«Будущее в тебе»

Будущее в тебе (fb2) - Будущее в тебе [Сборник litres, книги 1-3] (Будущее в тебе) 3900K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Анатольевич Кожевников

Олег Анатольевич Кожевников Будущее в тебе

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

© Олег Кожевников, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Лед и пламя

Посвящается нашим предкам, победившим в той страшной «Зимней войне» с Финляндией. Если бы не было тех 126 875 погибших, пропавших без вести, замёрзших и умерших от ран в госпиталях героев, то, может быть, и не было бы и 9 мая 1945 года.

Глава 1

Звон, казалось, навсегда поселился в моей бедной голове. Ощущение было такое, как будто меня несколько часов держали в большом колоколе и при этом всё это время звонили к обедне. Кроме того, невыносимо ныла правая щека от нестерпимого холода. Левый висок ломило от боли, а по лбу к носу стекал тонкий, тёплый и вязкий ручеек, блокируя доступ воздуха. Приходилось дышать ртом, в который периодически попадала или солоноватая жидкость, или холодная, быстро тающая субстанция.

Неимоверным усилием воли я открыл глаза. Вернее, получилось открыть только левый. Увидел снег, заляпанный чем-то красным. Кровь, – подумалось мне, – значит, я ещё на этом свете и лежу, уткнувшись головой в снег. Следующая мысль была – где я?

Последними связными воспоминаниями были – хозяйский сарай, запах свежескошенного сена, я стою, привязанный к столбу, а герр Крюгер охаживает меня метровым отрезком толстого электрического кабеля. Стоявший рядом его сын Аксель злобно усмехается и периодически тыкает мне под дых черенком от лопаты. Иногда герр Крюгер приостанавливается, вытирает пот со лба и ворчит:

– Мой бог, какая дикая страна! За столько лет даже паршивый мул и тот начинает понимать по-немецки. Ну ничего, следующее поколение этих ублюдков, наконец, забудет свой собачий язык. И всё-таки будет знать несколько человеческих фраз. Чтобы исполнять волю истинного арийца, этим свиньям больше и не нужно.

Я, как и все мои друзья, прекрасно знаем их гнусный язык, но никто никогда в этом не признается. Кроме этого, я еще понимаю и могу говорить по-фински. В нашем уезде, кроме немецких бюргеров, было процентов десять финских колонистов. И зверствовали они ещё похлеще немцев. Я целых три сезона отработал на ферме одного такого гада.

Остановки в истязании дают мне возможность, превозмогая боль, посматривать в сторону соседнего столба. Где, уже без сознания – висит на верёвках мой друг Пашка. Возле него стоят надзиратель, финн Матти, и капо второй рабочей бригады Кирпич.

После очередного хлёсткого удара, когда схлынула боль, я увидел, как Матти достал здоровенный тесак и начал медленно отрезать ухо у Пашки. Не обращая внимания на брызнувшую кровь, они вместе с Кирпичом заинтересованно изучали реакцию Паши. Наверное, от боли тот очнулся и поднял свою голову. Я ужаснулся видом моего самого лучшего друга. Его лицо представляло один большой, чёрный синяк, на месте глаз зияло кровавое месиво, откуда всё ещё сочилась сукровица. Губы настолько распухли, что вывернулись и оголили нижнюю челюсть с неровными обломками передних зубов. Увидев, что Паша очнулся, Матти удовлетворённо хмыкнул, схватил за волосы и ещё больше приподнял ему голову. Потом с отвратительной улыбкой вогнал свой нож в живот Паши, повернул его там, вытащил и обтёр лезвие о рукав рубашки моего друга.

Этого я выносить уже не мог, от безумной ненависти к этим извергам и собственного бессилия я отвернулся, из моих глаз непроизвольно катились слёзы. В этот момент герр Крюгер, обращаясь к своему сыну, гундосил:

– Ты слышишь, Аксель, сукин ты сын? Они не понимают даже самых примитивных фраз. Не зря твой дед считал, что всю эту русскую породу нужно пропустить через газовые камеры. Они упрямы, как ослы! А он хорошо их успел узнать – восемь лет после взятия Москвы и бегства их комиссаров к своим жидовским хозяевам в Америку. Нашему предку пришлось в составе ягд-команды гоняться по лесам за этим отребьем. И, представляешь, за такую службу великому рейху ему дали надел не в чернозёмной зоне, где-нибудь у Чёрного моря, а в этой заднице, за Уральским хребтом.

Герр Крюгер поднял голову и на ломаном русском произнёс:

– Кюрханьский облист.

Потом сплюнул прямо на меня и продолжил:

– Нет, всё-таки правы были птенцы великого Гиммлера! Нужно было полностью зачистить всю территорию этой варварской страны, а вместо этих рабов завезти китайцев. Чёрт с ним, что они никудышные работники, зато смирные и трудолюбивые. Сейчас мы с узкоглазыми рабами горя бы не знали – никаких тебе бунтов и неповиновения. Разве было бы возможно такое, чтобы они покусились на жизнь настоящего арийца? Теперь, конечно, это сделать затруднительно – эти жёлтые макаки, почитатели Микадо, здорово проредили поголовье своих вассалов. Но ничего, когда окончательно разберёмся с этой жидовнёй в Америке, япошки сами нам в ноги упадут и будут умолять взять всё, что нам нужно в их сраной империи. Эх, жалко, конечно, что великолепные американские земли, скорее всего, будут непригодны для использования ещё лет триста. Недавно у бургомистра я беседовал с приезжим профессором из Кёнигсберга, и он поделился со мной планами, исходящими из самой Рейхсканцелярии. Там решено, что солдаты на американский континент больше посылаться не будут – возвращается очень большое число больных лучевой болезнью. Они хотят оставшиеся очаги сопротивления в Чикаго, Квебеке и в Сан-Франциско опять обстрелять ракетами ФАУ с ядерными боеголовками. А этот профессор врать не будет, ведь он служит в самом центре имени фон Брауна.

По-видимому, отдохнув, герр Крюгер опять поднял свой хлыст и огрел им меня прямо по гениталиям. Дикая боль захлестнула мой мозг, и на несколько минут я выпал из реальности. Обратно вернулся тоже от боли, теперь удар пришёлся по грудине, кончиком кабеля зацепив шею. Наверное, уже удовлетворившись проделанной работой, герр Крюгер опустил этот, используемый в качестве хлыста, обрезок кабеля и, перемешивая русские и немецкие слова, задал мне вопрос:

– Ти, руссиш швайн, бистро отвечайт на вопрос. Кто вас подговорить напаль на майн син Аксель? Шнель, сын опоссума, шнель!

Я в этот момент корчился от боли, а в голове билась только одна мысль: «Нет! Никак нельзя даже думать об Учителе. От этой адской боли могу невзначай назвать его имя. О боже! Почему ты послал мне эти мучения? А-а-а, если это продлится ещё пять минут, я же оговорю Михалыча. Он же нас с Пашкой предупреждал, нужно сидеть тихо и выступить неожиданно и только всем вместе. Какого чёрта мы решили проучить этого борова. Дураки, думали, в масках нас не узнают и не найдут. Какие мы всё же идиотские сосунки, если уж взялись мстить за сестру Пашки, нужно было мочить этого гада. А-а-а, что же делать?»

На секунду я опять выпал из этого мира, а когда вернулся, в голове сидело уже готовое решение: «Да, надо умереть! Только не так, как Пашка, в диких мучениях, в блевотине и говне».

Невыносимый запах отчетливо несся от соседнего столба, где уже безвольно висел, накрепко привязанный к столбу, мой лучший друг.

«Нельзя больше допускать до себя этих садистов Матти и Кирпича. Нужно так разозлить герра Крюгера, чтобы он сам меня пристрелил. И делать это надо быстро, а то не выдержу и всех сдам».

Приняв окончательное решение, я поднял голову и на чистейшем немецком языке произнёс:

– Будь вы прокляты, грязные, вонючие арийские свиньи! Чтобы ваш ублюдочный Гитлер вечно горел в адском пламени!

После чего, набрав в рот слюны, плюнул прямо в ненавистную рожу герра Крюгера. Отвратительная смесь соплей и крови повисла у него прямо на щеке.

Последнее, что я увидел, была искажённая физиономия Акселя и несущаяся прямо мне в голову здоровенная палица – это был черенок от лопаты. Затем как будто выключили свет, наступил мрак, тишина и безвременье.

Все эти воспоминания пронеслись в моём мозгу буквально за мгновенье. Следом пришло ощущение какой-то неправильности и нелогичности. Во-первых, это, конечно, холод и снег. Во-вторых, непонятно, почему я лежу, а не стою, привязанный к столбу, и почему тело совершенно не ощущает боли, которая мучила меня перед отключкой. И наконец, куда делся сарай и все находившиеся там.

Попытавшись присесть, я с немалым облегчением ощутил, что сделал это безо всякого напряжения и без ожидаемой мной боли. Все члены слушались меня прекрасно. Почки и печень, до этого отбитые герром Крюгером, даже не ощущались. Получалось, что я был полностью здоров, только немного подкапывала кровь с левой стороны головы, но боли практически не было. Встав на ноги, прислонился к стоявшему рядом толстому дереву. Затем сдёрнув большую варежку, захватил полную пригоршню снега и обтёр им кровь. Потом рукой прощупал кровоточащее место. Была слегка ободрана щека, и отсутствовала половинка мочки уха.

– Полная херня, царапина, которая только украсит настоящего мужика, – так сказал бы мой дружище Пашок.

И опять перед моими глазами возник образ моего друга. Неожиданно картинку последних минут жизни Паши заслонило лицо нашего учителя – Михалыча. Он, глядя прямо на меня, усталыми, немного покрасневшими глазами, говорил:

– Нельзя поддаваться своим эмоциям. Всегда предполагай, что враг умнее и гораздо коварнее, чем ты. Перед тем как действовать, оглядись, охлади свой мозг и подумай, где тебя может ждать засада. И знай, что от твоего хладнокровия и правильных действий зависит не только жизнь твоих друзей, но и судьба всей нашей нации. Помни, что других попыток и дублёров у тебя нет – нас осталось слишком мало.

Всё это происходило в секретном тренировочном лагере нашего эскадрона, на небольшом островке в центре Пийского болота. Там нас учили стрелять, бесшумно и быстро ползать, драться на ножах и всяким другим боевым премудростям. Были даже занятия по восточному единоборству – ушу называется. Его вёл старый уральский казак, родители которого бежали в Китай, после того как власть захватили большевики. После оккупации России немцами он, неизвестно какими путями, вернулся на родину и сразу же включился в работу подполья. Но самым авторитетным человеком для меня, конечно, был Михалыч. Хотя он и не вёл занятий и вообще редко бывал на базе эскадрона.

Михалыч, как сын репрессированных большевиками врагов народа, занимал какую-то должность в нашей магистратуре. Именно он направлял нас в фиктивные командировки на нужды РОА (имени Клопова). А также всегда обеспечивал аусвайсами бойцов нашего эскадрона – когда они принимали участие в какой-нибудь диверсии.

Я был сиротой, кроме бабушки, ни одного родного человека рядом не было. Михалыч принял самое активное участие в моей судьбе. Он взял полностью на себя моё образование и обеспечивал нас с бабулей еженедельным магистратским пайком. Благодаря этому мы и не погибли в самые голодные годы. Четыре года назад, уже пятнадцадцатилетнего, он определил меня в двухгодичное ремесленное училище. Там я стал механиком по ремонту и обслуживанию сельскохозяйственных механизмов. Такое образование, как у меня, было верхней границей для неарийского населения Третьего рейха. После окончания училища меня вернули на работу в поместье, к моему хозяину герру Крюгеру.

Там я опять близко сошёлся с друзьями детства – Пашкой и Серёгой, тем более мы состояли в одном эскадроне. Правда, нас ещё ни разу не допускали ни на одно боевое задание – говорили, что мы ещё совсем сосунки и что нужно много и упорно тренироваться. Может быть поэтому, мы и решили сами осуществить акт возмездия – ликвидировать Акселя и его комрада Фрица. Они этой весной изнасиловали и зверски замучили сестру Паши – пятнадцатилетнюю Танюшу.

Поймать мы их поймали, всё было сделано чисто – никто этого даже не услышал и не заметил. Вывезя этих уродов на телеге в лес, решили казнь сделать пострашней и помучительней. Хотя я и предлагал особо не мудрить, а перерезать им горло и сбросить трупы в овраг. Но Пашка непременно хотел сделать эту казнь показательной – повесить ублюдков на высокой осине, у развилки. И обязательно полностью голыми, зацепив большим мясным крюком за рёбра и отрезав гениталии, которые хотел собственноручно засунуть им в рот.

Вот мы с Пашей и отправились в мясной цех животноводческой фермы за крюками, на которых вешали бычьи туши. Когда вернулись обратно, то увидели изуродованный труп Серёги, а наших пленных и повозки уже и след простыл. Мы были в шоке и начали делать кучу непродуманных поступков. Похоронив Сергея, направились по своим домам, чтобы предупредить родных. Потом хотели найти Михалыча, всё ему рассказать и попросить достать аусвайсы, чтобы мы вместе с родичами могли добраться до базы на острове в Пийском болоте.

Когда я добрался до своей мазанки и с ходу ворвался в дверь, чтобы быстрее предупредить бабулю, то сразу получил удар чем-то тяжёлым сзади по голове. Потом меня, полностью потерявшего ориентацию, связали и бросили на пол нашей единственной комнаты. Головой я чуть не уткнулся в безжизненное лицо моей любимой бабушки. После этого я впал в прострацию и очнулся только от боли – уже привязанный к столбу в большом сарае.

Все эти воспоминания не помешали мне внимательно оглядеть свою теперешнюю одежду. Я стал проверять карманы и затем провёл рукой по своему широкому ремню. Почти сразу нащупал пистолетную кобуру и вытащил оружие. Это тут же вернуло меня в действительность.

«Что всё-таки произошло? Где я? Почему сейчас зима, а не конец лета? Откуда на мне взялась эта совершенно незнакомая форма, а в кобуре древний револьвер?» Из обзорных лекций по истории вооружений, которые вёл хорунжий Кащей – я узнал данную модель табельного оружия. Это был наган М 1895, он стоял на вооружении Русской армии где-то до 1940 года, потом его начали заменять на тысячу раз перебранный мной пистолет ТТ-33.

В голове от всех этих непоняток опять помутнело, но вдруг из подсознания начали поступать ответы на мои вопросы.

«Это Карельский перешеек, недалеко от дороги к посёлку Суомуссалми. Сейчас идет Советско-финская война. Наш второй батальон 355-го стрелкового полка 100-й стрелковой дивизии брошен на прорыв, к окружённой финнами, 44-й стрелковой дивизии. Сегодня, пятого января 1940 года, мой взвод был направлен лично командиром батальона, капитаном Сиповичем в передовое боевое охранение».

Непонятно откуда взявшаяся информация и вся её маразматичность опять вогнали меня в ступор. И как я ни пытался понять, откуда она исходит, только всё больше приходил в полное недоумение. Между тем внутренний голос продолжал вещать, и теперь я даже различал слова и интонации нашего командира батальона. Одновременно удивляясь тому, что знаю всех по именам и званиям:

– Лейтенант Черкасов, вам как командиру лучшего в нашем батальоне взвода ставится самая трудная задача. Двигаться в боевом охранении батальона и первыми, в случае чего, принимать на себя огонь из засад.

Стоявший рядом начальник штаба, капитан Пителин добавил:

– Юра, я знаю, ты уральский казак и с детства приучен к такой войне и к таким морозам. Я ещё в Первую мировую видел, на что способны пластуны. Думаю, что на снайперские и другие засады ты не купишься. Так что давай, сынок – послужи России.

Не остался в стороне и сидевший в санях старший политрук Каневский, он хорошо поставленным голосом заявил:

– Ну, лейтенант, давай, оправдывай доверие партии. Ведь от тебя приняли заявление о вступлении в члены ВКПб – теперь всё зависит только от твоих действий. Оправдаешь доверие – быть тебе кандидатом в члены партии, даже несмотря на твоё тёмное происхождение. А если струсишь и попытаешься как-то увильнуть и схалтурить, то я лично направлю письмо в НКВД – чтобы они получше проверили твои кулацко-казацкие корни. Сам знаешь, что командиром Красной армии ты стал только потому, что сам Иосиф Виссарионович как-то сказал – сын за отца не отвечает. Посчитали, что ты политически подкован правильно. Но это в теории, а вот сейчас мы это проверим на практике.

Произнося имя Сталина, Наум Лейбович даже привстал в санях.

При упоминании таких слов, как ВКПб, НКВД, имени Сталина я ощутил непонятно откуда взявшийся холодок страха, а к Каневскому ещё и еле сдерживаемую ненависть и презрение. На все эти испытываемые мной в данный момент чувства вдруг чётко наложилась вынесенная мной ещё со времён обучения в эскадроне мысль:

«Россию мы потеряли из-за безграмотных действий, или умышленного бездействия партийных бонз. Они внутренне испытывали презрение и ненависть к русскому народу. И, чтобы укрепить свою власть, уничтожили становой хребет нации – крепких хозяев, свободолюбивых казаков, а также истинных патриотов – не пожелавших убежать за границу дворян. После того, как осенью 1941 года немцы захватили Москву, и правительство эвакуировалось, в Саратове погиб в результате организованного на него покушения Сталин. По слухам, его застрелил личный порученец Берии – тогдашнего председателя ГБ. Затем начался полный разброд в ЦК, и комиссары, как крысы, побежали на восток».

Как рассказывал Михалыч:

– Американцы, кроме организации нескольких пассажирских конвоев силами флота, установили даже воздушный мост, присылая по несколько самолётов в день для вывоза самых главных коммунистов.

Ещё он говорил:

– Развал армии, а в дальнейшем и всяческой обороны, предопределил отсутствие какого-либо связующего и цементирующего звена у тогдашнего общества. Когда от немцев побежали в Америку все евреи, коммунистов уже ничего не могло спасти, среднее партийное звено распалось. Армия была настолько затюкана террором, что командиры полностью утратили способность проявлять инициативу и творчески мыслить. Снабжение материально-техническими ресурсами тоже развалилось. Итог вам известен – мы все, включая и англосаксов и евреев, стали жертвами нацистов. Теперь ещё оставшиеся в живых члены мирового жидомасонского правительства, наверное, кусают себе локти. Это они способствовали развалу России и позволили амбициозным нигилистам захватить власть, чтобы зачистить для себя поле деятельности. Думаю, что Ротшильды теперь понимают – только процветающая Россия сохраняла в мире статус-кво.

Весь этот сумбур в голове постепенно заглушила одна тема. Передо мной возник образ женщины и ощущение близости с ней. Затем одна за другой появились две совершенно разные картинки. В одной я яростно тискал Наташку (работницу пищеблока поместья герра Крюгера) и откровенно балдел от близости с ней. Во второй другая, чем-то неуловимо знакомая мне девушка, нежно ласкала меня. И ощущение приближающейся кульминации полностью выбивало из моей бедной головы всяческие воспоминания о Наталье. Все мои мысли и чувства принадлежали теперь только этой родной и очень близкой мне женщине. Как бы в ответ на мои к ней чувства перед глазами начали появляться фотографии.

Одна из них была мне очень хорошо знакома с самого детства, с изображением горячо мною любимой бабушки с моим дедом в день их венчания. На снимке эти двое просто светились радостью и счастьем. Бабушка выглядела совсем девчонкой, да она тогда фактически ею и была. Рассказывая мне об этом дне, она признавалась, что на момент свадьбы ей было не полных шестнадцать лет. И им с дедом даже пришлось договариваться в местном Совете о разрешении на этот брак. Дед выглядел тоже очень молодо и несерьёзно, несмотря на то что именно в то лето он окончил военное училище и получил звание лейтенанта. Чтобы скрыть факт участия в церковном обряде венчания, его проводили в маленькой церкви, в деревушке, где жили родители бабушки. Мой дед был одет в нелепо выглядевший на нем костюм своего отца Филиппа.

С ужасом я понял, что та женщина, с которой я был близок в одной из сцен на картинках, только что возникших передо мной, – моя бабушка. Все мои эротические ощущения мгновенно испарились, в голове опять помутнело, и я полностью потерял контроль над своим разумом. Не знаю, сколько прошло времени – к реальности меня возвратило ощущение того, что я жутко замёрз. После чего сразу же получил полный контроль над своим телом. Быстро вскочил и, опершись на стоящее рядом дерево, активно начал двигать конечностями, разгоняя кровь. Как только тело моё немного отогрелось, в мозгах что-то щёлкнуло, и вся, до этого непонятная и разрозненная мозаика моего мироощущения сложилась воедино. Я пришёл к единственно объяснимому для себя выводу – Господь решил сохранить мне жизнь. Для этого он перенёс мою душу в тело моего деда – Юрия Филипповича Черкасова, который погиб на Финской войне, как раз сегодня – 5 января 1940 года.

Для чего это было нужно Всевышнему, мне было сейчас неважно. Было уже достаточно и того, что Господь совместил момент переноса с тем мгновением, когда выпущенная снайпером пуля должна была убить моего деда. И таким образом Всевышний не нарушил нити мироздания – душа деда, как уже было предопределено, покинула его тело и перенеслась в бывшее вместилище моей сущности. С некоторой горечью я представил, что ему предстоит испытать в моём времени, в 2007 году, в сарае поместья герра Крюгера. Но эта мысль быстро сменилась уверенностью, что пребывание его в моём теле продлится совсем недолго, как и мучения его души. Вскоре она вознесётся на встречу с Богом.

Не зря все наставники в нашем эскадроне ценили мою исключительную психическую устойчивость и очень быструю адаптацию к любым условиям существования. Вот и сейчас, поняв для себя, что произошло, я принял всё это как данность и перестал грузить свой мозг никчёмными вопросами, сомнениями и переживаниями. Вместо этого попытался дальше прозондировать свою память.

Мне хотелось узнать, что я помнил из своей жизни и что я знаю из прошлого моего деда. Но, в первую очередь, на всякий случай исследовал свой мозг на наличие второго «я». Никаких признаков присутствия второй сущности в моей голове не было. От деда остались только сухие воспоминания, образы и знания, полученные им в жизни. Особенно меня заинтересовали навыки, приобретённые им в военном училище. С восторгом я ощутил, как велик мой военный опыт, знание оружия и тактики ведения боя.

С удивлением я понял, что хотя я и гость из будущего, но военные знания мои гораздо беднее, чем у моего деда. Что я мог добавить в новую память деда? То, что будет создана атомная бомба, и 15 июня 1941 года начнётся война с Германией. Про идущую сейчас Советско-финскую войну я знал только то, что она закончится к лету 1940 года нашей победой и что потери наши будут очень большие. Может быть, немецкие хозяева утаивали от нас новые знания, но по большому счёту устройство всей техники и большинства вооружений были известны моему деду. Пожалуй, что он не знал – это только о ракетных системах залпового огня, вертолётах и реактивных самолётах.

Ещё меня удивляло то, что во время получения информации, которую так быстро усваивала моя сущность, почти полностью отсутствовали эмоции. Различные сведения были как будто почерпнуты из справочника, а на них уже накладывался мой собственный взгляд на мир, моя индивидуальность. Кроме, пожалуй, двух вещей. Во-первых, это любовь к моей бабушке. После сложения моих и дедовых чувств моя память о ней приобрела какую-то двусмысленность и неопределённость. Вторая, сильно засевшая в памяти и не зависящая от меня эмоция – это страх. Какая-то всеобъемлющая боязнь на генетическом уровне. Недобро волновали слова: коммунизм, коллективизация, партия. Спинным мозгом чувствовал я призыв – не высовывайся, будь как все, старайся быть глупее, чем ты есть, больше говори принятыми лозунгами и не лезь ни в какие политические разговоры. А также – инициатива наказуема, старайся тупо выполнить самый маразматический приказ. Помни – умных и удачливых не любят, поэтому старайся перед чужими людьми почаще плакаться и сокрушаться.

Весь этот полученный дедом житейский опыт в корне отличался от всего того, чему нас учили в эскадроне. Поэтому я просто принял к сведению эти призывы, решив впредь опасаться всех власть предержащих и действовать, добиваясь своих целей, всегда исподтишка. А цель у меня, как и у всех в нашем эскадроне была одна – спасти Россию, спасти свою нацию, спасти, в конце концов, многообразие мира. Правильность этой задачи не вызывала у меня сомнения. Зачем тогда Всевышний спас меня и вселил в тело моего деда? Единственное, что ставило меня в тупик – как это сделать? По интеллекту и знаниям я уступал даже собственному деду, не говоря уже об учёных и инженерах этого времени. Чтобы что-то изменить, я мог, конечно, сообщить о дате начала войны и основных направлениях удара немцев – но кто поверит какому-то лейтенанту. В лучшем случае сочтут психом или, что, скорее всего – провокатором и агентом английской разведки.

Поэтому у меня оставался единственный выход – драться насмерть и постараться уничтожить как можно больше врагов. Может быть, в конечном итоге это поможет моим братьям остановить эту коричневую орду.

Глава 2

Как только разобрался в себе и принял окончательное решение, я успокоился и начал адекватно воспринимать окружающую действительность. Оглядевшись, понял, что нахожусь в заснеженном лесу, стою, прижавшись к толстой берёзе, по колено провалившись в снег. Совсем недалеко от меня лежали лыжи. По-видимому, я попал под снайперский выстрел, и если бы в момент обмена разумами был в сознании и не потерял равновесие, то пуля наверняка прошила мне голову. И под этой берёзой сейчас лежал бы труп лейтенанта Черкасова. Точно так же, как и находящееся метрах в пяти неподвижное тело в маскхалате.

– Красноармеец Сидоркин, – бесстрастно, как справочная, выдала информацию полученная от деда память.

Это был наш лучший взводный следопыт – сибиряк, бывший охотник и очень хороший лыжник. Можно сказать, лучший боец в моём взводе. Мы вместе с ним выдвинулись немного вперёд, чтобы получше оглядеть примыкающую к дороге на Раате громадную поляну. Подошли вроде бы грамотно, со стороны большого леса, а не от дороги. На открытое место ни разу не выбирались. И, казалось бы, под огонь «кукушки» никак не должны были попасть. Но эти чухонцы оказались хитрее, наверное, их командир был опытным бойцом и всё предусмотрел. Как знал, что через поле никто не полезет, а попытаются зайти в тыл со стороны леса.

Я начал рассуждать, пользуясь опытом, полученным в наследство от деда и опираясь на знания, приобретённые в эскадроне. По всему выходило, что впереди, на противоположном краю поля, финны организовали большую засаду. А может быть, даже мощную оборонительную линию, чтобы оседлать дорогу и не пропустить наши войска на помощь блокированной 44-й дивизии. Не зря же они разместили снайперов в большом отдалении от дороги, а до неё от этого места было не меньше двух километров. Не дебилы же они, охотиться на случайно забредшего в глубину леса красноармейца. Нет, наверняка это фланговое охранение большой засады у дороги. Ведь по нам работало не меньше двух снайперов. Срезать двух довольно-таки опытных бойцов одна «кукушка» вряд ли смогла бы.

Осторожно выглянув из-за дерева, я внимательно оглядел открывшуюся передо мной перспективу. Впереди, до самого поля, стояли маленькие деревья и кусты. Спрятаться снайперам в маскхалатах там было, конечно, можно, но тогда им открывался бы уж очень небольшой сектор стрельбы. Единственно приличные позиции для расположения кукушек находились где-то в километре. На дальнем краю поля, немного выдвигаясь от стены леса, стояло четыре больших, ветвистых дерева. Вот на них, вполне могли располагаться снайпера. Оттуда хорошо можно было контролировать все подходы к рощице у дороги.

Очень не хватало бинокля, но они были только у ротных и у командования батальона. Ваньке-взводному бинокль не полагался, как говорится, не вышел рылом. Даже отправляя меня в передовой дозор, никто из командиров не пожелал расстаться с этим атрибутом своего высокого положения. Сплюнув с досады, я оглядел свои тылы, а потом перевёл взгляд на лежащее невдалеке тело Сидоркина. Глаз сразу же зацепился за тёмный предмет на его спине.

– Винтовка СВТ-38, – мгновенно отреагировала на это моя память, – на вооружение начала поступать с полгода назад. Из недостатков – избыточная масса, громоздкость, сложна в эксплуатации.

Если прямо сказать, её недостатки сейчас меня мало волновали, всё-таки это было оружие, а не та пукалка, которая лежала в моей кобуре. И ещё я понял, что так беспокоило меня в последние несколько минут. Это полная беззащитность перед засевшими в километре от меня врагами. Из своего нагана я мог бы, конечно, стрельнуть в появившегося вдруг чухонца, но это было бы простым сотрясением воздуха.

Я уже совсем было приготовился перекатом добраться до вожделенной мной винтовки, но тут боковым зрением заметил какое-то движение. Мгновенно собравшись и присев, достал свой револьвер и повернулся в ту сторону. Действительно, метрах в ста между деревьями мелькали два силуэта лыжников. Когда они приблизились настолько, что стало возможным различать их лица, мой внутренний голос исправно проинформировал:

– Красноармеец Василий Перминов. Боец средний, но очень исполнительный. Любит отираться возле начальства и по малейшему кивку бросается выполнять любое задание. В трусости замечен не был, но наверняка всё-таки по натуре карьерист и халтурщик. Ответственные вещи лучше ему не поручать.

– Красноармеец Наиль Асаенов. Из пополнения, пришедшего неделю назад. Ещё не обстрелян, нужно к парню присмотреться. Вроде как человек неплохой, в отделении прижился нормально. Комот про него ничего плохого не говорил. На привалах у костра гогочет громче всех. И вообще, мужик здоровый, ручища, как лопата, и ростом повыше меня сантиметров на пять. А у меня рост был довольно-таки приличный – 179 сантиметров. Татарин, призвался из какой-то деревни недалеко от Челябинска.

Узнав бойцов из своего взвода, я начал энергично махать им руками. Поняв, они метрах в тридцати от меня остановились, сняли лыжи и, используя их как сани, лёжа покатили в мою сторону. Кстати, после того как они сняли лыжи, я крикнул:

– Перминов, проверь, что там с Сидоркиным, и будь поаккуратней, «кукушка» хорошо простреливает этот сектор. Если он ещё жив, то тащи его в тыл. Да, ещё чуть не забыл, сними с него самозарядку и катани её прямо по снегу в мою сторону, подсумок тоже не забудь кинуть.

Первым добрался до своей цели Василий, он начал уже переворачивать тело Сидоркина, когда передо мной появился красноармеец Асаенов. Когда он был уже метрах в двух от меня, то сразу, не давая мне даже вставить слово, начал тараторить:

– Товарищ лейтенант, вы как, живы? Вай, сколько тут крови натекло! Маскхалат теперь нужно менять – красный цвет на белом очень далеко виден. О, как вам щёку-то ободрало, и половина уха нет! Комот срочно послал нас к вам, предупредить – в расположение взвода прибыло начальство. Там Каневский со своей шестёркой бродит по позициям и ругается – что, мол, встали и не идёте вперёд. Комот объяснял ему, что впереди «кукушки», и что лейтенант направился посмотреть, как к ним лучше зайти в тыл, чтобы без потерь уничтожить. Но старший политрук всё равно ругается и собирается заявиться сюда, чтобы, как он говорит – вставить вам фитиль – кхе-кхе-кхе – в жопу.

После этих слов Наиль уставился на меня своими зелёными, смеющимися глазами. Он как будто изучал мою реакцию на ругань начальства. От напряжения он даже сдёрнул капюшон маскхалата, снял шапку и начал разглаживать свои волосы.

А я, несмотря на полученную информацию, чуть не прыснул со смеху, увидев оголённую голову Наиля. Волосы у него были жгуче рыжими и росли какими-то клоками. Сейчас они были очень коротко подстрижены и между этих рыжих полян хорошо просматривались белые полоски кожи. Это был первый человек, которого я воочию увидел после осознания себя в теле деда. Поэтому я с большим интересом начал разглядывать этого человека, сравнивая свои наблюдения с памятью предка.

Кроме волос, особое впечатление от его внешности производили и оранжево-белые полосы на лице. Они образовывались в результате чередования рыжей растительности и белой кожи на лице. Особенно выделялась сросшаяся, кустистая линия бровей, чуть менее рыжей была щетина усов и бороды. Нос был слегка приплюснут, а черты лица выдавали грозный нрав своего хозяина. Руки у него были тоже выдающиеся – длинные и мощные, кисти почти доставали до колен.

Одним словом, мне он напоминал громадного тигра. Рисунок этого хищника по имени Шерхан я видел в книге, которую давал мне читать мой Учитель. Она называлась «Книга джунглей», и там была сказка – «Маугли», которая в детстве произвела на меня очень сильное впечатление. Написал эту книгу англичанин Редьярд Киплинг. Фамилию Киплинга любили упоминать и немцы. Они всё время твердили о миссии белого человека, утверждая, что именно истинные арийцы сейчас взвалили на себя эту ношу. Скорее всего, в великом рейхе шла подготовка к устранению последнего конкурента – Японской империи.

«Да, такой экземпляр в толпе не затеряется, – подумал я, – только странно, почему татарин и вдруг – рыжий».

За свою предыдущую жизнь я встречал много татар, но ни разу не видел рыжего. В нашем эскадроне они тоже были, но все ниже меня ростом и чернявые, реже русые. Как бойцы они были одними из лучших, все ловкие и прекрасно владеющие холодным оружием. Что касается меня, то я был совершенно обычный, среднего роста, с белобрысыми волосами. Хоть я и был блондинистым с голубыми глазами, но под стандарты истинного арийца не подходил. Что-то там в форме черепа было не то. Немцы обычно обследовали всех детей, которым исполнилось пять лет. Они это называли сортировкой. Если ребёнок соответствовал всем их параметрам, то его отбирали у родителей и отправляли в специальные интернаты. Как говорили сами немцы – в школы настоящих, арийских янычар.

Все эти мысли разбудили во мне большое желание посмотреться в зеркало. Надо увидеть свою физиономию наяву, картинка из памяти как-то меня не впечатлила. Поэтому я задал вопрос, совершенно не относящийся к теме доклада:

– Слушай, Наиль, а у тебя случайно нет зеркала?

В совершеннейшем недоумении тот, вытараща глаза, ответил:

– Нет, все личные вещи сдал старшине в обоз.

Следующий вопрос погрузил его в полную прострацию:

– Асаенов, а ты случайно не из чингизов?

Он нервно сглотнул и, уже заикаясь, переспросил:

– И-и-из, каких э-это чи-чин-нгизов? М-м-моя и-из с-семьи б-б-бедного крестьянина. М-м-мы в п-первой д-десят-тке з-з-записались в к-колхоз.

– Да я не про твой сраный колхоз. Может быть, в твоей семье передавалось из поколения в поколение, что твой пра-пра-прадедушка был Чингисханом. Говорят, он был такой же рыжий, как ты.

Наиль несколько взбодрился, немного подумал и ответил:

– Да нет, никто про это не говорил. Сами подумайте, если бы я был потомком такого великого человека, то разве служил бы сейчас рядовым. Наверняка стал бы генералом и сидел в тёплом штабе, смотрел на карты, а ординарец подносил бы мне горячий чай.

В его голосе слышалась явная тоска по теплу и домашнему уюту, которые были так далеко от нас. Но он преодолел эту секундную слабость и, уже другим голосом, спросил:

– Товарищ лейтенант, может быть, вам в госпиталь надо? Наверное, пуля здорово шандарахнула по голове и у вас контузия. Давайте я отведу вас к нашему фельдшеру.

Я, проигнорировав этот недвусмысленный намёк, продолжал вводить его своими фразами в ступор:

– Слушай, Асаенов, а какое тебе прозвище в отделении дали?

Наиль, уже не думая, механически ответил:

– Оса. А что?

– Нет, насекомое, тебе не подходит, слишком ты здоровый. Наверное, они взяли первые буквы твоей фамилии, переделав А на О. Я придумал тебе, новую боевую кличку – Шерхан. Слышишь, как она грозно звучит. Как только чухонцы услышат – Шерхан, вперёд, – то вмиг разбегутся по своим чумам.

Наиль тем же равнодушным голосом ответил:

– Да мне всё равно, как будут звать, лишь бы комот поменьше дрючил.

Потом подумал и добавил:

– Чем бы начальство ни тешилось, лишь бы отдохнуть давало. А всё-таки, товарищ лейтенант, почему Шерхан и что это такое?

– Э-э-э, Наиль! Это повелитель тигров, о нём писал великий английский писатель Киплинг. К тому же тебе очень подходит второй слог этого имени – хан. Но, сам понимаешь, по политическим соображениям нельзя употреблять это слово. Оно характеризует верхушку эксплуататорского класса, а задача нашей партии – их всех к ногтю. А Шерхан – это политически грамотное имя, книги Киплинга сам товарищ Сталин одобряет.

Весь этот наш трёп оборвал выкрик Перминова:

– Товарищ лейтенант, там, по-моему, старший политрук с Кузей к нам едут. Сейчас комиссар начнёт всем вправлять мозги. Может быть, мне пока оттащить труп Сидоркина в тыл? Нужно самим похоронить Сидора, а не оставлять его похоронной команде. По-людски надо с ним проститься. Жалко мужика, хороший он был человек – правильный.

Первым делом я посмотрел в сторону нашего тыла, для этого мне пришлось, руками упираясь в плечи Наиля, усадить его на корточки. Своей мощной фигурой он загораживал всю перспективу. Стоял он почти вплотную ко мне и тоже старался спрятаться за дерево, на которое я опирался спиной. Отодвигать его в сторону или самому выходить на открытое пространство – значит, попасть в прицел к финскому снайперу. А предыдущий опыт показал, чем это чревато.

Когда я заставил пригнуться Асаенова, то увидел метрах в ста две фигуры. Одна легко и свободно катила на лыжах, лихо объезжая попадающиеся на пути деревца.

– Командир второго отделения, Серёга Кузнецов, – тут же сообщило моё подсознание, – во взводе его все зовут Кузя.

Второго человека я тоже узнал по полученному ранее яркому образу, единственным дополнением, выданным мне внутренним голосом, было:

– Каневский, не любит, чтобы к нему обращались как к старшему политруку, очень любит, когда его называют комиссар. Перечить ему или что-то доказывать не надо, всё равно не поймёт, а только разозлится. Очень любит читать нотации, поучать, показывая тем самым, что он тут самый умный и политически грамотный. Просто – наместник ЦК в нашем убогом обществе.

Несмотря на его самомнение, что он прекрасный боец и великий, правда, не признанный, стратег, на лыжах политрук смотрелся очень смешно. Ехал еле-еле, постоянно теряя равновесие. Он был раза в два толще Кузи, и вообще, в белом маскхалате, на лыжах, с биноклем на груди он смотрелся очень нелепо и чуждо. Я ещё подумал, что таким – самое место в каком-нибудь музее абсурда и уж никак им нельзя доверять судьбы и жизни других людей.

Прикинув, что такими темпами, как двигается Наум Лейбович, им добираться до нас ещё минут пять, я посмотрел в сторону Перминова. Он к этому времени уже перевернул тело Сидоркина и оголил его грудь, которая вся была залита кровью. Снял он с него и винтовку с патронной сумкой и положил их прямо в снег, недалеко от себя.

«Приготовил для передачи их мне, – подумал я, – но, наверное, постеснялся прерывать разглагольствования командира».

– Петруха, оставь пока Сидоркина, давай двигай, помоги товарищу политруку к нам добраться. Укажи им безопасный путь в объезд этой прогалины.

Пока я выдавал распоряжения Перминову по обеспечению грамотного подъезда начальства к нашему дереву, Каневский с Кузей уже въехали на хорошо просматриваемую со стороны снайперов лесную прогалину. Я примолк и со страхом ждал сухих щелчков от выстрелов. Дёргаться и кричать им об опасности снайперского обстрела уже не имело смысла. Лишняя суета могла только привлечь внимание «кукушек». А так был вариант, что если у них большой сектор, который они должны охранять, то две фигурки в маскхалатах на километровом отдалении они могли и не заметить.

Политрук с комотом-2 благополучно проехали всю прогалину и остановились недалеко от нашего дерева. Даже не поздоровавшись и не выяснив, почему у меня весь маскхалат забрызган кровью, Каневский сразу же начал кричать:

– Черкасов, какого хрена ты здесь прохлаждаешься! Я уже минут двадцать нахожусь в месте расположения твоего взвода, и ни один красноармеец не знает, где их командир. Только и слышу – впереди снайпера, засада, лейтенант думает, как их обойти. Тьфу, Чапай, нашёлся! Знаешь, что бы сделал Василий Иванович, он давно бы организовал атаку и смёл бы эту несчастную засаду. Ты что, не понимаешь, что там, впереди, бьются с империалистическими наймитами, наши братья из 44-й дивизии. Сейчас каждая минута дорога и нельзя позволить белофиннам поступить с ней так же, как с 163-й дивизией, которую они в декабре окружили и уничтожили. Тогда тоже, наверное, какие-нибудь умники думали, как обойти засады. А то, что империалистическая сволота, во главе с Англией, только и ждёт нашего срыва, они не думали? Капиталисты всего мира кинутся помогать белофиннам, если у нас произойдёт какая-нибудь заминка. Так что, лейтенант, хватит тут изучать противника, давай вызывай весь взвод и цепью вперёд, в атаку. Настоящий коммунист не должен дрожать за свою жизнь, а должен, если партия прикажет, отдать всю свою кровь за дело Ленина-Сталина. А ты, Черкасов, можно сказать, без пяти минут кандидат в члены ВКПб.

Я, дождавшись некоторой заминки в речи товарища Каневского, попытался объяснить положение дел и, в запальчивости, даже вышел из-за своего укрытия и сделал к нему несколько шагов. Обиженный, что меня подозревают в трусости и уклонении от выполнения поставленной задачи, я заявил:

– Товарищ комиссар, я тут не прохлаждался, мы с красноармейцем Сидоркиным обнаружили засаду белофиннов. Они хотят заманить на этой дороге наш батальон в огненный мешок.

Исходя из этого, я решил: с взводом зайти им в тыл и уничтожить этих буржуйских выкормышей. Для чего и отправился с красноармейцем на рекогносцировку – чтобы выбрать траекторию для нашей яростной атаки. Но здесь мы напоролись на огонь вражеских снайперов, в результате чего красноармеец Сидоркин погиб, а я получил ранение в голову и с полчаса был без сознания.

Как бы в подтверждении этого я ткнул пальцем в свой окровавленный маскхалат, повернулся к политруку ободранной щекой и напыщенно продолжил:

– Я, товарищ комиссар, за партию великого Сталина своей крови не жалею, если нужно, этих проклятых империалистов буду рвать голыми руками. А под вашим чутким, идейным руководством мы быстро сковырнём эту засаду. Я уже засёк, где у белофиннов расположены «кукушки», сейчас мы их обойдём, незаметно зайдём засаде в тыл и деблокируем дорогу. Потери при этом будут минимальные, мы свалимся этим чухонцам, как снег на голову в июле.

Весь мой запал и обида прошли сразу после первой фразы, потом я вдруг осознал, что стою, как мишень для хороших стрелков. Спрятаться же обратно за берёзу было выше моих сил, этим я как бы признавал правоту слов Каневского. Своими напыщенными, идейно выдержанными словами я хотел успокоить его и заставить прислушаться к моему разумному плану. А не пороть горячку, лезя на рожон, прямо под пули прекрасно замаскированных снайперов. Быстрота, как нас учили в эскадроне, нужна только при ловле блох. А когда дело касается жизни людей, нужно быть сверх осторожным и предусмотрительным. В конечном итоге правильно разработанный план ведёт к быстрой победе, намного сокращая время операции. При этом потери резко уменьшаются, поэтому я и был против предлагаемой Каневским неразумной кровавой бойни.

А он продолжал гнуть свою линии, хотя явно подобрел, будучи очень довольным моей пафосной речью. Встав почти вплотную, он положил руку на моё плечо и душевным голосом произнёс:

– Надо, Юра, быстрей пробиваться к 44-й дивизии. Понимаешь, товарищ Сталин очень недоволен, что мы закопались в этой Финляндии, а ведь ещё придётся штурмовать линию Маннергейма. А это тебе – не «кукушек» в лесах гонять. А твои снайпера, наверное, уже дома чай попивают. Тактика этих «кукушек» хорошо известна – какой-нибудь кулак залезет на дерево, один раз стрельнёт, а потом сматывается. А мы из-за этого одного выстрела останавливаемся, разворачиваемся и прочесываем всю местность. Тысячи красноармейцев заняты поиском одного стрелка. Вот поэтому и буксует вся операция. Но теперь всё, хватит, высшее партийное руководство приняло решение, несмотря на жертвы, поскорей закончить эту войну. Если тянуть и пытаться потери свести к минимуму, всё равно куча народа загнётся от морозов, от нашего топтания на месте и нерешительности. Поэтому слушай мой приказ, разворачивай своих людей в цепь, и вперёд, в атаку.

Я попытался ещё раз убедить его отказаться от прямой атаки. Говорил, что если снайпера ещё остались, то за то время, которое нам понадобится, чтобы пересечь это поле, они перещёлкают две трети красноармейцев моего взвода. Но получалась как беседа немого с глухим. Каневский опять разъярился, покрылся красными пятнами и визгливым голосом вскрикнул:

– Ты что, Черкасов, выступаешь против линии партии?

Неожиданно резко повернувшись, к Кузнецову и Перминову он приказал:

– Вы, товарищи красноармейцы, сейчас быстро следуете в расположение взвода и передаёте приказ командира: прибыть всем сюда.

Потом, глянув на часы, продолжил:

– Чтобы через пятнадцать минут все были здесь! Через полчаса, ровно в 10–00, начинаем атаку.

Дождавшись, когда красноармейцы удалились метров на двадцать и, посчитав, что нас никто не услышит, политрук повернулся ко мне и прошипел:

– Ты как миленький сейчас организуешь атаку! Если будешь продолжать саботировать моё решение – пойдёшь под трибунал. А там, сам знаешь, что бывает за неисполнение приказа. И не беспокойся ты за свой взвод – эти погибнут, пришлют других. Не волнуйся, командовать будет кем. Что значат для победы мировой революции несколько десятков жизней – да ничто. Тем более баб в России много – ещё нарожают.

После этих слов он как-то мерзко начал смеяться. А я стоял, пришибленный этим цинизмом, с уже начинающейся разгораться нешуточной ненавистью к этому ублюдку. Мне так и хотелось сказать, от кого им останется рожать-то, если такие мужики, как Сидоркин и похожие на него, погибнут, то дети начнут рождаться от таких негодяев, как ты. И бедная Россия, что с ней станет? И ещё у меня появилось большое желание достать свой наган и разрядить весь барабан в его жирное пузо.

Несмотря на все бушующие в душе моей страсти, какая-то часть меня продолжала внимательно наблюдать за той группой деревьев, где могли сидеть «кукушки». Обострённое чувство опасности держало меня в напряжении, с того самого момента, когда обстоятельства заставили меня выйти из-под защиты дерева.

Какое-то шестое чувство помогло мне заметить шевеление ветвей у одной из дальних сосен. Не думая, действуя, скорее всего, на инстинктах, я схватил Каневского за балахон, надетый на шинель, привлекая к себе и загораживаясь его телом от возможной траектории пули.

Смех немедленно смолк, политрук попытался меня оттолкнуть, но тут я почувствовал два толчка, Каневский обмяк и только потом раздался сдвоенный хлопок отдалённых выстрелов. Подчиняясь накрепко вбитым в меня навыкам, я оттолкнул его тело и прыгнул в сторону моего старого убежища. Упав рядом с деревом, я, перекатываясь под его защиту, уткнулся головой во что-то мягкое.

Уже осмысленно оглядывая возникшее препятствие, я встретился взглядом с Наилем. Этот хитрый татарин не ушёл вместе с другими красноармейцами, а залёг в небольшой ложбинке между выступающих корней берёзы и принял форму сугроба. Подавая шапку, сбитую с моей головы столкновением с его животом, он смешно поцокал языком и произнёс:

– Вах, какой смелый человек был наш комиссар. Не испугался снайперов и сам вышел на открытое пространство, чтобы осмотреть место нашей будущей атаки.

Я прекрасно понял подтекст его заявления – мол, старший политрук сам виноват, что попал под пулю «кукушки», и Наиль готов это подтвердить. Меня эта легенда полностью устраивала, и я, как бы соглашаясь с его словами и в то же время продвигая свой план атаки, сказал:

– Да, товарищ Каневский только согласился с фланговым обходом засады и начал намечать наш будущий маршрут, как коварные пули белофиннов оборвали его жизнь. Но мы отомстим этим империалистическим наймитам за смерть нашего товарища, пламенного борца с буржуазной идеологией.

Не удержавшись, Наиль хмыкнул, а потом, чтобы уж совсем не рассмеяться, суетливо предложил:

– Товарищ лейтенант, давайте я оттащу его за деревья, вдруг он ещё жив.

– Какой, к чёрту, жив! Шерхан, ты что, не видишь, у него полчерепа снесено. И куда ты сейчас полезешь? Не знаешь что ли любимую тактику снайперов – подстрелить кого-нибудь и ждать, когда к раненому бросятся на помощь. И вот тебе новая, лёгкая жертва. Так что лежи, не дёргайся, а лучше давай потихоньку отползай подальше в лес. Сейчас наши должны сюда подтянуться, ты их там, в глубине леса притормози. Я сейчас винтовку Сидоркина захвачу и туда к вам подъеду. Будем по краю леса заходить этим «кукушкам» в тыл.

– Так далеко же!

– А ты как думал, Наиль? Хочешь ухлопать таких опытных вояк и при этом особо не напрягаться, так, что ли? Могу тебе со стопроцентной уверенностью сказать, что получится всё наоборот, это тебя они подстрелят и при этом ещё посмеются над твоей тупостью. Как правило, на войне извилистый путь оказывается короче прямого. Ладно, парень, хватит болтологией заниматься. Двигай глубже в лес, и вон за той сосной ждёшь меня с народом. Я через десять минут буду. А погибшими займёмся, когда разберёмся с засадой. Всё, Шерхан, вперёд – время пошло!

Глава 3

Появился я на месте сбора взвода позже, чем планировал. Пришлось приспосабливать лыжи Сидоркина на свои валенки. У меня лопнул ремешок крепления, наверное, ещё при первом выстреле, когда я упал в снег. Вооружённый уже СВТ-38, я подъехал к группе красноармейцев, стоящих вокруг Асаенова. Он им что-то говорил, наверное, рассказывал, что произошло с комиссаром. Все двадцать шесть человек из моего взвода уже были здесь.

Не теряя время на лишние слова, я сразу приказал построиться и кратко обрисовал сложившуюся обстановку. Потом поставил задачу каждому отделению и порядок движения к намеченной цели. Решил, что будем двигаться по лесу, вокруг этого большого поля, двумя группами. Первую, разведывательную, поведу я, в неё войдут ещё два человека – Кирюшкин и Асаенов. Остальные будут двигаться цепочкой за нами, на расстоянии не ближе чем сто метров. Замыкающим едет комот-1, старший сержант Курочкин, в случае чего он же принимает командование взводом на себя. Одновременно он исполнял и обязанности помкомвзвода, взамен убывшего по ранению Нилина. Ещё я отослал красноармейца Перминова в штаб батальона – доложить о гибели комиссара от пули снайпера и о наших дальнейших действиях.

С собой в передовой дозор много народу я брать не стал, посчитав, что вполне хватит и трёх человек. Можно было бы взять и одного Кирюшкина, но эта мысль ушла сразу же, чем-то это мне напомнило последний выезд с Сидоркиным. Тот же лес, те же снайпера и нас двое, а в итоге – Саня убит, я чудом остался жив.

Кирюшкин (боевая кличка – Якут) принадлежал к какой-то северной народности Сибири, но полностью обрусел, русский язык знал прекрасно. На гражданке он был охотником и сейчас, после гибели Сидоркина, лучшего следопыта и лыжника в нашем взводе, пожалуй что, и не осталось.

Асаенова (боевая кличка, придуманная мной – Шерхан) я взял, потому что мне понравился этот парень – своим спокойствием и умением быстро соображать. Чего только стоил эпизод с гибелью политрука. К тому же, практически с момента его появления, какая-то часть меня, наиболее близко соприкасаемая с командирской жилкой моего деда, внимательно отслеживала все его действия. И пока была очень им довольна. Тем, как он инстинктивно грамотно укрывался от возможного выстрела снайпера. Ни разу не подставился, всё время находил какое-нибудь укрытие и при этом не суетился и ни капли не нервничал. И тем, как он двигался на лыжах, легко, быстро. Одним словом, весь военный опыт моего деда говорил, что если этого парня немного подучить, то получится лучший боец из всех тех, кого он видел.

Последний раз, проинструктировав комота-1 Курочкина (боевая кличка – Ряба), наша троица двинулась вперёд вдоль края леса. Первым, пробивая для всех лыжню, катил Якут, за ним, метрах в пяти, я, последним скользил Шерхан. Минут через двадцать такого движения, когда мы уже ощутимо приблизились к соснам, на которых засели снайпера, Кирюшкин остановился. Когда я к нему подъехал, он еле слышно зашептал:

– Однако вон по той большой сосне человек в маскхалате лезет.

И показал мне на дерево метрах в трёхстах от тех сосен, на которых, как я и предполагал, засели снайпера. Это гигантское дерево находилось как раз по ходу нашего движения. Достав снятый с Каневского бинокль, я посмотрел на эту здоровенную сосну. Действительно, по импровизированной лестнице из прибитых прямо к стволу деревяшек, спускалась трудно различимая даже в бинокль фигура в пёстром маскировочном комбинезоне. Спускаться до поверхности снега ей оставалось метров десять. Разглядел я и площадку, куда вела эта лестница. Между ветвей, метрах в двадцати пяти над землёй, было положено несколько толстых досок. Оглядел я и соседние деревья, а также, уже в который раз, видневшиеся верхушки сосен нашей первоначальной цели, откуда стреляли «кукушки». Никаких признаков снайперских гнёзд нигде не за метил.

«Да, место для „кукушки“ чухонцы выбрали хорошее, – мысленно оценил я эту снайперскую позицию, – если бы стрелок не полез сейчас зачем-то вниз, хрен бы мы его первыми заметили».

Я поблагодарил Бога за то, что он вразумил меня пустить вперёд Кирюшкина. Первоначально я сам хотел двигаться первым, надеялся на свою подготовку, полученную в эскадроне. Но вовремя вспомнил, что когда мы с Сидоркиным попали в снайперскую засаду, впереди двигался тоже я и ничего подозрительного не заметил. Тогда, конечно, меня в этом теле не было, но ведь дед обладал неплохой пластунской подготовкой. Поэтому я и решил в этом рейде довериться опыту и интуиции профессионального охотника. Ещё я подивился предусмотрительности финнов. Они, практически со всех сторон, окружили место своей засады у дороги снайперскими постами.

Мои размышления прервал шёпот Якута:

– Товарищ лейтенант, однако, давайте, пока он на дереве, я его одним выстрелом сниму, как белку.

– Нет, дорогой товарищ, постараемся его взять живым и тихо. Этот «язык» сам нам в руки идёт. Брать будем мы вдвоём с Шерханом, а ты, Якут, внимательно вокруг смотри – будешь прикрывать нам спины.

Стоявший рядом и внимательно всё слушавший Наиль вдруг высказал своё предположение:

– Я думаю, чухонец спускается, чтобы просраться. А что, сейчас всё тихо, стреляли последний раз с полчаса назад, да и то свои. Наверное, он предполагает, что они отогнали разведку русских, и до подхода основных их сил всё будет тихо – самое время опорожниться, чтобы не обосраться во время боя. С дерева срать или в миску, их европейская сущность не позволяет. Да и на запах говна могут слететься стаи птиц и демаскировать эту снайперскую лёжку. Наверное, сюда посадили молодого и не очень опытного стрелка – дурак, вчера от пуза нажрался, а теперь всё, пипец котёнку.

– Ладно, знаток системы пищеварения, скидывай свою винтовку, чтобы не мешалась. Сейчас аккуратно, не шумя, подкатываем к этой пташке, и ты кулаком по башке отключаешь нашу кукушечку, только, ради бога, тихо, и смотри, не пришиби его.

Сказав это, я тоже скинул самозарядку и бинокль, перед этим сняв брезентовый ремень с винтовки и, уже молча, покатил в сторону медленно спускающегося с сосны снайпера. Он через каждые метра три останавливался и прислушивался к шуму леса. Всё-таки он был явно неопытен, услышать что-нибудь подозрительное можно было максимум метров за тридцать, да и то не факт. В воздухе стоял гул канонады отдалённых выстрелов и вопли растревоженных птиц. Иногда раздавался треск ломающихся сучьев, это ошалевшие дикие звери, а может и обезумевшие домашние животные, метались, не зная, где им найти покой и прибежище. На слух полагаться в таких условиях не следовало. Всё равно, если ты даже услышишь подозрительный шум метрах в двадцати от себя – будет уже слишком поздно.

К месту, где находился финн, мы выскочили с Наилем практически одновременно. Тот действительно сидел и справлял свои естественные нужды. Рядом лежали снайперская винтовка и сапёрная лопатка. На белом снегу очень чётко выделялась пёстрая одежда снайпера. Шерхан с ходу, на скорости, заехал сидящему чухонцу своим кулачищем в лоб. Тот, первоначально ошарашенно смотревший на несшийся на него белый смерч, как-то нелепо хрюкнул и сел голым задом на наваленную только что им самим кучу говна. Тут подлетел я и, придерживая его за шею, запихнул ему в рот свои варежки – это был подготовленный мной заранее импровизированный кляп. Потом мы вместе с Шерханом вытащили нашего пленника из этой своеобразной выгребной ямы, связали ему руки, сняли верхние, маскировочные, шаровары и куртку и натянули на грязный, вонючий, голый зад его штаны.

Когда подтащили финна к стоящей недалеко берёзе, пленный очнулся и, выпучив глаза, начал мычать. Не обращая на это внимания, мы примотали его верёвкой к стволу. Верёвка нашлась в сидоре запасливого Якута. Он подкатил буквально через минуту после того, как мы скрутили снайпера. Ещё в его заплечном мешке нашлось, правда, грязное, требующее основательной стирки, исподнее бельё. Я его реквизировал на нужды советской власти. Сделал из исподних штанов кляп и заменил им свои варежки, торчащие из широко открытого рта пленного. Было как-то холодновато, я хоть и был привычен к зауральским морозам, но, когда снял варежки, почувствовал себя неуютно, от того, что холод начал пробираться под одежду. По моим ощущениям, мороз был гораздо ниже десяти градусов, про которые мне сегодня утром говорили в штабе батальона.

Закончив с пленным, я внимательно оглядел окружающее пространство. Всё было спокойно, ничто не напоминало о недавно произошедшем эпизоде. Даже наличие множества следов от лыж ни о чём не говорило, тут и до этого было множество хорошо накатанных лыжней. Я успокоился, боевой азарт начал потихоньку спадать. Я вспомнил, что сейчас я не просто рядовой боец, а командир целого взвода и от моих поступков зависят жизни двадцати пяти человек. Поэтому, как только осмотрелся, сразу же спросил у Шерхана:

– Слушай, Наиль, ты подал знак основной группе, чтобы они остановились?

– Обижаешь, командир! Как только Якут остановился, я тут же поднял руку вверх, как вы и приказывали на построении.

– Молодец! Ты и чухонцу хорошо с ходу в лоб вмазал, хвалю. Если будем живы, к медали тебя представлю. Ну а теперь давай мне маскировочную одежонку, которую мы сняли с пленного. Сейчас её надену и залезу на его лёжку – нужно осмотреться. Там высоко и хорошо всё видно. А вы пока с Якутом отъедете метров на десять в разные стороны от этой сосны и внимательно контролируйте все подходы. И ещё, Шерхан, не забывай посматривать на привязанного пленного, мало ли что. Как только спущусь, устроим допрос этого чухонца. Нужно узнать расположение огневых точек основной засады и где ещё засели «кукушки». Только после этого поедешь к основной группе и приведёшь людей сюда. Тут последний раз всё обговорим и, вперёд, с тылу атакуем эту сволоту в засаде. До темноты нужно успеть переловить всех чухонцев, а то они опять с утра начнут клевать из засад наших ребят.

Поставив, таким образом, задачу своим бойцам, я, скинув свой маскхалат, надел трофейные куртку и шаровары и полез на сосну. Позиция пленённого снайпера находилась довольно высоко, и оттуда открывался прекрасный обзор на все интересующие меня места. Я даже без бинокля разглядел позиции двух «кукушек», убивших красноармейца Сидоркина и политрука Каневского. Если прямо сказать, у меня жутко чесались руки немедленно открыть по ним огонь из снайперской винтовки пленённого нами финна. Её я захватил с собой в это гнездо «кукушки». Тем более, до тех деревьев расстояние было не очень большое, думаю, я смог бы попасть в них, даже стреляя из обычной трёхлинейки. Метров четыреста, не более. Но глубоко засевшая в мозгу мысль об ответственности за успех всей операции по деблокировке дороги подавила этот сиюминутный порыв.

И, как оказалось, это было очень правильное решение. Продолжая осматривать близлежащие окрестности, заметил совсем недалеко, метрах в двухстах, пулемётную позицию. На ней находилось три человека, чуть в стороне стоял четвёртый и махал мне рукой. Совершенно автоматически я несколько раз махнул ему в ответ. По-видимому, его это успокоило, он повернулся и направился к стоящей неподалёку маленькой будке, установленной на длинные лыжи. Кончики их выглядывали из-под днища этой нелепой конструкции. Тогда я ещё подумал, как прав был мой Учитель, когда говорил, что нужно всё много раз осмотреть, хорошо подумать и только потом действовать.

Направляемый этой мыслью, я ещё раз внимательно оглядел всё близлежащее пространство. Причём сделал это, используя бинокль. Кстати, бинокль я взял трофейный, он висел на сучке рядом с тем местом, где я выбрался на эту снайперскую площадку. Этот аппарат понравился мне гораздо больше, чем бинокль Каневского. Он был компактнее, немного мощнее, а в окулярах была нанесена шкала расстояний. Одним словом, буржуйская техника оказалась лучше нашей.

Когда я изучал предполагаемое место основной засады, находящееся в двух километрах от этой сосны, и уже засёк два гнезда «кукушек», как внезапно моё внимание привлекло какое-то движение недалеко от моей позиции – в лесу, у самой кромки поля. Причём движение я уловил боковым зрением, когда на секунду оторвался от окуляров бинокля. Сразу бросив заниматься осмотром деревьев, стоящих у дороги, я всё внимание сосредоточил на подозрительном месте. На всякий случай взял трофейную снайперку и передёрнул затвор. Но через минуту отложил винтовку и чуть не зашёлся в истеричном смехе.

По полю, смешно подпрыгивая в глубоком снегу, из леса выбрались две домашние козы – на шеях у них висели большие колокольцы. Бедные животные совсем ошалели от стоявшего кругом шума и незнакомой обстановки. По-видимому, хозяева выгнали этих бедных козочек из тёплого хлева в лес, в надежде, что они спрячутся там от солдат и избегут участи попасть к русским в котёл. Вид этих животных навёл меня ещё на одну мысль. Козы стали невольными помощниками в деле нашего удачного захвата снайпера. Своими прыжками и метанием по лесу они создали дополнительные шумовые помехи. А их судорожное мелькание среди деревьев помешало людям у пулемёта заметить наши силуэты.

Когда козы выбежали в поле, один из сидевших у пулемёта встал, надел лыжи и, даже не взяв оружие, покатил в сторону испуганных животных. Финнам явно захотелось отведать свежего мяса. А у меня тут же созрел план, как захватить этих любителей парной козлятинки. Я, долго не рассуждая и оставив снайперку на площадке, буквально скатился вниз и, подозвав красноармейцев, начал отдавать приказания:

– Якут, быстро надевай трофейный комбинезон и дуй наверх. Там, наверху лежит снайперка, между прочим, очень неплохое ружьишко, думаю, что и пристреляно оно тоже хорошо. Так вот, твоя задача – сначала снять пулемётчика. Здесь, товарищи, мы попали в самое сердце их засады – пулемётная позиция находится в двухстах метрах от этой сосны. Потом, Кирюшкин, снимаешь двух снайперов, их гнёзда находятся вон в тех соснах, видишь, торчащие верхушки. Если считать отсюда, то это вторая и четвёртая сосна. Площадки находятся на высоте двадцати метров от земли. А затем займёшься парнем, который там, на поле гоняется за козами. Если он ещё на открытом пространстве, то сразу его валишь и начинаешь контролировать все подходы к нам. В лесу им мы с Наилем займёмся.

Произнося это, я лихорадочно сдёргивал с себя маскировочный комбинезон. Наконец сняв его и передав Кирюшкину, который немедленно стал в него облачаться, я продолжил:

– Шерхан, а мы с тобой аккуратно подкрадываемся к чухонцам, при этом я беру на себя пулемётное гнездо, а ты финна, который, наверное, всё ещё сидит и отогревается в стоящей там будке. Если он сунется на шум или если ему надоест сидеть в будке, ты ему опять долбани кулаком по башке и связывай верёвкой, но предварительно кинь, на всякий случай, в эту теплушку гранату. Если же он уже сидит рядом с пулемётом, то ты не дёргайся, карауль у дверей будки. С теми, кто у пулемёта, я сам разберусь. Если кто будет лишний, пристрелю, на хрен, из нагана, да и всех делов. Самое главное сейчас – это подскочить к ним незаметно. Думаю, они совсем не ожидают нашего появления, а заняты сейчас просмотром бесплатного кино. Называется – поимка для пропитания бесхозных коз. Да, чуть не забыл – Якут, ты не торопись, всё огляди, дождись, когда мы доберёмся до места, и только после этого снимай пулемётчика. Если нас заметят, то шлёпай там всех подряд и только потом открывай огонь по снайперам. Они по тебе первыми стрелять вряд ли будут. Им деревья загораживают пулемётную точку, и они ни хрена не увидят, что там творится. А что ты стреляешь, да это, может, ты русских увидел. Ну что, всем всё понятно?

Дождавшись утвердительных возгласов, я хлопнул Якута по плечу, накинул свой маскхалат и подождал, пока Кирюшкин заберётся на дерево. Потом кивнул Шерхану, и мы с ним осторожно покатили в сторону пулемётной точки. На полпути мы приостановились, чтобы хорошенько подготовиться к операции. Я оставил лыжные палки, достал револьвер и приготовил кляп и верёвку. Шерхан достал пару гранат и положил их в карман маскхалата и тоже проверил наличие верёвки.

Метрах в двадцати от пулемётного гнезда мы разделились. Шерхан направился к уже просвечивающейся между деревьев теплушке. Между прочим, там уже из небольшой трубы был виден еле заметный дымок. А я, удвоив осторожность и взведя револьвер, начал медленно подкрадываться к пулемётчикам.

Ближе чем метров на десять приблизиться к ним незаметно никак не получалось. С ходу, с разгона влетать на их позицию мне тоже как-то расхотелось, когда я увидел в руках у одного из финнов автомат «Суоми». Я подумал: из такой штуки ему даже целиться не надо, нажмёт на курок, и – привет родителям. И хотя оба финна даже не смотрели в мою сторону, а всё их внимание было обращено на третьего, который в этот момент тащил упирающуюся козу, я всё-таки решил не рисковать и стрелять из нагана во владельца автомата. Правда, убивать его я не хотел, решил выстрелить в колено, чтобы у него случился болевой шок, так можно было спокойно его скрутить. Оба чухонца сидели на толстом бревне, положенным сбоку от мелкого окопа, вместо бруствера. Наверное, для того, чтобы лучше видеть представление.

Взяв револьвер наизготовку, я махнул рукой, так, чтобы Якут мог это увидеть. Тут же раздался сухой звук выстрела, следом выпустил две пули я. Даже не посмотрев на результаты наших выстрелов, я бросился к окопу пулемётчиков. Сразу перед ним я сбросил лыжи и буквально свалился на корчившееся внизу тело. Заломив ему руки и связав их, я наконец оглядел место схватки. Второй финн, вернее его голова, представляла собой очень неприглядное зрелище. Его голова свешивалась в окоп, на месте правого глаза зияла дыра, в задней части головы черепной коробки почти не было, и всё дно окопа было в крови, смешанной с белёсыми частичками мозга. Одним словом, картинка не для слабонервных.

Между тем раздалось ещё несколько выстрелов, и всё стихло, только был слышен скулёж раненного мной финна. Меня это стало ужасно раздражать, и я, скомкав свои многострадальные варежки, засунул их опять вместо кляпа в рот чухонцу. Закончив с пленным, я оглядел место наших действий.

В первую очередь посмотрел в сторону третьего финна, который перед этим отправился в мясозаготовительную экспедицию. Он лежал на ближнем ко мне краю поля, уткнувшись головой в снег. Его правая рука с зажатой в ней верёвкой периодически подёргивалась. Это несчастная коза пыталась вырваться из неволи. Потом я повернулся в сторону теплушки. Дверь в неё была открыта настежь, и было видно, как Наиль, упираясь коленом в спину какого-то человека, ремнём связывал ему руки. Рядом на улице, прямо на снегу, лежал ещё один финн, с заломленными назад связанными руками.

– Три – ноль, в нашу пользу, – пробормотал я про себя.

Потом выпихнул своего пленного из окопа, вылез сам и, проваливаясь по колено в снег, потащил на верёвке, опутанной вокруг его рук, в сторону теплушки. За нами потянулась тонкая полоска из капель крови.

Добравшись до будки, я, с помощью Наиля, затащил свою добычу в тёплое помещение. Там уже сидели на длинной лавке два пленённых Шерханом финна. Они ещё не отошли от полученных ударов по голове и ничего не соображали. Мой пленный тоже находился в бессознательном состоянии. Одним словом, пока не с кем было проводить форсированный допрос в полевых условиях.

Поэтому, чтобы зря не терять времени, я отослал Асаенова за нашим первым пленным. Все допросные мероприятия решил проводить в этой будке. Здесь было тепло и уютно и, что меня очень устраивало, были в наличии инструменты для проведения экспресс-до проса. Очень заманчиво выглядела кочерга, лежащая рядом с раскалённой печкой, на столе лежало несколько остро отточенных карандашей, а в недоеденной консервной банке торчала вилка.

Пока Наиль отсутствовал, я перевязал раненого финна. Он очнулся и с испугом наблюдал за мной. Я вытащил у него изо рта кляп и опять услышал стоны и скулёж. Меня это совсем взбесило, и я надел ему на голову железное ведро, стоящее в углу. Посчитав, что так он быстрей заткнётся, так как усиленное в несколько раз нытьё, в первую очередь, будет действовать на его собственные уши.

Пришли в себя и два других пленника. Они провожали глазами любое моё перемещение по тесному помещению. У одного, более молодого финна, глаза были уже сейчас безумно испуганные, даже когда его никто не трогал. Про себя я подумал: ну, этот мужик уже поплыл, теперь пару раз дать ему по морде, и он полностью расколется, расскажет все секреты, которые он знает, или про которые хоть что-то слышал.

Второй, более пожилой финн, чем-то мне напомнил Матти – мучителя и убийцу моего друга Пашки. Уж очень у него было злобное и решительное выражение лица. В глазах – ледяное спокойствие. Единственное, что всё-таки выдавало его напряжение, это нервное покусывание нижней губы. Я коварно, коленом, долбанул по его подбородку так, что он серьёзно прикусил губу. Наверное, это было очень больно, но он не проронил ни звука, только сморщился, а потом наклонил голову и уткнулся взглядом в пол. О боли, которую он испытал, я судил по значительному расширению зрачков светлых глаз этого истинного арийца.

Вскоре в теплушку ввалился Шерхан, он настежь распахнул дверь и пинком впихнул в помещение нашего первого пленного. Потом зашёл сам и доложил, что все приказания выполнил. Кстати, кроме приказа доставить финна, я поручил ему доехать до основной группы красноармейцев и проводить их до сосны, где теперь сидела наша «кукушка» – Кирюшкин. Там все командиры отделений должны были поочерёдно забраться на снайперскую площадку и изучить на местности будущий театр наших действий. А если проще сказать – запомнить и зарисовать рощу, где засела засада, и путь, по которому мы будем к ней подкрадываться. Для этого у Якута я оставил оба бинокля.

Для успешной ликвидации засады мне было необходимо знать: сколько там засело человек, схему огневых точек, наличие тяжёлого вооружения, количество и места расположения снайперов. Выяснением этих вопросов я и решил сейчас заняться.

Первым задумал начинать допрашивать самого волевого и упёртого финна. Он имел звание капрала и, по-видимому, был в этом охранении главным. Другие чухонцы посматривали на него с явным уважением. Одним своим присутствием и взглядом он ободрял их, заставляя держаться достойно. Даже доставленный последним снайпер, увидев этого мужика, которому я дал по подбородку, подтянулся и перестал пускать слюни.

Моя логика говорила – нужно сломать самого сильного, тогда остальные запоют, как соловьи. Но, если даже не сломаю, и он ничего не скажет, ничего страшного, зато на нём я испытаю весь набор приёмов, которым обучился в эскадроне, для форсированного допроса в полевых условиях. Он, вероятно, умрёт от болевого шока, но другие пленные всё это увидят, и, думаю, упорствовать уже никто не будет.

Я подошёл к скулящему финну, снял с головы раненого ведро, чтобы он тоже всё хорошо видел, демонстративно поднял кочергу и положил её на печку. Этот раненый финн уже перестал стонать и скулить. Он только ошалело подёргивал головой и изредка всхлипывал. Вместе с Наилем мы подготовили место для предстоящего допроса. Усадили пленных на пол, оставив на лавке только их командира. Перед этим я сказал Наилю:

– Слушай, Шерхан, ты, когда смотришь на чухонцев, делай физиономию пострашнее – выпучивай глаза, оскаливай зубы. Можешь иногда злобно хохотнуть и потереть свои ладони перед их носом. В общем, всем своим поведением показывай, как тебе не терпится добраться до их плоти. Нужно, чтобы они, видя, что вытворяю я, с ужасом представляли себе, что этот рыжий монстр может сделать в сто раз хуже и больнее.

Шерхану два раза повторять не надо, и, уже когда мы перетаскивали к противоположной от лавки стене пленных, мне пришлось сдерживать внутренний смех от вида безумных рож, которые он строил. Но смех смехом, а финны буквально начинали дрожать, когда видели лицо Наиля. Особенно на них действовал такой трюк, когда Асаенов, выпучив глаза, начинал вращать зрачками, при этом отвратительно подбирал нижнюю губу, оголяя жёлтые, кривые зубы.

Освободив лавку, мы завалили финна, привязали к ней его ноги и туловище под мышками. Руки перед этим освободили и тоже привязали каждую по отдельности к лавке. Когда всё было уже подготовлено к допросу с пристрастием и я потянулся к уже раскалённой кочерге, с улицы донеслись звуки перестрелки. Мы с Шерханом немедленно всё бросили и метнулись на выход, прочь из этой мышеловки.

Глава 4

Когда оказались на улице, стало понятно, что на мой взвод никто не нападал. А этого я больше всего опасался, когда услышал выстрелы. Перестрелка шла у дороги, да и то очень быстро закончилась. По-видимому, командир батальона решил прощупать засаду и произвёл разведку боем. Было также очевидно, что наши ребята при этом получили по мозгам и быстро откатились. Стреляли в основном из винтовок, только пару раз грозно рыкнул пулемёт. Я сделал вывод – наша атака захлебнулась практически в самом начале, скорее всего, под огнём «кукушек». Ведь финны активно не применили пулемёты, да и ближнего боя тоже не было – звуки гранатных взрывов отсутствовали. То есть на данный момент сохранялся статус-кво, и если я не потороплюсь с атакой с тыла, наше командование долго ждать не будет и отдаст приказ на штурм этого, очень раздражающего его препятствия – всеми наличными силами. Мудрить с обходом или хотя бы с подвозом артиллерии никто не будет, нагонят ещё народу и тупо попрут цепями на пулемёты. Я ужаснулся, представив, сколько будет трупов, и сколько женских слёз прольётся по этим погибшим в бессмысленной бойне кормильцам. В наличие большого количества пулемётов у финнов и то, что они установлены в хорошо оборудованных позициях, я теперь даже и не сомневался. Если они подготовили такой серьёзный заслон перед своими основными силами, то сколько же их в самой засаде, раз в десять, наверное, побольше. Одним словом, нужно было быстрее раскалывать пленных и выдвигаться в тыл чухонцам.

Я кивнул Наилю и повернулся к открытой двери теплушки, там увидел, что один из пленных подполз к лавке и зубами пытается развязать верёвку у лежащего на ней капрала. В одно мгновение я заскочил в помещение и ударом ноги отправил его обратно к стенке. Выругавшись матом, я, уже на финском языке, продолжил:

– У-у, дети свиноматки! Если кто ещё раз попробует так пошутить, обещаю – вы все тут же отправитесь на свидание с Одином с распоротыми животами и с половыми членами во рту. Ведите себя правильно, и тогда, может быть, после войны вы окажетесь дома и будете спокойно жить в своей Суоми.

Финны, испуганные и поражённые тем, что я говорю на их языке, скучились у стены. Свою лепту в наведение порядка внёс и Наиль, он, ворвавшись в теплушку следом за мной, тумаками рассадил пленных вдоль стены, при этом, правда, ни разу не стукнул раненого. В это время я, придав зверское выражение своему лицу, резко мазанув снятой с руки варежкой по физиономии лежащего на спине финна, низко наклонившись над ним, спросил:

– Ну что, свиное рыло, – не ожидал увидеть живых русских у себя на позиции? То ли ещё будет, скоро мы вашего Маннергейма в Хельсинки за вымя щупать будем. Неблагодарные вы чмо, забыли, кто вам дал независимость? Смотри! Будете плохо себя вести, заберём обратно! Поэтому давай, помогай своей стране выжить, не зли русского солдата, расскажи всё о засаде. Тогда я обещаю: ты останешься жив и увидишь еще своих родных. Сам понимаешь, мы всё равно собьём их с дороги, но может погибнуть много наших братьев. А это приведёт других в такую ярость, что вырежут всех финнов, и – плакала тогда ваша независимость. Будете независимы от русских только на небесах. А так, нам вашей страны не надо, отодвинем границу от Ленинграда и тешьтесь тогда хоть до Страшного суда со своей независимостью. Ну что, будешь говорить?

Финн молчал и отстранённо глядел в потолок. Чего это ему стоило, говорили только сильно побледневшее лицо и капли пота, выступившие на лбу. Я, навертевший себя почти до исступления, схватил его за ухо и с силой начал его скручивать. Наверное, это было очень больно, он даже застонал и что-то пробормотал. Но ничего ясного и важного не сказал. Меня это завело ещё больше, схватив раскалённую уже кочергу, я поднёс её кончик к самому глазу финна. Не увидев реакции, с силой опустил её прямо на щёку этому упёртому чухонцу. Запахло палёным мясом – он мучительно застонал, но ничего не произнёс.

Запах горелой кожи и глубина его бездонных глаз (на месте радужки оставался один зрачок) – отрезвили меня. Я понял, что больше пытать не могу, что все мои теоретические знания по проведению форсированного допроса, туфта – я просто не готов их применить. Оказалось, что существует непреодолимое препятствие между теорией и практикой. От собственного бессилия я дико заорал матом и дал пощёчину проклятому финну.

Выпрямившись и положив кочергу обратно на печку, оглядел других финнов и посмотрел на Наиля. Финны, с жутким испугом вжавшись спинами в стену, смотрели в мою сторону. Наиль тоже глядел на меня, но в глазах у него сквозило уважение и даже восхищение моими действиями.

«Ни хрена себе, – подумал я, – тут, можно сказать, полный облом, а Шерхан смотрит на меня, как на героя».

Я понимал, что допрос нужно продолжать, но так как я оказался, мягко говоря, недостаточно кровожаден, то пришлось пойти на небольшую хитрость. Ещё раз грязно выматерившись, я заявил Наилю:

– Шерхан, давай ты продолжи, а то, боюсь, я этого чухонца удавлю голыми руками. А нам по-любому нужно выдавить из этих козлов всю информацию по засаде. Видишь, финны у стены уже почти готовы, нужно их дожимать. Командир у них попался крепкий – хрен что скажет, а если даже и разговорится, то, скорее всего, наврёт с три короба. Сразу видно, это настоящий волчара, такого в живых оставлять нельзя. Он из любого плена вырвется и будет зубами грызть наших пацанов. Поэтому применим к нему все средства – по полной программе. Ты готов?

Наиль хмыкнул, зловеще усмехнулся и ответил:

– Да мне это, как два пальца обоссать. Только боюсь, по-научному, как делаете вы, у меня не получится. Я и смогу-то только – по роже дать, ну, скулу или нос сломать, ещё могу пальцем глаз выдавить, а больше ничего в голову и не приходит.

– Ладно, возьму, пожалуй, я над тобой шефство. Проведу с тобой практическое занятие по теме – форсированный допрос в полевых условиях. Снимай маскхалат, чтобы его не испачкать, и шинель снимай, тут тепло. Теперь засучи рукава и, пожалуй, приступим.

Наиль точно выполнил все мои указания, и теперь навис над лежащим на лавке финном, как хирург над операционным столом. Только руки у него были не в перчатках, а выражение лица можно было применять вместо анестезии. Глянув на него, обычный человек запросто мог потерять сознание.

Я между тем перебирал, какое средство применить к этому упрямому финну. Время поджимало и мне пришли в голову слова хорунжего Кощея, проводившего с нами одно из занятий, он говорил:

– Метод очень действенный. В моей практике, после применения его, у всех фрицев прорезалась память, и язык работал, как помело. Уж если это не поможет, то нужно этого клиента кончать и переходить к следующему. Что немаловажно в полевых условиях, всё это можно сделать быстро и особо не пачкаясь. Только нужно хорошенько заткнуть рот клиенту – орать он будет сильно.

В этом методе меня прельстила и наглядность для окружающих. Поэтому для начала я выбрал его. Подойдя к лежащему финну, я засунул ему в рот свой заслуженный переносной кляп – варежки. Потом, вытащив нож, передал его Наилю. Тот кровожадно оскалился и спросил:

– Что, командир, будем что-нибудь отрезать? Ухо, наверное, или глаза выковыривать?

– Какие, к чёрту, глаза! От этого он просто потеряет сознание, и всё. Нет, будем проводить сдавливание и скручивание мошонки.

– Что, что, – переспросил удивлённый Наиль, – какой ещё такой мошонки?

– Эх, темнота! Яйца так называются. Ладно, давай разрезай ему штаны и накрути этому козлу яйца. Только смотри, не раздави там всё всмятку.

Чтобы не смотреть на эту пытку, я отвернулся и начал разглядывать финнов, сидевших у стены. От моего взгляда они жалко съёжились. А потом то действо, которое начало разворачиваться за моей спиной, их настолько потрясло, что они побелели, как полотно, и по их лицам потёк пот. Наступил момент, когда они уже не в силах были смотреть на происходящее, и все уткнулись глазами в пол. Слышались страшные хрипы, несмотря на заткнутый кляпом рот пытаемого. Головы у пленных при каждом новом, нестерпимом звуке непроизвольно дёргались.

Когда и у меня уже от этих мерзких звуков начал пухнуть мозг, я крикнул Наилю, чтоб он прервался. Потом повернулся, подошёл к лавке и выдернул кляп у финна. Его лицо представляло сейчас страшное зрелище. Оно было перекорёжено гримасой боли, во многих местах на коже лопнули сосуды и кровь выдавило из пор, белки глаз были тоже красные. От былой невозмутимости не осталось и следа, губы дёргались, а зубы стучали друг о друга.

Я склонился над ним и начал задавать свои вопросы, но в ответ слышал только маловразумительные, не связанные между собой фразы. Я понял, что хоть и воля его уже сломлена, ничего путного он сказать уже не сможет. Подумав, что клин надо вышибать клином, я кивнул Наилю, и он ещё раз сдавил и крутанул мошонку. Раздался пронзительный вскрик, и я совершенно непроизвольно задал вопрос:

– Какой пароль?

В ответ еле слышно финн пробормотал:

– Кондопога.

Где применять этот пароль, как я ни спрашивал его, так и не понял. Явно он пытался всё рассказать, но у него ничего не получалось. Я и сам не знал, зачем задал такой вопрос. Наверное, это вбили нам на занятиях в эскадроне. Обычно, когда мы тренировались, в вопроснике эта фраза стояла первой.

Я всё ещё надеялся выжать из этого человека интересующие меня сведения. Поэтому решил продолжить допрос и применить уже метод, о котором нам рассказывал преподаватель по восточным единоборствам.

Этот метод мы называли «карандаш», он был очень прост. Нужно было обычный карандаш вставлять в ухо клиента до момента прокола внутренней перепонки. Далее, нетяжёлым предметом, с периодичностью в три секунды, вбивать его глубже. Как рассказывал наш сенсей, в древнем Китае это был очень популярный метод допроса – более пяти-семи ударов никто не выдерживал.

Объяснив Наилю, что нужно делать, что вбивать он будет ручкой ножа, я взял карандаш со стола и передал ему. К сожалению, вразумительных ответов на свои вопросы я так и не получил, а уже после третьего удара наш клиент потерял сознание. Когда мы, изведя два ведра, полные снега, привели его в чувство, он уже ничего не соображал. Глаза полностью расфокусировались и смотрели в разные стороны.

Для выполнения задачи капрал стал совсем бесполезен. Но и в живых его оставлять было нельзя. Противника с такой злобой, ненавистью и волей я ещё не встречал. Поэтому решил вывести его в пулемётный окоп к убитому ранее финну и там пристрелить. Время было дорого, тянуть с допросом других пленных было нельзя. Я приказал Шерхану разрезать верёвки и помочь мне перетащить капрала в окоп. После того как мы спихнули финна в эту своеобразную могилу, вытащил револьвер и выстрелил этому волчаре прямо в затылок. Душераздирающие стоны смолкли, а я ногой немного присыпал тело снегом. Затем мы с Наилем закурили. Сделав пару затяжек, я спросил:

– Ну, как думаешь, созрели наши пленные для откровенного разговора? Не станут больше строить из себя героев?

– Ха, героев, да они теперь, что им скажешь, то и сделают. Когда я крутил этому козлу яйца, они, как мамзели, чуть в обморок не попадали.

– Да! Тогда пойдём дожимать чухонцев, пока они не отошли от шока. Сейчас выведем двоих из будки, и пока я буду допрашивать третьего оставшегося, ты побудешь с ними. Постарайся держать их в напряжении и испуге. Делай угрожающие жесты – покажи, что если они будут молчать, как их командир, ты с ними поступишь так же.

Первым для допроса я выбрал снайпера. Вид у него был самый жалкий и испуганный. Усадив его на многострадальную лавку, я расположился на стуле у столика и начал задавать вопросы. Ответы были многословные и следовали почти мгновенно за моими вопросами. С таким «языком» было приятно работать. За всё время допроса я даже ни разу не повысил голос. Он мне рассказал всё, что знал о засаде, отметил на схеме расположение пулемётных гнёзд и примерное нахождение позиций снайперов.

Я узнал, что в засаде находятся люди из скандинавского добровольческого корпуса. Их сто двадцать восемь человек, они лучшие – отобраны лично командиром корпуса, генералом Эрнстом Линдером, в основном это шведы. Из тяжёлого вооружения у них было два миномёта, два противотанковых орудия и шесть станковых пулемётов «максим». Также в роще у дороги было оборудовано на деревьях семь снайперских гнёзд.

Группа, которую мы разгромили, не относилась к этому корпусу. Она входила в отдельный егерский батальон при штабе армии Карельского перешейка. Подчинялись лично командующему Хуго Эстерману. Так, как они были егерями и умели вести боевые действия в лесу, их передали для флангового прикрытия этой сводной роте скандинавского корпуса. Командует всеми капитан Андерсон – самый опытный боевой офицер корпуса. Он доброволец, командовал в Шведской армии батальоном.

Боевая егерская группа, которую мы ликвидировали, состояла из семи человек: трёх снайперов и группы прикрытия с пулемётом и двумя автоматами. Раньше они занимались в основном рейдами в наш тыл, организовывали там засады. Они уничтожили более семисот наших красноармейцев и командиров. Несколько десятков наших бойцов они захватили и доставили в штаб. Как правило, оставляли пленных в живых только для того, чтобы они, как бурлаки, тащили их теплушку.

База этого егерского батальона находилась недалеко от Выборга. Для проникновения в наши тылы существовал специальный коридор, с оборудованными бункерами для отдыха и ночёвок. Через позиции Финской армии они проходили через Хотиненский укрепрайон линии Маннергейма, мимо дота № 45. В предполье этого укрепрайона, перед минными полями, была оборудована специальная точка связи. В дупле дерева был установлен полевой телефон. Когда они возвращались с задания, то по нему вызывали сопровождающего, который и проводил их по проходу на минном поле, мимо дзотов, прямиком к доту № 45. Там находился штаб всего Хотиненского укрепрайона. Оттуда была организована прямая связь со штабом армии, и даже можно было позвонить в Хельсинки. Чтобы вызвать сопровождающего, по телефону нужно было сообщить пароль. Пароль нашему пленному был неизвестен, по телефону всё время говорил их командир.

Вся эта информация по линии Маннергейма и по Хотиненскому укрепрайону настолько меня заинтересовала, что я даже решил пожертвовать драгоценным временем, чтобы всё поподробнее узнать по этой теме. Заставил пленного нарисовать план прохода через укрепрайон с обозначением всех объектов обороны. А так же схему самого дота. Эта долговременная огневая точка (дот) скорее походила на крепость, чем на обычный артиллерийский дот. Кроме установленных там двух шестидюймовых орудий, по периметру были оборудованы четыре стальные башенки с крупнокалиберными пулемётами. С артиллерийским залом они были связаны подземными ходами. Сам дот был трёхуровневый, на нижнем был склад боеприпасов, выше – спальные помещения и штаб укрепрайона.

Допрос остальных финнов ничего нового не дал, просто уточнил уже полученные данные. Все знали примерно одно и то же. Пароль на проход через укрепрайон никто из них не знал.

Я хотел пленных оставить в этой теплушке до того момента, пока мы не разберёмся с засадой у дороги. Хоть они и были для нас большой обузой, уничтожить их рука не поднималась, не хотелось вешать на себя лишние трупы, пускай даже наших врагов. К тому же я пообещал, что если финны всё расскажут, то отсидят в лагере для военнопленных всю войну, а потом их распустят по домам. Но, на всякий случай, я решил задокументировать информацию об укрепрайоне. Вдруг что-нибудь случится, и они не попадут на допрос к нашему командованию. Первоначально я думал оставить чухонцев безо всякой охраны, просто покрепче связать и закрыть в теплушке, но после полученных сведений решил всё-таки оставить одного красноармейца для их охраны.

Количество солдат и качество вооружений противника меня, конечно, озадачило. Я почему-то думал, что засада была гораздо малочисленней, а тут – практически целая рота, да к тому же специально отобранных, хорошо подготовленных бойцов. Но делать было нечего, дорогу нужно было срочно деблокировать. Там, в нескольких километрах, гибла наша 44-я дивизия. Я понимал, что у нашего батальона нет никаких шансов прямой атакой сбить этот заслон. Да что там, у батальона – половина полка ляжет перед этой рощей. А если для пробития коридора ждать подхода танков и тяжёлой артиллерии, то финны точно уничтожат сорок четвёртую, так же, как до этого весьма сильно потрепали 163-ю дивизию.

Шанс ликвидировать или, по крайней мере, сильно ослабить противника был только у моего взвода. Мы могли скрытно ударить по этим скандинавам с тыла. Первоначально тактику ведения атаки пыталась навязать мне память деда. По-видимому, в училище и на протяжении дальнейшей службы в него вбили только один метод действия – наступление цепью, с криками ура и дальнейшим переходом в штыковую атаку. Я же, основываясь на опыте наших преподавателей в эскадроне, считал, что этот метод в данных условиях неприемлем. Это было сродни самоубийству, пытаться линейно атаковать превосходящие нас силы. Только внезапными точечными ударами можно было уничтожить огневую мощь противника и внести разлад в его боевые порядки. И, как следствие, панику и желание спастись у этих шведских добровольцев.

Отослав Асаенова за красноармейцами, я, в первую очередь, привязал пленных к лавочке. Теперь они уже точно не смогли бы освободить друг друга. Затем взял один из трофейных автоматов, внимательно изучил его и произвёл ознакомительную разборку и сборку этого оружия. Автомат марки «Суоми» был практически копией нашего ППД. А уж ППД я знал очень хорошо, да и стрелял из него тоже неплохо. Когда я только взял «Суоми» в руки, то подумал, – вот же наглые финны, взяли и передрали нашу модель автомата. Но память моего деда тут же встрепенулась и выдала мне историю создания автомата ППД. Оказывается, в 1933 году финский офицер Вилко Пентикяйнен передал Советскому Союзу чертежи автомата «Суоми». А в 1934 году была выпущена первая партия ППД 34. Получается, что это мы позаимствовали у финнов идею такого автомата.

В нашем эскадроне треть бойцов была вооружена именно автоматами ППД, так похожими на финские «Суоми». Для себя я однозначно решил, что трофейный автомат я обязательно возьму себе. Тем более, предстоял ближний бой, и, прежде всего, нужна была скорострельность. Второй экземпляр я хотел предложить Шерхану. Патронов и запасных дисков к автоматам у финнов было предостаточно.

Потом вышел на улицу и стал размышлять, каким образом нам разгромить противника. Ничего лучшего не придумал, как разбиться на тройки и ими внезапно атаковать огневые точки противника. После ликвидации пулемётов и миномётной батареи заняться в первую очередь уничтожением снайперов, ну, естественно, и тех, кто будет попадаться на пути к их гнёздам. На позиции противотанковых орудий я решил пока не отвлекаться. Они всё равно ничего не смогут сделать против пехотной цепи. Я не сомневался, что командир нашего батальона капитан Сипович немедленно, после того как услышит стрельбу в тылу у финнов, поднимет красноармейцев в атаку. Ведь он прекрасно знает, что мой взвод заходит противнику в тыл.

Наконец показалась цепочка лыжников моего взвода. Впереди ехал Наиль – он указывал дорогу. Моё внимание привлёк один из красноармейцев, сидевший на лыжах, как в санях. Его буксировали два других бойца.

Когда красноармейцы выстроились напротив меня, я, подозвав комота-1 Курочкина, спросил:

– Вы что так долго собирались? Я Асаенова отправил за вами двадцать пять минут назад, а тут ехать всего-то метров триста.

– Товарищ лейтенант, вы же сами передали с красноармейцем, что будете заняты долго, не менее трёх-четырёх часов. И что можно пока передохнуть и перекусить, противника рядом нет. Вот мы и разожгли костры, погрелись и даже успели перекусить. Когда подъехал Асаенов, мы как раз заканчивали обед. Он не предупредил, что нужно срочно, бросив всё, направляться к вам. Просто сказал, что с финнами полностью разобрались и можно двигаться дальше. Вот мы и потеряли время, пока тушили костры и собирались. К тому же я особо и не суетился, всё-таки четыре часа ещё не прошли.

– Ладно, сержант, а что там случилось с Козловым? Почему он как король сидит, а его тащат другие красноармейцы? Вроде выстрелов в вашей стороне не было, ранить его не могли.

– Да этот раззява, ещё когда мы двигались к снайперской позиции, подвернул ногу. Туда-то он дополз, а сейчас, когда собирались к вам, даже уже и стоять не может. Нога опухла и посинела, Кузя её, конечно, крепко перебинтовал, но из Козлова боец сейчас никакой. Нужно его оставлять здесь.

– Специально он это сделать не мог? – спросил я Курочкина.

– Нет, Козлов – боец справный! Никогда за спины других не прятался. Пострадал за свою болтливость. На ходу что-то базарил и не заметил яму. Так что, просьба – не давайте хода этому недоразумению. Он и так мучается, клянёт себя последними словами.

– Хорошо, сержант! Останется здесь и будет охранять пленных. А чтобы ему служба мёдом не казалась, будет выполнять ещё обязанности кашевара и мясника. Вон, видите, там коза бьётся, рядом с трупом финна?

Курочкин утвердительно мотнул головой.

– Так вот, пошлите кого-нибудь, пусть её сюда приведёт, а уже дальше пускай Козлов занимается этой козой. Но к нашему возвращению чтобы козлятина была на столе.

Мы вместе с сержантом засмеялись, получилось – Козлов занимается козой. После этого я подозвал остальных командиров отделений и объяснил им свой план атаки на засевшего в засаде противника. Потом мы вместе разбили весь взвод на боевые группы и назначили командиров. Я их всех подозвал и поставил каждому его задачу. Всего получилось семь троек и одна четвёрка. Одну тройку возглавил я, в неё вошли Асаенов и Кирюшкин. Мы единственные, кто не имел определённой задачи, так сказать, находились в свободной охоте, и в первую очередь, на снайперов, а также должны были приходить на помощь, если у какой-либо тройки возникнет проблема с выполнением задания. Шесть троек я нацелил на пулемётные гнёзда. Оставшаяся четвёрка, под командованием Рябы, должна была уничтожить миномётную батарею. Каждый командир группы перерисовал схему нахождения своей цели.

Каждая группа должна была, не отвлекаясь на другие объекты, прямым ходом, не снижая скорости, выезжать к своей цели. Там, применяя гранаты и стрелковое оружие, уничтожить противника и их тяжёлое вооружение. Только после этого группа выдвигается к закреплённой за ними позиции вражеского снайпера и уничтожает его.

Если снайпер уже уничтожен моей тройкой, то группа занимается зачисткой от финнов своей территории леса. Группа Рябы, после уничтожения миномётов, должна заняться позициями противотанковых орудий.

Я всех предупредил, что даже если в процессе предстоящего боя кого-нибудь из нас ранят, то другие ни в коем случае не должны отвлекаться от выполнения боевой задачи. Малейшее промедление грозит уничтожением всего нашего взвода. Противник в четыре раза численно превосходит нас. А у нас только один союзник, это быстрота и чёткое выполнение поставленных перед каждым задач.

Время было уже четыре часа дня. Я думал, что как раз, когда мы доберёмся до вражеских позиций, начнёт смеркаться, и в этих сумерках, небольшими группами, мы сможем незаметно просочиться на позиции скандинавов.

В шестнадцать двадцать мы тронулись в путь, до противника было около двух километров. Шёл снег, начиналась небольшая метель.

Глава 5

Первые полтора километра мы двигались одной колонной, впереди ехала наша тройка. Потом приостановились, перестроились и небольшим веером двинулись в сторону врага. Теперь моя тройка ехала в центре этой дуги и немного впереди других боевых групп. Мы являлись основной огневой силой этой операции. Все были вооружены трофейным оружием. Якут – снайперской винтовкой, а мы с Шерханом – автоматами «Суоми». Наиль очень обрадовался этому автомату, тем более когда я сказал ему:

– Шерхан, тут целиться особо не надо – увидел противника, направляй ствол на него и нажимай на курок. Про себя произнеси: две тысячи раз, и отпускай курок, чтобы не сжечь патроны одной очередью.

Времени было в обрез, поэтому всё обучение владению автоматом свелось, кроме этой фразы, к показу – как вставляется магазин, передёргивается затвор и где находится предохранитель. После этого двухминутного инструктажа Наиль заявил:

– А что, штука хорошая, всё лучше, чем моя СВТ. У меня её почему-то постоянно заклинивает, да и вообще, стрелок из меня фиговый. Нашему Якуту я даже в подмётки не гожусь. Он рассказывал, что раньше, когда охотился, за сто метров белке в глаз попадал. Вот это я понимаю, стрелок. Таким и надо ружья выдавать, а стрелков, похожих на меня, нужно вооружать автоматами. Особо метким быть не надо, от пуза, очередью зафигачил, и – вперёд. Враг или убит, или ошалел от роя пуль. К нему подбегаешь, прикладом по кумполу долбанёшь, и всё – путь свободен. А если ещё и гранат полно, тогда вообще лафа – в одном лице ты, как бронепоезд: и пулемет есть, и артиллерия.

Кстати, о гранатах, кроме РГД-33, которые были у каждого красноармейца в количестве двух штук, я в теплушке финнов нашёл целый ящик наступательных гранат. Они были изготовлены по образцу германских гранат 1917 года (длинная ручка, при выдёргивании шнура, внутри зажигался бикфордов шнур, задержка 5,5 секунды). Всего их, вместе с теми, которые были у пленных, было шестьдесят четыре штуки. Каждая боевая группа получила по восемь гранат. Что касается наших гранат, я прекрасно знал, что РГД-ЗЗ красноармейцы недолюбливают. И что практически все, чтобы не таскать лишнюю тяжесть, выбросили оборонительные чехлы, чем очень сильно ослабляли её убойную силу. Но сейчас это было, может быть, и к лучшему, меньшая вероятность попасть под осколок собственной гранаты. А в радиусе трёх метров она точно убьёт или серьёзно ранит противника. Кроме этих гранат, в моих карманах нашлось две Ф-1. Применять их, находясь вне окопа, было, конечно, опасно (разлёт осколков достигал 200 метров), но для себя я решил – если сложится критическая ситуация, буду их тоже использовать.

По разработанному мной плану гранаты должны применяться в первую очередь. Нужно было постараться без выстрелов добраться до огневых точек и забросать их гранатами. После этого можно было применять и стрелковое оружие.

Когда мы проехали небольшой пролесок и уже почти въезжали в рощу, где располагались вражеские войска, из-за дерева показалась фигура в белом маскхалате с автоматом на груди. Я, в принципе, предполагал, что у этого заслона имеется и ближнее охранение. Не мог опытный командир полагаться только на финскую спецгруппу. Поэтому не растерялся, поднял руку и помахал этому человеку. Тот на ломаном финском крикнул:

– Кто такие? Щюцкоровцев нам не нужно!

Я тоже не на очень хорошем финском ответил:

– Никаких щюцкоровцев, тут все профессионалы.

Потом перейдя уже на немецкий, а я знал, что в скандинавском корпусе служит немало немцев, да и шведы должны были понимать этот язык, продолжил:

– Я лейтенант Крюгер. По приказу генерала Линдера мой взвод направлен на усиление группы капитана Андерсена. Где я могу найти капитана?

Человек, обернувшись, что-то крикнул по-шведски в глубину леса. Дождавшись ответа, повернулся ко мне и на ломаном немецком произнёс:

– Штаб прямо через четыреста метров, там, где стоит обоз. Капитан сейчас там. Но поспешите, он скоро опять отправится проверять позиции.

Я поднял руку и махнул ей, давая команду другим боевым группам начинать движение. А сам поинтересовался у этого часового:

– Как там себя ведут русские? Что-то у вас тут тихо? Какого чёрта, нам не дали нормально пообедать? Полковник лично прибыл в наше расположение, чтобы поторопить с выходом.

Часовой, путая и ужасно коверкая немецкие слова, ответил:

– Иваны часа два назад попытались сунуться, но мы их отогнали. Теперь, наверное, сидят, зализывают раны и ждут подкреплений. Без танков они нас отсюда не сдвинут. А когда танки завтра подойдут, то русские очень удивятся, больно получив по носу. Ведь, как сказал капитан, ночью должен подойти противотанковый дивизион. И кроме вас, должны начать прибывать финские егеря.

Решив, наверное, сделать реверанс в сторону Германии, он продолжил:

– Но, как всегда, самыми дисциплинированными и быстрыми на подъём оказалась часть под командованием немца. Респект вам, герр лейтенант.

Я полупоклоном выразил ему благодарность, махнул рукой и покатил по направлению к их штабу. Теперь моя тройка оказалась самой последней в наших порядках. Отъехав метров двадцать, я притормозил, подозвал Якута и полушёпотом ему приказал:

– Ты остаёшься здесь. Подкрадёшься к этому посту и, как только услышишь звуки боя, отстреливаешь этих раззяв. Потом, в одиночку начинаешь работать по снайперам – примерную схему их расположения ты знаешь.

Кирюшкин не задал ни одного вопроса, молча кивнул головой и направился в сторону от хорошо накатанной лыжни, по которой мы ехали. А мы с Наилем, убыстряя ход, покатили дальше. Нужно было успеть до начала стрельбы добраться до штаба. Где он находится, впрочем, как и про пост на окраине этой рощи, никто из допрошенных пленных не сообщил. Всё-таки опыта и профессионализма у меня явно не хватало. Не догадался даже задать такой элементарный вопрос – где находится штаб? Дурак, про свободную охоту придётся забыть. А я-то думал нашим автоматическим оружием внести большую панику в ряды противника, в идеале хотел, чтобы они начали стрелять друг по другу. Но теперь буквально на ходу моей группе придётся менять тактику. Остальным группам задание изменять было уже поздно, поэтому штабом нужно заниматься нам с Шерханом.

Чтобы обеспечить одновременное и неожиданное нападение на противника всеми группами, я ещё во время проведения инструктажа поручил всем командирам проявить выдержку и начинать активные действия только через пятнадцать минут после въезда в рощу. Расстояние, которое должны были проехать боевые группы, было разным. Я взял за основу время, которое нужно было потратить, чтобы добраться до самой дальней пулемётной точки. При этом не просто добраться, а на последнем этапе ещё и незаметно подкрасться к своей цели. Группы, которые окажутся там раньше, должны будут замаскироваться на расстоянии броска гранаты и ждать первых взрывов. Если по истечении пятнадцати минут никаких звуков боя не услышат, то ждать ещё пять минут и начинать забрасывать противника гранатами.

Местонахождение штаба я почувствовал, ещё не видя никаких значимых признаков. Запахло конским навозом. Только потом, в небольшой ложбинке, показались стоящие в ряд четыре теплушки. Невдалеке находились лошади, привязанные к длинной перекладине, прибитой между двух деревьев. Когда до теплушек оставалось метров двадцать, я посмотрел на часы. После въезда всех групп в эту рощу прошло десять минут, везде было тихо – значит, всё идёт по плану. У нас с Шерханом оставалось ещё пять минут, чтобы подготовить наш налёт.

Я остановился, повернулся к Наилю и полушёпотом начал давать указания:

– Шерхан, ты берёшь на себя две ближние будки. Действуем одновременно, когда я начну кидать в окно одной из своих теплушек гранаты, ты тоже забрасывай в свою две штуки, одну за другой. Потом, не дожидаясь взрывов, отбегай в сторону, чтобы было удобно стрелять в другую будку. Когда отбежишь, то отстреливай по теплушке целиком весь диск. Она такая же, как и захваченная нами у финнов, а значит, пули будут пробивать её насквозь. Старайся стрелять, чтобы зацепить все углы помещения на уровне метра от снега. Отстреляв магазин, заменяешь диск и, держа в прицеле двери, подъезжаешь и кидаешь в окно этой будки гранату. Только после взрыва проверяешь обе теплушки на наличие выживших. Если они есть, делаешь контрольный выстрел им в голову и ждёшь моих дальнейших приказаний. Да, и не обращай внимания на того вон шведа, который возится у полевой кухни – у него даже оружия с собой нет. И вообще, он будет моей заботой. Всё понял?

Наиль утвердительно мотнул головой. Времени было в обрез, я повернулся и покатил к двум дальним теплушкам.

Подъехав к одной из них со стороны окна, я остановился. Мне что-то, на шведском, крикнул кашевар. Я махнул ему рукой, потом посмотрел на часы. Дождавшись, когда стрелка подошла к намеченному времени, достал финскую гранату, дёрнул за шнурок и забросил её, разбивая стёкла, в окно, следом закинул вторую гранату. Отъехал немного в сторону, чтобы было удобно стрелять, снял автомат, дождался взрыва гранаты и веером начал стрелять по другой теплушке. В это время уже вся роща сотрясалась от грохота взрывов. Отстреляв весь магазин, я заменил диск и только тогда посмотрел в сторону кашевара. Он как стоял, так и продолжал стоять, только рот у него был широко открыт от изумления. От этого шока я освободил его, короткой очередью попав ему в голову.

После этого подъехал к окну обстрелянной мной теплушки и кинул туда одну гранату. Отъехав в сторону, дождался взрыва и только потом решил проверить, а был ли кто-нибудь в этих будках. Краем взгляда я всё время посматривал за Шерханом. Он выполнял всё точно по моим инструкциям и сейчас тоже собирался проверить наличие людей в теплушках. На всякий случай я крикнул, чтобы он подождал меня – проверять помещения будем вместе. И мы начали зачистку этих теплушек. Наиль распахивал двери, а я стрелял по лежащим там телам. Кто-то от попадания в них пуль дёргался, значит, взрывами гранат и нашими предыдущими выстрелами убило ещё не всех. Первоначальное моё беспокойство, что будки могут стоять пустые и что мы зря потратили столько гранат, быстро развеялось. В каждой теплушке, включая штабную, находилось не меньше восьми человек. По-видимому, в штабной теплушке происходило какое-то совещание, а в других бойцы просто обогревались. Выходило, что мы вдвоём с Шерханом уничтожили чуть ли не половину противостоящей нам роты.

Тем временем массовые взрывы гранат прекратились, и сейчас шла интенсивная стрельба. При этом выделялась одна точка, где должна была действовать вторая штурмовая группа. Там изредка стреляла винтовка, звуки выстрелов которой забивали очереди не менее чем трёх автоматов.

Кивнув Асаенову, я, внимательно контролируя окружающее пространство, медленно покатил в ту сторону. По пути мне пришлось выпустить несколько очередей по двум силуэтам в маскхалатах. Они были вооружены автоматами, и я подумал, что это наверняка противник. Первыми шведы стрелять не стали, хотя увидели нас раньше, наверное, приняли нас за своих. Ведь одеты все были в белые балахоны и у нас тоже были автоматы.

Когда мы добрались до места перестрелки, я сразу понял – свою задачу вторая тройка не выполнила. «Максим» не был уничтожен, и сейчас в окопе этой пулемётной точки находился противник. Сколько их там сидит, понять было невозможно. Когда мы попытались с Шерханом подобраться поближе, по нам открыли огонь из двух автоматов. Ещё два вели огонь в сторону поваленного дерева, где засел кто-то из наших красноармейцев. Два других лежали неподвижно метрах в двадцати от окопа. Наш боец в этой ситуации ничего сделать не мог, для броска гранатой было слишком далеко. Он и так делал максимум, что было возможно – не давал возможности противнику выбраться из этой ловушки.

Крикнув Шерхану, чтобы прикрывал огнём, я окончательно сбросил лыжи и, буквально ввинчиваясь в снег, ужом пополз к окопу. Но двигался я не напрямую, а дугой. Добравшись до перекосившегося дерева, метрах в двадцати от цели, под его защитой, привстал на колени и, одну за другой, закинул в шведский окоп обе своих «эфки» (гранаты Ф-1). Дождавшись взрывов, подпрыгивая, чтобы не увязнуть в снегу, бросился к окопу и, наверное, под воздействием адреналина, выпустил в лежащие пять тел все патроны из своего автомата. Потом спрыгнул в окоп и уже там вставил в автомат новый диск.

К этому времени стрельба практически прекратилась, только в районе расположения противотанковых орудий изредка раздавались выстрелы из винтовок. Вскоре в окоп спрыгнули Шерхан и красноармеец Морозов. Чтобы было не так тесно, мы вместе вытолкали трупы из окопа. Я проверил пулемёт и только после этого начал расспрашивать о действиях тройки Морозова.

Оказалось, они делали всё правильно, незаметно добрались до пулемётной позиции. Там Симонов (командир тройки) и Изюмов, оставив Морозова прикрывать свой манёвр, подползли на бросок гранаты к окопу. Как только раздались первые взрывы, ребята бросили свои гранаты. К сожалению, у РГД случилась осечка, и она не взорвалась. Вторая граната, финского производства – имела очень большую задержку, а в окопе оказался опытный боец, он не растерялся и успел до взрыва выкинуть её обратно. Осколки разорвавшейся гранаты попали в Симонова и Изюмова, а потом ребят буквально изрешетили из автоматов.

Только Морозов закончил свой рассказ, как со стороны дороги донеслось отдалённое «ура», заглушившее досаду, вызванную гибелью хороших ребят. Я занялся выполнением насущных задач. Во-первых, достал ракетницу и выпустил одну за другой две зелёные ракеты. Именно так я сообщал, что засада обезврежена, что мы контролируем ситуацию и чтобы нас по ошибке не приняли за врагов.

Именно такие слова я поручил передать командиру батальона, когда отсылал Перминова с докладом в штаб. Во-вторых, я вытащил затвор из пулемёта и положил его в карман. Потом приказал красноармейцам выбираться из окопа и двигаться за мной. Бой ещё не закончился, нужно было проверить, все ли «кукушки» обезврежены. Для наступающих цепей они теперь представляли наибольшую опасность.

По пути мне пришлось ещё раз воспользоваться автоматом. Когда мы были недалеко от следующей пулемётной позиции, из-за дерева вдруг выскочил человек в маскхалате и с автоматом в руках. Увидев катящегося позади всех Морозова с винтовкой, он попытался скрыться обратно за дерево, но напоролся на мою очередь. Перед пулемётной позицией я громко матюкнулся, чтобы нас не приняли за врагов. Оттуда тоже послышались крепкие выражения, и нам махнули рукой, после чего мы смело подошли к окопу. Этот своеобразный пароль предложил Ряба, чтобы хоть как-то различать своих от чужих. По внешнему виду определить было невозможно – маскхалаты были одинаково белые. Оставалась только разница в вооружении, ну и этот пароль.

Около пулемёта находился только один красноармеец. Он доложил, что другие из его тройки направились ликвидировать снайперское гнездо. Эта вылазка прошла успешно – недавно из леса выглянул сержант Кузнецов и крикнул, что они двигают к следующей цели. Выслушав доклад, я похвалил красноармейца за то, что их тройка отлично выполнила операцию. Приказал и дальше находиться здесь, при этом контролировать прилегающую местность и ожидать подхода основных сил батальона. После этого мы поехали дальше вдоль кромки лесного массива. Я всё-таки хотел проверить, ликвидированы ли все остальные узлы обороны и гнёзда «кукушек».

Мы только успели добраться до следующей пулемётной точки, когда показались красноармейцы нашего батальона, даже больше того, нашей роты. В окопах возле обезвреженного пулемёта находилось трое моих ребят, это был полный состав четвёртой тройки. При приближении наших я вместе со своим сопровождением на всякий случай снял лыжи и спрыгнул в траншею, где мы, уже вшестером, и дожидались появления красноармейцев.

Когда мы увидели хорошо знакомые лица своих однополчан, радости тех и других не было предела. Повсюду раздавались громкие возгласы, смешки и звуки дружеских хлопков по плечам. Я тоже обнялся с комвзвода-2 Серёгой Климовым. После первых минут радости увидеть в живых своих друзей наступило время плохих новостей.

Сергей рассказывал:

– При первой атаке на эту рощу погиб наш командир роты Потапыч – попал под пулю «кукушки». Тяжело ранен комвзвода-три Колька Степенко, тоже постарался снайпер. Всего потери в роте убитыми и тяжелоранеными составили восемнадцать человек. И так пострадала не только наша рота, убит командир третьей роты и два его взводных, безвозвратные потери там были в два раза больше, чем у нас. И всё бы ничего, если бы от той атаки был хоть какой-нибудь эффект. А так, получается, вылезли, как мишени для тренировки чухонских снайперов, и заползли обратно.

Сергей приостановился, зло сплюнул и продолжил:

– А я же сам перед этим слышал, о чём говорили капитан Сипович с начштаба Пителиным. Они говорили о тебе и решили ждать, когда ты подашь зелёные ракеты. Верили, что ты доберёшься с тыла до этой рощи и здорово проредишь чухонцев. Сразу же было ясно, что без удара в тыл эту занозу с малой кровью не выдернешь. Но тут прибыл комиссар дивизии Коган, узнал, что погиб Каневский, разорался на всех и вынудил срочно начинать атаку. Хорошо, что Сипович выставил только две роты, хоть потеряли народу поменьше. Я, конечно, понимаю – войны без жертв не бывает, но этот Коган просто мясник какой-то. На первой атаке он не успокоился, без артиллерии, без танковой поддержки приказал готовить новую атаку, но уже всем батальоном. Запланировали начинать ровно в восемнадцать часов, сразу, как только начнёт темнеть. Мы уже находились на позициях, но тут, слава богу, ты засуетился. Как только началась в расположении финнов стрельба, Сипович сразу же приказал начинать атаку. Хотя на этот момент на передовой была ещё только наша рота.

Я в ответ немного посокрушался по поводу гибели ротного и Кольки, матюкнулся на дивизионное начальство, но потом шкурный интерес пересилил всё это негодование, и я спросил:

– Серёг, а кто теперь ротный?

Он посмотрел на меня, усмехнулся и ответил:

– Сейчас роту вёл я, а вообще-то, командиром роты, наверное, назначат тебя. Во-первых, ты комвзвода-один, а во-вторых, это я говорю по секрету – тебе уже присвоено очередное звание – старлей. Это я сегодня подслушал, когда Сипович с начштабом о тебе говорили. Приказ ещё вчера поступил, они хотели тебе сегодня вечером об этом сообщить. Когда были у нас на позиции, с Потапычем ещё советовались. Говорили, что держать теперь тебя на взводе слишком жирно. Сипович собирался переводить тебя командиром второй роты, а Тарасова брать себе в заместители. Теперь, после гибели Потапыча, он роту, конечно, оголять не будет, а я в его глазах ещё не опытный, только полгода как из училища. Это ты у нас – ветеран, третий год Ванькой-взводным трубишь.

Сергей ненадолго замолчал, а потом как-то грустно и обреченно произнёс:

– Эх, судьба-индейка, у Потапыча трое пацанят растёт, кто теперь кормить-то их будет? Пенсия копеечная, живут все в одной комнате, в коммуналке. Командир роты, блин! Из-за того, что каким-то гадам нужно подрасти по карьерной лестнице, тут такие мужики гибнут. Считай, за десять минут в двух ротах половину командиров перебили. У-у, проклятые «кукушки»! Ненавижу! Если поймаю кого, сам лично кишки из него выпущу!

Наш разговор прервала вдруг начавшаяся перестрелка, в районе расположения одного из противотанковых орудий. Мы с Сергеем немедленно бросились в ту сторону. Когда добрались до места стрельбы, там уже всё закончилось. Оказывается, к орудию вышел какой-то недобитый швед и на окрик Рябы открыл массированный огонь из автомата. Ранил двух пленных, но, в конце концов, получил пулю в лоб от оказавшегося почему-то неподалёку Якута.

Кстати, четвёрка сержанта Курочкина (Рябы) успешно ликвидировала миномётную батарею – уничтожила всех присутствующих там шведов. Потом ребята, действуя точно по плану, добрались до противотанковых орудий и, разделившись по двое, атаковали их расчеты. Шведы были в полной прострации и, после взрывов гранат, не оказывая сопротивления, сдались в плен. Всего вместе с ранеными их было семь человек, остальных убило взрывами гранат.

Якут, после получения моего приказа, зашёл в тыл остановившему нас секрету. Дождался первых взрывов и в два выстрела уничтожил этих бойцов. Всего на этом посту было двое шведов. Потом он, дисциплинированно и методично, начал отстреливать снайперов. Двигался вдоль кромки леса и как только замечал прибитые к стволам деревянные перекладины, останавливался, отыскивал среди веток снайперскую позицию и уничтожал «кукушку». Таким образом, он и добрался до артиллерийских позиций. По пути им было ликвидировано четыре снайпера. Другие наши боевые группы уничтожили трёх «кукушек». Об этом мне сообщил тоже Кирюшкин, который лично натыкался на уже разгромленные снайперские позиции. И около одной из них встретил сержанта Кузнецова (Кузю), они с красноармейцем Пузановым (Пузо) пытались снять повисшего на ветке мёртвого снайпера. У него на руке висела снайперская винтовка, а на шее бинокль.

Пока мы с Сергеем осматривали позиции противотанковых орудий (это были буксируемые, зенитные автоматические 40 мм пушки «Бофорс» (производства Швеции, подача боеприпасов из обойм ёмкостью в 5 выстрелов, часто применялись финнами как противотанковые орудия). Прибыла ещё одна рота, вместе с ней подъехал на санитарных санях и начальник штаба батальона – капитан Пителин (все в батальоне его называли Михалыч). Я тут же подошёл к нему, вытянувшись по стойке смирно – доложил об итогах нашего рейда. Он всё это выслушал, похлопал меня по плечу и сказал:

– Молодец, Черкасов, настоящий казак! Я в тебе и не сомневался, вот только комиссара дивизии не смог убедить. Ну ладно, пусть ему его партийная совесть будет судьёй. Нас, старых военспецов, эти комиссары совсем слушать перестали. Считают, что если они выучили цитаты Ленина и Сталина, то больше им знать ничего не надо. А меня, беспартийного, вообще ни в грош не ставят.

Капитан на секунду о чём-то задумался, глянул на меня уставшими, раскрасневшимися глазами и продолжил:

– Хочу тебя поздравить, Юра, ты теперь у нас старший лейтенант. Приказ пришёл ещё вчера. Утром я не стал тебе сообщать, боялся, что ты, на радостях, каких-нибудь глупостей наделаешь. Всё-таки молодой ещё, кровь в голову ударит – лихачить начнёшь. Тебе Климов рассказал уже о гибели Потапыча? Так что, старший лейтенант Черкасов, принимай командование первой ротой. Правда, народу в ней осталось только на два полных взвода и, кроме тебя, ещё только один офицер. Поэтому думай, кого назначишь взводными, время тебе – до утра. К десяти часам нужно уже подготовить приказы.

– А что тут думать, – заявил я, – вон, старший сержант Курочкин уже готовый командир взвода, да и сержант Кузнецов годится.

Михалыч открыл планшет и записал названные мной фамилии. Потом повесил сумку обратно на плечо, задумчиво оглядел захваченные орудийные позиции и, уже официальным тоном, сказал:

– Черкасов, сейчас собираешь людей, строишь их, и я перед строем зачитаю приказ о назначении тебя командиром роты. Названных тобой товарищей тоже представлю, приказ об их назначении будет часа через три. Окончательным прочёсыванием этой рощи займётся рота, с которой я прибыл. Своих орлов ты можешь после построения распустить отдыхать, а сам вместе со мной поедешь в штаб батальона. Там собралась куча начальства, доложишь о результатах запланированного капитаном Сиповичем рейда. Ты всё понял, лейтенант?

Я опять вытянулся и ответил:

– Так точно, товарищ капитан!

Конечно, мне всё было понятно – начальство хотело приписать себе заслугу в организации этого обходного манёвра. Меня, в принципе, это тоже устраивало. Во-первых, я боялся, что выплывет вдруг информация о знании мной финского языка. Немецкий ладно, его я учил в военном училище. А откуда же взялось знание финского?.. А тут никто не будет допытываться, и так всё ясно – лейтенант просто выполнял приказы. Кому будет интересно рыться в особенностях личности какого-то Ваньки-взводного. Во-вторых, по большому счёту мне было наплевать на славу и карьеру, а тем более на вопросы идеологии. Я всё ещё мучительно размышлял – зачем же нужно было Всевышнему перемещать меня в тело моего деда. И какая у меня миссия, что я должен сделать, чтобы выполнить волю Создателя? В голову, к сожалению, ничего путного не приходило.

Михалыч между тем улыбнулся, опять хлопнул меня по плечу и пошутил:

– Молодец! Верной дорогой идёте, товарищ! Так, глядишь, скоро и до генерала дослужишься.

Потом, уже более серьёзным тоном, продолжил:

– Хороший ты парень, Юра! Надёжный. Вот бы ещё тебе таким же неуязвимым стать или хотя бы невозмутимым и спокойным. Ты давай, перед тем как пойдём в штаб, приведи себя в порядок и вставь в петлицы дополнительные кубики. Когда будешь отдавать рапорт, не забудь представиться командиром первой роты. Незачем чужим знать, что в тыл к финнам выдвинулся только один взвод. Начальство там будет прибывать, ещё ждём заместителя командующего седьмой армии комкора Клопова. Не знаю даже, как все поместятся в наших двух вагончиках. Ладно, Черкасов, поговорили и хватит. Давай командуй, я пока тут трофейные пушки посмотрю.

Я козырнул капитану и подошёл к своим ребятам. Оставив одного Якута охранять пленных, остальных разослал собирать красноармейцев нашей роты. Построение назначил недалеко от артиллерийских позиций. Весь процесс сбора роты затянулся на полчаса, в основном из-за красноармейцев, прибывших с Климовым. Они сильно увлеклись прочесыванием лесного массива, даже удалились на несколько сотен метров от рощи, где располагались вражеские укрепления. Мой бывший взвод собрался раньше. И только тогда я получил полную информацию о ходе всего боя, наших потерях и количестве захваченных пленных.

Всего в моём взводе погибло три человека, о двух я уже знал, а третий погиб, напоровшись на автоматную очередь. Это было уже после того, как шестая тройка уничтожила пулемётное гнездо и направилась зачищать от противника выделенный ей сектор. Раненых было семь человек, из них двое тяжело. Пленных всего было двенадцать человек, но это вместе с захваченными нами финнами на позициях противотанковых орудий.

Когда все три взвода собрались, лейтенант Климов построил красноармейцев. Перед строем вышел капитан Пителин, сначала он объявил благодарность всем за проведённую операцию, потом зачитал приказ о моём назначении командиром роты и о назначении взводными Курочкина и Кузнецова. Затем вышел я, скомандовал вольно и объявил, что можно разжигать костры, чтобы обогреться, и что уже прибыла полевая кухня. Действительно, пока все красноармейцы собирались, подъехала ротная кухня и пара санитарных саней с нашим батальонным фельдшером.

Перед тем как направиться в штаб, я поручил Рябе собрать трофейные автоматы и снайперские винтовки, а также другие ценные вещи (бинокли, сигареты и прочее). Кроме этого, направить несколько красноармейцев к Козлову – нужно, кроме конвоирования пленных, привезти в расположение роты теплушку и пулемёт. После этих распоряжений я встал на лыжи и, резво махая лыжными палками, бросился догонять капитана Пителина. Он, с трудом разместившись на санитарных санях, уже направлялся в сторону штаба.

Глава 6

Штаб нашего батальона в настоящее время располагался в двух небольших вагончиках. Это были установленные на полозья домики с плоской крышей, можно сказать, дилижансы. Длина их была метра четыре, ширина два, вперёд их тащила упряжка из четырёх лошадей. Таких санных дилижансов у нас в батальоне было пять штук. В остальных трёх располагался медпункт, там держали раненых и обмороженных, перед тем как отправить дальше в тыл. А также они являлись обогревательными пунктами. Очень часто мы оказывались в таком положении, что отогреться, кроме как в этих помещениях, было негде. В них были установлены небольшие печки-буржуйки. Во многих частях не было даже таких теплушек. Поэтому и было так много обмороженных, да и просто замёрзших насмерть красноармейцев. У нас за всё время этой зимней войны насмерть никто не замёрз. Всё-таки Сипович был хорошим командиром батальона, всегда заботился о солдатах. Хотя, конечно, стремление к почёту и показуха были ему не чужды.

К штабу мы с капитаном Пителиным добрались практически одновременно. Он ждал меня у одного из вагончиков не больше минуты. Подтолкнув меня к двери, сказал:

– Давай, Черкасов, заходи, начальство всё там, докладываешь, как договорились. Я не буду заходить – народу там, не повернёшься. Пойду лучше, делом займусь. Приказа на прорыв к 44-й дивизии ещё никто не отменял. Наверное, придётся и ночью повоевать.

Я, сняв лыжи, поправив шинель и шапку, вошёл в тёплое помещение. Маскхалат и автомат были мной оставлены в расположении роты.

В небольшом помещении находилось семь человек. Из них я знал только троих, это, конечно, капитана Сиповича, а также командира и комиссара нашего полка. Остальные четверо тоже, наверное, были большие шишки, от количества шпал в их петлицах у меня даже зарябило в глазах. А если сказать точнее, я растерялся. Стоял по стойке смирно и гадал, кому отдавать рапорт? Если Сиповичу, как непосредственному командиру, то у него из всех присутствующих самое маленькое звание. Потом всё-таки решил отрапортовать, ни к кому не обращаясь. Взглядом, уткнувшись в пол, начал бубнить свой рапорт под смешки присутствующих. Я чувствовал, что уши мои и щеки просто горят.

На смешки командиров я совершенно не обижался. В их репликах чувствовалась какая-то отеческая доброта. Внутренне я понимал, что люди искренне хотят мне помочь прийти в себя, и нет тут никакой подковырки. Наверное, чтобы я как-то адаптировался, Сипович начал задавать мне вопросы о наших трофеях. Я механически отвечал. Когда начал рассказывать о захваченных противотанковых орудиях, в дверь кто-то вошёл. Смешки и разговоры среди присутствующих мгновенно прекратились. Я обернулся и чуть не упал.

В дверях стоял, абсолютная копия своего портрета, генерал Клопов.

Это им у нас матери пугали своих детей. Это его больше всего ненавидели настоящие русские патриоты. Это он открыл дорогу немцам на Ленинград и, после этого предательства, основал РОА (Русскую Освободительную Армию). Именно эта армия, состоящая из предателей нации, занималась пособничеством в деле уничтожения фашистами русских и других народов бывшего Советского государства. Его громадные портреты висели во всех отделениях РОА, да и на площадях нашего уездного города.

Тут на меня накатило что-то совершенно невероятное. Такой злобы, такой ненависти я, пожалуй, еще никогда доселе не испытывал. В голове гремело: «Убей его, убей, убей!!»

Я буквально задыхался от этих мыслей, – рвануться вперед! Уничтожить, в месиво кровавое превратить! Но тело отказывалось мне повиноваться. Я неподвижно и нелепо стоял перед ним, выпучив глаза, сжав кулаки, яростные мысли стремительно сменяли одна другую. И вот я уже, подобно обезумевшему от злобы животному, готов был броситься на ненавистного этого недочеловека, как вдруг меня осенило: «Вот для чего Всевышний вселил тебя в тело деда! Вот твоя миссия».

Когда я его увидел, то не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, я просто превратился в статую лейтенанта Черкасова. Хотя в голове билась мысль. Но дальше пульсации этой мысли дело не шло, руки отказывались мне повиноваться. Я неподвижно стоял и хлопал глазами. Про комкора Клопова (что соответствовало званию генерал-полковника) я, конечно, знал. Знал, что он является членом Военного совета и первым заместителем командующего нашей армии. Но почему-то эта фамилия не ассоциировалась у меня с тем Клоповым, с тем предателем.

Между тем резво подскочивший с лавки Сипович что-то докладывал этой мрази. Весь смысл произносимых слов пролетал мимо меня. Я чуть не пошатнулся, когда этот ублюдок похлопал меня по плечу. Потом мой мозг всё же стал воспринимать его речь:

– Да слышал я, капитан, уже всё это, твой начштаба всё подробно доложил. Давай отпускай старшего лейтенанта, пусть идёт немного отдохнёт. Вашему батальону предстоит бессонная ночь. Нужно срочно выходить на соединение с 44-й дивизией. А тут, я вижу, твой герой больше боится начальства, чем противника. Видишь, аж онемел от присутствия высоких чинов. Хотя, как докладывал начштаба, он лично уничтожил штаб противника. Да, богата русская земля настоящими героями. Ты, капитан, не мелочись, представляя этого парня к награде.

Потом, обращаясь уже к нашему командиру полка, добавил:

– Да, и ты, Иван Палыч, напиши представление старшему лейтенанту на внеочередное звание. После того, как деблокируем 44-ю дивизию, я всё это подпишу. Думаю, такому орлу под силу и батальон в атаку вести.

Он опять хлопнул меня по плечу, потом нарочито добреньким голосом произнёс:

– Ну иди, лейтенант, иди.

И подтолкнул к выходу. Я совершенно механически вышел на воздух, где минут пять стоял, прислонившись к стенке вагончика, пока снова не обрёл себя. Потом, очухавшись, решил подкараулить Клопова, когда он будет выходить из штаба и всё-таки разрядить в него свой наган. Отойдя за угол, приготовился ждать столько, сколько потребуется. Часовой, с удивлением на меня поглядывающий, для порядку походил невдалеке, чтобы я заметил его службу, но потом всё-таки отошёл в сторону.

Я простоял неподвижно минут пятнадцать и уже порядком замёрз, когда дверь вагончика отворилась, и на улицу вышли два человека. Но, к сожалению, Клопова среди них не было. Это вышли покурить и побеседовать полковой и дивизионный комиссары (соответственно по званиям – старший батальонный комиссар и полковой комиссар).

Они встали недалеко от двери, совсем близко от меня. Я стоял, вжавшись в стенку за углом – буквально в полутора метрах от них. Комиссары продолжали разговор, начатый ещё в помещении. И первоначально разговор этот касался непосредственно меня. Говорил в основном комиссар дивизии:

– Ну, как думаешь, стоящий кадр этот лейтенант? Мне он понравился – тупой, преданный убийца. Сипович рассказал, что этот парень сегодня лично уничтожил не меньше тридцати финнов. Да и Каневский в своих донесениях характеризовал его как легко управляемого, недалёкого служаку, преданного нашему делу. Не зря он дал ему рекомендацию в партию. А что скромный парень и теряется при виде начальства, это даже хорошо. Значит, если дадим ему дорогу, не начнёт сразу всю власть грести под себя, а будет чтить политическое руководство. Сейчас, Моня, нужно активизировать работу по подбору новых кадров. Потери среди командиров очень велики и, что ещё более печально, погибло много политработников. Вон, даже у тебя в хозяйстве – старший политрук, а погиб так глупо. Какого чёрта он вылез под пулю снайпера? Что, вокруг бойцов мало, что ли? Вот я кого хотел ставить на твоё место, а тебя выдвигать на дивизию. Недавно созванивался с Мехлисом, он собирается меня забирать к себе – в Главное военно-политическое управление РККА.

При этих словах тут же последовала просьба старшего батальонного комиссара:

– Семён Давидович, вы бы напомнили Льву Захаровичу обо мне. Он в Одессе, в десятом году, принимал меня в нашу рабочую сионистскую партию «Поалей Цион».

– Да не волнуйся ты, Моня, товарищ Мехлис по мнит обо всех своих соратниках. Думаешь, почему никого из нас не коснулась лапа Ежова и Берии? То-то! Ты пока давай гони полк вперёд, нужно любой ценой деблокировать 44-ю дивизию, а то и мы можем попасть под этот каток. Уже сейчас начинают искать «козла отпущения», поэтому нужно самим возглавить эту зарождающуюся чистку. На всякий случай, подготовь материал на каких-нибудь командиров. Ну вот, например, в этом батальоне начштаба, бывший царский офицер – чем не саботажник нашей победы. Если не удастся вытащить 44-ю дивизию, сразу направляй мне на него материал, а то сам можешь попасть под раздачу. Никакой Лев Захарович не поможет. У него и так имеются кое-какие проблемы со Сталиным. Вроде бы не очень серьёзные, но его всё же собираются убирать с политуправления РККА и переводить в Госконтроль – наркомом. Поэтому явно подставляться он не будет. Ладно, Моня, цэу ты получил, теперь пойдём, нечего тут мёрзнуть.

Комиссары зашли обратно в вагончик, а я стоял, мёрз и размышлял над полученной только что информацией. Во-первых, я сразу поздравил себя с тем, что сумел скрыть то, что действовал безо всяких приказов и, даже более того, многие из них я просто игнорировал. При этом прослыл тупым, исполнительным и ограниченным служакой. Во-вторых, меня очень заинтересовали подковёрные игры этих комиссаров, было поучительно узнать и о начинающейся наверху грызне, с целью свалить всю вину за военные неудачи с больной головы на здоровую.

В целом я не имел никакой злобы на комиссаров, в эскадроне нам часто рассказывали о героической гибели многих из них. Тот же самый Мехлис проявил фантастическую смелость и упорство во время уличных боёв в Москве. Ценой своей жизни он и, сформированный из работников Главного политуправления, коммунистический батальон, дали возможность Сталину и членам ЦК спокойно покинуть столицу и эвакуироваться в Саратов. Ни один человек из этого батальона не выжил – безнадёжно окружённые со всех сторон противником, они подрывали себя гранатами.

Поэтому я решил ничего не предпринимать против этих людей. Чёрт с ними, пускай занимаются этой своей вознёй, может без этого они жить не могут, чтобы не плести всевозможные интриги и не организовывать какие-нибудь козни. И всё это для того, чтобы получить следующее по должности звание, а с ним ещё большую власть над другими людьми. Но самым главным было для меня то, что они всё-таки жертвовали своими жизнями ради нашего общего и самого главного, ради нашей Родины. А вот предпринять действия, порочащие их имя, я мог. Память деда без труда предоставила мне информацию: о Троцкистском и других заговорах. Стоило только написать письмо в другой политический лагерь, например, Берии о существовании группы, объединённой общим сионистским прошлым, во главе с Мехлисом. А там уже в НКВД из них выбьют все нужные сведения для организации нового дела. Гораздо опасней для будущего моей Родины была такая личность, как Клопов. Умный, расчётливый предатель, вот кого нужно было обязательно нейтрализовать, пока этот выродок не нанёс непоправимый вред моему народу.

Я плотней укутался в свою утеплённую овчиной шинель и начал по методу тибетских монахов мысленно разгонять свою кровь, чтобы хоть как-то согреться. Но у меня это получалось плохо, всё-таки в эскадроне я был не лучшим слушателем у нашего сенсея. В голову опять полезли мысли о тёплой одежде, о том, какой же я был дурак, что не надел под шинель тёплую, связанную женой (вернее моей бабушкой) безрукавку из собачьей шерсти. Носки из такой же шерсти я одел, а вот безрукавку не стал – подумал, что она будет только мешать при движении.

Ещё я подумал, что красноармейцы моей роты одеты гораздо теплей, чем бойцы из других рот и, тем более, других батальонов. А всё это благодаря нашему старшине Тарасу Стативко. Все его звали Бульба, по-моему, этим прозвищем он даже гордился, и уже сам часто путал свою фамилию с этим персонажем. Я лично слышал, как он как-то представился – Тарас Бульба. Этот сорокалетний хохол обладал поистине чудесной способностью доставать всё самое лучшее и новое для своей роты. Любимая его присказка была – там, где прошёл хоть один хохол, двум евреям делать нечего. Неведомо какими путями он выбил для всех красноармейцев нашей роты утеплённое овчиной обмундирование. И это было перед самой отправкой нашей дивизии на Карельский перешеек. Он, зараза, как знал, что здесь будут такие крепкие, сибирские морозы. Может быть, именно благодаря его предприимчивости, у нас в роте и не было ни одного обморожения. Хотя с винтовками он перестарался. В 1939 году как раз началось перевооружение. Армия начала получать новые винтовки СВТ-38, взамен трёхлинеек. И, как водится, первыми в нашем батальоне самозарядки получили мы. Когда прибыли на Карельский перешеек, недели через две только ленивый не ругал Бульбу за эти винтовки. Другие роты были вооружены старыми, добрыми, безотказными трёхлинейками. При этом, как говорится – и горя не знали.

Неожиданно в поле моего зрения возник начштаба Пителин. Он явно кого-то искал, подошёл к часовому, и тот показал в мою сторону. Пришлось оторваться от стены и пойти навстречу товарищу капитану. Когда я вышел из-за вагончика, он всё-таки заметил меня в неровном свете костров и пошел навстречу. На улице было уже довольно темно, луна была закрыта облаками, и что-либо разглядеть, кроме темнеющих на белом фоне деревьев, было проблематично. Ещё на расстоянии метров трёх от меня Пителин прокричал:

– Черкасов, ты что так долго?

Потом, перейдя на обычный тон, заявил:

– Я тебя уже полчаса у себя в вагончике жду. Что, отходил после встречи с начальством? Наверное, так захвалили, что у тебя в голове бриллиантовый дым заклубился? Небось, стоял и мечтал, как ты, большой военачальник командуешь вверенными тебе войсками? Эх, лейтенант, если бы все обещания, данные начальством, выполнялись! Я тебе, как более опытный человек, повидавший много старших командиров, могу сказать одно. Верь их обещаниям процентов на пять, и знай, начальство всё быстро забывает. Все звания, почести и другие блага обычно достаются тем прощелыгам, которые вертятся перед их глазами и лижут им задницу. А знаешь, почему? Да они сами такие же, и поэтому в первую очередь заботятся о личностях своей породы. В окружении подобных себе им гораздо комфортнее жить. А ты, парень, не такой. Чувствуется в тебе старая, казацкая ещё школа. Видно, что долг и честь для тебя не пустые слова. Я тебе доверяю, Юра, и поэтому хочу по секрету сказать.

Он придвинулся вплотную ко мне и еле слышно начал говорить о наболевшем:

– Как военные специалисты, они собой, как правило, ничего не представляют. Продолжают мыслить категориями гражданской войны, когда можно было дружной массовой атакой опрокинуть малочисленные белые полки. А если не получалось, то отойти и разложить эти полки изнутри. Господи, и этих горе-командиров ничему не научила Польская кампания. Когда плохо обученная армия Пилсудского буквально наголову разбила Тухачевского, с его самыми лучшими частями, которые только были в Красной армии. А всё почему? Да потому, что разложить изнутри поляков не удалось. Солдаты просто четко выполняли приказы своих офицеров. Которые, кстати, были не очень грамотными тактиками. Но поляки тогда проявили элементарную стойкость, а не начали в панике разбегаться, увидев эту дико прущую на них будённовскую лаву. И в итоге, наконец уже полки Тухачевского улепётывали от польских улан. Вот и сейчас мы столкнулись не с бандами Махно или восставшими крестьянами Антонова, а с регулярными войсками. При этом у финнов армия гораздо лучше обучена, чем у поляков. Наши гении стратегии, такие как Ворошилов и Будённый, верные своей идее задавить маленькую Финляндию числом, нагнали сюда кучу неподготовленных войск. Одних танков – более двух тысяч. Которые здесь оказались полностью бесполезны. Это тебе не Монголия, где можно маневрировать, как захочешь. Здесь двигаться на колёсах или гусеницах можно только по дорогам. На метр в сторону отъедешь, и уже всё, по уши в снегу, откапывать технику нужно полдня при двадцатипятиградусных морозах, а вторые полдня её заводить. Так что сильно облажались наши гении. А это значит, что надо срочно искать виновных в этом бардаке. Они же гении, тем более политически правильно подкованные, и не могут быть виноваты в том, что их грандиозные планы извратили и нарушили замаскировавшиеся враги. Наймиты английских или ещё каких-нибудь проклятых империалистов.

Вот и зашевелилась всякая шушера, чувствует, что Хозяин в ярости. Видишь, сколько сразу к нам начальства набежало, вплоть до армейского. А знаешь, почему? Хотят создать впечатление, что они тоже причастны к успеху нашего батальона. Это первая, хоть и небольшая, в масштабах армии, победа, после целой серии неудач. Вспомни хотя бы гибель 163-й дивизии в декабре, потом окружение 44-й дивизии. Все они перестраховываются на тот случай, если и 44-ю дивизию уже уничтожили. Они будут доказывать, что непосредственно принимали участие в пробитии к ней коридора и не жалели для этого своих жизней. Что именно под их руководством был сбит финский заслон. А если дальше пойдёт что-то не так, то эта накипь, чтобы уменьшить досаду Сталина, постарается вместо себя найти замену для жертвоприношения. Но если они думают, что я сгожусь вместо жертвенного барана, то глубоко ошибаются. Всё это я уже проходил. Я ни разу не лез в их игрища и разборки, может быть, поэтому и сижу всё ещё в капитанах. Но живя с этими волками, я привык перестраховываться – на любую, явную глупость командования всегда беру письменный приказ. Даже и сегодня, в ответ на призывы Каневского, вынудил его написать распоряжение с требованием разработать план прямой атаки в лоб на укрепления противника всеми силами нашего батальона. Я к чему тебе, Юра, это говорю – не лезь ты, парень, в эту шакалью стаю. Они могут наобещать тебе рай на земле, но потом так подставят – до смерти не отмоешься. На их поле ты никогда не выиграешь. Ты – боевой командир, вот и будь им, не лезь в политику. Ну, хватит лирики, как говорится – ближе к делу. Там, в моём вагончике, сидят два корреспондента из центральной прессы. Приехали вместе с Клоповым. Сейчас берёшь их и отвозишь на место боя, там всё рассказываешь и показываешь. Советую приврать что-нибудь героическое.

Я изумлённо посмотрел на капитана и спросил:

– Как же я им что-то покажу? Уже сейчас почти ничего не видно, а позже совсем будет темно.

– А ты много не показывай, увидят при свете факелов разгромленный штаб, да и хватит им впечатлений по уши. Всё равно они здесь останутся до завтра. Хотят утром ещё снимки поля боя делать, поэтому скажи красноармейцам, чтобы трупы финнов и пулемёты не трогали. Я специально туда трофейщиков не пустил. Видишь, лейтенант, какая оперативность, ещё только несколько часов назад выстрелы отгремели, а уже целая стая воронов тут собралась. Но ты не волнуйся, со всей этой тыловой братией тебе дело иметь будет не нужно. В 21:00 твоя рота, вместе со второй, должна уже выступить. Завтра нужно обязательно пробиться к 44-й дивизии. Так что про сон можно забыть, тем более рядом нет ни одной деревушки, где можно переночевать в тепле. Ближайшая деревня – это Суомуссалми, вот к ней вам и требуется пробиться. В саму деревню не заходи, по данным разведки, там хорошо укреплённые позиции финнов. Штурмовать её будем утром, всем полком. Из дивизии сообщили, что на подходе батальон тяжёлых танков и гаубичный дивизион. Твоя задача – произвести разведку боем и зафиксировать огневые точки. А там, дальше, за этой деревней, уже идёт территория, занятая 44-й дивизией.

Делать было нечего, весь мой план по устранению Клопова летел в тартарары. Прямой приказ начальника штаба я не мог игнорировать и затягивать его выполнение. Я прекрасно осознавал, что судьба тысяч людей из 44-й дивизии зависит от этой ночи.

Если мы срочно не деблокируем окружённую дивизию, то уже завтра финны подтянут подкрепления и полностью закупорят эту единственную дорогу. А без подвоза боеприпасов, продовольствия и топлива дивизия продержится ещё максимум сутки. Прорваться самостоятельно, в такой мороз, по заснеженному лесу, было невозможно – это было что-то из области фантастики. Тем более когда на хвосте у тебя висят финские егеря. Даже для бойцов моего бывшего взвода двигаться по этому лесу было очень нелегко. А это были одни из самых лучших лыжников нашего батальона, и к тому же шинели у каждого были утеплены подкладкой из овчины.

Может быть, во всей 44-й дивизии и можно было набрать человек пятьсот, которые могли бы выжить в такой мороз в лесу. Но что делать с остальными тысячами людей? Что делать с ранеными и, наконец, что делать с тяжёлым вооружением, техникой и обозом? Выход был только один – тупо пробиваться по этой дороге, несмотря на потери. Именно этим дивизия и занималась уже третьи сутки. Но пока итог был плачевным: истрачен основной запас боеприпасов для орудий и положено несколько сотен красноармейцев, а удалось сбить только один небольшой заслон финнов, перед вторым дивизия намертво встала. Оставалось надеяться только на помощь остальной армии.

О ежечасных радиограммах с просьбой о помощи мне рассказал капитан Пителин. Когда он зачитал мне последнюю радиограмму 44-й дивизии, которую получил от порученца Клопова, я выпрямился, козырнул и не очень громко произнёс:

– Разрешите выполнять!

– Давай, Юра! С корреспондентами долго не возись, готовь людей и выступай. 21–00, это крайний срок, чем раньше успеешь подготовиться, тем лучше. Вторая рота оперативно подчиняется тебе, я уже им с вестовым отправил приказ. Там теперь командиром Сомов Валера, кстати, твой дружок. Помню, как весной вы с ним сидели на губе за дебош, устроенный в ресторане. Хорошо, что тогда из посетителей никто особо не пострадал, а то валили бы вы сейчас лес где-нибудь на Колыме.

– Да вы что, Борис Михалыч, вы же знаете, я водку – ни-ни. Мы с Валерой, наоборот, успокаивали выпившего посетителя, а тут патруль зашёл, ну и увезли нас в комендатуру.

– Угу, успокаивали! Зуб у гражданина выбит? Выбит. У его товарища глаз подбит? Подбит. У третьего их собутыльника одежда порвана, кучу мебели поломали. Молите бога, что они приставали к женщине, которая оказалась подругой жены комиссара гарнизона. А то – хрен бы вы отделались двумя сутками губы. Ладно, Черкасов, забыли – это всё было в той, мирной жизни, а сейчас нужно сосредоточиться на выполнении боевой задачи. Так что всё, больше я тебя не держу. Забирай корреспондентов и на санитарных санях выезжай к себе в роту. До крайнего срока выступления – тебе осталось чуть больше трёх часов.

Пителин повернулся и направился в свою теплушку, я поспешил за ним. В штабном вагончике капитан, представив меня этим двум корреспондентам, тут же выпроводил нас за дверь. Корреспонденты были в военной форме, по званию один из них был политрук, а другой младший политрук. Ребята были весёлые и разговорчивые, оба из Ленинграда. Пока ехали, они меня веселили, рассказывая последние анекдоты. Когда прибыли в расположение роты, я их, можно сказать, с сожалением передал под опеку моего комиссара Осипа Шапиро.

С Шапиро мы ещё в мою бытность комвзвода были в отличных отношениях. Когда общались друг с другом, я его называл Ося. Хотя в роте и не полагался комиссар, а только политрук, но с моей подачи это звание к нему так и прилипло. Ему это тоже очень нравилось. Он был довольно-таки необычный человек. Конечно, необычный для еврея. Душа-парень – открытый, бескорыстный, заводной и веселый. Очень любил поддать и поговорить по душам. Неравнодушен был и к женскому полу. Ко всему прочему, на этой войне показал себя бесшабашным, будто совсем презирающим пули человеком. Одним словом, он полностью не вписывался в стереотип еврея, к тому же ещё и политработника. Наедине со мной про политику он даже и не заикался. Когда же рядом появлялись чужие люди, он, как правило, в разговорах просто засыпал их лозунгами.

Когда я знакомил корреспондентов с Шапиро, подумал с некоторым весёлым злорадством: «Ну, сейчас вам Ося быстро мозги набекрень поставит. Ночью уснуть не сможете, сплошные ужасы, и кровавые сцены не дадут. А утром будете с восторгом вспоминать, как вам посчастливилось лицезреть таких невообразимых героев из выдающейся роты».

Перед тем как они, в сопровождении трёх факельщиков отправились осматривать места основных боестолкновений, я окликнул Шапиро и попросил его покрасочней описать им наш героический рейд. И обязательно завести в теплушку, где больше всего лежало трупов скандинавских добровольцев, растерзанных взрывами гранат. Сам Ося уже успел всё осмотреть и подробно расспросить обо всем Шерхана. И теперь очень жалел, что не оказался в моём взводе и не принял участие в нашем рейде.

Пока я отсутствовал, комвзвода-1 Курочкин, при деятельном участии старшины, собрал все трофеи. Также была доставлена захваченная нами ранее теплушка – вместе с Козловым и пленными финнами. И сейчас, уже по второму разу, у моих красноармейцев был обед – теперь похлёбка с большим куском козлятины каждому.

Теперь и у меня был свой штаб, вернее, штабная теплушка, именно так я хотел использовать эту будку на санях. Наконец-то в роте появилось место, где можно хоть иногда отогреться. Не нужно будет при каждом новом переходе, на стоянках, судорожно оборудовать подснежные обогревательные пункты. Я с содроганием вспомнил, как однажды, в конце декабря нам два дня пришлось ночевать в зимнем лесу. Было жутко холодно – температура тогда достигала -30 градусов. С каким напрягом мы делали шалаши и засыпали их снегом. Сколько сил и изобретательности потратили на устройство костровищ и вывода дыма из этих убежищ. Тогда нам очень помог батальонный обогревательный пункт, расположенный в передвижных вагончиках. Раз в сутки каждый из нас хотя бы по два часа проводил в тепле.

Думал я и об использовании теплушек уничтоженных шведов. Но, во-первых, они больше и тяжелее, чем будка финнов, и их было невозможно тащить вручную. Нужно было использовать конную тягу, но в роте большой обоз вроде бы был ни к чему. Он сильно ограничил бы нашу манёвренность. С другой стороны, в этих условиях, когда мы были привязаны к дорогам и дальше, чем на несколько километров от них не удалялись. Было очень важно, после боя или марша, хоть несколько часов побыть в тепле. Второе, что меня останавливало от использования шведских теплушек – это их состояние. После того как мы с Шерханом закидали их гранатами, на эти вагончики без содрогания смотреть было нельзя. Они представляли собой какое-то жалкое зрелище – масса рваных, сквозных отверстий от осколков и пуль, все стены забрызганы, а полы залиты кровью. У трёх теплушек взрывами были перекошены стены и проломлены полы.

Закончив с распоряжениями, которые я раздал взводным перед предстоящим маршем, я наконец решил перекусить и хоть немного отдохнуть. С того самого момента, когда оказался в теле моего деда, ещё не выдалось ни одной спокойной минуты. Положение всё время требовало от меня непрерывных действий. Если прямо сказать, всё, что я до этого делал, было чисто интуитивно, как бы на автопилоте. При этом основной движущей силой была память и опыт деда.

Глава 7

Мой первый в качестве командира роты приём пищи был обставлен поистине с царской роскошью. Во-первых, обедал я в тепле, за столом и в одиночестве. Во-вторых, еды было много – к положенному по нормам и приготовленному в ротной полевой кухне обеду добавилась парная козлятина и целый котелок мясного бульона. В-третьих, у меня, как у большого чина, появился вестовой – можно сказать, ординарец. Им я назначил Шерхана. И не из-за того, что вестовой Потапыча плохо выполнял свои функции, а просто я считал, что человеку, который будет столько времени проводить рядом со мной, нужно полностью доверять. И не только собственные слабости и секреты, а, поскольку он всегда у меня за спиной – значит, и саму жизнь. Из всех красноармейцев абсолютно уверен я был только в Асаенове. В сегодняшнем бою понял – этот человек не предаст и выполнит любое приказание, к тому же он весьма сообразителен и шустёр.

Вот и сейчас он проявлял максимум заботы и предупредительности, давая мне возможность отдохнуть. Совершенно бесшумно появлялся, меняя котелки с новыми блюдами. Потом зашёл, доложил в печку дрова, вытащил из-под лавки матрас и разложил его на ней. Как бы намекая, что я могу хоть несколько минут полежать и отдохнуть в тепле. Намёк я понял и, не мешкая, воспользовался им. Посчитал, что до 21–00 времени ещё много, и я вполне могу минут двадцать спокойно поспать, отходя от этого сумасшедшего дня. Тем более, было неясно, когда я опять смогу принять горизонтальное положение. Сквозь дремоту я слышал, как снаружи Наиль отбивался от периодически рвущихся в теплушку за дополнительными указаниями командиров взводов, и всё больше убеждался в правильности своей оценки этого хитрого татарина. Несмотря на то что он был рядовым красноармейцем, а пройти пытались командиры, Шерхан очень тактично, не конфликтуя, никому так и не дал войти.

Слышимость была прекрасная, и я улавливал буквально каждое слово, высказываемое взводными. Но все проблемы, с которыми они пытались пробиться мимо Шерхана, не стоили и выеденного яйца. Поэтому я даже и не подумал вмешиваться, прерывая свой отдых. Пускай сами решают эти вопросы. Лезть во все мелкие дела любил Потапыч. Народ к этому привык и теперь даже с вопросом, по сколько гранат выдавать каждому красноармейцу, пытались пробиться к командиру роты. Я же считал, что мелкая опека только вредит делу, убивая в зародыше инициативность и ответственность.

Вскакивать и идти на холод разбираться с небольшими проблемами я решил, только если появится старшина. Бульба, с его куркульскими инстинктами, затеял очень интересное дело. Вот где могли возникнуть какие-нибудь мелкие заковырки, из которых потом могли вырасти крупные неприятности. Во-первых, Стативко не мог смириться с тем, что я собираюсь бросить отбитые у неприятеля вагончики. Проведя их ревизию, он взялся восстановить одну из теплушек, при этом заявил:

– Це ни дило, оставлять такое чудо на потребу этим шакалам – трофейщикам. Товарищ старший лейтенант, шо тут эти полонённые чухонцы просто так мёрзнут и переводят наши продукты? Пусть чуток подвигаются, пока мы их не отправим в тыл. А то хоть и сожрали по котелку гуляша, а носы всё равно посинели. А так попрыгают с молотками и пилами, и нам польза, и им хорошо. А из пары разбитых теплушек можно одну сварганить, лучше прежней. Вот только жалко, сейчас стёкол нема, но покаместь окно можно закрыть плащ-палаткой.

Чтобы меня окончательно убедить, Бульба начал описывать все достоинства этих теплушек:

– Представляете, стены у них многослойные, между двух тонких досточек проложен толстенный слой войлока, а поверх него – фольга. Я уже видел такие стены в местных баньках. Теплоты они неимоверной, в бане с такими стенами можно с несколькими охапками дров – пропарить целую роту. Да и лёгкие эти теплушки, по размеру они такие же, как и вагончики в батальоне, которые тащат по четыре коняги, с этой же спокойно справится и одна лошадка, ну в крайнем случае, две. А лошадей у нас сейчас, вашими стараниями, много.

Он тяжело вздохнул и добавил:

– Всё равно лишних лошадей в батальон заберут. У них от таких морозов половина своих коняг загибла. Чтобы тащить обоз, уже два раза новых пригоняли. Странно, как ещё интендант сам сюда не примчался за трофейными лошадьми. Не иначе его Сипович куда-то отослал. Вот, пока его нет, нужно всё пристроить к делу.

Всё, что будет отложено про запас и не пойдёт непосредственно на повышение боеспособности роты, этот жучило отберёт на батальонные нужды. Одним словом, старшина меня уговорил заняться восстановлением одной теплушки. То, что будем использовать для этого труд военнопленных, меня совершенно не обеспокоило. Наоборот, я, со злорадством упиваясь классово непримиримыми чувствами своего деда, подумал – вот вам, проклятые буржуи, будете знать, как исключать Советскую Россию из Лиги Наций. Тарас также убедил меня взять станковые пулемёты «максим». Правда, из всех уничтоженных нами пулемётных точек только в трёх «максимы» не пострадали от гранатных осколков. И уж совсем старшина добил меня предложением захватить шведские пушки. Подавляя смех, я спросил:

– Бульба, не спутал ли ты нашу роту с батальоном, а себя с техником-интендантом первого ранга? А может быть, ты смотришь выше и замахнулся уже сразу на полк? Если следовать всем твоим пожеланиям, наша рота скоро превратится в большой обоз. Где все до одного будут ездовыми саней, набитых вещами, крайне необходимыми для успешного ведения боёв. Вот только интересно, кто будет воевать? К тому же для стрельбы из орудий нужны специалисты. Или ты сам будешь за наводчика? Тогда для подвоза снарядов, чтобы ты попал по цели, потребуется снимать с фронта ещё пару рот и использовать красноармейцев как ездовых и грузчиков.

Старшина усмехнулся в свои побелевшие от морозов усы и произнёс:

– Та шо, запас, он карман не тянет! А если финн прижмёт, то всё это хозяйство не подотчётно, можно его спокойно и бросить. А пока чухонцы будут рыться в санях, ударить по ним из леса.

Неожиданно в поддержку старшины выступил наш политрук Шапиро.

Он, возбуждённо размахивая руками, начал почти что выкрикивать:

– Черкасов, ты представляешь, в нашей роте можно организовать целый пулемётно-артиллерийский взвод! Не в каждом батальоне имеется столько тяжёлого вооружения! А пулемёты на санях, это же чистые тачанки, можно сказать, их зимний вариант. Да и для перевозки орудия есть специальные сани. А что касается специалистов, то в третьем взводе красноармеец Сизов, из недавнего пополнения, почти что окончил артиллерийское училище. Он что-то там напортачил – вылетел из училища с треском и был направлен в действующие войска. Парень неплохой, политически грамотный, а в училище просто дал какому-то преподавателю по физиономии. Говорит, что тот оскорбил женщину. Сам понимаешь, дело это молодое, может быть съездил по морде и за дело. Иначе бы этот вопрос тихо не прикрыли. А так, получается – просто спихнули парня на фронт и всё, биография пошла с нуля.

Слова старшины о том, что всё это вооружение неподотчётно и его в любой момент можно списать, не заполняя никаких бумажек, решило дело. Не мешкая, мы в присутствии командиров взводов немного реорганизовали структуру роты. После всех боёв в роте сейчас было сто пять человек. И это, включая кашеваров, санитаров с военфельдшером, ездовых и вестовых. До захвата трофеев у нас был один станковый пулемёт «максим», два ручных пулемёта и ротный миномёт. Все красноармейцы были вооружены винтовками СВТ-38 и гранатами РГД-33.

После недолгих обсуждений я решил, что каждый взвод будет состоять из трёх отделений по семь человек и расчётом из двух человек с ручным пулемётом. Всего вместе с комвзводом получалось двадцать четыре человека. Каждый командир взвода и отделения должен был вооружиться автоматом «Суоми» и получить бинокль. В первом взводе в одно из отделений были отобраны лучшие стрелки. Они должны были получить трофейные, снайперские винтовки. Остальные трофейные автоматы было решено выдавать красноармейцам по мере их обучения владению этим оружием. Сейчас перевооружать всех бойцов автоматами было нецелесообразно. К самозарядкам они уже худо-бедно привыкли, а в предстоящих боях это было немаловажно. Кроме этого, из имеющегося и трофейного вооружения создаётся пулемётно-артиллерийский взвод. Это четыре пулемётных расчёта на санях, миномёт и одна автоматическая зенитная пушка «Бофорс», по наземным целям она могла прицельно стрелять на четыре километра. Весь этот взвод должен передвигаться на восьми санях и состоять из двадцати одного человека. Командиром этого подразделения становился политрук Шапиро. Военфельдшер имел в команде только двух ездовых на санитарных санях. Он лишался подчиненных санитаров, их функции во время боя должны были выполнять оставшиеся люди из команды старшины. А у него в хозяйстве осталось только шесть человек, два кашевара и четыре ездовых нашего обоза. Самому Бульбе придётся тоже стать ездовым, он будет управлять санями с одной из теплушек.

Больше всех был рад этой реорганизации Шапиро. Наконец исполнилась его мечта – стать настоящим боевым командиром. После того как мы закончили это совещание на морозе, Осип немедленно направился организовывать свой взвод. Из всех присутствующих никто не промолвил ни слова о нарушении устава. Все эти изменения происходили как раз перед тем, как мне отправиться с докладом в штаб батальона.

Когда я вернулся в расположение роты, работы по ремонту теплушки и переоборудованию саней были в самом разгаре. Я предупредил Бульбу, что на всё про всё у него осталось два часа. В 20–40 обоз должен быть сформирован и готов к маршу. Тогда же я встретился и с командиром второй роты Валеркой Сомовым. Мы обнялись, погоревали о погибших товарищах, поздравили друг друга с назначениями нас командирами рот, а потом начали обсуждать насущные дела. Валера уже знал, что его рота оперативно подчинена мне, но никакой обиды по этому поводу он не испытывал. Наоборот, был даже рад, что в первой ответственной операции в качестве ротного ему полагалась роль подчинённого. Тем более Валера меня хорошо знал и доверял. По этому поводу он заявил:

– Юрок, я даже рад, что сейчас ты главный. Пожалуй, во всём батальоне только я знаю, какой ты мужик. Тебе, мля, палец в рот лучше не класть – тут же откусишь. Помнишь? Из каких только безнадёжных ситуаций мы с тобой не выбирались. Ты ни разу не подвёл, и из такого дерьма меня вытаскивал. Думаю, и сейчас финны тебя не проведут, не заманят в засаду. Ты ведь задницей чувствуешь, когда дело пахнет керосином и, как обычно, вовремя извернёшься. Сипович, он мужик ушлый – знает, кто может вытащить батальон, и чтобы он потом выехал на белом коне. Поэтому, не парься насчёт моей роли, не в этом, как говорится, счастье, сейчас главное – не попасть под пули снайпера и всё-таки пробиться к ребятам из 44-й дивизии.

Окончательно прояснив для себя отношение к роли ведомого командира второй роты, поняв, что он ни в коей мере не будет мешать и тянуть одеяло на себя, я расчувствовался и пообещал Валерке передать в его роту один из пулемётов «максим», вместе с парой лошадей и санями. Правда, при этом предложил на время проведения рейда откомандировать в мою роту двух человек. По моим агентурным данным (об этом сказал Шапиро), у него в роте обычными красноармейцами служат неплохой пулемётчик и наводчик орудия. Оба этих бойца прошли Халхин-Гол и были недавно призваны из запаса. Немного поломавшись, Сомов согласился с моим предложением, при этом он пошутил:

– Да, Юрка! Ну и поднабрался ты у своего Бульбы! Вот уж – с кем поведёшься… Этот твой хохол с живого не слезет, пока не получит своего прибытка. Уже весь батальон обобрал, всё тащит в свою роту.

Я хмыкнул и, поддерживая его шутливый тон, заявил:

– Ха, если бы один батальон, подожди, он скоро и до дивизии доберётся. Но зато каких он поваров подбирает? О-о-о, они такие блюда кашеварят, пальчики оближешь. Небось, раньше нэпманов кормили. Пойдём, покажу тебе мой новый штаб, заодно попробуешь, какой они сегодня гуляш сделали. Штаб у меня не хуже, чем у Сиповича, может и поменьше чуток, но ведь и мы не батальон.

Валера от моего предложения решительно отказался, объясняя это тем, что недавно перекусил, что у него сейчас полно дел, он ещё толком и не вступил в командование ротой, а нужно срочно готовить людей для ночного марша. Его рота только недавно закончила прочёсывание рощи.

Пожав друг другу руки, мы разошлись по своим делам. Сомов направился накручивать своим взводным хвосты, чтобы всё было готово к предстоящему рейду. Я направился в свою теплушку перекусить и хоть немного отдохнуть. У меня была полная уверенность, что мои взводные без моего вмешательства выполнят всё, что полагается. Единственное, о чём я беспокоился, так это о положении дел во вновь формируемом пулемётно-артиллерийском взводе. Шапиро сейчас был вынужден заниматься корреспондентами, а заместителя у него ещё не было. Но потом я подумал, что всё равно их боевые сани ещё не доделаны и по-любому вся боеспособность взвода будет зависеть от пулемётных расчетов. А командирами в них были подобраны опытные люди. Орудийным же расчётом будет командовать без пяти минут лейтенант.

Кстати, когда мы обсуждали с Сомовым порядок движения и способы связи, я у него выяснил положение дел во второй роте. В первой атаке на эту рощу рота понесла потери даже большие, чем наша. Сейчас в наличие там было девяносто восемь человек. У них тоже был миномёт и один станковый пулемёт. Мы договорились, что кроме двух бойцов, Валера временно передает в моё распоряжение миномёт с расчётом из двух человек. Таким образом, у меня под командованием образовывалась чуть ли не миномётная батарея. Конечно, калибр у этих миномётов был маловат. Я немного посокрушался, что ребята Рябы полностью вывели из строя шведские миномёты. Их калибр был гораздо существеннее, чем у наших ротных.

Потом мои мысли опять вернулись к шведским зенитным пушкам. Я уже сталкивался с их действием. В начальный период войны, поддерживая танковый батальон, мы атаковали небольшую деревушку. Как потом выяснили, оборону там держал всего-то взвод финнов, но у них было две такие пушки. Так вот эти зенитные орудия так расколошматили танковый батальон, что в нём осталось хорошо если половина танков Т-26. А ведь тогда, по мёрзлой, слегка припорошенной снегом земле, у танкистов было сколько угодно места для манёвра. Но я лично видел двенадцать подбитых танков.

Да и нашей роте тоже хорошо досталось. Например, одно отделение из третьего взвода попало под снарядную очередь – из одиннадцати человек осталось двое. У финнов к этим орудиям имелись бризантные снаряды. При попадании такого снаряда в ствол дерева эффект был как от взрыва мины. А тут, практически одновременно, целая серия из пяти снарядов.

Селение мы, конечно, взяли, но только после того, как целый гаубичный дивизион полчаса долбил по этой деревушке. Стреляли они с закрытых, удалённых на семь километров от линии фронта позиций, из 122 мм гаубиц. Тогда я удивлялся, что могут сделать какие-то две небольшие пушечки. Но эти 40 мм зенитки, на сутки затормозили движение целой дивизии и весьма сильно потрепали танковый батальон.

Теперь я сам мог стать обладателем этого оружия. Ещё раз прокрутив в голове весь наличный состав моей роты, я всё-таки решил забирать и второе трофейное орудие. Тем более Валерка передаёт нам одного бывшего наводчика. К тому же никакой подготовки саней к перевозке пушек не надо. Прямо возле орудийных позиций стояли уже специально изготовленные для них сани. Лошадей мы захватили достаточно, хватит перевезти хоть дивизион таких орудий.

Все эти мои рассуждения и планы нарушил ворвавшийся в теплушку Шапиро. Даже непробиваемая оборона Шерхана не смогла устоять перед политическим напором пламенного коммуниста. Политрук был возбуждён и, как мне показалось, слегка поддат. Как только он вошёл, я сел на свою лежанку и спросил Осю:

– Ну, как там корреспонденты, ухайдакали тебя своими вопросами? Смотрю, после их посещения ты принял дозу успокоительного из горячительных запасов Бульбы.

– Да ладно тебе, Черкасов! Замечательные ребята, и поговорили мы хорошо. Даже нашли общего знакомого. Это Ванька. Мы с ним учились в одной группе в пединституте. И, представляешь, он теперь тоже корреспондент и уже старший политрук по званию. Во как там растут люди! А тут, бегаешь по снегу, как лось, а в итоге, вон, как Каневский, попадаешь под пулю снайпера. Эх, жизнь – копейка, а судьба – индейка. Кстати, Юр, я тут тебе тоже принёс на сугрев шведского пойла – «Абсолют» называется. Представляешь, никто из наших в этих вагончиках не заметил водку. Даже Бульба побрезговал трогать трупы. А эти корреспонденты, про которых ты говорил, что они ночь спать не будут, видя столько крови и растерзанных тел, спокойно зашли в вагончик, где было больше всего трупов, и, чтобы придать больше драматизма картинке для завтрашней фотосъёмки, начали кантовать эти тела. Вот под одним из тел и нашли баул с тремя бутылками шведской водки. Ну, одну мы, конечно, там и употребили, уж очень морозит на улице, все просто задубели, пока там ковырялись. Ещё одну ребята взяли себе, ну а третья – тебе. Презент, так сказать, за предоставленную возможность получить хорошие фотоснимки. Очень им понравилась и раздолбанная нами миномётная батарея. Сказали, что картинка получилась очень эффектная.

Высказавшись, Осип снял варежки и вытащил из кармана запотевшую бутылку. Выглядела она довольно странно, на ней не было даже этикетки. Прямо на стекле проступали латинские буквы ABSOLUT. Я встал, взял у него бутылку, внимательно её осмотрел и засунул в шкафчик при входе. После чего хмыкнув, пошутил:

– Слушай, Ося, а выгодное это, оказывается, дело – шведов валить. Мало того что сами кучу трофеев набрали, так ещё и пресса подарочки подкидывает. Если дело так дальше пойдёт, никто уже нашу махорку курить не сможет, все на англосакские сигареты подсядут. Сейчас уже смотрю, все красноармейцы «Данхил» смолят.

Я искоса посмотрел на Шапиро и уже серьёзным тоном продолжил:

– А что касается этой водки, то мы её с тобой, товарищ политрук, обязательно выпьем, но только после того, как пробьемся к 44-й дивизии. А пока – сухой закон. Воевать нужно на трезвую голову – это умирать можно и пьяным, чтобы было не так страшно. Нам сейчас, чтобы победить, нужна ясная голова. А погибать я не собираюсь, да и вам не дам.

Захихикав и погрозив мне пальцем, Осип произнёс:

– И это ты мне говоришь – коммунисту с трёхлетним стажем? Какой-то комсомолец, даже ещё не кандидат в партию, поучает старого партийца! Да-а… Куда мы катимся? Уже яйца начинают учить курицу!

Затем, вдруг нарочито набычившись, он спросил:

– Ты что, партию не уважаешь?

И сам же ответил на свой вопрос:

– Да знаю, хорошо ты к партии относишься, и она к тебе тоже неплохо. Можешь судить по мне, я тебя, можно сказать, люблю и уважаю. Хотя ты, бывает, и загибаешь не туда. Ты хоть знаешь политику партии в этом вопросе? Вот, вижу, что не знаешь. А, между прочим, после Великой Октябрьской революции именно большевики отменили царский сухой закон. Именно ВКПб вернуло народу право свободно пить водку. Это надо же, царские недоумки в Первую мировую войну ввели сухой закон.

И где теперь эти радетели здоровья нации. Кто выжил, в Париже подметает улицы. Между прочим, сейчас есть негласное указание, каждому красноармейцу выделять в день по сто грамм водки. Как это начали делать, количество обморожений резко уменьшилось. Да и в атаку стали веселей ходить. Да ты и сам в курсе этого дела. И, заметь, после введения этой практики, пьяных нет. Водка моментально усваивается и сгорает от таких морозов.

Шапиро так разошёлся, что я смог вставить в его речь только одну фразу, а именно вопрос:

– Слушай, Ося, а что же будет с людьми после войны? От регулярного употребления водки они же сопьются и превратятся в алкоголиков. Не завидую я их детям.

Политрук, даже не задумываясь, ответил:

– А дальше будет мировая революция, и что значат перед таким событием судьбы каких-то алкашей. Когда она свершится, такая большая армия нам будет уже не нужна. В ней останутся вот такие, как ты – настоящие бойцы. И будешь ты заниматься только подавлением буржуйско-кулацких мятежей. А это, согласись, уже совершенно другая война – без этого дикого сверхнапряга.

Чтобы как-то закончить эту неприятную для меня тему, я встал по стойке смирно и прокричал:

– Слава великому Сталину!

Шапиро замолк на полуслове и удивлённо вытаращил глаза. Я похлопал его по плечу и с тем же пафосом произнёс:

– Чтобы мировая революция свершилась, нам нужно сейчас свернуть башку этим наймитам мирового империализма. А для этого нужно действовать, а не объяснять друг другу прописные истины. Давай-ка, друг ситный, займёмся нашими делами, а не пустой болтологией. Ты же теперь сам стал боевым командиром и лично отвечаешь за вверенный тебе взвод. А это тебе не лозунгами сыпать, ссылаясь на великих людей. Тут нужно конкретных красноармейцев обеспечить оружием, питанием и тёплым ночлегом. И при этом точно выполнить все поставленные боевые задачи. Вот меня, например, интересует, оборудованы ли сани для стрельбы с них из пулемётов? Как обстоят дела с формированием новых пулемётных расчётов?

У Осипа прямо на моих глазах лицо начало преображаться из восторженно-боевого в серьёзное и задумчивое. Признаки опьянения быстро куда-то исчезли. И он уже совершенно другим тоном, по-деловому и официально начал докладывать:

– Я, перед тем как идти к тебе, проверил ход переоборудования саней. Три единицы уже готовы, и там устанавливаются трофейные «максимы». Остальные будут готовы через двадцать минут. Миномёт размещён на санях, так что в любой момент из него можно начинать метать мины. С орудием тоже всё нормально, оно уже загружено, и расчёт занят его изучением и боевой тренировкой. Эти шведские сани позволяют вести огонь из пушки, не устанавливая её на землю. Можно стрелять по воздушным и наземным целям даже на ходу, только приходится останавливаться, чтобы менять магазин со снарядами. Проблема есть только с одним «максимом» – нет опытного пулемётчика, но, в принципе, я смогу с ним управиться. На сборах несколько раз стрелял из такого пулемёта. Так что, товарищ старший лейтенант, пулемётно-артиллерийский взвод, как и было, приказано, в 20–30 будет готов выступить.

Я опять хлопнул Шапиро по плечу и сказал:

– У-у-у, какой ты стал официальный! Ося, расслабься, здесь все свои! Ты молодец, мужик, редко кто может всё кругом успеть. И дело сделать и с другими людьми пообщаться, да так, что вот они уже и хорошие друзья, и будут теперь перед начальством стоять за нас горой. Что уж тут говорить – хвалю и завидую такому таланту! Кстати, хочу тебя, обрадовать или огорчить, не знаю – я у комроты-два Сомова выбил на время опытного пулемётчика. Так что, самому тебе стрелять из него уже не потребуется. И ещё, Осип, твой взвод ещё больше усиливается. Вторая рота нам передаёт свой миномёт, а также будем забирать и вторую пушку – наводчика, опять же, выделит Сомов. Правда, расчёты у этих орудий теперь будут совсем маленькие, всего по три человека. Но делать нечего, людей больше брать неоткуда. А если поднапрячься – то трёх человек на эту зенитную пушку вполне хватит.

Услышав сообщённые мной новости об усилении его взвода, лицо Шапиро опять начало принимать восторженное выражение. Чтобы остановить вновь намечающееся извержение словесного вулкана, я в третий раз хлопнул Осю по плечу и предложил:

– Ну что, товарищ политрук, пошли смотреть твоё хозяйство. Да и остальные взводы мне нужно проинспектировать, а тебе постараться возбудить в красноармейцах пролетарскую ярость к врагу. Ведь никто с тебя обязанности политрука роты не снимал. С Сомовым я договорился, что движение начинаем в 20–50, у нас осталось всего сорок пять минут.

Когда мы вышли из теплушки, то Шапиро направился в первую очередь на орудийные позиции командовать, чтобы начинали устанавливать на сани вторую пушку. А я решил проверить, как справляется с делом старшина.

На лыжах, до места работ я добрался буквально за минуту. Возле шведского вагончика не наблюдалось никакого движения, а из трубы валил сильный дым.

«Вот это Бульба, – подумал я, – неужели уже всё отремонтировал». Первым у дверей оказался Шерхан. Когда он их открыл, я увидел, что всё помещение забито людьми. Там были размещены все наши пленные, они сидели на лавках со связанными за спиной руками. Охранявший их красноармеец Козлов закидывал в открытый зев печки дрова. Зайдя в помещение, я внимательно осмотрел места ремонта. Расчетливый Бульба сделал всё просто и без затей. На пробитые места были наложены заплатки из тонких досок, выломанных из стоящего рядом трофейного вагончика.

Старшина как будто знал, что я пришёл инспектировать его работу. Не прошло и двух минут после нашего появления, как он нарисовался в дверях теплушки. Прямо от дверей он начал рапортовать о проделанной работе:

– Товарищ старший лейтенант, задание выполнено, вагончик полностью отремонтирован, следы крови выскоблили и промыли всё помещение. Все пробоины заткнули войлоком и сверху ещё набили доски. Тепло помещение держит очень хорошо, гораздо лучше, чем батальонные теплушки. Хотя тут нет даже стёкол, просто на оконный проём набили с двух сторон трофейные маскхалаты.

– Молодец, старшина, чувствую, что тепло. Правда, видок, конечно, не тот, но нам, в конце концов, тут делегаций не принимать. А ночь перекантоваться очень даже ничего. Слушай, Бульба, если тебе пленные больше не нужны – то давай отправляй их в батальон. Нам через сорок минут выступать, а отвлекать людей на их охрану мы не можем. Вон, даже повредившего ногу Козлова сажаем ездовым на пулемётные сани. Пителин обещал прислать людей, чтобы их конвоировать, но что-то никто так и не появился. И ещё скажи мне, Тарас Иванович, как там обстоит дело с нашим обозом – готов он выступить через сорок минут?

– Усё готово, можно выступать хоть через пять минут. Сейчас распоряжусь, шоб этих гавриков на санитарных санях увезли в батальон. Ещё будут какие-нибудь приказания?

– Да нет, старшина, всё вроде нормально. Люди накормлены, сейчас передохнут ещё полчасика в своих снежных пещерах, и можно трогаться. Ты, кстати, водочного довольствия без моего приказа не выдавай, вот выполним задание, тогда можно.

– Как можно, Юрий Филиппович, я порядок знаю. Горилка, она хорошо, когда за столом, под добрый шматок сала, а сейчас, в дорогу, может нанести только вред.

Высказавшись, Бульба козырнул, повернулся и вышел из вагончика. А следом за ним и я с Шерханом. Затем мы поехали к месту формирования нового взвода, это было на позиции бывшей артиллерийской засады шведов. Там заканчивалась установка зенитной пушки на сани. Все пулемёты и миномёты уже были установлены.

Здесь уже находились комроты-2 Сомов и прибывшие с ним бойцы, поступающие в моё распоряжение.

Мы вместе с Валерой осмотрели получившиеся боевые сани. Я переговорил с экипажами этих мобильных огневых точек. Потом пригласил Сомова и Шапиро на последнее перед выходом совещание в моём штабе. Шерхана отправил собирать туда остальных командиров взводов. После чего мы уже втроём направились в мою теплушку.

Глава 8

Выступили мы ровно в 20–50. На последнем сборе командиров взводов и комроты-2 был определён порядок движения. Первыми в боевом охранении шли лыжники из первого взвода. За ними двигались остальные подразделения роты, замыкающим был огневой взвод Шапиро. Потом катили бойцы второй роты. Последним в этой длинной колонне передвигался наш объединённый обоз, под командованием старшины Стативко. Я, стоя у дороги, пропустил наши основные боевые силы, и, когда на дороге показались сани обоза, вместе с Шерханом быстро покатил в голову колонны.

Самыми первыми, выдвинувшись на триста метров, в боевом охранении, ехали наши лучшие следопыты из отделения Якута. Я специально собрал в одно отделение бывших охотников и лучших стрелков роты. Все они были вооружены трофейными снайперскими винтовками. На это отделение я даже выделил три бинокля. И в дальнейшем планировал использовать этих красноармейцев только как разведчиков и снайперов. Где-то через километр мы с Наилем догнали взвод Рябы. Пристроившись рядом с комвзвода-1, продолжили движение уже в порядках его взвода.

Минут через десять этой неспешной езды на лыжах весь взвод вдруг резко остановился. К Рябе подкатил связной от Якута. Он явно спешил и был несколько взволнован. Увидев меня рядом с командиром взвода, он обратился сразу к нам обоим. Из его доклада я понял, что Якут наткнулся на чужую лыжню, она шла параллельно дороге. По мнению охотника, люди там прошли часов шесть назад, их было не меньше шести человек, и они пытались маскировать этот лыжный след. Маскировали они его, волоча сзади себя еловый лапник. По всем повадкам, это были опытные охотники.

Я решил сам проверить эту лыжню и доехать до Якута. Конечно, мне внутренний голос говорил, что не дело командиру роты заниматься разведкой. Даже моё нахождение в головном взводе было неоправданно. Всё-таки я был не просто командир роты, а являлся руководителем всей операции. От успешного проведения этого рейда в конечном счёте зависели жизни тысяч людей. Всё это я прекрасно понимал, но сделать с собой ничего не мог. Командирская память деда заставляла меня расположить свой штаб в середине колонны и оттуда холодно оценивать всю поступающую информацию. И, уже исходя из неё, направлять нужное количество красноармейцев для решения возникших проблем. Но, с другой стороны, в моей груди билось сердце молодого боевика, который сам привык решать все поставленные задачи. И даже более того, решать эти задачи не традиционными методами войсковой операции, а действиями, больше похожими на диверсию, или партизанское нападение.

Вот и сейчас, задавив память деда, кричащую о неправильности моих действий, я покатил в сторону передового дозора.

Следом за мной немой тенью скользил Шерхан. Его я не останавливал, мне было приятно ощущать защищённость своего тыла. Перед тем как уехать, я приказал, чтобы передали остальным взводам – остановиться и не шуметь, просто затаиться.

Добравшись до Якута, который расположился возле неровной полосы немного вдавленного снега, я сразу задал ему вопрос:

– Охотник, а ты уверен, что здесь была лыжня? Если бы тут прошло несколько человек, то они бы так вдавили снег, что лыжню хрен заметёшь.

Кирюшкин, немного обиженный сомнениями в его профессионализме, ответил:

– Однако тут шли опытные охотники. У них широкие лыжи, и шли они тремя колоннами, по два-три человека. Последние двое тащили за собой охапки лапника. Снег шёл шесть часов назад, поэтому следы ещё можно разглядеть. Вон, всё ещё кое-где валяются еловые иголки. И к тому же, командир, пойдём, посмотришь сам.

Якут проехал метров десять вдоль этой полосы и остановился. Я подъехал к нему и, присев, начал осматривать указанные им углубления в снегу. Несомненно, это были следы от лыжных палок. По-видимому, лыжник в этом месте оступился и, чтобы удержаться на месте, помогал себе лыжными палками. И нечаянно упёрся ими в незамаскированную полосу движения. Эти следы можно было чётко увидеть даже при лунном свете.

Итак, мы явно обнаружили следы финской воинской группы. А если они шли не на стандартных, а на широких охотничьих лыжах и пользовались методами маскировки следов, то группа эта была непростая. Скорее всего, это снайперская группа, состоящая из бывших охотников, такие группы, как мне было известно, у финнов были не редкость. Они состояли из бойцов добровольческих отрядов местной самообороны. Их обычно называли шюцкоровцами. Вооружение у них, как правило, было слабым, в основном это винтовки Мосина. Но, даже используя это старьё, они наносили нам весьма ощутимый вред. Нападали они из засад и стреляли очень метко. В основном из-за них отвлекались большие силы, чтобы охранять дороги. Бывало, в тридцатиградусные морозы приходилось прочёсывать целые лесные массивы, чтобы обнаружить брошенную лежанку снайпера. Как правило, он делал четыре-пять выстрелов, убивал нескольких рядовых красноармейцев, а бывало, и командиров, и исчезал в лесах. После таких прочёсываний обычно несколько десятков красноармейцев оказывались в госпиталях с обмороженными руками и ногами.

Исходя из того, что эта, еле заметная полоса потревоженного снега располагалась вдоль дороги, становилось понятно, что группа местных партизан, скорее всего, устроила засаду по трассе нашего движения. И засада эта организована часов пять назад, в нескольких километрах от деревни Суомиссалми.

Все эти мысли пронеслись в моей голове буквально за секунду. И когда я выпрямился, то начал отдавать конкретные команды. Я решил, что этих шюцкоровцев нужно попытаться захватить живыми. Наверняка они ночью не ожидают нашего появления и, тем более, со стороны леса. У этих партизан уже было вбито в мозги на уровне инстинктов, что русские, чтобы их нейтрализовать, нагонят кучу солдат и устроят большую воинскую операцию. Поэтому нашего ночного налёта они вряд ли опасаются, и спокойно себе спят в какой-нибудь снежной норе, выставив в дозор всего одного часового.

Я скомандовал Якуту выдвигаться вперёд метров на десять, и мы покатили прямо по этой полосе в сторону деревни. Все красноармейцы приготовились к встречному бою, сняли оружие с предохранителей, переложили по две гранаты в карманы маскхалатов. За Якутом двигались мы с Шерханом. Я посчитал, что если произойдёт встречный бой, то на близком расстоянии, в лесу, наши два автомата будут по воздействию гораздо весомее, чем все винтовки наших снайперов. А в том случае, если противник отдыхает, выставив одного часового, лучше Якута этого финна вряд ли кто-нибудь снимет. Подобраться вплотную к часовому, бывшему охотнику, я даже и не рассчитывал. Всё равно его не обмануть, и он внутренним чутьём поймёт, что на него охотятся.

Даже несмотря на звуки отдалённых выстрелов и канонаду, опытный, специально стоящий на часах охотник услышит посторонние шорохи и будет стрелять на звук, и вряд ли он при этом промажет. Поэтому я приказал Якуту, как только он заметит часового, сразу же брать его на мушку. Я не сомневался, что укрытие с другими финнами находится неподалёку, и мы с Шерханом должны были взять его на себя. Как только Кирюшкин возьмёт в прицел шюцкоровца, мы начинаем выдвигаться к этой берлоге. Если при этом часовой насторожится, Якут из снайперской винтовки должен тут же его ликвидировать. Остальные шестеро красноармейцев располагаются цепью и начинают вести огонь только при появлении каких-нибудь человеческих силуэтов или выстрелов со стороны финнов. Я допускал с большой долей вероятности, что сонные финны могут и не отреагировать на одиночный выстрел. Всё-таки они выставили часового и сейчас находятся в расслабленном состоянии в укрытии. А ещё он мог запросто заглушиться звуками непрекращающейся канонады, доносящимися со стороны окруженной 44-й дивизии.

Запах дыма я уловил даже раньше, чем увидел поднятую руку Якута. Это означало, что он увидел часового. Когда он лёг, выставив вперёд ружьё, пришло время действовать нам с Шерханом. Метров через десять, после того как мы проехали залёгшего Кирюшкина – раздался выстрел.

Сначала я услышал, а потом и увидел часового, в которого стрелял Якут. Услышал я треск веток, а увидел продолговатое чёрное образование, висящее на ветвях большой ели метрах в семидесяти от нас. Примерно оттуда тянуло и дымом костра. Эта ель находилась метрах в трёхстах от дороги. Прибавив ходу, мы с Шерханом через минуту уже стояли под этой елью. Всё было тихо, никто не бегал, не кричал, не стрелял.

Местоположение финского укрытия я определил довольно быстро – к нему вела хорошо различимая лыжня. Здесь её никто и не пытался маскировать, и она упиралась прямо в снежный холм, находящийся метрах в сорока от этого дерева. Правда, пока я стоял и рассматривал этот холм, луна скрылась за облаками, и стало ничего не видно. Но мы с Шерханом, точно по лыжне, подъехали прямо к входу в это строение. Это был небольшой блиндаж, выступающий максимум на полметра над землёй и присыпанный сверху снегом. Вырыт он был, по-видимому, давно – комьев земли и пеньков от срубленных деревьев рядом не наблюдалось. Перед входом был вырыт не очень глубокий окоп, из него в сторону дороги смотрело дуло ручного пулемёта.

Когда мы добрались до блиндажа, передо мной встала дилемма, что делать. Дедовский опыт говорил, – не рискуй понапрасну, кинь в трубу пару гранат, а потом спокойно заходи внутрь блиндажа. Кто-нибудь, может быть, выживет, вот его и допросишь, а если никто не выживет, то и чёрт с ними. А другая моя сущность упрямо твердила: от взрывов гранат в этом небольшом помещении вряд ли кто-нибудь останется цел. А при благоприятном варианте уцелевшие будут находиться в таком шоке, что в течение часа, а может быть и больше, они станут совершенно бесполезны как «языки». Очень долго возиться с пленными было нельзя. За ночь нужно было выйти к деревне и провести разведку боем. Как пленные, они были мне нужны только в том случае, если обладали сведениями об организации системы обороны деревни. Если они об этом ничего не знают, то тогда, конечно, лучший выход – гранаты в трубу или приоткрыть дверь в блиндаж и закинуть туда несколько гостинцев.

Подумав несколько секунд, я всё-таки решил обойтись без гранат. Меня же в эскадроне обучали, как нужно захватывать пленных в подобных блиндажах. А тут, можно сказать, возникли идеальные условия для пленения противника. Всё-таки там сидели далеко не волки, эти лохи даже не услышали прозвучавший неподалёку выстрел. Наверное, плотно пожрали, а теперь лежат в тепле и видят розовые сны – как они безнаказанно многими десятками отстреливают русских солдат.

– У-у-у, сволочи, – прошептал я, окончательно вгоняя себя в боевой транс. Кивнул Шерхану, чтобы он распахнул входную дверь, и с диким криком ворвался в блиндаж. По сравнению с улицей здесь было гораздо светлее – горела керосиновая лампа. Недалеко от входа, по правой стороне находилась печка-буржуйка, по левой – пирамида с винтовками, а вдоль стен в форме буквы П были двухъярусные нары. Между этих лежанок стоял грубо сколоченный стол. Все места на нарах были заняты спящими людьми. В помещении раздавались мощные рулады разнообразного храпа. В блиндаже было тепло и сухо, вкусно пахло чем-то мясным. Одним словом, не ночлег в боевых условиях, а курорт.

Когда я ворвался в помещение, то своим воплем разбудил не всех. Окончательно финны проснулись, только когда я начал стрелять из автомата. Первую очередь выпустил по чухонцу, спавшему на нижней правой полке. Он, когда проснулся, подскочил и попытался дотянуться до кобуры, висевшей на гвозде, вбитом в стойку нар. Более длинную очередь отстрелял по потолку, прямо над верхними полками. После моих выстрелов храп прекратился, но тише не стало. Пронзительно выл подстреленный мной человек. Он свалился на земляной пол и теперь там катался, руками обхватив колени, при этом дико кричал. Своими резкими движениями он даже сдвинул стол. Целил я по ногам и попал, судя по непрерывным крикам, по коленной чашечке. Этот, как мне показалось переходящий уже в ультразвуковой диапазон визг меня полностью достал, и я короткой очередью, в три пули, прекратил мучения подстреленного мной человека.

Оставшиеся в живых финны, потрясённые неожиданностью происходящего, забились в глубь своих лежанок, пытаясь всем телом вжаться в стену. Громко, по-фински, я прокричал, чтобы все слезли со своих мест, встали ко мне спиной и, широко расставив ноги и вытянув руки, упёрлись ими в потолок. Высота помещения была чуть больше двух метров. Финны, бестолково суетясь, выполнили это приказание. После этого в дело вступил Шерхан, он ремнями, снятыми с ружей, стоящих в пирамиде, связывал пленных. Небольшая заминка у него вышла с последним финном. Это был настоящий гигант, головой он почти доставал брёвна перекрытий. Отойдя от шока, он попытался было сопротивляться Шерхану. Но тут подскочил я и со всего маху стукнул его стволом автомата в район почек. По-видимому, это было очень болезненно, он громко охнул и согнулся буквально пополам. После этого Наиль уже беспрепятственно связал ему руки.

Итак, все пленные были благополучно стреножены, всего их было пять человек. Спали они одетыми, только что без тулупов и без своих унт. У всех была гражданская одежда.

«Неплохо, неплохо, – подумал я, – но расслабляться нельзя, нужно в темпе раскручивать этих хуторян. Может, они всё-таки знают, сколько финских войск в деревне и где расположены огневые точки».

Прислонив автомат к пирамиде с ружьями, я сел за стол. Чтобы поместиться на нижней полке нар, мне пришлось отпихнуть одного из пленных к его соплеменникам. Потом я приказал им сесть на другие нары и начал в быстром темпе опрашивать их, одного за другим.

По их словам, а показания каждого были один в один похожи, выходило – они мирные охотники, и здесь их охотничья заимка. Они всю жизнь останавливались в этом месте, когда ходили на охоту. Я ехидно поинтересовался:

– Может быть, у вас тут столько зверья, что мосинские пятизарядки перегреваются? А снайперский прицел на ружье вашего часового это, наверное, для того, чтобы подстрелить какого-нибудь медведя, передвигающегося исключительно по расчищенной близлежащей дороге.

В ответ – лишь невнятные фразы. Умом эти горе-диверсанты явно не блистали. Из всех их ответов, меня порадовал только один, они все проживали в деревне Суомиссалми. Придумать себе для проживания другое место не хватало мозгов. Ни криком, ни крепкими затрещинами я ничего не добился, они опять в один голос утверждали, – из деревни на охоту выбрались очень давно и совершенно не знают, что в их посёлок вступили финские войска. Наконец, мне вся эта белиберда надоела, и я, поднявшись со своего места и направляясь к выходу, сказал Шерхану:

– Наиль, давай готовь вон того, здорового и самого борзого к допросу. Даже не к допросу, а к жесткой экзекуции. Времени нет, поэтому миндальничать не будем. Ломать их будем самым наглядным для всех методом. Придётся тебе опять крутить мошонку вон тому борову. Рот ему затыкать не будем, пусть сумасшедший визг этого, самого здоровенного из них, продерёт остальных чухонцев до костей. Думаю, уже после этого они свои тупые сказки мне рассказывать не будут. Пока ты всё тут приготовишь, я пойду предупрежу ребят.

И я вышел из блиндажа. Надев лыжи, быстро добрался до красноармейцев. Там, отослав самого шустрого с инструкцией для наших двух рот, приказал Якуту с тремя бойцами очень осторожно следовать вдоль дороги. При подходе к деревне остановиться и ждать нашего появления. При более раннем обнаружении противника посылать связного. Оставшимся двум красноармейцам поручил внешнюю охрану захваченного логова щюцкоровцев. Колонну я предупредил, что остановка продлится не менее полутора часов, и поручил Шапиро организовать посменный обогрев личного состава в обеих теплушках.

Дождавшись, когда красноармейцы, получившие приказания, разъедутся, я, с двумя оставшимися, добрался до окопа у блиндажа. Там расставил бойцов на самые, по моему мнению, выгодные для наблюдения места. Затем направился на экспресс-допрос захваченных финнов.

В помещении Шерхан уже всё подготовил к проведению этого мероприятия. Антураж блиндажа был весьма зловещ. Тускло светила керосиновая лампа. Пахло кровью, жжёным порохом и мочой. На этом фоне периодически возникающие и из-за приоткрытой дверцы топки печки красные блики пламени, только усугубляли царившую здесь атмосферу ужаса и страха. Зловеще подсвечивая лежащий прямо у входа труп застреленного мной финна. Из его тела всё ещё продолжала сочиться кровь, не впитываясь полностью в землю, она собиралась в небольшую лужицу. Шерхан как-то неудачно отодвинул это тело, и при входе пришлось ступить в эту кровавую лужу. Наиль своим внешним видом как нельзя лучше вписывался в эту жуткую обстановку. Он снял маскхалат и шинель и сейчас стоял в одной, весьма грязной гимнастёрке, с засученными по локоть рукавами. Один только вид его рук вызывал трепет, а уж если поднять взгляд выше и посмотреть на лицо героя, то можно было бы и не проводить никаких спецмероприятий, финны и так бы всё рассказали.

Всю эту жуть дополняла картина опрокинутого стола с привязанным к нему человеком. Наиль ножом буквально располосовал штаны пленного, ставшие похожими на бесформенные тряпки, и сдёрнул их вниз, к коленям. Лицо у здоровяка было всё красное, а под правым глазом уже расцвёл громадный фингал. Намечающиеся синяки были и у двух других из оставшихся четырёх финнов, сидящих напротив этого, с голой задницей. Я заметил, что у Шерхана слегка покраснели фаланги пальцев правой руки, сжатой в кулак. Глядя на эту картину, мне почему-то вспомнились слова одной из поэм Блока: «Да – скифы мы, да – азиаты мы».

И ещё я подумал: эти шюцкоровцы уже всё, готовы, спеклись болезные. Можно обойтись и без радикальных мер. Даже у этого здоровяка уже пропал весь запал и наглость. Наверное, он первый раз в своей жизни испытал такое унижение, помноженное на полное бессилие. Его, такого здорового и, наверное, самого сильного в своей деревне, вдруг на раз-два заломали, побили, привязали к столу и зачем-то сняли штаны. И это ещё не всё, что ему предстоит испытать. Этот страшный рыжий человек приготовил для него какую-то ужасную, запредельно-кошмарную пытку.

Я быстро оценил создавшуюся ситуацию и моральное состояние наших пленных. Но чтобы уж наверняка отбить у них охоту мне врать, решил всё-таки начать допрос с помощью метода, апробированного Шерханом. В прошлый раз он прекрасно зарекомендовал себя. За счёт пытки одного пленного у других развязывался язык так, что приходилось просто задавать им наводящие вопросы. Ценные сведения из финнов лились тогда, как из ведра. Но сейчас я хотел просто окончательно запугать чухонцев нашими методами и показать, что шутить мы не намерены. И что их нежелание сообщать сведения, интересующие меня, чреваты самыми страшными последствиями. Для нужного воздействия мне показалось достаточным, если Шерхан только разрежет штаны у шюцкоровца и раза три крутанёт его мошонку.

Подойдя вплотную к подготовленному для пытки здоровяку, я ладонью слегка шлёпнул его по лицу и задал вопрос о местах размещения финских войск в деревне. В ответ получил какой-то сумбурный, непонятный ответ, из которого ясно было только одно, что он был на охоте и ничего не знает. Выслушав это, я, повернувшись к другим финнам, сказал:

– Что-то ваш товарищ стал очень косноязычен. Не хочет прямо и коротко отвечать на мои вопросы. Тем хуже для него! Сейчас ему будет немножко больно, если это не поможет, то ему будет совсем больно. Потом он станет мне уже совсем неинтересен, а мучения его будут ужасными. Придётся его выкинуть на улицу, чтобы своими воплями не мешал слушать следующего. Если же кто-нибудь вздумает обмануть и дезинформировать меня: назовёт не то количество финских солдат или наврёт о местах их размещения, то он пожалеет, что вообще родился на свет. Мы все сведения проверим, и, если погибнет хоть один русский, то обязательно вернёмся в эту берлогу и продолжим наш разговор. Здесь довольно-таки тепло и уютно, и можно не спеша, по-мужски разобраться с врунами.

После этого, кивнув Наилю, произнёс:

– Шерхан, ты сильно не сжимай и не крути его мошонку, пару-тройку лёгких движений, и всё. Пойманным селянам для прочистки мозгов уже даже намёка достаточно. Да и этого борова жалко окончательно уродовать – ему ещё землю пахать да детей растить. Думаю, после этой ночи они даже косо посмотреть в сторону русского солдата побоятся.

Наиль хмыкнул, согласно кивнул и, повернувшись к пленным, оскалившись, поднёс свой кулак поочередно к носу каждого из сидевших финнов. Потом повернулся к здоровяку, схватил его за причинное место и сдавил его. Раздался громкий вскрик. Шерхан, гаркнув, сдавил второй раз. Жуткий вопль огласил всё помещение блиндажа. Наиль, войдя прямо-таки в инквизиторский азарт, яростно прокричав что-то по-татарски, сделал это в третий раз. Несмотря на дикие вопли здоровяка, Наиль разошёлся не на шутку и уже собирался начинать крутить мошонку, но я перехватил его руку. Повернув Шерхана к себе, я сначала его сильно встряхнул, а потом гаркнул прямо ему в лицо:

– Красноармеец Асаенов, почему приказы не выполняете? Тебе было приказано – сдавить три раза, значит, три, и не хрен тут самодеятельностью заниматься. Сейчас давай реанимируй этого дылду и больше, без моего приказа, даже пальцем этих пленных не касайся. Ишь, какой потомок Чингисхана выискался!

После этих слов Шерхан будто опомнился и опять превратился в простого, немного флегматичного, дисциплинированного красноармейца. Взглянув на меня прояснившимися глазами, он произнёс:

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

Потом повернулся к финну и начал шлёпать своими громадными ладонями ему по щекам. Раздался пронзительный вскрик пленного, и тут же стало тихо. Здоровяк окончательно потерял сознание. Когда мы, вдвоём с Наилем, начали его вытаскивать на улицу, чтобы шюцкоровец там пришёл в себя, я обратил внимание на кровь, обильно льющуюся у него изо рта. Наш клиент от невыносимой боли почти откусил себе нижнюю губу.

Закончив вынос тела, Шерхан, уже в одиночку, отконвоировал трёх финнов из блиндажа и остался там их караулить. Я решил допрашивать пленных по одному. Совсем ни к чему было, чтобы они знали, что говорит их товарищ. Так же, как и в прошлый раз, допрос превратился в чистую формальность. По каждому вопросу я получал подробный и ясный ответ. Ни один финн даже и не пытался запираться.

Узнав численный состав финских войск, места расположения огневых точек и блокпостов, я задумался. Получалось, что в деревне находилось больше трёх батальонов пехоты и ещё к тому же девять танков. Артиллерии тоже хватало, кроме трёх тяжёлых артиллерийских батарей с 120 мм орудиями, было две батареи дивизионных пушек и 18 зенитных автоматических пушек «Бофорс». Всё это скопление войск окружало восемь блокпостов. На каждом блокпосту находилось по взводу егерей, по два станковых пулемёта «максим», и кроме этого, были установлены по два «Бофорса». Правда, это были не зенитные автоматические 40 мм пушки, а 37 мм противотанковые орудия.

Одним словом, от этих сведений у меня волосы на голове зашевелились. Такие силы были явно не по зубам нашему полку, да что там полку – вся дивизия застряла бы у злосчастной деревни не меньше чем на неделю. Да и то не факт, что за это время, по такому снегу, она сбила бы заслон финнов. Оборона у финнов была хорошо подготовлена: выкопаны окопы, блиндажи, оборудованы огневые точки. Я был удивлён и наличием у них танков. По слухам, ходившим среди командиров, у Финляндии всего-то было сто танков. В основном это были устаревшие «Рено», правда были и «Виккерсы». Финны оснастили их 37 мм пушкой «Бофорс», а вместо пулемётов «Гочкисов» были установлены ПП «Суоми». Вот именно эти танки и находились в деревне. Исходя из полученных данных, 44-й дивизии оставалось существовать не более двух суток и то, если повезёт и не вдарят сильные морозы. Финнам для уничтожения дивизии и делать-то особо ничего не надо, мороз всё сделает за них.

Финские войска были хорошо отдохнувшие, и все размещались в тёплых помещениях. Деревня была довольно большая, можно сказать, скорее даже посёлок, в котором были: мебельная фабрика, школа, магистратура и прочее. Вот в таких больших помещениях и располагались основные силы финнов. Штаб всей обороны находился в кирхе. Все блокпосты и основные узлы обороны были связаны проводными телефонами со штабом.

Хотелось буквально выть от бессилия, когда я разглядывал схемы расположения финских войск. Присутствующая во мне дедовская сущность давно уже покорно сложила лапки. Рекомендация была только одна – полностью довериться начальству и постараться как-то выжить во время атак. Однако личностная сущность, воспитанная в эскадроне, не хотела мириться с этой безысходностью. Тех, кто не был готов бороться до конца, там просто не держали. Безвыходных ситуаций в эскадроне тоже не признавали. Если бы это было не так, то при тотальном превосходстве немцев никакого бы сопротивления просто не существовало.

Сидя у печки, я тупо разглядывал, установленные в пирамиде винтовки Мосина. Потом мой взгляд остановился на штыках к ним. Они были свалены в углу. Я почему-то начал размышлять, зачем этим шюцкоровцам штыки? Потом пришёл к выводу, что этим крестьянам их вручили, когда выдавали винтовки, а они их сняли и бросили здесь в углу. Остановился взгляд и на добротных тулупах, вот они наверняка их собственные, вряд ли такие можно получить у властей. Все эти мысли ни о чём вдруг озарились ясным решением. Я ещё раз оглядел схемы и карту. Потом встал, облачился в шинель и маскхалат и вышел из блиндажа.

Глава 9

В окопе было тесно от большого количества собравшихся там людей. Пленные сбились в одну кучу, стараясь согреться. Шерхан вывел их на улицу без верхней одежды, и они уже порядком намёрзлись. Я с удовлетворением увидел, что даже здоровый финн очухался и стоит вместе с другими пленными.

«Значит, мы его не так уж и изуродовали», – подумалось мне.

Приказав Шерхану вместе с ещё одним красноармейцем завести пленных в блиндаж, дать им одеться, а потом вывести на улицу, я с наслаждением закурил трофейную сигарету. На мой вкус они были похуже, чем мой любимый «Казбек», но всё же лучше, чем обычная махорка. Последнее время приходилось крутить козьи ножки с этим горлодёром. Папиросы обещали завезти не раньше чем через неделю. Поэтому я с таким энтузиазмом и конфисковал у финских егерей три пачки американских сигарет. А если сказать прямо, не удержался и реквизировал у их командира ещё и швейцарские часы в золотом корпусе. Их я был намерен переслать жене. Видел, как и Шерхан забирал у егерей самые ценные вещи. Я не протестовал, в моём эскадроне позволялось некоторые добытые вещи забирать себе, там это называли хабаром.

Тем временем финнов вывели на улицу, они надели лыжи, затем мы их связали в одну цепочку и начали загружать трофеями. Складывали всё в их же рюкзаки, туда загрузили найденные продукты, боеприпасы и бутылки с зажигательной смесью. В блиндаже этих бутылок обнаружилось довольно много, целых семьдесят две штуки. Эти бутылки с зажигательной смесью несколько отличались от тех, которые я видел раньше. Вместо прикреплённых к горлышку двух долгогорящих спичек, внутрь бутылки была вставлена длинная хрупкая ампула. Как пояснили пленные, в ампулу была залита самовоспламеняющаяся жидкость. И теперь, как они выразились, «полторулло» не нужно было поджигать. Достаточно было просто кинуть бутылку – когда она разбивалась, жидкость сама воспламенялась. Винтовки и штыки я поручил везти красноармейцам, а пулемёт Шерхану. Когда мы в таком виде отправились обратно к нашей колонне, это зрелище очень напоминало невольничий караван, я в нём шёл замыкающим.

Добравшись до роты, первым делом разослал связных с приказом, чтобы все командиры взводов прибыли в мой штаб. Во вторую роту, Валере Сомову, тоже направил красноармейца с приглашением срочно прибыть с взводными ко мне на совещание. После этого написал донесение в штаб батальона. Его я собирался отправить вместе с пленными, но только после того, как мы начнём выполнять возникший в моей голове план. Боялся, что командование ни за что не решится одобрить эту авантюру.

Еще бы, ведь я собирался двумя неполными ротами напасть на, считай, прилично усиленный полк. К тому же финны находились на заранее подготовленной позиции, хорошо знали местность и наверняка пристреляли все ориентиры. По всем военным канонам, как пыталась меня вразумить память моего деда, это был бред сумасшедшего. Для штурма этого посёлка нужно было не меньше дивизии, усиленной парой артполков и танковым батальоном. А тут – двести измученных холодом и недосыпанием мужиков собираются порвать более трёх тысяч хорошо подготовленных, сытых и хорошо отдохнувших в тепле финских бойцов. При этом если сравнивать наше вооружение и его качество с финским, становилось совсем тошно. У финнов пулемётов было больше, чем у нас винтовок СВТ. Любому нормальному человеку становилось ясно – эта операция невозможна и самоубийственна. Как говорится – безумству храбрых поём мы песню, и эта песня – реквием.

Но я думал иначе, опыт Русского сопротивления говорил, что неожиданный удар по самым важным пунктам обороны может оказаться успешным, несмотря на громадное превосходство противника. В эскадроне все военные операции были именно такими. Численность немцев в десятки, если не в сотни раз превосходила наши силы, но мы нередко побеждали, или, по крайней мере, наносили очень ощутимый урон противнику. Все эти операции носили диверсионный, партизанский характер, никогда эскадрон не шёл на прямое, линейное боестолкновение с противником. Тем более когда у него было тяжёлое вооружение. Сейчас нашим ротам вполне можно было воспользоваться теми методами.

О нас финны ничего не знали, значит, элемент неожиданности присутствовал. Нашим ротам нужно было незаметно проникнуть в расположение противника и неожиданным ударом по сонным финнам постараться уничтожить их как можно больше. Кроме костёла и фабричного здания, все строения, где на ночь были размещены финны, были деревянные, а значит, хорошо горели. Да и у фабричного здания перекрытия были деревянные. К тому же это была мебельная фабрика, и наверняка внутри оставалось много дерева и лакокрасочных материалов. У нас же теперь было много бутылок с зажигательной смесью, а также пулемётов и автоматов. То есть мы вполне могли устроить для финнов несколько хороших крематориев, а после поджога зданий автоматическим огнём не дать им оттуда выбраться.

Я собирался все крупные места расположения финнов окружить, установить там по два пулемёта и закидать окна гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Чтобы создать большую плотность огня, был намерен раздать все трофейные автоматы красноармейцам моей роты. Они, по крайней мере, за время стоянки научились их перезаряжать, нажимать на курок и снимать с предохранителя. Большой меткости при стрельбе по зданию и не требовалось. Для уничтожения противника в каменных зданиях был намерен использовать наши трофейные пушки.

Сил было мало, поэтому я решил на войска, расположенные в частном секторе, не обращать внимания. Просто на перекрёстках поставить по нескольку стрелков, которые должны были открывать огонь вдоль улиц, если заметят какое-нибудь шевеление. Ещё по частному сектору могут постреливать и миномёты, но основная их цель – это артиллерийские позиции. Все ориентиры, где находились батареи, я, по показаниям пленных, тщательно зафиксировал.

Основные опасения в этом ночном бою у меня вызывали егеря, расположенные на блокпостах, и танки. И у тех и у других были ночные часовые. Егеря были самыми подготовленными бойцами у финнов и, в принципе, всегда находились в полной боеготовности. Танковая часть состояла из финнов с немалой примесью немцев. Командовал этой танковой ротой бывший обер-лейтенант немецкой армии, и он просто тупо выполнял свои уставы, не доверяя финской охране. Охрана же всего этого воинского контингента была построена на системе блокпостов. Именно егеря осуществляли охрану всех подходов к посёлку. В самой деревне круглосуточный пост был только у костёла, именно там располагался объединённый штаб.

Весь мой план строился, опираясь именно на эту схему охраны. Я хотел небольшой группой, переодетой в шюцкоровцев, проникнуть на один из их блокпостов. Там по-тихому уничтожить всех финнов и обеими ротами просочиться в деревню. Зона ответственности каждого блокпоста составляла четыре километра. Поэтому, уничтожив один пост, можно было спокойно попасть в деревню, и никто больше не поднял бы тревоги до самого момента открытия огня. Могут среагировать часовые у штаба и на площади у местной пивной, где располагались танкисты. С этими часовыми, которые находились совсем недалеко друг от друга, я решил разобраться при помощи снайперов. Подкрасться к ним незаметно, чтобы взять на нож, было очень проблематично. А единичные выстрелы могли быть и не замечены, так как расположенные совсем недалеко гаубичные батареи вели непрерывный, беспокоящий огонь в сторону прорывающейся 44-й дивизии.

Весь этот план возник у меня в голове в блиндаже у шюцкоровцев. Первоначально, когда я проанализировал все известные факты, у меня наступило оцепенение. Потом это состояние сменилось яростью и диким протестом – я совсем не хотел идти на заклание. А именно сопоставление всех деталей сложившейся обстановки говорило о том, что и наша дивизия движется к полной гибели, следом за сорок четвёртой.

Главной задачей 44-й дивизии была – деблокировать 163-ю стрелковую дивизию. Но её бойцы, спешащие на помощь товарищам, так же, как и мы, наткнулись на сильно укреплённый опорный пункт. Финны дали 44-й дивизии возможность спокойно двигаться по дороге на Раате. Когда она растянулась на этой дороге более чем на двадцать километров – мышеловка захлопнулась. Фланговыми ударами финны разделили 44-ю дивизию на пять частей и методично начали их уничтожать.

Примерно то же самое осуществлялось и сейчас. На нашем пути к 44-й дивизии держали оборону крупные воинские контингенты регулярной армии финнов, а также шюцкоровцы. Кроме того, формировался мощный отсечный опорный пункт. Оставалось только заманить нашу дивизию к деревне, связать её боями, а затем перекрыть силами Скандинавского корпуса единственную дорогу. Свободных сил у армии, чтобы выручать нас, уже не было, а пока подойдут свежие войска из Ленинграда, мы уже при таком холоде вымерзнем, как мамонты. Этот вывод я сделал из следующих данных.

Во-первых, это, конечно, сведения, полученные от пленных. Меня первоначально несколько удивило задание, полученное шюцкоровцами. А именно – они должны были в течение суток беспрепятственно пропускать русские военные колонны. Потом, активизировавшись, не только заняться снайперским отстрелом красноармейцев, но и внезапным ударом постараться уничтожить технику, чтобы перекрыть дорогу. Для этого им и выделили так много бутылок с зажигательной смесью. Они должны были рассредоточиться вдоль дороги и закидать этими бутылками какую-нибудь автомобильную колонну. В бутылки была залита самовозгорающаяся жидкость, никаких фитилей поджигать было не надо. Таким образом, получалось, что мы должны были беспрепятственно пройти до самой деревни, и только моя маразматичная подозрительность и охотничьи навыки Якута позволили нам на них наткнуться.

Во-вторых, при осмотре позиций разгромленной нами шведской роты меня удивило наличие хорошо оборудованных позиций со стороны деревни Суомиссалми. Тогда я посчитал, что всё это подготовлено на случай окружения шведов и с учётом прибытия подкреплений. О скором появлении новых частей Скандинавского корпуса рассказывали пленные финские егеря. Сейчас я думал немного иначе. Скорее всего, готовился мощный опорный пункт для отражения атак, как со стороны нашей дивизии, так и со стороны советских войск, пытающихся нас деблокировать. Жалко, что не удалось захватить для допроса командование этих шведов. Наверняка у них тоже был приказ, беспрепятственно пропускать в течение суток все войска, двигающиеся в сторону Суомиссалми.

Опять получалось, что эта засада была не против нашего батальона. И обнаружена она мной совершенно случайно. При обычном движении наших колонн боковое охранение осуществлялось на расстоянии метров ста от трассы. И если бы тогда я не залез в глубь леса, мы бы спокойненько проехали мимо шведов. Лесной массив, где располагалась эта засада, отстоял от дороги примерно на триста метров. Причина, которая тогда меня заставила углубиться в лесной массив – какое-то смутное беспокойство и ощущение, что за мной наблюдают. Ещё я, как мне тогда показалось, уловил отблеск, как бы отражённый от стекла, и у меня сразу же возникло подозрение, что в рощице на краю поля засели финны. Поэтому и решил не пытаться переть напрямик, а зайти со стороны леса, чтобы проверить своё предположение.

Когда у меня созрело понимание того, что мы всей дивизией сами залезаем в мешок, я начал судорожно искать выход. Успокаиваться тем, что мы ликвидировали крышку от намечающегося нас захлопнуть котла, не стоило, ведь было неизвестно – единственный ли это опорный пункт. Мы вполне могли пройти мимо и не заметить аналогичные засады. Например, из допроса шюцкоровцев я выяснил, что из их подразделения на эту дорогу с таким же заданием вышло ещё пять групп.

За те десять минут, которые я в одиночестве провёл в блиндаже, разглядывая амуницию шюцкоровцев, в моей голове полностью сформировался план нашей атаки. А разглядывая тулупы финнов, я понял, как незаметно приблизиться к часовым егерского блокпоста. Тем более я узнал сегодняшний пароль на проход. Нужно переодеться в одежду шюцкоровцев, под этим прикрытием приблизиться вплотную к часовому и холодным оружием его уничтожить. А потом уже вырезать остальных сонных финнов.

Во всём этом плане была масса прорех, например, у блокпоста наверняка находится не один часовой, а гораздо больше. Всё-таки зона ответственности у каждого блокпоста составляла четыре километра. Чтобы надёжно перекрыть всю эту линию, нужно было не менее двух-трёх постов. И к тому же это были профессионалы, и охрана на каждой точке, как можно было предположить, осуществляется парой егерей. Людей там для организации круглосуточной охраны тремя парами вполне достаточно. Переодевшись и притворившись шюцкоровцами, мы могли, конечно, уничтожить один пост, да и то только потому, что они сами к нам выйдут, хотя бы для того, чтобы спросить пароль, ведь официального КПП там не было. Был только коридор, рекомендованный для прохода возвращающихся с задания диверсионных групп.

А где мы в этом ночном лесу будем искать другие посты егерей? Это был вопрос и, как я ни старался, но ответа на него никак не мог найти. А от этого зависел успех всей операции, ведь при малейшем шуме или намёке на опасность оставшиеся часовые своей стрельбой наверняка поднимут тревогу в деревне. И тогда весь мой план летел в тартарары. Нам удалось бы только уничтожить всего один блокпост и всё. Остальная группировка была бы нам не по зубам.

На случай такого развития ситуации оставалось только попытаться пробиться к расположению танков и артиллерийских батарей, в надежде их уничтожить. В темноте, при сонной неразберихе и бардаке вариант такой был. Кто-нибудь из нас мог выжить, добраться до этих объектов и закидать их гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Кто же попадёт под финскую пулю – тому вечная память. Всё нашей дивизии будет легче сбить этот заслон и прорваться к 44-й дивизии. К тому же если наши роты уничтожат хотя бы один блокпост и вызовут на себя огонь со стороны деревни, то, значит, мы полностью выполним приказ командования. Успокоив этими мыслями все свои тревоги, я и начал действовать.

Когда в моей теплушке собрались все командиры взводов, я никому не стал ничего объяснять, делиться своими сомнениями и советоваться. Просто по карте и по нарисованным мной схемам начал ставить задачи для каждого взвода. На правах командира второй роты Валера Сомов попытался что-то сказать про гигантское численное превосходство финнов и про то, что эту деревню нужно штурмовать, по крайней мере, полком. Но я его оборвал, заявив:

– Товарищ Сомов, ты понимаешь, что твои рассуждения хороши где-нибудь в тёплой аудитории военной академии. А у нас есть приказ, пробиться к 44-й дивизии любой ценой. Там ребята уже целую неделю на морозе спят по несколько часов в день в подснежных берлогах, пробиваясь сквозь финские кордоны. Сил и боеприпасов у них практически не осталось. Теперь только от нас, а именно от решительного действия наших рот зависит, выживут они или нет. Поэтому, на мне, да и на каждом из нас висят жизни нескольких тысяч наших братьев. Когда здесь соберутся все части нашего полка, будет уже слишком поздно. Умрём, но спасём замерзающих красноармейцев 44-й дивизии.

Моё заявление больше всего понравилось Шапиро. Он даже встал и патетически произнёс:

– Ты прав, командир! Смерть буржуям!

После этого ставить под сомнение мои выкладки желающих не нашлось. Вся моя затея, конечно, отдавала полной партизанщиной, но по большому счёту делать было нечего. Нужно было любыми путями спасать людей, ну в том числе, конечно, и себя от верной гибели. Я рассуждал так, если даже ситуация пойдёт по неблагоприятному сценарию, лучше всего – активно действовать. В противном случае предстояли мучительные ночёвки при всё более понижающейся температуре и непрерывные, бессмысленные атаки на пулемётные точки финнов. Гибель друзей и в конечном итоге собственная смерть. Другие варианты, если действовать по правилам и по уставу, были нереальны. Конечно, эти мысли я никому не высказывал. Все думали, что я подчиняюсь распоряжениям вышестоящих командиров.

После обсуждения действий штурмовых отрядов был определён их количественный состав. Кроме формирования этих отрядов, из роты Сомова было выделено четыре отделения, для создания шести групп. Они должны были оседлать все перекрёстки посёлка, все группы были усилены автоматчиками из взвода Кузнецова. Каждый штурмовой отряд был снабжён бутылками с зажигательной смесью. Самое большое количество бутылок получил отряд, направляемый на уничтожение танков – по две бутылки на каждый танк. Командовать этим отрядом должен был я. Обстановка так складывалась, что мне, вместо того чтобы сидеть на наблюдательном пункте и дирижировать ходом боёв, приходилось лезть в самое пекло. Даже в передовой группе, которая должна была ликвидировать охрану блокпоста, я должен был присутствовать, ведь только я знал финский язык и мог на нём объясняться. Правда, его понимал ещё один красноармеец моей роты, но что-нибудь связное произнести по-фински он не мог.

Когда мы закончили обсуждения, и все присутствующие перерисовали схемы нахождения своих объектов атаки, время на моих часах подошло к половине первого ночи. Пора было начинать наше движение. Исходя из дедовского и своего опыта, я посчитал, что лучшее время нападения на финский гарнизон, четыре часа утра. А нам нужно было ещё добраться до блокпоста, обезвредить егерей и незаметно пробраться в деревню. До первых часовых придорожного, самого крупного блокпоста нам оставалось проехать чуть меньше пяти километров. Этот блокпост был в два раза крупнее, чем другие. В шести больших блиндажах располагались два взвода егерей, четыре расчёта пушек «Бофорс», пулемётчики четырёх станковых «максимов» и два расчёта ротных 50-мм миномёта. В принципе, только один этот блокпост мог остановить весь наш батальон и не на один день.

Формирование и довооружение штурмовых групп заняло больше часа. Первая группа, состоящая из шести человек, во главе со мной, тронулась в путь только в половине второго ночи. Количество бойцов, входящих в эту группу, соответствовало числу шюцкоровцев, обезвреженных нами. Для более точного зрительного совпадения в состав передового отряда мною был включён красноармеец из третьего взвода нашей роты Будкеев. Это был самый здоровый и высокий боец во всех двух ротах. Его рост составлял два метра семь сантиметров. Издали он очень напоминал здоровяка финна. Я считал, что в темноте, когда лица различить почти невозможно, его фигура выгодно будет приковывать внимание. Ведь в проходившей недавно через этот пост группе шюцкоровцев здоровяка наверняка запомнили. И теперь часовые уже автоматически будут воспринимать нас как своих и подпустят на близкое расстояние. А там уже, как говорится – дело техники (ножа, штыка, лыжных палок или страшных рук Шерхана).

На меня произвело очень большое впечатление, когда Наиль одним ударом кулака вырубил финского егеря. Поэтому в этом рейде я на него очень полагался, и он ехал непосредственно за мной. Первым в нашей небольшой цепочке двигался я, именно мне предстояли разговоры с финскими часовыми. В карманах трофейного маскхалата у меня лежали заранее приготовленные средства нападения – трофейный финский нож, наган и две гранаты Ф-1. За плечами болталась винтовка Мосина с примкнутым штыком.

Этими трофейными винтовками и была вооружена наша группа, и ехали все с примкнутыми штыками. Как я узнал у пленных, именно в таком виде они проезжали блокпост. Штыки сняли только в блиндаже, так как в штыковую атаку никто ходить не собирался. Раньше, после получения винтовок, бойцы вынуждены были ходить с примкнутым штыком. Это было связано с личностью командира их добровольческого батальона. В прошлом он был офицером царской армии и являлся большим фанатом штыкового боя, и в процессе обучения добровольцев процентов сорок времени было занято отработкой его приёмов.

Сейчас я был только благодарен этому бывшему царскому офицеру за такой подарок. Наличие примкнутого штыка снимало кучу проблем по бесшумному уничтожению часовых. Единственное, что вызывало опасение, это момент снятия винтовки с плеча. Везти же её всё время в руках было весьма чревато. Часовой, автоматически насторожится, увидев в руках оружие. Другое дело, вид бойцов с винтовками, висящими за плечами, это должно в какой-то мере расслабить часового. Он, может быть, уже не будет так пристально следить за руками приближающихся к нему людей и за тем, что в них появится. Поэтому я решил обезвредить часового с помощью ножа, а Шерхан вез с собой завёрнутый в мешковину топор. Как он сказал:

– Мне, товарищ лейтенант, как-то сподручнее действовать топором, чем ножом. Даже вблизи, ножом, хрен проткнёшь финский тулуп, а по горлу в спешке, попробуй попади. А если уж на расстоянии, то нож, вообще, бесполезная игрушка, а топором я метров с десяти заеду прямо в голову, если уж не остриём, то обухом, точно. Финну, я думаю, будет всё равно, в любом случае, он направится дорогой мёртвых прямо в свой буржуйский ад.

Я не стал с ним спорить и настаивать, чтобы выбрал другое оружие. Тем более топор, закрытый мешковиной, совершенно не походил на оружие и не вызывал никаких опасений.

Скорость движения у нас была приличная. Ярко светила луна, и для ночного времени видимость была прекрасная. Было не очень холодно, по моим ощущениям, температура была в районе десяти градусов ниже нуля. Минут через двадцать пять с начала нашего движения раздался свист, и со стороны деревьев возникла фигура человека в маскхалате. Я притормозил и уже не спеша подъехал к появившемуся перед нами финну. Он стоял на лыжах, без лыжных палок, на груди у него висел автомат «Суоми», направленный прямо на нас.

Остановившись от него на расстоянии метров пяти, я, не дожидаясь вопросов, назвал сегодняшний пароль. Финн принял это как должное, сплюнул и, как старый знакомый, спросил:

– А что вы возвращаетесь так рано? Только днём уехали, и уже обратно. Уже загрузились скальпами краснопёрых? Везёт же добровольцам – выехал на несколько часов, набил сколько надо русских и домой, на печку. А тут, как привязанный, стоишь на холоде и только и делаешь, что провожаешь счастливцев. Женского тела уже месяц не нюхал. Раньше хоть спали в нормальных условиях, а сейчас уже несколько дней живём, как дикари. Загнали в тесные берлоги, где постоянно воняет потом, и нужно затыкать уши, чтобы не слышать этот ужасный храп. Скорей бы как следует надавать по морде этим азиатам и получить свои деньги.

Я, приблизившись к этому часовому почти вплотную, ответил:

– Да нет, русских мы даже не видели, какие уж тут скальпы. Встретили шведов из Скандинавского корпуса. Но их главный, капитан Андерсон, чтобы не мешались, отправил нас обратно. Также приказал отвезти его письменный доклад в штаб. Кстати, у него встретили наших егерей, их командир, Кайконен, кажется, попросил передать на въездном посту свой проигрыш.

Я вытащил из кармана две пачки американских сигарет и протянул часовому. Тот, с небольшой заминкой, протянул руку и забрал пачки. А я между тем продолжил:

– Он какому-то Матти проиграл, с вашего блокпоста. Тебя случайно не Матти зовут?

Часовой отрицательно покачал головой. А я задал следующий вопрос:

– Может быть, это твоему напарнику полагается?

Часовой на это моё предположение ответил:

– Да нет, его Тайво зовут – Тайво Лехтинен. Матти с Арво сейчас дежурят вон у той высокой сосны.

Часовой указал рукой с зажатыми в ней сигаретами на верхушку сосны, еле виднеющейся вдалеке. Я между тем, как будто что-то вспоминая, повторил:

– Тайво Лехтинен…

Потом стукнул себя по голове снятой варежкой и воскликнул:

– Ну точно, Тайво Лехтинен! Урхо Кайконен и ему просил передать одну вещь, правда, я не заглядывал в этот свёрток, не знаю, что там.

В этот момент метрах в десяти от нас материализовалась ещё одна фигура человека. В руках у него тоже был автомат, направленный на нас. Остановившись около одного из деревьев, он крикнул:

– Армас, что нужно этому шюцу? Какого чёрта он выкрикивает моё имя?

Стоящий рядом со мной часовой ответил своему напарнику:

– Да тут капрал из третьей роты, помнишь его, Урхо Кайконен, крепкий такой мужик, ещё его группу подчинили капитану Андерсону, вот он передаёт свой картёжный долг. Странно, правда, как он мог проиграть такому раздолбаю, как Матти, но – пути Господни неисповедимы. Урхо, как настоящий мужчина, перед боем раздаёт все свои долги. Этот шюцкоровец привёз и для тебя какой-то пакет.

Чтобы финны не начали выяснять, почему одному из них полагается какой-то свёрток, я громко воскликнул:

– Тайво, капрал просил передать свёрток тебе лично в руки.

Потом, повернувшись к Наилю, тоже по-фински громко произнёс:

– Шерхан, иди передай господину егерю свёрток, который тебе вручил капрал.

Слово шерхан было командой Наилю, что пришло время действовать. И что он должен обезвредить второго финна. Шерхан, оставив лыжные палки, достал свёрток и направился к дальнему часовому, который, явно удивившись сложившейся ситуации и потеряв дар речи, сделал несколько шагов прямо к приближающемуся к нему шюцкоровцу. Любопытство и жадность победили осторожность, и он, как удав на кролика, смотрел на приближающийся к нему свёрток.

Я не досмотрел окончания этой драмы, дождался только момента, когда Шерхан, приблизившись, скинул мешковину с топора. Я только краем глаза уловил отблеск стали, затем выхватил из кармана финский нож и, снизу вверх, точно под подбородок ударил им стоявшего рядом со мной часового. Потом выпустил из руки нож и оттолкнул финна от себя, чтобы брызнувшая струя крови не запачкала мой маскхалат. Глянув на слегка дёргающееся тело, я обернулся в сторону второго часового. Там тоже было уже всё кончено. Когда я подъехал к Шерхану, то увидел, что он ударом топора почти отделил голову финна от туловища. В отличие от меня, Наиль сработал гораздо чётче. Егерь, к которому приблизился Шерхан со своим необычным оружием, умер мгновенно, даже не дёргаясь.

Глава 10

Оглядев близлежащие подходы к блокпосту и не заметив ничего подозрительного, я взмахом руки подозвал к себе остальных красноармейцев. Когда все собрались вокруг нас с Шерханом, я поставил входящему в нашу группу комвзвода-1 Курочкину новую задачу:

– Ты, Ряба, берёшь трёх бойцов и очень аккуратно выдвигаешься к блиндажам. Там каждый берёт на себя по одному блиндажу, маскируется около вентиляционной трубы, готовит гранаты и замирает. Мы с Шерханом попробуем бесшумно ликвидировать ещё одну пару часовых. Если у нас по-тихому не получится, и начнётся стрельба, тогда каждый кидает в трубу по гранате Ф-1, потом подбегает к двери и бросает внутрь ещё одну лимонку. Только после этого вы начинаете заниматься двумя другими блиндажами. Оставшихся восьми гранат, я думаю, хватит, чтобы там тоже всех успокоить. Не забудь после этого выпустить красную ракету, сигнал для остальных групп к началу действий по плану Б. Если же всё будет тихо, то ждёте нас, и мы вместе постараемся вырезать сонных финнов. Хотя, сдаётся мне, что на этом блокпосту должно быть три пары часовых. Да где же сейчас эту третью пару найдёшь. Ладно, из-за них план менять не будем, лучше постараемся захватить парочку офицеров, вот у них и узнаем, где ещё стоят часовые. Я думаю, Шерхану они в передаче этих сведений не откажут. Если кто будет выходить из блиндажей оправиться, постарайтесь его скрутить по-тихому. Когда я подъеду, мы его быстренько допросим. Если вдруг выйдет разводящий со сменными часовыми, то их нужно кончать тоже без стрельбы. Огонь открывать только в том случае, если не получится заколоть их штыками.

Ряба молча кивнул, козырнул, при этом чуть не заехал мне лыжной палкой по ноге и направился вместе с ещё тремя красноармейцами в сторону блиндажей.

А я подъехал к убитому мной егерю, выдернул из его тела свой нож, вытер его об маскхалат финна и положил в карман. Потом вытащил из его неподвижной руки упаковку с сигаретами. Они тоже были слегка забрызганы кровью, пришлось опять использовать егерский маскхалат как тряпку. Шерхан таким же образом привёл в порядок свой топор и завернул его снова в мешковину. После этого мы направились в сторону той высокой сосны, на которую указывал уничтоженный мной часовой.

Метров за пятьдесят от нужного нам дерева я на финском языке начал имитировать разговор с двигающимся чуть позади товарищем:

– Кари, представляешь? Капрал передал Тайво Лектинену целый блок американских сигарет, а нам – хрен что выделил со своей добычи. Видишь ли, они элита, егеря, а мы так – погулять вышли! Ладно, сейчас выполним просьбу Армаса, потом в штаб, и можно будет поехать домой, хоть по-человечески выспаться. Этот Армас, видишь ли, какая цаца – отвезите, говорит, две пачки Арво с Матти, мне пост покидать нельзя. Нашли гонцов – у нас, между прочим, своё задание есть. Сам капитан Андерсон поручил передать пакет в штаб. Эти егеря совсем загордились, думают, надели военную форму и можно помыкать крестьянами. Да, между прочим, я до этой войны по десятку таких парней нанимал на работу в своё хозяйство.

Когда мы подъехали к сосне, я прервал свой монолог, остановился и огляделся. Нигде не было видно ничего подозрительного, кроме многочисленных лыжных следов. Прислушиваться было без толку. Все лесные звуки заглушала артиллерийская стрельба. Стреляли поорудийно и довольно часто. Сняв с плеча винтовку, я постучал прикладом по дереву, потом крикнул:

– Эй, Арво, Матти, выходите! Я долго ждать не буду, нам некогда, в штаб нужно ехать.

Неожиданно, от стоящего метрах в семи от нас дерева отделилась человеческая фигура с автоматом. Этот внезапно появившийся егерь подъехал ко мне метра на полтора и не очень громко произнёс:

– Вы что кричите на весь лес? Теперь уже, наверное, половина округи знает, что вы везёте секретный пакет в штаб. Что, порядка не знаете? Соблюдать тишину, при приближении к посту выкрикнуть пароль. Влепить бы вам по задницам зарядом мелкой дроби, да жалко дробовика нет. Ну, говорите, какой на сегодня пароль?

Я тут же назвал нужное слово, а потом воскликнул:

– Какая, к чёрту, тишина! Тут впору ходить с заткнутыми ушами. Эта канонада уже всех достала. Мало того что всё зверьё разбежалось, так ещё и надои у коров снизились. Трудно стало жить, я за последние две недели ни одного кабанчика не добыл, в лесу совсем пусто стало. Вам то что, сидите себе на бесплатном пайке и в ус не дуете, к тому же ещё трофеями разживаетесь, а тут – семью кормить надо. Ладно, хватит болтать, как пишет мне уехавший в Америку братец: время – деньги. Зови своего напарника – будете подарки получать. Только не говори, что сам ему передашь, знаю я вас. Каждый хочет себе чужое прикарманить. А я обещал вашему Армасу лично каждому передать его подарки.

От соседнего дерева отделилась ещё одна фигура. Автомат у этого егеря висел на плече, значит, нам он доверял и не ожидал никакого подвоха. Он, ещё не доезжая нас, прокричал:

– Арво, да заканчивай болтать с этим бюргером. Забирай передачу, и пускай проваливают к своим коровам.

В это время я достал из кармана одну пачку сигарет и начал вертеть её в ладони. Когда второй егерь оказался метрах в пяти от Наиля, я крикнул, естественно, по-фински:

– Шерхан, вручи господину егерю подарок, который передал Арво.

Потом повернулся к стоящему рядом финну, подмигнул ему и со словом «лови» бросил пачку сигарет. Егерь машинально её схватил, а я в этот момент, ухватив винтовку покрепче, вонзил свой штык ему в область шеи, как раз под адамово яблоко. После этого выдернул трёхлинейку и нанёс ещё один удар, в уже лежащее на снегу тело.

Шерхан тоже хорошо справился со своей ролью. Его объект лежал неподвижно. Действие происходило совсем недалеко от меня, поэтому мне было хорошо видно тело финна с совершенно размозжённой головой.

Закончив с этим делом, мы, захватив трофейные автоматы и запасные диски к ним, направились к нашим ребятам, засевшим около вражеских блиндажей. Добравшись до них, я еле разыскал Рябу, вернее, он сам возник передо мной, неожиданно преобразившись из сугроба на крыше блиндажа в комвзвода Курочкина. Посоветовавшись с ним, я решил отправить связного за подкреплением. Вшестером уничтожить всех финнов, спавших в блиндажах, было проблематично. Действовать нужно было бесшумно, и гранаты применять было нельзя. Я рассуждал очень просто, если даже в живых ещё остались часовые и если здесь не поднимется шум, то кто-нибудь из них обязательно явится сюда, чтобы узнать, почему их не сменяют. Здесь мы его быстро скрутим, и Шерхан попытается узнать, где находится его напарник. А когда прибудут красноармейцы, мы с ними вместе по-тихому перебьём всех финнов прямо в их постелях. Допрос в блиндаже, набитом окровавленными трупами твоих товарищей, очень способствует развязыванию языка. Тем более криков из блиндажа слышно не будет. Времени до атаки на деревню, запланированной мной на четыре утра, ещё хватало.

Как только я отправил связного, дверь крайнего блиндажа открылась, и из неё вышли два финна.

Смена одного из караулов, догадался я, значит, они ходят на смену безо всяких разводящих, и каждая пара на свою точку.

Махнув рукой Шерхану, отъехал немного в сторону и встал за дерево, рядом примостился Наиль. Активных действий я решил пока не предпринимать. Сначала важно было узнать, в каком направлении двинутся егеря. Если в сторону уже уничтоженных нами постов, то этих егерей нужно было быстрей валить, пока они ещё не совсем отошли от сна и не наткнулись на спешащих к нам красноармейцев.

Егеря, надев лыжи и забросив автоматы за спину, направились в ту сторону, где лежали тела убитых нами Матти и Арво. Кивнув Шерхану, я сжал покрепче трёхлинейку и, когда последний финн проезжал метрах в пяти от нашего дерева, резко выкатился и ударил штыком расслабленного егеря прямо в правый бок под печень. Я надеялся, что даже если не проткну полушубок, то удар будет настолько сильным, что вызовет болевой шок. А пока финн будет отходить от него, я успею воспользоваться ножом и перережу ему горло.

Штык оказался острым и легко проткнул одежду егеря. Видно, командир шюцкоровцев следил, чтобы его подчинённые ухаживали за любимым им оружием. Укол, правда, оказался не смертельным. Пришлось выдёргивать штык и наносить ещё один удар по скрючившемуся от боли егерю. Второй раз я попал ему прямо в висок. Финн затих, а я, вытащив наган, повернулся к Шерхану.

За оружие я схватился, так как услышал звуки борьбы, сменившиеся какими-то ухающими вскриками. Готовый немедленно стрелять, я повернулся в сторону своего напарника. Шерхан стоял с непонятно откуда взявшимся топором и, как заправской дровосек, с уханьем наносил им удары по лежащему телу егеря. Уже зная взрывной характер Наиля, я понял, что много усилий было прилагать не надо, чтобы разозлить его до такой степени, чтобы он так вошёл в боевой транс и самозабвенно рубил уже мёртвое тело. Поэтому я остановил его резким вскриком, только тогда он прекратил это уже совершенно бесполезное и ничем не оправданное в своей жестокости занятие и повернулся ко мне. На его багровое от злости лицо было страшно смотреть, а глаза выпучились как у безумного и налились кровью. Сплюнув, он, как бы в оправдание, сказал:

– Вёрткий, гад, оказался! Я его вроде пырнул штыком, да видно не туда попал, и он, сука, слез со штыка и попытался кинуться на меня. Хорошо, что я с собой топорик захватил, пришлось им воспользоваться. Товарищ старший лейтенант, разрешите я, вместо этой трёхлинейки, топорик с собой буду носить. Мне с ним как-то сподручней, а то видите, штыком не получается сразу чухонца прищучить, особенно если такой вёрткий попадётся, как этот. Автомат и топор, вот моё оружие, с ними я любого финна разделаю под орех.

– Ладно, Шерхан, договорились. Вижу, что с топором у тебя лучше получается. Только уж очень ты увлекаешься, брат. Нужно спокойнее быть и лучше контролировать окружающую обстановку, а вдруг финн на тебя из-за какого-нибудь дерева вылезет. У него автомат, а у тебя, кроме топора, и нет ничего. Так что, Наиль, держи себя в руках, и тогда тебе как бойцу цены не будет. А сейчас бери трофейный автомат, запасной диск и поехали к нашим. Трёхлинейку тоже захвати, она пригодится, когда будем зачищать блиндажи. Кому-нибудь её передашь, кто хорошо может действовать штыком. Вон Кузе, например, он в одиночку этим штыком весь блиндаж очистит. Ни один финн пикнуть не успеет.

После этого я повернулся, подъехал к заваленному мной егерю, взял его автомат и направился обратно к блиндажам. Чуть отставая, Шерхан следовал прямо за мной. Мы еще не добрались до места, где нас ожидал Ряба, как опять распахнулась дверь блиндажа и на улицу снова выбрались два финна. Мы отъехали чуть назад и опять затаились за деревьями, ожидая, в каком теперь направлении поедут эти два егеря. Финны были уверены в своей безопасности, громко говорили, шутили и смеялись. Одним словом, вели себя, как на собственной базе в мирное время, вдалеке от начальства.

Когда они встали на лыжи и не спеша поехали в противоположную сторону от уничтоженных нами егерских постов, я понял – нам привалила удача, и сейчас эти два финна доведут нас ещё до одного поста часовых. Мы с Шерханом следовали прямо за ними, держа дистанцию метров в тридцать. За всё время движения егеря даже ни разу не оглядели свой тыл. Ехали уверенно и достаточно быстро, по довольно хорошо накатанной лыжне. По-видимому, обязанности часовых им уже приелись, превратились в обыденность, и по этому маршруту они ходили не один десяток раз. Нам эта беспечность финнов была только на руку.

Метров через семьсот егеря остановились, и один из них три раза прокричал совой. Буквально через минуту к ним выехали ещё два финна. Я подъехал поближе и встал за деревом метрах в двадцати от этой группы. Мне хотелось услышать, о чём они беседуют. Но даже на таком близком расстоянии слов разобрать было нельзя, они говорили достаточно тихо, к тому же мешали артиллерийские выстрелы. И я подумал, что, может быть, и нет ничего страшного, если придётся разово применить огнестрельное оружие. Тем более в лесу иногда раздавались отдалённые выстрелы из стрелкового оружия. Самое главное, чтобы не произошла перестрелка, вот тогда точно будет ясно, что на пост с часовыми напали русские.

Огромное желание решить все проблемы с этим постом одной автоматной очередью здорово провоцировало и то обстоятельство, что эта группа егерей представляла собой очень уж идеальную мишень. И вот, наконец, я, сняв трофейный автомат с плеча, приготовил его к стрельбе и прицелился. Как только раздался звук орудийного выстрела, я выпустил очередь по финнам. Подкошенные ею, они все, один за другим упали, а я, отбросив автомат и схватив вместо него трёхлинейку, бросился добивать штыком ещё шевелящихся егерей. Покончив с этим, замер и прислушался – всё было как обычно, никаких заметных признаков поднявшейся тревоги не было. Я похвалил себя за наблюдательность. Ведь благодаря тому, что я, долго прислушиваясь к орудийным выстрелам, проанализировал создавшуюся ситуацию, мне удалось уловить одну повторяющуюся закономерность. По-видимому, на месте дислокации одной из батарей орудия стреляли одно за другим. Причём первое начинало громыхать на секунду раньше, чем остальные три, стрелявшие друг за другом с очень небольшой задержкой. Я специально дождался выстрела первого орудия, после чего и нажал курок автомата.

Долго не задерживаясь у трупов егерей, мы с Шерханом поспешили обратно к блиндажам. Я волновался, что финны могли ещё направить сменные пары часовых. По крайней мере, оставался не сменённым ещё один пост. Если сказать прямо, я беспокоился, что оставшиеся у блиндажей бойцы не сумеют бесшумно ликвидировать выходящих на смену друг другу егерей. Но я зря беспокоился, Ряба с оставшимися красноармейцами с этим поручением блестяще справились. Они закололи штыками вышедших на смену финнов прямо в окопе, подходящем к дверям в блиндаж. Когда мы подъехали, двое красноармейцев как раз занимались тем, что вытаскивали труп одного из егерей из окопа. Ряба в это время контролировал вход в блиндаж.

Когда мы с Шерханом стали помогать оттаскивать трупы финнов подальше от траншеи, появилось подкрепление из моей роты. Это были остальные бойцы из взвода Рябы и взвод Кузнецова. Я, не теряя зря времени на разговоры и рассказы о важности нашей миссии, поставил задачу каждому отделению по зачистке блиндажей. При этом поручил захватить по возможности пару пленных для допроса. Мы с Шерханом остались наверху, контролировать окружающую обстановку.

Первое время, после того как бойцы скрылись внутри – было тихо. Потом из одного из блиндажей донеслись еле слышные звуки выстрелов, затем всё опять стихло. Минут через пять из окопов при блиндажах начали вылезать красноармейцы и подъезжать ко мне. Из каждого такого окопа были вытолкнуты наверх по два человека, одетых в нижнее бельё, но на ногах у них были унты. Пленные, – догадался я, вот же, сволочи, находятся на фронте, а спят, как в санатории. Руки у всех захваченных егерей бы ли связаны, а на лицах были следы хороших оплеух.

Когда пленных подогнали к нам с Шерханом, я, на финском, сразу же задал вопрос:

– Есть ли среди вас офицеры?

В ответ – молчание. Тогда я немного переиначил вопрос:

– В каком из блиндажей находились ваши командиры?

И опять ответом мне было молчание. Тогда я выбрал крайнего финна, кивнул Шерхану, чтобы он подогнал его поближе ко мне и уже конкретно этому егерю, громким голосом задал вопрос:

– Если хочешь жить, отвечай, в каком из блиндажей находился твой командир?

Финн стоял, насупившись, и ничего не говорил. Тогда я достал револьвер, взвёл курок и, дождавшись очередного артиллерийского залпа, выстрелил ему прямо в голову. Потом я крикнул Шерхану, чтобы он оттащил в сторонку труп и подвёл ко мне следующего по очереди. Новый допрашиваемый нервно косился на мёртвого егеря, но тоже молчал. Опять пришлось стрелять ему в голову. Третий пленный оказался гораздо слабее первых двух. На мой вопрос он сразу же ответил, что у командиров имеются свои два блиндажа, вырытые немного в сторонке от этих шести. Показал он и место, где они находились.

Для меня это была новость. Эти строения можно было заметить только вблизи. Да и пленные шюцкоровцы ничего не говорили про эти блиндажи, наверное, сами про них не знали. Я себя выругал за то, что внимательно не осмотрел место будущей операции. Доверяя только собственной интуиции, я был уверен – пленные шюцкоровцы выложили без утайки всё, что знали. Но знали они не всё, да и во всей нашей операции может ещё встретиться масса неучтённых факторов. И одним из них были эти два блиндажа, набитые офицерами. Если бы мы во время проведения этой операции не захватили пленных, что вполне могло быть, то у себя в тылу оставили бы очень опасную силу – хорошо подготовленных егерских офицеров. А я знал, что один такой боец в бою может запросто уничтожить целое отделение моих красноармейцев. В моей роте, пожалуй, только четверо, включая меня, могли достойно сразиться с этими волками.

На операцию по зачистке офицерских блиндажей я выделил лучших бойцов. В один из блиндажей направил Кузю, Шерхана и ещё двух красноармейцев. В зачистке второго решил сам принять участие, взяв с собой ещё троих бойцов из взвода Рябы. Большого количества красноармейцев, как я посчитал, для этого дела не нужно, только будут мешаться друг другу. Финнов там ночевало не очень много, по полученным от пленного сведениям – в каждом блиндаже по шесть человек. Рябу я оставил для командования наверху. Кроме осуществления контроля над общей обстановкой, он должен был послать связного к нашим основным силам с моим приказом – начинать запланированное выдвижение к объектам атаки. Правда, начало самой атаки я перенёс на двадцать минут позже. Это было связано с непредвиденными задержками. Всё развивалось гораздо медленнее, чем я планировал. Например, захват вот этих офицерских блиндажей отбирал у нас столько драгоценного времени. А так же, несмотря на наступающий цейтнот, я всё же хотел захватить в плен офицеров и потратить на их допрос минут двадцать. Теперь я боялся полагаться полностью на информацию, полученную у шюцкоровцев. Нужно было получить хоть какое-нибудь дополнительное подтверждение этим сведениям.

Первыми в офицерский блиндаж, который должна была захватить наша группа, ворвались два красноармейца из взвода Рябы. Один из них был вооружён трофейной трёхлинейкой с примкнутым штыком. Именно он должен был заколоть сонных офицеров, кроме двоих, которых я собирался брать в плен и прямо в этом же блиндаже устроить им экспресс-допрос. Помочь мне в этом должен был Шерхан, именно ему я поручил доставить в этот блиндаж захваченных их группой пленных. Когда я вслед за красноармейцами заскочил в помещение, то увидел, как боец с трёхлинейкой выдёргивает штык из тела финна, лежащего на полу. В этом небольшом помещении было довольно светло – горело целых две керосиновых лампы. Второй красноармеец стоял наготове с автоматом у небольшой двери в перегородке, разделяющей этот блиндаж на две комнаты.

«Да, опять в моих планах прокол, – подумал я, – какого черта я не удосужился выяснить планировку офицерских блиндажей».

Между тем красноармеец наконец освободил свою винтовку и метнулся к двери, которую перед ним распахнул второй боец с автоматом. Как только штыконосец переступил порог второй комнаты, раздалось несколько пистолетных выстрелов, и он упал. Я, наверное, что-то предчувствуя, а может быть, в силу своей подготовки в эскадроне, держал в руке гранату. Чисто рефлекторно выдернул кольцо и бросил лимонку (гранату Ф-1) в открытую дверь. Сам бросился на пол, под прикрытие тела заколотого финна. Раздался взрыв, буквально через секунду ещё один, потом наступила тишина, нарушаемая только матюками прислонившегося к стенке красноармейца. Автомат его лежал на полу, а сам он зажимал рану на плече. Маскхалат и шинель на левом плече у него была вспорота, наверное, осколком гранаты. Несмотря на то что он зажимал рану здоровой рукой, сквозь пальцы просачивалась кровь – капая на полы маскхалата.

Я, не обращая на него никакого внимания, сразу после второго взрыва подскочил и метнулся в следующую комнату. В руке у меня был взведённый револьвер. Трофейный автомат я оставил на улице, чтобы он не мешал мне двигаться. Сейчас я, конечно, об этом пожалел, как хорошо было бы дать несколько очередей по всему периметру этой тёмной комнаты. Но терять время даже на то, чтобы схватить и подготовить к стрельбе автомат раненого бойца, было нельзя. Вдруг в этой комнате кто-нибудь выжил, он может отойти от шока, вызванного двумя близкими взрывами, и сам начнёт метать гранаты в нашу комнату. О такой опасности говорил второй взрыв. Наверняка это сдетонировала граната финнов.

Ворвавшись в комнату, я, благодаря свету, падающему через открытую дверь, смог увидеть лежащие вповалку на полу шесть тел. Некоторые из этих тел подавали признаки жизни. Пришлось сделать четыре контрольных выстрела, чтобы всё успокоилось. Двое не нуждались в этих выстрелах милосердия. У одного была полностью оторвана голова, у второго не было руки и половины черепа. Скорее всего, они были так изуродованы взрывом собственной гранаты. Видно было, что в этой комнате собрались опытные вояки. Они мгновенно проснулись от шума в предбаннике, молниеносно сориентировались и схватились за оружие. Если бы я хоть на секунду замешкался, граната, взорвавшаяся в руке у одного из финнов, кромсала бы в соседней комнате наши тела. Но военное счастье сегодня оказалось на моей стороне.

После проверки всей комнаты я вышел в светлое помещение. Там уже входящий в мою группу третий красноармеец, сняв шинель и гимнастерку с раненого, собирался его перебинтовывать. Я подошёл и довольно грубо отстранил его. Он собирался перевязывать бинтом плечо вместе с торчавшими из раны остатками исподнего белья. Остатки этой окровавленной ткани представляли довольно неприятное зрелище. И, естественно, ему не хотелось к ним прикасаться. Но я, помня медицинские сведения, полученные мной в эскадроне, знал, что нельзя посторонние, недезинфицированные предметы оставлять в ране на несколько часов. Это грозит гангреной и в конечном итоге полным выпадением этого бойца из борьбы.

Схватив стоящую невдалеке почти полную бутылку с финской водкой, я половину её вылил на плечо раненого красноармейца. Такого, разразившегося вслед моим действиям мата я не слышал никогда за свои две жизни. Тот отборный, трёхэтажный мат, специалистом которого, по всеобщему мнению, был наш Бульба, с этим и рядом не стоял. Здесь было всё гораздо круче и с большим надрывом. Я даже на секунду замешкался, вслушиваясь в эти словосочетания. Но потом всё-таки сосредоточился и пальцами полностью очистил рану от посторонних предметов. Потом, уже не обращая никакого внимания на дикий матерщинный перебор, вылил оставшуюся водку на продолжающую кровоточить рану. После этого хлопнул по плечу рядом стоящего самопровозглашённого санитара и сказал:

– Ладно, Коль, давай, теперь можешь забинтовывать царапину этому матюгальнику. На поле боя я бы этого орла послал в психическую атаку – он одними только словами вогнал бы противника в дикую прострацию. Финны неделю бы думали, при чём здесь мама и архитектура Хельсинки, с приплетёнными к ним и ко всему прочему Маннергеймом и его егерями.

Красноармеец начал перевязывать всё продолжающего материться раненого, а я, уже не обращая на них внимания, занялся просмотром бумаг, лежащих в командирской полевой сумке. Она висела на вешалке, вместе с верхней одеждой офицеров. В задумчивости просматривая документы, я ходил по оставшемуся свободным пятачку землянки. Забывшись, спотыкнулся о лежащий на полу труп. Выругавшись и злобно пнув ногой ни в чём не повинное тело, решил всё же оттащить его в соседнюю комнату. Заколотый штыком финн по званию был рядовым и являлся, по-видимому, ординарцем одного из убитых офицеров. Убрав тело, я уселся на табуретку и уже спокойно начал изучать найденные бумаги. К этому моменту перевязка раненого была закончена, и оба бойца, чтобы мне не мешать, покинули землянку. С собой наверх они вытащили и убитого красноармейца.

Когда я разглядывал найденную среди прочих документов карту, открылась дверь, и в блиндаж ввалились два связанных финна, потом появился конвоировавший их Шерхан. Доставленные были одеты в одно нижнее бельё, руки у них были спутаны спереди каким-то шнуром. Подталкивая их в спины автоматом, Шерхан подогнал финнов ко мне, а сам сделал шаг назад. Первым делом я, обращаясь к обоим, задал вопрос:

– Мне очень некогда, поэтому не ждите цивилизованного обращения. Мы тем более не совсем цивилизованны, так как по вине Финляндии нас исключили из Лиги Наций. Поэтому, если хотите остаться в живых и не быть изуродованными, быстро отвечайте. Ваши звания и занимаемые должности?

Финн, стоящий ближе всех, посмотрел каким-то отстраненным взглядом, потом вдруг бросился на меня, норовя ударить связанными руками по голове. Пытаясь уклониться, я свалился с табуретки и, уже в падении, выхватил револьвер и всадил две пули в этого офицера. Лёжа на полу, я посмотрел в сторону Шерхана и успел увидеть последние мгновения этой безумной атаки финнов. Наиль попытался перебросить через бедро напавшего на него второго офицера. Захватил он его за шею как-то неудачно, при проведении броска – раздался еле слышный хруст и тело финна обмякло. По-видимому, Наиль сломал этому бывшему офицеру позвоночник в районе шеи.

Всё так же лёжа я перевёл взгляд на напавшего на меня офицера. Его душа тоже уже распрощалась с телом. Итак, вся затея с захватом пленных офицеров, можно сказать, пошла коту под хвост. Теперь уж точно нам придётся надеяться только на данные, полученные от пленных шюцкоровцев. Поднявшись и отряхнувшись, я посмотрел на часы, уже можно было начинать выдвигаться в деревню. Тем более теперь нас на этом блокпосту уже ничего не держало. В принципе, проведённой операцией по уничтожению этого блокпоста я был доволен. Наши потери составили: один человек убитым и один легкораненый. У финнов же восемьдесят два человека были убиты, и десять мы взяли в плен. Нам бы всегда так воевать, тогда никакая фашистская Германия была бы не страшна.

Собрав все документы обратно в сумку, кивнув Шерхану, я вышел из этого блиндажа, моими стараниями превратившегося в склеп. Все наши боевые группы уже собрались на этом блокпосту. Даже обоз был уже здесь. Бульба со своими обозниками деловито шнырял по блиндажам. Подозвав старшину, я поручил ему силами ездовых и поваров, на всякий случай, организовать оборону блокпоста, а также взять под охрану пленных егерей. Потом подозвал всех командиров боевых групп, мы последний раз сверили часы, и я дал команду к началу выдвижения в населённый пункт.

Глава 11

Моя боевая группа состояла из второго отделения первого взвода, Перминова с ручным пулемётом, Якута с трофейным снайперским ружьём и Шерхана. К месту расположения танков мы добрались за двадцать пять минут до начала общей атаки. По деревне двигались, особо не скрываясь, цепочкой, по одной лыжне. Если даже кто и видел нас, то наверняка подумал, что это возвращающееся с задания финское подразделение. В белых маскхалатах мы практически ничем не отличались от егерей.

По-видимому, так подумал и часовой, топтавшийся у входа в кирху – именно там располагался штаб финской группировки. Он прекрасно видел, как мы проскользили по краю площади перед этим храмом. Собаки в деревенских усадьбах брехали, как обычно, безо всякого надрыва. Наверное, они уже привыкли к частому ночному перемещению многочисленных групп чужих людей.

Может быть, нас видел и часовой, ходивший недалеко от входа в здание, где ночевали танкисты. Это был довольно большой двухэтажный дом, на первом этаже которого располагалась местная пивная, а второй использовался как гостиница. Я исходил из предположения, что он нас заметил, так как этот дом находился на краю этой же площади, и некоторое время, пока нас не загородили стоящие танки, мы должны были находиться в поле зрения часового.

Каждое мгновение, пока мы двигались по этой площади, я ожидал окрика, или даже выстрела в нашу сторону. Но всё прошло гладко, никто из часовых даже не насторожился, видя двигающихся метрах в ста от них лыжников. Всё-таки нам помогало то обстоятельство, что части, расположенные в деревне, принадлежали к разным подразделениям. Вдобавок к регулярным частям финской армии здесь же располагался батальон военизированной организации – Шюцкор (охранные отряды). Диверсионно-партизанские группы этого батальона каждую ночь направлялись или возвращались из рейдов по тылам нашей армии.

Я очень рассчитывал на то, что если даже кто и заметит передвижение наших групп, то подумает, что это шюцкоровцы возвращаются с задания. Поэтому строго всем наказал, если вдруг встретится бодрствующий финн, то ни в коем случае не делать никаких угрожающих движений и вскидывать оружие. Максимум, что можно, так это на его оклик издали помахать рукой. А если же он приблизится слишком близко, то нужно нейтрализовать его и только с помощью холодного оружия.

Проехав площадь и углубившись в примыкающую к ней улицу метров на двадцать, мы остановились. После этого я провёл последний инструктаж и определил роль каждого в предстоящей операции. Пятеро красноармейцев должны были сосредоточить свои силы только на уничтожении танков. Не обращая внимания на перестрелку, им нужно было об моторный отсек каждого танка разбить по две бутылки с зажигательной смесью. После того как танки загорятся, эти красноармейцы должны были собраться возле бензозаправщика и полугусеничного бронеавтомобиля, стоявших в небольшом отдалении от места расположения танков. И уже оттуда поддерживать огнём группу, засевшую в пивной и занятую уничтожением живой силы противника. Нейтрализацией танкистов и солдат, входящих в обеспечивающий персонал этой танковой части, должен был заняться я, вместе с Шерханом, Якутом, пулемётчиком и двумя автоматчиками. Сигналом к началу операции будет служить выстрел Якута по часовому.

Бензовоз и бронетранспортёр с крупнокалиберным пулемётом я жечь не хотел. Бензин был очень нужен нашей дивизии. Мой старшина Бульба говорил о недостатке топлива у тыловиков и что на бензин можно выменять хоть «чёрта лысого». Что касается броневика, то когда я его увидел, то в голове сразу же мелькнула мысль, что можно будет использовать его, если у нас что-либо застопорится. Стоит финнам только немного опомниться, они, конечно, выберутся из наших огненных ловушек, и численностью своей сразу же намного превысят наши силы. А если учесть ещё многочисленных егерей, располагающихся по окружности этого посёлка, то дело может закончиться совсем печально. По своим боевым качествам один взвод егерей вполне мог поспорить со всей моей ротой. И в такой ситуации бронетранспортёр мог стать нашим спасением. Правда, управлять броневиком придётся мне, ни один человек во всей роте ни разу не садился даже за руль автомобиля. Значит, опять мне не суждено управлять ходом боя, сидя в наблюдательном пункте. Придётся метаться на бронетранспортёре, стараясь заткнуть огнём и бронёй самые проблемные места. И выбирать точки, где финны нас особо прижимают, нужно будет только по наитию, ну и по активности звуков стрельбы.

С такими мыслями я и двинулся в сторону нашего объекта атаки. Подбирались мы очень осторожно, особенно когда в промежутке между танками и бронетранспортёром увидели прохаживающегося вдоль входа в здание часового. Как только он появился в зоне видимости, Якут залёг и взял этого немца на прицел. Остальные стали пробираться к боковой стене пивной. При этом двигались только в тот момент, когда часовой, медленно вышагивая по своему маршруту, поворачивался к нам спиной.

Окончательно моя группа залегла, когда до стены дома оставалось метров пятнадцать. Двигаться дальше было очень опасно, даже этот обозник мог заметить наше перемещение. Хорошо, что охрану танкисты организовали сами, и у них на часах стоял какой-то техник, а не опытный полевой боец. Если бы охрану нёс финский егерь, то наверняка он обнаружил бы нас задолго до того, как мы подобрались к зданию на расстояние броска гранаты.

Вот так, в полной готовности к стремительному броску, находясь недалеко от двери пивной, мы и затаились. Решение ворваться в здание и уже там, внутри ликвидировать танкистов, было вызвано слишком плохой нашей вооруженностью. Катастрофически не хватало бутылок с зажигательной смесью и гранат. И это несмотря на то, что на уничтожение танков было выделено целых двадцать бутылок с адской смесью, а на поджог здания оставалось всего две. Этого было явно недостаточно. Два очага пожара можно было довольно легко потушить, конечно, если засевшие внутри немцы и финны не растеряются. А оснований надеяться на это не было никаких. Наоборот, танкисты, скорее всего, были обучены бороться с возгоранием горючих смесей. Гранат у нас тоже было не очень много, всего по пять штук на человека. При этом только у меня было две штуки Ф-1, а остальные имели РГД-33. И, как повелось на этой войне, у всех РГДшек оборонительные чехлы, которые и давали основное количество поражающих осколков, были выброшены. Почти все красноармейцы, чтобы не таскать лишний груз, выкидывали эти тяжёлые оболочки. А без них, при взрыве гранаты, на расстоянии двух метров от эпицентра можно было отделаться только контузией.

Примерно в четыре десять орудийные батареи перестали стрелять, и наступила тишина. Она прерывалась только отдалённым гулом орудийной канонады и ленивым лаем собак. Любой посторонний звук был хорошо слышен. Я поблагодарил Бога, что мы закончили все наши перемещения до окончания стрельбы артиллерийских орудий. Наверное, у финнов наступил перерыв на завтрак или на обогрев.

Ровно в четыре часа и двадцать минут утра раздались первые ружейные выстрелы, это стреляли по часовым наши два лучших снайпера. Сразу после этого предрассветную тишину нарушила целая какофония звуков. Классифицировать их и анализировать, откуда раздаются эти звуки, у меня уже не было времени. После выстрела Якута по часовому, я, вместе с лежащими рядом бойцами, бросился к двери пивной. Лыжи у всех были сняты еще на примыкавшей к площади улице. К дому, где располагались танкисты, мы двигались либо ползком, либо утопая по колено в снегу. Скрытному перемещению очень способствовал снежный вал, находящийся вдоль пути нашего движения. Он образовался при зачистке от снега центра площади.

Первым, распахнув двери, в помещение ворвался Шерхан, за ним я, за мной ещё два красноармейца с автоматами. Пулемётчик остался на улице, прикрывать нас с тыла и, по возможности, не дать немцам покинуть здание через окна и второй, черный вход. Окна с другой стороны дома должен был контролировать Якут. Перед тем как заскочить в дверь, я глянул на лежащего в метрах пяти часового. Он лежал на спине, и мне хорошо был виден кровавый провал на месте левого глаза. Якут, наверное, привык в своей охотничьей практике стрелять точно в глаз, чтобы не испортить шкуры животных. Пять баллов, почему-то подумал я, ныряя в распахнутую дверь пивной.

Попав в дом, мы сразу разбились на пары. Шерхан с ещё одним автоматчиком бросились наверх по лестнице, находящейся совсем недалеко от входа. Я вместе с другим красноармейцем начал проверять все помещения первого этажа. На этом этаже находился большой зал, с небольшим подиумом в конце. Там, по-видимому, раньше было что-то вроде сцены, у самой стены всё ещё стояло пианино. По правой стороне этого зала, через длинные проёмы, виднелись помещения кухни и бара. Но теперь всё оборудование было убрано, и вместо него были установлены двухъярусные нары. Такие же нары находились и по левой стороне этого длинного зала. Освещение, хоть и не очень яркое, присутствовало. Во всём зале было два керосиновых светильника. По одной керосиновой лампе горело и в бывших помещениях кухни и бара, наверное, для того, чтобы спящие на верхних нарах могли хоть как-то ориентироваться, спускаясь ночью со своих лежанок.

Кроме двухуровневых нар, трёх столов с приставленными к ним лавками и старенького пианино у торцевой стены, в этом большом зале больше никаких крупногабаритных предметов не было. Прочую мебель обосновавшиеся здесь солдаты, наверное, перенесли в другое место. Хотя довольно уютно расположившихся в этом зале раззяв солдатами назвать было трудно. Когда мы с шумом ворвались в дом, никто из лежащих на нарах даже не подскочил с места и не кинулся к оружию. Хотя самодельные стойки для винтовок были установлены не очень далеко от спальных мест. Они были набиты винтовками и стояли около стены, напротив нар.

Когда я попал в помещение пивной, то даже удивился спокойствию и тишине, стоявшим в этом большом зале. Несмотря на произведённый нами шум и доносившуюся с улицы стрельбу, проснулось всего четыре человека. По крайней мере, столько солдат этой танковой части сидело на своих лежанках. Чтобы их немного озадачить и успокоить, я прокричал:

– Всем до особой команды находиться на своих местах и сохранять спокойствие. Операцию проводит финская полиция. К нам поступили сведения, что в вашей части действует коммунистическое подполье, которое передаёт русским секретные сведения. Сейчас проведём обыск, и невиновные смогут продолжать свой отдых. Любое сопротивление или неповиновение будет расцениваться как подтверждение предательства и пресекаться самым суровым образом, вплоть до расстрела. Такое распоряжение подписал господин Маннергейм, и оно согласованно с послом великого рейха.

После этих моих слов едва проснувшиеся немцы и финны вообще впали в полную прострацию. Своим сообщением я также добился того, что уже сами танкисты успокаивали других, только что проснувшихся. Всё это дало мне возможность оглядеться и приказать оставшемуся со мной красноармейцу:

– Серёг, быстро проверь, что за этими двумя закрытыми дверями.

Тот, ни слова не говоря, тут же метнулся к этим дверям и буквально через минуту доложил:

– За одной дверью туалет, там никого нет. Вторая дверь закрыта на навесной замок, можно быть уверенными, что оттуда никто не появится.

Услышав эти слова, я немного расслабился, всё-таки неизвестность и возможная опасность, грозившая нам из-за этих закрытых дверей, меня весьма сильно напрягала. Уже более спокойно, но всё ещё тихим голосом я приказал:

– Теперь давай дуй в кухонное помещение, там будешь контролировать, как ведут себя танкисты, а то здесь ни хрена не увидишь. Если кто дёрнется, сразу бей на поражение. На русском, даже матом ничего не говори, лучше уж молча – пулю в лоб, и вся дискуссия. Понял?

Сергей махнул головой и направился в соседнее помещение.

Как только он переступил порог кухни, со второго этажа раздалась автоматная очередь. Потом взрыв гранаты, и сразу же дикий вопль, прервавшийся короткой очередью из автомата. Услышав эти звуки, я напрягся и приготовился стрелять при малейшем подозрительном движении на нарах. Но, наверное, моя короткая речь произвела на солдат правильное впечатление. Ни один человек, лежащий на нарах, услышав эти выстрелы и крик, даже не попытался повернуться, не говоря уже о более активных действиях. И это несмотря на то, что все уже проснулись. Эти горе-вояки притихли, испуганно забившись в глубь своих лежанок.

Такое положение дел продолжалось не очень долго. После выстрелов, буквально через пять минут, со второго этажа начали спускаться танкисты в одних трусах и держащие руки за головой. Я приказал и своим подопечным подниматься с лежанок и выстраиваться в четыре ряда на сцене. Весь этот процесс построения в четырёхрядную шеренгу и последующая вслед за этим перегонка пленных со второго этажа заняли не меньше десяти минут. Наконец, последние танкисты, сопровождаемые моими ребятами, спустились вниз и были препровождены к остальным пленным.

Зная Шерхана, я почти не волновался о ходе операции на втором этаже, даже когда услышал выстрелы и взрыв гранаты. Тем более по звуку я определил, что взорвалась РГДшка, значит, работали наши. Можно было предположить, что в какой-то момент танкисты заартачились, и ребята применили гранату. Выстрелы были только из финских автоматов, а у танкистов на вооружении их не было. Все эти мои догадки подтвердил и спустившийся вниз вслед за пленными Шерхан. Он, периодически подпуская в свою речь матерные слова, заявил:

– Ха, хвалёные вояки! Этих пидоров можно сажать на кукан голыми руками! Представляете, товарищ старший лейтенант, из всех восьми комнат, где располагались эти танкисты, только в одной нам было оказано сопротивление. Кто-то их них, вёрткий как обезьяна, попытался вырвать у Генки автомат и вытолкнул парня из комнаты. Пришлось эту гниду пристрелить и, на всякий случай, кинуть туда гранату. Потом, естественно, кончать всех, кто там выжил, на фиг нам здесь нужны такие шустрые.

Вместе с восемнадцатью танкистами вниз спустили и одного штатского финна. По виду ему было лет пятьдесят, и, как доложил Шерхан, – финн ночевал один в самой большой комнате этой гостиницы. После доклада Наиля о проведённой зачистке второго этажа, я приступил к экспресс-допросу. В первую очередь, попытался выявить командира танковой группы. К сожалению, командир и его заместитель находились как раз в той комнате, где и было оказано сопротивление, и куда Шерхан закинул гранату. Остальные пленные практически ничего не знали о намерениях финского командования и о дальнейших планах по применению их танковой роты.

Этот, можно сказать, опрос длился минут десять, всё проходило чинно и безо всяких эксцессов. Шерхан произвольно выдёргивал из шеренги танкиста и подводил его к столу, за которым я сидел. Несколько вопросов, и его отправляли обратно в общий строй. Немецкие добровольцы совершенно не упирались и на каждый вопрос отвечали подробно и откровенно. За всё время я даже ни разу не повысил голос. Никакой надобности в применении мер физического воздействия не возникло. Чувствовалось, что эта война была немцам глубоко по барабану, да и судьба Финляндии их совершенно не волновала. Эти солдаты просто отрабатывали свой контракт, и каждый из них был уверен, что, даже попав в плен к русским, они особо не пострадают и скоро вернутся в свой фатерлянд. И что даже финансово этот эпизод их особо не затронет. Правительство Германии всё равно выплатит их семьям положенную компенсацию. Хотя официально Германия и не оказывала помощь и поддержку Финляндии. Можно даже сказать, что после подписания 23 августа 1939 года «Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом» отношения стали дружественными. Немецкие танкисты, несмотря на то что попали на эту войну без всякого одобрения официальных властей, были уверены, что, даже побывав в плену, домой вернутся героями. Самое главное сейчас – это остаться в живых, для чего нужно поладить с русскими.

В конце этого допроса я вызвал финна. Его поведение разительно отличалось от поведения немцев. Он отвечал очень неохотно и на меня смотрел с ненавистью и злобой. Чувствовалось, что если бы я попал в его руки, то живым бы вряд ли ушёл. Из всех моих вопросов он ответил только на те, что относились лично к нему. А именно назвал имя и фамилию и объяснил, почему находится в расположении военной части. На другие вопросы либо молчал, либо отделывался словами, что он сугубо гражданский человек и ничего не знает. Финн оказался владельцем этого заведения. Жену с детьми он отправил к родственникам, а сам остался охранять своё добро, чтобы солдаты, не дай бог, ничего не попортили из имущества.

Информация о том, что финн спровадил отсюда свою женщину и детей, меня очень даже обрадовала. Совсем не хотелось брать на себя лишний грех. Для себя я уже решил, что нельзя захваченных нами немцев и обученных танковому делу финнов оставлять в живых. У меня в голове всё ещё стояли рассказы наших эскадронных командиров об истории превращения России в провинции, подчинённые великому рейху. И о тех унижениях, которые пришлось перенести выжившим в той войне. С точки зрения исторического времени буквально в одночасье великая нация превратилась в скопление рабов и недочеловеков.

Один из наших преподавателей рассказывал, как зимой 1941 года, под Сталинградом несколько управляемых финнами танков наголову разбили один из последних советских конных корпусов. Танки целую неделю без устали гоняли по степи несколько тысяч казаков. И те ничего не могли сделать с этими железными монстрами. В конце концов, при помощи авиации, а также перекрыв танками основные магистрали, весь корпус был уничтожен. Может быть, в той реальности кто-нибудь из этих, теперь пленённых нами, танкистов принял самое активное участие в разгроме наших войск. И это было очень вероятно, так как именно на Финской войне эти танкисты получили гигантский опыт ведения боёв в зимних условиях. Утешать себя мыслью, что этих пленных этапируют куда-нибудь подальше, и они не примут участие в предстоящей войне – не стоило. Сейчас между Россией и Германией царила дружба, пик которой придётся как раз на время перед самой войной. И наши, как последние дураки, в знак этой невероятной дружбы, наверняка передадут Германии всех её граждан, захваченных в период Финской войны.

Я посчитал, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы квалифицированные военные специалисты вернулись в немецкую и финскую армии. Подготовить опытного танкиста это тебе не то, что обучить молодого новобранца стрелять из винтовки. Тут нужно потратить несколько лет, с приложением усилий многих специалистов. Не говоря уже и о том, что не каждый новобранец способен стать танкистом.

Как мне было ни тяжело, ведь за время общения с ними многие мне по-человечески понравились, но этих немцев и финнов нужно было уничтожить. Все они были вполне адекватны, относились к русским вполне дружелюбно и были уверены, что при правильном поведении ничего плохого с ними больше не случится. Моё сознание, измученное терзаниями по поводу необходимых жестоких действий, с энтузиазмом зацепилось за то, что пожилой финн отправил женщину и детей в другое место. Это показалось мне каким-то добрым знаком, что от моего решения не пострадают хотя бы совсем уж невинные жертвы. Самого финна нужно было тоже расстрелять, чтобы всё осталось в полной тайне. Лишние разборки о проявленной жестокости были мне совершенно не нужны. К тому же сам финн был мне совершенно неприятен. Наверняка такие же, как и он, упёртые финны стреляли в спины русских солдат.

Приняв окончательное решение, я поднялся, подозвал к себе всех красноармейцев и поставил перед ними задачу. Два бойца как-то замялись, по-видимому, мой приказ шёл вразрез с их убеждениями. Только Шерхан был явно удовлетворён моим распоряжением, он тут же поддержал меня, сказав:

– Правильно, товарищ старший лейтенант! Этих империалистических выкормышей нужно уничтожить. От них всегда можно ожидать различных подлостей и удара ножом в спину. Не зря наш великий вождь, товарищ Сталин говорил: нет человека – нет проблемы. Вот так нам и нужно действовать, чтобы эти буржуи знали – нельзя протягивать руки к Советской России.

После этих слов оба сомневающихся в моём приказе красноармейца слегка приободрились, но всё равно отводили глаза в сторону. Я, послав Шерхана за пулемётчиком, открытым текстом спросил у оставшихся автоматчиков:

– Что-то я не понял, вы будете принимать участие в расстреле этого буржуйского сброда?

Один из красноармейцев, вытянувшись в полный рост, ответил на мой вопрос:

– Так точно, товарищ старший лейтенант, стрелять будем! Но, может быть, этих пленных закрыть в какой-нибудь комнате или в подвале. А когда подойдут наши, переправить их дальше, в тыл. Всё-таки большинство из этих немцев рабочие люди, можно сказать – пролетарии. На этой войне они занимаются только обслуживанием техники и, наверное, за всё время не выстрелили даже из ружья.

На это предложение и, можно даже сказать, на скрытый упрёк в моей излишней жестокости я ответил, убеждая этими словами прежде всего самого себя:

– Эх, Серёга! Можно подумать, здесь собрались невинные овечки. Ты хоть задумывался, какого чёрта в Финляндии делают эти немцы? А это, товарищ красноармеец, сплошные добровольцы, и прибыли они на эту войну исключительно по своей воле, чтобы убивать русских людей. Совсем недавно, скорее всего, именно этими танками была раскатана 163-я дивизия. И эти долбаные пролетарии, безо всяких угрызений совести, спокойно снимали кровавые ошмётки наших братьев с гусениц немецких танков. Это они делали для того, чтобы техника, не дай бог, не сломалась и смогла принять участие в уничтожении уже нашей дивизии. И, ребята, сами подумайте, куда сейчас нам их деть? Мы сейчас, считай, сами находимся в тылу финнов, и в любой момент они могут прорваться к этому дому. И что? Оставлять им полсотни потенциальных бойцов? Нет, делать этого ни в коем случае нельзя. К тому же в предстоящем бою нам нужен каждый человек, и оставлять здесь кого-нибудь для охраны пленных мы просто не имеем права. Так что, ребята, выход только один, расстрелять немцев и сжечь дом, чтобы скрыть следы расстрела. А то, сами понимаете, если финны увидят эту картину, то совсем озвереют и будут драться до конца. Зубами нас будут грызть. А так, сгорел дом и всё – взятки, как говорится, гладки.

В этот момент отворилась дверь, и в зал вошли Шерхан и красноармеец Перминов с ручным пулемётом наизготовку. Шерхан уже, по-видимому, сказал Перминову, зачем я его вызвал. Поэтому Перминов совсем не удивился поставленной перед ним задаче. Молча поднялся на несколько ступенек по лестнице и, пристроив пулемёт на перила, приготовился открыть огонь по стоящей метрах в двенадцати от него шеренге пленных. Мы тоже, уже не разговаривая, выстроились в ряд и приготовились открыть огонь. Пленные, наверное, что-то почувствовали и заволновались, шум голосов со стороны сгрудившихся у противоположной стены пленных начал возрастать. Медлить было нельзя, и я скомандовал – огонь.

Грохот выстрелов полностью заглушил крики и стоны членов этой интернациональной танковой части. Отстреляв целый диск, я заменил его на новый. После чего приказал Шерхану, вместе с ещё одним красноармейцем добить стонущих и ещё шевелящихся пленных. Хотя, если прямо сказать, никаких стонов я не слышал, уши от грохота четырёх автоматов и пулемёта заложило плотно.

Пока бойцы добивали раненых, я вытащил из-под лестницы двадцатилитровую канистру. На неё я обратил внимание ещё тогда, когда мы, ворвавшись в этот зал, осматривали все закоулки помещения. Как я и предполагал, канистра была наполнена керосином. Даже не дождавшись, пока ребята закончат с пленными, я начал разливать по всему залу этот керосин. Когда бойня была завершена, и все красноармейцы вышли из дома, я, отбросив пустую канистру в угол, подошёл к входной двери. Последний раз, глянув на то, что мы понаделали, я про себя прочитал короткую покаянную молитву. Потом достал бутылку с зажигательной смесью и с силой кинул её прямо в стену между кухней и залом. Вспыхнуло знатно, я еле успел, не обгоревши, выбежать на улицу.

Но и здесь тоже со всех сторон чадило. От танков страшно несло гарью, они, наверное, горели уже давно, и открытого огня видно не было, но от каждого из девяти танков поднимался чёрный столб дыма. У трёх танков были сорваны башни. Наверное, от огня сдетонировал боезапас.

Знатно мы повеселились, подумалось мне. Но от наступающего сзади жара я, уже ни о чём не думая, бросился подальше от начинающего не на шутку разгораться дома. Побежал я к бронетранспортёру, где собрались все бойцы из моей группы. Этот броневик стоял, пожалуй, в самой выгодной точке на настоящий момент. От горящего дома его отделяло метров пятьдесят, а от тлеющих танков метров сорок. Только добежав до бронетранспортёра, я окончательно пришёл в себя и начал соображать.

Первым делом глянул на часы. С момента выстрела Якута прошло тридцать четыре минуты. Постепенно ко мне начал возвращаться слух, нарушенный близким автоматно-пулемётным огнём. В данной обстановке ориентироваться в окружающем мире можно было только по слуху. Глаза в этом дыму были совершенно бесполезны. Мы находились как будто в самом эпицентре плотной дымовой завесы.

Звуки стрельбы неслись со всех сторон, пытаясь их анализировать, я пришёл к выводу, что самая интенсивная пальба шла совсем недалеко. А именно со стороны кирхи, где располагался штаб финской группировки. Особенно в этом концерте выделялись стук пулемёта, который бил длинными, истерическими очередями, и гавкающие звуки автоматической пушки «Бофорс». Звуки пулемётных очередей отличались от издаваемых «максимом» или «дегтяревым», а в наличии у группы, направленной на ликвидацию штаба, были только эти пулемёты. Напрашивался довольно печальный вывод – нашей группе не удалось ликвидировать штаб финнов. Об этом говорила и стрельба из «Бофорса», наверняка стреляла наша пушка, безуспешно пытаясь пробить каменную стену. Скорее всего, поджог каменного здания кирхи не удался, финны отразили первую атаку и сейчас успешно обороняются.

То обстоятельство, что нам не удалось с ходу взять штаб, грозило очень большой опасностью. Из допроса шюцкоровцев я узнал, что штаб связан телефонными линиями со всеми финскими подразделениями, включая блокпосты с егерями. Наверняка егеря уже получили приказ двигаться в деревню на помощь. Как бы в подтверждение моих мыслей резко возрос уровень стрельбы на северной стороне деревни. Там должна была действовать группа Кузнецова. У Кузи было задание – уничтожить расположившуюся в одном из коровников финскую роту. По идее, больших трудностей у него возникнуть не должно было. Коровник был деревянный и вспыхнуть должен был молниеносно. Но сейчас, по-видимому, взвод Кузи столкнулся с дополнительными трудностями. Наверняка к штабу финнов пробиваются егеря с одного из блокпостов. Нужно было что-то срочно делать, а то вскоре начнут прибывать остальные егеря, и нас просто раздавят. Времени на размышления оставалось совсем немного.

Глава 12

Всё-таки хорошо, что у меня остались память и опыт деда, именно они заставили меня предусмотреть возможные изменения наших действий в случае незапланированного хода операции. Вот сейчас и наступал момент, когда этот опыт мог дать нам шанс достойно выйти из сложившегося положения. Несомненно, только благодаря оставшейся во мне рассудительности деда, я распорядился не сжигать бронетранспортёр. Ещё тогда я предусматривал возможность его использования, если придётся завязнуть в уличных боях. По моим рассуждениям, наличие у нас бронетехники позволит нашим ротам хоть как-то противостоять опомнившимся финнам. Они вряд ли смогут быстро в этой неразберихе подтянуть артиллерийские системы. А в таком случае им будет нечего противопоставить даже одному бронетранспортёру. По крайней мере, опираясь на его огонь и броню, мы сможем организованно отойти в район захваченного нами блокпоста. Там имеются окопы, и в них можно удержаться до подхода основных сил нашего полка.

Все эти мысли пронеслись у меня в голове практически мгновенно, а так как по натуре я был, скорее, практик и не любил долго размышлять, то сразу и начал действовать. Во-первых, направил пятерых автоматчиков на помощь взводу Кузнецова. Остальным приказал занимать места в бронетранспортёре. Сам же забрался в кабину и запустил двигатель. Он завёлся сразу, наверное, немцы периодически прогревали двигатели своей техники.

Пока движок грелся, я залез в открытый сверху отсек броневика, к расположившимся там ребятам. После отправки подкрепления Кузе в моей группе остались пять человек. Кроме Шерхана и Якута, два автоматчика и Перминов с ручным пулемётом. В этом бронированном по бокам кузове я распределил обязанности каждого в предстоящих нам боях. К пулемёту, установленному на бронетранспортёре, я приставил Перминова, вторым номером к нему поставил красноармейца Пронина. Стрелять из боковых амбразур, используя ручной пулемёт, должен был красноармеец Марков, автоматный огонь лежал на Шерхане. На Якута я возложил функцию мобильного снайпера. Он мог стрелять по своему усмотрению, как только заметит какого-нибудь финна.

Кроме всего прочего, в бронетранспортёре мы обнаружили целых два ящика немецких оборонительных гранат, дающих большое количество осколков. Им я весьма обрадовался, ведь сидя в этом стальном ящике, можно было не бояться взрывов своих гранат. Обязанность метать эти колотушки в противника я возложил на Шерхана, он в нашей роте дальше и точнее всех бросал учебные гранаты.

Самому мне пришлось взять управление этой машиной на себя. Обучаясь в немецком ремесленном училище, я несколько раз ездил на похожем бронетранспортёре. Подобная устаревшая техника была разрешена для использования в подчинённой немецкому командованию РОА (Русская Освободительная Армия имени Клопова). А из нашего училища иногда набирали обслуживающий персонал в РОА. Поэтому и обучали обслуживанию и вождению некоторых видов устаревшей военной техники. Этот бронетранспортёр был поставлен Финляндии в 1938 году, ещё до подписания договора о ненападении между СССР и Германией. Он отличался от известного мне «Ганомага» только двигателем (там стоял 90-сильный «Maybjch», а не 100-сильный HL42) и передними колёсами (на этом посадочные размеры были 20-дюймовые, а не 18, как на «Ганомаге»).

Закончив инструктировать своих подчиненных, я забрался в бронированную кабину. Двигатель уже прогрелся, и можно было трогаться, но я на секунду задумался – куда, в первую очередь, двигаться? В каком месте сложилось самое тяжёлое положение? На северную сторону деревни, в помощь взводу Кузнецова я уже направил пять автоматчиков. Не бог весь что, но на первое время в этой неразберихе они могут здорово помочь Кузе. Куда ударят другие егеря, вызванные из штаба, я не знал. И вообще, в данной ситуации этот штаб служил точкой притяжения для всех выживших финнов. Нужно было, в первую очередь, решать вопрос с ним. Правда, в этом случае броневик совершенно бесполезен, прорваться на нём через каменные стены было нереально. Даже больше того, единственная серьёзная опасность для моих бойцов возникала при обстреле бронетранспортёра из стрелкового оружия сверху. С боков они были защищены толстыми и высокими бронированными бортами. А при подъезде к высокой кирхе как раз можно было нарваться на активный огонь с крыши или верхних окон. Но всё равно, посмотреть, как обстоят дела со штурмом штаба финнов, нужно было обязательно. Именно от положения дел там зависели все мои дальнейшие действия.

Приняв окончательное решение, я высунулся из кабины и приказал красноармейцам покинуть бронетранспортёр, захватив с собой ящики с гранатами. Когда они все спрыгнули на снег, я объяснил им, что сейчас отправляюсь на разведку к финскому штабу. С собой в кабину я возьму только одного Шерхана, а остальные должны ожидать меня здесь. И не просто ждать, а в любую минуту быть готовым к отражению атаки финнов со стороны примыкающих улиц. Дождавшись, когда Шерхан заберётся в кабину, я тронулся в сторону злополучного финского штаба.

Выехав из домовой завесы, я оказался практически прямо напротив кирхи. Правая сторона самого здания штаба была всё ещё окутана клубами чёрного дыма. Остальная часть здания прекрасно просматривалась, тем более небо уже посветлело. Скоро должно было появиться солнце, и эта безумная ночь, наконец, закончится. Я остановился, чтобы оглядеться, и в этот момент по бронетранспортёру начали стрелять. И стреляли, что было самое неприятное, свои, я даже заметил, откуда вёлся автоматный огонь. Чтобы не искушать судьбу, а то ведь могли кинуть и гранату, я, зад ним ходом, опять скрылся под защиту дымовой завесы. И самое смешное, что весь этот мой манёвр прикрывал огонь финского пулемёта, установленного на колокольне храма. Вся эта вылазка превратилась в театр абсурда – по мне стреляли свои, а финны меня защищали.

Убрался с открытого места я весьма вовремя. Ещё не полностью заехав в плотную пелену дыма, услышал гавкающий звук выстрелов автоматической пушки. Слава богу, что из «Бофорса» стреляли не по мне. Я успел заметить, как на стене колокольни, чуть ниже амбразуры, где был установлен пулемёт, возникло несколько султанчиков каменной пыли. Именно туда попала серия 40-мм снарядов, выпущенная из «Бофорса».

Однако мой безрассудный рейд был не совсем бесполезным. Во-первых, я убедился, что мои рассуждения были правильными. Во-вторых, понял, что положение сложилось патовое. Ни мы не могли, даже при помощи имеющихся «Бофорсов», уничтожить засевших в церкви финнов, ни у них не получится самим вырваться из этой ловушки. В краткосрочном плане положение у финнов было более выгодным. К ним в ближайшее время могли прорваться на помощь егеря или другие уцелевшие части. Мы же могли надеяться на подход наших передовых частей не раньше чем часа через три-четыре. Нужно было что-то предпринять, чтобы разрубить этот гордиев узел.

Как я только что убедился, бронетранспортёр не сможет стать палочкой-выручалочкой в сложившейся ситуации. Практически никто из наших бойцов не знал, что наша группа захватила броневик. И поэтому каждый из них посчитает, что это весьма достойная цель для броска гранаты, даже если у него она останется последней. Было бы очень обидно, спеша на помощь к попавшим в переделку красноармейцам, получить гранату от замаскировавшегося где-то нашего бойца. А отстреливать своих, чтобы отбросить прорывающихся финнов, это был вообще бред. Вот так я думал, возвращаясь обратно, к оставленным возле горящей пивной своим ребятам.

Доехав примерно до того же места, откуда недавно отъезжал, я остановился. Выбравшись из кабины бронетранспортёра, в задумчивости огляделся. Сквозь клубы дыма мой взгляд зацепился за силуэт стоящего метрах в семи от меня бензозаправщика. И вдруг в голове мелькнула мысль, как можно уничтожить эту занозу, злосчастный штаб с засевшими там финнами.

Скомандовав оставленным ранее здесь красноармейцам залезать обратно в бронированный кузов и там опять ожидать нашего возвращения, я кивнул Шерхану и направился, сопровождаемый им, к бензозаправщику. Цистерна этого большого автомобиля вмещала тонн пять бензина. Подойдя к заправщику, я проверил наличие топлива в цистерне – она оказалась почти полной. Проверил я и насос, качающий этот бензин из цистерны – он был в полном порядке. Кроме всех этих действий, заставил Шерхана измерить длину шланга – оказалось, восемь метров. После этого обследования я объяснил Наилю, что мы сейчас с ним будем делать. Довольно импульсивно, наверное, под воздействием ощущений, полученных во время нашего выезда к кирхе, я начал ему говорить:

– Понимаешь, нам нужно этот штаб обязательно уничтожить. Потом перегруппироваться для отражения атаки егерей. Если мы это не успеем быстро сделать, то окажемся как между наковальней и молотом. Егеря – ребята серьёзные, и они быстро надерут нам задницу. Теперь уже не получится застать их врасплох. Тем более скоро совсем рассветёт, и они быстро раскусят, что нас не очень много. Поэтому Шерхан, чтобы совсем уж не влипнуть в это дерьмо, нам с тобой придётся рискнуть своей шкурой. Нужно будет подогнать этот бензовоз вплотную к стене кирхи, вставить шланг в окно и насосом накачать в этот финский бункер бензинчику. После этого мы им устроим небольшой крематорий. Тут, правда, имеется большая загвоздка, одна пуля в цистерну этого бензовоза, и мы с тобой сами в крематории. Я тебя люблю и уважаю, поэтому сейчас приказывать не могу, ты сам решай – поедешь со мной или нет. Моё отношение к тебе не изменится. Правда, знай, что всё это провернуть гораздо сподручнее вдвоём. Один вставляет шланг в окно, а второй включает насос бензовоза.

Шерхан несколько обиженно посмотрел на меня, потом сплюнул и довольно громким голосом ответил:

– Товарищ старший лейтенант, ну почему вы меня обижаете? Разве я могу вас одного отпустить? Кто же вам будет прикрывать спину? Нет, я обязательно буду с вами. К тому же гибель в огне – не самый плохой вариант попасть на аудиенцию к Аллаху. Всё лучше, чем замёрзнуть или загнуться от пули снайпера. Неужели вы думаете, что мусульманин не может идти на смерть вместе с православным. Бог то у нас один, хоть вы называете его Христом, а мы Аллахом. Да и Родина у нас одна, и я, так же как и вы, готов за неё положить свою жизнь.

На этих словах Шерхан остановился, немного помолчал и вдруг громко выкрикнул:

– Аллах акбар!

Потом повернулся и молча направился на пассажирское место. Я, тоже загнав все мысли и сомнения подальше, забрался в кабину и запустил двигатель бензовоза. Автомобиль, также как до этого и бронетранспортёр, запустился сразу. Всё-таки немцы, нужно отдать им должное, умели содержать технику в полной готовности.

Моё решение подогнать бензовоз к кирхе, может быть, и было безрассудным, в стиле того Юрки Черкасова, которого некоторые командиры нашего эскадрона считали совершенно безбашенным пацаном, но даже присутствующая во мне сущность моего деда согласилась с таким планом. Этот, волею судьбы появившейся во мне тормоз всё просчитал, проанализировал и выдал вердикт – риск подогнать бензовоз к кирхе, под защитой дымовой завесы, не такой уж большой. Наши вряд ли увидят, а финны услышать могут, но стрелять не будут. Они все там ждут подхода подкреплений, а после появления перед штабом бронетранспортёра, который обстреляли русские, финны наверняка не удивятся, если услышат звук двигателя. Наоборот, подумают – командир подошедшего на помощь бронетранспортёра оказался умным человеком. Не полез под снаряды автоматической пушки, а, пользуясь дымовой завесой, смог подобраться к самому штабу.

План дальнейших действий тоже прошёл экспертизу моего внутреннего цензора. Первоначально я хотел, вставив шланг в окно кирхи и включив насос бензовоза, выждать в отдалении минут десять. Потом подбежать к этому окну, бросить внутрь бутылку с зажигательной смесью и быстро, насколько хватит сил, сматываться оттуда подальше. Но на эту задумку откуда-то изнутри возникла мысль, что такие планы сродни само убийству, ведь, действуя таким образом, я даже не доживу до момента, когда нужно будет бросать бутылку в окно. Проще взять и убить себя, стучась тупой головой о стену этой кирхи.

Внутренний голос мне буквально приказывал – после того, как подгонишь бензовоз вплотную к стене кирхи, немедленно сматывайся подальше. Не хрен ловить приключений на свою жопу. Финны быстро разберутся, что это диверсия, и какой-нибудь их дурак обязательно выстрелит по бензовозу. Даже если находиться метрах в десяти от взрывающегося бензовоза, то шансов выжить – ноль. Пять тонн бензина это не шутка. Нужно, подогнав бензовоз, тут же делать от него ноги, пока финны не опомнились. Если там окажутся умные люди и по бензовозу стрелять не будут, то, отбежав подальше, нужно самим открыть по нему огонь. Опыт моего деда говорил – взрыв такого количества бензина наверняка обрушит стену этой кирхи. А потом ликвидировать выживших финнов уже будет делом техники. Можно будет подкатить на бронетранспортёре и закидать там всё гранатами.

Однако мне не хотелось предавать первоначальный план, поэтому, после недолгой внутренней борьбы, появился компромисс. Я окончательно решил, что шланг в окно мы всё-таки вставим и начнём качать бензин в здание. Но после включения насоса быстро уматываем от кирхи подальше. Если бензовоз взорвётся раньше, чем выкачается весь бензин, то так тому и быть. Всё равно какое-то количество топлива попадёт в здание, и после взрыва там всё выгорит. Если же взрыва не будет, и весь бензин попадёт внутрь кирхи, то его пары сдетонируют даже от выстрелов самих финнов. А если и мы добавим туда огоньку, то ад для чухонцев начнётся уже здесь, и мы достойно отомстим за гибель наших братьев из 163-й дивизии.

Все эти размышления длились очень недолго, по крайней мере, к тому времени, когда двигатель прогрелся, весь план был готов и утверждён моим внутренним цензором. Больше меня не мучили никакие сомнения, цель была ясна, оставалось только воплотить её в жизнь. Тронулся я очень резко. Во-первых, на таких автомобилях я ещё не ездил, а во-вторых, мой организм всё ещё был доверху залит адреналином.

К стене кирхи я подъехал минуты через три, встал к ней вплотную, так, что выбираться из кабины нужно было через пассажирскую дверь. Первым выбрался Шерхан, он залез на крышу кабины и уже оттуда всунул шланг в верхнее окошко кирхи. После этого, я включил насос, и мы с ним бегом, не пригибаясь, бросились бежать в ту сторону, откуда приехали. О возможных пулях нам в спину никто уже не думал, мысль была только одна – быстрей свалить от этого передвижного крематория.

Слава богу, в нашу сторону никто не стрелял. Когда мы подъехали к кирхе, финны, наверное, услышали приближающийся рёв нашего двигателя. И, чтобы отвлечь внимание русских от нас, многократно усилили обстрел обложившего их взвода моей роты. Наши в ответ тоже усилили огонь и стреляли они только по незакрытому дымом фасаду здания. Одним словом, финны, как лемминги, делали всё, чтобы ускорить свою гибель.

Отбежав метров на пятьдесят, я наконец увидел Шерхана. Парень оказался быстрее, опередив меня в этом спринте, теперь он стоял, ожидая, когда я добегу до него. Встретившись, мы, уже вместе, пригибаясь, направились на край площади. Уже оттуда, укрываясь за стоящими торговыми ларьками, перебежками, двинулись в сторону периодически гавкающей снарядными очередями нашей пушки.

Когда, выбравшись из-за дымовой завесы, мы подбежали к очередному ларьку, чтобы укрыться от обстрела за его стенами, то там наткнулись на двух наших бойцов. Один из красноармейцев был ранен, но всё равно продолжал вести огонь по штабу финнов. Я стал выспрашивать у ребят, как тут обстоят дела и где находится командир группы. И в этот момент прозвучал последний аккорд реквиема под названием – осада финского штаба, он прозвучал солидно и грозно, картинка была тоже завораживающая.

Первоначально, заглушая все выстрелы стрелкового оружия, раздались звуки снарядной очереди нашего «Бофорса». Все пять снарядов обоймы этой автоматической пушки наконец-то попали в амбразуру, откуда стрелял финский пулемёт. Из этого узкого окошка наружу стали вылетать какие-то ошмётки. Потом, как бы в продолжение разворачивающейся драмы, раздался мощный взрыв. Это взорвался подогнанный нами бензовоз. И в завершение всего этого из всех видимых узких окошек этой кирхи показались языки пламени. Вся стрельба со стороны финнов прекратилась через несколько секунд, и наши стрелки успокоились.

– Финита ля комедия, – произнёс я вслух. Потом, повернувшись к Шерхану, подмигнул ему и пошутил: – Да, теперь хоть на глаза Бульбе не показывайся. Когда он узнает, сколько мы тут сожгли бензина, у него может сердце не выдержать. Ну ладно, может быть, он успокоится, получив в свой обоз бронетранспортёр. А что, вещь хорошая, будет на нём по позициям гуляш развозить.

Слегка прибалдевший от близкого взрыва Наиль шутку не понял и на полном серьёзе мне ответил:

– Да где же старшина найдёт водителей на этот броневик. Его козопасы только и могут, что стегать коняг, ну и в навозе, конечно, специалисты. По одной куче весь рацион лошади могут описать. Нет, нашему дубью не потянуть такую технику, они даже в своих берданках путаются – собрать-разобрать без чужой помощи не могут. Да и отберут у нас этот бронетранспортёр. Скажут – не положено в пехотной роте иметь бронетехнику. И всё! При этом никакая тыловая сволочь не скажет, а положено ли пехотной роте – сжечь девять танков, завалить кучу финнов, в несколько раз превышающих её численность, и уничтожить большой штаб противника. Вот это – можно! Это – всегда, пожалуйста, а вот трофеи, честно добытые в бою, это – нельзя! Эти козлы называют это мародёрством! Сами-то вон, по слухам, в Ленинград целыми машинами трофеи гонят. А тут за какую-нибудь финтифлюшку, надыбанную для бабы, грозят трибуналом.

Шерхан замолчал и зло сплюнул на снег. Я уже замечал, что натура Наиля имела слабость к добыче трофеев. Наверное, гены татарских воинов-добытчиков были в нём очень сильны. У Шерхана в нашем обозе, в санях, предназначенных для перевозки личного имущества красноармейцев, лежал самый большой из всех туго набитый вещмешок. Второй мешок, защитного белого цвета, сейчас висел за спиной Наиля. Правда, я прекрасно знал, чем он набит: там лежали топор, несколько автоматных дисков и кое-какие вещички, отобранные у финских егерей. А насчёт второго вещмешка я сам слышал, как старшина предупреждал Асаенова, чтобы тот заканчивал загружать общественные сани всякой чушью. Если прямо сказать, я и сам был неравнодушен к трофеям, наверное, и во мне говорили гены моих предков – казаков. Мой мешочек был не очень большой, но зато там лежали, кроме небольшого отреза шёлка, несколько золотых и серебряных побрякушек.

Минуты через три после того, как смолкли последние выстрелы, я выбрался из-за нашего укрытия и направился к горевшей кирхе. За мной туда же потрусили Шерхан и красноармеец Ивакин, раненый Петренко остался дожидаться санитаров. Подойдя поближе к зданию, я понял, какую цену мы заплатили за уничтожение этого штаба. Почти у самых стен этой кирхи лежало пять тел моих красноармейцев. Кого именно убили, разобрать было затруднительно. Жар от здания шёл такой, что ближе чем метров на семь к стене приблизиться было невозможно. Что же творилось внутри, можно было только гадать. Два обезумевших, горящих финна даже попытались выскочить из здания через центральный вход. И, естественно, попали под кинжальный огонь нашего станкового пулемёта.

Я остановился как раз напротив этого парадного входа, метрах в двенадцати. Всё пытался через разбитые снарядами «Бофорса» двери разглядеть, что там творится внутри. Но этот собор, наверное, строился очень давно, и в своё время он служил ещё как крепость, поэтому прямого хода в церковь не было, проход был изогнут в виде буквы Г, сразу же за первыми дверьми стояла стенка с небольшой бойницей. Именно поэтому и окна в этой кирхе были очень узкие, чтобы через них не мог пробраться человек. С одной стороны, для обороны это было хорошо, но с другой стороны, для финнов это явилось фатальным обстоятельством. Если бы человек смог выбраться через окно, то финны могли бы, пользуясь дымовой завесой, спокойно выбраться из здания и ударить во фланг нашей группе. Так же спокойно они могли бы вылезти из кирхи и отогнать бензовоз куда-нибудь подальше. Но кажущаяся непоколебимость этого здания сыграла с финнами злую шутку. Кирха оказалась стопроцентно надёжной мышеловкой. Из неё выскочить, не пользуясь этим или чёрным выходом, было совершенно невозможно. А эти выходы надёжно перекрывались нашим пулемётным и автоматным огнём. Кстати, взрыв бензовоза так и не обрушил стены этого здания, в чём была так уверена сущность моего деда. Наверное, бензина в цистерне оставалось очень немного, основная его часть была перекачана внутрь кирхи. По уничтожению логова финнов успешно сработал план Юрки Черкасова. Так что в данном случае права оказалась интуиция и дерзость, а не опыт и предусмотрительность.

За те несколько минут, пока я стоял и пытался разглядеть что-то внутри, жар не только не уменьшился, а, наоборот, стало совсем невыносимо стоять вблизи здания. Я, задом, стал отступать подальше и чуть не столкнулся с комвзвода-2 Климовым. Оказывается, он тоже подошёл и пытался разглядеть лица погибших красноармейцев. Меня он не окликнул раньше, думая, что я занят важными размышлениями о планах наших дальнейших действий. Поняв, что я освободился от своих размышлений, Климов, кивнув на тела погибших красноармейцев, каким-то потерянным голосом произнёс:

– Это я виноват, что ребята здесь легли. Какого чёрта я направил на это дело не самых опытных бойцов? Двое из этого отделения были совсем салаги, пришли с последним пополнением и, считай, в боях совсем не участвовали. Вот и растерялись, когда распахнули первую дверь и увидели стену, а вторая дверь была закрыта. В окна тоже не удалось забросить бутылки и гранаты, там изнутри они были закрыты какими-то бумагами. Наверное, финны развесили там карты и схемы. Вот ребята и разбудили этих гадов. Чухонцы с верхних окон кинули несколько гранат и только потом открыли огонь. При этом убили ещё двоих моих бойцов и трёх ранили. Потом попытались скопом выскочить из обоих дверей одновременно, но тут хорошо сработали наши пулемётчики. Они, пулями, буквально загнали этих сволочей обратно в их конуру. Неплохо проявили себя и ребята Шапиро – они из «Бофорса» всадили в этот дверной проём целую снарядную очередь. Этим они полностью отбили у финнов всякое желание делать вылазки, правда, потом, сколько ни стреляли, не могли попасть в оконные проёмы. Вот только в конце хорошо засадили по пулемётной точке. Эх, Юрка! Нужно было всё-таки мне в первой группе идти, думаю, я бы не растерялся и закинул в этот штаб несколько гранат.

Я положил свою руку на плечо комвзвода и ответил на его стенания:

– Серёг, хватит себя казнить! Это война, и здесь может произойти всё, что угодно. Могут и убить, знаешь, ни за хрен собачий. Финны ещё те волчары, им палец в рот не клади, сразу откусят. Это ещё нам повезло, что они не могли вылезти из окон. Сам же знаешь, что их там было человек восемьдесят. Ты же слышал, как пленные егеря говорили, что в кирхе, кроме офицеров штаба, располагаются два взвода, комендантский и связи. Поэтому ты правильно сделал, что не полез к стенам, а организовал оборону по периметру этого здания. Если бы не конструкция этой кирхи, и финны вылезли наружу, то они шапками бы закидали твой взвод. А представь, если бы, не дай бог, и с тобой что-нибудь случилось? Тогда вообще – сливай воду. Взвод остался без командира, а со всех сторон лезут опытные вояки. Тогда бы уж точно от взвода ничего не осталось, и вся наша операция пошла бы наперекосяк.

А оснований думать, что тебе удалось бы закинуть в окна гранаты, нет никаких. И неизвестно ещё, если бы даже и удалось всунуть несколько гранат внутрь, нанесли бы они такой ущерб, что финны не смогли бы обороняться и контратаковать. Если все входы в кирху были перекрыты, то вы по-любому бы нашумели и разбудили чухонцев. И результат был бы такой же, только у этих стен лежали бы не салаги, а самые опытные бойцы взвода, во главе с тобой. Так что, как ни жалко ребят, но это война, и здесь убивают. Твоё решение было абсолютно правильным, а за гибель красноармейцев мы хорошо отомстили. Считай, за каждого нашего парня мы взяли десять жизней финнов, и, заметь, это при наступательной операции, при штурме укреплённого здания. Молодец, товарищ Климов, если выживем, то я обязательно представлю тебя к награде, ну и погибших, и особо отличившихся, естественно, тоже.

Дальше продолжать беседу нам уже не позволила обстановка. Вдруг резко возросла интенсивность перестрелки на южном конце деревни. Чаще стали стрелять и на западе, там, где располагались гаубичные батареи. Относительно тихо было только на восточной окраине. Именно с той стороны мы и вошли в деревню. Там же располагался и наш последний резерв – обозники и повара, под командованием старшины.

Усиление стрельбы подстегнуло весь мой мыслительный процесс. Выходов было два – или всё сворачивать и потихоньку, с боем отходить в сторону нашего опорного пункта, или же ввязаться в уличные бои с финскими егерями. Первый вариант, казалось бы, был более предпочтительным, но сообщить всем нашим группам об этом решении было невозможно. Получалось, что отойти к окопам к подготовленным огневым точкам смогут не все подразделения. Те, кто не успеет это сделать, останутся в деревне, на верную гибель. Этот вариант меня полностью не устраивал. В эскадроне в каждого из нас хорошо вдолбили простой принцип – сам погибай, но товарища выручай. К тому же финские егеря не дали бы нам спокойно отступить. Нужно было бы кем-то пожертвовать, оставляя заслоны на их пути. Поэтому данный вариант я даже не рассматривал, а практически сразу начал думать, как организовать сопротивление в самой деревне. Продержаться нужно было совсем немного. По моим прикидкам, часа через два должны были подойти другие роты нашего батальона, а потом и основные силы полка.

Подумав пару минут, я начал отдавать распоряжения лейтенанту Климову:

– Значит, так, Серёга, сейчас отправляешь раненых к старшине, а с остальными красноармейцами, с приданным тебе пулемётом и орудием двигаешься на южную окраину деревни. Там, видать, егеря здорово прижали роту Сомова, нужно им помочь. Как дойдёшь до них, организуй в финских частных домах пару опорных пунктов. На вопли хозяев внимания не обращай, если будут очень сильно взбухать и мешать, расстреливай их на хрен или запри в каком-нибудь подвале. Будь с местными настороже, а то они запросто могут стрелять нашим ребятам в спину. Боец, который на санитарных санях доставит раненых к старшине, пускай привезёт тебе как можно больше боеприпасов. В деревне нам придётся бодаться с финнами ещё часа два, пока не подойдут остальные части нашего батальона. Да, ещё, чуть не забыл, ты предупреди своих орлов, чтобы не вздумали стрелять по бронетранспортёру с финскими опознавательными знаками – это наш трофей, и в нем буду находиться я с ребятами. И Сомову скажи, чтобы он предупредил своих красноармейцев. Я на этом броневике могу неожиданно подскочить и ударить в тыл егерям. Поэтому будьте настороже, когда я появлюсь на бронетранспортёре, нужно быть готовым к контратаке. Сигнал к её началу – красная ракета. Ладно, Серёг, – удачи тебе! Дай Бог, чтобы нам с тобой после этого сумасшедшего дня встретиться. Но, как говорится, осилит дорогу идущий. Будем живы, парень!

Я крепко обнял Сергея, потом, уже ничего не говоря, повернулся, окрикнул Шерхана, и мы вместе с ним быстрым шагом направились к нашей боевой колеснице, к нашему бронетранспортёру.

Глава 13

На улице стало уже совсем светло, и ощущение, что мы находимся где-то в преддверии ада, прошло. А буквально недавно, меньше часа назад, когда мы на бронетранспортёре выехали из дымовой завесы, было полное ощущение, что именно так выглядит дорога в ад. При выезде из дымовой мглы, где о земном существовании напоминали только запах гари и звуки выстрелов, мы сразу же попали в освещённое красными отблесками пожаров место. Там, к звукам выстрелов и запаху гари, добавилась ещё и вонь от отбросов из опрокинутых пулями мусорных контейнеров. Раньше в эти помойные баки складывали отходы со всех торговых ларьков, стоящих на этой площади. А сейчас, наверное, финскими выстрелами они были повалены и раскатились – помои из них вывалились, повсюду распространяя свои миазмы.

До бронетранспортёра мы добрались минут за десять. Дым от горевших танков уже немного развеяло ветром. Поэтому оставленных ожидать нас красноармейцев я заметил метров за пятьдесят. Они стояли возле догорающего дома бывшей пивной, наверное, грелись. Температура, по моим личным ощущениям, была ниже минус десяти градусов. Но это было немного, за время этой воины температура опускалась и ниже -30 градусов. Вот тогда было действительно невесело находиться на улице больше десяти минут. Можно сказать, нам очень повезло, что весь этот рейд происходил при температуре, близкой к -10 градусам. Для этой зимней войны такие условия ведения боя можно было назвать даже идеальными и очень комфортными. Можно было быть хотя бы уверенным, что если ты и залёг под огнём противника, то в ближайшие двадцать минут у тебя не отмёрзнут руки или ноги.

Подойдя поближе, я крикнул ребятам:

– Мужики! Заканчивайте там топтаться у огня. Пора уже надрать чухонцам их буржуйские задницы. Обещаю, что скоро нам опять всем станет жарко.

Утробно расхохотавшись на мои слова, Шерхан, отсмеявшись, развил мои мысли на этот счёт:

– Мы этим гнидам уже устроили несколько пионерских костерков, а сейчас поедем и вгоним их в могильный холод. А то, видишь ли, эти козлы привыкли к разным ваннам с лейками над головой. К тому же, говорят, что у них в мойках нет тазиков и ковшов. Представляете, у каждого буржуя имеется отдельная комната с ванной – туда проведены трубы с холодной и даже с горячей водой. Любят, суки, контраст – сначала льют горячую, а потом холодную воду. Наверное, вот после таких ванн и, затем, массажа голыми бабами они садятся за стол и пожирают свои анчоусы, заедая их ананасами. У-у-у, сволочи! Порву гадов голыми руками! Они получат от нас то, что любят! В крематории уже пожарились, теперь пускай в могилах охлаждаются.

Возбудив в себе классовую ненависть, он этими словами передал часть своих чувств и другим ребятам. После этого бойцы, перегнав меня, бросились к бронетранспортёру. Когда я подошёл, все красноармейцы уже сидели в открытом сверху бронеотсеке. Перминов и Пронин, как и было ранее обговорено, заняли место у пулемёта. Остальные разместились вдоль бортов у бойниц. Шерхан при этом придвинул к себе уже вскрытый ящик с трофейными гранатами. Все были готовы к нашему безумному рейду. Инструктировать ещё раз бойцов не имело никакого смысла. Громко крикнув, чтобы было слышно ребятам в кузове:

– Вперёд, и с песней!

Я залез в кабину бронетранспортёра и завёл двигатель.

Пока мотор прогревался, окончательно решал, кому в первую очередь нужно оказывать помощь? На северную и южную окраины деревни я уже посылал дополнительные силы. Теперь оставалась западная окраина. В той стороне действовала боевая группа под командованием Курочкина. Ряба со своими бойцами должен был сжечь стоявшую на окраине школу. В ней располагался на ночь почти целый батальон финской армии. Неполный взвод Рябы должен был уничтожить, по нашим подсчётам, около семисот финнов. Задача, казалась бы, невозможная, но школа была полностью деревянная, и на группу Рябы было выделено почти столько же бутылок с зажигательной смесью, как и на нашу. А мы всё-таки подожгли девять стальных чудовищ, и даже ещё осталась одна бутылка с этой адской смесью. Если сказать прямо, за Рябу в этой операции я беспокоился меньше всего. Он был просто прирождённый боец и командир. Несмотря на его невысокое воинское звание, всего лишь старший сержант, только Курочкина я мог бы оставить командовать ротой вместо себя, да и всей этой операцией тоже. Остальные, даже средние командиры, включая моего друга, комроты-2 Валерку Сомова, по моему мнению, не дотягивали, до уровня Рябы. А этот простой мужик, безо всякого образования, имел громадный авторитет среди красноармейцев и, кроме этого, обладал звериным чутьём, предчувствуя надвигающуюся опасность. Одним словом, он инстинктивно делал всегда то, что было нужно в данный момент для победы.

Но, кроме группы этого талантливого командира, который, несомненно, отобьётся от наступающих егерей, в том же секторе находились и артиллерийские батареи противника. Миномётный обстрел, которым мы периодически пощипывали их позиции, вряд ли повредит орудиям. Мины были небольшого калибра, и по этим большим площадям стреляло всего два наших ротных миномёта. Как только финны отгонят нас подальше, в дело могут вступить их пушки и тогда – горе нам и прибывающим на помощь нашим братьям из других частей нашего полка. Нужно было, пока у противника в рядах бардак и неразбериха, неожиданным ударом постараться повредить как можно больше их орудий. Тем более финны первоначально будут думать, что этот бронетранспортёр свой и подпустят нас к себе поближе.

Таким образом, нужно в первую очередь двигаться в сторону западной окраины деревни. Этого настоятельно требовала сложившаяся обстановка. Оставалось только надеяться на то, что сработает звериная интуиция Рябы, и он догадается, что в бронетранспортёре свои и не даст команду бойцам, забросать нас гранатами. Ещё я надеялся, что сейчас, когда стало светло, наши красноармейцы смогут разглядеть в бронированном кузове знакомые лица. Поэтому, перед тем как отъехать, я вылез из кабины и объяснил бойцам, что придётся снять шапки и высунуть головы так, чтобы они возвышались над бронированным бортом. Финны по своему бронетранспортёру стрелять не будут, а наши должны разглядеть знакомые лица, особенно физиономию Шерхана. Его лицо и шевелюру спутать с другими было невозможно. При первом же выстреле по бронетранспортеру моя команда теряла силу. И тогда можно было прятаться за броню. После этих последних распоряжений я уселся в кабину. Ещё раз взглянул на нарисованные схемы расположения батарей и тронулся с места.

Чтобы хоть как-то обезопасить не закрытых бронёй ребят, я сразу же резко нарастил скорость движения. Несколько минут такого темпа, и мы уже въезжали в расположение гаубичной батареи. Как я и надеялся, во время этого броска по нашему бронетранспортёру не было произведено ни одного выстрела. Хоть я и видел финских солдат, но они не стреляли. От двоих из них мы проехали совсем близко. Финны с удивлением проводили взглядом наш броневик, что-то их явно очень удивило. Но я с удовлетворением заметил, что руки их так и не потянулись к оружию. Когда мы миновали этих финских егерей, меня осенило, что же было не так у нас в кузове.

«Вот же дурак, – подумал я про себя, – в бронеотсеке, среди европейских лиц, торчит азиатская физиономия Якута. Какого чёрта я не приказал ему спрятаться за броневым бортом?»

Это была явная оплошность, которая могла стоить жизни моим подчинённым. Я, от досады на свою тупость, даже выругался матом. Но, как говорится, дуракам везёт, и мы безо всяких эксцессов благополучно миновали эту передовую финскую часть. Когда я отдавал распоряжение снять шапки, мне даже и в голову не пришло, что внешность некоторых моих красноармейцев серьёзно выдаёт их принадлежность к разным национальностям, что было совсем не обычным делом в рядах противника. Но мне они были все братья, и за жизнь каждого из них я нёс ответственность перед Богом. Потом я подумал, может быть, и в Финляндии есть северные народы, и их тоже призывают в армию. Ведь не выстрелили же финны в нас, значит, и у них в армии, пусть редко, но встречаются такие же лица. На этом я успокоился, тем более что мы уже въезжали на территорию, где располагалась гаубичная 120 мм батарея.

Финнов из разных щелей при нашем появлении выскочило довольно много. Наверное, думали, что прибыло начальство. Под это дело они даже пошли на риск попасть под осколки мины. Я насчитал на видимом пространстве четыре следа от взрывов наших мин. Даже не притормаживая, я проскочил метрах в четырёх от группы встречающих наш бронетранспортёр финских офицеров. Это было видно по знакам различия. Здесь все были одеты в обычную зимнюю форму. Не было ни одного человека в белом маскхалате. Спешил я к позициям двух, ранее замеченных мною зенитных пушек «Бофорс». Именно они могли представлять для нас самую большую опасность.

Миновав выставленные в ряд четыре 120-мм гаубицы, подъехал к позициям «Бофорсов». Они стояли на расстоянии метров тридцати друг от друга. Я остановил бронетранспортёр как раз между ними. Развернулся так, чтобы пулемёт, расположенный над моей кабиной, смотрел точно на столпившихся, на батарею финских артиллеристов. Бойцы орудийных расчётов «Бофорсов» находились на своих местах и с недоумением наблюдали за нашими манёврами. Ни один из финнов так и не догадался до последнего момента, что наступили последние секунды их жизни.

После того как бронетранспортёр занял нужную позицию, я взял автомат, стоявший в специальной стойке, вылез на подножку и в упор расстрелял ближайший ко мне расчёт зенитного орудия. Перед тем как нажать на курок, я крикнул:

– Перминов, огонь по дальним финнам! Шерхан, мочи на своей стороне расчёт «Бофорса».

Отстрелявшись по зенитчикам, я запрыгнул в бронированный отсек к ребятам. Оттуда выпустил оставшиеся в диске патроны по суетящимся, как тараканы, финским артиллеристам. Больше половины из выстроившихся для встречи начальства финнов уже лежало на снегу. Остальные, как крысы, пытались сбежать с позиции батареи, но мало кому в конечном итоге удалось спастись. Расстояние до финнов было смешное, всего-то метров двести, даже огонь из автоматов был результативен, а что уж тут говорить про пулемёт. Тем более артиллеристы были без маскхалатов и представляли собой отличные мишени. Краем глаза я замечал, как Якут вставлял всё новые и новые магазины в свою винтовку. Он был в эйфории, и я первый раз увидел, что этот невозмутимый, можно сказать, каменный человек, весь раскраснелся от возбуждения. Наверное, он шел на собственный рекорд по скорострельности и по количеству поражённых целей.

Весь этот ураган огня продолжался несколько минут. Когда беготня у финнов закончилась, мы прекратили стрелять. Только Якут продолжал изредка постреливать, выискивая ещё живых артиллеристов. Надо сказать, что перевозбуждённым в этом бою был не только Якут, у всех ребят глаза горели нездоровым блеском. Да и сам я чувствовал, что нахожусь в состоянии какого-то куража – хотелось немедленно броситься и безоглядно крушить финнов, от нетерпения даже начали дрожать руки. Стрелять, взрывать и давить чухонцев – вот, что хотелось моему молодому, агрессивному организму, и наплевать при этом на подстерегавшие нас опасности. От ощущения собственного всесилия кружилась голова, все эти финны представлялись просто фигурками на шахматной доске. Казалось, махни рукой и все эти пешки и ладьи окажутся на полу у твоих ног. Конечно, было с чего почувствовать себя непобедимыми – ведь мы вшестером перестреляли всю батарею «бога войны».

Но вся эта эйфория быстро сошла на нет, когда я увидел, что в нашу сторону, на лыжах, цепью двигаются финские лыжники в маскхалатах. Наверное, это были егеря, обеспокоенные стрельбой у себя в тылу. До лыжников оставалось метров шестьсот и буквально через несколько минут они могли оказаться вблизи нас. А мы ещё не выполнили основной задачи – так и не привели полностью в негодность орудия этой батареи. И нам до того времени, когда финны вновь установят порядок и управляемость в своих рядах, нужно было уничтожить ещё четыре артиллерийских и две миномётных батареи. Именно столько их у меня было отображено на схемах.

Я понимал, что задача невероятная, но пользуясь полной неразберихой и тем, что мы обладали трофейным бронетранспортёром, попытаться выполнить её стоило. В любом случае эффект бардака в финском тылу мы обеспечивали. А значит, егеря не смогут со всеми имеющимися у них силами навалиться на наши боевые группы. Остановить одним стрелковым оружием чухонцы нас не смогут, поэтому, порезвиться здесь мы сможем на славу. Конечно, пока есть боеприпасы, а их мы набрали с избытком. Пожалуй, первый раз за всю эту войну имели такой боезапас. И самое смешное, что вооружены были исключительно трофейным оружием: патроны и гранаты были добыты у противника, да и броневик у нас тоже был трофейным. Из отечественного оружия у нас был только мой револьвер и штук двадцать патронов к нему. Ну, ещё граната Ф-1, припрятанная у меня в кармане.

Однако времени до подхода финнов у нас оставалось совсем немного, поэтому я, чтобы прервать эйфорию моих бойцов, резко и громко скомандовал:

– Внимание, приближаются финские егеря! Перминов и ты, Якут, – обеспечьте огнём, чтобы они сразу и надолго залегли и не мешали нам взрывать орудия. Шерхан, ты бери гранаты, сейчас я буду подъезжать к каждому орудию, а ты аккуратно будешь опускать в каждый ствол по гранате. Потом быстро дёргаем к следующей батарее. Если там получится всё сделать, как здесь, то слава богу. Если нет, то Перминов пулемётом разгоняет расчёты подальше от орудий, а ты, Якут, выбиваешь офицеров. Шерхан, ты так и остаёшься гранатомётчиком, автомат можешь отложить подальше. Серёга, а ты остаёшься за автоматчика, поэтому придётся посуетиться – левая и правая стороны должны быть надёжно прикрыты автоматным огнём. Если на следующей батарее тоже установлены зенитки, то в первую очередь весь огонь по ним. С орудиями потом разберёмся. Всё, мужики, время пошло!

После этих слов я, уже ни на что не обращая внимания, схватив свой автомат, быстро забрался в кабину и почти сразу тронулся. Как только броневик сорвался с места, наверху, над крышей застрочил пулемёт. Я даже не смотрел на результаты его работы. Всё моё внимание было сосредоточено на управлении бронетранспортёром. Нужно было подкатывать почти вплотную к стволам орудий, чтобы Шерхан, прямо из бронеотсека, мог положить в ствол гранату. Вся эта операция по превращению всех четырёх 120-мм орудий в металлолом заняла от силы десять минут. После этого я, описав на бронетранспортёре полукруг вдоль залёгших егерей, поехал в сторону следующей батареи. Когда я проезжал мимо лежащих финнов, то мне показалось, что живых из этой группы уже никого не осталось.

Последующие за этим боем полтора часа слились в моём мозгу в одну картинку. Мы на скорости влетаем на позицию батарей, пулемётным огнём уничтожаем не успевших спрятаться финнов, потом я на бронетранспортёре объезжаю все орудия, а Шерхан впихивает в их стволы гранаты. Картинка немного видоизменялась только тогда, если это была миномётная батарея, или если невдалеке стояло зенитное орудие. Все эти многократно повторяющиеся действия мы выполняли уже как совсем привычную работу. Всё закончилось только тогда, когда у финнов больше уже не осталось артиллерийских и миномётных батарей.

Удивительно, но мы вшестером, считай, полностью уничтожили целый артиллерийский полк, практически не вступая в длительные боевые действия. Наш бронетранспортёр метался по финским позициям, как меч Немезиды – спасения и защиты от него не было. Единственное, чем финны могли бы нас остановить – применить зенитные орудия «Бофорс», но их мы уничтожали в первую очередь. Наш бронетранспортёр навёл на егерей такой страх, что теперь, как только они видели его силуэт, то сразу же расползались по разным щелям, как тараканы. За всё время нашего буйства со стороны егерей была предпринята всего лишь одна попытка нас нейтрализовать. Человек двадцать финнов попытались к нам подобраться и закидать бронетранспортёр гранатами. Но сегодня Якут был в ударе, он в одиночку отстрелял десять егерей, остальных, которые не разбежались, уничтожил Перминов из пулемёта.

Даже после ликвидации последней батареи кураж у меня не прекратился. Я заметил вдалеке улепётывающих из деревни финнов. Их было много – человек сорок. Наверное, во мне взыграл какой-то древний инстинкт, и я, как гончий пёс, ни о чём не думая, направил бронетранспортёр им вдогонку. Финны были на лыжах и двигались по снежной целине. Благо рассудок всё же присутствовал в моей воспалённой голове, я старался держаться наезженной трассы. Километров через пять этой погони я наконец приблизился к ним на расстояние прицельного выстрела. Сразу же начал работать наш пулемёт. Финны залегли, а я, чтобы не подъезжать к ним по снежной целине, решил забраться, следуя по дороге, на горку. И уже сверху, не торопясь, отстрелять этих долбаных финнов. Кого не достанет пулемётом Перминов, о тех позаботится Якут.

Как только я заехал на эту возвышенность, бронетранспортёр содрогнулся от удара, и двигатель заглох. А сверху истерически забился наш пулемёт. Только после этой резкой остановки я начал приходить в себя, и этот процесс резко ускорился, когда, внимательно посмотрев во все смотровые щели, обнаружил, что наш бронетранспортёр стоял, можно сказать, прямо посередине финских оборонительных позиций. Метрах в семидесяти напротив моей водительской двери был хорошо виден окопчик, с установленным там станковым пулемётом. Финны как раз передвигали и поворачивали «максим» так, чтобы он стрелял в нашу сторону. Эти манипуляции подействовали на меня, как красная тряпка на быка. Я молниеносно схватил автомат, распахнул дверь и одной длинной очередью прекратил это безобразие. Финны повалились – по характеру их падения я определил, что это уже были не бойцы, а клиенты гробовщика.

Из бронеотсека, ни на секунду не прерываясь, строчили пулемёт и автоматы. Звуки очередей нашего оружия заглушались довольно частыми чокающими звуками пуль, попадающих в броневик. Финны вели по бронетранспортёру не менее интенсивный огонь, чем мы по ним. От этих мерзких звуков попадания пуль я окончательно пришёл в себя. Наконец-то до меня дошло, что я тоже смертен и, открыто стоя прямо на подножке броневика, представляю отличную мишень.

Сгруппировавшись, в три движения оказался в кузове среди ребят, под надёжной защитой брони. Лёжа на полу, немного отдышался и только потом оглядел бронеотсек. Все были заняты делом, и никто из ребят даже не повернулся, чтобы посмотреть, в каком состоянии я к ним завалился. Перминов, не отрываясь от пулемёта, периодически переводя его ствол на новые объекты, вёл интенсивный огонь. Его напарник, сидя на полу, набивал пулемётные ленты патронами. Перед ним стояло два открытых ящика с ними. Один ящик был с патронами для пулемёта, они же подходили и для винтовки Якута, второй – с боеприпасами для автоматов «Суоми». Три ящика пулемётных патронов мы нашли в кузове бронетранспортёра. Ящик автоматных патронов наша группа привезла с собой ещё с егерского блокпоста. Сейчас этот ящик тоже был открыт, Пронин, по-видимому, успевал набивать патронами и автоматные диски, несколько уже готовых лежали невдалеке. Снаряжал он и магазины для снайперской винтовки Якута. Шерхан и Сергей, расположившись у разных бортов, вели автоматный огонь по финнам. Якут сквозь амбразуру заднего борта часто стрелял из снайперской винтовки. По-видимому, он вёл огонь по егерям, которых первоначально мы и преследовали.

Перезарядив автомат, я поднялся на корточки и в таком положении начал передвигаться по периметру бронеотсека. Такой способ передвижения полностью скрывал меня за броневыми бортами и позволил в свободные амбразуры оглядеть всю панораму перед нашим бронетранспортёром. И тут я окончательно понял, в какое дерьмо по моей вине мы вляпались. Со всех сторон были финны, мы оказались в полном окружении.

Нас спасало только то, что ближайшие финские окопы были метрах в пятидесяти от нас, и оттуда было невозможно докинуть до бронетранспортёра гранаты. Огонь из стрелкового оружия для нас был совершенно безопасен. Ближайшие же, смертельно опасные виды вооружения находились на расстоянии метров в сто пятьдесят. Справа от дороги виднелась позиция «Бофорса», а слева, в небольшой ложбинке располагалась миномётная батарея. Но по этим целям очень хорошо поработал из пулемёта Перминов. Там повсюду валялись кучи трупов финских солдат. Позиции «Бофорса» и миномётной батареи были полностью открыты с нашей стороны и хорошо просматривались. У финнов всё было хорошо подготовлено для обороны по основному фронту, но они даже не предполагали, что кто-то наберётся такой наглости, чтобы появиться у них в тылу. И что всё это произойдёт так молниеносно и неожиданно.

Рассматривая расстрелянный нами расчёт «Бофорса», я поразился выучке этих финских артиллеристов. Они успели за несколько минут, после появления бронетранспортёра на горизонте и определении его как вражеского: развернуть орудие, прицелиться и выпустить по нам очередь из пяти снарядов. Слава богу, в броневик попал только один, да и то в моторный отсек. Да! Это были настоящие профессионалы и отличные солдаты. К их несчастью, они тоже напоролись на огонь мастера. Перминов не растерялся и одной длинной очередью буквально растерзал наводчика, подносчика снарядов и заряжающего. В этот момент финны как раз заменяли магазин со снарядами «Бофорса». Второй очередью Перминов окончательно добил весь остальной расчёт этого орудия. Потом он занялся миномётной батареей. После её уничтожения он стал работать по окопам, не давая финнам никакой возможности и носа оттуда высунуть. Не говоря уже о том, чтобы выбраться из окопа, приблизиться к нам и кинуть гранату. Об этом мне доложил сам Перминов, пока вставлял в пулемёт новую ленту.

Из докладов автоматчиков стало ясно, что они в основном занимались удерживанием финнов в окопах. Хотя, кроме этого, в зоне ответственности Сергея была открытая с нашей стороны пулемётная позиция «максима». И там лежало три трупа финских пулемётчиков.

«Да, нехило мы сюда заехали, – подумалось мне, – чуть ли не целый укрепрайон финнов уничтожили».

Когда я добрался до Якута, вся моя эйфория куда-то улетучилась. С этой стороны нам грозила самая большая опасность. Финны цепью, периодически залегая, упорно двигались на сближение с нашим бронетранспортёром. До них оставалось метров семьдесят. Якут явно не мог одиночными выстрелами из своей винтовки остановить это движение. Хотя вдоль всего пути финнов были заметны многочисленные бугорки – это были мёртвые егеря, одетые в маскхалаты. Пристроившись рядом с Якутом, я в две очереди опустошил магазин автомата, потом вставил новый и, стреляя уже более короткими очередями, использовал и его. Только после отстрела третьего диска егеря окончательно залегли.

Но для Якута даже лежащие финны представляли хорошую мишень. И егеря не выдержали этого убийственного, методичного отстрела. Они, явно по команде, все вместе подскочили и бросились назад, возвращаясь в снежную целину. Когда мы преследовали эту группу, я предположительно оценивал число егерей человек в 40–50, сейчас от наших пуль удалось скрыться не более десяти финнам.

Ликвидировав угрозу с заднего борта бронетранспортёра, я отложил автомат, уселся на днище бронеотсека и задумался. Положение создалось снова патовое, финны не могли до нас добраться, а мы не могли даже высунуть нос из нашего бронированного убежища. При этом мы являлись сильнейшим раздражителем для финнов. И своим появлением очень сильно ослабили оборону этого участка фронта. Пока мы здесь находились, было невозможно заткнуть эту дырку в обороне. Одним словом, мы буквальным образом являлись костью в горле врага. Я не сомневался, что вся эта линия обороны была предназначена для отражения атак прорывающейся из окружения 44-й дивизии.

Долго в таком положении ситуация оставаться не могла, финны любой ценой постараются вырвать эту занозу из линии своей обороны. Вопрос о нашем существовании являлся только вопросом времени. Наверное, уже сейчас финны подтягивают сюда артиллерию. И как только они это сделают, то в течение нескольких минут превратят нас в бешбармак. Нужно было срочно что-то предпринять.

Как я ни размышлял, но лучшего метода спасения от огня артиллерии, чем прорыв в финские окопы, не придумал. Определившись с этим решением, я начал инвентаризацию нашего боезапаса. Особенно меня интересовало, сколько у нас осталось гранат. Их оказалось всего пять штук. Да! Хорошо же мы их попользовали в нашем рейде по финским батареям. Из двух ящиков по сорок штук осталось только пять гранат. Патронов было тоже не очень много. Но делать нечего. Сидеть и ждать милости от финнов не стоило. Они не дураки, и совсем далеки от благотворительных намерений в пользу русских.

Я уже начал инструктировать своих красноармейцев, когда услышал отдалённые крики «ура». Бросившись к бронещиту пулемёта, я выглянул наружу. Где-то в километре от нас увидел наступающие цепи русских солдат. Бойцы были на лыжах и двигались в нашу сторону довольно быстро. И что было важно, центр их атаки как раз приходился на ту дыру, которую мы пробили в обороне финнов. Особенно согревал мою душу тот факт, что в ответ на эту атаку со стороны финнов раздавались только ружейные выстрелы. И выстрелов этих было не так уж и много.

Получалось, что на этом участке мы уничтожили все вражеские пулемёты.

Долго не думая, я отдал приказ на атаку по намеченному плану. Мы дружно выпрыгнули из бронетранспортёра и бросились к заранее выбранному окопу. Метрах в двадцати от него мы залегли, я и Шерхан бросили туда по гранате. Сразу после их взрывов мы в мгновение ока оказались под защитой земли в окопе. Финны, наверное, были сильно увлечены отражением атаки русских и слишком поздно среагировали на наш бросок. Первые выстрелы в нашу сторону раздались только после взрывов гранат. Но было уже поздно, мы вырвались на оперативный простор. При этом все целы и без малейшей царапины. Только у Пронина была немного обожжена щека, в неё случайно попала горячая гильза.

Ввалившись в окоп, мы сразу же двинулись по нему в глубь финской обороны. Впереди шёл я, за мной Шерхан, замыкал нашу цепочку Якут. Движение по этому окопу напоминало прогулку с посещением тира. Чухонцы даже и не подозревали, что у них в окопе русские. Всё их внимание было приковано к приближающимся лыжникам. Минуя каждый изгиб окопа, я отстреливал по нескольку финнов, и мы шли дальше. До появления большого блиндажа мы даже не применили ни одной гранаты. Только наткнувшись на зев этого блиндажа, Шерхан бросил внутрь одну гранату. Ворвавшись туда сразу после взрыва, он буквально через несколько секунд появился обратно, пожал плечами и изобразил на пальцах ноль.

Во время нашего движения я периодически выглядывал из окопа, отслеживая момент приближения наших лыжников. Увидев, что до них осталось метров пятьдесят, остановился и заставил Сергея громко ругаться матом. Он был известный в нашей роте матерщинник. Моя уловка сработала, и я увидел, как опустилась рука с гранатой у наиболее приблизившегося к нашему окопу красноармейца. До этого лицо у него было довольно злое и сосредоточенное, но когда до его ушей донёсся очередной выверт Сергея, боец даже приостановился, а губы у него непроизвольно расплылись в блаженной улыбке. Вот так мы встретились с нашими братьями из 44-й стрелковой дивизии. Потом были крепкие мужские объятия, невольные слёзы радости и последующие за ними бесконечные расспросы.

Глава 14

Наконец, после недолговременной радости от встречи с бойцами 44-й дивизии, появился командир наступающей роты. Он наорал на обступивших нас бойцов и приказал немедленно продолжать наступление. Когда окоп очистился, спрыгнул к нам и сам бросился обниматься. После взаимных похлопываний он немного отстранился и представился. В ответ я тоже назвал свою фамилию, звание и должность. Старлей всё это нетерпеливо выслушал, а потом неожиданно опять бросился обниматься. При этом он едва слышно повторял:

– Господи! Неужели мы всё-таки пробились к нашим! Не зря я ночью так молился! Нет, к чертям собачьим этот атеизм, если попаду домой, обязательно пойду в церковь и поставлю свечку. Эх! Сколько ребят не дожило до этого момента!

Вскоре прибыли и чины повыше. В окоп запрыгнули командир и политрук батальона. Пришлось по новой представляться, обниматься и докладывать о месте дислокации основных сил нашей дивизии. Этим командирам я уже более подробно доложил о действиях наших рот, а также рассказал о нашем рейде на бронетранспортёре на позиции финнов.

Батальонному начальству ужасно захотелось посмотреть на этот легендарный броневик. За короткое время нашей операции он успел стать легендой даже у них, так как в бинокли они видели эпизоды этого героического, поистине чкаловского наскока на финнов. Поэтому и начали досрочно атаку. Наш бой видели и более высокие чины. На НП батальона перед самой главной для дивизии атакой собралось командование полка и всей дивизии. Первоначально наступление планировали на двенадцать часов дня. К этому времени должны были стянуть к данной линии обороны финнов все оставшиеся наши боеспособные части.

Все понимали, что предстоящая атака – это последнее, на что способна обескровленная 44-я дивизия. Поэтому сюда и съехалось всё командование. А в настоящее время командовал остатками дивизии один из командиров полков. Официальный командир дивизии комбриг Виноградов, вместе с начальником штаба Волковым, уже давно находились в тылу 7-й армии, и наверное, попивали горячий чай с плюшками. Этот горе-комдив, можно сказать, бросил рассечённую финнами на шесть частей свою дивизию. Хотя, например, командир, окружённой ранее 163-й дивизии, полковник Зеленцов, смог под прикрытием арьергарда, по льду озера Киалаярки, вывести остатки своих подчинённых к советской границе. Все эти сведения давно бродили на уровне слухов в нашей армии. И вот старлей из 44-й дивизии подтвердил один из них – то, что Виноградов командует дивизией из тыла 7-й армии по радиосвязи.

Когда появился наш бронетранспортёр, готовым к атаке оказался только один сводный батальон. Фактический командир дивизии как-то прочувствовал, что, наконец, появился реальный вариант для прорыва обороны финнов. Он-то и отдал приказ к началу боя одним батальоном безо всякой поддержки артиллерией. И это несмотря даже на то, что такими силами уже не раз пытались прогрызть неприступную линию обороны, но неизменно получали по зубам от буквально зарывшихся в землю финнов. Полковник, наверное, понимал, что собранные со всей дивизии три батальона, без хорошей артподготовки всё равно не смогут преодолеть этот рубеж обороны. Снарядов в дивизии практически не осталось, а собранные им люди были истощены и совершенно измучены долгими ночёвками на морозе.

Всё это мне по секрету на ухо рассказал бодро шагающий рядом со мной старлей, когда мы по просьбе батальонного начальства направились к нашему бронетранспортёру. Когда уже подходили к концу траншеи, он произнёс:

– Знаешь, Черкасов, батальонный и политрук не зря к вашему металлолому направились. Наверняка, как только поутихнет стрельба, к бронетранспортёру пожалуют командиры полка и дивизии. Так что готовься, парень, предстать перед начальственными очами. Причешись, подтянись, ну в общем, сам знаешь, что делать.

Сказав это, он сам же и захохотал. Я тоже хмыкнул и ответил:

– А мне, Васёк, по барабану твоё начальство, у меня своего хватает. Ты лучше сам вон снегом оботрись, а то вид у тебя, прямо скажем, не молодецкий. Видно, что совсем уже достала тебя эта кочевая жизнь, и держишься ты из последних сил. А на глаза начальства надо появиться бодрым и довольным судьбой, которая подарила тебе таких командиров.

На старлея моё дружеское подкалывание произвело надлежащее впечатление. Он приостановился, сгрёб охапку чистого снега и ожесточённо, с уханьем стал растирать им лицо. Потом догнал меня и всё-таки, прямо перед тем как мы вылезли из окопа, успел-таки вставить своё последнее слово:

– Юр, ты тоже оботрись, а то у самого глаза красные, как у вурдалака. Наверняка же тоже несколько суток не спал. Видать, у вас начальство такое же беспокойное, как и у нас. И въезжают в свой командирский рай на таких вот рабочих лошадках, как мы с тобой.

Когда мы выбрались из окопа, стрельба уже практически закончилась. Только вдалеке иногда раздавались отдельные винтовочные выстрелы. Это красноармейцы 44-й дивизии палили вслед отступающим финским частям. Да, именно так – финны уходили с этой линии обороны. Я бы даже сказал, улепётывали, в панике побросав всё тяжёлое вооружение. Я с огорчением увидел, что чухонцев даже никто и не преследовал. Так, редкие выстрелы вслед, вот и вся погоня! Это говорило о крайнем утомлении бойцов 44-й дивизии. На последнюю атаку они отдали все свои силы.

Добравшись до бронетранспортёра, я первым делом залез в кабину. Там я оставил весь свой золотой запас – американские сигареты. Когда снаряд попал в двигатель, у меня всё, не относящееся к выживанию, вылетело из головы. Сильная потребность покурить возникла только после того, когда в окоп ввалился старлей. Стрелять курево у окруженцев было очень неловко, а тут ещё появилось батальонное начальство, и стало совсем не до табака. Хотя, когда я шёл к бронетранспортёру, то с вожделением думал об оставленных в нём сигаретах. Ещё я представлял, какой произведу фурор, если начну угощать этими сигаретами представителей 44-й дивизии. Так оно и вышло, я просто купался в лучах всеобщего восторга, когда предлагал им испробовать эти буржуйские изыски. Сигарету взял даже командир батальона, хотя по тому, как он ей задымил, было видно, что курением он просто балуется.

Так мы стояли, курили и болтали минут десять. Чувствовалось, что батальонное начальство кого-то ожидает. Наконец показались две санные упряжки, двигающиеся к нам. По сильно напрягшемуся командиру батальона я понял, что предположение старлея было верным – к нам прибывает большое начальство. Через пять минут около нашего бронетранспортёра стало очень людно, а мне пришлось ещё раз докладывать обо всём произошедшем, но уже командиру 44-й дивизии. Потом, как уже и повелось, меня начали тискать в объятиях и даже целовать.

Как только эта церемония закончилась, я, вытянувшись по стойке смирно, попросил:

– Товарищ полковник, разрешите с вверенными мне красноармейцами отбыть в расположение своей дивизии. Нужно доложить моему командованию о соединении с вашей дивизией.

Потом, уже менее официальным тоном и намного тише, продолжил:

– Товарищ комдив, а можно попросить, чтобы нам выделили лыжи, а то добираться до деревни довольно далеко, и это может занять много времени.

Полковник усмехнулся, хлопнул меня рукой по плечу и ответил:

– Ну ты, старлей, и скромняга! Какие, к чёрту, лыжи, мы должны тебя и твоих ребят до деревни отнести на руках. Так что не скромничай и глаза не потупляй. Довезём мы вас до деревни, поедете, как раньше дворяне ездили – на удобных санях. И начштаба мой с вами поедет, будем с вашим штабом полный контакт налаживать. Так что можешь звать своих бойцов и рассаживаться по этим двум саням.

Я козырнул и собрался уже отойти в сторону, но полковник неожиданно опять меня обнял и негромко, так чтобы слышал только я, сказал:

– Спасибо тебе, сынок, не забуду я этого! Лично буду ходатайствовать перед командиром твоей дивизии, да и в штабе армии, чтобы тебя достойно наградили.

После этих слов он легонько подтолкнул меня к саням, а сам повернулся и стал беседовать со своими подчинёнными.

Я, подойдя к группе своих красноармейцев, стоящих немного в отдалении, сообщил им приятную новость:

– Мужики, радуйтесь! Поедем к себе, как короли, на командирских санях с мягкими сиденьями. Если бы сверху ещё набросили верблюжье одеяло, то вообще – кайф, всю жизнь бы так передвигался.

Это сообщение очень порадовало моих ребят. Всё-таки они были на ногах уже почти двое суток. Буквально через пять минут мы уже рассаживались по саням. Врио начальника штаба 44-й дивизии уже сидел в переднем экипаже, с ним был и его адъютант. К ним-то я, вместе с Шерханом, и присоседился, остальные ребята направились к другим саням. Как только все расселись, ездовой дёрнул за вожжи, и лошади тронулись.

В посёлок мы въехали минут через пятнадцать, выстрелов там уже не было, а вдоль проезжаемых улиц сновали красноармейцы. Местных жителей было не видно. Лица красноармейцев мне были незнакомы. Остановив одну из групп, во главе с лейтенантом, я поинтересовался, кто они и где находится ближайший штаб. На моё счастье, это оказались бойцы из третьей роты нашего батальона. А лейтенант неоднократно меня видел, поэтому никаких подозрений наши сани не вызвали. Смотря на меня с каким-то восторженным обожанием, этот молоденький лейтенант подробно объяснил нам, как добраться до штабов.

Оказывается, в посёлок уже подтянулись все батальоны, и даже штаб полка. Все финны, которые уцелели после нашего рейда – разбежались, когда начали подходить другие части. Эта безумная атака наших двух рот на деревню уже обросла легендами. А я для красноармейцев и младших командиров нашего полка превратился прямо в какого-то идола. Конечно, этот восторг в глазах лейтенанта и хвалебные речи о действиях наших рот грели душу, но меня больше беспокоило отношение старших командиров к моим самовольным действиям. Всё-таки наши действия во время этого рейда больше походили, прямо сказать, на самую настоящую партизанщину, и никакого согласия командования на его проведение у меня не было. Скажу больше – чтобы мне не помешали, я специально задерживал донесения в батальон. И вообще, нарушил кучу уставов. Единственное, чем я себя успокаивал, когда мы ехали в штаб, это то, что победителей не судят.

По сообщению встреченного лейтенанта, наш комбат вместе с Пителиным сейчас находились в штабе полка. Там шло какое-то совещание. Вот я и направил наши санные экипажи в сторону штаба полка. Он расположился совсем недалеко от сожженной нами кирхи, в доме какого-то местного богатея. В этом же доме, на первом этаже находился продуктовый магазинчик.

Добравшись до этого дома, я, вместе с представителем 44-й дивизии направился в штаб. Своих ребят я отправил на отдых в место расположения роты. Рассудив, что красноармейцы вряд ли будут нужны на предстоящем командирском совещании.

Моя рота располагалась в блиндажах захваченного нами блокпоста. Об этом мне рассказал всё тот же лейтенант.

Адъютант нашего комполка встретил меня с распростёртыми объятиями и тут же провёл в комнату, где собрались командиры батальонов, их начальники штабов и политруки. Помещение торгового зала магазина было довольно большое. Все прилавки, полки и другая мебель были отодвинуты к стене. Посередине этого зала стояли только сдвинутые вместе столы и множество стульев. Половина из них была занята командирами, остальные стояли пустые и использовались как вешалки для верхней одежды.

Войдя, я строевым шагом, смешно шлёпая валенками по деревянному полу, подошёл к комполка и громко отрапортовал. Потом представил начальника штаба 44-й дивизии. Удивлению присутствующих не было предела. Ещё бы, ведь это совещание было созвано именно для решения вопроса о дальнейших действиях по пробитию коридора к 44-й дивизии. Как раз перед этим командир второго батальона жаловался на нехватку боеприпасов и неимоверную усталость людей. И что с такими силами невозможно пробиться к 44-й дивизии, что финны очень сильны, и нужно дождаться подкрепления, чтобы организовать штурм укрепрайона. И вдруг на это серьёзное совещание врывается какой-то ротный и заявляет, что всё уже сделано, коридор пробит, грозные финны разбежались. И послать его куда подальше или проигнорировать невозможно. Вместе с ним прибыл сам начальник штаба окружённой 44-й дивизии. Одним словом, ввёл я присутствующих в полную прострацию, а командир второго батальона весь раскраснелся, пряча глаза, короче – обтекал.

После минутного молчания все разом загалдели, некоторые даже подскочили со своих мест и пытались толкнуть речь. Весь этот шум перекрыл мощный рык командира полка:

– Молчать! Совещание закончено, всем следовать в свои батальоны. Черкасов, ты там снаружи подожди, пока я переговорю с начштаба 44-й дивизии.

Буквально в несколько минут весь зал опустел. Все, не надевая, похватали со стульев свою верхнюю одежду и поспешили покинуть это помещение. Я на улице оказался первым, мне же не надо было заботиться о своей верхней одежде, она и так была на мне. Следом за мной вылетел Сипович, он, даже не застёгивая свой полушубок, сразу же бросился ко мне обниматься.

Потом, по мере выхода из штаба, меня каждый норовил потискать и похлопать по плечам. Даже командир второго батальона, и тот с большим чувством и от души меня поздравлял. Меня такая физическая обработки здоровыми мужиками уже порядком утомила, я стоял среди этих людей и еле лепетал о наших действиях по освобождению деревни и рейде на трофейном бронетранспортёре. Окружившие меня командиры буквально вынудили с подробностями рассказать о наших геройствах. По-настоящему геройскими действия наших рот представали только тогда, когда подавали свои реплики Сипович и адъютант полковника из 44-й дивизии. Сипович всё время меня нахваливал, как бы говоря – вот видите, какие командиры рот в моём батальоне. А лейтенант из 44-й дивизии, так тот просто пел дифирамбы о нашем лихом рейде на бронетранспортёре, и сколько финнов мы там покрошили.

Минут через тридцать вышел адъютант командира полка и вызвал меня к нашему майору. Как только я зашёл, опять был обласкан начальством. Майор сразу же, как только меня увидел, воскликнул:

– Молодец, Черкасов, отлично выполнил все приказы. Теперь можешь, делать дырку в гимнастёрке, буду тебя представлять к ордену Боевого Красного Знамени. Думаю, тебе его дадут, командование 44-й дивизии тоже посодействует этому. Я бы представил тебя за эту деревню к Герою, но, сам понимаешь, этого вряд ли допустят. Вся наша армия в трудном положении, а официально никаких окружённых дивизий не было. Ты понял?

Я вытянулся и гаркнул:

– Так точно!

Майор благосклонно хмыкнул и, обращаясь уже к начштаба 44-й дивизии, продолжил:

– Вот видите, какие в моём полку орлы. Прикажешь, и они коридор хоть до самого Хельсинки прорубят. Да и красноармейцы под стать своим командирам.

В этот момент в разговор вступил наш комиссар полка, он до этого сидел за дальним столом и молча меня разглядывал. Посчитав, наверное, что пора и ему сказать своё веское слово, он несколько напыщенно произнёс:

– Я думаю, Черкасов достоин вступления в партию даже раньше, чем положено по кандидатскому стажу. По крайней мере, я порекомендую партийной организации батальона это сделать. К тому же геройски погибший политрук батальона, с самой лучшей стороны характеризовал Черкасова. Каневский хорошо знал старшего лейтенанта и не зря дал ему одну из рекомендаций для вступления в партию большевиков. Думаю, на примере таких товарищей, как Черкасов, и нужно воспитывать прибывающее пополнение. Дисциплинированность и преданность делу Ленина-Сталина, вот основные его черты. Я полностью поддерживаю предложение командира полка о представлении товарища Черкасова к ордену Боевого Красного Знамени.

Слова комиссара, как бальзам, лились на мою душу. Наконец-то я обрёл спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Я всё-таки получил индульгенцию за прошлые самовольные действия, и вся эта партизанская история получила одобрение со стороны партии. И теперь уже никакой чинуша не посмеет совать свой нос в мои дела и раскапывать историю моих прежних поступков. Даже такой зануда и страстный любитель уставов, как капитан Пителин, не будет мне постоянно капать на мозги, перечисляя при этом, сколько же уставов я нарушил. Моя ставка на то, что победителей не судят, полностью сработала.

Как только я понял, что моя дальнейшая карьера находится в полной безопасности, всё моё жуткое напряжение и волнение пропало. Из меня как будто вынули стержень, и я почувствовал страшную слабость в ногах. Было ощущение того, что вся накопившаяся за последнее время усталость, усугублённая бессонницей, внезапно навалилась на меня, полностью лишив сил. Кислорода в лёгких сразу перестало хватать и ужасно захотелось зевнуть в полный рот. Чтобы совсем не потерять самообладания, я незаметно для окружающих попытался сильно ущипнуть себя. Несмотря на ощущения боли и выступившие слёзы, я продолжал стоять по стойке смирно.

Наверное, мой вид всё-таки был не совсем молодецкий и изрядно выбивался из роли, которую нужно было играть. Особенно перед представителем чужой дивизии. И командир нашего полка, наконец, сжалился. Подойдя ко мне, он меня обнял, потом, слегка подталкивая меня рукой на выход, сказал:

– Ладно, Черкасов, иди отдыхай. Чувствуется, нелегко тебе дались прошедшие сутки. Хотел я тебя оставить ожидать приезда нашего командира дивизии. Думал, что ты сам доложишь о проведённой тобой операции, но, чувствую, что ты только оконфузишься. Да! Не твоё это! Тебе проще в атаку сходить, чем, не зевая, доложить о ней своему командованию.

Я опять вытянулся, козырнул, развернулся и, нелепо шаркая ногами, вышел из зала. На улице стояли, ожидая меня, Сипович и Пителин. Заплетающимся языком я доложил им о прошедшей аудиенции и то, что командир полка отпустил меня отдыхать.

Услышав информацию о том, что скоро в полк прибудет командир дивизии, Сипович тут же принял решение остаться в штабе, а мне он предложил:

– Черкасов, можешь двигать в расположение своей роты и прилечь соснуть там минуток шестьсот. Обещаю, всё это время тебя не трогать. Придётся перед начальством мне принять весь огонь на себя.

Потом, повернувшись к капитану Пителину, он распорядился:

– Михалыч, ты, на всякий случай, будь в нашем штабе в полной боевой готовности. Вдруг комдив решит заехать к нам. Старшему лейтенанту выдели сани, чтобы он в целости добрался до расположения роты. Потом эти сани возвращай обратно к штабу полка, я пока побуду здесь, нужно ещё порешать кое-какие вопросы. Понял?

Пителин согласно кивнул головой. После этого мы с начштаба направились к стоящим неподалёку батальонным саням.

Борис Михайлович лично сопроводил меня до бывшего блокпоста, где теперь располагалась наша рота. По пути я как мог подробно доложил ему о нашем рейде. Никаких упрёков в самоуправстве и нарушении уставов я не услышал. Было только внимание и искреннее сожаление о погибших товарищах. Я даже удивился – как этот сухарь и служака сумел прочувствовать ту обстановку, в которой я очутился после уничтожения засады шюцкоровцев. Он всё понял и даже сейчас в разговоре одобрил все, принятые мной решения.

Наша беседа продолжалась даже тогда, когда мы уже доехали до блокпоста и остановились неподалёку от моей теплушки. Метрах в десяти от неё ходил часовой. Я его узнал, это был один из подчинённых нашего старшины. Минут через семь после того, как мы остановились, из ближайшей землянки выбрался Шапиро. Не одевая лыж, проваливаясь по колено в снег, он направился к нашим саням. Его приближение и послужило сигналом к прекращению нашей беседы. Напоследок Пителин мне сказал:

– Молодец, Юра, я горжусь тобой! Похоже, ты становишься настоящим командиром – инициативным и предусмотрительным, при этом не гнушаешься искренне общаться с подчиненными. Чувствуется, что они пойдут за тобой хоть на край света, и ты их не предашь и не подставишь. Правда, начальству с тобой работать трудно, ты очень своевольный и всё-таки к уставам относишься своеобразно. Когда они подходят к твоим действиям, ты их чтишь, а когда противоречат, то ты их просто не замечаешь. Ладно, парень, в этом рейде это оправдало себя, но в дальнейшем, помни, все уставы написаны кровью. И писали их умные люди, поэтому нужно их выполнять. Это тебе не партизанский отряд, а регулярная Красная армия. Усёк, казак!

Я попытался встать и вытянуться в санях, но только позорно опрокинулся на сиденье. Михалыч засмеялся, хлопнул меня по плечу и воскликнул:

– Верю, верю, Черкасов, но ты уже на ногах стоять не можешь! Давай вон дуй к своему комиссару, пускай поможет тебе добраться до кровати.

Подошедший Шапиро, наверное, услышал последнюю фразу Пителина, поэтому стал мне помогать выбраться из саней. Как только я оказался на снегу, ездовой дёрнул вожжи, и лошадь, подчиняясь этой властной команде, тронулась, потащив за собой сани. А мы вместе с Осей, опираясь друг на друга, направились в мою теплушку. Зайдя внутрь теплушки, я поразился наведённой в ней чистоте и порядку – было тепло и уютно, а полураздетый Шерхан лихо закидывал в топку печки дрова, при этом что-то бормоча себе под нос. Как только он увидел нас, так сразу подскочил и как заботливая мамочка запричитал:

– Товарищ старший лейтенант, что же так долго. Я уже раза два ставил кипятить чайник, пока вас ждал. Вы двое суток уже не спали, да толком и не обедали. Сейчас пойду к кашевару и принесу горячего супчику. Ребята Бульбы сегодня приготовили что-то потрясающее, мясо даже в котелке не помещается. Пока мы там бодались с финнами, старшина тут такую деятельность развёл – мама не горюй. Пока интенданты других частей в носу ковырялись, Бульба разными продуктами набил несколько саней. К тому же с раздолбанной третьим взводом фермы пригнал четырёх телят. Так что супчик у нас сегодня из парной телятины. Старшина не только раздобыл свежих продуктов, он ещё с помощью пленных вычистил все блиндажи, да и в вашей теплушке навёл полный порядок. Красноармейцы у него, как у Христа за пазухой, наелись вкуснятины и разошлись по блиндажам отдыхать. Сейчас всю службу несут его обозники. У финнов тут был форменный дом отдыха, на нарах даже постельное бельё имеется. И с дровами всё хорошо, можно целую неделю топить печки, не переставая.

Шерхан, наконец, приостановил своё словоизвержение, посмотрел на Шапиро и предложил:

– Товарищ политрук, давайте я и вам тоже принесу горячего супа. Лишняя пайка еды на войне ещё никому не помешала. Тем более вторая порция такой амброзии в желудок сама пойдёт.

– Да нет, Наиль, я уже и так чувствую себя как сытый удав. Ты лучше найди старшину и возьми у него батон колбасы и банку рыбных консервов. Я видел, как он лично переносил куда-то несколько палок колбасы, а следом его кашевар пёр целый ящик консервов. Скажи, что командирам нужно душевно посидеть и обсудить дальнейшие планы.

Шапиро весело посмотрел на меня, подмигнул и кивком головы указал на полку, где лежала заветная бутылка шведской водки.

Неожиданно входная дверь теплушки распахнулась, и вошёл сам старшина. В одной руке он нёс небольшой холщовый мешок, в другой полный котелок наваристого борща. Запах из котелка шёл такой, что мне немедленно захотелось, не раздеваясь, усесться за стол, схватить большую ложку и не отрываться от этого котелка до тех пор, пока это кулинарное чудо полностью не окажется внутри меня, усталость и сонное состояние сразу куда-то отступили.

Пока старшина ставил на стол котелок и опустошал принесённую сумку, я успел скинуть верхнюю одежду. Со мной вместе разделся и Шапиро. Подойдя к столу, я просто обалдел от вида аппетитно разместившегося на нём роскошества. Кроме копчёной колбасы, банки шпрот и различных солений, там стояла бутылка водки с запечатанной сургучом горлышком.

«Да, – подумал я, – наверное, и в ресторанах таких разносолов не подают! Вот же, Бульба, чёрт, угодил так угодил! С такой кормёжкой хоть снова в рейд, крошить чухонцев».

Между тем старшина, выложив продукты и отбросив мешок в сторону, повернулся ко мне. Ни слова не говоря, он обнял меня и стал от души мять моё измученное тело. Через минуту этого, уже ставшим привычным для меня, истязания, он каким-то надорванным голосом произнёс:

– Слава богу, что вы живы! Я побывал в деревне и удивился тому, что там наши роты наколбасили. Видел и пленённых там финнов, они просто в ужасе от этой ночи, наши ребята представляются им просто исчадьем ада, прибывшим покарать их за все прегрешения. Под конец боя начали сдаваться просто пачками. Одних пленных за нашей ротой более ста человек. А уж убитых и не счесть. Если пленные говорят правду, то наши роты только сожгли около двух тысяч финнов. Да, товарищ старший лейтенант, это только благодаря вам мы одержали такую по беду.

– Да ладно, хватит тебе, Тарас! Меня уже так за сегодня захвалили, что скоро лопну от гордости и самодовольства. Сам же понимаешь, что в эту победу каждый вложил свою душу, включая и твоих ездовых с поварами. Если бы не героизм наших красноармейцев, то не было бы этого дня и этого шикарного стола. В лучшем случае сейчас бы сидели в снегу, осаждая этот блокпост. А в худшем лежали бы мёртвые, скошенные пулями финских егерей. Слушай, Бульба, ты должен знать точно, какие в нашей роте потери? Командиров взводов поднимать для докладов не стоит, пусть хоть немного отдохнут. Они намаялись ещё больше, чем я. Всё-таки мы разъезжали на бронетранспортёре, а им пришлось бегать на своих двоих. Так что, давай, докладывай, не томи душу!

Старшина ненадолго задумался, потом скривился, наверное, вспоминая о ком-то близком, затем медленно начал перечислять наши потери:

– Да, товарищ старший лейтенант, потеряли мы много золотых ребят. В первом взводе убито четверо, во втором девять, в третьем пять человек. Тяжелораненых в целом по роте девятнадцать человек, их всех отправили в медсанбат. Легкораненых, это тех, кто остался в роте, семь человек. Активных штыков в роте осталось сорок два, это, конечно, не считая моих архаровцев и фельдшера с двумя ездовыми санитарных саней. Практически не пострадал только наш новый, огневой взвод, под командованием товарища политрука. Там ранены два человека, один тяжело и один отделался пустой царапиной.

Старшина примолк, собираясь продолжить свой доклад. Но я его прервал:

– Хватит, Бульба, достаточно! Меня не интересует, какие трофеи ты набрал. Насрать на все эти запасы продуктов, тёплых вещей и прочего говна. Людей жалко! Каких ребят Россия потеряла! Давай, старшина, доставай стаканы – нужно помянуть истинных творцов этой победы!

Старшина с готовностью открыл настенную полку и вытащил три гранёных стакана. Я помотал головой и пальцами показал – четыре. Бульба безропотно достал четвёртый стакан. Пока Шапиро финкой кромсал колбасу и вскрывал шпроты, Бульба полностью разлил по стаканам бутылку, стоящую на столе. После этого мы, не чокаясь, не говоря больше никаких слов, опустошили эти стаканы. Вместе с нами, тремя командирами, погибших ребят помянул и красноармеец Асаенов.

После выпитой водки меня весьма ощутимо повело. Наверное, на непомерную усталость организма наложилось и то обстоятельство, что я до этого практически никогда не пил спиртные напитки. В нашем эскадроне это было категорически запрещено. Я очень неловко присел на скамейку и торопливо приступил к поглощению ещё горячего супа. Шапиро времени зря не терял, пока я хлебал щи, он достал с полки бутылку шведской водки и разлил её в три стакана. Стакан Шерхана был со стола убран, а сам он вышел из теплушки, чтобы не мешать командирам.

Когда мы выпили всю водку, я совсем поплыл. Можно сказать, отрубился. В памяти остались только отрывочные воспоминания о речах, которые вёл Осип, и заботливые руки Бульбы, укладывающие меня на лежанку. Я провалился в беспробудный сон. Очнулся только часов через восемь, да и то только потому, что Шерхан принёс полный котелок горячей картошки с мясом. Перекусив и выйдя из теплушки оправиться, я снова забрался в свою берлогу и улёгся отсыпаться дальше. При этом уснул мгновенно и спал безо всяких сновидений. Муки совести за загубленные души финнов совершенно не мучили меня во сне. Наоборот, было ощущение полной удовлетворённости от хорошо сделанной работы.

Глава 15

Окончательно проснулся часов через шесть и то не по своей воле. Прибыл вестовой с требованием явиться в штаб батальона. Время было четыре часа утра. Так как вестовой не настаивал, что в штаб нужно прибыть срочно, я особо и не торопился. Встал, побрился, умылся теплой водой, целое ведро которой заботливо нагрел для меня Шерхан. Он же поставил разогреваться чайник и разложил остатки вчерашнего пиршества на столе. Так что завтрак у меня был, можно сказать, королевский – ароматная финская колбаса, сыр и различные соления.

Шерхан ночевал в этой же теплушке. Он сдвинул две лавки, разложил на них постельные принадлежности, принесённые из офицерского блиндажа, получилось довольно-таки удобно. Для меня он сделал точно такую же постель, и матрас был принесён тоже из офицерского блиндажа. Да, умеет мужик устраиваться, подумал я о Шерхане, и водочку элитную попил и ночует, как командир роты.

Посмотрев на часы, я начал поторапливаться. Было уже без четверти пять утра. Я быстро допил чай и вышел из теплушки. Там уже наготове стояли санитарные сани. Об их подаче договорился Шерхан, он как встал, даже не умываясь и не перекусывая, только меня и обслуживал.

«Точно заботливая мамочка, – опять подумал я о Наиле, – хорошо, что об этих его качествах не знает высшее командование, а то, как пить дать, забрали бы его к себе в ординарцы».

Обернувшись к вышедшему за мной Шерхану, я хлопнул его по плечу и сказал:

– Золотой ты кадр, Асаенов! Я-то намеривался на лыжах добираться до штаба, а ты, смотри, подумал о своём командире. Спасибо тебе, парень, уважил! Теперь давай, сам иди, перекуси и начинай будить всех остальных. Нужно, чтобы через час вся рота была готова выступить. Я думаю, придётся! Не просто так в штаб вызывают в четыре часа утра. Либо у вышестоящего начальства бессонница и ночью возникла мысль о каком-нибудь гениальном манёвре, либо, что гораздо хуже, случилось какое-нибудь ЧП. Правда, я думаю, что, скорее всего, у командира родилась мысль осуществить силами нашей роты какой-нибудь гениальный манёвр. Особой срочности появления в штабе Сипович от меня не потребовал, значит, никакого ЧП не произошло.

После этих слов я забрался в сани и приказал ездовому:

– Давай, Фёдор, двигай в штаб батальона. С Бульбой ты, наверное, уже всю деревню прошерстил и знаешь, где он находится.

Красноармеец утвердительно махнул головой, дёрнул вожжи, и мы тронулись.

Возле штаба всё было спокойно. Невдалеке от крыльца частного дома, где расположился штаб, топтался часовой. Кроме наших саней, других конных экипажей не наблюдалось. Суетящихся людей, как обычно бывает при любой тревоге, не наблюдалось. Всё было тихо, даже выстрелы отдалённой канонады прекратились.

Значит, никакого ЧП, и этот вызов был связан только со мной или моей ротой, сделал я закономерный вывод.

Время было ровно пять часов утра, когда я переступил порог штаба.

В большой комнате, где и располагался сейчас штаб, находились только капитан Пителин и писарь. Когда я доложился, Михалыч в ответ на мой ищущий взгляд и немой вопрос сказал:

– Что, не видишь здесь Сиповича и недоумеваешь, почему его нет, если он тебя вызвал в штаб? Всё это из-за тебя, Черкасов, ты поднял такую волну, что уже сутки командир батальона находится на ногах. Вот и сейчас его опять вызвали на совещание. Командование всё никак не может выработать тактику действий после твоих боевых свершений. С того момента, как тебя отправили спать, происходит уже пятое совещание, теперь в штабе 44-й дивизии. Во, какую ты задачку задал, парень, даже в штабе армии недоумевают, как теперь задействовать нашу дивизию. По плану штаба армии, после деблокирования 44-й, наша дивизия выводилась на отдых и пополнение. Предполагалось, что потери будут очень большие и потребуется не менее двух недель, чтобы дивизия восстановила свою боеспособность. А тут вдруг – такой облом всех планов. Задача вроде бы выполнена, а потерь нет. Вот незадача-то! Да, Юра, выбил ты наших стратегов из колеи. Теперь, пока не выдумают новых планов, спать нижестоящим командирам не дадут.

Начштаба коротко хохотнул, потом предложил сесть возле себя и продолжил:

– Ладно, Черкасов, это всё лирика, вернёмся к нашим баранам, а именно к вопросу, зачем тебя подняли с кровати и вызвали в штаб. Во-первых, выспаться ты должен был знатно. Сипович тут грудью стоял, не давая тебя беспокоить. А во-вторых, есть для твоей роты новое задание. Даже можно сказать не для роты, а для одного отделения, но обязательно во главе с тобой. Это приказ самого командира дивизии. Ты теперь стал, как счастливый амулет, поэтому готовься затыкать своей везучей задницей все огрехи нашего командования. Теперь, пока не выбьешься в герои Советского Союза, или не получишь шпалы в петлицы, тобой будут все дырки затыкать. Так что терпи, казак, атаманом будешь. А нужно теперь твоей группе выполнить функцию чисто разведывательную. Добраться до Раатенского котла, в который попали два батальона и приданные 44-й дивизии танковые части. Требуется выяснить на месте судьбу наших войск, и если какая-нибудь часть ещё не уничтожена, постараться с ней связаться. На всё про всё тебе даётся четверо суток. Если никого в живых не найдёшь, то немедленно возвращайся. Твой доклад будут ожидать аж в штабе армии. Видишь, ты уже даже там известен.

Я очень удивился этому заданию и несколько ошарашенно спросил:

– Товарищ капитан, но ведь в дивизии есть целая разведрота? Там ребята все подготовленные, хорошие лыжники и отличные стрелки. Это вам, не наши пешкодралы, которые и снайпера-то почувствуют только тогда, когда его пуля уже пробьёт им череп. Боюсь, что мы слабо подготовлены к такой операции.

– Не бухти, Черкасов! Начальству видней! Примерно с таким же вопросом обратился к комдиву и Сипович. Но я же тебе уже объяснял, что ты для начальства превратился в счастливый талисман. Даже в штабе армии считают, что только ты – удачливый старлей можешь найти выживших ребят даже из 163-й дивизии. Так что, Юр, все разговоры бесполезны, вот, бери подготовленную мной карту с примерным расположением частей и дуй в роту. Не позднее 8-00 вам нужно выступать. Сплошного фронта у финнов нет, поэтому ты даже днём спокойно просочишься мимо их опорных пунктов. Всё, старший лейтенант, время пошло. Удачи тебе, парень!

После этих слов капитан поднялся со стула, я тоже подскочил со своего места. Михалыч протянул мне свёрнутую карту, и я положил её в свою планшетницу. Затем, не сговариваясь, мы обнялись, после чего я вышел из штаба.

В отличие от моей роты, где бурлила жизнь, проезжая по улицам деревни, можно было подумать, что я попал в сонное царство. Окна в домах были тёмные, на улицах было пустынно и тихо. Даже собаки в финских дворах перестали гавкать.

«Наверное, наши красноармейцы их всех отстреляли, – подумал я, – а сами местные жители забились в какие-нибудь каморки и сидят, боясь высунуть нос. Конечно, столько войск собралось в их посёлке. Скорее всего, тёплые помещения во всех постройках забиты нашими солдатами. Ведь в оставшихся целыми домах сейчас расположились, кроме нашего полка, ещё и части 44-й дивизии. Да, деваться, кроме как в дома частного сектора, нашим войскам было некуда. Все большие общественные здания сожгли мои боевые группы».

Когда сани остановились возле моей теплушки, я сразу заметил Шерхана. Он, отделившись от группы красноармейцев, стоящих возле полевой кухни, по уже натоптанной тропинке спешил ко мне. Когда Наиль подошёл, я увидел в его руке пустой котелок.

«Вот же, зараза, – с некоторым восхищением подумал я, – этот прохиндей уже ведь позавтракал колбасой с чаем, а теперь ещё решил получить пайку и с другими красноармейцами».

Подойдя ближе, Шерхан невинно посмотрел на меня и сказал:

– Товарищ старший лейтенант, все ваши поручения я выполнил. Личный состав роты разбужен, командиры сидят в ожидании приказов в вашем штабе. Юрий Филиппыч, разрешите, я на вашу долю тоже возьму горячего кулеша. Бульба сейчас щедрый, мяса на кухню выделяет много, нужно этим пользоваться. Когда ещё такая лафа будет. Я за эти сутки съел мяса больше, чем за всё время нахождения в армии.

– Да ты, Шерхан, скоро лопнешь от жратвы!

– Ну нет, товарищ старший лейтенант, с вами даже лишнего грамма в весе не прибудет. Спокойно сидеть и наслаждаться жизнью вы не дадите, всё какие-нибудь рейды или мордобой случается. А во время всех этих дел вы даже перекусить забываете. То ли дело, вон, финны, у них – война войной, а обед по расписанию. Нет, под вашим командованием нужно наедаться впрок, да побольше.

– Ладно, уговорил, только я сначала обговорю все вопросы с командирами, а уж потом неси свой кулеш.

На мои слова Асаенов одобрительно гукнул, потом, опомнившись, вытянулся и спросил:

– Разрешите выполнять ваше приказание?

– Давай, Наиль, действуй! И еще, найди старшину и скажи, чтобы он тоже пришёл в штаб.

Зайдя в свою теплушку, я увидел, что собравшиеся командиры взводов и политрук чаёвничали. При этом оживлённо что-то обсуждали. При моём появлении Шапиро достал чистый стакан и налил туда крепко заваренного чая. В помещении было тепло, уютно и уже всё прибрано Шерханом.

Я не видел своих взводных целую вечность, практически с момента начала нашей операции в деревне. Только во время боя у кирхи несколько минут пообщался с Климовым. Поэтому, как только скинул верхнюю одежду, даже не притрагиваясь к стакану с чаем, начал со всеми обниматься и благодарить за отлично проведённую операцию. После этого заставил каждого кратко рассказать о самом ходе боя. Первым, как и положено, начал докладывать комвзвода-1 Курочкин:

– Товарищ старший лейтенант, моя группа, как вы и приказали, двигалась по деревне, абсолютно не скрываясь. По пути я видел нескольких финнов, но они внимания на нас совершенно не обратили. Когда добрались до фабрики, я первоначально ужаснулся размеру этого здания. Всё боялся, что наших огневых средств не хватит, чтобы удержать финнов внутри – слишком оно было длинным и в нём было много окон. Но, присмотревшись, увидел, что окна на первом этаже были все зарешёчены. Тогда на сердце у меня немного отлегло, и я подумал, что наша авантюра всё же может завершиться успехом. Дальше всё пошло совсем просто. Мы со всех сторон окружили эту фабрику. Финны очень сильно понадеялись на охрану внешнего периметра, поэтому возле здания ходил всего лишь один часовой. Он оказался полным лохом. Во-первых, ни хрена не услышал, когда мы занимали позиции вокруг здания. А во-вторых, допустил до себя рядового Силина. Тот притворился загулявшим шюцкоровцем, и, хотя по-фински чисто может произнести всего пару слов, смог приблизиться к часовому на расстояние штыкового удара. Как только мы сняли часового, я обыскал стоящую невдалеке машину и нашёл там канистру с бензином. До назначенного вами времени оставалось пять минут, и я вместе с Силиным зашёл через центральный вход. Там на проходной сидел ещё один лох, наверное, он видел какой-то хороший сон, так и умер с улыбкой на лице. Мы разлили принесённую канистру, опрокинули две бочки со стоявшей там олифой, и когда пришло назначенное время, я кинул бутылку с зажигательной смесью. Когда мы с Силиным выбежали, ребята как раз забрасывали в окна этой фабрики гранаты и бутылки с зажигательной смесью. А потом нам оставалось только отстреливать самых резвых финнов, которые пытались выпрыгнуть со второго этажа этого здания. Внутри фабрики разгорелось очень хорошо, наверное, там было много горючих веществ. Я даже слышал несколько внутренних взрывов, а из окон так и хлестало пламя. Ни один человек, находившийся в здании, не спасся. Через минут двадцать этого пожара уже никто из финнов даже не пытался выбраться из здания. Примерно к тому времени, когда солдаты, заблокированные в фабричном здании, перестали трепыхаться, оживились шюцкоровцы и прочая финская нечисть, ночующая в частном секторе. Полезли, как тараканы, со всех сторон. Хорошо, что у них не было единого руководства, поэтому в том бардаке мы смогли перегруппироваться и начать отстреливать суетящихся чухонцев. В одном из домов, наверное, на постое были офицеры, и вокруг этого дома образовался очаг сильного сопротивления. Вот там и погибли два моих красноармейца, а один был тяжело ранен. Пришлось подтягивать «Бофорс», минут через семь его работы по этому дому там уже некому было сопротивляться. Только мы всё зачистили, как пришла новая напасть. Навалились подошедшие егеря. Да, это вам не шюцкоровцы, это ребята серьёзные, и взялись они за нас основательно. В том бою я потерял ещё двух ребят убитыми, и троих тяжелоранеными. Грызлись мы с егерями долго, не меньше часа, если бы не «Бофорс» и два станкача, они нас бы додавили. Умеют сволочи воевать, ничего не скажешь! Тут ещё к егерям присоединились всякие разные шавки, типа шюцкоровцев, совсем стало херово. Я уже думал, что всё, писец, но тут финны вдруг сами начали отходить. И, слава богу, а то у нас уже и снаряды к «Бофорсу» кончились, да и гранат совсем мало осталось. Сигналом к отходу финнам послужили всё больше разгорающиеся перестрелки у них в тылу, на расположенных там артиллерийских батареях. Оказалось, это вы, товарищ старший лейтенант, захватив бронетранспортёр, устроили чухонцам весёлую жизнь. До того, как сегодня товарищ политрук не рассказал об этом, я и не знал, кто нам так здорово подсобил. Ни сам я, да и никто из моей группы даже не заметили, как ваш броневик прорвался в тыл к финнам.

На этом Курочкин закончил свой рассказ. Я посмотрел на Климова. Комвзвода-2 спешно допил свой чай и начал докладывать:

– После того как моя группа закончила бой у кирхи, мы по вашему приказу направились на помощь роте Сомова. Добрались до южной окраины деревни мы как раз вовремя. Одну из групп роты Сомова егеря прижали к горевшей школе. Ребята, можно сказать, попали в безвыходное положение: с одной стороны егеря, с другой – повылазившие из частных домов финские вояки. Долго сдерживать этот двойной напор группа вряд ли смогла. Из автоматического оружия у них был только один станковый и один ручной пулемёты. Видно, егеря готовились к последнему, решительному удару и на свой тыл внимания совсем не обращали. К тому же из близлежащих переулков к ним постоянно подходили всё новые группы финских бойцов. Наверное, и нас командир егерей принял за расквартированных неподалёку финских солдат. Тем более что вооружены мы были автоматами «Суоми», и нашу форму за маскхалатами было не видно, вот мы этим и воспользовались. Рассредоточившись, и подойдя почти вплотную к изготовившимся к атаке финнам, мы автоматным огнём их уничтожили. Потом подтянули «Бофорс» и его огнём рассеяли засевших в частных домах финнов. Попыток атаковать наши объединённые группы уже никто не делал. Мы, можно сказать, на этой окраине деревни стали вершителями судеб разрозненных и растерянных финнов. В сложившейся ситуации я посчитал не нужным организовывать опорный пункт. Тут надо было больше маневрировать нашим тяжёлым вооружением. Обычно, после пары очередей «Бофорса» по засевшим в частном доме финнам, они выходили из него с поднятыми руками. Мы вместе с ротой Сомова захватили более ста пленных, а уж уничтоженных финнов никто и не считал. Да, товарищ старший лейтенант, знатную заварушку мы тут учинили. Сколько я потом ни беседовал с командирами подошедших частей нашего полка, все просто балдели от проделанной нами работы. Ещё больше удивлялись, что мы потеряли так мало бойцов. Какой-то умник из штаба полка посчитал, что на каждого убитого нашего красноармейца приходится больше ста финнов, и это не считая пленных.

Сергей замолчал и с интересом начал разглядывать чаинки в своём пустом стакане. В это время эстафету докладов о прошедших боях подхватил комвзвода-3 Кузнецов. Кузя, немного смущаясь, ведь он совсем недавно возглавил взвод, начал говорить:

– У нас всё проходило намного проще. Моя группа, так же как и другие, смогла беспрепятственно подойти к объекту атаки. Единственное, в чём возникли затруднения, это что объектов оказалось два, а бутылок с зажигательной смесью у нас было не очень много. Но хорошо, что мы прибыли туда минут за двадцать пять до начала общей атаки. За это время мы успели перегруппироваться и рассредоточились вокруг этих двух бывших коровников. У финнов даже не было часовых, зато невдалеке стояли сани с загруженной в них бочкой с керосином. Мы вёдрами опорожнили эту бочку. На каждое из зданий вылили по семь вёдер керосина. Потом в назначенное время закидали эти коровники бутылками с зажигательной смесью и гранатами. Разгорелось знатно, при этом удерживать финнов в этом крематории было не очень трудно. У коровников было всего по одному большому входу, а окна были очень маленькие – человеку там было не пролезть. Поэтому на каждый коровник я поставил по пулемёту и по три автоматчика. Остальных бойцов развернул и поручил контролировать прилегающие улицы. Оказалось не зря. Буквально в первые минуты после начала перестрелок в деревне из всех щелей полезли финские солдаты. А как только коровники догорели, появились и финские егеря. Вот тут и началась настоящая война. Неизвестно, кто вышел бы победителем в этом бое, если бы финны не начали сворачивать свою активность и постепенно выходить из боя. Наверное, они получили команду откуда-то сверху. Мы, конечно, просто так их не отпускали, висели у них на плечах до самых крайних домов посёлка. Но как только деревня кончилась, и мы попытались сунуться на открытое место, с егерского блокпоста по нам открыли огонь из «Бофорсов» и «максимов». Пришлось сидеть под прикрытием стен зданий и смотреть, как финны беспрепятственно уходят. Наша стрельба им вслед, по-видимому, не нанесла егерям никакого ущерба.

Кузнецов закончил и вопросительно уставился на меня, также смотрели и другие мои взводные. Пришлось кратко рассказать и о нашем рейде на бронетранспортёре. О расстреле пленных немецких танкистов я не обмолвился ни словом. Судя по тому, что даже Шапиро об этом эпизоде ничего не знал, все бойцы, участвующие в этом расстреле, держали свои рты на замке.

Потом я рассказал о новом задании, поставленном перед нами командованием. К этому времени к нам в теплушку явился старшина. Обсуждать со своими подчинёнными методы выполнения этого задания я не стал. Единственное, чем поинтересовался, кто, по их мнению, лучший лыжник в нашей роте. После небольшой дискуссии я выписал на бумагу девять фамилий и только после этого начал отдавать распоряжения.

– Первое, в этом рейде командовать группой буду я. Так приказал сам командир дивизии. Исходя из этого, командиром роты в моё отсутствие назначаю Климова – как самого старшего по званию строевого командира.

– Второе, предстоящая операция будет чисто разведывательная, поэтому много народу там не нужно, важны, в первую очередь, мобильность и скорость передвижения, а не огневая мощь. Поэтому тяжёлое вооружение брать не буду. Только личное вооружение и запасы патронов. Вооружение должно быть только финского производства, одежда и лыжи тоже. Нам нужно тихо и незаметно просочиться по финским тылам до посёлка Раате, именно в том районе были окружены моторизованные части 44-й дивизии. Для этого замаскируемся под егерскую или шюцкоровскую группу. Думаю, прорвёмся, при нынешнем положении дел в финской обороне это будет сделать нетрудно. По девственному, нетронутому снегу нам нужно пройти почти тридцать километров, при этом ночевать придётся в снежных пещерах. Вот всё это довольно трудно, но ничего, как говорится – нам не привыкать. Ты понял, Бульба, – вся подготовка одежды, лыж, продуктов и прочего снаряжения лежит на тебе. На всё про всё у тебя есть час времени. На, бери список красноармейцев и давай срочно подбирай им трофейную одежду, маскхалаты, ну и прочее снаряжение. Не забудь выдать каждому особо калорийные продукты. Я слышал, ты там надыбал у финнов несколько килограммов шоколада и два ящика сгущённого молока? Так вот, не жмотись и выдай каждому бойцу, кроме тушёнки, ещё граммов по двести шоколада и по банке сгущёнки.

Бульба несколько напрягся и даже закряхтел. Наверное, он не ожидал такой моей осведомлённости о его старшинских делах. Но после секундной борьбы со своим куркульством он все-таки преодолел себя, кивнул головой и произнёс:

– О чём разговор, товарищ старший лейтенант? Сделаем!

После чего встал, козырнул, взял у меня список красноармейцев и вышел из теплушки. А я продолжил:

– Ряба, ты остаёшься заместителем у Серёги, на тебе организация постов охраны. Смотри, чтобы не получилась такая же история, как у финнов. Кузя, ну а ты идёшь со мной, будешь заместителем. Поэтому давай подробно изучи карту и начинай собираться. Выступаем в 8-00. Ещё в группу, кроме девяти только что отобранных красноармейцев, войдёт Шерхан. Вот вроде и всё, ребята. Теперь осталось плотно перекусить, и можно собираться.

Поняв, что время слишком дорого, особенно для тех, кто уходит в этот рейд, командиры поднялись и вышли из теплушки. Кузнецов захватил с собой один из экземпляров карты, выданных мне капитаном Пителиным. Лишних разговоров не было. Все прочувствовали серьёзность этого задания. Даже многословный Шапиро и тот не стал толкать свои политические призывы и лозунги.

Как только командиры вышли, в дверях возник Шерхан. Прямо с порога он крикнул:

– Ну что, товарищ старший лейтенант, я несу гуляш? Сейчас в котле осталось самое вкусное и наваристое. На дне оно всегда так, не зря сами повара питаются одними из последних.

– Давай, Наиль, неси, и побольше! Себе тоже можешь ещё захватить, а то следующий раз в таких курортных условиях неизвестно, когда будем. Может быть, вообще придётся голодать несколько дней. Ну, что так удивлённо на меня уставился? Такая уж судьба у защитников родины! Сегодня ты сыт, завтра нет, а приказы нужно выполнять. Так что привыкай, брат. А теперь слушай мой приказ, в 8-00 ты в составе спецгруппы выступаешь в дальний боевой рейд. Командовать группой буду я. Поэтому сейчас наедайся впрок и дуй к старшине, он подберёт тебе по размеру трофейный тулуп и другое финское снаряжение. С собой в вещмешок, кроме продуктов и патронов, можешь положить и любимый свой топор. Глядишь, он нам и понадобится. В тыл к финнам поедем, а стрелять, сам понимаешь, там особо нельзя – могут чухонцы услышать и надрать нам задницу.

Шерхан, услышав мой приказ, совершенно не удивился, беспокойства или недовольства я на его лице тоже не увидел. Наоборот, после секундной заминки лицо Наиля приобрело уже знакомое мне хищное выражение, а губы сложились в злорадную ухмылку, затем он, слегка сощурившись, задумчиво произнёс:

– А что, может быть, и ручной пулемёт захватить? А то я здесь от старшины слышал, что группа идёт только с автоматами. Вы, товарищ старший лейтенант, только скажите. Я не надорвусь, для такого дела хоть сто километров буду переть эту бандуру.

– Успокойся, Шерхан! У нас нет задачи устраивать диверсии или какие-нибудь серьёзные нападения в тылу у финнов. Нужно поискать остатки 44-й дивизии и всё. А для этого нам пулемёты не нужны, обойдёмся и автоматами. – Я усмехнулся и со значением, зловеще произнёс: – К тому же, сам понимаешь, зачем нам надрываться, таща за тридцать вёрст тяжёлое оружие, если нужно будет, мы его позаимствуем у финнов. Там чухонь ещё непуганая, сидят на оружии, как бакланы на яйцах, а мы же с тобой любим свежую яичницу. Не правда ли, Шерхан?

Наиль тоже недобро усмехнулся и продолжил мою мысль:

– Эти бакланы ещё непуганые, и с топориком в местах их обитания ещё никто не ходил. Так что, порезвимся, товарищ старший лейтенант. Я, если уже прямо сказать – заскучал, надо немного позверствовать и навести ужас на этих оленепасов. Чтобы помнили, что нельзя обижать таких соседей, как мы. А то осерчаем, и никакие им шведы с немцами и англичанами не помогут. А то ишь, осмелели, им Хозяин прямо сказал – отодвиньтесь немного от Ленинграда, и всё будет хорошо. А эти дурни начали бочку катить. И на кого? Они же сами сидели под Романовыми больше ста лет, и никто их не обижал. Жили не тужили – лучше всех в империи, хотя всё время и пукали про свою независимость. Тут у нас скинули этого гнилого Николашку, дали чухонцам их долгожданную независимость, и в ответ – никакой благодарности. Наоборот, начали строить разные козни, запустили к себе всякую империалистическую мразь, всяких там англичан и прочих американцев. И это на расстоянии одного пешего перехода от колыбели нашей революции. Кто же это им позволит? Вот товарищ Сталин и возмутился. Он же предлагал финнам, возьмите взамен прилегающих к Ленинграду районов территорию в два раза больше по площади, но немного северней. Нет, эти сволочи упёрлись и пошли на нас войной. Они же первые обстреляли из орудий нашу заставу и убили несколько красноармейцев. Безумцы, теперь пускай сами расхлёбывают то, что наделали из-за своего упрямства. И пусть молятся на то, что мы люди отходчивые и зла не помним. И что нам на хрен не нужна их страна и их сраные жизни. Вот отодвинем границу от Ленинграда, и пускай они чухонятся в своей чухне.

Шерхан на секунду замолчал, а потом закончил эту речь словами:

– Вы же помните, все эти сведения о поведении финнов нам рассказывал лектор из политуправления армии. Правильно он говорил, что этих международных империалистов нужно гнать поганой метлой из-под стен Ленинграда.

Посчитав, что используя авторитет лектора из политуправления, он полностью аргументировал свою позицию, Шерхан перешёл к насущной теме:

– Товарищ старший лейтенант, так что, я иду тогда за кулешом, или у вас ещё много дел?

– Да, Наиль, давай! Ты прав, нужно ещё многое успеть, да и тебе нужно готовиться.

После этих слов Шерхан вышел, а я достал карту и ещё раз начал изучать маршрут нашего движения. Прикидывать как нам лучше обойти опорные пункты финнов. Они располагались вблизи деревень и хуторов, и основная их задача была – блокировать дороги. Так подробно изучал я карту даже во время того, как ел вкуснейший кулеш, принесённый Наилем, углубившись в работу настолько, что и не заметил, как полный котелок опустел. После этого посмотрел на часы и ещё целый час занимался с картой.

Ровно в 7-00 я начал собираться: взял все необходимые вещи, одел трофейный, очень лёгкий тулуп, на него маскхалат и вышел на улицу. Недалеко от моего штаба собрались уже все члены нашей спецгруппы и все, остающиеся здесь, командиры моей роты. Построив красноармейцев, я коротко рассказал о нашей миссии, на всякий случай показав на карте наш маршрут, провёл небольшой инструктаж и без десяти восемь распустил ребят на перекур. Сам подошёл к собравшимся командирам и начал с ними прощаться. В 8-00 скомандовал построение, и наша спецгруппа тронулась в путь на выполнение этого ответственного и тяжёлого задания.

Глава 16

Двигались мы цепочкой по одной лыжне. Впереди, метров за тридцать от остальных, периодически меняясь местами, шли Кукин и Якут. Это были, пожалуй, два наших самых лучших лыжника и следопыта. Оба, в довоенном прошлом, профессиональные охотники, оба из Восточной Сибири. Только один по внешности типичный русак, а во втором сразу было видно азиатское происхождение – мужик небольшого роста, с изрядно приплюснутым носом и раскосыми глазами. За этим передовым дозором двигался я, за мной Шерхан, замыкал нашу колонну Кузнецов.

Даже на близком расстоянии нас было невозможно отличить от финнов. Такие же маскхалаты, тулупы, шапки, оружие и лыжи. Подозрение мог вызвать только вид Якута, но, в конце концов, на севере Финляндии тоже встречались узкоглазые аборигены. В нашем случае его вид, как это ни парадоксально звучит, наоборот, мог пойти нам на пользу. Финны подумают, что русские не настолько же тупы, чтобы в группу дальней разведки включить человека, сильно выделяющегося своей азиатской внешностью. Значит, это – свои, и маленький человек – тоже гражданин Финляндии. Тем более вся экипировка соответствовала стандартам Финской армии.

Если бы кто-нибудь нас издали разглядывал в бинокль, то в первую очередь, бросалось бы в глаза оружие. Но и тут в нашей группе всё было в порядке. Первые два лыжника были вооружены финскими винтовками, остальные – автоматами «Суоми». Кстати, об этом автомате – мне он очень понравился, а именно – своим высочайшим качеством. Ещё ни разу, за всё время его эксплуатации, даже в неумелых руках моих бойцов, не было ни одного сбоя или перекоса патрона. Автомат работал, как швейцарские часы. Он был очень внешне похож на ППД, который я хорошо изучил в эскадроне. Правда, присутствовали некоторые конструктивные особенности и отличия. Патронный диск был похож на диск нашего ППД. Этот магазин барабанного типа вмещал 70 патрон (9 x 19 мм «Парабеллум»). По моим личным впечатлениям, этот автомат стрелял гораздо кучнее ППД, и прицельная дальность его была больше. Всё бы хорошо с этим автоматом, но имелся там очень большой недостаток. Уж очень тяжёлым и громоздким было это оружие. Я специально взвешивал его на весах, которые брал у Бульбы. Его вес вместе с барабанным магазином был больше семи килограммов. Одного диска с патронами для неопытного стрелка хватало на несколько минут боя, а в бою таскать с собой большой запас этих магазинов было невозможно. Поэтому я был очень рад, когда мы на егерском блокпосту обнаружили большое количество коробчатых магазинов. Ёмкость этих пеналов была – 50 патронов и их было гораздо удобнее переносить. Тем более мы нашли у егерей и штук двадцать разгрузочных жилетов. Да и сам автомат, снаряженный этим магазином, было гораздо удобнее носить. Закинул за спину, и никаких проблем, и выступающий диск не давит тебе на позвоночник.

Одним словом, все автоматы в нашей группе были оснащены коробчатыми магазинами, а всего их было по десять штук на каждый ствол. Кроме этого, было по четыре гранаты на брата и по три килограмма продуктов. Всего, с разными мелочами, каждый из нас тащил 35 килограммов груза. Мелочи это были относительные, без них выжить несколько дней в зимнем лесу было затруднительно. Например, у егерей мы нашли очень интересную вещь для ночёвки прямо в снегу. Это было довольно большое стёганое одеяло с набивкой из гагачьего пуха. По краям у него были тесёмки, если их связать, из этого одеяла получался большой мешок. Как рассказали пленные, забравшись в этот мешок, можно было отлично выспаться даже на сильном морозе. Мы назвали это приспособление – спальным мешком. Везли мы и керогаз с запасом керосина. Таким образом, подготовлены мы для выполнения этого задания были весьма неплохо. И основная заслуга в этом была нашего старшины. Бульба ничего не пожалел для нашей группы. Я думаю, что разведгруппы дивизии, а может даже и армии, были оснащены похуже, чем мы.

Такие вот мысли иногда возникали в моей голове, но в основном весь организм был настроен на движение и постоянный контроль за окружающей местностью. Каждый час мы делали остановки. В середине дня устроили привал, вскипятили в котелках воду на чай, открыли на каждого по банке тушёнки. Перекусив, отдохнули ещё минут двадцать и двинулись дальше. Судя по карте, если двигаться, объезжая все населённые пункты, нам до намеченной цели нужно было пройти 37 километров. Именно такой маршрут движения я выбрал. Пока он был оправдан. За всё время нам не встретился ни один человек. Даже свежих лыжных следов мы ни разу не пересекали.

До предполагаемого района окружения приданных моторизованных частей и двух батальонов 44-й дивизии, мы добрались только к ночи. На ночёвку расположились километрах в трёх от дороги к посёлку Раате. Перекусив и определив порядок смены часовых, я выкопал в снегу нору, забрался туда и закутался в спальный мешок. Дежурили по два человека, смена наступала через час двадцать. В этом наряде не участвовали только два человека – я и Шерхан. На Асаенова были возложены обязанности кашевара, ну а я не дежурил из-за своего командирского статуса.

Подъём был в 7-00. Встали все дружно, выспались в этих финских спальных мешках просто отлично. Шерхан поднялся раньше всех и приготовил горячий завтрак. В 7-30 мы уже выступили на обследование дороги. Я намеревался вдоль этой трассы дойти до следующей деревни, там взять «языка», которому и задать все интересующие меня вопросы. По имеющимся у меня данным, именно по этой дороге двигался бронированный кулак 44-й дивизии. А встал он как раз у Раате, наткнувшись на укрепрайон финнов.

К дороге мы выдвигались двумя колоннами, впереди каждой ехали наши следопыты. Видимость была отличная, снега не было, температура была не ниже пятнадцати градусов мороза. В общем, жить можно. Перед самой дорогой с нашей стороны был какой-то высокий вал. Посмотрев на него в бинокль, я ужаснулся. Этот вал был образован сваленными друг на друга трупами наших солдат. Сверху всё это страшное сооружение было присыпано снегом, но всё равно из-под снега выступали части тел в красноармейской форме. Эти сволочи, финны, даже не удосужились похоронить погибших солдат. Просто, освобождая для проезда полотно дороги, накидали тела вдоль обочины.

От увиденного яростью переполнилось всё моё существо, заставляя бешено биться ставшее совсем уже недобрым сердце. Хотелось в клочья растерзать первого попавшегося на глаза финна, и совсем не важно – военный он или гражданский. Однако, загнав все эмоции в глубь себя, я приказал начать движение вдоль дороги. Было заметно, что другие бойцы, увидев этот вал из тел погибших наших братьев, испытывают чувства аналогичные моим.

Минут через тридцать нашего движения мы упёрлись в ещё одну дорогу, пересекавшую трассу. Остановившись перед ней минут на десять, чтобы хорошенько оглядеться, мы направились вдоль этой новой дороги. Это решение возникло у меня спонтанно. В принципе, мне было всё равно, где брать «языка». А эта дорога явно вела в какой-то небольшой населённый пункт. Во-первых, она была не чищена, а во-вторых, следов на ней было мало. Якут определил, что на этой дороге имеются следы только двух санных экипажей. К тому же они проехали совсем недавно, уже после выпавшего ночью небольшого снежка.

Я посчитал, что для нас гораздо безопасней захватить пленных вдали от оживлённой трассы. И даже местный житель ещё лучше, чем военнослужащий. Наверняка он больше осведомлён о том, что здесь случилось. Всё-таки прошло уже почти две недели, как с моторизованными частями и двумя батальонами 44-й дивизии пропала всякая связь. Финские военные подразделения, которые здесь находились в то время, спокойно могли направить куда-нибудь в другое место.

Километра через три впереди идущий Якут поднял руку и остановился. Мы тоже остановились и рассредоточились. Я, пригибаясь, подкатил к нашему следопыту. Якут, прислонившись к дереву, смотрел вперёд по ходу нашего движения в бинокль. Как только я приблизился, Якут опустил бинокль, повернулся ко мне и сказал:

– Однако наших там здорово потрепали, танков и подбитых машин полно. Дорога совсем перекрыта, вон, даже финские сани стоят, проехать не могут.

Я посмотрел в указанном направлении в свой бинокль. И пришёл в ещё большее ошеломление, чем час назад, когда увидел вал из мёртвых красноармейцев вдоль обочины центральной трассы. На этой дороге всё выглядело гораздо страшней. Кроме лежащих на полотне мёртвых тел, повсюду стояли сожженные танки Т-26, бронемашины, тягачи с орудиями и грузовые автомобили. Зрелище последствий нашего поражения было просто жуткое. Правда, разглядывая эту картину, я заметил некоторые несуразности. Меня очень удивило то, что техника и лежащие трупы не были засыпаны снегом, но потом я увидел причину. Вдоль этой уничтоженной колонны ходило семеро финнов в военной форме и мётлами счищали снег со сгоревшей техники и лежащих трупов. Немного в стороне стояло ещё три человека, но они были одеты в гражданское. У двоих из них в руках я разглядел фотоаппараты, а у третьего на плече висела кинокамера.

В мозгах что-то щёлкнуло, и мне всё сразу стало ясно. Вспомнилось, что и к нам в роту приезжали корреспонденты с фотоаппаратами. Они тоже выискивали натуру как можно более колоритную и кровавую. Так же, как и мы, финны тоже имели пропагандистскую службу и хотели использовать эффектные картинки уничтоженной русской военной колонны в целях поднятия боевого духа своей армии. Умом я всё это понимал, но всё же мне захотелось немедленно уничтожить этих свидетелей нашего поражения. Хотя, казалось бы – эти корреспонденты, люди сугубо гражданские и никоим образом не были виноваты в случившейся трагедии.

После минутного размышления на сторону эмоций перешла и моя логика. Я подумал, что захват этой группы финнов является идеальной возможностью для взятия «языка».

Во-первых, это место находится довольно далеко от всех населённых пунктов и от центральной дороги, а, значит, выстрелов никто не услышит. К тому же, может быть, даже и стрелять-то не придётся. У финнов, убирающих снег, оружия с собой не было. Я в бинокль разглядел, что винтовки они оставили в стоящих перед этой сожженной колонной двух санях, запряженных парами лошадей.

А во-вторых, корреспонденты должны быть очень хорошо информированы. Они, пожалуй, знают о судьбе разбитых частей 44-й дивизии больше, чем обычные финские офицеры, не говоря уже о хуторянах. А именно с хутора, куда вела эта дорога, я до этой встречи и был намерен брать «языка».

Этих корреспондентов специально привезли сюда, значит, они вхожи к большому начальству. И наверняка знают все новости и сплетни о разгроме наших войск. Несомненно, эту группу нужно было брать, а уже после допроса решать, что с ними делать. Если у кого-нибудь из них будут сведения, интересные для нашего командования, то их нужно будет брать с собой. Остальных же придётся закопать в снег прямо в этом лесу. Для себя я определил, что без большой потери в скорости передвижения мы сможем взять с собой максимум трёх человек.

Все проанализировав, я начал действовать. Прежде всего, поручил нашим снайперам Кукину и Якуту занять огневые позиции и взять на прицел финнов. При малейшей попытке кого-нибудь из них сбежать или оказать сопротивление стрелять на поражение. После того как мы захватим эту группу, отойти назад метров на двести и контролировать подступы к разбитой колонне советских войск.

Отдав этот приказ, я подкатил к остальным ребятам и объяснил им наши предстоящие действия. Даже нарисовал на снегу схемы движения каждой боевой пары. Когда все изучили свои манёвры, я скомандовал начинать операцию. Весь процесс захвата этой группы финнов в плен продлился от силы двадцать минут. Четыре человека работали по финским военным, четверо по корреспондентам, а двоих я выдвинул в заслон, чтобы никто не появился незамеченным со стороны хутора. Вся операция прошла без единого выстрела. Когда мы сгоняли пленных к месту, где я решил устраивать допрос, то это были уже не бравые вояки и уверенные в себе работники прессы, а жалкие, испуганные бараны. Приказания понимали, только если их ткнёшь стволом автомата или заедешь по шее прикладом. Лыжные палки мы оставили в лесу, чтобы они не мешались, а то их вполне можно было бы использовать вместо хлыста.

Допрос я решил устраивать между двумя сгоревшими танками, там была ровная площадка, и не было трупов наших красноармейцев. И к тому же обгоревшие остовы танков хорошо загораживали от ветра. Оставив двоих бойцов и Шерхана для охраны пленных и в помощь мне для проведения экспресс– допроса, остальных я отправил отдыхать и готовить обед. Хотелось оперативно провести допрос, потом перекусить и, не откладывая дела в долгий ящик, двигаться обратно. Лично для меня судьба людей из 44-й дивизии и приданных моторизованных подразделений уже была ясна. Было достаточно посмотреть на трупы вдоль большой трассы и эту разбитую колонну, чтобы всё понять. О бесполезности поиска уцелевших воинских частей говорили и непуганые финны. Когда мы двигались вдоль трассы, то видели, как совершенно свободно, ничего не опасаясь, проезжали одиночные автомобили и небольшие санные караваны. Если бы где-то неподалёку находились уцелевшие красноармейцы, то финны так смело себя бы не вели. К тому же я был уверен, что при таких морозах две недели в лесу выжить невозможно, тем более когда повсюду бродят финские егеря. При таких условиях даже костёр разжечь было проблематично.

Короче, этот допрос я считал пустой формальностью. Провести его я решил только с одной целью. Нужно было произвести селекцию пленных. А именно – кому из них жить, чтобы передать нашему командованию интересные данные. Поэтому нужно было определить, кто же обладал этими нужными сведениями. При этом был не очень упрямым и физически здоровым, чтобы мог на лыжах пройти немалое расстояние. Я очень опасался, что финны могут хватиться пропавших корреспондентов и устроить за нами погоню. Поэтому долго беседовать с пленными был не намерен. К тому же ребята нашли только два комплекта лыж, по одной паре в каждых санях. Поэтому по-любому с собой брать более двух человек я был не намерен.

Допрос начал с военных, они были очень подавлены и отвечали практически на все вопросы. Из них только один капрал, по-видимому их командир, попробовал упираться. Но я даже не стал применять к нему меры физического воздействия, а просто достал револьвер и выстрелил ему прямо в лоб. После этого остальные пленные стали очень разговорчивы. Для меня стало очень большим удивлением то, что среди корреспондентов оказались представители от Англии, Швеции и Норвегии.

«Да, попал я в переделку, – подумалось мне, – куда теперь мне их всех девать? Знал бы, что тут представители нейтральных стран, проехал бы мимо. Вот незадача!»

Я отошёл немного в сторону и нервно закурил. Да! Получалось, что корреспондентов надо отпускать, да и финнов тоже. Оставшиеся чухонцы были тыловые работяги и, в принципе, никакой опасности для моей родины не представляли. А душа капрала, который был действительно опасен, уже была на полпути в ад.

Когда сигарета закончилась, я уже придумал, как сделать, чтобы оставленные здесь пленные сразу не кинулись за помощью. Я решил, в первую очередь, запугать их до икоты. Для претворения этого плана в жизнь подозвал Шерхана и дал ему цэу. После чего подошёл к группе пленных, наорал на них, повертел перед носом у финнов револьвером и направился к своим ребятам, которые неподалёку развели костёр. Там, захватив с собой двух человек, направился в глубь разбитой колонны. Соответствующее моей задумке место нашёл довольно быстро, подходящий труп красноармейца тоже.

Это была площадка, окружённая с трёх сторон разбитой техникой. Метрах в двадцати от неё мы пристроили замёрзший труп красноармейца, для надёжности закрепив его верёвками за дерево. Между веток просунули винтовку так, чтобы дуло её как раз смотрело на выбранную нами площадку. Задумка моя была очень примитивна. Сначала Шерхан, разыгрывая раздражение и психоз по поводу погибших в этой колонне товарищей, должен был надавать хороших оплеух финнам. Потом мы должны были перегнать всех пленных на выбранную площадку. Там изобразить сцену, что выставили часового, а сами в это время на финских санях поедем к тому месту, где впервые вышли к центральной трассе. Там был проезд в лес, наверное, местные жители ездили по нему за дровами, повсюду были видны наезженные санные дорожки и большое количество пней. Именно там я был намерен оставить лошадей и в быстром темпе сматываться отсюда подальше.

Я рассчитал, что напуганные нами пленные просидят на этой площадке часа полтора, потом, без лыж, не меньше часа будут добираться до оживлённой трассы. Пока найдут попутный транспорт и доедут до поселка, пройдёт минут тридцать. Затем им нужно будет доложиться начальству и рассказать о случившемся, это ещё тридцать минут. Организация преследования и поиск нашей лыжни займут не меньше чем часа два-три, а там уже и ночь близка. И получается, что даже если они здесь и найдут егерей, то нас всё равно – хрен догонят.

Закончив с подготовкой к предстоящему спектаклю, я распорядился начинать приём пищи и приготовление к нашему обратному возвращению. Пока мы обедали, Шерхан с двумя автоматчиками перегнал пленных на подготовленное место. Затем пришло время перекусывать ребятам, стоявшим в охране и группе Шерхана. Охранять пленных на это время я поставил Кузю. Он вольно расположился перед трупом красноармейца, загораживая его от взоров пленных. Этот мёртвый боец должен был сослужить свою последнюю службу – прикрыть собой наш отход.

Фамилия бойца была Иванов, это я узнал из посмертного медальона, который нашёл у него в гимнастёрке и переложил к себе в карман. Я был удовлетворён, что хотя бы это могу сделать для него. Теперь он для своих родных будет не без вести пропавшим, а геройски погибшим в бою за нашу Родину.

Перед тем как окончательно расстаться с пленными, я подошёл к ним и дико наорал на уже полностью сломленных и запуганных людей. Потом отобрал у всех удостоверения личности, при этом ручкой нагана неслабо огрел по шапке замешкавшегося финна. Документы я забрал по одной простой причине, чтобы, когда пленные доберутся до посёлка, выяснение властями их личностей заняло гораздо больше времени. Соответственно, и погоню за нами финское командование организует гораздо позже.

Чтобы пленные думали, что мы недалеко и заняты важным делом, я приказал своим ребятам на просматриваемой пленными участке дороги собрать у убитых красноармейцев посмертные медальоны. Собирать эти пенальчики у всех погибших в этой колонне было нереально, пришлось довольствоваться обыском только пяти тел. Остальным павшим советским воинам придётся остаться в безвестности.

В ходе допросов прояснил я и вопрос, который меня сильно волновал. Почему финны не убрали разбитую военную технику и не похоронили погибших солдат? Пленные рассказали, что это всё сделано намеренно, чтобы использовать эту натуру в пропагандистских целях для съёмок иностранными корреспондентами. На центральной трассе проезжую часть вынуждены были расчистить, а на этой малоиспользуемой дороге было решено оставить всё, как есть.

Разгромленная советская колонна попала в самый настоящий огненный мешок. При этом её довольно легко уничтожили, применив не очень-то крупные военные силы. При обследовании прилегающего к дороге леса нами были найдены следы шести позиций для 37-мм противотанковых пушек «Бофорс», девять пулемётных гнёзд «максимов» и дислокацию миномётной батареи. В этих местах лежали целые горы гильз от боезарядов. Результатом этой коварной финской засады стали по меньшей мере танковый и моторизованный батальон Советской армии. Одних сожженных танков Т-26 я насчитал двадцать девять единиц. По-видимому, финны, уничтожив головной и замыкающий танки, потом методично расстреляли весь этот караван. Наша техника была совершенно беспомощна, по такому снегу проехать можно было только по прочищенной или наезженной дороге. Поэтому-то финны так безнаказанно, с заранее подготовленных позиций и уничтожили полностью всю колонну. А это, скорее всего, были основные манёвренные силы 44-й дивизии. После ликвидации этого мощного стального кулака дивизии, уничтожение пехотных частей было уже вопросом времени. В случае 44-й дивизии – время, погода и обстоятельства сыграли совсем не в её пользу. По моему мнению, наша группа полностью выполнила задание и нашла основную причину гибели окружённых советских солдат, а именно то, что попала в засаду вот эта механизированная колонна.

Когда мы обыскивали пленных, то у корреспондентов нашли массу интересных вещей, а именно: сигареты, зажигалки, серебряный портсигар. Но когда я узнал, что они не военные и к тому же ещё граждане нейтральных государств, то приказал все найденные вещи отдать обратно. У них конфисковали только фотоаппараты и кинокамеру. Эти предметы с отснятыми кадрами я посчитал нужным передать нашему командованию. Больше того, я даже сам отснял разбитую колонну оставшейся в фотоаппаратах плёнкой.

Когда мы отдавали обратно конфискованные ранее вещи, Шерхан недоумённо у меня спросил:

– Товарищ старший лейтенант, что же мы у этих долбаных империалистов даже сигареты не экспроприируем? Мы же у шведов набрали то, что нам было нужно, а чем эти лучше. Те же тоже были не финны, к тому же вы тогда говорили, что они ещё хуже, чем местные простые граждане.

– Эх, Шерхан, тёмный ты человек! Ты что же не понимаешь, что те шведы были добровольцами. Они, впрочем, как и немцы, специально прибыли в Финляндию, чтобы убивать русских солдат. Ещё можно как-то понять финнов, которые дерутся за свою родину. А тех наймитов понять невозможно, и их я щадить не намерен. Поэтому то, что принадлежит им, это наша законная добыча. У этих же иностранцев совершенно другой статус, они просто здесь работают, добывают новости. Они не намерены с нами воевать, есть просто поручения их хозяев – обеспечить газеты интригующими деталями об этой войне. Может быть, политически и неправильно их отпускать, ведь они всё равно продолжат публиковать свои материалы в пользу империалистов. Но действовать по-другому я не могу, и забирать личные вещи у корреспондентов, пускай и буржуйских выкормышей, я не позволю. Всё-таки, мы не группа налётчиков, а солдаты регулярной Советской армии. Понял! Так что давай доставай заныканную пачку сигарет.

Шерхан, пожав плечами, достал из кармана открытую пачку сигарет и положил её в общую кучу трофеев. При этом он еле слышно промолвил:

– Ей-богу, товарищ старший лейтенант, я оттуда ни одной сигаретки не свистнул.

В 13–00 мы наконец на трофейных санях тронулись в путь. Заключительную роль в этом спектакле сыграл Якут. Именно он сменил охраняющего пленных Кузнецова, а потом незаметно, ползком удалился от этого поста, встал на лыжи и вовремя прибыл к месту сбора. После этого все мы, еле набившись в две санные повозки, тронулись прочь от этого страшного места. Лошади бежали резво, несмотря на перегруженность саней. На центральной трассе ни один человек не обратил на нас никакого внимания. Хотя по пути до места нашего съезда с трассы мы встретили несколько проезжающих по ней машин.

Через сорок минут мы уже были на месте нашей ночёвки. Там наскоро перекусили и тронулись в наш длинный обратный путь. Лошадей мы оставили на месте нашей стоянки, предварительно наполнив их торбы. Животных мы не привязывали, наоборот, распрягли, освободив их от саней. Я посчитал, что постояв здесь и слопав зерно, насыпанное в торбы, они сами вернутся в свои тёплые конюшни.

До наступления темноты мы прошли немногим больше половины пути. Преследования не было, и я решил всё-таки рискнуть и встать на ночёвку. Тем более мы только что преодолели большое поле и вступили в лес. И если даже ночью появится погоня, то часовой её сразу же заметит, а мы, надёжно укрывшись за деревьями, сможем отразить нападение и целого взвода егерей.

Утром подъём был в 6-00, на этот раз я встал не совсем бодрым. На улице сильно похолодало, и спать, даже в финских спальных мешках, было не очень здорово. Напившись горячего чая со сгущёнкой и съев плитку шоколада, я почувствовал себя намного лучше. Мои бойцы после такого завтрака тоже слегка взбодрились, и как показало начало нашего лыжного марафона, первый час движения прошёл в очень приличном темпе. Правда, на втором часу движения мы быстро растеряли свою бодрость, и скорость значительно сбавили.

К нашему блокпосту мы прибыли в 13–00, как раз к обеду. Могли бы и ещё раньше, но тут я решил немного поразвлечься. Проверить, как бдительно несут службу часовые из 44-й дивизии. И если прямо сказать, был шокирован. Мы прошли среди белого дня через порядки 44-й дивизии, как горячий нож сквозь масло. Ни один часовой не заметил нашей колонны. Да! Видно, ничему не научили красноармейцев те тяжёлые испытания, которые они совсем недавно прочувствовали на своей собственной шкуре. Вот из-за этой безалаберности и пофигизма и попали в засаду механизированные части этой дивизии.

Наверное, так же безответственно отнеслось к порученному делу охранение уничтоженной колонны. Скорее всего, проверяли обочины только метрах в ста от трассы движения колонны. А позиции «Бофорсов» мы обнаружили в 350 метрах от дороги. И теперь в результате бездействия какой-то бестолочи, несколько тысяч человек лежат замерзшими трупами, а Россия потеряла крупное воинское подразделение.

Нашу группу засекли только часовые с нашего блокпоста, а именно красноармеец Козлов. Подвёрнутая нога уже не так его беспокоила, и он сегодня первый раз после травмы вышел в наряд. Я за проявленную бдительность его обнял и наградил пачкой трофейных сигарет. Это была моя последняя пачка, добытая у финских егерей.

Встречали нас как героев. Старшина выделил целый батон финской колбасы и три бутылки финской водки. И всё это в дополнение к целому котелку вкуснейшего борща. Водку я, естественно, с подчинёнными пить не стал, тем более что мне нужно было явиться в штаб с докладом о результатах нашего рейда. Я и так не сразу побежал в штаб, а решил всё-таки немного перекусить и отдохнуть. Нужно было прийти в себя после такой длинной дороги.

Захватив фотоаппараты и кинокамеру, я отправился на санях в штаб батальона. После доклада выдержал несколько минут тисканья в объятиях командира батальона, а потом и начштаба.

Потом мы вместе с Сиповичем направились в штаб полка, там тоже я получил довольно большую порцию всеобщего внимания. Затем, после подробного доклада мои трофеи были отправлены в дивизию. А в честь нашего рейда было устроено праздничное застолье. Я, конечно, промолчал, но праздничный стол командира полка был гораздо беднее того, которым нас встречал после очередного возвращения с задания Бульба.

После этого посещения штаба полка я отсыпался часов пятнадцать. Только ел и спал, ел и спал. Командир батальона, как и обещал, всё это время меня не беспокоил. После этого буквально медвежьего отдыха я начал заниматься неотложными делами роты. А дел скопилось – невпроворот. Пока мы были в рейде, к нам поступило пополнение. Теперь у меня была полнокровная рота, численность которой соответствовала штатному расписанию. Когда я построил это пополнение, душа у меня буквально пела. Ребята все были как на подбор, крепкие и жилистые. И, что было немаловажно, все новобранцы, прошли курсы молодого бойца. То есть оружие для них было не в новинку, они могли из него стрелять.

Вот этих салаг, разбавив их опытными бойцами, я и отдал на растерзание моим асам – Рябе и Кузе, ну а мне оставалось только периодически наблюдать, как идёт воспитание и тренировки настоящих воинов – будущей грозы врагов России.

Больше двух недель продолжался наш отдых. Можно даже сказать, что моя рота находилась на курорте. А что? Каждый день все наедались от пуза, и при этом первоклассными продуктами. Особо не перенапрягались и спали ночами не меньше восьми часов, к тому же в тепле. А что ещё русскому солдату нужно для счастья? Культурную программу обеспечивал Шапиро, он ежедневно проводил политинформации, устраивал какие-то доклады и диспуты.

Моим отвлечением от монотонного военного быта являлись поездки по разным штабам. Я со своим докладом побывал даже в штабе армии, и везде умудрился стать своим человеком. Это всё благодаря Бульбе. Старшина при каждом моём выезде загружал в сани целую гору разных трофеев. В основном это были: финская водка, колбаса, американские сигареты и разная другая мелочь. Во всех штабах также очень любили финские ножи и дамские маленькие пистолетики. Этих пистолетиков старшина набрал штук десять, когда мародёрствовал в штабе шюцкоровцев. Одним словом, весь этот период до 26 января у нас была не жизнь, а малина.

Глава 17

Двадцать шестого января 1940 года, в 10–00 меня срочно вызвали в штаб батальона. Когда я туда прибыл, то увидел, что штаб был похож буквально на растревоженный муравейник. Писаря и вестовые, раскрасневшиеся и встревоженные, судорожно вытаскивали из помещения штаба кипы бумаг и какие-то ящики. Всё это они укладывали в стоящие рядом с домом штабные теплушки и в открытые сани.

«Вот и всё, – подумалось мне, – лафа кончилась, теперь пришло время побегать, кланяясь пулям».

Было понятно, что в батальон пришёл приказ на выступление. Это подтвердил и начштаба Пителин.

Он принял меня в уже практически пустой комнате, которую до этого занимал штаб батальона. В помещении оставалось только два стола и несколько стульев. Усадив меня за пустой стол, капитан сухо изложил задачи, которые возлагаются на мою роту. Разложив на столе карту, указал маршрут и место передислокации нашего батальона и всей дивизии. Нашу дивизию, так же как и отдохнувшую 44-ю, выдвигали к так называемой линии Маннергейма. О недюжинной мощи этого укрепрайона я уже знал и, может быть, даже побольше, чем наш начштаба. Всё-таки я непосредственно допрашивал финских егерей, да и иностранные корреспонденты успели мне много порассказать подробностей про эти укрепления. В своих докладах начальнику штаба непроверенные и сомнительные данные я не отражал, но для себя их запомнил. Поэтому известие о том, что нашу дивизию перенацеливают на штурм укреплений «линии Маннергейма» вызвало у меня озноб по всему телу. Наступало, пожалуй, самое тяжелое время в судьбе моей роты, да и всей дивизии тоже. Но делать было нечего, такова судьба солдата – несмотря ни на что, выполнять приказ.

Моей роте предстояло на этом марше выполнять привычную задачу. Идти в передовом боевом охранении, как нашего батальона, так и всей дивизии в целом. Поэтому мы должны были выдвигаться первыми и протралить весь маршрут движения колонн нашей дивизии. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы финские диверсионные группы смогли потревожить находящиеся в походном состоянии наши части. Особенно вероятной была возможность нахождения на маршруте нашего движения финских снайперов. Времени на развёртывание боевых порядков и ликвидацию этих «кукушек» у дивизии не было. По плану, к вечеру следующего дня мы должны были сменить одну из обескровленных дивизий нашей армии. Они были уже не в состоянии пробиться даже через оставшееся предполье, чтобы выйти к основным укреплениям «линии Маннергейма». В таком положении эта дивизия находилась уже с 12 декабря. Можно было, конечно, сказать, что они вышли к «линии Маннергейма» и встали, ведя позиционные бои. Но всё-таки это было ещё предполье укрепрайона и до основной линии дзотов и дотов оставалось ещё пройти более десяти километров.

По информации, которую я получил из беседы с военными иностранными корреспондентами – фортификационный пояс «линии Маннергейма» имел глубину в 90 километров. Ему предшествовало предполье с разнообразными укреплениями: рвами, завалами, проволочными заграждениями, надолбами. Шириной оно было до 20 километров и буквально кишело снайперами, пулемётными точками и егерями. Полученные данные я передать в наши штабы не мог, так как это были просто наблюдения гражданских людей, которых финны специально возили по этой оборонительной линии, чтобы внушить западному сообществу мысль – «линия Маннергейма» способна остановить разбушевавшегося русского медведя, и для полного его усмирения нужно просто помочь Финляндии оружием и добровольцами.

Так что все эти сведения вполне могли быть липой и специально внушались иностранным наблюдателям. Но лично я полагал, что все эти наблюдения корреспондентов вовсе не постановочный трюк финнов, и что в реальности нашей дивизии и всей Седьмой армии придётся буквально прогрызаться сквозь все эти сто километров, напичканных серьёзными оборонительными сооружениями. Ещё ни одной армии мира не удавалось пробить долговременный оборонительный район такой глубины. К тому же солдаты, собранные в этом укрепрайоне, были далеко не мальчики, а хорошо обученные, морально подготовленные, полностью уверенные в правоте своих действий бойцы, каждый из которых считал, что именно Советский Союз напал на маленькую Финляндию. И каждый из них готов был умереть на поле боя, но не допустить победы русского оружия.

Вот с такими тревожными мыслями я возвращался к себе в роту. По полученному из штаба распоряжению, выступать нам нужно было через час двадцать. Остальные роты нашего батальона выступали через двадцать минут вслед за нами, а именно в 13–00. Добравшись до места расположения, я провёл пятиминутное совещание с командирами. Потом построил роту и кратко изложил приказ командования. После этого в расположении роты началась такая же суета, сущий муравейник, словом, такая же точно обстановка, как и наблюдаемая мною недавно в штабе батальона. Перед этим неожиданном для нас выступлением сделать нужно было очень много. Все бегали и суетились, но полностью собраться к 12–40 у нас так и не получилось. Пришлось оставить старшину и весь огневой взвод – заканчивать собирать всё наше добро. С остальными взводами я выступил ровно в 12–40. Санный обоз должен был догнать нас уже на трассе, выехать они должны были не позже чем в 13–00. Когда мы уходили, я приказал старшине:

– Бульба, если чувствуешь, что не успеваешь, всё бросай здесь, не морочь себе голову. В конце концов, если будем живы, этой-то лабудени всегда добудем, а если убьют, то всё это дерьмо нам всё равно не пригодится. Главное – это боеприпасы к трофейному оружию, их-то нам хрен кто подвезёт, а остальное можно в топку.

Движение мы начали по знакомой дороге, именно по ней мы и прибыли в деревню Суомиссалми. Хотя по этой дороге постоянно ездили полковые обозы, и вроде бы никто их не обстреливал, но я всё равно распорядился осуществлять обследование прилегающей к дороге местности по полной программе. Заключалась она в проверке всех встречаемых лесных массивов на расстоянии до пятисот метров от дороги. Первый взвод проверял близлежащие от дороги обочины на глубину 50-100 метров. Второй и третий взводы тралили местность на расстоянии 100–500 метров от дороги. Мы с Шерханом и Шапиро ехали на санитарных санях по самой дороге, за нами моя теплушка, ведомая одной лошадью. Это и был весь наш обоз, который мы успели собрать к моменту нашего выступления. Но ехали мы в таком составе не очень долго, в 14–40 нас догнал весь наш ротный обоз, включающий в себя и сани огневого взвода. Когда они появились, на душе у меня сразу полегчало. Увидев это мерно двигающееся тяжёлое вооружение, я сразу почувствовал ощутимый прилив сил и наше могущество. Что нам какая-то засада финнов – развернём «Бофорсы» и сметём её к чёртовой бабушке.

Красноармейцы двигались хорошо – бодро. Всё-таки двухнедельный отдых и отличная кормёжка сделали своё дело. Даже старички были резвы как сайгаки. Салаги от них не отставали и службу несли исправно. Ещё бы, за прошедшие дни Ряба и Кузя их так погоняли, что теперешнее задание им казалось отдыхом, просто загородной лыжной прогулкой. Основное, чем они занимались в последнюю неделю, – это тренировки по обнаружению и ликвидации снайперов. Роль финских «кукушек» играли наши снайперы. При этом я разрешил лучшим из них, Якуту и Кукину, стрелять боевыми патронами. Подчинённые старшины специально из тонкой фанеры изготовили мишени, которые потом были закреплены над касками красноармейцев. Задача снайперов состояла в том, чтобы как можно больше поразить этих мишеней, а бойцы в свою очередь должны были вовремя обнаружить «кукушку» и постараться нейтрализовать стреляющих. Для этого нужно было незаметно подобраться к тому месту, где засел снайпер и кинуть туда учебную гранату. В первые дни занятий практически во всех мишенях были дырки. Но потом дела улучшились, и ребята начали иногда доставать снайперов гранатами. А вчера одна такая учебная граната даже долбанула Якута по каске. Хорошо, что мы их делали из деревянных брусков, и они были гораздо легче, чем настоящие эргэдэшки. Самое главное, что наши новобранцы перестали паниковать при свисте пуль. Правда, для этого пришлось их немного помучить. В нарушение всех инструкций, я заставлял их ползать под огнём «максима». Наш лучший пулемётчик Перминов вёл ровный настильный огонь, каждый третий патрон в ленте был трассирующим. Вот под этими пулями, которые летели буквально в нескольких сантиметрах над головой, боец должен был аккуратно проползти по ровной площадке до окопа. Этими упражнениями красноармейцы занимались всю первую неделю нашего отдыха. В программе обучения были так же: изучение и стрельба из автомата, преодоление препятствий, метание учебных гранат, ну и, естественно, ежедневный десятикилометровый лыжный марафон. Так, после окончания каждого тренировочного дня, проведенного в этом санатории, из нательного белья молодых бойцов можно было просто выжимать пот. Я сам вчера случайно подслушал разговор трёх новобранцев. Они отошли покурить после разбора результатов охоты на снайперов. Почему-то самым укромным местом они посчитали закуток у моей теплушки. Так вот, в своей беседе они, все как один, по-чёрному ругали и Рябу, и меня, мечтая поскорей оказаться на фронте в непосредственных боевых порядках. Финны казались им гораздо менее страшными, чем их командиры. И это при том, что все они прекрасно понимали – эти тренировки делаются только на их благо.

До посёлка, где был запланирован привал, мы добрались к 18 часам, там нас встретил квартирмейстер и определил для всех место постоя. Там у нас были шикарные условия ночёвки, на мою роту выделили целый коровник. А лично я спал вообще по-королевски, в своей отдельной теплушке. Шерхан тоже неплохо устроился, его постель была рядом с моей. За время нашего движения никаких происшествий не случилось. Финские диверсионные группы как будто вымерли.

Я самонадеянно предположил, что такая спокойная остановка на дорогах сложилась благодаря нашим предыдущим вылазкам, ведь именно в результате действий двух рот, находящихся под моим командованием, был разгромлен батальон шюцкоровцев. А подобные этому охранные отряды были инкубатором всех диверсионных групп и снайперов-любителей. Своей успешной атакой мы здорово проредили этот батальон, и к тому же нами был захвачен их штаб. Там контрразведчиками дивизии были найдены списки с адресами всех, приписанных к этому батальону щюцкоровцев. За прошедшие две недели ребята из контрразведки дивизии хорошо поработали. В результате чего в зоне ответственности, относящейся к уничтоженному батальону Шюцкора, наступили покой и благоденствие. Уже можно было не хвататься судорожно за оружие, увидев вдалеке любого финского крестьянина.

Оставив роту заниматься хозяйственными делами и проводить подготовку к предстоящей ночёвке, я отправился в штаб батальона. Место его дислокации было совсем рядом, как и других рот нашего батальона, а именно – соседние коровники. В штаб я пошёл, когда заметил прибывшие к нему знакомые вагончики. В вагончик командира батальона я попал как раз вовремя, к моменту, когда накрывали стол. Сипович даже пошутил:

– Да, старлей, теперь я понимаю, как у тебя получается всегда брать финнов за горло. Ты просто нутром чувствуешь, когда народ расслабился и хочет немного передохнуть. Только чухонь сядет, чтобы пропустить рюмашку своей финской водочки, как на тебе – появляется голодный и злой Черкасов. Ладно, Юр, садись, сейчас подойдёт Пителин, и накормим мы тебя настоящим командирским ужином. Хотя, я думаю, после харчей твоего старшины ты не почувствуешь никакого пиетета перед этим угощением.

Ужин с командиром и начштаба батальона действительно не шёл ни в какое сравнение с теми застольями, которые организовывал Бульба. Даже водка у Сиповича была обычная, та, которую можно было купить в любом нашем деревенском магазине. Для себя, я подумал, нужно и в свой батальон, подкинуть финской или шведской водки, а то чужие штабы снабжаю, свой же сидит на голодном пайке. За командирским столом даже паршивой финской колбасы или сыра нет.

Во время этого ужина я получил полную информацию о положении дел в нашей дивизии, Седьмой армии и в целом на советско-финском фронте. Были разъяснены задачи моей роты на завтра. После этого Пителин даже разрешил завтра с утра в штаб не являться, а в 6-00 первыми загружаться в прибывшие полуторки автобата. Узнав то, что меня больше всего интересовало, я, поучаствовав в последнем тосте Сиповича, откланялся. Особых возражений не последовало, и я не спеша вышел из тёплого вагончика.

Подъём был в пять часов утра, а в 6-00 моя рота уже рассаживалась по кузовам подошедших полуторок. Командование выделило для переброски нашего полка целый автобат. В 19–00 мы по пробитому сапёрами зимнику прибыли в расположение дивизии, которую должна была сменить наша. По пути никаких происшествий с нами не произошло, всё было тихо и спокойно. Только всё более усиливающаяся канонада напоминала о том, что мы неумолимо приближаемся к фронту, и спокойная, безмятежная наша жизнь заканчивается.

Процесс смены всех частей дивизии затянулся до глубокой ночи. Моя рота заняла отведённый на неё участок фронта только к 12 часам ночи. Хотя, если прямо сказать, занимать особо было нечего. Окопы были очень мелкими, блиндажей не было. Для сна красноармейцам служили какие-то вигвамы, наспех сделанные из веток. На не очень толстые стволы деревьев был наложен еловый лапник, потом эта конструкция обтягивалась плащ-палатками, а сверху засыпалась снегом. В принципе, ночь там перекантоваться было можно, но, по сравнению с оставленными нами блиндажами егерей, это было очень убогое пристанище, и полноценно там выспаться было невозможно. Но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят, пришлось и эти шалаши принимать с благодарностью. Всё какое-никакое, а убежище от холода.

Командир сменяемого моей ротой батальона, как бы извиняясь, говорил:

– Знаешь, старлей, тут нам было не до возведения капитальных сооружений. Люди держатся из последних сил, да и мало их осталось. Во всём батальоне активных штыков меньше, чем в твоей роте. К тому же оборона на месте не стоит. Мы хоть и медленно, но вперёд двигаемся. Снайпера тут зверствуют – мама не горюй! Да ты и сам скоро всё узнаешь! Если сумеешь в третью роту добраться до конца этого предполья, то – честь тебе и хвала. А если сможешь ещё и пару раз в атаку сходить на доты и дзоты «линии Маннергейма», то ты вообще – герой. Стоящий перед тобой Хотиненский укрепрайон – орешек ещё тот. Без помощи тяжёлых танков и крупнокалиберной артиллерии его не разгрызть, а когда всё это у нас будет – ведает только один Хозяин. Так что особо зад не рви, пожалей солдат и их матерей.

Услышав про Хотиненский укрепрайон, я немного ошалел и перестал слушать стенания капитана. Перед глазами как бы возникла картинка допроса егерей в теплушке, теперь ставшей моей спальней и штабом. В мозгу ясно прозвучало одно слово, вырвавшееся их уст обезумевшего от боли финна – кондопога. Наверное, на каком-то уровне моё подсознание не переставало размышлять, к чему относилось это с трудом вырванное под пыткой слово. А может быть, испытанный только что стресс помог мне родить гениальную мысль? И сейчас я понял, что означало это слово. Это был пароль на проход через укрепления финнов. В голове всё сложилось: и потайной телефон в дупле дерева, и пароль, который нужно было по нему сообщить. Чёрт возьми, да сами же финны могут нас провести через этот чёртов укрепрайон, и не надо класть море жизней русских ребят, топя в их крови эти проклятые доты и дзоты.

Я настолько возбудился, что капитан, заметив моё состояние, скомкал свою речь и начал прощаться. Наверное, он подумал, что я не совсем адекватен, а может, и вообще полный псих. А таких, так сказать, берсерков на этой войне можно было встретить довольно часто. Они в боевом экстазе не щадили ни свои, ни чужие жизни. Этих маньяков, будто посвятивших себя богу войны Одину, было примерно столько же, как и откровенных трусов. И тех, и других я и сам опасался. Хотя безумная смелость берсерков меня иногда просто восхищала, но доверять таким людям какое-нибудь ответственное задание я бы не стал. Иногда мне казалось, что и мой вестовой красноармеец Асаенов обладает бешеной натурой берсерка. В боевой, критической обстановке из него буквально пёрло нутро дикого, свирепого воина Чингисхана.

Когда капитан ушёл и я один остался на НП, мои мысли перетекли в другое русло. Постепенно брильянтовый дым мечтаний о том, как я с ротой незаметно пробираюсь в тыл к финнам и успешно пробиваю коридор через «линию Маннергейма», развеялся. Взамен осталась серая, окопная реальность, остались эти проклятые семнадцать километров, доверху напичканные различными, казалось, почти непреодолимыми препятствиями. А за ними укрылись, поджидая нас, многочисленные, видавшие виды егеря с пулемётами и опытнейшие снайпера. Наверняка там имеются и многочисленные заминированные участки, а у меня в роте нет даже ни одного приличного сапёра. Правда, Сипович обещал прислать целое сапёрное отделение, но когда это будет, неизвестно. Сапёры, которых он должен был прислать, были не из нашего батальона, а из полковой сапёрной роты. Да и полоса фронта была великовата для одной моей роты. Одно дело – сидеть в обороне, а если наступать? Я, конечно, даже самому себе привирал, что моя рота приняла зону ответственности целого батальона. Уж очень мне хотелось даже перед самим собой казаться значительней. На самом деле всю полосу обороны заняли две роты – моя и Валерки Сомова. Третью роту Сипович оставил в резерве, на второй линии обороны, заявив:

– Мужики, вы сами понимаете, что задача у нас одна – не просто выйти к «линии Маннергейма», а прорвать её. Поэтому резерв ой как будет нужен! А тут, в предполье, зачем толкаться локтями? Нужно учиться маневрировать, хлопцы, а не лезть скопом на снайперов. А что у Черкасова самая большая линия наступления, ну, в этом он сам виноват. Не нужно было столько финских автоматов хапать. Теперь огневая мощь у первой роты в несколько раз больше, чем у второй, так что по справедливости, и линия наступления больше. И к тому же больше всего лишь в два раза. Так что, Черкасов, цени мою заботу о твоей роте. И, заметь, в этой твоей огневой мощи я не учитываю ещё «Бофорсы» и трофейные пулемёты.

Короче, все мои робкие попытки как-то уменьшить боевую нагрузку на роту ни к чему не привели. Я ещё раз убедился, что спорить с начальством – выходит себе дороже. Если бы я сразу согласился с решением Сиповича, то моей роте досталось бы не две трети линии фронта, положенные сейчас нашему батальону, а, может быть, всего процентов шестьдесят. Но то, что случилось, то случилось, и делать было нечего, приказ нужно было выполнять. Вот я теперь безропотно и принимал доставшиеся моей роте мелкие окопчики, тесные шалаши и дерьмовенький НП. Всё это было сделано без души, на скорую руку. Да и данные по расположению огневых точек засевших в обороне финнов были неточными и не совсем полными. Командир одной из сменяемых рот мне честно об этом сказал:

– Знаешь, Черкасов, ты особо не полагайся на наши данные по расположению огневых точек. Финны, они, сволочи, хитрые, пулемёты перемещают практически ежедневно. Количество их тоже меняется, а уж про снайперов я вообще не говорю. Они как блохи скачут по всему фронту. Что более-менее стабильно, так это место расположения миномётной батареи. Она, как правило, по несколько дней находится в одном квадрате. Но мы, сколько ни пытались, сколько дивизионные гаубицы по ней не работали, подавить эту батарею так, и не смогли. Наверное, она тоже постоянно перемещается в отведённом ей квадрате.

Вдруг в тесный окоп НП ввалились Сипович и Пителин, в одно мгновение прервав все мои размышления. Теперь вместе со мной, Шерханом и красноармейцем-наблюдателем у стереотрубы, который в журнал заносил все замеченные цели – в окопе собралось пять человек. Начальство, видимо, тоже решило оглядеть передний край противника. Своего НП у Сиповича ещё не было, а НП, который оставил ушедший батальон, перешёл теперь к моей роте. Минут десять батальонные командиры, особо не разговаривая, внимательно оглядывали в бинокли позиции финнов. Хотя там, если прямо сказать, что-либо разглядеть было затруднительно. Шёл первый час ночи, и хотя светила луна, но лесной массив, где и располагались позиции противника, тонул в темноте.

Ровно в 0-50 на позициях финнов началась бешеная стрельба и раздались взрывы гранат. Это началась запланированная мной операция, которую проводил взвод Курочкина. Идея этого наскока на финнов была очень проста. Нужно было постараться, по возможности, как можно больше измотать противника, добиваясь того, чтобы он всё время был в напряжении и ожидал в любой момент нападения русских войск. Я, конечно, особо и не надеялся, что нападением такого мизерного количества бойцов мы сможем чего-нибудь добиться. Но то, что завтра финны будут сонные, в это я верил. К тому же этой разведкой боем мы выявляли все огневые точки финнов.

По моей задумке, взвод Рябы должен был тревожить финнов всю ночь.

Для этого было сформировано десять групп по три человека в каждой. Одновременно на позиции противника нападало по пять групп, они в течение двух часов непрерывно клевали финнов, а потом уходили на отдых. Через час в дело вступали другие группы. Я очень надеялся, что потери у нас будут минимальны. Всё-таки за прошедшие две недели мы упорно отрабатывали эту тактику ведения боя маленькими группками. А взвод Курочкина в основном тренировался действовать в ночное время.

С наступлением рассвета работать начинал взвод Климова, потом Кузнецова. Их действия должны были поддерживать все наши снайпера, пулемёты и «Бофорсы». Кроме этого, по позициям финнов должны работать наши миномёты. Да, именно миномёты! Теперь у меня в роте их было целых три. Кроме штатного ротного миномёта, мы прибарахлились ещё двумя трофейными. С наступлением ночи отдохнувший взвод Рябы должен был опять начинать клевать позиции противника. На нашем ротном совещании командиров мы эту тактику назвали «мельницей». Я надеялся, что суток через двое обработки в такой мельнице – финны полностью выдохнутся, и нам удастся выдавить их с оборонительных позиций предполья. В выносливости своих ребят я был уверен, всё-таки в течение двух недель мы имели счастливую возможность отоспаться и отъесться от души.

После начала перестрелки на позициях финнов я доложил Сиповичу о моём плане ведения боёв по вытеснению противника из предполья «линии Маннергейма». После оживлённой дискуссии, в которой принял участие и капитан Пителин, я получил добро на проведение операции под названием «мельница». Даже больше того, Сипович пообещал к этой тактике приобщить и другие роты. Правда, Пителин по этому поводу выразил сомнение, заявив:

– Черкасов, ты хоть представляешь, какая должна быть выучка у красноармейцев, чтобы действовать такими маленькими группами? Где гарантия того, что эта тройка бойцов действительно будет уничтожать противника, а не прохлаждаться где-нибудь в укрытии. Кто проконтролирует тот факт, что красноармейцы действительно ведут бой, а не отсиживаются где-нибудь в щели?

На что я ответил:

– Борис Михайлович, я полностью уверен в своих красноармейцах. Никакого контроля над их действиями не нужно, они не меньше, чем я или вы хотят победы. К тому же трусов среди них нет. Что же касается их подготовки, то мои взводные не зря ложкой щи хлебали эти две недели. Что было можно, мои красноармейцы от них почерпнули и усвоили. И потом, товарищ капитан, по большому счёту делать-то нам с вами нечего. Других бойцов взять неоткуда, а пробиваться к основной оборонительной линии надо. Если воевать традиционным методом, то людей нужно в несколько раз больше. А кто их нам даст? Тут одного отделения сапёров и то не можем дождаться.

Сипович, внимательно слушавший наш разговор, при слове сапёры встрепенулся и, прерывая мой монолог, воскликнул:

– Да ладно, Юр, успокойся, не кипятись – будут тебе завтра сапёры, будут! Майор обещал их прислать к десяти часам утра.

После этих слов капитан отошёл к бойцу, наблюдавшему за боем в стереотрубу, отстранил его, и сам уткнулся в окуляры.

А я, уже почти растеряв свой пыл, уже более спокойным тоном попытался закончить свою мысль:

– Вы же сами, Борис Михайлович, понимаете, что если мы будем проводить атаки, как обычно, то потери будут колоссальными. После нескольких дней таких боёв мы продвинемся максимум на километр и превратимся в точно такой же батальон, который только что сменили. В конечном итоге вместо нас нагонят кучу неопытных салаг, и их мёртвыми телами выложат дорогу к победе. Мы же с вами, товарищ капитан, профессионалы, так неужели доверим этот штурм комиссарам. А если мы тут облажаемся, то наверняка пришлют их. А они, не задумываясь, будут тысячами отправлять русских солдат на штурм, под пулемёты. Тупо бросая вверенные им войска в атаку до последнего живого красноармейца.

Я опять не на шутку распалился, и теперь уже начальник штаба попытался привести меня в нормальное состояние. Он подчёркнуто спокойным голосом произнёс:

– Черкасов, тебе же Сипович сказал – не кипятись. Никто не против твоей «мельницы». Наоборот, мы и на другие роты хотим перенести этот метод борьбы с финнами. Когда я тебя спрашивал, то имел в виду – представляешь ли ты сам всю сложность этих атак. Теперь вижу, что представляешь. От себя хочу сказать – чем могу, Юра, я тебе помогу.

В этот момент Сипович, закончив наблюдение за разворачивающейся в финских порядках перестрелкой, подошёл к нам и, обращаясь к Пителину, сказал:

– Ну что, Михалыч, у Черкасова вроде бы всё в порядке – полосу обороны принял, разведку боем организовал, можно его и похвалить за это. Теперь давай пойдём в роту Сомова. Посмотрим, как дела у него, и можно на боковую. Нужно хотя бы часов до трёх ночи улечься спать, а то завтра в шесть подъём. А тебе нужно уже в 7-30 быть в штабе полка, туда представитель из корпуса приезжает – будет вам разъяснять план штурма «линии Маннергейма».

Хлопнув меня рукой по плечу, Сипович вылез из окопа, за ним Пителин. Буквально через минуту их силуэты растворились в ночи. Я ещё минут десять понаблюдал за тем, как взвод Рябы атакует финские окопы, и пошёл с Шерханом в нашу теплушку.

Глава 18

Подъём был в 6-00. Даже не завтракая, я поспешил в расположение взвода Курочкина. Вызывать его к себе было как-то не по-человечески. Мужик всю ночь, не смыкая глаз, тормошил финнов, не давая им передохнуть. Он, несомненно, еле жив от усталости, а тут его вызывают к командиру в тёплое, уютное помещение. Нехорошо! К тому же меня интересовал не только доклад Рябы. Важнее выслушивания итогов первого этапа тактики «мельница» для меня было понять настрой красноармейцев, принимавших участие в ночных боях. От этого зависело всё дальнейшее осуществление моего очень рискованного плана.

Бойцов взвода я застал завтракающими. Ещё издали услышал смех и громкие возгласы. Чувствовалось, что настроение у ребят боевое. Подойдя к ним, я, обменявшись с ними парой шуток, с большим интересом выслушал несколько историй о ночном бое. Потом подошёл Курочкин, и мы вместе с ним перешли в соседнюю пустую палатку. Из беседы с бойцами я понял главное – ребята поймали кураж боя. Теперь я был спокоен за нашу тактику. Сейчас, даже особо не отдыхая, держась только на одном этом кураже, можно было продолжать успешно давить финнов. Только пуля могла остановить уверенную поступь наших чудо-богатырей.

Оставив ребят отдыхать, мы с Рябой подошли к одной свободной палатке. В ней, как и в моей теплушке, топилась печка и было более или менее тепло. Находясь под впечатлением разговора с красноармейцами, я как-то спокойно воспринял сведения о потерях взвода. В этом ночном бою один боец был убит и четверо ранено, из них двое тяжело. Теперь во взводе осталось восемь боевых троек. В резерве у Курочкина, в отличие от других взводов, не было ни одного человека. Все наши снайперы были собраны в одном отделении первого взвода и не участвовали в ночных рейдах. Они были разбиты на снайперские пары и работали на два других взвода. Снайпера должны были проникать вместе с боевыми группами на позиции финнов и там проводить свободную охоту на суетящихся чухонцев.

Во время доклада Ряба пообещал, что он тоже примет участие в предстоящем ночном бою. До этого Курочкин с двумя санитарами дежурил у самой кромки леса в первой занятой ими финской траншее. Но в следующую ночь он пойдёт в глубь финских позиций, возглавляя боевую тройку. Потери финнов, по словам комвзвода-1, были намного серьёзнее. Только блиндажей со спящими в них финнами было уничтожено три штуки, а там находилось не менее отделения егерей. Некоторые наши группы проникли даже во вторую линию финских окопов. А группа Козлова захватила пулемётное гнездо и с полчаса из «максима» долбила по финским позициям. Со слов Рябы – финны были совершенно ошеломлены нашим нападением, у них в расположении начался настоящий бардак. Управление ситуацией было, по-видимому, совершенно потеряно, и чухонцы бессмысленно носились по позициям всю ночь. Одним словом, затея с ночным нападением удалась на все сто.

Пожелав Курочкину нормально отдохнуть, я направился к себе в теплушку. Перед этим тяжёлым днём нужно было подкрепиться. Провожать в бой штурмовые группы и как-то воздействовать на уже разработанную схему боя я не хотел. Под воздействием эмоций и вбитых в голову догм тактики я мог вдруг всё переиначить и сконцентрировать все силы на одном, казалось бы, перспективном участке фронта, ввязавшись там, как уже у нас повелось, в долговременное, кровопролитное противостояние с финнами. Но этим бы была убита сама идея «мельницы» – до изнеможения вымотать как можно большее количество финских солдат. Мне не нужен был эффектный частный успех на каком-нибудь участке фронта, мне нужен был весь этот фронт. Поэтому я запретил красноармейцам даже думать о преследовании финнов. Каждой группе нужно было скрытно проникать в свой сектор, там немного пошерудить положенное время, а потом возвращаться в расположение роты на отдых. Штурмовать какие-нибудь серьёзные укрепления или узлы обороны не следовало, допускалось только кинуть в этом направлении несколько гранат и сваливать подальше от этих мест, в поисках более лёгкой добычи. Что касается скрытного проникновения в глубь финских позиций, я был уверен, что мои ребята способны это сделать. По снегу, в маскхалатах, небольшими группами, под прикрытием снайперского и пулемётно-артиллерийского огня – это было вполне возможно сделать, учитывая тот факт, что финны были утомлены ночными стычками с нашими бойцами и практически не спали. А когда боевые тройки окажутся внутри финских позиций, то там уже ни одна собака не сможет определить – где тут финн, а где русский солдат. Одеты все одинаково, и оружие у всех финское.

Я беспокоился о другом, каким образом мы будем прорываться через это предполье, где без прикрытия бронетехники и мощной артиллерийской поддержки двигаться вперёд было практически невозможно. Осмотр пройденных предыдущим батальоном трёх километров предполья навёл меня на мысль о новой тактике. Я заметил, что сплошной, жёсткой линии обороны у финнов не было. Разрывы между опорными пунктами прикрывались лишь пулемётным и снайперским огнём. Самые мощные очаги обороны располагались на танкоопасных направлениях. Между этими узлами обороны были сооружены проволочные заграждения с редким вкраплением в них пулемётных гнёзд. То есть стоило только прорваться за проволочное заграждение, и ты оказывался в самом, так сказать, предбрюшье финской обороны. Здесь уже не был страшен фланговый пулемётный огонь и миномётный обстрел. Если бы финны открыли огонь, то фактически они бы начали обстреливать свои войска. Попасть по маленькой группе красноармейцев было очень затруднительно. Зато у наших ребят от такого количества доступных мишеней просто разбегутся глаза.

Начало действий боевых групп из взвода Климова застало меня во время перекура после сытного завтрака. Услышав бешеную стрельбу в финских порядках, периодически заглушаемую гавканьем наших «Бофорсов», я тут же быстренько надел всю амуницию, включая маскхалат, и направился на свой НП. За мной, как обычно, увязался Шерхан. По пути нам несколько раз пришлось спешно падать в снег, спасаясь от взрывов мин. Финны начали интенсивный обстрел ротных позиций, пытаясь нащупать наши миномёты. Два из них, трофейные 82-мм в настоящее время работали только по квадрату, где находилась вражеская миномётная батарея. Ротный 50-мм миномёт активно плевался минами на участок финской обороны, где не были задействованы наши штурмовые группы.

На НП наблюдать было особо незачем, впереди была видна только стена деревьев, и всё. Я только смог рассмотреть два разбитых залпами наших пушек пулемётных гнезда и несколько трупов. Дождавшись, когда огонь «Бофорсов» прекратился, я направился в штаб батальона. Нужно было обязательно выжать из Сиповича обещанных им вчера сапёров.

В батальоне меня ожидала неожиданная радость – сапёры уже прибыли. И на мою роту было выделено не одно, а целых два сапёрных отделения. Познакомившись с бойцами, я, чтобы не тянуть зря время, сразу объяснил им их задачу. Потом оставив их обсуждать мои требования, отправился к своему командованию.

Сипович с Пителиным находились в штабном вагончике и разглядывали карту, лежащую на столе. Увидев меня, Сипович тут же спросил:

– Ну как твоя «мельница», Юрок?

– Вертится, товарищ капитан!

– Вертится, крутится! Ты мне мозги не компостируй, а лучше давай докладывай, какие потери. И чего ты добился своей самодеятельностью?

– Товарищ капитан, только же начали работать ребята! Ещё даже и одного оборота «мельница» не сделала! А если посмотреть на результаты ночного боя, то всё идёт великолепно. Наши потери – один убитый и двое тяжелораненых. Финны не ожидали нашего нападения, у них там началась паника, и их потери раз в десять больше, чем у нас. В принципе, можно было бы занимать первую линию окопов. Финны её просто бросили, отойдя под защиту опорных пунктов. Но я посчитал, что нам это не надо, пускай возвращаются в неё обратно. В предстоящем дневном бою нам легче подбираться именно к этой линии обороны. Все подходы разведаны, местонахождение пулемётных окопов и лёжек снайперов известны, проволочные заграждения прорежены. Даже больше того, следами своего отступления финны обозначили безопасные проходы. Теперь мы знаем, где мин нет, и можно спокойно зайти им в тыл. Уже первый час сегодняшней атаки показал правильность наших расчётов. Финны опять не ожидали, что мы безо всякой артподготовки днём рискнём напасть на их позиции. Наши «Бофорсы» начали стрелять, когда уже боевые группы подползли к позициям противника. И при этом стрелять начали прицельно, по уже разведанным координатам. Когда я в последний раз осматривал поле боя, штурмовые группы лейтенанта Климова уже углубились в боевые порядки финнов. Мне кажется, что через пару полных оборотов нашей «мельницы» мы выйдем к основным укреплениям «линии Маннергейма».

– Да, старлей, твоими бы устами да мёд пить! Красиво говоришь! Ладно, поверим тебе на слово. Но знай, Черкасов, что не позже чем через неделю нужно выйти к основному укрепрайону. И это нужно сделать хоть кровь из носу! Пителину в штабе полка сообщили, что уже назначена дата начала штурма «линии Маннергейма». К нам начинают выдвигаться штурмовые полки, тяжёлые танки и артиллерия особо крупных калибров. Так что нужно готовить площадки для их размещения. В штабе полка приказали – хоть всем здесь лечь, но обеспечить проход подходящим войскам к основной линии – Хотиненского укрепрайона. Поэтому с этого дня я ввожу в бой и третью роту. Можешь её силы тоже включать в свою «мельницу». Ты прав, обычными, линейными ударами в лоб финнам у нас не получится очистить предполье на всю глубину. Будем, как говорится, маневрировать всеми доступными силами. Кстати, там тебя ожидают два отделения сапёров. Видишь, я своё обещание перевыполнил в два раза. Так что и ты давай выполняй, что говорил. Всё, старший лейтенант, свободен! Встретимся у стен укрепрайона! Счастливо тебе, Черкасов!

Поняв, что разговор окончен, я отдал честь, повернулся и вышел из вагончика. На улице меня уже ждал командир третьей роты – лейтенант Семёнов. Мы с ним обговорили порядок наших совместных действий. При этом решили, что его рота вступит в бой после взвода Кузнецова. Штурмовые группы у него будут состоять целиком из отделений, а общее руководство операцией буду осуществлять я. После этого разговора, сопровождаемый прибывшими сапёрами, я вернулся в свою роту. Там, собрав взвод Кузнецова, распределил в каждую штурмовую группу по одному сапёру. Оставшиеся должны были войти в группы лейтенанта Климова. Потом отправился на свой НП. Там я собирался ждать подхода роты Семёнова.

На НП всё оставалось, как и прежде, только функцию наблюдателя в моё отсутствие выполнял Шерхан. Он фиксировал малейшие вспышки активности у финнов. То есть был, можно сказать, не наблюдателем, а акустиком. Визуально в этой стене леса разобрать что-либо было невозможно. Оставалось полагаться только на слух, чем и занимался мой вестовой, красноармеец Асаенов. Когда я появился, он протянул мне журнал наблюдений и заявил:

– Товарищ старший лейтенант, финны, похоже, выдыхаются. Уже не так истерично начали стрелять. Да и их миномёты перестали нас донимать. Либо эвакуировали батарею, либо наши её раздолбили. Одна из групп Климова человек десять пленных привела. Больше никаких происшествий не наблюдал.

Информация о пленных меня заинтересовала. Я решил дойти до расположения наших основных сил и пообщаться с этими пленными. Тем более что сидеть на НП смысла не было, роту Семёнова можно было подождать и в своей теплушке, отдыхая с удобствами. По этому я, повернувшись к Шерхану, произнёс:

– Ладно, Наиль, ты давай ещё немного здесь подежурь, через час пришлю тебе смену. Сразу двигай в нашу теплушку, наступает время обеда, к тому же там может понадобиться твоя помощь. Надеюсь, ты ещё не забыл, как нужно запугивать финнов?

– Ха, такое разве забудешь, – ухмыльнулся Шерхан. Затем, уже более серьёзным тоном, сказал: – Да только уж больно зачуханные эти финны. Вряд ли они знают что-нибудь полезное. Тут корчь перед ними рожи, не корчь – толку не будет. Они от испуга, наверное, даже забыли, как зовут их собственную маму.

– Разберёмся, мужик, разберёмся, – ответил я и выбрался из окопа.

Около того места, где стояли наши палатки и вигвамы предыдущего батальона, было людно. Уже никто не боялся миномётного обстрела и не отсиживался в щелях. Совсем недавно вышли из боя группы лейтенанта Климова. Эти красноармейцы, так же как и бойцы Рябы, так сказать, поймали кураж боя. Настроение у людей было приподнятое, и усталости в их голосах не чувствовалось. Тем более той обречённости и подавленности, которые я слышал в разговорах красноармейцев батальона, который мы сменили.

Во время моего разговора с бойцами к нам подошёл Климов. Мы с ним перекинулись парой слов, а затем прошли в мою теплушку. Где Сергей несколько импульсивно доложил о налёте на позиции финнов:

– Знаете, товарищ старший лейтенант, когда я шёл на задание, то даже и не думал, что получится что-нибудь путное. Почему-то я решил, что финны раскусили нашу тактику и приготовили для нас какие-нибудь каверзы. Они же мастера засад! Но всё оказалось гораздо проще, а финны повели себя, как стадо баранов. Как только мы появились у них на позициях, то эти олухи попытались атаковать и заблокировать мои группы, ну и, естественно, попали под раздачу. На нас они попытались наброситься крупными силами, и всё это было в зоне поражения нашего тяжёлого оружия. Хлопцы Шапиро не сплоховали – огнём «Бофорсов» и станковых пулемётов буквально выкосили финские ряды. Ну а потом пошло уже просто избиение младенцев. Мы, можно сказать, совершенно безнаказанно бродили по финским позициям и забрасывали гранатами пытающихся отстреливаться чухонцев. Только несколько финских снайперов помешали окончательно их задавить. Огнём этих снайперов у меня убило трёх ребят, а ещё раньше, во время атаки финнов, погиб сержант Григорьев и тяжело ранило ещё двух человек. Так что потери довольно большие. А со снайперами нужно что-то делать. А то эти суки выбьют всю нашу роту. Раньше я считал, что страшней егерей у финнов ничего нет, а теперь думаю, что снайпера, пожалуй, поопасней будут.

– Лейтенант, а что пленные, которых вы захватили, неужели это егеря?

– Да нет, это обычные пехотинцы. Они забились, как пингвины, в блиндаж и там сидели всё это время, тряся своими жирными жопами. Почти как у Горького – глупый пингвин робко прячет тело жирное в утёсах. Ха-ха-ха!

Отсмеявшись, Климов продолжил:

– У финнов на нашем участке появился какой-то снайпер-ас. Двое из подстреленных снайперами ребят убиты пулями из трёхлинейки. Одного из стрелявших мы прищучили, а второй, гад, ушёл. Маленький и шустрый оказался, зараза. Ивакин его даже успел разглядеть. Говорит – ростом он с нашего Якута, морда прикрыта какой-то белой маской, а винтовка у него – укороченная трёхлинейка, безо всякого оптического прицела.

– Ладно, Серёга, учтём. Остальных взводных я предупрежу, что нужно усилить бдительность и меньше мелькать на открытых местах. Ты сейчас, в связи с потерями, переформируй тройки – включай туда свой резерв, уже пора. У тебя во взводе вроде незадействованными оставалось пять человек? Ещё хочу тебя обрадовать – прибыли два отделения сапёров. Теперь твои тройки можно будет увеличить на одного человека. Включай в каждую группу по одному сапёру, и будут у тебя не тройки, а четвёрки. Наконец-то вы сможете забраться поглубже в финские порядки.

Думаю, что эти ребята без особого труда смогут обезвредить мины, установленные в полосах проволочного заграждения. И предупреди командиров своих боевых групп, чтобы поберегли этих сапёров. Они же не прошли нашего тренировочного курса. Ну, вроде всё сказал. Пойдём ка с тобой, дружище, побеседуем с пленными. Глядишь, они нам что-то новое скажут.

И мы с Климовым направились в вигвам, где перед отправкой их в тыл содержались пленные. В этом сооружении было тесно от набившихся внутри людей. Воняло потом и мочой и, кроме того, присутствовал сильный запах дыма. Печки в этом помещении не было, обогревалась оно костром. Он был разведён на каком-то железном листе, лежащем в центре этого вигвама. Находиться в этом помещении было неприятно, и я скомандовал пленным, чтобы выходили на улицу и построились.

Только на свежем воздухе, на свету я разглядел, что за пленные нам достались. Да, Климов был прав, они здорово смахивали на пингвинов. Все стояли, потупившись, боялись посмотреть мне в глаза. Правда, в их забитости и запуганности был один положительный момент. Ни один из моих вопросов не остался без ответа, никто не пытался юлить или увиливать от сотрудничества, никаких мер физического воздействия к этим людям применять было не нужно. Шерхан при этом допросе явно был бы лишним. Однако ценных сведений у этих пингвинов я выудил не очень много. Это оказались мобилизованные солдаты из обычной пехотной роты. В армии они служили всего лишь один месяц. Ночью и сегодня днём первый раз услышали свист пуль над головой. Одним словом, стопроцентные салаги – пушечное мясо для этой войны. Хотя именно этим десяти финнам очень повезло – они остались живы в этой мясорубке.

Из интересного я узнал у пленных, что нам противостояли целые две роты финской пехоты, и что немного в глубине располагалось несколько взводов егерей, а также миномётная батарея. Таким образом, на каждого одного моего бойца приходилось по трое финнов. К тому же они оборонялись в заранее оборудованных позициях. Пускай, это не бетонные доты и дзоты, но окопы у финнов были полного профиля, и вдобавок всё вокруг них было утыкано фортификационными сооружениями. По всем военным канонам для наступления на такие позиции соотношение войск должно быть три к одному, в пользу наступающих. А тут практически всё было наоборот. Да, такие вот дела! Что ж, нам не привыкать воевать, как учил военный гений фельдмаршал Суворов – не числом, а умением.

Кроме этих сведений я узнал, что на наш участок фронта прибыл сам Симо Хяюхя – известнейший снайпер. Прозвище у него было – Белая смерть. Он являлся поистине чудодейственным знамением воюющей Финляндии – где присутствовал Симо, там финны всегда побеждали. Этот легендарный снайпер лично убил более пятисот советских солдат. Получалось, если учитывать короткий световой день в этих широтах, что он убивал по одному человеку в час.

Закончив допрос пленных, я направился к расположившимся невдалеке бойцам и командирам недавно прибывшей третьей роты. Они с любопытством наблюдали за моим разговором с пленными. И когда я подошёл, то услышал недвусмысленные шуточки и насмешки в адрес финнов. Пришибленный вид пленных оказал очень позитивное воздействие на моральное состояние красноармейцев. Да и их командир лейтенант Семёнов был просто орёл.

Настрой ребят мне понравился, ведь им через час предстояло идти в бой. Первую вылазку на позиции финнов я решил им облегчить. Боевым группам роты Семёнова не нужно будет пробираться через нейтральную полосу, в любую секунду ожидая выстрелов со стороны финнов. Все эти боевые группы-отделения должны были попасть внутрь финской обороны по уже готовым проходам. Я предупредил Кузнецова, чтобы он не отводил своих бойцов, пока люди Семёнова не втянутся в финские порядки.

Необходимая перед этой вылазкой предварительная работа с красноармейцами и командирами групп была уже проведена. Все люди Семёнова чётко знали свои задачи и методы их решения. Дело было за малым – всё это успешно применить на практике. Лишними наставлениями можно только всё испортить. Все недочёты мог выявить только реальный бой. Понимая это, я особо не мучил ребят из третьей роты. Коротко поделился своим видением ситуации, предостерёг их сообщением о том, что в нашей зоне действует снайпер-ас, и пожелал всем удачи. После этого с головой окунулся в лёгкий трёп с бойцами третьей роты. Мне тоже требовалась какая-нибудь отдушина, хотелось поговорить ни о чём, посмеяться над плоскими шутками. Одним словом, хоть на какое-то время ощутить себя простым парнем, на которого не давит этот страшный груз ответственности. Я же реально понимал, что вся наша «мельница» – это большой мыльный пузырь. И как только командование финнов опомнится и найдет хоть одну крепкую воинскую часть, наши группы прихлопнут на счёт раз-два. А части такие у финнов были – это те самые, известные уже нам егеря, занимающие позиции в глубине предполья. И по-любому в ближайшее время мы столкнёмся с этими волками.

Проводив роту Семёнова, я дождался возвращения боевых групп Кузнецова. Моё благодушное настроение, которое я получил от общения с бойцами третьей роты, нисколько не уменьшилось, когда переговорил с Кузей. Наоборот, мой оптимизм и уверенность в успехе нашей тактики возросли. Пожалуй, из всех предыдущих эта наша вылазка была самая успешная. Во время операции погиб только один красноармеец и один был тяжело ранен. Было взято в плен ещё девять человек.

Финны, по словам Кузнецова, уже дошли до необходимой кондиции и метались по своим позициям, как лунатики. Они уже плохо соображали, в какую сторону стреляют. Он лично видел перестрелку между двумя группами финнов. И самое главное – противник по своей инициативе оставил первую линию обороны. Можно было занимать глубокие финские окопы и землянки в три бревенчатых наката. Я этому очень обрадовался. В таких землянках можно было спокойно отдыхать, не боясь миномётного обстрела.

Получив эти сведения, я тут же выскочил из своей теплушки, объявил тревогу и, дождавшись, когда все командиры собрались вокруг меня, приказал начинать передислокацию нашей роты. Присланные к нам сапёры оказались очень кстати. Я их первыми, вместе с ребятами из взвода Климова, отправил проверять наши новые позиции. Не оставили ли финны нам на прощание какие-нибудь подарки – в виде мин или управляемых фугасов. От них этого вполне можно было ожидать.

Итог этого дня выглядел весьма неплохо, мы, при очень небольших потерях, продвинулись в глубь финской обороны на полтора километра. При этом нами были уничтожены более шестидесяти человек их пехоты, четыре станковых пулемёта «максим», взято в плен девятнадцать финнов. Именно такое донесение я отослал в штаб батальона.

Возвращающихся бойцов из роты Семёнова я встречал уже на новых позициях. Премьера выступления новых боевых групп прошла довольно неплохо. Ребята от души погоняли финнов, которым даже новые, хорошо укреплённые позиции особо не помогли. Пригнали они и семерых пленных. Всё бы хорошо, но потери, как я посчитал, были очень большие. Погибших было одиннадцать человек, раненых девять. Но командира роты это обстоятельство особо не беспокоило. Он был горд собой, что так удачно организовал это нападение. И как молодой баран стремился завтра продолжить это увлекательное занятие.

Следующие трое суток были зеркальным повторением прошедших. Мы как заведённые продолжали свои наскоки, финны огрызались и отходили в глубь предполья. Наши потери росли, апатия и усталость постепенно овладевали и моими ребятами. Количество боевых групп сокращалось. На оставшихся в живых бойцов наваливалась работа, гораздо больше прежней. На вторые сутки я и сам начал принимать участие в ночных рейдах. В мою боевую группу вошли Шерхан и недавно присланный сапёр – сержант Витя Иванов.

Из-за постоянного недосыпа я чувствовал, что моя голова стала будто похожей на чугунный котёл, в который периодически засыпались какие-нибудь продукты, и иногда давали возможность во время сна спустить пар. Всем было очень тяжело, но дело того стоило. Мы, за всё время этих боёв, уже продвинулись в глубь предполья на одиннадцать километров. Одних трупов вражеских солдат, оставленных на брошенных финнами позициях, Бульба со своими обозниками, похоронил более девяноста. Пленными было отправлено в тыл 87 человек.

По моим наблюдениям, финны вымотались ещё больше, чем мы. Для стабилизации обстановки им так и не пришлось дождаться помощи от егерей. По последним, полученным от пленных сведениям, на наш участок была дополнительно выдвинута лишь рота из состава Скандинавского добровольческого корпуса. Наверное, финны уже не доверяли обычной пехоте, а егерские части берегли для другого, более серьёзного дела. Конечно, в образовавшейся у нас мясорубке можно было запросто растерять этих элитных бойцов. А финской армии предстояло ещё самое главное дело – удержание «линии Маннергейма».

С одной стороны, по численности солдат финны так и продолжали нас превышать, но с другой – увеличение количества подразделений, подчинённых разным командным вертикалям, шёл нам на пользу. Бардак и несогласованность в осуществлении обороны финских позиций только нарастали. Благодаря этому, у нас и получалось так успешно теснить противника. Начал действовать принцип «домино», когда ошибки одного, не очень опытного командира, распространялись и на более сильные и закалённые части. Чтобы восстановить оборону и управляемость в войсках, финнам просто необходима была приостановка боевых действий. Но вот как раз этого мы им и не давали сделать. Хотя они предпринимали всё, чтобы получить долгожданную передышку. Например, отходили, оставляя нам без всякого сопротивления большие куски предполья. Наверное, в надежде на то, что мы остановимся, чтобы переварить эту, до отказа напичканную минами и разными ловушками, территорию. Но наши роты, как бульдоги в мягкое место, вцепились в финнов и, как чухонцы их ни трепали и ни пытались выжать как можно больше кровавых капель потерь – продолжали висеть на врагах, намертво сжав свои челюсти.

Первого февраля всё происходило по заведённому уже порядку. Я встал после ночного рейда в два часа дня. Как обычно, обошёл наше расположение, узнал о результатах вылазки взвода Климова и о его потерях. Потом, уже немного на взводе, дождался возвращения ребят Кузнецова. После разговора с ним ещё больше разъярился. Мои злость и досада были вызваны необычайным, буквально ослиным упорством финнов и нашими бесконечными потерями. К этому моменту активных штыков в моей роте оставалось всего 56 человек. И это несмотря на то, что позавчера в роту пришло пополнение. Правда, не очень большое, всего восемь человек. Но зато это были отнюдь не салаги, а серьёзные, опытные бойцы. Все они пришли после излечения в госпиталях. Я в тот же день распределил их по боевым группам. И теперь у нас хотя бы восемь групп имели прежнюю численность. Остальные состояли только из двух бойцов, и, кроме этого, только в каждой второй группе был приписанный к ним сапёр. Потери среди присланных сапёров были тоже очень значительными, у меня в роте их оставалось только двенадцать человек. Потери в подразделении Семёнова были тоже значительные. Вместе с полученным им пополнением в третьей роте сейчас насчитывалось всего 59 активных штыков.

Наверное, чтобы вылить эту злость непосредственно на финнов, я и решил отправиться в рейд вместе с ротой Семёнова. Хотя остальным объяснил это тем, что мне необходимо изучить позиции противника при свете дня. Кроме этого, нужно понять, каковы боевые возможности и дух финских войск. Со мной вместе в этот рейд, кроме Шерхана, направился Якут и двое сапёров. В их числе ставший уже постоянным спутником в моих вылазках – сержант Иванов. Семёнову я пообещал, что мешать действиям его групп я не буду. Моя задача была не в том, чтобы пролезть в глубь позиций финнов, а чтобы тщательно осмотреть будущие наши окопы. Я чувствовал, что этой ночью финны опять отойдут, оставив нам свои позиции. В крайнем случае, как пообещал я Семёнову, наша группа при необходимости поддержит его роту огоньком. Якут с нами напросился из-за своей маньячной идеи. Он все эти дни с упорством, достойным лучшего применения, охотился за финским снайпером-асом. Пользовался любой возможностью проникнуть на вражеские позиции. Уже не первый раз он ходил в рейды вместе с ротой Семёнова.

На финские позиции мы попали в 15–55, кинув пару гранат, ввалились во вражеский окоп. Затем, как было уже не первый раз, бросились по нему вправо, по пути уничтожая попадающихся на пути финнов. Двигались тоже обычным нашим порядком, впереди я, за мной Шерхан, замыкал эту змейку Иванов. На его совести лежало и прикрытие нас с тыла. Финны, так и не наученные ничему нашими ежедневными налётами, опять скапливались группками и заняты были только тем, что происходило наверху, вне окопа. Эти группки представляли собой отличные мишени для моего автомата. Очень редко приходилось пользоваться гранатами. Это случалось только тогда, когда до чухонцев наконец доходило, что происходит что-то не то, и они судорожно пытались организовать нам хоть какое-то сопротивление. А я во время этого движения по окопам противника, как и всегда, вгонял финнов в ступор – периодически громко выкрикивал финские слова.

Глава 19

Серьёзное сопротивление мы встретили только у опорного пункта, который находился невдалеке от специально созданного для его маскировки лесного завала. Пришлось там поработать в полную силу. У меня даже правая рука устала метать трофейные гранаты. Но, наконец, во вражеском окопе всё успокоилось, и мы заняли этот опорный пункт. Добив раненых финнов, мы приостановили наш бег, так сказать, по лезвию бритвы. Все были целы, никто не ранен. Нашими трофеями стали совершенно исправный пулемёт «максим» и личное оружие девяти убитых финнов. Расположившись на пулемётной огневой позиции, мы решили хоть немного отдышаться и перекурить. Сигареты были, естественно, тоже трофейные. Переставив пулемёт, чтобы он смотрел дулом в сторону финского тыла, мы дружно зады мили.

Минут через пять этого священнодействия появился лейтенант Семёнов в сопровождении ещё трёх бойцов. Увидев меня, он спрыгнул в наш окоп, и я вблизи увидел его лицо. Мужик был явно не в себе, физиономия вся красная, глаза лихорадочно блестят, ноздри раздулись от возбуждения. Даже ничего не спрашивая, он громко, слегка заикаясь, произнёс:

– Черкасов, кажется, свершилось! Финны, видно, сдулись! Они панически бегут со своих позиций. Мои ребята их преследуют. Нужно не дать возможности им закрепиться. Уже сегодня мы можем выйти к основным укреплениям «линии Маннергейма». Давай вводи свою роту в прорыв. Да поспеши, а то не успеешь угнаться за моими ребятами. Все лавры достанутся моей роте. Ведь это мы первыми выйдем из этого чёртова предполья. Ну ладно, старлей, я тебя предупредил, а теперь побегу догонять мои штурмовые группы. До встречи у стен укрепрайона!

Сказав это, Семёнов выпрыгнул из окопа. Встав в полный рост, он, напоследок, прокричал:

– Ура! Мы ломим, гнутся финны!

И вприпрыжку, утопая по колено в снегу, побежал вслед за всё больше удаляющимися звуками перестрелки.

«У-у-у, как молодой жеребец вслед за кобылой», – подумал я. Действительно, что ли, послать связного за ротой? А то можно и не успеть к раздаче сладких пирожков.

Но тут в моей голове будто прогремел приказ: «Стоять! Ты что это задумал, парень? Давно кровавыми слезами не умывался? Ты куда это поперёд батьки в пекло? Прежде чем что-то делать, осмотрись, обнюхай все – салага».

Это был приказ моего подсознания. Опыт моего деда в действии. Внутри меня происходила страшная борьба между страстным желанием славы, боязнью упустить из своих рук так тяжело доставшуюся моей роте вполне заслуженную победу, и звериной осторожностью, смешанной с привычным чувством недоверчивости моего деда к всякого рода незапланированным действиям. Последнюю точку в этой внутренней борьбе поставили воспоминания о днях, проведённых в эскадроне. Наш преподаватель по тактике постоянно твердил:

– Ни в коем случае не спешите предпринимать какие-либо спонтанные действия, если даже победа кажется очевидной. Нужно обязательно сначала всё разведать, убедиться в том, что вас не заманивают в ловушку, и лишь потом дёргаться.

Я решил поступать так, как нас учили в эскадроне. Сначала всё разведать, а уже потом подымать роту. Чёрт с ней, со славой и лаврами победителя, я здесь не за этим. Главное – это так надавать финнам по сусалам, чтобы они заткнулись и больше никогда не гавкали в сторону России. Но на всякий случай я отослал Иванова в расположение роты с приказом – быть готовым по сигналу красной ракетой идти на помощь третьей роте. Определив все эти моменты для себя, я, после ухода Иванова, дал команду оставшимся бойцам. Персонально Шерхану поручил вытащить из «максима» затвор и положить его к себе в мешок. Такой аппарат жалко было приводить в негодность. Я хотел после нашего рейда перетащить пулемёт в расположение наших войск.

Выбравшись из окопа, мы сразу же направились в сторону активно наступающей третьей роты. Только мы оказались хитрее, чем Семёнов, не побежали пешком, проваливаясь в снег, а надели трофейные лыжи. Этой амуницией все финны были обеспечены на сто процентов. Лыжи обычно всегда лежали на окопах, по этому признаку мы в наших рейдах и определяли, где засел финн. Практически всегда недалеко от лыж находился их владелец.

Порядок движения теперь у нас был несколько иной. Первым двигался сапёр, затем Шерхан, я замыкал нашу цепочку. Движение вне окопов представляло очень большую опасность, где угодно могли быть мины. Поэтому всегда в таких случаях впереди шли сапёры, а потому движение наше было медленным и, скажем так, вдумчивым.

В таком темпе мы одолели метров четыреста. Вдруг невдалеке прогремел винтовочный выстрел, и впереди идущий сапёр упал. Вслед за ним повалились в снег и остальные. У всех нас уже в крови было постоянное ожидание выстрела снайпера. Поэтому, руководствуясь, скорее всего, мгновенными командами спинного мозга, мы, как стая пернатых, разлетелись, и через секунду уже сидели под защитой стволов деревьев. Укрывшись за толстой берёзой, я оглядел окружающую местность. Подозрительными мне показались два места, метрах в двухстах от нас. Крикнув Шерхану, чтобы он открывал огонь по левому завалу, я выпустил целиком весь магазин автомата по правой куче нагроможденных друг на друга срубленных деревьев.

Я понимал, конечно, что для автоматной очереди это очень далёкое расстояние, но надеялся, что роем пуль можно будет спугнуть снайпера, и он себя обозначит, тогда станет ясен его сектор обстрела. Затем нужно будет постараться подобраться к нему как можно ближе. А это уже совсем другой разговор, и всё будет зависеть только от дальности броска гранаты. Я бросал гранаты довольно прилично, а Шерхан был вообще чемпион нашей роты.

Заменив рожок, я опять высунулся из-за ствола, чтобы опорожнить его в сторону так не понравившегося мне завала. Но вдруг почувствовал обжигающий удар в многострадальную мою левую сторону головы. Как и в прошлый раз, когда я попал под обстрел снайпера, вся левая сторона моего маскхалата оказалась забрызгана кровью. Но в отличие от прошлого раза – я не потерял сознание. Наоборот, мыслительные процессы в моей голове понеслись с удвоенной силой, слух улучшился, а зрение обрело невероятную резкость. Наверное, организм бросил в дело все скрытые в нём резервы, цель которых была одна – выжить.

Ощутив резкую боль, я моментально отшатнулся под прикрытие ствола, но даже при таком резком движении не потерял связь с окружающим миром. Поэтому, в момент ухода с траектории летящих в меня пуль, я услышал два винтовочных выстрела совсем недалеко от себя. Чтобы унять боль и остановить сочащуюся кровь, я присел, схватил охапку чистого снега и приложил к раненому месту. Только минуты через две я смог выглянуть из-за дерева. То, что я увидел, сразу привело меня в чувство. Я сразу забыл о боли, о сочащейся из раны крови и прочих неприятных ощущениях.

На расстоянии метров ста пятидесяти увидел несколько фигур в маскхалатах. Они неумолимо двигались, подступая всё ближе и ближе. При этом непрерывно стреляя из автоматов и винтовок. Они шли, чтобы убить меня. Обострённым зрением я всё замечал в малейших деталях. Что больше всего меня поразило в их виде – это белые маски. У одного финна в руках был ручной пулемёт. Всё это промелькнуло у меня перед глазами за долю секунды. Чисто механически, подчиняясь заложенным в меня инстинктам, я поднял автомат и короткими очередями открыл огонь по быстро приближающимся фигурам. Медлить было нельзя, финны были на лыжах и двигались очень быстро. Огонь Шерхана, который длинными очередями долбил по приближающимся лыжникам, был малоэффективен. Асаенов был ещё тот стрелок – попадал в мишень только метров с тридцати. Более эффективен был Якут – он уже подстрелил двух финнов. Но скорострельность винтовки была очень маленькая, и он максимум, что мог бы успеть до гранатных бросков финнов – это сделать ещё пару прицельных выстрелов.

Вступление в бой моего автомата оказалось очень кстати и решило исход этой схватки в нашу пользу. Я, благодаря своим обострённым чувствам, буквально видел, куда летят мои пули, короткие очереди моего автомата были безошибочны. В один рожок (50 патронов) я положил в снег шестерых финнов, ещё одного подстрелил Якут. Заменив магазин, я уже более осмысленно осмотрелся. Вроде бы никто не дёргался, никаких других фигур, кроме как лежащих на снегу, я не увидел. Слух тоже ничего подозрительного не улавливал. Если где и шла перестрелка, то это было довольно далеко от нас – наверное, в километре, не меньше.

Оценив ситуацию, я на всякий случай выпустил целый магазин патронов в сторону того завала, откуда стрелял снайпер. Никакой реакции не последовало. Заменив рожок, я крикнул Якуту, чтобы он прикрывал меня, и выбрался из-за своего укрытия. В первую очередь подполз к моим брошенным лыжам. Дело было плохо – когда я бросился в укрытие за дерево, то оборвал крепление у одной из лыж. Да! Теперь нужно было, уподобившись Семёнову, скакать по снегу без них. По крайней мере, таким образом нужно было добраться до убитых нами финских лыжников. У Шерхана была такая же проблема.

Приказав Шерхану проверить состояние нашего сапёра, и если он ранен, оказать помощь и перетащить его в пулеметный окоп, я секунду подумал и крикнул:

– Наиль, кидай мне свою целую лыжу, а ты возьмёшь лыжи сапёра, он, как мы, не дёргался, и крепления у него наверняка целы. Его будешь транспортировать на лыжах с порванными креплениями. И давай, мужик, не тормози! А я пока пойду проверю этот чёртов завал – всех ли мы там прищучили. Потом нужно будет быстро догонять третью роту, а то явимся к шапочному разбору.

Только я это сказал, как дальняя перестрелка резко усилилась. В основном она велась на флангах третьей роты, и, как мне показалось, начала приближаться к нам. Я притормозил все свои действия, просто лежал и вслушивался в звуки ружейной и пулемётной стрельбы. Потом начали раздаваться взрывы гранат. Услышав это, я крикнул Шерхану, чтобы он оставил сапёра, тем более что тот был уже мёртв, и занимал место за своим укрытием. Сам я тоже, оставив лыжи, опять ползком добрался до своей берёзы. И, встав за дерево, начал осматривать все подходы к нашим позициям. Минуты через три этого наблюдения я заметил между деревьями мелькающие фигурки лыжников, их было много. Двигались они очень быстро и легко – видно было настоящих профессионалов.

«Егеря, – взорвалось, паникуя, моё сознание. – Заманили третью роту в котёл, а теперь захлопывают крышку».

Нужно было быстрей сматываться отсюда в более надёжное укрытие. А то эти волки с ходу сметут нашу тройку и задержатся при этом максимум минут на пять. Осознав грозящую нам опасность, я тут же скомандовал:

– Шерхан, бросай всё и быстро шуруй к пулемёту. У тебя минут пять на то, чтобы туда добраться, вставить затвор и начать нас прикрывать. Мы с Якутом постараемся слегка притормозить эту финскую заразу. Давай, мужик, бросай лыжи и дуй в окоп!

Крикнув это, я присел и начал прилаживать автомат, чтобы было удобнее стрелять. Я понимал, что только первые выстрелы будут результативными. Потом эти опытные бойцы залягут, и их будет невозможно, не рискуя, взять в прицел. Краем глаза я заметил, как Шерхан смешно, на четвереньках, как большая собака, пронёсся мимо меня к брошенной нами финской пулемётной точке. После этого я полностью сосредоточился на приближающихся лыжниках.

Первым стрелять начал Якут, я нажал на курок, когда ещё не успело заглохнуть эхо его выстрела. Нещадно бил по егерям длинными очередями, стараясь зацепить сразу как можно большее количество лыжников. И время понеслось вскачь. Я будто просто превратился в придаток этой смертоносной машинки. Опомнился только тогда, когда, потянувшись за очередным магазином, нащупал в своём разгрузочном жилете последний автоматный рожок. А при выходе на эту операцию у меня их было целых одиннадцать штук.

Чертыхнувшись про себя, я крикнул Якуту:

– Кирюшкин!.. Долбаный глухарь! Быстро! Сваливаем к пулемёту! Давай, мля, шевели булками!..

Не дожидаясь реакции Якута, закинул автомат за спину и так же, как и Шерхан, на четвереньках, бросился в сторону опорного пункта. Метров через двадцать меня обогнал прыгающий, как саранча, Якут. На середине пути я оглянулся и увидел, что вслед за нами тянутся две глубокие снежные борозды. Только я устремился дальше к спасательному окопу, как завёл свою смертоносную песню «максим». Шерхан стрелял из него длинными очередями, и патронов совсем не жалел.

Перевалив через бруствер окопа, я сделал буквально несколько вдохов, чтобы преодолеть одышку, затем достал ракетницу, зарядил её красной ракетой и произвёл выстрел. Посчитав, что я сделал всё, что мог, чтобы помочь третьей роте, занялся спасением собственной задницы. В первую очередь, убрав ракетницу, отстранил Шерхана от прицела пулемёта, поручив ему выполнять роль второго номера. Несмотря на огромное количество пуль, выпускаемых Наилем из пулемёта, он только вздымал снежную пыль в местах скопления финнов.

За одну заправку патронной ленты я весьма значительно уменьшил количество ползущих к нам финнов и заставил задуматься остальных, прячущихся за деревьями. В деле остановки атаки на нас и переходе её в позиционную форму помогли сами финны. Вернее, их сапёры и военные инженеры – создатели этого предполья. Наступать здесь широким фронтом было невозможно, мешали разные искусственные заграждения, в том числе проволочные и многочисленные минные поля. Можно было действовать только в очень узких коридорах, которые хорошо простреливались.

Пожалуй, в самом начале нашего наступления, я интуитивно выбрал единственно верную тактику действий среди этого смертельного для нас нагромождения ловушек, капканов и засад. В этом, полном опасностей, предполье «линии Маннергейма» самым болезненным для финнов оказались частые наскоки наших боевых групп. Это была единственно верная тактика для борьбы против частей с не очень опытными бойцами, сидящими здесь в обороне. Конечно, если бы с самого начала оборону держали такие же волки, которые сейчас на нас наступали, то вся наша «мельница» была бы пустым пшиком. Они давно бы прихлопнули наши группы, как назойливых комаров. Даже сейчас, наступая в узком коридоре, под обстрелом станкового пулемёта и такого снайпера от Бога, как Якут, эти бойцы заставили меня сильно поволноваться.

Такая позиционная перестрелка не могла продолжаться вечно. Тем более Якут периодически вскрикивал:

– Ага, шайтан! Писец котёнку!

Что означало его крайнее удовольствие от удачно произведённого выстрела. Значит, он в очередной раз из своей винтовки попал какому-нибудь финну точно в глаз. Противник начал заметно нервничать и несколько раз пытался, выбравшись из-за стволов деревьев, броситься на нас в атаку. Но, нарвавшись на мой кинжальный пулемётный огонь, опять расползался по укрытиям.

Окончательной точкой в этом затянувшемся противостоянии послужила перестрелка, начавшаяся в тылу у финнов. Те дрогнули и начали отходить, и чем дальше от нас, тем это движение убыстрялось. Это не значило, что финны в панике побежали, это было планомерное, весьма профессионально проведённое отступление.

Минут через пять после того, как я прекратил стрелять, и мы стояли, перекуривали после только что оконченной встряски, появился комвзвода-1 Курочкин. Он доложил, что после моего сигнала красной ракетой все наши боевые группы выступили на помощь третьей роте. После прибытия Иванова с моим приказом все успели подготовиться и занять позиции перед броском. В тыл наступающих на нас финнов как раз ударили бойцы из взвода Курочкина. В ответ на его доклад я спросил:

– Слушай, Ряба, а все помнят о моём приказе ни в коем случае не поддаваться азарту преследования и по сигналу зелёной ракетой немедленно возвращаться на исходные позиции?

– Да, этот приказ, наверное, сидит у каждого в мозжечке. Вы же, товарищ старший лейтенант, при выходе на задание каждый раз его талдычите. Любой дебил его запомнит.

Ряба хохотнул и продолжил:

– К тому же в расположении роты каждого ждёт полный котелок всякой вкуснятины и тёплая постелька. Ну как тут не подчиниться такому приказу!

Удовлетворённый этим ответом, я достал ракетницу и зарядил её зелёной ракетой. Потом стал с напряжением прислушиваться, стараясь понять, как развивается бой. Несмотря на результаты этого боя и на то, сумеем ли мы вытащить третью роту из котла, я был намерен, как только начнёт темнеть, дать сигнал на отступление. Ведь коварные финны могут и не насытиться кровью одной только третьей роты. Ждать оставалось недолго, максимум через полчаса должны были наступить сумерки.

Темноты ждать не пришлось, вскоре из глубины леса начали выходить красноармейцы третьей роты. Вид у них был удручённый, и их было совсем мало. Перекинувшись несколькими словами с сержантом из третьей роты, я поднял ракетницу и выстрелил зелёной ракетой. Потом дал команду своим бойцам и находящемуся с ними Рябе – готовить пулемёт к транспортировке и отступать на наши позиции. Сам тоже, выбрав подходящие трофейные лыжи и захватив уже снаряженные патронные ленты для «максима», покатил в сторону расположения роты.

После ужина объединённых двух рот, я, собрав всех командиров у себя в теплушке, устроил разбор полётов. Из третьей роты присутствовал только старший сержант Васильев. Теперь он, как старший по званию, возглавлял роту. Все командиры и политрук роты были убиты. Из младших командиров остался только он и сержант Малинин, ну ещё и старшина Куприн. Тело Семёнова красноармейцы сумели вытащить из этого боя, хотя концовку этой схватки можно было назвать полным разгромом роты. Да! Этот наскок третьей роты был крайне неудачен, и она понесла огромные потери. Всего в операции участвовало 59 человек, выбралось из этого боя всего 28 бойцов. Тяжелораненых не было. Может, они и были, но их добили наступающие финны.

Моя рота тоже понесла потери, правда, не такие большие. В строю у меня оставалось 52 бойца. Ни один командир не был даже ранен. То есть рота была вполне боеспособна.

Под впечатлением от общих потерь я крепко задумался. Наши силы таяли, а финны только накачивали мускулы на этом конкретном участке фронта. Из показаний захваченных моими ребятами в этой операции двух пленных вырисовывалась совсем уж хреновая картина. Оказывается, финнами на наш участок фронта была переброшена не только рота из Скандинавского корпуса, а ещё и егерская рота. По-видимому, своими действиями мы сильно растревожили финское командование.

Итогом всех моих размышлений стало решение закругляться с нашей «мельницей». Организовать ещё два рейда, и всё. Больше сил, чтобы двигаться вперёд, не было. Мы, можно сказать, сдулись. Придётся переходить к обороне и ждать подхода свежих частей. Да! Близок локоть, да не укусишь, а ведь до конца предполья оставалось так мало, всего-то чуть больше пяти километров.

Последние наскоки я решил провести непременно – первый, сегодня под утро, всеми боевыми группами взвода Рябы и завершающий, завтра днём, объединёнными силами наших двух рот. Хотелось напоследок громко хлопнуть дверью, уничтожив как можно больше врагов. Окончательно все продумав и решив, я начал раздавать приказы. Затем объявил, что наша посиделка закончилась, пора идти на отдых, ведь предстоящая ночь и день будут очень тяжёлыми и кровавыми. Дождавшись, когда все разойдутся, я вышел на улицу и крикнул Шерхану:

– Наиль, все разошлись, теперь можешь идти сдвигать лавки и стелить матрасы. Завтра мы с тобой идём на серьёзное дело, поэтому нужно хорошо отоспаться. Сам видел, какие нам сегодня волки встретились – им палец в рот не клади, мгновенно откусят. Усталыми с ними лучше не встречаться – малейшая промашка, и всё, ты – труп. Поэтому мы должны быть бодры и стремительны, только это может нам дать хоть какой-нибудь шанс надрать им задницу.

Сказав это, я прислонился к стенке теплушки и закурил трофейную сигарету. Хотелось эту ночь выспаться на все сто, а завтра лично поучаствовать в заключительном нашем рейде. А именно нужно было устроить финнам настоящий Армагеддон. Я намерен был повеселиться от души, чтобы чухонцы надолго запомнили этот наш бенефис и детям своим наказали – никогда не задевать русских. После того как Шерхан всё приготовил ко сну, я зашёл в теплушку, упал на своё спальное место и мгновенно уснул.

И снилась мне победа, салют, счастливые женщины, тянущиеся ко мне с букетами цветов. На самом интересном месте, когда я остался вдвоём с одной из них, красивейшей в мире девушкой, моё расслабленное в сладкой истоме тело начал кто-то судорожно трясти. Открыв глаза, я увидел над собой небритое, измождённое лицо старшего сержанта Курочкина. Машинально взглянул на часы – было четыре утра. Затем, отстранив сержанта, сел на матрасе и обеспокоенно спросил:

– Ряба, что случилось? Ты же должен быть сейчас в рейде?

Курочкин облегчённо выпрямился. Нелепо улыбаясь, он ответил:

– Товарищ старший лейтенант, тут какая-то непонятка вырисовывается. Но, кажется, финны уходят.

– Как уходят? Куда уходят? – воскликнул я и требовательно посмотрел на старшего сержанта.

Тот, пожав плечами, ответил:

– Да из предполья уходят. Я со своими ребятами по следам финнов докатился до самого начала основных укреплений. До сплошной полосы проволочных заграждений. Там мы прищучили один из последних уходящих отрядов финнов, обстреляли его, даже умудрились одного чухонца утащить из их колонны. Но больше ничего сделать не смогли. Финны как с цепи сорвались. Со стороны укрепрайона подняли такую стрельбу, что мы еле ноги унесли. Плотность огня в этом укрепрайоне просто неимоверная. Дзотов и дотов там, как говна в выгребной яме. Так что предполье, в котором мы ковыряемся уже столько времени, – это цветочки, по сравнению с тем, что нам предстоит испытать в этом укрепрайоне.

Я, сразу же зацепившись за информацию о пленном, тут же спросил:

– А что пленный говорит? Какая причина их отступления? Вчера же они вроде так хорошо нам по сопатке надавали. Качественно и от души! Ни хрена я этих буржуев не понимаю – хоть убей!

Курочкин, потупившись, и каким-то виноватым голосом ответил:

– Да чёрт его знает, чего там лопочет этот финн. У нас же никто этого птичьего языка не понимает. Кроме вас, никто не сможет его допросить. Я специально его притащил прямо к вашему штабу. Сейчас он мёрзнет там, за дверью. Свистнуть ребятам, чтобы они его тащили сюда?

– Подожди, торопыга! Нужно хотя бы убрать матрасы. А то что твой пленный подумает? Какое у него сложится впечатление о русском штабе? Нужно, чтобы он видел, что мы днём и ночью бдим, что здесь собрались очень суровые ребята, безо всяких там бабских сантиментов, которые видят его насквозь и миндальничать, в случае чего, не будут.

Посмотрев на Асаенова, который стоял у входа, уже одетый и готовый на выход, я сказал:

– Ты слышал? Нужно здесь навести рабочую обстановку. Потом изобрази самую что ни на есть свою зверскую ухмылочку и тащи пленного на допрос. Да, ещё чайник поставь, чувствую, сегодня нам спать уже не придётся. Нужно срочно хоть что-то проглотить, чтобы внутренности не слиплись. Давай действуй, мой славный вестовой, мой верный Санчо Панса.

Пока Шерхан убирал матрасы и приводил помещение в божеский вид, быстро умылся у висевшего умывальника и тоже привёл себя в порядок.

Через пять минут я уже восседал на лавке у стола, с разложенной на нём картой, рядом примостился Ряба. Когда Шерхан завёл пленного, я достал свой револьвер и начал демонстративно вертеть барабан. Потом глянул на пленного и спросил по-фински:

– Фамилия, имя, звание и номер части быстро говори! Мне с тобой некогда долго болтать. Или ты говоришь, или валяешься с простреленной башкой – выбирай. Будешь врать, знай – нам многое известно от других пленных, и, в принципе, ты нам особо не нужен. Ты, наверное, знаешь, что такое русская рулетка, так вот, мы с тобой поиграем в неё, но в усовершенствованном виде – комиссарская называется. Это когда из барабана этого нагана вынимается один патрон, и при каждом твоём неверном ответе я буду стрелять тебе в голову. Так что можешь проверить судьбу и что-нибудь мне наврать.

После этих слов я открыл барабан и вытащил один патрон. Потом требовательно посмотрел на финна. И тут его будто прорвало, как плотину в паводок. Я узнал всё – о нём, о роте, в которой он служил, включая потери, понесённые ей в этих боях, и, главное, выяснил причину, по которой финны оставили свои позиции безо всякого сопротивления. Как ни странно, причина эта была до банальности простой. А именно моральное состояние войск на этом участке фронта. Произошло, казалось бы, обычное для войны событие – погиб человек. Но для финнов в этом человеке была сконцентрирована вся их уверенность в победе на этой войне против азиатских полчищ. Это был славный талисман финского оружия, и звали его – Симо Хяюхя. Да, это был их легендарный снайпер, который убил из своей трёхлинейки более пятисот советских солдат. Как рассказал пленный, этот снайпер, даже сражаясь в одиночку, побеждал в бою против танка. Однажды он уничтожил танк, попав из своей винтовки прямо в дуло этого стального монстра. Для финнов он являлся олицетворением уверенности в счастливом окончании войны, в его неистребимой сущности они черпали силы для долгого и упорного сопротивления. Поэтому, когда солдаты узнали, что он погиб, в войсках наступила полная апатия, и всех охватило ощущение, что всё пропало и сопротивление бессмысленно.

Даже егерей в тот момент можно было безнаказанно отстреливать пачками. Вот так неожиданно легко сдулся этот финский пузырь, по крайней мере, на нашем участке фронта. Финское командование, едва поняв, что войска в районе, где погиб Симо Хяюхя, полностью деморализованы, срочно отвели их под защиту Хотиненского укрепрайона.

Выясняя дальше подробности этого поистине счастливого для нас события, я умело направил поток красноречия допрашиваемого в нужное для себя русло. Тайво Айттойокинен рассказал:

– Я сам не видел убитого Симо. Но точно знаю, что тело его со смертельной раной эвакуировали в сторону сорок пятого дота. Эту страшную рану Хяюхя получил от русского снайпера во время боя в третьем секторе, у седьмого завала. Тело его вытащили и эвакуировали егеря из второй роты. Группа обеспечения и огневой поддержки, которая всегда сопровождала Симо Хяюхя, была полностью уничтожена. Егеря, которые первоначально выдвигались для полного уничтожения окружённого противника, изменили свои планы. После обнаружения тела великого снайпера – Белой смерти, они яростно бросились к месту трагедии, чтобы отомстить его убийцам. Но после гибели Симо Хяюхя Бог отвернулся от нас, и рота егерей попала в пулемётную засаду. Затем с фланга ударили русские, и стало совсем плохо. Вся наша оборона начала рушиться. Если бы не сопротивление роты из Скандинавского добровольческого корпуса, то мы побежали бы ещё тогда. Даже егеря уже не могли сражаться. После смерти Симо Хяюхя – солнце военных побед для Финляндии закатилось.

Закончив этот рассказ, финн неожиданно для всех разрыдался. Мне было очень неприятно смотреть на эти истеричные слёзы, обильно смочившие лицо здорового мужика. Я приказал Шерхану отвести пленного в наш зиндан. Под опеку обозников Бульбы. Когда он вывел пленного, я чуть ли не вслух подумал:

«Ну и ни хрена себе! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Это что же получается? Один точный выстрел Якута, и всё – дело в шляпе. Надо же, как всё удачно вышло. Да! Кирюшкина обязательно представлю к самой высшей награде. Ничего не скажешь, заслужил мужик. Можно сказать, всю нашу „мельничную“ братию спас».

Я ничуть не сомневался, что эпизод с гибелью финского снайпера непосредственно связан с нашим дневным боем. Постепенно все мои мысли вернулись на грешную землю. В голове возник конкретный вопрос – каковы наши дальнейшие действия? Посмотрев на сидевшего рядом Курочкина, я произнёс:

– Ну что, Ряба? Придётся тебе вместе со мной ещё раз прокатиться до того места, где вы встретили финнов. И ещё – подымай-ка своё снайперское отделение, они поедут с нами. Нужно будет на краю предполья посадить снайперов. Пускай немного пощиплют финнов, заодно обозначим, что русские уже заняли всё предполье, и что сюда нельзя, здесь кусаются. А то у них там до хрена скрытых проходов, могут к нам направить своих диверсантов. Остальные пускай пока отсыпаются. Всей ротой туда не пойдём, от этих финнов всего можно ожидать. Опять могут какую-нибудь каверзу учинить. Может быть, днём, когда сапёры всё проверят, и передислоцируем наши роты, а пока нужно хорошенько разведать передний край финнов. Да, кроме снайперов, захвати ещё и расчёт ручного пулемёта. Пускай ребята огоньком тоже попугают чухонцев, да и снайперам, в случае чего, будет хорошая подмога. Всё, давай, а я пока буду облачаться в свой боевой наряд.

Согласно гукнув, Курочкин встал и вышел из теплушки.

Когда он вышел, я, разложив на столе свой автомат, начал его тщательно смазывать, готовя к предстоящей работе. Пришлось заняться и автоматом Шерхана – он так и не научился грамотно его разбирать и смазывать. Когда Наиль пришёл, мы вместе с ним набили патронами пустые магазины и уложили их в разгрузочные жилеты. После чего попили чаю, перед этим легко опустошив по банке тушёнки. Закончив все эти необходимые дела, оделись и вышли из теплушки. На улице я успел даже перекурить, до того как появилась группа красноармейцев, возглавляемая Рябой. Коротко объяснив им наши задачи, я дал команду, и мы, колонной во главе с Курочкиным, покатили в сторону финского укрепрайона.

Глава 20

Начало светать, и уже можно было хорошо рассмотреть находящиеся по обеим сторонам нашей лыжни оборонительные сооружения этого предполья. И это чудо инженерной мысли, предназначенное для успешной борьбы с превосходящим тебя противником, – бросили без всякого сопротивления. Я уверенно шагал вдоль него на лыжах и думал: «Да! Если бы я со своей ротой сидел в обороне в этом предполье, то спокойно бы отбился от целого батальона егерей. Они бы целый год пытались нас выдавить с этих позиций, но в конечном итоге с разбитой сопаткой и в большой печали были бы вынуждены удалиться в свою Лапландию – гонять оленей, и там, забившись в чум, впали бы в полную тоску, опустившись в беспробудное финское пьянство. А как финны любят горячительное, я знал. По сравнению с ними – нашего самого горького пьяницу запросто можно было назначать председателем общества трезвенников. Финские власти об этом прекрасно знали и поэтому всячески боролись с пьянством, ведущим к деградации нации. Раньше, в обычной мирной жизни, в отличие от Финляндии, дешёвую водку в наших магазинах можно было кушать хоть попой – её было полно. Но народ эту заразу практически не употреблял, так, если только на праздники или на дни рождения. Правда сейчас, когда смерть подстерегала красноармейца за каждым углом, да и быт был неимоверно тяжёл, никто не отказывался от водки. Чтобы хоть как-то облегчить душевные переживания, народ начал употреблять это чудодейственное зелье. К тому же практически официально каждому бойцу полагалось по сто граммов водки. Любому человеку под давлением пресса военных невзгод было трудно удержаться от употребления этой гадости. Принял сто грамм, и все трудности сразу как-то притушёвывались, становилось не так страшно. Я замечал, что некоторые бойцы, быстро привыкнув к этой гадости, уже сами выискивали любые возможности, чтобы раздобыть дополнительную дозу водки. Если бы мне дали волю, я бы за Можай загнал этих любителей горячительного. Они бы у меня, вместо принятия стакана, побегали бы лучше лишний раз в полной боевой выкладке по полосе препятствий. Я бы, вообще, любое употребление водки в армии запретил. Этот допинг только мешал нам воевать. После употребления алкоголя организм бойца уже не мог адекватно оценивать надвигающуюся опасность и правильно на неё реагировать. Так что я искренне считал, что водка – это зло, но бороться против линии партии было невозможно.

Когда я начал размышлять о том, как же привыкшие ежедневно употреблять не менее ста грамм водки будут жить в мирной жизни вернувшиеся с войны солдаты – наша колонна остановилась. Оказывается, мы уже миновали предполье и вышли к тому месту, где ребята Рябы захватили пленного. Я посмотрел на часы, с момента нашего отправления прошло меньше тридцати минут. Время было 6-10. Уже можно было разглядеть в бинокль окружающую местность. Я выехал вперёд и, встав за толстую сосну, минут пятнадцать разглядывал, представший во всей своей грозной красе – Хотиненский укрепрайон.

Чем больше я рассматривал эти укрепления, тем тяжелее становилось у меня на душе. Чтобы преодолеть хотя бы несколько километров этих сплошных проволочных заграждений, рвов, минных полей и многочисленных дзотов и дотов, нужно положить не одну тысячу жизней русских солдат. Кроме этого, требовалось засыпать эту местность несколькими эшелонами тяжёлых снарядов и авиабомб. Финны, строя этот укрепрайон, явно поработали на совесть. Самое плохое, что при штурме этих укреплений не поможет никакой военный гений – любые маневры здесь бесполезны. Только тупой штурм в лоб – на пулемёты и орудия, спрятанные под толстым слоем железобетона. Если в предполье и можно было исхитриться и достать финна с тыла, то здесь это было невозможно.

Однако, сделав такие печальные выводы, мой мозг не успокоился, а упорно продолжал искать выход из сложившегося тупика. Я понимал, что, скорее всего, первыми на приступ этих укреплений пойдём именно мы. И первым, кто останется висеть замёрзшим трупом на этих проволочных заграждениях, буду я, а вместе со мной и мои ребята. Чтобы как-то избежать такого будущего, оставалось одно – пытаясь проникнуть в глубь укрепрайона, хоть как-то обезопасить себя, воспользовавшись информацией, полученной от пленных егерей. Я понимал, что ниточка эта очень ненадёжная, информация не проверена. А с большим трудом выпытанное у пленного финна слово «Кондапога» – это, возможно, никакой вовсе и не пароль для прохода через укрепрайон. Это, вполне вероятно, мои личные измышления и подгонка случайно полученной информации под желаемый результат. Вполне можно было ожидать, что, даже найдя в дупле телефон и позвонив с него финнам, можно дождаться не проводника, а несколько неприятельских снарядов или мин на свою самоуверенную голову. Но в такой ситуации приходилось хвататься даже и за такую тоненькую соломинку, как непроверенная информация. Она давала хоть и призрачную, но всё-таки надежду.

Решив попытаться воспользоваться этой соломинкой, мне захотелось немедленно обнаружить злополучное дерево с телефоном в дупле. Все приметы, подсказывающие, где оно находится, я хорошо помнил. И одну из них уже увидел. Это был лежащий километрах в трёх громадный гранитный валун. Как раз напротив него и должно было находиться дерево, в дупле которого и есть тот заветный телефонный аппарат. В сторону валуна вели и лыжни оставивших эту линию фронта финнов. Наверное, в этом месте был оборудованный проход в минных полях и проволочных заграждениях.

Правда, я не знал, покинули ли финны предполье в том месте или ещё продолжают стоять в обороне. Здесь уже была зона ответственности роты Сомова, а значит, тем более нужно было узнать, что творится у нас на флангах. Как ни крути, а прокатиться до того дерева стоило, чтобы разведать обстановку и убедиться, что телефон там действительно имеется. Хотя, если этот полевой телефон установлен и имеется связь с финнами, то вызывать проводника прямо сейчас я не хотел. Если уж и забираться в пасть финского льва, то только ночью, всё был хоть какой-то вариант отбиться, если нас разоблачат. К тому же нужно было серьёзно подготовиться и морально настроиться на проведение этого смертельно опасного трюка.

Окончательно все обдумав, я направился к своим ребятам, терпеливо ожидавших меня за темнеющим нагромождением множества спиленных деревьев. Только отъехав от своего наблюдательного пункта, я ощутил, какой сегодня морозный день. Когда мы передвигались на лыжах, это довольно резкое понижение температуры было как-то незаметно. Только простояв четверть часа неподвижно возле дерева, я понял, насколько же стало холодно, наверное, не выше -20 градусов. Но делать было нечего, перемирия из-за понижения температуры никто объявлять не собирался. Генералам и политикам, сидевшим в тиши тёплых кабинетов, было глубоко наплевать на то, что в данный момент чувствует простой солдат. Главное, нужно было, чтобы начерченные ими на военных картах планы были выполнены, а высокие амбиции удовлетворены. А что замёрзнет или погибнет при этом на одну-две тысячи человек больше, то, подумаешь, какая мелочь.

Что касается меня, то пронизывающий до самых костей холод заставил пересмотреть своё первоначальное намерение – оставить вдоль всей полосы нашего будущего расположения всех снайперов. Зачем зря морозить людей? Для обозначения нашего присутствия хватит и двух человек. Когда я этот вопрос начал обсуждать с Курочкиным, тот полностью поддержал моё новое решение. При этом заметил:

– Всё правильно, товарищ старший лейтенант, на хрен тут всем морозить свои задницы. Всё равно в такой мороз ни один финн не высунет носа из тёплого бункера. Так что снайперам по большому счёту ловить здесь нечего. Скорее всего, за целый день они не увидят ни одной цели. Обратно финны тоже вряд ли полезут. Не для этого они здесь всё бросили. Этот участок предполья для них теперь проклятое место.

На эти слова я поделился с ним своими наблюдениями:

– Так-то оно так, но знаешь, Ряба, я в глубине позиций финнов заметил какое-то оживление. Там, из-за холма, находящегося километрах в четырёх, выехало несколько тракторов, да и люди около них суетятся. Так что враг не дремлет. За ним нужен глаз да глаз. Ты прав только в том, что на расстоянии доступности стрелкового оружия нет никакого движения. Вся основная деятельность финнов скрыта за толстыми бетонными стенами и глубокими окопами. А там даже пуля Якута бесполезна.

В ходе обсуждения, где снайперам лучше залечь, мы пришли к общему выводу – чем ближе к финским позициям, тем лучше. По крайней мере, легче будет попасть в финна, который выглянет из окопа, да и амбразуры ближайших дзотов окажутся более доступными. Обговорив всё с Рябой, я начал отдавать распоряжения двум снайперам, которых мы оставляли здесь:

– Ну что, ребята, придётся вам тут целый день покуковать одним. Ваша задача – подобраться поближе к проволочным заграждениям и сделать там себе лёжку. Выкопайте по хорошей снежной норе, чтобы не замёрзнуть, и караульте зазевавшихся чухонцев. Мы вам оставляем по два спальных мешка и все продукты, которые у нас с собой есть. До вечера смены не ждите и не дёргайтесь. Как только мы передислоцируемся, то из миномётов и «Бофорсов» сразу же проверим финскую оборону. Тут уж вы не зевайте, финны наверняка ответят на наш огонь, а самые любопытные попытаются рассмотреть, что там творится у русских. По вам они долбить не будут – смысла нет стрелять по открытому со всех сторон месту. Вы сначала засеките все их огневые точки, а уже потом открывайте свою охоту. Если вас засекут и начнут обстреливать – разрешаю покинуть позицию и прятаться в укрытиях, в лесу. Всё ясно?

Дождавшись утвердительных возгласов, я продолжил:

– Остальным снайперам и пулемётчикам возвращаться в расположение роты. За старшего у вас будет Кукин. Ты, Серёга, передашь Шапиро, что мы с Рябой, Якутом и Шерханом остаёмся и продолжаем разведку. Нужно ещё осмотреть, нет ли финнов на наших флангах. И скажи политруку, чтобы готовил роту к передислокации. Нужно будет, как только мы появимся, тут же выступать, чтобы занять новые позиции. Всё, ребята, время пошло – разбежались!

Как только мы остались вчетвером, я приказал Рябе и Якуту произвести разведку нашего правого фланга, а потом сразу же возвращаться в расположение роты. Мы с Шерханом должны были проверить левый фланг. В нашу задачу входила проверка не только полосы ответственности нашей роты, но и участка, который должна будет занять вторая рота нашего батальона. Дополнительно, но я об этом никому не рассказывал, я надеялся найти дерево с секретным телефоном, установленном в дупле.

И действительно, в течение двадцати минут мы с Шерханом доехали до столь интересующего меня дерева. В нём и правда было дупло, и там был установлен обычный полевой телефон, с вертушкой для зарядки аккумулятора. Да! Мой безумный, авантюрный план начинал обрастать необходимыми условиями для начала его реализации. Увидев этот телефон, я возбудился до неимоверности. Чтобы как-то охладить свой пыл и успокоиться, решил внимательно обследовать район предполагаемого прохода через укрепрайон. Нужно было постараться запомнить местность вдоль прохода, чтобы хоть немного ориентироваться ночью.

Буквально минут через пять, после того как я в бинокль начал всё осматривать, километрах в трех, ну от силы в четырёх от нас я разглядел гаубичную 120-мм четырёхорудийную батарею. Меня снова прошиб холодный пот от предательского, липкого ощущения жуткого страха. Вокруг орудий суетилось довольно много людей. Не очень далеко от пушек стояли тракторные тягачи. Точно такие же я видел недалеко от холма, который находился ближе к нашему правому флангу.

«Чёрт возьми, – сверкнуло в моей голове, – это же пушки по нашу душу. Их специально пригнали на этот участок фронта, чтобы они с говном смешали весь наш батальон. Эти коварные прощелыги полностью уверены, что мы сломя голову бросимся занимать оставленные позиции, и вот тут-то наступит их звёздный час. Тяжёлыми орудиями финны просто перепахают всё это предполье до состояния огородной грядки. Тем более все координаты блиндажей, где можно спрятаться от холода, им известны, и всё предполье на расстоянии километров семи от этого места наверняка пристреляно.

Было ясно, что орудия были перевезены на эти позиции совершенно недавно и пробудут здесь недолго. Ну не могли в таком серьёзном месте, как этот укрепрайон, находиться орудия без железобетонного колпака над ними. Время жизни таких батарей исчислялось бы часами. То есть временем, которое было нужно, чтобы подтащить к этому месту наши артиллерийские батареи или тяжёлые миномёты. А для авиации это была вообще детская цель, в первый бы заход самолётов от этих батарей осталось бы мокрое место. Значит, вывод был один – наш батальон так достал финнов, что они любым путём решили его уничтожить. Им необходимо было срочно поднять дух своих войск, продемонстрировав – вот что, мол, бывает с теми, кто покусился на национального героя Финляндии.

Больше ничего не рассматривая, я сорвался с места и крикнул Шерхану:

– Наиль, ноги – в руки и быстро сваливаем к себе в роту!

И в темпе покатил по своей же лыжне – обратно в расположение роты. Время было уже 7-55, и я боялся, что финны с минуты на минуту могут начать обстрел наших позиций. Окопы и блиндажи моей роты находились в пределах досягаемости этих крупнокалиберных орудий. Пожалуй, только расположение батальонных служб и обоза можно было назвать относительно безопасным. Всё-таки они отстояли от этих батарей больше чем на десять километров. Напрямик я не поехал, хотя из сектора второй роты финны тоже ушли. Посчитал, что в конечном итоге можно потерять больше времени, чем если ехать окружным путём. Во-первых, дорога была неизвестная, и запросто можно было напороться на мины. А во-вторых, если ехать прямо, то мы упрёмся в боевые порядки второй роты, а там никто не знает, что это возвращаются свои. Запросто можно было нарваться на дружественный огонь. Своих снайперов я решил не снимать с места, вряд ли финны будут кидать свои чемоданы так близко по хорошо просматриваемой территории. К тому же присмотр за противником был нам жизненно необходим. Кто знает, что начнут делать финны после окончания обстрела? Вдруг решат снова вернуться на оставленные ранее позиции предполья.

В расположение роты я ворвался в 8-25. Не слушая докладов и рапортов, скомандовал тревогу и приказал немедленно отходить в расположение тылов батальона. Шерхана отправил во вторую роту, к Валерке Сомову, с предложением срочно отходить в том же направлении. Хорошо, что в моей роте всё уже было подготовлено для передислокации. Даже «Бофорсы» уже стояли в походном положении. Поэтому мы выступили буквально через пять минут после моего появления в расположения роты. В 9-00 я уже входил с докладом и объяснениями в штаб батальона.

Сипович и Пителин уже знали, что финны бросили свои позиции и ушли под защиту дотов и дзотов Хотиненского укрепрайона. Появление моей роты в тылу было для них как гром среди ясного неба. Поэтому пришлось подробно рассказать, что я видел на территории укрепрайона. Мой авторитет в глазах командования батальона был уже настолько высок, что это решение никто даже не стал оспаривать. Сипович сразу же поверил, что батальону предстоит выдержать серьёзный артиллерийский обстрел. Поэтому он тут же приказал отойти еще на два километра в тыл, к нашим бывшим позициям. Там имелось в наличии несколько прекрасных блиндажей и даже оборудованная ещё финнами бревенчатая баня. Весь батальон всё ещё ею пользовался.

Я на минуту выбежал из штаба, чтобы передать этот приказ Шапиро. Пока ходил, пришло чёткое понимание – нужно ковать железо, пока оно горячо, пока у начальства сохраняется обо мне очень лестное мнение. Нужно было выбить разрешение на рейд в самое нутро Хотиненского укрепрайона. Историю про телефон я решил так и не рассказывать, просто объяснить, что финны ещё не успели полностью закрыть проходы в минных полях и в проволочных заграждениях, и этой ночью есть реальная возможность, проникнуть к передовым дзотам, а может быть, даже получится и к дотам.

Войдя обратно в штабной вагончик, я застал Сиповича, что-то горячо доказывающего в телефонную трубку. Немного послушав разговор, я понял, что наш командир батальона вызывает поддержку с воздуха. Когда он начал диктовать координаты обнаруженных мной батарей, стало ясно – самолёты будут. После телефонного разговора настроение у Сиповича заметно улучшилось. Я воспользовался этим и доложил о своём предложении. При этом добавил, что возможность прорваться сквозь минные поля и проволочные заграждения имеется только сегодня ночью. Потом будет поздно, и придётся большей части батальона лечь замертво перед этим грозным укрепрайоном. Других вариантов просто не будет. Обсуждали это предложение мы очень недолго, все были как на иголках, нужно было как можно быстрей отходить от возможного артиллерийского обстрела. В конце Сипович спросил:

– А ты уверен, что получится пролезть в это осиное гнездо? Не выйдет ли так, что тебя заманят на открытое, простреливаемое место и там разделают под орех?

Я бодро ответил:

– Уверен, товарищ капитан! Тем более мы будем действовать ночью и, в случае чего, сможем отползти за укрытие. Всё лучше, чем под огнём, преодолевать проволочные заграждения. Тут финны, вполне вероятно, не ожидают нашего нападения, и можно будет проскочить по-тихому. А при всеобщей атаке они будут гвоздить по переднему краю из всех стволов, и выжить при этом – весьма проблематично.

Капитан после минутного размышления принял нужное решение:

– Ладно, старлей, согласен! Ты уже всем доказал, что парень ловкий и пронырливый. Поэтому давай действуй! Только роту целиком в этот рейд не бери – не больше половины. Понял?! Фронт оголять я не имею права. И так уже от батальона остались рожки да ножки, а пополнения всё ещё не шлют. Всё обещают, а обещанного – три года ждут.

Чтобы моё тайное задание не обременили ещё каким-нибудь условием, я решил поскорее скрыться от глаз начальства. Поэтому вытянулся, отдал честь и произнёс:

– Разрешите идти!

В ответ получил молчаливый кивок Сиповича и напутственное слово Пителина:

– Давай, Юра, действуй! Ты парень везучий, может быть, действительно, из твоей затеи что-нибудь получится.

Ещё раз козырнув, я, вполне довольный, вышел из штабного вагончика.

Никого из моей роты уже рядом не было. Шапиро увёл людей дальше в тыл. В расположении штаба батальона творился сущий бедлам. Все суетились, бегали, что-то кричали. Чувствовалось, что вот-вот этот табор тронется с места. Шерхан ещё не прибыл из второй роты. Ждать его я не стал – не маленький, как-нибудь найдет наше расположение. В этом месте меня уже ничто не задерживало и я, особо не торопясь, отправился в новое расположение своей роты.

В 11–00, когда я уже приблизился к нашему лагерю, раздались первые звуки отдалённых взрывов. Это финны, как я и предполагал, начали артиллерийский обстрел. Было приятно осознавать, что эти звуки являются теперь для нас уже лишь простым сотрясением воздуха. Я просто упивался, когда представлял, сколько финнам пришлось потратить энергии, чтобы организовать для нас этот шумовой концерт. Сколько десятков тонн смертоносного металла сейчас расходуется ими для того, чтобы уничтожить укрепления, созданные своими же руками. И при этом наибольший кайф у меня вызывало то обстоятельство, что в результате всей этой вакханалии не прольётся ни капли русской крови.

В расположении моей роты происходила примерно такая же суета, которую я видел и возле штаба батальона. Только было одно отличие – сразу ощутимый, сильный запах дыма. Это вовсю дымили полевая кухня и труба находящейся неподалёку финской бани. Бульба, пользуясь таким случаем, решил устроить банный день. Кроме этого, красноармейцы второго и третьего взвода подготавливали место для установки палаток. Это дело я сразу же прекратил, приказав им – всё, что вытащили, укладывать обратно в сани, поскольку здесь мы будем находиться очень недолго и скоро тронемся обратно. Всем командирам я предложил срочно собраться у меня в штабе. Кстати, Курочкин уже был давно в роте, они с Якутом прибыли в расположение роты ещё раньше, чем я с Шерханом. Результат их разведки был тот же, что и у нас – финнов они тоже не встретили.

Когда командиры взводов – старшина и политрук, собрались у меня в теплушке, я не стал тянуть и сразу же рассказал, что нам предстоит этой ночью. Потом предложил:

– Давайте подумаем, кого нужно взять в этот смертельно опасный рейд. От каждого из участвующих в нём будет напрямую зависеть жизнь других. Малейшая ошибка, и пули финнов буквально порвут наши тела. Нужно отобрать самых лучших и надёжных бойцов. Командир батальона разрешил задействовать для участия в этом рейде не больше половины активных штыков роты. Это двадцать шесть человек, ну, на всякий случай возьмём ещё двух саперов. Командиры взводов идут в рейд все. За старшего, вместо меня, в роте остаётся политрук.

Шапиро обиженно вскрикнул. Я, посмотрев в его сторону, строго заявил:

– Всё, Осип, успокойся, – это решение не обсуждается.

Потом посмотрел на старшину и произнёс:

– А тебе, Бульба, опять нужно будет пошарить по своим сусекам. Так же, как в прошлый дальний рейд, нужно будет одеть людей в финское обмундирование.

Старшина, даже не думая, ответил:

– Товарищ старший лейтенант, тут хоть убейте, но столько комплектов финского обмундирования я не найду. В наличии только двадцать две штуки.

– Хорошо, двадцать два так двадцать два. Остальные шесть бойцов пойдут под видом пленных. Тарас, ну хоть шесть пистолетов, чтобы их можно было спрятать под маскхалат, найти сможешь?

– А то! Уж этого добра – полно. Даже у красноармейцев, если посмотреть, что они таскают в своих сидорах, точно можно откопать какой-нибудь вальтер с парой обойм.

Посчитав, что этот вопрос закрыт, я обратился к взводным, давать свои предложения, кто из красноармейцев идёт с нами в этот рейд. Минут десять мы утрясали список, а потом я объявил:

– Ну всё, мужики, вопрос решён. Теперь нужно до вечера отдыхать. И как говорится – с Богом!

На этом наше совещание закончилось. Все командиры, изрядно озабоченные предстоящими хлопотами, разошлись по своим делам. Я тоже вышел из теплушки. На улице, возле полевой кухни, заметил Шерхана. Он, как обычно, одним из первых наполнял свой котелок.

«Вот же, зараза, – подумал я, – в первую очередь думает о своей утробе. Даже не дождался, когда закончится совещание, чтобы доложить о выполнении своего задания. Сразу же, как только начали выдавать пайку, побежал наполнять свой бездонный котелок. И наверняка намерен повторить этот заход, когда я сяду обедать. Как же в него столько влезает. Не желудок, а просто бездонная бочка какая-то. Странно, что он до сих пор не разжирел?» Но обо всём этом я думал безо всякой злости и досады. Наоборот, я где-то даже весело восхищался этими способностями Шерхана, что называется, «в здоровом теле – здоровый дух».

Тем временем этот как-то уже полюбившийся мне прощелыга, наполнив свой котелок, повернулся и, наконец, заметил своего командира роты. Ничуть не смутившись, он с полным котелком направился ко мне. Подойдя, вмиг изобразил на своей лукавой физиономии подобострастную улыбку и произнёс:

– Смотрите, товарищ старший лейтенант, как я угадал. Только вы закончили ваше совещание, а тут вам сразу и горячий борщок. Я чуток его отхлебнул – вещь потрясающая.

«Вот, жулик, – про себя усмехнулся я, – думаешь, я не возьму этот котелок, побрезгую тем, что ты оттуда отхлебнул. Ну уж нет, не побрезгую, специально возьму и всё сожру. И посмеюсь над тем, как ты будешь выкручиваться. Во что ты, интересно, наберёшь себе этого супчику, мой-то котелок лежит в теплушке. Ха-ха-ха!»

Представляя, с весёлым злорадством, дальнейшее развитие этой ситуации, я протянул руку и взял котелок. Сказал:

– Спасибо тебе, мой верный Санчо Панса, – повернулся и прошёл в свою теплушку.

У самой двери крикнул Наилю:

– Минут через десять зайди, доложишь мне результаты своей поездки во вторую роту.

Попав внутрь помещения и закрыв дверь, я от души рассмеялся, представив себе, какая сейчас должна быть физиономия у Шерхана. Потом уселся за стол, достал ложку и начал с наслаждением поглощать горячий, наваристый борщ, про себя нахваливая поваров, приготовивших такую вкуснятину. После того как я полностью подчистил котелок, мой взгляд, остановился на инициалах, выцарапанных на боковине этой жестянки. Там отчётливо читалось ЮЧ – это были мои инициалы. Вот если бы Шерхан сейчас увидел мою физиономию, он бы неделю смеялся до упаду.

Мои, последовавшие за этим самобичевание и досаду за недоверие к людям прервал сам виновник этого фиаско – Шерхан. Он, смешно отдуваясь от только что усвоенной, судя по всему, весьма изрядной доли борща, зашел доложить мне о результатах посещении второй роты. Я, под впечатлением от всех тех, не совсем чистых мыслей про этого прекрасного парня, которые только что пролетели в моей голове, внимательно его выслушал. И, против обыкновения, не вставил ни одного язвительного замечания. Потом посвятил его в подробности нашего очередное задания и предложил помочь ему подготовить к боевым действиям его автомат. Закончив профилактические работы с обоими автоматами, продолжая осыпать Шерхана любезностями, теперь уже предложил ему пойти в первый, командирский заход в баню. Когда в ней самый хороший, сухой пар. Перед этим как раз зашёл Бульба и доложил, что баня прогрета и можно идти мыться.

После бани я ещё раз обошел все подразделения и узнал, как идёт подготовка к рейду. Всё шло вроде бы по плану, никаких сбоев не было. Для ребят, которые уходили в рейд, были уже подготовлены места для отдыха в трёх финских блиндажах. Остальные всё то время, пока мы отсыпаемся, должны были тесниться в одном тёплом блиндаже и охранять наш сон. Со мной в этот рейд шли самые лучшие бойцы из всех трёх взводов. Кроме этого, из огневого взвода я брал двух наводчиков «Бофорсов». У меня была идея, если всё пойдёт хорошо, то тогда можно будет захватить какой-нибудь дот и его орудием немножко пострелять по позициям финнов. Не всё же этим гадам сидеть под бетонными колпаками и безнаказанно расстреливать беззащитную русскую пехоту.

Убедившись, что в роте всё нормально, я со спокойным сердцем пошёл в свою теплушку. Там Шерхан уже подготовил постели и вскипятил чайник. Попив с ним чаю, мы завалились спать. Продолжающиеся раздаваться в отдалении взрывы снарядов нисколько не мешали нашему хорошему настроению и спокойному сну.

Глава 21

Разбудил меня Шерхан – оказывается, уже стукнуло восемь часов вечера и пора было собираться. Выход у нас был запланирован в десять часов ночи. Перекусив принесённым борщом, одевшись в свою походную амуницию, захватив оружие, я вышел из теплушки. Здесь, прямо на улице, мы ещё раз обговорили с командирами взводов порядок нашего движения и роль каждого из них в предстоящей операции. Потом загрузили в мою теплушку боеприпасы, динамитные шашки и автоматы. Красноармейцы, изображающие пленных, должны будут в неё впрячься. Якут, с его азиатской физиономией, был среди них. Его ружьё со снайперским прицелом нёс красноармеец, изображающий конвойного. Свой автомат он положил в теплушку.

Я был уверен, что наличие этой будки увеличит достоверность принадлежности нас к финской спецгруппе. Ведь захваченная нами диверсионная егерская группа под командованием капрала Урхо Кайконена не один раз протаскивала эту будку через проход в укрепрайоне. Лица людей могли и не запомнить, а такое нелепое сооружение запомнил бы любой часовой. По-моему, эта будка была лучше, чем любой пропуск. Поэтому я жертвовал скоростью передвижения ради достоверности образа финской спецгруппы, возвращающейся с задания с пленными и добычей. Сопровождающие эту группу солдаты были из подразделений, разбитых в деревне Суомиссалми.

Именно такая была у меня легенда для проникновения в нутро финской обороны. Ну а потом, когда мы минуем минные поля и проволочные заграждения, можно будет от души повеселиться, как говорится, потаскать удачу за бороду. Финны наверняка спят как суслики в своих тёплых убежищах, вот пускай и спят дальше, но уже вечным сном. И вообще, пусть разбегаются на хрен – русские идут! Для них же лучше – сидеть в своих тёплых домах, пить свою прекрасную водку, заедая её не менее прекрасной салями и париться в своих замечательных финских банях. Какой чёрт их дёрнул залезать в разборки больших дядек? Вот же чудики, и что им спокойно не жилось?

Выступили мы в 22–10. Шли двумя цепочками, в середине этой своеобразной колонны наши бурлаки тащили теплушку. Для придания большей скорости движения эту будку на санях подталкивали ещё и с боков. Скорость движения колонны была не очень велика. К тому же движению постоянно мешали последствия финского артиллерийского обстрела. Как я узнал у Шапиро, в 16–00 в сторону стреляющих батарей проследовало девять наших самолётов, и буквально через пять минут финский обстрел прекратился.

К дереву, в дупле которого был установлен телефон, я с Шерханом подъехал в 0-10. Прибыли мы туда раньше, чем основная группа. Движение колонны, отягощённой транспортировкой теплушки, происходило очень медленно. Я посчитал, что если финны и признают меня за своего, и я договорюсь на проход через укрепления, то всё равно пройдёт довольно много времени, пока появится проводник. А если даже к моменту появления проводника колонна и не подойдёт, то ничего страшного – подождут.

Всегда можно объяснить задержку людей во вражеском тылу. Может быть, это обстоятельство даже придаст большую достоверность моей легенде. А если финны догадаются, что мы советский диверсионный отряд, то от артиллерийского огня по этой площадке вдвоём будет гораздо проще спрятаться в укрытии, чем такой большой группой.

С некоторым трепетом я достал из дупла полевой телефон, покрутил вертушку и снял трубку. На том конце провода практически сразу же ответили. Я, представившись капралом Урхо Кайконеном, сказал, что моя группа возвращается после выполнения спецзадания. Не дожидаясь вопросов из трубки, я произнёс пароль:

– Кондопога.

Потом добавил:

– С моей группой выходят семнадцать военнослужащих из разгромленного русскими гарнизона Суомиссалми. Там есть и немцы из состава танковой роты. Эти боши практически ничего не понимают по-фински. Приходится с ними объясняться на пальцах. Старший у них – обер-лейтенант Ганс Миллер. Кроме этого, моя группа захватила шесть пленных русских. Всего со мной выходит двадцать восемь человек.

После секундного замешательства из трубки донеслось:

– Да, капрал, и дёрнул же вас чёрт так задержаться. Появились бы вчера, вообще никаких бы проблем не было. А сейчас мы уже все проходы в минных полях закрыли. Так что придётся вам там ждать, пока разминируют проход. То, что зависит от меня, я постараюсь сделать побыстрей. Сейчас соединю вас с дежурным в штабе укрепрайона. Да, не знаете, как там себя русские чувствуют?

– Здесь у них был сущий ад! Мои разведчики докладывают, что рюсся гонят целые караваны с санями, заваленными трупами. Наша артиллерия поработала по этим иванам очень хорошо – здесь всё ещё полный бедлам. Это и дало нам возможность незаметно пробраться через их порядки.

– Ладно, Урхо, расскажете потом о вашей эпопее, а сейчас будьте на телефоне – сейчас трубку возьмёт капитан Лархинен.

Через очень непродолжительное время уже другой голос начал задавать мне вопросы. Я первоначально представился, а потом начал подробно отвечать на вопросы. Затем, минут через десять, меня соединили ещё с одним человеком и попросили пригласить к телефону обер-лейтенанта. Пришлось изменить голос и говорить уже по-немецки. После этого разговора меня опять соединили с первым финном. Тот, уже более деловым голосом, сказал:

– Минёров я выслал, теперь ждите, когда они появятся, и организуйте дополнительную охрану прохода.

В ответ я коротко произнёс:

– Будет сделано!

А потом спросил:

– Тут у меня ещё теплушка на лыжах. Как, пройдёт она по этому проходу?

– А-а-а! Помню я эту собачью будку. Нет, капрал, придётся оставить свою конуру.

– Как оставить? Это же моя личная собственность.

– Хватит, капрал, мне полоскать мозги. Подумаешь, собственность! Да этой будке в базарный день цена – одна крона. Ничего, не обеднеешь! Тут страна несёт такие потери, а ты о своём дерьме беспокоишься. Ты хоть знаешь, что русские с Хяюхя сделали?

– Что, неужели Симо убили?

– Убили не убили, но ранили очень серьёзно. Когда увозили его в Хельсинки, он был всё ещё в коме. Понял! А ты о своей сраной собственности беспокоишься.

– Да я за Симо Хяюхя этим красножопым… Сейчас свистну своим ребятам, чтобы перерезали им горло. Если мою теплушку здесь оставим, то зачем эти рюсся? Только лишние рты для нашей родины.

– Успокойся, Урхо! Если бы ты сам не доложил капитану Лархинену, что у тебя шесть пленных русских, то тогда бы мог их прирезать. А так это уже попало в сводку, и в штабе их ждут на допрос. И, кстати, не вздумай жечь свою будку, пусть она напоследок послужит Финляндии. Используем её как приманку для красножопых. Я тут нацелю парочку снайперов, чтобы они опекали твою будку. Наверняка рюсся обрадуются, что получили такой трофей, и постараются её утащить, тут-то наши ребята и поквитаются с ними за Симо. Поэтому поставь свою теплушку на открытом месте, дверью в нашу сторону. Всё, Урхо, жди проводников. Надеюсь, что встретимся с тобой после этой войны и посидим в каком-нибудь кабачке за бутылочкой доброй финской водки. Кстати, зовут меня Кари Бутинен.

После этих слов телефонную трубку на другом конце провода повесили. Я тоже положил трубку и засунул телефон обратно в дупло. Потом посмотрел на часы – все эти телефонные переговоры заняли без малого сорок минут. Ещё через сорок минут появились и наши ребята. Я их сразу заставил установить теплушку так, как приказал по телефону этот Бутинен. Мне было жалко оставлять оружие, взрывчатку и боеприпасы, но делать было нечего, пока нужно было подчиняться всем требованиям финнов. На невидимой со стороны укрепрайона стене теплушки я распорядился выцарапать надпись: «Осторожно, это приманка финских снайперов».

Проводник появился только в 2-10, когда мы уже порядком намёрзлись и все издёргались от ожидания. Вернее, это был не один человек, а целых пятеро финнов. Один из них подошёл к нам, а остальные, настороженно приготовив оружие, стояли в сторонке. Подошедший, даже не здороваясь, спросил:

– Кто тут – Урхо Кайконен?

Я вышел вперёд и протянул ему руку. Он пожал её и представился:

– Сержант Матти Пролинен.

Потом оглядел нашу группу и сказал:

– Капрал, расставьте людей в цепочку по одному и предупредите, чтобы шли точно по лыжне. Шаг в сторону, и можете готовиться к встрече с создателем. И пускай особо присмотрят за пленными, от этих красных фанатиков можно ожидать чего угодно.

– Да ладно, Матти, не волнуйтесь, мои пленные, как паиньки, и шага в сторону без спроса не сделают. Те, которые были непослушные и упёртые, уже давно кормят ворон да волков своими морожеными телами.

– Ну смотри, капрал, моё дело – предупредить. Расставляй давай людей и – пойдём. А то рюсся могут очухаться от артналёта и устроить нам пробежку по минному полю.

Я отошёл к стоящему невдалеке комвзвода-2 Климову и по-немецки, а Серёга понимал этот язык, довольно громко произнёс:

– Господин обер-лейтенант, проводник требует двигаться друг за другом по одной лыжне. Мы будем проходить минное поле, поэтому нужно строго выполнять это распоряжение. Пожалуйста, предупредите своих подчинённых об этом требовании.

Потом вернулся к ожидавшему меня финну и сказал:

– Ну что, Матти Пролинен, мы готовы, давайте показывайте дорогу.

Сержант повернулся к ожидавшим приказа другим финнам и прокричал:

– Как только мы пройдём вперёд, сразу же закрывайте проход в минном поле.

После этой команды, уже ничего не говоря, финн в довольно быстром темпе покатил в сторону прохода через минное поле. За финном двигался я, вслед за мной Шерхан. Замыкал нашу длинную цепочку Перминов с ручным пулемётом, который висел у него на спине.

Так мы двигались минут двадцать. Я с напряжённым вниманием пытался разглядеть проплывающие мимо нас финские укрепления. Но пока ничего стоящего для нашего нападения не видел. Все эти дзоты были маловаты для всё возрастающих моих амбиций. Хотя всего лишь час назад я был готов захватить хоть самый занюханный дзот, лишь бы он был за минными полями и проволочными заграждениями. Для небольших сил нашего батальона даже это было бы грандиозным успехом и сразу прославило бы моё имя на всю нашу Седьмую армию.

Когда мы остановились, я сразу же почувствовал сильный запах гари. Пахло точно так же, как и от сожженных нами в Суомиссалми танков. Я злорадствовал: «Ну что, чухонцы! Получили подарочки от наших красных соколов! А то, совсем обнаглели за своими минными полями. Думали, на их артиллерию мы не найдём управу? Сосунки, мля!»

За этими мыслями я чуть не прозевал появление ещё одного финна. Я-то, быть может, и прозевал бы, но наш проводник, Матти Пролинен, перед появлением этого человека сказал:

– Всё, капрал, на этом мои функции проводника заканчиваются. Передаю вас лейтенанту Армасу Лохинену, уже он и отведёт вас к штабу нашего укрепрайона. Там с вами и с вашими пленными желает побеседовать командование укрепрайона. Так что, капрал, готовься к встрече с большими чинами.

Подошедший финн услышал последние слова сержанта и добавил:

– Да, да, капрал, вы там не теряйтесь. Покажите, какой вы герой, и, как знать, может быть, оттуда выйдете с достойной наградой. Наш генерал – человек щедрый, кто ему понравится, для того он на награды не скупится.

Я, уже обращаясь к подошедшему финну, спросил:

– Господин лейтенант, а неужели генерал не спит в столь поздний час? Неужели всё работает?

– Вот-вот, капрал, именно работает. Это только в окопах думают, что в штабах отсиживаются в тепле. А на самом деле там кипит работа и днём, и ночью. Ладно, капрал, пойдёмте, нельзя заставлять начальство долго ждать. И ещё, когда подъедем к штабу, вы всей толпой туда не лезьте. В сорок пятый дот пройдёте только вы, обер-лейтенант и пленные с двумя конвоирами. Остальные, чтобы не замёрзли, переждут вашу аудиенцию в соседнем пулемётном доте – дежурный там уже предупреждён.

Сказав это, лейтенант повернулся и покатился по хорошо наезженной лыжне, в глубь укрепрайона. Я только успел ему вслед крикнуть:

– Господин лейтенант, сейчас мы вас нагоним. Я только передам ваши распоряжения своим людям, и мы сразу тронемся.

Повернувшись к сгрудившимся позади меня ребятам, я не очень громко сказал:

– Ну, мужики, кажется, нам обалденно везёт. Сейчас нас проводят до самого главного финского штаба. Со мной туда пойдут – Шерхан, наши псевдопленные и, под видом конвойных, Кузя и Шило. Климов, ты, с остальными ребятами двигаешь в соседний пулемётный дот – около него особо не шумите, финны сами откроют перед вами свои бронированные люки. А там уже не теряйтесь, мочите всех, кого увидите – пленные вам ни к чему. Я думаю, что моя группа только штабных чинов наберёт в плен целую кучу. Ряба, когда лейтенант с тремя-четырьмя ребятами уже обоснуется в пулемётном доте, ты с остальными бойцами по-тихому зачищаешь близлежащую территорию и забираешься к нам в сорок пятый дот. Шерхан, а ты где-нибудь поближе держи своё любимое холодное оружие. Скоро оно понадобится, встреченных внутри штаба финнов кончаем бесшумно, ну а потом уже как получится. Самое главное, чтобы вход в дот был открыт. Пока мы не попадём в него, шуметь ни в коем случае нельзя. Ну всё, больше базаров не будет, поехали, мужики, лейтенант ждёт.

Лохинен, действительно, ожидал нас метрах в двадцати. Увидев нашу цепочку, он, ничего не говоря, повернулся и заскользил на лыжах дальше. Пока мы ехали, я просто упивался радостью от такого развития ситуации. Ещё бы, о такой удаче я даже и не помышлял. Максимум, на что надеялся – это, захватить какой-нибудь дот или большой дзот, а потом, засев там, ожидать подхода основных сил нашего полка. Об этом у меня была договорённость с Сиповичем. А тут такое! Можно сказать, прямо нам в руки прыгает финский штаб, находящийся в самом мощном доте Хотиненского укрепрайона. Да, в довесок, ещё дарят близлежащий пулемётный дот – наверное, тоже большой, коли там имеется дежурный. Как тут не радоваться и не благодарить Бога за такую воинскую удачу. В прошлой жизни за возможность уничтожить вражеский крупный штаб – сто процентов бойцов нашего эскадрона с радостью отдали бы свои жизни. За возможность исполнения этой мечты и попадание, так сказать, в самую сердцевину этого сладкого пирога, я был готов выполнить любые распоряжения лейтенанта Лохинена.

К штабу укрепрайона мы добрались только в 4-05. Он находился внутри громадного, мощно укреплённого дота. Недалеко от бронированного входа нас встретил часовой. Лейтенант, предварительно сняв лыжи, подошёл к часовому и о чём-то тихо с ним переговорил. Потом повернулся ко мне и крикнул:

– Капрал, вы пока со своими людьми подождите здесь, а я пойду выясню, когда офицеры штаба смогут вас принять.

Сказав это, он подошёл к бронированной двери, нажал звонок и целых минут пять ждал, пока ему откроют. Из них минуты три его разглядывали и задавали вопросы из бойницы этой мощной бронированной двери. Потом эта бронеплита отворилась, и Лохинен прошёл внутрь дота.

Я, сразу после его ухода, стал мучительно вспоминать всё, что только мог, об этом доте. Всё то, что сообщили мне на допросе самые первые пленные егеря. Знали они не очень много, и все эти сведения базировались только на слухах, ходивших среди финских солдат. Во-первых, что стены у этого монстра толщиной больше одного метра. Во-вторых, что в нём установлены несколько шестидюймовых крупповских пушек и под землёй прокопаны тоннели к отдельно стоящим бронированным башням. В этих вращающихся стальных башенках были установлены крупнокалиберные пулемёты. Которые, кроме защиты наземных подходов, осуществляли функции зенитных установок. И третье, чему можно было верить или нет, это то, что в этом доте было несколько подземных уровней. Один пленный говорил, что три уровня, двое других твердили, что подземных уровней пять. А последний пленный, так тот вообще утверждал, что на этом месте вырыта шахта, глубиной в сто метров, и там имеется подземная железная дорога аж до самого Выборга. И у всех пленных было глубочайшее убеждение, что эта совершенно неприступная твердыня Финского государства никогда не будет занята русской армией.

После десяти минут нашего ожидания, немного в стороне от финского часового, дверь в сорок пятый дот открылась, и оттуда вышли два человека. Одним из них был наш проводник, а второго лейтенант Лохинен представил как капрала Дукинена. Он-то и был тем проводником, который должен был отвести моих бойцов в соседний пулемётный дот.

Еще не отошли от сорок пятого дота, последние бойцы из группы Рябы, когда бронированная дверь этого колосса снова открылась, и я, следом за Лохиненом, прошёл внутрь. За мной следовал Шерхан, за ним наши псевдопленные, замыкал эту процессию Кузя. Таким образом, внутрь этого самого охраняемого объекта финны собственноручно запустили десять свирепых волков. Правда, всё это время вели мы себя как невинные ягнята.

В громадном орудийном зале этой цитадели отдельный человек мог и затеряться, хотя зал был хорошо освещён электрическим светом. Может быть поэтому, я и не сразу заметил человека, сидящего за столом. Этот стол, даже можно было сказать, пульт, стоял у глухой стены, между двух длинных бойниц. Около каждой из этих бойниц стояла противотанковая 37-мм пушка «Бофорс» на специальном, казематном лафете. Этот лафет мог двигаться по рельсовому пути, объезжая полукругом этот зал, к бойницам в торце и у противоположной стены. Таким образом, обеспечивался круговой огонь противотанковыми 37-мм пушками. В данный момент стволы «Бофорсов» были направлены в тыл финской обороны. Но не эти артиллерийские системы в первую очередь бросались в глаза. Всё внимание приковывали два громадных орудия с длиннющими, теряющимися в провалах бойниц стволами. Они тоже были установлены на здоровенных казематных лафетах. Вот стволы этих 150-мм крупповских пушек как раз и смотрели в сторону расположения Советской армии. Они были готовы беспощадно сеять смерть в рядах моих братьев.

В памяти, обогащённой знаниями моего деда, сразу всплыли технические данные этого артиллерийского орудия. Вернее, характеристики очень похожей по рисункам на немецкую 150-мм осадную пушку системы Круппа, образца 1916 года. Масса снаряда 52,5 килограмма, дальность стрельбы почти 23 километра, масса орудия больше 10 тонн. То есть получалось, что в зоне действия огня этих орудий находилось и предполье на глубину почти в семь километров. По моим ощущениям и расчётам, мы проехали в глубь финской обороны километров пятнадцать-шестнадцать.

Все эти мысли промелькнули в моём сознании, пока, следуя указаниям Лохинена, мы устраивались у ближайшей к входу в этот бункер, свободной от орудий бойницы. Пока я решил не предпринимать никаких активных действий. Нужно было сначала осмотреться, а уже потом начинать давить финнов. Пока наше нахождение здесь не вызвало ни у одного чухонца никакого опасения. Даже присутствие русских пленных не заставило финнов вызвать дополнительную вооружённую охрану. Минут через пять этого бессмысленного стояния появилась причина похвалить себя за сдержанность. Со стороны лестничного проёма, ведущего в нижний уровень, появились два финских офицера. К ним сразу же подошёл Лохинен, и они, изредка поглядывая на нашу группу, о чем-то начали тихо переговариваться.

Я понял, что вот и пришёл наш звёздный час, пора начинать нашу операцию. Повернувшись к Кузе, я кивнул ему в направлении часового, стоящего у бронированной двери. Потом, подтолкнув Шерхана локтём, сделал шаг к группе беседующих офицеров. При этом я довольно громко спросил:

– Господин лейтенант, разрешите обратиться?

Лохинен повернулся и недовольным голосом задал вопрос:

– Ну, что там ещё у вас, капрал?

Я немного виноватым тоном сказал:

– Виноват, господин лейтенант! Но сил терпеть дальше уже нет! Вы не скажете, где здесь можно облегчиться?

В группе офицеров раздался громкий гогот, смеялись все. Краем глаза я видел, что не удержался даже финн, сидящий у стола. Один из офицеров сквозь смех пошутил:

– Бедный капрал! Наверное, ты от страха перед встречей с генералом сильно обосрался?

После этих слов веселье усилилось. Через пару минут лейтенант Лохинен, указав рукой в нужном направлении, проговорил:

– Вон, видишь, тот первый снарядный подъёмник? За ним и находится нужное тебе место. Только смотри, не забрызгай дерьмом кафель. Тут тебе не отхожая яма в общественной уборной твоей деревни, а настоящий ватерклозет.

Я вытянулся и произнёс:

– Так точно, разрешите выполнять!

Потом, продолжая из себя строить тупого служаку, спросил:

– Господин лейтенант, тут у моего бойца есть подарок для генерала. Но, наверное, сначала нужно, чтобы его осмотрели офицеры штаба? Вдруг эта вещь не понравится господину генералу?

– Ну давай, пусть твой парень подойдет и покажет нашему экспертному совету ваш подарок. Однако ты хитрюга, капрал, знаешь, как понравиться начальству.

Я, повернувшись к Шерхану, глазами показал на рюкзак, стоящий у его ног, а потом кивнул головой в сторону офицеров. Я увидел, что Наиль всё понял, так как он, наклонившись, открыл рюкзак и вытащил оттуда свой топор, завёрнутый в материю. Затем я, уже больше ни на кого не оглядываясь, молча, под смешки финнов направился в сторону снарядного подъём ника.

Расположен ватерклозет был в очень удачном месте, за первым снарядным лифтом, это было просто здорово – ведь всего метрах в трёх от этого лифта стоял стол, за которым сидел дежурный финн. Я, после того как увидел этого финна, всё время мучительно размышлял, как же до него добраться, чтобы не использовать огнестрельное оружие. Пока шуметь совершенно не хотелось, было неизвестно, что у финнов приготовлено для нас в нижних ярусах. Вдруг там находится взвод егерей в полной боевой готовности. А это означало, что придётся применять гранаты. Но здесь всё-таки было не чистое поле, а бункер, у которого нижние ярусы были под завязку набиты снарядами для орудий.

Дойдя до подъёмника, я приостановился и сделал шаг в сторону сидевшего за столом дежурного. Моя рука, засунутая в карман, крепко сжала ручку ножа. Финн несколько недоумённо посмотрел на меня. В этот момент я увидел, как зрачки его расширились, рот приоткрылся, а рука потянулась к установленной на краю стола большой красной кнопке. И тогда я прыгнул. Весом своего тела я опрокинул его вместе со стулом на пол и воткнул свой нож прямо под подбородок этого финна. Потом, уже не обращая внимания на еще дёргающееся тело чухонца, оставив нож в этой страшной ране, моментально подскочил, выхватил свой револьвер и обернулся в сторону оставшихся финнов. Но там уже было всё кончено, четверо финнов были уже трупами. Три тела лежали вокруг Шерхана, а четвёртое в этот момент Кузя оттаскивал от бронированной двери.

Якут и Парфёнов, до этого момента изображавшие пленных, схватили наши с Шерханом автоматы, которые мы оставили прислонёнными к стене, и изготовились отражать угрозу, исходившую из проёма, который вёл на другие уровни этого дота.

Оценив положение дел, я, не опуская свой револьвер, прислушался. Всё было тихо, никаких последствий от произведённого нами шума при захвате этого уровня дота не было слышно. Снаружи тоже было всё спокойно. Тогда я, убрав наган в кобуру, нагнулся, выдернул свой нож из уже неподвижного тела финна, вытер лезвие об одежду трупа и положил его обратно в карман. После этого с интересом оглядел рабочее место финского дежурного. Особенно моё внимание привлекли две трубы. Одна из них обрывалась и заканчивалась окулярами.

«Перископ, – сразу же осенила меня мысль, – а вторая труба, это ещё один, предназначенный, наверное, для самого генерала, командира всего Хотиненского укрепрайона».

Этот вывод я сделал интуитивно. На самом деле я ни разу в жизни не был на подводной лодке и не видел ни одного перископа. Чтобы убедиться в правильности своей догадки, взялся за ручки этой трубы и прильнул к окулярам. Да, это был именно перископ, и оптика его давала очень неплохое увеличение рассматриваемых объектов. Даже несмотря на то, что на улице было ещё темно, я при лунном освещении смог неплохо рассмотреть окружающую местность. Теперь я ещё и визуально убедился, что на просматриваемой территории укрепрайона всё спокойно. Значит, финны ещё пока не обнаружили группу Рябы, хотя ребята уже должны были начинать действовать.

Мысль о красноармейцах, которые вот именно сейчас зачищают траншеи, ведущие к доту, и вполне могут нашуметь, сразу подстегнула меня к действию. Нельзя было медлить ни секунды.

Пока финны находились в полном неведении, нужно было их брать за жабры. А то вдруг начавшаяся стрельба или вид из второго перископа заставят финнов поднять тревогу, и тогда идея захвата контроля над этим дотом потерпит полное фиаско. Финнов внизу очень много, и, если они там забаррикадируются, то придётся взрывать этот дот.

Каким образом можно будет это сотворить, я уже себе представлял. Как только я вошёл в помещение этого каземата, почти сразу увидел здоровенные снаряды, лежащие около каждого большого орудия. Конечно, их было не очень много, штук по пять на каждую пушку, но и этого с лихвой бы хватило, чтобы поднять всю эту цитадель на воздух. Стоило только опустить на лифте один 52-килограммовый снаряд вниз и там взорвать, наверняка сдетонируют все боезапасы, находящиеся в пороховом погребе этого дота. Если бы финны отключили электричество и обесточили оба подъёмника, то снаряд можно было просто скинуть в лифтовую шахту. Кроме этого, был у меня в запасе ещё один метод уничтожения гарнизона дота – скатить по лестнице на низлежащий уровень снаряд и там взорвать его. Уверен – взрыв такого боеприпаса не сможет выдержать никакая баррикада. Но все эти варианты имели один недостаток. Человек, который занимался бы снарядом – наверняка бы погиб. Хотя для уничтожения этого дота я бы не пожалел ни своей жизни, ни жизней всех бойцов моей роты. Я понимал, что, уничтожив этот дот, мы убираем самое сильное звено из линии Маннергейма. Полоса обороны, проходящая через Хотиненский укрепрайон, становится после этого реально проходимой для наших войск.

Размышления о вариантах наших дальнейших планов не мешали мне действовать здесь и сейчас. Недалеко от стола я заметил прислонённых к стенке два ручных пулемёта. Это было весьма кстати, а то шестеро моих бойцов были практически безоружны. У них в наличие было только по пистолету и по две гранаты Ф-1. Я схватил оба эти пулемёта, повесил на плечи две сумки с уже набитыми патронами коробчатыми магазинами и, сгибаясь от тяжести, подошел к своим ребятам. Там вручил это оружие тем бойцам, которые, как я знал, умели с ним хорошо обращаться. Это были Мамочкин и Хазин, они не раз стреляли из таких же трофейных пулемётов. Вручив им оружие, я отобрал у Якута и Парфёнова наши с Наилем автоматы. Повернувшись к Шерхану, чтобы отдать ему оружие, наконец, смог рассмотреть его вблизи. Вид у мужика был не для слабонервных – весь маскхалат Шерхана был забрызган кровью зарубленных им финских офицеров. Глаза мрачно блестели, а в руках он сжимал уже обмотанный тряпкой свой топор.

«Да, в таком виде соваться вниз нельзя, – подумал я, – один только вид этого маскхалата сработает лучше любой тревожной сирены. Нужно снимать этот балахон. Да и другим тоже уже совсем ни к чему маскхалаты».

Приказав быстро снять маскхалаты, я продолжил отдавать распоряжения:

– Мамочкин, ты с пулемётом остаёшься на этом уровне. Внимательно контролируй через амбразуру двери поведение часового у входа. Как только услышишь выстрелы – сразу же давай очередь по нему и жди подхода наших ребят. Когда они появятся, сразу запускай их в дот и передай Рябе, чтобы он организовывал оборону всего периметра этой цитадели. Вниз пускай пока не лезут. Находящиеся там финны это уже забота нашей группы. Понял, Мамуля?

Дождавшись утвердительного кивка, я продолжил:

– Остальные следуют за мной. На каждом уровне оставляем по два человека охраны. Их задача будет, если начнётся тревога, не дать финнам сориентироваться и объединиться. Одним словом – если начнётся стрельба, глушить чухонцев гранатами. До этого вести себя тихо и незаметно. Зачищать помещения начнём только после того, как я проверю самый нижний уровень. Двигаемся в том же порядке, как заходили в этот дот. Всё, мужики, время пошло, вперёд!

Глава 22

Повесив автомат себе на шею и проверив ещё раз, легко ли из кармана вытаскивается нож, я первым ступил на ступеньку довольно широкой, бетонной лестницы. На первой же разворотной площадке этой лестницы оказалась железная дверь, которая отрезала нижние уровни от первого. Наверное, её установили для того, чтобы во время осады этого дота осколки и возможное пламя не могли попасть в нижние уровни. Слава богу, дверь эта была не заперта, и за ней не было часового. Когда мы миновали дверь, короткий лестничный пролёт привёл нас на второй уровень этой цитадели.

Этот этаж состоял из длинного коридора с десятью дверями, по пять на каждую сторону. В торцах этого коридора было по одному железному прямоугольному люку с амбразурами. Я заглянул в амбразуру одного из люков и увидел ещё один длинный, тускло освещённый коридор. Попробовал открыть эту бронеплиту и убедился, что она была не закрыта. Я тут же повернул выступающее колесо замка и заблокировал этот ход. Теперь, чтобы попасть из этого подземного хода в основной дот, нужна была пушка или, по крайней мере, килограмма два взрывчатки. Я почему-то сразу подумал, что этот узкий и невысокий туннель ведёт к пулемётным башенкам. А там, вполне вероятно, сейчас сидят дежурные пулемётчики. Обезопасив эту сторону коридора, я приказал красноармейцу Ежову заблокировать второй люк. После чего оставаться там и контролировать боковые двери. При появлении финнов немедленно открывать огонь на поражение. Затем, совместно с остающимся на этой стороне коридора Якутом, постараться забросить в каждую комнату по гранате. Ежов был вооружён автоматом, отобранным у верхнего часового, а у Якута было только два пистолета и гранаты.

Отдав это поручение, с оставшимися бойцами начал спускаться на следующий уровень. Я вышел на следующий этаж, в такой же коридор, как и на предыдущем уровне, и сразу же встретился глаза в глаза с тупо уставившимся на меня финном.

«Дневальный, – мгновенно решил я, – вон, и стойки с оружием стоят, все так же, как и у нас в казармах».

Сидевший за столом солдат, наверное, был первогодок, и надетая на меня форма со знаками капрала Финской армии внушила ему почтение, но в его взгляде я также почувствовал и страх, как будто он делает на дежурстве что-то не то. Действительно, присмотревшись, я увидел, что перед ним лежит журнал с фотографиями красоток. Чтобы соответствовать образу сурового капрала, я строгим голосом произнёс:

– Развлекаетесь на службе!

Потом, уже более мягким тоном, спросил:

– Слушай, рядовой, лейтенант Лохинен не появлялся?

– Нет, – промямлил дневальный.

– Хм! Куда же он пошёл? Чёрт, искать его уже времени нет! Слушай, солдат, не передашь ему вот это?

Я вытащил из кармана пачку американских сигарет и показал дневальному.

– А то, понимаешь, я проиграл лейтенанту в карты, а тут – приказ самого генерала. Нужно срочно доставить пакет аж в самый Хельсинки. Когда обратно появлюсь, неизвестно, а сейчас война, и всё может случиться. А карточный долг, как сам понимаешь – священен. Так что, выручай, рядовой, а я закрою глаза на твои шалости.

Сказав это, я, не дожидаясь ответа дневального, подошёл к столу и протянул ему пачку сигарет. Он машинально потянул к ней руку, и в этот момент я чиркнул ему по горлу лезвием своего ножа. От мощно брызнувшей из перерезанной аорты струи крови еле увернулся. Тело этого горе-дневального несколько раз дёрнулось и обмякло.

«У-у-у, скопище непуганых баранов, – подумал я, – коз вам пасти, а не воевать против России.

Покончив с дневальным, я очень заинтересовался небольшим ящичком, висевшим на стене, рядом с его столом. Открыв дверцу, увидел висевшие на гвоздиках восемь ключей, под каждым из них был указан номер. Кроме этого, на каждом ключе висела бирка с таким же номером.

«Неужели это ключи от дверей на этом этаже. Но почему тогда их восемь, а не десять, – задал я себе вопрос, – ладно, надо взять и проверить, что тут гадать».

Взяв два ключа под номером один и два, я подозвал Шерхана, чтобы он меня страховал, и направился к дверям. Помещения под этими номерами оказались совсем рядом и шли одно за другим. Действительно, ключи оказались от замков на этих дверях. Мы с Шерханом заблокировали все помещения, над дверями которых висели номера. При этом ключи оставляли в замках, чтобы с другой стороны, даже при наличии ключа их невозможно было открыть.

Потом я задумался, стоит ли оставить два помещения, от которых не было ключей, непроверенными и идти дальше на нижние уровни, или всё-таки попробовать зайти в них. По всем признакам, этот этаж является казармой для гарнизона дота, и если мы зачистим две оставшиеся комнаты, то, можно сказать – дело в шляпе. Мы поймали весь финский гарнизон в мышеловку. Я пересчитал стоявшие в стойках винтовки и автоматы – всего их оказалось сто двенадцать единиц. Значит, на этом этаже находится сто двенадцать финских солдат. Вернее, теперь уже сто одиннадцать. А для обороны этого дота такого количества бойцов вполне достаточно.

Как мне ни хотелось проверить эти две оставшиеся комнаты, но всё-таки победил здравый смысл, и я решил действовать точно по плану – вернуться сюда только после того, как зачистим все нижние уровни. Поэтому, оставив на охрану этого этажа двух автоматчиков, мы, уже только впятером, отправились проверять следующий уровень.

Спустившись на два лестничных пролёта вниз, упёрлись в мощную железную дверь. Она была закрыта. Повернув похожее на штурвал колесо, я легко её открыл. За дверью было темно, освещения в помещении не было. Хорошо, что хоть какой-то свет шёл с лестничной площадки, и я разглядел ряды больших полок, сплошь заполненных цилиндрическими предметами.

«Снаряды, – сразу сообразил я, – вот он и пороховой погреб этого дота. Значит, уровней, где могут находиться финны, больше нет. И можно спокойно подниматься и начинать зачищать верхние этажи. Но прежде чем уйти, мы всё-таки на ощупь отыскали рубильник и включили свет. Я не стал полностью осматривать этот громадный склад боеприпасов. Хватило и одного взгляда, чтобы понять, что с таким запасом боеприпасов в этом доте можно обороняться хоть целый год. Не выключая света, мы закрыли дверь и поднялись снова на уровень, где находилась казарма финнов. Тут уже, не рассуждая, разбившись на тройки, распахнув незакрытые на замок двери, ребята ворвались в эти помещения. Я стоял в стороне и контролировал коридор и лестницу. Буквально через две минуты обе группы подошли ко мне. Немного раскрасневшийся Кузнецов доложил:

– Товарищ старший лейтенант, там, за одной дверью туалет и душевые кабинки, а за другой – кухня с обеденным залом. Людей нигде нет, все чухонцы, наверное, сладкие сны смотрят. И видят себя миллионерами, угнетающими простой люд. Вот обалдеют-то, когда проснутся! Наверное, даже описаются, когда почувствуют, как суровая пролетарская рука держит их за горло.

Я усмехнулся и добавил:

– Лучше за яйца, Кузя. Тогда – хрен вывернутся. Ладно, мужики, оставляем здесь прежнюю охрану, и идём трясти офицерьё. Уж тех-то точно нужно за яйца, а лучше – сразу пулю в лоб, чтобы меньше воняли. А то с этой финской белой костью только одни проблемы – так и норовят в горло вцепиться. Так что при малейшем сопротивлении кончайте их. Нам секретные сведения – по барабану, тут штабов нет, и допрашивать их некому. А вывести их к нашим – по этому слоёному финскому пирогу, очень хлопотно. И неизвестно, получится или нет. Только одного генерала нужно оставить, да и то только из любопытства – ни разу не допрашивал финна в таких чинах. Ладно, ребята, хватит лясы точить – нужно поскорей заканчивать с нижними уровнями и подниматься в орудийный зал. А то, чувствую, скоро финны, находящиеся вне этого дота, очухаются, и начнётся настоящее веселье. Этих-то мы заперли, а те, сволочи, ещё гуляют на свободе, и нагадить нам постараются от всей души.

Сказав это, я повернулся и первым направился на штабной этаж. Уже было ясно, ничем другим, кроме как местом, где располагался штаб Хотиненского укрепрайона, тот уровень быть не мог. Поднявшись, первым делом я вручил стоявшему недалеко от лестницы Якуту автомат «Суоми». Потом поинтересовался:

– Вижу, вы тут с Ежовым немножко передохнули от дел наших праведных? Теперь поработайте на правое дело. Якут, я тебе не стал брать винтовку – потрошитель в условиях ближнего боя получше будет. Но после того как закончим с этим этажом, спустишься ниже и сам подберёшь себе оружие. Там разных винтовок хоть задом ешь!

Взглянув на часы, я понял – нужно поторапливаться, уже было 5-05, а в 7-00 у финнов подъём и физзарядка. За что я уважал чухонцев, так это за их педантизм и стремление к здоровому образу жизни. Быстро перераспределив своих бойцов, я скомандовал начинать операцию. Работали мы тройками, две из них врывались в комнаты и нейтрализовали финнов, а тройка под моим командованием контролировала в это время коридор.

Нейтрализация противника заключалась в том, что зашедшие внутрь бойцы подымали спящих финнов и скручивали им руки свёрнутыми в жгут простынями. Если противник начинал сопротивляться, его тут же ликвидировали. Связанных офицеров перегоняли в помещение, где были установлены туалеты и два душа. Планировка этого этажа была такая же, как и на нижнем, в казарме. Только здесь всё было сделано намного качественнее, и стены были обиты досками. Столовая смотрелась гораздо уютнее, в ней даже стояло пианино и бильярд. Помещения, где находились туалет и столовая, мы проверили в самом начале нашей зачистки.

Когда ребята ворвались в последние двери, я не утерпел и зашел в комнату, откуда вывели меньше всего пленных, всего двоих финнов. Когда я включил свет, меня чуть не вывернуло наизнанку. Шесть кроватей из восьми были залиты кровью, в воздухе стоял запах, будто в скотобойне. На всех залитых кровью кроватях лежали трупы, с практически отделёнными от тела головами.

«Да, Шерхан, как всегда, в своём репертуаре, – подумал я, – вот же ленивый, балбес! Не любит себя ничем утруждать! А что – прошёлся тут вдоль кроватей, топориком потюкал, и возиться с пленными не надо. Риска, опять же, никакого, а вдруг какой-нибудь упёртый финн возьмёт и вытащит из-под подушки пистолет».

Эта мысль меня почему-то зацепила, и я, как полный параноик, начал заглядывать под подушки на всех кроватях, где лежали трупы. Когда под одной из подушек я нашёл «вальтер» на боевом взводе, я уже по-другому взглянул на действия Шерхана и его кровожадность.

Проанализировав все известные мне эпизоды проявления жестокости Наилем, я удивился. Каждый случай, когда Шерхан проявлял свою звериную натуру, совпадал с моментом, когда решалась наша судьба, собственно, наша жизнь и его, естественно, тоже. Когда всё было более или менее спокойно, это был милейший человек. Я даже сам видел, как он накладывал из своего котелка кулеш в миску финской девочке. Ребятишки из деревни Суомиссалми каждый день паслись в расположении нашей роты. И не один из маленьких финнов не уходил домой голодным. Каждый уносил или булку хлеба, иногда банку консервов и почти всегда полную миску солдатского варева.

Получалось, что Шерхан никакой не кровожадный монстр, а человек, который просто очень хочет выжить. А гены предков, жестоких воинов Чингисхана, помогают ему это сделать. Наверное, Наиль, предчувствует беду, и таким вот способом безжалостно уничтожает грозящую ему смертельную опасность.

Вот и сейчас, это единственная комната, где финны убиты во сне. В другом помещении, которое зачищала группа Шерхана, уничтожен только один финн. Да и то его зарезал Ежов, пырнув ножом, когда тот попытался оказать сопротивление.

Из этой вонючей финнобойни я вышел как раз в тот момент, когда из последней зачищенной комнаты выводили двух человек. Это были генерал Финской армии и какой-то человек, одетый в гражданскую одежду. Они единственные из всех захваченных нами пленных были одеты – один в генеральский мундир, второй в богато смотревшийся костюм. Остальных пленных сгоняли в санитарный узел в одном нижнем белье.

Всё, с офицерами, кажется, мы разобрались, осталось только проверить найденные туннели, и можно считать, что мы полностью захватили контроль над этим громадным дотом. Для зачистки подземных ходов я в каждый отправил по четыре человека. По моим данным, у этого дота имелось четыре пулемётные башенки, к которым должны вести подземные ходы. Было ясно, что обнаруженные туннели и являются такими ходами к пулемётным башенкам. Скорее всего, каждый туннель разветвлялся на два, по числу пулемётных гнёзд. На любой из этих пулемётных точек могли находиться финны, и нужно было нападать на них одновременно. Поэтому мной и было отправлено в каждый туннель по две пары автоматчиков. Сам я встал недалеко от двери в санузел, чтобы одновременно контролировать пленных штабных офицеров и вход в подземные ходы.

Минут через семь мне показалось, что из ближнего ко мне подземного хода раздались две автоматные очереди. Я насторожился, подошёл к настежь открытому люку, закрыл его и через амбразуру стал туда периодически посматривать.

Ещё минут через десять появились Кузя и Шерхан, каждый из них тащил за ноги по одному трупу финна. Картинка была полностью сюрреалистична, можно сказать, из кошмарного сна больного манией преследования. Длинный, тёмный, узкий подземный ход и две громадные фигуры с мрачными и решительными лицами. Каждая из этих чёрных фигур тащит за ноги труп, голова которого периодически бьётся о выбоины неровного бетонного пола. В выбоинах оставались лужицы крови, натёкшие из недавно убитых человеческих тел. Б-р-р! Если бы ещё к этой картинке добавить факелоносцев, это был бы сюжет, достойный самого Эйзенштейна.

Все эти мысли занимали меня всего несколько секунд. Время на фантазии не было, и я, как только различил знакомые лица, сразу же открыл бронированный люк. Однако всё время, пока ребята приближались, моё сердце учащённо колотилось. И уже не от вида крови и мертвецов, безвольно бьющихся головами о бетонный пол. Передо мной встал вопрос – где остальные два моих красноармейца? Почему возвращаются только двое, когда в туннель уходило четверо? О плохом думать не хотелось, но лица приближающихся ребят были слишком мрачны и суровы.

Я не выдержал, пока ребята доберутся до люка, и когда до них оставалось метров десять, крикнул:

– Кузнецов, что там случилось? Где Хазин и Парфёнов?

Кузя остановился, выпустил ноги мёртвого финна, тяжело вздохнул, потом вытер рукавом вспотевший лоб и только потом ответил:

– Да живы они, живы! Я, товарищ старший лейтенант, их оставил в одной из пулемётных башен. Вдруг финны зашевелятся, вот и будет им подарочек. Оттуда всё отлично простреливается на 360 градусов, да и машинка там стоит, внушающая уважение. Спаренный крупнокалиберный пулемёт. Правда, система незнакомая. Наши ребята из таких ни разу не стреляли, но, думаю, Хазин разберётся – он парень башковитый.

– Кузя, а много там было финнов?

– Да нет, только двое, и оба сидели в одной башне, вторая стоит совершенно пустая. Наверное, эти двое исполняли роль ночных дежурных. Башня рассчитана на пулемётный расчёт из четверых человек. Эти два лоха расселись внизу башни и попивали чаёк из термоса. Я даже к ним и не подкрадывался, просто подошёл метров на семь и расстрелял из автомата. Когда направил на них ствол, глаза у них были, как у коров, даже, ей-богу, жалко было нажимать на курок. Эти телки даже к оружию не потянулись.

На сердце у меня заметно полегчало, и лица ребят уже не казались такими мрачными и хмурыми, и в туннеле вроде как будто посветлело. И я уже более весёлым голосом произнёс:

– Ну что ты там встал-то, весь проход Шерхану перекрыл. Притомился, болезный? Давай тащи быстрей своего мертвяка – если взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Когда Кузнецов дотащил свою ношу до конца туннеля, я помог ему вытащить труп в коридор. Шерхан свой груз вытащил сам. Встав невдалеке от люка, мы решили перекурить, естественно, мои трофейные сигареты. Стояли молча и дымили не больше минуты. Потом я не выдержал и спросил:

– Кузя, я вот всё равно не въезжаю, на кой чёрт вы тащили сюда эти трупы? Может быть, ты думаешь, что здесь открыт филиал финского морга? А представляешь, какой здесь будет воздух, если мы задержимся в этом доте?

– Товарищ старший лейтенант, да там, в башне, совсем места нет. А если бой начнётся, то эти трупаки будут нам очень сильно мешать. Если их оставить в туннеле, то пролезать через них – целая история. Там, конечно, есть одно место, где можно повернуться, но я посчитал, что оставлять там трупы не следует.

– Что за место и почему там нельзя оставить этих жмуриков?

– Там есть подземный бункер, площадью метров десять, но в нём стоит работающий дизель, и нам по-любому придётся около него крутиться. Без электричества куда мы денемся. Без этого дизеля даже снарядные подъёмники работать не будут. А ходить по трупам, чтобы залить солярки, как-то не очень здорово. Если положить тела с другой стороны, то там проход к пулемётам. Именно в этом зале тоннель разветвляется на два. И уже новые, более тесные ходы ведут к пулемётным башенкам.

Информацией о дизель-генераторе Кузнецов снял большую тяжесть с моей души. Первоначально я думал, что автономный генератор находится где-нибудь на нижних ярусах дота. Но, не обнаружив источника электроэнергии, я очень был обеспокоен. Буквально мучился от мысли, что финны, когда обнаружат, что русские захватили дот, просто отрежут электрический кабель, и всё. Тогда мы физически будем не в состоянии выполнить мою задумку. А именно финскими орудиями расстрелять финские же укрепления. Выполнение этого плана было бы высшим пилотажем воинского искусства.

Несмотря на это приятное известие, в душе начал вырастать новый ком тревоги. Теперь это касалось судьбы группы красноармейцев, направившихся зачищать второй туннель. Ждать у моря погоды не мой принцип. Пора было предпринимать конкретные действия, чтобы узнать, что происходит в зоне ответственности группы Якута. Выбросив недокуренную сигарету, я приказал:

– Ладно, хватит тут стоять и портить воздух. Давай занесём всех этих жмуриков в одну комнату, там стараниями Шерхана уже образовался небольшой морг. Нечего им здесь валяться на дороге и портить вид этой неприступной цитадели. Мы с Шерханом пойдём проверять, как там дела у Якута, а ты, Кузя, остаёшься контролировать коридор. Особое внимание обращай на дверь в санузел, где закрыты пленные. Что-то мне показалось, что дверь там слегка дёрнулась. Наверное, финны развязали руки и готовятся покинуть эту милую комнатку. Дураки, не понимают, что в другом помещении им придётся гадить под себя. Неужели они думают, что мы будем провожать их в туалет. Пусть будут рады, что сразу не отправили их к праотцам. Кузя, если они хоть чуть-чуть сдвинут стол, фиксирующий эту дверь, засади им туда очередь из автомата, а потом брось внутрь этой уборной лимонку. Кто выживет, тот, значит, счастливец, а если все там лягут, то и хорошо – всё нам меньше забот.

Согнав пленных в помещение санузла, мы забаррикадировали дверь столом и сейфом, которые раньше стояли в коридоре. Стол предназначался для дежурного, но, наверное, он поднялся наверх, когда мы появились в этом доте. Какой-то из зарубленных Шерханом офицеров являлся ночным дежурным в финском штабе.

Когда мы с Наилем уже влезли в туннель, ведущий к пулемётным башенкам, из-за поворота показались наши ребята. Шли все четверо. У меня на сердце сразу стало спокойно. Чтобы не толкаться в этом узком пространстве, мы сразу же вылезли обратно в большой коридор. Дождавшись, когда и красноармейцы выберутся из туннеля, я сразу же, обращаясь к Якуту, задал вопрос:

– Слушай, снайпер, вы что там так долго делали? Вон, Кузина группа уже минут двадцать как здесь.

Якут, ещё больше сощуря свои и так узкие глаза, ответил:

– Однако, товарищ старший лейтенант, ходов там шибко много. Мы когда дошли до большой комнаты, где стоит шайтан-машина, задумались – куда нам идти. Вы же сами сказали, чтобы действовали только парами, а из этой комнаты вело три хода. Потом договорились, сначала проверить два более широких тоннеля, а затем уже всем вместе заняться третьим ходом. Тоннель, который пошли проверять мы с Шиловым, привёл нас к пулемётной точке, там сидело два финна. Этим людям, наверное, ещё в детстве все уши оттоптал медведь. Они даже не слышали, как мы приблизились. Хотя Шило двигался как кабан в сухостое. Я шёл первым и услышал финнов ещё до того, как их увидел. Там метров за десять от пулемётной точки туннель делает поворот, поэтому было очень просто завалить этих глухих баранов. Я из-за угла, двумя короткими очередями, отправил их души на встречу с предками. Аминь!

Кирюшкин истово перекрестился, потом, прикрыв глаза, как будто что-то вспоминая, продолжил:

– Однако вторая пулемётная башня оказалась совершенно пуста. Об этом сказал Ваня Сизов, когда наши пары встретились в комнате, где стояла шайтан-машина. Объединившись, мы пошли проверять третий туннель. Он был длинный, шли по нему не меньше десяти минут и упёрлись в такую же толстую бронированную дверь, как здесь. Она была закрыта, в амбразуру ничего нельзя было увидеть. Света за этим люком не было. Мы сделали факел, открыли этот толстенный люк и двинулись дальше. Метров через двадцать стояла ещё одна железная дверь и тоже запертая. Открыв её, мы попали в какую-то заваленную всяким дерьмом землянку. Я выглянул из неё: короткий окоп, шедший из этой землянки, упирался в другой, откуда были слышны голоса, говорившие по-фински. На улице уже светло, и финны начали выползать из своих берлог. Не став рисковать и обнаруживать себя, я потихоньку прикрыл дверь землянки и забрался обратно в тоннель. Потом мы, запирая за собой железные люки, направились обратно в дот.

– Да-а-а, землянка, говоришь! Ни фига себе! Вот это финны себе крепость понастроили! Даже подземный ход запендюрили. Вы молодцы, ребята! Информация о подземном ходе очень интересная. Теперь, в случае чего, если финны уж совсем сильно на нас навалятся, будет вариант, как по-тихому свалить. Только вот единственное плохо – не знаем место, куда этот ход выходит. Нужно это дело обязательно выяснить, а то начнём сваливать, а в том месте полно финнов.

Неожиданно в разговор вступил Сизов, он, как будто вспомнив свою прошлую курсантскую жизнь, доложил:

– Товарищ старший лейтенант, этот подземный ход длиной пятьсот двадцать метров. Находится он, если считать это место центром, в районе десяти часов. Когда мы двигались по этому тоннелю, я постарался запомнить все повороты и два раза посчитал свои шаги.

– Во, молодец, парень! Чувствуется школа! Не зря в своём артиллерийском училище щи хлебал! Ты теперь, Ваня, становишься у нас самым главным человеком. Как всё здесь зачистим, считай, все на тебя и Орлова работать будем. Нужно будет с крупнокалиберными пушками разобраться и начинать крошить финские укрепления.

– А что с ними разбираться, я в училище из подобных стрелял. Только что лафет у них был другой, а так – одна хрень. Орлов, конечно, из крупного калибра никогда не пробовал палить, но, думаю, что разберётся быстро. Я, можно сказать, всю жизнь мечтал от души пострелять из таких орудий, чтобы не экономить боезапас. А то в училище с этим было строго, над каждым снарядом тряслись. Так что, товарищ старший лейтенант, накидаем чухонцам мы этих чемоданов по самое не балуй. Лишь бы мужики не попадали, ворочая эти чушки. Всё-таки каждый снаряд весит больше пятидесяти килограмм.

– Ничего, Вань, для такого дела ребята постараются! Ладно, товарищи красноармейцы. Давайте перекурим моих командирских, и за дело. Пора офицерьё проверить – как они там, в уборной, поживают? Устроим им показательный мордобой. Шерхан, давай доставай свой топор, кто будет дёргаться, тюкни его, чтобы кровищи побольше было. Когда успокоим офицеров так, чтобы они без разрешения даже пукнуть не осмеливались, нужно будет пойти на казарменный этаж и закончить с гарнизоном. У финнов побудка в 7-00, а время уже двадцать минут седьмого, так мы можем опоздать и нарушить их привычный распорядок. Хотя чёрт с ним, пускай привыкают к жизни в плену.

Достав свои трофейные сигареты, я угостил ими бойцов. Да и сам с наслаждением закурил. Минут через пять мы, побросав окурки прямо на бетонный пол, принялись освобождать от нашей баррикады дверь в сан узел. Когда освободили площадку, я резким движением открыл дверь и бросил внутрь оборонительный чехол от РГД-33. Потом, секунд через тридцать сам ворвался в помещение санузла. За мной туда же, с воплями и матюгальниками, ворвались Шерхан и Кузя.

Финны испуганно жались друг к другу, стремясь быть подальше от влетевшего чехла. Больше половины лежало на полу, положив руки на голову. Они явно приняли влетевший чехол за гранату. Именно на это я и рассчитывал, когда закидывал чехол в это помещение. Как я и предполагал, все финны уже освободились от своих пут. Простыни, которыми мы завязывали им руки, были разорваны и теперь украшали ноги финнов, они обмотали ими ступни. Конечно! Кафельный пол был холодный, и босиком на нём долго не постоишь. Без этой смешной обувки были только генерал и человек в гражданском костюме. У них на ногах была нормальная, хорошая обувь.

Попав внутрь помещения, где содержались пленные, я на чистейшем финском языке заорал:

– Вы что, дети опоссума, шутить тут вздумали! Кто разрешил вам развязывать руки? Сейчас вам комиссар их быстро укоротит.

Повернувшись к Шерхану, уже по-русски приказал:

– Наиль, дай-ка вон тому длинному в рыло, а то глаза у него больно наглые.

Шерхан, недолго думая, звезданул указанного мной финна обухом топора прямо по лицу. Во все стороны полетели брызги крови, а финн, зажав лицо руками, уткнулся головой в раковину умывальника. Я, перейдя опять на финский, скомандовал:

– Ну-ка, огрызки империализма, быстро встали вдоль левой стены.

Финны начали медленно выполнять этот приказ. Процесс пошёл гораздо быстрей, когда в дело вмешались Шерхан и Кузя. Они оплеухами, ударами приклада и обухом топора выстроили совсем приунывших финнов. Когда строй установился, я начал ознакомительный опрос. Первым для этого выбрал самого молодого пленного и начал его допрашивать. На мои вопросы он не отвечал. Стоял, набычившись, уткнувшись глазами в пол, и молчал. О его волнении говорили только струйки пота, стекавшие по лбу и по щекам.

Скоро мне надоела эта игра в молчанки, и я, кивнув головой Шерхану, произнёс:

– Всё, Наиль, надоел мне этот клиент. Пусть теперь он станет клиентом твоего топорика. Рубани-ка его, чтобы крови побольше было.

Шерхан, ни слова не говоря, взмахнул топором и с уханьем обрушил его на шею финна. Упал тот мгновенно. Белый кафель возле того места, куда рухнуло тело, с державшейся на каком-то лоскутке головой, очень быстро окрасился в красный цвет. Я практически сразу после этого перешёл к опросу другого пленного. Тот, испуганно косясь на тело своего сослуживца, подробно отвечал на мои вопросы. Да и другие пленные, после этого инцидента, не скупились на слова. В ходе этого экспресс-опроса я понял, что несколько человек нужно будет допросить более основательно, придётся на этом этаже немного задержаться.

Оставив с собой Шерхана и Якута, я остальных отослал на тот уровень, где располагалась казарма. Время уже было 7-03, и финны там уже, наверное, стали волноваться. Провожая бойцов, я их напутствовал словами:

– Сначала выгоните пленных из одной комнаты в коридор, потом её всю обшманайте, нет ли там где оружия. А то, может быть, эти финны такие же, как и наши архаровцы. Считай, каждый таскает в своём сидоре по «вальтеру», а то и не по одному. Поэтому в помещения заходить аккуратно. Если что не так, то закидывать эти комнаты гранатами, а выживших добивайте к чёртовой бабушке. Так вот, проверив одну комнату, всех пленных загоняйте туда. Ничего страшного, если даже им не будет места, чтобы присесть. Пускай постоят, помучаются, может быть, у них от этого все чёрные мысли пропадут. Глядишь, если мы все здесь выживем и победим, то они уже по-другому будут относиться к своему соседству с нами. Если финны к нам по-доброму, то и мы их обижать не будем. Но пускай знают – наш бронепоезд всегда стоит на запасном пути. А из песни, как говорится, слов не выкинешь.

Когда ребята ушли на это задание, я направился в генеральский кабинет. Именно там решил проводить все допросы. К тому же нужно было просмотреть документы из сейфов. Генеральский кабинет подходил мне ещё по одной немаловажной причине. Там был перископ, в него можно было в любую секунду посмотреть, что там творится наверху у нашего дота. Зайдя в этот кабинет, я в первую очередь прильнул к окулярам перископа. Никаких подозрительных действий со стороны финнов я не увидел, успокоившись, начал изучать документы.

Глава 23

Только разложил бумаги на столе, как зазвонил телефон в приёмной. Сначала я не собирался брать трубку, но потом подумал, почему бы не внести разброд и шатание в финские ряды. Поэтому всё-таки подошёл к телефону и взял трубку. На другом конце провода грубый мужской голос заискивающим тоном произнёс:

– Прошу великодушно извинить, что звоню в приёмную генерала, но дежурный по штабу почему-то не отвечает.

Я, прервав этот монолог, заявил:

– Всё правильно, все телефоны в штабе отключены, чтобы не произошло никакой утечки информации. Работает только этот телефон. Сейчас у генерала происходит очень важное совещание. Касается оно всей перспективы этой войны. Из Хельсинки, из канцелярии Маннергейма пришла шифровка, чтобы мы прекратили всякую активность против русских. Сейчас там начались переговоры о перемирии и завершении этой войны. Скорее всего, нам придётся оставить этот укрепрайон и отойти за Выборг. Решено согласиться с предложениями русских. Некоторые наши ястребы выступают резко против этих решений, поэтому возможны любые провокации. Недалеко от Выборга уже произошёл мятеж в отдельном егерском батальоне. Здесь тоже не всё спокойно, поэтому, если в районе сорок пятого дота услышите перестрелку, то не пугайтесь – это значит, что здесь идёт умиротворение мятежников.

Произнеся всю эту белиберду, я не стал слушать удивлённых восклицаний и обеспокоенных вопросов, а прекратил разговор и положил трубку.

Неожиданно позади меня раздалось предупредительное покашливание. Я обернулся и увидел стоящего в дверях старшего сержанта Курочкина. Я был очень рад ему, с души будто свалился камень. Ведь что меня последнее время мучило больше всего – это судьба оставшихся вне этого дота красноармейцев. От переизбытка чувств я бросился к Рябе и крепко его обнял. Потом отстранился, похлопал по плечу и воскликнул:

– Жив, бродяга! Как я рад тебя видеть!

Сбросив таким образом свой эмоциональный всплеск, я уже более спокойным голосом спросил:

– Ну что, старший сержант, давай рассказывай – что творится там, наверху? Как прошло дело с захватом пулемётного дота? Как ведут себя финны в других укреплениях? Сидят тихо или уже начинают очухиваться? А то мы, как попали на эти нижние уровни, так и копошимся тут. Единственная связь с внешним миром, это перископ и телефон. Но, как сам понимаешь, от телефона единственная польза – можно компостировать мозги финским воякам.

Как бы в подтверждение моих слов телефон снова зазвенел. Пришлось мне опять к нему подходить и ещё раз повторить мою невероятную легенду. Наконец бросив трубку, я опять повернулся к Курочкину и раздражённо заметил:

– Вот же сволочи, спокойно поговорить не дадут! Зашевелились в своём змеюшнике. Звонят и ни хрена не понимают, что здесь творится. Хотя я им и намекаю, что сваливать надо, что ловить здесь нечего. Ладно, ещё часик лапши на уши им понавешаю, а потом, наверное, нужно будет посадить за телефон Серёгу-матерщинника из твоего взвода. Послушают его, и у них мозги вообще набекрень съедут. Ну давай, Ряба, садись вон на стул и докладывай.

Курочкин, до этого с интересом рассматривавший богатую обстановку этой генеральской приёмной, как будто очнулся, подошёл к стулу, сел и начал говорить:

– Да в доте, куда нас привёл финский капрал, всё прошло как по маслу. Нам открыли бронированную дверь и запустили внутрь дота. В нём бодрствовало всего два человека. Мы их нейтрализовали, а потом пошли на нижний уровень и перерезали весь гарнизон. Там было двенадцать финнов. Одновременно из дота могли стрелять три станковых пулемёта. Именно столько «максимов» там установлено. Тот пулемётный дот – штука, конечно, мощная, но по сравнению с этой цитаделью, смотрится как детская игрушечная машинка с громадной пятитонкой. После того, как захватили контроль над пулемётным дотом, лейтенант Климов с четырьмя бойцами остался там, а я с остальными отправился обратно к сорок пятому доту. Здесь, как вы и приказывали, мы по периметру обошли вокруг всего дота. В траншеях не встретили ни одного финна. Они все, как суслики, забились в тёплые норы и спали. Мы шуметь и будить их не стали, а то – взорвёшь один блиндаж, и они вылезут как саранча. Так и к входу в сорок пятый дот не попадёшь, а тут вас, чтобы держать полноценную оборону, слишком мало. Сами говорили, чтобы мы ни в коем случае не рисковали – люди нужны в доте. Вот поэтому мы и не пощупали финнов за самые интересные места. Часовой у входа в этот дот оказался волчара ещё тот. Снимать его пополз лично я, но этот гад каким-то образом меня почуял и уже направил свой автомат в мою сторону – но тут хорошо сработал красноармеец Мамочкин. Он короткой очередью мгновенно срубил этого часового. Никакой тревоги эта пулемётная очередь не подняла. Чухонцы как спали, так и продолжали дрыхнуть.

В этот момент опять зазвонил телефон. Я взял трубку и как попугай повторил свою фантазию. Когда я закончил пересказывать эту явную дезинформацию, Курочкин продолжил свой доклад:

– Знаете, товарищ старший лейтенант, по сравнению с нашими похождениями, то, что провернула в этом доте ваша группа, это несопоставимые вещи. Как только я попал в орудийный зал дота, то испытал настоящий шок. Надо же, такую цитадель захватили всего десять человек. А эти целые лужи крови возле трупов финнов. Я даже не поверил, когда Мамочка сказал, что из наших никто не получил даже царапины. Когда я спустился на этот этаж, то получил не меньший шок. Я переговорил с Шерханом и Якутом, а потом заглянул в одну из комнат, где была настежь открыта дверь, в ту, где на кроватях, залитых кровью, валяются обезглавленные трупы, да ещё два финна лежат прямо на проходе. У меня вроде нервы крепкие, и мертвяков я видел довольно много, но эта картина меня просто ужаснула. Чтобы как-то развеяться, я спустился этажом ниже. Кузя с ребятами как раз в этот момент перегонял человек тридцать финнов из одной комнаты в другую. Увиденная картина окончательно убедила меня в том, что ваша группа сделала невозможное.

– Ладно, хватит петь нам дифирамбы. Мы все здесь одной ниточкой связаны, и без твоей группы и людей Серёги Климова никакого успеха в этой авантюрной операции не было бы. Так что давай думать о том, как мы тут дальше будем воевать. Я чувствую, что с бумажками и с допросами финских пленных мне придётся здесь засесть надолго. Поэтому вся организация обороны ляжет на тебя. И не только обороны, но и возможного нападения на финнов. Под нападением я имею в виду обстрел финских укреплений из наших орудий. Нужно будет расчистить дорогу перед наступающими частями нашей армии. И мы с помощью таких мощных пушек вполне способны это сделать. Считай, стрелять будем прямой наводкой, в тыльную, а значит, наименее укреплённую часть всех этих дзотов и дотов. Я тут говорил с Иваном Сизовым – нашим недоученным артиллеристом. Так он, оказывается, хорошо знает эти пушки и даже стрелял из подобной. Поэтому проблем с наводкой, я думаю, у нас не будет. Остаётся тебе организовать бесперебойную подачу снарядов. А в обороне против наступающих финнов первую скрипку будут играть пулеметы в башенках. Тебе сейчас, в первую очередь, нужно подобрать расчёты для этих спаренных крупнокалиберных пулемётов. По норме расчёт там должен состоять из четырех человек, но, сам понимаешь, столько людей мы выделить на это дело не можем. Но, делать нечего, и расчёт этой пулемётной установки у нас будет состоять из двух человек.

Вдруг опять начал трезвонить телефон. Я в очередной раз выдал свою бредовую легенду, а потом продолжил давать поручения Курочкину:

– Знаешь, Ряба, такая удача, что нам выпала, бывает только раз в жизни, и нужно использовать её до конца. Поэтому настрой там людей, что работать придётся до изнеможения, до дрожи в коленках. Я попробую здесь ещё с часик поводить финнов за нос, но они могут быстро раскусить обман, и тогда – держись. На нас кинут все силы, чтобы любой ценой вернуть этот дот себе. Наше присутствие здесь – это как большая заноза в их заднице. Если мы удержимся до подхода наших войск, то, считай, всю эту хвалёную «линию Маннергейма» можно будет засунуть коту под хвост. Поэтому сейчас, пока финны не полезли, брось всех людей, кроме пулеметчиков, на подъём снарядов с нижнего уровня. Ну, естественно, нужно оставить по одному человеку на охрану пленных. Да, и ещё Шерхана, он мне нужен здесь для помощи в допросе пленных офицеров. Всё, давай, если возникнут какие-нибудь проблемы, ты знаешь, где меня искать.

Сказав это, я поднялся, встал и Курочкин. Молча козырнув, он вышел из генеральской приёмной. А я опять вернулся к просмотру документов.

Через некоторое время я начал производить допрос пленных. Первым начал допрашивать главного артиллерийского офицера.

Меня очень заинтересовала карта Хотиненского укрепрайона, с выделенным сектором перед нашим дотом. Под каждым обозначенным укреплением в скобках стояли какие-то цифры. Пленный подтвердил мою догадку. Это были уже пристрелянные координаты всех дотов и дзотов, до которых могли дотянуться наши орудия. Теперь даже самый неопытный артиллерист мог с первого выстрела попасть в нужную цель.

Узнав это, я всё бросил и поднялся в орудийный зал. Там вовсю кипела работа. Поднятые снизу снаряды уже занимали значительную площадь вблизи орудий. Оторвав от переноски снарядов Сизова и Орлова, я показал им карту. Ребята просто обалдели от такой удачи. Подошедшему к нам Курочкину я приказал:

– Товарищ старший сержант, через десять минут, ровно в 8-30 начинайте артиллерийский обстрел финских укреплений.

Потом, обращаясь к Сизову, спросил:

– Слушай, Вань, а на кой чёрт вы столько бризантных снарядов подняли? Нам же нужно долбить укрепления, а не пехоту гонять? Фугасными надо стрелять, что зря время тратить.

На это бывший курсант артиллерийского училища мне ответил:

– Бризантные снаряды обладают, вследствие большой упругости газов их разрывных зарядов, громадным фугасным действием по насыпям и другим земляным перекрытиям. А тут же в нашей полосе полно всяких блиндажей, траншей и других укрытий в земле. Вот и будем бризантным боеприпасом потрошить финнов.

– Мдя! Ну ладно, Ванёк, тебе видней.

Потом, повернувшись к Курочкину, сказал:

– Ряба, давай здесь продолжай командовать, а я опять иду потрошить финнов. Может, ещё что интересное у них узнаю.

Вернувшись на штабной этаж, вторым на допрос я вызвал финского генерала. Но ничего интересного в отношении обороны дота я у него не узнал. Сведения, которыми обладал генерал, были, конечно, очень ценны для нашего командования, но для меня они были бесполезны. Когда я допрашивал генерала, телефон в приёмной как будто взбесился – трезвонил не переставая. Ещё бы, финны начали получать наши 52-килограммовые подарочки. Даже сидя здесь, под мощным железобетонным перекрытием, я слышал уханье наших пушек. Решив немного развлечься, после того, как Шерхан вывел генерала, я поднял телефонную трубку. Не слушая выкриков финна, я заявил:

– Доблестная Красная армия захватила штаб вашего укрепрайона. Чтобы прекратить напрасное кровопролитие, предлагаю вам сложить оружие. В противном случае вы все будете уничтожены.

После этого вырвал кабель из телефонного аппарата. Эти звонки меня уже достали до самой печёнки.

Последующие допросы финских офицеров не принесли практически никаких новых интересных для меня сведений. Единственное, что я взял на заметку, это то, что у дверей в подземном ходу, ведущем в занюханную землянку, установлена сигнализация. При открывании этих дверей у дневального на этаже, где размещался гарнизон, срабатывал звонок и загоралась лампочка. Эта информация меня весьма порадовала. Значит, не требовалось отвлекать людей на дежурство в этом подземном ходу.

Последним я вызвал на допрос человека в гражданском костюме. Когда Шерхан загнал его в генеральский кабинет, тот прямо с порога заявил:

– Я иностранный корреспондент и подданный английской королевы. А Великобритания является нейтральной страной и не участвует в этой войне. Вы не имеете права меня допрашивать, я обладаю дипломатической неприкосновенностью.

Посмотрев на этого липового корреспондента-дипломата, я усмехнулся и, кивнув Шерхану, приказал:

– Господин не понимает! Ну-ка, малыш, сделай дяденьке немного больно!

Наиль с готовностью, без особого размаха произвёл своими кулачищами два удара по физиономии этого неприкосновенного подданного королевы. Тот, со всхлипыванием вытирая рукавом костюма своё окровавленное лицо, уже другим просящим голосом произнёс:

– Я адекватный человек, и мы вполне можем побеседовать без этой вашей гориллы. Я без утайки отвечу на все ваши вопросы. Только уберите этого страшного человека.

Не давая ему опомниться, я сразу же спросил:

– Какое у вас звание в МИ-6. Отвечать, быстро не задумываясь! А то этот страшный человек займётся вами более основательно.

Англичанин, прервав своё занятие по очищению лица от крови, посмотрел на меня и через пару секунд ответил:

– Майор.

– Вот это другое дело, господин майор. Теперь можно и поговорить по-джентльменски, вдвоём. Проходите к столу, а если хотите, можете сесть вон в то кресло. Там на столике лежит коробка с сигарами, можете взять. Только вы уж извините меня, я щипчиков не захватил. Знаете, даже и не предполагал, что встречу здесь английского шпиона. А, может быть, вы предпочитаете сигареты, вот, пожалуйста, а если желаете, то есть и английские, обычно их употребляет мой вестовой.

Посмотрев на стоящего рядом Шерхана, я сказал:

– Наиль, давай сюда пачку своего «Данхила» и подожди в коридоре, пока мы тут побеседуем.

После того, как Наиль вышел, минут через десять этой совершенно бесполезной для меня беседы, мелькнула одна фраза, которая буквально взорвала мой мозг. Разговор шёл о шпионах, которые окопались у нас в армии. Томас Кленси, а именно так звали этого майора английской разведки, объяснял, что он не занимался клопами в нашей армии, но слышал, что такие имеются. Беседовали мы по-русски, Томас, прекрасно знал наш великий и могучий. Упоминание о клопах возбудило в моей душе целую волну эмоций. Я сразу вспомнил о генерале Клопове и о моей безуспешной попытке его устранить. Сразу же в голове возникла мысль об использовании этого Кленси для дискредитации генерала Клопова, чтобы именно майор МИ-6 дал показания, что генерал является английским шпионом. Я знал, что бывает с врагами народа и шпионами империалистов. Он сразу попадет в руки ребят Берии, а там уже признается даже в том, чего и не совершал. И рушить любые его оправдания будут железобетонной крепости факты – показания действующего майора английской разведки МИ-6 Томаса Кленси.

Закурив ещё одну сигарету, я ненавязчиво поинтересовался:

– Рассказывая про клопов вы, наверное, имели в виду генерала Клопова – заместителя командующего нашей Седьмой армии. То-то Седьмую армию преследовало столько неудач. Финны как будто знали все наши планы. Да! Вот что я вам скажу, Кленси, если вы об этом чистосердечно расскажете нашему руководству, то наверняка доживёте до конца войны. А там, кто знает, может быть, и вернётесь к себе домой в Англию. Но только не нужно говорить, что вы просто слышали о Клопове. В наших органах не доверяют всяким слухам. Чтобы у вас был статус ценного пленного, вы должны чётко и уверенно говорить, что Клопов английский шпион. Только тогда вас не расстреляют и даже не отправят в сибирские лагеря, валить лес. Не мне вам объяснять, как эти данные выложить с нужными доказательствами. Я обычный пехотный командир, и мне ваши сведения совершенно неинтересны. Про этот дот вы ничего не знаете, и для меня, как пленный вы совершенно бесполезны. Но для разоблачения предателя я сделаю всё, чтобы вы живой и здоровый попали в наш тыл. Тем более ваша страна не воюет с Советской Россией.

Кленси, смоля, так же как и я, вторую подряд сигарету, сквозь клубы дыма уставился на меня немного ошалевшим взглядом. Потом, минуты через две, понимающе ухмыльнулся и произнёс:

– Да, точно, господин офицер, я определённо слышал, что генерал Клопов является платным агентом английской разведки. Он ещё контактирует с финскими и германскими спецслужбами. Я обязательно вспомню к тому моменту, когда попаду к вашему руководству, все факты и доказательства его сотрудничества с иностранными разведками.

Слова Кленси были как бальзам на мою душу. Не показывая, как я обрадован его словами, я встал, подошёл к майору, под руку поднял его со стула и вывел в общий коридор. Там похлопал его по плечу и сказал:

– Вот-вот, дорогой Томас, запираться не надо, для вас же будет лучше – всё честно рассказать о преступной деятельности генерала Клопова. И ещё, это уже мой личный, шкурный интерес. Не забудьте лишний раз сказать, что вас взял в плен старший лейтенант Юрий Черкасов, командир роты второго батальона 355-го стрелкового полка.

Подмигнув англичанину, я добавил:

– Не всё же заботиться о благополучии английских шпионов, нужно и о собственной карьере подумать.

После этих слов я повернулся к стоящим неподалеку Якуту и Шерхану и приказал:

– Так, товарищи красноармейцы, давайте выводите всех пленных в коридор. Сейчас их отведём в комнату, где сидят остальные финны. Пусть там рядовые пообщаются с офицерами, всё будет веселее и тем, и другим. Глядишь, мускулы разомнут и согреются немного. Да и у нас боец освободится от охраны этого офицерья.

Ребята, видно, застоялись без дела, поэтому с радостью начали выполнять мой приказ. Шерхан влетел в помещение санузла и пинками, тычками и матерной бранью в течение пяти минут выгнал всех пленных в коридор. Здесь стоял Якут с автоматом наперевес и контролировал поведение финнов. Построив офицеров в колонну по двое, мы перегнали их этажом ниже. Когда офицеров загнали в комнату, где уже находились остальные финны, я оглядел своих бойцов и произнёс:

– Ну что, товарищи красноармейцы, отдых ваш кончился, теперь здесь на охране остаётся один Якут. А вам, ребята, нужно спускаться на самый нижний уровень и помогать грузить снаряды на подъемники. Там мужики, наверное, уже выдохлись, нужно им подсобить. А то вон, слышно, как снизился темп стрельбы наших орудий. Сами, надеюсь, понимаете, почему я именно Якута оставляю здесь – у него вес вместе с одеждой, наверное, равен весу фугасного снаряда. Да, чуть не забыл, тебе, Якут, ставится ещё одна задача. Если зазвенит звонок и загорится вон та лампочка, то сразу включай сирену тревоги и беги к предпоследнему люку в подземном ходу. Эти сигналы будут обозначать, что люк, находящийся в землянке, вскрыли финны, и нужно быть готовым отразить их атаку. Всё, товарищи, разошлись выполнять свою боевую задачу.

Когда Шерхан и Ежов, гремя своими бахилами, скрылись из виду, я тоже повернулся и направился наверх, в орудийный зал. Нужно было оценить результативность нашего нахождения здесь. Картинка в перископе не давала полного впечатления о развернувшемся наверху бое. Когда я поднимался, то продолжал обдумывать, как бы получше и наверняка провернуть ту подставу, которую я задумал для Клопова.

Орудийный зал напоминал цех какого-нибудь крупного штамповочного производства, в котором, одновременно с рабочим процессом, проводил свою первую репетицию дублирующий состав пожарного оркестра Пупкинского уезда. Одновременно в этом же цеху развлекались пацаны, пуская шутихи и взрывая петарды. Словом, жуткая какофония. Вентиляция работала отвратительно. Амбразуры, кроме небольших щелей для ведения огня, были закрыты броневыми щитами. От этих щитов исходил звук, как от ударов горошин летнего града о железную крышу. Осколки и пули долбили в броневую защиту амбразур непрерывно.

Я прошёлся по периметру дота, осматривая все близлежащие окрестности. И везде видел одну и ту же картину – валяющиеся повсюду трупы финских солдат, и снег, забрызганный кровью. Пуля от крупнокалиберного пулемёта делала страшные вещи с человеческой плотью. Были оторваны руки, головы, другие части тела, а если в человека попадало несколько таких пуль, получалась бесформенная гора мяса и костей, что случалось довольно часто, так как по окружности нашего дота работало по противнику четыре спаренных крупнокалиберных пулемёта.

Особенно страшная картина открылась в секторе, по которому работал пулемёт Перминова. Там, начиная метров со ста пятидесяти от дота, снег буквально застилал ковёр из расстрелянных финских тел. По-видимому, Перминов оказался самым выдержанным и открыл огонь только тогда, когда в его прицеле оказалось чуть ли не половина финской пехоты, атакующей наш дот. Они набились в этот сектор, привлечённые молчанием пулемёта и, как им казалось, близкой добычей – стенами нашего дота. Много финнов подорвалось и на минах, установленных на самых удобных подходах к доту, а именно на тех, которые не смогли снять финские сапёры. Некоторые из этих солдат так и остались лежать на своём же минном поле. Особенно большое количество финских трупов лежало у находящихся метрах в ста от дота окопах. Непосредственно к доту не подходило ни одного окопа или траншеи. По-видимому, финская пехота накапливалась перед решающим броском в этих углублённых в землю ходах. А когда они вылезали на поверхность, то попадали под кинжальный огонь наших пулемётов. Около одного из таких окопов лежала куча трупов, распространяя по округе тошнотворный запах горелого мяса. Присмотревшись, я понял, в чём там дело. Вместе с пехотой в атаку пошёл огнемётчик. Попавшая в него пуля пробила баллон с горючей жидкостью, находящийся у него за спиной, – получился небольшой полевой крематорий. Да! Финны положили у стен нашего дота уже не менее одного пехотного батальона, но успокаиваться никак не хотели.

Теперь они предприняли атаку, используя бронетехнику. Я насчитал не менее десяти танков, которые пытались пролезть к доту, но у них ничего не получалось. Все подходы были эскарпированы. Единственный оставленный подъездной путь был занят. Там стояло два дымящихся остова от танков «Виккерс», английского производства. Их поджёг Орлов, сейчас выступающий за наводчика одного из наших «Бофорсов». Место за вторым противотанковым орудием занимал Курочкин. Наш единственный, недоучившийся артиллерист Сизов продолжал заниматься крупнокалиберным орудием. Эта мощная пушка продолжала разрушать укрепления «линии Маннергейма», находящиеся в секторе её обстрела.

В настоящий момент огонь вели только эта пушка, крупнокалиберные пулемёты и два «Бофорса». Пулемёты и противотанковые пушки стреляли в сторону развивающейся атаки бронетехники с пехотной поддержкой. Ручные пулемёты, которые использовались в самые критические моменты отражения финских атак, стояли прислоненными к стене. Пулемётчики теперь исполняли роль орудийного расчёта. Среди красноармейцев не чувствовалось никакой нервозности. Одним словом, в основном ярусе дота установилась спокойная рабочая атмосфера. Чувствовалось, что все роли уже расписаны и отработаны до автоматизма. Никто не суетился, все деловито занимались выполнением каждый своей задачи. Даже два легкораненых были заняты в общем деле обороны дота. Они выполняли функции расчета «Бофорсов». Ребята получили ранения от осколков, влетевших в незакрытые щитами промежутки амбразур.

Для удовлетворения своего праздного любопытства я не стал отвлекать Курочкина от важного дела. Он выполнял сейчас функции наводчика «Бофорса». Все-таки Ряба, обладал редким предчувствием того, что в этой жизни ему может пригодиться. Во время нашего двухнедельного отдыха около деревни Суомиссалми он любую свободную минуту проводил у позиций трофейных «Бофорсов», обучаясь стрельбе из этих шведских 37-мм противотанковых пушек. Этой своей целеустремлённостью он заразил и меня. Я несколько раз вместе с ним брал уроки стрельбы из «Бофорсов» у нашего ротного эксперта по артиллерии – недоучившегося курсанта Ивана Сизова. За время этого обучения только я один сжёг около сотни снарядов.

Но снарядов было совершенно не жалко. Доставшийся нам от егерей склад ломился от избытка боеприпасов к «Бофорсам» и автоматам «Суоми».

Посчитав, что наверху моё присутствие пока необязательно и ход развития танковой атаки я могу увидеть и в перископ, я направился обратно в генеральский кабинет.

Первым делом, попав в генеральские апартаменты, я подошёл к трубе перископа. Но он не функционировал, по-видимому, перископ был уничтожен разорвавшимся снарядом, попавшим в верхнюю часть дота. Да! Теперь, чтобы увидеть ход боя, нужно было пользоваться дедовскими методами. Идти наверх и, с опасностью для жизни, вглядываться в открытую амбразуру. В таких условиях финский штаб вряд ли смог бы нормально функционировать. А значит, при приближении фронта он должен был эвакуироваться дальше в тыл. Получается, у финнов должен быть подготовлен резервный командный пункт с линиями связи и прочей необходимой инфраструктурой. А я так надеялся, что захватив этот штаб, мы нарушим управляемость финских войск. Но, к сожалению, этого не получилось. Это было видно по хорошей организации атак на наш дот. Для такой согласованности и слаженности обязательно необходима связь. Значит, получается, что отключив коммутатор и оставив только одну действующую линию, мы ничего не добились. Телефонную связь мы поддерживали только с одним местом всего укрепрайона. Да! Это был соседний пулемётный дот, захваченный группой Серёги Климова. Я периодически с ним созванивался, и был в курсе всех отражённых финских атак. Имеющуюся радиосвязь мы не использовали. Никто из нас не разбирался в рации, тем более имеющиеся антенны наверняка тоже были сбиты артиллерийским огнём финнов.

Глава 24

Когда я спускался на штабной этаж, у меня полностью сформировался план, как документально и наверняка утопить генерала Клопова. Зайдя в генеральскую приемную, я на стоящей там печатной машинке оформил докладную на имя самого Маннергейма. В этой записке прямо указал генерала Клопова как основного информатора Финской армии. Ещё несколько, похожего содержания, докладных я адресовал командующему финской армии генерал-лейтенанту Эстерману и командиру третьего армейского корпуса генерал-майору Хейндриксу. За пример я взял похожие по стилю докладные за подписью моего пленного генерала. Все эти бумаги я нашёл в сейфе приёмной. Причём печатал я эти докладные на бланках штаба Хотиненского укрепрайона. Скрепив эту мою дезу именной печатью генерала, я встал и пошёл к нему, чтобы подписать эти липовые бумажонки.

Вместе с Якутом мы вытащили генерала из комнаты, где содержались все пленные финны. Вид у него был уже слегка помятый, не хватало некоторых частей одежды. Я его привёл на штабной этаж и прямо в коридоре потребовал подписать заготовленные бумаги. Генерал сначала возмутился и стал кричать, чтобы я соблюдал нормы международного права в отношении военнопленных. Отвлекать Шерхана от выполнения боевой задачи совершенно не хотелось. Поэтому пришлось самому немножко попинать генерала. Наконец, уже полностью деморализованный, он сдался и подписал требуемые бумаги. Я, положив их в прихваченный с собой портфель, поставил его обратно на пол. Потом пригласил генерала зайти в комнату, которая стараниями Шерхана превратилась в морг среднего размера. Зайдя туда, я из своего нагана выстрелил генералу прямо в затылок. Нужно было обязательно избавиться от свидетеля моего мошенничества. Неизвестно, что в дальнейшем могло произойти. Я надеялся, что вскоре к этому доту выйдут наши войска. И тогда этого генерала наверняка повезут в вышестоящие штабы, а там сидят настоящие специалисты. Они при первом же допросе смогут узнать о подписанных пленным генералом каких-то непонятных бумагах. Чтобы всё это исключить, и потребовалось ликвидировать этого высокопоставленного финна. Что касается уничтожения важного носителя секретной информации, это не страшно. Подобранные мной документы и карты полностью заменят всё то, о чём мог рассказать генерал.

Закончив это грязное дело, я пошёл в кабинет, чтобы полностью сформировать подборку документов, которые собирался передать в наш штаб. На всякий случай, вдруг Советская армия задержится и финны всё-таки прихлопнут нас в этом доте, я собирался ночью направить нескольких своих бойцов вместе с англичанином навстречу русским войскам. Чтобы повысить вероятность попадания нужных мне бумаг на стол Советского командования, специально сделал все подложные письма в двух экземплярах. Один комплект этих бумаг я был намерен оставить здесь и положить в сейф, вместе с другими документами.

Пока готовил документы, мучительно размышлял, кого я направлю навстречу нашим войскам. Одна кандидатура у меня уже была, это Якут. Поэтому я и не стал сменять его с поста по охране пленных. Хотя первоначально и хотел направить на это самое спокойное место кого-нибудь из легкораненых бойцов. Но потом подумал, что если включать его в группу прорыва, нужно чтобы он был в полной форме. От физического состояния нашего следопыта во многом зависел успех незаметного просачивания ребят через финские позиции.

Сейчас в генеральском кабинете я решал, кого ещё включить в эту группу. Насчёт численности я определился – это будет три человека. Чтобы протащить через финские позиции одного пленного, такого количества сопровождающих достаточно. Включать в эту группу больше бойцов – значит сильно ослабить оборону дота. Здесь каждый, способный держать оружие, был на вес золота. Чтобы проползти через минные поля, требовалось в группу включить сапёра. Выбор был невелик, и я определил туда красноармейца Саликова. Второго сапёра, сержанта Виктора Иванова, отпускать было нельзя. Он оказался прекрасным пулемётчиком, и сейчас был командиром одной из пулемётных башенок. Третья кандидатура вызвала наибольшие трудности, но потом я всё-таки остановился на старшем сержанте Курочкине. Как ни жалко было его отпускать, но лучше Рябы никто бы не справился с этой задачей. Наверху его заменю я, тем более все дела на штабном этаже уже закончены. Пора и самому поучаствовать в обороне нашего дота.

Подготовив документы и сложив их в финский походный рюкзак, я, оставив его на генеральском столе, направился к своим ребятам наверх. Здесь было уже относительно тихо. Финская танковая атака захлебнулась с большими потерями противника. К двум подбитым танкам, которые я уже видел, добавилось ещё три. Они дымились в метрах трёхстах от дота. Половина ребят отдыхала. Продолжал воевать расчет одного из крупнокалиберных орудий. Сизов по второму разу обрабатывал отмеченные в финской карте укрепления.

В первую очередь, что я сделал, поднявшись в орудийный зал, по внутренней связи вызвал Шерхана и приказал ему вместе ещё с одним красноармейцем идти на уровень, где содержатся наши пленные. Там, среди финнов найти поваров, чтобы они приготовили под его контролем горячий обед. Горячее питание требовалось как моим бойцам, так и пленным финнам. Эти бедолаги даже не завтракали. Единственное, что мы для них сделали – поставили в помещение, где содержалось более ста сорока пленных, большой бак с водой.

Закончив говорить с Шерханом, я начал беседу с Курочкиным. После того, как он доложил о наших успехах, пришлось ему сообщить о своём решении. Я его буквально огорошил своим приказом. Никаких возражений я не принимал. На его робкие попытки обосновать необходимость своего участия в обороне дота я заявил:

– Ряба, прекращай канючить. Пойми, это никакая не прогулка по зимнему лесу. Кругом куча финнов, и каждый из них будет желать вас уничтожить. Ещё неизвестно, где опасней – находиться здесь, за толстенными железобетонными стенами, или пробираясь сквозь вражеские позиции. В общем, всё – бери Саликова, и идите отсыпаться в генеральский кабинет. Там, в комнате отдыха стоят два широких мягких дивана. Цени, мужик, что даю вам возможность поваляться в генеральских апартаментах.

Уже больше не возражая, Курочкин вытянулся, козырнул и пошёл за Саликовым, к группе перекуривающих красноармейцев. А я, выждав, когда начали перезаряжать пушку, подошёл к Сизову и приказал ему перенести огонь на новую цель. Нужно было прочистить полосу, по которой пойдёт наша группа, и постараться пробить проходы в проволочных заграждениях и в минных полях.

Когда половина нашего гарнизона спустилась вниз пообедать и отдохнуть, я связался по телефону с комвзвода-2 Климовым. Я не знал тогда, что его голос слышу в последний раз. Когда уже заканчивал с ним разговор, произошло то, чего я опасался больше всего. Финны подвергли наши два укрепления мощнейшему авиационному налёту. В первый раз за эту войну я увидел финские самолёты. До этого думал, что наши красные соколы полностью уничтожили финскую авиацию. Но, по-видимому, мы так достали финнов, что они, несмотря на полное господство советской авиации, всё-таки подняли в воздух свои последние самолёты.

Бомбардировка нашего дота была страшной. Несмотря на то что мы двумя пулемётными башнями, ведущими непрерывный огонь, не давали финским лётчикам особо наглеть, но несколько прямых попаданий бомб наш дот всё же ощутил. Я с большим напряжением ждал первого попадания бомбы в наше убежище, но когда оно произошло, ничего страшного не случилось. Так, немного тряхануло, и всё, потолок не раскололся, бетон не посыпался, стены не треснули. Всё-таки финны молодцы – умеют качественно строить.

Во время второй волны авианалёта одна из наших пулемётных башен замолчала. Я по внутренней связи вызвал обедающих пулемётчиков с двух других башен и приказал им срочно занимать свои позиции. Мне было очевидно, что дело двумя авианалётами не обойдётся. Финны взялись за нас основательно, так сказать, по-взрослому. Это было видно и по количеству самолётов, принимающих участие в налётах, и по бомбам, сбрасываемым на нас. Судя по воронкам, которые можно было разглядеть в амбразуру, применялись бомбы весом не менее ста килограмм. Эти сотки распахали всю землю вблизи дота. В диаметре не менее двухсот метров не осталось ни кусочка первородного пейзажа, земля и снег были перемешаны, как в бетономешалке.

Когда ушла вторая волна бомбардировщиков, я подошёл к амбразуре, отодвинул броневой щиток и, в первую очередь, начал осматривать пулемётный дот, где оборонялась группа Климова. То, что я увидел, меня просто потрясло и привело в дикую ярость. Мне жутко захотелось схватить ручной пулемёт, спуститься к нашим пленным и лично их всех перестрелять. дот, где находились мои братья, мои подчиненные – был полностью уничтожен. В наивной надежде, что, может быть, кто-то уцелел в нижнем ярусе пулемётного дота, я бросился туда звонить, но телефонная трубка молчала.

В ярости я кинулся к ручному пулемёту, но тут, к счастью наших пленных, показались финские самолёты. С ожесточением я выпустил весь магазин в неумолимо приближающиеся вражеские крылатые машины третьей волны. Вдруг задымился один самолет. Когда я дико закричал, в полной уверенности, что именно я его сбил, рухнул второй. И только тогда я разглядел, как на эту воздушную армаду пикируют наши истребители. В разгоревшемся на моих глазах воздушном бою было сбито ещё два вражеских бомбардировщика. Остальные, разгрузив свой страшный груз прямо на финские позиции, позорно сбежали.

Как я ни психовал, но окружающую обстановку всё же контролировал. Поэтому сразу заметил, когда заработала ещё одна наша пулемётная башня. Две другие продолжали молчать. Буквально через пять минут после бегства финских самолётов всё прояснилось. В верхний артиллерийский зал поднялось три человека. Это были – легкораненый красноармеец Лисицын из пулемётного расчета Перминова и Иванов, со своим напарником. Оказывается, одна из авиабомб взорвалась совсем рядом с пулемётной башней, где находились Перминов со своим вторым номером Лисицыным. В результате этого тяжелейшую контузию получил наш самый лучший пулемётчик. Перминов сейчас лежал в коме в генеральском кабинете, который начали использовать как госпиталь. Всю необходимую помощь ему оказывал финский доктор. Мои ребята, проявив сообразительность, быстро откопали среди пленных офицеров военного врача, нашли они и необходимые медикаменты. Этот же доктор обработал и левую руку Лисицына – у него была перебита кость какой-то отлетевшей деталью от их пулемёта. В дальнейшем использовать этот пулемёт было невозможно, да и сама башня перекосилась и уже не могла вращаться.

Пулемётная башня, в которой раньше сидел расчет Иванова, была полностью уничтожена. Она получила прямое попадание стокилограммовой авиабомбой. Услышав это, я поблагодарил Бога за то, что не вызвал оба отдыхающих пулемётных расчёта сразу же, когда началась авиационная бомбардировка. Хотя, если прямо сказать, у меня было такое желание, просто, когда я хотел это сделать, начали рваться авиабомбы и все разумные мысли вылетели из головы. Короче, я растерялся, сердце ушло в пятки, а в мыслях было только одно – Боже, пронеси и сохрани!

Настроение, после разглядывания разрушенного дота Серёги Климова и рассказа поднявшихся пулемётчиков о печальных последствиях финских авиаударов, было кошмарным. Страшно хотелось выть и ругаться матом, что я и делал про себя, и вся эта ругань относилась к нашему командованию. Это оно не чешется, не торопится отдавать приказа на штурм, теперь такого беззащитного Хотиненского укрепрайона. Мы, считай, полностью расчистили полосу в финских укреплениях. Теперь можно буквально прогулочным шагом проводить экскурсии по бывшим финским укреплениям. Нас здесь мочат, как хотят, а наши генералы в тёплых штабах безмятежно протирают свои задницы. Толстожопые суки!

В расстроенных чувствах я метался от одной амбразуры к другой, пока не остановился у щели между двух бронещитов, закрывающих эти проёмы в бетонной стене. Встал я как раз у того места, где просматривался, находящийся километрах в трёх дот № 46. Вся моя ярость мгновенно перекинулась на это финское укрепление. Оттуда доносились частые артиллерийские залпы. А-а-а, гнида! Вот кто держит наши войска! Ну, подождите, финские сволочи, и на вас найдётся управа!

Бросив рассматривать этот дот, я подскочил к орудию Сизова и приказал прекратить огонь. Потом, вместе с нашим артиллерийским богом мы начали мудрить – как бы передвинуть одну из пушек, чтобы она могла стрелять в амбразуру, предназначенную для «Бофорса». С того места, где сейчас располагалось это крупнокалиберное орудие, достать дот № 46 было невозможно, впрочем, как и им нас. Чтобы взять на прицел 46-й дот, нужно было повернуть орудие градусов на тридцать. Как мы ни ломали голову, но ничего придумать не смогли. А потом было уже не до этого – финны пошли в новую атаку.

Этот штурм нашего дота был не менее ожесточённым и бессмысленным, таким же, что и предпринимаемые финнами ранее. Только раньше у нас было четыре пулемётные башенки, и один из флангов прикрывал дзот Климова, а теперь всё обстояло намного хуже. Мы отражали эту атаку всеми наличными силами. Пришлось даже прекратить артиллерийский огонь из крупнокалиберных орудий. Внизу у нас осталось только три человека. Это те, кто ночью должен был идти в прорыв к нашим основным силам с секретными документами и с ценным «языком».

Но наконец под вечер финны выдохлись и успокоились, стало относительно тихо, и можно было передохнуть. Подведя итоги этой атаки, я снова ощутил прилив ярости и желание перебить всех пленных. У нас пулей, влетевшей в бойницу, убило красноармейца Ежова, и осколками было легко ранено ещё два человека. Таким образом, бойцов, способных держать оружие, осталось всего двадцать один человек, из них пятеро легкораненых. Если исключить трёх человек, направляемых в прорыв, держать оборону в доте оставалось восемнадцать бойцов. Зато каких бойцов! Как сказал один пролетарский поэт – гвозди бы делать из этих людей.

Чтобы как-то успокоиться и снять напряжение этого дня, я лично сходил в генеральский кабинет и принёс оттуда две бутылки шотландского виски двадцатиоднолетней выдержки. Как раз возраста большинства моих ребят. Заглянул я и к продолжавшему лежать без сознания Перминову. Несмотря на то что это британское пойло здорово напоминало по вкусу самогон, оно хорошо прогрело и успокоило моих бойцов. Пили из горлышка, каждому досталось грамм по пятьдесят.

После этого, оставив наблюдателя и расчёт одной из пушек, чтобы они продолжали пробивать коридор для прохода нашей группы – остальных я отправил отдыхать. В расчёт орудия входило семь человек, включая и двух красноармейцев, которые занимались подачей снарядов из нижнего яруса. Сам пошёл проводить последний инструктаж отправляемой на прорыв группы. После обстоятельного разговора вместе с ребятами перекусил остатками обеда. После этого Курочкин и его бойцы начали собираться. Привели и заставили переодеться и Томаса Кленси.

В 23–00 наша группа отправилась в путь. Провожать ребят пошёл я и, на всякий случай, Шерхан. Моя цель была двояка – первое, это, конечно же, проводить моих братьев по оружию, а вторая – разведать траншею, в которую упирался наш подземный ход. Меня продолжала мучить мысль о нейтрализации дота № 46. Орудия этого дота приняли на себя нагрузку, которую должна была нести захваченная нами цитадель. Из 46-го дота стреляли непрерывно – на износ артиллерийских стволов. Скорее всего, из-за этого огня и не может к нам прорваться на помощь наша армия. Требовалось любой ценой прекратить этот обстрел.

Конечно, второй раз авантюра с захватом дота не пройдёт. Но провести диверсию, чтобы повредить пушки – почему бы и нет? Например, закидать амбразуру гранатами и по-быстрому, пользуясь начавшейся неразберихой, улизнуть обратно в свой дот. Вот для того, чтобы проверить возможность незаметного подхода к 46-му доту, я и хотел выйти из подземного хода. Насчёт минного поля, окружающего 46-й дот, думать как-то не хотелось. Тем более я надеялся, что наш совершенно бесполезный обстрел «Бофорсом» этого дота мог тем не менее хоть немного проредить окружающее его минное поле. По крайней мере, когда с этого дота обстреливали нас из такого же «Бофорса», то несколько мин из нашего минного поля сдетонировали.

Первым из землянки, в которую врезался подземный ход, вышел я, как знающий финский язык и способный заболтать внезапно встреченного финна. Никого около этой землянки не было, и, вообще, вблизи не слышно было никаких подозрительных звуков. Блокирующие наш дот финские подразделения, находились довольно далеко. Эта землянка была у них в глубоком тылу. Дойдя до рокадной траншеи, мы разделились – ребята пошли направо, мы с Шерханом налево. Прошли не очень далеко, только чтобы убедится, что эта траншея ведёт в нужном направлении, к 46-му доту. За время движения не встретили ни одного финна. Посчитав, что наша разведка выполнила свою задачу, я повернул обратно. Нужно было подготовиться к предстоящей диверсионной операции поосновательней.

Попав обратно в дот, я первым делом объявил общий сбор. Когда все, кроме вставшего на охрану пленных Шерхана, собрались в орудийном зале, я коротко рассказал о своей задумке. Объяснил, чтобы дождаться своевременной помощи от нашей армии, нам нужно постараться ликвидировать орудия соседнего дота. После этой недолгой вводной части я начал отбирать людей в этот рейд. Выбрал семь человек, самых здоровых и крепких ребят – нужно было переносить довольно тяжёлый груз.

Я задумал взорвать к чёртовой бабушке этот дот. По моим данным, которые я получил из допроса пленных офицеров, 46-й дот был гораздо хлипче, чем наш. Стены тоньше, и в нём было всего два уровня. А у нас в пороховом погребе, там, где хранились снаряды, было несколько тонн динамита. Вот я и хотел под видом финских сапёров проникнуть к 46-му доту и установить у его стены большой фугас – килограмм так на триста-четыреста. Я видел, что сделала стокилограммовая бомба с дзотом Серёги Климова. А у 46-го дота стены были не намного толще. Вот для этого и были нужны крепкие ребята – требовалось перетащить не менее трёхсот килограммов динамитных шашек. Уже около стены Иванов установит фугас, и мы дистанционно его взорвём. Потом, пользуясь неразберихой, доберёмся до нашего дота. И уже здесь будем дожидаться подхода Советской армии.

После отбора рейдовой группы началась подготовка к вылазке. В первую очередь мы набивали динамитом финские походные рюкзаки. Затем мы их переносили в землянку, находящуюся в конце нашего подземного хода. Иванов, кроме всего прочего, заложил фугас в нашем пороховом погребе и вывел выключатель для его активации в орудийный зал. Всё это было сделано по просьбе Кузнецова, который оставался на время моего отсутствия комендантом нашей крепости:

– Понимаете, товарищ старший лейтенант, тут остаётся слишком мало людей и половина из них раненые. Вдруг финны ночью организуют штурм? Отбиться от них будет очень проблематично. Эти сволочи ночью подползут к доту с разных сторон и выжгут нас огнемётами. И что? Позволить им обратно захватить дот? Ну уж нет! Лучше погибнуть, чем это допустить.

– Ладно, Кузя, ты прав. Об этом мне надо было подумать пораньше. Всё это может произойти даже и тогда, когда мы все будем в доте. И когда финны начнут явно нас брать за горло, то, конечно, гораздо удобней иметь кнопочку под рукой. Нажал её, и всё – привет родителям! Не нужно мучиться, спускаясь на нижний уровень, чтобы там взорвать гранату. Да, мужик, это по-нашему, по-русски.

Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»! Пощады никто не желает!

Наша диверсионная группа была готова через полтора часа. В последний раз обнявшись с провожающими нас ребятами, мы в 2-03 тронулись в этот безумный рейд. Все были загружены, как караванные мулы, у каждого, кроме меня, за плечами висел груз не менее сорока килограммов. А всего, вместе с оружием, вес превышал пятьдесят килограммов. Один я шёл с лёгким, всего двадцатикилограммовым рюкзаком.

Такая поблажка была вызвана тем, что я шёл первым, и именно мне, в случае встречи с финнами, предстояло их забалтывать. Для лучшего впаривания мозгов финнам я собственноручно напечатал хитрые бумажки. Для этого пришлось опять воспользоваться печатной машинкой, находящейся в генеральской приёмной, и бланками Хотиненского укрепрайона. Я изготовил два распоряжения за подписью командующего армией Карельского перешейка Хуго Эстермана.

В первом предписывалось всем командирам частей оказывать всемерное содействие специальной сапёрной группе, направляемой для уничтожения 45-го дота. Во втором распоряжении предписывалось командиру 46-го дота оказать помощь направляемой в его распоряжение специальной сапёрной группе – для организации подрыва захваченного противником 45-го дота. Подпись финского генерала я, естественно, подделал. Для этого воспользовался воспоминаниями моего деда. Он, в свою бытность курсантом военного училища, любил похалтурить в учёбе. Практически все положенные по курсу чертежи элементарно стеклил с самостоятельных работ своих товарищей. В этом он достиг немалых успехов. Вот и я, приложив к стеклу настольной лампы документ с подлинной подписью Хуго Эстермана, перенёс эти закорючки в свои подмётные бумажки. Потом на них поставил гербовые печати. Правда, в печатях, по кругу, маленькими буквами было написано – Хотиненский укрепрайон, но первоначально, при беглом осмотре документа в глаза сразу бросался крупный герб Финской республики. А в темноте, при дёргающем свете фонарика, как я надеялся, все огрехи будут незаметны.

Километра два мы шли по траншее, ведущей в сторону 46-го дота, совершенно беспрепятственно. Иногда встречающимся на пути финнам я громко кричал:

– Посторонись! Все к стенке, в мешках динамит!

Эти мои выкрики срабатывали безошибочно. Таким образом, мы даже благополучно прошли мимо одного финского офицера. Он вместе с двумя рядовыми послушно прижался к стенке траншей, пока мы протискивались мимо них. Только уже метрах в четырёхстах от 46-го дота нас остановили на финском блокпосту. Но тут прекрасно сыграли заготовленные мной бумажки. Командир этого блокпоста даже объяснил мне, как лучше подойти к 46-му доту.

Когда мы были практически у его стен, разгорелась ожесточённая перестрелка у нашего 45-го дота. Пользуясь поднявшейся суетой, мы смогли приблизиться вплотную к стене дота и уложить под ней наши рюкзаки. Причём последние метров сто мы двигались по открытой местности, сквозь проделанный финнами проход в минном поле. Прошли мы недалеко от бронированной двери в дот, но, как я и думал, она была закрыта, и из бойницы грозно торчал пулемёт. Финский часовой из-за двери нас даже окликнул и спросил:

– Какого чёрта вы тут шляетесь?

На что я ему ответил:

– Не твоего ума дело! Стоишь там, в тепле, вот и стой! А то, вякают тут всякие недоноски, которые проспали 45-й дот, а нам за них дерьмо убирать. Нас сам командующий армией перешейка сюда прислал, чтобы мы дополнительно обеспечили минную защиту ваших сраных дотов. На вон, почитай бумагу.

Я сунул ему в амбразуру одно из распоряжений. Но часовой, мельком глянув на подпись и печать, даже не стал читать всего документа. А я между тем продолжал ворчать:

– Да ты знаешь, я с такими бумагами могу вашего командира дота раком поставить. А то, чего, зачем! Вон, лейтенант Лохинен уже получил по шапке за излишнее любопытство, и ты хочешь? Сейчас вот мои специалисты проверят вашу минную защиту, и мы пойдём на другие объекты.

На моё ворчание часовой ответил:

– Ладно, капрал, хватит кипятиться, я всего лишь выполняю приказ. По инструкции нужно было бы вызвать командира, чтобы он с вами разбирался, но если вы здесь ненадолго, то не буду. Лейтенант лёг отдыхать всего-то минут тридцать назад и просил по пустякам его не отвлекать, дать возможность подремать хотя бы часа три. Все офицеры уже настолько замучились, что спят на ходу. Поэтому давайте быстро делайте своё дело и уматывайте.

Всё, разрешение было получено, и мы занялись установкой фугаса. Особо не торопились, всё делали обстоятельно и солидно. Фугас уложили между двух орудийных амбразур. Когда мы всё это делали, орудия молчали, у финнов был тихий час. Закончив установку фугаса, Иванов зажёг фитиль, и мы спокойно направились обратно в траншею. Когда проходили мимо бронированной двери, я на прощанье крикнул часовому:

– Всё, мы закончили, но, наверное, скоро вернёмся, и тогда я побеседую с вашими офицерами.

У меня родился очередной безумный план. Когда заряд сработает и в стене образуется дыра, ворваться в этот дот и уже наверняка всё там уничтожить.

Забравшись в траншею, мы стали ожидать взрыва фугаса. Но прошли намеченные минуты, а взрыва всё не было. Иванов установил там бикфордов шнур, который был рассчитан на горение в течение пятнадцати минут. Наверное, что-то случилось и шнур погас. Делать было нечего, пришлось сержанту выбираться из траншеи и идти обратно к нашему фугасу. Следом за ним выбрался я и начал кричать часовому, что мы забыли у дота наш миноискатель, и сейчас рядовой его заберёт.

Между тем, когда Иванов уже добрался до установленного фугаса, распахнулась бронированная дверь, и оттуда выбежали несколько финнов. Практически сразу они открыли по мне огонь. Я еле успел скрыться в траншее. Спасибо ребятам, они мгновенно среагировали и открыли ответный огонь.

Как только я очутился в траншее, раздался мощнейший взрыв. Взорвался наш фугас. Взрыв был такой силы, что смял стену дота и разметал выбежавших финских солдат. Их тела лежали метрах в тридцати от этого, когда-то бывшего грозным, финского дота. Нашего товарища, нашего брата – Витюху Иванова, не было видно. Наверное, когда финны очнулись и выбежали из дота, он решил пожертвовать своей жизнью, но уничтожить это адское укрепление.

После взрыва нашего фугаса вокруг началось настоящее светопреставление. Финны как намазанные скипидаром повылазили из всех щелей и палили во все стороны, зачастую друг в друга. В такой ситуации нечего было даже и думать о том, чтобы проникнуть во взорванный дот – это было бессмысленно. Нас бы перестреляли ещё до того, как мы бы успели добежать до его стен. Впору было думать о срочном спасении собственных задниц. Это мы и попытались сделать, бросившись бегом по траншее обратно к нашему доту. Но перед блокпостом пришлось остановиться. Финны, которые буквально час назад пропустили нас по предъявленным мной бумагам, сейчас про них забыли, и как только мы появились – открыли огонь. Пришлось ввязаться с ними в бой. На шум выстрелов к этому месту начали стягиваться другие финны. В результате этого боестолкновения погиб Сашка Козлов. Только гранатами остальным удавалось сдерживать напор финнов.

Пользуясь тем, что каждый был одет в маскхалат, нам удалось улизнуть из этой мышеловки. Мы просто, по-наглому, вылезли из траншеи и параллельно ей проползли дальше за опорный пункт. Финны были так увлечены перестрелкой между собой, что на нашу дерзкую выходку даже не обратили внимания.

Второй раз пришлось вступить в бой уже недалеко от землянки, где был подземный ход. Все окопы вокруг этой землянки были буквально забиты финнами. Скорее всего, мы сильно разнервничались, слыша перестрелку совсем рядом с нашим дотом, поэтому потеряли бдительность. Этим и позволили себя обнаружить. Когда по нам открыли стрельбу, я принял отчаянное решение. Напролом, расчищая себе путь гранатами, прорваться к землянке, а там скрыться в подземном ходу, за бронированными дверями. По характеру выстрелов в окрестностях дота я понимал, что Кузя держится из последних сил – нужно срочно спешить ему на помощь.

Эта атака была актом отчаянья – шесть человек, как истинные берсерки, яростно бросились на толпу финских егерей. Итог этого наскока был закономерен – нам дали по шапке. Нас осталось только трое. И спаслись мы просто чудом – опять выпрыгнули из траншеи, проползли мимо скопления финнов и снова залезли, но уже в другой окоп. Даже ползать наверху становилось смертельно опасным. Вдобавок к финским пулям, летающим над головой, наконец, разродилась огнём наша артиллерия. Шёл довольно интенсивный обстрел финских позиций.

По окопу, в который мы попали, – бежали, не обращая внимания на попадающихся на нашем пути финнов. Они с неподдельным интересом, как будто смотрели увлекательное кино. Выглядывая из траншей, наблюдали за агонией нашего дота. А мы упорно двигались в его сторону, чтобы помочь своим братьям.

Я решил предпринять попытку прорваться к бронированным дверям. Там, через бойницу докричаться до кого-нибудь из ребят. И уже попав в дот, показать этим чухонцам – где раки зимуют. План был, конечно, безумен, но не безумнее осуществлённого взрыва 46-го до та. С мечтой попасть обратно в дот через подземный ход, пришлось расстаться. Скорее всего, финны нашли кого-нибудь из строителей дота, который знал о существовании этого подземного туннеля. Если в том месте скопилось столько егерей, значит, финны сами пытаются через подземный ход пробиться в дот.

Мы вылезли на поверхность метров за сто от заветного места. Не обращая внимания на огонь единственного ручного пулемёта, бившего со стороны нашего дота, поползли в сторону бронированного входа. Первым двигался Шило, потом я, замыкал нашу троицу Шерхан. Когда мы уже были метрах в пятидесяти от цели, вдруг земля разверзлась, будто грянул небесный гром, и время на минуту замедлило свой бег – на месте нашего дота образовалось сущее жерло вулкана.

Из этого сюрреалистического ощущения наступившего конца света меня возвратила на землю одна, вполне реальная деталь, картинка медленно падающей бетонной глыбы. Она загораживала собой этот адский огонь, бьющий из внутренностей нашего бывшего дота. Я успел только увидеть, как этот вырванный из тела дота кусок железобетона сминает в блин каску Васи Шилова. Потом свет померк, я ощутил дикую боль, и сознание отключилось.

Глава 25

В себя я пришёл неожиданно. И сразу ощутил невероятно волнующий запах. Это был запах женщины! Я открыл глаза и увидел совсем рядом, за маячившим прямо передо мной вырезом белоснежной одежды – женскую грудь. Инстинктивно, совершенно бессознательно, обеими руками я охватил эти прелестные округлости. Тут же раздался дикий визг, и моя чудная добыча выскользнула из рук. Проследив, откуда раздались эти пронзительные звуки, я увидел наконец целиком эту сирену, это неземное создание, обладающее такими аппетитными частями тела.

В паре метров от меня стояла прелестная, светловолосая девушка лет девятнадцати, ну от силы двадцати. Она стояла, судорожно поправляя трясущимися руками белый медицинский халат. Сразу вслед за утихшим женским визгом, перекрывая сменившие его, совсем уже негромкие причитания, раздался оглушительный мужской гогот. Я повернул голову, с намерением высказать всё, что я думаю о том мужлане, который посмел смеяться над такой девушкой. Хохочущий мужик был тоже в белом халате. От душившего его смеха, он немного согнулся в поясе. Из-под халата этого мужчины выглянула петлица на воротнике мундира. Там было три шпалы. Мой язык сразу налился свинцом, и я по инерции просто гукнул что-то невразумительное. На петлице я разглядел медицинскую эмблему, и мой наконец включившийся в работу мозг сделал вывод: «Я в госпитале. Мужик – это военврач первого ранга и, судя по званию, начальник этого госпиталя. Раскрасневшаяся нимфа – это медицинская сестра, и она, наверное, проводит со мной какие-то процедуры. Из всего этого получалось, что финны опять обломались, им не удалось меня убить. Я жив!!!»

Между тем этот военврач сквозь смех произнёс:

– Ну, Нина, ты даёшь! Посмотри, что с парнем сделала.

И он показал рукой на моё одеяло. Я тоже посмотрел в том направлении и, наверное, покраснел ещё больше, чем стоящая невдалеке девушка. Над моим причинным местом возвышался солидного размера бугор, резко выделяясь на ровной поверхности одеяла. Непроизвольным образом у меня случилась мощнейшая эрекция. Продолжая подсмеиваться, мужчина заявил:

– Да, Переверзева! Придётся переводить тебя в реанимационное отделение. Ты там, с такими талантами, заменишь врачей, медикаменты и всё оборудование, вместе взятые. Все тяжелораненые после такой терапии уже через неделю начнут бегать.

Ещё немного поиронизировав над получившейся коллизией и введя девчушку в ещё большее смущение, доктор закончил смеяться и обратился ко мне с вопросом:

– Ну что, герой, как ты себя чувствуешь? Как у тебя с памятью? Всё помнишь из своей жизни?

Выслушав мои ответы, он, довольно потирая руки, воскликнул:

– Прелестно! Прелестно! Ты – просто замечательный экземпляр!

Потом начал меня осматривать, слушать в трубку, постукивать своим молоточком. Закончив это эскулапское дело, посмотрел на меня своими, с неприкрытой смешинкой, глазами и сказал:

– Да, Черкасов, всё-таки ты удивительный экземпляр. Две недели лежал без сознания, в коме. Всё тело было в гематомах, как будто тебя пропустили через камнедробильную установку, а теперь хоть отправляй на физкультурный слёт. Мой вердикт – ты здоров как бык! Отлежался тут, отдохнул, понимаешь, а теперь начал вгонять в краску мой младший медперсонал. Главное, что интересно – вроде бы лежал без сознания, а выбрал хватать за сиськи самую нашу красивую медсестру. Что бы тебе не схватить бабу Машу, она буквально час назад тебя обихаживала – протирала тебя, из ложечки кормила. Так нет, подавай ему, понимаешь, обязательно молодую и красивую деваху. У-у-у, жеребец!

Военврач опять засмеялся. Потом, повернувшись к продолжавшей тут же стоять, нервно подёргивая свой халат, девушке, распорядился:

– Ниночка! Ты иди пока, дорогая, в соседнюю палату и займись там ранеными. А мы тут с капитаном ещё немного погутарим. Потом вернёшься сюда, к этому времени, я думаю, капитан немного остынет, и уже не будет так резво хватать тебя за, кхе-кхе-кхе, разные места.

Услышав слово – капитан, я практически перестал понимать, о чём продолжает говорить военврач. Всё моё естество занялось обдумыванием услышанного слова. Одна половина гадала – действительно ли мне присвоили это звание, или военврач просто оговорился. Вторая половина ни о чём не гадала, она просто блаженно воспарила, наслаждаясь предвкушением того, какие неземные блага принесёт ей это новое звание. Совсем недавно я был всего лишь лейтенантом, обычным Ванькой-взводным, а теперь – капитан. Да-а-а! Это же значит, что я могу занять должность командира батальона. Ну ни фига же себе! Вот это я дал кой-кому просраться!

Как только медсестра вышла, моя реалистичная половина одержала верх, и я спросил:

– Товарищ военврач первого ранга, вы, наверное, оговорились, я не капитан, моё звание всего лишь старший лейтенант.

Доктор улыбнулся, похлопал меня по плечу и заявил:

– Запомни, парень, старшие командиры никогда не ошибаются. Капитан ты, Черкасов, капитан! Это звание тебе присвоено ещё две недели назад. Так что ты теперь входишь в когорту старших командиров. Да! Были бы мы сейчас у меня в кабинете, я бы, пожалуй, нарушил режим и накапал бы тебе грамм двадцать медицинского спиртику. Сейчас тебе это явно пошло бы на пользу. А то смотри, эко тебя это зацепило, глаза блестят и пульс, наверное, зашкаливает. Эх, молодость, молодость!

Врач взял мою руку и начал прощупывать пульс. Через некоторое время произнёс:

– Ну, правильно, как я и думал – почти сто!

Проследив ещё раз внимательно за реакцией моих глаз и послушав в свою трубку, как бьётся сердце, доктор, заговорщицки мне подмигнув, заметил:

– Да нет, всё у тебя нормально, капитан. Ещё недельку полечим и, наверное, можно будет уже тебя выписывать. Прав был Поленов, когда на консилиуме утверждал, что не успеешь ты очнуться, сразу побежишь по бабам. Мдя, а я, старый дурак, ему не поверил, думал, будем мы с тобой валандаться несколько месяцев.

Доктор помолчал, потом взглянув мне прямо в глаза, неожиданно спросил:

– Что ты за фрукт такой, капитан Черкасов? За время, которое ты у нас находишься, я так тебя и не раскусил. Если судить по посетителям, которые рвутся к тебе, то ты обычный пехотный командир. А если обращать внимание на телефонные звонки по твою душу, то ты не так прост, как кажешься. Кто только мне не звонил, чтобы узнать о твоём самочувствии. И твой командир полка, и командир дивизии, даже сам командующий Седьмой армией. И все требуют, чтобы были привлечены самые лучшие врачи, использованы самые современные медикаменты и оборудование. Пришлось даже созывать консилиум, чтобы оценить твоё самочувствие и выработать наилучший метод лечения. А этого не каждый полковник удостаивается. Цени, тобой занимается сам главный врач госпиталя. А я не последний человек в медицине. Меня на консилиумы даже в Москву, к высшему руководству иногда приглашают. А тут всего лишь капитан. Мдя, загадка! Ну это ладно, армия, может быть, ты там какой-нибудь необычно геройский поступок совершил? Тогда эти звонки понять можно. Но когда узнать о твоём самочувствии звонит сам заместитель наркома обороны, начальник ГПУ Красной армии, товарищ Мехлис, этого я понять не могу. Ты же ведь не политработник, а самый обычный пехотный командир. Какого чёрта, его порученец названивает мне каждый день и требует поскорее вывести тебя из комы, чтобы товарищ Мехлис смог подъехать, и сам с тобой переговорить? И главное, ставит условия, чтобы мы это сделали до пятого марта, а то потом товарищ Мехлис убывает в Москву. Пришлось тебя даже ради такого случая перевести в отдельную палату. А это мы позволяем себе делать только для командиров дивизий, ну, в крайнем случае, полков. Так что, капитан, ты здесь у нас на особом положении, поэтому прекрати щупать медсестёр. Ты теперь должен быть солидным и невозмутимым – ты теперь старший командир. Понял? А теперь поведай старому доктору, почему тобой интересуется товарищ Мехлис.

Пока военврач говорил, я занимался собой, вернее исследовал состояние своего организма. Для этого я сел и пытался поочерёдно напрягать свои мышцы, стараясь незаметно двигать руками и ногами. Действия были болезненные, и поэтому я не сразу ответил на поставленный вопрос. Только когда выдохнул задерживаемый в лёгких воздух, смог вымолвить:

– Это, наверное, товарищ военврач первого ранга, потому, что моей роте повезло. Нам удалось взять в плен настоящего английского шпиона. Его, наверное, увезли допрашивать в саму Москву. Всё-таки майор английской разведки, из самого Лондона приехал. Вот товарищ Мехлис, наверное, и заинтересовался историей захвата этого пленного. А больше ничего такого интересного мы и не сделали. Узнает товарищ Мехлис всю эту историю, и уже никому не нужен будет пехотный капитан. Так что скоро мне обратно придётся перебираться в общую палату. Да это и хорошо, там веселее будет. Только бы вот сестру оставили. Глядя на неё, и глаза отдыхают и тонус повышается.

Главный врач госпиталя несколько успокоился, узнав причину интереса высшего политического руководителя армии к персоне простого капитана. По-видимому, несмотря на наносную браваду, его здорово напрягали звонки порученца Мехлиса. Теперь он расслабился, положил мне руку на плечо и заявил:

– Так тебе же, Черкасов, будет лучше, если Мехлис забудет про какого-то капитана. Сам уже, наверное, знаешь, вроде ты не салага – чем дальше от начальства, тем жизнь спокойнее и длиннее. Я тебе как доктор могу сказать, даже раны заживают быстрее.

Немного помолчав, главврач, уже другим, немного ворчливым голосом начал вещать:

– Твои сослуживцы уже весь госпиталь на уши поставили. Совершенно беспардонные люди, врываются, понимаешь, и всем нотации тут читают, как с тобой обращаться и как лечить. Вот, буквально неделю назад, политрук, Шапиро, кажется, ворвался в палату и устроил тут настоящий митинг, насилу его из госпиталя выпроводили. Капитан Сипович тоже ходил по госпиталю и всех воспитывал. Даже такой, казалось бы, интеллигентный человек, в котором чувствуется старая, ещё дворянская закваска – капитан Пителин, и тот начал нас поучать. А уж про красноармейцев и не говорю, один, маленький такой, азиатской внешности, неизвестно каким образом попал в здание госпиталя, и поймали его только в твоей палате. Оказывается, он принёс тебе целый мешок продуктов и курева, как будто у нас снабжение плохое, и все тут с голода пухнут. Кстати, этот мешок можешь взять, он у меня в кабинете. Всё в целости и сохранности, я только одну пачку сигарет у тебя конфисковал. Хотелось попробовать настоящий американский табак, понимаешь. Второй раз этого азиата поймали в палате твоего спасителя, рыжий такой, Асаенов его фамилия. Тоже тот ещё фрукт! Хотя сам был серьёзно ранен, но постоянно у твоей палаты болтался. У него на этой почве конфликт с санитарами случился, так технички швабрами еле смогли отбить у него наших троих ребят. На «губу» бы его, но жалко, раненый всё же, не просто так, а за родину пострадал солдат. Хотя выписывать его уже можно, заживает всё, как на собаке. Даже завидки берут от этого рыжего бугая. Ха, раненый – отмолотил за милую душу троих здоровых мужиков! Теперь с ним наши санитары только на вы разговаривают. Хороший у тебя подчинённый, Черкасов, – верный, как пёс. Я уж взял на себя ответственность, не выписываю его, хочу вас вместе отпустить – уважить его просьбу. Из всех твоих ребят, только один здесь приличный появлялся – старшина, ну, хохол такой усатый. Вот он, с полным уважением и с понятием – знает, какое мы важное дело делаем. Подарками разными весь персонал госпиталя одарил. А наши технички и сестра-хозяйка, вообще, от него без ума. Когда он тут ходил, от них было только и слышно – Тарас это сказал, Тарас то принёс. Ну ладно, капитан, отдыхай, сейчас я сестру пришлю, будете с ней физиотерапией заниматься.

Хохотнув, военврач поднялся и вышел из палаты. А я на несколько минут замер, переваривая всё то, что услышал от главврача этого госпиталя. Мне хотелось прыгать и плясать – я узнал, что мои друзья живы. Хотелось немедленно встать и пойти искать палату Шерхана, что я и попытался сделать. С большими трудностями встал и, закусив губу от боли, поковылял к двери. Когда я уже почти достиг цели, дверь открылась, и на пороге возникло давешнее неземное создание – медицинская сестра Нина Переверзева. От неожиданности я потерял равновесие и начал падать прямо в её руки. Естественно, она не могла удержать такую тушу, и мы вместе упали на пол, причём я очутился сверху. Когда падали, она инстинктивно меня обняла, а я, чтобы как-то смягчить удар об пол, положил ей одну свою руку на затылок, вторая охватила её крепкую попку, и я крепко прижал её к себе. Однако, несмотря на недвусмысленность этих неожиданных, безумно приятных для меня объятий, самое смешное в этой ситуации было то, что упали мы в коридоре, у всех на виду. После минутного замешательства раздался громкий гогот ходячих пациентов нашего отделения. Потом чей-то голос громко воскликнул:

– Вот это мужик! Такую девчонку завалил! Уважаю и завидую!

Потом я услышал, что смех начал постепенно замирать, поднял голову и увидел, как к нам приближается Шерхан. По пути он щедро отвешивал смеющимся пациентам затрещины. По-видимому, его уже здесь хорошо знали и побаивались. Ни один из обиженных не протестовал и не пытался вступить с Наилем в конфликт. Подойдя к нам, Шерхан помог мне подняться, а потом бережно поднял девчушку. Та, всхлипывая, опять красная как рак, побежала прочь, одёргивая на ходу свой халатик – вон из нашего отделения. А мы с Шерханом стояли, крепко обнявшись, и молча хлопали друг друга по спинам.

Потом я завёл его в свою палату и там устроил форменный допрос о том, как я сюда попал и что творилось в мире в то время, пока я был без сознания. На все мои вопросы Шерхан отвечал подробнейшим образом. Оказывается, от взорванного дота вынес меня Шерхан. Сам серьёзно раненный, он каким-то чудесным образом умудрился протащить меня до наших позиций. По его словам, финны были в полной прострации и не обращали никакого внимания на него, несущего какое-то окровавленное тело. Наиль шел практически не скрываясь. И даже через минные поля передвигался стоя. По минным полям он двигался по следам, оставленным, скорее всего, группой Рябы. Из той группы погиб сапёр и тяжело ранило Курочкина. Якут заставил пленного англичанина тащить раненого сержанта до позиций, занятых нашими войсками. Об этом Шерхану рассказал сам Кирюшкин. Получалось, что самым удачливым оказался Якут, он в ходе этой операции не получил даже и простой царапины. Так разговаривая, мы просидели с Шерханом до самого вечера, отвлекались только на обед, ужин и на процедуры. Как ни странно, после появления Наиля я стал чувствовать себя вполне прилично. Передвигался уже вполне сносно, да и кости перестали так дико болеть. Одним словом, жизнь налаживалась, я становился самим собой.

На следующий день, утром в 7-00 в мою палату зашёл главврач госпиталя, как я узнал ещё вчера – его звали Павел Иванович. Застав меня делающим зарядку, он очень удивился и, даже не здороваясь, произнёс:

– Ну ты даёшь, капитан, я думал, что ты нормально ходить начнёшь только через неделю, а ты уже вон куда ноги задираешь. Да! Зря, получается, я тебе выделяю санитара, который должен тебя поддерживать, когда ты поедешь на встречу с товарищем Мехлисом. Да, да, Юра, сегодня ты едешь в Ленинград. За тобой уже выслана машина. Порученец сказал, что товарищ Мехлис обрадовался тому факту, что всё-таки сможет с тобой переговорить. А то он завтра уже выезжает в Москву.

Обещанная машина подъехала в 8-50, а в 11–00 я уже входил в кабинет Мехлиса. Вошёл я сам, никакой сопровождающий мне не понадобился, вместо него Павел Иванович выделил мне тросточку. Пока я ехал, то не переставал радоваться, вспоминая то обстоятельство, что, когда отправлял ребят с пленным, решил действовать не обычными методами, а через Шапиро. Именно ему я написал записку, чтобы он, по своим каналам – через политуправление, переправил пленного и добытые материалы наверх. И постарался, чтобы это донесение попало на стол лично самому высшему руководству. Поводом написать эту записку послужили мои поездки по штабам разных уровней в период нашего двухнедельного отдыха. Во всех этих штабах я интересовался генералом Клоповым, и каждый раз всё более убеждался, насколько он авторитетен. Его опасались и уважали гораздо больше, чем самого командующего Седьмой армией, командарма 2-го ранга Яковлева.

Если сказать прямо, то я опасался, что генерал Клопов, пользуясь своим влиянием, сможет уничтожить пленного англичанина и компрометирующие его бумаги.

Попав в кабинет Мехлиса, я как смог вытянулся, опираясь на тросточку, по стойке смирно и доложил о своём прибытии. Встречен я был очень доброжелательно. Начальник ГВПУ сразу усадил меня за стол и приказал принести чай. Потом начал выспрашивать меня о самочувствии и как-то плавно перешёл к сути вопроса. Я сразу же насторожился и начал излагать версию событий по уже давно продуманному сценарию. При этом пытался заострить внимание Мехлиса на том, что во взорванном доте осталась большая часть документов, которые изобличают генерала Клопова. Что я оставил самые важные документы в доте, так как был уверен, что мы продержимся до подхода наших войск. Назвав Клопова генералом, я ужаснулся. Это в моей другой жизни он был генералом, а здесь имел звание – комкор. Но Мехлис не заметил моей оговорки.

Наконец я почувствовал, что армейский комиссар 1-го ранга узнал всё то, что ему было нужно, и, в принципе, я ему уже стал неинтересен. Но, правда, он из вежливости начал выспрашивать о деталях нашего рейда к 46-му доту. Я ему всё подробно доложил, особенно упирая на проявленный героизм моих подчинённых. Потом посетовал, что в моей роте дают возможность представить к званию Героя Советского Союза только одного человека, а достойны этого все 27 человек, ушедшие со мной в этот рейд. Тем более что в живых нас осталось только четверо.

Мехлис помолчал, потом встал, походил по кабинету и, остановившись напротив меня, произнёс:

– Да! Понимаю я вас, товарищ майор. Но сам товарищ Сталин против того, чтобы выхолащивать такое высокое звание. Я постараюсь что-нибудь сделать по этому вопросу, но обещать, что все герои получат достойные своего подвига награды, не могу. Единственное, что, наверное, получится, это удостоить посмертно этого высокого звания троих ваших подчинённых. Вы, когда будете уходить, напишите фамилии трёх самых достойных ваших бойцов и оставьте эту бумагу у моего порученца.

А я между тем сидел, можно сказать, открыв рот. Если бы в момент произнесения слова – майор, я бы стоял, то наверняка не удержал бы равновесия и рухнул на пол. Глупо хлопая глазами, я всё-таки осмелился произнести:

– Товарищ армейский комиссар первого ранга, вы, наверное, оговорились, я по званию капитан, а не майор.

Примерно такие же слова я говорил только вчера главному врачу госпиталя. Как бы подтверждая ситуацию дежавю, Мехлис ответил примерно так же, как и Павел Иванович:

– Политические управления, тем более их начальник, никогда не ошибаются. Запомните это, майор Черкасов. А приказ о присвоении вам внеочередного звания подписан сегодня. Так что, вставляйте ещё по шпале в ваши петлицы. Завтра можете приехать в отдел кадров вашей армии и оформить все документы. Вот я что ещё хотел вам сказать. У вас в подразделении есть какой-то рыжий боец. По моим сведениям, он хороший специалист по допросам. Вот его фамилию тоже оставьте у моего порученца.

Меня как будто током прошило – ну уж нет, Шерхана я вам не отдам. И я, стараясь выглядеть насколько это было возможно спокойно, невозмутимо соврал:

– Это сержант Кузнецов, но он геройски погиб. Именно он, пожертвовав своей жизнью, подорвал себя вместе с проникшими в дот врагами трудового народа.

На секунду нахмурившись, Мехлис раздражённо пробормотал:

– Да, очень жалко! Таких ценных кадров теряем!

Потом, посмотрев на меня, протянул руку и за явил:

– Ладно, майор, давайте прощаться. Счастливо вам выздоравливать, и будьте уверены, я о вас не забуду.

Вскочив со стула, я пожал протянутую им руку, потом вытянулся, козырнул и пошёл на выход.

В приёмной я задержался, чтобы записать фамилии трёх моих братьев, моих подчинённых, которые должны быть непременно удостоены, пусть хоть и посмертно, звания Героя Советского Союза. Это были теперь навсегда врезавшиеся мне в подкорку сознания фамилии – Климов, Кузнецов и Иванов. Пока я записывал их фамилии, с кратким описанием подвига, который они совершили, порученец Мехлиса прошёл в кабинет своего начальника. Дверь при этом он закрыл не плотно, и я расслышал одну фразу, вернее поручение, которое Мехлис высказал своему подчиненному:

– Моня, сегодня обязательно позвони Либерману. Скажи, чтобы завязывал всю работу по Рокоссовскому и Коневу. Нужно, чтобы он сосредоточил всех людей на разработке связей Клопова. Самого Клопова сегодня будут брать. Нужно, чтобы его подельники не смогли замести следов. Ну каков гусь, этот Клопов! Ни за что бы не подумал, что он шпион. Видишь, как умеют маскироваться настоящие враги. И ещё, фамилию этого майора запиши. Нужно будет отслеживать его карьерный рост и помочь преодолеть некоторые препоны. Парень он нужный – тупой и исполнительный служака. За любую побрякушку готов переть, как танк. Хм! Как у него глаза заблестели, когда он узнал, что подписан приказ о присвоении ему звания майора. Да! Такого только нужно немного направить, поманить каким-нибудь ценным призом, и он любой приказ исполнит. Так что, Моня, не теряй из виду этого ценного кадра, когда-нибудь он нам пригодится.

Дальше я слушать не стал. Опасаясь, что порученец может вернуться в приёмную и застать меня за прослушиванием их разговоров, я, практически бесшумно, вышел из этой похожей на паучье гнездо приёмной в коридор. Здесь пахло свободой, и можно было, наконец, вдохнуть полной грудью.

С этого дня, вплоть до 13 марта, наступили счастливейшие дни. Меня буквально облизывали в госпитале, каждый день делали массаж, лечебные ванны, кормили от пуза. В свободное от лечения и от жранья время я резался или в домино, или в карты с другими выздоравливающими командирами. Иногда мы с Шерханом выходили в город прогуляться, да и поговорить без свидетелей. Именно на одной из этих прогулок я узнал, что есть у Наиля одна большая мечта – он хочет выучиться управлять автомобилем и работать на гражданке водителем. Я пообещал посодействовать тому, чтобы его направили в специальную автошколу.

13 марта весь госпиталь облетела весть, что война закончилась. И закончилась она нашей победой. Финны по мирному договору обязались выполнить все выдвинутые Советским Союзом условия.

Весь госпиталь ликовал и пьянствовал. Мы с Шерханом приняли в этом деле самое активное участие. Ну, что такое для двух здоровых мужиков несколько капель разбавленного спирта – ничто, только и хватит один зуб пополоскать. Поэтому мы, опять нелегально, известными только нам тропами, выбрались в город. Там, в какой-то забегаловке, здорово надрались, как и положено двум победителям…

В госпиталь явились только вечером, когда на улице было уже темно. Я, распрощавшись с Шерханом, не совсем уверенным шагом пробирался в своё отделение и тут встретил её – девушку своей мечты, Нину Переверзеву. Она, после того случая в коридоре, различными способами старалась меня избегать. А когда в силу своей работы ей приходилось со мной встречаться, она краснела и отводила в сторону свои прекрасные глазки. А тут, на моё счастье, вышла такая коллизия – кроме нас двоих в коридоре никого не было.

Я, наверное, под воздействием спиртовых паров, совсем ошалел и, увидев Нину, схватил её в охапку и начал страстно целовать во все места, куда только мог дотянуться губами. Как она ни крутилась и ни вырывалась, но из моих железных объятий выскользнуть было невозможно. Целуя её, я в пьяном бреду повторял:

– Ниночка, милая, выходи за меня замуж!

Она на секунду замерла, посмотрела мне в глаза, а потом с болью и надрывом выкрикнула:

– Вы совсем пьяны, Черкасов! Какой замуж, вы же женаты, и совсем недавно у вас родился сын. Постыдились бы! Вы, хам и ловелас, майор! Только издеваетесь над бедной девушкой.

И удвоила свои старания, безнадёжно пытаясь вырваться из моих объятий. Выпитое продолжало бродить в моих венах. И я произнёс уже совершеннейшую в данной ситуации чушь, хотя это и было правдой:

– Это не мой сын! Его отец – мой дед!

После чего получил удар ладонью по щеке, и от неожиданности ослабил свою хватку. Нина моментально воспользовалась этим, выскользнула из моих рук и убежала. А я в большой печали направился в свою палату и завалился спать.

С 15 марта я начал заниматься своими личными делами, а именно посещением штаба армии. Теперь за ворота госпиталя я выходил совершенно официально. Даже больше того, Павел Иванович выделял мне для поездок в штаб Седьмой армии свою служебную машину.

В кадровой машине Седьмой армии из-за меня произошёл небольшой сбой. Там первоначально было принято решение о назначении меня в геройский 245-й стрелковый полк, командиром второго батальона. Но теперь я был майор, и по званию уже перерос должность командира батальона. Тем более командиром полка там был майор. Чтобы как-то решить эту незадачу, меня пригласили к заместителю командующего армией, отвечающего за кадры.

Встретил меня он довольно неприветливо. Сразу стал сетовать на неразбериху, которая началась после окончания войны. Сказал, что сейчас многие части будут переформировываться, и мне придётся какое-то время побыть в резерве. Потом, думая, что я обрадуюсь, заявил:

– Вообще-то, майор тебе, можно сказать, повезло. Во-первых, ты получишь отпуск после ранения, а во-вторых, и мы тебе выпишем отпуск. Всего получится у тебя сорок пять дней свободной жизни в семье. Глядишь, ещё одного защитника отечества заделаешь. А уже, когда вернёшься обратно, мы тебе подберём хорошую, достойную героя должность.

Этими словами я был совершенно ошарашен, даже, можно сказать, начал просто паниковать. В моей голове не укладывалось, как я могу приехать домой и спать со своей собственной бабушкой, как с моей женой. Да не в жизнь – лучше пуля в лоб! И всё вернётся на круги своя! Я свою роль уже выполнил, Клопов обезврежен, и мне можно уже уходить. Бабуля будет получать пенсию по потере кормильца, и все будут довольны. Сказать этого я, конечно, не мог и поэтому произнёс первое, что пришло в мою голову!

– Товарищ комкор, я приехать к своей жене никак не могу. У меня это… ну, в общем, не могу я быть с женщиной.

Замявшись и, вдобавок сильно покраснев от своего вранья, я закончил:

– Понимаете, последствия ранения. Доктора, правда, обнадёживают. Говорят, что через годик, может быть, всё наладится. Но пока ехать к жене я не могу. Простите!

Комкор задумался, потом начал говорить мне какие-то ободряющие слова. Я сразу почувствовал, как изменилось его отношение ко мне. Если раньше я был назойливый проситель, то теперь вызывал сочувствие и искреннее желание мне помочь.

Взяв со стола толстую папку, он вытащил оттуда какой-то бланк и сказал:

– Вот, Черкасов, я выписываю на твоё имя направление на обучение в военной академии. Как фронтовик, ты поступишь туда безо всяких экзаменов. Обучение там длится два года, за это время, надеюсь, все твои проблемы пропадут. Тем более, это Москва, красивые женщины, театры, рестораны, наконец. Глядишь, твоё либидо восстановится ещё быстрее. В Москве надо быть двадцать пятого марта. Все остальные бумаги получишь у наших кадровиков. Да, ещё, чуть не забыл – ты, майор, награждён орденом Ленина, кстати, получать его будешь тоже в Москве, в Кремлёвском дворце. Лично из рук товарища Калинина. Так что, готовься и смотри, не опозорь нашу армию. Чтобы всё на тебе блестело, и сам, чтоб был как огурчик. Понял! В поезде, я думаю, ты не заскучаешь, там много будет наших. К тому же твой бывший начальник – капитан Сипович, тоже там будет. Он удостоен за прорыв «линии Маннергейма» его батальоном звания Героя Советского Союза. Тебя, кстати, тоже представляли к этому званию, но, сам понимаешь – двоих из одного батальона не положено. Вот посмертно, это еще куда ни шло. Из твоих ребят трое удостоены этого звания посмертно. Ладно, майор, двигай обратно в госпиталь, нужно долечиваться. Но двадцать второго марта, в 17–00, чтобы как штык был на Московском вокзале в Ленинграде.

Сказав это, комкор встал со стула, я тоже поднялся. Протянув направление в академию, он произнёс:

– Ну давай, Черкасов, не хандри там, всё в жизни бывает!

И от всей души меня обнял. После чего я, козырнув, вышел из кабинета комкора.

Эти дни до 22 марта пронеслись молниеносно. Я по уши был занят разной бумажной волокитой. Среди прочих дела моих братьев, моих соратников, моих сослуживцев. В частности, пробил направление на курсы водителей для Шерхана и в школу снайперов, для Якута. Учиться они поедут в Москву. Вернее, Шерхан в Москву, а Якут в Подмосковье. В получении этих направлений мне сильно помогли мои связи в штабах. Не зря при каждом выезде в вышестоящие штабы Бульба нагружал мои сани кучей трофеев. Для самого старшины я написал представление на присвоение ему очередного звания – техника интенданта 2-го ранга. Для Курочкина я оформил направление в военное училище, туда он должен был явиться после излечения в госпитале. Не забыл я и всех остальных бойцов своей роты. Даже обозники Бульбы были представлены к медалям. И, как уверяли мои штабные знакомые, все эти представления будут обязательно удовлетворены.

18 марта я проводил в отпуск, после ранения, моего дорогого друга Шерхана. Для этого упросил Павла Ивановича выделить мне машину для поездки в Ленинград. Провожая Наиля на побывку, я поручил ему заехать к моей жене и передать ей посылку. Кроме небольшого количества продуктов и длинного письма, там был мой заветный мешочек. Именно в нём я хранил все свои значимые трофеи – разные золотые и серебряные безделушки, которые, однако, очень дорого стоили. Это был мой посильный вклад в то, чтобы моя бабушка и мой отец смогли прокормиться при самой ужасной ситуации. В пенсии и в другие государственные дотации я не верил.

Наконец 22 марта я сел в поезд, который должен был увезти меня в Москву, к высокой награде и к новому месту службы. Встретился я и с капитаном Сиповичем. Никакой неловкости от произведения меня в новое звание ни я, ни он не чувствовали. То, что мы пережили, было гораздо важнее и значимее каких-то званий или оценок государством наших заслуг. Мы стали братьями по оружию. Встретившись, мы стояли, молча обнявшись, минут десять и у него, и у меня по щекам текли слёзы. Потом, конечно, уже в купе, под финскую водку с разными деликатесами мы долго беседовали, вспоминая былые дни. Помянули всех погибших наших товарищей, в общем, посидели мы душевно.

Уже глубокой ночью, когда Сипович лёг спать, я вышел покурить в тамбур. Там стоял, наверное, часа два, всё думал о будущей жизни и упивался всем тем, что смог сделать. Особенно вдохновляли меня цифры, которые я разузнал в штабе армии и теперь сравнивал с теми, которые сохранились в моей памяти. Конечно, прежде всего, это количество безвозвратных потерь. В моей памяти отчётливо отпечаталась цифра в 310 тысяч человек, а в этой реальности, как я узнал из секретных данных – безвозвратные потери составили 126 875 человек. В этой реальности война длилась 104 дня и 4 часа, в моём же кошмарном мире, эта зимняя бойня продолжалась 153 дня. Наверное, под воздействием алкоголя, моё самомнение возросло до того, что я на полном серьёзе думал, что только благодаря моему участию в этой войне, в живых осталось больше 180 тысяч бойцов. И это ни какие-то неопытные пацаны, а мужики, слышавшие свист пуль, и их на арапа не возьмёшь. И они ох как пригодятся России, чтобы выдержать напор сил зла, чтобы отбиться от германской коричневой чумы. А я, теперь уже майор, не останусь в стороне от этой битвы между силами зла и добра. Зубами, когтями, чем угодно буду грызть и рвать эту нечисть. Костьми лягу, но не пропущу эту адскую силу к нашим очагам.

Но постепенно на меня снизошло полное умиротворение. Вся ярость отступила, и под стук колёс в голове начал рождаться незамысловатый мотив:

– Тук-тук-тук! Ура, я еду в Москву!

– Тук-тук-тук! Ура, я увижу Москву!

Комбриг

Глава 1

Москва! Да, именно здесь я нахожусь уже больше года и всё ещё никак не могу привыкнуть к этому факту. Неторопливые трамваи, многочисленные автобусы, метро – кто бы мог подумать, что я когда-нибудь смогу это увидеть, смогу сколько угодно ходить по этому громадному городу, толкаться в людском водовороте и везде слышать родную русскую речь. Просто обалдеть! Столько людей, и ни одного гавкающего выкрика на немецком.

В эту, не по-апрельски холодную ночь, лёжа на своей койке в общежитии, я первый раз за прошедшее время задумался о себе, о своём месте в этом мире и о дальнейшей перспективе моей жизни. В мыслях опять возник вопрос – как же так получилось, что меня перебросило в совершенно другую реальность, в тело моего деда. Но как и в первые мгновения моего появления в этом мире – ответа не было. Оставалось снова предполагать, что это Божий промысел, и простому смертному не понять воли творца.

Хотя я думал, что Создатель вселил меня в тело деда с целью исправления трагических ошибок истории, чтобы не допустить страданий русского народа, какими они были в той, моей бывшей реальности. Почему выбран я – неведомо. Ведь в прежнем мире я был обычным парнем, без особо выдающихся задатков. Единственным моим достоинством было то, что я всей душой хотел освободить мою родину от гнёта немцев, поэтому и входил в ряды русского сопротивления курсантом подпольной военной школы – Эскадрона. Моя бывшая реальность была страшным миром. Немцы, выигравшие Вторую мировую войну, превратили нас, бывших граждан Советского Союза, в бесправных рабов. Они обращались с нами хуже, чем со скотом. Истинный ариец, если у него возникало такое желание, мог сделать с любым из нас буквально всё, что захотелось его левой пятке.

Первоначально я решил, что смысл переноса моего сознания в тело деда заключался в уничтожении предателя русского народа – генерала Клопова. Но после того как я его подставил и в конечном итоге он был расстрелян, ничего в моей судьбе не изменилось. В моей бывшей реальности дед погиб ещё в Финскую войну, а в этой я так и остался в теле предка и никуда не исчез. Получается, что-то ещё от меня ожидалось. Теперь я постоянно задавался вопросом, что же нужно сделать, чтобы выполнить своё предначертание.

Я не мыслитель, не инженер или изобретатель – ждать от меня каких-нибудь свершений в этой области просто смешно. Предыдущая жизнь наградила меня только двумя неоспоримыми качествами – отличным знанием немецкого и финского языков и ярой ненавистью к их носителям. Ну и ещё, конечно, я обладал немалой толикой знаний и навыков, привитых в Эскадроне. Про изобретательность в вопросах выживания и не говорю. В моей бывшей реальности сам факт того, что ты жив, уже говорил об изрядной изворотливости и расчетливости, тем более если ты состоял в сопротивлении. Исходя из этой оценки своих возможностей, выходило только одно – нужно быть самим собой, а не пытаться достать звёзды с небес. Если ты солдат, то и будь им и всеми доступными средствами пытайся навредить врагу. А когда будет война с немцами, постарайся уничтожить как можно больше этих гадов. Такой незатейливой мыслью я и завершил все бесполезные размышления о своём предназначении.

Всё-таки я живой человек и имею право хотеть существовать в этом теле дальше. А счастливую звёздочку я всё-таки поймал. Сразу вспомнился тот особенный январский день и событие, которое буквально шандарахнуло меня тогда по голове, изменив всю мою дальнейшую жизнь. Случилось невероятное! На КПП военной академии, где я обучался, неожиданно возникло неземное создание, это была та, о которой я всё последнее время грезил и из-за которой не замечал никаких других женщин. Ниночка Переверзева стояла у окна в скромной кроличьей шубейке, совершенно неприметная в шеренге уверенных эффектных дам, которые высматривали в толпе своих кавалеров среди вываливающихся с занятий слушателей академии.

Если бы я не почувствовал на себе её взгляд, то наверняка, как и всегда, постарался проскочить побыстрее к выходу. Ожидать меня было некому, а в моей маленькой общаговской комнатушке лежали стопки непрочитанных и не законспектированных книг, рекомендованных нашими преподавателями. Я катастрофически не успевал это делать. Иногда мне казалось, что я необразованный тупица. Особенно когда слышал высказываемое обо мне мнение некоторых своих сокурсников – слушателей академии, не в лицо, конечно, а в разговоре со своими собеседниками, когда речь заходила о моей особе. Напрямую вряд ли бы кто осмелился меня критиковать. Уже практически все были знакомы с моим взрывным характером, а также с тем фактом, что, обидевшись, я мог запросто заехать любому из них по физиономии. А чтобы меня остановить, нужно было по крайней мере не меньше трёх здоровых мужиков.

Прецеденты такие уже были, последний раз месяц назад, а именно в новогоднюю ночь, которую мы отмечали в актовом зале нашего общежития. После праздничных тостов разговор пошёл о недавно прошедшей Финской войне и о недостатках в нашей армии, которые она выявила. Было высказано очень много умных и дельных мыслей, большинство ребят были кровно заинтересованы в повышении боеспособности Красной армии. Я тоже, может быть слишком громко и горячо, высказал свои суждения. Когда немного успокоился и пошёл перекурить на лестничный пролёт, услышал разговор трёх своих сокурсников. Они стояли ниже этажом по лестнице и меня не видели. В силу своих специфических способностей я мог оставаться незаметным даже на открытых взору площадках, не говоря уже о местах, где прямая видимость отсутствовала.

Так вот, эти умники, обсуждая ход Финской войны, ехидно судачили о качестве командного состава. Говорили, что настоящих профессионалов в армии как не было, так и нет, что карьеру делают только комиссарские соски или полные дуболомы, вроде Черкасова, который путает Ганнибала с каннибалом. Что для меня, например, искусство манёвра заключается только в одном – подобраться к сонному противнику и надрать ему задницу, как я и имел наглость отвечать преподавателю по тактике – человеку, который ещё при царе носил полковничьи погоны.

Пока они обсуждали уровень образования, непонятные манеры и ужасный сленг, который характерен для той глуши, откуда выбралась такая деревенщина, как Черкасов, – я был спокоен.

Спокойно выслушал я и разговор о том, что с таким багажом знаний и интеллектом нужно пасти колхозных коров, а не являться командиром полка, и тем более занимать более высокие штабные должности. Но когда они приступили к обсуждению тупости и бездарности командиров Красной армии, противопоставляя им высокий профессионализм немецкого офицерского корпуса, – я не выдержал. В три прыжка оказался на их лестничном пролёте и с криками:

– Ах вы, штабные крысы! Именно такие, как вы, тыловые швабры даже и не чесались, когда настоящие бойцы гибли, прикрывая ваши толстые жопы!

Молниеносно начал раздавать тумаки. Бил я не в полную силу и в не очень опасные места. Всё-таки хоть они и сволочи, но свои. К тому же, как я ни был зол и поддат, но контролировал себя – старался, чтобы у этих козлов наутро не осталось следов от моих оплеух. Кроме этого, несмотря на играющий в крови алкоголь, я сообразил в конце этой воспитательной акции заявить:

– Хрен вы, белые недобитки, дождётесь краха советской власти, а если будете мешать или попытаетесь навредить пролетарскому государству, то – Сибирь большая, а стране нужен лес. И пусть попробует кто-нибудь что-нибудь где-то вякнуть про меня, я молчать не буду, и следующую беседу с вами проведут уже другие люди, на Лубянке.

После этих слов я гордо выпрямился и удалился в актовый зал, продолжать так возбудившее меня застолье.

Как я и предполагал, этот инцидент не имел для меня никаких негативных последствий. Наоборот, пострадавшие начали относиться ко мне очень предупредительно и, можно сказать, даже подобострастно. Прошла неделя, и я почувствовал, что у них появилось ко мне весьма сильное уважение. Они, наконец, поняли, что я их не заложил, и всё произошедшее осталось только между нами.

Эти три архаровца были одними из самых успевающих и грамотных слушателей нашего курса. Наверное, поэтому прилюдно выказываемое уважение этими любимцами преподавателей повысило и моё личное самомнение. Я, уже ничуть не смущаясь, в компании своих однокурсников рассуждал о стратегии и тактике военных действий. При этом иногда нёс явную ахинею или высказывал совсем уж прописные истины, известные любому мало-мальски грамотному специалисту, однако слышал в ответ одобрительные возгласы или, в худшем случае, согласные кивки этих авторитетных в нашем кругу ребят.

Вот и 2 февраля я выходил из академии в полной эйфории от только что произнесённых умных речей. Мне казалось, что я велик, и сам Карл Клаузевиц пожал бы мне с почтением руку. Вот в таком боевом настрое я и увидел Ниночку. Если бы не это моё состояние, я наверняка сильно стушевался бы и смог промямлить только несколько приветственных слов. Да и она, почувствовав моё смущение, вряд ли бы искренне раскрылась мне навстречу. Скорее всего, я услышал бы от неё только несколько дежурных фраз о самочувствии да как прошёл процесс реабилитации после той страшной контузии.

Первоначально, как только к ней приблизился, всё и пошло по этому сценарию. Она, покраснев от смущения, неуверенно произнесла:

– Здравствуйте, товарищ майор. А я сейчас живу в Москве, учусь в медицинском институте. Вот наш начальник госпиталя Павел Иванович и поручил навестить вас и узнать, как чувствует себя майор Черкасов. И ещё он просил передать вам большой привет и приглашает, когда вы будете в Ленинграде, заезжать безо всяких церемоний к нему в госпиталь.

Сказав это, она покраснела ещё больше и замерла, как трепетная лань.

У меня в голове всё смешалось, и зазвучали сегодняшние слова нашего преподавателя, цитировавшего Клаузевица:

– На войне всё просто, но самое простое в высшей степени трудно.

И мой последующий комментарий сокурсникам:

– Да настоящий русский мужик плевал на все эти невообразимые трудности. Что мы, пруссаки какие-нибудь? Если нужно – мы ад пройдём, но победу добудем.

Так, памятуя слова о русском мужике, забив подальше трусость и все свои сомнения, я и бросился в этот омут, не обращая внимания на окружающих. Я обнял Нину, и ладони мои мгновенно вспомнили волнующую хрупкость её тела, я целовал её жарко и практически непрерывно. В перерывах, едва переводя дыхание, скороговоркой повторял:

– Ниночка! Милая! Я так тебя ждал! Я верил, что тебе не безразличен. Я просто счастлив! Ты, наконец, появилась!

Видимо, поражённая моим откровенно восторженным проявлением чувств и завистливыми взглядами близстоящих женщин, Нина почти не сопротивлялась и даже слабо отвечала на мои поцелуи. Через несколько минут этого бурного натиска она прошептала, при этом мягко подталкивая меня к выходу:

– Юра, ну нельзя же так! Пойдём на улицу, там и поговорим.

Если она думала, что морозный воздух охладит мой пыл, то, вероятно, пожалела, что вывела меня на улицу, подальше от людей. Как только мы вышли из здания и отдалились на несколько метров от двери, я её завлёк на боковую тропинку и принялся целовать ещё более страстно. В конце концов, она обессилела в моих лапищах и совершенно перестала сопротивляться. Мы утонули в одном глубоком, долгом поцелуе, а потом и в сугробе, в который благополучно приземлились, потеряв равновесие. Сразу же мне, как и ей, наверное, вспомнился больничный коридор, я на костылях, и та же картина. Мы лежали, обнявшись, обсыпанные снегом, глядели друг на друга и хохотали.

Через некоторое время Нина сквозь смех, еле слышно произнесла:

– Нет, Черкасов, всё-таки ты – глубоко контуженный человек. Имея молодую жену и маленького ребёнка, пытаешься приударить за почти незнакомой девушкой. Разве так можно? Может быть, ты просто обыкновенный кобель и теряешь голову при виде любой женщины? Таких у нас в госпитале я повидала много. Считай, каждый второй выздоравливающий пытался облапать, ведя душещипательные разговоры, обещая рай на земле и всё такое, если я только обращу на него внимание. Сначала я так думала и про тебя. Но ты почему-то ничего не обещал, не преследовал меня. Даже когда спьяну полез целоваться и начал нести бредятину, «что отец твоего сына твой дед», даже в таком состоянии ты меня пожалел. Тогда я подумала, ну, наверное, карьерист, и боится испортить биографию своими ловеласскими поступками. У кого я только ни выведывала про тебя, все в один голос говорили: «Черкасов очень отважный человек и совершенно равнодушен к карьере». И ещё они говорили, что ты абсолютно искренен, и камня за пазухой не держишь, конечно, если считаешь человека своим. И вообще, для тебя мир – чёрно-белый, существует только две разновидности людей: либо свои, либо враги.

– Нет, Нинусик! Есть ещё ты – любимая и родная! Я без тебя не могу жить! Если бы ты в госпитале не появилась возле меня, то я бы не очнулся. Так бы и сгинул во мраке безмолвия. Не спорь, я это знаю, ведь, считай, что побывал на том свете. Если ты чтишь клятву Гиппократа, то ни за что не покинешь меня. А если будешь холодна со мной, сердце моё просто разорвётся!

Сказав это, я опять полез целоваться. Но только на этот раз ведущим был уже не я. Пожалуй, я уже мог себе сказать, что она навеки моя. Глаза у моей девочки горели и светились любовью. А глаза при таких обстоятельствах не врут.

Когда мы, уже порядком замёрзшие, поднялись из сугроба, я, отряхивая шубейку Нины, сказал:

– Знаешь, любимая, я, когда видел тебя в госпитале, ужасно трусил, а насчёт отважности хочу сказать словами Клаузевица: «Часто представляется чрезвычайно отважным такой поступок, который в конечном счете является единственным путём к спасению и, следовательно, поступком наиболее осмотрительным».

– Да ты никак философом стал, Черкасов, – заметила Нина.

– А то! Зря я, что ли, уже десять месяцев буквально грызу гранит науки. Вот когда попадёшь ко мне в комнату, подивишься, какое количество книг я уже проштудировал. А ты ведь пойдёшь ко мне в гости? Тьфу! Не в гости, а вообще ко мне, в мою одинокую солдатскую конуру?

Нина ничего не ответила, взгляд её был устремлён куда-то вдаль, мимо меня. Я тоже примолк и повёл ее, прижимая к себе, в сторону своего общежития. Перед этим я решил, что мы заглянем в близлежащий магазин, накупим там разных вкусностей и непременно шампанского. Такое событие, как встреча с Ниной, было для меня грандиознейшим праздником.

Своим поведением в магазине мы произвели настоящий фурор среди обслуживающего персонала. Ещё бы, тут, наверное, никогда не видели таких покупателей, которые буквально сгребали всё самоё дорогое и привлекательное. Забавным было то, что все эти многочисленные покупки мы небрежно бросали в большой мешок из-под сахара, выпрошенный в этом же магазине. А я благодарил Бога за свою дурацкую привычку носить все деньги при себе. За время обучения у меня набралась довольно круглая сумма, несмотря на то что львиную долю жалованья я отсылал по аттестату моей бабушке.

Я практически ничего не тратил на себя, питался в столовой академии, где были просто смешные цены. За всё время обучения очень мало ездил по Москве, даже в театре был всего три раза, а в ресторане только один. Да и то это было на второй день приезда в Москву. В ресторан «Славянский базар» мы завалились с капитаном Сиповичем и ещё тремя ребятами из нашей 7-й армии. Там мы решили по-настоящему отметить наши награды, полученные из рук всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина. Несмотря на то что мы роскошествовали и гуляли как нэпманы, так, что коньяк буквально лился рекой, а известные деликатесы поедали, как говорится, большими ложками – окончательный счёт был не очень большим. Наверное, на официантов и администратора большое впечатление произвели новенькие звёзды Героев Советского Союза, сверкающие на груди Сиповича и Зуева. Да и мой орден Ленина, вкупе с полученным ранее орденом Боевого Красного Знамени, смотрелся весьма достойно.

Когда мы с Ниной уже доверху набили мешок продуктами, в магазин зашли два моих сокурсника. Поражённые тем, что Черкасов вдвоём с дамой, они застыли у самого входа и, глупо раскрыв рты, откровенно рассматривали Нину. Я украдкой показал им кулак и постарался, чтобы моя фея не заметила этого назойливого внимания, она как раз в это время стояла спиной к этим обалдуям. Видимо, все же почувствовав на себе эти жгучие взгляды, Нина первоначально напряглась, потом, тряхнув головой, как бы отгоняя от себя назойливое насекомое, выпрямилась в струнку, царственно повернулась и медленно направилась к выходу. Сделав вид, что не замечает стоящих чуть ли не по стойке смирно двух командиров Красной армии, она спокойно прошла мимо них и вышла из магазина. Я же, как китайский кули, смешно взвалив мешок на спину, покорно последовал за моей принцессой. Проходя мимо ребят, на их немой вопрос прошептал:

– Жена приехала! Мужики, вы там всех предупредите, что сегодня ко мне – ни ногой.

Всё ещё под впечатлением от красоты Нины, они молча практически синхронно кивнули и суетливо, мешая друг другу, стали помогать мне вынести мешок из дверей магазина.

Такой неприступный, королевский вид Нина сохраняла до того момента, пока мы не пришли ко мне в комнату. Там, когда я высыпал содержимое мешка прямо на аккуратно постеленную кровать, она взвизгнула и, моментально скинув шубейку и войлочные боты, бросилась к этой, заманчиво пахнущей куче деликатесов. Набив рот первыми попавшимися конфетами, она повернулась ко мне. Счастливо улыбаясь, со смешно раздувшимися щеками она прошамкала:

– Ну ты, Черкасов, и буржуй! Я в жизни не видала таких продуктов. А уж чтобы их попробовать, об этом даже и не мечтала. Да и про солдатскую конуру ты тоже приврал. Шикарная комната у тебя, а если сравнить с нашим общежитием, то вообще сказка. Обычно в нашей общаге на такой площади проживают четверо студентов, а бывает, что и вшестером ютятся.

– Во, Нинулька! Теперь ты чувствуешь, с каким мощным человечищем тебя свела судьба. Старший командир Красной армии, это тебе не хухры-мухры.

И мы громко рассмеялись, но вскоре наше веселье прервал нервный металлический стук, раздавшийся от батареи отопления. Какой-то сосед, скорее всего, снизу, заучился, бедолага, и с азартом срывал свою ненависть к заумным мыслям военных теоретиков, долбя железным предметом по батарее. Я его прекрасно понимал. Бывало, непосильный труд по изучению очередного толстого фолианта приводил мою психику в такое состояние, что при малейшем постороннем шуме я брал в руки гантель и с наслаждением долбил ею по железной трубе.

Прекратив смеяться, мы занялись делом. Нина начала накрывать стол, предварительно очистив его от книг. А я приступил к снабженческим операциям. Прошёлся по соседям, набирая пустые тарелки и столовые приборы, принёс кипятку и заправил водой умывальник. Минут через тридцать всё для королевского ужина было подготовлено. Все блюда на стол не поместились, пришлось заставить посудой и обе моих табуретки. Сами мы расположились на кровати, поближе придвинув к ней стол.

В этот вечер я был в ударе, непрерывно шутил, а когда становился серьёзен, цитировал различных умных людей, в основном конечно же военных теоретиков. Всё-таки за десять месяцев какая-то толика знаний осела, и довольно прочно, в моей голове. Одним словом, как мне показалось, произвёл нужное впечатление на Нину. Я надеялся, что теперь она уже не будет ассоциировать меня с тупым солдафоном.

Когда шутки, почерпнутые мной из романов Ильфа и Петрова, начали подходить к концу, я решил приступить к штурму столь вожделенной мною крепости. Когда первая попытка окончилась неудачей, я отступил на заготовленные заранее позиции. А именно достал из заначки бутылку красного сухого вина. Шампанское у нас уже закончилось. На протесты Нины я значительно и торжественно заявил:

– Ты знаешь, что это за напиток? Это же любимейшее вино самого товарища Сталина – хванчкара. Если ты уважаешь нашего вождя, то просто обязана распить со мной эту бутылку.

На это у моей принцессы не нашлось слов, и она обречённо протянула мне свой стакан. К сожалению, бокалов на всём нашем этаже ни у кого не оказалось.

После второго тоста, мельком глянув на раскрасневшуюся Нину, я строгим и значительным голосом спросил:

– Нина, ты была пионеркой?

Этим неожиданным вопросом я ввёл её в ступор. Она, испуганно глянув на меня, машинально ответила:

– Конечно!

Тогда я, кашлянув для солидности, продолжил:

– Тогда ты должна хорошо знать и выполнять все обязанности этого резерва нашей коммунистической партии. Помнишь главный лозунг пионерии – «Всегда готов»? А как рапортовать на линейке старшему пионервожатому, надеюсь, ты ещё не забыла? А теперь представь, что это я твой пионервожатый. Всё-таки я старше тебя и к тому же член партии. Поэтому ты должна выполнять все мои пожелания и быть всегда готова.

Как только я закончил свой шутовской монолог, сразу же получил шутливый удар в плечо её изящным кулачком. Затем последовал возглас:

– Какой же ты, Юра, дурашек!

После этого она сама меня обняла и начала целовать. При этом тихо шептала:

– Глупенький! Неужели непонятно, я в тебя влюбилась сразу же, как увидела. После нашей встречи в госпитале я думаю только о тебе и только тебе могу принадлежать. Правда же, я распущенная дура, не хочу знать, что ты женат и у тебя есть сын.

– Девочка моя! У меня есть только ты! Та семья – это жизнь другого человека. Умоляю, верь мне! Дороже тебя у меня нет никого и ничего на свете!

Это были последние мои сознательные слова. После того, как почувствовал, что пальчики моей феи начали расстёгивать пуговицы на гимнастёрке, сознание помутилось, и я провалился в блаженную нирвану. Сквозь эту пелену едва расслышал слова моей принцессы:

– Юрочка! Только… у меня ты первый… ничего ещё не было…

Всю эту чудесную ночь я раз за разом штурмовал мою прекрасную крепость и всё время успешно. Только под утро мы, вконец обессиленные, забылись в крепчайшем сне. И, естественно, проспали все занятия. А моя хвалёная самодисциплина, как и зарядка, методично проводимая каждое утро, – накрылись медным тазом.

Глава 2

После встречи с Ниной наступил самый счастливый период в моей жизни. Я любил и был любим. Академия и все стратегии вместе с тактиками отступили на второй план. Ах, если бы такая жизнь могла продолжаться вечно! Я готов был бы провести её в шалаше, землянке, в сарае, питаться одними сухарями и простой водой – только чтобы со мной была Нина, и никакой войны, ожидающей нас в будущем. Но как остановить этих коричневых пауков, неотвратимо ползущих к нашим границам? Только хорошим ударом железным ломом, или осиновым колом можно было привести в чувство немецкий народ, сняв заклятие, наложенное на него фашистской нечистью.

Самым кошмарным было знать, что война с Германией неизбежна, а ты полностью бессилен как-нибудь донести это до руководства страны. А я пытался это сделать различными способами, даже дошёл до того, что отослал письмо товарищу Сталину, причём под своей фамилией, с указанием точного адреса и перечислением заслуг, которые совершил во славу государства. Хоть я и не любил хвалиться и выпячивать себя, но в данном случае посчитал, что это хоть как-то увеличит степень доверия к письму. Однако никаких положительных реакций на все мои, совершенно напрасные потуги я так и не дождался. Единственное, чего мне удалось добиться – получить репутацию склочного маньяка и кровожадного любителя повоевать.

Если бы не захват в плен английского шпиона, то наверняка меня бы уже давно арестовали и объявили агентом Антанты. Англия и Франция уже с сентября воевали с Германией. И было бы естественным предположить, что майор Черкасов, ратующий за втягивание СССР в эту империалистическую разборку, является агентом их влияния. Причиной мягкого и снисходительного ко мне отношения являлось и то, что в Финскую войну я получил тяжёлую контузию. Всё командование, которое имело хоть какое-то отношение к моей судьбе, просто считало, что майор Черкасов немного не в себе, но при этом довольно энергичен и управляем. Одним словом, весьма полезный участник в любой, неожиданно возникнувшей, заварушке. К тому же этот майор почему-то имеет поддержку из ГПУ РККА.

Вот в такой обстановке недоверия я и жил до появления Нины, являясь для начальства неудобным и нудным субъектом, который постоянно пытался всем рассказать о злых помыслах нацистов. Ну а сокурсники считали меня не очень компанейским, но в то же время простым, как дубовая доска, парнем, который с лихвой компенсировал свою интеллектуальную ущербность тупой зубрёжкой и ослиным упрямством.

После того как Нина стала жить со мной, я для внешнего окружения здорово поменялся. Перестал постоянно капать всем на мозги о неотвратимости войны с Германией, о необходимости забыть обо всём насущном и заниматься только подготовкой к этой войне. Теперь я в первых рядах спешил после занятий вырваться из академии. Уже не стремился вы ехать в войска или на полигоны.

Нина начала заниматься повышением, так сказать, уровня моего развития. Каждый день, под вечер мы стали посещать разнообразные очаги культуры – музеи, театры, выставки или кино. Теперь мне постоянно не хватало денег. Приходилось занимать у своих товарищей. Но они всё понимали – как же, к Черкасову приехала жена. О том, что это никакая не супруга, не догадывалось даже начальство. Все были уверены, что, наконец, семья Черкасовых воссоединилась, а ребёнок остался у родителей на Урале. Я, естественно, никого не разубеждал, наоборот, когда наш парторг спросил меня:

– Слушай, Юра, как вам там, в общежитии, не тесновато?

Я стал наглым образом плакаться о том, что общежитие совершенно не приспособлено для семейного проживания, что там нет даже женского туалета и кухни, где можно приготовить обед. Потом, ничуть не смущаясь, глядя на парторга честными глазами, заявил:

– Петрович, ты бы посодействовал, чтобы нам выделили какое-нибудь цивильное жильё. Можно было бы тогда и ребёнка привезти, и вообще зажить нормальной жизнью.

– Ладно, Черкасов, пиши заявление и обязательно укажи, что перевозишь в Москву семью. Выделят тебе хорошую комнату, а может даже и квартиру. Всё-таки ты у нас орденоносец, к тому же состоишь в когорте старших командиров, да и академию скоро закончишь. Наверняка после окончания присвоят очередное воинское звание. А при таком статусе негоже с семьёй болтаться по общежитиям и казармам. Кстати, уже был разговор о выделении тебе постоянного жилья в Москве. Там и жену твою пропишут, тогда вам материально станет полегче – она сможет устроиться на работу. А то уже слухи пошли, что средств не хватает, и ты начал побираться по всему общежитию. Вот же гордый какой – сам не обратился с просьбой о выделении жилплощади. Приходится партии беспокоиться о твоём благополучии.

На мгновение мне стало стыдно, захотелось отказаться от возможности получить нормальную жилплощадь. Но потом этот порыв затопила волна беспокойства о Нине. О том, что я теперь являюсь её единственной опорой в жизни, и на тот случай, если со мной что-нибудь случится, нужно хоть каким-то образом обеспечить её благополучие.

Я знал – скоро война и, несмотря на то что в моей прошлой реальности немцы оккупировали Москву, постоянная прописка и жильё могут дать ей шанс продержаться, если даже это страшное событие сбудется и в этой реальности. Поголовно всех эти звери уничтожать не будут. Они расчётливые, им нужно много рабов. Если человек по национальности не еврей, не больной или инвалид, не является функционером компартии, то он, с большей долей вероятности, выживет при захвате немцами города. А дальше – дело случая и везения.

А глобально будущее наших женщин, детей и стариков зависит только от нас, от нашей стойкости и готовности жертвовать собой ради общего счастливого завтра. Любое государство обречено, если у него нет хотя бы тысячи граждан, готовых отдать свои жизни за него. Мне так хотелось думать, что страна стала сейчас хоть немного, но сильней. Ведь в Финскую войну, по сравнению с той реальностью, откуда я появился, погибло на сто восемьдесят тысяч человек меньше, а это большая сила. Если перевести в привычные для меня образы, то это целых шестнадцать полнокровных, обстрелянных дивизий. И пускай многие из этих людей сейчас в запасе, но после мобилизации это будут стойкие, уже нюхавшие порох бойцы. Они покажут этим фашистским ублюдкам, что значит русский солдат. Умрут, но защитят свою родину, как это уже было в недавнюю Финскую войну. Что касается меня, то я буду биться с этой мразью до конца, если придётся, даже за Уралом, в Сибири.

Несмотря на моё знание о неизбежности войны, в душе теплилась надежда, что она в этой реальности случится хоть годиком позже, ведь Гитлер и его генералы должны были проанализировать итоги Финской войны и сделать для себя кое-какие выводы. Красная армия даже при организационном бардаке показала себя весьма боеспособной.

Несмотря на погодные условия и много лет подготавливаемые финнами укрепления, мы практически за четыре месяца разбили финскую военную машину. Вряд ли ещё какая-нибудь армия мира смогла бы это совершить. Сомневаюсь, что немецкие аналитики всерьёз воспринимали империалистическую пропаганду о том, что бедная, маленькая, почти беззащитная Финляндия чуть ли не полгода успешно отбивалась от азиатских орд. Наверняка немецкие генералы были хорошо осведомлены о реальном положении дел – что финская армия была весьма крепким орешком, к тому же поддерживалась всем народом. Некоторые части, например егерские, по своим боевым качествам превосходили даже аналогичные немецкие подразделения. А уж про линию Маннергейма я и не говорю. В Первую мировую войну под Верденом немцы потеряли больше людей, чем мы за всю финскую кампанию. Наши потери были даже меньше, чем принято определять по канонам военной науки при штурме укреплённых позиций, и это зимой, почти при полном отсутствии коммуникаций, с враждебным отношением местного населения.

Так что, надежда, что всё здесь будет по-другому, у меня была. Да и просто хотелось обыкновенного человеческого счастья. Всё-таки, может быть, Создатель сжалится надо мной, и за перенесённые страдания подарит хоть немного времени нам с Ниной. Что касается того, что Нину могут не принять за мою жену и не прописать на полученной жилплощади, об этом я не беспокоился. При нашем бардаке запудрить мозги представителю какой-нибудь жилконторы или паспортного стола мне, майору, орденоносцу, была не проблема. Если обман и раскроется когда-нибудь, будет уже поздно – либо всё это спишет война, либо я просто получу дисциплинарное взыскание. Может быть, даже понизят в звании – но какая это чушь, по сравнению с нашими чувствами. О номинальной моей жене, а на самом деле о любимой бабушке и её сыне (в будущем моём отце) я, конечно, переживал и беспокоился. Но они, я знал, выживут при любом развитии ситуации. А в этой реальности им даже будет легче это сделать. Всё-таки бабуле шли деньги по моему аттестату, да и на чёрный день у неё теперь были кое-какие драгоценности, это мои трофеи, добытые на прошедшей войне.

В середине апреля беззаботное существование подошло к концу. Преддверием этого явился вызов в кабинет заместителя начальника академии. Когда я получил этот приказ, то первоначально слегка напрягся. Но потом подумал, что это, скорее всего, связано с завершением нашего ускоренного курса обучения. Наверное, сейчас мне объявят, куда я буду направлен служить после окончания академии. А может быть, мне наконец решили выделить жилплощадь? По-любому, как мне казалось, этот вызов сулил только хорошее.

Зайдя в кабинет, я, щёлкнув каблуками, вытянулся и доложил о прибытии. В следующее мгновение у меня всё похолодело внутри, так как встретил тяжёлый, немигающий взгляд в упор глубоко уставшего человека и понял, что опять облажался. Я назвал заместителя начальника академии – комбригом, а ведь ещё в том году ввели новые звания. И теперь комбриг это генерал-майор. Решив исправить допущенную оплошность, я опять щёлкнул каблуками и выкрикнул:

– Товарищ генерал-майор, слушатель майор Черкасов по вашему приказанию явился!

От этого бравого выкрика генерал даже вздрогнул. Потом его лицо, буквально несколько секунд назад казавшееся злым и требовательным, расплылось в доброй улыбке. Он усмехнулся и произнёс:

– Да полно, майор. Я и сам иногда ещё путаюсь в этих новых званиях. Так что можешь расслабиться и не стучать, как молодой жеребец, копытами. Самое главное, ты завтра на совещании таких ляпов не допускай.

– Какое совещание, товарищ генерал? – недоумённо воскликнул я, допуская очередной ляп в своём поведении.

Генерал, будто не замечая моего неуставного поведения, продолжил:

– Вот по этому вопросу я тебя и вызвал. Завтра в 14:00 в Генштабе проводится совещание высшего командного состава РККА. Будет присутствовать сам товарищ Сталин и некоторые другие члены Политбюро, а также наркомы, отвечающие за выпуск военной продукции. Почему тебя приглашают, я и сам не пойму. От нас там ещё будет только начальник академии. Другим такого уровня совещания не по чину, а тебя почему-то приглашают? Вот ответь мне, Черкасов, для чего вызывают рядового слушателя академии на такое важное совещание?

– Не могу знать, товарищ генерал-майор! Может быть, это связано с Финской войной? Моей роте там удалось захватить штаб Хотиненского укрепрайона. Только я видел некоторые из захваченных там документов, да и допрашивать командующего укрепрайоном довелось мне. Впоследствии так получилось, что вражеский штаб пришлось полностью уничтожить. Соответственно и все находившиеся там секретные финские документы пропали. Во взорванном нами доте остался и командующий укрепрайона.

Генерал скептически хмыкнул, посмотрел на меня и сказал:

– Ладно, Черкасов, гадать не будем. Завтра всё и прояснится. Я тебя предупредил, вот и готовься. Смотри, чтобы всё на тебе блестело, да и сам чтобы смотрелся орлом. Нужно показать, что в нашей академии обучаются настоящие воины. Всё, майор, я тебя предупредил, теперь можешь идти чистить пёрышки, да, и ордена не забудь. А завтра в 13:40 чтобы как штык был у КПП Генштаба, там предъявишь свои документы, и тебя проведут в зал совещания. И, смотри, не лезь там со своими домыслами о неизбежности войны с Германией и прожектами по реорганизации и обучению армии. И вообще веди себя скромно и достойно.

После этих слов он потерял ко мне всяческий интерес и уткнулся в какой-то лежащий на столе документ. Я повернулся, опять щёлкнул каблуками и почти строевым шагом вышел из кабинета.

Генерал не знал, что все мои домыслы и прожекты уже и так известны на самом верху. Ещё когда я говорил о финских событиях, мне стало абсолютно ясно, по какой причине меня вызывают на это совещание. По-видимому, моё письмо к Сталину всё-таки дошло и вызвало у него какую-то заинтересованность. По этому за оставшееся время надо основательно подготовиться к докладу самому Иосифу Виссарионовичу. Нужно подавить в себе все волнения и страх перед этим разговором. Всё равно, если я даже очень не понравлюсь Хозяину – дальше Колымы не отошлют. Как говорится – или грудь в крестах, или голова в кустах.

Естественно, в этот вечер мы с Ниной никуда не пошли. Я ей всё объяснил и предложил, чтобы билеты в Большой театр, купленные накануне, не пропали, всё-таки пойти туда вместе с какой-нибудь подругой из института. Ещё я сказал:

– Нинуль, ты не обижайся, но тебе лучше после спектакля идти ночевать в своё общежитие. Я, скорее всего, всю ночь буду работать, и мне совершенно нельзя отвлекаться.

– Да поняла я, Черкасов. Нет, ты всё-таки настоящий карьерист. Ладно-ладно, не дуйся, я тебя и таким люблю!

Обняв и поцеловав меня, Нина, что-то напевая себе под нос, начала собираться, чтобы сначала идти к себе в общежитие за подругой, а потом в театр. Я же, тяжело вздохнув, уселся за стол, включил настольную лампу и достал стопку чистой бумаги. Предстояла бессонная ночь, такая же, как и раньше, до встречи с Ниной.

На следующий день, ровно в 13:40 я уже показывал свои документы дежурному на КПП Генштаба. Несмотря на бессонную ночь, выглядел я на все сто. Сапоги, портупея, ордена и шпалы в петлицах – всё блестело. Форма была отутюжена, без малейшего намёка на застрявшую где-нибудь пылинку. Это Нина перед своим уходом в театр выгладила и почистила форму. Да так, как у меня ещё ни разу не получалось за всё время обучения в Москве.

Зайдя в большой зал, я постарался затеряться за спинами многозвёздных генералов. И один из них, по званию генерал-лейтенант, весьма удивился, что я уселся рядом с ним на стул участника совещания. До этого меня все принимали за одного из референтов, обслуживающих это совещание. С непривычки к участию в таких событиях, а может быть и от недосыпа, я погрузился в какое-то странное состояние. Всё происходило со мной как будто не на самом деле, просто я участвовал в каком-то спектакле. Даже Сталин, находившийся метрах в десяти от меня, казался не настоящим. Я прекрасно слышал все выступления участников, периодически прерываемые репликами вождя. Совещание было посвящено планам по развитию и укреплению Красной армии в свете продолжающейся войны в Европе. Основной лейтмотив большинства выступлений сводился к следующему – пускай эти проклятые империалисты дерут друг другу глотки, а мы за это время укрепим и перевооружим свою армию. А когда они совершенно ослабят друг друга в непрекращающейся борьбе, наступит и наш черёд диктовать этим псам свои условия. В настоящее время нужно сделать всё, чтобы не раздражать Гитлера и дать возможность перевооружиться нашей армии.

В принципе, всё очень логично, я тоже был с этим согласен, но я всё-таки жил в будущем и знал, что проклятое коричневое чудовище не удалось умаслить никакими уступками. Оно так и осталось верным рабом своих человеконенавистнических убеждений. И постарается вонзить кинжал в спину даже своему самому лучшему другу, не говоря уже о Советской России, тем более находясь в эйфории после таких скорых побед над Польшей и Францией.

После доклада о поставках новых автоматов ППШ и танков Т-34 было решено начать прения и выслушать желающих высказать свои мысли. Неожиданно, подняв в правой руке незажжённую трубку, товарищ Сталин, не вставая, произнёс:

– Товарищи, я думаю, нам нужно, по старой русской традиции офицерских собраний, дать возможность первому высказаться самому младшему по званию.

Глянув на лежащий перед ним листок, он продолжил:

– Здесь присутствует майор Черкасов, вот пускай он и выскажет свои мысли.

Сквозь моё тело как будто пропустили электрический ток, сознание встрепенулось, и я мгновенно вышел из пассивного, созерцательного состояния. По какой-то странной причине все прежние мысли о самосохранении и советы старших товарищей о том, как нужно себя вести, куда-то испарились. В действие вступила только одна навязчивая идея – донести другим необходимость принятия таких мер, чтобы не допустить страшного будущего для страны. Я вскочил и, изъясняясь совершенно не штабным языком, начал свою речь:

– Товарищи генералы, я извиняюсь, если моя речь вам покажется наивной и простоватой. К сожалению, высокому штилю я не обучен. Я и так чувствую себя желторотым птенцом рядом с такими могучими орлами и стремительными соколами. Не зная высокой политики, могу только поделиться своими окопными размышлениями и выводами. Во время войны с Финляндией я много раз допрашивал пленённых немецких добровольцев, и все они были абсолютно уверены, что эта зимняя война – репетиция перед походом на Восток. Допрашивал я и финского генерала – командующего Хотиненским укрепрайоном. Он совершенно серьёзно утверждал, что Германия начнёт войну с СССР в июне 1941 года. Кое-какие документы, найденные в захваченном моим подразделением штабе, только подтверждали эти слова. Этот генерал лично встречался с Канарисом – руководителем Германской разведки Абвер. «Старый лис» ему рассказывал, что Абвер уже приступил к операции по дезинформации русских о намерениях Германии. Они хотят внушить советскому руководству мысль, что следующей целью Третьего рейха будет Англия, а на самом деле планируют нанести молниеносный, сокрушительный удар по СССР.

К сожалению, эти документы уничтожены, а финский генерал убит – когда, в силу обстоятельств, пришлось взорвать вражеский штаб.

После подобного заявления в зале стал быстро нарастать гул от множества голосов. Наконец шум стал настолько сильным, что мне пришлось прервать свою речь. Правда, всё мгновенно стихло, когда товарищ Сталин постучал своей трубкой по столу. Повернувшись ко мне, он с небольшим акцентом произнёс:

– Продолжайте, товарищ Черкасов. Только увольте нас от информации из непроверенных источников. Вы сами должны понимать, что эти сведения получены больше года назад. И где гарантия того, что Канарис сообщил какому-то финскому генералу достоверную информацию. Скорее всего, это хитрый ход Абвера по дезинформации Великобритании, да и Франции. По моим данным, этот ваш финский генерал якшался с английской разведкой, через него немцы и сливали информацию о том, что Англия и Франция могут быть спокойны – настоящий удар будет направлен на СССР. Хотя вы правы в том, что нужно быть готовым к любой провокации со стороны империалистов, вот и выскажите свои мысли, как достойно ответить на эти провокации.

Я, волнуясь, прокашлялся и уже с меньшим запалом продолжил:

– Мне кажется, что противник применит ту же тактику, что в Польше и во Франции. Будет наносить массированные удары узким фронтом, создав там многократный перевес в силах. И это будет происходить вдоль автомобильных и железных дорог. Многие хорошо оборудованные укрепрайоны могут остаться в стороне от основного фронта наступления. А те, что стоят на пути противника, окажутся слишком слабыми перед мощной бронированной армадой. Чтобы этого не допустить, нужно иметь мощные, мобильные противотанковые подразделения, способные в считанные часы занять оборону на угрожающем участке. Это будет служить мощной подпоркой уже существующим укрепрайонам. Закопавшись в землю и встав в эластичную оборону, они дадут возможность механизированным корпусам развернуться и ударить во фланг противнику. Если допустить, что на узком участке будут наступать две-три немецкие танковые дивизии, то, чтобы их приостановить, нужно иметь не менее двух артиллерийских полков, оснащённых противотанковыми орудиями, минно-сапёрный батальон для устройства минных и других видов заграждений и, конечно, подразделения прикрытия – зенитное и пехотное. Одним словом, получается целая бригада. Неплохо бы в ней иметь небольшое моторизованное подразделение – для проведения контратак и рейдов.

Какой-то многозвёздный генерал, находящийся в зале, уверенно и громко произнёс:

– Майор, а зачем огород городить? У нас же имеются механизированные корпуса. Да выдвинуть против наступающего противника пару танковых полков, и всё. Их консервные банки весь лоб расшибут о наши КВ и Т-34. А остальными силами ударить по флангам. И можно эшелонами завозить доски, чтобы делать гробы для захватчиков. А то они своими смердящими тушами нам все поля попортят, негде будет хлеб растить. Да мы этих уродов шапками закидаем!

Раздались смешки, даже товарищ Сталин усмехнулся. А я, из-за нежелания окружающих генералов понять всю серьёзность угрожающей нам опасности, опять вошёл в раж. Уже не обращая внимания на откровенные усмешки и иронические взгляды, я буквально выкрикивал:

– Всё правильно, товарищ генерал-полковник. У наших Т-34 и КВ достаточно мощные орудия. Да и броня получше, чем у немецкого Т-4, не говоря уже о Т-3 и Т-2. Но есть одно большое НО – это моторесурс. Например, у Т-34 по бумагам он составляет 50 часов, а фактически и того меньше. А если взять трансмиссию, это вообще беда – летит в самый неподходящий момент. А в поле, при нехватке времени и инструментов отремонтировать её совершенно невозможно. Нашим мехкорпусам – смерти подобны частые переброски и рокадные перемещения на длинные расстояния. Только подготовленный и рассчитанный удар по противнику принесёт им победу. Зенитное прикрытие у мехкорпусов тоже недостаточное. Одним словом, им нельзя устраивать длинные марши. А немцы могут себе позволить перебрасывать танки на нужные направления – их танки ездовые.

Я на секунду замолчал, потом, глядя на Сталина, уже более тихим голосом, сказал:

– Товарищ Сталин, производителям танков нужно вставить большой фитиль в одно место, чтобы они поскорее довели эти прекрасные машины до ума.

Вождь опять усмехнулся и, глянув на сидевшего невдалеке начальника ГПУ РККА, произнёс:

– Видите, товарищ Мехлис, какая у нас молодёжь – горластая, нахрапистая. Может быть, так и нужно, а то по отчётам всё хорошо, начальство довольно, и никто не чешется. Болото!

Повернувшись ко мне, товарищ Сталин закончил:

– Ладно, товарищ Черкасов, садитесь. Молодец – всколыхнул немного это совещание. Теперь посидите и послушайте, что опытные и грамотные товарищи будут говорить. А мы подумаем над вашими словами.

Я буквально рухнул на свой стул. Ощущение было, как будто я сдулся или из меня вытащили пружину, которая заставляла мыслить и действовать. На стуле сидел уже не я, а какой-то манекен, оболочка майора Черкасова. Перед тем как мозг полностью отключился от окружающей действительности, я расслышал слова человека, одетого в гражданское, по-видимому, это был какой-то нарком.

– Товарищ Сталин, мы всё, что можно, делаем для улучшения качества танков. Но всё дело в нужных сплавах. Материаловеды бьются над этим вопросом день и ночь, и уже появились результаты. Я думаю, не пройдёт и нескольких месяцев, как качество трансмиссии, да и двигателей, резко повысится.

После этих последних фраз, которые я осмысленно воспринял, сознание погрузилось в аморфное состояние. Пришёл в себя только, когда совещание уже подходило к концу. Когда всё закончилось, я глянул на то место, где сидел товарищ Сталин, но там его уже не было. Он как-то тихо и незаметно удалился. Может, и никто не заметил, когда и как Сталин покинул этот зал.

Я ощутил некоторое разочарование. Почему-то мне казалось, что после совещания товарищ Сталин меня подзовёт и более подробно захочет узнать о моих предположениях. Но у великих людей свои желания и мысли, и не мне, мелкой сошке, вмешиваться в это дело. Я сделал всё, что мог, чтобы предупредить руководство страны. И теперь мне остаётся только надеяться, что усилия не пропали даром, что будут предприняты какие-нибудь превентивные действия, чтобы остановить коричневую чуму. А я что? Я солдат, и моё дело с честью выполнить свой долг.

Вот с такими мыслями я и покинул здание Генштаба. В тот момент во мне боролись два чувства. Одно, восторженная вера в вождя, что он, мудрый и осторожный, всё-таки прислушается к моим словам и сделает всё, чтобы не допустить ужасного развития событий. Второе, более холодное, расчётливое, пессимистическое, вторило, что всё это ерунда, и никто ко мне не прислушается. Наоборот, посчитают вредоносным субъектом и постараются изолировать такого типа, чтобы не распространял среди окружающих свои гнусные и убогие миазмы. При этом за пессимистический сценарий выступала оставшаяся сущность моего деда, который слишком хорошо знал окружающую действительность.

Глава 3

После этого знакового совещания вся моя жизнь начала резко меняться. Происходящие со мной события сменялись одно за другим, как вагоны летящего мимо литерного состава, заставляя и меня крутиться юлой, ускоряя весь темп жизни. Про вечерние прогулки, культурные мероприятия и посиделки с Ниной пришлось забыть. Целую неделю после совещания всё было тихо, и я начал думать, что никому не интересны мои мысли и прожекты. Конечно, зачем дёргаться, что-то менять, нарушать своё уютное существование, если и так всё хорошо. Наверняка окружение Сталина фильтровало все негативные сведения и противодействовало поступлению их вождю, оберегая его и себя от внешней информации, идущей вразрез с уже принятыми планами. Не зря же по всем доступным мне источникам шли только положительные материалы о Германии.

Получалось, что путь страны уже выбран, и мы дружными рядами, сплочённо движемся по дороге в ад. Если кто выбивается из этой колонны или, не дай бог, мешает её движению, его нужно давить как гниду. Ату его, ату! Такими мыслями я мучился всю неделю. И, в принципе, был готов к тому, что меня попытаются арестовать. Ведь я был не наивный мальчик, по крайней мере, мой дед им не был. Среди слушателей да и преподавателей академии витали слухи о массированных арестах командного состава армии. Всё было пронизано страхом, не дай бог, сделать что-нибудь не так. К тому же история прошлой реальности была жива в моей основной сущности, и я знал о массовых и зачастую несправедливых репрессиях, которые проводил Сталин и его окружение в своей армии, да в общем и во всей стране. Эскадронный учитель истории прямо говорил:

– Клика Сталина нанесла огромный вред России. Перед войной командный состав был дезорганизован и запуган. Мало кто решался на самостоятельные действия, без совета с политическим руководством. За малейшие разногласия с выбранной партией линии следовал немедленный арест. Инициатива в армии умерла. А без этого не бывает победы.

В Эскадроне же буквально с самого начала обучения прививали эту самую инициативу. Каждый воспитанник знал, что в боевых условиях он полностью автономен, некому его контролировать и утирать сопли. Уставов, расписывающих порядок действий в боевых условиях, не было. Всячески приветствовались изобретательность и новизна действий. Обычно следовал приказ с указанием конечного результата, и никого дальше не волновало, каким образом ты достигнешь этой цели. При этом чинопочитание и дисциплина в Эскадроне была, пожалуй, и повыше, чем в Красной армии. Но там бойцы подчинялись приказам не под страхом репрессий и потери кормушки, а руководствуясь велением сердца.

С первого дня нахождения в этом мире работа моего мозга, биение сердца, в общем, всё моё существо было подчинено только одной цели – не допустить повторения сценария той реальности, откуда я по явился, – порабощения моей родины, моей России. Поэтому просто так идти на заклание я не собирался. Буквально сразу после совещания начал предпринимать меры, чтобы, в случае чего, скрыться от преследования, залечь на дно и там готовиться к нашествию фашистов. А именно – всё сделать для организации подполья.

Правда, вся моя готовность заключалась в том, что я отправил Нину обратно в её общежитие. При этом про себя радовался, что никто не знает, кто она и где проживает. Ещё приготовил трофейный «вальтер» к скрытому ношению. К тому же теперь постоянно носил с собой «лимонку» (гранату Ф-1) и финский нож. Об этом моём арсенале, привезённом с Финской войны, никто не знал. Кроме того, я съездил к Шерхану и договорился, в случае попытки моего ареста, воспользоваться его полуторкой.

Да, я не потерял из поля зрения бывшего моего вестового, ставшего моим спасителем, другом, боевым братом. Он закончил автошколу и проходил службу в одной из авторот Московского гарнизона. Между прочим, теперь у него было звание – старший сержант. Кроме него, я за время обучения в академии несколько раз встречался и ещё с двумя сослуживцами из своей роты. Они тоже служили совсем недалеко от Москвы. Бывший старшина роты Тарас Стативко, привычный мне по прозвищу Тарас Бульба – стал командиром. Теперь он интендант 2-го ранга и проходит службу на военных складах под Подольском. Второй, засевший в моей памяти под именем Якут, это наш следопыт и снайпер, красноармеец Кирюшкин. Теперь он уже не просто красноармеец, а младший командир. После окончания школы снайперов ему присвоили звание сержанта. Там так впечатлились его талантами, что оставили служить в качестве инструктора.

Шерхана я нашёл в гараже, он только недавно приехал и теперь ковырялся со своей раздолбанной полуторкой. Я огляделся и, убедившись, что рядом нет посторонних, незаметно подкрался к нему, чтобы шутливо пугнуть. Подойдя почти вплотную, громко выкрикнул по-немецки:

– Хальт! Хенде хох!

Хорошо у меня отличная реакция, и я успел увернуться от монтировки, обрушившейся было на меня – еле перехватив громадный кулачище Асаенова. Но он всё равно меня зацепил, заехав в пах коленом. Я даже согнулся от боли. Из этого положения меня быстро вывели заботливые руки и виноватый голос Шерхана:

– Юрий Филиппович, простите дурака! Я даже и подумать не мог, что здесь лично может появиться мой командир. Вы же всё время до этого вызывали меня по телефону.

Я с гримасой на лице всё-таки выпрямился, похлопал его по плечу и, превозмогая неприятные ощущения, начал говорить. От Наиля ничего не скрывал. Объяснил, что могу стать неугоден власти, но вовсе не намерен садиться в тюрьму, когда вот-вот начнётся война. Мой бывший вестовой, когда ему было предложено инсценировать, что я обманом, воспользовавшись своим майорским званием, захватил его автомобиль, гневно воскликнул:

– Да вы что, командир! Чтобы я бросил своего брата в беде, да не в жизнь! Можете располагать Шерханом, не зря же вы меня часто называли верным Санчо Панса. Скрываться вдвоём будет гораздо легче.

Старший сержант Асаенов, глядя на меня своими хитрыми татарскими глазами, заговорщицки усмехнулся и добавил:

– К тому же здесь, недалеко под Москвой, у меня есть одна знакомая вдовушка. Живёт в сторонке от деревни, в отдельном доме. Про неё я никому не рассказывал. Так что, хрен, нас там кто-нибудь найдёт.

Волна тёплого чувства к Наилю накрыла моё сердце. Но внешне я оставался полностью невозмутимым и холодным. Наоборот, сухим, командирским тоном я ответил на его душевные слова:

– Нет, Асаенов, ты как был неискушённой деревенщиной, так и остался. Подумай своей тупой, рыжей башкой, кто тебе будет привозить продукты и поддерживать связь с внешним миром. Или ты хочешь зарыться в подол своей вдовушки и миловаться с ней, пока страна будет корчиться в муках. Не бывать этому! По крайней мере, я этого не хочу и не допущу. Скрываться собираюсь только до момента начала войны, а потом буду всеми силами бороться с этой ордой. Да и других заставлю, как бы им ни было уютно в своём мирке. И прятаться всё это время нужно не пассивно, будем непрерывно заниматься подготовкой, отрабатывать наши действия при вторжении фашистов.

– Товарищ майор, неужели война с немцами всё-таки будет? Ведь в газетах, да и на политинформациях нам, наоборот, объясняют, что немцы стали нашими друзьями, а враги – это английские капиталисты.

– Будет, Шерхан, будет! И скорее всего, этим летом. Если нам очень повезёт, то в следующем году, но это случится, точно. Я много читал секретных разведданных, и этот вывод полностью обоснован.

– А что, разве товарищ Сталин не получает эти данные? К тому же у него столько советников – вон, один товарищ Ворошилов чего стоит. Это же настоящий командарм! В гражданскую он как зайцев гонял белых генералов, да и всю Антанту разбил. Неужели немцы могут провести таких людей?

– Надеюсь, Наиль, что не могут! Хочется верить, что газетные статьи, болтовня по радио и бормотание политинформаторов это только наша хитрость, чтобы обмануть фашистов и выиграть время. Ведь мы всё-таки начали перевооружаться, да и ликвидировали территориальную систему формирования армии. А это, брат, очень сильно повысило боеспособность войск. Может быть, действительно, хитрому грузину удастся обмануть Гитлера? Тогда через год мы этим гадам покажем, где раки зимуют. Но, боюсь, что эти ублюдки гораздо хитрее и изощрённее, чем наше руководство. Ведь провели же они свой такой умный народ. Ты знаешь, Шерхан, мы в академии учимся в основном по книгам немецких авторов, и главные военные стратеги – это немцы. Вон, один Клаузевиц чего стоит? Умнейшая голова! Так что, если фашисты провели подобных ему, то могут обмануть и нас. У наших дуболомов все мысли затмили слова бывшего немецкого канцлера о том, что Германии ни в коем случае нельзя воевать на два фронта, и что с Россией нужно дружить. Вот они и уверены, что немцы, пока воюют с Англией, ни за что на нас не нападут. Ведь это завещал им сам великий Бисмарк – основатель немецкого государства. Они не понимают, что немецкий народ стал уже совершенно другим, изрядно оболванен шайкой фашистских авантюристов и по первому зову своего фюрера пойдёт воевать. Это уже показали события в Европе. Так что наша хитрая византийская политика может обернуться против нас же, а именно – успокоить и охладить своих же солдат, защитников и цепных псов России. Ну что, старший сержант, дошло, что если мы не будем активно действовать – скоро эта кровожадная нечисть будет убивать и насиловать здесь? Отсидеться в тихом углу у юбки не удастся никому. Эту информацию до тебя довёл не кабы кто, а старший командир, слушатель академии – во как!

Я опять хлопнул Шерхана по плечу, засмеялся и уже шутливым тоном закончил:

– А за предложение воспользоваться помощью твоей вдовушки спасибо. Хорошая мысль. Но только остановлюсь я у неё один. Что сморщился? Не боись, не буду я к ней приставать. Есть у меня любимая женщина, и никто мне больше не нужен!

– Неужели, товарищ майор, к вам жена переехала? И что, пацана с собой тоже взяла? Как же мы их-то будем прятать?

– Да нет, Наиль, не жена это. Я во время Финской войны стал другим человеком. Прежний лейтенант Черкасов умер, и деньги, которые с меня удерживают по аттестату, это, считай, пенсия по утере кормильца ей и малышу. Не спрашивай меня, почему я для них умер – но это так. Теперь у меня другая жена. Потом я тебе скажу, кто это и как её найти. Ладно, дружище, пора разбегаться. Нечего здесь майору долго светиться и вызывать лишние разговоры. Всё, Шерхан, пока! В случае чего я тебя найду, и ты уж постарайся не зашибить меня при следующей встрече.

Пожав Наилю руку, я повернулся и, не оглядываясь, пошёл к выходу из гаража.

Направился я сразу в своё общежитие. Там, глянув на опустевшую без Нины комнату, ощутил чёрную, беспробудную тоску. Жизнь казалась бессмысленной, а все мои потуги никому не нужными. Дико захотелось на всё плюнуть и сделать так, как буквально час назад я не советовал поступать Шерхану – поехать в общежитие к Нине, взять её и забраться куда-нибудь подальше, в Сибирь, затеряться там, в глухой тайге, чтобы никто не нашёл, и – пошли все куда подальше. Жизнь, она одна, и какого чёрта я должен ею жертвовать ради каких-то незнакомых личностей, этих, зачастую злобных, завистливых, подлых людишек. Пусть они сами разбираются с нависшей над ними ордой. А нам с Ниной я всегда добуду пропитание, а с моими-то руками мы будем жить в тепле и достатке.

Скинув шинель, я, не разуваясь, подошёл к шкафу и достал из его глубины бутылку водки. Это была ещё трофейная, пролежавшая целый год, финская водка. Скинув прямо на пол лежащие на столе бумажки и книги, я утвердил в центре столешницы бутылку, а рядом поставил гранёный стакан. Арена для принятия окончательного решения была оборудована. Плюхнувшись на табуретку, наполовину наполнил стакан. Когда моя рука уже потянулась к нему, перед глазами возник образ моей бабули, потом он сменился безжизненным, с пустыми окровавленными глазницами, силуэтом моего лучшего друга Пашки, который тут же заслонила лоснящаяся физиономия немецкого хозяина, герра Крюгера. Я, схватив стакан, с силой запулил им в стену, следом отправилась и бутылка. После этого встал, переоделся в домашнюю одежду, потом аккуратно собрал все сброшенные на пол бумаги и книги, включил настольную лампу и, как много раз до этого, силой заставил себя конспектировать толстенный том какого-то немецкого теоретика. Я даже не потрудился прочитать название и кто автор этого фолианта. Смысл того, что конспектировал, был тоже мне неведом.

Следующая неделя прошла в тревожном ожидании. Со стороны никаких изменений в моём поведении не было. Как обычно, посещал занятия, вечерами, как уж повелось в последнее время, исчезал из общежития, правда ненадолго, и приходил назад в гордом одиночестве, без жены. Но никого это не удивляло, я очень технично, через других, распространил слух, что Нина уехала в гости к родственникам в Ростов. На самом деле я все эти дни сам ходил в гости к Нине в её общежитие. Когда я неожиданно предложил ей перебраться обратно к себе, она очень обиделась. Несколько виноватым тоном я попытался объясниться:

– Нинуль, у нас ожидается большая комиссия и будут проверять паспорта. А нам пока светиться нельзя, сразу вычислят, что ты не моя жена. У меня из-за этого может сорваться одна авантюра, связанная с нами. Ты просто обалдеешь, если она получится. Чтобы не сглазить, я тебе про это пока ничего не скажу.

По её лицу я понял, обида осталась, а может быть даже и усилилась. Пришлось импровизировать дальше. Понизив голос, я прошептал:

– Понимаешь, тут завязана и моя служба. Поэтому появляться у академии и искать меня тоже ни в коем случае нельзя. Если вдруг пропаду на время, то это значит, что я выполняю спецзадание, очень секретное и опасное. Меня могут даже искать органы НКВД. Вот и думай, нужно тебе связываться с ними или нет. На всякий случай, запомни – меня ты знаешь шапочно. Познакомились в госпитале, ну и закрутили любовь.

Неожиданно Нина зарыдала. Пришлось поцелуями и ласками как-то её успокаивать. При этом я продолжал негромко шептать:

– Не плачь, родная. Я по-любому навеки твой и никуда не сбегу. Если исчезну, то у тебя появится Шерхан и всё расскажет, а может быть даже привезёт ко мне. Ты его знаешь по госпиталю. Помнишь? Такой рыжий бугай. Волосы у него ещё растут клоками, а нос слегка скошен и приплюснут. Да не беспокойся ты так, может быть, и не нужно будет никуда исчезать. Максимум недели через две я выполню задание, всё успокоится, и заживём мы как прежде.

Всхлипы стихли, а белокурая головка моей девочки уютно устроилась у меня на груди. Чтобы закрепить успех и окончательно успокоить Нину, я уже обычным голосом закончил свою импровизацию:

– Ладно, так уж и быть, раскрою тебе свою авантюру. Вполне вероятно, после выполнения этого спецзадания нам дадут жилплощадь. Представляешь, у нас будет свой дом. И ты там будешь полноправной хозяйкой. Пропишешься, и тебе уже не надо будет жить в своём убогом общежитии-клоповнике.

Немедленно после этих слов раздался восторженный всхлип, и я ощутил на себе приятную тяжесть её любимого тела. Нина, обхватив руками мою шею, повисла на ней, по-детски болтая при этом своими стройными ножками. Счастливо повизгивая, она минут пять расцеловывала мою, расплывшуюся в довольной улыбке, физиономию. Мир был восстановлен. Когда все, такие бурные, проявления чувств стихли, мы смогли спокойно обговорить все дальнейшие действия Нины. После этого она собралась и, уже успокоенная и умиротворённая, перекинув дамскую сумочку через плечо, направилась в своё общежитие. Я, естественно, её сопровождал, неся большой чемодан в левой руке. Правая была свободна, чтобы отдавать честь встречающимся военным.

Когда я вернулся в общежитие, у меня и произошёл душевный слом, который я собирался лечить водкой. Но чувство долга перед памятью близких мне людей и ненависть к захватчикам победило этот недостойный мужчины порыв. Только слабые топят все проблемы и страх перед будущим в алкоголе. Правда, этот срыв не прошёл для меня бесследно – после той бессонной ночи я стал как натянутая струна. Малейшее подозрение или неестественное поведение людей могло ввести меня в боевой транс, превратив в машину для убийства. Чтобы не дать себе сорваться, мне и нужны были те короткие, ежедневные посещения общежития Нины. Даже минутное общение с ней и редкие поцелуи возвращали меня в мирное русло. Себе я внушал: «Чёрт возьми, Черкасов, ты же не на войне, и вокруг не враги, а мирные люди, твои сограждане! Успокойся, прижми эти дурацкие инстинкты загнанного зверя. Никто тебя не будет немедленно арестовывать и безнадёжно вырывать из строя общей борьбы с фашистской нечистью. Лучше направь все силы на изучение истории войн и выработанных на этой основе главных стратегических идей. Немцы – педанты и будут непременно следовать выбранной тактике, даже если ситуация перестанет соответствовать их намёткам».

Вот в таком состоянии я и провёл эти шесть дней. На седьмой, 21 апреля 1941 года, прямо с занятий меня вызвали к заместителю начальника академии. Опять в тот же самый кабинет, который я посетил перед совещанием в Генштабе. Ещё под взглядами сокурсников, выходя из аудитории, я перешёл в полную готовность к немедленным активным действиям – снял «вальтер» с предохранителя и незаметно вытащил финку из чехла. В голове возник чёткий порядок действий, если перед дверями аудитории находится НКВДшный наряд.

Но у дверей меня никто не ожидал. Пропустив вперёд вызвавшего меня дежурного, я в окно оглядел прилегающую территорию. Пресловутого «чёрного воронка» нигде не было видно. Но это меня ничуть не расхолодило. Весь путь до второго этажа, где находился кабинет, я внимательно осматривал все коридоры и закутки. Редкий случай – везде было пусто, даже в курилке на втором этаже не было ни одного слушателя. Туда я зашёл глянуть в окно на территорию с другой стороны здания, чтобы убедиться, что и там не стоит посторонний автомобиль. Даже это не заставило меня расслабиться. Зайдя в приёмную, я, не обращая внимания на адъютанта, подошёл к дверям кабинета генерал-майора и чуть-чуть её приоткрыл. Молниеносно оценив обстановку в кабинете и увидев что-то неторопливо пишущего генерала, я сразу успокоился, прикрыл дверь и повернулся к адъютанту. Старший лейтенант, обалдевший от моей наглости, сидел открыв рот и только хлопал ресницами над выпученными глазами. Как будто опомнившись, я виноватым тоном пробормотал:

– Извини, старлей, совсем заучился! Тут дежурный прибежал, весь взъерошенный и кричит, понимаешь: «Майор Черкасов, срочно к генералу». Ну я и рванул сюда. Хорошо хоть вовремя вспомнил о том, что нужно, чтобы ты доложил о моём прибытии. Давай, старлей, действуй! И ещё раз извини за мою бесцеремонность.

Адъютант что-то пробормотал, встал со своего места и, с опаской обойдя меня, вошёл в кабинет генерала. Не прошло и минуты, как он вышел, а я, наоборот, вошёл в эту уютную генеральскую обитель. Прямо с порога наткнулся на суровый начальственный взгляд. У меня всё похолодело внутри, когда я услышал его рык:

– Ну что, товарищ бывший майор, явились? Что-то долго вы добирались с третьего этажа. Конечно, что вам какой-то генерал-майор, если вы, посещая такое высокое совещание, орёте как на плацу на генерал-полковника.

На секунду он замолчал, изучая моё лицо. Потом, наверное, убедившись в нужном эффекте, расплылся в улыбке и уже другим, душевным тоном, продолжил:

– Да ладно, Черкасов, не пугайся, всё нормально! Понравился ты нашим руководителям. Чем-то зацепил самого товарища Сталина. Сегодня мы получили приказ по личному составу, тебе присваивается очередное звание – подполковник. А также ты поступаешь в распоряжение Наркомата обороны. Так что, Юра, можешь прощаться с академией. В наркомате получишь новое назначение, и – вперёд, к генеральским звёздам. Ты мужик пробивной и упрямый, думаю, ожидать их тебе придётся не очень долго. Хотя если будешь с неуважением относиться к высокому начальству, то и кубики в петлицах будешь считать за счастье. Понял?

Я, вытянувшись по стойке смирно, глядя на него оловянными глазами, гаркнул:

– Так точно, товарищ генерал-майор!

Сергей Игоревич удовлетворённо кивнул головой и уже требовательным голосом заявил:

– Что, глаза заблестели? Обрадовался, что так легко закончил академию? Нет, Черкасов, выпускных экзаменов тебе никто не отменял. Просто мы их сдвинули по срокам. Первые два экзамена будешь сдавать сегодня, остальные завтра.

– Товарищ генерал-майор, но я же совершенно не готовился. Мне нужно хотя бы по одному дню на экзамен.

– Всё, подполковник, приказы не обсуждаются. Ты 24 апреля должен явиться в управление кадров Наркомата обороны уже со свидетельством об окончании академии. Сейчас по моим часам 10:15, экзамен по научному коммунизму у тебя в 11:20, следующий, по тактике, в 13:30. Вот иди и готовься, как раз комиссия и посмотрит, какие знания ты приобрёл за год обучения в академии, не зря ли трудовой народ вкладывал такие средства в твоё образование, способен ли ты грамотно вести в бой крупное подразделение. Если ты ни хрена не знаешь, то я лично буду ходатайствовать, что тебе ещё рано доверять командование отдельной частью. Давай, Черкасов, иди, готовься и смотри, не опаздывай на экзамены. Комиссия в указанное время будет тебя ждать.

Ошарашенный этим приказанием, я развернулся и собирался уже выйти из кабинета, но в этот момент раздался возглас генерала:

– Подожди, Черкасов!

Я, уже находясь в прострации, совершенно не по-уставному повернулся и вопросительно посмотрел на генерала. Он, этого не замечая, заговорщицки мне подмигнул и ласковым голосом сказал:

– Да, Юра, и ещё… хочу порадовать тебя и твою жену. Вашей семье выделяется квартира. И не кабы какая, а из жилфонда Генштаба. Не каждому генералу выделяют такую. Ключи получишь у председателя жилкомиссии, он же организует помощь в вашем переезде.

От этой новости у меня как будто выросли крылья. Предстоящие экзамены сразу вылетели из головы. Даже получение звания подполковника как-то потеряло своё значение. Уже ничего не соображая, я выпалил первую фразу, которая пришла в голову:

– Да не надо никакой помощи. У нас вещей-то – два чемодана. Я их один донесу до этой квартиры.

– Вот молодо-зелено! Ты хоть подумал, как будете спать, на чём и из чего кушать. Нет, наверное, ключи у Семёнова лучше получать твоей жене. Она хоть сможет внятно ему объяснить, что вам нужно на первое время. Ладно, посоветуйся с ней и напиши заявку, по крайней мере мебель по нормам общежития я тебе обещаю. Всё, Черкасов, не теряй времени, иди, готовься к экзаменам.

Я опять развернулся и, печатая шаг, вышел из кабинета, в котором меня сегодня сделали совершенно счастливым. Наверное, в эйфории от таких событий я легко сдал все экзамены. Если сказать по правде, все члены комиссии не очень-то ко мне и придирались. И вот, 24 апреля я с замиранием сердца переступил порог Наркомата обороны. Какое на этот раз назначение по службе несла мне судьба, я не знал. В управление кадров вошёл уже с новыми петлицами, а в планшетке лежало ещё пахнувшее типографской краской свидетельство об окончании Военной академии имени Фрунзе.

Все эти дни я ни разу не появился у Нины. Решил сделать ей большой сюрприз, привезти сразу в новую, обставленную мебелью квартиру, и там уже похвастаться своим новым званием и назначением. В выделенной мне квартире я ещё тоже ни разу не появлялся, совершенно не было времени, да и сил тоже, всё высосали проклятые экзамены и сумасшедшая беготня по кабинетам для оформления различных бумажек.

В управлении кадров РККА со мной особо не чикались. Сразу провели к начальнику, и тот, даже не поднявшись со своего стула, тут же объявил:

– Товарищ Черкасов, приказом наркома обороны вы назначаетесь командиром седьмой противотанковой артиллерийской бригады. Она ещё не сформирована, имеется только приказ о её создании. Вот вы и займётесь её формированием, обучением людей и превращением этого подразделения в грозную боевую силу. Вы, командир молодой, энергичный, я думаю, у вас это получится, а опытные товарищи вам помогут. Всё, у меня сейчас совершенно нет времени, нужно спешить на совещание к товарищу Тимошенко.

Генерал-лейтенант поднялся со своего кресла и протянул мне руку. Я, ошарашенный его словами, как манекен подошёл и пожал его дряблую ладонь. Потом набрался смелости и спросил:

– Товарищ генерал-лейтенант, я же всё-таки не артиллерист, а пехотный командир. Как я могу командовать артиллерийской частью?

– Э-э-э, батенька мой, об этом нужно было думать, когда выступали на совещании перед товарищем Сталиным. Теперь есть приказ, и его нужно выполнять. К тому же это совершенно новая форма организации воинской части, и артиллерия в ней будет играть не главенствующую роль. Но об этом вы поговорите с начальником Генштаба товарищем Жуковым, он вам всё подробно объяснит. Так что дерзайте, товарищ подполковник. Больше я вас не задерживаю, до свидания!

Он опять пожал мне руку, а потом снова уселся в своё кресло. А я, развернувшись, чуть ли не строевым шагом вышел из кабинета. После этой аудиенции началось реальное моё вхождение в должность командира бригады. Беготня по отделам продлилась до самого вечера. На следующий день предстояла встреча с самим начальником Генерального штаба генералом армии товарищем Жуковым. Обратно в общежитие я возвращался со звоном в голове. Как пришёл, сразу же улёгся на кровать. Нужно было постараться уснуть, завтра предстоял ранний подъём, а потом такой же, как сегодня, сумасшедший день.

Как я ни старался прогнать из головы все мысли, но одна фраза так и билась в воспалённом мозгу: «Комбриг! Представляешь, Юрка, ты теперь комбриг!»

С такой последней мыслью я провалился в свой удивительный сон. Мне снилось, что мы с Ниной едем на большой, чёрной, открытой машине, и нас буквально засыпают цветами. Одним словом, мы были как папанинцы после своей героической эпопеи.

Глава 4

Утро я встретил с полным ощущением счастья и довольства собой. Ещё бы, проспал больше девяти часов, хоть и один, но зато в какой должности. Командир бригады! Если вдуматься и представить, что полтора года назад я был всего лишь Ванькой взводным, то этот колоссальный карьерный взлёт был просто уму непостижим. Кроме третьей шпалы в петлицу я теперь ещё и обладатель отдельной квартиры, и это в первый раз, за можно сказать, две моих жизни. Ух, как будет рада этой жилплощади Нина. Я с удовольствием представил, как меня зацеловывает моя девчонка.

Но эту эйфорию счастья вскоре начисто смыла чёрная волна знания неотвратимо наступающего будущего страшного события. Скоро война! И ты будешь отвечать за судьбы многих тысяч людей. По штату моя бригада должна насчитывать 5322 военнослужащих. Это тебе не командование взводом или ротой. Там ты знал любого бойца лично и представлял, что можно от него ожидать. Теперь же ты просто физически не сможешь изучить характер каждого человека, поэтому нужно, в первую очередь, подбирать надёжных помощников, тех, кому ты доверяешь и уверен в их профессиональной компетенции. К сожалению, подбор командиров осуществлял не я, а, по ведомым только им критериям, управление кадров Наркомата обороны.

Чины из наркомата за свои решения держались крепко. Даже, несмотря на то что я, потрясая своими орденами, утверждал, что в формировании 7-й ПТАБР заинтересован лично товарищ Сталин и, исходя из заинтересованности первых лиц страны в боеспособности нового формирования, требовал зачислить в бригаду людей из моего списка. Но, несмотря на все потуги, из всего перечня, а там было более двух десятков фамилий, мне удалось добиться обещания, что только по шести командирам будут подготовлены приказы об их переводе в 7-ю противотанковую артиллерийскую бригаду, из них двое принадлежали к младшему комсоставу. Из старшего комсостава удалось протащить только одного, начштаба бывшего моего батальона Пителина. К моему счастью, он был уже не капитан, а майор, и по званию, с натяжкой, но подходил к занятию должности начальника штаба бригады. Сейчас Михалыч проходил службу в оперативном отделе штаба 100-й стрелковой дивизии. Это назначение стоило мне самых больших сил и хождений по кабинетам Наркомата обороны. Ещё бы, должность начальника штаба бригады была одна из основных, и на неё уже была определена кандидатура опытного артиллериста.

Ещё одна номенклатура, за которую я упорно держался и бодался с чинушами из наркомата – это должность моего заместителя. Я очень хотел, чтобы им стал бывший мой командир батальона капитан Сипович. Тем более что теперь он майор, Герой Советского Союза и вполне мог занять должность заместителя командира бригады. Но решения этого вопроса мне пробить никак не удалось. Аргумент был один – Сипович не артиллерист, если его назначить, то в тройке командиров бригады не будет ни одного профессионала. А в артиллерийской бригаде хоть один из начальствующего состава должен быть из этого рода войск. Одним словом, заместителем назначили подполковника Осипова Виктора Александровича, опытного артиллериста – до этого назначения он был командиром гаубичного полка РГК.

Я всё-таки согласился на это назначение, когда узнал о его боевом пути. Мужик участвовал ещё в Первой мировой войне – был наводчиком орудия. Потом служба в частях Красной армии. Во время столкновения с японскими милитаристами командовал артиллерийским дивизионом, а в Финскую войну это был уже гаубичный полк. По всем изученным мною документам – Осипов был опытный вояка, хорошо умеющий выполнять своё дело. Не выскочка, типа меня, а действительно знающий человек, который на своей шкуре прочувствовал, какие подводные камни встречаются в боевой артиллерийской жизни. В глубине души я понимал, что такая подпорка, как опытный в артиллерии человек, мне просто необходима.

Следующие назначения в свою бригаду, которые я пробил, стоили мне гораздо меньших сил. Перевод Валерки Сомова, приятеля ещё по лейтенантским временам, согласовали сразу. Предложение об откомандировании в новую часть бывшего моего старшины, который теперь имел звание интенданта 2-го ранга, приняли практически без разговоров. Единственное, что по своему званию он не проходил на должность зампотылу, но я посчитал это обстоятельство не таким уж и существенным. По-любому, если уж Тарас Стативко будет участвовать в хозяйственных делах и снабжении бригады, то в решающий момент мы будем обеспечены самым необходимым для эффективных боевых действий. Пусть даже уже назначенный зам по тылу найдёт кучу объективных причин, мешающих снабжению формирующейся бригады, Бульба придумает способы добыть необходимые ресурсы. Хитрый хохол объегорит даже систему снабжения всего округа. Вся армия может жевать чёрствые сухари, а его часть будет питаться парным мясом.

Ещё я подумал: «Если, навязанный нам приказом, зам по тылу попытается прижать Тараса, я его самого так прижму, в бараний рог скручу. Бульба, я знаю, без пользы для своего подразделения ни одной банки тушёнки налево не пустит, а вновь назначенный зам по тылу ещё неизвестно, какой фрукт. Ладно, что заранее о человеке плохо думать. Тарасу скажу, он быстро определит, что это за личность».

Третий человек, за которого мне пришлось побороться, – это бывший мой взводный, старший сержант Курочкин. После Финской войны, ещё когда он находился на излечении в госпитале, ему по моему представлению, даже без окончания военного училища присвоили звание младший лейтенант. После выздоровления направили обучаться на краткосрочные курсы. Обучение должно было продолжаться один год. По моим прикидкам, Ряба уже к этому времени должен был закончить курсы и получить звание лейтенанта. Если даже он ещё продолжал учиться, ничего страшного, будет команда, досрочно закончат обучение и быстро аттестуют на лейтенанта. Получится примерно так же, как и со мной. В академии даже наш ускоренный курс должен был обучаться два года. Однако я по воле высшего руководства получил свидетельство об окончании академии, проучившись там чуть больше года.

Кроме этих четырех человек мне разрешили взять в бригаду ещё не более двух младших командиров. Естественно, я вписал в заявку старшего сержанта Асаенова и сержанта Кирюшкина. Куда же я мог деться без Шерхана и Якута, без людей, которым мог всецело доверить свою спину. В этот день я ещё попытался добиться перевода в 7-й ПТАБР Осипа Шапиро, но мне было сказано, что такой вопрос можно решать только в Политуправлении.

Было бы очень заманчиво получить заместителем по политчасти Шапиро. Во-первых, он был мой друг, во-вторых, прекрасный оратор и кому угодно мог запудрить мозги. В-третьих, это был весьма ответственный человек, и ему со спокойным сердцем можно доверить любое дело. Ко всем прочим достоинствам Абрамыча можно было добавить не свойственную еврейской нации бесшабашность, не говорю уже о пристрастии к шумным праздникам и застольям. Сейчас Ося был политруком батальона и имел звание старший политрук. Конечно, на комиссара бригады по своему званию он не тянул, но, чем чёрт не шутит, вдруг ему присвоят звание повыше. Для меня было не секретом, что начальник ГПУ РККА очень неплохо относится ко всем тем, кто передал через его службы пленённого во время Финской войны английского шпиона. Я за время обучения в академии не раз чувствовал незримую поддержку политорганов, и это притом, что Мехлиса тогда перевели на другую работу, и он стал возглавлять Наркомат народного контроля. А сейчас он опять на коне и снова руководит ГПУ РККА, и почему бы ему не вспомнить про те славные дела. Поэтому сегодня у меня в плане и было посещение ведомства Мехлиса. Если мне не удастся протащить Шапиро на должность заместителя по политчасти, перевод его в мою бригаду в каком-нибудь другом качестве я всё равно обеспечу. Всё будет рядом человек, с которым можно от души поболтать да и снять напряг, пропустив рюмочку.

Стоя у зеркала с бритвой в руке, я ещё раз уточнил свои планы на сегодня. С 8-00 получение ЦУ и борьба за Осю в ГПУ РККА. В 13–00 нужно быть в Генштабе, там предстояла встреча с самим Георгием Константиновичем Жуковым. Кстати, такой чести генерал армии удостаивал не каждого вновь назначенного командира дивизии. Поэтому, когда я узнал о вызове в Генштаб, серьёзно загордился и ощутил особую свою значимость. После этой важной аудиенции я был намерен вернуться в Наркомат обороны и всё-таки закончить всю бумажную волокиту. Сегодня же мне обещали выдать на руки приказы о переводе Стативко, Асаенова и Кирюшкина в седьмую противотанковую артиллерийскую бригаду. Я хотел лично взять их из прежних частей, чтобы уже с завтрашнего дня они начали пахать на пользу формирующейся 7-й ПТАБР. В одиночку быстро поднять весь пласт проблем было весьма проблематично. А нужно спешить, времени оставалось совсем мало, а сделать требовалось так много.

В той реальности, откуда я появился, Германия напала на СССР 15 июня. В этой реальности я не знал, когда именно это случится, но оснований для того, чтобы история резко поменялась и Гитлер сильно изменил свои планы – не было никаких. Максимум, на что можно было надеяться, что фашистские бонзы, учитывая силу Красной армии, показанную в ходе минувшей Финской войны, постараются подготовить свою армию получше. Это у них займёт некоторое дополнительное время, и дата нападения сдвинется. Я надеялся, что задумаются они крепко, и войска готовить будут долго, а там, глядишь, наступит осень с её распутицей, потом зима с настоящими русскими морозами, а ранней весной опять будет распутица. В таких условиях даже полные психи не рискнут идти на нас войной, получится отсрочка хотя бы на год.

Закончив бриться, посмотрел на часы. Время было, и я решил перед уходом ещё раз просмотреть полученные в Наркомате обороны бумаги. Нужно было накрепко запомнить номера частей, которые теперь и составляют мою бригаду. Перед разговором с начальником Генштаба следовало знать структуру и будущую огневую мощь моего подразделения. Бумаги с этими данными я вчера вытащил из планшетки и положил на стол. Сверху лежало Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР № 1112-459сс «О новых формированиях в составе Красной армии», датировано оно было 23 апреля 1941 года. Усевшись на табуретку, стал с пристрастием изучать эти четыре листочка. Как заклинание начал повторять про себя: «681-й и 724-й артиллерийские полки; штабная батарея; 402-й минно-сапёрный батальон; 171-й автотранспортный батальон; 3-е отделение связи. Место дислокации всех в Михалово-городке, он находится в 25 километрах от Белостока, не очень далеко от нашей старой границы. В Михалово-городке будет находиться и управление бригады. Полевая почта 7-й ПТАБР – 3296».

Да, у бригады уже имелся номер полевой почты. Когда я уеду, моя девочка сможет писать мне письма, и я их получу.

Вбив намертво все эти цифры себе в голову, стал запоминать другие немаловажные детали. А именно количество основных видов вооружения. По штату в бригаде должно было быть: сорок восемь 76-мм пушек, сорок восемь 85-мм зенитных орудий, двадцать четыре новейших 107-мм пушек (которые только-только начали поступать на вооружение Красной армии). Кроме этих орудий больших калибров бригада оснащалась шестнадцатью 37-мм зенитными пушками и тридцатью шестью пулемётами ДШК калибра 12,7-мм. Минно-сапёрный батальон должен был иметь 4800 противотанковых и 1000 противопехотных мин.

Проанализировав список штатного вооружения бригады, я был весьма удивлён большими калибрами орудий и тем, что в противотанковой бригаде не запланировали наличия специализированных противотанковых пушек. На кой хрен там были нужны полевые 76-мм орудия? Любой немецкий танк поражался любимой мною сорокапяткой. Обслуживалась она меньшим расчётом, была гораздо легче, и во время боя её можно было перекатить вручную. В крайнем случае из неё можно было вести достаточно интенсивный огонь даже вдвоём. Сорокапятку гораздо легче было замаскировать, в нужный момент выкатить на прямую наводку и кинжальным огнём уничтожить танк противника. Во время маршей большие орудия требовали механизированной тяги.

По бумагам бригада должна была быть обеспечена гусеничной тягой, но я знал, какое сейчас положение в народном хозяйстве и как не хватает тракторов для сельского хозяйства. Специальными артиллерийскими тягачами еле-еле обеспечивались только артполки РГК особо мощных калибров. А мы, хоть и были противотанковой артиллерийской бригадой РГК и нам по штату полагались гусеничные тягачи, но наверняка с этим будут проблемы. Высокое начальство прикинет, что трёхдюймовку в гражданскую таскали лошадьми, вот и решит, что можно не напрягаться, снабжая техникой ПТАБРы. В случае войны противотанкисты автомобильной тягой или шестёркой лошадей смогут транспортировать свои орудия. Везти их по дорогам мы, конечно, сможем, но уже на поле это дело превратится в кошмарную проблему. Придётся вручную перетаскивать эти тяжеленные орудия до места оборудования позиций.

Люди, разрабатывающие структуру и оснащение бригады вооружением, слабо представляли себе специфику противотанковых действий. Наверняка это были чистые артиллеристы, ранее служившие в гаубичных полках. Они привыкли за свою практику не спеша добираться до выбранных позиций и там, издали, пользуясь корректировщиками, долбить по противнику, искренне полагая, что делают благо, планируя комплектацию противотанковых бригад такими мощными орудиями.

Я же считал, что мы должны действовать как пожарная команда. Если в каком-то месте обороны намечается прорыв немцев, то на направление этого прорыва должны выдвигаться мы и ставить заслон прорвавшимся танкам противника. Естественно, в таком деле нужна манёвренность и быстрота занятия позиций. Пусть мы автомобилями вовремя доставим наши пушки к нужному месту. Но чтобы протащить на руках хотя бы пару километров по бездорожью эти дуры, придётся потратить столько времени, за которое немцы на своих танках и бронетранспортёрах успеют добраться до Минска, пропустить там по рюмочке шнапса, а потом вернуться и накостылять нам по шее. А занимать позиции на дороге и в непосредственной близости от неё? Нет уж, извините, я на это не пойду, это сродни самоубийству. Раздолбят тяжёлой артиллерией издали или накроют авиацией. Даже если мы будем нашими зенитками успешно отбиваться от самолётов, танки по бездорожью обойдут эти дурацкие позиции и с тылу намотают наши кишки на свои гусеницы. На дороге и на наезженных колеях должны стоять только мины, а мы, если хотим выжить, обязаны замаскироваться в сторонке и с флангов уничтожать прорвавшиеся танки. Хорошо, что бригада не подчиняется непосредственно армейскому командованию, а то наверняка нас бы растащили, чтобы залатать дырки в дивизионных порядках. Только крупные прорывы на стратегических направлениях, вот что должно быть нашей заботой.

По постановлению правительства формируется 10-я ПТАБР, и я на секунду представил, что чувствуют на моём месте другие выдвиженцы. Наверняка эти ребята заслуженные артиллеристы, у них глаза горят, и просто захватывает дух от такой огневой мощи их нового подразделения. Я же попал в эту структуру из «лаптей», именно так высокомерно называли эти снобы пехоту, и привык надеяться в основном на матушку-землю, чувствуя себя относительно спокойно только находясь в окопе полного профиля. И было бы неплохо, чтобы перед этим окопом находилась ещё какая-нибудь естественная преграда, река, например, или болото, а позади хорошо бы густой лес, чтобы прятаться от авиации и быть спокойным за свои тылы.

Да, пока этим ребятам немчура не надаёт по мозгам, у них так и останется особое пристрастие к большим калибрам. Мне вся эта ситуация напоминала стрельбу из пушки по воробьям.

Тему о вооружении бригады сорокапятками, вместо 76-мм и 107-мм орудий, нужно будет обязательно поднять при встрече с начальником Генштаба. Больше для решения этого животрепещущего вопроса мне обратиться не к кому. Авторитета и влияния в высших сферах я не имел. А тут, чем чёрт не шутит, на волне интереса, поднятого к моей персоне товарищем Сталиным, может быть, и удастся пробить что-нибудь дельное. Попробую рассказать ему о своих наблюдениях, полученных на Алабинском полигоне. Тогда нам, слушателям академии, демонстрировали новейшую 107 мм пушку. Слов нет, орудие прекрасное, но, стреляя по танку Т-34, оно пробивало его навылет. А броня у тридцатьчетвёрки потолще, чем у немецкого Т-4, значит, снаряд может пройти сквозь немецкий танк, не нанеся ему смертельного поражения. Даже куски окалины с внутренней поверхности танка могут не успеть образоваться, и экипаж не будет поражён. И вот вроде бы подбитый танк оживает и оказывается на батарее, где уничтожает всё, к чёртовой бабушке.

Ещё нужно постараться добиться разрешения иметь в бригаде пехотное прикрытие, хотя бы по роте на артполк, и попробовать выцыганить на бригаду пару танковых рот, немного слукавив об их предназначении. Я не буду признаваться, что хочу на их основе сформировать моторизованную группу для контратак на наступающего противника, а сделаю упор на то, что мы противотанкисты и нам необходимо обучаться, имея рядом реальные машины, а не фанерные макеты. Нужно, чтобы боец кожей почувствовал лязг, вонь и грохот надвигающегося железного чудовища. В идеале хотелось бы, чтобы он буквально обосрался, когда танк будет елозить над ним. Из моего опыта выходило, что боец, основательно перетрухнувший во время тренировки, в реальном бою вёл себя очень достойно и даже бравировал своей лихостью, как перед другими, так и перед собой. Всем своим видом он показывал, что прошлый испуг, мол, простая случайность и недоразумение, а на самом деле он вон каков – храбрец и отчаянная голова.

Короче говоря, я не собирался рвать жопу, чтобы сформировать такую противотанковую бригаду, которая предписывалась постановлением ЦК и СНК СССР. Для реальной борьбы с немецкими танками нужно было другое подразделение, и именно его созданием я и намерен был заниматься. А если заглянуть глубже в мою душу, то я ради великой цели, лично при необходимости перестрелял бы всё ЦК вместе с вождём всех народов. Великая цель была для меня только одна – не допустить провала России в то дерьмо, в котором она плавала в моей старой реальности. Для этого годились любые методы.

Пускай многие считали меня простым, интеллектуально недоразвитым субъектом, к тому же с подорванной контузией психикой. На самом деле я был довольно неглупым и наблюдательным реалистом, подмечающим все тонкие места и несоответствия, которые в конечном счёте можно было выгодно использовать.

Я буквально чувствовал мотивацию людей и особенно власть предержащих. Интуитивно поступал так, что добиваясь нужных мне результатов, заставлял начальство думать, что это именно они всё замыслили, а я – дуболом, просто орудие в их руках. Таким меня сделала прошлая жизнь. Тот, кто шёл прямым, пускай и правильным путём, в той реальности долго не жил. Чтобы просто спокойно существовать среди немецких хозяев, нужно было постоянно изворачиваться, а добивались своих целей только умнейшие, волевые люди – вроде моего учителя Михалыча.

Вот и сейчас я собирался действовать примерно так, как меня учил мой наставник. Всё-таки я получил в свои руки пускай маленький, но инструмент, которым мог хоть чуть-чуть изменить историю и направить её в не столь трагическое для России русло. Теперь нужно было заточить этот инструмент до бритвенной остроты, а потом умело подрезать сухожилия этим проклятым фашистским недоноскам зарвавшегося вермахта. Для заточки инструмента, а именно – приведения моей бригады в боеспособное состояние, оставалось очень мало времени, всего-то полтора месяца. Силы у немцев не бесконечны. Истинно боеспособные дивизии наверняка пойдут первыми. Если их обескровить, выбить самых борзых, то наверняка на наших просторах немчура забуксует. А там и мы раскачаемся, да так, что покажем этим любителям свинины и баварского пива настоящую кузькину мать. Главное, в эластичной обороне дотянуть до зимы, а там на нашей стороне уже будет воевать самый главный генерал – мороз. Посмотрю, как они при минус тридцати будут разъезжать по сугробам на своих консервных банках.

Так как я был наблюдательным реалистом, то прекрасно понимал, что задекларированная в постановлении дата окончания формирования десяти противотанковых артиллерийских бригад к 1 июня – это очередная фикция. К этой дате в места запланированного расположения бригад завезут собранных где попало людей с командирскими петлицами и обзовут это скопище – управление бригады. Потом туда же нагонят новобранцев, обеспечат кое-какой техникой, и вот бригада сформирована – можно отчитаться. Штат бойцов и командиров полностью укомплектован, а что касается нехватки оружия и техники, то в этом виновата промышленность, сама же армейская система точно и в срок исполнила все постановления партии и правительства – можно получать благодарности и навешивать ордена. А то, что это новообразование недееспособно, никого из чинуш абсолютно не волнует. Если бы я во время военных действий имел противником такую бригаду, то, ей-богу, в течение часа одной своей ротой без особого труда разогнал бы этих птенцов. И брели бы те, кто не успел убежать или кому повезло остаться в живых, к нам в тыл, под охраной моих ездовых и кашеваров – отвлекать для охраны этого стада самого бестолкового своего строевого бойца мне было бы жалко.

Для приведения в боеспособное состояние сформированных таким образом бригад, при существующих методиках и системах снабжения, требовалось не меньше года. А этого времени, если судить по истории моей бывшей реальности, у страны не было. Что делать? Для меня оставалось только два варианта: или, пользуясь знаниями хода истории, залечь на дно, а потом понемногу клевать врага; или драться насмерть на том месте, где я очутился, пользуясь опять же прошлыми знаниями и навыками. Я выбрал второе. Пусть историю мне не изменить, но хоть будет какая-то надежда, что реальность для моих близких женщин – Нины и бабушки, будет другой. Да и умирать легче, если чувствуешь, что, как мог, выполнил свой долг.

В оставшиеся десять минут до выхода из общежития я постарался сформулировать для себя, какой хочу видеть бригаду перед началом предстоящей страшной войны. Это нужно было четко прояснить, как лично для меня, так и для предстоящей встречи с товарищем Жуковым, а если удастся, то и с товарищем Мехлисом. От этих людей, обладающих реальной властью и влиянием, можно было получить хоть какую-то свободу в выборе действий по формированию бригады. Окружное командование особо бы не дёргало меня, зная, что такие люди в курсе всех моих нововведений, и не било бы по любому поводу тревогу о несоответствии сформированного мной подразделения всем критериям, заложенным постановлением ЦК и СНК СССР. Таким образом, руки до начала войны у меня были бы развязаны, а потом уже всё равно. Даже не то чтобы всё равно, скорее всего, на оборот, я был бы на коне. Наверняка моя бригада дралась бы стойко и показала себя намного лучше, чем остальные, вновь сформированные подразделения. Уверен, что потом даже самый дотошный буквоед не стал бы придираться к её структуре и вооружению – победителей, как говорится, не судят.

По существу, я хотел бы из своей бригады сделать высоко мобильное моторизованное соединение, состоящее из частей, с избытком насыщенных 45-мм противотанковыми пушками и 37-мм зенитными орудиями. В каждом из полков достаточно иметь по одному дивизиону 85-мм зенитных пушек. Наличие в бригаде минно-сапёрного батальона меня очень устраивало, а вот артиллерийские полки нужно было реорганизовывать – насыщать их пехотой с большим количеством пулемётов и добавлять к ним несколько миномётных батарей. Вместо штабной батареи нужно было создать танково-моторизованную группу, способную на мощную контратаку. В случае чего ею же организовывать танковые засады. При штабе бригады нужно иметь разведывательно-диверсионное подразделение, передвигающееся на лёгких броневиках, мотоциклах и грузовиках, с установленными на них зенитными пулемётами. Это подразделение также будет осуществлять охрану штаба и прикрывать его от воздушных налётов. К тому же в случае необходимости оно будет последним резервом командования. Когда и этого окажется недостаточно, придётся пинками выгонять писарей из безопасных убежищ, вооружать их чем попало и уже с ними стоять насмерть, надеясь только на чудо.

Я прекрасно понимал, что даже такие люди, как Мехлис и Жуков, не смогут дать команду на увеличение штатной численности бригады. Но у меня был заготовлен хитрый ход. Нужно было добиться, в первую очередь, от Жукова разрешения или хотя бы молчаливого согласия на замену мощных пушек на противотанковые сорокапятки. Расчёт у этой пушки был в два раза меньше, чем у её более мощного собрата. Вот и появятся в артполках штатные единицы для организации пехотного прикрытия. Опять же, сократится потребность в мощной механизированной тяге и, соответственно, в ремонтных бригадах. Эти штаты можно передать в танково-механизированную группу. Для окончательной утрамбовки новой структуры можно потрясти и минно-сапёрный батальон, слегка уменьшив его численность. У 17-го автотранспортного батальона нужно оставить только службу ремонта и несколько транспортных средств, в качестве резерва и для снабжения бригады. Остальные автомобили можно передать непосредственно в боевые части. Третье отделение связи нужно любыми путями насытить радиостанциями. Каждое моё подразделение обязано иметь радиосвязь. Так как мы мобильны, обеспечить для нас проводную связь не так просто, как для обычной части. Тем более что я собирался привить своим командирам привычку решать все вопросы самостоятельно и отбить у них потребность в ощущении локтевой связи с соседом. Мы – пожарная команда, которая должна затыкать дырки в обороне, и, вполне вероятно, что нашим небольшим подразделениям придётся биться в полном окружении, без всякой связи со своими.

После того как я решил, какой хочу видеть свою бригаду, мне стало окончательно ясно, чего нужно добиваться во время встречи с генералом армии Жуковым. Надежда на положительный результат во мне была – Жуков человек разумный и грамотный. Он должен понимать, что насытить бригаду 45-мм пушками гораздо проще, чем более мощными калибрами. Промышленность наклепала сорокапяток с избытком, я слышал, что их даже временно прекратили выпускать. Противотанковыми снарядами для них были забиты все склады. А, например, опять же по слухам, противотанковые снаряды для 76-мм пушек были в дефиците. Окончательно определив, как я буду строить разговоры с товарищем Жуковым и в ГПУ РККА, посмотрел на свои часы – стрелки показывали, что пора выходить. Я встал, подошёл к вешалке, облачился в свою шинель и вышел из комнаты.

Глава 5

В 8-15 я находился уже в бюро пропусков полит управления РККА, откуда, выписав пропуск, меня достаточно быстро провели в приёмную начальника ГПУ, армейского комиссара 1-го ранга товарища Мехлиса. Самого Льва Захаровича, к сожалению, не было на месте, он находился с инспекцией в Киевском особом военном округе. Но меня всё же принял его референт – Качинский Семён Маркович. По званию и по возрасту он был старше меня, может быть, поэтому говорил со мной немного покровительственно, хотя и по-дружески. Кабинет у полкового комиссара был совсем небольшой и примыкал к огромной приёмной Мехлиса.

Как только я вошёл, он поднялся со своего места, пожал мне руку и заявил:

– Ну, здравствуйте, товарищ подполковник. Наслышан, наслышан о герое Финской войны – Черкасове. Впрочем, и на совещаниях вы в задних рядах не отсиживаетесь.

Он хмыкнул и продолжил:

– Садитесь, вон, на стул и рассказывайте, зачем пожаловали к нам, в политическое, так сказать, сердце Красной армии. Вы же строевой командир и не обязаны при каждом новом назначении получать «добро» в политуправлении. Какова же причина вашего посещения ГПУ?

По его голосу я понял, что на самом деле он доволен моим появлением. Неосознанно я сделал верный ход, а именно, что сразу по оформлении нового назначения явился, в первую очередь, в политорганы, проявляя уважение и ставя их в первый ряд властных структур, а ГПУ очень ревниво относилось к таким делам. Тем более что в линейных частях после Финской войны влияние и роль политотделов несколько снизились. Бытующее ранее двоевластие резко сместилось в сторону строевых командиров, что, естественно, привело к повышению боеспособности армии.

Однако шестым чувством я понял, что сразу просить о содействии в переводе Осипа Шапиро не стоит. Нужно сначала поговорить, посоветоваться, как лучше формировать бригаду. Потом можно поплакаться о нехватке хороших кадров и о том, что сам я не большой специалист определять – предан человек коммунистическим идеалам или является обычным приспособленцем. Вот здесь и можно вспомнить об Осе – проницательном идейном товарище, который, ко всему прочему, имеет большой организационный талант, заметив также, как его уважали красноармейцы в моей бывшей роте. Тут можно намекнуть, что если он будет комиссаром бригады, то политорганы вознесутся в его лице на новую высоту.

Исходя из своих ощущений, я и начал излагать свои представления о противотанковой бригаде, и говорил об этом так, как будто советовался с более мудрым и опытным товарищем. Правда, заметив по лицу Качинского, что он заметно заскучал, тут же закончил перечислять сравнительные технические характеристики пушек и перешёл к теме, которая, как мне казалось, должна была его заинтересовать гораздо больше. Слегка понизив голос, как будто раскрываю какую-нибудь тайну, я сказал:

– Знаете, товарищ полковой комиссар, я человек из народа и, может быть, поэтому всегда считаю средства, которые тратятся. Производство одной сорокапятки обходятся в десять тысяч рублей, а обычной трёхдюймовки в несколько раз больше, это же касается и снарядов. Так лучше за эти деньги в бригаду дать больше сорокапяток и зенитных 37-мм пушек.

Семён Маркович оживился, посмотрел на меня с интересом и произнёс:

– Надо же, первый раз слышу, чтобы строевой командир говорил о стоимости оружия, необходимого его подразделению. Обычно все с пеной у рта доказывают, что им нужно более мощное и современное вооружение, и не важно, чего это стоит для страны. Похвально, похвально, подполковник, что вы думаете о том, на какие лишения идёт советский народ, чтобы оснастить свою армию нужным вооружением. Молодец, не отрываетесь от трудовых масс, а то многие старшие командиры уже забыли, откуда они вышли. Хорошо, Черкасов, я вас понял, мы постараемся по этому поводу что-то сделать. Я ещё сегодня позвоню в Минск, члену военного совета Западного особого военного округа и попрошу посодействовать в ваших начинаниях.

Было ясно, что время моей аудиенции подошло к концу и пора, как говорится, честь знать. Я сделал вид, что сейчас встану и начну прощаться. Но потом, как будто вспомнил что-то важное, прогнал глуповато-признательное выражение с лица и сказал:

– Товарищ полковой комиссар, тут ещё есть один животрепещущий вопрос для формирования бригады – это подбор кадров. Не зря же товарищ Сталин заметил, что кадры решают всё. Я человек не очень опытный, таким крупным соединением ещё не командовал. Прошу вас посодействовать в подборе опытных политработников. Я хорошо знаю только одного, это старший политрук Осип Абрамович Шапиро. Замечательный, политически подкованный специалист по работе с людьми. Вот бы было хорошо, если бы его назначили ко мне заместителем по политчасти. Человек совершенно бесстрашный, может повести за собой людей. Настоящий комиссар.

Референт Мехлиса на секунду задумался, потом улыбнулся, вспомнив что-то, и ответил:

– Да, Черкасов! Хитрите вы неумело. Наверное, сразу, как вошли, хотели протолкнуть своего дружка Шапиро. Ладно, ладно, шучу я. А если серьёзно, то это хорошо, когда командир живёт душа в душу с комиссаром. От этого дело только выигрывает. Ладно, подполковник, с этим вопросом я тоже постараюсь вам помочь. Хотя у вашего Шапиро звание, конечно, маловато, чтобы занимать такую должность. Поговорю с Львом Захаровичем, может, что и решится. Если всё же звание ему и не повысят, всё равно ждите к себе вашего протеже, перевод в бригаду я ему устрою.

Непроизвольно на моей физиономии появилось уж очень довольное выражение. И чтобы полковой комиссар не взял свои обещания обратно, стал спешно прощаться.

Вышел из здания ГПУ РККА я с ощущением того, что мой план полностью удался. Поддержки или по крайней мере невмешательства политорганов в мои действия я, по-видимому, добился. А если ещё удастся протащить Шапиро в комиссары… тогда совсем хорошо – уж Ося точно не будет совать нос в допускаемые мной нарушения всяких там Постановлений ЦК и СНК СССР. Наоборот, в случае осложнений, даже прикроет мою задницу. Теперь предстояло самое главное – не оплошать при встрече с начальником Генштаба генералом армии Жуковым. До явки в Генштаб оставалось ещё больше двух часов. Вполне можно было перекусить, а заодно и собраться с мыслями, мобилизоваться.

В 12:55 я уже сидел в приёмной генерала армии. Во время своего раннего обеда, проанализировав все известные мне факты по созданию ПТАБР, пришёл к выводу, что всё не так уж и просто в царивших наверху мнениях. В руководстве армейским строительством прослеживались умные, рациональные действия, как будто некоторые люди, сидевшие в руководящих креслах, знали то, что известно мне. Наверное, это просто совпадение, что Постановление о создании противотанковых артиллерийских бригад последовало через неделю после моего выступления на том высоком совещании. Может быть, оно явилось последним толчком к началу осуществления этой идеи. Грамотные люди заранее всё просчитали и давно подготовили весь пакет документов. Они кропотливо работали и готовили страну к серьёзным действиям по отражению неминуемой агрессии. В отличие от моих мальчишеских, горлопановских наскоков, они методично продвигали свои идеи в жизнь. Я только одного не понял, почему эти опытные люди запланировали вооружить противотанковые бригады такими мощными пушками. И ещё, похоже, эти умнейшие люди всё-таки не предполагали, что война стоит буквально на пороге.

Когда меня пригласили в кабинет, сердце тревожно ёкнуло. Всё-таки с таким многозвёздным генералом я никогда не беседовал, и ещё десять дней назад даже представить себе не мог, что вообще смогу увидеть военных в таких чинах. А вон оно как вышло, ведь на совещании в Генштабе я, кроме трёх полных генералов, заметил даже двух маршалов. Там присутствовали – народный комиссар обороны СССР маршал Советского Союза Тимошенко и широко известный в народе маршал Ворошилов, занимающий сейчас должность командующего Северо-Западным округом.

И вот сейчас я зашёл в это завешанное картами большое помещение, чуть ли не печатая шаг. Вытянувшись перед сидевшим за громадным письменным столом человеком, щёлкнул каблуками и громко отрапортовал о прибытии. Чуть поморщившись от такого излишнего рвения, генерал армии, кивнув на стул, произнёс:

– Кончайте, подполковник, корчить из себя тупого служаку. Чай, не на плацу находитесь. Сами ведь догадываетесь, что сюда я вас пригласил не рапорты выслушивать, а серьёзно поговорить о деле и узнать ваше мнение о формируемых противотанковых артиллерийских бригадах.

Хорошо, что совсем недавно в ГПУ РККА мне уже пришлось произнести целую речь про то, какой хочу видеть ПТАБР. Она всё ещё сидела у меня в голове, и теперь, усевшись на стул перед Жуковым, я на автомате её повторил почти слово в слово.

Начальник Генштаба внимательно выслушал мой монолог, на секунду задумался и, внимательно глядя на меня, спросил:

– Подполковник, а вы что-нибудь слышали о возможном наличии у Германии новых современных танков с противоснарядной бронёй 75 миллиметров? Если они имеются, то попадания из сорокапятки будут для них что слону дробина. Формирование ПТАБР и является одним из ответов на эту угрозу. Может сложиться так, что мощные пушки ПТАБР окажутся единственным аргументом, чтобы остановить эти танки.

– Товарищ генерал армии, в академии мы еженедельно анализировали выборки из немецких газет. Да, там много пишут о новом «супертанке». Но это, видимо, хитрый ход Гитлера, чтобы обмануть своё население, да и дезинформировать нас с англичанами. Немецким бюргерам он как бы говорит: «Вот, видите, ваши материальные трудности не напрасны, нация, несмотря на войну с Европой, всё-таки создаёт новое чудо-оружие». А другие страны он провоцирует этими газетными утками, чтобы они отвлекали лишние ресурсы на разработку оружия против таких мощных танков. Если бы немцы действительно имели такого монстра, то они не стали бы использовать чешские танки. Подготовка танкистов – дело довольно затратное и долгое, а немцы народ расчётливый, и они ни за что бы не посадили подготовленные экипажи в такую консервную банку, как чешский танк 38(1). Он ещё слабее, чем Т-3, а броня пробивается обычной крупнокалиберной пулей.

– Так-то оно так, да и другие весьма надёжные источники не подтверждают наличие у немцев таких танков. Но всё-таки кто может дать стопроцентную гарантию? В Германии сейчас происходит много загадочных вещей, некоторые из них просто ставят наших аналитиков в тупик. Например, ещё два года назад многие наши специалисты утверждали – у Германии полностью истощился золотой запас, и она физически не сможет вести крупномасштабные боевые действия. Война – дело дорогое, а немцы банкроты, поступление новых больших средств в государственную казну не предусматривается. При этом так считали не только наши аналитики, так же думали практически все западные умные головы. Поэтому никто серьёзно не воспринимал эксцентрические выходки Гитлера. Думали, пусть побесится у себя в песочнице, всё равно ничего серьёзного из этого не выйдет. А что мы имеем сейчас? Практически вся Европа находится у него под каблуком. Даже хвалёная Франция, где армия была полностью отмобилизована, и говорить об элементе неожиданности было бы даже смешно, продержалась всего несколько недель. Англичане еле успели унести ноги на свои острова. И сейчас у них осталась последняя надежда уцелеть – это стравить Германию и СССР. Этим они и занимаются. Так вот, несмотря на проведение таких военных кампаний, золотой запас Германии необъяснимым образом увеличился.

Жуков усмехнулся, передвинул стопку бумаг, лежащих на столе, и продолжил:

– Многие наши артиллерийские генералы перестраховываются и рассуждают по принципу – лучше перебздеть, чем недобздеть. Этим и объясняется излишне большой калибр орудий, которыми должны быть оснащены бригады. Хотя и в этом вы правы, ресурсы страны не безграничны, приходится кое-чем жертвовать. На активно муссированном слухе об этом «супертанке» приостановлено производство сорокапяток. Не пошло в серию и 14,5-мм противотанковое ружьё Рукавишникова.

Неожиданно Жуков прервался, поискал в своих бумагах какой-то документ, потом взглянул на меня тяжёлым взглядом и спросил:

– Черкасов, вы уже оформили все нужные допуски?

Я инстинктивно собрался вскочить и отрапортовать, но придавленный его взглядом, остался неподвижно сидеть на стуле и ответил:

– Так точно, товарищ генерал армии. В особом отделе прошёл инструктаж и подписал все бумаги. Без этого меня вряд ли допустили в этот кабинет.

Чуть заметно Жуков улыбнулся и произнёс более мягким голосом:

– Хорошо! Тогда вам уже можно и даже необходимо взглянуть на вот этот документ.

И протянул мне листок бумаги с отпечатанным текстом. В левом углу стоял гриф – секретно. Это было спецсообщение Разведуправления Генштаба РККА от 11 марта 1941 года № 316. Там говорилось следующее:

По сведениям, требующим дополнительной проверки, немцы начинают строить три образца тяжёлых танков;

– Тип Т-5, вес 36 тонн, вооружение (75 мм, пушка и 2 пулемёта), броня до 60 мм.

– Тип Т-6, вес 45 тонн, вооружение (75 мм, 2 пушки, 3 пулемёта), броня до 70 мм.

– Тип Т-7, вес 90 тонн, вооружение (105 мм, 2 пушки, 4 пулемёта).

Толщина брони указана не была.

Да, это был аргумент. И аргумент весьма весомый в пользу вооружений ПТАБР орудиями больших калибров.

Жуков опять усмехнулся, налил из графина, стоявшего на его письменном столе, воду и протянул мне. Я, несколько ошеломлённый, схватил протянутый стакан и залпом выпил всю воду до капельки. Только после этого опомнился и, протягивая обратно пустой стакан, виноватым голосом произнёс:

– Извините, товарищ генерал армии.

Начальник Генштаба на мои слова никак не прореагировал. Он посмотрел мне прямо в глаза и спросил:

– Ну что, подполковник, похоже на газетную утку? Не прав ли маршал Кулик, что ратует за орудия больших калибров и доказывает неперспективность противотанковых ружей? В пользу его позиции выступают и некоторые факты из недавней войны немцев во Франции. Германские 37 мм противотанковые пушки оказались совершенно неэффективными против французских танков. Снаряды почти не пробивали средние танки S-35 «Сомуа», имевшие броню 35–45 мм. Немцам очень повезло, что у французов было этих танков немного, и применялись они тактически неграмотно. А вы обязаны знать, что стоящие на вооружении вермахта 37 мм орудия, это те же самые пушки «Рейнметалл», которые мы закупили в конце двадцатых годов. А эволюция этого орудия в тридцатых годах привела к появлению 45 мм пушки 53-К. Пробивная сила у сорокапяток не на много выше, чем у немецких 37-мм орудий. Так что вы, Черкасов, скажете по этому поводу?

Я обречённо вздохнул, слегка набычился и опять стал гнуть свою линию:

– Товарищ генерал армии, я не верю, что у немцев в ближайшее время появятся танки лучше, чем Т-4, у которых лобовая броня 30/20 мм. А с ними сорокапятка прекрасно справится, даже противотанковое ружьё при удачном выстреле сможет остановить этот танк. Но если даже произойдёт чудо, и вермахт примет на вооружение «супертанки», то их будет настолько мало, что никакой особой роли они сыграть не смогут. К тому же в спецдонесении сказано, что сведения требуют дополнительной проверки, значит, Разведуправление не уверено в этих данных. Учитывая утечки в печать секретных сведений, что при гитлеровском режиме маловероятно – это не очень грамотная дезинформация.

На мгновение я примолк, чтобы оценить реакцию Жукова. Заметив в его взгляде поощрение, продолжил:

– Немецкие танки наверняка будут использовать складки местности для обхода позиций противотанкистов. Исходя из этого, орудия должны быть готовы менять направление огня. На лёгких сорокапятках такая манипуляция сложностей не представляет. На тяжёлых 76 мм пушках у каждой станины стоит номер расчёта, готовый разворачивать орудие. Это допустимо при ведении огня на дальних дистанциях и из укрытий. В условиях реального отражения танковой атаки эти открытые для любого осколка люди проживут всего несколько секунд. Орудие останется неперенацеленным, и в итоге танк просто подавит весь расчёт.

– Ладно, Черкасов, ваша позиция мне ясна. Хорошо уже то, что вы упорно придерживаетесь своей линии. Я с вами, пожалуй, соглашусь в том, что у немцев в ближайшее время не должно появиться новых танков. Согласен я и с тем, что Германия неминуемо нападёт на СССР. Об этом я говорил ещё в декабре на совещании в Генштабе. Но это всё лирика – теперь о главном. Наверное, мы всё-таки приняли правильное решение, что на должность хотя бы одной артиллерийской бригады назначили пехотного командира. Хотя маршал Кулик был против – чувствует, что вы не особо рвётесь вооружить бригаду мощными орудиями. Так как я взял на себя ответственность за ваше назначение, в некотором роде теперь вы мой крестник. Но это не значит, что вы можете расслабиться, наоборот, с вас я буду спрашивать строже, чем с других. Уяснили!

Я от неожиданности подскочил, вытянулся по стойке смирно и гаркнул:

– Так точно, товарищ генерал армии!

Жуков опять усмехнулся, потом кивнул головой на стул и сказал:

– Да садитесь вы, подполковник, что скачете как первоклассник перед учителем. Лучше внимательно послушайте, что я вам скажу. Я переговорю с Вороновым, чтобы ГАУ РККА разрешило вам временно, на один год оснастить три дивизиона в каждом полку лёгкими противотанковыми орудиями. Остальные три дивизиона: два 85 мм и один 37 мм зенитных пушек, будут формироваться, как и предусмотрено Постановлением. Это связано прежде всего с тем, что Госплан растягивает поставки орудий на весь 1941 год. А по Постановлению правительства бригады должны быть сформированы к 1 июня. Естественно, без вооружений оставить мы их не можем. А 45 мм пушки 53-К имеются в избытке. Даже на двадцать процентов превышают потребность мобилизационного плана. Но вы должны понимать, Черкасов, что это решение взваливает на вас двойную работу. Сначала нужно будет обучить людей воевать на сорока пятках, а через год предстоит перевооружиться на более крупный калибр. Справитесь с такой нагрузкой?

– Справлюсь, товарищ генерал армии!

Начальник Генштаба и одновременно заместитель наркома обороны СССР, внимательно глядя на меня, выдержал минутную паузу, а затем продолжил:

– Хорошо, с этим вопросом мы разобрались. Теперь давайте поговорим о действиях вашей бригады в случае агрессии гитлеровской Германии. Вы вообще представляете себе то место, где бригада будет дислоцирована?

– Так точно! По картам я всё внимательно изучил. Это недавно воссоединённая с Белорусской ССР Белостокская область. Так называемый «Белостокский выступ», там располагаются целые три армии: на севере Третья в центре Десятая и на юге, немного выступая за этот выступ, Четвертая. Меня весьма удивляет, что такие крупные силы, насыщенные танковыми корпусами, расположены так близко к границе?

По-видимому, Жуков не один раз доказывал правильность такого размещения войск. Поэтому он, даже не задумываясь, начал отвечать:

– В военно-географическом отношении территории Западной Белоруссии представляют собой равнину с грядами господствующих высот и возвышенностями, обильно прорезанную большими и малыми реками. Наиболее значительные из них могут служить естественными рубежами для развёртывания войск. На данной территории имеются и крупные лесные массивы, которые могут быть как местом сосредоточения и укрытия войск, так и препятствием для механизированных частей вероятного противника. Остановить наступление встречным ударом практически невозможно. Наступающие войска могут перегруппироваться на ходу и обойти движущиеся им навстречу заслоны, когда те ещё не успели занять устойчивую позицию. А немцы в таких перегруппировках большие мастера. При равной подвижности наступающий обретает преимущество перед обороняющимся, поскольку сам выбирает путь. Между Карпатскими горами и Припятскими болотами достаточно места, чтобы парировать маневрами любой контрудар. Зато ударом с фланга задержать прорыв несравненно легче. А войска, отсечённые от тылов, лишаются снабжения и очень скоро оказываются вовсе небоеспособными.

Немцы в прорыв бросят большое количество дивизий первой линии, поэтому фланговый контрудар требует сопоставимых сил. Разместить их непосредственно в Карпатских горах и Полесских болотах невозможно. Остаётся Белостокский выступ и бывшее польское Львовское воеводство.

Жуков приостановил свой монолог, как бы ожидая от меня реакции. Я, поняв, что теперь и мне можно высказаться, выпалил первое, что пришло в голову:

– Выполнение таких фланговых ударов требует не только высокой подвижности, но и точного расчёта. У нас же плохо и с тем, и с другим. Танки ломаются, связь плохая, личный состав обучен недостаточно.

Не замечая моего сарказма и неверия в идеальную картинку отражения немецкой агрессии, Жуков ответил:

– Правильно, сбои могут быть разные. Но для этого мы и создаём ПТАБРы. Главная их задача – притормозить наступающего противника, чтобы механизированные корпуса успели ударить ему во фланг. Поэтому 7-я и 8-я ПТАБР не придаются армиям, а находятся в распоряжении Павлова. Так же обстоят дела и в Киевском округе, две противотанковые бригады будут находиться в резерве.

Поняв, что эти сведения не предназначены для ушей подполковника, Жуков замолчал, потом буквально через несколько секунд переключился совершенно на другой вопрос. Неожиданно для меня он спросил:

– Черкасов, к каким снабженческим складам приписана ваша бригада?

Так как этот вопрос меня сильно волновал, то ещё вчера вечером я наизусть заучил номера моих будущих кормилиц и станций, где бригада будет получать свою технику и вооружение. Поэтому без запинки отрапортовал:

– Станции снабжения: Моньки, Кнышин и Соколы. А также: артсклад № 1447 в Хайнувке, склады горючего № 922 в Волковыске и № 923 в Моньках, продсклад № 818 в Волковыске.

Жуков совершенно не удивился моим знаниям этих номеров. Воспринял это как должное. Продолжая эту тему, он произнёс:

– Подполковник, запишите ещё себе окружной артсклад в Белостоке. Там скопилось довольно большое количество вооружений и боеприпасов, доставшихся нам от Польши. Я дам команду, чтобы вы смогли там подобрать себе трофейные противотанковые средства. Только смотрите, всё не забирайте, не будьте Плюшкиным – бригада должна быть мобильной единицей, а не обозом, набитым трофейным барахлом. И ещё, хочу вас порадовать – из нашего резерва в вашу бригаду вольётся отдельная танковая рота. Это десять танков Т-34, пять средних бронеавтомобилей БА-10, два лёгких броневика БА-20 и мотоциклетный взвод. Кроме этого, как вы говорите, в целях обучения вам придадут несколько танков КВ из Шестого мехкорпуса.

После этих слов Жуков подвинул к себе стопку бумаг, ещё раз посмотрел на меня и сказал:

– Ну что, подполковник, начинайте формировать свою бригаду. Я в июле к вам приеду и посмотрю, чего смог добиться мой крестник. Смотрите, не подведите меня, Черкасов!

Как только последняя фраза была произнесена, я подскочил со стула и гаркнул:

– Не подведу, товарищ генерал армии! Разрешите выполнять!

Чуть сморщившись, Жуков махнул рукой. Тогда я развернулся и, печатая шаг, вышел из кабинета.

Глава 6

Покинув здание Генштаба, я ощутил непреодолимое желание очутиться вдруг где-нибудь на природе, подальше от всей этой суеты и ответственных товарищей с многозвёздными петлицами. Я хотел передохнуть, а затем в спокойной обстановке поразмыслить над всем тем массивом информации, который получил за эти два дня. День был хороший, тёплый и солнечный. Да, наступила настоящая весна, всё оживало и стремилось под лучи ласкового солнца. А мы, как кроты, сидим в норах и роемся в пыльных бумажках. И всё это потому, что какие-то ублюдки возомнили себя избранными, солью земли, «сверхчеловеками». Нет, эти фашиствующие уроды не имеют права на существование, они против жизни, против природы.

Я перешёл на другую сторону дороги, на набережную Москвы-реки. Нашёл лавочку, сидя на которой можно было наблюдать за движением воды и за двумя пацанами, удившими рыбу.

Усевшись на это массивное сооружение, я задумался. Передо мной, вытеснив все размышления о порядке формирования бригады, возник образ эскадронного преподавателя тактики из моей прошлой реальности. Помню, тогда был тоже тёплый весенний день, и занятия мы вели не в палатке, а на лесной лужайке. Змий – так мы звали этого учителя, тогда как раз рассказывал о самых заметных фигурантах нашей горькой истории. Про Жукова он тогда говорил так: «Ко времени начала вторжения немцев этот военачальник командовал Киевским Особым военным округом, впоследствии Юго-западным фронтом. По сравнению с Западным, командование этим фронтом показало себя с лучшей стороны. Но всё равно действия его были сумбурными и зачастую непоследовательными. В начальный период войны штаб фронта пытался организовать ряд фланговых ударов по вермахту, но, к сожалению, они окончились провалом. Когда механизированные корпуса, совершая многокилометровые марши, выходили к границам коридора, пробитого немцами, там уже была вражеская пехота, густо нафаршированная артиллерией. Правда немецкие 37-мм противотанковые орудия не брали броню КВ и лобовую броню Т-34, но большинство танков той поры эти пушки прошивали без труда. А против толстобронных танков хорошо действовала 88-мм зенитка, эти орудия фактически сопровождали пехоту на марше. В бесконечных метаниях вдоль коридора в надежде отыскать хоть какой-то зазор для прорыва, безнадёжно были растрачены моторесурс и топливо. В конце концов, несколько тысяч танков буквально растаяли без достижения особого успеха в боях. Из-за этих судорожных метаний все тыловые дороги были забиты сломанной техникой. В результате таких действий армии Юго-западного фронта попали в несколько громадных котлов, где в течение месяца были перемолоты германской военной машиной. Если оценивать деятельность Жукова по критериям нашего Эскадрона, то я поставил бы ему максимум троечку. Даже самую удачную в его карьере операцию на Халхин-Голе с военной точки зрения можно оценить только на удовлетворительно. Тогда он, в нарушение любого здравого смысла, погнал наших солдат на штурм окружённых и засевших в обороне японцев. Узкоглазые почитатели Микадо дрались насмерть, и десять процентов численного состава нашей армии остались навеки в степях Монголии. Хотя если бы Жуков, беспокоясь о жизнях тысяч русских солдат, проявил выдержку, то окружённые японцы сами бы сдались. Их положение было безвыходным, и как перезревший плод, даже без всякого внешнего воздействия, они бы скатились к ногам победителей».

Наш преподаватель, наш старый Змий, рассказывал и о других исторических личностях той поры. Например, про Сталина он говорил так: «Иосиф Виссарионович Джугашвили запретил войскам действовать активно и тем самым подставил их под удар, дабы гарантированно избежать обвинения в агрессии. Великобритания и США могли помогать только жертвам, но не агрессорам».

Про занимавших перед войной пост наркома обороны маршала Тимошенко и начальника Генштаба маршала Кулика он заявил: «А Тимошенко с Куликом вместо активной обороны попытались провести встречный удар – часть плана поражения СССР, придуманного ещё Тухачевским».

Ох как жалко, что Создатель почему-то занялся моей судьбой, а не перекинул, например, в тело Сталина сознание Змия. Тогда бы точно всё пошло правильно, и Россия никогда бы не попала под ярмо фашиствующих немцев. Змий был «голова», он один бы переиграл весь немецкий Генштаб. А я, что я представляю собой? Обычный боец, у которого от полученных сейчас и в моей бывшей реальности противоречивых сведений скоро просто закипят мозги. Ведь у меня совершенно нет никаких инструментов для воздействия на окружающий мир, кроме личного решения – если уж придётся умереть, то постараться утащить при этом за собой как можно больше гитлермразей. И это, пожалуй, была единственно доступная для меня мера воздействия на историю.

Вдруг внутреннее «я» грязно выругалось и буквально завопило: «Юрка, хватит пищать и биться в истерике, это же не твой принцип! Лучше подумай, что ты можешь реально сделать, чтобы не допустить печального развития событий. И делай, салага, делай всё, что можешь, хотя бы на своём маленьком участке!»

Этот крик души заставил меня собраться, напрячь все свои интеллектуальные силы, чтобы совместить знания из прошлой реальности с информацией, которую я получил здесь и сейчас. При этом самым тяжёлым было отбросить те знания, которые не касались моего нынешнего участка действий. На фиг мне было знать и размышлять о судьбах всего фронта. Я же не полководец и не стратег, у меня конкретный участок борьбы, и отвечаю я перед Богом только за свою бригаду.

Правда, моё подразделение существовало не в безвоздушном пространстве, и должно было действовать на довольно большом участке местности. Поэтому в первую очередь, пользуясь всем массивом информации, закачанным в мой мозг двумя жизнями, я попробовал разобраться с тем, что собой, собственно, представляет «Белостокский выступ». Моя бригада предназначена для обороны, а Белостокский выступ был чертовски неудобен для этого, и вот почему:

– во-первых, значительная часть его территории, примыкающая к государственной границе, является сухопутной и малолесистой, что делает её пригодной для действий войск противника в любом операционном направлении;

– во-вторых, бассейн реки Бобр сильно заболочен, что может создать проблемы как для наступающих, так и для обороняющихся (затруднять передвижение войск и маневрировать резервами);

– в-третьих, любой выступ сам по себе небезопасен с точки зрения обороны, так как «подсекающие» удары по сходящимся направлениям, при условии их успешности, приведут к окружению сосредоточенных в нём войск;

– в-четвёртых, пути возможного отвода войск именно из Белостокского выступа представляют собой почти идеальную ловушку, своего рода «бутылочное горло», бедное дорогами, но богатое болотами, реками и речушками с топкими берегами.

Тьфу! Опять начал думать за Генштаб. Поняв, что мысленно мне не удастся сосредоточиться на действиях только моей бригады, я достал из планшетки подробную карту Белостокского выступа. В нарушение всех норм секретности разложил её на скамейке и красным карандашом начал отмечать места, наиболее удобные для обороны.

Я не собирался сидеть со своей бригадой в глухой обороне. Это было безнадёжно, немцы, имея превосходство в воздухе, завалят бомбами, а потом укатают танками. Единственный шанс нанести им ощутимый вред и затормозить движение – это действие из засад. Долбанули гадов, потом быстро свернулись и отступили на оборудованные заранее позиции. Пускай они останавливаются, развёртываются в боевые порядки и бомбят уже пустое место бывшей засады. В это время мы будем обживать новые окопы и устанавливать минные заграждения. Получалась примерно такая же «мельница», которую моя рота устроила финнам – только теперь мы будем обороняющейся стороной.

Увлёкшись, минут тридцать наносил на карту места, где собирался заранее оборудовать фортификационные сооружения для будущих засад. Сооружения это, конечно, громко сказано, просто окопы, орудийные капониры и блиндажи для отдыха личного состава. Для начальства проведение всех этих работ легко объяснить боевой учёбой, которую проводят подразделения бригады. Там же можно пристрелять ориентиры и изучить, а если нужно, то и подготовить возможные пути нашего отхода.

Совместная работа должна сплотить и личный состав подразделений. Без взаимопомощи красноармейцев и заботы командиров о своих подчинённых, эти работы будут буксовать. А вот за это я буду отстающих нещадно драть. Пока у них не отложится в подкорке, что мой приказ – это закон. Умри, но выполни! Приказы же вышестоящих штабов я собирался выполнять, только если они не будут противоречить основной цели – не дать возможности немцам загнать войска 10-й и 3-й армий в котёл. Нужно дать им возможность пролезть через «бутылочное горлышко» и отвести войска к Минску. Белостокский выступ опирался на одну-единственную дорогу – Белосток-Слоним, вот её-то я и собирался держать до последнего вздоха. А если повезёт, то до того момента, пока последняя дивизия не покинет Белостокский выступ.

После этого можно со спокойной совестью, ведя арьергардные бои, отступать хоть до Москвы, по пути обескровливая немцев, прореживая их дивизии первого эшелона. А если эти гады всё-таки влезут в Москву, устроить им там настоящий ад. Они ещё не знают, на что способен Юрка Черкасов, тем более если рядом будут такие ребята, как Шерхан, Ряба, Якут и Бульба. Эти новоиспечённые «сверхчеловеки» будут просто мечтать оказаться на глубине двух метров под землёй, в своей, такой спокойной, уютной могилке.

Вспомнив о моих боевых братьях, я посмотрел на часы. Было уже 15:10, а это значило, что уже нужно поспешать в Наркомат обороны. Там, в управлении кадров мне обещали подготовить приказы о переводе затребованных мною командиров в седьмую противотанковую артиллерийскую бригаду. А приказы на Асаенова, Кирюшкина и Стативко обещали выдать мне на руки, чтобы я сам смог договориться с их командованием о немедленном откомандировании этих командиров в моё распоряжение. Как говорится – ковать железо нужно, пока оно горячо. Вот и мне нужно собирать быстрее свою команду и отбывать к месту формирования бригады.

Времени катастрофически не хватало, а в Москве нужно было сделать так много. Позарез нужен был Бульба, его талант снабженца сейчас был просто незаменим. Требовалось пробить в Москве несколько необходимейших вещей. В первую очередь это, конечно, вооружение бригады. Жуков пообещал, что, минуя Госплан, мне выдадут наряд на получение 144 сорокапяток. Они находились на складе готовой продукции завода, в подмосковных Подлипках. Наряд из Наркомата вооружений – это, конечно, хорошо, но чтобы эти пушки поскорее оказались в бригаде, нужен Бульба. Так же он нужен и для получения автомобиля. Да, скоро у меня появится персональный автомобиль. Наряд на получение «эмки», столь вожделенной многими, ГАЗ-М1, был у меня уже на руках. Но на снабженческой базе ему нужно было быстро сделать ноги, а лучше Стативко эту операцию вряд ли кто смог бы провернуть. Как я слышал, даже генералам приходилось долго ждать своей очереди.

Кроме дел по проталкиванию нарядов по снабжению бригады, Тарас нужен был лично мне. И связано это было с находившимся в моей планшетке ордером на получение квартиры. Во-первых, жильё нужно было наполнить мебелишкой, а во-вторых, прописать там Нину. Я посчитал, что он своим умением обращаться с ответственными товарищами добьётся большего, чем я, выставляя напоказ свои ордена и шпалы. Ну а в-третьих, в этой квартире нужно было создать запас продуктов и оружия – это на случай, если немцы всё-таки захватят Москву, и нам придётся разворачивать подпольное движение. Ещё один тайник я собирался оборудовать в Подмосковье, в доме знакомой Шерхана. Продукты и оружие в таких количествах можно было достать только на формирующуюся бригаду. И чтобы всё это грамотно провести по бумагам, да и быстро раздобыть необходимые ресурсы, опять был необходим мой бывший старшина.

Получив в наркомате необходимые бумаги, я уже через полчаса был в Московской комендатуре. Здесь буквально на «ура» прошёлся по нескольким кабинетам и в конечном итоге добился не только звонков командирам частей, в которых сейчас служили мои бывшие подчиненные, но и приказа выделить мне на три дня грузовик из автороты Шерхана. Я не знал, когда получится выцарапать у снабженцев положенную мне по штату «эмку», а автомобиль нужен был как воздух. Через три дня я собирался, независимо от обстоятельств, отбыть в Западную Белоруссию, к месту дислокации моей будущей бригады. К этому времени там уже должен находиться мой начальник штаба майор Пителин. Добираться до места будущей службы ему было совсем недалеко. Моя бывшая, родная сотая дивизия, где он до получения приказа был начальником оперативного отдела штаба, дислоцировалась под Минском.

Я знал Пителина и был уверен, что когда я появлюсь в Михалово, штаб бригады, пусть и не в полную силу, но уже будет функционировать. И можно будет, не заморачиваясь штабными делами, с ходу заняться формированием линейных частей. Тем более заниматься этим я буду не на голом месте. Управления полков передавались от двух действующих стрелковых дивизий. Просто у них изъяли штабы артиллерийских полков вместе с небольшим количеством личного состава, правда, без орудий, и передали во вновь формируемую бригаду. По такой же схеме поступили и с минно-сапёрным и автомобильным батальоном.

Как меня заверили в наркомате, остальной личный состав начнёт прибывать с третьего мая, и к первому июня бригада будет доведена до штатной численности. С вооружением и техникой дело обстояло несколько сложнее. Госплан, на который была возложена задача по поставкам, растягивал их до конца года. По графикам, согласованным с этим государственным монстром, к 1 июня будет поставлено только десять процентов техники и пятнадцать вооружений. Слава богу, я добился разрешения временно оснастить по три дивизиона в каждом полку сорокапятками и доставшимися от Польши 37-мм противотанковыми орудиями. И очень хорошо, что эти трофейные пушки производства «Рейнметалл». Снаряды к таким орудиям имелись в больших количествах на любом артскладе. Это же прообраз соракапятки, и до недавнего времени такие пушки встречались в большинстве частей Красной армии. Недопоставка техники, благодаря тому, что мы имеем на вооружении маленькие пушки, будет не критична для моей бригады. В необходимом количестве лошадей, я думаю, никто нас ограничивать не будет. Их воспроизводство, слава Создателю, не подчинялось графикам Госплана.

Все эти мысли бродили у меня в голове, пока шёл к части, где сейчас проходил службу Шерхан. Там я сразу же направился в штаб автобата. Несмотря на уже поздний час, поднятые на уши звонком из комендатуры штабные чины уже подготовили все документы на перевод старшего сержанта Асаенова. Оставалось взять его самого, вместе с полуторкой автобата, и можно было двигаться дальше. Чтобы насладиться изумлённой физиономией Шерхана, когда он увидит меня с новыми петлицами, я решил дождаться его вне здания штаба. Как только вестовой убежал вызывать старшего сержанта, я вышел на улицу.

Папироса была выкурена ещё не до конца, когда к штабу подкатила полуторка. Из кабины, с водительского места, не очень торопливо выбрался старший сержант и знакомой походкой, переваливаясь, направился к двери штаба. Увидев меня, он остолбенел и изумлённо захлопал ресницами. Я, выбросив бычок, приняв строгий вид, командирским голосом спросил:

– Товарищ старший сержант, почему одеты не по форме?

В этот момент надо было видеть растерянность Шерхана. Он вытянулся и судорожно стал шарить по своей форме руками. Проверял натянутость ремня, правильность посадки пилотки, ощупывал подворотничок. Я не выдержал и рассмеялся. Только после этого Шерхан немного успокоился и смог сказать:

– Товарищ майор, ого, извините, товарищ подполковник, не доглядел – на мне всё же одето по уставу! Только, если где следы попадания машинного масла, то в этом я не виноват – служба такая. Барахлит масляный фильтр, я уже сколько раз об этом докладывал зампотеху. А он всё – нет на складе новых фильтров, не цаца, поездишь и на этом.

– Да нет, Наиль, дело не в форме и даже не в масляных пятнах, а в шевроне и эмблемах на твоих петлицах. У тебя же там везде «бабочки», а у меня, видишь – перекрещенные пушки. Я теперь, брат, – артиллерист. Вот и у тебя такие же должны быть. Ты с сегодняшнего дня проходишь службу в седьмой противотанковой артиллерийской бригаде РГК, а я, между прочим, её командир.

Эти слова оказались для Шерхана равносильны удару в солнечное сплетение. Он стоял, открыв рот, и шумно заглатывал воздух. Глаза выпучились, в них читалось такое изумление. Ещё бы, ведь вроде совсем недавно мы с ним планировали, каким образом мне лучше скрыться от властей и залечь на дно, а тут вдруг – комбриг. Это же чуть ли не генеральская должность. А я, чтобы Наиль совсем уж обалдел, продолжил:

– Ты теперь не просто обычный шоферюга, а персональный водитель комбрига. И ездить будешь на чёрном лимузине, теперь все драные полуторки будут уступать тебе дорогу.

Я усмехнулся, легонько ткнул его в плечо и добавил:

– Шучу я, Шерхан, никто нам с тобой лимузин, конечно, не выделит, но новенькую «эмку» я тебе гарантирую. Так что, скоро ты получишь свою мечту на тарелочке с голубой каёмочкой!

– Какой ещё тарелочке, – удивился Наиль.

– Эх ты! Совсем закопался в своей груде шестерёнок, даже таких писателей, как Ильф и Петров, не читал! Советую! Там ты узнаешь про «студебеккер» и «Антилопу гну»!

– Не нужно мне никаких гну, тут за день так накувыркаешься, придёшь в гараж, а там уже сидит начгара наш, Зиночкин, а с ним хрен что почитаешь. Он, гад, не пьёт один, а если отказываешься, нагружает так работой, что потом еле доползаешь до своей казармы. Да и читать я особо не мастак, у нас в деревне школа только четырёхлетка была.

– Да, Шерхан! Пожалуй, ты – типичный Студебеккер, и дети твои будут Студебеккерами.

По-дружески потрепав его по загривку, я наконец закончил этот трёп:

– Не боись, товарищ старший сержант, вот разберёмся с немчурой, займусь я твоим образованием. Ты ещё у меня сам автомобили проектировать будешь. Глядишь, они у тебя получше, чем «студебеккеры» будут – это американская марка автомобилей такая.

Поправив на его голове пилотку, я, подтолкнув его в спину, уже строгим командирским голосом сказал:

– Давай, Асаенов, иди, получай свои бумаги. Копаться и балаболить нам особо некогда, нужно действовать. Сегодня мы будем заниматься моими делами, а с завтрашнего дня только бригадными. Вещи свои можешь не забирать. Я договорился с вашим командиром, что пока мы используем полуторку, ночевать ты будешь в их казарме. Всё, Шерхан, вперёд, время пошло.

Когда за Наилем закрылась дверь штаба, я подошёл к теперь уже нашей, пускай и временно, полуторке. Да, видно, судьба её была нелёгкая. Несмотря на свежий слой краски, на железной поверхности кузова просматривались многочисленные следы вмятин и потёртостей. Сразу можно было понять, что эксплуатировали этот автомобиль на все сто, а может, и больше.

Ещё я подумал, насколько же мне легче общаться с простыми людьми, которые не завязаны всей своей жизнью и положением с господствующей идеологией. В обществе, впрочем, как и в армии, среди среднего и младшего командного состава было обычное человеческое общение. Язык живой, насыщенный шутками и прибаутками. У ответственных же товарищей всё было иначе, как будто они жили в другом мире. И литературу они поощряли ту, которая писалась на их языке. Наверное, потомки будут судить об этом времени по официальной, прошедшей цензуру литературе. Будут уверены, что народ, как в армии, разговаривал канцелярским языком, изредка вставляя в свои фразы слова из великой русской классики. А, может, сквозь все преграды времени прорвутся романы Ильфа и Петрова, рассказы Зощенко, поэзия Есенина. Люди прочитают их и поймут, какими мы были на самом деле.

Я достал папиросу, только закурил, и как по заказу появился Шерхан. Про себя я усмехнулся, – теперь ясно, как добиться быстрого появления Асаенова, нужно закурить папироску, и через минуту он будет тут как тут. Я не стал говорить ему об этом, а просто протянул раскрытую пачку «Казбека». Мы вместе перекурили, и в ходе этого процесса я рассказал ему наши дальнейшие планы.

Шерхан очень обрадовался, что завтра мы будем забирать Бульбу и Якута. Ещё больше он оживился, когда я ему сказал, что, скорее всего, послезавтра вечером он поедет с Якутом к своей вдовушке и всю ночь они будут оборудовать тайник в её подворье. Даже не узнав, что мы будем закладывать в этот тайник, он заявил:

– Товарищ подполковник, яму под тайник и один Кирюшкин выроет, а мне придётся провести беседу с Татьяной Ильинишной, чтобы она ни в коем случае не проболталась про зарытый у неё секретный груз. А то бабы дуры, вдруг ещё без моего внушения какой-нибудь своей товарке проболтается.

Я расхохотался, потом, отсмеявшись, в сердцах хлопнул Шерхана по плечу и сказал:

– Да понимаю я всё, Наиль, поэтому и хочу послать вас туда вдвоём. Ты должен всю ночь, от души внушать ей важность и секретность поручаемого её надзору тайника. А Якут будет его оборудовать. Только смотри, старший сержант, не позорь артиллеристов, ты должен за эту ночь не менее трёх раз провести обряд внушения.

Закончив улыбаться, я уже совершенно серьёзным тоном продолжил:

– Кстати, объясни ей, что тайник создаётся на случай войны. Если станет совсем голодно и нечем будет кормить её пацана, то разреши пользоваться имеющимися в тайнике продуктами. А теперь хватит из себя строить целомудренного скромника, садись за руль, и поехали. Я договорился, что в 19:00 у моего общежития нас будут ждать два красноармейца. Нужно будет перевезти кое-какую мебелишку в мою новую квартиру. Если опоздаем, и они уйдут, то сам будешь работать грузчиком. Мне заниматься такими работами не положено. Комбриги должны шевелить мозгами, а не мышцами.

Немного заторможено, видно, переваривая удивившую его информацию о моём переезде, Шерхан забрался на водительское место и завёл машину. Я тоже залез в кабину и, чтобы чувствовать себя свободно, расстегнул шинель. Когда мы уже поехали, Наиль не утерпел и спросил:

– Товарищ подполковник, неужели вам выделили отдельную квартиру?

Я самодовольно ухмыльнулся и ответил:

– А ты как думал живут комбриги? В бригаде народу будет раз в десять больше, чем в твоём колхозе. И ответственности во столько же раз больше, чем у вашего председателя. Значит, и условия для него нужно создать соответственные. Не в казарме же такому человеку жить. Так что, Шерхан, это тебе не у Пронькиных!

К моему бывшему общежитию мы подъехали минут на пять раньше назначенного времени. Но затребованные мною красноармейцы комендантской роты академии уже были там. Найдя коменданта общежития, я получил на складе выделенную по наряду мебель и спальные принадлежности. В течение минут двадцати всё это было загружено в машину, и мы с двумя красноармейцами в кузове отправились в моё новое пристанище.

В девять часов вечера обустройство моей новой квартиры было закончено. В двух её больших комнатах стояло две кровати, платяной и книжный шкафы, по столу в комнате и на кухне, буфет с посудой, а также несколько табуреток. Кроме этого, в большом коридоре стояла вешалка, а рядом с ней приютились два моих чемодана. Один с вещами, другой с книгами. Словом, всё было по-человечески, жить можно. Ещё раз оглядев эту поистине царскую резиденцию, я, пихнув Шерхана в бок, заявил:

– Ну, всё вроде сделали, теперь можно и за принцессой ехать. Давай, Наиль, на дорожку присядем, и вперёд, а то двери в Нинино общежитие перекроют, и без коменданта хрен туда попадёшь. Вахтёрши – чистые церберы, их никакими шпалами и орденами не смутишь.

Присев на несколько секунд, мы поспешили к машине, и через пятнадцать минут уже остановились у дверей общежития Медицинского института им. Пирогова. Первоначально я хотел продолжить спектакль и отправить за Ниной Шерхана. Но потом передумал – посчитал всё это глупым мальчишеством. И так я Нине задурил голову мифическим секретным заданием. Ещё перепугается, увидев Шерхана, и наделает каких-нибудь глупостей. К тому же мимо вахты я пройду спокойно, а вот Наиль, не знаю. Меня за всё это время подозрительные вахтёрши изучили хорошо. Даже им я внушил, что Нина моя жена, а жильё нам ещё только обещают, вот и приходится ей ютиться в общежитии в то время, когда ко мне в комнату по приказу генерала подселяют сослуживца. Эти сердобольные женщины нас жалели, и всё промывали косточки бессердечному генералу, который так измывается над молодой семьёй.

Пройдя к Нине, я выдержал получасовой всплеск эмоций, при этом не только её, но и находившихся в комнате соседок. В конце концов, сгибаясь под весом двух больших баулов, вышел из этого сумасшедшего общежития. Нина, неся небольшой ридикюль, гордо шествовала впереди.

Шерхан, заметив меня, первоначально бросился было помогать донести до машины вещи, но, увидев Нину, остолбенел. Хотя он и слышал имя моей избранницы, но никак не связывал его с той Ниной, из госпиталя. Ведь, ещё находясь на излечении, я делился с ним о своей безнадёжной любви к медсестре и с полной уверенностью утверждал: «Да такая красавица никогда не обратит внимания на простого окопного капитана, у которого к тому же имеется жена и ребёнок».

А тут вдруг такая картина – медсестра, о недоступности которой по всему госпиталю ходили легенды, переезжает жить к человеку, ранее прилюдно отвергаемому. Чудеса, да и только!

Из этого состояния вывел его я. Подошёл вплотную, подтолкнул одним баулом и приказал:

– Асаенов, захлопни рот, а то туда кто-нибудь влетит! И хватит стоять столбом. Быстро взял у комбрига вещи и аккуратно уложил их в кузов.

Шерхан молча и безропотно взял у меня баулы и направился укладывать их в кузов. А мы с Ниной, тесно прижавшись друг к другу, устроились на пассажирском месте в кабине.

Добравшись до дома, уже в квартире мы с Наилем попали под полную власть Ниночки. Она командовала нами, пока все комнаты и в особенности кухня полностью не преобразились. Откуда-то в её вещах нашлась материя на занавески и скатерти. Даже две фарфоровые чашки с блюдцами были там. Одним словом, мне досталась девушка с настоящим приданым. Только в двенадцатом часу ночи, выпроводив Шерхана, мы присели попить чайку, теперь уже в нашей уютной кухне. Сделавшись очень кроткой, Ниночка потчевала меня печеньями и домашним вареньем.

Закончив этот, можно сказать, семейный ритуал, Нина опять преобразилась. Теперь она уже напоминала расшалившуюся ведьмочку. Страстно набросившись на вновь испеченного комбрига, она заставила меня забыть о завтрашних делах и вообще обо всём. В мире существовали только мы вдвоём.

Соображать я начал только часа через два и, нежно поглаживая мою разомлевшую девочку, стал внушать ей, что продолжаю выполнять секретное, ответственное задание. Полушёпотом вещал:

– Милая моя, понимаешь, мне очень скоро придётся уехать и, может быть, надолго. Ты же знаешь, я допущен к секретным данным нашей разведки. Так вот, скоро будет война, и мне поручена очень важная миссия. Если вдруг так получится, что немцы окажутся сильней, то придётся вести подпольную работу.

– Какое подполье, ты что? Наша же армия самая сильная и вождь у нас гениальный! Он не допустит такой несправедливости! Мы разгромим этих фашистских пауков…

Поцелуями я заставил распалившуюся Нину замолчать. Потом, прижавшись губами почти вплотную к её уху, продолжил:

– Вот ты только что сама признала гениальность вождя. Поэтому он и гениален, что предусматривает даже такой вариант развития событий.

Нина, замерев, тоже шёпотом спросила:

– Неужели тебе сам Сталин дал это поручение?

Не отвечая на этот прямой вопрос, я продолжал ткать свою паутину:

– Ты должна сама это понимать. Видишь, я уже подполковник, комбриг, и нам выделили такую шикарную квартиру. Всё это не просто так… Но по мни, вокруг слишком много врагов, поэтому всё нужно хранить в строжайшей тайне. Обо мне ты особо не распространяйся, жить нужно тихо, не выделяться среди окружающих тебя людей. В этой квартире будет создан небольшой склад на случай оккупации Москвы немцами, а ты будешь хранителем этих запасов. При этом продукты на этом складе будут в твоём полном распоряжении. Если в городе будет голод, то ты можешь ими смело пользоваться. Ты должна себе уяснить, что теперь ты не имеешь права на спонтанные действия. Если начнётся война, ты должна находиться в Москве и ни в коем случае не рваться в какой-нибудь фронтовой госпиталь. Найдёшь работу по специальности и в Москве. Если так случится, что город будет оккупирован, сиди тихо как мышка в этой квартире и жди меня. Когда появлюсь, тогда и начнётся твоя активная деятельность на благо России. Поняла, душа моя!

Я крепко поцеловал мою притихшую малышку. Потом встал с кровати, пошёл в коридор и достал из чемодана свою последнюю ценную вещь. Это был добытый на Финской войне кинжал с золотыми ножнами, усыпанными драгоценными камнями. Я его не отослал своей бабушке, уж очень он мне пришёлся по душе – лезвие было из великолепной стали, балансировка была идеальная, а рукоять в моей ладони лежала как влитая. Вот это моё единственное материальное достояние я и принёс в комнату, где находилось более ценное моё сокровище.

Нина, увидев эту великолепную вещь, тут же выхватила принесённый кинжал и стала с восхищёнными возгласами разглядывать ножны. А я стоял рядом, совершенно обнажённый, весь покрытый шрамами, и продолжал вещать:

– Эту вещь я передаю тебе на случай непредвиденных обстоятельств. Только ты не вздумай продавать его целиком. Только по частям – сначала камушки, потом золотые ножны, ну а затем можешь продать и сам кинжал.

После этой моей тирады я улёгся, и уже в кровати мы проговорили почти до рассвета, потом как-то незаметно уснули, даже не выключив свет, который я зажег, доставая кинжал.

Глава 7

Утро началось с резкого звонка от входной двери. Я подскочил и сразу же посмотрел на часы – было 7:00. Только тогда я вспомнил, что именно в это время приказал Шерхану явиться за мной в квартиру. Чёрт, и что это мне вздумалось ехать самому за Тарасом и Кирюшкиным. Они же не салажата, получат у себя в части приказ и явятся в назначенное мной место и время. А я смог бы сегодня выспаться. Дурак, хотя бы Шерхана послал за ними. Так я, ругая себя последними словами, шёл открывать входную дверь. Конечно, перед этим я надел майку, спортивные шаровары и нацепил на босые ноги сандалии, к сожалению, тапочками я ещё не разжился.

Когда открыл дверь, передо мной предстал улыбающийся старший сержант Асаенов. Одет он был полностью по форме, с новыми шевронами и эмблемами в петлицах. Его окружала аура свежести, здоровья и полного довольства собой. Мне сразу же стало неловко за свой заспанный, домашний вид. Преодолев это чувство, я отвёл Шерхана на кухню, поручил вскипятить чайник и приготовить из имеющихся консервов завтрак на троих. Сам направился в ванну умываться и бриться. Потом стал будить Нину и одеваться, как положено по уставу.

Через тридцать минут мы с моей принцессой, выглядевшей, несмотря на бессонную ночь, просто потрясающе, вошли в нашу кухню. Ещё в комнате до меня доносился и дразнил заманчивый запах, а когда мы попали на кухню, я просто обалдел. Шерхан расстарался и сварил большую кастрюлю макарон по-флотски. Это было божественно, мне показалось, что так вкусно не кормили даже в ресторанах на Тверской. Мы с Шерханом навернули по большой тарелке макарон, вот только Нина совсем чуть-чуть поклевала этот мужской кулинарный шедевр и принялась за чай.

Перекурив после активного употребления гастрономических изысков, мы с Шерханом, больше уже ни на что не отвлекаясь, пошли к машине. К военным складам в районе Подольска, где проходил службу Бульба, подъехали только в 9:20. Когда я прошёл в штаб этой интендантской части, там меня уже ожидал интендант 2-го ранга Стативко. Мы с Тарасом обнялись и несколько минут беседовали о прошлой службе. Затем я кратко обрисовал его новую службу и задачи, которые он должен выполнить. После этого общения мы занялись бумажной волокитой. Хорошо, что я вчера в комендатуре настоял на том, чтобы дозвониться до начальства Стативко, поэтому большинство бумаг было уже оформлено, и вся оставшаяся волокита заняла не так уж много времени. В 10:30 мы уже втроём выехали в сторону Москвы.

В машине я подробнее обрисовал моему теперешнему интенданту положение, в котором находится формирующаяся бригада. Привычно иронизируя по поводу сложившейся ситуации, заметил:

– Так что, Тарас, в седьмой ПТАБР пока имеют честь служить всего три человека, сидящие сейчас в этой кабине. А из ресурсов у бригады имеются только эта машина, выделенная на три дня, мой и твой наганы с запасом патрон, ну ещё, пожалуй квартира, где ты можешь остановиться, чтобы не ездить к себе в комнату в Подольск. Правда, каждый день к нам будут прибывать люди. Вот, например, сегодня должен появиться сержант Кирюшкин, да и ресурсы твоими стараниями, надеюсь, будут прибывать. А сейчас мы направляемся в Наркомат обороны – получать самые главные атрибуты нашей бригады. Там обещали, что сегодня после обеда будут готовы печати и штампы седьмой ПТАБР, а может быть и бланки. Вот тогда мы с тобой, Бульба, должны будем подсуетиться в полную силу. Хапай всё, до чего могут дотянуться твои волосатые руки, а потом уже, в Михалово, мы разберёмся, куда это пристроить. Спешить с этим делом нужно, пока мы на слуху в первых эшелонах власти и можем рассчитывать на поддержку с самых верхов. А через месяц все забудут про какую-то особую бригаду, будут думать о других, более крупных соединениях.

Глянув на Стативко, я сразу заметил, как у интенданта разгорелись глаза, дыхание участилось, а ноздри раздулись, чуть ли не вполовину. Ну, теперь, снабженцы, держитесь, Бульба встал на тропу стяжательства. Сейчас его хомяческие инстинкты не были ограничены ротной норой, перед ним открылась грандиозная перспектива – завалить всеми мыслимыми и немыслимыми запасами пять тысяч человек. К тому же с ним заодно выступает командир бригады и обещает, что никто не помешает доверху набивать бригадные закрома. Вроде получилось зацепить хохла за самое нутро. Теперь он горы свернёт, но запланированные на бригаду ресурсы добудет. Не знаю, что думал сам Стативко, но я был уверен, он даже и не предполагал за счёт бригады набить свою мошну. Об этом говорил весь мой прошлый опыт общения с этим хитрющим хохлом. Хохлом я называл Тараса любя – одна хрень, что русский, что украинец, что белорус, это один народ – все из Киевской Руси вышли. А если нас немного поскоблить, то и татарин вылезет.

В Москве всё началось с облома – печати были ещё не готовы. Это не на шутку меня разозлило. Ещё бы, только мы настроились на осаду снабженцев, а тут другие бюрократы из Наркомата обороны суют нам палки в колёса. Я уже было собрался начать штурм начальственных кабинетов, чтобы эти толстозадые чинуши вздрючили своих шестёрок и внушили им, что ни в коем случае нельзя вводить в заблуждение комбригов. Но Шерхан мудро предложил по ехать доедать утренние макароны по-флотски, и мой запал как-то поубавился. Дело довершила папироска, которую я решил выкурить с ребятами, ожидающими меня в машине. Не знаю, но после перекура я подумал: «А, в самом деле, что зря копья ломать, ну получу я печати на два часа позже, зато будем сытыми, всё равно же придётся тратить время на обед».

Но приняв такое решение, я всё равно вернулся к так раздражившему меня сборищу писарей и, постукивая ладонью по своей планшетке, пригрозил:

– Вы тут своим копошением срываете важные государственные решения. Если я через два часа не получу печати и бланки седьмой ПТАБР, то через две недели вы все будете протирать свои задницы в районе Кушки. И помогут мне в этом благородном деле сам товарищ Сталин и начальник Генштаба Жуков. Они лично контролируют все вопросы, связанные с формированием моей бригады. Не обращая внимания на доносившееся в ответ оправдательное лепетание, я развернулся и вышел из этой большой комнаты.

Два часа пролетели как один миг. И вот в 14:00 я уже держал в своих руках долгожданную гербовую печать, а планшетка разбухла от стопки бланков Седьмой противотанковой артиллерийской бригады РГК. Теперь можно было засыпать снабженческие и другие государственные органы различными требованиями. А уже делом Стативко было их проталкивать, как говорится, делать этим бумагам ноги. Всё-таки я выбрал правильную тактику с этими штабными служаками. Теперь отношение ко мне было несколько подобострастное, из серии «чего изволите?», чем я и воспользовался, пожелав комнату с телефоном и машинисткой. Всё было оперативно исполнено. Я вызвал Стативко, и мы приступили с ним к этой нудной работе. В первую очередь оформили бумаги Асаенову, чтобы он мог спокойно, не боясь проверок, ездить по делам бригады один. Первым таким делом была поездка за Кирюшкиным. Я посчитал, что Шерхан и один может привезти сержанта. Нужные бумаги в бывшей части Якута должны быть уже оформлены, оставалось просто проехать шестьдесят километров и привезти его в Москву. Потом Шерхан должен был оставить Якута у меня в квартире мастерить стеллажи под резервный склад, а сам явиться сюда, чтобы вместе с Бульбой заняться снабженческими операциями.

Оформленные бумаги я сам пошёл передавать Асаенову. Требовалось хоть на немного вырваться на свежий воздух, чтобы потом с новыми силами бросится в этот канцелярский ад. Долго я со старшим сержантом не говорил – поставил задачу и приказал скорее возвращаться. После его отъезда с наслаждением выкурил папиросу и обречённо поплёлся обратно в штабную клоаку, которая для её постоянных обитателей, похоже, казалась раем. По мне же лучше целый день просидеть под обстрелом в окопе, чем по восемь часов в день непрерывно перебирать бумажки.

Мы с Бульбой, совсем не по-джентльменски, буквально загнали нашу машинистку, она печатала непрерывно, ни на минуту не отрываясь от машинки. Мы же, поскольку работали вдвоём, имели больше времени, чтобы перевести дух. Пока один диктовал письмо или требование, другой, проставив печати на готовый документ, мог передохнуть или даже пойти перекурить. Работать в наркомате было очень удобно, готовые документы просто относились в канцелярию и раскладывались по ячейкам адресатов. К тому моменту, когда из бюро пропусков доложили, что подъехал старший сержант Асаенов, пачка пустых бригадных бланков заметно похудела.

Захватив несколько требований, Бульба направился к Шерхану. Теперь его работа в наркомате была завершена, и он поехал пробивать, по известным только ему каналам, выделяемые на бригаду фонды. А я как проклятый продолжал заваливать бедную машинистку всё новыми письмами. Даже когда она выходила по неотложным делам, садился за телефон и обзванивал различные ведомства. Так продолжалось до того момента, пока машинистка уже в полном отчаянии не взмолилась:

– Товарищ подполковник, уже восемь часов, а мы работаем до шести. У меня же дома ребёнок сидит не кормленный!

Только теперь я опомнился, виновато посмотрел на машинистку и произнёс:

– Извините, Марья Степановна, никак не могу привыкнуть к мирной жизни. Всё хочется сделать быстрее, ведь нас, вероятно, скоро попросят из этого кабинета. Но вы, конечно, правы, вам действительно нужно идти домой.

Поняв мои слова как разрешение, машинистка моментально собралась и буквально выбежала из кабинета. Я тоже, просидев с ненавистными мне бумагами ещё минут десять, надел шинель и направился в свою новую квартиру.

Но даже свежий воздух не скоро развеял то состояние бумажного червя, в которое я серьёзно погрузился всего за несколько часов работы в наркомате. Теперь я искренне сочувствовал чиновникам и штабным работникам. Это какую же надо иметь усидчивость и умение лавировать в переменчивом мире многочисленных начальников, чтобы удержаться в своём кресле хотя бы год. Не жизнь – каторга. По мне уж лучше в атаке погибнуть, чем всю жизнь лизать начальственные зады. Я мечтал быстрее оказаться в Михалово, чтобы там наконец сбросить на крепкие, закалённые в канцелярских баталиях плечи Пителина всю эту бумажную мутатень.

Дома моё состояние несколько улучшилось, благодаря Нининой заботливости и ласке. Несмотря на то что квартира теперь походила на смесь казармы и коммуналки, Нина, игнорируя громкие голоса и хохот, доносящиеся с кухни, прильнула ко мне и начала жадно целовать мою совершенно оштабившуюся физиономию. Потом начала расстёгивать шинель и даже попыталась помочь мне снять сапоги. Но этого я уже не позволил ей сделать, не султан же, в конце концов.

Облачившись в домашние сандалии, я шутливо хлопнул Нину по попке, отправляя в нашу комнату. А сам прошёл на кухню, где так весело отдыхали мои подчинённые, что не услышали шума у входной двери. Они, выставив ополовиненную бутылку водки на стол, безмятежно покуривали. Заметив меня, Бульба попытался спрятать бутылку, но я молча покачал головой и кивнул на пустой стакан. Сообразительный интендант всё правильно понял. Протянув руку, он достал из буфета ещё один стакан, поставил его в общий ряд и разлил остатки водки. На каждого из четверых получилось больше пятидесяти граммов. Я всё так же молча взял свою дозу, цокнул каждый стоящий стакан и одним махом опрокинул в себя налитую водку.

Только когда остальные опустошили свои ёмкости и немножко закусили, я начал проводить воспитательную работу. Сначала спросил:

– Ну что, болезные, полегчало вам? Нервишки успокоили? Думаете, что, залив шары, можно отдалить неизбежное? Наоборот, этим вы только усугубляете наше и так не простое положение.

Пристально оглядев прячущих глаза ребят, я продолжил:

– Вам же известно от меня, от командира, имеющего доступ к разведсводкам, что война разразится этим летом. Сейчас нужно напрячь все силы, чтобы максимально подготовиться. Сами же знаете по Финской, что в боевых условиях пить ни в коем случае нельзя. Из тех, кто пренебрегал этим правилом, выжили только везунчики, остальные давно уже в могилах или остались инвалидами. А у нас сейчас тоже идёт своеобразная война с бюрократией. Если мы расслабимся и хоть чуть-чуть прогнёмся, то встретим уже настоящую войну с пустыми руками. А выпивка ведёт к самоуспокоению и стремлению двигаться по пути меньшего сопротивления, чтобы кто-то другой всё за тебя решил. Такие «решальщики» всегда найдутся, но почему-то они ближе, чем на НП дивизии не появляются. А мы за их решения и планы платим кровью…

Я безнадежно смолк, оглядев своё воинство, поскольку не заметил и тени раскаяния на их довольных физиономиях, словно говорящих: «Болтай, болтай, тебе по должности это положено, но мы-то знаем, что нам нужно для победы!»

Что тут скажешь, когда я и сам чувствовал, как алкоголь позитивно воздействовал и на мои нервы. По крайней мере, завтрашний день в административном аду уже не так меня пугал. Да и беспокойство, что я чего-то не успею сделать в Москве, уже не казалось столь трагичным. Подумаешь, не удастся пробить все бюрократические препоны, ну и что? Всё равно в Михалово будет ждать Пителин, вот пусть он и разгребает это дерьмо. А ты лучше передохни эти последние деньки. Кто знает, когда ты ещё сможешь увидеть Нину.

Но перед глазами почему-то возникла совсем другая картина, как несколько ублюдков, одетых в немецкую форму, срывают одежду с Нины. А потом, разложив её на каких-то мешках… Страшно скрипнув зубами, я совершенно неожиданно для ребят жёстким голосом произнёс:

– Так вот, с сегодняшнего дня в моей бригаде – никаких выпивок. Если кого застукаю – невзирая на прошлые заслуги, карать буду беспощадно. А вы знаете, что слов на ветер я не бросаю. Асаенов, а ты сегодня меня очень удивил. Ты что, собираешься и автомобилем управлять в таком состоянии?

За Шерхана ответил Бульба. Он, кряхтя, поднялся с табуретки и, желая отвести гнев от товарища, произнес:

– Товарищ комбриг, я зачинщик этой посиделки. А старшему сержанту приказал на ночь остаться здесь и машину поставить рядом с подъездом. Завтра утром нам нужно выехать в шесть часов, чтобы успеть на заводе в Подлипках встретиться со всеми нужными людьми. А застать их в одном месте можно только на утренней планёрке в заводоуправлении. Кстати, товарищ подполковник, а вы не видели, как мы оборудовали одну из ваших комнат?

Уже остывая, но всё ещё недовольным тоном, я ответил:

– Ничего я не видел, как зашёл и услышал ваш гогот, сразу направился сюда, даже с женой не успел словом перемолвиться.

– Тогда пойдёмте, я вам всё покажу, – тут же предложил Стативко.

Меня уже отпустило. И только сейчас я вспомнил, что даже не поздоровался с нашим следопытом и метким стрелком Кирюшкиным. А он, верный своей привычке не высовываться, сидел тихо на самом дальнем краю стола.

– Подожди, Тарас, дай я хоть обниму сержанта, уже почти год не видел бродягу.

Обойдя вокруг стола, я подошёл к резво вскочившему со стула Якуту. Маленький, не достающий своей макушкой даже мне до подбородка, кто его не знал, мог легко ошибиться и принять за совершенно безобидного хлюпика. Но я-то знал, что это за боец.

– Ну как, охотник, не тоскуешь по своей тайге? Наверное, и невеста в соседнем чуме заждалась такого героя?

Улыбаясь и приноравливаясь к моему шутливому тону, Якут ответил:

– Моя не в чуме, а в избе-пятистенке живёт. А невеста в самом Хабаровске в педагогическом техникуме учится.

– Да шучу я, Якут, знаем, что человек ты у нас интеллигентный. Поэтому мне и удивительно, какого чёрта ты сел с ними пить водку. Ну, Стативко, понятно, он сало есть не может без горилки. А ты-то зачем?

– Не виделся я с ними давно, соскучился, – односложно ответил Кирюшкин.

Я ещё раз оглядел своих орлов и весёлым тоном сказал:

– Ладно, ребята, о сегодняшней пьянке забыли. До тех пор, пока не надерём немцам задницу. Вот тогда можно будет расслабиться и погулять от души. Я лично с каждым из вас разопью хоть литр этой заразы. А пока – ни-ни! Ну что, Тарас, пойдём смотреть, во что вы превратили мою жилплощадь.

В переоборудованную комнату вслед за мной направилась вся команда. Открыв дверь, я весьма удивился. Раньше комната казалась громадной, а теперь свободной площади оставалось совсем немного. Вдоль одной стены стояло несколько деревянных шкафов с набитыми между ними полками из досок. Около другой стены стояла железная двухъярусная казарменная кровать, со стороны окна она была отгорожена рядом высоких железных канцелярских шкафов. Получалось, что она стоит в небольшой комнатушке без окна. А с тыльной стороны к этой железной стене была прислонена ещё одна кровать, которую я получил по наряду из общежития академии. Одним словом, из моей двухкомнатной квартиры ребята сделали трёхкомнатную.

В процессе осмотра этого помещения, являвшего собой смесь казармы, склада и канцелярии, Бульба давал свои пояснения на мои вопросы:

– Тарас, где ты набрал столько шкафов-то? Тут и гардеробные и, я вижу, огнезащитные канцелярские есть?

– Так это в моей бывшей части проводится реорганизация и всё, что сейчас в этой комнате – шло у нас под списание. Вот я и подсуетился. Правда, ведь получилось весьма недурно? Завтра начнём заполнять полки продуктами и оружием. Наряды на их получение находятся уже у меня. Вот только мешки с сахаром, крупой и мукой пока придётся складывать прямо на пол. Но когда будем уезжать, мы их переложим на двухъярусную кровать. Товарищ подполковник, я правильно понял, что нужно создать запасы на взвод для автономных действий в течение трёх месяцев?

– Всё правильно, Бульба. Только стрелкового оружия очень много не надо. Достаточно трёх автоматов и десяти пистолетов, а вот патронами, гранатами и взрывчаткой нужно запастись по полной программе. И не забудь, что будет ещё один склад в Подмосковье, на него тоже предусматривай запас продуктов, оружия и боеприпасов. Конечно, он будет поменьше, но всё равно, рассчитай, что он должен будет обеспечивать действия не менее пяти человек.

– А что, туда тоже нужно завозить шкафы?

– Да нет, Тарас, там всё будет храниться в земле. Поэтому продукты – только в жестяных банках. Самое лучшее – ящиков пять тушёнки и по паре ящиков гранат и динамитных шашек. Патроны все должны быть в цинковых упаковках. Оружия туда нужно завезти не очень много, столько, чтобы вошло в небольшой железный бак. Когда будете его туда укладывать, не жалейте оружейного масла. Этот склад завтра вечером поедут оборудовать Шерхан и Якут. А ты, Тарас, остаёшься в Москве, мы с тобой будем продолжать грызть бюрократические препоны.

Складом я остался вполне доволен. Практически он был готов к закладке запасов. Кирюшкину оставалось только набить полки платяных шкафов, и можно было спокойно завозить продукты. А оружие и боеприпасы хоть сегодня укладывай в железные шкафы. Похлопав Стативко по плечу, я сказал:

– Что тут говорить, молодцы вы, ребята! Вот если бы так оперативно мы оснастили и бригаду всем необходимым, тогда было бы весьма славно. Ладно, бойцы, а теперь давайте укладываться спать. Нужно хорошо отдохнуть, чтобы не сбавить обороты. Кровь из носу, но из бригады к 15 июня нужно сделать боеспособное соединение.

Когда я уже вышел из комнаты, то вспомнил ещё одну важную вещь. Пришлось вернуться и, подозвав к себе Бульбу, дать ему новое задание. Усевшись на койку, полушёпотом я ему начал говорить:

– Слушай, Тарас, тут есть ещё одно щекотливое дело. Нужно в эту квартиру прописать Нину. По документам она мне не жена, и, естественно, фамилии у нас разные. Я тут предпринял кое-какие действия, но нужно додавить это дело до конца. Помнишь полковника из штаба седьмой армии, ты ему еще передавал трофейные французские коньяки и косметику? Так вот, он теперь служит в Наркомате обороны и имеет уже звание генерала. Ты думаешь, почему у нас получается довольно легко проталкивать наши писульки?

Сидевший рядом Бульба несколько набычился, явно обидевшись. Он был в полной уверенности, что только благодаря его изворотливости и таланту нам удаётся так легко пролезть сквозь бюрократическое сито. Я улыбнулся, подтолкнул его локтём и продолжил:

– В первую очередь, конечно, всё благодаря тебе, но Палыч нам тоже здорово помогает. Но сейчас разговор не об этом, а о прописке Нины. Палыч организовал звонки из Наркомата обороны в домоуправление и в паспортный стол. В принципе там пообещали, что никаких препон в прописке Переверзевой они чинить не будут и всё оперативно исполнят. Даже, несмотря на то, что в решении о выделении квартиры нет её фамилии. Нужно только моё заявление и всё. Но, Тарас, ты же знаешь – гладко только на бумаге и в разговорах с начальством, а реальная жизнь диктует свои законы. Вот ты завтра, когда приедешь с восьмого завода, займись пропиской Нины. Моё заявление да и все другие бумаги находятся у неё. Она завтра будет ждать тебя и даже в институт пойдёт только на пару часов.

Дождавшись согласия Стативко, я поднялся, ещё раз пожелал всем спокойной ночи и направился в свою комнату, где меня уже заждалась Ниночка.

Новый день для меня до боли напоминал вторую половину предыдущего дня. Постоянные телефонные переговоры, кипы отпечатанных писем, заявок и отчётов. Да, вот именно, бригады ещё практически не существовало, но бланки отчётности нужно было заполнять и отсылать в вышестоящие штабы. Несколько раз заезжал Бульба – моя подпись требовалась на массе бумажек. В последний свой приезд он меня очень порадовал – в паспорте Нины наконец-то появилась печать о постоянной прописке в городе Москве. Но это было единственное светлое пятно в серой действительности бумажного бюрократа, в которого я превратился.

Плоды моей новой деятельности я ощутил, только когда в восемь часов вечера доплёлся домой. Во-первых, меня встретила счастливая, светящаяся от радости Нина. Не дав даже снять сапоги, она потащила меня на кухню, где стоял празднично накрытый стол с бутылкой шампанского в центре. За ним уже сидел Бульба. Увидев меня, он молча пожал плечами и кивнул на Нину. Я повернулся к ней, которая, поймав мой взгляд, вдруг всхлипнула и бросилась мне на шею. Потом, прижавшись губами к моему уху, она тихо, чтобы не слышал Стативко, прошептала:

– Юрочка, я такая счастливая! Прости меня, но я до последнего времени в глубине души думала, что наш роман для тебя – это так. Просто я являюсь временной, походной женой для героя Финской войны. Но я была согласна и на это, лишь бы хоть немного побыть с тобой. Мне казалось, что все твои секретные задания это сказки, чтобы заморочить мне голову. Но теперь я вижу, что была полной дурой, а ты действительно думаешь обо мне. И на самом деле выполняешь какое-то очень важное поручение самого Сталина. Окончательно я убедилась в этом сегодня, когда ребята таскали полдня ящики с оружием и коробки с продуктами. А когда Тарас принёс мой паспорт с уже оформленной пропиской – я вообще была в шоке. Теперь, мой комбриг, я буду выполнять все твои поручения.

Поцеловав моё сокровище, я спросил:

– Нинуль, а зачем же всё это: шампанское, икра, балык? Да одной колбасы тут четыре вида! Мы же окопники, а не штабные крысы, и нам всё это не положено. А то разбалуемся, разомлеем, начнём дрожать за свои драгоценные жизни. К тому же я запретил в своей бригаде пить водку.

– Черкасов, ты запретил пить водку, а это шампанское. Тем более ты не в казарме, а дома, за праздничным, домашним столом с любимой женой. И вообще, прекрати пререкаться, у меня сегодня праздник, и здесь я главная.

Нина отстранилась от меня, смешно показала язык и добавила:

– Прописана-то в этой квартире только я!

Лицо у неё опять сделалось совсем счастливым, и она беззаботно рассмеялась. Я повернулся к Бульбе и, улыбаясь, произнёс:

– Ну, интендант второго ранга, что тут сделаешь? Будем действовать по принципу – что хочет женщина, того хочет Бог. Давай, Тарас, вскрывай этот «огнетушитель», будем праздновать явление новой москвички.

Наша весёлая посиделка затянулась до позднего вечера. Только без пятнадцати двенадцать мы с Ниной улеглись на нашей широкой железной семейной кровати.

Благодаря этому вечеру, я безо всяких срывов выдержал ещё один день жизни бюрократа. И, судя по всему, в этой шкуре держался весьма неплохо. По крайней мере, прикомандированная к нам машинистка очень меня зауважала. Но, славу богу, всяким мучениям когда-нибудь приходит конец. Предвестником такого избавления явилось появление в 16:00 Cтативко. Он пришёл, чтобы посоветоваться со мной. А именно – бригаде предлагалось, не ожидая новой «эмки» с завода, получить не очень новую машину из гаража Наркомата обороны. Получить её можно было хоть сейчас. А что тут было думать? Война вот-вот ворвётся в мой дом. Какой тут, к чёрту, престиж, главное, чтобы машина выполняла свои функции хотя бы месяца два-три. А потом или голова в кустах, или будем ездить на «опелях», а может быть даже и на «мерседесах». Молниеносно прокрутив всё это в голове, я сказал:

– Если предлагают, то нужно получать. Только пускай Шерхан досконально проверит её техническое состояние. Да и ты там по своим каналам разузнай историю этого автомобиля.

– Да это я всё уже узнал. Машина хорошая, выпущена с завода недавно, на ней раньше возили генерал-полковника, но он оказался врагом народа и его расстреляли.

– Расстреляли… Ладно, всё равно берём, но только до тех пор, пока не получим следующую «эмку», а на этой пускай возят кого-нибудь другого. Тарас, проследи, чтобы эту машину за мной не закрепляли.

– Понял, Юрий Филиппович. Значит, можно брать Асаенова и за автомобилем?

– Да, действуй, Тарас, а я ещё поработаю здесь.

Закончил я все дела только часов в семь. Последний час работал с большим подъёмом. Ещё бы, у выхода из Наркомата меня ожидал персональный автомобиль. Если бы не желание всё до конца доделать, чтобы здесь больше не появляться, я бы после звонка Шерхана с сообщением, что машина подана, немедленно сбежал бы из этого огромного, совершенно чуждого мне царства бумаг и постановлений.

Наконец, как истинно большой начальник, я подкатил к своему дому на авто. Подметавший площадку у подъезда дворник вытянулся чуть ли не по стойке смирно, когда я проходил мимо него. Когда приезжал домой на полуторке, этот же самый дворник просто провожал меня глазами, продолжая заниматься своими делами. Так же по стойке смирно он встал, когда мы уже с Ниной и Якутом вышли из дома. Моя девочка пожелала покататься на авто по вечерней Москве. Да и по виду Кирюшкина я понял, что он тоже хочет полюбоваться столицей. Эта грандиозная экскурсия, продолжалась до одиннадцати часов вечера. За рулём сидели то я, то Шерхан. Машина мне понравилась, легко управляемая, приёмистая, обзор шикарный – одним словом, не сравнить с полуторкой или бронетранспортёром. Экскурсоводом у нас была Нина, она хоть и родилась на кубанской земле, но за год пребывания в Москве успела узнать этот город лучше, чем мы все, вместе взятые.

Когда приехали домой, я и смог только, что попить чаю и сразу же пошёл в нашу комнату спать. Сквозь оставленную открытой дверь, пока не отключился полностью, слышал возбуждённые возгласы Нины и ребят, восхищённых видами громадного города.

Следующий день был последним в моей Москве. Всё в принципе было сделано, и нужно было успеть попасть в Минск до первого мая. И не просто доехать до Минска, но по возможности провести там полный рабочий день. Требовалось посетить штаб Западного Особого военного округа, получить там необходимые документы и представиться командованию. Именно от них теперь зависела судьба 7-й ПТАБР. Именно округу непосредственно подчинялась моя бригада.

Слава богу, моя деятельность в кабинете Наркомата обороны завершилась, и я всецело смог отдаться подготовке к отъезду.

Во-первых, уже к обеду мы полностью завершили формирование наших складов. Во-вторых, Шерхан сдал обратно так выручившую нас полуторку. В-третьих, он в своём бывшем гараже провёл полное техобслуживание «эмки». И самое главное, пока Наиль с Якутом занимались с автомобилем, я прощался с моей Ниной. Почти два часа я её успокаивал, это было нелегко, пришлось прибегнуть к помощи бутылочки красного вина. Но, в конце концов, она взяла себя в руки, и ко времени появления ребят держалась довольно стойко, даже шутила. Загрузив машину, мы в 19–00 тронулись в путь.

С нами не было только Бульбы, его пришлось на поезде отправить в Горький. Произошла заминка с поставками в бригаду грузовых автомобилей. Без толкача предназначенная бригаде партия полуторок грозила уплыть по другому адресу. Вот Бульба и отправился выцарапывать наши автомобили. Он должен был проследить за погрузкой полуторок в вагоны и вместе с эшелоном прибыть в Белосток.

Глава 8

Решение выехать в Минск вечером было вполне обоснованным. Это давало мне возможность рано утром явиться в штаб ЗапОВО и, в случае если я не успею за один день закончить все дела, продолжить хождение по инстанциям и на следующий. Ведь потом уже наступал праздник 1 Мая, после которого, я уже знал, дня три было без толку пробовать решать какие-нибудь вопросы. Народ настолько расслаблялся, что штабы становились безлюдными, и на своих местах находились только дежурные. Проблема с отдыхом меня волновала не очень сильно, я мог спать где угодно, а мягкое сиденье «эмки», это не самое плохое место. Выглаженный Ниной парадный комплект формы висел на плечиках прямо в салоне автомобиля.

В целях быстроты передвижения я решил, что машину поведём по очереди. Сначала я, а потом, до самого Минска – Шерхан. А я в это время буду отдыхать. Лучше всех, конечно, путешествовалось Якуту, он мог хоть всю ночь дрыхнуть. Единственное, в чём ему не повезло, что нельзя было растянуться на всю длину заднего сиденья. Коробки и ящики занимали большую часть пассажирского пространства, при этом там же находилось три автомата ППШ, которые так и норовили сползти и потревожить сон нашего следопыта. По всему получалось, что самым козырным было переднее пассажирское место.

В Москве мы, конечно, загрузили «эмку» основательно, в основном это были оружие, боеприпасы и бензин. Когда носили автоматы, любопытный дворник не удержался и пристал к Шерхану с форменным допросом, – откуда, куда и зачем всё это. Старший сержант, заранее проинструктированный мной, подробно ему всё рассказал. Одним словом, получилось так, как я и задумал. Мне было известно, что все дворники контактируют с органами НКВД. И нужно было как-то скрыть, что в моей квартире создан склад продуктов и оружия. А перенос в квартиру каких-то подозрительных ящиков никак не мог пройти мимо внимания нашего соглядатая. Вот этим демонстративным процессом загрузки «эмки», как я надеялся, мы и сняли все вопросы о судьбе ранее переносимых ящиков. А что – комбриг, переводимый на службу в Западную Белоруссию, сначала получил новое оружие, а потом перевозит его к месту своей новой службы. Факт налицо, и вряд ли кто будет анализировать ситуацию и сравнивать количество занесённых и вынесенных ящиков из квартиры. Скорее всего, в НКВД проверят, кто такой этот активный жилец. И, узнав, что это командир вновь формируемой бригады, органы успокоятся.

Если бы мы в реальности и не загрузили в «эмку» столько оружия, я всё равно собирался перед отъездом демонстративно забивать её пустыми ящиками. Но так получилось, что Бульбе удалось выписать двадцать автоматов ППШ. Это была большая удача, и грех было бы не использовать её. Эти автоматы только начала выпускать наша промышленность, и их практически не было в войсках. А по Финской войне я знал, какое это грозное оружие – автомат, и не мог лишить свою бригаду возможности хоть как-то увеличить огневую мощь пехотного прикрытия. Конечно, пятнадцать автоматов – капля в море, но мои бойцы хотя бы смогут хорошо изучить это оружие. А в дальнейшем, я надеялся, Тарас раздобудет этих автоматов побольше. Кроме этого груза, мы везли патроны и три ящика гранат Ф-1. Лимонки тоже были в дефиците, и их могло и не быть на артскладе, к которому мы были приписаны. Пять автоматов и два ящика таких гранат было заскладировано и на моих двух нелегальных базах.

Три автомата я расконсервировал и перебрал – их мы и положили на легкодоступное место. Они были полностью снаряжены и готовы к бою. Ещё под рукою, на всякий случай, лежало и шесть наступательных гранат РГД. Я слышал, что на дорогах Западной Белоруссии случались нападения на одиночные автомобили. Пятая колонна империалистов чувствовала себя там вольготно. НКВД ещё не полностью зачистил воссоединённую с Белоруссией территорию.

До Минска мы доехали спокойно, и в 8-00 я уже входил в здание штаба ЗапОВО. В первую очередь, доложился о прибытии начальнику артиллерии округа – генерал-лейтенанту Кличу. Он уже был в курсе о некотором изменении в нашей структуре. И, по-видимому, даже жалел меня, в связи с тем, что мощные орудия в нашей бригаде заменяются на сорокапятки. По крайней мере, после часовой беседы, когда я уже прощался, он похлопал меня по плечу и сказал:

– Ладно, комбриг, ты не расстраивайся, в следующем году ты точно получишь нормальные орудия. Может быть, вооружаясь сейчас сорокапятками, ты выиграешь больше, чем другие бригады. Промышленность нарастит выпуск 107-мм пушек, и тебе не придётся связываться с 76-мм полевыми орудиями.

Встреча с командующим округом генералом армии Павловым длилась максимум двадцать минут. Я только представился, а потом выслушивал разглагольствования генерала о том, что ни в коем случае нельзя провоцировать немецкую сторону, и что боевую учёбу нужно проводить подальше от границы, чтобы немцы не слышали разрывов снарядов. Такая постановка вопроса меня весьма устраивала. И чтобы развязать себе полностью руки в выборе мест создания противотанковых засад, я предложил командующему:

– Товарищ генерал армии, может быть, тогда нам проводить учёбу мелкими подразделениями? Ведь когда стреляет целый артиллерийский полк, грохот будет до самой Варшавы. И, наверное, эту учёбу проводить лучше в разных местах, а не только на полигоне, за которым немцы наверняка следят. Они могут очень обеспокоиться такой интенсивной учёбой совершенно новых подразделений. А если проводить тренировки вдоль дорог, то их разведка наверняка подумает, что идёт учёба обычных батарей из артполков стрелковых дивизий, стоящих здесь уже давно.

Мои слова понравились Павлову, он одобрительно посмотрел на меня и произнёс:

– Весьма дельное предложение. Вот, что значит грамотный человек, окончивший академию. Понимает, как нужно в данный момент времени нашим частям себя вести. Хорошо, я вас поддерживаю и переговорю с Климовских и Кличем, чтобы вам дали свободу в выборе мест обучения ваших дивизионов.

После аудиенции у командующего, я прорвался на приём к члену Военного Совета корпусному комиссару Фоминых. Я хоть и пробыл у него в кабинете минут сорок, но беседовали мы совсем немного. К комиссару постоянно шли посетители, чувствовалось, что политорганы напряжённо занимались подготовкой к празднованию Первого мая. Когда из кабинета выходил очередной политработник, Фоминых раздавал соответствующие распоряжения по телефону. Одним словом, жизнь кипела, и у комиссара совершенно не оставалось времени заняться делами какой-то бригады. За всё это время мне было сказано, что заместителем по политчасти ко мне назначен старший батальонный комиссар Фролов Михаил Алексеевич. Что это опытный политработник, бывший до этого назначения комиссаром артиллерийского полка. Что касается Шапиро, то он тоже направлен в мою бригаду комиссаром 681-го артиллерийского полка. Наконец, когда я выслушал политически выверенное напутствие, мне разрешили удалиться. С большим облегчением я покинул этот, сверху донизу заполитизированный балаган.

После этого посещения мне пришлось вертеться по штабу округа, как белка в колесе. Единственная передышка была во время обеденного перерыва. Я был уже закалён беготнёй по кабинетам Наркомата обороны, поэтому мне всё же удалось завершить все дела и посетить почти все отделы штаба ЗапОВО. Наконец, в 17:35, чувствуя слабость во всех членах, я доплёлся до своей «эмки». Плюхнувшись на переднее сиденье, измученным голосом я произнёс:

– Ну, вроде всё, отмучились! Давай, Шерхан, заводи свою таратайку, и валим отсюда. Здесь больше никуда не пойдём, а то меня стошнит даже в штабной столовой. Лучше перекусим где-нибудь своими консервами. И ещё, Шерхан, сегодня машину ведёшь только ты, а я буду отсыпаться. Вообще-то, за такую службу нужно за вредность молоко давать и укладывать спать на пуховую перину. Ну ладно – проехали! Когда будешь проезжать какую-нибудь деревню, остановись, там молочка прикупим. Заодно и перекусим.

Автомобиль тронулся, и я начал устраиваться поудобнее на своём сиденье. Потом, вспомнив об опасностях, подстерегающих в Западной Белоруссии, уже полусонным голосом сказал:

– Шерхан, когда будем подъезжать к Белостокской области, остановись и меня разбуди. Да и Якута, если он будет спать, тоже. Нужно будет подготовить оружие. Там всякие недобитки по дорогам шарят, поэтому будь начеку. Если даже вне населённого пункта тебя будут тормозить люди, одетые в нашу форму, – не останавливайся, дави их, на хрен, а мы с Якутом их ещё и свинцом попотчуем. А если они организуют завал на дороге, то тормози и сразу же, как я тебя учил, выпрыгивай из машины. Потом знаешь что делать – сначала гранатами глуши гадов, а затем ППШ вступает в действие.

Когда мы выехали за пределы Минска, я уже спал, и снилась мне Нина и наше с ней гуляние по вечерней Москве. Нить этого сна я не потерял, даже когда меня разбудил Шерхан, чтобы перекусить. Механически съев холодную тушёнку, запив всё это парным молоком, я опять провалился в свой удивительно приятный сон.

Следующее пробуждение было тревожным, я услышал клацанье затворов и шум вскрываемого на заднем сиденье ящика. «Эмка» стояла, на улице было уже темно. Шерхан возился с автоматом, а Якут на заднем сиденье доставал из коробки, дополнительно к уже лежавшим в салоне РГДшкам, гранаты Ф-1. Открыв дверь, я из фляги обмыл своё лицо – в голове прояснилось, и я мог уже адекватно рассуждать. И первая же связная мысль была: «Так, кажется, добрались до Белостокской области». Мгновенно собравшись, я тоже взял ППШ и на всякий случай расстегнул кобуру. Мы минут пять готовились к отражению возможного нападения и только потом тронулись дальше.

На бывшей границе СССР нас остановили на КПП. Проверив документы, дежурный лейтенант предупредил, что впереди могут быть разные неприятности, и предложил переждать ночь у них на КПП. Я отмахнулся, мы поехали дальше, и обещанные неприятности начались. В каждом населённом пункте нас тормозили и проверяли документы. Один раз нас проверили даже на пустынной трассе. Я приказал Шерхану остановиться, так как разглядел стоящий рядом с одетыми в нашу форму людьми броневик. Часа через два такой езды посмотрел на спидометр – от старой границы мы отъехали всего на двенадцать километров.

«Тьфу, пешком за это время можно пройти больше», – подумал я, разглядев впереди очередной пост.

На этот раз на предложение переждать эту ночь у них в части я не стал отвечать отказом. Тем более когда дежуривший сержант госбезопасности пообещал, что спать мы будем на настоящих кроватях. Эта часть была из строительных управлений Гушосдора НКВД СССР и имела массу жилых передвижных вагончиков. Вот один из них нам и выделили. Работы по ремонту и содержанию автодорог в этом управлении выполняли в основном интернированные польские военнослужащие. Они содержались в трёх больших сараях, стоящих неподалёку. Любезный сержант пообещал, что утром нас сопроводят до Михалово, и доедем мы в несколько раз быстрее, чем если бы двигались ночью одни. Оказывается, недалеко от Михалово располагается одно из подразделений их управления. И утром туда направится главный инженер.

В 8-45 наш конвой выехал за пределы охраняемого бойцами НКВД периметра. Впереди двигался броневичок, за ним машина главного инженера, и замыкала эту колонну наша «эмка». Езда в колонне была спокойной и безмятежной. За всё время нас ни разу не тормозили для проверки документов. Я поблагодарил Бога, что он всё-таки меня надоумил остановиться на ночь у этих милых гушосдоровцев. За эту ночь мы отлично выспались, позавтракали как белые люди в НКВДешной столовой, и теперь, по крайней мере, я готов был с ходу включиться в работу по формированию бригады. Прежними темпами, всю ночь пробираясь до Михалово, добравшись наконец до бригады, мы завалились бы с ходу спать. Тут уж не до работы, если всё-таки я и смог бы себя заставить что-нибудь делать, то, находясь в сильном раздражении, быстро бы замучил своих подчиненных. А первая встреча с начальником помнится людям очень долго. И зачастую формирует определённое мнение о своём командире, которое потом очень трудно изменить. А на основании этого мнения частенько формируется и отношение к службе.

В машине от монотонной езды я опять задремал. Очнулся только тогда, когда «эмка» остановилась. Оказывается, мы уже почти доехали до места нашего назначения, и гушосдоровцы специально остановились, чтобы с нами попрощаться. Выйдя из автомобиля, я подошёл к ехавшей впереди нас легковушке и поблагодарил главного инженера за оказанную нам услугу. Мы пожали друг другу руки, пообещав ещё раз непременно встретиться, но уже при более благоприятных обстоятельствах. Я дождался, когда его «эмка» тронулась, и вернулся к своей машине. На часах было 12:00.

«Как раз появлюсь в расположении бригады к обеду», – подумал я, забираясь в свою машину.

Через тридцать минут я уже входил в штаб моей бригады.

Как я и думал, он уже вовсю действовал. Пителин практически из ничего, за несколько дней, которые прошли с момента приказа о его назначении начальником штаба, создал буквально живой организм. По коридорам моего штаба уже по-деловому шныряли писаря и какие-то пока незнакомые мне командиры. Я встал недалеко от входа, с удовольствием наблюдая за этим, так сказать, броуновским движением. Неожиданно дверь одного из кабинетов отворилась, и в коридоре появился собственной персоной Валерка Сомов.

Увидев меня, он замер в растерянности, не зная, как себя вести. Ведь я теперь подполковник, командир бригады, а он всего лишь капитан и ещё не знает, на какую должность его поставят. Наконец, что-то для себя решив, он, чеканя шаг, подошёл ко мне, вытянулся и доложился по форме. Находившиеся в этот момент в коридоре люди все как по команде встали и с напряжённым вниманием повернулись в мою сторону. До этого никто особо не обращал внимания на незнакомого подполковника. А это, оказывается, прибыл сам командир бригады, от которого напрямую будут зависеть их судьбы.

Я не стал разыгрывать роль большого начальника, ведь передо мной стоял мой старый друг, с которым мы прошли, можно сказать, «огонь и воду». Правда, «медных труб» Валерке не досталось. Козырнув ему в ответ, я, отбросив все условности, от души обнял своего старого друга и едва слышно проговорил:

– Как я рад видеть тебя, дружище!

– Я тоже рад, что ты вспомнил обо мне на своём олимпе.

Отстранив его и усмехнувшись, я заметил:

– Подожди, Валера! Скоро ты начнёшь выть от того, что попал в мою бригаду. Сам знаешь, как я умею «накручивать хвосты». Полагаешь, что получение трёх шпал меня изменили, я стал важен и ленив? Напрасно, Черкасов не даст никому здесь спокойно жить, пока не превратит своё подразделение в хорошо отлаженный механизм. Ладно, хватит лирики. Ты лучше скажи, давно ты тут, успел хотя бы осмотреться?

– Прибыл только вчера вечером. Сегодня часа два просидел у Пителина, но как ни пытал Михалыча, даже он не знает, куда ты собираешься меня определить. Он даже уточнённого штатного расписания не знает. Говорит, – вот прибудет Черкасов, привезёт уточнённую структуру бригады, вот тогда и будет ясно, в каком подразделении ты будешь служить. Так что я сейчас капитан без портфеля!

Сомов посмотрел на меня, как бы ожидая, чем я могу его порадовать.

Я и порадовал, по крайней мере, заставил измениться выражение лица Валеры с тревожно-вопросительного на возбуждённо-озадаченное. И сказал-то я ему всего одну фразу:

– Ты будешь командиром отдельной моторизованной группы.

Наверное, у него даже мозги заскрипели в попытке совместить понятие противотанковой артиллерийской бригады и моторизованной группы. А я между тем продолжил:

– В твою группу войдут:

– отдельная танковая рота, оснащённая Т-34, она должна прибыть 5–7 мая на станцию Моньки;

– моторизованная рота, передвигающаяся с помощью грузовиков, в неё так же будут входить броневики. Эту роту ты будешь формировать сам, наряды на двенадцать бронеавтомобилей БА-10 уже выписаны, и они ориентировочно начнут прибывать 15 мая на станцию Кнышин;

– две истребительно-противотанковые роты, вооружённые противотанковыми ружьями, пулемётами и ротными миномётами. Их ты будешь формировать тоже сам, ружья будут трофейные, их получишь на окружном артскладе в Белостоке;

– две зенитные батареи, они будут оснащены 37-мм автоматическими пушками, по четыре на каждую. Помнишь, на Финской, зенитные 40-мм «Бофорсы», эти точно такие же, только калибром поменьше, они буксируемые, их легко перебрасывать в нужное место. Эшелон из Ленинграда с восьмого завода должен прибыть 11 мая на станцию Соколы. В батареи также войдут по четыре пулемёта ДШК и по три счетверённых «максима». Сами пулемёты ты получишь на артскладе в Волковыске, а после прибытия новых ЗиС-3, собственными силами установите их в кузовах.

Придётся тебе сформировать и отдельный разведывательно-механизированный взвод. Лёгкие броневики БА-20 скоро должны поступить. Бульба гонит эшелон из Горького с полуторками и с этими броневиками, твоих там восемь штук, остальные Курочкина. Мотоциклы с колясками тоже обещают, четыре единицы из них твои. Кроме этих подразделений, в твою группу будут приданы:

– минно-сапёрная рота, это из нашего 402-го батальона;

– девять танков КВ из шестого мехкорпуса, они должны прибыть 12 мая к нам в Михалово, с ними дополнительно обещали передать командирский, радиофицированный броневик и техничку с пятью специалистами.

Таким образом, у тебя образуется нешуточный броневой кулак из наших самых лучших танков и средних бронеавтомобилей. Немецкие 37-мм противотанковые пушки танки Т-34 и КВ не берут, стоит опасаться только 88-мм зенитных орудий. А вооружение бронеавтомобилей такое же, как на танках Т-26 или БТ, при этом они в 2–3 раза легче, а значит и маневренней.

Я посмотрел на открывшего рот Валеру, глаза у него стали круглые, и в них появился знакомый блеск азарта, было видно – он готов начинать немедленно действовать. Я хорошо изучил этот блеск, ещё в бытность, когда мы оба были взводные и довольно часто вступали в конфликты с компаниями гражданских. Вернее не я, а сущность моего деда – вся память моего предка, оставшаяся мне в наследство, впрочем, как и его тело. Немного насладившись эффектом, произведённым моими словами, я заявил:

– Приданные бригаде КВ ты можешь считать своей второй танковой ротой. Просто так мы их обратно не отдадим, будем брыкаться всеми доступными методами. И поверь мне, доступно нам многое. По крайней мере, на попытки воздействовать на нас из округа найдутся начальники повыше, в Москве.

Улыбнувшись и подмигнув Валере, я продолжил:

– У твоей механизированной группы, по существу, будет две задачи. Первая и самая главная, это организация танковых засад. Тормознёшь немецкий танковый клин, потом – ноги в руки, и мотаешь на новые, заранее подготовленные позиции. И так до тех пор, пока противник не выдохнется. А там уже вступает в действие твоя вторая задача – организация танковых контратак и рейдов. Ну, как тебе такая перспектива – готов от души поработать над её осуществлением?

Ответ последовал незамедлительно:

– Так точно, товарищ комбриг! Умеете же вы, товарищ подполковник, увлечь вашими проектами.

Валерка всё-таки решил вести себя подобающим новой ситуации образом и не общаться со мной как со старым приятелем. Хотя мы с ним остались в коридоре одни, и вполне можно было расслабиться. Ещё сразу после того, как Сомов, обращаясь ко мне как к комбригу, доложился – я грозно оглядел замерший в коридоре штабной люд. После чего все поспешили разойтись по кабинетам – оставив нас вдвоем с Валерой. Может быть поэтому, не чувствуя чужих ушей, я и рассказал капитану о структуре и задачах моторизованной группы.

Теперь, прямо глядя на своего старого друга и собутыльника, я подумал: «Да, наверное, паря, ты прав, что сразу же повёл себя со мной официально. Этим ты снял громадную тяжесть с моей души, и теперь я знаю, как поведу себя со своим бывшим начальником Пителиным. Сразу постараюсь поставить его на место, конечно, если он попытается, как раньше, вести себя покровительственно и тыкать меня носом по любому, с его точки зрения, факту мальчишества и ненадлежащего исполнения устава. Поставлю его по стойке смирно и сам прочитаю ему лекцию о главном принципе в армии – единоначалии».

Хотя мне было и приятно общение с Валерой, но нужно было всё-таки заняться делом и уже окончательно принять командование этим немалым скопищем людей, которое смело называть себя бригадой. Я решил немедленно приступать к делу и сурово брать власть в свои руки. Посмотрев на всё еще пребывающего в лёгкой прострации Валеру, я совершенно официальным тоном приказал:

– Товарищ капитан, займитесь немедленно оповещением всех командиров и красноармейцев бригады, что в 14–30 на плацу перед штабом бригады состоится общее построение.

Потом уже менее официально добавил:

– Ты уже более-менее познакомился с командирами, поэтому давай действуй. Пителина на это дело я не хочу отвлекать, нам нужно многое обсудить, а другое командование бригады ещё не прибыло. Официально меня должен представлять заместитель командующего округа генерал-лейтенант Болдин, но он прибудет только третьего мая. Поэтому сегодня я сам себя представлю, а третьего мая придётся повторить эту процедуру. Да, и ещё, Валера, в каком кабинете сидит Пителин?

Сомов молча рукой показал на дверь, из которой он десять минут назад вышел. Я кивнул и произнёс:

– Спасибо, Валера! А теперь, капитан, приступайте к исполнению моего поручения.

Сомов козырнул и направился в дальний конец коридора. А я пошёл к указанной Валерой двери.

Попав в кабинет к начальнику моего штаба, я поразился похожестью этого нынешнего места обитания Пителина на тот вагончик, в котором находился штаб нашего батальона во время Финской войны. Казалось бы, комната была раза в четыре больше вагончика, стояла богатая мебель, доставшаяся от поляков, но каким-то необъяснимым образом Пителин перенёс в эту обстановку ауру нашего полевого штаба. Сам Михалыч тоже не изменился – такие же воспалённые от недосыпа глаза, то же выражение вечного недовольства на лице, та же аккуратность и подтянутость, несмотря на его возраст.

При моём появлении Пителин подскочил и по-уставному доложился. Потом, так же стоя, начал докладывать о положении в бригаде. Он ничем, даже выражением лица, не показал, что хорошо меня знает. Ведь, когда я был ещё лейтенантом, он уже был начштаба батальона и довольно часто вставлял мне, так сказать, фитиль в задницу. Да, всё-таки это был настоящий профессионал, бывший офицер царской армии – дело нешуточное. Вот именно на таких людях и держится традиция и дух нашей армии. Он не сбежал после революции за рубеж, а с достоинством и упорно тянул свою лямку, сберегая армию для России.

Внимательно выслушав доклад майора, я, как бывало говорил Сипович, произнёс:

– Спасибо, Михалыч, за службу! Чувствуется закваска старого служаки. Я очень рад, что мы опять будем служить вместе.

Потом подошёл к начштаба и крепко пожал ему руку. Этим я как бы проводил черту под нашими бывшими отношениями – когда он был ведущим, а я ведомым. Теперь я поставил себя на уровень Сиповича, и Борис Михайлович достойно воспринял это – спокойно и довольно позитивно. По крайней мере, моё обращение на ты воспринял как должное, и когда пожимал мне руку, я чувствовал, что это было искренне и от души.

Из доклада майора вырисовывалась печальная картина положения в частях, из которых и должна состоять бригада. Оба артиллерийских полка на данный момент времени представляли собой только номера воинской части и полевой почты. Ни в одном из полков не было ни командира, ни комиссара, ни начштаба. В 681-м артиллерийском полку было по списочной численности всего 82 человека, из них 12 средних и младших командиров. Исполнял обязанности командира полка – капитан Павлов. Матчасть полка состояла из нескольких лошадей, повозок, полкового знамени и сейфа. Из оружия было: 27 самозарядок, 41 винтовка Мосина, 12 пистолетов ТТ и один ручной пулемёт Дегтярёва. Примерно так же выглядел и 724-й артиллерийский полк. А в 171-м автотранспортном батальоне было всего 4 полуторки и одна «эмка», которая сейчас была закреплена за Пителиным. Чуть лучше обстояло дело в 402-м минно-сапёрном батальоне. Хоть там и было 25 процентов общей штатной численности, но средних и младших командиров было 60 процентов штата, а матчасть закрывала почти половину потребности батальона полного состава. К тому же батальон имел командира, который командовал этой частью уже больше трёх лет – это капитан Пузанов Михаил Семёнович.

Благодаря собственному опыту и опыту деда я понимал, что скорее всего из передаваемых нам полков были выведены самые лучшие кадры. Во-первых, переводимые из этих частей командиры наверняка перетащили с собой самых лучших бойцов. Какой же нормальный командир отдаст за просто так лично воспитанных им бойцов. Я бы точно постарался оставить их у себя, сплавив на сторону самый отстой и всякую другую бестолочь. А вот в сапёрном батальоне точно остались самые лучшие, так как командир остался старый, и кровно заинтересован сохранить костяк части.

Из всех слов Пителина я понял, что бригады как таковой нет, и штаб её состоит из трёх человек – это он и ещё два его подчиненных, которых он перетащил с собой из 100-й стрелковой дивизии, один из них стал начфином бригады. Почувствовав в тоне моего старого наставника так присущие ему брюзжание и недовольство сложившимся положением дел, я рассмеялся и заметил:

– Михалыч, так это же прекрасно, что мы получили почти пустые части! Это значит, что можно подбирать людей, руководствуясь их деловыми качествами, а не за выслугу лет. И ещё подумай, старый ты служака, эти, да и вновь прибывающие командиры, наверняка не имеют никаких волосатых лап наверху, значит, жаловаться и надеяться им не на кого. У кого имелись связи или склочный характер, наверняка перебрались в более тёплые местечки. Прямо сказать, только дурак пожелает служить во вновь формируемой части. Здесь, какой бы ты ни был вёрткий и хитрый, всё равно придётся пахать как лошадь.

Я посмотрел на часы, было уже 13:00, до общего построения бригады оставалось полтора часа. А голод не тётка, нужно было и о себе позаботиться. А то, как говорится – от работы и кони дохнут. Поэтому я, сняв фуражку, расстегнув шинель, бесцеремонно уселся на свободный стул и сказал Пителину:

– Слушай, Михалыч, я тут на 14:30 назначил общее построение бригады. Поручил заняться организацией его капитану Сомову, но ты продублируй это дело. Всё-таки ты же у нас начальник штаба. А потом давай вместе пообедаем. Как у вас тут, штабная кухня начала уже функционировать? Если нет, тогда я свистну Асаенову, чтобы он тут всё организовал, у меня в машине полно консервов.

– А что, вы и этого бугая с собой привезли?

– Да куда же я без Шерхана денусь, – хмыкнул я, – со мной ещё и наш «зоркий сокол» Кирюшкин.

Лицо Пителина озарила улыбка, и он заметил:

– Да, чувствую, что старые времена роты Черкасова возвращаются, только в увеличенном многократно варианте. Наверное, задумывается и проведение более масштабных авантюрных операций?

– Прав ты, Михалыч, только теперь тебе придётся быть и самому в первых рядах этих авантюристов. Правда, ты можешь себя успокоить тем, что послужишь хорошим сдерживающим фактором, чтобы Черкасов совсем уж не потерял голову. Как тебе такая перспектива?

Майор на секунду задумался, потом, глядя прямо мне в глаза, очень серьёзным тоном произнёс:

– Да понял я уже всё, Юрий Филиппович. Ещё когда пришел приказ о моём переводе в седьмую ПТАБР, и я узнал, кто будет там командиром. И если уж я здесь, знай, что поддержу тебя в любой ситуации. Если бы я тебе не верил и не считал бы за выдающегося командира, только бы ты меня здесь и видел. Я – хитрый лис и всегда нашёл бы способ уклониться от приказа из Москвы. Тем более генерал-майор Руссиянов, командир «сотки», уговаривал меня остаться. Обещал, что в ближайшее время мне повысят звание, и я стану начальником штаба его дивизии. Так что, Юра, я выбрал свой путь, можешь на меня рассчитывать. Я человек старый, повидавший много, а с тобой мне просто интересно служить. Заскучать не дашь.

От этих его слов на сердце полегчало. Я до последнего момента боялся, что Пителин так и будет меня всегда считать мальчишкой, волею случая вознесенным на такой высокий пост. И, соответственно, ставить палки в колёса всем моим задумкам, выходящим за пределы принятой практики армейской жизни, а тем более за директивы высшего командования и действующие уставы. Подыскать кого-нибудь посговорчивее я не мог, не было времени, да и не знал я более грамотного специалиста штабного дела, чтобы ко всему прочему он был настоящим патриотом России. Особо порадовало меня ещё и то, что Пителин наконец-то перешёл со мной на ты.

После выяснений наших взаимоотношений разговор перешёл на сугубо деловые темы. А именно, как нужно организовать моё вступление в должность командира бригады. Быстро набросав сценарий этого мероприятия, мы занялись каждый своим делом. Я пошёл к машине. Михалыч занялся подготовкой к моей, так сказать, инаугурации. Также он пообещал, что через пятнадцать минут в штабной столовой будет накрыт для нас двоих стол.

Процесс представления меня как командира бригады занял совсем немного времени. Сначала перед строем выступил Пителин, потом я, и в 15:05 это мероприятие закончилось. Я скомандовал вольно и приказал разойтись по местам размещения. Затем, уже в здании штаба приказал никому не беспокоить нас с майором. Так как мой кабинет был ещё не готов, мы с Пителиным направились к нему. Перед этим я приказал Шерхану отнести в кабинет начштаба чемодан с бумагами, привезёнными из Москвы. И мы с Михалычем засели изучать эти документы, а также вырабатывать планы по дальнейшему формированию бригады. Если прямо сказать, сегодняшнее построение моей бригады произвело на меня удручающее впечатление. На построении присутствовало 702 человека. Если включить сюда двух часовых и дежурного по штабу, то именно таким и был сейчас численный состав бригады. Так вот, стояли они как стадо баранов, и мне показалось, что единственной реальной боевой силой этого стада являются Шерхан и Якут, браво стоящие с автоматами на груди. Именно с таким настроением я и удалился в кабинет Пителина, чтобы там строить грандиозные планы действий этой, так сказать, бригады.

Глава 9

Выработка общего плана обучения и действий нашей бригады продолжалась до самого позднего вечера. Мы с Пителиным прервались только один раз – когда наступило время ужина. Основным постулатом, на котором и строился весь этот план, являлось предположение, что Германия нападёт на СССР 15 июня. Эту дату я указал Михалычу как наиболее вероятную, заметив, что про неё я узнал из материалов, доступных только высшему руководству. При этом рассказал ему о встрече с начальником Генштаба Жуковым и намекнул о моей встрече с самим Сталиным. Одним словом, создал у «старого лиса» впечатление, что мне что-то известно из секретных сведений, поступающих руководству страны и армии. Хотя, надо отдать должное, рассказывая всё это, оговорился:

– Понимаешь, Михалыч, эти сведения они, конечно, достоверны, но зачастую противоречат множеству других, полученных тоже из авторитетных источников. Поэтому наверху большой разброд и шатание. Большинство из руководителей не верит, что немцы нарушат Договор и нападут на СССР. Скорее всего, не верит этому и сам Сталин. Но мы-то с тобой обязаны верить этим данным, если не подготовимся, то первыми попадут под удар именно наши задницы. И будет поздно жалеть о своей лени, тупости или недальновидных приказах начальства.

Всё время пока мы работали, меня что-то сильно беспокоило. Наконец, когда мы уже собрались расходиться, подсознание подсказало причину этой тревоги. Я вспомнил тему одной лекции в Эскадроне. Тогда Змий рассказывал об основных причинах, приведших к разгрому Красной армии в первые дни войны. Одной из трагических ошибок он считал размещение практически всех наших частей и штабов в местах расположения бывших объектов польской армии и других государственных учреждений. Когда Германия разгромила Польшу, то захватила документы с точным указанием мест всех польских объектов государственной важности. Поэтому во время нападения на СССР вермахт точно знал места расположения наших частей. Знали они всё и о линиях связи, разгрузочных площадках на железнодорожных станциях, да и многое другое. Одним словом, вся армейская инфраструктура, которая, как правило, базировалась на польском наследстве – была у немцев как на ладони. Не нужно было проводить особых разведывательных мероприятий, чтобы добыть эти секретные сведения. Поэтому, буквально за первые часы нападения многие части были полностью уничтожены прицельными артиллерийскими залпами и авиаударами. Змий по этому поводу говорил:

– Немцы, скорее всего, намеренно передали СССР некоторые захваченные ими территории, выходящие за линию Керзона. В частности, в «Белостокском выступе» была подготовлена идеальная ловушка для Красной армии. А советское руководство с удовольствием приняло этот иезуитский подарок. Тем самым собственноручно вставило голову Красной армии в петлю. Одни из самых лучших и подготовленных частей были введены в «Белостокский выступ», например, шестой мехкорпус, один из немногих полностью укомплектованных, отмобилизованных и подготовленных мехкорпусов. На вооружении там было более тысячи танков и почти треть из них современные Т-34 и КВ. В результате массированных ударов артиллерии и авиации всего лишь в течение одного дня боеспособность всех этих элитных частей Красной армии была подорвана, управление войсками нарушено. И как закономерный итог всего этого – в течение трёх дней войска, находившиеся в «Белостокском выступе», были окружены и уничтожены.

Конечно, силами всего лишь одной бригады я не мог нарушить все коварные замыслы гитлеровцев. Но по крайней мере самый трагический эпизод той реальности я хотел изменить.

А именно – дать возможность нашим израненным частям покинуть эту ловушку. Для этого сил моей бригады могло и хватить. Это было основным лейтмотивом тех планов, которые мы разрабатывали с Пителиным. Но чтобы выполнить всё задуманное, нужно было самим не попасть под этот первый и самый массированный удар вермахта. Поэтому, как только я вспомнил слова Змия, то передал эту мысль Пителину, сказав:

– Михалыч, и ещё очень важное дело нам нужно сделать. К 15 июня вывести все части и штабы из мест расположения бывших польских объектов. Все они известны немцам. Лучше вырыть землянки в чистом поле, чем оказаться погребёнными 15 июня в уютных польских зданиях с их ватерклозетом и водопроводом.

Наконец, мы закончили наше ночное бдение. Вернее, это я закончил, а Пителин ещё остался в кабинете, чтобы приступить к детализации схематично разработанного плана.

На следующий день, а это было 1 мая, вся страна, кроме 7-й ПТАБР, отдыхала и бурно радовалась жизни. После утреннего торжественного построения и я дал возможность красноармейцам и младшим командирам отдохнуть два часа. А старшие и средние командиры в это время собрались в здании штаба, где я с ними знакомился и тут же давал конкретные задания. В основном все они касались обучения людей. При этом всё обучение на этом этапе сводилось к обычной строевой муштровке, отработке и закреплению простейших навыков военнослужащего. После двухчасовой такой муштры строевыми командирами в дело должны были вступать политработники и двадцать минут проводить политзанятия. С перерывами на обед и ужин вся эта учёба должна была продолжаться до 20:00, да и то не для всех. Красноармейцам, не дотягивавшим до среднего уровня, занятия продлевались до 22:00. Прожектора на плацу имелись, поэтому проблем с освещением не должно было быть.

Ответственным за этот процесс обучения я назначил своего заместителя по строевой подготовке, майора Вихрева. Да, у меня уже появился первый заместитель. Майор прибыл в расположение бригады вчера вечером. Мне понравилось, что он, прибыв в новую часть перед самым праздником, проявил определённое упорство и выдержку, чтобы мне доложить о своём появлении. Ведь у Пителина я засиделся до одиннадцати часов вечера. Кроме несомненной ответственности этого командира, в Вихреве чувствовался задор, желание быть первым, получить одобрение начальства. Ещё поздно вечером, когда с ним беседовал, я подумал: «Кажется, с этим парнем бригаде повезло. Ведёт себя как молодой жеребец перед забегом на ипподроме. Чувствуется, за службу болеет и будет землю рыть, чтобы только его на этой новой должности заметили и оценили».

Ну а у меня для того, чтобы в праздничный день, так сказать, рыть землю (спешно начав процесс обучения), было как минимум две причины. Во-первых, нужно было основательно встряхнуть личный состав бригады. Предыдущий день показал, что красноармейцы и младшие командиры были весьма разболтаны. И даже за небольшой период безвластия они уже привыкли чувствовать себя хозяевами положения. Жить себе припеваючи, без четких обязанностей и особых усилий. Их жизнь заметно походила на нашу курсантскую мечту – солдат спит, служба идёт. Во-вторых, во время первых двух дней такого обучения я хотел оценить способности всех командиров. Нужно было выявить все их сильные и слабые стороны до того момента, когда начнёт прибывать пополнение. Из всех командиров, я пока был уверен только в Пителине и Сомове, не исключая Шерхана и Якута.

Начиная с 3 мая в расположение бригады начали прибывать новые люди. Наконец-то прибыл лейтенант Курочкин. Я очень ждал Рябу и даже не столько из-за его личных боевых качеств, а потому, что Курочкин был непревзойдённым специалистом по подготовке настоящих бойцов. Во многом благодаря его усилиям, в Финскую войну в моей роте красноармейцы были подготовлены так, что даже высокопрофессиональные егеря пасовали перед этими ребятами.

Как только он появился в моём кабинете и доложился, я, как будто мы с ним расстались только вчера, взял, как говорится, быка за рога и начал ставить перед лейтенантом серьёзные задачи. Сначала ошарашил его новым назначением – он теперь являлся командиром отдельной разведывательно-диверсионной роты. Курочкин даже и не слышал о таком формировании в нынешней армии и тем более не предполагал, что такое формирование может возглавить лейтенант, только что окончивший училище. Затем немало озадачил его тем, что параллельно с формированием этой роты он должен заняться обучением красноармейцев и из других частей бригады.

Когда он встал со стула, чтобы идти и начинать выполнять мои указания, лицо у него было очень растерянное и жалкое. Внутренне усмехаясь, я поднялся со своего кресла и подошёл к Курочкину. Встав почти вплотную и положив руку на его плечо, произнёс:

– Ряба, я очень рад тебя видеть! Веришь, парень, что если бы не обстоятельства, я с удовольствием с тобой бы посидел, поговорил о жизни, вспомнил наши старые дела, мы даже распили бы с тобой бутылочку. Но по секрету тебе скажу – дела очень серьёзные. По достоверным данным, немцы в июне начнут против нас войну. Времени раскачиваться, жалеть себя и возмущаться суровыми решениями начальства – нет. Я верю тебе и знаю, что ты способен быть командиром роты и одновременно заниматься обучением бойцов из других подразделений. Тем более непосредственно гонять красноармейцев тебе не нужно – ты будешь только контролировать, чтобы обучение шло по нашей старой методике. Ну и, естественно, вставлять пистоны младшим командирам и красноармейцам, если они недостаточно чётко выполнят нормативы и задания.

– Товарищ подполковник, ну с организацией обучения – более или менее ясно, но вот с ротой – совершенно непонятно. Ещё ведь даже недели не прошло, как мне присвоили звание лейтенанта. Да я, направляясь сюда, думал, что максимум, куда меня определят, это взвод.

– Парень, ты себя недооцениваешь! Ты в Финскую уже взводом командовал, так что не надо прибедняться. И опыта у тебя дай бог каждому. Ты не грузись, а в первую очередь займись, как ты это можешь, обучением людей. Я тебе даю право самых лучших отбирать себе в роту. Кстати, о твоей роте – названное тебе наименование, наше внутреннее, бригадное. Для внешних ушей оно будет звучать как отдельная стрелковая рота и соответствовать 401-му штату, утверждённому 1 апреля. А значит, будет включать в себя 178 человек, в том числе 6 командиров, 22 сержанта и 150 красноармейцев. С вооружением мы немного похимичим – увеличим количество автоматов с 27 до 100, а 23 самозарядных винтовок оснастим снайперскими прицелами, остальные виды оставляем (это 12 ручных и 2 станковых пулемёта, 3 ротных 50 мм миномёта). Основное отличие от обычной стрелковой роты будет заключаться в насыщении твоего подразделения автомобильным транспортом и броневиками, а также задачами – это разведка и проведение диверсий в тылу противника. Кроме этого – организации снайперских засад. Для этого в твоей роте будет сформирован снайперский взвод. Понятна идея, лейтенант?

– Так точно! Разрешите выполнять?

– Идите, Курочкин. Да, зайди к Пителину, он тебе даст полную деталировку всех планов по формированию роты. За все учебные мероприятия в бригаде отвечает майор Вихрев – он уже в курсе всей нашей методики и окажет тебе полное содействие в обучении красноармейцев. И ещё, лейтенант, в твоё распоряжение направляется сержант Кирюшкин. Используй его для обучения людей стрелковой подготовке. И пускай он одновременно подбирает самых способных стрелков в снайперский взвод. Не зря же он окончил снайперскую школу, и даже служил там некоторое время инструктором. Кроме этого, тебе будет помогать старший сержант Асаенов. Шерхан очень неплохо бросает гранаты, вот и используй его в качестве инструктора для этого вида обучения. Да и для воспитания личного состава не уставными методами он очень подойдёт. А это, скорее всего, делать придётся, ведь за один месяц нам не удастся превратить это сборище деревенских пацанов в нормальное воинское подразделение. Смотри, сам руки не распускай, всё-таки ты теперь лейтенант. Если нужно, мигни Шерхану, он с самыми борзыми разберётся своим методом.

В полную силу весь процесс обучения удалось запустить только к 6 мая. Именно к этому сроку до бригады добралось большинство переведённых командиров и прибыл первый эшелон с новобранцами. Обучение было разбито на три этапа.

Первый включал в себя интенсивную строевую и физическую подготовку, а также навыки обращения с оружием. Длился он неделю. Непосредственно и самозабвенно этим этапом обучения занимался майор Вихрев.

Второй был гораздо серьёзней, он полностью подчинялся методике, по которой учились красноармейцы моей роты в Финскую войну. Дополнительно в эту методику была введена обкатка бойцов танками. Царь и бог на втором этапе был, несмотря на своё невысокое звание, лейтенант Курочкин. Пехота обучалась две недели. Будущие артиллеристы – одну, они после завершения интенсивной пехотной подготовки продолжали обучение военной специальности на своей батарее.

Третий этап – стандартная военная подготовка в части, куда красноармеец был приписан. Курировал этот этап мой заместитель майор Осипов. Как опытный артиллерист, он занимался в основном профильными подразделениями. Контролем и оказанием помощи в формировании стрелковых рот при каждом дивизионе сорокапяток занимался капитан Сомов.

Весь этот многоэтапный процесс обучения и превращения бригады в монолитное образование шёл при непосредственном участии политорганов. Например, с прибывшим в бригаду 4 мая моим старым другом Шапиро я смог посидеть и поговорить по душам только в день его появления. Потом батальонный комиссар буквально дневал и ночевал в подразделениях бригады, и не только в частях полка, где теперь он был комиссаром. Старый, ещё польской постройки военный городок, где формировалась бригада, после 5 мая стал напоминать растревоженный муравейник. И это несмотря на то, что 5 июня подразделения начали покидать это место. Согласно разработанному мной и Пителиным плану шло постепенное рассредоточение бригады. Создавались узлы обороны вдоль автомобильной трассы Белосток-Слоним. А наиболее сильные оборонительные позиции должны были быть вдоль автодороги Пружаны-Ружаны-Слоним и Береза-Ивацевичи-Барановичи. Именно по этим трассам в моей реальности наступали танки Гудериана. Именно они поставили точку в судьбе советских войск, дислоцированных в Белостокском выступе.

Штаб бригады перебрался в полевой лагерь недалеко от городка Зельва 14 июня. Из всей бригады в Михалово-городке остался только дивизион 85-мм зенитных пушек и шесть 12,7-мм пулемётов ДШК. Они должны были организовать радушный приём немецким бомбардировщикам.

Несмотря на постоянные накрутки вышестоящего командования о недопущении ответных действий по предотвращению провокаций со стороны Германии, а также вышедшему 13 июня официальному заявлению ТАСС, я всем своим зенитчикам отдал приказ – при налёте немецкой авиации немедленно открывать огонь на поражение. Вообще, взаимоотношения с командованием складывались непросто. Уж очень много негативной информации исходило из моей бригады. Как мог, я отбивался от нападок начальства. Вернее, делал это не я, а мой комиссар. Мы с Пителиным смогли убедить в правильности наших действий этого умного и душевного человека. Правда, после того, как он полностью встал на нашу сторону, старшему батальонному комиссару пришлось по два раза в неделю выезжать в Минск, чтобы доказывать, что дела в 7-й ПТАБР обстоят хорошо, а жалобы – просто козни недоброжелателей.

Слава богу, что бригада была непосредственно подчинена округу. Если бы мы, подобно 6-й ПТАБР, подчинялись штабу армии, нас бы просто замучили проверками. А так как штаб округа был далеко, комиссии появились у нас всего два раза. Одна была плановая, прибыла 4 июня с проверкой, как выполняется Постановление о формировании бригады. По-моему, члены комиссии были шокированы степенью боеспособности бригады. Никто из них не ожидал увидеть подразделение, мало уступающее старым кадровым частям, к тому же полностью оснащённое вооружением и техникой. Например, по сравнению с 6-й ПТАБР, проверенной перед нами, мы выглядели на несколько порядков лучше.

У наших не очень отдалённых соседей оснащённость вооружением и техникой не превышала двадцати процентов, а уж про выучку личного состава и говорить не приходилось. Правда, эта выучка давалась нам очень нелегко. Все нормы травматизма и смертности превосходили средние по округу в несколько раз. Окружной базовый госпиталь был в основном заполнен пациентами, поступившими из моей бригады. Как передавали свидетели, начальник госпиталя иначе как «мясником» меня не называл. Вот именно по таким фактам, как травматизм, дезертирство, самострелы, и прибыла вторая проверка. Но после того, как они посмотрели на процесс обучения одной из групп красноармейцев, все вопросы были сняты. Я специально показал им нашу группу так называемого «отстоя», выдав её за группу обычных призывников, поступивших две недели назад.

Эпизод с посещением полигона, где обучались эти красноармейцы, можно было показывать в цирке, где артистами оказались по случайности одни «дауны» и умалишённые. Именно таких людей все подразделения сплавляли в эту учебную роту. Там ими занимались самые терпеливые командиры, помногу раз показывая простейшие действия красноармейца. Вначале посещения занятий этой роты многие члены комиссии снисходительно улыбались. Но когда один из красноармейцев потерял ориентацию и вместо цели в виде фанерного танка бросил учебную гранату в сторону группы проверяющих, улыбки на лицах пропали. Затем я предложил посетить стрельбище, но все члены комиссии отказались.

После этого посещения полигона и моих стенаний по поводу качества работы военкоматов и их призывных комиссий – был составлен акт проверки, который все дружно и подписали. Претензий к командованию бригады в нём не было зафиксировано.

Показателем изменения отношения красноармейцев к своим командирам, а в конечном итоге и к себе, служили прозвища, которым бойцы награждали своих учителей. Например, на начальном этапе мой заместитель по строевой подготовке заработал прозвище «Держиморда». Но уже когда части начали убывать на новые места дислокации, иначе чем «Майор Вихрь» его никто не называл. Лейтенанта Курочкина сначала прозвали – «Дрючь», потом «Кура», но окончательно прижилось старое, ещё с Финской войны – «Ряба». Меня первоначально красноармейцы обзывали «Контуженый», потом «Мясник», но к 15 июня я ассоциировался в головах подчинённых только с занимаемой мною должностью. Теперь я для всех был – комбриг. Все эти сведения мне передавал Шерхан, он, как обычно, был в курсе всех бригадных слухов и сплетен.

В процессе обучения мы очень интенсивно использовали танки. Первоначально я думал, что максимум, который можно позволить себе использовать – это десять часов моторесурса двигателя танка. Остальные нужно оставить для реальных боевых действий. Но это своё решение я с удовольствием отменил, когда узнал об одной удивительной вещи. Оказывается, мои «орлы» из отдельной танковой роты умудрились повысить моторесурс двигателя более чем в два раза. Поражённый этим невероятным фактом, я немедленно вызвал к себе командира роты и задал ему вопрос:

– Старлей, так что там за непонятки с двигателями танков? Неужели в вашей роте удалось повысить моторесурс дизеля до ста двадцати часов? Над этим же целые научные институты бьются.

Довольно эмоционально танкист ответил:

– Товарищ подполковник, всё дело в воздушном фильтре. Такое впечатление, что его специально разработали враги народа. Только саботажник мог спроектировать такую конструкцию. Мой зампотех полгода бился над вопросом – почему у дизеля В-2 такой абразивный износ поршневых колец? Но парень он головастый и, наконец, допер, почему нарушается компрессия. Вся причина раннего отказа дизеля в этом долбаном фильтре. Если желаете, я вызову Иванова, и он сам доложит вам о своих изысканиях и о новых, изготовленных им и его ребятами воздушных фильтрах.

Безусловно, я захотел переговорить с этим «Кулибиным». Это же надо, в полевых условиях, буквально на коленках изобрёл и изготовил такую вещь, которая повышает боеспособность танка больше чем в два раза. Да за это надо парня носить на руках или по крайней мере наградить достойно.

Когда воентехник 2-го ранга Иванов, сопровождаемый бравым командиром танковой роты, вошёл в мой кабинет, я поразился несоответствию его облика тому образу, который после рассказа его командира возник в моей голове. Я его представлял если не былинным героем, то по крайней мере в чём-то похожим на своего командира. А в дверях возник щуплый очкарик, чуть ли не в полтора раза меньше старлея. Голос у него был робкий, вёл себя совсем не решительно. Но это был человек, на которого все танкисты, да и не только, должны были молиться. Мой адъютант был поражен, с какой теплотой я принял своих подчинённых. Наверное, первый раз за всё время его службы я распорядился принести в кабинет чай и плюшки, выпеченные сегодня в штабной столовой. Усадив танкистов на стулья, я спросил:

– Товарищ Иванов, расскажите, пожалуйста, в чём причина плохой работы воздушного фильтра?

Смущаясь и слегка заикаясь, воентехник начал отвечать:

– Понимаете, товарищ комбриг, корпус фильтра наполнен проволочной пружиной, уложенной аккуратными кольцами. Проволока смочена тонким слоем масла. По авторскому замыслу, проходящий между витками проволоки воздух завихряется, и пылинки прилипают к маслу. На заводском стенде это ещё как-то работает. Но при движении танка тряска нарушает аккуратность укладки. Где-то пружина сбивается в комки, вовсе не пропускающие воздух. Где-то, наоборот, образуются огромные зазоры, где воздух проскакивает вместе с пылью. Она, как наждак, разрушает поверхность цилиндров и поршневых колец. Причину сбоев дизеля я понял, когда проанализировал все данные, которые мне сообщили мои коллеги. Количество отказа дизеля В-2 прямо зависело от времени года. Летом пыли больше, чем зимой, вот двигатель и служит куда меньше.

Вот как всё просто. Но за этой простой непродуманной или глубоко продуманной неполадкой – жизни миллионов людей. Нет, надо этого парня срочно переправлять в Москву и приложить все усилия, чтобы его внимательно выслушало руководство страны и армии. Однозначно решив это, я продолжил расспросы о конструкции изобретённого им фильтра. Из этого рассказа я выяснил для себя только одно – новые фильтры прекрасно работают в любых условиях, и его команда может изготовить за день два таких фильтра. Ещё я выяснил, что все танки у них в роте на сегодняшний день имеют моторесурс не менее восьмидесяти часов. Естественно, мне захотелось иметь такой же моторесурс и на наших КВ, тем более что двигатель у них точно такой же, как и на Т-34. Прикинув, что за пять дней Иванов сможет изготовить фильтры и для девяти наших КВ, я приказал:

– Товарищ Иванов, готовьтесь, ровно через шесть дней, 22 мая, вы отправляетесь в командировку в Москву. Там вы должны будете доложить о вашей разработке. Конкретно, кому в первую очередь вы будете докладывать, я сообщу вам дополнительно. Перед командировкой вы должны изготовить и помочь установить на танки КВ девять ваших фильтров.

Понятна задача?

Воентехник попытался лихо вскочить и принять стойку смирно, но у него это вышло очень смешно. Наверное, поняв это, Иванов покраснел и невнятно произнёс:

– Так точно! Разрешите идти.

Я благосклонно улыбнулся и сказал:

– Да, товарищи, можете быть свободны. Но только помните, через пять дней новые воздушные фильтры должны быть установлены на всех наших КВ.

Когда танкисты вышли, я поручил адъютанту срочно дозвониться до Москвы. В первую очередь до Генштаба и генерала армии Жукова. Он мне дал для экстренной связи свой телефон. Вторым в этой очереди стоял мой знакомый генерал из Наркомата обороны. Пока адъютант соединялся с Москвой, я сел писать письмо самому Сталину. Письмо было ещё не дописано, когда меня соединили с Жуковым. Я кратко доложил об открытии, сделанном в моей бригаде. Генерал армии чрезвычайно заинтересовался этим техническим усовершенствованием. Он тут же приказал мне отправить изобретателя в Москву. А меня терзали противоречивые чувства. С одной стороны, генерал прав, вся армия срочно нуждалась в этих воздушных фильтрах. С другой – моей бригаде позарез нужно было повысить моторесурс КВ. Несмотря на несомненную важность нового воздушного фильтра для всей армии, для меня, как говорится, «своя рубашка» оказалась ближе к «телу», поэтому я немного схитрил и ответил:

– Георгий Константинович, тут такое дело, изобретателю нужно пять дней, чтобы изготовить действующую модель нового фильтра. Я поручил ему немедленно начинать его делать, так как считаю, что он должен явиться в Москву уже имея на руках действующую модель, готовую к немедленной установке на двигатель танка.

Жуков секунду помолчал, потом ответил:

– Хорошо, подполковник, отправляйте его через пять дней. К этому времени я соберу конструкторов и производственников. Вот пусть он перед ними и доложит о своей разработке. Если фильтр действительно так хорош, как ты говоришь, то тогда я не зря добился, чтобы в твою бригаду добавили танковые подразделения. Ладно, крестник, теперь расскажи, как там у вас обстоят дела.

Я доложил о состоянии дел в бригаде. Потом по его просьбе рассказал о настроениях в окружающем нас мире. При этом напирал на то, что в воздухе просто висит тревожное ожидание. Что местные жители начали буквально сметать с прилавков магазинов продукты, спички и соль, как будто знают, что скоро начнётся война. Минуты через три моего диалога голос в телефонной трубке хмыкнул и произнёс:

– Ладно, комбриг, не паникуй. Всё мы здесь в Москве знаем. Чем собирать разные сплетни, ты лучше больше занимайся своей бригадой. Помни, что в июле я, как и обещал, приеду проверять своего крестника.

На этом мой разговор с генералом армии завершился. Звонок в Наркомат обороны я отменил. После разговора с начальником Генштаба это уже не имело никакого смысла. А вот письмо Сталину я дописал, тут я посчитал, что «кашу маслом не испортишь». В Москву Иванова, вместе с изготовленным в нашей мастерской новым воздушным фильтром, я отправил, правда, на один день позже, чем обещал генералу армии. На эту задержку я пошёл из-за понимания того, что только моими танками, как бы они ни были совершенны – немцев не остановить. Поэтому моим приказом Иванов был откомандирован на два дня в 6-й мехкорпус. Там он помогал корпусным специалистам налаживать производство своего фильтра.

Вечером 14 июня меня буквально начало трясти от огромного нервного напряжения в ожидании начала вторжения Германии. Вся бригада, зарывшись в землю, тоже ожидала этого нападения. Всё вокруг были настолько наэлектризованы, что при появлении первого же вражеского самолёта мы начали бы по нему палить из всех стволов, способных стрелять вертикально, включая и стрелковое оружие. Отлично помня историю прошлой реальности, я обучил стрелковые роты залповым огнём стрелять по самолётам противника. Даже противотанковые ружья научил применять против авиации. Показал, как нужно крепить ружьё к колесу от телеги. Этими нехитрыми устройствами теперь были оснащены обе наши противотанково-истребительные роты. Всю ночь никто в бригаде не сомкнул глаз, все судорожно готовились к отражению атак, сначала воздушных, а потом и танковых. Как обычно бывает, оказалось, что для успешной обороны у нас не хватает массы вещей. К тому же многие сооружения мы не успели закончить или разместили их не в том месте. Вот все эти недочёты бригада и пыталась устранить за эту ночь.

Где-то в двенадцать часов дня весь этот психоз спал. Люди немного успокоились, к тому же я дал команду на отбой тревоги и разрешил в этот день отдых. Первый раз за всё это время в бригаде не проводилась учёба и сооружение оборонительных полос. Из всей бригады службу несли только часовые и кашевары. Сам я, совершенно измождённый от испытанного напряжения, закрылся в своём блиндаже и в три часа дня завалился спать.

Глава 10

Проснулся в шесть часов утра 16 июня, как ни странно в хорошем расположении духа. Судя по всему, во время сна подсознание проанализировало сложившуюся ситуацию. Я пришёл к выводу, что произошедшее изменение истории идёт только на пользу, как мне, так и стране. Появилась робкая надежда, что немцы в этом году не решатся напасть на СССР, что их отрезвила наша победа в Финскую войну, и они поняли, что с русскими лучше не ссориться. При всей, казалось бы, рыхлости и беспомощности Красной армии на первом этапе той «зимней войны» русские вдруг собрались и показали, на что они способны.

А русский человек способен на многое, это можно проследить на примере моей бригады. Большинство красноармейцев, которые ещё два месяца назад щупали своих Дунек и Глашек на околицах родных деревень, когда прибыли в расположение бригады, даже не знали, грубо говоря, с какого конца заряжается винтовка, не говоря уже о пулемёте или пушке. Я помнил, какой ужас у них вызывала обычная обкатка танком. Как многие из них выпрыгивали из окопа буквально в метре перед танком и безумно неслись прочь с одним желанием – оказаться как можно дальше от этого железного чудовища. В своём безумии они даже не отдавали себе отчёта, что запросто в этот момент могли оказаться под траком гусеницы. Одним словом, полтора месяца назад это были стопроцентные салаги. Теперь это, пускай и не идеальные, но бойцы, а если их ещё пропустить через пару-тройку реальных боёв, думаю, не всякое, даже превосходящее по численности подразделение вермахта сможет справиться с нашей бригадой.

Вот в таком состоянии я, вполне довольный жизнью и собой, вышел в предбанник блиндажа. Там, на сбитой из досок лежанке дрых, как сурок, Шерхан. Он находился всегда недалеко от меня. Я не взял себе ординарца, с этой функцией прекрасно справлялся Шерхан. Он являлся для меня и ординарцем, и водителем, и другом. Помню, как Наиль даже обиделся, когда после приезда в Михалово я подумывал об ординарце. Его надувшаяся физиономия быстро отвратила меня от желания полностью соответствовать образу комбрига. Растолкав Асаенова и поручив ему организовать завтрак, я занялся работой с бумагами, копившимися уже несколько дней. Все эти требования, инструкции и циркуляры вышестоящих штабов, пришедшие за последнюю неделю, я складывал в общую кучу, не читая. Сейчас, просматривая эти бумажки, я думал, что делал правильно. Пускай Михалыч ломает голову над ними.

Вспомнив про своего начальника штаба, я снова ощутил укол ещё вчерашнего стыда. Как же я облажался, убеждая всех, что гитлеровцы нападут 15 июня. Но если вчера я залёг в свою берлогу из-за того, что мне было невыносимо неловко перед моими сослуживцами за своё неоправданное карканье, сегодня только лёгкий укол стыда, и всё. Напротив, сейчас я был даже весьма доволен этой ложной тревогой. Имея такое свойство характера, легко обращать минусы в плюсы, я с такой же лёгкостью перестроился из зацикленного параноика в мудрого организатора генеральной репетиции. Ведь теперь стали очевидны все наши промахи и узкие места. И уже сегодня я собирался устроить «разбор полётов» и основательно вздрючить виноватых в просчётах.

В 8-20 началось наше совещание. Правда, совещанием это действо было назвать довольно трудно. Скорее, это походило на судилище, где главным прокурором, судьёй и палачом был я. Некоторые командиры, судя по всему, пожалели, что немцы вчера не напали на СССР. Им было бы легче выдержать атаку многочисленных танков противника, чем достойно устоять перед таким прессингом. Буйствовал я часа три, потом, сам от себя утомившись, распустил подчинённых со словами:

– Чтобы в течение этой недели все недостатки были исправлены. В следующую субботу повторим учение. Я вам хрен дам спокойно дрыхнуть. Всю ночь с субботы на воскресенье, а также весь выходной будете у меня сидеть в окопах. Я вас научу родину любить, халтурщики хреновы! Кто опять допустит такие ляпы, как вчера, с того всю шкуру сдеру, пожалеет, что вообще на свет появился!

После этого совещания до самого вечера мы с Шерханом объезжали подразделения бригады. В каждом из них я устраивал разнос командирам по итогам их действий в прошедшую ночь. Даже во время обеда в расположение одной из рот моторизованной группы я устроил форменную выволочку моему другу Валере Сомову. Конечно, наш разговор происходил один на один. Подытожив свой инспекционный выезд, я пришёл к выводу, что даже рад произошедшим во всех подразделениях бригады коллизиям. Это заставило людей переосмыслить свои действия, и я с удовлетворением наблюдал, как в каждой из посещённых мной частей шли усиленные тренировки личного состава.

На следующий день с самого утра отправился на совещание в Белосток. Собравшиеся там командиры встречали меня ироническими улыбками. Ещё бы, ведь я прожужжал всем уши, предрекая нападение Германии 15 июня. Может быть поэтому, когда я единственный выступил против рекомендации начштаба 10-й армии Ляпина на разрешение отпусков для командиров, в зале началось недовольное перешёптывание. Хорошо, что моя бригада непосредственно не подчинялась штабу 10-й армии. А то прямо на этом же совещании меня вздрючили бы «по самое не могу». А так – недовольно погудели и плавно перешли к другим вопросам.

А я сидел и удивлялся, как такая недальновидная идея могла пройти мимо командарма-10 Голубева. Это же был грамотный военачальник. Он был в числе слушателей первого набора, окончивших Академию Генерального штаба РККА. Голубев являлся весьма опытным командиром, без спешки прошедшим все ступени высшего командования. Почему он своей властью не перенесёт все отпуска хотя бы на конец лета? В преддверии осени и зимы нападение Германии было бы исключено. Неужели он не чувствует витающей в воздухе опасности, ведь масса признаков говорила о близости войны.

После «облома» 15 июня я напряжённо начал выискивать знаки и факты, которые указывали бы на явные намерения немцев. Будущее теперь для меня было закрыто, так же как и для остальных людей. И теперь я с большим вниманием анализировал ту новую информацию, которую получал от сослуживцев. Вот и теперь жадно впитывал новости, которыми делился сидящий рядом со мной командир 6-й ПТАБР подполковник Юрьев. Он, заметно иронизируя по поводу теперешней ситуации, шептал:

– Представляешь, Юр, что творят попы! Ты же знаешь, что моя бригада дислоцирована в местечке Ружанысток. Там мы занимаем комплекс зданий католического монастыря. Монахов выселили ещё в тридцать девятом, но храм не тронули, и в нём продолжают совершаться богослужения. Так вот, недавно священник открыто призвал прихожан молиться, чтобы кара Божья обрушилась на большевиков в день летнего солнцестояния, то есть – 22 июня. Что творится в этом мире – Генштаб не знает, а какой-то занюханный поп знает, что война начнётся 22 июня. А вообще-то я на этого гада натравлю наши органы! Пусть он там попробует проповедовать свой бред.

Когда мы, уже после совещания, вышли из здания штаба и встали перекурить, подполковник начал делиться своими бедами. В первую очередь он жаловался на снабженцев и Госплан. Оказывается, вооружение в его артиллерийские полки поступило в очень ограниченных количествах. Потребности в автомобилях и тракторах закрыты процентов на десять-пятнадцать. Из орудий поступали только 76-мм пушки, не поступило ни одной 107-миллиметровки. Со снарядами тоже была беда, обеспеченность выстрелами к 85-мм зенитным орудиям составляла двадцать процентов, к 37-мм – десять процентов.

Выстрелов к 76-мм пушкам было по общему количеству вроде бы и достаточно, но бронебойных снарядов из них практически не было.

Раскрасневшись от явного желания высказаться и поплакаться перед своим коллегой противотанкистом, подполковник просто выкрикивал:

– Ты представляешь, у меня в полках даже по одному дивизиону пушек не наберётся, а стрелкового оружия вообще, смешно сказать – по сто самозарядок.

Он жаловался, а я самонадеянно радовался, что не пошёл по лёгкому пути и не стал ждать «манны с небес», доверившись Госплану и централизованным поставкам. Уже тогда мне было ясно, что новейших 107-мм пушек бригада вряд ли дождётся, да и тракторов, а тем более вездеходных «Комсомольцев», тоже.

Между тем Юрьев продолжал:

– Тебе, Филиппыч, повезло, что ваша бригада имеет такого проныру, как Стативко. Этот хохол умудрился увести из-под носа моих ребят партию 37-мм выстрелов к зениткам, и это притом, что ваша бригада не приписана к нашему артскладу в Белостоке. Да и вообще, этот Бульба буквально обобрал уже всю Десятую армию. Хотя вы к ней и не относитесь, но он каким-то образом умудрился все резервы лошадей перетащить в вашу бригаду. Теперь вот принялся за Третью армию, штабу которой оперативно подчиняется моя бригада. Уже и их снабженцы начинают стонать от набегов твоего интенданта.

– Э-э-э, комбриг, хватит плакаться, что у тебя нет такого снабженца. Ты сам виноват, что не берёшь того, что у тебя лежит под рукой. Помнишь, я тебе ещё десятого мая давал наводку, где можно получить доставшиеся нам от поляков 37 мм пушки и противотанковые ружья. Сам Жуков дал разрешение противотанкистам пользоваться этим трофейным вооружением. Если бы тогда получил это вооружение, то сейчас бы ты не ныл, что тебе нечем оборонять даже свой монастырь. Но, это не поздно исправить. На окружном артскладе в Белостоке ещё имеется больше 50 пушек и 30 противотанковых ружей. А боеприпасов к этому польскому наследству на складе хоть «задом ешь». Смотри, Иваныч, если не заберёте это вооружение, на следующей неделе всё оно окажется в моей бригаде. Я хоть там и хапнул 72 пушки и 156 противотанковых ружей, но сейчас уже подумываю, не оснастить ли ими и свой сапёрный батальон. А что? Лошади есть, наводчиков мы обучили, а сапёров вполне можно поставить номерами к орудиям.

По-видимому, мои слова изрядно зацепили подполковника. Он сразу начал прощаться и быстрым шагом направился к своей «эмке». Не иначе Юрьев собирался заглянуть на окружной артсклад, чтобы убедиться в правдивости моей информации. А потом он наверняка пошлёт своих снабженцев, чтобы забрать оставшееся от поляков вооружение. По крайней мере, мне очень хотелось так думать. Сам я уже насытился на самом деле этим вооружением. В моей бригаде только сорокапяток было уже 144 единицы. А противотанковыми ружьями я оснастил даже пехотные роты при артдивизионах. Каждая получила по шесть ружей.

После совещания я поехал к себе в бригаду, где приступил к обычной рутинной работе. А на следующий день поехал осматривать место, в котором нам было предписано разместить свой летний лагерь. Этот циркуляр поступил ещё в мае, но я не очень спешил его исполнить, тем более что у меня было разрешение самого Павлова о рассредоточении сил бригады. Этим разрешением я обычно всегда козырял в вышестоящих штабах, и пока успешно. Но по крайней мере осмотреть то место, где должен быть наш летний лагерь, было нужно.

К тому же он находился в местечке Ружанысток, где мы должны были располагаться вместе с 6-й ПТАБР. Заодно я хотел ещё раз встретиться с Юрьевым. Узнать о том, будет он забирать в Белостоке трофейное оружие или нет. Если не будет, тогда мне придётся исключить его бригаду из своих планов, и, при отражении танковых атак, нужно рассчитывать только на своих ребят. Ещё я хотел его порадовать и передать его бригаде часть своих запасов. А именно бронебойные (на самом деле это шрапнель на удар) 76-мм снаряды и выстрелы к 37-мм зениткам. Переговорив с Бульбой, я выяснил, что этих боеприпасов у нас перебор. Тем более 76-мм снаряды использовали только наши танки и штабная батарея. К тому же Тарас был уже в курсе того, что на окружной артсклад в Волковыске, к которому мы также были приписаны, 20 июня поступят 37-мм выстрелы к зенитным пушкам. Также на склад должны были поступить и 200 единиц ППШ, но эти пистолеты-пулемёты нужны были нам самим.

Добравшись до места дислокации 6-й ПТАБР, я сразу обратил внимание на красочное панно, установленное возле монастыря. Оно было посвящено боевому пути 27-й дивизии. На нём были слова: «И снова, грудью врагов сметая, пойдёт на битву 27-я» Вышедший меня встречать Юрьев пояснил, что панно было установлено по его инициативе, ещё когда он служил в 27-й стрелковой дивизии. Именно в этом монастыре располагался 75-й гаубичный полк, которым он командовал. Потом полк был передислоцирован в Граево, а ему поручили формировать 6-ю ПТАБР. Я спросил:

– Иваныч, ты будешь забирать польские пушки и ружья?

– Конечно, буду, но сейчас с транспортом проблема, получится только в понедельник. Смотри, ты их не бери, оставь братьям противотанкистам.

Вместе с подполковником я осмотрел весь монастырь и прилегающие окрестности, после чего отправился обратно в свою бригаду. Как место для обороны монастырь мне понравился. Это была готовая крепость. Обеспечь там хорошее зенитное прикрытие, и за его толстыми стенами можно будет несколько месяцев сдерживать атаки целого немецкого корпуса. Но какой дурак будет осаждать этот монастырь? Немецкие моторизованные колонны просто объедут этот узел обороны и направятся дальше. Перед этим они организуют небольшой заслон, который запечатает бригаду за этими крепкими стенами.

Я, конечно, не знаю, какие действия по плану прикрытия должна осуществлять 6-я бригада, но если у них большое плечо марша и там заранее не подготовлены позиции, то бригада как воинское формирование просуществует совсем недолго. Скорее всего, немецкая авиация легко раздолбает её ещё на марше. Сам я постарался избежать такой участи. Мы заранее заняли позиции, организовав довольно приличный зенитный зонтик. При этом позиции располагались так, что немецкие моторизованные части обойти их не могли – либо упирались в большой лес, либо в заболоченные берега, либо в укрепрайоны. Нам не нужно будет носиться по всем рокадным дорогам, выискивая немецкие прорывы. Танки неизбежно будут вынуждены нас атаковать. А тут уж всё будет зависеть только от нас – от выучки артиллеристов и стойкости пехотного прикрытия.

До двадцать первого июня я всё время мотался по местам дислокации частей моей бригады. Только в машине у меня появлялось свободное время, чтобы проанализировать поступающую информацию. Настораживало многое, но самый тревожный знак я получил от совершенно случайно встреченного на дороге главного инженера Гушосдора. Мы были вынуждены остановиться на одном из участков автодороги, там шёл ремонт, и там же оказался мой знакомый гушосдоровец. Пока освобождали проезд, мы разговорились, вот тогда он и передал информацию, очень меня насторожившую. Практически на всех дорогах были разбиты часовенки, изваяния Христа и Богоматери, и пущен слух, что это сделали пьяные красноармейцы. Про себя я сразу же подумал: «Ни хрена себе, это в католической-то Польше! Возможна ли ещё более эффективная провокация для успешного завершения работы по формированию „пятой колонны“ из набожных поляков. Мда! Полное впечатление, что не сегодня-завтра немцы нападут».

Добравшись к вечеру до своего штаба, я сразу же прошёл к связистам. И там поручил им непрерывно сканировать радиоэфир. При малейшем изменении обычного порядка поведения немцев немедленно докладывать мне и Пителину. Командир 3-го отделения тут же доложил:

– Товарищ комбриг, два часа назад изменения уже произошли. Радисты не смогли получить данные о погоде, так как эфир невероятно засорён искусственными помехами, явно не атмосферными. Пискотня морзянки идёт на всех диапазонах частот. Германия и её страны-сателлиты вообще прекратили радиопередачи сведений о погоде.

– Так… Товарищ Морозов, если в эфире наступит тишина, значит, немцы перешли в режим радиомолчания. А это означает, что все приготовления закончены, и части вермахта заняли исходные позиции для нападения на СССР. Если это произойдёт, то немедленно, я повторяю, немедленно докладывать мне и Пителину.

Я очень на вас надеюсь, ребята! Сегодня ночью никому из радистов не спать. Радиоэфир контролировать непрерывно на двух рациях. Понятно?

Затем я направился к своему начальнику штаба. По пути меня перехватил Стативко. Явно сильно возбуждённый, он затараторил:

– Товарищ комбриг, нужна ваша помощь. Начальник Волковыского артсклада ни в какую не хочет выдавать выстрелы к 37 мм зениткам, не хочет он отдавать и ППШ. Говорит, что мы уже выбрали все лимиты. Хитрожопый он – по другим позициям выбираем, и ничего, всё проходит на ура, а тут вдруг нельзя. Наверняка же гад пообещал кому-нибудь другому. Брать надо сейчас, а то следующая поставка будет только в августе.

– Какого чёрта он выкаблучивается? Что, не знает что ли, что мы бригада РГК, и его склад снабжается так хорошо только потому, что мы к нему приписаны.

– Вот и я ему про это, а он ни в какую. Нужно, чтобы вы, товарищ подполковник, фитиль ему вставили.

– Ладно, Бульба, сейчас, только зайду к Пителину, и мы с тобой доедем до Волковыска. Только будет ли он на месте в это время?

– А куда он денется? Я его немного попугал и пригрозил, что к нему на склад приедет сам комбриг. Вот тогда он узнает, почём фунт лиха.

– Хорошо, Тарас, ты пока организовывай туда транспорт. Свободных полуторок сейчас может и не быть, но максимум через час три машины должны возвратиться из расположения Сомова. Передай командиру автобата Жигунову, чтобы, когда они прибудут, он отправил их в Волковыск на артсклад, мы там их будем ждать. Рябе тоже скажи, чтобы обеспечил броневое прикрытие этих полуторок.

Сказав это, я повернулся и поспешил к начальнику штаба. Несмотря на то что положение складывалось угрожающее, и в это время мне стоило находиться в штабе, но вся моя предыдущая деятельность может пойти насмарку, если бригада не будет с избытком обеспечена зенитными снарядами. После начала налётов немецкой авиации подвоз боеприпасов может обратиться для нас адом. Да и артсклад они могли разбомбить в первый же день. Противовоздушная оборона в Волковыске была не ахти – гораздо слабее, чем в наших опорных пунктах.

С Пителиным я просидел минут тридцать. Мы всё обсудили и решили, что в том случае, если у немцев в радиоэфире наступит тишина, то немедленно по всем подразделениям бригады объявляется тревога и отдаётся приказ – при появлении вражеских самолётов вести огонь на поражение. Можно было ожидать, что диверсанты и представители «пятой колонны» нарушат проводную связь, а немцы заглушат радиоэфир. Поэтому Пителин сразу же, как только я уеду, должен был поднять по тревоге роту Курочкина и силами этой моторизованной части обеспечить доведение приказа до всех наших подразделений.

В нашей разведывательно-диверсионной роте было десять легких бронеавтомобилей БА-20 и четыре средних БА-10, которые мы получили ещё с первым эшелоном, пригнанным Бульбой из Горького.

В конечном итоге мы с Пителиным договорились, что приказы будем отправлять двумя броневиками, один из которых будет с пушечным вооружением. Вдруг диверсанты на дорогах устроили засады, а на паре бронированных машин они запросто обломают себе зубы. Небольшое время, которое нам потребовалось, чтобы всё обговорить на случай непредвиденных обстоятельств, было связано с тем, что все наши действия были уже давно распланированы и даже отработаны в процессе обучения. Во всём комплексе мер, которые бригада должна была предпринять, был только один новый элемент. Это теперешнее наше решение посылать для передачи приказа не по одному, а по два броневика. Предупредив своего начальника штаба, что меня в ближайшие три часа может на месте не быть, что можно и даже нужно при обострении ситуации действовать без меня, я направился к своей «эмке», где уже должен был находиться Тарас.

К артскладу мы подъехали в 21–50, и сразу же вместе с Бульбой направились в кабинет интенданта 1-го ранга. Начальник артсклада находился на месте, видимо, действительно ожидал меня. Когда я прямо с порога стал на него наезжать, то почувствовал, хоть и молчаливое, но явное противодействие. Гаврилов, наверное, заранее подготовил себя и настроился на отражение этой словесной атаки. Хотя я действовал проверенным методом, всюду приплетая имена Сталина, Жукова и Павлова. Потом начал давить на его партийное чутьё, несколько раз повторив, что у меня личный приказ Мехлиса. По всем законам снабженческого жанра интендант 1-го ранга должен был сдаться и открыть для нас свои закрома, но он стоял твёрдо, как скала, невозмутимо повторяя:

– Товарищ подполковник, ваша бригада уже давно перебрала все лимиты. Вы поймите, я обязан обеспечить боеприпасами все закреплённые за артскладом подразделения. У вас боекомплект уже составляет сто двадцать процентов, а у многих он не дотягивает и до двадцати.

– Гаврилов, и ты пойми, у тех, у кого двадцать процентов бумажного боезапаса, у них и пушек-то нет. На хрена им нужны снаряды, если стрелять не из чего! Ну? К тому же у нас бригада особая. Мы противотанкисты и будем сражаться на особо опасных направлениях, где попрёт самый сильный противник. Значит, у нас и расход снарядов будет намного больше, чем у обычной части. Так что давай, помогай, интендант «дорогой», сам же понимаешь, что только мы реально сможем тормознуть немцев.

– А у нас с ними «Пакт о ненападении», – тут же вывернулся Гаврилов.

В этот момент за окнами послышался шум подъехавших автомобилей. Стативко, думая, что это наши полуторки, пошёл на улицу, а я остался обрабатывать дальше упрямого интенданта. Когда я в очередной раз говорил Гаврилову, что судьбой 7-й ПТАБР занимается лично товарищ Сталин, раздался стук в дверь, и в кабинет вошёл незнакомый мне капитан.

Когда он представлялся Гаврилову, я молча сидел, внимательно разглядывая этого капитана. Услышав, что его группу направили из 9-й железнодорожной дивизии НКВД для усиления охраны артсклада, я немного удивился. Даже не столько факту усиления охраны, а тому, что для решения этого вопроса направили капитана. Уж очень высокое звание было у этого человека. Я достаточно хорошо знал командира 58-го полка этой дивизии Александрова. Звание у него было всего лишь капитан. Подразделение этого полка осуществляло охрану станций и мостов на близлежащих участках железной дороги. Это что же получается, командир полка капитан, и для охраны какого-то занюханного склада присылают цельного капитана, к тому же не из этого полка?

Мои размышления прервал Стативко. Заглянув в кабинет, он попросил меня на минутку выйти, чтобы разобраться с тем, какой калибр снарядов ему оформлять. В полном недоумении от его слов я вышел в коридор. Когда закрыл дверь в кабинет Гаврилова, Бульба стал шептать мне в самое ухо:

– Товарищ подполковник, тут подъехали два грузовика, битком набитые красноармейцами, всё это очень подозрительно.

– А что тут такого? Подъехали, ну и что? Приказ у них – усилить охрану этого объекта.

– Так в обеих машинах – одни украинцы!

– Ну и что? Ты что же думаешь, ты один хохол на всю армию?

– Да они не хохлы, они западники. Я их говор знаю. Все они из Львовской области. А вы знаете, как там относятся к СССР и России.

Эти слова меня сразу же насторожили, я стал быстро приходить в боевое состояние. Мысли ускорили свой бег, носились в мозгу, как метеоры: «Если это диверсанты, то когда подъедут мои машины, они наверняка насторожатся, и это может кончиться для нас очень плохо. А ведение полномасштабного боя вблизи такого количества взрывчатых веществ недопустимо. Так бригада может остаться без всякой подпитки боеприпасами. Нужно разбираться с этими уоновцами немедленно и кардинальным образом».

Потом в моей голове, буквально за секунду, созрел план наших действий. Глядя на Стативко вмиг посерьёзневшими глазами, я тоже шёпотом произнёс:

– Так, Тарас, сейчас идёшь к Шерхану и приказываешь ему подготовить ППШ и гранаты, лежащие в машине. Чтобы, когда я подойду к «эмке», всё было готово, и у каждого автомата лежало по три запасных диска. Когда я подойду к легковушке, открою дверцу и возьму со своего сиденья уже снятый с предохранителя ППШ, ты начинай стрелять по людям, сидящим в кузове ближней полуторки. Я буду лупить по дальним. Шерхан должен в это время забрасывать эти грузовики гранатами. Понял? Тогда давай, начинаем действовать, время пошло!

Стативко козырнул и быстрым шагом направился к нашей «эмке», а я вернулся в кабинет Гаврилова. В это время интендант 1-го ранга изучал сопроводительные бумаги капитана. Когда я вошёл, незнакомец настороженно глянул в мою сторону, а я заметил, что у него кобура расстёгнута.

Изобразив на лице улыбку, я просящим тоном сказал:

– Слушай, капитан, ты нам не поможешь? Тут нужно загрузить три полуторки снарядами, а у тебя, я смотрю, ребята здоровые, им это раз плюнуть.

Настороженность с лица капитана спала, и он, тоже улыбаясь, ответил:

– Чего же не помочь! Поможем, конечно, товарищ подполковник.

Между тем Гаврилов прервал своё важное занятие по изучению бумажек и гневно посмотрел на меня. Как только он произнёс первое слово, я произвёл удар в голову стоящего капитана. Бил так, как нас учили в Эскадроне, чтобы человека отключить на 20–30 минут. После моего удара у капитана закатились глаза, и он как тряпичная кукла начал заваливаться. Не обращая внимания на что-то мычащего интенданта, я придержал безвольное тело капитана и усадил его на стул. При этом голова его упала на письменный стол Гаврилова. Посмотрев на сразу замолчавшего и испуганно сжавшегося интенданта, я коротко произнёс:

– Это диверсанты. Ты, интендант, давай сейчас звони на станцию и в особый отдел, а я пойду дальше разбираться с этими шакалами. Смотри, Гаврилов, сейчас пока шуму не подымай, никакой тревоги. А этого диверсанта свяжи. Понял?

Не дожидаясь ответа интенданта, я повернулся и направился к своей «эмке».

Глава 11

Подошёл я к своей легковушке с совершенно безмятежным лицом, насвистывая мотив из кинофильма «Весёлые ребята». С улыбкой на лице открыл переднюю пассажирскую дверь, поднял с сиденья уже снаряженный автомат и с той же улыбочкой начал стрелять по дальней полуторке, набитой этими предателями своего народа. Этим недоумкам профессиональные западные провокаторы внушили бредовую идею «самостийности». Самостоятельности от кого? От своего же народа? У нас же совершенно одинаковые гены, да и менталитет такой же. У каждого второго, который называет себя русским, – или мама хохлушка, или папа малоросс, в крайнем случае бабушка или дедушка с Украины.

Когда я начал отстреливать уже третий диск, обе полуторки загорелись. Скорее всего, это произошло от взрывов гранат, бросаемых Шерханом. По этим машинам стрелял и пулемёт с ближней к нам сторожевой вышки. По нам они не стреляли, слишком узнаваемой была моя «эмка». Да и Бульбу с Шерханом знала любая собака на этом артскладе. Грохот стоял неописуемый, такой, что у меня заложило оба уха. Когда стало ясно, что живых в горящих полуторках нет, я прекратил огонь. Потом перестал стрелять Бульба, последним замолк пулемёт на вышке.

Как по заказу появились наши три полуторки, сопровождаемые двумя лёгкими броневиками. И началось неизбежная после окончания таких событий суета, беготня, матерные крики и вопросы, которыми завалили Шерхана прибывшие красноармейцы. А я в это время беседовал с выбежавшим из своего кабинета Гавриловым. Как только я его увидел, сразу спросил:

– Гаврилов, как там наш капитан? Ты его связал?

На мой вопрос интендант невнятно пробормотал:

– Да связал я его! Но это не важно, главное, непонятное что-то творится.

Он, можно сказать, был в панике и не знал, что ему делать. Оказывается, телефонная связь не работала и никаких инструкций, предназначенных для такой ситуации, он не имел. Пришлось командование этим артскладом брать на себя. Но перед этим я решил всё-таки вырвать хотя бы часть поступивших на склад выстрелов к 37 мм зениткам. Начав ковать железо, пока горячо, я спросил Гаврилова:

– Ну что, интендант первого ранга, теперь ты видишь, как действует Пакт о ненападении? Или ты думаешь, что это просто банда националистов? Которые, профессионально подделав документы, решили заглянуть на твой артсклад в надежде умыкнуть отсюда пару десятков снарядов, чтобы глушить рыбу?

Всё ещё растерянный Гаврилов что-то невнятно промычал. А я между тем продолжал давить на интенданта. Наконец согласие на получение нами снарядов и 200 ППШ было получено, и наш сообразительный Бульба тут же протянул Гаврилову наряды на подпись. Дождавшись этого греющего мне душу события, я начал распоряжаться по дальнейшим действиям интенданта 1-го ранга. Во-первых, приказал направить нарочного в вышестоящий штаб. Во-вторых, вскрыть красный пакет и начинать выполнять все указанные там действия. Гаврилов робко заметил:

– Товарищ комбриг, но его же можно вскрывать только после получения приказа «Гроза» или если начнётся война.

– А у тебя что, интендант, не война, что ли? И связи нет. К тому же тебе приказывает вскрыть пакет подполковник, пусть напрямую ты ему не подчиняешься, но всё же – комбриг. И знаешь, Гаврилов, я к тебе не просто так приехал, обуреваемый тягой хапнуть больше, чем другие. По всем данным, завтра немцы начнут войну. Скорее всего, это произойдёт рано утром, часа в четыре-пять. Поэтому слушай третий приказ. При появлении над твоим объектом немецких самолётов всеми имеющимися зенитными средствами открывать огонь на поражение. Понял? И не затуманивай себе голову всякими там пактами о ненападении. Его время прошло, и теперь у немцев другие задачи.

Слушавший меня Гаврилов наконец что-то для себя решил. Он неожиданно вытянулся и бравым голосом гаркнул:

– Разрешите выполнять, товарищ подполковник?

Я кивнул, а интендант 1-го ранга, развернувшись по-уставному, поспешил в свою контору.

Через пять минут и я, захватив с собой Шерхана, направился в кабинет Гаврилова. Нужно было допросить нашего пленника. Несмотря на свой уверенный вид и безапелляционные распоряжения, я несколько мандражировал. А вдруг ошибся, и этот капитан действительно направлен из 9-й железнодорожной дивизии НКВД. Вот будет история! Тут впору самому влепить себе пулю в лоб. И никакое твоё героическое прошлое не поможет. Замордуют так, что мечтой будет оказаться опять в своей прошлой реальности…

Зайдя в кабинет, я увидел, что Гаврилов изучает бумаги из вскрытого красного пакета, а на столе у него разложена карта. Капитан в форме НКВДешника лежал на полу, руки у него были связаны, и было видно, что он ещё находится без сознания. Молча я подошёл к столу интенданта, взял стоящий там графин с водой и вылил его содержимое на голову капитана. Потом повернулся к стоящему в дверях Асаенову и приказал:

– Шерхан, давай, приведи этого диверсанта в чувство, времени у нас мало, поэтому можешь не церемониться.

Старшему сержанту я ещё по пути в кабинет объяснил сложившуюся диспозицию, и что допрос будем производить по жёсткому сценарию. Нужно было любыми путями вырвать признание и те инструкции, который получил этот уоновец от своих немецких хозяев.

Натура Наиля за год мирной жизни не изменилась, и он с энтузиазмом воспринял мои слова. С большим интересом посмотрел он на объект, у которого нужно было получить необходимые сведения, и начал засучивать рукава. А я, повернувшись к Гаврилову, смотревшему на нас всё еще растерянным, непонимающим взглядом, сказал:

– Интендант, дай-ка посмотреть документы этого капитана.

Кладовщик суетливо пошарил по столу, потом поднял карту, нашёл документы и протянул мне. Я с некоторым трепетом раскрыл командирскую книжку капитана. На первый взгляд внешне всё выглядело в полном порядке. Печати и подписи соответствовали его легенде. Но, присмотревшись, я почувствовал некоторое облегчение. Скрепки, стягивающие листы книжки, были не наши. Я тысячи раз просматривал документы своих командиров, скрепки там были всегда немного покрыты ржавчиной. А у этого капитана эти проволочки блестели, видно были сделаны совершенно из другого сплава.

Закончив изучать документы, я положил их обратно на стол Гаврилова и повернулся к нашему клиенту. Капитан уже сидел, прислонившись спиной к стене, и с ужасом смотрел на нависшего над ним Шерхана. И было с чего. Наиль достал свой добытый еще в Финскую войну нож и собирался разрезать галифе капитана. Сделав это, он за шиворот подтащил бендеровца ближе ко мне и усадил его на стул. Галифе вместе с исподним болтались у уже морально сдавшегося диверсанта на носках хорошо начищенных сапог.

Первые десять минут допроса несостоявшийся диверсант упирался. Сначала грозил санкциями от НКВД, потом Божьей карой, затем и вовсе замолчал, только скрипел зубами. Но после того, как Шерхан, заткнув его пасть захваченной из машины ветошью, начал применять третью степень устрашения, уоновец сдался. И когда Наиль вытащил у него изо рта кляп, запел как соловей, сообщая мне массу интересных сведений. О себе, о полученном задании и об известных ему планах немцев. Третьей степенью устрашения мы с Наилем называли самые жёсткие методы допроса, которые апробировали в Финскую войну. Этими методами мы развязывали языки даже упёртым финским егерям, а тут – всего лишь какой-то вшивый националист. Поэтому через тридцать минут после начала допроса я уже знал всё, что меня интересовало.

Оказывается, этот ублюдок был добровольцем и сначала служил в батальоне «Нахтигаль», в котором собралось около тысячи украинских националистов. Там он был одним из подручных Романа Шухевича, занимавшего в батальоне должность политвоспитателя. Потом его взяли на обучение в специальное подразделение «Роланд». Там он себя хорошо показал, и его, уже как руководителя диверсионного подразделения, неделю назад перебросили на советскую территорию. Всё это время они отсиживались на одном из хуторов и только один раз провели активную операцию. Захватили два грузовика, уничтожив при этом троих красноармейцев и одного командира Красной армии.

Приказ по рации о начале операции по захвату, а если придётся и уничтожению одного из самых крупных и имеющих наилучшее зенитное прикрытие складов, поступил сегодня утром. Под контроль склад нужно было взять до 3:30. Потом, при приближении немецких самолётов, требовалось запускать по две ракеты – зелёную и красную. Германское командование очень интересовал этот склад. Здесь было складировано большое количество авиабомб, а также имелось подземное хранилище бензина класса А. Помещения для хранения взрывчатых веществ тоже были под землёй, в построенных ещё поляками казематах.

Кроме нас, этот артсклад служил базовым и для 14-го РАБа (района авиационного базирования). РАБ занимался тыловым обеспечением 9-й САД (авиадивизия смешанного состава). Наверное, немцы хотели захватить в первую очередь авиабомбы и бензин, чтобы использовать их против Красной армии. А что они нападут буквально в ближайшие часы, я уже и не сомневался. Пленному диверсанту был известен и приказ, по которому вермахт начнёт вторжение – «Дортмунд». Услышав этот приказ по рации, его группа обязана была разделиться. Одна часть должна была охранять захваченный склад, вторая – устроить нападение на станцию и повредить стрелки. По информации этого лжекапитана, немцы должны выбросить десант и прийти его группе на помощь. Его задачей было – продержаться до 12:00. Этому обер-лейтенанту немецкой армии было также известно, что всё подразделение «Роланд» было задействовано в диверсионных актах на территории СССР. При этом его группа была самая крупная из всех заброшенных. В задачи других групп входили в основном диверсии на линиях связи, организации засад на дорогах и распространение панических слухов после начала бомбардировок. Как было ему известно, все бойцы «Роланда» были одеты в форму НКВД и большинство из них имело документы 9-й дивизии. После получения всех этих сведений у меня по явился огромный вопрос. Что делать? Мозг буквально щёлкал, как арифмометр, перебирая все возможные варианты действий. Для Шерхана, застывшего неподалёку, моё пассивное молчание длилось всего несколько секунд, а для меня прошла целая вечность. Наконец, очнувшись с уже готовым планом действий, я посмотрел на Наиля, горько усмехнулся и сказал:

– Да, парень, опять мы с тобой попали в самую топку. Сон на сегодня, да и, наверное, на следующую ночь, отменяется. Придётся тряхнуть стариной, одним словом, сержант, – включай форсаж. Ладно, дружище, давай пока упаковывай этого клиента и веди его в нашу «эмку». Доедем до станции и сдадим его в особый отдел. Пускай его срочно отправляют в Белосток и там уже трясут дальше. А нам нужно заняться более важными делами. Ты понял, когда немцы собираются на нас напасть?

– Да вроде он сказал – в 3:30.

– Это не факт. Склад они должны до 3:30 захватить – это да. А вторжение немцы должны начать после команды в эфире «Дортмунд». Как думаешь, мог он нас обмануть?

– Этот хлюпик? Да не в жизнь!

– Ладно, старший сержант, примем его слова на веру. И время нападения 3:30 тоже примем, но как примерное. Во всяком случае, к этому часу нужно быть полностью готовыми. Всё, Шерхан, время пошло, давай действуй. А я пока пойду найду Бульбу, да и с Гавриловым нужно переговорить. А то, видишь, эта нежная интендантская душа не вынесла реалий жизни. Сбежал, сучок, после первых десяти минут допроса.

Я хохотнул, хлопнул Шерхана по плечу и вышел из кабинета, который теперь стал очень напоминать собой камеру пыток. А что – решётки на окнах присутствовали, пол был забрызган блевотиной и испражнениями, воняло, как в общественной уборной, да и сам подследственный имелся. Бывший щеголеватый капитан сейчас представлял собою жалкое зрелище. Лицо было всё покрыто соплями и кровавыми пятнами, форма, кроме сапог, висела лохмотьями, оголяя трясущееся мелкой дрожью тело. Но эту весёлость я нагонял на себя искусственно, на самом деле на душе было муторно и очень тревожно.

Гаврилова мне искать не пришлось. Он находился на улице, рядом с дверьми в административное здание артсклада. Стоял и жадно курил «Казбек», по валявшимся невдалеке свежим бычкам было видно, что это далеко не первая выкуренная папироса. Да, видно, интендант сильно переволновался и всё ещё находился в растерянности. Вся его привычная жизнь пошла под откос. Твёрдо очерченный в сознании мир рушился и двигался, как каток, давя его представления о гуманизме, о правильности инструкций и вбитых в его голову принципах жизни.

Его состояние, казалось бы, должно и на других воздействовать похожим образом, внушать растерянность и подавленность. Но у меня его вид вызвал только злость. Я ни за что на свете не хотел поддаваться этому катку судьбы. Ещё в коридоре прежде давившие на меня тревога и обречённость испарились без следа. Засевшая в голове сразу после допроса мысль – засесть в своих укреплениях и биться там с немчурой насмерть, а там хоть трава не расти, сменилась другой – нет, надо растрясти этих бестолочей, таких как Гаврилов, будут тысячи. Они, как трава, поддаются любому дуновению ветерка и так же мгновенно сгорят в огне, распространяя своим бездействием пожар всё дальше. Нет, буду действовать, пускай глупо, нарушая все уставы. Пускай, неточны мои расчёты, но консультироваться не с кем, да и некогда. Нужно тушить пожар не только вёдрами одной моей бригады, а всеми брандспойтами 10-й армии, и если получится, то и всего округа.

Буквально за секунду после моего выхода на улицу я принял окончательное решение – довериться своим инстинктам и действовать, как авантюрист. К чёрту все условности, буду ставить на психологию. Наверняка же, когда нарушена связь, вокруг начнётся бардак и беспорядок. Противоречивых сведений столько, что все пребывают в растерянности и будут рады уцепиться за любые более-менее разумные и последовательные распоряжения, идущие из Москвы. И эти распоряжения вряд ли вызовут сомнения, если будут звучать из бригады РГК. А что? Я всем известен как выдвиженец из Москвы. И, как шёпотом передавали мои хорошие знакомые, большинство высшего руководства 10-й армии уверено, что я протеже самого Сталина. А уж то, что делами 7-й ПТАБР занимался лично Жуков, известно всем. Особенно это было заметно, когда моей бригаде придали девять танков КВ. Неслыханный случай, танки, которые, по слухам, распределял поштучно сам Сталин, направлены в артиллерийскую бригаду, пускай и РГК. Несмотря на противодействие со стороны округа, штаба 10-й армии и 6-го мехкорпуса, танки всё же оказались в бригаде.

Первоначально, после придания бригаде танковой роты КВ, у меня складывались весьма напряжённые отношения с командиром 6-го мехкорпуса Хацкилевичем, а комдив 4-й танковой дивизии Потатуреев, тот и вовсе катил на меня бочку. Конечно! Из 63 имеющихся в его дивизии танков КВ девять он был вынужден передать моей бригаде. Но вся эта неприязнь и интриги обоих генерал-майоров разом кончились и сменились чувством уважения и доверия. А всё это произошло благодаря моим усилиям по внедрению у них в мехкорпусе новых воздушных фильтров для дизеля В-2. Я в ущерб своей бригаде направил своих специалистов для организации производства новых фильтров в 6-м мехкорпусе. Даже сам изобретатель этой мечты любого настоящего танкиста Иванов два дня до своего отъезда в Москву провёл в 4-й танковой дивизии.

Отношения ко мне танкистов изменилось настолько, что я даже был приглашён на празднование дня рождения комдива-4 Потатуреева. И был там единственным представителем других родов войск. А когда, разомлев от выпитого, я спел песню, запомнившуюся мне из прошлой жизни, «Нас извлекут из под обломков…», то стал для этих суровых людей полностью своим.

Кроме этих мыслей, за те несколько секунд, пока я подходил к Гаврилову, меня посетила ещё одна, безумная. Именно под её воздействием я и задал ему вопрос:

– Слушай, интендант, а на твоём складе имеются снаряды к 152-мм гаубицам?

Не отошедшего от произошедших событий Гаврилова мои слова ещё больше погрузили в прострацию. Он стоял, глядя на меня своими васильковыми глазами, и молчал. Я хлопнул его по плечу рукой и продолжил:

– Это выстрелы к нашим новейшим гаубицам. Ты же должен быть в курсе, что ими оснащены десять гаубичных полков РГК, которые формируются в лесах под Барановичами. По крайней мере, когда я говорил с командиром 312-го полка Сидоровым, он назвал твой склад как один из тех, к которым он приписан. Да и 600-й полк, по моим сведениям, имеет отношение к твоему артскладу.

Наконец Гаврилова прорвало, мой вопрос, наконец, достиг его сознания. Но он ответил вопросом на вопрос:

– Товарищ подполковник, а зачем вам 152-мм снаряды, у вас же в бригаде нет ни одного такого орудия?

– Вот, товарищ интендант первого ранга, теперь мы и добрались до основной причины, по которой я появился на твоём складе. Ты, надеюсь, знаешь, что мы бригада Резерва Главного Командования?

– Естественно, товарищ подполковник!

– Тогда ты должен понимать, что у бригады имеется прямая связь с Верховным командованием. Кроме первой сети на частотах 11 ак, служащей для связи со штабами 3-й, 4-й, и 10-й армий, мы пользуемся сетью Генштаба для работы с Москвой. Так вот, Москва, так же как и округ, не может напрямую связаться с армейскими штабами, проводная связь нарушена, а радиочастоты забиты искусственными помехами. Не знаю почему, но нашему бригадному отделению связи периодически удаётся поддерживать связь с Москвой. Может, это связано с особым рельефом местности, а может быть, с тем, что одна из наших радиостанций весьма мощная и только недавно к нам поступила. Но это не важно, самое главное, нам из Генштаба поступили сведения, что Германия начнёт вторжение в 3:30 по московскому времени.

– А что же округ не может разослать фельдъегерей или делегатов связи на самолётах? – выдохнул начальник артсклада.

– Не знаю, интендант! Похоже, начался такой бардак, что правая рука не знает, что делает левая! Лично мне генерал армии Жуков приказал предпринять все возможные меры для организации прикрытия войск 10-й армии. В том числе он дал разрешение использовать для этого недавно сформированные гаубичные полки РГК, которые дислоцированы под Барановичами, и другие, потерявшие связь с вышестоящими штабами, части. Ты понял, Гаврилов? Так что с этого момента, до нормализации обстановки, ты начинаешь выдавать боеприпасы любой действующей части, независимо от того, приписана она к твоему складу или нет. Такое письменное распоряжение я тебе оставлю. И ещё, можешь засунуть все нормативы и планы снабжения приписанных частей себе в жопу, когда будешь подрывать свои склады, чтобы не достались вермахту. Приказ на уничтожение артсклада при приближении немцев я тоже тебе оставлю. Пришлю и своих сапёров, чтобы они всё тут заминировали, к едрёной матери. Вот такие вот пироги, Гаврилов! Давай быстрей переходи на военные рельсы и меньше эмоций, интендант! А то, видишь ли, как красная девица, сбежал во время допроса диверсанта. Ты хоть знаешь, какие он дал важные сведения? Например, твой артсклад не будут бомбить немецкие самолёты, если ты при их приближении выпустишь зелёную и красную ракеты. Так что, прикажи своему зенитному прикрытию – открывать огонь по немецким самолётам только в том случае, если они непосредственно начнут бомбить твой объект. В остальных случаях пускать сигнальные ракеты и сидеть тихо, как мыши. Ясно?

– Товарищ комбриг, а как же предыдущий ваш приказ – послать связного и вскрыть красный пакет?

– А что? Этот приказ остаётся в силе! Никто же распоряжений, предписанных в «красном пакете», не отменяет. Я тебе сейчас говорю про другое. Ты на данный момент времени обязан снабжать любую военную часть не по своим бумажкам, а по фактическим заявкам. Всю бухгалтерию к чёрту, а то туда её отправят сами немцы. Короче, Гаврилов, время уже очень здорово поджимает, а нужно ещё кучу дел переделать. В том числе нужно будет брать под своё крыло недавно сформированные полки РГК, а там 480 новейших 152-мм гаубиц. Представляешь, сколько нужно боеприпасов? Ближайший артсклад, где имеются снаряды к этим пушкам, – твой. В Барановичи, на окружной артсклад, я не успею, поэтому, Гаврилов, пока всё снабжение снарядами этих полков будет висеть на тебе. Так сколько у тебя снарядов для 152-мм гаубиц?

– Ну, на такое количество даже по боезапасу на одно орудие не наберётся. На память, всего тонн триста, наверное.

– Ладно, Гаврилов, хоть что-то есть. Может быть, на один день боя хватит. Тем более, в полках наверняка кое-какой запас снарядов имеется. В общем, давай, пока я здесь и могу подписать – все имеющиеся снаряды выписывай на мою бригаду. Да, кстати, сколько у тебя всего грузовиков?

– Двенадцать ЗиС-5.

– Хорошо! Транспорт, который сейчас имеется в твоём распоряжении, я забираю для снабжения этих полков.

– Но, товарищ подполковник, машины мне нужны для выполнения распоряжений, указанных в «красном пакете».

– Не трынди, интендант, не время! Чтобы рассредоточить твои запасы, тут нужно море грузовиков. И наверняка по плану прикрытия тебе должны ещё подослать транспорт. Сам понимаешь, когда начнутся бомбардировки, будет уже не до передислокации твоего склада. Пару дней будет сущий бедлам, все дороги будут забиты беженцами и маневрирующими частями, и всё это под регулярными налётами немецкой авиации. Ты со своими трёхтонками сможешь проехать только несколько километров. В лучшем случае застрянешь в пробке, а скорее всего твои машины просто-напросто немецкие штурмовики раздолбанят, на хрен. Пойми, отправляя сейчас снаряды, ты разгружаешь свой склад и этим отчасти выполняешь предписания, указанные в «красном пакете». Тем более косвенно ты выполняешь приказ самого Жукова. Усёк, Гаврилов?

– Так точно, товарищ комбриг! Когда ставить под погрузку грузовики?

– Вот сейчас и ставь. Чтобы они загрузились одновременно с моими полуторками. Поедут одной колонной, под охраной броневика. Пункт разгрузки под Ружанами – там находится полевой склад моего 681-го артполка. Он же будет служить и складом снарядов для гаубичных полков. Ну, вроде всё обговорили, теперь, Гаврилов, пора действовать, время пошло. Дай бог, твоим трёхтонкам сделать первый рейс до начала немецких воздушных налётов. А если ты не забудешь пускать зелёную и красную ракеты, то, глядишь, люфтваффе и не станет бомбить твой склад. Давай оформляй бумаги, я подписываю и двигаю к станции. Может быть, там ещё имеется связь.

Глава 12

Отойдя от Гаврилова, я закурил папиросу, и у меня нервишки пошаливали. И не только от близости начала войны, с этим ощущением я давно свыкся, оно было у меня уже в крови. Нет, мандражировал я не от ощущения надвигающейся опасности, а от своей наглой лжи. И от того, что мне предстояло ещё больше увязнуть в обмане своих же товарищей. Но что же делать? Как повернуть историю в другое русло, я не знал. Оставалось пойти на прямой подлог и обман, всё равно за первые дни войны никто этого не поймёт. А уж в дальнейшем, если история пойдёт не по такому жуткому пути, как в моей прошлой реальности, я был готов отдать себя на самые страшные кары, вплоть до расстрела перед строем моей бригады.

Несмотря на внутренний мандраж, мой мозг всё равно отрабатывал пути наилучшего и убедительного способа проведения моего авантюрного плана. Я снова вспомнил всё, что мне было известно о первом дне войны с немцами. И о допущенных просчётах нашего командования. В моей голове опять зазвучал голос Змия:

– Главный просчёт советского командования заключался в недооценке силы люфтваффе. Буквально в первый день вторжения немецкие самолёты разбомбили все аэродромы, находящиеся на западе СССР. На земле было уничтожено более восьмидесяти процентов военных самолётов, большие потери понёс и личный состав ВВС. В результате этого люфтваффе захватило полное господство в воздухе. И в дальнейшем творило, что хотело. Бывало, что лёгкий самолётик устраивал охоту за замеченными им одиночными автомобилями и даже повозками. Штатные части зенитной артиллерии многих подразделений ЗапОВО на 22 июня находились на полигоне западнее Минска. И, естественно, не смогли защитить свои подразделения от нападений с воздуха. Самое яркое подтверждение этого – судьба 6-го мехкорпуса. И ещё одной из важнейших причин развала обороны советских войск явилась нераспорядительность командования. Шифровка о возможном нападении Германии поступила в армейские штабы за несколько часов до начала вторжения. Но, например, в штабе 10-й армии её расшифровали только тогда, когда немецкие самолёты уже бомбили Белосток. Линии связи были уже нарушены, и оперативное руководство частями было невозможно. Многие подразделения в такой ситуации ожидали приказа «Гроза», чтобы вскрыть «красные пакеты», но он так и не поступил. Некоторые командиры, не дождавшись приказа, под свою ответственность вскрывали эти пакеты и пытались действовать по плану прикрытия госграницы, но согласованности действий армейских частей не было, и эти попытки окончились ничем. К тому же ряд дивизий не имел даже такого плана прикрытия. Одним словом, полный бардак – кто в лес, кто по дрова.

Воспоминания из той реальности окончательно убедили меня действовать нестандартно, заставив обозначить основные направления, на которые я должен был направить всё своё внимание в оставшееся время. За срок, отпущенный мне судьбой, я мог успеть только поднять тревогу в находящемся неподалёку штабе 9-й Смешанной авиадивизии и по рации постараться предупредить штаб 10-й армии.

Было наивно думать, что в штабе округа и 10-й армии прислушаются к предложениям какого-то комбрига и будут менять разработанные ранее планы. Но, например, в штабах 6-го мехкорпуса и 9-й САД возможность такого варианта была. Я хорошо знал, и в настоящее время был в прекрасных отношениях с командиром мехкорпуса Хацкилевичем и с генерал-майором авиации Черных. Конечно, в самом штабе 10-й армии к моей радиограмме отнесутся настороженно, но это заставит их немедленно начать расшифровку сообщения из Генштаба.

Кроме этого, я мог попробовать исполнить пришедшую мне несколько минут назад идею о поднятии по тревоге и передислокации нескольких недавно сформированных гаубичных полков РГК. Я знал, что радиосвязь у них с вышестоящими штабами плохая – мощных раций в полках пока не было. По этому, естественно, если прибудет делегат связи из бригады РГК, имеющий связь с Верховным командованием, они будут выполнять переданные через него распоряжения Генштаба. А если нам удастся остановить немцев, то никто и никогда не будет выяснять, откуда появились эти распоряжения.

Уверенность в том, что эти артполки будут выполнять мой безумный план, основывалась и на том, что все командиры полков меня очень хорошо знали. Ещё бы, я несколько раз присутствовал на совещаниях командиров этих артполков РГК и при этом каждый раз делился опытом формирования новых подразделений. Со мной на эти совещания постоянно выезжал мой заместитель. Виктор Александрович по своей предыдущей службе хорошо знал почти всех командиров полков. А с командирами 312-го и 600-го гаубичных полков он был в дружеских отношениях. Оба они в своё время были у него заместителями и с большим уважением относились к Осипову. Поэтому напрашивалось решение – послать в полки РГК Осипова. Уж он-то точно убедит командиров выполнять переданные через него распоряжения. Да и потом он будет отличным координатором действий этих артполков РГК.

Имея за плечами батареи 152 мм гаубиц, оборона моей бригады будет просто непробиваемой. Сорокапятки могли эффективно действовать против немецких танков с 300–400 метров, зенитные 85 мм пушки поражали «панцеры» на километровой дистанции. А 152 мм гаубицы, ведя огонь из глубины обороны, не будут давать возможность противнику маневрировать и концентрировать танки для массированных атак. Я больше всего опасался именно массированной танковой атаки Т-4. Эти немецкие танки прошли модернизацию – броня была значительно усилена (на каждый Т-4 дополнительно наварили 20 мм бронелисты). Из-за этого сорокапятки могли и не пробить лобовую броню этого танка. По крайней мере поразить танк с первого выстрела. Время огневого контакта из-за малой дистанции было ограничено несколькими минутами. Поэтому, если немецкие танки будут наступать большой массой, они имеют хороший шанс прорваться сквозь огонь и подавить мои пушки. Немецкие танкисты – бойцы опытные, участвовали не в одном боестолкновении, они не испугаются потерь в своих рядах. Повиснут как бульдоги на обороняющейся бригаде. Вот тут-то и скажут своё веское слово гаубицы.

Так что, в расположении артиллерии большого калибра за передними боевыми порядками бригады я был кровно заинтересован. Наверное, моё подсознание искало выход из тупиковой ситуации, поэтому и родило идею привлечения этих артполков РГК. Правда, с передислокацией гаубичных полков могли возникнуть большие сложности. На 19 июня, то есть на день, когда я был последний раз под Барановичами в летнем лагере расположения этих полков, на десять имеющихся гаубиц приходился всего один тягач. То есть фактически перетаскивать многотонные пушки было нечем. Оставалось одно – направить в расположение артполков все свои трактора. Их в бригаде было 52 единицы, и всё это благодаря стараниям моих снабженцев. У 6-й ПТАБР, формируемой одновременно с моей бригадой, тракторов было только 22 единицы. Все наши трактора сейчас находились в расположении 681-го артполка.

Конечно, всех моих тягачей было недостаточно для передислокации пушек десяти артиллерийских полков, тем более немецкая авиация не даст спокойно заниматься челночными рейсами. Но хоть какое-то количество гаубиц мы сможем перетащить на новые позиции. Расстояние от летних лагерей, где сейчас стояли артполки, до запланированных позиций в районе Пружан было около 70 километров, а до позиций в районе Ивацевичей, где располагались укрепления двух дивизионов 724-го артполка, чуть более пятидесяти километров. Получалось, что после получения приказа тягачам потребуется три часа, чтобы добраться от Ружан до полигона, где располагались артполки, и на час больше для занятия района сосредоточения недалеко от Пружан. Именно там я хотел сосредоточить гаубицы, прибывшие из первой колонны. А если ещё добавить к этому время сборов, то минимум только через десять часов можно будет ожидать прибытия первых двух гаубичных полков. По-любому получалось, что на пути к новым огневым позициям гаубицы попадают под удары немецкой авиации. Даже если колонны тракторов будут сопровождать мои автомобили, с установленными в их кузовах зенитными пулемётами, не избежать потерь. Придётся броневики, способные вести огонь по самолётам, тоже направить для прикрытия передислоцируемых артполков. Единственное, что может облегчить положение артиллеристов, если мне удастся убедить Черных выделить истребители для организации воздушного прикрытия коридора, по которому будут передвигаться артполки.

Ведь не зря же я столько раз был с ним на охоте, используя Якута в качестве егеря. Командир 9-й САД был страстным охотником, можно сказать, фанатом этого дела. Благодаря охоте, мы с ним и сошлись довольно близко. Он просто балдел от талантов Якута, это восхищение моим подчинённым, возможно, автоматически переходило и на меня. Восхищался он и кулинарным даром Шерхана, впрочем, как и я. Мы с командиром 9-й САД с большим удовольствием употребляли в пищу дичь, приготовленную Шерханом, выслеженную Якутом и подстреленную генералом. Моя роль во всех этих экспедициях в Беловежскую пущу заключалась в выслушивании монологов генерала, произнесению тостов и чоканью рюмками. А что? С генералами надо дружить, а я и употреблял алкоголь только с командирами выше меня по званию и должности. Может быть, из-за этого у меня было много друзей среди командного состава 10-й армии.

Вот эти знакомства накоротке и подкрепляли надежду, что сейчас это поможет продвижению моих несколько авантюрных задумок. Со стороны, наверное, все они показались бы мальчишескими, не свойственными старшему командиру Красной армии. Но ведь в глубине души я всё ещё оставался тем Юркой Черкасовым, которого воспитал Эскадрон. В той реальности не быть авантюристом значило вообще не быть. Только такие, спонтанные, на грани фола действия приносили удачу. Остальные, казалось бы, разумные, принятые в любой нормальной армии мероприятия легко просчитывались немецкими аналитиками и, как правило, всегда проваливались, сопровождаясь большим количеством жертв среди бойцов «Русского сопротивления».

Я стоял минут пять, прислонившись к стене какого-то строения на территории артсклада, обдумывая свои дальнейшие действия и вспоминая все известные мне перипетии, происходившие в районе Белостокского выступа после начала войны. Невдалеке были видны загружающиеся полуторки из моей бригады. Привычная в этой ситуации суета людей и доносившиеся оттуда матерные словечки как-то умиротворяли. Казалось, что идёт обычная, повседневная жизнь, которая не может вот так взять и прерваться. Хотелось стоять так вечно, измученному, безумно уставшему, но живому. Окончательно меня вернула в реальность колонна порожних грузовиков.

«Наверное, это Гаврилов направил свои трёхтонки на загрузку снарядами для 152-мм гаубиц, – подумал я, – ещё полчаса, и эти машины тоже загрузят».

Время подгоняло. Нужно было дать инструкции Бульбе, написать записки Пителину и Осипову. Самому ехать в штаб бригады уже не было времени. Нужно было срочно связываться с командованием 10-й армии, 6-го мехкорпуса и 9-й авиадивизии. До штаба бригады ехать почти час, и не факт, что наши не очень мощные рации смогут пробиться через наведённые помехи и связаться с этими войсковыми соединениями. Тогда оставался только один вариант – установить с ними связь самому. По моему разумению, такой шанс у меня был.

Во-первых, через железнодорожную станцию. Может быть, диверсанты пока ещё не добрались до проводной связи на железной дороге. Всё-таки по железнодорожным путям постоянно курсировали дрезины с охраной. Часовые стояли у всех мостов и железнодорожных стрелок. К тому же на перегоне от Белостока до Слонима периодически курсировал 58-й бронепоезд. База снабжения и место дислокации у него были как раз в тупике, вблизи станции Волковыск. Ехать туда от артсклада на машине не больше пяти минут. Я даже удивлялся, почему никто из охраны бронепоезда ещё не появился на артскладе, чтобы узнать причину поднятой стрельбы и взрывов гранат.

Этот бронепоезд в моих планах играл довольно большую роль. И даже не из-за его огневой мощи, а в силу того, что на нём была установлена мощная радиостанция. Что меня допустят до этой радиостанции, я даже и не сомневался. Бронепоезд являлся одним из подразделений 58-й железнодорожного полка 9-й ЖДД НКВД, а командир этого полка капитан Александров был, можно сказать, мой друг, и он почти постоянно находился на этом бронепоезде. Даже если он сейчас отсутствует, то командир бронепоезда меня прекрасно знает, ведь я в последнее время не один раз добирался на этом бронированном составе до Белостока. После перебазирования штаба бригады из Михалова в полевой лагерь, расположенный на берегу реки Зельва, стало гораздо быстрее добираться до штаба 10-й армии по железной дороге. Тем более на бронепоезде, следующем туда практически без остановок.

Если даже я не смогу по телефону или по рации связаться со штабами 10-й армии, 6-го мехкорпуса и 9-й САД, то по второму варианту я предполагал добраться до штабов этих соединений на автомобиле. До расположения штаба 9-й САД было максимум минут сорок езды на «эмке». Оттуда добраться до Белостока можно было часа за полтора. Времени на все эти потуги оставалось немногим больше пяти часов. Цейтнот – да! Но мы всё-таки армия, и я надеялся, что предупреждённые по тревоге даже минут за тридцать воинские подразделения успеют выйти из-под воздушного удара. А дальше уже вступает в действие выучка и воинская удача. Сам про себя произнеся обычную свою фразу: «Ну что, комбриг, время пошло! Двигай, Юрок, а там уж как карты лягут», – я направился к моим ребятам, загружающим полуторки. Среди многоголосного гомона вокруг грузовиков особо выделялся тенор Бульбы. Он, как обычно в таких ситуациях, своими заковыристыми матерными оборотами стимулировал красноармейцев загружать машины быстрее. И самое интересное, что это действовало даже похлеще, чем обещания различных поощрений, раздаваемых некоторыми командирами.

Отозвав Стативко в сторону, я вкратце обрисовал ему сложившуюся ситуацию. Потом начал давать распоряжения по его действиям. Затем, усевшись вместе с Тарасом в кабину одной из полуторок, написал записки Пителину и Осипову. Передавая ему эти, довольно длинные послания, я сказал:

– Тарас, времени до начала бомбардировок осталось очень мало, поэтому все грузовики направишь на полевой склад 681-го полка под охраной одного броневика. Сам на втором броневике добираешься до нашего штаба, передаёшь Пителину и Осипову мои распоряжения и немедленно двигаешь в Моньки, на 923-й склад горючего. Нужно кровь из носу выбить там солярку. Для перевозки его используй весь свободный транспорт, который окажется у Жигунова. Полуторки, которые разгрузятся от снарядов, нужно будет загрузить пустыми бочками и тоже гнать в Моньки. Пустых бочек полно и в хозяйстве Жигунова, и на мехбазе в Ружанах. В Ружаны и привезёшь всё добытое горючее. В основном заливай дизтопливо, нам сейчас оно нужно больше всего. Если сделаешь всё оперативно, то, глядишь, и не попадёшь под удар немецкой авиации. К сожалению, на 922-м складе дизтоплива нет, поэтому придётся мотать в Моньки. А как хорошо, если бы оно было здесь, в Волковыске! 992-й склад подчиняется Гаврилову, а он говорит, что в наличии только бензин. Ладно, будем надеяться, что всё же успеем вывезти солярку до начала бомбардировок. А если нет, то придётся попрощаться с идеей перетащить все десять гаубичных полков под Пружаны и Ивацевичи. Ты всё понял, Тарас?

– Так точно, товарищ подполковник! Мне нужно ехать сначала к нам в штаб, потом в расположение 681-го полка, а затем уже, загрузившись пустыми бочками, следовать в Моньки.

– Да нет! Полуторки и без тебя доберутся до 681-го полка, а потом и до Монек. Поручи это командиру пятого броневика, сержанту Кондратьеву, и всё. Ты же сразу после передачи моих распоряжений Пителину и Осипову, на броневике Ляпина добираешься до 923-го склада. И там любыми способами выцарапываешь дизтопливо. Думаю, Тарас, это у тебя получится, тем более начальник склада Проценко твой приятель и земляк. Оформив все бумаги, ты дожидаешься прибытия грузовиков, заливаешь топливо и в темпе вальса везёшь его на нашу мехбазу. Там нужно будет разгрузить трёхтонки Гаврилова и отправить их обратно на склад в Волковыск, чтобы они продолжали вывозить 152 мм снаряды. Наши машины не разгружай, пусть бочки с солярой будут в кузовах. И всё это нужно успеть до 3:30. Теперь, Тарас, ты всё уяснил?

– Так точно!

– Ну тогда, как говорится, с Богом!

Я хлопнул Бульбу по плечу и добавил:

– Будем живы – не помрём, интендант!

После этих слов я выбрался из кабины полуторки и, больше не обращая ни на что внимания, направился к «эмке», где меня дожидался Шерхан. Садясь в кабину, я мельком глянул на заднее сиденье, где примостился наш пленный. Асаенов основательно опутал его верёвкой и зачем-то засунул в рот кляп. Устроившись поудобнее в мягком сиденье, я глянул на Наиля и скомандовал:

– Давай, Шерхан. Сейчас рулим на станцию. Там я зайду к военному коменданту, а ты передашь нашего пленного в особый отдел. Протокол допроса у тебя?

Наиль в это время уже трогался с места, поэтому только молча кивнул головой, а я продолжил давать распоряжения:

– Эти бумаги тоже отдашь особистам. И предупреди их, что сведения очень важные и пленного срочно нужно доставить в штаб 10-й армии. Пусть берут бронедрезину и аллюром двигают с пленным в Белосток. Нам уже больше некогда заниматься этим вопросом. Мы с тобой, Шерхан, если бронепоезд не стоит в своём тупике, срочно должны будем ехать в штаб 9-й авиадивизии, а оттуда в Белосток. На всё про всё нам остаётся четыре часа сорок семь минут. А тут, если ехать на «эмке», до Белостока нужно часа два. А по дороге, сам знаешь, могут быть засады. Наверняка же сегодня ночью вся недобитая шваль выползет на дорогу. Посмотрим, может быть, у НКВДистов на станции будет броневик, тогда попросим их выделить его нам на эту ночь. Если не будет, тогда придётся рискнуть и без сопровождения добраться до штаба авиадивизии. Там уже генерал Черных, думаю, выделит нам броневик, а может быть, даже два.

Шерхан, глядя на дорогу и не поворачиваясь ко мне, хмыкнул и произнёс:

– Товарищ подполковник, а на хрена нам охрана, у нас в машине куча гранат, да и два ППШ имеется. Что мы, с паршивой бандой белополяков не справимся? Да мы их в пять минут разделаем получше, чем два броневика за час!

– Дурачок! А о времени ты подумал? По-любому каждое боестолкновение займёт минимум минут тридцать, так можно добраться до штаба 10-й армии к утру, одновременно с разрывами первых немецких авиабомб. Если нас будет сопровождать броневик, а лучше два, то вряд ли какой-нибудь диверсант рискнёт нападать на такой конвой.

Но Наиль был настроен воинственно и, напыжась, заявил:

– Если у диверсантов лучшим являлся тот «шибздик», который сейчас валяется связанный на заднем сиденье, – этим уродам хватит и пяти минут нашего времени.

Не обращая внимания на его слова, я в очередной раз представил карту «Белостокского выступа» и мысленно привязал к местности заранее подготовленные нами оборонительные позиции. Ещё месяц назад бригада начала выполнять планы, которые мы наметили с Пителиным. Нами было намечено пять узловых районов обороны.

Во-первых, это, конечно, дорога Пружаны-Ружаны-Слоним. Там стояла наша самая сильная группировка. Она включала в себя целиком 681-й артиллерийский полк, две роты 402-го минно-сапёрного батальона и девять танков КВ. В полку было шесть артиллерийских дивизионов: три, вооружённых 45-мм противотанковыми пушками; два 85-мм зенитными орудиями; один дивизион, выполняющий роль противовоздушного прикрытия. На вооружении у него было восемь 37-мм автоматических зенитных пушек, 18 зенитных пулемётов ДШК и шесть счетверённых пулемётов «максим», которые были установлены в кузовах полуторок. Кроме этого, в полк входила батарея 120-мм миномётов. Каждый наш противотанковый дивизион, кроме 36 сорокапяток, включал миномётную 82-мм батарею и стрелковую роту со специально обученными для борьбы с танками бойцами. Эта рота полностью соответствовала 401-му штату Красной армии, принятому 1 апреля. Единственное, что её отличало от обычных стрелковых рот, это – четыре станковых пулемёта «максим» и шесть расчётов противотанковых ружей, вооружённых польскими ПТР «Ur» образца 1938 года. Таким образом, численность роты возросла до 202 человек. Дивизион 85-мм зенитных орудий включал в себя 12 пушек. При этом расчёты были обучены вести огонь как по танкам, так и по воздушным целям. Генерал Черных не раз выделял самолёты и планера для обучения моих артиллеристов стрельбе по воздушным целям. Конечно, результаты этих стрельб были ниже, чем у зенитных частей, но, в конце концов, мы же противотанкисты, и к тому же процесс обучения стрельбе из орудий у нас длился всего лишь один месяц.

Вторая по величине и силе бригадная группировка располагалась в районе городка Ивацевичи. Её задачей было эластичной обороной притормозить немцев, наступающих по дороге Береза-Ивацевичи-Барановичи. У посёлка Береза, на берегу речушки был оборудован опорный пункт. Там два дивизиона 724-го артполка (противотанковый, вооружённый польскими 37-мм пушками, и зенитный, а также рота 402-го минно– сапёрного батальона) должны были вступить в первый бой с немцами. Тормознув гитлеровцев, они должны были отступить в сторону Ивацевичей, к расположенным там остальным силам этой группировки. А именно, к дивизиону сорокапяток и 85-мм пушек. Дав бой на этих, более мощных укреплениях, группировка, опираясь на ещё два оборудованных заранее опорных пункта, должна была отступать к Барановичам. Уже там, соединившись с другими частями бригады, мы совместными усилиями смогли бы остановить немцев или по крайней мере хорошо дать им по мозгам. А если удастся обеспечить воздушную поддержку, и с тыла нас будут подпирать гаубичные полки, то вполне реально было остановить танки Гудериана. Если мы это сделаем, то весь план «блицкрига» фашистские бонзы могут засунуть в свои вонючие задницы.

Остальные силы бригады располагались вдоль дороги Белосток-Волковыск-Слоним. Механизированная группа Сомова, правда без роты тяжёлых танков КВ, оборудовала несколько танковых засад по реке Нарев. В районе Михалово располагался дивизион 85 мм зенитных орудий, усиленный истребительно-противотанковой ротой из группы Сомова. И, наконец, в районе городка Зельва, на берегу одноимённой реки располагались укрепления штабной бригадной группы. В неё входили: противотанковый дивизион 724-го артиллерийского полка (36 трофейных польских пушек и рота пехотной поддержки); разведывательно-диверсионная рота Курочкина; штабная батарея (четыре 76-мм пушки и четыре 37-мм зенитных орудия); а также управления и штабные подразделения 402-го минно-сапёрного и 171-го автотранспортного батальонов.

Оборона у этих бригадных групп планировалась тоже эластичной. В процессе боёв все они должны были отступить к городу Слоним, там соединиться с подразделениями 681-го артполка, потом взорвать все мосты через реку Щара и попытаться помешать подразделениям вермахта с ходу форсировать эту водную преграду. Нанеся максимальный урон немцам, бригада должна была отойти к Барановичам и там полностью воссоединиться для последнего, решающего боя.

Только я начал планировать наши действия под Барановичами, как наша «эмка» остановилась на привокзальной площади Волковыска. Посмотрев на часы, отметил, что от окружных складов мы добрались до станции за одиннадцать минут. В светлое время суток весь этот путь занимал обычно минут семь. Шерхан, несмотря на всю свою браваду, явно осторожничал. Пробирался к станции аккуратно, центральными улицами, чувствовалось – парень опасается возможной засады.

Дождавшись, пока Наиль вытолкнул из салона нашего пленника, я повернулся и направился в помещение вокзала. За мной, конвоируя диверсанта, двигался старший сержант Асаенов. В помещении зала ожидания было довольно много народу. Отпускники дожидались поезда Белосток-Москва. Не обращая внимания на изумлённые взоры людей, видевших, как Шерхан, вооружённый ППШ, конвоирует оборванного, со следами побоев, пленника, я направился прямо к военному коменданту. Его на месте не оказалось, присутствовал только дежурный – младший лейтенант. Хорошо, что я был ему известен как командир бригады РГК и не нужно было ничего доказывать и объяснять. У этого дежурного я выяснил, что и на станции железной дороге нет проводной связи. Бронепоезд производил очередной объезд участка железной дороги. Правда, дежурный немного меня обнадёжил. Оказывается, когда ещё связь работала, он разговаривал с капитаном Александровым, находящимся на бронепоезде, и тот обещал прибыть на станцию в районе двух часов ночи. Но если ожидать бронепоезд, то времени, чтобы связаться с намеченными штабами, практически не оставалось. К тому же «пятая колонна» оживилась и перешла к диверсионным действиям. Гарантий, что они не повредят железнодорожные пути или стрелки, не было никаких. Вполне вероятно, что бронепоезд окажется заблокированным на каком-нибудь перегоне, чтобы стать лёгкой добычей немецких бомбардировщиков. Дело, так сказать, начало пахнуть керосином. Я нервно посмотрел на часы, было 00:01 минута. Уже наступило воскресенье 22 июня…

Глава 13

Информация от дежурного, вдобавок к той, которая была получена в результате допроса диверсанта, – придавила меня, как пресс. Я целую минуту стоял в растерянности и полной прострации. Но всё-таки не зря я все последние два часа мысленно выстраивал порядок своих действий при самых неблагоприятных стечениях обстоятельств. Поэтому, очнувшись от шока, вызванного словами младшего лейтенанта об отсутствии бронепоезда, а значит, и невозможности связаться по рации с нужными штабами, я начал действовать по запасному варианту.

Но прежде всего объяснил дежурному создавшуюся ситуацию и приказал объявить тревогу:

– Слушай, младшой, ты давай готовь две дрезины. На одной твои ребята повезут пленного в Белосток, а на второй отправь людей к бронепоезду. Я сейчас напишу записку Александрову, её нужно обязательно вручить вашему командиру полка. А на словах пускай передадут – из Генштаба Красной армии получена шифрограмма, что немцы нападут на СССР в районе четырёх часов утра. Пускай немедленно связываются со штабами 10-й армии, 9-й САД, 6-го мехкорпуса и дальше по списку, и передают эту информацию. Источником, если будут вопросы, можно называть меня. Кроме этого, пускай передадут вашему капитану, что захвачен немецкий диверсант, который в ходе жёсткого допроса сообщил, что вторжение начнётся в 3:30 утра по приказу «Дортмунд», переданному на 170-й радиоволне. И ещё, товарищ младший лейтенант, вам вменяется в обязанность по всем зенитным подразделениям, расположенным на станциях, которые охраняет ваш полк, объявить тревогу. Предупредите делегатов связи, которые будут доставлять это сообщение, что начальник Генштаба генерал армии Жуков приказал вести огонь по нарушителям воздушных границ СССР на уничтожение. Распоряжение вам понятно?

– Так точно, товарищ подполковник! Но у нас здесь только один БА-20 жд! Как же я на нём выполню все приказания?

– Что ты из себя целку строишь, лейтенант? Непонятно, что ли, в какое положение мы можем попасть? Генштаб ни хрена не может довести свои распоряжения до штабов соединений, расположенных недалеко от границы. Проводная связь нарушена, радиоэфир засорён немцами. Каким-то чудом Москве удалось связаться с моей бригадой, я как намыленный кидаюсь к вашему бронепоезду, чтобы через его мощную рацию связаться со штабом 10-й армии, а у дежурного по станции и по полку НКВД нет свободных дрезин. Ты что? Немедленно конфискуй имеющиеся на станции паровозы, ручные дрезины и рассылай гонцов по всей железнодорожной линии. Понятно?

– Так точно, товарищ комбриг! Разрешите выполнять!

– Валяй, младший лейтенант! Кстати, не забудь всех отпускников отправить в свои части. Для этого забирай любой автотранспорт, который сможешь найти вблизи станции. Пусть они там тоже поднимают тревогу. И своих делегатов связи предупреди, чтобы они это делали на всех станциях, куда успеют добраться. Старшему наряда, который будет конвоировать диверсанта, поручи, когда он доберётся до Белостока, явиться вместе с пленным в первую очередь в штаб 10-й армии. Там он передаст дежурному мою записку, а устно пускай доложит, что 7-я ПТАБР получила шифровку из Генштаба о том, что Германия начнёт боевые действия против СССР в 3-30 двадцать второго июня.

Пока дежурный поднимал тревогу и раздавал распоряжения, я писал записки. Одну – в штаб 10-й армии, вторую – командиру 58-го ЖДП капитану Александрову. Заняло это у меня минут пятнадцать. За это время младший лейтенант развил бурную деятельность: сформировал наряд для конвоирования пленного, отправил на двух ручных и одной мотодрезине связных. Старшему на БА-20 жд (бронеавтомобиль, приспособленный для движения по рельсам) было поручено добраться до бронепоезда, не останавливаясь на встречающихся станциях. Предупреждать охрану станций должны были связные на ручной дрезине. Пленного дежурный собирался доставить в Белосток на маневровом паровозе, ему даже не нужно было разводить пары. Паровоз как раз в это время работал на запасных путях станции.

Вручив записки младшему лейтенанту, я попрощался с ним за руку и направился к «эмке». Пленного Шерхан передал бойцам из железнодорожного полка НКВД ещё минут двадцать назад. После этого я поручил ему найти железные листы, чтобы сделать хоть какую-нибудь защиту от пуль мотора и салона нашей «эмки». Прямого боестолкновения я не боялся, мы не салаги, и вполне могли быстро справиться с тремя-четырьмя диверсантами. Гранаты и автоматы у нас имелись, и подготовлены мы были дай бог каждому. Но вот просто трусливый обстрел нашей машины из засады мог привести к печальным последствиям. Чтобы как-то застраховаться от этого, я и поручил Наилю найти железные листы и закрепить их по бокам двигателя, а также два листа положить в салон. Когда тронемся, мы их уже внутри прислоним к дверям.

Добравшись до автомобиля, я внутренне усмехнулся. Вид у «эмки» был очень нелепый. Куда делась её былая элегантность. Эта гордость советского автопрома сейчас была просто железным ящиком на колёсах. Шерхан, раздобыв в местном депо железные листы с несколькими, уже насверленными отверстиями, большими гвоздями прибил их к обшивке нашей «эмки». При этом пробив насквозь тонкий металл корпуса «эмки» и внутреннюю обшивку, выступающие острые концы гвоздей он просто загнул.

«Дёшево и сердито, – подумал я, – на такой таратайке теперь ездить только по колхозным полям, да и то местных коров жаль, увидят, доиться не будут».

Заметив меня, Асаенов вылез из салона автомобиля. Похлопав рукой по закреплённому железному листу, он спросил:

– Ну как, товарищ подполковник, получилось? Мы с местными ребятами закрепили эти восьмимиллиметровые листы минут за десять. Дольше их сюда тащили, чем устанавливали, они тяжёлые, заразы.

– Нормально получилось, Наиль. Теперь, можно сказать, ты у нас – механик-водитель броневика, а я соответственно – стрелок. Слушай, парень, не жалко тебе было уродовать свою любимую «ласточку»?

– Жалко, конечно! Но что делать? Жизнь, она важнее, тем более нам нужно вовремя успеть предупредить наших.

Неожиданно Шерхан хохотнул и добавил:

– К тому же я давно мечтаю поездить на «опель-капитане», или, на худой конец, на «роллс-ройсе»!

– Да «роллс-ройс» – это же английский автомобиль!

– Ну тогда на «ситроене»!

– А это французская машина.

– Да и хрен с ними! Нам татарам всё равно, на каких трофеях ездить, лишь бы там были мягкие сиденья и вид богатый. Давно, товарищ подполковник, мы сидим без трофеев, я уж с Финской войны соскучился по буржуйским сигаретам. Германия – страна богатая, и у их офицерья, наверное, много разных интересных штучек есть. Дураки, сами лезут к нам в руки, вот мы их и потрясём немного. У меня родственников много, и каждому нужен подарок. В армии-то только я, а где у нас под Челябой найдёшь ценные вещи. Тряхнём стариной, товарищ командир?

– Тряхнём, тряхнём, Шерхан! Но только нужно сначала разбить немцев, а уже потом собирать трофеи. А вояки они грамотные, покруче, чем финны будут. Да и техники у них полно, одни самолёты чего стоят. А это самоё страшное – быть под бомбёжкой. Помнишь ту бомбардировку, когда бомба попала в дот лейтенанта Климова? Даже находясь в доте, ребята погибли, а у нас сейчас нет таких укрытий, только земля-матушка. Ладно, заканчиваем чесать языками. Нужно быстрей ехать в штаб девятой авиадивизии. Ну, ты знаешь, это штаб генерала Черных.

Утвердительно гукнув, старший сержант стал забираться на своё водительское место. Я тоже залез в салон машины и начал пристраивать сбоку металлический лист. Когда мы тронулись, я посмотрел на часы, время было 0:31 ночи. На станции мы пробыли полчаса, и, как я себя убеждал, успели сделать много. По крайней мере, зенитное прикрытие на станциях железной дороги будет готово к появлению вражеских самолётов. Да и отпускники, добравшись до своих частей, поднимут там тревогу.

На середине пути нас обстреляли. Но, слава богу, дорога не была перегорожена, а так как мы двигались с большой скоростью, граната, брошенная диверсантами, взорвалась позади нас. Они стреляли вслед машине, но железные листы, закреплённые позади сидений, защитили наши спины. Я не сделал ни одного выстрела в ответ. Времени, чтобы надрать задницы этим шавкам, совершенно не было. Цейтнот был полный, каждая минута на счету. Шерхан это тоже понимал, поэтому при первых выстрелах он сжался, выставив голову так, чтобы только видеть дорогу, и прибавил газу.

В итоге мы добрались до штаба 9-й авиадивизии даже быстрее, чем если бы ехали днём, в спокойной обстановке. И это притом, что на КПП нас мариновали минут семь, перед тем как пропустить за охраняемый периметр. Конечно, вид у нашей «эмки» был своеобразный и вызвал сначала у охраны подозрение, но потом, когда я переговорил со знающим меня лейтенантом, оно сменилось на улыбки красноармейцев, скрываемые с большим трудом. Когда прибыли на место, я перед выходом из машины посмотрел на часы, было 1:11, по крайней мере какое-то время до поднятия по тревоге авиационных полков 9-й САД ещё оставалось.

Пройдя в помещение штаба, я с облегчением перевёл дух. Командир 9-й авиадивизии генерал-майор Черных находился здесь. И в штабе присутствовал не только он. Всё руководство дивизии собралось в кабинете Черных. Адъютант генерала, знающий о наших особых отношениях с комдивом, доложил мне:

– Товарищ подполковник, всё командование дивизии находится на совещании. Генерал собрал командиров из-за крайне тревожной обстановки. Сведения, поступающие из различных источников, носят угрожающий характер. К тому же настораживает, что немецкие радиостанции минут пять назад прекратили засорять радиоэфир помехами, имитирующими атмосферные явления, и начали транслировать бравурные марши. Командиры сидят уже час и ждут распоряжений из округа. Связь очень неустойчивая, но минут двадцать назад получена шифрограмма от Павлова. Расшифровали текст не полностью, но основной смысл ясен – не поддаваться провокациям немецкой авиации.

Я прервал речь старшего лейтенанта, заявив:

– Всё ясно, Сергей! Я как раз и приехал по этому поводу. Моим радистам повезло больше, к нам поступила шифровка из самой Москвы. В ней приказано поднять бригаду по боевой тревоге, а также указано время, когда Германия нападёт на СССР. И это не будет провокацией, это начало полномасштабной войны. Мы тоже пытались связаться с округом и штабом десятой армии, но ничего не вышло. Проводная связь отсутствует, а радиоэфир засорён помехами. Вот и пришлось мне, как обычному связному, прорываться к вам, чтобы предупредить о надвигающейся войне.

Кому-то другому ваш генерал вряд ли бы поверил, а я надеюсь всё-таки убедить Петровича, что это никакая не деза, а истинный приказ Генерального штаба. Так что давай, иди и доложи о моём появлении!

Я только и успел немного привести себя в порядок, когда старший лейтенант пригласил меня пройти в кабинет Черных. В большой комнате находилось человек десять. Практически всех я знал, поэтому представляться не пришлось. Поздоровавшись за руку с генерал-майором, комиссаром дивизии и начальником штаба, остальным просто кивнул головой, я сразу же приступил к своей небольшой речи. После информации о приказе Генштаба народ молчал, переваривая мои слова, но когда я рассказал о сведениях, полученных от пленного диверсанта, посыпались вопросы. Пришлось почти дословно цитировать слова допрошенного обер-лейтенанта. Минуты две после моих слов собравшиеся командиры обсуждали услышанную информацию, пока генерал Черных не предложил всем выйти из кабинета и дать ему возможность лично переговорить с командиром противотанковой бригады.

Когда мы остались с Черных одни в кабинете, он выбрался из-за своего стола, подошёл ко мне и протянул раскрытую пачку «Казбека». Взяв папироску, я начал её разминать, а генерал, усевшись напротив, глядя прямо мне в глаза, спросил:

– Ты понимаешь, Черкасов, что может быть, если мы нарушим предписания округа?

Я тоже, глядя в его уставшие, покрасневшие глаза, ответил:

– А ты, Петрович, представляешь последствия невыполнения приказа Генштаба? В Москве собрана вся разведывательная информация, и им видней, что нужно делать. К тому же ты и сам видишь, что творится вокруг! В общем, как хочешь, я свою миссию выполнил, теперь нужно ещё предупредить штаб десятой армии и, наконец, можно заняться своей бригадой. Кстати, её я уже поднял по боевой тревоге и подразделения начали выполнять мероприятия по плану прикрытия.

– Мда, Юра, озадачил ты меня!

Он сунул папиросу в рот и зажёг спичку, я тоже закурил свою казбечину. Так мы молча сидели и курили минуты три. Потом Черных, что-то решив в своей генеральской голове, потушил бычок о спичечную коробку, встал, подошёл к своему письменному столу и нажал звонок вызова адъютанта. Вошедшему старлею он приказал:

– Старший лейтенант, немедленно идите в радио узел, связывайтесь с авиационными полками и объявляйте боевую тревогу. В 3-30 все истребительные полки должны быть в воздухе. Вторгнувшиеся в воздушное пространство СССР немецкие самолёты немедленно сбивать. Зенитным подразделениям на аэродромах открывать огонь на поражение по любому неопознанному самолёту.

Адъютант дёрнулся было к выходу, но приостановился, когда генерал добавил:

– Да, Сергей, пригласи всех собравшихся командиров вернуться в мой кабинет.

Через две минуты большая комната опять была полна народу. Лица командиров были задумчивые, серьёзные и несколько растерянные. Наверное, в коридоре они обсудили мою информацию и поняли её важность, в том числе и для своей собственной судьбы.

Черных дождался, пока все рассядутся и только потом объявил свой приказ. Люди уже были готовы к такому развитию ситуации, поэтому вопросов было минимальное количество. И все они касались конкретных дел. Окончательно поняв, что авиадивизия действительно становится на военные рельсы, и в 3-30 все исправные истребители будут подняты в воздух, я поднялся и начал прощаться. При этом предупредил присутствующих, что на дорогах сейчас организованы засады диверсантов. А так как на совещании присутствовало пять командиров авиационных полков, чьи подразделения располагались на других аэродромах, посоветовал им добираться до своих частей в сопровождении броневиков. И будет лучше, если присутствующих здесь командиров полков доставят до их аэродромов по воздуху. Попросил и мне выделить два броневика для сопровождения в Белосток до штаба 10-й армии. Оказалось, что в распоряжении штаба авиадивизии сейчас имелось только три лёгких бронеавтомобиля. Один из них мне всё-таки дали. Ещё я договорился, что радиостанции дивизии будут пытаться связаться со штабами 10-й армии и 6-го мехкорпуса. Если же связь в ближайшее время не установится, то связные самолёты, которые будут доставлять командиров до их авиаполков, выкинут вымпелы в расположениях штабов самых крупных воинских соединений, в том числе будут предупреждены и 10-я армия и 6-й мехкорпус. Напоследок я попросил Черных обеспечить воздушное прикрытие передислоцируемым гаубичным полкам РГК. Согласие на это мною было получено.

Итак, вполне удовлетворённый настроем авиаторов и обещаниями Черных, я вышел из кабинета генерала. Посмотрел на часы, время было 1 час 40 минут. О своих дальнейших действиях думал я не долго. За бригаду душа моя была спокойна. Пителина я предупредил, все подчинённые знали, что им делать в случае начала войны. Даже в том случае, если наземные силы немцев начнут свои действия после очень короткой артподготовки, добираться до ближайших позиций моей бригады им придётся не менее пяти часов. И то, если они с ходу преодолеют приграничную полосу обороны. В полосе 10-й армии они быстро смогут прорвать оборону только в стыке между двумя УРами (66-й и 64-й), а со стороны 4-й армии, там, где заканчивался 62-й Брестский УР. Исходя из рельефа местности, танки вермахта всё равно пойдут вдоль реки Нарев, а там, у мостов и возможных мест переправы, силами мехгруппы Сомова были организованы танковые засады. Ориентировочно я предполагал, что немцы появятся у позиций Сомова не ранее чем в 10–11 часов дня. А если я сейчас всё-таки направлюсь в Белосток, то минут за двадцать до начала бомбардировок успею предупредить штаб 10-й армии, а оттуда до Заблудова, где располагался штаб Сомова, на машине ехать минут тридцать.

Решено, еду в штаб 10-й армии, пускай они ко времени моего появления скорее всего уже и получат предупреждение из 9-й авиадивизии и 48-го железнодорожного полка НКВД, но, как говорится – кашу маслом не испортишь. Вопрос настолько серьёзен, что тут надо дублировать каждое действие по всем направлениям и лучше по нескольку раз. И, если я успею предупредить штаб 10-й армии даже за несколько минут до начала бомбардировок, это может спасти множество жизней. К тому же в штабе 10-й армии я смогу окончательно утрясти все вопросы взаимодействия моей бригады с находящимися поблизости частями армейского подчинения. А то всё ещё возникали различные противоречия между нашими действиями и планами подразделений 10-й армии.

Например, первоначально мы собирались создать один из узлов обороны нашей мехгруппы под городом Сураж, но, оказывается, это место уже облюбовала одна из частей 10-й армии. И мы, оставив вырытые окопы, блиндажи и капониры, перебрались в другое место. Для прикрытия трассы Белосток-Волковыск-Слоним пришлось оборудовать новый узел обороны под городком Заблудов. Самое печальное, что вырытые нами окопы остались не занятыми. Подразделение 10-й армии так и не удосужилось занять этот выгодный во всех отношениях опорный пункт. Об этом мне рассказал Валера Сомов, который был в том районе в пятницу.

Когда я подошёл к «эмке», обещанный бронеавтомобиль уже стоял возле неё. Согласовав с командиром этого броневика порядок и скорость движения до Белостока, мы тронулись в путь. Дорога была пустынная, и гнали мы на предельной скорости бронеавтомобиля. Эта гонка продолжалась минут сорок. Но неожиданно нашу «эмку» повело в правую сторону, и Шерхан вынужден был остановиться. Пробило колесо. Первоначально я хотел оставить Наиля ставить запаску, а самому на броневике ехать дальше в Белосток, но потом передумал. Как говорится – поспешишь, народ насмешишь. Одиночная машина, даже броневик, могла легко стать объектом для нападения диверсантов. Перегородят чем-нибудь дорогу, и тогда бой с ними займёт гораздо больше времени, чем ожидание, пока Шерхан заменит колесо. А на две машины, тем более наша «эмка» издали теперь тоже похожа на бронеавтомобиль неизвестной конструкции, небольшая диверсионная группа вряд ли нападёт. Даже если они перегородят дорогу каким-нибудь грузовиком, то при нашем приближении постараются его убрать. На хрен им нужны приключения на свою задницу?

Замена колеса заняла у нас минут двадцать пять, и это притом, что помогал нам в этом деле и экипаж бронеавтомобиля. Я в это время занимался охраной места работ. Как обычно это бывает, в самые напряжённые моменты начали происходить различные казусы. В нашем случае домкрат «эмки» отказал, пришлось доставать домкрат из бронеавтомобиля, который находился не на штатном месте, а чёрт знает где.

Наконец мой слух, уставший от матерных выражений, обрёл покой – колесо было установлено, и мы двинулись дальше. Перед тем как садиться в машину, я посмотрел на часы, было без десяти три ночи. Теперь можно было особо и не спешить, до штаба 10-й армии можно было добраться не ранее чем через сорок минут. Да, подкузьмила мне судьба, никак не получается предупредить штаб 10-й армии до начала бомбардировок. Оставалось надеяться только на то, что ребята из железнодорожного полка или радисты из авиадивизии окажутся удачливее меня.

И всё же сразу сдаваться я не захотел. В голове возникла идея – доехать до вокзала Белостока и оттуда по телефону дозвониться до штаба армии. Телефонная связь в городе наверняка осталась, а до вокзала можно было доехать минут на десять быстрее, чем до штаба армии. Приказав командиру бронеавтомобиля рулить к вокзалу, я уселся на своё мягкое сиденье в «эмке» и постарался заснуть. Пока это было можно, нужно пользоваться любой минуткой, чтобы отдохнуть. Перед нашей остановкой я уже дремал минут тридцать и теперь опять, только мы тронулись, провалился в сон.

В себя я пришёл, только когда мы въехали в город. Изрядная трясучка на брусчатой мостовой хоть кого привела бы в чувство. Как только проснулся, сразу посмотрел на часы, было 3 часа 27 минут. Меня прошиб холодный пот, а в голове прозвучало: «Ну что, Юрка? Финита… ничего-то у тебя не получилось!»

Сердцу стало тяжело и мерзко, а рука потянулась к пачке «Казбека». Только я достал папиросу и начал её разминать, как мы въехали на вокзальную площадь и остановились. Я как сомнамбула выбрался из салона «эмки», сунул в рот папироску и закурил. Куда-то бежать и суетиться не имело никакого смысла. Сейчас имело смысл только одно – не спеша, с чувством, толком, с расстановкой выкурить последнюю в мирной жизни папиросу. Что я и сделал. Шерхан, тоже выбравшийся из кабины, с изумлением посмотрел на меня и подошёл почти вплотную. Почувствовав, что Наиль что-то хочет у меня спросить, я молча протянул ему открытую пачку «Казбека». Он механически взял папиросу, а я зажёг спичку и дал ему прикурить. Так мы стояли и курили, наслаждаясь последними минутами мирной жизни.

Папироса ещё не закончилась, когда я услышал нарастающий гул.

«Чёрт, а вот и стервятники летят», – подумал я. И сразу после этой мысли меня как будто прошило током вольт так на триста. Все мои военные познания куда-то испарились, в дело вступили голые инстинкты. Выбросив бычок, я на последней капле разумности крикнул бойцам из бронеавтомобиля, стоявшим неподалеку:

– Воздух! Всем искать укрытие от бомб!

Потом подтолкнул Шерхана и бросился прочь с привокзальной площади. Старший сержант несколько замешкался, я услышал топот его сапог только минуты через две после начала своего спурта.

Инстинкт, проанализировавший за доли секунды все пути спасения, вёл меня к определённому месту. А именно к стоявшим в тупике нескольким паровозам. Неосознанно пришло решение, что лучшим убежищем в этой ситуации будет служить тендер одного из этих монстров. А что? Железо тендера толстое, к тому же там можно будет закопаться в уголь – хрен какой осколок пробьет такую защиту. Только прямое попадание бомбы может поставить точку в жизни спрятавшихся там людей. Но немцы народ практичный, они вряд ли будут бомбить стоявшие в отстойнике паровозы. Наверняка ведь рассчитывают их захватить и использовать в своих целях.

Бомбёжка ещё не началась, а я уже карабкался на тендер паровоза, где-то рядом пыхтел Шерхан. Только в тендере, закопавшись в уголь, я перевёл дух и начал соображать. Наконец я обратил внимание на Шерхана, и мне сразу же стало стыдно за свои действия. Старший сержант, несмотря на надвигающуюся угрозу, не потерял голову. Когда я побежал, он открыл дверь салона «эмки», схватил наши автоматы и только после этого бросился меня догонять. Как он смог с двумя ППШ, без посторонней помощи забраться в тендер паровоза, было для меня загадкой.

Мои внутренние терзания прервал нестерпимый визг, заставивший меня испуганно сжаться. Это передовой «юнкерс» вошёл в своё страшное пике, и из него посыпались бомбы. Немцы почему-то само здание вокзала бомбить не стали. Бомбы падали в стороне, где-то на маневровых путях. Несколько небольших бомб упало на привокзальной площади. Всё-таки мы сделали правильно, что успели оттуда вовремя убраться. Когда я понял, что бомбы рвутся в стороне, то осмелел и принял сидячее положение. Так было удобнее наблюдать за этим воздушным налётом.

Поистине сюрреалистичная картина этого воздушного налёта заставила меня заскрипеть зубами от досады. Машины люфтваффе преспокойно «работали» с малых высот, не совершая никаких противозенитных манёвров, поскольку зенитная артиллерия 4-й Белостокской бригады ПВО, одна из частей которой прикрывала станцию, молчала, выполняя приказ не поддаваться на «провокационные действия».

Неожиданно, откуда-то с маневровых путей, затявкала 37-мм автоматическая зенитная пушка. Героический расчёт этого зенитного орудия не выдержал такого неприкрытого издевательства и открыл огонь. Я от радости чуть не подпрыгнул, в голове раздался восторженный вопль: «Молодцы, ребята! Мочи уродов!»

Как бы услышав мою хвалу зенитчикам, один из «юнкерсов» задымился, клюнул носом и с грохотом врезался в землю, метрах в пятистах от нашего убежища. Это послужило своеобразным сигналом для других зенитчиков. Огонь по самолётам начали вести все уцелевшие орудия и пулемёты. Вдруг звук этой канонады заглушило близкое тарахтение автомата. Это Шерхан, не выдержав, начал посылать очередь за очередью из своего ППШ по немецким стервятникам. Только после моего окрика он прекратил это бесполезное занятие.

Дружный огонь наших средств ПВО сотворил чудо. Пять из девяти самолётов, принимавших участие в воздушном налёте на станцию, были сбиты. А когда оставшиеся асы люфтваффе, трусливо и неприцельно побросав оставшиеся бомбы, попытались скрыться, появилась тройка наших МиГов. Они сверху набросились на пикировщиков и в течение трёх минут всех их вогнали в землю. Даже из тендера я слышал крики «Ура», раздавшиеся от здания вокзала и из близлежащих кюветов, одним словом, из всех мест, где прятались люди. Но торжество было недолгим. Из-за облаков выскочила четвёрка «мессершмиттов», это было воздушное прикрытие бомбардировщиков. Они как бульдоги вцепились в наши истребители и буквально через пять минут этого драматического боя сбили все МиГи. Никто из наших пилотов с парашютом не выпрыгнул. Наверное, не успели, земля была очень близко. Сами немцы тоже получили по зубам. Один из «мессершмиттов» начал дымиться, два других летели как-то неуверенно. Вся четвёрка «мессеров» попыталась набрать высоту, спасаясь от огня наших зениток. Но легко ушёл за облака только один самолёт. Остальные, в конце концов, стали жертвой наших разъярённых зенитчиков.

Всё стихло, местность вокруг станции начала покрываться дымом от горевших вагонов и деревянных сараев, расположенных метрах в двухстах от нас. Также несло гарью и от привокзальной площади. Сквозь этот дым я всё-таки разглядел, что горят машины, скопившиеся перед зданием вокзала. В том числе наша «эмка» и приданный нам бронеавтомобиль.

Всё, я остался безлошадным, теперь нужно думать, как добираться до своей бригады. В досаде я толкнул Шерхана и кивком указал на наш горевший автомобиль. Раздался горестный всхлип и отчаянное бормотание. Не слушая этих причитаний, я начал выбираться на землю. В ходе следующих один за другим акробатических пируэтов я успокаивал себя. Мысленно твердил: «Да всё отлично! Подумаешь, горит железка, делов-то! Все нужные бумаги находятся у тебя в планшетке, сами живы, даже оружие Шерхан вытащил из машины. Что ещё нужно для счастья?»

Ехидный внутренний голос вякнул: «Ниночку! И большую, большую кровать!»

Это привело меня в чувство и заставило жёстко одёрнуть дебильный внутренний голос. Надо же, уже после первой бомбардировки начал заговариваться и маразматеть. Если так будет продолжаться, что же меня ждёт после настоящего боя. Так, берём себя в руки, и – вперёд, к победе! Не хрен размениваться на всякие там жалкие душевные порывы к своей несчастной судьбе.

Поймав сброшенные Шерханом с тендера автоматы, я дождался Наиля, и мы вместе направились в ту сторону, откуда прозвучали те первые выстрелы зенитки. Мне внутренне совершенно необходимо было увидеть тех героев зенитчиков.

Глава 14

Зенитку и расчёт, который произвёл первые выстрелы, мы нашли довольно быстро. Помогли крики, гогот и скопление красноармейцев вокруг одной из открытых платформ эшелона, перевозившего военную технику. Охрана вдоль вагонов отсутствовала, наверное, все скопились около платформы, где стояла зенитная 37-мм пушка. Когда я подошёл к платформе, лейтенант, стоявший в этой толпе, что-то скомандовал и красноармейцы по одному начали быстро рассасываться. Направились выполнять свои обязанности. Я не стал ругаться, указывать на нарушение уставов. Подошёл прямо к лейтенанту и спросил:

– Ну, показывайте, где же те герои, что не растерялись и первыми открыли огонь по фашистским самолётам.

Лейтенант, не заморачиваясь уставными представлениями, просто козырнул и указал на группу из пяти человек, стоявших у самой платформы. Я подошёл к ним и каждого крепко обнял. Потом, обернувшись к лейтенанту, спросил:

– Это ваши подчиненные?

Тот, уже окончательно придя в себя, ответил, как положено:

– Так точно, товарищ подполковник!

И как-то требовательно на меня посмотрел. Конечно, вид у меня был довольно непрезентабельный, прямо скажем, совсем недостойный звания старшего командира. Форма, лицо, волосы (фуражку я потерял), в общем, всё было в угольной пыли, на плече висел ППШ, а рядом стоял такой же чумазый старший сержант с автоматом на груди. Картинка ещё та.

Под пристальным взглядом лейтенанта я достал свои документы и протянул ему. После того, как он их внимательно изучил, я снова, но уже требовательно его спросил:

– Так, что это за подразделение и почему вы здесь оказались? И почему у воинского эшелона нет никакой охраны? Подходи, кто хочешь, понимаешь, и подкладывай взрывчатку под вагоны. Знаете, лейтенант, если бы не ваши подчинённые, которые себя так героически повели, можно сказать, спасли всю станцию от уничтожения, было бы вам плохо. Это говорю вам я, комбриг Черкасов, ну а так на первый раз прощается!

Лейтенант несколько побледнел, вытянулся и стал докладывать:

– Я лейтенант Симонов, назначен командиром сборного воинского эшелона. Эшелон перевозит технику и личный состав для Осовецкого УРа и 6-й противотанковой артиллерийской бригады РГК. Представители УРа и 6-й ПТАБР ещё не появлялись, и мы уже почти сутки стоим на запасных путях. Разгружаться нам не разрешили, военный комендант говорит, что, может быть, придётся перегонять эшелон на другую станцию.

– Так, лейтенант, приказывайте начинать срочную разгрузку. Налёт этот не последний, а вы тут – сто процентов попадёте под раздачу похоронок. Стоять здесь хуже, чем находиться в чистом поле без окопов. Всю технику пока перегоняйте под эстакаду перед станцией. Если не войдёт, можно поставить и рядом с ней, только нужно будет накрыть орудия маскировочной сеткой. Думаю, эстакаду немцы бомбить не станут, наоборот, будут беречь для себя. Её разрушение грозит превращению станции недели на две в бесполезное хранилище железнодорожного имущества. С военным комендантом я сейчас переговорю. Думаю, капитан Сидоров уже всё понял, и не будет препятствовать разгрузке эшелона. Можете пойти со мной, но приказ на разгрузку обязательно дайте. Времени на раскачку уже нет. Максимум часа через три немцы повторят попытку бомбардировки станции. Да, и ещё, лейтенант, прикажите принести воды и чистых тряпок. Нужно хоть немного привести себя в порядок после этой чёртовой бомбёжки.

Пока нам с Шерханом приносили воду и прочее, я разговорился с командиром 37-мм зенитки старшим сержантом Петровым. Оказывается, он и наводчик из его расчёта – весьма опытные бойцы. В Сибирском военном округе, где они до этого служили в бригаде ПВО, им поручили принять новую 37-мм зенитную пушку. Добавили в расчёт трёх молодых красноармейцев и направили для прохождения дальнейшей службы в формируемую 6-ю ПТАБР. Во время длинного, почти трёхнедельного путешествия старший сержант обучал молодых бойцов. В Белостоке, так как там предстояло стоять долго, он решил по согласованию с лейтенантом обучать «салажат» работе непосредственно на пушке. Ещё вчера они подготовили орудие и начали тренироваться, а сегодня тренировка уже получилась боевая. Полураздетые, они бросились к зенитке и с ходу открыли огонь по вражеским самолётам. Приказа не поддаваться на провокацию старший сержант не имел.

«Да, хороших бойцов мог получить Юрьев, – подумал я, – был бы порасторопнее, ещё вчера мог бы вывезти технику и ребят к себе в бригаду. А теперь начнётся бардак, и растащат всё его пополнение, или оно само сгинет, не добравшись до его бригады. Нет, нельзя упускать таких орлов, нужно попытаться перетащить их и всю эту технику к себе в бригаду. Дырок в обороне было – море, а затыкать нечем. Всё равно же, охраняя брюшнину Десятой армии, моя бригада фактически выполняет задачи шестой ПТАБР».

Именно об этом я размышлял, когда мы шли в сопровождении лейтенанта к зданию вокзала. Там, в одноэтажной пристройке был кабинет военного коменданта, на полпути к которому я уже и начал выполнять пришедшую мне в голову идею. Обращаясь к идущему рядом лейтенанту, я спросил:

– Слушай, Симонов, а ты сам в какой части должен был продолжать службу?

– В шестой противотанковой артиллерийской бригаде РГК.

– Это хорошо, значит, мы оба противотанкисты. Вот что я тебе хочу сказать, лейтенант. Положение сейчас неординарное, и у меня есть приказ начальника Генштаба генерала армии Жукова переподчинять любые, повторяю, любые воинские формирования, потерявшие командование или связь с ним. Твой эшелон полностью подходит под это определение. Поэтому, если на станции мы не сможем установить связь с командиром 6-й ПТАБР подполковником Юрьевым, а также с командованием 66-го УРа, то ты вместе с личным составом, перевозимым этим эшелоном, переходишь в моё подчинение. И служить будешь в 7-й ПТАБР. Понятно?

– Но как же, товарищ подполковник…

– Всё, лейтенант, вопрос ясен и обсуждению не подлежит! Лучше скажи, сколько у тебя загружено на платформы грузовиков?

– Четыре автомобиля ЗиС-5, правда, водителя только два.

– Мда, маловато! Придётся для перевозки пушек и людей ещё и транспорт искать. Ладно, попробую дозвониться в штаб Шестого мехкорпуса, если удастся с ними связаться, они-то уж точно помогут. Ну а если нет, придётся челночным методом перебрасывать вас под город Сураж. Там позиции уже оборудованы, только устанавливай орудия, и можно держать оборону. Ты будешь командиром этого узла обороны, пока назовём вас отдельной противотанковой ротой. Непосредственно подчиняться будешь командиру механизированной группы капитану Сомову. Штаб у них находится километрах в двенадцати от Суража, на окраине городка Заблудово. Я у Сомова сегодня буду, предупрежу, чтобы его службы взяли на обеспечение твою роту. Так что, лейтенант, не переживай, всё будет хорошо. Ты ещё после войны будешь радоваться, что судьба забросила тебя в седьмую ПТАБР. У нас, в отличие от многих, в части полный порядок и железная дисциплина.

Мы уже вошли в здание вокзала, и я прекратил обработку лейтенанта. Тем более что разговаривать спокойно стало совершенно невозможно. Нас обступила толпа гражданских, в основном женщин. Они что-то кричали, требовали, спрашивали, рыдали. В общем – ужас. Особенно своим резким фальцетом выделялся какой-то лысый мужчина, лет сорока пяти. Он был какой-то весь взъерошенный, с нездоровым блеском в глазах. Когда мы продирались мимо него через толпу, он что-то визгливо требовал, нервно хватал меня за гимнастёрку, мешая пройти. Своим поведением он ещё больше заводил бедных женщин, создавая у них паническое настроение. Не выдержав, я кивнул Шерхану и выкрикнул:

– Наиль, выкинь куда-нибудь подальше этого отпускника-законника.

Шерхан, схватив лысого за воротник, с силой пихнул его в группу следовавших за нами мужчин. От этого образовалась форменная куча-мала. Мы, пользуясь растерянностью окружающих нас женщин, быстро проскользнули в дверь, ведущую в пристройку. Коридор в ней был узкий, и не было видно ни одного человека. Приостановившись, я приказал старшему сержанту:

– Наиль, иди на привокзальную площадь и постарайся там выяснить судьбу наших спутников из бронеавтомобиля сопровождения. Если их найдёшь, скажи им, чтобы они ждали меня около выхода из вокзала. А сам возвращайся, вдруг здесь нужна будет твоя помощь.

Козырнув, Шерхан направился выполнять приказ, а мы с лейтенантом пошли дальше, в кабинет военного коменданта.

Сидоров был на месте, он что-то нервно кричал в телефонную трубку.

«Слава богу, хоть в городе телефонная связь действует, – подумал я, – нужно срочно дозвониться до штабов Десятой армии и Шестого мехкорпуса».

– Капитан Сидоров! – громким выкриком прервал я эту телефонную истерию: – Почему на вокзале творится чёрт знает что? Где ваши службы, где, в конце концов, наряды, наводящие порядок среди гражданских? Там, в зале ожидания паника среди отпускников, а вы тут закрылись у себя в кабинете. Хорошо хоть водку не глушите для храбрости. Сейчас же вставайте и идите к людям. Нужно будет объяснить, что началась война и следует подчиняться законам военного времени. Станцию срочно разгрузите от лишних людей. Воздушный налёт скоро повторится, и до него нужно постараться отправить всех отпускников обратно в свои части. Их семьи будут эвакуироваться согласно утверждённым планам и графикам. Пусть не нервничают и не создают паники. Как всё тут подчистите, можете вскрывать «красный пакет» и действовать согласно указанным распоряжениям.

Сидоров, несомненно, меня узнал и, оправдывая своё поведение, заявил:

– Товарищ подполковник, а у меня нет никакого «красного пакета»! А когда я дозвонился до штаба Десятой армии, дежурный приказал не поддаваться провокациям и сохранять спокойствие, ожидая дальнейших распоряжений.

– Спокойствие! Скоро будет у тебя спокойствие, как на кладбище. Немцы в следующий же налёт раздолбают твоё хозяйство под ноль. Самолёты люфтваффе и сейчас бы это сделали, но, на твоё счастье, на станции оказался эшелон с противотанкистами лейтенанта. Значит, так, сейчас немедленно по громкоговорящей связи передавайте приказ, чтобы все отпускники возвращались в свои части. Потом прикажите своим службам оказать помощь в разгрузке воинского эшелона, стоящего на запасных путях. Мобилизуйте весь грузовой автотранспорт, имеющийся на станции, и доложите мне о результатах. Автобусы и легковые автомобили тоже забирайте, ими будете развозить отпускников – тех, чьи части расположены за городом. Зенитчиков предупредите, чтобы при следующем налёте немецкой авиации немедленно открывали огонь на поражение. Приказ ясен?

– Но, товарищ подполковник!..

– Всё, капитан, дискутировать будем в другом месте и в другое время. На такие действия у меня есть приказ генерала армии Жукова. Ясно?

– Так точно, товарищ подполковник. Но свободный транспорт может быть только у зенитчиков, а их часть входит в Белостокскую бригаду ПВО и мне не подчиняется. Все деповские грузовики, как мне только что доложили, пострадали от бомбардировки. Бомба попала точно в гараж, имеются жертвы.

– У зенитчиков заберёшь половину грузовиков и направишь их к разгружающемуся эшелону. Сошлёшься на меня и приказ начальника Генштаба Жукова. Скажешь, что берём их временно, чтобы перебросить противотанкистов на направление главного удара немцев. Думаю, они люди умные, особо упираться не будут, а то самим придётся отражать танковые атаки.

Сидоров попытался ещё что-то сказать, но я его прервал, заявив:

– Всё, капитан, вопрос ясен, ты лучше давай соедини меня со штабом Десятой армии, а сам иди с лейтенантом, займись делом.

Капитан вызвал штаб и передал трубку мне. Потом поднялся, подошёл к Симонову и о чем-то тихо стал с ним говорить. Но они никуда не вышли, а остались ожидать итогов моей беседы со штабом 10-й армии. Капитан явно перестраховывался и ожидал, что после телефонного разговора с армейским командованием я отменю свои приказания. Но ждал он зря, я смог переговорить только с дежурным. Назвав кодовое слово, я выяснил, что по армии в 2:10 была объявлена боевая тревога, и штаб эвакуирован ещё до начала воздушных бомбардировок. Благодаря этому, несмотря на большие разрушения, жертв удалось избежать.

Получив эту информацию, я ощутил огромное облегчение. Значит, мои усилия были не напрасны, не знаю кто, железнодорожники или лётчики, но они заранее довели до штаба сведения о начале вторжения немцев. Значит, управление войсками не будет потеряно, и 10-я армия ещё покажет, на что она способна. Дежурный доложил, что эвакуация осуществлялась по плану С, а я знал, что по этому плану штаб 10-й армии перебирается в полевой лагерь в лесу у Старосельцев. Одновременно с объявлением тревоги рассылаются делегаты связи по всем боевым соединениям.

После разговора с оставленным в Белостоке дежурным я назвал телефонистке номер штаба 6-го мехкорпуса, который хорошо запомнил. Но там никто не отвечал. Но это особенно меня не встревожило – если штаб 10-й армии эвакуировался, то и танкисты наверняка сейчас выполняют мероприятия по плану прикрытия госграницы.

Настроение у меня, впервые за последние сутки, несколько поднялось. Наверно, поэтому я не сделал никакого внушения Сидорову за его промедление в исполнение моих распоряжений. Просто, опустив трубку, встал, повернулся к стоявшим командирам и не очень строгим голосом произнёс:

– Ну что, капитан, ты ещё здесь? Думаешь, немцы будут ждать, пока ты перейдёшь на военное положение. Вон, даже такая махина, как штаб армии, уже передислоцировалась, а ты всё ещё чешешь свою мирную задницу. Быстро, капитан, быстро – выполнять полученный приказ!

Сказав это, я и сам стремительно направился к выходу из этой каменной ловушки. Сейчас я больше всего боялся оказаться блокированным в этом здании. В любую минуту немецкие самолёты могли появиться вновь над станцией. И теперь, после полученного щелчка, они вряд ли будут бомбардировать расчётливо и прицельно, тем более под зенитным огнём. Сровняют тут всё с землёй, и всё. Нет, нужно было пользоваться тем, что со станцией у них получился облом. Эскадрильи, которая должна была разнести станцию, уже нет, и теперь только вопрос времени, когда они перенаправят другие самолёты на выполнение проваленной задачи. Оставалось только надеяться, что самолётов у них не так уж и много, и все они закреплены за определёнными целями. А чтобы перепланировать свои действия, им понадобится какое-то время.

То, что появление второй волны бомбардировщиков задерживалось, вселяло в меня определённую надежду, что люфтваффе завязло в воздушных боях с истребителями 9-й авиадивизии. А это значит, что Черных поднял свои самолёты в воздух, и сейчас его «соколы», как могут, пытаются остановить стаи стервятников. Конечно, опыта у немецких лётчиков не занимать, что и показал увиденный мной воздушный бой, когда четвёрка «мессершмиттов», правда, ценой повреждения трёх своих самолётов, сбила звено наших МиГов. Но у наших истребителей имеется зенитная поддержка, и это, может быть, хоть как-то уравновесит силы. В критической ситуации, как в этом бою, можно спрятаться и за огонь, ведущийся с земли. Всё это опыт, чёрт его возьми, и его придётся получать ценой крови своих братьев.

По памяти, вынесённой из прошлой реальности, я знал, какой урон нанесла немецкая авиация. Люфтваффе была одной из основных составляющих, позволивших немцам завоевать СССР. Понимая это, я и старался, как мог, воздействовать на единственного командира воздушного соединения Красной армии, который был мне доступен. Исподволь я внушал ему мысль, что аэродромы, на которых располагались фронтовые самолёты, нужно разместить подальше от границы. Он, конечно, серьёзно воспринимал мои слова, но сделать особенно ничего не мог. Приходилось пользоваться старыми, построенными ещё поляками взлётными полосами. Местность, испещрённая многочисленными речушками, не позволяла строить новые аэродромы там, где это было выгодно для обороны. Но всё-таки, как я с облегчением узнал, два запасных полевых аэродрома было оборудовано. Правда, они могли действовать только в летнее время, и то, если оно будет сухим, а нынешнее лето как раз таким и было. И, наверное, где-то и под моим воздействием, ещё три недели назад генерал Черных распорядился завезти на эти аэродромы запасы горючего, запчастей и необходимые боеприпасы. Инфраструктура для принятия самолётов там уже имелась.

Когда генерал Черных принял решение об объявлении боевой тревоги и поднятии в 3:30 всех истребителей в воздух, он мне сообщил, что самолёты после выполнения боевой задачи будут возвращаться на новые аэродромы. Конечно, ведь базовые располагались слишком близко к границе. Например, аэродром Турново, где базировалось более ста самолётов, в том числе 52 МиГ-3, находился всего в 12 километрах от границы. И до его взлётных полос немцы могли достать даже артиллерией. Два других, крупных, всепогодных аэродрома располагались также недалеко от госграницы: Долубево с его 77 самолётами, в том числе 56 единиц МиГ-3 – в 22 километрах; Высокое-Мазовец, где базировалось 99 самолётов, в том числе 70 Миг-3 – в 39 километрах от изготовившихся к прыжку немцев.

Мои размышления сразу прекратились, как только я вышел в основной зал вокзала. Прервал их Шерхан. Он, как только увидел меня, тут же прервал беседу с двумя женщинами, подбежал почти вплотную и быстро затараторил:

– Товарищ комбриг, ребята с бронеавтомобиля живы и сейчас находятся на улице. А ещё мне очень не нравится тот лысый тип. Какой-то он не натуральный. Как только подходит к группе отпускников, так тут же начинает визжать и биться в истерике. Вопит, что судьба гражданских никого не интересует, что нужно бежать из города. Что скоро придут немцы и всех перевешают. Я за ним понаблюдал и заметил, что когда он один, то совершенно спокоен. К тому же я видел, как он переглядывался ещё с одним человеком. А тот был одет в железнодорожную форму и никак не может быть знаком с этим лысым командировочным.

– Да, Наиль, тебе бы на Лубянке работать! Молодец! Будет время, разберёмся с этим гражданином. Пошли быстрее на улицу. Придётся дальше тормошить это сонное царство.

Выйдя на привокзальную площадь, мы опять были остановлены взволнованной толпой гражданских. И снова основным заводилой нервного поведения обеспокоенных женщин был лысый гражданин. Опять он пронзительно-визгливым голосом что-то выкрикивал. Теперь я был подготовлен словами Шерхана, поэтому решение принял молниеносно. Повернув голову к Наилю, командирским голосом приказал:

– Старший сержант, расстрелять этого паникёра!

Шерхан вытянулся, потом в три шага добрался до лысого и стволом автомата выпихал его из толпы ничего не понимающих женщин. Подогнав к стене вокзала ошарашенного и не верящего в такое развитие ситуации вражеского агента, отступил на несколько шагов и произвёл короткую очередь. Когда тело лысого упало, в толпе раздался общий вздох, потом наступило молчание. Затем, по одному, толпа быстро рассосалась, и некого стало убеждать прекратить панику. На площади остались только следующие за мной командиры и бойцы из экипажа сгоревшего бронеавтомобиля.

Повернувшись к застывшему и побледневшему Сидорову, нервно косящемуся на труп только что расстрелянного паникёра, я как ни в чём не бывало спросил:

– Капитан, ты долго будешь за мной ходить с выпученными глазами? Разве ещё не понял – началась война? Делать теперь всё нужно быстро и не рассуждать. Немедленно начинайте выполнять все мои приказания.

Сидоров вздрогнул, приходя в себя, вытянулся, развернулся по-уставному и, сопровождаемый лейтенантом, скрылся в здании вокзала. А мы с Шерханом направились к ожидавшим нас бойцам.

Подойдя к ребятам, я выслушал их рассказ о том, как они скрывались от авианалёта. В это время Наиль принёс мою фуражку, которая валялась в пыли, метрах в шестидесяти от нашей сгоревшей «эмки». Он её успел отряхнуть и вручил мне практически чистой. Обретя этот уставной элемент формы, я почувствовал себя уверенней. По-командирски оглядев бойцов из авиадивизии, произнёс:

– Ладно, ребята, теперь, пока не вернётесь к себе в дивизию, вы – пехота. За оружие, которое осталось в броневике, не переживайте, на первый случай возьмите мой ППШ.

Я вручил свой автомат командиру бронеавтомобиля, после чего продолжил:

– Временно переходите под мою команду. Когда доберёмся до штаба бригады, я вас отправлю обратно в вашу авиадивизию. Сейчас пойдём к разгружающемуся эшелону, там должны выгрузить трёхтонки. Одну из них поведёт ваш водитель. Когда перебросим эту часть в Сураж, то на этой же машине поедем в мою бригаду. А оттуда я вас переброшу в штаб авиадивизии. Понятно?

Дождавшись утвердительных «так точно», я повернулся и быстрым шагом направился в сторону запасных путей, где стоял воинский эшелон.

Разгрузка там была в полном разгаре. Никого не нужно было подгонять, все понимали опасность нового авианалёта. Две имевшиеся в эшелоне 37-мм зенитные пушки были уже сняты с платформ и сейчас стояли немного в отдалении, полностью готовые к отражению воздушного налёта. Трёхтонки тоже были сняты и сейчас их загружали боеприпасами из двух товарных вагонов, находящихся в хвосте этого длинного ряда теплушек и открытых платформ.

Через некоторое время появился сияющий Симонов. И было с чего. Лейтенант приехал во главе целой колонны автотранспорта, в которой было четыре полуторки и два автобуса. Оказывается, они с Сидоровым уговорили зенитчиков выделить нам четыре из своих шести грузовиков. Вдобавок к этому капитан, проявив недюжинную смекалку, реквизировал у гражданских четыре автобуса. Два он передал лейтенанту, а на оставшихся собирался перевозить отпускников до их частей. Эшелон, кроме платформ с ЗиС-5 и орудиями, перевозил ещё два уровских танка МС-1 и два тягача «Комсомолец». Вся эта гусеничная техника, буксируя 76-мм пушки, должна была двигаться к Суражу отдельной колонной. Скорость у техники была небольшой, а занять узел обороны нужно было побыстрее.

К семи часам утра мы закончили формировать нашу автомобильную колонну. Немецкие бомбардировщики так над станцией и не появились. Значит, не так уж хорошо обстоят дела у немцев, видно, самолётов не хватает, чтобы направить на повторную бомбардировку такой важной станции, как Белосток. Хотя налёты на пригороды Белостока продолжались. Периодически были слышны звуки бомбёжек. А один раз я даже видел воздушный бой. Несколько наших истребителей дрались с «мессершмиттами».

И опять победителями вышли немцы. Правда, в том бою, сбив все наши МиГи, они потеряли три своих истребителя.

Тронулись мы в 7:05. Передовой ЗиС-5 вёл Шерхан, рядом сидел я и лейтенант Симонов, замыкала колонну трёхтонка с бывшим экипажем бронеавтомобиля. В кузовах наших восьми грузовиков были уложены боеприпасы для двух 37-мм и шести 76-мм пушек. Сами орудия были прицеплены к фаркопам полуторок и ЗиСов. Кроме снарядов, в кузовах были размещены четыре станковых пулемёта и четыре 82 мм миномёта с запасом мин, там же сидели и их расчёты. Грузовики, особенно полуторки, были, конечно, сильно перегружены, но я думал, – ехать не очень далеко, дорога хорошая, а русская техника выдерживала и не такие нагрузки.

Когда мы уже подъезжали к бывшим позициям сомовской мехгруппы, из облаков выскочили два «мессершмитта». Я даже не успел испугаться, когда они на бреющем полёте пронеслись над колонной. Шерхан резко затормозил, а я с тоской подумал: «Ну всё, Юрка, попали мы как кур в ощип! Сейчас сделают круг и отделают нас так, что мама не горюй».

Соскочив на подножку, я проследил глазами за «мессерами», за траекторией их движения, решая, куда лучше бежать, чтобы не попасть под пулемётные очереди. Но что это? Самолёты не собирались возвращаться, они набирали высоту и удалялись в сторону госграницы.

«У, гады, – подумал я, – наверное, боезапас кончился и они просто решили нас шугануть!»

Несмотря на то что по колонне не было сделано ни одного выстрела, этот налёт не прошёл для нас даром. Три грузовика съехали в кювет, а автобус протаранил буксируемую 76-мм пушку и повредил себе радиатор. Я не стал ждать, пока будут ликвидированы все эти коллизии, а приказал оставшимся на дороге грузовикам и не повреждённому автобусу двигаться дальше. Итак, мы ехали очень медленно, дорога была забита разбитой техникой, повозками и лежащими повсюду трупами людей. В основном это были гражданские. Несмотря на ранний час, тысячи людей бросились подальше от неумолимо надвигающегося на них коричневого молоха. Ну и, естественно, попали под удары немецких стервятников. Слава богу, военной техники было не много, значит, войска ещё до бомбардировок были выведены в места сосредоточения. Приказав оставшимся бойцам вытаскивать застрявшие автомобили вручную, рассадив часть красноармейцев из повреждённого автобуса в уцелевший, а также в кузова трёхтонок, мы тронулись дальше. И вот, в 8:50 колонна въехала в лесок, где находились блиндажи, построенные две недели назад красноармейцами моей бригады.

Когда прибыли на место, не дожидаясь разгрузки машин, я сразу повёл Симонова к оборудованным позициям этого узла обороны. В течение получаса втолковывал лейтенанту задачи его роты. Только после того, как он всё уяснил, мы направились обратно к нашим грузовикам. Все отставшие автомобили уже прибыли. Ещё в дороге я решил ЗиС-5 у роты лейтенанта не забирать, а для своего перемещения воспользоваться автобусом. Лейтенанту, после того, как он отдаст обратно зенитчикам четыре полуторки, предстоит сделать ещё несколько рейсов, чтобы вывезти людей, боеприпасы и оставшиеся пушки. А мы впятером прекрасно доберёмся до Заблудова и на этом бывшем рейсовом автобусе.

Не дожидаясь подхода гусеничной колонны, я распрощался с лейтенантом, сел в автобус, к ожидавшим меня ребятам, и мы тронулись по направлению к Заблудову. На прощанье я ещё раз пообещал лейтенанту Симонову, что ещё до обеда к нему прибудет кто-нибудь из штаба Сомова, привезёт карты и необходимые в его теперешнем положении распоряжения и приказы. Ещё я ему посоветовал следующим рейсом из Белостока вывезти полевую кухню и захватить с собою продукты.

Глава 15

Ехали мы медленно, двери у автобуса были распахнуты настежь, чтобы в случае появления немецких самолётов успеть выпрыгнуть из него. На подножке я поставил красноармейца из авиадивизии, чтобы он постоянно наблюдал за воздухом и вовремя объявлял воздушную тревогу. За время движения это случалось дважды, и оба раза, лежа в пыльном кювете, я с яростью провожал взглядом немецкие бомбардировщики, пролетающие мимо столь незначительной цели. Конечно, кого интересовал какой-то жалкий автобусишко, когда впереди их ждали такие жирные цели.

Города, набитые мирными людьми, беззащитные пассажирские поезда, бесконечные вереницы беженцев. Там, особо не прицеливаясь, сбросив всего одну бомбу, можно было убить сотню недочеловеков.

«Суки, гнусные кровопийцы, – думал я, – ну погодите, будет и на нашей улице праздник! Вот только доберусь до своих ребят, и мы вам устроим конвейерную поставку трупов истинных арийцев».

Один раз мы остановились просто так, из злорадного любопытства, чтобы хоть чуть-чуть насладиться чувством мести, полюбоваться останками пикировщика Ю-87, валяющихся в метрах тридцати от полотна дороги. Когда мы при виде такой картины выскочили из автобуса, общий настрой выразил Шерхан, воскликнув:

– Ну что, гады, получили на орехи! Да, после войны я с радостью постираю портянки любому военлёту!

Сказав это, он приобнял одетого в форму ВВС старшего сержанта из авиадивизии. Тот усмехнулся, похлопал по плечу Наиля и заявил:

– Всё, парень, ловлю тебя на слове! У меня как раз портянки от этой жары все мокрые, постирать бы, а то ноги сопреют.

– Да иди ты!.. Военлёт нашёлся! Нацепил крылышки в петлицы и уже думаешь всё? Да тебя, наверное, ближе чем на десять метров и к самолёту-то не подпускали. Вон, лучше просись у подполковника в нашу бригаду, я, так уж и быть, возьму над тобой шефство. Научу тебя, как фашистскую заразу давить!

Так, ёрничая, беззлобно подшучивая друг над другом, эти два старших сержанта и развлекали меня до конца нашего путешествия.

Наконец, в 10:20 мы въехали в расположение мехгруппы Сомова. Менее двадцати километров мы преодолели за один час пятнадцать минут, а в мирное время мы на это расстояние на «эмке» тратили максимум 25 минут.

Поздоровавшись с Валерой, я не стал углубляться в разговоры о бардаке в военных частях и в местных органах власти, который разразился незамедлительно, как это обычно бывает на Руси после любых критических изменений привычной ситуации. Хотя Сомов и пытался поделиться со мной своими наблюдениями, на его возмущение нелепыми приказами, которыми пытались вовлечь мехгруппу в начинающееся «броуновское» движение войск, я ответил:

– Валер, ты что, первый год, что ли, служишь? Забыл – любой большой начальник хочет въехать в рай на горбу подчинённого, и не важно, останется последний в живых или нет? Вежливо посылай всех на хрен и делай своё дело. Там наверху сейчас бардак страшный, и распоряжений от разных генералов сейчас посыплется воз и маленькая тележка. Все их бумажки – в костёр. Выполняем только намеченные заранее планы.

– Да я так и делаю, комбриг. Всем делегатам связи из штаба Десятой армии объясняю, что наша бригада является Резервом Главного Командования и подчиняется только приказам из округа. Вот, час назад в наш штаб ворвался полковник из армейского штаба. Весь красный, глаза навыкате, орёт так, что слюна изо рта на метр брызгает. Видите ли, немедленно нужно все наши танки бросить для ликвидации прорыва немцев к Бельску. Не слушает, что у нас уже подготовлены засады по реке Нарев, и немцы, если даже захватят Бельск, всё равно упрутся в водную преграду, а там на переправах попадут в наши капканы. Объяснял ему, что сейчас у нас все танки замаскированы, а стоит только выступить, ещё в дороге, с воздуха раздолбают все на фиг. Если даже нескольким танкам и удастся добраться до Бельска, не зная обстановки, они наверняка напорются на огонь 88 мм немецких зенитных пушек. И всё, после этого танков у нас не будет, немцы уже спокойно форсируют Нарев и перережут трассу Белосток-Волковыск. А это значит, что судьба всей Десятой армии будет поставлена на грань катастрофы. Но до этого борова разве доходят разумные слова, он слушает только свой страх. Одним словом, приехал, наорал, пригрозив отдать под трибунал, потом хлопнул дверью землянки и уехал обратно на своём броневике.

– Хм! Неужели немцы уже в Бельске?

– Да нет, ещё не дошли, но к вечеру наверняка будут. Они прорвали фронт 113-й стрелковой дивизии, и, как рассказал полковник, сейчас их сдерживают по реке Нужец только резервные подразделения пограничников и отдельные уцелевшие бойцы из 113-й дивизии. Танков нет, из артиллерии только несколько 76-мм пушек и остатки миномётной 120-мм батареи.

– Да!.. Готовься, Валера! Если немцы сегодня возьмут Бельск, то завтра они наверняка попытаются форсировать Нарев. Ладно, чему быть – того не миновать! Кстати, хочу тебя немножко порадовать, в мехгруппу вливается новое подразделение. Считай, почти полный дивизион 76-мм пушек, пехотная рота с миномётной батареей, два уровских танка МС-1 и почти батарея 37-мм зениток. Правда, красноармейцы там обучены плохо и не обстреляны. Но, как говорится – дарёному коню в зубы не смотрят. К тому же есть среди этой сборной солянки весьма достойные бойцы. Да и командир – лейтенант Симонов вроде боевой парень. Передовой отряд я привёз из Белостока и поручил обживаться на нашем бывшем узле обороны под Суражем. Остальные силы они за сегодняшний день должны тоже туда перебросить. Так что, капитан, твой правый фланг значительно усилен.

Я отхлебнул из принесённого ординарцем стакана чай и продолжил:

– Можешь танковый взвод, который контролирует дорогу на Белосток, перебросить на укрепление обороны по реке Нарев. Давай их используем для организации засады у деревни Ятвезли? Помнишь, мы с тобой это уже обсуждали и тогда, из-за нехватки сил, похерили эту идею. Сейчас к этому нужно вернуться. И очень хорошо то, что рыть укрытия нам будет не нужно, танки можно спрятать в ямах, где местные жители добывали глину. Вроде они это место на возвышенности называли Копны. Оттуда очень хорошо простреливается просёлочная дорога между мостом на шоссе и старой переправой через реку. Эти два километра идеальное место для капкана. Смотри, при приближении немцев взрываем мост и ведём оттуда редкий пулемётно-ружейный огонь. У немцев имеются ещё польские подробные карты, по ним они узнают про находящуюся в двух километрах вверх по течению реки переправу. Естественно, повернут колонну на просёлочную дорогу. Мы пропускаем разведку на другую сторону реки. Наверняка, пока немцы ожидают данных разведки, вдоль этой просёлочной дороги выстроится масса военной техники и грузовиков. Вот тогда в дело должны вступить наши танки: сначала обстрелять эту колонну, а потом намотать их кишки на гусеницы. Немцы ничего не смогут сделать с нашими Т-34. Их Т-2 и Т-3, по сравнению с Т-34 – полное дерьмо, они даже боковую броню у нашего танка не смогут пробить. А танки Т-4, которые могут пробить боковую броню, нужно расстреливать из засады и в первую очередь. Даже если немцы успеют развернуть свои противотанковые пушки, то их 37-мм снаряд хрен остановит наш танк, а опасные 88-мм орудия тоже нужно уничтожать ещё с возвышенности. Согласен, Валера?

– Идея, конечно, хорошая, только жалко оставлять позицию этого танкового взвода. Мы на ней тоже подготовили неплохой капканчик для немчуры. Но если, как вы говорите, на узле обороны под Суражем встанут такие силы, то, конечно, танковый взвод на том направлении уже не нужен. Сейчас направлю связного с приказом, чтобы взвод, как стемнеет, перебирался в Ятвезли. Придётся вместе с командиром танкистов лейтенантом Прониным ещё днём доехать до Ятвезли и на месте всё окончательно продумать. Сапёры, БА-10 и два взвода из истребительно-противотанковой роты находятся уже у моста и переправы, когда прибудут танки, мы устроим настоящий приём немчуре.

Идея организации нового капкана для вермахта весьма увлекла Сомова. Боясь, что он просто забудет о своём новом подразделении, я сказал:

– Валера, ты сильно не увлекайся организацией засады в одной точке. Фронт у тебя большой, и заботы требует каждый узел обороны, а особенно новое подразделение. Направь туда кого-нибудь из штаба, своего комиссара и особиста. Я тех людей знаю плохо, поэтому нужно всё там взять под плотный контроль. Понял, капитан?

– А зачем туда посылать комиссара? Он собирался в Михалово. Вы же сами передали в моё оперативное подчинение находящийся там артдивизион.

– Вот именно что в оперативное, а это значит, что ты не должен перехватывать полностью командование дивизионом. А то знаю я твоего Бовина, приедет в Михалово и начнёт там всех строить. Будет их гнуть, чтобы дивизион выполнял только твои приказы. А у артдивизиона свои задачи имеются. Только при определённой обстановке он подчиняется твоим распоряжениям. Сам понимаешь, их 724-й полк находится далеко, да и до штаба бригады не близко, связь по рации неустойчивая, поэтому мы и поручили тебе осуществлять оперативное руководство. Твой штаб расположен всех ближе к Михалово. Что касается новой, усиленной противотанковой роты, то она непосредственно подчиняется тебе. Вот пускай Бовин и едет туда. Тем более в этой роте он вполне может развернуть все свои недюжинные таланты. Думаю, и лейтенант Симонов будет рад такой поддержке. Да, и ещё, капитан, я забираю у тебя сержанта Кирюшкина. Хороший стрелок будет крайне необходим в засаде у Пружан.

– Товарищ подполковник, но вы и так забрали у нас уже десять снайперов. У нас тоже засады имеются, и хороший снайпер стоит станкового пулемёта. Кто будет отстреливать немецких офицеров? А Якут – он лучший!

– Ничего, капитан, не обеднеешь! У тебя всё равно снайперов остаётся больше, чем в других подразделениях. А на перегоне между Пружанами и Ружанами сейчас намечается очень интересная комбинация. И забираю я у тебя Якута даже не из-за того, что он отличный стрелок, а потому, что лучшего следопыта найти невозможно, тем более за такое короткое время. А будешь упорствовать, я ещё человек пять снайперов заберу. Говорю же, что в связи с новыми обстоятельствами, хорошие стрелки, а тем более следопыты, крайне необходимы в 681-м полку.

После этих слов, хорошо зная мой характер, Сомов примолк, только недовольно сопел. А я, взглянув ему прямо в глаза, закончил нашу беседу:

– Всё, Валера, вопрос с Якутом решён, а ты давай вызывай подчинённых и начинай командовать. И не хмурься! Прикинь, взамен одного Кирюшкина ты получаешь целую усиленную роту. Нехилый обмен, Валерка, а? Ладно, капитан, мне нужно торопиться в штаб бригады, а добраться туда сейчас весьма непросто, это займёт чёрт знает сколько времени. Слава богу, «орлы» Черных от души шугают немецкие самолёты. Если бы не они, то хрен бы можно было проехать по дорогам. И сейчас-то эти стервятники достают, а что было бы, если б не наши «ястребки»? Смогли бы только ночами двигаться, да и то по полю, все дороги были бы забиты разбитой техникой.

Снайперская команда ещё в конце мая была передана из роты Рябы в мехгруппу, но потом понемногу этими подготовленными стрелками мы усиливали и другие подразделения. Вот поэтому Валера так болезненно отнёсся к моему решению забрать из мехгруппы самого лучшего снайпера.

Распрощавшись с капитаном Сомовым, я вышел из блиндажа и направился к автобусу. Менять его на броневик я передумал. Мне очень даже понравилось, что немецкие самолёты совершенно не обращали внимания на одиночный автобус. К тому же из него было удобно сигануть куда-нибудь в кювет, если всё-таки один из стервятников заинтересовался бы этой беззащитной целью. Да и мобилизованный водитель Ежи Топеха был весьма опытный, к тому же приятный в общении человек. Единственное, что я сделал для безопасности – распорядился выдать безоружным бойцам из авиадивизии по самозарядке и по две гранаты на каждого из нашей пятёрки. Перед тем как отправиться к себе в бригаду, я всё-таки решил добраться до штаба 9-й САД. Подумал сначала довезти экипаж сгоревшего броневика до их дивизии. А самое главное, надеялся у Черных узнать самые последние данные о продвижении вермахта.

Загрузившись в наш боевой автобус, мы, дождавшись сержанта Кирюшкина, тронулись в направлении расположения штаба 9-й авиадивизии. В то место, откуда собственно и началась моя сегодняшняя гонка. Ехали просёлочными дорогами, подальше от крупных магистралей. Пускай не очень быстро, но зато в стороне от объектов основного интереса немцев. Их самолёты, бомбившие какие-то цели на трассах Белосток-Волковыск и Гайнувка-Волковыск, мы видели несколько раз. Наш же мирный рейсовый автобус ни разу не привлёк внимание немецких асов.

В автобусе я разговорился с Якутом. В первую очередь поинтересовался службой, а особенно скольких снайперов он подготовил в последнее время. Выслушав, я задал вопрос по несколько обеспокоившему меня факту:

– Слушай, сержант, а почему ты без своей снайперки? Что, неужели эта обычная самозарядка стреляет лучше твоей винтовки со снайперским прицелом?

– Да хуже, конечно, но ту винтовку я оставил своему второму номеру. Позиции нашей снайперской пары находятся у моста через реку Нарев. Мы уже там и лёжки оборудовали, и сейчас я должен был бы быть на тех позициях, но Сомов ещё рано утром вызвал меня в штаб и приказал отстрелять несколько самозарядок. Вот я этим и занимался, когда поступил новый приказ – срочно явиться в ваше распоряжение. Ну я и схватил отстрелянную самозарядку и прибежал к автобусу. А моя винтовка осталась на позициях у моста. Но ничего, Сафонов – красноармеец справный, он сможет хорошо распорядиться моей снайперкой. Кстати, винтовки, которые передали вашим бойцам, отстреливал тоже я.

– Ладно, сержант, жалко, конечно, что нет оптики, но, думаю, во всей бригаде-то мы найдём достойное тебя оружие. По-моему, Бульба получил недавно две винтовки со снайперским прицелом. Кстати, как раз для твоей снайперской команды. Так что, постреляешь у Пружан из нормальной винтовки. Завтра наверняка там должны появиться немцы, поэтому нам нужно ещё сегодня, до наступления темноты туда добраться. Поедешь вместе со мной и поможешь с маскировкой наших огневых точек. Нашей бригаде приданы мощные артиллерийские силы, несколько гаубичных полков РГК. Поэтому стало возможным организовать огненный мешок фашистам. Им придётся в силу рельефа местности на участке Пружаны-Ружаны двигаться в узкой полосе, ограниченной с одной стороны болотом, а с другой густым лесом. Вот мне и нужно с твоей помощью продумать систему маскировки наших сорокапяток и пулемётов. Дивизионы 681-го и приданные нам гаубичные полки уже должны занимать позиции вдоль дороги. Но, сам понимаешь, они – люди не лесные, и хорошо замаскироваться у них вряд ли получится. С воздуха, натянув маскировочные сети, может и удастся остаться незамеченными, а с дороги – не знаю. Твоя задача как опытного промысловика – завтра, как только рассветёт, заняться проверкой их маскировки и помочь в устранении замеченных недочётов. Время для этого будет. Ведь у нас, перед этой ловушкой на дороге, имеется ещё заслон. Чтобы его сковырнуть, немцам понадобится много времени и сил. Так что, скорее всего, в наш капкан они влезут только послезавтра. Вот там, конечно, очень бы пригодилась твоя снайперка, но, как говорится, на нет и суда нет. Остаётся надеяться, что Бульба ещё не успел отправить Сомову две оптические винтовки.

– Да вы, товарищ комбриг, не беспокойтесь! Если даже винтовок с оптикой не будет, я и из этой на километровой дистанции попаду. У меня к самозарядке и патроны, специально отобранные для дальнего боя, имеются. А для стрельбы до ста метров изготовил хитрый боеприпас. У нас в тайге с такими пулями на крупного зверя ходят. Вот я и здесь хочу использовать этот опыт. Фашист, он зверь крупный, его с первого выстрела надо заваливать, для этого я сам насечки на пулях делал. Теперь они действуют лучше разрывных. Пуля при встрече с препятствием как бы раскрывает получившиеся насечки-лепестки. Из-за этого центр тяжести у пуль получается смещённым, и при попадании, например в плечо, они могут оказаться и в животе фашиста. Такой пулей лишь бы попасть в какую-нибудь часть его тела, а дальше – можно закапывать труп в братской могиле.

По-видимому, Якут очень гордился своими патронами и решил похвастаться ими передо мной. Он достал из своего сидора большую картонную коробку и раскрыл её. Она была полностью забита снаряженными десятипатронными магазинами от самозарядки. Я автоматически их пересчитал – оказалось двадцать магазинов, половина из них была плодом творчества Якута. Взяв один со следами ручной работы, я осмотрел эти чудо-пули. Ничего особенного, пули как пули, просто с несколькими насечками на конце. Но я, передавая обратно обойму, похвалил Кирюшкина за смекалку и ответственное отношение к делу. После этого откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

Я уже стал думать, что нам, скорее всего, удастся благополучно добраться до штаба авиадивизии. Ведь до него оставалось меньше восьми километров. Даже с нашей черепашьей скоростью минут через двадцать мы должны были до него доехать. Но мою надежду разрушил возглас Шерхана:

– Командир, воздух!

Он первым выскочил из ещё движущегося автобуса, так как стоял на подножке и наблюдал за небом. За ним буквально посыпались остальные. Я выпрыгнул последним из уже остановившегося автобуса, отбежал подальше и залёг в небольшой ложбинке. И только после этого начал высматривать самолёты. Их я увидел почти сразу, но это были не бомбардировщики, а пять здоровенных транспортных «юнкерса». Над ними барражировали четыре «мессера», охраняя от нападения наших истребителей. В голове мелькнула мысль: «Не иначе готовится воздушный десант, и наверняка направлен он на штурм аэродрома и штаба Девятой авиадивизии. Это как же наши „соколы“ должны были достать немчуру, что они днём, на открытом месте решили выбросить десант. Тут же со всех сторон полным-полно наших частей, подавят этих козлов на хрен, да и всё».

Но эта моя уверенность была поколеблена, когда я увидел две ракеты, выпущенные с земли. Наверное, заброшенные сюда ещё раньше диверсанты, указывали безопасное место для десантирования следующих. И это было совсем недалеко от нас, примерно в километре. Наверняка эти диверсанты разведали, что вблизи боеспособных частей нет, а наш автобус они не посчитали помехой для десанта. Мой мыслительный процесс ускорился, в результате быстро возник план наших действий: «В десанте, наверное, собраны одни „волкодавы“. Каждый стоит целого взвода первогодок. Если они благополучно приземлятся и сгруппируются, то через два часа просто размажут всю охрану штаба и аэродрома. А там сидят салаги, которые и стреляли-то только на полигоне. И если даже я появлюсь там на полтора часа раньше и предупрежу охрану, это мало что изменит. Вроде бы Ю-52 берёт на борт четырнадцать парашютистов, а у Черных практически нет бронетехники, то эти семьдесят бойцов там всё покромсают минут за тридцать. Взорвут находящиеся на земле самолёты, сожгут запасы топлива, и тогда нам на земле будет совсем труба. Нет, надо постараться хоть как-то тормознуть немчуру. Наверняка наши десант заметили и сообщат, куда следует. Максимум часа через два сюда пришлют какую-нибудь боеспособную часть. Отсюда вывод – нужно подольше помотать гадов и постараться как можно больше отстрелять этих сволочей в воздухе. Больше это сделать некому – опять, Юрка, ты оказываешься крайним!»

Заметив ракеты, самолёты начали делать круг, а я, вскочив, заорал:

– Боевая тревога, все в автобус!

После этого бросился к нашему транспорту, но там я оказался не первым. Ребята, толкаясь, спешно влезали в салон. К кабине подбежал и Ежи. Я его тормознул и, указав рукой на самолёты, приказал:

– Топеха, двигаем к ним. Нужно оказаться под «юнкерсами» в тот момент, когда они начнут сбрасывать десант.

Подтолкнув его к кабине автобуса, крикнул:

– Ну, поляк, не подведи своих братьев славян!

Сам я, забравшись в салон, быстро обрисовал ситуацию и начал раздавать приказания:

– Так, ребята, сейчас мы подъедем к тому месту, где немцы сбрасывают десант. Там, по одному начинаем выпрыгивать из автобуса. Каждый должен занять удобную позицию, и те, у кого есть винтовки, немедленно открывают огонь по парашютистам. Бить в первую очередь по немцам, у которых уже открылся парашют. Сектора обстрела ограничены соседом слева. Автоматчикам открывать огонь только тогда, когда противник окажется на расстоянии не дальше чем сто метров. После приземления десанта группироваться возле автоматчиков и отходить в сторону автобуса. Понятно?

Дождавшись утвердительных возгласов, я спросил у бойцов из авиадивизии:

– Ребята, кто из вас хуже всех стреляет из винтовки?

Оказалось, что это был бывший водитель бронеавтомобиля.

Ему я и приказал:

– Панов, держи тогда автомат и запасные диски, а мне давай винтовку и патронташ. Автоматом умеешь пользоваться?

Красноармеец утвердительно кивнул.

– Хорошо, только смотри, экономь патроны. По мни, у тебя только два запасных диска, а надеяться на подвоз патронов мы не можем.

Автобус уже болтало по стерне. Я почувствовал, что вот-вот мы окажемся под «юнкерсами», поэтому, забрав самозарядку и патроны, выкрикнул:

– Якут, давай пять своих обойм! И найди в своём сидоре какой-нибудь мешок, чтобы их туда положить.

– Так нет у меня никаких мешков!

– Возьми, оторви штанину у своих кальсон, завяжи конец, вот тебе и патронташ.

Он потянулся к своему сидору, а я, уже возбуждённо крича во всё горло, продолжил:

– Первым из автобуса выпрыгиваешь ты, Якут, потом Панов, затем, по одному, бойцы, вооруженные винтовками, за ними Шерхан, я буду последним.

Прокричав это, я суетливо снял с себя планшетку, фуражку, нервно бросил их на сиденье и стал пристегивать патронташ. Только я его одел, Якут протянул мне запасные обоймы для самозарядки, они лежали в мешке, сделанном из его многострадальных кальсон. Я, положив туда ещё две лимонки, начал пристраивать этот мешок к своему ремню. Приладив этот своеобразный патронташ, я посмотрел на Якута. Он и себе сделал подобный, и сейчас в таком виде, с болтающимся сбоку голубоватым мешком, выглядел донельзя потешным. Несмотря на серьёзность ситуации, я едва не прыснул со смеху. Но это моё нездоровое веселье остановил тревожный выкрик с водительского места:

– Пан полковник, мы прямо под самолётами!

Я сразу опомнился, подтолкнул Якута и крикнул:

– Давай, сержант, с Богом!

Итак, мы высадили свой десант, бойцы которого распределились на расстоянии метров восьмидесяти друг от друга.

Глава 16

Оказавшись на земле, я сразу же посмотрел наверх и с облегчением вздохнул. Немцы только-только начали выбрасывать десант, ещё не было ни одного раскрывшегося купола. Однако выбросили десант пока только два «юнкерса», остальные немного отстали, видно, у них было задание сбрасывать парашютистов в один квадрат.

«Кучность фраеров сгубила», – подумал я.

Но радоваться тому, что парашютисты выброшены не одновременно, не стоило, высота десантирования не превышала 120 метров, и время, которое нам даровала судьба для прицельной стрельбы, было очень ограничено. Но у нас был и один большой плюс – удачное расположение. Проследив за траекторией полёта десантников, я похвалил про себя Ежи, он доставил нас просто в идеальное место для отстрела десантуры.

Наконец парашюты начали раскрываться, и я приступил к «работе». Так скорострельно я не палил даже на тренировках в Эскадроне. Когда я вставил последнюю обойму из мешка Якута, в небе ещё виднелись парашюты. Патронташ уже давно был пуст. Отстреляв последние патроны, я отбросил винтовку и достал ТТ. Куполов в небе уже не было, а вокруг трещали автоматные очереди, и только изредка бухали отдельные винтовочные выстрелы. Нет, не удалось отстрелять в воздухе всех парашютистов, многие всё-таки добрались до земли и сейчас ожесточённо прессовали моих ребят.

Сдёрнув уже бесполезный мешок из кальсон Якута и переложив гранаты в пустой патронташ, я направился чуть в сторону от звуков, издаваемых ППШ Шерхана. Чувствовалось, что патронов у него в обрез, а своим пистолетом я ничем не мог ему помочь. Нужно было раздобыть какое-нибудь оружие поприличнее. И его вокруг должно быть полно. Только в поле обзора моего зрения лежало не менее десяти тел убитых парашютистов. Они неприятно и даже где-то страшно подрагивали, когда перемещались под порывами ветра, раздувающего непогашенные парашюты. Вот к такому, бывшему грозному десантнику, пригибаясь, я и направился. Он лежал метрах в двадцати от меня, и когда я до него добрался, то был неприятно удивлён. Оружия при нём не было, вернее того, что я считал за оружие. Пистолет меня не интересовал, у самого, кроме ТТ, под гимнастёркой был замаскирован «вальтер». Вся моя досада длилась доли секунды, я сразу же сообразил, что оружие немцы скидывают отдельно в специальных контейнерах. И в этом тоже был для нас громадный плюс. Время, за которое вооружилась первая партия уцелевших парашютистов, дало нам возможность продолжать огонь по второй волне десанта.

Всё бы хорошо, но количество вступающих в перестрелку автоматов увеличивалось, значит, выжившие немцы продолжали вооружаться и скоро возьмутся за нас по-настоящему. А я практически безоружен! Срочно искать немецкий контейнер! Я выпрямился во весь рост и начал осматриваться. Действительно метрах в сорока заметил зацепившийся за кусты парашют с прикреплённым к его стропам контейнером. Пригнувшись, кинулся туда.

Я почти добрался до своей цели, когда всем своим естеством почувствовал неладное. Не рассуждая, я перекатом бросился вправо. И сделал это очень вовремя. Место, где я только что был, пронзила автоматная очередь. Второй я дожидаться не стал, а опять перекатом кинул своё тело в сторону замеченной ещё ранее ложбинки. Там, лёжа на спине, сунул пистолет в кобуру, достал гранаты и одну за другой с силой кинул в ту сторону, откуда по мне стреляли. После взрывов на четвереньках быстро посеменил по ложбинке, стараясь забраться прямо в тыл к обстрелявшему меня парашютисту. Первоначально эта ложбинка вела в ту сторону, куда мне было нужно, но потом она изменила своё направление. Приостановившись, я опять достал свой ТТ, мысленно перекрестился и рывком выбросил своё тело из этой неглубокой канавки.

Лучше бы я этого не делал. Наверху, чуть согнувшись, стоял немец, дуло его автомата смотрело точно на меня, а палец уже лежал на спусковом крючке. В отчаянье я крикнул первое, что пришло мне в голову:

– Нихт шиссен!

Это ли остановило собирающегося нажать на курок немца, а может быть, то, что я, расставив руки, выронил свой ТТ на землю, не знаю.

Только немец, не отворачивая автомата, направленного на меня, отнял от него левую руку и пальцем поманил к себе. При этом он скомандовал:

– Ком цу мир!

Это мне и было нужно. Ещё когда я опускал свой пистолет, уже коварно задумал приблизиться к нему поближе и финкой, спрятанной у меня за голенищем, или одним из приёмов у-шу, которым нас обучали в Эскадроне, разобраться с этим немцем. Но он позволил приблизиться к себе максимум метров на десять. В такой ситуации любой мой прыжок был заранее обречён на неудачу. Когда я подошёл поближе, он с любопытством начал меня оглядывать. Но в этом ему помешал резкий выкрик из находящихся невдалеке кустов:

– Ганс, что ты копаешься с этим русским! Кончай его, нужно помочь остальным добить «иванов».

Немец, чуть скосив глаза в сторону выкрика, ответил:

– Господин обер-лейтенант, да тут попался вроде ценный экземпляр. Геометрия в петлицах впечатляет, пожалуй, это полковник. Наверное, командир той части, на которую нас по случайности выбросили.

– Случаем не из их службы безопасности?

– Да нет, судя по петлицам, артиллерист.

– Ладно, сейчас я подойду с Конрадом и Фрицем, попробуем допросить этого «ивана». Но потом всё равно кончай его. Судя по всему, потери у нас большие и отвлекать на его охрану я никого не буду.

Минуты через три кусты раздвинулись, и к нам вышли трое десантников. Все они были с автоматами, а у одного за плечами висела рация. Подойдя к тормознувшему меня немцу, они начали что-то говорить. Я уже не пытался понять их речь. Стоял в диком напряжении, буквально впившись глазами в моего охранника. Я ждал, когда же его внимание отвлечется от моей персоны, всё-таки подошёл его командир, и должен же он хоть на секунду отвести от меня свой взгляд. Это был мой единственный шанс, чтобы прыгнуть в сторону, скатиться в ложбину и по ней уже попытаться скрыться.

Неожиданно совсем недалеко раздались выстрелы. Судя по звуку, стрелял немецкий пулемёт МГ. Я зажмурился, умирать было легче с закрытыми глазами. Но со мной ничего не произошло, а пулемётная очередь не стихала. Открыл я глаза, когда стрельба уже прекратилась. Передо мной в неестественных позах лежали четыре трупа гитлеровцев. Тела их были буквально растерзаны близкими пулемётными выстрелами.

Я в три прыжка достиг убитых, сорвал автомат с ближайшего и только после этого начал в недоумении осматриваться. Помочь мне было некому. Из нашего оружия слышны были только редкие винтовочные выстрелы. ППШ Шерхана молчал. Но доносившаяся рядом перестрелка из немецких автоматов внушала мне некоторую надежду. Наиль вполне мог захватить трофейный автомат и сейчас с его помощью перестреливался с немцами.

Когда я с автоматом, запасными рожками и тремя немецкими гранатами, засунутыми за ремень, собирался сигануть в сторону продолжающейся перестрелки, кусты, находящиеся метрах в двадцати от меня, раздвинулись, и вышел Ежи Топеха. Он улыбался, а в руках у него был немецкий пулемёт МГ. Мне сразу стало ясно, за чьё здравие обязательно поставлю свечу в церкви.

Но вслух я почему-то совершенно бестактно выкрикнул:

– Топеха, а я думал, что ты уже далеко! А ты, смотри, какой правильный шляхтич оказался!

Всё так же улыбаясь, водитель нашего автобуса ответил:

– Да не мог я по-другому, пан полковник! Эти тевтоны… ненавижу я их. Да и мама у меня была еврейка.

– Ну и что? Ты же по виду – чистый ариец, мог бы спокойно жить и при немцах.

Ежи хмыкнул и произнёс:

– Нет, не могу, враги они мне! К тому же любимая моя бабушка со стороны отца была русской. Поэтому я и по-русски так хорошо говорю.

После этих пафосных слов я перевел разговор на более конкретную тему и спросил у нашего поляка:

– Слушай, Ежи, а где ты пулемёт добыл и почему умеешь с ним обращаться?

– Так служил я в польской армии пулемётчиком, и такие машинки имелись в нашей части. А этот я взял из немецкого контейнера. Их там несколько лежит, набитых под завязку оружием, боеприпасами, медикаментами и консервами. А рядом валяется подстреленный вами парашютист. Рана у него какая-то странная. Пуля вроде вошла в грудь, а выходное отверстие почему-то в голове. Непонятно!

– А это, Ежи, секретное советское оружие – Якут называется!

Так пошутив, я вспомнил о Якуте и сразу беспокойно встрепенулся. Нужно было спешить к моим ребятам. Перестрелки ещё продолжались, как недалеко от нас, так и там, откуда бухала самозарядка. Вся моя эйфория от чудесного спасения окончательно сошла на нет, и я, даже не поблагодарив поляка, начал им командовать, как своим собственным подчинённым. Резким голосом спросил:

– Топеха, у тебя достаточно патронов для пулемёта?

Он мотнул головой и ответил:

– В контейнере я взял целую заплечную сумку. Она просто набита коробчатыми магазинами. У этого пулемёта крышка ствольной коробки с рычагом лентопротяга заменена на специальную крышку с адаптером для питания из 75-патронных магазинов от авиационного пулемёта МГ-15.

После этих слов он повернулся ко мне спиной, чтобы показать эту сумку. Когда он повернулся обратно ко мне лицом, я похлопал его по плечу и сказал:

– Молодец, шляхтич, хорошо вас учили в армии. Теперь захвати вон у того немца ещё пару гранат и давай за мной. Сейчас мы зайдем в тыл немчуре и немножко там «поработаем». Ведь тебе объяснять не надо, ты и сам хорошо сработал несколько минут назад. В общем, держись в метрах двадцати и прикрывай мою спину.

Дождавшись, когда он возьмёт гранаты, я бросился в ту сторону, где раздавались автоматные очереди, изредка прерываемые гранатными взрывами. Вышел я точно к месту, где разворачивался нешуточный бой. И Шерхан в нём явно проигрывал. Хотя он занял весьма неплохую позицию, немцы его обложили с двух сторон и прессовали очень грамотно. Мне было хорошо видно, что они готовились поставить точку в этой затянувшейся перестрелке. Двое десантников по ложбинке подползали к большому железному баку, за которым скрывался Шерхан, в руках у них было по гранате. Самого Наиля я тоже заметил, он несколько раз показывался, ведя огонь из трофейного автомата по ещё троим гитлеровцам, залёгшим в небольшом овраге.

Этот бак и толстые трубы, которые от него отходили, послужили Шерхану хорошим убежищем от пуль и гранатных осколков. Но на этот раз они вряд ли бы его уберегли. Двое немцев уже миновали пространство, где Наиль мог их заметить. Ещё метров тридцать, и они окажутся за трубами у него в тылу, и тут уж он ничего не сможет сделать.

Повернувшись, я махнул рукой поляку. Когда он подобрался ко мне, я приказал:

– Ежи, вон, видишь тех двоих, сними их. Потом прижми гитлеровцев, засевших вон в том овраге. Прижми их так, чтобы они не могли оттуда и носа высунуть. Понятно, шляхтич?

Топеха утвердительно кивнул головой и начал устанавливать пулемёт, а я, пригибаясь, стал подбираться поближе к оврагу, где засели немцы. До него оставалось метров пятьдесят, когда раздались первые пулемётные очереди. Я упал и начал уже ползком подбираться ближе к оврагу.

Ежи патронов не жалел, пули только так сновали прямо над моею головой. Слава богу, немцы меня не замечали, поэтому удалось к оврагу подобраться совсем близко. Достав гранаты, я разложил их перед собой, потом с трёхсекундной задержкой начал их забрасывать в овраг. Кидал веером, чтобы осколки зацепили большую территорию. Кинув последнюю и дождавшись её взрыва, я вскочил и в несколько прыжков достиг оврага. Сверху добив шевелящихся немцев и произведя контрольные выстрелы по всем без исключения телам, я повернулся в сторону позиций Шерхана. Он уже выбрался из своего укрытия и с улыбкой до ушей двигался в моём направлении.

«Вот же шельма, – подумал я о Наиле с восхищением, – положил в наземном бою двух таких „волкодавов“, а у самого ни царапинки».

Именно столько немецких трупов без парашютов я обнаружил, когда двигался к этому месту. Так же я увидел разворошённый немецкий контейнер, по которому было видно, что вскрывал его человек далёкий от десантуры и который к тому же очень спешил. Там были изъяты автомат и довольно много боеприпасов.

Но все эти раздумья не помешали мне действовать. Вставив новый рожок в трофейный автомат, я сам поспешил навстречу Наилю. Нужно было торопиться срочно помочь другим нашим ребятам. Ещё издали я крикнул Шерхану:

– Старший сержант, давай за мной. Нужно будет ещё немножко пострелять. Слышишь, как там наших обложили?

Даже не пожав Наилю руку, я трусцой побежал в ту сторону, где ещё раздавались выстрелы. Добежав до нашего поляка, стоявшего с пулемётом в руках, я приостановился, забрал у него гранаты и приказал:

– Ежи, двигаешься за нами, и теперь уже нам двоим прикрываешь спины.

Он утвердительно кивнул, а я побежал дальше. Нужно было спешить, если раньше стреляло две винтовки, то теперь слышно было только одну и ту довольно редко.

Наш забег длился минут семь. Когда автоматные очереди стали раздаваться совсем рядом, я стал двигаться крадущимся шагом. Рядом пыхтел Шерхан. Вдруг метрах в ста от себя я уловил какое-то движение и тут же грохнулся на землю, а за мной и Наиль. Потом мы, не сговариваясь, поползли в разные стороны, каждый в тыл своей группке немцев. Мне досталась группа из трёх десантников. Они располагались очень удачно для меня, а для себя фатально – очень близко друг к другу. И хоть они были под защитой толстого бревна, от ружейного огня это их, конечно, спасало, но от автоматной очереди с тыла – нет.

Покончив с этой группой, пополз дальше. Метрах в ста от меня ещё продолжали строчить автоматы. Спокойно двигался метров сорок, потом меня заметили и начали поливать автоматным огнём. Пришлось покувыркаться, но всё-таки перекатами я ушёл от автоматного огня и забился в какую-то яму. Прижали меня крепко, не давали даже высунуть голову. Но тут в дело вступил Ежи, он плотным пулемётным огнём заставил самих немцев спрятать свои носы. Пользуясь этим, я сначала перекатом, а потом ползком подобрался всё-таки к немчуре на бросок гранаты. Бросив гранаты, сразу после взрывов я кинулся вперёд. Пристрелив трёх, несколько оглушённых, а может быть и раненых десантников, сам чуть не стал жертвой четвёртого. По крайней мере, свист пуль я услышал. Но этот парень, наверно, забыл, что у него за спиной находятся ещё живые русские. Поэтому, как только он приподнялся и начал в меня стрелять, его голова оказалась в прицеле самозарядки. Руку Якута я узнал сразу, даже не руку, а пулю. Входная рана была в районе затылка, а вылетела пуля под подбородком.

Как только этот немец упал, автоматная стрельба закончилась. Тогда я встал в полный рост, чтобы оглядеться. Увидел, что в сторону леса уходят пять десантников. Они уже плохо просматривались из-за своих маскировочных комбинезонов. Неожиданно вслед этой группе прозвучало два винтовочных выстрела, и всё смолкло. Два десантника упали, а оставшиеся ускорили свой бег и вскоре скрылись в лесу.

«Всё, вражеского десанта больше нет, – подумал я, – нехило мы тут повоевали».

Закинув автомат на плечо, я направился в сторону небольшого кургана. Именно там держали оборону мои ребята. Навстречу мне поднялся один Якут. Моё сердце почувствовало неладное, и я уже бегом добежал до Кирюшкина и тут же спросил:

– Сержант, где остальные?

Он как-то горестно махнул рукой и ответил:

– Двоих ребят насмерть, а Панов вон еле дышит. Крепко его зацепило, но он – парень героический, стрелял, пока был в сознании.

Неожиданно я первый раз из уст Якута услышал матерную брань. Облегчив душу, он сплюнул и за явил:

– Эх, товарищ комбриг, если хотя бы ещё три патрона осталось, я бы этих гадов не отпустил.

– Да!.. Не уберегли мы ребят! Но попались нам, брат, не шваль какая-нибудь, а настоящие бойцы. Вон, меня так прижали, что если бы не Ежи, то осталась бы бригада без командира. Чёрт, теперь, чтобы хоть как-то сохранить лицо противотанкистов, нужно привезти в авиадивизию всё трофейное оружие. Потребую у Черных, чтобы он представил этих ребят к достойным наградам. Дрались они как настоящие русские витязи. Эх, нам бы иметь ещё хотя бы парочку твоих ребят из снайперской команды, мы бы этих гадов всех ещё в воздухе перебили.

Увидев подходящих к нам Шерхана и Ежи, я закричал:

– Топеха, вместе со старшим сержантом идите к автобусу. Автобус подгоните к этому кургану. По пути собирайте трофейное оружие и контейнеры.

Когда они, ещё не доходя до нас, повернулись и направились к дальнему концу поля, я распорядился:

– Сержант, пошли к раненому. Медиков, конечно, нет, но, может быть, я смогу что-нибудь сделать.

Якут молча повернулся и направился к вершине кургана, я за ним. Месту, где оборонялся Кирюшкин, я весьма удивился. На вершине этого не очень высокого кургана был оборудован небольшой узел обороны. С окопами, блиндажом и двумя позициями под установку пушек. Наверное, какая-то часть использовала это место для своих тренировок. Такой вывод напрашивался сам собой. Так как никакой ценности для настоящей обороны этот курган не представлял, он находился в стороне от магистралей и других важных объектов. Увидев всё это оборонительное роскошество, я понял, почему Якут так долго смог продержаться. С его метким глазом не составило большого труда не подпускать к себе немцев на бросок гранаты.

В траншее, ведущей к блиндажу, куда меня подвёл Якут, лежал Панов. Но, к моему большому огорчению, он не дождался медицинской помощи. Водитель броневика был мёртв и скончался он совсем недавно. Не говоря ничего, я прислонился к тёплой земляной стене траншеи, достал помятую пачку «Казбека», выбрал две целые папироски, одну из которых дал Якуту, и мы закурили. После нескольких минут молчания в папиросном дыму я сказал:

– Ладно, Кирюшкин, вечная память погибшим нашим братьям! Нужно ребят отнести к подножию этого кургана. Отвезём тела в авиадивизию, пускай похоронят их по-человечески, как настоящих героев.

Вместе с Якутом мы перенесли тела, и после этого пошли собирать трофейное оружие. Складывали мы его возле погибших ребят. Когда всё собрали, то получилась довольно значительная куча.

«Достойный памятник», – подумал я после того, как мы всё собрали.

Целых папирос уже не было, пришлось нам с Якутом вертеть из отличного табака козьи ножки.

Мы ещё не докурили, когда подъехал автобус. Загрузив тела погибших и оружие, мы наконец-то двинулись к нашей цели. Шерхан был потрясен гибелью старшего сержанта, с которым он успел сдружиться. И теперь сидел хмурый и молчал. Якут стоял на подножке, выполняя обязанность дозорного. Перед тем как автобус тронулся, я посмотрел на часы, было 14:03. Этот бой с парашютистами, гибель троих здоровых и сильных ребят, которые ещё совсем недавно смеялись и шутили, занял немногим более часа.

Через пятнадцать минут мы въехали в расположение 9-й САД, а ещё через десять минут я вошёл в полевой командный пункт авиадивизии. Поздоровавшись уже по второму разу за сегодняшний день с генералом, я в первую очередь поинтересовался, как обстоят дела в авиадивизии. Черных, глядя на меня воспалёнными, красными от недосыпа глазами, ответил:

– Эх, Юра, ну и что ответить тебе? Сказать «куёво» значит приукрасить – отвечу так, всё равно хорошо. По сравнению с другими авиачастями мы хотя бы ещё способны хоть как-то брыкаться. Хотя потери и у нас просто кошмарные – на 14:00 почти сто самолётов. Даже с учётом пополнения в дивизии теперь только 283 самолёта.

– Какое ещё пополнение? – удивился я.

– Да на наши резервные аэродромы были вынуждены перелететь уцелевшие самолёты Одиннадцатой авиадивизии. После того как ты уехал, мне всё-таки удалось связаться с командиром Одиннадцатой, полковником Ганичевым. Он тоже объявил тревогу и в 3:30 поднял в воздух истребители. Правда, у него не получилось связаться с одним из аэродромов, и самолеты, находившиеся на нём, были полностью уничтожены. Так вот, те истребители, которые были подняты в воздух и уцелели в воздушных боях, перелетели на мои запасные аэродромы. Их собственные находились слишком близко к госгранице и уже начали подвергаться обстрелу артиллерией. Представляешь, одна из эскадрилий, заправившись после боевого вылета, была вынуждена срочно взлетать. К аэродрому вышли немецкие танки. Только благодаря зенитчикам, сдерживающим эти танки, самолётам удалось взлететь и добраться до нашего полевого аэродрома.

– Мда!.. А что же авиация округа, не окажет помощь? У них же имеется несколько чисто истребительных дивизий.

– Ха, округ! Да они сами просят о помощи. Ты знаешь, Юра, что сейчас творится на всех без исключения аэродромах округа? Ад там творится! Такое впечатление, что кроме наших двух дивизий никто не получил приказа о приведении соединений в полную боевую готовность и поднятии в воздух истребителей. Все аэродромы округа подверглись массированной безнаказанной бомбардировке. Наземные средства ПВО даже не открыли огонь по первой волне бомбардировщиков люфтваффе, а потом было уже поздно. Одним словом, во всём округе осталась единственная боеспособная авиационная часть – это моя дивизия. Вот и приходится вертеться как уж на сковородке. Даже на воздушное прикрытие Минска был вынужден отправить истребительную эскадрилью. Так что, Юра, безмерно я тебе благодарен, что ты своевременно довёл до нас приказ Генштаба. После войны проси что хочешь – всё сделаю!

– Да ладно, Петрович, замнём для ясности! Все мы в одной лодке сидим и делаем одно дело! Это я тебе должен быть благодарен, что ты дал мне броневик с таким героическим экипажем. Правда, не уберёг я ребят – все они погибли. Дрались как герои, но увы!

По выражению лица генерала я увидел, что моё сообщение не особо его расстроило. За сегодняшний день он уже стольких своих подчинённых потерял, что мои слова только легли в общую канву неприятных известий. Но ради проформы он спросил:

– А что там такое у вас случилось?

Я рассказал ему о немецком десанте. Это его возбудило так, что он вместе со мной пошёл к автобусу.

У автобуса уже скопилась целая толпа штабных командиров и красноармейцев авиадивизии. Но перед генералом все расступились, и мы подошли к лежащим прямо на земле телам троих героев. Рядом высилась гора трофейного оружия. Черных, глянув, в мёртвые лица своих бывших подчинённых, повернулся ко мне и сказал:

– Да… подполковник! И опять ты спас нашу дивизию! А ребятам – вечная память, мы отомстим за них! И ещё я обещаю, что их подвиг не будет забыт, да и всех противотанкистов тоже. Буду ходатайствовать о награждении всех высшими правительственными наградами.

После этих слов он сделал необходимые распоряжения об организации захоронения героев, и мы вернулись в командный пункт. Там он ознакомил меня с последними данными о продвижении немцев. На аэрофотосъемке было хорошо видно, что немецкие танки вышли к Жабинке, а это значило, что дивизии вермахта уже прорвали Брестский укрепрайон. Видны были и немецкие силы, подходящие к Гайнувке и Бельску. Да, не позднее чем завтра подразделениям моей бригады тоже придётся столкнуться с немецкими танками. Перенеся расположение немецких войск на свою карту, я распрощался с генералом и другими командирами, находящимися на командном пункте, и вышел к своему автобусу.

Там, возле автобуса меня поджидал Ежи. Он обратился ко мне с довольно неожиданной просьбой. Оказывается, в лагере интернированных польских военнослужащих Гушосдора содержался его брат. Хотя условия содержания там были неплохие, и приходилось работать только на ремонте польских же дорог, но в связи с нападением Германии Топеха очень беспокоился о его судьбе. Ежи рассказал, что он периодически привозил брату продукты и видел, что ему, как и всем другим интернированным, там живётся неплохо, но могут прийти немцы и захватить этих бывших польских солдат. Тогда могут начаться репрессии и многих из них расстреляют. Топеха попросил:

– Пан полковник, эти бывшие польские солдаты не имеют никаких обид на русских. Они понимают, что в тех условиях СССР был вынужден содержать их под охраной. Они и работали хорошо, без всяких понуканий, да и практически без конвоя. Но сейчас началась война, и Красная армия вряд ли станет их защищать. А если даже и начнётся эвакуация, то вы сами видели, что творится в воздухе, как бандитничают немецкие самолёты. Они ради развлечения запросто расстреляют безоружных людей. Пан полковник, помогите вытащить из этого лагеря моего брата. Вся наша родня всю жизнь будет вам признательна за это!

Я не мог отказать Ежи, тем более что лагерь интернированных располагался практически на пути следования к моей бригаде. Поэтому, дружески похлопав Топеху по плечу, я ответил:

– Ладно, в лагерь мы заедем, и с начальством его я поговорю, но, сам понимаешь, не всё в моих силах. Тем более что отвечают за интернированных службы НКВД, а это не армия. И моё звание там не особо котируется. Но попробовать давай попробуем, вдруг что-нибудь и получится. Может, удастся его да и ещё нескольких поляков вытребовать на возведение оборонительных сооружений. Когда их передадут в бригаду, то я обещаю передать тебе твоего брата, и вы вместе можете валить на все четыре стороны. Даже больше того, я оставлю в автобусе трофейное оружие, которое мы не передали в авиадивизию. Ну как, пойдёт такой расклад, Ежи?

– Заранее спасибо, пан полковник! А оружию мы найдём применение. Эти тевтоны ещё поплачут, что напали на Польшу, «пся крев»!

Договорившись, я залез в салон автобуса, а Ежи занял водительское место. Когда тронулись, я подумал, что всё-таки не зря мы оставили часть оружия в автобусе. Это я сделал намеренно. Ещё перед въездом в расположение авиадивизии я решил часть оружия передать Ежи, чтобы он сделал закладку где-нибудь в лесу. Мало ли как могли повернуться события, а небольшой арсенал в надёжном месте всегда мог пригодиться. Поляку я теперь доверял и знал, что этот парень не подведёт. А теперь, после этого разговора, у меня возникла мысль, что может быть это начало организации движения сопротивления, о котором я помнил по прошлой реальности.

Двигались мы так же, как и раньше, не очень быстро. Теперь Шерхан стоял на подножке и наблюдал за воздухом. Немецких самолётов видно не было. Наверное, у лётчиков был послеобеденный отдых. Намаялись убивать мирных людей, бедолаги. Якут, сидя на мягком сиденье, пользуясь затишьем, дремал. Посмотрев на него, я тоже решил немного поспать, уж очень трудными были эта памятная ночь и наступивший за ней день. Отключился мгновенно, и спать мне не мешали ни жуткая качка на плохой дороге, ни громкие скрипы автобусных механизмов.

Глава 17

Проснулся от тишины – мы стояли, и всё было вроде бы спокойно. Механически посмотрел на часы, было 16–27. Значит, я проспал почти полтора часа. В салон вошёл уже знакомый мне сержант госбезопасности. Оказывается, мы уже прибыли к базовому месту дислокации Белостокского Гушосдора. Именно здесь располагался основной лагерь польских интернированных лиц. Документы показывать сержанту не потребовалось, он и так меня узнал. Вместе с ним мы направились к начальнику лагеря лейтенанту госбезопасности Бедину. По пути сержант рассказал, что связь нарушена и никаких указаний, как поступать с интернированными поляками, они не получали. Их лагерь немецкие самолёты не бомбили. Но связные и прибывающие со строительных объектов команды рассказывают об ужасах, творящихся на дорогах.

Войдя в кабинет Бедина, я удивился. В отличие от своего подчиненного сержанта, спокойного как удав, лейтенант был весь издёрганный, какой-то нервный и суетливый. Он очень обрадовался моему появлению и практически сразу стал требовать оказания помощи в эвакуации. Но потом опомнился и попросил у меня документы. Узнав, что я не из штаба 10-й армии, несколько сник и стал жаловаться на ужасное положение, в котором они оказались. На тридцать семь человек личного состава у него под надзором находилось триста девяносто интернированных. Имелось два броневика и шесть полуторок.

Уяснив положение, в котором оказались люди Гушосдора, я ему посочувствовал, а потом заявил:

– Слушай, лейтенант, положение сложилось очень тяжёлое и вряд ли тебе кто-нибудь сможет помочь. Распускай интернированных и быстрей увози своих людей в Барановичи.

– Но как же, товарищ подполковник, у меня нет приказа!

– Да никто до тебя сейчас никакой приказ не сможет довести. Если промедлишь ещё хотя бы сутки, то точно нарвёшься на немецкие танки. Я сейчас возвращаюсь из штаба девятой САД, там, по данным последних аэрофотосъемок, я узнал, что немцы уже просочились мимо Осовецкого (66) и Замбрувского (64) УРов. А Брестский (62) УР они прорвали в районе Жабинки, даже Брестская крепость их не остановила. Представляешь, какая силища прёт! Хотя Брестская крепость ещё держится, но эти гады просто её обошли. Укрепрайоны тоже держатся, но нам от этого не легче, «панцеры» уже за линией наших долговременных огневых точек. И получается, что дорога им к трассе Белосток-Волковыск-Барановичи открыта. Развёрнутых частей, прикрывающих это направление, кроме моей бригады нет. Но, сам понимаешь, протяжённость фронта огромна, и мы сможем держать только узловые точки. Поэтому наверняка немцы где-нибудь да прорвутся. В этом случае, у меня надежда только на Шестой мехкорпус. Но в любом случае никто в такой ситуации не будет думать о каких-то интернированных. Если прямо сказать, я заехал к вам в Гушосдор только по дружбе с вашим главным инженером. Жалко, что его сейчас нет! Ладно, лейтенант, я довёл до тебя последнее положение на фронте, а дальше – тебе решать, что делать.

Я начал демонстративно складывать карту, которую до этого показывал лейтенанту. Как бы намекая, всё, дело своё я сделал, теперь собираюсь и уезжаю. Видя это, лейтенант в отчаянии воскликнул:

– Товарищ подполковник, но что же делать? Мне остаётся только расстрелять интернированных поляков, а потом начать эвакуацию!

– А вот об этом ты даже и не думай! Ты охраняешь интернированных, а не врагов. Эти люди сами бежали от немцев к нам, в надежде найти защиту. Если, не дай бог, ты расстреляешь без суда хоть одного интернированного, то я сам арестую тебя и расстреляю как врага народа. Понял? И твоё командование сделает то же самое.

– Но как же мне быть? Приказа – распустить интернированных – у меня нет, а без него я не имею права это сделать. Транспорта, чтобы их эвакуировать, у меня тоже нет, а если пойдём колонной, немецкие самолёты рассеют её на первом же десятке километров.

– Ладно, лейтенант, благодари судьбу, что я дружу с вашим главным инженером, ради этого возьму, пожалуй, на себя ответственность за этих поляков. Сейчас мы составим акт, что ты передаёшь интернированных в седьмую ПТАБР для возведения противотанковых укреплений. Я его подписываю и распускаю поляков. Пускай теперь сами думают, как им избежать немецкого плена и добраться домой. А уж я как-нибудь оправдаюсь перед командованием. Если мы сдержим немцев, то этих поляков ещё и поощрят как-нибудь, а если нет, то, как говорится – мёртвые сраму не имут! Решай, лейтенант, и быстрее. Ждать я уже особо не могу, нужно же и с немцами немного повоевать, а не только Гушосдору помощь оказывать.

– А как же, товарищ подполковник, у вас же и печати бригады нет?

– Вот вы и поедете со мной ставить печати, если не верите моей подписи. Можете, кстати, всей вашей командой присоединиться к моей бригаде. Работы, я думаю, будет полно, и мои особисты очень обрадуются пополнению. Отступающих, разрозненных групп красноармейцев будет много, и их нужно будет организовать, чтобы поставить снова в строй. А перед этим нужно будет их проверить, чтобы не пропустить в наши ряды шпионов и провокаторов, вот этим вы и займётесь. К тому же, думаю, и пленные у нас появятся, и их должен будет кто-нибудь охранять. Кстати, для вашего сведения, я получил приказ Генштаба переподчинить себе любые подразделения вне зависимости от их принадлежности. Конечно, в том случае, если они потеряли связь со своим командованием. Так что цените, лейтенант, что я даю вам право самому определиться – присоединяться к моей бригаде или бежать в глубокий тыл. Пока это вы сделать сможете, правда, гарантировать, что вас по пути не разбомбят, я не могу. Кстати, одним из плюсов вашего присоединения к бригаде будет служить и то, что впредь вас никто не сможет упрекнуть, а тем более обвинить в ненадлежащем исполнении своих обязанностей. Оставаясь в бригаде, вы будете действовать согласно распоряжению высшего командования.

Давая возможность лейтенанту госбезопасности обдумать мои предложения, я достал из пачки, презентованной мне Черных, папиросу и закурил. Бедин думал не долго, моя папироса была ещё не докурена, когда он сказал:

– Товарищ подполковник, вы, наверное, правы, нам нужно присоединяться к вашей бригаде. Но я не могу гарантировать, что когда установится связь, нас не отзовут обратно в распоряжение НКВД.

– Да когда всё нормализуется, я первый отправлю вашу команду в тыл. Что ты думаешь, я не понимаю важность вашей службы? Но сейчас такая ситуация, что нужно любой ценой остановить фашистов.

Затушив папироску, я встал и уже как командир начал распоряжаться:

– Так, лейтенант, решение принято, теперь нужно действовать. Построй всех интернированных, я скажу им пару слов. Твои ребята пускай готовят машины и поджигают ваше административное здание. Время дорого, поэтому собирать и вывозить документацию не будем. Да, и пускай подготовят каждому интернированному бумажку, что он направлен на работу в седьмую ПТАБР. Мало ли что, вдруг наш военный патруль его остановит, и это будет хоть каким-то основанием, что интернированный не сбежал с места содержания. Бумажки пускай пишут от руки, на надпись поставишь штамп, и всё. Времени заниматься серьёзной канцелярщиной у нас уже нет. Акт о направлении интернированных в седьмую ПТАБР тоже составь. Я его подпишу, а печати поставим уже в бригаде. Всё, лейтенант, действуй! Я пока пойду к своим ребятам, но предупреждаю, долго ждать я не могу, поэтому, поторопись.

Повернувшись, я вышел из помещения, но не успел ещё дойти до выхода из здания, как в кабинет Бедина начали сбегаться НКВДешники.

Подойдя к автобусу, я первым делом спросил у Шерхана:

– Наиль, у тебя осталась путёвка, которую тебе выписывали в штабе?

Старший сержант кивнул и достал из кармана гимнастёрки сложенный вдвое листок бумаги с печатью 7-й ПТАБР. Я забрал у него этот документ, развернул, достал красный карандаш из планшетки и, кое-как пристроив листок на капоте автобуса, написал: – «Подтверждаю, что водитель автобуса Ежи Топеха выполняет задание командования Красной армии на вывоз интернированных польских граждан из зоны боевых действий». Подписав этот легко сочинённый документ, я протянул листок Ежи, после чего сказал:

– Шляхтич, я договорился, всех интернированных сейчас отпустят. Можешь забирать своего брата, да и других поляков, кому нужно в Белосток, и уезжать. Оружие, которое я оставляю в автобусе, тебе лучше куда-нибудь спрятать от греха подальше. На него я тебе бумаги дать не могу.

– Дзенькую, пан полковник, вы настоящий русский солдат, благородный и великодушный. Совсем такой, как те, про которых рассказывала моя бабушка.

– Ладно, Ежи, хватит рассыпать бисер, ничего особенного для поляков я не делаю. Теперь интернированным придётся самим думать, как спастись от надвигающегося немецкого катка. Да и ещё, шляхтич, больше тебе с нами ездить не надо, я с ребятами до бригады доберусь на транспорте Гушосдора. Давай прощаться. Знай, я тебе очень благодарен за всё. Когда нужно, можешь обращаться ко мне в любой час дня или ночи. Что смогу, всё сделаю для тебя. Прощай, солдат!

Обняв и похлопав по плечу бывшего нашего водителя, я повернулся к своим ребятам. Сначала объяснил порядок наших дальнейших действий. Потом вместе с Шерханом направился искать знакомого сержанта госбезопасности. Через него я хотел договориться, чтобы нас хоть чем-то покормили. Ещё со вчерашнего вечера, кроме трофейных галет и шоколада, я ничего не ел. Было не до этого, голова была забита совершенно другим. Если бы не Шерхан, который распотрошил немецкий грузовой контейнер, то и этими продуктами я бы не догадался разжиться. Весь контейнер целиком достался бы авиадивизии.

Не успел я договориться с сержантом о кормёжке, как интернированные начали строиться. Пришлось с обедом пока подождать. Я подошёл к Бедину, который уже стоял перед рядами поляков. После его вступительной речи мои слова могли показаться примером краткости. Я просто сказал, что Советское правительство, руководствуясь идеалами гуманизма, решило освободить интернированных лиц. Что организация эвакуации чревата большими человеческими жертвами, а советские власти не хотят напрасных жертв польского народа. В рядах поляков начался гул, и я приказал им разойтись по своим баракам, добавив к этому, что митинговать и выходить из своих помещений интернированные могут только после того, как советские военнослужащие уедут. Переводил мою речь Ежи Топеха, его же я назначил ответственным за расформирование лагеря.

Пока мы обедали и отдыхали, всё вокруг стало напоминать муравейник. Гушосдоровцы спешно собирались. В 17–55 колонна Гушосдора тронулась в путь, оставив позади себя весело мечущийся огонь над бывшим административным зданием.

Ехали мы просёлочными дорогами, которые часто ныряли прямиком в лес. Может быть, поэтому авиация немцев ни разу нас не побеспокоила, и в 18:43 мы въехали в расположение бригады. Вернее не всей бригады, а только её штаба – 171-го автотранспортного батальона и разведывательно-диверсионной роты Курочкина.

По сравнению с теми местами, где я сегодня побывал, в расположении бригады царили, хоть и напряжённые, но спокойствие и тишина. Никто не бродил с выпученными глазами, не зная, за что ему хвататься. Никто не суетился в отчаянье от того, что командира бригады в такое время не оказалось на месте. Часовые исправно несли службу, все объекты были укрыты маскировочными сетями, праздно шатающихся, а тем более судорожно пытающихся скрыться от пролетающих невдалеке немецких самолётов не было. Одним словом, чувствовалась железная рука дисциплины и суровая выучка моих бойцов. Не зря младшие и средние командиры бригады предыдущие два месяца практически не спали, бесконечно тренируя своих подчинённых. Зато теперь даже штабной писарь или ездовой знал, что ему делать. Увиденная картина вызвала чувство гордости за бригаду, ну и, естественно, весьма подняла мою самооценку. Пока гушосдоровцы разгружались, я, вызвав своего особиста, поспешил обрадовать его прибывшим пополнением и незамедлительно поставил задачу об использовании этих людей. Размахнулся я, как обычно, широко, приказав организовать три заградотряда, с намерением перекрыть с их помощью шоссе в районе Волковыска, Слонима и Барановичей. Задача была простая – собирать отступающих вне своих частей красноармейцев и направлять их на сборный пункт, который организует Курочкин. При этом паникёров, людей, вызывающих подозрение, и явных трусов расстреливать на месте. На формирование этих заградотрядов я выделил прибывших со мной НКВДистов, стрелковый взвод и три броневика из роты Курочкина. Самому лейтенанту Курочкину, находившемуся рядом с первой минуты моего появления в бригаде, я приказал заняться формированием батальона из прибывающих красноармейцев и младших командиров.

– Неужели положение настолько плохо, – удивился Ряба, – не может же в первый день немецкого наступления рассыпаться столько наших частей?

– Дай-то бог, чтобы командиры сохранили управление своими подразделениями так, чтобы они могли выполнять намеченные ранее задачи. Но, судя по данным аэрофотосъемок, наша оборона начинает расползаться по всем швам. Паника уже сейчас начинает завладевать душами красноармейцев и тыловых партийных функционеров. У страха глаза велики – буквально ни на чём начинают дико психовать и нервно дёргаться. Представляешь, Ряба, когда мы ехали в бригаду, в одном из сёл – милиция, местная власть и даже находившиеся там военные были в жуткой панике. Все в один голос утверждали, что немцы высадили десант с дирижаблей. Пришлось проверить эту информацию – доехать на броневиках до того места. И что? Да, хрен с горы, а не десант! Оказалось, просто скопление необычной формы облаков над полем. Так что, лейтенант, боюсь, что растерянных, потерявших голову красноармейцев у тебя может набраться больше, чем на один батальон. Времени, чтобы их обучать, уже нет. Поэтому только железной рукой можно привести в чувство этих полностью растерянных, потерявших свои части людей. Каждого прибывшего красноармейца в первую очередь пропускай через настильный пулемётный огонь. Пусть проползёт метров сто под огнём «максима» – это кому угодно здорово прочистит мозги. Если паника забралась очень глубоко, и это заставит его подскочить под этим огнём, что же, пусть лучше погибнет на тренировке, чем своими паникёрскими миазмами будет отравлять атмосферу во время настоящего боя. После этого теста пускай твои младшие командиры часа четыре подрючат этого горе-красноармейца по полной программе. Ну а потом уже можно распределять этих красноармейцев по взводам. Младших командиров не хватает, поэтому назначь своих лучших бойцов командирами отделений, а может быть, даже и взводов. Взводные станут ротными, ну а ты, естественно, будешь командиром батальона.

Я хохотнул, хлопнул Рябу по плечу и закончил:

– Видишь, Курочкин, как тебе фартит – первый день войны, а ты уже по должности догоняешь Сомова. Вот только звание маловато. Но ничего, парень, – Москва тоже не сразу строилась!

Ряба несколько натянуто улыбнулся и заявил:

– Да мне наплевать на эти звания! Я бы и лейтенантом походил, только бы войны не было.

В этот момент к нашей группе подошёл командир автобата Жигунов. Когда он отрапортовал, я, представив ему Бедина, спросил:

– Капитан, сколько у тебя сейчас в наличии грузовиков?

– На ходу семнадцать полуторок.

– Значит, так, Саша, три машины выделяй лейтенанту госбезопасности, а остальные отправляй на артсклад в Волковыск. Нужно постараться, вывезти все гаубичные снаряды на полевой склад 681-го артполка. Не знаешь, кстати, Бульба в расположении бригады не появился?

– Никак нет, как взял два топливозаправщика и шесть полуторок, загруженных пустыми бочками, так и нет его.

– Ладно, тогда на артсклад направляй своего снабженца. Записку начсклада Гаврилову я напишу. Думаю, полуторки снарядами загрузят без промедления. За сегодняшнюю ночь нужно сделать минимум две ходки. Всё, капитан, давай иди и командуй.

Когда Жигунов ушёл, я ещё минут десять развивал свою мысль о том, как следует организовывать заградпосты и пункты приёма потерявших свои части военнослужащих. Поняв, что Бедин, мой особист и Курочкин полностью уяснили всю важность и срочность этих мероприятий, я направился к начштаба. Требовалось уточнить действия бригады, ведь Пителин ещё не обладал теми данными, которые я получил в авиадивизии. А я, в свою очередь, был в полном неведении, как развивается моя безумная идея с передислокацией и переподчинением гаубичных полков РГК командованию бригады. Не знал я и того, как обстоят дела в 681-м и 724-м артполках. Ряба доложил мне только, что приказы в штабы артполков были доставлены своевременно, и что обратно делегаты связи на броневиках вернулись к 3:00.

В большом штабном блиндаже явно ощущалась атмосфера тревоги и напряжённого ожидания. Штабные командиры и писаря уж очень рьяно, с мрачными физиономиями занимались своими делами. И всё это молча, с каким-то очень уж заметным ожесточением. При моём появлении все вскочили и будто с общим, немым вопросом и надеждой вглядывались в моё лицо. После доклада старшего командира я, чтобы приободрить подчинённых, произнёс:

– Ну что, товарищи, вот мы и дождались того, к чему так долго и напряжённо готовились. Хоть вы, наверное, в душе и ругали нас с Пителиным, но, как видите, не зря перелопатили вы целые горы бумаг. Зато теперь наша бригада полностью готова к любым выкрутасам подлых гитлеровцев. Скоро мы испытаем на прочность их броню и нервы – у кого крепче. В сложившейся обстановке главное – не теряться и действовать, несмотря ни на что, по уже разработанному плану.

Говорил я бодрым, уверенным голосом. После этих пафосных вводных слов рассказал о том, как перепугались тыловые «швабры» простого скопления облаков, приняв их за немецкие дирижабли. И только дождавшись слегка расслабленных улыбок и ироничных замечаний в адрес гражданских властей, я прошёл в каморку Пителина, отделённую перегородкой от этого большого помещения.

Михалыч сидел, обложенный со всех сторон картами, и о чём-то напряжённо думал. При виде своего начальника штаба я ощутил чувство огромной благодарности к майору. Ведь именно он в самый драматический момент держал под контролем всю ситуацию в бригаде. Волна простого сочувствия к этому немолодому человеку уже начала подыматься в моей душе, но в этот момент перед глазами возникла гнусная рожа Кирпича – капо из моей прошлой реальности, так ясно прозвучал его мерзкий голос, обращённый ко мне:

– Если, ублюдок, ты ищешь справедливости и сострадания, то посмотри в словаре, это находится где-то между сифилисом и сукой! Ха-ха-ха!

Это вполне реальное видение начисто выбило из меня все человеческие эмоции. Воспоминания жёстко подстегнули меня, оставив место только холодной ярости к захватчикам, которые могут и эту реальность превратить в тот, прошлый кошмар. Поэтому я даже не поинтересовался, каких трудов стоило Михалычу поддерживать порядок в бригаде, одновременно отбиваясь от бестолковых приказов сверху. Я просто пожал ему руку и тут же предложил посмотреть мою карту, с нанесёнными данными последних аэрофотосъемок.

Сравнивая данные, привезённые мною, и сведения о продвижении вермахта, собранные Михалычем, мы пришли к однозначному выводу – наши прежние размышления были верны, и основная опасность для войск, расположенных в Белостокском выступе, грозит со стороны шоссе Пружаны-Ружаны-Слоним и Жабинка-Берёзы-Барановичи. А именно на этих направлениях и были расположены основные силы бригады. У меня и тогда, и сейчас основное беспокойство вызывал возможный выход немцев к Слониму. Этим они бы перерезали трассу Белосток-Барановичи, и 10-я армия оказалась бы в котле. Именно так произошло в моей прошлой реальности. И может быть поэтому, ещё в мае я настоял, чтобы практически половина бригады расположилась вдоль трассы Пружаны-Ружаны-Слоним. Туда я выезжал чаще всего на рекогносцировку и, пожалуй, этот участок местности изучил лучше других мест, где располагались части бригады.

Это шоссе проходит через труднопроходимое болото длиной более 70 километров. Классическое дефиле. Кроме шоссе – два просёлка с деревянными мостами (11 мостов на одном, и 2 моста с насыпью в километр длиной на другом). Мы ещё в мае начали оборудовать узлы обороны на этом шоссе и просёлках. Тогда из-за нехватки сил мы даже и не разрабатывали плана организации крупного капкана для вермахта. Но буквально сегодня ночью всё поменялось. После моего решения идти, как говорится, ва-банк и, пользуясь плохой связью и бардаком, присвоить себе полномочия рупора Генштаба и переподчинить десять гаубичных 152 мм артполков, я надеялся, что у нас наконец-то появятся силы для организации настоящего огневого мешка 2-й танковой группе вермахта. Ещё ночью в своей записке я поручил Пителину заняться разработкой плана этой стратегической засады.

Конечно, если бы моя авантюра с переподчинением артполков РГК не удалась, пришлось бы довольствоваться нашими старыми планами. Но я ещё в авиадивизии узнал, что гаубичные полки двигаются в сторону Пружан. Черных ещё сетовал, что, выполняя данное мне обещание – не допускать немецкие самолёты в воздушный коридор от Барановичей до Ружан и Ивацевичей, в 9-й САД потери истребителей составили почти треть из всех, которые авиадивизия понесла в этот день. Правда, после своих сетований он гордо заявил, что ни один «юнкерс» не прорвался в этот коридор. Этими словами он тогда меня очень обрадовал. И я теперь вполне серьёзно думал, что авантюра с организацией огневого мешка войскам Гудериана может получиться.

Чтобы самому не сглазить собственную мечту, я сначала не стал узнавать у Пителина ничего о ходе разработки нового плана и о гаубичных полках. Но уже после десяти минут обсуждения дел в бригаде всё-таки не удержался и спросил:

– Михалыч, а как там у нас обстоят дела с переброской гаубичных полков и планами по их использованию?

Пителин почесал остатки своей былой богатой шевелюры и ответил:

– Да, Юра, озадачил ты меня своим посланием. Особенно с только тебе известным приказом Генштаба!

Майор хмыкнул и продолжил:

– Мда!.. Пришлось и мне, старому дураку, влезать в твои мальчишеские авантюры. Надо же – личный приказ Жукова, полученный только командиром седьмой ПТАБР! Мда!..

– Да ладно, Михалыч! Ты же сам понимаешь, что шоссе Пружаны-Слоним это лучшее место, где можно использовать эти артполки. Время сейчас идёт на часы. Если распоряжение чуть-чуть запоздает, то всё – с этими полками РГК можно будет попрощаться. В лучшем случае гаубицы немцы превратят в металлолом. А вот если они встанут на позиции вдоль шоссе, то немчуре мало не покажется. Перемешают всё там, как в бетономешалке. Ты же сам помнишь, как мы с тобой мечтали устроить огненный мешок фашистам. Вспомни, как ты сетовал, что нам хватает сил только на то, чтобы организовать несколько слабеньких опорных пунктов. Так что, товарищ Жуков, наверное, внял твоим мечтам и переподчинил нашей бригаде эти десять гаубичных полков РГК.

Я ухмыльнулся и добавил:

– Так что, Михалыч, нужно неукоснительно исполнять приказ Генштаба, который генерал армии Жуков, естественно, довёл до тебя через вышестоящего командира, то есть через меня. Понял, майор?

– Да понял я всё, комбриг! Если уже даже сам посодействовал, чтобы этот приказ оброс большими деталями. У меня о нём запрашивали даже из штаба Десятой армии. Несколько минут после трёх часов ночи связь по аппарату Морзе была, правда, потом опять пропала. Да и с округом уже после начала бомбардировок связь была. Могу тебе сказать, что ты этим приказом половину войск, дислоцированных в Белостокском выступе, поднял на уши. Ладно, Юра, если мы окажемся не правы – вместе пойдём под трибунал. Но, судя по сегодняшнему дню, нам скорее светит лавровый венок. Да чёрт с ним, главное – тысячи русских пацанов остались сегодня в живых!

– Вот и ладно, Михалыч, значит, и в дальнейшем будем выполнять тот приказ. Докладывай, как обстоят дела с передислокацией гаубичных полков?

– Доводить тот приказ на полигон под Барановичами, согласно вашему распоряжению, направился Осипов. Так как дело было чрезвычайно важное, я попросил и комиссара выехать вместе с ним. Пару раз им удалось по рации связаться с нашим штабом. Кроме этого, по аппарату Морзе нам удаётся поддерживать связь со штабом 681-го артполка. По этому, по данным на 17:00 могу доложить, что 312-й, 319-й и 600-й гаубичные 152 мм артполки РГК прибыли на место новой дислокации под Ружанами. 554-й и 557-й артполки отбыли с места бывшей дислокации, но прибыли ли они в расположение 724-го полка, я пока не знаю. Связи по рации со штабом нашего полка нет. Отправленный ещё ночью делегат связи, прибыл обратно в штаб бригады в 12:20. На момент его выезда из 724-го гаубичные полки ещё не добрались до Ивацевичей. Кстати, этой оперативной переброской одновременно такого количества орудий мы обязаны нашему комиссару. Фролов ещё до начала бомбардировок смог предупредить местные партийные органы и мобилизовал всю технику из Барановической районной МТС. Всего 94 трактора и более сотни ЗиС-5 и полуторок. Так что артполки прибывают в наше распоряжение с личным составом, полностью оснащённые боеприпасами.

Пителин прервался, порылся на своём столе, отыскивая крупномасштабную карту участка шоссе между Пружанами и Ружанами. Разложил её, чтобы мне было хорошо видно, он продолжил:

– Знаешь, подполковник, я, конечно, после получения твоего послания, срочно сел и наметил примерный план действий гаубичных полков. Для этого использовал наши старые наработки по организации больших засад на этих двух трассах. Но, сам понимаешь, всё это не детализировано и не расписано, что и как делать каждому конкретному исполнителю. Я даже и сейчас не знаю, сколько будет сосредоточено орудий в каждой из засад. Но всё равно планы эти я до полков довёл, и по донесениям, которые регулярно получаю – по крайней мере 681-й артполк начал сосредоточение своих четырёх дивизионов и прибывших гаубичных полков на выбранном участке шоссе, в двенадцати километрах не доезжая Пружан. Уж как дальше всё получится, не знаю, но штаб бригады всё сделал, чтобы операция прошла успешно.

– Хорошо, Борис Михайлович, как только стемнеет, я сам туда поеду и уже на месте всё проконтролирую. А ты, майор, как обычно, остаёшься в штабе и координируешь действия остальных наших подразделений. Правда, оставляю я тебя практически без резервов. Штабную батарею и один взвод из роты Курочкина я забираю с собой. Но ты не переживай, Михалыч, артдивизион остаётся на позициях, кроме этого, можешь пока вооружить писарей, а завтра, я думаю, рота Рябы начнёт возрождаться, как феникс из пепла.

И я начал рассказывать Пителину о предпринятых нами шагах по сбору отступающих, разрозненных групп красноармейцев. После этого мы ещё больше часа намечали дальнейшие действия бригады. Когда все насущные вопросы были решены, я стал прощаться с моим начальником штаба. Обняв Михалыча, я, не оглядываясь, вышел из мозгового центра 7-й ПТАБР.

Глава 18

Было уже почти десять часов вечера, начинало смеркаться. Пора было собираться, чтобы успеть за тёмное время суток добраться до штаба 681-го артполка. Вызвав командира штабной батареи старшего лейтенанта Ивакина, я отдал приказ – немедленно поднимать подразделение и через тридцать минут быть готовым к передислокации. По карте показал место назначения и объяснил задачи батареи. Предупредил, что окончательное место оборудования позиций для орудий будет определено, когда прибудем к месту проведения операции. В нашей штабной батарее было четыре 76-мм полевых орудия и четыре 37-мм зенитные пушки, кроме этого, моторизованный стрелковый взвод со станковым пулемётом и двумя ротными 50-мм миномётами. К штабной батарее было приписано 12 полуторок и два броневика. После того как Ивакин побежал поднимать батарею по тревоге, я направился в роту Курочкина.

Первоначально я думал оставить в распоряжении Пителина всю разведывательно-диверсионную роту, тем более что на её основе собирался сформировать стрелковый батальон. Но в ходе разговора с Пителиным мне открылась грандиозная перспектива по использованию наших мобильных сил. Если нам удастся заманить в огненную ловушку немцев, то, чтобы закрепить успех, потребуется мощный удар по тылам разгромленных передовых подразделений вермахта. В 15 километрах от Пружан, на просёлочной дороге, идущей параллельно шоссе, у нас уже была сосредоточена танковая рота КВ. Если их усилить броневиками и моторизованной пехотой, то получится мощный бронированный кулак, способный привести в чувство зарвавшихся гитлеровцев.

А если всё удачно сложится, то и вовсе обратить их в бегство. Подразделения второго эшелона вермахта вряд ли смогут остановить наши танки КВ без взаимодействия с авиацией. А когда броневой кулак войдёт в рыхлое тело второго эшелона немцев, самолёты люфтваффе будут уже бесполезны.

Вот именно для формирования этого броневого кулака, кроме взвода из штабной батареи, я и собирался взять из роты Курочкина моторизованный взвод, все средние броневики и мотоциклетное отделение. Я был уверен, что с оставшимися людьми Ряба сможет сколотить боеспособное подразделение из прибывающих красноармейцев. Тем более помощь в этом ему окажет сам Пителин и остающиеся при штабе командиры.

Найдя Курочкина, я объявил ему о своём решении, а свой приказ изрядно умаслил пространными словами о помощи, которую ему будут оказывать все оставшиеся командиры бригады. Мой старый сослуживец всё правильно понял и на мои разъяснения только произнёс:

– Товарищ подполковник, всё ясно – военная необходимость и прочее, но только боюсь, что я не смогу с одним взводным и с пятью оставшимися младшими командирами сформировать полноценный батальон.

– Ряба, а я думаю, что ты сможешь! Пойми, лейтенант, к тебе будут поступать не жёлторотые новобранцы, а бойцы, которые, может быть, уже и понюхали порох. Они просто слегка растеряны, лишившись своих командиров. Твоя основная задача – не обучать их, а указать нужные ориентиры и заставить почувствовать твёрдую командирскую руку. К тому же политрука твоего я не забираю, на оборот, помощь ему окажет политотдел бригады. Так что совместными усилиями строевых командиров и политработников, думаю, всё у вас получится. И не забывай, что прибывать будут не одни красноармейцы, но и младшие командиры. К отступающим могут прибиться и отпускники. И некоторые из них могут быть выше тебя по званию. Их сразу отправляй к Пителину, пусть он ищет им применение. Понял, лейтенант?

– Так точно, товарищ комбриг! Какому взводу командовать сбор?

– Давай первому, младшего лейтенанта Иванцова. Кроме этого взвода, как я тебе уже говорил, со мной отправляются все БА-10 и мотоциклетное отделение. Чтобы через тридцать минут были готовы к выступлению.

– Разрешите выполнять?

– Выполняйте, лейтенант! И предупреди командира одиннадцатого броневика сержанта Ковалёва, что я вместе с Асаеновым и Кирюшкиным поеду вместе с ними. Скажи им, чтобы очистили бронеотсек от всякой там ненужной дребедени. Кто-нибудь из экипажа пускай перейдёт на другой бронеавтомобиль, а в отсек загрузите пару матрасов. Вдруг удастся в дороге немного подремать.

Контролировать исполнение приказа я не остался. Ряба – не салага, порядок знает, а мне нужно было обойти остальные службы бригады. И в первую очередь, конечно, связистов. В блиндаже отделения связи ничего нового, чего не рассказал бы мне Пителин, я не узнал. Эфир всё так же был засорён немецкими радиостанциями, и устойчивой связи мы не имели. Другие службы я обошёл ради проформы, чтобы подчинённые знали, что командир бригады на месте и никому не позволит отлынивать от службы, а тем более паниковать. Вставив нескольким подчинённым по пистону, я с чувством выполненного долга направился в свою землянку. Стоило хоть немного передохнуть и собраться с мыслями.

Весь мой отдых продлился пятнадцать минут и заключался в том, что я с удовольствием похлебал принесённый Шерханом борщок и спокойно, не торопясь, выкурил папиросу. После этого переоделся в чистую форму, засунул в потайной карман свой трофейный «вальтер», собрал в сумку от противогаза весь свой запас «лимонок», повесил её на плечо и вышел в предбанник, где меня уже ожидали подготовленные к боевому выезду Шерхан и Якут.

Наша довольно длинная колонна выехала в 23:15. На улице было уже довольно темно. Накрапывал небольшой дождь. Пролетающих немецких самолётов не было слышно. Предстояло проехать немногим более пятидесяти километров, и я надеялся, что, несмотря на заторы на дорогах, мы успеем добраться до места проведения операции в тёмное время суток. Напрямик, конечно, было гораздо ближе, но как без дорог по болотистой местности? Во время движения я распорядился не останавливаться для помощи как гражданским, так и военнослужащим. Если дорогу будет преграждать сломанная или разбитая техника, без размышлений сталкивать её в кювет, чтобы быстро освободить проезд для колонны. При этом не ввязываться ни в какие разговоры, а тем более споры. Впереди колонны двигались три БА-10, замыкал колонну тоже средний бронеавтомобиль. Как только мы с Шерханом и Якутом расположились внутри бронеотсека, сначала закемарил Наиль, потом уснул я, убаюканный мерным покачиванием бронеавтомобиля. Только наш следопыт всю дорогу сидел на насесте в башне, наверное, наслаждался прохладным, свежим воздухом, дующим из открытого верхнего люка.

Проснулся я от осторожных и аккуратных толчков. Будил меня командир бронеавтомобиля сержант Ковалёв, оказывается, мы уже подъехали к штабу 681-го артполка. Автоматически посмотрел на часы, было один час двадцать три минуты. Да, добирались мы довольно долго, наверное, дороги изрядно забиты разбомбленной техникой. Всё-таки лётчикам Черных не удаётся преодолеть бешеный напор самолётов люфтваффе.

«Эх, что же дальше будет, – с тоской подумал я, – силы девятой авиадивизии убывают, а подпитывать их неоткуда. Фашисты раздолбили практически все тыловые аэродромы. Пока придёт помощь с восточных округов, люфтваффе нас раскатает в блин».

Но стонать и наматывать сопли на кулак не в моих правилах. Задавив в себе эту минутную слабость, я вылез из бронеотсека. Около бронеавтомобиля меня встречал начальник штаба 681-го капитан Сиделин. Командир артполка майор Чекалин находился на новом НП в районе намечающейся операции. Не заходя в штабной блиндаж, я переговорил с капитаном и узнал последние новости о положении дел. В первую очередь выяснил, что в самом полку всё шло по намеченным ранее планам. Даже приказ о передислокации дивизионов в места проведения большой засады не застал подразделения врасплох.

Ещё в середине июня мы прорабатывали вопрос с организацией засады. Согласно плану Б, все командиры подразделений провели на выбранном участке трассы рекогносцировку. Даже больше того, были подготовлены укрытия для орудий, и 20 июня мы проводили там учебные стрельбы. Из каждого дивизиона стреляла одна батарея. Так что этот двенадцатикилометровый участок шоссе был не просто изучен, но ещё и пристрелян нашими орудиями. Никаких трудностей с передислокацией подразделений не возникло. Даже потерь от воздушных налётов удалось избежать. Основные передвижения дивизионы осуществили ещё до начала военных действий. Вовремя натянули маскировочные сети и уже под их прикрытием сегодня весь день занимались дооборудованием позиций.

После выслушивания доклада о ходе подготовки подразделений полка к намеченной операции, я спросил:

– Ладно, капитан, с нашим полком всё ясно, но первую скрипку будут играть не сорокапятки, а приданные бригаде 152-мм гаубицы. Доложи, как обстоят дела с прибытием и размещением по позициям артполков РГК?

– Товарищ подполковник, как и было доведено до нас из штаба бригады, в наше расположение прибыло восемь гаубичных полков. Первые четыре уже заняли предусмотренные распоряжением майора Пителина огневые позиции. И сейчас они занимаются оборудованием орудийных укрытий и изучением своих секторов обстрела. Остальные четыре полка только час назад проследовали к запланированным для их размещения местам. Командиров, хорошо знающих местность, а также места, где должны быть оборудованы позиции гаубиц, я приставил к каждому прибывшему полку РГК. Так что даже в темноте они не заплутают, хоть и будут двигаться по просёлочной дороге параллельно шоссе. Добрались все полки более-менее нормально. Потери понесли только полки, прибывшие последними. Несмотря на довольно плотное воздушное прикрытие, осуществляемое нашими истребителями, немецким самолётам всё-таки удалось прорваться к колонне с орудиями. Хотя нашими зенитными пулемётами мы не давали самолётам люфтваффе прицельно метать бомбы, но несколько штук всё-таки попало в колонну. В результате этого полки потеряли шесть гаубиц и около ста человек личного состава убитыми и тяжелоранеными. Слава богу, что тягачами у этих орудий были мобилизованные трактора, и эти потери не коснулись нашей бригады.

– Сиделин, а вы учли эти потери, когда доводили до полков сектора их обстрела? Нужно же плотность огня на всём протяжении участка шоссе постараться сделать максимально возможной.

– Так точно, товарищ подполковник! Начальник штаба бригады предусмотрел это в доведённом до нас плане. В нём даже сделан допуск, что для достижения нужной плотности огня потери могут составить до тридцати процентов орудий всех восьми полков. А фактически они составили меньше двух процентов. Это позволило нам сформировать артиллерийскую группу из двух гаубичных полков, которые будут работать только по местности перед мостом.

После доклада Сиделина я почувствовал некоторое облегчение. Наверное, впервые за последние сутки. Кажется, задумка с организацией огненного мешка для наступающего вермахта начала осуществляться. Первоначальная безумная идея – дать хорошего пинка фашистам – начала материализовываться. Мысленно нарисованные пункты обороны стали обрастать конкретными подразделениями. И, может быть, сейчас здесь занимали позиции последние значительные силы Красной армии. И что немаловажно, концентрация таких сил на этом участке фронта немцами не была замечена. Об этом можно было судить по обычной активности их авиации. Шоссе было запружено беженцами и бессистемно мотающейся военной техникой. Наши колонны были там как песчинки на пыльной дороге. Что касается повышенной активности наших истребителей над этими двумя шоссе, то это объяснялось просто – именно по этим дорогам шёл основной поток беженцев из Бреста и близлежащих городков. Многочисленное польское население Белостокской области эвакуироваться не собиралось, поэтому дорога из Белостока до Слонима была менее забита гражданской техникой. Наверное, с точки зрения немцев, было вполне естественным, что мы пытались защищать в первую очередь коренное население своей страны.

Меня очень обрадовали небольшие потери прибывших артполков РГК, и я подумал: «Неужели сбудется моя мечта – смешать с говном гитлермразей, которые непременно соберутся у моста через Зельву. А куда они, на хрен, денутся? По шоссе от госграницы, не доезжая Ружан, расположен небольшой мост над рекой Зельвой. Она здесь неширокая, но берега топкие, с ходу не форсируешь. А у нас там расположен заслон, который тормознёт немцев. Бой там будет долгий, и пока передовая часть вермахта будет упорно грызть наш орешек, следующие за ними подразделения непременно сконцентрируются в полутора километрах от моста, на большом поле, окружённом со всех сторон болотистой местностью. Подходящие части второго эшелона растянутся по шоссе, может быть, до самых Пружан. Когда моим ребятам у моста держаться станет уже невмоготу, вот тогда я и дам команду – огонь. Удар почти полтысячи орудий смешает с грязью всю эту мразь. И им не поможет уже никакая их хвалёная авиация. Даже если они и успеют вызвать авиационную поддержку, то за время подлёта немецких самолётов к месту сражения, дело уже будет сделано.

Немецкие асы увидят только горы трупов своих солдат и разбитую технику, а наши орудия уже будут стоять в укрытиях под маскировочными сетями. Только зенитные пушки и пулемёты будут работать по стервятникам. Пусть знают, что можно получить и по мозгам, это вам не у Пронькиных, это совсем не то, что бомбить беженцев и беззащитные города».

Но бриллиантовый дым в моей голове очень быстро рассеялся, и ответственность за происходящее накатила с новой силой. Нужно было ещё так много сделать, чтобы мои мечты хоть в какой-то мере превратились в реальность. В первую очередь, пока темно и немецкая авиация отдыхает, нужно было прибывшие со мной подразделения рассредоточить по ранее задуманным позициям. Я хотел штабной батареей усилить наш заслон у моста через Зельву. Нужно было создать полное впечатление у немцев, что оборона восточного берега реки серьёзная, и, чтобы преодолеть её, нужно будет потратить не менее 5–6 часов, да и то если атаковать будет крупная часть, а может быть, даже и полк.

Моторизованные взводы и бронеавтомобили должны были следовать в расположение танковой роты Петрова. Там мой заместитель по строевой майор Вихрев уже сколачивал моторизованную группу. Все наши лёгкие броневики, сопроводив гаубичные полки до мест сосредоточения, должны были прибыть в его распоряжение. С прибытием моторизованных взводов, мотоциклистов и средних броне автомобилей формирование этой группы будет завершено.

Часть зенитных пулемётов, установленных на полуторках, остались при артполках РГК. Они должны были хоть как-то противодействовать самолётам люфтваффе, если всё-таки гаубицы будут подвергнуты бомбардировкам. В самих артполках средств для отражения воздушных налётов вообще не было.

Отдав необходимые распоряжения и дождавшись сопровождающих, наша колонна тронулась дальше. Перед мостом через Зельву остановились. Я вышел из бронеавтомобиля, чтобы дать последние напутствия Ивакину. Теперь именно старший лейтенант становился командиром нашего заслона у моста. До него эту обязанность выполнял старший лейтенант Пикин, командир батареи сорокапяток из второго дивизиона. Вместе с его батареей оборону восточного берега Зельвы должна была осуществлять пехотная рота того же дивизиона. Переговорив ещё некоторое время с подошедшими командирами этого узла обороны, я тепло со всеми попрощался, забрался в бронеавтомобиль, и наша значительно уменьшившаяся колонна тронулась дальше. Время было уже 2:30, через час должно было светать, и могли появиться немецкие самолёты.

На идущий параллельно шоссе просёлок я решил сворачивать, не доезжая Пружан. Потом, по этой, чуть-чуть посыпанной гравием дороге вернуться на пять километров назад, туда, где и располагалась танковая рота. Там же находился ещё один наш узел обороны, состоящий из батареи сорокапяток и пехотной роты первого дивизиона. Они должны были встать на пути немцев, которые попробуют двигаться параллельно шоссе. До начала рассвета нам нужно было проехать более тридцати километров. Сократить это расстояние было невозможно. Хотя от шоссе до первого, параллельно расположенного к нему просёлка всего километров пять, но это были пять километров болотистой местности, с островками твёрдой земли, заросшими лесом и кустарником, совершенно непроходимой для техники.

Слава богу, дорога была относительно пуста, основной поток беженцев к этому часу схлынул, а разбитой техники практически не было. Всё-таки чувствовалось, что наши лётчики не давали особо зверствовать немецким стервятникам на этом направлении. Пользуясь этими идеальными для нынешних времён дорожными условиями, мы уже в 3:25 были на месте. Как только мы отъехали от моста, я поручил Якуту внимательно осматривать прилегающую к дороге местность. Именно там, на протяжении двенадцати километров и были натыканы наши огневые точки. При этом позиции сорокапяток и стрелковые ячейки располагались не далее четырехсот метров от полотна дороги.

Я, конечно, понимал, что даже Якут не сможет в темноте определить качество маскировки орудийных позиций и пулемётных гнёзд, но сейчас это было не важно. Этим он займётся с утра, а сейчас пусть изучает этот отрезок шоссе, по которому завтра, двигаясь на телеге, будет проводить настоящую инспекцию. За светлое время суток нужно будет устранить все изъяны маскировки. С частями вермахта мы ожидали встретиться здесь не ранее чем через сутки.

Как доложил мне начальник штаба 681-го полка, в район Пружан вышли части нашей 30-й танковой дивизии. Они наверняка затормозят немцев, тем более активно обороняя такой город, как Пружаны. Даже сверх опытным и боеспособным частям Гудериана понадобится часов десять-двенадцать, чтобы нейтрализовать 20-ю танковую дивизию и выйти на шоссе, где их будет поджидать наш заслон. Пока они снова развернутся и пробьют себе путь на восток, пройдёт часа два, не меньше, а там уже станет темно. К утру они, конечно, выйдут к мосту через Зельву, но нам это и нужно.

Передовые части вермахта, не встречая сопротивления, проскочат с ходу к мосту и там завязнут в нашей обороне. Они вряд ли будут далеко от обочин дороги обшаривать местность. Зачем им это нужно? Русские с опорного пункта сбиты, и теперь нужно быстрее их гнать, чтобы они не пришли в себя и не успели подготовить оборонительные позиции дальше по дороге. Когда головное подразделение остановится перед позициями нашего узла обороны, следующие за ним части вряд ли будут сильно беспокоиться за свои фланги. Ведь недавно по дороге проследовали их «камрады», боковых ответвлений у шоссе нет, местность непроходима для техники, а значит, никаких неожиданностей с флангов быть не может. Поэтому они должны спокойно сконцентрироваться у моста и вдоль дороги, ожидая, когда этот очередной заслон русских будет сбит. Вот тут-то мы и ударим одновременно. Моторизованная группа с тыла, со стороны Пружан начнёт наматывать на гусеницы танков КВ кишки гитлеровцев, не добравшихся до нашего огненного мешка.

Этот план, уже совершенно ничего не скрывая, я и довёл до подчинённых на совещании командиров мехгруппы. Его я собрал сразу же, как только мы добрались до места дислокации танковой роты. Пока красноармейцы и младшие командиры занимались маскировкой прибывшей техники, мы заседали в большой палатке до четырёх часов утра.

После совещания, отдав последние распоряжения, я вышел на улицу. Уже было совсем светло, но гула немецких самолётов не было слышно. Только ржание лошадей и отдалённые звуки канонады нарушали первозданную тишину раннего утра. Причиной, нарушившей это спокойствие, явились Шерхан и Якут. Они, выполняя мой приказ, взяли у старшины пехотной роты пароконную повозку и теперь, восседая на телеге, ожидали моего выхода из палатки, а лошади громко ржали, недовольные столь ранним выходом на свою трудовую вахту.

Я решил сам проинспектировать качество маскировки подразделений, занявших позиции вдоль шоссе. Одно дело, если недочёты обнаружит сержант Кирюшкин, и совершенно другое, если об этом скажет командир бригады. Я могу вздрючить и командира дивизиона, если его подчинённые допустили халтуру. Это тебе не учения в мирное время, где каждый стремился поменьше вкалывать, напуская туману в глаза начальства. Здесь за малейший недочёт можно умыться кровью. Немцы – вояки хорошие, опытные. Внимательный глаз ветерана уловит несоответствие некоторых мест окружающему ландшафту даже при движении на большой скорости. Поэтому я решил, что за малейшее нарушение маскировки, если его не устранят к 18:00, буду наказывать строжайшим образом. Вплоть до трибунала за саботаж и содействие гитлеровцам. Ясно, что в военное время это означало для человека расстрел в ближайшие несколько часов безо всяких оправданий.

Лошадей как средство передвижения я выбрал не случайно. Во-первых, одиночная телега – абсолютно не интересный объект для самолётов люфтваффе. Во-вторых, скорость её невелика. Проезжая на ней и осматривая позиции дивизионов и пулемётные точки, можно разглядеть любые огрехи в маскировке. Времени, конечно, эта неспешная езда займёт немало, но грандиозность предстоящей операции оправдывала подобную расточительность.

До наших засадных позиций мы добирались больше часа, а чтобы преодолеть все двенадцать километров позиций обороны, нам понадобилось времени в четыре раза больше обычного. И дело не в том, что шоссе было забито отступающими войсками и беженцами, вовсе нет. Просто в пути нам приходилось слишком часто останавливаться, так много было различных недостатков в маскировке. Я всё горло сорвал, распекая нерадивых командиров. Хотя, если прямо сказать, народ подошёл к делу ответственно и почти все недочёты выявил Якут своим, особо натренированным взглядом охотника. На взгляд обычного командира, особых недостатков я не заметил.

До наблюдательного пункта 681-го полка, находившегося за мостом, мы добрались только в одиннадцать часов дня. Спрыгнув с телеги, я приказал Якуту и Шерхану после обеда повторить эту инспекционную поездку, указав командирам на неисправленные недочёты. А уже под вечер сам собирался проехать этим же маршрутом. И тогда уже командирам, не исправившим своих ошибок, не поздоровится.

На НП, кроме командира 681-го полка майора Чекалина, был и мой заместитель Осипов. Виктор Александрович подробно рассказал о том, как они с Фроловым поднимали гаубичные полки по тревоге. А было это ещё до начала бомбардировок. Первые два полка выступили в сторону Ружан ещё в 2:40, потом прибыли бригадные трактора, и карусель с передислокацией этого Резерва Главного Командования закрутилась в полную силу. Комиссар, сопровождая 528-й и 554-й гаубичные полки в сторону Ивацевичей, отбыл в 16:20. Как сообщил прибывший от него делегат связи, эти артполки добрались до места благополучно и сейчас занимают позиции согласно доведённому из штаба бригады приказу.

«Кажется, на том направлении всё тоже получается, как надо, – подумал я, – только, конечно, у Ивацевичей огонь послабее будет, но ничего, немчуре и этого мало не покажется».

Командир 681-го Чекалин объяснил мне и причину того, что шоссе сейчас практически пустое. Оказывается, передовые части немцев заняли Пружаны, но утром были выбиты оттуда частями 20-й танковой дивизии. В настоящее время в окрестностях города продолжается жаркий бой между танкистами и наседающими на них гитлеровцами. Сведения эти были почерпнуты не только из опросов, вывозимых из Пружан раненых, но и из передач радиосвязи, которая, хоть и была неустойчивой, но иногда всё же удавалось услышать штаб 30-й танковой дивизии. Бойцы дивизии знали, что позади них встали противотанкисты, может быть, это обстоятельство и давало им силы так упорно контратаковать немецкие войска.

Буквально полчаса назад удалось наладить связь и со штабом бригады. Пителин сообщил, что и у мехгруппы Сомова произошли первые боестолкновения с немцами. Самое успешное для нас случилось в районе деревни Ятвезли. Там была уничтожена целая немецкая колонна, в том числе девять танков, шесть бронетранспортёров и более тридцати грузовиков. Убитых немцев подсчитать не удалось – гитлеровцы продолжали удерживать левый берег реки Нарев. У нас тоже имеются потери, и самая обидная из них, это танк Т-34. И ладно, если бы мы его потеряли в жестокой схватке с немцами, но он просто утонул. И вместе с этой грозной боевой машиной утонули и два члена его экипажа.

Ничто не предвещало такого печального конца. Как и было задумано, после взрыва бетонного моста через реку Нарев немцы длинной колонной растянулись вдоль реки по направлению к деревянному его предку. И, естественно, попали в прицелы нашей засады. Отстреляв почти весь боезапас, танки Т-34 отутюжили эту вражескую колонну, после этого направились на другой берег реки. Первые два танка благополучно миновали деревянный мост, а замыкающему не повезло. Под этой, запредельной для старого моста тяжестью он развалился, а наш Т-34 оказался на середине реки, в самом её глубоком месте. Затонул он молниеносно. Из него удалось выбраться только командиру и заряжающему.

После нашего импровизированного совещания на НП мы направились в штаб 681-го артполка, там пообедали, после чего я смог хоть немного отдохнуть в блиндаже командира полка. Проснулся в 16:00. Умывшись, сразу же направился в штабную землянку. Сведения, которые поступали по различным каналам связи в штаб 681-го полка, носили угрожающий и сумбурный характер. Но ясно было одно – оборона Красной армии разваливалась. По непроверенным сведениям, вермахт уже захватил Гродно. Белосток ещё держался, но только из-за того, что немцы не собирались его серьёзно штурмовать. Они наносили фланговые удары. Гитлеровцы уже захватили Гайновку, и теперь на их пути к Волковыску стояли только части моей бригады. Упорный бой шёл под Суражем, там крупные силы немцев пытались уничтожить новое подразделение капитана Сомова. Потери у нас были очень большие, и если бы не своевременная помощь со стороны одного из подразделений 6-го мехкорпуса, то наверняка опорный пункт довольно рыхлая сводная группа Симонова не удержала. Сейчас Сомов усилил эту сводную роту двумя танками Т-34 и двумя отделениями противотанковых ружей. Одним словом, всех сил моей бригады на том направлении явно не хватало.

В радиограммах Пителин намёками просил передислоцировать на то направление хотя бы роту КВ и средние броневики. А по рации он, пренебрегая кодами, прямо предупреждал, что завтра оборона бригады будет продавлена, и немцы выйдут к Волковыску, перерезав трассу Белосток-Барановичи.

Обдумывал полученную информацию и скрытую просьбу о помощи Пителина я недолго. Эмоциональный порыв кинуться на помощь своим гибнущим товарищам был очень сильным. Но что этим мы могли бы достигнуть? Только продлить агонию гибнущей 10-й армии, и всё! Если бы даже, пользуясь тёмным временем суток, удалось без потерь перебросить с таким трудом сформированную мехгруппу, то во встречных дневных боях под Волковыском её разделали бы под орех. А немцы всё равно бы вышли к шоссе и железной дороге, пускай и на несколько часов позже. Здесь же, ударив в тыл немцам, эта группа сможет так потрясти вермахт, что их командование само отдаст приказ об отводе войск из-под Волковыска. Тем более если эта группа сделает рейд по тылам немцев, например, до Суража. Это сразу же облегчит положение Сомова, да и всей 10-й армии.

А что? Немцы не ожидают удара, а тем более такими танками, против которых бессильны их 37 мм пушки. Самый мощный немецкий танк Т-4 – детская хлопушка по сравнению с КВ. А бросить на наши танки авиацию они вряд ли смогут. Во-первых, мехгруппа будет действовать у них в тылу, а во-вторых, после нашей засады и прорыва неуязвимых танков в тыл вермахта, немцы серьёзно запаникуют, и у них в рядах начнётся бардак. Даже их громадный опыт вряд ли поможет им со всем этим быстро справиться.

Так что вся эта негативная информация только укрепила мою уверенность в правильности задуманных планов. Но кроме этого возникла идея – не ограничивать контрудар мехгруппы только зачисткой шоссе Пружаны-Ружаны. Нет, нужно, отутюжив шоссе, развернуться и двигаться в сторону Гайнувки, а потом Суража. Боезапас есть, топливо Бульба завёз, танки КВ немцам остановить проблематично, и терять нам по большому счёту нечего. Погибнуть в таком рейде гораздо достойнее, чем под авиаударами люфтваффе. Окончательно решив этот вопрос, я стал действовать по намеченному плану. А пока приказал накрывать стол – нужно было перекусить перед дорогой. Когда наконец вышел из землянки, там уже поджидали меня Шерхан и Якут. Предстояла окончательная инспекция готовности подразделений к нанесению неожиданного удара по немцам.

Глава 19

На этот раз двигались мы достаточно быстро. Недочётов в маскировке не заметил даже Якут. Остановились на дороге только один раз и то потому, что нас задержал комиссар 681-го артполка Шапиро. Ося занимался своим делом – повышал идеологический настрой вверенных ему бойцов. Минут десять я беседовал со своим другом, потом мы обнялись и разъехались по разным направлениям. Обстановка была тяжёлая, и даже простой дружеской беседе мы не могли отдать много времени.

В расположение мехгруппы прибыли только в 19:15. Задержка была вызвана тем, что нам несколько раз пришлось прятаться в кюветах от пролетающих мимо немецких самолётов. Активность люфтваффе возросла, а наших истребителей не было видно. Наверное, потери в 9-й САД настолько значительные, что они вынуждены прикрывать только наиболее важные объекты.

После прибытия в мехгруппу я опять собрал совещание командиров. Там поставил новые задачи и приказал подготовиться к длительному рейду по немецким тылам. После того как командиры разошлись, и мы остались одни с майором Вихревым, он сообщил мне довольно неприятную весть:

– В районе пяти часов вечера с фланга была атакована 30-я танковая дивизия. На этот раз она не смогла удержать Пружаны и сейчас отступает к Сельцам. Так что теперь, комбриг, мы остались один на один с 47-м механизированным корпусом немцев.

– Откуда эта информация, майор?

– К нашей группе вышло несколько танков из разбитой тридцатой дивизии. Они из разных подразделений, но все прибились к батальону капитана Лысенко. Вот он и сообщил нам все эти сведения.

– Так!.. Сколько в наличии танков в его группе, есть ли пехота?

– Из Пружан вместе с пятью Т-34 Лысенко вырвалось ещё два КВ и четыре Т-26. На броне было вывезено из Пружан восемнадцать красноармейцев и один младший командир. Он, правда, ранен, хотя и не очень тяжело. Наотрез отказывается эвакуироваться, так же, как и пятеро других раненых красноармейцев.

– А воевать-то они смогут?

– Как сказал наш фельдшер, ранения не тяжёлые, если не ходить в атаку, то в обороне стрелять смогут.

– Хорошо, майор! Раненых оставляй при нашем заслоне, остальных зачисляй в мотопехоту. Прибывшие танки тоже теперь будут входить в твою мехгруппу, командиром пускай там остаётся капитан Лысенко. Предупреди его, что пока мы не пробьёмся к нашим в Сураж, он подчиняется командованию бригады. А что ты, майор, не пригласил его на наше совещание?

– Ну он же не наш, а из тридцатой танковой дивизии. К тому же я ещё никому не сообщал, что немцы разбили тридцатую дивизию и взяли Пружаны. Настрой на атаку немецких гадов у людей нужно сохранить. А тут сведения о том, что фашисты разбили наголову целую танковую дивизию… Это может подорвать веру в победу.

– Думаешь? А мне кажется, наоборот, узнав про потерю Пружан, люди будут злее и драться яростнее. К тому же, как говорится, шила в мешке не утаишь. Наверняка же уже все знают, что наши войска оставили Пружаны. И то, что следующим будет наш передовой заслон, тоже знают. А если нет, то узнают очень быстро. Все, майор, иди, распорядись, чтобы наши техники занялись обслуживанием прибывших танков и пришли ко мне капитана.

По виду вошедшего в палатку капитана можно было сразу понять, что совсем недавно он вышел из большой передряги. Весь запылённый, он пропах потом и порохом, взгляд нервный, речь отрывистая, в ней плохо отслеживалась логическая связь. Заставив его отрапортовать по всей форме, я добился того, чтобы он немного успокоился и начал всё адекватно воспринимать. Теперь он уже совершенно внятно рассказал обо всех перипетиях боя за Пружаны и о причинах, которые заставили дивизию сдать город. Их было две. Во-первых, это действия немецкой авиации, а во-вторых, отличные боевые навыки немецкой пехоты. Немцы не кидались врассыпную даже при появлении на поле боя КВ или Т-34. Немецкие артиллеристы из своих 37 мм противотанковых пушек, конечно, не могли пробить брони наших танков, но они быстро обучились и начали стрелять по гусеницам. Обездвижив танк, немецкая пехота затем его просто сжигала, а выбравшихся из горящей машины танкистов – расстреливала.

На моё сообщение о том, что в силу сложившийся обстановки вышедшие из боя остатки 30-й танковой дивизии теперь будут подчиняться командованию 7-й ПТАБР, капитан сразу же согласился. Наблюдая при этом за выражением лица Лысенко, я понял, что получив это распоряжение, он испытал огромное облегчение. Конечно, теперь вся ответственность за действия танкистов ложилась на плечи командования бригады.

Наконец, отправив капитана заниматься техническими вопросами вхождения его команды в 7-ю ПТАБР, я остался один в палатке. Проанализировав всю полученную от Лысенко информацию, я пришёл к однозначному выводу – нельзя все ставки делать исходя из того, что наши КВ неуязвимы для противотанковой артиллерии вермахта. Несмотря на то что появление на поле боя наших танков КВ и Т-34 явилось полной неожиданностью для гитлеровцев, они не запаниковали, а очень быстро научились бороться с этими грозными машинами. Да, всё-таки солдаты у немцев были отлично подготовлены, и их части были весьма боеспособными. Малейшая ошибка моих ребят, чуть зазеваемся, тут же растопчут и порвут в клочья. Но эта переоценка сил бригады ни на йоту не изменила моего плана по проведению рейда по тылам гитлеровцев. Было только одно изменение – чёткое решение избегать прямого боестолкновения с немцами в больших населённых пунктах. И ещё, теперь я окончательно решил лично принять участие в этом рейде.

Первоначально я хотел обосноваться на НП 681-го полка и уже оттуда дирижировать действиями подразделений бригады и артполков РГК. Теперь же решил, что и Осипов с этим прекрасно справится. Тем более по сути своей это была артиллерийская операция, и он как истинный профессионал лучше меня разберётся, куда нужно в первую очередь добавить огонька. А для меня этот рейд именно то, к чему я больше всего подготовлен, как участием в Финской войне, так и всей своей предыдущей жизнью. В Эскадроне нас прежде всего учили – твоя группа всегда действует автономно и надеяться на помощь нельзя. Никаких соседей нет, вокруг одни только враги.

К тому же какая в принципе разница, возвращаться в штаб бригады через Слоним или огибать Беловежскую пущу через немецкий тыл. Во втором случае путь, конечно, намного длиннее, но зато вряд ли там нас накроют немецкие бомбардировщики. Опять же, в немецком тылу мы будем охотниками, а они – дичь. Если всё будем делать стремительно, пройдём через немецкие порядки к Суражу как горячий нож сквозь масло. Лишь бы топлива хватило и не отказала техника. Но здесь было вроде бы всё в порядке. Баки у танков полные, имеется ещё полный дизтоплива заправщик, а также одна полуторка забита полными бочками с бензином. Что касается моторесурса танков, то у наших КВ он превышал 70 часов, а у танков Лысенко был не менее 30 часов. Так что хватит и на три таких рейда. Предстоит пройти по тылам противника почти триста километров, но – где наша не пропадала! В конце концов, эти гады не ожидают такой наглости, тем более мы будем трясти части второй линии, а это всё-таки вам не дивизии первого эшелона. Вот там, конечно, наш фокус бы не прошёл, всё-таки в передовых частях вояки очень серьёзные и стойкие. Их на «фу-фу» не возьмёшь, сами на ходу подмётки срежут.

Как бы в подтверждение крутости передовых частей вермахта у нашего узла обороны, перекрывающего эту просёлочную дорогу, началась перестрелка.

«Ну вот, стоило только вспомнить про нечисть, а она уже тут, – подумал я, – наверное, немцы сейчас и наш заслон, перекрывающий шоссе, штурмуют. Да, наверное, подобрались и к узлу обороны на соседней просёлочной дороге».

Из всех этих трёх заслонов самый сильный перекрывал именно эту дорогу. К тому же позади него стояли наши танки. Вызвано было это тем, что эта дорога была стержнем всей задуманной операции. Она проходила посередине коридора от Пружан до Слонима. Именно вдоль неё располагались все наши гаубичные батареи. Со своих позиций они могли вести огонь как по шоссе, так и по другому просёлку. Немцев на эту дорогу пропускать было ни в коем случае нельзя, здесь нужно было стоять насмерть. По другим же дорогам, да ради бога, тут я только приветствовал бы немецкие потуги. Пускай идут до наших следующих узлов обороны, мы только этого и ждём. Можно сказать, не спим, ожидаючи гостей.

«Кстати, про сон», – подумал я и решил всех участников предстоящего рейда отправить отдыхать. Ничего страшного, немцы сейчас немного подёргаются до темноты, а потом успокоятся. Всё самое главное будет происходить завтра, вот с первыми лучами солнца и будем готовы к любым неожиданностям и пакостям.

Только я вышел из палатки, как тут же пришлось бежать к ближайшей щели. Казалось, прямо над головой повисли немецкие самолёты. Уже находясь в узкой траншее, я начал немного соображать: «Ведь не на мою же многострадальную голову собирались пикировать Ю-87, они приготовились бомбардировать позиции нашего заслона, находящиеся в метрах семистах от расположения мехгруппы». С первым воем пикировщика я посмотрел на часы – было 20:27, до наступления темноты оставалось часа два.

«У этих же гадов для штурма наших позиций до темноты осталось совсем мало времени, – подумал я, – неужели они продолжат атаковать и ночью? Вот же, суки, все мои планы на отдых личного состава нарушили!»

Немецкие самолёты продолжали своё чёрное дело, а с передовых позиций начали доноситься звуки перестрелки. Да такие, что перекрыли резвый лай наших двух 37 мм зениток и очереди трёх пулемётов ДШК. У двух других заслонов из средств ПВО было только по одной пушке и пулемёту ДШК. Средства ПВО мехгруппы молчали, подчиняясь моему строжайшему приказу – сидеть тихо как мыши, если авиаудар не будет наноситься непосредственно на замаскированные позиции. Такой же приказ получили и все подразделения, располагающиеся в засаде вдоль дороги.

Услышав звуки ожесточённой перестрелки, я бросился на НП. С него хорошо просматривалась вся наша оборона и была связь. Ввалившись в окоп НП, первым делом отстранив наблюдателя, я занял место у стереотрубы. Оглядев место боя, я сделал для себя неутешительные выводы. Немцы здорово теснили моих ребят. Ими была уже захвачена первая линия обороны, и теперь они подбирались ко второй. Хотя четыре танка немцев дымились, но восемь других, включая пять Т-4, маневрировали, пытаясь прощупать проход в минном поле, чтобы кинуться к нашим основным узлам обороны. Из всех орудий заслона работали только одна сорокапятка, две зенитные 37-мм пушки и миномёты. Остальные орудия были уничтожены авиаударом, огнём немецкой артиллерии и танков.

Да-а!.. Такого напора немцев я не ожидал. Думал, мы спокойно посидим тут до того момента, когда начнут работать гаубицы, а потом как чёрт из табакерки выскочим и накостыляем этим гадам по самое не могу. Чувствуется, не просто так эти вояки нагнули пол-Европы, умеют, сволочи, воевать! Вот-вот прорвутся и обнаружат все наши танки. Что же делать? Допустить прорыва выставленного заслона ни в коем случае нельзя. Раскрывать, что здесь такое огромное скопление танков, тоже нежелательно. А если провести контрудар только теми танками, которые к нам прорвались из Пружан? Немцы – народ дотошный и вполне могли проследить, что танки, отошедшие от Пружан, отступают по этой дороге. Тогда для них не будет очень удивительным, если они прямо сейчас здесь и нарисуются.

Думать долго времени уже не было, и я, не связываясь с командиром заслона, вызвал капитана Лысенко и приказал всеми танками Т-34 и Т-26 контратаковать наступающих немцев. Танки КВ решил пока не вводить в бой, у них оставался самый маленький моторесурс. В течение получаса, пока мы с майором Вихревым наблюдали за развитием боя, немцы очень профессионально прогрызали нашу оборону. Немецкие сапёры, несмотря на ведущийся по ним огонь, разминировали полосу для наступления танков. Потом эти боевые машины раздавили одну зенитную пушку и последнюю сорокапятку. Казалось, уже ничто их не остановит от прорыва нашего заслона. Но в самый кульминационный момент появились наши танки. Стреляя на ходу, они поразили сразу три немецких танка. Но остальные, особо не дёргаясь и не паникуя, начали спокойно отползать под защиту своей артиллерии. Они как будто знали, что должны появиться наши танки, и выполняли давно задуманный манёвр.

– Чёрт! Эти гады заманивают Лысенко в ловушку, – сообразил я, – срочно нужно тормознуть капитана.

Крикнув радисту, чтобы он немедленно связывался с Лысенко, я прильнул к стереотрубе. Но мой порыв запоздал, Т-34 напоролись на заранее подготовленную артиллерийскую засаду. Стреляло четыре 88-мм орудия. Ранее немцы не вели огонь по нашим укреплениям из этих пушек. Наверняка эти зенитки были подготовлены именно для того, чтобы подловить наши Т-34 и КВ. Они их и подловили, но на наше счастье, видимость была очень плохая, дым от горевших немецких танков и пыль, поднятая боевыми машинами, затруднили немецким наводчикам прицеливание. Поэтому сразу они подбили только один Т-34. Остальные танки начали выполнять противоартиллерийский манёвр. В этот момент удалось наладить связь с Лысенко. В наушниках сквозь невообразимый писк и треск еле-еле пробивался голос танкиста. Пришлось громко, до хрипоты орать в микрофон:

– Капитан, немедленно выводи танки из боя!

Судя по всему, Лысенко всё-таки расслышал мой приказ, и наши танки начали, отчаянно огрызаясь огнём, медленно пятиться назад. Немцы просто так отпускать их не захотели. Темп стрельбы из 88 мм зениток нарастал, и вот ещё один Т-34 встал и окутался дымом. Уже перед самыми нашими укреплениями загорелся Т-26. Когда оставшиеся танки скрылись за холмом, артиллерийская канонада стихла. Тишину нарушали только звуки выстрелов немецких карабинов да буханье наших самозарядок.

Как будто в подтверждение окончательного завершения этого боя, начало смеркаться.

– Уф!.. Кажется, сегодня мы выстояли, – произнёс я вслух, а потом уже про себя подумал: «Да… если немчура будет с таким же пылом каждый раз атаковать наш заслон у моста, то хрен получится собрать большое количество вражеской техники вдоль нашей засады. Эти гады всего за пару часов сковырнут оборону у переправы через Зельву. Одна надежда – на топкие берега реки и окопы в полный профиль».

Немного отойдя от прошедшего боя, я поручил связаться со всеми нашими заслонами и со штабом 681-го артполка. Почти сразу установили связь с опорным пунктом на соседней просёлочной дороге. У них тоже произошёл бой, правда, немцы там свирепствовали гораздо меньше. Даже авианалёт проводили всего двумя «юнкерсами». На нас же бросили целых девять пикировщиков. Связь с заслоном у шоссе не устанавливалась. В голову полезли чёрные мысли. И они довольно быстро подтвердились, стоило только установить связь со штабом полка, с полковым НП, расположенном на восточном берегу реки Зельва.

Мой заместитель, так же как и командир полка, находился на НП. Оказывается, немцы уже появились на западном берегу реки. Буквально пятнадцать минут назад мотоциклисты и три бронетранспортёра «Ганомаг» пытались с ходу проскочить мост через Зельву, но были остановлены и уничтожены нашими зенитными 37-мм пушками. Потом появились три танка Т-4 и ещё три «Ганомага». Когда танки, ведя орудийный огонь, попытались прорваться через мост, пришлось его взорвать. Один Т-4 при этом был уничтожен. Теперь немцы вдоль берега проводят разведку боем, пытаясь нащупать наши слабые места. Одновременно они, прикрываясь орудийным и пулемётным огнём, промеряют глубину реки и изучают заболоченность берегов. В этом им не мешают даже наступившие сумерки.

После получения этой информации я задумался. Надо же, получается, что передовое немецкое подразделение сбило наш заслон на шоссе практически с ходу. Я в уме провёл хронометраж движения немцев. Поразительно, но чтобы в настоящий момент оказаться у моста, немцы потратили на нейтрализацию столь тщательно нами готовившегося узла обороны не больше сорока пяти минут. Что же это за волки прут в глубину моей страны? Получается, что как солдаты они на голову выше моих ребят. Ну ладно, гады, мы вас азиатской хитростью и коварством возьмём. Всё равно, суки, попадёте под 152-мм гостинцы. А что в вечернее время прорвались к мосту, так это может быть и к лучшему. В тёмное время хрен кто из вас разглядит нашу засаду, к тому же за ночь у моста больше накопится этих монстров, вервольфов проклятых. Даже то, что, пользуясь темнотой, немцы могли взять «языка», меня не пугало. И под пыткой наш красноармеец или командир ничего не скажет фашистам про засаду. По одной простой причине – никто из обороняющихся на берегу Зельвы просто ничего не знал про организацию засады. Все были убеждены, что именно они являются последним барьером перед рвущимися к Слониму немцами. Правда, некоторым командирам было известно, что отведённые противотанковые дивизионы занимают позиции где-то под Слонимом.

Успокоив себя этими мыслями, я приказал майору Вихреву трубить отбой по мехгруппе. Людям требовалось хоть немного отдохнуть перед завтрашним тяжёлым днём, а особенно побывавшим уже сегодня два раза в бою ребятам из 30-й танковой дивизии. Единственные, кто не был отправлен на отдых, это бойцы взвода из разведывательно-диверсионной роты Курочкина.

Со стоящими прямо перед позициями нашего заслона 88-мм зенитными пушками за сегодняшнюю ночь нужно было обязательно разобраться. Потому что завтра будет уже поздно. И когда мы начнём танковую атаку, эти орудия станут большой помехой даже для КВ. Ребята Рябы были прекрасно подготовлены именно для таких ночных действий. Задумка была простой – ночью подобраться на позиции немецких артиллеристов и повредить эти орудия. Ну и, естественно, не жалеть гитлеровцев, встретившихся им на пути. Одним словом, постараться уничтожить как можно больше фашистов, при этом самим не вступая в затяжной бой. Этим наскоком я надеялся, кроме вывода из строя самых опасных для нас артиллерийских орудий, лишить немцев сна. Пускай завтра будут как сонные мухи – легче их давить.

Поставив задачу командиру разведывательно-диверсионного взвода, я направился в свою палатку. Нужно было позаботиться и о себе – хоть урывками, понемногу, но поспать. Но как ни пытался уснуть, не получалось. Я с напряжением вслушивался в ночные звуки. Но вскоре под начавшиеся отдалённые взрывы гранат и истеричный лай немецких автоматов и карабинов меня, как ни странно, отпустило, и я погрузился в сон.

Шерхан разбудил меня, как и было приказано, в 3-20. Выйдя из палатки умыться, я различил слабое мерцающее свечение над немецкими позициями. Оттуда же довольно часто раздавались винтовочные выстрелы и пулемётные очереди.

«А, сволочи, засуетились, разворошили мы ваше змеиное гнездо, – подумал я, – вон как ракеты-то пуляете, светло, как днём стало!»

Брились мы с Шерханом в палатке, на улице было ещё темновато, а светом керосиновой лампы мы могли привлечь вражеские бомбардировщики. Гул пролетающих самолётов легко проникал через брезент палатки. Этим стервятникам не спалось, очень уж хотелось свежей крови русских. Во время бритья я поинтересовался у старшего сержанта, что слышно о ночном рейде нашего взвода. Несколько обиженно, ведь вчера вечером я не разрешил Наилю участвовать в этом налёте, он ответил:

– Да рассказал мне Кирюшкин, как они сходили на охоту. Сначала всё было вроде бы нормально, та группа, где был Якут, незаметно проникла в глубь немецких порядков. Подобравшись к одному из зенитных орудий, они бесшумно сняли часового и привели пушку в непотребный вид. Потом, только начали подползать к палаткам, где ночевали немцы, как началась стрельба. Пришлось применять гранаты и немножко пострелять по выскочившим из палаток немцам. Затем, как и было приказано – до того, как немцы очухались, группа вышла из боя и вернулась в место своего расположения. Кроме группы Якута, так же чисто вышло из этой заварушки ещё одно отделение. Но два других попали на зуб немцам по полной программе. Полчаса пробирались обратно, отбиваясь от наседающих фашистов. Как рассказывали ребята, им попались просто бестии какие-то. В темноте видят, что днём, прыгают по лесу, как черти – ужас, одним словом. Еле-еле половине ребят удалось вырваться из этого ада. Пушки они, конечно, не взорвали, умылись кровью, потеряв девять человек, вот и весь итог. Комвзвода тоже навеки в том лесу остался. Обидно, товарищ подполковник, если бы вы меня отпустили в этот набег, я бы этих бестий накрошил за милую душу. Чай, они не круче, чем десантники, которых мы недавно прищучили, а финских егерей вспомните?

– Эх, парень!.. Жалко, конечно, ребят, но, видно, судьба у них такая! Хотя какая судьба, подготовка наша не очень хороша. Кто-нибудь из красноармейцев случайно чем-нибудь брякнул, и всё. А тут против нас действует часть из первой линии, бойцы в ней уже чёрт знает сколько лет воюют, и все навыки боя у них уже заложены в инстинкт. Им уж и думать-то особо не надо, всё и так хорошо получается, на автомате. Против таких волков ночью и в лесу могут эффективно действовать только такие следопыты, как Якут. Да где же их взять? Так что, Наиль, не трави душу нытьём, что тебя ещё нужно было туда послать. Мало мне того, что наш взвод и так сильно пощипали. К тому же неизвестно, что стало с ребятами, стоявшими в заслоне на шоссе. Ладно, придётся с оставшимися 88-мм пушками разбираться другим путём. Хотел я по-тихому, но, видно, придётся выкладывать все козыри. Знать, не зря я ослабил нашу артиллерийскую группировку на четыре гаубицы. Вот как орудия из засады начнут долбить по фашистам на шоссе, то тогда эта батарея и поддержит нашу атаку. Если немцы не поменяли позиции своей артиллерии, то хватит и одного залпа. Если же нет, перепашем все возможные места, где только они могут находиться.

Закончив утренний моцион, я безо всякого удовольствия позавтракал, после чего быстрым шагом направился на НП. Шерхана я оставил отдыхать. В столь ранний час не хотел я объявлять подъём и другим бойцам моторизованной группы. Пусть хоть сегодня выспятся. Судя по тому зверью, с которым нам предстояло схлестнуться, следующий разок отдохнуть нам выпадет совсем нескоро.

В четыре утра я выслушал доклад от дежурившего этой ночью майора Вихрева. О результатах ночной операции я уже знал от Шерхана. Довольно приятной новостью явилось только то, что ночью немцы перебросили с нашего направления довольно значительные силы. Об этом по рации доложила группа разведчиков, отслеживающая перемещение немцев по дороге к нашему узлу обороны. Кроме 24 грузовых «опелей» и шести бронетранспортёров, вражеские позиции покинули восемь танков. Все эти силы направились в сторону шоссе.

«Значит, немцы больше не собираются пробиваться на этом направлении, – с облегчением подумал я, – и нам не придётся платить большой кровью за то, чтобы сбить оставленных в заслоне фашистов. Конечно, зачем немцам ломать копья, прогрызая усиленную танками оборону, когда по асфальтовому шоссе они уже через час будут на полпути к Слониму. А заняв его, немцы автоматически окружат группировку русских, собравшуюся на этой просёлочной дороге. Видимо, немецкое командование уверено, что русские на берегу Зельвы долго не продержатся. Ну-ну, давайте, собирайтесь, гады, в одну кучу, чтобы вас раздавить сразу, а не гоняться за каким-нибудь одним танком по всей Белоруссии».

Злорадство моё было вызвано нескрываемой досадой за не совсем удачную ночную вылазку. Может быть, оно было совершенно и беспочвенно. Вдруг у кого-нибудь из этих опытных вояк взыграет необъяснимое чувство опасности, и он решит проверить, что творится в примыкающих к шоссе островках, заросших густым кустарником и деревцами. А почему нет? Я по себе знал, как этим необъяснимым чувствам нужно доверять. Уже не раз они помогали мне выжить. Если же немцы обнаружат нашу засаду, жить ребятам, участвующим в ней, останется совсем недолго. Судя по боевым качествам немецких солдат передовых подразделений, они в течение получаса раздолбают все наши боевые порядки и доберутся до гаубичных батарей. И всё! С таким трудом организованная операция потерпит полное фиаско, а немецкие танки продолжат своё неумолимое движение к Слониму. Захватив этот город, они перережут автомобильную и железную дороги, и 10-я армия попадёт в окружение. А это сильнейшее соединение во всей Красной армии. То есть получится почти полное повторение сценария моей прошлой реальности – когда Германия победила СССР в этой войне.

Но эта предательская чёрная мысль была быстро изгнана из моей головы, во-первых, природным оптимизмом, а во-вторых, неким рассуждением о том, что любой немецкий ветеран сейчас припишет появившееся чувство тревоги той неизвестности, которая его ожидает впереди. Ведь немцам предстояло под вражеским огнём форсировать реку, а потом нейтрализовать оборону русских вокруг Слонима. Ещё меня успокаивали воспоминания о выживших во время Финской войны тысячах русских бойцов, которые в прошлой реальности погибли. Даже если у нас здесь ничего не удастся, они грудью встанут на пути коричневой заразы. К тому же не только у немцев есть хорошие бойцы, у нас тоже они имеются. Вон, Шерхан, или Якут, да они любого немецкого ветерана стоят. А Ряба – превзойдёт по своим качествам любого немецкого командира роты, а может быть, даже и батальона. Если бы вдруг так случилось, что итог этого противостояния могли решить по одному представителю от каждой стороны, то я, не колеблясь, доверил бы это Шерхану. И в итоге этого боя не сомневался бы ни секунды, а во время самого поединка и вовсе пошёл бы отсыпаться.

Эх, если бы было всё так просто! Если бы всё решали личные качества наших бойцов! Мы бы нашли по всей России такое же количество хороших солдат, как и у немцев, а может быть и намного больше. Но где нам взять такую мощную организационную и направляющую машину, как их вермахт? Тут одну бригаду-то еле-еле довёл до управляемости, присущей практически каждой немецкой дивизии. А о таком чётком взаимодействии с авиацией или другими родами войск, как у немцев, даже и мечтать не приходилось. Только личные контакты с командирами профильных частей могли помочь этому взаимодействию. Ну и ещё, конечно, хитрость, использование авторитета Верховного командования и так далее. Но не каждый же командир пойдёт на подлог? Это мне всё известно про наше печальное будущее, поэтому по большому счёту и наплевать на карьеру и обеспеченную, почётную старость. А другие-то живут только этой жизнью и понимают, что их может ожидать, если они не будут следовать предписанным инструкциям.

Наконец я прервал уже заметно затянувшееся молчание после доклада Вихрева. Мысли о вещах, не связанных с сегодняшним днём, сразу, как и всегда, куда-то исчезли. Всё заполнила забота о предстоящей операции. Я начал с пристрастием выспрашивать, что ему сообщил по рации Осипов. Майору последний раз удалось связаться с командным пунктом моего заместителя в 3-10. На тот момент немцы под прикрытием артиллерии заваливали болотистый берег Зельвы строительным мусором и брёвнами. И это они делали в нескольких местах, так что совершенно не ясно было, где они проведут форсирование реки. А чтобы плотно перекрыть все направления возможного главного удара, не было ни огневых, ни людских ресурсов.

Отправив Вихрева отдыхать, я остался на НП. Там буквально висел над радистом, заставляя снова и снова вызывать или НП, где находился Осипов, или штаб 681-го артполка. Наконец, в 7:40 удалось связаться с Осиповым. Связь была препаршивейшая, в наушниках стоял вой и грохот, сквозь этот шум лишь изредка прорывался голос моего заместителя. Шла довольно мощная бомбёжка наших позиций вдоль берега реки Зельва.

Из разговора с Виктором Александровичем я уяснил, что это уже не первая бомбёжка. Немцы начали боевые действия в четыре часа утра с авианалёта, под его прикрытием попытались форсировать Зельву. Но у них ничего не вышло. Помешали этому даже не наши пушки и средства ПВО, а самолёты 9-й авиадивизии. Всё-таки Черных продолжал выполнять своё обещание, прикрывать с воздуха нашу бригаду. Правда, силы были неравные, с нашей стороны в воздушном бою участвовало только четыре МиГа против шести «мессеров» и целого роя Ю-87. Хотя все МиГи были сбиты, но и немецких стервятников им удалось хорошо проредить и заставить бомбардировщики сбросить свой смертельный груз мимо наших позиций. Когда немцы, несмотря на неудачную бомбардировку, попытались всё-таки форсировать реку, прилетело пять наших СБ-2. Они, несмотря на то что бросали бомбы с большой высоты, из-за очень плотного зенитного огня немцев, всё-таки осадили зарвавшихся гитлеровцев. Этому поспособствовал и огонь бригадных пушек.

После того боя немцы успокоились и до 7:30 не предпринимали никаких действий. И только недавно начали свой второй авианалёт. Реку пока форсировать не пытаются. В конце нашего разговора я приказал:

– Как только немцы форсируют Зельву и закрепятся на восточном берегу, немедленно давай команду на начало операции. Если же удастся отбиться от фашистов, то эту команду давать в 10:00. Тем более если наши наблюдатели на шоссе не ошибаются и «коробочка» уже полна.

Затягивать начало операции в надежде, что в зоне обстрела гаубиц соберётся больше немчуры, опасно, можно оказаться и на бобах. Сам я собирался начать атаку силами мехгруппы тоже в 10:00.

Глава 20

С восьми часов утра началась подготовка к предстоящему бою. Хорошо, что ни самолеты, ни артиллерия немцев нас не тревожили. Это позволяло без всякой нервотрёпки, основательно готовиться к предстоящему рейду. Гитлеровцы, оставленные перед нашими боевыми порядками, только изредка постреливали из пулемётов и миномётов. У заслона на параллельной просёлочной дороге происходило примерно то же самое.

В 9:05 по рации удалось связаться и с Осиповым. Он ещё раз доложил, что наблюдатель по рации подтвердил, что всё свободное пространство за два километра от моста забито немецкой техникой. Корректировщики гаубичных артполков, докладывают, что на шоссе в несколько рядов стоят автомобили, и бронетехника в ожидании, когда будет деблокирована дорога. Правда, с этим у передовой части вермахта ничего не вышло. Атаку немцев, хоть и с большими потерями, но отбить удалось. Они оставили на берегу реки Зельвы шесть танков и два бронетранспортёра, живой силы противника уничтожено было тоже немало. Как передал майор:

– Даже вода в реке поменяла свой цвет – стала красноватой от крови фашистов.

В отражении этой атаки очень большую роль сыграли красноармейцы, потерявшие свои части. Ещё со вчерашнего утра штабом 681-го артполка были предприняты действия по задержанию и формированию из отступающих военнослужащих стрелковых взводов, которые и занимали окопы вдоль берега реки. Более ста семидесяти человек удалось организовать и усилить ими нашу оборону. Ещё вчера вечером во вновь образованных взводах числилось 257 человек, но за ночь восемьдесят из них дезертировали. Но зато оставшиеся ребята сегодня показывали чудеса мужества, и никто из них не запаниковал даже во время немецкой бомбардировки.

Сбежавшие негодяи вряд ли получат счастливую, беззаботную жизнь. Теперь не только немцы их будут мордовать, но и любой наш патруль задержит, и вряд ли будет с ними особо церемониться. По одной простой причине – у них нет никаких документов. Все их бумаги теперь в сейфе особиста 681-го артполка. По моему распоряжению у всех задержанных нами военнослужащих документы изымались и до нормализации обстановки должны были храниться в особом отделе. Исключение было сделано только для партбилетов, да и то по очень сильному настоянию Шапиро. Который как только ни клялся, что член ВКПб ни за что не отступит без приказа. Я ему поверил, и сейчас был этому только рад. Действительно, не только член партии, но даже ни один комсомолец не сбежал.

Ну, пусть даже сбежавшие трусы и найдут сейчас себе тихое пристанище. Но как только мы остановим фашистов и начнёт нормально функционировать аппарат НКВД, этим гадам скрыться не удастся. Всё равно их подлость и нарушение присяги раскроется, и наказание будет неминуемо. Все их данные есть в особом отделе и их обязательно передадут по инстанции. Этим же методом я приказал пользоваться и Курочкину, когда он будет формировать новые роты из отступающих и потерявших свои подразделения красноармейцев и младших командиров. Ясно же, что на чистом сознании и любви к Родине эти растерявшиеся люди не пойдут под пули.

В 9:30 я приказал капитану Лысенко силами танков Т-34 провести разведку боем. Нужно было перед нашим артобстрелом 152-мм гаубицами окончательно выявить места расположения 88-мм зенитных орудий немцев. Эта вылазка показала ошибочность моей уверенности, что против нас будут действовать только две 88-мм зенитки. Оказалось, что орудий четыре, и кроме этого в немецких порядках было три танка Т-4. Да! Немцы были мастера преподносить неприятные сюрпризы. Но мы тоже были не лыком шиты и в 10:00 это показали. Двадцатиминутный огонь из 152-мм гаубиц оказал на немцев шоковое воздействие. Это показала наша следующая сразу после арт обстрела атака всеми силами мехгруппы. Сопротивления со стороны немцев практически не было. Мы легко захватили их позиции, взяли много пленных и пробили себе проход к шоссе.

У нас потери, конечно, были, но по сравнению с вражескими – мизерные. Нашими гаубицами весь лесок, где располагалось немецкое подразделение, был превращён по виду в место, куда сразу упало нескольких метеоритов. Даже следы, где раньше располагались 88 мм орудия, нужно было ещё поискать. Уничтожили они и один танк, два других сожгли наши КВ.

Согласно приказу, не задерживаясь, мехгруппа двинулась к шоссе. Пленных собирали бойцы нашего заслона. Они же должны были подсчитать урон, который мы нанесли фашистам. Кроме этого, совместно с гаубичной батареей подразделение нашего узла обороны должны были контролировать рокадную дорогу, чтобы немцы не могли ударить в тыл мехгруппе. В 11–40 передовые танки вышли на шоссе и сразу же вступили в бой с немцами, двигающимися прочь от моста через реку Зельва. Конечно, боем это было назвать трудно, скорее это походило на избиение младенцев. Так же, как и трудно было назвать немецкую колонну упорядоченно двигающейся. Паническое бегство, вот как это можно было назвать. В несколько рядов, вперемешку: автомобили, конные повозки, бронетранспортёры и пешие гитлеровцы спешили обратно на запад. Вот вся эта суетящаяся масса на полном ходу и напоролась на наши танки.

Что тут началось, трудно описать словами. Стороннему наблюдателю показалось бы, что он смотрит фильм, снятый по роману Герберта Уэллса про нашествие марсиан. Так же, как в том романе, цепочкой перекрывая всю просеку, по которой пролегало шоссе, двигались железные чудовища, гоня перед собой обезумевшую толпу людей. Только вместо треножников это были наши танки КВ, а прямо за ними следом двигалась другая техника. Изредка стальные монстры изрыгали из себя огонь – это шёл обстрел находящихся впереди и заслуживающих внимание целей. За первой стальной волной шли наши бронеавтомобили и, как тракторной косилкой, пулемётами зачищали пространство от живых людей. Что они пропустили или не успевали сделать, подчиняясь неумолимому ритму боя, заканчивала мотопехота, следующая позади всех на полуторках.

Единственный способ для немцев выжить, это, бросив все, бежать в лес, находившийся метрах в ста пятидесяти по левой стороне шоссе. Многие так и делали, но и такой вариант событий у нас был предусмотрен. В направлениях возможного бегства фашистов у нас работало три установки счетверённых пулемётов «максим». Они были установлены в кузовах полуторок. Конечно, кому-то удавалось скрыться от их очередей, но это были истинные счастливцы ещё и потому, что их никто не собирался преследовать. Сомневаюсь, что выжившие после этого кошмара когда-нибудь смогут спать спокойно. И наверняка хорошие солдаты из них вряд ли теперь получатся. Кроме счетверённых «максимов», попыткам скрыться в лесу на технике должны были препятствовать танки Т-26. Они немного отставали от КВ и Т-34 и двигались вдоль леса.

Мой командный пункт находился в радиофицированном бронеавтомобиле БТ-10. И двигались мы вместе: с зенитной 37-мм установкой на шасси ЗиС-5, четырьмя полуторками и бензозаправщиком службы тыла, в сопровождении мотоциклистов. Располагались позади всех боевых порядков мехгруппы. Двигались не просто как балласт, у нас тоже была своя боевая задача – на месте, где был раньше расположен наш заслон, остановиться и, используя укрепления этого узла обороны, обеспечить тыловое прикрытие для зачищающих шоссе, остальных подразделений мехгруппы.

Добравшись до нашего бывшего узла обороны, я выбрался из бронеавтомобиля и начал обходить окопы. Как обычно меня сопровождал Шерхан, настороженно осматривающий все подозрительные места. Вскоре к нам присоединились Якут, ехавший в кабине одной из полуторок и начальник тыла мехгруппы интендант 2-го ранга Зыкин. Так, одной группой мы медленно обходили все укрепления этого узла обороны, с болью вглядываясь в лица погибших ребят. Они так и остались лежать в этих полузасыпанных окопах. Немцы, собрав своих убитых, наших оставили там, где есть.

Горечь окутала моё сердце. До боли было жалко этих молодых парней. Ведь именно я виноват в том, что недостаточно хорошо обучил этих ребят всем воинским премудростям. Но потом эти чувства сменила гордость за таких сынов России. Ни один из этих недостаточно обученных бойцов не покинул своего боевого поста. Все сорок восемь человек, оборонявшие эти укрепления, остались на своих местах и, как могли, сдерживали напор немецких солдат, прошедших огонь и воду. Ни один из моих ребят не струсил, пытаясь спасти свою жизнь. По виду тел двоих из погибших было видно, что они подорвали себя гранатами, чтобы не попасть в плен к фашистам. В одном из них мы еле-еле опознали командира заслона младшего лейтенанта Павлова. Поблизости от его тела на земле были видны засохшие пятна от пролитой кем-то крови. Знать, не один ушёл наш герой, за собой он утянул несколько немецких ветеранов.

И ещё около одного тела я остановился и, оглядевшись, попытался представить последние секунды жизни этого героя. Лицо этого павшего красноармейца я хорошо запомнил. Это был Василий Рюмин, в начале июня, можно сказать, спасший меня от оргвыводов наркомовской комиссии. Тогда он обучался в нашей «отстойной» роте и во время посещения их занятий этой комиссией, потеряв ориентацию, запулил учебной гранатой в сторону группы собравшихся командиров. Помню, как потом я ему вправлял мозги, и он ещё неделю после занятий чистил ротные нужники. Потом его определили всё-таки в ездовые, как боец он так и не достиг нужного уровня. В этот заслон он, скорее всего, попал как конюх артиллерийского взвода сорокапяток. Каждое такое орудие передвигалось посредством пароконной упряжки. Но дело, конечно, не в этом, самое главное заключалось в том, что этот далеко не лучший наш боец в свою последнюю минуту жизни собрался и всё-таки смог точно бросить противотанковую гранату. Для этого он зачем-то вылез из окопа, прополз метров пятнадцать под огнём, потом встал и метров с десяти поразил танк Т-3. После этого его тело буквально напичкали свинцом. Когда Шерхан его перевернул, мы увидели, что грудь героя вся была страшно порвана десятками автоматных пуль. Зачем он покинул окоп и встал вблизи танка, теперь знает только один Бог, но свой долг, пусть и таким нелепым способом, Рюмин выполнил сполна.

Закончив этот печальный обход, я приказал захоронить героев. Хорошим местом для этого был бывший капонир сорокапятки на вершине высотки. Прямо в него попала немецкая авиабомба, углубив и расширив это орудийное укрытие, так что туда могли поместиться тела всех сорока восьми героев. Я подумал, что это место идеально для установки большого памятника погибшим ребятам. Он будет хорошо просматриваться с шоссе. И после войны все проезжающие по этой дороге смогут увидеть памятник тем, кому они обязаны своей жизнью. Себе я дал зарок, что приложу все силы, чтобы такой памятник соорудили на этом месте. Посмертные медальоны я дал команду не собирать, все документы погибших и так находились в штабе 681-го артполка. Их собрали ещё перед тем, как бойцы заняли этот опорный пункт. В принципе, каждый из погибших знал, что предстоящий бой, скорее всего, будет последний и приказа отступать не будет. И всё-таки они безо всяких пререканий и уловок, которые могли бы спасти жизнь, заняли эти укрепления и сделали всё что могли, чтобы остановить фашистов. Вечная память героям!

Когда мы попрощались с павшими, примолкшие бойцы начали занимать позиции в чуть подправленных окопах. Я, перекурив, направился к уже стоявшему в укрытии бронеавтомобилю. Боевая обстановка не располагала к душевным терзаниям и поминкам по погибшим товарищам. Моя тяжкая командирская доля заставляла меня безостановочно действовать, нужно было заниматься делами живых. В своём передвижном штабе я опять заставил радиста попытаться связаться с Осиповым, а затем и с Пителиным. Может быть, из-за установленной дополнительной антенны, а может, из-за благоприятных атмосферных условий связаться удалось практически сразу и с тем и другим.

Осипов, этот серьёзный по всему мужик, как восторженный мальчишка оглушительно орал в микрофон, что наша засада полностью удалась. Что потери немцев колоссальны! И всюду, куда только доходит взгляд через стереотрубу, он видит только разбитую немецкую технику и трупы в форме мышиного цвета. Клочка свободной земли не видно, везде трупы, трупы, трупы!.. Приданные 152-мм гаубицы использовали все имеющие снаряды под ноль. А всего у них было почти два боекомплекта на орудие. Наши сорокапятки тоже полностью использовали весь имеющийся на позициях боекомплект. Так же обстояло дело и в миномётных батареях. Немного снарядов оставили только 85-мм зенитные пушки. Мы ждали, что немцы предпримут ответный истеричный авиаудар по нашим позициям. Но самолётов люфтваффе не было видно, и Осипов принял решение начинать вывод гаубичных артполков под Слоним на запланированные позиции второй нашей засады. Я его осадил и приказал дожидаться темноты. Здесь наши пушки, замаскированные в лесу, немецкие самолёты вряд ли достанут, а на дороге раздолбают в два счёта. Бояться того, что совсем нет боеприпасов для гаубиц даже на полковом артскладе, не стоит – немцы вряд ли в ближайшие сутки сунутся в нашу сторону.

Десятиминутное общение с Осиповым весьма благотворно воздействовало на моё настроение. Тяжёлое чувство, которое я испытывал после похорон погибших ребят, сменилось эйфорией победы и уверенностью, что рейд по тылам противника тоже закончится успехом. Наконец-то я сам приму участие в непосредственной схватке с немчурой, а не буду протирать штаны у рации в ожидании хоть каких-нибудь сведений от подчинённых.

Но вся моя надежда самому принять участие в предстоящем рейде испарилась после того, как удалось установить связь со штабом бригады. Пителин сообщил, что мне обязательно нужно сегодня в 23:30 присутствовать на совещании в Волковыске. Туда прибыл заместитель командующего округа генерал-лейтенант Болдин, он и отдал этот приказ. К тому же на этом совещании мог присутствовать маршал Кулик, который сегодня прилетел в Белосток. По словам моего начальника штаба, на этом совещании командование собиралось принять какие-то радикальные меры против немецкого вторжения. А обойтись без одного из немногих, реально боеспособных соединений там не могли. Ведь это части именно моей бригады остановили немцев на южном фланге 10-й армии. В тяжелейших боях мехгруппе Сомова удалось остановить немцев под Суражем и вдоль берега реки Нарев. И даже сегодня части бригады удерживали свои позиции, давая возможность отступающим от границы войскам перегруппироваться. А Шестой мехкорпус, прикрытый с фланга нашими опорными пунктами, начал стягивать свои дивизии к Волковыску.

Я несколько сбил большую тревогу Пителина, вызванную обстановкой, сложившейся на фронте. Снял самую большую тяжесть с его души, заявив:

– Михалыч, можешь, не беспокоиться за судьбу Слонима. Мы крепко надавали по башке немецким силам, рвущимся туда. Думаю, на несколько суток угроза окружения Десятой армии ликвидирована. А может быть, вообще навсегда! Мы даже пока не можем подсчитать урон, который нанесли фашистам. Одних подбитых танков несколько сотен. Не зря мы с тобой всё-таки рискнули выполнять непроверенный приказ Жукова!

Я хохотнул, потом добавил:

– Со щитом мы, Михалыч, со щитом!

На этом связь со штабом бригады прервалась. Но зато радистом, наконец, была установлена связь со штабом 724-го артполка. Сегодня это удалось в первый раз.

Говорил я с комиссаром бригады Фроловым. Он осуществлял под Ивацевичами общее руководство нашей операцией на дороге Берёза-Барановичи. Идея той засады была очень похожа на проведённую нами. И на том шоссе нам способствовала удача. Только, конечно, масштабы разгрома немцев там были гораздо скромнее, всё-таки у Ивацевичей по немцам работало всего два гаубичных артполка и три наших дивизиона. Но, всё равно, как доложил Фролов, – передовая 3-я танковая дивизия немцев из 24-го механизированного корпуса с сегодняшнего дня перестала существовать. В штабной колонне этой дивизии в броневике найден труп командира этой дивизии генерал-лейтенанта Моделя. Нанесён урон и другим частям этого корпуса. Голос Фролова, так же как и у Осипова, был очень возбуждённый и радостный.

После моего разговора с комиссаром у броневика появился майор Ветров. Лицо у него сияло, движения были несколько суетливы и стремительны. Ещё издали он начал выкрикивать:

– Комбриг, ты не представляешь, что мы здесь сотворили! Учинили такой разгром немцам, что они запомнят это навеки! Вот бы трупами этих вояк набить несколько эшелонов и прямым рейсом отправить в Германию. А загрузить эти вагоны у нас теперь есть чем.

Подойдя поближе, он уже тише, но всё равно экспрессивно частя, продолжил:

– Знаете, товарищ подполковник, такой победы я и во сне не мог себе представить. Пятнадцать километров мы, даже на КВ, еле продирались по забитому немецкой техникой шоссе. Все пулемётные стволы раскалились от непрерывного огня. Фашистов там было как саранчи. Они будто обезумели, и сами кидались под гусеницы наших танков. О сопротивлении даже никто и не думал. Фашисты поддались общему настрою, который кроме как «синдромом леммингов» и не назовёшь. Сами лезли под пулеметные очереди. Но это были ещё цветочки! Когда мы добрались до дороги, по которой работали наши гаубицы, то вообще встали. Дальше даже на танках проезда не было. Всё перепахано так, что те немецкие танки, которые стояли на шоссе, уже даже не возьмут в металлолом. Слишком части мелкие, и в них впаяно много органики. Мы дальше не пошли, смысла уже не было никакого. В том аду выжить было невозможно! Переговорили с нашими ребятами, которые стояли крайними в засаде, и повернули обратно. Зачем зря топливо жечь?

Хотя свои мысли майор выражал преувеличенно красочно и утрированно, я слушал его с большим удовольствием и вниманием. Первый раз за все свои две жизни я наслаждался таким могуществом русского оружия. Даже в Финскую войну я не испытывал ничего подобного.

Но в окончательную эйфорию меня ввёл капитан Лысенко. Появившись, он встал по стойке смирно и начал докладывать. Я внимательно вслушивался в его слова, но вдруг на миг потерял всякую нить рассуждения, когда услышал, что вверенными ему танками Т-26 и мотострелками захвачен в плен командующий второй танковой группой немцев генерал Гудериан и с ним ещё несколько генералов и старших офицеров вермахта. Совершенно непроизвольно у меня вырвалось:

– Кто, кто?..

– Генерал Гудериан, – повторил Лысенко.

– Ох, и не хрена же себе, ёжкин кот, – потрясённо воскликнул я, – неужели тот самый?

– Так точно, товарищ подполковник, нами захвачен в плен генерал-полковник Гейнц Гудериан, а также отвечающий за инженерные войска второй танковой группы – генерал Бахер, кроме этого, с ними был командир 47-го моторизованного корпуса генерал Лемельзен, но он в завязавшейся перестрелке убит.

Капитан как-то виновато улыбнулся и добавил:

– С Гудерианом тоже вышла небольшая коллизия, при задержании пришлось его немножко помять, надавать, так сказать, по сусалам.

– Да ладно… подумаешь, какая мелочь! Лишь бы память ему твои красноармейцы не отшибли и чтобы он сам себе язык не откусил. А то как же он будет нам рассказывать про планы ведения войны против СССР? А что съездили ему по роже, то это даже и хорошо, глядишь, пооткровеннее теперь станет. Стратег херов! Ну, ты меня и удивил, капитан. Такого гуся хапнули, надо же! Я то, грешным делом, думал, что немецкие генералы ведут себя так же, как и наши – сидят себе в уютных кабинетах, где-нибудь подальше от боевых действий и размышляют под крепкий чаёк над картами. А подальше находятся для того, чтобы, не дай бог, звуки канонады не сбили их гениальные задумки.

Я громко расхохотался, быстро заразив этим и окружающих. Через смех выплёскивалось наружу всё напряжение, скопившееся со времени начала этой проклятой войны. И скопилось немало – судя по тому времени, в течение которое мы смеялись. Наконец я смог из себя выдавить:

– Всё, хватит, не могу больше! Пойдемте, посмотрим на этих «рябчиков».

Выйдя из укрытия, где располагался бронеавтомобиль, я сразу увидел нашу добычу – шикарно выглядевший даже под камуфлированной окраской «опель-адмирал» и трёхосный, повышенной проходимости грузовик «Хеншель 33». Возле этого тентованного грузовика стояла группа из семи немецких офицеров. Вид у них был не очень презентабельный. Все помятые, испачканные грязью, с порванными мундирами, без фуражек. Сразу было понятно, этих испуганных людей недавно весьма сильно прессовали и били, наверное, сапогами. Эти «фоны и герры» никогда раньше даже и помыслить не могли, что их будут так унижать.

Приказав немедленно загнать всю технику в лес и замаскировать, я подошёл к немецким офицерам. Впереди этой группы стоял подтянутый генерал со здоровенным фингалом под глазом.

– Генерал-полковник Гудериан, – догадался я, – так вот ты какой, «быстроходный Гейнц»!

Ещё в моей прошлой реальности немецкая пропаганда называла его «Гейнц-ураган». Он являлся буквально идолом для всех истинных арийцев. Ведь именно он командовал штурмом Москвы, а потом занимался подавлением сопротивления остатков русских войск.

Полюбовавшись видом пленённых немецких офицеров, я приказал охране отконвоировать их к замаскированному бронеавтомобилю. Сам тоже пошёл туда, предварительно распорядившись, чтобы Вихрев начинал подготовку мехгруппы к выступлению. Ведь даже такая ошеломляющая победа не означала конца войны. Нужно было, пока немцы растеряны и неуправляемы, продолжить нашу операцию.

Отпустив командиров заниматься неотложными делами, я направился произвести хоть краткий допрос захваченного командующего 2-й танковой группы вермахта. Ну никак я не мог хоть немного не насладиться своим триумфом, допрашивая немецкого генерала. Хотя в голове мысли стучали, как молоток:

«Юрка, на хрен тебе молоть языком с этим генералом. Всё равно на уровне бригады все сведения, которые ты, конечно, сможешь выжать из этого заносчивого немца, не имеют значения. Нужно этих офицеров срочно доставить к генералу Болдину. Тем более он в Волковыске собирает судьбоносное для всех войск в Белостокском выступе совещание. Вот там все сведения, которыми обладают эти высокопоставленные немецкие офицеры, будут на вес золота. К тому же мы захватили кучу немецких топографических карт и других документов с планами немцев. Да вся же их операция по вторжению, по крайней мере, со стороны Бреста, будет у нас как на ладони. С этими сведениями 6-й мехкорпус укатает в блин и остатки 2-й танковой группы, и 4-ю немецкую армию. Тем более Ветров с тылу подрежет крылышки рвущейся к Белостоку и Волковыску 4-й армии. У немцев практически все 88 мм зенитки находятся в передовых частях, так что наши КВ у них некому будет остановить».

Наверное, под воздействием этих мыслей мой разговор с Гудерианом получился скомканным и недолгим. Допрос происходил в бронеотсеке один на один. Я только узнал, какие силы наступали по трассе Пружаны-Ружаны-Слоним, и провёл ничего не значащую беседу на общие темы.

Выпустив Гудериана и выбравшись сам из бронеотсека, я начал раздавать распоряжения. Все вокруг стали бегать и страшно суетиться. Конечно, я поставил очень жёсткую задачу – через десять минут всё подготовить для того, чтобы в 15:00 подразделению, которое выделяется из состава мехгруппы, начать движение по маршруту Слоним-Волковыск. Чтобы моей группе выступить через десять минут, нужно было изрядно побегать. Хотя наш конвой был не очень большой, но, чтобы пригнать из леса отправляющуюся в Волковыск технику, нужно было минут семь.

Я решил, что, кроме трофейных машин, в этом конвое будет две бронемашины – БТ-10 (мой привычный уже боевой штаб) и радиофицированная БТ-20. Пленные офицеры и охрана поедет на трофейном грузовике. Я с Шерханом на «опель-адмирале» – нужно же было поблаженствовать на мягком сиденье генеральского автомобиля, а Наилю поуправлять трофейным «опелем», ведь он так об этом мечтал. Гудериан, как наиболее ценный наш приз, будет находиться в бронеотсеке БТ-10, под персональной охраной Якута. Первым будет двигаться БТ-20. Он же будет отбиваться от немецких самолетов, если всё-таки мы покажемся им заманчивой целью. Но этого, я надеялся, не произойдёт. В какой бы я ни был эйфории от наших побед, но анализировать все действия немцев продолжал. За всё время нашей операции немецкая авиация не появилась. Из этого факта я сделал вывод, что на нашем участке фронта в руководстве вермахта творится сущий бардак. Всё взаимодействие наземных сил и люфтваффе нарушено. Просто-напросто не стало того, кто отдавал распоряжения на бомбёжку наших порядков. Пока там у них всё нормализуется, должно пройти какое-то время. А нет приказа, и немецкие лётчики не будут заниматься самодеятельностью. «Орднунг», понимаешь ли!

В 15:03 наша маленькая колонна тронулась в путь. Через двадцать минут в свой рейд должна была выступить и мехгруппа Вихрева. Ехать нам пришлось окружным путём, по просёлочной дороге, в окрестностях которой были расположены части, принимавшие участие в нашей операции. Напрямик по асфальтовому шоссе проехать было невозможно. Там земля и асфальт буквально встали дыбом в результате работы 152 мм гаубиц.

Когда мы, уже миновав Ружаны, выехали на асфальтовое шоссе, молоточек, стучавший в моей голове, утих, и я смог забыться. Нет, не уснул, просто полностью погрузился в себя. Начал вспоминать факты из прошлой реальности и сопоставлять их с тем, что происходило сейчас. Получалось, что мне реально удалось совершить невозможное – изменить вектор исторического развития. А что? За то время пока нахожусь в теле моего деда, я убрал со сцены такую историческую личность, как Гудериан, да и Клопов чего-то стоил. Практически в самый решающий момент войны удалось вырвать самые ядовитые зубы у коричневого дракона. Наиболее боеспособные соединения 2-й танковой группы уничтожены.

Как я узнал у Гудериана, в наш огненный мешок попал практически весь 47-й моторизованный корпус. А там были 17-я и 18-я танковая, и 29-я мотопехотная дивизии. Если сюда ещё добавить уничтоженную под Ивацевичами 3-ю танковую дивизию Моделя, то, получается, мы весьма сильно сократили численность истинно боеспособных дивизий вермахта. Больше им взять таких опытных и бесстрашных солдат неоткуда. На нашем направлении в 4-й армии есть только две хорошие дивизии, во 2-й танковой группе осталась только одна отличная дивизия – это 4-я танковая, и практически всё. Остальные войска ничем не лучше наших частей. Остается, конечно, люфтваффе, но с этим нужно смириться как с неизбежным злом, и все манёвры осуществлять либо ночью, либо под сильным зенитным прикрытием. Но, в конце концов, мы и на немецкую авиацию найдём управу, дай только время.

А это время моя бригада вырвала у самой судьбы. Теперь уже хрен получится у немчуры окружить русские войска в Белостокском выступе. Теперь им самим впору думать, как не попасть в наш котёл. Не могут же там, в руководстве, сидеть такие идиоты, которые не понимают, что такое 6-й мехкорпус и какой силой он обладает. А если всё-таки их фюрер полный псих, то тем хуже для них. Вон, Шерхан давно мечтает сходить в Берлинский зоопарк, посмотреть обезьян. Говорит, Ося ему сказал, что Гитлер очень похож на живущего там шимпанзе, и теперь у нашего простодушного Наиля новая навязчивая идея. Теперь очень ему хочется плюнуть тому шимпанзе в рожу.

В конце концов, убаюканный плавным покачиванием в мягком кресле, я уснул. И виделась мне наша победа, как мы с моими боевыми друзьями прямо на трибуне немецкого Рейхстага разливаем нашу жесткую русскую водку в железные кружки. А потом, обнявшись, выходим на улицу, где в громадном, усыпанным цветами белом лимузине нас ожидает Нина.

Примечания

1. Седьмая противотанковая артиллерийская бригада (7-я ПТАБР) – в исторических исследованиях о ВОВ об этом подразделении известно очень мало, практически ничего, только дата и место формирования, полевая почта и номера частей, входивших в него. Даже фамилия командира бригады точно не известна. Кратко изложу то, что я выяснил, пользуясь Интернетом, о 7-й ПТАБР:

Так, по свидетельству Ф. Я. Черона, попавшего в плен 27 июня 1941 г., его, находившийся в стадии формирования артиллерийский противотанковый полк дислоцировался в 25–30 км от Белостока, в местечке Михалово. К 15 июня в части было около 900 человек с 40 винтовками для караульной службы. Старший по званию офицер – майор. На 50 полученных за неделю до начала войны машин-полуторок приходилось только 12 водителей. Противотанковые пушки в часть так и не поступили. Вероятно, речь идет об одном из полков 7-й противотанковой бригады.

Командиром 7-й ПТАБР скорее всего был полковник Николаев.

Вот, что я узнал по этому поводу.

Полковник в отставке Г. Я. Мандрик был в 1941 г. зам. по политчасти командира 204-й моторизованной дивизии 11-го мехкорпуса. При отходе остатков дивизии на восток в районе села Большие Озерки вблизи реки Щара, что совпадает с возможным направлением отступления из района Домбровы, к их штабу присоединились несколько офицеров из штаба противотанковой бригады во главе с ее командиром полковником Николаевым. Полковой комиссар Мандрик знал его по совместной службе в 7-й кавалерийской дивизии, где тот командовал артиллерийским подразделением. При переправе через Щару наведенный дивизионными саперами низководный мост был вскоре уничтожен авиацией. Многим пришлось перебираться на другой берег вплавь, и Николаев, видимо, утонул.

Полная неизвестность о судьбе и действиях этой бригады дала мне возможность использовать её в этом романе.

2. О планах советского командования я судил по некоторым архивным документам, один из которых привожу здесь полностью:

Совершенно секретно

Особой важности

Экз. № 1

«УТВЕРЖДАЮ»

Народный комиссар обороны СССР

Маршал Советского Союза

____________________ С. Тимошенко

«июня 1941 года»

ЗАПИСКА ПО ПЛАНУ ДЕЙСТВИЙ ВОЙСК В ПРИКРЫТИИ НА ТЕРРИТОРИИ ЗАПАДНОГО ОСОБОГО ВОЕННОГО ОКРУГА

I. Общие задачи войск по обороне госграницы округа

1. С целью прикрытия отмобилизования, сосредоточения и развертывания войск округа вся территория разбивается на четыре армейских района прикрытия (РП) государственной границы, а именно:

а) район прикрытия № 1 – Гродненский, 3-й армии;

б) район прикрытия № 2 – Белостокский, 10-й армии;

в) район прикрытия № 3 – Бельский, 13-й армии;

г) район прикрытия № 4 – Брестский, 4-й армии.

– в состав войск района прикрытия № 1 – Гродненского входят:

а) управление 3-й армии;

б) управление 4-го стр. корпуса с корпусными частями;

в) 56, 27, 85 и 24-я стр. дивизии;

г) управление 11-го мех. корпуса с корпусными частями;

д) 29-я, а по получении матчасти и 33-я танковые дивизии;

е) 204-я моторизованная дивизия;

ж) 6-я противотанковая артиллерийская бригада;

з) 11-я смешанная авиадивизия;

и) 124 гan РГК;

к) части Гродненского УР;

л) 86-й пограничный отряд.

Начальник войск прикрытия – командующий 3-й армией.

Штарм – Гродно.

Граница слева: ст. Новоельня, иск. Сокулка, иск. Щучин, иск. Фридрихсгоф;

2) в состав войск района прикрытия № 2 – Белостокского входят:

а) управление 10-й армии;

б) управления 1-го и 5-го стр. корпусов с корпусными частями;

в) 8, 13, 86 и 2-я стр. дивизии;

г) управление 6-го кав. корпуса с корпусными частями;

д) 6-я и 36-я кав. дивизии;

е) управление 6-го мех. корпуса с корпусными частями;

ж) 4-я и 7-я танковые дивизии;

з) 29-я моторизованная дивизия;

и) 9-я смешанная авиадивизия;

к) 375 и 301 гап РГК;

л) части Осовецкого и Замбрувского УР;

м) 87-й пограничный отряд.

Начальник войск района прикрытия – командующий 10-й армией. Штарм – Белосток.

Граница слева: иск. Слоним, Свислочь, Сураж, Чежув, иск. Зузель, Вышкув;

3) в состав войск района прикрытия № 3 – Бельского входят:

а) управление 13-й армии;

б) управление 2-го стр. корпуса с корпусными частями;

в) 113-я и 49-я стр. дивизии;

г) управление 13-го мех. корпуса с корпусными частями;

д) 25-я, а по получении матчасти и 31-я танковые дивизии;

е) 208-я моторизованная дивизия;

ж) 43-я смешанная авиадивизия;

з) 311 гап РГК;

и) 88-й пограничный отряд.

Начальник войск района прикрытия – командующий 13-й армией. Штарм – Бельск.

Граница слева: иск. Косув, Хайнувка, Дрогичин, Гура-Калвария;

4) в состав войск района прикрытия № 4 – Брестского входят:

а) управление 4-й армии;

б) управление 28-го стр. корпуса с корпусными частями;

в) 42, 6, 75 и 100-я стр. дивизии;

г) управление 14-го мех. корпуса с корпусными частями;

д) 22-я и 30-я танковые дивизии;

е) 205-я моторизованная дивизия;

ж) 10-я смешанная авиадивизия;

з) 120 и 318 гап РГК;

и) части Брестского УР;

к) 89-й пограничный отряд.

Начальник войск района прикрытия – командующий 4-й армией.

Штарм – Кобрин.

Граница слева – граница округа;

5) в непосредственном распоряжении командования округа остаются:

а) 21-й стр. корпус в составе 17-й и 37-й стр. дивизий, который с М-3 сосредоточивается по жел. дороге в районе ст. Друскеники, ст. Жидомля, Скидель, Дзембрув и до получения боевой задачи готовит оборонительный рубеж на фронте Меркине, Ротница, Озеры, Пузевище, Лунно;

б) 47-й стр. корпус в составе 55, 121 и 155-й стр. дивизий, который с М-3 по М-10 автотранспортом, походом и по жел. дороге сосредоточивается в районе Пружаны, Запруды, Береза-Картуска, Блудень и до получения боевой задачи готовит оборонительный рубеж на фронте Мурава, Пружаны, Днепровско-Бугский канал до Городец;

в) противотанковые артиллерийские бригады: 8-я в районе Лида и 7-я в районе Грудек, Михалово, ст. Бжостовица;

г) механизированные корпуса:

17-й мех. корпус в составе 27-й и 36-й танковых дивизий, 209-й моторизованной дивизии в районе Волковыск;

20-й мех. корпус в составе 26-й и 38-й танковых дивизий, 210-й моторизованной дивизии в районе Ошмяны.

До укомплектования мех. корпусов танками дивизии вооружаются артиллерийской матчастью, оставшейся свободной по сформировании арт. бригад и используются для обороны в качестве противотанковых частей;

д) 12-я и 13-я бомбардировочные авиадивизии, 59-я и 60-я истребительные авиадивизии, 4-й воздушно-десантный корпус в районе Пуховичи, Осиповичи; 3-й авиакорпус в составе 42-й и 52-й дальнебомбардировочной дивизии и 61-й истребительной авиадивизии в районе Минск, Слуцк, Осиповичи, Пуховичи.

Сосредоточение войск прикрытия

1. Войска прикрытия, расположенные на госгранице и в непосредственной близости от нее, с объявлением боевой тревоги немедленно занимают районы обороны, намеченные им по плану.

2. Управления 21-го и 47-го стр. корпусов с корпусными частями 17, 37 и 121-й стр. дивизий, 124, 301, 120 и 318 гап РГК, 311 пап РГК, голсклады артиллерийские № 1497, 1451, 1477, 1469-й и продовольственные № 1322, 1315, 1323, 1320-й перевозятся полностью по жел. дороге по окончании отмобилизования.

3. 24-я и 100-я стр. дивизии перевозятся в первую очередь поэшелонно автотранспортом и по жел. дороге с расчетом сосредоточения первых эшелонов дивизий в назначенные им по плану районы сосредоточения не позднее М-3.

– 75-я стр. дивизия через 4-10 часов после объявления боевой тревоги занимает позиции полевого доусиления по линии госграницы на фронте Страдечь, Домрачево, Комаровка, ст. Влодава.

4. Радиосвязь штаба округа организуется по следующей схеме:

а) сеть Генштаба для работы с Москвой, Ригой и Тарнополем: волна – по указанию Генштаба КА, позывные – по работе в схеме мирного времени;

б) первая сеть – (оперативной связи) – для работы со штабами 3, 4 и 10-й армий, а впоследствии и 13-й армии. Сеть работает на рациях 11 ак. Волны и позывные указаны на схеме радиосвязи;

в) вторая сеть (с частями резерва фронта) – для работы с част. 21 и 47 ск, 20 и 17 мк. Сеть работает на рациях 11 – АК. Волны и позывные указаны на схеме радиосвязи;

г) кроме радиосетей округа подготавливается для работы радиостанция ком. войсками округа типа РСБ на волне 160, позывные КМВ;

д) радиосвязь на период прикрытия работает радиосигналами по радиосигнальной таблице, разрабатываемой штабом округа в мирное время;

е) для контроля за работой армейских радиосетей устанавливаются отдельные приемники окружного узла связи РУК; волны и позывные армейских радиосетей указаны на схеме радиосети округа;

ж) радиосвязь ВВС на период прикрытия с началом тревоги по схеме мирного времени в дальнейшем разрабатывается штабом ВВС.

Организация скрытого управления войсками

Скрытое управление войсками осуществляется при помощи кодов, кодированных карт и радиосигнальных таблиц. Последние используются не только при разговорах по радио, но и при разговорах по телефону. Открытые разговоры по телеграфу и особенно по телефону категорически запрещаются, виновных сурово наказывать.

1. Районы станций снабжения. Под станции снабжения подготавливаются:

а) 3-й армии – ст. Гродно, ст. Жикомля, ст. Сокулка;

б) 10-й армии – ст. Моньки, ст. Кнышин, ст. Соколы и ст. Белосток;

в) 13-й армии – ст. Бельск и ст. Хайнувка;

г) 4-й армии – ст. Жабинка, ст. Кобрин, ст. Городец, ст. Тевли и ст. Оранчицы.

2. Стационарные и головные склады: для питания войск и содержания переходящих запасов армиям передаются:

а) 3-й армии – окружной артсклад № 856 в Гродно; гол. артсклад № 1498, формируемый в Гродно; гол. артсклад № 1497 прибывает к М-6;

окружные склады горючего: № 919 – Гродно, № 928 – Лида и № 929 – Мосты; гол. склады горючего: № 1020 – Гродно, № 1033 – Мосты, № 1022 – Лида; окружной продсклад № 817 – Гродно и отдел продсклада № 816 – Лида; гол. продсклады: № 1241 – Гродно, № 1322 прибывает к М-5;

б) 10-й армии – окружной артсклад Хайнувка (служит одновременно базой и для 13-й армии); головные артсклады: № 1447 – Хайнувка и № 1469 прибывает к М-6;

окружные склады горючего: № 920 – Белосток, № 923 – Моньки, № 924 – Червонный Бор и № 922 – Волковыск; гол. склады горючего: № 1019 – Моньки, № 1018 – Червонный Бор, № 1040 – Белосток и № 1044 – Волковыск; окр. продсклад № 819 – Белосток и отделение склада № 818 – Волковыск; гол. продсклады: № 1237 – Белосток и № 1315 прибывает на М-6;

в) 13-й армии – огнеприпасы получает из окружного артсклада № 838 – Хайнувка; гол. склад № 1451 прибывает на М-6; окружные склады горючего: № 926 – Хайнувка и № 925 – Бельск; гол. склады горючего: № 1038 – Бельск и № 1048 – Хайнувка; продовольствие 13-я армия получает из окружного продсклада № 819 – Белосток; на М-6 прибывает гол. продсклад № 1320;

г) 4-й армии – окружные артсклады: № 843 – Бронно Гура и № 847 – ст. Пинск; гол. артсклады: № 1483 – Бронно Гура, № 1484 – Пинск, № 1477 прибывает на М-6; окружные склады горючего: № 921 – Кобрин, № 927 – Черемха, № 930 – Оранчицы и № 933 – Лахва; гол. склады горючего: № 1024 – Черемха, № 1023 – Оранчицы, № 1034 – Кобрин, № 1025 – Лахва; окружные продсклады: № 820 – Лунинец и № 821 – Брест; гол. продсклады: № 1319 – Лунинец, № 1321 – Брест и № 1320 прибывает на М-6.

3. Об обеспеченности войск дислоцированных в Белостокском выступе, я судил по донесениям подразделений, одно из которых (самое типичное) привожу здесь полностью.

18 июня 1941 г.

Совершенно секретно

Начальнику оргмоботдела штаба ЗапОВО

Процент обеспеченности 33-й танковой дивизии ГСМ:

Бензозаправщики – 7%

Водомаслозаправщики – 9%

Бочки железные – 85%

Бензин 1-го сорта – 15%

Автобензин – 4%

Керосин – 0%

Дизельное топливо – 0%

Процент обеспеченности 33-й танковой дивизии по боеприпасам:

7,62-мм винтовочные – 100%

Мины 50-мм и 82-мм – 100%

Выстрелы 37-мм зенитные – 0%

Выстрелы 45-мм – 100%

Выстрелы 76-мм полковые и танковые – 3%

Командир 33-й танковой дивизии

[подпись неразборчива]

(ЦАМО РФ. Ф. 127. Оп. 12915. Д. 85. Л. 31)

4. Гаубичные полки РГК.

Если верить Л. М. Сандалову (ген.-полк. Был нач. штаба 4-й армии) под Барановичами родилась одна из многих загадок июня 1941 года. По его словам, весной на полигоне началось формирование еще 10 гаубичных полков РГК – солидное дополнение к уже существующим частям. К 22 июня их успели укомплектовать личным составом и матчастью артиллерии (480 новейших 152-мм орудий), но тягачей было по одному на дивизион. Когда началась война, их попытались челночными рейсами перебросить в район Слонима. В огне приграничного сражения полки за три дня, 23–25 июня, исчезли бесследно, не оставив после себя ни номеров, ни шифров полевых почт, ни имен командиров.

Документальное подтверждение написанного Сандаловым не обнаружено по сей день. Лишь чисто гипотетически можно предположить, что им были присвоены 10 из 17 зарезервированных номеров, которые на 22 июня значились свободными: 312, 319, 514, 517, 525, 528, 554, 557, 558, 582, 590, 591, 594, 600. Меня как фантаста эти данные устраивают, всё-таки это АИ и я их решил использовать в этом романе.

Сводная таблица личного состава, транспортных средств и вооружения роты вермахта

Ну а что же советская стрелковая рота? По штату в ней 6 офицеров, 22 сержанта и 150 солдат. Всего 178 человек. То есть на 13 человек меньше.

Оружие: пистолетов – 24, автоматов – 27, винтовок – 27, самозарядных винтовок – 96, ручных пулеметов – 12, станковых пулеметов – 2, 50-мм минометов – 3, пароконных повозок – 2. (Данные по советской стрелковой роте я взял с сайта «РККА».)

5. Практика десантирования немцев с малых высот это исторический факт (самая известная воздушно-десантная операция, это захват Крита), Единственный минус в таком десантировании это то, что на землю десантники опускались практически безоружные. Всё вооружение сбрасывалось в специальных контейнерах.

Комкор

Глава 1

Мой весьма приятный и такой возвышенный сон был прерван самым бесцеремонным образом – подчиняясь законам физики, а именно инерции при резком торможении автомобиля, я вдруг здорово приложился носом о переднюю облицовку салона «опель-адмирала». Но на этом дело не закончилось. Автомобиль, как необъезженный конь на родео, продолжал бесноваться, заставив меня довольно сильно боднуть головой обшивку кабины «опеля», и тут мозг взорвала просто какофония звуков: треск пулеметов, неимоверный грохот и дикий пронзительный вой. Автомобиль остановился, когда раздался вдруг оглушительный взрыв, и сразу хлынула волна из смеси омерзительных запахов жженой резины, тряпья и горелого мяса. «Воздушный налет! – панически завопил внутренний голос. – Срочно сваливай из этой мышеловки!» Я, практически ничего не соображая, на инстинктах, распахнул дверь автомобиля, рыбкой нырнул в придорожную пыль и тут же на четвереньках засеменил в сторону канавы, находящейся метрах в десяти от меня. Скатившись по откосу этого неглубокого оврага, я вжался всем телом в его дно и наконец-то смог перевести дух.

В голове немного прояснилось, и стали проявляться разрозненные кадры из того калейдоскопа картинок, которые, несмотря на всю жуть произошедшего, смогло зафиксировать мое периферийное зрение. Вот что-то дико орущий Шерхан распахивает водительскую дверь и вываливается из шикарного салона «опель-адмирала»; из образовавшегося распахнутого зева резко дыхнуло смрадом смерти, и мимо промелькнула тень какого-то хвостатого чудовища; вот в мою щеку впивается осколок бокового стекла, в один миг разлетевшегося на мелкие кусочки; и вот уже я, совсем недавно поставивший со своей бригадой раком Вторую танковую группу немцев, теперь тоже буквально на карачках, глотая пыль, позорно улепетываю куда подальше от каких-то жалких самолетиков люфтваффе. Теперь, несмотря на недавние бравурные мысли, маршем стучащие в голове, моя самооценка резко понизилась: забившись сусликом в какую-то грязную канаву, трудно ощущать себя победителем и великим стратегом. Однако обида на злодейку-судьбу заставила меня презреть страх и рефлекторное желание вжаться как можно плотнее в землю; а еще было беспокойство за Шерхана и за жизнь остальных моих спутников, поэтому, прислонясь грудью к скату оврага, я высунул голову наружу. Взгляд инстинктивно метнулся к трофейному «опелю», но до него так и не успел добраться, так как я сразу увидел именно то, что хотел – Шерхан жив; и теперь судьба этой железяки меня мало волновала, все остальное – дело наживное, у немцев еще полным полно всяких интересных цацек. Спина моего боевого брата, а по совместительству водителя, ординарца и прочая, и прочая, торчала метрах в пяти от меня, а голову он, как страус, пытался втиснуть в неглубокую борозду.

– Наиль, хорош задницу подставлять осколкам, быстро ползи сюда! – завопил я, перекрикивая треск пулеметных очередей, которыми щедро делились с немецкими стервятниками сопровождающие нас бронеавтомобили. Я дождался, когда фигура Шерхана начала шевелиться, и все внимание перевел на действия немецкой авиации, а также истерично долбящие из пулеметов в их направлении наши броневики.

«Идиоты! – мысленно заорал я. – Какого черта вы пуляете впустую, в белый свет? Хрен ведь получится задрать ствол пулемета на нужный угол».

Как будто услышав меня, а скорее всего, поняв, что пулемет не может достать пикировщиков, БА-10 прекратил огонь и начал сдавать назад. Через минуту я понял маневр командира бронеавтомобиля сержанта Ковалева: он приказал немного съехать с дорожной насыпи, чтобы броневик встал, задравши вверх моторный отсек. Таким образом у пулеметов увеличился угол возвышения, и они теперь могли достать «юнкерсы» в тот момент, когда те начинали выходить из пике. После занятия этой позиции оба пулемета продолжили вести огонь – и башенный, спаренный с сорокапяткой, и ДТ в шаровой установке, расположенной в лобовом броневом листе корпуса. Теперь у пулеметов угол возвышения даже превосходил тот, который был у ДТ, установленного в башне БА-20. С коническими башенками этих броневиков наши бригадные «Кулибины» долго мудрили, и все ради того, чтобы увеличить угол возвышения ствола пулемета ДТ. Это я поставил такую задачу, чтобы пулемет этих броневиков хоть каким-то способом мог вести зенитный огонь, а то получалось форменное свинство – наши броневики были полностью беззащитны перед любым аэропланом, так как угол возвышения ствола пулемета у БА-20 был всего лишь в двадцать три градуса. Бригадные механики и оружейники долго мучились, но в конце концов приспособили башню к ведению огня из пулемета аж под сорок градусов. Я тогда долго иронизировал по этому поводу и даже пообещал, что если они добьются угла возвышения в шестьдесят градусов, целую неделю разрешу поить их сверхкрепким шестидесятиградусным самогоном. Но эта моя мечта так и не была осуществлена по причине отсутствия технических, да и физических возможностей. Уже при сорокаградусном возвышении пулеметного ствола командир броневика, он же стрелок, был вынужден так раскорячиваться, когда вел огонь по самолетам, как, наверное, не всякая балерина способна при исполнении сложного па. Словом, как бы стрелок ни крутился, против конструкции башни не попрешь. Если именно на него будут кидать сверху бомбы, броневик становится совершенно беззащитным, и только активно двигаясь он может уйти от преследования.

Слава богу, не наша маленькая колонна являлась основной целью четырех Ю-87, у них была мишень пожирнее – три танка КВ-1 стояли на дороге, метрах в трехстах от меня, но основным раздражителем для немцев являлись даже не они, а уткнувшийся в кювет метрах в пятидесяти шикарный черный лимузин ЗИС-101. Наверняка немецкие асы посчитали, что им повезло наткнуться на колонну командующего войсками, дислоцированную в Белостокском выступе, и теперь они с безумным азартом пытались влепить бомбу прямо в этот представительский автомобиль. У меня их потуги вызвали лишь злорадный смешок: эти сволочи и не догадывались, что даже у командарма-10 Голубева по определению не могло быть такого шикарного автомобиля. Во всей Белостокской области таких машин было всего три: две из них возили высших партийных руководителей, еще одна – главного чекиста. И даже пусть в этом лимузине сидел бы сам первый секретарь обкома ВКПб, его устранение ни в коей мере не понизило бы боеспособности Красной армии, а может быть, и наоборот – меньше было бы политических горлопанов, непрестанно влезающих в дела армии.

Между тем с пятой или шестой попытки немцам все-таки удалось попасть пятидесятикилограммовой авиабомбой непосредственно в ЗИС-101, и от него во все стороны полетели какие-то предметы, а место его последней парковки окутал дым с пробивающимися языками пламени. Хоть меня и сжигала ярость к стервятникам, но мысленно я аплодировал их мастерству: надо же, уже с пятого захода попали точно в цель. Я знал, что даже у самого меткого немецкого бомбардировщика, которым, несомненно, являлся пикировщик Ю-87, разброс бомб достигает плюс-минус тридцати метров, да и то если его пилотирует опытный и физически выносливый летчик, ведь перегрузка на выходе из пикирования доходила до пяти-шести единиц. Естественно, чем большим было количество пикирований, тем сильнее пилот уставал, а точность бомбометания снижалась, так что если в первый заход пикировщика тебя не накрыло бомбой, то дальше вероятность этого момента только понижалась.

Именно такими аргументами во времена формирования противотанковой бригады я убеждал своих подчиненных не паниковать во время воздушных налетов, особо упирая на то, что для уничтожения бронеавтомобиля, в него надо сначала попасть, а попав, пробить его броню, да так пробить, чтобы «заброневое воздействие» оказалось достаточным для поражения экипажа и механизмов. Бомбой в движущуюся цель попасть практически невозможно, а от осколков спасет броня. Пулеметами поразить нашу бронетехнику нельзя, а стоявшая на вооружении немецких истребителей и штурмовиков пушка швейцарской фирмы «Эрликон» (MG-FF) имела малую дульную энергию; вес ее снаряда всего сто пятнадцать грамм, и только при удачном попадании он мог поразить легкий танк или бронеавтомобиль, а достать таким образом Т-34 или КВ было вообще невозможно.

Теоретически своим подчиненным я это прочно вбил в голову, ну а на практике… На практике мои словесные наставления вряд ли смогут противодействовать всепоглощающему инстинкту самосохранения. Только немалый личный опыт дает возможность продолжать хоть как-то мыслить под вой пикирующего «юнкерса». При реальной бомбардировке даже хорошо обстрелянный человек продолжает бояться. Вот, казалось бы, как меня дрючили еще в мою бытность в Эскадроне, приучая к близким взрывам, а в этой реальности я уже на практике пережил несколько авианалетов – ну и что, разве перестал бояться? Ничего подобного – трушу, как последнее чмо, аж до самой селезенки пробирает вой пикирующего «юнкерса», и кажется, что именно на меня упадет бомба. Но бояться – это одно, а впадать в панику – совершенно другое; только полученный жизненный опыт не дает забыть обо всем, а еще, конечно, ответственность за жизнь подчиненных.

Когда Шерхан дополз до овражка, где я укрылся от бомбежки, мне пришлось закончить пространные рассуждения по поводу того, насколько страшны эти воющие крылатые монстры, и я был вынужден подвинуться, чтобы старший сержант Асаенов не свалился мне прямо на голову. Наиль примостился рядом со мной в этом природном окопе, и я с ходу набросился на него с претензиями, как он мог проморгать появление самолетов противника. Перекрикивая вой «юнкерсов», а они уже пикировали на танки, я орал:

– Шерхан, какого хера ты не свернул в лес, когда заметил самолеты? Ни в жизнь не поверю, что такой прожженный татарин, как ты, не засек приближение «юнкерсов»!

– Так, Юрий Филиппович, вы же сами говорили, что самолет не попадет бомбой в быстро движущуюся мишень, вот мы и начали гнать, как только заметили этих «лаптежников». А тут облом получился – на дороге пробка, вот и пришлось резко тормозить, а когда попытался свернуть, этот паркетник брюхом сел на маленький холмик; сами же видите, какие тут буераки!

Я не успел ответить Шерхану, так как в этот момент душераздирающий вой пикирующего «юнкерса» оборвался взрывом, а затем совсем недалеко от нас раздался такой страшный грохот, как будто какой-то гигантский молот со всего размаху долбанул по здоровенной железяке. Естественно, я выглянул из нашего своеобразного бруствера, чтобы разобраться, что же там происходит и кого на этот раз достала эта крылатая сволочь. В первую очередь я кинул взгляд в сторону КВ, но никаких изменений в их состоянии не разглядел – как стояло три танка, так и стоят неповрежденными, чего не скажешь о нескольких грузовиках, дымящихся неподалеку. Целехонек был и наш БТ-20, ближе всех расположенный к этим дымящимся полуторкам, и был не просто цел, а еще и продолжал вести интенсивный огонь по «юнкерсам». По самолетам стрелял и второй мой броневик, а вот трофейного грузовика с пленными, который должен был двигаться перед ним, я не увидел.

«А-а-а. гады, – завопило подсознание, – сволочи, уроды, накрыли мой трофей, да чтоб вам в гробу икалось!» Мою ярость на несправедливость судьбы успокоил Шерхан. Он тоже высунул голову из нашего убежища, но видимо, глядел совсем в другую сторону – как только я начал мысленно проклинать немецких пилотов, снайперски попавших бомбой в грузовик, Наиль возбужденно заорал:

– Товарищ комбриг, вон какая машина нам нужна, а не этот утюг на колесах, который сел на брюхо на первой же маленькой кочке. Вон ребята на трехоснике заехали в лес и сейчас, под защитой деревьев, лишь поплевывают, глядя, как нас тут валяют в грязи!

Я тут же обернулся в сторону, куда смотрел Шерхан, и – о счастье! – увидел трофейный грузовик «Хеншель-33». Он стоял меж двух разлапистых берез так, что немецкие летчики вряд ли могли его заметить. Сразу громадный груз свалился с души, ведь кроме моих ребят в кузове сидели пленные немецкие офицеры, включая двух генералов, и, что, может быть, еще важнее, там же лежал мешок, набитый секретными немецкими документами – только мельком взглянув на некоторые из них, я сразу же осознал всю их важность. А топографические карты, которые лежали в портфеле, отобранном у Гудериана, те вообще бесценны. Сам бывший обладатель этого портфеля сидел под персональной охраной Якута в бронеавтомобиле, отстреливающемся сейчас от немецких самолетов, и теперь его жизнь напрямую зависела от выучки его соотечественников; если они действительно асы, то четырем «юнкерсам» раздолбить наши два бронеавтомобиля особого труда не составит.

«Но что это? – подумал я. – Осталось только три самолета, и они, быстро набирая высоту, улетают на запад. Неужели решили не связываться с хотя и стоявшими неподвижно, но огрызающимися бронированными букашками? Но скорее всего, израсходовали уже весь свой смертоносный груз на бомбежку танков и автомобилей, горевших на дороге. Судя по тому, что взрывов авиабомб было не так уж и много, получалось, что за этот вылет они еще где-то успели попить русской крови, а может быть, и не один раз. У-у, гады, аукнутся вам наши слезы! Если два наших броневика смогли отбиться от четырех стервятников, угробив одного из них, то дайте только срок – и остальные бойцы Красной армии, получив такую же школу, как мои ребята, перестанут паниковать. И где тогда будут эти арийские выкормыши со своей хваленой выучкой и дисциплиной? Они даже не представляют, что может совершить русский солдат, когда он обстрелян, зол и кровно замотивирован защищать свою родину. Злости сейчас на этих, заливших кровью нашу землю, захватчиков и убийц, выше крыши, осталось только испытать свист пуль над головой, не сдрейфив при этом, и уж тогда погоним мы эту коричневую заразу обратно, прямо в ее Берлинское стойло».

Я уже собирался было вылезать из так удачно подвернувшегося нам овражка, но любопытство удержало меня. Я стал озираться, выискивая следы рухнувшего «юнкерса», ведь сильный взрыв неподалеку наверняка был следствием его столкновения с землей. Это любопытство, может быть, и спасло мне жизнь. Неожиданно из-за пригорка вынырнули два «мессера», они шли на бреющем полете и, еще не долетев до танков, начали долбить по дороге из всех стволов. Что творилось у грузовиков, не было видно из-за дыма, но по нам они прошлись хорошо: сначала целый сноп искр высекло из корпуса передового броневика, потом звуки раздираемого металла донеслись со стороны трофейного «опеля». Напоследок как будто заработал молот кузнечного цеха – это несколько пуль, а может быть, снарядов «эрликона» угодило в БА-10. Совершив этот коварный наскок, «мессершмиты» направились вслед за «юнкерсами». Наверное, они являлись истребительным сопровождением пикировщиков, заодно как шакалы добивали выживших и дезорганизованных прошедшей бомбардировкой красноармейцев.

В этот раз я решил пока не вылезать из убежища и еще несколько минут на всякий случай переждать в овраге, вдруг эта пара истребителей сделает круг и вернется продолжить свое черное дело. Единственное, что я сделал – вылез по склону оврага повыше и, находясь уже по пояс над поверхностью земли, начал изучать последствия воздушного налета. Мое беспокойство судьбой БА-10 сменилось радостью – он уцелел. Двигатель гудел, даже более того – крышка на башне откинулась, и из люка показалась голова командира бронеавтомобиля Ковалева. Он смотрел вслед улетающим «мессерам». Я крикнул сержанту, но несмотря на то что стало уже довольно тихо, а бронеавтомобиль стоял от нас не очень далеко, всего-то метрах в тридцати, Ковалев меня не услышал. Он продолжал смотреть в ту сторону, куда улетели вражеские самолеты.

Ну что же, негоже командиру отсиживаться в грязной яме, когда подчиненный находится на боевом посту, и я начал было вылезать из овражка, но был остановлен возгласом Шерхана:

– Товарищ комбриг, вам лицо вытереть бы, а то оно все окровавленное.

Дикое напряжение, в котором я находился во время авианалета, не дало почувствовать такую малость, как льющуюся из разбитого носа кровь. А Наиль молодец – понимает, что в таком виде появляться перед подчиненными командиру негоже. Пришлось обратно сползти по склону оврага; Шерхан же, наоборот, быстро из него выбрался и бросился к «опель-адмиралу». Через несколько минут он вернулся, неся в руке наш тревожный сидор, в котором было все для оказания первой медицинской помощи и принятия гигиенических процедур, включая чистое полотенце и две фляжки – с водой и спиртом. Полотенцем, смоченным сначала спиртом, а потом водой, Шерхан начал обрабатывать мою физиономию. Это заняло минуты три, и все это время Наиль материл немцев, угробивших нашу шикарную машину. Оказывается, в крыше лимузина теперь образовалось две дыры, но это ладно, главное, что пулеметная пуля попала и в моторный отсек, да так, что теперь шикарный «опель» можно было сдавать в металлолом.

Парень нешуточно страдал, наверное, потому, что теперь не сможет покрасоваться, управляя таким шикарным авто, перед своей знакомой в Волковыске. Я его несколько раз отпускал на «эмке» в этот город, а после в салоне автомобиля находились кое-какие детали дамского туалета. Потом Шерхан признавался, что у него появилась одна знакомая вдовушка-полячка, и он, руководствуясь моим распоряжением по изучению польского языка, периодически брал у нее уроки. При этом у этого рыжего громилы глаза блестели, как у сытого кота, а губы расплывались в довольной улыбке. Один раз я попытался его проэкзаменовать. Когда выяснилось, что он так и остался в польском языке полным нулем и кроме фразы «дзенкую, пани» ничего не знает, Наиль на полном серьезе, нагло глядя мне в глаза, заявил:

– Юрий Филиппович, вы же знаете, у меня образование всего четыре класса, поэтому мне нужно гораздо больше времени, чем вам, чтобы усвоить чужой язык. Сами говорили, что иностранные языки лучше учить с погружением, вот и давайте я на недельку погружусь с Крысей в изучение языка, тогда, может быть, и получится что-нибудь путное.

Помню, при этом я расхохотался:

– Не дай-то бог, чтобы что-нибудь получилось, а то придется тебе, дураку, жениться: будешь с пеленками возиться, а про службу совсем забудешь.

Вот и сейчас, несмотря на тяжелое положение, в котором мы находились, меня разбирал смех. Чтобы хоть как-то сбить эту идиотическую веселость, я довольно зло заявил:

– Слушай, сержант, ты уже вконец оборзел! Ты где находишься, на войне или в шапито? Немцы что, должны перед тобой на задних лапках ходить? Будь рад, что они раздолбили только эту проклятую железяку и не тронули твою драгоценную шкуру! Вот же, собственник какой выискался – сам хапнул чужую вещь, а теперь, видите ли, никто другой ее не тронь! Да срали они на твои амбиции с третьего этажа!

Обидевшись на мои слова, а скорее всего, на тон, которым они были произнесены, старший сержант замолчал и принялся с ожесточением очищать от налипшей земли мою гимнастерку мокрым полотенцем. Лицо комбрига он уже привел в приличное состояние. Я примиряюще хлопнул боевого брата по плечу и с улыбкой закончил:

– Не волнуйся, у немцев таких цацек полно. Ты еще перед своей дорогой Крысей и на «мерседесе» покрасуешься! Ладно, Шерхан, заканчивай грязь размазывать, нужно спешить, а то еще какие-нибудь гадские аэропланы пожалуют.

Я отстранился от Шерхана и, чтобы снова не испачкать более или менее чистую гимнастерку, осторожно начал выбираться из оврага. И опять не обошлось без помощи Шерхана – он оказался наверху раньше и своей могучей лапищей буквально выдернул меня из оврага.

За то время, пока я принимал подобающий комбригу вид, обстановка на дороге несколько изменилась: оба броневика стояли недалеко от разбитого опеля, а около него, пригнувшись, высматривал что-то Якут. «А, забеспокоились, потеряв комбрига, – подумал я, – выпустили следопыта, чтобы определить, куда он делся из машины». Я уже хотел крикнуть, чтобы ребята не суетились и что пропажа нашлась, но меня и так уже заметили. Сержант Ковалев заорал, перекрикивая шум работающего двигателя бронеавтомобиля:

– Товарищ комбриг, воздушное нападение самолетов противника успешно отбито. У нас потерь нет, сбит один вражеский бомбардировщик.

Это я уже и без него понял: и то, что «юнкерс» сбили, и то, что потерь нет; если бы были даже раненые, так спокойно ребята себя бы не вели, а то вон, даже обычно невозмутимый Якут, и тот довольно лыбится. Меня тоже просто переполняла радость и гордость за своих бойцов, все-таки они первый раз попали под авиаудар, но не растерялись и весьма достойно себя вели. Вот что значит – прошли школу Рябы! Лейтенант Курочкин из любого салаги за месяц способен сделать закаленного бойца! В отличие от Якута, я не мог прилюдно показывать свою радость при подчиненных – все-таки комбриг, а значит, должен вести себя так, как будто и не сомневался в подобном развитии ситуации. Вот я и не стал никого хвалить, а только грозно рыкнул:

– Ковалев, ты почему оставил пленного без охраны? Тебе же ясно было сказано – не отвлекать сержанта Кирюшкина от охраны Гудериана.

Моя наигранная грозность ушла в тину, так как Ковалев меня просто не услышал. Однако заметив, что я что-то говорю, он опять громко заорал:

– Товарищ подполковник, меня тут слегка контузило, поэтому, извините, плохо слышу. Немец все-таки влепил в БА несколько снарядов – все еще в ушах звенит. Но как вы и говорили, ни хрена они не смогли своими маломощными пушечками пробить нашу броню. Вот только грохот был страшный, да окалиной поцарапало народ, но это ерунда. Хуже то, что башню заклинило, так что даже не знаю, как будем в следующий раз отбиваться от немецких самолетов, да и пушкой теперь особо не постреляешь, нужно часа два, чтобы зубилами сбить образовавшийся металлический нарост.

Поняв, что бесполезно сейчас вставлять пистон сержанту, да и, по существу, не за что – куда, к черту, денется связанный Гудериан из броневика, когда там и без Якута полно народу. Кирюшкин упаковал немецкого генерала самым своим хитрым способом, а развязать такие узлы, наверное, смог бы только человек, относящийся к той же малой народности Восточной Сибири, что и Якут, да и то не всякий, а только опытный охотник-промысловик, кем и был до призыва в армию наш следопыт. У Якута были феноменальная наблюдательность и интуиция, он буквально чувствовал, что в ближайший момент собирается сделать зверь или человек. Вот поэтому я его и поставил охранять наш самый ценный трофей. Кто его знает, этого немецкого генерала, вдруг он такой упертый фашист, что способен и сам себя убить, лишь бы не дать показания на допросе. Но теперь, под присмотром нашего Зоркого Сокола, так я иногда называл Якута еще с финской войны, у этого важного немца ничего не получится.

Краем глаза заметил, что из леса на дорогу начал выбираться наш трофейный грузовик, где находились остальные пленные немцы. Пока он приближался, в моей голове закрутились калейдоскопом события, приведшие к таким ошеломляющим результатам, и они действительно были грандиозны, потому что, несомненно, стали изменять вектор исторического пути моей родины. Кому как не мне было об этом судить – парню, попавшему в тело своего деда из совершенно другой реальности. Из той, что напоминала ад для любого, кто не относился к «истинным арийцам»; из мира, где эту войну Россия проиграла, а за ней пали и Англия, и столь далекие Американские Штаты вкупе с Канадой. Железную поступь немецкого солдата не смогли остановить ни хваленый английский флот, ни собранные в Америке лучшие умы человечества, которые судорожно пытались изобрести новое оружие, чтобы хотя бы притормозить победное шествие этой коричневой чумы. Все оказалось тщетно. У немцев тоже были грамотные специалисты, а насчет организованности и дисциплины им не было равных, и они первыми создали атомную бомбу. А еще у них был такой человек, как фон Браун, который разработал ракетные носители для доставки этих бомб через океан. После явления этого факта песенка господства над миром англосаксов была спета, и в моей старой реальности только радиоактивный ветерок нарушал спокойствие над островами, где раньше располагалась Великобритания; примерно такая же картина наблюдалась и над Северной Америкой. Какая-то часть радиоактивной пыли с Британских островов попала на континентальную Европу, поэтому победители в той страшной войне начали в массовом порядке переселяться на восток, на земли моей несчастной, поверженной России. Население великой страны с тысячелетней историей превратилось в бесправных рабов для этих «истинных арийцев». Мы, конечно, пытались бороться, но, что могла сделать кучка истинных патриотов против всей мощи Третьего рейха? Оставались только диверсионная работа и мечта, что, может быть, произойдет чудо, и нам удастся хоть как-то облегчить участь русского народа. Вот проведению диверсионных рейдов меня и учили в Эскадроне – так называлась единственная военная школа русского сопротивления. Ненависть к захватчикам переполняла мою душу, а так как я был молод, несдержан и неопытен, то после неудачного экса попал в лапы герра Крюгера, чьим рабом и являлся. В процессе последующих после этого пыток и произошло то, как я думал, чудо, когда моя сущность перенеслась в тело человека, который жил во времена, когда Германия еще не поработила шестую часть света. Создатель, наверное, внял мольбам миллионов моих соотечественников, дав возможность хоть как-то подкорректировать историю. И получается, что эту историю он пожелал корректировать моими руками. Хотя кто я такой? Ничего выдающегося во мне не было – обычный боец русского сопротивления, но, как говорится, пути Господни неисповедимы, и когда я оказался в теле своего деда в самый разгар Финской войны, то пришлось буквально вылезать из кожи, чтобы хоть как-то соответствовать возложенной на меня миссии. По-моему, я тогда хорошо справился, ведь по сравнению с прошлой кошмарной реальностью, в той войне моя родина потеряла на сто восемьдесят тысяч человек меньше, а значит, сейчас, в эту страшную годину, страна сможет выставить перед врагом бойцов гораздо больше и, что немаловажно, это будут уже основательно понюхавшие пороха люди; такими, как мои боевые братья, сослуживцы по финской кампании – Шерхан, Якут, Ряба, Бульба, Ося, Валерка Климов и теперешний мой начальник штаба Борис Михайлович Пителин. Всех их мне удалось перетащить к себе в седьмую противотанковую бригаду, командовать которой меня назначили после окончания военной академии. Седьмой ПТАБР – звучало, конечно, грозно, но, если говорить по существу, когда я прибыл в Михалово, где начинала формироваться противотанковая артиллерийская бригада, увидел там печальную картину. Несколько сотен салаг, которых к этому времени успели согнать под знамя бригады, успешно халтурили и свято соблюдали принцип «солдат спит, служба идет». Пришлось засучить рукава и начинать делать из этого сборища пушечного мяса настоящих воинов. Без помощи боевых братьев я бы точно не справился. Ох как было трудно ломать устоявшийся стереотип подготовки вновь создаваемых подразделений. Если бы я не знал, что Германия точно нападет на СССР этим летом, наверное, у меня опустились бы руки, и я сделал бы себе хоть какие-нибудь послабления. Но прошлая реальность не давала возможности даже помыслить об этом, давила, как тысячетонный пресс, заставляла с безумной скоростью гнать вперед не только себя любимого, но и подчиненных мне людей. Ни в коем случае нельзя было допустить повторения сценария той реальности. Понимая, что являюсь всего лишь жалкой пылинкой на пути жесткого катка истории, я все-таки надеялся, вдруг у меня получится хоть самую малость, но изменить траекторию этого чудовищного молоха. Ведь Финская война, в которой я принял активное участие, пошла немного иначе, чем в моей прошлой реальности. Жертв с обеих сторон было гораздо меньше, хотя все это для меня было довольно странно. Казалось бы, в прошлой реальности дед мой был убит снайпером и, соответственно, не мог нанести потери финнам, а я, так неожиданно возникший в его теле, продолжал воевать и уничтожать врагов. И при этом, движимый памятью о прошлой жизни, когда этнический финн Матти зверски запытал до смерти моего друга Пашку, я был беспощаден и пролил море финской крови. По логике вещей, финнов должно было погибнуть больше, а по факту их потери оказались гораздо ниже, чем в моей бывшей реальности. Этот факт сильно поднял мою самооценку и позволял надеяться, что и в предстоящей войне с Германией удастся хоть как-то помочь своему народу. Тем более я теперь не один, я теперь во главе такого подразделения, как бригада, а это более пяти тысяч человек – хорошо вооруженных, обученных по методикам Эскадрона, дисциплинированных бойцов. Все свои силы без остатка отдал на подготовку бригады к предстоящему столкновению с вермахтом. И не только я. Комбриг послужил как бы катализатором для высвобождения талантов практически всех остальных командиров бригады. Народ, можно сказать, горел на службе, показывая такие результаты подготовки новобранцев, что посещавшие нас комиссии, состоящие из опытных военных, только диву давались.

Даже я иногда удивлялся работоспособности и командирским талантам некоторых своих подчиненных. Если боевые способности лейтенанта Курочкина поражали меня еще в Финскую войну, то майор Вихрев был истинным подарком судьбы. Я спал по четыре-пять часов в сутки, а майор отдыхал еще меньше. Вихрев как заводной мотался по подразделениям бригады и, не жалея подчиненных, вдалбливал им сначала азы военного дела, а затем, когда новобранцы немного пообтерлись, отрабатывал с этими салагами методы ведения реальных боев. И такой командир у меня в бригаде был не один, практически все поступившие в формируемую бригаду командиры пахали как пчелки, других я бы и не потерпел. Выявив халтурщика, я гнобил его до посинения, заставляя ночами не спать, но исправлять допущенные недочеты в подготовке красноармейцев. Вот так из сборища зеленых салаг за два месяца адской работы и получилось вполне боеспособное подразделение, показавшее себя в эти первые дни немецкого вторжения. Надо же… Нам удалось совершить, казалось бы, немыслимое – уничтожить одно из самых боеспособных соединений вермахта и захватить в плен командующего Второй танковой группой немцев генерал-полковника Гудериана. Мы заманили в ловушку и устроили огненный мешок 47-му моторизованному корпусу немцев. Разгром был полный – Германия потеряла несколько десятков тысяч отличных солдат. Но это еще не всё. На дороге Береза– Барановичи, недалеко от поселка Ивацевичи мы тоже устроили огненный мешок, весьма сильно потрепав 24-й моторизованный корпус вермахта. Уничтожена была 3-я танковая дивизия немцев и убит ее командир – генерал-лейтенант Модель. Конечно же, все это одна бригада просто физически не могла бы совершить, но вмешалось провидение в лице стратегического гения Пителина и моей отчаянной авантюрности. Начштаба разработал планы стратегических засад, а я, пользуясь возникшей неразберихой и отсутствием устойчивой связи, присвоил себе функции рупора Генштаба и фактически переподчинил командованию бригады десять гаубичных артполков РГК. Но это оказалось самое легкое, все трудности начались потом. Неимоверно сложным было перебросить десять полков (а это кроме людей четыреста восемьдесят многотонных 152-миллиметровых гаубиц) в места организуемых стратегических засад. Во-первых, нужно было обеспечить скрытность их переброски, во-вторых, безопасность с воздуха, и наконец, снабдить гигантское количество артиллерийских орудий достаточным боезапасом для разгрома немцев. В общем-то, все это задачи армейского или даже фронтового калибра, а тут какой-то подполковник затеял грандиозную стратегическую операцию, хотя продвигать ее было ужасно трудно, но управление бригады с этим справилось. И вот теперь мы пожинаем плоды того немыслимого напряжения – Вторая танковая группа немцев наполовину ликвидирована, а я везу ее командующего на допрос к генерал-лейтенанту Болдину. Получившая традиционное военное образование сущность, которая осталась во мне от моего деда, все еще не верила, что такая наглая авантюра увенчалась полным успехом, а тот я, который был воспитан Эскадроном на проведение именно таких импровизированных операций, считал все произошедшее заслуженной наградой за риск.

Эх, жалко будет отдавать эти гаубичные артполки, ведь мы с Пителиным задумали еще одну хитрую комбинацию под Слонимом. Без этих артполков она будет невыполнима. Но что же делать, против прямого приказа командования не попрешь, а воспользоваться той неразберихой, которая возникла двадцать второго июня, уже, наверное, не получится. Ладно, придется крутиться с теми силами, которыми располагает бригада, и бить в самые уязвимые места фашистов, ведь теперь, располагая картой Гудериана и своими прошлыми воспоминаниями о начале великой войны, я уже буду знать, где находятся эти самые слабые места в немецких порядках.

Да, именно так. Одну подробную карту из портфеля Гудериана я нагло присвоил и положил к себе в планшетку. Вышестоящим штабам вполне хватит и тех карт, которые находятся в мешке с секретными немецкими документами, а для нас с Пителиным эта единственная карта, с обозначенными на ней местами дислокации и дальнейших действий всех достаточно крупных немецких частей, была просто необходима для планирования дальнейших действий бригады. Знаю я натуру начальства – хапнут все подчистую, и черта с два у них потом добьешься хоть толики данных, добытых тобой же.

Мои, как всегда пространные, размышления прервались звуком автомобильного клаксона – это наш трофейный трехосник выбрался на дорогу, и Витька Синицын, управляющий им, как обычно, созорничал: вдавил клаксон до упора – мол, вот, это я еду, на вездеходе, а вы тут, салаги, пыль глотаете да с самолетами бьетесь, а нужно всего-то с асфальта съехать и в лесу воздухом свежим подышать, пока тут бомбы кидают. Хитрющим типом был этот красноармеец, но шустер, зараза, и сообразителен, за это я многие шкоды ему прощал. Да, в храбрости и лихости ему не откажешь, а еще парень весьма любознателен и инициативен. Выходец из смоленской глубинки, практически без образования, он легко смог освоить устройство и вождение автомобиля, и при этом без отрыва от обучения основным воинским премудростям. Синицын служил в роте Курочкина, а я знаю, как Ряба гоняет своих подчиненных – пока не добьется нужного результата, с живого не слезет. Для меня было удивительным, когда Курочкин попросил Шерхана позаниматься с красноармейцем Синицыным вождением. По этому поводу у меня был разговор с Рябой, и тот охарактеризовал парня очень положительно. Естественно, после этого я разрешил Наилю позаниматься с бойцом и, оказывается, очень правильно сделал. Вот где бы мы нашли водителя на трофейный грузовик? А тут, пожалуйста, готовый кадр, и учил его не абы кто, а сам Шерхан.

Глава 2

Уже полностью отрешаясь от всех посторонних мыслей и возвращаясь к сиюминутным событиям, я шагнул в сторону тормознувшего метрах в десяти от меня трофейного грузовика. За мной, естественно, последовал и Шерхан. Туда же подошли выбравшиеся из своих броневиков сержанты Ковалев и Брызгалин. У капота «хеншеля» у нас произошло мини-совещание, вернее, это были мои приказы на порядок дальнейших действий, причем сержанту Ковалеву приходилось кричать практически в ухо, чтобы до него дошли распоряжения. Приказы были очень простые: быстро рассаживаемся по автомобилям и в темпе вальса гоним в штаб бригады. Там я ориентируюсь по обстановке, захватываю с собой Пителина, и, пополнив колонну «эмкой» начальника штаба, двигаемся в Волковыск, при этом мы с Шерханом теперь передвигаемся в кабине «хеншеля». Порядок движения бронеавтомобилей остается прежним, задерживаемся только возле стоящих неподалеку танков КВ, чтобы выяснить, кого же все-таки бомбили немцы и оценить последствия этого авиаудара. Дальше двигаемся без остановок до организованного силами бригады пункта сбора бойцов Красной армии, потерявших свои части и бегущих на восток. Этот пункт должен располагаться километрах в пяти от места, где мы попали под авиаудар – на дороге между Зельвой и Слонимом, – и служит своеобразным заслоном. Командиром там был лейтенант госбезопасности Бедин, который до начала войны отвечал за содержание и охрану интернированных поляков, работающих в качестве дорожных рабочих в Белостокском областном Гушосдоре НКВД СССР. Лейтенант после начала немецкого вторжения попал в кошмарную ситуацию – не имея никаких приказов на эвакуацию интернированных поляков, он, вместе с тридцатью семью бойцами, был вынужден сидеть возле своих подопечных и обреченно ожидать появления частей вермахта. У лейтенанта нервы были уже на пределе, когда у него сформировалось решение расстрелять почти пятьсот бывших польских военнослужащих и после этого эвакуироваться со своими бойцами. Спасло поляков, да и самого Бедина, скорее всего, арестованного бы после такого самоуправства, мое появление в лагере интернированных. А там я оказался по просьбе жителя Белостока Ежи Топехи. Он работал водителем рейсового автобуса, был мобилизован вместе со своим транспортным средством после начала немецких бомбардировок и передан в мое распоряжение. Именно на его автобусе мы добирались в место расположения штаба бригады. Так вышло, что по пути в бригаду пришлось вступить в схватку с немецким десантом. В этом бою принял участие Ежи, он тогда спас мне жизнь. После этого я не мог отказать Ежи в помощи по освобождению из лагеря интернированных поляков его родного брата. Направляясь туда, я собирался вытребовать у гушосдоровцев нескольких дорожных рабочих (включая и брата Ежи) в распоряжение седьмой ПТАБР для возведения противотанковых укреплений, а потом, добравшись до своей бригады, распустить этих поляков по домам.

В процессе разговора с лейтенантом госбезопасности я понял, какая опасность нависла над всеми поляками, содержащимися в лагере Гушосдора, и предложил Бедину расформировать лагерь, распустив всех интернированных, а для отчета перед его начальством составить акт, что все они переданы в распоряжение седьмой ПТАБР для возведения противотанковых укреплений. Для лейтенанта это был отличный выход из того кошмарного положения, в котором он оказался, и мое предложение было практически сразу же принято. Более того, Бедин со своими людьми после расформирования лагеря Гушосдора присоединился к бригаде. Вот эту группу бывших охранников, усиленную взводом младшего лейтенанта Анисимова из роты Курочкина, я и направил на организацию своеобразного пункта сбора и фильтрации потерявших командование и пытающихся покинуть зону боевых действий военнослужащих. Прошедшие проверку красноармейцы и командиры направлялись в спешно формируемый лейтенантом Курочкиным сводный батальон. Лиц, не прошедших проверку, а также паникеров и провокаторов я приказал расстреливать на месте. Такое решение сформировалось из собственных наблюдений и рассказов подчиненных о положении, сложившемся на дорогах после начала немецкого вторжения – везде творился форменный бардак: никаких пикетов, заслонов, проверок документов, – одним словом, настоящий рай для диверсантов и провокаторов. Все структуры НКВД сразу куда-то испарились, а большим армейским начальникам было не до того, ведь фронт трещал по швам. Я был не очень большим начальником, но зато имел в этом вопросе личный, даже шкурный интерес. В моей бригаде практически не осталось резервов, а тут – тысячи растерянных, потерявших командование красноармейцев бродят по дорогам. Нельзя было упускать возможность пополнить ряды бригады этими бойцами. Многие из них уже побывали в боях и, как правило, не были трусами; растерявшиеся – да, слегка запаниковавшие – может быть, но если красноармеец, очутившись в такой ситуации, не побежал, выпустив из рук оружие, он однозначно подходит нашей бригаде. Вот таких людей и должен был отбирать заслон Бедина. А подчиненные у него были людьми опытными и врагов в наши ряды не пропустили бы.

Доведя до командиров бронеавтомобилей порядок дальнейших действий, я приказал всем сверить часы. На моих, трофейных, по которым все и установили свои хронометры, было 17:10, так что небольшой резерв времени у нас был. Совещание в Волковыске было назначено на 23:30, а отсюда до этого города было всего-то километров тридцать пять. В мирное время до него можно бы доехать минут за сорок, а сейчас, конечно, трудно было предположить, что творится на дороге, но у меня возникла одна мысль, как пробить путь, если предположить, что все шоссе забито техникой. Возможность это сделать была связана с танками КВ. Издали казалось, что они вроде бы не пострадали от бомбардировки, и, вполне вероятно, что хоть один из них может двигаться, а значит, его можно мобилизовать и использовать как таран для пробития пробок на шоссе. Если танкисты начнут особо кочевряжиться, сошлюсь на приказ Болдина по стягиванию тяжелых танков в Волковыск. Так что никуда эти танкисты не денутся, придется им выполнять приказ генерал-лейтенанта, лишь бы техника у них была работоспособна, а дальше – возьму их в оборот, и как миленькие поедут впереди нашей колонны.

На самом деле причиной, по которой я решил задержаться у разбомбленной колонны, и были, собственно, эти танки, а вовсе не забота о пострадавших в автомобильной колонне. Не до того было – судьба всей страны решалась в эти дни. Проявишь мнимое милосердие, бросишь силы на спасение нескольких человек, а погубишь весь свой народ. Вот тяжелые танки – это да, тем более если они отстали от своей части, тогда их можно и даже нужно попытаться присоединить к бригаде. Скорее всего, бронетехника двигалась отдельно от колонны грузовиков – те в Слоним, а танки в сторону Зельвы. По-видимому, это был всего лишь танковый взвод, ну по крайней мере остатки от роты, полк же, куда входило это подразделение, где-то на западе, а значит, в этом бардаке они его быстро не найдут, только бездарно угробят весь свой оставшийся моторесурс. В бригаде же мы им найдем достойное применение, в крайнем случае, если дизеля этих броневых монстров дышат на ладан, используем танки в качестве дотов. Хлипких мест в нашей обороне полно, и такая техника, введенная в бой в нужном месте, весьма сильно ее укрепит. Воодушевленный открывающимися перспективами, я, подталкивая Шерхана, заставил его забраться в кабину «хеншеля», встал на подножку и, не закрывая двери, скомандовал Синицыну двигаться по направлению к танкам.

Остановились мы метрах в десяти от танка, вокруг которого суетилось несколько человек, несмотря на жару, облаченных в черные комбинезоны и шлемофоны. Ближе подъехать мы не смогли, мешали две воронки от авиабомб, но даже теперь было видно, что танки прилично пострадали от авианалета: корпуса у всех машин были в глубоких бороздах от осколков близких взрывов авиабомб, а кое-где видны даже вмятины в броне. Моя надежда использовать эти стальные горы в интересах бригады почти угасла, особенно когда я увидел немного в стороне двух, по-видимому, серьезно раненных, танкистов. Они лежали на траве полураздетые, одного перебинтовывал не пострадавший товарищ.

«Какой же силы удары испытали эти танки, если члены экипажа, даже защищенные такой толстой броней, пострадали, – подумал я, – судя по бороздам, ребята в танке чувствовали себя, как внутри камнедробилки. Наверное, и механизмы повреждены, хорошо хоть боезапас не сдетонировал».

Уже скорее по инерции, чем надеясь на чудо, что какой-нибудь танк сможет двигаться, я спрыгнул с подножки грузовика и подошел к танкистам. Трое из них занимались поврежденной гусеницей, а стоящий невдалеке лейтенант танковых войск подбадривал своих подчиненных не без помощи матерных выражений. Увидев меня, он осекся, мгновение изучал мои петлицы, потом хриплым, прокуренным голосом представился:

– Лейтенант Быков, командир танкового взвода. Двигаемся согласно поставленной задаче в расположение своего соединения.

Я тоже представился, а потом задал так волнующий меня вопрос:

– Лейтенант, каково состояние вашей техники? Смогут ли после такой бомбардировки танки двигаться?

– Товарищ подполковник, два танка практически не пострадали, а вот у этого повредило трак. Сейчас звено заменим, и примерно через час взвод сможет двигаться дальше. Вот только в одном танке ранено два члена экипажа – одного сильно контузило, а другого посекло окалиной. Обоих требуется доставить в ближайший госпиталь. А еще мы потеряли нашу техничку: прямое попадание бомбы в автомобиль, и четверых человек как корова языком слизнула. Мы только несколько фрагментов тел нашли, и все, – лейтенант кивком показал в сторону ближайшей, непрерывно чадящей едким дымом бесформенной кучи металлолома.

– А что же вы хотели, товарищ Быков? Это война, и немцы с вами не в бирюльки играют! В гибели этих людей ваша вина тоже присутствует. Это надо же, без всякого зенитного прикрытия двигаться средь бела дня по такой магистрали! Идиотизм какой-то! Ясно же, что немцы в первую очередь будут бомбить эту дорогу! Вы, лейтенант, родились под счастливой звездой, если после подобного авианалета остались живы, а ваш взвод понес такие небольшие потери. Слава богу, что у «юнкерсов» осталось так мало бомб, а у КВ мощнейшая броня. Но даже она вряд ли бы спасла от прямого попадания пятидесятикилограммовой авиабомбы. Думаю, впредь вы станете более расчетливы и прекратите полагаться на авось!

– Товарищ комбриг, двигаться в дневное время мы стали не по своей воле, а после получения прямого приказа маршала Кулика, до этого ехали только ночью, а на дневки вставали в лесу рядом с дорогой и маскировали танки. Но сегодня, недалеко от Слонима, маршал нас увидел, остановил свой кортеж, вышел из автомобиля, устроил взбучку и приказал немедленно продолжить марш. Мои слова об опасности авианалетов противника он проигнорировал, зло буркнув в ответ, что пока вы тут, мол, пикник в тенечке устраиваете, там ваши товарищи вынуждены без тяжелой техники отбиваться от немцев.

Лейтенант попытался еще что-то сказать в свое оправдание, но я его перебил, воскликнув:

– Неужели прямо-таки целый маршал появился вблизи зоны боевых действий? Вот это да… Ну, теперь держись, фашист – погоним немчуру поганой метлой прямо в ее привычное стойло!

Я хохотнул, при этом подумав, что маршал, по-видимому, будет присутствовать на совещании в Волковыске, а это значит, что я не зря собираюсь перед таким представительным совещанием, которое проводит генерал-лейтенант Болдин, заехать в штаб бригады: не зная положения дел в большинстве частей бригады, я вполне мог попасть впросак, докладывая высоким чинам, тем более на этом совещании мог присутствовать и маршал Кулик. Но по большому счету достоверные, не раз перепроверенные Пителиным данные нужны были мне только для самоуспокоения. Ведь я прекрасно понимал, какой бедлам творится сейчас на передовой, и можно доложить что угодно, все равно проверить это невозможно.

На всякий случай у меня был заготовлен дежурный рапорт, только подставляй туда номер части, примерное место ее дислокации и тараторь себе об упорном сопротивлении превосходящим силам противника. Судя по настроению высокого начальства, можно кинуть несколько реплик о проведении контратак с большими потерями в рядах немцев. Потери противника при этом для большей достоверности лучше конкретизировать, но указать не более чем сорок процентов от численности своего подразделения. А еще нужно в этот рапорт обязательно вставить нехватку боеприпасов и отсутствие топлива, и после такого доклада ты будешь считаться у начальства хорошим командиром, чье подразделение упорно дерется с врагом. Если же твое подразделение будет разбито, для тебя лично это не будет фатальным обстоятельством, ведь твои бойцы дрались с врагом героически, но боеприпасы у них кончились, сам найти и подвезти ты их не смог, не было топлива, а гужевым транспортом просто не успел. И все получается шито-крыто, а штабные крысы проверить твои слова никак не смогут, ведь для этого им придется оторвать задницу от удобного стула, да еще выбраться на передовую, а там и стреляют, и можно под авианалет попасть. Нет уж, лучше все принять на веру и вставить эти данные в общий доклад для вышестоящего штаба, а то, что на основании этих сводок верховным командованием будут приняты неверные решения, этот факт штабного функционера не волнует – он же человек системы и понимает, что в вышестоящих штабах сидят такие же люди, как он, им лишние рискованные телодвижения тоже ни к чему, поэтому проверять и его никто не будет. А в случае развития негативного сценария всегда найдутся какие-нибудь козлы отпущения.

Я тоже человек и мне не чуждо чувство самосохранения, вот поэтому хорошо и продумал доклад, способный обелить меня как командира бригады. Только при этом я еще знал, в какую яму может провалиться моя страна, если каждый станет докладывать начальству надуманные басни о том, какой он деятельный командир и как полностью контролирует свое подразделение. Произойдет полный коллапс, который похоронит и этого командира, и штабиста, давшего ход такому докладу, и, в конечном счете всю страну. А вот этого я страшно боялся и как мог старался противодействовать течению событий по такому сценарию: как проклятый мотался по узловым точкам нашей обороны, а если не мог этого сделать сам, направлял туда кого-нибудь из руководства бригады, чтобы он на месте мог принять ответственное решение и воплотить его в жизнь. Возможно, именно это и позволило бригаде избежать общей участи быть вовлеченной в то бестолковое броуновское движение, когда мечутся от выполнения одной, поставленной ранее, задачи к другой, казалось бы, более важной, которую получили депешей из вышестоящего штаба. А это означает, что если не окажется рядом старшего командира, управляемость любым мало-мальски удаленным подразделением будет потеряна, и его бойцы легко вольются в катастрофически быстро разрастающуюся обезумевшую от паники толпу одетых в военную форму. Ведь теперь разбор полетов не устроишь, люди не на учениях, перед ними противник настоящий, и убивает он их сослуживцев на самом деле, а связь отсутствует, и командиров с генеральскими звездами в петлицах днем с огнем не сыщешь вблизи передовой.

У немцев же напротив – подразделения сложившиеся, солдаты и офицеры опытные, воюют давно, казалось бы, присутствие генералов вблизи зоны боевых действий совсем не обязательно. Однако эти генералы постоянно выезжают в передовые части, на месте решают постоянно возникающие проблемы по взаимодействию различных родов войск и, если нужно, изменяют задачи, стоящие перед передовыми частями. Конечно, они при этом здорово рискуют (вот как сейчас, когда командующий Второй танковой группой попал к нам в плен), но это оправданный риск: присутствие таких высоких чинов в первой линии частей вермахта весьма сильно повышает исполнительскую дисциплину подразделений, а доклады основываются на реальных результатах. Вдобавок к этому, для передовых частей намного упрощаются вопросы взаимодействия с авиацией и артиллерией больших калибров. Немцы в вопросах войны далеко не профаны, и не зря их «фоны» и «герры» так рискуют своей судьбой, покидая уютные и безопасные штабы.

Далее мои мысли окутал брильянтовый дым. Я представил себе, как буду докладывать Кулику о нашей грандиозной победе, как предъявлю ему пленного Гудериана и как брошу к ногам маршала мешок с секретными немецкими документами. Да много о чем думалось и мечталось, но радужные мечты рассыпались в мгновение ока, когда я практически машинально спросил у танкиста:

– Давно маршал в Волковыск проехал? Каково же было мое удивление, когда тот ответил:

– А он не в Волковыск, он на восток проследовал. Я случайно услышал, когда маршал говорил с одним из своих спутников:

«До Минска двигаться на машинах очень опасно. Как только танки покинут место стоянки, нужно встать здесь лагерем – место очень удобное. Лес маскирует от авиации, в балке родник, и дорога рядом. В ближайшей деревне охрана конфискует несколько подвод с лошадьми, вот на этом гужевом транспорте дальше и будем пробираться в места, где немцами и не пахнет. А уже там найдем транспорт, чтобы добраться до Москвы. Двигаться будем лесными дорогами и в гражданском. Форму, обе „эмки” и броневик, придется сжечь. И тянуть с этим нельзя – фронт трещит по швам, вот-вот передовые немецкие части окажутся здесь. Слава богу, Слоним проскочили, теперь-то уже можно следовать в стороне от трассы».

Танкист замолчал, потом зло сплюнул, и, видимо, решив, что дальше передовой его все равно не пошлют, начал резать правду-матку:

– Так что, товарищ комбриг, крысы бегут с корабля. Я с двадцать второго июня, как разбомбили «железку», двигаюсь со своим взводом в сторону Белостока и повидал уже немало бегущих в тыл чинов, но вот чтобы маршал – это в первый раз. Если прямо сказать, то еще не видел, чтобы старший командир, как вы, пробирался к фронту, а не бежал на восток в панике, как все.

– Где ты тут, лейтенант, фронт увидел? Здесь что ни на есть самый настоящий тыл. Думаешь, если штабные швабры паникуют, то немцы совсем рядом? Да вот хрен тебе по всей деревне, до них еще далеко, вон, даже канонады никакой не слышно. Не боись, лейтенант – прорвемся! Баба с возу… как говорится. Вся шваль свалит, дышать станет легче, соответственно, и немцев сподручнее будет бить. Ты лучше скажи, откуда такой взялся? Почему твой взвод двигается отдельно от своей части, и вообще, к какому соединению вы относитесь? Спрашиваю не просто так. Приказом начальника Генштаба генерала армии Жукова мне предписывается до нормализации обстановки на фронте, брать под свое командование любое подразделение, потерявшее связь со своим соединением. Твой взвод под это распоряжение очень подходит, так что докладывай – откуда, куда и какой приказ имеете.

– Товарищ подполковник, мы следуем из Ленинграда и направляемся в Волковыск в распоряжение 11-го мехкорпуса. Танки совершенно новые, только в начале июня сошли с конвейера Кировского завода. Танковый взвод сформирован неделю назад и по разнарядке Генштаба направлен на доукомплектование 11-го мехкорпуса. Наш эшелон встал на полустанке, не доезжая Барановичей, двадцать второго июня. Железную дорогу бомбили, и по сведениям, полученным начальником эшелона, впереди по ходу движения полотно было повреждено: там немцы разбомбили пассажирский поезд Москва-Белосток. Жертв было кошмарное количество, только ранеными были забиты все станционные постройки; женщины, дети – жуть, одним словом!

Лейтенант на секунду замолк, по-видимому, преодолевая нахлынувшие тяжелые воспоминания, а потом металлическим голосом продолжил:

– Никто не знал, когда восстановят путь, и я принял решение двигаться дальше своим ходом. На этом полустанке мы были как в мышеловке. По приказу взвод должен был прибыть в Сокулки в формирующуюся там 33-ю танковую дивизию, но двигаться через Гродно, по автомобильным дорогам, было гораздо дольше, да к тому же дивизию мы могли там и не застать. Вот я и решил первоначально добраться до Волковыска, где располагается управление 11-го мехкорпуса, а уже оттуда до своей дивизии.

– Понятно, лейтенант. Могу тебя проинформировать, что, по моим данным, управления корпуса в Волковыске уже нет. Полковник Мухин, начальник штаба 11-го мехкорпуса, сообщил моему начштаба, с которым они хорошие приятели, что корпус еще двадцать третьего июня получил приказ выдвинуться в район Гродно. Но ты, лейтенант, не расстраивайся, наверняка сегодня в Волковыске должен появиться командир 11-го мехкорпуса генерал-майор Мостовенко. Так что не волнуйся, ты выполнишь приказ и обязательно попадешь в свой мехкорпус, вот только в 33-ю дивизию или еще какую, этого я не знаю – это Дмитрий Карпович будет решать. Думаю, вцепится он в твой взвод мертвой хваткой. У него в корпусе всего-то три КВ имеется, а тут такой подарок. Ну ладно, это все лирика, а действительность диктует свои законы. Слушай приказ, лейтенант: до того момента, пока мы не добрались до Волковыска, твой взвод поступает в мое распоряжение, а если там не окажется представителей 11-го мехкорпуса, то взвод тяжелых танков до нормализации обстановки вливается в седьмую противотанковую бригаду. Понятно?

– Но, товарищ подполковник!..

– Никаких но! На этот счет имеется распоряжение начальника Генштаба заместителя наркома обороны генерала армии Жукова. Если генерала Мостовенко не окажется в Волковыске, то дальше вы будете выполнять боевые задачи в составе седьмой ПТАБР. А сейчас немедленно начинаем движение, ждать, пока отремонтируют ваш танк, не будем. Вполне вероятен повторный авианалет. Через пять километров располагается одно из моих подразделений, вот там мы часик и подождем подхода вашего танка. Товарищ лейтенант, раненых грузите в кузов грузовика, когда доберемся до нашего заслона у Зельвы, я дам команду, чтобы их отправили в госпиталь. И еще, у вас сейчас на все танки имеются механики-водители?

– Так точно, никто из них не ранен.

– Это хорошо… снимается куча проблем! Но на всякий случай я оставляю в помощь вашим ребятам для ремонта поврежденного танка старшего сержанта Асаенова. Он умеет управлять танком, по крайней мере несколько раз водил Т-34. Также он знает хорошо дорогу до того места, где мы будем этот танк ждать.

Я повернулся к Наилю, стоящему позади меня, и приказал:

– Товарищ старший сержант, остаетесь здесь – помогать ремонтировать танк. И не просто помогать, а возьмете командование в свои руки. Как закончите, следуйте до заслона Бедина, мы там в течение часа вас будем ждать. Если опоздаете и нас там уже не будет, следуйте в Волковыск, в хозяйство Гаврилова, на артсклад, после совещания я туда обязательно загляну. Поняли задачу, старший сержант?

– Так точно, – как обычно на людях, браво выкрикнул Шерхан и даже козырнул по-уставному.

И тогда уже я, повернувшись к танкисту, рявкнул:

– Чего ждем, лейтенант, очередной порции бомб от немчуры? Быстро загружайте раненых в грузовик, оставляйте трех человек для ремонта техники, остальные по танкам – и вперед! Срочно нужно с этого места убираться! Будете следовать впереди нашей колонны, расчищая дорогу. Всю технику, мешающую проезду, – в кювет! Никаких остановок до самого моста через реку Зельву, даже если какие-нибудь другие командиры, находящиеся на дороге, будут этого требовать; пусть хоть сам маршал машет пистолетом перед вашим танком, к черту его, время сейчас важнее самых высоких чинов. Не останавливаться и в том случае, если вам покажется, что нужно оказать кому-то помощь, даже если об этом будут молить женщины или дети. Понятно, лейтенант? Всё, время пошло, отдавайте приказания подчиненным. Да, и еще, командиром ремонтируемого танка до его прибытия в Волковыск назначается старший сержант Асаенов. Доведите это до экипажа танка.

Отдав эти приказания, я повернулся и направился к БА-10, который стоял за трофейным «хеншелем», метрах в двадцати от места нашей беседы с танкистом. Нужно было и до сержанта Ковалева довести новый порядок нашего движения. Командир БА-20 и так все слышал, так как во время моего общения с лейтенантом стоял рядом с Шерханом. В том, что лейтенант Быков будет подчиняться моим приказам, я даже не сомневался. Пусть я не танкист, и он меня в первый раз видит, но чувствовалось, что парень несколько растерян, не уверен в правильности своих действий и вообще нуждается в твердой руке и ясных, конкретных указаниях. Я ему все это обеспечил, и теперь это был мой кадр. Вот хрен я отдам эти КВ в 11-й мехкорпус, не смогут они их правильно использовать – просто не успеют: у корпуса задачи под Гродно, а по пути туда эти танки немецкая авиация просто-напросто раздолбает.

И действительно, не прошел я еще и трех метров, как услышал громкие выкрики лейтенанта. Он отдавал распоряжения своим подчиненным, и первым было – загрузить раненых танкистов в кузов нашего трофейного грузовика. Пока я шел к бронеавтомобилю, в моей голове начал созревать план, как удержать этот танковый взвод под своим крылом, даже если на совещании будет присутствовать командир 11-го мехкорпуса Мостовенко. Решил: не буду рассказывать, что, двигаясь к Волковыску встретил танки, направляющиеся к нему в корпус. Если же Мостовенко сам или кто другой поднимет этот вопрос, то придется, как ни жалко, отправлять этот танковый взвод в 11-й мехкорпус. Если благополучно доберемся до Волковыска, пожалуй, сосредоточу танки в леске рядом с артскладом – место там тихое, можно сказать, потаенное, и в то же время находится недалеко от точки проведения совещания. Как сообщил по рации Пителин, совещание будет происходить в «вотчине капитана Александрова». Для немцев, которые могли прослушивать радиоэфир, такое сообщение было бы совершенно непонятно, ну а мне сразу стало все ясно.

Капитан Александров – это командир 58-го железнодорожного полка НКВД, под его вотчиной подразумевался бронепоезд, относящийся к этой части. Место его стоянки – железнодорожный тупик в трех километрах от окружного артсклада, что практически на окраине Волковыска.

В общем-то логично, что такое совещание будет происходить в бронепоезде. Никакая диверсионная группа не сможет помешать его проведению, с воздуха этот тупик просматривается очень плохо, мешают высокие деревья, растущие вдоль железнодорожного полотна. К тому же бронепоезд хорошо прикрыт имеющимися у него зенитными пушками и пулеметами. И, что еще немаловажно, на бронепоезде имеется мощная радиостанция – РАТ мощностью 1,2 квт, которая позволяет обеспечивать связь по телефону на расстоянии в шестьсот километров, а с помощью телеграфа – до двух тысяч. К тому же схема передатчика предоставляла возможность работать на 381-м фиксированном канале связи с автоподстройкой частоты; то есть принятые на совещании решения можно было сразу довести до практически всех более-менее крупных частей, дислоцированных в «Белостокском выступе». Заглушить такую мощную радиостанцию у немцев вряд ли получится. Подобные радиостанции были только при штабах армий, и вот, по какому-то капризу или расчету энкавэдэшного начальства, ею оснастили 58-й бронепоезд.

Хотелось верить, что командование возьмет всю ситуацию под контроль, и она не покатится, ускоряясь, в бездну тотального поражения. А располагая связью, сведениями, которые я доставлю, и, хоть не очень большим, но отрезком времени, который вырвала у самой судьбы моя бригада, основательно потрепав Вторую танковую группу немцев, нам удастся затормозить беспрерывное движение этого коричневого молоха. Надежда-то у меня была, но рассказ танкиста о действиях маршала Кулика несколько ее поколебал. Уж если сам маршал считает, что «Белостокский выступ» обречен и отсюда нужно сматываться любым способом, что уж тут говорить об обычных красноармейцах – воевать-то им, и вполне естественно, что простые бойцы и командиры смотрят в ту же сторону, куда побежал маршал. Пителин, по моему приказу (чтобы подбодрить другие части), довел до всех мало-мальски крупных штабов сведения о нашей победе, и Кулик наверняка обладал информацией, что Вторая танковая группа немцев остановлена, и этой группе для продолжения наступления требуется перегруппировка и весьма большие подкрепления. Однако маршал все равно предпочел покинуть район фронтовых действий и, в целях большей безопасности, даже хотел переодеться в крестьянскую одежду. Сука. собирается свои маршальские звезды бросить в лесу, сменив форму на грязную, вонючую косоворотку. Господи, кому же верить, и где тот военачальник, на которого можно опереться в эту кошмарную годину?

К генерал-лейтенанту Болдину, который вызвал меня на совещание, я относился довольно настороженно. Во-первых, конечно, это моя память о событиях, произошедших в прошлой реальности. Наш эскадронный преподаватель по тактике, «Змий», рассказывая о событиях начала войны с Германией и основных фигурантах, допустивших поражение Красной армии, упоминал и генерала Болдина. К сожалению, сказал он о нем как-то вскользь и только в связи с фланговым ударом на Гродно, предпринятым Красной армией в первые дни немецкого вторжения. Контрнаступление закончилось весьма плачевно, и именно после этого Западный фронт начал разваливаться. А командовал этим прекрасно задуманным, но совершенно бездарно исполненным контрударом как раз генерал Болдин. Оставалось надеяться, что в этой реальности ситуация будет несколько иной, ведь теперь как минимум пару дней Вторая танковая группа немцев будет приходить в себя, а значит, пока можно не беспокоиться за Слоним и все силы направить на нейтрализацию Третьей танковой группы. Тем более что немцы пока не имеют полного господства в воздухе – авиадивизия Черных их хоть как-то сдерживает. Такой вывод я сделал, основываясь на произошедшем авиаударе немцев, а именно на том факте, какое большое истребительное сопровождение имели четыре «юнкерса». Значит, немцы очень опасаются наших соколов. В прошлой реальности люфтваффе на третий день войны настолько обнаглели, что их бомбардировщики обрабатывали отступающие колонны Красной армии без сопровождения истребителей.

Размышления о действиях немецкой авиации настолько засели у меня в голове, что, добравшись до БА-20, я минут пять втолковывал командиру броневика сержанту Брызгалину порядок его действий при налете авиации на нашу, весьма увеличившуюся, колонну. Теперь бронеавтомобиль Брызгалина замыкает колонну, и при появлении самолетов противника броневик должен сдать немного в кювет и, таким образом несколько увеличив угол возвышения пулеметного ствола, открывать огонь – одним словом, работать по методу Ковалева. Прежний приказ – при появлении самолетов люфтваффе ни в коем случае не останавливаться, только, если колонна успеет замаскироваться в лесу – теряет силу. Сейчас все это будет весьма затруднительно сделать, ведь шоссе, по которому мы двигаемся, забито брошенными танками, сгоревшими автомашинами и разбитыми пушками. Когда дым несколько развеялся, это стало хорошо видно и теперь уже стало окончательно ясно, что без тяжелых танков, пробивающих путь, прямое, а иногда даже и объездное движение на колесном транспорте осуществить невозможно.

Закончив давать указания Брызгалину, я быстрым шагом направился к трофейному грузовику. В его кузов, под тент, уже загрузили раненых танкистов, а их командир стоял у кабины «хеншеля», ожидая меня. Когда я подошел, лейтенант Быков как-то несмело, запинаясь от волнения, спросил:

– Товарищ подполковник, а правду бойцы говорят, что ваша бригада наголову разбила 47-й моторизованный корпус немцев? Я, конечно, видел в кузове пленных фашистов, но все-таки – уничтожить моторизованный корпус. это же уму непостижимо!

– Это почему же непостижимо? Что мы – хуже немцев воевать умеем, что ли? Они, вон, мочат наших с воздуха, – я кивнул на продолжавшие чадить останки автомобилей, – а мы их из засады долбим. Ты еще в пушечный броневик не заглядывал. Если бы узнал, кого мы там везем, вообще бы в осадок выпал. А там сидит связанный не кто-нибудь, а сам командующий Второй танковой группой немцев. Слышал о таком?

– Неужели сам генерал Гудериан?

– Он, родимый! Теплого взяли, только ребята помяли его чуток, а так ничего, живехонький, и мешок с секретными документами при нем! А они ой как нужны сейчас нашему командованию. Теперь, лейтенант, ты понимаешь, почему необходимо спешить и ни в коем случае не останавливаться? Нет у нас времени сейчас даже на жалость и сострадание! Если командование вовремя не получит эти бумаги с секретными планами немцев, прольется русской крови в тысячи, в миллионы раз больше. Ладно, лейтенант… Думаю, ты вник и будешь гнать вперед без остановки. Не тормози, если даже на твоем пути будет лежать раненый человек, который не в состоянии отползти с дороги: вперед, и никаких гвоздей, только это сейчас может нам помочь. А теперь дуй к танкам, командуй заводиться, и начинаем движение, времени на болтологию уже нет. Как договаривались, твои два танка катят первыми, за вами впритык следует моя колонна. Остановка перед мостом через реку Зельву; там, недалеко от дороги, есть небольшая рощица, вот к ней и сворачивай – будем под деревьями маскировать нашу технику. Места для этого дела уже должны быть оборудованы. Мои ребята наверняка между деревьев натянули маскировочные сети. Все, лейтенант, время пошло.

Когда лейтенант трусцой побежал к танкам, я запрыгнул на подножку грузовика и еще раз оглядел панораму окружающей местности. Мой взгляд зацепился за разорванный остов ЗиСа, а вернее, за лежащий недалеко от него практически неповрежденный большой горшок с фикусом. А я еще тогда гадал, что это непонятное вылетело из взорвавшегося лимузина во время налета. Со стороны, наверное, это смотрелось более чем странно, когда из столба огня и дыма вдруг вылетело ядро с зеленым, развевающимся хвостом. Так вот что это было, и нет тут никакой загадки или мистики, а только чудовищный цинизм большого начальства. В такое тяжелое время, вместо того чтобы вывезти из зоны боевых действий хоть кого-нибудь, кроме себя – ребенка, например, или беременную женщину – прихватили, сволочи, любимый фикус. Вот и получили по заслугам.

Про себя матерно выругав этих вечных хозяев жизни, разъезжающих на подобных лимузинах, я перевел взгляд на ремонтирующийся танк. Шерхан там уже вовсю командовал, даже звук работающего двигателя «хеншеля» не мог заглушить его зычных выкриков. Только когда взревели дизеля двух танков, Шерхана не стало слышно; победный их рев и вырвавшиеся вслед за этим черные выхлопы послужили для меня сигналом – пора. Я, забравшись в кабину, скомандовал Синицыну двигаться за крайним танком, сохраняя дистанцию метров в десять.

Эти пять километров до заслона Бедина, наверное, будут мне сниться всю жизнь, в виде самого страшного кошмара. Зрелище, открывающееся из кабины «хеншеля», было чудовищным. Даже в Финскую войну, когда я увидел полностью раздраконенную колонну советской техники, было гораздо легче – все-таки это были военные, такие потери во время боевых действий были неизбежны, к тому же трупы и сгоревшая техника были частично занесены снегом. А тут ничем не прикрытая жуть войны грубо выпирала наружу. Смрадная вонь от чадящей техники и тот невыносимо-сладковатый запах от начинающих разлагаться трупов людей, лежащих вперемешку с тушами убитых домашних животных, так и били в открытые окна «хеншеля». Я старался смотреть в сторону от дороги, но взгляд непроизвольно возвращался на эту жуткую колею, пробитую танками, двигающимися впереди нас, красную от крови людей и животных, раздавленных гусеницами этих боевых машин. Вполне вероятно, что под этими гусеницами завершили свой жизненный путь и люди, просто раненные во время немецких бомбардировок.

Но, слава богу, все когда-нибудь кончается, закончилась и эта адская дорога. Мы наконец добрались до места дислокации заслона Бедина, сползли с дороги смерти и укрылись в рощице под маскировочными сетями, натянутыми между деревьев рядом с полуторками из отряда Бедина.

Глава 3

Только красноармеец Синицын остановил «хеншель» – еще не успел даже заглушить двигатель, – как около трофейного грузовика материализовался знакомый сержант госбезопасности. Я даже вздрогнул от неожиданности – только что рядом никого не было, и вдруг я, распахнув дверь, уперся взглядом прямо в физиономию сержанта госбезопасности Лыкова, как обычно невозмутимую. «Ей-богу, натуральный сторожевой пес, – подумал я, – стоит появиться в расположении подразделения Бедина, как этот цербер уже тут, со своим неизменным каменным выражением лица – ну и нервы у мужика, несмотря на любые катавасии, спокоен, как удав». Нравился мне этот парень не только своим спокойствием, но и тем, что имел необъяснимое чутье, возникать перед командованием тогда, когда было нужно, или если намечались какие-нибудь важные события. Ничего не скажешь, умели энкавэдэшники подбирать кадры в свои подразделения.

Как только я спрыгнул с подножки грузовика, Лыков вытянулся и стал бодро докладывать о положении дел в заградотряде – так энкавэдэшники стали называть созданное по моему приказу формирование. Информация эта была, так сказать, весьма развернутая, пополненная личными наблюдениями сержанта. Конечно, это был необычный для стороннего наблюдателя доклад, но уж именно такой стиль общения с сержантом госбезопасности у меня сложился. Лыков мне полностью доверял и уважал, может быть, даже больше, чем своего непосредственного командира, лейтенанта госбезопасности Бедина. И все после моих действий по расформированию лагеря интернированных польских военнослужащих, но, честно говоря, так, не по-уставному, общаться с Лыковым мы начали довольно давно. Именно этот сержант госбезопасности сначала очень дотошно проверял наши документы, когда я вместе с Шерханом и Якутом направлялся из Москвы в 7-ю ПТАБР, только начинающую формироваться. Тогда, убедившись, что мы именно те, за кого себя выдаем, он очень любезно предложил передохнуть в периметре, охраняемом бойцами НКВД, а утром обеспечил нам безопасный и беспрепятственный проезд до места формирования бригады. Ну как после этого можно относиться к человеку? Естественно, с симпатией.

В процессе службы мне часто приходилось перемещаться по дорогам, обслуживаемым Гушосдором. В местах проведения ремонтных работ я несколько раз встречался как с самим сержантом госбезопасности, так и со своим приятелем Палычем, главным инженером Гушосдора НКВД. Вот Палыч-то мне и рассказал многое о Лыкове, о его роли в их организации. Несмотря на невысокое звание, сержант имел очень большой вес в управлении. Непосредственно отвечающий за охрану поляков, работающих на объектах, лейтенант госбезопасности Бедин по существу занимался только бумажной работой, а практической деятельностью, силовой составляющей управления руководил Лыков. Деятельность эта была весьма напряженной. Пожалуй, именно это структурное подразделение НКВД в Белостокской области чаще всего подвергалось нападениям бандформирований. Буржуйские недобитки пытались всеми силами затруднить движение по автомобильным дорогам. Так что, учитывая все вышеизложенное, информация, полученная от этого опытного, обстрелянного бойца, была для меня более ценна, чем доклад Бедина, весьма формального командира заградотряда.

С первых же фраз рапорта Лыкова я сильно напрягся – маршальские звезды не только подставили под авиаудар танки лейтенанта Быкова, но и сделали хорошую подлянку для действий заградотряда. Истинные чувства бойца выдавали только злые огоньки во взгляде, а сам сержант госбезопасности невозмутимо докладывал:

– Товарищ подполковник, ровно с пятнадцати часов функции заградотряда приказом маршала Советского Союза Кулика прекращены. Он заявил, что заградотряд создает пробку перед мостом через реку Зельва и мешает маневрировать частям Красной армии. Лейтенант Бедин пытался маршалу объяснить, что мы задерживаем только неорганизованные группы красноармейцев и, наоборот, регулируем движение по мосту, не допуская возникновения заторов перед ним; когда техники, повозок и людей становится очень много, направляем их в специальный отстойник – оборудованное в лесу укрытие от самолетов противника. За все время деятельности заградотряда ни разу не было пробки перед мостом. Но на все эти слова маршал только махнул рукой и повторил приказ.

Лыков на мгновение прервал свой монолог, кашлянул и немного более экспрессивно произнес:

– Мы с лейтенантом находились в палатке, я докладывал о положении дел в районе нижнего брода, как вдруг полог откинулся, и в проход ввалился узнанный мной по фотографиям маршал Кулик – солидной величины человек; лицо у него было буро-красное, довольно внушительное по размерам… Речь состояла из каких-то совершенно не связанных между собой бессмысленных фраз. Это была чистейшей воды ахинея, как бред полупьяного. Из всего сказанного понятными были только слова приказа на сворачивание деятельности заградотряда. Печальное это, надо вам сказать, зрелище – паника высшего командного состава! Самое страшное, что перед нами стоял не только маршал, но и заместитель наркома обороны СССР… Что же это такое творится, товарищ подполковник, если даже маршалы теперь неадекватны?

– Что, что… Немцы без разрешения наших бонз взяли и начали войну. Вот если бы фашисты стояли и покорно ждали, когда им надают по сусалам, тогда наши маршалы были бы на коне; герои, блин, перед своими-то горло драть, а как пуля свистнет, так они норовят свалить куда подальше, в уютные кабинеты.

В гражданскую привыкли иметь дело с полупартизанскими соединениями, думали, что и с вермахтом их стратегия прокатит. А у немцев армия совсем другая, не зря же они практически всю Европу на колени поставили. Тут еще и наши агитки свое гнусное дело сделали – внушили красноармейцам и командирам, что фашисты разбегутся от малейшего пролетарского чиха. А в реальности все совсем наоборот – немец так и прет на нас, сметая на своем пути все укрепрайоны, не обращая внимания на контратаки. Да, хорошие у них солдаты, да и генералы не хуже. А у нас что получается? Генералы не на своем месте сидят, коли прохлопали немецкое вторжение.

– А что же товарищ Сталин?.. Он же не мог не знать, что немцы готовят войну?

– Сталин? Да ты хоть представляешь, сколько у него советников и информаторов, и каждый из них, опираясь на факты, талдычит свое! Да я вот лично товарищу Сталину докладывал о том, что немцы обязательно нападут на СССР. И что? Да ничего… У Хозяина была информация, что мои сведения – это деза, подсунутая английскими империалистами, чтобы втянуть нас в войну с Германией. Но все равно он человек умный и предусмотрительный, поэтому и направил меня командовать бригадой на самый передовой рубеж. Наверное, именно для того, чтобы разбавить это застойное самодовольное болото. Ты же сам знаешь, что практически все старшие командиры были уверены – мы немцев шапками закидаем. Поэтому сейчас кровью и умываемся.

– Юрий Филиппович, неужели вы с самим Сталиным разговаривали?

– Было дело… Он мне лично и дал некоторые поручения. Так что, сержант, выполнять нелепые приказы обезумевших от страха и собственной беспомощности маршалов мы не будем. Сейчас, и до нормализации обстановки на фронте, подчиняемся только распоряжениям товарища Сталина и начальника Генштаба генерала армии Жукова.

Именно Жуков в своей радиограмме поручил мне собирать отставших от своих частей военнослужащих, пресекать панические настроения и организовывать заслоны на пути прорвавшихся немецких танков. Вот этим мы и будем заниматься. Понятно, Лыков?

– Так точно, товарищ подполковник!

– Тогда давай, сержант, докладывай, как проходила эта миссия до появления маршала, и сколько бойцов вы направили к лейтенанту Курочкину.

Лыков, перейдя опять на монотонный лад, продолжил подробный рассказ о работе, проведенной заградотрядом за прошедшие двое суток. Я, конечно, слушал и откладывал себе в подкорку основные моменты доклада, но, если прямо сказать, большинство слов сержанта госбезопасности миновали мое сознание: сейчас, опустив пустую, с моей точки зрения, информацию, я позволил себе размышлять о делах, не связанных с сиюминутными проблемами.

Как водится, сначала стал думать о правильности своих действий после того, как появился в заградотряде. А куда деваться? Если бы я себя не контролировал (а именно – перенесенные из прошлой реальности сленг и манеру поведения), то давно спалился бы как чуждый этому обществу элемент еще во время обучения в военной академии. Привычка анализировать действия и слова, произнесенные даже в запале, уже вошла в мою сущность – стала инстинктом, позволяющим выжить в любой ситуации, вот как и теперь, в сверхидеологизированной этой реальности.

Я специально запудривал мозги сержанта информацией о том, что моя деятельность направляется лично товарищем Сталиным, и что мы действуем согласно указаниям, полученным от начальника Генштаба. Что делать, как еще внушить представителю НКВД мысль о безоговорочном подчинении обычному армейскому подполковнику? А информация о том, что тут замешана воля Сталина, заставит этого матерого энкавэдэшника закрыть глаза на многие мои ляпы, в том числе нарушение уставов и инструкций. И не просто закрыть глаза, а еще и стать моим помощником. Он ради выполнения воли Сталина на смерть пойдет, не говоря уже о том, чтобы перегрызть врагу глотку – такие вот кадры воспитывало ведомство Берии.

В том, что Лыков поверит моим словам, я не сомневался – он же ушлый парень и наверняка в курсе слухов, ходивших по Белостокской области о том, что командир 7-й ПТАБР – ставленник самого Сталина. В напичканном войсками Белостокском выступе как в большой деревне – все командиры друг про друга все знают, или думают, что знают. С одной стороны, это хорошо – труднее затесаться врагу в наши ряды, а с другой – способствовало быстрому распространению паники. Одно дело, когда слабость проявляет совсем незнакомый тебе командир, и совершенно другое, когда этим человеком оказывается известная тебе личность. Паника и неверие в собственные силы могли зародиться и по причине тех случаев, когда люди, которых ты знал как мужественных и удачливых командиров, вдруг погибали от бомбы или снаряда тех, кто по канонам нашей пропаганды ждал только случая, чтобы встать под знамена Ленина-Сталина для борьбы с мировым империализмом. Только почему-то эти дети пролетариев и соотечественники Вильгельма Пика и Розы Люксембург уничтожали своих классовых братьев. Крыша от этого несоответствия единственно верным идеям коммунизма и реальной жизнью у народа ехала, а тут еще отцы-командиры старались поскорее свалить подальше от всего этого кошмара. Ну и получался эффект домино: рухнула первая линия обороны – побежали все остальные; кому охота отдавать свою жизнь, когда рушится само представление о кумирах, идеях и мироздании в целом?

Явно людям в такой момент требуется лидер, уверенный в своих силах, доказавший делом свою удачливость и знающий, что делать дальше. Я сам это чувствовал – была очевидная потребность опереться на сильную личность, как о какой-нибудь могучий ствол, а после этого можно и в драку с головой, забыв о ценности собственной жизни. Но, к сожалению, такие мощные фигуры вдруг куда-то испарились. Вот маршал Кулик, например, вполне мог бы стать лидером, консолидирующим всю армию. Звание, всенародная известность, воля и храбрость – все, казалось бы, этому способствовало. Но, вознесенный на олимп, он всерьез начал думать, что уникален и незаменим для всего народа как личность, поэтому, когда у него не получилось своими указаниями быстро нормализовать обстановку на фронте, мгновенно сдулся, как мыльный пузырь, и позорно бежал из грозящего захлопнуться котла.

Хотя Кулик, пожалуй, единственный маршал и заместитель наркома обороны, который хотя бы попытался лично принять участие в организации противодействия фашистскому вторжению.

Остальные маршалы и многозвездные генералы дальше окружных штабов (после начала войны ставших штабами фронтов) и носа не высунули. А если они под напором Хозяина и оказывались все-таки в штабе фронта, то это у них считалось – побывать на передовой. И еще из своей прошлой реальности я помнил информацию из лекции «Змия» о том, что сам Сталин первые дни после вторжения Германии впал в прострацию, полностью ушел в себя и практически не принимал никакого участия в управлении государством именно в это, трагическое для страны время. Великая страна пять дней была словно обезглавлена.

Но эту информацию знал только я, а остальные о таком, дискредитирующем вождя факте даже и помыслить не могли. Это мне приходилось, воя от отчаянья, надеяться только на себя и на Бога, а у остальных были за спиной мудрый Сталин и великая партия. Но зато в моей голове было четкое понимание того, что не имею я права на слабость, на обычный человеческий страх за свою жизнь, надежду на умного дядю, который придет и исправит допущенные мной ошибки. Не придет, и судьба дала мне единственный шанс сделать все, чтобы не повторился сценарий событий из той, кошмарной реальности.

Казалось бы, история сделала сдвиг в нужном направлении – самый ядовитый зуб у коричневого дракона вырван (уничтожен наиболее боеспособный 47-й моторизованный корпус немцев), но, черт возьми, события идут по тому же сценарию, тотальный разгром Красной армии продолжается. Это мне стало ясно сразу, стоило только выехать на шоссе Белосток-Слоним. И даже не трупы людей и загромождавшая дорогу разбомбленная техника приводили меня к такому выводу, а вид стоявших на обочинах брошенных танков, тракторов, с прицепленными к ним орудиями больших калибров – я даже видел две зенитные 85-миллиметровые пушки, находящиеся в транспортном состоянии, с еще не расчехленными стволами. Было ясно: несмотря на достигнутый моей бригадой успех, фронт 10-й армии разваливался; народ, побросав все, что мешало улепетывать, закатив глаза от ужаса, с воплями «спасайся, кто может» дружно ринулся на восток. Пока это были еще первые ласточки, но, как мне теперь стало ясно, до большого коллапса оставались буквально часы. Сейчас малейшая ошибка или промедление командования армии вызовут еще большую волну паники, и народ, в основном далеко не трусливый, сможет опомниться только где-нибудь в районе Смоленска. Тогда мужики будут озадаченно чесать себе репу и думать: «Как же так все получилось, и где были мои мозги, что я пустил немцев в самую сердцевину России?» Но так будут думать только те, кто сумеет добраться – основная же масса сгинет или, в лучшем случае, попадет в плен к гитлеровцам. А в лагерях уже фашисты так прижмут, что долго в их клоповниках не протянешь – уж кто-кто, а я знал по прошлой реальности их отношение к неарийцам. Плохой хозяин лучше относится к своим животным, чем эти хваленые цивилизованные европейцы к побежденным.

Неожиданно мой мозг зацепился за слова продолжавшего бубнить свой доклад Лыкова, и тут же все посторонние мысли куда-то испарились. Информация, подтверждающая печальные выводы, больно резанула по и так уже оголенным нервам. Наряд, дежуривший на дальнем броде, задержал человека, одетого в крестьянскую одежду и утверждающего, что он генерал-майор Зыбин – командир 36-й кавдивизии 6-го кавалерийского корпуса. Слова этого человека подтверждали два его спутника, причем у одного из них были при себе и документы, и оружие.

Эта информация настолько меня заинтересовала, что я, прервал доклад Лыкова, спросил:

– Слушай, Сергей, а сейчас где этот человек? Надеюсь, твои бойцы все-таки задержали эту троицу, а не отпустили их, руководствуясь приказом маршала?

– Никак нет, товарищ подполковник, не отпустили! Хотя привели задержанного Зыбина уже после того, как маршал уехал, но я посчитал, что этот генерал – какая-то мутная фигура, и отправил его вместе со спутником, который не имел документов, под конвоем в штабную палатку. Там лейтенант Бедин с ними разбирается. Сержант Петров, который назвался водителем генерала (документы его слова подтверждают), направлен на сборный пункт. А вообще-то, Юрий Филиппович, раньше видел я Зыбина в генеральской форме, а второй человек – это его ординарец, и звание у него старший лейтенант. А с водителем Петровым я даже как-то раз беседовал, когда их «эмка» стояла в ожидании окончания ремонта моста. Так что Зыбин не врет, он действительно генерал-майор, но отпускать его нельзя. Сволочь он – бросил своих подчиненных и кинулся в бега. Такие вот и предают Родину!

– Ладно, сержант, разберемся. Девятьсот два человека, говоришь, направили к Курочкину?

– Так точно! И это не считая легкораненых – они располагаются сейчас на территории сборного пункта, мы мобилизовали несколько врачей и медицинских сестер, вот они сейчас и занимаются ранеными; сортируют, после чего тяжелых мы отправляем в Слоним. Легкораненые проходят реабилитацию тут: медработники обрабатывают раны, перевязывают, и после этого красноармейцы поступают в распоряжение младшего лейтенанта Анисимова. Его взводные сержанты – это нечто: кого хочешь заставят Родину любить; после нескольких часов общения с ними бойцы забывают про свои раны и мечтают только об одном – сходить в штыковую атаку, и хрен с ним, если даже в боевых порядках немцев движется бронетехника. Вот таких, можно сказать, выздоровевших, сейчас сто двадцать человек. Я недавно беседовал с некоторыми из них, все без исключения желают как можно быстрее оказаться на передовой.

– Интересно получается – раненые, а рвутся в бой. Ну-ка, давай все свои впечатления обрисуй – держится фронт или уже начал трещать по швам? Человек ты опытный, психолог, можно сказать, повидал за эти дни много отступающих красноармейцев и командиров – как настрой-то у них? Могут драться с врагом, или превратились уже в стадо баранов, бегущих от убоя?

– Настроения разные, Юрий Филиппович: кто-то готов уже здесь встать насмерть и, если оружия не хватит, рвать фашиста хоть зубами, но большинство считает, что нужно отступить к старой границе, где наверняка товарищ Сталин подготовил немцам горячую встречу. Там стоят свежие части и, опираясь на старый укрепрайон, Красная армия погонит фашистов обратно, в их вонючее логово. Я лично считаю, что отступать нам нельзя. Не знаю, как насчет свежих частей, но укрепрайона на старой границе, считай, уже нет. Наш Гушосдор помогал инженерным частям в демонтаже укреплений на старой границе. Последняя группа вольнонаемных рабочих вернулась оттуда еще в мае. Технику пригнали всю обратно, а те, кто был в командировке, получили премии за успешное выполнение правительственного задания. У нас просто так премии не дают, значит, сравняли они с землей тамошние доты и дзоты. Так что опереться там уже не на что. Немецкая авиация и здесь нам житья не дает, а уж там, куда прибывают свежие части, она точно висит день и ночь над головами. Не дадут немцы войскам развернуться, и получится, что отступив туда, мы поменяем шило на мыло. Если бы было у нас крепкое командование, и еще немецкую авиацию хоть как-нибудь приструнить, можно было бы отступить на заранее подготовленные позиции, а сейчас это нельзя, потому что если и у старой границы нам не удастся зацепиться, вот тогда начнется настоящая паника.

– Да ты просто стратег, Лыков! Ишь, отступать нельзя! А маршал Кулик тебе не указ, что ли? Видишь, как он быстро умотал из Белостокского выступа и других приказал не тормозить! Не боишься попасть в окружение?

– А что тут бояться – ста смертям не бывать, а одной не миновать! Лучше уж тут задницу рвать фашистам, чем они тебя с воздуха замордуют.

– А про снабжение ты забыл? Если не будет подвоза боеприпасов и горючего, чем ты будешь воевать – пролетарской ненавистью к империалистам?

– Да складов с боеприпасами здесь столько, что немцам их в жизни не разбомбить, да и горючего по всяким занычкам полно. Вон, например, у нашего Гушосдора в придорожных складах тонн сто солярки припасено. Кроме этого, на полустанке, недалеко от Волковыска, стоят в тупике прибывшие в наш адрес четыре железнодорожных цистерны с дизтопливом.

– И откуда ты это все знаешь, Лыков? Твоя же задача – интернированных охранять, а не снабжением заниматься!

– Так я обеспечивал охрану этих объектов. У нас поляками занималось процентов сорок личного состава, остальные несли службу по охране притрассовых складов или входили в состав летучих отрядов – гоняли недобитков.

– Ценный ты кадр, Лыков, и воевать умеешь, и информацией обладаешь уникальной по нынешним временам, к тому же рассуждаешь правильно. Словом, перерос ты свою нынешнюю должность – пора тебе заниматься делами посерьезней, чем паникеров тормозить. Так что готовься, через час отправишься со мной. Пока будешь командовать ротой из выздоравливающих и тех красноармейцев, которых вы еще не успели отправить к Курочкину. У вас сколько сейчас в наличии грузовиков?

– Семнадцать, это вместе с теми, которые конфисковали у подозрительных личностей. Десять ЗиСов и семь полуторок.

– А сами личности эти где?

– Расстреляны как явные паникеры, провокаторы и вражеские агенты! Эти сволочи думали, что у нас на дорогах вообще полный бардак, даже легенд себе нормальных не придумали, а тут их – раз, и за жабры. Мы тут несколько грузовиков останавливали, битком набитых красноармейцами, а из этих бойцов с рязанскими физиономиями практически никто и по-русски-то говорить не умеет. Немцы совсем обнаглели – за дебилов нас держат!

– И что же, эти люди, как желторотые птенцы, из машин с поднятыми лапками вышли?

– Как же, выйдут они!.. Мы их из броневиков пулеметами глушили!

Лыков на мгновение прервался, глянул на идущего к нам лейтенанта Быкова и несколько виноватым тоном добавил:

– Вот только жалко, в процессе этих задержаний и автомобили были уничтожены, а в последний раз диверсанты передвигались на двух ярославских пятитонках.

– Хм, интересно! Расскажи-ка, Сергей, как вам все-таки удавалось вычислить, что это немецкие диверсанты?

– Да это легко. Во-первых, сидят они в кузовах не по-нашему – рядами, не кучкуются, как принято, возле проема в тенте у заднего борта автомобиля. А во-вторых, перед тем как открывать огонь, наш человек беседует с теми, кто сидит в кузове. Командир, который едет в кабине, отлично говорит по-русски, и бумаги у него вроде бы в порядке, а вот бойцы в кузове ни черта нашего языка не понимают.

– И что, немцы такие тупицы, что ваш проверяющий их не насторожит, и они его спокойно отпускают?

– Хм, а это смотря кто их проверяет! У нас этим занимается Танюшка – раньше работала машинисткой, ну а после того как лагерь расформировали, отправилась вместе с нами. Теперь она эксперт по выявлению шпионов. Одета в гражданское, и вид имеет совсем юный, беспомощный. Когда такая девушка подходит к кузову, где сидят молодые парни, и просит взять с собой, то что обычно происходит? Если в кузове сидят наши ребята, то, пускай с шуточками и оглядкой на командира, но постараются взять, чтобы увезти подальше от этого ужаса. А если там сидят враги и по-русски ни бум-бум, они молчат как рыбы, отвечает только один, обученный нашему языку, что у них, мол, приказ – никого не подсаживать, и они выполняют очень важное задание. Ну, Таня тогда безропотно отходит, за ней и ребята, проверяющие документы у командира в кабине. Автомобиль как бы пропускают, а через двести метров его встречают броневики и расстреливают из пулеметов.

– Молодцы чекисты – так и нужно фашистов бить! Чтобы у самих ни царапины, а эти гадины штабелями лежали. Только вот пока наоборот получается – фашист нас с воздуха вовсю мордует, а мы ему можем только дулю показать. Ладно, Сергей, и на нашей улице будет праздник. Как тут немец с воздуха – сильно лютует?

– Да первые два дня они особо не баловали – наши ястребки их от дороги отгоняли, а сегодня как с цепи сорвались: целый день долбят и долбят по дороге, хорошо хоть мост через реку не трогают, наверное, надеются, что он им целым достанется. Вот козлы. Да если мы отсюда уйдем, однозначно все за собой уничтожим. Бригадные саперы этот мост уже заминировали, и все готово для взрыва – только команду дать. Или немцы нас совсем за дураков держат, что мы от их бомбардировок последние мозги потеряли и ошалели так, что за собой стратегические мосты не взрываем? Конечно, народ, побывавший под бомбами, не совсем адекватен, но не настолько же!

К нам подошел лейтенант Быков, и этот своеобразный доклад-беседа прервался. Когда я представлял танкиста Лыкову, появился командир охраны пленных гитлеровцев сержант Доренко и, едва дождавшись окончания моего монолога, гаркнул:

– Товарищ комбриг, какие будут дальнейшие приказания – оставить немцев в кузове автомобиля или куда-нибудь отконвоировать?

По логике, пленных не стоило бы дергать, ведь максимум через час нам опять в дорогу, но в нынешние тяжелые времена эта логика отступила – важно было, чтобы как можно большее количество людей увидело пленных немецких офицеров и генералов; любыми путями нужно было подымать дух народа. А помимо гушосдоровцев я еще заметил несколько групп беженцев, которые держались чуть в отдалении от площадки, где встала под маскировочные сети наша техника. Все эти люди с напряженным вниманием наблюдали за прибывшими военными. Можно быть уверенным, что эта выгрузка пленных и их конвоирование не пройдут незамеченными, и, как у нас водится, скоро данный факт обрастет такими легендами, что эти слухи заменят собой работу сотен пропагандистов, а также многотысячных тиражей газет и листовок. Все это быстро проанализировав, я уверенно скомандовал Доренко:

– Да, сержант, выгружайте пленных и отконвоируйте их в штабную палатку, туда же доставьте и генерала Гудериана. Сопровождающий покажет дорогу, его вам выделит сержант госбезопасности.

Обращаясь уже к Лыкову, я продолжил:

– Давай-ка, сержант госбезопасности, организуй, чтобы нас кто-нибудь сопроводил до штаба, а сам начинай готовиться к убытию из славных рядов гушосдоровцев. Да, и возьми с собой для формируемой роты из взвода Анисимова сержанта, выбирай самого лучшего. Если взводный будет особо бухтеть, сошлись на мой приказ. Из своих бывших подчиненных можешь отобрать пять человек и взять с собой в новую роту. И еще, забирай десять грузовиков – Бедину и семи хватит.

В этот момент сверху донесся нарастающий рокот моторов. Задрав голову, я сквозь маскировочную сеть заметил несколько немецких самолетов, которые пролетали прямо над нами, шли они медленно, уверенно – как хозяева. Объекты, расположенные около моста, их не интересовали – правильно, зачем этим живодерам тратить силы и время на какие-то жалкие несколько повозок с бредущими за ними беженцами, когда дальше, в Слониме, их ждут цели повкуснее. Уж там-то они смогут вволю напиться русской крови. Шестерку Ю-87 опять сопровождали четыре истребителя Ме-109. «Боятся, сволочи, отпускать без истребительного сопровождения бомбардировщики, – сделал я окончательный вывод, – получается, у люфтваффе не все так гладко, и значит, «орлы» Черных продолжают огрызаться».

Вид этих самолетов навеял еще одну мысль: «Колонна наша увеличится на десять грузовиков и станет весьма заманчивой целью для немцев. Да… Придется у Бедина забирать и бригадные броневики – какое-никакое, но зенитное прикрытие: если немецкие самолеты не смогут отогнать, то, по крайней мере, возьмут весь удар на себя, дав возможность людям скрыться в лесу, а самое главное, вездеход с пленными тоже успеет там замаскироваться. Эх, жалко, что энкавэдэшные БА-20 не доводили до ума бригадные умельцы – у броневиков угол возвышения пулемета так и остался в двадцать три градуса, а это значит, что против авиации они бесполезны».

Эта мысль так меня взволновала, что я, не дожидаясь пролета «юнкерсов», перекрикивая их грозный рокот, продолжил отдавать поручения сержанту госбезопасности:

– Лыков, направь к Анисимову нарочного с приказом, что я забираю у него все бронеавтомобили – будут сопровождать нашу колонну. И чтобы через час все красноармейцы, готовые к отправке на формирование к Курочкину, а также выздоравливающие сидели в кузовах грузовиков. Как только увидят нас, пусть эти десять грузовиков пристраиваются в хвост колонны – замыкать ее будут бронеавтомобили. Сам, после того как сделаешь все распоряжения, приходи в штабную палатку – нужно будет Бедину сообщить, что ты покидаешь его подразделение. Это все, сержант госбезопасности, действуй – время пошло.

Лыков козырнул, повернулся и направился выполнять полученные распоряжения. Меньше чем через минуту явился боец, присланный сержантом, – именно он должен был сопроводить нас до штабной палатки. С большим интересом этот бывший гушосдоровец наблюдал за процессом выгрузки пленных немцев. Особенно его впечатлило появление Гудериана, подталкиваемого конвоирующим его Якутом. Судя по всему, этот энкавэдэшник хорошо разбирался в немецких знаках различия.

«Ага, – подумал я, – действует моя задумка! Если уж этот матерый охранник, повидавший множество польских интернированных лиц с высокими воинскими званиями, так впечатлился нашими пленными, остальные будут просто в шоке; в самый драматический момент, когда, казалось бы, непобедимая немецкая военная машина успешно уничтожает нашу армию, вдруг под конвоем гонят самый цвет этого грозного воинства!» Немецкие генералы и старшие офицеры, помятые, с синяками и кровоподтеками, понуро бредут под конвоем бравых, чистеньких, подтянутых красноармейцев. А картина, когда маленький, едва достающий до плеча немецкого генерала сержант по-хозяйски подпихивает его в спину стволом своей винтовки – это вообще смотрится, как кадр из довоенной агитки про великую и могучую Красную армию. Наблюдая все это, люди, еще совсем недавно ощущавшие себя жалкими червяками под прессом неотвратимого немецкого нашествия, воспрянут. Они же поймут, что здесь все происходит на самом деле, это не какой-то постановочный трюк, что немцев можно и нужно бить. Вон, обычные красноармейцы, их сослуживцы, захватили в плен и ведут под конвоем важных гитлеровцев, а почему бы и им не сделать что-нибудь подобное?

Всю дорогу до штабной палатки я внимательно всматривался в лица красноармейцев и людей, одетых в гражданское, и не увидел ни одного равнодушного; все с жадным интересом провожали глазами нашу процессию. Чувствовалось, что вид пленных немцев ломал чувство черной тоски и безнадежной обреченности, которое поселилось с самых первых часов войны в душе каждого из этих людей. С самого начала вероломного нападения гитлеровцев люди ждали пусть редких, но обнадеживающих вестей о том, что хоть кто-то сумел потрепать страшный своей неуязвимостью, проклятый вермахт. Слухи, конечно, ходили разные: что где-то наши обратили в позорное бегство фашистских гадов, что Брестская крепость так и стоит неприступным утесом, о который разбиваются волны коричневой заразы. Но это были только слухи, и они опровергались тем, что каждый видел своими глазами в реальности – циничную в своей безнаказанности бомбежку немецкими самолетами отступающих частей Красной армии. Да что там отступающих – элементарно драпающих, и зачастую уже без всяких командиров. Печальное зрелище, которое хоть у кого вызовет отчаянье. И вдруг, можно сказать, в самый разгар фашистской вакханалии эти люди видят своими глазами пленных немецких генералов и старших офицеров. У людей шок, эйфория, их после такой психологической встряски будет уже очень трудно ввести вновь в прежнее скотское состояние животного, ведомого на бойню. Именно оно является преддверием либо безудержной паники, что свойственно большинству людей, либо всепоглощающей ярости, которая гасит разум и заставляет идти в штыковую атаку на танки, но такие бойцы долго не живут. Они, конечно, герои, только пользы для общего дела от них мало. Я надеялся этим показом пленных немецких офицеров сбить у одних панические мысли, другим вернуть рассудительность и вселить во всех надежду.

В большой штабной палатке было людно. Я знал, что здесь находятся генерал-майор Зыбин и его адъютант, но как раз оба эти, переодетых в гражданское субъекта особо не бросались в глаза – молча сидели в углу под охраной бойца из отряда Бедина. Ощущение шумной толпы создавали майор с эмблемами танкиста на петлицах, старший лейтенант в форме пограничника и капитан-артиллерист. Они обступили Бедина и, перебивая друг друга, возбужденно ему что-то доказывали, периодически размахивая руками и смачно матерясь. Я вошел первым, шумная компания меня даже не заметила, а вот Зыбин увидел сразу. С непонятным возгласом протягивая в мою сторону руки, он подскочил со своего места, но тут же получил хороший тычок в грудь стволом автомата охранника и, скривившись, плюхнулся обратно на лавку. Жарко спорящие командиры и этого не заметили, но когда в палатку начали вваливаться один за другим пленные немцы под охраной наших бойцов, наступила тишина. Незнакомые мне командиры круглыми от удивления глазами таращились на этих помятого вида, одетых в чужую форму людей. Самый громкий спорщик, майор, прервавший на полуслове свои выкрики, теперь стоял с открытым ртом.

Первым очнулся Бедин. Разглядев меня, он протиснулся между окружавшими его командирами, сделал пару шагов, вытянулся и попытался доложиться. Но я его прервал:

– Полно, Сергей Иванович, мне уже Лыков все доложил. Ты лучше скажи, что тут происходит? Что за шум?

– Да вот, товарищ комбриг, эти командиры требуют от меня, чтобы я снабдил их части горючим. Как будто у меня тут склад! Объясняешь им, да все без толку, как об стенку горох.

Неожиданно подал голос майор-танкист:

– Да знаю я, что есть у него где-то склад горючего. Проболтался тут один его человек, что несколько бойцов этого подразделения охраняют цистерны с топливом.

Бедин тут же воскликнул:

– Вот именно что цистерны! А они, к вашему сведению, двигаются по железной дороге и сейчас стоят в тупике на полустанке, а до них тридцать километров. Так что не могу я ничем вам помочь, ищите топливо где-нибудь в другом месте!

– Да где я тебе его найду? А у меня танки стоят – баки совсем сухие! Кто будет с немцами драться – твои, что ли, энкавэдэшники? Так что будь человеком, выдели топлива хотя бы по четверти бака на танк. Я же с тебя живого не слезу, пока не получу хоть немного горючего.

Да. мужики совсем потеряли голову, коль так отчаянно требуют выделения топлива, услышав где-то байки о мифических запасах, на которых сидят как собака на сене подчиненные Берии.

И ведь действительно уверены, что у легендарного НКВД есть всё. «Надо спасать Бедина, а то эти ребята точно с него живого не слезут», – подумал я и громко произнес:

– Товарищи, хватит приставать к лейтенанту госбезопасности. Его подразделение, согласно распоряжению начальника Генштаба генерала армии Жукова, согласованному с товарищем Берией, теперь входит в седьмую артиллерийскую противотанковую бригаду, а я ее командир. Теперь попрошу вас представиться по всей форме. А то стоите здесь, как партизаны – одеты не по форме, помятые все и ведете себя кое-как! – и требовательно посмотрел на этих троих архаровцев.

Глава 4

В палатке на мгновение установилась тишина. Обалдевшие от этих слов командиры изумленно на меня уставились. Наверное, думали: «Что это за чинуша здесь нарисовался? Кругом все горит, разваливается, а он об уставе вспомнил». Первым в себя пришел майор. Он все это время зло смотрел на меня, а теперь, набычась, прошипел:

– Да мы тут кровь проливаем, третьи сутки как проклятые мотаемся, отбиваясь от наседающих немцев, а вам устав подавай! Видите ли, небритые, форма мятая и грязная! А ты попробуй, подполковник, не проверки устраивать на тыловых дорогах, а поучаствовать хотя бы в одном бою. Задержи своей бригадой немецкие танки всего лишь на час, вот тогда я на тебя посмотрю – сразу забудешь свои штабистские замашки.

– Очень умный ты, майор, как я посмотрю! Прямо герой на словах, а почему драпаешь-то? И это грамотно сделать не можешь – даже паршивым горючим не обеспечил свою часть. Мечтаешь, чтобы тебе кто-то сопли вытирал за твой героизм. Не выйдет – няньки остались в прошлом! А мою бригаду не тронь! В отличие от твоей части, она ни шагу назад не сделала и обеспечила таким, как вы, время, чтобы оторваться от немцев. Но и тут наша долбаный русский авось подлянку учиняет – теперь горючего нет, чтобы нормально отойти и занять новые позиции. Тьфу. злости не хватает! Тут из кожи лезешь, чтобы фашистам накостылять, а всякие оболтусы вроде вас опять в тину тянут.

Ты, майор, глаза разуй и посмотри, каких пленных моя бригада захватила, а потом уж вякай про свои геройства. В бригаде пять тысяч человек, а набила она немцев раз в десять больше, чем ее численность, и продолжает держать фронт. И все бойцы хоть и стоят насмерть, но чтут устав, так как знают, что они не сборище биндюжников, а регулярная Красная армия. А немцы, они на то и рассчитывают, что мы забудем про порядок, дисциплину и превратимся в стадо грязных бабуинов. Вот тогда нас можно брать голыми руками, а стоит только навести порядок в собственных рядах, как хваленый вермахт начинает буксовать и перегреваться. Понятно, майор?

В этот момент в палатке появился Гудериан, конвоируемый Якутом и Синицыным. Они, выполняя мой приказ, провели немецкого генерала круговым маршрутом – чтобы больше народу увидело этого увешенного крестами пленного, поэтому и подошли позже, чем остальные. Его появление придало большой вес моим словам и поставило точку в пререканиях со строптивым танкистом. Майор, наверное, целую минуту молча смотрел на пригнанного пленного немецкого генерала. Затянувшуюся паузу нарушил я, требовательно повторив свой вопрос танкисту:

– Товарищ майор, так долго я буду ждать вашего доклада?

Танкист очнулся от своих дум, одернул гимнастерку, зачем-то вытянулся по стойке смирно и слегка надорванным голосом стал рапортовать, как будто перед ним находится большой военачальник:

– Товарищ комбриг, остатки двадцать пятой танковой дивизии тринадцатого мехкорпуса согласно распоряжению, полученному через делегата связи из штаба Десятой армии, двигаются в район города Слоним. Там приказано занять жесткую оборону и обеспечить отход других соединений армии.

Майор на мгновение замолк, тяжело вздохнул и продолжил:

– Только вот чем обеспечить жесткую оборону? Со мной всего семьсот двадцать человек. А из них примерно половина красноармейцев проходила службу в отдельном понтонном батальоне и в роте регулирования. То есть бойцы они никакие, тем более против немецких передовых частей, с которыми я уже сталкивался, – монстры, а не люди: прут, как бешеные, и им мои ребята на один зуб, раздолбят нас в течение тридцати минут, тем более если им авиация поможет. Но приказ есть приказ – ляжем там, но хоть на немного, а этих гадов задержим! Так что помогите, товарищ подполковник – горючего у нас ноль, а задача, сами понимаете, какая!

– Э-э-э, майор… С таким настроем ты фашистов и на десять минут не задержишь. Монстры, видите ли, прут, сладу с ними нет! А вот хрен вам всем! Мочить их можно, и это только от тебя зависит. Самое главное – отдышись немножко, подумай на холодную голову, проанализируй тактику немцев и только потом действуй. На каждый газ есть противогаз, так и на вермахт есть управа. Из засады, с тыла надо бить упырей! Солдаты у немцев подготовлены намного лучше, чем у нас, поэтому лобовое столкновение с ними – смерти подобно. Так что, пока наши ребята не получат такой же боевой опыт, командиры должны быть хитрыми и предусмотрительными – беречь красноармейцев, а не подставлять под лобовой удар фашистов. Тебя как по имени-отчеству?

– Половцев Николай Палыч. Раньше был заместителем командира 49-го танкового полка, а теперь вот, получается, комдив. Все, кто был выше меня по званию в дивизии, или погибли, или отступают с выжившими бойцами другим путем. Немцы дивизию начали прессовать еще в месте нашей дислокации, под поселком Лапы. Уже первыми бомбардировками поубивали кучу народа и повредили много техники. Но это были еще цветочки, ведь дивизия после первых воздушных налетов оставалась еще вполне боеспособной, а вот под Бельском раскатали нас немцы по полной программе; встречные бои с ними на неподготовленных позициях и непрерывные бомбардировки превратили дивизию в тот жалкий огрызок, которым я теперь командую. Но я счастливчиком оказался – два раза горел в танках, а все еще жив!

– Ну и хорошо, что жив, значит, еще сумеешь надрать задницу фашистам! Отомстишь за погибших товарищей! Только теперь нужно быть поумней и не кидаться очертя голову в самое пекло. Вот, например, сейчас – зачем гонишь народ на неподготовленные позиции в совершенно незнакомую местность? Сам же понимаешь, что немецкие передовые части такими силами и с такой подготовкой ты не удержишь – только кур насмешишь, ну и ездовых их обозов. Нужно сначала провести разведку, выявить удобные места для засад и только потом занимать позиции.

– Так ведь приказ – срочно занимать оборону под Слонимом! Если немцы его захватят, то вся Десятая армия попадет в окружение!

– Это ты, Николай Палыч, верно говоришь, но такими силами сделать-то ничего не сможешь! Значит, получается, сдашь ты Слоним, и крышка котла захлопнется. А помощь тебе никто не пошлет, ведь в штабе армии будут уверены, что на том направлении действует целая танковая дивизия, и ей вполне по силам удержать коридор из Белостокского выступа. Выходит, товарищ Половцев, что своим дерганьем ты подставляешь целую армию.

– Так что же делать, немец ведь прет, и других частей, чтобы его удержать, просто нет? Мыто смогли оторваться от них просто чудом. Только благодаря тому, что немцев отсекли у реки Нарев танки из подразделения капитана Сомова. Грамотно действовали ребята – пропустили нас и висящих на хвосте немцев, а потом с тыла раздолбали их танки и бронетранспортеры, пехоту давили гусеницами. Всего-то и было их – три танка и две бронемашины, а разгром немцам учинили знатный. Уцелевшая немчура драпала так, что только пятки сверкали. Мы, конечно, тоже подмогли героическим танкистам, но фактически вся заслуга принадлежит подразделению капитана Сомова. Жалко вот, что я с ним не смог побеседовать, удалось только переброситься несколькими словами с командиром одной из Т-34.

– Вот видишь, значит, можно бить немцев, только требуется выбрать правильную позицию и выдержку иметь. А моторизованный батальон капитана Сомова входит в состав моей бригады. Вот так, майор! А тебе на будущее совет – прежде чем выполнять поставленную задачу, все хорошенько обдумай, произведи разведку и только потом действуй. Списывать свое неумение воевать на нехватку времени, отсутствие топлива, боеприпасов и тому подобное – удел слабых и неудачников. Я никогда не поверю, что в твоей части топливо полностью отсутствует. Наверняка, если слить горючее из баков, то можно обеспечить топливом один танк. Какой-нибудь грамотный командир смог бы на нем добраться до Слонима, осмотреться там, выбрать удобное для обороны место и сообщить тебе по рации, или в крайнем случае, если связь неустойчивая, дождаться вас там и указать, где нужно оборудовать позиции. А вы бы, пока производится эта разведка, пошарили бы по окрестностям – и, больше чем уверен, нашли бы где-нибудь у местных кулаков топливо. Эти куркули, еще когда Польша начала разваливаться, натащили в свои хутора уйму разной техники, ну и горючего к ней, естественно. Вот и поделились бы всем этим добром с освободителями от панского засилья. ха-ха-ха! Шучу, майор, а на самом деле, понюхав, чем несет из ствола ТТ – быстренько снабдили бы они тебя всем необходимым. Этим делом надо было заниматься пока светло, а ночью, когда авиация немцев не летает, спокойно добраться до Слонима, занять уже выбранные места обороны и начинать рыть окопы и капониры. И, поверь моему опыту, все в конечном итоге оказалось бы гораздо быстрее, и ваша оборона была бы намного эффективнее.

– Да… Наверное, вы правы, товарищ подполковник. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Сейчас пойду и распоряжусь, чтобы прошерстили в поисках топлива все окрестности, и отправлю на разведку в Слоним радиофицированный броневик.

– Во, быстрый какой! Во-первых, бронеавтомобиль до Слонима вряд ли сможет добраться – дорога и обочины забиты брошенной и разбитой техникой, только танком можно пробить себе дорогу. А потом, не нужно тебе пока двигаться в Слоним, можешь успокоиться, мои подразделения, усиленные артиллерией, ночью займут позиции в окрестностях города, перекроют намертво все дороги и танкоопасные места. Позиции для этого уже подготовлены, замаскированы и даже основные ориентиры пристреляны, так что коридор для выхода соединений Десятой армии будет открыт. К тому же немцы в ближайшие пару суток вряд ли сунутся большими силами к Слониму – они крепко получили по мозгам, и теперь, пока не залижут раны, о том направлении можно особо не беспокоиться. Пока достаточно и моих ребят, чтобы тормознуть самых упертых и борзых фашистов. Так что не дергайся – пускай люди приходят в себя, готовят технику, наконец отоспятся и приведут себя в нормальный вид. А с завтрашнего дня твой отряд (дивизией-то это назвать трудно) становится оперативным резервом моей бригады. Понятно?

– Да как же. У меня приказ штаба армии!

– Засунь его в задницу тем, кто допустил такое положение вещей. На третий день войны, практически разбитой дивизией пытаются заткнуть такую дырищу. А в докладах у этих штабистов все тип-топ – 25-я танковая дивизия надежно прикроет тыл Десятой армии, можно отдавать приказ на отступление другим соединениям. Тьфу, вредители прямо какие-то! А тот дурацкий приказ я отменяю – на это у меня есть полномочия от начальника Генштаба генерала армии Жукова. В своем распоряжении он поручил моей бригаде обеспечить фланговое прикрытие 10-й армии, для этого разрешил переподчинять любые воинские формирования и даже дивизии. Положение аховое, и в Москве уже не обращают внимания на звания – если часть боеспособна, то ее командованию переподчиняют другие, менее удачливые подразделения. Смешно сказать – этим же распоряжением моей бригаде придали десять артполков РГК, и они сделали свое дело – знатно потрепали вермахт.

Неожиданно подал голос капитан-артиллерист:

– Товарищ подполковник, а неужели это правдивые слухи ходят, что под Ружанами наши наголову разбили фашистов?

– Все верно, капитан, у Ружан полностью уничтожен 47-й моторизованный корпус немцев, вот там и поработали эти десять артиллерийских полков РГК. Кстати, вот эти пленные генералы и старшие офицеры тоже оттуда. Видишь вон того немецкого генерала с фингалом – так это сам Гудериан, командующий Второй танковой группой немцев. А если по-нашему, то командующий армией вроде Голубева. Вот, можешь судить, какой разгром мы немцам учинили, если таких пленных захватили.

Капитан попытался задать еще какой-то вопрос, но я его прервал на полуслове:

– Все, хватит вопросов, ты лучше объясни, каким ветром попал в эти края? Вот с майором все ясно – человек имеет приказ и в меру своих сил пытается его выполнить.

За капитана ответил танкист:

– Товарищ комбриг, капитан Евсюков из моей дивизии. Раньше он был командиром дивизиона 25-го гаубичного артиллерийского полка, а сейчас отвечает за всю нашу артиллерию. Правда ее даже на две батареи не наберется – осталось всего семь пушек, из них две 85-миллиметровые зенитки, остальная матчасть гаубичного полка и отдельного зенитного дивизиона уничтожена противником. Старший лейтенант Агеев с остатками своей заставы присоединился к нашей дивизии недалеко от Бельска. Большой отваги человек. Все это время именно он командовал нашим арьергардом, а сейчас отвечает за разведку.

– Понятно, товарищ Половцев. Вот ты старлею и поручи проверить все близлежащие хутора на предмет наличия горючего. Пограничники – народ опытный, их кулачье не проведет – они и бывалых контрабандистов раскручивали, хуторяне им не чета. Я, конечно, когда доберусь до Волковыска, постараюсь найти топливо и распоряжусь привезти его сюда, но, сам понимаешь, война, и неизвестно, что может случиться. Один авианалет немцев – и плакало это топливо. А может, я и сам не доберусь до Волковыска. Поэтому вы тут сами постарайтесь изыскать горючее. Кстати, у вас как с боеприпасами?

Майор как-то горестно воскликнул:

– Да даже на один хороший бой не хватит!

– Понятно… хреново, значит! Тогда напишите мне список, какие боеприпасы вам больше всего нужны, только не наглейте сильно – максимум пару полуторок смогу прислать.

Когда я стал давать поручения Бедину, чтобы он своими службами и ресурсами оказал всемерную помощь остаткам 25-й танковой дивизии, в палатку вошел Лыков. Сержант госбезопасности и был мне нужен, уж он-то точно знал все про обеспеченность отряда патронами, продуктами и бензином, Бедин в этом вопросе несколько плавал. Только я начал выпытывать у сержанта о наверняка имеющихся в отряде заначках боеприпасов, раздался громкий выкрик:

– Черкасов! Ты же меня знаешь!

Это подал голос генерал Зыбин, сидящий в углу палатки. Но лучше бы он этого не делал, глядишь, если бы сидел тихо, может быть, в этой горячке я и забыл про него: навалилось столько проблем, а до запланированного выезда в Волковыск оставалось минут двадцать.

Повернув голову, я взглянул в сторону бывших командиров Красной армии, переодетых сейчас в крестьянскую одежду. Поймав мой взгляд, толстомордый вскочил (на этот раз охранник ему не препятствовал) и фальцетом протараторил:

– Помнишь, последний раз мы встречались неделю назад, на совещании у Голубева! Да и раньше несколько раз виделись. Подтверди энкавэдистам, что я генерал Зыбин, командир 36-й кавдивизии.

Дикая злоба захлестнула мой мозг – этот трус, бросивший свою дивизию, в этот момент олицетворял для меня всю ту гниль, которая допустила поражение великой страны. Сволочь, сидит сейчас с лоснящейся физиономией, а там ребята отдают свою жизнь как раз из-за того, что этот гад сбежал и управление дивизией потеряно. К тому же своим поведением он внес панические настроения среди бойцов: как же – комдив исчез, а мы что, дураки здесь гибнуть? Одна надежда, что молодые, отчаянные лейтенанты и капитаны положат свою жизнь, но не дадут этой панике разрастись, хотя бы некоторое количество красноармейцев сумеют удержать на позициях, чтобы притормозить фашистов и ценой своей жизни вырвут время, чтобы запаниковавшие пришли в себя, вспомнили свой воинский долг и начали воевать.

Буквально дрожь прошла по всему телу от ненависти к этим двум хлыщам, одетым в гражданское, однако совершенно спокойным голосом я произнес:

– Я знал командира 36-й кавалерийской дивизии, а трусов, бросивших своих подчиненных, я знать не знаю. Да мне даже говорить противно с такими ублюдками!

Повернувшись к сержанту госбезопасности, я жестким голосом скомандовал:

– Товарищ Лыков, приказываю расстрелять этих двух дезертиров!

Сержант вытянулся, зачем-то козырнул и выкрикнул:

– Есть расстрелять!

Лицо его при этом приобрело выражение тупого служаки, и только глаза выдавали всю остроту ума и ту бурю чувств, которые обуяли теперь этого человека, и в этих глазах читалось полное одобрение моего решения.

Повернувшись к бойцу НКВД, охранявшему задержанных, Лыков кивнул, и тот привычными движениями, тыкая стволом ППШ в спины дезертиров, начал подталкивать их к выходу из палатки. Те было попытались сопротивляться, но опытный охранник быстро их успокоил и под визгливые крики задержанных погнал к занавешенному пологом выходу. При этом он умудрился выбрать такую траекторию, что спокойно прогнал мерзавцев, не задев стоявшую невдалеке группу пленных. Только практически у выхода из палатки произошла заминка – адъютант Зыбина упал, схватился обеими руками за шест каркаса и заверещал:

– Я не хотел переодеваться и закапывать документы – это мне генерал приказал!

Но тут в дело вступил Лыков – ударом сапога по почкам он заставил адъютанта заткнуться, а потом, приподняв того за шиворот, вытолкнул из палатки.

Картина вывода дезертиров из палатки получилась довольно мерзкая и оставила тяжелое впечатление. После того как Зыбин с адъютантом были вытолканы, наступила гнетущая тишина, все молчали, пряча от меня глаза. А лейтенант Быков, который пришел в штаб вместе со мной, вообще стоял столбом, бледный, а по щекам его катились капли пота. Наверное, танкист первый раз столкнулся с тем, как без суда и следствия людей просто берут и ведут расстреливать. Крови-то безвинных людей он повидал много, но такого беспредела – никогда. А я еще подумал: «Эх, танкист, не жил ты в те времена, когда фашисты победили СССР, а если бы хоть на час оказался в той реальности, то жег бы теперь каленым железом всякого, кто способствовал этому».

Чтобы как-то снять тягостное впечатление от этого эпизода и объяснить такое резкое и жесткое решение, я заявил:

– Всю гниль нужно вырывать с корнем именно сейчас, а то потом будет поздно! Даже трибуналы сейчас не функционируют – в армии бардак полный. Все сейчас висит на волоске, и вы об этом знаете. Допустим слабость – немцы уже нас будут к стенке ставить! Генерал Зыбин совершил самое гнусное преступление – он предал своих подчиненных, командовать которыми ему доверила Родина. А значит, предал Родину, своих предков, всех нас, и за это полагается только одно – смертная казнь. Так всегда было, есть и будет! Долг, особенно в такое тяжелое время – превыше всего! Ладно, товарищи, что я вам прописные истины говорю, вы все и так знаете и понимаете, давайте лучше перейдем к планированию наших дальнейших действий.

Сначала скованно, а потом все больше увлекаясь, командиры 25-й танковой дивизии начали перечислять, что им необходимо и без чего воевать совершенно невозможно. А коль остатки дивизии становятся резервом 7-й ПТАБР, то я обязан всем этим их обеспечить. Я, как это обычно бывало, когда у меня пытались что-то безвозмездно получить, хмурился, отнекивался, ругался, однако в душе уже почти любил этих ребят и готов был отдать им последнюю рубашку, но только свою, а не бригадную. И пускай они были грязные, небритые, воняли потом, но свои, и души у них были чистые, светились огнем жертвенности за Родину и своих близких. Настоящие люди, а не та плесень в человеческом обличье, которую только что увел Лыков.

Разговор затягивался, я явно не успевал выехать в запланированное время, но и резко осаживать этих, доверившихся мне, людей тоже не мог. И тут в голову пришла мысль: «Не поеду я в штаб бригады, а лучше сразу двину в Волковыск. Времени сэкономлю море, а с Пителиным свяжусь по рации и вызову его на совещание. Радиосвязь наверняка действует – у Бедина все-таки РСБ, а не то убожество, которое установлено в броневике. Снабжение у НКВД отличное, и наркомат снабдил Гушосдор мощной радиостанцией, которые в армии полагались только корпусам. Ну, и у меня в бригаде тоже была такая – мы, в конце концов, не лыком шиты. Бульба чего хочешь раздобудет и проведет это по документам так, что комар носа не подточит, и все по бумагам будет выглядеть железобетонно – то есть строго официально.

Дождавшись, когда танкист примолк, наконец уяснив для себя, что перед ним не Господь Бог и удовлетворить все его потребности не может, я сказал:

– Ладно, майор, все ясно – аппетиты у тебя громадные, а получишь ты только то, что я смогу раздобыть в Волковыске и переправить сюда. Ну, может быть, что-нибудь в бригаде найдется. Виктор Петрович, у тебя радиосвязь со штабом бригады устойчивая?

Бедин практически сразу ответил:

– Связь с бригадой есть, а вот со штабом армии неустойчивая. Я попытался у них выяснить, что делать с задержанным, называющим себя командиром 36-й кавдивизии, но связь пропала, и ответа я так и не получил, поэтому и держал гражданина Зыбина в штабе, пока не установится радиосвязь. Но тут вы приехали, и у меня вопросов по этому поводу больше нет – проблема снята.

– Да, штаб армии – это просто какая-то неуловимая субстанция. Я тоже пытался с ними связаться, но почему-то не получилось, хотя со штабом бригады связь поддерживал. Пителин тоже за эти три дня всего лишь пару раз с ними связывался – проще с Минском переговорить, чем со штабом 10-й армии. По данным Борис Михалыча, штаб за эти дни уже три места дислокации сменил – наверное, поэтому с ними и связь такая неустойчивая. Они просто как Фигаро – то тут, то там, и все время километров за семьдесят от линии фронта. Вот так, лейтенант госбезопасности, и ведут себя наши штабисты. Поэтому, может быть, и на фронте такой бардак – правая рука не знает, что делает левая. Ладно, искать виноватых в том, что случилось, мы будем потом – сейчас нужно выбираться из той задницы, в которой оказались. Слушай приказ, товарищ Бедин: ты назначаешься командиром Зельвинской группировки. В нее будут входить: твой отряд, остатки 25-й танковой дивизии, а также красноармейцы и командиры, которых твой заградотряд будет продолжать останавливать. Задержанных военнослужащих теперь не нужно будет отправлять в бригаду, оставляй их здесь и направляй на пополнение 25-й дивизии. У майора бойцы и командиры уже обстреляны, думаю, они смогут поднять боевой дух этих красноармейцев. А теперь о задаче для твоей группировки – если немцы все-таки собьют части бригады с позиций в районе Слонима, вы станете второй линией обороны.

– Так если немцы займут Слоним, то вся армия окажется в мешке! – воскликнул майор-танкист.

– Ну и что, – ответил я, – главное, чтобы они не рассекли армию вдоль трассы Слоним-Белосток. Вот если им это удастся, тогда нам точно труба! А так это только теоретически представляется, что армия в котле, на самом-то деле это немцы сейчас подставляют нам задницу. Если вермахт завязнет в горловине Белостокского выступа, то не сможет перенаправить свои ударные соединения на восток, и наши там смогут перегруппироваться и контратаковать. Ну а если немцы в районе Слонима оставят только заслон, чтобы нас удержать в мешке, а основные силы направят в сторону Минска, это для них будет еще хуже. Не забывайте, что Десятая является самой мощной в Красной армии – одних танков у нее больше тысячи, пускай за это время многие уже уничтожены в боях, но все равно создать бронированный кулак возможно, и ему будет вполне по силам сбить этот немецкий заслон. А дальше уже мы оказываемся в тылу у наступающих фашистов. Ох, и повеселимся там от души! Оторвемся по полной программе – за все наши муки, жертвы и бессонные ночи!

Я достал из планшетки немецкую карту, отобранную у Гудериана, разложил ее на столе и, когда все столпились вокруг этой, можно сказать, энциклопедии действий вермахта, продолжил:

– Вот, видите, фашисты бьют исключительно по флангам Десятой армии. При этом Вторая танковая группа нацелена на Слоним и Барановичи.

То есть у них задача – перерезать пуповину Белостокского выступа и гнать дальше на Минск. Мы им, конечно, хорошо дали по морде, но немцы народ предусмотрительный и наверняка имеют мощные резервы на этом направлении. Ведь цели-то у них грандиозные, и подготовились они к их выполнению с немецкой тщательностью. Потеря 47-го моторизованного корпуса их не остановит, и вермахт продолжит выполнять намеченный план. А наша задача – засунуть как можно больше палок в колеса этого плана. А если удастся, то вбить в них такую оглоблю, что даже смазка всеми резервами их чудовищного катка не поможет, адский механизм начнет давать сбои и в конечном итоге рассыплется.

Я оглядел столпившихся вокруг стола командиров и задержал взгляд на Бедине. Решение назначить командиром создающегося оборонительного узла лейтенанта госбезопасности было вынужденным. Как пехотный командир, он, конечно, ноль – ни тактики, ни устава не знает, но не это сейчас было важным. Главным в этот тяжелый момент были исполнительность и твердость, а этими качествами Бедин, несомненно, обладал. Без приказа он ни на шаг не отступит – перестреляет здесь всех на хрен, если начнут паниковать, но не побежит, спасая свою драгоценную жизнь. Может быть, и майор обладает такими качествами, но его я не видел в тяжелых ситуациях, а сейчас полагаться только на опыт и звания никак нельзя – не та ситуация, и перестраховаться не получится. Чтобы хоть как-то снять проблемы и противоречия, которые могут возникнуть между армейскими командирами и всего лишь лейтенантом госбезопасности, я спросил у танкиста:

– Слушай, майор, тебя не ломает, что придется подчиняться командиру из ведомства Берии? Все-таки ты сейчас исполняешь обязанности комдива, можно сказать, это генеральская должность, а придется отчитываться перед командиром, у которого всего лишь по одной шпале в петлицах?

Майор в ответ хмыкнул, уставился на меня своими усталыми, раскрасневшимися глазами и заявил:

– Да какие сейчас могут быть счеты и амбиции – главное остановить фашистов! Да к тому же вы недавно очень хорошо продемонстрировали нынешние реалии – артиллерийский подполковник приказал расстрелять генерал-майора, и не кому-нибудь, а людям, одетым в форму органов госбезопасности. И что интересно, это распоряжение было принято ими к немедленному исполнению. Ведь вы сразу узнали комдива 36-й кавдивизии, но решение было молниеносным, и кстати, с ним я полностью согласен. Сука этот Зыбин – давить таких надо в зародыше. До войны я его тоже видел – важный был генерал, правильные слова говорил, а как хреново стало, так сразу в кусты. Слишком доверчивые мы были – такого гада пригрели!

Убедившись, что дрязг по поводу дележа власти вроде бы не предвидится, я наконец-то высказал мысль о главном, о тех выводах, которые пришли мне в голову, когда мы пробивались после бомбежки по шоссе, раздолбанному авиацией немцев. Еще раз оглядев командиров, я очертил пальцем контуры на карте и начал говорить:

– Четвертая армия немцев, которая давит с южного фланга, по-видимому, имеет цель перерезать шоссе в районе Волковыска, и 25-я танковая дивизия попала, кстати, именно под их каток. Но этот удар не настолько страшен, в отличие от того, который наносила Вторая танковая группа. Весовые параметры у этих армий разные – у Четвертой нет механизированных соединений, а значит, она не в состоянии создать мощный бронированный кулак, и наши части вполне могут с ней бороться. Конечно, если паниковать не будут. Вот скажи, майор, ты участвовал в боях с соединениями из этой армии – много ты видел немецких танков?

Майор задумался, озадаченно почесал затылок и несколько смущенно ответил:

– Да, действительно, не видел я танков, только штурмовые орудия с короткими 75-миллиметровыми пушками и бронетранспортеры «Ганомаг», а также много мотоциклов с пулеметами в колясках. Обычно все эти шавки висят на самом хвосте, а только развернешься, чтобы контратаковать, они врассыпную. Хитрые, гады, обычно в горячке боя кидаешься за ними – и тут же напарываешься на артиллерийский огонь. Хорошо, если ты на Т-34, а если на бэтэшке или на Т-26, пиши пропало – как свечи они горят от огня немецкой артиллерии. Лучше уж лоб в лоб встретить самоходку с «окурком» в башне, чем готовую к бою немецкую «колотушку». А еще у немцев в боевых порядках появились какие-то новые противотанковые пушки. Легкие танки они поджигают на километровой дистанции, а вблизи от их огня даже тридцатьчетверке не поздоровится, особенно если долбанет по борту.

– Да, слышал я о новых германских противотанковых пушках – Пак-38 их название, калибром пятьдесят миллиметров. Орудие, конечно, классное, но немцы начали их производить только в прошлом году, а значит, в войсках их должно быть не очень много. И главное сейчас не качество вооружения, а то, кто им управляет, то есть обученность солдат – бойцы они, или стадо баранов. Даже этой новейшей германской пушке не по зубам КВ или лобовая броня тридцатьчетверки, только вот опыта боевых действий нашим танкистам явно не хватает. Мечутся, как полоумные, а в итоге их жгут, как салаг. Да что там про боевые действия, простейшего опыта обращения с танком мало. А все это по причине мизерного моторесурса дизеля; все тряслись над тяжелыми танками – боялись их лишний раз завести, чтобы потренировать экипажи. Не дай бог начнется война, а танки уже выработали моторесурс, и их нужно отправлять на переборку дизеля или трансмиссии. Вот и доэкономили моторесурсы, так что танки даже до фронта не доезжают – срываются в обрывы, застревают в болотах, не вписываются в пролеты мостов. А все почему? Да потому что механики-водители даже габаритов танка не чувствуют. У них всего-то по несколько часов наезда на этой сложной и тяжелой технике. А немцы не дураки и прекрасно знают о выучке наших солдат, на этом и строится вся их тактика: сначала ошеломят первым ударом, и неопытные наши бойцы начинают нервничать; а когда получают в принципе верный приказ – отойти на более выгодные с точки зрения обороны позиции, то немцы виснут у них на хвосте небольшими мобильными силами и производят много шума, такого, что красноармейцам, да и командирам, кажется, что за спиной у них катят целые полчища фашистов. А тут еще с неба клюют самолеты люфтваффе. В общем-то, потери от этих авианалетов не очень большие, но эффект грандиозный. Взрывы соточек слышны издалека, и это сильно подстегивает воображение, особенно если ты видел последствия хотя бы одного авианалета – несколько разорванных тел, пару сгоревших автомобилей и очумевших от близкого взрыва людей. Начинается мандраж, переходящий в панику, и понеслось – ноги в руки, технику на фиг, чтобы не задерживала, и в леса, подальше от этого ада. Все, тактика немцев сработала – они потом спокойно собирают трофеи, вылавливают не совсем расторопных красноармейцев и пьют шнапс, празднуя победу!

– А что делать, товарищ подполковник, – воскликнул майор-танкист, – реально же контратаки танков, да и пехоты, вязнут в немецкой обороне! Отбиваются с громадными для нас потерями!

– Что делать, ты и так уже должен понять! Ты же видел метод противодействия немцам батальона Сомова: пропускать на живца передовые части противника и бить их с тыла. Непродуманными контратаками немчуру не остановишь – они вояки опытные и на такие безумные наскоки плевать хотели. У них пара батарей «колотушек» с опытными расчетами следуют за передовой моторизованной частью, и как только ее пытаются контратаковать, в дело вступает противотанковая артиллерия, ну и минометы, конечно. А если контратака мощная, то они вызывают авиацию. При таком раскладе остановить немцев можно только из подготовленных заранее засад или если контратаковать будет крупное соединение с артиллерийской поддержкой.

– Вы еще скажите «с подготовленных заранее позиций», – иронически произнес майор, – а если такого нет, и ты уже измотан боями; резервов нет, снабжения нет, а немцы – вот они, рядом, и прут, чтобы тебя уничтожить. Вот тогда что делать?

– Тогда нужно, в первую очередь, взять себя в руки и подумать холодной головой, где подходящий рельеф местности, чтобы за него зацепиться. Если близко нет такого, тупо выставляешь тяжелый танк на перекресток, вдобавок сажаешь под него расчет с ручным пулеметом и отсекаешь преследователей. Немчура замучается пыль глотать, чтобы сбить такой заслон: «колотушки» Т-34, а тем более КВ, не возьмут; минометы этим танкам по хрену; вызывать тяжелую артиллерию – пройдет уйма времени; авиацией – тоже не факт, что смогут быстро уничтожить такого бронированного монстра. Вот тебе и выигрыш во времени. Пока герои, оставшиеся в танке, вызывают огонь на себя, вполне можно оборудовать грамотные позиции, чтобы встретить фашистов.

– Все у вас ладно получается, как по писаному, в реальной же жизни немцы нас имеют как хотят, а мы кутятами в кучу собьемся и сделать ничего не можем.

– Как не можем? А танкисты из батальона капитана Сомова разве не отрубили висевших на ваших плечах немцев, а пленного командующего Второй танковой группой ты разве не видел? И все это результат того, что моя бригада не идет на поводу у немецких стратегов, не дергается, если враги уже в тылу. Это генералы вермахта расписали, что с оголенными флангами и с угрозой попасть в мешок наши соединения будут любыми путями стремиться избежать окружения. Вся наша доктрина построена на том, чтобы соединения чувствовали локоть соседа, и немецкие генералы это прекрасно знают. Но в этом мы не оригинальны – все армии Европы исповедуют такую доктрину. Тактика глубоких фланговых прорывов в глазах немцев единственно верная, ведь именно благодаря этому они одержали все победы в Европе, а мы их как раз на этом и сможем подловить. Пусть бьют, прорываются, гонят хоть до Минска, а мы возьмем и не уйдем из Белостокского выступа. Десятая армия будет висеть над ними как дамоклов меч. А как только самые боеспособные моторизованные части вермахта уйдут вперед, мы обрушим на них, прямо им в спину, наш карающий удар. Или ударить не в спину, а в самый мозжечок – все-таки нам самим будет затруднительно протиснуться сквозь бутылочное горлышко выхода из Белостокского выступа, тем более когда господство в воздухе за немцами, к тому же они самое узкое место постараются плотно заткнуть самыми боеспособными частями, усиленными артиллерией. Но вот на запад дорога открыта – там масса шоссе, проселков, и болот практически нет; немецких воинских контингентов тоже не много, и все они вовсе не дивизии первого эшелона, а значит, отстой, и мы будем среди них, как стая волков в большом стаде травоядных. Где-то в районе Варшавы находится штаб группы армий «Центр»; отрубим голову гидре, и все ее щупальца – в виде ударных армий – начнут конвульсивно дергаться, в конце концов развалятся, тем более мы еще уничтожим склады и перережем линии снабжения. А ходу до бывшей польской столицы от границы СССР всего-то восемьдесят километров. Наши передовые механизированные части могут начать штурм ее предместий уже на следующий день после начала наступления.

Я замолчал и демонстративно посмотрел на часы. График движения в Волковыск уже был нарушен, но если я не буду заезжать в бригаду, то это все терпимо, и время, чтобы явиться вовремя к генерал-лейтенанту Болдину, еще было.

Глава 5

Только я хотел закончить это импровизированное совещание, как опять раздался въедливый, сомневающийся голос майора-танкиста:

– Да… красиво все звучит! Но чем-то мне эти слова напоминают зажигательную речь Остапа Бендера про Нью-Васюки. А вы помните, чем закончился этот эпизод из романа – «великого комбинатора» чуть не забили шахматными досками. А в нашем случае у немцев не шахматные доски, а танки, самолеты и опыт, наработанный в европейских войнах, – опытные они вояки, и не дадут нам возможности сосредоточить силы для такого мощного контрудара. К тому же боезапасов нет, убыль техники и личного состава колоссальная, связь хреновая, плюс над головами постоянно вьются эти сволочные аэропланы. Да сами посудите, что стало с 25-й танковой дивизией – жалкий огрызок когда-то мощного соединения. И даже оставшиеся несколько танков мы не можем обеспечить топливом и снарядами. А вы говорите о каком-то наступлении – тут бы к своим выйти и хоть немножко мускулами обрасти!

«Вот же скептик чертов», – подумал я, начиная заводиться, но внешне это абсолютно никак не проявлялось. Спокойным голосом, хотя внутри меня все клокотало и хотелось долбить кулаком по столу, вбивая в голову Половцеву свои мысли, я начал отвечать на сомнения, высказанные майором:

– Вот ты, Николай Палыч, и рассуждаешь, как предписывает немецкий генштаб, соответственно и действовать будешь, стремясь под угрозой окружения любой ценой вырваться к своим, чтобы там хоть как-то приткнуться к общей линейке обороны. И почему-то совсем не думаешь, что на том месте ты принесешь гораздо меньше пользы, чем если будешь драться с немцами здесь. Посуди сам – вырваться из Белостокского выступа остатки вашей дивизии смогут лишь в том случае, если пойдут лесами, бросив здесь всю оставшуюся технику. Учитывая отсутствие дорог, кроме этого шоссе, и господство немецкой авиации – других вариантов нет. То есть прорваться к старой границе вы сможете только с винтовками, ну, может быть, еще несколько пулеметов на себе дотащите. И что вы там будете делать? В штыковую атаку против танков попрете? А другого оружия никто вам дать не сможет. Вся тяжелая техника здесь останется. Сам знаешь, какое в мирное время было снабжение – каждый танк или нормальное орудие буквально выцарапывали у производителей. А сейчас война – по всем фронтам немец наступает, и вооружение нужно всем, а больших резервов новой техники у страны нет. Ее и раньше ведь гнали исключительно в приграничные армии. А если, не дергаясь, вы будете продолжать грызть фашистов в районе Белостокского выступа, то выполните свою миссию на все сто. Когда самые боеспособные части вермахта, продолжая наступление на восток, отдалятся километров на семьдесят, то те несколько танков, которые остались у двадцать пятой, станут весьма весомым аргументом в боях с гитлеровцами. Один наш танк у них глубоко в тылу заменяет двадцать, дерущихся на передовой. А значит, здесь ваше, весьма потрепанное, соединение соответствует полнокровной танковой дивизии, вступающей в бой где-нибудь в районе Минска.

Половцев молчал, смотря на меня каким-то непонятным, я бы даже сказал восторженным, взглядом. «Ага, проняло мужика – значит, сам желает, чтобы произошло чудо», – подумал я удовлетворенно. Но тут опять раздался скептический возглас. Это капитан-артиллерист не выдержал и высказал то, что его больше всего мучило в это тревожное время:

– Товарищ подполковник, а как же здесь драться с немцами? У меня по два снаряда на орудие осталось, да и у тягачей топлива нет. А вы сами знаете, что эти пушки весят по несколько тонн, и вручную или на конной тяге их не потащишь, да и подвоз снарядов без автотранспорта невозможен. К тому же артсклады и топливохранилища немцы разбомбили. Ума не приложу – где мы здесь сможем найти снаряды и топливо.

– Да уж прямо-таки все разбомбили! У страха глаза велики! Да Белостокский выступ так напичкан запасами, что их невозможно уничтожить даже за месяц плотной бомбардировки. Я точно знаю, что окружной артсклад в Волковыске не пострадал, а там тысячи тонн снарядов, патронов и других нужных вещей. Есть там и бензин, вот только жалко, что дизтоплива нет. Но солярка имеется в других местах – вон лейтенант госбезопасности не даст соврать. У Гушосдора на объектах по всей Белостокской области имеются запасы этого топлива. Чем, спрашивается, они заправляли свои грейдера, скреперы, бульдозеры и экскаваторы?

И, как уже вам говорил товарищ Бедин, на полустанке рядом с Волковыском стоят несколько железнодорожных цистерн с еще не слитой соляркой. Так что с запасами здесь гораздо лучше, чем в тех местах, куда все стремятся вырваться – там чистое поле, а подвоз боеприпасов будет только с железнодорожных станций, и это при полном господстве немцев в воздухе. Здесь же, я больше чем уверен, осталась масса не разбомбленных, оборудованных зачастую под землей складов. Только нужно не ждать манны небесной или героических снабженцев, а самим искать – шевелить, так сказать, булками.

Я на мгновение смолк, а потом, склонившись над картой, начал комментировать нанесенные на нее плановые перемещения немецких частей.

– Вот, видите, стрелки ясно показывают всю задумку немецкого Генштаба. У моторизованных частей задача – только вперед, пехотные же корпуса бьют по флангам 10-й армии. Остановим их и, если не начнем спрямлять фронт, нарушим все планы вермахта. А остановить их можно – сам рельеф местности нам в этом поможет. С северо-запада вермахт может наступать только вдоль шоссе Домброва-Сокулки, больше никак, там нас бережет непролазная Супрасельская пуща. С юго-запада полоса шире, но все равно она ограничена Беловежской пущей, эту полосу наступления 7-го и 9-го пехотных корпусов немцев пересекает замечательная речка Нарев – она является естественным оборонительным рубежом для наших потрепанных частей. Немного усилий, и ее топкие берега станут непреодолимой преградой для любой техники вермахта. Прорвавшаяся пехота не страшна – ее мы укатаем оставшимися танками и бронеавтомобилями. Люфтваффе немецкой пехоте особо не поможет – слишком там много деревьев, под которыми легко замаскировать нашу технику. Эту речку на сегодняшний день немцы еще не успели форсировать в массовом порядке. У мостов и известных нам бродов силами 7-й ПТАБР поставлены заслоны, они пока держатся. И это несмотря на то что у Сурожа наши порядки атаковала целая дивизия немцев. Слава богу, что на эти позиции в первые часы войны мне удалось перебросить бойцов, прибывших в Белосток на воинском эшелоне вместе с их вооружением. Эти ребята сотворили чудо – не просто отразили все атаки немецкой дивизии, а вместе с частями Шестого мехкорпуса, считай, остановили 7-й пехотный корпус вермахта. Неподготовленные бойцы, можно сказать, сборная солянка, дрались против настоящих зубров – немецких солдат, которые прошли с боями пол-Европы – и как дрались!.. Да что там говорить – памятники таким людям надо ставить!

Я прекратил водить пальцем по карте, оглядел внимательно слушавших меня командиров и продолжил свою речь:

– Девятый пехотный корпус вермахта завяз в боях с отступающими от границы частями Красной армии. В их рядах моторизованный батальон капитана Сомова играет роль своеобразной железной палицы: опираясь на заблаговременно оборудованные опорные пункты, он наносит стремительные контрудары по самым борзым немецким частям. А именно – по тем, кто наиболее активен, сильно вклинился в нашу оборону и имеет реальные шансы прорвать ее. Так что южный фланг 10-й армии истекает кровью, но держится. Правда, положение там крайне серьезное, как радировал мне начальник штаба бригады – подразделения держатся из последних сил. Слава богу, что там хотя бы со снарядами и патронами пока все нормально, окружной артсклад в Волковыске выручает. Это все я для того вам рассказываю, чтобы вы поняли – задача остатков 25-й танковой дивизии не только в отражении возможных атак немцев со стороны Слонима. В случае необходимости вы должны быть готовы совершить стремительный марш в район Волковыска для недопущения того, чтобы гитлеровцы перерезали наши главные артерии – шоссе и железную дорогу Белосток-Барановичи. Возможно, придется с марша вступить в бой с немцами. Понимаю, что остаткам дивизии практически невозможно выдержать лобовое столкновение с опытными немецкими вояками, но что же делать; если возникнут такие обстоятельства, нужно постараться и прыгнуть выше головы, а то нам прыгалки оторвут на хрен.

Я коротко хохотнул, сбивая своей незамысловатой шуткой то напряжение, которое накапливалось у командиров в ходе моей невеселой речи. Мужики из танковой дивизии и так были побиты жизнью, а тут им ставятся совсем немыслимые задачи. Чтобы их немного подбодрить, показать, что не все так ужасно беспросветно в нашей жизни, я бодрым тоном продолжил:

– Но это, конечно, маловероятный сценарий. Скорее всего, все будет нормально. На том направлении наступление ведет вовсе не цвет немецкой армии, а обычные пехотные корпуса; элита рвалась к Слониму, но мы ее хорошо осадили. Вот если бы к Волковыску пробивались механизированные корпуса вермахта, тогда они бы уже оседлали и шоссе, и железную дорогу. Но немцы – вояки умные, понимают, что это путь в никуда, что попав в Белостокский коридор, они сразу бы потеряли оперативный простор и были вынуждены двигаться дальше на восток по единственной дороге. А протащить столько техники по такой тонкой ниточке нереально: один взорванный мост – и темп наступления теряется. Так что фланговое наступление немчуры – просто маневр, чтобы держать нас в напряжении и отвлекать резервы. Не зря два немецких корпуса сдерживают столь небольшие силы; так моторизованный батальон Сомова уже больше суток мытарит целый корпус, тяжело, конечно, но, думаю, мне удастся убедить Болдина направить ребятам на помощь какую-нибудь часть из 6-го мехкорпуса.

Неожиданно в разговор вступил самый младший по званию – лейтенант Быков. Он уже отошел от потрясения, которое испытал после моего приказа расстрелять генерал-майора Зыбина. И сейчас, наверное, с присущей ему бесшабашностью, глядя прямо мне в глаза, спросил:

– Товарищ подполковник, а не кажется ли вам, что это просто смешно – разрабатывать стратегические планы, обладая такими незначительными силами, как у нас? Да и званиями мы не блещем! Пусть ваша бригада совершила героические дела, но такие задачи могут ставить только командармы или даже в Генштабе.

– Э-э-э, батенька, ты неправ! Только мы можем поставить себе такие планы. Ибо только наши подразделения находятся в той точке, где все может решиться! Отсюда, обладая даже небольшими силами, можно натворить столько дел, что мама не горюй! Только нужно все правильно рассчитать, а тут никакой Генштаб или командарм не помогут. Вот мы тут и пытаемся разработать, казалось бы, наполеоновские планы, но на самом деле нащупываем единственный путь, который может привести к спасению. Например, твой взвод тяжелых танков, если его грамотно расположить, может перекрыть напрочь Белостокский коридор, и сбить этот заслон для немцев будет архитрудной задачей. Сам знаешь, что авиация против КВ не всегда эффективна, тем более если танки замаскированы. Твои монстры, конечно, будут вполне по зубам корпусной артиллерии немцев, но для этого пушкам больших калибров нужно стрелять прямой наводкой, а это что-то из области фантастики. Применить бронетехнику для фашистов будет большой ошибкой, КВ расщелкают как орешки любые немецкие танки, оставаясь для них неуязвимыми. И значит, получается, что только хорошо обученная пехота может с ними справиться, но на этот вариант мы сами можем выставить пехотное прикрытие. Словом, я хочу сказать – вот что значит оказаться в нужное время в нужной точке. Даже твой взвод способен здесь затормозить немецкую армаду!

– Так что, моему взводу здесь оставаться? – озадаченно воскликнул Быков.

– Нет, двигаемся в Волковыск, именно в том районе сейчас самая угрожающая обстановка. Если у Болдина не окажется под рукой какого-нибудь механизированного подразделения, то твой взвод усилим людьми и бронеавтомобилями из бригады и направим на помощь батальону Сомова. На этом рубеже будут держать оборону группа лейтенанта госбезопасности. Ребята вокруг него боевые, думаю, они смогут остановить фашистов. Если же немцы собьют заслон ПТАБР у Слонима, то в этом направлении они направят небольшие силы, и в основном пехоту. Моторизованные части будут продолжать наступление в сторону Минска. Мы и так сбили им все графики, поэтому немцы будут спешить, и отвлекать главные силы на ликвидацию русских, попавших в котел, вряд ли станут.

Неожиданно в разговор вступил Бедин. До этого он стоял молча, видимо, пораженный важностью внезапно свалившихся на него задач. Разве мог он когда-нибудь подумать, что ему придется командовать войсковой операцией! Мозги-то у него были заточены на аппаратную работу – охрану задержанных, ну в крайнем случае – организацию заслонов и проверку документов, а тут такое. Но за то время, в течение которого я излагал присутствующим свои мысли и знакомил с оперативной обстановкой, лейтенант госбезопасности вполне адаптировался. Он почувствовал себя хозяином, и теперь ему было жалко выпускать из своих цепких рук такую технику, как танки КВ. А еще он ощутил свою особую значимость и ценность военачальника, которого только сейчас, в эти трудные времена, оценили. И был благодарен мне за это – по крайней мере, во взгляде это чувствовалось. «Эх, парень, – подумалось мне, – из тебя стратег, как из меня музыкант, но очень ответственный ты мужик, хоть и буквоед страшный – без инструкции и шага в сторону не сделаешь. Интересно, какую инструкцию сейчас попросишь?»

Но Бедин меня удивил. Прожженный аппаратчик начал издалека, но в конечном итоге все сводилось к тому, что его группу не только нужно усилить, но и взвод тяжелых танков ни в коем случае нельзя забирать. В конце своей пространной речи лейтенант госбезопасности заявил:

– Товарищ подполковник, а если немцы все-таки двинут на нас свои главные силы? Да мы без этих танков тут и несколько часов не продержимся!

– Гм, да-а… Ты, Виктор Петрович, аналитик, однако! Так вот, как аналитик аналитику говорю – если немцы посчитают крайне опасным оставлять у себя в тылу такие большие силы Красной армии, начнут на нас наступление моторизованными корпусами и пехотными дивизиями первой линии, то будем драться до конца. Зубами, когтями – чем угодно вцепимся в землю Белостокского выступа и будем держаться, пока живы. Погибнуть здесь, утащив за собой кучу упырей, гораздо лучше, чем найти смерть в дороге под бомбами, в бессилии матерясь на летящую смерть; или сдохнуть от пули немецких егерей, которые охотятся на тебя, как на дикого зверя, когда пробираешься лесами в надежде выйти к своим. Только объединиться, чтобы противостоять этим частям немецкой армии, не получится – в буреломе большой колонной не пойдешь, а на открытом пространстве одна жалкая танкетка разгонит хоть целый полк, вооруженный одними винтовками. А здесь наша смерть будет не напрасной: за то время, пока мы будем сопротивляться, наши перегруппируются, отмобилизуются, подтянут резервы и создадут мощную линию обороны. Вермахт, подавив нас, в дальнейшем обломает все зубы об эти эшелонированные порядки Красной армии. Вот так, товарищ Бедин… При негативном для нас развитии ситуации будете обороняться на этом рубеже до конца. без тяжелых танков. Они нужны в другом месте – там, где принесут большую пользу. Танки потребуются для организации контратак, а у вас будет оборона статичная, с опорой на реку. Здесь особо с такой бронетехникой не разгуляешься. К тому же если немцы начнут сбивать наш заслон у Слонима, то на эти позиции прибудет несколько полков 152-миллиметровых гаубиц, вот они-то и станут вашей главной ударной силой, если, конечно, этим полкам удастся выскользнуть из Слонима. Но сценарий отхода проработан, и перемещение гаубиц будет прикрывать 681-й артполк. Мои ребята погибнут, но дадут возможность артполкам РГК занять новую позицию. Вот только от люфтваффе бойцы бригады не смогут защитить эти мощные и неповоротливые пушки. Но будем надеяться, что отойти удастся ночью или небеса над нами сжалятся, и в момент отхода установится нелетная погода. Ну все, товарищи, поговорили, отвели душу, а теперь пора непосредственными делами заниматься. Товарищ Бедин, задачи вашей группы ясны?

– Так точно, товарищ комбриг!

– Хорошо! Для того чтобы наметить наилучшие позиции для размещения восьми полков 152-миллиметровых гаубиц, используйте товарища капитана. После того как наметите места размещения артполков РГК, оборудуйте в этих местах площадки, замаскированные с воздуха. Маскировочная сеть у вас еще осталась? Вроде бы два грузовика ею были загружены.

– Мало осталось, ведь мы, кроме всего прочего, перекрыли этой сеткой большую площадку для отдыха и укрытия от немецких самолетов беженцев, отходящих в сторону Барановичей, и частей РККА.

– Ладно, тогда оставшейся сетью перекройте площадку, на которой будет находиться полевой артсклад, куда из Волковыска будут поступать снаряды для этих гаубиц. Склад должен быть оборудован рядом с дорогой, и постарайтесь сделать так, чтобы оттуда было легко доставлять снаряды до позиций артполков. В общем, капитан-артиллерист знает все эти требования – вот ему и поручите оборудовать склад. К тому же стараться он будет и для себя – снаряды к его орудиям будут прибывать туда же. И еще, начинайте рыть окопы и капониры на левом берегу Зельвы, туда же перенесите и пульт подрыва моста. Теперь у нас меняется приоритет обороны – обороняться будем от немцев, наступающих не с запада, а с востока. Меняется и ваша задача, как заградотряда – теперь тормозить будете не только отдельных красноармейцев, но и любую часть, отступающую на восток, каким бы званием ни обладал ее командир. Ссылайтесь на распоряжение генерала армии Жукова Георгия Константиновича и отсылайте сомневающихся ко мне, а я уже с ними сам разберусь. Остановленные подразделения должны занимать оборону на левом берегу реки. Основное внимание при расположении этих частей уделите бродам – там сосредотачивайте основные силы. И штаб свой перенесите на другой берег реки. Всю эту работу стройте из того расчета, что передовые немецкие части могут появиться завтра во второй половине дня.

Отдавая эти распоряжения, про себя я думал: «Не много ли на себя берешь, парень? Может ведь так случиться, что тебя будут судить за самоуправство. Присвоил, понимаешь ли, функции командарма, а сам только-только Академию закончил. Пителин бы назвал такое поведение мальчишеским авантюризмом».

А еще в моей голове сидела мысль: как все сейчас быстро меняется. Еще несколько часов назад я и не помышлял вести борьбу с немцами в окружении. Мне казалось, вот мы остановили наступление Второй танковой группы немцев, и угроза молниеносного окружения 10-й армии отступила, теперь можно спокойно отвести войска в район старой границы и там занять жесткую оборону. Но проехав по шоссе от Слонима, я понял, что все не так-то просто. По этой тонкой ниточке уже сейчас забитого разбомбленной техникой шоссе, такая масса людей и техники просто физически не сможет пробиться. Даже если повезет, и несколько дней будет нелетная погода.

Вспомнился мне и Полевой устав (ПУ-39), а именно – параграф 423, который вдалбливал в наши головы преподаватель по тактике в академии: «Отход является одним из наиболее сложных видов маневра, отход требует строжайшей дисциплины, непрерывного и твердого управления войсками, устойчивой связи. Походная колонна представляет собой идеальную мишень для авиации противника, поэтому решиться на отход можно только в условиях обеспечения хотя бы местного и временного превосходства советской авиации в воздухе. Сам факт отхода неизбежно деморализует войска, превращая солдата из бойца на поле боя в беззащитный объект для нападения с воздуха и обстрела вражеской артиллерией». Если судить по канонам преподавателя Академии, человека опытного и умного (он еще при царе носил полковничьи погоны), таких условий в Белостокском выступе нет и отступать отсюда нельзя. Увиденная картинка творящегося на шоссе кошмара и полученные в Академии знания в корне изменили мое мнение о необходимости отойти, чтобы выровнять линию фронта. Не дадут немцы нам это спокойно сделать.

Приняв внутреннее решение стоять в Белостокском выступе до конца, я и начал действовать соответственно, попав в расположение Бедина. Пришлось менять все планы и импровизировать прямо на ходу – буквально на живую нитку сшивать оборонительный рубеж по берегу реки Зельва. Хоть я и говорил стоящим вокруг меня командирам, что в этот район прибудут восемь артполков РГК и что для этого уже разработаны планы, но это было далеко не так. Планы-то по выводу артполков больших калибров разработаны, конечно, были, но они заключались в том, что при выходе из боя у Слонима гаубицы будут передислоцированы под Барановичи, где мы с Пителиным запланировали создать мощный оборонительный рубеж.

Территориально это было недалеко от бывшего места дислокации артполков РГК, а в этих летних лагерях еще оставались снаряды для 152-миллиметровых гаубиц и другое имущество артполков. Кроме этого, в том районе силами местного населения должны были быть вырыты окопы и капониры для частей бригады. Об этом договорился с партийными властями комиссар бригады Фролов, когда мобилизовал технику в районной МТС для переброски гаубиц в районы организации наших засад.

Да. Мог получиться целый укрепрайон, к которому подтянулись бы и остальные силы бригады. Теперь все эти планы были коту под хвост, а иначе нельзя. Бригада-то в состоянии со своей техникой туда отойти, а вот другие соединения 10-й армии – нет. Хозяйство огромное, чего стоит только танковый парк 6-го мехкорпуса, и завозились эти танки в Белостокскую область по железной дороге в течение нескольких месяцев. А ниточка этой ЖД проложена сквозь вековые леса, рядом с непроходимыми болотами, и теперь наверняка разбомблена и потеряна для армейских коммуникаций. Шоссе сейчас и для обычного колесного транспорта недоступно, а танков и орудийных тягачей может пропустить едва ли десятую часть имеющихся в наличии, да и то если немцы не будут бомбить. Так что из Белостокского выступа выехать своим ходом мехкорпуса 10-й армии могут только в одну сторону – на запад, по шоссе на Варшаву. Вот и нужно идти по пути наименьшего сопротивления – нехрен преодолевать лишние трудности. При отступлении кроме брошенной техники куча народа поляжет от воздушных налетов и стычек с моторизованными частями вермахта, так лучше напоследок погулять от души, как следует попугать тыловые части немцев. А там, глядишь, так их пуганем, что это аукнется в соединениях первого эшелона.

Срочно – срочно! – нужно связываться с Пителиным, Осиповым, Фроловым и ставить перед ними новые задачи. А на этом участке Бедин теперь хрен пропустит кого на восток – пусть во главе колонны будет ехать даже маршал. Лейтенант госбезопасности уяснил для себя, что стоять здесь насмерть – воля самого Сталина. Пора на вооружение брать старый добрый лозунг – даешь Варшаву! К черту все трудности – вперед, и никаких гвоздей! Пусть профессора и академики в будущем, повизгивая от нашего непрофессионализма, недоумевают, какого черта мы ринулись вперед, а не стали бить по флангам наступающих немецких частей. Им не понять, не видя того, что теперь все к черту разваливается – управление войсками нарушено, старшие командиры бегут из зоны боевых действий в первых рядах, инфраструктура армии рухнула. Сейчас растерянных красноармейцев и младших командиров можно зацепить только одним – простым и понятным кличем, который овеян романтикой гражданской войны: «Даешь Варшаву!»

Все эти мысли буквально галопом проскакали по моему сознанию, оставив после себя жгучее желание оказаться как можно быстрее у рации и срочно начинать действовать любым доступным путем; отсюда попытаться запустить механизм будущей безумной атаки на Варшаву, а уже когда я попаду на совещание у Болдина, то опять любыми путями, вплоть до подлога и ссылками на особые полномочия, которыми меня наделил Сталин, заставить собравшихся командиров принять те решения, которые меня устроят.

Этому безумию берсеркера, которое готово было уже мною овладеть, начала сопротивляться иная сущность, доставшаяся от деда. Не то чтобы она была совсем против такой авантюрной мысли, нет – эта осторожная и расчетливая составляющая моей личности понимала, что положение наше аховое, что требуются неординарные действия. Только нельзя позволить себе броситься в такое дело с бухты-барахты – требуется серьезная подготовка. В первую очередь начинать надо с восстановления армейской инфраструктуры, а то, вон, даже помыться и постирать белье негде – этак через пару дней все мысли красноармейцев будут не о взятии Варшавы, а о том, как бы избавиться от зуда и вшей.

Во-вторых, и что совсем плохо – отремонтировать поврежденную технику невозможно, простейших техничек нет. Техника – она внимания и ухода требует, а то встанет на середине пути, и плакала тогда наша Варшава. В общем, эта насквозь заземленная моя натура думала о сугубо практических вещах, не позволяя основной сущности Юрки Черкасова кинуться с головой в его авантюрную затею.

Наверное, целую минуту шла безмолвная борьба за лидерство между двумя сущностями. В итоге никто не победил, зато было достигнуто согласие, что инфраструктуру для предстоящих боев восстанавливать обязательно нужно и предпринять некоторые действия требуется немедленно, а для этого весьма подходит именно Бедин. В качестве строевого командира он, конечно, долго не потянет такой воз, как создающаяся группировка, – подготовка не та. Но как организатору тыла армии этому лейтенанту госбезопасности цены не было – так грамотно организовать быт бойцов заградотряда и остановленных красноармейцев не каждый сможет. Как докладывал Лыков, даже прообраз госпиталя у них имелся. Кроме этого, в близлежащем хуторе организовано что-то типа банно-прачечного отряда, большая кухня, а также небольшая мастерская по ремонту техники – все было создано на пустом месте всего лишь за двое суток. Конечно, в этом большая заслуга и прибывающих под крыло Бедина гражданских сотрудников Гушосдора (их за эти дни собралось с разных строительных объектов управления уже сто двадцать человек), но организовал-то все именно лейтенант госбезопасности! Пусть он аппаратчик, не очень инициативен и неукоснительно соблюдает инструкции, но при этом – мужик хозяйственный, чего не отнять. Вот бы его свести с Бульбой – получился бы идеальный тандем по решению вопросов снабжения и организации тыла в самой критической ситуации, похоже, что именно в такую мы сейчас и попадаем.

А еще в голову начали закрадываться сомнения – правильным ли было мое решение забрать из заградотряда сержанта госбезопасности Лыкова. В общем-то, он очень хорошо дополнял Бедина – у аппаратчика оставался бы в распоряжении настоящий боец, к тому же весьма умный, опытный и предусмотрительный. Я с легкостью задавил ненужные сомнения – уж очень был мне самому нужен этот сержант. И вовсе не как командир роты, сформированной из легкораненых красноармейцев, а как специалист-контрразведчик. У Лыкова была феноменальным образом развита интуиция – он практически мгновенно вычислял, кто перед ним, враг или просто растерявшийся военнослужащий. Куда там до него бригадным особистам – они полагались на запросы, на документальную проверку, одним словом, на стандартную практику, а сержант госбезопасности только на свой жизненный опыт, и как правило, безошибочно. При нынешнем же бардаке, когда ничего ни у кого не запросишь, а полиграфия и подделка документов у немцев поставлена, напротив, отлично – можно было полагаться в деле выявления шпионов именно на интуицию; будешь верить бумажкам или словам разных, по виду очень симпатичных, людей – умоешься кровью. Этот опыт вбит в меня еще в Эскадроне – там провалы случались в основном в результате деятельности информаторов гестапо.

В настоящее время требуется включать в свои ряды тысячи незнакомых людей, а времени на их проверку делом – нет. Вполне вероятно, и даже наверняка, среди них имеются вражеские агенты и диверсанты; чуть зазеваешься, и все твои планы уже известны немцам. В самый решающий момент взрывается вдруг склад боеприпасов, например, или загорается хранилище топлива. Вот чтобы этого не происходило, мне и нужен был Лыков. Ну, а Бедин обойдется как-нибудь без сержанта госбезопасности, тем более на самом деле в ближайшее время я не ожидал, что немцы выйдут к рубежу реки Зельвы. Была надежда, что мои ребята совместно с артполками РГК остановят фашистов у Слонима. Гаубичные артполки – это же силища неимоверная, и это доказано результатами нашей засады. Если пушки будут замаскированы с воздуха и у них будет пехотное прикрытие, то немцам у Слонима ловить нечего – гаубицы в очередной раз перемешают всю немецкую технику, включая пехоту, с землей. К сожалению, боезапас, что мы успели завезти к позициям под Слонимом, был маловат, но все равно по четыре десятка снарядов к каждой гаубице имелось. Для хорошей встречи немцев хватит. Ну а дальше, если снарядов подвезти не удастся, придется сваливать оттуда по-быстрому, чтобы не попасть под авиаудар. При этом, естественно, когда артполки РГК перебазируются на берега реки Зельва, общее командование всем контингентом перейдет к Осипову. Мой заместитель – настоящий зубр, и уж постарается организовать здесь непробиваемый заслон. Так что по большому счету Бедину воевать вряд ли придется, поэтому обойдется без сержанта Лыкова. Пусть он и дальше занимается хозяйством, ибо, если войска все-таки попадут в Белостокский котел, то инфраструктура, созданная лейтенантом госбезопасности, ой как пригодится.

Пока я так размышлял и строил планы на будущее, командиры общались между собой, согласовывали ближайшие действия – кто чем конкретно займется. Чувствовалось, что эта бодяга у них затянется надолго, а время между тем неумолимо тикало, и я не мог ждать, когда они обо всем договорятся. Пришлось прервать разгоревшуюся дискуссию:

– Все, товарищи командиры, о взаимодействии договоритесь без меня, времени хватит, а я срочно в Волковыск, к генерал-лейтенанту Болдину. Приказано прибыть не позднее двадцати трех часов, а еще нужно связаться со штабом и автономно действующими частями бригады. Виктор Петрович, пойдем к твоим радистам, а товарищи командиры скопируют пока на свои карты все данные с трофея.

Я кивнул на немецкую карту, разложенную на столе, и добавил:

– На все про все у вас максимум тридцать минут. И еще сделайте копию для лейтенанта госбезопасности.

Обернувшись к Бедину, спросил:

– У тебя есть пустые бланки карт Белостокской области?

Естественно, у хозяйственного лейтенанта они были, и он не без гордости заявил:

– Конечно, имеются, и даже с нанесенными на них малопроходимыми тропинками. Мы же все-таки какие-никакие, а дорожники, с картами работать умеем.

– Вот и хорошо, тогда выдай товарищам по экземпляру, чтобы свои карты не перегружали лишним массивом данных. Я тебя снаружи подожду, хоть перекурю спокойно.

Перед тем как выйти из палатки, я приказал командиру охраны пленных:

– Товарищ Доренко, немцев отконвоируйте обратно. Гудериана тоже сажайте в кузов «хеншеля» – хватит, поездил в броневике, как король с персональной охраной, пора и честь знать!

Сказав это, я направился к выходу из этой громадной палатки. Наверное, в период активного ремонта участков дорог в подобных шатрах ночевали всем коллективом стройки.

Только я подошел к пологу, закрывающему выход из палатки, как он был откинут чьей-то сильной рукой, и в помещение шагнул сержант госбезопасности Лыков. Столкнувшись со мной нос к носу, он вытянулся и громко, чтобы услышали стоявшие у стола командиры, выкрикнул:

– Ваше приказание выполнено – дезертиры расстреляны!

«Вот психолог чертов, даже меня ошарашил», – подумал я, но вслух совершенно обычным тоном произнес:

– Товарищ Лыков, объявляю вам благодарность!

После этих слов, повернувшись к притихшим командирам, я, обратился к лейтенанту госбезопасности:

– Виктор Петрович, я забираю у вас Лыкова и еще пятерых бойцов.

Бедин попытался было возмутиться, но я перебил его:

– Военная необходимость, Виктор Петрович. Сами понимаете, только Лыков сможет быстро и без проблем добраться до запасов топлива Гушосдора – ведь ему охрана притрассовых складов подчинится безоговорочно.

– А зачем вам тогда еще пять человек? – фыркнул Бедин.

– Я же сказал – военная необходимость! Вы сами знаете, какое количество шпионов и диверсантов обезврежено только на ваших блокпостах, поэтому можете представить, сколько их сейчас находится в других местах, особо важных для обороны Белостокского выступа, а бороться с ними практически некому. Не могу же я вас взять отсюда, теперь задачи, поставленные перед заградотрядом, приобретают поистине стратегическое значение, и ваше присутствие здесь совершенно необходимо. Я беру по минимуму – только на шесть человек уменьшаю ваше подразделение.

Неприкрытая лесть в адрес Бедина была специально мной задумана, все-таки лейтенант госбезопасности относился к другому ведомству – вполне мог взбрыкнуть и не выполнить моих приказаний. Положение-то положением, но иногда личные амбиции возобладают в человеке, даже когда он стоит на краю пропасти. А теперь Бедин вполне может преисполниться важности от сознания предстоящей особой роли, не будет особо упираться, когда его подразделение немного пощиплют. Чтобы еще больше закрепить намечающийся успех в деле безоговорочного выполнения лейтенантом госбезопасности моего распоряжения (а это было видно по выражению его лица), я добавил:

– К тому же я знаю, что заградотряд уже значительно вырос за эти дни: кроме ста двадцати гражданских работников Гушосдора к вам вышли и семнадцать бойцов НКВД, так что кадры добавились, и убытие пятерых бойцов и сержанта особо ваше подразделение не ослабит. Все, Виктор Петрович, выдавайте командирам карты, а я вас жду снаружи.

Сказав это, я кивком показал Лыкову, чтобы он следовал за мной, и вышел из палатки.

Глава 6

Курить хотелось страшно, желание еще больше усилилось, когда я вышел из штаба, но дело – прежде всего. Пришлось мне, задавив все потуги организма, хоть немного расслабиться, продолжить разговор с сержантом госбезопасности. О его дальнейшей деятельности, и что ему необходимо захватить в хозяйстве Бедина, прежде чем мы направимся в Волковыск. В конце своего инструктажа я спросил:

– Ну, ты отобрал людей, которых забираешь из отряда?

– Да, товарищ комбриг, они уже должны были собраться у автомобилей. Я правильно понял, что кроме пятерых бойцов забираем и водителей на эти десять грузовиков?

– Естественно, Сергей! Кто-то же должен управлять этим транспортом. Самое главное, чтобы ты был уверен и в этих водителях. Наверное, уже понял – командовать ротой выздоравливающих бойцов придется тебе недолго, основная твоя задача – организация контрразведки. Поэтому все люди вокруг тебя должны быть надежны на сто процентов, включая и водителей – им придется доверять очень важные вещи. Я не знаю, в каком состоянии сейчас автобат бригады, вполне вероятно, что убыль машин там большая, и этим десяти грузовикам придется взять на свои плечи снабжение наших секретных операций. А сейчас, сам понимаешь, кругом масса вражеских глаз и ушей. Не дай бог, окажется какой-нибудь разговорчивый парень среди этих водителей, тогда пиши пропало – все наши усилия по организации засад окажутся напрасными. Сболтнет такой парень что-нибудь при одном каком-нибудь душевном мужичке или красивой девушке, и эти сведения через несколько часов лягут на стол немецкого командования.

– Да не волнуйтесь, Юрий Филиппович, эти водители – люди проверенные, бывшие гражданские работники Гушосдора, а туда ребят набирало НКВД, так что у всех есть допуск на ведение секретных работ.

– Ладно, ты человек в этих делах опытный, в людях разбираешься хорошо, будем считать, что кадры подобрал надежные. Грузовики уже направлены в лагерь, где располагаются выздоравливающие?

– Конечно, сразу же после того, как получил ваше распоряжение об изъятии грузовиков у заградотряда. Туда же отправил и пятерых своих ребят. Бойцу Иванцову поручил передать младшему лейтенанту Анисимову ваш приказ откомандировать из своего взвода сержанта Родичева в новую роту, а также, что все бригадные бронеавтомобили будут сопровождать формирующуюся колонну.

– Хорошо, товарищ Лыков, вам тоже стоит сейчас направиться к формируемой колонне. За то время, пока я буду тут, у рации, вы на месте окончательно определитесь с командирами взводов и отделений, проведите инструктаж с ними, и особо это дело не затягивайте – будьте готовы минут через сорок начинать движение. Думаю, мне этого времени хватит, чтобы связаться по рации с нужными людьми. Кстати, в расположение заградотряда не прибыл еще один танк КВ?

– Никак нет, товарищ подполковник!

– Странно, мы уже здесь полтора часа торчим, а ребята обещали отремонтировать гусеницу танка за час. Что-то они задерживаются… Вроде бы не слышно было звуков бомбежки. Уж ты-то услышал бы отдаленные звуки взрывов авиабомб.

– Да, должен бы! Кстати, за теми «юнкерсами», которые недавно пролетали, я наблюдал в бинокль – они точно близко от нас не пикировали. А танк, как вы говорили, ремонтируют от моста километрах в семи, если бы самолеты его начали бомбить, я бы не только это услышал, но и увидел, как «юнкерсы» делают «горку». Задерживаются ребята наверняка из-за самолетов – услышали, как те летят, ну и бросили работать. От греха подальше укрылись в какой-нибудь щели. Старший сержант Асаенов – боец добрый, издали чует опасность, напрасно на рожон не полезет.

– Ну ладно, Сергей, давай, двигай к формирующейся колонне, а танк, надеюсь, появится, пока я буду в радиоузле.

Как только Лыков ушел, я, прислонившись спиной к массивному стволу высокой березы, росшей рядом с входом в палатку, достал папиросу и нервно стал покручивать ее в своих пальцах. На сердце было тревожно – волновался я за Шерхана. Давно такого не было, чтобы Наиль находился так далеко от меня, и я чувствовал неприкрытой свою спину. Только закурил папиросу, как немного в отдалении раздался рев мощного двигателя, сразу успокоивший меня, – звук дизеля тяжелого танка ни с чем не спутаешь. Мысли вернулись к тому, какие задачи ставить Осипову, Фролову и Пителину. Свобода маневра оставалась только ночью, вот и нужно было все так организовать, чтобы ни в коем случае не ошибиться.

По нынешним временам, самая трудная задача предстояла группе Фролова: входящему в бригаду 724-му артполку совместно с двумя гаубичными артполками РГК нужно было совершить ночной марш от позиций, расположенных под местечком Ивановичи. И дело было даже не в расстоянии, а в том, что им предстояло совершить незапланированный заранее маршрут. Одно дело – занятие уже подготовленных позиций под Барановичами, и совершенно другое – движение в неизвестность. До войны такого сценария действий командиры бригады не отрабатывали. Но я верил в организационный талант Фролова, как и в профессионализм командиров артполков. А еще в то, что на эйфории после недавней победы люди способны горы свернуть, не говоря уже о том, чтобы успешно и вовремя добраться до новых позиций. Сейчас красноармейцы были настолько воодушевлены, что способны вручную тащить тяжеленные гаубицы. Вот я и надеялся, что группа Фролова, несмотря на все трудности и забитые дороги, сможет пробиться к рубежу, создаваемому у реки Зельва.

Эх, я бы ни капли не сомневался в том, что все артполки РГК смогут в течение одной ночи занять новые позиции, если бы не одно но – тракторов катастрофически не хватало, один тягач приходился на две гаубицы. В наших планах предусматривалось перебрасывать гаубицы челночным методом. И даже на случай форс-мажорных обстоятельств, если отступать придется в светлое время суток, было подготовлено по пути движения колонн несколько замаскированных с воздуха площадок. Только сейчас я по достоинству оценил проявленную Пителиным осторожность, когда в разработанных планах он предусмотрел оборудование промежуточных стоянок, с натянутыми между деревьев маскировочными сетями. Хотя раньше, когда эти планы только разрабатывались, я легкомысленно вещал своему мудрому начальнику штаба, что «это совершенно излишне», что «отходить будем ночью, поэтому не следует зря переводить маскировочную сеть». Но Пителин сумел меня переубедить, к тому же Бульба раздобыл этих маскировочных сетей в несколько раз больше положенного по нормам на бригаду. Теперь это обстоятельство позволяло начинать перевозить гаубицы из группы Фролова в светлое время, и я сейчас собирался дать команду своему комиссару начинать переброску артполков РГК немедленно – пускай тягачи перетаскивают гаубицы до замаскированных площадок и возвращаются за следующей партией. В конце концов, эта железная гусеница вполне сможет к утру доползти до Зельвы.

Если все-таки гаубицы попадут под удар люфтваффе и большинство тракторов будет уничтожено, тогда ребятам Фролова придется принимать бой в том месте, куда успеют дотащить гаубицы. Фролову нужно будет организовать доставку боеприпасов до этих новых позиций из полевого артсклада, расположенного под Барановичами. Грузовиков у него много, за ночь можно будет перебросить весь складированный там боезапас. Но было у меня ощущение, что все обойдется, и группа Фролова сможет без боя и потерь добраться до Зельвы. Строилось это ощущение на анализе поведения немецкой авиации после учиненного нами разгрома 47-го моторизованного корпуса. Немецких самолетов над тем районом не наблюдалось – вызывать и ставить перед ними задачу уже было некому. А люфтваффе самостоятельно проявлять рвение не будет. На кой черт летчикам по своей инициативе контролировать еще одну дорогу – у них и так забот сейчас выше крыши: что бомбят дорогу Белосток-Слоним, это было понятно – нельзя же просто так выпускать дислоцированные в Белостокском выступе соединения. А вот по дорогам Пружаны-Ружаны-Слоним и Береза-Ивацевичи-Барановичи немецкая авиация работала по заявкам 2-й танковой группы.

Не успел еще додумать, какие задачи буду ставить Пителину, как из палатки вышел Бедин – пора было направляться в радиоузел, но я притормозил лейтенанта госбезопасности:

– Подожди минутку, Виктор Петрович, сейчас переговорю еще с танкистами, и пойдем заниматься делом.

У меня было жгучее желание ощущать присутствие Шерхана рядом с собой. Мне нужно было чутье Наиля о приближении опасности. В предстоящем движении по открытой с воздуха дороге было совершенно необходимо его присутствие рядом со мной. Кто, кроме Шерхана, своевременно предупредит о появлении авиации противника? Я надеялся на парня.

У майора имелись экипажи, лишившиеся танков, вот пускай он из них, посоветовавшись с Быковым, доукомплектует людьми взвод КВ. А Шерхан поедет со мной, и как только он почувствует приближение опасности, сразу же будем съезжать с шоссе и прятать грузовик под деревьями. Вот с такими мыслями я вновь вошел в палатку и безапелляционным тоном приказал майору Половцеву выделить трех опытных танкистов в распоряжение лейтенанта Быкова. Танкисты должны занять свои новые боевые места к тому моменту, когда я закончу сеансы радиосвязи, то есть через сорок минут. Не слушая пытающегося что-то сказать майора, я повернулся и вышел из палатки, а когда выходил, еще и выкрикнул вдобавок:

– Время пошло, майор, через сорок минут танки начинают движение, и экипажи этих боевых машин должны быть полностью укомплектованы.

Выйдя из палатки, кивнул Бедину, и мы быстрым шагом направились к стоявшему неподалеку ЗиСу с большой будкой вместо кузова. Через пару минут я уже влез в этот передвижной радиоузел и продиктовал дежурному радисту, кого нужно вызывать и на какой частоте. Естественно, в первую очередь приказал соединяться с 724-м артполком. Фролов в это время должен был находиться неподалеку от штабной радиостанции, в чем я смог убедиться буквально через пять минут – именно столько времени понадобилось, чтобы через эту мощную радиостанцию соединиться со штабом полка, и к аппарату подозвали комиссара бригады.

Михаил Алексеевич первоначально был озадачен столь радикальными изменениями планов, зная, как я не люблю дергаться и на ходу менять поставленные ранее задачи. Но после пяти минут разговора вник в ситуацию, а когда я намекнул, что после подхода его группы и занятия позиций полками РГК, вполне вероятен мощный контрудар силами 10-й армии и перенос военных действий на территорию противника, комиссар просто загорелся этой идеей. Еще бы, это именно то, к чему его готовила партия, и он сам всегда внушал подчиненным: «Если враг нарушит священные границы Советского Союза, то Красная армия могучим ударом опрокинет его и будет громить наймитов империалистов на их же территории». Такими словами он даже мне пытался привить военную доктрину партии. Почувствовав, что старший батальонный комиссар разобьется в лепешку, но сделает все, чтобы артполки прибыли вовремя к месту новой дислокации, я еще минуты три обсуждал задачу с Михаилом Алексеевичем, конкретизируя детали.

Наконец мы договорились, что передовой отряд, который будет пробивать дорогу и одновременно служить передовым боевым охранением, выступит через сорок минут. В общем-то полки были уже готовы к маршу и ожидали только наступления темноты, чтобы тронуться в путь сразу же после получения приказа. Задержка в сорок минут была вызвана только тем, что нужно было подготовить передовой отряд, а именно – его таран. Да, вот именно таран, его роль должны были выполнять два бульдозера ЧТЗ и грейдер. Алексеич был мужик деятельный, и он быстро мобилизовал бригаду дорожников, повстречавшуюся на шоссе недалеко от Ивановичей. Теперь они стали его саперами, вдобавок с бульдозеров были сняты отвалы – таким образом переоборудовали их в артиллерийские тягачи. Но после полученной информации о забитых разбомбленной и брошенной техникой дорогах было решено на трактора вновь навесить отвалы. Эти ЧТЗ будут в деле очистки пути, пожалуй, поэффективнее, чем тяжелые танки.

Кстати, немецкая авиация над шоссе Ивацевичи-Барановичи практически не летала. И если самолеты люфтваффе все-таки появлялись, то шли высоко – видно, цели их были совершенно в других местах. Единственный раз над шоссе, по которому поработали гаубицы, был замечен самолет в низком полете, но и тот был наш МиГ. Так что моя идея, что отрезок шоссе до Барановичей можно проскочить и в светлое время, была, пожалуй, здравой и вполне могла увенчаться успехом.

Я бы еще долго беседовал по рации со своим комиссаром (связь была прекрасная, помех практически не было), но время поджимало. Согласовав все вопросы по конкретной задаче, я попрощался с Фроловым, и радист сразу же начал устанавливать связь со штабом 681-го артполка. Радиоэфир нас явно баловал, связь установилась практически сразу, вот что значит мощная радиостанция, а не форменное убожество, установленное на БА-10.

Осипов был недалеко от рации, поэтому я потерял не больше трех минут, ожидая его. Да и говорил со своим заместителем гораздо меньше, чем с Фроловым, – этому профессиональному военному не нужно было долго объяснять, отчего возникла потребность в дальнейшем отходе его группы именно на позиции у реки Зельва, а не к Барановичам. Львиную долю разговора заняли вопросы: в какой момент отводить артполки РГК с позиций у Слонима, нужно ли присылать ему своих людей для оборудования нового рубежа обороны, ну и, конечно, как будем снабжаться боеприпасами.

Немецкая авиация над шоссе Ружаны-Слоним тоже низко не летала. Один раз, где-то через полтора часа после завершения артиллерийской операции, над шоссе кружили лишь два наших самолета. Они помахали крыльями бригадным трофейщикам, ковырявшимся в разбитой немецкой технике, и улетели. «Ага, зашевелились, – подумал я, – наверняка это командование высылало авиаразведку, чтобы проверить правдивость рапортов Пителина. Хороший знак – значит, все еще не совсем развалилось».

Удовлетворение сложившимся положением дел в группе Осипова еще усилилось, когда мой заместитель доложил, что он уже выслал разведывательную группу в район Слонима, и дорога до позиций, подготовленных бригадными саперами еще до войны, свободна. Никаких затруднений для движения в ночное время не должно было возникнуть.

Одним словом, все вроде бы было хорошо – потерь практически не было, немецкая авиация не прессовала, проблем в предстоящей передислокации не предвиделось.

С хорошим боевым настроем я попрощался с Осиповым, и радист начал устанавливать связь со штабом бригады. Связь-то установилась быстро, но Пителина в штабе не оказалось. Да и вообще никого там не было, кроме дежурного радиста. Как тот заявил, все направились отражать немецкую атаку. Фашисты уже прорвались практически к штабу, поэтому в окопы вышли все, включая людей из пищеблока, писарей и медработников. Даже начфин бригады вместе с кассиром взяли ручной пулемет и пошли занимать позицию. Эта информация меня буквально придавила. Все вроде бы до этого времени было хорошо, а тут такое.

В голове началась полная катавасия. Мысли мелькали разные, но из них ни одной не было хорошей. Я думал: «Если немцы уже вышли к штабу – дело пахнет керосином. Для таких солдат, которые у вермахта находятся в передовых частях, мои штабисты не преграда – сомнут в течение десяти минут. А позади штабной группы других наших частей нет. Получается, путь к Волковыску открыт. А заняв его, немцы рассекают группировку, сконцентрированную в Белостокском выступе, на две части. А это значит полный трындец! Вот же черт, а я, как дурак, здесь сижу, планы какие-то мудрю! Идиот! У тебя же такой противник, собаку съел на войне, думаешь, поймал его в ловушку один раз, так и дальше все пойдет как по писаному? Это же профессионалы, они все ставки на одну лошадь не делают, у них в загашнике куча различных комбинаций; не получается в одном месте, в другом тебя додавят».

Я нервно достал папиросу и прямо в этом крошечном радиоузле ее закурил, хотя обычно старался в помещениях не курить. Однако куревом мозги не прочистило, да и на душе было так же тяжело: к беспокойству о судьбе Пителина примешивались и другие черные мысли. Полный отчаянья, я начал продумывать дальнейшие действия остатков бригады. Хотелось, наплевав на все, объявить тревогу и всеми наличными силами ринуться на помощь своим ребятам. Если бы не выучка, полученная в Академии, и не длительное общение с Пителиным, я именно так бы и сделал, хоть и понимал, что такими силами во встречном лобовом столкновении с немцами у нас нет шансов победить. Так что же делать? Похоже, войска 10-й армии обречены. Им не выбраться из этого котла, если даже бригада до полного своего истощения будет держать Слоним. Они не смогут пробиться через барьер, поставленный вермахтом у Волковыска. После того как 7-ю ПТАБР немцы уничтожат, у них на пути не останется никаких преград, а история поражения России может повториться уже и в этой реальности – такого я, пока жив, допустить не мог. Получается, что нужно действовать, как планировалось раньше. Нечего пальцы гнуть и считать себя умнее противника. Пока мы слабее, придется приноравливаться к его темпу – тормознем немцев у Слонима и будем улепетывать, пока целы, на подготовленные позиции у Барановичей. То есть нужно опять связываться с Фроловым и Осиповым с приказом действовать по нашим старым планам.

Я уже хотел было приказать радисту соединяться опять с 681-м и 724-м артполками, но потом подумал, что с этим можно минут тридцать и подождать. Сначала нужно переговорить со штабом 10-й армии, вдруг у них в том районе все-таки имеется какая-нибудь моторизованная часть. Стоило связаться и с бронепоездом: во-первых, предупредить, что к Волковыску в ближайшие часы могут прорваться вражеские части, а во-вторых, может быть, Болдин уже там, и ему гораздо проще подтянуть войска для ликвидации прорыва немцев. По-любому требовалось связаться с батальоном Сомова. Конечно, требовать от него идти на помощь Пителину нельзя, ведь оголить участки обороны по реке Нарев – это крайняя мера безумия, но посоветовать объединиться с мехгруппой майора Вихрева, совершающей рейд по тылам немцев, а затем попытаться совместными силами прорваться к Барановичам, я был обязан. Вот с установления связи с батальоном Сомова, а затем с мехгруппой Вихрева, я и решил начинать свою арьергардную борьбу.

Минут пятнадцать радист пытался соединиться с батальоном Сомова и мехгруппой Вихрева, но все было безрезультатно, впрочем, связи со штабом 10-й армии тоже не было. В конце концов нам все-таки улыбнулась удача – получилось соединиться с 58-м бронепоездом. Радист бронепоезда был несказанно рад, что комбриг 7-й ПТАБР сам вышел на связь. Оказывается, он уже более часа пытается меня найти через штаб бригады и через рацию бронеавтомобиля, но все безрезультатно. Мой разговор с радистом прервал командир бронепоезда, которому понадобилось менее минуты, чтобы добраться до радиоузла, как только со мной установилась связь. Даже не отдышавшись, он передал приказ генерал-лейтенанта Болдина:

– В связи с угрожающей обстановкой, складывающейся в районе Волковыска, совещание отменяется. Подполковнику Черкасову вместе с пленными и захваченными документами немедленно следовать на аэродром, возле которого раньше дислоцировался штаб 11-й САД. Там ждет самолет для вылета в Москву.

Эта информация меня даже обрадовала. Значит, командованию известно положение дел под Волковыском, и там, наверху, наверняка приняли меры, чтобы немцам не удалось перерезать автомобильную и железную дороги. Ну а то, что захваченных немцев собираются эвакуировать в центр, это понятно – не каждый день в плен попадаются такие важные господа, наверняка лично Сталин пожелал побеседовать с плененным командующим танковой группой.

Поговорив еще несколько минут с командиром бронепоезда о том, что ему известно о прорыве немцев к Волковыску, и каким образом бронепоезд собираются использовать в обороне города, я распрощался со старшим лейтенантом. Нужно было спешить – появилась возможность помочь Пителину и не допустить прорыва немцев к Волковыску. Пришлось скорректировать свои планы и все-таки бросить часть сил в район Волковыска, хотя до этого я собирался начинать отход всей группы к Слониму, в общем-то, поставив крест на войсках, сконцентрированных в Белостокском выступе, – хотел организовывать жесткую оборону под Барановичами, чтобы помешать немцам с ходу прорваться к Минску. Но командир бронепоезда меня обнадежил, сообщив, что Болдин связался все-таки с Голубевым и приказал направить в район Волковыска резервные части 10-й армии. Так что появилась надежда, что если я, пусть небольшими силами (три тяжелых танка, пять бронеавтомобилей, рота пехоты), ударю с востока, а другие части начнут атаку с запада, нам удастся опрокинуть прорвавшихся немцев, тем более что со стороны Волковыска эти атаки артиллерией поддержит бронепоезд, об этом я со старшим лейтенантом договорился. К сожалению, невозможно было использовать остатки 25-й танковой дивизии: у них, как мне все-таки признался Половцев, топлива оставалось километров на двадцать максимум, да и люди были вымотаны до невозможности. Бойцов Бедина брать с собой не имело смысла – как пехота они полные нули, пусть лучше сидят здесь и охраняют тыл. Так что на помощь Пителину придется направить только те силы, которые уже и так были подготовлены к маршу.

Единственное, чем еще можно усилить формирующуюся группу, так это взять у Бедина два бронеавтомобиля из четырех, имевшихся у гушосдоровцев. Хватит им и двух БА-20, тем более у Половцева имеется бронетехника. Бронеавтомобили, сопровождающие машину с пленными, я отправить на помощь Пителину не мог – эти пленные и секретные немецкие документы были, может быть, важнее, чем судьба штаба моей бригады. Да и сам возглавить атаку я тоже не мог – нужно было выполнять приказ генерал-лейтенанта по доставке пленных на аэродром. Придется поручить командование предстоящей операцией Лыкову. А больше некому, других вариантов нет. Доберемся общей колонной до пересечения шоссе с дорогой, ведущей к базовому аэродрому 11-й САД, а дальше разделимся: я на грузовике с пленными, под охраной двух броневиков, налево, а остальная колонна прямо, в сторону Волковыска. Наверняка по проселочной дороге, ведущей к аэродрому, проедем и без танков, пробивающих путь. Сдам пленных, отчитаюсь перед Болдиным, который, по информации командира бронепоезда, ожидал меня на аэродроме, а дальше можно и самому повоевать. И, как я надеялся, может быть, удастся разжиться у генерал-лейтенанта какими-нибудь резервными частями: все-таки он – первый заместитель командующего округа, а теперь фронта, и резервы у него должны быть, или не резервы, а право приказать любой воинской части выполнять распоряжения подполковника Черкасова, а уж как распорядиться этим подразделением, я разберусь.

На этом все мои размышления по предстоящей операции закончились, и я уже собирался выбраться из мобильного радиоузла к Бедину, который стоял около будки, как поступил радиовызов из штаба бригады. Когда же радиосвязь была установлена, я испытал очередной за последние полчаса удар по психике, только на этот раз положительный – на связь вышел мой начальник штаба.

Даже не поздоровавшись с Пителиным и не произнеся кодовых цифр (так было принято у нас в бригаде, и эти коды менялись в зависимости от времени и должности, чтобы немцы не могли подставить кого-нибудь другого человека), я воскликнул:

– Михалыч, ты как? Неужели тебе с писарями и поварами удалось отбить немецкую атаку?

Мой начштаба хмыкнул, потом произнес кодовые цифры и умолк, ожидая моей реакции. «Вот, педант… Зануда чертов», – выругался я про себя, но делать было нечего, пришлось говорить свой код. Я хорошо знал Пителина – пока формально не убедится, что с ним говорит комбриг, хрен что-нибудь ответит, хотя по хмыканью, с которого он начал разговор, чувствовалось, что прекрасно узнал мой голос. Услышав этот своеобразный цифровой пароль, Борис Михайлович поздоровался, а потом меня весьма удивил последующим сообщением, вернее не удивил даже, а просто поразил, заставив мозг бешено работать. Пителин совершенно спокойно, обычным своим ворчливым тоном заявил:

– А никакой атаки и не было. Сначала вроде бы намечалось что-то, а потом их мобильные силы и артиллерия быстро собрались и умотали к себе в тыл. Сейчас только минометы беспокоят, а так тихо. Хотя наш наблюдатель по рации и передал, что немцы большой колонной, включающей в себя все штурмовые орудия и бронетранспортеры, ранее выдвинутые против нас, направились в сторону Сурожа, но я штабных пока с позиций не снимаю. Мало ли что германцу придет в голову, может, они одной пехотой, даже без артподготовки полезут в атаку.

– Да, дела… – произнес я озадаченно, – что-то эти гады мудрят! Не могут они вот так взять и просто отказаться оседлать шоссе! Может, на них так наши операции под Ружанами и Ивацевичами подействовали? Узнали, что в этом месте сидит самый главный наш стратег, организовавший те засады, ну и свалили от греха подальше. Шучу, Михалыч, шучу! Но все-таки странно все это!

– Да ничего странного, Юра. Я, кажется, догадываюсь о причинах поспешного отвода ими артиллерии и моторизованных подразделений. Перед тем как соединиться с вами, мне удалось связаться с майором Вихревым. Хотя связь была неустойчивая, помехи глушили и здорово искажали слова майора, но основное я понял – он там не на шутку разошелся в тылах вермахта. Его мехгруппа полностью разгромила несколько автоколонн. Немцы в панике – бросают технику, захваченные ранее населенные пункты и улепетывают налегке на запад. Сейчас его группа двигается в сторону Сурожа – вот туда немцы и стягивают самые боеспособные части и артиллерию. Наверное, там и хотят остановить и уничтожить группу Вихрева. Надо бы как-нибудь помочь майору. Я пытался связаться с батальоном Сомова, может быть, он сможет организовать контратаку в направлении Сурожа, но связи нет. И сделать-то я больше ничего не могу – сил нет.

– Не можешь? А сформированный Курочкиным из отступающих красноармейцев батальон – это что, не сила? Да Ряба наверняка из этих растерянных, лишившихся командования людей слепил пусть не идеальное, но более-менее боеспособное подразделение. Вот этот батальон и отправь в распоряжение Сомова, пусть они совместными усилиями и организуют контратаку на Сурож. Я, в свою очередь, тоже кое-чем помогу. На тебя немчура сегодня вряд ли полезет – так что обойдешься артдивизионом, саперами да штабными вместо пехоты.

– Хм, батальон!.. Да батальон Курочкина я еще днем направил к Сомову. Немцы так жали, что Валера просто молил о помощи. Думаешь, почему его мехгруппа еще сдерживает немцев по реке Нарев? Вот поэтому и держатся, что ребята Курочкина пришли им на подмогу. Да если бы этот батальон был здесь, я бы ни за что не отправил опытных штабистов в окопы!

– Вот незадача!.. Ладно, Михалыч, я что-нибудь придумаю. Есть у меня в наличии небольшое моторизованное подразделение. Бойцов, конечно, в нем мало, но зато имеется три танка КВ.

– Откуда, комбриг? Ну, Филиппыч, ты меня поражаешь!

– Места надо знать, товарищ начштаба! Больше двигаться по фронтовым дорогам и держать глаза открытыми. Тут теперь много чего можно найти, если, конечно, паника мозги не затуманила. Да шучу я, Михалыч! А если серьезно, то бойцов – правда, из них много легкораненых – останавливала группа Бедина, танки же двигались в распоряжение 13-го мехкорпуса, но я их тормознул и в связи с боевой обстановкой переподчинил 7-й ПТАБР. Ты же знаешь доведенный до меня приказ генерала армии Жукова – вот я и действовал согласно его распоряжению. Га-га-га… Вовремя, не правда ли, подвернулись эти танки? К тому же я переподчинил штабу 7-й ПТАБР и остатки 25-й танковой дивизии, которая отходила к Слониму. Так что, Михалыч, их тоже можешь учитывать в своих планах. Правда, они сейчас полностью обескровлены и не способны на активные действия: сил у них не больше, чем у моторизованного батальона, а горючего и боеприпасов практически нет. Так что прежде чем планировать операции с их участием, придется тебе обеспечить эту дивизию-батальон необходимыми ресурсами. Скажи-ка, Михалыч, в резерве у Жигунова еще осталось горючее?

– Да вроде есть немного.

– А сколько грузовиков сейчас в штабной группе?

– На данный момент три ЗиСа, да и те не наши. А все грузовики автобата, не задействованные в операциях артполков, были направлены на переброску батальона Курочкина, и пока об их судьбе ничего не известно. Если бы не грузовики, пригнанные откуда-то интендантом Стативко, то сидели бы мы вообще без колес, ведь вся техника, включая и бронеавтомобили, передана батальону лейтенанта Курочкина. Я даже свою «эмку» им отдал.

Но я уже не слушал причитаний Пителина – радость переполняла мое сердце. Бульба жив и, как обычно согласно своей манере, уже где-то захомячил грузовики. Вот черт, как чувствует, что теперь важнее всего для бригады. А зная Тараса, можно предположить, что и грузовики он пригнал не пустые. Я почувствовал громадное облегчение – еще бы, теперь всю глыбу забот о материальном обеспечении своих задумок можно переложить на плечи другого, и Бульба выполнит эти задачи оперативно, гораздо лучше меня – отменный нюх у мужика на нужные вещи.

Разговор с Пителиным пора было заканчивать, мы и так уже слишком долго общаемся по рации, а это чревато. Одно дело, когда связь длится минут пять, и совсем другое, когда одна и та же рация задействована длительное время. Немцы не дураки, и такие длинные сеансы связи наверняка будут прослушивать, на другие у них сил не хватает – слишком много раций в эфире, так что постоянно прослушиваются только те диапазоны, на которых работают рации штабов армий и корпусов. Мы для них слишком мелкая рыбешка, но если долго будем занимать эфир, то и нами заинтересуются.

А между тем Михалыч разошелся, как будто забыл нашу договоренность – держать связь по рации не более семи минут. Видно, сильно переживал за судьбу подразделения Курочкина, а слова, что он отдал свою «эмку» Рябе, явились своеобразным катализатором, после чего он решил выложить мне все недочеты организации обороны Десятой армии. Пришлось мне эти, в общем-то, справедливые претензии к работе штаба 10-й армии прервать словами:

– Время, Михалыч, время – мы уже в эфире семь минут. Еще максимум две минуты, и связь заканчиваем.

Услышав это, он сразу же прервал подробный анализ действий армейского штаба и перешел к конкретике, заявив:

– Да, ты прав, комбриг, нечего обсуждать это в эфире. А по наличию транспорта хочу сказать, что техслужба автобата через пару часов отремонтирует еще один грузовик. Капитан Жигунов обещал, что к вечеру они одну полуторку точно подготовят, а еще, может быть, заменят поврежденные части в ярославской пятитонке: его ребята прошерстили тут одну автоколонну, разбитую немецкой авиацией, и набрали нужные детали.

– Вот это по-нашему, по-бригадному! Ладно, Михалыч, теперь слушай приказ: грузовики, которые пригнал Бульба, срочно загрузить бочками с бензином, выстрелами к 75-миллиметровым и 45-миллиметровым танковым пушкам и патронами 7,62. Все это требуется доставить в расположение группы Бедина. Эх, жалко, что у нас дизтоплива нет! Ты Бульбу нацель, чтобы он любой ценой достал соляру и тоже привез ее в расположение Бедина.

– Гм, солярки, говоришь, нет. Да есть она, родимая! Двадцать бочек привез на этих грузовиках Стативко. А еще машины эти доверху забиты маскировочными сетями, консервами и патронами нужного тебе калибра, словом, загружены так, что рессоры чуть ли не прямыми стали. Мы ничего еще не разгружали – не до этого было, я всех людей в окопы загнал, даже тех, которые с интендантом приехали.

– Ну, Бульба, молодец! Надо же, сколько необходимых вещей раздобыл. Ты тогда эти грузовики и не разгружай – сразу отправляй их к Бедину, и те машины, которые отремонтируют ребята Жигунова, загружайте бензином, выстрелами к танковым пушкам – и тоже к Бедину. Вот когда весь этот груз попадет к танкистам, тогда и можешь включать в свои планы силы полнокровного моторизованного батальона. С исполняющим обязанности командира 25-й танковой дивизии майором Половцевым Николаем Павловичем переговоришь позднее. Я его предупрежу, и он, где-то через полчаса, сам с тобой свяжется по этой рации. Кстати, узнаешь у него позывные и на каких частотах работают их рации. Все, Михалыч, конец связи. Как говорится – будем живы!

Закончив сеанс связи, я тут же выбрался из тесной будки радиоузла к Бедину, который стоял на свежем воздухе. Лейтенант госбезопасности вопросительно на меня посмотрел – он же думал, что все это время я общался с командованием 10-й армии и с генерал-лейтенантом Болдиным, и теперь ждал, какие приказы вышестоящего командования я до него доведу. Я и довел, но только не вышестоящего командования, а те, которые сформировались в моей голове, и начал с того приказа, который болезненней всего воспринял бы Бедин. А так как он пока что думал, что я только озвучиваю то, что идет сверху, то вполне вероятно, обойдется без того, чтобы начать доказывать мне, что НКВД имеет свое командование, и только добрая воля лейтенанта госбезопасности в такое трудное время – залог тесного сотрудничества армии и НКВД. Но только все имеет границы, тем более когда из подразделения НКВД забирают людей и технику – и прочая, и прочая. Потому что я хотел забрать у гушосдоровцев два бронеавтомобиля.

На самом деле действительно так и произошло – мой приказ выделить для формирующегося моторизованного подразделения два бронеавтомобиля прошел без всяких возражений. Так, только слегка перекосило физиономию лейтенанту госбезопасности, и все. Психология, мля! Все-таки не зря я был одним из лучших в Эскадроне на занятиях по практической психологии. Еще один раз лицо Бедина поменяло свое выражение, когда я довел до него приказ – при выходе на рубеж реки Зельма артполков РГК и подразделений бригады передать командование группировкой моему заместителю подполковнику Осипову. Но значительно пониженное этим эго лейтенанта госбезопасности я тут же восстановил словами:

– Виктор Петрович, после выхода Осипова на этот рубеж, тебе предстоит очень большая работа.

Вся инфраструктура 10-й армии нарушена, и ее придется воссоздавать заново. По-видимому, мы попадаем в окружение, но это ничего не значит – армия ведь существовать будет, значит, и тыловая служба ей совершенно необходима; вот ты и будешь отвечать за тыловое обеспечение окруженных войск. Ответственность громадная, но думаю, ты с этим справишься – вон как грамотно организовал быт своего заградотряда, значит, и более крупные задачи тебе по силам.

По лицу Бедина я понял, что мои слова попали в самую точку, и теперь он мои приказания будет выполнять так же незамедлительно, как и вышестоящего командования НКВД. Раньше лейтенант госбезопасности немного кочевряжился передо мной, показывая свою независимость, но теперь это был мой человек, и я мог полностью полагаться на его исполнительность.

Удовлетворенный достигнутым результатом, я фамильярно улыбнулся лейтенанту и произнес:

– Ну что, Виктор Петрович, время прощаться – пора мне двигать к генерал-лейтенанту Болдину. Ты знаешь, что делать, и теперь я спокоен за свои тылы. Пойдем, я еще переговорю с майором Половцевым, и, как говорится, по коням.

В штабной палатке, куда мы снова зашли, стояла рабочая атмосфера. Командиры, склонясь над картами, на которые они перенесли данные с трофейных, обсуждали выполнение немцами намеченных на этих картах целей, с возможными их действиями на нашем участке фронта. Послушать их было, конечно, интересно и полезно, но обстановка не позволяла заниматься углубленным анализом действий противника. Пришлось прервать это довольно полезное занятие по приведению мозгов в порядок.

Мой инструктаж остающимся командирам был недолгим и касался в основном взаимодействия со штабом бригады. Чуть больше времени заняла постановка задачи лейтенанту Быкову. Взводу тяжелых танков отводилась одна из основных ролей в задуманном рейде в район расположения батальона Сомова. Наспех сформированная группа должна была с ходу контратаковать немцев, наверняка обложивших позиции батальонов Сомова и Курочкина. После того как Быков уяснил задачи танкового взвода, я тепло попрощался с остающимися командирами, и мы с танкистом вышли из штабной палатки.

Глава 7

Я еще не успел дойти до грузовика с пленными, как услышал голос Шерхана. А когда «хеншель-33» оказался в поле зрения, увидел старшего сержанта, который, как обычно, времени зря не терял. Сидя на бревне рядом с грузовиком и пристроив туда же котелок, он размахивал рукой с зажатой в ней ложкой и что-то громко втолковывал водителю «хеншеля» Синицыну. Красноармеец стоял перед ним чуть ли не по стойке смирно. Пленные и их охрана тоже были при деле – рассевшись на траве в тени фургона, мои ребята наперегонки с немцами дружно работали ложками. Я уже хотел было прервать это безобразие – что за дела, пленные, считай, без охраны, ведь их конвоиры, положив оружие на траву, всецело поглощены содержимым своих котелков. Один бросок, и в руках любого из фашистов могла оказаться винтовка сидевшего с ним рядом бойца.

На всякий случай расстегнув кобуру, я набрал в легкие воздух, чтобы как можно громче гаркнуть слова приказа, но тут мой взор зацепился за фигуры двух бойцов Бедина. Они стояли невдалеке, в тени разлапистой березы, и внимательно наблюдали за процессом принятия пищи немецкими офицерами, при этом автоматы у обоих были наизготовку. «Да, – подумал я, – под надзором таких волкодавов у немцев ни на мгновение не может возникнуть мысли, чтобы хотя бы попытаться вырваться из плена». Так что все было под контролем, мои ребята могли спокойно отдохнуть и поесть.

Я, надо признаться, тоже вдруг ощутил зверский голод. Еще бы, с самого утра во рту ни маковой росинки. Судя по всему, такое мое состояние каким-то образом передалось Шерхану на расстоянии, ведь мы с Быковым подошли совсем тихо, и он нас не мог видеть, но только Наиль на полуслове вдруг смолк, подскочил, повернулся ко мне и воскликнул:

– Товарищ подполковник, а ваша порция еще горячая в термосе дожидается, там и товарищу лейтенанту хватит. Сейчас красноармеец Синицын достанет из кабины чистые котелки, и можно приступать к обеду.

Он только глянул на Синицына, а тот уже метнутся к кабине. Я смолчал, лейтенант Быков попытался было отказаться, ссылаясь на нехватку времени и то, что нужно спешить выполнять боевую задачу. Но старший сержант – калач тертый, и в эту тираду умело ввернул свое:

– Война войной, а питаться нужно, а то всю дорогу будем думать, где бы урвать хоть какую-нибудь крошку, а не о том, как лучше накостылять фашистам. Вон, немцы – вояки грамотные и злые, а обедают всегда по расписанию, поэтому, может, все и успевают, да и откровенных ляпов не делают. К тому же, товарищ лейтенант, ваши танкисты тоже сейчас обедают, не стоит лишать их такой вкуснотищи, как горячий борщ, тем более перед предстоящими тяжелыми боями. Неизвестно, когда еще придется. А поварихи, надо сказать, здесь замечательные. Товарищ лейтенант госбезопасности такие кадры привлек, даже нэпманы такого борща наверняка не пробовали.

Говоря все это, Шерхан внимательно поглядывал на меня – ждал, какая будет реакция. У меня первоначальное желание было такое же, как у танкиста – гнать быстрее вперед, чтобы выручать своих братьев. Однако монолог хитреца попал на очень благодатную почву – голодный желудок горячо поддерживал слова Наиля, а обоняние жадно впитывало аромат, исходивший из котелка старшего сержанта. Потом и рассудок сдался, ведь несколько минут задержки для поддержания физической формы в дальнейшем могли спасти ситуацию. Одно дело идти в бой сытым и отдохнувшим, и совсем другое – изможденным и голодным. Первое предполагает психологию победителя, второе тоже допустимо, только уже когда кидаешься в последний бой, когда уже на все наплевать, лишь бы остановить врага. А немец – это не тот противник, которого можно взять одним отчаянным, на пределе физических сил, наскоком. Борьба нам предстояла долгая и тяжелая.

Все эти мысли за долю секунды пронеслись в голове, и я одобрительно кивнул Шерхану. А тот, увидев такую реакцию, соловьем запел, описывая качество борща и крепчайшего чая с выпечкой, которые приготовили работники бединского пищеблока. Под эти возбуждающие аппетит слова мы с лейтенантом Быковым взяли уже наполненные котелки, которые протянул нам красноармеец Синицын, и примостились на то же бревнышко, где до этого сидел старший сержант. Сам Шерхан, чтобы не мешать командирам, отошел к бойцам охраны и продолжил обед. Наступила тишина, прерываемая только дробью ложек о металл котелков.

В недолгие десять минут блаженный праздник желудков окончился, сменившись на бешеную суету: Быков убежал к своим танкистам, конвоиры громкими криками загоняли пленных в кузов «хеншеля», при активном участии Якута и Шерхана, ну а я в очередной раз проводил инструктаж нашего водителя, красноармейца Синицына. Задача у него оставалась прежней – держаться метрах в десяти-пятнадцати от замыкающего танка, а при появлении немецких самолетов, немедленно сворачивать с дороги и загонять грузовик под деревья. Наконец пленные были загружены, Шерхан пристроился рядом со мной в кабине и, как только мы услышали рев танковых дизелей, я дал команду начинать движение.

Первоначально наша колонна была не очень длинной, немногим более ста метров, но, когда мы переехали мост и к нам присоединилась остальная техника, стала напоминать своим видом гигантскую гусеницу, медленно ползущую по асфальтовому шоссе. Скорость движения диктовали танки, прогрызающие путь сквозь месиво частично сгоревшей, а в основном брошенной военной и гражданской техники. Иногда я встречал взгляды выживших в этом аду и не убежавших подальше в леса людей. Их понурые фигуры изредка возникали недалеко от обочин, в перелесках, протянувшихся вдоль шоссе. В глазах некоторых вспыхивала надежда, когда они смотрели на нашу колонну, но в основном – полное равнодушие и обреченность. Люди уже ни во что не верили, по всему было видно, что они полны боли и жалости к нам, которых гонят, по их мнению, на верную смерть. Наверняка все эти люди думали, что на фронт выдвигается свежая воинская часть из резерва, бойцов которой накачали политическими лозунгами и бросили затыкать дыру в обороне, и что вряд ли эта колонна доберется до фронта – раздолбят ее немцы с воздуха еще в пути, а выжившие красноармейцы пополнят неуправляемое стадо беженцев. Знали бы они, какие люди сейчас идут в этой колонне к фронту! Среди них нет ни одного политработника, и средних командиров всего два, а командует всем этим воинством бывший служака Гушосдора.

Казалось бы, смешно, и кажется, что при первом же столкновении с противником эта, так сказать, сборная солянка неминуемо разбежится. Но это далеко не так – были бы у этих ребят такие слабые душонки, давно бы уже все разбежались, возможностей для этого было масса. У раненых военнослужащих люди Бедина даже документы не изымали – думали, что их будут эвакуировать в тыловые госпиталя. Кто же знал, что сложится такая обстановка, и легкораненых придется ставить снова в строй. И они встали, никто не пытался симулировать слабость после полученного совсем недавно ранения. То есть это были добровольцы – обстрелянные, испытавшие все тяготы недавнего разгрома и чудом избежавшие гибели, словом – настоящие воины, которые готовы были умереть, но выполнить поставленные задачи. Я был уверен, что теперь эти люди будут биться до последнего вздоха, и уже никакая паника их не зацепит. Все, отпаниковали свое – теперь это закаленные, стойкие бойцы.

Я не сомневался, что вновь сформированное подразделение сможет достойно вступить в бой с фашистами, но до них нужно было еще добраться, а в этом нам здорово могло помешать люфтваффе. Эти стервятники чуяли, где можно напиться настоящей, здоровой русской крови. Пускай бойцы были проинструктированы в том, как себя вести при команде «воздух», а в колонне двигалась техника, способная вести огонь по самолетам противника, но опасения последствий воздушного налета оставались. Кроме бригадных бронеавтомобилей, доработанных для ведения зенитного огня, в колонне шли два ЗиСа с установленными в кузовах счетверенными пулеметами «максим». Именно на их огонь при отражении воздушного нападения я надеялся больше всего. Пулеметы эти я снял с зенитного прикрытия моста – было понятно, что немцы не собираются его бомбить, хотят захватить мост неповрежденным. Таким образом, мы были далеко не беззащитны перед самолетами люфтваффе, но все же Синицын получил приказ при их появлении сразу сворачивать с дороги и укрываться под деревьями. Уж слишком важный груз мы везли, нельзя было оставаться на дороге, даже плотно прикрытой зенитным огнем.

За изгибом дороги показался ЗиС, он стоял прямо поперек шоссе, из кузова выпрыгнули несколько человек и бросились в сторону обочины. У двоих из них были в руках какие-то пакеты и, судя по всему, достаточно тяжелые. «У, сволочи, мародеры проклятые, – подумал я, – пули на вас не хватает! Польские кровопийцы, живоглоты долбаные!» Наверняка за добычей выползли поляки. А кто же еще? Только местные куркули, которые пользуются нашим тяжелым положением, и грабят беззащитных беженцев. Услышали, гады, звуки подходящей к ним военной техники и бросились в сторону леса. А там у них наверняка подготовлены подводы, чтобы увозить в свои норы награбленный груз.

Видимо, такие мысли возникли не только у меня; нервы у командира БА-20 сержанта Брызгалина, который ехал за нами, не выдержали, раздалась пулеметная очередь, и два мародера, навьюченные тяжелыми пакетами, упали, остальные залегли и ползком все-таки скрылись в небольшой рощице. Передовой КВ, не задерживаясь на такую мелочь, как стоящий поперек шоссе грузовик, с ходу снес его, и колонна, не притормаживая, поползла дальше.

Мы отъехали от протараненного танком грузовика, наверное, метров триста, как раздался вопль Шерхана:

– Воздух!

У меня от этого крика сердце ухнуло вниз, и я внутренне сжался. Предпринять ничего не успел, события закрутились так стремительно, что мне в них выпало исполнять только роль бессловесной тряпичной куклы.

Красноармеец Синицын, услышав вопль Шерхана, тут же нажал клаксон, вывернул руль, и мы, с ходу миновав кювет, поскакали по буеракам в сторону находящейся невдалеке рощицы. Болтало неимоверно, держаться приходилось за старшего сержанта, сидящего у окна, а это получалось плохо, вернее, у меня-то хорошо, а вот сам Шерхан что-то некрепко держался за поручень, что был рядом с ним. Мельком глянув на его физиономию, я понял почему. Лицо у Наиля было все окровавлено, взгляд слегка расфокусировался, челюсть отвисла – парень получил болевой шок. Слишком рьяно он, бедолага, высовывался из окна, высматривая в небе немецкие самолеты, а у Синицына молниеносная реакция – услышал команду «воздух» и мгновенно начал выполнять предписанный маневр, уводить грузовик с дороги в ближайший лесок. Шерхан при этом не успел выдернуть голову из открытого окна и при начавшейся болтанке боднул головой железную раму.

Через минуту этого родео я почувствовал, что моя опора стала тверда, как скала – старший сержант, наконец, очухался, и теперь намертво держался за поручень обеими руками, а еще через минуту мы вкатили в спасительную рощу. Как только грузовик встал под пышную крону громадного клена, Шерхан распахнул дверцу кабины и выпрыгнул в густую траву. Следом и я вылез из кабины, но предварительно приказал Синицыну достать аптечку и заняться обработкой раны на голове старшего сержанта.

Выбравшись из кабины «хеншеля», я понял, что поспешил с приказом «оказать старшему сержанту медицинскую помощь». Шерхан сам с этим прекрасно справился. У этого хозяйственного мужика в необъятных карманах быстро нашлись и маленькая плоская фляжка, и упаковка чистого бинта. Увидев эту серебряную фляжку, я про себя усмехнулся – знакомая вещь, еще совсем недавно она принадлежала диверсанту, которого мы обезвредили на артскладе Гаврилова. Принюхавшись, я уловил и аромат коньяка, которым она была заправлена. «У, зараза, – подумал я о Шерхане, – меня-то после бомбежки обрабатывал спиртягой, а сам, вон, коньячком пользуется». Но вслух я это говорить, естественно, не стал, да и вообще было не до разговоров – стали уже отчетливо слышны звуки подлетающих самолетов.

Не обращая больше внимания на Шерхана и красноармейца Синицына с аптечкой в руке, я бросился по следам «хеншеля» к прогалине среди деревьев этой небольшой рощи, откуда было хорошо видно нашу растянувшуюся по шоссе колонну. Плюхнувшись в небольшую канавку на краю прогалины, я стал наблюдать за действиями людей в преддверии воздушного налета. Все было как по писаному, так, как я и инструктировал своих подчиненных, никакой суеты, а тем более паники: грузовики уже стояли пустые, я увидел только последних отбегающих в придорожные заросли красноармейцев. Бронеавтомобили, по методу Ковалева сползшие слегка в кювет, чтобы увеличить угол возвышения пулеметных стволов, были готовы к отражению воздушной атаки. Даже гушосдоровские броневики, также воспользовавшиеся этим методом, имели теперь угол возвышения пулеметного ствола градусов тридцать пять, а может, и больше. Теперь людей в колонне можно было увидеть только в кузовах двух ЗиСов, с установленными там счетверенными пулеметами. Да и то расчеты этих зенитных установок были неподвижны – напряженно ожидали подлета воздушных целей. Как мы и договаривались с Быковым, танки сползли с шоссе и забрались в гущу придорожных зарослей. Конечно, маскировка была плохая, башни виднелись из этих кустов, но все же сверху они будут не так бросаться в глаза. Так что колонна была готова к воздушному нападению, и, даст бог, мы потеряем не так много людей и техники.

Наконец я перевел взгляд на небо, выискивая самолеты противника. Хотя что их выискивать, они уже висели чуть ли не над головой. А когда я их пересчитал, мне стало совсем тоскливо. Еще бы, целая эскадрилья Ю-87 готовилась нас бомбить. Вот же черт, а у меня была надежда отбиться от этих воздушных убийц. А тут разве отобьешься, тут просто море пикировщиков. Плакала наша техника, смешают ее с асфальтом, и не помогут тут наши пулеметики.

Эх… невезуха! Нет, чтобы этим гадам появиться на полчаса позже. Мы бы за это время уже добрались до мест, где большие деревья стоят вплотную к дороге, и их кроны отлично маскируют от наблюдения с воздуха все то, что происходит на шоссе. А теперь дело труба – эти двенадцать напичканных бомбами «юнкерсов» раскатают в блин все наши автомобили и броневики. Эх, жалко ребят, оставшихся отстреливаться от летающей смерти. Было бы бомбардировщиков поменьше – самолета четыре или максимум шесть – смогли бы отбиться, а так вариантов нет – уничтожат они всю нашу технику, стоящую прямо на шоссе. Лишь бы, гады, танков не заметили, а если, не дай бог, их зацепят и повредят, то пиши пропало, тогда мы ничем не сможем помочь батальонам Сомова и Курочкина, истекающим кровью.

Вот же гадство какое! Бьют, суки, по последней надежде нашей обороны. Вот что бы этим сволочугам пролететь, но нет, фашисты как чувствуют, что эти несколько десятков автомобилей и броневиков могут стать большой проблемой в их победном шествии.

Вот так я лежал и матерился, в полном бессилии и понимании своей ничтожности перед неизбежностью сползания России в ту мою бывшую, кошмарную реальность. Все было зря – историю не изменить напрасным дерганьем какой-то жалкой молекулы под именем Юрка Черкасов.

А между тем «юнкерсы», в ясном понимании своей силы, неторопливо стали набирать высоту, чтобы оттуда начать ужасающее пике, раскручивая неотвратимую карусель смерти. Передовой бомбардировщик практически добрался до точки начала пике, когда из находящегося невдалеке облачка вырвалось два серебристых силуэта, и мое сердце чуть не лопнуло от восторга. Два МиГа, как палица Немезиды, обрушились на этих стервятников. Мгновение – и два объятых пламенем пикировщика вывалились из строя и камнем стали падать к земле. Еще мгновение – и строй «юнкерсов» распался, теперь он стал напоминать большой клубок, в котором мелькали две стремительные черточки. Вот из этого клубка вывалился еще один окутанный дымом пикировщик, а через секунду он разлетелся на части – по-видимому, сдетонировали бомбы. Наверное, один из осколков зацепил ближайший «юнкерс», а тот, накренившись, вывалился из клубка и стал спешно избавляться от бомб. Остальные немецкие летчики были смелыми и опытными вояками, они не разлетелись в панике в разные стороны, а каким-то образом выдавили из своего змеиного клубка наши истребители. Как только это произошло, из того же облака, откуда появились МиГи, вылетело шесть «мессершмитов-109». Они, разъяренные своей промашкой (как же, пропустили к опекаемым ими бомбардировщикам русские истребители), издали начали стрелять по МиГам. А те, не отвечая на тявканье этих шавок, приставленных к пикировщикам, устремились ввысь и скрылись в небольшом облаке.

Немецкие истребители не погнались за наглецами, а заняв позицию выше бомбардировщиков, стали барражировать над ними. «Юнкерсы» опять начали выстраиваться змейкой, чтобы закончить свое черное дело. И снова я в бессилии матерился – вражеская воля была сильнее любых случайностей и отчаянных наскоков русских героев.

Но что это? Из облака, в котором скрылись наши истребители, опять вылетели две искрящиеся на солнце точки и понеслись, все увеличиваясь в размерах, в сторону строя пикировщиков, который стал приобретать форму кобры, готовящейся к нападению. Два «мессера» встали на пути разогнавшихся МиГов, казалось, столкновение неминуемо – наши пилоты явно шли на таран. Нервы у немецких асов не выдержали, и они попытались отвернуть в сторону. Во время этого маневра «мессершмиты» подставили свое брюхо МиГам и получили по самое не могу. Раздались короткие пулеметные очереди, и эти бывшие грозные боевые машины, кувыркаясь, понеслись на встречу с Богом и землей. Никто из пилотов не успел выпрыгнуть.

МиГи же, не отвлекаясь на другие истребители, продолжали движение в сторону «юнкерсов». И меньше чем через минуту строй пикировщиков снова превратился в громадный, неправильной формы клубок, в котором скрылись не только наши МиГи, но и два подоспевших на помощь своим «мессера». Беспорядочное мелькание железных птиц продолжалось пару минут, потом раздался мощный взрыв в середине этого клубка, и на землю начали планировать части фюзеляжа «юнкерса», и не только – в этих обломках, как мне показалось, присутствовало и крыло «мессершмита».

Вот после этого взрыва немцы запаниковали – на землю, в сторону от шоссе посыпались бомбы, а затем «юнкерсы» на бреющем полете, врассыпную, начали разлетаться. МиГи не могли их преследовать, они были заняты другим – пытались ослабить бульдожью хватку трех «мессершмитов». Но не тут-то было – немцы вцепились намертво. Закрутилась такая карусель, что у меня, при взгляде на эту стремительную круговерть, глаза чуть не вылезли из орбит, и голова закружилась. Но я продолжал наблюдать за этим смертельным боем – еще бы, я такого никогда не видел. К тому же очень переживал за наших ребят. Впервые за все время с начала войны я видел такое воздушное сражение.

Обычно немецкие истребители неизменно выходили победителями в боях, а тут борьба шла в нашу пользу, несмотря на численное превосходство «мессеров». Наши летчики выглядели теперь не просто героями, отчаянно бросающимися в последний смертный бой, они сражались, как настоящие асы, наголову превосходящие немецких пилотов. В подтверждение этого еще один из «мессершмитов» начал буквально разваливаться в воздухе, так что пилот из него снова не смог выпрыгнуть.

Однако мое торжество было недолгим. Вот один из МиГов задымил и отвалил в сторону. Ближайший к нему «мессершмитт» резко сменил курс, пытаясь его добить. Но лучше бы он это не делал – второй МиГ, совершив невообразимую петлю, ушел от своего визави, мгновенно оказался в хвосте преследователя уже подбитого МиГа и щедрой порцией свинца угостил немецкого шакала. Это случилось практически надо мной, и было хорошо видно, как от кабины «мессера» отлетают куски плексигласа. Пилот подбитого МиГа как будто увидел, что его преследователь уничтожен, и выпрыгнул из самолета, уже начинающего гореть открытым огнем. Парашют раскрылся практически сразу, и наш герой медленно стал планировать в поле, как раз за той рощицей, в которой мы и прятались от немецких самолетов. А второй МиГ, когда его пилот убедился, что товарищ жив, снова совершил свою замысловатую петлю, вернулся на то место, где сражался с последним «мессершмиттом». Но тот к этому времени уже почти исчез из видимости, позорно сбежав, так сказать, с поля боя, и только вдалеке, на западе, виднелась еще некоторое время черная черточка, которая скоро скрылась в облаках.

Русский витязь, по-другому я его и назвать не мог, не погнался за врагом; вместо этого он заложил вираж и совершил круг, облетая своего товарища, который спускался на парашюте. Тот помахал рукой своему напарнику. По-видимому, это был какой-то сигнал, так как МиГ перестал кружиться вокруг парашютиста, опять заложил вираж и унесся в сторону аэродрома, возле которого раньше располагался штаб 11-й САД.

Как только это произошло, я вскочил на ноги, чтобы бежать к грузовику. Нужно было быстрее подбирать пилота-героя, а кроме «хеншеля» по этим буеракам не смог бы проехать ни один другой автомобиль. Не посылать же за сбитым летчиком танк. Только я повернулся, как тут же встретился со взглядом Шерхана, который стоял метрах в семи от меня, а прямо за ним маячила довольная физиономия красноармейца Синицына. Ребята тоже выбрали это место, чтобы наблюдать за воздушной схваткой, и сейчас стояли в эйфории от только что увиденной столь впечатляющей картины воздушного боя. Из этого состояния их вывел мой возбужденный возглас:

– Ну что встали, рты раззявив! Быстро в машину, и едем подбирать героя.

Ни слова не говоря, ребята повернулись и побежали к грузовику, я кинулся вслед за ними.

Из рощицы мы выехали, когда парашют был еще в воздухе, а к пилоту подъехали практически в тот момент, когда его ноги коснулись земли. Военлет еще гасил парашют, когда я, расставив руки, бросился к герою. За мной не отставая несся Шерхан. Когда летчик обернулся ко мне, я резко остановился от неожиданности, чуть не упав в объятия командира 11-й САД генерала Черных. При этом только и смог произнести:

– Петрович, ты!..

Вот чего-чего, а такой встречи я никак не ожидал. Это был мой товарищ, в прошлом великолепный охотник, прекрасный собеседник и веселый собутыльник, а еще командир мощной авиадивизии, но что при этом он еще пилот от бога – это не укладывалось ни в какие каноны. Несомненный факт, что генерал Черных отличный стратег, прекрасный организатор и хозяйственник, мудрый руководитель (эти понятия прочно сидели в моей голове). Но что он воздушный боец такого класса! Однако потом я вспомнил, что Черных – герой Советского Союза, и заработал свою звездочку не сидя в кабинетах, а воюя в Испании, за сбитые немецкие самолеты. Сам Петрович об этом не распространялся, но ходили слухи, что только под Мадридом он вогнал в землю двенадцать «мессеров». Да, мастерство не пропьешь, а в данном случае – не просидишь в мягких креслах, тем более я помнил, что Черных довольно часто делал тренировочные вылеты. Тогда мне казалось, что это очередная блажь генерала, так же как и охота, но сегодняшний воздушный бой показал, как я ошибался, и что Петрович – мужик еще о-го-го какой, несмотря на свои сорок два года.

Все эти мысли вылетели прочь из головы, как только он отстранил меня и произнес:

– Привет, Юрка! А ты как думал? Конечно, я! Не все же Черкасову спасать авиадивизию, мы тоже кое-что можем! А если серьезно, Юра, я очень рад, что именно твоя колонна сейчас стоит на шоссе. Все-таки мы не ошиблись и рисковали так не зря!

Я удивленно глянул на Черных – с каких это пор он стал делить людей по важности – к кому бросаться на помощь, а кого можно бросить на произвол судьбы? Он же всегда был правильный человек, и ему по большому счету было наплевать на чины, звания и регалии. Любой красноармеец, находящийся в затруднительном положении, мог рассчитывать, что генерал Черных протянет ему руку поддержки. Конечно, если при этом не будет приказа, что нельзя распылять силы и нужно сосредоточиться на жизненно важном деле. Если дело, к примеру, будет касаться судьбы страны – Петрович по трупам пойдет, но задачу выполнит. Именно на этой почве мы с ним и сошлись, а охота – она что, она просто поспособствовала, чтобы притерлись наши характеры.

Почувствовав мое удивление, Черных пояснил:

– Понимаешь, Юра, я получил приказ генерал-лейтенанта Болдина – любыми средствами обеспечить прикрытие с воздуха колонны Черкасова. Сейчас в дивизии и двух эскадрилий истребителей не наберется, и все они в бою. Пришлось тряхнуть стариной и самому вылетать на твои поиски. Примерное время, когда вы должны проследовать по шоссе, я знал, и что в колонне будет два броневика, грузовик и легковая машина, тоже был проинформирован. Задание не предполагало отвлечение сил на другие колонны: истребителей больше нет, и приказ был однозначен – обеспечить воздушное прикрытие только этой колонны, состоящей из четырех единиц техники. А тут по дороге двигается довольно большая по нынешним временам колонна и нагло так ползет, танками пробивая себе путь. Тут-то я и вспомнил про тебя – только психи в такое время могут двигаться по центральной трассе Белостокского выступа. Ну, или люди из 7-й ПТАБР, которым все нипочем, и они играючи надрали жопу 2-й танковой группе вермахта. Что им люфтваффе – они одними плевками отгонят целый бомбардировочный полк. Ха-ха-ха!..

Я охотно поддержал смех генерала, и тут же услышал хихиканье Шерхана, раздавшееся за моей спиной, – непривычно интеллигентное и тихое такое хихиканье, а не его обычное, фирменное, так сказать, ржание Асаенова. Уважал старший сержант генерала, ничего не скажешь, и при нем вел себя тихо, как пай-мальчик. Петрович, услышав этот раболепный смешок, глянул, кто стоит за моей спиной, улыбнулся своим мыслям и уже привычным, командирским тоном рявкнул:

– А ты что, старший сержант, стоишь столбом – не видишь разве, что генерал парашют собирает и ему помочь нужно?

Шерхан с готовностью выскочил из-за моей спины и суетливо стал собирать расстилающийся по стерне парашют. А Черных легонько подтолкнул меня к грузовику, как бы намекая – хватит тут лясы точить, нужно делом заняться, – что сразу и подтвердил словами:

– Давай, Юра, быстрее в дивизию, там тебя Болдин заждался. Да и из Москвы постоянно радируют – когда к ним отправим самолет с пленными фашистами. Важный ты теперь стал человек, вон, даже генерала отправляют, чтобы обеспечить тебе беспрепятственный проезд.

Черных опять хохотнул и продолжил, высказав, по-видимому, давно терзавшую его мысль:

– Знаешь, я до последнего момента сомневался, что твои машины находятся в этой колонне. Ведь я же в курсе, что подразделения бригады стягиваются к Слониму, и такое количество народа не может быть с тобой, но слава богу, я тебя хорошо знаю – Черкасов из-под земли раздобудет людей и технику, чтобы помочь своим людям, зубами вцепившимися в берега реки Нарев. Им там сейчас действительно тяжело – фронт на юго-западном направлении, считай, рухнул; немцев сдерживают, пожалуй, только узлы обороны, занятые подразделениями 7-й ПТАБР. Я же – летун, и обстановку на фронте знаю хорошо. Все держится на волоске. В укрепрайонах только отдельные доты еще сопротивляются и сдерживают напор немцев. Сверху хорошо видно, какие громадные потери несут немецкие части в районе Семятичи, недалеко от моста через реку Буг. Ну и твои орлы у переправ через реку Нарев постарались – знатно покрошили фашистов. Особенно сверху впечатляет поле боя у Сурожа. Так что если бы не эти очаги сопротивления, уже сегодня наступил бы полный коллапс.

Остановившись у кабины «хеншеля», Черных перешел на полушепот, наклонился ко мне и произнес:

– Знаешь, Юр, на что все это больше всего похоже? На хорошо спланированное предательство высшего командования. Представляешь, когда я оборудовал два запасных полевых аэродрома, меня чуть под трибунал не отдали. Если бы не война, точно бы с командования дивизией сняли. А сколько раз я докладывал, что на немецких аэродромах, расположенных рядом с границей, количество самолетов увеличилось на порядок – на них только взлетные полосы и рулежные дорожки свободны, а остальная территория забита самолетами. И опять только один лай из Минска и приказ – ни в коем случае не перелетать границу и не делать аэросъемок. Как я узнал после начала войны, штаб фронта днем двадцать второго июня получил Директиву № 3 из Москвы, которая предписывала нанести механизированными силами концентрированные удары по противнику на сопредельной территории и овладеть городами Сокулки и Люблин. И как же Павлов и его штаб начали выполнять эту Директиву? Да они ее только полностью исказили и сделали совершенно невыполнимой. Во-первых, наспех сформированную КМГ бросали в бой разрозненно и без единого командования – Болдин, номинальный командир КМГ, все это время просидел в штабе 10-й армии и в части подведомственной ему группы ни разу не выезжал. Во-вторых, самый мощный 6-й мехкорпус, включенный в эту группу, сначала погоняли по Белостокскому выступу в поисках мифической немецкой танковой дивизии, а когда его танки израсходовали моторесурс, а многие вообще застряли в болотах, пришло время отправлять его под Гродно. Тоже, знаешь, не близко, да еще по этим хреновым дорогам, забитым разбомбленной техникой. А я несколько раз докладывал в штаб 10-й армии, что с воздуха не видно никаких прорвавшихся немецких танковых дивизий, и за это получил очередной втык от Голубева. И в-третьих, в Директиве ясно указано, что удар нужно наносить по территории Польши, в основание немецкого клина. То есть прорываться к Сокулкам, а не лезть под удар самых боеспособных немецких дивизий Третьей танковой группы Гота, которые нацелены на Гродно. И дураку ведь ясно, что если мы перережем единственную железную дорогу, по которой снабжается 3-я танковая группа, то Готу крышка. Он в том болотисто-медвежьем углу без этой самой железной дороги даже банку тушенки для себя не протащит, не говоря уже о том, чтобы обеспечить группу топливом и боеприпасами.

Петрович смолк и внимательно на меня посмотрел – хотел для себя уяснить, как я воспринимаю его информацию. А я был весь во внимании и со многими его словами был полностью согласен, и даже прихлопнул дверь грузовика, которую предупредительно приоткрыл Синицын, чтобы командиры, не утруждая себя, могли забраться в кабину. Не нужно, чтобы слова генерала достигли ушей красноармейца. То ли дело Шерхан, он почувствовал, что командиры ведут важный разговор, и молча, не подходя к нам, забросил в кузов парашют и забрался туда сам. Черных тем временем, прозондировав выражение моего лица, удовлетворенно хмыкнул и продолжил:

– Знаешь, Юр, крепость Осовец еще держится, и можно было бы под ее прикрытием, спокойно, без боев, добраться до Августина, а оттуда до Сокулок, двадцать шесть километров по дороге. Но даже если ее плотно перекроют немцы, можно двигаться другим путем – от границы до железной дороги на Сокулки по межозерному дефиле – всего-то двадцать километров. А если перерезать железную дорогу, то удерживать ее за собой в той местности можно и малыми силами. Один из твоих полков мог бы поставить на колени всю Третью танковую группу немцев. Но все эти планы какой-то группе наших генералов очень не нравятся. Полное впечатление, что вымотанные бессмысленными маршами соединения специально подставляют под удары самых боеспособных частей вермахта. Твоей бригаде повезло, что она является резервом Главного командования и подчиняется практически только приказам из Москвы. Если бы не это, то хрен бы вам дали возможность устроить баню 2-й танковой группе немцев: сидели бы сейчас в своем Михалово и утирали кровавые слезы. А сейчас, конечно, все хотят примазаться к твоей победе – что именно их распоряжения ты выполнял. Вон, в штабе Голубева сразу связь наладилась, как только твой Пителин разослал радиограммы в Москву и Минск «о грандиозных успехах, достигнутых бригадой». Сразу связались со мной с приказом провести аэрофотосъемку последствий ваших засад у Ружан и Ивацевичей. Почему-то у этих штабных крыс раньше не возникала мысль использовать авиацию в поисках следов якобы прорвавшейся в тылы армии целой немецкой танковой дивизии. Даже в этой ситуации они бы замылили все полученные данные, но поступил грозный приказ – немедленно самолетом отправить полученные фотографии и саму фотопленку в Москву. Я, естественно, сразу же отправил в Москву СБ с дополнительными навесными топливными баками, который без дозаправки способен достичь столицы.

«Хм, в Москву – это хорошо!» – В отличие от Петровича, который только теперь начал прозревать, я знал по своей прошлой жизни, что в руководстве армии, да и страны, есть люди, которые всеми фибрами души ненавидят Советский Союз и всячески способствуют его проигрышу в этой войне. Вот, только, к сожалению, я не знал, кто именно – эти сволочи так замаскировали свои действия, что даже через много лет наш эскадронный специалист по истории не мог нам конкретно назвать их имена. Он рассказывал, что только небольшая часть врагов попала под сталинские чистки и, наоборот, все эти чистки прошлись в первую очередь по честным людям, настоящим патриотам своей страны. Умные и хитрые враги использовали эти репрессии, чтобы убрать с важных постов энергичных, опытных профессионалов и заменить их на зеленых, безбашенных мальчишек, которые не задают лишних вопросов, а не задумываясь выполняют любые, даже самые странные, с любой точки зрения, распоряжения.

Эти мысли пронеслись в голове буквально за те секунды, пока Петрович молчал, глядя на меня печальными и усталыми глазами. Я, чтобы как-то прервать это гнетущее молчание, даже перед ним играя привычную роль тупого служаки, которому только что открыли глаза на существующее положение дел, воскликнул:

– Так это что получается, никому из командования нельзя верить? Эти гады, генералы, нас на убой тащат?

Черных усмехнулся, хлопнул меня рукой по плечу и уже более веселым тоном произнес:

– Почему же это всем не верить? Вот я – тоже генерал, но мне-то ты веришь?

– Тебе верю, а вот другим теперь – не знаю!

– Да ладно, Юр, нельзя так! Подавляющее число генералов и штабных командиров – нормальные честные люди. Только единицы из них враги. А может быть, враг и вовсе всего лишь один, но сидит он в высоком кабинете, и мозги у этого злого гения работают, как арифмометр, а эти единичные генералы у него, как марионетки в ловких руках.

Да… Не зря я все-таки в Эскадроне был одним из лучших по методам конспирации – даже у хорошо меня знающего человека не вызвала и тени сомнения искренность моих слов. Именно такой реакции Черных от меня и ожидал. Но уже через секунду от самовлюбленных ощущений, что я хитрый и прожженный конспиратор, не осталось и следа, потому что неожиданно для самого себя в одно мгновение я превратился из крутого конспиратора в изумленного мальчишку, которому вдруг дали вкусную конфету. А причиной этому стал всего один возглас Петровича, который меня просто ошарашил своей абсурдностью. Генерал неожиданно строгим, командирским голосом спросил:

– Черкасов, ты почему не по форме одет?

Я, изумленно на него глядя, промямлил:

– Как это не по форме? Все строго по уставу, ну, может быть, только гимнастерка и галифе слегка помяты.

Но Черных настаивал:

– Да нет, товарищ командир, петлицы у тебя не те! В них должны быть не скрещенные стволы пушек, а танки.

Глядя на меня такого, стоявшего открыв рот и изумленно хлопающего глазами, Петрович не выдержал, расхохотался и сквозь смех произнес:

– Да и шпалы в петлицах у тебя не по форме – звезды там должны быть. Понимаешь? По две звезды в каждой петлице. Генерал ты теперь, Юрка, – ге-не-рал!

Мое неподдельное изумление веселило Петровича еще некоторое время, но потом он перестал смеяться и уже совершенно серьезным тоном сообщил:

– О присвоении тебе внеочередного звания я узнал перед самым вылетом на задание. Пришла радиограмма из Москвы за подписью самого Сталина, в ней еще много фамилий людей из твоей бригады, кому присвоено внеочередное звание, из них я запомнил только Пителина – теперь он полковник. В той же радиограмме ты назначен командиром 6-го мехкорпуса.

У меня непроизвольно вырвался возглас:

– А как же Хацкилевич?

Черных изменившимся, слегка дрожащим голосом ответил на этот, как оказалось, нелепый вопрос:

– Погиб Михаил Георгиевич! Пал геройской смертью непосредственно в боевых порядках мехкорпуса. Не прятался он за спинами подчиненных, как некоторые наши генералы. До конца выполнил свой долг!

В интонации Черных теперь уже отчетливо зазвучали металлические нотки, и он, как истинный комдив, гаркнул:

– Все, Черкасов, время не ждет, нужно двигать отсюда!

Потом, осознав, что говорит не с подчиненным, а с другом, к тому же теперь ставшим генералом, смягчился:

– Уезжать нужно, Юра, отсюда, не дай бог, немцы повторят авианалет, и теперь уже будет некому прийти на помощь. К тому же в штаб моей дивизии должен прибыть один из заместителей Хацкилевича, чтобы хотя бы вкратце ввести тебя в курс дела и сопроводить в штаб 6-го мехкорпуса. Я сам слышал, находясь в нашем радиоузле, как Болдин по рации давал такое распоряжение начальнику отдела связи мехкорпуса майору Скворцову.

Хотя я и был несколько невменяем по понятной причине, но доводы Петровича не прошли мимо моего несколько затуманенного состоянием эйфории сознания. Я послушно влез следом за Черных в кабину «хеншеля» и скомандовал Синицыну двигаться обратно на шоссе, к нашей колонне.

Глава 8

Мы уже подъехали к стоявшей на шоссе колонне, и я выпрыгнул из кабины, чтобы проверить, готова ли она двигаться дальше. Эйфория продолжала мной владеть. С непривычной отстраненностью раздавал поручения и выслушивал доклады, а когда снова забрался в кабину, то и вовсе провалился в нирвану, нырнув в облака счастья, и купался в них. А чудилось мне, что я, в генеральской форме, при параде, подъезжаю на шикарном авто к нашему дому. Дверь лимузина предупредительно открывает до боли знакомый дворник и тут же замирает по стойке смирно, с метлой на плече. Только выбираюсь из роскошной кабины, как мне в объятия прыгает Ниночка. Повиснув на генеральской шее, она жарко целует меня в губы; потом почему-то оказываемся с ней в общежитии, и церберы вахтерши и технички со швабрами стоят по стойке смирно, а подруги ее стоят раскрыв рты, с завистью глядя на нас; и вот мы уже у нас в квартире, и ее маленькая ручка расстегивает пуговицы на генеральском кителе… но все эти чудесные грезы как-то вдруг скомкались, испарились. В сознание мгновенно ворвалась суровая военная реальность, с жесткой четкостью явив моему взгляду обгорелый, чадящий вонючим смрадом автобус и трупы, лежащие вокруг него. Сплошь женщин и детей.

Мы стояли напротив этого автобуса смерти. Я уже выбрался на подножку, чтобы осмотреться и понять, почему стоим, но непреодолимая сила заставила снова плюхнуться на сиденье и захлопнуть дверь. Я увидел практически под передними колесами «хеншеля» раздавленное гусеницей танка тело девочки. Собственно, тела-то и не было, одна кровавая каша, только головка с трогательными светло-русыми косичками.

Пришел в себя, только когда увидел в боковое зеркало приближающуюся фигуру Лыкова. Тогда я, преодолев первоначальный шок и стараясь не смотреть на раздавленное тело девочки, вылез из кабины и встретил сержанта госбезопасности, стоя на асфальте. Тот подошел к нам, доложил, что во вверенном ему подразделении никаких происшествий за время марша не случилось, и попросил дальнейших указаний. Оказывается, мы уже добрались до Т-образного перекрестка, и теперь пришло время разделяться. Закончив говорить, Лыков перевел взгляд на кабину «хеншеля», и его лицо приобрело донельзя глупое выражение: и выпученные глаза, и отвисшая челюсть – словом, передо мной стоял уже не матерый боец, а какой-то растерянный деревенский дурачок. Сержант госбезопасности увидел в кабине незнакомого человека в летном комбинезоне, и это был генерал. Дрему Черных прервал громкий доклад Лыкова, и он повернулся, чтобы понять, что его пробудило от сна, при этом край комбинезона сполз, оголив звездную петлицу.

Падающий в июне снег не так поразил бы сержанта госбезопасности, как незафиксированное им появление в колонне незнакомого человека, к тому же в таком звании. Он справедливо полагал, что мимо него и мышь не проскочит незамеченной, а тут такой облом. Я, конечно, понимал, что Лыков просто физически не мог видеть, как мы подобрали Черных, но сейчас втайне злорадствовал, видя его растерянность. Все-таки я военный и не чужд присущим всем армейским командирам, мягко говоря, особым чувствам к энкавэдистам. Но злорадство злорадством, а своего теперешнего подчиненного нужно было как-то выручать из создавшейся нелепой ситуации. И я, обращаясь к Черных, подчеркнуто официальным тоном произнес:

– Товарищ генерал, разрешите представить вам командира подразделения, направляющегося на помощь частям бригады, которая сдерживает сейчас противника в районе Заблудово.

Петрович благосклонно кивнул, а я, оттесняя Лыкова подальше от дверей, тихим голосом ему объяснил появление генерала в кабине грузовика. Парень он был сообразительный, быстро все уяснил. А потом было прощание и мои напутственные слова:

– Знаешь, Сергей, я на тебя надеюсь. Думаю, ты – калач тертый, не бросишься очертя голову выручать ребят Сомова и Курочкина. Если там дело труба, радируй сразу Бедину, чтобы он высылал тебе на помощь отряд Половцева. Думаю, раздобудут они к этому времени топливо. Если же наши батальоны уничтожены, задача во много раз усложняется. Твой отряд становится единственной силой на пути фашистов. Нужно будет кровь из носа, но задержать немцев до подхода Половцева. Нельзя немчуре позволить оседлать шоссе Белосток-Волковыск, потом их оттуда не собьешь.

Когда я сдам пленных генералу Болдину, заскочу в Волковыск и уже оттуда постараюсь вам помочь. По крайней мере, там еще остались люди и техника из 58-го полка 9-й железнодорожной дивизии НКВД. Все, Сергей, пора по коням!

Я еще раз пожал Лыкову руку, повернулся и в два шага оказался у кабины, сел в машину и скомандовал Синицыну трогаться. Когда мы повернули на дорогу, ведущую к аэродрому, то приостановились и пропустили вперед БА-10 сержанта Ковалева. После этого наша теперь уже совсем крошечная колонна, состоящая всего из трех единиц техники, резво попылила по проселочной дороге, двигаться по которой было одно удовольствие – никаких тебе трупов и разбитой техники. И вот, казалось бы, всего мгновение прошло, как закрыл глаза, убаюканный мерным покачиванием автомобиля, а мы уже подкатили к землянкам штаба 11-й САД. Они были вырыты метрах в пятистах от полуразрушенных зданий, в которых раньше располагался штаб и службы авиадивизии.

На поляне перед землянками стояло довольно много народа, наверное, все находившиеся в тот момент в штабе выскочили встречать комдива, счастливо избежавшего гибели в воздушном бою. О его появлении в дивизии наверняка предупредили с КПП, которое мы должны были проезжать, но эта мысль пришла в голову потом, а сначала, очнувшись от тычка Петровича, я решил, что это продолжение сна, в котором народ восторженно приветствовал генерала, победителя и просто – хорошего человека.

Быстро сообразив, что все эти люди вышли приветствовать вовсе не меня, а Черных, я выскользнул из кабины и скромно поплелся за Петровичем к входу в самый большой блиндаж. Никаких восторженных криков не было, просто командиры, мимо которых мы проходили, тепло улыбались Черных. А стояли там одни командиры, ни одного рядового я не заметил.

Неожиданно один подполковник бросился с объятиями к генералу. Наверное, целую минуту они обнимались, хлопая друг друга по плечам и что-то выкрикивая. Наконец, когда бурные проявления чувств закончились, Черных повернулся ко мне и сказал:

– Черкасов, ты, наверное, знаешь этого командира одного из моих истребительных полков – это подполковник Покровский, но вряд ли тебе известно, что именно он был пилотом второго МиГа во время боя, которому ты был свидетелем. Он – пилот от бога, и твоим людям чертовски повезло, что Покровский принял участие в той схватке. А вообще, мы с ним старые друзья еще с Испании – Саша был у меня ведомым. Может быть, и последний бой так удачно закончился потому, что мы с ним прекрасно слетались еще в небе Мадрида.

Неведомая сила бросила меня вперед, чтобы поприветствовать героя. Я так увлекся, что не замечал ничего вокруг. Только тихий возглас Петровича: «Юрка, цель», – вывел меня из восторженно-благодарного состояния. Таким возгласом Петрович предупреждал на охоте, что заметил крупного зверя и нужно быть наготове. Я напрягся и первым делом глянул на Петровича, а потом перевел взгляд в сторону, куда он смотрел.

У землянки, которая располагалась рядом со штабной, стоял генерал-лейтенант Болдин и с кривой усмешкой наблюдал этот ажиотаж, вызванный нашим приездом. Поняв, что его заметили, Болдин напрягся, усмешка сошла с лица, и он сделал шаг вперед. Естественно, мы с Черных поспешили к генерал-лейтенанту, по пути перешагивая пучки проводов, которые стелились по земле из ближайшей землянки – в ней и размещался узел связи. Впереди шел Черных, и конечно, он первым доложил о выполнении задания. Потом подошел мой черед рапортовать.

Я еще не дошел и до трети своего доклада о действиях бригады, как был остановлен возгласом генерал-лейтенанта:

– Достаточно, Черкасов, все свершения бригады давно мне известны. И не только мне – твой начальник штаба уже раззвонил об успехах бригады по всей 10-й армии, и штаб фронта в курсе, и даже Генштаб. Не знаю, как у него рация-то выдержала, рассылая такое количество радиограмм. Штаб фронта очень доволен действиями бригады, тем, как она выполняла распоряжения командующего фронта по недопущению флангового прорыва немцев. Я только что разговаривал с Павловым, он лично попросил меня объявить благодарность командиру 7-й ПТАБР. От себя скажу – не зря я тебя представлял в мае как командира бригады, оправдал ты мое доверие.

Болдин как-то требовательно на меня посмотрел. Ничего не оставалось, как вытянуться и гаркнуть:

– Служу трудовому народу!

Генерал-лейтенант удовлетворенно хмыкнул и доверительно-дружеским тоном произнес:

– Поздравляю, Юрий Филиппович, с присвоением тебе внеочередного звания генерал-майора! Приказ пришел сегодня.

Пришлось еще раз гаркнуть:

– Служу трудовому народу!

На этом, так сказать, раздача бубликов завершилась, и пошел вполне конкретный разговор. Во-первых, о том, что я назначен командиром 6-го мехкорпуса вместо геройски погибшего Хацкилевича. Во-вторых, что именно мне поручается координировать действия конно-механизированной группы вместо срочно вылетающего в Москву Болдина, и наконец, что приказ о фланговом ударе по 3-й танковой группе немцев никто не отменял, несмотря на тяжелое положение, сложившееся в соединениях группы. Приказ есть приказ, и его нужно выполнять.

Весь этот набор сладких пряников из слов о долге перед Родиной и партией, мог вскружить голову разве что какому-нибудь салаге-выдвиженцу, которому предложили высокий пост, но только не мне. Я дрался не за свое карьерное будущее, а за Родину, чтобы не повторился тот кошмарный сценарий, что царил в моей прошлой реальности. Я не хотел идти на поводу у тех людей, которые, собственно, и допустили возможность существования такой реальности. Поэтому на все напыщенные слова Болдина, убеждающие меня в необходимости продолжения наступления на Гродно, ответил сухой цитатой из Полевого устава Красной армии за 1939 год, заявив:

– Товарищ генерал-лейтенант, без серьезной подготовки ни в коем случае нельзя наступать на Гродно. Вы сами знаете ПУ-39, который категорически требует: «Атака танками переднего края должна быть во всех случаях обеспечена артиллерийской поддержкой и не допускается без нее». Но взаимодействия с одной только артиллерией тоже недостаточно: нужна разведка, нужна устойчивая связь, требуется поддержка с воздуха. Ничего этого нет и в помине. Такое наступление обречено на провал. Если вы теперь повторите приказ, я буду оспаривать его в Генштабе.

Да. Такого развития событий генерал-лейтенант никак не ожидал. Чтобы подполковник, которого только что произвели в генералы, еще смел о чем-то вякать кроме слов благодарности и признательности родной коммунистической партии – это было выше всех его представлений о жизни. Но это произошло, и он ничего с этим не мог поделать. Решение о назначении меня командиром 6-го мехкорпуса было уже принято на самом верху, а ему самому, судя по всему, нужно было срочно улетать, чтобы как можно скорее выбраться из этого капкана. Пришлось генерал-лейтенанту смазать свой первоначально звучавший совершенно однозначно приказ о наступлении на Гродно, и он гневно парировал:

– А никто вас и не заставляет без артподготовки наступать на Гродно. Вам еще в бытность комбрига переподчинены десять артполков РГК, вот их и используйте.

Вспомнив науку старого лиса Пителина о том, что у начальства, для подстраховки, нужно брать письменные приказы и распоряжения, я, нагло глядя в глаза Болдину, сказал:

– Товарищ генерал-лейтенант, у меня, кроме радиограмм из Генштаба, нет никакого другого подтверждения, что эти полки подчиняются приказам штаба бригады. По координации действий соединений, входящих в конно-механизированную группу, тоже не ясно. Приказа нет, и на каком же основании командиры 11-го мехкорпуса и 6-го кавкорпуса будут выполнять мои распоряжения? Чтобы не было пререканий, требуется письменный приказ.

Деваться генерал-лейтенанту было некуда, поэтому, глухо бухча что-то о «глупом формализме даже в такой тяжелый период», Болдин все же внял моим словам, и мы отправились в штаб САК для оформления нужных приказов. Перед самым входом в блиндаж Болдин остановился, повернулся ко мне и спросил:

– А где твой трофей, где пленные гитлеровцы?

Я без заминки доложил:

– Пленные находятся под усиленной охраной и ждут своей участи в кузове грузовика, на котором мы и прибыли. Там же лежат подготовленные для передачи в вышестоящие штабы секретные немецкие документы.

Генерал лейтенант кивнул и, обращаясь уже к Черных, который стоял позади меня, спросил:

– Товарищ генерал, как обстоят дела с самолетом, которым должны перебросить трофеи в Москву?

– Транспортник готов, ждет приказа на вылет, только вот сопровождать его сможет всего один МиГ – больше истребителей на этом аэродроме нет. Подготовленная для сопровождения транспортника пара МиГов была, по вашему приказу, задействована в обеспечении проезда конвоя. В результате отражения атаки немецких самолетов на конвой генерала Черкасова один из этих истребителей потерян.

– Хм, а что, нельзя использовать для сопровождения истребители с ваших полевых аэродромов?

– Никак нет! Все они в настоящее время в воздухе, ведут бои, и отозвать их сейчас невозможно. Неизвестно, сколько самолетов вернется на аэродромы, а те истребители, которые вернутся из боя более-менее неповрежденные, нельзя сразу поднимать в воздух – требуется их заправить, перезарядить оружие, провести необходимые регламентные работы, а это время – и раньше, чем часа через два – три они не смогут подняться в воздух.

– Ладно, будем обходиться тем, что есть! Приказываю: выдать ЛПС полетное задание и пусть начинают загружать в транспортник пленных и документы. Скоро начнет темнеть, немцы снизят авиационную активность, вот тогда мы и вылетим. Пилоты транспортника и МиГа обучены ночным полетам?

– Так точно! Люди опытные.

– Хорошо!

Обращаясь уже ко мне, Болдин заявил:

– Товарищ Черкасов, сейчас оформим приказы, и вы незамедлительно выезжайте в штаб мехкорпуса. К сожалению, генерал Петров, которого я вызвал сюда, застрял недалеко от Волковыска. Как он оттуда радировал, шоссе забито, колесной технике не пробиться. Хорошо, что у тебя есть трофейный вездеход, на нем можно объехать эти пробки. Бронеавтомобили лучше оставь здесь, они там не пройдут. Петров, вон, тоже отправился сюда на бронеавтомобиле и смог доехать только до Волковыска. В штабе 6-го мехкорпуса уже знают, что ты назначен вместо погибшего Хацкилевича, поэтому никаких проблем, даже и без письменного приказа, у тебя с представлением не будет. К тому же ты известный в корпусе человек, да и погибший Михаил Георгиевич тебя очень уважал.

Болдин начал вспоминать, каким грамотным и ответственным товарищем был бывший командир 6-го мехкорпуса. Слова были стандартные и особо не цепляли меня. Я и без генерал-лейтенанта знал все сильные и слабые стороны Михаила Георгиевича. Он, например, наверняка бы воспользовался советом Болдина и оставил здесь свои броневики, ну а я вот ни за что не отпущу от себя две боевые машины. А заместитель по строевой части мехкорпуса генерал-майор Петров, которого я тоже очень хорошо знал, просто не дождался моей колонны с пробивающими путь танками КВ. Его броневик встал еще до их подхода. Ну, а я поеду до Волковыска по следам колонны Лыкова и, может быть, как раз и встречусь с бронеавтомобилем Петрова. Вот Михаил Петрович удивится, что Черкасов, которого он должен вводить в курс дела и сопровождать в штаб мехкорпуса, не сидит, дожидаясь манны небесной, а уже на полпути к новому месту службы. А еще больше он удивится, когда узнает, что именно люди Черкасова проторили дорогу сквозь эти, казалось бы, непробиваемые заторы.

Между тем Болдин закончил пространные рассуждения о человеческих достоинствах Хацкилевича, сменив их на тему о том тяжелом положении, в котором сейчас находятся соединения корпуса. Главная проблема, по его словам, заключалась в нехватке горючего и боеприпасов в танковых дивизиях. Также он сообщил, что в последнем их разговоре по рации, Хацкилевич даже просил разрешение на уничтожение танков, у которых закончилось топливо. Одним словом, удар на Гродно застопорился – дивизии корпуса завязли в боях по линии Кузницы-Подлипки-Старое Дубово, тяжелый встречный бой с немцами усугубляется практически непрерывными бомбардировками. Против мехкорпуса и 6-го кавкорпуса был брошен 8-й авиакорпус пикирующих бомбардировщиков люфтваффе, при этом кроме авиабомб немецкие самолеты применяют специальную фосфорную смесь. А еще меня неприятно резанули слова генерал-лейтенанта, что связь с 11-м мехкорпусом установить все еще не удалось. Потом, чтобы хоть как-то обелить свои недоработки, он заметил:

– Я очень надеюсь, что посланные нами делегаты все-таки свяжутся со штабом 11-го мехкорпуса, и на перспективу совместных с ним действий приказал расположить в районе Крынки 36-ю кавалерийскую дивизию. Но на всякий случай ты считай, что 11-й мехкорпус числится в КМГ чисто номинально.

После этих слов Болдин прервал монолог. Опытный аппаратчик наконец понял, что выставляет себя в не очень выгодном свете. Получается, что он оставляет меня капитаном терпящего бедствие корабля, а сам в такой отчаянный момент улетает в Москву. Генерал-лейтенант даже и не мог предположить, что меня это обстоятельство очень даже устраивало. Конечно, не само положение с критичным состоянием нашей обороны, а то, что именно мне предстояло выправить его; ясным было только одно – способы ведения обороны стандартными методами здесь не пройдут. И это совершенно очевидный факт: резервы на нуле, централизованное материально-техническое снабжение отсутствует, связь неустойчивая или ее вообще нет, управление развалено, морально-психологическое состояние военнослужащих ниже плинтуса… Генералам, доведшим армию до такого состояния, впору стреляться, а не бежать, как вот теперь – подальше от проблем.

Но это только для генералов академической школы теперешняя ситуация на фронте представлялась катастрофой, но никак не для меня, прошедшего в иной реальности обучение в особом Эскадроне. В том моем прежнем мире бойцы русского сопротивления действовали и в гораздо худшей обстановке, когда вокруг одни враги – умные, хорошо подготовленные, к тому же вооруженные до зубов; и ты против них, практически безоружный, обязан выполнить поставленные задачи. Только один-единственный плюс был у нас в той реальности – никто не капал на мозг тупыми руководящими циркулярами, не было над нами никаких генералов, и могли мы надеяться только на свое чутье. Вот и я сейчас не нуждался в этих, никаких, генералах. Улетают – и скатертью дорога; теперь я сам генерал, а от Болдина мне нужны только письменные подтверждения моего нового статуса.

Радиограммы радиограммами, но только правильно оформленная бумажка имеет большую власть над людьми и в конечном итоге здорово сэкономит мне время; без нее пришлось бы ломать или нагло обманывать некоторых людей, особенно одного со мной звания, а так – мандат под нос, и аллюр три креста, бегом выполнять приказ.

Пользуясь молчанием генерал-лейтенанта, можно было, не прерывая его монолог, уточнить кое-какие детали. Командир 9-й САД спросил:

– Так, товарищ генерал, можно, значит, не вызывать дополнительно истребители сопровождения?

– Нет, не нужно, полетим ночью! Вот ты, товарищ Черных, как опытный авиатор, скажи, может, нам вообще без истребительного сопровождения вылететь? Ночью вроде бы «мессеры» не летают, а твой последний МиГ в темноте нас наверняка потеряет.

– Ну, потерять-то он не потеряет – слишком пилот опытный, но ночью истребительное прикрытие действительно излишне. Даже если у немцев и будут действовать «ночные охотники», транспортнику гораздо проще уйти от них на бреющем полете, за одиночной целью они вряд ли погонятся.

– Вот так и решим. Транспортник полетит один, а пилот твоего МиГа пускай отдыхает после трудного боя.

– Понятно! Тогда разрешите, я пойду распоряжусь, чтобы подготовили самолет к ночному вылету. Ведь я не нужен вам сейчас в штабе?

– Да, товарищ Черных, идите. И ты, Юрий Филиппович, ступай. Распорядись, чтобы пленных и документы передали моим людям. Суханов, – позвал Болдин стоящего неподалеку капитана и, когда тот подошел, генерал-лейтенант приказал: – Вместе с тремя бойцами охраны принимай под акт у генерал-майора Черкасова пленных и трофейные документы. Потом загружайте все это в транспортник и ждите меня. В Москву полетим, как только стемнеет. Людей, которые будут охранять пленных, отберешь сам. Остальные теперь подчиняются генерал-майору, и как быть с нашей техникой, теперь решать Черкасову.

Вот это было дело! Я, конечно, не знал, какая охрана у Болдина, но сейчас был рад каждому лишнему человеку и даже самому паршивому броневику. А у Болдина в охране наверняка настоящие бойцы-волкодавы, да и техника, думаю, не самая худшая.

Глянув на мое довольное лицо, генерал-лейтенант усмехнулся:

– Чему ты так радуешься, Черкасов? Я тебе говорил уже, что на колесной технике сейчас не добраться до штаба мехкорпуса, проехать к нему можно будет только на трофейном трехоснике; так что придется тебе оба моих бронеавтомобиля и пятитонку оставлять здесь, в авиадивизии, да и свои броневики тоже. Ты вот лучше поменяй знаки различия в петлицах. А то, вон, даже Суханов косится на твои петлицы. Не соответствуют они обращению к тебе – «товарищ генерал-майор». Возьми этот пакетик, в нем твои новые петлицы. Это я приготовил для тебя такой подарок, а мой адъютант даже откопал для них где-то эмблемы танковых войск.

Болдин достал из кармана и протянул мне неприметный маленький пакетик, завернутый в бумагу. Я взял его и от души гаркнул:

– Служу Советскому Союзу!

Весьма развеселил этим генерал-лейтенанта. Тот, едва сдерживая смех, хлопнул меня по плечу и произнес:

– Давай-давай, Черкасов, иди, занимайся делом! В штабе ты пока не нужен – приказы и без тебя подготовят. Потом зайдешь, возьмешь их – и сразу же в мехкорпус.

После этих слов Болдин повернулся и вошел в штаб 9-й САК.

Мой неуместный выкрик развеселил не только Болдина. Вот и Черных как-то странно закашлял, и на лице капитана промелькнула тень улыбки, но это была только тень, и она мгновенно исчезла, уступив место его обычному, серьезному выражению. Я, как бы не заметив такой реакции, воскликнул:

– Ну что, товарищ капитан, пора заниматься делом! Время не ждет, нужно быстрее выезжать в штаб мехкорпуса. Давай, Суханов, двигай за своими – пускай все подъезжают к «хеншелю», там и представишь меня бойцам, остающимся здесь. Затем загрузишься с теми, кто улетает, в трехосник, и он довезет вас до самого трапа самолета.

Капитан козырнул, повернулся и быстрым шагом пошел выполнять мое поручение. А мы с Черных, не торопясь, направились к «хеншелю», стоявшему неподалеку; вокруг него по-деловому, периодически наклоняясь и осматривая колеса, расхаживали Шерхан и красноармеец Синицын.

Я не зря придерживал Черных, была у меня корыстная мысль – выманить у САД кое-какие материально-технические ресурсы. Я не стал плести перед другом хитрую паутину, а с ходу, прямо в лоб, заявил:

– Слушай, Петрович, мне необходимы грузовики и топливозаправщики. Сколько ты можешь выделить 6-му мехкорпусу? Обещаю, что всю эту технику верну, и даже с прибытком. У тебя же все равно самолетов здесь практически нет, а обслуживающей техники наверняка по полному штату. Так пускай она на общее дело поработает. Сам понимаешь, если мехкорпус окончательно разобьют, то вся эта техника пропадет – придется вам собственными руками ее сжигать, чтобы не досталась немцам.

Черных даже остановился, пораженный такой неожиданной просьбой. Он внимательно на меня посмотрел и только после этого ответил:

– Да ты что, Юр? Пускай сейчас самолетов здесь немного, но это только мясо – кости-то остались целы. Многие пилоты потеряли в бою самолеты, но сами выпрыгнули с парашютами и остались целы. У меня таких безлошадных в дивизии сейчас больше ста человек. Только поступят новые самолеты, и дивизия возродится, как феникс из пепла. А отдам я тебе, допустим, топливозаправщики, и что? Поступят новые самолеты, а подготовить их к вылету я не смогу! Хоть ты и говоришь, что вернешь обратно, но использовать-то их будешь, заправляя наземную технику, и, не дай бог, еще соляркой к тому же. Представляешь, что будет с двигателем самолета, когда в него зальют бензин из такого топливозаправщика? Да тогда полностью можно будет забыть о господстве в воздухе, хотя бы и на локальном уровне. К тому же мы собираемся перебрасывать отсюда все службы на один из полевых аэродромов. А для того чтобы перебросить только зенитный дивизион, мне потребуется весь наличный автотранспорт. Так что, Юра, извини, но ничем не могу тебе помочь!

– Послушай, Петрович, говоришь ты все теоретически правильно, но не учитываешь нынешних реалий. А они таковы, что не получишь ты в ближайшее время никаких новых самолетов. Сам же знаешь – немцы разбомбили практически все аэродромы, уничтожив на земле большую часть нашей авиации. Из всех авиадивизий только твоя среагировала вовремя и правильно, за что тебе громадное спасибо от всех нас, воюющих на земле. Но без подкреплений невозможно бороться со всей мощью люфтваффе, а ждать их неоткуда. Вспомни, ты сам говорил, что по приказу Павлова отправил эскадрилью истребителей в Минск, значит, положение там совсем хреновое, если вынуждены снимать истребители с передовой. Так что в первую очередь новые самолеты будут отправлять на укрепление ПВО наших крупных городов. Получается, что твоя дивизия в ближайшие пару месяцев не получит с заводов ни одного самолета; а в теперешнем положении нас здесь раздавят в течение недели максимум, и всем твоим уцелевшим пилотам придется брать автоматы в руки и идти в окопы, а много они не навоюют. Я думаю, одна атака немецкого пехотного батальона – и от вашей авиационной дивизии останется только пшик. А у меня есть одно верное средство, как приструнить авиацию немцев, и ты в этом должен мне помочь.

– Интересно, что это за средство такое, про которое не знает никто в руководстве ВВС, зато знает один бывший подполковник-артиллерист?

– А это, дорогой мой генерал-майор, наши танки на аэродромах противника. Как говорится, против лома нет приема, окромя другого лома! Все немецкие бронетанковые силы сосредоточены на флангах Белостокского выступа, а по фронту вдоль границы, где и расположены аэродромы люфтваффе, продвигаются с черепашьей скоростью десять пехотных дивизий вермахта. Они тонкой ниткой растянуты по фронту на сто пятьдесят километров, думаю, мы даже небольшими мобильными подразделениями можем прорвать эту нитку и покататься на танках по взлетным полосам немецких аэродромов. Только вот беда – танки есть, а заправлять их нечем! У меня на трассе у моста через Зельву стоят семнадцать таких боевых машин с пустыми баками, из них девять Т-34. Экипажи всех танков уже побывали в боях, а там, сам знаешь, выживают только лучшие. Словом, экипажи опытные, им под силу совершить рейд по тылам противника. Имеется там и пехота, которую нужно только посадить на грузовики, и получится мощное мобильное подразделение. Оно способно будет с ходу прорвать жидкие немецкие порядки и зачистить пусть пару-тройку аэродромов, но так, что там ни одного живого фашиста не останется, а уж самолеты точно превратят в груды металлолома. Потери немцев будут невосполнимы: самолеты-то они могут наклепать, а вот где найдут опытных пилотов и техников – вопрос. Так что, Петрович, во имя будущего своей дивизии ты просто обязан сейчас мне помочь.

– Хорошо говоришь ты, Юрка! Увлекательно, даже на сердце полегчало, только вот в чем вопрос – предположим, отдам я тебе свои грузовики с заправщиками, а где ты топливо для них найдешь? Бензину-то я смогу немного выделить, а вот солярки – нет. Ее даже Болдин со всеми своими полномочиями не смог достать для своей группы, все топливохранилища разбомблены и сгорели. Вроде бы триста тонн Минск отправил по железной дороге, но где-то в районе Барановичей солярка сгинула. Наверное, немцы разбомбили и этот эшелон с топливом. Так что все твои слова – это одни мечты и пустые прожекты!

– Петрович, ты же меня знаешь, разве Черкасов когда-нибудь что-то не сделал, о чем говорил?

Это Болдин не мог найти топлива, а я найду! Даже уже нашел – под Волковыском на полустанке стоят пришедшие в адрес Гушосдора три железнодорожные цистерны с дизтопливом. Про него не знает не только армейское начальство, но и немецкие диверсанты. Остается перебросить это топливо к танкам, и можно начинать охоту на аэродромы люфтваффе. Решение задачи снабжения моих танков только на пользу ВВС, поэтому ты обязан принять в этом участие.

– Ну ты и змей, ну искуситель! Ладно, выделю я тебе половину своих грузовиков и топливозаправщиков, но побереги их там – знай, они нам просто необходимы.

– О чем разговор, Петрович, – естественно, сберегу! Еще и с прибытком верну – поручу ребятам пригнать топливозаправщики и грузовики с немецких аэродромов. А если еще дашь мне пилотов, то они и трофейные самолеты тебе сюда пригонят.

Этими словами я совсем добил Черных. Он стал мягким, как воск, и теперь уже практически всю свою технику и людей готов был бросить на выполнение этой заманчивой операции. Я не замедлил воспользоваться этим обстоятельством, так что когда мы дошли до «хеншеля», у меня уже было согласие Черных выделить: шестнадцать грузовиков ЗиС-5, три аэродромных топливозаправщика, две зенитные пулеметные установки на базе полуторок и четыре 37-миллиметровые зенитные пушки, буксируемые ярославскими пятитонками. Кроме этого, в поход за трофейными самолетами Черных отправлял тридцать шесть безлошадных летчиков, находившихся сейчас на этом аэродроме, двенадцать техников и два полностью укомплектованных взвода из батальона охраны. Этим взводам было придано три радиофицированных броневика БА-20 и мотоциклетное отделение. А еще Черных решил ради такого дела хорошо потрясти свои склады, в результате чего два ЗиСа должны были быть загружены бочками с бензином класса А, а еще три – выстрелами к 37-миллиметровым зенитным пушкам, патронами, снарядами к 85-миллиметровым зенитным орудиям и другими видами боеприпасов. И, что довольно странно, среди них были даже снаряды к 45-миллиметровым танковым пушкам. Оказывается, в батальоне охраны имелись два БА-20, которые в настоящий момент дислоцировались на полевом аэродроме, а центральные склады с боезапасом располагались здесь, рядом со штабом 9-й САД. Одним словом, Черных отдавал почти все, что имел на этом аэродроме, и в довершение всего пообещал, что колонну, перебрасывающую все это добро к мосту через Зельму, прикроет с воздуха своим единственным МиГом, так что – сказочный мужик этот Петрович!

Я хотел отправлять колонну сразу же, как только загрузят ЗиСы. Нужно было, чтобы груз прибыл к остаткам 25-й танковой дивизии еще засветло, чтобы они, пополнив свой боезапас и заправив баки, могли выступить, когда стемнеет. Сейчас проехать по дороге, протраленной танками Быкова, можно было быстро, и прибыть туда ЗиСы должны были не позднее двадцати двух часов. А в 23:00 отряд Томанцева должен был начинать марш, выполняя который требовалось пройти по шоссе семьдесят километров, потом с ходу проколоть позиции передовой части вермахта, форсировать Буг, воспользовавшись немецким понтонным мостом, и выйти на рокадную дорогу, которая вела к немецким аэродромам. Там колонна должна была разделиться на две группы и, продвигаясь дальше в разные стороны, обрушиться на ближайшие аэродромы. По моим расчетам, это – если, конечно, все пойдет гладко – должно было произойти часа в три ночи. Полного бака танку хватит на сто восемьдесят километров, поэтому, разгромив аэродромы, танки смогут заправиться и уже в светлое время начать гулять по тылам гитлеровцев, имея целью, в первую очередь, другие объекты люфтваффе. Пока они с броневиками и небольшим количеством мотопехоты будут продолжать там буянить, остальные займутся мародерством на захваченных аэродромах. Ну а потом, к вечеру, вся группа объединяется, захватывает бетонный капитальный мост через Буг, перебирается на нашу сторону и в ночном бою атакует позиции немцев у Сурожа. А там недалеко Заблудов, и ребята батальонов Сомова и Курочкина. Если их уже сбили с позиций, и напор немцев сдерживает только отряд Лыкова, то удар отряда Половцева по фашистам с тыла будет очень даже кстати; а если мои батальоны еще целы и боеспособны, то и они поддержат этот удар, об этом я позабочусь, любым способом свяжусь с ними. Думаю, такого совместного броска на них немцы не выдержат, и об опасности, грозящей всей группировке в Белостокском выступе со стороны Сурожа, можно будет забыть. Первоначально я думал распорядиться, чтобы после себя группа взрывала мосты, но потом хорошо поразмыслил и решил – пусть уходят, не трогая переправ через Буг, так как эти мосты нам потом могут пригодиться: идея наступления на Варшаву так и не покидала меня.

Весь этот план я, сидя в кабине «хеншеля», подробно излагал на бумаге в записке, которую собирался с колонной отправить Половцеву. Записка-приказ прилагалась к карте, которую отдал мне Черных. Он вытащил карту из своего планшета и презентовал мне перед тем, как отправиться отдавать приказы на сбор колонны и подготовку транспортника, вылетающего в Москву. На этой карте были отмечены места расположения немецких аэродромов. Пока я писал приказ, рядом на водительском месте сидел Шерхан и занимался портняжным делом, пришивая на мою запасную гимнастерку новые петлицы. Парень все еще был в шоке от свалившегося на него известия, что теперь он персональный водитель генерал-майора, командира 6-го мехкорпуса, поэтому работал медленно, очень боялся испортить генеральскую гимнастерку. Красноармеец Синицын был не менее поражен, подслушав мой разговор с Шерханом, это чувствовалось по его взглядам. А после того как мы с Наилем забрались в кабину, он недолго покрутился для порядка перед стеклом с моей стороны кабины и шмыгнул под тент кузова к ребятам, охранявших пленных. Наверняка там сейчас делится полученной информацией.

Я закончил с приказом быстрее, чем Шерхан с петлицами, даже успел докурить папиросу, прежде чем он протянул мне обновленную, генеральскую гимнастерку. Но вот надеть ее помешал капитан Суханов. Я его заметил, когда выбрасывал бычок папиросы в окно. Он деликатно стоял немного в отдалении от «хеншеля», дожидаясь момента, когда я его смогу увидеть. Сколько он там стоял, не знаю. Распахнув дверь кабины, я крикнул:

– Капитан, отправляйтесь к своим людям, я тоже сейчас подойду. Можете приказать им немного отдохнуть, все равно нам придется дождаться генерала Черных.

Когда Суханов исчез из поля зрения, я быстро переодел гимнастерку и, уже генералом, степенно выбрался из кабины и так же степенно направился к группе бойцов, собравшейся позади «хеншеля». Там же стояли два БА-20, ярославская пятитонка с тентом, «эмка» и три мотоцикла с колясками. А также стояли красноармейцы, человек пятнадцать, и травили, по-видимому, какие-то анекдоты, судя по раскатистому смеху в их рядах. Капитан Суханов стоял рядом с первым броневиком, и о чем-то разговаривал с молоденьким лейтенантом. Этот лейтенант увидел меня первым, шепнул что-то капитану, при этом вытягиваясь в полный рост, а потом громко и звонко выкрикнул:

– Взвод, смирна-а-а!

После этой команды взводного командира началась суета – красноармейцы, стоящие до этого кучкой, спешно стали строиться в две шеренги и никак не могли сформироваться – добавлялись новые люди, вылезающие то из тентованного кузова пятитонки, то из броневиков. Наконец строй замер, после этого лейтенант, приблизившись ко мне, начал отдавать рапорт, а я грозно оглядывал бойцов. Нужно было сразу внушить этим, по всему видать, не нюхавшим пороха красноармейцам, страх и почтение к генералу, под команду которого они поступают.

После рапорта обошел строй, дав нагоняй некоторым разгильдяям. Добавил страха, покричав на одного не по форме одетого красноармейца. А затем строгим голосом объявил, что взводу предстоит участие в очень ответственной ночной операции, настолько важной, что она может повернуть ход всей войны с фашистами; что во время этих ночных боев недопустимо разгильдяйство и задержка в выполнении приказов. Одним словом, я провел с этими салагами экспресс-курс молодого бойца, как сделал бы всякий нормальный сержант. Поняв, что теперь те запуганы мной больше, чем самими фашистами, со всеми их танками и самолетами, я отошел в сторонку с лейтенантом, чтобы и тому дать накачку.

Все это время капитан Суханов стоял в отдалении, с интересом наблюдая, как я беру командование над этим взводом в свои руки. Рядом с ним торчали фигуры трех бугаев, одетых в красноармейскую форму. По-видимому, отбирая людей для сопровождения пленных, он руководствовался прежде всего физическими кондициями будущих охранников. «Ну и зря, – подумалось мне, – не это главное! Вон, Якут в два раза меньше любого из этих парней, а по эффективности заменит десяток». Кстати, сам Якут, вместе с Шерханом и Синицыным, тоже наблюдали, прислонясь спинами к заднему борту «хеншеля», как их командир воспитывает салажат. Увлекшись, я бы охотно продолжил это занятие, но в перелеске показалось несколько автомобилей, первыми были три бензовоза.

Глава 9

Беседа с молоденьким лейтенантом, наверное, была последней задержкой в той мирной жизни, когда я, будучи комбригом, ежедневно занимался обучением военному делу подобных ребят, готовя из них настоящих бойцов. При появлении первых автомобилей показавшейся из-за пригорка довольно длинной колонны, я с сожалением скомкал воспитательную беседу и приступил к раздаче конкретных приказов, касающихся действий взвода в предстоящем рейде по немецким тылам. К тому времени, когда машины приблизились к нам, инструктаж был закончен.

Недавняя моя ностальгия по спокойной и размеренной жизни была вполне оправданна, ведь как только колонна машин остановилась и из недр ее явился Черных, начался форменный бедлам. Время как будто остановилось, а действия людей, наоборот, ускорились: невероятное количество народа бегало, кричало, и в этом броуновском движении самое активное участие принимали я, а также Шерхан, вовремя подоспевший мне на помощь. Виновник суеты только перебросился со мной несколькими фразами и укатил на «хеншеле» вместе с нашими трофеями, капитаном Сухановым и новой охраной – перегружать пленных в транспортный самолет. А я, приняв бразды правления над бывшими подчиненными Черных, формировал колонны, каждой из которых предстояло совершить свой маршрут. Приходилось по несколько раз разъяснять задачу командирам и личному составу.

Особенно меня достали пилоты авиадивизии, а именно – их вопросы: что да как, и каков процент успеха задуманной операции. Что я, Господь Бог? То ли дело дивизионные зенитчики – под козырек, и все, вопросы только по конкретным действиям. Зенитчики – они, пожалуй, оказались самыми дисциплинированными бойцами, которых переподчинил мне Черных. Несмотря на то что зенитная батарея приехала последней, ее командир быстрее всех уяснил поставленные перед ним задачи.

А в общем-то я был поражен, как быстро Черных организовал переброску обещанной техники, материальных ресурсов и личного состава: не прошло и получаса после нашего разговора, а грузовики и бензовозы уже стояли передо мной, готовые к маршу. Я думал, что только загружать их топливом и боеприпасами будут не менее часа. С этим вопросом я обратился к Черных, как только колонна подъехала. Оказалось все очень просто: грузовики и так были загружены, еще утром, и ожидали команды об эвакуации этих ресурсов на полевой аэродром. Петрович начинал потихоньку переводить эту, самую большую, авиабазу на запасной полевой аэродром. Да, умный мужик и предусмотрительный – ничего не скажешь!

К той сумасшедшей деятельности добавилось еще одно обстоятельство – мне пришлось оторваться от дела, поручив подготовку колонн к маршу на завершающем этапе Шерхану, и явиться в штаб САД. Болдин прислал вестового с известием, что можно забирать приказы. Сначала я с досадой воспринял это сообщение, однако когда дело было завершено и я вышел из штаба, от прежнего настроения не осталось и следа.

Я очень даже продуктивно потратил время, ведь мне удалось невозможное – добиться у генерал-лейтенанта согласия, более того – письменного приказа о назначении на некоторые командные посты в 6-м мехкорпусе нужных мне людей. Ну, во-первых, это, конечно, Пителин. Приказом Болдина он был назначен на пост начальника штаба 6-го мехкорпуса взамен полковника Коваля, который не очень хорошо проявил себя после начала войны. К тому же он в должности начштаба был всего полгода, еще не успел обрасти связями на самом верху, и некому было сказать в его защиту веского слова. Во-вторых, меня не устраивала деятельность разведывательного отдела мехкорпуса. Скажу больше, я считал полностью провальными действия разведки, взять хотя бы один факт – бессмысленное сжигание моторесурса в поисках якобы прорвавшейся в тылы 10-й армии мифической танковой дивизии немцев. Поэтому я потребовал назначить вместо майора Баринова капитана Курочкина. Болдин на это возразил, что начальник разведки недавно заменен на Бейлиса, и не время сейчас напрасно дергать людей. Но я отвоевал назначение Курочкина на пост начальника разведки.

Да, уже на четвертый день войны Ряба стал капитанам, не зря я ему предрекал, что скоро он и по званию будет соответствовать командиру батальона. Меня наконец ознакомили с приказом, в котором произвели в генерал-майоры, а некоторых других командиров повысили в звании. И что интересно, некоторые из них перепрыгнули ступеньку – чувствовалась в этом деле опытная рука Пителина, сумевшего на гребне волны успеха протолкнуть в списки нужных ему людей, непосредственно не участвовавших в боях со 2-й танковой группой вермахта. Так Сомов и Курочкин были повышены на два звания, и теперь они были соответственно подполковник и капитан. Это обстоятельство и дало мне возможность просить об их переводе в 6-й мехкорпус на высокие должности. Полковник Вихрев стал одним из заместителей командира мехкорпуса, а полковник Осипов остался в 7-й ПТАБР командовать бригадой.

Что меня больше всего поразило и заставило задуматься – с какой легкостью удалось протащить на должность заместителя по политической части Фролова, вместо бригадного комиссара Эйтингона. Получалось, что за минуту разговора мне удалось добиться невозможного – залезть в кадровую политику ведомства Мехлиса. А это значит, что Болдин получил указания с самого верха – удовлетворить все предложения нового командира мехкорпуса. В это критическое время, когда оборона разваливалась, подполковник, сумевший дать по морде фашистам, получил карт-бланш и, может, от самого Сталина. А что? Ведь мое предложение о назначении лейтенанта госбезопасности Бедина замом по тылу мехкорпуса без разговоров было утверждено. И это окончательно меня убедило в том, что только Сталин мог распорядиться дать неограниченную свободу действиям генерал-майора Черкасова.

Может, даже руководитель государства наконец понял, что стандартными методами остановить немцев не удастся. Все его генералы и маршалы обломались по полной программе, вместе с их глубокомысленными расчетами и планами, а только один борзый мальчишка – Черкасов – сумел силами всего лишь бригады крепко дать по носу передовым, самым боеспособным дивизиям вермахта. Так давайте дадим парню корпус и не будем мешать воевать, как он может – глядишь, из этого что-нибудь получится. Главное – хуже не будет, невозможно хуже.

Именно таким я представлял ход мыслей Сталина, когда он подписывал приказ о произведении меня в генерал-майоры и назначении командиром 6-го мехкорпуса, а по существу – всей КМГ. Болдина же вызвали в Москву, чтобы не мешал претворять в жизнь все задумки новоявленного стратега. Попрощавшись с генерал-лейтенантом и лелея ощущение своей особой значимости, я медленно проследовал по штабному блиндажу. Штабные работники, как будто чувствуя мое состояние, жались в сторонке, освобождая прямую дорогу к выходу из этой огромной землянки. Однако вся моя важность куда-то в один миг испарилась, как только вышел на улицу. Я припустил бегом к еще не сформированным автоколоннам. Добравшись до места, с ходу ринулся в броуновское движение; опять суетился, кричал, ругался – одним словом, все мое существо жило одним, теперешним моментом, без остатка отдаваясь решению предстоящей задачи, и мечтой хоть как-то обуздать немецких стервятников.

Всего формировалось четыре автоколонны. Первой отправилась в дорогу колонна, состоящая из пяти груженых и четырех пустых ЗиСов, под охраной двух полуторок, в кузовах которых были установлены зенитные пулеметы. Ее цель – мост у реки Зельва, в дальнейшем колонна должна быть переподчинена майору Половцеву. Мой приказ, с приложенной к нему картой и дополнительными указаниями на словах, должен был передать майору капитан Свиридов – командир этой колонны.

Вторая группа машин отправилась в путь, как только «хеншель», благополучно доставив пленных и конвой до транспортного самолета, возвратился обратно. Трехосник тоже вошел в эту колонну. Кроме него выехали к полустанку, где стояли железнодорожные цистерны с дизтопливом, три бензовоза и два ЗиСа, груженные пустыми бочками. Эта автоколонна под командованием Шерхана отправилась на осуществление снабженческой операции по обеспечению предстоящего рейда дизтопливом. В помощь старшему сержанту я отправил ребят, охранявших ранее пленных. Засиделись мужики, пускай сменят род деятельности и поработают грузчиками. Шерхана я снабдил приказом с печатью Гушосдора и подписанным Бединым. Там было указание охране «обеспечить заправку соляркой всех емкостей, представленных подателями этого приказа». Был там и еще один приказ о том, что теперь службы Гушосдора входят в состав 7-й ПТАБР, и все служащие обязаны подчиняться командованию бригады. Так что никаких проблем с бойцами из охраны цистерн с драгоценным топливом не должно было возникнуть. В первую очередь солярку требовалось залить в один из бензовозов и бочки, которые повезут ЗиСы – это топливо предназначалось для танков Половцева. Солярку, залитую в два бензовоза и в бочки, перевозимые «хеншелем», Шерхан должен был доставить в Волковыск, к тому тупику, где стоял бронепоезд. Там их должен был ожидать я, а солярка предназначалась для танков мехкорпуса – именно к этому бронепоезду собирался передислоцировать все управление мехкорпуса.

В Волковыск я отправился следом за колонной Шерхана и теперь ехал на БА-20 сержанта Брызгалина. Следом за нами двигались зенитные пушки, буксируемые ярославскими пятитонками, замыкал колонну БА-10 сержанта Ковалева. Зенитки я буквально вымолил у Черных. Ведь они не должны были принимать участие в рейде на аэродромы противника, но были очень нужны в качестве противотанковых орудий. После слов Болдина, что он расположил 36-ю кавдивизию на стыке частей 6-го и 11-го мехкорпусов, я очень опасался, что через ее позиции немецкие танки могут ударить во фланг теперь уже моего мехкорпуса. Для себя я уже списал 36-ю как боевую часть. А как не списать, если сам приказал расстрелять командира этой дивизии как дезертира? Можно себе представить боеспособность соединения, командир которого кинулся в бега, спешно выбросив и документы, и оружие. Так что мне позарез теперь нужны были зенитные пушки, чтобы хотя бы временно заткнуть танкоопасное направление. Славу богу, в той лесистой местности была всего лишь одна дорога, выходящая в тылы мехкорпуса; именно ее и должны были перекрыть мои броневики при поддержке зенитной батареи.

Остающиеся пока в авиадивизии остальные ЗиСы и взвод лейтенанта Мишина (бывшая охрана генерал-лейтенанта Болдина) должны были выехать последними. Еще когда я находился в месте формирования этой колонны, по грузовикам начали рассаживаться летчики и техники, отправляющиеся в этот рейд. Вид у этих вояк был не ахти – вооружены чем попало, форма разномастная, дисциплины никакой. Банды Махно и то, наверное, гляделись более грозными, чем это сборище, состоящее сплошь из пилотов и техников. Потом я успокоился на мысли, что этим людям не придется вести бой с пехотными подразделениями вермахта, их задача – помародерить на вражеских аэродромах. Поэтому и одеты они соответственно, чтобы ничто не стесняло движений в деле освоения малознакомых немецких самолетов. Зато, вон, ребята лейтенанта Мишина выглядят грозно – все вооружены автоматами ППШ, на колясках мотоциклов установлены пулеметы, да и два броневика в колонне с этими мотоциклами смотрятся очень солидно.

Задача у последней колонны на этом этапе рейда была самая простая. Ей всего-то и нужно было – добраться до шоссе Белосток-Слоним и там ожидать подхода отряда Половцева. А дальше уже майор должен был определить задачи приданных ему подразделений и порядок их движения в общей колонне. Я бы на его месте задействовал этих ребят только на этапе разгона охраны аэродромов, до этого момента они у меня бы сидели в машинах, чтобы не мешали работать опытным бойцам. Количеством людей, как и техники, в этом рейде ничего не решить; только неожиданность, только быстрота и нестандартность действий – вот залог успеха этой, в общем-то, авантюрной операции.

Езда в БА-10 быстро выбила из моей головы мысли о возможных осложнениях в ходе рейда отряда Половцева по немецким тылам, как и все остальные мысли – тут бы увернуться от ног сержанта Брызгалина, который сидел на месте командира бронеавтомобиля, расположенном на своеобразном насесте, гораздо выше меня. Я же расположился на импровизированном сиденье – пустой патронный ящик и телогрейка, небрежно брошенная на него. Это пассажирское кресло все время норовило выползти из-под меня, двигаясь по днищу броневика. Было тесно, душно, шумно, плюс ко всему неимоверная злость на собственную глупость: «Какого черта я решил ехать в этой консервной банке? Почему бы не сесть в БА-10, это же был мой, проверенный, мобильный командный пункт». А все эта дурацкая спешка – пушечный бронеавтомобиль находился еще в мастерских авиадивизии, когда я решил ехать в БА-20. Однако мучение мое было недолгим. Стоило нам выехать на асфальтовое шоссе, как пришлось остановиться: из-за поворота выехал бронеавтомобиль. В этом месте разъехаться было затруднительно, и я вышел из БА-20, чтобы контролировать процесс проведения такой ювелирной операции двумя водителями. Из второго броневика тоже стал выбираться человек, и, когда он повернулся ко мне, я узнал в нем генерал-майора танковых войск Петрова, заместителя Хацкилевича, а теперь, получалось, моего. Петров тоже узнал меня и, улыбаясь, пошел навстречу. Надо же, я был прав, считая, что как только танки Быкова пробьют дорогу до Волковыска, Петров, дождавшийся этого момента, несмотря на задержку, все-таки поедет в штаб 9-й САД. Это радовало – значит, мужик упорный, и его в вопросе обязательности выполнения приказа не остановить никакими, казалось бы, непреодолимыми трудностями. С Петровым я был знаком шапочно, в отличие от Хацкилевича и других командиров танковых дивизий, и было приятно открывать в своем заместителе такие редкие для нынешних времен черты характера.

Мы поздоровались. Затем генерал-майор стал извиняться за то, что так задержался. На что я ответил:

– Полно, Михаил Петрович, я знаю, что по дорогам сейчас без сопровождения тяжелого танка проехать невозможно. Ты лучше мне доложи, хотя бы схематично, какое в настоящий момент положение в корпусе? Какие, по твоему мнению, у него сейчас трудности, и где узкие места?

Петров мгновенно перестроился на деловой лад и начал излагать наболевшие проблемы. Он ничего не скрывал и резал правду-матку в глаза. Я был свой, и нельзя было перед командиром корпуса приукрашивать положение дел. Однако все было гораздо хуже, чем я предполагал, намного хуже, чем описывал Болдин. Мехкорпус практически полностью потерял боеспособность, а руководство – оставшиеся рычаги управления. Именно это я вынес из слов Петрова, выслушивать дальше такую горькую правду не имело смысла – словами делу не поможешь. Сейчас требовались срочные действия, и я прервал монолог своего заместителя:

– Ладно, Михаил Петрович, все понятно! Положение хреновое и, что самое неприятное, без всяких просветов. В такой ситуации полезно вспомнить историю – когда-то нашим предкам было еще хуже, однако все преодолели и отстояли Родину. Так что, товарищ генерал-майор, – двум смертям не бывать, а одной не миновать! А теперь надо ехать, поспешим, может, удастся спасти то, что еще подлежит реанимации.

Петров стоял с вытянувшимся лицом и глядел на меня круглыми от удивления глазами – не привык он слышать подобные слова в генеральской среде, а тут будто не генерал говорит, командир мехкорпуса, а простой сержант, хорошо обстрелянный в окопах на передовой. Так я и чувствовал себя, как боец в окопе под огнем противника. Считал, что сейчас не время для интеллигентских замашек с привычкой затуманивать простые вещи вуалью высокоумных слов. От этого положение не улучшится. И в конечном итоге этих закончивших академии, где их учили воевать по правилам и по науке, высокообразованных военных людей поставят к стенке простые мюнхенские ребята, которые умеют только хорошо нажимать на курки. Сейчас только один принцип должен работать на нас – обмани врага и убей его. Сейчас с людьми лучше разговаривать лозунгами – быстрее поймут. Даже в мирное время уж чего-чего, а лозунгов понабивали в головы красноармейцев и командиров предостаточное количество. Нет, чтобы боевые навыки тренировать, как немцы делали, так нет, у нас все по-особенному… А сейчас эту историческую и идеологическую наивность не знаем, как расхлебать.

Все эти мысли возникали в голове даже во время разговора с Петровым. Голова очистилась от посторонних мыслей, только когда я достал из планшетки трофейную карту и, помахивая ею, заявил:

– Не стоит бить тревогу, есть у нас еще порох в пороховницах! Немцы в ближайшее время не смогут уничтожить наши танки, стоящие без топлива. У них нет на том направлении танковых частей. Наступление мехкорпуса остановила грамотно организованная противотанковая оборона всего лишь одной пехотной дивизии вермахта. Вот, посмотрите на трофейную немецкую карту – данные на ней свежие, им можно доверять.

Я протянул Петрову карту и, пока он ее рассматривал, продолжил:

– Вот, видите, на том направлении находится только 256-я пехотная дивизия. Правда, сегодня на помощь ей немцы могут подтянуть части 162-й и 87-й пехотных дивизий. Но это все, на что они способны, так что никакого давления превосходящих сил противника там быть не может. Это управлению корпуса вешают лапшу некомпетентные командиры. Их поганой метлой нужно гнать с занимаемых должностей. Полное бессилие в командовании своими подразделениями они списывают на превосходящие силы противника. Единственное, в чем нас там немцы превосходят, так это самолеты. На земле наша группировка гораздо мощней, чем все три немецкие пехотные дивизии, вместе взятые. Конечно, это только на земле – факта господства их самолетов в воздухе никто не отрицает. Значит, получается, что нашим дивизиям ни в коем случае нельзя сейчас дергаться. Нужно замаскировать танки, чтобы не были заметны с воздуха, и ждать, когда мы их сможем обеспечить топливом и боеприпасами. Боезапаса у них вполне хватит, чтобы слегка попугивать пехотные части гитлеровцев, а как только дивизии получат топливо, им следует отступить в район Сокулок. Там привести себя в порядок и только после этого можно будет начинать наступление, но уже в другом направлении. Предыдущий приказ о наступлении на Липск-Гродно я отменяю.

Петров как-то горестно вздохнул и воскликнул:

– В штаб корпуса, уже после гибели Хацкилевича, по аппарату Бодо пришел приказ командующего фронтом Павлова: отступать за Свислочь с целью сосредоточить дивизии в районе Слонима и не дать немцам его захватить.

Генерал-майор передал карту обратно, а сам начал копаться в своей полевой сумке, что-то там отыскивая. Я уже успел положить карту к другим важным бумагам в планшетку, когда Петров нашел искомое и протянул мне свернутый кусок телетайпной ленты. Я ее развернул и прочитал следующее: «Командиру 6-го механизированного корпуса. Немедленно прервите бой и форсированным маршем, следуя ночью и днем, сосредоточьтесь Слоним. Свяжитесь радио Голубевым и непосредственно мною, о начале движения, утром двадцать шестого, и об окончании марша донесите. Радируйте состоянии горючего и боеприпасов».

Текст этого распоряжения Павлова резанул меня прямо по сердцу. Опять нелепые, непоследовательные приказы штаба фронта, руководство которого абсолютно не знает обстановку на местах и состояние соединений, которым рассылались эти филькины грамоты. Неужели штаб корпуса уже довел этот приказ до своих соединений? Вот же черт, только они дернутся в светлое время суток, немецкая авиация их с говном смешает. Абсолютно ничем не выдавая своего волнения, я спросил у генерал-майора:

– Штаб корпуса уже разослал приказ об отступлении к Слониму?

– Никак нет, но он подготовлен, и в штабе ждут только моей радиограммы. Я ее должен отправить из авиадивизии, как только переговорю с Болдиным, ну и с вами, естественно.

– Слава богу! Этот приказ я отменяю. Приказом, подписанным лично Сталиным, я назначен командиром не только 6-го мехкорпуса, но и всех соединений, входящих в конно-механизированную группу. А это значит – Москва считает, что мне, на месте, виднее, как поступать, чем из штаба фронта. Павлов уже и так намудрил со своими приказами: сначала наступление в юго-западном направлении на Браньск, а на следующий день – на север к Гродно, и с задачей не просто сдержать наступающих немцев, а разгромить их и выйти к Меркине. А на Гродно, между прочим, наступает 3-я танковая группа вермахта, и это вам не хухры-мухры, ее шапками не закидаешь. Теперь новая задача – марш на восток к Слониму. В штабе фронта даже не знают, что передовые соединения 2-й танковой группы немцев разгромлены, а под Слоним уже выдвигаются 7-я ПТАБР и десять артполков РГК. Так что забудем об этом нелепом приказе, тем более он невыполним, и вы об этом прекрасно знаете. Наверное, поэтому и тянули с его доведением до подразделений, за что хвалю все управление корпуса.

Петров оживился. Похоже, то обстоятельство, что ему пришлось самостоятельно принять решение задержать выполнение приказа командующего фронтом, очень на него давило. Повеселевшим голосом он произнес:

– Да, выполнение этого приказа поставило бы крест на существовании мехкорпуса. Для такого марша топлива хватило бы только на несколько танков – остальные пришлось бы сжечь. Красноармейцы и сейчас нервничают, а если бы были поставлены перед вопросом об уничтожении собственных танков и орудий, наверняка разбежались бы во время марша при первом же налете немецкой авиации. Так что вы правы, сейчас делать резких движений нельзя – можем и вовсе лишиться армии.

– Вот и ладно, Михаил Петрович, значит, мы поняли друг друга. Впредь управление корпуса выполняет только мои приказы. И вот первый: сегодня ночью поменять дислокацию всех служб управления корпуса. Второе: как вы видели по трофейной карте, основная опасность, грозящая дивизиям корпуса, сейчас может исходить со стороны стыка 10-й и 3-й армий с правого фланга. Там, где, судя по нашим картам, должна наступать 36-я кавдивизия. Так вот, по моим данным, дивизия разбита, а в той полосе, где она была дислоцирована, вполне вероятно наступление немецких танковых частей во фланг мехкорпуса. В отличие от 256-й пехотной дивизии немцев, в оборонительные узлы которой уперся наш корпус, с правого фланга ему может грозить реальная опасность. В связи с этим приказываю прекратить наступательные операции, оттянуть все дивизии в район Сокулок, а на шоссе Белосток-Гродно, перед пересечением с дорогой на Августин, организовать оборонительный узел. Думаю, на то, чтобы совершить этот марш, топлива в дивизиях еще хватит. Да и авиация противника в этом нам не сможет помешать, сама природа будет в помощь – деревья Супрасельской пущи в тех местах стоят вплотную к шоссе, сквозь их листву немцы с воздуха хрен что увидят. Для насыщения этого узла обороны противотанковыми средствами и для борьбы с авиацией противника я направляю туда зенитную батарею 37-миллиметровых автоматических пушек.

Я повернулся и кивнул в сторону пятитонок, стоящих за моим броневиком, которые буксировали зенитные орудия. А затем, взглянув на генерал-майора, жадно осматривающего зенитки, закончил:

– Эти пушки использовать только для той задачи, которую обозначил, никакого отвлечения батареи на цели противовоздушной обороны передислоцирующихся дивизий корпуса. Если люфтваффе загнало наши части в укрытия и невозможно даже носа оттуда высунуть из-за барражирующих немецких самолетов, то пускай лучше отсиживаются там до темноты. Зенитчикам помощь не нужна – в месте, куда они передислоцируются, уже имеются необходимые оборонительные сооружения, остается их только обжить. Ладно, Михаил Петрович, нужно двигаться. Пойдем в пушечный броневик, там хоть можно расположиться посвободнее, чем в наших консервных банках, вот и поговорим подробно о других вопросах. Командуй своему водителю разворачиваться и следовать в Волковыск. Знаешь тупик, где стоит бронепоезд?

– Конечно!

– Вот пускай туда и рулит. В лесочке, рядом со стоянкой бронепоезда, и будет пока располагаться управление мехкорпуса.

Я подождал, пока Петров переговорит с водителем своего броневика, а потом, когда мы уже шли к БА-10, высказал сожаление, что с подразделениями корпуса я смогу связаться, только когда штаб переберется в Волковыск. У радистов бронепоезда не было кодов и таблиц для связи со всеми частями корпуса – только со штабом. Уже находясь перед самым бронеавтомобилем, я сказал:

– Так что, Михаил Петрович, придется тебе сегодня помотаться – поработать делегатом связи. Сначала со мной, к бронепоезду. Думаю, по его мощной рации мы свяжемся со штабом корпуса, и ты скажешь, что приказ об отступлении к Слониму отменяется. Затем тебе нужно будет ехать в штабы дивизий, чтобы продублировать доведение до их штабов нового приказа. Боюсь, что немцы глушат волны дивизий и штаба корпуса, тут, кроме РАТ, никакая другая радиостанция эти помехи не пробьет. Немцы не дураки и прекрасно осознают, что такое 6-й мехкорпус. Думаю, они все свои ресурсы бросили на то, чтобы нарушить радиосвязь между подразделениями корпуса. Вот если бы мы все время работали на РАТ, то они замучились бы пыль глотать в попытках заглушить такую мощную радиостанцию. Эх, жалко, что все коды и таблицы так далеко, а то мы бы уже из бронепоезда смогли связаться с подразделениями корпуса!

Я уже начал забираться в бронеавтомобиль через дверцу, предупредительно распахнутую сержантом Ковалевым, как услышал возглас Петрова:

– У моего радиста в броневике имеются все коды и таблицы для связи с подразделениями мехкорпуса, вплоть до полковых радиостанций.

Я от неожиданности выпрямился и головой ощутимо приложился о край бронеплиты. В глазах слегка помутнело, я матюкнулся от боли, а затем повернулся к Петрову и выдохнул:

– Неужели!

Генерал-майор был деликатен, будто не замечая моего искаженного лица, он заявил:

– Да, все имеется в наличии! Это ведь не простой броневик, а командирский! Мой, можно сказать, передвижной штаб.

Боль отпустила, я уже мог адекватно мыслить и откровенно ликовать, неожиданно получив такой подарок судьбы. Но я сдержался:

– Ну, порадовал ты меня, Михаил Петрович, ничего не скажешь – порадовал! Значит, у нас может получиться перегруппировать корпус за одну эту ночь. Десять тонн солярки подвезут часа через два-три прямо к бронепоезду, там же, думаю, найдем у Александрова несколько грузовиков, загрузим их бензином и боеприпасами. У Гаврилова на окружном артскладе имеется запас бензина, ну а боеприпасов, сам понимаешь – хоть задом ешь. Этот артсклад немцы не бомбили, там все цело, по крайней мере, на 16:00, когда я связывался с командиром бронепоезда, а он стоит в тупике, километрах в пяти от артсклада, и наверняка было бы слышно, если бы со стороны складов раздались взрывы. Все, товарищ генерал, давай – садимся в броневик и двигаем в Волковыск. Дел невпроворот, и кровь из носу нужно все успеть!

Я повернулся и быстро забрался в бронеавтомобиль, следом за мной туда влез Петров. Сержант Ковалев задраил дверь и крикнул водителю давать гудок к началу движения. Двоим сидеть на моем командирском месте было тесновато, но ничего, зато собеседник интересный. Как только броневик тронулся, мы возобновили разговор. Тема все та же – наши действия после того, как доберемся до Волковыска. Решили, если удастся установить связь с дивизиями, Петров никуда не едет, а остается у рации и будет координировать выполнение приказа об отводе частей к городку Сокулки. Я в это время, мобилизовав какой-нибудь автотранспорт, займусь снабженческой операцией. Это в настоящее время было гораздо более важным делом, чем разработка стратегических планов и голословных приказов. Без топлива и снарядов вся эта пустая болтовня только дезорганизует подчиненных.

Зенитная батарея вместе с нами должна была следовать до бронепоезда. Отправлять ее сразу занимать позиции на дороге Сокулки-Гродно было опасно: немецкая авиация над тем районом висела практически постоянно, и совершенно недопустимо было лишаться последнего противотанкового резерва. Ничего страшного, доберется наша драгоценная батарея до места, где будет располагаться опорный пункт, и ночью. Тем более там не нужно будет вести особо больших земляных работ: окопы, блиндажи и капониры для противотанковых орудий уже имеются.

Я знал, где расположить опорный противотанковый рубеж. В свое время, его начали возводить бойцы 6-й ПТАБР. Юрьеву именно я посоветовал выбрать это место и еще обещал прислать танки, чтобы они обкатали бойцов по методу 7-й ПАБР. Но так все это и осталось в планах, и полигон не доделали. Когда я там был в последний раз, только начинали эскарпировать холм, где должны были располагаться противотанковые пушки. Но сейчас уже и существование этого недоделанного опорного узла можно было считать большим счастьем – подвернулся, так сказать, в нужное время и в нужном месте. А позиции для отражения танковых атак были просто идеальные. Этот пункт, как пробка, запечатывал движение по шоссе Сокулки-Гродно. Вот только занять его нужно было вовремя и более-менее адекватными силами. По плану прикрытия 6-й ПТАБР, там должен быть сидеть в обороне противотанковый полк. Но где же его взять? Оставалось надеяться, что в Волковыске мне удастся уговорить командира 58-го полка 9-й железнодорожной дивизии НКВД капитана Александрова выделить хотя бы небольшое пехотное прикрытие для зенитной батареи.

Конечно, можно было просто приказать выдвинуть на этот опорный пункт какое-нибудь подразделение мехкорпуса. Но я считал это излишним. Части и так были дезорганизованы, ослаблены, им нужно было дать время, чтобы прийти в себя, а не заставлять действовать снова, как пожарная команда. Да и совсем не дело мехкорпуса выполнять задачи такого рода. К тому же скорее рак на горе свистнет, чем немцы развернут группу Гота для ликвидации остатков 6-го мехкорпуса. Им это надо, залезать в такую мясорубку, особенно когда для этого есть авиация? У немцев там, впереди, простор – масса дезорганизованных и, если честно сказать, откровенно драпающих частей Красной армии, – зачем им давить загнанных в капкан – от отчаянья могут и укусить больно.

Так что по большому счету можно было и не создавать никакого опорного узла – так, на всякий случай, выдвинуть туда зенитную батарею и успокоиться. Может быть, так бы я и сделал, если бы не запавшие в мозг слова Черных о реальности удара на Суколки. А вот если нам удастся оседлать единственную железную дорогу, по которой осуществляется снабжение 3-й танковой группы всем необходимым, тогда Гот действительно разъярится.

С разорванной артерией не до наступлений, поэтому немецкое командование все силы бросит, чтобы уничтожить безумцев, посмевших нарушить планы великого вермахта. Вот тогда мощный оборонительный узел будет нам ох как нужен. Поэтому ради его насыщения боеспособными частями я и готов сдать немцам Слоним: перебросить части 7-й ПТАБР и несколько артполков РГК к Сокулкам – черт с ним, этим Слонимом, пускай фашисты его захватывают и радуются, что им так легко удалось захлопнуть крышку Белостокского котла. А нам и в окружении хорошо, особенно удобно будет грызть вермахт за лодыжки; перережем сухожилие, и этот гигант сам свалится, тогда мы ударим по Варшаве и уничтожим собственно его мозг – штаб ГА «Центр». Вот после этого начнется настоящее веселье: немцы наконец на деле ощутят, каково в нашей шкуре – без командования, без связи, с разорванными коммуникациями. Тогда и посмотрим, чей солдат лучше и дух крепче.

Так я, мысль за мыслью, плел свою паутину, плотно опутывая мозг моего теперешнего заместителя. Когда мы закончили обсуждать, кто чем будет заниматься в Волковыске, и добрались до железнодорожного тупика, где стоял бронепоезд, от нескончаемого потока моих слов Петров совсем осоловел – взор его помутнел и приобрел явно мечтательное выражение. Конечно – еще совсем недавно он находился в атмосфере чудовищной безнадежности и полного развала, а тут ему рисуют такую оптимистичную картину! У кого угодно голова пойдет кругом. Но все-таки Петров был прежде всего профессионалом, и как только мы остановились, очень скоро привел себя в рабочее состояние. Только теперь это уже был не пассивный службист, который живет только долгом и старыми привычками – теперь его настрой был близок к тому агрессивному возбуждению жеребца, который всеми силами стремится прийти к финишу первым. Словом, поверил генерал-майор, что мы сможем победить в этой борьбе! Стоит только упереться рогом и не обращать внимания на неимоверные трудности, которые, несомненно, будут нас еще долго преследовать в таком грандиозном деле, как остановка немецкого колосса.

Надо сказать, и сам я выбрался из бронеавтомобиля, чувствуя себя на подъеме, как хорошо отдохнувший человек; будто не говорил битый час, напрягая все свои чувства, память и мыслительные способности, а безмятежно спал в мягком удобном кресле. Такое положение вещей оказалось очень кстати, так как мы с Петровым с ходу очутились в обстановке, похожей на ту, что происходила совсем недавно в авиадивизии – опять беготня, крики, уговоры, угрозы. А как еще заставить людей, которые тебе напрямую не подчиняются, быстро выполнять отданные тобой приказы? Хотя командира 58-го полка 9-й железнодорожной дивизии НКВД капитана Александрова я знал очень давно, и был с ним в прекрасных отношениях, но простые человеческие отношения – это одно, а когда армейский командир, пускай и генерал, начинает тебе приказывать – совершенно другое. Затем он еще кладет, так сказать, лапу на твой бронепоезд, отменяет отданные тобой ранее распоряжения, да еще требует выделить людей для выполнения совершенно чуждой им задачи. Однако волшебными словами «прямой приказ Сталина» и таким козырем, как пачка приказов, подписанных Болдиным, мне удалось сломить сопротивление упрямца энкавэдэшника. Дело завершило мое заявление:

– Слушай, Вась, что ты все вертишь хвостом? Сам же знаешь обстановку и то, что единое командование срочно нужно налаживать. Еще сутки такого положения, и все полетит в тартарары. Ты уже и сейчас даже по железной дороге не сможешь вырваться из Белостокского выступа, хоть и сформировал рабочие бригады из деповцев – они не смогут расчистить железнодорожные пути по всей трассе, чтобы твой бронепоезд смог прорваться; разбомбят твоих деповцев на втором же завале. У немцев здесь везде уши и глаза, и они наверняка получат сообщение по рации, что бронепоезд пытается улизнуть из котла. Да они его ночью с воздуха достанут – всего пара диверсантов с сигнальными ракетами, и немцы будут бомбить прицельнее, чем днем. Если хочешь знать мое мнение, то бронепоезд не уничтожают только по одной причине – стоите вы больно смирно, не дергаетесь, так что у немцев имеется надежда захватить его как трофей, а если бы не это, раздолбили бы его в два счета, не помогли бы ни зенитки, ни маскировка – слишком статичная мишень. И вообще, что мы ведем себя, как две худые бабы, делящие грядку, – у тебя радиостанция мощная, свяжись со своим наркоматом, пускай они подтвердят мои полномочия.

На этом споры с Александровым закончились. Он внял наконец и моим словам, и своему разуму. Хотя я думал, что капитан все же пошлет радиограмму в свой наркомат, но это меня особо не беспокоило. Коль, как я ранее решил, Сталин дал Черкасову карт-бланш своим приказом, то и это дело решится в мою пользу.

Пока мы с Александровым решали вопрос о подчиненности его полка, Петров занимался рассылкой радиограмм. Я, не без трепета, проследовал в радиорубку – боялся, что немцы так плотно обложили помехами радиостанции подразделений корпуса, что не удастся с ними установить связь. Но все мои опасения мгновенно улетучились, когда я увидел довольное лицо генерал-майора. Его глаза сияли. Петров, как только меня увидел, закричал на весь бронеотсек:

– Получилось! Юрий Филиппович, все вышло! Эта радиостанция – просто чудо, удалось переговорить практически со всеми командирами дивизий и полков. Вот только командира четвертой танковой дивизии не было на месте. И вообще, непонятно, что с Потатурчевым случилось. Я говорил с заместителем по строевой части полковником Кузнецовым, так тот просто в растерянности: Андрей Герасимович, вместе с начальником оперативного отделения Бабицким, еще в двенадцать часов дня отправился в 8-й танковый полк. Добрались они благополучно, в штабе полка взяли в качестве сопровождающего начальника 5-й части старшего лейтенанта Протащика и направились на рекогносцировку. После этого пропали, не появлялись ни в штабе полка, ни в дивизии. Я своим приказом назначил временно исполнять обязанности командира дивизии полковника Кузнецова.

И Петров вопрошающе на меня посмотрел. Я знал Кузнецова, на меня он в свое время произвел впечатление не совсем решительного человека. И, не дай бог, если с Потатурчевым что-то случилось, я бы не хотел оставлять дивизию на такого человека. Как заместитель – он золотой человек, но как первое лицо – явно не катит. Но всего этого я объяснять Петрову не стал и ответил:

– Пускай пока будет так, но если с Андреем Герасимовичем что-то случилось, командиром дивизии станет полковник Вихрев. Думаю, он сможет благополучно закончить рейд по тылам гитлеровцев. Вихрев – человек ответственный и смелый, сейчас он командует механизированной группой, за счет геройских действий которой Волковыск еще наш. Представляешь, седьмой и девятый пехотные корпуса немцев сняли все свои моторизованные части с фронта, лишь бы сдержать группу Вихрева. В районе Сурожа готовят капкан, но полковник наш не промах и в немецкую ловушку не попадет – обманет гитлеровцев, обойдет, разгромит и выйдет у Заблудова на соединение с группой подполковника Сомова. Да, и еще: когда группа Вихрева прорвется, она целиком вольется в четвертую танковую дивизию, потерявшую более пятидесяти процентов своих танков. После этого пополнения, а также снабжения топливом и боеприпасами, она, совместно с 29-й моторизованной дивизией, и станет основой того железного кулака, которым мы с вами планировали ударить в сторону Варшавы. Ну а 7-я танковая дивизия Борзилова должна выйти к Августину и дальше, как мы с вами обговаривали, – удар на Сокулки. Сам город можно и не брать, главное – перерезать железную дорогу и занять в ее полосе жесткую оборону.

Глянув на притихшего генерал-майора, я закончил:

– Ладно, Михаил Петрович, пока это все планы, но их необходимо реализовать, и сегодняшняя ночь будет решающей для продвижения этих наших задумок. Как вы понимаете, если удар на Сокулки будет успешным, то реакция со стороны группы Гота последует незамедлительно. Как, по вашему мнению, мы будем отражать контратаку немцев, и в каком направлении она последует?

Петров немного подумал и ответил:

– Естественно, они будут деблокировать железную дорогу; ударят либо по Сокулкам, если мы их займем, либо вдоль железной дороги, если ее просто перережем. И, естественно, все это при мощной поддержке авиации.

– А вот и нет! Рельеф местности там таков, что танки не пройдут, движение возможно только по полотну железной дороги. А это легко пресекается. Действия авиации тоже будут малоэффективны – слишком леса густые, и деревья стоят у самого полотна. Остается пехота, но если в операции будут задействованы наши танки, то и хваленая их пехота окажется в большой заднице. То есть если железную дорогу оседлает хотя бы один танковый полк, усиленный пехотой и противотанковой артиллерией, то этот барьер станет практически непробиваем, даже для всей мощи группы Гота. Следовательно, немцы, получив там по носу, будут действовать в обход, через Сокулки и Августин. Вот перед Сокулками, как я вам уже и говорил, и нужно создавать мощный оборонительный узел.

И мы с генерал-майором приступили к обсуждению вариантов действий немцев после того, как их танки упрутся в жесткую оборону. Но потом я опомнился – чтобы все это планировать, нужно сначала создать такой оборонительный рубеж, насытить его боеспособными частями, а потом уж разрабатывать планы противодействия немецким танковым колоннам. Я же и шел в радиорубку с тем, чтобы не только узнать, установлена ли связь с частями мехкорпуса, но и связаться с подразделениями 7-й ПТАБР, чтобы отменить для них задачу обороны Слонима. Теперь им следовало, не останавливаясь, двигаться к району моста через реку Зельва. Штабной батарее, 681-му артполку и двум гаубичным полкам следовать дальше, в район Сокулок; остальным частям занимать оборону по левому берегу реки Зельва.

Связаться с моими бывшими подразделениями требовалось срочно, ведь, например, 681-му артполку предстояло преодолеть почти сто пятьдесят километров, то есть для этого потребуются сутки, не меньше. Ведь пушки транспортировались конной тягой, а грузовиков для перевозки боеприпасов и пехоты было не очень много, так что часть этого гигантского марша предстояло осуществить в светлое время суток. Единственная мысль вселяла надежду на успех при переброске частей к Сокулкам – то, что немецкой авиации будет не до бомбежек дорог. Если рейд отряда Половцева к немецким аэродромам хотя бы частично будет успешен, то это дезорганизует люфтваффе, и пока в ее рядах не наведут порядок, контроль за движением по шоссе не будет осуществляться. К тому же немецкое командование уверено, что дороги разбомблены и проезд по ним невозможен, а чтобы восстановить движение, потребуется много времени и сил. Они же не знают, что у нас есть такие монстры, как КВ, и что мы не станем деликатничать, а прямо по телам погибших братьев протараним все эти завалы и пробки.

Надежда на то, что даже при не очень удачном исходе рейда отряда Половцева немцы опешат от неожиданности и срочно начнут заниматься рассредоточением своих самолетов с переполненных аэродромов, при этом бросят решать второстепенные, с их точки зрения, задачи, строилась на одном, но весьма значительном факте – нашем беспрепятственном проезде до Волковыска. Потеряв кучу самолетов в воздушном бою над шоссе, командование люфтваффе явно растерялось и вообще прекратило полеты над трассой Волковыск-Слоним. Конечно, может быть, у немцев просто все самолеты расписаны по определенным целям и задачам, поэтому на тот момент, когда они понесли большие потери, не нашлось машин, чтобы продолжать контролировать шоссе. Но все же хотелось верить, что в штабе люфтваффе уже царит растерянность, и она перерастет в полную дезорганизацию именно этой ночью, когда Половцев ударит по аэродромам.

Сомнительно, конечно, что Половцеву удастся легко и беспрепятственно добраться до аэродромов. Я боялся больше всего, что опытные вояки-немцы заминируют на ночь дороги перед своими передовыми позициями, и тогда внезапный прокол позиций их обороны будет невозможен. Придется ввязываться в полномасштабный ночной бой – тогда пиши пропало, вся операция пойдет насмарку. Даже в том случае, если ребятам Половцева и удастся сбить передовую немецкую часть, у моста им устроят настоящую трепку. Все это так, но надежда все же была, и стоило хотя бы попытаться обуздать люфтваффе, пусть локально и временно, но все же это здорово облегчило бы всем нам жизнь, поскольку совершенно невозможно было воевать под таким воздушным прессингом.

Все эти мысли не мешали мне заниматься делом – я односложно отвечал на вопросы Петрова, в то время пока радист бронепоезда устанавливал связь с подразделениями по списку, который я ему передал. Радиостанция бронепоезда действительно была чудом: со всеми удалось установить связь. Говорил я со своими бывшими и нынешними подчиненными конкретно и быстро. Времени в обрез – нужно было, как только стемнеет, срочно отправлять колонну в Сокулки, поэтому требовалось успеть доехать до артсклада, чтобы загрузиться боеприпасами и бензином. Без снабжения мехкорпуса всем необходимым можно распрощаться с моими планами и мечтами. Осознавая важность задачи обеспечения ресурсами соединений корпуса, я сам решил отправиться на этот артсклад; уж передо мной-то Гаврилов, надеюсь, вертеть хвостом не будет – быстренько откроет настежь все свои закрома.

Переговорив по рации с Бединым, стоящим последним в моем списке, я повернулся к Петрову и заявил:

– Ну что, товарищ генерал-майор, я на артсклад, а твоя задача здесь, на месте контролировать процесс организации колонны. Если что, дави на капитана Александрова, чтобы не зажимал автомобили и людей выделил достаточно для роты пехотной поддержки нашей зенитно-противотанковой батареи. Количественно он, конечно, не нарушит приказа, но вполне может вместо самых подготовленных бойцов подсунуть желторотых птенцов. Так что бди, Петрович, не дай себя провести!

Я улыбнулся Петрову и быстрым шагом вышел из радиорубки. Кстати сказать, капитан Александров, если с ним договориться, очень исполнительный и обязательный человек. Только вот договориться, вернее, обломать его было чрезвычайно тяжелым делом даже для меня, человека, который его давно и хорошо знает.

Глава 10

У бронепоезда уже стояли четыре ЗиС-5. Я спустился с лесенки бронепоезда и подошел к кабине первого грузовика – в ней сидели два красноармейца. Да, и в этом Александров держал слово – обещал, что выделит здоровых ребят для погрузочных работ, и выполнил. Проверять, загружены ли пустые бочки, я не стал – ясно, что в кузове одного из этих грузовиков они имелись. Водитель прошел инструктаж капитана и знал, куда ехать, оставалось только махнуть рукой сержанту Брызгалину, чтобы подъезжал к нам, и можно было отправляться в вотчину Гаврилова. Я так и сделал, и уже через минуту наша небольшая колонна выехала в сторону окружного артсклада, а через пять я уже мог наблюдать охранные вышки, расположенные по периметру его территории. Заметил я и два грузовика, которые выезжали из ворот склада.

Факт, что хозяйство Гаврилова действовало, а армия продолжала жить, коль имелись силы посылать снабженцев на склад, расположенный довольно далеко от передовой, меня очень обрадовал. Я начал размышлять, какая это еще часть дышит, посылая за боеприпасами машины. Размышления прервал выкрик сержанта Брызгалина, сидевшего на командирском месте, с которого был самый лучший обзор:

– Товарищ генерал, это наши грузовики, бригадные! Первой едет полуторка Нечипоренко. Вон, правая сторона у нее ободрана – это Чепур шаркнул боком мой броневик.

– Уверен, Сергей?

– Да на сто процентов! Наши это, автобатовские!

– Тогда, когда они к нам будут подъезжать, перегороди дорогу – нужно переговорить с ребятами.

Сержант дал команду водителю, через несколько секунд бронеавтомобиль начал тормозить и встал поперек дороги. Я выбрался из броневика и уткнулся взглядом в подбегающего ко мне человека. Он что-то гневно орал, громко матерясь, был невероятно грязен, голова перебинтована. Я еле узнал в этом увальне с искаженным лицом водителя автобата сержанта Нечипоренко. Тот, увидев меня, осекся на полуслове, затормозил свой неистовый бег и, двигаясь теперь почти гусиным шагом, приблизился к нам. Остановившись метрах в двух, он вытянулся и уже собирался было рапортовать, но я его опередил:

– Товарищ сержант, куда так спешим?

Припомнив, что сержант этот раньше выглядел всегда весьма щеголевато, я быстро сообразил: «Если сейчас он находится в таком состоянии, у него реально нет времени, чтобы привести себя в порядок. Ко всему прочему еще и голова перебинтована, что ж, можно только похвалить – продолжает выполнять свой долг боец, а не отлеживается в санчасти». Нечипоренко тем временем напрягся, подбирая слова, и с некоторой заминкой выдал:

– Так это… товарищ… комбриг, боеприпасы срочно нужны, вот нас с Митрохиным и послали. Немец прет как оголтелый, еле сдерживаем! Комбат слезно просил, чтобы привезли быстрее, а тут еще до позиций больше тридцати верст мотать. Да и что привезем-то, сущие крохи – машин больше нет, разбиты.

– Комбат – это Сомов, что ли?

– Так точно, он! Сам раненый, а из окопов не вылезает! Сейчас батальон последнюю оборону держит. Все, даже раненые, на позициях. Если срочно не подвезем боеприпасы, собьют их, и дальше уже никого в обороне нет, до самого Волковыска. Спешить нужно, товарищ по. генерал!

– Гм, давай, сержант, в машину, сейчас дорогу освободим. Передай Сомову, что помощь будет, пускай держится!

Я махнул рукой Брызгалину, который выглядывал из броневика; тот все слышал и правильно понял мой жест. Нечипоренко еще усаживался в свою кабину, а бронеавтомобиль уже успел освободить ему проезд.

Я не стал расспрашивать Нечипоренко о положении дел в группе Сомова: почему нет связи, и подошел ли батальон Курочкина на подмогу – не мог он этого знать. Конечно, по косвенным фактам, полученным от сержанта, можно было получить представление о состоянии дел. Но время. Этот чертов цейтнот! Каждая минута промедления сейчас действительно могла решить судьбу батальона, а главное теперь мне известно – Сомов жив, батальон держится!

Надо сказать, что вид территории окружного артсклада абсолютно не изменился, ничто не говорило о том, что началась война, что в небе хозяйничают немецкие стервятники, а на земле полно вражеских агентов и диверсантов; ни одного повреждения или хотя бы маленькой воронки. Единственная еще прежняя деталь в этой мирной картине, говорящая, что где-то идет бойня, оставалась на том же месте – это два обгоревших остова грузовиков, те самые, что за несколько часов до войны забросал гранатами Шерхан. На первый взгляд не изменился и сам хозяин этого армейского эльдорадо. Гаврилов был, как и прежде, подтянут, сиял чистотой, одет по уставу, вот только глаза его были нездорово красны, и рука подрагивала, когда он протянул ее для рукопожатия, хотя последнее, конечно, можно было списать на волнение, ведь ему теперь пришлось рапортовать генералу, а не подполковнику. Но глаза… Глаза выдавали, что человек в последнее время практически не спит. Сильно волнуется, значит, о своем будущем.

О его нервном срыве говорило и то, что он стоял и нервно курил у входа в контору, когда мы подъехали, а не находился, как это бывало прежде в мирное время, в своем уютном кабинете. Небывалое дело, чтобы интендант 1-го ранга встречал посетителей склада на улице. Раньше, бывало, народ валил на склад косяком, грузовики в ожидании своей очереди стояли рядами перед конторой, а теперь кругом пусто; желающих получать боеприпасы, что-то нигде не было видно. Вот поэтому Гаврилов теперь и нервничал, ночами не спал и встречал каждого, столь редкого теперь снабженца у самого порога и наверняка выпытывал у него, что сейчас творится на фронте.

Я не стал его обнадеживать, рисуя благостные картины наших побед, но постарался некоторым образом поддержать его уверенность в своем будущем, заявив:

– Ты молодец, Гаврилов, содержишь склады в такое тяжелое время в работоспособном состоянии. Да и тогда, перед самой войной, помню, очень помог нашей бригаде. Считай, одними твоими снарядами, полученными сверх лимита, хорошо мы дали по шапке этой немчуре. Вон, видишь, за это дело мне генерала дали.

Сам Сталин приказ подписал. Подожди немного, вот расхлебаем эту кашу, и тебя отметят – я лично представление напишу.

Гаврилов несколько оживился и в унисон моим словам произнес:

– Я, товарищ генерал, как вы и приказывали, теперь выдаю боеприпасы по первому требованию представителей частей, без всяких лимитов и нарядов: вот, только что отгрузили патроны и снаряды вашим ребятам из бригады, а из документов у них была только записка командира батальона со штампом.

– Правильно сделал, товарищ интендант первого ранга, только так теперь и можно воевать. Если будем разводить бумажную волокиту по инструкциям, то уже завтра немцы войдут в Волковыск. Ты, кстати, подготовился к такому развитию ситуации, мои саперы поработали на твоем складе?

– Так точно, склады заминированы! Пункт подрыва вынесен за пятьсот метров, там постоянно дежурит мой заместитель с нарядом.

– Хорошо! Только я вижу, у тебя остались пулеметы на вышках! Ты что же, их тоже собираешься взрывать, вместе с людьми? Если сюда прорвутся немцы, то это будет моторизованное подразделение. Вы и глазом моргнуть не успеете, они уже будут здесь; физически не успеть снять пулеметы с вышек, а тем более занять с ними подходящую позицию подальше от склада, готового к взрыву. Так что придется рвать склады вместе со своими же людьми. Понял, Гаврилов? Немедленно снимай людей и пулеметы с вышек!

Побледневший интендант вытянулся и коротко ответил:

– Разрешите выполнять!

Я помедлил, обдумывая пришедшую в голову мысль, а когда она полностью сформировалась, ответил, но совершенно не то, что ожидал услышать Гаврилов:

– Слушай, интендант, сколько у тебя сейчас в наличии грузовиков?

– Только два ЗиСа. Те, что я выделил вашей бригаде, так и не вернулись назад.

– Это война, интендант! Бригада тоже потеряла много техники, а главное, людей. Но ради победы ничего не жаль. И ты, Гаврилов, не жалей! Вот и сейчас я забираю у тебя два этих ЗиСа и не только их: немцы прорываются к Волковыску, и сил 7-й ПТАБР уже не хватает, чтобы их сдерживать; нужны срочно подкрепления, но взять их сейчас неоткуда, поэтому пулеметы, вместе с расчетами, я у тебя тоже забираю.

Гаврилов попытался возразить, но я его прервал, продолжив:

– И две зенитные пушки прицепляй к этим грузовикам, будем их использовать как противотанковые орудия. Расчеты обучались ведению огня по наземным целям?

– Не з-з-знаю, – промямлил интендант, – они относятся к 4-й белостокской бригаде ПВО и мне напрямую не подчиняются. Я не могу им приказать поступить в ваше распоряжение!

– Зато я могу приказать это командиру зенитчиков, приданных твоему хозяйству. К сведению, я назначен приказом из Москвы замещать генерал-лейтенанта Болдина, и все военнослужащие Красной армии, а также представители местной власти и госучреждений обязаны подчиняться моим распоряжениям. Понятно, Гаврилов?

– Так точно!

– Тогда давай, командуй, чтобы снимали пулеметы с вышек; назначишь командира этого, так сказать, пулеметного взвода и направишь его ко мне, сюда же вызывай и командира зенитчиков. Да, и еще, вот тебе список того, что необходимо загрузить в мои четыре ЗиСа. Оформляй все эти боеприпасы на 6-й мехкорпус, я назначен командиром и этого корпуса. Да смотри, Гаврилов, не тормози. Время сейчас очень дорого!

Взяв бумаги, интендант несколько замялся, а потом негромко произнес:

– У зенитчиков четыре пятитонки имеются, так что, может, вы не будете забирать мои последние грузовики?

Это известие обрадовало, ведь теперь можно было направить Сомову более солидное подкрепление и взять эти дополнительные ресурсы у того же Гаврилова. Ничего, выдержит интендант, ему же, с оставшимися здесь людьми, не оборону держать придется, а только взорвать объект, если немцы сомнут группу Сомова. В довершение всего у меня промелькнула мысль: «Ну и хитрец, думает выполнить притязания начальства за счет других, а вот на-ка, выкуси!» Естественно, вслух я ничего подобного не сказал, а, по-доброму глядя на Гаврилова, заявил:

– Это хорошо, товарищ интендант, тогда загружайте свои ЗиСы боеприпасами в том же ассортименте, что увезли машины Сомова. Пулеметчики, я думаю, поместятся к зенитчикам в пятитонки. Кстати, на ваши склады хотя бы один авианалет был?

– Да нет, бог миловал! Как вы перед самой войной приказали – при приближении немецких самолетов запускать зеленую и красную сигнальные ракеты – так мы и делали. И ни разу немцы нас не бомбили; не соврал пойманный вами диверсант – немцы все еще думают, что склады под контролем их людей.

– Вот видишь, интендант, как полезно прислушиваться к моим словам и неукоснительно выполнять приказы. Вот и сейчас такой момент – если будешь держаться за довоенные инструкции, придется тебе собственной рукой нажимать кнопку взрывмашинки, уничтожая все так любовно опекаемые тобой боеприпасы. Ну ладно, это все лирика, главное то, что этим складом самолеты люфтваффе не интересуются, значит, вполне можно оголить зенитную оборону объекта. Вот что, Гаврилов, я у тебя все четыре зенитные пушки забираю. В случае чего – пулеметами ДШК обойдетесь.

Не слушая протестующего бормотания интенданта, я закончил:

– Все, Гаврилов, давай действуй, время пошло! – И направился к сержанту Брызгалину, стоявшему возле своего броневика, нужно было и с ним переговорить.

Использование броневика входило в мой, уже сформировавшийся, план оказания помощи Сомову. Таким образом вырисовывалась довольно-таки неплохая группа поддержки, которую можно было направить на правый фланг (как я уже считал – моего) участка фронта. А что? Батарея 37-миллиметровых зенитных автоматических пушек, пулеметный взвод, усиленный пехотой, и бронеавтомобиль БА-10 – по нынешним временам, неплохой резерв будет направлен в помощь батальону. В качестве пехотной поддержки пулеметного взвода я собирался использовать восемь красноармейцев железнодорожного полка, выделенных мне только для погрузки боеприпасов. Конечно, этим фактом капитан Александров будет обижен, но тут уж ничего не попишешь – военная необходимость. Ситуация так складывается, что решения приходится принимать молниеносно, не учитывая мнения командиров (у которых ты вырываешь, может быть, им крайне необходимых людей), а также степень подготовки бойцов, психологическое их состояние и прочая, и прочая.

Инструктаж сержанта Брызгалина занял не больше трех минут, и в основном касался выяснения того факта, помнит ли он, где находится тот скрытый лесной подъезд, что ведет прямо к расположению штаба Сомова. Оказалось, что помнит – он как-то, еще перед войной, сопровождал колонну, направленную с грузом боеприпасов в хозяйство Сомова.

Удовлетворенный тем, что колонну поведет знающий дорогу человек, я подошел к красноармейцам из 58-го железнодорожного полка, стоящим возле ЗиСов. Теперь нужно было из них сформировать отделение, которое вольется в пулеметный взвод. Какие из них бойцы, я не знал, вот и хотел выяснить это в процессе разговора. Все оказалось не так уж и плохо – каждый из них побывал в стычках с бандитами и белополяками. Кроме этого, все они участвовали в ликвидации немецкого десанта, сброшенного в первый день войны для захвата именно этого артсклада. Бойцы были вооружены автоматами ППШ и, по их словам, неплохо ими владели. Капитан Александров даже вот на такие погрузочные работы отправлял людей с оружием и готовых, в случае чего, его применить. Служба на таком участке, как охрана железнодорожных объектов, приучила капитана и его красноармейцев к готовности немедленно отражать любые попытки врагов совершить диверсию или захватить охраняемый объект. Все это было мне на руку, не пришлось долго объяснять бойцам важность их новой миссии. В процессе разговора я определился с командиром нового отделения и, когда появился Гаврилов со старшим лейтенантом, который шел немного позади него, мне осталось только озвучить приказ о назначении командира отделения и направления его бойцов на боевую операцию в составе пулеметного взвода.

Потом Гаврилов представил мне командира зенитчиков старшего лейтенанта Калюжного. Долгие разговоры я с ним вести не стал, коротко ознакомил с обстановкой, складывающейся на фронте, и приказал:

– Товарищ старший лейтенант, поднимайте людей по тревоге. Батарее предстоит сделать марш-бросок на помощь отражающему немецкие атаки моторизованному батальону. Сдерживает немцев этот батальон из последних сил, и если противник его собьет, придется сдать Волковыск и, естественно, взорвать эти склады. Поэтому надо спешить. Срочно загружайте свои грузовики выстрелами к 37-миллиметровым пушкам, оставьте место не только для расчетов орудия, но и пяти человек с пулеметом – это будут люди Гаврилова. Ваши зенитные пулеметы останутся здесь – теперь только они будут прикрывать небо над артскладом. Как только все загрузите и прицепите пушки, сразу же сюда; здесь будет находиться место формирования колонны. Вы назначаетесь командиром этой колонны, в нее будут входить: ваши грузовики, два ЗиСа, загруженные боеприпасами для батальона и БА-20.

Я повернулся и подозвал к нам сержанта Брызгалина. Тот подошел, я представил их друг другу, а затем продолжил свои пояснения к приказу:

– Броневик будет в голове колонны, сержант хорошо знает дорогу в хозяйство Сомова. Если, не дай бог, немцы прорвались, он вступает с ними в бой, давая вам возможность отступить. Тогда срочно следуете в район Михалово и занимаете оборону на юго-западной окраине этого поселка. Там имеется холм, с которого очень хорошо контролируется дорога. Несколько окопов и капониров на этом месте уже вырыто, так что с ходу немцы вас не сковырнут. Как займете оборону, высылаете делегата связи на грузовике к месту стоянки бронепоезда. Все, товарищ старший лейтенант, действуйте!

Когда старший лейтенант убежал выполнять приказ, на площадке перед административным зданием остались только мы с Брызгалиным и бронеавтомобиль, стоящий невдалеке. Остальную технику и людей уже увел ставший вдруг очень деятельным Гаврилов. Наконец-то появилась минутка, чтобы немного передохнуть от всей этой нервотрепки. Отпустив сержанта готовить броневик к предстоящему маршу, я, первый раз за долгое время, спокойно достал пачку «Казбека» и со смаком закурил папироску.

Я успел даже подремать на лавочке, стоящей под ветвистым каштаном, прежде чем появился первый грузовик. Вместе с ним приехал и Гаврилов. Доложив, что погрузка боеприпасов идет полным ходом, он направился в контору готовить документы, которые я должен был подписывать. Это дало мне возможность еще чуть-чуть вздремнуть. Нужно было хоть немного поддержать измученный организм, который без нормального сна существовал с самого начала войны. Но этот безмятежный сон продлился недолго – сначала прибыли зенитчики, а затем, один за другим, грузовики, доверху забитые боеприпасами. Началась неизбежная в такой ситуации суета. Все немного стихло, только когда сводная группа, направляемая на помощь батальону Сомова, тронулась в путь. Тогда я попрощался с Гавриловым, забрался в кабину ЗиСа, головного в колонне из четырех грузовиков, и мы тронулись к бронепоезду.

Когда подъехали, я с облегчением заметил, что в перелеске, рядом с железнодорожным тупиком, стоят под маскировочными сетями бензовозы и столь полюбившийся мне трофейный трехосник. «Слава богу, Шерхан все-таки доставил солярку, – подумал я, – теперь ждем темноты, и можно отправлять этот караван». А ждать оставалось совсем не долго: солнце уже ощутимо склонилось к закату и вот-вот собиралось скрыться за горизонтом. Тогда и наступит наше время – время, когда наконец можно будет, не опасаясь авиации противника, маневрировать оставшимися частями.

Не успел я поставить точку в череде своих стратегических размышлений, как ощутил в груди предательский холодок сомнения. Вдруг накатило ощущение, что я делаю все не так, и мои планы являются простым авантюрным мальчишеством. Мне явно не хватало поддержки авторитетного товарища, а именно – присутствия Пителина, с его опытом и рассудительной осторожностью, так что я мысленно воскликнул: «Эх, напортачу тут без деда, все дело загублю, нужно срочно вызывать Михалыча сюда, тем более он теперь начштаба мехкорпуса».

Эта мысль настолько мной завладела, что как только соскочил с подножки ЗиСа, сразу же поспешил к бронепоезду – мне срочно нужно было добраться до радиорубки. Хотя первоначально, увидев бензовозы, хотел пойти именно туда, чтобы найти Шерхана и узнать, действительно ли на полустанке стоят полные дизтоплива железнодорожные цистерны. Неужели при таком бедственном положении с соляркой, которое сложилось в Белостокском выступе, ни одна военная часть не воспользовалась этим богатством? Неужели идеологическими штампами и ГПУ начисто убита в командирах всякая хозяйственная жилка? Неужели настолько придавила система, что и помыслить не могут, как самим себя обеспечить без централизованных поставок? Все необходимое есть в округе, и не только на воинских складах, только нужно проявить инициативу, прошерстить близлежащие гражданские предприятия, да и хутора зажиточных крестьян – в поисках нужных материальных ресурсов.

В бронепоезде мне не удалось сразу же попасть в радиоузел. Он был расположен в штабном вагоне, а там находились Петров и Александров; пришлось с ними пообщаться – выслушать рапорты о проделанной работе. Все шло вроде бы по намеченному плану: Петров занимался делами корпуса, контролируя ход подготовки к ночной передислокации соединений и управления мехкорпуса; Александров уже сформировал роту, которая направится в Сокулки, – оставалось только поблагодарить командиров за проделанную большую работу и поспешить к вожделенной радиостанции.

Мне необходимо было переговорить с командирами многих подразделений, и, хотя очень хотелось услышать голос Пителина первым, я превозмог себя и поручил радисту установить связь сначала с батальонами Сомова и Курочкина. Но, как и в прошлый раз, несмотря на мощную радиостанцию, связь установить не удалось. Непонятно. Ведь я теперь знал, что по крайней мере батальон Сомова немцы не разбили. Что же такое случилось в обоих батальонах со связью? Ладно, пускай у Курочкина во вновь сформированном батальоне была всего лишь одна маломощная рация – она могла элементарно сломаться, и все, связи нет; но в группе Сомова радиостанций было несколько, и одна из них весьма мощная – целую полуторку отдали для ее перевозки. Все эти мысли мучили меня вплоть до того момента, когда радист соединился со штабом бригады. Однако связь пришлось быстро прервать, пока за Пителиным бегал вестовой – в блиндаже штаба его не было. Нельзя было светиться, занимая слишком долго штабную волну радиоэфира. За то время, пока, по моим предположениям, Пителин доберется до радиостанции, я решил связаться с другими подразделениями моей бывшей бригады. Ребята еще не знали, что я теперь генерал и командир 6-го мехкорпуса, как и о собственных повышениях в званиях и других должностях.

Мне удалось связаться со всеми, поздравить с повышениями в звании; не отказал я себе и в удовольствии с ходу озадачить коллег более масштабными планами, ну и, естественно, поторопить всех с прибытием в штаб корпуса, кроме Осипова, который становился теперь командиром бригады и координатором всей нашей обороны на восточном направлении. Конечно, координатор – это громко сказано, по существу, координировать-то было нечего. Сил на том направлении я ему оставлял мало – три дивизиона 724-го артполка с пехотным прикрытием; группу Бедина, правда, без ее командира, который тоже должен был явиться в Волковыск; ну и те гаубичные полки РГК, которые мы не успеем из-за нехватки тягачей перетащить под Сокулки и в район Сурожа. В первую очередь передислокации подлежало два артполка РГК, которые запланировано было сосредоточить для усиления узла обороны, создающегося под Сокулками. Они также должны были поддержать рейд 4-й танковой дивизии к Августину, а если удастся передислоцировать гаубицы, то и удар на Сокулки. Кроме этого, очень хотел перебросить в район Сурожа не менее четырех гаубичных полков – мечта о фронтальном ударе при общем направлении на Варшаву прочно сидела в голове. Конечно, я понимал, что с наличным парком тягачей, господством в небе немецкой авиации, а также небольшим запасом снарядов к 152-миллиметровым гаубицам на артскладе Гаврилова, такая задача была чем-то из области фантастики. Но мне очень уж хотелось хотя бы начать это наступление классически – с мощной артподготовкой и подавлением возможных узлов обороны гитлеровцев. Ну а если и не выйдет подтянуть к месту удара достаточное количество артиллерийских стволов, то наступлению все равно быть, просто придется моторизованным подразделениям обтекать эти узлы обороны и выходить на оперативный простор.

Казалось бы, все эти прожектерские планы выглядели смешным фарсом перед фактом того катастрофического положения, в котором находились части Красной армии. Но это казалось так только на первый взгляд – люди и техника еще имелись, вот только командиры в большинстве своем были поражены губительной бациллой бессилия перед жестким камнепадом обстоятельств. Не было единого твердого стержня, о который могли бы опереться люди в такой страшный час: армейские политорганы практически самоустранились, идея державности была выбита из людских голов и заменена искусственным понятием интернационального долга. А долг перед Родиной, близкими и памятью предков – не менее аморфным понятием о братстве трудящихся. Религиозность, мягко говоря, тоже не приветствовалась, так как мешала строительству светлого коммунистического завтра. Одним словом, души людей были здорово подчищены, и такой выхолощенный, новый человек остался один на один с неожиданным настоящим – тем ужасом, который на него валился с неба, бил прямо в лоб на родной земле, окружал со всех сторон слухами о несметных полчищах врагов, с которыми бесполезно биться. Слава богу, оставались еще единицы людей, крепких духом, на которых только и можно было опереться. Остальным же необходима была опора, и лучше всего – в виде невероятной идеи, бьющей по воображению и оголенным нервам. А больше всего необходим был лидер, демонстрирующий полную уверенность в победе, твердость, граничащую с жестокостью и, несомненно, прозорливый ум полководца. Злодейка-судьба так все перекрутила, что мне ничего не оставалось, как стать таким лидером. А куда деваться? Ведь я знал, к чему приведут малодушие, скромность и игра в прятки за спинами более достойных людей. Пришлось брать себя в ежовые рукавицы и демонстрировать полную уверенность в победе, хоть это было нелегко, ведь в моей прошлой реальности этой уверенности и в помине не было, там проще всего было проявлять твердость и жестокое отношение к предателям – вот этому нас хорошо учили в Эскадроне. Теперь же более всего я боялся опростоволоситься в главном для лидера вопросе – грамотном и прозорливом руководстве воинскими соединениями. Вот если бы командовать ротой или батальоном – там бы я был на своем месте, а не парился, как сейчас, над решением стратегических вопросов. Там было так: увидел врага – убей; нужно поднять цепь в атаку – ТТ из кобуры, пару пинков под зад струсившим красноармейцам и «ура-а-а!..», и вон все мысли из головы, мешающие уничтожить врага. А тут – думай, да не просто думай, а так, как будто я, мать его, Спиноза. Или еще хуже – говори до мозоля на языке, только чтобы внушить людям уверенность в победе – чистый, мля, Цицерон. Нет, срочно сюда Пителина! Пускай он думает, а я лучше буду у него на подхвате. Тяжела, блин, шапка Мономаха!

Так я сидел и думал, выжидая отмеренный мною же срок, когда повторно можно будет связываться со штабом бригады. Уже пять минут прошло, как я говорил с Бединым, последним командиром из моего списка, с которым поручал связаться радисту. Оставалось еще три минуты, и можно связываться со штабом бригады. «Вот же черт, как медленно текут проклятые секунды! Ну давай же, давай», – уговаривал я свой хронометр. Как бы вняв моим мольбам, поступил вызов на нашу радиостанцию из штаба бригады. У радиостанции был сам Пителин. Надо думать, с какой радостью я воскликнул:

– Михалыч, можешь не волноваться, я направил помощь Сомову! У вас-то самих как дела?

В ответ сухим тоном голос начштаба произнес набор цифр. «Вот жертва инструкций, – подумал я, – опять нужно отвечать этому педанту кодовыми цифрами!» Однако эта самая задержка, а именно – расчет своего кода на данный момент времени, меня приличным образом отрезвила, сменив эмоциональный и нервный настрой на деловой. Я коротко произнес этот своеобразный пароль и потребовал доклада о положении дел в бригадной группе.

Однако Пителин, будто названный мною код прорвал, наконец, плотину сдержанности, напротив, вдруг слишком взволнованно заговорил; возбужденная речь его, переходящая на крик, была весьма спутана – логика прослеживалась только в первых фразах о том, что положение нормальное, что немцы сидят, не рыпаются, только изредка постреливают и иногда кидают мины. Потом он начал нести полный, на мой взгляд, бред, через который рассудок с трудом пробирался; а Михалыч продолжал возбужденно кричать:

– Филиппыч, представляешь, поляки хотят нам помочь! Больше трехсот человек пришло в расположение бригады! Требуют оружие и указать позиции, где им занимать оборону! Это же невероятно, чтобы шляхтичи помогали русским! Я все еще не верю и боюсь им выдавать оружие – вдруг ударят в спину и откроют дорогу немцам! Прямо не знаю, что делать? Их командир требует, чтобы связались с тобой, говорит – ты их знаешь и поверишь! Он служил раньше в польской армии, звание – полковник.

– Михалыч, подожди, не тараторь! Какой еще полковник? Не знаю я никаких польских полковников и никогда с польской армией не сталкивался! Он что, тебе сам обо мне говорил?

– Да нет, по-русски он ни бельмеса, через переводчика общались. Ежи его зовут, он тоже утверждал, что ты его хорошо знаешь и полностью доверяешь ему.

Конечно, я сразу вспомнил Ежи и понял, о чем речь; тут же нахлынули теплые чувства к поляку: «Ну, шляхтич дает, уже не только сам, но и народ сагитировал воевать с тевтонами. Безусловно, доверять Ежи можно и даже нужно, а тем более в такой ситуации, когда каждый опытный боец на вес золота. А эти поляки наверняка бывшие военные, и им не надо объяснять, с какой стороны заряжается винтовка». Пителину я не стал ничего рассказывать и объяснять, кем для меня однажды явился Ежи, а просто переспросил:

– А фамилия у переводчика не Топеха ли?

Михалыч подтвердил этот факт и добавил:

– Я документы у него проверял, все соответствует бумагам. А вот у других поляков нет никаких документов, только справки со штампом Гушосдора, выписанные от руки!

– Ладно, Михалыч, сейчас это не важно, если у Ежи Топехи имеется путевка на мою «эмку» с надписью, сделанной моей рукой, можешь полностью доверять этому человеку и тем людям, за которых он поручится. Так что проверь этот факт, а потом начинай выдавать полякам оружие из наших запасов. Там вроде бы винтовок сейчас много; когда привезли от Гаврилова двести ППШ, то после перевооружения ребят Курочкина все самозарядки были сданы на склад автобата. Там же хранятся еще не распределенные по нашим подразделениям остатки бывшего польского вооружения, его бригада получила на Белостокском артскладе. Вот и передай это все полякам.

– Ха, передай! Было бы что! Чем мы, по-вашему, вооружили вновь сформированный батальон Курочкина? Чуть ли не половина красноармейцев, прибывших к нему, была без оружия; так что все СВТ, пулеметы и бронебойные ружья переданы в этот батальон; на складе автобата остались только штук пятьдесят трехлинеек и четыре бывшие польские 37-миллиметровые противотанковые пушки.

– Хм… Ну ладно! Тогда предавай все, что осталось. И скажи командиру поляков, чтобы другое оружие сами себе добывали – пускай прямо этой ночью организует налет на позиции немцев: и самим будет польза – раздобудут трофейное оружие; и нам окажут помощь, лишат этих гадов отдыха. А там, глядишь, так растревожат змеиный клубок, что командование вермахта будет вынуждено направить им подкрепления. А вообще, это хорошо, что поляки появились, теперь тебе спокойно можно оставить вместо себя командира артдивизиона капитана Борисова, а самому срочно прибыть в Волковыск.

– Как прибыть? Я не могу оставить штаб бригады! Командование все в частях, должен же кто-то координировать действия подразделений, размазанных по всему фронту. Начальник штаба бригады я, или кто?

– Ну, насмешил, Михалыч – «кто» он, понимаешь ли! Только писать это «Кто» уже нужно с большой буквы. Поздравляю, товарищ Пителин – вам присвоено внеочередное звание полковника. А прибыть в Волковыск вы обязаны на новое место службы. Приказом заместителя командующего Западным фронтом генерал-лейтенанта Болдина ты назначен начальником штаба 6-го мехкорпуса.

– Что?.. Да как же так? Я не могу, Юра, тебя оставить! Положение бригады сейчас очень тяжелое, и все может полететь к черту без опытного начальника штаба. Я отказываюсь, Юра, сейчас покидать бригаду, а Болдину скажи – не смог, мол, связаться с Пителиным!

– Ну ты даешь, дед! А думаешь, в мехкорпусе сейчас положение лучше? Управление мехкорпуса сидит себе в курортном месте, в пятнадцати километрах от Белостока, а его соединения в это самое время кровью исходят – да, к твоему сведению, здесь все вообще разваливается! Дивизии практически потеряли всю свою былую мощь, боеспособности в подразделениях ноль; паршивая пехотная дивизия немцев остановила мощнейший в Красной армии механизированный корпус и сейчас делает с ним, что хочет. И, кстати, хочу тебе представиться – генерал-майор Черкасов, командир 6-го мехкорпуса и не только; Болдин улетел в Москву и передал мне под командование всю конно-механизированную группу. Представляешь, каково мне сейчас? Все кругом разваливается, а я мечусь как оглашенный, пытаясь заткнуть дырки в обороне; чувствую, что не успеваю и делаю все как-то не так. Вот, например: Сомову уже третий раз направляю военные части на подмогу, а по-другому не могу; ну нет у меня стратегического мышления, не знаю я, на какие более важные направления нужно направить эти части. Может быть, Сомову, чтобы стабилизировать положение, хватило бы и одного батальона Рябы, а я, дурак, все гоню и гоню туда последние резервы, с трудом выцарапанные отовсюду благодаря разным обстоятельствам. Тут твой опыт необходим, Михалыч!

В моем голосе были слышны уже совсем мальчишески просительные нотки, когда я воскликнул:

– Позарез нужен ты мне, Михалыч! Люди кровью умоются, если кто-то другой, а не ты, будет планировать ход всех операций! Ты же меня знаешь – я как слон в посудной лавке: там, где можно обойтись малой кровью за счет хитрого маневра, я пру, как танк; могу загубить и людей, и дело! Так что давай, назначай нового начальника штаба бригады и быстрей двигай в Волковыск. Кстати, бригада теперь тоже входит в КМГ, так что планировать ее операции тебе тоже придется.

На весь этот довольно длинный монолог Пителин произнес только:

– Юр, неужели тебе дали генерал-майора? А кого же назначили командиром бригады?

– Полковника Осипова, его тоже повысили в звании. Так что не беспокойся, бригада попала в надежные руки.

– Слушай, Филиппыч, я никак не смогу быстро попасть в Волковыск – автомобилей нет, а лошадьми долго. Не раньше чем к утру смогу добраться; сам же приказал все грузовики забить боеприпасами и отправлять к Бедину. А ты знаешь нашего Бульбу: он как это узнал, за полчаса все организовал и уже, наверное, прибыл к мосту через Зельву.

– Ерунда! У тебя там Ежи Топеха, а у него наверняка автобус есть. Назначай по своему усмотрению начальника штаба бригады, собирай все, что тебе необходимо, и на этот автобус – Топеха доставит тебя в Волковыск в лучшем виде, доедешь быстро и с комфортом. Управление корпуса будет располагаться недалеко от хозяйства Александрова: сам знаешь, какая у него радиостанция, а нормальная связь сейчас – самое главное. Бери из своих штабных пару человек, которые могут работать в экстремальной ситуации и аллюр три креста в Волковыск, принимать дела штаба корпуса. Да, и еще, если меня здесь вдруг не будет, на замену останется генерал Петров, ну, ты его знаешь. Я его предупрежу, он и будет представлять тебя служащим штаба, да и другим командирам управления мехкорпуса.

– Слушай, Филиппыч, а как же прежнее командование мехкорпуса? Неужели их репрессировали за неудачи в первые дни войны? Как же бывший их начштаба, полковник Коваль?

– Да нет, никого не репрессировали. Хацкилевич погиб, а полковник Коваль пока побудет твоим заместителем, не тянет он начальником штаба в такой ситуации. Все управление дивизиями штабные развалили своим бездействием; не штаб мехкорпуса, а дом отдыха какой-то: сидят на своей живописной поляне, все вожжи управления выпустили и не знают даже, чем в дивизиях дышат. Ох, Михалыч, не завидую я тебе – там болото еще то. Ты не церемонься, если что, под трибунал сразу же всех халтурщиков – некогда их воспитывать; для пользы дела и как наука другим – к стенке эту плесень! И если Коваль начнет тебе палки в колеса ставить, его тоже к стенке: миндальничать не будем, несмотря на прошлые заслуги; я его уже по рации об этом предупредил, теперь посмотрим, как полковник себя поведет и как быстро выполнит приказ о передислокации штаба. Ты в Волковыск кроме штабных командиров привези еще отделение Харламова из взвода охраны штаба. Он мужик решительный, исполнительный, поможет навести порядок в этом штабном раю – по одному твоему кивку головы поставит к стенке любую штабную крысу.

Пителин в обычной своей манере начал было брюзжать, что в штабах работают нормальные люди, а не какие-нибудь саботажники. Но я его прервал на полуслове:

– Может, и так, но если бы ты только знал, во что превратился теперь лучший мехкорпус Красной армии, ужаснулся бы. А довели его до такого состояния и штабные работники тоже, так что порядок нужно наводить немедленно – никаких раскачек и воспитательных бесед: если почувствуешь, что твои распоряжения не достаточно быстро исполняются, немедленно отстраняй такого командира от должности, а дело в трибунал с формулировкой «саботаж во время боевых действий». А если уж будет явное противодействие твоим приказам, хотя и со ссылкой на объективные причины, тут никакого трибунала не надо – один кивок Харламову, и расстрелять мерзавца за саботаж. Харламов для тебя – очень нужный человек, так как в разговорах и поисках людей, которые послушно воспримут твой приказ как закон, завязнешь ты по уши, засосет тебя эта трясина… А результаты работы штаба нужны уже завтра утром; ну, в крайнем случае днем. Требуется хотя бы вчерне разработать план операции по наступлению Седьмой танковой дивизии на Сокулки; директивой № 3 это предписывалось сделать еще двадцать третьего, но почему-то удар всей КМГ был направлен на Липск и Гродно. Здесь явный просчет Болдина, но у него-то штаба в КМГ не было, и он пользовался работой и разведданными управления мехкорпуса, а теперь видно, к чему эта работа привела. Жесткость, только жесткость сейчас может остановить полный развал мехкорпуса, а для этого нужны не рассуждающие, исполнительные подчиненные. Кроме Харламова, я таких людей в штабе бригады не знаю.

Пителин в общем-то согласился со мной, но начал жаловаться на нехватку людей и то, что отделение Харламова, как самое боеспособное, сейчас занимает ответственнейшую позицию в обороне. Я опять прервал моего начальника штаба:

– Что ты мне мажешь про нехватку людей? У тебя теперь есть, считай, целый батальон поляков, так что не прибедняйся. Я бы тебе, конечно, оставил кого-нибудь из ребят, что сейчас со мной, но они мне и самому нужны; как только стемнеет, я отправляюсь в Сокулки. К этому городку должны отойти наступающие на Гродно дивизии мехкорпуса. Подозреваю, что состояние дел в их штабах и настрой людей еще хуже, чем в управлении мехкорпуса; придется и там наводить порядок, а для этого и у тебя, и у меня осталось очень мало времени. В теперешнем состоянии армия может потрепыхаться еще максимум дня два, а потом наступит коллапс; тут уже никакими жесткими или даже очень жестокими мерами ничего нельзя будет сделать – хоть пачками расстреливай дезертиров и саботажников, паника будет только разрастаться.

Пителин на мои слова ответил коротко:

– Все понятно, командир! Но так как я тебя не встречу в Волковыске, а время нашей связи в радиоэфире уже заканчивается, хотя бы в двух словах очерти, какие операции кроме наступления на Сокулки разрабатывать штабу корпуса?

– В двух словах невозможно – засмеешь! Опять скажешь, что я неразумный пацан и дилетант. ну да ладно – требуется разработать план наступления на Варшаву.

Из динамика раздалось подозрительное покашливание Пителина, наверняка хитрый старик таким способом пытался скрыть смех. Я в ответ съехидничал:

– Михалыч, ты смотри там, не подавись! – и, не давая Пителину вставить ни слова, продолжил: – Понимаешь, какое дело, дед, только неординарными действиями можно заставить забуксовать вермахт. Стандартную нашу реакцию на случай внезапного нападения их специалисты уже давно просчитали, и соответственно, их соединения к ней готовы. Может быть, поэтому и не удался удар на Гродно. Вполне вероятно, что мы встретим такое же ожесточенное сопротивление и при подходе к Августину – то есть я сомневаюсь, что 7-й танковой дивизии удастся прорваться к Сокулкам, зато она отвлечет на себя внимание немцев. Тогда, может быть, небольшой рейдовой группе удастся проскочить мимо их вездесущего носа и по межозерному дефиле прорваться к железной дороге. Если эта группа оседлает железную дорогу, задачу 7-й танковой дивизии можно считать выполненной. Кроме всего прочего, этот удар создаст впечатление у немецкого командования, что русские бросили на это направление все силы; они еще больше ослабят свои фронтальные соединения, изымая из них последние моторизованные и артиллерийские подразделения. Думаю, чтобы бороться с нашими тяжелыми танками, немцы стянут к Августину все, имеющиеся у 4-й и 9-й армий, 88-миллиметровые зенитные орудия. Ведь наша авиация, прямо скажем, в заднице, а удара тяжелых танков по фронту они вряд ли ожидают; вот этим мы и воспользуемся, начав наступление от Сурожа в сторону Варшавы. Если не будет 88-миллиметровых зениток, наши КВ и Т-34 немцы остановить не смогут. А когда мы собьем их передовые части, то и люфтваффе станет малоэффективным: там все перемешается – и наши, и немцы, так что сверху самолеты хрен определят, по кому наносить бомбовый удар. Я уверен – активные наступательные действия – единственный гарант того, что панические настроения в нашей армии постепенно сойдут на нет. Даже если будем нести большие потери, солдаты это поймут, а если топтаться и ковырять в носу, то, как я уже говорил, через два дня армии не будет. Да, и еще: захвати с собой двоих поляков, которые хорошо знают местность в районе Сокулок. Когда доберешься до Волковыска, их отправишь на автобусе Ежи на новое место дислокации 7-й танковой дивизии. Все, Михалыч, уже на две минуты говорим дольше, чем нужно. Давай быстрее выезжай в Волковыск. Будем живы – до встречи!

На этом связь с бригадой завершилась. Теперь, когда я в основном выполнил одно дело, поставив задачи для штаба в Волковыске, нужно было заниматься непосредственно работой в дивизиях. Со штабом разберется Пителин, я знал этого старика, он и не таких аппаратчиков обламывал – тихо, тихо, а построит любых борзых и блатных в одну шеренгу; будут у него работать эти штабные крысы как проклятые! Теперь только с Петровым переговорить, и можно в дорогу.

Я дал последние наставления своему заместителю, выбрался из бронепоезда и направился к колонне, ожидавшей отправления; при этом непроизвольно оглянулся и еще раз посмотрел на броневагоны. В голову опять поползли тревожные мысли: «А правильно ли я делаю, что приказал передислоцировать управление мехкорпуса в Волковыск? Может, не нужно так торопиться?» – однако сам себя снова стал убеждать, что это единственно верное решение.

Во-первых, в бронепоезде, рядом с которым я планировал разместить штаб мехкорпуса, имелась мощная радиостанция. Конечно, это не панацея от всех бед, что могут приключиться со связью. Немцы далеко не дураки, быстро поймут, какой вред им может нанести мощная радиостанция бронепоезда. Командование вермахта уже не будет рассматривать бронепоезд как трофей, а просто прикажет люфтваффе его уничтожить. От обычной бомбардировки бронепоезд, конечно, отобьется, тем более если не будет статичной мишенью, но от массированного авиаудара – вряд ли. Однако время – самый главный аргумент; у нас оставалось максимум пару дней для активного маневрирования, а потом немцы начнут усиленно прессовать войска, оставшиеся в Белостокском выступе. Как мне думалось, именно тогда они всерьез займутся бронепоездом и штабом управления мехкорпуса; а учитывая мощную агентурную сеть, его дислокация долго секретом для них не будет. Прежнее месторасположение штаба мехкорпуса и КМГ немцам было хорошо известно, однако его деятельность, вернее сказать, бездействие, немцев полностью устраивало, они даже не пытались нарушить его функционирование ни десантом, ни бомбежкой. Вот именно на инертность мышления немцев я и рассчитывал – пока поймут, что управление мехкорпуса вдруг начало собой что-то представлять, пока то да се, а мы уже, как говорится, в дамках: успеем перегруппироваться и занять исходные позиции для наступления. В дальнейшем, если даже и разбомбят немцы наш бронепоезд, до штаба им просто так не добраться; люди смогут укрыться в довольно мощных блиндажах. Это было второй причиной, по которой я решил управление мехкорпуса разместить недалеко от стоянки бронепоезда: в лесу, метрах в трехстах от тупика, располагался полевой лагерь 58-го железнодорожного полка НКВД; его бойцы создали там целый укрепрайон, с мощными блиндажами в три наката, к тому же армированными рельсами. В таком блиндаже спокойно можно было пережить любую бомбардировку, а используя имеющиеся укрепления, и от десанта легко отбиться. Я еще в мирное время, когда побывал в этой прекрасно оборудованной вотчине Александрова, от души восхищался работой его подчиненных.

Так что самое удобное место для размещения управления мехкорпуса именно здесь; конечно, не в таком живописном месте, как раньше (о котором мне взахлеб рассказывал Болдин), зато весьма функциональном – управление будет дислоцировано вблизи стратегических дорог.

Что касается вполне разумной мысли о руководстве действиями соединений мехкорпуса и других составляющих КМГ из штаба, где пока была хорошая связь и другие преимущества расположения в точке пересечения стратегических дорог и центра снабжения, то этот вопрос я тоже рассматривал. Но проанализировав все, пришел к выводу, что сейчас руководство из штаба осуществлять нельзя. Сейчас нужно было непосредственно в войсках подымать дух бойцов – никаких циркуляров и ругани по рации, только личное участие в боевых действиях может поменять настрой людей. Вон, Болдин – командовал КМГ посредством делегатов связи, а сам безвылазно сидел в том злополучном лесочке, и что? Ни черта не вышло, вот что! Даже связь с 11-м мехкорпусом не смог установить, а поехал бы туда сам, вставил фитиль командирам – глядишь, и не закончилось бы столь плачевно наступление КМГ. Оно, конечно, из штаба перспектива действий соединений корпуса и КМГ видней, но это только когда подчиненные твои смелы и инициативны, и бои ведутся успешно.

Окончательно решив, что я все делаю правильно и по-другому в этой ситуации поступить нельзя, я повернулся и уверенным шагом ни в чем не сомневающегося человека направился к грузовикам, которые стояли под маскировочной сетью.

Глава 11

Движение мы начали, когда солнце уже скрывалось за горизонтом, и сумрак окутывал землю, а когда добрались до поворота на Михалово, стало совсем темно, и скорость передвижения колонны упала до черепашьей. Теперь не было танков, пробивающих коридор, нам приходилось своими силами таранить препятствия, преграждающие путь. Слава богу, не было того кошмарного затора, как на перегоне между Волковыском и Слонимом. Разбомбленная и брошенная техника, конечно, встречалась, но на этом участке шоссе сквозь нее хотя бы можно было протиснуться. Теперь тараном, пробивающим путь всей колонне, служил трофейный «хеншель». Тяжелогруженый, с усиленным бампером и мощным двигателем, он показал себя в этом деле гораздо эффективней, чем бронеавтомобиль БА-10, который первоначально шел в голове колонны. До шоссе, ведущего к Гродно, мы двигались более двух часов, а это всего-то каких-то тридцать километров. Зато потом, уже после объезда Белостока, дорога стала почти свободной, и скорость движения резко увеличилась. Разрушительных последствий бомбежек больше не наблюдалось, только иногда встречалась брошенная военная техника; шоссе прорезало Супрасельскую пущу, и кроны мощных деревьев надежно маскировали асфальтовое полотно, значительно затрудняя наблюдение с воздуха.

К месту сосредоточения дивизий мехкорпуса под Сокулками колонна прибыла в 01:25, а через десять минут я уже свирепствовал в штабе 4-й танковой дивизии: раздавал фитили направо и налево; отстранил от должности некоторых командиров, а двоих и вовсе арестовал, отправив с охраной на нашу передвижную гауптвахту, которой стал «хеншель». Арестованных мною начальников разведывательного отделения и снабжения ГСМ в дальнейшем ждал трибунал. Через полтора часа похожая картина наблюдалась уже в 7-й танковой дивизии, а в четыре тридцать утра я добрался и до штаба 29-й моторизованной. Уже почти шепотом (голос был совсем сорван) принялся распекать командиров, но по всему было видно, что для них такое злобное шипение звучало еще зловещей; еще бы, когда в один миг четверо снято с должностей и арестовано двое. Так что командиры почувствовали немалое облегчение, когда я приступил, наконец, к деловой части беседы, при этом, как прежде в танковых дивизиях, задачи ставил конкретные и вполне достижимые. Теперь уже командиры не могли ссылаться на полное отсутствие ГСМ и недостаток боеприпасов.

Из штаба 29-й моторизованной дивизии вышел совершенно вымотанный, только звенящая пустота внутри и полное равнодушие к окружающему миру. Казалось, меня уже ничто не могло тронуть, я выжал из себя все, что мог, отдал всю энергию другим людям, только чтобы они верили в победу. Однако уже через минуту, по привычке оглядев небо, про себя отметил, что немецких самолетов не видно, и поинтересовался у ожидавшего меня Шерхана – не появлялась ли после восхода солнца немецкая авиация? Он сказал, что не заметил ни одного самолета, а я с небывалым равнодушием констатировал про себя: «Надо же, получается, что рейд отряда Половцева получился вполне удачным; видно, ребята ошеломили люфтваффе, коль оно оставило без внимания столь опасную для правого фланга группы Гота русскую группировку».

Приняв это для себя как факт, я тем временем, вместе с Шерханом, который шел позади, приблизился к «хеншелю» (нашей мобильной гауптвахте) и приказал охране выгружать заключенных. Даже Шерхан напрягся, решив, что я сейчас же велю расстрелять этих людей. Только зря он воспринял мое теперешнее состояние как крайнее ожесточение и снял автомат, чтобы исполнить соответствующий приказ; я всего лишь дал указание командиру охраны отконвоировать арестованных в сарай, который стоял неподалеку и, назначив часового, остальным бойцам разрешил отдыхать. Потом, повернувшись к Шерхану, приказал:

– Наиль, дуй к Якуту, пускай он лошадей возвращает, продолжаем движение на «хеншеле»; коли немецкая авиация отсутствует, поедем на трехоснике, нечего время терять на конные поездки.

Так что, несмотря на весьма аморфное состояние, я продолжал выполнять программу, заложенную еще до поездки в моторизованную дивизию. Было запланировано проинспектировать создающийся оборонительный узел, вот я и собирался это сделать, только раньше больше думал о безопасности и собирался эту поездку совершить по лесу верхом на лошадях, а сейчас думалось – а плевать, проскочим и на автомобиле.

Пока Шерхан бегал за Якутом, я объяснил Синицыну, куда едем, и вскоре ощутил себя в каком-то непонятном состоянии – то ли сон, то ли что-то промежуточное. Окружающий мир вдруг как бы исчез, а мозг продолжал четко работать, подробно анализируя то, что происходило в штабах дивизий, и в конце концов зациклился на вопросе организации узла обороны, куда я и собирался сейчас ехать. Надо было еще раз собственными глазами взглянуть на то место и проверить, верные ли позиции выберут для обороны зенитная батарея, пулеметный взвод и сводная рота 58-го железнодорожного полка. Эта сборная солянка должна была прибыть на позиции еще в 02:00. Ничего страшного, что бойцы нахватаны из разных подразделений, ведь они являются только передовой группой, можно сказать, боевым охранением более мощного подразделения, которое и займет укрепления, созданные 6-й ПТАБР.

Бригадный 681-й артполк, штабная батарея и два гаубичных полка РГК были уже в пути, об этом мне доложил начальник отделения связи 29-й дивизии майор Крылов. Как только прибыл я в моторизованную дивизию, поручил ему срочно наладить связь с группой Бедина, и, пока я давал разносы командованию дивизии и присутствующим на совещании командирам полков, Крылову удалось связаться, но не с Бединым, а с уже прибывшим на место новым командиром Зельванской группировки полковником Осиповым. Виктор Александрович начал обживаться на новом месте обороны: артполки РГК уже занимали огневые позиции в глубине обороны; противотанковые дивизионы организовывали узлы обороны на самых танкоопасных направлениях – одним словом, все шло по обговоренному со мной плану. Именно это полковник и попросил Крылова до меня донести. И еще то, что намеченные к переброске под Сокулки подразделения, не задерживаясь у моста через Зельву, проследовали дальше по шоссе. В каком месте они сейчас, полковник не знал, связь с колоннами наладить пока не удалось.

Тогда эта обнадеживающая информация меня весьма обрадовала и послужила смягчающим обстоятельством к решениям, которые я принимал по судьбе некоторых командиров 29-й механизированной дивизии. А сейчас воспринимал это как данность и абсолютно не беспокоился о том, в каком состоянии прибудут подразделения и не попадут ли они под воздушный удар немцев – решил, что вражеские самолеты больше не летают, и все, и нечего забивать себе всякой ерундой голову. Я бы и на осмотр будущего узла обороны не поехал, но тут в действие вступила сила инерции – слишком лениво было отупевшему мозгу сейчас планировать хоть какие-нибудь новые дела и принимать иные решения, вот он и следовал ранее принятым.

Как только Шерхан вместе с Якутом появились возле грузовика, я приказал им забираться в кузов, кивнул головой Синицыну, чтобы тот трогался, и провалился теперь уже в самый настоящий сон. То, что даже не смог дать водителю голосовой приказ трогаться, говорило о крайней степени усталости. В те полчаса, пока мы добирались до позиций узла обороны, я находился между небом и землей, полностью выпав из реальности. Очнулся неожиданно, вследствие резкого изменения своего состояния – апатия в один миг улетучилась, и мной овладела привычная тревога за судьбу доверившихся мне людей. Перед глазами четко возникла картина, которая еще совсем недавно безжалостно рвала мое сердце на части, когда осматривал позиции бывшего узла обороны перед местом организации засады на шоссе Пружаны-Ружаны. Тот заслон немцы сбили с ходу, затратив на нейтрализацию его защитников не более сорока пяти минут. А подготавливали мы тот рубеж почти две недели. Бойцы, которые его обороняли, были в общем-то неплохо подготовлены и должны были продержаться, по моим прикидкам, часа два-три. Значит, хреновый из меня тактик, коль я не смог даже предположить, что немецкие солдаты обладают такими боевыми качествами. Не наступаю ли я и теперь на те же грабли, вновь переоценивая своих ребят? Пусть здесь в обороне будет стоять мой лучший противотанковый полк, но и вражеские солдаты остались прежними. И, если действительно удастся перерезать пути снабжения 3-й танковой группе немцев, надо понимать, что фон Гот бросит самые боеспособные дивизии, чтобы уничтожить эту преграду. Боюсь, против таких профессионалов мои ребята, осваивающие военную премудрость менее двух месяцев, являются жалкими любителями. Это тебе не неожиданный удар из-за угла, это лобовое столкновение, одна из сторон которого по существу состоит почти исключительно из сосунков, правда, страстно желающих победить, зато вторая – ярые профессионалы, уже поставившие все армии Европы на колени. И каков же будет итог такого противостояния, если с одной стороны есть только явная готовность умереть, а с другой – огромный военный опыт с отличным умением безжалостно убивать, тем более превосходящими силами и при поддержке авиации. Да… Совершенно необходимо усилить узел обороны! Но где взять резервы? Откуда возьмутся свежие части с хорошо подготовленными бойцами? Нету… ну нету их, черт возьми – прямо безвыходная ситуация, мля! Танками не укрепишь оборону, их и так осталось мало – нечем будет прорываться к Августину. Забирать боевые машины у 4-й танковой дивизии? А чем тогда прогрызать оборону немцев у Сурожа? Похерить идею о наступлении на Варшаву? Нет… и еще раз – нет! Это единственный вариант поднять дух армии. Единственная возможность тормознуть немчуру в их прыжке к Минску, а в конечном итоге – прямо к сердцу страны и ее мозгу: возьмут Ленинград с Москвой, и воцарится тогда кошмар моей прошлой реальности уже в этом мире. Что делать?

Вопрос сидел занозой в голове, когда я слушал доклад командира зенитной батареи, продолжал мучить мой воспаленный мозг и во время осмотра позиций, занятых его группой; только когда мы дошли до еще недоделанных 6-й ПТАБР сооружений оборонительной полосы, у меня в голове прояснилось. А именно – стало ясно, как хоть немного укрепить оборону на этом участке. Решение пришло, когда старший лейтенант стал рассказывать о том, что приданный его группе бронеавтомобиль сержанта Ковалева потерял ход, что пришлось его буксировать, и теперь, мол, боевое охранение у него не мобильное – его роль выполняет пулеметное отделение, окопавшееся в километре от этого места. Сам БА-10 занимает сейчас оборону рядом с шоссе – его еле удалось оттащить в небольшую ложбину, которая хотя бы немного может служить защитой от авиации.

Потом старлей начал оправдываться, почему его группа еще не закончила обустраиваться на новом для них месте. Основную вину за это торможение он перекладывал на злосчастный бригадный броневик; ведь его первоначально оставили на дороге, а потом, когда были доставлены пушки на позиции, двум грузовикам пришлось возвращаться, чтобы буксировать этот тяжеленный бронеавтомобиль; порвали один трос, пока его довезли, и еще два, когда затаскивали в ложбину. Кроме водителей грузовиков этим делом занимались бойцы еще двух отделений, вместо того чтобы спешно подготавливать позиции для обороны.

Я не осудил старшего лейтенанта за это, такие вещи – обычное дело в нашей службе. Наоборот, ему стоило бы объявить благодарность за то, что, несмотря на все трудности, группа вышла на позиции вовремя и, в принципе, была вполне готова отразить первый наскок гитлеровцев, но я не стал отвечать лейтенанту, так как всем моим существом теперь владело только одно желание – быстрее обратно, в дивизию, к рации. Я вдруг резко оборвал речь старшего лейтенанта:

– Все ясно, товарищ старший лейтенант! Понятно – вы выложились по полной, но кому сейчас легко? Продолжайте укреплять оборону, а мне нужно срочно уезжать в дивизию, подгонять другие подразделения, чтобы вам здесь не одним держать оборону. Делать ты знаешь что – учить не нужно.

Я пожал руку старшему лейтенанту, крикнул лазившим по недоделанному противотанковому рву Шерхану и Якуту, чтобы срочно бежали к «хеншелю», и быстрым шагом направился к грузовику. Через час уже нервно курил возле входа в палатку радиоузла моторизованной дивизии – связь отсутствовала. Весь радиоэфир был засорен настолько, что не удавалось связаться не только с расположенными недалеко штабами танковых дивизий, но даже со сверхмощной радиостанцией бронепоезда. Немцы как с цепи сорвались, казалось, что все имеющиеся у них радиостанции разом вышли в эфир. По-видимому, у них со связью тоже было не все в порядке, и всегдашняя немецкая аккуратность сменилась бардаком: масса радиостанций работала без всяких шифров – открытым текстом; в эфире стояла ругань и требование оказать срочную поддержку с воздуха, одним словом, чувствовалось, что вермахт начал буксовать, и не только на нашем направлении. Например, когда радист стал по моей просьбе сканировать диапазон, на котором могла работать радиостанция бронепоезда, мы наткнулись на передачу 6-й немецкой танковой дивизии. Она велась открытым текстом, и какой-то полковник Раус просто умолял прислать бомбардировщики: его дивизия, входящая в 3-ю танковую группу, не могла больше продолжать наступление, а затормозил ее в районе литовского города Рассеняй всего лишь один тяжелый русский танк. Из истерических криков по рации можно было понять, что все артиллерийские системы дивизии оказались бессильны перед этим бронированным монстром. Какой-то чин из вышестоящего штаба приказал полковнику уничтожить этот танк 88-миллиметровыми зенитками, заявив, что у авиации сейчас есть более важные задачи. Услышав эти слова, полковник буквально вскипел и стал кричать, что они уже и так потеряли одно 88-миллиметровое орудие, вместе с расчетом, в схватке с этим голиафом, и всё без толку; что его можно поразить только с воздуха. Потом он заявил, что потери дивизии колоссальны, что артиллерия против этого монстра бессильна; что он легко уничтожил батарею новейших 50-миллиметровых противотанковых пушек лейтенанта Венгенрота, и даже атака танкового батальона майора Шенка не принесла никаких результатов, только местность вся задымлена от горящих немецких танков.

– Авиация, только авиация даст возможность дивизии наступать дальше, – твердил, как заклинание, этот полковник Раус.

В ответ прозвучали совершенно неожиданные для меня слова – ну никак я не мог предположить, что профессиональные вояки могут так легко выбалтывать подобные сведения в открытом эфире, потому что собеседник Рауса, вдруг совершенно изменив выдержке прусского офицера, прокричал:

– Полковник, да вы хоть представляете, что случилось? Весь план «Барбаросса» находится под угрозой! Сегодня ночью люфтваффе потеряло колоссальное количество самолетов вместе с пилотами. На прифронтовых аэродромах в результате нападения русских танков и моторизованной пехоты практически полностью уничтожен 8-й авиакорпус пикирующих бомбардировщиков, потери в истребительной авиации тоже колоссальны: три крупнейших аэродрома буквально залиты кровью наших солдат, завалены грудами металлолома и обгоревшими остатками самолетов. Эти варвары – настоящие садисты: летчиков и техников не убивали, а простреливали им суставы, чтобы дольше мучились. Сейчас все госпитали забиты тяжелоранеными, потери невосполнимы; больше эти раненые никогда не смогут вернуться на службу. Майн гот… Лучше бы они всех расстреляли, чем такое! Персонала всех госпиталей не хватает; поступающим с фронта раненым делать операции просто некому. Тыловые службы в панике, бросают всё – автомобили, повозки – и покидают места дислокации, как только услышат близкий выстрел или громкий шум двигателей. Кошмар, что творится! А вы тут с одним танком справиться не можете! Самолеты ему подавай! Не будет в ближайшее время авиационной поддержки, так и можете передать своему командиру дивизии.

Полковник Раус озадаченно помолчал, а потом воскликнул:

– Как же такое возможно?! – и сам себе и ответил: – Да… от этих иванов чего угодно можно ожидать. Они, наверное, смертников направили на такую операцию, такие же находятся и в танке, что стоит у нас на пути. Против таких фанатиков любая демонстрация мощи и выучка солдат малоэффективны, вариант только один – обмануть и уничтожить. Нельзя давать им возможности выскользнуть, нанеся нам такой вред! Надеюсь, русские, напавшие на аэродромы, все ликвидированы?

– Эх, если бы это было так легко сделать! Мы заблокировали эту группу на левом берегу Буга, в районе бетонного моста, но пока ничего не можем с ней сделать, как и вы со своим танком. Девятый пехотный корпус почти всю свою артиллерию больших калибров туда стянул, но все безрезультатно. Эти тяжелые русские танки можно подбить только прямой наводкой, что на деле оказалось невозможным – танковые пушки иванов жгут наши штурмовые орудия на километровой дистанции, не говоря уже об артиллерийских тягачах. Люфтваффе даже нашло возможность послать туда авиацию с дальних аэродромов, но и ее действия малоэффективны – прямое попадание бомбой в такую маленькую цель практически невозможно, а взрывы, происходящие рядом с тяжелым танком, ему – что слону дробинки. Запасы горючей смеси, так хорошо себя показавшей, когда ее раньше сбрасывали на таких монстров, иваны уничтожили еще на аэродромах; так что положение крайне тяжелое. Ждем прибытия артиллерии больших калибров из 7-го пехотного корпуса и тяжелых танков из 46-го механизированного корпуса, и тогда, даст бог, мы раздавим этих фанатиков. Вот только с танками может получиться заминка. Рейдовая моторизованная группа русских рвется к Сурожу, а далее, скорее всего, будет пробиваться к Бельску. Возможно, конечная ее цель – перерезать тыловые коммуникации 2-й танковой группы, а это гораздо хуже, чем уничтожение самолетов на наших аэродромах. В моторизованной группе русских тоже много тяжелых танков, и остановить их на неподготовленных позициях средствами пехотного корпуса будет практически невозможно. Так что подразделения 46-го моторизованного корпуса, оставленные в резерве, мы просто вынуждены будем направить на нейтрализацию этой рейдовой группы русских. К сожалению, резерв небольшой, быстро рассеять русских вряд ли удастся; но делать нечего, ведь две дивизии 46-го моторизованного корпуса сейчас заняли место сорок седьмого, который эти проклятые иваны заманили в ловушку и полностью уничтожили. Азиаты коварны, ты там смотри, Эрхард, не поддавайся на уловки этих фанатиков!

Это были последние слова, которые нам удалось расслышать; дальнейшее шипение и писк в радиоэфире полностью забили немецкую речь. Впрочем, если бы не отличное мое знание немецкого языка, и прежнюю тарабарщину разобрать было почти невозможно. Эх, если бы у раций сидели люди, владеющие немецким языком, скольких ляпов мы смогли бы избежать! Сколько жизней сэкономили, если бы была грамотно поставлена служба радиоперехватов и дешифровки. Вот как сейчас, когда я прослушал перехваченный нами разговор, и все мои замыслы в корне поменялись: не суть, конечно, а сроки начала задуманных операций и место удара на западном направлении. Начинать выдвижение подразделений нужно было немедленно, не дожидаясь темного времени суток; а прорывать оборону и форсировать Буг не в районе Цехановечей, где был наведенный немцами понтонный мост, двигаться надо прямо по асфальтовому шоссе, этому парадному ходу на Варшаву.

Казалось бы, мне нужно было срочно ехать в танковые дивизии и давать команду на выступление, а я стоял, курил и все никак не мог успокоиться от той части информации, что отряд Половцева заблокировали у моста, на той стороне Буга. «Эх, майор. больно увлекся ты, парень, безжалостно громя немецкие аэродромы! Теперь от этих бульдогов хрен оторвешься, хватка у них смертельная – пока не изведут всех, кто принимал участие в налетах на аэродромы, не успокоятся, сволочи! И никак я тебе не смогу помочь, майор, – просто не успею подтянуть дивизии на западное направление, чтобы ударить в тыл фашистам, окружившим твой отряд». Эти печальные мысли немного смягчал тот факт, что ценой своей гибели ребята из отряда Половцева обеспечат успех намечающегося наступления на Варшаву.

Во-первых, тем, что они решили, казалось бы, нереальную задачу – теперь марши стало возможным проводить в дневное время, не опасаясь атаки немецких самолетов. Во-вторых, если немцы действительно перебросят корпусную артиллерию для уничтожения тяжелых танков Половцева, это будет просто фантастической удачей, так как уже ничто не сможет остановить наши танки в их рывке на Варшаву. Именно на такой ход событий я рассчитывал, и теперь только одна – мстительная, злобная – мысль владела мной: «Погодите, гады, когда мои танки будут под Варшавой, вы узнаете, почем фунт лиха. Последствия нападения на аэродромы покажутся вам просто детской шалостью разбаловавшихся пацанов! За одного погибшего парня из группы Половцева вы отдадите мне десять истинных арийцев, суки!»

Ярость быстро привела меня в работоспособное состояние; печаль и самобичевание уступили место немедленному желанию действовать, чтобы как можно скорее наказать убийц моих братьев. Я буквально сорвался с места и в несколько прыжков оказался около «хеншеля». Как это обычно бывало, когда выдавалась свободная минутка, мои орлы преспокойно дрыхли, и устроились они, надо сказать, весьма комфортно – в тенечке, под тентом кузова. Однако, надо отдать им должное, готовность к немедленным действиям у ребят всегда была на высоком уровне, впрочем, как и бдительность. Я, чтобы у часового, ходившего невдалеке, не создалось впечатления слишком спешного отъезда генерала из дивизии, заглянул в кузов и негромко произнес:

– Подъем. Синицын, в кабину. Выезжаем немедленно!

Практически мгновенно ребята вскочили, в руках у них было оружие. Автоматы-то я видел, они лежали у каждого под рукой, но вот откуда Якут сумел достать свою винтовку, для меня так и осталось загадкой. Пока Синицын выбирался из кузова, остальным я объявил:

– Ребята, вы пока отдыхайте. Ничего экстраординарного, просто сейчас заедем в четвертую танковую дивизию минут на десять, а потом в седьмую. А тебе, Шерхан, в седьмой нужно будет подсуетиться насчет перекусить. В дивизиях моего прибытия ждите у машины, далеко от нее не отходить!

В расположении 4-й танковой дивизии творился сущий бедлам: все бегали туда-сюда, кричали, суетились. Одним словом, чувствовалось – готовятся к большому маршу. Генерал Потатурчев так и не объявился – по-видимому, погиб Герасимович, когда проводил рекогносцировку. Его заместитель полковник Кузнецов отсутствовал в штабе, он находился сейчас в 8-м танковом полку, одном из тех, по которым проводил инспекционную поездку. Полевую телефонную связь еще не свернули, собирались это сделать ближе к вечеру, перед самым началом марша. Я переговорил с Кузнецовым по телефону и приказал срочно сворачивать связь и выступать через два часа; такой перенос сроков начала марша особо не напряг службы дивизии, ведь основная подготовка уже была проведена; только крики, доносившиеся до меня, усилились, а суета перешла в стадию броуновского движения. Было даже хорошо, что Кузнецов сейчас находился именно в 8-м полку, танкам которого по плану предстояло выступать первыми.

Кроме сроков выступления я внес еще некоторые изменения в процесс подготовки к выступлению, можно сказать, упростил предстоящую задачу, приказав все танки, у которых моторесурс подошел к критической отметке, снять с марша: им предстояло решить другую задачу – следовать к вновь создающемуся узлу обороны и занимать там стационарные позиции. Танки должны были превратиться в неприступные доты и усилить этот оборонительный рубеж.

Таких тяжелых танков КВ набралось восемь единиц, это я выяснил у помощника по технической части дивизии военинженера 2-го ранга Чирина. В нашей беседе Александр Константинович раскрыл мне глаза на один вопрос, долго мучивший меня, – почему в дивизиях мехкорпуса такое плачевное положение дел с ГСМ, ведь на двадцать второе июня, по всем бумагам и отчетам, непосредственно в дивизиях запас топлива для танков составлял две заправки. Пусть корпус кружил по Белостокскому выступу в поисках мифической немецкой танковой дивизии, но в этих дерганьях было пройдено всего-то сто километров. Пускай марш до Сокулок и попытка прорваться к Гродно – это еще сто километров, значит, максимум танки после начала войны прошли двести. Судя по документам, в среднем на одной заправке танки должны были преодолеть сто восемьдесят километров, тогда возникал вопрос – если баки танков сейчас пусты, то где же остальное топливо дивизий, что хранилось в бочках и бензовозах? Не вражеские ли тут происки? Все оказалось гораздо прозаичнее – никаких врагов, только технические проблемы. Оказывается, танки, у которых моторесурс выработан более чем на пятьдесят процентов, потребляют гораздо больше топлива, чем положено по паспортным данным. А когда этот злосчастный моторесурс подходит к концу, то расход топлива начинает расти в геометрической прогрессии и может до времени полного обездвиживания танка в десять раз превышать паспортные данные. Например, по танкам, отобранным для использования их в качестве дотов, которым предстояло проползти всего-то десять километров, Чирин подсчитал, что солярки потребуется не меньше, чем остальным пятидесяти пяти для преодоления целых семидесяти километров до места сосредоточения перед броском на Варшаву. Кроме двадцати КВ, тридцати пяти Т-34, в боевых порядках 4-й танковой дивизии оставалось: восемьдесят три БТ-7, тридцать четыре Т-26; из них двадцать три специальных, с химзащитой; кроме этого, двадцать девять БА-10, восемнадцать БА-20 и четырнадцать танкеток Т-27. Немецкая авиация и длинные марши, сопровождаемые стычками с противотанковыми силами немцев, уполовинили количество танков в дивизии, однако она и теперь представляла собой силу гораздо более мощную, чем немецкая танковая дивизия, а, совместно с 29-й, пускай и поредевшей, моторизованной дивизией, мощнее, чем моторизованные корпуса танковых групп немцев. Все было у дивизий в формируемой мной ударной группировке, вот только военного счастья пока не было. Позарез нужна была удача, которую, как я думал, и вырвала у самой судьбы группа майора Половцева. К тому же топливом и боеприпасами предстоящие операции должны были быть обеспечены с избытком: еще ночью я распорядился направить в Волковыск все уцелевшие автоцистерны и несколько десятков трехтонок ЗиС. Подобные распоряжения отдал во всех соединениях, где проводил совещания. По моим прикидкам, одними средствами мехкорпуса мы сможем за раз вывезти весь бензин, имеющийся в наличии у Гаврилова, а также солярку со склада Гушосдора. Сто сорок восемь автоцистерн и почти двести грузовиков должно было принять участие в этой грандиозной снабженческой операции; и все отправляемые нами колонны будут сопровождаться уцелевшими БА-20, а впереди каждой, в качестве разведки и боевого охранения, будет двигаться танкетка и мотоциклетное отделение.

Убедившись, что дело пошло, и четвертая танковая встает на магистральные рельсы, я решил, что пора отправляться в седьмую дивизию. Ждать полковника Кузнецова уже не было времени, и без меня разберется, не маленький; необходимые указания я ему дал по телефону, да и ночью, после совещания, накачал основательно – и так я пробыл здесь почти полчаса, вместо запланированных десяти минут. Попрощавшись с командирами, находящимися в штабе, я спешно направился к трехосному грузовику, теперешнему моему персональному автомобилю. Нравился мне этот трофейный вездеход – проходимость на порядок выше, чем у бронеавтомобилей или «эмки»; охрана рядом, в кузове; в нем же, в случае чего, можно устроить и походный штаб, или гауптвахту.

Обстановка в 7-й танковой дивизии была такой же, что и в четвертой, где я был двадцать минут назад. Та же суета, крики и беготня, только командир дивизии генерал-майор Борзилов был на месте. Мы с Семеном Васильевичем сразу же уединились в одной из комнат в штабе и без свидетелей беседовали минут двадцать. Обсудили всё: и трудности, которые могут встретиться в передвижении колонн к Августину, и как их будем преодолевать, и, наконец, какое счастье, что немецкая авиация бездействует. Чтобы не упускать короткое время этого самого счастья, я и поторопил комдива словами:

– Семен Васильевич, немцы не вечно будут находиться в шоке после нападения на их аэродромы. Можешь быть уверен, у них здесь везде есть глаза и уши, а рации этих немецких агентов могут, в конце концов, пробить помехи в радиоэфире, и тогда на наши головы люфтваффе пришлет авиацию уже с дальних аэродромов. Вот чтобы этого не произошло, выступить нужно немедленно. По крайней мере разведку на мотоциклах, танкетках и пушечных броневиках сейчас же вышли в сторону Августина. К Домброву наверняка уже вышли части 20-го пехотного корпуса немцев, а твоя дивизия уже сталкивалась в боях под Кузнецой с подразделениями этого корпуса. Вон, все еще твои ребята опомниться не могут от эффективности, так сказать, их противотанковой обороны. Наверняка и у Домброва они создали такой же противотанковый рубеж. Атаковать его в лоб значит похерить все планы по прорыву к Сокулкам. Помни, никаких танковых атак и попыток захватить поселок: Домброва нам на фиг не нужен, впрочем, как Августин и даже Сокулки; нам необходимо одно – оседлать железную дорогу, и не просто оседлать, а плотно закупорить ее непробиваемой танковой пробкой, да так, чтобы немцы подавились, пытаясь ее продавить.

– Да понимаю я всё! Попытаемся обойти те узлы обороны немцев, которые обнаружит боевое охранение. Ясно же, что за столь короткое время они физически не смогут перекрыть все пути к нашей границе. Кстати, на площадке для стоянки техники вас ожидают поляки, прибывшие на гражданском автобусе. Начальник штаба корпуса полковник Пителин по рации нас предупредил, что прибудут польские проводники, однако я поставил рядом с этим автобусом броневик, мало ли что, тем более эти поляки вооружены.

– Что. радиосвязь у вас действует?

– Да нет, сейчас радиоэфир непробиваем! Полковник еще ночью, как раз после вашего отъезда, с нами связывался.

– А-а-а, понятно! Вот видишь, Семен Васильевич, само провидение в лице Пителина говорит – не лезьте в лоб на немцев, обойдите, для этого, вон, и проводники прибыли. Ладно, товарищ генерал-майор, думаю, ты все понял и сделаешь, как надо. Не зря же говорится – за одного битого двух небитых дают! Давай, командуй тут, а я пойду с проводниками переговорю.

Я вышел на улицу и направился к «хеншелю», стоящему недалеко от штаба. Экипаж моей боевой машины четко выполнял мимоходом кинутое их командиром распоряжение – мирно сидел на травке в тени грузовика и с завидной скоростью поглощал нечто весьма вкусно пахнущее, орудуя ложками в своих котелках. Очень хотелось к ним присоединиться, но дело – прежде всего. Я, оставаясь верным своей привычке, подошел к грузовику незаметно; даже пес, вертящийся рядом с обедающими ребятами, не прореагировал на мое приближение. Чтобы никого не испугать, не дай бог, подавятся, я не очень громко произнес:

– Все, ребята, садитесь в кузов доедать. А ты, Синицын, отдай котелок кому-нибудь – и в кабину. Отсюда нужно переехать вон на ту площадку, что под маскировочной сетью, рули прямо к тому броневику, – и я показал рукой в сторону находящейся метрах в ста пятидесяти небольшой рощицы. Потом, глянув на Шерхана, спросил у него: – Наиль, у тебя хоть запасец-то остался этой вкуснотищи?

– А то! Вон, в кузове стоят два термоса – один с кулешом, другой с крепким чаем. Теперь запас штабной столовой весь у нас – не все же штабным крысам пировать, пускай теперь, как простые бойцы, из полевой кухни гороховой каши покушают!

Старший сержант коротко хохотнул при этом, вопросительно на меня посмотрел. Я знал Шерхана как облупленного, а тем более выражение, с которым он на меня посмотрел. Его взгляд говорил – может, вообще передумаешь уезжать с такого уютного, насиженного места? Тут свежий воздух, птички поют, колодец рядом, а на той площадке полно людей, вонь от техники, одним словом, и не отдохнешь по-человечески, по-генеральски. Но я, хмыкнув в ответ на его вопрошающий взгляд, заявил:

– Давай, давай, Шерхан, забирайся в кузов. На площадке в лесу нас ждут хорошие люди, и их нужно будет накормить. Кстати, там ты встретишься с Ежи.

– Неужели шляхтич здесь нарисовался? Вот это да! Я думал, он сейчас в объятьях жены сливовицу попивает, а парень-то – настоящий солдат!

– Хватит балаболить! Наговоришься с ним, когда встретимся. Скорее залезай в кузов, пустомеля!

Подъехав ближе к роще я наконец увидел автобус, он стоял за бронеавтомобилем, и приказал Синицыну рулить прямо к нему. Как только мы подъехали, из открытой двери автобуса показалась голова Ежи, и не успел я выбраться из кабины грузовика, он уже стоял у двери автобуса. На глазах изумленного часового, который выглядывал из верхнего люка бронеавтомобиля, я бросился обнимать поляка. А часовой раскрыв рот за этим наблюдал. Еще бы не изумиться красноармейцу. Генерал, о котором в дивизии начали ходить легенды, как о строгом и требовательном комкоре, сейчас запросто обнимается с гражданским, а тем более поляком. А ведь перед этим генералом заискивает сам комдив, не говоря уже о других командирах.

Выплеснув эмоциональную радость от встречи с когда-то спасшим меня человеком, я приступил наконец к общению с ним – начался серьезный разговор. Во-первых, я выяснил, по какой причине поляки решили помогать Рабоче-крестьянской Красной армии – может быть, все дело в классовой солидарности, и все прибывшие в бригаду в душе убежденные коммунисты? Оказалось это далеко не так, больше половины прибывших поляков – это или бывшие офицеры, или дети крепких хозяев-кулаков. С точки зрения классовых чувств это были наши враги. Но все классовые чувства разом смели происходившие реалии – нашествие тевтонов и тот факт, что единственной силой, способной их остановить, была Красная армия. Все прибывшие в бригаду раньше служили в Польской армии и принимали участие в боях с немцами. Решение оказать помощь русским – их осознанный выбор перед угрозой порабощения Польши тевтонами и, как сказал Ежи, «коммунисты-безбожники приходят и уходят, а русский народ остается. Поляки жили с этим народом много веков вместе и, несмотря на обиды и противоречия, он всегда остается братским, славянским народом, с властными представителями которого всегда можно договориться. А из недавней истории, которая еще жива в памяти народа, известно, когда власть была у русских царей, полякам жилось не так уж и плохо.

Мотивация поляков стала мне понятна, и я был не против принять руку помощи от таких опытных бойцов, о чем я тут же и сообщил Ежи, а этот хитрец как будто только этого и ждал, вызвал из автобуса еще одного поляка и представил его мне – это был полковник польской армии Тадеуш Коссинский, командир поляков, которые пожелали примкнуть к Красной армии. Вот с ним-то у нас как раз и завязался предметный разговор о том, каким я себе представляю участие польских добровольцев в нашей общей борьбе против зарвавшихся немецких оккупантов.

Договорились, что поляки примут на себя обязанности проводников для наших подразделений, а также возьмутся за агентурную работу по выявлению шпионов и пособников фашистов среди местного населения. Из особо подготовленных бойцов Тадеуш пообещал сформировать роту, которая примет участие в нашем рейде на Варшаву. Когда мной было произнесено заветное слово «Варшава», полковник буквально засветился от радости, разом обрушив на меня целый водопад польских слов. Даже Ежи замялся и стал путаться в переводе. Но я понял главное – полковник высокопарно клялся в верности, благодарил за оказанное полякам доверие и уверял, что его польские львы костьми лягут, но исполнят любое приказание пана генерала.

Терпеливо выслушав эту довольно длинную и эмоциональную речь Коссинского, я ответил коротко и сухо (не обучен всяким там дипломатическим политесам):

– Все понятно, пан полковник, но время пошло – пора действовать! Скоро сюда подойдут грузовики для переброски сформированной вами роты к месту сосредоточения группы прорыва к Варшаве. Эта рота будет подчиняться непосредственно командиру четвертой танковой дивизии, и именно он поставит перед ней конкретную задачу. А пока, до прибытия грузовиков, прошу панов отобедать, чем бог послал.

Я повернулся к нашему грузовику, где стояла вся моя охрана, и приказал:

– Синицын, двигай обратно на опорный пункт, там передашь мой приказ старшему лейтенанту – немедленно отправлять все грузовики к штабу седьмой танковой дивизии. Дождешься, когда они соберутся, и поедешь впереди этой колонны, сюда ты дорогу знаешь. Понял, боец?

– Так точно, товарищ генерал! Разрешите выполнять?

– Давай, красноармеец, поспеши! Только термосы из кузова выгрузите, – и, обращаясь уже к Шерхану, я произнес: – Старший сержант, ты будешь главным распорядителем интернационального обеда; организовывай тут дипломатический прием по высшему классу.

Когда «хеншель» отъехал, Шерхан развернулся по полной программе: отослал куда-то троих бойцов охраны, потом вместе с Якутом подошел к броневику и стал беседовать с его командиром. Через две минуты этой беседы броневик уехал, захватив с собой Якута, а Шерхан на том месте, где только что стояла боевая машина, начал разводить костер. Все это время мы беседовали с польским полковником. Разговор шел на темы, святые для любого военного: мы обсуждали достоинства и недостатки некоторых видов вооружений. Чтобы было удобнее беседовать, прошли в автобус, где дискуссия разгорелась в полную силу.

В автобусе сидели три человека, одетые в робу, которую им выдали в лагере Гушосдора. Они ненадолго отвлекли меня от разговора с паном полковником. Ответив на интересующие меня вопросы, те в дальнейшем разговоре никакого участия не принимали. Поляки постарались стать как можно более незаметными, чтобы не мешать беседе командиров. Они сидели молча, хотя хорошо понимали, о чем идет речь, и сами могли разговаривать по-русски. Это были проводники, затребованные мной у Пителина. Михалыч расстарался и вместо двоих прислал трех человек. Эти поляки до войны жили здесь, им была отлично знакома вся местность вокруг Сокулок, как и скрытые подходы к железнодорожной трассе. По их словам, они могли спокойно провести колонну автомашин прямо к железной дороге, ни разу не выезжая на шоссе Сокулки-Августин. Этот путь мало кто знал, и все из-за того, что дорога была проходима только в такое жаркое, сухое лето, как сейчас. Единственное затруднение могло возникнуть на границе, на которой, как с нашей, так и с немецкой стороны, были возведены укрепления. Я, естественно, поинтересовался, что это за укрепления, и попросил нарисовать схему всего укрепрайона. Но никаких схем рисовать не понадобилось; все было гораздо проще – и с той, и с другой стороны были вырыты неглубокие окопы, с нашей стороны кроме этого был возведен небольшой дзот, а у немцев и того не было. Одним словом, любой танк и даже танкетка могли подавить этот, так называемый поляками, оборонительный рубеж в один чих; ведь там даже артиллерийских капониров не было, одни открытые пулеметные гнезда.

Так, внимательно выслушав проводников, я узнал про все проблемные места на пути к железной дороге, и нитью разговора опять завладел польский полковник, снова вступив со мной в дискуссию о преимуществах русского оружия перед западным. За разговором время летело незаметно, но вскоре эту увлекательную беседу прервал Шерхан. Он неожиданно возник в дверях автобуса и громко объявил:

– Все готово, прошу к столу, дзенькую, пани!

Я чуть не расхохотался – вот же метрдотель чертов, полиглот челябинский! Другие тоже, как бы не заметив несуразности его фразы, дружно встали и поспешили на улицу.

Там нас ожидало роскошное зрелище – длинный стол, сварганенный из трех широких досок, около него такие же импровизированные лавки из бревен и, что немаловажно – почти весь стол был застелен довольно приличного вида материей. На скатерти красовались самые настоящие фарфоровые тарелки и чашки из старинного чайного сервиза. И совсем я обалдел, когда попробовал содержимое своей тарелки – прекрасно приготовленное мясо и картошка с добавлением какой-то травки были вкусноты необыкновенной. Еда исчезала с пугающей быстротой, но Якут, исполняющий роль официанта, был начеку; он как заведенный мотался вдоль стола, половником накладывая добавку. В подручных у него было два бойца из моей охраны, они таскали за сержантом большой термос.

После этого великолепного обеда я с поляками на их автобусе поехал в штаб дивизии. Штаб к тому времени практически свернулся; все имущество было загружено в машины, а у дома, где он раньше размещался, стояло несколько командиров, они о чем-то беседовали. В центре этой группы находился комдив генерал Борзилов. Я пригласил Семена Васильевича в автобус, где и познакомил с поляками. Там же мы, при участии будущих проводников, наметили маршрут движения колонн 7-й танковой дивизии.

Очень своевременно появились эти проводники, с ними стало возможным без боев добраться до границы, а может даже до самой железной дороги. По шоссе этого сделать сейчас было никак нельзя, это показала разведка. Шоссе в районе Домброво было плотно перекрыто немцами, которые уже создали там мощный узел обороны, нашпигованный противотанковыми пушками. Все это выяснилось, когда приданные разведке два БА-10 и танкетка предприняли ложную атаку на только что начавших окапываться (как им ошибочно показалось) немецких пехотинцев. Тогда с фланга по нашей бронетехнике открыла огонь целая батарея 50-миллиметровых противотанковых пушек, в результате этого один бронеавтомобиль и танкетка были подбиты.

Кроме этого, к разведчикам вышел лейтенант пограничник с двумя бойцами, которые целые сутки наблюдали за немцами в районах Августина и Домброва. Так вот, этот лейтенант сообщил, что кроме нескольких батарей противотанковых пушек он наблюдал на шоссе перемещение десяти «Панцерягер-1» и шести САУ на базе R-35. Подобные сведения ставили жирный крест на возможности пробиться по шоссе к Сокулкам. Бог с ними, с «Панцерягерами-1», с 47-миллиметровыми чешскими противотанковыми пушками, но вот САУ на базе R-35, как я знал, оснащались 105– и даже 150-миллиметровыми гаубицами, а это уже очень серьезно. Даже броня КВ не выдержала бы попадания снарядов этих пушек. Немцам теперь даже поддержка авиации была не нужна, чтобы остановить 7-ю танковую дивизию; тем более что у нее пять КВ почти исчерпали свой моторесурс. Без них осталось всего восемнадцать тяжелых танков КВ, а маневренных Т-34 не было вообще. Так что единственный вариант прорваться к железной дороге был только тот, который мы могли осуществить, воспользовавшись услугой польских проводников.

Борзилов находился в автобусе не долго. Познакомившись с проводниками и переговорив со мной, он вместе с тремя поляками поспешил к командирам, которые стояли около здания. Там были все командиры полков, они собрались на совещание, последнее перед предстоящим маршем. Теперь оно уже закончилось, и все ожидали только прибытия проводников, чтобы начать движение вслед за передовой колонной. Я тоже собирался отправиться вместе с дивизией – слишком многое от этого похода зависело, чтобы доверить все одному генерал-майору. Мужик он смелый и решительный, но тактик из него, надо сказать, весьма хреновый. Вот и в недавнее свое наступление на Гродно пер как бык, не сделав ни одного обходного маневра перед немцами, которые уже встали в оборону. И как результат, дивизия была остановлена всего лишь одним пехотным батальоном и зенитным дивизионом гитлеровцев. А остановка эта дала отличную возможность немцам подтянуть резервы и с еще большим остервенением продолжить бомбить замешкавшихся русских. Конечно, КВ от этих бомбардировок пострадали незначительно, но количество других бронемашин уменьшилось в два раза; и сейчас в дивизии насчитывалось, кроме восемнадцати КВ, сборная солянка из ста двадцати семи боеспособных танков различных модификаций и сорок два бронеавтомобиля.

В общем-то, следуя букве директивы Наркомата обороны, я должен был бы на Сокулки бросить весь мехкорпус, в полном составе. Но жизнь диктовала другое – не было смысла тараном сбивать подготовившегося к обороне противника, только всех бойцов положишь, а до Сокулок все равно не позволят добраться, также как не позволили КМГ выйти к Липску. Только хитрым маневром можно обмануть генералов вермахта, маневром и наглостью, граничащей с безумием – по лесам и болотам вывести танковую дивизию к железной дороге, или еще безумнее – самим наступать из грозящего вот-вот захлопнуться котла. Такие, граничащие с абсурдом, планы противника немецкий генералитет даже и не рассматривает – не по науке это, не по правилам.

Интересно, как эти важные фоны прореагируют, когда железная дорога, снабжающая 3-ю танковую группу, будет перерезана? Наверняка попытаются со стороны Августина ее деблокировать. Но для этого они смогут сейчас бросить только части 20-го пехотного корпуса, а это просто смешно! Обороняться на подготовленных позициях – это одно, а наступать на танковую дивизию противотанковыми дивизионами – совершенно другое. Значит, им остается – развернуть хотя бы один моторизованный корпус и, вместо того чтобы наступать вглубь моей страны, попытаться ликвидировать эту угрозу снабжению своей армии всем необходимым. А тут на их пути стоит узел обороны; совсем озвереет немчура – по трупам своих пойдут, лишь бы сбить этот заслон. И ведь собьют, сил для этого у них хватит, и закопанные, превращенные в доты, тяжелые танки не спасут заслон, единственное, что помогут подольше продержаться бойцам. Может быть, узел обороны простоит дольше и благодаря осуществлению плана, который я разработал вместе с Борзиловым. А именно следующее: когда дивизия выйдет к железной дороге, не успокаиваться на этом, а оставив в обороне 7-й гаубичный артиллерийский полк и все тяжелые танки, остальными полками ударить вдоль железной дороги на Сокулки. Там имеются многочисленные склады и, судя по данным аэрофотосъемок, как мне говорил Черных, рядом со станцией – громадный топливный терминал. Вот если мы его уничтожим, немецкие танки встанут и не смогут уже прессовать моих ребят. Удар этот будет нанесен в самое сердце врага, мы, как Ахиллеса, достанем его через пятку.

Когда командир дивизии вышел с поляками из автобуса, я скомандовал Ежи возвращаться на площадку в лес. Синицын уже должен был вернуться. И действительно, полянка, где раньше стоял автобус, была уже забита грузовиками, среди которых особо выделялся «хеншель». Всё, мой персональный грузовой вездеход подан, теперь можно двигаться в составе передовой колонны танковой дивизии, только для этого следует поспешить, а то можно оказаться и в хвосте. С поляками все уже было обговорено, оставалось только дать последние указания водителям грузовиков, и можно ехать в 13-й танковый полк; этому полку предстояло быть головным, и с его командиром майором Тяпкиным я лично проводил инструктаж по действиям на этом марше. Общение с водителями грузовиков, отправлявшихся с поляками, заняло не более трех минут, после чего Синицын, игнорируя наезженные колеи, прямо по полю, напрямик, погнал вездеход в расположение 13-го танкового полка.

Глава 12

Мы успели прибыть в расположение полка перед самым началом движения основной колонны. Боевое охранение с проводником уже выдвинулось, а танки и грузовики только собирались начинать движение. Колонна эта, вытянутая змеей, оказалась весьма внушительного размера; в ее хвосте находились даже пароконные повозки. Одним словом, все службы полка перебрасывались на новое место боев, включая и автоцистерны – первый конвой с топливом и боеприпасами уже прибыл из Волковыска на технике 13-го танкового полка. По этой причине полк первым и отправлялся в путь. Немцы вполне могли отрезать дивизию от основных сил и склада в Волковыске, поэтому и было принято решение увозить с собой все, чтобы к тому времени, когда дивизия оседлает железную дорогу, быть готовыми драться с гитлеровцами в окружении. Нужно было несмотря ни на что нарушить снабжение 3-й танковой группы вермахта.

Подразделения дивизии, кроме понтонно-мостового батальона, остатки которого были приданы 4-й танковой дивизии, должны были выдвигаться на польскую территорию к железной дороге. В районе Сокулок оставался только батальон из 7-го мотострелкового полка под командованием капитана Рекунова, который совместно с пятью танками КВ (моторесурс их был почти выработан), четырьмя трехбашенными Т-28 и пятью БА-10 должны будут имитировать наступление дивизии вдоль трассы Сокулки-Августин; а к тому времени, когда немцы начнут штурмовать наш опорный узел на дороге Сокулки-Гродно, этот батальон с бронетехникой должен отойти к пересечению двух дорог и занять там позиции. Это будет последний рубеж обороны, если гитлеровцам все-таки удастся уничтожить части 7-й ПТАБР, удерживающие опорный пункт. Конечно, позиции, которые они должны занять, были, мягко говоря, весьма слабо подготовлены к обороне, но окопы на них, во всяком случае, имелись. На час-два ребята немцев смогут задержать, ну а дальше – как карты лягут. Может быть, немецкие танки встанут без топлива; или на западном направлении мы так ударим, что сможем выловить весь генералитет, заседающий в штабе армий «Центр», в то время, пока немцы занимаются этим нашим последним рубежом обороны. А что?.. От границы до Варшавы по асфальтовому шоссе на Т-34 два часа ходу! Моторесурс танков, двигающихся в этом направлении, вполне достаточен для осуществления такого марша; топливом и боеприпасами техника обеспечена; ко всему прочему, бойцы после серии неудачных боев озлоблены до невозможности – сметут на раз-два слабые заслоны фашистов. Лишь бы люфтваффе не опомнились к тому моменту. Да если даже и опомнятся, хрен тогда немецкие летчики разберутся, где тут, в глубоком тылу, русские, а где свои. К тому же дивизии будут действовать по разработанному плану: четвертая танковая дивизия, не отвлекаясь ни на что, будет двигаться к Варшаве, а 29-я моторизованная начнет наводить шорох в ближнем тылу у немцев, и в первую очередь – на аэродромах. Командиру ее генерал-майору Бикжанову я вручил карту, полученную от Черных, где были отмечены все аэродромы люфтваффе. С мыслями о самолетах этого злосчастного люфтваффе я и уснул, убаюканный мерным покачиванием «хеншеля», который тихонечко полз по проселку вслед за передовой бронегруппой 13-го танкового полка.

Несмотря на чуткий сон (я несколько раз просыпался, обеспокоенный то остановками, то сменой режимов работы двигателя), когда мы остановились действительно по делу, я этого как раз и не почувствовал. Открыл глаза, только когда Синицын, покашливая, дотронулся до моей руки, и увидел, что возле самых дверей стоит лейтенант Панов, который командовал передовым боевым охранением.

Оказывается, мы уже добрались до государственной границы, и более того – бойцам разведки удалось без единого выстрела захватить двадцать восемь немецких солдат. Эти раззявы решили устроить пикник на территории бывшей нашей погранзаставы: изловили несколько свиней из подсобного хозяйства пограничников и только приступили к пиршеству, как их взяли за жабры наши ребята. Наверное, это был взвод из какого-нибудь пятого или десятого состава тыловой части; даже часового поставили всего одного, да и тот дремал, объевшись парной свининкой.

Командовал этой ватагой обер-лейтенант. Естественно, я тут же приказал привести его для допроса. Пока саперы, следующие за нашей машиной, прокладывали путь через приграничные заграждения и окопы, я допрашивал этого, прости господи, обер-лейтенанта. Он и не пытался ничего скрывать, отвечал на все вопросы как на духу, но вот, к сожалению, знать ничего не знал. Из всего массива заданных вопросов, четко смог ответить только на один, о полученном приказе – взять под охрану пять километров бывшей границы, и все. Бесполезный был «язык» этот лейтенант, но я нашел ему применение – пусть под контролем нашего человека сидит здесь, около трубки полевого телефона, и отвечает своему начальству, что все хорошо и служба по охране полосы границы идет нормально. Политрук Давидович отлично знал немецкий язык, вот его я и решил вместе с несколькими бойцами оставить здесь – охранять пленных и, в случае чего, передавать немцам нужную дезинформацию.

Наконец саперы проложили дорогу через приграничные ограждения и окопы – кое-где сняли мины, порезали колючую проволоку и завалили траншеи бревнами, сверху присыпав их землей. Дорога получилась сносная – проехать было можно даже на пикапах. А когда мы выехали на межозерное дефиле, то и вовсе покатили, как по асфальту – никаких тебе ухабов, рытвин, поваленных деревьев. Тридцать две минуты заняла дорога до железнодорожной насыпи в лесу, у которой мы и остановились. Поляна, находящаяся метрах в ста от железнодорожного полотна, начала буквально впитывать в себя всю ту массу техники, что двигалась в нашей колонне. Естественно, до того времени как первый грузовик въехал на поляну, в обе стороны железной дороги была направлена пешая разведка. Все шло по плану. Неукоснительно соблюдая этот план, люди быстро маскировались, как только в пределах видимости оказывался немецкий эшелон или дрезина. А в течение часа, пока на место прибывали все подразделения полка, по пути прошло два эшелона и дрезина.

Я не стал дожидаться прибытия связных от разведчиков, а решил сам, на «хеншеле», доехать до интересующего меня места; оно находилось в четырех километрах от места сосредоточения полка. По данным аэрофотосъемок железная дорога там шла по насыпи длиной более километра, с одной стороны которой располагалось озеро, а с другой стоял густой лес – идеальное место для организации оборонительного рубежа: один, вкопанный в землю, тяжелый танк смог бы некоторое время сдерживать там целую немецкую дивизию. А если в лесной массив, через высокую железнодорожную насыпь, перебросить гаубицы (там они будут хорошо замаскированы от авиации противника), то оборудованные на том перешейке позиции при поддержке крупнокалиберной (сто двадцать миллиметров) артиллерии, становились и вовсе непробиваемыми. Сформироваться идеям, как быстрее всего преодолеть насыпь, помогли те же данные аэрофотосъемки. В озеро впадал ручей, вытекающий из леса; он в дождливое время превращался в полноценную реку, поэтому через него был сооружен небольшой мост. Вот и нужно было проверить, сможет ли под этим мостом, прямо по руслу ручья, проехать артиллерийский тягач.

Почему я сам поехал? На это было две причины: первая та же, почему я, собственно, не доверяя Борзилову, самолично выехал на эту операцию; а вторая заключалась в том, что трофейный «хеншель», если его даже заметят немцы, не вызовет у них никакого подозрения. Если все-таки и тормознет какой-нибудь патруль, для моих орлов нейтрализация его явится легкой разминкой минуты на две. Даже Шерхан с Якутом смогут спокойно это сделать, а кроме них в кузове еще трое ловких ребят, ну и я на что-то еще гожусь, чай, не кабинетный генерал! И еще одно интересное место я хотел проверить, оно находилось рядом с эстакадой через ручей; там стояли железнодорожные стрелки, так у одноколейной железной дороги образовывался карман для разъезда встречных поездов. А еще там находилось два тупика с горами бревен, которые были навалены вдоль них.

Мы уже отбыли на рекогносцировку, когда замыкающее подразделение танкового полка только показалось, а у эстакады через ручей оказались быстрее, чем последние танки той колонны начали въезжать в лес, к месту сосредоточения техники. Эстакада была хороша, может быть, не очень широкая, всего метра четыре, зато наш «хеншель», с его весьма высокой колесной базой, перебрался на другую сторону железной дороги, даже не чиркнув тентом о бетонные перекрытия. Железнодорожные тупики, предназначенные для погрузки леса, мне тоже очень понравились. Во-первых, массой материала, пригодного для перекрытий блиндажей, оборудования капониров и дзотов. Кроме того, при виде их мне в голову пришла сумасшедшая мысль – захватить вражеский железнодорожный состав, загрузить в него танки, пехоту и с ветерком прокатиться до Сокулок.

Условия для загрузки танков и бронеавтомобилей на платформы были, даже сами платформы в количестве двенадцати единиц стояли на железнодорожных путях. Не было только паровоза, но это дело поправимое – остановим состав, отцепим ненужные вагоны и сформируем свой поезд, который свалится немцам как снег на голову. Эти вояки, в худшем для них раскладе, ждут нас со стороны Августина, а тут – бац, вторая смена: танки уже на станции, начинают уничтожать терминал нефтепродуктов и запасы боеприпасов. Вот эти хитрожопые фоны взовьются – в один миг свои монокли от злости поглотают. А незачем к нам лезть – мы вам не оболваненные поляки и не какие-нибудь там изнеженные лягушатники.

Пока я, встав на капот «хеншеля», оглядывал перспективу этого притрассового склада деловой древесины, моя охрана занималась делом – зачищала этот объект от немцев; их было немного, всего-то человек двенадцать. Девятерых взяли тепленькими – они сами сбежались к бараку, стоящему недалеко от стрелки, как только «хеншель» подъехал к этому зданию; ребятам оставалось только направить на них автоматы и отобрать винтовки у семерых из них. После чего ошеломленные немцы совершенно безропотно поплелись в дровяной сарай, под арест. Видимо, его помещение использовалось фашистами для содержания провинившихся рабочих, так как открыв его ворота, мы выпустили на свободу четверых не менее немцев ошалевших поляков. Вот тогда-то и раздались первые выстрелы. Троим гитлеровцам, хоть и не попавшим сразу в наши сети, все же пришлось столкнуться с вездесущим Шерханом и Якутом, правда, когда они уже находились метрах в двухстах от барака. Наивные… хотели отсидеться, спрятавшись в завалах бревен от такого следопыта, как Якут! За то и были наказаны – у тыловых швабр элементарно не выдержали нервы, когда Шерхан приблизился к их схрону; один из немцев выстрелил, а двое попытались перебежать к основному железнодорожному полотну, чтобы скрыться за высокой насыпью. Но лучше бы они этого не делали, а сдались бы, как другие немцы, и остались в живых. А так – одна короткая очередь из автомата Шерхана, два выстрела винтовки Якута, и оборвалось их никчемное существование на этой земле.

Кроме четверых заключенных на этом лесном складе оказалось еще человек сорок вольнонаемных польских рабочих. Они как тараканы выползали из всех щелей и подтягивались к площадке перед бараком. Конечно, делали они это не по собственной инициативе, а вследствие призывов бывших польских арестантов. Один из этих людей более-менее понимал русский язык. Я провел с ним беседу, он с остальными арестантами, после чего поляки стали, так сказать, нашими глашатаями.

Среди толпы поляков появился красноармеец, это был один из бойцов группы пешей разведки. Оказывается, они уже минут сорок изучали этот объект, но тут появились мы и нахрапом, в течение пяти минут взяли тут все под контроль. Да. сбежавшим немцам вообще ничего не светило! Если бы даже им и удалось увернуться от пуль Якута, они все равно были на прицеле у разведчиков.

Приказав красноармейцу вызывать к бараку своих товарищей, я задумался: ни в коем случае нельзя было терять темп, ожидая прибытия остальных частей дивизии, чтобы приступить к исполнению моего авантюрного плана наскока на Сокулки, это было опасно. Кто знает, вдруг какой-нибудь поляк является пособником фашистов и успеет их предупредить? Хотя, конечно, бывший арестант, который мог говорить по-русски, убеждал меня, что все работающие здесь поляки ненавидят тевтонов. Но кто знает? Тем более не все поляки находились сейчас здесь – три партии в данный момент рубили лес. Вот ведь, трудятся же они там без охраны, исправно выполняют планы немцев по лесозаготовкам; и трактора у них есть, чтобы перевозить сюда бревна, и находятся, между прочим, в хорошем, рабочем состоянии. А если бы поляки действительно так ненавидели немцев, что им мешало совершить акт саботажа – повредить трактор, например.

Так что, если есть у поляков черные скелеты в шкафах, то никаких сил не хватит перекрыть все лазейки, чтобы никто из них не смог отсюда выскользнуть. Словом, если найдется поляк, который хочет выслужиться перед немцами, мы не сможем ему в этом помешать. Единственный вариант – действовать так стремительно, чтобы наш эшелон достиг Сокулок раньше, чем двигающийся по лесному бурелому этот сбежавший поляк. Телефоны имелись только здесь и на еще одной небольшой станции по направлению к Сокулкам, находящейся километрах в четырех от этого пункта лесозаготовки, вот к ней и имело смысл направить бойцов из разведки – пусть захватывают эту маленькую станцию и сидят там тихо, как мыши. Факт наличия телефонов на станциях, расположенных на западе, я даже не рассматривал – маловероятно, чтобы беглец направился в противоположную сторону от своих родных мест, к тому же мы в любой момент сможем перерезать эти телефонные провода.

Решив для себя все эти вопросы, я подозвал старшего сержанта, командовавшего разведчиками, и приказал:

– Петров, оставляй человека для охраны пленных, а с остальными следуй вдоль железнодорожных путей до полустанка. Там обоих немцев, о которых рассказал наш польский союзник, да и, пожалуй, всех служащих станции приказываю арестовать. Малейшее сопротивление подавлять жестко. Сразу же под контроль взять телефон и ни в коем случае не дать ни одному автомобилю возможности покинуть станцию, то же касается и гужевого транспорта, если, конечно, он там имеется. Если кто-то попытается это сделать, сразу глушить его – нечего миндальничать со всякой сволотой! Понятна задача?

– Так точно, товарищ генерал!

– Тогда давай, старший сержант, действуй – время пошло!

Петров отошел к своим разведчикам и уже перед ними ставил задачу, а я, повернувшись к Синицыну, скомандовал:

– Вить, быстро в машину и гони в полк. Там передашь майору Тяпкину мой приказ: оставить в качестве заслона два КВ и взвод мотопехоты, остальным срочно сюда.

Синицын уехал, а я подозвал одного из поляков, понимающего по-русски, и стал перед ним ставить задачи так, как будто он мне подчинялся. А задачи были простые – подготовить мостики, для того чтобы на платформы можно было загрузить тяжелую технику. Несколько минут поляк не мог понять, что от него требуется, но вскоре я ему все же вдолбил, что хочу загрузить на платформу нечто тяжелое, похожее на их трактор, который стоял неподалеку. Дальнейшее было делом техники – минуты три мой переводчик втолковывал полякам, чего от них хотят русские, после этого началась беготня.

Все поляки куда-то разбежались, а двое оставшихся подошли к трактору и стали его заводить; после нескольких оборотов кривым ключом, тот завелся, и уже через минуту, махнув мне рукой, как бы приглашая за собой, тракторист повел его в сторону железнодорожных платформ. Естественно, я, сопровождаемый Шерханом и Якутом, поспешил за ним. Остальные мои гвардейцы несли службу по охране периметра этого лесного склада. Телефонные провода, ведущие в барак, Шерхан на всякий случай отрезал, а куски хозяйственный Якут предусмотрительно забросил в кузов «хеншеля».

Когда мы добрались до железнодорожных платформ, я чуть не остолбенел от удивления, увидев, что трактор уже стоял на одной из них, а поляки, мешая друг другу, уже оттаскивали железные мостики, по которым трактор и въехал на платформу. Мое удивление сменилось на веселье – поляк понял все буквально и перевел другим, что большой русский начальник требует быстро загрузить на платформу трактор. Смех смехом, только вот с этими железными мостиками нам весьма повезло, ведь танки хоть сейчас можно было грузить на платформы, а когда эшелон доберется до Сокулок, бронетехника быстро окажется в боевых порядках нашего своеобразного десанта. Вопрос с быстрой выгрузкой техники мучил меня с самого начала, и каких только маразматических проектов я ни строил, но все оказалось гораздо проще и элегантнее.

Переговорив еще раз с Мареком, я все-таки смог объяснить ему, что этот трактор нам вовсе не нужен, а нужны только железные мостки, по которым он и заехал на платформу. Марек, опять собрав вокруг себя поляков, минуты две объяснял им, что же все-таки хочет от них русский начальник. Наконец объяснил. и те, как муравьи, группками кинулись в проходы между штабелями бревен. Через пять минут еще шесть мостков лежало метрах в трех от меня. Теперь одновременно мы могли загружать технику на четыре платформы, а если кран, стоящий неподалеку, способен выдержать вес броневиков, то и больше.

Я был очень доволен поляками и в беседе с Мареком попытался это выразить, а также предложил этим замечательным ребятам отдохнуть и плотно перекусить перед новыми трудовыми подвигами. Слегка обалдевшему от моих слов Мареку я начал растолковывать, что если поляки действительно так ненавидят тевтонов и желают, чтобы их страна освободилась от ига «сверх-человеков», они непременно должны помочь русским. А русским очень нужны их руки, чтобы возвести укрепления (хотя бы вот из этих бревен), способные остановить железную поступь тевтонов. Поляк все-таки плохо понимал русскую речь, но аллегорические выражения доходили до его сознания гораздо быстрее. Мои красноречивые призывы к героическому трудовому подвигу были приостановлены грохотом, издаваемым эшелоном, который следовал из Сокулок, но только шум немного отдалился, как я дожал поляка. По крайней мере, он выразил желание немедленно отправляться строить эти укрепления, но я остановил порыв, предложив будущим героическим строителям сначала все-таки подкрепиться, а уже потом, когда прибудут первые защитники этого рубежа, начинать работы. Наконец договорились, и Марек отошел к другим полякам, чтобы довести до них мои предложения.

Конечно, можно было и силой заставить людей рыть окопы, но я этого не хотел делать – зачем оставлять в тылу озлобленных людей, лучше уж по-хорошему договориться. А не захотят помочь, так и бог с ними – сами справимся, хоть нам предстояло в сжатые сроки провести гигантский объем работ, но нам не привыкать, мы и это выдюжим.

Поляки начали расходиться, и я уже хотел подозвать Марека, чтобы узнать о решении их собрания, но тут раздался шум двигателей, и через минуту появился танк Т-28, а за ним целая колонна бронетехники. Количество поляков сразу же возросло, они, как зрители в театре, расселись на штабеля бревен и оттуда наблюдали за прибытием 13-го танкового полка.

Командиру полка майору Тяпкину, как только он появился, я сразу приказал начинать погрузку танков Т-26 и броневиков БА-20 на железнодорожные платформы. Почему именно эти машины? Во-первых, на удлиненные платформы для перевозки бревен можно было поместить по две единицы этой легкой бронетехники. Во-вторых, из-за их маневренности; в городских условиях это было, пожалуй, более важное качество, чем толщина брони и калибр вооружения.

Как только процесс погрузки бронетехники начался, я пригласил майора в кабину «хеншеля» и стал излагать ему план железнодорожного десанта на станцию Сокулки. Командовать операцией должен был он, и поэтому я подробно, более часа излагал задачи намеченного рейда. Мы с Николаем Ивановичем обсудили возможные варианты развития этой дерзкой операции, а также в каком случае полку следует отступать к месту дислокации основных сил дивизии. Как мне думалось, отступать в ближайшие сутки, может быть, и не придется, ведь если нам повезет и удастся захватить не один эшелон, появится возможность присылать в город все новые подразделения дивизии, и тогда немцы вынуждены будут оставить этот стратегический пункт. Но как бы ни развивалась ситуация, в любом случае рейдовой группе следовало уничтожить терминал нефтепродуктов и все склады, расположенные вблизи станции.

Мы бы с майором и дольше строили планы, однако в расположение прибыли передовые бронеавтомобили колонны 7-го мотострелкового и гаубичного полков. Правда, полки – это одно название. У артиллеристов оставалось всего восемь гаубиц, а мотострелки и вовсе были представлены только одним батальоном. Второй батальон в это самое время должен был имитировать наступление на Домбров. Командовал этой колонной зам по строевой части дивизии полковник Сальков, он и занял место майора Тяпкина в кабине «хеншеля», в то время как майор пошел готовить людей к рейду. А я, уже с полковником, продолжил разговор о предстоящей операции, только теперь мы обсуждали немного другие вопросы, и главный из них – как и какими силами будем останавливать проходящий эшелон. Вопрос этот не стоил и выеденного яйца, и решили мы его в течение двух минут, а именно так: трофейным «хеншелем» перегородим железнодорожный путь, поезд остановится, и разведчики, переодевшиеся в немецкую форму, захватят паровоз; после этого в дело вступают бойцы моторизованного батальона. Если немцы, сидящие в вагонах, попытаются оказать сопротивление, глушим их танковыми пушками и пулеметами легких броневиков. Вот так, пускай грубо и без затей, зато быстро и без собственных потерь. Договорились также, что в первой волне железнодорожного десанта примут участие и две роты из мотострелкового батальона.

Мы с полковником Сальковым приступили уже к обсуждению вопросов устройства оборонительного рубежа, как возле кабины «хеншеля» появился майор Тяпкин. Он доложил, что танки и броневики загружены на платформы, а командир роты мотопехоты 13-го полка получил инструктаж, как действовать в предстоящем рейде – в общем, все готово и можно начинать операцию.

Да, тянуть не имело смысла, все равно всего не предусмотришь, нужно действовать! Меня рапорт майора как будто подстегнул и, повернувшись к полковнику Салькову, я воскликнул:

– Ну что, Семен Семенович, время пошло – ставь задачу мотострелкам и разведчикам, и чтобы через полчаса батальон и танки заняли позицию вдоль железнодорожного полотна! Саперы на всякий случай пускай заложат фугас за эстакадой – вдруг фашисты раскусят нашу задумку и попытаются увести состав задним ходом. Разведчики пускай раздевают пленных немцев, сидящих в сарае, переоденутся – и сразу же сюда. Через полчаса операция начинается, сигналом будет служить гудок вот этого грузовика, что стоит на железнодорожной насыпи. Давай, Семеныч, действуй!

А дальше все завертелось с ошеломительной быстротой; не успел я поставить задачу Синицыну, как пришлось заниматься уже поляками и делами по организации подготовки оборонительного рубежа. Рейд рейдом, но прибыли мы сюда не для этого, а чтобы плотно перекрыть железную дорогу, вот и пришлось силы, не участвующие в засаде и предстоящем рейде, направить на организацию оборонительных рубежей. Очень кстати оказались трактора поляков – из леса их прибыло уже пять штук, и каждый притащил по большому прицепу с бревнами. Я приказал бревна не разгружать, а сразу же отвозить к месту проведения работ. Вдобавок ко всем этим делам, добавилось новое – радистам 13-го танкового полка удалось связаться с Борзиловым, а также, что меня еще больше порадовало, с 681-м артполком моей бывшей бригады.

Я лично переговорил с Фроловым, который уже добрался до узла обороны в районе Сокулок. Орудия, перевозимые конной тягой, были еще в пути, а вот штабная батарея и силы полка, перебрасываемые автотранспортом, уже обживались на новом месте. Прибыл на позиции и один из артполков РГК. Тягачи они еще не отослали обратно, но обещали, как только установят гаубицы на огневых позициях, сразу же отправить трактора перебрасывать следующий артполк на место сосредоточения группы прорыва под Сурож. Голос моего бывшего комиссара был полон оптимизма, он открыто выразил свою радость по поводу отсутствие немецкой авиации, поделившись впечатлениями по этому поводу. По его словам, дороги начали оживать, а у красноармейцев и командиров, встреченных ими по пути, был уже совершенно другой настрой: они перестали напоминать загнанных в угол крыс, а все больше стали походить на нормальных людей, готовых выполнять свой долг. Фролов, верный своей манере, переподчинил эти группы военнослужащих, и теперь у полка появилась новая пехотная рота.

Закончив разговор с Фроловым, я уже решил выбираться из передвижного полкового радиоузла, но тут на связь вышли разведчики, а именно – старший сержант Петров, командир отделения, которое я отправил захватить полустанок. Связь на таком маленьком расстоянии, несмотря на слабенькую рацию разведчиков, была нормальная, по крайней мере по голосу старшего сержанта чувствовалось, что обстановка на его участке складывалась экстраординарная. Он, как только установилась связь, сразу же стал кричать:

– Каштан, Каштан, Василек на связи! На вторые пути станции въезжает поезд из Сокулок. По телефону приказали закрыть семафор – ожидается проезд воинского эшелона в Сокулки. Что мне делать? Люди из прибывающего поезда могут обнаружить, что станция захвачена.

Я схватил микрофон и без всякого кода и шифровки заорал в него:

– Петров, на связи генерал Черкасов! Захватить паровоз, приказать машинисту следовать до лесных складов; пулеметчика посадить в тендер и огнем пресекать любую попытку людей покинуть вагоны. На станции оставить двух человек, телефонные провода оборвать и уничтожить!

«Вот же черт, опять проклятый случай вмешивается в наши планы, – думал я, выбираясь из будки грузовика, где располагалась радиостанция, – нет чтобы этот поезд появился после того, как мы разберемся с эшелоном в Сокулки». Однако напрасно я так ругал судьбу, и это показали события последующих двадцати минут.

Во-первых, через двенадцать минут по моим часам показался эшелон, следующий в Сокулки: он, как и предполагалось, начал тормозить, когда его машинист заметил «хеншель», стоящий прямо на путях, и немецкого солдата, который судорожно махал машинисту красными флажками. Как только эшелон встал, люди в немецкой форме забрались в будку паровоза, а после этого началось знакомое кино из серии «красные партизаны захватывают поезд белогвардейцев». Отовсюду слышались крики, мат, удары прикладами, одиночные выстрелы в воздух; в итоге – цепочка ошалевших гитлеровцев под охраной красноармейцев, вошедших во вкус, потянулась от эшелона к бараку склада лесоматериалов. Именно там и было решено содержать пленных – барак большой, и окна у него зарешечены. В самый разгар вакханалии по захвату воинского эшелона прибыл еще один поезд, но теперь со стороны Сокулок. Мероприятиями по его захвату командовал я, и участвовали в этом действе все штабные работники, включая кашеваров и водителей обоих прибывших полков, а главной боевой силой были мои ребята во главе с Шерханом. В принципе, хватило бы и их, чтобы захватить этот поезд – там и было-то всего человек пятьдесят пассажиров, из них только семеро в военной форме, но шуму при захвате было не меньше, чем с тем эшелоном, который трясли мотострелки. Не говорю уж о том, как распирало их потом чувство собственной важности, а хвастали они так, что уже и тыловики наши загорелись нестерпимым желанием принять участие в налете на Сокулки.

После таких бескровных побед все у нас пошло как по маслу: достаточно быстро сформировали эшелон, которому первым предстояло выдвигаться к Сокулкам; со вторым, конечно, возились дольше – там пришлось выгружать с платформ немецкую технику и на ее место ставить танки БТ-7. Однако ровно через полчаса после того, как первый эшелон отправился в рейд, танковая рота была загружена, места в пассажирских вагонах заняли оставшиеся бойцы мотострелкового батальона, и подкрепление первой волне железнодорожного десанта тронулось в путь.

Казалось бы, мы отправили в рейд такое количество бойцов и техники – силы должны были уменьшиться, но они только прибывали. За время эпопеи с захватом немецких эшелонов и превращению их в наши десантные поезда, к складу лесоматериалов прибыли уже две маршевые колонны 7-й танковой дивизии. Последняя, которой командовал Борзилов, находилась еще в пути, но была уже недалеко, с нею поддерживалась постоянная связь. Максимум час – и дивизия полностью воссоединится. Немцы так и не пронюхали о нашем грандиозном рейде: авиация не летала, а в радиоэфире не было никаких намеков на то, что немцы предпринимают какие-нибудь действия по защите железной дороги – одни крики о наступлении иванов в районе Домброва, и никакой информации о передвижении русских колонн. Судя по всему, мотострелковый батальон и танки действовали весьма успешно, хорошо выполняли свою миссию, так как из рации непрерывно неслись требования от немецких частей, оборонявших Домбров, прислать подкрепление.

Но настоящее удовлетворение я испытал, когда удалось связаться с майором Тяпкиным: эшелон уже прибыл на станцию Сокулки и сейчас спокойно разгружался на запасных путях; еще не было сделано ни одного выстрела, а половина танков уже стояла на земле в полной боеготовности. Из силовых акций было проведено только задержание немецкого патруля и двух польских железнодорожных рабочих. Администрация станции все еще не догадывалась, что русские уже здесь, их пушки заряжены, и через несколько минут на бедные головы немцев обрушится тяжелый пролетарский кулак. Тогда почувствуют, гады, что испытали мы двадцать второго июня – страшной и неотвратимой будет наша месть!

Последнюю прибывающую колонну я встречал под звуки отдаленных взрывов, и это били не пушки, взрывы были более мощные. Скорее всего, на воздух был пущен какой-то крупный склад боеприпасов, так как над городом Сокулки можно было явственно различить дымовое облако, а это почти восемнадцать километров отсюда, так что можно представить, какой ад сейчас там творится.

Чувствовалось – ребята майора Тяпкина взялись за дело серьезно; и грех нам было в свою очередь не развить такой удачный наскок, чтобы превратить его в тот стратегический удар, который может стать весьма болезненным для вермахта, а если повезет, то и вовсе смертельным именно для 3-й танковой группы немцев. Сил, конечно, для этого было маловато, но я постарался и развил весьма бурную деятельность по формированию ударного кулака из непрерывно прибывающих частей 7-й танковой дивизии.

Единственное обстоятельство сдерживало меня от решения отдать приказ к немедленному выступлению – это опасение, что наши танки не смогут добраться до Сокулок. Условия местности были таковы: около десяти километров танкам предстояло двигаться по железнодорожной колее, прямо по шпалам – час движения в таких условиях почти на сто процентов гарантировал отказ трансмиссии этих боевых машин, слабая была она у них – беда, одним словом. Этот вопрос я минут десять обсуждал с некоторыми командирами 7-го ремонтно-восстановительного батальона, и все они в один голос твердили, что не может двигаться по путям та разболтанная техника, которая имеется теперь в дивизии: до города доберутся в этом случае хорошо если десять процентов танков. За эти безумные дни техника дошла до такого состояния, что держится на одном честном слове, и даже небольшая встряска способна полностью разрушить подшипники, причем у большинства танков масло менялось задолго до начала войны. Командир батальона капитан Синяев вообще заявил:

– Я не уверен, что даже полуторки смогут без последствий целых десять километров выдержать это козлиное скаканье по шпалам, хотя в этих грузовиках коробка и трансмиссия просты до безобразия, и их производство отработано донельзя.

Только эти консультации со специалистами и удержали меня в тот момент эйфории (когда я услышал и увидел, что десант оправдывает наши самые смелые ожидания) от, казалось бы, необходимых действий. Но только я все равно не успокоился и, когда прибыл Борзилов с арьергардом дивизии, сразу стал обсуждать с ним именно этот вопрос – о поддержании нами удара по Сокулкам, который с такой эффективностью начал полк Тяпкина.

Наверное, сам Бог внял моим чаяниям, а еще удача, которая всегда в помощь тому, кто все силы отдает на достижение главных целей. Вот и теперь: к «хеншелю», в кабине которого мы беседовали с Борзиловым, подбежал вестовой из радиоузла и доложил, что на связь вышел командир разведгруппы, который предупредил, что видит приближающийся немецкий эшелон. Это была настоящая удача, катящаяся прямо нам в руки.

Вариант, что с запада может подойти эшелон немцев, у нас был предусмотрен, и на этот случай в засаде вдоль железной дороги сидели красноармейцы из 7-й роты регулирования и три танка Т-28. Поезд должны были остановить разведчики, переодетые в немецкую форму. В общем-то, поезд и сам бы остановился – куда бы он, к черту, делся, если стрелки переведены на параллельный путь, где стоят вагоны, которые мы отцепили от захваченных немецких эшелонов. Но кто их знает, этих фашистов? Может быть, машинист поезда такой упертый фанатик, что, увидев советские танки, и на таран пойдет, лишь бы его паровоз не захватили проклятые коммунисты. А нам это надо? Вот поэтому наша засада и была организована до стрелки, а паровоз должен был тормозить разведчик, переодетый в немецкую форму и размахивающий красными флажками. Один раз у нас это прекрасно вышло, так почему бы и во второй раз не получиться? Другое дело, что тогда в засаде сидели бойцы, а теперь – регулировщики движения. В то время, когда организовывали засаду, других подразделений у меня не было, а теперь менять что-либо – поздно. Только и немцам, сидящим в эшелоне, ловить нечего: не сдадутся регулировщикам – будут просто расстреляны из танков.

Но несмотря на то что все было хорошо подготовлено, Борзилов поднял по тревоге роту разведбатальона, которая прибыла с его колонной, и направил ее к месту засады. И эта рота весьма нам пригодилась, только не для боя, а для конвоирования многочисленных пленных. Пришлось для их размещения сооружать загон из бревен, эту работу выполнили сами же пленные. По углам этого сооружения поставили по бронеавтомобилю БА-20. В этот же загон переместили пленных из барака, так как нам нужно было место для организации штаба и отдыха для бойцов. Все эти работы проводились параллельно с основной – разгрузкой платформ немецкого эшелона и помещением на место их техники наших танков и бронеавтомобилей. Работа шла медленно – оставалась всего пара мостков для погрузки техники, остальные убыли вместе с первыми волнами десанта. Погрузка шла менее энергично, чем когда загружали полк Тяпкина, даже после того как мастера дополнительно сгоношили мостки из бревен. Словом, медленнее, чем хотелось, но техника загружалась; только когда уже начало смеркаться, эшелон тронулся в путь.

За это время пару раз удалось связаться с десантной группой майора Тяпкина: слышимость была паршивая, но ликующие выкрики Тяпкина разобрать было можно. Из всего услышанного, иногда совсем бессвязного, набора слов, можно было понять – операция идет вполне успешно, немцы не оказывают практически никакого сопротивления; пулеметы и орудия раскалились от огня, на гусеницы танков страшно взглянуть – они красные от крови; враг бежит, оставляя на улицах города сотнями убитых. Помощь группе требуется только в одном – не хватает людей для охраны гигантского количества пленных. Слова Тяпкина о безусловном успехе этого дерзкого рейда подтверждались и тем, что видели наши глаза: стоило взглянуть в сторону Сокулок, на небо над городом, светящееся от бушевавших на земле пожаров, а в закатных лучах солнца все это производило еще большее впечатление.

После отправки эшелона лихорадочная деятельность людей только усилилась, теперь все силы были направлены на рытье окопов и других оборонительных сооружений. Только немногие, а точнее, несколько артиллеристов, были освобождены от этой работы; они занимались учебой – осваивали трофейные пушки, снятые с остановленных поездов. Трофеи нам достались богатые – была масса интересных, с моей точки зрения, видов вооружения: во-первых, это, конечно, противотанковые пушки (в последнем эшелоне немцы перевозили целый дивизион, вооруженный новейшими 50-миллиметровыми противотанковыми пушками Pak-38); а также шесть 88-миллиметровых зенитных орудий – со всей этой техникой и разбирались сейчас артиллеристы. Это были свободные специалисты из гаубичного полка, лишившиеся своей материальной части, теперь они осваивали немецкие пушки. А так как артиллеристов на комплектование расчетов всех трофейных орудий не хватало, в формируемые батареи были направлены бойцы из роты регулирования. Самым трудным было подобрать расчеты к зенитным орудиям – на всю дивизию было всего лишь пять человек, которые раньше работали с 85-миллиметровой зенитной пушкой, на них и легла вся тяжесть в обучении бойцов стрельбе из трофейных зенитных орудий. Снарядов для этого дела не жалели, ими были полны вагоны, отцепленные от эшелона.

А еще из захваченных эшелонов были изъяты десять спаренных крупнокалиберных зенитных пулеметов; в дивизии возрождался зенитно-артиллерийский дивизион, вместо того, что за несколько дней до начала войны был отправлен на стрельбы под Минск, да так обратно и не вернулся. Перед нападением немецких самолетов дивизия осталась практически беззащитной: зенитных орудий не было вообще, а из пулеметов остались только счетверенные «максимы». Хорошо хоть не весь личный состав 7-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона отбыл на Минский полигон – несколько мастеров-оружейников осталось; кроме того, в дивизионной гауптвахте сидели за драку четверо зенитчиков из расчетов 85-миллиметровых орудий, и двое из них были классными наводчиками.

Обо всем этом мне поведал Борзилов. Командир дивизиона капитан Чикиров перед самой отправкой на стрельбы слезно просил комдива выпустить двух сержантов, так как они были лучшими наводчиками дивизиона, без них, мол, зенитчики не смогут показать, на что способны, и это перед комиссией из округа. Но Борзилов тогда был очень зол на зачинщиков драки, он вообще еле удержался, чтобы не отдать этих горе-сержантов под трибунал, а теперь был этому несказанно рад – и тому, что не отдал под трибунал, и тому, что не внял просьбам капитана и оставил проштрафившихся бойцов на «губе». Теперь хотя бы две трофейные зенитные пушки смогут метким огнем отогнать немецкие бомбардировщики; сегодня их не было видно, но завтра наверняка люфтваффе бросит все свои резервы… да что там резервы – все самолеты с ближайших аэродромов полетят бомбить наглецов, покусившихся захватить тыловые города великого Рейха. Всей своей мощью люфтваффе постараются облегчить наземным силам решение задачи по деблокированию самой важной артерии, которая снабжает и питает 3-ю танковую группу. Все это понимали, поэтому бойцы и командиры осваивали трофейное оружие как заведенные, молча и без перекуров.

Всю эту подготовку зенитчики вели не у всех на виду, они расположились на лесных полянах вдоль железной дороги – самая дальняя из них находилась в полутора километрах от склада лесоматериалов. Новоявленные противотанкисты тренировались на боевых позициях, перекрывающих танкоопасную полосу со стороны границы – именно туда наш военный совет, состоящий из комдива, начштаба дивизии и меня, решил направить трофейные противотанковые пушки, только, к сожалению, не все. Только на восемь орудий удалось набрать расчеты, на остальные не хватило людей – не было наводчиков и командиров орудий, а подготовить новых не представлялось возможным.

Вблизи складов лесоматериалов тренировались водители и пулеметчики. Да, вот именно – будущие механики-водители и пулеметчики колесно-гусеничных бронетранспортеров «Ханомаг». Двенадцать этих прекрасных боевых машин мы сняли с захваченных эшелонов. У меня все еще было в памяти, как во время финской войны подобного типа бронетранспортер помог нам разгромить намного превосходящие силы противника. Тогда мои две роты тоже были, можно сказать, в окружении финской армии, и трофейное оружие помогло нам не просто выжить, а наголову разбить врага. Вот и сейчас, как только я увидел эти бронетранспортеры, сразу же распорядился подобрать на каждый из них экипаж. Для этого не пришлось даже снимать с действующей техники людей, в дивизии были для этого кадры – существовали небольшие курсы по подготовке механиков-водителей; вот инструкторы этой школы, а также танкисты, потерявшие свою технику, и стали механиками-водителями бронетранспортеров. Тяжелее пришлось с подбором пулеметчиков, но в конце концов и эту проблему решили.

Конечно, эти бронетранспортеры в предстоящей оборонительной операции были нам не нужны, но вот, допустим, для наступления на Варшаву они очень бы пригодились: можно было бы неожиданно появиться в немецких порядках на их же боевой технике – именно так мы действовали в финскую войну. Кроме того, я собирался убыть из расположения 7-й танковой дивизии ночью, и в окружении этих бронированных машин двигаться по ночной прифронтовой дороге было намного безопаснее, а значит, можно было спокойно выспаться. Мой организм находился уже на грани истощения, я чувствовал – еще немного, и просто упаду в обморок от усталости.

Сейчас уже можно было все оставить на Борзилова – маневрировать, предпринимая какие-нибудь обманные действия, уже не было необходимости. Теперь предстояло жестко стоять в обороне, стараясь как можно дороже продать свою жизнь – в такой ситуации Борзилов король, лучше него вряд ли кто-нибудь справится с подобной задачей. Этот Борзилов – жесткий мужик, у него хрен кто отступит с позиций, он как бык будет стоять на этом рубеже и без приказа ни шага в сторону не сделает, словом – настоящий сталинский генерал.

В 23:00 я, в последний раз переговорив с Борзиловым, дал команду бронеколонне начинать движение. «Хеншель» уютно устроился почти в середине, за нами двигались четыре «ханомага», транспортирующие на прицепах противотанковые трофейные пушки, а в бронеотсеки были загружены снаряды для них. В общем-то вся техника, кроме двух передовых бронетранспортеров, была забита трофейным имуществом, оружием и боеприпасами – разве можно было не захватить с собой пулеметы МГ, 81-миллиметровые минометы, мины «Б» (лягушка) и противотанковые T.Mi-35? Даже в кузов «хеншеля» загрузили массу нужных вещей. Мои ребята ехали в бронеотсеках передовых «ханомагов», кроме них там находились проводники и еще четверо поляков, решивших присоединиться к добровольцам. Естественно, все поляки были вооружены, да так, что им бы теперь позавидовал любой профессиональный солдат. Я не ограничивал их аппетиты по обеспечению себя трофейным оружием. Зачем? Теперь это наши союзники, так сказать, добровольцы.

Глава 13

Забравшись в кабину «хеншеля», я с минуту ерзал, устраиваясь удобнее, чтобы подремать на мягком пассажирском сидении, и все же пожалел, что не поехал в бронеотсеке «ханомага»: видел же, как ребята загружали в бронеотсек одеяла и матрасы, добытые в захваченных поездах, и все же выбрал «хеншель». Всегда надо ориентироваться в бытовых делах на Шерхана, тогда все будет в лучшем виде; вот и сейчас – как белый человек смог бы вытянуться на матрасе и сладко спать под мягким светом луны, а теперь, как ни изгибайся, против закона замкнутого пространства не попрешь – всюду острые углы. Однако усталость взяла свое, и я, нахохлившись, вскоре забылся в каком-то странном, тревожном сне.

Тревога эта была вещая, так как очнулся я в совершенно иной обстановке. Благолепие тишины в один миг нарушилось – сменившись на выстрелы, взрывы, а в ноздри снова била привычная вонь паленого пороха. Я увидел, что дверь кабины «хеншеля» распахнута, Синицын стоит на подножке и посылает из ППШ очередь за очередью в темноту, а пороховая гарь валит прямо в кабину нашего грузовика, который стоит на краю лесной поляны. Больше я ничего разобрать не мог, тем более анализировать, почему стоим и по кому с таким азартом ведется огонь – инстинкты не позволили, заставив мгновенно схватить автомат, стоявший сбоку от сиденья, забросить на плечо сумку с запасными дисками и гранатами и ужом выскользнуть из кабины грузовика, разом превратившейся в тесную мышеловку.

Залег я рядом с грузовиком и попытался понять, во что это мы с ребятами вляпались, и насколько большой заслон немцев нас тормознул. Но куда там. Кругом творился сущий бедлам, и было совершенно невозможно разобрать, кто именно стреляет; все забивали очереди немецких пулеметов, которыми мы тоже были вооружены. Треск ППШ раздавался где-то впереди, там же бухала винтовка Якута – этот звук трудно было спутать с выстрелом немецкого карабина; но в основном трещали пулеметы и гремели взрывы гранат.

Неожиданно в эпицентре боя вспыхнуло пламя, а через несколько секунд рядом с ним разгорелся еще один костер – горели немецкие штурмовые орудия, и для меня не было секретом, кто именно их поджег – конечно, Шерхан, только у него имелись три бутылки с зажигательной смесью. Старший сержант еще с финской войны полюбил этот адский коктейльчик, а будучи водителем моей «эмки», нередко баловался экспериментами с машинным маслом и бензином, разрабатывая смесь, которую невозможно будет потушить. Надо сказать, что особых успехов он при этом не добился; все его смеси легко тушились землей или песком, но с тех самых пор Шерхан всегда в вещмешке возил три бутылки с горючей смесью.

Вскоре я увидел, как на фоне огня мечутся фигурки в немецкой форме; затем пулеметный огонь усилился, и фигурки начали падать, а потом вспыхнул еще один костер, даже не костер – возник громадный столб пламени. Это загорелся немецкий бензовоз, и поляна вокруг него разом заполыхала: пламя жадно пожирало не только окружающие деревья, оно быстро перекинулось и на два соседних грузовика, в которых уже через минуту начали детонировать снаряды. Веселое, надо сказать, зрелище, особенно когда лежишь от эпицентра такого представления на вполне безопасном расстоянии, метрах в двухстах, да еще надежно защищенный от осколков, разлетающихся повсюду, стволом толстого дерева. Немцы же, напротив, были совсем рядом, и что творилось в их боевых порядках, трудно себе представить. А это были действительно боевые порядки: после вспыхнувшего боя в начале колонны именно в том месте немцы начали концентрироваться, чтобы отразить нападение. А тут – бах! Случайная пуля попадает в бензовоз, и все – хваленая немецкая выучка мгновенно испаряется в адском огне пожара. Я видел, как обезумевшие вояки, побросав оружие, кинулись спасаться в лесной бурелом; некоторым из них не повезло – запутались в густом кустарнике, который рос по краю леса. А не повезло им фатально – они были мгновенно сражены пулеметными очередями, раздавшимися с «ханомагов». Подсветка для прицельной стрельбы наших ребят была при этом шикарная и не только по убегавшим немцам – сильно не повезло и технике, в жуткой спешке брошенной ими, и конным повозкам. Вскоре количество костров увеличилось, а грохот, стоявший кругом, иногда перекрывался предсмертным, отчаянно рвущим душу ржанием лошадей. Думаю, те немногие из спасшихся, убежавших в лес немцев, после такой ночи еще долго не смогут спокойно спать; их нормальной солдатской психике конец – бесследно такие кошмарные события не проходят. Тут одно из двух: или ты становишься берсеркером, или трусливым чмо – толк от того и другого в современной войне никакой.

Бой, вроде бы начавший затихать, возобновился, только теперь стреляли совсем рядом; пули вжикали прямо над головой – пришлось мне отползти подальше. Потом я, чтобы осмотреться, поднялся и встал, спрятавшись за толстым стволом дерева.

Отблески пламени и лунный свет позволили хорошо разглядеть, что за новая напасть на нас свалилась: с той стороны, откуда мы приехали, появились два «ханомага», и теперь они вели по нашим бронетранспортерам, с прицепленными к ним пушками, не только пулеметный огонь – стрельба велась и из всех бойниц бронеотсеков. «Смелые, гады, – подумал я, – их всего-то двое, а нисколько не боятся атаковать превосходящие силы противника».

Хорошо, что экипажи бронеавтомобилей получили приказ – при встрече с противником отцеплять пушки и постараться так сманеврировать, чтобы не подставить борта под прямой выстрел, ведь бронеотсеки у них были доверху забиты снарядами, и кто ее знает, эту немецкую броню, вдруг пробьет, и произойдет взрыв боеприпасов. Экипажи трех «ханомагов» четко выполнили этот приказ и сейчас, грамотно рассредоточившись, вели активный огонь по чужакам; а вот четвертый стоял на месте и даже не стрелял по приближающимся фашистским бронетранспортерам. Наверное, оба номера пулемета занимались фаркопом, пытаясь освободить бронемашину от прицепленной к ней пушки, и что-то там у них заело – неопытные были ребята, совсем плохо были знакомы с немецкой техникой. А механик-водитель и вовсе, вместо того чтобы уехать с линии атаки, тупо стоял, подставив задницу «ханомага» напирающим фашистским бронетранспортерам, которые стремительно приближались, паля из всех стволов.

Целью одного из них был наш трехосник – по крайней мере, транспортер катил именно к нему, прицельно стреляя из пулемета по кузову, легко превращая в труху все то добро, что мои ребята в него сложили, перерыв для этого два вражеских эшелона.

– Сволочи, – завопил я в полный голос, – Шерхана на вас нет, суки!..

Этот выкрик шел из самого сердца, так я ввел себя в боевой транс, ставший призывом к немедленному действию. С громким «ура-а-а!» я выскочил из-за дерева и метнул «лимонку» прямо в бронеотсек бронетранспортера, находящегося метрах в двадцати от меня; затем еще одну, чтобы поразить наверняка всех, кто находился в броневой коробке. После этого упал и перекатился под защиту соседнего дерева. В мою сторону не прозвучало ни одного выстрела; слишком неожиданным и молниеносным был такой выпад из темного леса, а потом уже некому стало стрелять, но даже если бы кто и остался жив, ему было сейчас не до меня.

Почти сразу после хлопков гранат, брошенных мною, раздалась целая серия мощных взрывов, и теперь трофейный «ханомаг», раскачиваясь, непрерывно извергал из бронеотсека целые снопы пламени – это снаряды, которые он перевозил, начали детонировать от попавших в него пуль. По-видимому, пулеметчики, которые выбрались из бронеотсека, чтобы отцепить пушку, не закрыли задние бронированные дверцы, через которые и вылезли, только этого теперь никто и никогда не узнает. После таких взрывов не выживают. И мои предположения оказались верны, так как я видел, что даже тяжеленная пушка отлетела метров на десять от «ханомага», а одна из бронированных дверок, сорванная с петель силой взрыва, как громадная снарядная болванка, долбанула прямо по вражескому бронетранспортеру, который находился метрах в сорока от машины. Только не одна болванка угодила в эту бронированную цель – следом за ней целая очередь 50-миллиметровых снарядов попала по вражескому «ханомаху», так что уничтожение его было стопроцентным. Из двигательного отсека машины повалил дым, пулеметный щиток, вместе с тем, что находилось за ним, был просто снесен, из бронеотсека даже никто и не пытался выбраться, несмотря на то что внутри уже разгорался самый настоящий костер. А снаряды тем временем продолжали детонировать, и по громадной направляющей трубе все вылетало в сторону подбитого вражеского бронетранспортера, к своему несчастью оказавшегося точно на директрисе направления их полета.

Я был ошеломлен такой драматичной развязкой атаки немецкого бронетранспортера, но, видимо, гораздо меньше, чем водитель подраненного «ханомага» – не успел он немного прийти в себя и начать перегазовывать, чтобы тронуться, как я уже был метрах в десяти от этого бронетранспортера с противотанковой гранатой в руке. Дальше все было делом техники и опыта – так же, как учил молодых призывников, прицельно метнул гранату под моторный отсек «ханомага», упал и откатился под защиту ближайшего дерева. Раздался взрыв, и второй по счету подбитый вражеский бронетранспортер довершил своим красочным видом картину боя в перелеске, по которому проходила дорога.

Не обращая внимания на продолжающиеся взрывы детонирующих снарядов, я поднялся, взял с земли ППШ и настороженно направился к кабине поверженного железного монстра – мне нужно было лично убедиться, что враг окончательно уничтожен. Я не успел дойти до цели, как увидел в отблесках горящей вражеской техники красноармейца Синицына с противотанковой гранатой в руке. Он, полусогнувшись, подбирался к вражескому «ханомагу». Пришлось его окликнуть – не дай бог, этот неопытный боец запулит гранату прямо мне под ноги. Услышав меня, парень немного расслабился, засунул гранату за ремень, взял в руки автомат, и теперь уже мы вдвоем, страхуя друг друга, подошли к водительской двери «ханомага». Она была перекорежена взрывом; немного выше ручки образовалась довольно широкая щель, и я, даже не пытаясь открыть дверь обычным способом, сунул ствол автомата в эту щель и нажал на спусковой крючок. Только отстреляв внутрь бронемашины целый диск, я успокоился. Теперь вряд ли там остался кто живой – если и не попал под прямой выстрел, рикошетом точно добило оглушенных взрывом немцев.

Закончив с этим делом и оглядев окружающую перспективу, я решил, что нам сейчас ничего вроде бы не угрожало – стрельбы не было, взрывов не слышно; не полная лесная тишина, конечно, – слишком много вокруг работало двигателей. Это наши «ханомаги», как сторожевые псы, проверив самые подозрительные места, рассредоточивались теперь вокруг охраняемого объекта. Таким объектом был мой «хеншель»; ну что же, нужно возвращаться к своему персональному грузовику, не генеральское это дело – бегать по ночному лесу с автоматом в руках. С докладами-то сейчас направятся именно к «хеншелю», глядишь, и выяснится, по какой причине наша колонна столкнулась с немцами. Непонятно как-то – проводники уверяли, что эта дорога мало кому известна, и уж точно не немцам, а они двигались по ней явно целенаправленно, в сопровождении тяжелой техники, и ночью, как будто знали – здесь можно проехать.

Подойдя к «хеншелю», я направил Синицына проверять техническое состояние автомобиля, сможет ли он двигаться после столь плотного пулеметного обстрела – немцы лупили прямо по кузову. Вполне могли повредить и двигатель, и еще что-нибудь важное. Пока Синицын осматривал двигатель и ходовую, я решил посмотреть, в каком состоянии находится груз в кузове. Когда подошел к заднему борту, перед тем как забраться в машину, глянул за перемещением «Ханомагов». В бронетранспортерах, наверное, заметили наши фигуры, так как некоторые из них, изменив траекторию движения, направились к «хеншелю». Я не стал ждать, когда они подъедут – тогда будет уже не до груза; так и останусь в неведении, на какие продовольственные ресурсы можно рассчитывать. Свой глаз – он вернее, чем доклады подчиненных, тем более в таких вещах, как дефицитные продукты, а кузов «хеншеля» был забит ими доверху – одного сахара и соли там было мешков сорок, а если учитывать многочисленные ящики с консервами, то по нынешним временам это был просто золотой грузовик.

Я еще не забрался в кузов, как в ноздри ударил мощный спиртовой дух. Достав из полевой сумки фонарик, я залез в кузов и сразу увидел большое мокрое пятно на толстом слое рассыпанного сахарного песка, которое и источало этот аромат. Сдернув остатки мешка с сахаром, разорванного пулями, я увидел, откуда натекла эта жидкость. Мои орлы, загружая эту машину, запрятали между мешками картонный ящик с бутылками дешевого немецкого пойла. «Вот оболтусы, – воскликнула одна из моих сущностей, в то время как другая одобрительно хихикала, – ну подождите, устрою я вам релаксацию. А Шерхана, отвечавшего за погрузку, и вовсе заставлю наизусть выучить весь Полевой устав!»

Только я так подумал, за спиной раздалось легкое покашливание. Обернулся и воочию смог лицезреть объект своей злости. Однако только осветил лицо Шерхана фонариком, вся моя злость испарилась, сменившись беспокойством за боевого брата. Еще бы, на меня смотрела черная от гари, со следами засохшей крови физиономия; от его мощных бровей остались только редкие, обгоревшие кустики. Я перевел луч фонарика ниже, и мне стало просто жутко от предположения, в какой ситуации пришлось побывать Наилю – форма его мало того что обгорела, была вся порвана, в разные стороны торчали куски гимнастерки, открывая участки тела, блестящие от сукровицы. Парень наверняка испытывал ужасную боль, но ни выражение лица, ни голос этого не выдавали. Он, как всегда бодрым тоном, произнес:

– Юрий Филиппович, тут пленных притащили, нужно бы их допросить. Один из них вроде офицер – правда, форма на нем обожжена, и знаков различия не разберешь. Куда прикажете привести?

Наконец унюхав, чем пахнет в кузове и заметив в моей руке горлышко разбитой бутылки, Шерхан округлил глаза, как невинная овечка, и пролепетал:

– Вы не подумайте, товарищ генерал, это все только в медицинских целях. Фельдшера-то не всегда в боевых порядках имеются, вот как сейчас; а раны и ссадины требуется обязательно продезинфицировать. Спирт только у фельдшеров, да в вашей фляжке еще можно найти, вот и приходится заниматься добычей заменителей.

Несмотря на испытываемое беспокойство за здоровье Шерхана, я, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, ответил на эту руладу:

– Ладно, считай, что уболтал, сержант, замнем для ясности! Но теперь ты видишь, что даже свыше поддерживаются мои распоряжения о запрете алкоголя в подразделениях. Вон, пули попали только в те мешки, которые загораживали бутылки, спрятанные вами. Так что мотай это себе на ус. А пленные – это хорошо, веди их к «хеншелю», тут, на природе, их и допросим.

Шерхан молча повернулся и исчез из поля зрения, а я, прежде чем выбраться из кузова, достал единственную неразбитую бутылку шнапса и, держа ее в руке, спрыгнул на землю. А взял я бутылку эту для Шерхана, думал – ладно, принципы принципами, а жизнь жизнью. Пусть парень примет грамм сто, все не так сильно будет болеть его обожженная кожа. Я не успел спрятать это обезболивающее в кабине, так как увидел, что ко мне приближается вся моя охрану и еще три поляка – они конвоировали пленных, которых и было-то всего четыре человека! Чтобы не предстать перед иностранцами с бутылкой в руке, пришлось поставить ее обратно в кузов. Затем я смахнул с формы листья и веточки, налипшие на нее в результате моих гимнастических кульбитов, и сделал несколько шагов навстречу процессии.

Прежде чем приступить к допросу пленных, я поговорил с поляками, поинтересовался, как они пережили ночной бой. Оказалось, плохо – двое убиты, один тяжело ранен и лежит сейчас в «ханомаге». Все поляки двигались в передовом бронетранспортере, с ними вместе там были Шерхан и Якут. Когда «ханомаг» в темноте буквально влетел в порядки немецкой колонны и пулеметчики открыли огонь по вражеским автомобилям, мои ветераны сразу выпрыгнули из бронеотсека, чтобы разобраться с замеченной бронетехникой, поляки последовали за ними. Только мои ребята, попав в такую ситуацию, чувствовали себя как рыба в воде (сказался громадный опыт ночных боев в финской войне), а поляки стушевались; стали сильно суетиться, а потом и вовсе полезли на рожон: бегали от машины к машине, забрасывая их гранатами, ну и получили, естественно, по самое не могу, поскольку действовали они среди немецких ветеранов, которых таким уланским наскоком не напугаешь. Немцы дрогнули, только когда начали взрываться боеприпасы, перевозимые на грузовиках, но было уже поздно – в результате двое убитых и раненый. По-другому действовали мои ребята: Шерхан целенаправленно, не обращая внимания на разгорающийся бой и суетящихся рядом немцев, подобрался к штурмовым орудиям и их уничтожил; в это время Якут, заняв выгодную позицию, на слух стрелял по немцам, и бил он при этом именно в те места, где начинали образовываться очаги порядка и организованного сопротивления. Я-то знал, как наш Зоркий Сокол стреляет даже в темноте, по слуху – наверняка еще в тех группах выбивал офицеров, попадая им точно в глаз. Страшное оружие этот наш Якут – при боестолкновении в темном лесу он один стоил целой роты егерей, и не раз это доказывал нам во время финской войны.

Посочувствовав полякам, я их отослал вместе с Якутом в бронетранспортер, где лежали убитые и раненый доброволец, при этом приказал:

– Сержант, давай неси сюда свою легендарную мазь, нужно обработать ожоги Шерхану, да и немецкому офицеру, видно, придется пожертвовать толику этого чудесного средства, видишь, как кривится от боли? Фашист, конечно, но все ж живая душа! Давай, давай, Якут, не жлобись – Будда этот акт милосердия оценит при будущем твоем воплощении.

Когда все ушли, я еще раз оглядел пленных – нужно было решать, с кого начинать допрос; логичнее всего с немецкого офицера, как наиболее информированного, только на него и глядеть-то было больно, не то что правду выбивать с помощью третьей степени устрашения – одна его кривящаяся от боли физиономия чего стоила. Таким образом, выбор мой пал на молодого немца, испуганно озирающегося по сторонам, – этот солдат был готов отвечать на любые вопросы и без помощи мер физического воздействия. Видно было, что салага буквально дрожит от страха за свою будущую судьбу, одним словом, наш клиент, вот только знает он наверняка немного. Ладно, пусть послужит примером, как нужно отвечать русскому генералу!

Перед тем как заняться молодым рядовым, я попросил Шерхана:

– Наиль, там в кузове стоит последняя целая бутылка шнапса, иди, возьми ее и проведи сеанс терапии немецкому офицеру, да смотри, не жалей этого пойла – мне нужно, чтобы фашист буквально соловьем запел после принятия этой гадости. Ну, и сам глотни – в медицинских целях, чтобы ожоги не так беспокоили.

Старший сержант изобразил на своем лице некое подобие улыбки и с готовностью сорвался с места, спеша выполнить распоряжение, весьма греющее его душу.

Как я и предполагал, рядовой немец оказался совсем не упертым малым; без всяких криков и понуканий с моей стороны он четко начал отвечать на поставленные вопросы. Надо сказать, для рядового он знал достаточно много, и всю эту информацию с готовностью выложил передо мной. Этот солдат служил в роте истребителей танков 329-го полка 162-й дивизии. Подразделение находились в резерве 20-го полевого корпуса и ровно в 22:00 было поднято по тревоге. Русская рейдовая группа обошла боевые порядки корпуса и прорвалась к железной дороге, перерезав ее. Командованием были спешно собраны мобильные подразделения и под командованием генерал-майора фон Кальма выступили для нейтрализации прорвавшихся иванов. Колонну вели польские проводники, их было четверо, двое двигались в боевом охранении. Численность этого боевого охранения – одно мотоциклетное отделение и два «ханомага» с десантными группами. Нападение русских на колонну явилось для немцев полной неожиданностью – боевое охранение пропустило их, приняв за своих. Все дело в том, что кроме этой колонны на ликвидацию прорыва были направлены моторизованные подразделения 42-го полевого корпуса. В колонне, попавшей нам на зуб, передвигался кроме истребителей танков и двух приданных им штурмовых орудий, 3-й батальон 329-го полка, правда, без тыловых служб и обоза – вот и все, о чем знал пленный немец.

Еще во время допроса рядового в моей голове сложилось понимание причин нашей встречи с немцами: проводники их вели к единственному в этих местах броду через реку Бебжа, а наша колонна только недавно ее форсировала, так что встреча была неизбежна. Пройди здесь немцы чуть позже, и наши колонны вполне бы могли разминуться: хоть и двигались мы к месту нахождения заболоченной поймы в одном направлении, но маршрутов разнообразных было много.

Закончив эту мирную беседу с немцем, я оглядел других пленных, жавшихся к дереву – смысла допрашивать рядовых не было, только время терять. Затем обратил свой взор на офицера, который сидел на пеньке. Шерхан навис над пленным, держа в руке бутылку, а сзади голую спину немца обмазывал мазью Якут – просто пьянка лесных разбойников какая-то, на поляне, в свете отблесков затухающих немецких грузовиков.

Пришлось прервать это колоритное взаимодействие интернационалистов – Шерхана я тревожить не стал, а Якуту крикнул, чтобы тот подвел ко мне немецкого офицера. Допрос фашиста, уже весьма поддатого, новых фактов не добавил, кроме одного – тот слышал, как генерал фон Кальма высказывал сомнение командиру корпуса, что одному батальону, пусть и с поддержкой моторизованного подразделения 42-го корпуса, удастся уничтожить прорвавшихся русских. Если, мол, они такими силами ударили по городу Сокулки, надо предполагать, что с тыла оборону там держит мощнейшая группировка. На это командир 20-го корпуса ответил, что главное – зацепиться и провести разведку боем, а для полного уничтожения русских в тот район будет направлена 7-я танковая дивизия фон Функа, приказ до которой уже доведен, и доберется она до Августина достаточно быстро, так как будет следовать по асфальтовому шоссе от Гродно. Также он был уверен, что слабые заслоны русских дивизию надолго не задержат. Фон Кальма в ответ выразил удивление, заявив:

– Зачем же дивизии делать такой крюк? Гораздо проще направить ее ликвидировать прорвавшихся русских в Сокулки, а затем, двигаясь вдоль железнодорожной колеи, сбить оседлавших дорогу иванов.

Командир 20-го армейского корпуса стал что-то тихим голосом объяснять генералу фон Кальма. Обер-лейтенант (именно такое звание было у пленного) многое не расслышал, разобрал только, что условия местности не позволяют этого сделать. Для ликвидации русских, захвативших Сокулки, будет направлена 6-я танковая дивизия. В операции примет участие и бронепоезд. Он по железной дороге подойдет к месту прорыва русских в районе 04:00 и огнем поддержит наступление группы фон Кальма. Поддержка авиацией тоже будет обеспечена.

Да… Если прямо сказать, такой быстрой реакции вермахта на нашу операцию я не ожидал. Думал, что по крайней мере сутки у нас еще будут, чтобы подготовиться к встрече с фашистами. Ан нет – это профессионалы, и реакция у них соответствующая быстро и грамотно проявлена: сразу просчитали, что на железную дорогу вышли серьезные силы русских, и выдвигают туда целых две танковые дивизии; а что касается седьмой танковой, так это и вовсе было самое сильное и боеспособное соединение во всей немецкой армии, и под командованием генерала Роммеля она себя прекрасно показала во время французской кампании. Может быть, именно благодаря ее действиям немцы так быстро разбили французскую и английскую армии.

Я читал что-то в генштабовских разведсводках о дивизиях, названных немецким офицером, но кроме того, что у седьмой имеется двести шестьдесят пять единиц танков, ничего путного вспомнить так и не смог. О 6-й танковой дивизии я вообще ничего не знал, кроме некоторых данных о ее боеспособности, полученных из недавнего радиоперехвата, когда командир одной из ее боевых групп полковник Раус докладывал в вышестоящий штаб, что наступление дивизии остановлено одним тяжелым танком русских. Только эта информация меня сейчас немного и успокаивала – если целая дивизия встала из-за героических действий одного танка КВ, тогда группа майора Тяпкина вполне сможет отбиться от фашистов; пусть у него нет тяжелых танков, зато бойцы находятся под защитой надежных каменных зданий города Сокулки; да и на железнодорожной станции немцы особо не разгуляются – каждый обгоревший остов вагона или паровоза стал теперь своеобразным дотом. Если наши бойцы не запаникуют, немцы там завязнут капитально, им недавнее противостояние перед одиночным танком раем покажется.

Все эти мысли занимали меня не больше минуты, оперативность немцев здорово подстегнула и мою мозговую активность. Вопрос о том, что делать, решился сам собой. У Борзилова я предпринял все, что мог, а вот по организации узла обороны нужно еще поработать, усилив каким-то образом, – ибо лучшая дивизия Рейха будет его штурмовать. И кинутся враги на моих ребят, которые еще два месяца назад не знали, с какого конца заряжается винтовка – а тут самые яростные волкодавы вермахта, которые с боями прошли всю Европу, с ходу начнут мордовать моих воспитанников. Ладно, если бы вся бригада занимала оборону, а то всего лишь один полк. Где же взять еще части, чтобы подпереть ими моих ребят? В голову приходило только одно – нужно отводить к узлу обороны усиленный мотострелковый батальон, который сегодня весь день имитировал атаки на Домбров. Там он свою роль выполнил, а теперь немцы уже знают, что их оборонительные рубежи обошли, и обман раскрылся. Хотя, пожалуй, нужно оставить на всякий случай на шоссе бронеавтомобили в качестве заслона. По логике вещей, немцы не должны в ближайшие сутки наступать по шоссе Домбров-Сокулки. Но если вдруг истребители танков решат из состояния обороны перейти в наступление, то нескольких бронеавтомобилей, чтобы остановить их, вполне хватит. Все, решено – нужно, пока темно и немецкой авиации не видно, перебросить этот батальон к хутору, что у пересечений дорог из Августина и Гродно. Командир батальона капитан Рекунов уже проводил в этом месте рекогносцировку и осматривал окопы, которые были вырыты недалеко от этого хутора. Именно туда он должен был выводить свою группу в случае мощного давления немцев на его усиленный батальон – такая задача была ему известна; только, в связи с обострением обстановки, все произойдет гораздо раньше. Передислоцироваться батальону предстоит сегодня ночью, а не через сутки-двое, как первоначально предполагалось. Что, в общем-то, для людей и лучше – одно дело отступать, имея на плечах противника; совсем другое – загрузиться в автомобили и уже через час обживаться в окопах, пускай и не совсем глубоких.

Плюсы такого маневра очевидны: эта позиция находилась всего в двух километрах от узла обороны 681-го артполка моей бывшей бригады; соответственно, глубина обороны возрастала – у нее появлялся второй эшелон. Уже с налета даже самая мощная немецкая дивизия ее вряд ли прорвет, тем более учитывая закопанные тяжелые танки КВ. А если с ходу не прорвут немцы нашу оборону, слегка замешкаются немецкие танки – свое веское слово скажут гаубичные артполки РГК; артиллеристы с землей смешают эти остановившиеся танки. Открывать заградительный огонь я запретил – снарядов было мало, к тому же светить позиции при немецком господстве в воздухе было нельзя; поэтому огонь можно будет вести только по конкретным сгруппировавшимся целям. Кстати, корректировщики обоих гаубичных полков должны были оборудовать наблюдательные пункты недалеко от хутора, на высоте 212. Я там же хотел расположить свой НП.

Определившись с дальнейшими планами, начал действовать. А именно – сворачиваться. Приказал: отвести пленных в «ханомаг», на котором передвигались трое ребят моей охраны; Шерхану и Якуту занять места в том же бронетранспортере, что и до столкновения с немцами; и всем быть готовыми к возобновлению марша после того, как закончу сеанс связи и «хеншель» даст гудок.

Радиостанции на «ханомагах» стояли не очень мощные, но я надеялся, что с батальоном капитана Рекунова связь установить удастся. Во-первых, сейчас ночь, и активность в радиоэфире значительно меньше, чем в светлое время суток. А во-вторых, мы были рядом, батальон действовал совсем недалеко, максимум в пятнадцати километрах. Радист, которого специально взяли из отделения связи танковой дивизии, располагался в кабине четвертого «ханомага». Вот туда, после отдачи всех распоряжений, я и направился. Связь с мотострелковым батальоном удалось установить практически сразу. С капитаном Рекуновым говорили не больше трех минут, потом еще пять со штабом 681-го артполка. У командира полка узнал, все ли подразделения добрались до узла обороны и предупредил, что двигаюсь в составе колонны трофейных «ханомагов». Потом я приказал оповестить бойцов охранения, что этой ночью возможно прибытие на позиции захваченных немецких бронетранспортеров и трехосного грузовика «хеншель».

Таким образом, начало в продвижении моего нового плана было положено. Я забрался в кабину «хеншеля» (кстати, совсем не пострадавшую от обстрела) и скомандовал Синицыну давить на клаксон, сигнализируя начало движения. Как ни странно, но теперь мне казалось, что сиденье «хеншеля» находится в каком-нибудь шикарном будуаре, и никакие острые углы и другие неудобства не помешали уснуть безмятежным сном младенца. Я уже был не в состоянии думать о тех каверзах и препятствиях, которые могли встретиться на нашей фронтовой дороге.

Начало светать, когда наша колонна прибыла на хутор, невдалеке от которого и располагались окопы, вырытые еще 6-й ПТАБР. Их было немного, ведь это была не основная линия обороны: в этом месте командир 6-й ПТАБР подполковник Юрьев планировал разместить только свой резерв, а основные позиции опорного узла оборудовались в двух километрах севернее. Юрьев мне сам об этом рассказал, когда я приезжал как-то к своему коллеге противотанкисту. Вот так и бывает в жизни – один роет, а другой всем этим пользуется. А о судьбе 6-й ПТАБР было ничего не известно – наверное, все хреново, если бойцы так и не смогли занять предписанные им в случае начала войны позиции: замуровали ребят прямо в том монастыре, где и дислоцировалась бригада. Жаль, что не послушал Юрьев моего совета непременно до 15 июня перебраться сюда; конечно, больно хлопотное это дело – перетаскивать все хозяйство в чистое поле, где нет ни ватерклозетов, ни других благ цивилизации; не захотел кормить комаров, а теперь, если здесь не появился, наверняка уже кормит могильных червей. Вот такая она, жизнь – в тяжелой ситуации выживают только те, кто не двигался по накатанному, а старался вопреки обстоятельствам действовать – продвигая именно свои цели. Конечно, цели могут быть разные, не каждая рвет твою душу, заставляя бесконечно мечтать хотя бы немного приблизиться к ее выполнению; вот у меня такая была, а у Юрьева – нет. Конечно, он мечтал стать генералом, но чтобы это произошло легко, без особого риска и напряга с его стороны, так сказать, явочным порядком; но такое бывает редко, тем более когда вмешивается третья сила.

Так я философствовал, сидя за большим столом, который был установлен на живописной лужайке рядом с жилым домом маленького хутора, куда пятнадцать минут назад въехала наша колонна. Хозяин хутора, несмотря на столь ранний час, вышел нас встречать в окружении всех своих домочадцев; и встречал, надо сказать, весьма радушно, чуть ли не хлебом-солью. Каково же было его удивление, когда из немецкой техники начали выбираться советские солдаты! Откровенно смутился куркуль, ведь он приготовил все для встречи дорогих гостей – немецких освободителей, а тут такой облом. Я не стал долго разбираться с его политическими взглядами, приказал всех встречающих поляков посадить в амбар вместе с привезенными пленными. После этого Шерхан вступил в полное владение этим хутором. Именно он сейчас вместе с Якутом хозяйничал на кухне и в погребе, я только исполнял роль дегустатора, пробуя всякие разносолы, которые боец моей охраны Сидоров приносил из дома. Да… хорошо тут подготовились для встречи немцев – роту можно накормить. Вот сволочи как жируют, а мы кровь проливаем – ладно бы одни русские, но и те же поляки, что болеют всей душой за Родину и бьются с фашистами. А таким, как эти гады, наплевать на Родину – главное, чтоб немцы землицу не отобрали, – идиоты, может, сейчас, пока война, и оставят, а когда победят, они таких тупых поляков, как хозяин хутора, всех под корень вырежут, а здесь будет сидеть свой, родной бюргер.

Что касается судьбы этих крестьян, я решил – пускай пока посидят в амбаре, а когда начнется бой и они уже не смогут заложить нас фашистам, отправить этих куркулей на все четыре стороны: пускай себе берут телегу, лошадей и сваливают отсюда, подальше от смерти. Пускай отсидятся где-нибудь у родственников, а потом вернутся – или нас хоронить, или немцев.

Черт, уже 04:00, а я сижу здесь и объедаюсь польскими деликатесами, вместо того чтобы заняться делом! А куда деваться? В точке, куда должен был прибыть мотострелковый батальон и корректировщики из артполков РГК, еще никого не было, хотя корректировщики-то уже должны были появиться. Когда я из «ханомага» связывался с Фроловым, тот доложил, что артполки прибыли и сейчас занимают огневые позиции. Занимать-то они, может, и занимают, а вот почему до сих пор не оборудовали НП – это вопрос. Непорядок, мля! Я, вон, как только прибыл в хутор, сразу направил людей на высоту 212 для оборудования своего НП, а эти баре из гаубичных полков думают, что будут пользоваться генеральским блиндажом. А вот хрен им! Если через десять минут не появятся, заставлю ложками рыть себе окопы. На свое счастье, артиллеристы появились раньше, чем истек назначенный мной в запале эмоций срок; и совсем я оттаял, когда капитан артиллеристов объяснил причину их задержки. Оказывается, корректировщики помогали связистам прокладывать телефонные кабели; теперь работа была уже почти закончена, и на высоте 212 минут через десять с артполками можно уже будет связаться по полевому телефону, а через час-полтора и НП будет оборудован, так что артполки смогут вести прицельный огонь. Да… организация проводной связи – это серьезно, за это дело не жалко и генеральский окоп отдать. Между тем жизнь продолжала налаживаться: вскоре появилось боевое охранение мотострелкового батальона, а еще через десять минут я уже принимал рапорт от командира батальона капитана Рекунова.

Переговорив с Титом Васильевичем, начал спешно собираться – теперь следовало проинспектировать, как обстоят дела на главном направлении, в боевых порядках моего, пожалуй, самого любимого подразделения – 681-го артполка; у ребят, ради воспитания которых в настоящих бойцов я до войны отдал столько сил. Передал весь свой приобретенный в двух реальностях опыт. Там я знал, пожалуй, каждого красноармейца, о командирах и не говорю. Много крови эти ребята у меня попили, ну и я, конечно, им спуску не давал – гонял, как сидоровых коз, вдалбливая на уровне инстинктов, как вести себя в бою. Одним словом, стали они мне как дети, а теперь я вынужден направлять их на самое острие удара, хотя как никто другой знал все слабости нашей подготовки, и как адски трудно будет им выдержать натиск современных рыцарей-псов, страшные челюсти которых порвали все сильнейшие армии Европы.

До позиций узла обороны решил идти пешком, взяв с собой только Шерхана и Якута; зачем гонять «хеншель» из-за двух-трех километров, а еще по пути можно будет хорошо осмотреть позиции танков. Восемь КВ должны были занять позиции вдоль шоссе: три перед узлом обороны и пять за ним. Эх, жаль, нельзя посоветоваться с Пителиным, где размещать танки! Он бы точно нашел гениальный ход, как этими тяжелыми танками серьезно укрепить оборону. А я что – разве стратег? Дилетант жалкий; как был комроты, так им и остался: тупо приказал разместить почти выработавшие моторесурс танки вдоль шоссе, и все. Нет в этом никакой оригинальности или неожиданности для наступающих немцев, весь расчет только на крепость брони танков и то, что противник, стесненный условиями местности, попрет именно на них, в лоб; а куда, мол, немчуре деться, когда с двух сторон лес. В этом весь мой стратегический талант, да еще привычный лозунг: «Умереть, но не пропустить врага». А вот Пителин – тот что-нибудь да придумал бы. И как самим остаться целыми, и как немцев остановить.

Перед тем как отправиться в путь, я пошел глянуть, как замаскированы трофейные бронетранспортеры. Первоначально хотел их отправить в район Сурожа, где концентрировалась ударная группировка, но, хорошенько поразмыслив, решил оставить здесь – вдруг придется контратаковать немцев, а вместе с танками и мотострелками эти бронетранспортеры образовывали уже довольно мощный кулак, которым в критической ситуации можно очень больно ударить и по лучшей танковой дивизии вермахта. С капитаном Рекуновым я договорился, что он из состава батальона выделит неполную роту мотострелков, которые займут места в одиннадцати бронетранспортерах. Кроме вышеназванной причины не расставаться с грозными машинами была еще одна – возобновление полетов немецкой авиации. Уже в 04:10 я видел в небе немецкие самолеты – значит, люфтваффе сняло с других направлений основные силы, и снова над Белостокским выступом закружат эти стервятники; передвигаться по дорогам на тяжелой технике будет весьма проблематично – вряд ли она останется целой, а терять за просто так трофейные бронетранспортеры мне совсем не хотелось.

Три немецкие противотанковые пушки были нами пока не задействованы – я хотел в полку подобрать к ним расчеты и только потом разместить эти орудия у подножья 212-й высоты. Немцы не дураки, наверняка вычислят, что именно здесь сидит командование и расположены артиллерийские корректировщики – это совсем не трудно сделать, поскольку никаких других удобных для этого мест в округе нет. Наверняка неприятель попытается подобраться к этой высоте, двигаясь по лесной просеке, минуя дорогу; конечно, не колесным транспортом, но на танках – вполне вероятно. Вот там, где эта самая просека упиралась в высоту, я и хотел установить 50-миллиметровые противотанковые пушки. Конечно, здесь еще располагался бронетанковый резерв, и немцев было кому встретить, но, как говорится, кашу маслом не испортишь.

Оглядев приютивший нас хутор, который уже почти опустел (оставались только два красноармейца, охранявших амбар с пленными немцами и задержанными поляками), я тяжело вздохнул: «Эх, когда же наладится нормальная жизнь», – потом взял из рук Шерхана свой автомат, заплечную сумку с гранатами и шагнул в сторону 212-й высоты. Как это обычно бывало в наших боевых операциях, впереди меня шел Якут, а замыкал процессию Шерхан – Зоркий Сокол, по известным только ему признакам, определял, безопасен ли путь, а Шерхан охранял тылы.

Мой инспекционный обход начался с осмотра будущего НП.

Ребята, которых я сюда направил, уже вырыли окоп и сейчас его укрепляли досками, позаимствованными на хуторе, как и бревна, которые должны были пойти на возведение небольшого блиндажа. Досками, которые привез Синицын, пользовались не только бойцы, оборудующие мою резиденцию, но и артиллеристы – для создания своих НП. Телефонная связь с гаубичными артполками была уже установлена, и я лично, по полевому телефону, побеседовал с командирами обоих полков. Там полным ходом шла подготовка огневых позиций: маскировочные сети уже были натянуты, а сейчас велась работа по оборудованию запасных огневых позиций и прорубанию к ним просек. Просьба от командиров полков была только одна – обеспечить дополнительно снарядами. Пришлось проинформировать их, что тридцать ЗиСов сейчас в пути и, если не попадут под бомбежку, снаряды доставят вовремя, только это будут последние боеприпасы – больше на артскладе в Волковыске снарядов для 152-миллиметровых гаубиц нет. На этом сообщении я и закончил связь с артполками.

Завершив инспекционный осмотр сооружений на 212-й высоте, в целом остался доволен положением дел – работа шла, а появления разведывательных подразделений 7-й танковой дивизии вермахта я ждал не раньше, чем к обеду. Да и то это в лучшем для немцев случае, ведь развернуть такую махину и перебросить подразделения, поставив перед ними совершенно другую задачу, на сорок с лишним километров – совсем не просто; даже организованным и хорошо обученным немцам на это понадобится часов двенадцать, не меньше.

Следующим объектом инспекционного осмотра была просека, примыкающая к подножию высоты. Передо мной открылась следующая картина – трофейные противотанковые пушки сиротливо стояли на краю просеки, там, где их и оставили; танки и бронетехника были загнаны в лес, а их экипажи спокойно отдыхали в теньке, наверное, мечтая во снах, как заживут в мирной жизни. Только двое часовых, расположившихся на самой просеке, охраняли их сладкие сны. Пришлось нарушить эту идиллию – поставить дрыхнущих, как сурки, бойцов в строй и закатить пятиминутную речь о бдительности и о том, что к ним сюда движется танковая дивизия немцев, которая просто передавит их всех в сонном виде. Затем я распределил людей на четыре бригады и лично наметил, где им предстоит рыть окопы и готовить позиции для противотанковых пушек. Назначив руководителем этих строительных работ танкиста лейтенанта Жилина, я с Шерханом и Якутом направился дальше.

Теперь предстояло проинспектировать позиции танков, вкопанных в землю. Особых нареканий устройство этих позиций у меня не вызвало, все было сделано вроде бы грамотно, с единственным минусом – эти танки не смогут хорошо прикрывать друг друга огнем. Но тут уж ничего не сделаешь – либо друг друга подстраховывать, либо хорошо шоссе перекрывать. Чтобы разрешить эту задачу, не моя голова нужна, а Пителина, он бы постарался расположить эти танки в единственно верном месте.

Наконец мы добрались до основной цели инспекционного рейда – вступили в расположение левого фланга 681-го артполка. Слава богу, что бойцам не пришлось рыть окопы и делать другую черновую работу; у тех немногочисленных красноармейцев, которые все-таки ковырялись на позициях, и так лица были совершенно изможденные, с затуманенными взглядами, а движения заторможенными. Еще бы – больше суток люди не спали, и после тяжелейшего боя совершили марш длиной более ста пятидесяти километров. Пускай основную часть пути красноармейцы преодолели на грузовиках, но не весь же. Пушки-то двигались на конной тяге, и части расчетов пришлось на телегах следовать за ними. О ходе этого марша мне поведал командир 2-й батареи первого противотанкового дивизиона лейтенант Ершов. Он встретил нас сразу, как только мы появились в расположении батареи; не спал комбат, давая возможность отдохнуть другим командирам и бойцам его подразделения. На его предложение разбудить хотя бы командиров орудий и взвода пехотной поддержки, чтобы провести с ними беседу и дать ценные указания, я ответил отказом:

– Не надо, комбат, беспокоить людей, им скоро предстоят суровые испытания. Я уже вижу, что пушки стоят на позициях, а пристрелять их вы сможете и позже. Передовые отряды немцев смогут появиться здесь только часа через два, вы это сразу услышите, ведь они сначала наткнутся на позиции закопанных танков и наверняка сразу ретируются – будут ждать подхода основных сил. Под грохот этой канонады вы пристреляете и орудия, и пулеметы.

Наш разговор с лейтенантом подходил к концу, и я уже собирался прощаться с комбатом, чтобы продолжить свою инспекцию, когда на НП батареи появился Шапиро. Комиссар 681-го артполка, как обычно, был весел и излучал такую энергию, как будто и не было никакого изнуряющего марша, перед которым его полк еще и уничтожил целый моторизованный корпус немцев. Вот что значит ветеран, который еще со времен финской войны привык каждую свободную минуту использовать для качественного отдыха. Я знал, что Ося может спать в каких угодно условиях – хоть вверх ногами в сугробе, хоть под канонаду находящейся под боком гаубичной батареи, а питаться и вовсе как верблюд – раз в сутки.

Встреча со старым другом чрезвычайно меня обрадовала; если бы рядом не стоял лейтенант, точно затискал бы в объятиях этого так много для меня значащего человека. Было ощущение, что не виделись с ним миллион лет, хотя еще позавчера я давал Осе втык, что плохо замаскировано одно орудие, а командира злополучной пушки и вовсе грозился отдать под трибунал. С тех пор, кажется, прошла целая вечность, составленная из попеременно сменяющихся неожиданных побед и горьких разочарований, окропленных кровью погибших товарищей, и постоянной, непрерывной суеты, но все это было совершено необходимо для выполнения крайне важного дела по изменению вектора истории.

Шапиро при свидетеле повел себя строго официально – сухо доложил о состоянии дел в полку и настроениях личного состава. Только Осины глаза во время этого доклада жили совершенно иной жизнью – он буквально пожирал взглядом мои генеральские петлицы; а когда мы с ним пошли осматривать другие позиции полка, просто засыпал меня вопросами, при этом, как было принято между нами, не обошелся без саркастических замечаний:

– Юр, а что же тебе Болдин штаны-то генеральские, с лампасами, не подарил? Какой-то ты не натуральный генерал получаешься – пуза нет, штанов соответствующих нет, к тому же без «эмки» и свиты бродишь по окопам с автоматом! Непорядок… не по-генеральски это!

– Но-но, политический вождь полка! У генералов свои причуды! Хотим – в простых шароварах ходим, хотим – противотанковое ружье на плече носим. А про свиту ты зря – вон, у меня и спереди, и сзади по волкодаву – они кому хочешь пасть порвут. Сам знаешь по финской войне – Шерхан и Якут целой роты егерей стоят; так что можно сказать, я следую в сопровождении целой роты охраны. Не каждый маршал такой чести удостаивается. А ты о каких-то штанах с лампасами! Да тьфу на них два раза! Лучше о себе подумай, о своей новой форме – ты теперь тоже уже целого полка комиссар, не батальона, должен вести себя соответственно – уважения к генералам, так сказать, питать в два раза больше.

Примерно в таком духе мы и вели разговоры, пока ходили от одной батареи к другой, однако на подходе к позициям, оба мгновенно перевоплощались в серьезных и требовательных командиров. Закончив обход, я остался доволен положением дел – полк был вполне готов к отражению атаки. В настоящий момент девяносто пять процентов личного состава отдыхало, но если все нормально, зачем будить солдат? Мне и одного Шапиро было вполне достаточно, поэтому и командира полка, теперь уже подполковника Чекалина, я запретил будить, просто передал для него Осипу свои бывшие петлицы.

Глава 14

После обхода расположения полка Шапиро решил составить мне компанию и в инспекции позиций, выдвинутых вперед, – двух танков и прикрывающей их бригадной штабной батареи. Вот там царило настоящее оживление, особенно в расположении штабной батареи: тут никто не отдыхал, все трудились в поте лица. Еще бы, ведь, в отличие от 681-го артполка, занявшего хорошо подготовленные еще до войны оборонительные рубежи, батарейцам и досталось-то только несколько вырытых 6-й ПТАБР окопов, один дзот и два блиндажа. Приходилось спешно воздвигать и другие оборонительные сооружения. Вдобавок ко всему батарейцам приходилось помогать саперам: около двадцати человек сновали, как муравьи, разнося по секторам трофейные мины, которые привезли «ханомаги». Одним словом, бойцы отрабатывали то удобство, с которым они сюда добрались – не своими ногами и на телегах, а с шиком – на грузовиках. Поэтому и поспать им здесь теперь времени не было, но ничего – выспались в дороге, благо ни разу не пришлось выпрыгивать из кузовов, спасаясь в кюветах от налетов немецкой авиации. «Ничего, выдюжат», – думал я, глядя на мокрые от пота спины красноармейцев, и направился было к бойцам, заканчивающим оборудование орудийной позиции, но меня тормознул Шапиро. Бесцеремонно схватив за руку генерала, он повернул совсем в другую сторону, туда, где вокруг большой кучи трофейного оружия стояла небольшая группа красноармейцев. Наверняка эта груда пулеметов, минометов и ящиков с боеприпасов к ним была привезена «ханомагами» и разгружена в одном месте – откуда еще взяться этому трофейному оружию; а что все в одной куче, так это выполнение моего приказа буквальным образом: доставить трофеи в штабную батарею – и быстро обратно, к точке сбора.

Через несколько секунд я понял, почему Шапиро потянул меня в сторону этой группы. В самом центре ее стоял Фролов и что-то втолковывал окружающим его людям. «Ну, Ося, ты и хитрец, – подумал я, – знал же, что здесь комиссар бригады, и не сказал ни слова, а сам, наверное, именно поэтому со мной в штабную батарею и направился». Когда мы подошли поближе, я расслышал, о чем говорил Фролов. Комиссар взял на себя функции снабженца и распределителя материальных ресурсов: он называл фамилию красноармейца или младшего командира (их тоже было много в этой толпе) и давал указание, какое вооружение тому забирать.

Минуты две наша группа стояла, скрытая толпой, и наблюдала за процессом вооружения этих грязных, небритых, изможденных бойцов; они мне были совершенно не знакомы и никак не могли входить в личный состав моей бывшей бригады. Практически всех в бригаде я знал, если уж не по фамилии, то в лицо точно; а тут ни одной знакомой физиономии. Наше инкогнито долго не продлилось – люди буквально спиной чувствовали, что сзади стоит кто-то чужой, оборачивались и, увидев генерала, шарахались в сторону. Таким образом, вскоре перед нами образовался коридор, свободный от людей, и тогда нас заметил уже и Фролов. Бригадный комиссар махнул рукой, козырнув, а потом, как будто мы с ним продолжали общаться по рации (а это было несколько часов назад), заявил:

– Вот, распределяю присланное вами оружие. Буквально каждый из бойцов, присоединившихся к бригаде, желает обзавестись немецким пулеметом, хоть многие и из трехлинейки-то прилично стрелять не умеют. Пришлось тут целое расследование проводить, кто хотя бы несколько раз стрелял из пулемета; таких набралось двадцать человек – к этим «спецам» добавляем еще двоих необученных и формируем пулеметные расчеты, двенадцать уже есть!

Когда мы с ним отошли подальше от толпы, чтобы посторонние не слушали разговор двух старших командиров, я спросил своего замполита:

– Слушай, Михаил Алексеевич, а ничего, что мы раздаем оружие совершенно незнакомым людям? Не получится так, что оно стрельнет нам в спину?

– Да ты что, Филиппыч, я, может, стратег и хреновый, но в людях разбираюсь! Нет среди этих ребят врагов! Даже паникеров нет! Если и были слабые душонки, то уже разбежались давно – в начавшемся бардаке после первых бомбежек. Остались люди, готовые драться до конца и хоть голыми руками душить фашистов. Вот с вооружением у бойцов, вышедших к нам, слабовато, а так – ребята хоть куда, к тому же больше половины из них либо члены партии, либо комсомольцы – я документы у всех проверил.

– Хорошо, коль так. Слушай, а что среди этих, потерявших свое командование, бойцов даже минометчики имеются? Я смотрю, они и минометы отсюда разбирают!

– Ха, да минометчиков еще больше, чем пулеметчиков! Когда мы двигались к месту новой дислокации, к нашей колонне вышли курсанты учебного минометного дивизиона; матчасти они лишились, впрочем, как и командования, однако это не помешало им сохранить порядок в своих рядах. Имелось у них и боевое охранение, и боковые дозоры, а командование взял на себя единственный выживший средний командир – преподаватель этих курсов старший лейтенант Сытин. Кстати, Юрий Филиппович, я его назначил командиром сводной роты, сформированной из бойцов, прибившихся к бригаде. Правда, сейчас, когда появилось столько минометов, неразумно его держать в командирах стрелковой роты. Как вы думаете, товарищ генерал?

– Конечно, неразумно! Из этой роты нужно сформировать минометный дивизион, а этот старший лейтенант и будет им командовать.

– Да, теперь и я так считаю, но минометов и специалистов уже мало осталось, на целый дивизион не хватает: поддался я на уговоры командира «ханомагов» лейтенанта Костина, разрешил ему оставить у себя одиннадцать минометов, и людей своих отдал для формирования расчетов. Уболтал меня лейтенант рассказами о том, как действуют немцы, как кидают они мины прямо из бронеотсеков движущихся «ханомагов». И Костин так хочет лупить немцев.

– И ты поверил? Что-то я о таком не слышал, это какой же опыт надо иметь – не мальчишкам, которые даже еще не закончили обучение, так развлекаться! Еще понятно из «ханомага» стоящего так стрелять, а из движущегося по кочкам бронетранспортера – это просто самоубийство; угробят такие бойцы не только себя, но и пулеметчиков, ведущих по врагу огонь. Ладно, вставлю я пистон этому Костину – быстро вернет минометы, вместе с расчетами. Так что поручай Сытину переформировывать роту в минометный дивизион: пускай одну батарею размещает здесь, а остальные за 212-й высотой; оттуда огнем будет прикрывать танки, закопанные недалеко от нее. Так, если одиннадцать минометов ты отдал, то здесь, значит, осталось их девять единиц?

– Да, девять.

– А расчеты для всех можно сформировать?

– Можно, и еще несколько специалистов останется в резерве.

– Это хорошо! Тогда все эти минометы остаются в формируемой здесь батарее. Сытин пускай назначит ее командира и наметит позиции с учетом того, что в первую очередь необходимо прикрывать огнем позиции танков. Он, кстати, сам далеко? Мне нужно с ним переговорить.

– Да нет, он с командиром штабной батареи сейчас в блиндаже – обговаривают сектора обороны и дальнейшее взаимодействие с этой новой ротой пехотной поддержки.

– Ну, тогда пойдем туда, посмотрю я на этого старшего лейтенанта; присутствие здесь комиссара вовсе не обязательно – я смотрю, помощники и без тебя прекрасно справляются.

Действительно, раздача оружия шла вовсю, и на мой взгляд, старшина, который теперь этим занимался, справлялся с делом гораздо лучше, чем мой замполит, – толпа солдат заметно поредела, а гора оружия и боеприпасов значительно уменьшилась. Фролов глянул на красноармейцев и согласно кивнул:

– Пошли, Юрий Филиппович, заодно там чайку попьем!

С таким же предложением я обратился и к Шапиро, однако мой старый товарищ отказался, заявив:

– Да нет, спасибо, товарищ генерал! Нужно к себе в полк возвращаться, там дел еще невпроворот. Разрешите, я только с товарищем комиссаром переговорю и пойду службой заниматься.

– Ты что таким официальным стал, здесь же все свои? Ладно, как хочешь, дела так дела, иди, общайся со своим прямым начальником, а я в сторонке постою, покурю, чтобы вам не мешать.

Я действительно отошел в сторону, достал папиросу и закурил. Два политработника решили свой вопрос быстро, я даже не успел докурить, затем, попрощавшись с Шапиро, мы с Фроловым, уже не отвлекаясь на разговоры, направились в блиндаж к командиру штабной батареи. Напоследок я шутливо обратился к Шапиро:

– Ося, ты не забудь добавить шпал в петлицы, а то на других говоришь, а сам не по форме одет. Да и штаны с кантами на всякий случай достань – если все у нас удачно сложится, может, и самому придется в них щеголять.

В блиндаже, куда пришлось добираться по окопу, царила рабочая атмосфера: кроме командира штабной батареи Ивакина и его заместителя там присутствовал незнакомый старший лейтенант, командиры орудий и взвода пехотной поддержки. На столе, сколоченном из досок, была разложена карта, вокруг нее, опершись руками о столешницу, склонились командиры.

Когда мы появились, от неожиданности командиры сначала слегка оцепенели. Первым опомнился Ивакин – он стал мне докладывать о положении в батарее и о планах обороны занятого рубежа. Все, в общем-то, было хорошо: штабная батарея стала еще многочисленнее и сильнее, чем до войны, и это несмотря на тяжелейший бой, в котором она сражалась на самом острие атаки 47-го механизированного корпуса немцев.

Именно штабная батарея была основной силой опорного пункта недалеко от городка Ружаны (у моста через реку Зельва). Потери в рядах оборонявших берега реки Зельва были страшные – семьдесят процентов людей мы потеряли, но немцы были остановлены. Затем, когда на западном берегу реки скопился практически весь 47-й моторизованный корпус вермахта, был нанесен мощный артиллерийский удар, и от одного из самых сильных и боеспособных корпусов немецкой армии остался один пшик!

Казалось бы, после того боя батарею срочно нужно было отводить на длительный отдых и переформировывать, но это только казалось, в реальности же она стала еще сильнее: в ряды воспитанных мною бойцов влились потерявшие свои части многочисленные красноармейцы и командиры. Почти двести человек этих, можно сказать, добровольцев приняли участие в том тяжелейшем бою, шестьдесят два из них выжили и пополнили затем ряды штабной батареи. Матчасть батареи в том бою тоже понесла большую убыль, но опять же – за счет отступающих, но не бросивших свои пушки бойцов, удалось даже повысить ее огневую мощь.

Я в некотором смысле мистик и верю в приметы, вот поэтому и решил, что на острие предстоящей атаки немцев опять поставлю эту штабную батарею. Танки танками, но кто-то должен прикрывать их от немецкой пехоты. Люди в батарее закаленные, показали себя в тяжелейшей ситуации – они до последнего будут сражаться, не побегут, бросив на произвол судьбы танкистов.

В плане предстоящих оборонительных действий мне особенно понравилась идея разместить вооруженных трофейными пулеметами бойцов роты старшего лейтенанта Сытина в лесу по обеим сторонам шоссе, которое было перекрыто закопанными танками. Подходы к этим пулеметным гнездам собирались заминировать опять же трофейными минами. Эту идею я тут же поддержал, но, правда, добавил ложку дегтя в этот прекрасный план:

– Фланговый пулеметный огонь – это, конечно, вещь хорошая, но не разбегутся ли эти пулеметчики при первом же выстреле немцев в их сторону? Люди это все новые, командиров, а значит, и контроля за их действиями не будет – все строится только на сознательности и мужестве бойцов. Только, если они такие сознательные, почему не стояли насмерть на прежних позициях? Ведь если бы каждый выполнил до конца свой долг перед Родиной, мы бы сейчас не думали, как остановить немцев так далеко от границы.

Хотя перед этим у меня и был разговор с Фроловым о доверии к присоединяющимся к бригаде бойцам, однако вопрос их лояльности все же продолжал меня мучить. Я думал, что комиссар опять выступит в защиту примкнувших красноармейцев, но теперь неожиданно высказался командир штабной батареи. Он ответил коротко, но его простые слова убеждали больше, чем весь эмоциональный пафос Фролова. Ивакин заявил:

– Товарищ генерал, у меня в батарее сейчас семьдесят процентов бойцов составляют люди, которые к нам примкнули после отступления со своих прежних позиций. Вы сами знаете, как эти первоначально растерянные люди дрались на берегах реки Зельва. И в роте старшего лейтенанта Сытина сейчас такие же ребята – растерянность ушла, есть только ярость к фашистам и страшное желание отомстить за погибших товарищей.

– Ладно, убедил, комбат! Я одобряю ваш план! Только одно будет новшество – я забираю у вас старшего лейтенанта Сытина и часть людей из сводной роты. Что сразу носы повесили? Людей из роты возьму немного – только специалистов-минометчиков. Мы организовываем минометный дивизион, а старший лейтенант будет его командиром. Твоему подразделению будет придана одна из батарей этого дивизиона, в ней целых девять трофейных 81-миллиметровых минометов – чувствуешь, комбат, какую я тебе силищу подкидываю взамен убытия из роты нескольких человек?

Я замолчал и оглядел жадно слушавших меня командиров. Они будто ждали, какую же еще шоколадку им подарит генерал. Но я ничем больше не мог порадовать этих, столь дорогих моему сердцу людей – резервов не было, даже лишних боеприпасов не мог дополнительно предоставить батарее. Пришлось сделать строгое лицо и заявить:

– Товарищи командиры, совещания совещаниями, однако пора действовать. Передовые части седьмой танковой дивизии немцев совсем скоро выйдут к вашему рубежу обороны. Если решили выставлять пулеметчиков в лесу на флангах, это нужно начинать делать немедленно. Срочно заканчивайте оборудование орудийных позиций. Товарищ Сытин, вы назначаетесь командиром отдельного минометного дивизиона – подчиняться будете лично мне и управлению 6-го мехкорпуса. Сейчас приказываю сдать командование ротой выбранному вами же командиру и приступить к формированию дивизиона. Людей, умеющих обращаться с минометами, наберете в вашей бывшей роте. Закончив формировать здесь минометную батарею, прибудете с отобранными вами людьми на 212-ю высоту. Я буду там находиться в наблюдательном пункте. Понятна задача, товарищ старший лейтенант?

Дождавшись утвердительного «так точно», я закончил раздачу распоряжений словами:

– Все, товарищи командиры, начинайте действовать, а мне пора. Михаил Алексеевич, пойдем, выйдем на пару слов.

Распрощавшись со всеми за руку, я вышел из блиндажа, за мной проследовал и Фролов. Я еще не успел и слова сказать, как мой замполит воскликнул:

– Филиппыч, а как же чай? Нехорошо это, генералам тоже нужно иногда быть ближе к людям!

– Некогда, комиссар! Я же не шутил, когда говорил, что фашисты приближаются. Еще час-два, и можно ждать незваных гостей! Ты давай тоже здесь закругляйся и дуй на НП, там срочно нужна мощная радиостанция; пока ее нет, сгодится и АК, перевозимая на твоей персональной полуторке. Быстрей нужно сейчас шевелиться, Алексеич, сам знаешь, что перед своим подходом немцы авиацию вышлют, и тогда полуторка может не доехать до НП. Так что давай заканчивай здесь и быстро с радиостанцией на НП. Я сейчас еще к танкистам загляну, и обратно на наблюдательный пункт, к тому времени радиостанция должна быть уже там.

– Понятно, Юра! Значит, думаешь, скоро начнется?

– Начнется, комиссар! И сейчас мы не из засады, а прямо лоб в лоб столкнемся с лучшими солдатами вермахта. Бой будет страшный, и хоть ты и комиссар, скажу, как думаю – дай нам бог, Алексеич, выдержать их атаку.

На этом мы попрощались с Фроловым, и я в сопровождении Шерхана и Якута, моей, так сказать, роты охраны, направился в конечный пункт этого инспекционного рейда.

Позиции вкопанных танков КВ располагались метрах в тридцати от окопов стрелкового взвода штабной батареи, и к ним были выкопаны ходы сообщения. Так что нам даже не пришлось вылезать из окопов, чтобы добраться до боевых машин; обход получился чисто формальный – ну что я мог посоветовать танкистам, они и без меня знали, как подготовиться к предстоящему бою и замаскировать танк в вырытых капонирах. Я просто пообщался с экипажами, немного пошутил и предупредил, что скоро можно ждать появления фашистов. Одним словом, показал, что новый комкор не чурается передовой, будет находиться во время боя совсем недалеко, а связаться с ним можно будет даже по танковой рации.

Обратно мы возвращались по тем же ходам сообщения и окопам. Вся местность вокруг уже могла быть заминирована, и теперь только таким способом можно было продвигаться. Почти все привезенные трофейные мины были переданы именно на нужды штабной батареи. Пройдя все линии обороны группы Ивакина, мы, наконец, выбрались на шоссе.

Я шел и размышлял, как еще укрепить оборону за то немногое оставшееся до подхода немцев время. Вдруг позади нас раздался треск пулеметных очередей. Ругнувшись про себя – мол, вспомни черта, он уже здесь, – я остановился и глянул назад, но мы прошли уже половину пути, и с этого места ничего не было видно. Чтобы что-то разглядеть и понять, что к чему, нужно было как можно скорее попасть на НП. Крикнув Якуту, шедшему впереди и тралившему, как миноносец, дорогу, чтобы он поторапливался, я попытался по звукам определить, что позади нас происходит. Было ясно только одно – долбили несколько пулеметов, но это были немецкие МГ, и это еще больше все запутывало – у нас-то теперь тоже таких пулеметов много. В общем-то, звуки стрельбы меня особо не обеспокоили, подумаешь, стреляют – ну пугнули немецкую разведку, ничего страшного, главные-то силы немцев подойдут не раньше чем через час. Пока они перегруппируются, пока то да се, пройдет минимум часа два-три, а там уже и вечер близко. Так что основная битва разгорится только завтра, и у нас будет время, чтобы устранить все недочеты в обороне. И главное – это окончание установки трофейных мин и фугасов на самых танкоопасных участках. Да и пулеметчиков в лесу часа за два успеем разместить и заминировать подходы к пулеметным гнездам.

Однако эти успокаивающие мысли начали улетучиваться уже минут через десять, когда к усиливающейся пулеметной стрельбе присоединились гавкающие звуки выстрелов танковых пушек, а еще через пятнадцать минут я, уже под вой пикировщиков, начавших бомбить позиции узла обороны, буквально ввалился в окоп НП и бросился к стереотрубе.

Сражение было в самом разгаре – немцы начали штурм нашей обороны с ходу, без всякой раскачки и разведки боем. Не скажешь же, что разведку боем провели мотоциклисты и «ханомаг», которые наткнулись на наш передовой пост. Ребята, конечно, хорошо дали им по зубам, однако больше никаких видимых следов наших побед я не заметил. Хорошо видно было, что немецкий бронетранспортер дымился, а впереди него, прямо на шоссе, стояло два мотоцикла с колясками, солдаты в них сидели с поникшими головами; третий мотоцикл валялся в кювете, по-видимому, откинутый туда взрывом мины. Но эти потери не заставили немцев остановиться, наоборот, только разъярили врага. Когда я добрался до НП и смог взглянуть на поле боя, то увидел, что не менее двадцати легких танков Pz38 как шавки кидаются в сторону вкопанных КВ. Хотя наши тяжелые танки вели по ним огонь, немцы были очень шустры, и все снаряды шли мимо. Это был только один эпизод в разворачивающейся картине боя. Самой впечатляющей и шумной была обработка наших позиций с воздуха. Несмотря на ведущийся зенитный огонь, девять Ю-87 уверенно вели свой хоровод смерти. И по-видимому, вполне успешно, так как минометы с нашей стороны не стреляли, несмотря на то что немецкие саперы, как тараканы, ползали, обезвреживая минные поля. Фашистов сдерживал пулеметный огонь, ведущийся только с двух точек со стороны леса, но и он через несколько минут замолк, а немецкие саперы и пехота, наоборот, активизировались, к тому же активно начали ставиться дымовые завесы. Со стороны штабной батареи работало только два ротных миномета, которые были у них по штату. Трофейные 81-миллиметровые минометы молчали – не успели ребята оборудовать позиции и, скорее всего, попали под бомбовый удар.

Когда «юнкерсы» улетели, я вздохнул с некоторым облегчением, тем более что со стороны позиций штабной батареи начали стрелять 76-миллиметровые пушки, и били они не только по маневрирующим танкам, но и по пехоте – шрапнелью. Но облегчение мое было недолгим: после второго залпа наших пушек заработали немецкие гаубицы. Это означало, что в немецких порядках были и САУ, оснащенные 150-миллиметровыми гаубицами. По нашим позициям работали не менее двух батарей этих тяжеловесов. А потом, вдобавок ко всему этому кошмару, снова активизировалась авиация, и опять пикировщики закрутили свою страшную карусель, несмотря на то что снаряды наших 37-миллиметровых зенитных пушек периодически находили свою жертву. С начала налетов зенитчики уже угробили шесть «юнкерсов», но немцы на это не обращали никакого внимания, долбили и долбили, как маньяки. Единственной их реакцией на плотный зенитный огонь было то, что теперь они пикировали не только на позиции штабной батареи, но и на зенитки 681-го артполка.

Между тем, пользуясь артиллерийской и авиационной поддержкой, немецкие саперы начали подбираться к позициям тяжелых танков. А потом случилось страшное – один за другим наши непобедимые КВ вспыхнули: немецкие солдаты воспользовались огнеметами и просто-напросто сожгли этих, казалось бы, неуязвимых, стальных монстров. Ох, как я себя клял за это, ведь именно я приказал вкопать танки в землю, будучи уверенным в том, что они станут непреодолимой преградой для фашистской бронетехники; что даже авиацией немцы их не смогут уничтожить, и артиллерия больших калибров без выхода на прямую наводку вряд ли сможет их даже повредить. Все так и вышло: от бомб и 150-миллиметровых снарядов танки действительно не пострадали, их просто взяли и сожгли из огнеметов. А я ведь обладал информацией, как немцы борются с такими тяжелыми машинами, капитан Лысенко рассказывал мне об этом. Когда его танковая дивизия ввязалась в уличные бои в Пружанах, немцы, стреляя по гусеницам КВ и Т-34 противотанковыми 37-миллиметровыми орудиями, легко обездвиживали наших стальных монстров, а потом пехота их сжигала, применяя огнеметы или другие подручные средства. Тогда я еще удивлялся, как быстро немецкие солдаты нашли противоядие от, казалось бы, неуязвимых для их противотанковых орудий и ружей, тяжелых танков; а в этой операции я сам, лично, одним своим приказом погубил их. Что на меня нашло, не знаю, наверное, повлияли собственные впечатления о крепости брони КВ, когда танки лейтенанта Быкова безболезненно пережили бомбардировку пикирующих прямо на них «юнкерсов».

После того как загорелись КВ, немецкие легкие танки пошли вперед, следом начали выползать из-за поворота Pz-4. Вскоре вся эта братия, при поддержке пехоты, навалилась на позиции штабной батареи. Что там творилось, видно было плохо, все застилал дым, а немецкие танки шли в атаку под защитой этой завесы. Вся немецкая авиация и артиллерия переключились на 681-й артполк; ну и нашей высоте досталось.

Пока я сидел на дне окопа, укрывшись от взрывающихся неподалеку авиабомб, в голове билась только одна мысль – как оградить остальные вкопанные танки от той участи, которая постигла передовые КВ. Страха погибнуть самому не было вообще. Только слепая ярость на немцев и страшная злость на самого себя – свою тупость и неумение учиться на печальном опыте погибших товарищей. Ну почему здесь не было старика Пителина, он бы не допустил подобного! «Господи, дай мне хотя бы на минуту мозги этого человека», – взмолился я, но никаких новых мыслей у меня от этого не прибавилось, оставалось действовать прежними, дилетантскими методами.

Я вскочил и бросился к радисту, вжавшемуся в землю в конце короткого окопа НП, по пути чуть не сбил Якута, который сидел на корточках где-то в метре от меня. Не обращая внимания на вой пикирующего «юнкерса», я встал в полный рост напротив радиста и заорал:

– Давай связь, быстро!!!

Младший сержант засуетился, на карачках подполз к нише в окопе, где стояла рация, судорожно стал на что-то нажимать и крутить какие-то рукоятки. Парень явно был в шоке и от чудовищного воя пикировщиков, и от близких взрывов авиабомб. Он даже не спросил меня, с кем устанавливать связь, а просто, наобум, возился с предохранявшей его от всех армейских невзгод рацией.

Пришлось дать парню затрещину и приказать соединяться в первую очередь с командиром «ханомагов» лейтенантом Костиным, а потом с командирами вкопанных танков по списку; только после этого радист немного пришел в себя и занялся рацией уже по-настоящему. Пока он устанавливал связь, я снова ругал себя последними словами – теперь за то, что не связался с Фроловым раньше и не приказал срочно с бригадной радиостанцией прибыть на наблюдательный пункт. Сказать-то я ему сказал, только он так на НП и не появился, как обычно – заболтался с подчиненными, выехал слишком поздно, и его полуторка, наверное, попала под авиаудар.

Радиостанцию и радиста, обслуживающего НП, я взял в моторизованном батальоне капитана Рекунова. Радиостанция РБМ была слабенькая, мощностью всего три ватта и радиусом действия в десять-пятнадцать километров. Тогда я думал, что это будет резервная рация, а основной – бригадная АК, которая гораздо мощнее, и радист, работающий на ней, опытный парень, хорошо мне знакомый. Но вот как вышло – обидно, ужасно жаль Алексеича, но надо воевать дальше; стиснув зубы, держаться, не дав отчаянью захватить мозг. Тогда совсем будет худо – по одному фашисту-то мы здесь задушим, а остальные поставят мою Родину на колени.

Наконец младший сержант установил связь с лейтенантом Костиным. Слышимость была паршивая, и я стал орать в микрофон:

– Лейтенант, немедленно выдвигай «ханомаги» к хутору за высотой 212. Десант перед этим снять, оставить в бронеотсеках только минометы с расчетами. Задача – минометным огнем не дать пехоте противника приблизиться к вкопанным танкам. В движении огонь ни в коем случае не вести. От авиации противника отбиваться пулеметным огнем, но ни в коем случае не прекращать кидать мины. На НП пришли корректировщика.

Вдруг я вспомнил про поляков, которых мы посадили в амбар. Негоже было губить в общем-то ничего плохого нам не сделавших мирных людей, и я прокричал в микрофон:

– Лейтенант, и еще – пошли человека с моим приказом на сам хутор. Там, в амбаре, вместе с пленными находятся поляки – пускай охрана их освободит и не препятствует, чтобы они взяли лошадей, телегу и уматывали с хутора. Понятны распоряжения?

Дождавшись утвердительного ответа, я отошел к стереотрубе, а радист приступил к попыткам связаться с вкопанными танками. По опыту соединения с Костиным мне уже было понятно, что процесс этот не быстрый, а глянуть, как идет бой, необходимо.

А там было все очень плохо: немцы уже заняли предмостные укрепления и штурмовали основную линию обороны. Бой шел ожесточенный и страшный. Я сам видел, как прямо к немецкому танку, елозившему на артиллерийской позиции, выскочил красноармеец со связкой гранат. Сраженный очередью пехотинца, он упал на колени, а потом, неизвестно откуда взяв силы, на четвереньках дополз до танка и бросился под него. Немцы так давили, что стало ясно – полк они скоро сомнут, не помогут никакие геройства и жертвенность наших солдат. Опыт и профессионализм побеждал горячее стремление отстоять свою землю. С каким ожесточением мои ребята ни дрались, потери немцев говорили сами за себя – за все это время они потеряли максимум пятнадцать танков, да и тел их пехотинцев и саперов лежало вокруг не так уж много, и то в основном на бывшем минном поле, у штабной батареи. По-видимому, в штабной батарее и приданной ей стрелковой роте погибли все, а подбитых немецких танков на ее позициях осталось всего пять единиц. Если учитывать результаты, которых добились КВ перед своей гибелью, мы (закопанные в землю по самое не могу) обменяли жизни трехсот пятидесяти бойцов и трех тяжелых танков на двести вражеских солдат и шесть легких танков. Вот такая грустная арифметика.

Обороняющаяся сторона несла большие потери, чем атаковавшие ее с марша опытные немецкие солдаты.

Оставалось только одно – вбросить на чашу весов свой последний козырь. «И быстрее, быстрее, Юрка», – завопил внутренний голос моего близкого к полному отчаянью существа. Я, сорвавшись с места, бросился к ходу сообщения, который вел прямо в окоп корректировщиков гаубичных артполков. Ворвавшись туда, я с ходу заорал:

– Связь с полками, быстро!

Затем, уже более спокойным голосом, приказал:

– Шестисотому артполку: огонь по скоплениям немцев у предмостных укреплений узла обороны; пятьсот девяностый работает по схеме Д – ведет контрбатарейный и отсечной огонь. Выполнять приказ!

Обращаясь к капитану, представляющему 590-й артполк, я продолжил:

– Нужно кровь из носу, пока нет фашистской авиации, достать немецкие самоходные гаубицы.

Понял, капитан? Непременно! А то они у нас всю кровь выпьют! Ты засек, откуда эти САУ ведут огонь?

– Так точно, выкладки сделаны, можно по ним работать!

– Тогда действуй! Давай, родной, давай быстрее!

Дождавшись залпов наших гаубиц, я направился обратно на НП: у артиллеристов отслеживать перипетии боя было совершенно невозможно – стереотрубы были заняты корректировщиками, а из бинокля неудобно – слишком глубокий окоп.

Ворвавшись на НП, я остолбенел – и тут стереотруба была занята… Прильнув к окуляру, у нее стоял Фролов. Ярость на этого негодяя, занявшего мое командирское место, мгновенно сменилась радостью – замполит жив, пускай и выглядит несколько помятым. А глянув в сторону радиста, продолжающего напрасные попытки соединиться с радиостанцией какого-нибудь КВ, я и вовсе обалдел: рядом с младшим сержантом стоял Сергей – радист из моей бывшей бригады. Рядом с ним, на заботливо постеленной плащ-палатке располагалась уже готовая к работе радиостанция АК.

Сразу отрывать Фролова от стереотрубы я не стал, в первую очередь обратился к бригадному радисту:

– Сержант, теперь ты попробуй по своей рации соединиться с танками.

Сергей, вытягиваясь передо мной, ответил:

– Да пробовал уже, товарищ генерал, ничего не выходит: рации у танков слабенькие, антенны никакие, да еще условия местности не позволяют установить с ними связь.

– Да… Тогда соединяйся с первым дивизионом 681-го артполка, а потом со штабом.

Отдав это приказание, я подошел к своему рабочему месту, к тому времени Фролов уже отстранился от стереотрубы и теперь смотрел на меня печальными глазами. Я не стал у него спрашивать, почему он задержался и из какой ситуации так удачно ему удалось выбраться (по состоянию формы можно было догадаться, что ситуация была весьма неординарная), а просто сказал:

– Ну что, Алексеич, видел, что там творится, как немчура-то прет? Им словно задницу скипидаром намазали – без всякой подготовки, прямо с марша на нас кинулись!

У моего комиссара мозг, видимо, не воспринимал очевидной истины, что нас атакуют бойцы-сверхпрофессионалы – грамотные и смелые. А их командирам и вовсе за организацию такой атаки нужно ставить высшую оценку: так четко организовать взаимодействие всех родов войск – уму непостижимо! Это надо уметь. Вывод – плохо мы работали, недостаточно подготовили наших солдат и командиров к бою с такими солдатами. Только себя нужно винить за неумение воевать. Вон, даже не успели воспользоваться трофейными минометами – похерили из-за своей нерасторопности такую мощь. Но куда там – психика замполита была отравлена политическими лозунгами, что Рабоче-крестьянская Красная армия самая сильная; что сознательный пролетарий в любой стычке победит всех наймитов империалистов; что ошибки командиров Красной армии могут привести только к временным трудностям. Вот следуя подобной логике мышления, он меня и спросил:

– Филиппыч, а почему ты раньше не приказал артполкам РГК открыть заградительный огонь? Немцы бы тогда даже позиций штабной батареи не преодолели!

– Эх, комиссар!.. Если бы да кабы! Немцы, они хитрые – специально маневрировали своими легкими танками перед позициями штабной батареи. Ждали, сволочи, что мы применим артиллерию больших калибров. А потом прилетели «юнкерсы». Если бы мы тогда сделали хоть один залп, сейчас остались бы без пушек, а немцы все равно бы уничтожили штабную батарею и вкопанные танки. Сейчас артиллерийский удар оправдан: во-первых, немецкие самолеты, отбомбившись, недавно улетели, а следующая их партия налетит не раньше чем минут через двадцать; во-вторых, они втянулись в лесной коридор – немецких танков стало больше, а пространства для маневра меньше. Теперь есть вариант, что близкий взрыв 152-миллиметрового снаряда зацепит немецкий танк или группирующуюся перед позициями 681-го артполка пехоту противника. Ладно, комиссар, теперь давай я посмотрю, что творится на поле боя – какой эффект от залпов 152-миллиметровых гаубиц.

А эффект от нашего артиллерийского огня, несомненно, был. Чадящих немецких танков заметно прибавилось, да и САУ примолкли; до этого времени их снаряды буквально рвали глубину обороны 681-го артполка, да и около вкопанных танков часто возникали султаны разрывов крупнокалиберных снарядов. Однако атака немцев продолжалась; а я так надеялся, что введя в бой свой последний козырь, заставлю врага успокоиться и отойти, чтобы перегруппироваться. Но это были только мои мечты – в реальности же эти гады действовали по своим правилам и канонам.

Сергей установил связь с первым дивизионом, в порядки которого немцы больше всего и вклинились. Именно на позициях одной из его противотанковых пушек я недавно и наблюдал ту драму, когда красноармеец пожертвовал собой, чтобы остановить немецкий танк. Жизнью-то он пожертвовал, да вот только танк тот все же уцелел. У рации оказался не командир дивизиона, а комиссар полка Шапиро. Командир дивизиона погиб практически в самом начале боя от взрыва гаубичного снаряда. Комиссар полка, находившийся в тот момент в подразделении, принял командование дивизионом на себя. Выяснив это, я тут же начал кричать в микрофон:

– Шапиро, мать твою, какого хрена бойцы дивизиона выскакивают из окопов? Что, мля, мало я им пистонов вставлял? Знают же, тупицы, что нужно танки пропускать над собой и отсекать пехоту! Жопошники долбаные! Скажи бойцам – генерал страшно недоволен!

Негромкий голос Оси отрезвил меня, заставив сердце тревожно забиться, а сказал-то он всего несколько слов:

– Юра, некому уже говорить! Мы вчетвером тут в окопе остались, все остальные погибли; везде гитлеровцы, сейчас они и к нам нагрянут. На дивизион давили страшно, прости, но я ничего не мог сделать. Не люди на нас напали, а дьяволы в человеческом обличье – быстрые, как молния, и неуязвимые, как призраки. Кажется, все, попал, убил немца; ан нет, он, сука, жив. Да еще гранатами тебя закидывает.

Шапиро замолчал, а я попытался выяснить, какие силы захватили позиции дивизиона, держатся ли еще соседи и чем я могу помочь дивизиону. Не слушая меня, Шапиро все тем же тихим голосом (связь на удивление установилась отличная) продолжал:

– Юра, единственный вариант их здесь остановить – это артиллерийский удар по позициям дивизиона. Отсюда видно, как работают гаубицы по немцам, но большинство из этих сук укрылись в наших окопах. Сделай это, прикажи открыть гаубицам огонь по окопам первого дивизиона.

Я в ответ возмущенно заорал:

– Да ты что, очумел? Да вам же там хана настанет! Не буду я командовать убивать своего друга!

В ответ донеслось только:

– А нам и так уже хана, Юра! Я тебя никогда ни о чем не просил, а сейчас прошу – прикажи открыть огонь!

На этих словах связь внезапно прервалась, а в динамике был слышен теперь только шум атмосферных помех.

Сержант занялся рацией, пытаясь восстановить сеанс связи, а я механически достал папиросу и закурил. В голове не было никаких мыслей, я был весь под впечатлением слов Оси. Я уже докурил папиросу, а связь так и не возобновилась; тогда, посмотрев на Шерхана, прислонившегося к стенке окопа, я с надрывом крикнул:

– Старший сержант, быстро к корректировщикам с приказом – огонь 590-го артполка перенести на захваченные немцами позиции первого дивизиона!

Шерхан ушел, а я достал новую папиросу. Ну не мог я лично приказать корректировщикам внести в планы огня эту цель. Так же не мог я смотреть, как гаубичные снаряды будут перепахивать позиции первого дивизиона. А залп сорока восьми 152-миллиметровых гаубиц – это не фунт изюма: земля встанет дыбом в том месте, где дивизион располагался.

Вернулся Шерхан, кивком головы показав, что приказ выполнен. В окопе установилась гнетущая тишина, если, конечно, рассматривать его отдельно от внешнего мира, в котором стоял шум невероятный, шум и гарь, идущая прямо в окоп. Я, преодолев себя, все-таки подошел к стереотрубе, чтобы глянуть на последствия артиллерийского удара, но к прибору так и не приник, помешал нарастающий гул авиационных моторов – это проклятые стервятники снова пожаловали на свое пиршество. Невольно эта ненасытная стая приковала к себе мой взгляд. Наверное, целый авиаполк летел бомбить наши позиции, и большинство пикировщиков завертели свои карусели именно над местами огневых позиций гаубичных полков. Слушая отдаленные взрывы авиабомб, я мог только скрипеть зубами и сожалеть, что тягачей у артполков осталось только два, и перетащить пушки на запасные позиции им не удастся.

Когда замолкли наши гаубицы, немцы активизировались, в этом я убедился, взглянув в стереотрубу: два немецких танка были уже на позициях второго дивизиона, и возле вкопанных КВ началась ожесточенная перестрелка. Я уже принялся было материть лейтенанта Костина, все еще не приславшего минометного корректировщика, как виновник моей злости появился на НП сам. Лейтенант доложил, что все бронетранспортеры заняли позиции у хутора, и минометы готовы открыть огонь. За корректировщика будет он, других специалистов нет. Лейтенант когда-то был минометчиком и обучался на курсах, поэтому он и выпросил у комиссара минометы. Мальчишка, хотел из бронетранспортеров сделать что-то вроде минометных тачанок.

Уступив парню место у стереотрубы, чтобы он мог корректировать огонь минометов, я задумался. Похоже, мы проиграли и нужно готовиться к последнему в своей жизни бою. Нужно постараться как можно больше утащить с собой этих монстров в обличье людей; глядишь, это облегчит дальнейшую борьбу русского народа, и с оставшимися – обычными – солдатами немцам не удастся завоевать мою Родину. Я уже хотел приказать Шерхану и Якуту идти к нашему грузовику, чтобы принести сюда все гранаты и автоматные диски, которые находились в нем, как свалилась новая напасть – орудийные выстрелы и звуки перестрелки раздались совсем недалеко от НП, со стороны лесной просеки, которая упиралась в 212-ю высоту. Там стояла техника мотострелкового батальона и заняли боевую позицию трофейные противотанковые пушки. В данной ситуации меня успокаивало только одно – если пушки стреляют, значит, командир 681-го артполка успел выполнить мой приказ и прислал людей для формирования к ним орудийных расчетов. Стрельба рядом с НП продолжала нарастать, пришлось для выяснения ситуации направить туда Шерхана и Якута. Вместе с ними отправился и Фролов, ему я поручил возглавить оборону на том направлении.

Когда ребята ушли, я, за неимением под рукой второй стереотрубы, все внимание сосредоточил на действиях немецкой авиации, поэтому сразу заметил появление еще одной большой группы немецких самолетов. Было удивительно, но летели одни «мессершмиты», их было штук пятнадцать. Но самое поразительное случилось чуть позже – «мессеры», как стая голодных волков, кинулись на «юнкерсы», бомбившие наши позиции. Ситуация была немыслимая – немцы били немцев. В мозгу мгновенно вспыхнула бредовая мысль: «В Германии революция, и коммунисты теперь бьют нацистов». Но эта мысль быстро испарилась, как только один из «мессершмитов» пролетел над 212-й высотой, и я увидел на его крыльях красные звезды.

«Черных, – завопил мой воспаленный мозг, – это же привет от Половцева! Ребята Черных все-таки смогли перегнать с немецких аэродромов «мессершмиты» и теперь спасают нас!»

Когда небо очистилось от «юнкерсов», появилось множество наших бомбардировщиков, также следующих в сопровождении краснозвездных „мессершмитов”. Они стали волна за волной бомбить сгрудившиеся немецкие танки, это я четко увидел, отстранив от стереотрубы лейтенанта и прильнув к окулярам. Отсечной минометный огонь уже был не нужен – немцы начинали драпать, теперь требовалось только их преследовать, чтобы не дать зацепиться и встать в оборону.

Я отстранился от стереотрубы и тут же начал командовать. А командовать теперь можно было только радистами и лейтенантом. Вот Костину я и отдал первый приказ:

– Лейтенант, бегом к бронетранспортерам, загружайте обратно десантные группы – и вперед, преследовать отступающих немцев. Остановитесь у танковых позиций и доведете до них приказ – вперед, топлива и движков не жалеть! Такой же приказ получит мотострелковый батальон; если он вас опередит, двигаетесь прямо за ним, о взаимодействии договоритесь по рации. Все, лейтенант, действуйте, время пошло!

Бригадный радист слышал мой приказ лейтенанту и без дополнительных указаний начал устанавливать связь с мотострелковым батальоном. Только лейтенант выбежал, как связь была установлена. С капитаном Рекуновым я говорил немного дольше, чем с лейтенантом, но смысл приказа был тот же, включая и последние слова.

После всех этих действий я снова прильнул к стереотрубе. По-видимому, Черных поднял в воздух все самолеты, оставшиеся в дивизии. Немцев бомбили и СБ, и Су-2, и устаревшие, которым было место только в музеях, четырехкрылые машины. И бомбили, надо сказать, вполне успешно, с малых высот. Противодействия с земли не было, с воздуха бомбардировщики охраняло штук двадцать пять краснозвездных «мессершмитов». Немцы, наступая, оставили все свои зенитные средства в тылу, за что очень сильно поплатились. Теперь они на собственной шкуре ощутили все пережитое советскими людьми, застигнутыми в чистом поле самолетами люфтваффе, когда ничто не мешало воздушным бандитам гоняться даже за отдельной повозкой. А теперь и нашим самолетам ничто не мешает уничтожать немецкие танки, бронетранспортеры, грузовики и живую силу противника. Злорадные чувства владели мною, когда я наблюдал за этим избиением младенцев.

С подобными же чувствами я наблюдал, как наши «ханомаги» подъехали к вкопанным танкам, встали полукругом возле них и, пока те покидали свои позиции, открыли огонь из минометов, установленных в бронеотсеках. А потом, когда КВ выползли из своих берлог, «ханомаги» пропустили танки вперед и, следуя за ними, поползли зачищать поле боя. Наши самолеты, отбомбившись, улетели, вверху барражировали только восемь краснозвездных «мессершмитов». Королями поля боя теперь были пять КВ и одиннадцать «ханомагов» с десантниками. Но так продолжалось недолго: в хвост этого огнедышащего, извергающего из себя свинец железного молоха пристроилась бронетехника группы Рекунова, а уже за ними покатили грузовики с мотострелками капитана. Вскоре этот железный кулак скрылся из поля моего зрения – направился выполнять приказ. Громить тылы 7-й танковой дивизии – лучшей, самой сильной дивизии вермахта.

Пояснения

1. Гушосдор НКВД СССР – Главное управление шоссейных дорог, входило в структуру НКВД. Занималось содержанием, ремонтом и строительством автомобильных дорог. А в приграничных районах – также охраной мостов и других важных объектов. Впоследствии на базе этого управления были созданы республиканские министерства автомобильных дорог.

2. Сержант госбезопасности – специальное звание младшего командного состава органов НКВД и НКГБ. Соответствовало званию армейского лейтенанта, знак отличия – в петлице василькового цвета два эмалированных квадрата. Лейтенант госбезопасности соответствовал армейскому капитану – один эмалированный прямоугольник в петлице.

3. Командир 36-й кавдивизии 6-го кавкорпуса генерал-майор Зыбин Е. С. в реальной истории сдался немцам и активно с ними сотрудничал – расстрелян в 1947 году по приговору Верховного суда.

4. Основным вооружением противотанкового дивизиона пехотной дивизии вермахта была 37-миллиметровая пушка, способная пробить броню в тридцать – тридцать пять миллиметров на дистанции в пятьсот метров. Для борьбы с легкими советскими танками БТ или Т-26 этого было вполне достаточно. Но после первых же встреч с нашими новыми танками немецкие солдаты дали своей противотанковой пушке прозвище «дверная колотушка» (смысл этого черного юмора в том, что она могла только постучать по броне советской «тридцатьчетверки»). Только летом 1940 г. немцы запустили в производство 50-миллиметровую противотанковую пушку Pak-38, которая и поступила на вооружение вермахта в количестве – две штуки на пехотный полк, причем летом сорок первого далеко не в каждой пехотной дивизии эти пушки были! Новейшая длинноствольная (длина ствола в шестьдесят калибров) противотанковая пушка Pak-38 была одной из лучших в мире, но и она не могла пробить лобовую броню сорокавосьмитонного монстра КВ. Единственно возможной тактикой борьбы с KB могла быть только стрельба в борт, из засады, на предельно малой дистанции.

5. «Штурмовое орудие» (Sturmgeschutz) – это самоходное орудие. Представляло собой шасси среднего танка Pz-III, на котором в неподвижной броневой рубке была установлена короткоствольная (длина ствола в двадцать четыре калибра) 75-миллиметровая пушка. Пушку эту в вермахте называли «окурок»; вследствие низкой начальной скорости снаряда, по параметрам бронепробиваемости она уступала даже 37-миллиметровой «колотушке» или советской танковой 45-миллиметровой пушке. Впрочем, «штурмовое орудие» для борьбы с танками и не предназначалось – его задачей была огневая поддержка пехоты. Действуя непосредственно в боевых порядках пехотных подразделений, «штурмовые орудия» должны были огнем и гусеницами уничтожать пулеметные гнезда, минометные батареи, блиндажи и дзоты противника; для стрельбы же с предельно коротких дистанций по не защищенным броней или бетоном целям, большая начальная скорость снаряда и не нужна.

6. В начале Великой Отечественной войны под литовским городом Рассеняй был случай, когда всего один танк КВ-1 задержал продвижение 6-й танковой дивизии вермахта на два дня. Двадцать четвертого июня, по-видимому, в танке заканчивалось топливо, и экипаж, чтобы не бросать машину, принял решение перекрыть гитлеровцам пути снабжения. Выехав на перекресток дорог, танк заблокировал движение, уничтожив орудийным и пулеметным огнем несколько вражеских грузовиков. Рельеф местности не позволял объехать этот перекресток – танкисты знали, где принять свой последний бой. Немецкая танковая дивизия, которая уже захватила плацдарм на реке Дубиссу, была вынуждена остановиться. Большие силы были кинуты, чтобы уничтожить этот танк, но он стоял, и все потуги немцев были напрасны. Только ценой неимоверных усилий и больших жертв немцам удалось подбить КВ-1. Об этом эпизоде в своих мемуарах поведал Эрхард Раус (тогда еще полковник, а к концу войны ставший командующим 3-й танковой группой и генерал-полковником). Именно ему тогда поручили деблокировать шоссе. Так вот, по его словам, экипаж танка обменял себя на двенадцать грузовиков, четыре противотанковые 50-миллиметровые пушки, одно зенитное 88-миллиметровое орудие и на несколько десятков убитых и умерших от ран немцев, а также двое суток 6-я танковая дивизия не могла вести наступление на Ленинград. Танк победил в дуэли с батареей лейтенанта Венгенрота, вооруженной новейшими 50-миллиметровыми пушками. Победил он и в противостоянии с 88-миллиметровой зениткой. Саперы, подобравшиеся к танку ночью, тоже ничего не смогли с КВ-1 сделать, хотя заложили фугасы под гусеницы и один небольшой заряд на дуло орудия. Только хитростью немцам удалось с этим танком справиться. Во время ложной танковой атаки 65-го батальона майора Шенка, наши танкисты не заметили, как немцы подвезли в рощицу, находящуюся в шестистах метрах от перекрестка, еще одно 88-миллиметровое зенитное орудие. Которое и подбило танк. Вот как описывал окончание этого боя Эрхард Раус: «Свидетели этой смертельной дуэли захотели подойти поближе, чтобы проверить результаты своей стрельбы. К своему величайшему изумлению, они обнаружили, что только два снаряда пробили броню, тогда как пять остальных 88-миллиметровых снарядов лишь сделали глубокие выбоины на ней. Мы также нашли восемь синих кругов, отмечающих места попадания 50-миллиметровых снарядов. Результатом вылазки саперов были серьезные повреждения гусеницы и неглубокая выщерблина на стволе орудия. Зато мы не нашли никаких следов попадания снарядов 37-миллиметровых пушек и танков PzKw-35t. Движимые любопытством, наши «давиды» вскарабкались на поверженного «голиафа» в напрасной попытке открыть башенный люк. Несмотря на все усилия, его крышка не поддавалась. Внезапно ствол орудия начал двигаться, и наши солдаты в ужасе бросились прочь. Только один из саперов сохранил самообладание и быстро сунул ручную гранату в пробоину, сделанную снарядом в нижней части башни. Прогремел глухой взрыв, и крышка люка отлетела в сторону. Внутри танка лежали тела отважного экипажа, которые до этого получили лишь ранения. Глубоко потрясенные этим героизмом, мы похоронили их со всеми воинскими почестями. Они сражались до последнего дыхания, но это была лишь одна маленькая драма великой войны».

Вот что такое танк КВ-1, когда им управляет отважный экипаж, – эти люди были настоящими патриотами России.

Склоняю перед ними голову. Вечная память этим неизвестным героям-танкистам!

Даже враги оценили их мужество. В своих мемуарах Эрхард Раус, этот уже убеленный сединами бывший командующий Третьей танковой группой и генерал-полковник, посвятил этому эпизоду двенадцать станиц из четырехсот двадцати семи.

7. Один из читателей задает вполне закономерный с его точки зрения, вопрос: «Почему обязательно на Варшаву? Можно ударить на север в тыл группы «Север». Захватить Восточную Пруссию, на ее границах есть уже построенные, доты – заняв их, можно долго обороняться. Кроме того, в Кенигсберге стоит эскадра тяжелых кораблей вместе с небоеготовым «Тирпицем». Что, если (мечтать так мечтать) ее удастся захватить? Вместе с отрезанной группой «Север» картина будет впечатляющая».

Логика, в общем-то, понятная, и урон Германии, казалось бы, можно нанести больший, но стоит посмотреть карту, задуматься об имеющихся ресурсах – и эта мысль уходит сама собой. Что бросается в глаза прежде всего? Мазурские озера. К востоку от линии Граево-Элк-Венгожево и практически до Привислянской возвышенности – огромный массив озер, лесов и болот. Более того, Восточная Пруссия в те годы была просто нашпигована дотами, дзотами, фортами и бункерами. Как известно, после поражения Германии в Первой мировой, ей было разрешено сохранить здесь укрепления. В 1922 году строительство оборонительных сооружений в Восточной Пруссии возобновилось и, с небольшими перерывами, продолжалось до июня 1941 года. Все укрепленные районы на значительном протяжении прикрывались рвами, деревянными, металлическими и железобетонными надолбами. Основу только одного Хейльсбергского укрепленного района составляли девятьсот одиннадцать долговременных оборонительных сооружений. А предположение, что эти оборонительные сооружения не заняты немецкими войсками, не подтверждено фактами. И даже если и так, то в те времена немецкие, пусть даже тыловые части, заняли бы эти доты в течение нескольких часов, лишь только командованию вермахта поступили бы сведения о движении в том направлении русских войск.

Иными словами, гипотетическое наступление 10-й армии на Эльблонг, дабы отрезать восточно-прусскую группировку вермахта от Германии – не более чем очень изощренный способ самоубийства; войска армии в самом лучшем случае дойдут до линии Миколайки-Алленштайн, и там погибнут – как погибла в этих же местах в 1914 году армия Самсонова.

Гораздо привлекательнее выглядит удар строго на север на Сокулки, чтобы перерезать единственную артерию, питающую 3-ю танковую группу. В реальной истории нечто подобное делать пытались, но неуклюже, и самое главное – не туда. Вместо того чтобы бить на Сокулки, что предписывалось Директивой № 3, КМГ Болдина нацелили на Гродно, где уже действовали развернутые в боевой порядок немецкие части. При этом самый сильный, полностью укомплектованный 6-й мехкорпус предварительно помотали по территории Белостокского выступа в поисках мифической танковой дивизии, которая якобы прорвалась в тылы 10-й армии. Явный бред, либо искусно подсунутая и активно поддерживаемая руководством 10-й армии дезинформация. Но, однако, эта явная чушь, которая не выдержала бы мало-мальски объективной проверки, достигла своей цели. Многие танки израсходовали свой моторесурс и были брошены на дорогах. Связь между частями была нарушена, и вдобавок ко всему, длинные марши истощили топливные запасы корпуса. Из истории Великой Отечественной войны известно, чем это все закончилось. В этом романе Черкасов, в отличие от Болдина, следовал Директиве № 3. Естественно, с выкрутасами в его стиле. Человек он инициативный, кровно заинтересованный нанести как можно больший вред немцам, поэтому и возникла идея удара на Варшаву, которую от тогдашней западной границы СССР отделяло менее ста километров по шоссе. В Варшаве находились штаб ГА «Центр», важнейшие базы тылового снабжения противника, крупный железнодорожный узел. Концентрируя силы на направлениях главного удара (у оснований Белостокского выступа в районе Бреста и Гродно), немецкое командование с неизбежностью ослабило центр своего оперативного построения, где десять вытянутых в нитку пехотных дивизий прикрывали участок границы протяженностью сто пятьдесят километров. По всем канонам военной науки, выдержать сосредоточенный танковый удар такая «нитка» не могла. Но эта операция будет отображена в следующей книге серии. В одну книгу втиснуть такой объемный материал невозможно. Роман и так получился довольно большим.

8. Генерал-лейтенант Болдин Иван Васильевич – довольно интересная и противоречивая фигура в истории Великой Отечественной войны. Именно в результате его, так сказать, командования, действия КМГ были абсолютно неэффективны и явились одной из основных причин развала Западного фронта. Конечно, паника разрасталась, и уже к двадцать седьмому июня не было в Белостокском выступе никаких «частей» и «соединений», была полумиллионная масса обезумевших, растерявшихся и бегущих куда глаза глядят, по сути гражданских людей, лишь недавно одетых в военную форму. В такой ситуации ни Александр Македонский, ни граф Суворов-Рымникский, ни Юлий Цезарь ничего бы не сделали – и Болдин не сумел. Хорошо хотя бы то, что он в конечном счете пробился к своим из окружения, во главе тысячи семисот бойцов так называемой Сводной дивизии. В дальнейшем его образ послужил К. Симонову прототипом Серпилина в бессмертном романе «Живые и мертвые». Все это так, но вот какие интересные факты остались в истории.

Во-первых, назначенный приказом командующего фронтом Болдин распускает собственным приказом соединение (КМГ), то есть отказывается от командования, и с несколькими офицерами идет ночами на восток, чтобы где-то там создать новое соединение. Которое под названием «сводная дивизия» пробивает себе выход из окружения. Но так называемую «сводную дивизию» организовал и вывел в расположение 166-й сд бригадный комиссар Шляпин из 91-й Ачинской стрелковой дивизии, а генерал Болдин присоединился к нему со своей группой только накануне – менее чем за сутки до прорыва. При этом группа Болдина насчитывала не более ста человек. Бригадный комиссар Шляпин передал командование своей «сводной дивизией» генералу Болдину как старшему по званию, повторяю, менее чем за сутки до прорыва. По-видимому, в тот тяжелый период требовался герой – генерал, выведший с боями свою часть из окружения. Наверное, поэтому и назначили на эту роль Болдина, а «ребятам» из особого отдела запретили задавать генералу «неудобные» вопросы.

Во-вторых, Болдин – единственный человек из руководства Западного фронта, который не понес никакого наказания за июньскую катастрофу этого фронта. Более того, практически тотчас после выхода из окружения и прибытия в штаб 19-й армии, он был назначен на свою прежнюю должность – заместителя командующего Западным фронтом, который, правда, состоял уже из совсем других частей. Впрочем, долго Болдину работать на этой должности не пришлось. Фронт, в котором он был заместителем командующего, опять рухнул – странная последовательность, но впрочем, чего не бывает на войне?.. В конце сентября Болдин, вместе с адъютантом и медсестрой, вновь попал в окружение! Немцы начали свое осеннее наступление на Москву, и к середине октября в Вяземском котле окружили большую часть Западного и Резервного фронтов; впрочем, и из этого окружения генерал-лейтенант Болдин смог вырваться, и пятого ноября, раненному в руку, ему все же удалось во второй раз прорваться к своим…

Удачливый генерал, но вот только тем фронтам, где он занимал высшие посты, очень сильно не повезло. Я посчитал, что в романе, Болдину лучше всего улететь в Москву.

9. Для написания романа я пользовался и немецкими документами, например такими сводками:

Промежуточная сводка в Группу армий «Центр»

Передано: капитан Райххельм

Принято: майор фон Кляйст

Противник сопротивляется нашему наступлению лишь небольшими силами.

Серьезная танковая контратака противника у Кузницы и в направлении Гродно с юга и юго-востока. Там ведутся тяжелые бои. Использование пикирующих бомбардировщиков против наступающих танков противника. Приказано ввести в бой 129-й противотанковый дивизион, одну зенитную батарею, ранее приданную 8-му армейскому корпусу, а также перебросить части 129-й дивизии на участок 20-го армейского корпуса.

Положение в деталях:

42-й армейский корпус:

87-я пехотная дивизия подошла к р. Бебжа на участке между Wizna и Mscichy и ведет разведку к востоку от р. Бебжа. Противник там слабый.

Вывод из боевых действий 102-й дивизии проходит по плану. Передовой полк находится в районе Dreimuchlen.

20-й армейский корпус:

Тяжелый бой 256-й дивизии под Подлипками (к востоку от Кузницы) с крупными танковыми силами противника на южном и юго-восточном направлениях.

162-я дивизия ведет наступление через Сидру на Лососьно южнее Кузницы.

8-й армейский корпус:

Рано утром 24.06 корпус начал преследование войск противника.

8-я дивизия наступает в районе Скидель, где противник оказывает упорное сопротивление, и держит оборону южнее Гродно против крупных танковых сил противника, наступающих с южного направления.

28-я дивизия прочно удерживает межозерное дефиле теснину около Озеры. Передовой отряд дивизии выступил в направлении Острына.

161-я дивизия передовым отрядом дошла до Zabloz. Передовой полк в голове колонны у перекрестка дорог юго-восточнее Sobakince.

5-й армейский корпус:

5-й АК продолжает наступление на восток. Какое-либо существенное сопротивление противника отсутствует. В некоторых лесах имеются разрозненные группы противника – ведутся бои. К 15:00 состояние следующее: 5-я пехотная дивизия вступила в район западнее Периолы, арьергардные части все еще на западном берегу Немана: 35-я пехотная дивизия вышла в район юго-западнее Babriskis.

6-й армейский корпус: корпус подтягивается по обе стороны н. п. Езнас.

Задача 9-й армии на 25.06:

20-й АК прорывает оборону противника южнее Гродно. Части 161-й дивизии 8-го АК, а также 5-й и 6-й корпуса осуществляют дальнейшее наступление на восток с зачисткой местности от противника, что замедлит их продвижение вперед.

Командование 9-й армии

Штабной офицер оперативного управления Генштаба.

10. Немецкий колесно-гусеничный бронетранспортер Hanomag SdKfz 251 (Sonderkraftfahrzeug 251) использовался немецкими войсками на протяжении всей Второй мировой войны. Название переводится очень просто – Специальный автомобиль. На начало июня 1941 года в войсках вермахта числилось 640 таких бронетранспортеров. Несмотря на то что на Германию «работала вся Европа», за период 1939–1940 годов выпущено 569 штук Hanomag-251. Вообще, SdKfz-251 запустился серийно в июня 1939 и выпускался по март 1945 года.

Бронирование

Лоб корпуса (верх), мм/град. – 10-15

Борт корпуса (верх), мм/град. – 8-14.5

Корма корпуса (верх), мм/град. – 8-14.5

Крыша корпуса, мм – 6

Вооружение

Пулеметы 1-2-7, 92-мм MG-34 или МО-42 Мощность двигателя, л. с. – 100

Скорость по шоссе, км/ч – 53

Запас хода по шоссе, км – 300

Размеры

Длина корпуса, мм – 5980

Ширина корпуса, мм – 2100

Высота, мм – 1750

Колея, мм – 1775

Клиренс, мм – 320

Оглавление

Лед и пламя

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

Комбриг

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Примечания

Комкор

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Пояснения Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg