаднику, коне сидел насупленный Сугром.

— Зачем ты пришел?

— За моей спиной мой дом, — бухнул тот.

Грон нахмурился — с Сугромом прискакало не менее сотни свободных бондов.

— Вы спутали мне все карты. — Грон выругался. — Я не готов назначить вам место в своем боевом порядке.

— И не надо, — буркнул Сугром, — мы просто умрем рядом с тобой.

Грон зло ощерился:

— Ну уж нет, я им такого удовольствия не доставлю.

Сугром удивленно воззрился на него:

— Ты рассчитываешь выжить в этой битве?

Грон, не отвечая на его вопрос, задумчиво оглядел строй бондов, задержав взгляд на огромном топоре, притороченном к седлу Сугрома.

— Слушай, мне кажется, вы больше привычны драться пешими?

Сугром кивнул.

— Тогда спешь своих и построй в линию в двадцати шагах от Рогатой скалы.

Сугром сумрачно покачал головой:

— Ты не доверяешь нам.

Грон усмехнулся:

— Ты спрашивал, надеюсь ли я выжить в этой битве? Так вот тебе мой ответ: я надеюсь победить. И если ты не можешь понять, как я хочу это сделать, тогда заткнись и делай, что я говорю.

Сугром несколько мгновений раздумывал, не обидеться ли, но потом глянул на приближавшуюся орду и повернул коня. Грон посмотрел на своих бойцов. Возбуждение от победы в первой стычке уже прошло, и воины были спокойны и сосредоточенны.

Орда ни на мгновение не задержалась перед засекой. Передовые сотни разошлись в стороны, натянув тетиву луков и ожидая, пока над деревьями покажутся фигуры арбалетчиков, чтобы осыпать их сотнями стрел. Следовавшие за ними перешли на рысь и начали втягиваться в промежуток между двумя крыльями засеки. Грон дождался, пока за линией засеки оказалось около пяти сотен, и дал сигнал. Его сотни рысью двинулись вперед, бойцы вскинули арбалеты. Кочевники натянули луки, и над долиной разнеслись леденящий душу визг и дикие вопли. Резко хлопнули тетивы арбалетов, и почти сотня степных воинов покатилась по земле. Грон вскинул рог, и вслед за звонким сигналом первые три шеренги перешли на галоп, а их длинные пики синхронно склонились вперед. Через несколько мгновений две конные массы столкнулись. Удар был страшен. Воины Грона проломились через первые десять шеренг кочевников, даже не затормозив коней, сбивая степняков и опрокидывая их лошадей. Потом замелькали мечи. Грон рубился в первых рядах, работая обеими руками, и успел трижды вспомнить Угрома, когда степные клинки скользнули по прочным кольцам кольчуги. Улучив момент, он развернул коня и прорубился на фланг, ссадив по пути троих. Они оттеснили степняков к самой засеке. Грон окинул взглядом клубящуюся за стеной поваленных деревьев орду и, отбив неуклюжий выпад и разрубив пополам вывернувшегося откуда-то ошалелого степняка, поднес рог к губам. По этому сигналу сотня Гагригда, которая в боевом порядке сгорала от нетерпения за спиной двух рубящихся сотен новобранцев, двинулась немного в сторону, набирая скорость, а бойцы двух сражающихся сотен стали оттягиваться назад. Грон сузившимися глазами наблюдал, как схватка смещается вбок от прохода в засеке. Когда в образовавшееся пространство начали проскакивать всадники свежих ордынских сотен, он махнул рукой. Последняя сотня спустила тетивы арбалетов и, склонив пики, перешла на галоп. Через несколько минут степняки, опрокинутые ударом, завернули коней и, нахлестывая, помчались в сторону основных сил, которые оттянулись на тысячу шагов от засеки. Со втянутыми в схватку оставшимися двумя сотнями было покончено за десять минут. Грон быстро развернул сотни в промежутке засеки и остановился. Быстро темнело. Орда некоторое время клубилась в тысяче шагов, потом бойцы увидели, как степняки начали поворачивать коней, и орда покатилась назад.

Когда Грон, отправив за ордой патрули, вернулся к Рогатой скале, его встретил Сугром:

— А ведь я тебе не поверил, князь.

— Я не князь, — устало отозвался Грон. — И они еще вернутся.

Сугром кивнул:

— Я знаю. Но теперь я верю, что ты победишь. — Он развернул коня и бросил через плечо: — И в то, что ты князь, я тоже верю.

Орда вернулась через час после восхода солнца. Грон выстроил сотни почти перед самой засекой. За вчерашний бой они потеряли сорок бойцов, причем сотня Гагригда всего троих. А трупов степняков Сугром насчитал за пять сотен только с этой стороны засеки, по другую сторону лежало еще сотни две с половиной. Но сегодня все было иначе. Орда сразу повалила всей массой. Грон сначала ударил двумя сотнями, как вчера, но, когда масса степняков начала выдавливать его бойцов и расползаться, пытаясь охватить его воинов с флангов, он дал сигнал отходить и коротким броском резервной сотни опрокинул первую линию устремившихся в погоню, а затем развернулся и рванул к скале, прикрываясь арбалетными залпами. Бойцы первых двух сотен уже спешились и, выставив пики, заняли позицию рядом с бондами Сугрома, которых за ночь набежало уже почти две полные сотни.

Орда налетела, не дав времени опомниться, и некоторое время Грон только рубил, колол, уворачиваясь от сгустков крови, отрубленных пальцев, ушей, лошадиных кишок, летевших в разные стороны. Наконец орда откатилась. Степняки заклубились в двухстах шагах, доставая луки. Грон хрипло крикнул:

— Арбалеты.

За спиной возникло шевеление, стук арбалетных лож, упираемых в землю, потом все затихло. Степняки попробовали выскакивать десятками и на скаку спускать луки. Но у арбалетчиков было преимущество в дальнобойности, к тому же они стояли на твердой земле, — поэтому, потеряв около сотни, степняки откатились вновь. Через некоторое время Грон заметил в первых рядах воинов в одинаковых зеленых накидках. Похоже, хан, предводительствующий этой ордой, решил бросить в бой свою лучшую сотню. Что ж, разумно. Если они не смогут сбить их хлипкий заслон до подхода основных сил, хану уже не понадобится никакая гвардия.

Наконец волна хлынула вновь. Грон стиснул зубы. Где же Дивизия? Но в следующее мгновение ему стало не доразмышлений. Он оказался в водовороте тел, клинков, копейных острий, лошадиных копыт и выбросил из головы все лишние мысли, сосредоточившись на работе мечами, зажатыми в обеих руках. Вдруг — может, через час, а может, через миг — он явно почувствовал, что ярость атаки ослабела. Степняки к чему-то прислушивались. Некоторые отпрыгивали назад, и их оскаленные лица уже не появлялись в стене атакующих, потом послышался нарастающий рев, и кочевники покатились назад. Грон опустился на землю. Где-то впереди проносились всадники. Он устало потряс головой, потом поднялся и побрел к коню. Все тело ломило от полученных ударов и тяжкой работы. С трудом вскарабкавшись в седло, он окинул взглядом поле битвы. Дивизия гнала степняков по всей долине. Несколько сотен оказались прижаты к засеке, и их рубили в капусту княжеские дружины. Грон улыбнулся распухшими губами: «Значит, пришли».

— Князь Грон! Князь Грон!

К нему мчался младший сын князя Ирума, властителя соседней с Эгроном долины. Мальчишке только сравнялось четырнадцать.

— Мы победили!

Грон посмотрел в возбужденное лицо молодого княжича и, повернувшись к столь же обессиленному бойцу, сидевшему рядом, хрипло спросил:

— Вино есть?

Княжич не верил своим глазам. В его понимании Победитель должен горделиво стоять с обнаженным мечом и сурово хмурить брови. Воин тяжело помотал головой. Грон посмотрел на свои руки, все еще судорожно сжимавшие мечи, и, швырнув клинки под ноги, буркнул:

— Вот всегда так, таскаем за собой разный ржавый хлам, а самого необходимого нет.

Серма капризно надула губки:

— Ну долго ты там будешь возиться?

Мужчина улыбнулся: «Что ж, наверно, это будет забавно». Он ловко стянул тунику и бросил комом рядом с женщиной, потом провел рукой по ее обнаженному телу и скользнул на отведенное ему место. Когда женщина начала извиваться под ним, он левой рукой стиснул ее грудь, а правую протянул к длинному стилету, спрятанному под скомканной туникой.

Баши Дилмар, хмурясь, повернулся к собеседнику. Эта сделка была слишком выгодной, чтобы быть правдой, но проклятый Грон ввел его в такие расходы, что поневоле приходилось надеяться на чудо. Он вздохнул и принял вежливо предложенный кубок с дожирским, не заметив легкого движения над кубком.

Приор сидел в портике и смотрел на звезды. Фигуры двоих появились внезапно. Приор приподнялся в кресле, но один из пришедших грубо толкнул его обратно. Приор вздохнул:

— Вы немногим поживитесь, у меня только двадцать золотых, они в шкатулке.

Тот, кто стоял перед ним, сделал знак второму и, когда тот скрылся в комнате, спросил:

— Что рассказал тебе Измененный?

Приор побледнел, потом улыбнулся:

— Значит, вы все же пришли? Он был прав.

Налетчик выхватил кинжал и воткнул ему под ребра. Приор охнул и, сжав кулак, попытался ударить нападавшего. Но едва смог дотянуться. Нападавший вытащил лезвие. Брезгливо посмотрел на труп, потер руку, оцарапанную перстнем, и… рухнул под ноги своей жертве.

Улмира вызвали к казначею поздно вечером. За четыре луны он успел привыкнуть к должности старшего писца казначейства, да и разговоры за спиной поутихли. Он пахал, как две воловьи упряжки, так что те, кто ценил работников, стали приходить к мысли, что, несмотря на молодость, он вполне справляется с работой. Однако времени на праздность почти не оставалось. Вот и сейчас он успел только забежать в свою комнату, подхватить церемониальный серебряный поднос со свитками, требующими личной визы казначея, и уже спешил по коридорам к кабинету казначея. У самых дверей он затормозил, удивленный отсутствием на посту часового-реддина. Улмир даже вернулся к лестнице, но часового нигде не было видно, однако снизу было слышно, как поднимается смена, мерно меряя шагами ступени широкой дворцовой лестницы. Он подумал, что если что-то не так, то они разберутся, и вернулся к дверям кабинета. Войдя внутрь, молодой человек, прежде чем опустить глаза и произнести церемониальную фразу, бросил взгляд на стол казначея. Старик иногда, когда они были одни, просто раздраженно мотал головой, показывая, что у него нет времени на все эти глупости. Возможно, Улмира спасло именно это. Старик казначей сидел, неестественно откинувшись на кресле. Улмир замер, но в следующее мгновение заметил слева движение и отпрыгнул, громко крича. Дюжий реддин бросился на него, выставив вперед острие меча. Улмир заметался по комнате, но реддин начал умело зажимать его в угол. Когда он нанес укол, Улмир вдруг вспомнил Грона, их последнюю попойку и вскинул перед собой серебряный поднос. В следующее мгновение клинок проткнул серебряную пластину. Улмир неуклюже крутанул его, уводя удар в сторону, и пнул пролетевшего мимо реддина. Тот врезался в стену и скрипнул зубами. Улмир выпустил поднос, оттолкнул нападавшего и, вопя во все горло, бросился к двери. Реддин быстро очухался и рванул за ним. Тут дверь отворилась, и на пороге появился караул. Старший, не поняв происходящего, шагнул навстречу реддину, но тот, махнув клинком, разрубил стражнику голову и следующим движением попытался дотянуться до Улмира. Он смог полоснуть его по ноге, но это сделала уже рука мертвеца. Караул проткнул реддина несколькими клинками. Улмир выскочил в коридор и обессиленно сполз по стене. Он не знал, что оказался единственным, кому в этот раз повезло.

Грон смотрел на говорившего. Он знал, что не пользуется особой популярностью среди лордов побережья, да и среди доброй половины князей — особенно из древних родов, властителей богатых центральных и южных долин, — но столь откровенный наезд… Такое было впервые. Грон поднялся.

— Не хочет ли благородный Эсторн сказать, что его младший сын гораздо лучше справится с честью быть князем долины Эгрон?

Палата князей негромко загудела. Грон ясно понимал, что любой из князей с радостью посадил бы на освободившийся после гибели в битве у Рогатой скалы князя Эгрона трон одного из своих многочисленных младших сыновей, но позволить такое другому… Князь Эсторн побагровел:

— Это наглая ложь.

— Тогда кого из достойных вы хотели бы порекомендовать на мое место? — вкрадчиво поинтересовался Грон. — Назовите имя, только сейчас, не медля, и я тотчас же освобожу трон князя долины Эгрон.

Князь Эсторн пошел пятнами. Он совсем не хотел сажать на столь вожделенный трон кого-то другого.

— В таком случае, — грозно закончил Грон, — я требую извинений, а если таковых не последует, то настаиваю на праве поединка.

Князь Эсторн позеленел. Об исскустве Грона владеть мечом ходили легенды. Лишиться жизни, выполняя дурацкий план какого-то гнусного выскочки, претендующего на трон Старейшего… Он шумно выпустил воздух и пробормотал:

— Возможно, я заблуждался.

— Громче, не слышу, — прикрикнул Грон, добавив металл в голосе.

Князь шумно откашлялся.

— Я… признаю… что возможно… был введен в заблуждение…

— Это не извинение!

— …и прошу у князя Грона, властителя долины Эгрон, снисхождения к моим словам.

Грон кивнул и опустился на место. Князь Баргот, властитель долины Сиргот, раздосадованно хлопнул ладонью по подлокотнику. Грон улыбнулся про себя. Он так и предполагал, что вся эта затея была идеей Баргота. Только исполнитель подкачал. Князь Эсторн умел грозно произносить монологи, но стоило его сбить с мысли, как он терялся и шел на попятный, а если еще его припугнуть…

— Кто еще хочет говорить, благородные? — послышался голос князя Эгиора.

Палата негромко шумела, но никто не выбрасывал рукавицу на пол перед креслом Старейшего.

— Да будут боги благосклонны к долинам, совет окончен, — произнес князь Эгиор ритуальную фразу, и князья загомонили, поднимаясь с мест и отодвигая кресла.

Грон прошел к выходу и бросил взгляд в сторону Баргота. Перед ним стоял Эсторн, съежившись, как побитая собака. Кто-то тронул Грона за локоть, Грон обернулся. Это оказался сам Эгиор.

— С первой речью тебя, князь Грон.

— Скорее с первой отповедью, — криво усмехнулся Грон, а Эгиор рассмеялся.

— Сегодня ты увеличил число своих сторонников. Князья в большинстве своем, конечно, не блещут умом, но сильных уважают. А ты сегодня доказал, что можешь постоять за себя не только на поле битвы.

— Значит, теперь, — насмешливо вопросил Грон, — меня признают уже не семь князей, а больше? Восемь?

Эгиор снова хохотнул, потом посерьезнел.

— Да нет, по-прежнему только семь, но остальные пока приглядываются. Возможно, скоро кто-то и сдастся.

Они вышли на улицу и пошли вниз по ней к раскинутым на лугу под стенами города шатрам.

— Когда обратно? — спросил Эгиор.

— Завтра.

Лето только начиналось. Прошлой осенью, в битве у Рогатой скалы, погиб князь Эгрон. Он был бездетен, а вместе с ним пало и двое его племянников. Его брат погиб семь лет назад во время набега степняков. Поэтому, когда главы тейпов долины пришли к Грону и просили его принять престол, соперников у Грона не нашлось, и мать погибших племянников отдала ему княжеские реликвии и благословила на княжение. Всю зиму он был в тяжелых трудах. Дивизия потеряла на поле битвы три сотни воинов. Из двух сотен новобранцев, сражавшихся вместе с Гроном, осталось в живых всего четыре десятка. Сотня Гагригда потеряла тридцать два бойца. Но ко времени, когда закрылись перевалы, более двух тысяч человек готовились пройти «давильный чан». Так что по весне Дивизия насчитывала больше бойцов, чем год назад. Через луну после того, как открылись перевалы, к Грону примчался гонец с приглашением на Совет князей. Грон понял, что его трон зашатался. Горные князья были плодовиты, а поскольку домен представлял собой неделимый майорат и целиком передавался старшему сыну, то столь лакомый кусочек, как свободный престол, манил очень многих отцов, озабоченных судьбой младших детей. Так оно и произошло. Грон прибыл на Совет задолго до назначенного срока. Эгиор встретил его с улыбкой:

— Ты приехал заранее нагреть кресло князя Эгрона, чтобы не мерзнуть на Совете?

Грон не принял шутки и вздохнул:

— Боюсь, что предстоит погреть кости шустрым бегом и работой языком задолго до того, как ты откроешь Совет.

Эгиор понимающе кивнул:

— Знаешь, почему-то я был уверен, что ты поймешь это.

К началу Совета у него было семь голосов, которых вполне хватало для того, чтобы он остался на месте князя Эгрона до той поры, пока кто-то из других претендентов не сможет набрать больше.

Грон подошел к своей палатке и невольно остановился. У коновязи стоял конь Дорна. У палаток охраны тоже прибавилось лошадей. Часть даже не уместилась и паслась в отдалении. Грон откинул полог и вошел внутрь. У маленького столика на кошме сидели трое. Первых двоих Грон узнал сразу, это были Дорн и Гагригд, третьим оказался Улмир.

— …И тогда я взял его с собой… — Дорн замолчал и опустил глаза.

Грон чувствовал, как его охватывает бешенство. Он стиснул кулак и ударил им по земле, оставив в утоптанной почве изрядную выемку. Приор — мертв! Баши Дилмар — мертв! Нет сомнения, что и Комар, и Врен-табунщик, и Эрея, и десятки других были бы мертвы, если бы он не забрал их с собой. Это проклятое тайное братство дотянулось до тех, кто ему дорог. А он-то за повседневными делами стал забывать об этих тварях.

Грон вышел и стал смотреть, как бойцы свертывают палатки. Потом услышал топот со стороны городка. У края луга показался Эгиор, во весь опор скачущий к нему.

— Грон, что случилось? — запыхавшись, спросил князь.

Лицо Грона исказилось от ярости. Князь отшатнулся. Грон с трудом овладел собой:

— Прости, Эгиор, я должен ехать.

Эгиор несколько мгновений рассматривал его, потом сумрачно проговорил:

— Надеюсь, ты не наделаешь глупостей.

Грон зло рассмеялся:

— Смотря с какой точки зрения. — Но тут же осознал, что несправедлив к Старейшему — тот все-таки был на его стороне. Он быстро обнял князя: — Не бойся, Эгиор, просто я решил вплотную заняться обучительством, я, знаешь ли, последнее время совсем запустил это дело.

Дорога до плато, которое все теперь звали Логово Горных Барсов, заняла пол-луны. Они въехали в ворота на исходе дня. Грон, который за все время дороги позволял приближаться к себе только Улмиру и Дорну, заставляя их в который раз рассказывать о том, что им было известно, слетел с коня, бросил поводья подбежавшему бойцу и, рявкнув:

— Обучителей ко мне, всех, и скажите: пусть возьмут письменные принадлежности! — бегом взбежал по естественному пандусу в свою комнату.

Когда обучители, робко постучав, вошли в его комнату, Грон стоял у окна и смотрел на закат, вспоминая последний вечер с приором. Наконец, когда молчание затянулось, один из обучителей негромко кашлянул. Грон очнулся и повернулся к ним. Окинув их взглядом, он тихо произнес:

— Ксанив убит.

Обучители оцепенели. Грон несколько мгновений помолчал, потом добавил:

— И только мы с вами можем отомстить его врагам.

— Но как? — спросил один из обучителей.

Грон задумался. В голове был полный сумбур, он вздохнул — с чего-то надо было начинать.

— Записывайте. — Он сделал паузу, ожидая, пока они приготовят перья и бумагу, потом произнес четким и ясным голосом: — Сила взаимного притяжения двух масс равна числу, полученному умножением этих масс друг на друга и на величину гравитационной постоянной, разделенному на квадрат расстояния между ними.

Когда обучители подняли от бумаги удивленные глаза, Грон усмехнулся и произнес:

— А теперь задавайте вопросы.

Три луны пронеслись в напряженном труде. Число охотников не иссякало, но Грон ужесточил отбор и к исходу лета имел в строю почти пять тысяч клинков. Ни один князь не имел такой дружины. Это было слишком накладно для любой долины, но Дивизия во многом обеспечивала себя сама. Ни один княжеский дружинник не запятнал бы себя тем, что косил траву или охотился, заготавливая припасы на зиму, а бойцы в летних лагерях отдавали этому почти половину времени. Кроме того, Грон выдвинул патрули в степь и объявил свободное поселение на новых землях. За лето на новом месте обжились несколько тысяч семей. Через долину сплошным потоком шли телеги со скарбом. Грон отобрал десять сыновей свободных бондов, которые также признали его власть, обучил их основам агрономии и послал к поселенцам — можно было надеяться, что в следующее лето проблема с зерном будет полностью снята. Степь же все лето была тиха.

К исходу лета он открыл в долине четыре начальные школы, а в крепости Горных Барсов собрал сотню способных ребятишек, решив посвятить им и часть своего времени. Угром за лето оборудовал солидные мастерские в задней части долины и закупил много сырого железа, а Грон разработал и построил огромное водяное колесо, приводимое в действие водопадом, берущим свое начало на ледниках. Но это была временная мера. Следующим летом он собирался заняться паровой машиной.

В День зимнего солнцеворота его вновь попытались убить. Это произошло поздно вечером. Грон сидел в кабинете при свете масляной лампы и старался выдавить из памяти конструкцию перегонного куба. Что-то припоминалось, но с трудом. Его насторожило тихое дуновение. По иронии судьбы он привык, что к нему заходят в любое время суток, стуча или не стуча в дверь, и если б убийца вошел, открыв дверь пинком, то Грон, занятый своими мыслями, вряд ли вообще бы поднял голову, но тут кто-то попытался открыть дверь бесшумно. Грон чуть изменил положение тела и потянулся к сюрикену. Громко хлопнула тетива арбалета, но Грон уже скатился с кресла и метнул сюрикен. Раздался стон, потом неуверенный топот и падение. Внизу послышался шум. Грон вскочил на ноги и вылетел в коридор. Убийца валялся на полу. Сюрикен вошел в глаз. Грон несколько мгновений смотрел на труп, потом выругался и, спустившись вниз, приказал вызвать Яга. Когда тот пришел, Грон откинул плащ, которым прикрыл мертвое тело, и произнес:

— Мне нужно знать о нем все, Яг. Когда, откуда, с кем и кто, где его еще видел. И позаботься о том, чтобы таких, как он, останавливали немного дальше от дверей моего кабинета.

Яг мрачно кивнул.

Зима прошла в заботах, а как только открылись перевалы, Грона вновь вызвали на Совет. В этом году срок был назначен гораздо раньше, и Грон вынужден был поторопиться, чтобы прибыть заранее. Эгиор встретил его сумрачно.

— Баргот затевает поход.

— Куда?

— В степь.

— А зачем? — полюбопытствовал Грон.

— Они собираются вплотную заняться тобой этим летом, но, пока ты герой битвы у Рогатой скалы, тебя невозможно свалить, — он помолчал. — Что-то происходит в долинах, Грон, что-то странное. Странные люди ходят по княжеским палатам, странные вещи толкуют про тебя, странные мысли носятся в княжеских головах.

Грон осторожно спросил:

— А что толкуют про меня?

Эгиор усмехнулся:

— Будто ты посланник тьмы и хочешь лишить воли князей. Будто пьешь кровь младенцев и потому имеешь такую силу. Будто собрал у себя сотню крестьянских детей, дабы обучать их темному знанию.

Грон стиснул зубы. Что ж, этого следовало ожидать.

Совет начался достаточно мирно. Никто в этот раз не пытался оспаривать право Грона на кресло властителя долины Эгрон, и даже Баргот благосклонно склонил голову, когда Грон вежливо раскланялся с ним при встрече. После полудня, когда князья заполнили палату, князь Баргот бросил рукавицу, требуя слова. Палата оживилась. Баргот вышел на середину и окинул палату горделивым взглядом.

— Братья-властители! Сотни лет живут долины под страхом набегов. — Он сделал паузу, обводя взглядом притихшую палату. — Деды дедов отстояли наши долины от Большой орды, но долго еще после этого мать оплакивала сына, а жена мужа, а многие наделы заросли колючкой, потому что некому было бросить в землю животворное зерно. — Он вновь сделал паузу. — Но прошло время, и мы окрепли. И я хочу спросить вас, братья, не пора ли отомстить?! Не пора ли навечно избавить народ долин от аркана степняка?!

Князь говорил умело, как опытный оратор, то напоминая о доле предков, то взывая позаботиться о судьбе детей, и, когда он кончил, князья шумно заговорили, выражая одобрение. Потом послышались выкрики:

— Долина Скар пошлет дружину.

— Долина Ирум…

— Долина Ортест…

Князь Баргот стоял перед креслом Старейшего, и в глазах его светилось торжество. Когда крики умолкли, он повернулся к Старейшему и произнес:

— Кому, как не Старейшему, возглавить поход народа долин против извечного врага.

Эгиор тяжело поднялся, бросил взгляд на молчавшего все это время Грона и глухо произнес:

— Да будет так.

Тут в тишине палаты громко разнесся голос князя Эсторна:

— А почему мы не слышали голос уважаемого князя Грона? Разве Великая Погибель Кочевников не собирается поучить княжеских дружинников, как надо бить степняков?

Все лица повернулись в его сторону. Грон поднялся, быстро проиграл в голове пару сценариев, как уйти от прямого ответа на вопрос и заодно зацепить Эсторна, но потом отказался от них и просто ответил:

— Нет.

В палате опять воцарилась мертвая тишина. Потом Баргот злобно спросил:

— Я не ослышался, князь Грон сказал «нет»?

Грон кивнул и спокойно и громко произнес:

— Нет и нет. Ты не ослышался, и Дивизия не пойдет в поход.

Палата взорвалась возмущенными криками. Грон несколько минут слушал дикие выкрики, требования и предложения и внезапно громко хлопнул в ладоши. От неожиданности все замолчали, а Грон тихо произнес:

— Да, вы можете лишить меня места в Совете и объявить любого другого князем долины Эгрон, но не стоит начинать поход с моей долины. Я сниму бойцов со степи и выставлю на границе пять тысяч клинков, и, клянусь, немного дружин уйдет с того поля боя. — И вышел из палаты.

Вечером он сидел в личных покоях Эгиора и пил вино.

— И все же почему? — Эгиор с болью смотрел на Грона. — Я не верю, что тебе наплевать на народ долин. Сегодня, после твоего ухода, князья чуть не лишили тебя места в Совете, мне едва удалось заставить их отложить это до конца похода. — И вновь в его голосе послышались нотки горечи. — Почему же нет?

Грон медленно заговорил:

— Понимаешь, Эгиор, если забыть о том, что я не верю в успех, то, по большому счету, я уверен, что вы сделаете только хуже. Понимаешь, вот пять поколений назад в долины пришла Большая орда, и что? Выросли дети, внуки, правнуки, мертвые рассыпались в прах, а ненависть осталась. И кто может обещать, что через пять поколений степь не вернется, чтобы отомстить?

— Если будет кто-то, кто сможет отомстить, — глухо произнес Эгиор.

Грон усмехнулся:

— Будет, степь никогда не была и не будет пустой. Даже если представить себе, что ты прав и вы вырезали всех: женщин, младенцев… Придет другой народ. И все начнется по новой.

— И что же, по-твоему, делать?

— Развернуть их клинки на север, — сказал Грон. — Я не против доказать им, что ходить сюда за добычей — себе дороже. Можно и совершить поход, но в отместку, в наказание. Против рода, хана. А идти резать всех подряд… — Он изобразил на лице крайнее неприятие этой мысли и отхлебнул вина.

— Может, ты и прав, — задумчиво произнес Эгиор, потом спросил: — Когда уезжаешь?

Грон поставил кубок на стол и поднялся.

— Сейчас. Не хочу никого вводить в искушение.

К заходу солнца его уже не было в долине.

Поход начался после окончания посева. Эгиор увел восемь тысяч дружинников и ополченцев. Многие дружины возглавили сами князья и их наследники, но Баргот отправил с дружиной одного из младших сыновей. Да и дружина была всего из полутора сотен ополченцев. Через луну Грон выслал патрули далеко в степь. А еще через пол-луны стянул полки на бивак у Рогатой скалы.

Гагригд вернулся из патруля к исходу третьей четверти. Едва он вошел в палатку, Грон сразу все понял и вскочил на ноги.

— Говори.

— Их зажали в распадке у притока Оогона. Кочевники подожгли степь с наветренной стороны, и на них несет пепел. От восьми тысяч, по моим прикидкам, осталось не больше трех, а на хвосте у них висит не менее десяти.

— Эгиор?

— Не видел, но, судя по всему, у них один командир, а то бы им не прорваться даже туда.

Грон вышел из палатки.

Они едва успели. Бой уже угасал. На месте лагеря, в распадке, клубилась степная орда. Грон за пять миль разделил Дивизию, укрыв полторы тысячи клинков за строем двух развернутых полков. Заметив подходившую на рысях Дивизию, степняки, опьяненные победой, рванули навстречу. Грон подпустил их на сорок шагов и после арбалетного залпа ударил в пики. По земле покатились всадники, приколотые пиками к лошадям, а когда резервный полк ударил во фланг, все было решено. Степняки в панике начали разбегаться. Грон ворвался в захваченный лагерь на плечах удирающих степняков, но застал там всего семь сотен пленников с умирающим Эгиором на руках. Увидев Грона, Эгиор слабо улыбнулся. Но тут же закашлялся, и на губах его выступила пена.

— Позовите князей и сыновей властителей, — тихо произнес он.

Грон махнул рукой приготовленным конным носилкам. Но Эгион отрицательно повел головой:

— Нет, не трогать меня, пока я не разрешу.

Князей и старших сыновей полегло слишком много, поэтому у ложа собралось всего трое князей, а чуть поодаль стояли семеро сыновей. Эгиор подозвал писца, прикрыл глаза и начал говорить.

— Я, Эгиор, властитель долины Эгиор и Старейший князь Атлантора, находясь в здравом уме и твердой памяти, настоящим свидетельствую, что вручаю судьбу долины… — Он сглотнул сгусток крови, застрявший в горле, и продолжил: — И всего Атлантора властителю долины Эгрон, князю Грону. И сим требую от Палаты князей уважения моей последней воли.

Писец торопливо дописал: «Подписано собственноручно» — и передал текст князьям. Те, громогласно заявляя: «Подписано и засвидетельствовано», — подписались и передали завещание на хранение старому горцу, который был княжеским Толкователем завета. Эгиор внимательно проследил за всей церемонией, повернулся к Грону, улыбнулся и умер.

Грон сидел на коне на вершине небольшого холма и смотрел, как тяжелый таран мерно бьет в каменную стену. Это было шестое родовое гнездо, которое он разорял.

После возвращения из похода срочно собрался Совет. Когда князья заполнили палату и, поглядывая на пустой трон Старейшего, вполголоса переговаривались на своих местах, Грон встал и решительно зашагал к пустовавшему трону. Встав на нижнюю ступеньку, он повернулся к притихшему и слегка изумленному залу и произнес:

— Да будут боги благосклонны к долинам, открываю Совет.

Князь Эсторн вскочил на ноги и завопил:

— Кто дал право этому выскочке…

Но наткнулся на ледяной взгляд Грона и умолк. Грон обвел взглядом тут же притихшие ряды и начал говорить:

— Вспомните, князья, вспомните, еще пять лун назад вы кричали мне в лицо обвинения в том, что я трус, выскочка и предатель. Оглянитесь — пять новых князей сидят сегодня вместе с нами. Потому что властители Огра, Минор, Эфиргры, Зровса и Комроя мертвы. — Он выбросил руку в сторону пустого трона. — Так же как и Старейший. — Он помолчал. — А где же тот, кто призывал вас в этот поход? — И он бросил яростный взгляд на князя Баргота. А потом произнес голосом, полным сарказма: — Жив и даже упитан!

Князь Баргот вскочил и заорал, задыхаясь от ненависти:

— Если бы твоя Дивизия пошла вместе с нами…

Но Грон не дал ему закончить:

— То было бы на пять тысяч трупов больше, князь Баргот, и потом — с кем это с вами? Разве вы были там?

Князь рухнул в кресло, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, а Грон безжалостно добил его:

— И разве вы не догадывались о том, что должно произойти? Если так, то почему долина Баргот отправила со Старейшим всего полторы сотни ополченцев, из которых половина вообще была нанята за золото? И почему их возглавил ваш побочный сын, а все наследники остались дома?

Палата возбужденно зашумела. А Грон, не останавливаясь, повернулся к Эсторну:

— А вы, благородный Эсторн! Чем вызвано было то, что ваш отряд покинул войско Старейшего, едва только скрылись низкие отроги Драконьего хребта? Разве там кончается степь?

Грон подождал ответа, но так и не дождался.

— Вас предали, народ долин, — вновь заговорил он. — Предали те, кто издавна правил этим народом. И клянусь, я найду тех, кто подставил Эгиора. Атлантор изменился, старейшины, — продолжал он, — вы привыкли быть полными властителями в своих долинах, а между тем чужие люди вершат там черные дела. — Он наставил палец на одного из князей. — Вспомни, князь Сонгар, что стало с твоим старшим сыном, когда ты не послушал нового Толкователя завета? А у тебя, князь Эмиор, умерла жена, потому что Толкователь завета оказался никудышным лекарем. И в то же время он постоянно стоит у тебя над ухом. Что принесли тебе его советы? Ссору с домом Страгана и другими соседями, с которыми ваш род сотни лет жил в мире? — Грон обвел лица лордов горящим взглядом, они с Ягом немало поработали в этот год, собирая сведения. Ниточка от мертвого убийцы потянулась далеко… — Как же вы могли допустить, властители долин, что в ваших домах обосновались те, кто внуздал вас, как крестьянин мула?!

В Палате некоторое время стояла тишина. Грон был уверен, что князь Баргот был одним из немногих, кто догадывался, а возможно, даже хорошо знал о том, что новые Толкователи завета, появившиеся во многих княжеских домах, не совсем обычны, однако было видно, что и он поражен тем, насколько нагло они хозяйничали в долинах. Князь Сонгар пробормотал:

— А ведь, клянусь духами предков, он прав.

Грон с горечью произнес:

— Вы ослепли, властители. — И он повернулся и пошел к своему креслу.

Только он опустился на сиденье, с места вскочил князь Эмиор и бросился к выходу. Уже в дверях он обернулся и зловеще прошептал:

— Поджарю, на ме-е-едленном огне.

Это было последней каплей. Князья ринулись к выходу. Грон поднялся и крикнул:

— Стойте! — Все замерли, будто уже привыкнув повиноваться его голосу. — Я знаю, вы хотите отомстить предателям, появившимся в ваших домах, но кресло Старейшего все еще пустует…

Он обвел взглядом лица, на которых была написана досада: князья горели желанием ринуться в свои долины. Издавна происходящее в долинах волновало их гораздо больше того, что творилось в Палате Совета.

— Мы должны собраться не позднее чем через луну, — сказал Грон.

Князья замешкались — определять дату Совета мог только Старейший или вся Палата голосованием, — но кто-то, самый нетерпеливый, уже двинулся по коридору, и за ним потянулись остальные. Грон покидал Палату в одиночестве, он улыбался. Такой срок не давал князьям времени раскрутить своих пленников до конца. А главное, сегодня все они дали ему право быть главою Совета князей. Многие еще не осознали это, но он вскоре просветит их. Среди князей, как и среди остальных людей, большая часть привыкла плыть по течению, и для таких большим облегчением будет согласиться с уже принятым решением.

Через луну Совет собрался вновь. Когда Грон занял место рядом с троном Старейшего, никто уже не кричал ему, что он выскочка, и Грон расценил это как обнадеживающий знак.

— Я сожалею, лорды, что наш прошлый Совет не был окончен, а потому будем считать нынешний его продолжением.

Грон увидел, как изменилось лицо князя Баргота. За прошедшее время он хорошо разобрался в процессуальных тонкостях порядка избрания нового Старейшего. Совет не мог быть закончен до того, как изберет Старейшего, и если бы он сейчас открыл собрание как новый Совет, то Баргот в случае своего проигрыша мог бы обвинить его в нарушении завета. А в том, что Баргот метит сам на трон Старейшего, не сомневался даже тот, кто еще не понял, что там уже почти обосновался Грон.

Не успел Грон договорить, как на пол перед ним шлепнулась рукавица Баргота. Грон с полупоклоном повернулся к князю:

— Слово князю Барготу, благороднейшие.

Баргот поднялся, сделал шаг вперед и уткнул в Грона торжествующий взгляд:

— Я обвиняю!

Палата ахнула, а Баргот, выдержав паузу, чтобы князья успели прийти в себя, продолжил торжественным тоном:

— Я обвиняю князя Грона, властителя долины Эгрон, в предательстве народа долин и сговоре с темными силами.

Несколько мгновений стояла тишина. Потом Грон поднялся и негромко произнес:

— Я отвергаю.

Палата ахнула еще раз. Обычный ответ был: «Я не виновен». Формулу, которую произнес Грон, можно было использовать только в исключительных случаях, или же это мог сделать Старейший. Грон дал Палате привыкнуть к этой мысли, потом заговорил:

— Я отвергаю, так как ты неправильно проименовал мои титулы. — И он кивнул князю Сагиону, одному из тех, кто стоял возле умирающего Эгиора, а потом целую луну гостил в крепости Горных Барсов.

Сагион поднялся и развернул свиток. В мертвой тишине палаты громко зазвучали слова:

— «Я, Эгиор, властитель долины Эгиор и Старейший князь Атлантора, находясь в здравом уме и твердой памяти, настоящим свидетельствую, что вручаю судьбу долины и всего Атлантора властителю долины Эгрон, князю Грону. И сим требую от Палаты князей уважения моей последней воли».

Когда он закончил, князья сидели, ошалело хлопая глазами. Грон повернулся к Барготу:

— Как видишь, нашлись люди, которые считают иначе.

— Ты заставил его! — Голос князя сорвался на визг.

— И где же?

— Там, в тасожских степях!

— Да, — произнес Грон. Все замерли, не поверив своим ушам, а Грон продолжал: — Я был там, в тасожских степях. Был, несмотря на то что отказался вести своих людей в этот безумный поход, был, несмотря на то что пытался остановить вас здесь, в этой Палате, был и пришел на помощь умирающему Эгиору и всем, кто еще остался в живых. А где в это время был ты?

Баргот молчал, тяжело дыша. Его лицо налилось кровью, а глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит. Грон смотрел на него в упор. Наконец Баргот отвел глаза. Грон заговорил опять:

— А что касается обвинения в том, что я его заставил… Скажите, князья, разве мог кто-нибудь заставить Эгиора, так же как и любого из вас, сделать что-то против его воли?

Это была лесть. Но лесть и была нужна в этот момент. К тому же, когда князья, все, как один, выкрикнули: «нет», — подавляющее большинство было искренне убеждено, что они говорят истинную правду. Поэтому последовавшее вслед за этим торжественное свидетельство трех князей выглядело пустой формальностью. Но Баргот еще не понял, что он проиграл.

— Но я знаю, что он предатель!

Большинство взглядов, устремленных на него на этот раз, были осуждающими, а то и гневными. Грон усмехнулся:

— И откуда, князь?

— Мой Толкователь завета…

Но Грон не дал ему закончить. Он издевательски расхохотался:

— Неужели нашелся такой глупец, что еще верит их словам, а, князь Баргот?

Ответ Баргота заглушили возмущенные крики. Князя бросало то в жар, то в холод. Грон подождал, пока крики поутихли, и вкрадчиво спросил:

— Так ты не убил его, Баргот? Ты по-прежнему продолжаешь слушать его лживые речи? — Он посмотрел на заполненные ряды. — Так кто же из нас предатель?

Последовал новый взрыв возмущения. Баргот растерялся:

— Я схватил его, я пытал его…

Грон усмехнулся про себя. Что ж, он предполагал, что Баргот окажется умнее многих и что он сможет извлечь из своего пленника гораздо больше, чем все остальные.

— Но он еще жив?

Баргот с усилием кивнул.

— Так приведи его сюда, пусть властители долин сами услышат его лживые слова.

Баргот не верил своим ушам. Грон решился поставить перед Палатой свидетеля против себя. Князья напряженно смотрели на двух противников, до многих стало доходить, что именно сейчас решится, кто будет Старейшим князем Атлантора. Хотя только один Грон знал, что все уже решено.

Когда приволокли изуродованного Толкователя завета, Грон сразу понял, что он держится только на одной ненависти, и было ясно, против кого она направлена. Баргот приосанился и протянул руку, собираясь говорить. Но Грон не дал ему раскрыть рта.

— Так это ты обвиняешь меня, лживая мразь?

— Да!

Баргот, как ужаленный, отдернул руку и побагровел. Этот ответ ставил его в положение марионетки. Грон обвел взглядом князей, отмечая, уяснили ли они это признание. А внутри он сотрясался от хохота. Ненависть завлекла этого человека в его ловушку, и он собирался ее покрепче захлопнуть.

— И в чем же ты меня обвиняешь?

— Ты…

Но Грон не дал ему заговорить. Он выхватил меч и сделал выпад в сторону валяющегося на полу изуродованного тела.

— Тебе не нравится оружие, которое я делаю?

— Да, — взвыл тот, сверля Грона горящими глазами. — Это грязь, грязь!

Но Грон не давал ему развернуться.

— А может, тебе не нравятся мои воины, которые повернули свои клинки против извечного врага народа долин?

— Да…

Грон чуть вытянул руку и коснулся кончиком клинка горла лежащего, тот поперхнулся.

— Молчи, лживая тварь! — Он повернулся к князьям: — Каков же будет ваш приговор, властители долин?

Князья вскочили со своих мест, и их голоса слились в одном слове, срывающемся с искаженных яростью губ, и слово это было:

— Смерть!

Когда служители уволокли извивающееся тело, в переднем ряду поднялся князь Сагион. Он окинул суровым взглядом князей и торжественно произнес:

— Князь Грон — Старейший князь Атлантора. — И бросил рукавицу в знак того, что отдает ему свой голос.

На мгновение в Палате повисла тишина. Потом на пол полетела еще одна рукавица, еще, еще, наконец они обрушились потоком. Князь Баргот медленно поднял свое искаженное яростью лицо и взглянул на Грона.

— Никогда! — Он задохнулся от злости, потом продолжил, — никогда род Барготов не будет подчиняться такому Старейшему. — Он окинул взглядом палату и выкрикнул: — Позор народу долин! — И, гордо вскинув голову, пошел к выходу.

Когда он уже подходил к дверям, еще несколько князей поднялись и торопливо начали пробираться за ним, причем часть из них суетливо хватала уже брошенные перчатки. Для избрания Грона это уже ничего не значило. Если перчатка коснулась пола, решение считалось принятым, да и на полу их оставалось намного больше. Когда выходящие столпились в узких дверях, Грон тихо произнес:

— Стойте. — Но сказано это было таким тоном, что они невольно замерли. — Я увижу вас, — Грон сделал паузу, — либо после полудня в этой Палате, либо позже… на развалинах ваших домов.

И вот сейчас он выполнял это обещание. К Грону подскакал Ливани:

— Стена вот-вот рухнет.

Грон усмехнулся:

— Тебе что, на этот раз потребуется мой приказ?

Ливани захохотал. Таран был всего лишь хитростью. Маневром, заставившим немногочисленных защитников собраться в одном месте. Штурм должен был произойти в другом месте. По сигналу Ливани вперед выехало около сотни арбалетчиков. А несколько десятков бойцов спешились перед воротами. Наблюдатели на стенах зашевелились, зорко наблюдая за действиями бойцов. Принесли длинные прочные шесты. По сути, это были необрезанные заготовки для пик. Около десятка воинов ухватились за передние концы шестов, а за задние взялись по трое. Ливани окинул сцену придирчивым взглядом и поднес к губам сигнальный рог. Гулко хлопнули арбалетные тетивы. Бойцы заорали и бросились вперед. Подскочив к стене над воротами, передние, опираясь на шесты, побежали вверх по стене. Через мгновение они уже были наверху. Тройки быстро отбежали назад, готовясь забросить на стену следующих. Арбалетные тетивы не смолкали, выбивая дружинников князя, бегущих по гребню стены к месту схватки. Еще несколько мгновений — и наверху уже второй десяток. Больше не потребовалось. Ворота медленно растворились, и внутрь ворвались конные сотни. Мятеж закончился.

Князь Баргот стоял перед Гроном и с ненавистью смотрел ему в лицо.

— Ну, чего же ты ждешь, убийца?

Рядом с ним на коленях стояли связанными его жена, дочери и пятеро сыновей. А также его оставшиеся в живых дружинники.

— Ты хочешь насладиться моим позором, убийца?

Грон молчал. Что ж, князь был прав. Он убийца. После этого мятежа Грон стал полновластным властителем четырнадцати долин. Четырнадцать княжеских родов были уничтожены под корень. Не осталось ни младенца, ни женщины. Грон не хотел, чтобы уцелели те, кого его враги могли бы потом подвигнуть на месть.

— Нет, князь, ты не умрешь, — молвил Грон. Он посмотрел в горящие ненавистью глаза, в которых, однако, мелькнуло удивление. — Ты останешься здесь, в долине, останешься князем. Но со мной уйдут твои дети.

— Нет! — с мукой воскликнул князь.

— Брось, — сказал Грон, — я не пожираю мясо младенцев, к тому же они уже не младенцы. Они проживут у меня год, пока ты придешь в себя, а потом вернутся к тебе.

— Я не верю, — глухо произнес князь.

— Разве ты не знаешь, что я никогда не нарушаю своего слова.

Баргот опустил голову:

— Почему?

— Ты спрашиваешь, почему я уничтожил других, но оставил в живых тебя?

Баргот молчал.

— По двум причинам. Во-первых, ты уже не опасен. Кто пойдет за тобой, зная, что все, кто был с тобой, мертвы, а ты выжил?

Баргот застонал. Грон стиснул зубы. Что ж, Баргот заслужил эту муку.

— Но не это главное. — Он пристально смотрел в искаженное лицо Баргота. — Просто, в отличие от всех остальных, я уверен, что ты тоже всего лишь орудие в руках тех, кто прислал этих фальшивых толкователей завета. А в отношении всех остальных у меня не было такой уверенности.

Когда загремел тяжелый засов, брат Эвер встрепенулся на куче тряпья. Он потерял счет времени и уже не мог сказать, когда последний раз отворялась решетка в его камере. Свеча в коридоре, напротив маленького окошка его камеры, горела круглые сутки, а миску с бурдой ему просто время от времени просовывали в небольшое отверстие внизу двери, у самого пола.

— Кто ты? — настороженно спросил он, щурясь от света факелов, который казался ему нестерпимо ярким.

— Брат Эвер, — торжественно произнес гость, — тебя вызывает для допроса Совет Хранителей.

— Наконец-то, — прошептал узник, а вслух произнес: — Какой сейчас год, брат?

Но гость уже вышел из камеры, а внутрь вошли двое дюжих служителей с тазом и кувшином воды. Ловко содрав с брата Эвера лохмотья, они намылили его с ног до головы, и один из них начал брить ему подбородок, щеки и верхнюю губу. Через час свежевымытый брат Эвер робко стоял у огромных двустворчатых дверей. Наконец двери раскрылись, и брат Эвер шагнул вперед.

Внутри небольшого покоя на вырубленных из камня тронах сидело шесть фигур в причудливых масках. Трон Хранителя Творца пустовал. Брат Эвер торопливо вышел на середину, в Круг Правды, и упал на колени. Некоторое время стояла тишина, потом поднялся Хранитель Закона.

— Знаешь ли ты, брат Эвер, что обвиняешься в небрежении долгом?

— Да, господин.

— Согласен ли ты с этим обвинением?

— Нет, господин.

— Как?! Ты, упустивший Измененного, позволивший ему распространять в мире грязное знание и впервые за три Эпохи поставивший мир на грань падения, отрицаешь свою вину?

— О нет, господин! — вскричал брат Эвер. — Я не отрицаю свою вину. Я виноват. Виноват в скудоумии, лености, страхе, и нет мне прощения, но небрежение долгом… Нет, господин, в этом я не виноват. Я тщился исполнить свой долг изо всех своих малых сил!

— Но разве все, что ты перечислил, и не есть небрежение долгом?

Тут поднялся Хранитель Порядка.

— Нет, мудрейший. Разве виновата рыба, что не летает, а птица, что не ползает. Брат Эвер делал все в меру своих способностей и не преуспел, за что он конечно же заслуживает наказания, но сие не есть небрежение долгом.

Третьим поднялся Хранитель Власти.

— Иди, брат Эвер, и ожидай.

Когда брат Эвер вышел, Хранитель Власти содрал маску с лица и выругался:

— И это все, что у нас осталось?

Хранитель Порядка пожал плечами:

— В общем, нет, но это лучший. В конце концов он работает с ним с самого начала и единственный, кто выжил, войдя с ним в контакт. К тому же он не особо ценен, а мы уже потеряли многих поистине ценных людей. И еще… его анализ оказался наиболее достоверным.

— А как в Атланторе?

Хранитель Закона вздохнул:

— Боюсь, туда пока лучше не соваться. Мы потеряли всех. И их было слишком много. Я не знаю, когда теперь мы сможем хотя бы частично восстановить сеть.

— А князь Баргот?

Хранитель Закона пренебрежительно фыркнул:

— Этот тупица не смог разыграть ни одного козыря.

Хранитель Порядка осуждающе покачал головой:

— Не будь столь суров к нему. В конце концов наши козыри он бьет с не меньшим успехом, а Баргот был всего лишь марионеткой, не ведающей, что его дергают за ниточки.

Хранитель Власти удивленно-настороженно посмотрел на собеседников:

— По-моему, вы сказали, что в Атланторе у нас ничего нет, откуда же ваши сведения о Барготе?

Хранитель Закона опять тяжело вздохнул:

— Теперь уже нет.

Хранитель Власти задумался, потом сердито сказал:

— Ладно, деваться некуда. — Он натянул маску. — Зови.

Брат Эвер вновь стоял на коленях в Круге Правды и слушал приговор. После долгого перечисления того, что он сделал, и краткого, но более весомого того, что ему не удалось совершить, Хранитель Закона выдержал паузу и торжественно закончил:

— Признается виновным в недостаточном прилежании и приговаривается к сорокодневной епитимье.

У брата Эвера чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Столь мягкое наказание означало, что его признали невиновным.

Вечером в его келью зашел Хранитель Порядка. Когда брат Эвер рухнул на колени, Хранитель нежно коснулся посохом согбенной спины и ласково произнес:

— Встаньте, брат Эвер.

Карлик поднялся и, повинуясь жесту, уселся на откинутой койке, а Хранитель Порядка заговорил:

— Вы были правы, следует огнем и мечом выжечь всю скверну с этой земли, и поскольку сделать это предстоит вам, то я хотел бы узнать, кого вы предпочитаете двинуть на Элитию: венетов или Горгос?

Брат Эвер задумался.

— Однажды мы уже недооценили его. Стоит ли делать это еще раз?

— Значит, и тех, и других, — кивнул Хранитель Порядка, а брат Эвер добавил:

— И кочевников севера.

Часть IV Кровавый прилив

Толла проснулась на рассвете. Потянувшись, она соскользнула с ложа и подошла к окну. Когда-то зрелище встающего солнца заставляло ее радостно смеяться, но сейчас она только улыбнулась. Тяжелые времена научили ее не только тому, что предстоящий день может быть препакостным, но и тому, что не стоит из-за этого встречать его кислой миной на лице. А сегодняшний день обещал быть именно таким. Толла вздохнула и прибрала ложе. Эта ее привычка первое время вызывала дикое изумление служанок, но ложе — место власти гетеры, и нельзя доверять его чужим рукам. Толла вздохнула. Она-то уже не гетера. Оглянувшись на комнату, которая, в отличие от спален многих патрицианок, всегда была в идеальном порядке, Толла накинула легкую, почти прозрачную накидку из тончайшей венетской шерсти и, завязав волосы узлом, стремительно сбежала по лестнице к купальне. Беллона уже была там.

— Долго спишь, подруга.

Толла улыбнулась и легонько шлепнула ее по руке.

— Сиэлы еще нет?

— Она спит гораздо больше, чем ты. С тех пор как пропал этот ее казначей, она редко кого допускает к себе. Ты чаще развлекаешься со своим соплячком Аметео, чем она с кем-нибудь из реддинов или сыновей Всадников.

— Ну ты-то развлекаешься за всех троих, — заметила Толла.

Беллона добродушно буркнула:

— Надо же кому-то поддерживать репутацию. — Она скинула накидку и потуже подтянула узел волос. — В конце концов, будем мы сегодня купаться или нет?

Тут со стороны входа в купальню послышался звонкий голосок:

— Это кто задает такие вопросы?

Беллона обернулась.

— Ну наконец-то, я уж думала, ты сегодня не появишься. Пошли, смою с себя этот вонючий мужской пот. Во всем этом деле мне не нравится только то, что они так потеют. — И она ласточкой нырнула в воду.

Подруги последовали за ней.

На завтрак они поехали в Сад сереброногих. Когда колесница базиллисы миновала стражу, состоящую из пяти девушек в высеребренных поножах, вооруженных копьями и мечами, и, обогнув кипарисовую рощицу, углубилась в заросли мирта, разделяющие сад на множество укромных и уютных полянок, отовсюду послышались приветственные голоса:

— Да хранит тебя Мать-солнце, Прекраснейшая.

— Прекраснейшая, иди к нам, боги послали нам сегодня рыбу-луну, наверно, мужчинам придется туго.

Толла ехала, купаясь в волнах дружелюбия, смеха и любви. Четыре года назад, когда отец был еще жив, она уговорила его позволить ей собрать девушек из патрицианских семей и семей самых знатных Всадников. Видимо, отец представлял, что это будет нечто вроде огромного девичника, где девушки из благородных семей будут чинно прясть и судачить о будущих женихах, но у Толлы были другие планы. Через полгода после своего появления во дворце она поняла, что Юноний, верховный жрец храма Отца-луны, привез ее сюда вовсе не для того, чтобы поддержать больного базиллиуса, вернув ему дочь, пропавшую так давно. А в то, что она действительно дочь базиллиуса, Толла поверила только спустя три месяца, когда ее старая нянька рассказала ей о том, как она жила здесь. Однажды она шла к отцу каким-то коридором, но вдруг остановилась — в памяти что-то сверкнуло. Она медленно подошла к нише, в которой стояла скульптура какого-то легендарного воина-реддина, и, протянув руку, извлекла из-за его плеча деревянную куклу-статуэтку, покрытую толстенным слоем пыли. Толла несколько мгновений рассматривала ее затуманенными от слез глазами, потом пошла дальше. Но Юнонию совсем не надо было, чтобы все поголовно признали в ней настоящую дочь базиллиуса и будущую наследницу. В таком случае она становилась слишком самостоятельной, а ему нужна была как раз такая же раскрашенная кукла, за спиной которой он мог бы безраздельно править. Кроме того, новая жена отца была одержима планами посадить на трон своего сына, который был на восемь лет моложе Толлы. Отец долго горевал о ее матери, прежде чем взял новую жену. Так что недоверие части систрархов и патрициев, угроза со стороны семьи жены базиллиуса, с одной стороны, и благодарность — с другой, должны были сделать из Толлы послушную марионетку в руках Юнония. И если бы она была обычной женщиной, то, вероятнее всего, так и произошло бы. Но она была гетерой.

Колесница остановилась напротив их любимого места. Сиэла ловко соскочила на траву и побежала вверх к полянке, легко неся на плече свернутый в трубку пушистый венетский ковер. Беллона спрыгнула и начала сноровисто распрягать кобылиц. Ее тут же обступила стайка юных нагих прелестниц, и послышался смех и шутки. Толла тоже расстегнула фибулы и перешагнула через упавшее платье. Ветерок приятно холодил кожу. В Сад сереброногих мужчинам доступа не было. Несколько десятков девушек, которых отец позволил ей собрать, теперь разрослись в тысячу, и занимались они не только рукоделием. У Толлы в руках оказалось три сотни колесниц с прекрасно подготовленными экипажами, а тысяча этеров, юношей из богатых и знатных семей, поклявшихся ей в верности именем Матери-солнца, могла бы поспорить в выучке с реддинами. Сегодня, через два года после смерти отца, никому бы и в голову не пришло оспаривать ее власть. Юноний признал свое поражение и не пытался больше открыто диктовать ей, но он по-прежнему оставался главой самой влиятельной группировки. Поэтому Толла старалась не особо портить с ним отношения. Базиллиса усмехнулась. Наверное, он сейчас локти кусает. Ее сводный брат был бы гораздо более послушным на ее месте. Правда, возникавшая в этом случае необходимость часто встречаться с его стервозной матерью была не последней среди причин, в свое время подвигнувших Юнония на поиски Толлы. Эта мысль немного подняла ей настроение, и Толла улыбнулась.

— Ну наконец-то, наша «барышня — грустные глазки» соизволила улыбнуться.

Толла подняла глаза. Девушки умело накрывали завтрак. Сиэла несла из Ключевого павильона полное блюдо мытых фруктов, а Беллона резала хлеб и овощи. Толла невольно залюбовалась крепкой, мускулистой фигурой подруги. Та заметила ее взгляд и рассмеялась:

— Вот вся ваша семейка такая. Вам кого покрепче подавай. Твой младшенький братец тоже вокруг увивается.

При упоминании о брате Толла поморщилась. Тот был весь в маменьку. Гонористый, шумный.

— Так в чем дело? По-моему, ты меняешь мужиков, как фибулы на платье.

— Все дело в том, что новых я выбираю из тех, кто мне нравится, а твой сопливый братик представляет собой всего лишь бледное и прыщавое подобие своей стервозной маменьки, так что меня от него тошнит. И если некоторые из наших дурочек, — она кивнула на резвящихся девушек, — прыгают к нему на ложе, потому что он все-таки сын базиллиуса и твой брат, то мне этого мало. Когда я с кем-то ложусь, я хочу чувствовать мужика, а не смесь мосла со студнем.

Тут вмешалась Сиэла:

— Ладно, девочки, кончайте разговоры, завтрак готов.

Они наполнили кубки дожирским. Беллона подняла свой и посмотрела на Сиэлу:

— Стрелок, — перевела взгляд на Толлу, — копейщик, — потом поднесла кубок к губам, — и возничий.

Сиэла рассмеялась:

— Все-таки, Толла, ты здорово придумала, когда организовала эту Тысячу. Мой отец никогда бы не позволил мне ходить вот так. — Она похлопола себя по голой груди, — а уж обучаться стрельбе из лука или искусству владеть мечом… — Она зажмурилась.

Некоторое время они жевали, со смехом указывая друг на друга, когда какая-нибудь виноградина лопалась на губах, обрызгивая лицо сладким соком, или арбузный сок капал на грудь. Потом Беллона растянулась во весь рост, поглаживая живот, и тяжело вздохнула:

— Уф, тяжело, не представляю, как это будет, когда понесу.

— Такими темпами, милая подруга, это может произойти очень скоро, — со смехом произнесла Сиэла.

Беллона вскочила на ноги:

— Ах ты маленькая дрянь…

Они помчались по траве друг за дружкой — юные, сильные, красивые. Толла откинулась на спину и прикрыла глаза. Скоро Сад сереброногих опустеет, девушки уедут на воинское обучение вместе с Тысячей этеров, а ей пора ехать во дворец, сегодня день казначейства.

Улмир вел Грона длинными дворцовыми коридорами. Он был суров и сосредоточен. На короткой грубой тунике тускло поблескивал сержантский шеврон. Уже год, как он прошел «давильный чан», и хотя он не имел десятка, но выполнял особые поручения Грона, а потому был в чине сержанта. Наконец они добрались до высоких двустворчатых дверей. Их уже ждали. Крепкий молодой человек расплылся в улыбке и шагнул к Улмиру, раскрыв объятия:

— Улмир, я страшно рад тебя видеть. Когда Смайр сказал, что ты просишь организовать встречу с казначеем, то я не поверил своим ушам. Прошло столько времени после смерти казначея Сфара и твоего исчезновения, что я уже не надеялся когда-нибудь увидеть тебя вновь.

Улмир в свою очередь распахнул объятия:

— Ну должен же я был дать осмотреться новому первому писцу, Асфагор.

Они обнялись, потом Асфагор шагнул назад и посерьезнел:

— Пошли, сегодня Прекраснейшая прибудет в казначейство, так что у нас очень мало времени. Боюсь, казначей не сможет уделить вам более одной четверти часа.

Улмир усмехнулся:

— Что, новая властительница крепко взяла все в свои прекрасные ручки?

Асфагор рассмеялся:

— Ну, не совсем, но, во всяком случае, мы не жалуемся. Теперь все знают, что у нас лучше ничего не просить. Все деньги распределяет она сама, и казначей не может добавить сверх этого ни единого золотого.

Улмир покачал головой:

— Старина Сфар такого бы не потерпел.

Асфагор кивнул реддину, стоящему у дверей, и открыл створку двери.

В кабинете Грон огляделся. Обстановка комнаты немного напоминала ту, что он видел у стратигария. Только в центре стоял большой стол с мраморной столешницей, заваленный свитками и вощеными дощечками, за которым сгорбился мужчина лет сорока с усталым лицом.

— Десятник Грон, господин казначей, — учтиво произнес Асфагор.

Мужчина поднял на них глаза, отложил перо и с хрустом потянулся.

— А, Асфагор. — Он пружинисто встал и пошел навстречу гостям. — Прошу простить, достойнейшие, сегодня много работы, ждем базиллису. Асфагор, распорядись о дожирском, пожалуй, можно немного развеяться, а то я был готов поклясться, что мой зад прирастает к креслу. — И он обаятельно улыбнулся. — Я слушаю вас, господа?

Грон вежливо поклонился и, раскрыв кошель, высыпал на ладонь золотой песок. Улыбка казначея замерла на губах.

— Что это? — хрипло спросил он.

— Золото, господин, — спокойно ответил Грон.

— Откуда?

— С северных рубежей.

Казначей поднял на него изумленные глаза:

— Но… что вы хотите?

Грон ссыпал песок обратно.

— Я готов поставлять вам золото в обмен на векселя казначейства.

Казначей потер виски:

— Постойте, вы — десятник базарной стражи, м-м-м… Грон, отправленный несколько лет назад по эдикту в дальний гарнизон охранять северные рубежи от кочевников, не так ли?

Грон кивнул.

— Но я не слышал, чтобы в каком-то из наших гарнизонов добывали золото.

— Гарнизоны оказались далековато от северных кочевников, и мне пришлось пройти чуть дальше на север, — сказал Грон.

— Но ведь там эти… дикие горцы!

Грон усмехнулся:

— Они оказались не совсем дикими. — Он тряхнул кошелем. — Так что вы на это скажете?

— О, конечно, но я не совсем понимаю, в чем для вас преимущество наших векселей.

— Ну, иногда мне приходится перемещаться очень быстро, а это невозможно с грузом золота или мешком монет. Да и в месте прибытия бывают необходимы значительные суммы.

Казначей задумчиво покачал головой:

— Знаете, поскольку вас рекомендуют благородные Улмир и Асфагор, а также потому, что я сам навел о вас кое-какие справки, я строго за ваше предложение, но на какую сумму вы рассчитываете получить векселя?

— Я привез сорок мер золота. — Грон увидел, как у казначея расширились глаза. — Если мы договоримся, то они будут поступать к вам каждый год.

Казначей задумчиво потер подбородок:

— Боюсь, я не могу дать вам немедленный ответ. — Он замолчал, напряженно размышляя о чем-то, потом решился: — Вот что, сегодня вечером базиллиса дает аудиенцию просителям кредитов. Я вас запишу, хотя, конечно, вы не проситель, но… По-моему, это лучший выход. Правда, вам придется идти последним, список уже составлен.

— Благодарю вас, господин. — Грон тонко улыбнулся, как бы приглашая собеседника посмеяться вместе с ним, и закончил разговор шуткой: — Мы вообще-то ложимся спать довольно поздно, так что никаких проблем.

У ворот дворца друзья расстались: Улмир рвался отыскать какую-то девушку, а у Грона были дела на базаре.

Когда он подошел к знакомым воротам «ночного двора» и стукнул два раза по каменному рисунку рукояткой кинжала, около него будто из-под земли выросли пятеро нищих. Он заметил их давно, но все равно едва смог сдержать рефлексы. Уж очень резко они выскочили из своих укрытий. Окинув их нарочито ленивым взглядом, Грон процедил сквозь зубы:

— Вы, рвань, мне нужен Убогно-одноглазый.

Один из нищих злобно ощерил столбики гнилых зубов:

— А кто ты такой, чтобы из-за тебя беспокоить Убогно?

Грон так же лениво сплюнул под ноги нищему:

— Я думал, меня запомнят после прошлого посещения. Боюсь, придется освежить воспоминания.

Один из нищих вдруг побледнел:

— Да это же Грон!

Нищие несколько мгновений разглядывали его, потом первый произнес уже другим тоном:

— Прошу простить, уважаемый Грон, Убогно будет немедленно извещен.

Через полчаса он сидел в боковом покое напротив Убогно-одноглазого и попивал из не очень чистого серебряного кубка неплохое дожирское. Убогно исподтишка, но пристально рассматривал его своим единственным глазом, в котором светилась некоторая настороженность. Они молчали довольно долго, наконец Убогно не выдержал:

— Я думаю, уважаемый Грон пришел сюда не для того, чтобы развлечься дожирским.

Грон неторопливо поставил кубок на столик и поднял глаза на собеседника:

— Ну почему же? У тебя очень неплохое дожирское.

Убогно усмехнулся:

— Тогда я могу приказать принести еще.

Оба негромко рассмеялись.

— Я хочу просить об услуге, — произнес Грон.

Убогно неторопливо кивнул.

— Несколько лет назад от яда умер баши Дилмар. — Грон наблюдал за реакцией Убогно.

Тот вновь кивнул.

— Я хочу найти его убийцу.

Убогно задумался. Потом осторожно произнес:

— Мои крысы крутятся целый день, чтобы подобрать крошки на ужин.

— Сто золотых. — Грон заметил, как расширились глаза Убогно, и усмехнулся про себя. Одноглазый пока не представлял, во что ввязывается.

— Мы найдем его и принесем тебе его голову, — сказал Убогно.

Грон покачал головой:

— Нет, он нужен мне живым. — Он отстегнул от пояса кошель с монетами и кинул на стол: — Здесь задаток.

Убогно протянул руку, и кошель исчез. Грон улыбнулся.

— Когда вы найдете этого человека, то не хватайте его, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы следили за ним, скажем, в течение трех лун. И нашли бы тех, с кем он встречается наиболее регулярно, а также тех, кто совсем не должен был бы с ним встречаться, но почему-то делает это. Потом также проследили бы и за ними. За каждого, о ком мне будет рассказано, я заплачу еще по десять золотых.

Убогно кивнул.

— Если вас заметят и попытаются как-то наказать или предложат деньги за то, чтобы вы сказали мне неправду…

Убогно перебил:

— Мы перережем ему глотку!

— Нет, — возразил Грон, — вы возьмете деньги и пообещаете ему все, что он попросит, но потом расскажете мне.

Убогно блеснул единственным глазом и снова кивнул. Грон поднял кубок, неторопливо допил дожирское, поставил кубок на стол и поднялся. Когда он уже подошел к двери, то вдруг остановился и произнес:

— Впрочем, ты можешь попробовать меня обмануть, Убогно. — И вышел.

Убогно схватил глиняную бутыль, налил полный кубок и залпом выпил. Но это не помогло. Перед глазами по-прежнему стояла картина истерзанного трупа Омера.

Грон почти опоздал. Асфагор встретил его у ворот и закричал:

— Быстрее, сейчас закроют Палату просителей.

— Казначей сказал, что я пойду последним.

— Да, но если мы не попадем внутрь вместе со всеми, то нас вообще не пустят.

Когда они подбежали к дверям, дюжий реддин уже закрывал створки. Асфагор закричал:

— Пропустите. Первый писец казначея с просителем.

Реддин, не поворачиваясь, буркнул:

— Время, — и попытался захлопнуть дверь.

Грон взялся рукой и слегка рванул, выдернув на себя и створку, и реддина. Тот вылетел в коридор и врезался в стену плечом и лбом. Пока он приходил в себя, они вошли внутрь.

Ждать пришлось действительно долго. Внутрь покоя пускали по пять человек. Большинство выходило сильно разочарованными, но на некоторых лицах цвели улыбки. Наконец подошла и их очередь. Когда Грон вошел в палату и увидел базиллису, то почувствовал, что его бросило в жар. Прекраснейшая сидела на кресле с высокой спинкой, повернув усталое лицо к очередному просителю. Тот что-то объяснял ей, размахивая руками. Рядом сидел казначей. Наконец базиллиса резко кивнула и что-то отметила стилом на вощеной табличке, которую держала в руке. Проситель просиял, упал на колени и поцеловал ступню базиллисы. Грон, не отрываясь, смотрел на нее. Она превратилась в прекрасную женщину, глаза чуть погрустнели, волосы убраны в изящную прическу, но не узнать ее было невозможно. Наконец пришел его черед.

— Десятник базарной стражи Грон.

Толла, которая массировала пальцами веки, вдруг почувствовала, что ее кожа покрылась мурашками. Сердце бешено заколотилось. Она медленно опустила руки. Вне всякого сомнения, это был он. Повзрослевший, возмужавший. С гордой осанкой человека, привыкшего повелевать. Некоторое время они смотрели друг на друга. Вне всякого сомнения, он тоже узнал ее. Казначей что-то говорил, он кивал. Потом она утвердительно склонила голову, он пал на колени и поцеловал ее ступню. Толла почувствовала, как от этого поцелуя у нее вскипела кровь, а внизу живота между ног стало влажно. О боги, после стольких-то лет и стольких мужчин! Наконец прием закончился, и она как во сне покинула покой.

Войдя в свою комнату, она лихорадочно скинула парадное платье и кинулась к зеркалу. О боги, как она выглядит! Мешки под глазами, волосы растрепались. Толла заметалась по комнате, потом натянула короткую, облегающую тунику и шагнула к двери. Уже взявшись за ручку, она остановилась. Боги, она не могла идти. Она — базиллиса, властительница этой страны, а он — десятник базарной стражи. Толла представила, что будет, когда завтра все станет известно Юнонию. Конечно, реддины не замедлят доложить. Она села на ложе и чуть не расплакалась. Потом зло хлестнула себя по щекам. Тряпка, истеричка, увидела своего первого любовничка и растеклась. Толла попыталась успокоиться. Она растянулась на ложе и прикрыла глаза. Но кровь клокотала в жилах. Девушка вскочила и несколько раз прошлась по комнате, потом посмотрела на окно. Нет, нет, это невозможно. Она сорвется, да и потом — как выйти из дворца, кругом реддины, и где его искать в ночном городе… Толла несколько мгновений стояла, не отрывая от окна горящего взгляда, потом резко вскинула подбородок и двинулась вперед.

Конечно, она сорвалась. Уже летя вниз, она попыталась ухватиться за выступающий камень, но только больно ударила руку. Она зажмурилась, готовясь к сильному удару, но вдруг почувствовала, как ее подхватили сильные руки, а изменившийся, но такой знакомый голос произнес:

— Ты так и не научилась лазать по стенам, Зеленоглазая.

Франк влетел в свои покои и остервенело рванул тунику на груди. Эта тварь опять отказала ему. О боги! Он рявкнул на подвернувшуюся нянечку и наконец содрал тунику через голову. Эта сучка спит со всеми подряд, но вот уже восьмой раз со смехом отвергает его предложение. Он швырнул стиснутую в ком тунику в стену. Проклятье. Она ни во что не ставит то, что он сын базиллиуса, сводный брат базиллисы. Сколь многие готовы прыгнуть к нему на ложе, стоит ему лишь пошевелить пальцем, да что там, всего лишь бросить ленивый взгляд. Но не она! Ну почему боги так несправедливы к нему! Франк подошел к зеркалу. Ну почему? Он высок, строен, правда, прыщи, но это же чепуха! Конечно, он не похож на эти накачанные мясные туши, но зато он хорошо играет на киафаре, у него великолепный голос, он прекрасно знает труды философов, поэтов и… В конце концов он сын базиллиуса! Переодевшись, Франк раздраженно оттолкнул няню, которая, кудахтая будто квочка, суетилась вокруг него, и сбежал вниз к конюшням. Дождавшись, когда ему оседлают его рослого майоранца, и злобно хлестнув коня по животу, он галопом вынесся со двора в ночь. Он промчался по ночным улицам, чуть не стоптав загулявшую компанию, и выехал на крутую Пивиниеву дорогу. Он еще подхлестнул коня, майоранец уже подустал, но Франку было наплевать на все. Он мчался не разбирая дороги. Вскоре город скрылся за поворотом. Франк снова огрел коня плетью и вломился в чащу. Ветки деревьев хлестали по груди и бокам, но он гнал и гнал коня сквозь густые заросли. Вдруг конь всхрапнул, и в следующее мгновение Франк почувствовал сильный удар, затем ощутил, что куда-то летит, и потерял сознание.

Грон и Улмир выехали из Эллора рано утром. Две одинокие женские фигуры провожали их с гребня стены Акрополя, возвышавшейся над Садом сереброногих и выходившей на Пивиниеву дорогу. Когда Эллор скрылся за поворотом, Улмир остановил коня:

— Знаешь, я так и не понял, где ты познакомился с Прекраснейшей. Сиэла попыталась мне объяснить, но, честно говоря, когда ее поутру растащило поговорить, я был что твой младенец, голову не мог держать, — он хмыкнул, — после такой-то ночи.

Грон вспомнил свою и улыбнулся. Сказать по правде, он сейчас тоже испытывал некоторые затруднения, сидя в седле. Да и Толла явно будет не состоянии особо рьяно вникать в государственные дела. О боги, что за женщина!..

— Я думаю, ты женишься на ней? — раздался голос Улмира.

Грон сделал удивленное лицо:

— С чего ты взял?

Улмир ухмыльнулся:

— Ну, когда вы прощались, у нее было такое лицо, будто еще несколько мгновений, и она плюнет на все свое государство и запрыгнет на круп твоего коня.

— Так же как и твоя Сиэла.

Улмир расхохотался:

— Знаешь, а мне показалось, что твой Хитрый Упрямец совсем не против такой дополнительной ноши. Во всяком случае, он не пытался ее укусить.

Грон любовно похлопал по шее Хитрого Упрямца. Этот конь стоил ему целых полторы меры золотом, как небольшой табун первоклассных майоранцев, и сегодня Грон был склонен считать, что степняки изрядно продешевили. По-видимому, они надеялись, что он сломает себе на нем шею. Впрочем, все чуть так и не произошло. Когда Грон взялся за выездку Хитрого Упрямца, этот конь промчал его бешеным галопом, регулярно взбрыкивая и пытаясь скинуть, более пятнадцати миль.

Улмир посерьезнел:

— Сиэла очень беспокоится о Толле. Ей нужна поддержка, Грон, и я не понимаю, почему ты не хочешь жениться.

Грон хмыкнул:

— Муж базиллисы — десятник базарной стражи, смешно.

— Ты — Старейший князь Атлантора, командир лучшего в пределах Ооконы войска!

Грон указал вперед:

— Это там, на севере, а здесь я по-прежнему всего лишь десятник базарной стражи.

Улмир некоторое время ехал молча.

— Насколько я тебя знаю, тебе не составит большого труда это изменить, — заметил он.

— У меня на родине бытовала пословица, — отозвался Грон. — Э-э, скажем так: раз ты воин, то воин ты всегда, а раз ты базиллиус, то этот раз лишний.

— А как же Атлантор?

— А зачем мне быть лишним два раза?

В этот момент из тянущегося вдоль дороги леска послышался чей-то крик, потом ржание. Грон и Улмир, дав коням шенкеля, рванули в чащу.

Франк очнулся оттого, что его обшаривали чьи-то жадные руки. Он вскрикнул и раздраженно отпихнул эти руки в сторону. Тут ему засветили по лицу с такой силой, что голова загудела. Франк взвыл и потянулся к кинжалу, но рука нащупала пустоту.

— Явно из Всадников, гаденыш, — произнес чей-то грубый голос. — Те, чуть что, за плеть или кинжал.

Франк открыл глаза. На него смотрел какой-то заросший, вонючий мужик.

— Не трогай меня, пес, я сын базиллиуса.

Мужик присвистнул:

— Ты смотри, Глам, какой птенчик попался. С таким нам никакая Тысяча не страшна.

Вокруг захохотали. Франк повел взглядом по кругу. На поляне толпилось около десятка всадников и полдюжины пеших. Один из них держал под уздцы его коня.

— Не трогай моего коня, пес! — заорал Франк и снова получил по скуле.

— Молчать, сосунок.

— Как ты смеешь!

Следующий удар опрокинул его на спину. Мужик осклабился и пососал сбитые костяшки:

— Если будешь орать, свяжу.

Франк, шатаясь, поднялся:

— Вы все ответите за это. Вас… вас четвертуют.

Мужик снова опрокинул его ударом и пару раз пнул.

— Грязный пес, — выдохнул Франк.

Мужик удивленно произнес:

— Упрямый, — и принялся остервенело пинать его.

Тут Грон решил, что хватит оставаться сторонним наблюдателем, и, тронув коня, выехал на поляну.

— Зачем мальчонку бьют, атаман?

Все огорошенно повернулись в его сторону, кто-то охнул:

— Тысяча.

Но больше никто на поляне не появлялся. В наступившей тишине раздался слабый голос Франка:

— Я не мальчик, я — сын базиллиуса.

Атаман, которого голос Франка вывел из оцепенения, хмуро буркнул:

— А ты кто таков?

Грон выудил из притороченной к седлу кожаной сумки горсть изюма и лениво бросил в рот.

— Так, прохожий. Дай, думаю, заеду, парня подберу.

Атаман окинул окружающий лес настороженным взглядом — его беспокоила странная уверенность незнакомца, — потом кивнул пешим, и те бесшумно исчезли в лесу. А Грон неторопливо слез с коня и вразвалочку подошел к парню:

— Ну вставай, что ли. Хватит, отдохнул.

Франк сердито зыркнул на него и, поднявшись, заявил:

— Ты не должен со мной так разговаривать, я — сын базиллиуса.

Атаман все еще пялился на Грона, до сих пор не поняв, что происходит. Однако все происходящее ему явно не нравилось. Он шагнул к Грону и схватил его за плечо:

— Да кто ты такой, забери тебя Магр?

Грон воткнул в него ледяной взгляд и, когда пальцы атамана чуть дрогнули, шевельнул плечом. Рука атамана упала вниз. Грон неторопливо пошел к лошади Франка. Когда он помог парню залезть в седло, до атамана дошло, что сейчас у всех на глазах непоправимо рушится его авторитет.

— Эй, волки, а ну проучить этого нахала! — рявкнул он.

Грон круто развернулся:

— Ты совершаешь ошибку, атаман.

Тот было отшатнулся, потом зло ощерился и, выхватив меч, прыгнул вперед. Грон выбросил вперед обе руки, выпустив зажатые между пальцев сюрикены, и тоже выхватил мечи. Хитрый Упрямец пнул в грудь кованым копытом подскочившего к нему разбойника — у того изо рта выплеснулся фонтан крови — и рванул к Грону через поляну. Из-за деревьев выскочил Улмир, успевший кончить со всеми, кого атаман отправил в лес, и на ходу рубанул по сторонам. Разбойники завопили и попытались броситься врассыпную, но Улмир и Хитрый Упрямец умело отжимали их к Грону. Грон неуловимым движением кисти отклонил в сторону неуклюжий выпад атамана и, чуть повернув лезвие Возвращателя долгов, воткнул его бандюге между третьим и четвертым ребром слева. Приподнял другую руку, и следующий разбойник просто налетел горлом на острие второго клинка. Грон шагнул вперед, приближаясь к следующим. Два быстрых удара — и одному повезло больше, он просто лишился руки до плеча. Еще шаг — на траву валятся еще, и тут Грон обнаружил, что противники кончились. Он поднял глаза. На лице Улмира была написана легкая досада.

— Экие увальни. Со степняками пришлось бы повозиться, а на этих даже разогреться не успел.

Грон фыркнул:

— Приедем — погреешься. — Он повернулся к ошарашенному парню.

Тот, заметив, что на него смотрят, захлопнул разинутый рот и сглотнул:

— Кто вы?

Грон и Улмир переглянулись. Грон уклончиво ответил:

— Мы возвращаемся на север, в гарнизон, господин.

— Я хочу, чтоб вы научили меня так драться.

Они переглянулись. Потом Грон негромко произнес:

— Нам надо ехать, господин.

Франк открыл было рот, но в этих словах чувствовалась такая непреклонность, что он просто сказал:

— Тогда я еду с вами.

Грон и Улмир вновь переглянулись, но на этот раз непреклонно звучали слова Франка. Грон пожал плечами:

— Вы избиты, голодны, устали, может быть, стоит вернуться и подлечиться?..

Франк упрямо мотнул головой и, не оборачиваясь, двинулся в сторону дороги. Улмир негромко спросил:

— И что с ним делать?

Грон оценивающе протянул:

— Во всяком случае, у него есть мужество.

— Гонор, — возразил Улмир. — Через пару дней они бы его сломали.

Грон насмешливо поджал губы:

— Я знаю много народу, кто не выдержал бы и двух минут.

К тому моменту, как они добрались до крепости Горных Барсов, Франк окончательно достал обоих.

Сразу по приезде Грон поднялся в свою комнату и немедленно вызвал капитана Ограма. Когда тот появился на пороге, Грон подвел его к окну и показал на Франка, который со спесивым видом рассматривал долину, превращенную в крепость. Однако сквозь спесь прорывался жадный интерес. Зрелище действительно было впечатляющее. На месте деревянного частокола уже поднялась каменная стена с зубцами и машикулями. Вплотную к пещерам, соединенные с ними крытыми галереями, выросли каменные здания. А у скал в дальнем конце долины сверкали свежей дранкой обширные конюшни.

— Видишь того парня?

Ограм кивнул.

— Я хочу, чтобы ты отвез его в Восточный бастион, в учебный полк, в сотню Мронга.

Ограм хмыкнул. Мронг был известен своей жесткостью, но его выпускники были лучшими в учебном полку.

— На словах передашь, что он может делать с ним, что захочет. Парень только с виду дохлый, а так жилистый. Только два условия: он обязательно должен закончить обучение и остаться живым и неискалеченным.

Когда Ограм вместе с Франком выехали из ворот, Грон облегченно отвернулся от окна и подошел к столу. В дверь постучали.

— Да?

Дверь отворилась, вошел Яг.

— Что? — вопросил Грон.

Яг усмехнулся:

— У нас новый кухонный рабочий.

— Из этих?

— Судя по всему, да.

Грон вздохнул:

— Ты его еще не…

Яг покачал головой:

— Я решил подождать тебя.

— Какие-то неожиданности?

— У меня создалось впечатление, что ему нужен именно ты. А вот что нашли у него в вещах. — Яг протянул небольшую камею с женским силуэтом.

Грон несколько мгновений разглядывал камею.

— Забавная вещица, конечно, слишком ценная для простого кухонного рабочего.

Яг хмыкнул:

— Не только.

Грон взял камею и пригляделся повнимательнее.

— Ты прав, очень напоминает вдову Эсеру.

— У меня сложилось впечатление, — заметил Яг, — что он действует один.

— Интересно, кто она ему?

— Может, мать? По возрасту как раз подходит.

Грон вновь задумался.

— Что он собирается сделать со мной? — наконец полюбопытствовал он.

— Яд.

— Установили какой?

— Крошеный промбой.

— Не слышал.

— Изуверская штучка. Растворяется в любой жидкости, не дает осадка, не имеет ни цвета, ни запаха. А главное, никакого противоядия, стоит яду попасть в желудок…

— А если промывание?

Яг улыбнулся:

— Неужели ты думаешь, что мы позволим ему…

— Да.

— Что?!

Грон сурово сжал губы:

— Я давно ждал такого случая. Мне нужен человек из их среды. Мне нужен кто-то, кто поможет мне отыскать их.

— А почему ты считаешь, что он…

— С этим хотя бы есть шанс, — настаивал Грон. — Во всяком случае, он явно любит свою мать. И хотя из-за меня она осталась калекой, но, в отличие от многих других, она жива.

— Но яд…

— Рискнем. Слушай, что надо сделать. — И он склонился к уху Яга.

Сайторн не верил такой удаче. Несколько минут назад его вызвал старший повар, окинул придирчивым взглядом и раздраженно буркнул:

— Бегом переоденься. Понесешь ужин командору Грону. И чтоб бегом.

Сайторн галопом бросился к своим нарам, достал камею и бросил взгляд на лик матери. Поцеловав камею, он сунул ее обратно, затем осторожно вытащил искусно сделанную каменную капсулу с крошеным промбоем. Сердце колотилось. Сегодня могла свершиться месть и вновь воссиять истина. Он сунул капсулу за пояс и бросился на кухню. Повар вручил ему поднос и, ткнув растопыренной пятерней в сторону каменного здания штаба Дивизии, поднес к лицу увесистый кулак:

— И смотри у меня!

Уже темнело. Часовой медленно двигался в сторону ворот. Сайторн вошел в дверь, ногой затворил ее, потом поставил поднос, вытащил капсулу и щедро сыпанул содержимое в стеклянный кувшин с дожирским. Потом чуть приоткрыл дверь и кинул несколько крошек голубям. Те шустро слетели из-под стрехи и набросились на крошки. Сайторн уселся и принялся ждать. Через пару минут птицы вдруг стали вялыми, начали ходить, подволакивая ноги, затем и вовсе упали и стали сучить ножками. Сайторн удовлетворенно стиснул губы. Конечно, мертвые голуби могли вызвать тревогу, но он должен был убедиться, что яд действует. В таком деле необходимо исключить малейшую случайность. Юноша подхватил поднос и двинулся вверх по лестнице.

Когда Сайторн постучал, из-за двери донесся рассеянный голос:

— Войдите.

Сайторн вошел. Командор сидел за столом и что-то писал, не поднимая головы. Сайторн несколько мгновений постоял у двери, пытаясь справиться с дрожью в коленках, потом произнес чуть дрогнувшим голосом:

— Ужин, командор.

— Поставь.

Сайторн подошел и поставил поднос на край стола.

Командор, так же не поднимая головы, протянул руку, взял кубок и протянул ему:

— Налей.

Сайторн дрожащими руками ухватил кувшин и налил, стараясь не касаться края кубка. Командор отхлебнул и поставил на стол.

— Ладно, иди.

Когда Сайторн вышел за дверь, ему показалось, что сердце сейчас выскочит из груди. Надо было торопиться, но ноги стали будто ватными, и некоторое время он не мог сделать ни шага. Наконец он с трудом отлип от стены и на заплетающихся ногах скатился по лестнице вниз. Перед самой дверью он успокоил дыхание и не спеша пошел через двор. На каменных плитах валялись тушки голубей. Часовой мерил шагами двор, таращась на звезды. Сайторн заскочил в казарму, схватил свой узелок и кинулся к воротам. Шагов за сорок он заставил себя перейти на шаг. Часовой у ворот окинул его ленивым взглядом:

— Куда это ты на ночь глядя, парень?

Сайторн шаловливо рассмеялся:

— Тебе назвать имя, боец?

Тот добродушно улыбнулся:

— Ну, ну, не опозорь Дивизию.

Через три луны Сайторн уже был в Роуле. Когда он вошел в знакомый двор, у портика его встретил слуга:

— Что угодно господину?

— Я должен видеть обучителя Ихторма.

— Как доложить?

— Сайторн, сын сестры Эсеры из Саора.

Слуга исчез внутри, но буквально через несколько мгновений выскочил обратно:

— Обучитель Ихторм ждет.

Брат Ихторм поднялся ему навстречу:

— Рад тебя видеть, мой мальчик. Что привело тебя ко мне?

Сайторн торжественно произнес:

— Брат Ихторм, Измененный, убийца моей матери, мертв.

Ихторм посмотрел на него изумленным взглядом:

— Ты был в Атланторе?

— Да.

— Но ты же знаешь, что Хранители запретили нам там появляться.

Сайторн сверкнул глазами:

— Я не мог оставить смерть моей матери неотмщенной.

Ихторм задумчиво покачал головой:

— А как это произошло?

— Крошеный промбой.

Ихторм кивнул:

— Ты сам видел момент смерти?

— Нет, иначе бы я не стоял перед тобой. Но я видел, как он выпил яд.

— Это точно был яд? Подменить не могли?

Сайторн твердо кивнул:

— Прежде чем дать ему, я попробовал на голубях.

— Что ж, мой мальчик, ты совершил великий подвиг, это надо отметить. — Ихторм поднялся и подошел к великолепному резному буфету. Достал два кубка и кувшин с вином. Разлил и поднял свой: — За твой успех!

Они выпили. Ихторм помолчал некоторое время. Потом спросил:

— Как ты себя чувствуешь, мой мальчик?

— Пре… — Сайторн почувствовал, как перестали слушаться его руки и ноги. Он прошептал онемевшими губами: — Что это?

Ихторм печально выдохнул:

— Корень йцоромы.

— Но… за что?

— Прости, мой мальчик, но ты общался с Измененным. Таким Хранители не дозволяют оставлять жизнь. Мы сильны нашей верой и нашей чистотой, — он печально улыбнулся. — Кстати, твоя мать тоже умерла от моей руки. Измененный, по смешной прихоти, оставил ее в живых. Только отрубил ногу. Тебя также ждет нечто подобное. Пока ты будешь одурманен йцоромой, слуга отнесет тебя в бедняцкие кварталы и рядом с каким-нибудь трактиром перережет тебе глотку осколком кремния. — Он снова вздохнул. — Прости, мой мальчик, но такова воля Хранителей. Ни одной крупицы грязного знания не должно коснуться посвященных.

Сайторн дернулся.

— Ты… — Его уже не слушались даже губы.

Тут с грохотом рухнула дверь, выбитая страшным ударом. Ихторм вскочил и протянул руку к поясу, но в то же мгновение звонко хлопнула тетива арбалета, и его рука оказалась пришпилена к буфету. Внутрь заскочили два бойца со взведенными арбалетами и зорко оглядели комнату. Потом вошел еще один. Тот, о котором много шептались на кухне. Сайторн вспомнил, что его звали Яг. Подойдя к Ихторму, он легонько пнул его и покачал головой:

— И кто тебя за язык тянул, мразь? Над мальчонкой поиздеваться захотелось перед смертью? Ладно, нам легче с ним разговаривать будет, раз парень уже правду знает. — Он повернулся к двери: — Слуй!

Внутрь, пригибаясь, вошел воин с нашивкой десятника.

— Останешься здесь, поболтаешь с этим. — Яг указал на Ихторма. — Ежели сообщит что интересное, притащишь в крепость, а нет — кончишь здесь. Только особо уши не развешивай. Притащишь, если будет что-то очень интересное. — Потом он повернулся к Сайторну: — Ладно, парень, пора ехать, Грон тебя уже заждался.

Франк въехал во двор крепости и, спешившись, привязал Бучу к коновязи. Поднявшись по ступенькам штаба, он отыскал дежурного офицера и вручил ему предписание. Тот быстро прочитал его и бросил на Франка острый взгляд:

— Значит, в сотню «ночных кошек»? Поздравляю, парень. — Он повернулся и указал в дальний конец долины. — У них свое здание, вон там. Сотник Гагригд на месте. Представишься ему.

Франк отдал честь и, четко повернувшись, вышел из штаба. Солнце светило не по-осеннему ярко. Франк спокойным, но быстрым шагом двинулся через долину, с улыбкой вспоминая свое первое появление в крепости Горных Барсов. Он задержался здесь всего на час и по этому поводу устроил скандал. Франк вспомнил прошедший год. Они прибыли в Восточный бастион — новую крепость Дивизии, разросшейся до семи тысяч бойцов — на самом исходе осени. Сотник Ограм и его сотня, казалось, дошли до ручки от его придирок, и Ограм буквально за штаны сдерживал своих ветеранов, рвущихся хорошо проучить нахального сопляка. Бойцы хорошо знали, что Дивизия своих в обиду не дает, если что — накажут, возможно, даже более сурово, чем где-либо. Так что его гонористые заявления о том, что с ними сделают за неуважение к его персоне, только еще больше злили бойцов. К тому же большинство в сотне были горцы, и им было глубоко начхать на всяких там базиллиусов, и тем более на их сыновей, если бы они их так не доставали. Поэтому Ограму пришлось приложить героические усилия, чтобы не нарушить приказ Грона еще до передачи Франка на попечение Мронга. Обо всем этом Франку рассказал сам Ограм. Этой весной. Встреча же с Мронгом запомнилась сама по себе.

Тогда Франк подошел к сотнику, уже раздраженный тем, что встретил его всего лишь Ограм. Смерив сотника взглядом, он пренебрежительно скривил губы и произнес:

— Вот что, милейший, я прибыл сюда учиться искусству боя на мечах, и мне надоели все эти передвижения, я не намерен больше никуда отсюда ехать.

Мронг окинул его сумрачным взглядом, криво усмехнулся и заорал:

— Смив!

К нему рысцой подбежал мощный гигант с длинными руками и бычьей шеей. Мронг кивнул на Франка и произнес:

— В твой десяток. — И ехидно обратился к Франку: — Отсюда вы уже никуда не поедете, молодой господин, во всяком случае, ближайшие полгода. — После чего удалился куда-то в глубь двора.

Франк вспыхнул:

— Эй вы, а ну стоять, да вы знаете, с кем говорите? Мое имя — Франк Элот, я — сын базиллиуса.

Тут ему на плечо опустилась лапа размером, наверное, с седло и повернула его кругом. Франк уставился в хмурое лицо гиганта десятника.

— Тебя зовут Девятый, и так будет до тех пор, пока ты не завоюешь себе имя, понял, дерьмо собаки?

Потом начался ад.

…Франк подошел к казарме и поднялся по ступенькам. Его встретил дневальный. Бросив взгляд на предписание, он кивнул в дальний конец коридора:

— К капитану Гагригду.

Через десять минут Франк вышел из комнаты сотника с дюжим десятником, напоминавшим ему сержанта Смива. Они прошли по коридору и поднялись наверх. Сержант отворил дверь и шагнул в сторону, пропуская Франка вперед. Из-за спины раздался его голос:

— Франк Элот, Восточный бастион, второй полк, действительно рядовой, «давильный чан» прошел этой зимой.

Кто-то присвистнул:

— И уже в «ночные кошки»? Ну орел.

Франк улыбнулся и произнес:

— Просто я хорошо играю на киафаре и сладко пою.

Десяток несколько мгновений молчал, переваривая его слова, а потом стены комнаты затряслись от хохота.

Осенью, когда десятки вернулись из степи, Франка вызвал капитан Гагригд. Он окинул Франка сосредоточенным взглядом и неожиданно метнул ему что-то через стол. Франк машинально поймал предмет. Это оказался сержантский шеврон.

— У меня забирают десятника из второго десятка. Тебя представлю сегодня за ужином.

Франк поднял удивленные глаза:

— Но…

Капитан молча смотрел на него. Франк захлопнул рот, отдал честь и вышел.

Зима прошла в изнурительных тренировках. Временами накатывала тоска, но ни сил, ни времени поддаваться ей особо не было. Тут еще в крепости Грон открыл что-то, что назвал Академией, и Франка тут же взяли в оборот, так как он пристрастился в свободное время торчать в комнате обучителей. Те и настучали на Франка Сиборну, на которого Грон повесил это дело как на знатока философских трактатов. Франк раз семь мельком видел командора Грона, а два раза тот даже был на его занятиях, но подойти и поговорить не приходило в голову. Наконец пришла весна.

Грон ждал его, сидя в седле. Когда Франк подскочил к командору, предусмотрительно остановившись в недосягаемости крепких зубов Хитрого Упрямца, Грон окинул его спокойным взглядом и приказал:

— Догонишь по пути. Сам плюс три человека — эскорт. Едем надолго. — И, тронув коня, неспешно двинулся в сторону ворот.

Франк стиснул зубы, чтобы не выглядеть глупо перед бойцами линейных сотен, и бегом рванул в казарму. Через два часа они уже заняли место в куцей колонне командора.

В Эллор они прибыли к началу лета. Когда белоснежные стены города показались из-за поворота дороги, Грон подозвал Франка к себе, сумрачно улыбнулся и произнес:

— Ну что, сын базиллиуса, научился драться?

Франк улыбнулся уголками рта и еле заметно кивнул. Грон хлопнул его по плечу:

— Вот что, милый. Считай себя в бессрочном отпуске. Если надумаешь — вернешься. Нет — останешься дома.

Франк помолчал, потом спросил:

— Я уже в отпуске?

— Да.

— Тогда два вопроса, Грон.

Тот кивнул.

— А ты бы хотел, чтобы я вернулся?

— Не знаю, парень, — чуть подумав, ответил Грон. — Стоит ли тебе это говорить, но… да. Мне нужны такие командиры. Но запомни, на тебе долг крови перед твоей страной. Так что думай.

— И второе, — помедлив, сказал Франк. — Как ты относишься к моей сестре? В казармах ходили разные разговоры.

Грон нахмурился:

— Если ты думаешь, что с ее помощью я хочу…

Франк резко мотнул головой:

— Нет, я спросил не об этом.

Грон помолчал. Потом осторожно ответил:

— Мне кажется, что она единственная женщина, с которой я мог бы связать свою судьбу. Но знай — этого никогда не будет.

Когда Франк вышел за дверь таверны, в которой остановился Грон, он улыбался. Грон был прав, на нем лежал долг крови, и он знал, как выполнить его наилучшим образом. Чтобы это сделать, надо дать Элитии наилучшего базиллиуса, а он знал — где его найти.

Дома его ждал полный восторг. Мать, которую за время его отсутствия задвинули на самые задворки дворцовых интриг, просто взлетела от счастья. Правда, с вернувшимся сыном она пробыла не более получаса, тут же укатила во дворец — восстанавливать утраченное реноме. Больше всех радовалась няня. Он два дня нежился в постели, объедался фруктами, а потом надел новую тунику и тоже поехал во дворец, в нижние покои. Молодежь встретила его несколько отчужденно, он даже слышал, как кто-то пробурчал:

— Явился, сын базиллиуса, где только прыщи свои потерял?..

Франк улыбнулся про себя: чему-чему, а терпению сержант Смив его научил. Посидев чуть-чуть, он взял в руки киафару и стал наигрывать простенькие, но приятные мелодии. Народ навострил уши, а потом стал перебираться поближе. Когда Франк запел, песню дружно подхватили, и он почувствовал, как отношение к нему начинает меняться. Подошло время обеда, все поднялись и пошли к дверям в обеденный зал, и тут от дверей раздался голос, от которого у него дрогнуло сердце:

— Ба, маленький сын базиллиуса, где же ты столько пропадал?

Франк улыбнулся и произнес:

— Здравствуй, Беллона.

Она подошла к нему, все такая же рослая, крепкая и гибкая, и окинула его насмешливым взглядом:

— А ты изменился, не знаю, правда, насколько?

Народ замер, с любопытством ожидая, что будет дальше. Франк, продолжая улыбаться, отложил киафару, поднялся и произнес:

— В чем-то изменился, а в чем-то нет.

Она впервые взглянула на него снизу вверх и спросила:

— А в чем да и в чем нет?

— Я избавился от прыщей и слегка подрос, но я все так же хорошо пою и играю на киафаре, и ты мне по-прежнему нравишься.

Встреча с сестрой прошла неожиданно тепло. Возможно, это была заслуга Грона. Во всяком случае, из ее личных покоев он вышел обладателем собственных покоев во дворце, о чем раньше страстно мечтал, но не мог даже надеяться.

Вечером он сидел в одном из дальних покоев, смотрел на звезды сквозь открытое окно и бездумно перебирал струны киафары. За спиной было обширное ложе, застеленное шкурами, и он подумывал о том, что, возможно, и не стоит возвращаться в выделенную ему комнату, а, когда потянет ко сну, завалиться прямо здесь. Тут дверь покоя тихо отворилась. Видимо, пришел хозяин комнаты. Франк взял еще несколько аккордов и вздохнул — надо было идти.

— Прости, друг, что задержался в твоей комнате, я уже ухожу.

Он встал и, повернувшись, замер. Беллона, нагая, сидела на ложе и насмешливо смотрела на него:

— Эй, ты случайно там не умер? Кто-то говорил мне, что я ему по-прежнему нравлюсь.

Франк шагнул к ложу, взял ее лицо в ладони, нежно поцеловал и опрокинул ее на ложе.

На следующую ночь она вернулась. И на следующую тоже. Потом он уже перестал их считать. Однажды ночью он проснулся и увидел, что она сидит на ложе и плачет. Он коснулся ее плеча и спросил:

— Что случилось?

Она дернула плечом.

— Ничего.

Он сел и обнял ее. Она уткнулась в его волосатую грудь и затихла. Только всхлипывала. Он поцеловал ее в макушку и нежно сказал:

— Расскажи мне, и, клянусь, я сделаю так, что ты больше никогда не будешь из-за этого плакать.

Она вдруг дернулась, оттолкнула его и отвернулась. Он схватил ее за плечи и повернул к себе. Она попыталась вырваться, но ей это не удалось. Минуту он смотрел в полные слез глаза, а потом она прошептала:

— Проклятье, я слишком стара для тебя.

Франк улыбнулся и провел рукой по ее крепкой груди:

— Я этого не заметил.

В этот момент в дверь грубо забарабанили. Франк погладил Беллону по волосам и пошел к двери. Когда он открыл, на пороге стоял Алкаст. Окинув Франка насмешливым взглядом, он иронично произнес:

— Прошу простить, но тебя хочет видеть мой отец и твоя мать.

Франк улыбнулся. Матушка добилась своего. Ее опять включили в политические расклады. Он мягко покачал головой:

— Сейчас ночь.

Алкаст высокомерно усмехнулся и шагнул в комнату, открыв стоящих за ним дюжих реддинов.

— Не бойся, дворец безопасен, к тому же тебя проводят.

Сопроводив свои слова выразительным взглядом, он повернулся к ложу. В то же мгновение его брови взлетели вверх, а потом он засмеялся:

— Так ты все-таки затащил ее к себе в постель? Поздравляю, ты присоединился к славному братству.

Франк почувствовал, как кровь хлынула к лицу, но он тут же взял себя в руки и расслабился. Алкаст шагнул к ложу и пренебрежительно махнул ему рукой:

— Иди, Франк, я побеспокоюсь, чтобы она не замерзла.

— Алкаст, тебе лучше уйти.

— Что-о? — удивленно повернулся к нему Алкаст.

— Ты меня раздражаешь.

— Ха-ха-ххек.

Франк ударил его кулаком по темечку, и Алкаст мешком свалился у ложа. Франк повернулся к реддинам:

— Заберите его.

Старший осторожно произнес:

— Нам приказано было проводить вас.

— И что вы будете делать, если я не пойду?

Реддины угрюмо переглянулись. Прямого приказа применять силу они не получали, и тот, кто мог бы его отдать, валялся без памяти. А проявлять подобную инициативу в отношении сына базиллиуса…

Когда утром Франк с Беллоной спустились в нижние покои, Алкаст встретил его ненавидящим взглядом и, презрительно кривя губы, что-то пробормотал. Плотная толпа подлиз вокруг него радостно загоготала, зашевелилась, и оттуда выскочил Ксун, один из ближних прихлебателей Алкаста. Окинув взглядом Франка, перебирающего струны киафары, он презрительно посмотрел на Беллону и громко произнес:

— Ну как, Франк, тебе понравилась моя подстилка?

Беллона сжалась как от удара, а Франк отложил киафару в сторону и спокойно, но так же громко произнес:

— Если ты еще раз произнесешь это слово, я отрежу тебе язык.

Над покоем повисла мертвая тишина. Ксун бросил встревоженный взгляд на Алкаста, но тот лишь криво усмехнулся, и Ксун вновь подбоченился и повторил:

— Что ж, если моя подстилка тебе нравится, я дарю ее те…

Франк неуловимым, но стремительным движением скользнул к нему и ударил… Ксун рухнул на колени. Франк надавил на болевую точку у основания нижней челюсти и, когда тот от боли разинул рот, молниеносным движением руки вытащил и растянул язык, а другой рукой полоснул по нему кинжалом. Ксун отчаянно завизжал. Франк брезгливо отбросил кровоточащую мякоть и, повернувшись к слуге, как и все оцепенело пялящемуся на эту картину, кивнул на Ксуна и произнес:

— Позови лекаря, надо прижечь, а то захлебнется собственной кровью.

Когда Ксуна унесли, Беллона подняла измученное лицо и тихо спросила:

— А что теперь?

Франк обнял ее, прижал к себе и произнес:

— Подожду, кто будет следующий, а потом отрежу язык ему. — Он повернулся к Алкасту и добавил чуть громче: — И тому, кто вложил в его губы эти слова.

Дома разбушевалась буря. Мать при любом малейшем шуме ахала, нюхала соль, стонала и жаловалась на ужасную мигрень, орала на него, как уличная торговка.

— Ты понимаешь, тупица, что ты наделал? Ты своими руками разрушил построенную мной, — она стукнула себя в грудь стиснутым кулачком, — твою дорогу к трону.

— Но разве я могу жениться на своей сестре?

Мать возмущенно втянула воздух:

— Да кто говорил об этой подзаборной сучке, которая вешается на всяких базарных нищих и портовых стражников! Ты стал бы единственным базиллиусом!

— А ты бы крутила мной на пару с Юнонием, — Франк саркастически улыбнулся. — Вернее, крутил бы Юноний, тебя бы он вряд ли подпустил близко к трону.

— Как ты разговариваешь с матерью? — взвизгнула она.

— Так, как она того заслуживает, — холодно ответил Франк и вышел из покоя, шарахнув дверью.

Ночью он предложил Беллоне выйти за него замуж и уехать с ним. Она печально улыбнулась и покачала головой:

— Нет, Франк, я не пойду с тобой к подножию богини и не уеду с тобой. Я не могу бросить Толлу и никогда не смогу смириться с тем, что тебе будут шептать обо мне в любой подворотне. Тебе не нужна такая жена. Но знай, когда бы ты ни приехал в Эллор, я жду тебя. И так будет до тех пор, пока ты сам меня не бросишь.

Он едва успел проскочить, пока не закрылись перевалы. Войдя в кабинет Грона, он увидел там Гагригда и Сиборна. Только он успел доложить о прибытии из отпуска, как Грон заявил:

— Ну вот, все проблемы решены.

Франк непонимающе посмотрел на них. Гагригд улыбнулся и объяснил:

— Сиборн будет заниматься только Академией. Ее переводят в Южный бастион, в долину Эгиор. Меня ставят на первый полк. Тебе принимать «ночных кошек».

Франк не верил своим ушам.

— Но… как же так… ведь я…

Грон рассмеялся:

— Ну вот, а ты говорил, что он, получив команду, не задает вопросов.

Франк захлопнул рот и отдал честь:

— Есть. Разрешите идти принимать сотню.

Грон одобрительно кивнул:

— Подожди на улице, капитан Гагригд сейчас спустится.

Франк вышел на улицу. Было не по-зимнему тепло. Солнце светило ярко, так что на обрезах крыш начали появляться сосульки. Франк вдохнул воздух полной грудью и улыбнулся. Он был дома.

Они лежали на густой медвежьей шкуре, прикрытые только роскошными волосами Толлы, которые разметались по его груди и животу.

— Боги, неужели ты опять уедешь?! — прошептала она.

— Еще не скоро, — мягко ответил Грон, — у нас есть еще почти две луны.

Толла отбросила волосы и села на шкуре.

— О, Грон, я больше так не могу. Всю зиму я жду, когда наконец приедешь ты, а когда ты приезжаешь, я теряю голову. Совершаю глупейшие ошибки. Юноний вертит мной, как хочет.

Грон сел.

— Ну уж в это я никогда не поверю.

Она повернула к нему мокрое от слез лицо.

— Понимаешь, наша связь уже для него не секрет.

Грон усмехнулся:

— Не только для него. Убогно еще год назад поздравил меня. Правда, когда он понял, что я не хочу продолжать эту тему, то больше к ней не возвращался.

Толла кивнула со слабой улыбкой, но потом снова посерьезнела:

— Кроме того, мне кажется, Юноний знает, кто ты.

Грон помолчал. О том, кто он такой, знала только дюжина самых близких друзей. Конечно, если не принимать во внимание посвященных. Впрочем, то, что Юноний обладает этим знанием, было лишним подтверждением тому, в чем он и так был уверен.

Толла тряхнула волосами.

— Ну почему боги так несправедливы ко мне?!

Грон вздохнул, протянул руку к одежде, комом валявшейся рядом со шкурой, и начал одеваться. Толла смотрела на него печальными глазами. Когда он затянул ремень, она тяжело вздохнула и произнесла:

— Мне придется выйти замуж, Грон.

Он замер, потом медленно повернулся к ней:

— За кого?

Она горько усмехнулась:

— Ты можешь догадаться.

Грон задумчиво покачал головой:

— Значит, Юноний перетянул на свою сторону солидную часть систрархов городов.

Толла поднялась на ноги и тоже начала одеваться. Грон испытующе смотрел на нее:

— Я могу помочь тебе справиться с этим.

В ее глазах вспыхнула надежда, но через мгновение погасла.

— Как?

Грон свистнул, и Хитрый Упрямец степенно вышел из-за деревьев. Грон подсадил Толлу в седло ее белоснежной Нэрос и вскочил в седло сам. Некоторое время они ехали молча, потом Грон договорил:

— Понимаешь, мы все только думаем, что поступаем только так, как хотим сами. На самом деле у каждого из нас торчат во все стороны такие невидимые ниточки, как у кукол-марионеток. Дерни тебя за одну — поднимется рука, за другую — откроется рот.

Толла усмехнулась:

— Я уже десять лет дергаю за эти ниточки.

Грон кивнул:

— Правильно. А сейчас дернули тебя, и тебе кажется, что некуда деваться.

— Я уже выросла из того возраста, когда кажется, что, стоит только рвануться, и ниточки оборвутся, — молвила Толла. — Если я откажусь стать женой Алкаста, Юноний начнет гражданскую войну.

— Вот видишь, — пришла очередь усмехаться Грону. — Ты дергала за ниточки, и другие люди прыгали, как тебе хотелось, но стоило кому-то дернуть твои, как ты пришла в ужас.

Она недоуменно посмотрела на него:

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что Юноний так же, как и ты, забыл, что где-то болтаются концы и его ниточек. Он так часто двигал людьми, как куклами, что стал казаться себе чем-то вроде бога — не хуже тех, кто наверху, — вершащего судьбы мелких людишек. А это ошибка — что в политике намного хуже, чем преступление. Он такой же, как и все, и может очень скоро в этом убедиться.

Толла смотрела на него широко распахнутыми глазами, потом лицо ее прояснилось, и она восторженно прошептала:

— Ты хочешь потянуть за его ниточки?

Грон рассмеялся:

— Это изрядно испортит ему настроение.

Они выехали из леса и остановились на опушке, за гребнем начинался Сад сереброногих. Толла встревоженно посмотрела на Грона:

— Как ты будешь спускаться?

— Так же, как и поднимался. — Он с улыбкой похлопал Хитрого Упрямца по шее. — Этот сварливый парень, по-моему, может забраться даже по отвесной стене не хуже горного барса.

Грон наклонился в седле, притянул девушку к себе и поцеловал.

— Держись, все поправимо.

— Когда я тебя увижу?

Грон задумался.

— Слушай, а почему бы не завтра на аудиенции. В конце концов, разве я не достоин того, чтобы меня пожаловали во Всадники.

Она ахнула:

— Ты… — ее голос сорвался, — ты понимаешь, что будет?

Грон расхохотался, глядя в ее изумленное лицо.

— Ну, во-первых, Юноний решит, что ты преподнесла ему подарок. — Он погладил ее по щеке. — Не бойся, мне нужно, чтобы он хорошенько натянул свои ниточки.

К полудню Грон был уже на «ночном дворе». Он прибыл туда в сопровождении лейтенанта Слуя, правой руки Яга, который держал в своих руках ниточки к очень многим людям в Элитии. Убогно встретил их, как всегда, радушно.

— Ты всегда был щедр, Грон, и никогда не нарушал своего слова, поэтому тебе всегда рады на «ночном дворе».

Грон небрежно кивнул Слую и уселся на знакомый ковер.

— Похоже, ты расстилаешь его к моему приходу.

Убогно хихикнул:

— Нет, просто перед твоим прибытием в Эллор мне приносят новый с таким же рисунком.

Оба широко улыбнулись.

— Что привело ко мне достойного Грона? — подвел к делу Убогно.

Грон неторопливо отхлебнул традиционного дожирского.

— До меня дошли слухи, что у тебя проблемы, Убогно?

Тот нахмурился:

— У всех иногда бывают проблемы.

— Я говорю о Сногге и его шайке, — уточнил Грон.

Убогно замер, потом принужденно рассмеялся. Сногг пытался сбить из молодых нищих сильную стаю и обвинял Убогно в том, что при нем нищие стали слишком мягкотелыми и не получают того дохода, что был при Омере.

— Ты многое знаешь, Грон.

Грон кивнул и улыбнулся:

— Ну, ты-то обо мне знаешь не меньше.

Убогно немного повеселел:

— У тебя есть просьба?

Грон небрежно кивнул:

— Я хочу предложить тебе одно дело, которое позволит заткнуть рот Сноггу, изрядно обогатит твою мошну и немного поможет мне.

Убогно ухмыльнулся:

— Я думаю, что более правильно было бы поставить эти три цели в обратном порядке.

— Мы будем спорить о порядке слов?

Убогно энергично мотнул головой:

— Я слушаю тебя очень внимательно, уважаемый Грон.

Грон поставил кубок и наклонился к Убогно:

— Известно ли тебе, зачем Юноний луну назад собрал Паштора, Тагруса Дайорку и еще десяток купцов в своем доме?

— Он просил денег.

— И?

— Они дали.

— А знаешь ли сколько?

Убогно пожал плечами:

— Видимо, немало. Но что нам до тех денег, нам их не видать, как своих ушей.

— Ты не прав.

Убогно насторожился:

— Ты хочешь сказать…

Грон кивнул и вновь отхлебнул из кубка.

— Они дали ему сто тысяч золотых.

Убогно присвистнул. Грон усмехнулся:

— Взамен он пообещал, что на будущий год медальоны останутся только у них.

— Тогда они не прогадали. — Убогно сузил глаза. — Но я не представляю, как он сможет это сделать. Базиллиса…

— Сможет, если женит на ней своего сына.

Убогно откинулся на мягкий валик. Помолчал.

— Сегодня ты трижды смог удивить меня, Грон. Что же ты предлагаешь?

— Я знаю, где эти деньги.

Убогно подался вперед.

— Сто тысяч золотых! — прошептал он севшим голосом. Несколько мгновений он рассматривал Грона лихорадочным взглядом, но потом повалился назад. — Невозможно. Я еще не выжил из ума, чтобы связываться с Юнонием и вешать себе на шею реддинов.

Грон улыбнулся и допил дожирское.

— Ты не понял, Убогно. С Юнонием свяжусь я и сделаю все так, что он будет знать это. Золото тоже возьму я. От тебя потребуется только немного понаблюдать кое за кем и подставить спины своих нищих под мешки, которые положат на них мои люди.

Убогно некоторое время раздумывал.

— Какова же будет моя доля? — поинтересовался он.

— Треть.

Убогно снова помолчал.

— А что ты хочешь сделать с Юнонием?

Грон зловеще улыбнулся:

— Ну мы-то с тобой знаем, что это он направил руку того купчишки, что подсыпал яд баши Дилмару.

Убогно посмотрел прямо в глаза Грону:

— Ты не оставил мне шанса.

— Я сделал тебе предложение, от которого ты не смог отказаться, Убогно. — Грон хлопнул его по плечу и кивнул на Слуя: — Это один из моих лейтенантов — он объяснит детали. — И покинул «ночной двор».

Алкаст ворвался к отцу мрачнее тучи:

— О боги, она сошла с ума!

— Что случилось?

— Она приказала приготовить к аудиенции текст эдикта, возводящий этого базарного десятника в достоинство Всадника!

Юноний резко повернулся:

— Ты шутишь?!

— Клянусь Эором-защитником.

Юноний посмотрел на языки пламени в камине.

— Значит, эта высокомерная сучка решила отвергнуть мое предложение. — Он сделал паузу. — Что ж, скоро она сильно пожалеет об этом.

Он поднял колоколец и зазвонил. Когда вошел слуга, Юноний обратился к сыну:

— Ступай, Алкаст, и ничего не бойся, я займусь подготовкой неприятного сюрприза для нашей базиллисы. Конечно, грешно так поступать с влюбленной женщиной, но она потеряла разум, а это непростительно.

Когда Алкаст вышел, Юноний усмехнулся и вполголоса произнес:

— Спасибо, дорогая. Я никогда не был в восторге от идеи свадьбы. Ты казалась мне слишком умной, чтобы я мог чувствовать себя спокойным.

Вечером следующего дня Грон сидел в своей комнате в таверне «Трилистник» и слушал Слуя. Церемония посвящения во Всадники прошла, как и ожидалось, спокойно. То, что об этом событии заранее знала каждая собака от порта до стен дворца, тоже не было неожиданностью. Юноний хорошо позаботился об этом. И в домах патрициев кипели нешуточные страсти о наглости «этой девчонки». Но сейчас Грона волновали более важные вопросы. Слуй закончил доклад и Грон спросил:

— Значит, ты считаешь, что после этой «ночи длинных ножей» весь север и центр Элитии будет чист от влияния Хранителей?

Слуй пожал плечами, что при его размерах смотрелось угрожающе.

— Возможно, кто-то и останется, но сети не будет, это точно. — Он расплылся в улыбке. — Спасибо брату Ихторму — он заслужил те месяцы жизни, которые получил.

— Прекрасно. Через две луны состоится Совет систрархов, и я думаю, Юноний постарается приурочить свой удар именно к нему. Пошли гонцов, пусть и мы ударим день в день.

— А вам не кажется, что если бы до систрархов успели дойти некие известия перед Советом, то многие были бы сговорчивее.

Грон усмехнулся:

— Я позабочусь о том, чтобы кое-кому кое-что стало известно до Совета, но не хочу раньше времени тревожить Юнония. Если он действительно посвященный, то до него вести могут дойти намного раньше, чем до систрархов, а мне нужно, чтобы он пребывал в уверенности, будто полностью контролирует ситуацию. Тогда ничто не помешает ему плыть по моему каналу.

Прошли полторы луны.

Юноний стоял, привалившись к косяку прочной двустворчатой двери, и насмешливо наблюдал, как систрарх Саора трогает золото дрожащими руками.

— Как видите, благородный Элизий, я не бросаю слов на ветер.

Систрарх повернул к нему взмокшее лицо:

— И когда же я могу получить обещанное, благородный Юноний?

Тот шагнул в сторону, освобождая дверной проем, и жестом указал на выход:

— После Совета, достойнейший, сразу после того, как мы спасем нашу великую державу, вырвав ее из рук обезумевшей шлюхи.

Элизий сосредоточенно кивнул:

— Но я хотел бы быть уверенным…

Юноний усмехнулся. И этот туда же.

— Хорошо, за день до Совета я вручу вам в качестве задатка четверть оговоренной суммы.

Систрарх обрадованно закивал. Верховный жрец проводил его до двери, сердечно попрощался, лично прикрыл дверь и презрительно улыбнулся. Низкие твари, как мало надо, чтобы купить систрарха. Если бы он раньше предполагал это, сколько проблем вообще бы не возникло. А он-то сомневался, когда Хранитель Порядка предложил ему эту идею. Юноний вздохнул. Да, Измененный основательно потряс Орден. Никогда раньше ему не приходилось полагаться на собственные ресурсы. До сих пор все его проекты финансировались щедрой рукой. А сейчас даже сеть младших посвященных приходилось содержать за свой счет. Он уже основательно порастряс мошну храма, и, если бы не деньги купцов, можно было бы прикрывать лавочку. Юноний бросил взгляд в сторону прочной, обитой бронзой двери. Конечно, систрархов это впечатляет. Но он-то знает, что большая часть этих денег не позднее чем в день Совета уйдет на юг и запад — местным посвященным, а систрархам придется подождать с выплатой остальных трех четвертей до лучших времен. Которые — впрочем, Юноний в этом не сомневался — обязательно наступят. Только его энергичные действия пока отвратили от Элитии угрозу горгосского и венетского вторжений. Хранитель Порядка твердо заявил ему об этом. Элитию может спасти лишь его успех. Юноний вздохнул и, окинув взглядом двух могучих реддинов, стоящих у дверей, поднялся в свою комнату.

Слуй увидел, как погасли окна, и подал знак. Сержант, стоящий рядом с ним, несколько раз махнул полой плаща, заставляя огонь маленькой лампы то появляться, то исчезать. Слуй завернулся в плащ и принялся ждать. По этому сигналу его люди, проникшие в дом через вырытый подземный ход, откроют вентиль бронзового баллона, и внутрь потечет воздух, который Грон называл мудреным словом «закись азота». Что это означало, Слуй не знал, но тому, как это действует, свидетелем был не раз. Через некоторое время дом наполнился звуками хохота, потом все стихло. Слуй подождал еще некоторое время, потом осторожно махнул рукой. Бойцы и нищие бросились вперед. Дверь выбили быстро. Через некоторое время окованные бронзой двери в глубине комнаты распахнулись, и наверх стали рысью подниматься люди с мешками, в которых позвякивало золото. Не прошло и часа, как все было кончено.

Грон спрыгнул с подоконника и неслышно подошел к ложу. Толла спала нагая. Волосы разметались во сне. Он присел на край и стянул с головы капюшон «ночной кошки», оставлявший открытыми только глаза. Некоторое время он смотрел на обнаженную женщину, потом нежно провел ладонью по ее груди. Она улыбнулась во сне, потянулась, как кошка, потом открыла глаза и села на постели. Он положил ладонь ей на губы, предупреждая готовый сорваться крик. Несколько мгновений она напряженно смотрела на него, наконец взгляд прояснился.

— О, Грон! Как ты сюда попал?

Он, улыбаясь, кивнул в сторону окна:

— Вспомни, я всегда умел неплохо лазать по каменным стенам.

Она улыбнулась и прижалась к нему.

— Зачем ты здесь?

— Ты должна кое-что знать, но Юноний не должен знать о том, что ты об этом знаешь. Я понятно изъясняюсь?

Она сосредоточенно кивнула. Грон достал тубу.

— Тебе предстоит поговорить с некоторыми систрархами. Здесь кое-что, что позволит сделать их несколько более сговорчивыми. Но главное вот что…

Когда он закончил и, поднявшись, стал натягивать капюшон на голову, она вдруг тонко улыбнулась, вытянула ногу и провела пальцами по его животу и бедру.

— Любимый, я не видела тебя целую четверть, неужели ты так и уйдешь?

Грон шепотом ругнулся:

— Женщина, до рассвета два часа, а если меня увидят реддины, наш план полетит псу под хвост.

Толла молча откинулась на спину и провела ладонями по своей груди, животу, бедрам, потом шаловливо высунула язычок. Грон скрипнул зубами и принялся стаскивать комбинезон «ночной кошки».

Юноний оцепенело стоял в центре Места власти. Все провалилось! Золото пропало, и то, каким образом это было сделано, указывало, что к похищению приложил руку сам Измененный. Систрархи же, не получив обещанных денег, пошли на попятный все, как один. А то, с каким остервенением они торговались и требовали оговоренной суммы сразу, без всяких отсрочек, также наводило на мысль, что их кто-то предупредил. Но на самом Совете разразилась еще большая катастрофа. Двое братьев, которых Юноний с огромным трудом сумел сделать систрархами небольших городов на сеющем зерно востоке, были обвинены базиллисой в растрате и схвачены прямо в зале Совета. Обвинения были настолько хорошо подготовлены, что вечером братцы были уже удавлены. Теперь вряд ли кого из систрархов заставишь выступить против базиллисы. Юноний поднял кожаный кошель и потянул завязки.

— Спешишь доложить о своем провале, брат Юноний?

Жрец вздрогнул и замер, но спустя мгновение его рука метнулась к кошелю. Хлопнула тетива арбалета, и рука, на волос не дотянувшись, оказалась пришпилена к бедру. Юноний рухнул на каменные плиты. Грон выступил из густого сумрака пещеры.

— Как ты прошел? — простонал Юноний. — Там же «смертельное дыхание»?

Грон пожал плечами, отпихнул ногой кошель и, уперев в горло Юнонию острие кинжала, во избежание лишних движений с его стороны, выдернул арбалетную стрелу.

— Так же, как и ты, только раньше.

— Но как ты узнал?

— Секрет. А если откровенно, спасибо брату Ихторму. Он сумел долго протянуть, сообщая нам интереснейшие вещи. По одной за четверть жизни.

Юноний попытался подняться, опираясь на целую руку, но снова упал.

— Что ты сделаешь со мной?

Грон развязал кошель и, достав оттуда два маленьких свертка, осторожно насыпал две горки порошков, тщательно следя, чтобы ни одна крупинка одного не попала на другой. Потом поднял взгляд на побледневшего Юнония:

— Догадался? — Грон отступил на шаг и вытащил меч. — Во всяком случае, у тебя будет больше шансов, чем у баши Дилмара. Ты знаешь, откуда придет смерть, и у тебя осталась еще одна здоровая рука и одна здоровая нога. — И Грон движением меча смешал порошки.

Этой ночью он впервые открыто пришел к Толле, но когда утром он вернулся в таверну, его ждал Слуй.

— Что?

— Ночью прискакал гонец.

Грон молча ждал продолжения. Слуй вздохнул и произнес:

— Большая орда.

Хранитель Порядка повернулся на скрип двери. Брат Эвер подошел и склонил колени.

— Говори.

— Все верно, мудрейший, вы оказались правы. Эта нечестивица осталась базилиссой. — Он помолчал. — Но я принес еще более печальные вести.

— Ну?!

— По всем северным и центральным провинциям сеть разгромлена, старшие посвященные схвачены и увезены в Атлантор, младшие погибли.

— А что брат Юноний?

Эвер вздохнул:

— Скорее всего, мертв.

Хранитель Порядка стиснул кулак, так что побелели костяшки. Несколько мгновений он пытался справиться с охватившей его яростью. Наконец ему это удалось.

— Что ж, жаль только, что надежда на брата Юнония несколько задержала наши планы. Конечно, если бы он встал у власти, вторжение прошло бы гораздо легче.

Брат Эвер поднял на него удивленные глаза. Он слышал своими ушами, как Хранитель Порядка обещал брату Юнонию остановить вторжение, если его план увенчается успехом. Но кто может проникнуть в мысли мудрейшего?

— Степняки уже выступили?

— Да, мудрейший.

— Отправляйтесь туда. Поможете брату Свазайру поддержать их порыв. А мне придется отправиться в Горгос.

Брат Эвер склонил голову и вышел. Его била нервная дрожь. Он, побочный сын акробата и карлицы из бродячей труппы, был причастен к великим свершениям и бросал в горнило невиданно кровавой войны сотни тысяч людских судеб. Да, это было то, о чем он мечтал.

Грон подъехал к долине перед рассветом. Костры степняков уже погасли, но склоны были покрыты сплошным черным ковром степных шатров. Он некоторое время рассматривал открывшуюся картину, цепким взглядом замечая и откладывая в памяти все, что представляло хоть малейший интерес, потом подал коня назад и двинул вдоль гребня. Спустя полчаса неторопливой трусцы Хитрый Упрямец вдруг прянул ушами и, еле слышно всхрапнув, остановился. Грон соскочил с коня и, взяв арбалет на изготовку, скользнул к валуну на самом гребне. Осторожно выглянув из-за камня, он увидел в небольшой лощинке потухший костер и троих степняков, сладко дремавших, завернувшись в косматые плащи, чем-то напоминающие кавказские бурки. Грон внимательно оглядел окрестности, отложил арбалет и достал из заплечного колчана два болта. Степняки спали слишком безмятежно — рядом явно был часовой. Вряд ли бы они расслабились под боком у Дивизии. За последние пару лет «ночные кошки» сумели внушить к себе достаточно уважения. К тому же довольно странно, что эти трое вздумали заночевать не в стойбище своего клана. Значит, им по какой-то причине тоже необходима скрытность. Это было интересно. Грон еще раз окинул взглядом лощинку. Вроде чуть левее, у двух сосен, вздымающих свои вершины несколько выше неровного купола леса, маячит что-то непонятное. Грон пригляделся. Нет, неясно, ну что ж, воспользуемся советом Наполеона: ввязаться в бой, а там посмотрим. Он отодвинулся за камень, воткнул в землю болты, потом укрыл их плащом так, чтобы это ничуть не напоминало что-то естественное, и плавно скользнул в сторону. Когда между ним и камнем образовалось расстояние шагов в двадцать-тридцать, Грон приподнялся, вытащил из колчана еще четыре болта и воткнул в землю перед собой, опустился на колено и вскинул сдвоенный арбалет, который только начали производить мастерские Дивизии. Звонко хлопнула тетива, Грон нажал на второй спуск, потом резко развернул арбалет стременем вниз и, зацепив крюком тетиву первого лука, двумя движениями рычага взвел первую тетиву. Арбалет хлопнул третий раз. Третий из степняков, который, недоуменно озираясь спросонья, сел у потухшего костра, захрипел и, вцепившись руками в торчащий из груди арбалетный болт, повалился на спину. Грон быстро натянул обе тетивы, упал на землю и уже лежа воткнул под зажимы новые болты. Несколько мгновений ничего не происходило, потом от того места у двух сосен, которое сразу показалось Грону подозрительным, послышался гортанный крик, в котором звучали вопросительные ноты. Несколько мгновений стояла тишина, затем раздался лошадиный топот, и от стены леса отделился сгусток темноты, который быстро обретал очертания. Всадник подскакал к лежащим телам, и в следующее мгновение в руках у него появился лук, и он бешено закрутил коня, яростно высматривая врага. И тут же три стрелы, одна за другой, пробили плащ, оставленный Гроном. Грон повернул голову и, наклонившись к самой земле, чтобы нельзя было точно установить, откуда пришел звук, издал глухой стон. Степняк радостно вскрикнул и послал коня в сторону камня. Грон тем временем вскинул арбалет и напряженно уставился на лес возле двух сосен. Его внимание было вознаграждено. В темноте что-то шевельнулось. Грон, не дожидаясь, пока цель станет более отчетливой, спустил тетиву, и тут же резко повернулся, чтобы выстрелить по всаднику, до которого оставалось не более сорока шагов. Тот, услышав хлопок тетивы, резко развернулся и вскинул лук, но выстрелить уже не успел. Арбалетный болт вошел в переносье, навылет пробил череп и, выйдя из затылка, сдернул труп с седла. Однако Грон этого не видел. Еще при первом выстреле он свистнул Хитрому Упрямцу и сейчас уже подбегал к коню. Когда на спине оказалась привычная тяжесть, Хитрый Упрямец тут же пустил с места в карьер — человек, оседлавший его, должен быть достоин такой чести. А если он не может удержаться, то это его проблемы.

Пятый, тот, кого Грон подстрелил у двух сосен, был еще жив. Это был совсем молодой парнишка. Болт пробил ему грудь, чудом не задев сердца, но легкое было разовано, поэтому, когда Грон подлетел к нему и, соскочив с коня, повернул к себе свесившуюся на грудь голову степняка, у того на губах уже лопались кровавые пузыри. Если Грон хотел что-то узнать — следовало поторопиться. Он на мгновение задумался. Обычный метод быстрого получения сведений сейчас не годился, парня и так корежило от боли при каждом вздохе. Грон наклонился к самому лицу степняка и произнес:

— Я — Грон.

Глаза юнца широко распахнулись, и он прошептал что-то вроде:

— Враг Степи! — Но в следующее мгновение у него из горла хлынула кровь, и он обмяк.

Грон опустил парня на землю, выпрямился. Что ж, нельзя было сказать, что он ничего не узнал. Если даже рядовой степняк знал, кто такой Грон, и именовал его Враг Степи, значит, этот набег явно имел некий ритуально-религиозный оттенок. Что подтверждало подозрения, зародившиеся из целой цепочки несоответствий: степь пошла в набег по выжженной солнцем траве, Большая орда собралась необычайно быстро, еще в начале лета о ней никто и слыхом не слыхивал, к тому же он не мог припомнить ни одного хана, который даже номинально мог бы претендовать на роль объединяющего лидера… А теперь еще и Враг Степи, причем каждое слово с большой буквы. То есть все это очень напоминало использование некой технологии манипуляции массовым сознанием, которой в этом мире обладал только Орден. Грон двинулся обратно к кострищу. Следовало попытаться получить ответ еще на один вопрос: что пятеро степняков делали здесь, в стороне от основного стойбища?

Когда он закончил, уже совсем рассвело. Грон задумчиво осмотрел сложенную у костра кучу вещей и развернул свиток, найденный в кошеле одного из степняков, который был одет в балахон колдуна. Прежде чем заняться свитком, следовало закончить с обыском, потому что в любую минуту в лощине могли появиться степняки. Но сейчас настало время и для свитка. После первых же прочитанных слов он улыбнулся. Теперь можно было считать, что его вылазка закончилась полным успехом. Он перехватил важного курьера.

«Свазайр, посвященный второго ранга, к Хранителю Порядка.

Да исполнится воля Творца, мне удалось убедить ханов, что Измененный есть воплощение Исутара, повелителя демонов песчаной бури и огненной стены, Великий Враг Степи, и что его низвержение есть завет, наложенный на ханов, а отказ от участия в его свершении повлечет за собой проклятие всего рода. Клянусь Творцом, это было довольно сложно. И не столько из-за того, что ханы не верили, сколько из-за того, что Дивизия, созданная Измененным, всеми ханами почитаема за слишком опасного противника. После того как прошлым летом, после набега хана Уггойка, воины Измененного углубились в степь на три недели пути и внезапным броском уничтожили все три стойбища рода Сайгака, приколов самого хана Уггойка к тотемному столбу полусотней арбалетных болтов и отбив весь полон, многие из ханов пришли к выводу, что с Измененным лучше не ссориться. Кроме того, необходимость тронуться именно теперь изрядно осложнила задачу, ибо ханы традиционно не ходят в набеги по выжженной солнцем траве. Однако теперь все позади. В убеждении ханов сильно помогло дозволение воспользоваться Местами власти, ибо я смог убедить ханов родов Белого волка, Степной совы и Ворчливого оленя, что сам Великий Отец Степи покровительствует мне. А после ритуала заклания жеребенка, когда присланный вами порошок сжег упрямого хана Сонгайка, все еще продолжавшего противиться походу, остальные ханы приняли волю Творца. В настоящее время мы стоим против войска народа долин. Надобно заметить, что они собрали немалые силы, но присланная вами „бесшумная смерть“ должна обеспечить нам преимущество и внести смятение в войска неприятеля. Однако для укрепления духа степняков я собираюсь провести обряд вызывания духа Великого Врага Степи и наложения на него проклятия страха, что должно еще больше укрепить сердца ханов перед решительной битвой. После разгрома воинов Измененного опишу все подробнее, а теперь же в заключение сообщу, что вряд ли смогу точно уложиться в объявленные сроки, ибо степняки, несомненно, примутся грабить долины, что сильно замедлит продвижение, но заверяю, что приложу все усилия, дабы опоздать ненамного.

Да свершится воля Творца!

Свазайр, посвященный второго ранга».

Грон удовлетворенно свернул свиток. Теперь расклад был ему абсолютно ясен. Ханы шли, потому что боялись Свазайра больше, чем Грона. Чтобы переломить ситуацию, надо всего лишь сделать все наоборот. Он свистом подозвал Хитрого Упрямца и, одним движением вскочив в седло, двинулся в сторону стойбища. Следовало попытаться разузнать, где и когда Свазайр собирался накладывать проклятие на душу Великого Врага Степи.

На закате он неторопливо трусил на Хитром Упрямце в сторону костров войска народа долин. Грон улыбался. Судя по всему, и Свазайра, и его хозяина сегодня ночью ждал очень неприятный сюрприз.

Лучшие воины всех родов и кланов стояли вокруг шатра на расстоянии ста шагов от него. Рука со сжатым в ней мечом могла дотянуться острием до плеча соседа. Ни один из них не сомкнул глаз всю ночь, ибо каждый знал, что все ханы и колдуны собрались на волшбу. Сегодня с первыми лучами рассвета сам премудрый Свазайр даст ответ ханам по желудку священной овцы. Какой уж тут сон?

Свазайр потер виски длинными тонкими пальцами. Церемония тянулась уже несколько часов. Курительницы сожгли достаточно анаши и чистой маковой соломки, чтобы ханы и колдуны впали в наркотический транс. Свазайр и сам чувствовал, что, несмотря на противоядие, душная атмосфера шатра действовала и на него. Колдун тряхнул головой — впереди было еще много работы. Он бросил в жаровню, установленную на треножнике, горсть порошка и воззвал:

— Явись, Враг Степи, явись, ибо я призываю тебя именем Великого Отца.

Вспышка озарила грубое лицо идола с красными губами и черными, как смола, зубами. Свазайр швырнул еще порошка, но в следующий момент слова заклинания замерли на его губах. Там, где еще мгновение назад был лишь деревянный идол, стояла фигура, закутанная в темный плащ. О, кобылья течка, неужели эти воскурения подействовали и на него самого. Но фигура шагнула вперед и, распахнув плащ, произнесла:

— Ну, я пришел.

Несколько мгновений висела тишина, потом колдун возопил и, выхватив ритуальный нож, бросился вперед. Грон захватил кисть и привычным движением развернул нож к телу колдуна, уткнув острие ему в живот. Свазайр упал. Грон переступил через труп и негромко произнес:

— Здесь не мешало бы проветрить.

Через несколько минут из боковых стен шатра были вырезаны целые полосы, а курительницы выкинуты наружу подальше. Спустя некоторое время ханы стали понемногу отходить от наркотического оцепенения и приходить в себя. И вид Грона, сидящего на каменном жертвеннике, а главное — молчаливые фигуры бойцов в черных комбинезонах, по одному возле каждого хана, с обнаженными кинжалами, привели их в крайнее изумление. Когда у всех ханов глаза приобрели осмысленное выражение, Грон поднялся и, пнув ногой труп колдуна, сказал:

— Он звал меня, ханы, и я пришел. А поскольку я здесь, я хочу спросить вас: что вам нужно в наших долинах?

Ханы молчали, косясь на фигуры в черном. Грон усмехнулся:

— Они здесь только для того, чтобы вы, очухавшись, не наделали глупостей.

Грон зажмурил глаза и бросил в воздух магниевую бомбочку. Когда у ханов восстановилось зрение, рядом с ними никого не было. Грон с усмешкой наблюдал за их обалделыми лицами, он предусмотрел еще пару трюков, но их время еще не наступило.

— Итак, ханы, я задал вопрос.

Престарелый хан, сидевший в первом ряду, еще слегка пошатываясь, поднялся на ноги.

— Мое имя Тейлеп, демон песчаной бури. Ты — Враг, ты пришел к нашим извечным врагам в облике человека и зачаровал их сердца, но нас не обманешь. Мы не будем говорить с демоном.

Грон покачал головой:

— Ты не прав, Тейлеп, я не демон, хотя после того, как я низверг Исутара, я могу заставить демонов песчаной бури и огненной стены повиноваться мне. — По рядам ханов прошелестел вздох изумления, а Грон, сделав паузу, во время которой он уставился на ханов, сурово насупя брови, смягчил выражение лица и продолжил хоть и грозно, но менее сурово. — И я не враг народу степи. Мои воины ходили далеко в степь и подходили к кострам ваших стойбищ, разве не так, ханы Куюй и Сучум?

Грон снова сделал паузу, бросив взгляд на глав кланов, чьи пастбища лежали у самых гор. Патрули «ночных кошек» и линейных сотен из Восточного и Западного бастионов действительно иногда подбирались к самым стойбищам, оставляя после себя, озорства ради, воткнутый в землю арбалетный болт. Оба хана утвердительно кивнули, и Грон продолжил:

— Но разве они нанесли урон? Разве угнаны табуны, порезаны овцы и убиты воины? И разве демоны песчаной бури и огненной стены приходили этим летом на ваши пастбища?

Ханы переглянулись. Потом Тейлеп негромко спросил:

— А род Сайгака?

— Это — возмездие, — заявил Грон. — Оно настигает только тех, кто это заслужил.

В шатре вновь установилась тишина. Потом Тейлеп, сглотнув горькую слюну, решился задать еще один вопрос:

— Чего же ты хочешь, Великий хан народа долин?

Грон поднялся:

— Разве народ долин — враг народа степи? Разве нет у народа степи более достойного врага, на которого можно было бы обрушить свой гнев? Наш общий гнев. — Он оглядел ханов.

Со всех сторон раздался шепот, в котором наиболее четко можно было различить только два слова: Горгос и Герлен. Грон согласно кивнул. Он добился того, что его теперь боятся больше, чем трупа Свазайра, но такая масса людей обладала гигантской инерцией. Большая орда не могла уйти просто так. Ей необходимо было дать иную цель. И Грону показалось, что ему это удалось. Он еще раз окинул взглядом ханов: их глазки прямо заблестели от перспективы сражаться не против Грона и его Дивизии, а вместе с ним, и уверенно продолжил:

— Я хочу, чтобы вы увели орду дальше в степь, а потом сами пришли говорить со мной. Обещаю, что ни один хан не будет убит или схвачен. Это не место, чтобы говорить о судьбе наших народов. Я приглашаю вас в крепость Горных Барсов.

Он вскинул руку над головой, выкрикнул какую-то абракадабру, которая пришла ему на ум. Из-за идола Великого Отца Степи выпрыгнуло трое «ночных кошек» в серебряных масках. У каждого изо рта вырывался язык пламени. Это было земляное масло, набранное в рот и выдуваемое через примитивное сопло, сделанное в виде рта. «Кошки» вскинули Грона на плечи. Вновь полыхнула магниевая вспышка. За шатром негромко хлопнули тетивы арбалетов, и над головами ханов и воинов, стоящих вокруг шатра, воя и полыхая, пронеслись в ночном небе четыре стрелы с привязанными к ним трубками, заполненными пороховой мякотью. Так Грон, повелитель демонов песчаной бури и огненной стены, покинул стойбище народа степи.

Орда стояла еще четыре дня, а утром пятого снялась и ушла, оставив на месте лагеря вытоптанное поле и около сотни дорогих ханских шатров. Грон понял, что ханы приняли его предложение.

Брат Эвер стоял на гребне стены и смотрел из-за зубца на вздымавшиеся ввысь горные пики. Если сделать шаг назад и посмотреть с другой стороны зубца, то в лицо бы ударил сухой и горячий степной ветер. Здесь, на узкой полосе побережья между горами и степью, на стыке двух удобных бухт и выстроил горгосский император Вранг II два столетия назад могучую крепость, которую назвал Герлен. За двести лет крепость разрослась, но так и не стала городом. Никакому купцу не придет в голову везти сюда товар — нет покупателей. Издавна в Герлен отправляли самые отбросы общества, это было место ссылки, место, куда удалялись проштрафившиеся при дворе «золотоплечие» и многие другие офицеры.

Карлик вздохнул. Что-то было неладно. Вестник к брату Свазайру ушел две четверти назад, и до сих пор никаких известий. Брат Эвер повернулся и начал спускаться со стены. Горгосский офицер проводил его раздраженным взглядом. О боги! За что ему такое наказание? Уже пять лет он в этой дыре, и четыре года назад в этих стенах начали твориться странные дела. Сначала появились какие-то подозрительные жрецы Щер и Магр, которые не проводили церемоний и молений, не приносили жертв, а только о чем-то шушукались с тощими степными колдунами, которые также стали появляться в крепости. И трогать этих грязных варваров было запрещено. Дальше — больше. Крепость стала наводняться какими-то подозрительными личностями. Проштрафившихся солдат и офицеров присылали все меньше, а прошлым летом две трети воинов вообще посадили на корабли и отправили в Горгос. Среди солдат ходили слухи о каком-то вторжении, которое возглавит сам принц. Офицер нахмурился: вторжение вторжением, но он остался с гарнизоном, который едва может выставлять охрану на этих гигантских стенах. Если что случится… Он бросил взгляд за стены и досадливо сплюнул. Что здесь может случиться?! За две сотни лет Герлен раз тридцать пытались захватить степняки и пять раз горцы. Но Герлен был, есть и всегда будет горгосским. Офицер бросил еще один взгляд за стену. Заходящее солнце окрасило горные пики в кровавый цвет. Со стороны гор, по извивающейся дороге, полз фуражный обоз из восьми широких телег, крытых полотном. Горгосец поморщился — опять фуражиры не успеют до темноты. И, свесившись в сторону воротной башни, рявкнул:

— Эй, там, ворота замкнете на щеколду, затвор не опускать, пропустить фуражиров, когда доползут.

Брат Эвер нетерпеливо топтался на пирсе. Он вновь почувствовал, как его охватывает дрожь, а руки и ноги холодеют, словно он опять смотрел в глаза Измененного. Он до сих пор не мог понять, почему его не убили. По древним правилам Ордена, все, кого коснулся взгляд Измененного, считались «грязными» и подлежали смерти. Но он был жив. Что-то шло не так, явно не так.

В ворота заколотили, солдат нехотя выбрался из караулки и побрел к воротам. Грохот продолжался. Солдат досадливо поморщился, заорал:

— Да сейчас, сейчас, — и стал отодвигать щеколду.

Из караулки высунулся десятник:

— Кто там?

— Кто-кто, фуражиры, мать их. — И солдат потянул за створку ворот. И оцепенел — перед ним стоял воин в незнакомом доспехе. Воин улыбнулся, прижал палец к губам, но, увидев, что горгосец уже набрал в рот воздуха, резко выбросил вперед руку с мечом, разрубив ему горло. Через несколько мгновений во двор хлынуло несколько десятков бойцов, до этого прятавшихся на телегах, а в черноте степи послышался нарастающий топот. Ночную тишину разорвал дикий визг и вопли атакующей орды.

Через час все было кончено. Грон стоял на гребне стены, рядом с ханом Тейлепом, который не отрываясь смотрел на беснующихся внизу степняков и охваченную пожаром крепость. Сам Грон провожал глазами фонарь, раскачивающийся на верхушке мачты корабля, выходящего из бухты. Хан Тейлеп повернулся к Грону и торжественно произнес:

— Спасибо, Великий хан народа долин. Сегодня мы совершили то, о чем мечтали наши отцы, и наши деды, и отцы наших дедов, и…

Грон усмехнулся. До сего момента Герлен интересовал его только потому, что казался удобным громоотводом, который мог бы привлечь внимание степняков не меньше, чем поход против народа долин, и если бы Тейлеп не рассказал, что именно отсюда приходили к Свазайру какие-то тайные гонцы, и если бы один такой гонец, рассказавший Ягу, что его послал карлик, не попался им в руки, то Грон вряд ли бы вообще появился бы под Герленом и, вполне возможно, тот еще долго торчал бы костью в горле степняков. Ибо горгосцы были неплохими солдатами, и даже захват ворот, который удался степнякам впервые в жизни — правда, с помощью бойцов Грона, — еще ничего не гарантировал, а Грон вряд ли стал бы рисковать жизнью своих воинов. Но все изменилось, и сейчас, глядя вслед кораблю, на полном ходу устремившемуся к выходу из гавани, Грон вдруг подумал о другом.

— Прости, грозный Тейлеп, но этого не будет.

— Чего?

— Мы не разрушим Герлен.

— Но люди «бронзовых клинков»…

— Застанут здесь мой гарнизон.

Тейлеп некоторое время смотрел вниз, обдумывая новую информацию. Кто-то из степняков поднял голову и заметил их на фоне всходившей луны. Послышался вопль:

— Хан Тейлеп — Великий хан!

Этот крик подхватили, и вскоре весь двор орал:

— Хан Тейлеп — Великий хан!

Тейлеп надулся, выбросил из головы сомнения и потряс саблей. Вдруг кто-то заорал, заглушая остальных:

— Хан Грон — Великий хан!

Двор на мгновение замер, а потом подхватил с еще большим воодушевлением:

— Хан Грон — Великий хан!

Когда крики немного поутихли, Тейлеп расслабился и вкрадчиво спросил:

— А не скажет ли хан Грон, зачем ему понадобился Герлен?

— Понимаешь ли, грозный Тейлеп, — молвил Грон, — я вдруг понял, что пора обзаводиться флотом.

Дивизия шла на рысях. Грон оставил сильный гарнизон только в Герлене. В Западном и Восточном бастионах, а также в крепости Горных Барсов остались лишь учебные полки и каждая десятая сотня линейных. Но более четырех тысяч клинков во главе с Сиборном ушли в степь вместе со степняками терзать венетов, поэтому он вел всего три тысячи клинков.

Когда Яг утром прискакал в Герлен, Грон лазал по обгорелым зданиям с обрушившимися крышами и перекрытиями и прикидывал, сколько и чего надо, чтобы разместить здесь приличный гарнизон. Увидев Яга, он кубарем скатился с крыши.

— Что?

— Горгосцы высадились на южном побережье Элитии.

— Как давно?

— Три луны назад.

Грон стиснул зубы. Он предполагал нечто подобное, когда прочитал тот свиток. Степняки должны были одолеть горы к определенному сроку, но, по его расчетам, до этого срока оставалось еще около луны…

— Началось!

Яг покачал головой:

— Это еще не все.

— Что еще?

— Венеты идут побережьем и к весне должны дойти до восточных отрогов.

Грон зло выругался.

— Что Дивизия?

— Сиборн объявил сбор в крепости Горных Барсов.

— Хорошо. — Грон повернулся в сторону обгорелых коновязей: — Эй, там, приведите коня.

Возле коновязи возникла суматоха, потом раздался вопль — Хитрый Упрямец, как обычно, не упустил момента.

Яг взглянул на остатки крепости:

— Степняки погуляли?

Грон кивнул.

— А ты-то что здесь задержался?

— Здесь будем строить флот, — сказал Грон и, помолчав, добавил: — Если выживем.

Дивизия собралась через луну. Дело шло к зиме, поэтому Грон не стал ждать ополчения, хотя все долины прислали известия, что готовы отправить дружины, — а вышел сразу, боясь, что перевалы закроются. Дорн рвался к ним, орал, что готов идти простым бойцом, но Грон жестко оборвал его:

— Я ухожу на юг, Сиборн — на север, мне нужно, чтобы здесь остался человек, который знал, что надо делать и чего опасаться. И еще я хочу быть уверенным, что всегда смогу, прислав за помощью или оружием, получить и то и другое.

Дорн лишь скрипнул зубами. Пока они шли долинами, к Дивизии пыталось прилипнуть много народа. Студенты организованных им колледжей, рабочие кузнечных, стекольных, шерстяных мануфактур, шахтеры железных рудников. Люди чувствовали — дело идет к тому, что будет решаться их судьба. По долинам ползли слухи, будто таинственные враги, подославшие князьям несколько лет назад фальшивых толкователей завета, захотели изничтожить весь народ долин. Но Грон отказал всем. Только в долине Эгиор, когда к нему подошел старшина стекольного цеха и попросил принять в дар отличную подзорную трубу, которую они только что изготовили, и в помощь двух его сыновей, которые были дружинниками у князя Эгиора, Грон не смог отказать. Да и труба оказалась просто чудо. Мастерам наконец-то удалось получить очень чистое и однородное стекло, без пузырьков. К началу зимы Дивизия вышла к Алесидрии. По здешним меркам перевалы и ущелья, ведущие к Фарнам, были уже непроходимы, но бойцы привыкли к гораздо более суровым зимам и глубокому снегу, и Дивизия пошла вперед. Через луну после Новогодья они уже были в Эллоре.

Толла встретила его в военном лагере, раскинувшемся в начале огромного плато, в двух часах пути от Эллора. Когда Грон отдал приказ ставить лагерь, а сам с десятком подъехал к огромной палатке, стоявшей в самой середине лагеря, на него взирало немало любопытных глаз. В основной массе простые ополченцы и Всадники уже не помнили, кто такой Грон. А те, кто шушукался о нем по углам, знали лишь, что он увел небольшой отряд на северную границу, к дикарям и кочевникам, и кем-то там стал за это время. Но воспринималось все это на уровне мелкого Всадника с сотней ополченцев, потому-то к его возведению в сан Всадника прошлой весной отнеслись хотя и раздраженно, но с некоторым снисхождением. Мол, базиллиса решила побаловать свою игрушку, так пусть потешится. И когда сегодня утром на лесной дороге показалась колонна всадников, закованных в тускло поблескивающие булатные кольчуги, в необычных остроконечных шлемах, с притороченными к седлам арбалетами, висящими на седельных крюках арканами и с длинными, взметнувшимися над головой пиками, в лагере начался легкий переполох. Как потом говорили, сам Алкаст Великолепный, верховный жрец Эора-защитника, командующий Священной Тысячей реддинов, вскочил на коня в одном исподнем, то ли собираясь ринуться на врага с голыми руками, то ли дать деру. Панику погасила базиллиса. Она в сопровождении двух своих сереброногих вышла из палатки, посмотрела на всадников и громко произнесла:

— Это — друзья. — И все трое тут же скрылись обратно.

Грон спрыгнул с коня, кинул поводья подбежавшему воину, буркнул на ходу:

— Осторожнее с ним, — и двинулся ко входу в палатку, привычно ожидая вопля из-за спины.

Тот раздался, когда Грон был уже внутри. Толла возлежала на подушках в дальнем конце палатки. Ее лицо было сосредоточенно и бледно. Рядом стояли стратигарий, Алкаст и еще около двух десятков Всадников из знатных патрицианских семей, а также несколько систрархов наиболее крупных городов, прибывших с городскими ополчениями. Грон склонился в глубоком поклоне. Вперед выступил Алкаст:

— Мы рады приветствовать вас, Всадник Грон, и от имени базиллисы выражаем вам благодарность за то, что вы привели столь сильный отряд. Каково общее число воинов, как они вооружены и насколько обучены?

Грон несколько мгновений рассматривал собравшихся, пытаясь понять, что изменилось, но Толла улыбнулась ему одними глазами, и он решил, что напыщенный вид Алкаста — всего лишь мишура.

— Со мной три тысячи двести три бойца. Все обучены и вооружены. Каждый имеет шлем, двухслойную кольчугу, выдерживающую попадание стрелы, выпущенной из большого лука на расстоянии двадцати шагов, треугольный щит, сдвоенный стальной лук на деревянном ложе, бьющий на триста-четыреста шагов, два меча, боевой бич, три метательных ножа, кинжал, четырехметровую пику и аркан.

Пока Грон перечислял вооружение, в палатке нарастал возбужденный гул. И когда он наконец закончил, вся палатка бурлила. Алкаст ошарашенно уставился на него, а потом, запинаясь, произнес:

— Вы хотите сказать, что ваши люди умеют пользоваться всем этим?

— Испытайте, — предложил Грон.

Толпа загомонила и повалила к выходу. Толла с тревогой взглянула на Грона, но он успокаивающе улыбнулся и отправился следом за всеми.

Когда быстро разросшаяся толпа подошла к лагерю Дивизии, там уже натягивали палатки. Грон с легким поклоном повернулся к Алкасту:

— Выбирайте любого.

Тот окинул работающих бойцов внимательным взглядом и ткнул пальцем в ближайшего:

— Вот этот.

Грон сделал знак раздетому по пояс бойцу, и тот, подбежав, четко представился:

— Сержант Крой, пятый десяток второй сотни третьго полка.

Грон обратился к Алкасту:

— Что хотите испытать, господин?

Алкаст указал на какого-то воина со щитом:

— Пусть попадет в этот щит с… двухсот шагов. — В толпе раздался удивленный гул, а Алкаст закричал солдату: — Дальше! Отойди дальше!

Грон усмехнулся. Алкаст Великолепный поставил сложную задачу, но он помнил этого сержанта, тот входил в сборную полка по стрельбе. Пожалуй, Алкаст будет удивлен, хотя останется ли он довольным, еще вопрос.

— Зачем, благородный Алкаст? Пусть дальше отойдет стрелок. А мы будем наблюдать рядом со щитом.

По толпе пробежал испуганный шепоток, но никто не ушел. Принесли две пики и воткнули их в землю. Воин гордо поставил между ними щит и широким шагом отошел в сторону. Сержант одним движением вскочил на коня, рысью отъехал шагов на сто шестьдесят и резким движением натянул тетиву обоих луков. Грон поднял руку и резко опустил. Первый болт прошел под бронзовым умбоном и пробил щит навылет, а второй воткнулся прямо в центр. По рядам зрителей пронесся восхищенный шепот. Грон обернулся к Алкасту:

— Будет ли, господин, проверять что-то еще?

Тот величественно кивнул:

— Пусть покажет, как он владеет этим, как ты назвал, арк…

Грон почтительно наклонил голову:

— Это просто веревка с петлей.

По толпе пронесся пренебрежительный шепоток. Грон поднял ладонь и сделал знак пальцами. Сержант кивнул и, дав шенкеля коню, с места ушел в галоп. Шагов за пятнадцать до зрителей он гибким движением взметнул над головой скрученный в кольца аркан, пару раз крутанул его и метнул. Петля хлестнула по лицу стоящих рядом с Алкастом двух реддинов и упала на их копья, — сержант рывком затянул петлю, накинул конец аркана на седельный крюк и развернул коня. Копья звонко стукнулись друг о друга и полетели вслед за конем, а один из реддинов, не успевший выпустить копье, рухнул на землю. В толпе раздались смешки, реддинов никогда особо не любили. Алкаст досадливо поджал губы и отвернулся. На этом испытания закончились.

Вечером Грон, Франк, Улмир, Толла, Сиэла и Беллона собрались в палатке Франка. «Ночные кошки» расположились недалеко от его палатки в самой середине лагеря Дивизии. Грон коротко обрисовал обстановку.

— …Так что нас пытаются зажать сразу с двух сторон. Мы должны покончить с горгосским вторжением не позже чем через год. И вплотную заняться венетами. Хотя, вполне вероятно, Сиборн сможет разобраться сам. А что известно о горгосцах? Сколько их и где они?

— Известно мало, — отозвалась Толла. — Алкаст велел перехватывать крестьян, бегущих от войны, но те знают мало, а часто просто несут околесицу. Во всяком случае, все — и стратигарий, и Всадники — настаивают на том, что зимой воевать нельзя. Они предложили распустить войско до весны, а весной, после посева, собрать вновь.

Мужчины удивленно переглянулись. Потом Франк выпалил:

— Да они что, с ума сошли? От южного побережья до Эллора пол-луны пешим ходом, а сколько собирать войско: луну, две? Да горгосцы захватят столицу, стоит только последнему ополченцу добраться до дому.

— Всадники думают о том, кто будет по весне засевать их землю, — нарочито серьезно заметил Грон.

Франк фыркнул и прижал к себе Беллону:

— Если горгосцы захватят страну, то это уже будет не их земля.

— Кстати, а почему Алкаст — твой полководец? — спросил Грон у Толлы.

Девушка усмехнулась:

— Когда пропал его отец, в храме Эора, Отца-луны, ждали две луны, а потом объявили сыном Луны его сына. Элития очень долго не воевала, так что опытных командиров нет, а если следовать традиции, то только стратигарий или командующий Священной Тысячей могут командовать войском. Так что Алкаст Великолепный просто меньшее из зол.

— Ты сама могла бы командовать, — не согласился Грон. — К тому же если вызвать его на схватку на мечах, то любая из твоих девушек срубит его напыщенную башку через пять ударов.

Толла улыбнулась:

— Ну я не даю ему слишком много воли.

Некоторое время они молчали, потом Грон, вздохнув, произнес:

— Делать нечего, надо идти на юг. Нельзя драться вслепую, и еще более опасно сидеть и ждать, пока горгосцы придут и откроют нам глаза.

Эта ночь была ночью неистовой любви. Все осознавали опасность, и где-то подспудно витала мысль, что эта встреча может быть и последней.

Когда они разошлись, Грон посмотрел на Франка, печально смотрящего вслед ушедшим девушкам, и ткнул его в бок:

— Что, очередной раз отказалась?

Тот кивнул. Грон обнял его за плечи:

— Не переживай, закончится эта война, я сам с ней поговорю. — И когда Франк, слегка повеселев, уже скрылся в ночной тьме, тихо добавил: — Если останемся живы.

Через три дня Дивизия покинула лагерь войска и двинулась на юг. Полки шли фронтом колонн, перекрывая почти пятьдесят миль и широко раскинув щупальца патрулей с обученными собаками. Через пол-луны патрули обнаружили первых горгосцев. И те, кто выжил, попали к Ягу.

Когда Яг закончил доклад, Грон спросил:

— Значит, говоришь, корабли с войсками продолжают приходить, несмотря на зимние шторма?

Яг кивнул и добавил:

— Стоит порыскать и отловить кого поинформированнее. Пока притаскивали только уровень сотника, да один раз был тысячник из наринцев.

Грон задумчиво покачал головой:

— Согласен. Все-таки семьдесят тысяч, и еще везут… Создается впечатление, что они хотят взять массой, чтобы элитийцы ничего не смогли поделать.

Яг хмыкнул:

— Или знают о Дивизии.

Грон рассмеялся:

— Ты прав, я что-то упустил из виду столь очевидный ответ.

На следующий день Дивизия двинулась в сторону побережья. Полки разошлись широким веером, подстерегая отбившиеся отряды и вражеских фуражиров, так что вскоре горгосцы стали покидать захваченные города, лагеря и опорные пункты только отрядами в полторы-две тысячи человек. Через некоторое время Грон решил, что и этого мало.

Однажды ясным солнечным утром отряд численностью в две с половиной тысячи человек, с большим обозом, двинулся по дороге к Саору. Когда Грону доложили об этом, он приказал полкам собраться у отрога Бездомного пастуха. Там долина Сойры была достаточно широка, чтобы провести конную атаку.

Полки подошли вовремя. Грон быстро расставил части и стал ждать. Где-то около полудня от поста, выставленного у скалы Хакона, примчался гонец.

— Горгосцы остановились на обеденный привал у колодца Пяти лугов, — доложил он.

Грон махнул рукой, приказывая выступать. По дороге двигался только первый полк. Два шли соседней дорогой, за лесом. Когда они подошли к месту привала, горгосцы уже покончили с обедом и вытягивались в колонну. Пять сотен третьего полка перекрыли дорогу к лагерю войска и приготовились отсечь и окружить обоз. Остальные замерли у опушки в ожидании атаки. Горгосцы спокойно шли по дороге, не подозревая о засаде. Наконец весь отряд вытянулся в колонну. Грон дал знак горнисту. Над долиной Сойры разнесся звонкий голос горна. Сразу вслед за этим послышался топот копыт, и над рекой взмыл грозный клич: «Бар-р-ра». До колонны было не более сотни шагов. Первые шеренги всадников едва успели спустить тетивы и опустить пики. Горгосцы показали себя умелыми воинами. Замешательство длилось всего несколько мгновений, они тут же попытались выстроить фалангу. Но уже не успели. Сотни врубились в строй горгосцев, буквально снеся первые четыре шеренги. Горгосцы не выдержали и побежали. Пошла рубка бегущих. Но первый полк не смог перекрыть всю длину колонны, и остановившиеся и ощетинившиеся было копьями нетронутые сотни попытались помочь попавшим в беду товарищам. Грон ждал именно этого момента. Третий полк ударил в стык обоза и отряда, а второй — в тыл оставшимся сотням. Строй смешался, и началось избиение. Бой продолжался немногим более двух часов. А еще час спустя его нашел Яг. Когда Грон увидел встревоженное лицо друга, то понял, что что-то случилось.

— Ну, что нового узнал?

— Мне приволокли командира отряда, — мрачно заявил Яг. — Кочевряжился он недолго. И сообщил, что часть войск должна была высадиться рядом с Саором. Кроме того, он упомянул, что ходят слухи о еще каком-то месте высадки, но он ничего о нем не знает. Возможно, просто слухи.

— О черт, — Грон выругался. — Еще два места. И Саор… Они же зажали Эллор в клещи!

Яг молча кивнул, потом успокаивающе добавил:

— Пленник говорит, что наступление на Эллор ожидается только весной. А вот Саор они хотят взять немедленно.

— Что ж, — решил Грон, — мы свою задачу выполнили. Надо идти в Эллор и рассказать о том, какая опасность грозит Саору.

Вечером того же дня они двинулись в путь.

Лагерь встретил их некоторым запустением. Толла вернулась во дворец, и в лагере хозяйничал Алкаст. Выслушав доклад Грона, он сообщил:

— Мы уже знаем об этом. К нам вчера прибыл гонец от систрарха Саора. Тот передает, что к стенам города подошел отряд горгосцев числом около пяти тысяч воинов, и просит немедленной помощи.

— По нашим сведениям, там высадился отряд не менее чем в десять тысяч воинов, — заметил Грон.

Алкаст нахмурился:

— Чепуха, систрарх точно написал, что не более пяти тысяч. — Он льстиво улыбнулся. — Я понимаю, ваши люди устали, но мне некого послать кроме вашего отряда. Войско сильно уменьшилось, многие Всадники увели свои отряды до весны. Существенную часть реддинов мне пришлось отправить с базиллисой. Так что, кроме вас, идти некому, — он развел руками, — кроме того, о «длинных пиках» уже ходят легенды. Я пошлю с вами писцов. Пусть опишут поход «длинных пик» на Саор как одну из ярких побед в этой войне.

Грон поморщился, не хватало ему еще писцов, и попробовал отказаться, но Алкаст сумел настоять. На следующее утро они вышли на Саор.

Ну не хотелось ему идти перевалом Совы. Стратегически все было правильно. Поэтому, когда Алкаст Великолепный предложил Дивизии идти на помощь городу, Грон не нашел, что возразить. Нельзя было отдавать Саор горгосцам. Да к тому же если сообщение гонца верно отражало силы осаждающих — а не доверять сообщению систрарха Саора не было никаких оснований, — то появлялась возможность, скоординировав силы осажденных и Дивизии, уничтожить сильную группировку горгосцев, что в конечном счете могло существенно повлиять на исход войны. Впрочем, в исходе никто не сомневался, даже сам Грон. Успешное завершение битвы при Саоре лишь приближало предопределенный исход. Но с самого начала у Грона где-то глубоко внутри засело беспокойство. Может, это было вызвано полной предсказуемостью его действий. Успеть к Саору они могли только через перевал Совы. Местность вдоль дороги была дикая, дорога узкая, и привалы можно было делать только в определенных местах. Первый у Каменного ключа, второй у Зубастых отрогов, а третий, перед самым перевалом, у подножия Пещерных дворцов. Были еще промежуточные стоянки — дорога на Саор была тореным караванным путем, — но Дивизия могла передвигаться быстрее, чем караван, и Грон знал, что они могут достигнуть Саора всего за шесть дневных переходов. Если ничто не помешает. Это знали все. И именно это больше всего беспокоило Грона. Он не любил быть столь предсказуемым.

В течение двух переходов до Зубастых отрогов его беспокойство возрастало. Грон то злился на себя, то принимался «прокачивать» всю доступную информацию, то подзывал писцов из храма Луны, которых отправил с ним Алкаст, и начинал дотошно выуживать крупицы сведений из того потока слухов, сплетен и вранья, который они обрушивали на него, то звал гонца и в очередной раз заставлял его рассказывать, что тот видел своими глазами, что велел передать систрарх и что слышал в городе сам гонец. Но беспокойство не проходило. В конце концов утром третьего дня пути Грон вызвал командиров, приказал набрать воды, нарвать охапки травы для коней и приготовиться к ночлегу в походной колонне.

— Разве мы не будем сегодня ночевать у Пещерных дворцов? — удивился один из писцов, всю дорогу околачивающихся рядом с Гроном.

— Нет, — отрезал Грон и, отворачиваясь, успел заметить испуганный взгляд писца.

Это его насторожило, и он решил позже поподробнее побеседовать с писцом. Но на следующее утро писец исчез. Грон вызвал ночную стражу, и выяснилось, что тот трижды за ночь подходил к патрулям в голове колонны и, извинившись за то, что заблудился, возвращался обратно.

— Дивизии — «сбор». Выступаем через полчаса. Старшего писца ко мне. — Грон скрипнул зубами, это дело начинало так вонять, что мог учуять любой стервятник, скажем, мили за три отсюда. Больше писец вряд ли успел пройти.

Когда ему привели старшего писца, Грон уставился в побелевшее лицо сумрачным взглядом и, дождавшись, пока того начало трясти от страха, грубо спросил:

— Ну?

Писец едва разлепил жирные, дрожащие губы:

— Я не виноват, это сын Луны… Я не посмел…

— Заткнись! — Грон был зол на себя — не разглядеть предательства у себя под носом, кретин!

Простой, примитивный мир, но подонок везде подонок. А он-то решил, будто вторжение горгосцев заставит Алкаста отказаться от такой возможности свести счеты.

— Кто нас ждет на перевале? Горгосцы? Систрарх Саора?

— Я… не знаю, — проблеял писец, — я ничего не знаю, это все Агир. Он был личным писцом сына Луны, я сам удивился, что сын Луны отправил его с нами.

— Послушай, писец, вы укрыли предателя. Если бы у меня было время, я бы поджаривал вам пяточки, пока не узнал бы и то, что вы предполагаете, и то, что знаете, и то, о чем вы только догадываетесь. Но сейчас у меня времени нет, поэтому я вынужден вас убить. — Грон помолчал. — Впрочем, ты можешь попробовать убедить меня, что знаешь что-то полезное. У тебя есть время, пока я сяду на коня. — И Грон повернулся к Хитрому Упрямцу.

Писец судорожно всхлипнул. Грон вскочил в седло, и в этот момент писец рухнул на колени и заверещал:

— Сын Луны послал еще одного, его зовут Мантор.

Грон вскинул глаза, но Яг уже рванул в сторону, где сидели писцы. Молодой, худой писец вскочил на ноги и выхватил кинжал, но Яг, не останавливаясь, выдернул из-за пояса боевой бич и одним движением кисти полоснул по его руке. Писец взвизгнул, выронил кинжал и, схватившись за руку, упал на колени. Остальные вскочили и стали что-то орать. Яг схватил писца за шиворот и поволок к Грону. Старший писец торопливо бормотал:

— Они все время шушукались, а Мантор оставлял какие-то записки на дороге под камнями.

Грон выругался про себя: «Значит, враг не только впереди, но и сзади». А Яг, уткнув нож в горло писцу, повалил его на колени и, заломив ему руку, повернулся к Грону. Вдоль колонны уже скакали командиры полков. Грон махнул рукой.

— Если успеет до начала движения найти свою последнюю записку, принесешь мне… не успеет… — Грон хищно ощерился и сделал красноречивый жест рукой, а потом повернулся к подскакавшим командирам. — Не докладывать, слушать, — он говорил резко и отрывисто. — Впереди и сзади засады. Движение начинаем немедленно, идти плотным строем, но в готовности к разворачиванию. Все лишнее выбросить. Гагригд, выставить сильный заслон и выслать конный разъезд назад по дороге, время разведки — час. Через час после начала движения колонны заслону двигаться вдогон. Задачи командирам поставить в ходе движения. Ставр, две сотни вперед, прочесать Пещерные дворцы, выдели арбалетчиков. Дальше Пещерных дворцов не ходить, ждать колонну. Свободны.

Когда топот копыт стих вдали, перед мордой Хитрого Упрямца возник Яг с каким-то листком бумаги. Хитрый Упрямец не мог упустить такого момента и прихватил его зубами за мякоть руки. Яг завопил и отшатнулся:

— У-у, чертова тварь!

Грон хмыкнул — лошадка была в своем репертуаре, — потом взял записку и посмотрел на неровные строчки:

«Сообщаю господину, что Измененный что-то почувствовал. Мы остановились на ночлег в получасовом переходе от Пещерных дворцов, так что горгосские сторожа вряд ли услышат, что мы недалеко. К тому же Измененный велел не разводить огня и выставить больше охраны. Агир отправился вперед, но я не знаю, удастся ли ему предупредить горгосцев. Уповаю на помощь Отца-луны. Братья Снорм и Павен ведут непотребные разговоры, хвалят Измененного и его людей, а старший писец сего не пресекает, а когда Агир пресек сие непотребство, строго его одернул. Ропота в войске нет, все ослеплены Измененным, так что, может, будут биться. Уповаю на то, что горгосцы Вами предупреждены, ибо льщу себя надеждой, что переживу завтрашний день и, как прежде, буду ревностно служить моему господину.

Преданный Вам Мантор».

Грон смял листок и сунул в карман седла. Направляющий впереди дал отмашку, и три тысячи всадников двинулись по каменистой дороге. Засвистели флейты командиров полков, созывая сотенных командиров. Грон поскакал во главу колонны.

У Пещерных дворцов к Грону приволокли двоих горгосцев в изодранных хламидах горных пастухов.

Командир сотни доложил:

— Не ждали, грелись у костра, а рядом куча хвороста и охапка сырой травы. — Сотник хмыкнул: — Если б наши секреты так службу несли, тасоги давно бы долины опустошили.

Грон спешился и подошел к старшему горгосцу, тот упрямо вскинул бороду. Рядом тут же возник Яг.

— Сколько войск ждут в засаде, где, кто командует, сколько пехоты, конницы, лучников?

Горгосец сплюнул Грону под ноги. Грон кивнул Ягу:

— Левая рука.

Яг выхватил меч и рубанул горгосца по левому плечу. Рука упала на камни. Горгосец завопил. Яг ласково попросил:

— Ты не ори, а говори.

Но горгосец продолжал орать. Грон поморщился:

— Правая. — И вторая рука присоединилась к первой.

Горгосец завизжал.

— Левая нога. — Горгосец рухнул на камни, сил орать уже не было, он судорожно хрипел.

— Прикончи его. — Грон повернулся ко второму. — Сколько войск ждут в засаде, где, кто командует, сколько пехоты, конницы, лучников?

Тот с трудом отвел взгляд от корчившегося в агонии соплеменника и уставился на Грона. «Готов», — подумал Грон и холодно, но, давая понять Ягу, что в этом случае торопиться не надо, произнес:

— Левая рука.

Яг неторопливо замахнулся мечом, горгосец очнулся и рухнул на колени:

— Нет, господин, нет, нет, о боги! Нет, господин, пожалуйста…

— Говори.

Горгосец сглотнул.

— Десять тысяч, наринцы, конных немного, сотни три, но лучников две тысячи. Они в ущелье на перевале Совы.

— Кто командует?

— Эндиск Забарра.

Грон вспомнил досье, которые Яг собирал на горгосских командиров, и на сердце слегка отлегло. Единственная хорошая новость. Грон знал о нем: толстый, самоуверенный болван, получивший свою должность только благодаря широким связям среди высших иерархов Магр. В горгосской армии он считался олицетворением лени и чревоугодия. Но, черт возьми, совсем не нужно быть гением, чтобы разгромить врага на идеальной для засады позиции, к тому же обладая более чем тройным численным превосходством.

— Баллисты, катапульты?

— Нет, господин, их не затащить на склоны ущелья.

— Где еще наблюдательные посты?

— Господин!

— Говори, или я посмотрю, как ты будешь отскребать свои кишки с этой дороги, после того как по ним пройдет вся Дивизия.

— Я не знаю, господин, но, когда нас посылали сюда, говорили о Триглавой скале и Совиных воротах.

— Так. — Грон задумался. На Триглавую скалу так просто не забраться, а с Совиными воротами совсем беда. Там местность просматривается на две лиги.

Под дробь копыт подскакал Гагригд.

Грон обернулся:

— Ну?

— Взяли «языка».

Грон мотнул головой:

— Нет времени, говори.

— Около семнадцати тысяч. Среди них — три тысячи элитийцев, в том числе почти полная Тысяча реддинов. В трехчасовых переходах.

Грон сплюнул. Веселые новости. Прорываться назад — мертвое дело. Алкаст о нем сильно позаботился.

— Ставр, десяток арбалетчиков вперед. Милях в трех будет скала с тремя зубцами. У тебя во второй сотне Нороон, он ходил этой дорогой, знает. Скорее всего, на ней еще один наблюдательный пост, будем надеяться — не бдительнее этих. Пусть попробуют снять. Вдруг повезет.

— Может, «ночные кошки»?..

— Не успеем. У нас всего три часа, пока нас не зажали с тыла. Если не успеем прорваться — раздавят.

Дивизия двинулась вперед. Определенно боги сегодня были на их стороне. Пост на Триглавой скале арбалетчикам удалось расстрелять. Но с Совиными воротами такой номер не прошел. Грон вел Дивизию плотной колонной. Они успели пройти на рысях почти до самых Совиных ворот, когда над скалами взвился столб дыма. Дивизия втянулась в ущелье. Грон мчался впереди колонны. У дальнего конца были видны какие-то сооружения. Грон затормозил и достал подзорную трубу. Забарра зря времени не терял, выход из ущелья перегораживали упорные стены, заваленные булыжниками, приготовленными к осыпи. Никакой надежды на конную атаку. Но склоны ущелья были пусты, — видимо, лучники еще не успели занять карнизы. Грон махнул флейтисту. Тот заиграл «сбор сотенных». Грон притормозил и, не дожидаясь всех, заговорил:

— Передать всем, кто не успел. Вперед не прорваться. Я и пять сотен первого полка — с пятой по девятую — штурмуем левый склон. Постараемся пробиться вдоль склона к воротам. Гагригд прорывается на правый склон. Как только захватит карниз, оставшимся — вверх, лошадей бросить. Гагригд, Дивизию поведешь ты, уходите по леднику. Мы постараемся оттянуть их на себя. — Грон осадил яростным взглядом готовые сорваться вопросы. — Свободны. Яг, разворачивай штандарт, понесешь впереди меня.

Яг просиял, Грон припомнил: «…Ропота в войске нет. Все ослеплены Измененным, так что, может, будут биться». Он спрыгнул с коня и обхватил за шею Хитрого Упрямца:

— Прости… — Потом резко отстранился и огляделся: вокруг спешивались бойцы.

Лица были суровы, но в глазах разгорался яростный огонь, Грон усмехнулся про себя: «Будут, еще как будут», — и полез наверх, крикнув:

— Догоняй, кто отстал.

Они успели преодолеть половину откоса, когда снизу послышались хлопки арбалетных тетив. Оставшиеся внизу бойцы прикрывали атакующих. Грон выбрался на карниз первым и тут же отбил удар копья. Резким выпадом он разрубил напавшего, но тут горгосцы полезли густо. Он рубил, колол. Ему полоснули по щеке. Несколько раз ударили по шлему. Панцирь и оплечья уже трещали от града ударов. Потом все прекратилось. Грон перевел дух и огляделся. Край карниза густо усыпали тела горгосцев. Бойцы лезли через карниз с бешеными глазами. В воздухе висел рев: «Бар-р-рра». Горгосцы ошеломленно откатывались назад. Впереди жидкий десяток бойцов свирепо налетел на почти сотню горгосцев. Ребята осатанели. Грон бросил взгляд через ущелье. Гагригд вышиб горгосцев со всего склона. Грон не верил своим глазам: горгосцы всюду бежали, почти не принимая боя. Он выругался. Такого предвидеть было невозможно — на стенах Герлена его маленький гарнизон дорого продал свои жизни, да и на юге со многими пришлось повозиться. Он перевел взгляд вниз, на дно ущелья. Ставр готовил конную атаку! Грон повернулся к выходу из ущелья. Пока он, как простой боец, махал мечом, сотники повели людей вдоль карниза, сбивая редкие группки горгосцев, пытающихся дать отпор. Он побежал вдоль карниза к выходу из ущелья. Передовые бойцы уже спрыгивали на упорные стены и бежали к канатам, удерживающим стены с грудами камней. У канатов не было видно ни одного человека. Забарра не оставил дежурных рубщиков, и сейчас некому было обрушить на атакующих бойцов сметающие все на своем пути каменные осыпи. Ставр ждал именно этого момента. Стоило бойцам захватить упорные стены, как снизу послышался грохот копыт и нарастающий рев: «Бар-р-рра!!!» Почти две тысячи бойцов, выставив длинные пики, накатывались на перегородившую выход горгосскую фалангу. Забарра не успел построить все войско. Фаланга насчитывала едва три тысячи воинов. Всадники стоптали две сотни пехотинцев в проходах между упорными стенами и, сбив строй, ударили в середину фаланги. Удар был столь силен, что первые шеренги были опрокинуты и покатились по земле. Фланги, как огромные крылья, налетели на дрогнувший строй и опрокинули горгосцев.

Толпа не может противостоять строю, пехотинец не может убежать от всадника — старые истины нашли свое подтверждение и в этот день. Дивизия гнала горгосцев на протяжении двух часов. Только тогда Ставр остановил погоню. Но все это Грон узнал позже. А сейчас он опустился на землю, привалился спиной к камню и прикрыл глаза. Грон почувствовал, как он устал.

Спустя некоторое время рядом с ним затих топот копыт, кто-то спрыгнул. Грон приоткрыл глаза. Около него стоял Яг, держа под узцы Хитрого Упрямца.

— Стоять, тварь.

Грон вздохнул. Пора было возвращаться к своим баранам.

— Где командиры полков?

— Ставр горгосцев гонит, только треск стоит. Гагригд и Ливани собирают полки. Гагригд спрашивает, что делать с пленными?

Грон поднялся. Его бойцы удивили его самого, но времени удивляться не было.

— Сколько пленных?

— Да уже тысячи четыре.

— Для себя отобрал?

Яг покривился:

— Армейцы… Так, повязал десятка полтора. Забарру жалко зарубили, зато его духовник вроде как не совсем и духовник. По дороге разберусь, — Яг хохотнул, — кстати, знаешь, как они прозвали принца?

— Как?

— Лупоглазый.

Они расхохотались. Потом Грон задумался. Тянуть пленных за собой, имея на плечах семнадцатитысячный корпус…

— Передай Гагригду: разоружить, доспехи и оружие во вьюки — и на всех трофейных лошадей. Пусть пленные и работают. Объяви, что тех, кто успеет загрузить до нашего отхода, отпустим. Через два с половиной часа быть готовыми встречать гостей, что у нас на хвосте. — Он кивнул на упорные стенки и кучи рогаток, заготовленных воинами Эндиска Забарры. — Грешно оставлять все это богатство неиспользованным.

Яг искривил губы в улыбке и посмотрел на учиненный разгром.

— Мне жалко горгосцев, бедные… Откуда они могли знать, с кем столкнутся? Знаешь, — сказал он Грону, — я не уверен, что горгосцы будут особо рваться в бой, они же рассчитывали зажать нас между двух огней, а тут… Боги сегодня явно не на их стороне.

Грон усмехнулся:

— Да-а-а, ну пошли, бог войны, пора заняться божьим промыслом.

Всю ночь лил холодный дождь со снегом. Поэтому кони шли по бабки в глинистом киселе, с трудом вырывая из липкой грязи кованые копыта. С рассветом дождь прекратился, но вставшее солнце не было видно за густым туманом, который просачивался под плащи и холодил тело, вызывая озноб. Грон оглянулся. Видно было только первые две шеренги, да и в тех по пять-шесть бойцов. Дальше только туман, в котором вырисовывались неясные тени да изредка доносились то лошадиное всхрапывание, то глухое звяканье кольчужных колец. Дивизия была похожа на армию призраков, готовую тронуться в путь по зову неведомого мага. Грон поежился. Насквозь промокшая одежда совершенно не держала тепло. Вдруг впереди послышался топот, потом голоса и снова топот. Ехавший рядом с ним Гагригд подался вперед. Из тумана вынырнул Франк. Заметив Грона, он натянул поводья:

— Идут.

— Пехота готова?

— Готова.

Тут Грона пробрало так, что он вздрогнул всем телом и захлопал себя по бокам. Гагригд тоже поежился и произнес:

— Главное, чтоб ополченцы выдержали, не побежали с первого же удара.

— Не побегут, — успокоил его Грон, — за зиму наслушались о горгосских порядочках, теперь зубами драться будут, а до своих домов горгосцев не допустят.

Горгосцы за зиму захватили весь юг и подошли вплотную к столице, окружив ее со всех сторон. Грон был отрезан в Саоре, хотя мелкие патрули «ночных кошек» время от времени прорывались в долину Эллора. Как Грон и предполагал, Алкаст сдал войско. Однако около одиннадцати тысяч воинов во главе со Всадниками, которых Толла лично попросила не распускать отряды до весны и остаться в столице, сумели закрыть ворота перед показавшимися уже на Пивиниевой дороге горгосскими отрядами, отбить нападение реддинов-предателей и выдержать два горгосских штурма. Столица держалась, и потому элитийцы, ошеломленные столь стремительным зимним маршем горгосцев и молниеносной потерей почти трети провинций, воспрянули духом. Потом с юга начали приходить известия о диких грабежах, пожарах, выжигавших целые города, массовых казнях Всадников, обучителей, торговцев, писцов и о рабах, отправляемых в трюмах горгосских кораблей. Цветущие и богатые южные провинции превращались в безжизненную пустыню, и к Дивизии, ставшей лагерем у стен Саора, как к последней надежде, потянулись люди. Шли всю зиму, в одиночку и семьями: отец с сыновьями. Безоружные и вооруженные. Всадники приводили отряды, ремесленники приходили цехами, систрархи приводили городские ополчения. И все просили, требовали, умоляли привести Дивизию именно к их городу, в их селение, долину, провинцию. В конце концов Ставр, которому Грон поручил принимать настаивающих на встрече, взвыл. Он пришел к Грону и сказал, что скоро повесится от этих соплей, слез, раздраженных требований и высокомерных указаний, которые обрушивали на него Всадники, старосты и систрархи. Грон хмыкнул и спросил:

— Сколько всего собралось?

Ставр выудил вощеную табличку, на которой каждый вечер отмечал прибывших:

— Если никто не ушел, то почти восемнадцать тысяч. Из них семь тысяч в отрядах систрархов и Всадников, все вооружены, правда вразнобой, и кое-как обучены, еще почти шесть тысяч — цеховые отряды и просто землячества, вооружены кое-чем, остальные — мясо.

Грон задумчиво кивнул:

— Ладно, деваться некуда. Придется вешать на шею организацию армии. Больше это делать некому. Слава богу, у этой сволочи Элизия толковый начальник ополчения. Тысяч на десять пехоты вооружения хватит, плюс ополчение Саора — не меньше пяти тысяч. Уже сила.

Ставр усмехнулся:

— Десятитысячный отряд горгосцев слопает эту силу, даже не поморщившись.

— Вот наша задача и сделать так, чтобы они застряли как кость в глотке у горгосцев. — Он хлопнул Ставра по плечу. — Ладно, завтра собирай всех твоих просителей. Сколько их будет?

Ставр хитро прищурился:

— Да сотен пять.

Грон присвистнул.

— Тогда давай в амфитеатре Саора.

Грон смотрел на сидевших на каменных скамьях людей, и ему вдруг пришло в голову, что здесь сидят люди, которые пришли вверить свою судьбу и судьбу Элитии именно ему. Эта мысль заставила Грона вздрогнуть, и на сердце у него слегка похолодело. Он взял себя в руки и шагнул на подиум:

— Мое имя — Грон, есть ли среди вас кто-нибудь, кто не знает, кто я такой?

Трибуны молчали. Грон обвел сосредоточенные лица суровым взглядом и произнес:

— Завтра я начну создавать армию, которая будет способна вымести горгосцев с земли Элитии. Вы можете считать себя умелыми воинами или опытными военачальниками, но для меня и моих командиров все вы — ничто. Чтобы занять свое место в этой армии, каждый должен показать все, на что он способен, и может случиться так, что горшечник встанет выше Всадника, а крестьянин выше систрарха. Тот, кто не согласен, может убираться вон. У него есть время, до завтра. Тот, кто останется, должен будет принять мои условия, а как я наказываю за неповиновение, вы уже знаете. Если нет — можете узнать у моих бойцов.

Он еще раз окинул их суровым взглядом и, не дожидаясь возмущенных воплей Всадников и систрархов, резко повернулся и ушел с подиума.

К утру ушло восемнадцать Всадников и трое систрархов. Но их отряды по большей части остались. К тому же к пришедшим поодиночке селянам и цеховым отрядам ремесленников за это время набежало земляков. Потому, когда Грон устроил перепись, оказалось, что собралось почти девятнадцать тысяч. Можно было начинать.

Туман постепенно рассеивался, и издали стали доноситься крики, лязг и гул сражения. Грон кивнул Гагригду, напоминая, чтобы тот был наготове, и медленно тронулся вверх по заросшему лесом склону. Небольшой холм, за которым стояла Дивизия, весь был покрыт лесом. И Грон, перевалив гребень, двинулся между деревьями вниз к небольшой прогалине. Сзади, хрипя и соскальзывая, шагали кони трубача и троих порученцев. Когда они достигли прогалины, солнце уже разогнало туман, и картина сражения раскинулась перед ними во всей своей неприглядности.

Пару лун назад Грон разогнал Дивизию. Каждый боец, и сержант, и даже сотник получили под свое начало десять ополченцев, и начался «давильный чан» по ускоренной программе. Занятия длились почти три четверти луны. Первые десять дней люди валились с ног. Часть начала разбегаться. Через луну Грон уже имел сбитые десятки и немного слаженные сотни. Он опять собрал большую часть бойцов и начал учить сотни держать строй при движении и выставлять «ежа». Бойцы ходили в конные атаки, приучая пехотинцев твердо держать строй перед неудержимо накатывающейся конной лавой. Когда четверть назад «ночные кошки» принесли известие, что со стороны Эллора идет пятнадцатитысячный отряд, Грон решил не занимать оборону в ущельях, а пропустить их на равнину. Конечно, горгосцев можно было легко удержать на перевале одним полком, но разгромить их там было невозможно, даже если бы Грон привел полную Дивизию. Он ясно представлял, что то, что произошло на перевале Совы, было невероятной удачей, чудом, на повторение которого в ближайшие сто лет надеяться не стоило. А так как он вскоре собирался двигаться к Эллору, то, если сейчас остановить горгосцев на перевале, они позже смогут проделать то же самое с Дивизией. К тому же Грон решил попробовать, чего стоят его новые воины. Риск, конечно, был, но куда от него денешься. И вот сейчас едва слаженные сотни, стеная, сдерживали свирепый натиск горгосцев. Грон подозвал порученца:

— Дивизии, — вперед.

Поле, на котором элитийцы встретили горгосцев, было пропитано водой как губка и сейчас превратилось в грязевое месиво. Грозные горгосские колесницы утонули в грязи по ступицы, а всадники спешились и держали коней в поводу. Но несмотря на это, горгосская пехота оттеснила элитийскую фалангу к подножию дальнего холма — почва там была более сухой и каменистой, и сейчас, по идее, командир горгосцев должен был бросить в бой пять тысяч своих всадников. Грон ждал именно этого момента. За колесницей командира горгосцев зарокотал огромный сигнальный барабан. Горгосские всадники сели на лошадей и двинулись верхом через грязевую жижу в сторону подножия холма, за которым была укрыта Дивизия. Грон усмехнулся. Все было правильно. Сейчас всадники достигнут плотного грунта, собьют колонну и ударят плотной массой во фланг обороняющейся фаланге. Крайние ряды будут опрокинуты, и всадники пойдут сечь спины бегущих. Сзади послышалось всхрапывание и приглушенная ругань. Грон обернулся — возвращался порученец. Увидев, что Грон смотрит на него, он торопливо доложил:

— Командор, Дивизия готова к атаке.

Грон посмотрел на поле боя. Момент был самый подходящий. Почти вся вражеская пехота уже выбралась на твердое место, а всадников успела перебраться только половина, остальные еще тащились через грязь, сломав строй. Грон кивнул горнисту, и над лесом пронесся высокий, чистый звук. Командир горгосцев встрепенулся и, вытянув шею, уставился в сторону леса. А у опушки раздался нарастающий топот и рев: «Бар-р-ра!» Конные сотни горгосцев суматошно закружились на месте, пытаясь сбить строй и развернуться в сторону новой угрозы, но уже захлопали тетивы арбалетов, а первые шеренги склонили грозные длинные пики. Ставр со своим полком только слегка задел конников и, выбравшись из леса, развернулся и двинул в сторону горгосской пехоты. Те попытались завернуть фланг, но арбалетный залп расстроил их ряды, и в следующее мгновение «длинные пики» врезались в разрозненную толпу, сминая первые ряды и прорубаясь все дальше. Весь пехотный строй поплыл и опрокинулся обратно в грязевое месиво. Грон нетерпеливо бросил горнисту:

— На дистанцию стрельбы.

И над полем боя разнесся сигнал, по которому бойцы прорвались сквозь смешавшиеся ряды горгосской пехоты и отъехали от места рубки на сотню шагов. Засвистели дудки капитанов, и вскоре снова мерно захлопали арбалетные тетивы, собирая на поле битвы обильный урожай смертей. Когда горгосский отряд ополовинел, Грон дал сигнал двигаться в обход. К полудню полторы тысячи оставшихся в живых горгосцев, грязных как чушки, сдались в плен. К Грону привели командира. Он посмотрел на облепленное глиной лицо и приказал:

— Помыть — и к Ягу.

К началу лета они вышли на южную равнину. У Эллора горгосцы держали около семидесяти тысяч солдат, что явно было слишком для его армии, даже выросшей уже до тридцати тысяч воинов. Грон принял решение идти к южным портам и отрезать горгосцев от линий снабжения. Воины шли мимо спаленных деревень, мимо шеренг остро отточенных кольев, на которых висели почерневшие и гниющие тела людей, и сжимались кулаки, и все ярче разгоралось в сердцах пламя ненависти.

За два перехода от Сторы, порта, в котором Грон впервые ступил на землю Элитии, разведчики Дивизии обнаружили двадцатитысячный горгосский отряд. Грон отправил половину своих войск разбираться с отрядом и передал командование над ними Гагригду, а сам двинул в сторону Сомроя, главного порта на юго-западе, через который и шел основной поток войск.

Завидев издали стены Сомроя, Грон решил рискнуть и передал по колонне: «Галопом вперед». Дивизия перешла на галоп. Горгосцы опомнились, когда до ворот оставалось не больше двадцати шагов. Из ворот выбежали воины и схватились за створки, но тут же упали, истыканные арбалетными болтами, что твои дикобразы. Какой-то горгосский десятник, не разберешь — смелый или глупый, попытался остановить лаву, выстроив жиденького «ежа» из полутора десятков воинов прямо в проеме ворот, но они были сметены мгновенно. Дивизия промчалась по опустелым улицам и вылетела к пирсам, у которых загружались новыми рабами горгосские суда. Бойцы заскочили на борт галер, прямо не слезая с коней, и началась рубка. Скоро набежали горгосцы, которых в городе скопилось почти пятнадцать тысяч, Дивизию зажали на пирсах, и завязалась тяжелая и кровавая рукопашная. Но оставленные у ворот три сотни продержались до тех пор, пока не подошли элитийские тысячи. Когда от ворот послышался знакомый боевой клич и по улицам загрохотала сапогами элитийская пехота, жители валом поперли из домов, подхватив что под руку попадется, и теперь уже горгосцы оказались зажаты меж двух огней. К вечеру поверхность воды в гавани густо покрывали трупы горгосцев, а из трюмов галер вышли на свет семь тысяч элитийцев, которые не стали горгосскими рабами.

К исходу лета Грон имел под своим началом уже не менее восьмидесяти тысяч бойцов. Все южные порты были отбиты, а с севера пришло известие, что приближается Сиборн с тридцатитысячным ополчением Атлантора и двадцатитысячной ордой степняков. Венеты не выдержали зимних атак и повернули домой. Сиборн уже отбил Домеру, Роул, и горгосцы оказались отрезаны и от западных портов. Принц стягивал войска к Эллору. Но у него набиралось всего около ста пятидесяти тысяч солдат. Все шло к тому, что к зиме они покончат с войной. Короче, перспективы вырисовывались очень неплохие, пока однажды утром в палатку Грона не влетел Франк и не сообщил помертвевшим голосом:

— Эллор пал.

Грон стиснул кулак, в котором держал кубок с дожирским, а потом отшвырнул в угол искореженную посудину.

— Как это произошло?

— Точно неизвестно, — сказал Франк, — но подозревают предательство. Ходят слухи, что среди реддинов, что были с базиллисой, нашелся один, который открыл ворота. Акрополь держался почти сутки, но там было слишком мало воинов.

Грон поднялся.

— Завтра выходим к Эллору.

— Ты хочешь брать крепость со стапятидесятитысячным гарнизоном всего с восемьюдесятью тысячами бойцов? — Полог откинулся, и внутрь палатки вошел Яг.

Грон зло усмехнулся:

— Ты не веришь, что я это сделаю?

Яг серьезно кивнул:

— Верю. Но вот тебе еще новость: у Сомроя высадились войска под командованием легата императора, числом более ста тысяч, но город брать не стали, рабов ловить по окрестным деревням тоже не стали, корабли немедленно отправили обратно, а сами двинули на соединение с Лупоглазым.

Грон выругался:

— Так. Было паршиво, а стало еще паршивее.

Сердце рвалось в Эллор. Он готов был идти туда один и с голыми руками. И это, наверное, было более разумно, чем вести армию, но Грон понимал, что он является в некотором смысле знаменем этой армии, существенной частью ее силы, духа. Среди населения юга страны их называли «Барсы Великого Грона», и он не мог бросить их в преддверии неминуемых битв. А было ясно, что они близко. За зиму они уничтожили около ста тысяч горгосцев, но приход армии легата означал, что горгосцы восстановили свои силы.

— Ладно, если уже не произошло ничего непоправимого, то, я думаю, Эллор подождет. Франк, к Эллору — усиленные патрули, сами выходим на соединение с Сиборном. И еще, — он повернулся к Гагригду, — я думаю, свеженькие солдатики легата пока незнакомы с обычаем старожилов не выходить из поля зрения, кроме как отрядом в несколько тысяч человек, поэтому пошли «волчьи стаи» — пусть пустят кровь овечкам легата.

Они вышли через два дня. Каждый день марша приносил известия о том, что число горгосцев, прибывших с легатом, уменьшилось еще то на десяток, то на сотню, то на несколько сотен. К исходу четверти бойцы «волчьих стай» ехали уже не скрываясь, на расстоянии нескольких сот шагов от колонн горгосцев, те, наученные горьким опытом, скрипели зубами от злости, наблюдая за тем, как десятки стрелков подскакивали на сто шагов, залпом разряжали свое оружие и галопом уносились обратно, оставляя после себя раненых и убитых. От тяжелого, кованого арбалетного болта с булатным наконечником, выпущенного со ста шагов, не спасали ни дощатый щит с бронзовым умбоном и накладками, ни бронзовые же доспехи. Болт пробивал щит и доспехи и застревал в теле, оставляя солдата пришпиленным к щиту, как жука к планшету. Наконец горгосцы добрались до гигантского лагеря у Эллора и скрылись за его валами, рогатками и рядами кольев, и «волчьи стаи» вернулись к армии, а через два дня передовые патрули повстречали патрули Сиборна. Они стояли лагерем в соседней долине в половине дневного перехода. Грон приказал остановиться и разбивать лагерь.

Сиборн прискакал, лишь только ему доложили. Он слетел с коня и так сжал Грона в объятиях, что у него кости затрещали, потом отстранился и возбужденно заговорил:

— Командир, клянусь Эором, это была мечта! Венеты драпанули так, что оставили нам половину обоза. — Он вдруг хитро улыбнулся. — Кстати, у меня для тебя сюрприз. — Он кивнул, и из сотни, приехавшей с ним, выехал всадник и спрыгнул с коня.

Это был Сайторн. Сиборн засмеялся:

— Когда я вернулся с севера, он торчал в крепости Горных Барсов. Я двинулся на соединение с тобой, а он увязался за мной, сказал, что ему надо с тобой поговорить.

Грон обратился к Сайторну:

— Ты можешь подождать?

— Да.

— Тогда тебя проводят в мою палатку. — Грон обнял Сиборна за плечи: — Пошли, расскажешь о своих подвигах.

В своей палатке он появился только к вечеру. Сайторн поднялся со шкуры, но Грон махнул рукой:

— Сиди. — Потом испытующе посмотрел на Сайторна.

Тот вскинул голову и решительно сказал:

— Я принимаю твое предложение, Измененный.

Когда, несколько лет назад, Сайторн вошел в его комнату, вот так же гордо вскинув голову, готовый к самой мучительной смерти, Грон встретил его усмешкой и знаком отпустил охрану. Затем встал, разрезал веревки и положил кинжал рядом с его рукой. Сайторн бросил на него быстрый взгляд, но тут же отвернулся, стараясь не смотреть ни на него, ни на кинжал. Несколько минут они молчали, наконец Сайторн не выдержал и спросил:

— Как ты смог выжить, Измененный?

— По твоей милости я выпил два ведра отвара лохта и все выблевал обратно, и после того меня еще целую луну била лихорадка.

— Значит, ты знал?

Грон кивнул.

— Но почему тогда… — Сайторн несколько мгновений напряженно размышлял, потом покачал головой. — Я не понимаю.

Грон спокойно смотрел на него:

— Я хочу, чтобы ты перешел на мою сторону.

Сайторн вскочил.

— Нет! Никогда! Ни ты, ни кто другой из твоих палачей не сможете меня заставить.

Грон невозмутиво выдержал этот взрыв, потом твердо сказал:

— Сядь. — Глядя прямо в глаза Сайторну, он поинтересовался: — Значит, ты предполагаешь, что я сам беседую со всеми, кого потом отправляю своим палачам?

Сайторн непонимающе смотрел на него. Грон продолжил:

— Тебя не схватили заранее и позволили совершить то, что ты хотел, потому что так приказал я. Хочешь знать мои мотивы?

Сайторн кивнул.

— Как ты понял за последние дни, ваш Орден представляет из себя нечто отличное от того светлого образа, который вбивали тебе в голову твои наставники. Я знаю об этом намного больше тебя. Все, с кем я встречался до тебя, были мразью, считавшей, что они имеют право на все: на убийство, подкуп, шантаж, насилие, только потому, что они посвященные.

Сайторн смутно понимал, что все сказанное не намного отличается от тех истин, которые внушали ему наставники, но то, как Грон это излагал, представляло эти истины в очень неприятном свете.

— Нам дозволено многое, но лишь для блага людей, — слабо заявил он.

— Я еще не встречал людей, которым приносил благо крошеный промбой.

— Ты убил!.. — Сайторн осекся, ведь теперь он знал, что его мать убил не Грон. А тот насмешливо улыбнулся:

— Вот поэтому я и выбрал тебя. Я увидел, что в тебе еще сохранились иные чувства, кроме презрения, вседозволенности и жажды власти. Но мне нужно было, чтобы ты сам почувствовал, как у вас награждают за искренние порывы души. Ведь ты решил убить меня сам, не по поручению Хранителей?

Сайторн с усилием кивнул. Они помолчали, потом Грон сказал:

— Я не жду от тебя ответа сейчас. — Он наклонился и вытащил из-под стола туго набитый дорожный мешок, теплый плащ и бросил все это Сайторну, потом указал на кинжал и, достав ножны для него, негромко произнес: — Возьми. Поброди по долинам, посмотри, как живут люди и что им дало мое «грязное» знание, а если решишь принять мое предложение, подойди к воротам и покажи кинжал. Тебя проведут ко мне.

Сайторн с недоверием уставился на Грона, а тот улыбнулся и вышел из комнаты. Через полчаса Сайторн вышел за ворота крепости.

И вот сейчас он вернулся. Грон улыбнулся:

— Я рад.

В это мгновение полог палатки откинулся, на пороге вырос Франк. Было видно, что он очень измотан. Грон вскочил и усадил его на кошму у входа.

— Горгосцы вышли в сторону Роула, — заговорил Франк.

Грон внимательно слушал, и Франк продолжил:

— Их около двухсот тридцати — двухсот сорока тысяч, но главное другое, — он перевел дух, — Лупоглазый объявил, что на праздник Воскрешения возьмет в жены Толлу.

Грон скривил губы в улыбке, но Франк покачал головой.

— Он загнал в святилище Девы всех ее сереброногих и пригрозил, что, если она не согласится, он отдаст их своим солдатам, а потом принесет в жертву Магру. И она согласилась. — Франк поморщился. — Но все это напрасно, Лупоглазый уже объявил гарнизону, что в честь его свадьбы он дарит им тысячу развратных элитийских рабынь.

Грон побледнел.

— Праздник Воскрешения через четверть?

— Нам не успеть, — вздохнул Франк.

Грон скрипнул зубами.

— Какой гарнизон остался в Эллоре?

— Тысяч пятнадцать, не больше.

Грон вскочил на ноги:

— Дивизия успеет. — И крикнул в сторону полога: — Гагригд, ты уже давно там торчишь?

В ответ послышалось:

— Да, Грон, я уже приказал поднимать людей.

— Выступаем через час, — сказал Грон, — но ты остаешься с войском.

Гагригд вскинулся было, но смолчал. Когда Грон говорил так, спорить с ним было бесполезно.

Конечно, арфисты все переврали.

Хитрый Упрямец никогда не имел крыльев. Среди воинов Грона не было младших сыновей богов, и их было больше тысячи, а точнее, почти три.

Грон вывел к Змеиному ущелью две тысячи семьсот сорок два бойца. Люди были измучены непрерывным шестидневным маршем. Грон остановился, посмотрел на светлеющий восток, жестом подозвал Ставра и, кивнув на белеющие камни дороги, приказал:

— Людям — шесть часов сна. За это время «ночным кошкам» заменить патруль. Будем надеяться, что сегодня никто из горгосских офицеров не будет особо проверять патрули. За полчаса до полудня, приспустив пики, чтоб они смотрелись не длиннее горгосских, церемониальным строем пройдете через Досониевы ворота — а ну как примут еще за одно подразделение, спешащее на церемонию, — и поднимитесь к площади у ворот акрополя. Если я в течение часа не открою ворота — уводи людей.

Грон полоснул тяжелым взглядом, предупреждая несогласие, и, повернув коня, двинулся вверх. Через несколько минут только сыпавшиеся камни указывали на то, что где-то наверху движется всадник. Ставр тряхнул своей знаменитой гривой, махнул рукой, подзывая Франка, и, спешившись, двинулся к выходу из ущелья.

Грон в полной темноте поднимался по крутому склону ущелья, он помнил этот путь еще со времен базарной стражи. Тропка была еле намечена, но Хитрый Упрямец, как обычно, каким-то шестым чувством угадывал, куда ставить ногу. Он тоже порядком подустал, но шел резво, и дыхание было спокойным, и Грон в который раз удивился, сколько силы и выносливости было в этом животном странного черно-серебряного окраса и несносного характера. Когда Грон перевалил через хребет, уже совсем рассвело. Он быстро спустился по террасам Сада сереброногих и, остановив коня у зарослей мирта, спешился. Стена акрополя была не более чем в сотне шагов. Первоначально он думал оставить Хитрого Упрямца и, переодевшись в маскбалахон «ночной кошки», подняться по каменной кладке. Как прорваться к воротам и открыть их, а главное, как удержать их открытыми, пока не промчатся мимо, грохоча копытами, знаменитые «длинные пики» Дивизии, он не представлял. На протяжении всего марша эта мысль ныла в его голове, как застарелая заноза. Эта и еще одна. Он чувствовал себя как Авраам, убивающий сына своего Исаака. За малым исключением. Он знал, что над ним не было Бога, у него не было веры, зато были все основания для уверенности в том, что все, кто с верой и желанием следует за ним, на этот раз будут жестоко обмануты. И в конце пути их не ждет ничего, кроме смерти. Именно поэтому он был сейчас один. Гарнизон Акрополя, по его прикидкам, насчитывал не менее десяти-одиннадцати тысяч человек, и все они будут стоять в полном вооружении на широкой, мощенной мрамором площади между храмами и дворцом базиллиуса, кроме того, на церемонии, несомненно, будут присутствовать все высшие офицеры, жрецы и, по-видимому, коллаборационисты, так что помочь ему могло только чудо. А чуду все равно, сколько человек примут в нем участие, один или сотня. Зато в случае провала погиб бы только он один. А поскольку Грон твердо решил идти ва-банк, он шел на приступ пятнадцатитысячного гарнизона вооруженный, по существу, лишь собственным нахальством и некоторым опытом в сотворении чудес. И дай бог ему удачи. Аминь!

Грон отошел подальше в сад, сел и привалился к стволу груши. Все это время у него где-то глубоко внутри теплилось странное чувство, что и на этот раз все обойдется. Может, это был самообман — человеку свойственно надеяться на лучшее, но тем не менее… Грон прикрыл глаза и расслабился. Раньше, когда ничего не приходило в голову и он чувствовал, что мозги закипают от неудачных попыток найти выход, он частенько забирался в укромный уголок и старался выкинуть из головы все тяжелые размышления, позволить мыслям бродить где-то по периферии сознания, и частенько случалось, что ответ приходил как бы сам собой.

Он очнулся от громких голосов. Солнце стояло почти в зените. Грон выругался про себя: тяжелый переход сыграл с ним злую шутку — он заснул. Голоса приблизились. Грон вскочил и, подобравшись к миртовым зарослям, осторожно высунулся и посмотрел в сторону, откуда неслись голоса. Увиденная картина заставила его яростно стиснуть зубы. У Ключевого павильона расположились на отдых полсотни горгосских солдат. Как он мог упустить из виду, что горгосцам плевать на запреты элитийцев! Около дюжины солдат с громкими криками носились по саду, пытаясь поймать Хитрого Упрямца. Видимо, они только что его обнаружили, потому что командир этой полусотни, озабоченно осматривая сад, что-то приказывал десятникам. Догадаться, о чем он говорил, не составляло труда. Оседланный конь с полным снаряжением «длинной пики» Дивизии показывал лишь одно — где-то рядом прячется всадник, а может, даже и сама Дивизия. Для Грона это означало, что времени у него нет. Ни о каком скрытном подъеме теперь не могло быть и речи. Он еще раз выругался — все рушилось, и тут его как молнией ударило. Он внимательно осмотрел Ключевой павильон. Тот был построен совсем недавно, когда Толла организовала своих сереброногих и приказала разбить сад, куда имели доступ только женщины. Именно тогда был построен этот ступенчатый павильон, прямо над ключом нимфы Галлели. Но сейчас Грон видел перед собой лестницу, ведущую прямо на стену акрополя. Черт, если бы догадаться заранее, тут можно было бы провести сотню всадников, и все проблемы решились бы в одно мгновение. Но он был один…

Грон свистнул, и Хитрый Упрямец, до этого с шаловливым видом носящейся по саду, ускользая от охотников, развернулся и помчался к нему, стоптав мимоходом троих ловцов. Грон хлопнул в ладоши и крутанул кулаком над головой, показывая коню, что тот должен сделать. Хитрый Упрямец прибавил ходу, подскочил по дуге левым боком, и Грон на ходу запрыгнул в седло. Послышались сердитые крики, но конь перешел на галоп и помчался прямо сквозь толпу солдат. Грон судорожно прикидывал расстояние до ступенчатой крыши павильона — второй попытки не будет, а на каждом уровне конь сможет сделать не более двух-трех шагов. Посыл! Два шага, посыл! Еще три шага, посыл! И Хитрый Упрямец ступил передними копытами на стену. Задние ноги царапнули по каменной кладке, и конь вскарабкался на стену. Грон выровнялся в седле и поднял глаза. Прямо ему в лоб летело вращающееся блюдо, в котором, звеня, перекатывался какой-то обруч с повязанной на нем золотой парчовой лентой. Грон вытянул руку и отбил блюдо, но обруч выскользнул и наделся ему на руку. Снизу донесся многоголосый вскрик, и Грон обнаружил, что стоит на гребне стены, прямо над Дорогой Богов, под прицелом глаз всех присутствующих на церемонии. Счет шел на секунды. Грон бросил коня вперед.

Хитрый Упрямец мчался по лестнице как ураган, но Дорога Богов обрывалась впереди террасой высотой в четыре человеческих роста, и ни один конь не мог спрыгнуть с нее, не поломав ноги. Грон, повинуясь какому-то озарению, сорвал аркан с крюка у седла и, не замедляя бешеного аллюра, раскрутил и метнул его на руку огромной статуи Матери-солнца, простирающей свою мощную длань над мрамором храмовой площади, и в тот момент, когда Хитрый Упрямец с полным доверием к всаднику оторвал передние копыта от полированного туфа Дороги Богов, Грон отчаянным движением натянул прочную веревку, изо всех сил стиснув ногами бока коня. В нижней точке траектории Грон почувствовал, как зазвенели сухожилия и затрещали кости, но конь уже грянул копытами, запнулся, но выровнялся и продолжил сумасшедшую скачку к воротам. Навстречу вывернулись трое в шлемах, увенчанных красными перьями. Это были «золотые плечи» — лучшие воины Горгоса. Грон почувствовал, как по шлему и по плечам грянули стрелы, добрая сталь выдержала, но от удара он чуть не вылетел из седла. Его опрокинуло назад, он поймал болтающуюся пику и еле успел развернуть ее острием в сторону одного из золотоплечих, и тут Хитрый Упрямец чуть повернул и прыгнул. Грон метнул пику, и она прошла прямо над щитом, пробив верхнюю часть нагрудника и войдя в незащищенное горло. Грон выпустил древко и, почувствовав, как передние копыта коня с хрустом вошли во что-то очень непрочное, вроде человеческой грудной клетки, выхватил меч из-за спины и рубанул последнего, как успел, поперек. Удар получился.

На глазах у всего гарнизона одинокий боец из «длинных пик» как на крыльях слетел с огромной стены и, ни на мгновение не задержавшись, промчался сквозь золотоплечих, оставив после себя три трупа: один был насажен на пику, как жук на булавку, второй, с проломленной грудной клеткой, сполз по боку коня и сложился у передних копыт точно кипа грязных тряпок, а третий просто распался на верхнюю и нижнюю половины. Эффект был убийственный. Все окаменели. Лишь один какой-то толковый гвардеец попытался выстроить латников перед воротами, но те, увидя результаты предыдущей схватки, бросились врассыпную. Однако пятеро упрямо остались на месте, выставив копья. Грон скрипнул зубами. Пика осталась позади, в теле одного из золотоплечих, а мечом не достать, копья длиннее. Он выпустил поводья и сунул руки в седельную сумку. Сюрикены привычно скользнули между пальцев. Бросок был аховый, больше чтоб испугать. Но сегодня боги явно были на его стороне: из восьми звездочек шесть, блестя на солнце отточенными лучами, нашли свою цель, поразив четверых. Хитрый Упрямец, уловив брешь на месте падающих копейщиков, рванул вперед и прыгнул. Грон дотянулся мечом до последнего оставшегося в живых и хлестким ударом рубанул по открытому горлу. Голова, кувыркаясь и разбрасывая струи крови, взмыла вверх. Тело постояло еще несколько мгновений, испуская фонтан из обрубка шеи, потом рухнуло. Это оказалось последней каплей. Стража у ворот кинулась в стороны. Грон спрыгнул с седла, в два прыжка подскочил к воротам, уперся плечом в тяжеленный воротный брус и, напрягая натруженные мышцы, вытянул брус из скоб. Его повело, но он извернулся и сбросил брус у стены, вдоль прохода, и потянул за створки. Ворота, скрипя, начали открываться, снизу, от подножия холма, послышался нарастающий топот. Бегущие к нему солдаты притормозили. А когда, заглушая топот, снизу раздался грозный боевой клич Дивизии: «Бар-р-ра-а-а», солдаты, распихивая друг друга, рванули назад. Из налетающей в туче песка конной лавы послышались резкие хлопки арбалетных тетив, потом перед тучей песка заблестели хищные жала пик, и первая шеренга всадников страшной Дивизии влетела внутрь акрополя. Не готовые к бою, пришедшие на праздничную церемонию солдаты были застигнуты врасплох одиноким всадником, который показал, на что способны «длинные пики», поэтому, когда внутрь ворвались тысячи этих дьяволов, о сопротивлении никто не думал. Горгосцы падали на колени и прыгали со стены. Но Грон этого уже не видел, он вытер лоб, тряхнул дрожащими руками, вскочил на коня и рванул вперед, во внутренние покои храма Матери-солнце, ибо место первой жрицы было там. Перед самым храмом «золотые плечи» сомкнули ряды и попытались задержать атакующих. Спешившиеся, ибо лестница Дороги Богов была слишком крута, бойцы Дивизии остервенело рубились, но золотоплечие доказывали, что недаром считаются лучшими бойцами Горгоса. Грон направил Хитрого Упрямца вверх, по ступеням. Тот возмущенно фыркнул, но стал подниматься, раздраженно клацая зубами и кусая всех, кто неосторожно оказывался в пределах досягаемости. У края лестницы из толпы вывернулся Франк:

— Она там, ее уволокли вслед за Лупоглазым.

Грон бросил щит под ноги коню и требовательно протянул левую руку:

— Меч.

Франк быстро сунул свой. Хитрый Упрямец вздрогнул от удара пятками и, почувствовав близкую схватку, рванул вперед. Набрав скорость за десять шагов, Грон свистнул, бойцы прянули в сторону, и обученный конь прыгнул вперед, молотя коваными копытами. Грон почувствовал, как под брюхом Хитрого Упрямца что-то хрустнуло, и резко рубанул по сторонам обеими руками. Такой удар разваливал пополам даже тяжелый, обитый бронзой колесничий щит. Попавшие под мечи кусками посыпались на плиты. Конь рванул вперед, опрокидывая потрясенных золотоплечих, и в следующее мгновение в образовавшуюся брешь бросились бойцы. Сзади на круп шмякнулось что-то тяжелое и послышался возбужденный голос Франка:

— Быстрее, они, наверное, в Купольном зале.

— Черта с два, или я плохо знаю твою сестру, или она уже рубится у святилища Девы. Этим тупым горгосцам не стоило бы забывать, что она не всю жизнь провела в золотой клетке наследницы трона.

Грон резко дернул поводьями, галереи храма явно не были рассчитаны на то, что по ним будут галопом носиться всадники. Они с грохотом обрушились по лестнице Восхода и несколькими скачками пересекли внутренний двор. Святилище Девы было за стеной. Грон и Франк подтянули ноги и прямо с седла прыгнули на стену. Франк окинул взглядом представшую перед ними картину и хмыкнул:

— Ты, как всегда, прав, Старейший, самое время вмешаться.

Грон указал подбородком в сторону дальнего угла двора, Франк кивнул, и они побежали по стене.

Их заметили, только когда они уже спрыгнули со стены. Большая часть золотоплечих наседала на десяток сереброногих, удерживающих вход в святилище, так что с принцем было только четверо, для них двоих все равно что ничего… Видимо, эти четверо сами думали так же, потому что заорали как резаные. Франк метнул сюрикены, и двое рухнули на камни двора, однако оставшиеся с белыми от ужаса лицами шагнули вперед, выставив мечи. Грон отбил неуклюжий выпад и врезал по виску рукоятью меча, Франк был менее великодушен. Увидя, что он остался один перед двумя «богами смерти», Лупоглазый выпустил меч, судорожно всхлипнул и осел по стене. Грон остановился у бесчувственного тела, и уперев острие меча в ямку под горлом принца, повернулся к бегущим к ним золотоплечим:

— Если вы не остановитесь и не бросите оружие, он умрет.

Бегущий впереди воин со знаком командира на левом плече сделал еще несколько шагов, потом до него дошел смысл сказанного, и он, резко затормозив, вскинул руки, останавливая остальных. Все застыли. От входа в святилище раздался гневный женский крик:

— Убей его, Грон!

Командир золотоплечих удивленно вскинул брови и торопливо заорал:

— Бросить мечи, всем бросить мечи, — и первым швырнул свой под ноги Грону, после чего опустился на одно колено и срывающимся голосом произнес: — Вверяю вам жизни моего господина и моих солдат.

От шеренги сереброногих отделилась фигура в накидке подружки невесты и побежала к коленопреклоненному командиру золотоплечих. Воздев меч, Франк хмыкнул и, одним движением кисти вытянув из-за пояса туго свернутый боевой хлыст, выбросил руку вперед. Хлыст резко хлестнул по руке разъяренной сереброногой.

— Ай.

Она остановилась, придерживая другой рукой покрасневшую от удара кисть.

Из строя сереброногих раздались возмущенные возгласы.

Беллона закричала:

— Да как ты смеешь, сопливый мальчишка!

Грон заметил, как напряглись плечи Франка, но он справился с собой и спокойно ответил:

— Они сдались, моя сладкая, а Дивизия не воюет с поверженными. — Он рассмеялся и добавил: — Я вот жду не дождусь, когда так же поступишь и ты.

От этой шутки всем стало легче. В это мгновение распахнулась калитка, и во двор ворвались бойцы Дивизии во главе со Ставром. Увидев Грона живым и невредимым, он просиял и, бросившись к нему, закричал:

— Внутренний двор весь в наших руках, горгосцы сдаются пачками. Около двух тысяч золотоплечих забаррикадировались в рабском бараке и конюшнях, но долго они не продержатся, к воротам валом валит ополчение. Победа!

Грон повернулся к командиру золотоплечих:

— Я думаю, вам стоит приказать своим бойцам сдаться.

Тот поднялся с колен, бросил сумрачный взгляд на валявшееся в ногах Грона тело принца.

— Я могу быть уверен, что им оставят жизнь?

Грон кивнул. Золотоплечий стянул перевязь меча, бросил под ноги и, сгорбившись, двинулся к калитке. В этот момент появилась она. Грон знал, что она любит эффектные штучки, но в этот раз… Когда она, пригнувшись, чтоб не повредить высокую прическу, шагнула из сумрака святилища во двор, быстро заполнившийся бойцами, ополченцами-элитийцами, жрецами и неизвестно откуда возникшей толпой горожан, каждый почувствовал, что его непреодолимо тянет опуститься на колени и восторженно заорать, но она шла в полной тишине. Грон почувствовал, что у него тоже отвисла нижняя челюсть, разозлился и, нарочно отвернувшись от приближающейся Толлы, стянул с головы шлем и ладонью утер блестевшее от пота лицо. Шаги остановились рядом с ним, потом раздался скрип песка и многоголосый изумленный вскрик. Грон резко обернулся и замер. Толла стояла перед ним на коленях, склонив голову, и на поднятых руках протягивала ему белоснежную девичью «перистальку». Это было уже слишком. Грон наклонился и зло зашептал:

— Ты что, Зеленоглазая, с ума сошла?

Она медленно подняла голову, и он увидел в ее глазах торжество. Грон понял, что влип, где и когда, пока неясно, но влип на полную катушку, а Толла улыбнулась и вполголоса ответила:

— Я всего лишь заканчиваю брачную церемонию, муж мой.

Грон ошалело уставился на нее. А она вполголоса продолжала:

— Ты загасил девичье пламя в моей чаше предков, и на твоей руке мой обруч-оковы. Тебе осталось принять лишь мой символ девичьей чистоты, к тому же только ты можешь дать честный ответ перед богами, что сам лишил меня девственности. — Она улыбнулась так, что Грон возблагодарил богов, что надел тугую набедренную повязку, и промурлыкала: — Ну же, воин, заканчивай церемонию.

Грон прикрыл глаза, вспомнив тот странный поднос, чуть не засветивший ему в лоб на гребне стены, потом медленно протянул руку и сжал пальцами тонкую шелковистую материю. Со всех сторон: во внутреннем дворе, на карнизах и галереях храма, а потом на площади акрополя и дальше по всему Верхнему городу — раздался восторженный крик. Толла гибким движением поднялась на ноги и протянула руки Грону, он стиснул их так, что она вскрикнула, и, притянув ее к себе, заорал ей в ухо, стараясь перекричать нескончаемые радостные вопли:

— Будь я чуть суевернее, я решил бы, что вся эта история с горгосским вторжением затеяна тобой, вместе с твоей Матерью-солнцем, с одной-единственной целью.

Она высвободила руки, обхватила его за плечи и мстительно впилась зубками в мочку уха. Несмотря на боль и дикую усталость, Грон почувствовал, как его обдало жаркой волной. Он сердито отстранился, поднял ее на руки и, сопровождаемый нескончаемыми криками, понес сквозь толпу, а она, уютно устроившись на его руках, вдруг прошептала:

— Разве можно быть в чем-то уверенным, когда за дело берутся две женщины? Тем более когда одна из них богиня, а вторая гетера.

Брат Эвер снова стоял у огромных двустворчатых дверей. Как и в прошлый раз, он не знал, что ждет его за этими дверями. Измененный по-прежнему жив. А Хранитель Порядка мертв. Брат Эвер содрогнулся, припомнив страшных всадников, ворвавшихся внутрь акрополя, когда он стоял рядом с раздраженным Хранителем Порядка и братом Траггом, духовником принца. Их миссию нельзя было считать полностью выполненной. Принц отказался удавить эту красивую стерву, ту, которая жила с Измененным. Брат Эвер скривился. Боже, если у нее родится ребенок, что это будет за чудовище? Потом внутрь ворвались эти создания Измененного, его меч, его копье — и пошла резня. Брат Эвер поежился. Там он еще раз убедился, что все, что ему говорили об Измененном, — истинная правда. Люди не могут сражаться с таким неистовством!

Вдали послышались чьи-то размеренные шаги, но брат Эвер, захваченный своими жуткими воспоминаниями, не повернул головы.

Брат Трагг кинулся вниз, к принцу, и сгинул в водовороте битвы. Как рассказал один из золотоплечих, чудом выбравшийся из Эллора, его зарубил один из оставшихся в живых реддинов, которых выпустили из храмового подземелья, куда их запер бывший командир. Брат Эвер вздохнул. Столь великий человек, каким был Хранитель Порядка, погиб, а это ничтожество выжило. Он вспомнил, какой ужас охватил его самого, когда один из этих неистовых чудовищ направил в их сторону свое страшное оружие, он закричал и упал на холодный камень портика, закрыв голову обеими руками, а Хранитель Порядка зашатался и рухнул, пробитый навылет двумя странными короткими стрелами. Брат Эвер испустил судорожный стон. В этот момент двери дрогнули и поползли в сторону.

На этот раз пустовало два трона. Кроме трона Хранителя Порядка, как и в прошлый раз, пустовал трон Хранителя Творца. Брат Эвер преклонил колени.

— Встань, брат Эвер.

Он поднял глаза. Хранитель Закона ласково смотрел на него. Это было невероятно.

— Совет Хранителей рассмотрел степень твоей вины в том, что очищение зараженной земли не завершилось успешно. — Он сделал паузу. — Ты полностью оправдан. — Хранитель Закона поднялся и, подойдя к нему, наложил ладони ему на голову: — Мы знаем, что ты был самоотвержен, выполняя свой долг. Нет твоей вины в том, что степняки последовали за Измененным, ты прибыл слишком поздно, чтобы что-то сделать. Нет ее и в том, что, прибыв в столицу Элитии, ты не смог предотвратить разгром. Не твоя вина и в том, что трусливый легат обменял святое предначертание Творца на жизнь своего никчемного принца и возможность покинуть пределы Элитии. Они были слишком испуганы Измененным, а с гибелью Хранителя Порядка и брата Трагга некому стало предотвратить столь пагубный шаг. Ты мужественно исполнял свой долг и ревностно служил Творцу, и ты достоин награды.

Брат Эвер с удивлением увидел, что все Хранители встали, а Хранитель Власти шагнул в Круг Правды. В руках у него была маска и мантия Хранителя Порядка. Все это было похоже на чудо. Зазвучали торжественные ноты гимна, и Хранитель Закона принял из рук Хранителя Власти знаки достоинства Хранителя и накинул мантию на плечи брата Эвера.

— Именем Творца и по велению Совета Хранителей возведен в сан Хранителей брат Эвер из Тамариса, заслуживший сию честь ревностным служением делу Ордена. И да свершится воля его, Эвей!

И все Хранители громко возвестили:

— Эвей!

Когда брат Эвер пришел в себя, то обнаружил, что сидит на до сего момента пустующем троне Хранителя Порядка, а Хранитель Власти, обращается к нему:

— …брат Эвер, совершить сие во славу Творца и Ордена?

— Чего? — ошалело переспросил брат Эвер.

Хранитель Власти нахмурился.

— Тебе поручается покинуть Твердыню и отправиться в Элитию, а возможно, и в Атлантор, дабы предстать перед Измененным и предложить ему перемирие на пять лет.

Брат Эвер изумленно посмотрел на Хранителя Власти и сдавленно произнес:

— Мир с Измененным?!

Хранитель Власти фыркнул и отвернулся, а Хранитель Закона успокаивающе произнес:

— Пойми, орден обескровлен, скажу более, брат Хранитель, мы на грани того, что о нас станет известно массам низших. Мы не в состоянии продолжать войну. К тому же мы не собираемся соблюдать предложенные ему условия, кто может обвинить нас в том, что мы обманем Измененного? Но мы сделаем это тогда, когда будем способны навсегда уничтожить его и вернуть наш мир на путь, предначертанный Творцом. А до этого мы должны обезопасить себя. Пусть он думает, что сумел напугать нас.

Когда брат Эвер покинул совет, Хранитель Власти брезгливо поджал губы:

— Вы думаете, он сможет добраться до Измененного и вернуться обратно?

Хранитель Закона пожал плечами:

— Посмотрим. До сих пор он демонстрировал умение выживать в самых невероятных обстоятельствах, чего стоит только его побег из захваченного степняками Герлена. К тому же нам не так уж нужно, чтобы он возвратился, достаточно, если он доберется только туда.

Три луны спустя новоиспеченный Хранитель Порядка вышел из огромных двустворчатых дверей Тронного зала и, вытерев лоб дрожащей рукой, двинулся по коридору столь памятного ему дворца, все еще не веря, что ему позволили уйти. Он спешил поскорее покинуть эти внушающие ужас стены. А в оставшемся за его спиной Тронном зале Яг повернулся к стоящему у правого подлокотника трона базиллисы Грону и скептически вопросил:

— И ты веришь ему, Грон?

Грон только усмехнулся:

— А что скажет стратигарий?

Франк поджал губы и жестко произнес:

— Ложь.

Грон развел руками:

— Как я могу не доверять мнению столь опытных людей?

Все рассмеялись, а Грон задумчиво произнес:

— Угадайте, что меня больше всего обнадежило в этом посланце?

Все выжидательно посмотрели на него.

— Это брат Эвер из Тамариса.

— Я догадался, — заметил Яг.

— Он следовал за мной с первых дней моего появления в этом мире и, несмотря на отчаяные усилия, ни разу не преуспел. Зато показал великолепную способность к выживанию. Ведь он был обречен даже по их законам. Не говоря уж о том, что он не выполнил порученного, — никто, коснувшийся Измененного, не имеет права жить, чтобы ненароком ни запятнать чистоту посвященных. А он не только выжил, но и вознесся до высшего ранга.

— И что? — нетерпеливо отозвался Франк.

— А ты подумай, что можно сказать об эффективности организации, в которой на высшие посты выдвигаются люди, единственным талантом которых является умение выживать?

Все некоторое время размышляли над его словами, потом Сиборн задумчиво произнес:

— Потому-то ты и дал ему утвердительный ответ?

Грон отрицательно покачал головой:

— Нет. Просто у меня сейчас нет ни сил, ни желания продолжать эту войну, и есть масса более важных дел, чем плыть за три моря, чтобы попытаться пролезть в их Твердыню. Но я буду готовиться. И когда буду готов и решу, что настало время, то сегодняшнее обещание меня не остановит.

Яг облегченно вздохнул:

— Я уж испугался, что ты со своим дурацким правилом всегда держать слово и на этот раз упрешься как буйвол.

Грон скорчил шутливую обиженную гримасу:

— Яг, неужели я выгляжу таким глупым?

Все расхохотались, а Грон вздохнул:

— Во всяком случае, мы живы, молоды и победили, так что кончай болтать, у нас еще куча дел.

Толла встала с трона, и все двинулись к дверям из Тронного зала.

Оглавление

Пролог

Часть I Раб

Часть II Познание мира

Часть III Воин

Часть IV Кровавый прилив Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg