«Ангелы ада»

Ангелы ада (fb2) - Ангелы ада [litres] (Третье пришествие - 1) 1431K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Павлович Точинов - Александр Геннадиевич Щёголев

Виктор Точинов, Александр Щёголев Третье пришествие. Ангелы ада

© В. Точинов, 2017

© А. Щеголев, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

* * *

Анфисе Вистингаузен и Ольге Щёголевой посвящается

Часть первая. В семье не без урода

Глава 1. Последний обитаемый остров

Понятно, что заваруха началась на три дня раньше, когда накрыло Невский, но лично по мне шарахнуло в тот момент, когда я готовил Зайку-Мурата к погружению.

Не только по мне шарахнуло, весь наш филиал чуть было не схарчили без соли и перца. И вообще эта пакость зацепила немаленький участок площадью с квадратный километр – между Театральной площадью и Благовещенским мостом. Но разве мог я тогда предположить, что и удар по Невскому проспекту, и нападение на Новую Голландию, и даже наш с Натали легендарный побег десятилетней давности – звенья одной цепи?

В бреду бы не привиделось!

Эх, если б я хоть что-то почуял и вовремя сбежал куда подальше, прихватив семью под мышки… Нет, ничего я тогда не почуял. У доблестного Питера Пэна другие таланты, пропади они пропадом…

Над филиалом стоял туман, привычная разреженная дымка. Туманы для исторического центра Питера – норма, они здесь всегда и всякие, что утром, что днем или ночью, и хорошо, если без подвохов и каверз. Сейчас – без подвохов. И ветра нет. Голоса тонут в клочьях промозглой ваты. Небо надежно спрятано, Мойку не видно, бывшие пакгаузы вылезают из мышастой хмари кирпичными боками. Но в целом – ориентироваться можно.

Остров Новая Голландия – последний обитаемый остров невской дельты. Последнее жилое место Санкт-Петербурга (места обитания нежити, порожденной Зоной, – не в счет).

Здесь разместился филиал номер семнадцать ЦАЯ, кодовое обозначение «Виварий».

Мне такое обозначение не нравилось, руководителю филиала – тоже, и мы пытались поначалу использовать название «Детский сад» хотя бы неофициально, между своими, – в память о заведении, канувшем в далеком Хармонте. Но не прижилось – иная страна, иной менталитет, иные смыслы и коннотации тех же слов: здесь «детским садом» называют нечто глупое и наивное, затеянное людьми с детским ай-кью… И мы с Эйнштейном смирились с Виварием, привыкли за годы.

Остров хорош тем, что это маленькая крепость. Треугольник суши, отделенный от города речкой Мойкой и двумя каналами, во все века был закрыт и отдан в безраздельное владение военно-морскому флоту. По большей части периметра – глухие зады кирпичных зданий, повернутых лицом внутрь острова. Вдобавок вдоль всех берегов, заросших плотным кустарником, тянется высокий забор. В двадцать первом веке эту историческую территорию ненадолго открыли для туристов, а потом… ну, все знают, что стало с Петербургом потом.

Обособленность Новой Голландии способствует надежной охране от внешних проникновений и, кроме того, позволяет удерживать наших подопечных в границах филиала. Они у нас содержатся особо резвые, попытки побегов – не редкость.

Но главная ценность в другом. Здесь нет опасных ловушек – ни единой! «Сучью прядь» возле арки не считаем, она огорожена и вдобавок приспособлена к делу, приносит пользу. «Сучья прядь» – это «электрическая полоса», кусок земли под напряжением, как будто там высоковольтный провод пробило. Опасное, конечно, место, если по нему шагать. Можно прыгать, лучше на одной ноге. А почему полезная? Благодаря ему остров электрифицирован – это ж дармовый источник электроэнергии, и вечный к тому же. Ток, правда, дает постоянный, без инверторов не обойтись… Что еще? В воде, в одном из углов искусственного водоема, украшающего Новую Голландию, расползся и притаился в ожидании жертвы «кислый ерш» – участок с неньютоновской жидкостью. Его присыпали светоотражающей фольгой, чтобы сдуру кто не плюхнулся… Ну, вот и весь список аномалий. Поразительно безопасное местечко – это в Зоне-то! На всякий случай вертухаи регулярно обходят остров с проверкой – не объявилось ли какой новой дряни, – но пока ничего не меняется.

Все это вместе сделало Новую Голландию идеальным местом для специфических полевых работ…

Едва рассвело, и мы с Зайкой-Муратом стоим на краю Ковша, возле лесенки, спускавшейся до самой воды. Ковш – это и есть внутренний водоем (смешное название пришло из глубины времен, наверное, из-за формы). Топчем ногами полустертую надпись на дощатом настиле: «Купаться запрещено». Вернее, стою я один, а странное человекоподобное существо сгорбилось на стальном ограждении – сидит, как птица на жердочке. Оно полностью готово: раздето до плавок, к поясу, стянувшему талию, пристегнут страховочный трос, на плечах, опять же для подстраховки, надувные нарукавники.

Подопечному предстоит лезть в воду впервые в жизни. Однако он абсолютно не волнуется, откровенно скучает. «Он» – потому что Мурат упрямо, до слез и до драки, считает себя мальчиком, что отчасти справедливо, но наши медики уверяют, что если передумает, а развитие его продолжится в прежнем русле, то через несколько лет Зайка сможет испытать радости материнства. Естественным путем, без кардинального хирургического вмешательства. Такой вот каприз искореженных Зоной генов…

В общем, генетический казус скучает на оградке, чуть ли не позевывает. Пока лаборант в гидрокостюме проверяет установленные в водоеме приборы, я в который раз втолковываю Зайке:

– Не бей сразу во всю силу. Нажимай постепенно, договорились?

Существо агрессивно, азартно и крайне беспечно. Трудно управляемо, как всякий звереныш. Одиннадцать лет (возраст зафиксирован точно), выглядит на пару лет старше, а психика малышовая, зато возможности – дай бог взрослому аномалу (или не дай бог). Ну, для того здесь и я, чтобы управляться с такими.

– Н-н-не боись, П-пэн, – отзывается он (ладно, пусть будет «он», мне все равно, а существу приятно).

Заикается он сильно, особенно в общении с новыми людьми. Но в сравнении с теми мычащими звуками, что только и умел издавать пару лет назад, – златоуст. Логопеды Вивария свое дело знают.

Потому, собственно, он и Мурат-Зайка: Мурой или Муркой существо прозвали изначально, за попытки изобразить имя чем-то вроде коровьего «му-у-у-у». Потом по настойчивым, с истериками и драками, просьбам стал Муратом. А слово «заика» плавно превратилось в Зайку, обычная история. Не любит он свое второе прозвище – девчоночье, дескать, но что тут поделаешь.

– Обещай мне, – требую я.

– Об-б-б-бе…

– Ладно, верю.

Я подмигиваю существу и хочу еще пошутить, чтобы, мол, экономил свои «батарейки».

Тут все и начинается…

Рядом громоздится Бутылка, она же – Арестантская башня. Массивное трехэтажное строение кольцеобразной формы, в котором когда-то была морская тюрьма. Бутылка – тоже прозвище, как и Ковш. Если кто не знает, то известное выражение «не лезть в бутылку» пришло в русский язык отсюда, с этого острова и из этой тюрьмы. Мощные стены камер, прочные двери с засовами и решетки уцелели с давних времен – и пригодились, теперь за ними живут аномалы, подопечные Вивария, а на первом этаже разместилась часть лабораторного комплекса. Моя Натали сейчас где-то там – на пару с Эйнштейном.

Натали сегодня захотела развеяться и развлечься. Жизнь в деревне для отмороженной экстремалки, пусть и повзрослевшей, – тоска смертная, понимаю. Так что стоило Эйнштейну ее поманить, дескать, нужен эксперт по аномалам-суггесторам, она рванула из дому, чуть калитку с петель не снесла.

Эксперт по суггесторам она, скажу по большому секрету, паршивый… Хотя сама суггестор далеко не последний. Но, например, отнюдь не слепые и не слабовидящие считаются лучшими специалистами по зрению. А эксперты по болезням матки зачастую сами вообще не имеют органа, служащего объектом их профессионального интереса. Однако Эйнштейн решил, что с налаживанием контактов и наведением мостов Натали справится лучше всех. Ему видней. И в Виварий мы прибыли вдвоем, оставив близнецов на моего отца – не впервой деду, справится…

Короче. Именно над Бутылкой, то есть над стрелкой острова, где стоит бывшая тюрьма, и разверзлись небеса.

«Разверзлись» – в смысле «открылись». Словечко из романов, его для красоты пишут, чтобы кинуть понты. Так я раньше думал – до сего момента. Невидимый исполинский нож двумя широкими взмахами вспарывает туман над нашими головами, и в сером разломе открывается чистейшая, головокружительная голубизна.

Невиданное дело! Обычно все наоборот: если милостью Зоны и появляется в небе какой-то просвет, он обязательно заволакивается плотной мутью. Облачность в Питере такая низкая, хоть люстры вешай. Облака твердые и грязные на вид, как подошвы ботинок, натуральный потолок этого мира. И вот потолок вскрыт. Туман разрывается с душераздирающим скрежетом, стремительно раздвигается, обнажая ясное июньское небо. От визга, с которым работает гигантский нож, закладывает уши. Техник что-то кричит мне из воды – я не слышу. Ветер вдруг бьет в лицо – коротко и зло. Возникает ослепительное солнце, я бы порадовался ему, если б успел. Кромки расползшегося серого марева – изумрудно-зеленые, и кусок неба по краям разрыва – тоже зеленый. Становится виден весь остров, вся Новая Голландия – от края до края, от обоих каналов до реки Мойки. По ту сторону Мойки – дома, старые кварталы, за которыми – Театральная площадь. Черная трава на газоне оказывается вдруг резко зеленой, контрастной… Лето во всей красе. Лето, которого в тумане и не видно было. Конец июня…

А потом меня накрывает. Голова вдруг раздувается, как подушка безопасности, – в один миг. Череп как аэростат, наполненный болью, и я бы взлетел, если б не был проткнут бесконечным стеклянным стержнем, упавшим с изумрудного неба. Аэростат лопается, боль разлетается рваными тряпками. Стеклянный стержень – это ось мира. Мир вокруг меня поворачивается, и я падаю. Вижу упавшего рядом Зайку-Мурата, выгнувшегося дугой в непонятных корчах; слышу, как он истошно и непонятно мычит; вижу, как выбегают из Бутылки сотрудники Вивария, как они валятся на траву, скошенные неведомой силой. Кто-то остается на ногах, раскачиваясь и заткнув уши руками, кто-то, присев на корточки, беззвучно визжит. Эйнштейн подхватывает и тащит Натали – спасибо тебе, шеф, не растерялся, объяснил бы ты теперь, что происходит? ЧТО ЭТО?!!

А потом накрывает уже весь наш заповедник уникальных зверюшек, наш остров доктора Моро…

Мир вокруг сминается и комкается, превращается в негатив и так застывает, стекленея, и тут же стекло карябает чудовищная вилка, этот скрип – за пределами человеческих сил, операция без наркоза…

Мы в шутку называли Адмиралтейский канал Адским (после неудачного сокращения в приказе по филиалу: Ад-ский к-л) и Зону за ним – Адом, а себя – ангелами, спускающимися порой с обетованных небес Новой Голландии, чтобы наводить там, в Аду, порядок.

Называли – и накликали… Ад решил нанести ответный визит.

Ворота в Ад распахнулись, и пространство идет изломами, разбивается на миллиарды отражений, вихрятся осколки, радужные зигзаги бьют в искрящуюся землю, отражающую солнце… Это не Ад, наконец понимаю я, это Посещение. Настоящее. ОНИ снова снизошли до нас – как три четверти века назад…

Сколько длится безумие, непонятно, часы встали у всех.

– Э-э, ребята! Вот вам еще один Лоскут, – произносит спокойный голос сверху.

Я приподнимаюсь на локте. Рядом стоит Леденец и с любопытством осматривается. Что за фокусы, как он выдержал? Хоть бы хны ему, бодр и невозмутим.

– Лоскут? – вымучиваю я.

– Точно так, – отвечает он мне. – Над Гостинкой было примерно то же самое.

В норме не только Леденец, на ногах вся охрана, ну, практически вся за малым исключением. Обычный персонал тоже кое-как в строю. Выбило прежде всего нас, аномалов, особенно «электромагнетиков» – меня и Натали. У подопытных в их камерах, вероятно, та же картина, но это еще предстоит проверить…

Не знаю, какие тут еще силы начудили, но то, что электромагнитное поле Зоны временно сошло с ума, – точно. Во всяком случае, импульс был исключительной мощности, то-то мой кочан чуть не разорвало. Или таки разорвало – безо всяких «чуть»? Проверяю. Башка вроде на месте… Зона, тварь поганая, за что же ты не любишь собственных детей?

Поднимаюсь…

Насчет Лоскута – серьезное заявление. Леденец ведь был там, неподалеку от Невского, когда центр города превратился в черт-те что, наблюдал катаклизм своими глазами. Тот феномен принял форму полосы с ровными, как по линеечке, границами, потому, собственно, сталкеры и обозвали возникший из ниоткуда участок Лоскутом. Этакая Зона в Зоне. Неужели прав Леденец, и мы здесь получили вторую такую «полосу»?

– Хотя нет, Пэн, – произносит разведчик с сомнением. – Похоже-то оно похоже, да не совсем. Над Невским было страшнее. И масштабнее, что ли. Меня-то краешком накрыло, да и то, знаешь ли, как серпом по Фаберже… А в эпицентре, говорят, невозможно было выдержать. Сталкеры сами себе уши прокалывали… в смысле, не как для пирсинга, а ножом с размаху в барабанную перепонку, чтоб не слышать то, что звучало… Прикинь? Другие слепли, седели буквально за минуту… Не знаю, в общем, может, у нас тут и не Лоскут никакой?

– Разберемся, – вымучиваю я. – Ты, главное, стой где стоишь, не двигайся.

Он не задает дурацких вопросов «отчего?» да «почему?». Он и до моего приказа стоит на месте как приклеенный, шагу не сделал в сторону… Это работает чуйка, сталкерская чуйка, – врожденное инстинктивное чутье на опасность. Чуйке не учатся, тренировками ее не нарабатывают, она либо есть изначально, либо нет ее.

Но сейчас Леденец произошедшего не видит. Чует, что все вокруг изменилось и изменения опасны, – но не видит. Куда ему, обычному человеку, – пусть он и опытный ходок по Зоне, пусть один из лучших разведчиков Центра Аномальных Явлений.

Леденец ведь чисто питерский сталкер. В ЦАЯ вообще не так уж много универсалов с опытом работы в других Зонах, тем более в изначальных вроде хармонтской. Больше того, если кто-нибудь из здешних и топтал земли, загаженные инопланетянами, это был либо сибирский «торт», либо в лучшем случае чернобыльское криволесье. Где им почуять хармонтские чудеса и диковины? Из всех, кто был сейчас в Новой Голландии, только мы с Натали нюхали Хармонт, да еще, понятное дело, Эйнштейн.

При чем здесь Хармонт, спрашивается? Самому бы мне это уразуметь…

– Всем стоять! – ору я. – Оставаться на местах! А ты куда прешь, идиот?

Опоздал. На остатках газона, тянущегося вдоль Адмиралтейского канала, разлеглась «комариная плешь», я-то ее отлично вижу, но вот солдатик, патрулирующий канал… Выразительно хлюпнуло – и нет солдатика. Вляпался. Только живописная клякса вместо человека…

И это, что самое поразительное, самая натуральная «комариная плешь». Хармонтская, с детства привычная, а не то ее здешнее подобие, что местные сталкеры прозвали «слоновой пятой»… Чудеса.

Остальных произошедшее с патрульным на секунду парализует. Большинство впервые наблюдают воочию, как действует классический гравиконцентрат; ну и ладно, мозги быстрее включатся.

Кроме пары «комариных плешей», я замечаю «стакан» в водоеме, от него поднимаются характерные испарения, едва заметные на фоне бликующей воды. С чем именно «стакан» – с кислотой или с чем похуже, – надо проверять. Еще в тени одного из бывших пакгаузов притаился «тещин язык», а буквально в трех шагах, в проходе между корпусами, ждет своих жертв вертикальная «давилка».

А еще – на чистой, вылизанной территории базы появились неожиданные подарки, которых здесь не просто не должно быть, которых не могло быть. «Черные брызги» под скамейкой. «Пустышка» на газоне. Кучка «газированной глины» – возле выцветшей таблички: «Спасибо, что побороли желание ходить по клумбам». Клумб давно нет, зато табличка жива и здорова… Что ловушки, что артефакты – ну совсем не отсюда! И те, и другие не имеют никакого отношения к питерской Зоне, словно с неба в этот мир свалились.

Плюс солнце…

Солнце жарит ну никак не по-питерски. Неестественная зелень быстро сползает с неба, оставляя бездонную, выцветшую голубизну. Циклопический, пугающий вырез в облаках не двигается с места. Туман, стелящийся над крышами домов, стремится поглотить ясный участок, однако утыкается в невидимую преграду, в результате чего мы словно в колодце – словно перенеслись в пространстве и времени. Из Санкт-Петербурга непонятно куда. В Хармонт?

Что-то сместилось у меня в сознании. Провал в прошлое, тягостный сон, потеря чувства реальности… мучительные секунды.

Слышу, как кричит Эйнштейн, не жалея горла:

– Двигаться только тем, у кого с собой пробник! Передавайте по цепочке, живо!

Связь не работает, ни обычная, ни ультразвуковая. Как жить без связи? Размякли мы на этом острове, курортники, блин, так что общую растерянность понять легко. Но Эйнштейн профи, мгновенно сориентировался. Секунду-другую я слушаю, как умело шеф организует маленький гарнизон, громко раздавая команды (кого-то посылает за пробниками, кого-то подряжает эвакуировать из воды лаборанта), и быстро успокаиваюсь. Чем бы ни был дьявольский прорыв – или что тут на нас обрушилось, – справимся. Потому что главный итог всех этих странностей – мы с Натали живы и целы.

Странности в Зонах имеют неприятное свойство убивать. Сегодня обошлось…

Как раз подходит Натали, ведя за руку Жужу. Моей супруге пробник не нужен, чтобы свободно передвигаться. Если питерская Зона для нее пока не стала открытой книгой, то уж в хармонтское-то дерьмо она вляпаться не способна.

Леденец, увидев Жужу, непроизвольно пятится. Реакция естественная, если вспомнить, что с ним давеча сделала эта девочка, с виду – особенно когда в очках – безобиднейшее существо.

– Гоблин, ты как? – интересуется моя ненаглядная.

Гоблин – это я. Ласковое семейное имя – в контру к общепринятому Питеру Пэну. У моей жены все наперекор. Даже близняшки привыкли, иногда радостно дурачатся: «Папа – гоблин, папа – гоблин!»

– Не дождетесь, – отвечаю. – Сами-то как?

– Все нормально, выжили. С подопечными там по-разному, – машет она рукой в сторону Бутылки. – «Химики» легко перенесли. «Инфразвуковикам» хуже всего, половина в коме, не знаю, чем их шарахнуло. А меня, я думала, разорвет на куски. Что это было?

– Электромагнитная буря. Зона вдруг сошла с ума.

– Да я про вообще.

– Ах про вообще… Ну, вот, Леденец допустил, это новый Лоскут появился. А потом передумал.

– Лоскут передумал появляться?

– Да нет, Леденец засомневался…

– Тут засомневаешься, – кивает она. – Ни на что не похоже… Хорошо я, блин, развлеклась! Проветрилась, блин… – Она застывает на миг, прислушиваясь к себе. – Странное чувство, Пит. На мозги что-то давит, как будто…

– Как будто – что?

– Да ну, чепуха. Не может быть.

– Последствия бури?

– Наверное, – соглашается она с сомнением.

– Пэн, я так понимаю, на сегодня испытания отменяются, – говорит Леденец, глядя в землю и стараясь не встречаться с Жужей взглядом. – Я тебе больше не нужен?

– А ч-ч-чего с-сразу от-т-т… – яростно заикается Зайка. («Отменяются», – договариваю, помогаю я ему.) Он тоже встал и отряхивает прилипшую к телу крошку. Выгибает горбом свою жутковатую спину, потом щелкает резинкой плавок. – Я ма-ма-ма-гу!

– Какие испытания, ребята? – отмахиваюсь я от них обоих. – Расслабься, Мурат. Не дури, одевайся… А ты вали, конечно, – это уже сталкеру.

Леденец с готовностью прокашливается, собираясь выйти в эфир и потребовать у шефа вводную, но Эйнштейн, оказывается, уже здесь, подошел сам.

– Малыш, – говорит он мне (ненавижу это обращение!), – надо составить карту аномалий. По всему острову. И как можно быстрей. Наташенька, ты поможешь?

Он прав, карта сейчас – самое насущное, и кроме меня с Натали, никто с этим не справится лучше и быстрей. Эйнштейн, само собой, тоже бы справился, для него, как и для нас, хармонтская хрень – родное и близкое.

Но сейчас ему не до того. Дело босса – задавить панику, восстановить охрану объекта, занять людей, оказать помощь пострадавшим аномалам. В конце концов, обеспечить всех пробниками, пока мы не сделали карту, – это тоже на нем. Кроме того, я слышал собственными ушами, как Эйнштейну доложили, что выжгло все системы, включая охранные, всю электронику и электрику.

А главное, накрылось электроснабжение базы. Во-первых, исчезла «сучья прядь», наш халявный источник питания, казавшийся вечным. Как – исчезла? А вот так, нет ее больше, в том месте теперь – обычная площадка. (Зато кругом «комариные плеши»!) Плюс разрядились аварийные аккумуляторы, это во-вторых.

То, что электричества нет, я вижу предельно отчетливо. На столбах, под землей – кабели, провода… Мертвый металл. И девайсы, которыми укомплектованы местные спецы, сдохли все до единого, этому печальному обстоятельству тоже не укрыться от моего взгляда. При желании могу рассмотреть каждую сгоревшую и потекшую детальку, так что зря бойцы мучают гарнитуры да пытаются оживить локаторы с анализаторами. В порядке лишь пробники – эталон простоты, чистая механика, не испорченная прогрессом.

Видимо, аппаратуру внутри лабораторного комплекса постигла та же участь, а это уже серьезная неприятность. Оборудованная, цивилизованная территория в один миг превратилась в никчемное место. Эйнштейну все это разгребать. Не завидую.

– Пойдем, женщина, – говорю Натали. – Начальству нужна помощь, сделаем начальству красиво.

Она кивает на Жужу: куда, мол, ее?

– Отведешь в лабораторию? – спохватывается Эйнштейн, адресуясь к Леденцу.

Тот сереет лицом и вымучивает:

– Илья, да тут, это… как бы сказать…

– Ах, да, – вспоминает Эйнштейн. – Вы же не сошлись характерами. Ладно, я сам отведу.

Девчонке на вид не больше десяти лет, а уже сложившийся, сильный аномал. Хотя кто ее знает, может, на пик возможностей еще не вышла. Где он, этот пик, у таких, как она… у таких, как я… как моя Натали… Я, например, только в пятнадцать осознал себя «дитем сталкера» (спасибо Эйнштейну), а способности по-настоящему развил в шестнадцать, уже в России. Ну да бог со мной, не про меня речь.

– Кстати, успели ее протестировать? – спрашиваю Натали. – Какой у нее «тотем»?

– С «тотемом» засада. Илья считает, что из головоногих, каракатица или кальмар.

– Скорее каракатица, – вставляет Эйнштейн. – У каракатиц фотогенные клетки разрежены, а у кальмаров спрессованы.

Натали фыркает.

– И к какому классу отнесем ее глаза?

– Отнесите лучше куда-нибудь свои жопы, – мгновенно реагирует чудо-ребенок. – Хоть в класс, хоть на толчок.

Смотрит этак простодушно, с невинной миной на мордочке.

Эйнштейн морщится, а Натали смеется. С ней все понятно, сама когда-то была такой (такой не в смысле глаз и прочих физических особенностей Жужи – так же безбоязненно хамила взрослым).

Грубости, которыми наша гостья иногда украшает речь, мило контрастируют с ее наивно-детским видом. Жужа – натуральная блондиночка, ее редковатые волосы заплетены в две тоненькие косички. Беспризорница, маугли Зоны, а следит за внешностью. Наверное, испытывает потребность ощущать себя красивой, словно нормальная девочка, – это обстоятельство, кстати, говорит в ее пользу, а нас, сотрудников Вивария, успокаивает. Нормальность в психологических проявлениях сильно облегчает как адаптацию подопечных, так и контроль над ними.

Уникальные глаза, о которых упомянула Натали, скрыты за толстыми стеклами. Девочка носит большие круглые очки, совершенно ей не нужные, причем линзы предпочитает от дальнозоркости. Если увидеть ее без очков, станет понятно, зачем она уродует себя.

– По-по-покажи чё-нить, – подает голос Зайка-Мурат. Одеваться он не стал, только накинул на плечи полотенце. Наверное, надеется, что начальство передумает и в воду ему залезть-таки разрешит.

Жужа благожелательно хихикает. А чего, ей не жалко, можно и показать. Над ее оголенным плечиком (бретельку майки она привычным жестом сдвигает, чтоб не мешала) проявляется в воздухе – словно из ниоткуда – здоровенная пчела, нервно бьющая перепончатыми крыльями. Живая картинка – яркая и объемная. На загляденье. В пчеле, правда, мало приятного – мутант, жуткое исчадие Зоны, совсем не похожее на обычное насекомое из мирных мест. Но малолетняя аномалка, наверное, других и не видела… Это иллюзия, конечно. Девчонка выпустила аэрозольное облачко, дисперсная фаза которого состоит из биолюминесцентных клеток, управляемых ее же собственным электромагнитным полем. Я бы в случае необходимости мог вмешаться и разрушить мультик, что для меня не сложнее, чем, к примеру, дистанционно воздействовать на мобильник, но зачем? Пусть покрасуется перед Муратом, тем более что иллюзия вполне себе мила и безвредна…

Это сейчас – мила и безвредна. Однако чем-то подобным Жужа пару дней назад зачаровала Леденца до такой степени, что он сутки выполнял приказы маленькой ведьмы и в конце концов привел гостью в Новую Голландию (привел – лишь в том смысле, что показывал дорогу). Ясно, почему железный сталкер до дрожи ее боится.

– Там тетя, – внезапно произносит Жужа и показывает рукой.

Виртуальная пчела тут же растворяется на солнце.

– Что за тетя? – мы спрашиваем в три голоса.

Она снимает очки. Глазищи у нее… да, это что-то. Широкая оправа плюс линзы все-таки скрадывают не вполне человеческий (мягко выражаясь) вид, а так было бы трудно привыкнуть.

У Жужи – «птичье зрение». Глаза не просто навыкате, как, скажем, у людей с больной щитовидкой, а выдаются вперед и вбок. Угол обзора – до двухсот сорока градусов. Радужка пепельно-серая. Зрачки совершают моментальные движения, реагируя буквально на все, причем независимо друг от друга. Даже чисто внешне это впечатляет, но если к тому же знать, что зрение у девочки многофокусное, что монокулярным или бинокулярным оно становится по желанию и что в сетчатке у нее имеется четыре вида цветочувствительных клеток, а не три, как у всех…

– Там, на крыше, – показывает Жужа на здания, тянущиеся вдалеке, по другому берегу Адского канала. – Стоит, смотрит на нас. Странная какая-то…

Отсюда, само собой, никакой «странной тети» нам не видно, слишком далеко. Эйнштейн хватается за свой бинокль. Мой остался в Доме коменданта, в моем кабинете, так что я живо сдергиваю оптику с Леденца, он и пикнуть не успевает.

Смотрим, ищем, никого не находим.

– Ушла, – констатирует Жужа и вздыхает с завистью. – А волосы, какие ж у нее волосы… Хочу такие.

Она печально вздыхает, машинально касается своих «мышиных хвостиков»…

Может, всего лишь детские фантазии? Придумала себе маму, которой у нее нет, или воображаемую подругу с волосами, каких у нее никогда не будет, а мы с Эйнштейном понапрасну насилуем зрение и оптику?

Разобраться не успеваем: слышим странный звук, похожий на стон. Натали держится за голову, мучительно морщась. Я подскакиваю к ней:

– Что такое, малыш?

– На мозги все давит и давит. Еле терплю. Как будто снова в Чернобыле.

– И ты молчишь?! – взвивается Эйнштейн. – Дура!

– Чернобыля давно нет, схлопнулся! – кричит она в ответ. – Откуда давление? Я думала – это Лоскут шибанул, но до сих пор не проходит, зараза… наоборот, усиливается…

– На что похоже, детка? – торопится спросить Эйнштейн. – Можешь описать?

– На атаку контролера. Ну, бред же… откуда тут контролер… главное, сильный, сука…

Сказала она это, и я сам вдруг осознаю, что испытываю примерно то же, только в стертой форме. Мозги мои и правда что-то прессует. В чернобыльской Зоне говорили – ментальное давление. Было дело, Натали однажды столкнулась с тварью, прозванной контролером и обладавшей уникальными способностями подчинять чужую волю, – тогда разошлись при своих, встреча закончилась вничью, но сейчас-то? Где Чернобыль – и где Санкт-Петербург?!

Смотрю на Эйнштейна и вижу – его посетили те же мысли, те же ощущения.

Шеф реагирует моментально: возможно, это и спасает Новую Голландию. Заодно и всех нас.

– Надеть шлемы! – командует. – Передать по цепочке! Боевая тревога!

Шлемы похожи на мотоциклетные, с металлической прослойкой внутри, они входят в стандартный комплект сотрудника Вивария, не говоря уже об охранниках. Даже пробники не столь важны на нашей территории. Шлемы худо-бедно защищают мозг от воздействия электромагнитного поля, а подавляющее большинство суггесторов (в том числе чернобыльский контролер) – именно «электромагнетики». Никакой аномал пока не способен преодолеть эту простенькую защиту; во всяком случае, Натали не может, а она – самый сильный суггестор из всех, кого я встречал. Остается еще акустическое воздействие, но оно не сравнится по действенности с электромагнитным. Так что шлемы – это да. И побыстрее…

Не все успели.

Когда остров атакуют, с четверть наших остается без защиты, то есть без шлемов. С голенькими, ничем не прикрытыми мозгами, дави не хочу. Их и раздавил невидимый суггестор. Вообще экипированы наши секьюрити так себе, стандартные комплекты «Витязь», у которых вдобавок вся электроника к чертям полетела. Охраняют базу обычные контрактники, навербованные Центром с бору по сосенке. Есть среди них, конечно, ребята опытные, но и они не элита, нет. А остальные… Не будем о грустном.

Плюс некоторое количество сталкеров, которые скорее разведчики, чем охранники. Такой вот гарнизон. В случае серьезного штурма – жидко и неубедительно.

С другой стороны, кто ждал штурма? Ничего подобного не ждали, тем более сразу встык за большим сюрпризом в виде свалившегося с неба Лоскута…

Зачем его вообще штурмовать, этот чистенький остров, лишенный реальных ценностей?

Зато те, кто двинулся на приступ, – натуральный спецназ. Снаряжение по высшему сорту – спецкостюмы, каких я раньше не видывал, гаджеты всякие, причем в рабочем состоянии! У нас даже пьезозажигалки перестали искру давать, а у них почему-то все прекрасным образом фурычит.

Работающие гаджеты, впрочем, засек лишь я. Кто еще, кроме Питера Пэна, смог бы эту странность увидеть? Мельком удивляюсь и выбрасываю из головы, не до того. При первых же выстрелах роняю на землю Натали и Жужу, падаю сам и только потом начинаю мыслить. Рефлексы, блин…

– За мной! – кричит Эйнштейн Леденцу. – К двадцать восьмому боксу!

– Вдвоем не удержим, – ворчит сталкер, однако тоже срывается с места.

Пригибаясь, они бегут в сторону Крюкова канала по дорожке вдоль пруда. Эйнштейн оглядывается на нас:

– Горгона, детка, на тебе тварь. Нейтрализуй, иначе накроемся медным тазом…

Как много лишних слов… Хватило бы трех, словоблуд.

Горгона – это Натали. Десять лет, как моя жена отказалась от своей клички, которой когда-то не просто гордилась, а полностью соответствовала, но Эйнштейн помнит, не может забыть. В прошлой жизни он считал ее адовым отродьем, подлежащим уничтожению, – точно такой же тварью, которая прессует сейчас мозги обитателей Новой Голландии. Он вообще с предубеждением относится к аномалам, умеющим влиять на сознание людей, хотя и сам в некоторой степени из таких же. Фобия у шефа на суггесторов, не случайно со шлемом своим не расстается даже вне Зоны…

Но куда это – к боксу номер двадцать восемь? Насколько я знаю, на территории базы всего двадцать шесть пронумерованных строений: начиная с первого – Дома коменданта, где все начальство. Цифра два закреплена за Бутылкой. Двадцать шесть – бывшая библиотека (не такая уж и бывшая, некоторые чудики до сих пор оттуда старые книжки таскают). Спрашивается, что такое номер двадцать восемь, а также, до кучи, – двадцать семь? Что боссу там «удерживать»? И какими силами? Если у Леденца винтовка всегда с собой, то Эйнштейн безоружен… хотя оружие, надо полагать, не проблема. Проблема в том, что босс темнит, что-то скрывает. От меня скрывает!

– Хамидов, Брицак, за мной! – слышу его зычной зов. – Остальные на периметр!

Стрельба меж тем пошла нешуточная. И такая тоска меня берет, такая обида на судьбу – за то, что даже пары спокойных дней подарить не может, – что я вою и бью лбом землю, и бешеная злость скручивает мой разум штопором, и еще секунда – вскочил бы как есть и бросился бы на гадов с голыми руками… Только прикосновение Наташки меня успокаивает, она умеет.

Утешает одно: час неурочный (эксперимент с Муратом по ряду причин был запланирован на раннее утро), и подопечные до сих пор остаются в Бутылке, в своих апартаментах, не успели разойтись по лабораториям… Не смогут использовать оказию для побега. Случись все позже – лаборанты без помощи охраны не справились бы, а охранники никак не успели бы помочь, слишком быстро все завертелось, и каждый ствол стал нужен на периметре…

Закончилось все, забегая вперед, тоже очень быстро. Никаких вам безбожно затянутых голливудских баталий.

* * *

Всех перипетий штурма со своей позиции у Ковша я видеть не мог, но впоследствии по рассказам очевидцев сложилась вот какая картина…

Пришлые действовали слаженно, выучка у них оказалась что надо. Через водные преграды перебросили «языки», по которым двинули на нашу сторону. В стальном заборе моментально проделали дыры…

Штурм происходил с двух направлений. Во-первых, с Крюкова канала – препятствие из сплошной стены высоченных пакгаузов ничуть атакующих не смутило. Они стреляли вверх молекулярными присосками на тоненьких леерах, затем шустро поднимались на штурмовых мини-лебедках, словно пауки по паутинкам, – и не прекращали при этом вести огонь.

Густые кусты и деревья по берегам отчасти укрывали их от взглядов защитников (а вся аппаратура, которой кусты не помеха, у нас, напомню, гикнулась).

Наши пытались сдержать наступательный порыв, стреляя с крыш, но охранников там оказалось мало, все-таки эта из водных линий считалась самой защищенной.

В общем, некоторые чужаки прорвались внутрь периметра, спустившись с пакгаузов все на тех же лебедках… Но там им пришлось солоно – укрыться от огня было практически негде, да и все вновь образовавшиеся ловушки стали смертоносным «минным полем»…

Второй вектор атаки – через Адмиралтейский канал, и не абы где, а в районе въезда на Новую Голландию. Здесь восстановлен автомобильный мост, перегороженный с двух сторон. С нашей стороны – стальными воротами. Казалось бы, глупо прорываться через главный вход с кучей охраны, однако же поперли… Развернули слева и справа от моста «языки», но самые отчаянные – именно по мосту, в лоб. Ну и получили тоже – в лоб… Адмиралтейский в сравнении с Крюковым стал для них воистину Адским каналом, прямой дорожкой в Ад.

Спецназ там они или не спецназ, но почти сразу выяснилось, что эти странные парни тупо лезут на рожон. Причем действовали молча, никаких переговоров в эфире, – эту ненормальность я мигом отметил. Аппаратура у них с иголочки, а связью не пользуются, ни одного характерного «толчка» я не ощутил. В результате массово гибли – кто в ловушках, кто от пуль. Гибли молча. Как зомби.

Зомбяками они и были. Термин такой, обозначает людей, находящихся под абсолютным ментальным контролем. Их вела, толкала вперед чужая воля, потому и не дорожили своими жизнями, висящими на крепких нитях. Кукловод двигает пальцами – они послушно исполняют.

Насчет появившихся ловушек. Те из наших, кто успел прикрыть мозги, тоже не обращали на них внимания, потому как не велика разница – пулю словишь или, например, в «давилке» накроешься (с пулей, впрочем, есть шанс выжить). В общем, я слышал специфические вопли. Кто-то, наоборот, погибал без звука. В той же «комариной плеши» не то что вскрикнуть, испугаться не успеешь… Как потом выяснилось, в ловушках сгинуло не так уж много наших. Пятеро. А чужаков никто не считал.

Но это все я узнал потом…

* * *

Сейчас же Зайка-Мурат стоит на четвереньках возле ограждения и внимательно осматривает поверхность пруда. А пули со стороны Крюкова долетают уже и сюда, пока шальные, неприцельные…

– Ложись, дебил! – ору я ему. – Жужа! Отползай за Кузню! Мурат, за ней!

Оба игнорируют приказ, а мне их туда сопроводить нельзя. Наташа лежит, перевернувшись на спину и закрыв глаза. Вся сосредоточенная, аж пот стекает, пальцы непроизвольно шевелятся. Не знаю, что там за битва разворачивается в ментальном «эфире», но ей лучше не мешать. Антисуггестивное прикрытие целиком на ней. Все те, кто без шлема, возможно, повернули бы сейчас стволы против своих, если б не она, ведьмочка моя. А так – застыли бойцы, кого где поймало, поленья поленьями…

Остается только молиться. Если смерть Питера Пэна прилетит сейчас от Крюкова канала – от канала капитана Крюка, – кому-то такой поворот сюжета может показаться забавным… Но не мне.

Если слухи не врут, вся охрана на острове закодирована от внешней суггестии. На случай как раз такого гипотетического нападения, как нынче. Но если так, наши ребятки должны бы автоматически впасть в оцепенение – такова стандартная реакция при кодировании. Тогда чем занята Натали? Может, пытается прикрыть не столько своих, сколько лезущих к нам зомбей, чтобы вложенная в них программа дала сбой? Чтобы промахивались почаще? Спрошу потом… Все потом, лишь бы выжить…

– Это точно контролер, – произносит Натали придушенно. – Откуда он здесь?

Снять эту тварь, мысленно откликаюсь я. Отобрать у кого-нибудь снайперку… Разряд ненависти пронзает мою диэлектрическую душу.

– Где? – спрашиваю и сразу понимаю, что порыв мой – глупость. Контролеры не лезут на рожон, отлично умеют прятаться и всегда командуют издалека, из безопасного места.

– В районе Поцелуева моста.

Пока в моей голове борется желание рвануть к Поцелуеву мосту (это реально далеко) с необходимостью защищать тех, кто рядом, – раздается Жужин голосок:

– Плывут. К нам…

До сих пор она относилась к происходящей катавасии с полнейшим равнодушием. Словно ее чудесные глазки обладают еще и способностью отклонять в сторону пули, сбивать их с траектории… Хотя никто из нас до конца не знает, на что они в самом деле способны…

А сейчас Жужа сняла очки и вглядывается в пруд.

– Кто плывет? – не понимаю я.

– Дядя Петя, ты дурак? Гондоны плывут в канализации! – ласково сообщает Жужа, и Мурат пялится на нее в немом восхищении. – Люди плывут… Раз, два, три… семь мужиков.

Отряд боевых пловцов скрытно проник в Ковш. Со стороны Мойки, проплыв под знаменитой аркой. Арка – маленький шедевр архитектуры, редкостное сочетание красного строительного кирпича и тесаного гранита. Охранные системы выбило в том числе под водой, а в решетке, как позже выяснилось, гости проделали красивое круглое отверстие. И вот они – в самом центре базы.

Две другие группы, которые шли поверху, всего лишь отвлекали внимание, даром что зомби, смертники. Решающий удар планировался из-под воды. А что, нормально придумано. Рейд бы удался, несмотря даже на появившиеся в бассейне «стаканы». Не учли они в своих планах только Зайку-Мурата. А заодно мутировавшие гляделки Жужи, способные видеть сквозь толщу мутной воды…

Мурат ни секунды не ждет, не колеблется, не спрашивает разрешения – сбрасывает с плеч полотенце, перемахивает через стальную оградку и прыгает в Ковш.

«Тотем» у него – электрический угорь.

Вдоль позвоночника у этого убогого заики-гермафродита сконцентрированы специальные клетки. У нас такие тоже есть, только маленькие и слабые, а у него из них целый горб вырос. Его проверяли на воздухе: чахлое с виду горбатое создание способно генерировать электрические импульсы напряжением до шести тысяч вольт и силой тока до шестидесяти ампер. Ходячий шокер. Воздух ионизируется на расстоянии трех метров. А под дождем или в тумане – гораздо дальше. Как раз сегодня собирались исследовать его возможности в водной среде – во внутреннем бассейне нашей базы, полностью безопасном и защищенном (как мы полагали) от проникновения извне.

Оказавшись в воде, Мурат хватает себя под коленями и выгибает спину. Тело его бешено содрогается…

Ба-бах!!!

И…

Всё.

Испытание возможностей мальчика-угря проведено несколько кустарным способом – пусть, плевать. Зато пловцы всплывают кверху брюхом, фигурально выражаясь. Кто-то, кого удар застиг на вдохе, – вовсе не фигурально. Подводное снаряжение на них облегченного типа, никаких тебе баллонов с регулятором, что и понятно: скуба не нужна, если акция кратковременная. Использовали мембранные «жабры», фильтрующие кислород из воды и позволяющие находиться под водой до тридцати минут, и хватит.

Но, ребята, лучшей электроудочки я в жизни не видывал! Мечта браконьера… Шесть трупов. Лишь один из незванцев, самый дальний в цепочке, остается жив, его-то, оглушенного, позже и доставили в Арестантскую башню на допрос…

С гибелью отряда пловцов штурм прекратился. Повинуясь неслышной команде, обе сухопутные группы развернулись и канули в старых кварталах, бросив раненых и погибших. Куда они там делись, бог весть, никто их не преследовал. И контролер исчез так же внезапно, как появился: Натали только шумно вдохнула, выдохнула и сказала:

– Как же он меня достал, сука…

Этой ее фразой закончилась активная фаза противостояния, начался подсчет потерь и убытков, а заодно – инвентаризация трофеев и пленных.

* * *

В общем и целом день заканчивается благополучно. Потери среди армейских терпимые, да и, если честно, судьба этих вертухаев волнует меня меньше всего. Что в Хармонте были жабы, что здесь… ладно, замнем. Главное, персонал почти не пострадал. Врачи, психологи, прочие спецы, ну и подопечные, конечно, – вот это наиглавнейшее из всего главного.

Подопытный потерян лишь один. Зато уникальный, без преувеличения, экземпляр – уникальный даже на фоне остальных наших подопечных, далеко не заурядных и не обыденных.

Он был известен под милым прозвищем Драку́ла (с ударением не на первом, а на втором слоге). Прозвище ему льстило – валашский господарь Влад «Дракула» Цепеш на сохранившихся портретах гораздо симпатичнее, не говоря уж о киновоплощениях обаятельного трансильванского графа. Достаточно взглянуть на феноменальные акульи челюсти – многоуровневые, многозубые – и на две пары челюстей дополнительных, глоточных (когда Дракула во всю ширь распахивает пасть, увидеть их можно)… И вампирские клыки тезки-графа сразу покажутся безобидной шуткой природы. А уж если посчастливится лицезреть, как подкрепляется наш Дракула – откушенный двухкилограммовый кусок сырого мяса через пару секунд отправляется в желудок уже в виде порции мелкого фарша, – то на фильмах-ужастиках вы будете весело и задорно смеяться, к неудовольствию прочих зрителей.

Дракуле семнадцать лет, он сын сталкера, сгинувшего в чернобыльской Зоне, классический мутант-«зверь». Идеально приспособлен для действий в воде: на ребрах жабры, кожа покрыта чешуйками, а между пальцев ног – перепонки.

Его с большим трудом изловили в озере Сестрорецкий Разлив – наши сталкеры потрудились, из филиала, Леденец тоже участвовал, – там Дракула обитал, питаясь, по официальной версии Вивария, сырой рыбой и водоплавающими птицами. Правда, бесследные исчезновения купальщиков заставляли подозревать нехорошее, но подозрения – это не доказанные факты. И филиал, и его руководитель стояли и будут стоять на своей версии до упора – мутантов, специализирующихся на убийствах людей, без разговоров и обсуждений у нас изымают и отправляют в НИИ Менеладзе…

И вот теперь это безобиднейшее и полезное для науки существо сбежало. Водным путем, разумеется. Дракула, как выяснилось, давно готовился к побегу, трудясь ночами над решеткой своей камеры-аквариума (зубами, что ли, грыз?)… А сегодня воспользовался оказией, общей суматохой и дырой, проделанной в подводном заграждении боевыми пловцами.

Поисками беглецов у нас опять же занимаются Леденец со товарищи – представляю, как они взбеленятся, если Эйнштейну стукнет в голову идея устроить новую охоту на Дракулу в загаженных речках, протоках и каналах невской дельты.

Таковы наши потери и убытки.

Теперь о трофеях и пленных…

Раненых допрашивать было бесполезно: как носители информации – безнадежны. Мозги попорчены настолько, что лучше сказать – убиты. Наверное, контролер перед отступлением активировал заранее приготовленное «форматирование диска», если такой термин применим к интеллекту. Но по всем внешним признакам, по экипировке, по огневым комплексам ясно – ребята заокеанские. Из тех примерно краев, откуда мы с Натали имели счастье унести ноги лет десять назад. В карманах или в гаджетах, разумеется, ничего такого, что помогло бы их как-то идентифицировать. Закономерный вопрос: откуда взялись? И зачем светили своей экзотикой, не разумнее ли было переодеться в местное?

Оставшийся в живых пловец – другое дело. До него, видать, тварь не дотянулась, вода помешала. Мы его вытаскиваем, освобождаем от костюма и снаряжения, приводим в чувство. Правда, и этот экземпляр, мягко выражаясь, оказывается изрядно подпорчен в интеллектуальном смысле – такой же запрограммированный зомби, как все прочие. Единственная радость: мозги все-таки не сломаны. Во взгляде – хоть что-то доброе и вечное в отличие от его товарищей, у которых не глаза, а стеклянные пуговицы. Вдобавок возбужден так, что его приходится обездвижить. На любое обращение реагирует одинаково агрессивно:

– I don’t give a fuck!!!

Пока Натали с ним возится, пытаясь вытащить хоть что-то осмысленное, я отвожу Эйнштейна в сторонку:

– Босс, я вам кто? Шкет без морковки?

– Ты о чем? – театрально изумляется он, хотя все понял.

– Что у нас за бокс такой под номером двадцать восемь? А также двадцать семь? Где это все находится? Почему я должен узнавать последним, как тот муж?

– Видишь ли, Петя… – говорит он с незнакомой мне интонацией, явно кого-то пародируя. – Ты и не должен узнавать.

– Не скажете?

– Уж извини… Если так страдаешь от комплекса неполноценности, сходи в кладовую при кухне.

– Зачем? – не понимаю я, побежали-то они с Леденцом совсем в другую от кухни сторону.

– Возьмешь там морковку, скажешь, что я разрешил, – и станешь шкетом с морковкой.

Я бы ему врезал, ей-богу, если б хоть на секунду заподозрил, что босс мне не доверяет. Кому другому точно бы врезал. Но, зная этого жучару с пеленок, отступаюсь. Проверено практикой: если он что-то умалчивает, то это либо для пользы дела, либо для моей же пользы, причем в данном случае скорее второе, чем первое.

Натали меж тем добилась больших сдвигов: теперь пленник, сменив пластинку, добавляет в свой репертуар «Suck my dick, cherry». Натали зовет на помощь Жужу с ее гипнотическими картинками – вдвоем они и продолжают взламывать черепушку идиота.

– Что с картой ловушек? – спрашиваю Эйнштейна. – Мне подключаться к работе?

– Черновая уже составлена. Пройдись попозже, проверь, особенно в помещениях.

– А что с границами нового Лоскута, есть ясность?

– Разведку выслали. Предварительно – масштабы феномена куда скромнее, чем на Невском. В разы меньше. Театральная площадь захвачена целиком, от нее – до Невы, до Благовещенского моста. По ширине – от нас до почтамта. Мы с краешку, восточная часть. Не Лоскут, получается, а Лоскуток. Выброс, очень похоже, произошел над Юсуповским дворцом.

Дворец – старое здание на берегу Мойки, наполовину обрушившееся после Прорыва и знаменитое в основном из-за случившегося в нем некогда убийства «святого старца» Распутина. Леденец, по его словам, в бытность свою вольным сталкером там побывал, но ничего интересного или ценного не обнаружил.

– Выброс… – повторяю я. – Сброс, извержение, отрыжка… Я бы сказал точнее – Посещение.

– Второе? Или уже третье? Давай обойдемся без малонаучной фантастики.

– Как же мы без нее обойдемся, босс? Без пришельцев? Никак не обойдемся, босс. Или вы намекаете, что эта ваша отрыжка Зоны как-то связана с прошлым дворца? Какое-нибудь древнее проклятие Гришки Распутина?..

– Без ненаучной мистики мы тем более обойдемся… Я думаю, это случайность, – пожимает он плечами. – Но вообще мне нравится твой юмористический настрой.

Да, я такой. Первый весельчак в филиале. Эйнштейн, правда, с этим не согласен, но его натужные попытки шутить раздражают не только меня…

А вот и девочки добиваются-таки успеха. Натали кричит:

– Бумагу! И чем писать!

Пленник, впрочем, не пишет, а начинает рисовать. Художественного таланта у него нет, но тот и не требуется.

Основная задача, которую поставили перед моей супругой, – выяснить цель акции, то бишь за каким хреном сюда полезла свора зомбей? Вопрос, кто стоит за этим делом, тоже важен, но чуть менее.

Вскрыть пловца вербально не удалось, он так и не заговорил, – блокировка оказалась крепкой, буквально стальной. Тогда моя ведьмочка зашла через визуальные образы, и тут-то бронированной мозг придурка дал слабину…

Рисунок получается ясный, хоть и упрощенный. Предметы, которые там изображены, не нуждаются в сложном опознании, для их идентификации без надобности консультации со специалистами.

Предметов два. «Джек-попрыгунчик» и «Джон-попрыгунчик». Ни малейших сомнений. Я ж эти артефакты столько времени в руках держал, жил с ними, умирал и воскресал с ними, практически сроднился с ними…

– But we don’t want to give you that! – злорадно чеканю я пленнику классическую фразу.

Но рисовальный экзерсис под жесточайшим ментальным конролем доконал содержимое его черепушки, он уже не понимает сказанного и пялится в никуда взглядом-пустышкой – если бы у капустного кочана вдруг прорезались глаза, смотрел бы столь же бессмысленно.

Эйнштейн шутку моего бесподобного юмора не оценил, он всплескивает руками, хватается за шлем и стонет, как чайка перед бурей:

– О-о-о-у-у-у… Вот тебе и бокс номер двадцать семь! Хотел? На, жри свою морковку!

– В каком смысле? – спрашиваю его, отупев окончательно.

Он тычет пальцем в рисунок:

– Как они узнали?

– Про что узнали, про артефакты?

– Тьфу! Это секрет, да… был секрет. Но теперь можно. Даже нужно – чтобы ты понимал, Пэн, что произошло. В Новой Голландии спрятаны не только малолетние аномалы, но и артефакты. В строении двадцать семь – спецхранилище предметов, доставленных из других Зон.

«Дебил ты лысый, – думаю я в отместку за морковку, – давай ори погромче, а то Жуже ценную информацию даже обсудить будет не с кем… А еще лучше – напиши на здоровенном плакате и вывеси над двадцать седьмым боксом, чё уж скрытничать…»

Инстинкт самосохранения не позволяет мне произнести все это вслух, Эйнштейн в таком состоянии может учудить непредсказуемое. И я лишь скромно интересуюсь:

– А что в двадцать восьмом?

Раз уж босса пробило на громогласное разглашение государственной и служебной тайны – грех не воспользоваться. Но не сложилось…

– Не отвлекайся, номер двадцать восемь не имеет к тебе отношения, – говорит он гораздо тише.

Хвала богам, дотумкал наконец, что рядом личности, никаких допусков не получавшие…

– Как же не имеет, если этот ваш «номер» нуждается в охране больше, чем спецхранилище?

– Ну, ты как маленький, Пэн. Ты вообще понял, что произошло?

– А как же. Кто-то пришел за «попрыгунчиками».

– Да. Ровно в тот момент, когда на нас свалился Лоскут. И у них, по твоим словам, работала вся электроника.

– Совпадение?

– Не знаю.

– Весело, – говорю я, испытывая что-то похожее на азарт.

Адреналиновые штучки, черт бы их побрал. Мне бы не веселиться, а задуматься; может, и заметил бы некоторые очевидные вещи…

Не задумался. Дурак, дурак, дурак… Вместо того спрашиваю, кивнув на поникшего пленника, истратившего остатки мозгов на рисунок:

– А с этим что? И с другими?

– Наташенька, он еще на что-то сгодится? – спрашивает Эйнштейн, но по лицу видно, что мысли его далеко от прозвучавшего вопроса. – Или окончательно стал растением?

– Если ты не планируешь заняться нелегальной трансплантацией органов, то не сгодится, – беззаботно отвечает Натали. – У него теперь рефлексы и умения семимесячного младенца… Кстати, чуете? Уже в штаны наделал, причем по-крупному.

– Куда его, засранца? – вновь третирую я Эйнштейна.

Свободные камеры в Бутылке имеются, но менять подгузники этому двухметровому дитятку – удовольствие ниже среднего.

– Ну что ты сам, как младенец, Пэн? – недовольно откликается Эйнштейн. – Пристрой уж куда-нибудь, и других тоже.

После короткой паузы добавляет иным тоном, шутливым:

– Вон, я «давилку» видел, и как раз на пути атаковавших стоит…

– Ладно, будет числиться раздавленным при штурме, – шучу я ответно.

Мы с ним смеемся, Натка тоже улыбается, но слегка неуверенно. Чужак соль шутки не поймет, тут юмор не просто профессиональный – понятен лишь бывавшим в хармонтской Зоне. Для прочих поясню: «давилка» давит досуха, а в человеке, если кто забыл, жидкости составляют примерно девяносто процентов от общей массы. И забрызгает та жидкая составляющая нам половину Новой Голландии…

Для эстетичной утилизации отходов гораздо пригоднее «комариные плеши»: через сутки ни следа, ни остатка, чистенькая «плешь» поджидает новую жертву.

* * *

Короче, возвращаясь к началу.

Эйнштейн, умница, сразу заподозрил: то обстоятельство, что Лоскут возник над Новой Голландией перед началом атаки на нее, – совсем не обязательно случайность… Прощелкал я этот момент. Хотя такая вероятность должна была бы пробрать меня до печенок. Если б знал я, что в этой истории нет и не будет ничего случайного – ну то есть совсем ничего, ноль процентов, – я б сбежал с семьей на край земли.

А если б я уже тогда допер, что вся эта гадская карусель крутится вокруг меня? Лично – меня?

Тогда бы я, обезопасив родных, непременно вернулся. Поучаствовал бы в забаве на равных.

Мечты…

Глава 2. Тихие семейные радости

Какие ассоциации возникают при словах «загородный дом»? Обычно – самые приятные: яркое солнце, свежий воздух, живописные пейзажи за окнами… Соседский мальчишка, с тихим жужжанием триммера подстригающий вашу лужайку, всего-то за два доллара, и тянущийся за ним бесподобный запах свежесрезанной травы, который ни за какие тысячи не купишь в городе.

Ну и, разумеется, барбекю с близкими родственниками на природе или коктейль-пати с друзьями…

Тишина, комфорт, беззаботность. Не жизнь, а времяпрепровождение.

Обо всем вышесказанном можно позабыть, когда речь идет о нашем загородном доме. Плюнуть, растереть и забыть.

Комфорта захотелось… Ха-ха, хи-хи. Туалет в доме, но резервуар опорожнять – мне. Вода – из скважины, нужно регулярно ее закачивать в бак под крышей, и только холодная, сами греем. Газ в баллонах, раз в неделю меняем. В общем, не заокеанская релаксация на лоне природы – все изматывающие «прелести» российской деревенской жизни.

Природы, правда, хватает досыта, в рот уже не лезет, попросишь добавки – стошнит. Ну, это неудивительно, мы с Натали в свое время, когда вырвались из московского кошмара, специально выбирали место, чтоб подальше от людей. Вот и получили, что хотели.

С другой стороны, медвежьим углом наше убежище тоже не назовешь. Вторым условием выбора пункта проживания (кроме безлюдности) было то, чтобы цивилизация оставалась доступной. Под боком, пусть и в отдалении. Нужно было спрятаться от мира, но без фанатизма, пристроиться где-нибудь с краешку…

С нашими близняшками по-другому невозможно. Мы поняли это очень быстро, едва стали молодыми родителями.

Ну, так вот оно, искомое место, получите и распишитесь!

В тайгу бежать нам показалось глупо, выбрали Ленобласть. Деревня Надино, что под Шапками, – вдалеке от трасс и крупных дорог. Места, если без шуток, необыкновенно красивые, особенно летом. Ну а деревня – три десятка участков, протянувшихся вдоль единственной улицы (она же часть проселочной дороги, тянущейся к станции); Надино и в благополучные-то времена было малонаселенным, а ныне совсем заброшенное. Кроме нашего дома, всего лишь в пяти кто-то еще обитает. Мы бы, конечно, запросто могли выжить и этих жалких аборигенов, чтоб остаться в полном романтическом одиночестве, однако решили не жлобствовать и не тупить. Зачем плодить слухи, которые обязательно будут разнесены испуганными селянами? Безопасность нашей семьи это уж точно не укрепит. Куда разумнее стать своими, что мы за прошедшие годы и сделали.

Дом…

Таков он, наш теперешний дом. Бывший хутор, беспризорный и запущенный, расположенный (что ценно) на отшибе от деревни, куплен за копейки. Фермерским хозяйством, естественно, мы не занимаемся, угодья предоставлены сорнякам, но жилые строения, то бишь усадьбу, привели в порядок. Когда есть деньги, это не проблема, а если ты вдобавок под опекой СБ ЦАЯ, отшельником и вовсе быть не обременительно.

Натали даже зимний сад себе устроила. Я – только «за».

Вообще вся бытовуха – на ней и частично на моем папе. Я благополучно самоустранился, оправдывая лень государственными интересами и говнистостью своего непосредственного начальника, господина Ильи Эбенштейна, прозываемого, сами понимаете, Эйнштейном.

В паспорте он, кстати, Илья Джезайевич Эбенштейн, обалдеть не встать. Имя Элайя русифицировал, а отчество не стал, ну и получился такой вот русско-англо-еврейский номен, который есть омен, но что этот дикий антропонимический гибрид Эйнштейну предвещает, поди-ка пойми…

Вернемся к Натали…

Поначалу я опасался, как бы моя ведьмочка не сорвалась, не пошла вразнос или не впала в депрессию, все-таки во времена нашей юности она была натуральным отморозком, и слово «стерва» для нее тогдашней – слишком, слишком слабое. Кличка Горгона, которую она себе выбрала, пожалуй, лучше всего ее характеризовала… однако те времена давно прошли. Нынче она – мать. Не ожидал я, если честно, что Натали окажется такой самоотверженной матерью. Ради наших девочек она готова на все, включая такой подвиг, как жить в глуши, исполняя роль образцовой домохозяйки. А ведь ей всего двадцать шесть. Молодая женщина, распираемая энергией и фантазиями, мозги которой полны тараканов. Уникальный аномал-суггестор, с раннего детства познавший абсолютную власть над людьми…

Мне – двадцать пять, и моя власть охватывает только технические устройства. Мне с моими способностями легче: гораздо меньше опасных искушений.

Нашим девочкам – по десять. Про их власть лучше не вспоминать лишний раз, чтоб не привлекать внимание серьезных дяденек, любящих ставить боевые задачи… Время власти наших королев еще придет, когда они подрастут и войдут в полную силу… Я очень надеюсь, что придет. Такая у нас интересная семейка…

Вот ведь ирония судьбы! Просто обхохочешься. Чернобыльская Зона сколлапсировала, прекратив свое существование, зато Москва, в которой мы почти уже обжились, внезапно и необъяснимо начала превращаться в чудовищных размеров клоаку, и тогда мы бежали из Москвы. Прибежали к городу Питеру, который, не прошло и пяти лет, тоже превратился в Зону. Понятное дело, мы с женой тут ни при чем (или правильнее сказать – «я ни при чем»?), но иногда проскакивает жутковатая мысль: а не ты ли, Петр Панов, таскаешь все эти Зоны за собой – Хармонт, Москва, Санкт-Петербург…

* * *

Маришка и Анюта стояли с виноватым видом, но было совершенно ясно: виноватыми себя не чувствуют. В паузах, когда мама набирала воздух для очередного вопля, шаловливо переглядывались. А Натали разошлась не на шутку, наполняя сочным контральто чуть не все пространство села:

– Вам что, своих тряпок мало? Ну так попросили бы Максима Кирилловича, он бы вам спустил с чердака пару чемоданов!!! Спустили бы, Максим Кириллович?

Мой отец покивал: конечно, не вопрос. Вот он действительно чувствовал себя виноватым. И правда, отвлекся на рабочих, строящих новую теплицу, оставил близнецов без присмотра почти на час, а в результате…

– На деньги – насрать!.. (Да-да, при детях. В функциях моей супруги, увы, не предусмотрена блокировка по возрасту.) Хотя, блин, почему насрать? Дизайнерские шторы, Италия… китайский атлас… Бли-и-ин!!! Ладно… Но это ж была первая вещь, которую мы с вашим папой приобрели для этого дома!!! Понимаете, вы, чудовища? Нам тогда по семнадцать-восемнадцать лет было!!! И прекратите шептаться, когда я с вами говорю!..

Насчет «шептаться» она была права. Эти их беззвучные переглядывания на самом деле означали активный обмен информацией. Близняшки прочно связаны друг с другом… в том числе ментально, и запросто могут общаться без слов. Эйнштейн считает, что они вообще практически одно целое, чуть ли не коллективный разум, но это, конечно, было не так, учитывая, как часто девочки ссорились между собой, переходя при этом на обычную грызню голосом.

И кстати, неразлучные сестрички несколько отличались друг от друга внешне, то есть вовсе не были двойняшками в классическом понимании. Они были разнояйцевыми близнецами. Марина плюс Анна – в память о наших с Натали погибших матерях.

Но чудовищами они, разумеется, тоже были, тут Натали права, – и еще какими чудовищами…

Касательно инцидента (на мой взгляд, цента ломаного не стоившего), то суть в том, что, пока мой папа увлеченно нес по кочкам рабочих-гастеров, случайно обрушивших каркас, дети решили сделать себе красивый платок. Сначала думали вырезать его из маминого платья, но быстро сообразили, что платков надо два – каждой по экземпляру. В результате взгляд юных мастериц пал на шторы в гостиной. Каждая взяла по одной шторе и вырезала кусок – из середины, щедро, не скупясь…

Короче, мелочь из тех, что Натали в хорошем настроении спускает на тормозах. А теперь, мне кажется, она просто сорвалась. Устала из-за этих дел с новым Лоскутом.

– …Ну и как мне вас наказать? – закончила она. – Да хватит, хватит между собой секретничать! Разговаривайте, как люди.

Маришка показала на резаные куски атласа, которыми Натали все это время страстно размахивала, потупила взор и спросила:

– Мамуля, а какой из платков лучше?

– Тот, который больше! – моментально подсказала Анюта. – Если больше – значит красивей, правда?

– А у меня зато с бахромой!

– У тебя только с одной стороны бахрома и неровная!

– Так дедушка помешал нарезать!

Натали в сердцах швырнула тряпки на траву:

– Ну что вы за дети… шлепки майонезные…

А мне вдруг представился альтернативный вариант истории: два презерватива с двумя «майонезными шлепками» внутри канули десять лет назад в канализации – и здравствуй, нормальная жизнь в нормальном месте среди нормальных людей…

Поменялся бы? Глупый вопрос, ответа не имеющий… О существовании презервативов я в свои пятнадцать знал, но чисто теоретически, и никогда не решился бы спросить их в аптеке.

– Прости-и-и, – неискренне заныли близнецы.

Но Натали уже шла в дом, громко ворча:

– Мамуля добрая, но без бахромы… Ничего, подрастете и нарежете… А вот ужин за меня вам никто не сготовит, сволочи…

– Это я виноват, – тоскливо произнес мой отец, он же дед. – Рассказал им про тайский танец с платком… Ну и…

– Папа… – негромко прошипел я рассерженной гадюкой. – Ведь просил: ну не надо, не надо про эту страну при девочках…

– Ладно тебе… Таиланд – страна как страна, природа красивая, люди приветливые, четырежды там бывал… И ничего такого в этом танце нет, чтоб ты знал.

Близняшки услышали, у них хороший слух, да и слушают они не всегда одними лишь ушами. Хором объявили с нескрываемой гордостью:

– Да, мы тайские танцовщицы!

Далее развивать скользкую тему при них я не стал, потом с отцом переговорю, наедине.

А он засмеялся, широко расставил руки, подхватил обеих тайских внучек и посадил себе на плечи с такой легкостью, словно это были плюшевые игрушки. Танцовщицы восторженно пищали. Девчонки обожали физическую силу, дикую и прямолинейную, постоянно просили деда (иногда меня) покрутить их в воздухе, держа только за руку; они визжали: «Не отпускай, не отпускай!», а потом ходили тихие и послушные. Психолог объяснил, что их в принципе привлекает мощь, любое проявление силы, а тут буквально под руками такая, по их представлениям, стихия, которая им абсолютно недоступна и непонятна… Да уж, стихия. Папа мой, Максим свет Кириллович, силач от природы – низкорослый, широченный, кряжистый, ни грамма жира лишнего, бревно под два центнера на себя кладет и несет, сколько скажешь. Донесет – и в пробуренную яму аккуратно вставит. Никогда специально не качался, таким уродился. Я его в детстве шкафом обзывал, он меня тумбочкой. Я тоже уродился, папина копия. Такая же уродина, хоть и не столь крут. Натка меня, когда в лирическом настроении, гномом зовет; хотя обычно – Гоблином…

– Правда, что мои «попрыгунчики» опять всплыли? – спросил меня отец.

Мои «попрыгунчики»… Папа, конечно, оговорился специально. Это он их в Хармонте нашел – еще в прошлом веке, между прочим, – да так и не смирился с потерей. Паршивая смесь – гордость, разбавленная обидой. Наверное, подсознательно считает, что лучше бы я их там бросил, перед порталом, чем кому-нибудь отдал, даже русской разведке, спасшей нам тогда жизни. Хотя казалось бы, кто из нас должен быть бо́льшим патриотом: я, взрослевший по ту сторону Атлантики, или он, рожденный и выросший на этой земле?

На самом деле он маму мою до сих пор не может забыть. Не может простить ее смерть всему окружающему миру, включая вновь обретенную родину. А детские обиды за отобранные инопланетные цацки – ну, это так, не всерьез, пар выпустить.

– Из-за них всех нас чуть не покрошили, – ответил я ему. – В Новой Голландии, оказывается, есть хранилище артефактов, а в нем, ты прав, держат твоего «Джека» и твоего «Джона». Я думал, их далеко и глубоко спрятали, а они вон под рукой все время.

– Зачем?

– Научники захотели. Которые при погонах. Во-первых, изучают свойства конфигуратов…

– Чего-чего?

– Сочетания артефактов. Любые сочетания, какие в голову взбредут. Назвали конфигуратами. Не представляю, как это все делается, большинство этих штучек надо активировать, а если собрать их вместе, и они разные, то, значит, нужна синхронизация…

– А во-вторых?

– Смотрят, как аномалы взаимодействуют с артефактами и с конфигуратами. Я, конечно, в полном объеме до исследований не допущен, но… Фактически я первый помощник Эйнштейна и узнаю об этих исследованиях только сейчас. Не случись нападения, не узнал бы. Противно.

– Понимаю, Эйнштейн умеет, – с отвращением согласился отец. До сих пор он испытывал к боссу, бывшему своему напарнику по сталкерскому ремеслу, острую неприязнь, так время и не заживило эту заусеницу. – И что нового сказал твой Эйнштейн насчет «попрыгунчиков»? Какие результаты… кхм… исследований?

– Взаимодействовать с ними может по-прежнему только один человек. До сих пор другого такого уникума не нашли.

– Ты, – констатировал он.

– Так точно. Я.

– Ну и глупо.

– Что глупо?

– Да изучать в Питере волшебные амулеты, творящие чудеса только в хармонтской Зоне! Смысл? Что они, надеются здесь новую «душевую» отыскать? Третью по счету?

Он был прав, я и сам не видел смысла играть с «попрыгунчиками» в центре питерской Зоны. Эти артефакты – прежде всего ключи к одной из легендарных хармонтских аномалий, которая когда-то носила название «душевая», так что интересоваться этим конкретным, утащенным оттуда хабаром должна была скорее разведка, а не военная наука. И храниться, если по уму, они должны в сибирской Зоне. Почему? Просто потому, что «душевая» – это система порталов, ведущая из Хармонта во все изначальные Зоны: американскую, корейскую, сибирскую, монгольскую, чернобыльскую. Подчеркиваю, только в изначальные Зоны, а не в эти жуткие новообразования, расползшиеся по крупным городам Земли, как метастазы. Хармонт в этой системе – центральный узел, что-то вроде серверной станции, если пользоваться сетевой аналогией. А «Джек-попрыгунчик» и «Джон-попрыгунчик» позволяют возвращаться в исходную точку, расположенную в хармонтской Зоне, то есть – куда? На территорию противника. Вояки не имеют права не заниматься освоением и предотвращением таких внепространственных переносов, если уж переносы возможны. И они занимаются! Насколько я знаю, в Сибири вокруг точки выхода построили мощную стену и рассадили круглосуточно дежурящих пулеметчиков с огнеметчиками. (Очень хорошо это помню. Тамошний портал – лежащее на холме звено здоровенной бетонной трубы, почему-то не желающее скатываться вниз, такая вот занятная аномалия. Из трубы мы по очереди и выходили – все, кто бежал из Хармонта.) Так какого, пардон, хрена наши с отцом артефакты, способные послужить стране, пусть даже и гипотетически, томятся в запасниках на задах какого-то там Вивария? Бардак, по-моему. Но спросить у Эйнштейна стоит.

– О’кей, посоветую боссу переправить артефакты в Сибирь, – сказал я ему. – Ты, кстати, знаешь, что местные называют сибирскую Зону идиотским словом «Трот»? Это «торт» наоборот. Почему-то прижилось.

– Потому и прижилось, что идиотское, – он фыркнул. – А началось все с бублика…

– В смысле?

– В прямом. Ну, бублик представляешь? По науке его форма – тор. Территория с особым режимом… Только она не сибирская, та Зона, а скорее уральская. Что у тебя с географией, двоечник?

Какое-то время мы спорили о российской географии, пока девочки на дедушкиных плечах не объявили, что мы скучные. Они сползли на землю и деловито пошагали к качелям с широким двойным сиденьем. Мы посмотрели им вслед.

– Что с той беспризорницей, ради которой вызывали Наташу? – поинтересовался отец. – Вы хоть не зря рисковали?

– Риска никто не ждал, папа, не гони волну. А Жужа – суггестор совершенно нового типа. Будем дикарку изучать, приручать и дрессировать. Спецы говорят, уникальное сочетание аномальностей, с таким до сих пор не встречались. Непонятно, как ее классифицировать, они там не смогли даже определить, какой у нее «тотем». Эти ее картинки из воздуха…

– Ну, приручайте, дрессировщики. Жену свою только побереги, герой.

– Зря ворчишь. Если б не моя жена, мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Если б Натка не смогла нейтрализовать контролера… Контролера, папа!

– Надо говорить «Карл». «Контролера, Карл!»

– Спасибо, – хмуро покивал я.

Отец до сих пор обожает меня учить: то географии, то русским идиомам, причем далеко не всегда растолковывает их изначальный смысл, – не знаю уж, какой тут Карл имеется в виду, возможно, барон фон Мюнхгаузен, отчего-то он в России популярен больше, чем в родной Германии.

А еще родитель пичкает отпрыска древними кинокомедиями, фразы из которых давно стали поговорками. Комедии, впрочем, мне нравятся.

– Ты говорил, девчонка видела странную женщину на крыше, – вспомнил отец.

– Если не наврала. И если не глюк. Как проверишь?

– Я вот что подумал… Попроси эту вашу Жужу ее изобразить, ту бабу. В виде своего миража – пусть попробует хотя бы приблизительно. А вы сфоткайте все варианты. Чем не фоторобот?

Я чуть не присел. А ведь действительно… Ну, отец! Вот уж точно, сыщики, как и сталкеры, не бывают бывшими, а он у меня и тот, и другой…

– Жабы выяснили, кто были эти зомби? – спросил он.

– Наемники из ЧВК, бывшие, само собой. Причем заокеанские, белая кость. Откуда они взялись в нашей Зоне, как их прошляпили, никто не понимает. Да бог бы с ней, с Зоной, как они в Россию попали? Контрразведка вся на ушах. Многие головы полетели и еще, думаю, полетят.

Разумеется, чины из армейской контрразведки и прочих силовых структур не стоят навытяжку перед Питером Пэном и не рапортуют о своих доблестных провалах. Но их компы – при всех паролях, кодах доступа и локальных, внутри конторы замкнутых сетях – стоят. Навытяжку. Перед Питером Пэном. И рапортуют.

Я подкинул еще несколько «жареных» фактов (отец любит послушать, как вояки плюхаются задницей в лужу с жидким дерьмом) и ехидно завершил свою речь:

– Доволен, Карл?

Папа дернулся было что-то съязвить мне в ответ…

Тут в наши ворота и постучали.

* * *

Ворота высокие, стальные, как и ограда по всему большому участку. Стучать надо кулаком или ногой. Или кричать.

Переговорному устройству в этой усадьбе по понятным причинам не бывать – и даже простому электрозвонку, и не просите. Нет смысла устанавливать на день-другой, пока близняшки вновь не забудутся и не заиграются…

Любая, самая жалкая электроника-электромеханика – не для нас, убогих. Бак с водой под крышей накачиваю насосом с велоприводом, ноги стали сильными, как у страуса. Натали скоро обзаведется бицепсами культуристки, вручную приводя в движение мясорубку и миксер, ладно хоть от ручной стирки избавлена заботливым Бабуином. Визор изредка смотрю на службе, супруга не смотрит вообще и начинает забывать, что такое компьютер и как с ним управляться… Все еще считаете, что растить детей-мутантов – это прикольно и весело?

Пришли соседи, жившие в крайнем доме. Милая такая парочка, Андрей и его девушка Лена, наши с Наткой ровесники. Своих детей нет. Они поселились возле нас отнюдь не случайно: работали домашними учителями, получая неплохие бабки. Учеников у них было всего двое, вернее, учениц – Маришка и Анюта, наши близнецы. Тепло устроились, если не принимать в расчет, что ученицы-то – чудовища…

Андрей и Лена были педагогами-универсалами, обучали девчонок по упрощенным курсам, но нагрузка – о-го-го. Английским Натали занималась с дочерьми сама, как-никак носитель языка.

А еще оба они, Андрей и Лена, были аномалами, иначе никак. Чтобы с близнецами управляться, надо самому быть не совсем человеком, а лучше – нечеловеком, это я, Питер Пэн, вам говорю. Человека мои детки скомкают и не заметят, иначе зачем бы нам их от людей прятать с самого младенчества? (На самом-то деле мы прячем людей – от них.)

Вот дедушку Максима – не трогают, ни когда заиграются, ни даже когда гневаются. Любят дедушку. А он ведь у меня обычный человек, мой папа-сталкер… Эйнштейна, кстати, тоже не обижают, их расчудесный «дядя Илья», когда у нас гостит, свой антисуггесторский шлем в автомобиле оставляет, настолько спокоен за свои мозги. А ведь у человека фобия… Короче, не суть.

Учителей-надомников нам сосватал ЦАЯ. И контракт у этой парочки – с Центром, хотя я бы предпочел платить из своего кармана, так спокойней. Но что есть – то есть.

– Попрощаться зашли? – спросил я у соседей, силясь вспомнить, на какое число у них заказаны билеты, – говорили ведь, да я позабыл.

– Рановато прощаться, у нас вылет только в пятницу. Если вообще полетим… Мы просто так, Пэн, по-соседски заскочили, – сказал Андрей и выразительно посмотрел на меня, потом искоса – на отца.

Что-то странное происходит… Я знал, как нетерпеливо они ждали каникул и своего отпуска, чуть ли не дни в календаре зачеркивали, как готовились к отдыху, как планировали каждую мелочь, – и хорошо понимал ребят. Их любой понял бы, прожив безвылазно полгода, с самых рождественских каникул, в нашей дыре. И вдруг: «Если вообще полетим…» Что стряслось-то?

Учитель нервно улыбался. Подруга его стояла с каменным лицом и, похоже, думала о чем-то своем. Совсем не похоже на обычное поведение Лены, говорливой и улыбчивой. Она девушка не в моем вкусе, однако, согласен, есть тут на что посмотреть и за что подержаться…

– Уведу паршивок в дом, – сообщил мне отец, он у меня понятливый. – Чую, чую, ужином пахнет.

На самом деле просто воспользовался поводом оставить меня с гостями наедине: он же отлично видел, как те нервничают. Светски улыбнулся им и отчалил.

– Пэн, – тут же сказала Лена. – Только на тебя надежда.

– Постараюсь оправдать.

– Ты слышал, что случилось с Общиной Чистых? – это уже Андрей. – В Янино?

– Мы только из-за «колючки». Гоню от себя все посторонние звуки и мысли.

– Ты извини, что дергаем. Просто я у своего спросить не могу. Вернее, я спросил, он обещал выяснить. Но знаю я эти обещания – как пообещал, так из головы и выкинул. Я ведь кто? Пешка. Ты, Пэн, фигура, если ты спросишь, тебе ответят.

– У кого я спрошу?

– У своего.

– И о чем?

– Ну… про Чистых. Про Янино.

Этот разговор, ставший внезапно путаным и полным намеков, меня раздражал. Когда все прозрачно, можно обойтись и без намеков. На самом деле речь шла о его и о моем кураторах и о наших с кураторами взаимоотношениях. Андрей – хороший парень, порядочный. Чуть ли не в первый день признался мне, что вынужден доносить обо всем, что здесь увидит и услышит, мол, выбора им не дали. А то я и сам бы не догадался! В общем, как честный человек предупредил. Ясное дело, признание это состоялось еще и потому, что он не опасался прослушки (если б опасался, кто ж его знает, как бы себя повел). Собственно, учителя и превратили в доносчика по той причине, что в нашей скромной усадьбе невозможно установить телеметрию: ни в доме, ни на участке.

Вернее, установить-то можно, однако живет эта скрытая аппаратура очень недолго, сестренки-близняшки мгновенно отыскивают ее – и жгут. С особой радостью. Я бы сказал, с садистской. Анюта видит технику не хуже меня, в папу уродилась, а гробит и того лучше. Вот и приходится службе безопасности ЦАЯ прибегать к традиционным, проверенным веками методам…

Короче, Андрей мне нравится. Порядочность в его ситуации не в том, что ты гордо отказался стучать (вышибут, взамен приставят другого), а в том, что толку от твоего стука – ноль.

– Что вам до этой секты? – спросил я их. – И хватит уверток, давайте прямо.

– В Общине Чистых – Карина, ее родная сестра, – показал Андрей на Лену.

Она вдруг заплакала:

– Пятнадцать лет… Совсем девочка… Увели, как сгинула…

Ясно, что девочка. Во всех смыслах… В Чистые попадали только девственницы. Говорят, у них там свои гинекологи, постоянные осмотры, проверки. Коллектив женский, никаких исключений, а «община» – всего лишь название, на самом деле – секта, закрытая от мира. Говорят также, что жизнь там организована по монастырскому уставу. Я не очень интересовался, мало ли вокруг Зоны сумасшедших, которые сбиваются в стаи.

– Аномалка? Латентная? – с любопытством уточнил я.

Лена помялась, густо покраснела и еле слышно произнесла:

– Все тесты отрицательные…

Вон оно что… Сестры, надо понимать, они лишь единоутробные, хотя по документам наверняка числятся полнородными, иначе с чего бы Лене так краснеть?

Случается… Разное и всякое случается с женами сталкеров, пока их мужья рискуют жизнью в Зоне, – в том числе зачатие детей с генами чистыми, не изуродованными мутацией.

Значительную часть интереса к юной сектантке я потерял, узнав об отсутствии у нее аномальных способностей. Но виду не подал. Жизнь научила: если хорошо знакомые люди что-то у тебя просят, а тебе это делать ну никак не хочется – не делай. Но и не отказывай, пообещай помочь. Затем, не дожидаясь напоминаний, пару раз спустя приличный срок сам выйди на связь, наври о своих трудах и об объективных трудностях, им мешающих. А спустя еще какое-то время убедительно расскажи, как старался, но обстоятельства оказались сильнее… И всем будет хорошо. Друзья мало того что останутся друзьями, но еще и станут чувствовать себя обязанными за твои хлопоты. И при случае помогут всерьез.

– Вы хотите ее вытащить из секты? – спросил я деловито.

– Да просто узнать, жива ли она еще! – простонала Лена. – Или, может…

– Ты правда ничего не слышал? – отпихнул ее Андрей. – Вся сеть возбуждена, все форумы и чаты. А в официальных новостях пока тишина.

– Где сеть и где мы? – спросил я риторически. – А официальные новости я б узнавал из бумажных газет, да вот беда – перестали их печатать… Слухи – вот и все источники информации. Радио в машине и то сгорело трудами девчонок…

– Кстати, о слухах… Они какие-то дикие: на коммуну в Янино напал то ли вампир, то ли оборотень. Много жертв.

– Оборотень? Наверное, в компании с Фредди Крюгером и Джейсоном?

– Не знаю! – прошипел он. – И мне совсем не смешно! Может, мутант какой новый вырвался из-за колючки. – Он быстро отвел меня в сторону. – Есть инфа, что все погибли, все женщины до единой. Тела сухие, будто высосаны. Ленке не говори… – Оглянувшись на свою подругу, добавил громко: – Мы туда сегодня ездили, только что вернулись. Территория оцеплена, за кордон не прорваться, никаких сведений не дают.

– Я просто узнать, жива ли… – повторила Лена, сделавшись жалкой, маленькой, сникшей. – Я паспорт им совала, гадам, говорила, там моя сестра…

– Попробую все разузнать, – твердо пообещал я.

– Спасибо тебе, Пэн.

– Подожди благодарить…

Глава 3. Те же и Бабуин

Наш куратор приехал незадолго до полуночи.

Красное бесформенное солнце по-прежнему издевалось над здравым смыслом, превращая ночь в день. Погоды по-прежнему стояли восхитительные: комфортная прохлада, безветрие, благодать. Появление этого малоприятного типа изрядно подпортило картину, однако есть все-таки вещи, которые не зависят от нас. Меня это обстоятельство иногда бесит.

Говоря про куратора «наш», я имею в виду не только семейство Пановых – нет, он курирует весь филиал, он здесь «недреманное око» ЦАЯ. И заодно по совместительству занимается Петром Пановым, его чадами и домочадцами.

Последнее обстоятельство меня поначалу озадачивало… Я достаточно общался с жабами, чтобы усвоить некие базовые принципы, на которых организуется их работа. Вот один из них: никогда не делай то, что должен делать подчиненный. Даже если ты способен сделать в три раза лучше и в два быстрее – НЕ ДЕЛАЙ. Натаскай, натренируй, выгони и возьми другого – но не делай, не теряй авторитет.

Однако со временем я привык к визитам «недреманного ока»… В конце концов, я человек в Виварии далеко не последний. Я, как правильно заметил мой сосед, – фигура! Это пешек вроде Андрея и Лены вызывает к себе всего лишь младший лейтенант, а к Питеру Пэну для задушевных бесед аж сам майор приезжает!

Кроме майорского звания, господин куратор имел фамилию, на которую откликался, – Бабурин. И прозвище, о котором не знал, – Бабуин.

Последнее он получил от щедрот Илоны, секретарши Эйнштейна. Та допустила опечатку в приказе о допуске на территорию Новой Голландии посторонних, не имевших чести постоянно трудиться в филиале. Прозвище мне нравится больше: одна пропущенная буква, а сколько новых смыслов! Сколько аллюзий и ассоциаций!

У Бабуина я надеялся кое-что разузнать… Кроме того, он привез еду, воду, керосин, солярку, заряженный аккумулятор (обреченный на быструю гибель) и другие драгоценности, необходимые в хозяйстве. Служба безопасности ЦАЯ взяла на себя снабжение моего скромного семейства, против чего я не возражал, как бы ни относился к этой структуре. Иначе это бы пало на меня, а я жутко ленив. Ленивее меня только Натали. Да и магазинов, которым можно доверять, в этой части Ленобласти днем с огнем не найдешь, вся жизнь давным-давно сместилась к заливу.

Солярка с аккумулятором – из-за частых перебоев с электричеством в сети, к последнему из которых, кстати, напрямую причастны близнецы. И эту тему – перебои с электричеством – волей-неволей придется нам с гостем мусолить. Унижаться тоже придется… ненавижу такие моменты!

Он загнал минивэн (служебный, но выглядевший вполне цивильно) на лужайку перед домом. Закрывать за ним ворота я не стал – с намеком, дескать, не задерживайтесь, дорогой гость, и не задерживайте хозяев. Он посмотрел и хмыкнул. Плевать он хотел на мое к нему отношение.

– Принимайте груз, сверяйте со счет-фактурами и накладными, – сказал с иронией. Вылез, потягиваясь.

Его подчиненные, двое в штатском, стали быстренько вытаскивать все из машины на траву. Мой папа брал упаковки и бутыли огромными кипами и перетаскивал их на цокольный этаж, в кладовую. Натали демонстративно осталась в доме, даже не выглянула.

– Птичкам в золотой клетке нужно создавать простоту и легкость бытия, чтоб на свободу не тянуло, – сказал я. – Первое правило специальных служб.

– Это если птички ценные, – уточнил он. – А первое правило другое: не мешай птичкам петь и убирай, когда нагадят. Пока вы поете по нотам, Петр Максимович, вам и вправду не о чем беспокоиться. Все будет убрано…

– То есть импровизировать не рекомендуется? – Намек касательно «нагадят» я предпочел пропустить мимо ушей, ни к чему приближать и без того неизбежное…

– Отчего же? В границах заданной темы… Новый заказ готов?

Я передал ему список, составленный женой. Он, мельком глянув, тут же перепасовал бумажку одному из своих холуев. Спросил:

– Из одежды точно ничего не надо? Мы и подгонку по фигуре при нужде организуем.

– Уж как-нибудь сама Натали справится, – в очередной раз отказался я.

Но Бабуин, похоже, хотел, чтобы его поднадзорная окончательно деградировала, этак до интеллектуального уровня гладиолуса… В видах облегчения надзора.

– Больно смотреть, как супруга ваша мучается.

– А вы демонтируйте камеры, и не будет больно.

В самой усадьбе аппаратура слежения не выживала, однако регулярно появлялась новая, иных моделей, – полное впечатление, что спецы из техотдела все же надеялись эмпирическим путем найти защиту от аномальных воздействий, наивные. Или не надеялись, а осваивали выделенные средства, дабы не урезали финансирование…

Зато вокруг, в некотором отдалении, «жучков» понатыкано с перебором. На всех дорогах, на брошенных домах, даже в лесу. Хотя мои проказницы и туда дотягивались, когда настроение игривое.

– Мы вас не контролируем, Петр Максимович, а защищаем. Есть все же разница. А с одеждой… ну, как хотите. Мне-то не трудно хоть индивидуальный пошив организовать…

Речь шла о детской одежде и о сложностях, с этим связанных. Для Натки важно самой одевать детей – подбирать, выбирать, примерять обновки (последнее – умозрительно). Чисто женский заскок. Она, конечно, не настаивает, чтобы близнецы ходили в одинаковом, – внешне-то они вовсе не двойники, не клоны, а просто сестры, пусть и появившиеся на свет с разницей в пару минут.

На практике – доходило до истерик. Если у Маришки, скажем, синее платье, то Анюта за него держится, не отпускает, хочет такое же. Мы бы и рады покупать все одинаковое, но торговля устроена так, что магазины, включая крупные, закупают вещи одной модели всегда РАЗНОГО размера! Два одинаковых платья одного размера в одном месте не купишь, точную копию нужно искать в другом, и без гарантии, что найдешь. Вот и носится упрямая мама Наташа по всей области, чтобы найти такое же платьице и такого же размера. И это – вдали от городов, вблизи от Зоны… Ну и подгонка по фигуре, упомянутая куратором, это отдельная грустная тема… В общем, скучать Натали некогда, занятие для нее в нашем доме всегда найдется.

– Дети спят? – спросил куратор.

– Надеюсь, да.

– Тоже надеюсь. Кстати, о детях… Историю с ЛЭП мы кое-как замяли, если вам интересно. Списали на «регрессоров», якобы это их очередная вылазка.

Еще бы мне не было интересно! «Кстати, о детях…» Остряк хренов: прозвучали эти слова парафразом известного мема «Кстати, о птичках…», – и неспроста, ох неспроста.

Вот я и дождался неизбежного унижения…

Саркастический ярлык «регрессоры» (в пику известным прогрессорам) приклеили к расплодившимся бандам луддитов, шумно и нагло громившим остатки промышленности – те, что плохо охранялись, – вблизи новообразованных Зон вроде нашей или Московской. Акции они объясняли необходимостью предотвратить расползание Зон, которые, по их мнению, прорываются там, где люди перестарались со своей убогой цивилизацией. На самом деле, как знали и мы, и полиция, банды состояли на содержании у крупных корпораций, а бо́льшая часть вылазок была всего лишь проявлением недобросовестной конкуренции. Разумеется, покушение на священную корову частной собственности с рук не сходило: исполнителей акций регулярно ловили и сажали, но на смену им появлялись новые… Провинциальная молодежь, лишившись перспектив уехать в Москву или Питер, исправно поставляла рекрутов.

– Масштабы диверсии, учиненной сами знаете кем, превосходят возможности любых «регрессоров», – продолжал куратор. – Но мы убедили энергокомпанию… как бы поточнее… не гнать волну.

Издевку господин куратор не скрывал, к чему? Мы с Наткой знали точно, что Бабуин был сторонником куда более строгой изоляции наших близняшек, потому, собственно, отношения с ним и не сложились, однако его настоятельные предложения начальством пока игнорировались.

И недавно он получил очередное подтверждение своей правоты. Чем-то Маришке с Анютой не понравилось воронье, облюбовавшее электрические провода за воротами. Столбы были размещены вдоль главной и единственной улицы деревни. «Достали», – так они нам потом объяснили. Как прогнать шумных птиц? Камнями, палками? Этот способ не для десятилетних девчонок. Вот и начали они раскачивать систему линий электропередачи, дотянулись до распределительной подстанции в Шапках, потом до опорной, не знаю, где она находится, пошли по магистральной высоковольтной ЛЭП и так аж до Колпинской подстанции. «Подтащили» напряжение к нашей деревенской линии, подняв его до 30 киловольт (как система выдержала?). Воронам, само собой, хоть бы что. Тогда девочки, рассердившись, встряхнули частоту, да как – с пятидесяти герц до трех килогерц! По всей огромной цепочке. Всего лишь миллисекунды длился этот импульс, однако последствия… С птицами просто – их мгновенно поджарило. Мертвые тушки попадали в канаву. Что касается местных ЛЭП и двух промежуточных подстанций, то их пока еще не восстановили. Колпинскую вернули в строй в течение суток…

– Кроме технической стороны дела, есть в этой истории еще кое-какие нюансы… но разговор о них на время отложим, – произнес Бабуин и сделал брезгливый жест, словно пресловутые нюансы прилипли к пиджаку и он их стряхивал.

– Да хоть навсегда отложите, я не против.

– Постарайтесь, Панов, чтобы такое не повторилось, – мягко попросил меня майор. – Молчите, не оправдывайтесь и ничего не обещайте. Просто постарайтесь… Давайте посидим в моем автомобиле, у меня есть к вам разговор. Ради этого, скажу прямо, я и приехал сегодня. Мешки вам доставить, – махнул он в сторону коллег, – смогли бы и без моего участия.

Я молча подчинился. Он усадил меня в кресло пассажира, а сам занял водительское место. Почему он предпочел говорить здесь, а не в доме, я понял сразу. И он понял, что я понял, не мог не понять. Кресло под моим задом и «торпеда» передо мной были нашпигованы датчиками, которых обычный человек не заметил бы. Я заметил. Мобильный компьютерный полиграф в скрытном, ненавязчивом исполнении. Программно-аппаратная гарантия честности. Куратор включил оборудование, не особо таясь, и пояснил:

– Извините, Петр, но так надо. Пожалуйста, не жгите тут ничего, оно казенное.

– У вас тоже что-то стряслось?

– Почему «тоже»?

– Да так, к слову.

– Ну, если к слову, давайте начнем с текучки. В какой стадии находится разработка банды мутантов в районе Сенной? Как намерены подбираться к их вожаку?

– В рабочей стадии находится. Хотя Лоскут смешал все карты, надеюсь, вы не станете с этим спорить. А до того наш сотрудник привел девчонку-аномала, называющую себя Жужей…

– По моим сведениям, дело было наоборот.

– Тогда зачем спрашиваете? Нужны подробности, так вот вам: Леденец со своей группой отправился в район Сенной – искать ту самую банду…

– Леденец?

– Командир над сталкерами.

– А, Прокофьев… Продолжайте.

Я продолжил:

– Группу накрыл первый Лоскут, из троих выжил только он. Наткнулся на Жужу, и вряд ли это была случайность. Она засрала ему мозги и заставила привести к нам.

– Зачем?

– Говорит, ей угрожала опасность. Как раз из-за конфликта с вожаком. А Леденец теперь ее до дрожи боится. Если общается с ней, то только в монохромных очках, как, кстати, и ваши охранники. Лично я считаю, нам с Жужей крупно повезло.

– И какие у Эбенштейна на нее виды? Он через нее рассчитывает выйти на вожака?

– Не в курсе, босс меня в свои планы не посвятил. Может, просто не успел.

Бабуин внимательно смотрел на монитор. Я был спокоен, мне скрывать нечего. Он кивнул. Тогда я добавил:

– Мое мнение: разумнее не торопиться и начать с исследований, а потом уже планировать, как Жужу использовать. Но решаю не я.

– Что, если нам вместе попробовать разобраться в замыслах вашего босса? – предложил он, как бы невзначай озвучив только что пришедшую мысль. – Вы присмотритесь к нему чуть более внимательно, поделитесь своими наблюдениями – строго доверительно, тет-а-тет, никакой фиксации…

Предложение было скверно завуалированным требованием стучать на Эйнштейна, и повторялось оно из беседы в беседу. Фактически добрая традиция. Мой ответ, впрочем, был столь же традиционен:

– Мое дело – техника, господин майор, в людях я ничего не понимаю. А наблюдательность мою вы сильно преувеличиваете.

– Ну что вы упираетесь, Панов? Давайте говорить прямо. Вы же русский в отличие от вашего Эбенштейна, хоть и выросли за границей. Неужели патриотизм для вас пустой звук?

– Прямо так прямо, – согласился я. – Связи между патриотизмом и тем, что вы просите, я не вижу. Я и так сотрудничаю по максимуму того, на что способен. Вы же и сам не думаете, что я соглашусь, вы отлично знаете мое досье, вы вообще знаете меня лучше, чем я сам и моя жена. Это если прямо.

Сказал ему все это – спокойно и вежливо.

Он вздохнул. Конечно, он предвидел мою реакцию, но был обязан сделать очередную попытку. Боюсь только, что когда-нибудь это предложение поступит в такой форме, что не откажешься. Не сейчас, и ладно…

Бабуин, однако, имел касательно «не сейчас» свое мнение и активно работал над тем, чтобы частица «не» в этих словах исчезла, испарилась…

Выяснился сей факт, когда в его руках появились фотографии с недавно анонсированными «нюансами».

Куратор достал их как бы между прочим, задумчиво покрутил в пальцах… Перетасовал ловко, точно опытный картежник, – пачечка была солидная, десятка три снимков, не меньше.

Я изобразил равнодушие, даже не пытаясь разглядеть, что изображено на мелькающих фотках. А сам вдруг понял – наступил главный момент разговора. Тот, ради которого разговор и затевался. Я врал насчет того, что, мол, не разбираюсь в людях; незримые токи, разность потенциалов, управляющих чувствами столь примитивных созданий, как этот Бабуин Павианыч Мартышкин, я видел почти так же отчетливо, как токи обычные. Он здорово напрягся, хоть и играл в невозмутимость. В воздухе повисло напряжение.

Все предшествующее было прелюдией, имеющей целью отвлечь меня и снять защитные барьеры.

– Полюбопытствуйте, господин Панов… – наконец сказал Бабуин ожидаемое.

Полюбопытствовал… На первых снимках были люди, мне незнакомые. И снимки во весь рост, и детально заснятые повреждения – ожоги, у некоторых достаточно серьезные, обширные и глубокие.

– Кто это и что это? – спросил я, когда после десятого снимка однообразие сюжетов начало несколько утомлять.

– Жертвы вспыхнувших и взорвавшихся девайсов, – объяснил Бабуин. – Вернее, взорвавшихся аккумуляторов. Все как один находились поблизости от пострадавшей электролинии или от сгоревших подстанций.

– Вот к чему ведут потуги производителей уменьшать размеры литиевых аккумуляторов и одновременно увеличивать их мощность! – произнес я наставительным тоном.

Ну а что еще сказать? Оправдываться глупо: в моем доме растут две будущие королевы, властительницы мира, и эти мелкие неприятности – всего лишь издержки роста…

– Вы смотрите, смотрите, там чем дальше, тем любопытнее…

Я нехотя продолжил перебирать пачечку.

– Трудно будет этой девушке выйти замуж, – прокомментировал майор следующий снимок. – С одной-то уцелевшей сиськой…

По тону трудно было понять, сочувствует он пострадавшей или издевается над ней. Я промолчал. Не выйдет замуж, так не выйдет, нечего было телефон таскать в нагрудном кармане…

Очередной снимок заставил-таки меня разжать губы:

– Она что, ненароком проглотила телефон? Или это кадр из новой серии «Чужого», по ошибке сюда затесавшийся?

– Не телефон и не проглотила… Внутри гражданки Самулевич Т. В., шестьдесят шестого года рождения, взорвался вживленный ей кардиостимулятор.

– Предупреждают ведь их, предупреждают: не гуляйте со стимуляторами вблизи источников электромагнитных возмущений… А они все равно гибнут по собственной глупости.

Других, кроме Самулевич Т. В., жертв кардиостимуляторов и собственной глупости в подборке не оказалось. Следующий кадр напоминал творение художника-анималиста, специализирующегося на птицах, если бы он, художник, зачем-то решил переписать на свой манер «Апофеоз войны» Верещагина. Громоздилась внушительная груда дохлого воронья: одни птицы обугленные, лишившиеся перьев, другие выглядят почти как живые, есть и промежуточные варианты. И не одни вороны пострадали: в серо-черной вороньей пирамиде виднелось не столь уж мало тушек сорок, голубей и еще каких-то птичек небольшого размера. Наверху, венчая пирамиду, раскинули опаленные крылья два аиста – их гнездо, свитое на опоре ЛЭП, было местной достопримечательностью. Теперь не будет. Оставлю завтра паршивок без сладкого…

Какого-нибудь эколога или гринписовца зрелище мертвых пташек могло расстроить больше, чем вид пострадавших людей и развороченной грудной клетки гражданки Самулевич. Но и начальство Бабуина призадумается, просмотрев этакую подборку. А она, без сомнения, ляжет на начальственный стол, если я не отнесусь с пониманием к просьбе майора, касавшейся Эйнштейна…

Так подумал я – и ошибся. Цель демонстрации состояла не только и не просто в заурядной попытке шантажа и давления. Подгоревшие люди и птицы стали лишь прелюдией, запевкой и присказкой к главной теме. Потому что со следующего кадра на меня уставился персонаж, никаких внешних повреждений не имевший.

– Вам знаком этот человек? – спросил Бабуин ровным голосом, осторожно поглядывая на монитор.

Некто в длинном плаще стоял возле авто и курил. Общий план. Крупный. Лицо…

Конечно, я его знал. Забыть эту гниду невозможно, хоть двадцать лет пройдет, хоть полвека… Прошло всего десять. Через десять лет я снова его увидел.

– Фотки старые? – спросил я, не сомневаясь в ответе.

– Нет, современные. Снято два дня назад.

– Как два дня назад?! Он же абсолютно не изменился! Скорее, помолодел.

– Ну, так кто это? – напомнил Бабуин, не сдержав нетерпения.

– Имени я не знаю. Аномал. Природу его аномальности тоже не знаю, возможно, суггестор. Единственный и последний раз я встречался с ним десять лет назад в институте Бехтерева. Это он руководил группой аномалов, напавших на институт и выкравших Дэниела Азарру, прозванного Светлячком. О той истории я подробно рассказывал, у вас должны быть записи.

– У нас есть записи ваших показаний, Петр. Просто нужно было убедиться.

– Подождите, я не понимаю… Где это снято?

– На Колтушском.

– На Колтушском шоссе? Не поселок Янино, случайно?

– Янино, именно так…

– Это как-то связано с Общиной Чистых?

– Вы что, уже в курсе произошедшего?

– Только по слухам. Многие там погибли?

Майор расслабился. Вероятно, он опасался, что я среагирую на последние фото как-нибудь неадекватно, например, замкнусь или, наоборот, психану не по делу, и для начала показал мертвых пташек и сгоревшие аккумуляторы. Подготовил, так сказать…

– Все погибли, – буднично сообщил Бабуин. (Несчастная Лена, мельком подумал я, почти забывший о ее сестренке.) – В янинской коммуне числилось сорок шесть сектанток, и ровно столько трупов там обнаружили… Свидетелей не осталось. Обстоятельства странные, причины массовой гибели до конца не ясны. Молодые девушки – по документам молодые, – а на вид будто столетние старухи.

– Неужели правда вампир поживился? – изумился я. – Или, скорее, стая вампиров? Нет, нет, вампиры, кажется, живут кланами… Следы укусов на шеях нашли?

– Не юродствуйте, Панов. Эксперты затрудняются сказать, что там произошло. Но появление этого вашего старого знакомца – хоть какой-то след. Я перешлю к вам в Виварий выжимки из всех трех дел, может, найдете и другие зацепки.

– Почему трех?

– Потому, – веско произнес куратор, – что это не единственный эпизод.

Я заткнулся. Только и смог сказать:

– Можно закурить?

– Бога ради… (Я изъял сигариллу из пачки. Бабуин выщелкнул себе пижонский «Казбек».) Примерно через три-четыре часа такая же смерть настигла муринскую коммуну Чистых. В доме была всего дюжина женщин, остальные молились на Периметре, повезло им. Количество жертв соответственно гораздо меньше, потому и резонанса нет. И третий объект нападения – бордель в Юкках. Через пять часов после Мурино. Там среди жертв были и мужчины, три охранника, но в основном тоже женщины. Правда, уже не девственницы. – Он аппетитно посмеялся. – Наши вампиры всеядны.

Я мысленно представил маршрут.

– Получается, кто-то ехал вдоль Кольцевой дороги и развлекался по пути?

– Мог и по Кольцевой, если имел спецпропуск… В случае с борделем кое-какие свидетели нашлись. Двое бродяг засекли группу вооруженных людей – увидели и сразу спрятались, может, потому и живы. – Он вновь поднял взгляд на монитор, где сейчас был выведен какой-то документ, и зачитал: – Дословно: «Неизвестные были одеты в странную форму, какую в наших краях никто не носит».

– Ну уж никто… В специализированных магазинчиках можно купить любую униформу, что где-нибудь шьется на этой планете… А раз продают – кто-то ее покупает и носит.

– Логично… Наш сотрудник, проводивший опрос, сглупил.

«Наш сотрудник…» Не знал даже, что служба безопасности ЦАЯ имеет полномочия вести собственное следствие и дознание в уголовных делах… пусть даже в делах, связанных с проявлением аномальности. Теперь буду знать…

Но ключевое-то тут другое слово: «сглупил», – он сглупил, а я заметил! Вот то-то же… Питер Пэн, господа дознаватели, может кое-чему вас поучить даже на вашей родной полянке… Решив не останавливаться, я выдал новую блестящую идею:

– Покажите им фото зомби с Новой Голландии.

– Уже показали. Бродяги говорят, очень похоже.

Куратор забрал у меня фотографии. А я ненавязчиво поинтересовался, чем вызвано такое странное их сочетание: тип, подозреваемый в массовом убийстве, – и невинные, по большому счету, шалости моих девчонок.

– Больше он в поле зрения камер не попал, к сожалению. Возможно, его появление – случайность, всякое ведь бывает, но, во-первых, такие случайности сами по себе сомнительны. Аномальное проявление, и рядом – неопознанный аномал. Даже если он напрямую не причастен к Янино, логично предположить, что какая-то связь все-таки есть.

– А во-вторых?

– Во-вторых, при любом раскладе этот ваш старый знакомец крайне опасен, его надо или брать, или убирать. И вы, Петр Максимович, единственный, кто видел его, так сказать, воочию, живьем… А он видел вас. Когда проводил операцию по захвату уникально сильного аномала, причем малолетнего… Сколько тогда стукнуло Дэниелу Азарре по прозвищу Светлячок? Десятый год шел? Все еще не видите, в чем здесь связь с тандемом десятилетних аномалок, все активнее демонстрирующих свои силы? Пока на птичках – но с размахом, хорошо заметным со стороны… Совсем-совсем не видите связи? Э-эх, Панов…

С тяжким вздохом он покачал головой, словно сокрушаясь о моей беспросветной тупости…

Но тупости не было и в помине, я все сообразил мгновенно. Проклятый обезьян смешал все в кучу намеренно, чтоб продавить свою старую идею – изъять близняшек, запихать в надежно охраняемое место, – и хочет сделать меня (меня!) сторонником своей бредовой придумки…

Тупости не было. Была злоба – и вырастала стремительно, как шапка пены над пивной кружкой. Я не успел осознать, во что намереваюсь эту злобу претворить и как выместить, – грянул мобильник.

Сначала у майора. Он молча послушал с застывшим лицом, отключился и произнес с непонятной интонацией:

– Та-ак-с…

Тотчас заиграл мой телефон. Звонил Эйнштейн.

– Пэн, – прокричал босс, – немедленно выезжай!

– Куда? – возмутился я.

– На кудыкину гору! В аэропорт! В третьей кассе назовешь свою фамилию, возьмешь билет и загранпаспорт с визой!

– Зачем??? – Мое возмущение трансформировалось в безмерное удивление.

– Через час вылетаем в Хармонт! Визор, что ли, не смотришь?

– А-а-а… э-э-э…

– Да шучу я… – Эйнштейн резко сменил тон. – Обратно выезжай, в Виварий.

Его еврейские шуточки когда-нибудь приведут к тяжким телесным повреждениям. Угадайте с трех раз, кто их нанесет?

– Хотя можешь не приезжать… – Тон Эйнштейна вновь изменился, стал вкрадчивым, иезуитским. – Если тебя не интересует тот факт, что Лоскут схлопнулся и его больше нет, – отдыхай, развлекайся…

– Еду!

– Давай, жду… – В трубке запиликал отбой.

– С Лоскутом проблемы? – догадливо спросил меня Бабуин. – Мне только что доложили. Чудеса крепчают.

Я застонал в ответ.

– Собирайтесь, я вас подвезу, – деловито распорядился он.

Глава 4. Сюрприз на Театральной

Шли по улице Глинки – от Никольского собора в сторону Театральной площади. Белая ночь сменялась рассветом, солнце стремительно заполняло мертвые улицы. Опять, как и давеча, небо было подозрительно чистым и ясным.

Южная граница бывшего Лоскутка пролегала по Вознесенскому проспекту. Никольский собор по ту сторону – вместе с его уютным парком – остался во власти прежней Зоны, там хоть сейчас, если пожелаешь, можно было пострелять в «ведьмины гнезда» на березах (ни в коем случае не приближаясь) или полюбоваться «костоломкой», скормив ей пробного кролика (которого мы с собой не имели, недальновидно не взяв с собой зомби, угодивших в плен при штурме Новой Голландии).

Здесь, на Глинке, Зоны не было. Вообще, совсем, никакой. Ни привычной питерской, ни хармонтской, прорвавшейся сюда невесть как. Это было так странно, что чувство реальности отказывало, приходилось встряхивать цепенеющий разум.

Вторая группа, ведомая Эйнштейном, двигалась нам навстречу – от Невы, вернее, от площади Труда, северной границы Лоскутка. И они, судя по рапортам, наблюдали то же самое.

Лоскуток исчез, оставив после себя пустые кварталы, лишенные что жизни, что смерти.

Прежде чем выйти на Театральную площадь, Илона остановилась и выпустила из пробника широкий веер шариков, проверяя путь. Она откровенно боялась. Сверялась с предварительной картой, составленной скаутами еще вчера, и не могла поверить, что здесь безопасно. Согласно карте, мы должны были вляпаться в необъятную «комариную плешь», перетекавшую естественным образом в «зыбучий асфальт», и обходить все это раздолье следовало дворами. Шарики полетели, как им положено, по баллистическим траекториям.

– Шагай по прямой, тут везде чисто, – скомандовал я.

Девица была мною поставлена первой не только потому, что место безопасное. Она боялась больше всех в группе. Страх у нее – что надо, активный и полезный. Это очень конкретное чувство, не позволяющее ирреальному влиять на рефлексы, что в нынешней ситуации важнее всего.

Она, к ее чести, не кочевряжилась, не кричала, что окабаневшие мужики делают из баб «отмычки»… Илона Петренко, вольнонаемная, двадцать два года. Вызывающе сексапильна и притом мастер спорта по биатлону. Служит секретаршей при Эйнштейне, а по слухам – дочь какого-то большого туза и поставлена к нам для обретения опыта полевой работы. То есть происходит из породы наивных дурочек, одержимых Зоной – таких нынче прорва, – и не ограничивает себя сидением в кабинете, напрашиваясь на приключения. Впрочем, обязанности секретарши она выполняет аккуратно и четко, лишь в приказах иногда допускает опечатки… преднамеренные и издевательские.

Мало того, она (по тем же слухам) потакает любым желаниям босса – в его редкие минуты отдыха, прямо на служебном диване…

Я, честно сказать, слухам не верю и считаю их автора (или авторшу, или коллектив авторов) существом примитивным и от логики далеким: врать надо складно и весело, но дочь большого туза, подмахивающая на служебном диване по первому свистку, – это и скучно, и неправдоподобно… А уж большой туз, отправляющий дочь в Зону, на полевые работы… с Сириуса к нам прилетел, не иначе.

…В группе нас было четверо: Илона первая, я второй, далее – два скаута из вчерашних, и замыкал цепочку Леденец. Если же вести подсчет толерантно и политкорректно, считая женщину за человека и сталкера, то получается аж пятеро.

– Шел Рабинович по улице, – произнес Эйнштейн у меня в ухе. – Нашел деньги. Посчитал. Не хватает… Вот и мне чего-то в этих трущобах не хватает… Панов, ты тут?

– На связи, – откликнулся я.

– Что интересного?

– Абсолютно ничего. И это самое интересное, босс.

Сущую правду сказал! Еще вечером здесь была куча ловушек, печально знакомых мне по Хармонту. Способности аномала, рожденного на территории изначальной Зоны, никуда от меня не делись, помогали выживать в том числе и в чужой Зоне, какой для меня была питерская.

Что касается хармонтских чудес и диковин, то я их в свое время попросту видел. И вчера – видел. Либо в крайнем случае чувствовал. С вероятностью сто процентов (потому меня сейчас и вызвали). Нас, таких уникумов, было здесь двое: плюс сам Эйнштейн. Его мама тоже родила прямо в Зоне. Группы мы с ним поделили между собой, чтоб не дублировать друг друга. Илона, не знаю почему, попросилась в мою…

Кстати, вчера, прежде чем убраться с Новой Голландии, я все-таки обошел остров, проверил новую карту ловушек, составленную в первом приближении, прежде чем кто-то на них гробанулся бы. Проверил также кусок Трассы – той, что вела к Периметру и связывала нас с Большой землей. Теперь получается, вся работа зря. Хорошо, что участком вокруг Новой Голландии не успел заняться, хоть это утешает…

Лоскут схлопнулся. Свернулся в точку. Прежняя питерская дрянь была им сначала сожрана, а новую унесло неведомыми ветрами.

Очевидцы, наблюдавшие за процессом с Новой Голландии, говорят: впечатление было – словно включился гигантский пылесос. Этаких вселенских масштабов. Никто ничего понять не успел, так быстро все началось и кончилось, знай твердят про какую-то «вспышку грома» (вероятно, был сильный хлопок), причем настаивают на слове «вспышка». Некоторые получили баротравмы – кто ушей, кто зубов, а кто и легких. Для большинства пространство вокруг сделалось мучительно контрастным, для кого-то поделилось на квадратики-пиксели, а один уверял, что увидел атомы, из которых состоит все сущее… В общем, сплошные игры воображения, простимулированные паникой, и ноль достоверной информации.

Похоже, в этом оазисе вообще больше не осталось Зоны. А появился простой кусок города, брошенного людьми и медленно превращающегося в руины. Долго ли так будет? Посмотрим, увидим…

– А слышно-то как хорошо, – сказал Эйнштейн, – даже противно.

Это он про радиосвязь. Которая, что и впрямь поразительно, была стабильна!

Радио, впрочем, в Зоне иногда работает, но без гарантий. Феддинг обычно такой, что от злости готов на стены домов лезть. (В смысле, я готов, а не феддинг, туплю после бессонной ночи…) В том числе в микроволновом диапазоне, не говоря уж о коротких волнах. А сейчас… Ну, идеал, мечта!

– Вот что, ребятки, стоим на месте, – распорядился Эйнштейн. – Мы на своем, вы на своем. Объявляю привал, двадцать минут. Давайте просто посмотрим и послушаем.

– Разрешите сидеть, а не стоять? – спросил я. – Скамеечки тут весьма привлекательные.

– Ты командир, сам думай, что разрешать. Оглядитесь, ребятки. Принюхайтесь. Не верю я, что нет подвоха, не бывает такого в Зоне.

Он замолчал.

Насчет «сидеть» я не острил. Мы как раз подошли к первому из Театральных скверов, расположенных по бокам от консерватории, – к тому, в котором памятник композитору Глинке. Привал так привал. Скамейки были грязны, зато безопасны, буквально притягивали уставшие зады.

– Перекур, – транслирую я команду, которую и так все слышали. – Начальство решило, что если мы не находим подвоха, то пусть он сам нас найдет.

Расселись кто где. Мужчины – на землю (опыт!), дама – на заманчивую садовую скамейку. Только Леденец остался стоять, держа штурмовую винтовку наготове. Я его понимал: какие, на фиг, привалы в таких местах? Расслабились – и конец котятам. В любую секунду мог объявиться кто угодно: стая мутантов, отряд мародеров, еще какая-нибудь нечисть или мразь. Слухи распространяются быстро, особенно о появлении безопасных участков. Так что и мы не дремали, смотрели по сторонам, а не друг на друга.

– Ты почему скамейку не проверила? – спросил я Илону. – Плюхнулась, как корова. А если б там лежал «знойный пластилин»?

Она вскочила. Блондинка и в Зоне блондинка.

– Или это была бы не скамейка, а морок? Проголодавшийся? – предложил один из скаутов.

– Или она просто была бы недавно покрашена, – пробормотал Леденец.

Илона засмеялась. Рассыпала жемчуга своего смеха, как выразился бы поэт. Она вообще смешливая.

– Ты бы меня остановил.

Села обратно, положив ногу на ногу. Даже в спецкостюме повышенной защиты это выглядело соблазнительно.

– Питер Пэн – самая надежная защита, какая есть в Зоне, – сказала она, глядя мне в глаза. – Ты думал когда-нибудь, что ты – тезка города? Город тоже называют Питером. Не Санкт-Петербургом, а Питером. Думаешь, случайность?

– В жизни не бывает случайностей! – наставительно произнес я. – По крайней мере в таких количествах… А Питерсберг в Штатах? А Питервуд в Англии? А Питер-язык-сломаешь-марицбург в ЮАР? Случайности? Не-е-ет, их отцы-основатели предвидели, что я когда-то прославлю эти названия! Где расписаться?

– Э-э…

– Автограф оставить где?!

– Ох… я сегодня такая рассеянная… нет с собой ни твоей фотки, ни последнего приказа шефа с выговором, что должна была довести тебе под роспись… Знаешь что? Распишись мне на груди! На левой, поближе к сердцу!

– Легко! – И я достаю из широких штанин большой и толстый маркер, им мы помечаем пластиковые контейнеры с собранными образцами.

Расписываюсь. На левой груди… Вернее, теоретически грудь где-то там есть, но маркер отделяют от нее столько слоев, прослоек, вставок (способных, по мнению яйцеголовых, хоть частично ослаблять поражающие факторы ловушек Зоны), что никакая полиция нравов не придерется… А вот Натали – та может, ей для сцены ревности достаточно самого микроскопического повода. Да кто ж ей скажет?

– Заламинирую, – обещает Илона. – Не сойдет ни при стирке, ни при чистке.

Леденец, демонстративно изучавший свой биодетектор, не выдерживает и хихикает.

– Ребята, может, мне погулять где-то полчасика, управитесь?

– Маловато будет, – подначивает Илона.

– Не в этой жизни, – открещиваюсь я.

– Ну да, ну да… – скорбно кивает Леденец. – Ты ведь образцово-показательный семьянин.

– Угу… А еще от двадцати минут, что Эйнштейн щедро отвел на отдых, осталось всего четыре.

– А девчонка-то сохнет по тебе… Вон, в твою группу напросилась, а не с боссом пошла… Давно и безнадежно сохнет. Все видят, кроме тебя.

– Ну почему же безнадежно, – сострил я в ответ. – Надежда всегда есть.

Мой грустный юмор поймет лишь тот, кто видел сцену ревности в исполнении Натки. Словно пленку на десять лет назад отматывают: прежняя Горгона во всей красе…

Леденец ничего такого не видел, счастливец. Он пожал плечами, оглянулся и спросил:

– Судя по твоему тону, сейчас я должен засмеяться? Ха-ха.

– Не оскорбляй мои шутки и их автора! Ты, по авторскому замыслу, должен был сейчас заржать, аки конь!

– Ну, если только по авторскому…

Леденец напрягся и выдал не то чтобы ржание – нечто вроде брачного призыва возбужденного осла. Я показал ему поднятый большой палец.

– Дураки, – констатировала Илона.

Строгий Эйнштейн возник в эфире:

– Хватит развлекаться, вы на работе! Панов, разлагаешь обе группы.

Леденец, который по-прежнему крутил так и сяк биодетектор, вдруг поднял руку: всем ша.

– Пэн, по-моему, вон там что-то живое. – Тон сталкера мгновенно утратил всю игривость.

Детектор целился на руины консерватории…

– На обломках? Или за ними?

– Дальше, с той стороны… Может, глюк?

– Отсюда вижу: прибор не глючит, – отверг догадку я. – Просто далековато для уверенной детекции.

Он зачем-то пару раз встряхнул прибор, словно бы не поверил диагнозу самого Питера Пэна и захотел вытряхнуть наружу пресловутый глюк. Искоса глянул на Илону, спросил у меня тихонько, почти шепотом:

– Это не ты случайно шутки продолжаешь шутишь? Не Илонку разводишь, часом?

Я покачал головой. Грешен, люблю пошутить что с людьми, что с техникой, но сейчас серьезен, как покойник.

– А если там вправду кто живой? – огласил я последний из возможных вариантов.

– Если… если… – повторил Леденец уже нормальным голосом. – Если бы у бабушки были яйца… – он сделал паузу, – …Фаберже, то она была бы очень богатой бабушкой.

Илона хихикнула. Я даже не улыбнулся, уже слышал от Леденца эту фразу.

– Проверим, чьи там яйца и почем, – решил я. – Группа, подъем! Леденец – первый, я – замыкающий. Илона, пойдешь передо мной.

Гордячка-спортсменка не спорила. Я ожидал, что она будет трепыхаться; но нет, подчинилась без звука.

– Осторожно, ребятки, – озабоченно сказал Эйнштейн. – Не хочу, чтоб кто-то выяснил, как тот Абрам, отдельно ли живут в раю мужчины от женщин.

Вышли из сквера на площадь. Красивейшее когда-то место, яркое и праздничное. Слева – императорский оперный театр, зеленый с белым… был зеленый с белым, а сейчас – нечто блеклое с длинными темными потеками.

Здание вроде бы чистое, хотя еще позавчера было загажено «синим студнем» по самый фундамент, внутрь не войти ни с одной из сторон.

Справа – бывшая консерватория, серая и угрюмая пирамида обломков, она казалась продолжением грязного асфальта, громадной опухолью, его вспучившей. А ведь тоже была веселенькой и светлой, даже относительно недавно, в первые годы после Прорыва.

Дорожное покрытие под ногами, как почти везде в Петербурге, в трещинах, сквозь которые пробивается черная трава…

С той стороны консерватории был точно такой же скверик, как и тот, где мы только что перекуривали, точная копия с единственной разницей – памятник другой. Здесь – Ивану Глинке, там – Римскому-Корсакову, тоже композитору.

– Что это за огоньки? – остановился Леденец. – Мерцают, суки…

Я присмотрелся. В скверике под гранитным Римским-Корсаковым и вправду мерцало. На секунду стало не по себе.

Театральная всегда славилась среди сталкеров вещами жутковатыми и необъяснимыми. Но чаще все же не опасными…

Чтоб далеко не ходить за примером: тот же композитор Римский, который Корсаков, в одночасье стал из бронзового гранитным. Статуя полностью сохранила форму и размеры, но материал – другой.

Как?! Каким образом?! – ломают голову яйцеголовые зоноведы. Средневековые алхимики, угробившие жизни на поиски философского камня, ворочаются в гробах и грызут свои бороды.

Ни те, ни другие не ведают, что здесь ваш покорный слуга Питер Пэн тренировал аномала-«химика» по прозвищу Василиск… Удачно, как видите, похимичили. Консерваторию, конечно, немного жаль, толком контролировать отдачу, или обратный выхлоп, Василиск тогда еще не умел…

Но сегодня какие эксперименты?

Мы дружно схватились за бинокли.

– Что за хрень? – изумился Леденец.

– Не может быть, – сказал я, отодвинул с дороги девушку, сталкеров и пошел вперед, ускоряясь и ускоряясь. – Не может быть… не может… ну, не может!

– Пэн, куда?! – вопль сзади. – Стой!

– Что там? – бесновался в ухе Эйнштейн. – Доложите!

– Босс, в сквере мальчишка, – сказал Леденец. – Сидит на скамеечке… Или не мальчишка, не знаю… Выглядит как мальчишка. Мерцает, как новогодняя елка… Пэн пошел туда.

– Firefly… – растерянно произнес я.

И тут же перешел на русский, восторженно крикнув Эйнштейну:

– Дядя Илья, это же Светлячок!!!

После чего сорвался на бег.

* * *

Мальчика-аномала по прозвищу Firefly, урожденного Дэниела Азарру, в России, естественно, переименовали в Светлячка… Возможно, при получении паспорта он стал бы заодно Даниилом Азаровым, но до паспортного стола так и не добрался.

Все последние десять лет он был для меня трудной темой, источником больных мыслей и незаживающих воспоминаний. Вроде и нет прямой моей вины, а становилось худо, когда вспоминал.

Его привели в хармонтский «Детский сад» незадолго до погромов. Привели родители – сами, без принуждения. Родителей вскоре убили вместе с его сестрой (повесили всех троих на крыльце собственного дома), а мальчик привязался к моей матери, «маме Марине», как звали ее дети.

«Маму Марину» все любили, но Светлячок, по-моему, относился к ней, как к маме без кавычек. Девять лет ему было – чистая душа, белый лист. То безумное бегство по хармонтской Зоне, когда многочисленные отряды убийц наступали нам на пятки, здорово всех сблизило. Мы с моей мамой даже всерьез подумывали об усыновлении Светлячка, отложив этот вопрос до выхода из портала. Но она в портал не вошла… Ее убили.

Эта утрата сделала из меня зверя – так я некоторое время думал, пока не понял, что в тот момент всего лишь стал взрослым (а с годами убедился, что первое отлично сочетается со вторым).

Что касается Светлячка, то ему, видимо, пришлось даже сложнее, чем мне. У меня был папа, была Натали-Горгона, он же остался в полном одиночестве.

И космическая пустота, которую он так не любил, всосала его целиком. Он вошел в лагерь вояк, застреливших маму Марину, и там взорвался, спасая всю нашу обреченную, казалось бы, компанию…

Его не случайно звали Светлячком. Формально пацаненок был аномалом-«химиком», обладавшим способностью к хемилюминесценции. Ну, то есть он светился. Свечение было пульсирующим, модулированным и тем ярче, чем сильнее он переживал (высоколобые умники в погонах полагали до того дня, что это свойство военного значения не имеет). Кроме хемилюминесценции, Светлячок владел стандартным набором «химика» – синтезировал воздух и воду, нейтрализовывал яды и кое-что еще.

А неформально… Моя Натали распознала уникальность этого мальчика практически сразу. Он на все смотрит сверху, сказала тогда она, в этом его главный талант. Из космоса – на себя, на нас…

Пазлы он и вправду собирал с потрясающей легкостью, мгновенно решал любые задачи, связанные со сбором целого из частей. Скорость, с которой мальчик расправлялся с подобными головоломками, ограничивалась только быстротой его моторики. Он словно видел. Хотя почему «словно»? Именно видел. Сверху.

И вот, спасая нас, он вспыхнул, как звезда, – в окружении врагов. Жесткий ультрафиолет, инфракрасное излучение… Мощность вспышки была страшной. Он полностью выложился, отдал все резервы своего маленького, незрелого организма. Мы выбрались из западни и его вытащили – впавшего в глубокую кому.

Здесь, в России, Светлячком занялись местные спецы. Сначала переправили из сибирской Зоны в военный госпиталь, потом в другой госпиталь, засекреченный по самое не могу, потом в какую-то лабораторию, засекреченную еще больше, потом…

Потом военные врачи отступились. А Светлячок остался в коме.

В результате его сплавили гражданским мозговедам – в петербургский институт имени Бехтерева. (Все это было до того, как сам Петербург превратился в Зону.) Из комы Светлячка вывести не успели, однако к жизни постепенно возвращали, это было видно даже на глазок. Я его часто навещал, специально ездил из Москвы. Сидел возле кровати, вел долгие беседы-монологи – про маму, про нас с Натали, про то, как мы с ним будем жить вместе. Называл его братом. Частенько ночевал в палате…

Почему я говорю «не успели»? Потому что однажды, как раз когда я загостился у Светлячка, за ним пришли.

Они пришли ночью. Какая в Бехтерева охрана? Для проформы – от уличной шпаны да от собственных буйных, если массово забузят и санитары не справятся. А пришли профи. Привыкшие работать чисто.

Ни одного выстрела. Ни одного трупа. И вообще, кажется, никто всерьез не пострадал.

Как они проникли на территорию – никто не видел и не знал.

Предположительно – через бетонное ограждение, выждав паузу между обходами. Как-то обманули следящую электронику, возможно, вскрыли пожарный выход…

Активно проявили себя уже в здании, первым делом нейтрализовав полусонный наряд, дежуривший на первом этаже.

Среди нападавших (сколько их явилось, так и не выяснили, но немного, не больше пяти) явно были аномалы. Замороженная электроника плюс охранники, введенные в транс… нет, без моих «коллег» не обошлось.

Медперсонал, имевший несчастье проснуться и среагировать на незваных гостей, тоже притормозили до полного отупения. Некоторых потом сутки приводили в норму, настолько тяжелым оказался транс.

Палату гости не искали, точно знали, где и кто…

Я, увы, плохо помню подробности, в том числе с моим участием. Точно знаю, что пытался драться (с малолетства был не дурак помахать кулаками), и дрался, как берсеркер, не помня себя. Но что вы хотите от пятнадцатилетнего пацана? Впрочем, тогда мне уже стукнуло шестнадцать. Что не отменяет главного – мой героизм грубо обломали, скрутили руки-ноги, упаковали, благо упаковочного материала для мнящих себя берсеркерами в любом дурдоме с избытком…

А потом появился этот, в дурацком плаще.

Все прочие были в белых халатах, в шапочках и в марлевых масках, а он халат не надел или уже снял… В общем, щеголял в какой-то длиннополой старомодной хламиде. Из домотканой ткани, блин. С одноразовой маской и медицинской шапочкой плащ сочетался исключительно нелепо. Но он, прежде чем заговорить со мной, освободил свою голову от этих лишних предметов.

Я хорошо запомнил его лицо, на всю жизнь. Наверное, это единственное, что я по-настоящему запомнил из той ночи: лицо и голос – каждую нотку, каждую интонацию в словах, адресованных мне.

– Петр, – произнес он с трогательной заботой в голосе, – я бы тебя тоже взял с собой, но ты слишком упрямый. Встретимся, когда ты повзрослеешь и поумнеешь. Так что не прощаемся.

Светлячка они переложили на каталку, довезли до выхода из корпуса, потом – до проходной, где превратили в идиотов всю ночную вахту; короче, из института похитители вышли, как нормальные люди – через главный вход-выход. После чего бесследно исчезли вместе с мальчиком…

И вот спустя десять лет он появляется невесть откуда в центре питерской Зоны. А Бабуин сует мне под нос фото с его похитителем. А сам я – очень кстати! – повзрослел. Насчет поумнел – вопрос спорный, так что замнем.

Зато Светлячок почти не повзрослел, остался прежним ребенком. Одинокий, потерянный мальчик-огонек, не нужный даже Времени…

Глава 5. Две беды Новой Голландии

Проблему Светлячка мы собирались обсудить в узком кругу избранных, когда основная часть еженедельного совещания завершится и разойдутся приглашенные на него начальники служб, к числу избранных не относящиеся.

Совещания в Новой Голландии по традиции проводились в здешнем кабинете начальника объекта Ильи Джезайевича Эбенштейна (раз уж такая официальная обстановка, обойдемся без игривых прозвищ).

В здешнем – потому что кабинетов у него два, второй – в нашем офисе в Тосно, там находятся архив, и бухгалтерия, и кадры… в общем, все, без кого учреждение функционировать не может, но кого держать в центре Зоны совсем не обязательно. И Илона, бедная, таскается за ним туда-сюда, как Санчо Панса за Дон Кихотом.

Итак, мы совещаемся на первом этаже Дома коменданта, приспособленного под административные нужды. Евроремонт превратил древнее помещение во вполне современное – никакого сравнения с каменным нутром арестантской башни, в которой живут малолетние объекты наших исследований и где колдуют современные алхимики от военпрома. Хотя, подозреваю, и в былые века здешние коменданты жили в большем комфорте, чем заключенные…

Присутствовали и совещались все заместители Эбенштейна, они же начальники служб, и один из них – зампотыл Мишкунец – всех достал. До печенок. До селезенок. До прочих внутренних органов. Хотя теоретически доставал зампотыл исключительно Илью: проел тому плешь и начал дятлом долбиться в обнажившийся и беззащитный начальственный мозг. Но при этом достал всех нас, такой вот анатомический парадокс. До печенок достал, до…

Кажется, я начинаю повторяться, и это прямое следствие общения с зампотылом Мишкунцом.

Впрочем, обо всем по порядку.

На Новую Голландию среди прочих хармонтских нежданчиков обрушился псевдогрибок. Тоже хармонтский.

Это очень интересный псевдогрибок. Человеческих жертв на его совести нет… Только не спрашивайте, где в микроскопическом псевдогрибке содержится субстанция, именуемая совестью. Совесть – вещь нематериальная, много места не занимает, поместится. Примем как данность: совесть – есть, жертв – нет.

Но для провианта псевдогрибок – самый страшный враг. Массовый убийца продуктов. Маньяк-пожиратель похуже «царскосельского мозгоеда» – тот был сугубым индивидуалистом, и как начал жрать в одиночку, так и продолжал, так и закончил.

Псевдогрибок же существо коллективное, и чем больше жрет, тем многочисленнее становится. А чем многочисленнее становится, тем больше жрет. Теоретически процесс может идти по нарастающей до бесконечности.

На практике экспансию псевдогрибка в бесконечность сдерживает ряд факторов: конечный размер Вселенной, конечное время ее существования и несъедобность для псевдогрибка значительной части составляющих Вселенную объектов. Вот если бы Вселенная целиком состояла из муки или сахара, тогда псевдогрибок, без сомнения, рано или поздно всю бы ее схарчил. И умер бы от голода.

Продуктовые кладовые нашей базы уступают Вселенной размерами. Но и в них псевдогрибку нашлось где разгуляться и порезвиться.

Опускаем процесс и сразу переходим к результату: эта коричневая пакость сожрала в кладовых Новой Голландии все, что смогла сожрать. После чего сдохла от банального голода.

Скорбным голосом зампотыл Мишкунец зачитал список павших.

База лишились свежих фруктов, овощей и корнеплодов. Всех, без остатка. Мука тоже пала жертвой псевдогрибка. И большая часть круп утратилась в борьбе роковой. И масло растительное розливное, ГОСТ такой-то, не миновала чаша сия. И масло сливочное. И мясо парное. И мясо замороженное (отрицательные температуры аппетит псевдогрибку не портят).

Зампотыл Мишкунец читает и читает – нудно и подробно, с килограммами, мешками, ГОСТами… Мог бы сказать проще: уцелело все, что было в абсолютно герметичных упаковках, жестяных и пластиковых, остальному – кранты. Такая вот у нашей базы беда…

Вторая наша беда – Мишкунец.

Он покончил со списком, говорит от себя, от души, от сердца… Особенно его заботят мука и масло, сожранные проклятым грибком (приставку «псевдо-» Мишкунец игнорирует), потому что, кроме персонала, ему, Мишкунцу, надо кормить подопытных, и иным подопытным у нас, сами знаете, палец в рот не клади и руки-ноги сквозь решетку тоже не просовывай, потому что сожрут (он, Мишкунец, извиняется за выражение), но натурально сожрут руку-ногу, откусят, прожуют и проглотят, и это понятно, им калории нужны, нашим подопытным, и много калорий, их травкой да овощами не прокормишь, потому как организм их так уж устроен, ничего не поделаешь; а вот были бы у него, Мишкунца, хотя бы масло и мука в прежнем количестве, он навел бы калорийной болтухи для подопытных, чтобы хотя бы перебиться первое время, но масло и муку сожрал проклятый грибок, и к подопытным теперь не зайти, воют, стонут, и их можно понять, голод не тетка и брюху не прикажешь, им калории нужны, подопытным, и хоть ты тресни, а дай им калорий, и были бы хотя бы масло и мука…

– Мы все поняли, Ставр Гирудович, – говорит Илья Эбенштейн пока еще спокойно (речь Мишкунца при этом не смолкает). – Я понял еще вчера, когда вы приходили ко мне с этим вопросом. Я принял меры.

Бесполезно. Набравшего разбег Мишкунца не остановить. Его нельзя перебить – он не останавливается, услышав чужую реплику, он продолжает говорить и не смолкнет, пока не закончит. Два, или три, или четыре голоса звучат одновременно с ним, ему без разницы, он говорит, пока не скажет, что хотел сказать. Его мысль плутает и кружит, как поляки, ведомые Сусаниным. Он повторяет одно и то же в разных вариантах, разжевывает по десять раз давно понятное…

Он уже в пятый или шестой раз извиняется за слово «жрать» и вновь переходит на муку и масло.

– Будут мука и масло, будут, – говорит Илья, и каждое слово произносит быстро, вклиниваясь в короткие паузы речи Мишкунца. – Я связался с Кронштадтом, они срочно высылают «Любомудр». Груз – масло и мука. Как просили.

Слова «Кронштадт» и «Любомудр» в паузы не помещаются, Эбенштейн произносит каждое в два приема.

Я радуюсь: хорошо, что придет «Любомудр», и дело вовсе не в масле с мукой.

«Любомудр» – крейсерская яхта-швербот, какого-то там класса, не помню я их классы… в общем, один из двух больших шверботов, переделанных в парусно-гребные транспортники (вторым была «Юрмала», вечная память ребятам).

Я люблю парней с «Любомудра», а этим чувством Питер Пэн направо и налево не разбрасывается. Дело вот в чем: хорошо быть героическим сталкером. Тяжело, опасно, порой смертельно опасно – но хорошо. О сталкерах сочиняют книги, их роли примеряют мальчишки в своих играх. О них поют баллады под гитару. Их (некоторых, не всех) девушки просят расписаться на груди…

Но будь ты хоть героем из героев – с пустым желудком долго не погеройствуешь.

Героев надо снабжать всем необходимым для их геройства. Нас, базу на Новой Голландии, снабжают по воде, из Кронштадта (Трасса для этого не годится, там перевозят пассажиров и легкие, но срочные грузы).

Нас снабжают они, парни с «Любомудра», мотаясь челноком через мутный, гнусный, местами заболоченный, местами черт-знает-чем-заполненный водоем – через бывшую Маркизову лужу. Эта та же Зона, только мокрая, и сгинуть там столь же легко, и страшная судьба «Юрмалы» тому свидетельство. По сути, ребята те же сталкеры.

Но о них не напишут книги, не споют баллады, девушки не будут предлагать грудь для автографа… Потому что возить тушенку, овощи, сахар, муку… и, черт возьми, туалетную бумагу (как ни странно, даже героям она нужна) – в чем тут романтика? Героизм в чем? Вот «триггер» отыскать – это да, это круто… Или мир спасти от Черного Властелина, самозародившегося в Зоне.

А я люблю ребят с «Любомудра»…

Пока я слагал панегирик шверботу и его экипажу, Мишкунец отнюдь не заткнулся, его нескончаемая песня продолжается.

– Едут!!! – громогласно вопит Илья. – Едут к нам мука и масло! Вернее, плывут!!!

Это он зря. Мишкунца не перекричать, проверено. Если оппонент начинает прибавлять громкость и заглушать зампотыла, то Мишкунец тоже подкинет децибелов, ему еще громче, он тоже, и еще, и еще, – ставки растут, стены дрожат, беруши не спасают…

Но теперь в его симфонию вплетается новая музыкальная тема (прежние тоже никуда не делись). Мол, отплывшая из Кронштадта мука, равно как и масло, – это совсем не то, что мука, лежащая на складе, и в котлы с болтушкой плывущую муку не положишь, и масло плывущее тоже, да еще и не факт, что плывут, потому как лишь высылают, а не выслали, может, и не плывут еще никуда мука с маслом, а без масла никак, калорийное оно, масло, а нашим подопытным калории ой как нужны, голодают подопытные, они (извините за выражение) люто жрать хотят, и он, Мишкунец, в Бутылку уже не заходит, потому как…

В такие моменты мне хочется, чтобы филиалом командовал какой-нибудь армейский полковник, а Илья чтоб был его замом по науке. Трудно представить: Питеру Пэну, при всей его «любви» к жабам, – и хочется такого?! Хочется… Бардак и тогда здесь был бы, что за армия без бардака, – но все же не такой всеподавляющий…

Леденец (он у нас запор, зам по полевым работам) сидит с выражением «убейте меня!» на лице.

Г-жа фон Лихтенгаузен царапает что-то на листке из блокнота, складывает его вчетверо, щелчком переправляет мне через стол. Разворачиваю, читаю: «Петенька, при оказии подгони два лимончика к чаю, за мной не заржавеет», – и киваю. Я мотаюсь из Вивария за Периметр чаще других, мне не сложно порадовать Авдотью ее излюбленными фруктами. Хоть и знаю: вовсе не чай она пьет с теми лимонами…

Она мне симпатична – Авдотья Лихтенгаузен, начальник над медиками филиала, зампомед, как официально именовалась ее должность («фон» – это я для красоты).

…Тем временем в масляно-мучной саге наметилась новая сюжетная линия. Илья Эбенштейн (бледный, жалкие остатки волос слиплись от пота) капитулирует. Он сулит сообщить Мишкунцу и время отплытия, и ориентировочное время прибытия «Любомудра», лишь бы тот заткнулся, – и, не откладывая, связывается с Кронштадтом.

Это не просто. База ЦАЯ в Кронштадте – секретный спецобъект, Новая Голландия – тоже. Прямой связи нет. Звонок перекидывают с одного секретного коммутатора на другой, дважды теряют, Илья начинает все сначала.

Дозвонился. Переключает на громкую. Мишкунец не замолкает, но тактично убавляет звук до самого малого, тихонечко бубнит под нос.

Разговор слышат все. И выясняется, что все не так плохо, как нам отсюда казалось, – все значительно хуже.

«Любомудр» отправился еще сутки назад – ударно загрузили, экипаж отказался от законного отдыха. Связь накрылась в расчетное время – как только яхта исчезла из прямой видимости. По расчетам, груз должен бы уже прибыть… Но позже случился еще один внеплановый и короткий сеанс связи, «Любомудр» доложил о своих проблемах.

Яхту атаковали летучие свинки. Эти бестии, над сушей не встречающиеся, людей убивают редко, только если те вскарабкаются на мачты. Экипаж цел, но рангоуту досталось крепко и такелажу тоже, о парусах и речи нет, на решето они не похожи только потому, что в решете дырки мелкие, а в парусах, после атаки свинок, – наоборот… Доложив Кронштадту обстановку, капитан добавил, что парусное вооружение они восстановят своими силами. Не попытаются, не попробуют – восстановят. Потому что их несет к банке Ю-27, и без парусов прочь от нее не выгрести…

После этого оптимистичного обещания капитана связь накрылась окончательно.

Вы держитесь, ободряет нас Кронштадт, помощь придет… но не сразу. Как только «Любомудр» доковыляет до кронштадтского рейда, там уже с инструментами наперевес будут ждать ремонтники. Ремонтно-восстановительных им – на неделю. Люди выложатся, лягут костьми и сделают все за пять дней. Сроки прибытия считайте сами.

Кронштадт все понимает. Кронштадт сожалеет. Кронштадт сделает, что сможет, но выше головы не прыгнет.

Отбой. Мишкунец возвращается к прежней громкости.

Вот теперь все действительно плохо. И неизвестно, у кого дела хуже – у нас или «Любомудра». Мы-то поголодаем, да не помрем, в худшем случае свернем исследования, отправим часть персонала на Большую землю, остальным урежем пайки. В совсем уж худшем – потеряем нескольких подопытных.

А им грозит Ю-27… Банки с индексом «Ю» – поганые места. Это не банки в их морском значении, то есть не мели. Большие, до километра в диаметре, линзы не совсем обычной жидкости. Даже совсем необычной – в ней тонет все, что не должно тонуть: дерево, пенопласт, спасательные круги и жилеты… Тонут любые придуманные людьми суда и плавсредства. Плавали бы в Маркизовой луже рыбы – тоже бы тонули на Ю-банках.

Казалось бы, закон Архимеда там отдыхает. Нет, он работает, но такая уж там жидкость. На вид вода водой, а плотность на поверхности, как у жидкого водорода. Должна бы активно испаряться, и довольно скоро должна испариться вся… Не испаряется. Феномен.

Ближе ко дну плотность линзы растет. Неравномерно, скачками. У самого дна плотность примерно как у бензола. Короче, любые придуманные людьми суда и плавсредства, заплывшие на Ю-банку, тонут и зависают в толще линзы. Вместе с людьми висят не то в газе, не то в жидкости.

Нормальная вода, кстати, там тоже тонет, никак с квазиводой не смешиваясь. Оттого возле банок всегда сильное течение – на поверхности направленное к линзе, у дна – обратное. Чем линза больше, тем течение сильнее. И чем ближе к линзе – тем сильнее.

Я не помню характеристики банки Ю-27 (где я и где лоции залива?), лишь надеюсь, что она не из крупных… Держу кулаки за ребят.

Ставр Гирудович Мишкунец судьбой «Любомудра» не озабочен, он понял главное: решение масляно-мучных проблем удалилось в туманную даль. Каких высот трагизма достиг после того вавилонский плач зампотыла, нетрудно представить…

Леденец резко поднимается на ноги. Он без оружия, редкий случай. Пристрелить Гирудыча не из чего, а жаль. Может, шарахнет стулом? – с надеждой думаю я.

Не шарахнул… Чеканит: сталкеры отдают три четверти полевых пайков Мишкунцу. Пайки герметичные и уцелели. Забирай! И вали, вали отсюда, болтуху иди варить!

Этот дилетантский наскок Мишкунец отбил легко, играючи: свои пайки товарищ запор пусть сам кушает, если ему, как доброй свинье, все впрок, а мутантский организм нежный, ему, организму мутантскому, консерванты не по нутру и прочие красители с усилителями вкуса тоже (Авдотья с явной неохотой кивает, подтверждая), им, подопытным, натуральный продукт подавай, а весь натуральный продукт сожрал проклятый грибок, и ладно бы уцелели хоть мука с маслом, тогда можно было бы…

Пристрелите его хоть кто-нибудь, а? Или меня…

Леденец круто разворачивается. Выходит. Не спросив разрешения у Ильи. Бардак, как есть бардак…

К двум общим бедам Новой Голландии – к возможному голоду и невозможному, невыносимому Мишкунцу – у Питера Пэна добавляется беда третья. Личная, персональная.

Я на ногах вторые сутки, ни минуты из них не поспав. Паразит Эбенштейн (чтоб его Мишкунец до смерти затретировал, недолго осталось!) выдернул меня из дома сильно после полуночи, я как раз задумывался об отбое, – так рано начавшийся день длится, и длится, и длится, перевалил на вторую половину. Спать хочется дико.

И мозг потихоньку засыпает. По одной отключает свои функции. Мишкунца (о, счастье!) я уже не слышу, только вижу, как шевелятся его губы. Но опозориться, задрыхнув на совещании, Питеру Пэну не к лицу. Тру глаза, пощипываю мочки ушей, помогает.

В руках я верчу «чечевицу» – абсолютно безвредный и столь же бесполезный артефакт питерской Зоны, пригодный лишь на сувениры. Илья использует эту как пресс-папье, она крохотная, но тяжеленная.

Я кручу-верчу «чечевицу», машинально, чтоб хоть что-то делать руками, чтоб не уснуть, – и как-то по-особому ее сдавливаю…

Хлопок! Словно лопнул полиэтиленовый пакет, словно его надули и с маху приложили о стол… Но то был не пакет.

Мишкунца нет. Просто нет… У его опустевшего стула расплескалась по полу лужа, неопрятная и попахивающая… Посреди лужи – два начищенных кирзовых сапога, их давненько не носят ни вояки, ни другие силовики – однако же стоят, сверкают. И все. Никаких других следов Мишкунца.

Интересно, интересно…

…Час спустя я заканчиваю обход Новой Голландии. Голод больше ей не грозит. Зато появился неучтенный запас обуви казенного вида.

Это лишь начало. Впереди большая работа по дежабификации, и я…

– Пэн, проснись, Пэн!

…И я рывком поднимаю веки.

В кабинете пусто, лишь я да Илона, трясущая меня за плечо.

Фу-у-у… приснится же… Может, и масляно-мучное совещание приснилось?

Нет, записка от Авдотьи до сих пор лежит у меня под рукой… Задремал я под конец и ненадолго. Спрашиваю:

– А где все?

– На причале, «Любомудр» прибыл.

Остатки сна как рукой сняло.

* * *

Никогда еще у Новой Голландии не швартовалась такая изуродованная яхта…

Обе мачты стали на треть короче – и это уже после ремонта своими силами, а были еще короче, но сейчас верхняя часть мачт связана, слеплена из всего, подвернувшегося под руку: там и кормовой флагшток, и стойки леерных ограждений, и чуть ли не ножки от табуреток.

С парусами та же история: кривые, косые, кургузые, заплат больше, чем основы. На заплаты пущено все: занавески, скатерти, наволочки и даже дамские штанцы легкомысленной розовой расцветки…

(Что за штанцы? Везли заказ какой-то из наших девчонок, не иначе; Зона Зоной, а субботние танцы по расписанию… Впрочем, каждый волен предположить иное, игривенько-похабненькое, и озвучить предположение, и получить от щедрот Питера Пэна осложненный перелом челюсти.)

Экипаж сходит на причал. Вымотаны до крайности, но бодрятся. Мы не спрашиваем, как они с таким убогим парусным вооружением преодолели центростремительное течение Ю-27, каким чудом доковыляли до нас так быстро…

Спрашивать не надо. Ответ у них на… нет, нет, не на лицах. На руках. На ладонях. Ладони у всех забинтованы, сквозь бинты проступает красное.

«Любомудр» – парусно-гребное судно, но длинные весла не годятся для маневрирования в узких каналах. Поэтому два гребных колеса по бортам, а привод внутри, ручной и ножной. Ноги на педали, руки на рычаги-шатуны – поплыли. Механика эта не для дальних странствий, для маневров здесь, в городе, где ветер поймать трудно.

Они не маневрировали… Они спасались от костлявой, дышавшей в затылок и норовившей взять за горло. А потом гнали сюда… С грузом муки и масла, никакой романтики.

Руки забинтованы у всех, даже у трех пассажиров – специалистов, прибывших на пересменку. Они мне незнакомы, ничего, сегодня и познакомимся. Один, чернявый живчик, – парень свойский, отсюда вижу. Уже как-то умудрился собрать вокруг себя всех наших девушек и дам и даже суровую Авдотью фон Лихтенгаузен. Что-то увлеченно травит им, и они смеются, все семеро, и даже суровая Авдотья.

Я понимаю, что домой сегодня не попаду и толком опять не высплюсь.

И судьба Дэниела Азарры не будет сегодня решена… А будет сегодня водка, и мой виски, и коньяк Авдотьи (фрау Лихтенгаузен иных крепких напитков не признает), и песни под гитару будут, и разговоры обо всем, лишь разговоров о том, как они выбрались и добрались, не будет, говорить о таком не принято, а принято хмыкнуть и небрежно махнуть рукой: случалось, дескать, и похуже…

Капитан «Любомудра» ступил на сходни последним.

Сказав, что люблю ребят с «Любомудра», капитана я в виду не имел. Капитана никто не любит. Его невозможно любить. Его можно только бояться.

Это страшный человек. Грубый, тяжелый в общении, иногда невыносимый.

Он огромен, как шкаф… нет! как Баальбекский монолит. И такой же тяжелый – и походкой, и характером, и всем. У него страшное лицо. Он шагает, косолапя, как медведь. При этом наклоняет голову, как бык. О его силе ходило множество легенд. Пока руку не заменил протез. Теперь легенд вдвое больше – протез биомеханический.

Не знаю, есть ли у него женщина. Страшновато ее представить.

В Кронштадте капитана боятся все. До адмиралов включительно. И в Новой Голландии – все. Даже железный Пэн, который никого не боится.

Он сходит на берег. Косолапя, поднимается к Илье. Поднимает ладонь к фуражке – забинтованную и левую, ему можно, правая – протез. Два пальца не разгибаются до конца, полусогнуты – не только сегодня, вообще.

Докладывает: транспортник «Любомудр» с грузом прибыл. Принимайте муку и масло.

Его правую щеку уродует страшный шрам, огромный, рваный. Тянется от губ к уху. К уцелевшей половине уха. Он и сам уцелевший… Единственный уцелевший с «Юрмалы».

Сочините о нем балладу… А когда бухаете, не забывайте про тост «За тех, кто в море!».

Теперь вы понимаете, почему я люблю ребят с «Любомудра»?

* * *

Как в воду глядел… Судьбу Дэниела Азарры по прозвищу Светлячок мы решали следующим утром… Поздним утром.

– Ну что, мудрецы и тайноведцы… – начал было Бабуин, но не закончил: скривился, набулькал полный стакан минералки, осушил и лишь затем продолжил: – Так вот, кудесники и чудотворцы… Я готов верить в чудеса. В конце концов, это наша работа – чудеса инвентаризировать и, по возможности, использовать. Но, коллеги, у всего же должны быть границы…

Он вновь скривился, посмотрел на бутыль с минералкой… Но сдержался, не потянулся к ней снова.

– Мы обследовали мальчика, – сказал помятый и понурый Эйнштейн (официоз закончился, так что возвращаемся к неформальным прозвищам). – Он именно того возраста, на какой выглядит. В этом смысле генетических отклонений нет.

Светлячок и правда почти не изменился внешне за столько лет, остановился в физическом развитии. Ну или не остановился, скорее притормозил. Когда он пропал, ему было девять, а сейчас он выглядел на одиннадцать-двенадцать, то есть повзрослел максимум на три года.

Годы словно обтекли пацана, как вода обтекает камни на дне реки. Пожалуй, это обстоятельство было самым загадочным из всех, с ним связанных, оно даже пугало… В том числе меня – человека, носящего прозвище Питер Пэн.

Майор со звучным прозвищем Бабуин прибыл специально и срочно – по нашему зову. Вчера. Ну и немного задержался в Новой Голландии…

А решение не вывозить Светлячка, временно оставить его в филиале принял Эйнштейн единолично, взяв ответственность на себя. Потому что если б вывезли – больше бы мы паренька не увидели. За пределами Зоны мутантами занимается НИИ им. Менеладзе… и это очень грустная тема.

Но теперь все решал куратор от ЦАЯ, его слово последнее.

– Не понимаю тебя, майор, – продолжал Эйнштейн. – Ты интересуешься объектом, маркированным как «Вожак». А почему? Да потому что, по слухам, он не стареет. Значит, в одном случае, крайне сомнительном, ты в чудеса веришь, а сейчас почему-то сомневаешься.

Под Вожаком он имел в виду загадочного предводителя банды мутантов, куролесившей в районе Сенной площади – и в других районах, слухи доходили весьма противоречивые, больше смахивающие на легенды.

Жужа кое-что рассказала про этого фрукта и про порядки, им установленные, но ее информация нуждалась в проверке и больше походила на болезненные фантазии ребенка.

– Да, Вожак мне нужен, – тяжело произнес Бабуин и набулькал-таки еще минералки. – Зачем – не твое дело, драгоценный Илья.

– Теперь у нас есть экземпляр куда более вещественный, чем этот эфемерный персонаж… оставь минералочки, кстати, не один ты тут. Так вот… Нашего мальчика можно потрогать руками. Что мы тут и делаем, если ты успел заметить.

– А не спешишь ли ты, дражайший Илья? – все тем же каменным тоном спросил майор.

– Спешу куда? Ты о чем вообще?

– Куда? На нары, Илья, на нары… Легалайз педофилии в нашей стране едва ли состоится, так что трогать мальчиков руками чревато соответствующей статьей…

Он все-таки не выдержал до конца свой твердокаменно-серьезный тон, рассмеялся…

Бли-и-и-и-ин… Еще один уморист на мою голову. Их Министерство обороны в пробирках выращивает, как гомункулусов? Но если Бабуин рассчитывал безнаказанно поизмываться над фразой Эйнштейна, и впрямь неудачной, то он просчитался. Не на того напал.

– А ты не пугай ежа голой жопой. У меня до сих пор лежит метрика Дэниела Азарры, из которой следует, что ему скоро исполнится двадцать. Так что статья отпадает сразу, а если тебя смущает моральный аспект – могу хоть завтра слетать с ним в Киев и зарегистрировать законный брак. Фиктивный, разумеется, в интересах науки.

Мне кажется, они оба несли эту похмельную чушь и ересь по единственной причине: не знали, что можно сказать всерьез… Как ответить на множество важных вопросов. Где мальчик был все эти годы? Откуда взялся возле развалин консерватории? Кто его вывел десять лет назад из комы? Каким образом, в конце концов, ему восстановили энергобаланс?

Вопросов много. Ответов – ни единого…

Светлячок ничего не помнил. Не мог рассказать о себе ничего конкретного: где был эти десять лет, как здесь оказался… Молчал. Мучился, тужился, очень хотел помочь. Отлично понимал, как важны эти сведения. Дважды сознание терял от напряжения…

Сейчас он сидел в приемной за стеной – в компании Илоны. Я так и видел, как малыш сжался на стуле, уверенный, что приносит только неприятности, как пульсирует нервным светом. В самом деле, куча народу из-за него суетится и ругается. Вечно в себе не уверен, горемыка. Надеюсь, Илона нашла для него подходящую головоломку, как я ей советовал…

– Сыворотку пробовали? – спросил куратор, думая о чем-то своем – возможно, о бутылке холодного пива.

– Ну, майор, – укоризненно сказал Эйнштейн.

– Ах да, он же «химик»… Извини, голова плохо варит.

Да уж, допрашивать аномала-«химика» с применением спецсредств – как растить в Зоне ананасы, такая же нелепость. Его организм нейтрализует любую психохимию, причем в случае надобности – бессознательно, рефлекторно. А если не сможет нейтрализовать, не справится со слоновьей дозой – погибнет.

– Авдотья, вам слово, – сказал Эйнштейн, взял печенюшку из вазы на столе, осмотрел ее, поморщился и положил обратно. Спохватился: – Да! Угощайтесь, кто хочет. Для всех поставлено.

Никто не захотел. Хотелось немного другого.

– К объекту не применимы ни наркогипноз, – чеканила подполковник Авдотья фон Лихтенгаузен (свеженькая, кстати, как огурчик), – ни иные формы медикаментозных воздействий на память и психику, как правильно отметил господин майор.

Она легонько кивнула Бабуину, не забыв в очередной раз ненавязчиво напомнить, кто здесь старше по званию.

Г-жа Лихтенгаузен – крутосваренная баба лет под сорок. Высокая, спортивная, резкая, голос командный. До вчерашних событий каждое утро бегала по дорожкам острова, нарезая километров пять. Она была из тех немногих сотрудников, которые жили здесь постоянно, без пересменок. При ней состоял муж – инженер-электротехник. Именно при ней, а не она при нем, даже фамилию сохранила свою, он у нас Пряхин. Хотя, будем объективны, именно усилиями «старика Лихтенгаузена» электричество на этой базе так быстро появилось снова.

Свою звучную фамилию, доставшуюся от предков – давным-давно обрусевших немцев, – Авдотья почему-то недолюбливала. Отчество я даже и не помнил, никогда ее по отчеству не называли, причем по ее же просьбе.

Так все и звали – Авдотья… А между прочим, она подполковник медицинской службы, и ей наш Бабуин первым должен честь отдавать… Но он не отдавал. Устав не нарушал, но попросту ни разу не заявился в Новую Голландию в форме и погонах…

Зампомед продолжала:

– Наши гипнологи с успехом использовали традиционное внушение, однако регрессивный гипноз тоже оказался неэффективен. В трансовом состоянии объект вспоминал только совсем далекое прошлое, и воспоминания заканчивались в палате какой-то клиники, где присутствовали и вы, Петр, – теперь она кивнула мне.

– Это было в институте Бехтерева. А Светлячок лежал в коме.

– Он вас слышал и запомнил. Но дальше этих событий в его психике стоит устойчивый блок. Конечно, одного сеанса мало для решения проблемы, поэтому, я считаю, работа должна быть продолжена.

– Эти наши хваленые гипнологи… – пренебрежительно скривился Бабуин.

Ну да, ну да… То ли дело старое доброе электричество: один зажим на половой орган, другой еще куда-нибудь, подать напряжение, и подследственный живенько вспомнит все, даже то, о чем никогда не знал… Примерно такие мысли читались на лице Бабуина – легко, как в азбуке для нулевого класса.

– К вашему сведению, лучшие гипнологи в этой части России – у нас, – сказала зампомед с металлом в голосе. – Хотите найти более квалифицированных? Долгонько искать придется…

Множественное число она употребила исключительно из скромности… Потому что именно Авдотья специализируется на гипнологии, и диссертацию защитила по ней, и как практик вне конкуренции… среди неаномалов, разумеется.

– Ну, хорошо, господа и дамы, не будем меряться… – Бабуин поискал приличную метафору и не нашел. – В общем, не будем вести себя, как дети. Я хотел бы послушать Панова.

– Могу только повторить уже сказанное. – Я пожал плечами, удивляясь, как туго доходят до людей очевидные вещи. – Вы хотите получить ответы на вопросы? Отправьте пацана со мной. Нет другого способа, кроме того, который я предложил. Кстати, мне не меньше вашего хочется узнать, что с ним стряслось.

– Подтверждаю, – зазвенела главмедичка, повысив децибелы. – Методы ваших «гипнологов» известны, господин майор. В их основе – насилие. Что в данном случае неприемлемо ни в какой форме.

Бабуин слушал ее очень внимательно, улыбаясь краешками губ.

Авдотья никого и ничего не боялась, даже «серую слизь». Из тех женщин, которые и в избу, и коня. Если остальные медики и научники работали вахтовым методом максимум по две недели, не выдерживая больше, то они с мужем имели контракт на год и сидели здесь безвылазно. Дело не только в деньгах, но и в характере.

– Петр Максимович предложил работоспособный вариант, – звенела она. – Я за то, чтобы разрешить ребенку пожить в доме Пановых. Одно условие: наш специалист должен приезжать к объекту через день. В атмосфере дома и семьи, в благополучном мире, окруженный любовью и друзьями («Подружками», – мысленно поправил я, подумав о девочках), он куда скорее начнет хоть что-то вспоминать, если он в принципе способен вспоминать. Или, что тоже возможно, откроется и перестанет скрытничать – в том случае, если он притворяется.

– Есть вероятность, что притворяется? – стремительно спросил Бабуин, подавшись вперед.

– Вероятность есть у всего, – пробурчал Эйнштейн. – Даже у того, что тебе за нашу работу дадут полковника через ступень.

Это у него издевка, если кто не понял. Саркастическая. Или издевательский сарказм. Дело в том, что звания через ступень дают офицерам за активную работу внутри Периметра (рейды по Трассе и нахождение в Новой Голландии в зачет не идут). Имеешь за три года столько-то выходов – обмывай новые звезды. Куратор в Зону не ходит. Вероятность считайте сами, мне лень.

Бабуин не обиделся. На таких, как Эйнштейн, обижаться по мелочам нельзя. Бабуин вопросительно посмотрел на фрау Лихтенгаузен.

– Он страшно напуган, всего боится, – пояснила Авдотья. – Крайне невротизирован. Его молчание, его отрицание недавнего прошлого может быть защитной реакцией. Вряд ли мальчик сознательно что-то скрывает, для этого нужно быть незаурядным актером. Имитировать транс перед профессионалом… нет, не думаю. О притворстве я упомянула, просто чтобы картина была полной.

Бабуин надолго задумался. Все молчали.

– Позовите-ка его, – наконец родил он. – Или нет. Невротизирован, говорите… Я лучше сам.

Встал и вышел из кабинета.

Я тут же подсветил монитор на стене, переключив его на внутреннюю камеру. Было хорошо видно, как майор Бабурин, присев возле мальчика на корточки, показывает ему какие-то фотографии…

Полагаю, те же снимки Плаща, что показывал мне. Ну не горелых же ворон, в самом деле.

Светлячок отрицательно качал головой, Бабуин сдерживал раздражение, «объект» горбился крючком и неритмично мерцал, по его щеке ползла большая одинокая слеза…

– Есть какие-нибудь новости? – тихонько спросил я, имея в виду позавчерашнее нападение. Эйнштейн меня понял.

– Кто переправил сюда чужой спецназ и кто их зомбировал, вопрос открытый. И то, что это мясо погнал на нас чернобыльский контролер, – тоже не установлено точно. Я склонен верить Наталье в этом вопросе, но других подтверждений нет.

– Я, как всегда, узнаю последним… А что с теми боксами, ну, пронумерованными со второго десятка? Их перебазировали?

Моя уклончивая формулировка была вызвана присутствием Авдотьи. Не знаю, в курсе ли она про хранилище артефактов, может быть и так, и этак. Но, черт побери, должен же я поговорить с ним про «попрыгунчики»! Пусть и не удается мне со вчерашнего дня остаться с боссом наедине…

Эйнштейн сделал страшные глаза.

– С боксами решается, Питер, это вопрос не одного дня. И не моего уровня.

– Ладно, – отступил я, – решается – значит решается… Где Жужа?

– Зачем она тебе? – удивился он. – Твоя главная забота сейчас – Светлячок.

– Есть идея. Надо ее попросить, но так, чтобы не послала с ходу, – пусть она покажет ту женщину, которую видела на крыше. Она же любит показывать. Вдруг «живая картинка» получится как надо? Если получится – сфотографировать и прогнать по базам.

– Тьфу, и правда, – обрадовался Эйнштейн. – Ты молодец.

– Это не я. Мой отец посоветовал.

Я специально сказал ему про отца, посмотреть, как у него дрогнет лицо. Оно дрогнуло…

Вернулся куратор, прикрыл дверь, шумно вдохнул, выдохнул, сел на диван (мы сидели на стульях) и неожиданно спросил:

– Илья, твои точку вычислили?

– Какую точку?

– В которой Лоскут сколлапсировал. Юсуповский дворец, как и предполагали?

– Не Юсуповский, но рядом, напротив, через Мойку, где-то над территорией ГУАПа. Вероятно, та же дырка в пространстве, откуда к нам прорвалась чужая Зона. Туда же ее и всосало… Это в полукилометре от места, где нашли мальчика, – ответил Эйнштейн, сообразив, к чему вопрос.

– Мог он сам дойти?

– Время у него было, – сказал я осторожно. – А что?

– Много вариантов, Петр Максимович, много. Будем думать.

Смешно: со мной куратор был на «вы», с Эйнштейном – на «ты». Жабьи штучки, давно им не удивляюсь.

– Варианта два, – сказал я ему. – Или Светлячок сбежал от кого-то, или его специально выпустили. И то, и другое – следствия. Гораздо важнее причина, то есть кто этот кто-то, а не откуда Светлячок и зачем. Вот что надо выяснить. Но пока малыш не вспомнит, можно только гадать. Так что пусть сначала поживет у меня. Оклемается, перестанет бояться.

– Сначала, сначала… – повторил Бабуин задумчиво. – Надо бы установить и предельный срок эксперимента. Не можем же мы ждать бесконечно. Тридцать суток хватит?

– Наверное… Все равно ведь больше не дадите?

– Угадали… Не дам. На том и порешим, – объявил Бабуин и встал. – Петр Максимович, под вашу ответственность. И с двумя условиями, которые не обсуждаются. Если откажетесь, я все отменяю. Во-первых, если за эти тридцать дней вы попросите помощи, не справившись со своим аномалом – у меня или у кого-то другого, – то я…

Он сделал паузу, и я не удержался, подсказал:

– Вы бросите меня в ров с крокодилами. В компании Светлячка, полагаю.

– Нет, всего лишь прекращу эксперимент. И заберу у вас Дэниела Азарру.

– А второе условие? – напомнил я.

– Будет выставлена нормальная охрана, а не то издевательство, что сейчас. Таким образом, ваш дом становится подохранным объектом.

Я только вздохнул. Что на это скажет Натка, я примерно представлял. Но как отреагируют близнецы?

Глава 6. Тихие семейные радости (продолжение)

Два дня пролетели в две секунды и наполнены были событиями, как коробка с игрушками, казавшаяся в детстве огромной. Возможно, потом я буду вспоминать их, как последние счастливые дни своей жизни…

Это был пафос.

Ничто так не подвержено обломам, как пафос. Жаль…

Девчонки приняли Светлячка «на ура», быстренько взяли его в оборот, и вот он уже носится с ними по газонам, участвует в их проектах, возится с нашей главной достопримечательностью – «австрийской горкой», и глаза у пацана шальные, горящие, правильные.

Разговаривали с ним по-английски, русского он, естественно, не знал. Мы с супругой вспомнили язык детства и юности, а близнецы наконец-то на практике применили уроки, которыми их мучает мама.

Девочкам очень понравилось, как наш юный гость мерцает. Особенно то обстоятельство, что своим мерцанием он мог подавлять их способности (правда, не по всему спектру, только ментальные). Прежде всего Маришкины. Если Анюта у нас в папу, технокинетик, то Марина – в маму, суггестор-«электромагнетик». Уж не знаю, каким образом Светлячок модулирует свой сигнал, как-то совсем по-особому, но когда он рядом, суггестор оказывается бессилен.

В Хармонте, помнится, моя Натали, бывшая тогда Горгоной, бесилась от этого его умения – она ненавидела быть обычным человеком, слабым и уязвимым. Но Маришка и Анюта с веселым ужасом снова и снова просили его «покачать свет», пытаясь при этом отколоть какие-нибудь номера, и с восторгом кричали: не получается, не получается!

Охрана, которую нагнал сюда Бабуин, вела себя пристойно, в усадьбу не лезла. Все казенное осталось снаружи. Я поначалу опасался, что дети будут либо стеснены их постоянным присутствием, либо, наоборот, начнут агрессивно задираться (последнее я не относил на счет Светлячка, только на своих).

Однако девчонки не обращали на посторонних мужиков внимания. Я специально и максимально жестко попросил их не трогать аппаратуру, в изобилии появившуюся за забором, и они пусть не сразу и со скрипом, но дали мне обещание. Что касается возможности трогать самих охранников, это было бы затруднительно даже для близнецов: все бойцы были в металлизированных шлемах, защищающих головы от электромагнитных воздействий. Уже много лет эти шлемы – штатная экипировка, причем конструкция их регулярно совершенствуется…

Так вот, насчет «альпийской горки». Огорода у нас нет, Натали не тот человек, чтобы огородничать, слишком творческий. Ее хобби – цветы. Сделала позади дома объемную клумбу в несколько уровней – уступами, террасами, – выложив каждый уровень камнями. Настоящее сооружение высотой почти метр (выше уже растения). Если смотреть сверху – концентрические круги, если сбоку – пирамида. Это и есть «горка». Подбор растений у Натки тут серьезный, я в них не разбираюсь, но знаю, что она их выверяла – по высоте, по времени цветения, – так, чтобы с марта по ноябрь на «горке» обязательно что-то цвело. Из растений я знаком только со мхами, их на клумбах много разных, причудливых и вечнозеленых. А камни я ей специально с Финского залива привозил.

– Это вы сами собрали? – с уважением спросил Светлячок, обойдя сооружение несколько раз.

– А то, – сказала Натали с гордостью. Ей было чем гордиться.

Мерзкие девчонки захихикали: они-то знали, что для работ по саду или по оранжерее (вскопать, разрыхлить, прополоть) мама нанимает молдаван. «Роботов», как их называют близняшки.

«Роботы» в свое время и «альпийскую горку» соорудили. Но, истины ради, проект был Наткин, и процесс она полностью контролировала. «Полностью» означает, что рабочими она обычно управляет, подчинив их волю – для простоты и для страховки, чтобы потом не помнили, где и на кого батрачили. И механические, неживые движения «роботов» в ходе праведных трудов действительно напоминают о малобюджетных фантастических фильмах.

– Почему круги, а не квадраты? – снова спросил Светлячок, обведя нижнюю клумбу рукой. – Квадраты же красивее.

На секунду Натали растерялась. Квадраты красивей кругов? Занятная точка зрения.

– С растениями все делается по жестким правилам, – объяснила она.

– Да, без правил не сложится, – подытожил он с пониманием. – Гармония – это порядок.

Сказал – и вспыхнул алым цветом, словно точку поставил. И сразу засмущался. По-моему, он и сам удивился своим же словам.

Оставив в покое «альпийскую горку», дети забрались в беседку и притихли там, о чем-то шушукаясь. Не сразу я это заметил. Хотя дело известное: притихшие близнецы не к добру, шушукаются – значит что-то готовят. И правда. Уболтали мальчишку, занялись экспериментами с его мерцанием, в результате общими стараниями нашли обратный режим, при котором пульсация не блокирует их способности, а усиливает.

Заметил бы – вмешался еще на уровне теории, однако они успели перейти к практике. И начали с внушения…

Наверное, по отдельности наши близнецы представляли бы собой привычных всем аномалов, пусть и сильных, но вместе у них что-то вроде симбиоза. А может, не вроде, а он самый и есть. Технокинетик, объединенный ментально с суггестором, – это не слабо, ребята. Тандем из таких деток – кошмар для родителей, а их детство – бесконечное минное поле, это я вам говорю… Однажды мы с Натали и еще дюжиной «детей сталкеров» вынуждены были объединиться в «капеллу». Десять лет назад, в финале бегства из Хармонта. Я помню те ощущения, когда тебе кажется, что все окружающее пространство подвластно твоей воле, могущество твое не имеет пределов… невозможно забыть… Думаю, у моих девочек этакое маленькое подобие «капеллы», и Натали со мною согласна.

Сейчас, усиленные Светлячком, они дотянулись до ночного сторожа из Шапок, который, видимо, спал перед дежурством. Между прочим, два с лишним километра по прямой! Я сообразил, что дело нечисто, когда этот самый сторож подкатил к воротам на тарахтящем мопеде и принялся выписывать круги на дороге, поднимая пыль и сжигая шины. Сделав круг, он останавливался и орал: «Продолжение преследует! Меня!», а через несколько повторов сменил эту дебильную реплику на другую: «Мы работаем, чтобы вы играли!»

Бедолагу, конечно, заставили примчаться и изображать тут клоуна. Близнецы заставили, кто ж еще. Я взял обеих паршивок за шкирки, встряхнул и гаркнул:

– Хватит!

Представление сразу прекратилось, человек уехал, придавленный страхом. Охранники стояли с выпученными глазами и отвисшими челюстями. Представляю, что творилось у них в головах от такого зрелища и как они радовались наличию защитных шлемов на этих самых головах. Трудно было не догадаться, кто здесь развлекается. Не детки, а дьволово отродье, наверное, думали они… А близнецы – ну что с них взять? Просто играли, веселились. Не со зла же. Хотя грань между весельем и откровенным свинством они различали далеко не всегда, а в ментальных играх суггесторов не обойтись без насилия над личностью и волей…

Детки, однако, не успокоились. Проверив новые возможности по части внушения, они сменили направление своих опытов. Когда я обнаружил, что они с подозрительным интересом смотрят на пролетавший вертолет, потом – на пассажирский самолет высоко в небе, явно примериваясь, и услышал торопливое: «А я говорю, дотянемся! Светляк, накачивай, накачивай!», пришлось вмешаться по-настоящему.

Тут же все безобразия прекратились. Не знаю, каким я становлюсь в такие моменты, в зеркало на себя не смотрел, но, полагаю, ничего приятного девочки в папе не видят. Зверь, спящий во мне, приоткрывает один глаз, и этого достаточно, чтобы в дом вернулись благочиние и послушание.

Светлячок скис, приняв мой гнев на свой счет, и я честно объяснил ему, что он – всего лишь инструмент в руках злодеек. Тогда Мариша с Анютой спросили невинно:

– А в радистов можно поиграть?

После серьезных раздумий я решил, что в радистов можно.

И вскоре получил в центре усадьбы электромагнитный выброс в виде коротковолнового радиосигнала, сравнимого по мощности с сигналом радиостанций дальней связи. В эфир ушло краткое сообщение: «ПАПКА ВРЕДИНА!»

Я долго смеялся…

В общем, с наслаждением я окунулся в мир детей и детства. Давно такого расслабона у меня не было, все в суете да в суете, а тут начальство отпустило – пользуйся…

Однако взрослый мир поймал меня за хвост и ненадолго втащил обратно. Пришел сосед Андрей. Без Лены. Спросил, выяснил ли я что-нибудь про сестру его подруги.

Я рассказал ему про Общину Чистых – почти все, что узнал от Бабуина (за исключением участия человека, памятного мне по событиям десятилетней давности, – в конце концов, о нем у нас сплошные догадки и предположения).

Разумеется, не забыл упомянуть, каких изрядных трудов стоило мне выцарапать эту информацию, – служба безопасности ЦАЯ направо и налево о своих делах не треплется, понимать надо…

– Ленке-то что сказать? – уныло спросил Андрей.

Да, он такой… Не любит и не умеет принимать решения. Полная противоположность Питеру Пэну.

– Скажи правду: сестра ее погибла. Потом соври: смерть ее, дескать, была легкой, безболезненной. Потом утешай, обнимай за плечи, утирай ей слезы и сопли, говори, что тебе тоже плохо, но надо жить дальше… И тут же открывай бутылку водки, которую купи заранее: мол, надо помянуть непременно.

– Есть в доме водка… Но мы почти не пьем.

– По такому случаю – и можно, и нужно.

– Спасибо за совет… Ладно, я пойду, пожалуй…

– Сиди, я не закончил. На чем остановились-то… Да… Короче, открывай водку – и сиди, слушай слезливые воспоминания о детских годах покойной, да не забывай чаще в рюмку подливать Лене. Лекарство универсальное, всегда помогает. Ну а после веди ее в спальню или неси, если на ногах не будет держаться. И отжарь ее там хорошенько, со всем прилежанием, выложись, – это второе лекарство, и тоже всегда действует. Все понял и запомнил? Иди…

Он ушел. За вторую часть совета Андрей не стал благодарить, но все равно теперь мне по жизни должен. Получил два добрых дела по цене одного. Питер Пэн знает толк в женской психологии.

…Под вечер я увел Светлячка показывать дом и начал с оранжереи.

Цветы – это серьезный пунктик у Натали, и цветы у нас круглый год, в том числе зимой. Сделана пристройка к дому – зимний сад. Дом двухэтажный с высокими потолками, и сад – на все два этажа, вытянутое вверх помещение, уходящее под крышу, с повышенной освещенностью (сплошь окна-стеклопакеты) с большим объемом воздуха, хотя по площади не очень большое, восемнадцать квадратных метров.

Здесь работает система кондиционирования. Если честно, то не всегда работает, часто ломается, но Натали восстанавливает ее с маниакальным упорством. Внутри – многоуровневые грядки почти до потолка. Много растений в крупных и мелких горшках. Какие-то вьются по стене. Есть даже маленький прудик с чем-то вроде лилий.

– Ну как? – спросил я мальчика.

– Вот эта лучше, – сказал он, показывая на «малую горку».

(Наша флорофилка, я про жену, организовала и здесь клумбу в альпийском стиле, но компактную – и площадью поменьше, чем в саду, и форма другая – отдаленно напоминающая букву «Y» при виде сверху. Этот альпинарий зовется «малой горкой», чтоб не путаться.)

– Лучше, потому что не круглая? – догадался я. – А вообще здесь нравится?

Мне-то здесь очень нравится. Но бываю редко, дела, дела…

– Красиво, – вежливо похвалил он. – Но в саду лучше… Только птицы там почему-то не поют…

– Наверное, на юг отправились… – предположил я.

– В начале лета на юг?! – изумился Светлячок.

– Значит, с юга еще не вернулись… У нас тут места северные, лето приходит поздно.

– Жаль… Но там, в саду, и без птиц хорошо, а здесь душно…

Светлячок дернул плечами, и я заметил, что от него исходят странные флюиды, текут в воздухе какие-то токи, и почувствовал, как ощутимо и быстро меняется тепловой режим в оранжерее.

– Ты чего делаешь? – всполошился я.

– Душно, – повторил он. – И жарко, как в печи…

Понятно, аномалу-«химику» не понравилась окружающая его атмосфера, и он срочно принял меры.

– Перестань, угробишь растения! Тут большая влажность из-за оросителей, поэтому кажется, что душно и жарко. Какой ты нежный, браток, – прибавил я по-русски.

Я повлек его прочь отсюда, чтоб не натворил дел. И без того из-за ломающегося кондиционера вечно какие-то ценные растения загибаются, и происходит очередной громкий скандал.

Ну вот! Накликал!

Еле слышное гудение кондиционера сменилось неприличными дребезжащими звуками. Но дочурки в данном случае не виновны, и все аномальные умения Питера Пэна тоже не могут помочь – дефект механической природы и исправляется традиционным русским способом…

– Подожди секунду, малыш!

Я ухватился за металлическую штангу для лиан, подтянулся и легко взмахнул на вершину «малой горки» (на вид легко, а попробуйте-ка сделать это, не сдвинув ни одного камня и не сломав ни единого растения), вытянул вверх руку, легонько стукнул занедуживший ящик, и – о, чудо! – услышал прежний ровный звук.

– Ты только не сорвись с этой горы, Пэн, – очень серьезно попросил Святлячок. – И не разрушь тут все…

– Не разрушу, братишка, не разрушу! – весело пообещал я и одним прыжком, без помощи рук, оказался внизу.

Мы с ним собрались подняться на второй этаж, но были перехвачены Натали:

– Гоблин, прими-ка дозу…

Это традиция. Маленькая домашняя традиция, и со стороны может показаться смешной, но для меня – один из кирпичиков в фундаменте семейного счастья…

Дело вот в чем: я редко болею, почти никогда. Но Натка вбила в голову, что на службе, когда сутками пропадаю в Зоне (в Виварии и на полевых работах), питаюсь я кое-как, чем попало и от случая к случаю, и оттого витаминов моему организму не хватает катастрофически. И со свойственной ей решительностью и настойчивостью спасает мужа от авитаминоза…

Я не против, вреда от ее поливитаминов нет. Пользы тоже – давненько выданная мне с собой в Виварий упаковка пылится в моем кабинете, до сего времени почти полная, что на здоровье никак не отражается.

Но скушать вечером свою «дозу» – священный и неотменимый ритуал. И обязательно с ладони Натали, это тоже ритуал и тоже священный.

И я его исполняю, и делаю это намеренно неуклюже, словно нелепый голенастый жеребенок хватает губами сахар с ладони, и целу́ю ладонь, и Натка смеется: «Гоблин, не балуй!», но я знаю: она хочет, чтоб баловал, и она знает, что я знаю, и когда дети угомонятся, мы с ней побалуем, как и сколько захотим, а захотим немало, и этот маленький кругляш на ладони – ключ и пароль к чему-то гораздо большему, к чему-то очень большому, и вот что я вам скажу…

– Гоблин, не тормози! Веди гостя наверх…

И вот что я вам, братцы, скажу: это и есть счастье.

Наверху Светлячок спросил:

– А у вас много орхидей?

– Ни одной. Орхидеи не уживаются с другими цветами. Почему ты интересуешься?

– Сестра любила рисовать орхидеи. Рисунки по всему дому. Ей приколотили рисунок вот сюда. – Он положил ладонь себе на диафрагму. – Уже когда ее повесили, мертвой. Длинным-длинным гвоздем. Ей не было больно.

Я запнулся и встал.

– Откуда знаешь?

Не мог парень этого знать! Я, например, таких подробностей не знал. Когда мы убегали, все эти ужасы остались за спиной, и я был счастлив, что дети ничего не увидели.

– Мы же с тобой вместе… – произнес он трепыхающимся голосом и посмотрел беспомощно. – Проезжали мимо дома, остановились, ты мне все рассказал… Или не с тобой?

– Не со мной. С кем-то другим.

И ни с кем другим, парень, ты мимо своего дома тоже проезжать не мог, во всяком случае, до бегства. Получается, позже? Во время этих десяти лет, которые корова языком слизнула? Получается, ты был после похищения в Хармонте? Любопытная новость…

Я вел его на второй этаж показать комнату, где он будет спать. Мы решили отдать ему учебное помещение, в котором девочки под присмотром соседей-учителей грызли гранит знаний. Здесь была уйма занятных вещей, способных увлечь незаурядное воображение гостя, но главное, в комнате стоял удобный диванчик – на нем и постелили.

Потолок украшало большое объемное фото звездного неба. Фото было активное, при желании заполняло все пространство, транслируя изображение на окружающие поверхности. Я пожелал, активировал простенькую схему, ни к чему не притрагиваясь: хотел сделать гостю сюрприз…

И сделал.

Светлячок упал на корточки, скрючился, тоненько закричал:

– Не надо! Пожалуйста! Не хочу в пустоту! Пожалуйста!

Я среагировал мгновенно: выключил фото, вывел свет на максимум, прижал мальчика к себе («Дэниел, все хорошо, ты дома…»), а он трясся в моих руках и бормотал:

– Черное стекло… Звенит… Не надо звенеть, надо наполнить… Сожмите небо, ну пожалуйста… Очень много… Холодно…

Истерика длилась несколько минут, и все это время он мерцал так, будто его разрывало изнутри. Прибежали мои, хором парня успокоили, согрели, привели в чувство… Как я мог забыть про болезненную неприязнь Светлячка к пустоте и черноте?! Стремление заполнять и организовывать пространство, непрерывная потребность в свете – это же не бзик, это его суть! Непреодолимая тяга к собиранию пазлов… Похоже, неприязнь превратилась в фобию. И вряд ли на пустом месте. Физиология аномала всегда идет под руку с психикой. Что-то с ним стряслось за десять лет, чем-то он заплатил за консервацию детства…

Вспомнилось, что он говорил десять лет назад про Горгону, мою будущую жену. По его словам, небо Горгоны всегда черное, а нужно, чтобы там были созвездия. Я зажигаю созвездия, жаловался он, а ей не нравится. Конец цитаты… Как я забыл? Оно и понятно, столько лет прошло… Всегда он не любил темное небо, сильно не любил. Мечтал наполнить его яркими звездами-лампами, освещающими по ночам Землю…

Когда все угомонились, ко мне подвалил отец.

– Я слышал твой разговор с Андреем насчет Чистых, – сказал он. – Надо кое-что обсудить. Пойдем-ка…

Мы сели в беседке, на воздухе. Типа покурить, никаких подозрений.

– Расскажу на всякий случай, мало ли что, – начал отец. – Просто чтобы ты знал…

Вступление мне резко не понравилось. А сам рассказ – еще меньше.

Его наняли найти пропавшую девчонку. Богатая семья. Не магнаты всесильные, нет, просто обеспеченные люди. Они, как и все, бывают несчастными и нуждаются в помощи сыщиков. А мой отец – профи, столько лет в сыскном бизнесе. Только в последние годы снизил активность из-за внучек, тем более с деньгами проблем давным-давно нет. Но за некоторые дела брался, если считал важным или самому было интересно.

Суть дела. Дочь клиентов ушла в Общину Чистых, обет дала в шушарской коммуне, там и поселилась. Принудительно ее не вытащить, она совершеннолетняя, ей восемнадцать, а Община легальна. Родители страдали, но сделать ничего не могли. Навещали по графику, это уставом секты разрешалось. И вот теперь их дочь пропала уже из Общины. В Шушарах ее нет. Главные тамошние бабы заверяют, что она потеряла веру, ушла домой и с этого момента в ответе сама за себя. Врут прямо в глаза родителям, они-то знают, насколько уперта их дочь в своей чертовой «вере» и что она категорически не желала возвращаться. Пытались ходить по другим коммунам – везде отфутболивают. Подали заяву в полицию, но там к происшествию отнеслись с нескрываемой формальностью: сходили разок в коммуну и удовольствовались объяснениями насчет потери веры. Объявили в розыск, и на этом – все. Родители пытались простимулировать деньгами следователя и оперов, однако те шарахались и вели себя странно. Пришлось через знакомых выходить на полицейское начальство, которое по секрету шепнуло родителям: мол, деньги тут не сработают, и вообще ничего не сработает, отступитесь… Таковы исходные позиции.

Что вообще представляет собой эта Община, спросил я отца. Как-то не очень я этими делами интересовался, мало ли сумасшедших и обманутых скопилось вокруг Зоны. Но оказалось любопытно. Секта появилась «снизу», естественным образом, по инициативе безымянных подвижниц. Коммуны располагаются вблизи от Кольцевой автодороги, по которой проходит граница Зоны. Оказывается, их цели более чем благородны – спасать наш грязный мир от проникновения настоящей, вселенской нечисти. Они ходят к Периметру, рассаживаются по границе Зоны и часами сидят, молятся, чтобы нечисть не росла. Уверены, что именно они удерживают Зону в нынешних границах. Сначала подвижницам приходилось туго: самим добывать пропитание, обеспечивать себя всем прочим, необходимым для выживания, но главное – проникать за колючку. С некоторых пор все изменилось. Во-первых, появились деньги, во-вторых, теперь их пропускают к границе Зоны свободно и чуть ли не официально. То есть кто-то им покровительствует, финансирует их деятельность, кто-то, обладающий реальной властью. Заявлено, что Община живет на пожертвования, причем жертвователи желают остаться неизвестными. Что ж, их право…

– Эта секретность крайне дурно пахнет, – заявил я ему.

– Дурно пахло бы и без секретности, – ответил он.

Ночь прошла спокойно. Я наконец-то выспался вволю, редкий случай, и поднялся как раз к очередному скандалу.

Утренние детки, предоставленные сами себе, решили улучшить мамину «малую горку». В канавке возле бани нашли красивое высокое растение, усыпанное розовыми цветочками, принесли в оранжерею и аккуратно пересадили на «горку». Для чего взрыхлили землю и выкопали что-то явно ненужное – невзрачную такую палку с шишечками. Хотели помочь маме, порадовать ее… Как же она разорялась, обнаружив замену!

– Вы зачем дельфиниум угробили, горе вы мое?! Вы понимаете – селекционный дельфиниум, с двойным цветом!!! Поменять на люпин, на сорняк!!! Эх… амебы вы недомитозные, а не девчонки!

– Ну, мама, – ныли недомитозные амебы, – он некрасивый, на дельфина совсем не похож, эти шишечки дурацкие…

Русских слов Светлячок не понимал, но от тона испуганно втянул плечи. Вот тебе и любитель красоты. Похоже, его роль в диверсии не ограничивалась простым созерцанием.

– Эти «шишечки» потом превратились бы в роскошные колокольчики, – громыхала Натали. – А вы! Теперь кальварию на две недели раньше придется в грунт высаживать…

Тяжелые цветки физалиса-М3, сиречь кальварии, я не любил, хотя сам доставил семена из Зоны. Мрачные они какие-то, а когда раскроются, раскинут лепестки крестом – взгляд их квазиглаза неприятный, давящий. Говорят, этот плод съедобен. Бр-р-р… Их едят, они глядят…

Я вообще не сторонник дико модных ныне цветов-мутантов, мне всякой такой экзотики и на службе хватает…

Кальварию я не любил, но промолчал, сейчас Натке под горячую руку лучше не попадать. Весь вчерашний день она сдерживалась, но есть же предел. Я ее отлично понимал. Чтобы снять напряжение, мне пришлось расконсервировать и отдать ей подарок, приготовленный мною на близившийся день рождения. Это был мешок, наполненный галькой аж с самого Черного моря, – настоящей, без обмана. Для украшения «альпийской горки». Как я радовался, что у меня есть такой сюрприз, втайне гордился… Ладно уж, чем не пожертвуешь ради семейного спокойствия.

Ближе к вечеру позвонил Эйнштейн. На том мои счастливые дни закончились.

Глава 7. Румба пьяного мужчины

Я выкатил «Лэнд Ровер» и двинул к началу Трассы, где мне предстояло пересесть на «махолет» и добираться до Новой Голландии своим ходом.

(Почему «махолет» назван именно так, не спрашивайте, – он ничем не машет и никуда не летает. Это миниатюрный автомобильчик – один седок и минимум груза, – не имеющий ни электрического двигателя, ни бензинового, ни дизельного. Колеса приводит в движение инерция массивного маховика, раскрученного в точке старта. И ее, инерции, только-только хватает на перегон Приют – Новая Голландия. Иногда не хватает, и приходится переходить на запасной движитель, на педальную тягу.)

Отец выехал из Надино за мной следом, у него были какие-то собственные дела, которые не могли подождать.

Натали осталась с детьми одна, как укротительница в клетке с хищниками.

Почти весь путь мы с отцом катили друг за другом, сначала грунтовыми проселками, потом второстепенными дорогами, в хлам разбитыми, затем выскочили на более-менее сохранившееся Московское шоссе. Там разделились: он поехал прямо, в Шушары, я свернул влево и вдоль КАДа добрался до здоровенной развязки, где начинался Северо-Западный скоростной диаметр. Там же начиналась и Трасса.

«Переобуваться», как мы называли смену транспорта, и вообще готовиться к походу в Зону следовало в Южном приюте. Я уже получил свой личный тактический комплект и прочую экипировку, когда меня окликнул знакомый вертухай в старлейском чине. Относительно знакомый, фамилию его я не считаю нужным запоминать. Крайне мерзкий тип, если честно. Дурак и хам.

Хамить он начал с первых слов:

– Что, Пэн, вы с начальством по очереди?

– В каком смысле?

– В смысле, жену твою по очереди пялите, гы-ы-ы-ы… Не тупи. В Зону по очереди ходите: он оттуда, ты туда. Ни на минуту не оставляете своих подопытных без присмотра, да?

– Подожди, – не понял я; реакцию на хамство решил отложить на потом, а то так и не узнаю, что хотела проквакать жаба. – Что значит «он оттуда». Кто?

– Ты тормоз, Пэн… Объясняю медленно, для особо одаренных. Напрягись и постарайся понять. «Кто» – твой лучший друг Илья. «Оттуда» – из Новой Голландии. Я думал, вы на дороге встретились. Разминулись? Он минут пятнадцать как отбыл… С секретуткой, годной такой девчонкой… Ее вы тоже по очереди, гы-ы-ы-ы?

Мерзкая, мерзкая жаба… Однажды, вне службы, я уже пытался обучить его вежливости… Получилось не очень удачно, и старлей обнаглел окончательно. Но я держусь, я стискиваю зубы и уточняю еще раз:

– Илья Эбенштейн?

– Нет, блин, покойный Илья Муромец… Знаешь, твоя тупость даже перестала забавлять… Двигай куда двигался.

Жаба отправилась заступать на дежурство, но я двигать никуда не стал… Отошел в сторонку, призадумался.

Торопиться не надо, если сталкиваешься с чем-то непонятным. В Зоне соблюдение этого правила спасло немало жизней… А здесь почти Зона. И я столкнулся с непонятным.

К тому же наглость старлея Бесфамильного заслуживала наказания… Он думает, если его так раскормили – на две головы меня выше и даже в плечах пошире, что редкость, – то можно хамить Питеру Пэну безнаказанно? Ошибка… Даже его умение ломать ладонью кирпичи и другие стройматериалы не дает индульгенции. И прочее, чему его натаскали в области членовредительства, – не дает.

Но всему свое время. Первым делом наши непонятки…

Итак, Эйнштейн покинул Зону и уехал. Куда? Кто ж его знает, пути начальства неисповедимы.

Но все дело в том, что Эйнштейн затребовал меня на службу, выдернув из дома и семьи, сказав, что ситуация экстренная.

Очищенный кусок Зоны, бывший Лоскут, стремительно перестает быть безопасным – монструозный город заново прорастает на крохотном клочке земли, отнятом у него непонятной внешней силой. Включая, разумеется, Новую Голландию.

Зона возвращает свое. Проблема в том, что совокупность аномалий и их распределение радикально меняются, и на нашем острове – тоже. Прежние карты недействительны, остров буквально пожирается Зоной. Жить там с каждым часом становится опаснее, а работать и вовсе невозможно. Поэтому базу с Новой Голландии частично сворачивают и эвакуируют на Большую землю, а Виварий – полностью. Мера якобы временная, но… Все знают поговорку о том, что нет ничего более постоянного, чем временное.

Понятно, что мое присутствие в данных обстоятельствах совершенно необходимо… Вот что сказал мне Эйнштейн, заставив своего адъютанта и заместителя седлать коня и отправляться в дорогу.

И вдруг оказывается, что сам он покинул Зону. Почему? Что изменилось?

Я позвонил ему – телефонный номер босса был недоступен. Еще интереснее. Находись он по ту сторону Периметра – нет вопросов, какая сотовая связь в Зоне? Но выключать телефон здесь, по эту сторону, не принято и чревато неприятностями. Или случилось что-то серьезное?

Из форточки караулки (позицию для размышлений и медитаций я занял неподалеку от нее) доносилось нечто шансонно-хрипато-мерзкое. И громкое, мешающее думать. Я мог заткнуть динамик прямо отсюда, мог вообще обесточить всю караулку, но не спешил с диверсией. Мелко, Хоботов… Оставить старлея-жабу коротать суточное дежурство без музыки и кофе хорошо, но мелко. Недостойно Питера Пэна…

Позвонил секретарше Илоне… Дисциплинированная девушка – ответила на вызов сразу. Да, она за рулем. Едет в Тосно, в наш тамошний офис. Где босс? Она не в курсе, он свернул на Колпино. Зачем ему в Колпино? Не знает. Не просил ли он что-нибудь передать Петру Панову? Не просил. Вообще-то у нее задание – нарыть максимум информации на некую женщину. Он дал ей фото этой особы, дал допуск к своему компу. Фото требуется пробить по всем возможным инстанциям. Сказал, это важно.

М-да… Допуск к своему компу… Другой бы начальник пробкой вылетел с должности за этакое отношение к режиму секретности. В лучшем случае. В худшем – присел бы лет на пять-семь, угоди инфа не в те руки… А Эйнштейну все как с гуся вода. Он у нас вроде скунса, только наоборот: скунс в момент опасности выделяет лютую вонь, а босс – располагающее к нему благоухание… Так и живем. Так и трудимся.

– А что с эвакуацией Вивария? – спросил я.

– Пэн, я не знаю. Босс вдруг вызвал к Приюту. Отдал эту фотку…

– Мне он звонил при тебе?

– Не видела.

– Не видела, не знаю, не в курсе… – передразнил я в сердцах и отключился.

Зря ее обидел. Мой вопрос про звонок – идиотский. Ясно, что человек-антискунс мне позвонил в то же время, что и ей, вызвал нас практически одновременно, учитывая, что ехать ей ближе, чем мне. Или ее вызвонил пораньше, чем меня.

В принципе он мог позвонить мне и непосредственно из Вивария: в дежурке, если попросишь, переключат с проводной связи на мобильную. Сделал ли так Эйнштейн?

Номера в нашей системе не определяются, откуда был звонок, неизвестно. Но добраться от Новой Голландии до Южного приюта за столь ограниченное время он никак не мог. Получается, либо уже находился в Южном приюте, либо звонил откуда-то из Ленобласти.

Главное, зачем все это? И что за важное фото? Надо бы выяснить, но я не успеваю. Южный приют неожиданно сотрясает дикий истошный вопль. Я его в принципе ждал с минуты на минуту, но даже для меня он неожиданный.

Вопль звучит, и звучит, и звучит. Его автора можно смело зачислить в аномалы – не бывает у нормальных людей легких такого объема.

Короткая суматоха. Вычисление источника звука. И – дивная картина: старлей Бесфамильный трясет своей правой клешней и вопит. На полу караулки остатки электрочайника живописно перемежаются с лужицами кипятка. Впрочем, малая часть пластмассы чайника – на руке старлея, намертво сплавилась с кожей. А кипятка на долю жабьих штанов досталось немало, и нижняя часть старлея совершает какие-то странные и извивающиеся движения, что вкупе с семафорящей клешней выглядит как экзотический танец далекой южной страны…

Вопль, глушивший всё и всех, наконец смолкает. И в тот же миг вся сцена обретает идеальную завершенность, потому что хрипатый голос из динамика орет:

Сожрали, гады, Патриса́ Лумумбу! А Чомба в кабаках танцует румбу!

Духоподъемное зрелище… И саундтрек идеально соответствует видеоряду. Камера внутреннего наблюдения снимает сейчас клип тысячелетия, рутуб взорвется почище этого чайника…

Я доволен и отомщен. Мина сработала как надо и с кем надо, а то иногда страдают невинные (условно невинные – не в том, так в этом любая жаба виновата).

На правах главного здесь эксперта по электричеству комментирую:

– Устав караульной службы не надо было нарушать и чаи гонять на посту… А если уж «левую» розетку протянул, так заземли как положено!

Возвращаюсь к своим баранам. В смысле, к непоняткам в Виварии.

* * *

Выяснил: никаких просьб подключить Виварий к мобильной сети не было. Эйнштейн вышел из Зоны, дождался Илону и преспокойно уехал. Со мной он связался, видимо, сразу, как «переобулся».

Тогда я позвонил из дежурки прямо в Новую Голландию. Ответил начальник караула. Я попросил перевести звонок на Авдотью, что он и сделал.

Эвакуация приостановлена, рассказала фрау Лихтенгаузен. Она не паниковала, не умеет, но тревогу в голосе я слышал отчетливо.

Да толком и не начиналась эвакуация: сотрудники упаковали самое ценное из лабораторного и прочего имущества, сидят на чемоданах, ждут. Босса не поймешь, то давай-давай, то – до утра потерпит. На самом деле – не потерпит, ситуация далека от катастрофичной, но осложняется на глазах. Зона начала наступление с краев Лоскутка к его центру. Это очень некстати, ведь здание Бутылки как раз на западном краю, так что времени в запасе немного. Новая Голландия пожирается неравномерно, с двух сторон – от Крюкова канала и от Адского; каналы, кстати, уже загажены, кроме обычных «кислых ершей», в них завелись «стальные волосы» и «ледяная пехота».

С берегов дозорные сбежали, трое вляпались, кто в «сучью прядь», кто в «костоломку». В общем, нет больше нашего удивительного оазиса… Почему Эйнштейн покинул базу? Может, потому что капитан никудышный, предположила Авдотья с горечью. Настоящий капитан не бросает тонущее судно. Хотя, справедливости ради, последние сутки Илья несколько не в себе, то веселый через край, допекает всех своими еврейскими анекдотами, то впадает в такую задумчивость, что не дозовешься… Фотография? О, она-то как раз очень при чем. Илья заставил-таки Жужу изобразить ту «женщину с волосами», которая наблюдала за островом с крыши дома. Получилось, видимо, хорошо, поскольку босс, запечатлев портрет незнакомки, возбудился, как юнец, собрался и отбыл на Большую землю, назначив ее, Авдотью, за старшую…

Надо что-то сказать на прощание, приободрить, и я посылаю зампомеду заряд позитива в виде моей фирменной шутки:

– Эвакуация – не эякуляция, можно и приостановить. Вы держитесь там, помощь придет.

Кое-что наконец прояснилось. И все равно поведение Эйнштейна оставалось непонятным.

Забудем про него, подумал я. Вопрос сейчас один: что делать мне лично? Отправляться в Виварий и заниматься эвакуацией, выполняя крайнее распоряжение начальства? А если его отмена до меня не дошла чисто по техническим причинам? Устройства связи, знаете ли, иногда ломаются и без участия Питера Пэна или его дочерей.

Для очистки совести я позвонил в Гатчинский филиал ЦАЯ, затем – в наш офис в Тосно. Ни там, ни там Эйнштейна не ждали и ничего определенного про него сказать не могли. А в Колпино, куда, по словам Илоны, он направился, никаких ведомственных объектов нет…

Из головы не выходила новость, сообщенная мне Авдотьей. Благодаря Жуже теперь существует изображение женщины, безусловно, причастной к нападению на Новую Голландию. Это враг. Изображение второго врага мне показал господин Бабуин. Оба этих человека (человека ли?) болтаются то ли в Зоне, то ли где-то в Ленобласти, и какие у них цели, знает только дьявол.

Натали там одна с детьми. А ее муж и защитник в полусотне километров от дома. Это в корне неправильно…

Почему я до сих пор здесь?

Собственно, решение было мною принято сразу, как я узнал про странный финт босса, просто я тогда его не осознал. А теперь я объяснял сам себе, почему должен поступить именно так и не иначе.

В любой непонятной ситуации мое место – возле семьи, постановил я, сдавая снаряжение обратно. Конвоировать из Вивария три десятка опасных аномалов – работа для вертухаев, не для Питера Пэна.

Как же девочки обрадуются моему возвращению, все трое, и Светлячок тоже, новый член семьи, куда ж без него, и как я им всем обрадуюсь! – думал я, пришпоривая свой «Лэнд Ровер»…

* * *

Я приближался к дому, в голове вертелась дурацкая строчка дурацкой песенки: «А Чомба в кабаках танцует румбу!», привязалась, приклеилась, но я ее не гнал, пусть… Приятные ассоциации вызывает.

Так, под румбу, и доехал. На первый взгляд – порядок, охрана на месте, ворота закрыты. Солнце садится который час, все не может сесть. Белая ночь, ептыть.

Загоняю внедорожник во двор… Опа! Автомобиль Эйнштейна! Начальник собственной персоной – у нас в гостях!

Вижу близнецов, уныло сидящих на скамейке, и что-то сжимается в моей груди. Час возмутительно поздний, они не спят. Мальчика не видно. Дом темный, света в окнах нет. Не похоже на порядок…

Девочки спешат навстречу мне.

– Почему не в кровати? – спрашиваю строго.

– Не заснуть, – отвечает Аня.

– А вы пробовали?

– Мама нас уложила, – вступает Марина. Говорит таким тоном, как будто защищает маму. – Потом мы не выдержали и встали.

– А Светлячок?

– Он спит.

Хочу пройти дальше – не пускают. Перегородили путь в узком месте, не обойти.

– В чем дело?

– Не ходи в дом.

– …Мама заболела.

– …Заразилась от дяди Ильи.

– …Мы хотели его вылечить, но он в шлеме.

Выпалили все это единым махом и схватили меня за ноги, буквально повисли.

– Хорошо, – говорю, – в дом я не пойду, обещаю. А ну пустите.

Отпустили.

Минуя крыльцо, иду вокруг дома, потому что заметил: на траве с той стороны, где должна быть тень, странные блики. Оказывается, в оранжерее горит свет, падает из окон. Близнецы сзади подпрыгивают в ужасе: «Папа!» Не обращаю внимания, подхожу к стеклянной стене зимнего сада и смотрю…

Лучше бы я этого не видел. Поздно понимаю столь очевидную вещь. Нельзя мужчине видеть любимую женщину в таком виде и в такой ситуации.

Вот как они, значит, «больны»…

Наверное, я куда-то ударил, не знаю куда, потому что стекло вдруг осыпается, а кулак мой в крови. Они вскакивают. Эйнштейн действительно в защитном шлеме. И больше на нем ничего нет. Голый, но в шлеме – прикольно. С ним рядом какая-то женщина, тоже голая, поразительно похожая на Натали; какая-то чужая, незнакомая женщина… Я разворачиваюсь и бреду обратно. Кто-то хватает меня за руки и отчаянно кричит: «Питер, не уходи!», – какое красивое, драматическое контральто. Я отмахиваюсь, не глядя, опять попадаю кулаком, теперь во что-то мягкое и теплое, слышен вопль боли, и мне нравится, как он звучит. Больше меня никто не задерживает.

Сажусь в свою машину. Ворота открыты, не успел я их закрыть, очень кстати. Последнее, что вижу, прежде чем дать по газам, – провожающие меня закаменевшие лица близнецов, но это проходит мимо чувств и сознания…

Потом – разбитое шоссе, с огромной скоростью несущееся мне навстречу. Внедорожник кидает и подбрасывает – мне плевать. Куда еду? Плевать. В голове крутится, циклится, повторяется бессмысленная фраза: «Как же так?!», ничего с ней не сделать, не выкинуть из башки, не раздавить. Только вместе с головой. Эта идея вдруг кажется спасительной, остается повернуть руль и пустить машину вбок, в лес, и я почти уже делаю это, я вижу, что будет дальше, мне нравится эта картинка, но тут я замечаю, что нагоняет другая машина, настойчиво сигналя фарами.

Торможу на обочине.

Он останавливается следом. Выскакивает и бежит ко мне. Без шлема, шлем лежит на пассажирском сиденье, зато успел одеться, надо же. Смог меня догнать… Пятьдесят лет ему, супермену, думаю я. Той женщине, которую я называл женой, двадцать шесть. Фу.

На что она запала, на его пошлые еврейские анекдоты? Ну, так теперь и я стал персонажем одного из таких анекдотов.

– Питер, послушай, я не понимаю, как это вышло! – кричит он, подбегая. – Наваждение! Ты только пойми, у нас с ней ничего раньше не было, это в первый раз!

Я тоже покидаю салон машины. Он стоит возле меня и чего-то ждет, тяжело дыша.

– В одежде ты похож на человека, – говорю ему. – Зря раздевался.

Он жалко улыбается. Наверное, ему ошибочно показалось, что я вменяем, если могу острить.

– Ты прав, я дерьмо. Но я же к ней по делу приезжал. – Он суетливо роется в пиджаке. – Вот, фотографии хотел ей показать. Мне кажется, это важно. И тебе, кстати, тоже, посмотри…

Я выбиваю бумажки из его рук.

– Насрать. Я уволился.

– Ну подожди, Питер, не руби сплеча, – все суетится и суетится он. – Подумай хорошенько, оцени ситуацию…

Он говорит, а я вдруг ощущаю странный запах… даже не запах, а так, еле ощутимое благоухание, дуновение чего-то крайне приятного… и кулаки мои разжимаются, уходит из души пустота, сменяясь удивлением: чего, мол, я так разошелся… и я понимаю, что аномал Эйнштейн включил свою летучую химию, то ли непроизвольно, то ли намеренно выпускает в воздух транквилизирующую смесь, и одного этого понимания мне достаточно, чтобы стать собой. Выброс адреналина сводит к нулю все его усилия. Ярость туманит рассудок, и я бью без замаха.

Остатков разума хватает только на то, чтобы в последний миг смягчить удар. Ведь мог и убить, у меня это просто.

Он падает. Из сломанного носа течет кровь. Он поднимается, не прикрываясь, не собираясь сопротивляться, хотя я же знаю, как он умеет драться, и гнев мой чуть стихает. Второй удар становится последним, я переключаюсь на его авто, на преследовавший меня УАЗ (Эйнштейн почему-то предпочитает российские внедорожники), и разом закорачиваю всю электрику. Бахаю со всей мочи, не сдерживаясь, – на эмоциях. Не удержавшись, сжигаю еще и телефон в его кармане; он узнает об этом, когда захочет вызвать подмогу… Голова тут же наливается тяжестью, комом подступает тошнота. Перебрал. Автоматически достаю пластиковую баночку и кидаю в рот горсть «энерджайзеров».

– Не надо за мной ездить, – говорю Эйнштейну. – «Дядя Эли».

Мой отец, наверное, его бы убил.

Он с тоской смотрит на свою тачку, из-под капота которой идет дымок.

Я залезаю обратно, завожусь и выруливаю на дорогу.

– Питер, прости, – произносит он мне вслед.

Ничего не отвечаю. Все – мимо сознания.

Я знаю, куда надо ехать – в Тосно. Даже знаю зачем.

Итак, семьи у меня теперь нет, думаю я с холодным спокойствием. Или не со спокойствием, иллюзия которого, возможно, является вариантом истерики? Не важно. Семьи все равно нет. Ради чего жить?

Отключаю телефон, потому что меня тоже нет. Ни семьи, ни меня.

Близнецы…

Маришка и Анюта – они есть. Для них я в лепешку расшибусь, но ведь они теперь сами по себе, отдельно. Это не та семья, ради которой я до сих пор жил.

Значит, придется найти новый смысл жизни, если прежний изговнили.

* * *

«Сметанка» – заведение ночное, но из приличных. Для господ, а не для лузеров, хотя лузеры сюда тоже прутся в надежде ухватить работенку. Заведение со стриптизом, иногда даже с шоу. Самое место, чтобы уважаемому человеку (вроде меня) напиться…

Сразу за входными дверями стоит банкомат «Глобо-банка» – в заведении, разумеется, принимают к оплате банковские карточки, но и наличка клиентам зачастую требуется. Научно-технический прогресс пока не минимизировал платежные терминалы до размера, позволяющего разместить их в трусиках стриптизерш…

Мне же банкомат напоминает о приземленно-житейском обстоятельстве: напиться толком не на что… Но когда отсутствие денег составляло проблему для Питера Пэна? Правильный ответ: никогда.

Уверенно подхожу к заветному ящику, вставляю в него прямоугольный кусочек пластика, – от руки раскрашенный, он напоминает карту, на которую переводят кошкины слезы, именуемые моей зарплатой (или, переведя на жабье кваканье, – денежным довольствием).

Сходство, честно говоря, отдаленное, но камера видеонаблюдения над банкоматом стандартная – то есть дешевая, с паршивой разрешающей способностью…

Банкомат не должен бы реагировать на столь грубую подделку, но когда рядом Питер Пэн, эти железяки покладисты, как щедро оплаченные шлюхи, – высвечивается запрос пин-кода, я ввожу первые пришедшие в голову цифры.

Дальше происходит пантомима, предназначенная исключительно для недреманного ока камеры: я делаю рассерженное лицо, по моим губам хорошо читаются слова великого и могучего, в приличных изданиях заменяемые многоточиями…

Вплотную надвигаюсь на банкомат, даже замахиваюсь кулаком, но не бью, – с крайне разочарованным видом извлекаю пластиковую фальшивку и отхожу. А в другой руке уже лежит горсть скомканных пятитысячных купюр, незаметно извлеченных из лотка.

Разумеется, я мог выдоить тупую финансовую корову до донышка, досуха. Но не хотел сейчас тратить время, стирая память агрегата и выясняя, куда идет сигнал от видеокамеры… Кто сказал: «воровство»? Не смешите. Бенефициары «Глобо-банка» сидят на моей бывшей родине, а она мне слегка задолжала. Хотя… если бы тут стояла железяка другого банка, ничего бы не изменилось… В конце концов, все банкиры одного поля ягоды, паразиты и кровососы…

Мелкая бытовая проблема решена. Следующий пункт программы – в хлам напиться.

Магомет, бармен, выставляя по моему требованию бутылку скотча и стакан, изумляется:

– Ты же не пьешь с воскресенья до пятницы, Пэн! А сегодня как бы четверг?

– Уволился, – объясняю ему. – Теперь можно.

– Что с рукой? – показывает на мою перевязанную кисть.

– Со стеклопакетом не сошлись во мнениях…

Тосно далеко не Куршавель и не Лазурный берег – все вокруг либо пиво сосут, либо водку глушат, один я такой из себя аристократ со своим виски. Но привычки детства неискоренимы. В тринадцать лет я причастился первой бутылкой «Джека Дэниэлса» – купленной вскладчину, на шестерых недорослей, – и с тех пор не изменял первой любви… Второй, кстати, не изменял пока тоже…

– Уволился, значит… – задумчиво произносит бармен и смотрит на меня изучающе. – Когда соскучишься по мужской работе, приходи. Примем, как брата.

Знаю я его работу – подчищать из музеев, архивов и частных собраний то, что не успели вывезти в процессе эвакуации. Ценностей осталось немало, эвакуация была хаотичной и мало отличалась от бегства. Зона разрасталась из первоначального гнездовья в историческом центре, пуская подпространственные каналы в другие районы города и создавая там новые «пятна», которые росли, сливались, занимая все новые территории. Если власти и хозяева промышленных предприятий имели очень ограниченное время для спасения городского имущества, то что же говорить о населении…

Он понимает, о чем я думаю, и раздраженно взмахивает рукой:

– Э! Ты не прав, Пэн. Я не предлагаю плохого. Ты ведь бывал в хармонтской Зоне?

– Бывал – не то слово.

– Нужен проводник или этот, как его… консультант. Новые ловушки, кругом пакость незнакомая… Ты в последние дни ходил в Центр?

– В Центре – Лоскут. Знаю.

– Откуда это дерьмо свалилось? Как будто шайтан сблевал. – Он придвинулся и зашептал, умудряясь перекрикивать, вернее, перешептывать громкую музыку. – Но ходить надо. Выручай, Пэн, если взаправду уволился. Деньгами не обидим.

– О новой работе буду думать завтра, – вру я ему. – Сегодня я танцую румбу. В кабаках. Здесь ведь кабак, да? А моя девичья фамилия Чомба, и не смотри на цвет кожи…

Не буду я думать о работе ни завтра, ни послезавтра. Пошла она в поросячью задницу.

Другие мысли разъедают мой мозг, имя которым – сомнения. Марина и Анна… мои ли это дочери? Кто их отец? С одной стороны, близнецы – не простые «дети сталкеров», оба их родителя, безусловно, аномалы. Но ведь Эйнштейн, как и я, тоже отмечен Зоной… Вопрос сидит в мозгу, как ржавая игла, мысли – настоящая пытка… Хлопаю стакан, не замечая вкуса. Тут же наливаю второй.

– Закуси, Пэн.

– Отгребись.

Скотч быстро делает свое дело. Я смотрю на подиум, где пластично обнажается грудастая плясунья, и мысли естественным образом меняются.

– Мага, – зову бармена, – твоих танцовщиц можно трахать?

– Танцовщиц – нет. Есть специальные девочки. – Магомет обводит хозяйским взглядом зал. – Позвать?

– Позже, – говорю и наливаю третью.

– Частишь, Пэн, – замечает бармен укоризненно.

– Отгребись, халдей…

Он не обижается, отваливает… Очень жаль, что не обижается. Но мне, по большому счету, все равно, кого сегодня обидеть.

Прямо передо мной сидит за столиком какой-то хмырь, по виду – типичный очкастый nerd, в компании с дамой, и…

(В голове у меня появляется отец и занудно поправляет: живешь в России, так говори по-русски, – не нерд, а ботаник… Привет, алкогольная шизофрения.)

Однако как хмыря ни называй, но его дама – явно из «специальных девочек». Лицо у ботаника растерянное, словно он не знает, как здесь оказался и что ему делать. Девочка, как ей положено, раскручивает потенциального клиента на солидный заказ. А он на меня нагло пялится, да еще нацепив очки, что делает взгляд вдвойне оскорбительным… Сейчас сниму с него окуляры – аккуратненько, двумя пальцами – и…

Но на его ботаническое счастье за соседним столиком образуется маленький скандал. Другой хмырь приличного вида не может расплатиться с официантом, дескать, бумажник потерял, и тогда этак по-соседски просит у ботаника денег в долг. Уверяет, что сейчас сбегает домой и вернет, живет тут рядом. Предлагает в качестве залога навороченный планшет. Ботаник деньги дает, от залога отказывается («…Да верю я вам, да разве это деньги?»), но планшет ему буквально впихивают в руки. Что ж ты делаешь, кретин четырехглазый, думаю я, не вмешиваясь.

Должник убегает, но я терпеливо жду продолжения, не забывая регулярно подливать в стакан, – мизансцена знакомая, только очкастый лох способен купиться на такую дешевку.

Дождался – минут через десять в кафе входит новый хмырь, уверенно подваливает к ботанику, представляется братом должника, объясняет, что брата неожиданно вызвали, после чего возвращает деньги, забирает планшет, рассыпаясь в благодарностях, и исчезает. И вдруг снова появляется первый – с деньгами. Требует назад свой планшет. Никуда его, типа, не вызывали, никакого брата у него нет, а в планшете куча бесценной информации, стоимость которой выражается суммой со многими нулями… Стандартная разводка вековой давности. Тут же стол обступают два свидетеля, которые все видели, а Магомет из-за стойки им всем кричит, чтоб разбирались на улице. Халдея можно понять. Или Магомет в доле? Плевать…

Я сползаю с табурета.

– Ребята, – говорю, – на улице и правда больше места. Идемте. А ты сиди, без тебя обойдемся, – останавливаю ботаника.

– Ты кто? – спрашивают они.

– Я Питер Пэн, сказочный персонаж. По четвергам я защищаю детей и юродивых. Не повезло вам с днем недели, ребята… Приходите в пятницу, а? По пятницам у меня по графику инвалиды-колясочники.

Под эту белиберду мы покидаем заведение, на улице хорошо, прохладно.

Проспект Ленина в городе Тосно подсвечен горящими через один фонарями – не Бродвей, прямо скажем. Спиртное действует как надо – уже подействовало. Тоска быстро тонет в мутной глубине, зато на поверхность всплывает ярость.

– Ну что, персонаж, – цедит «должник». – Ты за того лоха будешь платить? Или кто, твой юродивый? Сладкая парочка. Квартиры, машины у вас есть, подружки?

Крутой, чё.

Они обо мне явно не слышали. Это не моя проблема, если не слышали… Возле ступенек, прямо в пешеходной зоне, стоит «Опель Рейтар», умеренно новый, умеренно дорогой. «Свидетели» достают из багажника ломики, придвигаются.

Бью, не сдерживаясь. Хватит сдерживаться. На рефлексах, когда думать не надо. Не желаю больше думать! Ломики… а что ломики? Врет поговорка, найдется прием… пустые руки куда быстрее. Оба «свидетеля» падают и не двигаются, один – с треснувшими ребрами, второй – с выбитой челюстью. У главаря появляется нож, что меня крупно веселит. Он на полторы головы выше, но моя рука длиннее, чем его рука с ножом, а мой кулак размером почти с его дурную башку. Я достаю ублюдка «двоечкой», подхватываю обмякшее тело, поднимаю и кидаю в лужу.

«Опель Рейтар» уродую ломиком. Машину немного жалко, но иначе никак – воспитательный момент. Заодно, раз уж подвернулся такой удобный инструмент, ломаю руку, до сих пор сжимающую нож. Затем вторую, для симметрии. Конечности издают приятный уху треск и сгибаются под неестественными углами.

Двое первых, вместо того чтобы тихонечко дожидаться моего ухода, начинают демонстрировать попытки вернуться к активной жизнедеятельности. Ну, сами напросились… Тому, что пострадал челюстью, я ломаю ребра. Второму, что со страдальческим видом ощупывает грудную клетку, бью ногой в челюсть. Чтобы потом не спорили, кому досталось больше.

Теперь порядок и гармония… Все трое спокойненько лежат, дожидаются, когда какой-нибудь прохожий-доброхот вызовет им «Скорую».

Возвращаюсь в кафе. Первым делом – фронтовые сто грамм победителю. Подсаживаюсь к ботанику. Он вскакивает:

– Спасибо вам!

Правильно, благодари, благодари… И тех, лежащих в луже, сходи поблагодари за свои уцелевшие окуляры… Они их дорогой ценой выкупили… Не пошел. Все ботаники по жизни тупые. Этот сам не догадался сходить к луже, а объяснять мне лень. Спрашиваю, показывая пальцем на его даму:

– Ты будешь ее трахать?

– А что?

Критически оглядываю девицу. Нет, не мой типаж… Слишком напоминает фигурой одну подтощалую мразь…

– Пусть катится. Хочу с тобой поговорить.

– Конечно, с удовольствием поговорю.

Она молча возвращается на исходную, к стойке… Я приканчиваю бутылку, оставленную у ботана на столе, приношу вторую и продолжаю разговор:

– Кто такой? Давно здесь?

Оказывается, недавно. Кто бы сомневался. Риелтор, спец по недвижимости, открыл свою фирмочку.

– Почему в Тосно?! – Бах! Чей-то громадный кулак лупит по столу, звенит стекло, трещит столешница; с удивлением понимаю, что кулак – мой. – Кто разрешил? Почему Питер Пэн не в курсе?

Ботаник торопливо оправдывается: мол, родился и учился в Питере, там же, в крупном агентстве недвижимости, проработал до самого Прорыва. Когда грянуло и рухнуло, поначалу здесь с прочими беженцами сидел на вэлфере, потом уехал, как большинство, хотел начать свое небольшое дело где-то подальше от Зон и проблем, ими доставляемых… Но не начал, отчего-то потянуло домой… почти домой…

Не вслушиваюсь в словесный понос. Я занят, я воюю с винтовой пробкой новой бутылки, она какая-то неправильная, скользит в пальцах… Но я же Питер Пэн! Я победитель! Побеждаю и пробку – срываю с резьбы и выбрасываю, не понадобится. Фронтовые сто грамм победителю – из горлышка, на войне как на войне.

Ботаник продолжает нудить: что надо спросить разрешение у самого Питера Пэна, он не знал, но теперь знает и обязательно спросит… собственно, уже спрашивает.

Знакомое имя вновь делает разговор интересным.

– Недвижимость?! – сурово переспрашиваю я, силясь сообразить, чем это совпадение для меня важно. (Ах да, мне же теперь надо где-то жить…) – Валяй, занимайся… Дай-ка свои координаты. Я тебя найду. Обязательно тебя найду!

– Конечно.

Он протягивает визитную карточку. Олег Стрякин, фирма такая-то… Стрякин…

– Я б на твоем месте женился и взял фамилию жены… Понял меня?!

Кивает, уверяет, что сегодня же, не откладывая, займется поисками невесты.

– Что тут искать?! – изумляюсь я. – Вон на той и женись, на подтощалой… Щас познакомлю, пошли… Погудим сегодня вместе, а с утра в ЗАГС, свидетелем буду… Ты ведь приглашаешь, а?!

Он приглашает, но немедленно начинает выдвигать нелепые отсрочки: дескать, нужно платье невесте, костюм жениху, кольца опять же… Но я не слушаю. Мне пришла в голову новая мысль. Зачем ломать человеку жизнь? Что он мне сделал плохого? Придет домой, а там эта подтощалая с его начальником в оранжерее…

– У тебя есть оранжерея, Олег Стрюкин?

– Стрякин… Оранжереи пока нет… Но я построю, я давно хотел… Завтра приступлю.

– Тогда отставить женитьбу! – командую я громко, на всю «Сметанку». – С оранжереей – нельзя! Нельзя, п-понял меня?! Завтра просто пойдешь в ЗАГС и поменяешь фамилию. Понял? Повтори!

Он повторяет… И даже добавляет, что будет с утра ждать открытия ЗАГСа на улице, рядом с дверями. Молодец! Понятливый! Заберу его к нам, отличный сталкер получится! За нас, за сталкеров! – чокаюсь бутылкой с вазой на столе, отпиваю пару глотков. Бутылку подлый халдей мне подсунул с течью, только что ведь открыл, а уже на донышке…

Потом было что-то еще…

Наверняка что-то было…

Иначе переход непонятен: мы уже сидим рядом, я обнимаю Олежку за плечи, мы закадычные друзья. Ну, вот прямо такие друзья… Настоящие! Не трахающие друг у друга жен…

Мы говорим за жизнь, и я чувствую, что трезвею… Плохо. Слишком быстро мой аномальный организм перемалывает алкоголь. И возвращаются мерзкие мысли…

– Вот скажи-ка мне, Олежек, что есть любовь, а?

– Любовь? Это страх потери…

– А если уже потерял, но продолжаешь любить? Парадокс, Олеженька, получился.

– Тогда любви уже нет… Самообман. Фантомные боли. Депрессия уживается с гневом и ревностью, и все – в упаковке безумия.

– Красиво, блин, излагаешь, риелтор…

– Много об этом думал, обстоятельства заставили.

– А надежда? Куда девать надежду?

– Надежда – одна из форм безумия. Когда от меня ушла женщина, с который мы прожили пятнадцать лет, я испытал все перечисленное, и безумие стало первым симптомом. Помню, стою в туалете, писаю в унитаз. Долго писаю, накопилось. Смотрю на струю и с сожалением думаю: вода попусту расходуется. Смотрю на счетчики воды и думаю: почему-то не крутятся… Вот так и слетают с катушек.

– Пятнадцать лет с одной женщиной… – повторяю я уважительно. Или презрительно? Сам уже не пойму…

– Наверное, два последних года оказались лишними…

Мои достижения скромнее. Всего десять лет… И лишними из них, наверное, оказались все десять.

Потеряв интерес к семейным и мочеиспускательным проблемам риелтора, я встаю, подхожу к подиуму, наблюдаю за ужимками новой танцовщицы. Наблюдать можно, трахать нельзя, и это как-то неправильно… Кафе плывет, звуки прессуются и оседают слоями, как табачный дым. Потом я требую у Магомета поставить румбу, я хочу ее станцевать, о, как я ее станцую!!! Он соглашается и уходит искать запись, но долго не возвращается, и я забываю о своем желании…

Хочется в сортир. Не могу понять – зачем? Отлить или поблевать? Простая вроде бы дилемма, но Питеру Пэну никак не придумать ответ…

Кто-то кладет мне руку на плечо. Я сбрасываю, не глядя. Но этот кто-то настойчив и душно кричит мне почти что в ухо:

– Интересуюсь задать вопрос…

Поворачиваюсь.

Рябой громила с наплечной кобурой напоказ. В кобуре – травматический «Тарантул». Фи-и… У меня козырь круче. Мой «Глок» – на поясе под рубашкой. Его не видно… Однако от наметанного взгляда оружие не укроется. А эти конкретные зенки наметаны по самое не балуй… Пивка наметал. Или водочки. Или их смеси, плебей.

– Ты ведь ненормал? – припечатывает он.

– Ы-ы-ы… – непроизвольно вырывается у меня, вернее, из меня, из сокровенных глубин желудка; пожалуй, хотелось мне все-таки поблевать. – Ы-ы-ышшо какой… Мерзкий зоновский выползень.

– Ребята, здесь ненормал! Грубит!

Меня окружают то ли пятеро, то ли шестеро, я не считаю. Все пьяны вдугаря, так шатаются, что не понять, как стоят на ногах… «Сметанка» входит с ними в резонанс и шатается с той же амплитудой. Бросайте пить, ребята, вы ж развалите заведение… Не слышали, как рухнул когда-то Египетский мост? Вот так же… От резонанса… Прошла в ногу рота солдат – и нет моста…

Они не вяжут лыка и не внимают моим попыткам спасти «Сметанку» от бесславного разрушения резонансом…

– Ты расколотил машину моим друзьям, – несет рябой какой-то пьяный бред. – Там, перед входом.

– Насрать, – коротко парирую я.

– Вот же наглая тварь! – Он озирается. – А ничего, что ты их еще и в больницу отправил?

– Насрать, – не балую я разнообразием: меньше слов, больше дела, «нормалы»!

– Будь ты человек, я бы тебе просто начистил рыло и заставил заплатить. Но с бесами у нас разговор другой… – Он достает свой убогий травмат, отступает на шаг и целится мне в шею. Пижон.

Я смеюсь. Мне насрать.

Девочка на подиуме визжит и убегает. Природа не терпит пустоты – и прибегают два штатных вышибалы. Друзья рябого им что-то говорят. Охрана благоразумно отчаливает на улицу. Покурить. Или сменить подгузники.

Магомет укоризненно качает головой, но не вмешивается. Халдей обреченно спокоен, он меня давно знает. Тут и музыку выключают, я соображаю, что Мага принес-таки запись румбы, сейчас поставит, и будут танцы… Танцуют все, Питер Пэн сказал! А ты, козел, засунь в задницу свою пушку, с ней на танцульки не ходят…

Козел пьян в стельку, в дугу, в калошу – и не хочет по-хорошему внять моим трезвым и логичным доводам, и тогда Питер Пэн объясняет ему по-другому…

«Тарантул» – оружие самообороны для козлов и пижонов… Модное и дорогое. Навороченное, блин… С электронными прибамбасами. Их немного: дальномер с лазерным целеуказателем. Они там на хрен, по большому счету, не нужны, они там, чтоб козлы пускали пыль в глаза… Но сейчас эти навороты в тему… Схема простенькая… разорвать цепь… здесь закоротить… сказать крекс-пекс-фекс… – и вуаля!

Короче, технический гений Питера Пэна создает из ничего, из кошачьего дерьма, биметаллический искровой разрядник… В роли разрядника по очереди выступают патроны. Они, естественно, начинают взрываться. Тоже по очереди. Прямо в магазине. Пижон (он же козел) отшвыривает пистолет. Тупо смотрит на него. На свою окровавленную ладонь. И не понимает, что происходит.

А у его сотоварищей другая беда. Вдруг горят телефоны. У всех разом. У кого в кармане, у кого в чехле. Аккумулятор – хрупкая вещь, опасная.

Подпрыгивая и взвизгивая, громилы бросают девайсы на пол. Те, кто вовремя успел достать их из карманов. Не успевшим приходится хуже. Пластик потек, сплавляясь с одеждой и кожей. И если кто-то думает, что только мои близняшки умеют делать такие фокусы, тем сейчас самое время прекратить так думать.

Я смеюсь, глядя на этих клоунов, и не могу остановиться. До них наконец доходит.

– Ах, ты тварь, – стонет рябой, кидаясь в атаку.

Встречаю его хуком, в противоход… а дальше плохо помню. Все-таки две выпитые натощак бутылки… Третью, недопитую, я, кажется, об кого-то разбил. Вокруг хоровод лиц, и каждое – мишень для кулака. Я не промахиваюсь… Вас тут рать, а мне насрать, ха-ха! Питер Пэн танцует румбу!

Вновь осознаю себя, когда меня плотно держат за руки. Держат четверо: двое – одну руку, двое – другую. Я мог бы вырваться, если б захотел, но… больше не хочу.

На полу «Сметанки» лежат и тяжко ворочаются, кряхтят и завывают… раз, два, три… что-то не сосчитать… много, не то семеро, не то еще б-больше…

Откуда лишние?

А, понятно, кто-то вступился за меня… Или за них… Другой раз не сунутся под горячую руку.

Слышу голос Магомета:

– Оставьте Пэна! Не видите, у человека что-то стряслось?

– Все, мужики… – пыхчу я. – Пустите. У меня стряслось… Что-то. И я – все, честное слово…

Отпускают. Но все бутылки с близлежащих столов куда-то подевались. Ножи и вилки тоже. Мелькает смутное чувство, что стоит сменить кабак… Здесь стало как-то неуютно. И пустовато. А все оставшиеся как-то косо смотрят на Питера Пэна…

– Мага! Телефон мне!

– Пэн, ты извини… сгорели тут телефоны… у всех, и у меня…

Ой, как стыдно…

– Рассчитаюсь… Ты меня знаешь. Городской давай… он без аку… акаму… короче, должен выжить…

Разговор по городскому затягивается, он длится, и длится, и длится… На том конце безбожно тупят и не желают понять, что им внятным русским языком объясняет Питер Пэн… Иностранцы? Перехожу на английский, все равно тупят… Гудки отбоя. Связь оборвалась. Хочу набрать снова, но не вспомнить, кому и зачем звонил… Ну и хрен с вами…

– Пэн, давайте я вас отвезу, – осторожненько тянет меня кто-то от стойки.

Смотрю.

– Олег Сракин! – радуюсь. – Сезонные скидки на лучшие в Тосно разговоры за баб! Счетчики расхода мочи по сниженной цене! Выпьем?

– Стрякин, – поправляет он. – Пойдемте, пожалуйста.

– Ну, хоть на брудершафт?

– Мы уже пили…

Точно, вспоминаю, было дело… Распахиваю объятья:

– Олежка-а-а-а! Дру-у-уг!!!

– Поехали, Питер, поехали. Ты ведь сам собирался куда-то ехать?

Да! – вспоминаю, и даже позвонил, предупредил…

– У м-м-меня своя тачка. Доеду, не маленький.

– На твоей и отвезу…

Куда-то ехать уже не хочу. Но что-то подсказывает: надо, Пэн, надо… Возможно, в роли подсказчика выступает полицейская сирена. Она воет далеко, на пределе слышимости, но вроде как приближается…

* * *

Я сунул Магомету все купюры, извлеченные из банкомата. Не люблю быть должен. Пообещал занести еще. Я свое всегда заработаю…

Дорогу не запомнил совсем: успел сказать Олежке, куда ехать, и заснул. Проспал минут пятнадцать, не больше…

В Тосно при всем желании не найти длинных маршрутов… В Ленобласти к западу и частично к югу от Петербурга в результате катастрофы случился неожиданный, но недолгий прирост населения. Все горожане, кто смог и успел, сбежали именно сюда. Население области увеличилось в два с лишним раза. Маленькие городки вроде Усть-Луги, Гатчины, Тосно разрослись до нескольких сотен тысяч жителей – люди ютились в палаточных городках и спешно возведенных бараках, самовольно вламывались в пустующие пригородные дома, бедствовали без минимальных удобств, но не уезжали. Несколько месяцев надеялись на чудо, на то, что Прорыв как-нибудь сам по себе рассосется и можно будет вернуться в свои квартиры, офисы, вузы и цеха предприятий… Чуда не случилось, беженцы по большей части разъехались, и Тосно вновь превратился в тыкву… в смысле, в провинциальный небольшой городишко.

Проснулся… Ничего не понял: что я тут делаю? зачем? – и немедленно сблевал на заднее сиденье, расстроился, вспомнив, что налички не осталось и возместить ущерб нечем. Потом сделал удивительное открытие: машина-то, оказывается, моя! – и успокоился.

Обивка безнадежно испорчена, зато организм избавился от алкоголя, не успевшего всосаться в кровь, и я совсем протрезвел и все вспомнил.

А протрезвев и все вспомнив, я вторично понял, что поступаю абсолютно правильно.

Первый раз я дотумкал, чего на самом деле сейчас хочу, когда осматривал пейзаж после битвы в «Сметанке». Никаких чувств, ни грамма удовлетворения. Драка, увы, оказалась плохим лекарством: душу так же грызут скорпионы, рога так же тянут череп к земле… да ты прям поэт, Питер Пэн, король метафор…

Клин вышибают клином, подумал тогда я.

А не выковыривают щипчиками для ногтей…

И я позвонил Илоне, прямо с поля боя…

…Наш офис располагался поодаль, на окраине. Какой-то смутно знакомый чувак сидел за рулем моего «Лэнд Ровера». Моего, блин! За рулем, блин!!! Да я отца родного и то за руль не пускаю!!!

А этот тип не просто сидел – рулил, парковался на служебной стоянке. Как последний урод парковался, пьян был, наверное… Вышиб наглеца из салона, придав ускорение ногой по копчику. Поставил машину по-людски: поперек, перекрыв три парковочных места. Чтоб все видели: Питер Пэн приехал, мать вашу!

Сержант на проходной заметил изрядно ссаженные кулаки, которые я и не пытался спрятать, заметил и окровавленную повязку, но благоразумно промолчал. Понял, что вечер у меня только начинается… Вот и сиди где сидишь, помалкивай. Жабам сегодня лучше рта не раскрывать. У Питера Пэна специфическая репутация. Раньше я этим тяготился, глупый.

Илона Петренко, верная секретарша босса, возилась с кучей распечаток. Работала сверхурочно, в ночную, хе-хе, смену – и одна… Непорядок. Исправим.

Не знаю, чем она меня привлекла… Нет, знаю. У нее два главных достоинства: во-первых, большая красивая грудь. С моим автографом на ней… Во-вторых, вторая грудь, без автографа, и это неправильно, близняшки не должны завидовать друг другу… О близнецах Питер Пэн знает все!

В любом случае выбор сделан, а репутация пусть бежит впереди и открывает двери ногой.

– О, Петя! – обрадовалась она (не репутация – Илона). – Все-таки приехал? Думала, отсыпаться будешь… А я тут выяснила кое-что любопытное…

Встала и потянулась… ой-ой-ой, как она потянулась! Блузка в обтяг – не то слово. Внатяг, в такой натяг, что ткань будто прозрачная, видна каждая выпуклость, каждая маленькая родинка на ее близняшках. Лифчика эта женщина не носила, по крайней мере – вне Зоны.

Мне стало горячо и тесно. Я оказался рядом с Илоной.

– Отставить фотографии, – скомандовал я. – По последним данным науки, общение вживую гораздо приятнее. Расчехляй близнецов!

– Ты на ногах не стоишь… От тебя несет, как из винной бочки.

– Пользуйся. Вдыхай глубже и не забывай закусывать.

– На работе не пью.

Мы стояли так близко, что видны были только глаза. Я притянул спортсменку к себе:

– А это на работе можно?

Поцеловал ее. Она жадно ответила – словно ждала. Отстранилась и спросила:

– И что это значит?

– То, что я от тебя тащусь, как удав по пачке дуста.

– Как романтично… Много слышала комплиментов, но этот вне конкуренции… А что, пардон, испытывают удавы от дуста?

– Непреодолимую эрекцию!!!

Я подхватил ее на руки. Ростом она повыше, но это пустяки, уютная, сладкая тяжесть. («Ого!» – восхитилась Илона, обвив мою шею руками и устроившись поудобнее.) Я понес ее в кабинет. В приемной тоже был диван, но слишком казенный, обшитый дерматином, узкий и совершенно неинтересный. Не то что у босса – там служебный траходром класса люкс.

– Ты почему так долго не приходил, сволочь? – яростно прошипела она.

– Идиотом был! – крикнул я.

– И что со мной сделает твоя Горгона Медуза?

– Ничего не сделает. Считай, ее больше нет и не будет.

– Вы поссорились?

– Прошла любовь, завяли помидоры…

Она впилась в мои губы и не отрывалась до самого дивана, где пришлось разомкнуть контакт, чтобы раздеться. Мы почему-то торопились, как будто счет шел на секунды. Наверное, во мне тоже что-то есть от спортсмена. А потом контакт снова сомкнулся, в ином месте и с иной страстью, но получилось так ладно и естественно, что казалось – нас всю жизнь подгоняли друг к другу.

Я смотрел на упругое тренированное тело под собой, не сравнимое с худосочной Горгоной, вечной девочкой, и удивлялся сам себе: почему за столько лет ни разу не изменил?

Ни разу, блин! За столько лет! Ну, точно идиот…

– Мой, мой, мой! – шептала Илона.

Звонил телефон – мы не отвечали. Мы были заняты. Звонил снова и снова, пока я его не сжег. Плевать на вас всех, орал я им, звонящим и стучащим в двери, Питер Пэн уволился!

В приемной и правда кто-то появлялся, затем, постучав, входил в кабинет… Я не запомнил кто. Сорвавшись с возлюбленной, я вышвырнул наглеца в коридор, закрыл дверь на ключ, торчащий в замке, и продолжил…

Длилось это вечность. Сколько минут в вечности, не спрашивайте, все равно настенные часы остановились от бушевавшей здесь бури…

Потом мы отдыхали, сцепившись вспотевшими телами. Потом я встал, прошлепал в санузел, у Эйнштейна здесь были все удобства, включая туалет и душ. Воду спускать не стал. А вот так…

Отыскал пиджак, улетевший по загадочной траектории, достал зажигалку и курево. Дым пускал большими клубами, Эйнштейн не любит запах табака. Пожарную сигнализацию, не мелочась, отключил во всем здании – сегодня курят все, Питер Пэн разрешил!

Спохватился, предложил сигариллу Илоне.

– Позже, – сказала она. – После того как повторим. Мы ведь повторим?

– Не вопрос. Дай пять минут.

– Я добрая, даю все пятнадцать… Но чтобы и потом не спринт… Скорострельность хороша в пулеметах.

– Замахиваешься на марафон?

– Ох, Петя… Давай попробуем начать хотя бы со средней дистанции.

Она засмеялась.

Я прошелся по кабинету, ища взглядом, обо что погасить окурок. На стенах висели в красивых деревянных рамках фотоколлажи и фотопародии на известные сюжеты: Эйнштейн с яблоком, Эйнштейн со скрипкой, Эйнштейн в ванной готовится крикнуть «Эврика!», Эйнштейн принимает доклад Гагарина о завершении полета, Эйнштейн похлопывает по плечу Эйнштейна (настоящего).

Выбрав из фоток самую мерзкую, я втиснул бычок в далеко высунутый язык Эйнштейна (нашего).

Затем вдруг вспомнил другую мерзкую рожу, тоже недавно пострадавшую, – недавно, но в другой жизни и в другой эпохе. Старлея Бесфамильного, жертву электрочайника. Принести ему, что ли, апельсинов в больницу? Касательно меня, моего босса и моей жены (и тот, и другая – бывшие) он оказался полным провидцем. Интересно, а был ли он прав насчет другого треугольника: Эйнштейн – Илона – Питер Пэн?

– У вас с боссом бывает на этом же диване? – спросил я мимоходом.

– Что – бывает?

– Ну, это…

– Говори прямо, я знаю слово «секс». Если не ошибаюсь, то с четвертого класса. Его синонимы знаю тоже, можешь употребить любой… Или ты имел в виду нечто иное? Влажную уборку дивана, например?

– Нет!!! Я имел в виду гребаный, траханый, поиметый во все дырки СЕКС!!!

– Не кричи. Странно, что ты – именно ты – веришь сплетням.

– Я? Питер Пэн сплетням не верит, он их порождает своими подвигами! А также легенды, мифы и полицейские протоколы… Но ты удивительно ловко уклонилась от прямого ответа… Сплетничают-то обо всем: и о том, что было, и о том, чего не было…

– Читай по губам: НЕ БЫ-ЛО. Илья Джезайевич ни разу не пытался меня уложить… Больше того: ни намека, ни взгляда, какими нормальные мужики смотрят… Он гомик?

– По меньшей мере бисексуал… – горько сказал я. – Отчасти зоофил…

– От какой части? Неужто там… в Виварии… ох…

Ее взгляд выдавал работу мысли – быструю, азартную, – и у меня мелькнула догадка, что она не только объект сплетен, но и автор многих из них… Должность секретарши к тому более чем располагает.

– Не в Виварии, что ты… – попытался я защитить честь и достоинство не Эйнштейна, но подопытных аномалов. – Для таких, как он, существуют закрытые клубы.

– Для каких таких?

– Для любителей морской беспозвоночной фауны… Кальмары, каракатицы, медузы и тутти кванти… Но Эйнштейн однолюб. Голотурии и только голотурии. Еще со времен Хармонта.

– Да врешь ты все, Питер! – Илона смеется с облегчением.

– Не верь, дело твое… Но раз уж получила допуск, поройся в фотках на его… – Я, словно передумав, резко обрываю сам себя. – Нет, лучше не ройся. Забудь, что я сказал.

Информационная бомба под задницу и репутацию Эйнштейна заложена прямо-таки термоядерная… До сих пор шуток такого масштаба в его адрес я себе не позволял.

Мой бывший босс – чисто в научных целях – отчего-то интересуется в последнее время морскими огурцами, это одна из разновидностей голотурий. Снимков в папке, неосмотрительно названной «Голотурии», множество, во всех видах и ракурсах. Кому доводилось видеть нижнюю часть перевернутого морского огурца, тот сразу оценит мой адский замысел. Выглядит более чем порнографично – ни дать ни взять вагина.

Мысли о морских беспозвоночных и сексе с ними необъяснимым образом стимулировали мою готовность возобновить общение с видами, более продвинувшимися по эволюционной лестнице…

И я возобновил. С одной конкретной представительницей вида хомо сапиенсов. Теперь Илона была сверху. Так захотела. Бесновалась на мне, пугая всепоглощающим, беспредельным восторгом; я как мог отвечал, хотя эмоции по второму разу были уже не те.

Опять звонил телефон, уже другой аппарат, и опять мы его игнорировали, но он был настойчив и внезапно сгорел на работе…

Когда она затряслась, я поднажал и кончил. Кажется, вовремя… И молча.

Оставив партнершу приходить в себя, я сполз с дивана и вновь прошелся по кабинету босса. Уселся за роскошный стол – предмет дикой гордости Эйнштейна, его фетиш. Стол старинный, музейный, из натурального мореного дуба, стоит бешеных денег, но достался забесплатно: приватизирован в Доме коменданта Новой Голландии, где все равно не вписывался в евроремонтный интерьер.

Мелькнула идея: а не осквернить ли третьей серией нашего романтического блокбастера этот алтарь бога бюрократии? – но мой организм отнесся к идее с усталым скепсисом. И я всего лишь написал на чудо-столе коротенькое, из одной фразы, заявление об увольнении по собственному…

Перочинным ножом написал. Стараясь не просто поцарапать полировку – поглубже взрезать дерево. Получилось красиво.

Илона наблюдала за мной, как кошка за птичкой, и помешать не пыталась.

Компьютер на Эйнштейновом двухтумбовом святилище исключался по определению – приткнулся сбоку, на маленьком столике. Я подошел и туда, глянул на экран…

И наконец увидел фотографию. Ту, с которой Эйнштейн помчался к нам домой и которую потом подсовывал мне. Ту, которой весь вечер занималась Илона. Трехмерное изображение женщины, воссозданное талантливой Жужей и зафиксированное в цифре. Не узнать ее было невозможно, как невозможно было ее забыть.

Я сразу протрезвел.

– Ты говорила, что-то выяснила про нее? – спросил я секретаршу.

– Она в международном розыске, и уже давно. Объявлена террористкой, но на деле дезертировавший агент ФБР. У американцев на нее большой зуб. Посмотри, там есть имя.

Марианна Купер – вот, значит, кто ты. Сменявшая ФБР на команду взрослых аномалов, с которой мы, дети и подростки, схватились в хармонтской Зоне перед самым порталом. Я вас всех помню, твари, каждое лицо…

Тогда мы прорвались, благодаря, без ложной скромности, вашему покорному слуге. А также Натали-Горгону, безусловно, следует поблагодарить.

И вот одно из этих ненавистных лиц появилось в местной Зоне. В опасной близости от меня и моего дома…

Когда грянул телефон – уже третий по счету, самый тут главный, без наборной панели, – я тут же сорвал трубку.

– Это кто? – гаркнул Бабуин.

– Панов.

– Какого черта не отвечаете? И где Эбенштейн?! Почему все телефоны отключены, что за бардак?!!

Холодный червь пополз вдоль моего позвоночника.

– У Эбенштейна поломка на дороге, к нему выехала техпомощь. Что случилось, господин майор?

– Атаковали вашу усадьбу, Панов. Дети похищены, твои девочки.

– Что? – переспросил я севшим голосом. – ЧТО?

Глава 8. Руины семейного счастья

Они вывели из строя всю следящую аппаратуру в округе, в том числе на подходах к Надино. Вошли в деревню, безошибочно вычисляя камеры и уничтожая их. Среди них был сильный технокинетик, похоже, сильнее меня.

Солдатиков, охранявших объект, погрузили в глубокий транс, и никакие шлемы их не защитили. Это обстоятельство было не просто загадочным, оно было страшным. Какой же мощью должен обладать суггестор, чтобы пробить шлем?

Светлячка тоже забрали, как и близнецов. Роль его в этой истории не совсем понятна. По словам Бабуина, мальчик повел себя странно, если не сказать – подозрительно; это следовало из бреда Горгоны.

Моя жена… моя бывшая жена, хоть и осталась жива, сильно пострадала, ее нашли в бессознательном состоянии. Очевидно, боролась с незваными гостями до конца, в результате чего фатально обессилела. Ею занимался специальный медик, дока по части аномалов.

Но все эти подробности я узнал несколько позже.

А началось с того, что, подъезжая к деревне, я встретил моего соседа, Андрея, учителя близнецов. Примерно за километр до дома…

Я мчался, распиливая себя на брусочки и настругивая ломтиками, я жрал себя живьем, не мог себе простить, что уехал из деревни. И Эйнштейна с собой утащил. Какой бы ни был тот скотиной – все-таки дополнительный боец, сильный физически, аномал-«химик». Что за дурь меня утащила, оставив дом беззащитным? Чертов характер! Ну, ушел ты от потаскухи-жены, ну так ночуй в любом из пустых домов по соседству… Из-за этой черноты в глазах чуть было не проскочил мимо человека, машущего мне с обочины.

Андрей!

Если быть точным, это он меня встретил, а не я его. Он специально ждал, караулил на подъезде к Надино. Подсел в машину и объяснил почему: чтобы жабы не засекли нашу встречу. Нужно строго наедине, иначе, если узнают о факте этого разговора, обязательно выпытают, в чем дело… Такие ему дали инструкции.

Кто дал?

Чужаки. Свора аномалов.

После таких слов я первым делом просканировал окрестности на предмет подслушивающе-подсматривающих устройств. Далековато от дома, но береженого известно кто бережет… Все оказалось чисто.

Андрей продолжал: их с подругой Леной не тронули, сказали – своих не калечим. Своих – то есть «детей сталкеров». Впрочем, если кто-то по глупости или упрямству путается под ногами, как Наталья, тогда приходится наказывать. Соседи благоразумно не путались… (Вообще никто в деревне всерьез не пострадал, разве что психика солдат, подвергнувшихся ментальному удару.) А еще моих соседей не тронули, потому что они понадобились как посредники.

– Главный там был – хлыщ в плаще, вроде вежливый и обходительный, но жутковатый, – сказал Андрей. – Просил тебе передать, что, если ты хочешь увидеть своих детей, должен как можно быстрее ему позвонить. Оставил аппаратик.

Он достал телефон – увесистый, спутниковый, убить таким можно – и отдал мне. Парня, конечно, потряхивало, но держался он вроде неплохо – учту это на будущее.

– Сказал, к четырем утра они избавятся от своего телефона, – добавил Андрей. – Оборвут ниточку.

В памяти хранился всего один контакт. Я дал вызов, едва лишь Андрей тактично покинул машину.

– Здравствуй, здравствуй! – сразу отозвались на том конце. – Вредный папка – собственной персоной!

Трубка засмеялась – смехом самоуверенного ублюдка.

– Узнал меня, Петр? Я обещал, что мы когда-нибудь встретимся.

Узнал ли я этого сукина сына? Да мне вовек его поганый голос не забыть.

– Как тебя называть? – спросил я.

– Как тебе будет угодно. Можно Плащ, мне все равно. Кое-кто меня уже лет сорок так величает, я привык.

– Что ты хочешь, Плащ?

– Давай начнем с того, что хочешь ты. Подозреваю, что тебе, Петр, хочется увидеть и обнять своих детей, не так ли? А мне нужны всего лишь «попрыгунчики». Оба.

– А полная карта Зоны тебе не нужна? – взбрыкнул я.

– Приноси. Не то чтобы в ней сильно нуждаюсь, но пригодится. Заверни в нее «Джека» и «Джона». И честно поменяемся, баш на баш.

– Где мне их взять?

– Диктую, записывай: кабинет Эбенштейна, стол – тот, из мореного дуба… Записал? Снизу под столешницей нашаришь рукой «Джека», он прилеплен на кусочек жвачки, а «Джон»…

– Издеваешься???!!! – заорал я так, что с проводов взлетели две недобитые галки.

– Честно говоря, да. Но ты начал первым. Возьми их там, где они лежат, где же еще? Каким образом ты добудешь артефакты – твои проблемы. Двух суток хватит? Дарю тебе завтра и послезавтра. А утром третьего дня, в восемь ноль-ноль, приходи к Апраксину двору.

– Куда именно? Апраксин – это же целый квартал!

– Квартал не стог сена, а ты не иголка…

– Куда именно? – гнул я свое.

– Ну, хорошо, хорошо… Главный фасад, четвертая арка галереи. Доволен?

– Четвертая с какой стороны? – занудствовал я.

Для того были свои причины: если знать точное место встречи, можно подойти загодя, подстраховаться от неприятных сюрпризов, а то и подготовить сюрприз свой…

Но тут же выяснилось, что Плащ понимает такие вещи не хуже меня.

– Четвертая со стороны Апраксина переулка. Но если встанешь у пятой или шестой, не страшно – там ты получишь на этот телефон сообщение, где и когда состоится обмен. Так что не теряй его, не разбивай и не закладывай в ломбард.

– Какие, блин, сообщения в Зоне?

– По графику в это время и в этом районе – «окно».

– По какому, блин, графику?! За идиота держишь? Что, блин, в Зоне бывает по графику?!

– Ой, беда, беда… – глумливо запричитал Плащ. – Я, кажется, разгласил информацию, к которой ты не допущен. Забудь. Не опаздывай и верь: сообщение придет… Но пусть будет и запасной вариант, для твоего спокойствия. Не сложится со связью – придет посыльный от меня. Чтобы добраться от Апраксина до места нашей окончательной встречи, я дам тебе полчаса и ждать не буду. Повторяю – не опаздывай.

– А если опоздаю, что, обмен не состоится? Если в пробке застряну? В конце концов, проникновение в хранилище может затянуться. Или вдруг оттуда все уже вывезли? Перебираешь ты, Плащ, с безопасностью. Похоже, артефакты тебе не так уж и нужны.

– Артефакты мне нужны. И почему-то мне казалось, что тебе нужны дети. Если не явишься вовремя, застрянешь в пробке – значит я ошибался, и не так уж они тебя интересуют… Но ты, в случае чего, в пробке время не теряй. Если поймешь, что не успеешь к сроку, возвращайся домой. И «Джека» с «Джоном» возвращай, где взял, – все отменится навсегда. У тебя один шанс. Одна попытка.

– Сколько людей я могу привести с собой? Ходить по Зоне в одиночку трудно.

– Сколько тебе угодно, Петр, решай сам. Но не перебарщивай, ты должен помнить: когда собирается в одном месте слишком много людей с оружием… а особенно в погонах и с оружием… оно, оружие, часто начинает стрелять словно бы само, без приказа… А нам это надо? Впрочем, повторюсь: решай сам.

На что способны жабы, я и без него знал… Даже не надо вспоминать Хармонт, включите визор, полистайте новостные каналы, где-то да обрадуют: террористы уничтожены, заложников спасти не удалось… Но свора людей с оружием может заявиться и сама, без приглашения.

– А если нас сейчас слушают?

– Вряд ли. Но если даже слушают – это кодированный канал. Ничего не поймут, а раскодировать не успеют.

– Короче, у меня только одна попытка, – еще раз уточнил я.

– Ты сейчас тупишь или надеешься, что я передумаю?

– Взамен получу детей?

– Никто их силой удерживать не будет.

– Договорились.

Сеанс связи завершился.

Условия киднепперов изложены предельно ясно. И никому ведь про истинную подоплеку дела не расскажешь… Менты, служба безопасности ЦАЯ, военные – исключено. Эйнштейн… сомневаюсь… Еще вчера не усомнился бы, но сегодня… Был ли он когда-нибудь мне другом или так, играл роль? Лучше не рисковать… Натали – отдельная тема, все-таки мать. С ней я решу позже.

– Андрей, – подозвал я соседа. – Ты видел и слышал много лишнего. Не хочу тебя пугать, просто намекаю: длина языка обратно пропорциональна продолжительности жизни, научный факт.

– Меня уже предупредили, – ответил он, криво усмехнувшись, и показал на аппарат в моих руках. – Это было очень убедительно.

– Тебя подвезти?

– Спасибо, я пешком. Запах у тебя в машине какой-то…

Ну да, пованивает… Один раз позабыл запереть «Лэнд Ровер» на стоянке – и заднее сиденье загажено. Но времени на клининг салона решительно нет.

В свою деревню я въехал весь в сомнениях. Предстояло выяснять обстоятельства произошедшего и параллельно думать, думать, думать… Но первым делом – добраться до холодильника и хранящегося там холодного пива.

Эйнштейн пока не появился. Ну и хорошо. Отбывая из офиса, я поручил Илоне вызвать ему помощь, указал место поломки, но как там и что с ним дальше, мне было фиолетово.

В усадьбе, узнав все детали, я набросился на Бабуина с законными обвинениями. Откуда мерзавцы узнали, где я живу? Ради чего вообще мы торчали в этой глухомани столько лет? Чтобы секретность блюсти, чтобы таких вот случаев не было! «У вас протекло, майор, ваша «беспека» – дырявое ведро!» – орал я ему в лицо, а он только утирал брызги слюны и лопотал что-то успокаивающее.

На самом деле я придуривался, уводя свору в сторону от правды. Незачем им знать такую правду, чем меньше они знают, тем мне спокойнее… Как Плащ выяснил наше местонахождение? Имелось у меня подозрение, переросшее в догадку. «Вредный папка», – с этих слов ублюдок начал разговор. Те же слова близнецы в компании со Светлячком передали в эфир, когда экспериментировали с его мерцанием и со своими новыми возможностями.

Поймать и запеленговать сигнал – чего трудного, если этого сигнала ждешь и к нему готовишься… Интересно, чья была идея выйти в эфир? Кто усилил сигнал? Усилил, понятно, Светлячок. Спрашивается, какова его истинная роль? Не засланец ли он? Засланец-засранец… Найду и закопаю урода. Или нет, нет, лучше подкину в НИИ Менеладзе, вивисекторы будут на седьмом небе от счастья…

Язык мой что-то плел для Бабуина, но мозг в процессе почти не участвовал, придумывал кары для Светлячка, одна другой страшнее. Наверное, так я подсознательно пытался скрыть и замазать простой факт: урода в семью привел именно я, наплевав на советы здравомыслящих людей, казавшихся мне тогда перестраховщиками… Увлекательное занятие оборвал слабый, но очень характерный толчок в голову. Зов, пришедший от Натали… Нет, от Горгоны, давайте уж называть вещи и людей их правильными именами…

За годы совместной жизни она навострилась звать меня подобным образом. Получалось, правда, не всегда, с близнецами выходило лучше. Сейчас получилось. Значит, она оклемалась и хочет поговорить со мной, но так, чтобы я пришел один.

– Пойду посмотрю, как там моя… – сообщил я Бабуину.

– А что на нее смотреть? Врач позовет, если будут сдвиги.

– Вы не понимаете? Она моя жена! – сказал я ему, подпустив истерики в голос.

– Жена?! Ваша?! – приподнял он брови. – Ну-у-у, раз жена… Тогда, конечно, без проблем…

Горгона лежала под капельницей. Организм «электромагнетика» во время воздействий теряет электролиты, соли, обезвоживается, и если в обычных случаях для восстановления хватает «энергетических капсул» (в просторечии «энерджайзеров»), то при сильной нагрузке ими не обойтись. В этой ситуации потери возмещают капельницами.

Лежала она в нашей – в бывшей нашей – спальне. Мертвенно-бледная… Хорошо, что в спальне, а не, к примеру, в оранжерее. В оранжерею я теперь вряд ли смогу войти. Омерзительные движущиеся картинки в розовых тонах так и рвутся в мозг, отпустят ли они меня когда-нибудь?

Зачем я тогда поперся глазеть сквозь предательское стекло зимнего сада? Жил бы и не замечал, что на черепе растет все более ветвистое украшение…

Ладно…

Лежала она в одиночестве, а врача я, когда шел, встретил на крыльце, он там задумчиво курил. Видимо, пациентка подействовала на него – отослала так, что он ничего не заподозрил. При этом сумела не показать, что очнулась. Грамотно.

Она смотрела на меня и ждала, когда я что-нибудь скажу. Я смотрел вбок. Не дождавшись, она заговорила сама. Получалось с трудом:

– Это была «капелла», Питер… Небольшая, но настоящая… Я видела восьмерых… Двое, мужчина и женщина, – точно из тех, с кем мы схлестнулись Хармонте… Насчет остальных не уверена… А солист у них – Светлячок.

Подождала мою реакцию. Я молчал.

– По-моему, он не играл роль… Взаправду ничего не помнил… Но как увидел этого, высокого, в нем сразу щелкнуло: подбежал, обнял, как будто любимый отец с работы пришел… Так обрадовался! Закричал: пошли с нами. Типа мы сами все поймем… Я ударила как могла, но кто я против «капеллы»? А близнецов нейтрализовал Светлячок своим поганым мерцанием… Если б не он, девчонки смогли бы за себя постоять… Пообещал им что-то интересное, так и увели их…

Горгона сделала паузу, восстанавливая дыхание. Монолог давался ей тяжело в самом прямом физическом смысле. В моральном – не знаю… Мораль у Горгоны своеобразная, за годы семейной жизни я начал было о том забывать, но она напомнила ярко и зримо.

Отдышавшись, она выкрикнула:

– Ну, скажи ты хоть что-нибудь! Обругай меня! Ударь!

Мне нечего было сказать этой женщине. Тем более незачем распускать руки. Я повернулся и молча вышел.

Пока я полночи безумствовал, полагая, что измена жены – это худшее, что может в жизни случиться, похитили моих дочерей. Так что мое дело теперь – спасать детей, а не выяснять отношения… Нет отношений. Были и закончились.

Никогда мне не было так плохо…

Если б ночью в этом доме находился муж и хозяин в моем лице, тогда беды бы, возможно, не случилось, с Питером Пэном шутки плохи. Однако вышло так, как вышло… Вдобавок Светлячок оказался предателем. Он раскрыл похитителям тайное убежище Пановых, он помог нейтрализовать близнецов, а потом вывел их, притворяясь другом. А кто его привел в дом? Я. Мое решение, моя вина.

Рассказывать Горгоне про наш договор с Плащом не имело смысла. Я теперь вообще не видел смысла в разговорах с ней…

«Капелла», значит. Старые знакомые по Хармонту. «Тетя с волосами», наблюдающая с крыши, она же – на фото. Марианна Купер… Понятно теперь, каким образом были пробиты защитные шлемы у охраны и кто выжег всю регистрирующую аппаратуру в округе. Кому, как не «капелле», хватило бы на это сил. Сформировавшаяся, созревшая «капелла» – это демон с почти неограниченными возможностями. И мне с ним драться.

Часть вторая. Великолепная семерка

Громадные медные руки с острыми стальными когтями были у Горгон. На головах у них вместо волос двигались, шипя, ядовитые змеи. Лица Горгон, с их острыми, как кинжалы, клыками, с губами, красными, как кровь, и с горящими яростью глазами были исполнены такой злобы, были так ужасны, что в камень обращался всякий от одного взгляда на Горгон.

Н. Кун

Глава 1. Неофициальный недружественный визит

Дорога обошлась без сюрпризов. Зона была на удивление спокойной, предсказуемой, что случается нечасто.

Отряд наш – четыре человека. Компанию мне с отцом составили Андрей с Леной – те самые соседи-учителя, в момент нападения отошедшие в сторонку. Они не трусы, а просто благоразумные люди. Я сделал этой парочке предложение, от которого трудно отказаться, и они согласились мне помочь.

Кого еще просить о помощи, когда некого просить? Родного отца – само собой, но двоих нас недостаточно. Остаются соседи. К тому же все равно они в курсе, так что лучше держать их на виду – просто на всякий случай.

Андрей – инфразвуковик-резонансник, способный на трюки, которые кто-то, разинув рот, назвал бы телекинезом. Его подружка, как выяснилось, «термальщица» и «погодница», что в Зоне тоже очень кстати. Когда я назвал сумму, которую готов заплатить им за услуги, они, дружно сверкнув глазами, попросили время на подумать, но ждать я не мог. Пообещал – в качестве бонуса – снять их с крючка. Андрей с Леной ведь не от хорошей жизни заделались учителями в этой глуши, их крепко держали за… в общем, держали.

То, что парочка была незарегистрированными аномалами, – полбеды. Когда-то они промышляли воровством, пользуясь своими способностями, и в одном из эпизодов кража не задалась – по ходу дела Андрей случайно убил охранника. Менты преступника не отыскали, зато отыскала наша служба безопасности… Доказательства вины были убойными и включали видео с места преступления. Все это я выяснил из досье, вытащенного из базы данных СБ ЦАЯ, без разрешения, конечно. (Должен же я знать, кого мне навязывают в педагоги для моих близнецов?)

Теперь я наобещал Андрею с Леной, что из всех информационных хранилищ компромат на них будет мной стерт, вся доказуха накроется. Андрей знает мои возможности, поверил сразу. В самом деле, мне это не сложно, а для них жизненно важно.

Поверить-то он поверил, но все равно мялся, жался и сомневался… Несмотря на все мои попытки убедить, что брать штурмом Новую Голландию никто не собирается, стрельба и прочие членовредительные эксцессы не предусмотрены – придем, без шума возьмем свое и столь же тихо уйдем. Не сложнее, чем на заре его карьеры было выпотрошить сейф с наличкой в каком-нибудь офисе…

Однако он ныл и ныл, сыпал номерами статей, карающих за проникновение в государственные и военные тайны, называл конкретные сроки… Подковался в УК, горе-уголовник. Лена не ныла, но в целом поддерживала мужа.

Отчасти они были правы: в чем смысл подчистки досье, если туда попадут данные о новых художествах?

Но Питер Пэн умеет убеждать людей! Не угрозами или кулаками и не враньем, разумеется – до этого я никогда не опускаюсь, – исключительно неопровержимой логикой и умением насквозь видеть человеческие души. (Последние устроены ничуть не сложнее электрических схем – закоротите нужную кнопку, и все заработает, как вам надо.)

Переговорил с соседями по отдельности, «кнопки» у них разные…

Андрею я сообщил чистую правду: если менты, потерявшие их след, случайно вновь на него выйдут, то до ареста дело может не дойти, не говоря уж о заступничестве кураторов…

Поскольку Горгона взбешена пропажей дочерей и, едва оклемается, начнет рвать и метать, искать крайних и виноватых, а настоящие виновные далеко, то под раздачу легко могут угодить даже те, кто присутствовал при похищении, но никак ему не препятствовал… В общем, полетят мозги́ по закоулочкам… Но это все, добавил я, абстрактные рассуждения и к людям, оказавшим неоценимую помощь в возвращении моих дочерей, никак не относятся.

Лене сказал другое: человек, до которого я хочу с их помощью добраться, причастен к поголовному уничтожению Общины Чистых в Янино. И, следовательно, к смерти ее сестры Карины.

И вот уже оба топают за мной по Зоне… Найти управляющую кнопку – великое дело, и не только в электротехнике.

В Зону, конечно, им было стремно идти, но репутация у меня что надо. Считается, что со мной безопасно, и это на девяносто процентов правда.

Ну а все остальное – оставшиеся десять процентов – судьба…

И не мне спорить с судьбой.

* * *

Отправились сразу, как я поговорил с Горгоной. Наплевал на приказы Бабуина и сбежал из усадьбы, из своего опустевшего, ставшего чужим дома. Не имел права ни минуты терять. Ночь не спал – плевать. Нажрался, подрался, потрахался – будем считать, отдохнул.

С отцом мы встретились на пересечении Московского и Колпинского шоссе. Я рассказал ему про условия Плаща, рассказал про то, что собираюсь сделать, и он только спросил:

– Ну, так чего мы ждем?

Погнали в сторону Южного приюта, но сам Приют обогнули, временно высадили Андрея с Леной (незачем им знать наши семейные тайны) и только потом въехали в заброшенное садоводство. В одном из пустующих домишек отец устроил собственную маленькую базу. Вернее, под домиком, изрядно расширив имевшийся там подвал и хорошенько замаскировав его.

Чего только он там не припас! Спецкостюмы разной степени защиты, вплоть до высшей (этот гроб на ножках я напялю, только если Зона появится на Луне и меня туда отправят, а в нашей гравитации – увольте). Оборудование – от простого, типа пробников, до новейших гаджетов. Провианта столько, что можно пережить ядерную зиму, ядерную весну и даже часть ядерного лета.

Плюс, разумеется, стволы и боеприпасы. Из носимого стрелкового оружия не было разве что УОКов, а в остальном – выбирай и радуйся.

– Возьми вот эту, – кивает отец на нечто длинноствольное, с оптическим прицелом и кучей разных прочих прибамбасов. – На трехстах метрах пробивает бронежилет пятого класса. Кучность, если длинными очередями не палить, идеальная.

Штурмовая винтовка импортная, незнакомой мне системы и наверняка баснословно дорогая. Но я отказываюсь от щедрого предложения.

– Ты же знаешь, папа, что я с детства не люблю таскать в Зону большие и тяжелые железяки…

– А ты знаешь другое: здесь не Хармонт и не старые добрые времена, когда за «колючку» ходили вообще без оружия… Слишком много всякой вооруженной швали тут шляется.

– Обойдусь пистолетом… Где ты найдешь в питерской Зоне трехсотметровую видимость?

– Лучше иметь и не нуждаться… Тогда я сам ее возьму – увидишь, как шьет, и пожалеешь. Махни ладошкой в сотне метров от меня, я дам короткую, пули вот так войдут…

Он показал, как именно войдут, – не на своей ладони, понятное дело, на стенке сейфа… Получилось кучно.

– Не передумал?

– Повременю… А ты прихвати, пожалуй, пару длинных стволов для Андрея с Леной, они просили. Не думаю, что от них будет толк, если дело дойдет до стрельбы. Но для их спокойствия.

Отец хмурится, перебирает запасы, наконец откладывает два АК-100 – самое простое и непритязательное оружие из своей коллекции. А я тем временем вижу в его оружейном сейфе кое-что любопытное.

– Пожалуй, возьму вот эту игрушку… Ты не против?

– «Чпокер»? А смысл? Через металлодетекторы мы не пойдем, а перезарядить в Зоне ты его не сумеешь – и пистолет, и «стручок» надо охлаждать почти до минус двухсот для безопасной перезарядки, а я баллон с жидким азотом на себе не попру. Девять выстрелов – и он превратится в бесполезный хлам.

«Чпокер» – оружие крайне редкое, очень уж трудно достать к нему боеприпасы. Именуется он так из-за характерного звука, раздающегося при стрельбе. Выстрел негромкий, словно в пальцах лопается шарик бабл-пака. Ни один оружейный завод «чпокеры» не производит, мастерят их сами сталкеры, благо ничего в том сложного нет: основой для переделки служит пневмопистолет – пластиковый, фактически игрушка для стрельбы по мишеням. Однако баллончик со сжатым воздухом или углекислым газом не нужен, поскольку стреляет «чпокер» зарядами своеобразными и убийственными – спорами «ведьминого гнезда» (при попаданиях раненых не бывает, летальный исход с вероятностью сто процентов). Едва игла-ударник касается «стручка» – он сам выбрасывает споры со скоростью, позволяющей прицельно стрелять метров на двадцать пять или тридцать. О такой «пуле», как спора – о самонаводящейся, никогда не промахивающейся, находящей дырочку-щелочку в любой защите, – мечтают, наверное, все конструкторы-оружейники…

Мне очень хочется заполучить редкостное оружие, и я легонько провоцирую отца:

– Скажи уж прямо: жаба душит.

– Какая жаба, ты о чем… Забирай. Но я предупредил: толку будет мало.

Я вешаю вторую кобуру на пояс и чем-то напоминаю теперь ковбоя, еще бы стетсон на голову для полноты картины – и готов имидж грозы Дикого Запада.

Короче говоря, мы переоделись, нагрузились, прихватили экипировку и оружие для наших помощников и поехали обратно. Подобрали ребят, облачили-снарядили как положено и двинули в направлении Ульянки…

У отца, кстати, несколько таких схронов-баз, расположенных вдоль Периметра поблизости от «калиток». Настоящий сталкер старой формации – запасливый, предусмотрительный, основательный; я на его фоне – разгильдяй и двоечник, привыкший, что всем обеспечивает государство.

Через ульяновскую «калитку» мы и проникли в Зону. Пересекли КАД, потом железную дорогу – и в путь. Я первый, отец замыкающий… Пешочком, Трасса и «махолеты» сегодня не для нас…

На коротком привале, уже перебравшись через Обводный канал, я сказал, глядя на низкое серое небо:

– Что-то Зона сегодня смирная. Ленивая, как накормленный зверь. Где ядовитые дымки, где атмосферные взбрыки?

– Как накормленный зверь… – задумчиво повторил отец. – Хочешь его немного подразнить, тебе мало острых ощущений?

– Папа, я неудачно пошутил.

– Так то была шутка? Ты в следующий раз прибавляй в конце: «Можно смеяться». Но ход мыслей правильный…

Он долгим взглядом посмотрел сначала на Андрея, потом на Лену. Решал, продолжать разговор или нет. Продолжил, но после первых же слов мне стало безумно скучно… Опять про Чистых, идея-фикс какая-то у старого.

– Есть мнение, что после ритуалов Общины Чистых опасность в Зоне уменьшается. Появляется радиосвязь, «окна» возникают, где их никогда не было, оптика улучшается, и, кроме того…

– Сильно улучшается оптика? – перебив, невинным тоном поинтересовался я. – Двенадцатикратный бинокль апгрейдится до тридцатикратного? Или уж сразу до телескопа?

В вопросах околозонных квазирелигий я большой скептик, вот и подколол папашу, неудачно выразившегося. Заодно и тему сменил.

– Э-эх… Не порол я тебя в детстве, жалел. А зря. Вдруг помогло бы?

– Не помогло бы, Максим Кириллович, – вмешался в разговор Андрей. – Современная педагогика не приемлет отрицательную мотивацию ни в каком ее виде.

– Лучшая мотивация – кожаная, дедовский ремень. Уложит всю твою педагогику в первом раунде чистым нокаутом.

Лена пресекла дискуссию теоретика и практика, сказав:

– Вы продолжайте, Максим Кириллович, здесь почти все поняли, что вы имели в виду оптические свойства атмосферы… Это имеет какое-то отношение к Янино? Там кто-то мог…

Она не закончила мысль, с надеждой смотрела на отца. Вот потому-то я и не хотел продолжения, знал, что всплывет чертово Янино, и Лена наверняка расстроится… А она мне сегодня нужна бодрой и свежей.

– Это имеет отношение к нашему походу… Длится эффект тихой Зоны всего несколько часов, но он совершенно определенно существует. Тварь словно притихает.

– Я где-то слышал версию, что Зона – организм, существо, – сказал Андрей. – Гигантский вампир. Может, он получает от девственниц какую-то энергию?

– Не где-то, а в фантастическом сериале «Бог-император Зоны» ты это слышал… – подсказал я. – В первой же серии первого сезона, остальные я не смотрел, да и первую до конца не осилил.

– Вы свихнулись все со своей Зоной… – с горечью произнесла Лена. – И вы, и сестры из Общины, и другие… Молитесь на нее всяк по-своему, а она просто раковая опухоль, давшая метастазы… И вот вы порете всякую чушь (спасибо, кстати, Петя, что хоть сегодня про своих инопланетных человечков не завел), и никто не отвечает на главные вопросы. Чем помешали Чистые? Для чего их поубивали? Совершенно безобидные люди…

– Не просто безобидные, а возможно, и полезные, – добавил отец на полном серьезе. – В любом случае после их ритуалов Зона притихает…

– Знаешь, папа, мне один мужик в очереди за пивом рассказал, что это распространенная логическая ошибка: смешивать понятия «после» и «вследствие». Так что хватит смущать молодые неокрепшие умы мракобесными выдумками. Еще расскажи, как крестный ход с иконой Тихвинской Богоматери остановил расползание Зоны… И вообще привал закончен, двигаем дальше.

* * *

Мы ступили на мост, соединяющий набережную Адского канала с островом Новая Голландия.

Здесь сохранилась древняя вывеска: мост Крунштейна номер два. Дело в том, что Адский канал, он же Адмиралтейский, в одну из предыдущих эпох назывался «канал им. т. Крунштейна». (Кем был и чем прославился загадочный т. Крунштейн, не спрашивайте, дело давнее и темное.)

Мост номер один – это главный въезд, в том числе для «махолетов» и автомобилей, если последние когда-нибудь вновь начнут ездить по Зоне. Именно там совсем недавно нас атаковали, стреляли…

А здесь – тишь, гладь и благодать. Вода под мостом движется еле-еле, почти стоит, что неудивительно: водные границы острова поглощаются Зоной. Даже отсюда видно «ледяную пехоту», затянувшую канал уже до половины, она сдерживает течение. Досюда пока не дошла, но это вопрос времени.

На входе нас притормозили. Ну, начались проблемы, подумал я. Меня-то с отцом должны были пропустить свободно, мы свои. Я опасался за Андрея с Леной. Однако охранник спросил совсем о другом, тоскливо глядя на меня:

– Пэн, что происходит? Начальства нет, смены нет.

У него был смурной вид совершенно не выспавшегося человека – собрат по разуму, однако… Но Питер Пэн на фоне этого вертухая бодр, свеж и резв, благо у его запасливого папаши нашлось, чем поправить здоровье.

– Как нет смены?! – изобразил я возмущение.

– Третьи сутки, – дружно подтвердили двое коллег моего собрата, выползая из караулки.

– Где Вострецов?

Они переглянулись. Все трое были небриты, суточная щетина как минимум… Набранная с бору по сосенке охрана Вивария, и без того дисциплиной не блиставшая, стремительно превращалась в махновскую вольницу. Мне это только на руку, но отчего так?

Причина выяснилась незамедлительно.

– Так Вострецов же это… в колодец провалился, – поведал первый махновец. – С концами…

– Ступил – и нет человека… – вздохнул второй. – Вот ведь судьба-индейка: год проторчал, всего ничего осталось…

А у третьего махновца даже посреди царящей анархии под черепушкой уцелели рудименты вертухайских рефлексов. В частности, подозрительности.

– Тебе в Приюте не сообщили, что ли? – спросил он.

– Мы с особого задания, в Приюте не были.

– То-то я смотрю, одеты вы странно…

– Отставить обсуждение одежды! Докладывайте про колодец! Что за колодец? Где? Кто снял с него крышку? Почему с концами? Насмерть? Тело вытащили? Какие меры приняты?

Быстрая пулеметная очередь вопросов, выпущенная в упор, сделала свое дело. Крохотный жабий мозг не способен все эти вопросы осознать, не то что на все сразу ответить… Странности нашей экипировки мигом позабыты.

Отвечают втроем, перебивая друг друга и жестикулируя.

Выясняется, что к колодцам подземных коммуникаций случившееся никакого отношения не имеет. Новая, неизвестная ловушка Зоны появилась ночью возле Рыночной площади острова. Раздолбаи считали, что Зона туда еще не доползла. И начальник раздолбаев считал то же самое – шел поутру к Бутылке и решил срезать… Только крикнуть и успел.

Кое-как они описали новую ловушку: по виду асфальт как асфальт, со вчерашнего дня как будто ничего не изменилось. Никаких признаков, что на самом деле там бездонная дыра три метра в диаметре, прикрытая видимостью площадки. Вертухаи бросали камни и файеры – звука их падения не услышали. Один, самый рисковый, подполз, шестом потыкал издалека, ни дна, ни вообще ничего не нащупал… Шест по виду был цел и невредим, но доблестные исследователи свои опыты на том свернули. Пускай наука разбирается.

По доброй сталкерской традиции, новой ловушке надлежало дать имя собственное, звучащее таинственно и грозно, но все же хоть как-то информирующее о ее свойствах… Ломать голову было некогда. Ловушка стала «колодцем». (Вообще-то чаще дают имя из двух слов, и первым вариантом был «вертухайский колодец»… Вовремя опомнился: незачем прославлять эту братию.)

То, что обер-вертухай так скверно исчез, крайне некстати. Я готовился идти к нему за «белыми» пропусками, если б Андрея с Леной задержали на входе, – обычный порядок посещения с фиксацией всех данных сегодня не годился.

А на «белый» – то есть анонимный – пропуск нужна санкция Эйнштейна, и лейтенант мог послать меня именно в том направлении. Но не послал бы, на этого шустрика и любителя срезать углы у меня имелся убойный компромат. Лейтенант Вострецов – корпоративный шпион, вернее, был шпионом. Весь последний год, пока сидел тут на контракте, сливал информацию концерну «Глобиотех». Не бог весть что, все результаты исследований ему знать не по чину, но что знал – сливал. Доказать это легко, мною сохранены все логи. Наверх я не докладывал, потому что, во-первых, мне на такие шалости плевать, во-вторых, надеялся, что самому пригодится… Теперь уже не пригодится.

– Считайте, начальство пришло, – сказал я вертухаям небрежно. – Пойду разберусь. Эти со мной, – показал я на своих спутников. – Специалисты по стресс-диагностике. До эвакуации нужно сделать срочные тесты, не было возможности получить официальное разрешение.

– Не вопрос, Пэн, – ответили мне, даже не взглянув на моих «стресс-диагностов». – Ты, главное, разберись поскорее.

– С этим у меня строго. Леденец здесь?

– Леденец ушел в Зону. Говорю же, никого из начальства.

Ушел… Это не очень хорошо, но не катастрофично. Имелся запасной вариант, без участия Леденца.

Впрочем, мы уже на территории базы.

Удивительно безразличную реакцию бойцов легко понять. Синдром чемоданных настроений. Грядет перебазирование, причем не от хорошей жизни, фактически бегство, личный состав внутренне подпрыгивает – скорей, скорей! – а тут про них словно забыли…

Ладно, они уже остались позади вместе со всеми своими реакциями, настроениями и подпрыгиваниями.

Идем по главной дороге, башня остается справа, а слева постепенно ширится открытое пространство – бывший газон, превращенный Зоной в неопрятное бугристое поле, поросшее клочковатой щетиной. Трава выродилась в нечто жесткое и бестолковое, но крайне живучее. А раньше, говорят, газон этот был идеален, туристы валялись на нем, обходясь без подстилок, нежились в шезлонгах, играли в волейбол, запускали фрисби… Впереди и справа открывается Рыночная площадь, однако мы не доходим до нее. Обогнув башню, останавливаемся возле распределительной будки, поставленной между Кузней и бывшим газоном.

Пока был Лоскут, сюда навезли «вечных батареек», но теперь они не нужны. Электроснабжение с наступлением Зоны восстановили по прежней схеме, постоянный ток снова поступает из «сучьей пряди» на инвертор, потом на распределитель. Эта будка для меня – как раскрытая книга, в которой я могу делать свои пометки. Я и сделал – таким образом, чтобы на всем первом этаже Дома коменданта погас свет.

Пока ждем реакцию, я прошу Лену:

– Походи, пожалуйста, вокруг. Нужен настоящий туман.

– Погуще? – деловито спросила она.

– Не обязательно. Главное, пошире, чем больше площадь, тем спокойнее. До пруда дотянешь?

– Могу и дальше.

Она отправилась работать, а тем временем из административного корпуса бежит взъерошенный инженер-электротехник – единственный сейчас на острове. Господин Пряхин, муж Авдотьи, а имя я не помню, все зовут его «стариком Лихтенгаузеном». Он-то мне и нужен…

Вопрос в том, где расположен «бокс № 27», – можно сказать, это вопрос дня. Леденец знал ответ, я слышал сие собственными ушами. Увы, нашего славного начальника над сталкерами почему-то нет на острове. Кто еще, кроме Леденца, мог быть посвящен в тайну? Возможно, зампомед Авдотья или кто-то из исследователей-естественников, но это все предположительно. Зато главный на базе электрик совершенно точно в курсе. Не может не быть в курсе, ведь хранилище артефактов электрифицировано.

Вот он – передо мной. Сорокалетний, рано полысевший мужчина ростом с меня, только худой, как глист. В руках – чемоданчик с ЗИПом. Чем он приглянулся спортивной Авдотье? Хотя это их личное дело, а любовь зла. Мой интерес куда приземленнее.

– Петя? – Инженер уткнулся в меня и остановился, с удивлением озирая нашу троицу (Лены уже не было видно). – И вы тут, Максим Кириллович?

Мой отец зашел ему за спину, чтоб не рванул назад. Тот нервно оглянулся и сказал:

– Петя, мне нужно к распределителю. У нас что-то непонятное со светом.

– Не беспокойтесь, я помогу восстановить. Поломка – тьфу.

– Вы знаете, где поломка? – глупо спросил он.

– Я старался быть аккуратным, когда ломал, все-таки имущество не чужое.

– Так это вы?

Инженер попятился. Попытался найти взглядом Дом коменданта, но туман вокруг быстро густел: Лена работала вовсю. Отец взял его под мышки и приподнял, не спеша возвращать на землю. («Ой, зачем!» – «Чтоб вы не отвлекались, уважаемый».) Пряхин трепыхался и беспомощно дрыгал тощими ножками.

– Нам нужен бокс номер двадцать семь, – сказал я напрямик. – Хранилище артефактов. Пытать вас жалко, да и нет времени, поэтому вы просто доведите нас до места, о’кей? Если откажетесь, вас придется убить. А следующим, кого мы спросим, станет ваша супруга.

– Я же на подписке! – взмолился он.

– Мы никому не расскажем.

– Не могу… нельзя…

– Забыл сказать, что убивать буду вот этим. – Я вытащил «чпокер» и показал ему.

«Старик Лихтенгаузен» вдруг вспотел и даже перестал дергаться. Отец поставил его ноги. Я направил «чпокер» в обвисшую харю.

– Уберите, – пискнул он. – Пожалуйста…

Ага, знаком с этой несерьезной на вид штуковиной, видел у кого-то из сталкеров, вводная информация не нужна… Тем лучше, сбережем время и сразу перейдем к основной части доклада.

– Спора пробьет и кожу, и мышцы безболезненно, – рассказал я ему по-дружески. – И отростки первые несколько секунд без боли будут проходить сквозь ткани и органы. Но чуть позже, когда даже бригада хирургов уже не поможет вам расстаться с «ведьминым гнездом», – тогда боль придет адская. Выстрелить разве что в голову, чтобы вы побыстрее отмучились? Нет, не стану… Обидно портить такое умное лицо. Разрастется вместо него черт знает что, в закрытом гробу хоронить придется…

Главное в такой ситуации: говорить негромко, очень вежливо и непременно на «вы» – действует несравнимо эффектнее, чем вопли, истеричные угрозы и размахивание оружием. Никто меня этому не учил, своим умом дошел.

Сейчас тоже подействовало. Даже не пришлось повествовать о том, что мучения продлятся примерно неделю, а остановить процесс можно, но лишь заморозив его объект и субъект до минус двухсот по Цельсию.

– Да уберите же! Хранилище в углу, я покажу…

В углу, подальше от всех… Почему-то я так и думал.

Можно было бы обойтись без допроса и без угроз, наверное… Если бы в день штурма Питер Пэн не протормозил и до конца проследил, куда бегут Эйнштейн с Леденцом, рванувшие к секретным боксам. Но задним-то умом все крепки, и понятно почему – достаточно сравнить размеры полушарий, верхних и задних… И я ничем не лучше прочих. Крепок. Задним умом.

И мы пошли по острову, прихватив по пути Лену. Предварительно я восстановил подачу электричества, чтобы в здании не волновались.

«В углу» означало, что идти надо на второй остров – тот, который маленький. Новая Голландия считается единым островом, но на самом деле состоит из двух кусков суши. Дело в том, что Ковш соединен с Мойкой и Крюковым каналом внутренними протоками, так вот и образовался клочок земли, отделенный водой от остальной территории базы. Островок этот максимально удален и от главных мостов, и от администрации. Именно что угол, тупик, зады. Здания там совсем обветшавшие, мне казалось, что использовать их нельзя… или я чего-то не знаю?

Рыночную площадь, раскинувшуюся между Кузней и прудом, мы обошли стороной. Земля там посыпана галькой, хруст шагов слышен издалека. Кроме того, где-то там прятался неведомый «колодец», поглотивший обер-вертухая.

Ненавижу неведомое.

Пошли в обход, по отвратительному черному газону. Я, Лена, Андрей, инженер и папа, в таком порядке.

Лена прореживала свой же туман, давая мне видимость на несколько метров, а я выбирал маршрут. Общее направление – на малый остров, если инженер не наврал. По бокам выплывали и исчезали в дымке то скамейки, то столбы линии электропередачи. А вот и большая каменная ниша в земле, построенная когда-то специально для разведения костров – в ней явно что-то жгли, причем недавно. Огнеметом. Вокруг ниши тоже жгли, от щетинистой травы на земле остались характерные пятна, черное на черном. Очень похоже, здесь ликвидировали гнездовище «мозгожорок», не дав этой дряни разрастись и загадить весь остров.

Вояки в последние сутки без дела не сидели… Воистину не сидели. На волейбольной площадке лежало тело в коконе, больше похожее на липкую тряпку, – очередной несчастливый солдатик. Помочь ему было нельзя, даже если бы я имел обыкновение помогать жабам.

Да он и не трепыхался, давно спекся. «Знойный пластилин», что вы хотите. Разинутый рот, теперь уже в прямом смысле жабий, и бессмысленные глаза размером со столовую ложку, вот и все, что осталось от представителя бесхвостых земноводных. Нос ввалился, в рот заползала пленка, сглаживая рельеф лица. Видно было, что тело изрядно уменьшилось в размерах, словно собираясь деградировать обратно в головастики…

К Ковшу выбрались без происшествий. Возле протоки обнаружился страж, поставленный приглядывать и за мостиком, и за прудом. Марево, усилиями Лены покрывшее Новую Голландию, отчаянно усложняло его задачу, и потому парень нервничал. Наставил на меня стволы своего АГК. Однако тут же расслабился:

– А, это ты, Пэн…

Он озирал нашу четверку, в которой хорошо знал двоих (меня и инженера), и явно чувствовал что-то неладное, однако не успел оформить смутное чувство в действия. Я быстренько испортил ему связь, пока он не доложил о нашем появлении.

Не доложит – ни сейчас, ни когда очнется. Отец зашел в тумане сзади, легонько придушил его, нежно положил на землю:

– Поспи, сынок.

Мы выдвинулись на второй из островов, перебравшись по деревянному мостику.

И там наше сегодняшнее баснословное везение закончилось…

Все в мире конечно – по слухам, даже Вселенная.

* * *

– Вон там, за той дверью… – говорит инженер, и мне хочется свернуть тощую шею «старика Лихтенгаузена».

За дверью, на которую указывает этот дебил, может находиться склад использованной одноразовой посуды из нашей столовой, самый максимум. Дверь, конечно, большая, но деревянная, и дерево старое, рассохшееся… возможно, и гнилое. Сигнализации нет, вообще ничего электрического… Замок, правда, хорош… для музея. Лет двести громадному навесному замку, не меньше. Наверняка давно заржавел, а ключ потерян.

– Ну и что ты выиграл своей брехней, а? – грустно спрашиваю я. – Романтическую прогулку в тумане? Ты уволен с должности Сусанина. Надеюсь, тебя наградят. Посмертно.

– Там, все там! – горячится Пряхин, он не хочет расставаться с должностью Сусанина, готов вцепиться в нее всеми конечностями и зубами. – Это декорация, настоящая дверь дальше, за коридором…

Кому врет-то? Какой длины должен быть коридор, чтобы я не почувствовал настоящую дверь? С сигнализацией, с кодовым замком, с системой слежения? Будь там все обесточено, еще ладно… но чтобы я не заметил цепей под напряжением, коридор должен тянуться куда-то за пределы Новой Голландии, на тот берег Мойки.

Я мог объяснить все это инженеру, прежде чем отправить его в отключку, а самому отправиться за Авдотьей. Мог не объяснять…

Мог, но не успел ни того, ни другого.

Андрей прислушивается к нашему разговору внимательно, вскрывать дверь должен был он (лишь механические замки, а задача одолеть электронику и электромагнитные запоры лежала на мне). Лена занята своим туманом, отец – тем, чтобы никто в этом тумане не напоролся на нас, не подошел вплотную – случайно, сдуру.

Но напоролись не на нас… На жабу, лежавшую у мостика. Может, время сменить ее подошло. Может, еще что-то привело туда жабьих коллег…

Голоса с той стороны. Несколько. Громкие… но вязнут в тумане. А пули не вязнут – очередь, длинная, чуть не на весь рожок. Едва ли стрелявший рассчитывает нас зацепить, он поднимает тревогу самым немудреным способом…

Однако широкий веер свинца выпущен по нашему обособленному островку, пули кое-где покарябали кирпич старых стен. Логично… Зачем кому-то «снимать» часового, сторожащего островок, если идешь не туда?

Я устремляюсь к отцу. Надо срочно выработать новую стратегию и тактику… Все плохо, но не смертельно: стреляют не в нас, в туманную неизвестность, а сами даже не уверены, что часового не скосил внезапный приступ хвори.

Мой вполне оправданный порыв становится ошибкой… Недооценил я Пряхина, счел полностью раздавленным и деморализованным. И уж всяко не способным бежать туда, откуда по нам палят… А больше бежать некуда – «угол» оттого так и назван, что два здания сходятся воедино под острым углом, образуя огромную букву «V»: с двух сторон стены, с третьей летит свинец – сиди, Пряхин, не дергайся.

Но он, дурак, дернулся…

Крик за спиной. Оборачиваюсь. Кричит Андрей, а спина Пряхина уже еле видна в тумане…

За ним! Если смоется вдоль стеночки к вертухаям, наши шансы резко устремятся к нулю… Версия с внезапным приступом тут же отпадет. А мы не спрячемся, не отсидимся и никуда не просочимся в тумане. Узнают, что здесь всего четверо, из них двое нестроевых, – и попрут буром.

Мчусь в погоню. У Пряхина фора, туман – его союзник: смени направление, остановись, затаись – и я проскочу мимо.

Но он напуган, мчится по прямой, топочет как лось… Причем, глупец, в самый угол – туда, где палочки нашей «V» сходятся… Ополоумел. И ладно бы молчал… Взвыл пароходной сиреной:

– Они-и-и-и-и зде-е-е-есь!

На «зде» сирена захлебнулась… А вот так. Бегать надо было с женой по утрам, декадент. Имел бы нормальную дыхалку…

Он еще пытается докричаться, выдавливает:

– У двадцать седьмого! – но это уже еле слышное хрипение астматика.

Его спина совсем рядом, еще одно усилие, и я ему по…

– Стой! – истошно ору я, увидев (поздно, слишком поздно!), куда он влетает.

Хорошо заметный – лишь мне, не Пряхину, – идеальный круг. Второй «колодец»? Он и есть…

Пряхин тоже орет – голос он сорвал до того, и вопль звучит хриплый, страшный, совсем не человеческий… Однако недолгий – обрывается, как обрезанный ножницами. Был человек – и нет человека, но мне не до того, мне не остановиться и не затормозить, и я на полном ходу влетаю в «колодец».

Последняя мысль коротка, как последний вздох: «“Колодец Пэна”, только так, уж я-то заслу…»

* * *

Новая партия экспериментальных шлемов поступила в Виварий, и не только туда, за десять дней до первой атаки на Новую Голландию. Очередной улучшенный вариант, защищающий от всего на свете, в том числе от враждебной суггестии (по уверениям своих создателей защищающий).

Новый образец оказался не тяжелый, но аж с тремя металлизированными слоями экранирующей защиты и с пятью полимерными слоями защиты поглощающей, рассеивающей и интерферирующей… Ну и всякая внутренняя хрень – смягчающая и амортизирующая внешние воздействия. Враждебные суггесторы встречаются в питерской Зоне реже, чем кирпичи, выпадающие из стен и сводов.

Короче, шлем был последним писком научной мысли. У бойцов-бабуиновцев, охранявших дом четы Пановых, черепа и их содержимое защищали шлемы прошлого поколения, а то и позапрошлого, и оказались бесполезны. А вот помогли бы эти, улучшенные и модернизированные? Научники надеются, что защитили бы и спасли. Не факт, нужны эксперименты, но рано или поздно наука ответит на этот вопрос.

Но вот как два шлема из пятнадцати, полученных Виварием, незамедлительно оказались в схроне сталкера Максима Панова – над этой загадкой научная мысль может биться в течение десятилетий и все равно не найдет ответ. Каналы снабжения Панова-старшего темны, загадочны и изучению не поддаются.

К чему все это? Да к тому, что моему отцу надо поставить памятник. В полный рост. Можно конный. Но непременно в Новой Голландии, у старой кирпичной стены пакгауза – лишь благодаря нежной отцовской заботе не украсившейся большой кляксой из мозгов его сына.

Будь я без шлема, карьера Питера Пэна завершилась бы именно так: стена, клякса, фотография в траурной рамке. Но отец настоял на своем, буквально навязал мне шлем, и обошлось даже без сотрясения…

Таранить стены головой я начал не от хорошей жизни. «Колодец», будь он неладен… И инерция, будь она дважды неладна, не позволявшая ни затормозить, ни свернуть.

Будь ты хоть героем из героев, хоть самим Питером Пэном, тягаться с законами классической физики трудно. (Трудно, но можно, есть в Зонах места, позволяющие поспорить со стариком Ньютоном и одержать в споре победу.)

Однако старый принцип: «С чем ты не в силах бороться – обрати себе на пользу», – тоже никто не отменял…

Я обратил! Не стал гасить набранный импульс, а оттолкнулся от края «колодца» и прыгнул, как никогда в жизни не прыгал! О том, что пакостные свойства «колодца» могут проявляться над ним, и даже на приличной высоте, я не задумался. Некогда, да и выбора не было.

Но «колодец» ничем пролетающих над ним не беспокоил… И Питер Пэн летел, летел, летел… Пока не повстречался с кирпичной стеной, под которой приткнулся «колодец».

Дальнейшее известно: шлем, слабая контузия, безмерная благодарность папаше…

Ах да, инженер Пряхин… Ну что сказать…

Авдотья овдовела. Мои соболезнования.

* * *

– Белого флага нет, да и не увидят его, – говорю я. – Придется погромче орать: «Сдаемся!»

Ненавижу капитуляции. Даже частичные. Но выхода нет. К вертухаям подошло подкрепление, свинец буравит туман все гуще, нам пришлось укрыться в объемистой нише той самой двери, куда привел нас подлец Сусанин. Отец немного остудил жабий пыл, расстреляв один магазин своей чудо-винтовки – задрав ствол высоко, чтобы никого не задеть. Наши оппоненты такому слюнтяйству не подвержены. Лупят в туман на уровне груди плюс-минус.

Попробовать что-то сделать можно, но лишь без этого балласта: умениям Андрея сейчас грош цена, а Лена и так работает на пределе, и сил у нее не прибавляется…

– Отдайте нам оружие, – командую Андрею и Лене. – И громко кричите, что сдаетесь! Как перестанут стрелять – идите к ним медленно, без резких движений, туман перед собой убирай, Лена, а здешний пока не трогай…

– И что дальше? – спрашивает Андрей.

– А как же вы? – спрашивает Лена.

– Скажете, что мы привели вас сюда насильно, под стволами, а в остальном чистую правду, уже не повредит… Куда мы ушли, вы не видели, что планировали делать дальше, не знаете.

– Электрик тут же сдаст, – мрачнеет Андрей. – Он-то видел, что мы не под стволами, что сами с оружием… Кранты…

А кто тебе АК навязывал, рэмба недоделанный? Сам выклянчил…

Эту мысль я не озвучиваю, говорю веско и сурово:

– Он уже ничего никому никогда не расскажет. Надеюсь, ты меня понимаешь? Хорошо понимаешь? Тогда идите и сдавайтесь…

(О «колодце» молчу, пусть осознают, каково пытаться обмануть Питера Пэна.)

Тем временем к линии фронта выдвинулось нечто крупнокалиберное, рявкнуло короткой очередью и смолкло.

УОКов у нашей махновской вольницы нет, наверное, спустили «Корд» с крыши Бутылки.

Стены здесь – не крепостные казематы. А полтора кирпича крупнокалиберная пуля с вольфрамовым сердечником прошивает с таких дистанций легко и просто.

Она и прошила. Вернее, четыре пули. Входные отверстия невелики, а выходные – не вижу, но знаю – с баскетбольную корзину. Будь за стеной кто живой – солоно бы ему пришлось от вихрей острых кирпичных обломков.

Это послание. Нам. Не пытайтесь, дескать, отсидеться за стеной пакгауза. Сдавайтесь или ныряйте в Мойку, вас там «ледяная пехота» заждалась. Намек понял, не тупой.

– Давайте шуруйте, – поторапливаю ребят, – пока реактивную артиллерию не подвезли.

Не отвалят по-хорошему, придется расставаться грубо…

Реагируют они по-разному. Лена мрачнеет и не торопится разоружаться, Андрей, напротив, сияет, как новогодняя елка, скидывает АК и торопится, тянет подругу…

Затем елка гаснет. Андрей, похоже, сообразил, что на одном лишь Пряхине свет клином не сошелся. А три вертухая в караулке? Плюс к ним четвертый оклемается… Статьи светят такие, что, если кураторы даже отмажут, всю жизнь бесправным рабом будешь долг отрабатывать.

– Подожди, Пэн! – говорит Андрей. – Есть один интересный шанс…

Есть, кто бы спорил, у него шанс. Шанс испытать знаменитый удушающий прием «поспи, сынок» в исполнении Максима Панова. Но насколько шанс ему интересен, не знаю…

– Замок, – тычет пальцем в железного монстра. – Я могу открыть…

– Открывай, – разрешаю я равнодушно, а сам пытаюсь незаметно привлечь внимание отца: нужны две порции крепкого и здорового сна, заверните, пожалуйста.

– Ты не понял, Пэн! Я думал, не проверну, думал, ржавье прикипело, но корпус – бутафория, я посмотрел – внутри все новое, смазанное, и, главное, там, за дверью…

Он бормочет что-то еще. Я не слышу. Вдруг осознаю, что я дебил. Тупорез. Имбецил. Блондинистый потомок жирафа и… и другого жирафа.

Пряхин! Пыхтел, блин, про двадцать седьмой!! Что мы, блин, рядом с двадцать седьмым!!! Другие были далеко и не услышали, но я-то, я отчего так протупил?!

– Ну так открывай, идиот, что застыл! – ору я. – Живо!

* * *

За деревянную дверь я шагнул в уверенности, что в чем-то ошибся… Что гнида Пряхин соврал, дезинформировал, нагадил даже перед смертью.

Впереди единственная захудалая цепь под напряжением, я даже не проверил, куда она тянется, жаль времени: наверняка конечная точка – запыленная стеклянная лампочка, сиротливо свисающая с потолка.

Вела меня вперед абсолютно бредовая идея. Вот какая: про хранилище, похоже, знают тут все, до поваров и электриков включительно. Но не я. И Эйнштейн охраняет свой секрет (от меня) по высшим стандартам восемнадцатого века: толстые двери, крепкие решетки, хитроумные механические запоры. А полюбоваться своими сокровищами приходит с факелом в руке. Как скупой рыцарь.

Бред…

Но в любом бреде мелькают крупицы истины.

Шаг в темноту коридора, второй – и темнота прекращает быть таковой: зажигаются лампы дневного света. Мощная броневая дверь перегораживает коридор впереди – словно сюда вколотили преогромнейший сейф всех времен и народов. И имеет эта преграда все электрические и электронные прибамбасы, приличествующие современным дверям.

– Оно? – возбужденно спрашивает Андрей.

Я не отвечаю, я лихорадочно пытаюсь разобраться: что стряслось, отчего я значительно раньше не почувствовал всего, таившегося здесь?

Цейтнот цейтнотом, но разобраться надо – иначе, чего доброго, не замечу какой-нибудь пулемет с электрогашеткой, и он насверлит дырок в молодом и здоровом теле Питера Пэна… А у меня другие планы на вечер.

Та-ак… Что у нас… Ага… понятно… а-а-а, все стартовые реле за дверью… а ведь это «старик Лихтенгаузен» так извратился, больше некому… а это куда у нас… вниз… ниже еще один уровень… или даже два…

Суду все ясно. Не восемнадцатый век, не так все уныло, тут я призагнул, но принцип похожий. Вся электрическая машинерия активизируется, лишь когда кто-то входит в коридор, а до того сокровища скупого Эйнштейна сторожит тупая механика.

Что характерно, все здешние извращения затеяны ради одного-единственного человека – меня, Питера Пэна. Подвариант: для меня и других аномалов-«электрокинетиков», но велик ли шанс, что они этак случайно, гуляючи, забредут на задворки Новой Голландии?

Утешает одно: пулеметов впереди нет. Разве что с живыми пулеметчиками, но те давно бы стали мертвыми, задохнулись бы – принудительная вентиляция включилась только сейчас.

Андрей уже у двери, изучает ее. Не глазами, разумеется, и не на ощупь… Не знаю, как все у него происходит, какие образы появляются в мозгу, но вся механическая начинка этого бронемонстра для него как ладони. Те детали, что могут двигаться, он сдвинет или повернет, если для того не требуется прилагать многоцентнерные усилия. Те детали, что конструктивно неподвижны, может сломать – но, опять-таки, если не слишком велики и массивны…

Короче говоря, Андрей – идеальный аномал-медвежатник, гроза банковских сейфов и секретных хранилищ всяких лысых любителей голотурий…

Он возбужден, в глазах пляшут чертики, руки чуть подрагивают – то не страх, нет, то возбуждение профессионала, столкнувшегося с трудной, но все же исполнимой задачей…

– Я его сделаю, Пэн, я его сделаю… – приговаривает он.

И тут я все порчу… Говорю:

– Необратимо ломать не будем… Так, чтоб можно было запереть за собой. Неизвестно, сколько провозимся внизу…

Взгляд его мгновенно потух. Лицо помрачнело. Сообразил, куда мы так рвемся – в ловушку, в мышеловку, откуда нас даже с боем выковыривать не надо будет, – отключат вентиляцию, и сами выползем.

Нет времени растолковывать, что, если я найду, что ищу, все карты будут перетасованы, розданы по новой, и пара козырных тузов нам гарантирована… Просто Питер Пэн и Питер Пэн с «попрыгунчиком» в руке – это два разных Питера Пэна, второй в разы опаснее, а то и в десятки раз.

– Начинай, сейчас вернусь… И имей в виду: вниз на веревке я тебя не тяну, опция «сдаться» всегда при тебе.

Он уныло кивает.

Снаружи подозрительное затишье. Стреляют редко, короткими очередями. Демонстрируют: мы тут, мы не уйдем, и не надейтесь…

– Лена, солнышко, держи туман, сколько сможешь… Отец, ты и сам все знаешь, не мне тебя учить… Притихли – значит готовят крупную гадость, постарайся, чтоб у них не прокатило.

– Иди уж, стратег… Ломай свою дверь и не беспокойся за спину. Правда, Лена?

Выглядит она не очень, но бодрится.

– Отобьемся… За Мойкой для нас с Максим Кириллычем земли нет!

Они переглядываются, кулачище отца легонько сталкивается с кулачком Лены, и вновь их глаза и стволы уставились на туман.

Ишь, спелись… Смотри, Андрей, тут пороху в пороховницах еще о-го-го, отобьет – и будет у меня мачеха аж на полгода меня старше.

* * *

– Нет, Пэн, нет – вон ту хреновину надо сдвинуть, тут их все строго по очереди надо, а то вернутся в прежнее положение…

– Ну так сдвигай!

– Ее что-то держит! Прижимает! Никак!

– Не звезди, ее держал магнит-соленоид, я его обесточил… Погоди, сейчас остаточный магнетизм уйдет… Да она уже сама поползла, дотягивай!

– Где поползла? Куда на хрен поползла? Я ж вижу – как стояла, так и стоит!

– В штанах у тебя стоит! А там – ползет, я ее не вижу, но кто ж тогда мне сердечник соленоида вниз сдвигает? Дух святой или папа римский?

– Вниз? Ты дебил, Пэн? Договорились же: хреновины – они горизонтальные! Фиговины – вертикальные! Еще раз, для дебилов: хреновина – это вот так, а фиговина – это вот как!

– А может, здесь ты дебил, а?! Как хреновина может СТО-ЯТЬ, если она во-от так?!

– А как твоя машина у дома стоит?! Торчком на заднем бампере? Ладно, пробуем еще раз… Хреновину двигаем, верхнюю, не перепутай. Поехали!

Вот так мы и работали в паре… Я «видел» одно, он совсем другое, к тому же Андрей – самоучка и оперирует именно такими терминами: фиговина, хреновина, загогулина, фитюлька… А что такое «соленоид» – не имеет понятия.

Все было бы куда проще, если бы я взял под контроль блок управления запирающим механизмом, но с блоком случилась беда: обнулились все настройки… Не сами по себе, понятно, – сигнал поступил откуда-то со стороны Дома коменданта.

Я прикинул время, что мы убили на то, чтобы одна (лишь одна!) «хреновина» втянулась в бронедверь, и загрустил.

Хреновин – двадцать четыре штуки, теперь уже двадцать три… Фиговин поменьше, всего шестнадцать. Сутки напряженной работы без перерывов на еду и сон.

Но все оказалось не так плохо. Притерлись, освоили терминологию друг друга, очередные хреновины все быстрее выползали из стены, под конец уже секунд за пятнадцать-двадцать, а восемь верхних фиговин мы исхитрились и опустили единым махом, все разом… Стальной монстр дрогнул и пополз по направляющим в сторону.

– И-и-и-ес!!! Мы сделали, Пэн, сделали!!!

И тут же помрачнел, заявил:

– Я вниз не пойду, и не проси… Не знаю, что там, и не хочу узнать, и вообще… двенадцать лет… государственная и военная тайна… я не хочу…

– Там лестница, внизу – вторая дверь, похожая, а рядом еще лестница, снова вниз, – безжалостно раскрыл я секреты, сделав Андрея соучастником преступления. – И ты к ней спустишься, ко второй двери, понял?! Главное, ступени не считай, их количество – военная тайна!

Он даже не улыбнулся.

– Папа, мы вскрыли дверь!

– Да слышал я, слышал… Андрей так заорал, что в Бутылке, наверное, слышали.

– Что у вас? Я с этими хреновинами-фигулинами от всего отключился, артналет бы пропустил…

– Тишина. Вообще не стреляют… Лена туман убирает потихоньку, чтоб не подползли, видимость уже приличная, но… Взгляни сам.

– Некогда. Я вниз, если вдруг попрутся в атаку – держите деревянную дверь до последнего. Потом отступайте за металлическую. Но только в самом…

Отец перебил:

– Сразу скажу, чтоб ты знал: я на поражение стрелять не буду.

– Да и мне не хотелось бы… – поддержала Лена.

– Стреляйте в воздух, под ноги, куда хотите, но дайте нам с Андреем сделать дело. Там вторая дверь, надеюсь справиться быстрее, но… Ладно. Пошел…

Андрей расклеивался на глазах… Азарт от схватки с первым препятствием и от победы над ним рассеялся. Сил он выложил немало, но не только в их упадке состояла проблема… По «секретной» лестнице он едва полз, несмотря на все мои понукания. Хорошо… пусть передохнет, восстановит силы.

– Держи, – сунул я ему упаковку «энерджайзеров». – Шесть штук, и побольше жидкости выпей, половину фляги, не меньше. Быстро полегчает. Я вниз, на минус второй. Скоро вернусь…

Он кивнул, взял упаковку – движения вялые, заторможенные. Я понял: можно не спешить, полчаса как минимум ему надо для восстановления формы.

Спустился по следующей лестнице. Там была еще дверь, но обычная… В смысле, обычная для дотов и бомбоубежищ, покрути штурвал – дверца и откроется. В принципе логично – того, кто вскроет верхнего бронемонстра, не остановит уже ничто.

Покрутил, открылась – и я сразу понял: вскрывать ничего больше не придется. Я нашел что искал. Передо мной было хранилище артефактов.

Хотя нет, нет… Понял, но не сразу. С крохотной задержкой.

В первый же миг пришла шальная мысль: моя выдумка с голотуриями угодила точнехонько в десятку. В яблочко угодила, и в боксе номер двадцать семь поганый извращенец Эйнштейн прячет от начальства и подчиненных свой гарем…

Имелись основания так подумать, поверьте.

Зал оказался приличных размеров, примерно с волейбольную площадку. И весь был заставлен рядами высоких прозрачных призм, наполненных опять же прозрачной жидкостью… Ни дать ни взять громадные вертикальные аквариумы. Что болталось внутри, в жидкости, с порога не разглядеть, но общий взгляд на зал немедленно порождал мысль о выставке морских диковинок… Голотурий, например.

Несколько шагов вперед – и первое впечатление исчезло. Оно, хранилище артефактов… Но отчего их так странно запаковали?

Наверное, в иное время я бы тут застрял и завис. Бродил бы часами, глазел бы разинув рот, как провинциал, впервые угодивший в Эрмитаж (не нынешний, а тот, давнишний).

Еще бы… Диковинки из многих Зон, самые разные: и отлично знакомые мне по Хармонту «сучья погремушка» и «белая вертячка», и чернобыльские «яйцо» с «ночной звездой», тоже мне неплохо известные, и сибирский «волосок», известный лишь по снимкам и описаниям, и пара совершенно незнакомых мне артефактов… И это только в первом, ближнем ко мне ряду призм-«аквариумов».

Но я не застрял. И не завис.

Потому что в третьей слева призме лежали они, «Джек» и «Джон». «Попрыгунчики».

Немного похожие на кубики Рубика, во всяком случае, по размеру. Только форма не кубическая, немного вытянутая, несимметричная, но вращать грани можно точно как в старинной головоломке… Артефакты не идентичны, они как родные братья – очень похожи, но не спутаешь.

Привет, ребята, давно не виделись… Ну и зачем вас тут заспиртовали, словно уродцев в бывшей Кунсткамере?

Приглядевшись, я понял: нет, не заспиртованы… Призм здесь две. «Попрыгунчики» лежат во внутренней, значительно меньшей, а жидкость заполняет лишь промежуток между ними.

Что за жидкость, зачем? Загадка.

Зачем, еще можно предположить: экранирует, гасит воздействие разнородных артефактов друг на друга, не позволяет возникнуть стихийным конфигуратам…

А вот состав субстанции – тайна за семью печатями. Не исключено, кстати, что она несет и некую охранную функцию: коснется ее незадачливый грабитель или вдохнет испарения – и готов, принимайте и упаковывайте.

Но решать проблему с жидкостью как-то надо, и побыстрей.

Сверху на всех призмах – и на больших, и на внутренних – имелись съемные крышки. Разобраться, как они снимаются, можно… Только проблема жидкости останется. Нигде не видно устройства или приспособления, которым извлекают из емкостей артефакты, потребовавшиеся для очередного опыта… Может, устройство приносят с собой, может, где-то надежно припрятали.

Действуя по уму, я, разумеется, должен был загодя прихватить химическую экспресс-лабораторию, а еще лучше – аномала-«химика», и со всеми мыслимыми предосторожностями взять малую толику жидкости на анализ, затем этот анализ произвести, затем…

Я дважды выстрелил. Из «Глока». В призму с «попрыгунчиками».

И тигриным прыжком отпрянул, спасаясь от хлынувшего в мою сторону потока…

Испарения меня не прикончили. Вообще никакого запаха… Лужа подползла к подошвам – я с трудом удержался, не отпрыгнул. Подошвы не задымились, не стали растворяться… Не спирт, не формалин, не кислота… Неужели простая аш-два-о?

Голос Андрея откуда-то сверху:

– Пэн, что там у тебя? Это ты стрелял?

– Все в порядке! Решал техническую проблему!

Ждать, пока обсохнет внутренняя призма, не стал. Не убила эта субстанция сквозь «берцы», не убьет и сквозь перчатки.

Вытащил, сковырнул крышку… Какое-то время медлил, прежде чем потянуться к «попрыгунчикам». Потом нагнулся, взял их в руки…

Ну, здравствуйте, мои родные.

И все пошло не так…

«Джек» и «Джон» ни здороваться, ни признавать меня за родного не пожелали. И это не фигура речи, все так и было… Вернее, не было – того ощущения, какое возникало, когда я в Хармонте брал их в руки. Его трудно описать словами, оно полностью лежит в области аномального восприятия мира… Если совсем упростить, то я всегда ощущал и «Джона», и «Джека» отчасти живыми…

А сейчас было ощущение, словно на ладонях у меня лежали два булыжника.

Как бы вода виновата? Или дурацкие эксперименты яйцеголовых испортили «попрыгунчики»? Или что-то не так со мной?

Отложив «Джона», я тщательно выровнял «Джека», повернул одну грань…

«Попрыгунчик» исчез, чтобы в то же мгновение обнаружиться неподалеку, метрах в четырех… Мягко упал на пол, они всегда падают мягко, словно на войлочный мат… Джамп, или прыжок, состоялся. Но без меня.

Не желая мириться с очевидным, я повторил опыт с «Джоном». Результат прежний – переносить заодно и меня «попрыгунчик» не пожелал…

Все понятно. «Джек» и «Джон» остались прежними. Но меня за своего признавать не желают… Я был единственным, кого они признавали. Теперь перестал быть.

Держа их на ладонях, я «потянулся» к ним запредельным усилием своего аномального нутра. И показалось – или не показалось? – что не все и не до конца потеряно… Почувствовал какой-то отзвук, эхо давних ощущений…

Новый опыт. Новый джамп… Прежний результат.

Наверное, я экспериментировал бы вновь и вновь, не в силах смириться с поражением.

Но до хранилища вновь донесся глас свыше. На сей раз был он куда слышнее – у Максима Кирилловича Панова иерихонская труба еще та.

– Петя! К нам парламентер! Принимаем?

– Сейчас поднимусь! – гаркнул я.

Контейнер, специально приготовленный для «попрыгунчиков», улетел в угол. Пусть полежат в карманах, как можно ближе к телу… Может, вновь войдут со мной в резонанс?

А парламентера мы примем, куда ж без этого…

Раз уж «попрыгунчики» не помогут нам выбраться из западни, будем торговаться, угрожать, шантажировать… Для начала пригрозим, что выпустим всю водичку из призм и тем самым составим из артефактов исполинский, невиданный конфигурат… Кто-нибудь желает опробовать, на что такая штука способна? Нет? Тогда извольте предоставить заправленный вертолет, охрениард валюты и воздушный коридор до монгольской границы…

* * *

Парламентером к нам заявился Эйнштейн. Ожидаемо…

Он стоял снаружи, возле ниши деревянной двери с поднятыми руками. Я увидел на двери десятка два свежих пулевых отверстий и понял, что здесь тоже все шло не так уж гладко и ровно…

Отец обменялся со мной взглядами и позвал:

– Подойди, клоун.

Клоун в данном случае не оскорбление… На шнобеле Эйнштейна красуется лангетка, а шнобель у него и до плотного контакта с моим кулаком был не из мелких. Лангетка, конечно, телесного цвета, не ярко-красного, но все равно Эйнштейн чертовски смахивает на клоуна Бима с накладным носом. Или на Бома.

Он сделал пару осторожных шажков. И тут же был ухвачен длинной лапой отца и втянут внутрь. Снаружи раздался тревожный крик.

– Минутку… – прогнусил Эйнштейн, обернулся и столь же гнусаво крикнул своим: – Все в порядке!

Далеко не все было в порядке. Я смотрел на его харю, украшенную лангеткой, на неуверенную напряженную улыбку и чувствовал, как темная волна накатывает на мой разум. Оказывается, ничего не прошло. Я думал – перекипел, отненавидел, стал спокойным, как мертвец. Ведь столько часов минуло с той гнусной секунды, как я увидел и осознал… как умер на месте… Нет, не умер. К чьему-то сожалению.

– Пе-тя… – по слогам произнес отец, положил мне руку на плечо, даже отодвинул в глубь коридора. – Потом, Петя. В другой раз.

Эйнштейн непроизвольно попятился, уперся спиной и затылком в кирпичи стены.

Он трусил, мой бывший босс, и правильно делал. Темные волны перехлестывали через парапет. В таком состоянии легко стреляют в безоружных парламентеров… И в предавших тебя друзей.

– Чего хотел?

Какой хриплый, каркающий голос… неужели мой?

– Господа, остынем, – гнусит он. – Поговорим, как цивилизованные люди, как коллеги, в конце концов. Я понимаю, ситуация ненормальная, но давайте откровенно, тем более начальства здесь нет, никто нас не слышит… Ой-й-й-й! – Он скривился, ухватился рукой за нагрудный карман.

Это сгорел микропередатчик с микрофоном, прикрепленный к внутренней стороне комбинезона. Я мог сжечь его не то что безболезненно, но и вообще незаметно для Эйнштейна… Мог, но не захотел. Вот теперь действительно никто нас не слышит.

– Я спрашиваю, чего ты хотел, – повторил я.

– Ребята, отпустите Пряхина. Зачем он вам?

– Пусть пока внизу посидит, – ровным голосом сказал я (знали б вы, чего мне это стоило). – Там светло, прохладно, пули не летают…

– Заложник вам не понадобится.

– Не понадобится – пристрелим, – сообщил я равнодушно.

Надеюсь, что получилось равнодушно… трудно вести переговоры, когда внутри весь дрожишь, вибрируешь и готов взорваться, как граната, разлететься на миллион кусков, осколков с бритвенно-острыми краями…

Спокойно, Питер Пэн, спокойно… Ты втравил троих, включая родного отца, в эту историю. Ну так вытаскивай! Ледяной тон. Каменное лицо. Ирония, подпусти циничной иронии… Вбей, вколоти в голову лысой мрази: тебе плевать на последствия, ты все тут разнесешь и раскурочишь, ты уже перешел все рубиконы и сжег все мосты…

Пытаюсь. Вбиваю:

– У нас этих заложников – вагон с тележкой… Сидят рядочками в стеклянных колбах. И я ломаю голову, как эти колбы вскрывать… Подряд? Или в шахматном порядке? Что посоветуешь?

– Посоветую одно: не совершать необратимых поступков… Есть вариант, который всех устроит. Я вас отсюда выведу…

– Доведешь до ворот, прикрывая своим телом? Я мог бы, пожалуй, поразмыслить над такой идеей. Давно, в детстве… До того, как узнал о существовании снайперов.

– Ворота не потребуются…

– Это почему? – встрял отец.

– Через минуту поймете… Пэн, ты нашел «попрыгунчики»?

Так ты в курсе, гнида, зачем мы здесь…

Будь я вправду так спокоен, как изображал, спустил бы на тормозах: не бином Ньютона, в самом деле, – вычислить, что потребовалось Питеру Пэну в хранилище артефактов. Но тормоза держали плохо… И последняя фраза Эйнштейна их, тормоза, прикончила. А меня взбесила.

– Ты слишком много знаешь! – «Глок» как-то сам собой оказывается в моей руке, а рука – у мордочки Эйнштейна; это опасное соседство. – Что с такими обычно делают?

Его лицо мгновенно становится серым. Интересно, чует он запахи сквозь свой нашнобельник? Из «Глока» недавно стреляли, дуло остро пахнет порохом, и для Эйнштейна это запах смерти…

– Питер, я всего лишь хотел…

Перебиваю:

– Ответ неверный! Плевать, что ты хотел! Я спросил: что с такими говнюками делают?! Правильный ответ: их зарывают в землю! И пишут на могиле: он слишком много знал!

Папа кривится. Папа (родной, блин, отец!) защищает эту гниду:

– Петр, прекрати… Человек пришел по делу…

– Человек? Где ты видишь человека? Не-ет, к нам заглянул похотливый скунс – не чувствуешь, как завоняло? Скунс напуган, скунс хочет жить и портит воздух… Прекрати вонять, мразь!!!

Я тычу ствол ему под нос… Кажется, рассекаю губу… «Попрыгунчики», обмен… все отступает на второй план… Как-нибудь и без него выберемся, не впервой. А сейчас я шевельну пальцем и вышибу ему мозги. Так будет лучше для всех.

Палец сгибается медленно-медленно, по микрону двигая спусковой крючок. А я жалею, что пуля не сможет так же медленно сверлить его мозг, что все для него закончится быстро…

Отец все понимает. И отворачивается. Правильно. Это касается только двоих…

Эйнштейн тоже понял… Вдруг рушится на колени, закрыв лицо руками.

– Питер… – гнусит он сквозь пальцы. – Я же тебя помню с младенчества. Я помню твою маму… Она мне нравилась… безумно нравилась… прости, Макс… А мне ты всегда был как сын… Да ты и сам, было дело… подозревал, что я твой отец. Забыл?

Из меня словно воздух выпустили. Указательный палец замер, потом разогнулся…

– Это было давно… – сказал я без злости, без ничего, без единой эмоции. – И на все, что было, ты наклал большую-большую кучу дерьма.

Отец, вновь повернувшийся к нам, кивнул одобрительно: дескать, да, куча немалая…

– Но ведь было… Питер, мне со вчерашнего дня хочется, чтобы ты и вправду меня застрелил. Я, конечно, должен сказать, что мне стыдно, что мне никогда еще не было так стыдно, но это все не то, не то… Я не понимаю, не могу объяснить! Что за безумие на меня накатило? Наталья – твоя жена. ТВОЯ! Ну не мог я… с ней… с кем угодно, кроме нее. Да и зачем? Мне вон Илоны хватило бы выше моей лысины, а она меня гомиком считает!

– Ошибаешься, – сказал я равнодушно. – Причем дважды…

Теперь изображать равнодушие не требовалось. Как-то внезапно мне стало все по барабану… Все, что скажет сейчас этот лысый говнюк, все, что сделает… С кем он будет спать, тоже без разницы… с Горгоной, с голотурией, мне-то что…

– У меня нет жены – и это первая твоя ошибка. Илона считает тебя зоофилом, это вторая.

Он вылупился недоуменно… Понятно. Не побывал еще в офисе, не получал донесений от тамошних наперсников и наушников, стол свой знаменитый не видел… Плевать.

Зато другое Эйнштейн сообразил – стрелять не буду. Он встал, громко хрустнув коленями, распрямился, машинально потер место ожога и сказал, заглянув мне в глаза:

– Я вижу одно-единственное объяснение. На меня воздействовали.

– В каком смысле?

– В буквальном. Какой-то суггестор ввел в меня гипнограмму. Я ее выполнил.

– Ну и где ты подцепил эту гипнограмму? Ты, даже на толчке кастрюлю с головы не снимающий?! Ты и сейчас в шлеме, мать твою!

– Точно сказать не могу. Но давай подумаем вместе, где я бываю без шлема… И есть ли в нашем с тобой окружении аномал, способный заставлять людей делать все, что ему захочется. Или – ей захочется…

Намек был более чем прозрачен. Да что там намек – прямое обвинение в изнасиловании. А вы как думали? У нас принуждение к сексу гипнозом проходит именно по этой статье…

Здравое зерно в его словах было, потому что, в конце концов, если б Горгона не захотела, фиг бы этому старому стручку чего обломилось. Если сучка не захочет, на нее кобель не вскочит – говорит народная мудрость.

Но, с другой стороны, можно ли ему верить? Эйнштейну в его нынешнем положении сгодится любая отмазка, лишь бы сгладить опасное напряжение между нами. Он как никто другой знает, что Питер Пэн временами… скажем так, бывает импульсивен. Иногда это опасно для тех, кто вовремя не отошел и не спрятался.

– Хватит соплей, – произнес отец с неожиданной резкостью, почти с ненавистью. – Нашли время. Позже разберемся, кто на кого воздействовал и зачем. Илья, ты тут высказывался: мол, заложник нам не понадобится… ворота тоже… Развивай уж эту тему до конца. А то твои орлы снаружи скучают, а у них там пулемет… Крупнокалиберный… Начнут со скуки пимпочки на нем дергать, кнопочки всякие нажимать… да и хлобыстнут сюда очередью…

Эйнштейн с тревожным видом огляделся… Наверное, понимал, как соотносятся поражающие свойства пуль «Корда» с защитными свойствами здешних стен. И сразу перешел к делу:

– Да, да, ты прав… Вам пора уходить, что бы вы ни задумали. Ты, Питер, помнится, пытал меня насчет объекта номер двадцать восемь? Собственно, чтобы открыть эту тайну, я к вам и заглянул. Это подземный ход.

Я непроизвольно хмыкнул.

– Как в кино.

– В каком кино? Не знаю, не видел. Туннель идет под всем островом и уводит далеко за Крюков, выход – во дворе на той стороне. Если вас интересует история вопроса, когда его прокопали, когда обнаружили вновь…

– Не интересует, – оборвал отец. – Где вход? Внизу, в хранилище?

– Нет, выше, на лестничной площадке. Дверь вы видели, не могли ее не заметить. За ней – туннель. Поторопитесь. Только вот… за вами будет погоня. Иначе меня не поймут.

Дверь… Опять хреновины-фигулины… Ну да ладно, теперь будет легче.

– И отпустите вы наконец бедолагу Пряхина! – напоследок попросил Эйнштейн.

– С ним, э-эх, неувязочка, – вздохнул я. – Сгинул в «колодце». Там у вас второй «колодец» в самом углу, аккуратнее бегайте.

Лицо Эйнштейна вытянулось.

– Сгинул?! И что я теперь скажу Авдотье?

Хотел ответить, но папа опередил:

– Скажи правду: что ты и по жизни дерьмо, и начальник дерьмовый тоже, что ты выпустил вожжи из рук и потерял контроль над событиями, и даже «колодцы» отметить и огородить не распорядился… А теперь вали отсюда, у нас мало времени.

Ну прямо с языка снял.

Глава 2. Нашего полку прибыло

Туннель привел нас не в какое-нибудь логово засекреченной науки – в самый обычный подвал жилого фонда. Дверь, разделявшая эти два подземных объекта, показалась нам с Андреем легкой разминкой после предыдущих. Поразмялись, чтоб не терять форму…

А на выходе из подвала нас поджидали. Трое. Расположились они грамотно, не попадая друг другу в сектора обстрела, и были готовы наполнить узкий мрачный двор-колодец свинцом, буравящим воздух. Вернее, готовы были двое из троих, поскольку лишь они оказались при стволах, но и третьего сбрасывать со счетов стало бы фатальной ошибкой, пуля – далеко не самое опасное, что может прилететь в тебя в Зоне…

Однако отец не схватился за свою чудо-винтовку, я не схватился за «Глок» или «чпокер», Лена не попыталась напустить маскирующего туману, а ее муж, проявлявший смелость лишь в борьбе с безответными дверями, не попытался напустить в штаны.

Потому что встречала нас хорошо знакомая компания: Прокофьев М. С., в миру известный как Леденец, Жужа, пучеглазое дитя-неожиданность, и…

И та мразь, которую я десять лет по какому-то помутнению рассудка именовал своей супругой.

– Хвост за собой не тащите? – поинтересовался Леденец так невозмутимо, словно мы с ним загодя договорились встретиться именно здесь и именно сейчас.

Я молчал, пытаясь понять, каким недобрым ветром принесло сюда эту троицу.

Ответил отец:

– Хвост притащится через час в самом лучшем для них случае, и то если сразу догадаются прихватить инфрасканер и обезвредят все мои ловушки.

– Мины? – спросил Леденец, и безразличие его тона показалось мне наигранным. Указательный палец сталкера лежал не на спусковом крючке, но весьма от него близко, а какие у этого парня рефлексы, я знал не понаслышке.

– Всего лишь светошумовые, – успокоил отец, и Леденец слегка расслабился.

Горгона в разговоре не участвовала: стояла с невинным видом, словно случайно забрела именно в этот дворик во время послеобеденного променада. Жужу в данный момент больше всего на свете интересовали похабные граффити, не то уродовавшие, не то украшавшие стену-брандмауэр.

И все же мне показалось, что отнюдь не Леденец инициатор и организатор нашей случайной встречи… Я шагнул к Горгоне, толком не зная, как начну разговор. Здороваться я с ней не собирался – теперь проблемы ее здоровья и сексуальной привлекательности пусть заботят других.

Констатировать, что день выдался добрый, тоже не стал, сразу взял быка за рога:

– Что ты здесь делаешь и как оказалась в этом дворе?

– Делаю то же, что и ты: ищу наших дочерей.

Не-е-ет, гнида… Теперь это не твои дочери. Теперь в нашей семье осталось три человека, и ты в их число не входишь. Заводи себе новых детей от нового хахаля, если материнский инстинкт требует… Ты ведь у нас податлива на потребности инстинктов, правда?

– Здесь ищешь? В этом дворе? И как успехи?

– Прекрати… У меня тоже состоялся телефонный разговор… Подозреваю, такой же, как у тебя. На ту же тему и с теми же условиями.

Я посмотрел на Андрея. Он пожал плечами и изобразил оскорбленную добродетель… Ничего, дескать не передавал, никаких средств связи. Пожалуй, можно поверить… Когда я забрал его из Надино, Горгона лежала под капельницей, раздавленная, как кусок дерьма, попавшего под трактор, – даже разговаривать толком не могла, выбивалась из сил после пяти-шести фраз… И посторонних к ней не допускали. Но кто сказал, что Плащ складывает все яйца в одну корзинку?

С другой стороны, безоглядно верить этой женщине не стоило. Ей вообще не стоило верить… ни сейчас, ни прежде.

– Ты не ответила на вторую часть вопроса, – сказал я ледяным тоном. – Как ты очутилась именно в этом дворе?

– Собиралась проникнуть в Виварий. Незаметно. За тем самым, что, как я полагаю, сейчас оттягивает твои карманы, правый и левый.

– От кого ты узнала про туннель? – спросил я, почти не сомневаясь в ответе.

Наверняка без Леденца дело не обошлось, если уж глава наших сталкеров знал о двух секретных боксах, то и существование туннеля для него не тайна… Возможно, сам Леденец его и обнаружил, когда подыскивал относительно безопасное место для Вивария. Интересно, что пообещала бывшая ему за помощь? Не сеанс ли бурного секса в оранжерее?

Не угадал, потому что Горгона сказала:

– О туннеле мне рассказал Эйнштейн…

Зря она произнесла это прозвище. Вернее, начала произносить: потому что после «эйн» смогла выдать лишь невнятный хрип – руки, сомкнувшиеся на глотке, внятной дикции не способствуют.

Она падает. Я оказываюсь на ней. Надеюсь, в последний раз. Пальцы глубоко вдавливаются в податливое горло. Вокруг уже не серый дворик-колодец – ее поганая оранжерея. Душная, влажная и вонючая. В душном месте надо душить. И я душу.

Вокруг раздаются какие-то крики, но до мозга не доходят. Чьи-то руки вцепляются мне в плечи, чьи-то кулаки бьют по голове. Да отпущу я ее, не волнуйтесь, отпущу, еще пара минут – и отпущу, вот уже и дергается слабее, скоро все закончится…

Боковым зрением вижу приклад, стремительно приближающийся. Леденец? Или папаша решил вписаться за стерву-невестку?

Страшный удар в скулу. Мир окрашивается розовым. Я отлетаю назад. Но пальцы не разжимаю. Напротив, стискиваю последним запредельным усилием. Раздается мерзкий звук, примерно с таким нога выдирается из болотной топи.

Горгона похотливо раскинулась на брусчатке. Вместо глотки – кровавый провал. Через пару бесконечных секунд он начинает фонтанировать алым.

Кровь попадает мне на лицо. Розовый мир стремительно багровеет, и не остается ничего, кроме затопившей всё и вся красноты, и я тону в ней.

* * *

Разумеется, ничего этого не было. Вся сцена проигралась у меня в мозгу – не просто зримо, но с ощущениями, со звуками, с запахами.

На деле я молча стоял, полуприкрыв глаза, и выравнивал дыхание: вдох, четыре удара сердца, выдох. Помогло. Из окружающего мира постепенно уходили оттенки красного, а когда Горгона пощелкала у меня перед глазами пальцами, желание с хрустом сломать эти пальцы оказалось вполне преодолимым.

– Алло, ты завис?

Не ответив, я повернулся к ней спиной и подошел к отцу, оживленно что-то обсуждавшему с Леденцом возле металлической двери подвала. Главное выяснил: на бывшую тоже вышел Плащ, а Эйнштейн играет в какие-то свои непонятные двойные игры, нюансы же и подробности можно уточнить потом, когда оторвемся от погони. Помешать обмену не должен никто.

Блиц-консилиум двух специалистов завершился тем, что отец приладил на мощные дверные петли колбаски пластичного термита, поджег. Когда догорит, петли прихватятся намертво. Преследователей такой трюк не остановит, но фору мы получим.

– Уходим, – скомандовал я своим, не дожидаясь завершения пиротехнического шоу. – Порядок прежний, я впереди, отец – замыкающий, Андрей с Леной в центре.

– Мы идем с вами, – безапелляционно заявила бывшая. – И не вздумай спорить, Гоблин. Там мои дочери. Я за ними на зубах поползу. И любого порву, кто помешает.

Узнаю прежнюю Горгону, ну прямо помолодела лет на десяток. Леденец, кстати, оказался у нее за спиной во время этой тирады и всем своим видом выражал поддержку и одобрение. Конечно, он не помешает в задуманном походе – и опыт хождения по зоне немалый, и боец не из последних, – но с причинами и мотивами его действий надо разобраться, не откладывая.

Очень хотелось сказать экс-супруге, что путей в Зоне много, и пусть лучше она выберет для своего ползания на зубах какой-нибудь другой, отличный от моего. Раздражает скрежет зубов по асфальту…

Но я лишь пожал плечами, что можно было истолковать как неохотное согласие. И внес коррективы в диспозицию:

– Тогда так: впереди мы с Леденцом, Жужа – в центре, с Андреем и Леной. Дистанция от передовых – тридцать метров. Двинулись!

Про Горгону специально не упомянул – иди, дескать, где знаешь. Влетишь в незнакомую тебе здешнюю ловушку – одной заботой меньше. Не надо будет судиться из-за детей при разводе. Хотя о чем я, какой еще развод… Ни один российский ЗАГС не зарегистрировал бы брак в мои неполные шестнадцать лет, будь даже невеста хоть тройней беременна. Ну а потом закрутились, завертелись… в общем, жили в гражданском браке. Или внебрачно сожительствовали, если рассматривать термин «гражданский брак» в его исконном и правильном значении: брак, заключенный не в церкви, а в муниципалитете или ЗАГСе.

Двор-колодец, куда мы выбрались из туннеля, располагался на Конногвардейском бульваре. Красивое место… когда-то было. Сейчас вдоль северной стороны бульвара виднелся словно бы след гигантского плуга, не просто разрушавшего здания – с фундаментами выворачивавшего их из земли. Южная сторона осталась относительно невредимой, мелкие разрушения вроде обвалившихся балконов и глубоких сквозных трещин на фасадах – не в счет.

Но давно известно, что в Зоне наиболее опасно передвигаться рядом со зданиями целыми, неповрежденными, куда – по внешнему впечатлению – хоть сейчас вселяйся и живи… Поэтому мы двинулись, по возможности прижимаясь к разрушенной части бульвара.

Относительно ясное небо, радовавшее нас в первой половине дня, затянулось тучами, опустился туман. Не слишком густой, видимость – метров пятьдесят, бывает и хуже.

Разговор назревал, и начал его Леденец.

– Интересно, нас во всероссийский розыск объявят за сегодняшние художества? – негромко и словно невзначай спросил он. – Или не будут выметать сор из избы и постараются ликвидировать по-тихому и своими силами?

Поразмыслив, я ответил чистую правду:

– Самое любопытное в твоем вопросе – это словечко «нас»… Что бы оно значило, а?

– Как я понимаю, означает оно местоимение «мы». В родительном падеже. Или в винительном? Со школы вечно их путаю… Пусть будет винительный.

– Садитесь, ученик Леденец. Би-плюс за неуверенность в ответе.

– Эх, Пэн, столько лет живешь в России, а репатрианта все равно за версту видно. Любой русский сказал бы: «четверка с плюсом»…

Еще один на мою голову… Будто мало папаши, много лет выкорчевывающего из моей речи англицизмы и пичкающего русскими идиомами.

– Не соскакивай с темы, – пресек я филологический экскурс. – С какой радости ты затесался в эти самые «мы»?

– С финансовой, Пэн, всего лишь с финансовой радости… Твоя супруга порадовала таким авансом, что пахать на ЦАЯ мне сразу стало безумно скучно. А если доживем до выплаты гонорара, то и к этой стране интерес у меня утратится. Поселюсь на каком-нибудь тропическом острове, среди вечного лета и полуобнаженных мулаток.

– Кто ж тебя из страны-то выпустит?..

– А кого я буду спрашивать? Я ведь в Светогорске вырос, у самой финской границы, каждую тропку там знаю…

– Понятно…

Семейный бюджет – вернее, бывший бюджет бывшей семьи, – такой дорогостоящий наемник на дно не пустит. С Горгоной у нас даже в лучшие времена кошелек был раздельный. До умыкания налички из банкоматов и безнала с электронных счетов она никогда не опускается. У нее другой метод: замечательно умеет находить спонсоров для своих затей. Чертовски убедительна бывает в беседах с ними – платят и радуются, что помогли столь замечательной женщине… Гнусная аферистка.

Однако оставалась последняя неясность. И я спросил:

– А зачем вы Жужу с собой потащили?

– Вообще-то лично я потащил. Приказ Эйнштейна – сопроводить девчонку в район Сенной. Как-то резко и неожиданно на босса эта блажь нашла, причем после бурного диалога с Авдотьей – через двойные двери отзвуки доносились. Отказаться я не мог, не вызвав подозрений. Да и не хотел все горшки бить, вдруг с островом не срастется… Кстати, а куда мы идем?

За разговором сталкер не сразу понял, что никуда сворачивать с Конногвардейского я не собираюсь.

– Ты, Пэн, никак через Исайку прогуляться наладился? – спросил Леденец, сообразив, куда я веду группу.

– Не без того.

– А-а-а… ну ладно… можно попробовать.

Он помолчал и добавил собственный парафраз известной присказки:

– Между Колей и Змеей промежуток небольшой…

«Колей» сталкер панибратски именовал памятник Николаю Первому, неплохо сохранившийся, а «Змеей» – Медную гадюку, только и уцелевшую от конного памятника другому императору.

– Знаю, – успокоил я. – От тебя же, собственно, и знаю.

– И траектория у того промежутка замысловатая…

Мы с Леденцом двигались классической поисковой двойкой (он держался в моем секторе «три-шесть») и лиц друг друга видеть не могли. Но я хорошо знал Леденца и зримо представлял, как на его физиономии соседствуют сейчас тревога и сталкерский азарт. Ходить через Исайку – ныне этим термином именуют бывшие Александровский сад, Исаакиевскую площадь и часть Сенатской, – мягко выражаясь, небезопасно. Зато если пройдем, о погоне, высланной из Вивария, можно позабыть. Никто из оставшихся там скаутов не пойдет следом без долгой тщательной разведки. А если вертухаи сдуру сунутся, в ЦАЯ освободятся несколько штатных вакансий, только и всего.

– И про траекторию знаю. Уже не от тебя… Сам прошел дней десять назад. Начинать, кстати, лучше не от Конногвардейского манежа, а от угла Сената и Синода. Тогда два изгиба пути срезаются, и не нужен респиратор, «клоака» остается далеко по правую руку.

– Ну, ты крутой, Пэн… Круче тебя только яйца Фаберже.

Для Леденца эти яйца служат мерилом всего на свете, не только крутости, – и неспроста. Из-за пасхальных изделий знаменитого ювелира он и оказался на службе в Виварии. Вынес из Зоны партию из шести штук, но заказ оказался подставой, а заказчик – провокатором. Из дилеммы – топтать лет десять зону с маленькой буквы или бродить по Зоне с буквы большой, но уже в интересах государства, – Леденец выбрал… сами догадайтесь что.

Итак, он помянул роковые для себя яйца, но на том не остановился. Произнес то, что ему никак не стоило произносить…

– Круче тебя только яйца Фаберже… И еще яйца Эйнштейна, наверное.

Я останавливаюсь. Медленно поворачиваюсь через левое плечо. Ствол штурмовой винтовки сталкера смотрит мне в живот. Леденец тоже под прицелом моего «Глока». Пауза тянется бесконечно.

Вдох, четыре удара сердца, выдох…

Вдох, четыре удара сердца, выдох…

Основная группа дисциплинированно замерла в отдалении, не приближается. О чем шел разговор, они не слышали, да и чем сейчас мы заняты, толком им не разглядеть.

Я наконец расклеиваю губы:

– Знаешь, Леденец, британские ученые недавно установили любопытный факт: чем меньше человек звездит, тем дольше живет. Обратная зависимость тоже верна.

Леденец отвечает с непрошибаемым спокойствием:

– А еще, Пэн, они установили, что сталкеры, поворачивающиеся спиной к сектору «девять-двенадцать», вообще не живут. Помирают от пули в затылок или от какой-то другой неприятности. И вон те ребята, если бы хотели нас завалить, уже бы завалили.

Он указывает взглядом куда-то мне за спину. Леденца придется поучить жизни. Не откладывая. Не за яйца, бог с ними, – за то, что считает меня дураком, способным купиться на такую дешевку.

Однако начало процесса обучения откладывается. Потому что из-за спины раздается крик:

– Кто такие?! Обзовитесь!

Я немедленно оказываюсь распростерт на груде камней, бывшей некогда особняком Кочубея. Леденец следует моему примеру. Вжимаемся в неровности, поворачиваем стволы в ту сторону. Наши визави в количестве двух голов и двух стволов залегли на другой стороне бывшего особняка, там, где некогда радовала глаз красивая каменная ограда… За ее обломками они и таятся, что дает нам небольшое преимущество в вероятном огневом контакте – наше укрытие надежнее.

Леденец подползает поближе. Я не оглядываюсь, уверенный: отец тоже уложил остальных в безопасном месте и готов в случае чего прийти нам на помощь.

– Здесь Леденец! – громко оповещает сталкер.

И тихонько предупреждает меня:

– Не вздумай стрелять первым! У них во-о-он там (последовал кивок куда-то в туман) – третий, не то с пулеметом, не то с УОКом, и эти камушки нас от него не прикрывают.

Я не собираюсь стрелять. Пока не собираюсь… Вместо того «прощупываю», что на той стороне имеется из работающего на электричестве. Расстояние невелико, можно попытаться устроить пару веселых сюрпризов. Но за порушенной оградой таятся люди опытные. В рюкзаке одного хранится планшет или нечто схожее, но сейчас это груда мертвого металла, пластиков и полупроводников – не просто отключен, но даже аккумулятор вынут. Из лазерного целеуказателя, из двух инфракрасных прицелов тоже извлечены элементы питания. А больше ничего электронного и электрического у них практически нет – бывалые, хорошо знают, что в Зоне надежнее всего работает механика и оптика без единой электрической цепи.

Разумеется, я могу без особого труда устроить так, что снятые с гаджетов и девайсов источники питания разом выплеснут все накопленную в них энергию. Но смысла в такой диверсии ни малейшего: все батарейки и аккумуляторы убраны в небольшой контейнер, судя по всему – жаропрочный и взрывоустойчивый. Бывалые, мать их…

И лишь одно устройство непонятного назначения внушает надежду. И блок питания на месте, и даже сам приборчик включен… Я тянусь к нему сознанием, пытаюсь понять, зримо представить схему… отчего-то сразу не получается…

– Сами-то кто?! – кричит Леденец, потому что наши визави представиться не спешат.

Услышать ответ я не успел. Потому что наконец-то продрался, пробился внутрь непонятного прибора – и тут же перед мысленным взором полыхнула ослепляющая вспышка и вырвалась из виртуального мира в реальный, и мир утонул в ней… Я тоже утонул.

* * *

Если отвлеченно задуматься, то получается, что по просторам питерской Зоны бродит один-единственный настоящий сталкер… Мой отец.

Потому что все мы – ходящие по здешним тропкам в интересах государства – считаем, что прочая вольная братия звания сталкеров не заслуживает. Мародеры они, опарыши, копошащиеся на трупе великого города. Нет, понятно, что, останься в той же хармонтской Зоне музеи, банковские хранилища и особняки очень богатых граждан, тамошние искатели удачи тоже не ходили бы за колючку в поисках хабара, имеющего крайне узкий рынок сбыта, а промышляли бы добычей более привычных и ликвидных ценностей… Все так. Но все равно – мародеры и опарыши.

Они нас тоже за сталкеров не считают – несовместимо, дескать, с этой профессией даже сотрудничество с силовыми ведомствами, не говоря уж о штатной службе в них. Продавать хабар яйцеголовым – максимум допустимого. И мы для искателей удачи – «ссученные».

Лишь мой отец не относится ни к одной из этих двух разновидностей ходоков в Зону. На госслужбе он никогда не состоял, не состоит и не планирует. До мародерства тоже никогда не опускается. И даже несколько раз выносил из здешней Зоны хабар – артефакты, показавшиеся особенно любопытными. Хотя, конечно, на жизнь Панов-старший зарабатывает отнюдь не хабаром. Отец отыскал себе крайне узкую и специфичную жизненную нишу и с удобствами в ней разместился, конкурентов практически нет.

Он частный детектив, специализирующийся в основном на работе в Зоне. Чаще всего приходится искать там дурных малолеток, начитавшихся глупых книжек и сумевших просочиться за Периметр в поисках романтики Зоны. Немногими выведенными оттуда в живом и здоровом виде отец гордится особенно, но и на вынесенные останки у него немалые расценки. Реже случаются заказы на поиск каких-либо жизненно важных документов, оставшихся в городе при паническом бегстве, а выносить деньги и прочие материальные ценности отец не соглашается никогда. Даже если былые владельцы предоставляют железобетонные доказательства легального владения – не соглашается. Такие уж у него принципы.

К чему все это отступление о мародерах, «ссученных» и родном папаше?

А к тому, что когда я не то очнулся, не то проснулся, то услышал новый голос, никому из нашей компании не принадлежавший. Чуть приоткрыл глаза и сквозь узенькую щелку обнаружил источник звуков. Им оказался как раз мародер, известный в своих кругах под прозвищем Лорд. Весьма известный, надо признать… Гнуснопрославленный.

Карьера этого типа была чем-то похожа на карьеру Леденца, но с точностью до наоборот, как негатив схож с позитивом. Ходить в Зону Лорд начал чуть ли не с первых дней, еще до того, как ее границы устаканились, и ходил в погонах МВД, прикомандированный к НИИ ИАРОР, к гражданскому зоноведческому учреждению, подчиненному РАН. Потом – могу лишь предполагать, по каким причинам, – Лорд потерял и погоны, и должность в НИИ, покатился по наклонной, прославившись среди своей братии вылазками в места, считавшиеся непроходимыми, и вынесенными оттуда трофеями…

Давненько о нем ничего не было слышно. В былые времена мы пару раз встречались с Лордом на узеньких дорожках Зоны, но расходились без ущерба друг для друга, благо интересовались совершенно разными вещами.

А теперь не разошлись… Чем, интересно, он меня шандарахнул? И за что?

Озадачившись этими вопросами, я незаметно изучал обстановку.

Не похоже, что я в плену… Остальные члены группы – вполне свободные и при оружии – вольготно расположились вокруг небольшого костра вперемешку с тремя чужаками, только отца отчего-то нет. Спутниками Лорда оказались рослый и широкоплечий парень с несколько глуповатой улыбкой и девица с вызывающе окрашенной в разные цвета прической, совсем юная.

Под рукой у парня лежал УОК (а заодно пара статей УК, карающих за приобретение или хищение этого сугубо армейского оружия, а также за хранение и ношение). Зачем верзила в дополнение к мощному огневому комплексу таскает на груди древний немецкий автомат времен Второй мировой, я не понял. А вот шлем вермахта тех же времен мог бы оказаться полезным, когда неподалеку сидит существо по прозвищу Горгона… Но шлема на парне нет.

Жужа в неформальном общении двух групп не участвовала, сидела на отшибе от остальных и отрешенно созерцала воздушный танец нескольких бабочек собственного производства. Бабочки были крупные и яркие, фэнтезийные, в жизни такие не встречаются, по крайней мере в наших широтах…

Костер горел во внутреннем дворе какого-то здания, достаточно обширном. Здесь же, под открытым небом, предполагался и ночлег, судя по двум бескаркасным палаткам, уже надутым. Всех бы они не вместили, и вокруг были разложены спальные мешки, на одном из них лежало бренное тело Питера Пэна, до поры прикидывающееся бессознательным. Цвет потемневшего неба свидетельствовал, что моя реальная отключка продолжалась не менее трех часов.

Визуально оценив диспозицию, я решил немного послушать разговоры, прежде чем воскреснуть публично и окончательно.

Но ничего особо интересного не звучало… Парень с УОКом закончил травить какую-то сталкерскую байку о Красных мутантах и тут же порадовал анекдотом на ту же тему:

– Идет как-то раз один сталкер по Зоне с лопатой наперевес, довольный весь из себя, лыбится во всю ряшку. Навстречу другой сталкер, ну и спрашивает: «Здорово! Чё такой веселый… и с лопатой?» Тот ему: «Да вот, понимаешь, Красных мутантов хоронил!» – «А-а-а… Понятно… А чё лопатка-то вся в крови и погнутая такая?» – «Да вот живучие, гады… Я их пять раз закапывал… А они все наружу лезут, пришлось лопатой успокоительного прописать…»

Анекдот был старый, к тому же с перевранной концовкой, и успеха у публики не снискал. Андрей с Леной несколько вымученно улыбнулись, остальные не снизошли даже до этого, лишь девица с разноцветными прядями звонко хохотнула. Странноватое у нее чувство юмора.

– Смешно, Шмайсер, смешно… – произнес Лорд скучающим голосом и добавил, не меняя тона: – Может, присоединишься к нам, Пэн? Вижу ведь, что очнулся.

Вздохнув, я поднялся на ноги. Бросил взгляд вокруг – но двор, созерцаемый с новой точки, более знакомым не стал. Никогда здесь не бывал.

– Где мы? – спросил у Леденца; нечего унижаться, расспрашивая всякую мародерскую шушеру.

– Бывшее германское посольство.

– В него же не проникнуть… Всюду «синий студень».

– Ну как сказать… – Леденец завершил фразу мимическим этюдом: высоко поднял плечи и взглядом указал на Лорда.

– Я нашел лазейку, – с деланой скромностью похвастался тот. – Удобное место для привала или ночевки – под боком у вашей конторы, но никто не засечет, «студень» экранирует любые датчики и детекторы.

– Где отец? – спросил я вновь у Леденца.

– В охранении, у той самой лазейки. Если хочешь с ним поговорить, я подменю, все равно до моей вахты несколько минут осталось.

– Не надо… Отойдем-ка, потолкуем.

Мы удалились в дальний конец двора, к арке, ведущей во второй однотипный двор (германские послы жили в имперские времена на широкую ногу), и там я немедленно набросился на сталкера:

– Совсем берега потерял?! Какого лешего ты связался с этой гоп-компанией?! А что дальше запланировано? Потащим на обмен Лорда с собой? Или, наоборот, с ним на пару двинем чистить какие-нибудь музейные запасники?

– Сбавь обороты, о’кей? А что бы ты посоветовал нам с твоим отцом – когда ты пластом лежишь и приходить в себя не желаешь, а на хвосте погоня висит? На плечах тебя через Исайку тащить? Или круговую оборону занимать и в своих стрелять? Лорд предложил помощь, мы с Максимом Кирилловичем посоветовались и решили ее принять. А если тебе, Пэн, принципы дороже – вали отсюда, лазейку я покажу, и ночуй где хочешь один.

Леденец был прав, как ни крути, и они с отцом поступили верно. Но признавать ошибки и посыпать голову пеплом – не в моем характере.

– Ладно… – сказал я чуть ниже тоном. – На первый раз устный выговор, без занесения в личное дело. Но если повторится…

– Что-то мне подсказывает, Пэн, что листать мое личное дело тебе больше не доведется… Можешь назвать это интуицией. А моя неформальная начальница сейчас, если ты позабыл…

Он не договорил. Во дворе гулким эхом отдались шаги. К нам кто-то шел. Оказалось, Лорд собственной персоной.

– Тебе пора на вахту, – сказал он Леденцу. – Не злишься, что я взял на себя обязанности коменданта нашего убежища? – спросил он у меня.

Леденец быстренько юркнул в полумрак, явно довольный, что наш с ним разговор оборвали. Я же вопрос Лорда проигнорировал, благо прозвучал он риторически и ответ подразумевался: не злюсь, дескать, – но это был неправильный ответ. Я злился. И еще как злился!

– Потолкуем? – предложил Лорд.

– Не о чем нам толковать. Ты помог, я благодарен за помощь. И все, утром разойдемся, как в море корабли, – тебе направо, мне налево.

– Разойдемся так разойдемся, – легко согласился Лорд. – Но, пока не разошлись, хочу дать тебе два совета, Пэн.

– Советы? Надеюсь, бесплатные? – подпустил я сарказма.

– Бесценные.

– Ну-ну, излагай, послушаю…

– Во-первых, не пытайся – ни сейчас, ни при другой нашей встрече, если вдруг такая случится, – просканировать мой прибор. И сжечь тоже не пытайся, раньше сгорят твои мозги. Эта игрушка обошлась в большую-большую кучу денег, она защищена от всех известных аномалий Зоны, в том числе от двуногих.

Похоже, он ждал, что я полюбопытствую: что, мол, за игрушка и для чего предназначена? Но унижаться и выспрашивать – это не для Питера Пэна.

Помолчав, Лорд продолжил радовать меня советами:

– И во-вторых: береги свою девчонку. Хорошенько береги.

– Какую «свою девчонку»?

Если он имел в виду Горгону, то совет запоздал – уже не моя. Но за девчонку ее и впрямь часто принимают – узкие бедра, плоский зад и грудь-нулевка весьма тому способствуют.

– Вот эту глазастенькую девчонку…

Лорд достал из нагрудного кармана фотографию, повернул так, чтобы можно было разглядеть изображение в долетающих от костра отсветах. Не Горгона – Жужа во всей своей лупоглазой красе, без маскирующих очков. Запечатлели ее какое-то время назад, не такое уж малое – косички даже на вид короче.

– Откуда у тебя снимок? – спросил я, хотя только что решил не задавать вопросов, затягивающих малоприятный разговор.

– Птичка одна в клювике принесла три дня назад… И прочирикала, что это милое создание очень хотят видеть в клинике имени Менгеле. Так хотят, что обещают доставившему ее живой и невредимой… знаешь сколько?

Он назвал цифру. Меня она наповал не сразила, а вот Леденцу, пожалуй, незачем знать о таком щедром предложении.

Лорд добавил:

– Они даже согласны заплатить половину суммы за одну лишь голову – но за свежую, доставленную в сумке-холодильнике, например. Или четверть – за ее глаза, опять-таки в пригодном для исследований состоянии.

– И ко многим птичка со снимком в клювике залетала в форточку?

– Считай, ко всем, кто сейчас ходит в Зону…

Поганые новости… Утешает одно – если бы Лорд планировал заработать, доставив Жужу садистам в белых халатах, совет номер два не прозвучал бы. И фотография не покинула бы карман. Но разве мало бродит по Зоне жадных отморозков?

– От кого эти мясники узнали о Жуже?

– А ты позвонии в НИИ Менеладзе, поинтересуйся… Все, раздача ценных советов закончена, и я, уж извини, пойду вздремну, мне через два часа заступать на пост.

Любопытные совпадения случаются в нашей жизни, размышлял я, оставшись в одиночестве. Как только Жужа очутилась на нашей базе – тут же оживились конкуренты из клиники Менгеле и оповестили о своем интересе к девчонке-аномалу широкую сталкерскую общественность… Хотя, судя по не самому свежему фото, эти вивисекторы давно знают о ее существовании. И что из этого следует?

Из этого следует, что надо пойти и хорошенько выспаться. Ноги подкашиваются, подташнивает, башка не варит… Чем бы ни шандарахнул меня приборчик Лорда, но его воздействие явно наложилось на последствия вчерашней ночи, бессонной и бурной, да и минувший день выдался еще тот и релаксации не способствовал… Теперь организм недвусмысленно заявлял: три часа отключки ему для восстановления сил не хватило.

* * *

Надувную палатку «Таймыр-2» изготавливают из прочнейшей, но исключительно тонкой нанопленки. И в сложенном состоянии она легко помещается в карман разгрузки. Многие считают ее двухместной – наверное, двойка в названии вводит в заблуждение. На деле же «Таймыр» сродни полутораспальной кровати: двое подростков разместятся с комфортом, или даже двое взрослых, отличающихся субтильным телосложением… Но мужчины видные и крупные – вроде нас с отцом – практически не оставляют места для второго жильца.

Тем не менее, планируя поход – тогда еще для группы из четырех человек, – мы решили обойтись двумя палатками: Андрей с Леной как раз поместятся в одной, а нам с отцом все равно придется дежурить снаружи по очереди, доверять эту обязанность дилетантам, впервые сунувшимся в Зону, недопустимо. Но кто-то наверху, над облаками, посмеялся над нашими планами…

В результате один «Таймыр» заняли Лена с Андреем, как планировалось. Во вторую палатку я, как и подобает почтительному сыну, попытался уложить отца: мы с Леденцом не маленькие, переночуем в спальных мешках, а Жужу никто и никогда не видел спящей, да и терморегуляция ее организма весьма отличается от нормальной, ни жара, ни холод не страшны. Где, как и с кем будет спать Горгона, меня не волновало.

Но отцу предложенный расклад не понравился.

– Ложись-ка ты сам в палатке, – заявил он. – Смотреть на тебя тошно: бледная немочь на подкашивающихся ножках… А завтра на Исайке ты нам будешь нужен бодренький и свеженький, как огурчик. Я уж не говорю про послезавтра.

Спорить с этим человеком бесполезно, упрется – не сдвинешь, весь в меня. Полез в палатку… Организм полностью одобрил такое решение: не спорь, дескать, со старшими, они мудрее.

Казалось, что, едва я растянусь на мягком надувном полу и вытяну «подкашивающиеся ножки», тотчас же отключусь. Однако ж нет – лежал, пялился в темноту и размышлял отчего-то о наших с Горгоной нынешних отношениях… Кто, интересно, растрепал о них всем, желающим послушать? Она сама или Эйнштейн, гордый амурной победой?

Я-то никому, кроме отца, не рассказывал и в его молчании был уверен абсолютно. На мою скорбную повесть он отреагировал народной мудростью: «Перемелется – мука будет» и больше к теме не возвращался. Но видно, что переживает – и во внучках души не чает, и прежнее неприязненное отношение к невестке давно сменилось на полностью противоположное.

Решив, что раз все равно не спится, то не стоит тратить мозговые ресурсы на Горгону, я поразмыслил о грядущем обмене. Прокручивал в голове фразу за фразой из разговора с Плащом, анализировал каждую интонацию, каждый нюанс речи… И все больше убеждал себя, что верить в честную игру Плаща нельзя. Даже если вдруг она действительно честная – нельзя.

Да, «попрыгунчики» ему нужны, это очевидно. Но кто сказал, что близняшки не нужны тоже? Что бы он там ни затевал, аномалы во втором поколении, самые сильные из мне известных, лишними не окажутся…

Так что исходить надо из того, что Плащ готовит wheeler-dealing, или (живя в России – говори по-русски!) кидалово. Исходить – и обмануть его первым. Вернуть малышек, сохранить «попрыгунчики» и в придачу захватить самого ублюдка. Победителей, как известно, не судят. По словам Бабуина, для людей в погонах изловить Плаща чрезвычайно важно, и если я вернусь с этаким трофеем, то за мои сегодняшние художества отделаюсь малой кровью, строгим выговором в приказе, например… Альтернатива – двигать к финской границе в компании Леденца – как-то не привлекает.

Такой план легче придумать, чем исполнить. Фигуранта безуспешно ловят по всему миру много лет, а доблестный Питер Пэн придет, увидит и победит? Именно так. Ложная скромность и неуверенность в себе не входят в число моих недостатков.

Но придется прыгнуть выше головы и задействовать все наличные силы. Завтра же мобилизую Жужу, рассказав ей душещипательную историю о похищенных дочках, а для гарантии поведаю о злых дядьках, охотящихся за ее головой и глазами (прочно связав их с Плащом, разумеется). Лорда и его людей тоже поставлю в строй, хоть какая-то польза от мародеров будет. Чем их заманить? Да тем, ради чего они и без того готовы свернуть шеи… Посоветуюсь с отцом, тому часто попадались очень лакомые для мародеров объекты, причем порой в совершенно неожиданных местах. Он их не брал, но наносил на особую карту. Думаю, ради спасения внучек дедушка не пожалеет заветную бумажку.

И Горгону придется задействовать, как ни мерзко это признавать. Без суггестора ее уровня не обойтись, в связке с Жужей они составят неодолимую силу, никакие металлизированные шлемы не помогут…

Едва виртуальная Горгона, недавно вышвырнутая из моих мыслей, вновь туда заползла, Горгона реальная последовала ее примеру: разлепила магнитные застежки клапана «Таймыра» и проскользнула внутрь палатки. И оказалась натурально на мне, потому что больше в здешней тесноте оказаться было негде. Вот ведь настырная стерва…

Я приготовился ее вышвырнуть. И даже начал вышвыривать, когда вдруг понял, что никакая это не Горгона… Потому что случайно сквозь тонкую ткань нащупал женскую грудь… Нормальную полновесную женскую грудь, а не то недоразумение, что растет у бывшей на аналогичном месте.

Лена?

Какая муха ее укусила? Надышалась невзначай миазмов, поднимающихся над «стаканом»?

Шепот щекочет мне ухо:

– А ты быстрый… Я люблю таких.

Опять ошибся… Не Лена – юная подружка Лорда с разноцветными волосами. Неожиданный поворот.

Я понимаю, что так и не убрал руку с ее груди, и собираюсь исправить ошибку, но тут гостья впивается мне в губы поцелуем, и я не убираю…

Когда у нее перехватывает дыхание и губы мои получают свободу, в последний раз пытаюсь спустить дело на тормозах:

– Слушай, ты все-таки девушка Лорда… У нас, у сталкеров, не принято отбивать подружек друг у друга.

Ради такого случая даже временно произвожу Лорда из мародеров в сталкеры, а пархатого шлемоносца Эбенштейна исключаю из этого благородного сословия, причем навсегда.

– Я не девушка Лорда, я сама по себе девушка. К тому же Лорд только что заступил на дежурство.

Она говорит, а ловкие ее ручки делают свое дело – расстегивают мой ремень, и добираются до застежки штанов, и… В общем, я не Железный Дровосек из известной сказки, которому после конфликта с заколдованным топором стало нечем любить девушек. И вообще не железный. Я, в конце концов, нынче вольная птица. Свободный от уз брака человек. И, заметьте, не я все это начал…

Я вхожу в тугое и влажное, не то что не раздевшись, но даже не спросив имени девчонки. Мы спешим, словно до конца света осталось пять минут и надо успеть. И успеваем. Эх, слишком быстро…

Ей хватает такта, чтобы не попрекать. Сползает с меня, умудрившись как-то втиснуться бочком между мной и пухлой стенкой палатки. Лежит молча, перебирает мои волосы.

– Как тебя зовут?

– Лилиана.

– Красивое имя…

– Вот только не добавляй: «А самое главное – редкое», ладно?

Каюсь, именно это я и хотел добавить… Очередная фраза, подкинутая папашей под соусом: «Живешь в России – говори как русский!»

И я произношу другое:

– Почему ты ко мне пришла?

– Не знаю… Спонтанно… Но вообще-то мне нравятся сталкеры, особенно знаменитые.

Да, я такой. Знаменитый.

Пальцы, гладившие мне волосы, сползают ниже, ниже, еще ниже… и вскоре обнаруживают, что некая часть меня недовольна скоротечностью первого знакомства и настроена продолжить, но уже неторопливо, с чувством, с толком, с расстановкой. Однако перед второй серией нашего палаточного блокбастера следует сеанс акробатики в узком замкнутом пространстве – иначе от одежды нам не освободиться.

Не знаю, слышны ли наша возня и ее саундтрек снаружи. Вообще-то надувные стенки «Таймыра» – звукоизоляция почти идеальная. Но мне хочется, чтобы Горгона услышала… Я стараюсь, долго стараюсь и добиваюсь-таки своего: стоны Лилы становятся все громче и наконец переходят в крик. С облегчением заканчиваю.

Эх, хорошо… Теперь можно и поспать.

Глава 3. Раз мертвец, два мертвец…

Проснулся я вскоре после рассвета, и все сразу пошло не так, вопреки всем наполеоновским планам, обдуманным накануне.

Лилы в палатке не оказалось. И снаружи не оказалось. Равно как и остальной группы Лорда. Отец, несший последнюю ночную вахту, рассказал: собрались и ушли, едва забрезжило. Ну и черт с ними, все равно мародеры народ ненадежный, только о своем кармане и думают. Сами справимся.

Подъем, завтрак, выдвижение на маршрут – все прошло по стандартной процедуре. Туман за ночь стал гуще, видимость упала вдвое, и поневоле пришлось применить более компактный порядок движения группы. Теперь тет-а-тетные разговоры исключены, слышать их будут все.

Интересно, высланная вчера погоня вернулась в Виварий? Или до сих пор рыщет где-то здесь в расчете случайно на нас напороться?

Ответ поджидал нас в сотне метров от бывшего германского посольства. Не совсем однозначный ответ, выглядевший как распластанное тело в знакомой униформе охраны Вивария.

Что человек мертв, было видно с первого взгляда – у живых шея не изгибается под таким углом. Ни штурмовой винтовки, ни защитного комплекта, ни прочего снаряжения, необходимого в Зоне, – кто-то успел обобрать мертвеца. Надо полагать, не свои, те забрали бы тело на базу. Лорд поживился? Но отец отверг такую версию: дескать, двинулась их группа совсем в другом направлении. Пусть так, и без Лорда мародеров в Зоне хватает…

Но все не так просто. Выяснилось это, когда мы перевернули тело, пытаясь понять причину смерти. Мертвым взглядом одного уцелевшего глаза на нас уставился лейтенант Вострецов – начальник охраны Вивария, якобы канувший в «колодце» еще до нашего визита. Лицо опознанию не подлежало, но на клапане нагрудного кармана красовалась нашивка с фамилией. Чтобы исключить любую возможность ошибки (мало ли кто может напялить чужой комбез?), я завернул мертвому обшлаг рукава – характерная татуировка на месте. Запястье Вострецова от этого движения изогнулось в неположенном месте.

Любопытное кино…

Причина смерти оказалась не менее любопытной. Множественные переломы… нет, эта казенная формулировка плохо отражает суть дела. У жмурика оказались переломаны практически все кости, спереди – огромная, во все тело, гематома. Можно предположить, что и внутри произошло сильнейшее кровоизлияние, но возиться со вскрытием желающих не нашлось.

– Эта т-т-та самая «костоломка»? – спросил Андрей дрожащим голоском.

– Не она, – сказал я веско и значительно. – Здесь другое…

Уверенный мой тон должен был подтвердить, что командир – то есть я – прекрасно понимает здесь произошедшее и никогда не допустит, чтобы с подчиненными случилось нечто подобное.

Но Леденец все испоганил, брякнув не подумавши:

– Никогда не видел ничего похожего…

Отец разогнулся и произнес задумчиво:

– А я, представьте, видел.

И замолчал. Надо сказать, что мы с ним – хоть никогда не проговаривали этого вслух – диаметрально расходимся в вопросе, кто из нас круче в сталкерском ремесле. (Хотя для любого здравомыслящего человека ответ очевиден.) Отец очень гордится своим сталкерским прошлым и настоящим – как-никак три Зоны вдоль и поперек исхожены! – и не хочет понять и принять, что наступают новые времена… Времена сталкеров-аномалов.

Он гордо молчал. Я гордо не спрашивал. Ситуация становилась глуповатой. Разрядила ее Лена (держалась она, кстати, на порядок лучше супруга и нравилась мне все больше… Как потенциальный боец в грядущей схватке с Плащом нравилась, разумеется. Хотя… ладно, замнем, не до того).

– Ну скажите же, Максим Кириллович, где вы такое видели?

– В Оттаве видел, в Парламент-Хилл, двадцать лет назад.

– В Оттаве же нет Зоны! – изумился Андрей, даже перестав заикаться.

– А кто говорит о Зоне? – невозмутимо парировал отец. – Я всего лишь сказал, что видел одного типа, находившегося в похожем агрегатном состоянии. Какой-то прогоревший горе-бизнесмен купил билет на экскурсию, поднялся на Башню Мира… Ну и сиганул через оградку, никто не успел остановить. Я видел его падение и был среди первых подбежавших. Был он жив еще минуты две… но «Скорой» не дождался. Да и не помогла бы «Скорая».

– Какая высота у той башни? – поинтересовался я.

– Точную цифру не помню… Навскидку – сотня метров.

Я демонстративно повел взглядом окрест, хоть и не мог из-за тумана разглядеть крыши ближайших домов. Но все мы и без того знали – никаких высоток поблизости не имеется.

– Не настаиваю, что этот откуда-то свалился, – стал оправдываться отец. – Просто вспомнил, где видел похожее тело.

А меня тем временем осенила идея… Восстановил в памяти план Новой Голландии, прикинул расстояние и пеленг… Скомандовал:

– Пошли во-он туда… Да отстаньте вы от мертвеца, все равно не оживет. Жужа, выключи своих стрекоз и не отставай.

Виртуальные стрекозы Жужи, если честно, больше напоминали отрастивших крылья скорпионов, но не суть…

– Куда идти? Зачем? – не понял Леденец. – Знаешь, негоже бросать его так. Не самый лучший был человек, но все же…

Отец ничего не сказал, однако тоже смотрел на меня недоуменно: у него несколько устаревшие понятия о том, что достойно сталкера, а что нет.

Мне же терять время на похороны вертухая решительно не хотелось. Здесь могилу не выкопать, даже неглубокую, – надо нести тело вдаль, на какой-нибудь газон, где мягкий грунт, потом заниматься земляными работами без нормального шанцевого инструмента – проще говоря, копать ножами и ладошками…

Сошлись на компромиссном варианте: быстренько оттащили мертвеца к ближним руинам, прикрыли листом жести, сверху несколькими обломками – какая ни есть, но гробница.

Двинулись… Никто не понимал, куда я веду группу: ни одна из стартовых точек прохождения Исайки не находилась в указанном мной направлении. А я всего лишь хотел проверить свою догадку.

На вид между двумя «колодцами» в Новой Голландии – в которых канули Вострецов и инженер-электрик – метров двести или чуть больше. Мы отшагали двести… двести двадцать… двести пятьдесят. Никого и ничего. Блестящая идея Питера Пэна оказалась пустышкой. Я замедлил шаг и приготовился дать команду на возвращение: дескать, незапланированный крюк сделали из неких высших начальственных соображений, о которых простым смертным знать незачем.

Но тут Леденец, рыскавший широким поиском на пределе видимости, призывно свистнул.

– Что там? – откликнулся я недовольно.

– Давайте сюда! Второй такой же! И снова знакомый!

Подошли. Ну да, предчувствия не обманули: еще один «мертвый труп разбившегося человека» – Пряхин, и вновь все признаки падения с большой высоты. Точка приземления несколько дальше от расчетной, но спишем на погрешности и девиации…

– Вот, значит, как эта штука работает… в смысле, «колодец»… – подытожил Леденец блиц-исследование нового мертвеца. – Одного не понять: эта ловушка не местная, никогда у нас таких не было… И не хармонтская… Откуда взялась на наши головы?

Отец настроился было порассуждать, что интерференция двух Зон может породить ловушки и феномены новые, гибридные, но я пресек рассуждение на корню. Не время и не место.

От превращения в профессиональную похоронную команду жертв «колодца» нас спас другой колодец, без кавычек, – колодец ливневой канализации: злосчастный муж Авдотьи свалился почти на него, совсем чуть-чуть промахнулся. Отвалили люк, спровадили вниз мертвеца, вернули крышку на место. Место я запомнил, случится оказия – сообщу вдове на предмет перезахоронения…

– А вот интересно, они там, на воздусях, еще живыми появляются? – спросил Леденец. – Или уже дохлыми?

– Живыми, живыми, – порадовал я. – У мертвецов гематомы не проступают. Так что если вдруг угодишь в «колодец», напоследок насладишься свободным падением и невесомостью.

– Знаешь что… Наслаждайся сам, если так свербит насладиться. – Леденец произнес последние слова с особым выражением и со значением взглянул на меня, заставив несколько усомниться в звукоизолирующих свойствах «Таймыра-2». – А я уж как-нибудь «колодец» стороной обойду.

– Обходи, не вопрос. Ну, что приуныли, старые клячи? Впереди Исайка – будет весело, гарантирую!

* * *

От точки входа на Исайку до точки выхода по прямой меньше километра, но в реальности многократно изгибающаяся тропа значительно длиннее. Все ее повороты и изгибы запомнить нереально, равно как и все ловушки, поэтому в свой первый проход я оставил знаки, неприметные для чужого глаза, и надеялся, что они значительно облегчат и ускорят прохождение.

Однако в первый раз было нелегко… Даже мне – большинство ловушек хоть немного, да изменяет напряженность электромагнитного поля Зоны. И я вижу ловушки заранее. Но как здесь умудрился просочиться в первый раз Леденец – загадка природы. Не обошлось без огромного сталкерского фарта.

– Почва тут мягкая и своеобразная, – инструктирую я своих. – Отпечаток ноги затягивается не менее получаса. Поэтому каждый – каждый, папа, без исключений! – ступает след в след за идущим впереди. Дистанция – один шаг, растягиваться нельзя, некоторые ловушки дрейфуют. Ты поняла, Жужа? – обращаюсь уже персонально к девочке. – Шагаешь точно по следам дяди Андрея и ни полшага в сторону.

Жужа к дисциплине не приучена от слова «совсем». Не такой уж долгий путь прошли, но она умудрялась несколько раз отбиться от группы. То замечала что-то любопытное в развалинах, то медитативно застывала на месте, любуясь порхающей стайкой сотворенных ею же насекомых. Ладно хоть отец исправно выполнял роль замыкающего, не позволял девчонке отойти далеко и скрыться в тумане.

– Приглядывай за ней, Лена.

Молча кивает, и надежды на нее больше, чем на муженька, расклеивающегося чем дальше, тем сильнее. Переоценил, переоценил я Андрея… Даже не представить, как этот хлюпик сумел своими трясущимися от страха ручонками застрелить охранника… Разве что стреляла жена и заставила его взять вину на себя? Поди знай, но одно несомненно: не придется Андрею ходить по Зоне, этот раз – первый и последний.

– Тронулись! – командую я, и мы трогаемся.

Первый зигзаг – легкая разминка в сравнении с дальнейшим, до ловушек далеко, и случайный шаг в сторону никого не погубит. Тем не менее я часто оборачиваюсь, ору на сбивающихся с ноги и нарушающих дистанцию. Замечаю, что Жуже трудно шагать так же широко, как взрослым, и немедленно вношу коррективу в собственную поступь.

Постепенно мои оглядывания и окрики приносят результат: цепочка людей двигается синхронно, как единый организм. Словно по Исайке шагает сороконожка, которую кто-то и зачем-то научил маршировать.

Вот и замечательно… Потому что мы делаем крутой, на сто двадцать градусов, поворот и входим во второй зигзаг. И здесь уже все по-взрослому.

Для начала – «мозгожорки», много, разбросаны хаотично, и кое-где разрывы между ловушками совсем невелики. Проходим…

А теперь нечто новенькое – «колодец», в прошлый раз его не было, но обогнуть можно, не влетев в прежние ловушки, – и я огибаю, добавив к трассе новый завиток.

Потом нечто, названия не имеющее – ни я, ни Леденец придумать не удосужились, а больше никто и нигде такую штуку не встречал. Электростатическое поле безымянная пакость создает сильнейшее. Волосы встают дыбом даже под шлемом, потрескивают, а по всей коже словно бы прогуливается веник, как в русской бане – однако не березовый, а связанный из сосновых или еловых веток, – сначала легонько, играючи, потом невидимые иголки начинают раздражать, колют все сильнее, сильнее, сильнее… Поневоле хочется отпрянуть от источника раздражения, забрать левее – но нельзя, там гостеприимно раскинулась «сучья прядь». Обе ловушки связаны между собой, не то подпитывают друг друга, не то еще как-то взаимодействуют…

Здесь мои шаги становятся совсем коротенькими, вмятины следов сливаются в сплошную, без разрывов, цепочку. И я очень надеюсь, что никому из идущих сзади не придет дурная идея перешагнуть разом два моих крохотных шажка. Очень хочется оглянуться, проверить, все ли и у всех ли в порядке, но замедляться, тем более останавливаться здесь нельзя.

Уф… прошли… Очередная моя метка, очередной крутой поворот, очередная «мозгожорка» – маленькая, не раскинувшаяся пока во всю ширь. Здесь уже можно идти нормальными шагами… ну, не совсем нормальными, а приноравливаясь к коротеньким кривым ножкам Жужи.

Остро пахнет озоном – прямо-таки послегрозовая свежесть, однако вдыхать ее полной грудью не хочется, примешивается вонь от «клоаки», изрядного болота, кипящего и побулькивающего, как кастрюля с мерзким супом, приготовляемым из давно и основательно протухших ингредиентов… Но «клоака» относительно далеко, она образовалась на месте канувшего в никуда Исаакия, и можно обойтись без респираторов.

Еще метка, она обозначает даже не совсем поворот – легкое, градусов на тридцать, изменение курса. Сейчас будет «чертова рампа» – редкая ловушка, ночью выглядит красиво, но сейчас никто, кроме меня, ее не увидит…

Миновав «рампу», ищу взглядом следующую метку – и отчего-то не нахожу, неужели запамятовал, где оставил… Старею.

Крик. Сзади. Истошный, женский. Недолгий, быстро смолкший.

Оборачиваюсь, стараясь обойтись без резких движений. Что бы там ни стряслось, пороть горячку нельзя.

Вижу бледное и искаженное лицо Лены. Вижу Андрея с выпученными глазами. В цепочке между ними – разрыв, Жужи нет. Она стоит в стороне, метрах в двух от траектории движения. Она, мать твою, стоит ровнехонько на «чертовой рампе»!

Лена первой сбрасывает оцепенение. Ласковым и на удивление спокойным тоном зовет Жужу:

– Возвращайся, осторожно, аккуратненько, по своим следам…

Лена молодец, она нравится мне все больше, но ей не увидеть того, что вижу я: вокруг ног девочки кружатся синие искры, их хоровод все гуще и поднимается выше и выше – до колен, до бедер, до пояса…

Жужа не двигается с места, и Лена говорит ей что-то еще мягким успокаивающим тоном, но я перебиваю, перекрикиваю:

– Жужа, стой где стоишь! Ни шагу! Ни движения!

Эта директива спасти ее не может. Может сделать смерть чуть менее мучительной. Прощай, Жужа, нам будет тебя не хватать…

Мой приказ она исполняет… Или не исполняет, а просто стоит неподвижно с отрешенным лицом, не слыша ни меня, ни Лены. Очки с лица куда-то исчезли.

Чтобы увидеть дальнейшее, аномальные способности не нужны, и происходящее с Жужей видят все.

Столб синего света – яркого, хорошо различимого даже днем, – подсвечивает фигуру девочки снизу, словно луч театрального прожектора. Ее лицо в этаком освещении кажется лицом давно гниющего трупа. А глаза… черт, уникальные гляделки Жужи даже сравнить не с чем, однако кажутся они сейчас куда более жуткими, чем обычно.

Синий свет набирает силу, становится почти непереносимым для зрения. Сейчас ей станет больно, она начнет корчиться, агония затянется на минуту-другую, но покажется нам бесконечной.

А дальше происходит небывалое.

Жужа не начинает корчиться в агонии. Она широко-широко раскидывает руки, пародируя известную статую, высящуюся над Рио-де-Жанейро, – так, будто желает обнять весь мир разом.

Синий свет меняет свою природу: свивается в жгуты, в спирали, они изгибаются, нарушая все законы оптики, – и тянутся к глазам Жужи, к ее раскинутым ладошкам… Но не сжигают, а как бы втягиваются внутрь.

Все действительно заканчивается за пару минут и совсем не так, как должно было закончиться.

Свет меркнет и исчезает. Жужа опускает руки и возвращается на тропу. «Рампы» нет. Просто нет, была – и не стало. Жужа ее выпила, осушила до донышка.

– Двигаемся дальше! – командую я, и собственный голос кажется чужим и незнакомым.

Оставшийся путь через Исайку прохожу на автомате, на рефлексах. Ошибок, впрочем, не совершаю, рефлексы у меня что надо…

Мысли заняты исключительно Жужей. От ужина она вчера отказалась, от завтрака тоже. А когда гостила в Виварии, то питалась символически, воробей больше склюет… Вот, значит, как она подкрепляет силы… Без капельниц, без «энерджайзеров», без тяжкого отходняка – смотри и завидуй, Питер Пэн. И я завидую.

Теперь понятно, отчего вивисекторы из клиники Менгеле готовы заплатить бешеные деньги, лишь бы взглянуть, что у Жужи внутри. Жаль, что моя способность «видеть» электронику и электротехнику на живые организмы не распространяется. Мне тоже любопытственно заглянуть в ее «схему».

Но как бы то ни было, сейчас «батарейки» девчонки заряжены до упора… Лучше даже не гадать, что она способна теперь сотворить. Ментальный контроль над Леденцом может показаться невинной детской шалостью, не говоря уж о стрекозках-бабочках.

И надо с этим что-то делать.

* * *

Привал я объявил, когда свернули с Малой Морской на Гороховую. Здесь находился угловой книжный магазинчик – место проверенное, чистое, подходящее и для привала, и для ночевки. Широкие окна-витрины выходили на обе улицы, и все подходы отлично просматривались и простреливались. Не то чтобы стоило опасаться погони, на Исайке любая погоня потеряла бы наш след, но привычка – вторая натура.

Пока остальные располагались на отдых в торговом зале, я поманил отца: дескать, надо поговорить наедине. Леденца же решил оставить наблюдать за подходами к магазинчику, исключив из состава намечавшегося военного совета. Подозревал, что его мнение по обсуждаемому вопросу окажется не совсем объективным.

Но все повернулось иначе.

– Да, – сказал отец, – мы с Мишей посоветовались и решили, что надо серьезно потолковать втроем.

Я сначала не понял: что за Миша? – лишь пару мгновений спустя сообразил, что отец назвал так Леденца. Мне-то привычнее всюду и везде пользоваться прозвищем. По-моему, вполне подходящее, хотя сталкер давным-давно вылечил бронхит и не кидает постоянно в рот ментоловые леденцы от кашля.

Хотел возразить, но отец уже подозвал Леденца. Пришлось назначить дозорной Лену (Горгону я продолжал демонстративно игнорировать). Надеюсь, справится, на Исайке проявила себя очень хорошо.

Мы прошли узким коридорчиком в служебные помещения магазина. На двери, криво повисшей на одной петле, имелась табличка «Директор». Зашли. Так себе хоромы, сразу видно, что накануне Прорыва здешние книготорговцы не шиковали – у настоящего директора настоящего крупного магазина такой собачьей конурой побрезговал бы даже последний из заместителей.

Сейф в углу уже давненько кто-то вскрыл взрывчаткой, причем неумело, по-дилетантски, – шансы содержимого уцелеть были невелики. На стене висела карта города, снизу на ней болтались разноцветные бумажки, вернее, странички из блокнотика на липучке: телефоны людей, которым непременно надо позвонить, и напоминания о других срочных делах. Воздух здесь был сухой, бумажки выглядели новенькими, хотя стали неактуальными годы назад. Я скользнул по этой макулатуре равнодушным взглядом и…

И замер, увидев собственную фамилию, написанную крупными буквами, да еще дважды подчеркнутую и снабженную тремя восклицательными знаками.

Послание мне? От Плаща? В принципе отчего бы и нет, многие знают, что бываю я здесь нередко, а вычислить варианты маршрута от Вивария к Апрашке не сложно, не так уж их много, вариантов. Даже целый блокнот не придется извести, чтобы оставить копии послания в приметных местах.

Подходить поближе и узнавать содержимое записки не хотелось. Небось какое-нибудь новое условие, затрудняющее обмен, или невыполнимое требование, или… Ладно, что гадать.

Подошел, прочитал. И с трудом удержал смех. Записка гласила:

«ПАНОВ!!! Срочно забрать с Крупы его новый роман о ТГ!»

– Что ты там разглядываешь? – окликнул меня отец. – Эта карта давно устарела. Присаживайся, поговорим.

Стол для совещаний здесь отсутствовал как класс, в клетушку едва втиснулся обычный конторский. На него я и уселся, смахнув слой пыли. Отец занял вращающееся директорское кресло – оно, похоже, уже отчаялось дождаться в этой жизни контакта с чьим-либо задом и отреагировало радостным протяжным скрипом. Леденец, как и положено младшему по должности, примостился на стульчике для посетителей.

– Сначала покончим с текучкой, – огласил я повестку дня. – А потом перейдем к главному. Выкладывайте, что у вас за проблема.

Леденец посмотрел на отца, тот – на Леденца. Мне их переглядывания не понравились.

– Давай уж ты начинай, и с главного, – предложил сталкер. – Может, наши мелкие проблемки сами отпадут, пока будем разбираться с твоей, глобальной.

Лады, будь по-твоему.

– У меня есть подозрение, – произнес я медленно и значительно. – Очень серьезное подозрение: с нами идет враг. Даже не предатель, о предательстве тут речи нет. Именно враг.

Я выдержал драматическую паузу: пусть погадают, а потом я эффектно назову имя.

– Жужа? – тут же спросил отец (тьфу, все испортил…). – О ней мы и хотели с тобой поговорить. Еще вчера вечером.

– Хотели, хотели, – подтвердил Леденец. – Ну, ты как-то очень быстро удалился в палатку… Отдыхать…

Что-то мне наш сталкер нравится все меньше и меньше…

– Тогда сверим часы, – предложил я. – В смысле, наши мысли касательно Жужи… Что у вас против нее?

Они вновь переглянулись, отец кивнул, и подозрения начал излагать Леденец:

– Она сама вышла на нас. Сама подошла ко мне в месте, где я бывал не раз и никогда никого похожего не видел. Ну не бывают там «дикие», вообще, зато я бываю часто. Это раз. – Леденец загнул большой палец на правой руке. – Она взяла меня под ментальный контроль – недоглядел, расслабился, стянул шлем… Вы же сами видели – когда надо, она девочка-цветочек, бабочек красивых показывает, ну и… Что я ей рассказал, не знаю. Но теоретически мог рассказать о Виварии все, что знал. Это два (указательный палец Леденца тоже прижался к ладони). Дальше… Как только Жужа очутилась на нашей базе и более-менее осмотрелась – тут же последовала атака. И атаковали не вслепую, хорошо представляли, что у нас и где. Со Светлячком и твоим домом, между прочим, произошла ровно такая же история… Один к одному сработано. По шаблону. Это три.

Он сделал паузу, собираясь с мыслями. В паузу тут же вклинился отец:

– Не сказал бы, Миша, что шаблон так уж стопроцентно совпадает. Девочек пришли брать всерьез – если бы так же всерьез атаковали Новую Голландию, она бы не устояла. Но на штурм послали «мясо», загодя списав его в расход… Зато Жужа полностью сняла с себя все вероятные подозрения, обнаружив боевых пловцов. Которых, очень похоже, именно для того и послали – чтобы она, именно она, их заметила… Такая вот поправка, а к остальному я полностью присоединяюсь.

– Поправка принимается, – согласился Леденец.

А я не согласился. Потому что всю атаку провел в глубоком тылу, у Ковша, и видел попытку проникновения водоплавающих своими глазами. Вернее, завершение попытки.

– Их, папа, конечно, было всего семеро… Но неожиданно объявились в самом сердце базы, когда охрана плотно занималась периметром… В общем, могли натворить дел.

– Чем натворить? – встрял Леденец. – Семью дайверскими ножами? Да я бы в одиночку половину из них уложил, пока на берег бы выбирались.

– Было у них и что-то посерьезнее ножей, полагаю… Выпустили оружие из рук, когда их током шандарахнуло. Так до сих пор на дне и лежит.

– Ты полагаешь, а нас Эйнштейн под воду гонял после побега Дракулы решетку заделывать… Ничего там не лежит, проверили. И искали всерьез, не просто чтоб отвязался, чуть в «стакан» не влетели.

– К тому же подводные пловцы все важные элементы снаряжения крепят на леера, – подхватил отец, эк они с Леденцом спелись. – Иначе уронишь над илистым дном и не отыщешь.

– Убедили, – сдался я.

Сталкер продолжил, не забывая по ходу речи загибать пальцы:

– Эйнштейн и Авдотья вцепились в Жужу, как клещами. Так?

Я кивнул. Еще бы не так, в кои-то веки в Виварий угодила «дикая» подопытная с такими выдающимися кондициями.

– Вцепились… И вдруг Эйнштейн принимает решение отпустить ее в Зону. Дико скандалит с Авдотьей, но отпускает. Его ли это решение? Не покопалась ли ему в мозгах одна маленькая девочка с косичками? Улучила момент, когда снял шлем, – и покопалась. Это четыре.

Я подумал, что бесспорно в этом построении лишь одно – свою железяку Эйнштейн действительно иногда снимает. Например, остатки волос с облысевшего черепа он сбривает, а в шлеме это делать затруднительно.

– И последнее, – начал закруглять свою прокурорскую речь Леденец. – Жужа, согласно нашей разработке, относится к банде диких аномалов, которой руководит субъект, известный нам под оперативным псевдонимом Вожак. Светлячок, как выяснилось, относится к банде аномалов под руководством некоего Плаща. Об идентичном образе действий двух детей-аномалов я уже говорил, но есть еще один любопытный моментик… Плащ назначил точку рандеву в месте, о котором мы знаем лишь одно: оно в получасе пути от Апрашки. Банда Вожака базируется, по некоторым данным, в районе Сенной. Как раз в получасе ходьбы от Апрашки, учитывая, какие там дороги… Так кому ты должен доставить «попрыгунчики»? Нам с Максимом Кирилловичем представляется так: либо Плащ и Вожак – одно лицо, либо один из них подручный другого. И Жужа сейчас рядом с нами по его или их приказу – присматривает, чтоб не выкинули какой фортель. А может, не просто и не только присматривает… Это пять.

Он загнул последний палец и спросил, продемонстрировав мне получившийся кулак:

– Ну как, убеждает?

– Синхронно мыслим, – уверенным тоном соврал я. – Снял у меня с языка все пять пунктов. Ты сам до всего дотумкал?

На самом-то деле далеко не все из изложенного приходило мне в голову… Например, о неслучайном сходстве действий двух недавних найденышей – Жужи и Светлячка – я не задумался. Впрочем, извинительно на фоне моих семейных пертурбаций. Рога, внезапно выросшие на черепе, мало способствуют наблюдательности и дедуктивному мышлению.

– До чего-то сам дошел, и уже давно, сразу после атаки на Новую Голландию… А кое-что Максим Кириллович недавно помог понять, я ведь не знал про роль Светлячка в похищении.

– Мог бы и сразу подойти, потолковать – тогда, после атаки, – попрекнул я. – В две головы уж додумались бы, что глупо и опасно приглашать в дом этого мерцающего поганца.

– Стал бы ты меня слушать, как же… – с кривой усмешкой ответил Леденец. – После первых же слов заткнул бы.

– С чего это?

– Да все с того же…

– Не понимаю тебя. Не мог бы ты конкретнее выразить свою мысль?

Он помолчал. Видимо, размышлял, стоит сейчас затевать неприятный разговор или нет. И все-таки затеял… Начал Леденец издалека:

– Знаешь, есть такая штука за океаном: положительная дискриминация негров… Ну, типа, боролись с расизмом, боролись, да и перегнули палку так, что та чуть не сломалась.

Про положительную дискриминацию я, разумеется, знал, хоть и рос в районе, где прозвище «Гуталин» считалось вовсе не оскорбительным, а доля чернокожих среди жителей составляла не то чуть больше одного процента, не то чуть меньше, не помню точно… Когда из двух соискателей вакансии с разным цветом кожи на работу принимают черного лишь за то, что он черный, когда белые абитуриенты колледжей должны набирать больший балл для поступления, чем цветные, когда любой конфликт с потомком африканцев – вообще любой, хоть из-за неправильно припаркованной машины, – может закончиться для белого обвинением в расизме… Это все она и есть, положительная дискриминация. Неприятно, но… потомки рабовладельцев отдают должок предков, только и всего. Так по крайней мере утверждают сторонники данной практики. Однако какое отношение это имеет к нам с Леденцом? Мы вроде оба принадлежим к европеоидной расе… В таком духе я ему и ответил.

– Да у тебя вот здесь, Пэн, в подкорке, – Леденец постучал себя по голове согнутым пальцем, – положительная дискриминация прошита. Только не африканцев, а аномалов. Я все понимаю: трудное детство, издевательства, ярлык мутанта и чудовища, потом погромы… Но факт есть факт. Не только ты… и Эйнштейн, и Натали… да вы все прямо тащитесь от своих способностей, от своей исключительности и незаменимости. И если у нормального человека, воду взглядом кипятить не умеющего, конфликт с аномалом, вы загодя и подсознательно на стороне аномала. Ты и сейчас-то стал способен к разговору по единственной причине: сообразил наконец, насколько Жужа тебя сильнее! В разы, на порядки! Ты ловушки просто видишь, а она их осушает до дна! Ты и жив-то рядом с ней – и я, и остальные – лишь потому, что у нее пока нет желания нас прихлопнуть!

Последние слова он почти выкрикивал.

Ну вот, пригрел на груди гадюку… В смысле, ксенофоба. Ишь как запел, едва на горизонте замаячил тропический остров. А то все: «Да, Пэн… Слушаюсь, Пэн… Будет сделано, Пэн…»

Не хотелось доказывать упертому придурку, что я не верблюд и ко всем отношусь одинаково, есть у них сверхспособности или нет… Питер Пэн унижаться и оправдываться не привык. В поисках поддержки я посмотрел на отца: дескать, скажи хоть ты, что я совсем другой…

Видно было, что отцу этот разговор неприятен. Но он молчал.

– Я ведь подходил к тебе насчет Светлячка, – продолжал Леденец уже спокойнее. – Пытался достучаться, втолковать, что не стоит домой тащить паренька, невесть где десять лет шлявшегося, невесть чем занимавшегося да еще что-то мутное со своим возрастом сотворившего…

Не помню такого. Может, и подходил… Но Леденец, хоть и был какое-то время вольным сталкером, изначально военная косточка, раб уставов и инструкций. И вечно перестраховывается. К его раздражающему нытью на эту тему я отношусь как к жужжанию надоедливой мухи. Пропускаю мимо ушей. Отсекаю от сознания.

Тот факт, что на сей раз Леденец оказался абсолютно прав, отчего-то заставлял злиться на сталкера еще сильнее.

– Закрыли тему, – резко оборвал я дискуссию. – Потом договорим, если захочешь. Привал заканчивается, а мы не решили, что делать с Жужей. Предлагаю вот что…

Я объяснил свою задумку: отец поговорит с Горгоной, попросит сосредоточить все внимание на Жуже. Если бывшая почувствует с ее стороны попытку ментального воздействия на членов группы, пусть бьет со всей силы, не миндальничая и не опасаясь переборщить.

– Наша жукоглазая сейчас насосалась энергией, как клоп кровью. Натали может не справиться… – засомневался Леденец.

– На этот случай – ты на подстраховке. Глаз с нее не спускай, чуть что – стреляй сразу наповал, в голову. Шлем не снимай.

– В шею…

– Не понял.

– В шею буду стрелять, в позвонки.

– Почему?

– А вот поэтому…

Он достал из кармана снимок, махнул у меня перед носом, убрал обратно. Я успел разглядеть: Жужа… Копия фотографии, показанной Лордом. Или даже та самая. Вот ведь жадный ублюдок…

– Папа, ты понял свою часть задачи?

Отец тяжело вздохнул, глядя мне прямо в глаза. Взгляд его был знакомым, но уже изрядно подзабытым. Так он смотрел на меня годы назад, когда я, весьма отмороженный юнец, допускал какой-нибудь особо выдающийся косяк…

– Поговоришь с Горгоной?

– Я уже поговорил с Наташей, – печально ответил отец, выделив имя голосом. – И она уже присматривает за девочкой.

Вот даже как… Непонятные какие-то тенденции вызревают за спиной командира группы.

– Тогда пошли. – Я поднялся со стола.

Для себя, естественно, я припас самое трудное и ответственное задание, но озвучивать его не стал… Потому что мало застраховаться от возможных сюрпризов со стороны Жужи. Мало. Необходимо сделать из нее активную союзницу в схватке с Плащом – после сегодняшней демонстрации возможностей, состоявшейся на Исайке, я желал этого как никогда. Сыграю в старую игру «добрый и злой следователи». Старая-то она старая, но Жуже наверняка не известна.

Когда она почувствует ментальный контроль Горгоны, когда увидит своими смотрящими разом во все стороны глазенапами, что Леденец держит ее под прицелом – а она почувствует и увидит, будьте спокойны, – у малышки случится некий момент шока… Непременно случится, она идеально приспособлена выживать среди превратностей Зоны, но к тому, что во врага превращается тот, кого считаешь другом… или любимой… нет, к такому Жужа привыкнуть не могла.

И вот тогда на сцене появится добрый дядюшка Питер Пэн. Утешит, поддержит, посочувствует… Заодно поделится своими бедами и укажет общих врагов… Не завидую Плащу, лучшее, что он сможет сделать, когда я поверну против него живое оружие такой мощи, – это покончить жизнь самоубийством наименее болезненным способом.

И любящие дочери вернутся к отцу. Это главное, все остальное вторично, в том числе последующая судьба «злых следователей», Леденца и Горгоны.

Расписав все ходы в предстоящей партии, я не учел одного: что первый свой ход Жужа сделает уже сейчас, немедленно, и окажется он совершенно неожиданным…

А она его сделала. Сразу, едва наша троица вернулась в торговый зал.

* * *

Куда именно смотрят глаза Жужи, нормальному человеку не определить. Аномальному тоже. Но мне отчего-то казалось, что она уставилась сквозь меня в неведомые дали, когда произнесла:

– Он меня зовет…

Нет, пожалуй, даже так:

– ОН меня зовет…

Личность, именуемую нами Вожаком, Жужа называла только местоимением, но произносила его с особенным выражением, не позволявшим усомниться, о ком она говорит. Лишь однажды – явно забывшись, случайно, – назвала его папой. Шла речь о биологическом отце или же о приемном, выяснить не удалось. При любых попытках разговора на эту тему Жужа замолкала и замыкалась в себе. Кое-как удалось вытянуть из нее, что в районе Сенной обитает (или же бывает наездами) небольшая колония детей, ее «братьев и сестер», – сколько их, за счет чего живут и чем питаются, осталось неизвестным.

Все прочие данные о Вожаке и его банде были косвенными…

В том районе периодически пропадали люди. Самые разные. Молодняк, впервые сунувшийся в Зону, – и опытные сталкеры. Разведчики от самых разных ведомств – и вольные старатели, работавшие лишь на свой карман.

Часто пропадали, гораздо чаще, чем в среднем по Зоне. На первый взгляд, ничего удивительного: здешние места и сами по себе не курорт, но и среди них имеются особо гиблые, пользующиеся самой зловещей репутацией… Однако в том-то и дело, что повышенной концентрации ловушек и опасных феноменов вокруг Сенной площади нет и в помине. Многие (тот же Леденец, например) ходили через те места, ничего и никого необычного не обнаруживали… А другие шли по их следам – и исчезали.

Была и третья, самая малочисленная категория побывавших у Сенной – подвергавшиеся ментальным атакам и все-таки по счастливой случайности сумевшие уйти. Из их рассказов, сведенных воедино, стало ясно: атаковал аномал высокого класса, владеющий несколькими разными техниками суггестии. Либо несколько суггесторов… Но атаковали издалека, на глаза не показывались.

Как свидетельствовали приборы, имелись в банде и технокинетики, один по меньшей мере. Точнее, свидетельствовали о том поломки приборов, проносимых через Сенную или оставляемых там, – кто-то сжигал их регулярно и целенаправленно.

Вот и вся скудная информация… Она промелькнула у меня в голове, а Жужа помолчала, глядя в никуда, повторила так же отрешенно и меланхолично:

– ОН зовет…

Помолчала немного, добавила:

– Я не могу не идти…

А потом вдруг отчаянно взвизгнула:

– Я не хочу идти!!!

Подскочила ко мне (я с трудом удержал руку, метнувшуюся к кобуре), раскинула руки, обняла, прижалась… И внезапно превратилась из смертельно опасного чудовища в маленькую рыдающую девочку.

Если бы ее слезные железы соответствовали глазам и другим своеобразным особенностям организма, слезы бы сейчас растворяли кевлар, обнажая титановые вставки бронежилета… А может, и титан бы заодно прожигали, не знаю.

Но слезы были обычными детскими слезами…

Неловко стянув тактическую перчатку, я гладил ее по соломенным волосам, заплетенным в нелепые косички, говорил что-то успокаивающее, совершенно не задумываясь над словами, главный посыл сейчас в интонации: все будет хорошо, ты рядом с другом, который не обманет, не подведет, не подставит…

…На маршрут из книжного магазинчика вышли на час позже запланированного.

Глава 4. Дети Безумного Шляпника

Мы приближались к Сенной. Подходили к площади со стороны Демидова моста, переброшенного через канал Грибоедова, а до того по весьма заковыристой траектории преодолели Казанский остров – места там труднопроходимые. Возможно, в компании Жужи можно было идти напрямик, но запас времени от щедрот Плаща получен достаточный, и я решил поберечь «батарейки» девочки, двинулся привычным путем.

Мы с ней шагали впереди, оторвавшись от основной группы, насколько позволяла видимость в тумане. И, пожалуй, никогда я не ходил по Зоне столь беспечно… Все-таки соседство Жужи очень расслабляет.

– И мы будем жить одной семьей, правда-правда? – в который раз спросила она.

– Конечно, милая, – в который раз подтвердил я. – Ты, я, мои девочки, вы наверняка станете подружками… Если только мы победим плохого дядьку по прозвищу Плащ. А мы обязательно победим.

– У нас будет свой дом?

– Самый лучший дом на свете, малышка! Там всегда будет светить солнце, и всегда будут цвести цветы… Ты ведь знаешь, что такое цветы? – спохватился я.

– Знаю… Я не видела, он видел… – Жужа махнула рукой куда-то назад, где шагал Леденец. – Они очень красивые, я их люблю.

Да, ты любишь все яркое и красивое, думал я, достаточно посмотреть на твоих фэнтезийных бабочек… Вполне естественно для выросшей в сумраке Зоны. А еще ты умеешь считывать зрительные образы из мозга, как только что обнаружилось.

Она остановилась, повела взглядом вокруг, прибавила со вздохом:

– А этот дом я не люблю…

Вокруг была уже Сенная – открытое пространство, затянутое туманом. И я подумал, что она толкует слово «дом» расширительно, имеет в виду всю Зону. На самом деле ее глаза просто могли видеть сквозь туман значительно дальше моих…

Выяснилось это скоро, буквально через десяток шагов, когда сквозь клубящуюся в воздухе влагу начала медленно проступать стена, сложенная из некогда красного, а теперь изрядно почерневшего кирпича.

В старой части Питера нередки такие красно-черные кирпичные здания, построенные пару веков назад, – в основном относящиеся к нежилому фонду: цеха фабрик, водонапорные башни, складские помещения (пакгаузы в той же Новой Голландии, например). Но попадаются и старые жилые дома, ни малейшей исторической ценности не представляющие: унылые коробки, лишенные любых архитектурных изысков и даже не оштукатуренные снаружи. Доживают свой век они в кварталах бывших рабочих окраин, куда даже в лучшие для Петербурга времена не забредали туристы.

Проблема состояла в том, что здесь, посреди Сенной, подобное здание оказаться никак не могло… И любое другое – тоже. Но Жужа вела нас прямиком к нему… К своему «дому», отсутствующему на любых планах города, даже на самых подробных.

Еще несколько шагов – и мне многое стало понятным, но при этом кое в чем я вконец запутался…

Перед нами высился Красный Замок.

* * *

Красный Замок я всегда считал выдумкой, одним из множества сталкерских мифов. Чем-то вроде «триггера», Зала Тысячи Голосов или хармонтского Золотого Шара.

Историй о блуждающем по городу здании известно множество – собранные воедино, они могут составить весьма объемистую главу в книге «Легенды и мифы питерской Зоны», если кто-то и когда-то возьмет на себя труд ее составления.

Но читать эту главу будет скучно. Больно уж сюжеты у историй однотипные, скроенные по одному лекалу. Дескать, если пересекать в густом тумане какое-то открытое пространство Зоны – площадь, обширный сквер, парк, – можно совершенно неожиданно натолкнуться на здание из красного кирпича, которого в том месте никогда не было и появиться которому решительно неоткуда.

Выглядит здание в разных изводах мифа различно – иногда действительно как средневековый замок, иногда как особняк, лишь условно под замок стилизованный. Но материал (старый кирпич) и цвет (темно-красный) остаются неизменными.

Люди, рискнувшие туда войти, пропадают, остаются там навсегда. Рассказывают – в легендах – об этом сталкеры, заспорившие с пропавшими: входить или нет? – и решившие не рисковать и быстренько унесшие ноги из непонятного места. Любая спасательная экспедиция ни здания, ни каких-либо его следов на том месте никогда не обнаруживает.

А пропавшие исчезают навсегда – никто и никогда их больше не видит, даже мертвыми. Разумеется, гибнут посетители Замка не просто так, не из глупого и бескорыстного любопытства, – на риск их толкают слухи о сталкере имярек, якобы вернувшемся из Красного Замка и якобы несметно разбогатевшем (слухи эти, само собой, проверке не подлежат, счастливец давно уехал в более обжитые и безопасные места).

Такова общая основа. Ну а разных сюжетных завитушек, повествующих о том, что действительно происходит внутри Замка, сочинено множество… О Красных мутантах, живущих там и награбивших несметные сокровища, о том, что час, проведенный внутри, равняется месяцу в окружающем мире… Врут кто во что горазд.

В общем, история вполне подходящая для того, чтобы скоротать вечер у походного костра, но с нулевой практической ценностью.

Так думал я до сих пор… А теперь стоял и тупо смотрел на материализовавшуюся выдумку.

* * *

– Это не мираж, – доложил Леденец, поколдовав с детектором. – Или мираж, умеющий обманывать объемные датчики…

На этот раз Красный Замок выглядел действительно как замок. Но именно что выглядел… Напоминал Арсенал в Царском Селе или декорацию голливудского фильма в жанре детского фэнтези. Донжона нет, четыре угловые башни абсолютно не функциональны в видах обороны – сектора обстрела их бойниц позволили бы стрелять лишь в пролетающих мимо галок, если бы таковые здесь водились. Ну а высокие стрельчатые окна заставили бы пойти и утопиться любого средневекового военачальника, получившего приказ оборонять этакую фортецию.

Ворота замка были гостеприимно распахнуты, подъемный мост опущен. Правда, он не перекрывал крепостной ров, как полагается, – просто лежал на потрескавшемся и вспученном асфальте Сенной. Ржавая крышка канализационного люка, наполовину прикрытая мостом, производила двоякое впечатление… Наблюдаемая картина казалась реальной, грубой, зримой – и в то же время абсолютно бредовой.

– Галлюциногенов в воздухе не обнаружено, – сказал отец, разглядывая индикаторное окошечко аспиратора. – По крайней мере известных.

Ну, хоть так… А то Зал Тысячи Голосов, о котором столько всего наплели, оказался в результате всего лишь эффектом, вызываемым испарениями псевдоплесени особого вида, расплодившейся в здании Московского вокзала. Особого вреда эта едва видимая без микроскопа нежить не причиняет, но зрительные и слуховые галлюцинации вызывает очень яркие.

Я же, со своей стороны, порадовал спутников: ничего, работающего на электричестве, внутри нет. Мост поднимали – если вообще поднимали – при помощи лебедок, или противовесов, или еще какой-нибудь простейшей механики. А освещали Замок его жильцы, наверное, свечами и факелами, если вообще нуждались в освещении.

Ну и что теперь? Согласно канону, нам полагалось затеять спор, а потом умные пойдут дальше, а дураки, вечная им память, попрутся по мосту в арку ворот.

Спорить не пришлось. Дураком уже был директивно назначен один человек…

– ОН зовет, – сказала Жужа, кивнув на Замок.

– Тебя? – уточнил я.

Отпускать ее внутрь одну не хотелось. Сопровождать хотелось еще меньше. Легенды не всегда врут, и дыма без огня не бывает. А здешний огонь, подозреваю, способен капитально поджарить задницу…

– Не меня, – сказала Жужа. – Тебя. ОН хочет с тобой поговорить. Остальные пусть не входят.

– Мы войдем с тобой вместе? – еще раз уточнил я.

С такой попутчицей и соратницей, конечно, можно потягаться с кем и с чем угодно. Но если внутри аномалы, силой не уступающие ей? Тогда, как говорится, возможны варианты…

– Нет, ты зайдешь один… Я останусь здесь.

Ее короткие пухлые пальчики взялись за мой рукав, и Жужа произнесла умоляюще:

– Не убивай моего папу, хорошо? Просто вели ему отпустить меня…

– Кх-м-м-м… – издал отец звук, означающий у него глубокие сомнения.

– Не ходи, Питер! – решительно заявила Лена, а муж ее промолчал, озираясь с таким несчастным видом, словно никак не мог решить, что для него хуже: оставаться рядом с Замком вместе со всеми или в одиночку сбежать в туман.

Леденец ничтоже сумняшеся предложил войти внутрь втроем – ему, мне и отцу – и уже на месте решить, кого там убивать, а кого не стоит.

И лишь Горгона, до того молча и сосредоточенно изучавшая Красный Замок, изрекла нечто полезное:

– Там пятеро или шестеро людей… ну или существ с очень похожими альфа-ритмами. И еще какие-то животные… не понять. Мне никого из них не зацепить, этот как бы кирпич все экранирует, я их вообще едва почувствовала по слабым отзвукам.

Даже от стервозных шлюх случается в жизни профит. Если не расслабляться рядом с ними и уж тем более не жениться на них…

Короче говоря, мнения разделились. Принимать решение предстояло мне. Питеру Пэну не привыкать брать ответственность на себя.

Рискнуть всем смертям назло и всем легендам вопреки? В одиночку?

Стояла бы на кону лишь моя голова – рискнул бы, не задумываясь. Но предстоит обмен, и рисковать нельзя…

Стоп. Плащу нужны «попрыгунчики», а кто их доставит, не столь уж важно, иначе не стал бы он связываться с Горгоной… Бывшей, допустим, я их все равно не доверю, а вот отец… если оставить «Джека» и «Джона» ему…

Тогда риск обретает новый смысл. Пойду в Красный Замок, договорюсь с Вожаком, сниму невидимую удавку, тянущую Жужу сюда, – и у меня появится боец, способный весьма удивить Плаща… И авантюрный план – вернуть девчонок, сохранить артефакты, захватить или уничтожить Плаща – становится не столь уж авантюрным… Победителей, как известно, не судят.

Если же я не вернусь из Замка (печальный вариант, но рассмотреть его необходимо) – обмен проведет отец. Уже ничего лишнего не затевая, лишь страхуясь от подвоха с той стороны. «Попрыгунчики» канут, да, но их утрату и прочие наши художества на Новой Голландии можно будет списать на Питера Пэна, ему уже ничто не повредит…

Такой вот у меня нарисовался план. Был он здравым, логичным, учитывал все факторы и обстоятельства… Но не стоил и ломаного цента даже в самый базарный день…

И вот как это выяснилось.

– Лена, солнышко, а напусти-ка нам туману! – попросил я. – Да не такого, как сейчас, а чтобы даже Жужа в нем дальше своего носа ничего не увидела!

И Лена расстаралась… Сотворила всем туманам туман, его можно было резать ломтями и намазывать на галеты из сухого пайка. Насчет носа Жужи я погорячился, но для меня видимость упала до полуметра, пальцы вытянутой руки я разглядеть не мог. Надеюсь, теперь из Замка тоже никто не подсмотрит, чем мы тут занимаемся.

Взяв за руку отца, я втиснулся с ним в туман. Слишком далеко отводить его не стал, а то и заблудиться недолго.

Первым делом вручил отцу телефон, переданный Плащом. С таким комментарием:

– Все условия обмена ты знаешь, и если я… хм… в общем, если я задержусь в Замке, группу к точке рандеву поведешь ты.

Сталкеры – народ суеверный, даже те, кто уверяет, что плевать хотел на приметы. А говорить о собственной смерти, пусть и в сослагательном наклонении, – примета самая дурная.

Достал из карманов «Джона» и «Джека», и тут…

Тут весь мой хитрый план пошел мелкими трещинами и рассыпался на куски.

Я вновь их чувствовал! Кажется, слабее, чем в Хармонте… точно, слабее… хотя за годы мог подзабыть тогдашние свои ощущения…

Хотелось немедленно устроить испытание, но я сдержался. В двух шагах от Замка – рискованно, если нас таки видят оттуда сквозь туман, сюрприз будет испорчен.

– Жужа, ты нас видишь? – спросил я у клубящегося густого марева.

Звуки вязли в мерзкой субстанции, звучали глухо. Но она услышала…

– Вижу! – просочился сквозь туман знакомый голосок.

Ну вот, а Лена так старалась…

Здесь экспериментировать нельзя, а уходить для опытов куда-то вдаль нет времени.

Но все-таки я перекроил весь свой план и протянул отцу только «Джона». А «Джека» оставил себе.

Отец ни малейшей радости по поводу вернувшегося к нему «попрыгунчика» не проявил. Задумчиво разглядывал артефакт, словно размышляя, отдадут ли ему внучек всего лишь за половину выкупа. И, судя по лицу, не верил, что отдадут.

– Постарайся выжать из ситуации максимум возможного, – сказал я. – Если надо, блефуй, а подвернется возможность – бей первым, с этими мразями джентльменство неуместно.

– Слово держат не для мразей, Петя… Для себя самого, чтобы и потом себя уважать.

– Демагогия. Переживешь как-нибудь, если потеряешь толику самоуважения, но спасешь внучек.

– Переживу, не вопрос… Но в этой партии мы играем черными… Плащ может обставить дело так, что одним артефактом мне не обойтись. Может, ну его, этот Замок? Пусть Эйнштейн его ищет, внутрь заходит, он давно хотел свести знакомство с Вожаком. А у нас своя задача и своя дорога.

Ну, наконец-то сподобился… А я уж решил, что старый хрен так и не предложит сыну пожить еще…

– Не волнуйся, Питер Пэн кое-что уже придумал. Предложи такую схему обмена: показываешь издалека артефакты, они показывают близняшек, ты отдаешь один «попрыгунчик», получаешь девочек и лишь тогда отдаешь второй – и стой на ней до упора. Или так, мол, или никак. Ну а после выполнения четвертого пункта действуй по обстановке, не мне тебя учить.

– А что я им покажу вместо «Джека»? – резонно поинтересовался отец. – Обломок кирпича в носовой платок заверну?

– Нет, мы сделаем идеальную фальшивку… Такую, что любой аферист-кукольник обзавидуется. – И я вновь крикнул в туман, подзывая Жужу.

Присев на корточки рядом с ней, я демонстрировал «Джека».

– Посмотри на него внимательно, милая… Можешь изобразить точно такой же?

Она кивнула. После нескольких секунд ожидания в воздухе повисла копия «Джека».

– Чуть-чуть уменьши яркость, – попросил я. – Все, достаточно…

Поднес снизу руку к ее творению, ладонь даже сквозь перчатку ощутила нечто вроде легкой щекотки. Ни болезненным, ни просто неприятным ощущение не было. Сдвинул руку – Жужа сама сообразила, что от нее требуется, и фальшивый артефакт тоже сместился в сторону, будто приклеившись к перчатке. Обмануть получившаяся иллюзия могла не только издали.

– Хорошо запомнила оригинал? Повторить без него сможешь?

Жужа ответила фразой, полный смысл которой едва ли сама понимала… Если сильно смягчить лексику, то она посоветовала мне не учить женщину легкого поведения, как той исполнять свои профессиональные обязанности способом, не требующим от мужчины усилий.

– М-да… – только и сказал отец, а я подумал, что «папа» Жужи, он же Вожак, – пошляк, циник и никудышный педагог.

– Ладно, – сказал я, тщательно укладывая «Джека» в карман и запоминая расположение граней, – общий принцип понятен, а детали отшлифуете вместе… Пойду я, пожалуй. Негоже заставлять хозяина ждать. Да и обед в честь моего визита, наверное, стынет.

Знал бы я, из чего в Красном Замке готовят обеды…

* * *

Всем известно, что в питерской Зоне в изрядном числе водятся мутанты трех разновидностей: Красные, Белые и Желто-синие.

Как и многие другие широко распространенные мнения, это тоже ошибочное. Термин «мутанты» никак не годится для обозначения слизней и Красных карликов – к тому, что наука именует «мутацией», произошедшее с этими бедолагами никакого отношения не имеет. Гораздо правильнее были бы термины «трансмутация» и «трансмутанты», но в научных кругах, рядом с которыми я отираюсь, они не котируются.

В чем разница? Объясняю на пальцах. Мутация – процесс длительный и крепко завязанный на буржуазную лженауку генетику. В результате внешних воздействий меняется не сам организм, а генокод в его половых клетках – потомки рождаются другими, и если приобретенное качество помогает выживать в изменившихся условиях, то новый признак закрепляется в потомстве. Не помогает (что случается несравненно чаще) – особь гибнет, не оставив потомства. Это мутация.

А трансмутация… Ну, для примера: Атлантида в одну ночь ухнула на дно океана, и тамошние жители в результате в одночасье покрылись чешуей и отрастили жабры. Это трансмутация.

Понятно, что случаются трансмутации лишь в сказках, легендах и мифах… И еще в Зонах Посещения. И те бывшие люди, кого далекая от наук общественность зовет мутантами Зоны, – на деле трансмутанты. И слизни, и карлики…

К чему сей экскурс?

Лишь к тому, что в Красном Замке меня встретили трансмутанты, ошибочно именуемые мутантами, – и я, чтобы не выделяться, тоже впредь буду их так именовать… Неправильно, зато короче.

Снаружи казалось, что за аркой ворот скрывается не то туннель, не то коридор, уводящий внутрь. Но так лишь казалось… Я прошел ворота и сразу оказался в обширном помещении, единственном здесь.

Для жилья Замок был приспособлен еще хуже, чем для обороны, но разглядел я это далеко не сразу…

Потому что внутри, на манер часовых или привратников, по бокам арки красовались два Белых Слизня – матерые, центнера на четыре каждый… Увидел я их совершенно для себя неожиданно: только что не было, сделал шаг – и появились.

На такие неожиданности Питер Пэн реагирует мгновенно и рефлекторно. Стрелять я начинаю в прыжке – пытаясь увеличить расстояние от ротовых отверстий мутантов, способных за долю секунды втянуть, всосать человека и заодно ускользнуть от струй субстанции, что хлестнут сейчас из ран, – эта заменяющая кровь жидкость едкая и для здоровья не полезная.

Но псевдокровь не хлещет. И не течет, и даже не сочится… Потому что ни один выстрел из запланированных четырех не прозвучал. Словно я зеленый новобранец, забывший перед первым боем снять оружие с предохранителя.

Но с Питером Пэном такие казусы не случаются. И патроны у меня не тульские, и уж тем более не китайская дешевка – фирменные «Смит-Вессон.40» премиум-класса, осечка невозможна по определению… Невозможна – однако же происходит.

От изумления я не успеваю толком сгруппироваться и больно ударяюсь плечом о кирпичный пол. Тут же вскакиваю, на ходу передергивая затвор «Глока», выбросив патрон, давший осечку.

Стрелять уже не спешу… Никто не пытается меня атаковать, Слизни по-прежнему неподвижны. Под сводами Замка звучит издевательский смех, я не сразу определяю его источник – эхо здесь гулкое, а освещение паршивое.

– Эффектное прибытие! – говорит, отсмеявшись, кто-то. – Но ты не мусори тут патронами, они в порядке, просто мои уши не любят пальбы и прочих звуковых спецэффектов…

Я наконец вижу говорящего. На возвышении стоит стул темного резного дерева (преизрядные размеры и высоченная спинка позволяют назвать его троном, не особо преувеличив). А на троне сидит он, Вожак.

Выглядит он… странно, мягко говоря. Но кто же ожидал увидеть здесь заурядного, ничем не примечательного индивида? Рост у сидящих определить трудно, однако если в Вожаке меньше двух метров, то депортируйте меня обратно в Хармонт… Фигурой он напоминает бегемота, страдающего водянкой. Кажется, что, если ткнуть кончиком ножа в раздувшееся брюхо, кровь не потечет, и псевдокровь тоже, а раздастся резкий свист выходящего воздуха, и Вожак хаотично, как проколотый шарик, начнет метаться под сводами Замка, быстро уменьшаясь в размерах.

Лицо мне не разглядеть, лицо прикрыто маской – самой простой, вроде бы бумажной, с грубо намалеванным улыбающимся смайликом.

Одет Вожак несколько эклектично. Это тоже выражаясь с максимальным тактом. Широко распахнутый то ли фрак, то ли смокинг (вечно путаю эти два далеких от меня предмета одежды). А под ним не то, что полагается носить с фраком-смокингом, – безразмерная полосатая тельняшка. Моряк-с-печки-бряк, блин…

Штаны Вожака велики даже ему. И определить их фасон я не пытаюсь, вспоминаются лишь слова классика про «шаровары, широкие как Черное море». Под их спадающими складками не разглядеть ступни и обувь – если этот тип вообще имеет первое и носит второе.

Дополняет и завершает имидж шляпа. Цилиндр, но не стандартный, а очень узкий и высокий. Такой должен бы слететь при первом движении головы, однако как-то держится на лишенном волос объемистом черепе. Приклеен, наверное. Или пришпилен маленькими обойными гвоздиками.

– Видишь ли, мой нос способен не только унюхать любое вещество, как бы оно ни было запаковано, – хвастается Вожак, пока я его разглядываю. – Он еще может менять структуру вещества. Не слишком сильно менять, свинец в золото не превратит… Но много и не надо: разомкнуть одну молекулярную связь, изменить валентность – и вуаля, порох не вспыхивает, хоть в печку его бросай. Такой вот замечательный нос…

Значит, он «химик», делаю логичный вроде бы вывод, – в тот момент я еще не врубаюсь, что «нос» на самом деле «Нос», имя собственное. (И предыдущую реплику про «Уши» тоже не понял.) Зато соображаю, что мутантов – которые трансмутанты – здесь много, всех перестрелять патронов не хватит, даже если бы порох остался прежним.

Способности Вожака меня не пугают, даже не впечатляют… Сюда бы нашего Василиска, он бы поучил вас алхимии. А это – детский сад, штаны на лямках.

– Ты вообще хоть знаешь, сколько стоят эти патроны, алхимик хренов? – говорю я, чтобы хоть что-нибудь сказать, пока оцениваю обстановку; затем добавляю в стиле незабвенных фразочек Жужи: – Засунул бы ты свой нос в свою же жопу, а? И он целее будет, и чужие вещи!

Угадал: это его выражениями порой общается наша глазастенькая, – и вместо того, чтобы обидеться, Вожак долго и радостно гогочет. А я продолжаю оглядывать внутреннее убранство Замка.

Оно отсутствует как таковое. Вожак тут не живет, невозможно в Замке жить, – он здесь принимает гостей. Дает аудиенции.

По совместительству аудиенц-зал исполняет роль кухни: в дальнем от меня углу хлопочут Красные карлики, вроде как укладывают обломки дерева в большой очаг, хотя внушительное приспособление для жарки мяса над ним пока пустует. Вообще-то эти бывшие люди дрессировке не поддаются, зато норовят запустить зубы в любую подвернувшуюся белковую пищу, пусть и живую. Но конкретно эти без намордников и даже приставлены к полезному делу. Однако Жуже можно лишь посочувствовать, если росла в компании таких «братьев и сестер»…

Пара встречавших меня Слизней-привратников здесь не единственная. У каждого из трех других входов дежурят еще шесть тварей, тоже попарно.

Стоп… Какие еще входы? Ведь мы обошли Красный Замок вокруг и убедились: ворота и мост в единственном числе, прочие стены глухие. А вот так… Снаружи одно, внутри другое – четыре идентичных входа. Хотя нет, не совсем идентичных…

Пока я разбираюсь, что не так со входами, Вожак, вволю нагоготавшись, вновь обращается ко мне:

– Что, жаба задушила? Не дрейфь, если выйдешь отсюда, патроны станут как новенькие, можешь стрелять, можешь не стрелять, можешь застрелиться… Полная свобода выбора.

Не скажу, что его слова «если выйдешь» сильно меня приободрили. Скорее, несколько разозлили.

– Ну что застыл у дверей, как не родной? Проходи, присаживайся, – приглашает Вожак.

Его раздутая рука указывает на стул – уменьшенную копию хозяйского трона, установленную напротив по-простому, без возвышения.

Я не спешу воспользоваться приглашением, но вовсе не оттого, что Питеру Пэну зазорно взирать на кого-то снизу вверх…

А потому, что аккурат между стулом и троном замаскирован – не от меня, разумеется, – «колодец». Да какой! Всем прочим «колодцам» генерал и начальник, метров семь в диаметре, не меньше, аналогичные ловушки в Новой Голландии и на Исайке были куда скромнее.

Неосмотрительно обитать в доме с этакой дырой в центре, то-то Красные жмутся к стенам… Но для приема гостей, от которых не знаешь, чего ждать, – самое то. Вскочит гость со стула, попытается броситься на хозяина – провалится и отыщется потом вдалеке отсюда. Уже тихий и неагрессивный, в расплющенном «агрегатном состоянии», как выразился отец.

Однако самое интересное, что если я сейчас направлюсь прямиком к указанному стулу, то кратчайшая траектория пройдет над «колодцем», и никаких попыток предостеречь меня Вожак не предпринимает.

Проверка? Тест на аномальность?

Ладно… Иду к стулу, причем прохожу ровненько по самому краю «колодца», по геометрически правильной дуге… Пусть знает, с кем связался. Усаживаюсь, вольготно закинув ногу на ногу. Вальяжная поза выбрана неспроста – «попрыгунчик» под руками, я могу активизировать его без лишних движений, прямо сквозь ткань кармана.

Никаких эмоций маска со смайликом не отражает, кроме навеки застывшей улыбки. Поди пойми, удивился или нет Вожак моей способности видеть ловушки. В маске, кстати, не прорезано никаких отверстий – ни для глаз, ни для рта или носа.

– Другое дело, – констатирует Вожак, – а теперь рассказывай: кто такой, зачем пожаловал… Я вообще-то догадываюсь и о том, и о другом, но с удовольствием тебя послушаю.

– Меня зовут Питер Пэн. – Открывать свое настоящее имя отчего-то не хочется, все равно документов не спросят.

– Серьезно? Меня тогда можешь звать… ну-у-у… Кристофером Робином. И давай не будем врать, что обоим очень приятно.

Вожак опоздал. Я уже окрестил его Безумным Шляпником. Самое подходящее прозвище.

– И в чем же цель твоего визита, Питер Пэн? Или так, без особой цели заскочил, поболтать по-соседски?

На интерес Эйнштейна к этому типу – как он умудрился взять под контроль банду трансмутантов, в принципе не приручаемых и не контролируемых? – в настоящий момент мне глубоко плевать. И на прочие интересы бывшего босса, в любое время, – тоже плевать с Башни Мира.

Меня же лично интересовали исключительно две вещи. Во-первых, все, что Шляпник мог рассказать о Плаще. Во-вторых, я хотел, чтобы этот странный «папа» отпустил добровольно и подобру-поздорову свою не менее странную «дочку» со мной на битву во имя добра и света… Это был пафос, если кто не понял. Саркастический. Либо пафосный сарказм.

* * *

– Зови его Плащ или придумай другое прозвище, не суть важно. Не доискивайся имени, он давно отрекся от всех имен, что носил… – говорит Вожак. – Он считает себя Человеком. Понимаешь? Единственным во всем мироздании Человеком. И полагает, что вследствие того не нуждается в имени собственном…

Безумный Шляпник не отмалчивается – напротив, хорошо заметно, что рад случаю поболтать. Но ответы его как вода в пальцах – вроде и тут, а не ухватишь.

Решаю: черт с ним, с именем, все равно до баз данных силовых ведомств мне из Зоны не дотянуться. А после для кого-то из нас все уже станет не важным – или для меня, или для Плаща… Пробую подобраться к личности похитителя близняшек с другого конца, спрашиваю:

– Ты давно с ним знаком? С единственным человеком в мироздании?

Шляпник ненадолго задумывается, а когда отвечает, речь его звучит иначе. Голос тот же, а построение фраз иное. Из интонации же исчезла насмешка, взамен появилась некая грусть…

– Давно, очень давно знаком… Ни тебя, Питер Пэн, ни твоих родителей еще на свете не было, когда на Поцелуевом мостике в тогда еще Ленинграде стоял очень грустный молодой человек. Он не понимал, что с ним происходит, в кого или во что он превращается, и уныло перебирал дальнейшие варианты своей судьбы: стать подопытной белой мышью у яйцеголовых, или закончить свои дни в заведении с мягкими стенами и суровыми санитарами, или набраться духу и досмотреть страшное кино до конца: выяснить все-таки, в КОГО или во ЧТО он превратится… Анализировал, размышлял, да… И все больше склонялся к тому, что самый приемлемый и безболезненный выход такой: перевалиться через ограду мостика и сделать пару быстрых вдохов, наполнив легкие ноябрьской холодной водой… Знакомый сюжет, правда? В таких случаях часто появляется дьявол-искуситель: подходит к несчастному и предлагает все исправить, не забесплатно, разумеется… Либо не появляется. Тогда в городских новостях, в разделе «Происшествия», разместят коротенькое сообщение о суициде путем утопления.

– Дьявол, разумеется, в тот раз появился? – спрашиваю, не сомневаясь в ответе.

– Ясен пень, появился! – отвечает Шляпник прежним разухабистым тоном, печальные нотки исчезли без следа. – Зачем бы я иначе завел эту байду про наше с Плащом знакомство?

– А тем молодым человеком, разумеется, был ты? – В этом вопросе тоже нет и тени сомнения.

– Не угадал, с тебя полтинник! – радостно кричит Безумный Шляпник. – Я был тем дьяволом!

Внезапно мне становится скучно… Разговор теряет свою занимательность. Передо мной сидит псих – не важно, что он там умеет, все равно псих, – и цена его словам соответствующая. Либо вариант «би»: Шляпник нормален, но по каким-то своим причинам несет заведомую пургу, и слова его опять-таки кимвал бряцающий. Что сову натягивай на глобус, что глобус пихай в сову, результат один. Для совы печальный.

– И ты, конечно, пообещал Плащу царства земные и кучу прочих вкусняшек и бонусов, – предполагаю я без всякого интереса. – А взамен попросил сущий пустячок, его бессмертную душу…

– Зря тебя прозвали Питером Пэном… По интеллекту ты примерно равен устрице, одной из тех, что болтали с Плотником и Моржом. Ничего я тому юноше не обещал, а в бессмертие души не верю… Давай, устрица, пошевели церебральным ганглием! Что я в тот исторический вечер сделал?

Я смотрю на этого придурка и вдруг буквально-таки зримо представляю то единственное, что он мог сделать.

– Ты скинул его с моста в Мойку?

По Красному Замку прокатывается радостный вопль:

– Бинго, устрица!!!

* * *

Безумный Шляпник молчит – решил, наверное, что ответил на вопрос и достаточно осветил историю своего знакомства с Плащом.

Пусть так… Я перевожу разговор на Жужу, но слушаю ответы уже не с прежним вниманием, ибо начинаю потихоньку прикидывать, как буду отсюда уходить…

– Она была моей любимой женой! – чеканит Шляпник так, что эхо мечется под сводами Замка. – Она должна умереть!

И добавляет другим тоном:

– Шучу, Питер, шучу…

Юморист хренов… Они с Эйнштейном найдут общий язык, не сомневаюсь, – шутник в дебильном шлеме и шутник в дебильном цилиндре. Могут составить комический дуэт и выступать по клубам и корпоративам. Могут даже устроить «чес» по провинции.

– Она была всего лишь моими глазами… Неблагодарными, сбежавшими от родителя глазами… Ты не пробовал жить без глаз, Питер Пэн, нет? И не пробуй, поганая это жизнь. Вот, взгляни!

Его пальцы – толстые, как ливерные колбаски, – неуклюже, не с первого раза цепляются за край маски. Она отлепляется от лица со звуком, заставляющим вспомнить о варварской процедуре – об эпиляции скотчем.

Лицо у Шляпника странное… Белое, словно мраморное – и притом напоминает заготовку, сделанную скульптором, отложившим детальную работу над чертами лица статуи на потом… Глазницы – просто ровные углубления, без какого-либо намека на глаза, даже зажмуренные. Нос – символическая выпуклость без ноздрей. Губы кажутся напрочь сросшимися, а уши… может, и есть какие-то отверстия на их месте, без ушных раковин, – но в этом ракурсе не видны.

– Но я не сдался, Питер Пэн, я никогда не сдаюсь, – говорит Шляпник непонятно чем, его псевдогубы не то что не разлепляются, но даже не подрагивают. – Сделал себе новые глаза, лучше прежних…

Точно псих, думаю я, а под сводами Замка прокатывается зычный крик Шляпника:

– Глаза, идите сюда! И остальные дети – сюда!

Затем он прибавляет прежним ровным тоном:

– Нет, Питер Пэн, я не хвастаюсь, не имею такой привычки. Всего лишь гордость мастера и творца…

Лишь когда он закричал, я наконец разобрался (ну да, иногда притормаживаю, случается), что не так с голосом Безумного Шляпника.

Доносился он не сверху, не с возвышения, где стоял трон… Но откуда-то снизу – привет от фальшивого волшебника страны Оз, разоблаченного доблестным песиком Тото.

Они появляются из густой тени. Их пятеро.

Срань господня…

А я-то, глупый, думал, что ничему не удивлюсь, у нас в Виварии цирк уродов на любой вкус. Но кто в Красном Замке побывал, тот в нашем цирке не засмеется.

Их пятеро. И кто здесь Нос, кто Глаза, гадать не приходится… Да и вычислить функции остальных – не вопрос на миллион из шоу Криса Таррента.

– Вот они, мои новые Глазоньки… – ласково говорит Шляпник. – Как тебе?

Да уж… Тело у Глазонек, как у пятилетнего ребенка, – исключительно по габаритам, нормальные пятилетние дети не бывают такими скользкими и слизистыми, словно только что покинувшими материнскую утробу. И цвет кожи у них обычно не светло-серый. Что-то или кого-то мне тельце Глаз напоминает, но эта мысль скользит мимо сознания, стоит лишь взглянуть на башку существа… Она смахивает на голову стрекозы, состоящую, как известно, по большей части из двух огромных глаз. Полное впечатление, что череп лопнул, сполз, как кожура с грецкого ореха, – и два полушария мозга трансформировались в эти чудо-глазенапы, а лицо, напротив, сморщилось и усохло в несколько раз. Обзор здесь полный, на все триста шестьдесят градусов, Жужа отдыхает и нервно курит в сторонке…

Изгадивший мои патроны Нос еще менее антропоморфен… Прочие его части тела кажутся крохотными придатками к чудовищной носопырке, нацелившейся двумя граммофонными трубами ноздрей.

На этом фоне Уши выглядят почти симпатично. Мальчик, на вид ровесник Жужи, почти человеческого облика… Ну а слоновьи локаторы по бокам его головы… можно привыкнуть, ничего страшного.

Зато в Руке ничего человеческого нет. Вообще. Клубок разнокалиберных щупальцев – одни тоненькие, да еще расходящиеся на концах на вовсе уж тончайшие отростки, способные к самым микроскопические работам. Другие – могучие, как стволы матерых деревьев, и могут походя удушить слона или сломать хребет диплодоку.

А Рот… Рот в единственном числе называть не совсем правильно… Ротовых отверстий на теле приземистого, расплывшегося создания несколько, и они явно разделены по функциям. Говорит со мной относительно приличное, но главную свою хлеборезку Шляпнику лучше бы не распахивать, выглядит она неприятно даже закрытой.

– Ну как? – спрашивает Безумный Шляпник посредством Рта. – Хороши?

– Впечатляют… – неопределенно отвечаю я и думаю: хорошо, что ему не пришло в голову обособить свой репродуктивный орган…

И тут возникает подозрение, что этот тип запросто читает мысли… Может, не все, может, только в Замке, но читает.

– К размножению я не способен, – печально изрекает Рот. – Это плата за другие мои умения и возможности… Так что мои дети – лишь мои рукотворные создания, увы. Они тоже бесплодны…

– И Жужа? В смысле, прежние Глаза?

– Разумеется, и она… Она находилась здесь в момент прихода того, что вы называете Зоной. Все, выжившие после этого, потомков иметь не могут и не будут.

Я слушаю – и давлю на корню все мысли о том, как буду отсюда выбираться. Как-нибудь выберусь…

Спрашиваю:

– Так ты отпускаешь Жужу?

– Зачем она мне теперь? Забирай, пользуйся…

В интонации мне чудится какой-то подвох, и я уточняю:

– Так вот прямо задаром?

– Ну, ты прямо как младенец, Питер Пэн… Что в нашей жизни бывает бесплатно? Старость, болезни, смерть… За остальное платят.

– Огласи прайс, что ли…

– Цена символическая… Расскажи какую-нибудь новую историю про меня, любимого, я их собираю… Последняя, правда, отличалась убогостью фантазии: будто бы я так долго живу оттого, что впадаю в зимнюю спячку, тормозя тем процессы старения, а еще якобы омолаживаюсь, пожирая костный мозг невинных жертв… Ксенофобская скукотища, согласись?

Я соглашаюсь, мне не жалко. Беда в другом: не только новых историй о Шляпнике не знаю, но и со старыми версиями не знаком… А сочинитель из меня хреновый, в чем честно сознаюсь.

– Жаль, жаль… – печалится Шляпник. – Ну да ладно, пусть уходит бесплатно. Вопрос-то в другом – уйдешь отсюда ты или нет.

– Мой уход тоже имеет свою цену?

– Я ведь называл вещи, бесплатные в моем понимании… Болезни и старость пока не рассматриваем, а вот бесплатная смерть в твоих руках. Вернее, в твоих ногах.

– В смысле?

– Если попробуешь встать и уйти без моего разрешения – сразу поймешь, в каком смысле. Стул, на котором ты сидишь, раньше был электрическим, но потом я его переделал на механику, слишком много расплодилось вашего брата – сраных уникумов, норовящих командовать электричеством. Впрочем, ты можешь попробовать поставить рекорд в прыжках из положения сидя… У одного прыткого типа почти получилось выскочить, рухнувшая сверху плита раздавила ему всего лишь ноги и таз…

Я невольно поднимаю взгляд, но плиту разглядеть толком не могу, под сводами темновато. Но что-то здесь не так, что бы ни рухнуло сверху при срабатывании механизма, я должен успеть выскочить… Разве только Шляпник придумал какой-то трюк с гравитацией, от него можно такого ждать.

Интересуюсь:

– Какие есть альтернативные варианты?

– Уйти, как приличному человеку, с согласия хозяина… Для этого всего-то и надо пройти три испытания, причем два ты уже выдержал.

– Идет, сыграем в твою маленькую игру, – говорю я.

«Но не обижайся, если стану жульничать», – добавляю мысленно. Интересно, уловит он эту мысль? Или в первый раз никакой телепатии не было, простое совпадение?

Похоже, совпадение… Потому что отвечает Шляпник лишь на первую фразу:

– В маленькую игру ты играл со своим пенисом – в детстве, запершись в ванной от мамы! А у нас все по-взрослому!

Или не совпадение? В детстве, лет с одиннадцати начиная, я действительно любил придушить курицу и в одиночестве сходить на третью базу. Кто сам не пробовал, пусть первым бросит камень. Да не в меня, а в друзей-товарищей, скрывших существование этой лазейки в заманчивый взрослый мир…

– Ладно, не кипятись… – говорю примирительно. – В чем состоит испытание?

– Сейчас увидишь…

Увидел… Но ничего не понял.

Глаза неожиданно валятся на пол, бьются в припадке… И что я должен сделать? Или не сделать?

Пожалуй, случилась накладка, планами Шляпника не предусмотренная. Короткая возня Руки, из-за сплетения щупальцев я толком не вижу, что происходит с Глазами. Возможно, Шляпник сейчас слеп, как крот, и стоило бы этим воспользоваться… Но я решаю иначе.

– Перестарался… – сообщает мне Рот. – Слишком далеко видят эти Глазоньки… Даже в будущее заглядывают… А оно бывает всяким. Иногда страшным.

Рука Шляпника – настоящая, с пальцами-колбасками – исчезает за спинкой трона, что-то там делает и возвращается с предметом, который я с лету опознать не могу – нечто цилиндрическое, ядовито-оранжевое, примерно с литровый термос размером.

Глаза уже на ногах, припадок завершился, а я соображаю, почему его (их?) слизистое тельце кажется знакомым… Верхняя часть антропоморфного Белого Слизня, вот что это такое…

Как известно, Белые мутанты бывают двух видов: одни слизни уже полностью утратили человеческое начало, по крайней мере внешне. Другие (их значительно меньше) еще сохраняют некую антропоморфность: выглядят как человек, наполовину утонувший в слизистом основании. Специалисты по квазифауне Зоны ломают головы, к чему этот странный симбиоз, эта пародия на кентавра, где роль конской половины исполняет громадный аморфный слизняк, а человеческая половина вроде как ни для чего и не нужна, никакой роли в процессах жизнедеятельности не играет…

А Шляпник голову не ломает, он использует человеческую половину как материал для своих поделок. Наверняка ведь детей, выживших в Зоне, таких, как Жужа или мальчик-Уши, можно по пальцам пересчитать… Или даже вообще мутанты-«кентавры» – творения Шляпника: задел на будущее, запас строительного материала, самостоятельно поддерживающего свое существование…

– Однако пора обедать, – оповещает меня Шляпник. – Ишь как время в интересном общении незаметно пролетело… Заболтались мы что-то. Ладно, потрапезничаешь со мной, да и ступай на все четыре стороны…

В Красном Замке это предложение звучит весьма двусмысленно и несколько ехидно. Потому что квадратное в сечении здание имеет ровно четыре симметрично расположенных входа-выхода. Через один сюда попал я, а три других, готов поклясться, ведут куда угодно, только не на Сенную площадь. За одной аркой темно, и окна той стороны тоже темны. Еще один вход – тот, что напротив «моего», – ведет в какое-то солнечное место, света с той стороны в Замок попадает значительно больше. Последний, четвертый, судя по освещенности, вполне может вести в туманную питерскую Зону, да только с Сенной мы его снаружи не видели…

Понятно, что Замок – некий аналог хармонтской «душевой», но работающий в непрерывном режиме. Безумно интересно было бы все это изучить, со всем разобраться (с хозяином в том числе). Но не сейчас… Время идет, часовая стрелка неумолимо съедает оставшийся до обмена срок.

– Обед? – удивляюсь я. – А как же испытание?

– Забудь… Я передумал. Отобедаешь и гуляй восвояси.

И тут на сцене появляются два новых персонажа. Два человека, абсолютно нормальных человека, – я уж начал забывать в здешнем паноптикуме, что такие бывают на свете…

Они входят через «солнечную» арку… Сталкеры, молодые, парень и девушка. Да только не здешние, видно с первого взгляда: и снаряжение нетипичное для наших мест, и утепленные куртки совсем не по сезону.

Я на секунду задумываюсь: а где сейчас зима-то? – и начинаю подозревать, что шутки тут шутят не только с пространством, но и со временем.

Оба гостя тащат с собой две охапки дров, какие-то деревянные обломки и сваливают ношу у очага. Назвав их нормальными, я слегка поспешил. Движения механические, неживые… Зомбяки, находящиеся под полным ментальным контролем.

Ничего похожего на провизию для обеда вновь прибывшие не принесли. А в Замке нет мест, способных послужить продуктовой кладовой. Разве что на вершине псевдобашен, куда ведут винтовые лесенки, можно что-то заначить.

Мелькает подозрение, что Безумный Шляпник соврал, что третье испытание не отменяется и будет как-то связано с грядущим обедом. (Не из Питера ли Пэна его затевают сготовить?) Первым испытанием, вероятно, был «колодец». Вторым…

Про второе испытание я ничего придумать не успеваю, события начинают развиваться слишком стремительно.

Сталкер-чужак, сбросив вязанку, таким же механическим неживым движением выдергивает нож и перерезает своей спутнице горло. Она мало того что не препятствует, так еще высоко задирает голову, чтоб ему было удобнее.

Кровь – артериальная, яркая – хлещет тугой струей.

– Сегодня на обед – жареная сталкерятина! – орет Рот Безумного Шляпника.

Обращается он к пустому стулу, меня там нет, но Шляпник этого не понял, не успел понять…

Я не пытаюсь побить рекорды в прыжках из положения сидя. Рискую другим способом, играю в русскую рулетку – и выигрываю!

Если бы процесс, что я называю «вхождением в резонанс» с «Джеком-попрыгунчиком», не завершился, – последствия предсказать было бы трудно. В лучшем случае я остался бы на том же стуле, под нависшей плитой-убийцей.

Но все срабатывает!

И я мгновенно оказываюсь в стороне, метрах в четырех, в странной позе человека, сидящего ни на чем, на пустоте. Я к этому готов и только потому не падаю. Зато падает плита, рушится с подозрительной стремительностью. Ускорение свободного падения в данной точке пространства плевать хотело на Галилея, Ньютона и всю классическую механику.

Эхо от вопля Шляпника еще мечется под сводами, а я уже выдернул из кармана «Джека». Руки помнят все, руки ничего не забыли за десять лет. Новый прыжок – к «нашей» стене, за которой Сенная. И еще один – за стену. А потом в высокие окна полетят гранаты из двух подствольников – жить и обедать в Красном Замке станет неуютно. Алаверды за гостеприимство!

Размечтался…

Такое ощущение, что граната из подствольника угодила в меня. Ладно хоть не взорвалась, но всю кинетическую энергию выстрела поглотила моя бедная тушка. А вокруг все тот же Красный Замок – я стою вплотную к стене, притиснут к ней на манер горельефа. Не из кирпича здесь стены, ох не из кирпича… Кирпич «Джеку» не помеха.

Шляпник успел прокачать обстановку, хорошая у него реакция… Никаких команд не звучит, но вся свора бросается на меня. И Слизни-привратники, и Красные карлики, и даже сталкер-зомби с ножом, с которого капает кровь его подруги. Лишь своих «детей» Шляпник решил поберечь, они так и стоят кучкой у подножия трона.

Большинству атакующих приходится огибать «колодец», что дает крохотный люфт времени, но два ближайших Слизня уже близко, пасти раззявлены…

Ну уж нет… Совсем не так мне хотелось умереть… Джамп, еще джамп! Обломитесь, я умру стариком, словив инфаркт на водном скутере… или на блондинке с шестым номером…

Разумеется, с «Джеком» в руках я могу играть здесь, внутри стен, в пятнашки-догоняшки достаточно долго, могу даже попробовать серией джампов пробиться к выходу и уйти обычным способом, ногами… Но я зол. А разозлившийся Питер Пэн никогда не спасается бегством.

Чпок! Чпок! – негромко произносит «чпокер». Слизни продолжают накатываться, пульсируя. Ничего, сейчас их проймет…

Теперь «детишки», на всю свору зарядов не хватит, – будем бить по штабам…

Чпок! – Рука здесь самая сильная и опасная, так что первая спора ей.

Чпок! – а это тебе, Нос, за изгаженные патроны.

Прыжок в сторону, Красные уже в опасной близости – обычный прыжок, не джамп, для работы с «Джеком» нужны обе руки, но вторая занята «чпокером».

Чпок! – попробуй скушать это, Ротик!

Еще серия прыжков и серия негромких звуков – из главных супостатов уцелели только Уши, куда-то улизнувшие или затаившиеся, и их творец и хозяин.

В «чпокере» – последняя спора, я тщательно следил за расходом боезапаса. Не хотел, но еще две потратил на двух других Слизней-часовых, норовивших загнать меня в угол.

Достойная мишень тоже одна. Жужа просила не трогать «папу», но Питер Пэн иногда бывает очень непослушным мальчиком.

Я медлю с выстрелом – атака завершилась, Слизни, на которых я пожалел спор, пульсируют на месте, Красные карлики тычутся вокруг них в бессмысленном броуновском движении.

Шляпник не пытается спастись. А говорить последние патетические слова ему нечем – Рот перестал даже конвульсивно дергаться, полностью парализован «ведьминым гнездом», проросшим сквозь органы и ткани. Шляпник снимает дурацкий цилиндр, словно собираясь отвесить мне последний шутовской поклон.

Непонятный оранжевый предмет, что он сжимал в другой руке, теперь красуется на груди, но я не задумываюсь, что это значит, – все мое внимание сосредоточено на башке. Высоченная шляпа, оказывается, не просто так имела столь необычные пропорции. Она скрывала нечто, растущее из головы Шляпника. Гриб на длинной ножке… Нет, скорее крабий глаз на выдвижном стебельке… если допустить, что существуют крабьи глаза с добрый грейпфрут размером, да еще сверкающие множеством граней, словно самоцвет…

Мне это подозрительное украшение решительно не нравится, и я прилаживаюсь поставить финальную точку. Вернее, всадить финальную спору.

«НЕ ТРОГАЙ ПАПУ!» – взрывается голова истошным воплем Жужи.

«Чпокер» выпадает, валится на каменный пол, а бедный Питер Пэн вцепляется двумя руками в голову – не дать ее кускам разлететься по всему Замку.

Безумный Шляпник, словно только того и ждал, прыгает вперед со своего возвышения.

Но это не попытка добраться до врага, оглушенного ментальной дубиной. Либо попытка на редкость неудачная – траектория прыжка завершается как раз посреди «колодца». Шляпник исчезает. Своеобразный вариант харакири, но так даже лучше – и волки целы, и овцы сыты, и перед Жужей я чист и невинен…

Замок тут же реагирует на исчезновение владельца (или все же постояльца?). Внешне ничего не происходит, но я своим аномальным нутром чую: все вокруг быстро меняется, и нельзя терять ни мгновения. Подхватываю «чпокер» и тройным прыжком добираюсь до выхода.

Мерзкий туман Зоны кажется таким родным и милым…

«Надо побыстрее убраться с моста», – думаю я и…

…и падаю с метровой высоты на асфальт.

Мост не стряхнул меня, как норовистый конь седока. Он просто исчез. Был – и не стало.

Оборачиваюсь – Красный Замок исчез тоже.

А ведь я теперь живая легенда, ребята. Первый человек, вернувшийся из легендарного здания. Без особого прибытка, без баснословных сокровищ, но живой, а это главное.

Готовлюсь принять заслуженное восхищение от остальных членов группы… Но оно не звучит. И даже суховатое одобрение не звучит… Некому озвучить – группы нет рядом с местом, где исчез Замок.

И в отдалении нет – убеждаюсь я спустя какое-то время, намотав в тумане энное число расширяющихся концентрических кругов. На мои крики никто не откликается… В качестве последнего средства стреляю в воздух из «Глока» – заодно надо проверить, не соврал ли Шляпник о патронах. Не соврал, осечки не происходит, – но и на этот сигнал никто не отзывается.

Я здесь один.

Глава 5. Поминки по Питеру Пэну

УПС-отели – совсем как «Хилтоны» в городах, оставшихся нормальными, – есть везде, в смысле, почти в каждой Зоне. Но в отличие от «Хилтонов» они не объединены в сеть под единым управлением, каждый возник сам по себе.

Просто людям, и сталкерам в их числе, свойственно мыслить шаблонно. Когда надо как-то назвать безопасное прибежище в Зоне, всегда найдется умник, считающий, что словосочетание «Отель «“У погибшего сталкера”» – то, что надо: свежо и оригинально, как здорово я придумал, правда, друзья? Друзья обрадованно кивают, и в очередной Зоне появляется очередной УПС.

Но как его ни обзови, УПС всегда и везде – место, где можно отдохнуть и выспаться, не опасаясь неприятных сюрпризов. Где можно пополнить припасы, в которых ощущается недостаток, оставив взамен то, что имеется в избытке. Где можно… не знаю, что еще можно, не квартировал, больно уж неприятная лично мне публика там встречается – мародеры и прочие вольные гробокопатели.

А вот Леденец не брезгует… Он вообще не любитель бить горшки, сжигать мосты, разрывать контакты, короче, принимать необратимые решения. Оттого и сейчас, на новой службе, поддерживает отношения с бывшими коллегами по мародерскому ремеслу.

Да и отец мой, Максим свет Кириллович, в УПС бывает. Ему без этого никак, зачастую только там можно раздобыть самую свежую информацию, необходимую для его сыщицких дел, – когда те же темы начнут обсуждать вне Зоны, в «Шанхайчике», «Борще с пампушками» или «Сметанке», новости успеют изрядно устареть.

Сейчас же роль сыщика Зоны поневоле исполнял я… По семейной, так сказать, традиции. Дело для старта сыскной карьеры подвернулось незаурядное, хоть Шерлоку Холмсу под стать: бесследное исчезновение группы людей и аномалов с Сенной площади.

Шанс, что они по своей воле покинули площадь, невелик. За остальных не поручусь, но отец бы дожидался меня до упора, хоть до утра. Не говоря уж о том, что спустя какой-то срок попытался бы сам проникнуть в Красный Замок…

Кстати, о сроках.

Мне представлялось, что провел я в Замке меньше часа. Наручные часы придерживались схожего мнения, но ошибались вместе с хозяином. Потому что смеркаться начало совсем недолгое время спустя после моего расставания со Шляпником и его выводком. А смеркается сейчас куда как поздно. Изрядная часть суток исчезла, как корова языком слизнула. Так что легенды не всегда врут…

Отец меня бы дождался… Значит, случилось нечто важное, что заставило его и остальных покинуть площадь… Но что?

Самый плохой вариант я не рассматривал… Даже в Зоне просто так, без причин, люди бесследно не исчезают. Можно кануть в ловушке, но здесь, на площади, нет никаких ловушек. Можно стать жертвой «черных сталкеров» или стаи диких мутантов, да кого угодно… Но по меньшей мере половина группы – люди опытные, привыкшие выживать в Зоне, и без боя не поддались бы… Однако никаких отзвуков боя в Замок не доносилось.

Шерлоку Холмсу в таких случаях всенепременно попадалась малозначительная с виду, но крайне важная улика, позволяющая восстановить цепь событий. Я же в ходе своих рысканий в тумане ничего не обнаружил. Вообще ничего, даже стреляной гильзы, над которой можно было бы подедуцировать…

Беда… Не получится из меня Холмс, увы… Туман вокруг не хуже знаменитого лондонского, но и только. Ни скрипки, ни верного доктора Ватсона, а жрать хочется, как собаке Баскервилей.

Свой рюкзак я оставил соратникам, входил в Замок налегке. И не нашел, вернувшись. В результате теперь остался с самым минимумом носимого имущества: два пистолета (причем в «чпокере» один-единственный заряд), «Джек-попрыгунчик», да кое-какие мелочи, лежавшие в карманах разгрузки, типа складного ножа, фонарика и индивидуального перевязочного пакета… И почему Питер Пэн не имеет обыкновения таскать в карманах пачку галет и банку тушенки? – недоумевал мой желудок, и я вполне разделял его недоумение.

Попытка заняться частным сыском провалилась. Надо решать, что делать дальше. Общая цель понятна: место и время встречи изменить нельзя. Что бы ни случилось с остальной группой, если уцелеет хотя бы отец, или Леденец, или Горгона – любой из них придет в назначенный срок к Апраксину двору. Приду и я, там и встретимся…

Но что делать до тех пор? Искать ночлег где-то поблизости? Или попробовать добраться до одного из убежищ, до ближайшего безопасного местечка Зоны?

Поразмыслив, я склонился ко второму решению. Ближе всего УПС-отель – на том берегу Фонтанки, название переулка я не помню, но визуально дорогу представляю. Не самое идеальное место, в отеле легко можно нарваться на постояльцев, общаться с которыми не захочется. Но выбирать не из чего, остальные подходящие точки слишком далеко.

А «У погибшего сталкера» наверняка найдется, чем перекусить. К тому же есть ненулевая вероятность, что там обнаружатся отец и остальные, если проблемы, заставившие их уйти с Сенной, миновали.

Решено – сделано. Я бодро двинулся к Фонтанке. Желудок урчал все сильнее и заставлял быстрее переставлять ноги. Ловушек на пути не было, но вскоре началась полоса изуродованного «оранжевым мхом» асфальта, и там пришлось сбавить темп. Фонарь я не включал до последней возможности, пользовался последними крохами естественного освещения.

Когда вышел к Семеновскому мосту, поневоле включил… Некогда этот мост считался автомобильным, а теперь даже пешеходу приходится его преодолевать с большой опаской.

В ходе катаклизма с мостом случилось неладное, словно чья-то исполинская ступня расплющила мост, притиснула его к Фонтанке. Особенно досталось среднему пролету, настила там практически не осталось, приходится идти по металлической несущей балке. Она широченная, играть в канатоходца нет нужды, только слишком уж близко теперь расположена к воде, до поверхности меньше метра.

А во́ды невской дельты – сплошная аква инкогнита, дно Марианской впадины и то лучше изучено. Мы слишком мало знаем о том, кого и что можно встретить в глубине, сущности же, оказывающиеся порой у берегов и у поверхности, оптимизму в этом вопросе не способствуют…

Короче, пересекать Фонтанку по Семеновскому мосту лучше днем. И под прикрытием нескольких бойцов, готовых ударить по воде свинцом и гранатами. Но что имеем, то имеем… Придется рискнуть. В конце концов, сколько я ни ходил тут днем и с подстраховкой, из воды даже захудалая мурена не высунулась.

И я пробираюсь по ржавой балке – аккуратно, перелезая через мешанину из обломков гранита и остатков кованой ограды моста. Подсвечиваю фонариком, убавив до минимума его мощность, потому что вывихнуть ногу здесь плевое дело.

В другой руке «Глок», скорее для собственного спокойствия, чем для реальной защиты, – от тех водяных тварей, что нам известны, это оружие не спасет. Гравитация – она и в Зоне гравитация: что живые твари, что псевдоживые в воде способны дорастать до куда больших размеров, чем на суше…

Каменные опоры моста сильно разрушены, многие гранитные блоки выпали, обнажив бетонную заливку. Вода обтекает неровные поверхности не бесшумно, с монотонным тихим журчанием. Мой слух напряжен до предела – не примешается ли к этим звукам какой-нибудь посторонний всплеск… Лишь только уши способны предупредить о готовящемся нападении, в нескольких шагах уже ни зги не видно, а тепловизор канул вместе с рюкзаком и прочим имуществом.

И я слышу…

Нет, показалось…

Нет, точно слышу, как что-то всплеснуло правее, – там находится такая же несущая балка, она повреждена сильнее и наклонно уходит в воду. Снова всплеснуло, столь же негромко.

Всматриваюсь туда, подсвечивая фонарем, – и ничего не могу разглядеть. Может, что-то мелкое и не опасное? Какая-нибудь мутировавшая корюшка-плотвичка? Или трансмутировавшая?

Подозрительных всплесков больше не слышно. Плескавшее нечто уплыло по своим мутантско-рыбным делам? Стоять на месте и тупо пялиться в темноту представляется не самой удачной затеей. Но и продолжать путь, повернувшись спиной к непонятному, не вдохновляет.

– Покажись, рыбонька… – негромко прошу я. – Хвостик хоть высунь, а?

Глупо обращаться с такими просьбами непонятно к чему. Еще глупее ждать ответа. И когда он таки раздается, я от неожиданности чуть не плюхаюсь в воду.

– Пэн? Это ты, Пэн?

Не знаю уж, как я удержался и не пальнул на звук… С большим трудом удержался, потому что голос абсолютно не людской. Не способны человеческие глотка, гортань и прочие для речи предназначенные органы выдавать этакие звуки. Если испорченная кофемолка каким-то чудом научится артикулировать свое дребезжание, получится нечто похожее.

Но я не стреляю… Возможно, общение со Шляпником и его чадами резко повысило порог моей толерантности. Или же я – смутно, без уверенности – припомнил, от кого слышал подобные звуки.

– У тебя есть еда, Пэн? Стрелять не будешь? – задает обладатель милого голоска сразу два вопроса.

Я с трудом разлепляю губы и отвечаю лишь на один:

– Стрелять не буду… Ни в коем случае.

* * *

Мы сидим у Фонтанки, но все-таки поодаль от воды, на всякий случай. К реке здесь спускается каменная лестница, мы устроились на ее верхних ступенях. «Мы» – это ваш покорный слуга Питер Пэн, а рядом с ним беглец из Вивария, двоякодышащий мутант по прозвищу Драку́ла.

Когда он говорит, видны все многочисленные ряды зубов в его выдающихся челюстях (во всех смыслах выдающихся, чуть не на полметра торчащих вперед). Глоточные зубы не видны, но не позволяют о себе забыть, ритмично движутся, натягивают чешуйчатую кожу шеи…

Дракула мокр. Он несчастен. И он очень, очень голоден… Последнее обстоятельство меня несколько смущает. Потому что организм Дракулы требует мяса, и в больших количествах. Так что плиткой шоколада или галетой, заваляйся они вдруг в моих карманах, я бы не отделался. Мясо! Причем желательно свежее, парное, хотя по беде, заморить червячка, сошла бы и тушенка.

Но единственное мясо в ближайшей округе – то, что на моих костях. И это обстоятельство, повторюсь, меня слегка смущает. Оттого я сижу в некотором отдалении, а «Глок» по-прежнему держу в руке, словно бы позабыв убрать в кобуру. Хотя понимаю, что, даже схлопотав в упор пулю или две, Дракула все равно успеет отхватить пару килограммов моих мышц и даже успеет отправить в желудок, превратив глоточными зубами в мелкий фарш. Мне будет очень не хватать этих килограммов.

Но пока в его лишенной волос чешуйчатой голове предохранители еще держатся. Не знаю, надолго ли их хватит.

– У тебя есть мясо, Пэн? – тоскливо спрашивает человек-акула.

Уже в шестой или седьмой раз спрашивает… Предыдущие отрицательные ответы успел позабыть. Или же считает, что я шучу, прикалываюсь, а сам прячу за спиной аппетитную баранью тушу. Поди пойми психологию оголодавшего до предела мутанта…

Отфильтровываю все вопросы про мясо (то есть процентов семьдесят из произнесенного Дракулой), отжимаю жалобы на голодные рези в желудке, и из сухого остатка постепенно складывается одиссея беглеца. Она же робинзонада и сталкериада.

Свобода, конечно, штука заманчивая. И в Виварий Дракула возвращаться не планирует. Но очень уж кушать хочется… Он пытался было вернуться к привычному образу жизни, но ничего съедобного в здешних водах не обнаружил. Ни рыб, ни водоплавающих птиц. О купальщиках тактично умолчим – кто ж здесь по доброй воле сподобится купаться? К тому же зоопсихологи и гипнологи Вивария потрудились на славу, вбивая в чешуйчатую башку установку: человечину есть нельзя.

Кое-что отдаленно похожее на еду попадается, и он даже схарчил одно существо, но желудок тут же вывернулся наизнанку, вот и весь прибыток. А другая тварь, крупная, пыталась сожрать его, но Дракула оказался шустрее. (Судя по описанию, то была встреча с муреной, вернее, с псевдомуреной, ничего общего, кроме названия, не имеющей с одноименной рыбой.)

Всем известно, что в Зоне идут вразнос физические законы, особенно те, что касаются электродинамики и классической механики. Но и с биологическими происходит то же самое. Классическое правило: «если ты съедобен для кого-то – он съедобен для тебя» не срабатывает. Точнее, срабатывает в одну сторону: мы-то как раз съедобны… Но с тем же успехом небелковая квазижизнь получает энергию, расщепляя полимеры, изомеры и себе подобных. Иначе никак здешний зоопарк не прокормился бы забредающими сталкерами… И даже трансмутантами, сохранившими белковую структуру, не прокормился бы.

Возвращаясь к одиссее-робинзонаде-сталкериаде Дракулы: покинуть Зону он пытался. По воде, разумеется. Подался вверх по течению Невы. В обратную сторону ему никак, мутные и застойные воды Маркизовой лужи для его жабр – как для человеческих легких сильно задымленное помещение, начинает задыхаться… Поплыл, но дальше Вантового моста пробраться не сумел (названий этих Дракула не знал, но я сообразил, не бином Ньютона). Даже до моста – не сумел.

Словарный запас у мутанта невелик, и случившиеся там с Дракулой неприятности описаны смутно, но я без того знаю: под мостом Неву перекрывает заграждение, а воду постоянно прошивают мощные разряды. И хищная нежить (к счастью для жителей приневских и приладожских городков и поселков) не плывет вверх по течению, а нормальная рыба (к несчастью для Дракулы) не скатывается по реке вниз, к городу.

В общем, он поневоле вернулся, зря потратив силы на путешествие… И сейчас его, Дракулу, крайне интересует один-единственный вопрос: есть ли у меня мясо?

Надо что-то придумать, но ничего не придумывается. Не отстанет ведь и сообразит в конце концов, что мясо у меня есть. И какое мясо, сообразит тоже. И все установки зоопсихологов полетят к чертям…

Проще всего направить мутанта к ближайшей известной мне «дырке» в Периметре – если ему повезет, то просочится наружу, станет легендой-страшилкой какого-нибудь озера в обжитых местах… Но простые пути не для нас. Главный орган дыхания Дракулы – жабры, а легкие у него слабые, атрофированные, – чтобы посидеть на берегу и поболтать с Питером Пэном, годятся, однако долгую сухопутную дорогу не выдержат…

И я объясняю другой путь, водный и кружной: как попасть из Фонтанки в Неву – через Мойку и Зимнюю канавку, и где из Невы выбраться, и куда двинуться, и где искать.

– Там лежит мясо, Дракула. Много, тебе хватит.

Оно там, конечно, не первой свежести, валяется больше суток… Но бактерии в Зоне постигла та же участь, что и более крупную флору с фауной, – и продукты очень долго не портятся, а трупы чаще всего мумифицируются.

Меня не слишком заботит вопрос: действительно ли подкрепится Дракула лейтенантом Вострецовым или вбитые в голову установки заставят его сдохнуть от голода рядом с вожделенным мясом. Чем смог помог, главное, что мою задницу и его кусательно-глотательный агрегат теперь будет разделять безопасное расстояние.

– Спасибо, Пэн. Я не забуду, Пэн, – скрежещет существо и поднимается, шагает к воде.

– Считай, что за тобой должок, – говорю равнодушно.

– Я не забуду, – повторяет Дракула. – Я здесь нашел нору (он кивает на мост), в ней можно спать, не съедят. Если вечером или ночью постучишь по железу, я приплыву. И отдам долг.

Отдай, отдай… только не мясом желательно.

Дракула ныряет почти без всплеска, а я поднимаюсь и шагаю к отелю «У погибшего сталкера».

* * *

УПС – отель самообслуживания: портье, коридорные и смазливые горничные штатным расписанием не предусмотрены. Швейцар у входа – тоже. Но сегодня его роль исполняет Лена, подруга Андрея.

Плоховато исполняет – заметила мое приближение слишком поздно. Однако все же заметила и вскинула АК, но затем вместо сакраментального «Кто идет?» вскрикнула:

– Петя?! Живой?!

И зачем-то оказалась у меня на груди, обхватив мою шею руками. Ее твердые грудки ощущались сквозь все слои ткани, и не скажу, что ощущение было неприятным.

Что за взрыв эмоций? Даже не подозревал, что я ей так дорог. Но вспомнил про вторую часть гонорара за наш поход, пока не выплаченную, про мое обещание пошуровать в базах данных «беспеки»… Все понял и успокоился.

– Живее всех живых, – подтвердил я, легонько отстраняя Лену. – Вы-то все целы?

– Целы, целы… Зато тебя, считай, похоронили…

– Значит, сто лет еще проживу… Но с чего хоронили-то? Задержался маленько, с кем не случается…

И тут выяснилось любопытное. Оказывается, Красный Замок не торчал все время моего визита на виду столпившейся у моста группы. Даже четверти часа не простоял: стал расплывчатым, полупрозрачным и исчез. Они ждали долго, всем легендам вопреки надеялись на мое возвращение. Но потом ушли еще засветло, и даже отец перестал настаивать на ночевке там же, на Сенной. Потому что случилось второе ЧП: обморок у Жужи. Да не простой, девчонка впала в кому или нечто похожее, и никакими способами привести ее в сознание не удавалось.

Леденец предложил отправиться к «Погибшему сталкеру» – даже если не посчастливится пересечься с кем-то, более сведущим в медицине, выбор медикаментов там богаче, чем в наших походных аптечках.

Никто не возразил. Даже отец. Понятно почему: без Жужи, находящейся в дееспособном состоянии, блеф при обмене с Плащом имел слишком мало шансов на успех. Из двух поганых вариантов – потерять только сына или сына и внучек разом – мой старик выбрал первый. Вполне логично… Но слегка обидно.

– В отеле есть еще постояльцы? – поинтересовался я.

– Никого, мы здесь одни…

– Остальные уже спят?

– Нет, сидят, тебя поминают… Я вот Леденца только что подменила на входе, он слова о тебе хотел сказать. Ты иди обрадуй их скорее.

Еще чего… Обрадую чуть позже – постояв за дверями, послушав. Когда еще такой шанс выпадет? Разве что когда и вправду откинусь, да и то если принять на веру теорию о бессмертии души.

– Пошел радовать. Только ты не вздумай им крикнуть отсюда, не порти сюрприз.

Тихо-тихо я поднялся по лестнице – не топнул, «берцами» не скрипнул. За дверями горел свет. Раздавались голоса. Медленно, по миллиметру, дверь поползла, поддаваясь моему аккуратному нажиму. Вскоре я мог не только слышать, но и видеть присутствовавших. Не всех, правда, но шире дверь не открыть, не выдав себя.

Говорил Леденец, начало фразы я не успел услышать:

– …не возвращаются, но, с другой-то стороны, мертвыми их тоже никто никогда не видел. Может, все живы… но где-то не здесь. Там… или там…

Наверняка эти слова сопровождались какими-то жестами, но сидел Леденец вне поля зрения, и я их не увидел.

– Не утешай, Миша… Давай лучше выпьем за упокой души. Знаю, он не казался со стороны идеальным сыном, да и не со стороны тоже… Но другого у меня не было и уже не будет. Пусть, где он ни есть сейчас, ему будет хорошо. А нам с тобой, Наташенька, вдвоем теперь придется девочек на крыло поднимать. Надеюсь, что придется… очень надеюсь.

М-да, помянул… Я и сам понимаю, что далек от идеала. Но уж на поминках-то можно и польстить усопшему немного.

Леденец показался наконец на глаза. Не весь, частично: рукав и пальцы, сжимавшие бутылку. Ее я признал сразу: несколько таких пластиковых бутылей со спиртом хранились у отца в схроне, где мы экипировались перед походом. Но что-то я не видел, чтобы он хоть одну загружал в рюкзак, когда мы собирались, не то бы воспротивился… Наверное, старый конспиратор вспомнил свои трюки тех времен, когда была жива мать.

Спирт лился в одноразовые стаканчики. Андрей попросил, еще раз подтвердив свой имидж слабака и хлюпика:

– Мне немножечко, я разведу.

– Скажешь что-нибудь, Андрюша? – спросил отец. – По традиции полагается под каждые слова свою рюмку, но у нас случай особый. Завтра свежая голова нужна.

– А вы, мужчины, на закуску налегайте, не стесняйтесь, – влезла с непрошеным советом Горгона. – Вон тушенка еще нетронутая стоит. И морепродукты.

Ишь как распоряжается… За весь поход десятка фраз не произнесла, а сейчас воспряла, вдовушка.

Раздалось легкое «пс-с-с» открываемых банок, а в унисон ему «э-эх» вздыхающего отца.

– Петя их так любил, – произнес он сокрушенно. – Я взял с собой, хотел сделать ему сюрприз… И вот как получилось – съедим на его поминках… э-эх…

Я стоял, оцепенев, не в силах поверить своим ушам и своему счастью. Так вот о чем Горгона через губу процедила: морепродукты, дескать… Нет, не может быть… Припал к щелке и убедился: может, еще как может…

На столе стояли ОНИ.

Божественный аромат подтверждал, что Питер Пэн не стал жертвой зрительной галлюцинации. А если все-таки стал, то она, злодейка, напала на свою жертву в составе преступной группы, вместе с галлюцинацией обонятельной…

Нет, какие, к черту, глюки…

Самые реальные «Мидии со специями»!!!

Их едят не все… Продукт, что называется, на любителя. Я – любитель, я обожаю эти консервы. И обожал их всегда, с самого детства. Распиаренные сверх всякой меры устрицы – закусь для парвеню и нуворишей; мидии – утеха для истинных аристократов вроде меня.

Увы, благородные двустворчатые моллюски исключены из рациона сотрудников Вивария. Безусловно исключены. Вы не найдете их ни в меню столовой, ни в сталкерских полевых пайках. Мидии раз и навсегда запрещены приказом Эйнштейна, как не кошерные, не халяльные, не вегетарианские… как скоромные в пост… и как смертельно опасные для желудков и кишечников атеистов.

На самом деле Эйнштейн плевать хотел на кашрут. И плюет. Шкурками от свиных шкварок. Просто однажды он так траванулся мидиями, что три дня руководил филиалом в челночном режиме. Нет, нет, курсировал не между офисом и Виварием – между кабинетом и санузлом…

Так ведь и это не все… Горгона мидиями не травилась. Не могла отравиться, поскольку в рот их не брала. Не любила… чтоб не сказать больше. А то, что она не любила, ее домочадцам любить тоже не рекомендовалось… Не запрещалось, что вы… Но… Категорически не рекомендовалось. Все, жившие с горгонами, поймут.

В бывшем нашем доме мидий было днем с огнем не найти. И со служебно-розыскной собакой. Даже Нос Безумного Шляпника их бы там не унюхал…

В результате мои свидания с любимым продуктом происходили урывками, тайком, в неподходящей обстановке. В машине, припаркованной в укромном месте на въезде в Надино. Во время служебных командировок – в ресторанах и номерах гостиниц и мотелей. И даже в том уединенном месте бывшего нашего дома, где продукты принято не кушать, а наоборот… ну, вы поняли.

Сарказм судьбы, блин… Чтобы узреть любимый больше жизни продукт, открыто стоящий на столе, пришлось умереть.

Мой взгляд вперился в банку.

Потянется к ней кто-нибудь вилкой – немедленно воскресну!

Пока никто не тянулся. Нас мало, прискорбно мало, аристократов духа и желудка.

Тем временем слово взял Андрей. Заговорил он под негромкий аккомпанемент, как раз зашипели банки с саморазогревающейся тушенкой.

– Я мало знал Петра… Соседом он, конечно, был тоже не идеальным. Сначала было просто страшно. Жить с ним рядом… Ну, как рядом с гранатой с выдернутой чекой. Нет, не то сказал… Он был как граната с проржавевшей чекой – не знаешь, когда рванет. Потом привык как-то. Пусть ему земля будет пухом.

– У нас иначе говорят: ему сейчас все будет как Рай, свой Ад он прошел в Зоне, – внес поправку Леденец. – А то ведь после ловушек, сами знаете, порой нечего в землю-то опустить, как положено… Вздрогнули?

Они выпили. Божественный аромат мидий вкупе с запахом разогревшейся тушенки просачивался за дверь, и я понял, что мне пора менять свой статус: из мертвых обратно в живые. Иначе все равно выдаст громкое урчание голодного желудка.

Хотя, если честно, желудок я бы как-нибудь смирил. Но совершенно расхотелось услышать, что скажет про меня Горгона.

Входить через дверь – значит испортить весь сюрприз, по меньшей мере двое из пятерых схватятся сначала за стволы, а уж потом поймут, кто пришел.

И блистательный Питер Пэн явился на редкость эффектно – возник из ниоткуда посреди комнаты с «Джеком-попрыгунчиком» в руках.

До чего ж приятно было смотреть на их лица в мягком свете керосиновой лампы…

– Мидий, как я понял, никто не хочет? Ну, тогда двигайте банку на этот край, где свободный стул… Ну что уставились?! Мертвые сталкеры все попадают в Рай, и я получил там отпуск за хорошее поведение, только и всего. Да улыбнитесь же, вас снимает скрытая камера!

* * *

Отель не квартировал в какой-нибудь бывшей гостинице. Расположился в обычной многокомнатной квартире. В действительно многокомнатной, в классической старопитерской коммуналке, не так уж много их осталось к моменту Прорыва.

Здесь даже имелся работающий душ, представляете?

Жаль, к водопроводу он не был подключен. Да и подключение мало что изменило бы, воды в трубах давным-давно нет. Поэтому система функционировала просто: приносишь с собой канистру воды, выливаешь в бачок под потолком, активизируешь нагревающий химпатрон и, когда вода подогреется, моешься под экономной тоненькой струйкой. А если не рассчитаешь – заканчивать процесс приходится гигиеническими салфетками.

Я все рассчитал правильно… Вывалился из душа, надеясь поговорить с отцом. Но тот меня не дождался, отправился спать.

Лена уже дежурила неподалеку со своей канистрой и тут же оккупировала душевую. Ни Горгоны, ни Андрея не было видно… В общей комнате, исполнявшей роль гостиничного холла, сидел на диванчике Леденец и что-то увлеченно строчил в блокноте, не знаю уж что. Может, влюбился и сочиняет стихи? Для кого, интересно?

Я зашел к Жуже посмотреть, не случились ли какие изменения к лучшему за минувшие два часа.

Случились… Очнулась девочка, когда безутешные друзья и родственники лакали спирт за помин души Питера Пэна, но была тогда очень слаба, даже говорить не смогла… Или не захотела, такое с Жужей случается.

Сейчас она выглядела получше и заговорила со мной сама, первой. Голос звучал еле слышно, и я усомнился, что завтра она сможет идти, не говоря уж об участии в схватке с Плащом. Решил, что если потребуется, то хоть на руках снесу ее к «чертовой рампе» или куда она скажет, но на ноги и в строй поставлю. Однако интересно, что ее так подкосило…

– Пэн, – тихонько произнесла Жужа. – Хорошо, что ты пришел…

– Обещал же, что вернусь. Я всегда делаю, что обещаю.

– Мой папа отпустил меня… – Прозвучали эти слова не вопросом, скорее утверждением.

– Да. Видишь ли, он…

Я замялся, не зная, как помягче рассказать ей о самоубийстве «родителя». Врать, что тот жив-здоров, не стоило. Подозреваю, что Жужа как-то следила за схваткой, недаром же ее вопль прозвучал у меня в голове в самый критический момент. Хотя могла и не следить, просто чувствовала эмоции Шляпника.

Врать не пришлось. Говорить правду – тоже.

– Я знаю, – сказала Жужа тихо и грустно, – он ушел из дома… Наверное, навсегда… Он забрал у меня все силы, и я чуть не умерла. Но теперь все будет хорошо…

Помолчав, она попросила:

– Ты лучше расскажи про наш новый дом, Пэн. Дом, где мы будем жить… Какой он будет красивый, самый лучший дом на земле…

Не хотел, не собирался, но все-таки пришлось врать… Надеюсь, во благо.

Глава 6. Штопор как фигура высшего пилотажа

Когда я вернулся в холл, Леденец был все еще там, но с писаниной своей покончил… Сидел, задумчиво курил. Я пристроился рядом, достав сигариллу. Диванчик жалобно скрипнул.

– О чем кручинишься, детинушка? – спросил я. – Иди-ка спать, завтра ранний подъем.

– Да вот все «колодец» из головы не выходит… И мертвецы эти расплющенные.

– Плюнь и забудь. Ну, появилась новая пакость в Зоне, не она первая, не она последняя… Пробником эта дрянь на счет раз определяется.

– Да я о другом… – Леденец досадливо махнул рукой. – Может, и не пакость вовсе? Может, полезная штука? Прикинь: что, если с парашютом в «колодец» сигануть? Или с десантным дельтом? Окажешься в небе, в паре километров в стороне, и можно в самое недоступное место спланировать, если, конечно…

Он не договорил.

Трах!!!

Диванчик был старинный, уцелевший с тех времен, когда на таких предметах меблировки лишь сидели, а не раскладывали их на ночь для сна. Гнутые ножки, резные подлокотники антикварного вида… Теперь подлокотник остался один. Второй сломался от удара моего кулака. Ладно хоть на ресепшене поутру не вычтут за поломку…

Одна из дверей приоткрылась, высунулся заспанный Андрей. Заморгал на свету, ничего не понял.

– Вы тут потише, что ли… Следующая вахта моя, дайте поспать немного!

Высказал свое «фе» и исчез.

Леденец пялился на меня, как на психа. Как на опасного психа…

– Пэн, ты это… не реагируй так уж нервно… Ну не понравилась идея, так я ж тебя не гоню ее испытывать…

Я молчал. Не хотелось рассказывать, как протупил, как промедлил с выстрелом, уверенный, что никуда Шляпнику не уйти… А он ушел. Целым и невредимым. И чует сердце, что наши дорожки еще пересекутся.

Дело в том, что после слов Леденца я неожиданно сообразил, что за цилиндрический ярко-оранжевый предмет появился у Безумного Шляпника в конце разговора. Портативный парашют! Видел ведь такие, не военные и не спортивные… Точнее, используемые для особого спорта, для бейсджампинга: купол парашюта вытягивает не сопротивление воздушного потока, как обычно, его мгновенно выбрасывает взрыв пиропатрона, и подобные системы способны обеспечить спуск со сверхмалых высот.

Теперь финал моего визита в Красный Замок я увидел совсем с другого ракурса… Шляпник ведь ничего не скрыл, открытым текстом сказал, что его новые Глаза способны заглянуть в будущее! А я, идиот, протормозил, не поверил, счел за хвастовство…

А Глаза заглянули-таки хотя бы на полчаса вперед, но этого хватило… То-то забились в истерике, высмотрев там свою крайне мучительную смерть.

И Шляпник знал, что произойдет, и спокойно подготовил свой уход. Пожалуй, он даже спровоцировал меня начать бойню пораньше – как-то диссонировал его вопль про «жареную сталкерятину» с остальным разговором…

Леденца информировать обо всем этом незачем. И я быстренько сменил тему: заговорил о том, что Андрея назначать в караул опасно, если, конечно, желаем проснуться целыми и невредимыми. Да и подругу его опасно, хоть и смотрелась она на маршруте на порядок лучше благоверного.

Леденец успокоил: все под контролем, можно вообще всем спать, без караульных, но молодым о том знать ни к чему, пусть к дисциплине приучаются. УПС, дескать, оборудован системами безопасности, и он, Леденец, после поминок их активировал, когда стало ясно: новые постояльцы в отель уже сегодня не пожалуют.

– Ерунда, – сказал я. – Нет тут никаких систем. Я бы их почувствовал. Или ты мне лапшу вешаешь, или тебе самому кто-то мозги задурил.

– А ты выйди во двор, прогуляйся, – невозмутимо посоветовал Леденец. – Только записочку оставь, уходя: никого, мол, не вините, по своей тупости я в капкан попал или на мине подорвался…

Ну да… Обнаружить какую-нибудь дурацкую гранату с натяжкой все мои способности технокинетика не помогут. «Химик», пожалуй, на легчайший аромат взрывчатки отреагирует, но и он влетит в какую-нибудь простейшую механическую ловушку.

Но к чему вся эта архаика, если хватает вполне современных электронных штучек – недорогих, доступных и к воздействию Зоны практически не чувствительных?

– И что тут еще, кроме мин и капканов? – спросил я неприязненно.

– Зачем тебе знать? Ты, Пэн, здесь не просто гость… Ты гость-чужак. Утром я все деактивирую, уйдем спокойно. А чужие секреты я тебе выдавать не буду.

– То есть все здешние ловушки придуманы против аномалов? – уточнил я еще неприязненнее.

– Не льсти себе и своей братии… У нормальных людей тоже всякая хитрая аппаратура имеется, которая охранные системы за версту видит, и обманывать их умеет, и отключать дистанционно. Сталкерам, знаешь ли, с силовиками тягаться в оснащенности трудно. А дедовские методы, временем проверенные, – самое то.

Неприятный какой-то разговор получился… И Леденец нравился мне все меньше и меньше. Похоже, окончательно протухли наши отношения, когда-то не то чтобы дружеские – кто он и кто я? – но ровные, рабочие, даже доброжелательные…

– Ну-ну, – сказал я, решив оставить последнее слово за собой, – мечтать не вредно… Если за эту берлогу возьмутся всерьез, ни дедовские штучки не спасут, ни прадедовские. Ладно, я – спать. И ты не засиживайся.

Но нет, не тут-то было… Вечер неприятных разговоров еще не завершился.

– Подожди… Вот, возьми, – протянул Леденец предмет, с лету мной не опознанный.

– Что это? И зачем оно мне?

– Передай в ЦАЯ. Я им первый вариант, покороче, по электронке отправил. Но боюсь, что канет в бюрократическом болоте. Не дойдет до того, кому стоило бы прочитать… А ты в нужный кабинет занести сможешь, минуя всяких мелких сошек.

Я присмотрелся к предмету в своей руке. Точно, тот самый блокнот, в котором якобы влюбленный сталкер якобы кропал стишки. Теперь блокнот обтянут полупрозрачной защитной пленкой, термостойкой и водонепроницаемой. Оттого и не был узнан сразу.

– Восхищаюсь я тобой, Леденец… В первый раз вижу человека, который стучит так беззастенчиво, открыто, да еще с невинным чистым взором просит о помощи объект своего стука… Ты уникум, Леденец, как есть уникум, куда до тебя всем аномалам, вместе взятым.

– Я не уникум, – произносит Леденец очень нехорошим тоном. – Уникум у нас ты, Пэн. А еще ты редкостный мудак.

И он пытается выдернуть у меня блокнот, но я не отдаю. Спрашиваю ласково:

– Спорим, я сильнее?

Он знает, кто тут сильнее. Смотрит волком, но физические методы применить больше не пытается.

– Объясняй, – говорю я. – И очень убедительно объясняй… Потому что я не люблю стука… Ну, вот прямо на физиологическом уровне ненавижу этот звук. И злюсь, когда стукачом оказывается кто-то из знакомых. А разозлившись, я становлюсь неприятным в общении. Крайне неприятным…

Это он знает тоже. И делает маленький шажок назад, но моя длинная лапа дотягивается до его плеча, силком усаживает сталкера обратно на диван. Он, деваться некуда, начинает объяснять. Поначалу цедит фразы неохотно, голос звучит неприязненно, взгляд колючий… Но постепенно входит в раж, увлекается приводимыми выкладками. Сам себя гипнотизирует своими песнями, как тетерев на току, – подходи и бери голыми руками, что тетерева, что Леденца.

Выясняется странное и удивительное. И одновременно – гомерически смешное.

Леденец, оказывается, вообразил себя ученым. Не то чтобы Эйнштейном (настоящим или нашим), но неким «народным академиком» – от станка, от пашни, от пивного ларька. Вроде небезызвестного «профессора» Черного.

Нет, случается, конечно, что открытия, и немаловажные, делают люди, учеными степенями не отягощенные. Вообще от наук далекие. Например, надувные резиновые колеса, без которых нашу жизнь не представить, изобрел самый заурядный садовник: поливал из резинового шланга свой сад, а рядом катались на велосипедах мальчишки по мощенной камнем дороге. Стук колес, напоминавших тележные, несказанно садовника раздражал, – вот и придумал, как от него избавиться, спасибо ему большое.

Но у Леденца-то замах покруче. Он придумал – ни много ни мало – как избавить многострадальную планету от Зон. От всех. Навсегда. Тут уж благодарное человечество одной лишь Нобелевкой не отделается, полагаю…

Краткая суть идеи: новая рукотворная Зона (называемая нами Лоскутом) уничтожает на территории, что накрыла, Зону прежнюю. Или вытесняет, или подавляет, не в терминах дело. Потом, когда Лоскут «схлопывается», его бывшая территория свободна от любых аномальных проявлений – нет там Зоны никакой, ни старой, ни новой. Потом, со временем, прежняя Зона регенерирует, затягивает «прореху», причем наступление всей аномальщины идет с краев к центру Лоскута.

Это известные факты. А новаторская суть идеи вот в чем: Лоскут должен быть большим. Должен накрыть прежнюю Зону всю. Целиком. Без остатка. И когда он «схлопнется», регенерироваться той уже не удастся… Получайте зачищенную территорию, восстанавливайте, рекультивируйте… И этим способом надлежит ликвидировать все Зоны до последней.

Практический вывод из гениальной теории вот какой: человека, известного нам как Плащ, убивать категорически нельзя. Даже обижать не рекомендуется. Он, Плащ, научился либо самостоятельно создавать Лоскуты, либо как-то использовать и направлять имевший место феномен… И эти знания и умения надо от Плаща получить. Не важно как, но получить. Заплатить ему миллиарды или же пытать раскаленным железом – способ значения не имеет. Но убивать нельзя. Точка. Обсуждению не подлежит.

Хорошо все-таки быть неучем!

Ибо человек, знакомый с Общей теорией Посещения и с научными доктринами рангом поменьше, проистекающими из нее, никогда такой веселый и занимательный бред не выдумает…

А так хоть посмеяться есть над чем.

* * *

Потом, годы спустя, я буду часто вспоминать тот давний разговор с Леденцом в холле «У погибшего сталкера».

Я буду приходить вечерами с работы домой, привычно и машинально целовать Илону, плюхаться на диван против визора в ожидании ужина (готовит супруга не очень, но со временем я привыкну). И к новой работе привыкну, она не сложная, но гнусная, отравляющая душу даже не ядом – вливаемым по капле жидким дерьмом.

Тестировать охранные системы банкоматов – можно ли придумать занятие, более унизительное для бывшего Питера Пэна?

Увы, с исчезновением Зон стали исчезать и способности аномалов… Не сразу исчезают, не одномоментно, постепенно иссыхают, словно озеро в жаркой пустыне, лишившееся притока свежей воды. Моей оставшейся мутной лужицы хватает на тестирование поганых банкоматов, не более того.

Я буду плюхаться на диван, тянуться к пульту – представьте, даже визор не включить без него! – поначалу этот факт безумно раздражал и унижал, но со временем привыкаешь ко всему.

Выбрать канал для просмотра нелегко. Всюду Зоны, Зоны, Зоны… В смысле, бывшие Зоны. То, что теперь вместо Зон.

В новостях – сводки с переднего края битвы за рекультивацию и реконструкцию. В серьезных аналитических программах высоколобые в тысячный раз пережевывают жвачку на тему «Что ЭТО, собственно, было?». В ток-шоу муссируют тот же вопрос, но в варианте-лайт, для публики, лишними извилинами не отягощенной, зато жаждущей сенсаций из рассекреченных архивов.

В игровом кино и сериалах – засилье сталкеров. Они геройствуют в сталкерских боевиках, влюбляются и страдают в сталкерских мелодрамах, феерично юморят в сталкерских комедиях, проваливаются в прошлое в сталкерских… забыл, как именуют этот дебильный поджанр, не важно… И спасают, спасают, спасают, спасают мир. От всех и от всего.

Всерьез воспринимать эти поделки невозможно. Ни слова правды. И ни кадра… Иногда хочется пойти на студию консультантом, но… Оставшихся без заработка бывших сталкеров много, теплых мест в кино- и ТВ-бизнесе мало, и счастливцы, их заполучившие, загрызут чужака, но к кормушке не подпустят.

Смотреть нечего… Лишь шоу «Блюм Систерс» достойно внимания. Под таким псевдонимом выступают теперь близняшки, они с детства мечтали стать фокусницами, иллюзионистками, радовать чудесами рукоплещущую публику… Мечта сбылась, хотя, конечно, и в их «чудесах» все большую и большую роль играет искусно замаскированная аппаратура…

Не найдя «Сестричек Блюм», я буду выключать визор и пялиться пустым взглядом в пустой экран.

Тошно…

Я буду сидеть и с тоской вспоминать те времена, когда Зоны были Зонами, а Петр Панов – Питером Пэном.

Смертельные опасности, безмерная усталость, гибель друзей и даже родных… Кто бы поверил, что о тех временах можно будет вспоминать с ностальгическим сожалением? Можно, еще как можно…

Еще я буду вспоминать – чаще, чем все прочее, – давний разговор с Леденцом в холле отеля «У погибшего сталкера». Буду жалеть, горько жалеть, что сразу, после первых же фраз, не пристрелил поганца и не сжег его проклятый блокнот…

* * *

Такая вот антиутопия пронеслась стремительной вереницей картинок в моем мозгу, когда я решил в порядке бреда представить: что будет, если идиотская затея Леденца сработает?

Но с идиотом-затейником делиться своими размышлениями не стал. Вместо того очень мягко, как и надлежит общаться с психопатами, поинтересовался: стоит ли прыгать через ступени служебной лестницы? Не правильнее ли выйти со своими идеями на непосредственное начальство, то есть на Эйнштейна?

– Был я у него… – понуро сообщил Леденец. – Докладывал свои соображения…

– И?..

– Посмеялся, отделался фирменными дебильными шуточками… Ну, ты их знаешь…

Знаю, знаю… В нарисовавшейся в моем мозгу картине грядущего дивного мира Илье Эбенштейну тоже бы нашлось достойное местечко: ведущий юмористического шоу на третьеразрядном канале…

– Если и у тебя настрой такой же, отдай-ка лучше блокнот мне обратно.

– Не пропадет твой блокнот и в бумагорезку не угодит, – пообещал я. – Будет использован по назначению.

Не соврал, однако назначение у бумаги бывает разным, правда? Поди знай, как жизнь повернется: туалетная ли бумага неожиданно закончится или растопка для костра потребуется…

– Одного не понимаю, – сказал я по-прежнему мягко и дружески, – ты-то с чего всеми этими проблемами озаботился? Ты же вроде на тропический остров собрался, от всех Зон подальше, а?

– Тебе, наверное, не понять… – Он посмотрел на меня критически, словно оценивал мои умственные способности вообще и способность к пониманию в частности. – Нет, тебе точно не понять… Устав для тебя – коллективное творчество маразматиков; приказ – блажь самодура, мешающая твоим собственным гениальным задумкам; присяга – клочок бумажки с пустыми словами… Так что не стану я тебе свои мотивы объяснять, уж извини.

Словоблуд… Мог сформулировать короче: не любишь ты, Питер Пэн, сапогов… Да, не люблю. И называю жабами. Есть за что.

– Точно блокнот по назначению передашь? – навязчиво интересуется Леденец.

Отвечаю обтекаемо, но веско, уверенно:

– А когда у Питера Пэна слова расходились с делом?

– Насчет Пэна не в курсе… Но ты-то уже не совсем Пэн…

– Не понял…

– Новое тебе прозвище в филиале придумали. После твоего исторического визита в офис – того, крайнего…

– Что еще за прозвище?

– А ты сам догадайся. Ты ж у нас умный, а я тупой сапог… Даю подсказку: оно очень похоже на прежнее. Имя то же, и фамилия почти та же, но чуть-чуть длиннее, на пару букв…

Он резко поворачивается, словно сам себе скомандовав «кругом!», уходит, не попрощавшись.

Я с запозданием соображаю, что за прозвище на пару букв длиннее моего.

Вот ведь гниды…

* * *

Впервые за… блин, впервые уж не вспомнить за сколько времени, я спал в нормальной кровати, на нормальном постельном белье, да еще приняв душ… Казалось бы, сны в такой обстановке должны приходить спокойные и приятные.

Ан нет. Снилась исключительно мерзкая хрень.

Вообще-то я сны помню крайне редко, едва проснусь, тотчас же забываю. Не сожалею о том, не интересны мне сновидения – ни свои, ни чужие.

Но этот случай стал исключением, очевидно, ввиду обстоятельств пробуждения… Впрочем, о них после.

Итак, сон…

Снился мне курорт – какой-то российский и достаточно абстрактный – может, Ялта, может, Сочи, никаких конкретных примет, позволяющих точно определить место… Просто море, яркое солнце, толпы легко одетых курортников.

На курорте в том сне я отдыхал не один. И не с Горгоной, спаси господи, и не с какой-либо иной подругой, и не с другом-приятелем…

С водоплавающим мутантом по прозвищу Дракула.

Мы с ним мирно уживались в небольшой съемной квартирке, по утрам я надевал на него ошейник и намордник – непрочные, символические, чисто для спокойствия слабонервных отдыхающих, – и выводил на цепочке. Шествовал, как дама с собачкой из классики, только совсем не дама и не совсем с собачкой.

Уходили мы подальше от забитых людьми пляжей и набережных.

На отдаленном скалистом берегу с неровным каменистым дном ни курортники, ни местные не мелькали, и там Дракула вволю плавал, нырял, ловил среди подводных скал и поедал черноморскую рыбу, однажды поймал и схарчил даже молодого дельфина-афалину, чем был нешуточно горд.

Это все присказка и запевка… Декорация для мерзкой хрени.

Хрень случилась как-то ночью, когда Дракула вылез из своей ванной, влажно прошлепал к моей кровати и затеял разговор за жизнь.

Оказалось, в мутантской жизни случилось важное событие, а я его прохлопал ушами, расслабившись в курортной идиллии. Половое созревание. Резкое, взрывообразное, совсем не тот растянутый во времени процесс, что происходит с нормальными людьми.

И вот теперь жертва гормонального ядерного взрыва сидит на краю моей кровати, слегка подмочив простыню. Скрежещущим голосом изливает душу. Дракула успел осознать, что с ним произошло и чего ему нестерпимо хочется. Но толку от осознания ноль. Уникальный набор генов, единственный и неповторимый, – где такому существу сыскать подходящую пару? Девушки же менее вызывающей внешности, пусть даже сто раз аномалки с искореженными Зоной генами, – те будут бежать от такого ухажера без оглядки… А при виде убегающих (и уплывающих) у Дракулы срабатывает неодолимый рефлекс: догнать и первым делом перекусить шейные позвонки чуть ниже головы – для охоты практично, но завязыванию романтических отношений может помешать. Ситуация…

Очень напоминает набережную Фонтанки и настойчивые требования мяса. Но теперь труп лейтенанта Вострецова никого не спасет и ничему не поможет. Даже труп самого упитанного из генералов не решит проблему, наш мутант уже не совсем девственник, техническую сторону процесса он опробовал в море, с загрызенным дельфином-афалиной… не то. Напряжение кое-как снял, но хочется большого и чистого. Любви ему хочется, не побоимся этого слова. А мертвые к ней не способны, хоть дельфины, хоть генералы.

И я поневоле начинаю нести пургу… О том, что в любви главное не внешность, а внутренняя суть человека – да, Дракула, именно человека! – даже если он, человек, обладает такой вот челюстно-лицевой аномалией… В общем, пересказываю своими словами основные тезисы сказки «Красавица и чудовище».

Толкую о том, что кто-то, где-то и когда-то непременно его…

Вдруг ощущаю, что Дракула не только и не просто сидит и слушает. Что его передняя лапа заползла под одеяло. Что взяла меня за… В общем, за то место, название которого дебилы из филиала использовали для дебильного нового прозвища…

Голос мутанта меняется, уже не скрежещет, зовет нежно и ласково:

– Петя… Петя…

Просыпаюсь мгновенно. Рывком выдергиваю себя из сновидения. И…

Ничего не меняется. Все та же темная комната. Все тот же едва различимый силуэт на фоне окна. Все та же лапа на моем маленьком Питере…

Я не удивляюсь, Фонтанка неподалеку. Зато маленький Питер удивлен и поднимает голову, желая детально разобраться в обстановке.

– Петя… – зовет меня голос, но я уже понимаю, что к Дракуле он отношения не имеет. Остатки сна неохотно уходят, расползаются по темным углам.

– Зачем ты пришла? – задаю самый глупый из возможных вопросов. – Нет, нет, не убирай руку…

Она негромко смеется. У нее замечательный смех.

– А ты догадайся… Варианты ответа: «А» – сыграть с тобой партию в шахматы; «Б» – обсудить послание президента Федеральному собранию; «В»…

– Не останавливайся, – перебиваю я, имея в виду не слова, разумеется.

– …«В» – свой вариант. Что выберешь?

– Свой, разумеется… И твой…

– А вот как тебе такой мой…

Одеяло отлетает. Диалог прерывается – одна из сторон физически не может его продолжить, другая ограничивается негромкими стонами.

Маленький Питер близок к вершине блаженства. И намерен вершину немедленно покорить, как Хиллари покорил Эверест. У Питера-большого чуть иные планы, он не хочет спешить и не спешит. Он делает мимолетный перерыв и занимает более активную жизненную позицию, и он активен в этой позиции, потом чуть менее активен, потом спрашивает: а сюда можно? – и получает ответ, что ему, такому замечательному, можно везде и всюду…

Кто там хотел марафон? Мы умеем-таки марафон, стоит немного выспаться, пусть даже при этом снится всякая дебильная хрень…

Финиш!!!

Отдышавшись, спрашиваю Жужу:

– Тебе понравилось, кисонька?

Тьфу… Как я мог… Вот случаются ведь в жизни ошибки.

Малолетняя паршивка прочно оккупировала все мои мысли в последние дни…

А спросил я, разумеется, Лену.

* * *

– Не понимаю одного: зачем ты живешь с этим… с этим самцом амебы?

– Жила, – поправляет Лена.

– То есть?

– То и есть… Жила, теперь не буду жить. А зачем… сложный вопрос… ты ведь жил зачем-то с самкой сколопендры?

– Любил, наверное… Сначала… Потом появлялось все больше ниточек, соединявших нас: общие дети, общий дом, общие воспоминания… Иммунитет, опять же, к яду выработался.

– С последним укусом она переборщила.

– Давай не будем о ней, а? Поговорим лучше о нас с тобой…

– Поговорим. О нашем общем будущем.

– Ну… как бы… может, не будем спешить?

– Будем, будем… Не то не успеем. Наше общее будущее наступит завтра, вернее, уже сегодня. Великий Питер Пэн будет играть главную шахматную партию в своей жизни, а я буду фигуркой на доске… Повезет – уцелею аж до эндшпиля. Но судя по тому, что творилось в Надино, не уцелею. Сгину в серии быстрых разменов. И на этом наше общее будущее закончится. Мое настоящее – тоже.

Бли-и-и-ин… Надо ж так обмануться. Ведь казалась на фоне Андрея образцом выдержки и спокойствия… Но это спокойствие фаталистки, смирившейся с судьбой. И ее «жила, а теперь не буду жить» – вовсе не о расставании с Андреем… Идти с таким настроем в бой – первая пуля твоя.

– Какие размены? Кисонька, ты о чем? Все будет тихо и мирно: встретились, обменялись, разошлись.

– Твой папа был прав: добавляй в таких случаях «Можно смеяться». Для мирного обмена ни я, ни Андрей не нужны, мы свое дело сделали на острове. И Жужа не нужна… Ты готовишься к драке, Питер Пэн, к серьезной драке с аномалами.

Крыть было нечем.

– Зачем тогда ты вообще пошла с нами? Неужели только ради денег? Мертвым деньги ни к чему…

– От безысходности. Не знала, что мне делать… Была жизнь – не бог весть что, но налаженная, размеренная, и, главное, была надежда: что ты когда-то отлипнешь от своей медузы и заметишь меня… И все рухнуло – сначала сестра, потом отец… я не говорила, да? С ним случился инфаркт, прямо в ванне, «Скорая» не успела… Потом мои ученицы, мои единственные ученицы, а когда учеников так мало, они становятся почти как свои дети… Ну и ты, в довесок, от медузы отлип, а меня все равно в упор не видишь, лучше с мародерской подстилкой, чем со мной… Вот и пришла к тебе сегодня. Потому что поняла: завтрашней ночи у меня может не быть, скорее всего и не будет… Спонтанно пришла, для себя неожиданно… Но, ты знаешь, не жалею. Ни о чем… И того, что будет завтра, не боюсь. Хотелось бы только напоследок добраться до этого твоего Плаща. Если он действительно стоит за событиями в Янино, то он не только Карину сгубил, но и отца тоже…

Вот даже как… Про отца не знал. Постараюсь поправить дело. Боец с таким настроением – даже хуже, чем просто отсутствие бойца, может заразить других своими упадническими мыслями.

– А если все будет иначе? – говорю уверенно, твердо, такой тон порой скрывает огрехи в логике. – Если в шахматы готовится играть лишь Плащ? Потому что считает себя гроссмейстером, а меня – так, перворазрядником? А перворазрядник ка-а-ак схватит шахматную доску, ка-а-ак врежет ей по кумполу: шах и мат, получите и распишитесь. А потом… потом, возможно, что-нибудь у нас с тобой и получится… что-то вроде общего будущего. Только в нем будут и мои девчонки, уж извини, без них никак. Но вы вроде неплохо ладите… Но Горгоны в моем будущем не будет – ни в общем, ни в персональном, ни в каком.

– Да, «доской по кумполу» – это ты можешь, это в твоем стиле. У тебя есть план, как это сделать?

– В общем и целом – да. Над деталями еще подумаю, все равно не спится.

– Может, подумаем вместе? – предлагает Лена.

– Кисонька, – говорю ей очень ласково. – Давай заниматься тем, что каждый умеет лучше: ты вот этим… – Движением руки поясняю, на чем ей лучше сосредоточиться. – А я займусь оперативным и тактическим планированием.

Кисонька понимает меня слишком буквально. И начинает заниматься предложенным сразу, незамедлительно. В процессе оперативного и тактического планирования наступает незапланированный перерыв.

Почему кисонька, спросите?

А язычок у нее кошачий – ласковый, нежный и в то же время чуть-чуть, самую малость, шершавый.

Нет, нет, с кошками Питер Пэн никогда подобных дел не имел!

Это я так, умозрительно…

* * *

Поднялся затемно. Вышел в холл и увидел отца, сидевшего на подоконнике. Он был одет и полностью собран, рядом стоял уложенный рюкзак.

– Не спится?

Он молча кивнул.

– А я выспался от души… Все как ты учил: дескать, следует расслабиться перед трудным делом, чтобы нервяк не словить и не перегореть.

– Слышал, слышал, как ты расслаблялся. И не только я слышал… По-моему, я учил тебя не совсем этому.

– Отец, я взрослый человек. И закроем тему.

– Взрослый, кто ж спорит… Но мне кажется, ты входишь в штопор. И сам того не замечаешь…

– Э-э-э… не совсем понял. В смысле, лезу в бутылку?

– Здесь другой штопор подразумевается, не тот, что для пробок… Когда самолет летит вот так к земле. – Он показал ладонью, как именно. – А пилот ничего не может сделать. Вообще ничего, сколько на штурвал ни налегай. Не работают закрылки при таких углах атаки… Это в авиации зовут штопором.

– Что значит «не может сделать»? Всегда можно катапультироваться.

– Можно… Только вот ты, Петя, в этой аналогии не летчик, а самолет…

– Ладно, спасибо за новую идиому… Поднимай Леденца и Горгону, а я остальных.

…Во время завтрака я внимательно поглядывал на свое воинство: как они настроены перед решающей схваткой.

Никакие тревожные симптомы в глаза не бросались.

Лена помалкивала, но улыбалась так, что у меня имелись все основания гордиться собой. Да что там улыбалась… Она сверкала, словно надраенная серебряная монета! Она светилась изнутри, словно… В общем, я гордился.

А Горгона вела себя как обычно, как всегда в этом походе. Смотрела на меня, будто на случайного и малознакомого попутчика, один раз обратилась: «Передай соль, пожалуйста», – спокойным и равнодушным голосом. Это Горгона-то, способная в темпе собраться и свинтить с детьми из дома – из-за того всего лишь, что, по ее мнению, муж слишком долго выбирал огурцы на рынке у молодой и симпатичной продавщицы (не утрирую, был такой случай, пришлось догонять и… не будем о грустном).

И я счел, что отец слегка преувеличил, сказав «не только я слышал», стены здесь добротные, сталинской постройки.

Там более что и Андрей на меня волком не смотрит… Да и вообще поведение его изменилось, причем к лучшему: весь наш поход был он неуверенный, дерганый, не знающий, куда деть руки, – а сейчас сосредоточен и спокоен. Я вспомнил, что и в Новой Голландии этот размазня менялся, когда приходила пора взяться за дело. И порадовался, что не придется отвлекаться, приглядывая за слабым звеном.

Тревогу вызывала Жужа и ее состояние… Но и тут на вид все в порядке, Жужа выглядела значительно лучше – скушала, правда, все равно порцию не то воробья, не то мышонка. Однако бодренькая, румяная, голосок звонкий. Я все же поинтересовался, не надо ли ей по пути «подзаправиться» – на «рампе», например, или на «сучьей пряди», при нужде проложу маршрут мимо них, я специально планировал время с запасом…

Она ответила не словами – наглядной демонстрацией. Сняла очки, уставилась своими чудо-глазами на пластиковую вилку, лежавшую на столе. Та немедленно начала деформироваться, потекла и вскоре обернулась небольшой лужицей. Опыт невосстановимо изгадил скатерть, вонь расплавленной пластмассы аппетит не улучшала, но я успокоился… А вот Эйнштейн, наверное, взвился бы до потолка. Его предположение о «тотеме» – каракатице после этого трюка скончалось, пожелав всем долгих лет жизни. Да и в общую «тотемную теорию аномальности» придется внести коррективы. А мне плевать. Я практик.

– Это моя вилка! – возмущенно произнес Леденец. – Была…

– Я в порядке, папа, – с улыбкой сказала Жужа.

И вот тогда-то, после этих Жужиных слов, Горгону буквально перекосило.

– Отлично, милая. Тогда сделаем так… – Я поднялся из-за стола. – У нас есть полчаса до выхода, потратим их на то, чтобы научиться одному забавному фокусу. Пойдем, дочка.

Горгону перекосило еще сильнее. Даже, я бы сказал, перекосорожило.

Приятно взглянуть на нее такую…

Глава 7. Утро третьего дня

Без двух минут восемь. Я стою на Садовой, возле Апраксина двора. Посередине улицы стою, идеальная мишень.

В руке – похожий на батон спутниковый телефон. Рядом Жужа, остальных членов группы поблизости нет. У них задачи важные, у каждого своя, но мешаться под ногами им не следует. Горгона, например, у нас как дальнобойная пушка большого калибра – хороша при стрельбе с закрытых позиций, а на передовой почти беззащитна.

Без одной восемь. «Батон» молчит. Он и не зазвонит, разве только я сам залезу в схему и сам инициирую сигнал вызова. Потому что аппарат регулярно пытается «нащупать» спутник в небе и регулярно меня оповещает: нет здесь спутников, все закончились, уж извиняй, браток…

Спутники, разумеется, никуда не делись. Летают как летали. До орбитальных высот Зона не простирается. Причина в другом: обещанного «окна» нет как нет, и в здешних тучах надежно вязнут сигналы на любых частотах…

Восемь ноль-ноль. Изменений ситуации – тоже ноль.

Погано… Армия готова к бою. Бомбарды заряжены, штыки примкнуты, боевые кони грызут удила и роют копытами землю. Но враг, мать его, не явился на поле битвы. Наблюдает из безопасного далека, мерзко похихикивает.

Армия у меня невелика, но задницу надерет любому. Вот как она делится по родам и видам войск:

Петр Панов, позывной «Питер Пэн», – генерал, фельдмаршал, генералиссимус… короче, самый тут главный. Его задача всеми руководить и за все отвечать. Но он же, по совместительству, командует войсками РЭБ, и если у врага хоть что-то работает на электричестве – должно перестать работать.

Лена, позывной «Киса», – главный военный метеоролог, и ее задача – постараться и в нужный момент напустить туману, да такого, чтобы туманы в Новой Голландии и на Сенной показались легкой разминкой, чтоб не просто никто ничего не видел и не слышал, но чтоб пули в том тумане вязли.

Натали, позывной «Горгона», – главсуггестор армии. Ментальная оборона и ментальная атака – ее зона ответственности.

Андрей, позывной «Ботан», – наш главный диверсант-вредитель, гроза вражеских тылов. Если вы враг и из вашей гранаты сама собой, этак незаметно, выползет предохранительная чека, и граната внепланово взорвется, считайте, что повезло, и ждите сюрпризов похуже.

Жужа, позывной «Стрекоза», – наш спецназ широкого профиля, главная ударная сила, элита из элит.

Леденец, позывной «Леденец», и Максим Панов, позывной «Папа», – это пехота (уж извини, отец), и их задача – прикрывать всех вышеперечисленных в ближнем бою, если враг подберется слишком близко.

Такое вот у нас воинство добра и света… Ангелы, спустившиеся с небес в Ад Зоны, чтобы покарать зло и восстановить справедливость, и ничего, что без крыльев, что вместо белых одежд – камуфляж, а вместо пламенеющих мечей – штурмовые винтовки, АК-100 и «Глок»… Перефразируя классику: «Вам крылья или ехать?» Нам – ехать. В смысле, победить в бою…

Но бой, открытая схватка – третий, завершающий этап. Ему должны предшествовать дипломатические переговоры (исполнитель – П. Панов) и стремительная спецоперация по вызволению заложников (исполнители – П. Панов и Жужа).

Вот как я все здорово придумал и спланировал. А враг порушил все великие планы простейшим способом – не явился.

Восемь ноль-одна… Восемь ноль-две…

Если честно… если совсем-совсем честно… то великолепная семерка генералиссимуса Пэна выглядит не слишком убедительно на фоне тех, кто походя сокрушил отборную охрану бабуиновцев, щелчком отправил в нокаут Горгону и забрал близняшек легко, как недопитую банку пива из руки спящего алкаша.

Но!..

Все умения и таланты противника очень сильно обесценивает один крохотный факт, как антикварный бокал венецианского хрусталя обесценивает крохотная, едва заметная трещинка…

Они не убивают.

Не могут, не хотят, религия не позволяет… не важно, почему так.

Подозреваю, что когда они получали свои сверхталанты, то Сатана (или древний мрачный Азатот, или Бог-император Зоны, или свой вариант) впихнул в контракт дополнительное условие, пунктик самым мелким шрифтом: не убивать.

Не убивают.

Не убили меня во время давнишнего налета на Бехтеревку – уже побежденного, беспомощного, спеленатого смирительной рубашкой, способного только выть и брызгать слюной.

Не убили Горгону во время недавнего налета на наш (тогда еще наш общий) дом, хотя она делала все, чтобы убить нападавших. И все остальные, кто стоял между ними и поставленной целью, остались живы.

Особняком стоит темная история с Янино и еще два схожих эпизода. Но в той истории слишком много темных пятен, не ясно даже, что произошло – массовое убийство? массовое самоубийство? некий феномен, повлекший смерть людей? – так что выводим Янино и иже с ним за скобки.

Итак, признаем за постулат: враги, Плащ и его присные, не убивают.

А я их убивать готов.

И не кривите губу, тут вам не Олимпийские игры, чтоб соревноваться честно и по-джентльменски: имеешь в чем-то преимущество над врагом – дураком будешь, если не используешь.

Я за это преимущество заплатил очень дорого…

Когда жабы убили мою мать, божья заповедь «не убий» скончалась в моей душе, тихо пискнув. Одновременно в мозгу протянул ноги категорический императив на ту же тему – этот вообще без прощального звука. Ну а многочисленные статьи всех уголовных кодексов, сколько их ни есть на свете, нам ничего и никогда не запрещают. Они лишь информируют: сделаешь вот это – заплатишь (если мы тебя поймаем) вот столько-то. Этакий прайс-лист от государства на наши поступки…

Такое у Питера Пэна жизненное кредо. И сдается мне, оно по меньшей мере уравнивает шансы.

Восемь ноль-три…

Если мой нервяк – главная цель задержки, то Плащ ее почти достиг… Разумеется, я не просто так торчу тут, как памятник самому себе, – непрерывно сканирую окрестности. Ничего, работающего на электричестве, в ближних окрестностях нет. В дальних тоже. Лишь моя УЗ-рация. Плюс спутниковый телефон, но и он, сука, не хочет работать как надо!

Восемь ноль-четыре…

Жужа тоже не бездельничает. Глазеет во все стороны, но головой почти не вертит. И как-то еще сканирует – ее словарного запаса и моих знаний не хватило, чтобы понять хотя бы принцип. Но именно на том принципе основывалось общение Шляпника с его «детишками».

Восемь ноль-пять…

– Тетя, – негромко говорит Жужа. – Та самая, с волосами. Вон там…

Она показывает куда-то вдоль Садовой, в сторону, противоположную той, с которой мы выдвинулись к месту обмена.

– Молодец, дочка, – хвалю я, но не смотрю туда: проверено, даже бинокль не поможет увидеть то, что разглядит Жужа.

Мой взгляд прикован к зениту. Там появилось небольшое круглое пятно, чуть светлее прочего фона, словно солнечный свет тщится пробиться сквозь тучи.

– Следи за ней, – говорю Жуже.

– Бабушка приехала, – говорю в рацию, но одновременно со словами ощущаю слабый толчок в голову: ага, Горгона и сама почувствовала чей-то приезд – может, бабушки, может, чей-то еще…

– Принял, – коротко откликается Леденец в моем ухе, ультразвуковая связь здесь паршивая, сильно фонит.

Жужа тоже откликается – фразой про бабушку, дедушку и яйца. Но не в варианте Леденца, без участия Фаберже.

Кодовый словарик у нас короткий, не запутаешься: «братишки» – «Джек» и «Джон», «дедушка» – Плащ, «бабушка» – Марианна Купер, предположительно его подручная, «племянники» – остальные члены банды, о которых мы ничего не знали (хотя я подозревал, что лица некоторых из них могут оказаться знакомыми). Может, и к лучшему, что не знали: обозвали бы их «деверь», «свекор», «тесть» – и сами бы начали путаться. Пусть остаются неизвестными.

Восемь ноль-семь…

Наметившаяся движуха развивается в прежнем направлении. Вяло-вяло… «Тетя» по-прежнему где-то там, на границе видимости (для Жужи на границе, а для меня – далеко-далеко за ней). Над головой уже не прежнее пятнышко – приличная такая тарелка синего неба. Геометрически правильный круг. Но трахни меня голотурия, если это стихийное «окно», порой возникающее в Зоне в ходе естественных атмосферных процессов…

В список умений банды Плаща можно добавить еще один пунктик… Однако мне сейчас плевать на все умения, все списки и все пункты… Где мои дочери?!

Восемь ноль-девять…

Телефон звонит, и я прекращаю отсчет минут. (Для пуристов: не звонит, а что-то мелодично мурлычет… Но все равно звонит.)

Принимаю вызов. И молчу. Что ни скажи, все кажется глупым: и «але», и «да», и «слушаю», и уж тем более «Панов у аппарата»… Кому, ептыть, тут еще быть у аппарата?! Папе римскому?!

Не заговорю первым… У меня своя гордость.

Эта гнида тоже молчит. Вызов принят, время и деньги капают… А он молчит. Вызов принят… во всех смыслах.

Три секунды молчания, четыре, пять… Игра нервов. Кто первым заговорит, тот и признает, что больше заинтересован в обмене… Что, что? Любящий папаша заинтересован в обмене больше, по-любому, без вариантов?

А вот и не скажите… Варианты есть всегда… Один, чертовски красивый, Питер Пэн придумал минувшей ночью… Думали, он только трахался? Обломитесь.

Секунды капают – серной кислотой на мое родительское сердце. Двадцать девятая, тридцатая…

Затеянная игра в молчанку начинает казаться верхом идиотизма. Сейчас окошко-блюдечко схлопнется – и что? Застрелюсь из «чпокера», вот что, как раз последняя спора осталась… Самая подходящая смерть для дебила и кретина.

Ломаю о колено гордость вместе с предубеждениями. Хруст на всю Садовую. Открываю рот, чтобы сказать хоть что-нибудь…

– Петр, у тебя все в порядке? – участливо спрашивает Плащ.

– Пока живой… Тебе того же желать не буду.

Есть!!! Крохотная, микроскопическая – но все же победа!

Не победа, конечно… Первый двухочковый в долгом баскетбольном матче. Но все же за мной…

– Ты принес, что должен принести?

Этот психологический кунштюк мне знаком, Авдотья как-то о нем рассказывала… Не прокатит.

– Я у тебя ничего не занимал и ничего не должен. Принес то, что ты требуешь.

– Кремень… Уважаю. Ну а я привел тех, кого хотел бы получить ты, Марию и Анну. Перейдем к механике обмена.

(Я ненавижу, когда Марину ошибочно называют Марией, это совершенно разные имена, но решаю Плаща не поправлять и позже тоже не поправляю – пусть его, меньше будет трепать то имя, что мне дорого… Я еще не знаю и не понимаю, что дьявол не допускает ошибок, а если допускает, то они спланированные и преднамеренные…)

– Не спеши, – говорю я.

– Хм… У меня есть основания спешить. Полагал, что у тебя они есть тоже.

Леденец в наушнике затих, от Горгоны тоже никаких сигналов. Ладошка Жужи – в моей руке, при нужде она подаст сигнал без слов (и без воплей в моем мозгу), но пока не подает. И я решаю – пора пустить в ход домашнюю заготовку. Спрашиваю:

– А деньги у тебя есть, Плащ? Не мелочишка на молочишко, настоящие большие деньги?

– Та-а-а-ак… – произносит Плащ и замолкает.

Теперь это не игра нервов, теперь он всерьез размышляет, что ж такое я ему сказал… И решает уточнить.

– Ты хочешь получить деньги в придачу к девочкам?

На деньги мне плевать, и в придачу к близняшкам меня устроит лишь один бонус: станцевать качучу на трупе Плаща… Но в эфир уходит совсем иное.

– Девочки… – говорю таким пренебрежительным тоном, что остается лишь надеяться: этот разговор не записывается и никто его никогда не услышит. – Они у тебя трое суток, да? – развиваю я тему. – Ну как, впечатляет? А я вот так десять лет, день за днем, ночь за ночью… Они ведь не девочки… Девочки, знаешь ли, засыпая, могут подпустить в кроватку, и это самая большая беда, что может случиться со спящими девочками. А я, мать твою, десять лет читаю вечером при свечах! При свечах я читаю, понял?! Бумажные книги! При свечах!!! Потому что дом обесточен – они, засыпая, перестают себя контролировать, напряжение скачет, лампочки взрываются! А ночные кошмары?! Им еще не снились у тебя кошмары?! Тогда все впереди, поздравляю! Огнетушители держи под рукой, пригодятся!!!

Голос с каждой фразой звучит все истеричнее. Но это контролируемая истерика с холодной головой. Простите за нее, малышки… Хотя все сказанное – правда. И совет насчет огнетушителей актуален.

Замолкаю. Но лицедействовать не перестаю – хрипло и шумно дышу в трубку. Хотя нет, нет… Не вру я и не лицедействую. Сейчас излагала свою позицию какая-то маленькая и очень мерзкая часть моей натуры – обычно данное альтер эго содержится под строгим арестом, в кандалах, в смирительной рубашке и с кляпом во рту… Сейчас арестант не то чтобы амнистирован… Но кляп у него ненадолго вытащили. Исключительно для пользы дела.

После паузы, заполненной шумным дыханием, говорю на два порядка тише, с безмерной усталостью:

– Знаешь, Плащ, или кто ты там на самом деле, я даже тебе отчасти благодарен… Ты одним махом рассек гнойник, к которому я боялся прикоснуться… Ты ответил за меня на вопрос, который грыз мое подсознание, но даже сформулировать его я не решался… И ответ прост, как мычание: люди и монстры не могут и не должны жить вместе, в одной семье.

Вновь делаю паузу и еще раз меняю тон, теперь на деловитый:

– Так у тебя есть деньги, Плащ? И тебе нужны «попрыгунчики»?

– Не отключайся, Петр. Мне нужно обдумать новый расклад. Но сразу обозначь, о какой сумме идет речь.

– Поторгуемся – договоримся. Но нулей в сумме будет много, предупреждаю. Не меньше девяти. И значок после нее будет обозначать не рубли.

– Понял. Не отключайся…

Я не жадный, но меньше затребовать не мог… Если Плащ приглядывал за мной хотя бы вполглаза эти десять лет, вполне мог знать о моих невинных шалостях с банкоматами и электронными счетами. Тогда он должен хорошо понимать: миллионером я таким способом могу стать, миллиардером – никогда.

О, это будет сделка тысячелетия! Чикагская биржа прекратит работу, и Лондонская, и Токийская, и вообще все торговые площадки мира, включая лоток тети Сони на одесском Привозе. Затаив дыхание, весь торговый и финансовый бомонд будет следить за битвой титанов на Садовой…

Сумма не самая маленькая, стороны друг другу не доверяют – им не обойтись без сложной многоступенчатой системы расплаты с взаимными гарантиями на каждом этапе… И Питеру Пэну, естественно, необходимо убедиться, что контрагент изначально планировал честную игру, что привел близняшек к месту обмена… Прежде чем мы начнем бодаться за главный куш, пусть продемонстрирует этот пустячок, в свете назревающей сделки ничтожный и малозначительный, а уж потом…

Телефон оживает. Раздумывал Плащ чуть больше минуты.

– Ты меня приятно удивил, Петр, даже не ждал от тебя такого… Но я читал «Вождя краснокожих» и фильм смотрел.

– Поясни. Я-то не читал и не смотрел.

– Поясняю. Если бы у меня был свой пресс-секретарь, он сделал бы по итогам нашего брифинга примерно такое заявление: ввиду резкого изменения позиции одной из сторон дальнейшие переговоры стали невозможны, и принято решение о переносе их на срок, необходимый для корректировки спорных моментов. Короче, ты телефон не выбрасывай. Я позвоню через месяц. Или через два… Пусть все утрясется, уляжется. Я посмотрю, как смогу ужиться с Марией и Анной, а ты – как сумеешь прожить без них. Тогда, возможно, нам удастся договориться.

Мне хочется шарахнуть телефоном об асфальт. А головой – о стену, с разбегу, и повторить, чтоб в кровавую кашу, все равно ни на что не пригодна…

Это не человек, дьявол, а я затеялся играть с ним в игру, которую он же и придумал. Он гроссмейстер над гроссмейстерами, да. А я не перворазрядник, нет, я просто мимо проходил, когда два старичка на скамейке в парке играли: ну ничего же сложного, и я так смогу – сиди, двигай фигуры по клеткам…

Вылив на себя ушат виртуальных помоев, вслух признаю поражение в этом раунде:

– А если та самая сторона вернется на прежнюю позицию?

– Начинаешь умнеть… Так ты готов выслушать реальные условия обмена, честные и справедливые?

– Излагай.

– Повернись на сто восемьдесят градусов…

Я поворачиваюсь очень медленно. Не потому, что опасаюсь какой-то каверзы со спины, Жужа не допустит. Просто не могу взять в толк, зачем Плащ подарил мне такой козырь: он где-то здесь, он совсем рядом, он видит меня, и я теперь это знаю. Тщательно просканировать окрестности в поисках второго телефона и одновременно вести разговор невозможно, но не беда, рано или поздно возникнет длительная пауза…

А пока надо оповестить остальных.

Опускаю аппарат, тщательно прижав отверстие микрофона к своему бедру. Быстро говорю в рацию:

– Дедушка на подъезде, в трех остановках самое дальнее.

В горошине наушника меняется фоновый шум – совсем чуть-чуть, но я замечаю. И вместо голоса Леденца раздается совсем другой:

– Не отвлекайся, Петр, у нас мало времени.

Плащ! Демонстрирует свои возможности, гнида… Однако при этом допускает ошибку: я могу запеленговать сигнал. Не напрямую, с ультразвуком у меня отношения сложные и лишь по вторичной ионизации… Впрочем, технические подробности не важны. Пеленгую: расстояние, направление… Понятно. Там позиция отца, Натали и Лены, и рацию кого-то из них Плащ использовал как ретранслятор, а дальше мне сигнал не отследить…

– Наигрался? – спрашивает Плащ с легким оттенком ехидства и не ждет ответа. – Продолжим. Видишь здание, второе от перекрестка, двухэтажное?

Здание почти на пределе видимости, но я подтверждаю, что вижу. Телефон я вновь поднес к голове, в нем звук чище, и наушник немедленно смолкает.

– Спутниковую антенну видишь? Большую, на треноге?

Смутное нечто… может, и вправду антенна… смотрю на Жужу, не понимая, слышит она реплики Плаща или нет. Она кивает, описывает своими ручками большую вертикальную окружность. Ретранслирую информацию Плащу.

– Отлично. Теперь читай надпись на тарелке. Ту, что внизу, мелкими буквами. Вслух.

– Издеваешься?! – вскипаю я. – Я тарелку-то едва вижу!

Жужа мне тут не помощница, в образовании у нее зияет досадный пробел: читать и писать девочку никто не учил.

Плащ начинает говорить – и на середине его реплики Жужа трижды резко сдавливает мне ладонь, а в голове начинают стучать сигналы Горгоны, но я не обращаю внимания, потому что говорит он вот что:

– Я не издеваюсь, всего лишь шучу, не надо ничего читать… Просто обернись. Мария и Анна уже у тебя за спиной. Сюрпри-и-и-из!!!

* * *

Жужа была права – тетя «странная». В другом месте, в другое время и не зная, кто она такая, я мог бы счесть ее симпатичной… Хотя кому я вру? Настоящей красавицей посчитал бы я Марианну Купер.

Эпитет «странная» – самый мягкий, что можно к ней применить в наших обстоятельствах. Потому что женщины не странные, нормальные, не ходят по Зоне в коротких платьях-туниках… И в босоножках, напоминающих древнегреческие сандалии, не ходят. А уж волосы… Такой роскошной копны ничем не прикрытых огненно-рыжих волос здесь никто не видел долгие годы. И столько загорелой кожи, ничем не прикрытой, не видел… Никто: ни люди, ни мутанты, ни трансмутанты, ни бельма окон разрушающихся домов. Дамы здесь порой мелькают, но их тела запакованы во «флору» или «цифру», ноги втиснуты в «берцы», глаза спрятаны за тактическими очками. А глазищи Марианны Купер…

Стоп!

Я, похоже, увлекся описанием, и получается оно слишком комплиментарным… Ужмем до самых главных фактов:

– ее зовут Марианна Купер;

– она неуместно для Зоны одета;

– она непонятно откуда появилась и стоит в метрах семи-восьми от нас;

– она красива;

– мне очень хочется ее убить.

Еще сильнее мне хочется убить Плаща, потому что он все наврал и никаких близняшек рядом с Марианной нет. И где-нибудь в отдалении их не видно.

– Где мои девочки?! – скрежещу я в трубку, и голосок мутанта Дракулы может показаться ангельским пением в сравнении с моим.

– Я ничего не говорил про твоих девочек, я сказал, что за спиной у тебя Мария и Анна. – Он вновь произносит имена быстро и несколько слитно, и я с запозданием понимаю его немудреный прикол. – А твоих дочерей зовут немного иначе.

Теперь мне хочется воскресить уже убитого Плаща и убить снова, очень медленно, и снова воскресить, и убивать-воскрешать до бесконечности, каждый раз убивая все более жестоким способом.

(На самом-то деле я отходчив и совсем не столь жесток… Убью Плаща я один раз и быстро. Или не очень быстро, как уж получится.)

– Это был воспитательный момент, Петр. Ну, согласись, как-то неправильно оставлять совсем уж без последствий попытку развести меня на миллиарды. Деньги все-таки немаленькие. Не мог же я отшлепать твоих красавиц за глупость, совершенную их папаней? Я их слишком люблю.

– НЕ СМЕЙ! ГОВОРИТЬ! ТАКИЕ! СЛОВА! – луплю я, как кузнечным молотом, странно, что аппарат остается цел и невредим.

– Как скажешь… Извини. И еще раз извини, вынужден отлучиться. Тут у меня небольшая накладка… Но Мария уполномочена решить все технические вопросы. Удачи!

Телефон коротко и мелодично пищит. Отбой. Я тупо смотрю на экранчик: информация о том, сколько длился разговор, сколько стоил, кто звонил, идет мимо сознания.

Все не так… Какие еще накладки? Плащ (можно мертвый, но лучше живой и крепко связанный) – мой билет в прежнюю жизнь Питера Пэна… И что теперь? Интересно, Марианна Купер сгодится хотя бы в качестве контрамарки?

Миссис (или мисс?) Купер, легка на помине, шагает к нам поближе.

– Здравствуй, девочка. Здравствуй, Петр.

Выучила русский, стерва… Или знала и тогда, в Хармонте? Беседовать с ней лично не доводилось…

Я ей здоровья не желаю. Обойдется.

А Жужа (очень к месту, по-моему) выдает свою очередную похабщину, на сей раз даже рифмованную:

– Когда я девочкой была, ты у матросов в рот брала!

Марианна улыбается, словно ничего приятнее в жизни не слышала. Улыбаться она умеет… И голос у нее очень мелодичный…

Я понимаю, что надо срочно найти у нее какую-то отрицательную черту и сконцентрироваться на ней… Плащ знал, что делал, послав сюда эту рыжую бестию в вызывающем наряде…

Нахожу. Вернее, вспоминаю строчку из досье: а ведь тебе уже сорок два, старушка, хватит молодиться да по Зоне полуголой шляться…

Помогает плохо. На вид-то двадцать четыре… И ни единого намека на то, что молодость возвращена средствами пластической хирургии.

Опасная женщина. Трудно будет ее убить.

– Где девочки? – сухо говорю Марианне (или Марии, как назвал ее Плащ).

– Рядом. – Она машет рукой куда-то себе за спину. – Могут подойти за пять минут.

Она пытается попасть мне в тон и говорить так же сухо и деловито, но с ее голосом это трудно…

Напрашивается встречный вопрос с ее стороны: где «попрыгунчики»? – напрашивается, но не звучит. Словно не интересует их с Плащом эта сторона сделки. Тебя в ФБР научили таким психологическим трюкам при обменах, а, агент Купер?

Вопрос был мысленный и риторический. Ответ прозвучал вслух:

– Пожалуйста, не называй меня так, Петр. Я давно не агент ФБР и давно отказалась от фамилии Купер и даже от имени Марианна. Зови меня просто Мария.

Вот дерьмо, а?! Стоило ожидать после всех ее штучек в Надино, но я привык, что никакому суггестору и никакому телепату в мою голову не залезть, такая уж у Питера Пэна замечательная голова… Думал, и теперь пронесет. Не пронесло… Но кто обещал, что будет легко?

* * *

Шлем у меня пристегнут к поясу. Снял я его, чтоб не мешал ментальной связи с Горгоной. Но сейчас потеря этой связи кажется меньшим из зол… Я торопливо нахлобучиваю шлем, напоследок бросив мощный ментальный посыл для госпожи Купер:

«НЕ СМЕЙ ЧИТАТЬ МОИ МЫСЛИ, СУКА!»

– Я не читаю чужие мысли, Петр, – говорит рыжая стерва с легкой обидой. – Это по меньшей мере нетактично. Я лишь отвечаю на мысленные обращения ко мне.

И вот тогда я начинаю хохотать. Вслух, отнюдь не мысленно. Громко и истерично. Ну да, истерика… Ну да, с Питером Пэном… Но всему же есть предел, массаракш!

Нетактично… Нет, вы слышали: нетактично!!! Это, блин, нетактично, блин!!! По меньшей мере, блин!!! НЕ-ТАК-ТИЧ-НО, блин, блин, блин…

Ну что уставилась? Сошел с ума… С каждым случиться может.

– Хорошо, Петр. Если скажешь, я вообще откажусь от любых ментальных контактов, когда ты рядом.

Обиды в ее голосе ощутимо прибавилось, но эта реплика лишь повышает градус моего веселья. Я скажу – она откажется, ха-ха-ха… А я ей поверю, хи-хи-хи…

Потом – как ушат холодной воды – негромкие слова Жужи. У меня в голове. Под шлемом. Под тремя слоями экранирующей защиты. И пятью слоями защит прочих. Хочется снять шлем и запулить им в туман. Сдерживаюсь. От ударов о стены и от падающих на голову обломков он спасает, проверено. А в разрушающемся городе это более чем актуально.

Жужа телепатирует вот что:

«Она не врет… Она перестала говорить головой… Даже со мной…»

Мелькает подозрение: если эта красивая женщина схлестнется в поединке с моей странной дочкой – то нашему обер-суггестору, то есть Горгоне, лучше отползти в сторонку и не путаться под ногами. Прикинуться ветошью и ждать, чем закончится схватка.

Стараюсь хоть как-то вернуть инициативу, говорю, что «попрыгунчики» у нас, вот они: киваю на металлический ящик с ручкой, стоящий у наших ног. Цепочка от него тянется к браслету на моем левом запястье. Браслет не застегнут, резкое движение руки – и сам свалится, но со стороны этого не видно.

Это носимый сейф, он увесист, но невелик, можно уложить и «Джека», и «Джона», а больше ничего существенного не поместится, ну разве что книжечка с инструкцией по применению артефактов, существуй такая в природе. Этим хранилищем я разжился вчера утром в магазине «Сейфы на Гороховой», там оставалось еще много подобного добра – пустые сейфы, в том числе носимые, искателей удачи не интересуют. Разжился – и сразу же навьючил трофей на Андрея.

Марианна Купер кивает: продолжай, мол. Я предлагаю свою схему обмена, ту, что излагал отцу возле Красного Замка, с тем лишь дополнением, что «попрыгунчики» у нас сейчас в полном комплекте… Схема проста: пункт первый – мы показываем артефакты; пункт второй – они подводят и показывают близняшек, пункт третий…

Пункт третий в принципе мне не интересен. Потому что выполнять его я не собираюсь. Как только девочки окажутся в пределах видимости – а сегодня это метров шестьдесят-семьдесят, – начнутся совсем другие игры…

Однако и Марианна Купер ничуть не интересуется третьим пунктом. И вторым, и первым, и вообще всем, что я говорю. Слушает вполуха в лучшем случае.

Она интересуется Жужей. Не сейфом у ее ног – самой девочкой. Делает к ней шаг, протягивает ладонь к соломенным волосам, заплетенным в нелепые косички…

– Укушу, – мрачно информирует Жужа.

Ладонь застывает. Марианна говорит странное, нелепое, совершенно здесь и сейчас неуместное:

– Хочешь, я научу тебя делать птиц? Они очень красивые.

Ладонь завершает свой путь, касается головенки Жужи. «Кусай!» – мысленно прошу я. А вот так, нечего тут…

Жужа не кусает. Между девочкой и Марианной происходит то, что я видел множество раз, но всегда между своими близняшками, – разговор без слов и жестов.

Я всегда при этих разговорах присутствую даже не в роли глухонемого – некоторые из них умеют читать по губам. И не в роли иностранца, не знающего языка, – тот хотя бы способен следить за интонациями, за эмоциями. Скажу прямо и самокритично: я при таких разговорах стою дурак дураком… Что разговор идет, чувствую, но и только.

Диалог не затягивается. Чуть позже в голове у меня «звучат» растерянные мысли Жужи:

«Папа, я не понимаю… тетя хорошая… она красивая… она не хочет нам зла… а птицы тоже такие красивые, папа…»

Засада… Я, дурак, счел, что Плащ решил воздействовать лишь на меня загорелыми ногами и мелодичным голосом агента Купер. Может, и решил, но задумка у него шире: разложить мою армию изнутри, лживой пропагандой вывести из строя самое боеспособное подразделение.

«Не поддавайся, дочка! – мысленно ору я. – Это обман, она все врет! Она красивая, как коралловый аспид, и такая же ядовитая!»

(Сомневаюсь, что Жужа знакома с коралловыми аспидами хотя бы понаслышке, но второпях не приходит в голову никакая знакомая ей тварь, красивая и одновременно смертельно опасная. Надеюсь, все поймет из контекста.)

Одновременно я ору вслух. Громко и грубо, не выбирая выражений. Несу по кочкам Марианну Купер, но и Плащу достается его доля смачных эпитетов. А если отбросить эпитеты, то смысл яростной тирады прост: что за хрень, мы сюда пришли дело делать или птичек рисовать? Если делать – так делай же, сука! Или вали отсюда, и пусть Плащ пришлет кого-то другого!

Цель этих воплей еще проще: немедленно пресечь вражескую агитацию.

– Не кричи, Петр, – говорит Марианна Купер. – Я позвала девочек, они уже идут сюда. Если нам никто не помешает, через пару минут будут здесь. (Жужа вклинивается: «Да, да, сестренки уже идут…») Ты ведь сказал всем этим людям, чтобы они не мешали?

Я-то сказал, и без сигнала никто не начнет, но что-то здесь не так, что-то нечисто…

– Ты даже не хочешь посмотреть на «попрыгунчики»?

– Я вижу, что ты их доставил. Извини за личный вопрос, но они у твоего отца? Вы очень похожи…

Вот как… А мы-то с Жужей тренировались, как идиоты, и добились того, что фальшивые «Джек» и «Джон» появляются в носимом сейфе до того, как полностью поднята крышка – едва лишь приоткрывается узкая щель, а подделки уже как бы лежат внутри…

Приоткрыть, дать бросить внутрь мимолетный взгляд – и снова запереть и оперировать уже сейфом (якобы имеющем систему самоуничтожения), как объектом обмена… Эта идея казалась мне близкой к гениальности, а оказалась пустой и ничтожной.

«Попрыгунчики» действительно находились у отца. Я долго сомневался, не взять ли с собой хоть один, но все же не взял. Не хотел занимать надолго обе руки. Да и вообще «попрыгунчик» хорош, когда надо быстро унести ноги из опасного места, и очень бы пригодился сегодня… если бы я мог взять с собой в джамп кого-то еще, близнецов, например. Но я не мог. Этот вид транспорта одноместный.

На вопрос Марианны я не собираюсь отвечать. Не ее дело.

Мерзко как-то на душе, погано… Плащ и его подручная навязчиво демонстрируют, насколько они сильнее. Сиди, дескать, Питер Пэн, не дергайся, и молись, чтобы мы сыграли с тобой честно…

Но все же мне кажется, что в этой их самоуверенности таится мой крохотный шанс… А у второго моего шанса смешные косички, похожие на мышиные хвостики, и глаза, вообще ни на что не похожие.

И в этот миг я забываю про все: про шансы, про Плаща, про Марианну Купер…

Я вижу близнецов. Они медленно выплывают из тумана, лиц не видно, но очертания и походка сомнений не оставляют. Милые, ненаглядные, близняшки мои неразлучные…

Горло перехватывает, в горле застыл комок, а ноги рвутся с места – бежать к ним, бежать, позабыв обо всем и наплевав на все…

Я проглатываю комок. И остаюсь на месте. Все только начинается.

Рядом с близнецами – никого. Скорее всего кто-то конвоирует их, идет следом в некотором отдалении… Выяснять это у Жужи некогда, но я и без того знаю, кто там – Дэниел Азарра по прозвищу Светлячок. Без этого предателя удержать против воли Маришку и Анюту – все равно что удержать тайфун, цунами, ядерный взрыв…

К рации я не притрагиваюсь. И ни слова в нее не говорю. Но все же отправляю сигнал – у пятерых из нашей великолепной семерки в наушниках раздается троекратный сильный писк.

«Готова, дочка? – мысленно обращаюсь к Жуже. – Начинаем на счет «три», когда подойдут поближе».

Высчитываю метры и секунды, но краем глаза слежу за Марианной. Если соврала и услышала мое обращение к Жуже – начну пораньше, только и всего. Любой суггестор, сколь бы он ни был силен, беззащитен, когда противник стоит на расстоянии вытянутой руки, а я стою именно так.

Кулак долетит до цели раньше, чем сработает внушение. Бить буду сильно, наповал, разом выключив ее из дальнейшей игры. Жаль портить такое красивое лицо, но я давлю неуместную жалость.

«Раз…» – начинаю мысленный отсчет. И тут же сам получаю сильнейший удар… Виртуальный и нокаутирующий.

«Нет, папа! Не надо, ничего не надо! – отчаянно верещит в голове Жужа. – Все и так закончится хорошо! Тетя хорошая! Она меня любит! И тебя! И сестричек! И ты тоже ее, конечно, полюбишь!»

* * *

Разумеется, она была полностью права, моя маленькая дочурка. Все тогда на Садовой завершилось хорошо. Лишь насчет «полюбишь» Жужа немного ошибалась, я уже любил Марианну, я полюбил ее сразу, как только обернулся и увидел ее – прекрасную женщину с прекрасными волосами.

Мы живем в Красном Замке впятером: Марианна, я и три наши дочки, и в окна нашего дома всегда светит солнце, всегда, хотя бы с одной из четырех сторон. Девчонки очень любят друг друга, они так сроднились, что я уже считаю их тройняшками. Мы с Марианной тоже очень сильно любим друг друга и поэтому всегда ходим, держась за руки. И дочерей очень любим, а они очень любят нас.

И все вместе мы любим наш солнечный дом, а если заскучаем в нем, то выходим в одну из дверей и гуляем по разным местам, удивительным и небывалым, иногда там бывает страшно, но все всегда заканчивается хорошо, и мы всегда возвращаемся домой.

А еще у нас часто бывают гости, но ненадолго, они не обижают нас и не мешают нам любить друг друга. Они просто оставляют нам свою еду и все остальное, что нам нужно, и сразу уходят. Мы их тоже не обижаем и никогда их не едим, даже если другой еды нет, потому что у нас всегда есть еда. Мы сидим всей семьей у очага и едим мясо, его много и всем хватает досыта, а когда наедимся, то сидим и смотрим, как под сводами Замка кружат птицы, они очень красивые, разноцветные, яркие, сверкающие, и мы смотрим на этих птиц, и мы очень счастливы.

* * *

Видения были удивительно яркие, сильные, живые, никакого сравнения с условностью снов…

В первый момент я подумал, что госпожа Купер плюнула на свои принципы, на тактичность и прочее и самым наглым образом залезла под мою черепушку. Однако тут же сообразил: Жужа! Транслирует мне свою нехитрую мечту о доме, о семье и о счастливой жизни…

Понятия о счастье у нее своеобразные, мало кто согласится жить в этакой идиллии и утопии. Но она так отчаянно рвалась туда, в дом своей мечты, и с такой неистовой страстью передавала мне свое желание, что на какой-то миг преуспела: и в самом деле, ну не может же быть плохой жизнь в доме, в котором столько любви…

Отправиться в мир счастья и любви была согласна лишь одна ипостась Питера Пэна, сложной и многогранной личности. Другая наблюдала за приближающимися близняшками, им оставалось пройти до нас метров тридцать, может, чуть больше. Третья же ипостась лихорадочно решала: что делать?

Не знаю, чем бы все это закончилось…

Честно скажу – не знаю. Может, я опустился бы на одно колено и предложил бы Марианне руку, сердце и совместное проживание в Красном Замке. Может, выдал бы Жуже подзатыльник, наплевав на то, что современная педагогика не приемлет отрицательной мотивации, – выдал бы и попросил не заниматься ерундой в такой ответственный момент… Возможны и другие варианты, промежуточные.

Но события покатили совсем по иной колее… Нет, не покатили. Они рванули вниз лавиной, стронутой с места взрывом.

А покатил – и прокатился над Садовой – голос. Откуда-то сверху, с крыш, но точное направление не определить – голос заполнял всю улицу, от Сенной до Гостинки, и прилегающие переулки и дворы; голос беспощадно терзал барабанные перепонки и заставлял дребезжать стекла, уцелевшие в рамах. И децибел в нем было не меньше, чем во взрыве этакого приличного тротилового эквивалента…

Разумеется, говоривший человек пользовался не только данным ему природой речевым аппаратом. И никакой мегафон-«колокольчик» не дал бы подобного эффекта… Восемнадцатидюймовый концертный динамик – пожалуй… и то без гарантии.

Впрочем, что значит «говоривший человек»? Он представился сразу, не буду и я темнить.

– Говорит полковник Бабурин! – грохотал над Садовой проклятый обезьян. – Всем, кто меня слышит, приказываю: оставаться на своих местах! Оружие положить на землю! Артефакты и аномальные способности не применять! В нарушивших этот приказ стреляем на поражение, без предупредительных выстрелов!

Не люблю, когда мне приказывают. И даже не успев дослушать приказ до конца, я его нарушил. Применил аномальные способности. Против Бабуина, не то самочинно объявившего себя полковником, не то и впрямь повышенного в звании через ступень…

Мне без разницы, полковник он или майор, и я свои способности применил-таки. Со всего маху применил, вложив в удар все, что смог… Сразу на поражение, без предупредительных выстрелов.

Глава 8. Лицом к лицу

Трусливые люди, хлипкие телом и духом, наступают на лежащие грабли один раз, а потом опасливо обходят их десятой дорогой.

Однако у Питера Пэна стальные мышцы, крепкий череп, и чувство страха ему неведомо. Он идет по жизни прямо и уверенно, раз и навсегда выбранной дорогой, и плевать хотел на разбросанный по ней сельхозинвентарь.

Последствия бывают болезненными. Иногда – очень болезненными.

Наступил я на грабли так: ударил со всей мочи по аппаратуре Бабуина, громыхавшей на всю Садовую улицу. Засек ее, локализовал – и ударил… К схеме даже не «приглядывался», меня интересовал исключительно источник питания. Потому что мне не хотелось там что-то замкнуть-разомкнуть, чтобы заглушить или заставить работать иначе.

Я хотел взорвать чертов матюгальник! Так, чтобы непременно зацепить Бабуина, а в идеале – прикончить!

В принципе решаемая задача. Розеток тут нет, чтобы подключить эту громогласную дурынду, и питалась она от аккумулятора (от кислотного, как решил я, исходя из габаритов). А кислотный аккумулятор при умелом содействии Питера Пэна становится мощной бомбой, телефонные батареи в сравнении с ней – тьфу, плюнуть и растереть. Причем поражающим фактором становятся не только осколки, но и разлетающийся во все стороны едкий электролит…

Зачем я это делал? Чего хотел достичь? Не знаю…

Появление проклятого Бабуина в тот момент, когда мои девчонки были уже в двух шагах, снесло мне крышу… Потому что такие майоры-полковники в одиночку по Зоне не ходят, куда им… Можно гадать лишь о том, сколько именно рядом с ним стволов, готовых наполнить Садовую огнем, свинцом и смертью… Что стволы есть – однозначный факт.

И я ударил. Без разведки, без подготовки…

Ответка прилетела мгновенно. И отправила Питера Пэна в глубокий нокаут.

Но прежде, в коротенькую, микроскопическую паузу между ударом и ответом, я успел понять: а грабли-то знакомые! Похожей штукой меня шандарахнул на Конногвардейском сталкер-мародер по прозвищу Лорд. Только нынешняя оказалась в разы мощнее…

* * *

Открываю глаза.

Вижу Марианну Купер, бывшего агента ФБР.

Радуюсь. Кто-то поймал ее и повесил. За ноги. И правильно, так лучше. Пусть дольше мучается.

Но что-то не так. Не понимаю что…

Потом соображаю: волосы, роскошные волосы бывшего агента ФБР… Не туда свисают, куда должны бы у повешенной за ноги…

Мозг включается, прогревается, работает все лучше. Я понимаю наконец, что происходит.

Я лежу на земле… Вернее, на потрескавшемся, местами вспученном асфальте. А Марианна Купер куда-то меня по этому асфальту тащит. Волочит, наклонившись надо мной и схватив за плечи, оттого и показалась в первый миг перевернутой… А вокруг царит натуральный Ад. Туман, неимоверно густой, явно искусственного происхождения. В тумане стреляют, со всех сторон и из всех калибров. Воют не то «Дрели», не то «Скорпионы» – мелкокалиберные и скорострельные. Вой легко перекрывают раскатистые очереди чего-то крупнокалиберного. Взрываются гранаты – мне не определить по звуку, какие именно, мой опыт в военных делах невелик… да вообще нет его, опыта… А в Зоне с таким форменным сражением никогда сталкиваться не доводилось.

Как можно целиться при видимости около метра – загадка. Возможно, никто и не целится, лупят наугад. Насколько можно понять, стрельба идет с крыш зданий вдоль Садовой или из окон верхних этажей, огневые точки расположены не часто, но на большом протяжении.

Нельзя сказать, что тактика стрельбы вслепую изначально обречена на неуспех. Приличный кусок асфальта рядом с моей головой разлетается на куски, на мелкие обломки, один из них рассекает мне щеку… Я понимаю, что прилетел мини-фугас, выпущенный из УОКа, и понимаю другое: игра пошла всерьез, у охраны Новой Голландии таких суперсовременных игрушек на вооружении нет, а это значит, что Бабуин притащил сюда…

Проклятье!

Бабуин!

Обмен!

Близняшки!!!

Словно осветительная ракета вспыхивает в мозгу: я мгновенно вспоминаю все, произошедшее перед моей отключкой.

Немедленно вскакиваю: дочурки где-то рядом, в тумане, нашпигованном свинцом и смертью, а их отец разлегся тут, словно куль с дерьмом…

Вернее, пытаюсь вскочить…

Вернее, даже не пытаюсь. Мышцы никак не реагируют на команду мозга, вообще никак. Марианна продолжает меня тащить, как тащила. Словно куль с дерьмом.

Затаскивает на галерею Апрашки: тук-тук-тук – пересчитываю каблуками ступеньки и мимолетно радуюсь, что не затылком, что рыжая стерва не додумалась волочь меня за ноги… Больше радоваться нечему.

Мы на галерее. Я сижу, привалившись к стене. Пули, летающие вдоль Садовой, теперь почти не страшны, разве что какой-нибудь случайный рикошет. Надеюсь, что и близняшки догадались и успели укрыться на галерее или в здании напротив… Больше надеяться не на что.

Хотя нет… Если какая-то из пуль попала в мерцающего гаденыша, которого я когда-то звал братом и Светлячком… Но это уже не по ведомству надежд, скорее, беспочвенных мечтаний.

Марианна Купер склоняется надо мной. Я думаю, что ничто не мешает нам стать пусть временными, пусть тактическими, но союзниками: в обмене заинтересованы и они с Плащом, и я, а подлец Бабуин все изгадил. Стоит на время объединиться и растолковать обезьяну, что кабинетным майорам и даже кабинетным полковникам в Зоне не место.

Но в данный момент ценность Питера Пэна как союзника невелика.

– Э-э-э… вэ-э-э-э… – пытаюсь я донести до Марианны самую главную, самую важную сейчас мысль.

Губы почти не шевелятся, язык тоже, и смысл послания до госпожи Купер не доходит.

«Упаковка с капсулами! В нагрудном кармане! – дублирую мысленно. – Ну, хорошо, хорошо, я обращаюсь к тебе, слышишь?! Нам надо объединиться, надо надрать задницу этому самозваному полковнику! Достань капсулы, они поставят меня на ноги! Слышишь?! Включай свою чертову «рацию», не время для тактичности!!! Слышишь меня?!!»

Не слышит. Либо мелко мстит за мои недавние мысленные наезды… Либо такой союзник ей и вправду неинтересен.

Подбородочный ремень расстегнут, шлем глухо брякает о камень галереи, а я даже не могу возмутиться столь беззастенчивым обращением со своей собственностью…

Ладони Марианны замирают над моей ничем не защищенной головой. Ее лицо застывает, как маска, глаза закрыты.

А я вдруг вспоминаю утро на Новой Голландии… Вспоминаю, как Горгона – та же поза, похожее выражение лица – потрошила мозги плененного боевого пловца… Вспоминаю его взгляд после потрошения – бессмысленный и пустой – и струйку слюны, потянувшуюся от угла рта… Себя вспоминаю, перебрасывающегося веселыми шуточками с Эйнштейном. Тогда казалось, что все сделано правильно, что на войне, как на войне… И что сравнить голову пленного с капустным кочном, у которого прорезались глаза, – очень смешно…

Нет! Совсем не смешно!!! На войне так не положено! Права пленных защищает конвенция, не то Женевская, не то Гаагская, не важно какая, но защищает, слышишь, ты, Марианна Купер?!

Кожей на черепушке чувствую легкое покалывание, пощипывание – как будто я вновь иду по Исайке мимо ловушки, которой ни я, ни Леденец так и не удосужились придумать название.

Но сходство поверхностное, это не те токи, с которыми Питер Пэн привык и умеет управляться… Покалывание ползет вниз, и сделать ничего нельзя. Остается тупо ждать, что сделает со мной рыжая бестия… Выкачает все из памяти? А затем превратит меня в кочан с глазами?

Женевскую конвенцию (или Гаагскую?) сочинили мудрые люди, хорошо понимавшие, что на войне случается всякое, сегодня ты допрашиваешь пленных, завтра наоборот…

Почему ты не читала эту конвенцию, Марианна Купер? Почему?! С отмороженной стервы Горгоны что возьмешь, но ты-то, такая умная, такая красивая, такая…

– Я польщена, Петр, но ты выбрал не самое удачное время для комплиментов, – она говорит очень тихо, не открывая глаз; на ее висках выступили и поблескивают капельки пота.

Понимаю, что последние слова произнес вслух. Губы шевелятся нормально, язык тоже. Но тело по-прежнему словно спеленуто смирительной рубашкой, словно нет его, тела.

Намечается допрос в аудиоформате?

Опять не угадал… Шея уже действует, уже можно повернуть голову, а покалывание-пощипывание сползает ниже, ниже, ниже…

Ладно, Марианна Купер, за мной должок. Нет, не так… Твой долг мне стал меньше – потому что без тебя и твоих дружков я бы здесь не лежал… Но если угодишь к нам в плен, Горгону я к тебе не подпущу, и будем квиты.

Процесс развивается быстро – могу даже пошевелить плечами. Руки все еще свисают бесчувственными протезами.

Марианна уже убрала ладони от моей головы, открыла глаза. Однако трансформация одеревеневшего Питера Пэна в живого и настоящего не прекращается, идет теперь сама по себе.

– Сколько я был в отключке? – спрашиваю, не желая терять времени: поработаю языком, пока руки-ноги не при делах, потом станет не до разговоров.

– Меньше минуты, – отвечает Марианна, и я удивляюсь: приборчик Лорда шандарахнул, по моим ощущениям, слабее, но проваляться пришлось несколько часов, и тут же перестаю удивляться, потому что она добавляет: – Я не успела полностью блокировать удар, слишком резко ты на них обрушился… Но ты ведь говорил, что они предупреждены, что не будут стрелять?

В паре фраз заключено множество ценной для меня информации: во-первых, ее способности электромагнитной природы, во-вторых, Бабуинову ораву она «видела», но считала, что их приволок я, в-третьих…

В-третьих, все это не важно, потому что над Садовой по-прежнему стоит густой-густой туман, а в тумане по-прежнему раздается пальба, и при этом где-то там – мои дочери.

(Трясу руками, они почти ожили, только кисти еще как не мои…)

– Где… – Я спотыкаюсь и заканчиваю вопрос не совсем так, как собирался: – Где Жужа?

Я побоялся спросить то, что хотел… Вернее, побоялся получить безжалостный ответ Марианны Купер. Но все же получил его:

– Убежала… Кажется, к твоим девочкам, но точно не сказать. Я не чувствую ни ее, ни их… Я вообще ничего не чувствую в этом тумане.

Какой-то краешек моего сознания злорадствует… Марианна Купер после нашей хармонтской встречи прокачала свои способности, и еще как. Впечатляющие у нее теперь умения, надо признать. Но все же и они имеют свой предел… И Питер Пэн – интуитивно – этот предел нащупал, притащив сюда Лену с ее туманом.

Ведь то, что затянуло сейчас всю округу, – не просто мельчайшие капельки воды. Вернее, не только, вода-то самая простая, но управляют ею электромагнитные поля… Да такие, что я хорошо понимаю: и на Сенной, и в Новой Голландии Лена потрудилась даже не вполсилы, хорошо, если на десять процентов от своих возможностей. Вот что значит хорошенько взбодрить женщину в ночь перед битвой! Чудеса будет творить!

Но есть и побочные следствия… Мои умения в этом тумане тоже полностью девальвировались: работал бы рядом хоть энергоблок какой-нибудь ТЭЦ мегаваттной мощности, я бы его даже не почувствовал, не говоря уж о вмешательстве в работу… Утешает лишь то, что все три стороны конфликта в равных условиях: бабуиновцы, рассевшиеся по окрестным крышам, сейчас глухи, слепы и изолированы друг от друга и от своего командира… Оттого и лупят со всех стволов в никуда, по-дурному.

– Ну вот, ты в порядке, Петр, – говорит Марианна. – Через полминуты будешь на ногах, здоровый и бодрый… Можешь не благодарить. А я пошла…

Я понимаю: не врет, ноги ниже колен вот-вот придут в норму, но благодарить и не думаю. Ору:

– Куда?!

– Обмен сорвался… Я здесь больше не нужна.

– Погоди! Все можно исправить… Ты можешь сделать так, чтобы эти уроды начали стрелять по крышам, друг в друга? Если поможешь и все завершится благополучно, я позабуду о твоем визите в Надино. Навсегда. Это дорогого стоит.

– Петр, не тормози… Я ничего не могу сделать, пока не рассеется туман. Ни-че-го. А то, что ты просишь, я не сделаю никогда. Не занимаюсь такими вещами.

Моему возмущению нет предела. Кому врет-то?

– Да-а-а?!! А Новая Голландия? А зомби твои?! – Свое возмущение я выражаю не слишком внятно, но Марианна все понимает.

– Возле Новой Голландии я в тот день побывала. Но и только. Посмотреть, что за суматоха намечается у соседей… Зомби же, как ты их называешь, – не мои.

Самое глупое, что можно сейчас сделать, – это поверить ей. Но я верю… Мне, глупцу скудоумному, отчего-то кажется: пожелай Марианна в тот день, или в любой другой, заполучить «попрыгунчики» – могла бы прийти за ними в одиночку, без наемников, – прошагала бы открыто по мосту, вот так, как есть, в тунике и сандалиях, – и охрана отдала бы ей честь, и Эйнштейн собственноручно, с низким поклоном, вручил бы ей «Джека» и «Джона». На блюде с рушником. Не снимая шлема.

– Если не ты, то кто же ими командовал?! – спрашиваю уже по инерции, уже уверовав.

– Подумай сам. Вариант лишь один, и он лежит на поверхности. Но если его озвучу я, ты мне не поверишь. Но мне пора… Приятно было возобновить знакомство. Любви тебе!

Она делает три шага, спускается по ступенькам. Исчезает в тумане.

– Спасибо тебе, Мария, – все-таки говорю ей в спину и не знаю, услышала или нет.

Она уходит играть в жмурки с пулями-дурами, те слепы, но их много, шанс проиграть и стать жмуриком не так уж мал.

А я сижу, как дурак, и пытаюсь понять, что же она мне напоследок сказала… Неужели все-таки чернобыльский контролер? Как-то мы позабыли об этой первоначальной версии, не получившей никаких подтверждений, решили, что Натали (да, тогда еще Натали, не Горгона) спутала в горячке ментального боя, ошиблась из-за схожей манеры суггестии, а схватку ей пришлось выдержать с Марианной Купер. Ну действительно, откуда у нас взяться контролеру из схлопнувшейся чернобыльской Зоны?

Тут я понимаю, что знаю ответ, на который намекала Марианна Купер.

И, действительно, ЕЙ бы я не поверил…

Мать твою, я и себе-то не верю!

Для чего ей…

ДЛЯ ЧЕГО??!!

Затем я понимаю другое: ноги уже в полном порядке, а я сижу и занимаюсь чем-то неактуальным…

Питер Пэн вскакивает, подхватывает шлем и мчится спасать своих детей. Всех троих.

* * *

Если бы в тот момент кто-то спросил: есть ли у тебя план, Питер Пэн? – я был бы вынужден самокритично признать: никакого вменяемого плана не осталось…

И тем не менее все развивалось по плану. По пунктам, в точности…

Звучит, как дурацкий парадокс, но именно так все и было.

Жужа, согласно плану, должна была броситься к близняшкам, любым удобным ей способом нейтрализовать поганца Светлячка, а затем всем трем девочкам предстояло укрыться под созданным Жужей защитным куполом.

Давно, в Хармонте, я знал Бабочку, девчонку-аномалку, чьи свойства и умения напоминали Жужины, хоть и не были столь развиты. Бабочка могла создавать некий «кокон», неплохо защищавший от пуль и не только от них.

Поведение Жужи в утро штурма Новой Голландии (ладно, имитации штурма) заставило подозревать, что и она умеет нечто схожее… Имитация или нет, но пули к Ковшу начали залетать вполне реальные, и ребенок, прошедший жесточайшую школу выживания в Зоне, никогда не стал бы относиться к ним столь беспечно… Если бы, конечно, в рукаве у ребенка не имелся некий козырь, небьющийся туз.

Тогда мысль мелькнула и была благополучно забыта, столько всего наслоилось… Перед битвой, перебирая и тасуя наши ресурсы и возможности, не столь уж и великие, я вспомнил про свою догадку. Выяснилось: да, Жужа умеет делать «зонтик», но делает редко, только когда идет «плохой дождь» или в других похожих случаях, потому что под «зонтиком» нельзя «говорить головой», и бабочек нельзя делать, и видно очень плохо, и тебя никто не видит, и вообще потом голова болит… После нескольких вопросов-ответов я понял: «кокон» Бабочки в сравнении с «зонтиком» Жужи – как бутафорский бронежилет второго класса в сравнении с танком. Что же ты молчала-то, дочка?! Так ты и не спрашивал, папа…

И вот теперь она побежала спасать близняшек своим «зонтиком», без тени сомнения доверив Марианне заботу о моей бесчувственной тушке… Ругать не за что, все по плану, назубок Жужей выученному. Да вот только появление Бабуина не планировалось, оно перевернуло и разрушило все планы…

С Леной та же история. По плану она должна была, едва лишь начнется активная фаза, ударить со всей мочи своим фирменным туманом… И ударила, и превзошла на порядок все ожидания… Но толку-то?

Короче: если уж спланировал операцию, то ни в коем случае нельзя в самом ее начале вырубаться даже на минуту, оставляя подчиненных без надзора, руководства и ценных указаний, – черт-те что натворят…

* * *

Бегу по галерее Апрашки – в ту сторону, где в последний раз видел близнецов. (В крайний раз, дебил! – поправляю сам себя.)

Меня ведет надежда, что они тоже укрылись на галерее от обстрела. В идеале – вместе с Жужей, хорошо бы мне собрать всех трех разом… Но идеалы в реальной жизни редко достижимы, с Жужиным «зонтиком» никуда им прятаться не надо. Да они и сами смогли бы не просто защититься от пуль, но и показать ораве Бабуина кузькину мать, да только либо их способности сейчас блокирует паскудник Светлячок, либо присные Плаща капитально промыли девчонкам мозги… Иных вариантов нет, иначе Пановых-младших (вернее, самых младших) в плену не удержишь.

Бегу я торопливо, но все же не опрометью. Дергаю все попадающиеся на пути двери. За незапертые заглядываю, за выбитые витрины – тоже. Близняшки могли укрыться внутри…

В здании тумана нет, что облегчает поиски. Хотя и уличного света туда почти не попадает. Однако мне не нужно подсвечивать дальние углы фонарем: многолетний слой пыли – лучшая контрольно-следовая полоса, все понятно с первого взгляда.

С каждой аркой галереи, с каждым осмотренным помещением надежда тает. Я уже миновал место, против которого видел близняшек. Все же продолжаю поиски, Мариша и Аня могли отступить по галерее подальше от эпицентра боя…

А звуки боя, кстати сказать, постепенно стихают. Подозреваю, что от банальной нехватки боеприпасов. Сталкеры (и наши, и мародеры, и вообще любые люди, вынужденные тащить на своем горбу и снаряжение, и провиант, и боеприпасы) никогда такое голливудское пирошоу не устроили бы. Они стреляют экономно, скупыми очередями по два-три выстрела, зная: если закончатся патроны, то взять их неоткуда, а часто вместе с патронами заканчивается и жизнь…

Бабуиново же воинство научили совсем другим вещам: не жалея боеприпасов, создать подавляющее огневое превосходство над противником. А как возобновить растраченный боезапас – о том пусть у тыловиков голова болит.

У тех-то, может, и болит, да далеко тыловики, за Периметром. И стрельба постепенно смолкает. Мелкокалиберные стрелковые модули УОКов еще взвывают довольно активно, у них пульки и патрончики крохотные, и магазины соответственно куда как емкие… А восемнадцатимиллиметровки (одна из них чуть не угробила меня мини-фугасом) и подствольники проявляют себя все реже… Вот так-то, здесь вам не там.

Лена (если она вообще жива и активна), возможно, испытывает схожие проблемы, хотя «боеприпасы» у нее совсем иной природы. Туман на глазах редеет, фасады домов на противоположной стороне Садовой пока еще не проступают сквозь пелену, но если процесс продолжится теми же темпами, очень скоро я их увижу.

Поредевший туман подкидывает идею: опробовать УЗ-связь, до того и пытаться не стоило.

Идею реализую на ходу, не останавливаясь, не прекращая поиски. На общем канале – одни лишь помехи, и, сдается мне, искусственной природы. Логично, раз уж Бабуин даже матюгальник с собою приволок, мог и постановщиком помех запастись.

Проверяю личные каналы. Леденец – лишь помехи. Андрей, Лена – помехи. Отец – помехи… И – о, чудо! – пробивающийся сквозь них папин голос, время от времени повторяющий мое имя.

Откликаюсь, завязывается беседа. Слышно с пятого на десятое, часто приходится переспрашивать, но первая же фраза заставляет застыть на месте: Лена – предательница, ударила по своим. Нет, не зомбирована, что, Максим Панов зомбяков не видел? Вполне осознанно, по своей воле, ударила в спину.

Ничего не понимаю… Вообще ничего. Взять под контроль Лену, засрать ей мозги – такое от Плаща ожидать можно. Но перевербовать ее, обратить в свою веру? Как, когда? Она еще ночью на куски его рвать готова была, ломтями резать – за сестру и за все прочее… Так чем же он купил?

Мне кажется, что я знаю ответ… Вернее, знает мое подсознание, но делиться информацией не желает… Анализировать смутное чувство времени нет, я требую подробностей от отца.

Он подробности сообщать не спешит. Напротив, сам желает немедленно узнать, что и как с его любимыми внучками.

Быстро информирую: они не у меня и не у Плаща, затерялись в тумане, и я их ищу, Жужа, возможно, с ними, – и возвращаюсь к Лене: впереди полная неизвестность, надо же хотя бы понять, что творится в тылу.

Отцу на Лену плевать, старый хрыч требует других подробностей, о своих ненаглядных: как и почему так с ними получилось…

Мы препираемся, а качество связи ухудшается и ухудшается. Сообразив, что сейчас вообще никто ничего не узнает, быстренько приходим к компромиссу. Увы, поздно…

В результате моя копилка знаний о мире пополнилась вот чем: Горгона пострадала, выведена из игры (Леной?), но что именно с ней стряслось, неясно. У отца тоже какие-то проблемы (ни причин их, ни сути я не разобрал). Что происходит с Леденцом и Андреем, отец понятия не имеет (разумеется, этот пассаж я расслышал лучше всего, информация-то в нем нулевая). Пройдясь по нашим тылам, Лена сейчас плотно схлестнулась с гвардейцами Бабуина (и не туманом воюет, чем-то иным), и кто-то кому-то в этой схватке нехило надрал задницу, а кто кому – мне не понять. Наконец, «братишек» – то есть «попрыгунчиков» «Джека» и «Джона» – папа с… (тут связь умерла окончательно).

Съел он их? Сберег? Спрятал? Сдал Бабуину на ответственное хранение?

Поговорили, называется…

* * *

В бесплодных поисках я преодолел значительную часть фасада Апраксина двора – и оказался перед дилеммой. Перед развилкой. Здесь в галерее разрыв, справа открывается проезд, ведущий внутрь, на территорию торгового комплекса, давно ничем не торгующего…

Это уже второй проезд, но первый я проскочил, не обратив внимания, – там уцелели огромные металлические ворота, запертые. И здесь такие имелись, но гостеприимно распахнутые: заходите, маленькие девочки! И ты, Питер Пэн, заходи, не стесняйся.

В общем-то, если Маришка и Аня действительно здесь шли, отступали от свистящей над Садовой смертью, свернуть в проезд им было бы заманчиво: внутри тихо, не стреляют, и тумана нет, зато есть где спрятаться (забудем на минутку обо всех их способностях, нет таковых, есть просто напуганные девочки: могли бы и хотели что-то применить, давно бы применили).

Беда в другом: мне их, там спрятавшихся, не отыскать, по крайней мере за разумный срок…

Сказав в свое время Плащу, что Апрашка – целый квартал, я поскромничал. Это кварталище, всем кварталам квартал, тянущийся отсюда до Фонтанки. Настоящий город в городе, и я не утрирую: в нем почти полтора десятка гектаров, многие города, почитавшиеся в средневековье крупными, имели меньшую площадь… Там, внутри Апрашки, свои кварталы, образованные линиями и проездами, то есть бывшими торговыми рядами…

И я застываю в коротком раздумье. Обшарить весь этот бывший торговый муравейник – полдня, не меньше. А если девчонок там нет? Заманчиво туда свернуть, да вот не свернули почему-то, пошли дальше… Идти дальше и мне, обшаривая галерею? А если все-таки свернули? И притаились совсем рядом?

Ломать тут голову можно бесконечно, но я не ломаю. Решаю: сунусь в проезд, но недалеко, позову их во всю мощь легких, если никто не отзовется, в глубь этого лабиринта не полезу…

Решено – сделано.

Ответ звучит мгновенно:

– Шагай сюда, Петр, в левый проезд! – зовет меня Плащ. – Здесь чисто, нет ловушек, иди смело!

Ну конечно…

* * *

Наконец-то мы стоим лицом к лицу… Десять лет не виделись, и век бы не видеться, но сейчас я даже рад его увидеть…

Я. Рад. Увидеть. Плаща. Солнце завтра взойдет на западе…

Но рад… Если он еще хотя бы частично контролирует происходящее, попробуем договориться. Если нет, если близняшки не с ним – посмотрим, смогут ли все его умения спасти от пули, выпущенной в упор.

Он действительно помолодел. Тогда выглядел лет на сорок с хвостиком, сейчас на тридцать – тридцать пять. Лицо по-прежнему чисто выбрито, а волосы он теперь носит длинные, перехватив их на лбу кожаным плетеным шнурком.

Ну и разумеется, плащ, куда ж без него… Его знаменитая домотканая хламида с капюшоном (не уверен, что это именно хламида, но надо ж ее как-то называть), скрепленная на шее не то латунной, не то бронзовой пряжкой.

Под хламидой вполне цивильный костюм с галстуком, покрой старинный, на живых людях таких костюмов не увидишь, только на персонажах старых фильмов. Раритетом, вытащенным из дедушкиного пронафталиненного сундука, костюм не выглядит, явно пошит недавно на заказ, просто по давнишней моде.

Впрочем, достаточно. Есть более актуальные дела, чем внешность и гардероб Плаща.

– Где девочки? – спрашиваю быстро. – «Попрыгунчики» еще у меня.

На все сто я не уверен, но для простоты будем считать, что отец «Джона» и «Джека» сберег. Или спрятал. Или даже съел (тогда, конечно, Плащу придется подождать, но задержка в несколько часов, в конце концов, не так принципиальна).

Отвечает Плащ не словами… Он резко вздергивает вверх руку, словно приказывая мне замолчать.

Что за дела?!

А дела интересные…

Наша встреча, оказывается, не такая уж тет-а-тетная. У нее, оказывается, есть свидетель. Мало того, он желает стать ее, встречи, активным участником. И становится.

Диспозиция такая. Узкая типа улочка – не то здешний проезд, не то линия – образована невысокими и небольшими зданиями в два этажа, редко в три. Когда-то в них были оптово-розничные магазины, мелкооптовые складики и прочие заведения схожего плана.

Посреди этой улочки и скрестились наши с Плащом дорожки – я пришел известно откуда, а из какого укрытия вынырнул он, я толком не заметил. Тумана здесь нет только Лениного, а наш родной, зонно-питерский, вполне себе наличествует.

Вот. Такая диспозиция на земле…

А наверху, на крыше господствующего над местностью трехэтажного здания, бдит в засаде боец сводного полка им. тов. Бабуина.

Ему скучно там бдеть. У него УОК на треноге и полный боекомплект, а достойных целей нет как нет. Боец очень страдает по этому поводу – сотоварищи на Садовой развлекаются на всю катушку, а ему хоть волком вой от тоски.

И тут, подарком судьбы, два мужика внизу входят в проулок с двух сторон и встречаются примерно посередине. Приказ не выполняют, на месте не остаются, оружие на землю не положили (один по крайней мере точно не положил, аж две кобуры на поясе). Законные цели, чё…

Боец ликует и давит на гашетку крупнокалиберного стрелкового модуля УОКа.

* * *

Плащ резко вскинул руку.

И я всем своим аномальным нутром почувствовал: все вокруг стало не так. Изменилось все, сам факт изменений я уловил, но в сути их не разобрался…

– Ты что тут затеял? – подозрительно спросил я у Плаща.

А сам попытался аккуратно просканировать округу…

– Не я затеял… – ответил Плащ со вздохом. – Меня убить опять затеяли. Знал бы ты, Петр, как это надоело…

Сканирование принесло результат удивительный. Небывалый, прямо скажем, результат. И невозможный.

Оказывается, все, что я вижу вокруг, – фикция, мираж, морок. На самом деле нет вокруг ничего, куда-то исчезла вся Вселенная. Остался только вытянутый эллипс, посередине которого стоим мы с Плащом, и здесь все на месте и в порядке, даже спутниковый телефон Плаща я ощущаю, а за пределами эллипса ничего не осталось.

В смысле, ничего электрического… Нет слабых магнитных полей и их колебаний, которые есть всегда и везде. Нет электростатики… Нет ни единого атома какого-либо вещества (либо, как вариант, атомы все-таки имеются, но все их положительно и отрицательно заряженные частицы внезапно лишились своих зарядов).

С туманом, только что напрочь глушившим мои способности, происходящее не имело ничего общего. Способности были при мне. Исчезла Вселенная, которую я ими ощущал. Да уж, пропажа так пропажа…

– Петр, прекрати скатываться в трясину солипсизма. У тебя такое страдальческое лицо… Мир, данный тебе в ощущениях, никуда не исчез. Это просто купол, защитный купол. Говорю же: опять убивают… Слышишь?

Я слышал и до того, но игнорировал низкий протяжный звук, потрясенный пропажей мира. И сейчас, когда все разъяснилось, не стал задумываться о его природе. Есть дела поважней.

– Не тяни время, – произнес я намеренно резко и грубо. – Где мои дочери?

– Сам о том не подозревая, ты удивительно точен в своей формулировке… Впрочем, я не ответил на вопрос. Изволь: твои дочери там, – его рука указывает направление, – дистанция около двухсот метров, движутся в сторону Фонтанки… Скорость интересует?

– Плевал я на скорость! Прикажи, чтобы их вернули обратно!

– Кому приказать-то? – фальшиво удивился Плащ.

– Марианне, или кто там из твоей капеллы… Прикажи, чтоб вернули!

– Я не использую термин «капелла».

– Да насрать мне, что ты используешь!!! Верни девочек сюда!

– Не горячись, Петр… Мне некому приказать. Мария в другой стороне, а мы пришли сюда вчетвером, если считать Марину и Анну.

– То есть близняшки идут сейчас одни? Сами?

– В логике и арифметике ты силен, не отнимешь.

Глумишься, гнида? Поглядим, кто будет глумиться последним…

Я заговорил холодно, медленно, тщательно выговаривая слова:

– Мои дочери идут по Зоне. Одни. Среди всех ловушек… А мы тут разговоры разговариваем… Знаешь, почему я еще тебя не пристрелил, а?

– Из врожденной доброты и благородства?

– Ответ неверный. Только потому, что ты можешь сейчас врать, и девочек там нет. Снимай живо свой купол! Вернусь с девчонками – закончим разговор. А я вернусь, слово Питера Пэна!

– Давай спешить медленно, Петр. Дело в том, что я тоже тороплюсь, там Мария попала в беду… – Он кивнул куда-то мне за спину. – Твоя дочка пытается ее вытащить, но не уверен, что у нее получится.

– Моя? Дочка? – ничего не понял я.

– Приемная, я полагаю. По крайней мере ты ее называл дочкой.

А-а, Жужа… Вписалась за «добрую тетю», наивное и доверчивое создание…

– Мы оба спешим, – сказал Плащ. – Но, сколько бы ни длилась наша беседа, не опоздаем. Как ты абсолютно правильно заметил, я тяну время… Посмотри на ту пулю.

– Какую, на хрен, пулю?!

– Следи за рукой… Нет, еще выше… Видишь?

Присмотревшись, я увидел пулю. Восемнадцатимиллиметровую пулю УОКа, дозвуковую. Пуля неподвижно висела в воздухе метрах в четырех от нас. Долго приглядываясь – а я пялился на нее долго, – можно было заметить, что следы нарезок на боках пули медленно-медленно вращаются. Примерно со скоростью минутной стрелки.

Пуля не висела, попирая все законы гравитации и внешней баллистики. Пуля, как и положено пулям, летела в цель. Давно уже летела.

* * *

– Наверное, тебе не слишком нужны «попрыгунчики», – предполагаю я.

– Сегодня явно твой день, Петр. Что ни скажешь – все в «десятку». Действительно: нужны, но не слишком. А с другой стороны: не слишком, но все же нужны.

Мне смертельно надоело его словоблудие… Я спрашиваю в лоб:

– А почему ты сам не взял «попрыгунчики»? Ведь мог бы, а? Пришел бы в Новую Голландию или Марианну бы послал – и не трогал бы мою семью, не наживал бы себе смертельного врага…

– Я надеюсь нажить себе в твоем лице друга, – очень серьезно произносит Плащ.

– Охренеть не встать… Каким-то очень заковыристым путем идешь ты к этой цели, Плащ. И очень долгим. Лет через пятьдесят, если будешь себя хорошо вести, мое отношение к тебе сможет смениться на нейтральное… Но до дружбы и тогда будет еще ой как далеко.

– Договорились, вернемся к этому вопросу через полвека… Но я не ответил тебе, почему сам не взял «попрыгунчики». Ответ прост: иначе этот наш разговор не состоялся бы. А он для меня важнее и «Джона», и «Джека». Ну и еще один бонус: ты порвал с людьми, на которых горбатился десять лет. Странно получалось: ты их ненавидел, считал и называл жабами, но все же не решался уйти. Я тебе помог.

– Тогда подведем итоги: «попрыгунчики» тебе не слишком нужны, ты хотел разговора – и он состоялся, бонус тоже получен, со службы я ушел. Так выполняй же, мать твою, свои обязательства!!!

– Разговор еще не закончен… Но в любом случае ты свою часть сделки выполнил, принес «Джека» и «Джона». Я же выполнил свою: доставил девочек.

– Ты мне их не вернул.

– Я и не обещал этого.

– Что-о-о??!!

Он молча достает из кармана телефон, нажимает несколько кнопок. Звучат наши чуть искаженные голоса:

«Короче, у меня только одна попытка?»

«Ты сейчас тупишь или надеешься, что я передумаю?»

«Взамен получу детей?»

«Никто их силой удерживать не будет».

«Договорились».

– Уговор дороже денег, – наставительно говорит Плащ. – Все как договорились: никто их силой не удерживает. Они сами, своей волей, шагают сейчас к Фонтанке. Кстати, ловушек на их пути нет, не волнуйся на этот счет. Можешь мне не верить, Петр, но я не меньше твоего желаю, чтобы ты воссоединился с детьми.

Разумеется, я ему не верю. А он продолжает:

– Но для меня принципиальный момент: кто субъект, а кто объект этого воссоединения… Я хочу, чтобы девочки получили обратно отца. Именно так, не наоборот… Ты меня понимаешь?

– Да уж не тупой… Но отчего бы не сказать проще: ты хочешь, чтобы я присоединился к твоей банде?

– Хорошо. Упростим, а заодно отбросим намеки, экивоки и неуместное слово «банда». Да, я этого хочу. Хочу, чтобы ты был рядом, когда я буду создавать новый мир. Чтобы ты был моей рукой и моим же мечом в ней. Кто ты сейчас, Петр? Ты всего лишь электрик… Монтер – с аномальными, правда, способностями. Пойдем со мной – и ты станешь «электриком» человеческих душ, ты будешь читать людские тела, сердца и умы, как сейчас читаешь электросхемы, ты будешь чинить их от любых поломок, даже от смерти… А при нужде – разбивать вдребезги мановением мизинца. Ну и в придачу еще один пустячок… Сейчас ты им не заинтересуешься, полагаю, но лет через тридцать-сорок твое мнение может кардинально измениться.

– Не буду стареть?

– Опять в яблочко! Ты в прошлой жизни был Вильгельмом Теллем?

– Нет, электрической мясорубкой… Но все, что ты предложил, – маловато и мелковато… Бессмертие… Новые способности… Фи… Где царства земные? Где пещеры, полные алмазов? Где гаремы, полные девственниц? Где…

– Не увлекайся… – обрывает он полет моей фантазии. – Какие еще гаремы? Даже о бессмертии речь не шла.

– Как это не шла?

– Отсутствие старения и бессмертие – разные вещи. Мне не хочется тебя огорчать, Петр, но и врать тебе я не могу. Если ты пойдешь со мной – умрешь смертью страшной и лютой. И не увидишь прекрасного нового мира во всей его красе, увы. Но твои дочери, Петр, – они его увидят, обещаю. Более того, будут его хозяйками, его королевами, а не уродами, которых надо прятать от так называемых нормальных людей. А смерть… Все когда-то умрем. Я даже раньше тебя, если ты способен этим хоть немного утешиться.

– О! Сильно раньше? Уже кое-что… С этого бы и начинал. Я согласен… – делаю паузу, – …подумать. Ты что-то говорил насчет полусотни лет? По-моему, подходящий срок для раздумий – поразмыслю и отзвонюсь. Кстати, ты можешь до тех пор подкинуть кое-что из обещанного… Авансом. Вечную молодость, например. Ну, типа, чтобы я распробовал, чтобы не покупал кота в мешке.

– Договорились, – говорит Плащ, широко улыбаясь. – Кое-что подкину… Более того, я даже сокращу тебе срок для раздумий – если ты сам того захочешь и трижды меня о том попросишь. Но, чур, просить от души, искренне.

– Заметано… Теперь давай займемся делами, а?

– Ты прав, заболтались… Ступай к девочкам и попробуй их убедить, что жизнь уродов, таящихся от людей, имеет свои привлекательные стороны.

Нет, нет, Плащ… В демагогии я с тобой тягаться не буду. Ты их, похоже, в чем-то убедил, отец лжи… Однако твои хитроумные конструкции рухнут, как только я увижу девчонок, а они – меня. Есть вещи, которые бьют все логические выкрутасы одной левой… Любовь, например, если ты знаешь такое слово. Хотя откуда тебе, убогий…

Но я молчу, не спорю. А Плащ продолжает:

– А я попробую вытащить Марию. Кстати, прежде чем уходить, не пожалей еще немного времени и присмотрись, – он кивает вверх, в сторону крыши, – куда летят пули… Когда покинешь купол, они полетят очень быстро. Увидимся, Петр.

Раньше, чем ты думаешь… У Питера Пэна родился новый план.

Он делает несколько шагов к границе эллипсоида, а я вдруг вспоминаю и спрашиваю:

– Постой, Плащ… Это ты сбил Лену с пути истинного?

– Никого и ниоткуда я не сбивал. Поговорили, было дело. Но я всего лишь открыл ей правду… Правда, Петр, – страшная сила, если применять ее вовремя и не допускать передозировки.

Сегодня, наверное, действительно мой день. Вдруг понимаю, какой единственной правдой мог Плащ зацепить Лену: ее сестра Карина жива! Сорок шесть сектанток списочного состава – и сорок шесть найденных в Обители трупов, иссохших, неузнаваемых… Число сходилось, и Бабуин уверенно заявил мне: погибли все! – а генетическую экспертизу провести небось не удосужились – ни к чему, и так все ясно…

Высказать свою гениальную догадку Плащу не успеваю… Он салютует мне и проходит сквозь границу эллипсоида. После чего, по логике вещей, должен бы застыть – для моего взгляда – на манер той пули. Однако движется он по-прежнему быстро, шагает как шагал.

Мне уже все равно… Я устал от разговоров, от шарлатанских фокусов, от всего… Однако совет Плаща выполняю – приглядываюсь к летящим пулям, ко всем трем… Четвертой не быть – стволы УОКа направлены вертикально вниз. Потому что его владелец перевалился через край крыши и медленно-медленно падает вниз вместе с оружием… Экипирован он, кстати, в тактический боевой комплект высшей степени защиты – гробообразный спецкостюм, шлем с глухим затонированным щитком – и оттого удивительно напоминает сейчас космонавта, парящего в невесомости. Я знаю только одно подразделение, ходящее по Зоне этакими мини-танками: это «каракалы», спецназ Управления Периметра. Неплохо, неплохо, полковник Бабуин.

Но и противник у обезьяна не подкачал: одного небрежного жеста рукой, что сделал Плащ, хватило, чтобы начать и закончить схватку.

Ладно, пора мне… Если выйти вон с того конца эллипсоида, ускорившиеся пули меня никак не зацепят…

Я делаю все точь-в-точь как Плащ: размашисто шагаю к границе купола, уверенный в ее односторонней проницаемости. И – шарах! – вмазываюсь шлемом в невидимую преграду.

Кому вот поверил, кому?!

За спиной раздается смех, абсолютно нечеловеческий.

Глава 9. Продолжение следует…

Не ошибся: смеется и впрямь не человек. И даже не сколько-то человекообразный мутант. И вообще не мутант. Смеется птица.

Она не очень велика, но клюв у нее… это что-то с чем-то. Раза в три больше головы, к которой крепится. А то и в три с половиной. Тукан, наверное. Или птица-носорог. Или еще какая-нибудь, известная среди пернатых своим шнобелем, но я других не знаю, я плохо разбираюсь в птицах. Пусть для простоты будет туканом.

Устроилось это чудо в перьях на широченном, бесформенном, распухшем плече Безумного Шляпника. Он наряжен тем же клоуном, что и при первой нашей встрече, нет лишь маски на лице и цилиндра на лысине. «Крабий глаз» ничем не прикрыт и сейчас не просто поблескивает отраженным светом – светится собственным, багровым и очень неприятным.

Как сердцем ведь чуял: таскаю и таскаю с собой «чпокер» с последней неиспользованной спорой. Вот и подходящая мишень для нее подвернулась. Впрочем, на последнюю спору есть и другой, не менее достойный кандидат-соискатель: рядом со Шляпником стоит и гаденько мерцает Дэниел Азарра по прозвищу Светлячок, мой названый братишка Каин.

Сладкая парочка (или троица, если считать тукана) – здесь, внутри, под защитным куполом, и это большая ошибка с их стороны…

– Ты не ушибся, Пэн? – с лицемерной заботой спрашивает Светлячок.

Тукан наконец отсмеялся и замолкает. А Шляпник держит в руке огромную пивную кружку. Сюрреализм какой-то…

У меня была когда-то очень похожая кружка, привезли как сувенир с Октоберфеста (но я ее разбил, не помню уж как), и только оттого сейчас понимаю, что это у Шляпника такое.

Потому что на вид кружка скорее смахивает на бадейку с ручкой: на деле ее внутренний объем не столь уж велик, чуть больше литра, но дубовые рейки, из которых она собрана, очень толстые.

– Ты меня прости, Пэн, – говорит Светлячок, и голос его дрожит от фальшивых слез.

Ишь как запел… Тут и реальная слеза подоспела, огромная, сверкающая самоцветом в отблесках собственного Светлячкова мерцания, когда-то меня умиляла эта его манера пускать (и давить из других!) слезу, а теперь нет, не растрогаюсь, скорее выпью на брудершафт с каким-нибудь слезливым крокодилом, тот хоть ни в чем не виноват, таким уж его природа сотворила…

Но ты зря все это сказал, бывший братец, потому что я уже решил: кто из вас первым заговорит, тому и спора (безобидная носатая птица не в счет, ясно, что ее клювом командует Шляпник).

Заговорил первым ты и сам выбрал себе судьбу, Питер Пэн решений никогда не меняет.

– Ты обязательно меня прости, Пэн, – лепечет Светлячок совсем уж грустно, наверное, все прочитав на моем лице. – Я очень хотел тебя подождать, я очень просил… Но мы никак не могли тебя подождать, Пэн. Мы спешили, Пэн, и ты прости, что не смогли тебя взять с собой… Ты не злишься на меня, правда, Пэн?

Я не злюсь… Уже не злюсь. Рука застывает на полпути к кобуре. Злобы нет, осталась только брезгливая жалость. Злиться надо на Плаща – он, и только он, повинен в том, что у мерцающего существа вместо мозгов куча дерьма.

Словно желая подтвердить мои мысли, Дэниел Азарра начинает нести вовсе уж бредовую чушь. Именно Дэниел – Светлячок действительно был мне братом, но он погиб, он взорвался в Хармонте, спасая нас всех, а этот – Дэниел.

– Я ведь говорил, я ведь говорил тебе, Пэн: ты только не сорвись с горы, ты только не разрушь всю вашу оранжерею… Там было жарко, как в печи, но я тебе говорил… А ты сорвался, Пэн, ты сорвался, и ты разрушил все, Пэн: и золото, и серебро, и медь, и глину, но железо ты не разрушишь, нет, Пэн, нет, железо само разрушает все…

Дэниел бормочет что-то еще, столь же бредовое. Я не слушаю, потому что заговорил тукан. Вернее, он говорит уже какое-то время, однако я только сейчас начал воспринимать монотонную птичью речь, в буквальном смысле на полуслове.

– …нают, а как подопрет, так сразу «выручи, дядя Ваня, помоги, дядя Ваня», а что дядя Ваня сейчас слепой, глухой и бездомный, так это ничего… – говорит приоткрытый клюв тукана, и две половинки его не двигаются, не артикулируют речь.

Возможно (или даже наверняка) эта тирада задумана эмоциональной, горячей, но речевой аппарат тукана не способен воспроизвести эмоции – звучит монотонное скрежещущее бормотание.

Чувствую, как Дэниел дергает за рукав. Он уже рядом, почти вплотную, он задирает голову и умоляюще смотрит на меня, лицо мокро от слез. Он о чем-то спросил только что или о чем-то попросил, пока я занимался туканом, потому что сейчас настойчиво переспрашивает:

– Да, Пэн? Хорошо, Пэн?!

Трудно все-таки общаться с двумя ошибками природы разом, одновременно.

– Хорошо… Бог тебе судья, Светлячок.

Тукан повышает голос, и тот звучит на порядок громче:

– Ты все напутала, тупая устрица: не Бог ему судья, а он судья Божий.

Наверное, в оригинале то был радостный, ехидно-ликующий вопль Шляпника, но птица-ретранслятор смазала весь эффект.

И все же этот сукин сын сумел более чем эффектно завершить разговор…

Распухшая рука Шляпника делает стремительный жест – и содержимое октоберфестовской кружки летит мне в лицо.

Ни отпрянуть, ни уклониться не успеваю, мозг лишь фиксирует летящую в лицо жидкость и что-то подсказывает: это совсем не пиво…

Кислота? Или что поху…

Плюх!!!

Я отфыркиваюсь, я отплевываюсь, я не понимаю, как в литровой кружке могло поместиться столько воды… Потому что по всем признакам это всего лишь вода. Не водопроводная, не стерильно-хлорированная, а словно бы зачерпнутая в ближайшем канале или в луже, с Шляпника станется…

Воды много. Удивительно много для литровой емкости, тут какой-то трюк или подвох… Вода заливает лицо, попадает и в рот, и в уши, вода течет по мне – и по одежде, и под одеждой.

К тому моменту, когда я проморгался и отплевался, Шляпник с туканом и Светлячок исчезли (очень вовремя, недолюбливаю я дебильные шутки, а дебильных шутников люблю еще меньше). Купол тоже исчез. Последнее обстоятельство я осознал, когда крупнокалиберная пуля УОКа в считаных сантиметрах разминулась с моей головой, обдав лицо горячим дуновением. Черт, совсем забыл про эту штуку…

Обсыхать некогда, даже отереть лицо некогда.

Питер Пэн мчится к своим дочерям: смешной сегодня у вас папка, девчонки, весь такой мокрый. Но вы же все равно его любите?!

* * *

Грохнуло где-то далеко, кварталах в двух-трех, – и грохнуло так, что здесь, на Апрашке, у меня заложило уши. Потом грохнуло еще, и еще, и еще…

Я крепко зауважал Бабуина. Что он сумел приволочь в Зону? Танки? Реактивную артиллерию? Или всего лишь ствольную? Звуки, производимые этими жабьими игрушками, я не смог бы отличить друг от друга… И все равно впечатляло.

Уважал я обезьяньего майора недолго. Секунду или две.

Почувствовал и понял: к взрывчатке грохот никакого отношения не имеет, там мое родное, электрическое… Проще говоря, гроза. Вот только…

Не бывает таких гроз, уж я-то их чувствую, как никто. При грозе могут, конечно, случайно грохнуть подряд два разряда с очень похожими характеристиками, однако такое совпадение именно случайное, очень редкое…

А здесь пять ударов – как под копирку, идентичные. Нет, уже шесть…

С грозой разберусь потом. Явление непонятное, но локальное и непосредственной угрозы не представляет. Первым делом – девчонки.

Плащ не обманул, по крайней мере в этом, они действительно шли к Фонтанке, метрах в двухстах от меня, шли неторопливо, и примерно пятую часть форы я уже отыграл своим стремительным спуртом…

Я споткнулся, сбился с ноги… В этот миг спурт мой чуть не завершился падением и переломом ноги.

Как?! Я не вижу Маришку и Аню, услышать тоже не могу… Мое аномальное «зрение» видит лишь технику и лишь электрическую, электронную… Отчего же сейчас девчонки для меня как на ладони, словно к Фонтанке бок о бок, вплотную, шагают два включенных компьютера?

Ну, точно… Вот их прямолинейное движение замедлилось, крутой зигзаг – и «компьютеры», не разделившись, вновь вернулись на прежнюю траекторию… Обошли какой-то обломок, разрушения здесь сильные. Последняя тень сомнения растаяла: они, неразлучные мои близнецы, кто угодно еще обошел бы преграду с двух сторон…

И тогда я все понял.

Мог и раньше понять, после визита в Красный Замок… Уши Шляпника… Его Глаза, и первые, и вторые… Нет, мог бы сообразить…

Я пытался понять природу аномальности Безумного Шляпника, перебирая все мне известные варианты. А он уникален – и своим талантом, и придурковатостью.

Он не дарит своим «детям» новых умений, он как-то стимулирует и развивает то, что есть, и развивает так уж развивает – до упора, до возможного предела, до крайней степени…

А теперь облагодетельствован Питер Пэн. Усыновлен, так сказать. Добро пожаловать в дружную семью!

Природа моей аномальности не изменилась. Но, извините, чутье человека и собаки тоже одной природы… Однако легавая воспринимает запахи в десять тысяч раз сильнее, чем ее хозяин. В десять тысяч траханых раз!!!

Я был хозяином. А стал собакой. Исключительно в смысле своего аномального «чутья» на электричество, разумеется… Электричество есть везде. В людях тоже. В мозгу текут токи, сердце генерирует импульсы… Все очень слабое, раньше для меня не заметное…

Шляпник одарил меня с подачи Плаща, понятное дело. Он и того «прокачал» в свое время, теперь рассказ про мост и Мойку ясен и понятен, все как-то связано с водой… ладно, причины – после, сейчас хорошо бы понять следствия водной процедуры…

Я уже не бежал. Шагал, и быстро, расстояние до близняшек все равно сокращалось, пусть и гораздо медленнее, чем поначалу…

Это неправильно, сделай главное, Питер Пэн, а все остальное потом…

Но…

Я не мог удержаться. Не мог не опробовать немедленно все полученное… Если не все нюансы и тонкости, то хоть основные возможности…

Кто жил всю жизнь слепым, а потом вдруг в результате операции обрел зрение, – тот поймет.

Я опробовал… Не откладывая…

И какой же это был, кайф, ребята!

Плащ, подлец этакий, знал, чем поманить…

* * *

Та-а-ак… С этими все ясно… А кто это у нас тут громом с молниями балуется?

А это кисонька Лена развлекается… Прокачана по самое не балуй – чувствую, не только Плащ с ней пообщался, не только…

По тылам моего воинства она прошлась легко, играючи, наверняка еще только осваивалась с новыми умениями: отец цел, Леденец тоже, Горгоне прилетело маленько, но не смертельно, полежит под капельницей – оклемается…

А вот бабуиновцами кисонька занялась уже всерьез, в полную силу, освоившись с новыми умениями. Ее знаменитого тумана сейчас на Садовой нет, улица чиста, заодно и весь обычный туман Лена куда-то подевала… Зато по обеим сторонам улицы тянутся вверх две вертикальные клубящиеся стены – словно два фронта грозовых туч, только тучи те сошли с ума и перепутали вертикаль с горизонталью.

Пространство между этими двумя стенами регулярно прошивают молнии.

Не просто так, разумеется, ими Лена последовательно и целенаправленно крушит обезьяно-жабье отродье. Ба-бах! – вспышка, удар – и нет огневой точки на крыше. После паузы снова: ба-бах! – и нет другой… Сильна, чертовка.

Она отходит, отступает в сторону Сенной – но это никакое не бегство, именно целенаправленный отход с уничтожением всех, преграждающих ей путь.

Любопытно, что Андрей, похоже, далеко не в восторге от вновь прорезавшихся умений подруги. Он попросту драпает со всех ног от того непотребства, что творит сейчас Лена, он уже неподалеку от меня, пересекает Апраксин переулок. Эх ты, мозгляк трусливый, даже Плащу ты не потребовался…

Юзая новые способности, замечаю два интересных момента. Во-первых, знакомых людей я узнаю безошибочно («собачья» аналогия работает и тут, пса даже пластической операцией лица не обманешь, он на лицо не смотрит, но запах знакомого человека отличит среди тысяч других). Во-вторых, кое-каких знакомцев – Плаща, Марианны, Шляпника, Светлячка и даже Жужи – словно бы и нет ни в ближних окрестностях, ни в дальних.

Понятно… Демоверсию мне подсунули, с ограниченным числом опций (и, подозреваю, на очень ограниченное время). Чтобы клиент мог восхититься, прельститься и решиться на покупку, а вот навредить чтоб ничем не смог.

Но я и без того в диком кайфе…

Нет, я по-прежнему ненавижу Плаща. И к Шляпнику теплых чувств не испытываю. Разумеется, мне не нужна их морковка, подвешенная перед носом… Не нужен их кусок сыра, соблазнительно лежащий в мышеловке.

Отберут – а они отберут, – и ладно, буду хотя бы понимать, что во мне заложено, чего смогу достичь, если сильно захочу и как следует постараюсь; тоже неплохо, не каждому дано знать предел и потолок своих возможностей…

Все так…

Но, черт возьми, до чего же мне сейчас нравится их сыр!!

* * *

Малышки совсем рядом, я слышу их шаги – такая походка одна на свете, я узнал бы ее среди тысяч других.

Я могу их окликнуть, но не окликаю, напротив, стараюсь ступать тише. Хочу сделать сюрприз, Анюта и Маришка обожают папкины сюрпризы…

И тут слева доносится громкий топот. Кто-то несется галопом, как бизон по прерии. Впрочем, что значит «кто-то»? Час назад он был бы для меня «кем-то», а сейчас сомнений нет: Андрей к нам пожаловал, собственной тщедушной персоной, – я его пока не вижу, но опознаю безошибочно. Бежит не ко мне, по соседнему переулку… Но топот разносится чуть не на половину Апрашки.

Какой сюрприз изгадил… Да еще и малышек испугал – услышали и прибавили ходу.

Громко кричу, раз уж сюрприза все равно не будет:

– Анюта, Мариша! Стойте, не бойтесь! Это я, папа!

Услышав мой голос, Андрей круто поворачивает и, не снижая аллюра, огибает большую кучу обломков, бывшую когда-то не то складиком, не то магазином.

Я наконец-то вижу его вживую, глазами. Напуган до смерти: вид дикий, встрепанный, глаза выпучены. Шлем потерян, АК куда-то делся, вместо него в руке новое «оружие»: толстый железный прут – обломок арматуры, где-то здесь, наверное, и подобранный… Ну, комик…

Он жалок и смешон, но у меня вызывает злобу. Хочется отобрать железяку и запихать ему в задницу – за сорванный сюрприз, за страх дочурок, за все.

Мы с ним кричим одновременно, а затем одновременно замолкаем. Получается примерно так:

– Ты напугал моих малышек!

– Ты трахал мою жену!

Немая сцена.

* * *

Я уже сообразил, что немного ошибся, спутал две эмоции: пригнал сюда мозгляка не страх, а дикая злоба. Ну и порция правды от щедрот господина Плаща, наверное.

Глаза у Андрея бешеные. Я вдруг понимаю, что видели люди на моем лице в тот исторический вечер, когда Питер Пэн танцевал румбу.

Только вот не по чину узкоплечему задохлику сверкать таким взглядом… Да и вообще в тот вечер все было иначе: рога мне наставил друг, пуд соли вместе съедено, а это кто такой? Никто он для меня и звать никак. И жена ему вовсе не жена, внебрачно сожительствуют. Короче, совсем другая ситуация.

Итак, он выпаливает:

– Ты трахал мою жену!!!

И замолкает. Словно считает, что сказано достаточно, что теперь мне пора оправдываться и уверять, что ему почудилось, что Лену оклеветали, что я ни сном ни духом… Некогда мне с ним разговоры говорить.

Немая сцена затягивается, становится глупой. Андрей это понимает, однако он не в силах родить достойное продолжение и орет все те же слова, но гораздо громче и вразбивку:

– ТЫ!!! ТРАХАЛ!!! МОЮ ЖЕНУ!!!

– Хреново быть тобой… – отвечаю, пожав плечами. – Успокоишься – позже поговорим, обсудим ситуацию, как два мужика. А сейчас отвали с дороги.

Смотрю на него и понимаю: ситуацию будут обсуждать, причем немедленно, мужик и истеричное чмо.

– Девчонки, не подходите! – громко кричу я. – Стойте где стоите!

Ни к чему им присутствовать при таких разборках… Рановато.

– С дороги! – говорю рогоносцу, начиная терять терпение.

Он и в самом деле стоит, перекрыв мне путь. Арматурина в его руке не то чтобы напрягает, но и поворачиваться к ней спиной не хочется… Такие, как он, бьют таких, как я, исключительно в спину. Он и охранника – на котором спалился – наверняка со спины завалил, куда уж ему, в глаза-то глядючи…

Тем временем с арматуриной происходит трансформация: она словно сама собой изгибается и превращается в подобие вопросительного знака.

Ой, напугал… Весь дрожу, вот-вот рожу. Да Питер Пэн такую железяку двойным узлом завяжет! Руками, без аномальных способностей!

Но для мозгляка и эта дилетантская попытка сродни подвигу… Я хорошо помню по возне с бронедверью: все его резонансные таланты позволяют приложить к предметам примерно то же усилие, что он способен породить мышцами.

«Вопросительный знак» летит в мою сторону. Играючи уклоняюсь. Ну ты меня еще забодай… Ситуация разрядилась сама собой, рогоносец безоружен и безопасен.

Не обращая больше на него внимания, шагаю к девчонкам. И вдруг понимаю, что отцовский наказ выполнен ими лишь частично… Подходить они не стали, что есть, то есть. Но и на месте не остались. Шагают к Фонтанке и прилично уже отошли.

Бросаюсь за ними. Боковым зрением вижу угрозу – с груды строительного мусора словно бы невидимая ладонь зацепила пригоршню обломков и швырнула в меня. Приличная такая ладонь, с экскаваторный ковш размером.

Уклониться невозможно, воздух буквально нашпигован летящей дрянью – что-то летит в меня, что-то мимо, но со всем разом не разминешься. Стараюсь уклониться лишь от самых крупных и опасных обломков…

Кое-что принял на себя шлем, кое-что – броник, а вот левому плечу досталось…

Выдергиваю «Глок». Хватит обманывать себя… Пора ставить точку. Свинцовую. Дозированной порцией правды дело не ограничилось. Водная процедура от щедрот Безумного Шляпника тоже состоялась-таки. Мне ревнивый безумец с такими талантами в соседях не нужен, и сегодня Лена станет свободной женщиной…

Он все понял. Прекратил швыряться мусором. Стоит, уставившись на дуло «Глока».

Плавно жму на спуск. В последний миг проявляю неуместную жалость… Чуть сдвигаю ствол в сторону – так, чтобы пуля разнесла Андрею плечо.

Жалость действительно неуместная… Как и вся попытка застрелить «инфразвуковика» – резонансника – он бы ее купировал, даже находясь в прежних своих кондициях. Протормозил я… В общем, «Глок» не стреляет. И «чпокер» – секунду спустя – не стреляет.

Андрей смеется. У него смех безумца. И взгляд безумца. И речи тоже безумные, потому что он истошно орет:

– Я-а-а-а! Я буду его десницей! И мечом в ней!!! Я – слышишь ты, падаль??!! Я, а не ты!

А затем посреди Апрашки начинается поединок безоружного человека со взбесившейся лавиной, атакующей его со всех сторон.

* * *

Я жив исключительно из-за медлительности Андрея. А медлит он для того, чтобы я подольше мучился. А еще ему очень хочется излить все, накопившееся на душе… И он изливает. На меня. Как он замечательно жил с Леной, как они любили друг друга, пока не появился мерзкий Питер Пэн.

Тошно слушать… Лучше б мочевой пузырь опрастал. Но я слушаю: пока он говорит, я живу. Замолкнет – наверное, перестану жить…

Обидно. Могу порвать декадента голыми руками, плевком могу перешибить. Но руки коротки – даже мои длинные руки коротки, – не дотянуться. Доплюнуть, наверное, смогу, но смысл?

А поначалу все было не так плохо… Кое-как я приноровился уворачиваться от его «пальбы» и отступил подальше от груды обломков – интенсивность огня сразу снизилась, теперь ему приходилось сначала создавать себе «снаряды», расковыривая фасады зданий, а потом уж пулять ими в меня.

Решив, что полдела сделано, я метнулся в узенькую, едва протиснуться, щель между зданиями. Думал, либо исчезну из прямой видимости – пусть осваивает стрельбу с закрытых позиций. Либо он сдуру попрется за мной и на выходе из щели огребет свое.

Не сложилось. Рогоносец отчебучил нечто, не предусмотренное гениальным планом Питера Пэна. Умудрился сотворить вроде как локальное землетрясение – не просто стены рушились, но и подземные толчки хорошо ощущались.

Теперь я лежу, придавленный здоровенным обломком стены. С одной стороны обломок подпер перекрученный и вставший торчком швеллер. Андрей вмешался, взял процесс под контроль: его трудами швеллер постепенно сгибается, и плита норовит меня похоронить.

Но Андрею мало моего трупа… Слизняк желает, чтобы я перед смертью осознал всю свою мерзость и низость.

В таких ловушках мне бывать еще не доводилось… Все бессильно против тупой силы тяжести – и воля, и разум, и стальные мышцы Питера Пэна.

Ну почему проклятый Шляпник не подарил мне какое-то действительно полезное умение?! Способность превращать кирпичи в опилки, например. Или брать под ментальный контроль рогоносцев, обезумевших от ревности… Я тоже обезумел – от тоски, от отчаяния и близости неминуемой смерти – и пытаюсь освоить это умение самостоятельно. Я стучусь – нет! я тараном ломлюсь в череп Андрея, пытаясь впихнуть туда простейшую мысль: забудь про швеллер! забудь про плиту и меня! поинтересуйся хоть на минуту, как там дела у жены!

Мне много не надо… Зажат не намертво: дайте минуту без его взгляда и его словесного поноса, и выберусь, ужом выскользну…

Все впустую.

Словесный понос близится к своей кульминации. Я ее зримо представляю: надрывно выкрикнутая финальная фраза, скрежет швеллера, хруст моих сминаемых костей. Не хочу!!!

Последние отчаянные удары тарана… И вдруг стена рушится. Я оказываюсь внутри. В мозгу Андрея.

Странное место… Здесь полно токов, импульсов и всего, к чему я привык, но до чего же странные у них носители… Хитросплетения, лабиринты, многоярусные амазонские джунгли не пойми чего – малюсенький Питер Пэн, бесстрашный мозговой партизан, может тут копошиться всю жизнь, отпущенную большому Питеру Пэну – минуту, или две, или три, – и ничего не понять…

Я все вижу, но не могу назвать, разве что воспользоваться терминологией хозяина этого бардака: хреновины, загогулины, фитюльки…

Мой нейропартизан, мой ментальный Че Гевара не смущается: не можешь понять – ломай!

С воплем «Вива Куба!» команданте Че начинает крушить все, что видит… А где-то далеко, в большом мире, Питер Пэн выскальзывает из ловушки.

…Андрей жив. Однако случилось с ним (как выяснится позже) много нехорошего. С какой-то непонятной избирательностью случилось. Он хорошо умеет говорить, но ходить разучился. И мелкая моторика пальцев начисто утрачена. Он не чувствует запахов, а цвета различает, хотя их названия позабыл. Еще он почему-то теперь боится петухов – до дрожи, до судорог.

Ни Питер Пэн, ни его крохотный двойник, партизанивший в мозгу, подсчетом вражеских потерь не озабочены – враг стал не опасен, и ладно. У нас есть дела поважнее.

* * *

Девчонки ушли далеко. Они шагают по набережной Фонтанки в сторону Гороховой. И вот там-то поганых сюрпризов Зоны в отличие от мирной Апрашки – мама не горюй!

Я хорошо это знаю из своего сталкерского опыта и никогда там не хожу. Я хорошо чувствую сейчас своими новыми способностями, сколько перед ними смертельно опасных ловушек – минное поле, лабиринт без вариантов прохождения…

Но – именно перед ними. А позади за Маришей и Аней остается широкая безопасная полоса. Некоторые ловушки восстановятся, уже начали восстанавливаться… Другие исчезли бесследно, навсегда.

Иногда я задумывался (чисто умозрительно, и ни слова о том не говорил ни отцу, ни Натали, в то время уже и еще не Горгоне), что будет, если близняшек запустить в Зону?

Тогда ответа не было… Теперь он получен, наглядный и впечатляющий.

Ты беззлобно подтрунивал над отцом, Питер Пэн, и считал себя сталкером новой формации? Обломись, вон там, по Фонтанке, сейчас шагают действительно сталкеры-аномалы, а ты так, покурить вышел…

Однако пора бы все-таки воссоединить семью.

Ни бегать, ни орать уже не надо. Близняшки приятно удивятся, узнав, чему научился их папка…

Я повторяю то, что делал недавно с Андреем, но в исключительно мягком, тактичном, даже нежном варианте. Никакого ментального тарана, крушащего стены, – интеллигентный ненавязчивый стук в дверь. На пороге не обросший щетиной партизан с диким взглядом и «калашом» наперевес, он сейчас выбрит и благоухает одеколоном, на нем отглаженный костюм, в руках – букет фиалок, любимых цветов Мариши и Ани.

Тук-тук-тук! – вот и папа пришел, как же мы давно не виделись, милые…

С громким лязгом перед самым носом виртуального папы сходятся, схлопываются створки громадных стальных дверей, фиалки – в кашу.

Я перестаю «видеть» близнецов. Некоторое время могу отследить их путь по исчезающим ловушкам, но недолго, опасная полоса пройдена…

Крах.

Питер Пэн, не привыкший никому проигрывать – ни людям, ни обстоятельствам, ни судьбе, – проиграл…

Все просрал этот мудак Питер Пэн, мать его!!!

* * *

Я иду по Апрашке… Нет, ползу… На ногах, но ползу. Сил не осталось. Моральных, однако и физические на исходе – дурацкие игры с новыми способностями сожрали кучу энергии, с непривычки так всегда и бывает, отходняк будет лютый…

Мне хочется собрать новые способности в кучу и запихать в унитаз. Затем спустить воду.

Нет, вру… Не хочется ничего.

С Апрашкой случилось странное. Она выросла в размерах, она стала бескрайней пустыней, и я бреду по этой пустыне долгие часы, долгие годы, как евреи брели за Моисеем…

Я равнодушен ко всему. Под ногами валяется мой «чпокер» – равнодушно поднимаю, равнодушно пихаю в кобуру. Неподалеку наверняка валяется «Глок», но я не ищу, мне все равно… А где-то дальше валяется Андрей… пусть валяется.

На Садовой вновь идет бой, и стоило бы этому удивиться: кто и с кем там воюет, Лена прорвалась и ушла… Но я не удивляюсь и не пытаюсь «взглянуть», хотя могу, новые способности пока что при мне.

Потом – спустя еще часы, спустя еще годы моего бесконечного исхода из Апрашки – способности исчезают, как по щелчку тумблера… Становлюсь прежним Питером Пэном, и ни радости, ни грусти этот факт не вызывает.

Негромкий мелодичный звук. Не сразу, но соображаю: спутниковый телефон, как-то уцелевший во всех передрягах… Не вызов, эсэмэс, наверняка предлагают что-то нужное и полезное с огромной скидкой в рамках рекламной акции… Смешно.

«М и А ждут папу. Телефон не выбрасывай», – я читаю эти две строчки раз, другой, третий, десятый… Лихорадочно жму кнопку вызова. Связи нет. Спутники над головой не летают.

Понимаю, что игра не закончена, что многое впереди, что продолжение последует… Понимаю еще: надо найти отца, Жужу, выяснить судьбу «попрыгунчиков»… Надо для начала собрать из аморфной жижи, текущей куда-то по Апрашке, подобие прежнего Питера Пэна.

«Папа!»

Мгновенно включаюсь. Понимаю, что за бой гремит впереди.

Там убивают мою Жужу. Ей больно. Она не звала на помощь до конца. Она привыкла со всем справляться сама, мой маленький и бесстрашный волчонок Зоны. Теперь позвала…

Срываюсь с места, как ракета с пороховым ускорителем.

* * *

Застал я лишь самый финал…

Не знаю, действительно ли Жужа защищала Марианну Купер, или же мстила за ее смерть, или же все началось как-то иначе…

Я вижу лишь, как и чем все заканчивается.

Садовой улицы – относительно ровной и чистой (насколько улицы в Зоне вообще могут быть ровными и чистыми) – больше нет.

Пейзаж – как после двенадцатибалльного землетрясения, осложненного ударной волной ядерного взрыва. Четырехэтажные дома по левую руку стали двухэтажными. Двухэтажные, что справа, остались без крыш и чердачных помещений.

Все, чего лишились здания, лежит теперь на проезжей части. Лежит непроходимыми завалами, грудами кирпича, камня, металла и всего прочего, что было в домах. Бойцы-«каракалы» – со всем своим навороченным снаряжением и оружием – тоже там, под завалами. Бабуину не позавидуешь – один фланг его воинства на Садовой вдребезги разнесла Лена, над другим поработала Жужа, и майор-полковник с уцелевшими людьми удерживает лишь центр позиции…

Я не злорадствую над обезьяном… Потому что где-то там, в центре, папа, Натали и сталкер по прозвищу Леденец… Я знаю, что Жужа никогда не ударит по своим, но в такой свистопляске разрушений случиться может всякое…

Вдали, на границе зоны разрушений и относительно чистой улицы, – маленькая фигурка. Руки широко раскинуты, как у статуи, высящейся над Рио-де-Жанейро, словно Жужа любит весь мир и желает его обнять.

А по крышам и верхним этажам – там, впереди – скребут будто два исполинских ножа невидимых бульдозеров, и я тревожусь, потому что мои…

Тревожусь я напрасно.

Маленькая фигурка подламывается в коленях, падает.

«Папа…»

Я мчусь туда, но очень медленно, пробираясь и продираясь сквозь непроходимые завалы.

Целую вечность мчусь.

Жужу больше не слышу.

* * *

Три пули прошили ее насквозь. Легли кучно, входные отверстия можно ладонью накрыть. Скупая короткая очередь. Сталкерская.

Потом был еще один выстрел, с близкой дистанции, в голову… Возможно, он и не требовался, одна из первых пуль попала в область сердца… Но кто-то не хотел рисковать.

Глаз у Жужи нет. Вместо глаз зияют провалы, заполненные свежей, не запекшейся кровью. Выглядит это страшно.

Однако гораздо страшнее другое – Жужа еще жива.

Трудно жить с простреленным сердцем… Но она жива.

Я стою рядом с ней на коленях… Я держу ее за руку, чувствую слабеющий пульс. Я говорю с ней.

Она не отвечает. Ни словами, ни мыслями. Я все равно говорю.

Я говорю о врачах Вивария, ты просто не знаешь, малышка, какие там замечательные врачи, они и меня вытаскивали не раз, вытащат и тебя, и мы еще посидим у очага в Красном Замке, и под его сводами будут кружить птицы, прекрасные, разноцветные и сияющие…

Я много чего говорю, она не отвечает, и я не знаю, что сказать еще, и говорю просто: не уходи, дочка…

Она уходит. Пульс все слабее.

Тогда я ору, я истошно воплю, я обращаюсь к поганому дьяволу в поганом плаще и не понимаю, кричу вслух или мысленно.

Слышишь, ты, ору я, что ты там говорил про починку людей от любых поломок, даже от смерти?! Давай сюда и бери взамен душу и «попрыгунчики», все бери, но дай мне хоть на…

В голове раздается тихий-тихий голосок Жужи. И мгновенно, на полуслове, обрывает мой истеричный вопль.

«Папа… я вижу птиц… они красивые…»

И все заканчивается. На мгновение и я вижу странных фэнтезийных птиц, кружащихся под сводом. Они действительно очень красивые.

Пыль, поднятая сражением, еще не осела. Дышать трудно. Пыль попадает в глотку, встает там комком. Пыль попадает в глаза…

Понимаю: с колен мне не подняться… Если случится чудо и сразу не пристрелят, сутками под капельницей не отделаюсь… А сейчас я лягу рядом с Жужей и провалюсь в черное ничто. Небольшой предмет стоит рядом. Я давно вижу его периферийным зрением, но не обращаю внимания и не понимаю, что это.

Теперь понимаю.

Это контейнер. Прозрачный стерильный контейнер с герметичной крышкой. В такие мы собираем образцы всякой хрени для яйцеголовых.

В контейнере лежат глаза Жужи.

Питер Пэн рывком поднимает себя на ноги.

* * *

Я передвигаюсь по Садовой.

Не иду, именно передвигаюсь. Ног у меня нет. Исчезли. Не знаю, что именно двигает меня. Не интересуюсь.

Меня сейчас интересует лишь одно. Главное.

Люди. Униформа Вивария. Хлопочут над лежащим телом. Вижу Авдотью. Еще чье-то знакомое лицо. Имени не помню.

Не то…

«Каракалы». Трое или четверо. Бабуин. Рядом Эйнштейн. Что-то говорят. Может, мне. Стволы УОКов смотрят в живот. Оно?

Нет.

УОКи не интересны – ни крупнокалиберные их модули, ни мелкокалиберные. Ни прочий навес…

Не то.

Мне интересен автомат. Или штурмовая винтовка. Нашего калибра 7.62. Или натовского 7.62.

У «космонавтов» таких нет. Иду дальше. Никто не останавливает.

Со зрением что-то странное. Словно вокруг ночь. Словно светит узкий луч фонаря. То, что попадает в луч, – вижу. Что по бокам – нет.

Человек попадает в луч неожиданно. На его шее висит штурмовая винтовка. Знакомая мне. Натовский калибр 7.62.

Малышка не ударила по своим, зря я боялся… Даже случайно не зацепила. Но и сама не ждала подвоха от своих… Не догадывалась, что свой обернется чужим. Не опасалась, что выпустит в упор короткую очередь.

В руке у него пластиковая бутыль. Тоже знакомая. Из нее пили спирт на моих поминках. Не весь выпили. Хватит, чтобы залить глаза. Глаза Жужи. Садисты из Менгеле платят лишь за свежие образцы.

Пауза.

Стоим друг против друга. Дистанция – метра три.

Больше никого, все куда-то делись.

Прикидываю шансы. Они в мою пользу. Дотянемся до оружия одновременно. Питер Пэн получит три-четыре пули. И вскоре увидит птиц. Гнида Леденец получит спору. И будет подыхать мучительно и долго. Очень долго, куда дольше, чем Жужа.

Надо что-то сказать напоследок. Красивое и патетическое.

Не сумел… Выдавил лишь:

– З-зачем?

А Леденец велеречив… Дурак.

– Затем, что я человек! И здесь были люди! А ты ошибся адресом! Твое место там, с той сто…

Чпок!

Нет, это ты ошибся. Когда махнул назад ладонью. При слове «там». Спора бьет безболезненно. Но парализует за доли секунды. Ты их просрал, эти доли…

Смотрю, что происходит с Леденцом. Мне это нравится.

Он лежит. Кожа на шее натягивается. Лопается, но крови нет. Появляется отросток, быстро растет. Изгибается, вновь уходит под кожу. Внутри их гораздо больше.

Близко к голове угодил. Жаль. Быстро отмучается.

Скажи что-нибудь. Патетическое. Скоро не сможешь.

Леденец груб. И патетике чужд. Произносит лишь:

– Мудак ты, Питер Пе…

Не договаривает. Замолкает, отростки пробили гортань.

Оплываю на асфальт. Закрываю глаза. Не знаю, что увижу, когда открою вновь. Разноцветных сияющих птиц? Или штатив с капельницей?

Вот так, весь в сомнениях, Питер Пэн проваливается в черное Ничто.

Санкт-Петербург, Новая Голландия

Декабрь 2016

Оглавление

Часть первая. В семье не без урода

  Глава 1. Последний обитаемый остров

  Глава 2. Тихие семейные радости

  Глава 3. Те же и Бабуин

  Глава 4. Сюрприз на Театральной

  Глава 5. Две беды Новой Голландии

  Глава 6. Тихие семейные радости (продолжение)

  Глава 7. Румба пьяного мужчины

  Глава 8. Руины семейного счастья

Часть вторая. Великолепная семерка

  Глава 1. Неофициальный недружественный визит

  Глава 2. Нашего полку прибыло

  Глава 3. Раз мертвец, два мертвец…

  Глава 4. Дети Безумного Шляпника

  Глава 5. Поминки по Питеру Пэну

  Глава 6. Штопор как фигура высшего пилотажа

  Глава 7. Утро третьего дня

  Глава 8. Лицом к лицу

  Глава 9. Продолжение следует… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg