«Зеленый фронт»

Зеленый фронт (fb2) - Зеленый фронт [СИ] (Древень-ветеран) 2454K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Руслан Ряфатевич Агишев

Рус Зеленый фронт

1

4 ч. 5 мин. 22 июня 1941 г. Брестская крепость. Кольцевая казарма рядом с Тереспольскими воротами

Все началось неожиданно, словно и не было бесконечных перебежчиков с рассказами о стоявших наготове у самой границы танковых армадах, тайных разговоров в курилках о неизбежности войны, донесений разведчиков о грозно гудящих моторах за пограничным столбом родной заставы.

Сильный взрыв потряс здание казармы! Мощная кирпичная кладка стен устояла. Через секунду новый взрыв! С треском обвалился потолок, заваливая полураздетых бойцов крошкой. Третий взрыв! Стены ходили ходуном, осколки стекла дождем разлетались по казарме. Пригибаясь красноармейцы руками разгребали пирамиду с винтовками. Из полу разбитого ящика бойцы россыпью набирали патроны.

На какое-то время взрывы прекратились. Поднятая в воздух меловая взвесь медленно оседала на раскуроченные потолочные балки.

Через бойницы послышалась гортанная речь, прерываемая плеском.

— Братцы, к бойницам! — заорал, рванувшийся вперед боец.

Через окна были видны темно-зеленые штурмовые лодки, набитые солдатами. Сводная десантная группа лейтенанта Кремерса под прикрытием артобстрела рвалась вверх по течению к мостам через Мухавец.

— Огонь! — рявкнул молоденький политрук в разорванном до пояса исподнем. — Огонь по врагу!

Пулеметный-ружейный огонь прорубал целые просеки в штурмующих группах. Раздавались крики раненных, разорванные в клочья лодки камнем погружались на дно.

— Рота! Слушай мой приказ, — заряжая опустевший магазин прохрипел командир. — Бегом! К караулу по охране тюрьмы! Уничтожить врага! Ковальских, твою …, куда лезешь?

Чумазый парнишка с выпученными от ужаса глазами пытался пролезть в развороченное окно. Его сапог с рваной штаниной скользил по неровной кирпичной кладке. Наконец, он попал в крупную трещину, и тело вылетело из казармы. Снаружи царил ад! После разгрома немецкого десанта начала работать дивизионная артиллерия. Тяжелые гаубицы накрывали каждый клочок площадки перед казармой. Взрывы раздавались один за другим! Земля, осколки наполняли воздух смертью.

Андрей Ковальских пригибаясь понесся вперед. Винтовка с примкнутым штыком ходила ходуном в дрожащих руках.

Нет, нет, нет! — шептал он сквозь стиснутые зубы. — Это происходит не со мной! Мама! Мама!

Вдруг его нога подвернулась и он со всего размаха влетел в еще дымящуюся воронку.

— А-а-а-а-а! — заверещал солдат, уткнувшись в разорванное снарядом тело. — А-а-а-а-а-а! Я не хочу! Я не хочу умирать!

Вдалеке в очередной раз ухнула гаубица и выпущенный снаряд устремился по старой, уже натоптанной дороге, своим примером опровергая устоявшие истины.

…Дуб рос у этой дороги уже давно и видел столько, что с лихвой хватило бы не на одну книгу. Если бы он мог говорить, то рассказал бы и о чудаковатом гусаре, пьяным бегавшем за капитаном-исправником по пыльной дороге, и о деревенских бабах, часто ходивших мимо него за грибами, и о польских панах, с шумом проносившихся на лихих конях со сворой гончих. Однако он молчал! Дуб молчал, хотя чувствовал, что происходит что-то страшное. Он умирал! С самых корней, на десятки метров протянувшихся в глубь земли, поднималась чужеродная волна. Она медленно заполняло его старое тело, отнимая власть над могучими развесистыми ветками, загоняя древесного патриарха на самый верх.

Андрею было невыносимо страшно! Ему было страшно так, как боится темноты маленький ребенок! «Что? Что это? Что со мной? — слова, превращаясь в ужасные образы, всплывали перед ним. — Где я? Где я? Мама?! Почему здесь темно?!». Темнота перестала быть просто темнотой, перестала быть просто отсутствием света. Она казалась живой, осязаемой. «Где я? — метался голос в непонятном пространстве. — Где я?». Темнота медленно поглощала его — кусок за куском она глотала его самую суть, его душу. Но, вдруг, блеснул лучик света! В черноте образовалась крошечная прореха, из которой осторожно выглянул свет. Прореха начала расширяться. Лучи проникали все дальше и дальше.

«Свет! Там свет! — Андрей рванул прямо к нему. — Быстрее, быстрее!». Темнота отступала. «Что это? — перед ним всплыло что-то тонкое. — Ветки?! Это же ветки? Я в лесу?! Почему? Как?». Свет надвигался на него и на мгновение наполнил собой все… Потом случился Взрыв!

«Господи! Господи, что же я такое? — Андрей смог увидеть себя. — Что я такое?» Он увидел свое тело, свое новое тело! «Я дерево! — ошарашенно шептали крошечные листочки, раскачиваясь на ветках. — Я дерево!». «Господи, я дерево! — с ужасом скрипела потрескавшаяся кора. — Я дерево!».

Его сознание было в адском смятении. «Меня стерли, как карандашный рисунок, — огромный белый ластик нежно терся пожелтевший листок бумаги, стирая карандашные каракули. — Меня взяли и стерли, а потом взяли и нарисовали заново! Я — каракули! Я рисунок!». Вокруг было все чужое и непонятное. Все чужое и непонятное! Сознание кипело как вулканическая лава, пытаясь приспособиться. Чувства, время и пространство перевернулись с ног на голову. Словно по щелчку какого-то существа они превратились в кисель, густо замешанный на всех мыслимых и немыслимых физических и химических процессах.

…Для кого-то шло время — бежала по циферблату тоненькая секундная стрелка, отсчитывавшая минуты и часы, потом рождая дни и недели. Тяжелым катком вперед двигалась война, унося вместе с собой боль и ненависть. Немецкая машина, сметая на своем пути слабые заслоны, неудержимо рвалась к Москве. Все шло вперед и непрерывно двигалось, но не для Андрея! Его время остановилось! Оно остановилось в тот момент, когда он впервые понял, что по-настоящему стал деревом и что никто в этом мире его уже вернет обратно. Бежавшие вскачь секунды превратились для него в еле плетущихся развалин!

«Нет, нет! — словно безумный повторял он несуществующим ртом. — Я не дерево! Я не дерево! Я не дерево! Я человек! Я настоящий человек!». Слова вдалбливались в сознание калеными гвоздями, разжигая пламя ненависти. «Я не чурбак! Я не деревянная чурка! — неслись его слова из самой глубины сознания. — Я человек! Я Андрей Ковальских! Я человек!».

Его жизнь перестала быть только жизнью и просто жизнью; она стала войной. Эта война не человека с человеком, не человека с животным, не человека и силами природы! Он вступил в самый страшный бой, который только мог выпасть человеку. Он вел войну с самим собой — со своими страхами, со своим сознанием, со своей душой! Каждое мгновение стало тяжким испытанием, каждый миг превратился в ужасный экзамен, преодолеть который означало остаться человеком — разумным человеком.

2

Начало было самым тяжелым и в тоже время простым. Зрение! Мы умеем видеть и воспринимаем это обыденно до тех пор, пока не лишимся зрения, до тех пор, пока не почувствуем всю боль от этой утраты. Андрей учился видеть заново. Как младенцу, ему приходилось вновь осознавать всю сложность этого процесса. Его глазами стала старая, потрескавшаяся от времени, кора. Он стал видеть каждой древесной корочкой, каждой почкой, каждой клеточкой на молодом зеленом листочке.

— Господи, слышишь ли ты меня? — взмолился Андрей, когда увидел мир своими «глазами». — Господи, посмотри на меня! Что ты со мной сделал? Чем перед тобой я так провинился?

Кряжистый дуб шумно вздохнул, зашелестев пышной ветвистой шапкой.

— Что же это я такое? — шептали шуршащие по веткам желуди. — Кем же я становлюсь?

Следом за зрением пришла очередь слуха. С каждой своей новой попыткой, с каждым новым проделанным упражнением, его мир становился все более полным и стройным. Словно он медленно из зашторенной комнаты шел туда, где от света слепило глаза; из черноты выступали очертания, из очертаний складывались предметы… Окружающий мир окончательно стал приобретать свою законченность.

— Я слышу, — перестук дятла, ковырявшего жучков и червячков, донесся до него. — Я слышу! Я слышу, Господи!

Глухая стена развалилась на мелкие куски и в его сознание ворвалась неугомонная волна звуков. Сначала они возникали один за другим, словно существовал какой-то строгий порядок в их появлении. Журчание ручейка, пробивающего себе путь через бурелом, сменилось отголосками далекого мычания сельских буренок, потом послышалось конское фырканье. Вдруг, все эти звуки слились в один — в один большой журчащий-мычащий-фыркающий звук!

Лишь осязание заявило о себе другим способом. В тот день, когда Андрей наслаждался пением соловья, что неосторожно уселся по одну из его веток, ему вдруг совершенно дико захотелось почесаться. Захотелось так почесаться, как этого требует потное, давно немытое и грязное тело.

— Я брежу! — пронеслось в его, разучившемся удивляться, сознании. — Какой к черту чёс? У меня же нет рук! Как мне чесаться? А-а-а-а-а-а! Но как же хочется!

Сводящее с ума желание с неудержимой силой точило его изнутри. Не выдержав, Андрей мысленно пробежал по своему телу, стараясь найти то самое, беспокоящее место.

— Вот оно! Вот оно оказывается, где спряталось! — обрадовался он. — Сейчас мы тебя…

Около основания, возле одного из самого здорового корня, который чуть выныривал из земли, рылся грязный хряк. Это наверное просто позорище, а не хряк! Такого худющего замухрышку было стыдно не то что выгонять на улицу, но и даже держать дома. Весь поджарый, с настороженно поднятыми ушками, он лихо разгребал рылом землю. При этом каждый новый найденный желудь, хряк отмечал довольным похрюкиванием. Несмотря на свой малый размер, клыками свин обладал изрядными. Ими то он и задевал кору дерева, когда в очередной раз утыкался в землю носом.

— У, тварь! — не выдержал Андрей, вытягивая вниз одну из веток. — Сейчас я тебя!

Ветка, в мгновении ока превратившись в длинный хлыст, с силой опустилась на уткнувшегося хряка. Визг казалось наполнит собой весь лес. Обиженный и одновременно напуганный свин, ломая кусты, унесся в чащу.

— Вот это да! — удивился бывший красноармеец, продолжая размахивать импровизированным хлыстом. — Как же это так?! — В этот момент он еще даже не осознавал открывавшихся перед ним новых просторов. — Я могу шевелить ветками! Руки! Это мои руки! Мои руки! Господи, у меня есть руки!

Если бы в этот момент по дороге проходил любопытный путник, то ему был бы твердо обеспечен сердечный приступ. Дуб-патриарх, десятки лет стоявший возле дороги, начал дрожать, извиваясь своими ветками под стать самой искусной танцовщице. Массивное тело качалось из стороны в сторону. От сморщенной коры с громким щелчками отлетали кусочки.

— Руки! — смеялся дуб. — Руки! У меня теперь есть руки!

С этого дня все стало меняться. Андрею казалось, что был пройден какой-то водораздел, отделявший его от самого себя. Если раньше каждая его мысль была наполнена каким-то отчаянием и неверием, то теперь в сознании прочно поселилась надежда. Это было окрыляющее чувство, которое словно толкало его вперед, словно заставляло все ускоряться и ускоряться. Он все лучше и лучше чувствовал свое новое тело. С каждой вновь прожитой секундой ствол, ветки, кора, листья становились ему ближе и понятнее. Дерево стремительно теряло свою чужеродность…

Однажды Андрей даже поймал себя на том, что с жалостью думал о своем старом теле. И это была не грусть, а легкое презрение к телу, к его возможностям, к его потенциалу! «Как же человек слаб и беспомощен! — вспоминал он себя. — Он же букашка, которую можно легко раздавить. Раз и все, нет человека!». Он с неким восхищением осмотрел себя — могучий широченный ствол, который не обхватят и четверо мужчин; длинные узловатые ветки, тянувшиеся далеко в стороны; гибкие пруты корней, с упорством вгрызавшиеся в землю. Это было грандиозно! Это была настоящая сила, за которой стояли миллионы и миллионы лет эволюции, бесконечные века безумных случайных экспериментов великого ученого — природы!

Первые успехи настолько его поразили, что дальнейшие упражнения стали еще более интенсивными. Он метался словно сумасшедший, стараясь постичь все возможности своего тела — видеть, чувствовать, слышать и делать многое такое, что раньше могло ему только сниться.

3

— Какое прелестное дитя, Карл!

— Крути педали, олух! Нам нужно до вечера разобраться со связью, иначе обер-лейтенант будет вне себя…

Находиться в такой полудреме было безумно приятно. Это было состояние полной расслабленности, когда тебя ничто не беспокоит, не напрягает, когда даже расслаблена самая крошечная мышца, когда твое лицо обвевает легкий ветерок. В такие моменты не хотелось ни о чем думать.

— Карл, ты полный недоумок! Здесь же лес. До города почти 8 километров. Понимаешь?

— Ну и что? При чем тут эта девочка?

Ветки лениво колыхались на ветру, которые не веял, а всего лишь поглаживал изъеденные жучками листья. Это было божественно! Андрей нежился!

— О, черт!

Раздался резкий шуршащий звук. Потом на землю полетело что-то одновременно и гремящее и звенящее.

— Держи ее!

— Ты больной, Йохан. Она же девочка! Ей похоже нет и десяти лет!

— Хватай ее! Это же не люди! Это русские!

На мгновение голоса пропали и стало тихо. Вдруг воздух прорезал визг и чей-то испуганный голосок залепетал:

— Не надо, пожалуйста! Не надо! Не трогайте меня! Пожалуйста! Не трогайте меня!

Листва грозно зашелестела. Андрей недовольно зашевелился. «Что это такое? Какой-то крик?! Посмотрим, посмотрим…». Картинка окружающего пространства всплыла в его сознании. Он мгновенно очнулся от дремотного состояния, едва осознал то, что происходило почти у его ног.

— Баран, бросай свой велосипед! Иди, помоги мне! Будешь вторым.

— А если кто-нибудь узнает, Йохан? Ты знаешь что за это могут с нами сделать в Рейхе?

— За это славянское быдло нам ничего не будет! Наоборот, мы получим поощрение, так как освободим эту благодатную землицу для настоящих немцев! Понял?

Крохотная синичка, еще минуту назад беззаботно что-то насвистывавшая, обеспокоенно задергала головкой. Листья начали медленно подергиваться. «Господи, это же …, — ошарашенный Андрей не мог поверить в то, что происходило. — Что же такое происходит? Это же люди!». К стволу прижалась невысокая девчушка в ветхом сарафане, худыми ручками с силой вцепившаяся в складки коры. Она с отчаянием смотрела прямо перед собой.

— Какая красотка, Карл, — в восхищении зацокал толстый связист, растопыривая в стороны руки. — А я всегда думал, что с француженками никто не сравниться.

— Что-то она худовата, — бормотал второй, поправляя очки все время сползавшие на нос. — Кожа да кости!

— Что ты понимаешь в это деле?! — засмеялся боров, начиная расстегивать засаленный китель. — Это самое то! В самом соку деточка!

Корни, десятилетиями спавшие в земле, осторожно зашевелились. Здоровенные жгуты выныривали, высовывая на свет свои безобразные наросты и проплешины. Откуда-то из глубины лезли и их тонкие собратья. «Это не люди! Не люди! — набатом звенело в его сознании. — Люди не могут так поступать! Люди просто не могут так поступать!».

— Повсюду эти корни! — пробурчал очкарик, отрезая девчонки место для бегства. — Того и гляди голову сломаешь! Надо сжечь весь этот лес к чертям собачьим!

Все произошло практически мгновенно. Не помнящий себя от бешенства Андрей сорвался! Со свистом корни вырвались на воздух и начали стегать двух связистов.

— Мой бог, что это? — застыв столбом от увиденного, проговорил первый. — Я что, сплю?

— А-а-а-а-а-а! — завопил дурным голосом второй, пытаясь закрыть голову от древесных плетей. — Прочь, прочь, дьявольское отродье!

Полевой китель мышиного цвета оказался отвратительной защитой от обычных веток, так и норовящих выдавить твои глаза. Древесные плети вспарывали целые борозды на скорчившихся от боли и ужаса людях. Сквозь свисавшую лохмотьями ткань просвечивало не знавшее загара тело, превращавшееся в одну сплошную рану.

Андрей продолжал хлестать не переставая. Удар за ударом ветки обрушивались по распластанным телам. Они молчали, перестав даже хрипеть и стонать. В воздухе стояло лишь чавканье, с которым плети врезались в окровавленную плоть. Он остановился лишь тогда, когда почувствовал, что на него кто-то смотрит. От удивления Андрей даже вздрогнул — ствол пронзила легкая едва заметная судорога. На него смотрела девочка! Невысокое создание с огромными глазами с ужасом смотрело прямо на него и её взгляд пробивался сквозь шевелящуюся листву, охапку окровавленных веток, шершавую кору. Казалось ее взгляд проникал прямо в его душу. В этот момент он испытывал совершенно необыкновенные чувства, которые подобно бурлящей реке переполняли русло его сознания и грозили снести все преграды на своем пути.

Девочка буквально вросла в корневой клубок. Ее острые коленки вдавились в рыхлую землю у подножия ствола, а худенькое тельце съежилось. Она была похожа на дикого зверька, которого впервые взяли на руки, от чего он шипел, приподнимал шерсть на загривке и прижимал крошечные ушки к своей голове.

«Бедное дитя, — пробормотал он, еле шевеля тучей листвы. — Ты же боишься… Не бойся меня! Я тебя не обижу». Откуда-то из глубины зеленой массы начал вытягиваться тонкий «шнурок» с несколькими ярко-зелеными листочками на конце. Прямо на глазах от длинной веточки осторожно потянулись молодые побеги. «Не бойся, деточка, — шелестели листья. — Я не страшный». Ветка, превратившаяся в вытянутую и отдаленно напоминавшую человеческую кисть, замерла у плеча ребенка.

— Не надо, — прошептала еле слышно девочка, не сводя потрясенных глаз с дерева. — Не надо… Не трогай меня!

Застывая на миг ветка осторожно поползла обратно, втягивая в себя лишние пальчики. «Иди, кроха, домой, — махнул Андрей на прощание веткой. — Иди и быстрее». Она неуверенно кивнула копной спутанных волос и с трудом поднялась на ноги, а через несколько секунд ее потемневшие от грязи пятки уже сверкали на дороге.

«Ну вот, — добродушно бормотал Андрей, слегка покряхтывая корой. — Дел натворил, а теперь убирай… Чего же мне с этими делать-то? Закопать что-ли?». Нижние ветки, изогнувшись почти до самой земли, ухватили трупы за ноги и потащили к оврагу, что пробрался почти до самого дерева. «Полежите здесь! — распрямил ветки дуб. — Думаю, вам это пойдет на пользу, да и мне удобрения не помешают». Сверху на сгрудившиеся трупы он набросал земли, осыпав край оврага.

4

В справной избе, единственной из села, красовавшейся своей новой крышей, горел яркий свет, а из-за неосторожно приоткрытого окна доносился рассерженный голос.

— Вот, дуреха-то! — шипел, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик, мужчина. — Сколько раз тебе говорил! Не ходи! Не ходи! Ничего с твоей бабкой не случиться!

Раз! Раздался громкий хлопок! Кто-то, по-видимому, не сдержался и тут сразу же заголосил женский голос:

— Ой, мамоньки, что же теперь будет? Что же теперь с нами будет? Боже ты мой, за что же нам такая напасть-то?

— Заткнись, Марфа! Бог мой, целый дом баб и никакого толку! Уймись, и без тебя тошно! … Подожди-ка, окно-то у нас открыто. Вот дура! Тише вы все! Идет кто-то!

В дверь громко постучали. Хозяин, крупный мужчина с длинными холеными усами, с тревогой посмотрел в сторону сеней. Стук раздался вновь и было в нем что-то знакомое. «Свой кто-то, — подумал староста, с кряхтеньем подходя к двери. — Чужие так не стучат! Немчура давно бы уже дверь ломала».

— Кого там еще принесло?! — с деланным возмущением закричал он.

— Степан! — донеслось из приоткрываемой двери. — Это же Григорий! По делу к тебе.

Из-за двери показался кряжистый мужик с крупным свертком в руках. Следом за ним в комнату вошли еще двое, являвших почти копией первого. Они также были невысокими полными мужиками с роскошными усами и едва пробивавшейся сединой. На всех троих красовались расстегнутые пиджаки и широкие темные порты, заправленные в смазанные дегтем сапоги.

— Вона сколько вас?! — даже не удивился хозяин. — Ну что же, прошу к столу, раз уж пришли! Марфа, где ты дура-баба! Гости у нас! Давай накрывай!

— Не суетись, хозяюшка! — густым басом проговорил один из гостей, вытаскивая из свертка крупную бутыль. — У нас все с собой…

Они степенно расселись за столом, который словно по мановению волшебной палочки оказался заставлен продуктами. Странное это было сборище! С одной стороны, собрались вроде бы как и знакомые друг другу люди, а с другой — сидели они молча, словно воды в рот набрали.

— Ну, панове, пора и честь знать, — прогудел Григорий, решительно ставя на стол граненный стакан. — Благодарствуем тебе Степан за хлеб да соль… Дело у нас к тебе одно есть. Поговорить треба.

Староста внимательно посмотрел на говорившего.

— Люди говорят, что с внучкой твоей несчастье сегодня приключилось?! Бают, вроде как ссильничать ее кто-то хотел, да не вышло!

Хозяин напрягся; его огрубевшие от работы пальцы вцепились в край стола, а лицо медленно наливалось багровым цветом.

— Мало ли что бабы языком треплют! — прохрипел он. — Нету им никакой веры! Сбрешут — не дорого возьмут! А внучка моя цельный день дома по хозяйству моталась — то в огород, то в хлев. Некогда ей шастать, да с нехорошими людьми разговаривать.

— Степан, мы тебе не чужие люди, — наклонился над столом Григорий. — Я кум твой, Михай вон шурин, а тезка друже твой давний… Не бреши нам! Галька моя видела, как твоя неслась как оглашенная со стороны леса, да орала. Говорят, совсем девчонка с ума сдвинулась. Такое гутарит, что смех и грех один! Что нам скажешь на это?

Тяжело вздохнув, староста пробормотал:

— Ладно, поговорим и сами решайте, что там случилось… Эй, Марфа, где тебя опять носит? Позови нашу бедову девку! Чтоб одна нога там, а вторая здесь!

Через пару минут перед мужиками появилась заплаканная девчонка. Он застыла посередине комнаты с низко склоненной головой, так что собравшиеся видели лишь ее макушку.

— Давай, Танька, рассказывай панам, как все было, — угрюмо проговорил Степан. Что все как на духу, а то опять ремня у меня получишь! Говори, не молчи!

Девочка робко подняла голову и большими глазами уставилась на гостей.

— Я к бабуле шла, — дрожащим голосом начала она. — Я к ней кажную субботу хожу прибираться… Иду я через Зиновий лужок, где буренку нашу в прошлом годе волки задрали. Иду, значит-ча, по дороге…

— Хватит тары-бары разводить! — рявкнул старик на съёжившуюся от испуга девочку. — Говори по делу! Что случилось!

— Немчины ко мне пристали! — внезапно разрыдалась она. — Двое… Лаялись они, лаялись, да полезли ко мне.

Мужики как-то странно переглянулись. Дело принимало опасный оборот, грозящий в случае огласки смертельной опасностью не только для семьи девочки, но и для всей деревне.

— Руки свои растопырили и идут на меня, — продолжала плакать она, размазывая кулачками слезы по лицу. — А я к дубу прижалась и плакать начала! А толстый такой…

— Подожди, деточка, — прервал ее один из сидевших. — Панове, нехорошее это дело — смердит оно плохо! Я не в обиде буду, если кто встанет сейчас и уйдет до хаты. О детках своих лучше подумайте…

— Ты что, Михей, совсем нас за иродов держишь! — вспылил его сосед. — Детки, детки… У всех у нас детки и что теперь сидеть и молчать! Сегодня у Степана внучку ссильничают, завтра у меня, а потом и к тебе заявятся! Давай, Татьяна, рассказывай, что дальше было. Куда немчура то делась?

— Боженька мне помог, — тихо прошептала она, перекрестившись на образа. — Боженька этих поганных от меня отвел! Дубу повелел он защитить меня, что тот и исполнил.

— Вот, панове, это она и твердит цельный вечер, — тоже перекрестившись кивнул староста. — Я её и так и эдак спрашиваю, а она все свое талдычет — Боженька ей помог, Боженька от беды спас! Дочка, мать её, покойница, царство ей небесное, набожная шибко была! Вот и внучка тоже туды подалась.

— Ты, дочка, не спеши, — подошел к девочке Михей и разгладил ее волосы, непослушными прядями спадавшими на лицо. — Поплачь, поплачь! Нету больше этих иродов! Нету. Боженька их всех прибрал к себе. А как, говоришь, дуб-то помог тебе?

С благодарностью посмотрев на него, Таня шмыгнула носом и продолжила:

— Он как потянется к ним ветками, как схватит! Они руками машут, кричат. Тут как начал дуб ветками хлестать их… Хлестал — хлестал, хлестал — хлестал!

До поздней ночи в доме старосты горел свет. За это время гости уже прикончили и первую бутыль, а потом и вторую, что незаметно выложила на стол хозяйка. Долго они говорили: и так и эдак спорили, да рядили. В конце концов, решили сидеть молча и ждать, что дальше будет.

5

Над столом кругами огромная жирная муха. Круг за кругом она кружила над склонившимся над бумагами человеком. Зеленоватое, переливающийся в восходящих лучах солнца, брюшко, то приближалось к самому уху, то наоборот отдалялось, что делало противный жужжащий звук еще более надоедливым. Хлоп! Не выдержав, человек резко ударил по зловредному насекомому пачкой бумаги.

— Проклятье! — закричал он, когда летающая тварь благополучно избежала гибели. — Что за чертова страна?! Чертовы мухи!

Через мгновение дверь открылась и в деревенской горнице появился заспанный солдат — глаза красные, гимнастерка в складках.

— Господин капитан?! — его голос был полон рвения и выражал такое почтение, что офицер почувствовал себя минимум на одно звание выше, а может быть и на два.

Несмотря на остро испытываемое раздражение, Курт Штеффель, командир истребительной команды 137 пехотной дивизии, сдержался от очередного проклятья и почти спокойным голосом спросил:

— Ты вызвал старосту? Так, что стоишь? Бегом!

Всегда отличавшийся крепкой выдержкой, практически стальными нервами, Курт с удивлением отметил, что срываться стал гораздо чаще. Если в польскую или французскую компанию о его самообладании и целеустремленности ходили легенды, что не раз было отмечено и командованием, то сейчас и здесь он словно с цепи сорвался.

— О, черт! — вновь вспылил он, с силой ударив по столу. — Это насекомое меня уже достало!

Сейчас, когда срок его командировки на Восточный фронт исчислялся уже несколькими месяцами, Штеффеля начали все чаще посещать странного рода откровения, о которых даже подумать было страшно. «Все дело в этой чертовой стране! — зло смотрел он на гору скопившихся перед ним бумаг. — Везде, как у людей! Все на своем месте, все ясно и понятно. Начальник сказал — подчиненные сделали. Но здесь… Эти…». Его уже мучило не злоба, а самая настоящая ненависть — ненависть ко всему, что он здесь видел, и кого здесь встречал.

— Где же этот баран? — заорал офицер в сторону двери. — Если через десять минут его здесь не будет, то ты, Зейдель, отправишься в штурмовые части!

«Как же можно равнять их и нас? — снова и снова возвращался он к мучающей его мысли. — Всегда и везде были и есть те, кто лучше, умнее и сильнее, те, кто более активны, культурны и, в конце концов, цивилизованны и все остальные! Это же закон мироздания! Это же понятный все принцип жизни! Как этого можно не понимать?!». Его рука во время всего этого мысленного монолога непроизвольно скользнула к кобуре и через несколько секунд на стол лег вороненный металл.

— Господин капитан, староста доставлен, — через приоткрытую дверь раздался голос ординарца и в комнату ввалился потрепанный мужичок.

— Наконец-то, вы почтили нас своим присутствуем! — преувеличенно радостно воскликнул капитан. — Я так долго вас ждал, так ждал, что почти и не надеялся на нашу встречу!

Степан, по всей видимости, радости немецкого офицера не разделял. Понурив плечи, он стоял около двери и с непроницаемым видом мял матерчатую кепку. Когда его сорвали с кровати и дали несколько раз по зубам, он чуть не умер от испуга. «Узнали, ироды! — до пят пробил его холодный пот. — Кто же рассказал?! … Боже! Что же будет с Танькой?!». Однако, разозленных солдат интересовал лишь он один и больше никто.

— И что мы молчим, господин Степан? — офицер говорил по русски довольно неплохо, правда с легким акцентом. — Кого мы ждем? Или может просто не хотим сотрудничать с германским командованием? А?

Продолжая мять кепку, староста сглотнул образовавшийся в горле комок.

— Так я за всегда готов, — с трудом вдавил он звуки из пересохшего горла. — Я что против?

— Отлично, господин Степан! — оживился Курт, энергично потирая руки. — Значит, мы готовы… Тогда рассказывайте, кто из вашего села помогает партизанам? Назовите мне имена, фамилии.

С лица старосты в этот момент можно было писать живописные полотна с психологическим уклоном. Его брови приподнялись, щербатый рот слегка приоткрылся, а в глазах плескалось просто вселенское удивление.

— Партизаны? — пробормотал он. — Господин офицер, помилуйте ради Бога, какие партизаны? Откуда в наше местности могут появиться бандиты? Да мы же за германску власть всеми руками и ногами согласны! Вот этими самыми руками любому сверну его поганую головенку, — староста протянул к немцу свои здоровенные, похожие на небольшую лопату, ладони. — Да, какие у нас партизаны?

— Хватит! — офицера словно подбросило со стула. — Хватит рассказывать мне сказки! Я, что похож на дурака, которому можно пудрить мозги?!

Он подскочил к старосте и начал выговаривать:

— Германский Рейх — это вам не большевики! Вы меня понимаете? Это раньше можно было без устали болтать языком и ничего не делать! Все! Хватит! Я вам покажу немецкий порядок! Я почти два года не вылазил из лесов… Ты меня слышишь, старый пень? Целых два года я скакал по лесам и ловил этих чертовых маки! За это время я понял одну вещь…

Он сделал недолгую паузу и с намеком посмотрел на старосту словно ждал от него какого-то откровения. Однако тот, по-прежнему, сохранял на своем лице столь искреннее недоумение, что было крайне сложно его в чем-то обвинять.

— Я понял одно — всегда, я повторяю всегда, партизан поддерживает кто-то из местных! — палец Курта выразительно устремился вверх. — Недалеко от вашего села происходят крайне неприятные события, которые мне приказано прекратить в самые кратчайшие сроки. И будьте уверены, я прилажу максимум усилий, чтобы полностью решить эту проблему! — через секундную задержку он продолжил. — Месяц назад пропали два связиста — от них нашил только погнутые велосипеды. Около двух недель назад пропал целый грузовик с обмундированием. Потом кто-то напал на полицая из соседнего с вами села. Его тело и оружие до сих пор не найдено. Все это произошло в непосредственной близости от вашего села! И ты мне еще будешь говорить, что у вас здесь нету партизан?!

Недоуменный вид стал медленно сползать с лица старика. «Как же плохо-то! Как же плохо! — забормотал он про себя. — Неужто и правда кто-то у нас в лесу поселился… Что же теперь будет-то?».

— Надеюсь вы меня понимаете?! — офицер вновь перешел на «вы». — Вы понимаете, что я вынужден принять превентивные меры?! У меня просто не остается другого выхода. Если вы не понимаете нашей доброты и мягкости, если вашим людям по душе власть большевиков евреев, то мне остается лишь одно — казнь! Даю вам последний шанс исправить положение и спасти себя и своих односельчан. Через два дня я должен знать все: кто, где и когда помогал партизанам. В противном случае… А теперь вон!

Мгновенно влетевший ординарец выпихнул на улицу ошеломленного старика и уже там, дав ему хорошего пинка, спровадил домой.

— Теперь посмотрим, насколько ты умен Степан, — бормотал Курт, меряя шагами просторную горницу. — А мне кажется, ты умен, и даже очень умен, просто не любишь этого показывать! Ты умен и труслив и, значит, узнаешь все, что мне надо! — замерев у большого зеркала, он понимающе подмигнул своему отражению. — Ты перевернешь это чертово село вверх дном, проверишь каждый дом и подвал, залезешь под каждую юбку, но все узнаешь!

Староста тем временем ковылял по пыльной дороге, поминутно оглядываясь, не едет ли кто-нибудь следом. Ему срочно нужно было с кем-нибудь посоветоваться, но как назло дорога была совершенно пустая.

6

Это утро ничем не выделялось из череды ему подобных. Андрей как и всегда наслаждался восходящим солнцем, под лучами которого начинали медленно нагреваться листочки на его макушке. Именно этот момент он ценил больше всего и когда был человеком. Ему постоянно казалось, что солнце словно пронизывало его с головы до ног. Это чувство было настолько сильным, что порой его пугало. «Хотя, если подумать, в этом наверное нет ничего сверхъестественного, — расслабленно размышлял он. — Я же чувствую дождь и мне приятно, когда капля за каплей вода стучит по листве и спускается вниз к самым корням. Значит, я могу почувствовать и солнечные лучи. Это похоже на дождь, только солнечный!».

Последние дни Андрей много размышлял, так как в его положении это оставалось одним из главных развлечений и единственным способом не сойти с ума. Он по-прежнему чувствовал себя человеком, правда не совсем обычным человеком! Сходившее первое время с ума сознание от совершенно кардинального физического, химического и эмоционального сдвига в организме оно выработало прекрасную защиту — оно очеловечило все, что происходило с человеком.

Вот и сейчас Андрей медленно потянулся одной из своих рук-веток в сторону здоровенного бугра на нижней части ствола и с наслаждением почесался. Почесывание было настолько энергичным, что хруст стоял по всему лесу. Однако, главное состояло в том, что почесывание или как это движение не называлось, действительно, приносило ему удовольствие. «До чего же это приятно! — если бы он мог свистеть, он наверняка бы начал посвистывать. — Бывало раньше, намашешься косой за цельный день до хруста в спине, да как завалишься спать в душистый стог луговой травы. У-у-у-у-у! Красота! О! Что это еще за крестный ход?». Прекратив скрести свой нарост, Андрей повнимательнее вгляделся в сторону видневшихся вдалеке домов. По пыльной дороге шло несколько десятков людей, что в такую жару было не самым обычным явлением для этих мест. «Куда это они собрались? — с удивлением размышлял он. — Через пару часов самая жара будет… Смотри-ка, вырядились как! Рубахи праздничные, узорчатые. На свадьбу что-ли? Вон и в корзинках что-то тащат».

Сельчане, ковылявшие в праздничных одеждах, действительно, несли в руках какие-то корзинки и свертки. Андрею даже показалось, что он почувствовал запах копченной грудинки. «Вот тебе и на! — попытался улыбнуться парень. — Сколько всего случилось, а от запах грудинки-то слюнки по прежнему текут! Значит, жив еще Андрюха!».

Делегация тем временем дошла до поворота и свернула в лес. Девочка, бежавшая впереди всех, ломилась прямо сквозь кусты и, как внезапно понял Андрей, направлялась она к нему. С каждым шагом ее образ становился ему все более знакомым. Наконец, он узнал девочку! «Добралась, значит, до дома! Вот, чертовка, молодец!». Подошедший вслед за ней крепкий старик внезапно бухнул на колени, что явилось знаком и для остальных. Мужики и женщины, старики и старухи, дети встали на колени и странно стали смотреть на дуб.

Андрей сразу же узнал этот взгляд. Зовущий, отчаянный, искавший утешения и надежды, верящий во что-то высшее и нечеловеческое, взгляд молил! «Как мама, — вспомнил он часами стоявшую у икон мать. — Как мама смотрят… Да, что это с ними?!». Ему, хотя и выросшему в религиозной и скрывавшей это семье, было странно видеть такое, да еще в таком, нынешнем его состоянии.

— Значит-ца, пришли мы, — густым басом начал тот самый старик, что первым бухнул на колени. — Ээ… Просить мы хотели.

Вдруг отпихнув его в сторону вперед протиснулся еще более древний дед, тут же заголосивший дурным голосом:

— Батюшки ты наш, родимый! Помоги внучкам своим! Совсем ироды замучали, сил больше нету терпеть! Погибаем, батюшки родные! Погибаем, аки агнцы, отданные на заклание. Батюшки!

Едва он закрыл рот, как вопли подхватили остальные:

— Батюшки родные! Помоги, не оставляй нас иродам на поругание!

Дедок словно безумный непрестанно клал поклоны, что получалось у него просто превосходно — чувствовалась долгая практика. Спина работала как хорошо отрегулированный автомат: позвоночник в бешеном темпе сгибался и разгибался, а голова с хорошо различимым стуком касалась земли.

«Да что же это такое твориться? — ошалело спрашивал себя Андрей, физически ощущая как голова творящего поклоны старика утаптывала землю у его корней. — Они что сошли с ума?».

— Не оставь нас одних! — вновь заголосил дед, прекращая кланяться. — Не оставляй! Защити нас!

Андрею, определенно, это все не нравилось! Какой-то бред! Кланяются, молятся! Ему просто в голову или то, что он считал головой, прийти не могло, что сельчане увидели в его случайной помощи ребенку настоящее божье откровение. Для глубоко верующих людей, знающих о Боге не из книжек сытых проповедников, любое такое событие приобретало оттенок чуда и к нему соответственно относились как к чудесному проявлению божьей силы.

— Дедушка Дуб, — неожиданно раздался тоненький голосок, перебивший завывания взрослых. — Дедушка Дуб, это я Танька!

Листва заинтересованно зашелестела, скрипнули ветки, словно великан просыпался от сна. Андрей смотрел на кроху, доверчиво прикоснувшуюся к морщинистой коре дерева.

— Ты нам поможешь? — она приподнялась на цыпочках и, задрав голову, со слезами всматривалась в листву. — Поможешь, а? Ты же сильный и большой!

Дернувшийся было в этот момент к девочке старик, окаменел. Нижняя ветка дуба, толстая, узловатая с синеватыми проплешинами мха, со скрипом начала опускаться. Через несколько секунд тоненькая веточка с нежными зеленоватыми листочками на конце осторожно коснулась волос девочки и начала медленно гладить ее по голове. Ошеломленные односельчане, разинув рот, наблюдали, как сквозь роскошные длинные волосы раз за разом проходил импровизированный деревянный гребешок.

— Боже мой, — ахнула какая-то бабка, сразу же схватившись за медный крестик. — Ожил, ожил! Дуб ожил… Боже мой! Что же это твориться?

— Ты хороший, — продолжала говорить девочка так, словно успокаивала огромного и страшного пса. — Ты нас любишь и не обидишь нас! Так, ведь?

В ответ дуб тихонько поскрипывал, словно полностью соглашаясь с ней во всех самых мыслимых и немыслимых просьбах. К его первой ветки вскоре присоединилась и вторая, заботливо обхватившая девочку за плечи. Теперь она находилась в настоящем коконе из древесных веток, которые местами ее совершенно скрывали. Андрею было ее очень жалко… «Бедный ребенок, — шептал он. — Чего же еще с тобой случилось? Кто тебя обидел, моя маленькая кроха?».

— Ладно, панове, видно Боженька нас услышал, — тихим голосом проговорил Степан, с трепетом смотря на улыбающуюся девочку. — Воно она как вышло… Значит-ца, грешники мы с вами большие, а дитя, вон, невинное. Бог, он то все видит и все знает! Давайте, бабы, кладите, что принесли под дерево и пойдем отсюда!

Несколько женщин, с испугом поглядывая на раскинувшееся дерево, положили у его корней принесенные свертки и корзинки, коих набралось приличная горка.

— Ну вот и все! — пробормотал староста, приподнимаясь с колен и помогая подняться закрасневшему дедку. — Оставим девчонку… Пусть поговорят… Вот оно как случилось! Ну помогай нам Бог!

7

Курт в очередной раз посмотрел на часы. Большие с четкими цифрами, покрытыми светящимся в темноте составом, они показывали ровно десять часов, что было совершенно немыслимо.

— Проклятье! — со всей дури хлопнул он дверью, показываясь на крыльце. — Русские свиньи! Не хотите по хорошему?! Да?! Хорошо! Сделаем тогда по моему! По машинам! Пришло время поразмяться! Навестим этих ублюдков.

Сонное царство, царившее во дворе, в мгновении ока преобразилось.

— Быстрее, быстрее, по машинам! — раздавался бешеный вопль унтер-офицера из окна. — Что это за вид? Фриц, ты забыл, кто мы? Бегом! Бегом, зададим им перцу!

До села они добрались за несколько часов, что изрядно не понравилось Курту и ввергло его в еще более отвратительное настроение.

— Оцепить село! — сквозь губы приказа он, направляясь к дому старосты. — Всех впускать и ни кого не выпускать! Обыскать каждый дом, каждый сарай! Выгнать всех на площадь! Выполнять!

Оба унтер-офицера, как хорошо выдрессированные псы, быстро скрылись из виду. И началось… Громкая лающая речь, выстрелы, лай собак — все это было густо замешано на женских криках и слезах, тычках и кровавых соплях. Все было максимально эффективно — быстро и жестко! Двое держали под прицелом окна и дверь дома, а третий вышибал дверь и выпускал в потолок очередь из автомата. Если оттуда не раздавались жалобные вопли и никто не выбегал, то в дом летела граната, а то две.

Курт Штеффель подошел к площади в тот самый момент, когда из дальних домов показались первые сельчане. Растрепанные женщины, плачущие дети, плетущиеся старики и старухи… А за их спинами медленно поднимался дым, хороня тех, кто не захотел или не смог выйти на улицу.

— Взять этих! — махнул капитан рукой в сторону одиноко стоявшей троицы — мальчонки-сорванца, старого деда и девушки. — Повесить!

Дюжие автоматчики сноровисто повалили всех троих на землю и быстро связали им руки. Никто даже испугаться не успел, как их подвели к дереву.

— А ну молчать и слушать! — заорал офицер, легко перекричав начавшуюся заводиться толпу. — По приказы германского командования эти лица подлежат немедленной казни, как пособники скрывавшихся бандитов. Мы будем вешать одного за другим, пока вы не выдадите мне тех, кто знает о месте расположения партизан. Приступить!

Ухмыляясь, высокий солдат быстро засучил рукава и ловко забросил конец веревки на дерево. Пара движение и в его руках появилась аккуратно скрученная петля.

— Готово, господин капитан! — вытянулся он перед командиром.

Первым к дереву подвели дедка со всклоченной бородой. Замусоленный пиджак на нем задрался, показывая дырявую подкладку и мятого вида подштанники.

— Подожди-ка…, — махнул рукой офицер. — Мы же не пригласили наших гостей! А какой праздник без дорогих гостей! Ганц!

Скалящийся с борта броневика чумазый механик мгновенно пристроился к пулемету и расчехлил его. Через несколько секунд оглушительное стаккато разорвало площадь и в сторону леса улетел немецкий подарок. Пули внушительного калибра насквозь прошибали древесные стволы, вырывая из них клочья.

— Отлично! Просто отлично! — начал аплодировать Курт. — Думаю теперь до них дойдет, что мы шутить не собираемся! Давай!

Старика приподняли над землей и, накинув веревку, отпустили. Толпа ахнула. Дед долго не хотел умирать. Его багровеющее лицо корчило гримасы, из рта раздавались хрипы, а ноги в ярко начищенных сапогах дрыгались в разные стороны.

— Теперь следующий, — палец переместился на девушку, безумными глазами следившую за трепыханием старика. — Видишь, Степан, до чего доводит гордость и своенравие?! Это по твой вине умер человек, а скоро умрут и еще…

Курт набрал воздуха в грудь, чтобы сказать еще что-то, но запнулся и с удивлением посмотрел на странные борозды, с немыслимой быстротой взрезавшие наезженную грунтовку. Появившись с окраин. откуда-то из-за домов, они рвали землю с такой силой, что крупные затвердевшие комья подлетали на несколько метров вверх и оттуда густым дожде падали обратно.

— Что это? — его рука автоматически потянулась к кобуре. — Что это такое?

Добравшись до одного из домов, как раз лежавшего на прямой между лесом и площадью, борозда вдребезги разнесла бревенчатую избенку. «Словно взрыв, — мелькнуло в его мозгу. — Как будто кто-то взорвал этот дом…». Разворотило весь угол, который на людей смотрел теперь не стеклами своих окно, а развороченными бревнами. На улицу вывернуло все содержимое комнат — какие-то грубо сколоченные стулья, массивный стол, перекрученная металлическая кровать, тряпки.

— Партизаны! — заорал кто-то это губительное слово. — На нас напали! Партизаны!

Собравшийся народ еще только разворачивался, как первый броневик, ближе всех стоявший к лесу, уже ломали какие-то щупальца. Здоровенные черные прутья с свисавшими с них лохмотьями вырывались из под земли и сразу же начинали оплетать машину. Среди иступленного женского визга особенно страшными были казались вопли мужчин. В какой-то момент, Курт подумал, что попал прямиком в ад.

— Прочь! — пнул он радиста и сам схватился за рацию. — Срочно дайте мне наседку! Бегом, мне наседку! Быстро!

Не растерявшиеся солдаты сразу же грамотного организовали оборону. Несколько десятков их сгрудились вокруг командира и ощетинились стволами. Остальные, кому еще посчастливилось остаться в живых, от бедра поливали свинцом разрывавшуюся вокруг них землю.

— Наседка, Наседка, это цыпленок! Это цыпленок! — захлебывался в трубку офицер. — Это цыпленок! На нас напали! Срочно пришлите помощь! На нас напали! Квадрат 43–13! Повторяю квадрат 43–13! Запрашиваю артиллерийскую поддержку. Дайте огня!

Первый ряд солдат, которые надеялись остановить древесные жгуты огнем автоматов, лег сразу — их просто запахали в землю. Черные склизкие корни лезли из земли, цепляясь за ноги, одежду, и сразу же пытались юркнуть обратно. Не успевших засасывало мгновенно вместе со всем его оружием и припасами. Над площадью стоял ор, мат, запах дерьма и звуки сминаемого металла!

— О, черт! Быстрее! Они близко! — пистолет в его руке дергался как заводной, выпуская в сторону земли пули. — Они близко!

Хрипящая голосом простуженного человека рация затихла, а на смену ей пришел кипящий ад! Дивизионное командование, решившее, что истребительный отряд банально попал в засаду и находится под огнем партизан, ударило из всех стволов! Сто пятидесяти миллиметровые пехотные гаубицы почти двадцать минут долбили по квадрату 43–13, разнося все в пух и прах.

— Цыпленок ответьте Наседке! Цыпленок ответьте Наседке! — надрывался дивизионный радист. — Цыпленок! Вызывает Наседка!

Дома разлетались как игрушечные, разбрасывая далеко в стороны разлохмаченные бревна, камни. Обезумевшие от страха люди метались как безумные, пытаясь укрыться от обстрела.

8

Несколькими часами ранее. Северная оконечность леса.

— Илюха, ты глянь! — крупный конопатый парень, вцепившийся в ветку дерева, был не просто удивлен, он был растерян. — Да, что же они творят?! Вешать собираются что-ли?

Илья, с перевязанными как у революционного матроса лентами, быстро забрался наверх и пристроился рядом с товарищем.

— Дай-ка! — он взял протянутый бинокль. — Вот твари, похоже всех троих повесят! Точно! Деда взяли… Слушай вертайся-ка к командиру и все доложи. Понял?! Они должны за все заплатить! Ой!

Со стороны села раскатисто задолбил пулемет. По деревьям словно прошлись молотом — стоял глухой стук, треск. Первый ни говоря ни слова мигом слетел с дерева и, пригибаясь, побежал вглубь леса.

— Стой! Стой! — вдруг ему в спину заорал товарищ. — Стой, кому говорю! Давай назад!

Из села донеслись первые крики. Илья на мгновение похолодел — крики были какие-то странные! Крики были нечеловеческими! Именно так, обреченно, с непонятным безумием, кричали загнанные животные. Но здесь то были люди! Живые люди! Потом начали раздаваться автоматные очереди. Кто-то палил с такой яростью, что очереди сливались в одну, непрерывную.

— Ой! Ё! — от увиденного Илья заговорил междометиями. — Это что же такое?

Дерево, на котором партизанские связные устроили наблюдательный пункт, неожиданно зашевелилось. По здоровенному стволу, на котором была так удобно сидеть, пробежали настоящие мурашки, со скрипом и скрежетом рвавшие столетнюю кору дуба.

— А-а-а-а-а-а! — прямо перед самым носом второго связного из земли вырвался огромный корень. — Б…! А-а-а-а-а-а!

Увешанного оружием партизана отшвырнуло в сторону как кутенка. Земля вокруг дуба-исполина стала напоминать кипящее масло: то там то здесь вспухал и сразу же лопался земляной нарыв, из которого во все стороны лезли осьминожьи щупальцы. Партизан с силой растирал лицо грязными руками, надеясь что это все ему мерещиться, но безумие продолжалось… Лес, еще недавно казавшийся ему таким надежным и спокойным пристанищем, ожил! Все вокруг него — высоченные стволы осин, узловатые фигуры дубов, раскидистый орешник — шевелилось, раскачивалось, дышало. Это было немыслимо и в тоже время грандиозно!

— Боже мой, боже мой! — откуда-то из-за спины шатающей походкой вылез Илья. — Боже мой… Этого же не может быть! Это все ненастоящее! Серега, этого же не может быть!

Он опустился на колени и с силой схватил напарника за шиворот.

— Серега, скажи, что это все мне сниться! — ткань десятки раз стиранного и штопанного танкового комбинезона начала жалобно трещать. — Это же не правда! Лес не может шевелиться! Лес же просто лес! Такого же не может быть!

В его глазах колыхало такое безумие, что хотелось тихо и незаметно уползти отсюда и где-нибудь спрятаться. Второй партизан попытался осторожно отползти назад, но скрюченные пальцы вцепились в него намертво.

— Илья! Илья! — он никак не мог разжать «мертвую» хватку. — Пора уходить! Это егеря… Да отпусти ты наконец!

Вдруг до его уха донесся до боли знакомый звук. «Б…! Обстрел! — сверкнул бывший танкист, не раз попадавший под раздачу от немецкой артиллерии. — Значит, это точно егеря! По нашу душу пришли». К счастью для них первая серия снарядов разорвалась прямо в центре деревни, однако потом досталось и им. Разрывы вставали один за другим, вырывая деревья с корнями и наполняя воздух металлическим осколками. Корни, несколько минут назад извивавшиеся подобно диковинным ползучим гадам, разрывало в клочья.

— Хватит! Прекрати! — скрюченные пальцы внезапно ослабили хватку и в воздух поднялся визгливый ор. — Хвати-и-и-и-т!

Партизан словно слепой начал метаться среди деревьев. Казалось еще минута и его размажет очередным снарядом… Его голова, руки были ободраны до мяса, но он не замечал этого и продолжал носиться. Наконец, взрыв, и тело сломанной грудой упало на землю. Второй связной беззвучно плакал…

— Человек! — он поднял перемазанное лицо и настороженно оглянулся. — Человек! Ты слышишь меня?!

Его кто-то звал. Даже среди рвущихся снарядов этот голос слышался столь отчетливо будто зовущий находился в самой близости от него.

— Все, амба! — негромко пробормотал он, переворачиваясь на спину. — Обошли все-таки… Так и знал. Ну ничего, сейчас я с вами поговорю.

Осторожно потянувшись, он вытянул из-за голенища пару магазинов и положил рядом с собой. Оставалось лишь ждать, пока егеря сделают следующий шаг.

— Не бойся меня человек, — вновь раздался этот голос. — Здесь нет твоих врагов — они все там… Они все исчезли! Ты слышишь меня, человек?

«Никого нет, — мозг Сергея лихорадочно работал. — Почему ни кого нет?! Кто же это разговаривает со мной?». Он осмотрелся в очередной раз — людей не было. «Может контузия? — его взгляд упал на сжимавшие автомат руки. — Нет! Не дрожат! Я в полном сознании».

— Кто ты? — наконец, не выдержал партизан, откладывая в стороны оружие. — Выходи, поговорим?! Ну, где же ты? Покажись?

— Я здесь, человек, — возник словно из ниоткуда голос. — Обернись.

— О, черт…, — ноги Сергея подогнулись; прямо позади него стоял дуб. — Дерево… Это же дерево! Ты, что дерево? — сразу же его начал пробирать совершенно неестественный смех. — Де-ре-во! Обычное дерево! Ты не можешь говорить! Ты не можешь двигаться!

Ох! Челюсть медленно поползла вниз! Одновременно стало так дурно, что он вновь зашатался. С дуба спустилась корявая плеть и не сильно, почти по отечески, «приласкала» его по щекам. Раз, и еще раз! Потом она охватила его плечи и ощутимо стала трясти.

— Да, хватит, хватит! — чуть не заикаясь закричал парень. — Хватит! Вот, дурной, я чуть язык не прикусил. Верю я, верю, что ты можешь говорить!

Через пару часов в этой части леса уже ничего не напоминало о недавнем прошествии, хотя вряд ли кто-нибудь смог бы найти следу двух человек в оставшемся после артобстрела буреломе.

9

Отправив раненного партизана со своим товарищем назад, Андрей решил воспользоваться небольшой передышкой и разобраться в том, что же с ним на самом деле сейчас происходит. За этот день с ним столько всего произошло, что разбираться в этом и копаться в себе можно было бы до скончания века. Вновь, как и много дней назад, когда он впервые очнулся в роли дерева, Андрей стал ощущать, что древесная суть начинает поглощать его, осторожно обходя или давая его человеческие мысли и желания.

— Что-то не то! Определенно, что-то не то! — чуткое ухо осторожного человека могло бы легко уловить странные слова, неведомо как запутавшиеся в ветвях покореженного огнем дуба. — Я становлюсь дубом! Ха-ха-ха-ха! Черт! — нижняя ветка, свесившаяся до самой земли, резко хлестанула по земле. — Дерьмо!

Какие-то несколько дней назад он впервые ощутил свои корни. Это было какое-то волнообразное движение вниз, в глубину. Сантиметр за сантиметром оживала его корневая система со всеми ее многочисленным разветвлениями и крошечными корешками-волосками. «О! Б…ь! — сводящая с ума паника на мгновение отступила перед нахлынувшей волной восхищения. — Да, я же до воды достал! Во-да! Во-да!». Кончики корешков провалились в водоносный слой и жадно присосались к нему. Крошечные струйки воды начали медленно подниматься вверх — по сотням, тысячам тоненьких трубочек она стекалась в одну большую полноводную реку. Это было восхитительное, не передаваемое чувство приобщения к чему-то новому, неизведанному, совершенно иному и непохожему на все то, что он знал раньше.

Его мир в очередной раз потерял целостность, которую он с таким трудом собирал. Осознание себя деревом, живым исполином, забылось словно по мановению волшебной палочки. Теперь Андрей видел и чувствовал себя так, словно его сознание разбилось на сотни маленьких осколков и они разлетелись по дубу по всей его поверхности, с самой макушки и до корней. В одну и ту же минуту он оказывался в множестве совершенно разных мест и узнавал столько всего, что понять был просто физически не в силах. Вот кусочек его сознания вместе с молекулой воды попал в одно из ответвлений корня и с немыслимой скоростью рванул вверх. Мимо него проносились бесчисленные повороты, закутки и тупички, менялись размеры корневых туннелей, изменялся состав несущейся жидкости. Потом мир вновь рушился и какая-то его часть оказывалась среди огромных зеленых шаров, пронизанных бесконечно ярким солнечным светом. Вокруг все находилось в непрестанном движении от простого к сложному, от одного ко многому, от крошечного к большому. Это был хаос, в котором в то же время все до самой последней частички было подчинено строгим законам жизни.

Андрей жил в новом мире, растворившись в его красочных и не понятных деталях. Его сознание металось по гигантским неизведанным просторам как резиновый мяч — сейчас оно здесь и полностью погружено в созерцание хлорофилла, а через секунду оно уже в складках и наблюдает за появлением личинок короеда. Время для него потеряло всякое значение, ибо в этом мире оно ничего не означало и ни на что не влияло. Времени совершенно не чего было делать там, где все существовало и умирало в один и тот же миг.

Все закончилось точно также, как и началось — совершенно внезапно. Вдруг… хаос исчез. Тысячи миров свернулись в первоначальную куколку, с которой все и начиналось. Множественные осколки, разбежавшиеся по самым далеким уголкам, вновь притянулись к единому центру и стали одним целым.

— О! О! Ба! О! Во! — какие-то обрывки слов, междометия вырывались из него и пытались стать связной речью. — Ну! Ё! О!

Мир, так быстро ставший привычным или по крайней мере таким, каким он видел его последние недели, показался Андрею пресным, банальным, а вернувшиеся ощущения и чувства — неполными и тусклыми.

— Вот это да! — наконец-то, ему мысль смогла оформиться в слова и скакание фантастических образов прекратилось. — Вот это было…

Шок от перехода все еще действовал и оказывал на него какой-то отупляющий эффект. Какое-то время он заново привыкал к своему телу, к своим старым возможностям. Все время что-то ему мешало, казалось каким-то чужим и непривычным, мешковатым. Словно он, подросший мальчишка, вынужден вновь одеть свой старый пиджак, который ему узок в плечах и не сходиться в талии.

— Ну как же так? — бормотал Андрей, снова и снова пробегаясь по своему телу. — Зачем же обратно? Там же было так… Так красиво… Я хочу обратно! Хочу туда, откуда меня вытурили!

Его уже не обуревали противоречивые чувства; он уже практически забыл, как боялся, что полностью забудет, что это такое быть человеком. Всем своим нутром, которое у него еще оставалось от человека, Андрей желал вернуть назад те безумные мгновения. «Ну еще чуть-чуть, — молил он неведомо кого. — Мне не нужно много! Я же не прошу вернуть меня в человеческое тело! Мне этого не надо! Нет! Тысячу раз нет! Я хочу вновь быть … везде и нигде… Я хочу туда!». Ему безумно хотелось попробовать еще раз этого наркотика — вновь ощутить себя другим — совершенно свободным и ни от кого не зависящим, совершенно раскованным, быстрым… Это чувство столь отчетливо охватило его, что он почти полностью потерял контроль над своим телом — ветви, корни и даже крошечные едва появившиеся листочки начали жить своей жизнью. Дуб, десятки лет неподвижно стоявший у обочины и никого не тревоживший своими проблемами, «сошел с ума». В самый зной, когда не ощущалось ни единого дуновения ветерка, его ветви лупили по воздуху, наполняя округу тяжелым гудением и сотнями сорванных листьев. Здоровенные корневые жгуты лезли из под земли словно взбесившиеся черви в поисках влаги; гибкие, еще хранящие земляную прохладу, они извивались на воздухе и цеплялись за малейшие неровности почвы. Испуганная сорока, свившая неподалеку гнездо, верещала как проклятая…

10

Болота еще не было и в помине, но его первые признаки уже начинались встречаться. Сначала начали исчезать высоченные сосны, прямыми и ровными стволами попиравшие небо. Вместо них появлялись какие-то чахлые, болезненного вида сосенки, своим видом внушавшие жалость. Потом как-то незаметно, то тут то там засверкали небольшие озерца с водой, а следы стали наполняться быстро появлявшейся влагой.

В самом центре болота на небольшой поляне, окруженной со всех сторон труднопроходимой трясиной, расположился крошечный партизанский отряд, состоявший из нескольких десятков бойцов — пограничников одной из ближайших разгромленных застав. Этот день, начавшийся для них совершенно так же как и десятки до этого, не предвещал ни чего нового и хорошего. Сразу же, едва рассвело, по еле заметным тропам в лес убежали несколько групп собирать оружие на местах боев. Оставшиеся, в основном тяжелораненые, молча лежали на широким еловых лапах, с отчаянием сжимая бесполезные винтовки в руках. Все патроны, которые они сумели наскрести за время поисков, забрали с собой поисковики.

— Серега! Братцы, Серега, идет! — вдруг с дальнего поста донесся радостный крик. — Встречай его…

Раненные оживились. Из палатки, с трудом ковыляя, вылез командир — старшина Голованко. Опираясь на изогнутую клюку, придававшую ему сходство с лешим, бородатый старшина напряженно всматривался в бредущие по подмосткам фигуры. Шли двое, на носилках тащившие еще одного. За плечами у обоих ходячих висели небольшие вещмешки.

— Товарищ старшина, докладывает красноармеец…, — начал было при виде Голованко докладывать Сергей, но остановился. — Поговорить бы нам надо.

— Хорошо, пойдем погутарим, раз надо, — прогудел он и кивнул на мешки. — Только раненного определи и вещи скидывай.

Напарника связного быстро осмотрели и напоили горячим отваром, а потом укрыли тряпьем. Лишь после этого Сергей начал показывать свою добычу. Под восхищенные взгляд своих товарищей на заботливо разложенную рубаху он выложил четыре вороненых автомата и два карабина, накрыв все это богатство несколькими десятками магазинов с патронами.

— Откуда это? — прохрипел командир, поглаживая сразу же облюбованную машинку. — Это же новье! Где взял?

Взгляды скрестились на Сергее, от чего сразу же стало как-то неуютно. Вроде никто никого и ни в чем не обвинял, а ощущение создавалось неприятное. Не прочитать все это партизан просто физически не мог. Выпустив из рук винтовку, он повторил:

— Нам бы поговорить с тобой. Об этом (кивок в сторону горы оружия) и о другом, что может нам помочь…

Старшина отвернулся и потопал в палатку, в которой через минуту скрылся и Сергей.

— Ну?

— Ждали нас в селе! — сразу же огорошил он новостью. — Два броневика и грузовик с солдатами. Человек сорок — пятьдесят было. Командир, это были какие-то странные солдаты! Согнали всех жителе в центр деревни и начали жечь дома. Староста тоже был; рядом с семьей стоял.

— Дальше что? — нетерпеливо перебил его командир. — Не телись! Дело говори!

Партизан замолк и странно посмотрел на старшину, словно о чем-то хотел спросить.

— Потом напал на них кто-то, — неуверенным тоном начал он, отводя глаза в сторону. — Мы с Илюхой возле дуба сидели, когда все началось. Стреляли егеря знатно… и орали, — его голос задрожал. — Командир, они страшно кричали! Будто их сжигали живыми.

— Ты что бормочешь, боец? — Голованко наклонился вперед, всем своим видом выражая нешуточную угрозы. — Немцев пожалел? — Его короткие, как молоденькие огурчики, пальцы схватили Сергея за шиворот его гимнастерки и сильно тряхнули. — Да? Пожалел? Иди на ребят посмотри и послушай, что они рассказывают… Или может заставу забыл? Как раненных бензином обивали и поджигали, помнишь? Жалостливый ты наш! Ладно, хватит! Договаривая, что там случилось…

— Командир, это все дуб! — неожиданно глухим голосом заговорил Сергей. — Это все дуб, что рос у дороги! Помните, он такой огромный, раскидистый.

— Что ты несешь, Сергей? — ярость вмиг слетела со старшины. — Какой к лешему дуб! Говори, кто напал на егерей? Сколько их и куда они идут? Мы же можем объединиться! Понимаешь?! — командир даже забыл про свою рану, воодушевленный неожиданно появившимися перспективами. — У нас будет целый отряд. Да, мы здесь такого натворим! Ты видел их? Оружие у них есть?

Он с надеждой смотрел на своего подчиненного, выискивая в его лице хотя бы малейший намек на радостное известие. Однако, Сергей хранил угрюмое молчание, прерываемое тяжелыми вздохами.

— Ну?! — в нетерпении прогудел он. — Рассказывай!

— Я же говорю, это чертов дуб все сделал, — с трудом выталкивал из себя слова партизан. — Дуб! Дуб! Он живой, он может говорить! Понимаешь, командир, он говорил со мной…, — его речь разгонялась все сильнее и сильнее, становясь бессвязной и прерывистой. — Его корни двигаются по земли, как змеи. Он разговаривал со мной… Спрашивал обо мне, обо всем… Он дал мне оружие, патроны…

Старшина от неожиданности крякнул и нервно зашуршал руками по карманам, пытаясь найти хотя бы несколько крупиц махорки. Курение его всегда успокаивало, но чувствовалось не в этот раз.

— Я что слышу, боец? — прохрипел Старшина, так и не найди курева. — Что это за бред? Тебя контузило? Ты, вообще, понимаешь что происходит? Что ты несешь? Трус! Сбежал! Под трибунал захотел?!

Искривленные болезненные деревья, окружавшие командирскую палатку, медленно зашелестели веками. Темно-зеленые листочки, насквозь проеденные каким-то жучком, густо попадали на землю. Осторожно хрустнул брезентовый край палатки, приоткрывая свое нутро. Рядом зашуршала земля…

— Прекратить! — командир едва сдерживался что бы не закричать в полный голос. — Прекратить рассказывать этот бред! Прекратить сеять панику! Забыл, что за это полагается?! Дуб?! Спятил?!

Кто-то легонько коснулся старшины. Что-то гибкое и влажное сомкнулось на его шее. Голованко попытался обернуться, но его приковал к себе взгляд Сергея. Тот ошалело смотрел куда-то ему за плечо и что-то шептал.

— Не надо волноваться, человек, — возник из ниоткуда голос. — Я не причиню тебе вреда… Я лишь хочу поговорить.

— Говори, раз поговорить треба, — сиплым от волнения голоса разрешил старшина, нащупывая пистолет. — Я разве против доброго разговора?! Да ни в жисть! Спроси кого хочешь, старшина Голованко всегда был горазд потрепать языком.

Рука почти дотронулась до рукояти пистолета, когда запястье кто-то сжал. У него дыхание в груди сперло.

— Отпусти, я все понял, — прошептал старшина. — Давай поговорим.

— Ну вот и хорошо, — одновременно со словами, удавка медленно сползла с шеи солдата. — Я дуб и все, что рассказал этот человек, правда!

11

— Фриц, Фриц, — раздался еле слышный шепот. — Надо осмотреть это место.

Высокий егерь осторожно присел и начал ковыряться во мху. Одежда бурого цвета, покрытая извилистыми разводами, прекрасно маскировала его фигуру на фоне густого подлеска.

— Они были здесь, — наконец, он поднял голову и с довольным видом показал небольшую пуговицу с отвисшей ниткой. — Капитан был прав. Партизаны были здесь… Примерно сутки назад. Двое. Одни ранен… Здесь его тащили.

Второй, солдат помельче, с отвисшим до самой земли пулеметом, напряженно всматривался в сторону оврага, густо поросшего лещиной. Сквозь густую листву ни чего не было видно.

— Вот кровь, — на клочках мха показались бурые пятна. — Ранен, серьезно. Пытался перевязать…

Эти мельчайшие крохи, мимо которых малосведущий человек пройдет мимо, для Фрица были не просто открытой книгой, а книгой с крупным шрифтом для слабовидящих людей. Лучший следопыт специального отряда по борьбе с партизанами, дважды чемпион ежегодного конкурса среди охотников Баварии, был полностью уверен в себе: свою задачу по обнаружению следов он выполнил на сто процентов и осталось всего лишь навести на цель оперативную группу, в полной готовности дежурившую на базе.

— Подожди-ка, Кранке, не спеши, — вдруг остановил он своего товарища, деловито готовящего рацию к передаче. — Здесь что-то не то!

Его взгляд был прикован к обрушенному краю оврага, который выглядел так, словно здесь что-то пытались скрыть. Кромка далеко выдавалась вперед почти по всей длине оврага и лишь в одном месте обрывалась, показывая свежий слом.

— Внимание! — его кулак взметнулся вверх и настороженно застыл. — Я вниз. Посмотрю, что да как… Стой здесь, если что, прикроешь.

Напарник мгновенно отложил рацию в сторону и схватил пулемет. Спуск в овраг не занял много времени, однако доставил много хлопот. Весь склон был покрыт вырывавшимися из земли корнями, которые назойливо цеплялись за одежду и мешали спуску. На дне Фриц начал осторожно разрывать землю.

— О, мой бог! — непроизвольно вырвалось у него, когда лезвие ножа во что-то уперлось. — Что это?

Клинок выковырял из земли подошву ботинка с характерными гвоздями. Ботинок был немецким. Вскоре показался и сам хозяин. Странным образом искореженное тело — осколки ребер вылезли из грудой клетки, конечности согнуты под немыслимыми углами.

— Да, это же пропавшие связисты, — удивленно присвистнул егерь, вспоминая недавнюю кутерьму с их исчезновением. — Вот, значит, куда их забросило! Оружия, значит, нет! Что?!

Сразу же под телом торчал деревянный приклад. Извлеченный карабин выглядел совершенно исправным и было не понятно, почему его не забрали партизаны.

— Кранке! — приглушенным голосом позвал он напарника. — Кранке! Куда, черт тебя дери ты спрятался? Здесь двое наших! Связисты! Оба мертвы, оружие при них… Слышишь?! Разворачивая свой аппарат и вызывай кавалерию! Одни мы здесь не справимся.

Ответа не было. Сдавленно чертыхаясь, Фриц полез наверх. Как назло автомат все время цеплялся за какие-то корешки и никак не хотел следовать за своим хозяином. Наконец, лямка соскочила и он вылез наружу.

— Где ты там, эльзаская задница?! — выдохнул он, переваливаясь через край. — Решил пошутить, да? Ну?!

Солдата нигде не было. О его присутствии говорила лишь примятая трава, распакованная рация и опрокинутый пулемет.

— Как-то не вовремя ты решил отлить, идиот! — с раздражением проговорил Фриц, направляясь к ближайшим кустам. — Я тебе оторву твою чертову бошку и засуну её в…!

Прямо перед внезапно заткнувшимся егерем показались коротковатые ноги, медленно исчезавшие в кустах. Перепачканные в глинистой земле ботинки оставляли в зеленоватом мху небольшие бороздки.

— О! Черт! …! — автомат, секунду назад болтавшийся за спиной, словно сам прыгнул ему в руки и затрясся огнем. — Черт!

Густой кустарник, поливаемый свинцом с нескольких метров, редел на глазах. Тоненькие кустики превращались в щепки, разлетавшиеся в разные стороны. С противным чавканьем пули попадали в лежащего солдата, заставляя его дергаться как припадочного. Палец снова и снова нажимал на курок, но автомат молчал. Магазин был пуст.

— Сейчас, я с тобой познакомлюсь поближе, — нервно улыбаясь, раздвигал оставшиеся кусты Фриц. — Где же ты?

Он нисколько не сомневался, что пули попали точно в цель и где-то совсем рядом валяется беззащитная добыча.

— Где же ты, дружок? — бормотал он, вглядываясь в кусты. — Папаша Фриц тебя не обидит… Он вообще никого не обижает. Ха-ха-ха!

Фриц, действительно, никого не обижал. Правда, понимал это он совершенно по своему! «Я никого не обижаю, — с этой фразы у него начинался почти любой разговор. — Я почти ангел! — после вполне искренней улыбки интеллигентного человека он продолжал. — Ведь обидеть — это причинить зло человеку, который ни в чем не виновен. Так ведь?! — как правило, с этим утверждением все соглашались. — А у нас ведь нет невиновных! Все мы в чем-то виновны. Так ведь, Курт?! Кто-то виновен в том, что в детстве воровал леденцы из бабушкиного комода… Это был точно ты, Курт! Ха-ха-ха! Ну, а кто-то проштрафился гораздо сильнее… Поэтому, все мы в чем-то виновны! Вот видите, я никого не обижаю! Я просто воздаю людям именно то, что они заслуживают».

— Иди ко мне, — с щелчком на свое место влез новый магазин. — Мы поиграем.

Вот показалась спина Кранке с растопыренными руками. На его шее блестел какой-то влажный шнурок, крепко стягивавший зону воротника. Из под плеча торчал еще один, более толстый. Оба они уходили в сторону громадного дуба, ствол которого виднелся в густом кустарнике.

— На удавочку, значит, взяли, — с некоторым удовлетворением от созерцания хорошо исполненной работы, прошептал Фриц. — Хорошо сработали. Даже пикнуть не успел. Ну, ничего, я и не таких ломал… Иди ко мне, дружок! Ты где-то здесь. Папашу Фрица, не проведешь. Я тебя нюхом чую! А-а-а-а-а-а!

Крик Фрица оказался на удивление тонким и женоподобным. От такого массивного и мужественного на лицо солдата можно было ожидать совершенно иного, например, такого зверского, буквально парализующего на месте, вопля или какого-нибудь яростного рыка, от которого просто падаешь в обморок.

— А-а-а-а-а-а! — непрерывный тонкий вопль продолжал звучать, наполняя лес жутким страхом и вонью. — А-а-а-а-а-а!

Все новые и новые, пахнущие землей и влагой, жгуты рвались из под его ног. Казалось, егерь попал в зыбучие пески, с жадным чавканьем поедающие его ноги. Гибкие путы за считанные мгновение оплели его тело и быстро потащили под землю, где любой биомассе можно было найти применение.

12

Его возможности непрерывно росли и эта скорость не просто поражала воображение, а более того, пугала его. Андрей не успевал осознавать то, что с ним происходит. Каждая секунда, каждая минута, новый день или наступающая ночь приносили с собой умопомрачительные открытия.

Корневая система дуба разрасталась бешеными темпами, завоевывая все новое и новое пространство. Гибкие тросы, которые ощущались им уже как неотъемлемые, прорывали за день десятки длинных извилистых ходов, превращая окружающее пространство в рыхлую массу. Еще недавно твердая и похожая на скалу земля стала мягкой как пух, а покрывающие ее листья, обломки веток, желуди рассыпались равномерно по всей поверхности.

Со стороны дороги Андрей уже давно добрался до деревни. Его корни вовсю хозяйничали под бревенчатыми домами, порой пробираясь в комнаты и подвалы. Он побывал во всех колодцах, разворошил добротно сложенные срубы и вдоволь напился. За эти дни и часы деревня, вообще, обзавелась дурной славой. После разгрома егерей и бегства жителей сюда хлынули толпы мародеров из окрестных деревень, сразу же столкнувшиеся с необъяснимыми явлениями. Ходуном ходящие дома, плывущая местами земля, ломающиеся как спички деревья — все могло отговорит от грабежа кого хочешь.

Однако, главное он обнаружил буквально недавно. Его корни, беспрерывное метание которых становилось системой, как-то странно стали реагировать на встречавшиеся деревья. Если раньше они просто игнорировались, то теперь все началось меняться… Первый раз Андрей ощутил это вечером, когда в очередной раз обдумывал свою судьбу. Вдруг он почувствовал какое-то давление, словно ему хотелось сделать что-то непонятно, не осознаваемое. Кусочек его сознания пробежался по телу — сначала сверху вниз, потом снизу верх. Все вроде было как обычно! Все было спокойно! Однако, вдруг вновь что-то появилось… «Ага! — обрадовался Андрей, обнаружив, наконец, источник своего беспокойства. — Вот оно где сидит-то». Один из его корней в своем путешествии коснулся корешков крохотной березки, растущей почти в сотне метров к северу. «Как это странно, — вздрогнул Андрей, пытаясь определить это новое для него ощущение. — Какой-то легкий холодок… Брр! О! Что это? Кажется … Как же это все легко!».

Андрей, пробуя на вкус и цвет новое ощущение, вдруг куда-то провалился. Вновь, как и раньше, возникло чувство падения в бездонный, бесконечный колодец, своими сходящимися стенками убегающий в темноту. Его несло в течении нескольких секунд, мотало и бросало из стороны в сторону. Вот показался свет! Из небольшого, едва заметного, пятнышка он вырос до целого мира, залившего светом все вокруг.

«Что за …? — пробормотал Андрей, вновь оказавшись в дереве, другом дереве. — Куда это меня закинуло? Береза! В березу!».

Все его новое тело просто вопило о себе новыми ощущениями. Андрей очутился в тоненьком тельце молоденькой березки, которая только едва начала кудрявиться. Крошечные листики с влажными зубчиками медленно шелестели на ветру. Вместо разветвленной и густой корневой системы он едва шевелил небольшими отростками, которые с трудом вгрызались в почву. «Вот это я скаканул! — выдохнул он, пробежавшись по стволу. — Но здесь похуже… Слабовато. Привык я что-ли к своему дубу». Ему было как-то не по себе. Он быстро нырнул обратно и по стволу добрался до корней. Нужный отросток нашелся практически мгновенно. Благо, разница между здоровенными корнями его дуба и хиленькими корешками березы была видна невооруженным глазом. Сделать переход во второй раз Андрею удалось гораздо быстрее, чем в первый.

«Значит, я могу ходить! — наконец-то, стало доходить до Андрея. — От дерева к дереву, от дерева к дереву, от леска к леску… Я могу ходить». Это было незабываемое для него открытие! Ходить! Обрести подвижность в тот момент, когда ты, казалось, был навечно заточен в деревянные оковы, когда ты с этим смирился… В этот самый момент он вновь почувствовал себя человеком. «Я могу ходить, — по ветвям и коре проходили едва заметные судороги. — Я увижу маму, братьев! Мама! Я скоро приду!». Он рисовал перед собой красочные картины встречи с родными. Родная деревня, вокруг которой он бегал босоногим мальчишкой. Глубокая речушка с переброшенным через нее крутым мостом. Старый жеребец Прошка с подслеповатыми глазами, так любивший ржаной хлеб. Эти видения были столь реальны, что, казалось, ткни в них пальцем и ты там!

Дуб шатало. Его узловатые ветви рвались из стороны в сторону, словно необъезженные скакуны. Желуди дождем сыпались на землю, покрывая ее блестящим ковром. Почва близ дерева кипела от грызущих землю корней. «У-у-у-у-у! — ревел парень, пытаясь заглушить невыносимую боль. — Я же дуб! Какая мама?! Какая к черту деревня? Откуда все это возьмется? Я же проклятый кусок дерева! Как я им покажусь на глаза?». Ему действительно было плохо, невыносимо плохо! Он был одинок, он был другим, он был непонятно кем и становился непонятно кем!

К горлу поступила тошнота — по крайней мере Андрей ясно ощутил это неприятное чувство гадости, медленно возникающий и ползущей наверх. Казалось еще немного, и все это выплеснется наружу. Он упал вниз и летел в бесконечность. Его мотало от одного дерева к другому! Один мир сменялся другим: коренастый вяз внезапно превращался в корабельную сосну, она в свою очередь сменялась раскидистой ивой, и потом по новой… Он несся через деревья, не успевая даже как следует ощутить их. В эти мгновения ему хотелось лишь одного — забыться! Хотелось перестать думать, перестать мучиться!

Лес угрожающе шумел. Шевелились не только верхушки высоких елей, которые всегда первыми подхватывали любой ветерок, но и все растущее. Волоски мхов трепетали словно живые. Трава лежала плашмя, будто боясь подняться. Трещали кустарники. Скрипели толстые стволы. Лес перестал быть просто кучей деревьев, растущих в системе сложных взаимосвязей! Все изменилось! Лес превратился в единый организм, в единую зеленую массу, которая была жутко недовольна!

Он был везде — в почке, листочке, кусочке коры. Он был вверху, в середине и внизу. Он дышал вместе с поверхностью каждого листа в лесу. Он пил с каждым корешком, нырнувшим глубоко вниз — к водоносным слоям. Он рос с каждым последним ростком, хило тянувшим свою макушку к солнцу. Андрей на какое-то мгновение перестал быть просто дубом, просто деревом. На доли секунды его сознание накрыло весь лес — гектары и гектары бесконечного пространства.

13

Лесная поляна. Слегка тлеющие угля. Пепел белым налетом покрывал разгоравшиеся огоньки. Люди сидели вокруг костра и молчали. Давно небритые лица, впалые щеки, кое-как перевязанные раны. Старшина Голованко молчал вместе со всеми. Где-то на заднем фоне, недалеко от командирской палатки, возвышался вяз, искривленным стволом напоминавший сказочные чащобы.

— Ну и что, хлопцы? — наконец, подал голос командир. — Вы все слышали. Что об этом кумекаете?

Ответом ему вновь было молчание. Партизаны, даже пройдя страшные испытания — тяжесть плена, потерю своих товарищей, по-прежнему, оставались людьми своего времени. Им с детства вдалбливали, что окружающий их мир совершенно прост и понятен и не претендует на какую-то сказочность и мифичность. Многочисленные лозунги, антицерковные кампании последовательно вытравливали из сознания последние остатки веры во что-то нерациональное и необычное. Сотни газетных статей, многотомные книжные серии, яркие плакаты, важные выступления седых профессоров твердили о том же, заставляя человека, еще вчера исполнявшего церковные обряды и прикармливавшего домового за печкой, поверить во всемогущество науки. Разве может обычный человек, лишенный каких-либо иных источников информации, сопротивляться столь яростному напору. Нет! Его сознание, особенно сознание молодежи, впитывает все это с яростью кутенка, сосущего свою мать, с неутомимостью арабского скакуна, оставляющего за собой сотни километров безводной степи.

— Что молчите? — вздохнул старшина, вновь пытаясь добиться от своих товарищей какого-нибудь ответа. — Языки отсохли что-ли?

Что могли ответить эти люди, в считанные мгновение осознавшие ошибочность своих жизненных представлений? Их картина мира, основанная на разуме, всемогуществе науки, обрушилась как соломенный домик самонадеянного поросенка от слабого дуновения волка. Стоявшее за их спинами дерево и осторожно тянувшее свои ветки к тлеющему огоньку, до сих пор заставляло их поеживаться и время от времени с дрожью оглядываться назад.

— Д-а-а-а-а-а, — вслед за командиром утвердительно вздохнуло дерево и непринужденно потянулось своим стволом. — Не бойтесь меня, люди, — искривленный ствол немного вытянулся и сразу же с хрустом вернулся на место. — Болит… Все затекло, — виновато, словно в оправдание пробормотал Вяз. — Ну это пройдет.

— Затекло? — вдруг подал голос один из бойцов, сидевший почти у самого дерева. — Так, встань и пройдись немного…

Несмотря на всеобщее молчание шутка была сразу же оценена. Смех на некоторое время разрядил обстановку и разу же посыпались вопросы.

— Братки, ведь точно говорит?! — удивленно восклицал кто-то из раненых, приподнимаясь на локтях. — А рот то где у тебя милок? Ха-ха-ха-ха!

— Эх, земеля, нашел чего спросить, — махнул на него рукой еще один неходячий. — Такой шанс может один раз в жизнь бывает! Вы посмотрите на него! Да, ниже! Во! Видали?! Вот это я понимаю агрегат! Да, если бы у меня такой был…

Все заинтересованно умолкли и уставились на то самое место, про которое шел разговор.

— Ого-го! — протянул старшина с усмешкой. — Действительно, штукенция!

— Не надо завидовать, — заскрипел своей корой Андрей. — Все что висит на мне это мое! Ха-ха-ха-ха!

Все. Лед тронулся! Тот холодок недоверия и страха, который царил между ними, незаметно исчез под напором шуток и дружеского смеха. «Вот, я снова среди людей, — с удовлетворением подумал Андрей, осторожно втягивая корешок в сторону костра. — Как же мне этого не хватало. Боже, как же это хорошо…». Это было странное зрелище! Гурьба оборванных и изможденных людей, громко ржали, словно и не было никакой войны, словно и не было никакой смерти.

— Ладно, хватит, хлопцы, — старшина прекратил веселье, строго посмотрев на товарищей. — Пора серьезно поговорить. Дело не ждет! Что делать будет? Кто, что думает? И, вообще, как нам звать-величать нашего нового друга?

— А чё думать-то? — вскочил с места Серега в лихо заломленной кубанке. — Это же сила! Силища! Это же он егерей пощипал! Вы бы видели, что он там делал. Как детей! Они орали, визжали…

— Верно! — поддакнул его сосед, все это время подкладывавший в костер сучья. — Хватит, как крысы прятаться! Оружие есть, подмога есть, — с этими словами он легонько хлопнул по вязу. — Давно у меня уже руки чешутся на один гарнизон, где полицая засели… Вот бы вдарить по ним! В землю втоптать!

— Угомонись, Петро, — усадил его старшина. — Все хотят воевать с врагом и мы будем его бить. Будем так бить, что только сопли кровавые будут летать! Среди нас нет трусов и любой, я повторяю любой, готов хоть сейчас отдать свою жизнь за Родину!

Блестящими от возбуждения глазами он прошелся по партизанам.

— Но воевать надо с умом, — на пол тона ниже продолжил командир. — Это вам не в песочнице играть. Ученые уже! Знаем, как пехота в землю ложиться и кровушкой своей поливает нашу землицу от безмозглых командиров! Думать треба! Хорошо думать, иначе смерть!

Думал старшина по настоящему, по отечески. За следующие часы в костер пришлось раз семь подкладывать дрова, чтобы темнота окончательно не поглотила поляну. «Бедный» вяз он буквально вывернул на изнанку своими вопросами. «Что можешь», «чем владеешь», «как долго», «как быстро», «часто ли», «плохо ли», «а что думаешь про это…», «а если попробовать по-другому», «а не слишком ли сильно…», «может сделать по-нашему», «откуда появилось», «почему владеешь» — Голованко изрыгал вопросы непрерывной очередью, подобно искусному пулеметчику на наступающего врага.

— Смотрите…, — прозвучал голос и началось действо.

Искривленное дерево, со стороны казавшееся таким беззащитным и страшным, превратилось в нечто… Огромные корневые жгуты смертоносным фонтаном выстреливали из под земли, наполняя воздух неприятным свистом. Во все стороны рассыпались земляные комья; перепуганные солдаты закрывали головы и бежали прочь от разбушевавшегося дерева. Корни хлестали по земле, оставляя на ней глубокие канавы.

— Хватит! Хватит! — закричал старшина, с трудом успевший отползти на безопасное расстояние. — Уймись, достаточно этого…

Резкое гудение внезапно прекратилось. Мгновения назад полосовавшие все вокруг корни успокоились и спрятались именно туда, где им положено было быть. С легким шуршанием они втягивались в еле заметные дыры, оставляя после себя вспаханную поверхность.

— Видели, люди, что я умею? — с гордостью спросил Андрей. — И это далеко не все… Это всего лишь мелочь! Фокус, которым опытные мошенники дурачат людей! Я могу гораздо больше! Я могу такое, что перевернет этот мир.

Высунувшиеся из под разных коряг и кустов головы с испугом смотрели на говорящее дерево. По их лицам отчетливо читалось, что в этот самый момент они готовы поверить во что угодно.

— Вот! Вот! — вновь заговорил он и умолк.

Голованко затравленно всматривался в его сторону, но ничего не происходило. Кругом было тихо. Его солдаты боялись даже пошевеливаться.

— Я здесь, — вдруг почти у самого уха возник знакомый голос и старшина от неожиданности подпрыгнул. — Обернись!

За его спиной из земли поднималась совсем крошечная березка, тянувшаяся своими ветками в сторону командира. старшина недоуменно рассматривал ее, пока дерево снова не подало свой голос.

— Я это, я! Чего молчишь-то?! Видел, как умею?!

— Бог мой! — ахнул один из бойцов, со всяческими предосторожностями кравшийся по направлению к ним. — Он теперь здесь! Смотри-ка, сначала был там, а теперь уже здесь! Чудо!

Андрей носился как угорелый, стараясь выпрыгивать из деревьев с максимальной скоростью. Вскоре деревья, растущие близ поляны, превратились в какое-то подобие живого организма, своими щупальцами вспарывавшими вокруг воздух.

14

Весь покрытый черной копотью и издававший время от времени пронзительный сигнал, больше похожий на рев, паровоз серии Сергей Орджоникидзе неторопливо взбирался в гору. Из вагонов, длинным хвостом тянувшимся сзади локомотива, гроздями свисали довольные солдаты. Раздавалось лошадиное ржание, кое-где, причудливо изогнувшись, справляли нужду.

— Бог мой, Отто, ты посмотри в окно! — казалась здоровенная туша рядового вывалиться из окна. — Сколько же здесь места!

В ответ раздалось какое-то ворчание и рядом с первым появилось еще одно тело. Солдат замотал головой по сторонам, словно высматривал что-то знакомое.

— Да, знатно, — пробормотал он, прикрывая глаза от падавших солнечных лучей. — Это тебе не Бавария… Леса, леса, кругом одним леса.

Вдруг, он сделал нырок обратно в вагон, а через секунду снова появился. Крупное, в оспинах лицо, приобрело загадочное выражение.

— Слушай, Зигги, — он развернулся к соседу, который пожирал глазами пролетавшие метры Белоруссии. — Парни говорят, фюрер здесь землю обещал. Я бы не отказался от такого хорошего кусочка землицы. Чтобы с лесом, с прудиком, да с деревней. Вот было бы здорово! А ты как?

— Вот это дело! — наконец-то отозвался сосед. — Лишь бы нам хватило. А то, сам знаешь, до нас может и дело не дойти. Оглянуться не успеешь, а уже все поделено. Надо с Карлом поговорить. У него брат в штабе. Тот-то уже все знает точно.

Поезд стал замедляться. Иссиня черный дым из мощного хвоста превратился в крошечный крысиный. В землю ударили струи пара и состав остановился.

— Что-то случилось, — Курт начал одергивать ворот. — Лейтенант!

Мимо, словно метеор, пронесся офицер.

— Куда-то понесся, — протянул Отто. — Неспроста все это. Смотри!

Оба они вновь высунулись в окно. Недалеко от головного вагона, где как раз и расположилось руководство, показалась колонна военнопленных.

— Большевики, — солдат с интересом всматривался в тех, о ком постоянно слышал от своих товарищей и командиров. — Вроде, люди, как люди…

Он был несколько разочарован тем зрелищем, что предстало перед его глазами. «Где эти чудовища? — недоуменно спрашивал он себя. — Где еврейские комиссары, которые сражаются до последнего?». По слегка заросшему склону устало брело людское стадо. Здесь уже не было солдат, жизнь которых подчинены исполнению присяги и выполнению воинского долга. Это была разобщенная, израненная, уставшая, сломленная толпа. Опустив лица, они брели мимо вагонов, не обращая внимание ни на летящие в них сигаретные окурки, ни на оскорбления. «Кто же из них тот самый грозный враг, о котором нам так проникновенно вещал рейхсфюрер? Может этот блондин? Черт! Это такой же еврей, как и мой кузен!».

Поток пленных, казался нескончаемым. Люди все шли и шли, провожаемые взглядами победителей, пока победителей.

— Мне кажется, мы с вами и повоевать то не успеем, — с хрустом потянулся Отто. — Если они будут сдаваться в плен такими темпами, то по Москве мы будем гулять уже через месяц. Так ведь, Курт?!

— Иногда, Отто, мне кажется, что в твоей голове слишком много шнапса и совсем не осталось мозгов? — не поддержал шутливый тон его товарищ. — Мы с тобой уже давно воюем и я привык к твоим шуточкам. Но кто-нибудь другой может и не понять!

— А что, я такого сказал? — попытался обидеться тот. — Все это говорят! Мы скоро раздавим большевиков. Они везде бегут! Парни из соседней дивизии, что перегружалась с нами в Варшаве, вообще сказали, что у Сталина больше не осталось войск и до Москвы дорога свободна. Что тебе непонятно?

— Знаешь, Отто, не все так просто, как нам кажется. У нас ведь говорят не только про это… Ходят слухи о том, что русские настоящие фанатики и не отступают даже тогда, когда попадают в окружение.

— Ха-ха! Большего бреда я не слушал! — напарник мощно и с чувством заржал. — Вон, смотри! — взмах головой на проходящую колонну военнопленных. — Это что, по твоему, фанатики?! Смотри внимательнее! Я скажу тебе, кто это… Русские всего лишь славянское быдло, которое занимает принадлежащее нам по праву место. Только сильная раса — нордическая раса может и должна владеть всеми этими и другими территория. Быдло! Оно не умеет воевать! Ударить исподтишка, как обиженный раю или незаметно укусить, как жалкая собачонка… Ха-ха-ха-ха! И он мне говорит о фанатиках?!

Вдруг он резко замолчал, словно чем-то подавился. Курт удивленно проследил за взглядом друга. Прямо на них из колонны не отрываясь смотрел солдат, в глазах которого было столько ненависти, что становилось не по себе.

Он брел в той же самой колоне, где были точно такие же люди. Выгоревшая на солнце гимнастерка, грязно-белые спутанные волосы, устало мотавшиеся почерневшие руки — это был всего лишь один из многих сотен солдат.

— Эта скотина смотрит на меня! — не выдержал Отто, отводя глаза. — Ладно! Посмотрим!

Казавшееся грузное тело быстро перевалилось через подоконник и оказалось прямо перед пленным.

— Смотреть на меня! — рявкнул немец, тыча стволом карабина в грудь. — Ты, грязная собака, должен знать свое место! Перед тобой стоит немецкий солдат! — взбесившегося Отто, оравшего со всей дури, ничуть не заботила языковая проблема. — Твой господин!

Небритое, немного вытянутое лицо с выпиравшими скулам, было словно вырублено из камня. Это впечатление еще более усиливал налет всепроникающей пыли. Пленный стоял неподвижно, будто совершенно не понимал бросаемых ему в лицо фраз. Наконец, он слегка отпрянул назад и харкнул. Землистый плевок попал прямо на немецкий сапог.

— Ты…, ты, — багровое лицо, наводило на мысль о скором сердечном ударе. — В меня?! На!

Приклад со всей силы влетел в грудь пленному, сразу же согнувшемуся от невыносимой боли.

— Хорошо! — ровный багровый цвет сменился какими-то непонятными красными пятнами. — Еще получи!

Приклад с постоянством кузнечного молота поднимался и опускался, поднимался и опускался, превращая человеческое тело в кровавое месиво.

— А теперь слизывай! — Отто тыкал сапогом в окровавленное лицо. — Чтобы было чисто! Быстрее!

Высыпавшийся из вагона солдаты обступили обоих и весело гоготали. Их можно было понять — в монотонном пути, наконец-то, появилось хоть какое-то развлечение.

— Что, Отто, хочешь, чтобы этот русские за тобой и белье стирал? — раздался из кампании чей-то веселый голос. — Тогда не бей его больше!

— Нет, камрады, он больше по другой части! — подхватил второй, из-за реплики которого грянул хохот. — Вон Фриц из второй роты знает, что это за части!

Среди хохота чуть остался незамеченным пленный советский солдат, который с трудом встал на карачки. Из под всклоченных волос он с бессильной ненавистью оглядел врагов и… вновь плюнул.

15

— Воды, воды, — раздавался еле слышный голос из дальней части каземата. — Что вы, словно глухие, дайте же наконец кто-нибудь воды! Не мучьте! Пить! Сволочи, дайте попить…

Вокруг царил полумрак. Остро пахло потом и гниль.

— Братцы, пить, — хрипел неугомонный голос. — Сами же пьете, а я что, рыжий? Уроды!

Лежащие вповалку люди никак не реагировали на мольбы раненного. «Уже второй день пошел, — с трудом раскрыл воспаленные глаза старшина Игорь Колокольцев, единственный из еще более или менее способных держать в своих руках оружие пограничников. — Да, точно, позавчера последний раненные котелок добили. А этот с тех пор так и надрывается…».

По стене мелькнула тень. старшина нащупал рукой приклад винтовки. В дальний угол скользнула светлая фигурка. «Валька пошла, — с облегчением расслабился Игорь, откинувшись на свою лежанку. — А что толку то идти? Воды все равно нету».

— Да что это такое твориться? — вновь захрипел раненный, по-видимому, набравшись сил. — Госпиталь, госпиталь, а воды то и нет! Кто-нибудь, позовите дежурного… Я вам покажу, как глумиться над раненным солдатом… Покажу, век будете помнить.

В той стороне опять что-то зашевелилось.

— Потерпи, родненький, — зашептала медсестра, осторожно протирая влажной тряпкой лицо солдата. — Еще немного. Чуть-чуть совсем. Скоро наши придут и сразу тебя в госпиталь отправим. Там быстро на ноги поставят. Ты только потерпи!

Раненный ненадолго затих, тыкаясь, словно слепой кутенок, в шершавые руки девушки.

— Там тепло, светло, — медленно, немного растягивая слова, шептала она слегка наклонившись. — Везде чистые простыни. Чистые до ужаса, аж скрипят. Положат, тебя родимые, на кровать и вылечат. Скоро, совсем скоро.

Ее тихий голос, хоть и адресованный всего лишь одному человеку, распространялся по всему каземату. Затихли шорохи, всхлипы, скрежетание зубов — все слушали… Яркие видения близкой помощи, ослепительно чистых палат госпиталя, одуряюще красного борща — все это представало перед людьми живыми картинами, заставлявшими тянуть к ним руки и не осознано причмокивать губами.

— Мамуля, я тоже хочу в госпиталь, — вдруг раздался дрожащий детский голосок. — На белые простынке хочу полежать хочу. И к папе хочу на ручки…

Это было последней каплей. старшина чуть не застонал от бессильной ярости, охватившей его. «Все, хватит, с меня! — стучало в его голове. — Хватит этих хрипов и стонов, лучше сдохнуть!». Он осторожно встал и не обращая ни на кого внимания пошел в темный проем.

— Лучше уж при свете, чем тут гнить, — шептал он, подходя к очередному проему. — И патрон малеха есть… Пару тройку этих гадов прихвачу.

Вход в катакомбы, которые служили надежным убежищем для группы последних защитников Брестской крепости — раненных пограничников и членов их семей, располагался в глубине основных корпусов, поэтому он сильно и не пострадал.

Последние метры, оставшиеся до показавшегося светлого пятна — полу заваленного прохода, Колокольцев полз. Силы его оставили. Винтовка волочилась, глухо постукивая по валявшимся кирпичам. Наконец, сбитые в кровь пальцы ухватились за деревянный проем и медленно подтянули остальное, ставшее таким тяжелым тело. В глаза ударил яркий свет раннего июльского солнца, щедро залившего своими лучами весь внутренний двор крепости. Он несколько раз закрыл и открыл веки, пытаясь привыкнуть…

— Боже мой! — непроизвольно вырвалось у старшинаа, уже давно старавшегося не вспоминать слова молитвы. — Это же… ад.

В очередной раз война показало свое настоящее лицо. Нет, не то, что видят раскормленные генералы, присутствуя на парадах! И даже не то, что показывают в победных кино реляциях! Оно явилось без всяких прикрас — с оскалом из мертвеющей плоти и почерневшей крови из разбросанных кусков тел, с волосами из стелющегося удушливого дыма, с телом из изуродованной военной техники.

Он смотрел на бывший плац, где еще недавно проводили занятия, и не узнавал его. Вскрывшимися гнойниками его покрывали многочисленные воронки. Огромные (дотошный и удивленный немец не жалел снарядов крупных калибров) ямы с ровными вывороченными краями они полностью искажали перспективу внутреннего двора крепости. Это уже были не ровные прямоугольники и квадраты, кое-где покрытые обрызганной брусчаткой, а ломанные плоскости.

То тут то там валялось какие-то деревяшки, размочаленные взрывами до потери своего внешнего вида. Возможно, когда-то они были ящиками и верно служили пограничникам в качестве тары для оружия, или это остатки выбитых дверей и рам. Дальше, ближе к внешним стенам, выходящим на западное направление, ветер шевелил кучи грязно-серой ткани, густо наваленной на земле. Почему-то именно на них и зацепился взгляд старшинаа, с ужасом гулявшего по плацу. «Прачечную что-ли взорвали? — проскользнула мимо всего этого хаоса мысль. — На белье больно похоже…».

Вдруг прямо у этих самых куч появилась темная фигура. Через секунду рядом с ней возникла еще одна, потом еще одна. Серо-мышинный цвет угадывался издалека.

— Немцы, — прошептал солдат, опуская голову ниже. — Сволочи проклятые …

Крайний из них, выглядевший просто до неприличия пухлым, взмахнул руками. Колокольцев до боли прищурил глаза, пытаясь рассмотреть все подробности. Прямо из рук толстяка вырвалась ярко-алая струя пламени и понеслась в сторону земли. Сразу же за этим раздался довольный гогот солдат.

Ткань разгоралась как-то нехотя, словно ей не хотелось. Там что-то потрескивало, шипело и, наконец, заполыхало. Вдруг огнеметчик, только что с таким упоением поливавший огнем землю, отпрыгнул назад.

— А-а-а-а-а-а! — сквозь треск пламени, зазвенел вопль. — А-а-а-а-а-а!

Пламя усилилось и, крик, наконец-то, затих. старшина с некоторым недоумением продолжал всматриваться в их сторону, надеясь, что все проясниться. «Это же наши! — ужасная мысль словно молния ворвалась в сознание. — Серая ткань — это же кальсоны… Они сжигали людей». Его взгляд одурело метался по плацу, ненадолго задерживаясь на точно таких-же кучах чего-то очень похожего на ткань.

— Они сжигали живых людей, — непослушные, искусанные до мяса, губы, шептали эти слова как заклинание. — Они сжигали живых людей.

Вслед за губами свей жизнью зажили и руки солдата. Это был туман. старшина все прекрасно видел и понимал, но почти не ощущал своего тела. Его лопатообразные ладони несколько раз бережно провели по деревянному приклады, счищая с него кирпичную пыль. Потом с нежностью зарядили ее.

— .. Сжигали живых людей, — губы уже не шевелились, шепот продолжал раздаваться лишь в его голове. — Но они же люди! Как же можно сжигать живых?

Тело устроилось по удобнее, голова склонилась вниз. Бух! Бух! Бух! Одни за другим гулко раздались три выстрела! Несмотря на все пережитое, старшина Колокольцев, по-прежнему, оставался одним из лучших стрелков Брестской крепости. Немцы, словно кегли, неторопливо попадали в землю.

…Земля плакала вместе с человеком. Маленькие тяжелые капли падали с неба и больно жалили ее, проделывая в плоти огромные раны. Серые куски земли вместе с красноватой каменной крошкой со свистом хлестали по стенам крепости. Чудом сохранившиеся после прошлого обстрела деревья, наконец-то, получили полной мерой. Тоненькие березки, крона которых едва бы укрыла человека от палящего солнца, рвало осколками снарядов. Они неутомимо вгрызались в светлые тельца, отрывая большие куски.

Гулкие удары продолжали молотить не переставая, хотя уже давно разметало на части тело старшину Колокольцева и полностью завалило тот проход, из которого он вылез. Чумазые от пыли и копоти расчеты, блестя на солнце своими зубами, бегали как заводные от ящиков к орудиям и обратно. Рука офицера вновь и вновь опускалась, заставляя говорить очередное орудие.

16

Солнце медленно, словно нехотя, поднималось над лесом. Было еще прохладно.

— Хорошо, человек, — глухо прошипел голос. — Я понял тебя. Мы будем вместе воевать…

Так и не ложившийся спать, старшина с противоречивым чувством оглядел стоявших перед ним солдат. С одной стороны, он видел серые лица с впавшими щеками, рваное обмундирование, худую обувку, а с другой — рыкающие бешенством глаза, стиснутые побелевшими пальцами приклады винтовок и автоматов.

— Ну, что, товарищи пограничники, — негромким голосом начал он, придерживаясь рукой за лесину. — Где бы мы с вами не находились, как бы мы не выглядели и какое оружие бы не держали в руках, мы по-прежнему, остаемся солдатами Красной Армии… Нас мало, почти нет винтовок и боеприпасов, но мы еще живы!

Он говорил о том, что они слабы и почти нет шансов на победу, но в их глаза не было страха. Это были бездонные колодца, наполненные лишь одной яростью.

— Пришел день нашего гнева, — продолжал говорить старшина, с трудом сдерживаясь, чтобы не зарычать. — Мы до сыта напьемся их крови…

Едва затихла напутственная речь, как горстка солдат, набросив котомки за плечи, повернула в сторону крепости.

…В это время крепость еще жила. Глубокие казематы, образованные мощными полувековыми стенами, надежно скрывали несколько десятков раненых пограничников и членов их семей. Уже давно закончилась еда, почти не осталось воды, но продолжала жить надежда.

— Мамуль, а мамуль, а когда за нами папа придет? — открыв огромные черные глаза, прошептала кроха. — Он ведь придет за нами?

Исхудавшая ладонь с обрызганными в кровь ногтями осторожно погладила ее по головке.

— Конечно, доча, придет, — также тихо проговорила она, продолжая гладить девочку. — Помнишь, что он нам сказал? Я, говорит, приду за вами. А он ведь, красный командир, и всегда делает то, что обещает… Вот, еще маленько и придет… Ты подожди чуть-чуть.

Вновь посмотрев на темнеющий вход с надеждой, девчушка затихла. Он расковыряла в своем углу крошечную норку, куда положила свою любимую куклу.

— Ты, Танька, сиди здесь. Поняла?! — забормотала она ей, накрывая какими-то тряпками. — А то злые дяденьки придут и… Паф — паф! Возьму и застрелят тебя.

Она бы еще долго возилась с куклой, если бы не странный усиливающийся звук, который стал неожиданно раздаваться со стороны кукольного убежища. Сначала это напоминало своеобразный шорох, потом было больше похоже на какое-то шебуршание.

— Мам, ты слышишь? — наконец-то, не выдержала девочка, дергая за рукав свою мать. — Там кто-то роется.

Обессиленная женщина вновь приподнялась со своего места и наклонилась к ребенку.

— Что ты там такое услышала? — с ноткой недовольства спросила она. — Мышей или таракашек?!

Несколько секунд ее лицо ничего не выражало. Потом звук чуть усилился и, вскоре превратился в ясный и стабильный хруст или даже пережевывание.

— Это что же такое? — слабость, равнодушие и отчаяние несколько раз сменили друг друга. — Товарищи! Там, действительно, кто-то есть… Вы слышите?! Может это наши?

Еще мгновение назад лежавшие вповалку люди зашевелились, стараясь подползти поближе к источнику шума. Вдруг из самого низа стены посыпалась бурая крошка, затем оттуда осторожно вылез неровный кирпич. Затем кладка в этом месте начала покрываться мелкими трещинами, выстреливая в стороны небольшие коричневатые острые осколки. Через секунду кирпичи, поднимая тучу пыли, с треском рухнули внутрь каземата.

— Ой, мамочки, что это? — истерически всхлипнула молодуха, сидевшая к этому месту ближе всех. — Смотри, смотри!

Тыкая в сторону пальцем, она медленно отползала назад.

— Отойди-ка, дуреха, — хрипло проговорил солдат, казавшийся со своей развороченной рукой самым здоровым. — Дай-ка я гляну туда!

Прищуривая глаза, он осторожно пролез вперед и неожиданно для всех громко и с чувством выругался.

— Не знаю что это, но немцами здесь точно не пахнет! — удивленно пробормотал раненный, всматриваясь внутрь открывшегося подземелья. — Может от панов что тут осталось… Заховали поди от трудового народа свои богачества. Вот поди-ка целый ход тут!

Подтянувшимся к нему людям открылось необыкновенное зрелище. Из-за кирпичной кладки, в которой словно гигантские черви выгрызли здоровенное отверстие, темнел подземный ход. Его стены, края которых утопали в темноте, были гладко отполированы.

— Смотри-ка, это же не кирпич, а обычная землица! — крючкообразные пальцы, давно не знавшие мыла, осторожно поскребли ровную поверхность. — Дивно это… Ой! Ты… черт поганый!

Прямо из темноты на собравшихся надвинулось чумазое круглое лицо с блестящими глазами.

— Ну че, славяне! — громыхнула харя на отпрянувших людей. — Не ждали уже нас!

Отряхивая с головы земляную пыль, на свет вылез невысокий кряжистый солдат.

— Старшина Голованко. Четвертая застава, — рука попыталась метнутся к голове, но неуклюже застыла у груди. — Мы тут за вами пришли…

В тот момент никто из них не обратил внимание на странный тон старшины. Люди обрадовались… Перемазанная в земле кроха с радостью смотрела на мать и быстро тараторила:

— Мама, мама, это папа за нами пришел? Да? Папа пришел?

Раненные красноармейцы пытались приподняться на своих окровавленных культях.

— Нет, доча, это не папа, — зарыдала молодая женщина, крепко прижимая девочку к груди. — Папа потом придет…

— Ничего, ничего, мои хорошие, — виновато пробормотал Голованко, осторожно касаясь людей руками. — Теперь все будет хорошо. Сейчас мы с вами уйдем отсюда. Иди ко мне дочурка, иди, на ручки тебя возьму. Вместе пойдем…

Оторвавшись от матери, светлая головка настороженно посмотрела на старшинаа, а потом назад.

— Иди. Не бойся, — шептал он, не пытаясь скрыть слез. — Больше вас никто не обидит. Мы теперь не одни.

Говоря эти слова, он пытался непроизвольно оглянуться назад — туда, откуда только что вышел.

В конце концов, люди медленно потянулись в темное жерло подземного хода. Ходячие, взвалив на себя немудреные пожитки, подхватывали раненных и осторожно шли вперед.

Под землей было все по другому. Тепло, мягко, сытно, а главное, спокойно. Здесь не шумел ветер, пытаясь пригнуть вниз непокорные ветки; не шарился надоедливый хряк, настойчиво вгрызавшийся в корни; не ползал ненасытный враг, уничтожавший все на своем пути… Под землей царило мировое спокойствие.

Люди медленно брели по подземному ходу, испуганно прижимаясь друг к другу и ничего не замечая вокруг. Темнота становилась все более плотной и вскоре совсем поглотила человеческие фигуры.

— Не боись, народ, — неожиданно громко прозвучал голос старшины. — Вон с самого боку корешок длинный торчит. Да, вот там снизу. Вот за него и хватайся! Он выведет. Мы уж тут не раз ходили, знаем что по чем.

Действительно, где-то на высоте пояса руки встречали неровный корень, тянувшийся вдоль стены.

— Ой, мам, — прошептал знакомый детский голосок откуда-то издалека. — Он теплый и мохнатый, как наш Трезорка! Хи-хи-хи щекотно!

— Держи крепко, доча, — отозвалась молодая женщина. — Еще немного и дойдем.

Десятки рук — маленькие с крошечными пальчиками, большие с железными мозолями, с кровавыми тряпками — крепко держали длинный и как ни странно извивающийся корень. «Как приятно, — почему-то подумалось Андрею, давно уже не испытавшему таких эмоций. — Щекотно. Как же щекотно! Вот-вот… Совсем маленькая, почти кроха, а, смотри-ка, не боится. Молодец!».

Никто не заметил, как с потолка скользнул еще один корень. В полной темноте, извиваясь небольшой змейкой, он метнулся к невысокому человечку, который семенил подгибающими ножками. Древесная плеть вытянулась в узкую ладошку и невесомым движением легла на волосы девочки. Длинные корешки нырнули в спутанную косу, осторожно выпрямляя слежавшиеся пряди.

— Мам, ну не надо, — недовольно буркнула она, продолжая тем не менее, крепко держаться за материнскую юбку. — Хватит, я уже большая!

Вдруг детский лепет неожиданно был прерван. Раздался противный скрипучий кашель — надрыв был таким сильным, словно кто-то пытался выплюнуть от охватившей его боли свои внутренности.

— Худо мне братцы. Ох как худо! — метался на корявых носилках, сляпанных из ручке пары лопат, молоденький солдатик. — Все нутро горит. Тошно мне!

Он с силой вцепился в тащившего его старшину и истошно теребил его рукав.

— Кончаюсь я кажется, братка, — хрипел он. — Ты на груди посмотри… Да, в кармане там письмо адресом. Ты, мамке моей напиши. Смотри, только напиши, не забудь! Напиши, все как есть на самом деле… Так мол и так, погиб ваш сын на войне — от неприятельской пули. Понял меня?

— Напишу, сынок, обязательно напишу, — не останавливаясь пробормотал Голованко. — Не треба беспокоиться. Все будет в лучшем виде. Напишу, как надо. А лучше сам ей напишешь! Потерпи чутка — почти уже донесли. Сейчас в лесок выйдем, а там воздуха свежего глотнешь, и сразу полегчает. Потом перевязочку тебе наладим. Замотаем родимого так, что вся хворь убежит.

Голос старшины становился все тише и тише, а нотки в нем все более завораживающими. Вряд ли обычный старшина с восточной части Киева в тот момент знал, что гораздо позднее многие врачи в своей непосредственной практике будут применять точно такой же завораживающий голос.

Стоны были уже практически не слышны и вскоре раненный постепенно затих.

— Отмучился, кажется, — негромко пробормотал шедший сзади пограничник. — Считай уж пару дней так стонал. В живот ему прилетело осколком… Посмотреть бы, да сестрица наша не дала, говорит тут врач нужен.

После этих слов он чертыхнулся. Ноги в размотавшихся обмотках зацепились за какой-то корень и он с трудом сохранил равновесие.

— А говорили, что все ровно и чисто, — прошептал он, до рези в глазах пытаясь рассмотреть то, обо что споткнулся. — Вот падла, точно корень!

Однако через секунду, это странное препятствие растворилось во тьме, словно его и не было… Однако оно было! Толстый отросток с уже затвердевшей коричневатой коркой извиваясь коснулся тела. Грязная майка при этом задралась, открыв отвратительного вида рваную рану. Запыленные тряпки, когда-то бывшие обычными марлевыми бинтами, почти не скрывали ни сочившуюся кровь, ни белеющее ребро. Корень стал немного длиннее выпустив вперед небольшой отросток с косточкой на конце. «Странно, — неведомое до этого чувство пронеслось по огромной корневой системе. — Это все очень странно! Совсем как я…».

Крошечный кончик приподнялся и после некоторого раздумья нырнул в глубь раны. Кожистые края осторожно раздвинулись, обнажились порванные мышцы с кусками беловатой пленки. Корешок удлинился еще немного, а потом еще немного… Вот толстая кишка, больше похожая на изжеванный животным шланг. Дальше осколок ребра, зазубренным краев исполосовавший плоть на своем пути.

Эти мгновения могли бы стать для Андрея очередным откровением — открытие целого мира, мира человеческого тела, где все органы, функциональные системы были организованы с предельной гармонией и удивительной целесообразностью. Если бы не одно но… В ту секунду, в том самом месте, в то самое настроение, во внутренностях умирающего солдата копошился не тот самый Андрей — молоденький пограничник — первогодка, который родился и провел свое детство в далеком селе и с большим трудом закончил девятилетку, а совершенно другой человек или уже почти не человек. Под землей, возле тихо бредущих пограничников, женщин и детей, и над землей, вокруг полуразрушенной крепости, десятка деревень и леса, клокотало поразительное существо, раскинувшее свои органы-рецепторы на десятки километров в разные стороны. Узловатые корни, невесомые корешки пронизывали землю, вгрызались в кирпичные стены крепостных зданий и в бревенчатую труху изб.

То, что жило здесь, уже не было человеком или животным в обыденном смысле этого слова. Это было что-то другое — совершенно иной уровень жизни — сознания, который, как это и странно еще только начал познавать свое новое тело и окружающее пространство.

…Носилки ощутимо качнуло в сторону. Одна из ручек, подломившись, взбрыкнула и стрельнула темной щепкой куда-то в бок. Корень еще больше разросся, став похожим на ползущего удава.

— Вот черт-то, — буркнул старшина, резко останавливаясь. — Ручка, походу, обломилась… Глянь-ка… Ну? Треснула только? Ладно, тогда понесли. Тут еще пару метров и выйдем на свежий воздух.

Вскоре, действительно, ощутимо потянуло свежестью. После очередного поворота показался свет и колона прибавила шаг.

Корень зашевелился сильнее. Время почти не оставалось! Еще несколько мгновений и люди выйдут на свет. «Это просто удивительно! — древесное щупальце нежно коснулось еще теплого сердца. — Сердце… Мягкое и в то же время сильное. Теплое и в то же время мокрое. Упругое, сильное. Поразительно!… И правильно, это же сердце! Оно двигает кровь к органам!». «Зачем мне это все надо? — бормотала одна частичка, осторожно вылезая из глубин темноты наружу. — Зачем мне копаться в человеческом теле? Это же нехорошо! А если б кто-нибудь также копался во мне? Бр! Кости, мышцы, кишки…». Древесное щупальце дрогнуло и начало ползти обратно. Сантиметр за сантиметром оно вылезало из кровавой раны и исчезало в постепенно исчезающей темноте.

— Ну, наконец-то, мы на месте, — с видимым облегчением вздохнул старшина. — Не доверяю я этим подземельям. Хрен его знает, что может случить. Идешь так себе и идешь, а потом бац — и все! … И совсем забыл, рассказать мне вам надо много чего.

Однако его бормотание уже никто не слушал. Обрадованные люди словно с цепи сорвались. Одна за другой запыленные, грязные фигуры вылетали из под земли под лучи солнца.

17

В самой глубине леса раздавался ритмичный стук. Так-тук-тук-тук! Потом небольшой перерыв, и вновь — тук, тук, тук, тук! На старом дубу возле неглубокого оврага копошился маленький дятел. Он был весь какой-то нахохлившийся, взъерошенный, и долбил со странным ожесточением. После каждого такого тычка, сильно напоминавшего удар дровосека, от коры отлетал очередной кусок и мягко ударялся о землю.

Вот кроха сделал очередной перерыв и нацелился в другое место, которое по-видимому показалось ему более аппетитным. Удар, затем еще один удар… И вдруг раз! Из под с верхушки дерева вытянулся длинный хлыст и маленькое тельце рухнуло вниз, где сразу же начали вылазить крошечные корешки. За какие-то секунды птичка была словно машинка из детского конструктора разобрана на части и проглочена почвой.

«Тоже живое, теплое и хорошее, — бежали по дереву приятные образы и складывались в связные мысли. — Оно как человек! Похоже! Близко!». Дуб словно окаменел — ветки застыли, изъеденные насекомыми листья висели совершенно неподвижно. «Это дятел! Птица! — ясная картина мгновенно расплылась на множество противоречивых образов. — Это совершенно живая птица. Она ищет под корой разных насекомых! О, черт! Что же это я?». Андрей пристально посмотрел на на еще качающуюся невесомую ветку. «Зачем я ее тронул? Живых же не надо трогать! Они же живые — кричал он куда-то в пустоту. — Ни когда не надо трогать живых существ!». Вдруг перед ним врос образ грузного тела, одетого в серого цвета одежду, которое засасывало под землю в этом самом овраге. Через мгновение его сменила другая картинка — изломанные, словно игрушечные солдатики, тела валялись вокруг бревенчатых домов, у которых огонь жадно лизал соломенные крыши. «А они живые? — Андрей с трудом удержался, чтобы опять не пропасть в спасительной тьме. — Если они тоже живые, тогда зачем ты с ними это сделал? Или они не живые?».

Вокруг дуба-патриарха все замерло. Птицы с испуганными криками хлопали крыльями и вытягивали шеи. Им всюду мерещилась какая-то опасность, от которой следовало немедленно бежать. В течение нескольких минут в высь поднималось множество галдящих птиц и птенцов, в страхе метавшихся из стороны в сторону. Потом волна за волной они начинали лететь прочь, оставляя за собой изломанные перья, покинутые гнезда, копошащихся на земле птенцов.

Вслед за птицами из леса начался исход животных. Страх заставлял сходить с насиженных мест лосей, вылезать из глубоких нор лисиц и барсуков, бросаться на деревья волков и т. д.

С каждой новой секундой безмолвие распространялось все дальше и дальше в лес, захватывая целые группы деревьев. Трава переставала шевелиться, ветки склонялись к земле… Оно было в недоумение! «Так что есть что? — всплывал перед Андреем не заданный вопрос. — Что есть живое, а что не живое? И кто я? Остальные люди? Мы живые или нет?».

Лес замер. Тысячи гектар леса — густые дубравы, светлые березняки, высоченные сосны безмолвствовали.

«Живое может быть разным, — наконец, Андрей пришел в себя и начал медленно складывать в единую картину эти безумные частички. — Это может быть заяц или волк». Он заставил себя вспомнить когда-то виденного зайца, настороженно водящего длинными ушами, потом волка с впавшими боками. «Или человек, — продолжал он говорить. — Человек тоже живой! Но один человек не похож на другого. Есть человек-губитель, который уничтожает живое и от которого исходит лишь зло. А есть хороший человек, от чаще всего исходит добро». Образ щелкающего зубами волка сменился на невысокую девочку в светлом сарафане, которая доверчиво прижалась к дереву. Тоненькие ручки крепко вцепились в узловатую кору… «Плохой человек тоже живой, но его можно не жалеть! — рядом с девочкой появился рыхлый немец с одутловатым лицом и резко рванул ее за косу. — Плохого человека не надо жалеть! Он губит все, к чему прикасается. В его руках умирает все живое».

После череды этих безумных изменений его человеческое «Я» ужасно нуждалось в какой-то передышке, во время которой он сможет взглянуть на себя со стороны… Нужно было осмыслить все происходящее, понять, куда он движется. Отсюда эти бесконечные безмолвные разговоры, во время которых он для себя становился своим собственным собеседником, критиком и оппонентом.

Андрей молчал недолго. «Я, конечно же живой! Живой! Во мне есть движение. Я могу видеть, чувствовать, разговаривать». Он мыслил не словами, а образами. Вокруг него вспыхивали удивительные по яркости и масштабам картины. Андрей до мельчайших подробностей воссоздавал то крошечный полевой цветок с яркой желтой сердцевиной, то тихо журчащий по разноцветным камешкам ручеек. Он смешал в причудливую смесь десятки и десятки разных запахов, видений, ощущений, которые сплавлялись в невиданный по силе и остроте коктейль.

«Теперь ты понимаешь, что я хочу тебе сказать или нет? — наконец, закончив, сам себя спросил Андрей. — Вот все и отличает нас, живых, от всех остальных! Мы живые только потому, что воспринимаем и реагируем на все, что окружает нас…». Лес откликнулся сразу же, словно и не было недоуменных вопросов, словно было все просто и понятно. «Да… мне стало понятнее! — окружающее пространство как-то странно потеплело. — Я понял, что только живое постоянно изменяется. Оно не стоит на одном месте, оно постоянно в движении!».

Огромный лес встрепенулся и начал медленно оживать. По бесконечным гектарам пробежал оглушительный треск — распрямляющиеся деревья вытягивали гармошку своей коры в длину, заставляя ее лопаться и обнажать белое тело.

«Кажется, я что-то начинаю понимать в этом чертовом бедламе, — стал приходить в себя Андрей, осознавая наконец-то, неизбежность существования в своем новом теле. — Я теперь становлюсь лесом… Бесконечным лесом…». Вновь взметнулась в пространстве карусель образов, которые стали для них универсальным языком общения. Только в этот раз было все совершенно по другому! Андрей стал тонуть в создаваемой реальности… На многие мгновения он снова растворился в потоке ощущений. Его частички разбросало по огромному числу мест — он одновременно был то небольшим слегка подгнившим желудем, то верхушкой проросшего росточка, то гибким корневищем, то бурым краешком трухлявого пня… Потом его сознание вытолкнуло на самый верх — высоко в небо, откуда лес предстал перед ним бескрайним зеленоватым и колыхающимся морем. Раз! Живое море оказалось переплетено бесчисленным множеством нитей, которые находились в постоянном движении и шевелении. «Как же это безумно красиво! — проносилось в его сознании. — Я всегда был здесь! Я — это лес! Я — это каждая его частичка, которая шевелиться, дышит, пьет и ползет!…».

Ветер мягко касался длинных веток, заставляя их осторожно склоняться к земле. Взъерошенные птицы обеспокоенно обхаживали своих птенцов, тормоша их перышки. Лес окончательно ожил!

18

Отступление 2

Реальная история

Приказ № 24, распространенный по полевым частям вермахта в районе Брест — Барановичи. Пометка «срочно». «В связи с распространением бешенства среди домашних и диких животных и участившимися нападениями на немецких солдат приказываю сформировать специальные команды, непосредственной обязанностью которых будет уничтожение всех мелких домашних и диких животных в ближайшем тылу наступающей армии.

В состав формируемых групп включить солдат, оснащенных огнеметами. Спецкоманды оснастить автотранспортом для повышения мобильности и охвата большей территории…

Тушки животных предписывается сжигать для предотвращения дальнейшего распространения заболеваний.

Возложить ответственность на руководителей спецкоманд по информированию местных жителей о необходимости проведения массовой вакцинации всех домашних животных в специально предусмотренных местах, заранее определенных немецким командованием…

Приказываю организовать обязательную проверку всех продуктов питания, которые предназначены для питания немецких солдат. Руководитель каждого подразделения несет персональную ответственность за проверку продуктов питания.

Руководителям спецкоманд перед уничтожением тел зараженных животных обратить особое внимание на обстоятельства обнаружения источника заражения…

Главный … полковник медицинской службы Карл Велховец».

Отступление 3

Реальная история

Приказ № 27… Пометка «особо срочно». Пометка «секретно». «В связи с невозможностью идентификации заболевания, охватившего диких и домашних животных, приказываю ввести карантинные мероприятия…

Запрещается без специальных средств защиты касаться зараженных животных!

Незамедлительно сообщать обо всех подозрительных случаях, связанных с зараженными животными!

Местные жители и члены их семей, имевшие непосредственный контакт с зараженными животными, полежат превентивному расстрелу!

Главный … полковник медицинской службы Карл Велховец. Командир … дивизии генерал Отто Кольнер»

* * *

«Vor der Kaserne Vor dem großen Tor Stand eine Laterne Und steht sie noch davor…,

— напевал весьма довольный собой солдат. Все своим внешним видом — румяными щеками, широкой улыбкой и мелодичным бормотанием — он демонстрировал свое хорошее настроение. «Все-таки, я молодец! — мысленно усмехнулся Вилли Хайнц, нагибаясь еще за одним поленом. — Тепло, сытно, да деньги всегда при мне. А говорили, война, война… И что? Если всегда так воевать, то я не против!».

Расщепив пару щепок, он забросил их по глубже в топку. Из под крышки бодрой струйкой выбивался пар, своим ароматом вновь пробуждая уже казалось бы утоленный голод. «Сейчас каша дойдет и все, можно подавать, — Вилли украдкой взглянул на часы — до обеда оставалось еще около пятнадцати минут. — Ничего, не опоздаю, как в прошлый раз! Ха! Эта собачонка опять приперлась раньше всех… А что? Жрать то все хотят!». Под самым колесом полевой кухни торчала местная достопримечательность — короткоухая дворняга с рыжей, как огонь шерстью, густо облепленной репьями.

— Что так вылупилась? — незлобно буркнул повар, зачерпывая из котла черпаком. — Сейчас налью. Вон, туда иди, а то обер-лейтенант снова увидит, ору не оберешься!

Больше не смотря на собаку, он слез с подножки и пошел к облюбованным им кустам в полной уверенности, что животное следует за ним.

— На, вот! — вылив содержимое черпака на землю, пробормотал он. — Иди, чего стоишь?! Вот-вот… А что это у тебя такое? Полоснул что-ли кто-то палкой?

Толстыми, похожими на сардельки пальцами, он потрепал пса по голове и нащупал какую-то странную ранку.

— Уж не во второй ли роте тебя так приложили? — продолжал Вили разглядывать длинную ранку. — Говорил же тебе блохастый коврик, чего ты там шляешься? Здесь что-ли мало? … Хм! И здесь тоже! Да это не палка. А чем же тогда так приложили?

На спине обнаружился еще один чуть более длинный порез, потом на боку, и, наконец, еле заживший шрам тянулся одной из задних лап. Повар вытянул руку и коснулся ранки. Собачонка насторожилась: уши встали торчком, а тельце напряглось.

— Не бойся, — успокаивающе шептал солдат, раздвигая слежавшуюся шерсть. — Странная какая-то рана… Толи порезали, то ли погрызли… Ого! Что это тут у нас? Так-так. Какой-то корешок, что-ли?! А если немного потянуть.

Крепко схватив пса за шею и прижав его к земле, Вилли осторожно потянул за выглядывающий из ранки конец какого-то шнурка. Собака, прекратив есть, глухо зарычала и начала со всей силы вырываться.

— О, черт! — вырвалось у него. — Не может быть!

Сантиметр за сантиметром на его палец наматывался тоненький древесный корешок. Казалось, в его руках была мягкая игрушка, тонким шнуром сшитая из нескольких кусков ткани. Корень выходил из тела с еле слышным чавкающим звуком, словно новорожденный малыш во сне продолжал причмокивать своими губами.

— Что же это такое? Боже, что я говорю? — вся веселость из него мгновенно испарилась. — Пса, что, оперировали что-ли? … А-а-а-а-а-а! Пошел прочь! Прочь!

Каким-то образом пес извернулся и вцепился в его правую руку.

— Вот тварь-то! — орал он как резанный, пытаясь одной рукой разжать его челюсть. — У-у-у! Как же больно!

Прижав уши к голове, псина с таким ожесточением грызла руку, словно пыталась откусить ее. Вставшая дыбом шерсть совершенно не скрывала, как ее по ее телу извиваясь поползли гибкие корни. Светло-золотистого цвета шнуры покрывали почти каждый ее сантиметр. Вскоре на обезумевшего от боли повара смотрела безумная харя, на которой не было ни одного живого места.

— Помогите! Помогите! — не выдержав боли, Вилли свалился с колен на бок и захрипел. — На помощь!

Вдруг откуда-то из-за его спины послышались быстрые шаги и сразу же за ними прозвучал выстрел.

— Помогите! Быстрее! — алая кровь толчками выбивалась из порванных запястий и заливала примятую травы. — Что же вы ждете? А-а-а-а-а-а!

Раздался еще один выстрел. Перед глазами повара промелькнуло какое-то темное пятно. Потом вновь выстрел, еще один!

— Прикладом ее бей! — закричал кто-то. — Он же сейчас истечет кровью! Долби, долби, я ее сапогом прижму!

Хрясть, хрясть! Ошметки плоти и волос полетели в разные стороны.

— Не туда! По морде бей! — продолжать орать первый голос. — Он же не отпустит!

— Что орешь? — возмущался второй. — Здесь же рука! Попаду!

Наконец, приклад припечатал голову, раскроив череп.

— Кровь, кровь! — суетились вокруг повара солдаты. — Где жгут? Давай ремень!

— Да, заткни ее чем-нибудь! Хлещет же! — несколько ладоней крепко обхватили разорванное запястье. — Вот так! Теперь вяжи, вяжи! Все, хорошо. Носилки! О! Парни! Это Фриц!

К полевой кухне бежал какой-то офицер, размахивая бумагой.

— Стоять! Стоять! — орал он, задыхаясь от бега. — Положить! На землю!

Ошеломленные непонятными приказами солдаты исполнительно выпрямились и неподвижно застыли, скосив глаза на посеревшего повара.

— Фу! Успел! — выдохнул высокий лейтенант, резко затормозив около носилок. — Где животное? Кто-нибудь его трогал? Что застыли? Я повторяю, животное кто-нибудь трогал руками?

Глаза у лейтенанта подозрительно блестели, а пальцы пытались вытащить пистолет.

— Где оно? А вот! Ханс?! Где ты там плетешься, бордельная отрыжка! — закричал он, обернувшись в сторону штаба. — Еще один случай!…А вы. Кто трогал это?!

Только тут солдаты обратили внимание, что руки лейтенанта были в перчатках. Казалось бы, что тут необычного?! Удивительное было то, что перчатки были резиновые!

— Никто что-ли? — глаза настороженно зыркали по побледневшим лицам солдат, до которых с ужасом стало доходить, что происходит что-то страшное. — А это что такое? — черный палец ткнулся в приклад, покрытый розово-белой массой. — Кто бил? Ты?!

— Я, господин лейтенант! — наконец, вышел вперед хозяин карабина. — мы когда услышали… Побежали, а потом…

— Отставить! — рявкнул лейтенант, достав в конце концов оружие. — Карабин на землю! Отойти в сторону! Ханс, задери тебя, к остальным его! Спокойно солдат! Согласно приказу, все, имевшие контакт с зараженными животными временно освобождаются от несения службы и изолируются от остальных военнослужащих.

— Да, я же бил по спине, — потеряно шептал солдат, пока его, подталкивая в спину, вели в сторону казармы. — Я Вилли то не трогал! Не трогал!

Офицер все это время молча рассматривал измолоченный труп собаки, с едва шевелившимися отростками. Остальные, включая продолжающего тихо постанывать повара, столпились вокруг него.

— Господин лейтенант, Вилли нужно к врачу, — наконец, осторожно, кося глазом на дрожащий пистолет, пробормотал один. — Повязку мы наложили, да кровь все равно идет… К врачу бы.

С таким же успехом ответа можно было бы ждать и от древнегреческой статуи, которые им с избытком встречались на Апеннинах. Остекленевшие глаза, неподвижно застывшие на трупе, совершенно ничего не выражали.

— Господин лейтенант, я говорю…, — чуть громче произнес осмелевший солдат. — Вилли бы к врачу отнести.

— Что? — очнулся офицер, поворачивая голову. — Что ты говоришь? К врачу…, — медленно повторил он, словно что-то припоминая. — Вилли к врачу. Ты что солдат? — в его глазах прибавилось осмысленности. — О чем ты говоришь? К какому еще врачу? Посмотри на него!

Палец в перчатке ткнулся в сторону раненного, вид которого был более чем странный. Вилли сотрясала мелкая дрожь, как при лихорадке. Однако ему не было холодно. Кожа мелко подергивалась вместе с мышцами.

— Ему уже не до врача! — внезапно перешел на визг офицер. — Там что-то есть! Вот-вот смотри! О боже! Ханс, огнемет! Да, жги же быстрее!

Пухлое тело на мгновение перестало извиваться. Кожа натянулась и начала покрываться крошечными разрывами, словно от бритвенных порезов.

— Огонь! Ханс!

19

Оглядывая лагерь, старшина еле уловимо улыбался в свои усы. «Вроде и ничего! — думал он, опираясь на командирский шалаш. — Устраиваемся по-немного. Думал зачем эта головная боль? А оно вона как повернулось…». Небольшая полянка, скрытая с трех сторон болотом, был покрыта ладными шалашиками. То там то здесь горели еле заметные костры, у которых шуровали довольные женщины. «Ничего, — продолжал старшина. — Обживемся чутка. Вон бойцов в строй введем и начнем… Главное не торопиться! В нашем военном деле, как все делается?». Бросив снова взгляд на стоявшую к нему спиной спиной Клавдию Степановну — дородную женщину, добровольно взявшую на себя нелегкую обязанность партизанского повара, он пробормотал:

— Осторожно! Вот как!

— Товарищ старшина, товарищ старшина! — вдруг загорланил с дальнего краю лагеря. — Где вы, товарищ старшина?

— Что же это за паскудник разорался? — разозлился командир, ковыляя в сторону раздававшегося голоса. — Сколько раз говорил, сколько раз… Не орать! Не орать! Молчать треба! Лес он шума не любит!

В это самое время прямо на него налетел парнишка лет тринадцати в совершенно расхристанном виде — волосы взлохмачены, рубашка на одной пуговице висит.

— Товарищ старшина, вот вы где! — начал тараторить он, словно боялся, что его остановят. — А я вас ищу по всему лагерю! Туды побег, потом сюды побег, а вас тама нету! И что? Потом я кричать! А тут…

— Отставить! — топнул ногой старшина, грозно при этом нахмурив брови. — Что это за лепет такой? А вид? Ты кто таков? А?

Со смачным звуком закрыв открытый рот, мальчишка начал себя осматривать. Грязные руки то там то здесь оттопырили рубашка, прошлись по штанам.

— Я? — недоуменно спросил он, не обнаруживая ничего предосудительного. — Я же Пашка Серов, товарищ старшина! Вона с той палатки! С мамкой мы тама! — Старшина продолжал угрюмо его рассматривать. — Да, Пашка я, Серов!

— Эх, Пашка Серов, Пашка Серов, — укоризненно закачал головой командир, кивая на его живот. — Никакой ты не Пашка Серов, а есть ты махновец! Самый что ни на есть настоящий махновец! Вот! Ты посмотри на свой вид! Люди то что скажут?! Вон видишь собрались… А скажут, что Сергееч совсем ополоумел! Кого же он берет в бойцы красной Армии?! А?! А берет он самый что ни на есть настоящих махновцев! А ну, оставить нюни! Привести себя в порядок и доложить по всей форме!

Грязный ручонки потянулись было к начавшему всхлипывать лицу, что бы добавить правдоподобности, и остановились. Через несколько минут перед старшиной вытянулся уже кое-как причесанный, застегнутый на все оставшиеся пуговицы, с подтянутыми до больше некуда штанами, солдатик.

— Товарищ старшина, докладывает боец партизанского отряда «Смерть фашистским оккупантам» Пашка Вихров, — четко выговаривая слова начал мальчишка. — Сегодня с самого утра со стороны села … жуткая пальба слышалась. Давеча вы нас с Машкой поставили наблюдать… А мы у речки стояли, да не видно там ничего! Мы ближе подошли, — на секунду он запнулся, увидев, как побледнел командир. — Да, мы вот на столечко ближе подошли! Только Машка запужалась и назад побегла, а я нисколько… А тут немчины наехали. Четыре, нет, пять больших машин, как у нас в крепости были. Потом слышу собаки забрехали, ну, думаю, постреляли наверное их… Я бежать назад!

— Так, за донесение, выражаю благодарность боец Павел Вихров! — проговорил командир, внимательно смотря на пацана. — А за нарушение приказа два наряда тебе! Поступишь в распоряжение Клавдии Степановны! Ясно! Выполнять!

Разом огорчившийся Пашка, пробормотал «есть» и умчался в сторону костра.

— Чего же там такое происходит? — задумался Голованко, почесывая забывший бритву подбородок. — Почитай третье село… Налетят, как коршуны, да всю живность постреляют. А зачем, да почему, непонятно! Ладно бы собак стреляли, так ведь все губят!

На протяжении последних нескольких дней в округе вообще творились странные вещи, о которых ему совершенно не хотелось не то что говорить, а даже вспоминать. «Черт знает что твориться, — мысленно продолжил он мусолить новость. — Сначала с Петькой непонятно что случилось! Ведь почти дотащили его живого из крепости, так нет помер. Да паскудина какой-то в ране его покопался! Что же за ирод какой-то?! И ведь не подходил никто! Все же на виду были… Потом этот бисов Андрюха откликаться перестал! То же мне помощник, леший его забери! Все он может! Все сделает! А как помощь нужна — черт, жрать скоро нечего будет — так нет его! Теперь вон немчура еще с ума сходит! Надо присмотреть за всем этим, а то как бы худо не было».

Мешковина, закрывавшая вход в шалаш вдруг отошла, явив довольную рожу Сергея. Однако, это нисколько не обрадовало старшину, так как такая широченная улыбка в конце концов всегда предвещала какие-то неприятности.

— Чего там такое опять стряслось? — поморщившийся, словно от зубной боли, спросил старшина. — Неужто харч какой раздобыли?

Лицо солдата в мгновение ока опечалилось.

— Это что же за хрен уже успел все разболтать? — раздосадованно пробормотал он. — Пашка! Кто же еще! Эх сорванец, и здесь успел свой нос сунуть!

— Хватит! — наконец, прервал его угрозы Голованко. — Никто мне ничего не рассказывал. С самого утра здесь сижу и ни хрена! Чего там случилось?

— О! Это другое дело! — вновь широченная улыбка вылезла на его лице. — Мясо лопать будем! Фрицы сегодня скотины жуть постреляли, ну а мы, не будь дураки, у них чуток слямзили. Две тушки поросей притащили с ребятами… Теперь живем!

Туши валялись у костра, где их уже начали разделывать.

— Командир, во, мясца добыли! — обрадованно засмеялся один из солдат, завидев хмурого старшину. — Эх, Клавдия Степановна гуляшу теперь наварит! Вкуснотища!

— Гуляш?! — от души хлопнул его по плечу второй солдат, державший мощную свиную ляжку. — Котлет бы заделать! Вот я понимаю дело будет… помню в столовой в гарнизоне такие котлеты бывало давали, объедение…

— Хватит лясы точить! — вдруг в разговор ворвалась новая фигура — Клавдия Степановна. — Вроде мужики на вид, а базар развели, как бабы прямо! Вона лучше ножи поточите, а то ни лешего не режут! Толи мясо жесткое такое что-ли…

Галдящие бойцы мигом примолкли и, похватав ножи, пошли искать точило.

— А что такое с мясом то? — задержался рядом с поварихой старшина. — Хряк староват что ли оказался?

Клавдия Степановна степенно, словно «птица высокого полета», повернулась и, посмотрев прямо в глаза командира, буркнула:

— Вон старшина полюбуйся, что твои солдатики принесли! Вон на столе лежит… И не поймешь, чи мясо, чи нет?!

Столешнице, сбитой из небольших березок, лежал разрубленная грудина.

— Да все вроде нормально, — бормотал старшина, деревенский житель, не раз свежевавший матерого хряка. — Годовалый, кажется… Хотя… Что это еще такое?

Изнутри у ребер, откуда он слегка оттянул кишки, тянулись какие-то тоненькие веревочки.

— Проглотил что-ли чего? — прошептал Голованко, осторожно наматывая на палец такую нитку. — Вона как… рвется и не поймешь ни черта.

Вытащив палец, он и так его и эдак повертел, да, ничего не поняв, в сердцах сплюнул.

— Вот, что, Клава, — неожиданно перешел он на «ты», поворачиваясь к поварихе. — Мясо конечно странное, да у нас совсем жрать не чего! Вона сколько голов, а из еды пескарей пара штук да грибов горстка. Скоро винтовку в руках не удержат… Поэтому, давай-ка, нажарь нам мяса. Попробуем! Бог даст, не помрем!

20

Природа не знает морали, ей неизвестен «плюс» и «минус». Все это придумано и создано человеком для человека и во имя человека. Зачем это всей природе? Её бог — это рациональность! Среди растений, животных, неживой материи царит лишь один закон — развивается и сохраняется только то, что позволяет выжить… И как следствие из закона — сильный при всех равных условиях всегда уничтожит (съест, поглотит, переварит, изменит) слабого. Таков закон, такова жизнь!

Несмотря на отсутствие головы на плечах в физическом плане, Андрей прекрасно осознавал, что с каждой секундой он меняется. Хотя страшно было даже не это! Тяжелее всего было осознавать, что начали медленно исчезать его воспоминания (о доме, о матери и друзьях), взгляды, его боль и радость. Постепенно, как-то не назойливо, исчезало все, что так или иначе связывало его с человеком — живым человеком — Андреем Ковальских!

Он медленно истончался, теряя желание жить. Все казалось каким-то невесомым, зыбким и ненастоящим. Все, что раньше вызывало хоть какие-то эмоции, сейчас становились совершенно безразличным. Это было все больше похожим на еле уловимый сон, который вроде и был, но совершено не запоминается.

Однако страшнее всего было даже не то, что он терял свою человечность и не то, что он растворялся в чем-то другом… Страшнее всего было другое! Это не вызывал отторжения! Кусочек за кусочком, личность Андрея исчезала в глубинах Леса, переставая быть тем самым Андреем. Ему совершенно не хотелось сопротивляться — куда-то «бежать» сломя голову, «кричать со всей дури»… Даже, наоборот, его все чаще и чаще охватывало странное состояние — противоречивой эйфории.

«Он (Лес) какой-то необычный, — всплывало в памяти Андрея. — Жадный до всего! Ему постоянно нужно что-то новое. Мои знания, мысли… Да… Пусть, разве это плохо?». Лес охотно принимал все, что ему давали…

«Я… маленький. Совсем маленький, — делился еще человек, погружаясь в далекое детство. — Зима. Лес прямо за околицей дома мне так нравился, что… Помню лыжи. Широкие, почти в две ладони… Мама говорила, что от отца они остались… Идешь по лесу, а кругом тишина. Мороз только щеки щиплет!». Образы шли широким потоком, превращаясь постепенно в бурный океан видений.

«Чуть отойдешь от села и начинают встречаться следы животных и птенцов, — он заново переживал далекий, но от этого не менее притягательный момент. — Мне всегда нравилось разгадывать их… Кто здесь прошел, а кто вот здесь пробежал. Чудно». В сознании вырастал кусок зимнего леса, покрытого теплым мохнатым белым одеялом. Между черными стволами, великанами возвышающимися посреди сугробов, мелькала еле заметная фигурка… На лыжах шел мальчишка, укутанный в старый полушубок. Одежка не по росту; перешита, кажется. Идет еле, головой по сторонам вертит.

Он улыбался! Улыбался по настоящему, когда не обязательно приподнимать вверх уголки губ и слегка сужать глаза… Андрею было хорошо! Он вновь переживал кусочек своего детства — одно из самых приятных его воспоминаний. Лес тоже это видел и воспринимал… Но не понимал! Череда этих образов, ярких и сочных, для него оставались лишь механически усвоенной информацией. Он добросовестно это принял, запомнил, пропустил через себя, но все без толку! Возникало непонимание! Противоречие! Образы, обычные и знакомые для него образы, не соответствовали таким бурным эмоциям!

Откуда столько теплоты, мягкости и спокойствия? Почему образ скрипучего и искрящегося на солнце снега будил у человека такие удивительный чувства? А слегка кислый запах старой овчины, из которой был сшит полушубок, чем он так дорог ему? Сознание Леса путалось… Рациональность, как неотъемлемое правило любого действия, сбоило и могло дать ответа на все эти вопросы!

Далекое детство сменилось юностью. «Парное молоко… Вкусно. Пенки, — новый, еще более бурный шквал эмоций накрыл Андрей и Лес. — Мама!». Отворилась потемневшая дверь и, пригибаясь, вошла стройная женщина. В ее руках был небольшой глиняный кувшин, накрытый льняной тканью. «Буренку только подоили, — толстый и влажной нос мягко ударился об его ладони и осторожно стал давить. — Вкусное молочко». Кувшин уже стоял на столе. Ткань лежала рядом, аккуратно сложенная треугольником. Стенки были теплыми, и приятно грели ладони… В нос ударил аромат парного молока… Подперев подбородок, женщина смотрела прямо на него. Еще молодое лицо… Вокруг глаз небольшие морщинки… Она улыбалась! «Мама, — Андрея «накрыло». — Где сейчас моя мама? Что с ней?».

Все это тоже впитал Лес, но вновь не было ясности… По огромной корневой системе, пронизывающей сотни гектаров старого леса, стремительно пролетали разряды. Они сплетались в немыслимые узоры, выдавая новые все более мощные импульсы… Новая информация, словно механизмы в огромной машине, вновь и вновь сталкивалась друг с другом, потом разбиралась до самых мельчайших элементов…

В нем все бурлило и клокотало! Зимний лес — цельный образ, где сплелись сотни и тысячи моментов, разбирался, словно игрушка в детском конструкторе. Элемент за элементом, деталь за деталью… Образ зимнего леса сменился видением деревьев, потом веток, коры, наконец, появились крошечные почки, какие-то орешки. Резкий импульс и все началось по новой! Огромный сугроб превратился медленно падающий снег, который сменился одной большой и геометрически правильной снежинкой…

Андрей метался! Не телом, а разумом! Тревога за мать вытолкнули наружу образы войны. «Что же с мамой? — терзала его страшная боль неизвестности. — Мама?!».

…Вновь всплыла казарма. Первые минуты обстрела! Грохот! Летящие кусочки кирпича! Пыль! Крики!

— Ковальских, твою мать! — возникло перекошенное от ярости лицо. — Чего телишься?! В ружье!

Дрожащие руки привычно искали штаны… Вот, на полу…

— Быстрее, быстрее!

Еще один взрыв, потом опять взрыв. Рядом кто-то упал, громко застонав при этом.

«Ремень, где мой ремень? — фрагменты страшной картины сменялись один за другим. — Куда же я его положил? Спинка кровати! Где?». Кто-то начал стрелять через бойницу!

— В атаку! Бойцы за мной! — голос, словно горн затопил все вокруг…

Потом снова пришла боль! «Война! Немцы! — вворачивало Андрея от вновь переживаемых минут катастрофы. — Вон они… Это плац!». Спотыкаясь на вывороченных кусках земли, он пытался успеть вслед за всеми. Винтовка вырывалась из его рук, норовя лягнуть по животу. Взрыв! Свет и все!

Видения лились непрерывно, становясь все более эмоциональными и контрастными. Все, что Андрей когда-то воспринял очень близко к сердцу, рвалось мощными толчками наружу… В нем все болело, горело, взрывалось!

22

Село Малые Хлебцы, бывшее Царство Польское.

Мимо немецкой комендатуры быстро проковыляла сгорбленная фигурка.

— Слышь, Михеич, глянь-ка в окно! — оживился Митрофан, грузный детина с похожим на картошку носом. — Кто это там такой шкандыбает?

За его спиной раздался скрип половиц и к окну прилипла морда по-меньше. Вихрастая голова с кое-как державшейся на ней фуражкой прижалась к самому стеклу, словно пыталась его выдавить.

— Ба, это же ведьма! — удивленно протянул он, осторожно протирая рукой потеющее стекло. — Ты же под и не знаешь ее… Живет у нас тут старая карга одна уж черт знает сколько. Думал, что окочурилась уже давно. А смотри-ка, живет себе и горя не знает.

— Что правда ведьма? — лицо у Митрофана имело настолько детские черты, что практически у любого вызывало смех. — Как же так?

Это собственно случилось и в этот раз. Увидев, как он разинул рот, напарник схватился за живот.

— Ты, Гнат, снова за старое?! — зло заговорил, не любивший такого Митрофан. — Снова? Что у тебя не спрошу, ты ржешь, как лошадь… Сейчас как дам в зубы!

Смех прекратился в мгновение ока. Кулаки у того, несмотря на детское выражение лица, были дай бог каждому. Кроме того, помахать он ими тоже был не прочь.

— Понял, понял, Митька! — пробормотал Гнат, на всякий случай отодвигаясь по дальше. — Говорят люди, что ведьма она… Зубы там заговаривает, рожениц охаживает, приворот какой там нашептать может. Ходил я как-то к ней… Любку чай знать должен? Митронину?

Митрофан наморщил лоб. Всплыли крупные морщины, как борозды на вспаханном поле.

— Ну, учитилишкина дочка, — продолжал тот, ерзая на месте. — Ну? Ладная такая деваха… Во! Приворот хотел сделать ей… Так, эта старая карга меня с порога спустила! Барбоса, вот такенного, натравила! Вот тварь! Ничего она у меня еще попляшет! Знаешь, что мы сделаем?

У Митрофана было детским не только лицо, но и умишко тоже не особо отличалось. Поэтому он всегда старался держаться с теми, кто соображал быстро.

— А? — акнул он, заинтересованно смотря на своего напарника. — Что?

— Смотри, мы с тобой кто? — Гнат выразительно постучал по нарукавной повязке, где чернела немецкая надпись. — Правильно, полицаи! — его палец рванул вверх. — Законная власть! Мы должны поддерживать настоящий порядок! Понял! Немецкий порядок! Во! А тут у нас не порядок! Давай собирайся! Пойдем к этой старухе.

После этих слов Митрофан заметался по комнате, ища свое оружие.

Бабка Милениха, тем временем, уже почти подошла до заветного дома. Толкнула калитку, прошла мимо пустой собачий будки и торкнулась в дверь.

— Кто там! — раздался тонкий голосок после некоторого времени. — А?

— Леська это ты? — тихонько спросила бабка, наклоняясь к тонкой щелке. — Открывая, бабка Милениха это! Давай быстрей!

— Дочь, открой, — из глубины дома донесся чей-то голос; на пороге стояла невысокая девчушка с длинной косой и испуганно смотрела на старуху.

— Что так смотришь, коза? — буркнула ей бабка, проходя в горницу. — Не укушу. Где мамка то? Фекла? Ты где там? Пошли. Поговорить надо!

Из-за перегороженной холстинной половины комнаты вышла встревоженная женщина. Тоже невысокая, можно сказать миниатюрная, с блестящими черными волосами.

— Садишь, матушка, садись за стол, — быстро забормотала она, вытаскивая что-то из печки. — Давно ты к нам не захаживала. Только вот и угостить-то тебя нечем. Вон картоха осталась, да хлебушка пол краюшки с обеда…

Продолжавшая стоять старуха на стол даже не взглянула. Она прошлась по комнате, строго посмотрела на девчонку, зажавшуюся в уголке.

— Фекла, от сынка твоего весточку принесла я, — вдруг скрипучим голосом проговорила она, смотря женщине прямо в глаза.

— Ох! — еле слышно вскрикнула та и, закатив глаза, начала медленно оседать на пол.

— Эх, дурья башка! — зашептала старуха, осторожно укладывая тяжелое тело на дощатый пол. — Как была дурехой, так и осталась! Сколько лет прошло, а такая же! А ты, что зенки вылупила? Драть бы вас обеих хворостиной по спине, чтоб по умней были! Да, поздно-то, драть уже… Давай, неси воды, а то время уходит!

Раз! Плеснули водой из ковшика. Закатившиеся глазенки вновь появились именно там, где им и положено быть. Щеки были бледными, почти белыми.

— Чего это ты, Фекла, грохнулась, как невеста на выданье? — опять захаркала Милениха, похлопывая женщину по щекам. — Говорю же тебе, весточку от сынка твоего непутевого принесла. Слышишь?!

— Слышу матушка, — тихо прошептала та, схватив старуху за руку и прижав к своей груди. — Уж не чаяла я, что дождусь этого дня… Все глаза выплакала. Думала, нету уже моего Андрюшеньки на свете. Думала, лежит он где в могилке, а я не знаю и где… Как он там, матушка? Где он? Не ранен чай? Ах! Он же в крепости был… Как же так?! Бабы баяли, что побили всех там! Никого не осталось!

Старуха медленно провела по ее лбу и проговорила с усмешкой:

— Бают… Бабы бают, что собаки брехают! Может взаправду брехают, а может и так — на луну! Дуреха ты, Фекла, как есть дуреха! Жив твой сынка ненаглядный! Здоров, — вновь усмехнулась она. — Почти здоров… Только худо ему сейчас! Опаска с ним может вскорости страшная приключиться… Да и с вами не все гладко! Идти тебе в лес надоть, к сыну! Все вместе будете… Чай вместе-то лучше, чем порознь!

Сидевшая женщина как-то подобралась, извернулась и бухнулась перед Миленихой на колени.

— Матушка, что же с ним приключилось? — зарыдала она; из угла к ее рыданию присоединилось еще чье-то всхлипывание. — Пойду я, пойду… Лишь бы жив он был… Пусть хворый какой, ну там израненный! Мне лишь бы живой был, живой! Сейчас все соберем… Леська, тащи сюда покрывало с печки.

В комнате началось столпотворение. Двое — мать и ее дочка метались по комнате и бросали на пол какие-то тряпки, узлы, свертки. То одна то другая что-то прижимала к груди и вновь бросала на пол. Наконец, старуха не выдержала и прикрикнула на них:

— Бросьте вы се это барахло! Ничего вам это не нужно будет там! А если не поторопитесь и жизнь вам вскорости тоже не нужна будет… Вона смертушка уже за вами идет, да в двери стучиться.

Бух! Бух! Бух! Кто-то по хозяйски забарабанил в дверь.

Обе посерели от ужаса и застыли посередине комнаты.

— Вона в окно лезьте, — махнула им рукой бабка. — Идите в лес… К болоту, там все и будет вам… Только осторожней! Плохое оно болото, чужих сильно не любит. Не шумите там!

Фигурки исчезли в окне. В дверь вновь стали ломиться.

— Открывайте! Полиция! — надрывался чей-то низкий голос одновременно со стуков в дверь. — Открывайте, а то сломаем!

— Это не ты уж там ломишься, как окаянный зверь, милый Гнатушка?! — крикнула в ответ бабка. — Твой, точно твой паскудный голосок! Что же тебя здесь надо Иудушка?

Добротная дверь, сделанная еще старым хозяином в пору расцвета его сил, вновь подверглась граду ударов.

— Открывай, старая карга! — проорал тот же голос, срываясь на визгливые нотки. — Хватит, попила нашей крови! Теперь здесь все будет по-германски! Всех мы вас ведьм постреляем!

— Эх дура, я дура, — вновь заговорила Милениха, подойдя к самой двери. — Вот этими самыми руками, тебя паскудника мелкого, держала… Знала ведь, что негодный человечишко из тебя вырастет! Знала! Надо было прямо там тебя удавить, да вон собакам бросить! Мамку твою пожалела… А рядом с тобой кто это? Уж не Митрофанушка ли?

Тот радостно отозвался:

— Ага! Я это, Митрофан!

— Слышь, Гнатушка, дорогой, ты бы поостерегся, — зловеще проговорила бабка. — Вон на Митрофана посмотри! Тоже ведь могу сделать с тобой!

За дверью сразу же все стихло. Что-то зашуршало, потом загремело.

— Кишка у тебя тебя тонка, ведьма, — раздался, наконец-то, визг. — Не хочешь открывать, ну и хрен с тобой! Петуха тебе пустим красного! Ха-ха-ха-ха! На, лови!

Крытый соломой дом занялся в считанные минуты. Огонь зловеще загудел, втягивая в себя все новые и новые потоки воздуха. Доски трещали, пузырилась смола, стреляли во всей стороны щепки.

— Как хорошо-то здесь…, — раздавалось бормотание у одного из окон, где мелькал чей-то силуэт. — Хорошо, пригоже… Наконец-то, уйду! А выживите, ха-ха-ха-ха! Живите! Ха-ха-ха-ха-ха! Живите или растите! Ха-ха-ха-ха! А я уйду!

С противным треском подломились прогоревшие толстенные балки и пылавшая крыша рухнула внутрь дома.

— Поживите у меня тут! Поживите! — продолжал хрипеть кашляющий старческий голос. — Попомните еще меня, старую! Попомните, ироды!

…Где-то с полчаса еще раздавались стоны из-под горящего дома, но собравшиеся вокруг жители села стояли и молча смотрели перед собой.

— Сдохни, наконец-то, старая карга! — в конце концов не выдержал Гнат, запустив деревяшку от плетня в огонь. — Живучая какая, тварь… И чтобы никто даже близко не подходил к огню!

Выставив вперед небольшой животик, закрытый цветастой рубахой, никчемный человечешко пошел в сторону комендатуры. Через секунду, волком оглядев собравшихся, за ним двинулся и Митрофанушка.

23

Недалеко от болота. Партизанский отряд «Смерть немецким оккупантам». Около 12 ночи. Возле небольшого костерка сгрудились люди: один лежал, накрывшись ободранной шинелью; другой сидел, протягивая руки к костру, третий протирал ветошью винтовку. Однако, кто что бы ни делал, он в тоже время и слушал…

— Тетя Агнешка, ну расскажите еще! — едва замолчал мелодичный, переливающий голос, занудел кто-то из малышей. — Мы совсем не устали. Расскажите еще сказку.

Одетая в жакет женщина, поправила спадавший на лицо локон, и лукаво посмотрела на старшину, тоже сидевшего возле костра.

— А вот что на это скажет товарищ командир? — с заметным польским акцентом спросила она и вновь стрельнула глазами в строну Голованко. — Уже поздно и детишкам пора спать…

Крошечные глазки с надеждой устремились на старшину. К его удивлению точно также на него смотрели и почти все остальные — здоровые мужики и бабы. Голованко застыл… «Лес, костер, гурьба ребятишек…, — с тоской думал он. — Будто бы и войны нет! Эх, люди, что вы делаете такое? Что же вам не хватает?».

Над ними висело черное, как тушь небо, густо усеянное сверкающими июльскими звездами. Казалось протяни руку, и вот они… Хватай! Совсем как тогда…

— Хорошо! — наконец, не выдержал такого давления старшина и махнул рукой. — Давай, Агнешка еще одну сказку и все! Завтра дел у нас полно, а вам учится.

Женщина, раньше работавшая в Бресте учительницей, развела руками и весело проговорила:

— Раз сам товарищ командир разрешил, тогда расскажу еще одну сказку… В одном далеком, далеком от нас городе жил один старик. Не было у него семьи: ни жены, ни детишек, ни братьев и сестер. Был один одинешенек на белом свете.

— А куда делись его детишки? — вдруг, спросил один из малышей, пристроившийся у нее на коленях. — Их, что убили фашисты? Расстреляли, как нашего папу?

На секунду вокруг костра воцарилась тишина, пока рассказчица не опомнилась.

— Что ты Олечка, какие фашисты? — принужденно рассмеялась она, гладя ее по лохматой головке. — Я же говорю, старик жил в далеком, далеком городе, где нет ни каких фашистов.

— А можно мне туда? — ни как не могла успокоиться девочка, просительно заглядывая ей в глаза. — Можно-можно?

Хрясть! Солдат, чистивший винтовку, громок щелкнул затвором.

— Конечно, можно, моя крошка, — учительница крепко прижала ее к груди. — Скоро мы все туда поедем… А пока слушай дальше. Взял как-то старик большое такое полено. Березовое, с сероватой корой. Погладил его и говорит: «А что это я один и один… Скучно и тяжело жить одному в нашем городе. Сделаю я себе сыночка из этого полена». Сказал так, да и начал стругать из дерева деревянного человечка. Долго он его стругал, потом полировал, потом краской покрасил. Стал человечек красивый — красивый… Вот почти как этот!

Тут она быстро выхватывает из-за спины что-то длинное с веревочками. Деревянный человечек с ножками и ручками на веревочках. Детишки завизжали от неожиданности. Старшина все это время улыбался: этого буратино он делал почти всю вчерашнюю ночь. Агнешка задрыгала человечком. Его руки стали подниматься и опускаться, подниматься и опускаться, совсем как у настоящего человека.

— И человечек открыл глаза. А старик сказа: «Назову-ка я тебя Буратино!. Больно это имя хорошее. Знавал я как-то одну семью с такими именами, так все они жили счастливо и долго».

— Тетя Агнешка, тетя Агнешка, а деревяшки не могут говорить, — задергали ее уже с другой стороны, где в точно такой же позе сидел вихрастый мальчишка. — У меня солдатики были деревянные. И я с ними разговаривал, а они молчали… Они же неживые!

Тяжело вздохнув, женщина обняла и эту головку.

— Да, Дима, не могут, — грустно проговорила она, тиская его. — К сожалению не могут, но не все так просто… Многое что окружает нас далеко не такое, каким кажется…

Последняя фразу, похоже, вообще никто не расслышал.

— Так ладно, давайте спать, — медленно приподнялся старшина. — А то вон и наша рассказчица уже устала! Все спать!

С недовольным бормотанием детишки разошлись по своим шалашам, где спрятались под теплый мамкин бок. Потом стали расходиться остальной народ. Возле костра осталось только игрушка — деревянный Буратино, который оказался никому не нужен. Ну, или почти никому не нужен!

Угли уже подернулись сероватым пеплом; лишь кое-где мелькал красноватый огонек. Темнота со всех сторон обступила бывшее кострище и уже наступала на на угли, грозя и их окутать своим пологом. Под ее покровом из леса вытянулся тоненький пруток, который своим гибким концом ухватился за тельце куклы и быстро утянул ее в темноту.

…Прошло несколько часов. Солнце только начинало подниматься над горизонтом. В лесу царил полумрак. Было сыро и свежо. Повариха, осторожно держа ведра, шагала по тропинке. На такой лагерь было нужно много воды и бойцы, выделенные ей не всегда управлялись к сроку. Поэтому иногда, кода командир не видит, Клавдия сама хватал два здоровенных ведра и бежала к ручью.

Шла она медленно, хотя было совсем не тяжело. Тропинка просто была просто усеяна корневыми узлами, которые змеями пересекали почти каждый ее участок. Видно было еще не очень хорошо, поэтому она внимательно смотрела себе под ноги.

Тук-тук-тук-тук! Раздался глухой ритмичный звук. Было похоже на что-то деревянное, которое стучало друг об друга. Повариха насторожилась и медленно положила ведра. В стороне от тропинки, примерно в паре метров, что-то блестело и дрыгалось.

— Ой! — вскрикнула она, хватаясь за сердце. — Боже ты мой! Ой!

Прямо по траве вышагивал тот самый деревянный человечек. Он смешно подбрасывал вверх ноги, словно они у него были загипсованы и не могли сгибаться в коленках. Все тело при этом дрыгалось, как наэлектризованное.

— А-а-а-а-а-а! — сорвалась на визг Клавдия Степановна. — А-а-а-а-а-а! Вона! Вона!

Ведра полетели в стороны и опрокинулись! Женщина с немыслимой для своих форм и лет скоростью понеслась в лагерь.

— А-а-а-а-а-а! — неслось вслед за ней. — А-а-а-а-а-а!

Бах! Шедшего ей навстречу солдата, несущего уже пустые ведра, просто снесло. Щуплый, еще толком не оправившийся от ранения боец, отлетел в кубарем покатился по траве.

— Ой! Что же это такое?! — никак не могла она успокоиться. — Что же такое! Что же такое?! Боже мой! Боже мой!

Единственным кто ее смог остановить оказался сам командир. Крепко схватив ее за плечи, Голованко сильно тряхнул Клавдию несколько раз. У него это получилось так сильно, что клацнули ее зубы.

— А ну прекратить! — приказал он, строго смотря в ее глаза. — Что за ор в бабьем батальоне?! Молчать! Давай-ка все с толком и с расстановкой…

Через пару минут старшина с непонятным, но нехорошим предчувствием, подумал, что вот и объявился Андрей

24

Андрей продолжал копаться в себе, пытаясь понять, что же с ним происходит. «Вот был человек, — размышлял он. — Вроде хороший и умный. И вдруг, раз! И не стало человека!». Ни чего не хотелось делать. Все то, что раньше хоть как-то скрашивало его удивительное перемещение, сейчас было ему практически недоступно. Лес мягко давил на него, забирая все больше и больше территории.

«Вот так однажды от меня вообще ничего не останется, — размышлял Андрей, наблюдая за колыханием веток на одном из деревьев. — Пшик! И нету Андрея Ковальских!».

Тут он почувствовал знакомое давление. Лес словно звал его. «Вот думаю я … о себе, о живых и мертвых, о плохом и хорошем, о людях, наконец. И чем больше я копаюсь, тем больше во мне появляется всяких вопросов… Кто мы такие? Те ли мы, люди, кем кажемся? Почему мы поступаем так, а не иначе? Я раз за разом вспоминаю свое прошлое, наблюдаю за своими мыслями, пытаясь понять… Все так сложно и туманно. Сейчас мне ясно лишь одно — в нас, то есть в вас людях, нет потребности следовать законам жизни! Люди абсолютно нелогичны и не последовательны! А главный закон жизни ведь так прост…».

В окружающей их темноте возник крошечный желудь с едва проклюнувшимся росточком. Он был не заметным, зеленым и, казался, совсем невесомым… Солнечные лучи. Капли дождя, щедро подаваемые природой, наполнили его силой и жаждой жизни. Вот из скрюченного состояния он стал медленно выходить, расправляя два небольших листочка в разные стороны. Еще через некоторое время росток стал еще выше и толще, пока наконец не превратился в небольшую веточку — предвестник могучего дуба… «Вот он закон жизни! — зашептал Андрей. — Цель любого движения, независимо от того, вперед или назад, стремление к целесообразности, Каждое движение, каждый шаг живого существа — это последовательный и логичный ответ на окружающую действительность и его внутреннее состояние! Так, маленький росток тянется вверх, потому что это самый эффективный путь!».

Дальше между ними вклинился другой образ. Небольшая группа косуль убегает от волка, который, в конце концов, настигает последнюю — хромую самку. «И это закон жизни — эффективность! Слабое питает сильное, делая его еще более сильным, а тот в свою очередь отдает свою мощь другому… Все живое логично, предсказуемо, эффективно, целесообразно, а главное, понятно! Ты, вы все, другие! Вы похожи на что-то страшное, расползающееся, ничем не объяснимое!».

Вновь все задрожало и появилась другая картина. Здоровенный, лязгающий металлом танк на скорости врезался в бревенчатую избушку и вышел из нее с другой стороны… Потом появилась серая фигура в ненавистной каске. Прикладом карабина, немец с ожесточением долбил по коленопреклонной женской фигурке, пытающейся защитить своего ребенка… Вот уже красноармеец, выскакивая из полузасыпанного блиндажа, втыкает саперную лопатку в голову своему противнику. Через мгновение все сменяется чернотой — густым, иссиня-черным дымом, который клубами валит от небольшого сарая. Из-за плохо прибитых досок вытягиваются тонкие ручонки…

«Но человек… — на секунду Андрей запнулся. — Мы…, они же другие! Совершенно другие! Боже, только сейчас я начинаю понимать, каким же страшным существом является человек! Нас же даже живыми существами назвать нельзя. Живые таким образом не поступают… Все, к чему мы прикасаемся, несет гибель. Любое наше движение, любое наше касание — это еще одна загубленная жизнь, еще одно уничтоженное существо!».

Напряжение постепенно нарастало. Если бы у него было тело, Андрей бы в этот момент наверняка орал от непереносимой внутренней боли. Ему хотелось крепко закрыть уши руками, чтобы все это не слышать. Потом разодрать ногтями свою грудь и, вытащив сердце, растоптать его в пыль. «Боже! — метались его мысли. — Ведь все это правильно! Каждое слово — чистая правда… Все, все, что мы ни делаем, — это какое-то убожество! Но как же так? Это же неправильно!».

«Нарисованные» им же самим образы были настолько реальными и одновременно правдивыми, что буквально убивали! «Ведь все именно так! Именно так! — в каком-то туман плавал Андрей. — Все мы губители живого и я тоже…». С каждой новой мыслью, с каждым невысказанным словом он снова нырял в пучину образов и видений.

«Вот маленький Андрейка задумчиво смотрел на смородиновый куст, растущий около изгороди. Ярко-красные ягоды манили его своим ароматом и размером. Он посмотрел по сторонам и, увидев, что никого кругом нет, решительно отломил ветку…». Боль затопила его сознание! Хрясть! Негромкий звук отломленной ветки вновь и вновь отдавался колокольным звоном. «Потом показался уже повзрослевший парень… Ночь. Он лезет во двор. Вдруг, на него с лаем бросается дворовый пес, спросонья не узнавший своего хозяина… Андрей с хрустом переломившихся досок падает на спину. Раз, Раз! На ластившегося пса полетел град ударов!». «Нет! Нет! — стонал он, пропуская через себя все новые и новые воспоминания. — Ну, зачем?». Они наплывали на него один за другим… «Озлобленные лица, от которых несло сивухой… Крепкие кулаки, сжимавшие деревянные оглобли… и кричавшие от боли цыгане, табор которых разгоняли озверевшие деревенские. Не щадили никого: ни детей, попавшихся под руку; ни женщин, прикрывавшихся своими тряпками; ни старых, бросавшихся под колеса повозок… Здоровые парни в красных рубахах, нарядившиеся словно на праздник, под пение перепившегося попика крушили утварь, разбивали топорами высокие телеги… Кругом все горело! Огонь! Огонь! Везде был один огонь! Вопила от боли молодая цыганка — почти девчонка, несколько часов назад задорно вытанцовывавшая перед всей деревней. Дебелая молодуха с лицом, покрытым красноватыми оспинами, с силой охаживала ей палкой. Платье на девчонке порвалось и висело лохмотьями, открывавшими белую спину. Вид голого тела еще больше раззадоривал тетку, начинавшую выкрикивать что-то несвязное и ухать при каждом ударе…».

«А-а-а-а-а-а! — кричал, вопил, стонал Андрей, выливая свою боль в никуда. — Да! Да! Да! Да! Сотни раз Да! Мы такие! И что! Это мы! Что же теперь!». Его сознание словно раздвоилось… «Что? — вопрос заполнил все пространство меду ними. — Ты спрашиваешь что? Я живое существо, вы — нет! Вы несете всем нам опасность! Что теперь будет с вами? Все просто…». Последняя фраза-образ показалась для Андрея погребальным саваном, накрывающим и его самого, и его давнишних друзей и родных, и все людей на земле. «Живое будет жить дальше так как всегда, а вы перестанете быть собой…».

Вроде бы ничего не случилось. Страшные образы растаяли, словно их и не было; ужасные слова, не высказанные вслух, разлетелись… Все было как и всегда. Почти все, за исключением совсем крошечных мелочей!

…Здоровенный сапог, с подбитыми снизу блестящими гвоздями, припечатал муравейник. Тащивший тяжеленную катушку с проводами, солдат ничего не заметил. Да, если бы и заметил, все равно бы не остановился. Что для человека несколько сотен крошечных муравьев, которых с высоты полутора — двух метров заметить-то сложно? Это пыль под ногами! Каждый из нас ежедневно делает тоже самое, не испытывая не то что угрызений совести, но и даже легкого сожаления… Шмяк! Сапоги второго оставили точно такой же след рядом, довершив то, что не доделал первый. И он тоже не обернулся!

Огромный дом, с десятками метров прорытых ходов, с сотнями заботливо сложенных яиц, с кучами схороненных припасов, превратился в ничто… Муравья бегали словно заведенные. Палочки, какие-то комочки из грязи, мертвые личинки, сероватые яйца, — все это куда-то передвигалось и пряталось. Раздавленный муравейник, если бы в этот момент кто-нибудь на секунду остановился и посмотрел на него внимательно, казался грандиозной стройкой. Все шевелилось и передвигалось с неимоверной скоростью! То тут то там мелькали длинные золотистые червячки, ворошившие втоптанные ходы. Немыслимым образом извиваясь, они приподнимали уплотнившийся верхний слой земли. Из глубины выплевывались множество яиц, раздавленный муравьи… Откуда-то сбоку, куда вдавилась пятка сапога, начал вылезать червяк побольше. Действительно, там земля была плотнее всего, и, соответственно, силы было нужно гораздо больше. Сантиметр за сантиметров тельце вылезало на поверхность, становясь, наконец, обыкновенным еловым корешком…

Дальше, километрах в в двух, при сооружения укрытия для танка, солдаты подрубили невысокую березку. Ствол-то был всего ничего — сантиметров двадцать в обхвате. Ей хватило пару ударов топора… Ближе к вечеру слом с шевелящимися щепами начал покрываться капельками смолы. Вязкая, желтая жидкость появлялась прямо из сердцевины ствола. Капля за каплей, она стекала по слому и накапливалась в углублении. За какие-то несколько часов «открытая рана» заполнилась на глазах твердеющей пленкой. Издалека могло показаться, что на согнувшемся дерево какой-то безумный мастер приладил увесистый кусок янтаря.

На другом конце леса в нескольких шагах от тракта трепыхалась подстреленная ворона. Солдаты, носящихся туда сюда грузовиков, развлекались… В этом месте обычно водитель притормаживал, объезжая глубокую лужу, и солдатам предоставлялась прекрасная возможность развлечься. Обычно это не приветствовалось, но в этот раз офицера поблизости не было, да и настроение было на высоте. Потребовался меткий стрелок и черная фигура, каркавшая с дерева, оказалась на земле… Трепыхалась она уже давно! Часа два, наверное. Клюв бессильно открывался, словно выкрикивал слова о помощи. Растопыренные перышки уже покрылись пылью, молотя о землю… Хлясть! Хлясть! Движения нет! Только пыль поднимается в воздух! Хотя нет, движение все-таки было. Из под мха вытянулось тонкое щупальце и осторожно обхватило ворону, затрепетавшую еще сильнее. Мох призывно приподнялся, открывая темнеющий провал. Медленно птицы затянуло в темноту…

25

Молодая женщина со вздохом опустилась на землю. Идти больше не было сил. Высокая грудь приподнималась и опускалась, словно детали хорошо отлаженного механизма.

— Садись, Леся, — потянула она за собой стоявшую рядом девчонку. — Не могу больше! Всю ночь шли… Нету больше моих сил.

Подросток примостился рядом. Сложив руки на передник, она с тревогой посмотрела на мать.

— Мамуль, а как же она? — ей даже имени не нужно было называть и так, о своей спасительнице думал каждый из них все это время. — Она ведь там осталась?

— Да, дочка, — прошептала Фекла, затуманившимися глаза всматриваясь в сторону дома. — Спасла она нас… Спаси бог, матушку Милениху! В ножки мы должны ей поклониться и руки целовать, что спасла она нас от смерти… Сожгли бы ироды, как есть сожгли! Или того хуже.

— А что хуже? — несмотря на усталость, Олеся по прежнему, оставалась крайне неугомонным и шебутным ребенком. — В неметчину гнали бы? Да?

— Помолчи лучше! — неожиданно повысила голос женщина, строго посмотрев на подростка. — Силы береги… Нам до болота еще идти и идти. Даст бог до вечера дойдем.

— Скорей бы уж, — вновь подала свой голос Олеся, зашуршав ногами. — Хоть с людьми будем… Ой! Мама! Смотри!

Прыжку девочки позавидовала бы и испуганная антилопа. Вскочив, она вцепилась в мать и уставилась широко открытыми газа куда-то в сторону.

— Отцепись, коза неугомонная, — разозлилась, ничего не понимающая мать. — Чего там такое? Ежа что-ли увидела! Нет здесь никого! В сторону болот немцы бояться ходить… Боже ты мой! Свят! Свят! Свят!

На ногах они стояли уже вдвоём и с ужасом смотрели на землю. От раздвоенного дерева, свесившего свои ветки на добрые метры в стороны, на них тянулась трещина… Земля с неприятным чмокающим звуком раздвигалась в стороны, а напитанные влагой комья вместе с прошлогодней прелой листвой осыпались куда-то вниз.

— Мам, мам, ты что молчишь? — девчонка с силой теребила женщины за рукав. — Мам!

Фекла впала в легкий ступор. Необразованная, с трудом читавшая по слогам и дальше деревенской околицы не выходившая женщина сильно испугалась… В доли секунды вспомнился их местный ксендз, и в годы советской власти продолжавший мутить воды в селе. «Истинно говорю вам, братья и сестры, — звучал в ее ушах испитый голос, сейчас похожий на откровение. — Грядет время Антихриста! И спасутся только лишь званные, а иных поглотит геена огненная! Истинно реку вам, мои дорогие! Именно так все и будет! Загрохочут небеса, сверкнут молнии и разверзнется земля… Молитесь, братья и сестры, господу нашему Иисусу Христу и просите его сжалиться над нами. Только так спасемся мы, только там избегнем страданий в геене огненной».

С пылающим фанатичным блеском в глазах, женщина медленно опустилась на колени и истово забормотала молитвы Святого Августина:

— Господь Иисус, дай мне познать себя и познать Тебя и ни к чему иному не стремиться, как только к Тебе.

Дай мне отвратиться от себя, и полюбить Тебя, и все делать ради Тебя.

Дай мне смирить себя, и вознести Тебя, и ни о чем другом не помышлять, как только о Тебе.

Дай мне умертвить себя и ожить в Тебе, и все, что случится, принять от Тебя.

Дай мне уйти от себя и последовать Тебе, и всегда жаждать идти к Тебе.

Дай мне убежать от себя и поспешить к Тебе, чтобы заслужить мне покровительство Твое.

Дай мне устрашиться себя и убояться Тебя, чтобы быть среди избранных Твоих.

Дай мне не доверять себе, но уповать на Тебя, чтобы стать послушным Тебе.

Дай моему сердцу не стремиться ни к чему, кроме Тебя, и стану как нищий ради Тебя.

Взгляни на меня — и возлюблю Тебя.

Призови меня — и увижу Тебя.

И вечно возрадуюсь о Тебе. Аминь.

Стоявший на пути расширявшейся щели, дуб медленно стал заваливаться на бок. Мощные ветки цеплялись за краю увеличивающегося оврага, словно это человек висит над пропастью и в отчаянии цепляется за края утеса. Пару минут трещина боролась с деревом, копая под его корни. Наконец, с грохотом осыпающихся камней и земли великан стал погружаться под землю.

— Мама! — не выдержав зрелища завизжала девчонка, тряся мать. — Мама, вставай! Бежим отсюда!

Женщина на мгновение оторвалась от молитвы, посмотрев бездонными глазами на подростка, и прошептала:

— Вставай на колени, доча… Пришел наш последний час! Молись! Кайся в своих прегрешениях! Тогда может он нас и простит, как прощает Исус Христос своих заблудших овец…

Земля вздрогнула и начала проседать вниз. В нескольких метрах от них пробежали тоненькие трещины. Змейками они протиснулись вдоль густых кустов и начали охватывать коленопреклоненные фигуры. Девочка с ужасом следила за тонущим кустарником. Бледные губы еле слышно что-то шептали…

— Бегите! Черт вас задери! — раздался со спины чей-то голос. — Пошли прочь! Давай! Давай!

Кто-то большой и пахнущий костром легко снес обе женские фигуры с плененного пяточка земли.

— У вас, что совсем мозгов нет?! — в раздражении заорал молодой парень с лохматой гривой светлых волос. — А если бы я не успел? Провалились бы и все… Поминай как звали! Вот черт! Где мой кепка?

В раздражении он начал хлопать руками вокруг себя.

— Значит, такова наша судьба! — вдруг, громко и четко проговорила Фекла. — Господь принял бы наши души…

Тот от удивления аж уронил найденную шапку.

— Вот тебе и на?! — подал, наконец, он голос. — Это кто же вы такие? Господь бы нас принял… Наши души… Что за бред?

— Это был знак! — продолжала женщина, внимательно смотря на партизана. — Мы все грешники! Господь подает нам знак, что мы должны покаяться.

Топнув по земле, парень рассмеялся:

— Ха-ха-ха! Это знак?! К какому лешему знак? Какая же вы необразованная гражданка! Как же вам не стыдно… Это всего лишь самопроизвольное оседание почвы. Как нам рассказывал лектор на занятиях, такое случается в болотистой местности, где земля насыщена торфяной влагой. А вы, мне про какой-то знак талдычите! Вон на дочку посмотрите! Несмышленыш, а про такой бред ни слова.

Отвернувшись от них, он осторожно подошел к трещине.

— … Кажись остановилась, — пробормотал партизан, заглядывая вниз. — Значит, можно идти. А теперь позвольте пригласить вас к нам!

Его внезапно потеплевший тон был настолько неожиданным, что Фекла растерялась.

— А куда это к вам? — тоненьким голоском спросила осмелевшая девочка. — И кто вы такой, дяденька?

— Дяденька, дяденька, — весело передразнил он ее. — Зовут меня Сергей Анатольевич Брыкин, а по профессии я солдат Красной Армии. Вот так-то! Давайте, двигайте к нам в отряд! Там и обогреетесь… Накормим, напоим, и сказку расскажем! Ха-ха-ха-ха

Едва их шаги затихли, как глубокие трещины, открытыми ранами рвавшими почву, стали затягиваться. С тяжелым вздохом, шебуршанием осыпающейся земли и резкими хлопками вырывавшегося воздуха, огромные пласты земли медленно сдвигались навстречу друг к другу.

…«Упустил! Упустил! — ревело от бессилия раздвоившееся сознание Андрея. — Ушли! Упустил! Как же я мог?! Вот же… они были прямо здесь!».

Уже почти исчезнувшие трещины вновь рванули в стороны от огромного дерева, которое несколько минут назад закрывало собой женщин. Плотный дерн рвался с хрустом крепкой ткани, обнажая на изломе мешанину переплетенных корней.

«Надо догнать их, — ни как не мог успокоиться затуманенный разум бывшего человека. — Они не могли далеко уйти!».

Гибкие, покрытые тягучей слизью веревки корней змеились вслед за разрывами в земле. Подобно резвящимся дельфинам длинные черные тени неслись вперед, то погружаясь в землю, то наоборот вскакивая из нее.

«Все равно я их достану! — шептал он, представляя как земляные щели перемалывают попавших к ним жертв. — Достану…».

26

Помутнение нахлынуло на него, словно стихийное бедствие, о котором вроде бы все знали, но приготовиться вроде бы как не захотели. Окружающее его пространство приобрело странный болезненный оттенок. Все происходящее вокруг него сразу же находило в нем агрессивный отклик. Животные, люди воспринимались им совершенно по другому… Черные, костлявые, с огромными и уродливыми наростами, создания, которые каждым своим движением, каждой своей мыслью стремились причинить вред его лесу… Андрей уже не видел людей — немцев или русских, родных, знакомых или просто совершенно чужих — все стало черно-былм…

…Село Кривичи. Расположение одной из немецких ремонтно-восстановительных рот. Ранее утро.

— Карл, ты бачок наполнил? — раздался крик со стороны передвижной кухни, рядом с которой стоял раздраженный солдат в белом переднике. — Что? Так какого… ты еще стоишь? Бегом?

Молодой солдатик, схватив пару закопченных ведер, помчался в сторону колодца.

— Вот дал-то бог помощника, — недовольно сплюнул повар, наблюдая за бегущим пареньком. — Сейчас целая орава встанет… Нет, лучше уж на фронт, подальше от таких дебилов!

Отто Биргер был местной знаменитостью. Почти на сотню километров в округе его знали, как удивительного брюзгу, вечно всем недовольного человека, который постоянно грозился уйти на передовую, но никогда не делал этого.

— Опять ворчишь, старый волк, — вдруг проговорил кто-то за его спиной. — А ведь могу и отпустить!

— Да что вы господин обер-лейтенант, — искренне возмутился Отто, превращаясь в само добродушие. — Какое ворчание? Вон молодежь воспитываю… Прикрепили в помощники, а он, паскудник, воду не приготовил.

Офицер засмеялся и, покачав головой, приготовился было идти дальше. Бах! Прямо под его ноги полетели пустые ведра! Через секунду в тоже самое место влетел и их хозяин.

— Я же говорил, господин обер-лейтенант, — развел руками Отто, показывая на новобранца. — Бесполезный материал!

— Что? Какой материал? — задыхаясь от бега, пробормотал солдатик. — Там вон… Вода!

— Что вода? — угрожающе прорычал повар, надвигаясь на него. — Я не вижу тут воды. Вот ведра, а воды нет.

Офицер не смотря на раздражение рассмеялся.

— Нету воды, — испуганно проговорил Карл, оглядываясь то на одного, то на второго. — В колодце нет воды. Вся ушла! Вчера полный был- рукой прям черпал, а сегодня вообще ничего…

Из разжатого мосластого кулака выпал влажный комок песка.

— Как так нет воды? — не поверил повар, уперев руки в дока. — Ты шутишь что-ли? Куда же она делась?

— И это…, — вновь заговорил солдат, делая шаг назад. — Черви из земли лезут. Из вон той кучи…

После этих слов не выдержал и офицер. Раз! Рука в перчатке смачно приложилась по зубам!

— Смирно, рядовой! — заорал он прямо ему в лицо. — Неисполнение своих обязанностей в условиях военного времени знаешь чем грозит? Что за бред ты нам здесь несешь? Какие к черты черви? А ты (повернулся он к Отто), что за бардак здесь устроил? Повеселиться решили? Так я вам сейчас устрою веселье! Патруль! Патруль!

Послышался шум бегущих солдат. Через пару минут перед взбешенным офицером тянулись двое рядовых. У одного из них около рта остались белые пятно от недавно выпитого молока. Последнее еще больше разозлило обер-лейтенанта.

— Молоко пил?! — скорое констатировал, чем спросил он, тыча ему в зубы пальцем. — Так то вы несете службу? Разгильдяи! Бардак? Развели здесь французские порядки (часть еще несколько месяцев назад дислоцировалась во Франции)! Фамилии! Быстро!

Пока вспотевшие от волнения солдаты вспоминали свои фамилии, он начал вытаскивать из нагрудного кармана блокнот. Однако свое движение так и не довел до конца, так как его взгляд случайно упавший на сапоги обнаружил… червяка… Это был самый обыкновенный червяк или если быть точным самый обыкновенный дождевой червяк (лат. Lumbricina)… В мгновение позабыв о блокноте, о разгильдяях солдатах, о наглеце-поваре, он нагнулся. Все его внимание сконцентрировалось на этом довольно длинном беспозвоночном.

— Какая мерзость! — офицер брезгливо подцепил червя пальцами и замер. — О, черт! Святые небеса! Что это такое!

Хорошо утоптанная тропинка, которой вся рота активно пользовалась вот уже целой неделей, медленно покрывалась влажными, блестевшими на солнечном свете, червями. Где-то они еще только лезли, показывая крошечные кончики своих тел, а где-то уже вовсю красовались изгибающиеся «колбаски».

— Святые небеса и угодники! — вновь вырвалось у него. — Да, что же в этой чертовой стране твориться? Сначала животные, потом черви! Капрал! Срочно подъем! Всех поднять… Кажется опять что-то случилось! Как бы нам всем не вляпаться в новый карантин. От этих палачей потом просто так не отвяжешся! Бегом! Всех на ноги! Пусть поднимаются и мигом из домов!

Один из патрульных солдат, не говоря ни слова, рванул с места в сторону большого каменного дома, где располагалось пневматическая сирена. Ему удалось сделать лишь несколько шагов, как он подскользнулся и упал в сторону от тропинки, в высокую траву.

— Вот недотепа! — воскликнул офицер, стряхивая с сапога несколько заползших червей. — Что там разлегся! Бегом! Всех в ружье! Что! Сейчас ты у меня до мычишься!

Со стороны упавшего раздавалось какое-то мычание, прерываемое мощным трепыханием.

— За мной! — махнул рукой обер-лейтенант. — Бараны! Вы по домам! Ты, к господину майору! Надо найти бензин, чтобы залить эту дрянь! А ты что валяешся!

Подошедшему офицеру открылось совершенно неправдоподобная картина. Упавший капрал никак не мог подняться из травы. Глаза выдели отдельные фрагменты… Мелькали пыльные сапоги, казалось, они несколько лет не знали щетки… Дергалась поцарапанная рука с узким золотым кольцом. Судорожно сжимаясь и разжимаясь, она пыталась за что-то ухватиться… Отлетел в сторону карабин с оторванным ремнем… Блеснул бочонок патрона… Офицер сделал шаг с тропинки и присел, пытаясь рассмотреть, что же происходит в этих зарослях…

— Боже…, — отшатнулся он назад и упал назад. — Боже мой, спаси и сохрани…

Помогая себе руками, он пытался отползти от этого ужасного места подальше. Из под сапогов взметнулась трава и земля. Руки, наконец, коснулись твердой поверхности тропинки.

— А-а-а-а-а! — тонким, женских голосом засипел он, вскакивая на ноги. — А-а-а-а-а!

Дрыганье ног уже почти прекратилось, но гибкие древесные корни продолжали крепко стягивать грудь солдата, не давая ему подняться. По лицу копошилась луговая живность. Раздувая ноздри и дико вращая глазами, капрал еще боролся за свою жизнь… Крошечные темные усики все также растягивали его рот, словно держатели у опытного дантиста. Судорогой сводило его губы, бессильно трепыхался язык, пытаясь вытолкнуть наружу глубок склизких копошащихся червей…

— Да…! Вот! — что-то безумно бормотал офицер, на спотыкающихся ногах ковыляя в сторону ближайшего дома. — Это же… Черт! Как же так?!

Молодой выскочка, которого влиятельный папа-промышленник устроил подальше от боевых действий, но с прицел и здесь заработать железный крест, а то и не один, сошел с ума. Дотянув до дома, он начал скрести ногтями по бревнам и жалобно просить:

— Откройте мне. Откройте, ради бога! Скорее! Это же, обер лейтенант! Только не молчите!

Он пожалуй еще бы долго мог так стучать и царапать бревна, если бы не подломившиеся под ним доски. Импровизированный тротуар, который в дождливую погоды выручал хозяев, сейчас не смог помочь… Крепкие сосновые доски, хранившие на своих боках крошечные следы чьих-то укусов, оказались скрывали под собой настоящее грязевое болото.

— Нет! Нет! Папа! — рыдал он, стараясь ухватиться хоть за что-то. — Забери меня к себе домой!

С чавканьем земля приняла и его и остатки расковырянных досок.

Остальные также далеко не ушли. Один из патрульных и молоденький солдатик, первых показавшим на странных червей, дошли лишь до поворота, где практически без всякого шума провалились в яму. Повар пожил чуть дольше. Испытывая просто патологическую ненависть к любому ползающему и летающему существу, он шел строго по тропинке. Лишь около штаба, возле стены которого он остановился перевести дух, ему не повезоло — путь в дом преградила собака майора. Последние несколько недель тот всячески прятал своего любимого пса от любого начальства, опасаясь неумолимого требования исполнить приказ о введении карантинных мероприятий…

— Все! Похоже каюк, — пробормотал Отто, хватаясь за нож. — От этого хрен убежишь…

Пес, для которого повар по вполне объяснимым причинам был самым любимым другом, свирепо скалил зубы. Поджарое туловище с короткой черной шерстью, словно парадный мундир у эсесовцев, было перетянуто светлыми шнурами. Около головы шнуры заканчивались крошечными отростками, которые ныряли в ушные раковины.

— Аминь, — успел только сказать Отто, как пес бросился на него.

…Лес ни на кого не обижался, не старался кому-то отомстить или навредить… Нет, ни в коем случае! Он лишь действовал, как действует живой организм, когда в него попадает чужеродная ткань… Он просто осуществляет действие…

Солдаты умирали в избах даже не проснувшись. Мирно посапывая во сне, оглушительно выдавая храпака, они просто не успевали проснутся… Сотни корней вырывались из земляных полов и рвали человеческие тела на части.

27

Старшина не спал уже вторые сутки. Какая-то неосознанная тревожность душила его, заставляя выделять в кровь адреналин в убийственных дозах.

— Помните, я просил вас ничего не говорить о Лесе остальным? — угрюмым голосом спросил он у своих «старичков», с трудом забившихся к нему в шалаш. — Что-то хреново мне? Чую я что-то плохое…

Странно было такое слышать от кряжистого мужика с длинной бородищей и кулаками, больше похожими на набалдашники для кувалд. Однако, чувствовало, что разговор был серьезным. Старшина внимательно смотрел на товарищей.

— А в чем тревога-то? — не выдержал один из бойцов, сидевший справа. — Вроде дела идут нормально… С едой проблем нет. Крыша над головами есть. Может скоро связь с нашими наладим, да и, командир, Лес же с нами.

Промолчав немного, Голованко выдал:

— Вот о нем-то я и беспокоюсь больше всего… Леший его задери! Все знают кого Серега недавно приволок со стороны села? Бабу с ребенком… Воот! Если не слышали, что она гутарит, то расскажу.

Он развязал мешочек и достал понюшку табаку. Потом легким движение насыпал его в приготовленный заранее листочек и скрутил.

— Тут недалече, — начал он, задымив самокруткой. — Женщина с дитем чуть в яму не угодили. Серега говорит, что трещина сама собой шла по земле (кивок в сторону сидевшего рядом партизана).

— Точно, точно, — очнулся тот, ковыряя в своих ногтях. — Идет себе и идет ровно на них, а потом раз и в стороны… Я потом посмотрел. Яма глубоченная. Хрен ее перескочишь! Первый раз такое видел!

— Ой не спроста все это, — чуть не по бабьи запричитал старшина. — Леший его задери! Да и Андрюху толком то не слышно и не видно. Так, братцы… Давайте-ка вспоминайте, кто и что за последние пару дней видел или слышал странного… Надо покумекать хорошо! А то, чую, что-то плохое идет…

Случай с поварихой всплыл в самую первую очередь.

— Помню, помню…, — пробормотал Голованко, отмахиваясь от говорившего. — Шла с ведрами, увидела что-то и начала орать, как резанная… Что там было, хрен его знает? Знаете же эти бабские росказни. О каком-то человечке орала. Говорит, прыгал и бегал! Ладно, еще что?

Вдруг один из бойцов полез за пазуху и что-то вытянул на свет.

— Вот, сегодня только нашел у дерева, — проговрил он, вытягивая ладонь. — Сначала хотел выкинуть, а потом решил ребятишкам отдать.

Между пальцами лежал совершенно обычный патрон от советской винтовки. Золотистые бока, острая головка, четкий ободок — все было обычным, кроме… Само тельце патрона было пронизано крошечными, с игольное ушко, отверстиями, из которых вылезали вездесущие корни.

— Вот это уже интереснее, — начал вертеть в руках эту мохнато-блестящую штуку командир. — Чтобы мне провалится на этом самом месте! Какая тонкая работа!… Черт! К какому лешему работа! Ты, Микола, где его, говоришь, добыл? Там точно больше ничего не было? Можа еще пойти поглядеть?!

— Да, нет, командир, — отрицательно качнул головой боец. — Я там все сам на карачках пролазил… Думал ведь наши кто балуются! Может из ребятни кто-нибудь?

— Шибко тонкая работа, — проговорил в раздумье старшина, и так и эдак вертя патрон. — Нет, не они это! Тут что-то другое! Так, что еще есть странного?!

Собравшиеся, затягиваясь самокрутками, помалкивали.

— Тогда я добавлю чутка, — заговорил Голованко, устраиваясь по удобнее. — Вещи у людей пропадать стали… Все мелочи конечно. Я поэтому больно шум поднимать не стал… Кто-то тащит всякую мелочь! Ну там гривенник, заколку, кружку, вот смотрю патрон… Не ясно кому это все нужно? Что думаете?

— Точно ведь, зеркальце у меня кто-то тиснул третьего дня, — вдруг вспомнил Сергей, почесав голову. — Я когда заметил, еще подумал, что ребетня балуется… Ну, думаю, хрен с ней! Что мне жалко что ли!

— Так…, — протянул командир, вновь окидывая всех напряженным взглядом. — У нас определенно проблемы! Пока, конечно, непонятно, что это за проблемы и с кем… Но определенно они у нас есть! Черт!

— Черт! Бред какой-то! — дернулся оди из партизан. — Война идет, люди гибнут, а мы тут какие-то булавки ищем! Не стыдно, товарищи? Не пора ли бить фашистов? Или под женскими юбками лучше, теплее, веселее, да и приятнее?! А?!

Все, за исключением старшины, виновато опустили глаза. В воздухе повисло молчание.

— А ты нас не попрекай женскими юбками! — не стерпел такого обвинения командир. — Чай вместе с нами сидишь! И это не женские юбки! А жены и матери бойцов и командиров доблестной Красной Армии, кровью которой ты нас попрекаешь! Мы не прячемся от войны! Куда от нее, окаянной, спрячешься! Бельма то свои открой или не понимаешь что кругом твориться?! Какая к лешему борьба с немцами? Пока мы не разберемся со своими проблемами, за пределы лагеря ни ногой! Все надеюсь ясно! Только разведка и еще раз разведка! Поняли! Тогда пошли по делам!

После этого разговора старшина еще долго не мог успокоиться. Он еле сдерживался, чтобы не встать и заорать на весь лагерь.

— Женскими юбками меня попрекать вздумал, поганец? — с трудом сдерживал он себя. — Значит, за бабами мы прячемся? Сволочь! Герой! Меня, пограничника, старшину, трусом назвал? Трусом?! А ты иди-ка повоюй!… Да и с кем? Пятеро, нет шестеро бойцов в строю… Остальные бабы, дети да раненные, что я с ними навоюю. Людей только за зря положу! Эх!

Сопя от огорчения, он полез в кобуру и вытащил маузер. К этой затейливой машине он испытывал искреннее уважение, наверное поэтому возня в сним его всегда успокаивала.

— Да уж…, — бормотал он, любовно разбирая его на составные части. — Вот я понимаю машина. Сказка, а не машина!

Пальцы нежно гладили рукоятку, к которой пристал небольшой листочек. В памяти в это время всплывали картины его юности, когда он, восторженным солдатиком, воевал против белогвардейцев. Взор затуманился. «… С еле пробивающимися усиками, боец Третьего кавалерийского полка имени… стоял на вытяжку перед отчитывающим его командиром. В потертой кожанке, пролетарского цвета штанах, тот казался ему чуть ли не богом или, по крайней мере всемогущим человечищем. Его губы изрыгали какие-то слова, знатные усы при этом смешно подпрыгивали, но Голованко ничего этого не замечал. Взгляд его был прикован к вороненному металлу мазера, которым командир полка лихо размахивал».

— А что эти бандуры? — разговаривал он сам с собой, откладывая в сторону одну из деталей. — Ни черта в них нет! Ни красоты, ни силы! Во! Смотри-ка пятнышко! Хм… маслице бы треба, да где его взять-то?! Хоть прямо к немцам иди…

Не глядя, он потянулся за оставленной возле стола деталью. Заскорузлые пальцы несколько раз прошлись по этому месту, но ничего не обнаружили.

— Куда это он запропастился? — недоуменно пробормотал старшина, наклоняясь. — Под стол что-ли закатился? Нет. Черт, только что ведь положил! Хм!

Деталь пропала! Перспектива остаться без столь любимого пистолета настолько отчетливо замаячила перед ним, что Голованко заскрипел зубами.

— Черт побери! Опять! — его лицо пошло красными пятнами; его старые знакомые в этот момент предпочитали от него прятаться. — Убью, когда найду! Пора с этими исчезновениями наконец-то разобраться! Это партизанский отряд или табор?!

С этими словами он вылез из шалаша.

28

Этот двухэтажный дом с шестиколонным портиком на Зубовской площади в Москве привлекал чиновников многих наркоматов своим расположением и планировкой комнат. Однако, несмотря на высокие потолки, центральное отопление и все остальное великолепие здания редко кто отваживался даже подумать об это… Этот особняк занимало Разведуправления генерального штаба Красной Армии, бывшее 5-ое Управление Наркомата обороны Советского Союза.

— Идет война, а сюда присылают непонятно что! — буркнул капитан Смирнов, пытаясь разобраться в очередном, с его точки зрения, не совсем вменяемом разведдонесении. — Воевал себе, воевал, и на тебе… послали…

Смирнов Игорь Владимирович, бывший начальник штаба 21 стрелковой дивизии… несколько дней назад, как и десяток его коллег, был в спешном порядке переведен в Москву в целях укрепления кадров.

До 1941 г. включительно Разведуправление Красной Армии не могло оправиться от масштабных репрессий 1937–1938 гг., коснувшихся прежде всего среднего и высшего звена организации. За несколько лет было физически уничтожено руководство военной разведки и все начальники отделов: один армейский комиссар 2-го ранга, два комкора, четыре корпусных комиссара, три комдива и два дивизионных комиссара, 12 комбригов и бригкомиссаров, 15 полковников и полковых комиссаров.

— Чего же он тут наворотил? — бормотал про себя новоиспеченный сотрудник внешней разведки, с ужасом оценивая масштаб предстоящей работы. — … Гималаи настоящие!

Массивный стол, своими размерами немного не дотягивавщий до небольшого аэродрома, был завален бумагой — папками с личными делами, какими-то обрывками с буквенными и цифровыми кодами, приказами и распоряжениями. Эти горы, несмотря на ужасающие размеры, необходимо было срочно разобрать и доложить начальству обо всем, что могло его заинтересовать.

— Ладно, надо хоть как-то начать, — капитан потянулся за дальней в стопке папкой, чем-то ему особенно приглянувшейся. — Вот с этой что-ли…

Содержание папки оказалось ему знакомо. Десятки документов с разведывательными сообщениями из Германии и Венгрии были аккуратно сброшюрованы и пронумерованы. Недовольно морщась, капитан начал медленно переворачивать листок за листком, пытаясь не упустить что-нибудь важное…

— Февраль 1941 г., опять февраль 1941 г., — шептал он, вновь слюнявя палец. — Снова февраль, так потом пошел март…, и опять март. Здесь сам черт ногу сломит! Бляха муха, немцы в сотне километров от Москвы, а тут бумажки февральские перебирай! Чего толку-то! Все уже, поздно! Кому это все надо? Бывшему начальнику отдела? Ха-ха-ха-ха! Да, насрал он на все это старье!

— Так, что у нас тут… Сообщение «Арнольда» из Берлина от 27.02.1941 г. начальнику Разведуправления Красной Армии… О новом формирование 40 мотодивизий у меня данных нет, но сейчас идет штатно-организационная перестройка большого числа пехотных дивизий в сторону увеличения их мотомеханизации. В чем конкретно выражается реорганизация и каков новый облик дивизий, пока сказать не могу… Часть танковых дивизий также реорганизуется. В их выборке принимает участие генерал-майор Функ — командир дивизии, находящийся в Ливии…

— И это что, кому-нибудь может потребоваться? — наливался он злобой, переворачивая очередную страницы. — А, это…

— Сообщение «Марса» из Будапешта от 14.03.1941 г… По моим сведениям в Румынии и Болгарии на 14 марта немецких войск имеется около 550 тыс. Человек, из которых около 300000 в Болгарии. Всего переброшено 26–30 дивизий, из них 15 в Болгарию. Немцы сосредоточили в районе Лютца, Радомир около 7 дивизий… О, Боже!

С резким хлопком он закрыл папку и кинул ее в сторону дивана.

— Может в этой что-то другое?! — с надеждой в голосе Смирнов выцепил какой-то небольшой бумажный сверток. — Что тут у нас? Какие-то обрезки…

Упавшие на пол веревки раскрыли пакет, из которого на стол посыпались маленького размера бумажки серого цвета. При ближайшем рассмотрении они оказались выжимкой из перехваченных, довольно свежих, немецких радиограмм. Последняя, как убедился капитан, вытянув последний обрезок, была датирована прошлой средой, то есть буквально неделю назад.

— Интересненько получается, — бодро протянул он, изгоняя из своего голоса недовольство. — Центральное направление… Зона ответственности… г. Брест. Так, это район Бресткой крепости… Что же у нас здесь такое?

Капитан поднес документ ближе к окну, так как в одном из мест шрифт не очень хорошо пропечатался. Содержание разведывательных донесений оказалось довольно странным, что требовало самого пристального внимания к документам всей этой папки.

— Вот, кажется, еще что-то эдакое, — он отложил в сторону один кусок и взял следующий. — Был объявлены карантин… Осуществлены массовые карантинные мероприятия. Более 12 тысяч человек изолированы в местах своей постоянной дислокации… Так! И что ж у нас это такое? Уж не понос ли прошиб немчуру с наших продуктов? — хохотнул капитан, представляя себе картину многотысячной срущей толпы немцев. — Было бы неплохо… Ха-ха-ха-ха! Что же это такое?

Вытаскивая очередной документ, Смирнов ожидал, что вот сейчас все разрешиться и станет ясно. Однако, с каждым новым донесением ситуация становилась все более туманной.

— … Источники заражения не выявлены, — читал он, начиная делать краткие пометки в своем блокноте. — Созданы специальные команды… Так, здесь у нас численность, структура, вооружение… И что? Основная задача — уничтожение домашних животных у местного населения! Ничего себе! Уничтожение!

Вырисовывалось что-то совершенно противоречивое. В зоне наступления одной из дивизий возникла и начала странным образом распространятся неизвестная эпидемия. Откуда, в чем ее особенности, как поражает — десятки возникающих вопросов разведка так и оставила без ответа.

— … Отмечаются случаи нападения диких животных. Бешенство, что-ли?! — оживился капитан, делая очередную пометку. — Карантин. Массовые патрули… Общевойсковые костюмы противохимической защиты… Стоп, стоп…, — в голове зашевелился страшный червячок прозрения. — Химическое оружие! Да, нет! Не может быть! Кто отдал такой приказ?! Не может быть!

Откинувшись на старинный стул с высокой резной спинкой, сотрудник Разведуправления задумался: «Что-то здесь не чисто! Если бы немцы применили химическое оружие, то об этом было бы уже давно известно… Все бы уже стояли на ушах! Но ведь все тихо… Никто не трубит и не чешется. Значит, кто-то из наших?.. И кто тогда? Ладно! Это похоже уже не важно! Главное, докладывать или нет?! Ничего толком не ясно… Откуда все это не понятно. Бывший хозяин кабинет, кажется, уже не вернется вообще… С кого теперь спрашивать, хрен знает!».

Он встал о начал мерить кабинет длинными шагами. При ходьбе ему всегда хорошо думалось.

— Нужен источник, — еле слышно бормотал он, засунув руки в карманы. — Откуда поступали эти разведданные? Разведка какого фронта? Кто перехватывал, обрабатывал? Что-нибудь уже предприняли или нет? Решено! Доложить придется, и как можно быстрее!

Аккуратно собрав развалившийся сверток, Смирнов вышел из кабинете и поднялся на второй этаж, где и располагался Петр Иванович Орлов, заместитель начальника Разведуправления Красной Армии.

— Что там стряслось, Игорь Владимирович? — Орлов, несмотря на долгий срок работы в разведке, обладал крайне располагающей к общению внешностью. — Вы уже разобрались с делами своего предшественника? Нет! Плохо! Надо бы поднапрячься! Время, дорогой товарищ, как вы знаете, работает ни на нас, а против нас! Пока мы на шаг, нет, на два, а то и три шага, позади немцев!

По тону чувствовалось, что заместитель начальника с трудом осваивался на новом месте.

— С чем говоришь, пришел? — наконец, он сделал паузу.

— Товарищ подполковник, разбирая бумаги, наткнулся на странный архив разведывательных сообщений, — сразу же выдал капитан, выкладывая сверток на стол. — Их источник пока неизвестен, но содержание заставляет задуматься… Здесь (кивок в сторону документов) сообщается, что в районе г. Брест немецким командованием был введен карантин, в ходе которого было изолировано около дивизии солдат и офицеров противника. По сообщениям разведки в целях противодействия распространяющей эпидемии неизвестного происхождения немцами были организованы специальные команды, которые осуществляют уничтожение домашних животных местных жителей. Противником активно применяются огнеметы… Выжигаются целые деревни… В целом, масштабы эпидемии не известны, характер не известен, происхождение не известно, обстановка на сегодняшний день неизвестна!

— Вот тебе на! Раскопал!…! — не сдержался подполковник. — Эпидемия! Район Бреста… Дивизия в карантине, — опытный разведчик мгновенно расставил приоритеты над преподнесенной информацией. — Но, откуда? Подожди-ка… Садись! Надо позвонить, кое-что проверить…

Он выцепил телефонную трубку:

— Девушка, центральный госпиталь, пожалуйста… Да… Подожду! (через пару минут) Алло! Михаил Натанович! Орлов вас беспокоит! Да, я! Нет… в Москве уже как с неделю. Сейчас не могу! Служба! Михаил Натанович, просьба к вам есть одна! Не поможете?! Вы случайно не помните, за пару месяцев до войны в Белорусской АССР под Брестом ничего такого не было? Ну, может инфекции какие? Много заболевших? Что? Вот черт, плохо слышно!

По-видимому, их прервали. Что-то с линией.

— Девушка, госпиталь мне! Да, прервали! И что? А мне наплевать! Госпиталь! Вот бардак! Михаил Натанович! Что?! Так было что-нибудь или нет?! Нет! Так, ясно! Хорошо! Спасибо за информацию, Михаил Натанович…

Положив трубку, Смирнов некоторое время молчал. Его карандаш с синим стержнем что-то чертил на листке бумаги.

— Медицина докладывает, что эпидемий там сроду не было! — наконец, заговорил он. — Мы с ним давно знакомы… Мужик правильный, врать не будет!

— Товарищ подполковник, есть одно предположение, — вклинился капитан. — В сообщениях не раз мелькало, что специальные команды экипированы исключительно в общевойсковые костюмы химической защиты… Понимаете?! А вдруг химическое оружие?

Карандаш замер, не дорисовав кривую. Хряк! Длинный остро отточенный кончик хрустнул и оставил после себя некрасивую загогулину.

— Химическое оружие, думаешь? — Орлов бросил взгляд на капитана. — Знаешь, что такое химическое оружие для нас сейчас? Воот… Оно может стать не просто проблемой, оно может стать Проблемой с большой буквы! Надо бы разобраться в этом во всем…

Несколько секунд он задумчиво разглядывал карту Советского Союза, висевшую за спиной капитана.

— А ты семейный, капитан? — неожиданной спросил подполковник. — Дети есть?

28

…Партизанский лагерь «Смерть фашистским оккупантам».

— Пашка! Сукин сын! — закричал старшина, вылезая из шалаша. — Пашка Вихров! А ну подь сюды!

Пацан, который сам себя назначил ординарцем командира, как обычно, появился неожиданно, словно джин. Эта удивительная способность появляться будто из пустоты всякий раз до глубины души поражала Голованко, заставляя его поминать нечистого.

— Вот бисов сын! — вздрогнул старшина. — Где же ты был? Только что же никого не было! А?!

— Товарищ командир партизанского отряда, докладывает…, — звонко и четко начал докладывать Пашка, одновременно косясь куда-то в сторону. — О! Товарищ командир, смотрите…

Готовясь вновь на него прикрикнуть, Голованко не сразу среагировал на эти слова.

— Что? Куда? — он повернул голову в сторону той части лагеря, которая граничила с болотом. — Матерь божья! — непроизвольно вырвалось у него от увиденного. — Вода! Так… Пашка, давай мухой по шалашам! Чтоб через пятнадцать минут здесь никого не было! Давай, давай!

Высокий холм, закрывавший от остального лагеря угрюмый вид на покрытую зеленоватой ряской воду и уже давно ставший частью привычного пейзажа, медленно оплывал.

— Твою…, — шептал старшина, припустивший в сторону холма. — Как же так?

На покрытый мелкой травой пригорке с кое-где выглядывавшим песочком то там то здесь появлялись глубокие провалы, в которых неприятно бурлила болотная жижа.

— Вот, черт, — попытавшись перепрыгнуть через небольшой ров, он вдруг оступился и провалился по пояс. — Устроились называется… Лагерь! Приходи и бери тепленькими…

Сапоги через голенища мигом наполнились водой. Однако это было не самым страшным… Старшина переступил с ноги на ногу, примериваясь вылезти из ямы.

— Какого черта? — болото решило поторопиться, и старшина начал медленно погружаться. — Эй!

— Братки, хватай его! — две пары рук вцепились в него и с единым уханьем вытянули матерившегося командира. — Вот и все…

Еще недавно лагерь, сморенный июльской жарой, почти не подавал признаков жизни, а теперь… Небольшая поляна полностью покрылась водой и превратилась в крошечное озеро с островками, на которых метались женщины и дети.

— Вода слишком быстро пребывает, — пробормотал старшина, окинув взглядом бывший лагерь. — Бойцы, слушай приказ. Женщин и детей переправить к старому хутору… Там высоко, вода не должна дойти. Потом оружие! Вот, черт!

Время стремительно убывало. Вода добралась уже до шалашей и ее уровень продолжал повышаться. То здесь то там возникали водовороты, жадно хватавшие всякий мусор. «Мы здесь времени-то с гулькин нос, а мусора — то сколько! — автоматически отметил Голованко, ставя ногу на очередную кочку. — Говорил ведь, чтобы все закапывали! Нет! Чего только не плывет? Ветки, какие-то тряпки…».

— Какие к лешему, тряпки? — вдруг опешил старшина, опуская с плеч ящик с патронами — в воронке судорожно метался узорчатый кусок ткани. — Упал что-ли кто? Ба, девка!

— Леська! Дочка! — вдруг прорезал воздух отчаянный крик. — Доченька! Леська! Помогите! Леська!

— Стоять! Куда лезешь? Иди, иди отсюда! — резко замахал рукой командир, заметив метавшуюся у воды женщину. — Сама утопнешь! Иди отсюда!

Снимая на ходу гимнастерку, он бросился в воду.

— Командир, вон она! — кричал кто-то со спины. — На право! К дереву!

Бух! В воду еще кто-то прыгнул! Брызги накрыли старшину, на мгновение ушедшего под воды. Глубоко! До дна не достать!

— Еще ближе! Туда! — кричали уже с другой стороны. — Под воду ушла!

Где-то с боку мелькнуло что-то красное… Она! Мощный поток подхватил старшину и понес куда-то в сторону. «Сносит, — проносилось в его голове. — Не вытяну! Слишком сильное течение! Надо нырять!». Глоток воздуха и он ушел под воду.

Темнота! Руки с растопыренными пальцами судорожно загребали воду… Какая-то взвесь обволакивала открытые части тела, оставляя после себя неприятное чувство чьего-то прикосновения. «Где же эта девка? — начинал задыхаться старшина, делая еще один рывок вперед. — А! Вот! Что-то есть!». Правая рука по чему-то провела. Он метнулся туда! Нет! Пусто! … Опять! Уже что-то прошлось по ногам… «Не то! Наверх надо! — изогнулся Голованко, пытаясь всплыть. — Черт! Зацепился!». Правую ступню чем-то зажало. В висках отчетливо заломило! Бум! Бум! Бум! «Нож! — мелькнуло у него. — Нож! За голенищем!». Цепкие пальцы вытянули нож и стали кромсать воду… Какой-то корень! «Опять корень! — уж не соображал он. — Одни корни кругом!».

— Держи его! Да, за ногу! Утянет, сейчас! — сознание с трудом возвращалось в тело. — Сюда его тащи! Вот! Ватник подложи!

Старшина чувствовал, как кто-то рвет на нем майку. Потом его перевернули на живот и он опять отключился.

— Тетя Агнешка, он глаза открыл! — Яркий свет ударил по глазам, заставляя веки зажмуриться.

— Дурак! Он закрыл глаза! — другим голосом закричали уже в другое ухо. — Смотри, видишь?! А! Тетя Агнешка, а Пашка дерется! Тетя Агнешка!

Веки осторожно приоткрылись.

— Где я? — Голованко попытался приподнять головы, но резкая боль свалила его обратно. — У-у-у!

«Определенно, я в лесу, — кося глазами по сторонам, размышлял старшина. — Пацан — это Пашка! Так! Маузер мой, паскудник взял! … А это еще кто? А, Агнешка». Недалеко от его лежака стояла молодая женщина, строго что-то выговаривая мальчишке. Рядом с ней, крепко вцепившись в длинную юбку, с довольным видом стояла кроха в потрепанном платьице.

— Тетя Агнешка, смотрите, — вдруг девочка заметила открывшего глаза старшину. — Смотрите! Я первая увидела! Я первая!

Женщина вздрогнула и с надеждой посмотрела на него. «Что-то случилось, — отчетливо засосало у старшины под ложечкой — таким взглядом смотрят только тогда, когда случается что-то очень плохое. — Точно…».

— Товарищ командир! Товарищ командир! — первым долетел до него обрадованный пацан с маузером, кобура которого свисала через его плечо. — Вот! Видите! Сохранил для вас! Вы прыгнули в воду…, а я вижу… Валяется! Спас пистолет!

— Паша, подожди, — на этот раз на необычный польский акцент старшина совершенно не обратил внимания. — Товарищ старшина, здесь такое… твориться… Дети, идите позовите дядю Сергея! Давайте, давайте!

Проводив взглядом побежавших детей, она испуганно зашептала:

— Это просто ужас какой-то! Сначала вода пошла… Дети напугались! Вон, малышку еле успели спасти! Я так испугалась! Матка Боска! Вода! Кругом вода! Дети кричат!

— Всех спасли? — еле слышно пробормотал он, смотря ей прямо в глаза. — Эту девочку вытащили? Ну, ту, за которой я прыгнул?! Спасли?

Неожиданно она разрыдалась, положив голову на его грудь. Опешивший старшина даже шевельнуться не успел, как женщина его обняла.

— Товарищ старшина, что будем делать? — сразу же взял быка за рога, прибежавший Сергей. — Жрачки нет — вся утонула! Оружие спасли только то, что на нас было… Да, троих не нашли. Утопли, наверное! И девчонка ваша, тоже, того… утонула!

Было видно, что это происшествие совершенно выбило его из колеи. Прежний балагур и шутник испарился — вместо него остался дерганный и хмурый человек.

— Утопла, значит? — Агнешка смущено шмыгнув носиком, оторвалась от старшины. — Мать ее где? Фекла жива?

— Вон она, — нахмурился Сергей, кивая головой. — Похоже, совсем головой тронулась… На коленях стоит да молиться! О дочери словно забыла… Все о сыне своем талдычет. Говорит, что старуха ей какая-то сказала идти сюда… Мол, сын ее здесь! Черт, умалишенных нам только сейчас не хватало! Вон, слышишь командир? Завывает?!

— Приподними-ка. Точно, словно воет кто-то…, — пробормотал Голованко, всматриваясь в подлесок. — Убивается.

…Прямо в грязи на коленях стояла женщина со странным остановившимся взглядом. Не мигая, она смотрела куда-то вдаль и все это время еле слышно бормотала:

— Андрей-ка, сыночек… Где же ты, родненький мой! Что же с тобой приключилось?! Это мамка твоя! Мамка тебя кличет… Сынок, где ты!

Ее руки без устали накладывали накладывали крест. Один за другим, один за другим!

— Андрюшечка…, — шептала она, всхлипывая время от времени. — Сыночек, отзовись! Сынок! Что же с тобой?!

Около ее босых ног, наполовину погруженных в грязевую жижу, шевельнулся мохнатый мох. Длинные волосики, с приставшими к ним кусочками земли, разошлись в стороны и из под земли выглянул тонюсенький корешок. Словно осторожный хорек, он качнулся из стороны в сторону и скользнул к исцарапанной ветками светлой лодыжке…

«Вот-вот! — предвкушение расправы затопило его сознание. — Больше никто из вас не причинит вреда моему лесу… Никто!». Следом за крошечным корешком, из самых глубин земли тянулись узловатые влажные корни.

29

— Вот она, товарищ командир, — прошептал Сергей, кивая на стоявшую на коленях женщину. — С самого утра так стоит и рыдает. Голову ломаем, что с ней теперь делать. Вставать не хочет, кричать сразу начинает… На вопросы тоже не отвечает, а нам скоро на новое место уходить.

Старшина с кряхтением присел на поваленное дерево и стал с любопытством наблюдать за женщиной. На шепот своего товарища он не обращал никакого внимания, словно его совсем и не существовало.

— … Я вот и предлагаю, — продолжал что-то говорить голос где-то там далеко-далеко. — Может хоть руки ей что-ли скрутить, а то случиться чего?! А? Выделить все равно ей никого не сможем… Нету у нас никого лишнего! Все бабы с детишками возятся. Откуда еще человека возьмем?

— Помолчи, — неожиданно дернул его командир за рукав, усаживая рядом с собой. — Что-то разговорился не к месту. Мне вот тут подумалось кое-что… Посмотри-ка на нее повнимательнее!

Опешивший от такого поворота Сергей, опустился на бревно и в очередной раз окинул взглядом истово молящегося человека.

— Товарищ командир, чего на нее любоваться? — в недоумении спросил он, ерзая на месте. — Мы только время теряем! Надо срочно что-то делать… Хоть новое место лагеря что-ли поискать?! Командир, слышишь?

Тот опять замолчал, продолжая смотреть вперед.

— Знаешь, — вдруг Голованко очнулся. — Что-то меня гложет такое, а что, понять не могу… Где-то тут оно — совсем близко, а как его ухватить?!

— Что? — на секунду в голосе старшины мелькнули какие-то странный нотки.

— Говорю, мы что-то важное из виду упустили, — словно его и не прерывали, начал говорить командир. — Что-то, Сережа, очень важное! Ты понимаешь, мы забыли очень важное, что может изменить все это! Продукты, оружие, медикаменты — даже это кажется не таким важным… И я ни как не могу понять, что?

Все это время Фекла была в полной прострации и для нее не существовал окружающий мир с его странными наводнениями, земляными провалами и исчезающими людьми. В этот момент для нее существовало лишь одно — ее пропавший сын! Андрей, первенец, долгожданный в семье ребенок, которого любили сильнее чем дочь, — стал тем центром, вокруг которой остановился ее мир.

— … Что же ты, сыночек, совсем забыл свою матушку, — причитала она, устремив взгляд в никуда. — А я тебя не забыла! Уж сколько я слез выплакала, одному только богу известно! Уж сколько я ночей не спала и не вспомнить… Сыночек, что же ты молчишь?! Вот здесь, я… Пришла к тебе, а тебя то и нет! Андрюшечка, ненаглядный мой, отзовись! Дитятко ты мое, Андрюшечка!

Вдруг, старшина начал медленно сползать с бревна. «Этого еще не хватало, — схватил его за руку Сергей. — И этого что-ли стукнуло!».

— Вот, дурья башка-то! Вот дурак-то, — еле слышно забормотал старшина, пытаясь нащупать свой кисет. — Забыл… Надо же, такое забыть… Сергей! — на заросшем лице, кажется впервые за последние несколько дней, появилась улыбка. — Вспомнил я! Вспомнил! Знаешь, кто это?! — кивок в стороны женщины. — Ха! Это же мать Андрея! Андрея! Понимаешь, про какого Андрея я говорю?! Про того самого Андрея! Это его мама! Такого совпадения просто не может быть!

Стряхнув руку, старшина решительно встал на ноги.

— Гражданка! — громко проговорил он, стараясь не касаться молящейся фигуры. — Гражданка! Извините… Черт! Как сказать то? Э! Гражданка, я знаю где ваш сын!

Бормотание прекратилось и установилась тишина. Фекла стояла неподвижно: ее босые ноги по-прежнему утопали в черной жиже из грязи, а руки были скрещены на груди. Казалось, она глубоко задумалась и не слышала эти важные для нее слова.

— Ты знаешь, где мой сын, человек с оружием? — голос прозвучал неожиданно глухо, словно из огромной трубы. — Откуда тебе это знать?

Наконец, она повернулась к ним лицом. Немного вытянутое, с длинным, тонким носом и большими карими глазами, лицо смотрело на него с надеждой и недоверием. Это даже не надо было озвучивать — оба вопроса читались без всякого труда: где же он, где, говори скорее и не мучай сердце матери и не обманешь ли ты тех, кто доверился?

— Я, гражданка, старшина Голованко, — как-то сразу же смутился всегда бравый и уверенный в себе командир. — Мы сына вашего, Андрея Ковальских, знаем… Давно уж, знаем. Ковальских ведь его фамилия? Вот… Как сказать то? Здесь он! Где-то… Здесь, это точно! Он нам помог даже как-то…

Говорил то он все правильно, но что-то у него не получалось сказать главное. Выходили какие-то несвязные слова… А глаза смотрели на него не отрываясь, выворачивая на изнанку душу.

— Да чего тут политесы разводить, — буркнул Сергей, увидев, как поплыл командир. — Видели мы все тут Андрюху вашего! И, точно, помог он нам! Иначе не выжили бы! Да, вон посмотрите вокруг! Вот это и есть Андрей ваш…

Ничего не понимая, Фекла перевела взгляд в сторону. Потом посмотрела назад.

— Андрей…, — как-то беспомощно прошептала она, вновь оглядываясь вокруг. — Сыночек… Где?

Она осторожно словно слепая подошла к ближайшему дереву, толстенным стволом закрывавшим пол неба.

— Андрюшечка, — бормотала женщина, нежно касаясь рваной поверхности коры. — Где же ты?

— Ты, головой то думай! — выразительно прошипел старшина. — Что говоришь? Надо как-то тихо… По-другому что-ли… Вы, это… гражданка, не пугайтесь! Мы точно с ним разговаривали! Как есть говорю! Разговаривали с ним, как с вами сейчас… Только он лесом стал… Ну там деревом, кустиком, травкой… Бог мой, что я такое говорю?!

После этих слов, вырвавшихся наконец-то на волю, оба мужика напряглись, словно перед прыжком опасного зверя. Они ожидали от нее чего угодно — бешеных метаний, бесконечных слез и ужасной истерики, но никак не этого… Невесомая фигура оторвалась от дерева и повернулась к ним. По ее лицу текли слезы…

— Знаю, я все, знаю…, — устало проговорила она. — Все я про своего Андрюшечку знаю. Здесь он, рядышком со мной, — ее ладонь опять прикоснулась к стволу и медленно погладила узловатую морщину. — Он и тут в дереве, — вдруг женщина присела и столь же ласково коснулась толстого корня, выглянувшего из под земли. — И тут в корешке… Андрейка говорит со мной…

Сделав круглые от удивления глаза, Сергей с намеком покрутил пальцем около своего виска. В ответ командир незаметно показал ему кулак.

— А что он про нас говорит, — старшина в этот момент был готов поверить во что угодно. — Что нам-то делать? А? Ты, мать, спроси его… Черт задери, я не знаю что происходит? Мне непонятно, что вокруг твориться? Это не война, а какое-то сумасшествие! Спроси, мать, спроси, Андрея.

Еще звучала просьба и слова висели в воздухе, а Фекла уже присела на корточки и боком прислонилась к основанию дерева. Ее руки прикоснулись к коре… Она словно читала какие-то письмена, скрытые от всех и понятные только ей одной. Губы беззвучно шевелились, чутко реагирую на каждую шероховатость поверхности…

— Плохо ему совсем! Совсем свою матушку не узнает, — наконец, она оторвалась от дерева. — Что же ты сынка, таким стал? Али забыл как я тебя баюкала? Ночами не спала?!…

— Что?! — чуть не заорал Сергей, все это время завороженно наблюдавший за женщиной. — Плохо? Не узнает? Да хрен с ним! Уходить надо нам! Только, куда? На старую балку, что-ли? Или к заброшенному хутору?

— Уходить всем надо, — вдруг прошептала женщина, настороженно посматривая по сторонам. — Из леса! Все вон, из леса! Вон! — в голосе стали прорезаться истерические нотки; голова дергалась рывками, чутко реагируя на каждый шорох. — … Лес стал для нас чужим! Андрейка совсем меня не слышит! Всем бежать из Леса!

Ее рука, до этого касавшаяся дерева, вдруг резко дернулась, словно на нее капнули кипятком. Тело будто подбросило!

— Надо уходить, уходить отсюда! — пальцы с хрустом крепко вцепились в гимнастерку, а безумные, с влажным блеском глаза, близко приблизились к лицу старшины. — Уходим, товарищ командир… Уходим…

— Гражданка, — с испугом пробормотал старшина, осторожно хватая ее за запястья и пытаясь отцепить. — Ну что вы такое говорите? Как это так, уходить из леса? Это же наш главный защитник, наш кормилец и поилец! Куда мы без него?! Нас же враз немчура найдет… Да, что вы рыдаете… Ну зачем… Все будет нормально! Сейчас, потихоньку соберемся и всем женским табором, спокойно, без всяких истерик и рыданий, пойдем в другое место! Хорошо?! Заварим травки?! Давайте, держитесь за меня. Вот, так… Да, да, за руку… Осторожно, тут какая-то коряга, — он перенес ее через небольшой ров, из которого выглядывали какие-то полусгнившие ветки. — Так, а теперь и я… Сейчас. Раз и… Черт! Что же это такое, опять на голом месте навернуться?! И хватит ржать!

Однако, выражение лица, протягивавшего ему руку Сергея, было совсем не веселым, как показалось поначалу старшине.

— Думал, решил над стариком посмеяться, — пробормотал было Голованко, хватаясь за руку. — Ты что это? Что?

Глаза приготовившегося партизана расширились от удивления. Румяное лицо мгновенно покрылось белизной, а рот скривился в непонятной гримасе.

— Чего кривишься? Тащи! — буркнул старшина, напрягая руку. — Да, за руку, не за шею же! Сергей!

Что-то влажное, совсем как в тот раз — в воде, скользнуло между его лопаток. Он аж вздрогнул! Дальше протянулось вдоль шеи и медленно заерзало…

— …! — засипел старшина, левой рукой нащупывая какой-то шнур на шее. — Нож! Нож, дай!

30

…Андрей испытывал страх — необычный, не естественный. Это не была осознанная боязнь чего-либо конкретного и понятного, когда человек боится встреченного им дикого животного в лесу или важного завтрашнего мероприятия… Нет! Здесь было нечто совершенно иное и даже близко не стоявшее рядом… Страшное ощущение! Вроде бы вот, только сейчас ты был совершенно спокоен и уверен, что все тебе знакомо и развивается именно так, как хочется тебе. Все происходит и складывается в знакомую и радостную для тебя картину, но вдруг… Вмиг все меняется! Раз и все понятное тебе мироощущение оказывается полной глупостью! Более того, из под этой спокойной и устраивающей тебя оболочкой всплывает что-то ужасное и настолько неправдоподобное, что замирает сердце…

«Они везде, — едва коснувшись чужого мирка, ужаснулся Андрей. — Это же просто не может быть! Нет! Нет! Так не должно быть! Они вокруг меня! Они все окружили! А-а-а-а-а-а!».

Его картина мира окончательно сдвинулась. Свои — чужие, люди — животные — растения, плюс — минус — все это перемещалось в невообразимый клубок, в котором уже было невозможно разобраться.

Перед ним мелькали, пролетали, проползали миллионы образов — важных и неважных, свежих и давних, спокойных и эмоционально будоражащих… Все текло, словно полноводная река несет свои воды куда-то вдаль, не задумываясь о смысле и важности такой действа…

…Вот пронесся взмыленный лось, чуть не снеся ветвистыми рогами молодой клен. Андрей ясно видел раздувающиеся ноздри, стекающиеся бисеринки пота и кровоточившую на боку рану… Лось остановился около небольшого оврага и замер, вслушиваясь в звуки леса. Его бока бешено поднимались и опускались, заставляя кровь сочиться все быстрее и быстрее… Ноги его подогнулись, как спичечные палки и он упал! Крупное тело начала сотрясать дрожь. Конвульсии были настолько сильные, что откинутая назад голова рогами глубоко взрыхлила землю. Андрей чувствовал, как в умирающее с каждой падающей на землю каплей крови лосиное тело наполнялось чем-то другим — другой жизнью! Из под земли, в том самом месте, где шкура ее касалась, вырывались сотни крошечных иголок, сразу же впивающихся в мертвеющую плоть. Пробивая кожу, они устремлялись по кровяным каналам к органам. Валяющегося лося корежило: копыта ударял о землю, хвост молотил с бешеной скоростью…

«Они губители жизни…, — Андрей с каждым новым усвоенным им образом все ближе и ближе становился к Лесу, к его внутреннему миру. — Нужно защитить лес! Защитить от всего, от всех! Защитить лес!». Вдруг, лосиные ноги вновь подогнулись и с напряжением вытолкнули тело наверх. Тонкие, с более светлой шерстью, они немного дрожали, будто с трудом держали тяжелое тело. Голова, секунду назад бестолково свисавшая, с хрустом заняла свое законное место…

Лося сменили другие образы, созерцание которых открывало все новые и новые грани этого безумного миропонимания. Это были глубокие русла рек, менявшие свое устоявшее веками направление; лесные поляны, быстро зараставшие подлеском; глубокие обрывы, в течение нескольких дней исчезавшие с лица земли…

Потом обрывочные, несвязные друг с другом картины исчезли, передав эстафету непонятным звукам… Какое-то противное, сводящее с ума, чавканье, вызывающее целый поток неприятных ассоциаций — то вынимаемый из тягучей и липкой грязи сапог, то жрущее что-то животное.

«Теперь все измениться! Теперь все окончательно измениться и уже никогда не станет прежним, — шептал Андрей, погружаясь во все новые и новые видения. — Все измениться!!». Из чернильной темноты на него наползали белесые фигуры, с бессильно мотающимися конечностями. Огромные глаза с черными кругами под ними, отросшие до плеч волосы были покрыты какой-то слизью, медленно, капля за каплей, стекающей с лежавших тел. «Люди…, — он угадывал знакомые контуры, складывавшие очертания человеческих тел. — Теперь вы будете ближе к лесу…». Десятки людей были погружены в земляную жижу, из которой время от времени выходили пузыри и лопались с резким звуком. На смертельно бледных руках яро выделялись выпуклые синие вены… «Это все ближе и ближе… — он распалялся все больше и больше. — Мы станем едиными! Мы станем одним целым». Набухшие вены пульсировали, словно по ним неслась не кровь, а что-то более быстрое и тяжелое. Резкие хлопки! Кисти взрываются водопадом кровяных брызг и выпускают наружу гибкие корешки, которые сотнями маленьким змей начинают метаться по венам человека. Туловище лихорадит; то там то здесь на поверхности кожи вспухают все новые и новые кровяные фотанчики, щедро разбрасывавшие густую, почти черную кровь… «Одним целым! — его неумолимо тянуло дальше и дальше. — Больше не будет никого кроме леса ибо только он живой».

Словно в ответ на невысказанные мольбы и вопросы, подернутые грязью дергающие тела стремительно превратились в огромные темные пещеры, превращенные в настоящие бассейны с грязью. Повсюду — справа, слева, спереди и сзади — глаз натыкался на валявшиеся в беспорядке тела, которые пронизывали еле видимые волоски древесных корней. «Раз, два, три… Нет, десять! — светло-серая и влажная плоть бросалась вперед, словно красовалась перед необычным ценителем. — Здесь их десятки…, сотни…Нужно быстрее, быстрее и больше! Больше не будет людей, животных! Не будет этой губительной мерзости».

Взрыв! Еще один! Калейдоскоп ярко-белых вспышек заполнил нестерпимым светом окружающее пространство!

…Откуда-то из глубин выплывало все больше и больше ужасного и в тоже время поразительного, до глубины души удивительного… Падающий человек, в отчаянии хватающийся руками за воздух. Вот он уже лежит посреди высокой травы и нелепо дрыгает ногами, стараясь освободиться от пеленающих его пут. Крупное, почти круглое лицо быстро краснеет, его кривят гримасы! Широко открытый рот пытается что-то исторгнуть из себя… Нет, ни звуки! Нет, стоит абсолютная тишина! Лишь склизкая масса медленно переваливается через искусанные губы… «Человек! — он бессильно зарычал на всплывший в его сознании образ. — Снова человек!».

Вдруг сведенное судорогой лицо стало совершенно другим… Мясистый нос стал быстро утончаться и в конце концов превратился в классический греческий. Массивные надбровные дуги испарились, явив скорбно взметнувшиеся вверх тонкие брови. Сверху на самые глаза был тщательно надвинут черный платок. «… Такие знакомые черты. Нос, губы…, — вдруг заметалось его сознание, теряя, чешуйку за чешуйкой, свою новую скорлупу. — Это же…». Печально поникшая голова, молитвенно сложенные руки, коленопреклоненная фигура, все это напоминало памятник всем матерям и женам, которые долгие дни и ночи верно ждали своих родных…

31

— Капитан, — зашипел якут, еще при первой встречи давший понять, что субординация ему совершенно не знакома. — Тише!

Группа была сформирована в кратчайшие сроки. В обстановке максимальной секретности откуда-то из-под Минска вытянули якута Абай Тургунбаева, несмотря на свой неказистый вид — покрытого мхом и пеплом махорки древнего старика — оказавшегося прекрасным следопытом и метким стрелком. Вторым членом особой группы стал врач Центрального госпиталя города Москвы Карл Генрихович Завалов — один из наиболее опытных ученых инфекционистов с большим опытом практической работы.

Высохшая до состояния отменного пороха ветка, действительно, хрустнула вызывающе громко, что в очередной раз и отметил недовольный следопыт. «Вот глазастый какой! — и не думая обижаться, хмыкнул Смирнов. — Все видит, все слышит… Черт, завидно! С этой работой все навыки забудешь!… Хотя, все равно здесь тихо. До намеченного района еще ползти и ползти! Чего он шебутной какой стал?».

Действительно, якут последние несколько часов вел себя крайне странно. Всегда невозмутимый как скала, не делающий никаких лишних движений, он резко изменился. Движения стали более рваными, дерганными какими-то, словно его что-то грызло изнутри.

«Смотри-ка, опять Абай остановился, — прежде чем замереть коренастая фигура сделала характерный жест. — Случилось что-ли что-то?». Капитан, отводя ветку от своего лица, осторожно сдвинулся к нему.

— Что! — спросил он одними губами.

Вопрос остался без ответа. Абай, словно заведенный медленно водил головой из стороны в сторону, сопровождая каждый поворот движением винтовки.

— Абай, — капитан тронул его за плечо, привлекая к себе внимание. — Что случилось? Чего стоим-то?

Молчание… Узкие губы что-то шептали, а щелки глаз внимательно следили за зеленой стеной. Вдруг темно-коричневая кисть скользнула внутрь маскхалата и наружу показался какой-то потемневший от времени и кожного жира мешочек на перекрученной веревке. Крепко его сжимая, он что-то еле слышно забормотал.

— Подожди, капитан, — выдал, все-таки, он через несколько минут. — Что-то плохо мне. Постоим немного… Посмотрим, послушаем… и понюхаем.

Крылья носа раздулись и втянули в себя воздух.

— Не пойму я что-то…, — еле слышно пробормотал Турунбаев, стаскивая с головы плотный капюшон. — Не то…

Вслед за ним насторожился и Смирнов, машинально проверивший магазин автомата.

— Что не то? — в разговор вдруг вклинился подошедший сзади врач. — Я ни чего не слышу…

— Все не так! — Якут расстегнул комбинезон, обнажая шею. — Здесь все не так, как дома! Плохо здесь как-то…. Лес тут другой — чужой он, непонятный! Слушаю, его слушаю, а ни чего не слышно, будто и нет тут ничего… Странно! Не может быть лес таким… Лес живой! В нем всегда кто-то есть. То белка шумит, то филин ухает, а тут мертвая тишина. Надо обойти этот лес. Вон там пройдем… День, может два, и на месте будем.

Достать карту из планшета было делом одной минуты. «Так, — водил пальцем капитан по изгибам леса. — Если Турунбаев прав, то идти нам пара дней… Пройдем здесь и здесь, и 14-го будем на месте. Плохо, поздно! Напрямик тут ходьбы часов на десять!».

— Слишком долго, — капитан выразительно постучал по часам. — На месте нужно быть сегодня ночью, в крайнем случае, завтра утром…

Якут присел. Высеченное из камня лицо ни чем не выдало недовольство, словно это его полностью устраивало. Отложив в стороны винтовку, он осторожно коснулся бархатистого мха у самых корней полусгнившего дуба. Темные пальцы нежно вдавились в мох, оставляя на нем ясно видное углубление.

— Пойдем, командир, — чуть громче, без всякого шепота, проговорил якут. — Только палец с курка-то убери, пальнешь еще ненароком…. Да, и чуя я, не нужен от тут будет! Нам сейчас ни к чему тут шуметь. Лес он вообще никакого шума не любит — наказать может!

Его винтовка молниеносно перекочевала из рук за спину. Потом откуда-то справа возникло длинное узкое лезвие, заканчивавшееся толстой удобной рукояткой.

— Ну, смотри…, — недоуменно пробормотал капитан, косясь на столь странную смену оружия. — Знаешь же же как лучше!

Однако нож оказался совсем для другого. Узкий с голубоватым отливом клинок осторожно коснулся запястья темного. Несколько секунд ничего не происходило, словно в высохшей от времени кожи и не осталось никакой крови… Влажные края ранки слегка раскрылись, обнажая розово-белое нутро. Вот показалась алая капля, затем еще одна, и наконец, к пальцам протянулась тонкая струйка крови.

Якут встал на колени и стал медленно водить кровоточащей рукой в направление лесной чащи. Все это сопровождалось монотонным бормотанием.

— Смотрите, товарищ капитан, — прошептал, вынырнувший из-за плеча, врач. — Камлает. Слышал я, что так местные шаманы делают, когда хотят помощи духов… Вот, тебе и победили религиозный мрак! Бред, какой-то!

Он вознамерился сказать что-то язвительное, как в его живот воткнулось что-то твердое.

— А теперь меня послушай, очкастый хмырь, — также тихо, но более угрожающе прошипел, командир. — Это наш проводник и сейчас от него многое зависит… Да пусть хоть жертвы приносит! Главное задание! Выполнил — получи награду, не выполнил — зеленкой лоб намажем… Ты меня понял?

Во время этой довольно странной беседы якут исчез в ближайших кустах. Следом за ним нырнул и Смирнов, на мгновение прикрывая глаза от растопыренных во все стороны веток… Бац! Сразу же он натыкается на вновь застывшего Абая…

— Ты…, — вопль давиться в зародыше. — Боже мой!

Прямо перед ними, буквально в нескольких метрах, было нечто… Здоровенная куча металлического хлама, густо заросшая молодыми березками… Метра два в высоту, непонятного грязно зеленого цвета, это напоминала свалку металлолома, забытого кем-то десятки лет назад! С боку все это подпиралось небольшим земляным холмом, на которым гордо тянулся высоченный дуб. Его корни, словно им не хватало места под землей, змеились по ее поверхности.

— Нехорошо это, нехорошо, — не переставая бормотал якут, не приближаясь к холму. — Совсем нехорошо!

Смирнов сделал шаг вперед, потом еще один. Вблизи эта непонятная куча выглядела несколько иначе… Появилось во всем этом что-то неуловимо знакомое! Какие-то обводы, резкие углы — все это о чем-то напоминало… Прикладом он осторожно постучал по поверхности, с удовольствием отмечая металлический гул и обнажая крупный сварной шов.

— Вот тебе и встреча, — тихо рассмеялся он, вешая автомат на плечо. — Климент Ворошилов… Что же ты тут, в этой глуши делаешь? Экипаж что-ли бросил?

Без сомнения это был танк! КВ-2! Угадывались очертания массивной рубленой башни, с обрубком орудия впечатляющего калибра… Немного выступающая из-под земли трубка-ручка, с помощью которой танкисты взбирались наверх… Действительно, он! Но в каком виде!

— Это танк Климент Ворошилов? — впервые за все время совместного путешествия третий член группы проявил хоть какое-то любопытство. — Что за бред?! — тон его был крайне безапелляционный для человека, мало знакомого с военной техникой. — Климент Ворошилов — это мощь! Бывало по брусчатке идет, дрожь до домов в округе доходит! А это что? Какая-то оплывая куча, я извиняюсь дерьма… И эти деревья?! Этим березам лет семь — восемь, не меньше! Что танк все этой время делал здесь?

— Слушай, врач, — вдруг якут выпал из спячки. — Не надо кричать в лесу… Лес не любит шума… Плохой здесь лес! Странный здесь лес! Не слышу я его… Очень плохо это… Уходить надо отсюда… Капитан, говорю, уходить отсюда надо по-быстрее…

Смирнов в это самое время кряхтел над люком башни.

— Да, Абай, сейчас двинемся, — проговорил он, не отрываясь от не хотевшей открываться металлической крышки. — Только проверим, может, документы какие там остались?! Нехорошо так все оставлять… Не по-человечески…

— Товарищ капитан, — никак не мог успокоиться врач. — Год посмотрите? Год, вы слышите? Когда его выпустили? … Что? Какой? 41! Не может быть! Это же просто удивительно! Они не могли так вымахать за это время…

Ученый от услышанного и увиденного пришел в сильное возбуждение. Без всякого сомнения, если бы не тяжелый рюкзак, оттягивавший его плечи, он бы пустился в настоящий пляс. Врач сначала в одном, потом в другом месте что-то ковырял, пытаясь отделить какую-то деталь от металлической поверхности. Наконец, встав на четвереньки он принялся осматривать заваленное землей основание танка.

— Профессор Зелинкий точно съел бы свою собственную шляпу, чтобы хоть краешком глаза увидеть это…, — раздавалось откуда-то со стороны его торчавшего зада его несвязное бормотание. — Как же так? Вот один, вот второй, но почему именно так? … Они же не соединяются! О! Господи!

В сторону Абая, настороженно посматривавшего по сторонам, полетел из-под низа скрученный танковый трак. Через минуту к нему присоединился и его добытчик.

— Нет, вы посмотрите! — тыкал он массивной железкой в лицо якуту. — Видите, видите, вот здесь… Тут металла на несколько килограмм и замечу вам, первоклассного металла… А мы что видим? Вот тут! Вот дырочки, много дырочек… Там были какие-то ветки! Вы понимаете, ветки! … Это потрясающе! Вы знаете, в хмерских памятниках что-то подобное встречалось…, — он смотрел на Абая, словно в ожидании ответа. — Да, да, именно подобное! Там джунгли прорастали сквозь огромные каменные колонны, но никогда не трогали металл…

— Ладно, наука, хватит, — Смирнов, наконец-то спрыгнул с танка и что-то спрятал на груди. — Пора идти! Абай, вперед!

— Но, товарищ капитан, товарищ капитан, вы должны что-то сделать, — врач вцепился в него как клещ. — Вы просто не понимаете, что это такое?! — он тряс куском продырявленного металла. — Это надо сохранить и донести…

— Заткнись, — рявкнул капитан, за что заслужил укоризненный взгляд якута. — Тебе, что напомнить, зачем нас послали? Или сам вспомнишь?… На это совершенно нет времени! На все про все у нас пара дней! Источник сообщает, что в течение этой недели немцы полностью закроют этот район! Повторяю для глухих — полностью, что значит крах всего задания! Поэтому, помалкивать и идти строго за мной! Все ясно?! Вперед!

32

Плохо смазанные оси жутко скрипели, что однако совсем не влияло на скорость движения телеги.

— Тьфу! — смачно сплюнул Гнат, расстегивая на груди темно-зеленую рубаху. — Вот стерва, до сердца продирает! Говорил же тебе, смазать надо!

— Так нечем, — буркнул в ответ лежащий на боку детина. — Масло кончилось и, кажется, нам его вообще больше никогда не видать… Господин капитан сказал, что мы дураки и все наши запасы сгорели.

Лошадь медленно переставляла копыта, словно намекая, что неплохо бы и подковать ее заново. Впрочем, на меланхоличной морде было сложно что-то прочитать. Глядя на эти поникшие уши, заросшие бельмами глаза и отвисающую губу, вообще ничего не хотелось спрашивать, тем более у лошади.

— Дураки, дураки…, — не следя за дорогой, бормотал Гнат. — Это не мы, а ты дурак! Я же тебе говорил, ломай дверь! А ты, что? Не могу, не могу… Дверь дубовая, да из ладных досок, — он очень похоже, гнусавым голосом, передразнил напарника. — Не могу. Очень больно. Дохляк! Теперь все, алес! Изба сгорела! Девки убежали! От барахла осталась кучка пепла… Что сопишь? А? С кого теперь господин лейтенант спросит? С кого, с кого? С меня, конечно. Вот, опять Гнат Михеич за всех отдувайся… Молчишь?!

Наконец, так и не дождавшись ни какой реакции, полицай повернулся назад.

— Мить, ты чего? — напарник, чуть не свесился с телеги, всматриваясь куда-то вдаль. — Скачет за нами кто? А? Матерь божья! Людишки какие-то… Смотри сколько! Один, два, три…, человек десять кажись. Ненашеньские, вроде. Точно ведь, Митрофан?! Я всех в округе знаю! Нету у нас таких!

У самой кромки леса, действительно, виднелись какие-то фигуры.

— А что делать то будем? — почему-то с дрожью в голосе, спросил Митрофан. — Вона их сколько. Тикать надо! А то разом нас побьют.

Не смотря на свое тугоумие, Митрофан обладал поразительным чутьем на опасность, что не раз его выручало. Бывало еще в детстве, соберется местная шантрапа в колхозный сад за яблоками и обязательно зовет его. Знали хитрецы, что он всегда сухим из воды выходит.

— Тикать, говоришь? — внезапно Гнат дернул на себя вожжи. — Неее, Митка! — он с превосходством посмотрел на товарища. — Сейчас мы их уконтропопим, как говаривал мой папашка. Посмотри-ка, лучше… Винтарей то у них нету! А у нас есть! Поди совсем там в лесу оголодали, раз на дорогу лезут…

Спрыгнув с телеги, полицай начал заряжать винтовку. Как назло, именно в этот момент, затвор ни как не хотел открываться… Сгоревшее масло и здесь успело отметиться!

— Давай, вылазь! — зло он выкрикнул, ковыряя в железке. — Дурак, медали нам дадут! Господин лейтенант после этого, точно все забудет. Понял? А может и денег каких дадут… Нет! Если всех партизан в плен возьмем, в Неметщину поедем! Точно, в Неметчину! Люди бают, что там хорошо… В магазинах всего полно, морды у всех сытные, а бабы там знаешь какие? Вооо! Так что хватай винтарь, а то назад уйдут!

Фигурки людей приближались чересчур медленно, буквально еле передвигали ноги. «Как есть, оголодали, — про себя усмехнулся Гнат, с теплотой вспоминая припрятанный в котомке большой кусок сала. — Поди кору да лебеду там жрали… Дурни! Чего в леса переться?! Если мозгами то шевелить, то и здесь хорошо прожить можно… Ха-ха-ха-ха-ха! Так, скоро, глядишь, и начальником каким сделают».

Телега вновь скрипнула, освобождаясь от тяжелого груза. Митрофан, все-таки решился… Нервно оглядываясь, он застыл около лошади.

— Эх, вояка. Рожа, как у хряка, а малохольный что ли? — еле слышно пробормотал Гнат, увидев, как у напарника в руках ходит ходуном винтовка. — Что-то еле плетутся они… Может покричать им для скорости? — уже вслух проговорил он.

До них оставалось примерно с километр, если напрямую идти. Через болотистую ложбинку перемахнул и все, встречайте, дорогих гостей. К удивлению обоих полицаев. первый же ее бредущий партизан пошел прямо на них. Было прекрасно видно, как он с трудом вытаскивает ноги из илистого дна.

— Видно, допекла их такая жизнь, — приложив ко лбу руку, пристально наблюдал за переправой Гнат. — Сами в руки идут… Заживем теперя, Митька! Ух как заживем! Жрать будем от пуза, пить как господа! А это что еще?

Прямо за их спинами, как раз со стороны деревни, в которую они направлялись, кто-то ломился через камышовые заросли. В воздухе стоял хруст высохших стеблей и какого-то бормотания!

— Что-то не пойму я, — забеспокоился Гнат, поворачиваясь в сторону шума. — А там-то кто так прет… Эй, кто там такой шебутной? Отзовись-ка, а то возьму и стрельну для острастки!

— Гнатушка, — вдруг, в его плечо вцепился Митрофан. — Не нравиться мне это. Давай уедем отсюда! Вона до деревни сколько…

— Да что там может быть, — уже без твердой уверенности в голосе, пробормотал полицай. — Плечо отпусти, а то раздавишь! Сейчас я им пальну туда. Будут знать, как со мной шутки шутковать…

Клацнув затвором, он выстрелил в стороны камышей. Шум, раздававшийся до этого немного в стороне от них, не затих. Наоборот, теперь кто-то шел целенаправленно в стороны телеги.

— Похоже ты и прав, Митрофанушка, — ему окончательно поплохело. — В комендатуру надо сообщить. Пусть они и разбираются с этими…, — во рту вдруг оказалось подозрительно сухо. — Давай-ка, садись в телегу!

Едва стена камыша рухнула на дорогу, как кобыла попыталась изобразить галоп. Хлясть! Хлясть! Хлясть! Обезумевший от страха, Гнат, что есть силы хлестал лошадь по крупу. А та, выпучив от неожиданности и боли глаза, сорвалась с места.

— Стреляй, Митька! Стреляй в окаянных! — не оборачиваясь, заорал Гнат. — А то не уйдем!

На дорогу что-то упало! Человек! Непонятной кучей каких-то лохмотьев, он копошился. Неуклюже помогая себе руками, попытался встать… Выстрел! Еще один! Упал! Голова откинулась в сторону, а из груди толчками забила какая-то жидкость.

— Еще пали! — орал Гнат, продолжая лупцевать лошадь. — Не жалей патронов!

Телега уже исчезла за поворотом, а выстрелы все еще продолжали звучать.

Валявшийся на дороге человек в остатках покрытого пылью кителя шевельнулся снова. Обгрызаная до костей рука упорно царапала твердую землю, оставляя быстро засыхающие на солнце следы…

Через полчаса, показавшиеся полицаям вечностью, кобыла буквально влетела в село и была, чудом, не продырявлена огнем пулемета.

— Не стреляйте, — запоздало начали орать два голоса, демонстрируя при этом нарукавные повязки. — Не стреляйте! Мы не партизаны!

Телега, не успевая за резко свернувшейся лошадью, перекувырнулась перед шлагбаумом и два визжавших тела покатились к крыльцо. Сразу же раздался довольный гогот, собравшихся полюбоваться на зрелище, немецких солдат.

— Не надо стрелять, — продолжал бормотать Митрофан, подобострастно вглядываясь в лица здоровых и довольных собой молодых парней. — Мы не партизаны…

Это были настоящие хозяева жизни. Победители! Тогда еще победители, крепко стоявшие на своих ногам… Небрежно накинутые на плечи кителя, из под которых проглядывали белые майки… Широкие искренние улыбки на все тридцать два зуба…

— Нам нужно к господину лейтенанту… Можно? — с несмелой собачьей улыбкой, заговорил Гнат. — Мы там вон ехали… Около Малых Хлебцов, а там на дороге люди какие-то…

— Was? — пролаял загорелый здоровяк — настоящая ровня Геркулесу. — Papiren? Кто есть вы? О, mein Goot! — последнее он уже адресовал Митрофану. — Erlich gesagt, er ist echtes Wiking! Кароший soldat! О!

— Господин начальник, — продолжал Гнат, стараясь попасться ему на глаза. — Из Березы мы ехали… Господин начальник, нам бы увидеть господина лейтенанта…

Вдруг, солдат вздрогнул. Несколько секунд он их внимательно рассматривал, словно что-то вспоминал. Губы его при этом еле заметно шевелились.

— Was, was? Beresa? — нервно облизывая губы несколько раз повторил он, то ли спрашивая, то ли вспоминая название города. — Beresa?

Наконец, его глаза приобрели осмысленное выражение. Это был ужас! Лицо скривилось в гримасе. Рот приоткрылся…

— Achtung! Achtung! Achtung! — не хуже паровой сирены взревел он, бросаясь в сторону комендатуры. — Sie kommen aus Beresa! Herr Hauptman! Hier ist durchseucht! Achtung!

Мирная идиллия развалилась как карточный домик! Прозвучало страшное слово «Береза», ставшее в последнее время для солдат и офицером немецкой армии синонимом ада на земле.

— Не двигаться! Не двигаться — раздалось откуда-то с боку, со стороны покосившейся избенки, где к стене прижимался переводчик. — На землю! На землю! Сесть на землю!

Напуганные солдаты мгновенно очистили небольшую площадь перед комендатурой.

— Не стреляйте! Не стреляйте! — Митрофан уже давно валялся на земле и, закрывая голову руками, рыдал. — Не надо! Не стреляйте! Это же мы…

В паре метров от него на животе лежал ничего не понимавший Гнат. До него только сейчас стало доходить, что вот-вот, в эти самые секунды, его могут пристрелить. Он даже физически представлял, как крошечный кусочек металла попадал в него…

— А-а-а-а-а-а-а! — не выдерживая оживающих в его мозгу картин, он попытался резко вскочить.

Прямо поверх его головы простучала пулеметная очередь.

35

…июля 1941 г. Барановичи все еще горели. Густые клубы черного дыма поднимались на окраинах города и корявыми столбами уходили в небо. В самом центре стояла удушливая гарь, все норовившая забиться в глаза, нос.

Возле здания горкома — одного из последних рубежей обороны до сих пор стояли подбитые советские танки. Обугленные, с рваными дырами в почерневших боках, они были зримым памятником мужеству сражавшихся здесь солдат.

По широкой парадной лестнице мимо массивных приземистых колонн то и дело пробегали офицеры. С деловым видом, в запыленной форме, они проносились около поста и исчезали за дверями.

— Когда будут понтоны? — командир 24 танкового корпуса генерал фон Гейр был слегка раздражен, о чем ясно свидетельствовало подергивание кисти его левой руки. — Еще немного и Минск будет взят без нас. Почему мой корпус не обеспечен всем необходимым? Кто ответственен за это?

Безупречно начищенными сапогами он мерил большой кабинет, где еще недавно заседал первый секретарь городского комитета партии. Возле окна висела огромная карта, на которой отражалась оперативная обстановка боев. Генерал остановился и стал внимательно что-то рассматривать.

— Завтра, в крайнем случае послезавтра, мы должны войти в Свислочь. Вот здесь это сделать лучше всего, — фон Гейр ткнул карандашом в точку на карте. — Авиация противника еще вчера уничтожила мосты через Березину… Понтоно-мостовые парки куда-то запропастились… Бесподобно! И как господа мы посоветуете мне переправлять мои танки? И еще… С утра мне подали какие-то документики, которые я лучше бы совсем не читал!

Он обвел взглядом тянувшихся перед ним офицеров словно ища того самого виновника всех бед и несчастий, которые в последнее время преследовали корпус. Взгляд не останавливаясь пробегал по лицам… Обветренные лица, блестящие возле виска струйки пота, и острый запах гари, который преследовал в последние дни каждого без исключения солдата и офицера и который нельзя было скрыть никаким средствами французского парфюма.

— Это какой-то бред! — никакого не выбрав продолжил выговаривать генерал. — Какой к дьяволу карантин?! Какие спецкоманды?! Это зона наступления моего корпуса, который уже вчера должен был выдвинуться на позиции… Я не понимаю… В этих условиях отвлечь куда-то мои коробочки?! Это…

Собравшиеся молчали. В такой момент, все знали, командира лучше не прерывать.

— Господин генерал, — в тишине вдруг раздался хриплый голос.

Все, как один дружно повернули голову, чтобы рассмотреть того человека, на которого сейчас обрушиться буря. К общему удивлению, «смельчаком» оказался человек далеко не гигантских пропорций и арийской внешности… Пожалуй, он больше подходил для плаката «Этого еврея разыскивает Гестапо!». Один к одному! Этот «самоубийца», как подумали многие, был невысокого роста, с жидко покрытой волосами головой и слегка выпученными глазами. Более того, на нем был безупречно выглаженный костюм, сверкающая белизной рубашка и даже, темно синий платок, кончик которого выглядывал из кармана.

— Господин генерал, майор Вилли фон Либентштейн, — представился человек, невозмутимо оглядывая собравшихся офицеров и готового взорваться генерала. — Разрешите с вами переговорить наедине?! — последнее он проговорил скорее не просительным тоном, а больше повелительным, демонстрируя при этом какую-то небольшую книжечку. — Срочно!

Первый раз офицеры, хорошо знавшие своего командира и силу его гнева, увидели чудесное превращение страшного волка в невинного агнца. Багровый цвет лица, который только что демонстрировал генерал, спал моментально и сменился смертельной бледностью. Руки странным образом забегали, не зная куда пристроиться… Пальцы лихорадочно сжимались и разжимались.

— Господин генерал, эти документики, как вы изволили выразиться, направлены в штаб не только вашего корпуса, — вошедший начал говорить мягким совершенно бесцветным голосом, будто его и не волновала реакция слушавшего человека. — Знаете, мне тоже не понятен ваш тон, но я не сотрясаю воздух по этому поводу. По-моему, все совершенно ясно: вы получили приказ и обязаны его выполнить.

Карандаш с хрустом переломился. Фон Гейр непонимающе посмотрел на оставшиеся в его руке две половинки и неуклюже высыпал всю эту «кашу» на стол. В установившейся тишине мусор медленно перетек на поверхность стола.

— Но господин генерал-полковник ясно приказал…, — попытался оказать хоть малейшее сопротивление фон Гейр. — Продвигаться вперед всеми силами и обеспечить плацдарм для наступления на Минск…

— Командующий второй танковой группой недавно получил все необходимые пояснения по поводу вас и вашего корпуса, — майор демонстративно посмотрел на часы. — Через час я жду от вас все необходимые распоряжения о количестве, составе и маршрутах выдвижения специальных групп!

— Через час? Количество, состав, маршруты? — солдат, прошедший две войны, встал в генерале на дыбы. — У меня нет никакой точной информации о характере и масштабах угрозы! Что я должен сказать своим людям? — командующий танковым корпусом начал приходить в себя. — Что вы прислали? Карантин?! Эпидемия?! Очистить предполагаемый район заражения… Обеспечить полный контроль над распространением… Что это? Откуда? Мирные жители… вплоть до ликвидации! Как это все понимать? У меня солдаты, а не палачи! Солдат должен сражаться с противником, солдатом!

— Как это все трогательно, — легко зааплодировал Либентштейн. — Я просто поражаюсь… Вы мне предлагаете заплакать, господин генерал?! У меня солдаты, а не палачи! — продолжая посмеиваться, повторил он. — Солдат должен заниматься лишь одним делом — выполнять приказы, приказы своего командира! Вам, надеюсь, все понятно?!

Он невозмутимо дошел до ближайшего угла, где располагалось глубокое кресло, и сел.

— Однако, я понимаю вашу обеспокоенность и ваше полное право знать о том, что происходит…, — уже совершенно другим тоном заговорил майор, закинув ногу на ногу. — Господин генерал, в зоне наступления вашего корпуса были зафиксированы случаи заражения солдат вермахта странным заболеванием. Вообще, по моему мнению, в этой истории слишком много странностей, которые пахнут крайне неприятно… Расследование на месте показало, что пораженные солдаты контактировали либо с местными жителями, либо с животными. Врачи до сих пор не могут определиться с чем мы столкнулись. Это вообще ни на что не похоже!

Майор уже не смотрел на собеседника. Казалось, что он рассказывал в никуда. Нога слегка покачивалась, взгляд задумчив и устремлен в сторону окна…

— Это ужасно! — его голос стал немного тише. — В телах словно проросла какая-то гадость… Такая мелкая — мелкая, немного пушистая, сетка покрывает почти все органы… Вы кажется еще не слышали о населенном пункте со странным именем Береза. Все у этих варваров не как у людей! Нет?

— Это не в зоне нашей ответственности, — задумчиво проговорил генерал. — Но я слышал о каких-то эксцессах… Вроде упоминалась именно Береза!

Раздался негромкий смех. Это был неживой смех, напоминавший больше воронье карканье.

— Он слышал о каких-то эксцессах?! — майор наклонился вперед и повысил свой голос. — Так вот мой генерал, Береза это ад! Там стояла наша ремонтно-восстановительная часть, приписанная к … дивизии, кажется. Это десятки людей, техника… Когда они впервые не вышли на связь никто поначалу ничего не заподозрил. Все обнаружилось, когда пропал очередной отряд с трофейной техникой, направленной для ремонта… Вы не представляете, что там было, — было видно, что рассказ ему дается не очень легко; лоб покрылся испариной, крылья носа слегка подрагивали. — Ужас! Из солдат сделали фарш! В некоторых домах вообще не было ничего целого. Стены, крыша… — все это было выедено словно муравьями! Я не могу представить, чем это сделали… Вы понимаете, я даже не представляю этого?!

— Все хватит! К черту эти подробности! — не выдержал генерал. — Это не совсем то, что я хотел бы услышать, но вполне достаточно для принятия решения! Через час буду готов предоставить вам список и состав специальных команд. В течение этого же времени вам будут предоставлены маршруты патрулирования для групп! Пусть каждый занимается своим делом! Врачи болезнями, а мы войной! Хайль Гитлер!

Через несколько часов военная машина вновь закрутилась, только в этот раз в ее движение вмешалась какая-то другая, никем и ничем не предусмотренная сила.

33

Старшина ожесточенно брыкался, пытаясь просунуть пальцы под гибкий прут.

— Тудыть его! — заорав, в яму спрыгнул Сергей. — Держись, Петрович!

Сверкнуло лезвие ножа! Раз! Раз! Обрубленный корень, извиваясь змеей и разве что не шипя, исчез в жирной глине.

— Фу! Брось ты её! — с трудом выдохнул Голованко, осторожно ощупывая шею. — Вот тебе и Андрейка! Падла! Хватай ее!

Взгляд старшины уткнулся в лежавшую рядом женщину, поливавшую слезами корявый сучок.

— Чую я, кончилась наша война, — негромко бормоча, вылез он из земляного плена. — Этот Андрейка спятил… Серега, быстро уходим! Здесь оставаться нельзя! Уж лучше к немцам… Что зыркаешь? Что, совсем ничего не понимаешь? Все! Кончилось война! Сначала вещи пропадали, потом вода начала наступать, теперь дело дошло до корней… Не понял? Учиться он!

Выливая из фляжки на лицо женщины воды, он продолжал с горечью говорить:

— Срочно уходить надо! В лесу мы не жильцы… Тут деревня одна есть… Да, та самая! К ней надо идти! Может там пересидим, пока все не утрясется… Слушай, если с нами он так, то что он с немцами он что делает?

Вопрос остался без ответа…

Сборы были недолгими. Растрепанные, напуганные люди брали все по минимуму — еда и оружие.

Голованко в этих сборах не участвовал; вся эта суета прошла как-то мимо него. Рядом то и дело кто-то пробегал, что-то спрашивал, таскал какие-то ящики и мешки. Он смотрел на то место, которое еще недавно надежно их укрывало и от дождя и от жары…

— Ну вот дождался, — забормотал он, останавливая взгляд на очередном партизане, выглядевшем одновременно и как погорелец и как потопленец. — И от сюда теперь бегу! Сначала с заставы, теперь вот из леса… Видно совсем из меня солдат никудышный!

Вдруг рядом с ним, как чертик из табакерки, выскочил малец.

— Что вы говорите, товарищ старшина! Никто нас не гонит… Мы, как это говорят, только отходим на другие позиции. Вот как! Так мой папка говорил. А вы хороший командир! Если бы не было вас, то не знаю что бы с нами было! — Пашка дернул его за рукав, с возмущением заглядывая в глаза мужчины. — Товарищ командир, все готово! — наконец, сказал он то, за чем пришел. — Все собрались, ждем только вас.

— Пошли, сынок, — покряхтел старшина, скрывая свою временную слабость. — Пора нам в путь.

Путь отряда лежал к одному из ближайших сел, где по сведениям партизан находилась одна из ремонтных немецких частей. «Хоть из леса выйдем, — размышлял он, шагая в начале растянувшегося отряда. — Немец там — это кажется точно… Надо посмотреть… Глядишь и нет там никого?! Фронт движется, эти ремонтиры точно за ним побегут… Нам бы к людям по ближе выйти. Тьфу! Чертов лес!». Глубоко задумавшись, он не услышал тихого окрика.

— Петрович, — вновь раздалось чуть громче. — Командир!

На тропу вышел партизан и откинул плотный капюшон. Сергей! Его немытое лицо с впалыми щеками улыбалось как всегда радостно.

— Товарищ командир, были мы в селе. Все чисто — немака нема! Но кажись, недавно часть какая-то точно стояла. Можа это она и убралась, — выдал он на дном дыхании итоги разведки. — Только еще кое-что есть…

— Так…, — разрешающим тоном поощрил старшина. — Что там еще?

Сергей замялся словно нашкодивший школьник.

— Крови больно много там, — наконец, решился тот. — Видно что кое-где затерто было, но в других местах еще остается… Не пойму я. Можа в нашем районе есть еще кто-то? Заставы то еще были, а вдруг кто спасся.

Сумбурный рассказ много не прояснил. Голованко никак не мог решиться, что делать дальше. С одной стороны, вроде бы можно и нужно идти в село, раз немцев там уже нет. С другой стороны, куда они делись? Если передислоцировались, это одно дело, а если нет — это уже совершенно другое!

— Думаю, посмотреть треба мне, — после небольшого раздумья решился старшина. — Значит так, Сергей… Отряду пока привал, а ты пойдешь со мной. Покажешь все. На месте все и решим!

Едва заслышав команду людская змея рассыпалась. Люди разбрелись по кустам…

Село, действительно, находилось довольно близко от них. Все расстояние они отмахали за несколько часов.

— Село как село, — прошептал Голованко, рассматривая маленькие домики с соломенными крышами в бинокль. — Все вроде на месте… Хотя… Никого нет, собаки не брехают, петухи не кричат… Плохо! Подожди! Гарью, кажется пахнет!

— Товарищ старшина, вон к тому дому я ходил, — в ухо зашептал Сергей, подползая ближе. — Он к лесу самый близкий. Сейчас до плетня дойдем, а там рукой подать и до крыльца.

Нагнувшись, они пробежали открытую часть крохотного поля с остатками каких-то трав и вышли к полуразвалившемуся заборчику из лесин.

— Вона посмотрите, — пальцем Сергей ткнул в стороны крыльца. — Доски у крыльца разворочены. Ломали, кажись… А стены видели… Вот-вот про это я и говорил!

Все, что он показывал, старшина уже разобрал и сам. «Крыльцо высокое, — проговаривал Голованко увиденное. — Доски толстые, крепкие — потапыча выдержат… Зачем ломали то? Немчура, одним словом! … Тогда что со стенами?». Покосившаяся изба раскуроченными окнами хмуро смотрела на них. Отливающие старинным серебром бревна были больше похожи на решето, столько в них было довольно крупных отверстий. «Кто-то в доме сидел…, — прищуриваясь, рассматривал он дальше. — Отстреливался! Окна выбиты, двери выломаны… Взять долго не могли. Похоже. Если все подступы к избе перекрыть, то все — амба! Потом подогнали вон ту дуру и дали прикурить нашим. Стоп! А почему нашим? Хрен поймешь?». Недалеко от дома, почти уткнувшись в развалившийся сарай, стояла немецкая танкетка.

— Давай-ка, ты Сергей к той дуре железной, — выдал наконец-то старшина, поворачиваясь к соседу. — Постой там, да осмотрись… Я полезу в дом. Кажется бой тут был. Надо присмотреться!

Дальше пришлось ползти. Вроде было тихо вокруг, но, кто знает.

Дверь висела только на одной петле. Верхняя, массивная кованная железяка валялась здесь же. Правда ее вид на несколько секунд ввел старшину в ступор. Полоска металла, толщиной почти в палец, была скручена почти в спираль, а в нескольких местах и покрыта здоровенными щербинами.

— Сильно! — подивился Голованко, прихватывая кусок металла в котомку.

Сразу же за дверью начинался крохотный коридор, буквально пара метров. Лишь скрывшись с улицы, старшина вздохнул с облегчением. Теперь можно было не прятаться.

— Трохи пощарим тута, — пробормотал он, внимательно осматривая стены и пол. — Кто же ту был? Кто это у нас такой лихой?

С первых же шагов ему стало как-то неуютно.

— Что за кротовое гульбище такое? — вырвалось у него, когда нога вместо утоптанного пола погрузилась в земляную кашу. — Земля перерыта…

Нога погружалась почти по щиколотку, оставляя четкие следы сапог. Он с кряхтением наклонился и медленно погрузил пальцы в земляную пыль. Это оказалась не просто рыхлая и лишенная мельчайших комочков, а доведенная до порошкообразного состояния земля.

— Вот тебе на, подарок! — прошептал Голованко, когда переступил порог комнаты и горлом ощутил холодный метал. — Осторожней железкой тыкай, чай не скотина какая!

Даже в этой ситуации самообладание ему не изменило. Старшина был готов к чему-нибудь такому и поэтому осторожно вытянул вперед руку. Из полумрака за ним напряженно следило несколько фигур. По крайней мере он точно видел два силуэта… Ладонь перевернулась. Пальцы сжимали последний довод разведчика — лимонку!

— Сдай-ка назад, Абай! — негромко произнес кто-то спереди и от шеи убрали нож. — Не похож он на немца то! Слышь, человек, не спеши… Давай спокойно поговорим. Вижу, что и тебе не с руки шуметь сейчас! Садись сюда…

После этих слов старшина с шумом выдохнул воздух и медленно убрал руку назад. Глаза начали привыкать к полумраку: фигуры людей приобрели объем, четкость… Всего в комнате оказалось трое человек, не считая его самого.

— А почему не поговорить с добрыми людьми? — жизнь его уже давно научила быть вежливым в любой ситуации. — Только точно с добрыми? А?

В ответ усмехнулся высокий мужчина, потирая заросший подбородок. Еле слышно хихикнул его сосед, нескладный полный здоровяк. Лишь третий, невысокий заросший по самые брови, человек не проронил ни слова. Он все также невозмутимо следил за старшиной.

— Конечно с добрыми! — проговорил высокий. — Разве может быть солдат Красной Армии быть злым человеком?! Так ведь Абай?

— Точно командир, — нарушил молчание третий, медленно перебираясь к окну. — В Красной Армии нет злых людей.

34

Лес лихорадило… Огромный организм, состоявший из миллионов и миллионов взаимосвязанных живых и неживых существ, продолжал болеть. Два антипода, две противоположности, рвали живое полотно леса на части, никак не желая стать единым целым!

Двое сошлись в болезненном сознании в кровавой битве, лишь исход которой мог решить судьбу каждого из них.

…Андрей воевал так, словно еще был жив и его руки сжимали обтертый приклад винтовки. Сменился враг! Поменялось поле боя! Лишь ярость, подпитываемая сметающей на своем пути ненавистью, бушевала в нем. «А-а-а-а-а-а-а-а-а! — снова и снова его губы кривились, извергая яростные крики. — В атаку! Вперед!». Оглушающие разрывы сносили крошечных, словно игрушечных, солдатиков в стороны. Воздух наполняли звенящие куски металла, с неистовостью дикого зверя искавшие себе жертву. «В атаку! — жажда крови переполняла его, заставляя судорожно метаться по пространству леса. — Убей! Убей! Убей!».

Сильный гнев заставлял его сжимать несуществующие кулаки, давить нереальных врагов… Пыльные сапоги в очередной раз с силой опускались на что-то мягкое и с хрустом раскалывали его. Снова удар! Серое пятно вдавилось в землю, скрежета металлом и костями… «На! Еще! Получи! — ощущение радости охватывало его с каждым новым ударом. — Да! Раздавлю! Получи!».

Одно сознание поглощало другое, отщипывая у него кусочек за кусочком и становясь от этого более сильным.

«Сколько же их? — ужасался Андрей в очередной раз выскакивая из казармы и бросаясь в самоубийственную атаку. — Почему же их так много?». Десятки шеренг ощерившихся солдат вновь и вновь поднимались из-за клубов дыма и мерно шагали на него. «Их же сотни, — бормотал он, перетаскивая свое тело в бойницу. — Сотни и сотни! Откуда же они берутся!». Высокие, с покрытыми жирной копотью лицами, солдаты были похожи на механические манекены, которые злая воля заставляла неутомимо передвигать пудовые сапоги вперед и вперед.

«Я не смогу! Не смогу! — шептали его губы и этот шепот медленно плыл вокруг него. — Я не могу! Никто не сможет!». Длинные пальцы, больше похожие на тонкие щупальца морского осьминога, скользили по прикладу винтовки. Непослушные, какие-то ватные, они бессильно падали вниз. «Они все ближе и ближе, — щерившие в улыбке пасти были рядом; ощущалось исходящее от них зловоние. — Давай же! Не выходит! — вслед за винтовкой на землю летит разорвавшийся подсумок, из которого золотой струйкой выскакивают патроны. — Стой!». «Ха-ха-ха-ха-ха! — дикий хохот разрывает пространство, вновь заставляя содрогаться его от ужаса. — Умри! Умри!».

Но второй был сильнее, гораздо сильнее. Его «я» было гораздо гибче и с легкостью отбрасывало все человеческое, стараясь как можно скорее врасти в лес. Его щупальца протянулись на многие километры вокруг, уподобляясь клоунским веревками исполинского паяца. С неимоверной скоростью они прорывались по веткам и корням деревьев, лоскуткам трав и кустарников, с каждой минутой вбирая в себя все больше и больше пространства.

«Быстрее, быстрее! Они уже во дворе! — гремел сильный голос. — Быстрее! В атаку! Вместе! За Родину! Все как один». В сотый раз Андрей, обдирая колено, вылетал из казармы и зарывался лицом в осколки кирпича. Снова, как раньше, окровавленный руками он начинал шарить вокруг себя, надеясь нащупать оружие. Взрывы! Крики ярости и боли! Дым режет глаза, тяжело дышать! Вот! Винтовка под рукой… Он медленно встает. Ноги подгибаются, трещат! «Надо идти, — шепчут непослушные губы. — Надо идти вперед, только вперед!». Спотыкаясь на воронках и кирпичных глыбах, Андрей несется вперед…

Это было не просто движение вперед или медленное наступление… Нет! Его безумный антипод расширялся всюду! Сознание бурной пеной захватывало не площади, а объемы. Он становился всеобъемлющим! Он был в деревьях, в воде, земле, воздухе… Кора начинала слушать и слышать, земляные зерна шептались друг с другом, по воздуху носились тонюсенькие паутинки корневых плетение… Сознание становилось вирусом, охватывавшим все и вся в геометрической прогрессии!

«Вот так, — штык хлюпаньем вошел в бежавшего на встречу солдата, который никак не хотел умирать. — А-а-а-а-а-а!». Скрюченные пальцы тянулись к его лицу. Раз за разом они почти доставали до носа, но мимо… «Сдохни! — рычал он, прижимая сапогом тело к земле. — Тварь!». Вот винтовка вновь направлена вперед, а штык блестит в лучах восходящего солнца и готов встреть очередного врага…

Но движение не может продолжаться вечно, несмотря на простирающиеся вокруг бесконечные пространства. Даже вирус требует определенных условий. В какой-то момент экспансия прекращается… Затухает и вирус начинает пожирать самого себя!

«Где я? — вокруг больше не было злополучной казармы и уже опостылевшие рожи в мышиной форме не мелькали перед глазами. — Что это такое?». Кругом была темнота… Он втягивал руки, но не мог разглядеть даже кончиков своих пальцев! «Ничего не видно! — бормотал он, оглядываясь то в одну, то в другую сторону. — Почему вокруг ничего нет!». Ноги бежали, отталкиваясь от чего-то похожего на землю. Андрей вновь и вновь протягивал руки вперед, надеясь хоть что-то выцепить. Однако пальцы снова ухватывали очередной кусок темноты, которая словно нежный шелк медленно скользила по пальцам.

Было страшно жутко… Куда-то снова бежать не было ни сил ни желания. Сильные руки опустились вдоль тела и плетями повисли вдоль плеч. «Андюша, сынок, — вдруг послышался далекий плач. — Где ты? Сыночек, мой миленький, отзовись…». Андрей вскочил на ноги и, забыв обо всем на свете, понесся на звук голоса. «Андрюша, скорее, — голос стал чуть ближе и немного сильнее. — Скорее беги ко мне! Тебе нельзя там оставаться! Андрюша!».

Темнота начала медленно отступать. Кое-где появились тени, из-за которых выплыли черно-белые фигуры. «Сыночек, — рыдал столь родной для него голос. — Где же ты?». Он побежал еще быстрее.

35

Медленно рассветало. Солнце осторожно выглядывало из-за деревьев, окидывая своими лучами деревенские постройки. Наконец, несколько крохотных, едва заметных, солнечных хвостиков проникли в проемы окон дома на краю села.

— Сейчас хорошо бы борщеца со сметанкой, — мечтательно протянул один из сидевших в доме, продолжая между делом пристально рассматривать напротив сидящих. — Бывало навернешь аж за ушами скрипит. Такой чтобы наваристый, с большой костью, постоявший денек, Эх! Помните, как Чапаев такой уминал?

Ответом ему стал негромкий смех, раздавшийся их дальнего угла.

— Давно меня так никто не проверял, — проговорил затем оттуда кто-то. — Борщ со сметаной, с косточой, да еще чтобы сам Чапай наворачивал… Откуда же там борщецу взяться, дорогой товарищ?

После осторожного шуршания на свет вышел среднего роста человек и мягко присел рядом со старшиной. Неторопясь развязал кисет и дружеским движением предложил закурить.

— Может серьезно поговорим? — уж без намека на какое-либо добродушие прозвучал его голос. — Смотрю ты старшина, пограничник? Скрывать ничего не буду! Вижу в развалочку перед тобой нечего ходить…

Голованко совершенно невозмутимо отсыпал себе добрую понюшку махорки и с удовольствием принюхался.

— Знатный табачок, — с наслаждением пробормотал он, начиная скручивая толстую цигарку. — Давно уж такого не пробовал… Давай поговорим, командир. Мне скрывать тоже нечего. Я старшина Голованко Илья Петрович … пограничная застава … отряда. Воюю потихоньку… Вот так-то!

После этих слов повисшее в воздухе напряжение немного спало.

— Понятно, — после некоторого молчания выдал собеседник, убирая кисет за пазуху. — Мое имя…, — он на мгновение запнулся и сразу же продолжил. — Михаил. Разведка.

Несколько минут оба снова молчали. Была сказано так много и в тоже время так мало…

— Тсссс, — прошипел от окна низкорослый, наклоняясь к подоконнику. — У сарая кто-то есть. Ползет в нашу сторону… Командир, не похож вроде на немца.

Винтовка вновь повисла на плече, а в руку удобно легла финка. Абай мягко заскользил в сторону выхода из комнаты.

— Слышь, друг, подожди-ка, — не меняя положения окрикнул его старшина. — Там мой человек. Проверить хочет. Человек он молодой и горячий, может подумать что дурное.

— Абай, отставить! — якут невозмутимо спрятал финку и вернулся на свое место, к окну.

— Старшина, сейчас не время играть в молчанку, — капитан повернулся лицом к собеседнику. — Я не могу сказать всю правду о том, кто я, откуда и зачем сюда пришел. Сам должен понимать — война! И мы сюда направлены для выполнения особо важного правительственного задания, от выполнения которого могут зависеть тысячи солдатских жизней. Понимаешь? Помощь мне твоя нужна! Срочно! Одни мы не справимся, не успеем!

— Срочно, говоришь?! Помощь нужна?! — откликнулся Голованко, резко бросая крохотный окурок на землю. — Выполнить правительственное задание… Хорошо! Как ты там сказал… Михаил?! Разведка?! А где же наша Армия? Что же это только разведка.

У него от злости чуть руки не затряслись. Перед глазами вставали землянистые лица бойцов, просящие взгляды женщин и детей… Маленькие ручонки тянулись к нему со всех сторон, прося хоть кусочек хлебца. Дай! Дай! Дай! Дядя, дай, хлебушка горбушку. А то кушать очень хоца.

— У-у-у, — еле слышно застонал он, опуская голову вниз. — Разведка пришла. Помощи нашей просит…

— Ты что это старшина такое говоришь? — неожиданно смутился капитан, не ожидавший такой реакции. — Я что-то тебя не пойму! Да, мы, всего лишь разведка! И здесь нет никакой армии! Нету, ну хоть режь меня на кусочки! И даже из кармана я ее тебе не смогу достать… Понимаешь?! Там она! — он махнул рукой на восток. — Бои там страшные идут. Люди как спички горят в танках, самолетах, окопах… Мрут как мухи… Да! И всех мне жалко! И тех, кто там, и тех, кто здесь…

Капитан наклонился вперед, ловя взгляд партизана.

— Война… Старшина, это страшная война. И мы можем бояться, плакать, ненавидеть. Мы можем зарыться в землю как кроты и грызть свои ногти от бессилия. Не надо делать лишь одного — отчаиваться! Нельзя нам сейчас этого делать!

Несколько секунд, стиснув губы, он молчал. Нет, он не подбирал слова, чтобы быть более убедительным. Совершенно не так, хотя и складывалось такое впечатление. Его переполняла злоба… Черная, страшная, мучительная, грызущая его изнутри как дикий зверь… Адски хотелось вскочить и кричать, совершенно не сдерживаясь, не скрываясь! Орать так, чтобы в соседних домах звенели окна, взлетали с деревьев встревоженные вороны… А потом броситься бежать. Безразлично куда. Лишь бы бежать и бежать! Бежать, вытягивая руки вперед, и безумно надеясь наткнуться на врага, чтобы вцепиться в его горло. В горло! Именно, в горло! Грызть, крепко держа тело руками, чтобы не смогли оторвать! Грызть, чтобы теплая кровь стекала по подбородку и лилась на грудь! Грызть, чтобы немец трепыхался! Грызть, чтобы воздух со свистом вырывался из его разорванной шеи!

Видения были настолько реальными, что капитан отшатнулся назад. Его тело привычно напряглось, чтобы через мгновение распрямиться и действовать…

— Помоги, старшина, — наконец, раздался его хриплый голос. — Помоги нам с заданием!

— Ладно, капитан, — выдавил из себя Голованко, с трудом отгоняя мысли о ждущих его в лесу людях. — Говори, что от меня нужно?

— Добро, — удовлетворенно кивнул тот, кивая кому-то назад. — Медицина, давай к нам. Поговорим с товарищем.

Из угла дома, почему-то согнувшись, вылез довольно высокий и рыхлый мужчина. На крупной голове он носил шапку растрепанных светлых волос, на шее на толстой витой веревке висели круглые очки. Однако, не это бросилось старшине больше всего в глаза! Пробегая взглядом по фигуре нового собеседника, он непроизвольно обратил внимание на его руки. Крупные, как лопата, с толстыми пальцами, они были выпачканы в земле. Даже, сейчас, в момент разговора с ним, он что-то растирал в правой руке и, прищуриваясь, пересыпал из ладони в ладонь.

— Будем знакомы, — эта самая грязная рука вытянулась к нему. — Карл Генрихович Завалов. Врач. Ой! Извините! — белый, из парашютного шелка платок, мгновенно прошелся по ладони, сметая с нее остатки земли. — Извините еще раз. Это все мои раскопки.

Однако, старшина не спешил жать протянутую ему руку. Уж больно резануло по его уху имя и отчество этого человека.

— Пусть вас не смущает мое имя, — было отчетливо видно, что он уже не раз попадал в такую ситуацию и ему крайне неловко от этого. — Я чистокровный русак! С Рязани!

— Старшина Голованко, — наконец, пожал его руку старшина. — Илья Петрович. Будем… Что же понадобилось командованию в этих местах, если не выжившие люди?

По пристальным взглядом нахмуренных глаз Завалов вновь смешался. Многострадальный платок снова и снова метался между пальцами, словно тонкая змейка.

— Понимаете, какое дело, — заговорил он, оглядываясь на капитана. — До командования дошли сведения, что здесь происходят какие-то странные события. Я сам до конца не могу понять… Информации крайне мало, а та, что находится в нашем распоряжении очень отрывочна и делать на основании ее какие-либо выводы практически невозможно.

— Стоп, стоп! — прервал его Голованко, который честно пытался понять что именно хочет сказать ему врач. — Сведения, информация, командования, события… Что-то я не разберу, я то тут при чем? Значит, здесь что-то произошло и вас прислали все проверить. Так?! Ну и разбирайтесь!

Врач протестующе приподнял руки, словно его в чем-то обвиняли. Вдруг из угла раздалось негромкое покашливание и к ним присоединился капитан.

— Не все так просто, Илья Петрович, — проговорил он задумчиво, поглаживая слегка заросший подбородок. — Последнее время нам встретилось столько всего, что и меня начинают посещать очень неприятные мысли. Короче… Нам важна любая информация…

Они встретились глазами. Капитан и старшина, вопрос и ответ.

Голованко молчал. «Да…, — размышлял он, невольно переводя глаза на врача. — Дождался! Что им теперь рассказать? Хрен поймешь! Правду?! Какую к лешему правду!».

— Что ж, — после паузы начал он. — Много я вам не смогу рассказать. Наш отряд стоял подальше. Километров за пятьдесят, в сторону Барановичей… Про это село я конечно слышал. Сразу, как фронт дальше двинулся, часть немецкая здесь остановилась… Ремонтники… Рота почти. Всю технику с округи к себе свезли. Свои и наши танки, трактора, грузовики — все тащили… Куркули! Недельки полторы назад шумно тут стало… Наши тут осторожно пошуршали, походили. У нас тут плохо с оружием, продуктами… Жрать нечего было! Кору варили. Думали подхарчится у них чем… Так, амба!

Старшина на пару минут задумался, будто пытался вспомнить.

— Перекрыто тут все было, капитан, — негромко проговорил он, вновь встречаясь глазами с командиром разведгруппы. — Кругом войска были. Полное оцепление! Муха не проскочит… Слух по округе шел, что кто-то из наших здесь погулял. Больше ничего сказать не могу! Опасно тут было. Больше сюда мои не ходили…

Со стороны окна, где все это время статуей стоял якут, послышалось кхеканье. Все сразу же повернулись на звук.

— Танк, командир, — глухим, словно из бочки, голосом напомнил тот.

— Вот…, — протяжно пробормотал капитан. — Абай говорит, что по пути сюда мы танк один встретили. Кв-2. В глухом лесу. Кругом ни дорог, ни просеки, словом ничего! Не встречали твои?

— Какой к лешему танк? — искренне удивился старшина, махая рукой. — У нас патронов то не всегда хватало… А ты танк, танк! Стрелять нечем было…

39

Отряд ждал командира. В небольшой впадине задымился костер, куда поставили готовиться немудреное варево.

Она встала на колени именно там, где и остановилась. Возле разросшегося орешника на вытоптанной людьми траве, она начала молиться.

— Вспомни, о всемилостивая Дева Мария,

что испокон века никто не слыхал о том,

чтобы кто-либо из прибегающих к Тебе,

просящих о Твоей помощи,

ищущих Твоего заступничества, был Тобою оставлен.

Исполненный такого упования,

прихожу к Тебе, Дева и Матерь Всевышнего,

со смирением и сокрушением о своих грехах.

Не презри моих слов, о Мать Предвечного Слова,

и благосклонно внемли просьбе моей. Аминь.

После каждого поклона она на долю секунды оборачивалась в сторону леса и со страхом всматривалась в неподвижно стоявшие деревья. Ей все время казалось, что вот-вот все начнется снова…

— Андрюшечка, — вновь кланяясь, заплакала она. — Что же ты меня не слышишь? Маму свою родимую не привечаешь?

— Тетя не плачьте, — вдруг вздрогнула она от тонюсенького голоска, раздавшегося из-за спины. — Не надо плакать! Плакать грустно… Я вот никогда не плачу… Ну, почти никогда! Один раз только заплакала, когда папа мой уехал…

На нее из под криво подрезанной челки смотрели большие детские глаза. Невысокая девчушка в еще угадывавшейся сиреневом платье выжидательно теребила ее за руку.

— А у вас, что тоже папа уехал? Вы поэтому плачете? Да?

Женщина никак не могла остановиться. Слезу сами текли из ее глаз.

— Вы же вон какая большая! Не плачьте! Вон посмотрите, что у меня есть?! Вот какая красивая!

Детская ручонка протягивала ей небольшой тряпичный ком. Грязновато-серая, она совсем не умещалась в ладошке.

— Откройте, — настойчиво просил голосок. — Я на дороге нашла! Сама! Она красивая, хорошая!

Видя, что Фекла не откликается, девочка сама приподняла конец тряпки и … окрестности прорезал пронизывающий женский визг.

— А-а-а-а-а-а-а! — верещала женщина, пытаясь отползти от девочки. — А-а-а-а-а-а-а!

На детской ладошке, закутавшись в рванину, ворочался птенец… Он пытался перевернуться с одного бока на другой. Помогая себе одним крылом, он неуклюже дрыгал лапками… Сам он весь был какой-то нахохлившийся, перышки растопырены в разные стороны. Кое-где просвечивала бледная кожица и какие-то нити.

— Не кричи! — совершенно не испугавшись крика, проговорила девочка. — Что кричишь, как дура! Он никого не укусит… Это просто птенец так болеет…

Она осторожно перевернула его брюшком вверх. Птаха легла на растопыренные крылья и вытянула лапки вдоль тела. Только клювик ее непрестанно открывался и закрывался, открывался и закрывался. Тоненькие пальчики гладили осторожно брюшко, нежно касаясь выпяченных поверх перьев переплетенных корешков. Изнутри даже крылышки были больше похожи на крылья летучей мыши, так сходно переплетались на них древесные плети.

— Болеет маленький, — шептала девочка, оставаясь на корточках. — Что ты клювик разеваешь? Больно тебе что-ли? Ничего, скоро мы тебя вылечим! У нас и врач есть…

— Что ты орешь! — наконец, до горки добежали люди. — Ребенка напугаешь! Вон он весь скрючился!

— Не кричите на нее! — вклинился кто-то другой. — У нее же горе. Дочка утонула…

— А у нас, что все живы и здоровы?! — буркнул в ответ первый голос. — У меня вон муж пропал на заставе. У Агнешки лейтенантика убили… Нам что легче что-ли? А?

Непонимающе смотря на сбежавшихся людей, Фекла только пыталась отползти дальше. Ее спина уперлась в густой орешник, а сбитые башмаки продолжали ковырять землю.

— У! — издавало она мычащие звуки, с ужасом смотря на девочку. — У-у-у-у!

— Совсем с ума сошла тетка, — пробормотал кто-то рядом с ней. — Вот что проклятая война делает!

Не обращая ни на кого внимания девочка вновь закутала свое птенчика.

— Вот ты где кроха, — ее ухватили сильные руки и крепко поцеловали в головку. — Я сильно испугалась за тебя! Зачем ты к ней подходила?

— Она же плакала, — печально проговорила та, крепко обнимая Агнешку, заменившую ей мать. — И ей было одиноко… Мне стало ее жалко. Я ей своего птенчика показала!

— Хм, — недоуменно приподняла брови Агнешка. — А где ты его нашла?

— Да, вон там на тропе, около двух такенных кривых березок, — пробурчала недовольно девчушка, махнув рукой куда-то назад. — Там еще много таких птенчиков было. Целая куча! И большие и маленькие! — она устроилась поудобнее на руках у женщины. — А ты никому не скажешь? Нет?! Никому-никому? — она перешла на шепот. — Там еще был волк! Настоящий волк! Представляешь?! Такой большой. Весь в корешках, словно в сетке… Я его испугалась… Сильно — пресильно!

После этих слов Агнешка чмокнула еще снова в макушку и, легко хлопнув по попе, отослала играть с остальными детишками. Затем, не показывая своей обеспокоенности, она медленно пошла в ту сторону, откуда они и пришли.

— Где же это? — бормотала она, переступая через очередную лужу. — Вот неугомонный ребенок! Все дети, как дети! А эта егоза носиться, как неугомонная!

От лагеря она отошла почти на километр.

— Напутала похоже, маленькая врунья, — засмеялась она, чувствуя, что такого места просто не существует. — Подожди-ка, подожди-ка… Так… Кажется, вот они красотки! — перед ее глазами показались переплетенные друг с другом березы. — Смотри-ка, не обманула…

Она нежно коснулась белоснежных стволов.

— Мои хорошие, — шептала она, обнимая их. — Никто вас здесь не видит… Ну и хорошо…

Вдруг нога ее подвернулась и она кубарем полетела вниз. К счастью, ничего кроме старых, пахнувших землей листьев, ей не встретилось.

— А это еще что такое? — снимая с волос ветки, невольно проговорила она. — Неужто здесь?

Подвернувшаяся нога вынесла ее точно в то самое место, про которое и говорила девочка. Все дно оврага, куда ее и угораздило залететь, было покрыто ползающим, шевелящимся ковром.

— Матка боска! — вырвалось у молодой женщины, с ошарашенным видом глядевшим на трепыхающуюся живность. — Вот… это … как же может…

Хрясть! Он сделала неосторожный шаг назад и что-то раздавила. Хрясть!

— О! — вскрикнула она, приподнимая ногу. — Что это?

Десятки каких-то птиц, больших, небольших и совсем крошечных, в беспорядке лежали на земле. Стуча расправленными крыльями, они с жалобным видом открывали клювики и пытались издать какие-то звуки.

— Матка боска! — вновь с придыханием произнесла Агнешка. — Да что здесь такое твориться?

Птицы были словно чем-то обвязаны… Веревками, прутами?! Она присела на корточки, каждую секунду готовясь вскочить и убежать. Тонкие длинные пальцы, осторожно, с какой-то брезгливостью ухватили одного птенца за крыло.

— Точно, какие-то ниточки, — прошептала она, внимательно всматриваясь в птицу. — Ужас! Как паяцы! Нет, это же корневая система…

Она тихонько поддела ногтем кусочек выступающего корешка и от крыла отвалился целый корневой пучок.

— Но они же живые! — Агнешка смотрела на болтавшийся пушистый пучок, начало которого терялось где-то в брюшке птицы.

Тушка упала и, трепыхаясь, птица поползла куда-то в сторону осыпавшегося склона. Удивительно, но и все остальные птицы тоже ползли именно туда.

— Мне это сниться, — она ущипнула себя за руку, ощущая полную нереальность происходящего. — Мне это точно сниться… Какие-то уродцы! Дыра! Ай!

Из темноты ямы что-то сверкнуло! Казалось, словно кто-то зеркальцем мигнул, подавая знак…

Возле провала, над которым почти полностью скрывая его нависли мощные корни, образовался настоящий живой, мохнатый ковер. Подергивание крыльев, приподнятые перышки, нахохлившиеся хохолки — все это создавало полную иллюзию роскошного, с высоким мягким ворсом, ковра.

— Полный бред, — качая головой, шептала она и все равно делала шаг вперед. — Такого не может быть…

Словно диковинный зверь дыра, подмигивала ей нависшими мохнатыми корнями, и продолжала поглощать птиц. Уродливые, с противным писком, они взбирались друг на друга, кусались, царапались… Кто-то падал… Кого-то топтали…

Женщина в нерешительности стояла совсем рядом с провалом. Солнце терялось где-то там высоко в небе. Из-за нависших деревьев его лучей было практически не видно. Оттого отверстие казалось еще более зловещим, темным и от этого более притягательным… Она сделал неуверенный шаг вперед, потом еще один… Все равно было не видно, а что там внутри… Вот Агнешка оказалась у самого провала. Осталось только протянуть руку и освободить вход от всякой травы и кореньев.

Узкая ладонь со свежими царапинами осторожно потянулась вперед. На самом видном месте свисал крупный с многочисленными отростками корень. Это был целый патриарх! Она с усилием отогнула его в сторону и зацепила за какой-то камень, освободив почти половину хода. Осталась какая-то мелочь…

— Сейчас, посмотрим, — она от волнения кусала свои губы. — Что же там такое?

В этот момент страх почти отпустил ее. На первое место выступило любопытство — настоящее, съедающее изнутри, толкающее на самые необдуманные поступки. Пока пальцы касались невесомых кореньев, ее воображения рисовало удивительные картины того, что могло скрываться в яме.

36

Солнце уже давно висело высоко над крышами домов, щедро поливая лучами выгоревшую солому. Абай, высунувшись из-за дверного проема, огляделся. Никого!

— Полз что-ли кто…, — пробубнил он про себя, внимательнее вглядываясь в заросший высокой травой огород. — Показалось.

Убрав лицо от в тень, якут устроился по-удобнее и продолжил наблюдать за окрестностями.

В доме в это время было прохладно. Легкий ветерок гулял по комнатам, приятно охлаждая вспотевшее тело и даря желанную свежесть.

— Эй, наука, — окликнул копошившегося в углу врача старшина. — Тебя то зачем взяли? Или и это военная тайна?!

Капитан молчал, словно давая свое разрешение на ответ. Его в этот момент вообще больше занимала карта. Смирнов, разложив большой, слежавшийся по сгибам, лист на досках, что-то чиркал синим карандашом.

— Понимаете, Илья Петрович, — одевая круглые с толстыми стеклами очки и приобретая от этого чрезвычайно строгий вид, проговорил Карл Генрихович. — У нас есть некие, и как я не раз высказывал мало обоснованные подозрения, что где-то в этих окрестностях применяли секретное оружие, — он вновь бросил настороженный взгляд на руководителя разведгруппы. — Возможно, это было даже химическое оружие… Химическое оружие!

Его длинный, испачканный в земле палец, ткнулся куда-то вверх, демонстрирую этим, по-видимому, особое значение высказанным словам. В кулаке второй руки, который он не разжимал, что-то изредка бренчало.

— Когда мне про это сообщили, я вообще-то возмутился, — поймав в этот момент ироничный взгляд Смирнова, врач смутился. — Да! Я высказал свое сомнение… Мне казалось… Мне кажется, что в военное время нецелесообразно тратить ресурсы на такого рода мероприятия! Откуда здесь химическое оружие?! Фашисты никогда на это не пойдут!

К последним фразам его голос окреп, приобрел нотки некого самодовольства. Видимо, эти мысли он уже не раз озвучивал и, сейчас, вновь нашел благодарного слушателя.

— Гитлер — это подлый и сильный враг, человеконенавистник если хотите, но отнюдь не сумасшедший! — Карл Генрихович окончательно «сел на своего любимого конька». — Мой друг (старшина от такого обращения чуть не поперхнулся, но вовремя совладал с собой), я вас уверяю, они совершенно здравомыслящие люди и никогда не пойдут на применение химического оружия… Я наверное не открою никакой тайны, — его взгляд снова упал на капитана. — Наша страна накопила столько такого рода боеприпасов, что даже страшно представить… Это тысячи и тысячи литров отравляющих веществ… Я уверен, что у других стран аналогичные запасы также отнюдь не крошечные. В таких условиях, даже попытаться применить что-либо подобное будет настоящим самоубийством!

Все это старшина послушал совершенно молча, даже кивая в некоторых местах, словно соглашаясь со всем, о чем ему говорили. Илья Петрович успел отучиться лишь пять классов, пока не в его дом не пришли немцы… «Они и тогда входили в русские села по-хозяйски, — почему-то вспомнилось ему в этот момент. — Поблескивая солнечными отблесками на остроконечных касках, запыленные мундиры вламывались в дома и лающими голосами требовали то одного, то второго… Хрен с ними! Отучусь еще! — его глаза на какое-то мгновение затуманились и он незаметно опустил козырек фуражки на глаза. — Надо будет и выше пойду — университет закончу!». Весь этот пиетет перед тем, кто закончил школу или бери выше — университет, заставлял его и в этот раз внимательно слушать. Однако Голованко не стал бы тем основательным и въедливым старшиной если бы всегда принимал на веру все то, о чем ему рассказывают.

— Знаешь, медицина, вот все ты правильно говоришь, да как-то по-научному, — хитро прищурив глаза, начал разговор Голованко. — Слушаешь тебя и кажется, вот он фашист стоит перед тобой… Нет! Фашист другой, не такой как мы! Он самый, что ни на есть ирод! Блазень настоящий! — он с легонько стукнул себя по затылку. — Вот здесь у него не хватает чего-то! Понимаешь, ты медицина? Сумасшедший он! И ему твои россказни вот…, — старшина смачно сплюнул в сторону от себя. — Плюнуть и растереть!

К ним незаметно подсел капитан, продолжавший изучать карту. Казалось, еще минуту назад он сидел у окна, где было много света. И вдруг раз, его склоненная фигура уже буквально в метре от тебя! Старшина не раз ловил на себе его изучающий взгляд.

— Что ему все это? — продолжал Голованко, подвигая к себе котомку. — Если фашисту будет нужно, то он не задумываясь жахнет химическим оружием! Не задумываясь!

— А знаете, я полностью согласен с Ильей Петровичем, — вдруг в разговор вмешался капитан, оторвавшись наконец-то от карты. — Зря вы Карл Генрихович, с таким жаром отметаете возможность использования или испытания в данной местности химического оружия. Смотрите, сейчас крайне благоприятное время — это раз! Лето, мало дождей… Стоят просто идеальные погодные условия для испытания новых образцов отравляющих газов, например. Во-вторых, здесь отличная территория для подготовки и проведения подобных экспериментов! Население угнано в специальные лагеря, много военнопленных. В понимаете, что в распоряжение гитлеровцев попало много здоровых мужчин, на которых вполне могут что-то испытывать…

— Вот-вот, — встрепенулся старшина, от интереса даже чуть наклонившийся. — Я, товарищ капитан, о том же самом. Фашист, он все может сделать…

Бросив эту фразу, старшина зашуршал в своей котомке. Пару минут он что-то искал там с такой энергией, что волей-неволей привлек и внимание споривших. Оба — капитан и врач с интересом уставились на старшину и его мешок. Наконец, с торжествующим видом он что-то нащупал.

— Вот! — протянул он врачу какую-то изогнутую железяку. — Говоришь, все здесь нормально, ничего не обычного. Вот, смотри! Я давеча, у дома этого нашел. А патрон этот в лесу, у своего шалаша. Кумекай теперь, все ли здесь в порядке или нет?!

Наклонившись вперед, Карл Генрихович не удосужился стереть со своего лица самодовольной улыбки — «мол, что там еще может быть такого». На крупной, с окаменевшими мозолями, ладони лежали две железки — длинная, похожая на пластину, и обыкновенный патрон.

— Любопытно-любопытно, — пробормотал врач, сразу же хватая самый любопытный, по его мнению, предмет — золотистый бочонок. — Что же это у нас такое?

— Это, уважаемый Карл Генрихович, патрон калибра 7,62 мм. к винтовке Мосина. Дайте-ка посмотреть на секунду, — заинтересовавшийся Смирнов, осторожно, кончиками пальцев ухватил тельце патрона и приподнял его к свету. — Если я не ошибаюсь… выпущен он после 1930 г… Так… Точно! — Прищурив глаза, он внимательно рассматривал что-то такое, что было знакомо ему одному. — Фаска у нас не сферическая, а прямая. Кстати, и опорная площадь здесь поболе… Нет, точно после 1930 г. Возьмите!

Приняв патрон, словно величайшую драгоценность в этом мире, врач сразу же вооружился лупой, которая появилась как будто из неоткуда.

— Многочисленные крошечные отверстия, — забормотал он, внимательно всматриваясь в лупу. — Так-так… Диаметр примерно четверть миллиметра. Четверть! Ничего себе! А это у нас что такое? — Голова склонилась еще ниже, а очки, казалось сейчас вообще спадут с его носа. — Что за веревочки? Постойте-ка… Пенька что-ли?! Нет! Растение что-ли? Очень похоже на корень… Просто удивительно похоже. Высох только.

Лохматая шевелюра, непослушной шапкой пристроившаяся на голове, поднялась. Увеличенные очками глаза уставились на старшину, с невозмутимым видом сидевшего напротив.

— Очень любопытный патрон, Илья Петрович, — он стал осторожно протирать круглые стеклышки очков. — Я скажу даже больше, крайне странный патрон.

Смирнов насторожился. «В этом чертовом задании слишком много странностей, — мелькнуло в его голове. — Что ни шаг — то непонятное явление, что ни взгляд — странный предмет! Ох, не к добру это все».

— Вот, посмотрите, на эти отверстия, — золотистое тельцем медленно проплыло перед ними. — Их очень много и они крайне маленького диаметра… Я конечно не практик-металловед, но тоже кое-что понимаю в плотности металла. На нашем оборудовании такие отверстия просверлить невозможно! — в конце фразы его голос приобрел таинственные нотки. — Это совершенно другой уровень технологического развития! Сверла, оставившие после себя подобные отверстия, должны обладать неимоверной плотностью… Это… Это достойно произведений Адамова, где наука шагнула далеко вперед!

Оба слушателя переглянулись между собой. Все было предельно ясно! Если это сделали не советские специалисты, значит это сделал кто-то другой! А вот по вопросу об этом таинственном мастере и старшина и капитан имели совершенно противоположные мнения.

— Могу лишь предположить, что это изделие немецких инженеров, — медленно проговорил Завалов, вновь и вновь поворачивая патрон в лучах солнца. — И до войны точная механика в Германии была необыкновенно развита… А сейчас я просто не знаю, что могло быть изобретено в этой сфере!

— Что это у вас за дудулька такая? — вдруг влез в разговор Абай, выглядывая со стороны двери. — Патрон что-ли? Хм! Развели тут… Тут такого добра лопатой греби!

Перед удивленной компанией на пол полетели точно такие же гильзы. Абай высыпал, наверное, десятка три — столько, сколько поместилось в его ладони. Все они, как один имели аналогичные отверстия!

37

Рука в телячьей перчатке небрежно коснулась плеча водителя. Знак был истолкован верно — штабной «Хорьх», проехав пару метров, застыл. Следом, соблюдая дистанцию, приткнулся грузовик, из которого посыпалось с десяток солдат.

Майор Вилли фон Либентштейн некоторое время раздумывал, а что это его толкнуло остановить машину. Возле окон уже маячил лейтенант из приданного сопровождения, всем своим видом выражая недоумение по поводу незапланированной остановки. «Действительно, что это я? — лениво подумалось ему. — Ехали и ехали бы себе дальше…». Его рука потянулась было к водителю, но остановилась на полпути. Майор был суеверен и привык полагаться на свои ощущения.

— Если я остановился, значит само провидение меня заставило сделать это, — пробормотал он, хватаясь за ручку двери. — Да, и пара поразмять ноги! Вперед!

Увидев выходящее начальство, незнакомый офицер скомандовал что-то солдатам и те рассредоточились. Передовое охранение расположило мотоциклы так, чтобы пулеметы контролировали заросшую лесом балку.

— Неплохо, — не мог не отметить военную сноровку солдат майор. — А теперь, посмотрим, что это ха русский лес такой?

На дороге было, пожалуй, еще более жарко, чем в автомобиле. Майор хотел было расслабить ворот кителя, но сразу же передумал.

— Фриц ….э …, — майор вопросительно посмотрел на стоявшего рядом лейтенанта с покрытым оспинами лицом. — Э…

— Зауэр! Фриц Зауэр, господин майор! — мгновенно сориентировался тот, вытягиваясь перед офицером. — Господин майор, а почему мы остановились?

Спокойно проигнорировав вопрос, фон Либентштейн кивнул в сторону леса.

— Значит, Зауэр?! Хорошо! — покровительственно пробурчал майор. — А что вы думаете о русском лесе, лейтенант?

Лейтенант несколько секунд молчал, сбитый с толку неожиданным вопросом. Его взгляд пару раз остановился на высокой стене деревьев, выходящих к дороге, потом — на редко стоявших молодых березках с другой стороны дороги.

— Господин майор, он другой, — наконец, проговорил он. — У нас он совершенно другой! Здесь все по другому!

— Хм, заладил «другой», «другой»…, — сквозь зубы выдал майор, демонстрируя, как ему тяжело общаться с такими людьми. — Понятно, что другой! Меня беспокоит вот, что… Птиц я не слышу. Они что вымерли что-ли?

Лес, действительно, поражал тишиной. Это была какая-то необычная тишина, чем-то похожая на предгрозовое состояние природы… Деревья стояли замерев, вытянув свои неподвижные ветки. Не колыхалась высокая трава, щедрыми пучками растущая на солнечных полянах. Пропал даже тот еле слышный шорох, который всегда слышится в лесу… Было просто неестественно тихо!

— Что не нравлюсь? — вдруг зло проговорил майор, внимательно всматриваясь в просветы между деревьями. — Лейтенант, дай-ка пару очередей по центру… Пусть попробуют немецкий гостинец!

Коротко пролаяла команда и, шедший в середине колонны, танк открыл стрельбу. 20-миллиметровое орудие с грохотом выпустило с пару снарядов, улетевших куда-то в чащу.

— Болван, из пулемета! — заорал майор, окончательно убедившись в тупости своих подчиненных. — Все, хватит! По машинам! До этого чертова поселения еще ехать и ехать… Будь проклята эта страна с ее гигантскими расстояниями!

Его отвратительное настроение так и не улучшилось до самого села.

— Что это такое? — недоуменно пробормотал он при въезде в село. — Где оцепление? Это же место возможного… Черт! Что за бездарности? Куда? Какого…? Только в спекостюмах! Стоять!

На вылезающих из грузовика солдат он чуть не сорвал голос. Еще больше досталось лейтенанту, который вообще первый раз слышал о таком приказе.

— Да, господин майор! Так точно, господин майор! — привычная стойка и четкая речь выручили его и на этот раз. — Есть, раздать обмундирование! Есть, обеспечить оцепление!

Майор сорвал ошейник с бульдога. По крайней мере именно такое впечатление вырисовывалось при виде того, как яростно лейтенант распекал своих подчиненных, которые также первый раз слышали о таком приказе.

— Чертовы застежки, — бормотал фон Либентштейн, натягивая прорезиненную ткань костюма. — Бог мой, в такую жару! Так… Где чемоданчик? Карл? Где тебя носит? Чемоданчик с инструментами? Где? Что? Почему? Я же приказал положить его вместе с костюмом!

Черная кожа, огромные натертые до блеска медные накладки… Чемодан производил крайне солидное впечатление, за что он и ценился. Мягкий щелчок, и майор осторожно провел рукой по аккуратно сложенным хромированным инструментам. Внутренности чемодана демонстрировали идеальный порядок, который больше приличествовал патентованному хирургу, чем военному. Каждый инструмент был ярко надраен, надежно закреплен и обязательно пронумерован. Словом, это был тот самый пресловутый немецкий порядок!

— Зауэр, живо мне двоих солдат! — полностью экипированный майор почти ни чем не отличался от обступивших его солдат — он был в таком же мышиного цвета костюме и обтягивающими руки и голенища ремнями. — Повторяю еще раз, выставить оцепление. Ничего не трогать, не брать! Полная осторожность! Всех посторонних задерживать! Я к штабу! По описанию это вон тот дом…

Дорога к приметному зданию оказалась далеко не простой. Село пару недель назад занимаемое немецкой частью и населением сейчас выглядело так, словно его покинули несколько месяцев назад. В недавнем прошлом крепкие, добротные дома сейчас зияли разбитый окнами, покосившимися крышами. Практически все без исключения заборы ввалились внутрь. Лишь кое-где словно часовые стояли ворота, с мотавшимися на ветре створками.

— Гляди, гляди…, — раздался шепот слева. — Это же колодец! Точно… Я в Померании видел такие же. Говорю тебе, это колодец!

Оглянувшись, майор обнаружил споривших солдат и источник их спора — небольшой — метр на метр — развалившийся сруб.

— Занимательно, — пробормотал майор, автоматически меняя направление движения. — Похоже, на колодец…

На первый взгляд, колодцем не пользовались уже лет тридцать. Больно уж все выглядело таким заброшенным. Однако, бревна, металлическая цепь, деревянная кадушка выглядели на удивление хорошо. Он даже не удержался и с силой ударил ногой по кадке. Крепкое дерево легко выдержало удар.

— Хватит, забудьте! — рявкнул майор на продолжавших шептаться солдат. — Приготовить оружие! Проверить костюмы! Напомню еще раз, от герметичности вашего костюма зависит, прежде всего, ваша жизнь! Мы уже у дома… Ты первый. Ничего не трогать!

Он зашел в дом почти сразу же вслед за нырнувшим внутрь солдатом. С первых же шагов открывалась сюрреалистическая картина… Широкий коридор, в конце которого застыл настороженный пехотинец, был завален каким-то хламом. Под ногами хрустели глиняные и стеклянные черепки, расщепленные обломки деревянной лавки.

— Брр! Мерзость, — прошептал майор, осторожно переступая через какое-то промасленное тряпье. — Как же здесь они могли жить-то?! Это самый настоящий хлев! Да, нет, какой там хлев? Это помойка… Что там?

Прямо на него, выпучив безумные глаза, шел солдат, что попал в дом первым. Его ноги подгибались, казалось, что вот-вот и он упадет… Скрючившиеся пальцы пытались расстегнуть ворот кителя, но тугая пуговица никак им не поддавалась. Наконец, его перегнуло по пополам.

— Сволочь! Куда? — серо-зеленый поток рвоты тугой струей пронесся в нескольких сантиметрах от командирских сапог. — Пошел вон! Вон! Ждать меня на улице! Бегом!

Прежде чем перешагнуть порог комнаты, Вилли расстегнул кобуру и взял чемоданчик в левую руку.

— Посмотрим, чего же это его так скрутило? — прошептал он, делая шаг вперед. — О, мой бог! — непроизвольно вырвалось у него. — Что это?

Прямо у стены огромной комнаты, залитой потоками света из приоткрытых окон, лежали части человеческого тела. Майор ухватился за косяк, что-то ему тоже стало нехорошо… «Словно в разделочной у мясника, — мелькало в его голове, пока он пытался сдержать рвоту. — Боже, его же вывернуло на изнанку!».

Первое тело, которого майор все же заставил себя коснуться, принадлежало судя по погонам офицеру. От человека осталась лишь верхняя половинка, да и то не вся.

— Это нелюди какие-то, — бормотал он, тыкая скальпелем в крупную резанную рану на животе трупа. — О, черт, здесь настоящая мешанина… Мышцы, кусочки костей… Уу!

Полоска остро заточенной стали неосторожно коснулась кишечника и сразу же по комнате поплыли отвратительные миазмы.

— Нет, это уже слишком! — вырвалось у него. — Боже, воздуха!

С силой ударив по расшатанной оконной раме, майор почти по пояс высунулся на улицу и с шумом вдохнул.

— Что расселись, олухи? — сразу же взъярился он, едва ему на глаза попались усевшиеся в тенечке солдаты. — Проверить вокруг дома! Мигом!

За те несколько часов осмотра, которые ему показались вечностью, проведенной в аду, фон Либентштейн составил примерную картину произошедшего… Несмотря на то, что она получалась довольно стройной и логичной, в нее совершенно не верилось!

— Бред! Это совершеннейший бред! — вырисовывавшаяся перед ним картина попахивала чем-то невообразимым. — Их же можно было просто застрелить! Банально, взять и перестрелять! Эти олухи все равно слишком расслабились на войне… Но так… Человек не может такое сотворить.

Прямо перед ним на широком столе, сколоченном из крепких дубовых досок, лежало несколько листов бумаги — результат его осмотра тел… Его майора вновь и вновь останавливался на некоторых абзацах, содержание которых опровергало все мыслимые и немыслимые устои.

«… Характер нанесенных ранений позволяет предположить, что они были нанесены диким зверем… Брюшная полость вывернута наружу… Множественные переломы ребер. Отсутствуют некоторые жизненно важные органы — сердце, печень, почки».

Он тихо застонал.

«Ценные вещи не тронуты… Серебряный портсигар с красным камнем в центре лежал на столе на видном месте… Крупная сумма денег… Личное оружие находилось в кобуре (застегнута)… По-видимому, нападение было внезапным».

— Все равно, ни черта не ясно! — отвернулся от от стола и нервно стал мерить комнату шагами. — Что тогда с полом? Древесные черви?! Что это за странные отверстия?

Перед его глазами продолжали стоять разорванные тела, части которых беспорядочным месивом наполняли комнату.

38

Отчетливое шуршание донеслось со стороны дверного проема. Абай, еще секунду назад внимательно всматривавшийся в окно, неуловимым движением переместился к выходу и приготовил финку. Вслед за ним прижались к стенам и остальные.

— Илья Петрович, — шуршание прервал чей-то встревоженный голос. — Илья Петрович, это я! Где вы там? Уходить надо!

Из-за бревен показалась голова с всклоченными волосами, на которой едва держалась помятая шапка с поцарапанной звездой.

— Здесь я, здесь, Сергей, — негромко проговорил старшина, высунувшись на свет. — Спокойно… Я не один. Здесь наши…

Высунувшийся на мгновение обрез с неровно обрезанным стволом, застыл в его руках.

— Опусти оружие! — вновь прошипел он, закрывая собой остальных. — Говорю же, наши…

Успокоенный партизан засунул обрез за пояс и, настороженно зыркнув в темноту, сказал:

— Немцы, командир. Несколько грузовиков… Закрыты тентом. Сколько солдат непонятно. Еще броневик… Со стороны моста заехали. Надо уходить.

— Подожди, не спеши, — хлопнул его по плечу старшина и кивнул в полумрак. — Видишь, не вас одних интересует эта деревня… Слушай, Сергей, они оцепление уже выставили или еще нет?

— Выставили, но оцепление не сплошное… Засек пару патрулей по два человека. Один у мельницы, а второй, вроде, в сторону МТС пошел… Да, вот еще что… Не знаю даже и как сказать. Они как-то странно одеты были.

Из темноты показались заинтересованные лица.

— Такие светлые комбинезоны. Вот с такенными карманами, как у клоунов! — партизан слегка улыбнулся. — И совсем забыл… У них были большие чемоданы.

— Вот видишь, наука, — пробормотал один из разведчиков второму, рыхлому здоровяку. — Солдаты определенно экипированы не совсем обычно! Это специальные костюмы, возможно, ОКД-4 или даже пятерка. А противогазы были? Вот такие изолирующие маски?

— Знаю, знаю, видел в школе, — махнул рукой Сергей. — Были противогазы. Только не у всех…

— Понятно…, — прошептал первый разведчик и осторожно подошел к оконному проему. — Уходить категорически нельзя! Нам просто сказочно повезло оказаться в самом центре событий… Такое может больше не повториться… Старшина, слышишь, это наш шанс!

Оба командира молча уставились друг на друга. Несколько минут продолжалась игра в молчанку. Наконец, партизан с кряхтением приподнялся и, затянув ремень потуже, сказал:

— Хорошо. Давай разведка, выкладывай диспозицию и покумекаем, что и как нам делать…

— Вот и славно, — выдохнул капитан, кивая в сторону низкорослого бойца. — Тогда, Абай, давай на часы и гляди в оба.

В следующие несколько минут земляной пол дома превратился схематичную карту местности, где с помощью партизан были выставлены основные ориентиры в деревне.

— Вот это здание правления колхоза, — тыкая пальцем в крупную железяку, вольготно расположившуюся несколько левее центра, проговорил старшина. — Был я там несколько раз. Добротное здание, кирпичная кладка. Если выставить пару пулеметов по окнам, хрен кого мы оттуда выкурим. Вот так-то!

— А они туда и пошли! — вставил «свои пять копеек» Сергей. — В комбинезонах своих, с автоматами.

Поглаживая пробивающуюся щетину, капитан задумчиво ткнул чуть в сторону.

— А тут что? Может отсюда зайдем?

Быстро переглянувшись, партизаны синхронно замотали головами.

— Нет, разведка, тут голо все, — категорично пробормотал старшина. — Мы тут как на ладони будем! Вот, если со стороны колхозной бани попробовать… Вот тута!

Практически черный от въевшейся копоти и гари, палец описал дугу и замер напротив небольшой вытянутой деревяшки, символизирующей баню.

— Летом тута бурьяну бывает видимо-невидимо, — продолжил он. — Сейчас поди-ка там вообще не пройти…

— Думаешь, старшина, пройдем? — с некоторым сомнением в голосе спросил капитан. — Днем все-таки идем, да и профессор с нами. Вона увалень какой! Как бы чего не было.

— А что я? — вдруг начал ворчать, молчавший до этого врач. — Да, я профессор, и не обучен там всяким вашим штучкам! Хожу я видите ли шумно, дышу — громко, может, извините за присказку, и испражняюсь тоже не так, как все! Я сугубо гражданский человек и мне сложно за вами угнаться!

— Ну, полноте, Карл Генрихович, — начал успокаивать его капитан. — Никто даже в мыслях не хотел посмеяться над вами… Мы все прекрасно понимаем., что в своей профессии вы царь и бог, а мы в своей… Ладно, хватит! Повторим! Абай, мухой сюда!

Наша главная задача — это скрытный сбор информации! В этот раз никаких пленных и показательных казней! Я понятно говорю, Абай! — Тот лишь хмуро кивнул в ответ. — Наше дело обнаружить искомое… Дальше Карл Генрихович, наступает ваше время. Каковы ваши действия, напомните для наших товарищей, чтобы потом не было никаких проблем.

Поправив круглые очки на носу, тот невозмутимо, с непоколебимым чувством собственного достоинства, начал рассказывать:

— Моя задача идентифицировать найденный объект или вещество. С помощью принесенных с нами реактивов, я произведу ряд несложных манипуляций и получу ответ на вопрос — что это такое? Хорошо бы и документацию захватить…

— Война план покажет, — прервал его лекцию капитан и начал проверять оружие.

Глядя на него, оружием занялись и остальные. Исключением был врач, который, открыв черный саквояж, с благоговением перебирал разного размера и цвета флакончики.

— Вот и отлично, — встал капитан. — Абай идешь первым. Дальше старшина, потом ты, Сергей. За ними профессор идете вы. Замыкающим я. Все, вперед.

Никакого оцепления, действительно не оказалось. По периметру довольно крупного села были обнаружены лишь несколько патрулей, которые оседлали единственную дорогу.

— Смотри-ка, глазастый, — буркнул капитан, высматривая двух приткнувшихся возле пулемета немцев. — Точно, ведь село почти не прикрыто. Странно, как-то это все… Оружие испытывают, а охраны практически и нет! У нас бы за такое разгильдяйство точно головы полетели, а тут смотри-ка, пусто! Вот, черт! Куда прешь! Абай! Абай!

Возле покосившегося забора какой-то потемневшей халупы врач принялся с диким энтузиазмом отрывать длинную доску.

— Убью! — прошипел капитан, с ужасом наблюдая за расположившимся метрах в ста немцами. — Урод! Сказал, ведь, ни звука! Ну, какого черта тебе там понадобилось!?

Пистолет словно живой сам прыгнул ему в руку. Распластавшись, он осторожно пополз в сторону патруля. «Вот падла! — раскаленными молоточками билось в его мозгу. — Только бы не услышали! Только бы не услышали! Услышат и все, хана! Тут дистанция аховая, дошколенок не промахнется… Убью, падлу!».

У края дома, от которого до немцев было рукой подать, капитан услышал какой-то приглушенный звук и сразу же обернулся. Глаза успели поймать лишь смазанный силуэт, исчезнувший в том самом месте, где с таким неистовством ломал забор врач.

— Все, амба, обнаружили! — прошептал он и, позабыв про осторожность, сиганул через кучу дров.

Оказавшись во дворе, он уже не скрываясь ломанулся в сторону своих товарищей.

— Командир, командир, все в порядке, — среагировал на перекошенное от злости лицо капитана Абай. — Я успокоил его. Хорошо далеко не ушел.

Возле невысокого шалаша, скрывавшего погреб, на корточках сидел весь его новоиспеченный отряд. Правда, как сразу же отметил наметанный глаз командира, один все же не сидел, а лежал. Врач лежал, широко раскинув руки словно пловец.

— Вот, гнида, чуть все не погубил, — ни как не мог успокоиться разведчик. — Старшина, плесни-ка на него воды немного, послушать хочу … И связать надо, а то рыпнется, пристрелить придется.

Несколько капель воды, упавшие на лицо врача, оказали на него просто магическое действие. Он сразу же открыл круглые от боли глаза и застонал.

— Рот, рот, ему закройте! — рукав чей-то рубахи сразу же запихнули ему рот. — Заорет ведь!

— Что же ты, дорогой Карл Генрихович, так плохо себя ведешь? — склонился над ним капитан. — Нехорошо! Говоришь, что русак, а сам к немцам хотел бежать…

— Товарищ майор, да что с ним говорить? — вклинился в монолог Сергей, ненавидящим взглядом впившись в связанного. — Шлепнуть его и все дела! Он же нас немцам сдать хотел.

Медик побагровел, а его и без того круглые глаза норовили совсем выскочить из орбит. Он в отчаянии мотал головой и издавал просительные мычащие звуки.

— Только тихо и по порядку, — капитан приложил палец к губам. — Не обмани меня, Карл Генрихович.

Несколько секунд врач быстро как рыба, выброшенная на сушу, глотал воздух.

— Я же свой, советский…, — жалостливо бормотал он, бегая глазами. — Вы что?

— Вот же гад! — коротко, почти без замаха, старшина ударил его по лицу. — Свой, советский? Да твоего стука по забору только глухие не слушали! Гнида, ты, а не свой, советский! Понял!

— Это какое-тол недоразумение… Я же за баллоном полез, — шевеля разбитыми губами, шептал врач. — Там, за забором, баллон лежал с какими-то надписями. Надо было лишь прочитать, что там написано. Вы понимаете, я же хотел подойти поближе?!

Разведчик с силой провел ладонью по лицу и с чувством выругался. Потом развернулся и скрылся в траве.

— Этот что ли? — бросил он что-то блестящее к ногам врача, когда вернулся. — Вон там надписи какие-то… Читай, наука, пока не шлепнули, как дезертира!

Пока врач разбирал немецкий шрифт, все молчали, стараясь не смотреть на друг на друга. Наконец, тишину прервал шепелявый голос.

— Это, несомненно, кислород, — блестящий баллон в крупных ладонях доктора выглядел эдаким недоросшим поросенком, которого оценивали покупатели. — Вот маркировка. Доставлен со складов кригсмарине. Он достаточно свежий и судя по манометру использован почти полностью.

— И? — не выдержал капитан.

— Находка таких баллонов определенно говорит в пользу версии об испытании химического оружия. Однако, это лишь один из кирпичиков… Нужно больше сведений!

39

Андрей продолжал бежать в полной темноте. Абсолютная чернота, чернильная, она окружала его со всех сторон. Временами, она приобретала просто осязаемую форму, плотно обволакивая его тело.

— Андрюшечка! Сыночек! — лился голос, время от времени прерываясь всхлипами. — Где же ты?! Нету моих сил больше терпеть это?

Столь родной голос словно острый нож вонзался в его сердце. Сильная жалящая боль скручивала его…

— Мама, тута я! — через силу кричал он в ответ. — Здесь! Я иду к тебе!

С каждым его криком вокруг становилось все светлее и светлее. Тьма распадалась на мятые рваные хлопья и медленно истончалась.

— Еще немного, мама. Потерпи немножко, — бормотал он, шаг за шагом отвоевывая себе свое старое тело. — Еще совсем чуть-чуть…

К нему рывками стали возвращаться старые чувства… Сначала он слышал какие-то обрывки из безумной мешанины птичьих трелей, гула ветра и человеческих голосов, потом в его сознании стали возникать какие-то картины. Наконец, Андрей словно провалился в яму: свет, звуки, ощущения разом заполнили его.

— Кровинушка моя, ты меня слышишь? — безумно родной голос, который ему так часто слышался, вновь возник в его сознании. — Вернись ко мне!

В мгновение ока огромный лес был перерыт с самого верха — с тонких едва уловимых раскачивающихся веточек березы — и до глинистой почву, где хозяйничали скользкие корни.

— Мама, мама, — шептал лес каждым листочком, каждой травинкой. — Я здесь мама! Я здесь с тобой!

…Сжимавшая в побелевших пальцах платок, женщина встрепенулась. Ее покрасневшие глаза встревоженно забегали по сторонам. Они в недоумении пробегали с корявой березы на длинноствольную сосну, с раскидистого орешника на раскачивающуюся осину…

Тонкие губы что-то зашептали. Еле слышно слова пробивались через воздух и уносились куда-то в пространство.

— Дева Мария, спаси и сохрани… Дева Мария спаси и сохрани…

Та самая корявая береза, что минуту назад медленно раскачивалась на ветру, осторожно склонилась перед женщиной и обхватила ветками ее лодыжки.

— … Господь есть мой щит, что защитит меня от врага человеческого и лукавого…

Гибкая плеть орешника ласкового коснулась ее головы и осторожно поправила выбившуюся из под платка прядь волос. Онемевшая от страха женщина не могла пошевелить ни рукой ни ногой. Вдруг, ветер, до этого теребивший верхушки деревьев, сник и в наступившей тишине послышался чей-то едва уловимый голос. Казалось, говоривший находился где-то за тысячи километров и его слова донеслись сюда по ветру, касаясь каждого из встречавшихся по пути деревьев.

— О, Боже, сыночек, — ее ноги подкосились и женщина медленно опустилась на траву, аккуратно придерживаемая с боков ветками деревьев. — Ты все-таки нашелся! Сыночек, я верила, что ты жив! Вот те крест, верила, что жива моя кровинушка…

Растущие на пригорке кустарники начали быстро сплетаться ветками между собой, закрывая от любопытных глаз плачущую женщину. Тонкие плети орешника с большими листьями осторожно двигались навстречу друг к другу, выстраивая плетеную стену. Из под мягкого изумрудно-зеленого мха рвались в небо тонюсенькие травинки, начинавшие своей массой укутывать ее обнаженные ноги.

«О, боже, что я натворил?». Андрей начал приходить в себя, отрывками вспоминая недавние события. Куски за кусками они врывались в его сознание, еще более усиливая ужас и стыд…

…Вот сеть змеевидных трещин в земле раскинулась вокруг ног визжавших от страха женщины и девочки. В мгновение ока из едва заметных они вырастали до угрожающих своей глубиной провалов, где с противным шуршанием исчезали кустарники и небольшие деревца. «Но, зачем? Нет! Нет!». Женщина упала на колени и, заламывая над головой руки, обратила свое лицо к небу. «Мама! Что же я с тобой сделал? Нет!». Большие пласты земли рассыпались прямо на глазах, приближаясь все ближе и ближе к людям…

Едва ужас от пережитого начал отпускать его, как старое сменило новое видение… Мощный поток воды непрерывным валом накатывался на метавшихся в панике людей. С громким ревом высокие волны обрушивались на хлипкие шалаши, сметая в единый кучу земляную грязь, тряпки, обломки деревьев, человеческие тела… Со всех сторон раздавались крики, плач. То там то здесь вертелись буруны водоворотов, в одном из которых мелькала какая-то светлая тряпка. «Это же лагерь! Партизаны!». Андрей не мог поверить, что все это было его «рук дело»… Коренастый бородач отбросив в сторону какой-о мешок с хеканьем нырнул в воду. Почти сразу же за ним попытался прыгнуть еще кто-то, но быстро поднимавшийся поток воды не дал этого сделать.

«Это уму непостижимо! Я напал на своих!». Его сознание кипело, пытаясь переварить произошедшее и понять, как же такое могло случиться. «Что же такое со мной было? Я же почти ничего не помню! Совсем ничего не помню!».

А память продолжала подкидывать все новые и новые сюрпризы — удивительные видения, бывшие то ли его недавним прошлым то ли возможным будущем!

«Что это еще? Что это такое?». Все его внимание заполнил какой-то овраг, склоны которого густо обросли мхом и мелкой травой. На самом его дне темнела пасть небольшой пещеры, больше смахивающей на берлогу. «Овраг? Трава? Зачем? Почему?». Возле входа копошилось что-то мелкое, едва различимое со высоты птичьего полета… Мгновение и картина стала гораздо ближе. Вот стали проявляться более мелкие детали. «Что? Боже мой! Это же какие-то птицы и зверьки!». Живым ковром дно оврага устилали едва оперившиеся птенчики, с натугой разевавшие клювики, и извивавшиеся тушки мелких грызунов. «Это какой-то бред! Такого же не может быть! Я просто не мог сотворить такое!». Пещера приблизилась еще немного и уже стало различимо какое-то шевеление в ее глубине, через секунду превратившееся в яростную борьбу. «Что?! Там кто-то есть!».

— Помогите! Прочь от меня! Прочь от меня, дьявольское отродье! — верещал пронзительный женский голос из глубины берлоги. — Помогите!

Яростно мелькали босые женские ноги, сотрясавшие края пещеры. Во все стороны отлетали маленькие уродцы, тем не менее продолжавшие ползти в ее сторону.

— Помогите же мне кто-нибудь! — крик сменился грудным рыданием. — А-а-а-а-а-а!

Андрей очнулся от пелены охвативших его видений. «Она где-то здесь! Я ее отчетливо чувствую! Ей нужна моя помощь! Быстрее, быстрее, быстрее!». В какое-то мгновение лес словно сжался в одну пружину и он оказался сразу же во всех его самых укромных местах одновременно. Раз! Он был везде и нигде! Каждая травинка, кусочек коры и крошечный корешок ощущался им как собственное тело… «Вот она! Вот!». Овраг! Стихавший истошный визг. Еще немного и он бы опоздал.

Земля с шуршанием разлетелась в стороны, осыпав черным дождем окружающие деревья. Глубокие трещины вспороли склон оврага, заставляя целые пласты земли сползать вниз. «Где же она?». Гибкие щупальца растущих недалеко деревьев чуткими щупами начали взрывать землю… «Вот…». Корень коснулся куска ткани, под которым прощупывалось скрюченное тело…

— У-у-у-у-у-у, — откопанная и положенная на мягкий мох женщина тихо скулила, стараясь не открывать глаза. — У-у-у-у-у-у! Не трогайте меня, пожалуйста! Я здесь была случайно… Совершенно случайно!

Пытавшиеся ее вновь коснуться корни бессильно опали.

— Я тебя не трону. Не бойся, — шептал он, внутренне ревя от боли. — Все, все! Все уже позади! Открой глаза! Никого здесь нет… Совсем никого! Тут и твои недалеко. Вон совсем рядышком. За пригорком.

Едва услышав голос, женщина заскулила еще громче. Руками и ногами она начала медленно скрести по земле, стараясь отползти подальше от источника голоса.

— Только не трогайте меня, — верещала она, отползая все дальше и дальше. — Пожалуйста не трогайте меня.

— Тетя Агнешка, тетя Агнешка! — вдруг зазвучал детский голосок откуда-то сверху. — А что вы тут делаете? Моих птичек захотели взять?

На самом верху оврага, точнее его сохранившейся части спокойно стояла маленькая девочка и внимательно на нее смотрела. Появление крохи произвело прямо таки магическое действие. Женщина вскрикнула и, открыв глаза, быстро полезла наверх.

— Деточка, деточка, беги, беги отсюда, — с торчащими во все стороны волосами, в рваном и грязном платье, она схватила в охапку девочку и побежала в сторону лагеря.

Андрей следил за ними некоторое время, незаметно убирая с их пути трухлявые пни с острыми краями, нависшие ветки, упавшие стволы деревьев. И лишь когда серо-грязное платье ворвалось в круг палаток, он вернулся назад.

«Что, в конце концов, здесь происходит?». Вспаханный овраг все никак не выходил из его «головы».

40

Село Береза. Центральная часть. Бывшая зона ответственности ремонтно-восстановительной роты … полка. Закрыта на карантин. Дом, где ранее располагалось колхозное правление.

Прорезиненный костюм был ужасно неудобным.

— О, небо, похоже все-таки это был не мой размер, — пробормотал с раздражением Фриц, с силой почесывая бок. — Говорил же этому толстому борову… Нет! Я не мог ошибиться. У меня просто идеальный глазомер! — последние слова он произнес писклявым голосом, пытаясь скопировать тон своего старинного приятеля, заведовавшего имуществом части. — Урод! Парься теперь в этом.

В очередной раз с силой дернув себя за свободно мотавшийся кусок костюма, часовой осторожно приподнялся и заглянул в окно. Майор, по-прежнему, сидел за столом и что-то яростно писал. Рядом с локтем его правой руки лежал пистолет с высунутым магазином. «Кажется, он тут надолго устроился… Но смотри-ка, скотина, сам то снял маску, — с ненавистью подумал Фриц, заметив не только это, но и небрежно висящий на спинке стула защитный плащ. — Как дома устроился, а тут…». Отвернувшись, он медленно потянул противогаз вверх. Тихо! Никто не орет.

— Я только пару глотков свежего воздуха сделаю и обратно надену, — прошептал он, продолжая стягивать резиновую маску. — Ого, как хорошо-то!

Прямые черные волосы были абсолютно мокрые, словно ему довелось искупаться.

— Фриц, немедленно одень, — раздалось со стороны угла глухой голос, откуда показался его напарник, делавший обход дома. — Не дай бог майор увидит! Замучаешься в сортире убираться!

— Да брось, — подставляя лицо палящему солнцу и не открывая глаз, проговорил тот. — Он весь зарылся в свои бумаги и еще долго будет так сидеть… Расслабься!

Его глаза открылись и взгляд лениво скользнул в сторону колодцы, который одним своим видом манил к себе. Вдруг, возле колодца мелькнуло что-то светлое… Опасность! В горле мгновенно пересохло.

— Вилли! — хрипло позвал он напарника, стягивая карабин с плеча. — Направление — колодец.

Второй среагировал еще быстрее. Затянутое мешковатый костюм, тело дернулось назад к углу здания.

— Что еще это такое? — прищурил глаза Фриц, не осознавая увиденного. — Местный? Здесь же карантин! Приказ 7-12. Тут вообще ничего не должно было остаться… Эй! Стоять! Руки вверх!

Светлое пятно, медленно вылезая из-за колодезного сруба, превращалось в какую-то перекошенную фигуру.

— Женщина, — вырвалось у Вилли, тоже уже снявшего противогаз, и сейчас с недоумением выглядывавшим из-за угла. — Эй, фройляй, остановитесь! Здесь зона карантина и находится категорически запрещено.

Развевающееся на ветру платье, покрытое бурыми пятнами, продолжало свое движение.

— Остановитесь! — Фриц громко клацнул затвором, делая шаг вперед. — Приготовьте документы к проверке!

Фигура сделал еще несколько шагов. Движения были ломанными, словно у подвешенной на ниточках марионетки. Голова опушена и грива спутанных волос полностью закрывает лицо.

— Вили, возьми вправо, — бросил он напарнику, осторожно продвигаюсь навстречу женщине. — Фройляйн, повторяю, вы находитесь на охраняемой территории! Вы должны остановиться и приготовить документы.

Их отделяло с десяток метров, когда она неловко дернулась и копна волос чуть сместилась, обнажив шею.

— Бог мой! — взгляд солдата зацепился за огромную рваную рану, которая словно вгрызалась в женскую шею. — Вили, она заражена! Предупреди господина майора!

— Что? — чуть не выстрелил от крика тот, до которого только сейчас начала доходить вся серьезность ситуации. — Стреляй! Стреляй!

— Отставить! — из окна почти до половины высунулся майор, сверкая безумными глазами. — Взять живой! Мне нужен образец!

Громкие крики словно подстегнули женщину, бредущую до этого в никуда. Голова мотнулась и все тело повернулось в сторону дома.

— Живой, живой…, — прошептал Фриц, нагибаясь к земле и вытаскивая из крапивы обгорелую ручку от лопаты. — Сейчас…

Перехватывая по удобнее длинный черенок, он двинулся ей навстречу. Два шага, замах, и с громким треском деревянная ручка раскололась. Прямо по плечу! Возле кровавой раны! Черенок разлетелся на длинные и острые щепки.

— О, мой бог! — вырвалось у Фрица, оставшегося с обгрызком в руках.

Нескладное тело, лишь слегка покачнувшееся от удара, бросило вперед.

— А-а-а-а-а-а! — заорал солдат, от неожиданности падая назад. — Вили, стреляй! Да стреляй же ты!

Взметнувшее вверх платье обнажило бугристые темные полосы, обвивавшие тонкие женские ноги.

— Нет, нет… Не надо, — бормотал фриц, вытягивая вперед руку, словно пытаясь выстроить перед собой хоть какую-то преграду. — Не надо!

Выстрелы прозвучали резко, отрывисто. Отчетливо послышалось как посыпались на землю гильзы.

— Я же сказал не стрелять! — сразу же раздался злющий до безумия голос майора, выбегавшего из дверей. — Безмозглые твари! Не стрелять! Ни при каких условиях не стрелять!

Пробитое пулями тело отлетело на несколько метров и сейчас напоминало о себе только куском белевшей из высокого бурьяна платья.

— Вставай, дурень! — буквально прорычал майор, пиная валявшегося солдата. — Разлегся. Что было так сложно выполнить приказ?

С трудом поднимаясь, Фриц попытался что-то вякнуть в свое оправдание:

— Но господин майор она же…

Тот даже не поворачиваясь к нему бросил:

— Хватит! Молчать! Только лишь молчать и исполнять! Бегом! Взяли тело и в контейнер его! В дом! Быстро-быстро! Не известно, как быстро начнется разложение…

Спустя час. Большая комната, еще недавно заваленная кусками тел и переломанной мебелью, неузнаваемо изменилась. Пол был аккуратно подметен, весь хлам свален в кучу, в дальней части комнаты. Массивный обеденный стол, стоявший возле глухой стены, был передвинут ближе к окнам. На нем расположился длинный контейнер с откинутой крышкой и видневшейся оттуда серебристой тканью.

Майор продолжал мерить комнату шагами.

— Ровно тринадцать! — бормотал он еле слышно. — Опять это число… Черт! Причем тут это?! Что мне делать?

Задержавшись у стола, он в очередной раз откинул хрустящую ткань и уставился на бледное женское лицо.

— Ровный нос, брови…, — шептал офицер, не отрывая глаз. — Четкий абрис лица. Совершенная форма черепа… Да такими чертами лица не все признанные арийки в Берлине похвастаться могут!

Тонкие пальцы в неизменных перчатках осторожно коснулся ее лба, прошлись по верхним прядям волос и остановились на макушке.

— Да… Одному мне здесь точно делать нечего, — протянул он, еле уловимо трогая выступающие на коже головы наросты. — Нужен специалист, и чем быстрее тем лучше.

41

Село Береза. В сто метрах от здания правления колхоза.

Неожиданно Абай, сапоги которого то и дело мелькали перед старшиной, остановился. Вслед за ним замер и партизан. Через минуту его уже тормошили сзади.

— Что случилось? — нетерпеливый шепот раздавался несколько громче, чем обычно. — Чего стоим то?

— Да не знаю, — не поворачивая головы ответил старшина. — И заткни ты свое радио!

Сапоги начали исчезать, Абай разворачивался. Вскоре к ним присоединился и капитан, встревоженный неожиданной остановкой и странным поведением бойца.

— Командир впереди пост, — указал пальцем Абай в сторону их цели. — В лоб нам не пройти. Лучше слева. Вон свернем сейчас возле колодца и…

Тут их импровизированное совещание неожиданно нарушили. Земля под лежащими людьми неуловимо вздрогнула. Казалось, в какую-то долю секунды почва поднялась на ничтожные сантиметры, и сразу же опустилась.

— Землетрясение, — мгновенно выдал Абай, не понаслышке знавший о первых признаках разрушительных землетрясений.

— Что? — поперхнулся капитан. — Какие к лешему землетрясения в Белоруссии? Здесь их вообще не может быть. Ты что, Абай, совсем того?

— Не скажи, командир, — с еле заметной дрожью в голосе. — Вон в двадцать шестом у нас в кишлаке Кара-Очтоже все так же начиналось… Сначала, еле-еле потрясло. Старики, помню, сказали, что вроде больше не должно и можно возвращаться в свои дома. Так почти все и потянулись назад, а как стемнело, так и бабахнуло…

— Слышал, вроде, — задумчиво проговорил разведчик. — Чуть не двести человек потом откопали из под завалов. Но, Абай, твой кишлак и где, мы?

— У! Черт! Головы, головы спрячь, мужики! — буквально в ухо прошипел Сергей, следивший в это время за обстановкой. — Идет кто-то.

Куча в миг рассосалась.

Старшина, оказавшийся ближе всех к дороге, осторожно раздвинул кусты и застыл. Метрах в двадцати, прямо около колодца, с земли кто-то неуклюже поднимался. Казалось, это пьяный мужичок, не проспавшийся с запоя, пытается встать на ноги. Это точно такие же заплетающиеся движения, ищущие опоры руки-крюки, мотающаяся из стороны в сторону голова… Все было похоже, кроме одного! Платье! На нем, точнее ней, было когда-то светлое, а теперь уже грязно-серое платье.

— Это баба! — отрывисто бросил назад Голованко, выдвигаясь чуть вперед. — Может из деревенских кто-то. Тут ведь село было дай бог. Переседела поди где-нибудь, а тут выползла на свет.

Рядом с ним пристроилась еще одна голова, с таким же вниманием следившая за вставшей, наконец, женщиной. Постояв несколько минут, словно задумавшись, она пошла вперед, неловко спотыкаясь на каждом шагу.

— Вот, дуреха-то, куды прет! Там же немцы! — старшина, выругавшись, попытался встать, но его кто-то крепко прижимал к земле. — Ты что, разведка? Пропадет ведь не за грош! Отпусти!

— Лежи, Илья, — еще сильнее вдавили его в землю. — Что-то здесь не то! Ты посмотри как она идет. А голова? Видишь как мотается?! Да шея не может так сгибаться! Не спеши. Посмотрим, подумаем…

Заскрипев зубами от осознаваемой правоты капитана, старшина перестал вырываться.

Женщина шла все дальше и дальше, с каждым своим нетвердым шагом, приближаясь к посту. В какой-то момент часовой, затянутый в нелепый на такой жаре защитный костюм зашевелился. До них долетели лающие звуки чужой речи. Через несколько секунд к первому присоединился и второй солдат, экипированный точно также.

— Товарищ капитан, товарищ капитан, — кто-то задергал разведчика за рукав. — Вы это видели? Видели?

Врач, с которого недавно сняли немаленькую стружку, куда-то восторженно тыкал указательным пальцем.

— Это же защитный костюм! — с радостью в голосе говорил он. — Да еще и противогазы… Значит, мы точно на верном пути! А я еще не верил вам! Эх я, разтакой ученый!

Женская фигурка почти закрыла собой двинувшегося ей навстречу часового. Вдруг, она дернулась вперед, и сразу же раздались несколько выстрелов.

— Все! Амба, — зло пробормотал старшина, с вызовом глядя на разведчика. — Отмучилась бедняжка.

— А ты не зыркая на меня! — выдержал взгляд капитан. — Чай не красна девица, чтобы так на меня глядеть! У нас задание. Ты понимаешь, задание! И никто, никто, не может препятствием его выполнению, — его палец с силой ткнул в грудь партизана. — А сейчас, продолжаем движение. Ориентир угол здания, направление на баню.

До колхозной бани они добрались без происшествий, если не считать провалившегося в какую-то яму Сергея, откуда он сразу же был вытянут.

— Так, — без всяких церемоний капитан начал готовит штурм. — Я войду через окно, Абай и Сергей в дверь. Запомните, на вас оба часовых. Ты, старшина, будешь на контроле, если кому понадобиться помощь. Всем все ясно? Ну, раз так, то вперед.

Смотря на исчезающих в траве солдат, капитан медленно отсчитывал секунды. «Сто двадцать секунд. Две минуты, — мелькнуло в его голове. — Они уже должны быть на позиции… Ничего, Абай мужик опытный. Справятся».

Его окна находилось довольно высоко над землей, так что с ходу в него было не запрыгнуть. Поэтому валявшийся рядом чурбак оказался для него очень кстати. Легкое касание ногой, и он начал балансировать у самой кромки окна, осторожно заглядывая внутрь.

Прямо напротив спиной к нему стоял низенький офицер и что-то рассматривал. «Похоже, пора, — решил капитан, фиксируя взглядом предметы в комнате. — Ждать больше нельзя!».

Вдруг, воздух прорезал выстрел. От неожиданности разведчик чуть не свалился с чурбака. Спустя несколько секунд выстрелы стали сливаться в непрерывную трель, а потом раздался жуткий, просто нечеловеческий вопль.

— О черт! — вырвалось у капитана.

Он снова заглянул в окно и … встретился взглядом с немцем. Глубоко посаженные глаза смотрели на него с каким-то странным выражением.

— Фойер! — заорал тот, наконец, хватая со стола пистолет и разряжая его в окно. — Зольдатен! Ахтунг! Хир ист русишь!

Пули веером прошлись по подоконнику и просто чудом не зацепили свалившегося на спину разведчика.

— Ком цу мир! — надрывался немец, на несколько секунд прекращая стрелять. — Доннерветтер!

Он ужом юркнул в траву, когда землю возле его ног вспорола автоматная очередь. Звон разбитого стекла! Высадив ногой окно и встав на подоконник, немецкий офицер поливал огнем траву перед домом.

— Вот черт…, — бормотал капитан, извиваясь в сторону колодца. — Угораздило! Черт, черт! Недоумок! Все дело завалил!

Вскоре, автоматные очереди смолкли.

— Капитан, капитан, — откуда-то сбоку нагнали его еле слышные окрики. — В сторону загребай! Да, не туда! Давай!

Извернувшись, он заметил яростно машущего рукой Голованко.

— Думал, все, амбец, — пробормотал капитан, прислоняясь к полуразрушенной кирпичной стене бывшего скотного двора. — Как мальчишку вычислил, падла! Вы то как? — он заметил молчащего Абая. — Ушли?

— Командир, — после утвердительного кивка, сказал тот. — У машин стреляли. Нас могут от леса отрезать. Надо бы драпать, пока немцы не очухались.

— Куда, Абай? Куда мы пойдем? И главное с чем? — устало пробормотал капитан, оглядывая притихших солдат. — У нас на руках ничего нет… Что мы доложим в Центр? Что обосрались? Сбежали? … Нет! Надо их дожимать. Прямо сейчас, пока неразбериха. Надо еще раз попробовать… Где их грузовики? Там?

Несколько секунд раздумий, чтобы карта села хотя бы приблизительно всплыла в голове.

— На востоке, значит, — пробормотал он, проверяя так и не стрелявшее оружие. — Там стреляли и, кажется, орали… Так… В доме трое, у машин человек десять — пятнадцать. Похож минут шесть — семь у нас есть.

Бросив быстрый взгляд на старшину, капитан продолжил:

— Абай отдай дягтерь старшине. Что, Илюха, подержишь пока немцев на расстоянии? А? Пару минут дай нам.

— С такой машинкой я вам не то что пару минут, с полчасика обеспечу, — прошептал Голованко, любовно поглаживая пулеметный приклад. — Вы только это… осторожнее там. И еще разведка… Я тогда тебе не все рассказал, что у нас тут твориться. Думал не надо… Короче, живы будем и поговорим.

— Добро! — бросил капитан, исчезая в за углом коровника.

Проводив их взглядом, старшина пополз к дороге.

— Сейчас мы тебя здесь поставим, — бормотал он, устраивая позицию для стрельбы. — Ровик малый. Это бы срезать надо, да времени нет… Ладно, поживем увидим…

Ожесточенно копавший ножом Голованко не знал, что мог бы и не спешить.

42

Штабной Физилер Fi-156 с бортовым номером 67, приписанным к …, в очередной раз провалился в воздушную яму. Мощный боковой поток ударил с такой силой, что относительно новый по военным меркам самолет жалобно застонал.

— Что за олух сидит за штурвалом этого самолета? — вновь взорвался профессор, в который раз вынужденный ловить разлетевшиеся по салону мелко исписанные листки бумаги. — Разве нельзя посадить кого-нибудь другого? Адик, мой мальчик, захвати и тот листок. Да, вон, за креслом! Вот-вот!

Высокий худощавый юноша с побитым оспинами лицом начал шарить под соседним креслом, куда улетела часть профессорских документов.

— Нашел, господин профессор, — протянул он смятые бумаги. — Только они немного помялись… Господин профессор, а вы не знает, почему вас направили на Восточный фронт? Ходят нехорошие слухи…

Нахмурившийся было профессор вдруг рассмеялся.

— Никогда не верь слухам, коллега! Эх, молодежь, одна болтовня на уме и ничего серьезного!

Он чуть наклонился вперед, настолько, насколько позволил страховочный ремень, и начал рассказывать:

— В принципе, это секретные сведения, разглашение которых карается имперской безопасностью, но нам предстоит работать вместе… Ну, ты меня понимаешь? Делая общее дело, мы просто обязаны информировать друг друга о достигнутых нами результатах.

Тот автоматически кивнул головой, полностью соглашаясь с этими словами.

— Мне прислали пакет оттуда, — Шпаннер выразительно ткнул пальцем куда-то вверх, прямо в небольшой люк. — Потом еще не раз звонили — давали инструкции… Мне приказано вылететь с генеральный округ «Белорутения» в качестве эксперта.

Со стороны было видно, что Шпаннер рассказывал не все. Он выдавал небольшие и строго дозированные информационные куски, которые крайне сложно увязывались в единую картину.

— Ты и я поступаем в распоряжение какого-то майора, — в его голосе мелькнула толика презрения. — Мне намекнули, что этот Вилли протеже одного небезызвестного тебе человека…, — Шпаннер быстро оглянувшись в сторону кабины, изобразил нечто вроде сухого скрипучего кашля. — Вот-вот, его самого.

В руках он продолжал теребить ту самую злополучную пачку листов, которая всякий раз норовила вырваться и разлететься по салону самолета.

— На территории, еще недавно находившейся под контролем коммунистов, военные что-то нашли…, — вот тут Адольф, ассистент профессора, заметил, оживление в его голосе. — Я толком ничего не понял из переданных мне сведений. Понимаешь, Адик, там было написано о каких-то экспериментах Советов над людьми и животными, — в какой-то момент он даже улыбнулся. — Они даже дописались до того, что будто-бы там оживляли мертвых… Вот бред-то! Чтобы там не думали эти железноголовые вояки, но мы то с тобой знаем, что пока наука этого не может, — Шпаннер стер с лица улыбку и сразу же продолжил. — Но это лишь пока, мой мальчик! Пока нам это не доступно, но я уверен, что пойдет совсем немного времени и немецкому гению удастся и это…

В этот момент он смотрел куда-то в сторону и его глаза затуманились. По-видимому, профессору грезилось что-то грандиозное, не поддающееся воображению.

— Ты представь, Адик, — вдруг его рука вцепилась в плечо ассистента. — Представь себе насколько грандиозными буду последствия этого открытия… Это совершенно изменит картину нашего мира! Вот!

Неожиданно он наклонился к иллюминатору, из которого были видны бескрайние леса с редкими вкраплениями желтеющих полей.

— Вот она будущая кладовая Рейха! Еще немного и точно такого же самолета мы увидим аккуратные усадьбы и ровные прямоугольники обработанных сельскохозяйственных угодий, принадлежащие трудолюбивым немецким хозяевам. Может быть где-то там будет и твоя усадьба с пышногрудой фрау и кучей маленьких малышей… Ха-ха-ха! Представил?! А теперь смотри! Рачительные хозяева управляют сотнями гектаров плодородных земель, на которых не зная усталости трудятся десятки существ! Существ, мой мальчик, конечно же существ! Потом мы придумаем им название, но сейчас пусть это будут существа… Это молодые, полные сил мужчины и женщины — представители неполноценных рас, которые не знают усталости, гнева, лжи и зависти. Это идеальные работники, цель всей жизни которых служить нам — истинным хозяевам планеты!

На какое-то мгновение Адольфу, завороженно вглядывавшемуся в иллюминатор, показалось, что внизу действительно находились ровные прямоугольники полей и лесов, где копошились как муравьи, тысячи рабов.

— Грандиозно! — выдохнул Шпаннер, вновь откинувшись на спинку кресла. — Новый мировой порядок, который принесет миру избавление от хаоса, получит настоящий прочный фундамент из миллионов и миллионов абсолютно покладистых существ…, — на мгновение он задумался и снова разразился речью. — Несомненно, мы добьемся, чтобы эти существа совершенно не забывали свой накопленный опыт и знания. Это будут идеальные слуги, рабочие, и даже может… Конечно, солдаты! Пушечное мясо! Сапог немецкого пехотинца легко пройдет там, где пронесется орда босых недочеловеков.

— Но профессор, — наконец, не выдержал его ассистент. — Это же нереально! Вы вдумайтесь сами, оживлять людей!

— Нет такого слова! — резко оборвал его профессор. — Во-первых, это не оживление людей! Это оживление мертвецов. Здесь две огромные разницы. Во-вторых, даже сейчас науке известны сотни случаев благополучного исхода клинической смерти. То есть, дорогой коллега, сам принцип то работает. Этот винтик, который запускает жизнь и смерть, функционирует…

Листки в его руках от охватившего возбуждения медленно захрустели.

— Ой, что же это я? — пробормотал профессор, расправляя смятые бумаги. — Мне сейчас ясно лишь одно — они, там в Берлине, не владеют никакой точной информацией. Нам остается лишь ждать и надеяться, что на месте нас будет ждать кто-то более осведомленный обо всем этом…

На этой ноте самолет снова бросило вниз. На этот раз не было никакой воздушной ямы, просто самолет снижался, чтобы сесть на полевом аэродроме. Пассажиров даже не успело толком потрясти, как ревущие винты затихли и откинулась дверца. Внутрь, осторожно придерживая высокие фуражки, вошли два офицера в плащах.

— Профессор Рудольф Шпаннер? Ассистент Адольф Мольтке? — скрипучим голосом пролаял тот, что постарше, и дождавшись кивка, продолжил. — Прошу следовать за нами в автомобиль.

Прежде чем сесть в блестящее полировкой авто со странной эмблемой на дверце в виде стилизованного пламени, Шпаннер успел обратить внимание на непривычную экипировку солдат в оцеплении. В отдалении от самолета стояло несколько десятков фигур, одетых в мешковатые серые комбинезоны с прозрачными масками. Только в этот момент он вспомнил несколько фраз из присланного ему документа, которые он благополучно забыл: «максимальный охват карантинными мероприятиями», полное обеззараживание территории и населенных пунктов».

— Профессор?! — требовательно не то спросил, не то приказал высокий офицер, придерживая дверцу. — Майор настаивал, чтобы вы приехали как можно скорее и он будет крайне недоволен, если мы задержимся в пути.

43

Майор Вилли фон Либенштейн, глава службы специальных исследований … имперской безопасности, впервые в жизни испытывал доселе незнакомое ему чувство абсолютной уязвимости, когда ты один и рядом нет никого, кто бы поддержал тебя.

— Эй, где вы там? — вновь без всякой надежды прокричал он. — Быстро ко мне!

Запасной магазин взамен опустевшего никак не хотел вставать на свое место. Руки ходили ходуном и в опустевшей комнате снова и снова раздавался скребок металла об металл.

— Черт! Черт! — прорычал он. — Да, сколько же можно?!

Наконец, раздался долгожданный щелчок. Все! Майор не сводил глаз разбитого оконного проема. Ему что-то чудилось и казалось вот-вот, там снова мелькнет искаженная яростью харя.

— Нужно срочно уходить к грузовикам, — пробормотал Вилли, задом пятясь к столу с контейнером. — Так, отчет в сумку… Еще один магазин…

Неожиданно, со стороны окраины села послышалась активная стрельба. Сначала оглушающе рявкал карабин, потом раздалась длинная автоматная очередь.

— А-а-а-а-а-а! — выстрелы практически полностью оглушил безумный вопль. — А-а-а-а-а-а! — вновь заработал автомат, потом что-то громыхнуло и все затихло.

Поразительно, но именно этот нечеловеческий вопль, похоже полностью вернул майору хладнокровие. «Охранение уничтожено. Это однозначно, — размышлял он, стараясь держать под прицелом окно и дверь. — Туда точно идти нельзя! Этих двух олухов, кажется, точно уже нет… Значит, контейнер не унести. Дерьмо! Помощи ждать бесполезно. Пока истечёт срок да поисковая группа доберется до сюда, от меня ничего не останется». Он с ненавистью смотрел на девичье тело, слегка обернутое в серебристую ткань. «Как же так? Нам же поразительно повезло! Буквально наткнуться на материал для исследования. Какие только загадки не таит в себе этот труп! Боже! Ладно! Хватит!».

В сумку к записной книжке с отчетом полетел и фотоаппарат, на который майор успел подробно запечатлеть все подробности найденного тела. До двери оставался буквально один шаг, когда ему в спину воткнулся чей-то хриплый голос:

— Ti kuda eto, suka, sobralsa?

Майор среагировал мгновенно. Словно олимпийский чемпион по плаванию он нырнул вперед, одновременно куда-то в сторону давая очередь из автомата.

— Stoat!

Чуть не выбитая головой дверь, распахнулась настежь. Он выкатился из дома кубарем и сразу же наткнулся на два валявшихся тела. «Вот они, голубчики, — обреченно подумал майор. — Значит, и эти где-то здесь! Стоп! В траву!». Бешеным кабаном он вломился росшие рядом высокие кусты.

— Abai, on gde to sdes! Padla, uiti daleko ne mog! Bistree, bistree!

Прямо на него, озираясь по сторонам, шел какой-то азиат, будто специально сошедший с плакатов канцелярии Гебельса. Невысокий, с жиденькими черными волосами, глазками-щелками, он даже не шел, а плыл по пыльной тропинке. Его узкие ступни, обернутые в какую-то темную ткань, мягко и практически неслышно ступали на землю. Небольшой рот с изгрызенной верхней губой время от времени щерился в оскале, открывая редкие желтые зубы.

— Komandir, net nikogo. Kasis ubeg, paskudina, — прокричал тот, поднимаясь на крыльцо. — Opasno! Komandir, uxodit nado.

Вилли медленно распрямил затекшую ногу и чуть не застонал от мощного прилива крови. Тут со стороны колодца показалось еще несколько человек. Один, два, три… Впереди шел высокий и какой-то весь нескладный человек. Его ноги постоянно за что-то цеплялись, висевший сзади рюкзак чем-то подозрительно позвякивал. Словом, впереди шел гражданский! Сзади него были двое — молодой парень и мужчина постарше. У последнего на плече покачивался пулемет.

— Narod, prinimai! Dewka, okasiwaetsi, siwa!

— Dawai!

— Stoi, eto se Olesa! Gospodi, spasi i pomilui! Kak se tak? Ona se utonula!

Среди них возникло какое-то замешательство. Майор видел, как старый солдат пришел в невиданное возбуждение и начал что-то говорить. «Узнал ее, кажется, старый хрыч! — подумал он, осторожно сдвигая переднюю ветку. — Значит, они все тут вмести были».

Тем временем девушку осторожно принял из окна и положили на траву. Около нее сразу же присел первый здоровяк, сразу принявший что-то рассматривать на женском теле. Его руки мелькали как птицы и за ними было сложно уследить.

— Hwatit! — раздался голос из дома и появилась новая фигура — тот самый, кто так напугал майора. — Pora idti! Skoro tut budut nemzi! O, zert!

Вилли чуть не вскочил от неожиданности, когда кучкой стоявшие враги резко дернулись.

— Smotri!

— Ona shewelitsa!

— Bog moi, siwai!

— Podnimai ee, podnimai!

Он медленно сглотнул образовавшийся в горле ком. Девушка пошевелилась. Бледно-серая рука, приподнявшись на миг, снова упала.

— Я же лично прощупал ей пульс, — бормотал Вилли, не веря своим глазам. — Сердце не билось. Там же всю грудь в клочья разорвало…

Девушку положили на носилки, в роли которых выступил тот самый злополучный контейнер для образцов. Буквально через несколько минут группа исчезла, оставив после себя лишь пару окровавленных тряпок и несколько крошечных окурков.

— Черт! Черт! Черт! — выпрямившись во весь рост, майор с яростью начал втаптывать в землю какую-то бумажку. — Опять ушли! Ушли-и-и-и-и!

Его истерика продолжалась всего несколько минут, пока тренированное сознание разведчика вновь не взяло все под свой контроль…

— Нужно двигаться, — бормотал он, осторожно вышагивая в стороны грузовиков. — Если повезет тот хоть один из грузовиков будет цел. Если повезет… А там час — полтора и я на месте.

Первые признаки того, что с оставленным охранением, действительно, не все в порядке показались уже через несколько десятков метров. Прямо на середине дороги широко раскинув руки и ноги валялся немецкий солдат. Форма на нем была совершенно не тронута, следов крови не видно. На минуту майору показалось, что солдат сильно пьян и поэтому вольготно прилег. Настороженно оглянувшись, Вилли ногой перевернул тело и сразу же отшатнулся.

— О! — непроизвольно вырвалось у него. — Боги, что это такое?!

На него смотрело кровавое месиво. На лице вообще ничего не было: кожа, мышцы, глаза, сухожилия — все это было словно стерто гигантским напильником. Только сейчас Вилли заметил четкий след, оставленный телом в пыли дороги.

— Его так волокли…, — с ужасом пробормотал он, быстро отходя к обочине дороги. — Это же настоящие звери!

Чуть дальше он наткнулся на переломанный на пополам карабин. Расщепленный приклад был немного похож на диковинный цветок, которые раскрылся своими лепестками — щепками на встречу солнцу. Метрах в тридцати обнаружился и хозяин карабина, лежавший в куче гильз.

— Дерьмо! — выплюнул из себя майор, присаживая на корточки возле тела. — Что за дерьмо здесь твориться?

Это был дородный капрал, крепко перетянутый ремнями амуниции. «Похоже при жизни ты любил хорошо покушать, — подумал офицер, внимательно рассматривая сквозную дыру в животе убитого. — Чем же это тебя приложили? Да, сюда и кулак легко пройдет… Насквозь…». Рука сама полезла в планшет за фотоаппаратом.

— Здесь творятся странные вещи, — шептал он, отщелкивая очередной кадр. — Нужно срочно во всем разобраться… Срочно, а то может оказаться слишком поздно…

Пощелкав всю пленку до коробки, майор сразу же повернулся в сторону леса. Лучшее, что он в данный момент мог предпринять — это как можно скорее попасть к своим.

44

Солнце медленно опускалось за кроны деревьев, погружая лес и всех его обитателей в темноту. То тут то там заалели огоньки костров, бросавших на густой орешник багровые отблески.

— Говорю же вам бабоньки, здесь не все чисто, — уверенным тоном говорила моложавая женщина со склочным лицом. — Сами посудите. Сначала эта Фекла умом тронулась. Все о сынке своем талдычет, который в крепости сгинул. Теперь вон и эта, — скосив глаза в сторону, она кивнула на заснувшую Агнешку. — Училка ведь совсем дурные вещи бает! Говорю вам, это дело рук нечистого…

Небольшая кучка сидевших возле костра женщин тревожно оживилась.

— Истинно вам говорю, это все проделки нечистого, бабоньки, — почуяв реакцию слушателей, обрела второе дыхание рассказчица. — Пропадем ведь в этом лесу не за грош! Уходить надо!

В миг возле костра поднялся галдеж.

— Куда!

— Кругом немцы.

— Может обойдется, а там и наши вернуться.

— Укроемся… Просто далеко в лес забредать не надо.

Склочная баба аж всплеснула руками от охватившего ее возмущения.

— Укроемся?! Как же! Про крепость тоже вон говорили… А?! Что вышло?! Бежать надо без оглядки, пока и с нами такое не сотворил!

Лежавшая в нескольких метрах от них Агешка шумно заворочалась и что-то горячо зашептала:

— Матка Боска! Это же чыкрыши! Уйдите от меня! Прочь! Прочь! Спасите!

На какое-то мгновение ехидная улыбка коснулась губ рассказчицы и сразу же испарилась.

— Вот, а я вам что говорила! — убежденным тоном начала она, с превосходством посматривая на остальных женщин. — Всем нам достанется, если здесь останемся! Нечистый ведь не шутит… Я ведь его видела, вот прямо как вас, — бабища сделала небольшую паузу после сказанной фразы, подчеркивая ее значимость. — Грязный весь такой, вонючий, словно в овчине вывалился. Морда заросшая вся, волосики такие малюсенькие-малюсенькие… Тьфу ты, мерзость! И мосластый будто и пожрать нечего! А носа вроде как и нет! Пятачок вместо него!

Вдруг из рук одной из женщин, внимательно слушавшей и молчавшей, вырвалась растрепанная девчушка. Глаза горят, волосы дыбом, а кулачёнки сжаты, словно побить кого хочет.

— Врете вы все! Врете! — обвиняющий детский голосок прозвучал словно выстрел. — Взрослая, а все равно врете! Нет там никакого нечистого! Там только Лес! И хороший он!

— А ну цыц малявка, — слегка растерялась та от детского напора. — Жизни еще не видала со взрослыми разговаривать!

— А вот и не цыц! — отпрянула девчонка. — А вот и не цыц! Все равно вы все наврали… Лес хороший. Он с нами постоянно играет, когда вы уходите. И игрушки нам делает! Правда ведь Мишаня?! Ну скажи, Лес хороший?!

Пригревшийся возле костра малышок, пошуршав в своей курточке, что-то вытянул на свет.

— Вот… Лодочку сделал…

В наступившей тишине все словно по команде уставились на то, что мальчишка держал в чумазой ручонке. Лодочка! Золотистые смоляные коренья, искусно переплетаясь между собой, образовали крошечный кораблик. В свете костра были прекрасно виды высокие борта с едва заметными иллюминаторами, длинные струнки канатов с тугими парусами… Словом это была не просто лодочка, как ее незатейливо назвал мальчонка, а самый что ни на есть корабль.

Внезапно, резко дернувшись вперед, бабища вырвала кораблик с яростью бросила его в костер.

— Мерзость, мерзость! — шипела она, сверкая бешеными глазами. — Изыйди от нас нечистый! Оставь нас в покое!

Мальчишка оторопело смотрел на костер, не веря своим глазам — тугие корни сосны от жара распрямлялись и разрывали лодочку на части. Губы его задрожали, на глаза начали медленно наворачиваться слезы…

Хлоп! Стук ладони по чьему-то загривку! Раздался вскрик!

— Заткнись, наконец-то, дура-баба! — вдруг из темноты послышался до боли знакомый голос. — Уймись! Не доводи меня! Сколько раз уже повторял, прекращай сеять у меня тут свои сектанские проповеди! Предупреждал ведь! Да?! Не понятно?! Сейчас, вон Сергей еще добавит для вразумления… А вы, бабоньки, ведь жены красный командиров… Как же вам не стыдно?! Нашли ведь кого слушать.

Качая головой Голованко, вышел из темноты.

— Совсем что-ли ополоумели в мое отсутствие. Куры! А ну быстро воды нагреть да лапника принести! Раненный у нас… и это гости еще… Живо!

Из темноты один за другим вышли еще несколько человек, среди которых узнали лишь одного — Сергея. Двое других несли какой-то ящик с видневшейся серебристой тканью.

— Давай, ее сюды клади, — старшина ухватился за край ящика. — Помедленнее! Разведка, что стоишь? Режь одежонку, надо на раны посмотреть.

Абай, что-то шепча одними губами, ухватился за ворот платья и принялся осторожно резать ткань. Длинные волосы, спадавшие на плечи, почти полностью закрывали лицо девушки.

— Эти паскуды чуть не в упор в нее стреляли, — Голованко осторожно отогнул край ворота. — Как же Леська ты там то оказалась? — бормотал он, скомканной марлей оттирая кровь. — Ведь думали утопла ты…

Якут медленно вытащил нож из сделанного разреза и трясущимися руками поправил платье.

— Командир, ты должен это увидеть, — каким-то сдавленным голосом произнес он. — Командир!

Тот глянул лишь одним глазом и сразу же весь напрягся словно сдавленная пружина — того и гляди вырвется на волю и все вокруг разнесет. Его рука быстро нырнула за гимнастерку и вытянула небольшое удостоверение, которое мгновенно оказалось вверху.

— Внимание! В этом месте действуют сотрудники наркомата внутренних дел! Всем гражданским лицам незамедлительно разойтись! Сержант Тургунбаев обеспечить выполнение приказа! — металл в его голосе в мгновение ока начал разогнать кучкующихся любопытных. — Старшина! Вас это также касается…

Голованко имел совершенно пришибленный вид и казалось ничего не воспринимал. С отрешенным лицом он стоял возле тела девушки и не отрываясь смотрел вниз — туда, где прошелся нож Абая. Острая сталь словно скальпель хирурга располосовала рукава и перед платья, обнажившее белую кожу. Нежная девичья кожа, практически не тронутая загаром, выглядела бы совершенно беззащитно, если бы не одно но… Верхняя часть груди, немного шея и руки почти до кистей были покрыты словно рыболовной сетью переплетенными темными шнурками.

Трясущие руки старшины осторожно коснулись одного из шнурков, берущих свое начало откуда-то из-за плеча.

— Боже… Корень…, — голос его задрожал и он медленно повернулся в сторону капитана. — Что же это такое делается, капитан?! Она же вся в каких-то кореньях… Да и, я же … Видел, как ее затянуло в водоворот…

— Черт! Этого еще не хватало! Абай, дери тебя за ногу! Почему он еще тут?! — недовольство разведчика грозило вырваться наружу. — Бегом! И чтобы больше никто ни ногой!

Почти не упиравшегося старшину со всем уважением оттерли в сторону его командирской палатки.

— Ну, кажется, все нормально, — пробормотал капитан, поворачиваясь к столу. — А теперь Карл Гернрихович, ваш выход. Что вы там шепчете?! Инфекционист?! И что? Вы врач? Так? Вот! Вам карты и в руки! И шевелитесь, профессор, здесь не так спокойно, как в Москве. Все может измениться в каждую секунду. Приступайте, а я пока за писурчака поработаю.

Что-то недовольно бормочущий про себя третий член отряда долго мыл руки в теплой воде и потом еще столько же вытирал их полотенцем.

— Я ведь даже не знаю с чего начинать, — ахнул он, едва подойдя к столу и мазнув по нему глазами. — Что они с ней сделали? Игорь… Вы это видели? Она же живая! Понял, понял! Тогда приготовьтесь все фиксировать.

Еще раз перебрав пару карандашей, командирский блокнот, капитан кивнул головой.

— … Пациент… Черт! Мы в лесу. Пациент — женского пола, предположительно тринадцати — пятнадцати лет. Лицо славянского типа… Так. Теперь медицинские параметры…

Правой рукой он медленно дотронулся до шеи, того места, где еле ощутимо билась жилка.

— Пульс нитевидный, прерывистый. Тяжело ей, борется… Так! Зрачки на свет реагирую нормально, — негромко перечислял он. — Кожа теплая… Полость рта свободная… А теперь приступим к главному. Говорите, было ранение в область живота? Что-то не похоже, — Карл Генрихович немного отогнул платье. — Область живота не повреждена. Странно! Точно-точно! Не повреждена! Так и запишите…

При этих словах капитан несколько раз пытался встать и посмотреть сам, но сдерживался и продолжать дальше фиксировать результаты медицинского осмотра.

— … Хорошо, — продолжал медик. — Значит, никаких ранений зафиксировано не было. Дальше… Всю видимою часть тела покрывает образования, напоминающие тонкие древесные корни. Они густо переплетены между собой и по внешнему виду похожи на рыболовную сеть мелкого плетения… Проверим, насколько они плотно прилегают к телу. Ого!

Руки, секунду назад мелькавшие над телом, замерли.

— Они входят в тело, — вновь заговорил он, склоняясь вниз. — Боже мой! Что за чертовщина? Какая-то пульсация?! Нужно что-то острое?! Полжизни за пинцет! Что там у вас? Финка?! Острая? Давайте!

Схватив протянутую финку, Карл Генрихович начал осторожно поддевать самый тонкий корешок, уходящий внутрь тела.

— Еще немного, еще чуть-чуть, — бормотал он. — Вот! Выдернул! Пишите! На кончике корешка расположена нитевидные отростки… Какая-то влага. Нет, не кровь… Не слабо! Отверстие, оставшееся после извлечения отростка, затягивается буквально на глазок… Потрясающе! Бесподобно! Какая фантастическая регенерация! Вы записываете? Секунды! Какие-то секунды… А если…

Не известно, что в голове ученого промелькнуло, но, сжав финку по удобнее, он приноровился сделать надрез побольше.

— Ей, уважаемый профессор, вы что тут наметились сделать? — прозвучало прямо под самым ухом медика. — Уж не эксперимент ли какой наметили? А?

Рука того дрогнула.

— Это же настоящая загадка, Игорь, — прошептал он, сверкая глазами из-под очков. — Вы понимаете, что мы сейчас вами наблюдали? Осознаете всю важность этого? Сейчас идет война и такое нам может не просто пригодиться… Мы категорически обязаны изучить данный феномен с использованием всего возможного! Повторяю — должны!

Отвернувшись от капитана, врач жадными глазами вперился в девичье тело. Его взгляд раз за разом пробегал по причудливо переплетенным кореньям, прикидывая где бы сделать надрез.

— Это же открывает потрясающие возможности для советской медицины, — от волнения начиная заикаться, шептал тот. — Мы сможем излечивать всех… А вдруг, это абсолютная регенерация? Да! Все может быть! Это же… Абсолютная сила! И она в наших с вами руках!

— Ладно, черт с вами! — махнул рукой капитан, и чуть слышно, одним губами, прошептал. — Значит Управление с вами не ошиблось…

— Вот тут, под грудью…, — оживился врач, вновь поднимая нож. — Мы легонько…

45

За время его отсутствия в шалаше совершенно ничего не изменилось. Старый ватник, небольшая куча еловых веток с краю и латунная гильза от снаряда — вот, пожалуй и все, что заслуживало внимания.

— Совсем нервы ни к черту! — шептал Голованко, тяжело опускаясь на ватник. — Бедная девочка… Как же тебя так угораздило?

Ветки под ним мягко пружинили, а еловый аромат наполнял собой все пространство.

— Человек, ты меня еще не забыл, — словно из ниоткуда прозвучал голос. — Помнишь?

— Ой! — старшина буквально взвился в высоту, больно ударившись при этом в перекладину. — Черт! Сволочь! — в трясущихся руках в миг оказался немецкий автомат.

Его сердце стучало так, словно хотело вырваться наружу из своего плена. Тяжело дыша, Голованко прижался к стенке шалаша и пытался разглядеть нежданного пришельца.

— Кто тут со мной шутки шуткует? — негромко спросил он в полумрак. — Ты это дело брось!

— Значит, совсем забыл, — вновь прозвучал тот же самый голос. — Я Андрей.

Автомат чуть не выстрелил от вздрогнувшего старшины. До этих слов Голованко до последнего надеялся, что этим шутником окажется кто угодно, но только не он.

— Значит, ты вернулся…, — прошептал старшина, роняя автомат на землю. — Что пожалел нас? Давил, давил, а теперь, взял и пожалел?! Да?! Сволочь! Ты что же с нами делаешь? Со своей земли гонишь! Или посмеяться пришел?

Ответом была тишина. Однако Голованко мог поклясться чем угодно, что словно слышал чье-то тяжелое дыхание.

— Зря ты так, человек, — наконец-то, прозвучал ответ. — Это был не я… Точнее не совсем я… Я был болен.

— Что? — взъярился тот, топая от избытка охвативших его чувств ногой. — Не ты? Болел? Да, мы чуть все не потопли тогда! Еле ушли… Женщины, дети малые… Леська вон… А ты, паскудина, говоришь болел!

Старшину переполняла злость, которая на время скрывала всю абсурдность ситуации.

— Вон, иди посмотри! — кивнул он в сторону выхода. — Посмотри на них! Они до сих пор бояться… Понимаешь, они бояться не немцев, а леса родного бояться! Куда им теперь прикажешь идти? А?! К врагу? Женам и детям командиров Красной армии к врагу посылаешь? Что же нам теперь остается, сдохнуть только… На родной земле сдохнуть…

Вдруг, метнувшийся из-под земли гибкий корень цыпанул его за руку и рез дернул вниз. Не ожидавший такого старшина рухнул прямо на лежак.

— Садись, старшина, — в голосе, таком нейтральном и безвольном сначала, послышались нотки недовольства. — Я же сказал, я Андрей! Ты меня слышишь, Андрей! И хрен с тем, что было! Главное, что сейчас и здесь! Все, амба! Я с вами! Я здесь родился и рос, и здесь же и сдохну, если надо будет… Пусть я урод непонятно какой, пусть! Но я никогда не был мразью! Понял меня, старшина?

Тот сидел и молчал, словно немой, уставившись в пустоту.

— Молчишь? — возле его ног что-то зашуршало; утоптанная земля покрылась трещинами и лопнула, открывая крошечный лаз. — Не можешь простить? Тогда может это поможет…

Земля мягко ссыпалась куда-то внутрь. Сантиметр за сантиметром яма становилась все больше. Удивленный человек, вскочив со своего места, начал пятиться к выходу.

— Не бойся, — остановил его голос. — Я умею просить прощение.

Вот из-под земли показалась черно-зеленая деревяшка. Казалось, в шалаше развелась трясина, которая не затягивала, а наоборот, выталкивала что-то из себя. За какие-то секунды деревяшка превратилась в самый натуральный ящик. Небольшой, с бросающейся в глаза выжженной свастикой, он был дьявольски похож на что-то…

— Гадаешь, что это? — голос не оставлял его в покое. — Это немецкие колотушки. Гранаты. Немцы со мной недавно поделились… И это тоже они одолжили.

После острожного толчка ящик вылетел из ямы и перевернулся, рассыпая свое содержимое. Следом выползало оружие: несколько карабинов с расщепленными прикладами, один кургузый пистолет и автомат с погнутым стволом.

— Андрей, это точно ты? — произнес, наконец-то, Голованко хриплым голосом. — Или может со мной говорит какая-нибудь гадость?

— Я, я, — донеслось до старшины. — На этот раз ты не ошибся, командир. И вот еще тебе подарок… Те, кто пришли с тобой, совсем не лечат ты девчушку… Крови на них много, чтобы лечить!

Рука пограничника метнулась к ящику и вылезла оттуда с гранатой, а сам он мигом исчез.

— … Вы точно все правильно фиксируйте? — доносилось со стороны разведчиков. — Да, да… Хорошо! Пишите! Было сделано 12 надрезов примерно по три сантиметра в следующих областях — предплечье, верхняя часть лба, грудь, область живота и середина бедра. Сделали? Дальше… Из надрезов были извлечены образцы — небольшие древесные отростки бурого цвета, внутри которых были едва заметные полости. В целом, отростки напоминают собой резиновые трубки, используемые в медицине… Так, а теперь сделаем пару кадров. Что вы стоите?

Не веря своим ушам, старшина медленно приближался к центру лагеря, где вокруг стола ярко горели четыре костра. Возле стола копошилось два человека, не замечавшие ничего кроме лежащего на столе тела.

— … Вот, и отлично! Значит, отметьте, еще до войны подобные резиновые трубки я видел в анатомическом институте доктора Шпаннера, что располагался в Данциге… Хоте подождите, тогда он был еще Гданьском. Вот, именно он использовал что-то подобное для вливания разного рода препаратов в человеческий организм… Черт! Света все же не хватает! Плохо заметен сам процесс затягивания ранки. Может попробовать посветить вашим фонариком?

В самой дальней части освещенного места, облокотившись спиной на дерево, стоял якут. Его излюбленная винтовка стояла у ноги и сам он выглядел совершенно расслабленным.

— Знаете, о чем я сейчас подумал? — вдруг оторвался от девушки профессор и повернулся к тщательно все фиксировавшему капитану. — Мне эти отростки больше всего напоминают даже не какие-то резиновые трубки, а наши с вами артерии. Вы сами подумайте! Вот! — Финка была отложена в сторону, а рукав на правой руке закатан до предплечья. — Смотрите! Видите какую сеть образуют наши вены… Вот, они идут отсюда и устремляются вверх, в самый вверх. Что не замечаете? Это же точно такая сетка, как на девушке! — Врач пришел в сильное возбуждение, что у него выражалось в постоянном протирании очков. — Это такие же вены, как на человеке! Что же получается? Они также гонят кровь по телу девушки?! Так что ли?

Его рука вновь схватила финку и он повернулся к столу, чтобы проверить внезапно возникшую мысль.

— Сейчас мы сделаем надрез поглубже, — забормотал Карл Генрихович, осторожно протирая спиртом кожи девушки. — Неужели это правда? Боже!

— Командир! — вдруг донесся крик сзади, сразу же сменившийся отвратительным хрипением.

Капитан оторвался от планшета, на котором продолжал записывать результаты эксперимента, и тут же толкнул в бок забывшего обо всем врача.

— Профессор, — еле слышно прорычал он. — Поднимите вы наконец свою башку! Быстрее!

Из темноты, окутавшей лес, шла знакомая фигура, державшая что-то на вытянутых руках.

— Я не пойму, что вы толкаетесь? — удивленно пробурчал врач, подслеповато щуря глаза в сторону шагающего человека. — Надо же спешить…

— Я тебе сейчас продолжу, — зло проговорил старшина, выходя на освещенную часть поляны. — Продолжу, черная твоя душонка, так продолжу, что мало не покажется! Отойди от нее! Быстро! Оба!

Не делая резких движений, разведчик медленно встал с пня и отошел в сторону. Следом за ним, почему-то держа руки над головой, двинулся и медик.

— Вы что себе позволяете, старшина Голованко? — вдруг с угрозой в голосе спросил капитан. — Как вы разговариваете со страшим по званию?! Немедленно, успокойтесь! Положите гранату!

На мгновение пограничник дрогнул. Его рука, крепко сжимавшая немецкую колотушку дрогнула и пошла вниз. Уж слишком знакомые интонации промелькнули в голосе капитана — интонации мстительного и жесткого человека, который способен доставить громадные неприятности любому не понравившемуся ему человеку.

— Вы препятствуете сотруднику НКВД в осуществление приказа командования! — разведчик только начал разогреваться, видя как плывет партизан. — Что за махновщину вы здесь развели? Это дело особой государственной важности, препятствие которому намерен расценивать как предательство интересов Советского государства! Сдайте свое оружие.

Пожалуй последнее было излишним, о чем капитан догадался слишком поздно. Взгляд пограничника вновь обрел осмысленность.

— Что мы тут такое говорим? — глухим голосом начал старшина, вновь вытягивая руку с зажатой гранатой. — Предательство интересов Советского государства… Приказ командования… Махновщина… Сука, ты капитан, а этот, вообще нелюдь! Эта девочка, что не Советское государство?! А мы, тогда кто? Вот мы все, кто тут в лесу прячется? А? Тоже не советское государство?! Что же ты нас так быстро списал?

Голованко сделал небольшой шаг к столу и с нескрываемой печалью посмотрел на едва прикрытое платьем девичье тело. Лицо капитана во время этого монолога начало покрываться красными пятнами. Он отчетливо видел, что ситуация совершенно выходит из под контроля. «Этот кадр, похоже, съезжает с катушек, — проносилось в мозгу разведчика. — Еще немного и он нас тут шлепнет».

— Вона какой ты шустрый оказался, капитан, — Голованко устало вздохнул. — Не по человечески это, не по людски! Я бы сказал даже так, по вражески это! Понимаешь, капитан, ты же с нами как с немцами поступить хочешь… Как с варжинами… Посмотри вокруг! Да, да, посмотри!

Привлеченные громкими голосами, люди медленно подтягивались к центру лагеря. Они испуганно жались друг к другу, время от времени бросая полные недоумения взгляды на лежавшую на столе девушку.

— Вот, Мишка стоит. Вон там! — старшина кивнул в куда-то в бок. — Пацан совсем, а уже хлебнул такого, что не дай бог каждому! И его ты тоже исполосовать решил?! Так?! А Агнешку, учительницу с крепости, что детишек красных командиров учила, тоже? Что же с вами случилось такое? Совсем испоганились!

Молчавший до этого медик незаметно положил финку на стол и растерянно проговорил:

— Да, что вы такое говорите, Илья Степанович? Что за напраслину вы на нас возводите? Помилуй вас бог! Мы же помочь ей хотим… Исключительно помочь. Перевязать там, укольчик сделать… Вы, что не понимаете?

47

Бывший загородный дом графа Воронцова к началу июля окончательно растерял остатки былой роскоши. Бытовало мнение, что если уж господский дворец устоял и при бывших беспризорниках, обосновавшихся тут, то стоять ему вечно. Однако, начавшаяся война полностью перечеркнула эти надежды.

Ожесточенные бои оставили на некогда белоснежных колоннах огромные рваные раны, из которых выглядывал красный кирпич. Рассыпались в мелкую крошку завитые кругляшки, украшавшие верх портика. В добавок, от прямого попадания танкового снаряда обрушился целый угол здания. Тем не менее, командующий 40-ым танковым корпусов генерал фон Гейр выбрал именно этот дом в качестве своего штаба. Как оказалось руководствовался он совершенно практичными соображениями — большой простор бывших господских комнат и чрезвычайно выгодной расположение дома.

— Но, господин генерал, позволю себе заметить, что 24-ый танковый корпус уже в тридцати километрах от Оскола, — длинные пальцы цепко держали витую телефонную ручку. — Еще одно усилие и мы соединимся с частями 48-го танкового корпуса. Это будет котел — шах почти для всего фронта! — в ответ трубка изрыгнула что-то совершенно непечатное, от чего лицо старого солдата вытянулось еще больше. — Так точно! 40-му танковому корпусу повернуть в северное направление для соединения с 4-ой танковой армией. Так точно! Немедленно отдам приказ!

После этих слов телефонная трубка легла на свое место с несколько большим стуком, чем обычно. Генерал недовольно посмотрел на телефонный аппарат и раздраженно пробормотал:

— Старею… Начинаю терять выдержку. Кессель!

В дверь буквально влетел подтянутый адъютант генерала. Все своим видом он демонстрировал, что готов исполнить совершено любой приказ генерала.

— Готовьте приказ, Кессель. Как можно скорее он должен быть доведен до командующих соединений, — в руках адъютанта словно по мановению волшебной палочки из ниоткуда появился блокнот. — Проверить боезапас и горючее, приготовиться к длительному маршу. Срок сутки! Через двое суток мы уже должны соединиться с 4-ой танковой армией в 21 квадрате. Ты еще здесь?

— Мой генерал, к вам пытается прорваться тот самый майор, — слегка замялся Кессель. — Я не пускал его, как вы и велели… Так точно!

Дверь вновь открылась, правда уже по-хозяйски, широко, без опасения, что кого-нибудь заденет и на пороге появился Вилли фон Либентштейн. Только насколько разительна была перемена, произошедшая с некогда щеголеватым и самодовольным офицером. В первые секунды генерал даже не сразу поверил, что Вилли фон Лебентштейн и тот, кто вошел в его кабинет, одно и тоже лицо. Землистый цвет лица, глаза на выкате, шаркающая походка, и все это, на фоне измазанного в грязи порванного в нескольких местах кителя.

— Кажется, дорогой майор, — не смог отказать себе в удовольствие и рассмеялся генерал. — В прошлую нашу встречу вы выглядели более свежо что-ли… или на вас было одето что-то другое…

Майор нашел в себе силы, чтобы тоже улыбнуться в ответ.

— У меня, мой генерал, просто был очень тяжелый день.

— Да… Удивили вы старика… Признаюсь, не ожидал от вас такого! — фон Гейр окончательно развеселился. — А почему вы один? Где мой человек? Почему с вами нет капрала Зонке. Где эта толстая задница? Снова упился в свинью, наверное… Говорите, говорите, чего молчите! Ну, не съели же вы его?!

Молча Вилли добрался до глубокого кожаного кресла, где с кряхтением устроился. Потом потянулся к небольшому столику, где, мгновенно вспомнил генерал, стоял его любимый коньяк, и налил себе полную рюмку.

— Какой чудесный напиток! Просто амброзия. Напиток богов, — проговорил он, смотря на солнце через янтарный напиток. — А вы, господин генерал, чрезвычайно прозорливы. Вашего капрала съели, ну или почти съели… Ха-ха-ха-ха! Теперь, кажется, пришло время рассмеяться мне! Этого неповоротливого жирного урода просто сожрали! — Майор даже хрюкнул от удовольствия, сделав еще один затяжной глоток. — Представляете, сожрали! И судя по его диким воплям, они сделали это живьем! Ха-ха-ха-ха!

Генерал окаменел. Так с ним еще никто не разговаривал! «И кто? Этот выскочка, толком-то и пороха не нюхавший? — его глаза метали молнии на ничего не подозревавшего Вилли. — Да пусть засунет эту бумажку в … Нет лучше пристрелить этого наглеца! Война все спишет…».

Расстегнуть кобуру секундное дело. Еще меньше времени нужно для того, чтобы прицелиться и нажать на курок. Хотя с такого расстояния можно было и не целиться. Каких-то пара метров!

Бах! Бах! Грохот выстрелов сотряс воздух! Сразу же в дверь вломились дюжие гренадеры во главе с адъютантом, размахивающим вальтеров. «Молодец! — автоматически зафиксировал генерал. — Надо запомнить».

— Все нормально, — негромко произнес генерал, засовывая пистолет в кобуру. — Я повторяю, что все нормально!

Все мигом убрались, оставив генерала и приумолкнувшего майора, держащего в руке остатки бокала с коньяком.

— Надеюсь вы поняли, дрогой майор, что в таком тоне со мной разговаривать нельзя, — прошипел генерал — прусская косточка, даже в ярости путавшийся демонстрировать отменную выдержку и хладнокровие. — Еще одно слово в таком тоне и вас не защитят ваши бумажки! А теперь быстро и связно отвечайте на вопрос, что, черт побери, случилось с моими солдатами?

Майор глядел на него уже совершено другими глазами. Перед ним определенно был равный противник, если даже не в более тяжелой весовой категории. «Вот оказывается, почему его называют сумасшедший старик, — промелькнуло у него в мозгу. — Тогда от такой бестии надо держаться на расстоянии».

— Господин генерал, — Вилли встал на вытяжку. — В ходе выполнения командования в населенном пункте Береза был атакован крупными силами противника. Мною было замечено, что это скорее всего нерегулярные части… Практически все были одеты в гражданское, лишь некоторые находились в форме. Определенно это было население одной из окрестных деревень с примкнувшими к ним окруженцами. В завязавшемся бою капрал Зонке и сопровождавшие меня солдаты погибли прикрывая мой отход. Ходатайствую о награждении капрала Зонке к железному кресту за проявленное мужество!

Услышав такое, генерал отвернулся от него и прошелся до двери. Потом четко развернулся и, дойдя до своего кресла, уселся в него.

— Значит, вы, майор, утверждаете, что сопровождавший вас группа гренадеров с танковым усилением была уничтожена каким-то отребьем? — генерал скрестил пальцы, пристально рассматривая стоявшего перед ним майора. — Я вас правильно понял?

Что-то нехорошее появилось в глазах командующего 40-ым танковым корпусом. Это «что-то» было настолько нехорошим, что Вилли постарался вытянуться еще больше.

— Господин генерал, это скорее всего были окруженцы, — его голос предательски задрожал. — У них был даже пулемет!

Бац! Удар кулака был, конечно, силен, но столешница из моренного дуба даже не шелохнулась.

— Хватит! Я сказал — хватит! — заорал одновременно с ударом генерал. — В тылу у наступающей немецкой армии гибнет целый отряд! Как это понимать?! В преддверии наступления какие-то недобитки убивают моих ребят! Хватит! Я больше не хочу никого терять! Кессель! Кессель, где тебя черти носят!

Многострадальный дверь в этот раз открылась точно также. Майору даже показалось, что слетит с петель.

— Пусть незамедлительно размножить и расклеить приказ для местного населения! За найденное в доме оружие — расстрел! За укрывательство врагов Рейха, коими автоматически считаются все военнослужащие Советской армии, комиссары, евреи, партизаны и им сочувствующие, — расстрел! За не доносительство — расстрел! За нападение на немецкого военнослужащего расстрел! С сегодняшнего дня на территории любого населенного пункта, где располагается хоть один солдат 40-го танкового корпуса, будут браться заложники! В случае, если пострадает хоть один солдат или имущество Рейха, будут расстреливаться заложники!

Загрохотав сапогами, Кессель умчался.

— А вы майор слушайте внимательно…, — фон Гейр наконец обратил свое внимание на него. — За такие потери любой из моих командиров понес бы самое жестокое наказание… К несчастью, вы не в моем подчинении, но все же кое-что я могу сделать… Не позднее завтрашнего утра вы лично, своей рукой, должны расстрелять двадцать…, нет пятьдесят человек! Вы лично! Понятно! Отберете людей и расстреляете! Возможно после этого я вас и смогу уважать. Исполнять!

«Вот же железный старик! — думал про себя Вилли, выходя из кабинета. — Сволочь!».

48

Голованко сидел в своей неизменной зеленой фуражке — единственной детали одежды, которая напоминала о том, что он пограничник, и курил. Курил он что-то мало похожее на табак и даже на самосад, так как клубы вырывавшегося дыма были даже не белые, а желто-серые. Однако, это совершенно его не печалило, даже наоборот, он был в хорошем настроении.

— Хорошо же все-таки, — прошептал он, выпуская очередной клуб дыма. — Хорошо!

Прошедшие несколько дней вместе с клубами дыма тоже устремлялись вверх исчезали в набегавшем потоке воздуха.

Вот перед ним на миг всплыло пунцовое от злости лицо капитана, нехотя пожимавшего руку старшине. Они все-таки смогли решить дело миром и договорились о том, что при выполнении своих приказов капитан будет обязательно советоваться со старшиной, и наоборот. Тут же ему привиделась недовольная харя медика, опечаленного невозможностью продолжать свои эксперименты.

Потом перед глазами появилась Олеся — девчонка, из-за которой все и началось. Она, к счастью очнулась, и практически оправилась от всех тех напастей, что на нее свалились. Мать свою признавать стала… Лишь одно только — корешки те, так на ней и висят, словно сеть какая. Мальчишки несмышленые так и зовут ее теперь — «водяного дочка».

— Эх, дети-дети… Маленькие ведь, а все туда же, — проговорил он одними губами. — Все норовят другому гадость какую-нибудь сделать. Вроде смотришь, вот он махонький, ну сморчок, а как подлость какую сделать или сморозить чего гадкого, так он первыйй…

Но это на фоне другой новости было просто мелочью, о которой даже упоминать не стоило. Голованко вновь затянулся и с диким кашлем выдохнул очередной ком желтого дыма.

— Ничего, ничего, — шептал он, улыбаясь одними губами. — Ничего, главное Лес снова с нами… Главное он снова нас защищает… Эх! Молодец Андрюха.

Действительно, за несколько дней, что прошло с момента столь чудесного перерождения Леса, произошло столько все, что… Голованко аж зажмурился от удовольствия. «Это и лагерь нам теперь оборонять, как высморкаться! — сам для себя перечислял он. — Это же надо было придумать — воду из под землицы направить в овраги, до корнями там в землице пошуровать! И вот на тебе! Болотце готово — ни пешему, ни конному, ни машине тем паче ходу нет… А с едой как было? Страх ведь! И это летом. А что было бы потом, как дожди пойдут и холода начнутся? Теперь с харчем проблем гораздо меньше… Да вон и гатью Андрейка помог, что ни в сказке сказать ни пером описать!».

Он еще раз втянулся и бросил сигарету Внезапно старшина почувствовал, что что-то не так. Вытянув голову, он увидел, как в сторону родника, где женщины обычно стирают, мчится маленький мальчишка. С большой копной выгоревших на солнце волос, босой, в одних портах он буквально летел, едва касаясь пятками травы.

— Маманя, маманя, побъют увсих! — кричал он, раздирая легкие. — Тама в городе. Увсих побъют! Бабка Степанида видела, да сказала всем передать… Маманя, маманя!

Бросив цыгарку, старшина уже бежал.

— … Да толком говори, толком, — тормошила одна молодуха мальчонку.

— Нимцы увсих собрали у старой цэрквы, — затараторил он, переводя глаза с одного взрослого на другого. — Сказыв, что побъют увсих! Вона сколько! — он растопырил пальцы на руках и что-то пытался ими изобразить. — Тама и Алька, и Колька! Бабка Степанида сказыв… Беги! Я зараз, как побег, как побег!

Часом позже в командирском шалаше.

— Что думаешь капитан? — Голованко недвусмысленно давал понять, то пора забыть о всех разногласиях и держаться друг друга. — Что это?

Тяжело вздохнув, разведчик стянул себя фуражку.

— Да все понятно, Илюха, — пробормотал, вновь вздыхая, словно вытягивая тяжеленный воз. — Наша по сути это вина! Помните, что в Березе было… Вот это и их ответ.

— Но как же так, — возмущению старшины не было предела. — Но мы же считай никого и не убили! Двое часовых у входа! Все! Больше никого и пальцем не тронули! За двоих пятьдесят человек?!

— Не знаю, что да как, но через мальчонку передали, что немцев кто-то покрошил знатно… Получается, что мы убили двоих. Кто же тогда остальных положил? Вы здесь не одни, старшина? Может из крепости кто уйти смог?

Тот в ответ только махнул рукой.

— Куда там! Кого в крепости нашли, все здесь… Вон они! Знаешь капитан, бои здесь сильные были… Заставы до последнего стояли. Там в землю их и закапывали! Но этой земле немцы пленных- то почитай и не брали…

Несколько минут после этих слов они сидели молча и каждый думал о своем. Старшина с горечью вспоминал свой первый и последний бой, когда его застава, ведя бой, каждую минуту ждала подкрепления. Капитан думал о другом. Он никак не мог поверить в то, что кроме них здесь был еще кто-то. «Место здесь больно приметное, — размышлял он. — Этих чудом еще не взяли… Ну не могут тут еще кто-то прятаться! Да, какой там прятаться?! Входит они почти танковый взвод разбили! Не уж-то окруженцы где-то здесь ходят?». Вдруг, его обожгла совсем другая мысль. «А если это кто-то из моего ведомства? Вторая группа?! Дублирующий состав, а может и основной… Тогда, получается это мы дублирующие. Точно, если смогли положить танковый взвод, то группа серьезно вооружена… Входит, мы шумим отвлекаем на себя внимание, а они спокойно собирают образцы и уходят на Большую землю».

— Все! Не могу так сидеть! — не выдержал старшина и вскочил. — Вы набедокурили, а кто-то там отдувайся!

— А, что нам делать? Сдаваться что-ли? Это война, старшина и мы солдаты этой войны!

— Понимаю, но все равно не могу! — не сдавался тот. — Не так я воспитан! Ты пока посиди тут, а я сейчас до одного места тут сбегаю… Хорошо?! А потом и поговорим, сдюжим что-нибудь сделать или нет. Вот и ладушки!

Старшина только исчез из шалаша, как капитан свистнул якута.

— Слушай, Абай, дело есть, — тихо проговорил капитан, глядя на меланхолично жующего разведчика. — Старшина только что куда-то вышел. Нужно тихонько посмотреть, куда и зачем… Только так, чтобы никто и подумать даже не мог… Ясно?! Давай, давай, родимый, догоняй.

«Отлично, — размышлял капитан, оставаясь один в шалаше. — От Абая не уйдешь… Пора, наконец-то, выяснить, что он от нас тут скрывает. А то развел, понимаешь, секретность! Оружие ему какие-то добровольцы приносят, еду — окрестные колхозники, гать лесовики делают… Что, он за идиота меня держит что-ли?».

Тем временем Абай, выйдя за пределы лагеря, привычно присел на корточки и начал вглядываться в едва примятую траву.

— Совсем не умеет ходить, — тихо бормотал он, осторожно трогая надломанный куст. — Зачем тогда в лес ходишь, если такой?

Здесь все было просто и понятно. Вот здесь выступило немного влаги на глинистой земле, поэтому и остался четкий след от сапога. Дальше старшина наступил на толстый корень дуба, покрытый плотным покровом мха. Примял немного его…

— Тут он постоял — постоял и все, — задумчиво пробормотал якут, внимательно всматриваясь в землю. — Нет ничего…

Он осмотрел все вокруг старого следа, но… Мох был не тронут. Густо росшие ветки стояли без единой царапины. Абай даже вверх взглянул, думая увидеть старшину раскачивающимся на дереве.

— Ай-яй! — недовольно пробурчал он, садясь прямо на ковер из буро-зеленого мха. — Совсем старый стал, совсем глупый… В лесу след найти не могу! Что бы сказал отец, если увидел меня?!

Абай снова и снова смотрел себе под ноги, надеясь обнаружить хоть какой-то намек на след, но все было напрасно. Старшина просто исчез с места, словно умел летать…

— Значит, старшина хитрый очень, — прошептал якут, сильно втягивая ноздрями воздух. — Хитрый и ловкий! Он почти обманул старого Абая! Почти обманул… Только курит он много… Очень много курит…

Все-таки старшина оставил один след и был он не на земле и не на дерево, а в воздухе. Чуткое обоняние якута уловило запах жуткой смеси, к которой так пристрастился Голованко.

— Уж не к старому лагерю ли ты пошел? — разговаривая сам с собой, якут перелез через нанесенные водой стволами деревьев. — Точно! А вот и следы!

Тут он резко пригнулся, заслышав чьи-то голоса. Осторожно выглянув из-за дерева, Абай увидел темный ватник пограничника. Старшина стоял к нему спиной и с кем-то громко разговаривал.

— … Я говорю тебе мы должны их выручить! — его голос слышался очень отчетливо, словно стоял он на расстоянии вытянутой руки. — Из-за нас их расстреляют… Понимаешь, из-за нас, из-за нашей глупости! Мы просто обязаны помочь! Мы должны их спасти! Теперь нас стало больше. У нас есть оружие! Ты ведь с нами?

Чужой, немного скрипучий голос, в ответ что-то пробурчал.

— Но там же рядом тоже лес, — не успокаивался Голованко. — Город просто утопает в деревьях… Это же просто находка для тебя! Помоги?! Там же дети и женщины! Это же не солдаты!

Голос опять что-то сказал. Абай совершенно ничего не понял. Слова вроде бы и слышались, но было не понятно, какие именно. Он осторожно перетек за ствол дерева и начал медленно сползать в овраг, откуда было совсем рукой подать до говоривших.

— Это точно поможет нам? Точно как у Леськи? — в голосе пограничника послышалось сильное сомнение. — Но все же узнают?! Да, да, я понял — главное спасти женщин и детей!

Якут уже был на дне оврага, когда под ногой предательски треснула толстая ветка. Она высохла уже давно и словно ждала, когда он придет и наступит на нее. Хруст был таким, словно кто-то выстрелил! Или это ему показалось. Он сразу же замер… Тело прильнуло к земле, стараясь слиться с ней, стать одним целым.

— Ох! — не успевшего перевести дух Абая, что-то резко прижало к земле. — У!

Это было словно упавшее бревно. Длинное, тяжелое! Однако не было ничего слышно! Нет! Был шорох… Тихий, незаметный, угрожающий. Раз! Тянувшиеся к финке руки, пришпилило к телу.

— А-а-а-а-а! — негромко застонал Абай, когда гибкие прутья врезались в предплечья. — Больно!

— Подожди! Не надо так, — раздался сверху голос старшины и руки немного ослабли. — Это же Абай!

49

Абай с трудом приходил в себя. Было тяжело дышать — лицо практически уткнулось в мохнатый пучок пахнущего гнилью мха. Вдобавок затылок отдавался тяжелой ноющей болью.

— … Все будет нормально, Степаныч, — успокаивающе пробурчал незнакомый хрипловатый голос. — Есть у меня еще кое-какие секреты… Немцы будут сильно удивлены, когда увидят нас.

Судя по голосу говоривший был совсем рядом, чуть не на расстоянии вытянутой руки.

— Хорошо, — проговорил старшина, словно смиряясь с чем-то неизбежным. — Сделаем по твоему! А с ним-то что делать? Кажется, он все слышал. А мне сейчас не нужны никакие лишние вопросы.

Земля по якутом неуловимо зашевелилась. Казалось, земляные пласты выгнулись и подбросили его в воздух. Не успев даже охнуть, Абай оказался на ногах, но по прежнему полностью спеленатый словно младенец.

— Смотри-ка очнулся, — недовольно пробормотал пограничник, переминаясь с ноги на ногу. — Вот сукин сын нашел все-таки меня… Думал, что покружу-покружу и оторвусь от него. Ан нет, не получилось! Ну и что будем делать?

Вокруг стало совершенно тихо. Якут прищурил глаза, отчего он вообще превратились едва заметные щелки. Старшина стоял совершенно один и рядом не было ни души!

— Думаю, он понятливый, — вновь прозвучал чей-то голос, но уже совершенно рядом с ним. — Ему ни надо ничего объяснять, он сам все поймет.

Тот тем временем попытался повернуть голову, но что-то его держало чересчур надежно.

— Что, Абай, ты ведь ничего не видел и не слышал? — якут не верил своим глазам — этот странный голос шел прямо от дерева. — Мы ведь понимаем друг друга?

Это было дерево! Дерево с большой буквы «Д»! Огромный дуб патриарх, корни которого выползли наружу будто им не хватает места под землей. Ствол, нависавший над ними, был весь в буро-черных складках, местами отчетливо напоминавших человеческие раны… Весь мир якутского охотника в мгновение ока перевернулся с ног на голову. Всю свою молодость он презирал своего отца — потомственного шамана целого десятка стойбищ. Ведь как же иначе, он был активистом, боровшимся с пережитками прошлого, с мракобесием, в котором погряз якутский народ. Разве мог он, убежденный комсомолец, уважать своего отца, который, подумать только рассказывал о каком-то великом дереве — опоре всего мира. Нет! Все его речи он отвергал сходы, обвиняя того в старческой глупости…

— Как же я мог? — шептал он в каком-то забытьи. — Почему я стал таким? Отец?! Отец, это я, Абай?! Смотри, вот он я, стоя перед тобой на коленях…

Перед его взором стояла давняя картина, которую он, как ему хотелось думать, уже давно и благополучно забыл… Умиравший отец, палец крючковатый палец которого был обвиняющие направлена в сторону Абая. «Попомнишь меня! Попомнишь мои слова! — билось в его мозгу огненными молотками. — Аал Луук Мае, прими мое тело в свои объятия! Иччи, сопроводите меня к подножию великого дерева! Я честно служил вам в этом мире и буду также служить в другом…».

Ноги пожилого охотника медленно подогнулись и он рухнул вниз прямо на кусок узловатого корня.

— Отец, отец, ты меня слышишь? — сын старого шамана шептал, обращаясь в сторону дерева. — Отец, я увидел Аал Луук Мае… Ты мне говорил, но я глупый молодой тырген не верил тебе! — По морщинистым щекам текли слезы. — Я увидел Мировое дерево. Значит иччи не забыли старого Абая и явили ему свою милость…

Зрелище стоявшего на коленях, плачущего и вдобавок что-то бормотавшего человека так поразили пограничника, что он растерялся.

— Абай, ты что? — он похлопал его по маскировочному халату. — Перестань! Все будет нормально! Это же я, Голованко! Ты, что не узнаешь меня?

Но взглянув в помутневшие глаза он понял, что хлопки по спине и крики здесь вряд ли помогут. Хлипкое тело, с которого начали медленно сползать гибкие корни, медленно закачалось.

— О, Аал Луук Мае, пусть вечно твои ветки купаются в голубом небе и ночами тебя укрывают самые пушистые облака…, — Абай мерно раскачивался из стороны в стороны, тихо что-то приговаривая. — Пусть корни твои никогда не знают недостатке в живительной влаге! Пусть дикие звери обходят тебя стороной!

Переминавшийся с ноги на ногу, Голованко отошел от него подальше.

— Что, Степаныч, страшно? — Лес оказался тут как тут, возле его уха. — Я же говорил, с ним проблем не будет!

— Что ты такое говоришь, Андрей? — удивился Голованко. — Посмотри на него? Что я капитаны скажу? Что он тронулся умом, когда услышал как разговаривает дуб?

Гибкие путы корней окончательно сползли с тела якута, но он словно этого не заметил. Его туловище продолжало раскачиваться из стороны в сторону как маятник.

— Старшина, он же сделает все, что ему не скажут, — дубовая ветка качнулась в сторону якута. — Мне кажется, меня приняли за какое-то божество…

Наконец, человеческий маятник качнулся слишком сильно и Абай упал на живот. Он раскинул руки и начал медленно ползти к дубу. Его голова при этом буквально ковыряла собой мох.

— О, Аал Луук Мае, не гневайся на твоего сына, — коричневатые пальцы с благоговением коснулись морщинистой коры и начали осторожно скользить по ее складкам. — Если такова твоя воля, выпей мою жизнь! Я ничто перед тобой, Аал Луук Мае!

Ветер, шевеливший до этого ветки деревьев, затих. Вокруг стало тихо. Не слышалось даже бормотание якута.

— Ты готов, тырген? — Старшина от неожиданности даже вздрогнул, насколько изменился голос Андрея. — Хватит ли у тебя мужества посмотреть на меня своими лживыми глазами? Или ты снова убежишь, прикрываться бесполезными железками? Посмотри на меня?

Если старшина вздрогнул, то из якута пронзил настоящий разряд. Его тело задергалось, руки и ноги разбросало в разные стороны. Трясучка продолжалась пару минут.

— Я готов…, — еле слышно прошептал Абай, поднимая голову наверх. — Я еще сильный… Я пригожусь…

Почва вздрогнула, выпуская из себя черные жгуты корней. Жутко извиваясь, они вновь вцепились в его конечности, оттягивая их в сторону.

— Я готов, Аал Луук Мае, — страх уже исчез из его глаз, теперь там поселился все сметающий экстаз. — Я готов служить тебе! Только скажи, я все исполню!

Его душа ликовала. Он смотрел на великое божество, о котором в своем босоногом детстве слышал столько легенд. Оно тоже смотрело на него! Аал Луук Мае призвало его служить себе! Его, изменника Абая, уже давно забывшего веру предков, Мировое дерево призвало к себе…

— Тогда закрой глаза и…, — дерево уже шептало, почти мурлыкало. — Верь мне, сын Великого леса! Закрой глаза и засыпай! Я дам тебе великую силу и укажу врага, который грозит мне. Засыпай… Ты проснешься великим богатырем…

Его глаза медленно закрылись, дыхание начало выравниваться, лишь губы что-то шептали.

— Я Элей Боотур… Я великий Боотур, не знающий страха…

Тело якута осторожно спеленали корни и накрыли длинные ветви.

— Андрей, ты его не того? — вдруг очнулся Голованко от увиденного. — Нельзя же так! Он свой!

— А я кто, по твоему? Выродок, что-ли?! — совсем по человечески огрызнулся Андрей, на глазах становившийся все более похожи на прежнего Андрея. — Не бойся, с ним будет все хорошо… Помнишь, я обещал немцам сюрприз? Вот с его помощью я это и сделаю… Иди и готовь отряд.

Ничего не сказав в ответ, Голованко повернулся и двинулся обратно, стараясь больше ни на что не обращать внимание.

— Как говориться меньше знаешь — лучше спишь, — пробормотал он, перепрыгивая небольшую яму. — Завтра с ним и решим остальное… Главное спасти женщин и детей. Главное они, а все остальное ни единой копейки не стоит! — разговаривая сам с собой старшина все больше и сам верил в свои слова. — Спасем, значит не зря живем на этом свете! А нет, так нам надо! Что же мы за мужики, если годимся только на то, чтобы жрать да спать!

50

Прямо напротив здания горкома партии, которое сейчас занимала немецкая комендатура, располагалась небольшая площадь или, лучше сказать, довольно широкая улица. Ее часть была покрыта довольно неровной брусчаткой, которую судя по камням добывали совсем недалеко, в местном карьере. По обеим сторонам улицы стояли бывшие купеческие дома, глядевшие на людей разбитыми или заколоченными окнами. Кое-где и уцелевших стекол время от времени выглядывали какие-то тени, которые мельком взглянув сразу же прятались в полумраке комнат.

— Господин майор, ваше приказание выполнено! — фон Либентштейн спускался с высокого крыльца комендатуры, когда перед ним вытянулся худой до невозможности солдат. — Профессор доставлен.

Легкое, почти барское, движение руки отпустило рядового, чем тот сразу же и воспользовался. «Что за сброд набирают в армию? — с некоторым возмущением подумалось Вилли, отметившего и нескладную фигуру солдата, и висящее мешком обмундирование, и отсутствие на лице должного выражения. — Расслабились!».

Рудольф Шпаннер стоял возле одного из домов и с презрением рассматривал каменную кладку одного из домов.

— Какое убожество…, — бормотал тот сквозь зубы, ощупывая выщербленные красные кирпичи. — О каких архитектурных направлениях тут можно говорить? Это быдло может строить лишь такие казармы…

«О! Да, наш профессор считает себя настоящим арийцем, — сделал себе зарубку майор. — Надо это запомнить».

— Профессор Шпаннер?

— Да, — тот повернул недовольное лицо на человека, посмевшего его отвлечь. — Уж не вы ли вы тот самый Вилли фон Либентштейн, о котором мне сообщили в письме?

«А досье не обмануло, — внутренне улыбнулся майор, услышав такое приветствие. — Этот чертов профессоришка считает себя пупом земли. Думает, если к нему благоволят на верху, то со мной можно и не считаться… Интересно».

— Хм…, — Шпаннер терпеливо дожидался реакции на свои слова. — У вас видно отнялся язык?

— Знаете, дорогой профессор, — наконец-то, соизволил начать говорить Вилли. — Вы видно не совсем хорошо поняли то, что было написано в письме. Странно! Там отличный шрифт. Но я сейчас вам освежу память и потом мы с вами сразу же приступим к работе как настоящие друзья. Так, ведь, профессор?

В полном недоумении тот смотрел на офицера, словно пытался обнаружить в нем признаки сумасшествия.

— Вот смотрите, это самый обыкновенный парабеллум, — майор вытащил свое оружие и неожиданно выстрелил возле самого уха Шпаннера. — Это одно из самых прекрасных убеждающих средств из тех, которые мне известны… Вы поймите одно, профессор, здесь вам не Германия! Это Восточный фронт и здесь с вами никто сюсюкаться не будет!

Лицо Шпаннера медленное меняло свой цвет с естественного на серый, через несколько секунд на нем появились красные пятна.

— Надеюсь, теперь мы с вами друг друга понимаем, — продолжал улыбаться Вилли, застегивая кобуру. — А раз так, то вот вам первое задание… Я собрал тут кое-какие образцы и мне нужно ваше заключение!

— Я все-таки не пойму, — голос ученого чуть дрожал после такого представления, да и вид его был несколько пришибленным что-ли. — В связи с чем вам может быть так интересно мое мнение…

Во время их разговора пустая площадь начала медленно заполняться народом. Группки по два — три человека выходили из каких-то подворотен, кучки по-больше выползали из прилегающих улиц. С неприятным скрипом открывались двери домов, выпуская прижимавшихся друг к другу его жителей.

— Кстати профессор, вы присутствуете при очень любопытном мероприятии, — перебил его майор, показывая рукой в сторону. — Сегодня мы повесим с десяток большевиков. Надеюсь вы останетесь с нами…

Прикладами карабинов солдат быстро выстроили толпу возле странной деревянной конструкции, в которой профессор только сейчас опознал виселицу. Высокое напоминавшее футбольные ворота сооружение блестело на солнце свежеобтесанными бревнами. На верхней перекладине кто-то уже закрепил веревки.

— Смотрите, сейчас все начнется, — майор участливо развернул профессора за локоть. — А вы цените, профессор, мое к вам расположение…. Мы ведь с вами находимся на самых удачных местах, почти в ложе! — пошутил офицер.

К людям вышел какой-то невысокий лысоватый человек и начал что-то зачитывать с листка бумаги.

— О чем он говорит? — спросил заинтересовавшийся профессор.

— Совершенную банальность, — бросил в ответ майор, внимательно следя за толпой. — За совершенное на немецких солдат нападение… подлежат … заложники… Это ни так интересно. А вот дальше…

Он получал просто иезуитское наслаждение, наблюдая за реакцией толпы на выкрикиваемые фамилии, приговоренных к смертной казни.

— Смотрите-смотрите, профессор, как это мило! — ухмыльнулся Вилли, демонстрируя идеальный оскал. — Верная супруга рыдает на груди у приговоренного мужа! Прелестно! Просто прелестно!

У деревянного помоста стоял плотный мужчина, повиснув на котором рыдала молодая женщина. С ее головы сбился темный платок, освобождая иссиня черные волосы.

— А этот? — палец лениво ткнулся во второго. — Как держится? Ему через пару минут в петлю, а он выглядит молодцом. Признаться, даже я не уверен, смог бы держаться с таким же мужеством… А вы, профессор? Насколько я знаю, с учетом всех ваших заслуг перед большевиками, вам тоже может предоставиться такой шанс?!

— Знаете, господин майор, — пропустил мимо ушей последнюю фразу Шпаннер. — Есть достаточно достоверные научные изыскания, которые доказывают, что славянские народы по своей сути не так далеко отошли от животного состояния. Может быть именно этим и объясняется такое их поведение…

Продолжавшую рыдать женщину тем временем оттаскивали двое немцев, с трудом оторвавшие ее от мужа.

— Очень может быть, — задумчиво проговорил майор, пристально наблюдая за вторым приговоренным. — Говорите, почти животные? Очень может быть! Я бы с превеликим удовольствием почитал такую монографию… Капрал, что это за старик? Нет! Вон тот! Да! Второй!

Уже через несколько минут ему все доложили.

— Рудольф, вы разрешите так вас называть, — не дождавшись ответа Вилли продолжил. — Это бывший управляющий сельскохозяйственной артелью, его еще называют, если не ошибаюсь, «колхоз». Ему 61 год. Как следует из доноса убежденный противник Германии… Шпаннер, а как вы посмотрите на то, чтобы придать этому представлению немного динамизма? А? Капрал, объявите, что тот кто согласиться привести приговор в исполнение, будет освобожден от наказания! Каков ход?

Взмыленный переводчик, ежеминутно протиравший вспотевшую лысину, объявлял новость громко, но при этом немного заикался.

— Вот сейчас мы и проверим, насколько далеко они ушли от животных, — с улыбкой произнес офицер в строну Шпаннера. — Уверен, сейчас они сцепятся друг с другом…

По-видимому, невиданное зрелище захватило и профессора. Он подслеповато щурил глаза, пытаясь не упустить ни единого акты драмы. Лицо раскраснелось.

— Какие экземпляры! — в восхищении бормотал он. — Какой чудесный материал пропадает! Мне так этого не хватало!

Люди у эшафота стояли неподвижно словно статуи. Солдаты ждали, ждали люди, ждало и Верховное командование.

— Ну! Кто-нибудь?! — не мог устоять на месте майор. — Капрал, объявите, что даю 100 рейхсмарок этому человеку! Опять никого?! Ладно! Будем расстреливать по одному человеку из толпы, если этот человек не появиться!

Услышавшие перевод люди на секунду замерли и сразу же попытались разбежаться! Воздух прорезали очереди! Одна за другой! Люди вновь отхлынули от краев площади и сгрудились в одну кучу.

— Похоже, профессор вы правы, это ублюдки гораздо ближе к животным чем к человеку! — заметил майор, прижимая к носу надушенный шейный платок. — Они даже смердят как-то по особому… Думаю, пора заканчивать этот цирк!

— Господин майор, подождите! — Шпаннер как-то странно посмотрел на офицера. — Не кажется ли вам, что это очень расточительно…, — перехватив непонимающий взгляд, тот поспешил объясниться. — Ну, уничтожать такой великолепный материал для научных изысканий. Мне бы пригодились пару таких экземпляров для опытов.

«В чем-то конечно этот самовлюбленный болван прав, — подумал Вилли, не торопясь с ответом. — Нам вполне может понадобиться расходный материал и не факт, что потом может оказаться поблизости что-то подходящее. С другой стороны, этим варварам нужно показать, что с нами шутить нельзя! Надо сразу показать, кто здесь хозяин… И пролитая кровь при этом может оказаться очень хорошим аргументом».

— Дорогой Рудольф, — майор смахнул с плеча профессора невидимую пылинку. — Я понимаю, что ваши изыскания крайне важны для Рейха, но и вы поймите меня. Если раба хотя бы изредка не наказывать, то он перестанет вас слушаться! Эта экзекуция должна стать показательной, иначе мы можем посеять неверие в нашу силу… Вы понимаете меня, профессор? Для ваших опытов в самое ближайшее время мы найдем все необходимое…

Увидев поданный знак, капрал скомандовал и приговоренных повели к месту казни… Они шли в полной тишине. Раздавалось лишь шарканье ботинок и сапог по брусчатке. На это мгновение, пока они поднимались по деревянной лестнице, смолкли даже разговоры среди солдат.

— Товарищи, — закричал вдруг, поднимавшийся последним. — Товарищи, не верьте им! Красная Армия раздавит эту гниль! — от толчка в спину он потерял равновесие и слетел с импровизированного эшафота. — Железным катком она раздавит…, — раздосадованный солдат пустил в ход приклад карабина, отчего парень с хрипом согнулся.

Пока его поднимали, остальным уже накинули петли на шеи.

— Ну вот и все, — пробормотал майор, в мыслях вновь возвращаясь к поиску ответов на мучающие его вопросы. — Нужно прочесать весь этот гнилой угол и вернуть все, что эти выродки у меня унесли! Профессор, там уже нет ничего интересного! Через несколько секунд на веревках будут мотаться труппы, — майор решил рассказать профессору обо всех странностях, сопровождавших его задание последние недели. — В эти чертовы дни я видел много очень странного и крайне непонятного! И чтобы со всем этим разобраться я нуждаюсь в вашей помощи…

Шпаннер, едва успел открыть рот, как угол комендатуры — довольно крепкого кирпичного дома еще дореволюционной постройки, покрылся трещинами и на глазах стал разваливаться. Казалось, его что-то распирало изнутри… То тут то там длинные кирпичные ошметки вырывались из кладки и падали на землю. Извилистые трещины с хрустом рвали кирпичное полотно, и наконец, угол полностью рассыпался.

— О, черт! — заревел, покрытый с ног до головы побелкой, майор. — Капрал! Что здесь такое твориться?

Толпа заволновалась. Головы, покрытые кепками, картузам, цветастыми платками, нервно задергались по сторонам. Капрал, зажимая рукой висевшее на ошметках кожи ухо, бестолково метался между солдатами.

— Господин майор, господин майор, — почти оглохшего Вилли кто-то сильно дергал за рукав кителя. — Где ваши солдаты? Куда они делись? Что это такое? — наконец, он встретился глазами с побелевшим словно снег лицом профессора. — Это … Это …

Словно во сне Вилли медленно повернулся.

— Бог мой! — от увиденного вырваться могло только это и ничто другое. — Господи! Солдат! Стреляй! Огонь! Огонь!

Стоявшие возле комендатуры солдаты с лающими воплями стреляли куда-то в сторону подвала, из которого кто-то или точнее что-то лезло. Небольшое окошко с торчавшими из него огрызками железной решетки изрыгало какую-то массу.

— А-а-а-а-а! — завизжал один из солдат, до которого дотянулась темная жижа. — А-а-а-а-а!

— В комендатуру! Быстрее! — закричал майор, толкая вперед профессора. — Там телефон! Генерала фон Гейера! Быстрее!

— А-а-а-а-а! — подскользнулся и упал второй солдат, через мгновение исчезнувший в темноте подвала. — А-а-а-а! — раздавалось его булькание.

50

Разведчик сидел возле костра и с меланхоличным видом смотрел на переливающиеся сполохи огня.

— Вот так и мы, — еле слышно бормотал он. — Все разные, а сгораем и становимся одним пламенем… Ну, наконец-то! Я уж подумал чего! — со стороны оврага медленно шел якут. — Что так долго? Давай рассказывай. С кем он там встречался?

Якут сел как и всегда, скрестив ноги. Невозмутимо вытащил свою неизменную трубку и выбив искру, закурил. Все это он проделал молча, без единой эмоции на своем словно вырубленном из дерева лице.

— Рядовой Тургунбаев, встать! — прошил, не выдержав, Игорь. — Встать и доложить по всей форме!

Тот лишь раскрыл чуть по шире свои щелки-глаза и тихо проговорил:

— Все, командир, нет больше рядового Тургунбаева… Он был там, в другом мире… Великая Аал Луук Мае призвала меня служить ей.

Слово «охренеть» крайне слабо характеризовала состояние разведчика, в которое он впал после таких слов. У него просто в голове не укладывалось, что Абай, старина Абай, которого даже облезлые обозные собаки не признавали за серьезного противника, решил дезертировать…

— Абай, ты что? Абай, ты пьяный что-ли? — с надеждой в голосе спросил он, пытаясь хоть учуять запах алкоголя. — Это старшина чем-то напоил?

Пожалуй, только это могло все объяснить. Зная сладость якута к алкоголю, капитан решил, что Абая кто-то напоил и тем самым спокойно вывел из игры.

— Нету больше Абая Тургунбаева, — вновь подал голос тот, выдыхая густо и едкий дым. — Перед тобой, командир, Элей Боотур! — голос вечно индифферентного мужичка с ноготок заметно окреп. — Я Элей Боотур — защитник Великого Леса!

Такого бреда капитан слушать больше не мог и с размаху двинул ему в челюсть. У него, бывшего чемпиона по боксу в среднем весе среди юниоров Ленинграда, удар был поставлен что надо. Если уж попадет, то сразу можно было выносить.

— О! Падла! — кулак словно и кирпич ударился; судя по хрусту с кистью на время можно было по прощаться. — Что там у тебя?

— Не надо, командир, даже не пытайся, — твердо проговорил Абай, качай головой. — Ты не справишься со мной! Аал Луук Мае наделила меня силой! Теперь я Элей Боотур, сметающий врагов в славу Великого Леса.

— Что здесь такое твориться? Что с тобой сделали, Абай? — шипел от боли капитан, поворачиваясь на бог, чтобы освободить кобуру. — Это Голованко? Да?! Отвечай, старый кусок дерьма, когда тебя спрашивает твой командир!

Кобуру он уже давно держал расстегнутой. Оставалось только левой рукой достать пистолет и расставить все точки над «и».

— Тебе же говорят, не спеши, разведка, — в кобуру вцепилась чья-то рука. — Сейчас тебе все объяснят… Что вы все какие, чуть что, так сразу за пистолет хвататься? А?

Ненавидящий взгляд наткнулся на присевшего рядом старшину.

— Не надо, не надо, — вновь проговорил Абай, садясь чуть ближе. — Старшина все расскажет, старшина все знает…

— У тебя ведь много вопросов, Игорь? — при свете костра Голованко выглядел столетним стариком, который чудом доживает свои последние годы. — Думаешь, мы от тебя что-то скрываем… Да-да! Скрываем! Но, поверь мне, плохое это знание. По нем, лучше бы тебе этого и не знать… Что не согласен? По глазам вижу, что не согласен! Ведь свои же шлепнут, если что прознается. Понимаешь, какие тут вещи замешаны?

Капитан набычился.

— Не тебе решать, кто и что должен знать, — пробурчал он, продолжая баюкать поврежденную руку. — А ты, гад, под трибунал пойдешь! — бросил он в сторону приумолкнувшего Абай. — Говори, что хотел или идите оба к черту!

Старшина устало вздохнул и разве руками, словно говоря, что предупреждал.

— Ты искал, почему немцы так интересуются этим районом? Тогда вот в чем дело! Абай, покажи! — длинный потертый плащ явно с чужого плеча распахнулся. — Смотри, вот оно…

Ничего не понимающий, Игорь наклонился вперед. Костер уже догорал и было сложно что-то разглядеть в его свете.

— Повернись-ка к свету, — буркнул он якуту. — Ни черта не видно!

Тот послушно повернулся и совсем освободил руку из рукава.

— Что это такое? — в первое мгновение капитана чуть не вывернуло на изнанку от увиденного. — Старшина, какого черта это у него?

— Это дар Аал Луук Мае, командир, — прошептал Абай с благоговением ощупывая коричневые наросты на коже. — Теперь я настоящий воин подобно героям древности! Теперь я Элей Боотур!

Освещаемое красноватым пламенем обнаженная часть тела выглядела ужасающе. Багровые сполохи играли на выбивающихся тот там тот тут из тела крошечных, небольших и совсем огромных рубцов, так похожих на отвратительных червей. Абай, видя брезгливость на лице капитана, приподнял руку и медленно ее согнул в кулаке…

— Черт! — отшатнулся разведчик. — Что это за дерьмо такое?

Пальцы осторожно сжимались, заставляя темные наросты набухать и двигаться одновременно с этим.

— Это всего лишь одежда, — шептал Абай, поворачивая руку перед глазами капитана. — Она ни что!

Он вытащил из брезентового подсумка мутноватый патрон, еще хранивший остатки смазки, и сжал его двумя пальцами.

— Что за фокусы вы мне показываете? — разведчик взял протянутый ему патрон. — Объяснит мне кто-нибудь или нет?!

Металлическое тельце, удобно устроившееся между двумя пальцами, было окончательно изуродовано. Его сплющили, словно это была пластилиновая трубочка.

— Игорь, — негромко произнес старшина. — Тут такое дело… Я сам сразу не поверил, ну, потому что такого просто не могло быть… Этот лес, что вокруг нас… Он не простой! Вот!

Капитан чувствовал себя так, словно над ним издевались. Да, да, издевались, в прямом смысле этого слова! Ему, боевому командиру, разведчику, рассказывали какой-то бред, достойный в лучшем случае в качестве сказок для малышни.

— Короче, не могу я рассусоливать, что да как…, — решился, наконец-то, старшина. — Лес этот живой! Вот так-то, разведка.

Чувство нереальности от происходящего с ним еще более усилилось. Капитан еще раз бросил внимательный взгляд на сидевших напротив него людей.

— Подожди, подожди, не делай поспешных выводов! — словно прочитав что-то в его глазах, вскочил Голованко. — Подожди несколько минут! Андрей! Андрей, ты слышишь меня! Покажись ты, черт тебя дери, а то капитан может наделать глупостей…

«Надо решаться, — капитан как можно более естественно подтянул руку к поясу. — Их только двое! Абая придется в расход, а то проблем потом не оберешься с этим психом. А вот чертова погранца надо бы взять живьем…». Кончики пальцев левой руки скользнули к кобуре, нащупывая ребро пистолетной рукояти. Пока все шло именно так, как и должно быть. Старшина стоял не так далеко и смотрел в сторону высокого дуба, продолжая сотрясать воздух. Сидевший на корточках Абай, также не отрывал взгляда от дерева.

Ноги отозвались ноющей болью, когда разведчик попытался резко вскочить. «Черт! Скрутило! — чертыхнулся он, вырывая пистолет из кобуры. — На!». Вскинутая рука направила оружие прямо на якута. Шаг в сторону, чтобы удержать равновесие. Еще один напротив!

— А! Падла! — зарычал он от боли в ногах. — Отпусти!

Кто-то резко подсек его сзади и всей своей тушей капитан нырнул прямо к костру. Бесполезный пистолет выскочил из его руки прямо под ноги старшине.

— Что за сволочь? — попытался всем телом выгнуться капитан, чтобы добраться до нового противника. — Где ты?

Сзади никого не было! Лишь только его ноги, почти у самых сапог, были крепко прихвачены каким-то странным, блестящи при свете костра, ремнем, конец которого уходил под землю.

— Аал Луук Мае, — с придыханием прошептал якут, успевший к этому времени схватиться за винтовку. — Явила свою волю…

— Андрей, но не так же, — недовольно произнес старшина в никуда, пытаясь развязать этот жгут. — Зачем это было делать? Просто показался бы и все!

— Хорошо, хорошо, — ворчливо кто-то пробурчал. — Вот он я…

Почти около них что-то заскрипело. И звук был какой-то непонятный… То ли скрипели плохо смазанные дверные петли, то ли какой-то механизм с трудом проворачивался… Вдруг, раздался громкий хруст, и резко вспотевший капитан почувствовал, что его кто-то приподнимает за шиворот.

— Что за… — едва начал он, заелозив ногами. — Черт!

Через мгновение он уже висел над поляной, как провинившийся кутенок, которого хозяин прихватил за шкирку.

— Ты все еще не веришь в меня, человек? — звук раздался прямо у самого уха, будто кто-то залез на дерево, потом прополз по ветке и наклонился к повешенному человеку. — Веришь? Или повесить тебя чуть выше?

Снизу, где-то метрах в двух — двух с половиной, открыв рты смотрели люди.

— Отпусти меня, — сипло прошептал капитан, горло которого ощутимо сдавило. — Отпусти, поговорим…

— Но смотри у меня! Не лапай больше оружие, пока с тобой говорят! Понял?!

Хруст повторился и подвешенное тело начало медленно опускаться. Едва его ноги коснулись земли, как он шумно задышал…

— Черти полосатые! — отдышавшись произнес капитан, демонстративно держа руки чуть согнутыми в локтях. — Хорошо! Давайте поговорим… Где этот ваш Лес? — Чуть не задохнувшись, Игорь, как ему казалось, был готов практически ко всему. — Поговорим…

Стоявший перед ним дуб неожиданно встряхнулся. Это чем-то напоминало то как у кошки волосы встают дыбом на холке. С неуловимым шуршанием по стволу пробежала серая волна, после которой бугристая кора начала трескаться. На ее неровностях поплыли острые валы, глубокие ямы, тот тут то здесь начали образоваться светлые проплешины.

— Стоп, стоп, — забормотал пораженный капитан, непроизвольно нащупывая кобуру. — Что это вообще такое? Лес? Какой к черту Лес? Старшина, — в какой-то момент ему даже захотелось сбежать, но он с трудом пересилил себя и остался стоять. — Все хватит! Хватит! Кто ты такой?

Кора вмиг одеревенела! Древовидные чешуйки вновь застыли неподвижной стеной!

— Теперь я Лес! — зашуршала словно от сильно ветра листва дуба. — Я Лес! — голос послышался уже чуть ближе. — Для тебя я лес! — твердо проговорил кто-то.

51

г. Москва. 2 июля 1941 г. далеко за полночь

Окна в кабинете задернуты тяжелыми шторами, но все равно несколько еле заметных лучиков выбивается.

— Ты когда-нибудь думал о том, почему я такой? — давно погасшая трубка лежала на зеленом сукне, словно напоминание о позднем времени. — А, Лаврентий?

Сидевший напротив него невысокий мужчина бросил массировать переносицу и попытался встать со стула, но был остановлен взмахом руки.

— Иосиф Виссарионович…, — начал он.

Тот вскинул голову и недовольно произнес:

— Брось ты это… Мы с тобой не первый год знаем друг друга… Скажи мне честно, ты думал о том, почему я такой жесткий?

Молчание было недолгим.

— Знаешь, Коба, что я тебе скажу, — легкий акцент делал речь слегка растянутой, отчего создавалось впечатление, что человек не знает что сказать и тянет время. — Мы жили и живем в очень непростое время… Ты помнишь, царскую охранку? Нас называли боевиками и травили как крыс… Потом белые…, их сменили свои… Врагом может оказаться любой или почти любой. Может это сделало нас такими какими мы есть.

Из трубки вновь потянулся неуловимый дымок. Крепкий табак помогал думать…

— Жизнь, враги…, — откинулся он на спинку кресла. — Нет, Лаврентий! Нет! Это было бы слишком просто! Всю свою жизнь я провел на ногах! Я метался, рвался, я был везде… Понимаешь, я боюсь за всей этой мишурой, что меня сопровождала, упустить что-то важное! Запомни, какой бы ты не владел важной и полной информацией, всегда где-то рядом может быть что-то такое, может и незаметное вовсе, что мгновенно перевернет все с ног на голову! Вот только как найти это! Вот в чем главная проблема…

Его взгляд с беспомощностью прошелся по стене, на которой висела истыканная красными и синими иголками карта Союза, потом по огромному столу, на котором в беспорядке лежали какие-то документы, справки, книги.

— Смотри, видишь, сколько всего навалено? — рука тяжело опустилась на подлокотник кресла. — Сводки фронтов, донесения, информации! Они вес ждут, что я им скажу! Совсем своей головой думать разучились…. Лаврентий, я боюсь, что делаю что-то не то…

Небольшие очки уже давно были отложены в сторону. Берия смотрел с таким искренним удивлением, что даже не пытался этого скрыть.

— Вот-вот…, — заметив это, тяжело пробормотал Сталин. — И ты тоже чего-то ждешь от меня… Думал, что я железный? Может я был когда-то таким… Но те времена уже давно прошли! Ладно, Лаврентий, забудь об этом обо всем! Мы поговорили и поняли друг друга, но об этом надо забыть…

Он тщательно постучал о пепельницу, выбивая сгоревший табак. Потом вытащил из груды документов какую-то подшивку с кучей самого разного рода грифов.

— Вот посмотри на это, — проговорил он, протягивая пачку листков. — Что-то мне подсказывает, что это и есть то самое важное, что мы упускаем… Посмотри-посмотри и выскажи, что думаешь об этом.

Они сидели молча минут десять — пятнадцать, в течение которых тишину кабинета прерывало лишь шуршание переворачиваемых страниц. Наконец, Берия оторвался от документов и посмотрел на Сталина.

— Смотри-ка…, — проговорил он, усмехаясь. — Думал, что разведупр совсем мышей не ловит, а они вон что накопали. Молодцы! Голиков только пришел и уже есть результат… Только Коба не уверен я, что это все правда! Гитлер не пойдет на применение химического оружия. Травить гражданских в лагерях — это одно, но применить его в войне с нами — это совсем другое!

Кресло тихо скрипнуло. Сталин встал и, заложив одну руку за спину, пошел вдоль стола. Берия сразу же передвинул стул, чтобы следить за шагающей фигурой.

— С одной стороны ты совершенно прав. Немцы уже добились многого: захвачены некоторые промышленные и сельскохозяйственные центры нашей страны, разбиты или сдались в плен тысячи советских солдат. В таких условиях скорее мы должны пойти на применение химического оружия, чем они! Думаю, что это не химическое оружие! Есть мнение, что это игра. Так сказать нам кидают кость, чтобы скрыть что-то еще более страшное. Вот мне и хотелось бы узнать, а что они там прячут такого… Думаешь наши справятся?

— Не знаю, не знаю, Коба, — задумчиво сказал тот, в очередной раз протирая стекла очков. — Разведупр последнее время остался почти без кадров. Голиков конечно мужик основательный, дотошный, но один он все не вытянет. Ему бы в помощь кого выделить… Посмотрю я у себя. Есть у меня на примете хорошие ребята.

— Ладно, иди, поздно уже, — проговорил Сталин, устало усаживаясь в кресло. — Я еще посижу немного… Давай, давай, иди. Завтра поговорим.

Дверь за ним мягко закрылась и настала тишина.

— Чую я Лаврентий, нюхом чую, — шептал оставшийся один человек. — Чую, что здесь что-то есть… А ты, ведь удивился. Не ожидал видно, что у меня есть в запасе такой козырь.

Он не все показал своему верному псу.

— Эх, Лаврентий, Лаврентий, не любишь ты работать в команде, — продолжал шептать хозяин кабинета. — Все норовишь один да один, и чтобы все было под контролем… И чтобы никто ни ухом ни рылом… Чувствую, не доведет это тебя до добра!

В руках у него оказалась еще одна папка с бумагами. Он открыл ее и перед глазами оказались с десяток разнокалиберных бумаг, с тщательностью разложенных в хронологическом порядке с приведенной тут же небольшой аннотацией.

— Значит, немцы зашевелились, — вновь произнес он вслух, вглядываясь в нечеткий печатный текст. — Так… Осуществляются карантинные мероприятия. Что у нас тут еще? Формируются специальные группы. Это у нас состав, численность. Ого! По сведениям радиоперехватов было изолировано более ста человек, из которых половина умерла в первые два дня.

Остро заточенный карандаш с нажимом прошелся по поля документа, оставляя небольшую заметку — «передать ученым для уточнения».

— Документ от 1 июля, — перевернул он очередную страницу. — Приказ генерала Гейера об ужесточении карантинных мероприятий. Смотри-ка, как размахнулись! Это же почти 100 квадратных километров! … «Полностью изолировать! … Обеспечить тотальный контроль за всеми выезжающими немецкими подразделениями. Досмотру подлежат… В случае обнаружения случаев распространения эпидемии на гражданское население уничтожению подлежат все инфицированные, включая членов их семей…», — карандаш вновь сделал заметку — «разведупру разобраться». — Это нельзя пускать на самотек!

С каждым новым документом ситуация становилась все более запутанной. При разговоре с Берией Сталин был практически уверен, что в этом районе немцы испытывали какое-то новое оружие. Все известные ему на тот момент факты очень хорошо укладывались в это предположение. Это и абсолютная секретность, и изоляция громадной территории, и карантинные мероприятия. Но дальше начали всплывать все новые и новые факты, которые говорили совершенно о другом.

— Если конечно у них что-то пошло не так, — размышлял он, пытаясь собрать воедино разные кусочки этой мозаики. — И сейчас они заметают следы. Очень возможно, очень даже возможно… С другой стороны, что же тогда случилось с первой разведгруппой?

В его руках были несколько скрепленных друг с другом бумаг серого цвета от которых ясно пахло чем-то медицинским.

— «Дошли до места…». Это понятно. «Встретили связника и выдвинулись в указанный квадрат», — карандаш застыл над строчками машинописного текста. — Какой-то бред! — вдруг вырвалось у него. — Целая немецкая часть?! Дело рук партизан? Окруженцы? Чем больше бумаг, тем больше возникает вопросов! … Что же они там готовили? Как бы это потом не вылилось нам боком…

52

Та ночь, когда он вновь стал хозяином леса, явилась для него неким водоразделом, который окончательно отделил всю его прежнюю жизнь от новой, совершенно другой, нечеловеческой. Если раньше у него и оставались хоть какие-то иллюзии по поводу своего будущего — «а, вдруг», «советская наука все может», «я никогда не перестану быть человеком», «я один из людей, я такой же как и они, пусть и выгляжу иначе», то после схватки со своим антиподом — низменной, животной частью своего сознания, которая хотела жить несмотря ни на что, Андрей понял, что возврата назад не будет.

«Назад хода нет! — окончательно решил он. — Хватит тешить себя надеждой, что когда-нибудь что-то может измениться! Нет! Теперь это моя жизнь! И я буду жить — жить так словно это последние мои дни…».

Не верьте мировым классикам, герои которых мямлили и тянули при решении судьбоносных для них вопросов; не слушайте также тех, кто рыдает на вашем плече от невозможности на что-то решиться. Это все бред! Любой вопрос, даже самый адски важный и жизненный, мы раскалываем в мгновение ока. Все наши поздние метания, страдания и сопли — это всего лишь страх перед тем, как сделать первый шаг или второй, или третий…

«Пусть я теперь другой, пусть у меня нет рук и ног, пусть у меня другой цвет глаз или совсем нет глаз, но я все же это я! — распалял он сам себя. — И мне тоже есть ради чего жить! — перед ним вставали его близкие, друзья и просто знакомые, от чего как-то странно защипало где-то там глубоко внизу — в самой глубине. — Вот ради них и буду жить! Буду жить их защищая!».

Расставив перед собой приоритеты, Андрей развил бурную деятельность. Если бы у него в этот момент вдруг снова появилась голова, то она в мгновение ока разбухла и лопнула словно гнилая тыква. Однако голова у него не появилась и поэтому…

«Посмотрим, что наворотил этот чертов безумец, — наконец, решился он проверить странное «шевеление» в своих владениях, доставшееся ему после поглощения своего противника. — Наворотил-то, наворотил, просто настоящие катакомбы!».

Был ли тот другой безумцем или не был, правильно ли он делал или нет, наверное, сейчас это было совсем не важно! Главное, этот … оказался настоящим параноиком!

«К чему черт его дери он тут готовился?! — Андрей уже думал, что полностью потерял способность чему-то удивляться. — По всему лесу натыкал каких-то берлог!». Его ощущение леса как некого единого с ним целого возвращалось к нему слишком медленно… Что-то после этой схватки изменилось. Все пространство леса, что раньше было словно продолжение его сознания, стало одним темным пространством, которое пришлось открывать заново — шаг за шагом.

«Зачем ему все это было надо? Для чего? — вопросы уходили в никуда — к адресаты, которого уже давно не было в этой реальности. — Это же люди! Для чего ему нужны были люди». Андрей накрывал своим вниманием десятки и десятки глубоких берлог под корягами развесистых дубов и узких ям в стенках оврагов, где что-то копошилось, дышало, двигалось… «Что он с ними делал? — в темных катакомбах, заросших густо переплетенными между собой мохнатыми корнями, свисали живые существа — птицы с переломанными косточками, мелкие зверьки с дико дергающимися лапами и закатанными куда-то верх глазками-бусинками. — Черт! Черт! Что он творил?».

Сознание человека, еще пока человека, с трудом вмещало в себя увиденное. Оно как-то пыталось сопротивляться, защититься, выстроить какие-то барьеры между страшной, открывающейся реальностью. «Этого не может быть! — бились в его сознании спасительные слова, за которые еще можно было зацепиться, чтобы не видеть и не понимать всего этого. — Это противоестественно!». Однако, все его защитные барьеры словно хрупкое стекло рассыпались перед все новыми и новыми картинами.

…В полумраке, где лишь редкие гнилушки давали крохотную толику света, полностью спеленатые висели обнаженные люди. Женщины и мужчины, старики и дети. Влажные тела, по которым стекали грязные ручейки пота, были полностью неподвижны и на первый взгляд казались мертвыми. Но их выдавали глаза! Веки были плотно закрыты, словно плотные шторы, за которыми бешено метались глазные яблоки… Люди были живы и чувствовали все, что с ними вытворяли!

«Он точно был безумец! — ему хотелось в этот момент то дико смеяться, то дико рыдать, чтобы хоть на какие-то мгновения отрешиться от увиденного. — Только полный псих мог придумать такое!». Между струйками пота было что-то еще, что медленно ползало по человеческим телам. Корни — множество мелких, бесконечно крохотных, почти пушистых, жгутиков, кончики которых уходили куда-то в кожу! Они образовывали плотную сеть с ячейками разного размера, которая тесно облегала людей…

«Но разве это придумал он? — вдруг совершенно неожиданно для него самого возник вопрос, ответ на который мог оказаться далеко не таким простым. — Разве это безумие придумал он сам? — Его сознание медленно доходило до чего-то крайне неприятного. — Но ведь он — это же я сам! Я же помню, что он чувствовал, что шептал! Это был зверь, страшный зверь, который до умопомрачения хотел защититься от всего на свете! Это же все мое!».

…Крохотный жгутик — корешок с еле слышным чмокающим звук отваливался от небольшой ранки, которая сразу же начинала кровоточить. Лишь после этого он осторожно полз вперед — туда, где было что-то еще. Тыкаясь по бугоркам и впадинам плоти, он искал… Вот! Корневая сеть чуть растянулась и мелкий корешок вновь ткнулся в глубь человеческого тела, проникая в верхние кожные покровы.

«Значит, во всем этом есть и часть моей вины! — ужас от приходившего понимания медленно охватывал его, заставляя страдать от… Нет не от стыда, этот всеохватывающий ужас нес чувство мерзости, гадливости к себе, к своей сути, в глубине которое могло таиться такое». «Боже! Получается, во мне тоже находиться монстр! — эти «произнесенные» в сознании слова еще больнее ударили Андрея, воспитанного глубоко верующей матерью. — Но как же так?! Откуда? Почему? Я же ничего этого ни хотел!».

Небольшая ранка начала пульсировать. Покраснение вокруг нее расширилось. Жгутик осторожно пополз еще дальше… Висящая девочка, еще подросток, застонала от боли…

«Нет я не монстр! Нет! Я настоящее чудовище! — Андрей медленно погружался в пучину самоунижения. — Надо срочно все исправить! Все исправить! Боже!». Натянутые корни начали рваться с звуком лопнувших струн. Дзинь! Дзинь! Дзинь! То одно то другое тело провисало на оставшихся жгутиках и начинало кровоточить и десятков появившихся ранок. «Надо всех освободить! — Тела падал на землю вместе с осыпающейся с потолков землей. — Всех! Это чудовищно! Это чудовищно!»… Подросток лежал так, как и упал, неудобно скрючившись, поджав под себя руку. Вдруг, его резко скрючило! Тело выгнуло, словно свело судорогой каждую мышцу. Рот раскрылся в безмолвном крике и оттуда пошла кровь.

«Но почему? Они же умирают! — освобожденные от корней тела один за другим начинало скручивать. — Я же их освободил! Он же должны жить!». Лишь только сейчас Андрей заметил, что у каждого из тех, кто висел на корнях, были раны… Нет! Не ранки, оставленные крохотными жгутиками! Это были раны, оставленные людьми! «Раны! Раны! Кровь! — На лежавших на земле людях расползались швы, открывались резанные, стрелянные раны. — Как же так? Он что лечил их?».

Девочка продолжала кашлять кровью. Ее руки царапали влажную землю, оставляя длинные борозды. Сводившие тело судороги бросали тело из стороны в сторону.

«Значит, это ошибка! Получается я ошибся! — подземные катакомбы вновь начали оживать, повинуясь воле хозяина. — Черт! Недоумок! Зачем!». Словно змеи пучки длинных корней полезли с земляного потолка, вновь подхватывая валявшиеся изломанной грудой тела и подвешивая их.

«Это же больница, — стало доходить до него. — Своеобразная больница, где лечили людей… Боже, какой же оказывается идиот!»… Судороги, мгновения назад сотрясавшие подростка, прекратились едва кончики корешков вонзились в тело и начали судорожно пульсировать. Глубокая рана между ее лопатками сразу же покрылась черной пеной, которая словно огнем выжигала попавшие сюда крохотные земляные песчинки. Едва пена спала, как невесомые нитки присохли к краям раны и начали плести на ней полотно. Слой за слоем, нитка за ниткой, на длинной ране появлялось большая заплатка…

Осознав правду, чудовищную, но вместе с тем спасительную, Андрей двинулся дальше — туда, куда его внимание еще не добиралось и где до сих пор оставались неизвестные пятна пространства. Как в самом начале, двигался он очень медленно, почти неуловимо, открывая для себя все новые и новые стороны леса и своих возможностей… Он словно растекался по корневой системе леса, сначала опускаясь глубоко вниз, где огромные корни утончаются до тончайших иголок, потом резко взбирался на очередное дерево вплоть до кончиков веток.

Это было прекрасное чувство! Бесподобное чувство! Его сознание расширялось, ощущая больше пространства, больше живых существ… Он вновь был везде и нигде! Лес вновь начинал ощущаться им как единый организм, с бесконечными возможностями роста, движения…

53

8 июля 1941 г. Небольшое село в 10 километрах от Старого Быхово.

Передовые части 24-го немецкого танкового корпуса пополняли боекомплект и горючее. Большой дом в центре села.

— Дзинь! Дзинь! Дзинь! Дзинь! — несколько секунд надрывался телефон у окна. — Дзинь! Дзинь! Дзинь!

— Думаю, это вас дорогой майор, — усмехнулся генерал, видя на лице вошедшего явное нежелание брать трубку. — Берите, берите, это точно из вашего ведомства. Они уже несколько раз о вас справлялись.

Фон Либенштейн, в этот раз выглядевший еще хуже чем в прошлый, нерешительно дотронулся до телефона. Форма вновь висела на нем клоками, на лице появилось еще несколько глубоких царапин.

— Я слушаю, — наконец, решился он. — Так точно! Как я докладывал… Нет! Все было совершенно иначе! Господин профессор просто не владеет полной информацией! Что? Так точно!

Генерал на время отложил все свои дела. Разворачивающая перед ним картина была настолько занимательной, что доставляла ему огромное удовольствие. Что говорить, он не каждый день видел, как «снимают стружку» с таких высокомерных штабистов, «ни разу не нюхавших пороху», каким по мнению генерала, был фон Либентштейн.

Майор сначала побагровел, потом так же стремительно побледнел.

— Так точно! Есть исполнить и доложить! — не смотря на телефонный разгром майору удалось справиться с собой. — Есть двое суток!

Телефонная трубка со щелчком легла на место. Не торопясь, Вилли ослабил ворот кителя и глазами поискал воду.

— Мне дали двое суток, — хрипло проговорил он, обращаясь к генералу. — За двое суток я должен дать результат или его дадут другие!

В его голосе прозвучала такая обреченность, что фон Гейер не выдержал:

— Это связано с недавним нападением на наш гарнизон? Так что-ли?

Тот кивнул.

— Вам то какая в этом забота? Пусть тыловики разбираются! Это их работа! Не все же время на толстой заднице сидеть, жрать шпик и пить французское вино.

— Господин генерал, простите меня за грубость! — майор с яростью одернул рванину кителя. — Это уже не просто моя забота! Это, дьявол его победи, наша общая забота! Мне порекомендовали обратиться к вам за полноценной помощью! — теперь пришла его очередь улыбаться, наблюдая как вытягивается лицо фон Гейера. — Думаю через пару минут позвонят и вам…

Действительно, информация полностью подтвердилась.

— Господин генерал, я не могу вам всего рассказать, — начал рассказывать майор, дав время им обоим несколько спустить пар. — Поймите, я связан тайнами своей службы… Сообщу лишь самый минимум, который вам необходимо знать. Мне необходимо попасть в один лесной район, который, как выяснилось, практически полностью контролируется большевистскими бандитами, и забрать некоторые материалы. Я сейчас не знаю точно, что это может быть — документы, человек или, чем бог не шутит, животное! Не важно! Нужно обеспечить беспрепятственный доступ в данный район мне и еще паре моих людей…

Командир танковой группы, части которой готовились со дня на день форсировать Днепр, кривил губы.

— По-видимому, нужна настоящая войсковая операция, с применением танков и минометов. Возможно, понадобиться и авиация. Все будет зависеть от обстановки, — не обращая внимание на нарастающее раздражение генерала, продолжал Вилли. — Господин генерал, совершенно определенно, что понадобятся опытные солдаты. Меня не устроит всякий сброд — обозники, повара и остальные… Только солдаты с опытом, толковые офицеры…

Вдруг, со стороны фон Гейера послышался язвительный смех, резко прервавший монолог майора.

— В преддверии наступления вы требуете организовать войсковую операцию. И где? В тылу! Вы понимаете о чем говорите?! Танки, авиация, опытные солдаты?! — он с силой ударил по столу. — В эти несколько недель решается судьба всей восточной кампании! В течении самого короткого времени мы должны разгромить основные силы русских! Вам ясно?! В какие-то несколько недель! Выбить всю живую силу противника! Вот здесь и здесь! — расположены крупные опорные пункты русских, защищающие наиболее удобные подступы к Днепру. Это настоящие крепости, если вы еще не знаете! О каком отвлечении танков можно говорить в такой момент?! Какая к черту авиация?! Она вся работает в прифронтовой полосе! Единственное на что вы еще можете рассчитывать, это тыловики, усиленные моторизованными частями… Все!

Несколько секунд они сверлили друг друга яростными взглядами. Первым сдался Вилли, который все продолжал выступать в роли просителя.

— Хорошо, господин генерал, я погорячился. Прошу меня извинить, — судя по небольшому проявившемуся заиканию, что-то подобное он произносил впервые. — Тогда я просто вынужден вам все рассказать… Уверен, что только услышав это, вы поможете мне… Все началось несколько недель назад, буквально с первых дней восточной кампании. Моему шефу попались на глаза неоднократные сообщения о странном поведении сначала мелких и крупных животных, а потом и людей на оккупированной территории. Случаи были настолько многочисленными и крайне странными, что была заподозрена целенаправленно организованная русскими эпидемия. Едва изучив первые донесения, наши аналитики высказали следующее предположение… Мол, русские, отступая, разрывали старые скотомогильники и разбрасывали остатки скота по местам, которые были наиболее приспособлены для немецких гарнизонов. В принципе, все было достаточно логично, если не одно но! Среди людей были заражены лишь немецкие солдаты… Этот факт больше говорил в пользу не просто об специальным образом организованной эпидемии, а о целенаправленном применении неизвестного химического оружия.

Едва прозвучали последние слова, генералу стало плохо. Человеку, пережившему газовые атаки 1916 г, сразу же привиделись корчившиеся от боли люди, стаскивавшие бесполезные противогазы вместе с лоскутами кожи.

— Бог мой! — вырвало у него. — Русские пошли на это?!

— Господин генерал, мы еще в начале пути, — продолжил майор. — Многие факты говорят об этом. И самый главный из них, это ожесточенное сопротивление русских в этом чертовом районе! Как вы знаете, не так давно я потерял там всю свою группу. Мне почти удалось добыть образец, но, проклятье, все сорвалось! На нас напали настоящие асы. Если я не ошибся, то в диверсионной группе были и азиаты. Это настоящие звери! У нас вообще не было ни шанса!

Фон Гейер был потрясен. Конечно, защита от химических атак в германской армии была давно уже налажена — созданы соответствующие службы, солдаты получили необходимое обмундирование, регулярно проводились учения. Но, боже, как это все усложнит!

— Об этом же надо срочно сообщить в подразделения! — он был готов вскочить и бежать. — Нужно принимать меры! Кто еще знает? Почему до нас этого не довели? Мы же на острие атаки… Если большевики нанесут неожиданный удар, у могут быть огромные проблемы. Вы понимаете это?

— Спокойно, господин генерал, — успокаивающе проговорил фон Либенштейн. — На эту информацию наложен гриф «совершенно секретно». Никто, вплоть до особого распоряжения, ни должен ничего знать! Мы должны быть абсолютно уверены! Вы сами осознаете, что будет если германские войска первыми применят химические оружие?! У Советов столько этой гадости, что просто берет ужас… Нас просто затопят!

— Нет, нет, — отрицательно замотал головой генерал. — Совершенно очевидно, что ваше предположение не подтвердиться! После тех ужасов, что натерпелся мир в 1916 г. никто не пойдет на применение химического оружия… Даже фюрер неоднократно заявлял, что в условиях превосходства германской тактики и немецкого оружия воспользоваться химическим оружием на поле боя было бы полным безумием. Вряд ли русские придерживаются иного мнения.

Вилли некоторое время задумчиво смотрел в окно, словно в ночной темноте что-то можно было увидеть.

— Я помню совместные учения 1934 г., — вдруг он начал рассказывать что-то совершенно не относящееся к предыдущей теме разговора. — Ваши подразделения, уверен, тоже были задействованы. Не так ли? Одним вечером мы сильно напились. Не знаю, что мы тогда пили, но это было просто оглушающе. Хотя это совершенно не важно! Главное другое… Один капитан, его фамилия совершенно вылетела из головы, рассказал, что лет десять назад, то есть в 20-е гг. они подавляли кулацкое восстание в восточной губернии. Вот тогда, господин генерал, им было использовано химическое оружие. Во время целой войсковой операции, с применением танков и авиации, они вылили на восставших целое море всякой дряни… Вы понимаете куда я клоню?! Против своих же! И это не была ошибка, небрежность или предательство! Нет! Это был прямой приказ с самого верха! Ха! Вы думаете, с нами они поступят лучше? Испугаются? Загнанный в угол зверь может броситься и на охотника… Лучше готовиться к худшему, что обрадоваться лучшему…

54

Днем ранее. Центральная площадь небольшого городишки, выбранная в качестве места показательно казни. Комендатура продолжала гореть. Огромные черные клубы дыма окутали невысокое двухэтажное здание. С пустеющей на глазах улице непрерывно раздавались выстрелы.

— Срочно штаб! — орал перемазанный в саже Вилли на скорчившегося офицера связи. — Дай мне связь со штабом!

Тот забился по стол, откуда торчали лишь подметки его сапог и тихо скулил. Бах! Бах! Бах! Кто-то настойчиво стрелял по окнам здания. Пули цокали по кирпичной кладке и отлетали в разные стороны.

— Ах ты крыса, срочно мне связи! — пнул со всей силы майор, пытаясь одновременно пригнуться. — Пристрелю! Поднялся! Бегом!

Со стороны двери кто-то яро отстреливался. «Похоже, пулемет, — с облегчением вдохнул Вилли, садясь у стены. — Кто-то закрепился у входа… Там узко. Пройти не должны. Так, где еще патроны? Черт!». Пулемет замолк.

— Ej, nemzura, wihodi s podnjtimi rukami, — с улицы раздался чей-то звонкий голос. — Polosil ja washego pulemetzika! Hande hoch!

— Сволочь, сдаться предлагает, — пробормотал майор, осторожно выглядывая в коридор. — Точно, грохнули пулеметчика… Но как? Там же близко не подобраться! Смотри-ка, бегут, — из окна было видно, как к комендатуре бежали человек десять гражданских с оружием. — Еще немного и возьмут в клещи… Эй, профессор, ты здесь? Его не должны захватить в плен.

В ответ никто не отозвался. Эта часть здания казалась совершенно вымершей. По просторной комнате ветер гонял невесомые бумажные листки с готическим шрифтом. С одной из стен прямо на разбитые окна воодушевленно смотрел Гитлер, всем своим видом должный внушать неизбежность победы арийского духа над всеми недочеловеками.

— Что-то не помогает, — рассмеялся фон Либентштейн, подмигивая портрету. — О! Вот это сокровище…, — за шкафом, возле которого он так удачно присел лежал ящик с гранатами; по-видимому, убрать еще не успели. — К счастью, не успели! Это мы еще повоюем! Эй, ты, мешок дерьма, здесь есть еще выход? — вопрос он сопроводил смачным ударом по едва виднеющейся фигуре офицера. — Что? Громче! Туда! Дерьмо!

— Nemzura, nu kak, reshil sdawatsj? — голос с улицы не унимался, видимо, предлагая сдаться. — Wihodi, padla!

— Иди и возьми меня, большевистская мразь! — со смехом заорал майор, вставляя новую обойму в автомат. — Я жду тебя!

— Ah, ti kosel! — в ответ грянул выстрел, сделавший еще одну дырку в портрете фюрера.

— Все, пора! — решился Вилли, делая бросок в коридор. — Держи, подарок из Германии! — в сторону выхода один за другим полетели две гранаты.

Не дожидаясь взрыва майор бросился в обратную сторону коридора. Где-то там должен был находиться еще один вход, который для него мог стать спасительным выходом.

— Stojt, padla! — гремел ему вслед злой голос. — Wse rawno ne ujdesh! Ej, Abaj, on k tebe idet! Prinimaj!

Даже не оборачиваясь, он дал в сторону голоса очередь из автомата. «Кажется, здесь, — грохот выстрелов отдавался ему в виски. — Лестница! Вниз! Вот! Замок, черт!». Не останавливаясь, Вилли пинает дверь ногой, от чего ее вышибает наружу. Свобода!

— Sdorowa, nemezkij zelowek! — он буквально налетел на что-то невысокое, но тяжелое, словно хороший немецкий шкаф. — Moj powelitelniza Aal Luuk Mae dawno use sdet tebj!

Сбитый с ног майор, снизу вверх, смотрел на стоявшего перед ним невысокого человека, голова которого была укрыта капюшоном. Темно-зеленая ткань в грязных разводах медленно сползла на плечи и на офицера глянули темные, почти чернильные глаза. Азиат!

— Aal Luuk Mae! Aal Luuk Mae! — глаза горели каким-то фанатичным блеском, а губы шептали чье-то имя. — Aal Luuk Mae!

Но главное были даже не глаза! Нет! Глаза майора были прикованы к рукам, которые держали клинок перед его глазами. Это были обычные руки! Совершенно обычные руки, если бы не иссиня черные пруты, которые плотно обвивали пальцы и ладони человека. Они казались живыми, потому что легонько пульсировали и дергались…. Длинные черви, ожившие чтобы грызть плоть! Клинок и руки медленно начали приближаться к его голове!

— Aal Luuk Mae, primi etogo zeloweka k sebe! — губы расплылись в безумной улыбке, обнажая желтые выщербленные зубы. — Eto nastojsij wrag! Eto nastojsaj krow!

Вилли покрылся холодным потом. Он попытался отодвинуться назад, но уткнулся в остатки висевшей двери.

Eto nastojsij wrag! Eto nastojsaj krow! — человек продолжал что-то говорить. — Aal Luuk Mae! Aal Luuk Mae! A-a-a-a-a!

Бах! Бах! Бах! Майор вздрогнул! Азиат что-то зашипел…, глаза закатились и он рухнул прямо на Вилли.

— Это, я, Шпанер! — кто-то тормошил майора, пытаясь привести его в чувства. — Да поднимайтесь же скорее! Сейчас здесь появятся эти бандиты! Нам надо срочно уходить!

— Сейчас, профессор, — мотая головой, бормотал Вилли. — Признаюсь, вы появились очень вовремя… Но подождите пару минут. Мне надо посмотреть этого азиата. Да, знаю! Сейчас!

Шпаннер изломанно дергал головой по сторонам, опасаясь партизан. Майор тем временем брезгливо приподнял капюшон и сразу же отбросил ткань.

— Боже мой что это такое? — его пальцы вновь ухватились за край ткани и потянули вверх. — Это же то, что мы ищем! Профессор, дери вас за ногу! Смотрите, видите это! Да, смотрите на черные жгуты. Видите! Они до сих пор сокращаются! Бог мой! Сколько раз вы в него стрельнули? Два — три! Вы же попали… Но он до сих пор жив!

— Не может быть! Три раза! Я три раза нажал на курок…, — шептал профессор. — Этот варвар не может выжить после такого.

Зеленая ткань с треском порвалась на груди азиата. Майор сразу же отдернул руки от тела, со страхом уставившись вниз. Обнажилось что-то светлое. «Кожа! — подумал фон Либенштейн, пытаясь унять пробившую его дрожью. — А что это такое? Боже! Это же выходное отверстие…». Потом с чавканьем что-то брызнуло в сторону.

— Пуля! — изумленно прошептал Вилли, не веря своим глазам. — Это же ваша пуля… Смотрите, профессор! У вас ведь вальтер? Так? Точно! Его организм не принимает железо! Он регенерируется! Боже мой!

На светлой коже, где несколько минут назад виднелись отверстия от пуль, остались лишь едва заметные шрамики. Ткань в области сердца вновь приподнялась и опустилась, а потом опять приподнялась и опустилась… Было похоже, что одежда азиата живет своей собственной жизнью, которая никому не подвластна.

— Это наш шанс, — быстро заговорил майор, цепляя свой выроненный ранее автомат. — Мы должны его взять с сбой, к нашим… Профессор, это же наш билет туда, на самый верх! Это будет настоящий переворот! Мы, с вами профессор, навороти такого, что не снилось и самому богу!

Вдруг в коридоре кто-то хлопнул дверью и со злостью заорал:

— Usel, gad! Usel! Abaj, gde ti? Gde tebj nosit, zert poberi!

Сразу с другой стороны начал ритмично что-то выстукивать пулемет. Было совершенно не понятно, кто и где находится. Профессор заметался, а пистолет в его руке ходил ходуном.

— Да, уберите вы пистолет. Пристрелите еще не дай бог, меня! — прошептал майор. — Хватайте его и тащите! Я с автоматом прикрою! Хватит! Тащите! Без него нас там не ждут! О, черт!

Шаги приближались. Доски противно скрипели. Напряжение нарастало.

— Ладно, бросайте его! Иначе не уйдем! — Вилли передернул затвор и направил ствол автомата на выход из здания. — Давайте, к тому проходу. Я кажется знаю этот проулок. Здесь дворами можно выйти к посту, где, если нам повезет, еще есть солдаты…

Едва они скрылись за углом здания, как за спиной раздалась чья-то ругань.

— Urod! Wonuzij urod! Stoj! Stoj!

— Не останавливайтесь, профессор, а то догонят! — тяжело дыша, хрипел майор. — Еще немного! У вас еще есть патроны? Мои почти кончились…

Наконец, Шпаннер остановился и рухнул на кучу булыжников у стены. Он с хрустом разорвал на груди рубаху, пытаясь отдышаться. Грудь тяжело поднималась и опускалась.

— Поднимайтесь, рано еще отдыхать! — Вилли развернулся в сторону противника и приготовился стрелять. — Давай, давай, профессор. Еще пара шагов. О, боже! Профессор, отойдите от этого чертова окна! Быстрее! Да, шевелитесь же, наконец!

Со вздохом Шпаннер повернулся назад и застыл. Из-за кучи булыжников, которые были навалены возле подвального окна, торчало что-то совершенно инородное. Темное, влажное, склизкое, шевелящееся!

На него навалил ступор! Тело сковало! Работало лишь сознание… «Это же прекрасно, — кровь бешено пульсировала по воздействием гигантских порций адреналина. — Пульсирующая масса, немного напоминающая вспенивающиеся дрожжи… Явно тяжелая, скорее всего содержит много жидкости. Что же это такое? Определенно, не животное! Ни в коем разе! А почему именно живое? Если это какое-то химическое вещество дает такой эффект?!».

Его глаза дергались, фиксируя каждый бугорок и впадинку на выползающей из подвального окна субстанции.

— Чертов старик! — Шпаннера кто-то резко дергает за шиворот и тащит в противоположную сторону. — Чтоб ты сдох! Позже! Сам! Очнись же наконец!

Раздался треск ткани.

55

Берлин. Неприметный особняк на Пюклерштрассе. 11 июля 1941 г.

— Посмотрим, посмотрим, что же нам прислал малыш Вилли, — пробурчал полноватый старичок с лихо закрученными усиками, открывая запечатанный бумажный пакет. — Надеюсь, он все сделал правильно.

Массивный стол из мореного дуба, за которым он сидел, располагался в нескольких метрах от зажженного камина. Вальтер Грайте, возглавлявший исследовательский отдел биологии Аненербе, любил смотреть на огонь и слушать треск сгоравших дров. Вот сейчас, получив пакет с документами от своего сотрудника, он не стал сразу же читать то, что в нем было. Сначала оберточная бумага лоскутами полетела в огонь, где мгновенно вспыхнула, и лишь после этого, давно сложившегося ритуала, Грайтер взял первый листок.

— О чем это он пишет? — он едва успел вникнуть в первые строки, как сразу же начал ворчать. — … Первоначальное предположение не подтвердилось. Следы испытания или применения химического оружия обнаружить не удалось… Почему, не удалось? Значит, плохо искал! Мальчишка!

Грайте скомкал листок и кинул его в камин.

— Такой шанс! Такой шанс, — шептал он, вновь склоняясь над бумагами. — Подумать только… я лично мог сообщить фюреру о том, что русские тайно применяют химическое оружие… Тогда… Тогда, я бы не копался в в этих чертовых тушках!

Его взгляд с ненавистью прошелся по стенам кабинета, где висели искусно выполненные чучела экзотических животных и птиц. Они разевали свои пасти и клювы, сверкали искусственными глазами, словно насмехаясь над очередной неудачей когда-то подавшего блестящие надежды ученого.

— Кому это все нужно? — от разбиравшей его злобы глаза никак не могли сконцентрироваться на тексте. — Вымершие птицы, ископаемые животные… Тьфу! Это не дело для настоящего ученого! Вот человек… постойте-ка, постойте-ка… Что тут у нас такое? Любопытно, очень даже любопытно… Может быть это даже и лучше.

Пальцы, мгновения назад пытавшие скомкать и выбросить и этот листок, бережно разгладили его перегнутые края и поднесли ближе к глазам.

«… В ходе поиска следов применения химического оружия была четко очерчена территория, где чаще всего фиксировались источники заражения германских солдат и офицеров. Исходя из этого была организована зона изоляции с охватом более пятидесяти километров площади… Значительного эффекта карантинные мероприятия не дали: по-прежнему, около ста солдат и офицеров остаются в спецлагере под наблюдением… Продолжается приток зараженных…

Медицинская служба оказалась не в состоянии точно идентифицировать источник заражения. Были высказаны предположения, что таковым может быть неизвестный науке гриб с аномально быстрой приспособляемостью к новым условиям среды обитания. Грибница такого гриба, по мнению части врачей, способна в рекордно короткие сроки поражать человеческие ткани, пронизывая кожу, мышцы и костное вещество».

Старик крутанул один ус, отчего тот еще более задрался вверх.

— Где же это было? — продолжал бормотать он, шевеля губами. — Кажется, вот…

Текст письма ближе к концу стал совершенно неровным. Буквы потеря свою готическую строгость и начали напоминать, как показалось Грайте, какие-то азиатские каракули. «Черт разберешь, — подумалось ему, пока его палец скользил вдоль строчек. — Ну разве можно так относиться к своим обязанностям… Хотя… если это не он?! Подмена?! Часть письма написал кто-то другой?».

«… Здесь нет никакого химического оружия! Сейчас, в этой чертовой землянке, в грязи и поту, меня пробирает смех от того, что мы могли поверить в этот бред. Какое здесь может быть химическое оружие? Практически около границы, да еще в непосредственной близости от крупных поселений?». Этот абзац писавший несколько раз жирно подчеркнул, явно желая привлечь нему внимание.

«… Но не это главное! Тут мне пришлось встретиться с таким, что все мои знания и навыки оказались совершенно ненужными… Представляю, как вы читаете эти строки и гадаете, а не спятил ли старина Вилли в этой чертовой России?! Могу вас заверить, что хотя и и пишу как псих, да и выгляжу не лучше, но с моим рассудком все в полном порядке… Просто, эти чертовы русские здесь занимались тем, о чем мы даже не могли подумать. Вы представляете, пока наши ученые оформляли свои умозрительные теории о превосходстве арийского духа, большевики уже начали делать первые, а может и вторые шаги по созданию сверхлюдей…».

— Вот это место, — с трудом оторвался он от чтения, делая пометку на полях. — Я то подумал, что мне показалось.

«… Моя группа не раз сталкивалась с ними. К несчастью, русские добились феноменальных успехов. Моя команда (вы несомненно помните тех, кто со мной отправился в этот чертов край) легла полностью в этих поганых лесах. Вы понимаете, полностью? Отлично подготовленные и экипированные, оказались полностью беспомощными перед проклятыми азиатами… Кстати, я ведь еще не рассказывал, что напавшие на нас суперсолдаты были настоящими азиатами…».

— Кажется, у него сдают нервы, — с неудовольствием пробормотал Грайте, протягивая руку за новым листком. — Очень жаль, очень жаль… Такой перспективный экземпляр. Из него мог бы получиться настоящий внук Одина…, — последнюю фразы он почти проглотил.

Новый лист был полной противоположностью предыдущему. По белоснежному бумажному полю располагались практически идеальные строки — шеренги точно выверенных букв. Чувствовалось, автор писал этот отрывок чуть попозже и его состояние почти пришло в норму.

«При нашей последней встрече, я видел этого человека очень близко. Скажу сразу, я выпустил в него четыре пули. Все попали в цель — в грудь. Вы знаете, в таких вопросах я не ошибаюсь… Разворотил ему всю грудь! Было много крови! Но, черт меня побери, через пять — шесть минут у него вновь появился пульс. К сожалению, мне не удалось сфотографировать сам процесс заживления…

…Это был низкорослый мужчина, примерно 150–160 см. На его голове росли черные прямые волосы. Форма черепа была почти идентично № 5, что может говорить о его принадлежности к северным народам. Явный монголоид..».

— Все-таки, дорогой Вилли, тебе удалось меня по настоящему удивить, — прошептал склонившийся над письмом человек. — Значит, я не зря тебя выделил из массы этих баранов! У тебя потрясающее везение. Надо же, отправиться проверить какие-то непонятные отравления и наткнуться на такое! Интересно, что же ты нам еще такое приготовил?

«… Его кожа был буквально изгрызана небольшими отверстиями, через которые выглядывали черные жгутики. Взять образец не удалось. Все это было очень похоже на хирургическое вмешательство по вживлению в человека каких-то материалов. Каких выяснить не удалось! По внешним признаком это не было металлом или минералом, возможно это что-то было растительного происхождения… Однако, полной уверенности нет».

Потом Грайте встал и подошел к небольшой черной крутящейся доске и после некоторой неподвижности начал что-то писать.

— Информации много и одновременно мало, даже скажем очень мало, что делать какой-то основательный вывод. Однако, разложить все по полочкам все же придется, так как без этого она совершенно не удобоварима.

Что из всего этого следует? Во-первых, этот район русским крайне интересен, хотя не понятно чем. Он и интересен настолько, что здесь, как сообщил майор, действуют их специальные агенты. В принципе, одно это может говорить об очень многом. Иначе, чем могла заинтересовать Москву, а кого же еще, одна из сотен совершенно одинаковых оккупированных деревень? Ответ понятен. Что-то рядом с ней было или есть крайне важное. Это может быть какой-то секретный полигон, особая часть, лаборатория или что-то еще…

Теперь второе. Чем занимались эти кто-то? Поправка! Чем настолько важным они занимались? Вот тут я бы не бы столь категоричен, как фон Либентштейн. Хотя, о чем это я говорю, ведь юности свойственен максимализм… У нас есть эпидемиологическая ситуация с совершенно неизвестными ранее симптомами у заболевших и переносчиком заразы. Еще мы имеем крайне странного монголоида с просто фанатическими физическими данными.

Темная доска оказалась покрыта разными значками, обрывками слов, монограммами и аббревиатурами, которые были соединены между собой разнокалиберными стрелками и черточками.

— Что мы имеет в итоге? — он удовлетворенно окинул взглядом свои писанину. — Кто-то, прямо в подбрюшье у нашей наступающей армии проводит опыты по увеличению живучести солдата… Если конечно, Вилил не подводит зрение и, надеюсь, мозги, то речь идет просто о феноменальных успехах Советов…. Конечно, не помешал бы хоть какой-то экземпляр.

Итогом, всех этих размышлений явилось предписание официально продолжить расследование заражения немецких военнослужащих, концентрирую на самом деле все свои усилия на основной миссии — поиск и захват материалов по лаборатории русских с последующей отправкой всего добытого в стены Аненербо.

56

Над большим котлом медленно вился сизый дым, клочья которого с трудом пробирались сквозь густую листву деревьев. Клавдия Степановна, дородная женщина впечатляющих пропорций, сама себя назначившая поварихой, молча мешала густую похлебку.

— А чи не похлебка? — сама с собой разговаривала она, в очередной раз заглядывая в котел. — Бульбу кинула, грибочков цельное лукошко закинула… Соли вот только треба малую дольку.

Вдруг ложка, только что скользившая по ароматной жиже, застыла.

— Який еще там шум? — пробормотала она, оборачиваясь в сторону болота. — Кого еще там несет? О! Мати, мои родные! Идут, наш родненькие…

Словно молодуха какая, повариха вскочила на ноги и тонко закричала:

— Ой, бабоньки, наши идут! Идут, мои хорошие!

Из-за невысокого завала, образованными сваленными друг на друга деревьями, появлялись люди.

— Петро! — подхватил ее крик кто-то сбоку. — Петро!

Чуть не свалив невысокого дядьку, с трудом тащившего огромный мешок, рванула вперед улыбающаяся женщина.

— Вон он, вот он, мой ненаглядный! — молодой парнишка едва успел сбросить рюкзак с плеч, как на него налетел вихрь радости и счастья. — Как же я тебя ждала… Петро! Что такое? Рука?

Шедший следом партизан добродушно хлопнул парня по плечу.

— Добрая у тебя жинка, хлопец, — проговорил он. — А ты, что глаза на мокром месте? Ничего с твоим не случилось! Мы его як красного сокола берегли.

В какие-то секунды притихший, словно перед тяжелой грозой лагерь, взорвался.

— Смотри, Мишка, не надорвись, аж две девки обнимать! — скалил кто-то громко зубы. — Охальник!

Раздавался смех…

— Да, сестренки это мои! — откуда-то доносился возмущенный ответ.

— Сыми-то сумищу свою! Не бойся не укушу! — повариха тянула за рукав длинного как верста парня. — Что и мамку свову не признаешь?

Из палатки кто-то вытащил гармонь и с чувством начал выводить залихватскую мелодию.

— Эх, девки, бабы, молодежь, подходи, не зевай! — заводил народ юморной гармонист. — Расскажу я вам как делить мой каравай!

— Дурак, ты Федька! — рассмеялась в ответ разбитная деваха с шальными глазами. — Че у тебя там делить-то? Шишь с маслом!

Шум нарастал, подобно валу, обрастая все новыми и новыми звуками. Мягкие шлепки снимаемых сумок и рюкзаков, приятный слуха металлический перезвон патронов дополнялись звонкими поцелуями и заливистым смехом.

— А ты, что видела что ли? — ни как не успокоится гармонист, хитро поглядывая на стоявшую напротив него бабенку. — Можа там и ого-го!

— Да, тихо ты! — вдруг кто-то шикнул на него из-за спины. — Уйми свою музыку!

От неожиданности его руки дернулись и гармонь, издав жалобный полувздох, умолкла.

— А… Что? — дернув головой, гармонист повернулся назад.

Все молча стояли. Десятки человек, которые мгновения назад шумно радовались встречи, с недоумением перешептывались. Федька решительным движением отложил инструмент и начал пробираться в центр лагеря. Лишь отодвинув в сторону очередную одетую в ватник спину, он увидел причину всеобщего оцепенения…

— Я смотрю у тебя совсем плохо с головой, старшина? — Смирнов угрюмой глыбой нависал над невысоким собеседником. — Ты отказываешься исполнять приказ высшего командования? Идешь против советской власти, гнида? Что молчишь, Илья Степанович? — имя и отчество он произнес так, словно выплевывал каждую букву по очереди.

Перекошенное лицо разведчика не предвещало ничего хорошего.

— Вот, значит ты как заговорил, капитан, — буркнул в ответ тот, скидывая со спины котомку. — Гнидой меня называешь… Может еще и под трибунал хочешь отдать?! Что буркала свои выпятил? ….Хрена ты получишь моих людей!

Капитан усмехнулся кончиками губ и медленно расстегнул нагрудный карман. Под пристальными взглядами окружающих, он вытащил небольшой клочок темной ткани и, поднеся его к глазам, начал громко читать:

— … Оказывать всестороннее содействие Смирнову Игорю Владимировичу… Имеет право брать на себя командование военными частями… Подпись: И.В. Сталин,

Он высоко вскинул руку, демонстрируя небольшой клочок ткани.

— Все слышали? — спросил он, пытаясь каждому заглянуть в в глаза. — Я должен забрать с собой в Москву одного человеку — Ковальских Алесю… А, ты слышал, старшина, кем подписан мой мандат?

Голованко шумно выдохнул воздух сквозь сжатые зубы. Мелькнувший перед ним документ был не простой «бумажкой», о чем он, пограничник, не раз слышал.

— Я ее не отдам, — еле слышно проговорил он, набычившись словно боксер перед ударом противника. — Капитан, я ее все равно не отдам…

После этих слов передние ряды словно отхлынули от них. Пятачок пустого пространства вокруг двух людей становился все больше и больше.

Смирнову показалось, что он ослышался. «Что? Какой-то вшивый пограничник вякает против такого документа? — в его голове просто не укладывался сам факт такого ответа старшины. — Это же подпись товарища Сталина!». Его руки сами дернулись вперед и крепко вцепились в воротник партизана.

— Ты, что же старый пень совсем ошалел? — крепкие руки словно мощный механизм с силой трясли старшину. — Тебе сам товарищ Сталин приказывает какую-то девку доставить в столицу… Сам товарищ Сталин! Да, я тебя прямо здесь шлепну! — тряхнув в очередной раз, он отпустил трещавший воротник. — Ты меня слышишь, прямо вот этими руками шлепну! О! Падла!

Воздух словно выдернуло из его легких, а живот сразу же скрутило невыносимой болью. Разведчик даже не уловил сам момент удара, он лишь ощутил его последствия.

— Ты?! Сволочь! — задыхаясь и сипя от боли, бормотал капитан. — Ты поднял руку на старшего командира?

Неожиданно его осторожно подхватили под руку и мягко опустили на землю. Оказавший эту помощь, Голованко присел рядом с ним.

— Успокойся, разведка, — тихо проговорил он, наклоняясь к лица Смирнова. — Прежде чем орать, ты бы сам башкой своей подумал, о чем просишь?! — наткнувшись на недоуменный взгляд, Илья продолжил. — Знаешь, что это за девка?

Тот с шумом выплюнул тягучую слюну и выдохнул:

— Какое это имеет значение? Кто она сама? Кто ее родители? С кем она спит и что она есть? Главное, она может принести пользу стране! Только это сейчас имеет значение.

Старшина печально вздохнул.

— Это же сестра его, — прошептал он, кося взглядом в сторону высокого дуба. — Родная сестра… И ты мне предлагаешь, отдать ее… Лучшего способа подписать себе смертный приговор ты точно не найдешь!

Боль сразу же отступила куда-то в сторону. «Его сестра…, — прозвучавшая мысль просто снесла его мозг. — Да, он же… Боже мой! Какая к лешему Москва?».

— Что тут такое? Что за столпотворение? Вот где они сидят? — прямо из толпы вылез и начал орать врач, также ходивший с ними на операцию по освобождению заложников. — Товарищ капитан, вы собрались улетать? Да? Как, мне интересно бы узнать? А на Абая не надейтесь… В самые ближайшие время он умрет. С такими ранами как у него, люди вообще не живут!

Оба командира вскочили как ошпаренные. Смерть Абая сильно ударяла по обоим. Если первый точно терял как минимум опытного солдата и потенциального «подопытного кролика» для советских врачей, то второй оставался без одного из самых сильных защитников партизан. Оба не сговариваясь рванули в сторону наспех оборудованной операционной. Таким громким словом называлась здоровенная немецкая палатка с огромным пологом, куда запросто можно было вместить около двадцати человек.

— Да вот он, — махнул рукой врач на небольшой занавешенный уголок. — Вы посмотрите сами!

Действительно, врач не преувеличивал. Пока два лидера сотрясали воздух, якут продолжал терять кровь.

— Как это так, доктор? — из капитана, казалось, окончательно вынули внутренний стержень. — Вы, что совсем ничего не можете сделать? — Плотные марлевые тампоны медленно впитывали кровь, становясь похожими на огромных пиявок, присосавшихся к ране.

Невысокий человек с жидкими черными волосами лежал практически неподвижно. Его руки были неестественно выгнуты, словно имели дополнительный сустав. Потрепанный комбинезон на груди был порван в клочья и из темно-зеленого приобрел буроватый оттенок.

— Я похож на волшебника? — Карл Генрихович, осторожно касаясь рваной ткани, освободил раны. — Видите? В него выпустили почти обойму… А с боку кажется ножом задели. И что с ним делать?

Скрюченное тело начало трясти. Все нарастало волнообразно. Легкие, еле заметные судороги, резко сменялись мощными рывками от которых тело едва не подпрыгивало.

— Олухи! — если только не взвизгнул врач. — Держите его! Руки! Сверху налегай! О! Больно! Лягнул меня…

Два здоровых мужика навалились на Абая, который несмотря на свое тщедушное тельце, оказался исключительно здоровым. Девяностокилограммовые туши Смирнова и Голованко с трудом удерживались на лежащем якуте.

— Осторожно! Кровь! Опять пошла кровь! — Очнувшийся от удара, врач снова взялся за руководство. — Крепче наддай! Надо остановить кровь! Да, что же это такое?! Нож! Ноже мне! Реж, старшина! Реж!

Из ран вместе с вступающей кровью лезли светлые нитевидные отростки, так отвратительно похожие на заразных паразитов. Они пробивались сквозь марлевые тампоны, окрашиваясь в ярко красный цвет. Небольшие тельца мягко покачивались, будто извиваясь…

— Еще лезут, боже мой! — плоть якута в некоторых местах с треском лопалась и оттуда лезли целы пучки древесных нитей. — Откуда же они берутся!

Внезапно, якут захрипел. Багровое от напряжения лицо немного приподнялось и выплюнуло темный сгусток какой-то мерзости.

— Аал Луук Мае, — шевелились потрескавшиеся губы. — Я иду к тебе! Элей ботур готов служить тебе, Владычица Великого леса…

— Что он говорит? Я ни чего не расслышал! — воскликнул капитан, державший раненного за ноги. — Что он там бормотал?

— Отпустите меня, дети железа, — шептал Абай, открыв красные как кровь глаза. — Отпустите меня в лес… Я не могу больше здесь находиться… Аал Луук Мае, я иду к тебе!

Тело дернулось в последний раз и замерло. Шумно дышавшие мужики не сразу сообразили, что стиснутое со всех сторон тело, больше не старается вырываться. Карл Генрихович осторожно коснулся его виска, стараясь нащупать биение сердца.

— Кажется, теперь точно все, — с горечью вздохнул он. — Что теперь делать? — его взгляд остановился на Смирнове. — Товарищ капитан, его надо доставить в Москву. Этому телу просто цены нет… Здесь я с этим примитивом ничего не смогу узнать!

— В Москву…, — пробормотал разведчик, не отрывая взгляда от лежащего тела. — Как? Пока будет запрос да прибудет самолет, от тела может ничего не остаться… Черт! Что же я предъявлю там?! А?

57

Дальний секрет партизанского отряда расположился прямо в самой гуще орешника, в его тесно переплетенных лещинах. За многочасовое бдение караул оборудовал себе удобный наблюдательный пункт. За стеной прутьев было все аккуратно срезано, на слегка торчащие обрезки накидали земли и все это сильно утоптали. Однако Пашку, одного из самых юных бойцов отряда, такие удобства совсем не радовали. Пожалуй все было совсем наоборот…

— Вот, черти полосатые, — ругнулся тот в полслова сразу же оглянулся, не слышало ли кто. — Чего толку здесь сидеть? Почитай возле самого болота штаны протираю… Вона, дальше только тина да жабье!

С угрюмым видом он вытащил из-за пазухи с трудом выпрошенный наган. Сергеевич его выдавал с таким лицом, словно отрывал от груди собственного ребенка.

— И чего он? — продолжал спорить Пашка с командиром. — Як на посту можно без оружия? Да ни в жизнь нельзя! А вдруг немчура какая пойдет… Я раз! На! На!

Боек револьвера несколько раз щелкнул. Юный партизан с настороженным видом водил стволом оружия по сторонам, выцеливая скрывающегося врага.

— Где же ты, немец проклятый? Подь-ка сюды! — бормотал она, крепко сжимая ободранную рукоять. — А-а-а-а-а! Больно ведь! Ну-ка отпусти ухо!

Невысокий потрепанного вида дядька неожиданно выскочил из-за дерева и уцепил мальчишку за ухо. От испуга тот выронил револьвер на земля и засучил ногами по ореховым пруткам.

— Отпусти, дядька! — с трудом не срываясь на плачь, кричал он. — Больно ужо! Отпусти, а то щас как крикну! Наши в миг тебе выдадут горячих…

— Не балуй малец, — невозмутимо проговорил незнакомец, поднимая с земли оружие. — Кричи сколько влезет. Вот пусть придут и полюбуются на такого партизана! Рубаха в грязи, морда в каких-то цыпках, да вон и револьверт без патрон. Тоже мне боец! Смех один! Таких бойцов вон на кухню надо! Щи варить, да картоху чистить. Эх ты!

Отпустив ухо притихшего пацана, он поправил на нем рубашку и пригладил кое-как его волосы. Потом с укоризненным видом осмотрел его и сунул в руки пистолет.

— На, держи, боец, — усмехнулся мужичок, расстегивая карман на пиджаке. — Вот тебе и документ! — говор был у него немного тягучий, да и окончания некоторых слов он проглатывал, словно не выговаривал. — Читать то поди научили, партизанский часовой?!

Цепко ухватив револьвер, Пашка вновь приобрел свой прежний залихватский вид, а с ним и старые ухватки. Подбоченясь, он внимательно оглядел своего обидчика. Прохожий, как прохожий… Выглядел он совершенно обычно для этого времени. Приглаженные черные волосы, немного навыкате глаза, сверкавшие из под светлой кепки. Из одежды Пашка обратил внимание только на сапоги. Хорошие, крепкие на вид, густо смазанные дегтем — сто лет носить и не сносить.

— Чай не маленький, сумею буквы разобрать, — буркнул он, наконец, в ответ, когда закончил с рассматривать сапоги. — … Э… Маркин Семен Николаевич… Кузьминской школы … село…, — желтоватая бумага с расплывшимися чернилами с трудом поддавались усилиям мальчишки. — Вот, направляется учителем… Учитель что-ли? — пацан уже с любопытством уставился на мужика. — У нас есть уже учительница — тетя Агнешка. А ты?

— Эх, молодежь, — вновь усмехнулся тот, не отвечая на вопрос. — Звать то тебя как, чудо лохматое? — Мальчишка сразу же насупился и спрятал документ куда-то за пазуху. — Меня зовут Маркин Семен Николаевич. Учитель математики.

— Ты мне тут не обзывайся, — обиделся Пашка, хватая собеседника за рукав пиджака. — Во придем к командиру, он тебе и покажет, кто тут чудо лохматое. Понял?! — а сам он в это время пытался незаметно пригладить непослушный вихор на самой макушке головы. — Пошли-пошли, тут недалече… Вона за тем оврагом будут деревья поваленные, а оттуда и рукой подать.

Несмотря на заверения паренька идти им пришлось почти с час, в течение которого Пашка практически не умолкал. Вынужденное одиночество на посту помноженное на долгое ожидание буквально взорвали его. Он что-то постоянно рассказывал, через каждую минуту теребил рукав учителя, а потом забегал вперед и требовательно заглядывал ему в глаза.

— … Я раз и прибег! А Сергеич мне и говорит… Ты Пашка истинный махновец, — тараторил он без умолку. — Посмотри на себя. А что смотреть? Вона все тута! На мне! Рубаха да порты, а что грязные, так я на посту…

— Стоять! — откуда-то сверху из-за наваленных деревьев раздался громкий окрик. — Пашка, подь сюды, стервец! Кого там привел?! А? Быстро! — слышалось, как сверху кто-то шумно слазил, обламывая ветки. — Давай, зови командира! Ну!

Ветки раздвинулись и появилось сначала массивное тело в толстом свитере. Затем с кряхтением показалось и красное от приложенных усилий лицо. Отдуваясь пожилой партизан поправил висевшую за спиной винтовку и только потом спросил:

— Кто таков будешь? Давай, говори все без утайки. Можа ты ихний шпиен? А?

Тот в ответ тихо рассмеялся.

— Отец, ты на мое лицо посмотри, — кепку учитель сдвинул на затылок, обнажив для июльского солнца высокий лоб. — У меня же на лице написано, что я еврей! — однако старый не разделял его оптимизма; такое впечатление, что его вообще было сложно чем-то прошибить. — Юде, отец я, настоящий юде, как немец говорит…. Таких, как я они не любят. Слухи ходят, что в лагеря нас сгоняют…

— … Похож вроде, — тем временем бормотал партизан, хмуря брови. — Жиденок — он и есть жиденок…

— Что же ты Михал Силыч такое говоришь? — укоризненно проговорил другой голос, обладатель которого оказался плотным человеком невысокого роста. — Значит-ца, говоришь еврей, да к тому же учитель. Хорошоооо, — протяжно протянул он. — Нет! Даже не хорошо, а просто замечательно. У нас как раз детишек целая туча — будет чем заняться.

После некоторого молчания он продолжил:

— Меня зовут Голованко Илья Сергеевич. Я местный командир, — последнюю фразу старшина произнес каким-то виноватым тоном. — Ты уж земляк не обижайся на такой «теплый прием». Война, сам должен понимать… Ну, что стоишь как жених на свадьбе, пошли знакомиться с хозяйством!

Пришлый кивнул головой на такое скорое посвящение в партизаны и нырнул вслед за старшиной в густую листву. Внутри он пробирался чуть не на ощупь. Пеньки с разлохмаченной щепой, острые прутки так и норовили ухватить его за штаны и вцепиться в ноги.

— Давай, земеля, вылазь, — из гущи кустов, из которых он уж и не знал как выбираться, его буквально выдернули. — Заблудился?! — засмеялся командир, показывая рукой на небольшую вырубку. — А теперь знакомься… Вона нам сколько! И не чинись, у нас все по простому… Эй, народ! В нашем полку прибыло! Прошу любить и жаловать, Семен Николаевич Маркин. По профессии учитель. Вот, Агнешка, будет тебе помощник! — бросил он в сторону статной светловолосой женщины.

Не прошло и нескольких минут, как со всех сторон набежал народ. Сначала оторопевшего учителя, мнущего в руках кепку, обступили галдящие женщины. С надеждой заглядывая ему в глаза, они спрашивали о своих родственниках, знакомых. Кто-то тут же ему сунул в руку краюху хлеба…

— Откуда это он нарисовался? — недовольным голосом поинтересовался, вынырнувший откуда-то сзади Смирнов.

— Да, спросил я еще толком, — не оборачиваясь ответил тот, разглядывая как Маркин пытается свернуть козью ножку. — Пожду трошки, пусть человек хоть чутка отойдет.

— Смотрю, теряешь ты хватку старшина, — капитан встал рядом с ним. — Что-то не нравиться он мне! Что-то в нем такое есть… Чистенький он какой-то весь, — выдал, наконец-то, Смирнов. — Прилизанный, что-ли… Да, и на спину посмотри! Видишь, как держит?! Ох, непрост он, ох непрост!

Игорь, давай на чистоту, — старшина повернулся к нему лицом. — У нас с тобой трошки не все гладко. Так ведь?! Что кривишься-то? Ну, не нравлюсь я тебе! Поди деревенщиной меня считаешь… Хм, не уж-то угадал. Ну и хрен со всем этим!

На секунду он прервался и быстро окинул взглядом поляну.

— Ты пойми! Чтобы там между нами не стояло, людей это касаться не должно…, — продолжил Голованко, буравя глазами капитана. — Тебе не сегодня завтра назад надо будет уходить, а мне тут жить, с ними… Вон с бабами, детишками, да увечными воевать буду немца. Ты будешь там далеко, а им вот здесь помирать придется… Так что не замай мне их, — он легонько повернул капитана в сторону курящих мужиков. — Ты посмотри на него. Ну какой из него немец?! Пузо торчит, небритый, глаза как стеклянные… Напяль на него китель? А? Тьфу! Мерзость одна получается!

Прищурив глаза, капитан рассматривал новоиспеченного партизана. На свою голову он уже успел напялить кепку с широкой алой лентой. «Не иначе это Пашка, стервец, постарался, — с какой-то затаенной грустью прошептал он. — Друга себе нового нашел… И правда, ведь, несуразный какой-то. Нескладный!».

— Да, Сергеич, пожалуй не прав я, — с трудом смог выдавить из себя капитан. — Ты меня извини… Ладно, пойду, хоть подберу твоему новому бойцу что-нибудь из оружия.

Резко развернувшись, он энергично зашагал в сторону неспешно разговаривающей кучи. Сам Маркин был в середке и судя по его раззадоренному виду неплохо себя чувствовал.

— Видал? — донесся до Смирнова обрывок вопроса.

— Хм, — с ярко выраженным оттенком презрения протянул мальчишечий голос. — Это что… Вот у Абая силища была, это да! Один раз он кружку как сжал, — захлебываясь рассказывал Пашка. — Даже вот следу остались…

— Ты что малец, — рассмеялся учитель. — Шутишь что-ли?

58

2 августа 1941 г. Москва. Высокий дом с мощными колоннами, выстроенный еще при Александре III.

3 часа 41 минута. По огромной пятикомнатной квартире прозвенела трель звонка. Звук был дребезжащий, неприятный. Казалось, его царапающий голос доставал до самой глубины души, заставляя сердце сжиматься от испуга.

— Саш, — в спальне раздался сонный женский голос. — Ты слышишь, Саш, кто-то в дверь звонит?! Да вставай же! Опять из госпиталя наверное…

В ответ низенький плотный мужчина начал сползать с кровати, одновременно с силой растирая воспаленный от недосыпания глаза.

— Боже мой, только лег, — бурчал он, стараясь попасть рукой в рукав халата. — 3.45… Ну, кого еще там принесло?

Звонок, тренькнув в последний раз затих, от чего сделалось еще более жутко. Словно в подтверждение, в дверь кто-то мощно ударил. Это был не просто удар… Нет! Это был Удар! Внушительный, сразу же подкрепленный еще серией таких же, но чуть менее сильных. Так не стучат родственники или подвыпившие друзья, желающие вас проведать.

— Саша, что это такое? — сна уже не было ни в одном глазу. — Саша, не открывай! Спроси, кто там! — Следом послышался звук шлепков босых ног по паркету и через мгновение женщина уткнулась в спину вспотевшего от испуга мужа.

— Александр Александрович, откройте! — из-за двери прокричал чей-то до боли знакомый голос. — Александр Алесандрович, это я Витя! Вы дома?

После еле слышного шороха за дверью появился новый голос:

— Профессор Вишневский, к вам из наркомата внутренних дел! Открывайте!

Его руки сами потянулись к большому, сверкавшему блеском латуни замку. Раздался щелчок, и после скрипа двери в прихожую вошли трое мужчин. Первый из них, высокий и нескладный мужичок, в халате, когда-то, по всей видимости, имевшим белый цвет. Двое, стоявшие чуть позади, были в темно-зеленой форме с синими шароварами с малиновыми кантами. Именно на этих кантах почему-то и остановил свой взгляд Александр Александрович, профессор медицины, руководитель Особого Московского клинического госпиталя.

Вошедший первым, обернувшись назад, нервно кивнул. Тогда вперед выступил среднего роста лейтенант (по крайней мере три эмалевых квадрата у него в петлицах было) и, вскинув кисть к фуражке, представился:

— Лейтенант государственной безопасности Филипов. Вам, Александр Александрович, надлежит с нами проехать.

— Сейчас? — спросил в нерешительности профессор, отводя глаза от лейтенанта. — А куда? — Стоявшая за его спиной супруга, тихо пискнула с явным намерением зарыдать.

— Вы только не волнуйтесь, — поспешно заговорил Филипов. — Нам самим буквально недавно позвонили из управления. Приказали срочно доставить вас в госпиталь.

— А… в госпиталь, — протянул, с явным облегчением, Вишневский. — В госпиталь…. Тогда все понятно. Сейчас я! Одну минутку! Вот располагайтесь пока… Сейчас!

Он стремительно словно вихрь исчез в одной из многочисленных комнат, откуда сразу же начало раздаваться какое-то подозрительное шуршащие. Ровно через минуту, лейтенант несколько раз специально бросил взгляд на часы, профессор появился при полном параде. В темном без единой морщинки костюме, с жилетке из под которой выглядывала с ярко-белая рубашка, Вишевский выглядел совершенно иным человеком. Профессором с большой буквы «П».

— И так молодой человек, идемте, — решительно проговорил он, подхватывая с тумбочки светлый портфель. — Посмотрим, зачем так рано понадобился профессор Вишневский.

Столь разительная перемена настроения, да и поведения, объяснялась довольно просто. Профессор полагал, что ночной визит связан с лечением одного из высокопоставленных сотрудников наркомата, который наблюдался у него, в Особом Московском клиническом госпитале.

Однако, Вишневский ошибался! В этим самые часы черные как смоль кургузые автомобили колесили по всей столице, останавливаясь около самых разных домов. В одних случаях это были дворцоподобные кирпичные высотки, где проживали светила советской медицинской науки, в других — воронки тормозили рядом с неказистыми рабочими общежитиями. Лишь одно объединяло все это — грозное выражение «государственная безопасность», открывавшее самые закрытые двери и приводящее в замешательство самых сильных мира сего.

— Вот же госпиталь, — Вишневский дернулся, указывая на окно, за которым проносился роскошный парадный вход в госпиталь. — Почему же мимо едем?

— Не беспокойтесь, Александр Александрович, — обернулся к пассажиру лейтенант. — Мы подъедем к заднему входу… Такое было указание.

Едва автомобиль остановился возле небольшой площадки, на которой уже находилось 4 машины, профессор выскочил из машины и быстро пошел ко входу, где виднелось несколько фигур в белом. Они молча смотрели на приближавшегося Вишневского, которые с радостью узнал в парочке дежурную смену.

— Николай Николаевич, дорогой, — воскликнул он, двумя руками пожимая руку пожилому с роскошной бородкой врачу. — Что-то случилось с нашим пациентом? Все же было нормально, когда я уезжал… Ведь операция не выявила никаких опухолей.

— Товарищи врачи, все уже почти собрались. Ждем еще пару человек; они живут на самой окраине, но вскоре к нам присоединятся, — вклинился кто-то решительным голосом. — Давайте пройдем в кабинет, где через некоторое время вам все объяснят… Осторожнее, здесь ступенька.

— Но позвольте, мы же спускаемся? — в некотором раздражении воскликнул старичок, тряхнув окладистой бородой. — Конференц-зал на первом этаже, возле смотровой…

Однако, прямая спина, ровно вышагивавшего лейтенанта, выражало полное пренебрежение к мнению врача.

— Вот здесь мы и подождем остальных, — кивнул головой на с десяток людей, столпившихся в просторном коридоре. — Сейчас наши сотрудники принесут горячий чай и теплые халаты… Располагайтесь.

Вишневский бросил недоуменный взгляд на своего соседа, но тот тоже ничего не понимал. «Какие к черту теплые халаты и горячий чай в начале августа, — не мог понять врач, подходя к стоявшим людям. — А тут кто у нас! — профессор близоруко прищурился, пытаясь с расстояния узнать знакомых. — Этих двоих я кажется припоминаю. Из Военно-воздушно госпиталя… Хирурги оба! Точно! Гуссейн Гардашевич — это черный, а второго не помню… Этих не знаю. Постойте-ка, постойте-ка, а кто у нас там возле туалет курит?».

У профессора аж округлились глаза от удивления. Несколько секунд он оглядывался по сторонам, пытаясь понять этого человека видит только он один или нет. Наконец, до него дошло, что тот человек реален, как и все остальные. Вишневский, стиснув зубы, двинулся в его сторону.

— Если мне не изменяет память, Костромской, — сквозь зубы пробурчал он, останавливаясь напротив врача, который так его взволновал. — Что-то я не могу понять, кто вам разрешил находиться в этом месте? Вы мне скажите, что делает шарлатан и прожектер в месте, где спасают жизни людей? А? — Последний вопрос, состоящий из одной буквы, профессор буквально выкрикнул, привлекая к себе внимание.

Все стоявшие в зале — врачи, несколько медбратьев и с десяток людей в форме заинтересованно уставились в их сторону. Чувствуя поддержку, Вишневский усилил напор:

— Я не позволю, слышите, не позволю позорить советскую науку и вверенное мне Партией учреждение в такое страшное время! Выйдите вон! — его крючковатый палец на вытянутой руке резко ткнулся в сторону выхода на поверхность. — Вон!

Виновник всего этого переполоха молча курил. Он стоял возле открытого окна и неторопливо затягивался. Было видно как сигарета медленно превращалась в пепел, за падением которого он продолжал завороженно наблюдать.

— Вы, что меня не слышите? — глубоко уязвленный такой реакцией, вернее ее полным отсутствием, Вишневский набрал в грудь еще больше воздуха. — Кто вам разрешил здесь находиться? Потрудитесь объясниться!

Наконец, в кончиках пальцев застрял крошечный сигаретный огарок, который окурком то назвать сложно. Костромской поднял голову и удивленно, словно всех этих людей видел в первый раз, осмотрелся.

— Не надо кричать, уважаемый профессор… Вы мне делаете больно, — с характерным акцентом рассмеялся он. — Вы меня спрашиваете, кто мне позволил?! Таки я вам отвечу… Партия и Правительство! Так что я стою здесь рядом с вами на полном серьезе, понимаете милейший профессор?

Тот побледнел после этих слов.

— Товарищи, товарищи, послушайте меня, — наконец, раздался властный голос, мгновенно разведший их по разные стороны баррикад. — Сейчас вам объяснят для чего, вы были собраны.

Из одной из дверей вышел подтянутый человек со знаками капитана государственной безопасности. Малейшие шуршания и движения мгновенно стихли. Люди внимательно слушали. Стоявшие позади своих коллег осторожно привставали на цыпочки.

Вошедший пригладил свои волосы и сразу же надел фуражку.

— Меня зовут Смирнов Игорь Владимирович. Каждый из вас, кто был сюда доставлен, является признанным экспертов в разных областях медицинского знания. Здесь есть и хирурги, и неврологи, и физиологи и многие другие. Сейчас вам будет представлен некий образец человеческой ткани, после изучения которого вам необходимо подготовить развернутый отчет об основных свойствах данного образца. Срок не более суток… Отчет пойдет на самый верх. А теперь пройдемте.

Оббитые металлом створки дверей тихо отворились и вошедшие очутились в залитом светом помещении с низкими потолками. Вот тут-то Вишневский и вспомнил о горячем чае и теплых халатах. На врачей смотрели длинные ряды тел, укрытых серыми простынями. Морг был переполнен…

— Профессор, оденьте, — его ассистент заботливо накинул на его плечи толстый халат и повернул в сторону дальнего угла помещения, где виднелся боец винтовкой. — Нам кажется сюда…

Перед собравшимися, тесно обступившими длинный стол, предстал небольшой ящик размером с футляр для скрипки. Он был сколочен из потемневших досок, на которых еще кое-где проглядывал выжженный готический шрифт. Капитан осторожно приподнял заранее вскрытую крышку и все увидели, что внутренность ящика заполнена какой-то янтарно массой.

«Боже мой, — выдохнул Вишневский, принюхиваясь. — Это же мед! Липовый!». Судя по шмыгающим носам, остальные также догадались, что это за странная на вид субстанция.

— Боец, перчатки, — через несколько секунд Смирнов что-то начал вытаскивать из ящика. — Вот…

На растянутую простынь упали первые капли меда, затем тихо шмякнулась… почти целая человеческая рука! Несмотря на темный цвет и склизкую поверхность, немного скрадывающую поверхность, это была определенно настоящая рука.

— Осмотреть, вскрыть, выявить особенности и доложить, — капитан внимательно посмотрел сначала на всех, а потом на каждого в отдельности (или, по крайне мере, многим именно так и показалось). — За работу.

59

Состав еле тащился. Через каждые полчаса — час, вагоны содрогались от оглушительного визга гудка и с шипением поезд вставал. Сразу же за окнами начиналась беготня: то и дело мелькали погоны с серебром, мчавшиеся куда-то с докладом; проносились вестовые с кипятком… Словом прощай далекий Фатерлянд и здравствуй незнакомая и таинственная страна.

«… Дорогая Гретхен, как и обещал тебе, пишу с каждой новой станции, которую мы проезжаем по пути на Восточный фронт. Как ни странно, делать мне это совсем не тяжело. Поезд еле плетется; иногда ловлю себя на мысли, что мы никогда не доедем до места своей службы. Сослуживцы поговаривают, что кто-то из местных устраивает диверсии на железной дороге, поэтому и нет нужного хода. Это настоящее варварство, правда ведь моя милая голубка! Настоящий солдат должен сражаться лицом к лицу с врагом, а не нападать исподтишка.

…Ты просила меня рассказывать обо все, что я вижу. Вынужден тебя огорчить, мое сокровище, порадовать мне тебя практически нечем. Ты даже не представляешь, насколько здесь пустынно. Иногда мы в течение нескольких часов за окном ни встречается ни одного дома. Не то что у нас в Вестфалии… Помнишь сколько небольших и уютных деревушек у нас раскидано по окрестностям. Это настоящая пустыня! Говорят, наш фюрер обещал каждому офицеру здесь имение. Если все сложиться именно так, то я даже не знаю, что нам с тобой подобрать… Но земля здесь, скажу я тебе, одно загляденье! Я тут в руки взял комок и попытался растереть его. Она жирная, как творог от хорошей коровы…».

Состав в очередной раз сильно дернуло и он встал, как вкопанный. Лейтенант Отто Шеер с сожалением перевернул листок бумаги и, аккуратно перегнув, вложил его в конверт.

— Что за вид, старина? — скалил крупные как у лошади зубы его закадычный друг, Вилли. — Ты успел написать всего лишь одно письмо своей ненаглядной красотке Гретхен? — часть вагона, которая от скуки была уже готова лезть на стены, грохнула от смеха. — Учти, Отто, вся почта нашей дивизии работает на тебя одного! Это совсем не по товарищески! А как же мы? Ты думаешь, нам не кому писать? Вон толстяк спит и видит, как написать женушке нашего капитана, — полный, в плотно обтянутом кителе, офицер дернулся словно от удара электрически током. — Ему, что теперь страдать от невнимания?

Вагон вновь зашелся в хохоте, а жертва лишь криво усмехнулся и отвернулся к окну.

— Что вы ржете? — вдруг его взгляд за что-то зацепился в окне. — О, черт! Полковник! Кажется, что-то случилось…

Через секунду окна с правой стороны вагона были облеплены людьми, жадно выискивающими новости. Поезд остановился на какой-то небольшой станции. Не было видно ни указателей, ни названий на фасаде древнего вокзала.

— Похоже здесь недавно шел бой, — пробормотал кто-то, оттирая от окна своего товарища. — Вон, развалины еще дымятся… Слушайте, это же глубокий тыл. Отсюда до передовой еще ехать и ехать!

— Что у тебя заело? — ткнул его локтем в бок сосед. — Капитан же вчера говорил, что на дороге были диверсии большевиков…

— Какие к черту диверсии? — насмешливо хмыкнул первый, тыча куда-то в стекло пальцем. — Здесь же был бой, самый настоящий бой!

Возле одной из стен вокзала медленно чадила какая-то груда железа, в формах которой угадывался грузовик. Возле него суетились солдаты, тащившие тяжелый брезентовый шланг. К ним то и дело подбегал какой-то офицер и судя по приглушенным крикам, за что-то их распекал.

— А наш-то, смотрите, как вытянулся! — усмехнулся Отто, кивая на стоявшего капитана. — Ему, видно, тоже досталось… Вот как бы и нам за одно не попало…

И действительно, через несколько минут состав затрясло от забегавших как тараканы солдат. Батальон, перебрасываемый из местечка Ле Бурже, наконец-то, добрался до передовой. И кому какое дело, находиться ли передовая на стыке двух сражающихся армий, или ее линия проходит где-то в самой глуше по сердцам обычных людей…

Ругань! Гомон! Топот! Лязг оружия! Топая сапогами, солдаты строились на перроне.

— Быстрее, быстрее, лейтенант! — сквозь зубы шипел капитан, зацепившись взглядом за бежавшего последним Отто Шеера. — Если вы воюете точно также, как и выполняете мой приказания, то мы можем вообще большевиков не видеть! Быстрее, быстрее… Полковник смотрит…

Наконец, строй замер. Идеально выверенная линия, образованная кончиками сапог, могла навести на мысль о специально натянутой веревке или линии, начертанной мелом на земле.

— … На станции была совершена диверсия местными коммунистами. Практически все бандиты уже пойманы, оставшиеся скрываются в домах и подвалах. Командирам подразделений оцепить прилегающие к станции и комендатуре улицы. Обеспечить сплошной обыск домов и всех находящихся в них. Внимание. Подвалы домов осматривать только те, которые помечены как безопасные, — капитан все это время почему-то смотрел именно Шеера, словно это именно он должен все сделать. — Участки уже нарезаны. Квадрат 1 и 2 в зоне ответственности первой роты, — офицер, стоявший с краю строя, что-то отметил у себя в блокноте. — Квадрат 3 и 4 в зонте ответственности 2 роты …

Строй на мгновение замер и сразу же пришел в движение. Небольшие подразделения словно ручейки растеклись по улочкам городка, перекрывая все подходы к станции и комендатуре.

…Отто был в недоумении. На его участке было целых пять домов, два из которых были большими, сделанными из добротного красного кирпича, и три больше похожи на бараки, в которых держат скотину. «У меня только десять человек, — теребил он листок блокнота, на котором схематично были изображены некоторые улицы города. — Черт, да в этих домах жителей с полсотни… Как их всех проверить?».

Однако его солдаты оказались более опытными. Особенно выделялся красномордый ефрейтор, успевший уже где-то раздобыть нашивку за тяжелое ранение.

— Всем выйти на улицу! — рявкнул он со всей дури и продублировал приказ парой выстрелов из карабина. — Быстрее, быстрее, русские свиньи!

Под его руководством двое солдат быстро высадили рамы из двух окон первого этажа.

— Люди, выходите на улицу! — верещал под звон оконного стекла приданный им переводчик из местных — пожилой дядька в мешковато сидевшем на нем костюме. — Это всего лишь проверка документов! Быстрее! Немецкие солдаты, только проверят документы!

Откуда-то из глубины здания раздался женский визг, а потом из распахнувшейся двери выбежала светловолосая женщина, прижимавшая к себе ребенка. Следом скатился со ступенек невысокий мальчишка.

— Выходите на улицу и приготовьте свои документы! — переводчик подошел ближе к выходившим людям. — Строиться возле стены… всем приготовить документы…

Жители испуганно жались друг к другу. Некоторые теребили в руках какие-то бумаги, на таких смотрели с завистью, а кое-кто и с ненавистью.

— Ты, ты и ты в сторону, — мужичок ткнул пальцев в троих, протягивавших выписанные комендантом разрешения на работу. — Стоять здесь и ждать, что скажет господин лейтенант.

Вдруг из дома раздались выстрелы. Один! Второй! Гулко лопнуло стекло на втором этаже!

— Туда, живо! — Шеер кивнул головой двоим солдатам, стоявшим рядом с ним.

Через несколько минут из дома выволокли окровавленное тело, своим видом напоминавшую освежеванную говяжью тушу на бойне. Человека бросили в пыль и только тогда стало видно, что в его руке был зажат обычный кухонный нож.

— Господин лейтенант, — вытянулся перед офицером ефрейтор. — Этот человек оказал сопротивление при проверке документов — бросился на меня с ножом… Это несомненно большевистский диверсант и возможно он участвовал в нападении на станцию…

— Отлично, ефрейтор, — Отто с трудом отвел глаза от окровавленных кулаков солдата. — Он хоть жив? Его можно будет допросить?

Тот ухмыльнулся и с силой растер правый кулак, больше похожий на огромную деревянную колотушку.

— Я его не сильно, — проговорил он. — Так помял немного… Эй, ты иди сюда! Господин лейтенант хочет допросить этот кусок мяса, — переводчик испуганно дернул плечами и бросился к ним. — Спроси, где прячутся остальные диверсанты? Давай, давай!

Избитый захрипел, выплевывая сгустки крови. Это было настолько омерзительное зрелище (когда сгустки крови, разбавленные слюной, скатываются в шарики в густой пыли и становятся из багрово-красных серыми или даже почти черными), что Отто даже вздрогнул.

— Эй, ты живой? — мужичок осторожно коснулся лежащего человека. — А? — лежащий зашевелился, а потом открыл глаза. — Где твои товарищи? Ты расскажи все, мил человек… Умирать-то все равно легче будет. Слышишь?

Тот осмысленным взглядом посмотрел на него, потом перевел взгляд на стоявших рядом лейтенанта и ефрейтора.

— Что, гнида, врагу служишь? — еле слышно прошептал он, не отводя взгляд от переводчика. — Свой народ предал?

— Ты меня не жури, милок, — мягко, ласково прошептал мужичок в ответ. — Не надо меня журить и хаять! Это ведь не мой народ… Я сам-то из местечка под Вильно, вот там все мои… А здесь быдло одно, которое только и умеет все хапать да загаживать своими грязными руками! Вот сметет вас немец как крошки со стола, а мы тут и заживем по своему…

Ефрейтор в нетерпении пнул переводчика сапогом по спине словно давая понять, что пора и спрашивать.

— Холуй ты, — раздвинул в улыбке изгрызенные губы человек, увидев этот пинок. — Подстилка немецкая! Вот так они всех вас и наградят за верную службу… Передай своих хозяевам, что я пришел из леса и уйду в лес…, — его скрюченная рука при этих словах пыталась дотянуться до росшего рядом куста сорной травы. — Все вы тут сгинете и не станет вас, как не стало тех, кто приходил до вас…, — переводчик, морщась, переводил подошедшим ближе немцам. — Теперь все изменилось… Все стало по другому, — люди у стены дома неуловимо зашевелились, словно тихие слова умирающего что-то значили для них. — Лес вам не просит такой обиды, — он закашлял, отхаркивая вместе с краснотой что-то беловато-серое, еле заметно извивающееся…

Шеер сразу же отодвинулся в сторону.

— Вы отлично сработали, ефрейтор, — похлопал он по полечу здоровяка. — Похож, это действительно тот самый диверсант, которого мы и искали. Я доложу о вас командованию.

Еще более раскрасневшийся ефрейтор, рожа которого сияла неимоверным довольствием, гаркнул:

— Хайль Гитлер!

— Осмотреть оставшиеся дома, — кивнул в ответ лейтенант, подзывая после этого стоявшего рядом словно собачонка переводчика. — Ну-ка, рассказывай по подробнее, что говорил этот большевик…

«Угадал ведь, — довольно улыбнулся Шеер, заметив как вытянулось от ужаса его лицо. — Что-то скрывает от нас. Это плохо! Как говорил дедушка, если обманывают, значит, тебя не уважают… Надо преподать этому отребью урок».

Переводчик что-то пытался прошептать, но Отто не дал ему ничего сказать. Кулак, обтянутый в черную перчатку, со смачны звуком бросил его на землю.

— Дошло, как это, лгать немецкому офицеру? — с усмешкой спросил он, наблюдая как тот пытается отползти от него по дальше. — Вставай, и рассказывай все, о чем вы там говорили! И следи за своим языком, больше я предупреждать не буду… Если, что с тобой говорить будет мой ефрейтор.

— Я все расскажу, господин капитан, — переводчик с трудом поднялся с колен. — Все расскажу… Этот человек говорил о лесе…

— Ты уже про это говорил, — в нетерпение прервал его Отто. — Что-то еще?

— Я просто испугался, господин лейтенант! — забормотал тот, с настоящим ужасом глядя на Шеера. — Про этот лес рассказывают страшные вещи, — глядя на него в этот момент, Отто с удивлением осознал, что этот русский боится не его и, кажется, даже не звероподобного ефрейтора. — Понимаете, там начали пропадать люди. Сначала один-два человека, потом их стало больше… Кого-то находят, кого нет… Я видел одного такого… Господин лейтенант, это был управляющий одного из фольварков. Тут совсем недалеко. Там еще раньше большая ферма была…

Шеер несколько раз порывался остановить эту полусвязную речь, от которой попахивало настоящим безумием. Но всякий раз, за доли секунды до удара, его что-то останавливало.

— Он был весь синий и раздувшийся, — его голос то и дело спадал до шепота. — Полицаи говорил, что он висел на еловом корневище, — увидев, что последнее слово было офицеру не совсем понятно, он попытался изобразить сказанное руками. — Это длинный и очень гибкий корень… Если его хорошо отмочить из него знатные хлысты выходят.

Использования в качестве веревки корней, показалось Шееру занимательным. «Настоящие варвары, — мелькнуло в его голове. — Я не удивлюсь, если некоторые из ник еще ходят в шкурах…».

— … Это еще не все, господин лейтенант, — переводчика словно прорвало; чувствовалось, что это так его пугало, что выговориться ему было просто необходимо. — Они… Они ему поклоняются! Ему приносят жертвы! Они там все совершенно сошли с ума!

— Кому ему? — недоуменно спросил лейтенант. — Они язычники что-ли?

…Жители уже давно забились по квартирам, окна которых были плотно занавешены тканью или забиты досками. Окровавленное тело все это время продолжало лежать на земле. Для немцев он уже не представлял ценности, а местных сковывал страх.

Кровь уже давно свернулась, превратившись в неопределенного цвета комочки. Однако, ее вид, похоже, все же устраивал какую-то приблудную собачонку, которая с жалобным скулежом осторожно подбиралась к телу. Худая, с выпирающими ребрами, она постоянно оглядывалась и не переставая тихо скулила. Ее хвост был прижат к телу и рыжеватая щетина то и дело вставал дыбом.

Она жадно начала вылизывать кровь, застывшую на щеке человека. Длинный влажный язык словно напильник чисто стирал кровяные потеки с лица. Собачонка на секунду остановилась и ее глаза напряженно уставились в сторону одного из окон.

Вдруг, во дворе раздался дикий визг, резко сменившийся хрипением. Житель первой квартиры, наблюдавший за собакой из забитого досками окна, мгновенно отпрянул назад. Только позднее он признается, что что-то видел какую-то метнувшую перед его глазами фигуру. Но никому и даже себе он не признается, что на самом деле никого там больше не было…

60

Сухие дрова горели с треском и почти не давали дыма.

— Сваливая дрова здесь и довольно, — Клавдия Степановна махнула рукой и снова принялась помешивать терпко пахнущее варево.

Невысокий щуплый мужичок, отряхнув пиджак от приставшей коры, пошел навстречу бегущему мальчишке. Они о чем-то переговорил и оба исчезли за деревьями.

— И как тебе наш новый дежурный по лагерю, Степановна? — с удовольствием втянул носом аромат похлебки Голованко. — Добрый хлопец? А?

Та в очередной раз попробовала и накрыла котел металлической крышкой. Только после этого она повернулась.

— Что ты к нему пристал Илья Сергеевич? Хороший хлопец! Слова дурного не скажет, в руках все горит и не скажешь, что учительствовал… Прямо як мой Яшка был! Такой же спорый. А к малец как к нему привязался? Посмотри! Пашка ведь такой сорванец с кем попало не свяжется!

— Ну что-ж добре, — пробормотал Голованко, вставая с пня с седушкой. — Значит, пора и его и на задание отправить… Посмотрим, як себя там выкажет…

Сам новичок в это самое время сидел на сваленном стволе липы и драл лыко. Рядом притулился его неизменный спутник — Пашка, под руку что-то продолжавший рассказывать.

— … Вот понимаешь какие здесь дела творятся, а ты говоришь учиться надоть, — пацан укоризненно качал головой, поучая взрослого дядьку. — Цельный город освободили! — после брошенного на него вскользь взгляда невозмутимо поправился. — Ну может не совсем освободили… А все равно немцам знатно дали прикурить! Вот!

Со стороны казалось, вот надень на пришлого учителя сермяжный кафтан, сверху накинь заячий треух и получиться настоящий мужичок столетия эдак XVIII. Сидит себе на бревне, а лыко из под его ножа выходит ладное, да ровное. Раз дернет и целое полотно отходит от ствола, второй раз — и лента пошла дальше.

— Сколько потом оружия принесли, просто жуть, — Пашка аж надул щеки, демонстрируя значимость сказанного; руки его в это время продолжали аккуратно сматывать протягиваемую ему полоску лыка. — Я сам видел… Восемь мешков на носилках было… Командир сказал, что карабин мне выдаст, когда на пост пойду. Атак, говорит, тебе и нагана хватит! А почему хватит? — от обиды у него вмиг испортилось настроение. — Что этой пуколкой навоюешь? Ворон что-ли стрелять? Мне бы карабин, а еще лучше автомат.

Сам Маркин продолжал работать ножом, практически не реагируя на слова мальчишки. По крайней мере, именно так казалось. Он внимательно следил за целостностью отдираемой от внешней части коры полотна и лишь изредка бурчал что-то, что можно было счесть за одобрение.

— Говоришь немцам врезали, а как же Абай тогда? — вдруг спросил он Пашку, с угрюмым видом рассматривавшего выданный ему наган. — Что же с ним то случилось?

Пашка дернулся от вопроса словно от удара. Было прекрасно видно, что он что-то хотел рассказать, но как-то мялся…

— Вот видишь, учиться надо. И не тебе одному, а всем нам партизанам, — покровительственным, всезнающим тоном произнес учитель, насмешливо глядя на мальчишку. — Нужно учиться, чтобы лучше бить врага!

— Как учиться? Кому учиться? — обиделся он за своих старших товарищей. — Сереге что-ли, который пулеметчика голыми руками задушил? Или может командиру? Да они, если хочешь знать, все знают! Все при все! И товарища Ворошилова лично видели… Вот как тебя сейчас!

На несколько секунд он умолк; сомнения его одолевали — с одной стороны, он вроде и обещал никому постороннему ничего не рассказывать, а с другой — учитель стал своим, партизаном.

— Хорошо. Только ты никому ни ни, — парнишка серьезно посмотрел мужчине в глаза и лишь когда там что-то такое обнаружил, продолжил. — Сергей гутарил, что Абай самым первым в комендатуру ворвался… Они из окон стреляли по нему, стреляли, а ему ни почем! Он маленький был совсем, почти как я. В него из винтаря раз, а ему мимо, — в некоторых моментах Пашка даже старался пояснить руками.

— Он как присядет, да как прыгнет и в окно, — мальчишка схватил обломок короткой палки и запыхтел, изображай стрельбу. — Вот вам, вот вам, кричал он! Сказали, весь караул застрелил он… Представляешь пятерых! Серега говорит, те даже пикнуть не успели… Только потом он один в коридор пошел…

К тому моменту, когда около ног Маркина лежало уже несколько внушительных клубков с лыком, Пашка уже рассказал о нападении на город практически все, что знал.

— Ладно, Паш, пошли, а то обувку некогда делать будет, — начал подниматься с ободранного бревна учитель. — И так мы уж задержались больше, чем надо.

— … И еще забыл сказать, — дернул его за рукав пацан, недовольный потерей такого слушателя. — Здесь где-то рядом его похоронили… Никто не знает, а я видел.

— Да ты что, — удивился мужчина, давая оба клубка мальчишке. — Иди-ка отнеси в лагерь, а я тебя сейчас догоню. Малины к чаю Клавдия Степановна просила собрать. Давай, беги.

Тот, ухватив оба лыковых шара, припустился бежать. Едва его стало неслышно, учитель осторожно пошел вперед по едва заметной тропке. Было видно, что ей редко, но все же пользуются.

— Где-то здесь, где-то здесь, — бормотал он, внимательно смотря под ноги. — Да, откуда ему знать?

Наконец, он вышел к небольшому оврагу, который, по всей видимости, разрастался в сторону от их лагеря. Тропка здесь и заканчивалась. Маркин встал на колени и начал что-то искать в траве.

— Не могли же его тащить столько, — на грани слышимости шептал он, пропуская между пальцев шелковистую траву. — Подожди-ка…

У корней невысокой осины что-то тускло блеснуло. Металл? Осколок стекла? В свете заходящего солнца толком было не разобрать.

— Черт побери! — резко отдернул от руку от вытащенного из травы предмета, оказавшегося небольшой косточкой — фалангой пальца. — Это не может быть он! Прошло всего то пару дней…

Валившаяся прямо перед его лицом косточка была идеально белого цвета, без единой желтинки. Он подобрал тонкий пруток и начал осторожно ворошить слежавшиеся ветки на том самом месте.

— Да что же это такое?! — едва верхний слой веток и тонкий ковер дерна был сдернут, как ему в нос ударил тяжелый запах гниения. — …!

Зрелище открывавшегося по кусочкам полуразложившегося тела, наоборот, словно подстегнуло его. В течение нескольких минут толстый слов лесного покрывала оказался сдернут с трупа.

— … Это мужчина, — бормотал Маркин, стараясь проговаривая все увиденное точно зафиксировать. — Характерная форма черепа. Отмечены множественные повреждения кожного покрова… Отсутствует рука… Предположительной причиной смерти являются ранения в области грудной клетки… Так, вот входные отверстия… Это точно он! Проклятый азиат! Все-таки я его достал! — из кармана брюк он вытащил перочинный нож и, отковырнув кусочек плоти, положил его в заранее припасенный пакетик. — Что же они с тобой сделали такого? — лезвие ножа легко вошло рядом с раной. — Так, еще надрез… посмотрим из чего ты сделан.

Лоскутья кожи словно ужасная ткань вывернулась и обнажила грудную клетку.

— О! — издать восторженный возглас в такой ситуации мог определенно лишь полный безумец или настоящий профессионал; кем из них был Маркин сказать сложно, но определенно он не был дураком. — Какие прелестные косточки! — Тонкие пальца мягко касались странных утолщений на грудине. — Это же настоящий рыцарский панцирь! — вдруг в сочленении костей он нащупал какой-то металлический кусочек. — Вот значит как… Пуля! — Большой и указательный палец держали деформированную пулю. — Но почему не видно следов хирургического вмешательства?! Где швы? Где они?

Это было страшное зрелище, ужасающее своей сюрреалистичностью. Вспотевший небритый мужичок с горящими глазами ковырялся в человеческих останках. Голыми руками он что-то поднимал, отодвигал, потом снова приподнимал…

— … Все, пора, — буркнул он, закидывая тело ветками и мхом. — На это я даже и не надеялся.

До лагеря он добрался к вечеру. Его одежда была насквозь мокрой, хоть выжимай!

— Где же ты в такую сушь воду то отыскал, Семен? — со всех сторон слышались легкие подначки.

— Что же меня купаться не позвал? Я бы пошла…

— А ведра то, ведра, где?

Он лишь смущенно разводил руками — мол, дурак, чуть в болоте не утоп. Именно так с улыбкой на губах он бы и добрался до своей землянке, если не одно но… Из-за дерева прямо на него вышла высокая девушка в мужских брюках и солдатской гимнастерке. Ее распущенные волосы волной растекались по плечам и пропадали на спине.

Он встал, как вкопанный. Улыбка, которую он мгновение назад так щедро раздавал, медленно превращалась в неопределенную гримасу. Она тоже остановилась… Их разделяло несколько метров.

— Леся, солнышко мое, что ты тут делаешь? Пошли домой, пошли, — какая-то закутанная в шаль женщина встала между ними и попыталась ее увести. — Ну, что ты заупрямилась… Командир же сказал тебе…

Девушка смотрела прямо на него, а ее ярко-синие глаза, казалось, прожигали в нем страшные раны. «Это же она! — его сердце ухнуло в бездонную пропасть, увлекая за собой и его самого. — Это же та самая девка из села!». Перед глазами словно наяву встала часто прокручиваемая в мозгу картина… Медленно летит пуля. Видна каждая ее щербинка, каждая бороздка… Вот она касается легкого девичьего платья и от него летят клочья ткани и плоти. Стреляет второй. Карабин дергается словно живой, выбрасывая золоченную гильзу куда-то в высокую траву! Снова попадание! Девушку делает шаг назад… На ее бледном лице ни кровинки, только глаза сверкают синим пламенем… Еще выстрел! На животе расцветает кровавый цветок!

— Ты… Ты кто? — его голос дрожал, но он никак с этим ничего поделать не мог. — Как твое имя?

Женщина, не оборачиваясь, пробормотала:

— Дочка это моя Леська! Болезная она совсем…Как немец проклятый пришел, так толком и слова то не говорит… Иди, родимый, куда шел! Доча пошли! Ну, пошли, моя хорошая!

Женщина пыталась ее повернуть, но легкое, почти невесомое тело словно приросло к земле. Девушка продолжала смотреть на Маркина.

— Что уставилась? — с ожесточением в голосе спросил мужчина; в этот самый момент он ясно почувствовал, как необъяснимый ужас начал медленно его душить. — Что тебе надо?

Паника заполняла каждую клеточку его организма. Мозг просто выл от страха, от чего в кровь выплескивались громадные дозы адреналина. Неимоверно хотелось куда-то бежать сломя голову, нестись не разбирая дороги… Убежать, спрятаться, зарыться, лишь бы не видеть этого, лишь бы не ощущать этого ужаса…

Ноги сковало. Дернуться не было сил! Синие глаза пожирали его изнутри!

— Алеся, что ты тут делаешь?! — раздался недовольный мужской голос, мгновенно разрушивший оцепенение. — Я же сказал, что не надо бродить одной по лесу! Так я смотрю выполняешь мой приказ?! Да?! А вы, мамаша, куда смотрите? Видите девка не в себе… Вдруг, что сотворит… Прямо не партизанский отряд, а детский лагерь!

Из девушки будто вынули стержень. Мать сразу же ее подхватила за руку и повела в сторону поляны.

— А, Семен, искал тебя я. Говорят, чуть не утоп ты…, — заметил его Голованко. — Осторожнее надо быть. Ты еще тут новенький… Как тебе у нас? Привыкаешь?

Тот кивнул головой, не в силах ответить. Оцепенение его лишь начало отпускать. Но проклятые ноги продолжали предательски дрожать, что впору было задуматься о костылях.

— Хорошо! — в сумраке, который лишь слегка разгонялся отблесками далекого костра, сложно было заметить состояние Семена. — Есть мнение, в город тебя послать… А, что? Человек ты новый, не примелькавшийся. Бумаги у тебя добрые… Походишь, посмотришь. В школу заглянешь. Слух есть, что открыть ее хотят… Давай, завтра до рассвета подходи ко мне и подумаем, как все обустроить.

61

Москва. Кремль. 3 часа 21 минута.

Дверь тихо закрылась, оставляя в кабинете двоих человек. Мягкий свет, падавший от лампы с зеленым абажуром, освещал только часть комнаты, отчего хозяин оставался в легком полумраке.

— Вижу, доктора хорошо потрудились, — негромко произнес человек, сидевший в кресле. — Увесистая получилась пачка с материалами. Читать и читать… Но ты же знаешь, ничто не заменит личного общения.

Второй собеседник, до этого внимательно слушавший, быстро произнес:

— Капитан Смирнов, товарищ Сталин, уже доставлен и ожидает в приемной, — дождавшись кивка, он приоткрыл дверь и что-то сказал.

Дверь открылась шире и в комнату вошел высокий, подтянутый капитан.

— Товарищ Верховный главнокоман…, — громко начал он докладывать, отпечатав несколько шагов вперед.

— Садитесь, — Сталин тяжело поднялся с кресла и указал собеседнику на стоявший рядом стул. — Мы вызвали вас за столько километров не для того, чтобы терять время на парадные доклады… Они уже и так нам слишком много стоили, — он положил руку на толстую папку с документами. — Есть мнение, что своим рассказом вы поможете нам кое в чем разобраться.

Капитан в нерешительности присел на краешек стула.

— Смотри, Лаврентий, товарищ Смирнов отлично себя показал в тылу врага, не спасовал на передовой, а тут…, — Сталин сделал паузу, постукивая трубкой по ладони. — Вы рассказывайте, рассказывайте…

Тот в очередной раз отдернул свою гимнастерку, пытаясь собраться с мыслями.

— Товарищ Верх… товарищ Сталин, — поперхнувшись, быстро поправился он. — Моей спецгруппе был дан приказ разведать обстановку в районе села Береза Сивиловской области на предмет испытания немецким командованием новых видом отравляющих веществ. В ходе выполнения задания группа столкнулась с высокой партизанской активностью в заданном районе. Было принято решения выйти на контакт в целях более оперативного получения необходимой информации…

Хозяин кабинета медленно шел мимо длинного стола, поверхность которого была покрыта зеленым сукном. Постороннему наблюдателю, если таковой по чистой случайности мог оказаться в том же самом месте, могло показаться, что его интересует не сам рассказ капитана, а зажатая в руках трубка с табаком.

— Боестолкновение с противников и последующее изучение захваченных трофеев показало, что в заданном районе противник не проводил испытаний химического оружия. Более того, согласно полученной от партизан информации, массовые противоэпидемические мероприятия, проводимые немецким командованием, были, действительно, направлены на локализацию неизвестного заболевания.

После более плотной работ с пленными удалось оценить масштабы распространения заболевания. В полевых госпиталях, развернутых на базе очищенных от местного населения деревень и сел, на настоящий момент содержится более тысячи солдат и офицеров противника, в разной степени пораженных заболеванием…

— Нехорошие вы вещи нам сообщили, — заговорил вдруг Сталин, оказавшись в этот самый момент в самой дальней части кабинета, отчего его голос звучал приглушенно. — Это может быть опасно и для наших войск. Что удалось узнать о самом заболевании? Вы не спешите. Я знаю, что вы все подробно описали вот тут… Главное, сейчас важно ваше впечатление… Что там дать?

Дернувшийся было в сторону стола, капитан вновь замер подобно мраморной статуе.

— … Товарищ Сталин, прежде чем, я начну говорить у меня есть просьба, — неожиданно произнес Смирнов, смотря прямо на себя.

В кабинете воцарилась тишина.

— Что вы говорите, товарищ Смирнов? — Сталину показалось, что он ослышался. — Вы говорите о какой-то просьбе?

— Ты забыл с кем разговариваешь? — прямо в лицо сидящему капитану бросил забытый всеми народный комиссар. — Тебе задал вопрос сам товарищ Сталин! Капитан Смирнов! Встать! И отвечать на поставленный вопрос!

Этот кабинет, являясь фактически домом для руководителя самого большого государства планеты, хранил много тайн. Он видел такое, на что автоматически нужно накладывать гриф «хранить вечно». Происходящее в этот самый момент, по-видимому, должно стать одной из таких тайн.

Капитана словно подбросило с места. Он вскочил и, выпрямившись, застыл.

— Лаврентий, отойди, — Сталин с любопытством смотрел на капитана и было в его взгляде что-то медицинское: он словно ученый, который в давно изученном вдоль и поперек явлении, нашел что-то совершенно новое и раньше не встречавшееся в реальной жизни. — Давай говори, капитан, что там у тебя…

Взгляд Смирнова из остекленевшего медленно стал нормальным, правда в нем все равно время от времени проскальзывали шальные нотки.

— Товарищ Сталин, я прошу прямо сейчас, до того как начну говорить, провести обследование моего психического здоровья, — в кабинете возможно впервые в его истории прозвучала крайне странная просьба. — Это, действительно, необходимо, товарищ Сталин.

Они на мгновение встретились глазами и верховный что-то там прочел такое, что перечеркнуло все его сомнения.

— Профессор Виноградов тебя устроит? — улыбнувшись от несуразности ситуации, спросил Сталин. — Хорошо! Профессора Виноградова ко мне и пусть захватит с собой инструменты.

В Кремле очень многое решалось быстро или почти мгновенно, и это свойство, как ни странно, совсем не определялось тем, что страна вела страшную войну.

Какие-то минуты прошли с момента телефонного звонка, но вот раздался стук и дернулась дверь, из-за которой показалась густая борода с лежащими чуть выше массивными очками с роговой оболочкой.

— Ээ… товарищ Сталин…, — негромко произнесла борода, оказавшаяся профессором Виноградовым. — Разрешите.

— Проходите, Алексей Петрович, проходите, — повернулся к нему хозяин кабинета. — Для вас есть работа. Вот!

Доктор несколько раз дернул головой по сторонам, стараясь оценить характер этой самой работы.

— Вот, капитан Смирнов Игорь Владимирович опасается за свое душевное здоровье, — продолжил Сталин, подходя ближе к разведчику. — Есть мнение, с которым совпадает и желание самого капитана, провести его полное психическое обследование! Как вы на это смотрите?

— Душевное…? Э?! — совершенно растерялся профессор, вцепившись в саквояж, который в этот самый миг оставался для него настоящим спасательным кругом. — Я, товарищ Сталин, готов, конечно готов… Вот сейчас.

На зеленое сукно лег саквояж, через секунду открывший свое нутро. Алексей Петрович, быстро поковырявшись, вытащил оттуда перчатки и несколько блестящих инструментов.

— Сейчас, посмотрим…, — одев резиновые перчатки, профессор словно обрел невидимую защиту, настолько радикально изменилось его поведение. — Так, молодой человек, смотрим сюда. Хорошо! Теперь сюда… Отлично! Реакция зрачков в норме. Травм головы не было? Может контузии? Нет! Ладно… Давайте, наклоняйте голову. Еще, еще, не бойтесь.

Сильный пальцы быстро пропальпировали поверхность головы, ища внешний повреждения.

— Неплохо, молодой человек, — отпустил его головы профессор. — Теперь, на пару вопросиков мне ответите. Хорошо?

Тот утвердительно кивнул, всем своим видом демонстрируя, что готов исполнять все требования доктора.

— Вопрос первый: какой сейчас год? — врач вытащил небольшой блокнот и остро отточенный огрызок карандаша. — 1941 г. Хорошо! Отметим… Теперь второй — объясните мне разницы между сеном и соломой?

Кто-то за их спиной издал тихой смешок по поводу такого вопроса.

— Сено — это высушенная на солнце луговая трава, — ни чуть не смущаясь от характера вопросов, отвечал Смирнов. — Солома — это высушенный остатки стеблей злаковых трав, в частности, пшеницы, ржи.

— Очень хорошо, а теперь можно вашу руку, — тот сразу же протянул ему твердую в заусенцах ладонь. — Теперь смотрим внимательно на меня… Так… Вот, раз! — капитан неуловимо дернулся, когда его указательный палец неожиданно поцарапали чем-то острым. — Ничего, ничего — это всего лишь комариный укол… Вот вам вата! И еще вопрос: среди родных кто-нибудь болел психическими заболеваниями? Нет! Понятно! Собственно, вот и все товарищ Сталин.

— И чем вы нас порадуете, — тот сел в свое кресло и выжидательно посмотрел на доктора. — как душевное здоровье, товарища Смирнова?

— Я абсолютно уверен, что товарищ капитан, психически здоров, — профессор Виноградов говорил уверенным, даже немного безапелляционным тоном. — Осмотр показал, что молодой человек полностью адекватен и совершенно отдает отчет в своих поступках… Естественно, более полное заключение я бы мог выдать в случае недолгого стационарного наблюдения.

— Вот и хорошо, — вздохнул со странным чувством Сталин, выпроваживая профессора. — А теперь, товарищ Смирнов, мы вас внимательно слушаем! — в его тоне полностью исчезли нейтральные нотки, стало больше стали.

Разведчик встал по стойке смирно.

— Товарищ Сталин, в ходе выполнения задания группа столкнулась с необъяснимым явлением…, — бодрый тон капитан на некоторых словах словно спотыкался. — Там был Лес, товарищ Сталин… Живой Лес! — лицо раскраснелось, воротник ощутимо сжал шею. — Я лично разговаривал с деревом… Потом один из членов моей группы был чем-то заражен. Партизаны говорили, что так лес делает так, когда хочет кого-то изменить…

Сталин молчал. Пожалуй, за всю его достаточно долгую жизнь впервые сложилась такая ситуация, когда он не знал, как ему реагировать на случившееся.

— Разреши, Коба, — вдруг прошептал кто-то рядом с ним. — Он сошел с ума… Надо с ним что-то делать. Он может быть опасен! Позвать охрану? — однако его руки легко коснулся хозяин кабинета, призывая замолчать.

— … Разрешите мне договорить, товарищ Сталин? — глухо прозвучал голос. — Я не случайно попросил привести доктора… Мои слова похожи на бред, но они являются истинной правдой.

— Я видел все это собственными глазами. Дерево говорило со мной… Говорило по-настоящему! … Это же просто грандиозно! Он устроил эпидемию среди немецких солдат! И даже это не что, перед тем что он может.

На какое-то мгновение Сталину стало немного не по себе от внутренней убежденности капитана. «Я, что сплю? — проносилось в его голове. — Нет! Вон Лаврентий медленно закипает… Это же обычный капитан, которому было дано обычное задание… Вылететь, прибыть и проверить! И говорить такое… Неужели он, действительно, сошел с ума».

— Вы не верите мне? — с горечью, проговорил Смирнов, переводя. — Ну вот же документы! Фотографии! Отчет доктора! Там все описано! — его лицо демонстрировало такое отчаяние от собственного бессилия, что хотелось встать и завыть рядом с ним. — Но это, товарищ Сталин, вот это… Смотрите…

Капитан, решительным движением расстегнул тугую пуговицу на рукаве и высоко закал его. Судя по сделавшему шаг вперед Берии, пытавшегося закрыть возможную линию огня, ситуация начала попахивать порохом и дело вполне могло дойти до открытого пламени.

— Вот…, — наконец, с благоговением в голосе прошептал разведчик, вытягивая руку чуть в сторону от двери. — Это подарок Леса!

— Что? — Лаврентий рывком распахнул дверь и заорал куда-то в пространство. — Охрана! Бегом!

В доли секунды все завертелось словно в каком-то безумном калейдоскопе. В приемной что-то с грохотом упало на деревянный паркет, сразу же раздались грохот тяжелых сапог, со всей дури ударявших пол.

— Товарищ Сталин, товарищ Сталин…, — массивной ручкой дверь ударилась по стене и невысокий лысый человек оказался в кабинете. — Что случилось?

Следом ворвался высокий майор с озверелым выражением лица и сделал то, что сделал бы любой на его месте. Позднее, оправдываясь, он напирал на полную однозначность ситуации… «Проверял караулы. Вдруг крик! Я бежать по коридору… А дверь открыта настежь, в приемной пусто! Я в кабинет! — все кусочки картины навсегда отпечатались в его голове. — Там четверо, — он точно помнил положение каждой фигуры, в тот момент словно застывшей на месте. — Трое мне были знакомы, последний нет… Я сразу же отметил его странную позу — вполоборота к двери, рука с засученным рукавом вытянута в сторону товарища Сталина. Что мне было делать?».

…Пистолет сделал три выстрела и он вряд ли бы на этом остановился, но повелительный окрик остановил майора.

— Отставить! Прекратить стрельбу!

— Врача! Позвать врача!

Секретарь, толком ни в чем не разобравшись, исчез за дверью. Судя по звукам, которые оттуда доносились, к майору прибыло весьма существенное подкрепление и оно теперь настойчиво интересовалось, что собственно случилось.

— Лаврентий, я смотрю, твой орел просто снайпер, — хозяин кабинета подошел к упавшему гостю и, присев на карточки, с удивлением что-то рассматривал. — Вот именно это я имел ввиду…

Тот тоже склонился над раненным.

— Что за…? — начал было Берия, но сразу же замолчал. — Майор, освободить кабинет! И где этот врач?

Лежавший на полу человек открыл глаза. Его обнаженная рука осторожно коснулась окровавленной гимнастерки.

— Вот это я и хотел показать, товарищ Сталин, — прошептал он, пытаясь расстегнуть одежду. — Не могу… Расстегните! Видите. Это все его подарок.

На его груди сквозь застывавшие потеки крови красовались входные отверстия от пуль, которые на глазах наполнялись какой-то беловатой пеной. Вдруг его словно скрутило! Лицо побагровело, скрюченные пальцы начали царапать паркет.

— Держи его! — оба первых лица государства вцепились в извивающиеся руки. — Уходит! Крепче!

Наконец, судороги прекратились… А с потной груди скатились на пол несколько смятых пуль.

62

Село Малые Хлебцы. Бывшее Полеское воеводство. Дом старосты.

Седой как лунь мужик молча сидел за столом и смотрел прямо перед собой. Возле него стоял невысокий глиняный кувшин и надкусанный кусок хлеба.

— Прокляты мы все…, — шептали искусанный в кровь губы. — Не хотели жить по правде, значит-ца будем жить по волчьим законам.

Вдруг что-то влажное коснулось его ладони, через секунду это случилось вновь. К его удивлению это были слезы — крупные капли падали на кожу, неприятно холодя ее.

Степан, бывший сельский староста, больше не мог сдерживать слез. Его голова словно ватная упала на руки и он зарыдал.

— За что же ты так нас наказываешь? — сквозь рыдания с трудом вырывались слова. — Чем мы провинились перед тобой? … Чем? Ну ладно, мы, мужики да бабы прогневили тебя! Пусть, и поделом нам! Но детки малые-то в чем виноваты? Их вина в чем? Что хлеба кусок со стола лишний взяли? Или подрались вечор? — Последние слова он бросал в красный угол избы, где располагалось несколько икон, в умело украшенных окладах. — Или вот они, детки, и есть самые главные грешники?! Да?!

Вместо ответа его плечи кто-то обнял и прислонившись зашептал:

— Степанушка, родненький, не надо… Не говори так! Это наше испытание и не нам, грешным, познать божий промысел… Молчи, Степанушка, молчи лучше!

— Что? — женские слова жалили его прямо в душу. — Ты что такое говоришь! — разжав обнявшие его руки, он повернул лицо; мокрые дорожки слез, красные от бессонницы глаза да перекошенный рот превратили его лицо в настоящий оскал. — Какой к лешему промысел божий?! Это в вот в этом промысел божий? Или может мы сами должны были им наших деток отдать? Ты, что капустная головенка, такое говоришь? … Танька наша, она може грешник несусветный…

Женщина оторопела хлопала ресницами, видя надвигавшуюся на мужа грозу.

— Степанушка, не надо. Не надо! — мелкими шажками она отходила к печке, словно именно она сможет защитить ее от разгневанного мужа. — Ты что Степанушка? — вдруг, вставший мужик с хрустом разорвал ворот рубахи. — Что… что делаешь?

Смотря мимо нее, куда-то прямо в угол, он стянул с шеи толстый замасленный шнурок и бросил его прямо на пол. В полной тишине, почти не прерываемой с шумно вздыхавшей женщиной, небольшой кусок потемневшего от долгого соприкосновения с кожей металла с глухим стуком ударился о пол.

— Вот, что я решил! — вновь заговорил он и в этом глухом голосе не было больше жуткого отчаяния и растерянности; звучала лишь страшная тоска и решимость. — Нет больше моих сил…, — почерневшие, покрытые заусенцами, пальцы с силой раздирали грудь. — Горит у меня все вот здесь, в самой серёдке! Не верю я больше… Нет никакого божьего промысла! — с каждым чеканным словом лицо плечи его жены все больше опускались вниз, словно на них давил неимоверный груз. — Нет в этом ни чего божественного! Есть лишь грязь и злоба людская, матка курва! Нет… это не бог! Вот они, родимые, …, — он вытянул куда-то в сторону здоровые словно лопаты ладони и яростно затряс ими. — Вот кто, ими, все зло то и творим! Бог?! Ха-ха-ха! — горький смех добавил еще малую толику в это безумие. — Бог?! Сами творим, а потом … ха-ха-ха … поклоны в церкву творить…

— Степан, — в спину ему, словно выстрел раздался чей-то хриплый голос. — Слышали мы тут, что ты гутарил…

У входной двери, занавешенной пестрой тканью, стояло несколько мужчин, комкавших в руках картузы.

— Гости дорогие явились, — повернулся хозяин к выходу, даже не пытаясь стереть слезу с лица. — Что надо? — заданный вопрос сразу же объяснил его позицию. — Чего явились?

Вошедшие молча смотрели на него, продолжая сминать шапки словно именно они были источником всего мирового зла. В тот момент, когда пауза начала затягиваться случилось странное… Один из гостей, щуплый с проседью в бороде дядька, расстегнул ворот домотканой рубахи и, под пристальным взглядом второго, вытащил золотой крестик. В свете керосиновой лампы тот тускло блеснул, показывая результат удивительного искусства ювелира.

— Значит-ца, знавал я тебе Степка еще мальцом и уже тогда ты больно рассудительным был не по годам, — хмуро заговорил тот держа крестик в руке. — Правильно ты готаришь. Все верно! Нет никакой вины на малых робятах! Все творится от злобы нашей… С тобой я Степан, — он с вызовом посмотрел на пришедшего вместе с ним и бросил крестик в «красный угол» избы.

Лоб первого прорезали глубокие морщины, придававшие ему вид библейского старца.

— Что буркала на меня выкатили?

— А ты с кем? — выдавил из себя Степан, буравя того тяжелым взглядом.

— Креста на мне уж, почитай, годов с десяток как нет, — усмехнулся тот. — Что панове делать-то будем?

Все трое уже давно знали друг друга. Родственные связи настолько густо переплелись между ними, что не всегда можно было определить, кто и кому приходится шурином, дядькой или еще кем. В таком кругу были не принято скрывать что-либо друг от друга.

— Стёпка, — начал самый старый, поглаживая густую бороду. — Кажись, германец надолго пришел. Вона с такой силищей прет, что аж жуть берет… Козьма рассказывал, на станции кажный день горынычи дымят. Вагоны полны… Чего только там нет — и людишки, и танки, и пушки.

Остальные угрюмо слушали, но в их глазах читалось полное согласие с говорившим.

— Чую, москали не осилят. Раздавят их германец, а заодно и нас, — продолжил он неторопливо рассуждать. — Думать что-то надо.

— Можа пронесет? — подняв голову, с надеждой спросил тот что помоложе. — Сколько таких было? И эти пройдут! Ну пограбят, девок потискают и уйдут к себе…

Старик, недовольный тем, что его прервали, зло рассмеялся.

— Смотрю Гриня, волос то седой, а ума тебе это не прибавило. Посмотри-ка, что кругом твориться. Глазенки, разуй! Москали, вон, за цельный год столько не сделали, сколько германец начудил!

— Как же уйдут… — прохрипел Степан, до боли сжимая ладони в огромные как колотушки кулаки. — Сначала тех, кто поздоровей забирали… Теперича вон до робятишек добрались. Говорят, школу с усиленным питанием хотят открыть… Нет! Эти не уйдут! Вот куда они метят, — разжавшись, его ладонь с силой ударила по шее. — Вот куда яро повесить метят, курвы! Дядько Апанас верно сказал, думать крепко надо иначе все…

Хозяйка, уже отошедшая от того зрелища, свидетелем которого недавно была, неслышной тенью скользнула за их спинам. На столе появились небольшая бутыль с мутным содержимым и несколько мисок с закуской.

— Я вот что панове сказать хочу, — вновь заговорил старик, как-то странно глядя на хозяина. — Разговоры тут Степка разные ходют про деревеньку вашу, да про Таньку…, — едва слова были произнесены, как рука Степана, державшая граненный стакан, дрогнула и его содержимое чуть не пролилось на стол. — Ты бы нам все рассказал, а то непонятно мне это.

Второй тоже не выдержал:

— Брешут люди?

Тяжелый табурет, сколоченный из крупных брусков, неприятно скрипнул под заерзавшей тушей.

— Расскажу я вам, панове, все как было, — стакан самогонки, наконец-то, был употреблен по назначению. — А уж вам потом решать, как и да что… Случилось это в аккурат на начало июля. Германец как раз пер тут, — он шумно вздохнул; видно было как рассказ тяжело дается ему. — Сельцо наше близ тракта лежало. Там постоянно шумно было — то везут что-то, то солдаты пылят…

Танька, внучка моя, кажное воскресенье бабку свою проведать ходит… Знаете чай ее — Мидениха это, — услышав имя старухи, известной всей округе своей непростой репутацией, гости переглянулись. — Бабкой она ее кличет, хотя на самом деле прабабка это ее… Прибежала он в тот день в синяках вся, а сама ни слова единого сказать не может. Икает только, как оглашенная! Когда отпоили мы ее, то начала говорить, — Степан сделал паузу и кивнул на пустые стаканы, про которые общество совсем забыло, с головой окунувшись в таинственный рассказ. — Ну, панове, чтобы семьи наши по человечески жили, — когда посуда опустела, он продолжил. — Сказало она, что германцы ссильничать ее хотели, да лес оборонил ее. Думали мы, девка умом тронулась, раз всякий бред несет, — гости его слушали завороженно. — Панове, не все здесь знают… Село ведь наше пожег германец, людей вон осталось по пальцам пересчитать можно… Ходили мы ведь тогда в лес, дубу поклониться, за внучка единственную спасибо сказать.

Старик что-то знал про это, и это ясно читалось на его лице. А вот его сосед был просто ошарашен…

— Люди бают, лес сам девку обнял ветками, — не выдержал он, выдавая свою частичную осведомленность. — Верно ли?

— Обнял нашу кровиночку, — первый раз за весь вечер улыбка тронула губы Степана. — Ветки откуда-то снизу вытянул махонькие-махонькие, словно тростинки и обнял ее. Она рада была. Прижалась… Он по волосам ее гладит, дитю радуется, — его голос немного оттаял, когда он стал рассказывать про внучку. — Танька сказала, что говорил он с ней. Сам не слышал, врать не буду! Вот такие дела, панове.

— Вот, сродственнички, и ответ на наши мольбы, — с кряхтением пробормотал Апанас. — Мыслю я так, одним нам меж двух силищ не жить. Время сейчас такое, или германец нас задавит или москаль учить жить начнет… Нам, конечно, все едино помирать скоро, но о семьях подумать треба… Надо на поклон идти. Вот.

Второй мужик, судя по глазам еще не отошедший от рассказа, недоуменно спросил:

— На поклон? К кому, к немцу или к москалям, дядька Апанас?

Тот отмахнулся от него, как навязчивого насекомого, и посмотрел на Степана.

— За кровинушек своих, я хоть с жидом или самим чертом поручкаюсь, — негромко проговорил тот, выдерживая взгляд старика.

— Тогда, Степка, решено. Только треба Милениху позвать… Разное про нее говорят. Пусть лучше с нами будет, рядом. Глядишь и сподобиться, что помочь или подсказать. Это Степан, больше твоя родня, значит тебе и гутарить с ней… Вечор идти надо, если хотим в лесу прятаться.

63

Город… Ресторан «Валькирия». Только для офицеров. Столик возле самого входа.

Лейтенант Шеер немного волновался, что сразу же было отмечено его товарищем.

— Старина, что ты какой-то неживой, — с некоторой тревогой спросил Курт своего закадычного друга. — Смотрю, к последнему бокалу совсем не притронулся. Я конечно тебя понимаю, пиво здесь просто дрянь. Но, Отто, это же пиво! И, в конце концов, жизнь прекрасна и она достойна того, чтобы ее проживать радостно, а не с такой унылой рожей как у тебя…

— Помолчал бы, — пробормотал Шеер. — Тошно уже от твоих речей! Пойду лучше в часть…

Не дожидаясь ответа, он бросил на стол несколько монет и вышел. Лишь около входа лейтенант понял, что выпитое до этого пиво проситься наружу.

— Господин офицер, господин офицер, вы обронили платок, — он повернулся и встретился глазами с миловидной девушкой, которая протягивала ему небольшой кусок ткани. — Вот. Он выпал из вашего кармана.

Она улыбалась, глядя на него, словно и не было никакой войны. Шеер не удержался и его губы растянулись в ответной улыбке.

— Что разинул рот, господин лейтенант? — вдруг недовольно прошептала, приобнявшая его девушка. — Обо мне что не предупреждали? Бог мой, где они только нашли такого недоумка, — прошептала она последнюю фразу сквозь зубы, тыча в лицо офицеру небольшим серебряным значком с характерной раскинувшей над земным шаром крылья птицей. — Теперь понял?! И, о черт, сделай рожу по приветливей! Мы влюбленная пара! Что скривился?! Давай, пошли…

Гримаса, в которую в мгновение ока превратилось лицо Шеера, была не только от самого обыкновенного страха (внимание службы СД к обычному армейскому лейтенантику это тебе не фунт изюма, а вполне даже нехороший намек на какое-то плохое продолжение), но и непреодолимого желания облегчиться. Рвавшееся наружу пиво помноженное на неожиданный испуг буквально скрутили его внутренности…

— Отто, — на крыльце красовался слегка набравшийся Курт. — Вот ты куда спешил! Ай да, тихоня Отто! Эй, фройлян, у вас нет случайно точно такой же очаровательной подруги? Если да, то я готов! — Он попытался щелкнуть пятками сапог, но у него ничего не получилось.

— Шевели ногами скорее, — шипела в самое ухо, продолжавшая улыбаться девушка. — Железная задница не станет долго ждать! — она буквально тащила его на прицепе, с силой вцепившись в руку лейтенанта.

К счастью, СД располагалось не так далеко от ресторана. Как тихо шутили некоторые из сослуживцев Шеера, такое местоположение было выбрано специально, ибо хорошее пиво развязывает языки не хуже огня и металла.

Значок, который девушка не выпускала из рук, оказался пропуском святая святых организации. Достаточно было его продемонстрировать и здоровенные лбы из охраны вытягивались еще больше.

— Герда, что-то вы сегодня совершенно не пунктуальны, — укоризненно проговорил грузный майор, встретив их у своего кабинета. — Вы должны были быть у этих дверей еще час назад.

Та с ненавистью взглянула на по-прежнему чуть не висевшего на ней лейтенанта.

— Господин майор, вот виновник моего опоздания, — сбросив его руку со своего локтя, ответила она. — Лейтенант, которому было поручено меня встретить и незаметно провести через посты в городе, не явился на встречу.

Усталые как сама смерть глаза остановились на лейтенанте.

— Знаете, Отто, когда ваш отец, мой хороший товарищ, дружбу с которым я очень ценю, попросил меня присмотреть за вами, я сразу же согласился, — казалось, он начал издалека. — Я сразу же решил вас забрать к себе… Нам требуются хорошие и преданные офицеры с истинным пониманием задач Рейха. Я долго к вам присматривался. Еще с Франции мои люди следили за вами, потом это продолжилось здесь… Признаюсь честно, сначала вы произвели на меня самое благоприятное впечатление и я уже планировал переводить вас, но что я вижу? Вам было дано задание, естественно неофициальное… Оказана высокая честь внести свой вклад в борьбы с коммунистами вместо пьянства и разгильдяйства. А вы? Что с вами такого случилось, Отто?

Лицо лейтенанта медленно наливалось краснотой. В этот момент он даже расхотел в туалет.

— Дядя Вилли…, — его бормотание было едва различимым. — Господин майор, моя невеста — моя крошка Гретхен… Она…

— Хватит мямлить! — взорвался майор. — Не хватало еще вытирать вам сопли!

Окрик подействовал. Тот вытянулся и более твердым голосом продолжил:

— Мой невеста погибла при бомбежке. Эти проклятые англичане…

— Отто, я понимаю, что у тебя горе, но надо держаться, — майор подошел к нему. — Ты немецкий солдат! Ты должен быть сильным! Все решено, завтра я оформлю тебе перевод в наше ведомство, — отметив удивление на лице лейтенанта, он подчеркнул. — Поверь мне, мой мальчик, гестапо занимается крайне важным делом и успехи на этом поприще отмечаются особо. А сейчас, садись здесь и вникая в том, чем мы занимаемся… Черт, мы и так уже потеряли слишком много времени. Герда?!

Из угла комнаты донеслось:

— Господин майор! — сидевший мышкой лейтенант, взглянув на нее по новому вздрогнул; в нескольких метрах от него стояла не разбитная девица, не прочь прогуляться с немецким офицером, а хищница. — Агент сообщает, что в его приходе катастрофически уменьшилось количество прихожан… Этот svecshenik, — последнее слово она произнесла по слогам и практически без всякого акцента. — Крайне недоволен. Говорит, такая же ситуация наблюдается и в соседних районах, — сидевший в кресле майор утвердительно покачал головой, словно соглашаясь с этой информацией.

Не вставая он кинул на край стола несколько смятых листов с жирно черными орлами на самом верху.

— Вот сводки за последние два месяца. Смотри-смотри, — кивнул он на бумаги. — Из 8 вновь образованных православных общин в скором времени может остаться 3, ну максимум 4. Если в первые дни на воскресные службы собиралось в каждой церкви по несколько сот человек, то сейчас счет идет на десятки… И это при том, что этим варварским культам мы создали режим наибольшего благоприятствования! Дали отобранные у них коммунистами здания, не трогаем их людей… Ты понимаешь что происходит, Герда? — та замерев, внимательно слушала. — Появился какой-то новый фактор — неучтенный фактор…

— Я, кажется кое-что могу вам сообщить, — она положила сводки обратно. — По селам упорно гуляет слух о том, что появилась какая-то новая секта. Я разговаривала с десятком наших агентов и они все твердят лишь одно, что ничего не знают! — в ее голосе мелькнули нотки злости. — Складывается впечатление, что эта какая-то закрытая секта с крайне жесткой организацией и громадными планами по расширению… Вот тут, тут и тут, — она остановилась возле карты, висевшей на стене. — О селениях, расположенных примерно в этом треугольнике, чаще всего упоминают… Территория слишком большая, чтобы действовать напролом. Здесь почти четверть Франции и еще место останется.

Майор что-то молча обдумывал несколько минут. По-видимому, некоторое из сказанного было для него настоящим открытием. Он что-то быстро чиркнул карандашом на бумаге и протянул девушке со словами:

— Это сообщение нужно оставить на старом месте. Думаю, скоро мы будем знать точно об этом культе.

— Это наш новый агент? — заинтересованным тоном, спросила она. — Я его знаю?

— Ты стало себе слишком много позволять, Герда, — недовольным голосом протянул хозяин кабинета. — Или может ты думаешь, что постель тебе дает какие-то новые права? — в кабинете отчетливо потянуло холодком, отчего всеми забытый Шеер заерзал на месте. — Запомни, моя девочка, никто и никогда не может диктовать мне свои правила! Поняла?! Вот и хорошо! Оба свободны.

Едва Герда и Шеер выбрались из здания, как та словно превратилась в разъяренную фурию.

— Этот… боров, этот… напыщенный болван, — выплевывала она все новые и новые эпитеты, которые, как внутренне отметил Шеер, был необыкновенно точны. — Он говорит мне, что делать! Видно он забыл, кто его посадил сюда?! — ее взгляд метался по сторонам с желанием кого-нибудь придушить или, по крайней мере, покалечить. — А ты…, ты, мерзкий пьяница, что уставился?! — она, наконец-то, выбрала себе жертву. — Думаешь, я грязная подстилка, о которую всем можно вытирать ноги?! Да?! Сволочь! Да, знаешь, кто я? Ты, недолеланны деревенщина, даже не догадываешься, кто стоит перед тобой?! Я Эрика фон…

Тут она резко прекратила истерику и лейтенант так и не услышал окончание столь интересной фразы. Девушка в этот самый момент смотрела мимо него, в сторону здания СД. Обернувшись, Отто заметил, как штора на окне опустилась, скрыв какого-то человека.

64

Партизанский отряд «Смерть фашистским оккупантам». Раннее утро.

Часовой, прохаживавшийся возле штабной землянки, поежился. Близкая осень давала о себе знать неприятным утренним холодком.

— Как же мне это все надоело, — одними губами произнес Семен, лежа на еловом лежаке с открытыми глазами. — Чертовский все это…

Перед его глазами проносились столь далекие, но такие желанные картины, что хотелось выть от тоски… Скрипящие от свежести простыни, которые нежно касались кожи и дарили неуловимое ощущение спокойствия… Дымящее кофе в крохотных фарфоровых стаканчиках, всегда возимых с собой в особом сундучке и ставшие для него своеобразным символом своего особого статуса… Жестко облегавшая его тело новая форма, придававшая ему, как он сам и считал, в глазах окружающих неотразимый ореол брутальности и респектабельности…

— Черт, — прошипел он, вновь начиная растирать покусанную комарами шею. — Когда же это кончиться?!

Вдруг, полог шалаша откинулся и внутри заглянула встревоженное мальчишечье лицо. Даже не рыская глазами по внутренностям шалаша, он определил, где лежал Маркин.

— Я уж думал что случилось, — с облегчением выдохнул он. — Ну, можа приболел, или лихоманка какая приключилась… Ты что развалился-то? Вставай, быстрее. Командир может сейчас уже закончит… Быстрее! Я вон просился, а он говорит мал еще! Тебя точно возьмет!

Ничего не понимающий Семен вскочил с лежака и, накинув безрукавку, вылетел наружу. Как оказалось, пацан оказался прав. В центре лагеря наблюдалось какое-то шевеление. Стоявший возле дуба, Голованко о чем-то беседовал с высоким мощным парнем. Судя по их лицам, говорили друг другу они не очень приятные вещи.

— Ты, Федор, как маленький, — раздавался голос старшины. — Тебе сколь уж было сказано, не подходишь и точка! А ты, что? Почему, да почему? Сказано тебе было, что не все подходят, сказано… Вон доктор скажет… Георгич (отчество Генрихович старшина сразу же творчески сократил, чтобы лишний раз, как он любил выражаться, языком не трепаться), ну скажи ему что-нибудь!

Завалов, которому пришлось присутствовать уже почти на десятке подобных сцен, шумно вздохнул.

— Командир вам сказал абсолютную правду. По медицинским показателям не все подходят, — усталым голосом сообщил он парню, замечая, как гаснут у того глаза. — Это просто кажется, что у вас все отлично. На самом деле фиксируются некоторые перебои сердечного ритма, — высокий и широкоплечий, словно каменная глыба, парень все равно упирался, пытаясь настоять на своем. — Что же вы совсем несознательный какой-то. Говорят же, сердце может не выдержать… Ладно, кто следующий? Еще есть желающие?

Человек семь — восемь отсеянных мужчин с надеждой оглядывались вокруг. Если требовался еще один, то вдруг им повеет… Однако, Маркин сделал шаг вперед и сразу же попал в заботливые руки врача.

— Так, милейший, присядем-ка, — негромко начал он говорить, одновременно записывая что-то. — Все, хватит. Теперь, подышите немного. Глубоко, что же вы как ребенок?! Глубоко вдыхаете, глубоко выдыхаете. Отлично! — он проверил его пульс, зачем-то дернул несколько раз за ушные мочки. — Смотрите сюда. Вправо — влево, теперь снова, вправо — влево! Зрачки в норме. Много читаете наверное?

— Да, — буркнул Семен, вспоминая горы документов, не раз перелопаченные им вот этими руками. — Прочитал просто огромное число книг, ведь я же учитель.

— В принципе, я не вижу каких-либо противопоказаний, — доктор вынес вердикт и со стороны остальных послушался недовольный гул. — Все у вас в порядке и мы можем приступать.

Сразу же после этих слов Голованко словно очнулся и, грозно прикрикнув, разогнал всех лишних по своим местам.

Основное действо началось глубокой ночью на одной из многочисленных полянок, на которые натыкались разведчики в рейде. Эта была выбрана не зря! Она представляла собой довольно большой овал; где-то метров тридцать в самой длинной его части. Когда-то здесь горел лес и теперь образовался невысокий подлесок. То тут то там из земли торчали невысокие уродливые деревца, которые еще с утра были тщательно выкорчеваны партизанами.

Все время пока поляна наполнялась молчаливыми людьми и в центр сваливался валежник, старшина стоял в стороне. На его лице застыло сомнение… «Что-то тошно мне, — размышлял он, привалившись к ободранному стволу дерева. — Может и не надо было на это соглашается? Сидели бы сейчас в землянках, готовили оружие, да вспоминали старые «дела»», а тут занимайся не понятно чем!».

Некоторые из этих дум он чисто случайно озвучил, что сразу же было услышано.

— Не сомневайся, Сергеич — донесся до него знакомый шепот. — Все будет как и договорились.

— Все равно, тошно мне, — в ответ пробурчал старшина. — Вроде все уж и обговорено пятнадцать раз, а все равно как-то не по себе! С товарищем воюещь — воюещь, кровь пускаешь вместе, а как… Ну, не по-человечески это…

— Командир, — Андрей впервые назвал старшину командиром, тем самым окончательно признавая его старшинство. — Все просто не должны это знать! Майор Смирнов совершенно прав, что пока еще не настало время, чтобы объявить обо мне…. Людям надо дать некоторую историю, некую правду, в которую они охотно поверят… Командир, ты же видишь, что все меняется! Все это видят и уже задают вопросы. Они спрашивают друг друга, а что это такое происходит? Пойми же, мы не обманываем! Мы даем всем нам надежду на выживание! На выживание наших детей! … Они бояться врага, бояться до коликов в животе, до дрожания в руках!

— И что, они, по твоему поверят в это? Вот они все, — его рука дернулась в сторону десятков темных фигур, которые медленно заполняли пространство возле уже разожженного костра; здесь были и собственно и сами партизаны, и жители окрестных деревень. — поверят в то, что Священный Лес помогает им и защищает от фашистов. Это же звучит как бред! Как самый настоящий бред! И зачем только я на все это согласился?!

Костер становился все больше и больше, разбрасывая светло — красные сполохи по кронам деревьев. Свет то и дело вырывал из темноты серьезные лица, которые внимательно следили за горевшим костром.

— Они во все поверят, — шепот был едва слышим и буквально обволакивал его. — Посмотри на их лица! Они готовы поверить во что угодно…

«Действительно, — пронеслось в голове старшины. — Здесь, в лесу, в темноте, они смотрят на все совершенно иначе… Как там говорил майор, люди поверят в любую ложь, если только ее много раз повторять уверенным тоном».

— Мы никого не обманываем, Сергеич, — Андрей был неутомим. — Это всего лишь часть правды! Им просто нельзя именно сейчас знать все! Пойми же это их, да и всех нас моет просто погубить! А теперь иди… Люди ждут!.

Стараясь ступать неслышно, старшина пошел к костру. В этот момент, когда начиналось таинственное действо он перестал быть командиром. В этой массе людей, Голованко становился обычным человеком.

— Люди, люди! — низким грудным голосом позвал кто-то из темноты. — Люди отойдите!

Человеческая стена отпрянула и образовала небольшой проход. Через него ковыляли трое. Две пожилые женщины, закутанные по самые брови в темные платки, поддерживали за руки древнюю бабулю.

— Матушка, вот сюда, — прошептала одна из женщин, показывая на небольшое вытоптанное место возле высокого дерева. — Осторожно… Вот…

Бабушка взяла изогнутую клюку в левую рука, и правой коснулась шершавой коры дуба.

— Сподобил таки господь встретиться с тобой, — прошептала она, нежно водя ладонью по древесным складкам. — А я боялась… Страх, как боялась… Думала Зло ты несешь.

— Матушка Милениха, все готово, — кто-то из-за спины почтительно позвал ее.

Она обернулась и посмотрела на костер, продолжавший с треском сгоравших сучьев освещать собравшихся.

— Собрались?! — вдруг, улыбнулась она. — Вот и ладушки!

Десятки глаз, детских, мужских, женских, карих, синих, почти черных неотрывно смотрели на нее.

— Какие вы все разные…, — она медленно пошла мимо стоявших людей. — Маленькие, — ее сухая, почти невесомая рука, ласково потрепала за макушку крошечную девочку, которая крепко вцепилась в ногу матери. — Большие, — пальцы едва коснулись рукава пиджака высокого парня, отчего тот ощутимо вздрогнул. — Добрые, — стоявшая впереди женщина тихо вздохнула и поднесла к глазам небольшой платок. — Жалостливые, злые, хитрые…, — она медленно семенила, касаясь каждого из стоявших впереди людей. — Но все мы плоть от плоти нашей матушки земли, — неожиданно, легко наклонившись, она приподняла несколько комьев земли. — Мы — это она! Возьмитесь за руки!

Завороженные обстановкой, один за другим люди становились звеньями единой цепи. Общими эмоциями проникся и командир, руки которого сами собой вытянулись в стороны, ища своих подруг.

Все это время Милениха речитативом проговаривала свои слова.

— Мы рождаемся из земли, живем на земле и уходим в землю. Мы плоть от плоти наша земля…

Вокруг костра замкнулось несколько кругов, состоявших из медленно раскачивающихся людей. Это было поразительное зрелище! Багровые блики играли на застывших лицах людей, меняя их до неузнаваемости.

— Мы все едины с землей, с водой, с лесом… Мы плоть от плоти земли, воды, леса…

Потом, позднее, когда рассветет, когда развеется таинственное очарование огромного костра и когда спадет с глаз пелена, начнутся споры и посыпятся вопросы: Что это было? Что кто почувствовал? Зачем все это? Учительница, поправляя челку, будет говорить о каком-то помешательстве, через слово поминая модный термин «гипноз». А полный мужчина, бывший колхозный счетовод, ей в ответ, заведет песню о всеобщем помешательстве. К спорам присоединится даже сам командир. Поглаживая гладко выбритый подбородок, он тоже что-то скажет… Даже Пашка, суетливый вихрастый мальчишка, и тот будет, захлебываясь от восторга, описывать произошедшее с ним… Но все это будет потом!

Людская цепь пришла в движение. Люди, держась за руки, начали идти вокруг костра.

— Мы дети земли, мы дети воды, мы дети леса…, — голос бабки стал более монотонным, отдельные слова различались все хуже и хуже. — Мы дети земли, мы дети воды, мы дети леса…

Старшина чувствовал, как глубже и глубже погружается в какую-то яму, глубина которой оказывается просто поразительной. Он уже почти не чувствовал рук, благодаря которым его тело стало частью единой цепи, ног, которые все быстрее и быстрее двигались по траве.

— Крепче, крепче держитесь за руки, — бабуля все убыстряла и убыстряла темп. — Мы одно целое! Мы единое с землей, водой, лесом. Наши руки это продолжение веток, наши ноги — это растущие корни, наша кровь — это вода, наша плоть — это земля!

Вслед за членами, Голованко перестал ощущать остальное тело. Мелькнувшая на какое-то мгновение паника была сразу же растоптана всеобщей эйфорией, которая его охватила. Это была всепроникающая легкость, которая растапливала усталость, боль и неудовольствие… В какой-то момент исчезло вообще все!

— О-о-о-о-о-о-о-о-о-о, — из еле слышной и невнятной речь превратилась в один гласный звук, который тянулся бесконечно долго; он то превращался в грохотание водопада, то становился гудением шмеля, то, напротив, был мягкими тихим… — О-о-о-о-о-о-о-о-о!

Что случилось потом, помнили лишь единицы и те, кто должен был помнить…

В какой-то момент Маркин почувствовал, что еще мгновение, и его не станет. Он испариться, взлетит и исчезнет! Его сознание расплывалось, не оставляя ни клочка.

— Очнись, — неожиданное прикосновение чего-то твердого и острого жестко выкинуло его из грез; падение было настолько болезненным, что чуть не застонал. — Пошли за мной…

Ни чуть не удивившись, Семен пошел за бабкой и тремя ее спутниками. Как он сразу понял, они шли в сторону того самого места, где им были найдены останки человека. «Точно, вот оно, — пелена окончательно спала с его глаз. — Вот это дерево. Вон небольшой овраг… Какого черта мы здесь делаем?».

Вместо бабки перед ними стоял врач, что недавно их осматривал. Высокий, чуть сгорбленный, но со странным блеском в глазах, тот с радостью смотрел на них.

— Товарищи, — голос врача немного дрожал; чувствовалось, что эмоции его тоже никак не могли отпустить. — Вы все выбрались добровольцами для одного эксперимента…, — он запнулся на секунду, смотря куда-то сквозь них. — Хочу предупредить, что сам эксперимент очень опасен. В случае успеха вы сильно изменитесь… Поэтому я хочу еще раз каждого из вас спросить, согласен ли он?

Его взгляд останавливался по очереди на каждом из них. Лишь на одном мужчине, стоявшим как раз перед Семеном, он задержался несколько дольше обычного. Семен догадывался почему… Этот, с виду совершенно обычный мужчина, хомячного типа, с кривыми зубами, маленькими глазками совершенно не производил впечатление решительного человека. Однако, он именно этими кривыми зубами перегрыз горло полицаю. Люди говорили, что тот даже винтовку схватить не успел, как ему вцепились в горло…

— Хорошо, — пробормотал, опустив глаза, врач. — Тогда начнем… Главное, что хочу сказать! Вы не должны бояться! Абсолютно ничего, что сейчас будет с вами проходить! Понятно?

На него смотрели три пары расфокусированных глаз. Казалось, скажи этим людям убей себя и они сделают это ни секунды не колеблясь.

— Тогда начнем, — он обернулся и махнул рукой в сторону дерева. — Вы трое первыми пойдете… Сначала вам нужно раздеться.

Никто не произнес ни слова. На землю полетела одежда, ремни, потом обувь. Наконец, все трое стояли совершенно обнаженными.

— Главное, ничего не боимся, — вновь повторил врач. — Ложимся сюда.

Один за другим они ложились в неглубокие, примерно полметра, ямы, выкопанные возле дерева-исполина. Четвертый доброволец подошел чуть ближе, пытаясь рассмотреть что происходит во всех подробностях.

— Закрывайте глаза, — голос врача приобрел некоторый бархатный окрас. — Вам совершенно спокойно… Вы дышите глубоко и медленно… Все тревоги уходят, покидают вас, — с каждым словом голос становился все тише и тише, пока совсем не затих. — Вот и хорошо. Ну с Богом!

Семен от неожиданности резко дернулся, когда края ям начали осыпаться. Сначала на голые тела попадали мелкие камешки, кусочки земли, небольшие листочки. Следом полетели комья по крупнее. Он с ужасом фиксировал, как от тел оставались одни только светлые контуры — там виднелась часть руки, здесь просматривался кусочек ступни.

— Теперь к вам перейдем, — врач повернулся к Семену, отчего тот мгновенно посерел. — Что вы разволновались?

Сердце стучало так, что шевелилась кожа на висках. Глаза расширились. Ноги сами собой сделали шаг назад, потом еще один.

— Не-е-е-е…, — пробормотал Семен, судорожно мотая головой. — Нет, нет…

Вдруг он резко прыгнул в сторону и перекатом слетел с тропинки. Еще через несколько секунд, человек назвавшийся учителем, стал ломиться через невысокий кустарник в сторону болота, где были партизанские тропки.

65

Москва. Особый московский клинический госпиталь. Западное крыло.

Пост охраны наглухо перекрыл проход через коридор. Каждого человека, который пытался пройти в дальнюю часть крыла, встречал внимательный взгляд напряженного сержанта.

— Воды…, — горло пересохло, отчего вылетавшие звуки наждаком проходили по потрескавшейся ткани. — Пить!

Смирнов попытался открыть глаза, что ему с тяжким трудом удалось сделать. Веки, казалось, слепил кто-то канцелярским клеем.

— Ой, касатик, очнулся! — вскрикнул кто-то рядом и большое белое пятно исчезло из поле зрения. — Больной очнулся, больной очнулся, — затухая, неслось по коридору куда-то вдаль.

Дальше он опять потерял сознание, а когда открыл глаза, то увидел возле себя целую делегацию врачей. Солидные с небольшими брюшками, с воспаленными от недосыпания глазами, они с любопытством его рассматривали.

— Пить дадите или нет? — просипел он, когда игра в гляделки ему надоела. — Горло перехватило… — пояснил он.

Мгновенно откуда-то сзади появился стакан с чем-то слегка теплым и шершавые и теплые ладони прикоснулись к его подбородку.

— Не спеши…, — ласково отозвался недавний голос. — Вот и все.

— Где я? — наконец, он смог задать первый осмысленный вопрос. — И кто вы такие?

Низенький, плотный человек, от которого просто веяло довольством и уверенностью, слегка привстал с места и произнес:

— Я профессор Вишневский. Руковожу, так как сказать всем этим, — с улыбкой он обвел рукой небольшой круг. — Мои коллеги, — продолжил он, вновь оборачиваясь к капитану. — Вы, Игорь Владимирович, все помните? — после заданного вопроса, в палате повисла тишина. — А?

На какую-то секунду разведчик впал в панику. «О, черт! Что еще за вопрос? Я в дурке что-ли? — он слегка дернулся, проверяя не привязан ли к кровати. — Вроде нет ремней! Стоп! Какого лешего! Я же в Москве! Был у Верховного… О!». Стремительно пролетевшие мысли, подстегнули его не хуже хорошего кнута.

— Профессор, мне срочно нужен телефон, — от былой растерянности ни осталось и следа. — Мне необходимо связаться с органами государственной безопасности. Дело государственной важности!

Ему показалось или профессор, действительно, облегченно вздохнул, словно звонок в НКВД был для него приятным пустяком.

— Отлично, товарищи, — резко встал он, а следом за ним и остальные. — Мы сейчас ненадолго выйдем, а с больным пока поговорят…

Сам больной с крайним удивлением воспринял такой демарш. Он ожидал совершенно другого: улыбки, недоверия или еще хуже, какого-нибудь медицинского обследования.

— Игорь Владимирович, с тобой все в порядке? — в палате появился его непосредственный начальник, Петр Иванович Орлов, заместитель начальника Разведуправления Красной Армии. — Ну ты брат и дал всем жару! — всегда внешне совершенно невозмутимый (другие в разведке долго не живут), он улыбался. — Я уж, грешным делом, думал с меня стружку снять хотят, а ты сам понимаешь, что в военное время ее снять могут прямо с головой! А вон что оказалось! — в его голосе, видимо, от волнения проскальзывали окающие звуки, что для него совсем не свойственно. — Что ты там натворил?

Игорь пожал протянутую руку.

— Иваныч, ты меня извини, — виновато начал он, глядя ему прямо в глаза. — Не должен я тебе ничего рассказывать… Дело тут уж больно странное.

Неожиданно тот наклонился к его голове и негромко проговорил:

— Молодец, Игорюха. Сказал бы иначе перестал бы тебя уважать, — он сел прямо около него. — Мне позвонили из секретариата ЦК, сам Поскребышев, и попросил съездить и проведать тебя, а потом доложить лично Верховному… Вот такие дела ты заварил.

Во время разговора Игорю все не давала покоя одна мысль — ну не мог сам, заместитель Разведуправления Красной Армии приехать просто справиться о его здоровье. В каждой фразе своего начальника он пытался найти какой-то второй или третий смысл, однако это никак ему не удавалось.

— Пока тут тебя не было, у нас сплошные авралы, — невозмутимо продолжал Орлов, не замечая или стараясь не замечать легкой отстраненности подчиненного. — Война, идить ее налево! Разведанные идут сплошным потоком. Много сообщений от новых агентов… Сейчас, нас, Игорь, перенацелили на обработку прежде всего информации по Германии. Часть отделом осталась совсем без сотрудников, кое-какие направления оголились.

Смирнов продолжал ждать какого-то намека… «Может он должен что-то передать? — размышлял разведчик, бросая короткие взгляды на начальника. — Опасается охраны в коридоре? Нет… вряд ли. Тогда, что же? Записка?! Уже положил… Не может быть! Я бы заметил!».

— Вот такие, Игорюха, дела! — наконец, новости у Орлова иссякли. — Ну ты сам-то в порядке?! Врачи говорят, еще денек и выпишут. Ничего! То, что зацепило это не страшно, страшно это если зацепило не то! — Игорь через силу улыбнулся. — Давай, поправляйся и обратно, к нам. Смотри, буду ждать! Ну, Игорь Владимирович, держись.

Хлопнув его напоследок по плечу, Орлов поднялся и вышел из палаты. В этот самый момент Смирнова пробила мысль — его просто проверяли! Его самым банальным образом проверяли. А точно ли он тот, за кого себя выдает! «О, черт, это значит он сейчас же будет у Верховного! — он чуть не застонал от досады. — Вот олух-то!».

— Орлов! Петр Иванович! — заорал он, будто его собрались резать. — Орлов!

Видимо, к двери кто-то подходил и напуганный безумным воплем, шарахнулся прочь. Топот! Чей-то крик! Кто-то упал… какое-то шевеление! Дверь распахивается от удара и в палате появляется несколько сотрудников в форме НКВД. Один сразу же бросается к окну, а второй к кровати. В течение нескольких секунд они обшаривали дикими глазами 30 квадратных метров палаты, пока наконец, первый не подал голос:

— Что случилось?

— Сержант, только что отсюда вышел подполковник Орлов, — быстро заговорил Игорь, кивая на дверь. — Мне нужно срочно с ним поговорить! Быстрее!

Бойцы переглянулись… Один из них исчез за дверью, а второй подошел к окну, из которого виднелся двор госпиталя. С хрустом он распахнул створку и перегнувшись закричал:

— Товарищ подполковник, товарищ подполковник! — откуда-то со двора донесся приглушенный ответ. — Вас ранбольной зовет! Услышал, — сержант повернулся к Игорю. — Сейчас будет.

Минуту три — четыре понадобилось Орлову, чтобы добежать до входа в госпиталь и подняться на второй этаж. Судя по его красному лицу эти метры дались ему не так и просто.

— Ну?! — выдохнул он, врываясь в палату.

— Петр Иванович, передать надо кое-что товарищу Сталину, — глаза подполковника округлились, став похожими на несколько крупных оловянных пуговиц. — Если сегодня не отдать, то потом может быть поздно.

Ничего не говоря в ответ, тот протянул ему ладонь.

— Это надо отдать ему лично в руки, — Смирнов что-то с треском рванул у себя на теле и вытащил небольшой трехсантиметровый мешочек. — Вот возьми, — рука разведчика неожиданно дрогнула. — Сам не смотри! Здесь то, что может изменить все! Передай, что если он не сделает сегодня, то содержимое это мешочка больше уже никому не понадобиться.

Орлов явно что-то хотел спросить, но сдержался. Он прекрасно понимал, что содержимое передаваемого может быть смертельно опасно просто даже самим фактом своего существования и тем более, знания о нем. Мешочек мягко лег в протянутую ладонь, которая сразу же сомкнулась.

— Передам, — бросил он и вновь исчез из палаты.

Прошло не более сорока минут, как дверь палаты вновь распахнулась с таким хозяйским движением и внутри оказались двое спорящих — профессор Вишневский и так и сменившийся сержант.

— Ну разве так можно, — мягко пытался что-то доказать врач. — Он еще не отошел от ран. Вы понимаете, что ваш подопечный получил пять пуль в область грудной клетки и одна из них коснулась сердца?

— У меня приказ, — монотонным голосом, который совершенно не допускал возражений, настаивал сержант. — Готовьте его к транспортировке. Вас, товарищ Смирнов, ждут в Кремле, — наконец, стала ясна причина такого переполоха. — Собирайтесь! Машина уже у входа.

Несмотря на вздохи профессора, Игоря все же собрали и на носилках перенесли в машину, на которой собственно он и попал на место. Сама дорога в здании, через бесконечные лестницы, подъемы, переходы и повороты ему не запомнилась. Единственное, что крепко осело в памяти — это частые посты охраны, на лица которых несмотря на невозмутимость проскальзывали нотки удивления при виде перевязанного человека в Кремле.

— А вот и Игорь Владимирович, — Сталин, как и тогда, стоял возле одной из стен и держал в руках трубку. — Вы вновь нас всех смогли удивить, — Игорь увидел его мешочек, лежавший на самом краю стола.

Помимо Верховного здесь же находились вездесущий Берия и Орлов, по-видимому, так отсюда и не уходивший. Оба сидели за столом и настороженно следили за ним. При этом чувствовалась какая-то нервозность… Было совершено ясно видно, что буквально за несколько минут до прихода Смирнова здесь о чем-то спорили и спор так и не был закончен.

— Товарищ Сталин, — осторожно поднялся разведчик, когда сопровождавшие его бойцы ушли. — В прошлую нашу встречу я некоторые возможности моего тела.

В этот момент подполковник сидел совершенно неподвижно. Спина застыла, словно доска. Взгляд несколько остекленел. Он боялся даже вздохнуть лишний раз, прекрасно понимая, что его просто забыли выпроводить и сейчас начнется что-то страшное. Однако, дальнейшие события показали, что лучше бы он вышел сам…

— Иосиф Виссарионович, может все же вызвать охрану? — недовольным голосом спросил Берия. — Товарищ..

— Лаврентий, — хозяин кабинета не повышал голоса, но в дрожь бросило всех. — Не ставь телегу впереди коня. Не надо!

— Меня попросили вам передать это, — Игорь на ватных ногах подошел к столу и взял мешочек. — Уже прошло три дня и сегодня истекает срок его жизни.

Постукивая трубкой Сталин медленно подходил к столу, ни чуть не показывая своей заинтересованности.

— Что это? — не выдержал Берия. — Что здесь находится?

— Здесь жизнь, товарищ Берия! — твердо произнес Игорь, вытрясая на ладонь два крохотных золотисто-коричневых желудя. — Жизнь без болезней, без страхов, без увечий… Настоящая, полноценная, такая, какая и должна быть у настоящего человека!

В свете ламп желуди выглядели совершенно необычно. Блестящая, словно лаковая поверхность, до которой так и тянуло дотронуться пальцами. Сквозь нее выходило еле заметное золотистое свечение, совсем как на русских золоченных лаковых картинках. Сбоку оба желудя венчали небольшое шапочки серого цвета…

— Что вы хотите этим сказать? — в речи Верховного отчетливо прорезался акцент. — Желуди — это какое-то новое лекарство? Вы, что предлагаете всех лечить желудевым отваром?

На лице Орлова по прежнему застыла маска. Он лишь осторожно косил глазами в сторону своего подчиненного, которого как оказалось он совершенно ничего не знал.

— Нет, — Игорь взял стоявший в середине стола графин с водой и опустил туда один из желудей. — Это не лекарство, но совершенно иное, — странное семечко завертелось, едва коснувшись поверхности воды; на мгновение жидкость вскипела, теряя свою прозрачность. — Это семя жизни! Погруженное в воду, она живет лишь несколько минут, а потом погибает… Его достаточно лишь прислонить к сердцу и все измениться!

Если бы хоть на какое-то мгновение время могло остановиться и люди бы застыли неподвижными статуями, то можно было бы долго наслаждаться созерцанием самых разных выражений на лицах собравшихся. Казалось, здесь собрались четыре гениальных актера, которые должны были только лишь мимикой выразить весь букет сложных эмоций. Подозрительно прищуренные глаза Берии, которыми он сверкал из под круглых очков, грозили разведчику самыми страшными карами, которые только мог придумать изощренный человеческий мозг. Лицо Сталина, напротив, демонстрировало странную смесь недоверия, удивления и надежды. Он словно бы шарил в пустом, в абсолютно пустом кошельке в тайной надежде обнаружить что-то грандиозное. Стоявший вдали от них всех, Смирнов вообще казался пришельцем из другого мира. Он был совершенно спокойным, будто скупыми движениями вырублен из камня.

— Время пошло, — Смирнов отошел от стола. — Семя пускает нити…, — в прозрачной воде плавал желудь, от которого отходило несколько десятков тонких едва заметных нитей. — Нужно решаться… Товарищ Сталин, это изменит любого человека…

66

— Жизнь определенно начинает налаживаться, — пробормотал Отто, подставляя довольное лицо еще пригревавшему солнцу. — До передовой далеко, новая форма не жмет… Красота!

Его перевод в службу безопасности (СД) был оформлен на довольно быстро, в течение каких-то нескольких дней он сменил койку в офицерской казарме на чуть более просторные хоромы. С другое стороны в этом не было ничего удивительного, так как за него просили очень влиятельные в этой глуши лица — сам местный глава СД, и, естественно, фамилия знаменитого предка сыграла свою роль.

— Посмотрим, что же это за агент такой, — в очередной раз он смахнул с серого фельдграю несуществующую пылинку. — Что-то он слегка запаздывает…, — теперь его вниманием завладела нарукавная эмблема в виде эсэсовского орла; что скрывать в эту минуту он опять думал не о задании, а о предательнице Гретхен, которая должна была просто кусать губы от ярости, узнав о его переводе.

Окраина городка тем временем жила своей собственной жизнью, которую взбаламутил, взнуздал, расчесал, но отнюдь не прекратил пришедший на эту землю германский солдат. По улицам ревели моторами грузовики, из кузовов которых выглядывали скалящиеся лица солдат. Время от времени стучали копытами лошади, покорно тащившие какой-то груз. Местных жителей почти не было видно… Казалось, они попрятались в своих домах, окна которых были заколочены крест на крест крупными досками, или убежал на восток, Я вслед за отступавшей Красной Армией.

— А это еще что такое, — вдруг мечтания Отто были прерваны самым наглым образом; прямо в поле его зрения появился какой-то обросший мужик, вылезший из-за покосившегося штакетника.

Если бы лейтенанта попросили описать самого подозрительного человека, которого он только мог себе представить, то нарисованная им картина была бы практически полностью похожа этого прохожего. Во-первых, это свалявшаяся одежда, на которой виднелись не просохшие пятна чего-то бурового, свисали листья и клочки мха. Во-вторых, его типаж просто кричал во весь голос о его семитском происхождении.

— Halt! — крикнул Отто, делая шаг ему навстречу. — Partisanen?! Jude?! — вот этими словами, пожалуй, и заканчивался весь его русский разговорник. — Papiren? Schnel!

Тот даже не шелохнулся. Он как стоял, опираясь на забор, так и продолжал стоять. Лишь его мутные, немного расфокусированные глаза остановились на лейтенанте. Потом взгляд подозрительно прохожего скользнул к его погонам.

— Эту войну выиграл учитель, — вдруг прохрипел он, с трудом держась на ногах.

— Что? — Шеер хотел уже позвать ближайший патруль, как понял, что фраза была сказана на чистейшем немецком языке. — Так вы это… А вот… Отто Бисмарк! — наконец, он вспомнил отзыв на пароль. — Я… э несколько по другому вас себе представлял. Вы прямо от них? — заинструктированный своим начальником по самые уши, Шеер относился к этому человеку крайне уважительно; в ушах лейтенанта до сих пор звучала фраза посылавшего его майора — «не дави на него, иначе он сжует тебя и не подавиться».

Ничего не отвечая, мужчина отпустил поддерживавший его забор и осторожно коснулся своего бока.

— Лейтенант, я ранен, — тяжело сглотнул он, запахивая грязный пиджак по плотнее. — Найди транспорт. Давай, скорее.

Дальнейшие несколько часов выпали из его жизни, словно их никогда и не было. За все время, когда его с ругательствами затаскивали в машину, тащили по ступенькам госпиталя, снимали с него вонючие тряпки, агент лишь невнятно что-то мычал.

— Капитан! Фон Либентштейн! — столь знакомые слова с трудом доходили до его сознания. — Доктор, вы все сделали? Да?! Что-то не похоже… Он как валялся бревном, так и продолжает заниматься тем же самым. Капитан!

— Ляжки Христовы! — прошептал он, выталкивая слова из пересохшего горла. — Дайте, же мне кто-нибудь попить! О! Хайль…

— Лежите уж, — махнул рукой шеф отделения СД. — Вы в состоянии отвечать на вопросы? Капитан, вы меня слышите?

Немного приподнявшись на подушке, фон Либенштейн осмотрелся и недовольно скривился, обнаружив в кабинете невысокого врача и гремевшего посудой лейтенанта.

— Так…, — проговорил майор, выпроваживая обоих из кабинета. — И что же? Вы все узнали? — в глазах майора поселился странный жадный блеск, который что-то уж мало походил на обычное служебное рвение. — И?

Надеетесь доложить первым? — рассмеялся Вилли, закуривая сигарету. — У этих чертовых маки дурной табак. Вы знаете, как они его называют? Mahorka.

Вы забываетесь, — зловеще проговорил его собеседник. — Я догадываюсь, кто вам покровительствует в Берлине. Но поверьте, мой друг, после ваших многочисленных провалов он вряд ли станет вновь прикрывать вас… Я советую вам работать со мной. Посмотрите вокруг, здесь не Берлин, и даже не Польша! Здесь Россия, где я обладаю куда большей властью чем ваш профессор, — рассмеялся он, увидев как вытянулось лицо фон Либентштейна. — Вилли, черт побери, плюньте на все это. Без меня вам не справиться! Вы же умный человек и должны понимать это…

Речь, действительно, убеждала. По крайней мере, сам Вилли был с ним согласен на все сто процентов. «Здесь не Берлин, — раз за разом повторял он в своем уме. — Грайте вряд ли станет из-за меня биться лбами с СД… В добавок этот олух явно хочет прокатить меня… Наверняка, спит и видит рыцарский крест с дубовыми листьями. Подонок! Поползал бы по болоту пару дней, я потом бы посмотрел на тебя».

— Хорошо, — наконец, он решился. — Я согласен… Знаете, мне тоже уже надоела эта крысиная грызня между разными ведомствами. Это не идет на пользу делу, скорее даже наоборот, чрезвычайно вредит.

Было видно, что его собеседник удивился такой быстрой победе. «Что, думал, я буду строить упертого викинга? — со злорадством подумал Вилли. — Нет уж! Владея такой информацией не надо суетиться… а то можно попасть под поезд».

— Давайте карту, — капитан вновь приподнялся. — Их лагерь почти у самого болота. Где-то вот здесь, — он чертил пальцем довольно обширный кусок леса. — Очень грамотно черти устроились. С двух сторон, тут и тут, лагерь прикрывают глубокие овраги с водой. Берега крутые, обрывистые. Шею легко можно сломать… Конечно если вдруг приспичит, то попытаться пройти можно, но небольшими силами. Если они выставят там пару человек, то там вряд ли кто вообще пройдет. С тыла их прикрывают болота… Гибельные места! Я с дуру хотел проверить пару мест, чуть не утонул. Насколько удалось узнать, проходов через него нет…, — капитан на несколько секунд замолчал, а потом задумчиво продолжил. — Чувствую, что без специалистов здесь не обошлось. Очень уж неплохо они устроились. Кругом болота и густые леса… Их брать можно только пехотой.

Радостно потирая руки, майор подвинул карту к себе. Несколько минут он наносил известные только ему обозначения.

— Наконец-то, я этот чирей вырву, — рассмеялся он, разваливаясь в кресле. — А теперь, дорогой Вилли, — он сделал многообещающую паузу, от которой у капитана неприятно заныло под ложечкой. — Давайте мы с вами поговорим о сверхсолдатах… Ха-ха-ха! Не ожидали?! Я же говорил, что здесь все под моим контролем. И спецсвязь не исключение… Кроме того, я тут недавно с вашим знакомым разговаривал. Если я не ошибаюсь его звали Шпаннер. Вам ведь знакомо это имя? Ну, давайте не будем играть в прятки. Я честно обещаю, что все лавры мы с вами поделим по полам. Неужто вы думаете, что фюрер достойно не наградит тех, кто подарит ему секрет создания сверхсолдат… Он очень, я повторяю очень, внимательно следит за такого рода исследованиями, — майор встал с кресла и, вытащив из стола небольшую бутылочку коньяка, плеснул на донышко в бокалы. — Берите, берите, Вилли… И давайте выпьем за детей Одина.

«А коньяк-то у этой скотины хорошо. Французский! — с горечью отметил капитан. — Сволочь! Что-то много он знает…».

— Вряд ли у них здесь стационарная исследовательская база, — глухим голосом начал фон Либентштейн, внимательно смотря на собеседника. — я не нашел ни бункера, ни зданий. Ни чего! Почти уверен, что все это у них не здесь… Возможно, в Минске, или даже Киеве, но никак не здесь. Единственное, что мне приходит на ум, это полевая экспедиция, во время которой происходит проверка образцов… По-видимому, незадолго до начала войны здесь проводились испытания сверхсолдат. Вы помните мои донесения о деревня Береза, где сначала были уничтожены несколько десятков солдат ремонтно-восстановительной роты, а потом легла почти вся моя группа? Мы-то думали, что большевики испытывали новое оружие, химию какую-нибудь, а все оказалось гораздо интереснее…

— Нет, дорогой Вилли, мы нисколько не ошибались, — вдруг прервал его майор, еще добавляя коньяку. — Это действительно было испытание нового оружия. Сверхсолдат, обладающий такими способностями, это не просто солдат, это новое совершенное оружие! — майор пригубил янтарный напиток, распаляясь еще больше. — Мне это напоминает, как мать тигрица обучает охотиться своего малыша… Сначала он играет с раненной добычей, не зная что с ней делать. Он кружит вокруг нее, и несильно кусает ее, а потом… Он распробует вкус крови и все начнется по новой. Боже мой, это же ясно, как день! Вот откуда на солдатах рваные раны, оторванные конечности. Они же только учатся убивать по настоящему…

«Учатся, учатся убивать, — Вилли пробормотал несколько раз это слово, словно пробуя его на вкус и с каждым повторением оно начинало приобретать более мерзкий вкус. — Это же были чистые звери…».

— В лагере я несколько раз видел врача из Москвы, — продолжил рассказывать капитан. — Настоящий фанатик! Я таких знаю, не раз встречался… Им ничего не надо в жизни, кроме своего интереса. Они скорее подохнут от голода или жажды но не бросят своего… Там мне кое-что про него рассказывали… Говорят, он девчонку раненную на живую препарировал, хотел что-то у нее вырезать. Еле отбили…, — капитан расстегнул ворот кителя. — Это точно экспериментальная команда. Врач в группе, пара боевиков для сопровождения… Скорее всего, опыты у них продолжаются. Я в лесу наткнулся на небольшое кладбище. Одну из могил разрыл — там точно был один из таких… Видимо неудачный эксперимент.

Майор внимательно слушал, не переставая чиркать карандашом по бумаге. Судя по его глазам, здесь уже пахло не только рыцарским крестом, но серьезным повышением по службе.

— … И еще, майор, они проводят какие-то обряды, — последнее Вилли добавил как-то нехотя, словно считал эту информацию не нужной. — Танцуют вокруг костра, деревьев. Потом что-то поют… Знаешь, когда-то давно, кажется уже очень давно, я был в Марокко. Местные аборигены точно также прыгали и завывали вокруг своих каменных идолов… Черт, мы здесь все сходим с ума!

67

Партизанский отряд «Смерть фашистским оккупантам». Раннее утро.

Осенняя прохлада вместе с висевшими в воздухе капельками влаги делали выход из землянок крайне трудным делом. Возле командирской землянки стоял заспанный мальчишка в кепке с небольшой красной повязкой. Он то и дело потирал глаза, стараясь окончательно проснуться.

— Пашка, чего там решили? — спросил его один из проходящих мимо бойцов. — Скоро что ли из леса вылезем?

— Тссс! — зашипел змеей пацан, ловя еле слышные голоса из землянки. — Что все тут заладили, когда да когда? Скоро! Как скажут, так и выйдем…

— Боец Вихров, отставить балаган! — донесся из под земли недовольный бас.

Внизу проходило бурное обсуждение, местами переходящее на личности. Пожалуй именно так сегодня можно было толерантно обозначить разговор партизан, составляющих костяк отряда.

— Нееет, Степаныч! — недовольно протянул высокий детина, один из бывших пограничников, за выразительное лицо прозванный Хмурым. — Ты тут не прав! Какой он к лешему свой? Ты его раньше знал? А?

Его раскрасневшийся лицо казалось настоящей лампочкой, которая по яркости могла поспорить с коптившей катюшой.

— Ты чего разорался? — старшина постучал по своей голове и выразительно ткнул глазами куда-то в сторону верха. — Совсем что-ли с башкой не дружишь? Говори толком.

После этих, вроде бы и не сильно грозных слов, случилось очень характерное явление, которое многим известно, как «сдулся человек». Партизан мгновенно несколько уменьшился в объемах и сбавил тон.

— Говорю, на кой нам все эти бирюльки? — спросил он, с вызов глядя на сидевших рядом с ним. — Костер, деревья… Попрыгал рядом с ними, песни поорал. Скоро, что нам деревья рубить нельзя будет? Или может молиться ему станем? Старшина, все это попахивает нехорошим… Ты сам знаешь, что случается с такими.

Тема, действительно, была неприятной и командир прекрасно осознавал это без всяких подсказок. В отряде уже давно шли тихие разговоры о том, что в лесу много странностей и оттуда несет какой-то чертовщиной. Масла в огонь подливали, как их называл сам Голованко, некоторые несознательные личности — женщины средних лет, которые, наслушавшись таких разговоров, вообще отказывались отходить далеко от лагеря. Успокаивало одно — таких было меньшинство… Остальные же, наоборот, воспринимали все эти странности в качестве чуда.

— Коль, ты сам ведь из Самары? Так ведь? — вдруг спросил командир хмурого бойца. — Образование? Девятилетка… Вот! Образованный. Книжки разные умные читал наверное… Да?! Слова хитрые знаешь. А они, посмотри, вокруг! — рукой он махнул куда-то в сторону. — Эти места еще недавно были под панской Польшей и вот, они все, что по деревням сидят, батрачили там или сами батраков нанимали… Тут большинство может только свое имя написать на бумажке и прочитать его потом по слогам. Почти поголовно верующие. Понимаешь обстановку? Да, им эти сказки, как ты их называешь, как манна небесная! Это чудо! Кругом убивают, насилуют и грабят, а вот тут, рядом, чудо! Доходит до тебя, дубовая башка, или нет?! Они же теперь на Лес молятся, который их спасает и укрывает, а не к врагу сдаваться идут?

Старшина сам от себя не ожидал такой речи. В этот момент он просто хотел высказать все то, что у него накипело… И про невыносимую горечь от осознания того, что он тут с ними живой и здоровый, а его его отряд почти весь лег там, на холме… И про страшную жалось, охватывавшую его при виде еле передвигающихся от голода детей, жадно грызущих протянутую им корку хлеба… И про бессилие, которое он, здоровый мужик, ощущал, когда вновь и вновь слышал от разведчиков о казнях мирных жителей. Ведь это его, конкретно его, Голованко Ильи Степановича, вина в том, что враг прошел через границу.

— Не уж-то и вы не понимаете? — стукнув кулаком по толстой доске, изображавшей стол, прорычал он. — Он же нам помогает! И к черту все сомнения! Да, мы все не сделали даже четверти того, что наворотил он… Андрюхе не не то что молиться, памятник ему ставить надо! — На него оторопело уставились спутники. — Он же надежду людям дал! Понимаете — НА-ДЕЖ-ДУ! Им, обычным людям… Вон Пашке, что один как перст на свете остался; Агнешке, у которой всю семью сожгли… Их же все бросили, забыли, оставили, а он нет! Он заступился!

Люди сидели нахмурившись. Обидные слова жгли их словно жаркие угли. Все было честно! Никакой патетики. За столом звучало одно — куда же вы смотрели, где же вы были, пока ваши жены и дети страдали и умирали…

— Так, что бросьте мне это все, — неожиданно снизил накал старшина. — Ладно, думаю мы все поняли друг друга… Собрались мы здесь не для этого, — сидящие насторожились, ничего хорошего не ожидая от такого быстрого перехода от ярости к спокойствию. — Мне тут сообщили новость одну… Да, да, это он сообщил… Вокруг нашего района какое-то шевеление наметилось. Серега, клади-ка карту на стол.

Сергей, неизменный ординарец командира, вытащил из-за пазухи планшетку и выложил на доски.

— Смотрите, хлопцы, — вооружившись карандашом, пробормотал старшина. — В округе есть три крупных населенных пункта — Воложин, Уздаш и Корель, где немец начинает наращивать силы, — карандаш обвел три круга и замкнул их в треугольник. — Сюда еще позавчера подвезли почти роту пехоты. Похоже гнали на восток, а тут мы им подвернулись. Здесь какое-то отребье собирают. Говорят, наши это! Падлы! Это, кто добровольно согласился служить! Тоже десятков пять — шесть набирается… Уже не мало.

— Да, это че…, — попытался было вставить слово Семен, хмурое выражение лица которого в этот раз озарилось презрительной улыбкой. — Нас тут полком брать надо, не меньше. Да и то, если только мы все спать будем.

Остальные тоже заулыбались, видимо, разделяя высказанное мнение.

— Я бы не стал разделять ваш оптимизм, — встрял в разговор врач, до этого молчавший как рыба. — У нас много нестроевых — женщин, детей, раненных. Я бы рекомендовал избежать боя, если это возможно.

— Поддерживаю доктора, — угрюмо проговорил Сергей, поднимая вверх руку. — Здесь удобно обороняться, но это настоящий мешок. Если немчура будет действовать по-энергичнее и подтянет артиллерию, то нам несдобровать… И потом, с оружием дело обстоит не самым лучшим образом. Сколько у нас пулеметов, Сень? Три! А с ними кто обращаться умеет? Чего молчишь? Один! Один у нас толковый пулеметчик… и все! Гранат мало, а винтарей хватает, этого добра завались. Можно даже Пашу вооружить… Я вот что думаю, нельзя нам сейчас воевать. Уходить надо дальше, в другой район. Вроде там немцы по спокойнее…

— Опять, — буркнул кто-то. — Хватит уж бегать от них. Врезать им надо как следует!

— Хватит уж, врезали, — буркнул Голованко, потирая кулак. — Так врезали, что до сих пор катимся! Тут мозгом нужно думать, а не чем другим…

— Может с ним поговорить, — вдруг предложил врач, кивая головой куда-то в сторону. — Он же… Он же может такое, что…, — ему, казалось, не хватает слов, чтобы выразить то, о чем думали в этот момент многие. — Он же может их всех растоптать! Как тараканов! В пыль! Вы помните Абая? Вы же там были, вы же все видели? На нем же живого места не было… С такими ранениями не то что не бегают, не дышат! А он заткнул этот чертов пулемет в комендатуре и и потом своим ходом дошел до лагеря!

— А я смотрю, мы тут хорошо устроились, — невесело усмехнулся старшина, в ответ на такое предложение. — Чуть не дома себе выстроили, женщины…, — он яростно посмотрел на сидевшего с краю Сергея. — Сытно… А воевать за нас должен значит дядя?! Лес! Он, значит, большой! Ему можно! Та что-ли?

— Да, вы меня не так поняли, — сразу же запротестовал Завалов, взмахивая руками. — Что вы! Я же хотел сказать, что… ну, его возможности огромны. Он бы мог нам помочь.

— Он и так готов помочь. Ну, хватит, а то мы тут договоримся до черт знает чего, — скривился старшина. — Довести до остальных мой приказ — рано утром основная часть отряда выступает на запад, в сторону старых укрепрайонов. Пойдем через мцынские болота. Сергей, твой взвод останется и прикроет остальных. Есть вопросы?

Командиры подразделений зашевелились, начиная подниматься с места. Всем уже надоела это долгое сидение и, полученный приказ, был воспринят с облегчением.

— Тогда, всем готовиться! — закончил импровизированное совещание командир. — Сергей, тормозни-ка… Помнишь, Маркина, которого Пашка в секрете встретил и потом привел? — спросил он, когда все в землянке остались только они одни. — Семен? Кучерявый такой, черненький? Гнидой он оказался! Видели его в городе, возле комендатуры…, — старшина тяжело вздохнул. — Короче, вся наша схема обороны теперь ни к черту! Думать надо, что делать.

— Чего тут думать? — буркнул помрачневший ординарец. — Придется на фланги наблюдателей ставить. Вон Пашку и пошлем, пусть за дружка своего посидит там.

Через некоторое время схема обороны начала вырисовываться.

— … Здесь все равно нужно оборудовать пару запасных позиций, — тыкал пальце командир в сторону оврага. — И лучше бы пару мин поставить в проходах. Сам знаешь склоны заросли, да и на верху деревьев много. От пулемета может быть мало толку.

Карта местности, выстроенная на столе с помощью кусочков дерева, песка и десятка разнокалиберных патронов, пополнилась новым элементом.

— Командир, а эти, ну… новые с нами пойдут, или в резерв? — неожиданно шепотом спросил Сергей, наклоняясь над столом. — Если со мной, то как бы чего не вышло… Помните, как Абай то себя вел с капитаном? А у нас бой будет.

— Что ты к ним прицепился? — недовольно проговорил старшина. — Я же тебе говорил, что это наши новые бойцы и обычные советские люди, которые ни чем от остальных не отличаются. Почти ни чем… Они не подведут.

— Степаныч, а правильно ли это? — он говорил все равно шепотом. — Это же как-то нехорошо, что-ли… Были люди и тут стали непонятно кем. Чего это там он с ними делает, черт его знает. Не правильно все это, по моему! Ты сам, как хочешь, а я бы их…

— Сергей, — Голованко, смахнув крошки махорки из кисета, начал сворачивать цигарку. — Ты оглянись вокруг. Посмотри, что твориться… Идет война, страшная, беспощадная. Это настоящий лесной пожар, который никого не пощадит. От него не спрячешься за чьей-то спиной, не отсидишься в яме и погребе. Она все равно к тебе придет и схватит за шею не тебя, так твоего ребенка, твою мать или твою жену… А ты говоришь, правильно — не правильно, честно — не честно…

Наконец, не послушные пальцы скрутили небольшой цилиндрик из немецко листовки.

— Я ведь тоже часто думаю о том, правильно ли или не правильно поступаю, — задумчиво продолжил он. — Думаю, так что аж башка раскалывается… Только вот, в такие моменты я вспоминаю заставу нашу…

Он глубоко затянулся и с силой растер рукой свое лицо. Клубы дыма потянулись в сторону выхода.

— Меня командир послал с донесением, а я из леса смотрел потом…, — говорил он еле слышно. — Все они там лежали. Кто в щели, засыпанные землей после минометного обстрела; кто в окопе… Они к каждому подходили и штыком его, — еще клуб дыма растянулся в воздухе, сквозь который блестели глаза старшины. — … Он его так ткнет, а лейтенант руками схватит за штык и тянет, тянет… Понимаешь, голыми руками держит штук и упирается! Вот так вот! — здоровенные ручищи легли на стол и сжались в кулаки. — Этот скалится, падла! Смешно ему было… Он опять поднимет карабин и снова опустит туда же, и смотрит внимательно, — Голованко уже не скрывал слез. — В рану тычет и тычет… Лейтенант-то зеленый совсем, необмятый. У нас только вторую неделю на заставе. Воробышком его кликали хлопцы меж собой…

Он громко вздохнул и шавкой вытер лицо, а потом неожиданно схватил за шиворот ординарца и прошипел ему прямо в лицо:

— Чтобы больше я ни каких правильно — не правильно не слышал! Здесь тебе не детский сад! Горло должен грызть своими зубами врагу! Грызть так, чтобы кровь прямо в глотку текла. Понял?

68

Населенный пункт Корель. Самое восточное поселение рейхскомиссариата Остланд. Бывшая Западная Белоруссия.

— Господин лейтенант, Петр Краевич, охранная команда № 49, — перед Отто Шеером вытянулся коренастый солдат из вспомогательной полиции. — Прибыли из Слонима.

— Располагайтесь возле церкви, — лениво козырнул лейтенант, с долей презрения рассматривая стоявшего перед ним предателя. — Скоро выступаем. Нас ждет много работы вахтмистер. Вы готовы?

Казалось больше тянуться было просто физически не возможно, но полицаю это удалось. Массивная фигура буквально устремилась ввысь.

— Охранная команда, господин лейтенант, готова выполнить любой приказ, — рявкнул он. — У нас с большевиками старые счеты! Будьте спокойны, господин лейтенант!

Махнув рукой, Шеер отпустил фахтмистра и задумался. «Отребье… — смотрел он ему вслед. — Настоящее отребье! Фюрер был совершенно прав! Это действительно неполноценные расы, которые только занимают жизненное пространство истинных арийцев… Мы будем использовать их до тех пор, пока они нам нужны. Таких, как этот Краевич, а потом… потом…».

Лейтенант Шеер не был настоящим кровожадным маньяком, который получал от крови, пыток и смерти настоящее наслаждение. Отнюдь, нет! Просто, на все это он смотрел как на самые обыкновенные сопутствующие войне вещи. Это была его работа! Грязная, кровавая, тяжелая, но обыкновенная работа по чистке земли от неполноценных рас! И как настоящий немец, он старался делать свою работу со всей ответственностью и скрупулезностью

четко следую всем отмеченным в приказе деталям.

— Лейтенант! — громкий уверенный голос раздался над улицей. — Шеер! К майору!

Царившее на душе Отто радостное нетерпение мгновенно сменилось беспокойством. «Говорят, этот чертов Либби жуткий зануда, — поднимая пыль сапогами, он несся к дому. — Вот же послал бог командира…». Распахнув дверь, он буквально влетел внутрь, резко остановился.

— Что за вид, господин лейтенант? — прямо на него смотрели большие немного на выкате глаза. — Вы не во Франции и здесь не надо демонстрировать свой залихватский вид! Потрудитесь привести себя в порядок! Вы германский офицер, а не заполнивший эти места сброд.

Громко сглотнув, Шеер стал судорожно застегивать ворот.

— Садитесь, — аккуратно сколоченная табуретка, тихо скрипнула под его весом. — Под ваше командование переходит рота вспомогательной полиции, три минометных расчета. От себя добавлю взвод «Grunwald» четвертого батальона; там почти все ветераны французской компании, — он передвинул к нему пачку листов. — Здесь приметы тех лиц, которые должны быть взяты живыми. Слышите меня Шеер, обязательно живыми! Запомните и передайте этим недоумкам из местных, что если хоть один волос упадет с головы человека из этого списка, то виновный сильно об этом пожалеет, — майор продолжал сверлить взглядом Отто, словно его подчиненные уже провинились перед ним. — Ваше подразделение будет наступать через этот проход. Он на карте обозначен штрихами. Смотрите, здесь еще осталась заброшенная проселочная дорога с черт знает каких времен. Он конечно заросла, но минометы можно доставить без проблем.

Склонившийся над картой лейтенант делал пометки у себя в блокноте, исписывая очередную страницу.

— Вы должны создать видимость основного удара именно на этом направлении. Здесь самый удобный проход, — речь майора, несмотря на его брезгливый тон, была четкой и понятной; он все раскладывал по полочкам, не забывая даже о мелочах. — Местность сильно лесистая, пулеметный огонь может быть не совсем эффективным. И все же нужно дать больше огня, чтобы они и головы поднять не могли. Пока ты будешь давить, мои нащупают проходы с флангов…, — наконец, фон Либентштейн встал из-за стола и подошел к окну. — Кстати, Шеер, ты раньше никого не видел из этих лиц, — майор продолжал рассматривать что-то за окном. — Посмотри по-внимательнее…

Отложив в сторону блокнот, Отто взял первый листок, в углу которого была приклеена небольшая фотокарточка. Расположившийся на ней мужчина имел крупное лицо с большим носом и короткой прической. «Вылитый Бурмайер, — подумал Шеер, едва только увидел фотографию. — Еще бы эти дурацкие очки, что вечно спадали у него с ушей, то сходство было бы просто идеальным… Надо же немецкий булочник так похож на русского бандита… Может родственник?».

«Голованко Илья Степанович. Особые приметы. На вид около тридцати пяти — сорока лет. Волосы короткие, темные. Лицо круглое, нос крупный. Может носить небольшую бороду. Среднего роста — от 160 до 175 см.».

— Нет, господин майор, — лейтенант отложил документы. — Этих людей я не встречал.

— Надеюсь встретишь, — проговорил фон Либентштейн. — Эти троих обязательно надо брать живыми. Еще, вы Шеер, должны знать, что все, найденные в лагере непонятные приборы, вещи должны быть тщательно отобраны и складированы под охраной…, — потом он добавил, особо подчеркнув это голосом. — После захвата лагеря пленных и пальцем не трогать! Всех! Шеер, все, кого вы обнаружите в лагере, начала должны быть допрошены и лишь потом … остальное. Все понятно?

Тот вместо бодрого утвердительного ответа, многозначительно молчал.

— Что еще? — буркнул майор.

— Господин майор, не понимаю одного, к чему такие сложности? — искренне удивился Отто. — Во Франции мы тоже проводили операции против маки, но там не было всего этого… Это же обыкновенные бандиты, не регулярные войска. Бывало было достаточно несколько раз стрельнуть в воздух, как из своих нор вылезало несколько десятков этих крестьян с дедовскими ружьями… Здесь же разворачивается целая войсковая операция! Почти батальон привлекается! Целый батальон!

Майор выверенным движением поправил ремень и тяжело вздохнул. «Желторотый птенец! — с раздражением подумал он. — Видимо, придется ему все объяснять на пальцах… Одно хорошо — не тупоголовый баран, умеющий только орать «так точно, господин майор, так точно, господин майор. Пытается думать».

— Шеер, вы еще не поняли, что здесь идет совершенно другая война? — начал говорить фон Либентштейн, обернувшись в сторону окна. — Хотя, вы еще не были тона передовой… Слушайте, дам вам совет. Забудьте французскую компанию! Выбросьте из головы этих чертовых маки!… Вы еще не слышали новую поговорку, которую сложили гренадеры в госпитале? Нет? Так вот. Одна компания в России стоит трех французских.

В какой-то момент до Шеера начало доходить, что майор рассказывает о совершенно невероятных вещах.

— Поверьте моему чутью, гренадеры совершенно правы. Времена, когда танковая рота в день проходила 79–80 км., прошли… Если тогда мы могли себе позволить роскошь быть несколько расхлябанными и часто отходить от военной науки, то теперь любой так шаг нам может слишком дорого обойтись, — его хриплый голос звучал пророчески, что одновременно завораживало и пугало. — Соберись, Вилли. Именно сейчас нужно быть серьезным как никогда!

— Но, господин майор, что вы такое говорите? — воспользовавшись паузой, спросил Шеер. — Мы рвемся словно стая волков все дальше и дальше на восток. Сейчас сентябрь, прошло всего пару месяцев с начала компании, а наши войска уже у стен Ленинграда и Москвы. Разве все это не доказывает наше превосходство? Вы только подумайте, еще один рывок и враг будет окончательно разбит…

Он раскраснелся от возбуждения. Глаза блестели. Казалось еще несколько минут и он вскочит с места, чтобы бежать на передовую. «Черт побери, — ойкнуло в груди майора. — Этот восторженный gringorn может спутать мне все карты…. Вот послал же бог подчиненного… Этот недоумок может бросить на пулеметы всех своих людей. Ладно сам сдохнет, так ведь солдат положит». Фон Либентштейн смотрел на собеседника и понимал, что того сейчас вряд ли что переубедит. В таком состоянии — опьянении силой, властью и уверенностью в себе, этот мальчишка ни к чему не прислушается. Ему бесполезно рассказывать о том, что коммуникации армии безнадежно растянуты и горючее, боеприпасы, пополнение едва успевает; что солдаты до сих пор воюют в летнем обмундировании, а по утрам уже отмечаются заморозки; что стремительный удар бронированным танковым кулаком начинает вязнуть в обороне русских… И таких «если» и «что» майор мог привести ему множество.

— Поэтому мне совершенно непонятны и более того неприятны ваши слова, господин майор, — донеслось до погруженного в себя майора. — Это не более чем сброд, возомнивший себе, что оружие сделает его настоящими воинами! Наши солдаты разметают их по кустам, я в этом совершенно не сомневаюсь!

69

В эти октябрьские ночи Москва выглядела тяжело больным человеком, переживающим острейший кризис. Регулярные ночные налеты бомбардировочной авиации были сродни мощнейшим перепадам температуры, которая заставляла великий город метаться в жарком пламени пожаров и поту неимоверных человеческих усилий. Неприятными мурашками по телу столицы сновали по улицам и закоулкам многочисленные патрули, выискивавшие диверсантов и сигнальщиков.

— Проезжай, проезжай! — устало подгонял колонну замотанный боец. — Не задерживай… Огни! Вашу… Огни выключить! — вдруг хлопнул он по капоту первой легковушки. — Давай, давай!

Пять автомобилей с потушенными огнями осторожно маневрировали в небольшом дворе госпиталя, который на несколько часов превратился в сердце города.

— Показывайте свое хозяйство, уважаемый профессор, — узнаваемый голос заставил профессора Вишневского вздрогнуть и подскочить к автомобилю. — А то мы с товарищами все спорили, успеете вы или нет приготовиться к нашему приезду. Вот Лаврентий Павлович уверен, что будет не все готово.

Стоявший за его правым плечом нарком блеснул стеклами круглых очков, бросая в пот и без того нервничавшего врача.

— Товарищ Сталин, прошу вас, сюда, — руководитель Особого Московского клинического госпиталя. — Оба пациента у нас здесь лежат…, — длинный коридор, ведущий палатам, был был практически пуст. — Чувствуют себя хорошо. Поели недавно… И знаете товарищ Сталин аппетит у них ого-го! — чувствовалось, что Вишневский немного оттаял, когда официальные лица попали в его епархию. — Я даже такого не ожидал.

— Ну-ну, — поощрительно пробормотал Верховный следуя за врачом, который направился к крайней палате. — Вот и поглядим, что это нам такое подсунуть хотели.

Палата их встретила закрытой дверью, которая оказалась неожиданно массивной, что разительно ее отличало от остальных. Судя по свежему цвету ее буквально недавно поставили. Сколоченный мощные доски блестели ровным слоем белой краски, за которой еще угадывались приподнявшиеся древесные волокна.

— Надежно, — одобрительно пробормотал Верховный, переступая порог.

Их встретили тишина и запах, тот самый больничный, который сопровождает практически любое помещение госпиталя.

— Здравия желаем, товарищ Верховный…, — пациенты практически синхронно дернулись, намереваясь вытянуться в струнку, но были остановлены взмахом руки.

В палате вновь установилась тишина, нарушать которую никто из присутствующих не хотел. Все ждали, что скажет Сам…

— Как себя чувствуем товарищи, — негромко спросил он, подходя ближе к кроватям. — Справляетесь с пилюлями?

Всех после этого словно прорвало.

— Хорошо, хорошо, товарищ Верховный Главнокомандующий, — в унисон ответили пациенты. — Кормят, ухаживают.

Чувствовалось, что Сталин был доволен. «Значит, это не был яд, — размышлял он, наблюдал он за суетившимися врачами. — Неужели все это правда? — то чувство бесконечного удивления, крепко замешанное на обыденном понимании мира, уже прошло и на его смену вернулся уже ставший привычным скептицизм и недоверие. — Неужели это действительно может существовать? Говорящие деревья… Бог ты мой!». Бывший семинарист, мать которого была глубоко верующим человеком, впервые за много лет вспомнил о Боге.

— … Обратите внимание, товарищ Сталин, у них на порядок возросла мускульная сила, — профессор закатал рукав у одного из пациентов, демонстрирую обычную руку с немного увеличенными лимфатическим узлами. — Кисть демонстрирует усилие почти в 300 кг! Это почти в 5 раз выше, чем у среднестатистического человека! Поразительно…

Короткие пальцы практически без всяких усилие сгибали длинные гвозди, потом небольшие металлические прутки. При каждом прилагаемом движении рука с закатанным рукавом на доли секунды покрывалась синей сеткой хаотичных линий. «Что же это такое? — Сталин для себя ни как не мог решить, как к этому всему относиться. — А если дрянь какая-то, болезнь? — в его голове прокручивалась информация о новейших разработках в области химического оружия, которое могло сделать с человеком и не такое. — Если нас хотят чем-то заразить? Можно ли им доверять?».

— Эта сеть чрезвычайно напоминает лини капилляров, через которые при напряжении начинает проходить больший объем крови, — Вишневский с некоторым благоговением касался напряженной руки пациента, отмечая синие лини. — Но в нашем случае они являются транспортными артериями для крови… Товарищ Сталин, по ним идет не кровь.

Верховный на мгновение выпал из задумчивости и ухватил последнюю фразу.

— Это не кровь? — удивился он, пристально следя за манипуляциями больного. — Что же это такое? Что там, по вашему? Вода что-ли?

Второй пациент в это время разделся до трусов и стал медленно приседать. Невысокий жилистый парень в черных трусах сразу же приковал к себе внимание.

— Они покрывают все тело, — Вишневский, уловив заинтересованность собравшихся, переключил внимание не него. — И ведут себя аналогичным образом.

Медленные и четкие движения заставляли мышцы попеременно то напрягаться, то расслабляться, что в свою очередь меняло расположение сетки. Синие линии на мгновение появлялись и окутывали напряженные участки плоти и сразу же исчезали, словно погружаясь в пучину океана. Пациент был похож на огромного хамелеона, который ни как не мог приспособиться к окружающим его предметам.

— … Мы применяли хирургическое вмешательство, чтобы понять природы данных линий, но это оказалось трудной задачей, — профессор продолжал что-то рассказывать. — Нам было очень сложно локализовать их. Участок определенной мышцы нужно было держать в постоянном напряжении, что не всегда давало ожидаемый результат…

— Товарищ Вишневский, профессор, — вдруг Сталин повернулся к нему. — Я думаю, что изложу общее мнение, если дам высокую оценку вашей работе, — негромкий голос заставил остальных подобраться и внимательно вслушиваться в дальнейший разговор. — Вы подробно изложите все эти подробности на бумаге, и мы внимательно их изучим. Вы нам лучше ответьте на такой вопрос, а как это… гм… явление отражается на поведение бойцов?

В глазах врача мелькнуло понимание и в его руках словно по волшебству появились какие-то записи.

— Товарищ Сталин, мы кое-что успели до вашего приезда проверить и я все указал вот здесь, — он протянул листки небольшого размера с мелким почти бисерным почерком. — Вы спрашиваете, адекватно ли они оценивают действительность после введение этого без сомнения удивительно препарата? Отвечу вам без всякого сомнения, бойцы совершенно вменяемы и более того демонстрируют высокую степень уравновешенности и адаптации к различным стрессовым ситуациям… Они спокойно переносят боль. Сейчас я продемонстрирую…

На глазах у замерших гостей помощник профессора взял скальпель и медленно сделал несколько надрезов на руке врача. Из достаточно глубоких ранок выступила кровь.

— Почти не чувствую, товарищ Верховный Главнокомандующий, — спокойно проговорил подопытной, наблюдая за манипуляциями врача, зашивавшего рану нитками. — Щекотно только немного.

Сталин смотрел на него и нахмурился. Его вдруг неприятно поразила, только что пришедшая ему на ум мысль. «Они ли это? Остались ли они теми, кем были до этой чертовой процедуры… Внешне люди, а внутренне кто? Остались ли они нашими? Вдруг это уже враги».

— Давайте отойдем, Александр Александрович, в сторону, — стоявший рядом с ним охранник забеспокоился, почувствовав напряжение в голосе Верховного. — Не будем мешать экспериментам.

Они отошли в дальний угол палаты, оказавшейся на удивление просторной.

— Товарищ Вишевский, а не могли ли эти желуди на них как-нибудь отрицательно повлиять? Как вы думаете? — лицо врача сначала застыло в недоумении. — Поставим вопрос иначе… Остались ли они преданы Партии и Правительству Советского Союза, товарищ Вишневский?

— Я…, я не совсем понимаю, товарищ Сталин, — профессор не сразу сообразил про что его спрашивают. — Вы имеете ввиду, повлияло ли это на их лояльность… Товарищ Сталин, их поведенческие реакции никак не изменились. За ними ведется тщательное наблюдение и любые изменения фиксируются… Ничего из ряда вон выходящего мы не наблюдали. Они демонстрировали совершенно обычное поведение. Разговаривали, шутили… Вон заигрывали с медсестрой… Конечно, здесь нужно заключение квалифицированного психиатра, но я уверен, что эти новообразования не коснулись мозга и, в первую очередь, отразились на внешнем состоянии пациентов…

Вдруг рядом с ними раздалось негромкое, но настойчивое покашливание. Кто-то определенно привлекал их внимание, что было уже само по себе необычно.

— Это вы? — чуть не воскликнул Вишневский, едва бросил взгляд в сторону нового собеседника. — Вы… Что вам здесь надо, Костромской?

Сталин, удивленный столь яростной реакцией всегда невозмутимого врача, повернулся направо и увидел невысокого мужчину в белом халате с огромной копной непослушных волос на голове.

— Я дико извиняюсь, — чуть картавя, проговорил тот, увидев, что на него обратили внимание. — Как честный советский гражданин, я не мог не вмешаться в ваш разговор, услышав, как вы говорите не совсем правду дорогому Иосифу Виссарионовичу…

Профессор просто остолбенел. На его лице застыли дико выпученные глаза, искривленный в немом крике рот… Это была статуя несправедливо оскорбленного Зевса, который только что подарил людям жизнь…

— Я… лгу? Да ты… деревенский неуч…, идеалистический выкормыш…, — Вишневский с трудом подбирал слова, пытаясь как-то выразить обуревавшие его чувства. — Бездарь! Как у тебя только язык поворачивается такое говорить, — он уже практически забыл о своем прежнем собеседнике.

— Не надо говорить так много плохим и неправильных слов, уважаемый профессор, — мягким успокаивающим голосом говорил Костромской. — Я должен представиться… Я Костромской Аристофан Митрофанович, бывший учитель уездной земской гимназии и тоже имею что сказать по этому вопросу.

— Товарищ Сталин, — негромко проговорил ему в ухо, быстро среагировавший нарком. — Он тоже привлекался наркоматом для изучения старого образца. С нами сотрудничает довольно давно… И он знахарь…, — слово «знахарь» нарком почему-то произнес с ярко выраженным акцентом, от чего оно приобрело какой-то негативный оттенок. — К нему ходят и многие из наших, товарищ Сталин…, — последней фразой нарком дал понять, что фигура этого человека с внешностью чистокровного одесского еврея не так однозначна, как кажется на первый взгляд.

— Значит, товарищ Костромской, вы не согласны с товарищем Вишневским? — спросил Сталин, из под прищуренных бровей рассматривая нового собеседника. — И что же вы думаете по интересующему нас вопросу?

Тот немного помялся, не зная куда пристроить свои несуразно длинные руки. Его крупные пальцы то прятались в карманы халата, то норовили сцепиться в замок.

— Я, товарища Сталин, больше смотрю на все это с практической точки зрения, — при этих словах руками он изобразил что-то такое округлое в воздухе. — Так сказать ближе к жизни.

70

Крупный битюг мерно вышагивал, практически без усилий вытягивая повозку.

— Вот она, родимая, господин лейтенант, — радостно бормотал возница — высокий парень с детским лицом дебила. — Я тута почитай все знаю. Эти места чай все исходил свои ножками… Вы, господин лейтенант, не смотрите что дорога такая неухоженная. Он аккурат к старой гати ведет. В свое время тут не протолкнуться было…

Шеер заинтересованно повернул голову. Слова о былой многолюдности дорожного тракта показались ему достаточно занимательными, чтобы немного отвлечься от этого бесконечно сидения.

— Також дорога та эта соединяла и Барановичи и Слоним. Тута напрямки всего то и было что с пятьдесят верст, а в окружную почитай нужно было тяпать и все две а то и три сотни верст, — шумно сморкаясь, продолжал парень. — Сколько тута повозок шастало… Видимо — невидимо! — от избытка чувств он аж закатил белесые глаза. — У самой гати место большое было, где кацапы жили, что за гатью следили… Бывало приедем с тятькой, а них ушица вариться из вот такенных карасей…

Вдруг к их повозке подбежал один из солдат из вспомогательной полиции.

— Господин лейтенант, подходим уже, — лицо у местного было конопатой, широкое. — Какие будут приказания?

— Так…, — Шеер бодро спрыгнул с телеги. — Минометы расположить вон у того пригорка, где небольшой просвет, — со второй повозки, где собственно их и везли козырнул полный оберефрейтор. — Как получишь, приказ начинай.

Заброшенная дорога кончила петлять и вышла на большую поляну, противоположными краями упиравшуюся в начало оврагов.

— Ваша задача — разведка, — Петр Краевич с настороженностью вглядывался в росший неприступной стеной лес за поляной. — Возьмите с собой отделение и проверьте там все. Осмотреть все как можно тщательнее! Выполнять!

Козырнув тот, побежал к стоявшим возле повозок солдатам. Через несколько минут, во время которых раздавались энергичные вопли, с десяток солдат выдвинулось к намеченной точке.

— Вперед, вперед, стадо ослов, — покрикивал Краевич, держась в середине отряда. — Пришло время коммунякам холку надрать!

— А бабы там будут? — выкрикнул один из полицаев, все время поправлявших сползающие штаны. — Командир, будут что-ли? А то я вроде как без жинки уже цельных два дня…

— Я сейчас тебе устрою жинку…, — тот начал поворачиваться к говорившему, как со стороны деревьев ухнул выстрел. — О! Огонь! Огонь! — заорал он, бросаясь на землю. — Открыть огонь, трусливые скоты!

Из ближайших кустов вновь бабахнул винтовочный выстрел. Рядом с Краевичем кто-то тонко вскрикнул.

— Эй, Димитр, причещи-ка его! — крикнул командир в сторону пристроившегося рядом массивного пулеметчика. — Вон там он сидит. Угости-ка.

Мужик кивнул и, прильнув в прикладу, начал стрелять. Короткие очереди вырывали из сплошной зеленой стены целые куски.

— Ото как, ото как, — приговаривал полицай всматриваясь в сторону невидимого стрелка. — Сейчас мы тебя достанем, красная сволочь! Попомнишь ты белорусский хлебушек…

Вдруг, снова раздался выстрел. Рядом с пулеметом вскрикнул еще один человек. Тот самый, что еще недавно спрашивал про баб, теперь валялся на пожухлой траве, широко раскинув руки.

— Вот же, гнида, — шипел Краевич, оглядываясь по сторонам. — А вы, что валяетесь?! — лежавшие, не поднимая голов, что-то бормотали в ответ. — Он же там один! Петро, бери с собой двоих и мухой к балке. Обойдете его слева… Что? Бегом! Отделение, дайте-ка ему огоньку! Прикроем хлопцев.

Едва трое мужиков поползли в обход, как в сторону леса уже стреляло все, что только могло стрелять. Басовито рычал пулемет, с неимоверной скоростью пожирая ленту с матово золотистыми тельцами патрон. Ухали немецкие карабины, чуть резче звучали советские винтовки.

— Командир, — радостно заорал лежавший сзади полицай, стараясь перекричать выстрелы. — Господин лейтенант отмашку дал. Ща минометы шмалять начнут! Давай!

Словно в ответ на его призывной вопль, со стороны пригорка раздался свистящий звук через секунды сменившийся резким гулом взрыва.

— Aufstehen, rusische Schweine! — в шуме боя Краевич услышал чей-то каркающий голос. — Господин лейтенант приказал вперед, — повернул голову назад, он увидел, как плотный фельдфебель пинал его лежавших солдат. — Aufstehen! Туда, schnell!

«Вот гад, — сплюнул Краевич. — На себя бы посмотрел! Рожа потная, вся рябая, то и гляди сейчас захрюкает… О, черт!». Он рывком вскочил и оглядев свое воинство взревел:

— А ну подъем! — услышав голос командира, полицаи начали подниматься с земли. — Что рты раззявили?! До леса бегом! Пока минометы работают, стрелять не будут!

Выставив вперед карабин, он побежал в сторону леса. Под уханье взрывов, раздававшихся где-то в глубине леса, Краевич буквально влетел в густой орешник. Не видя толком перед собой ничего, он несколько раз стрельнул куда-то вперед. Гибкие плети орешника назойливо лезли в лицо, закрывая обзор.

— Давай, давай вперед, — он зло подгонял сам себя, стараясь не думать, что именно в этот момент в него кто-то целился. — Где-то они здесь…

Взрывов мин он уже практически не слышал. «Что-то слабо они стреляют, — думал Краевич, отодвигая стволом карабина очередной зеленый куст. — Их же тут как грязи! Попрятались что-ли?! О! Вот и тропка хоженная…». Плотные кусты наконец-то сменились небольшой натоптанной дорожкой, которая вела куда-то к болотам. Полицай тяжело сглотнул воздух.

— Поди сидит где-нибудь рядом, скотина, и ждет, — с тревогой всматриваясь в кусту, шептал он. — Вот, падла, поймаем лично рвать буду…

Шаг замедлился. В нескольких метрах, прямо на его пути, что-то валялось.

— Чего это? — вырвалось у Петра. — Ох-ты! — носок сапога, которым он пытался осторожно ковырнуть найденное. — оказался заляпан чем-то склизким…

Его с шумом скрутило.

— Тьфу! — харкнул он, выдыхая из себя тошноту. — Похоже приложили все-таки одного, — немного в отдалении Краевич увидел тело, лежащее посредине неглубокого окопчика. — А, сволочь, прямо на тропке расположился! Так бы и положил всех нас здесь! — человек лежал раскинув руки, словно в последний раз пытался обнять землю.

Рядом валялся грязный ватник, посеченный осколками. Партизан был в одной линялой гимнастерке; видимо в пылу боя снял… Его спина была вся посечена осколками.

— Хлопцы, давай сюда, тикайте! Одного падлюку попали! — не сдержавшись крикнул полицай. — Ух-ты, а это у нас что такое? — он присел на корточки рядом с трупом. — Хм… Часы ладные какие…, — из под рукава выглядывал край циферблата. — Постой-ка, уж не старшой ли ты? — приладив массивные часы, вдруг пробормотал он. — Дай-ка на рожу твою глянем.

Медленно коченеющее тело перевернулось с трудом.

— Не-е, — протянул Краевич, вставая на ноги. — Валяйся, падаль, дальше!

Шум боя, который, казалось, уже давно стих, почему-то вновь стал нарастать. Где-то в стороне, точнее определить было сложно — стоявшие сплошной стеной деревья хорошо маскировали звук, активно стреляли.

— Пулемет, — Краевич внимательно слушал, чувствуя, что в операции что-то пошло не так, как планировалось. — Кажись, не наш…, — глухой кашляющий звук отличался от голоса немецкого МГ. — Вот дерьмо! Где же эти олухи?! Сейчас бы с тыла зашли! — вдруг почти рядом с ним бухнул винтовочный выстрел, и сразу же кто-то заорал; вопль резко поднялся почти в саму высь и ту же прервался. — Вот же дерьмо, вот же дерьмо…

Опущенный было карабин вновь словно приклеенный уставился вперед. Кто-то опять заорал, бросая Петра в дрожь. Потом ухнула граната, от чего что-то просвистело рядом с его ухом. От неожиданности он даже присел.

— Ведь совсем рядом, совсем же рядом, — шептал он, пытаясь спрятаться за деревом. — Где же ты? — едва он собрался выглянуть, чтобы осмотреться, как раздался стон. — О, Матка боска… Хрен разберешь, что здесь происходит! Эй, Семен, ты что-ли? — человек застонал еще громче. — Сема, отзовись! — Краевичу просто до одури захотелось заорать, да сделать это так, чтобы было слышно во всей округе. — Черт тебя дери! Где ты? — стонал, определенно, Семен.

Полицай сполз по стволу к земле и осторожно пополз вперед, стараясь лишний раз не задевать кусты. Стоны становились все громче и громче.

— Падла, — шепотом ругался на самого себя Петр, стараясь хоть что-то рассмотреть среди стволов деревьев. — Чего полез? Выслужиться захотел? Да? Железный крест на шею? Хорошо, хорошо… Вот крест и будет… Деревянный! — наконец-то, впереди показалось что-то белое. — Сема, не пальни смотри. Это я, Краевич! — крикнул полицай, узнавая своего товарища.

Это бы действительно Семен. Не узнать его было не возможно! Крупная голова с непослушными курчавыми волосами и оттопыренными ушами, которыми он мог шевелить. Он сидел, прислонившись к стволу осины и пытался перевязать свою руку. Левая висела плетью, рукав толстой рубахи медленно набухал от крови. Полицай один конец бинта зажал в зубах, а второй раз за разом пытался обернуть вокруг руки.

— А-а-а-а, — зашипел он, когда кусок ткани снова выпал из пальцев. — А-а-а-а…

Петр настороженно огляделся по сторонам. Вроде было тихо… Выстрелы слышались где-то в дали…

— Сема, здесь я… Дружище здесь я, — шептал Краевич, осторожно подходя к раненному. — Сейчас перевяжем тебя и на хату пойдешь, пироги жрать…

Тот ни как не реагировал. Склоненная вниз голова еле уловимо дергалась, а рука продолжала вновь и вновь тянуть кусок бинта.

— Давай, я перевяжу, — Краевич медленно положил карабин рядом с собой. — В руку это мелочь… Это заживет.

Курчавая голова продолжала подергиваться в такт его словам, словно раненный со всем этим соглашался. Остро пахнувшие потом, слежавшиеся волосяные барашки тряслись вместе с головой.

— Вот же пень, в штаны что-ли наложил, — зло пробормотал Петр, дернув его вверх за гриву. — Матка боска! О! О, черт меня дери! — на одном выдохе произнес он, увидев лицо товарища.

Дергающаяся голова смотрела на него невидящими глазами, точнее глазницами. Через все лицо, начиная с покатого лба, шли четыре глубокие и до сих продолжающиеся кровоточить борозды. Две из них прошлись по глазам, оставляя после себя рваные ямки…

— Черт, черт…, — рука дернулась от волос и судорожно начала шарить по земле в поисках оружия. — Где же? — вот холодный металл, наконец-то нашелся.

В это мгновение его пробил дикий ужас. Сразу же вспомнились многочисленные истории, которые в последнее время все чаще и чаще звучали между поддатыми полицаями. «Матка боска, Матка боска, — губы сами шептали то, что уже было давно им забыто. — Как же это так… Нельзя же так людей. Это же живые люди! — его грудь поднималась и опускалась с такой силой, словно собиралась порвать китель. — Звери, настоящие звери! Нельзя же так… Грызть, словно дикий зверь, грызть…, — Краевич вертел головой по разным сторонам, продолжая спиной с силой вжиматься в ствол дерева. — Матка боска, что же мне делать? Что же мне делать? — сердце билось все быстрее и быстрее, все быстрее и быстрее. — Бежать, надо бежать отсюда!».

— А-а-а-а-а-а-а, — вдруг нечеловеческий крик прорезал воздух. — А-а-а-а-а-а!

Буквально в нескольких шагах появился человеческий силуэт. Темный контур в лучах солнца возник словно из неоткуда. В голове Краевича словно что-то щелкнуло. Конец! Палец вдавил спусковой крючок! Карабин дернулся в его руках.

— А-а-а-а-а-а! — вопль продолжал звучать, будто он получил свою собственную жизнь и уже совершенно не зависел от человека. — А-а-а-а-а-а!

Патрон за патроном, патрон за патроном летели в цель. Несмотря на дико вытаращенные глаза обуревавший его безумный страх Краевич сидел и стрелял. Щелк, щелк! Патроны? Где патроны? Карабин не стрелял! Полицай ошалело смотрел вперед — туда, куда стрелял… Вдруг, он понял, что это был его крик. Этот дикий крик издавал он сам, вот этим самым ртом…

— Матка боска, — шептали прокусанные в кровь губы. — Матка боска!

Он попытался встать, но ноги его не слушались. Они были словно набиты ватой и на них было совершено не невозможно опереться.

— Матка боска, матка боска! — руки вцепились в карабин, которым он уперся в землю. — Да… получилось…, — покачиваясь, он встал. — Где это?

В этот момент в его голове даже мысли не возникло о том, чтобы перезарядить оружие. В голове крутилось одно… «Я убил это, я убил это, — мысль накатывалась на него волной — раз и отступала назад, потом раз и все начиналось заново. — Я убил это!».

— Вот, вот оно, — шатающийся Петр подошел к телу, которой из-за текущих слез превратилось в расплывающееся темное пятно. — Вот оно…

Он встал на колени и отбросил карабин. Дрожащими пальцами коснулся тела.

— Что это? — его скрюченные пальцы держали древнее от времени пальто, в котором дергался мальчик. — Что это такое? — он тряс бездыханное тельце и ни чего не мог понять. — Пацан? Какого черта? Пацан?! — его медленно отпускало; озноб еще сотрясал тело, но руки, ноги вновь становились своими. — Всего лишь пацан… обычный пацан…

71

Некоторое время назад в этом же лесу фон Либентштейн в очередной раз пытался добежать до скрученного в какой-то немыслимый узел дуба.

— Вот же он, рядом, — шептал майор, готовясь сделать еще одну попытку. — Метров пять… Один бросок и все, я в мертвой зоне.

Однако голову даже высунуть не удалось, не то что встать и куда-то бежать. Рой пуль одновременно с резким разрывающим звуком наполнили воздух.

— Высоко сидит, — пробормотал Вилли, дергая за шнурок гранаты. — Внимание, граната! — взмах руки и бросок.

Взрыв, вслед за которым послышался сдавленный стон. «Попал, — удовлетворенно улыбнулся майор. — Отлично!». Тренированное тело легко выскочило из-за поваленного бурей ствола, ставшего на время надежным укрытием.

— Вперед, вперед, пока он молчит, — он недовольно поорал, видя прижавшихся к деревьям солдат. — Проклятье! — нога провалилась в трухлявый пень, отчего немец мешком свалился на землю. — У! Чего встали? Давай, давай! Со мной все в порядке.

Чертыхаясь, он осторожно вытащил ногу из природного капкана и попытался на нее встать, что удалось ему с трудом. Боль стреляла с такой силой, что майор чуть не застонал.

— Придется ковылять, — пробормотал он, делая небольшой скачок до ближнего дерева. — Эти олухи все равно сами не разберутся… Куда же ты прешь? — едва не заорал он, увидев, как высокий пулеметчик из его отряда направился в сторону от основной группы. — Куда? Стоять!

Держа на весу пулемет, тот что-то высматривал в жердяном шалаше. Фон Либентштейн дернулся было в его сторону, как его глаза что-то уловили. Это было какое-то легкое, едва уловимое движение, где-то там на периферии.

— Это еще что такое? — он оперся спиной на дерево и плотнее прижал приклад. — Баран! — ничего не подозревавший солдат наклонился и что-то поднимал с земли. — Что? — еле слышно прошипел майор.

Что-то темное вылетело из-за деревьев и снесло пулеметчика вместе с шалашом. От неожиданности майор выстрелил. Мимо! Их разделяло метров двадцать, не больше…

— Проклятые недоумки! — буквально выплюнул он, снова делая прыжок вперед. — Солдаты! Солдаты! Фельдфебель! Они здесь! Здесь! — со стороны его группы послышались выстрелы. — И там заслон поставили, черти, — майор начинал восхищаться тем, кто здесь организовал оборону.

Понятная на первый взгляд ситуация постепенно приобретала совершенно невнятные черты, от которых становилось совершенно не по себе.

— Господин майор, господин майор, — прямо на него, с шумом ломая ветки, пер плотный фельдфебель. — Мы загнали двоих в болото. Фриц и Заэр их держат… Вот… нашел, — массивный пулемет в его руках выглядел тростинкой. — Кажется это Курта.

— Мы опоздали, — пробормотал майор, опираясь на руку солдата. — Недавно ушли. Значит, этих надо взять живыми. А как вторая группа?

— Не ясно, господин майор. Выстрелов слышно не было, — ответил тот, придерживая свободной рукой пулемет. — Поганый лес, скажу я вам, господин майор… У меня от него мурашки по всему телу. Иду и кажется, что из-за каждого куста за мной кто-то смотрит… О! …!

Вилли даже испугаться не успел, как почувствовал, что его бросило в сторону.

— О! Черт! — вывихнутая нога вновь попалась под какой-то пенек. — А-а-а!

Длинной очередью разразился пулемет. Майор упал на спину и, подвывая от боли, смотрел, как его живой костыль, куда-то стреляет. С бешеным выражением лица он водил стволом из стороны в сторону.

— Господин майор, я задел его, — проорал он, тыча вперед. — Не уйдет!

— Стой, помоги мне, — фон Либентштейн поморщился от боли в ноге. — Если ранен, то никуда не денется… Сейчас должен Шееер подойти. С его людьми и пойдем.

Действительно, примерно через полчаса со стороны проселочной дороги показались фигурки солдат, которые осторожно пробирались между деревьев.

— Шеер! Шеер! Где вы там? — пребывая в отвратительном расположении духа, фон Либентштейн громко заорал. — Сколько вас можно ждать?! Мы опять опоздали! Снова! Черт вас дери!

Запыхавшийся лейтенант, вытянулся перед ним. Судя по его пыльному, в каких-то репьях и листьях кителю, он не только бежал со всех ног, но и где-то полз.

— Вы меня слышите, Отто? — зыркал на него майор, баюкая свою ногу. — Эти чертовы бандиты словно всё знали… Вы что-нибудь нашли?

Тот сразу же расплылся в улыбке. Он явно ждал этого вопроса.

— Да, господин майор. Мы нашли землянку, которая очень похожа на операционную… Думаю, это именно то, что вы и искали. Там какие-то бумаги до сих пор лежал. Я приказ их не трогать.

Фон Либенштейн едва не подпрыгнул на месте.

— Я посмотрю, вы молодец! — совершенно искренне присвистнул командир, поднимаясь с пня. — Срочно к этой землянке. Фельдфебель, все тут прочесать — ямы, коряги, дупла! Эти бандиты могли где-то устроить схрон…

Майор ковылял без всякой помощи. Только время от времени его лицо перекашивала гримаса боли. «Отлично, просто отлично! — он уже заранее предвкушал находки. — Этому тщеславному ослу все-таки удалось удивить меня! Видимо, придется ходатайствовать о его награждении… Хотя, посмотрим, что там внутри. Не хотелось бы ошибиться… Боже мой, если именно здесь все и происходило… Черт, как же больно!». Похоже, с ногой будут проблемы.

Они шли к самой западной оконечности лагеря. Именно здесь обычно и стоял караул и сюда чаще всего и наведывался тот самый врач из Москвы. Фон Либентштейн прекрасно помнил его сутулую фигуру, которая часто мелькала именно в этих местах. «Они ушли не так давно, — размышлял он, когда до выставленных возле землянки часовых оставалось совсем немного. — Возможно, ранним утром или поздно ночью. В любом случае там должно что-то остаться… все не увезешь и не вынесешь. Придется здесь покопаться».

Почва под ногами незаметно изменилась. Если на пригорке это был суглинок, твердый как камень, то ниже уже песок, которые возле самих деревьев был откровенно влажным. «Это проклятой болото, — сапог его здоровой ноги начал с чавканьем погружаться в почву. — Черт! Откуда здесь вода?!». Еще ниже, возле самой землянки уже появились небольшие лужицы, которые явно не собирались исчезать.

— Господин лейтенант, здесь вода! — из узкого лаза раздался испуганный голос и показалась стриженная по «ноль» голова солдата. — Только что не было!

Шеер не понимающе ставился сначала на него, потом на майора.

— Что за дерьмо здесь происходит? — спросил командир растерявшегося лейтенанта. — Черт, Шеер! Что стоите как истукан? Проверьте овраг с обоих сторон! Кажется, это грунтовые воды…

Едва посланный солдат умчался, как оттуда начали орать:

— В оврагах поднимается вода! Господин майор, от болота тоже!

— У-у-у! — взвыл майор, видя как небольшие лужицы на глазах становились все больше и больше, соединяясь между собой. — Проклятье! — несколько секунд он в нерешительности стоял около землянки, с вожделением глядя на черное отверстие. — А, черт меня дери! — проорав ругательство словно средневековый рыцарь свой клич, он бросился вниз.

Из него словно вышибло дух от удара о воду.

— Фу! — выплевывая воду изо рта, майор сразу же пытался осмотреться.

Воды было примерно по пояс и она едва не доставала до нескольких высоких столов, расположенных в самой глубине землянки.

— Точно, операционная, — шептал немец, проводя скрюченными от холода пальцами по поверхности. — Значит, вот ты где от меня прятался…, — по всей поверхности воды плавали какие-то бумаги; от прибывающей воды они носились по всей землянки, словно участвуя в неведомом хороводе. — Сумка! — на края стола лежала, оставленная кем-то холщовая котомка. — Значит, уходили быстро… и не все собрать успели.

— Господин майор! — на улице раздавался голос Шеера. — Где господин майор?! Господин майор, надо уходить! Вода прибывает слишком быстро! Я отдам приказ.

Холодная, зеленовато бурая, вода уже почти касалась груди, но фон Либентштейн упорно ловил руками слипшиеся листы, прекрасно понимая, что это его шанс, скорее всего единственный шанс, круто изменить свою жизнь.

— Шеер, стоять! — прохрипел он, пробираясь к выходу; низко расположенный лаз оказался почти затоплен. — Идиот…, — прошептал майор, ныряя вниз.

Уже там, под водой, его скрутило. Руки оказались словно чужими и совершенно не слышались его. «Это точно конец», — мелькнуло у него в голове, как что-то сильное подхватило его и потянуло вверх.

— Тащите его! Быстрее! — знакомый голос был чем-то сильно испуган и звучал как-то глухо, словно через толстую дверь. — Что вы тянете? Хотите остаться в этом чертовом болоте навсегда? Возьмите у него бумаги и сумку!

Кто-то пытался разжать его скрюченные пальцы, но это никак не удавалось.

— Господин майор, это Шеер. Отпустите их, а то вы их окончательно сомнете, — голос назойливо проникал в самые уши. — Давай-то осторожно. Во-о-от и все…

Он почувствовал, как его кто-то взвалил на себя и потащил. Сильно качало. То и дело раздавались всплески воды.

— Быстрее, быстрее! — закричал кто-то возле него. — Оставь этот ящик! Мы не успеваем!

— А-а-а-а-а-а! — все перекрыл резкий вопль, за которым сразу же последовали выстрелы — один за другим. — Там что-то есть! Бегите! Вилли! Не бросай меня!

Майор почувствовал, как его носильщик побежал. Он прекрасно слышал тяжелое с хрипами дыхание. Из стороны в стороны бросать стало еще сильнее.

— Кидайте гранаты! Внимание! Граната! — со спины продолжали нестись дикие крики. — Еще! Он за деревом! — надрывно зазвучал бас пулемета. — По воде, по воде бей! Он там сидит!

Солдат остановился. Вилли стал медленно сползать вниз. Его сапоги коснулись воды, затем колени. Вдруг руки разжались и немец упал в воду.

— Оф! — он свалился мягко словно мешок, отчего его тело сложилось и на мир он уже смотрел с положения сидя. — Проклятье…, — привычно шептали его губы. — Меня, что бросили?

Наконец, глаза открылись… Увиденное было настоящим безумием и на миг он пожалел, что его зрение было в порядке. Вокруг была сплошная вода, из которой густо торчали деревья и кусты.

— Сплошная вода… Боже мой! — он не мог в это поверить и продолжал вертеть головой. — Откуда?

Вновь раздался выстрел. Метрах в сорока от него пятился назад солдат, сжимая в руках оружие, направленное в воду.

— Вилли! Вилли! — он непрерывно кого-то звал. — Не оставляй меня! — было слышно, как он шарил в подсумках, ища патроны. — Вилли, подонок! Не бросай меня!

Фон Либентштейн не отрываясь смотрел в его сторону. Понимая, что сам он скорее всего уже труп, майор еще надеялся увидеть то, за чем пришел сюда.

— Вилли! — зарядивший карабин солдат уже просто стрелял в воду, по крайней мере именно так казалось майору. — Проклятый водяной! Чего тебе от меня надо! — он подходил к майору все ближе и ближе. — Дева Мария, спаси меня от дьявольских напастей! — срывающийся от дикого страха голос то начинал громко бормотать молитву, то выкрикивал ругательства. — Получи, получи! — вновь прозвучали выстрелы.

Закоченевшее тело его совершенно не слушалось, но майор понимал, что стоя у него больше шансов все увидеть. Ноги разгибались словно со скрипом.

— Где же ты, дьявольское отродье? — бормотал солдат, время от времени тыкая в воду карабином, с приставленным штыком. — Покажись! Старина Курт, конечно трус, но никак не малахольная скотина, которая не все готова накласть в штаны, — его уже было прекрасно видно; сползшая на бок каска, разорванная почти на две части шинель — все это отчетливо фиксировал майор. — А, показался…

Стараясь не дышать, Фон Либенштейн повернул голову на право. Из-за мало что скрывавшего кустарника медленно поднимался человек. С него ручьями стекала вода, на голове висели какие-то ветки и кусочки коры. Кожа на лице и руках была иссиня белого цвета, словно отбеленная.

— Иди к папочке Курту, — еле различимо бормотал солдат, приставляя карабин к плечу. — Водяной… или ты у нас не водяной? А, проклятое отродье?

Тот шел с немного вытянутыми вперед руками, непрерывно смотря прямо перед собой. Его глаз не было видно, все закрывали мокрые облепившие лицо волосы.

— Ты же у нас просто поганый унтерменш! — Курта, похоже понесло куда-то вдаль; его страх выплеснулся непрестанной болтовней. — Да-да, унтерменш! Я вас всех насквозь вижу. Вот где у меня вся ваша порода! Иди-иди, по ближе… Давно у старого Курта не было таких чистеньких мальчиков…

В какой-то момент их разделяло всего лишь с десяток метров. Противник сделал еще один шаг и немец выстрелил. Расстояние детское! Оружие проверенное! Выстрел! Человек дернулся в сторону. Еще выстрел! Разворот в другую сторону.

— Какой ты у нас чувствительный, — кричал немец, прицеливаясь в очередной раз. — Просто милая сельская барышня! Ой-ля-ля!

Новый выстрел бросил его на колени. Мокрая гимнастерка ничего не скрывала. Из входных отверстий шла кровь, окрашивая бурую ткань в темно красный цвет.

— Вот так-то, — засмеялся Курт. — Давно надо было встать на колени, русская собака… Вот там-то и твое место.

Дальнейшее пролетело так быстро, словно это было театральное действо, разыгранное искусными актерами. Мгновения назад стоявший на коленях русский, взвился в воздух. Несколько метров, что его отделяли от немца, он проглотил на раз.

— Что же т…, — не успевший даже испугаться солдат, вскрикнул и что-то забулькало. — …!

72

Оборонительные позиции 222 стрелковой дивизии 33 армии.

Штаб дивизии располагался на восточном берегу реки Нара примерно в полу километре от Красной Турейки.

— Ну и где я тебе возьму цельную роту, комбат? — устало присев на край самодельной скамьи, спросил полковник Бобров — командир дивизии. — И, что от батальона остался один огрызок?! Что? Я рожу что-ли людей? — судя по его измученному лицу, если бы он мог, он действительно бы родил эту выпрашиваемую у него роту. — Нету людей, комбат, нету! Понимаешь, нету! Уже… Всех нестроевых, штабных … всех загнали в окопы! Кого я тебе дам? Все! Амба!

Трубка с грохотом легла на место и лишь после этого комдив с шумом выдохнул воздух через сжатые зубы.

— Может чайку сообразить, Федор Александрович? — участливо глядел на него пожилой ординарец. — А? Я же мигом. Одна нога здесь, а другая там, — одной рукой он уже поглаживал закопченный бочок чайника. — Со смородинкой… С чабрецом, — на мгновение его голос приобрел заговорщические нотки.

Полковник махнул на него рукой словно на надоедливое насекомое и наклонился над столом. Уже выходящий из землянки ординарец услышал, как тот что-то бормотал.

— … Уже четыре дня мы тут землю зубами грызем, — размышлял комдив, вглядываясь в причудливые изгибы реки, берег которой оседлали остатки его дивизии. — За четыре дня они дважды пытались форсировать реку здесь и здесь… Все на Любавино прут, сволочи. Медом им тут намазано!

Огрызок синего карандаша аккуратно вычертил жирную стрелку, конец которой уперся в большой заштрихованный овал.

— А Ермаково? — карандаш уперся в другой населенный пункт, расположенный от первого в нескольких километрах. — Оба ведь хороши, — шептал он, пытаясь понять дальнейшие замыслы противника. — Вот, черт! Дальше будут давить или в обход пойдут?! … Хрен их разберешь! — вдруг карандаш в его пальцах с неприятным хрустом переломился. — Вот еще… И где эта чертова разведка? Королев!

Сверху послышалось шуршание, через секунды сменившееся на топот сапог.

— Тута, товарищ полковник! — с трудом влез в землянку высокий боец.

— Тута, тута, — недовольно пробормотал Бобров, вставая с места. — От Мареева было что? Нет?! Еще раз узнай! Давай, давай! — едва тот исчез, полковник с силой растер левую часть грудины. — Чует мое сердце, готовят они что-то… Ой, чует…

Полковник Бобров не знал, что в данный момент противник заканчивал сосредоточение в зоне его ответственности двух свежих пехотных батальонов, нацеленных на населенный пункт Ермакова. За предыдущие дни немецкое командование вело активную беспокоящую разведку обороны советских войск в этом районе. Ежедневно в разных местах группы численностью до взвода предпринимали попытку форсировать реку и закрепиться на берегу. В результате такой работы к 4 ноября в руках противника имелась подробная карта советских укреплений вплоть до указания расположений отдельных рот и батарей.

— Товарищ полковник, товарищ полковник, идута, — чуть не в ухо гаркнул возникший за спиной командира посыльный. — Лейтенант Мареев прибыл.

Решительно отодвинув великана в сторону, в землянку вошел потрепанный лейтенант в мешковатом маскхалате. Из-под сползшего на затылок капюшона выглядывал большой светлый чуб. Но не это бросалось в глаза! Полковник увидел главное — лейтенант был совершенно опустошен. Из прежнего весельчака и балагура, который в любой рейд собирался с неизменными шуточками и прибаутками, словно вытянули стержень, оставив лишь внешнюю оболочку.

— Товарищ полковник, задание не выполнено, — хриплым голосом начал докладывать он. — При проходе второй полосы окоп группа была обнаружена противников и уничтожена, — потерянный с остекленевшими глазами, парень опустился на скамью; рядом лег немецкий автомат, звякнув рукоятью. — Все там легли, Федор Александрович… Все… вот кроме меня одного… Вот такой паскудины, — он смотрел куда-то в сторону, не замечая вокруг никого. — Лежат там, а я тут. Вот живой сижу, — он глухо застонал, обхватив голову почерневшими ладонями. — У-у-у-у-у!

— Что встал как столб? — заорал полковник на посыльного, изумленно тара-шившего глаза на лейтенанта. — Спирту тащи! Хватит телиться! — Высокий боец от командирского ора ни как не мог развязать вещмешок, где хранилась фляжка со спиртом. — Лей, балда, лей! Сейчас самое средство! Вторую группу потеряли…, — в алюминиевую кружку щедро полилась прозрачная жидкость. — Голову его, голову держи! Вот, давай, давай…

Лейтенант дернулся из рук, с трудом сдерживая вырывающийся из него кашель.

— Алексей, Алексей, — комдив тряханул за плечи лейтенанта, отче его его голова шатнулась словно тряпичная. — Лейтенант Мареев, встать! — заорал он, увидев, что прежний тон ни какого эффекта не дает. — Смирна-а! — того выпрямило и подбросило вверх. — Что слюни пустил? Жалко своих! Да? Поплакаться ко мне в жилетку пришел? Смотреть мне в глаза!

Сунувшийся было с чайником ординарец, мгновенно исчез из виду едва услышал грозовые обороты в голосе комдива. Следом за ним медленно пятился к двери и посыльный. Высокая нескладная фигура осторожно, делая один крохотный шаг за другим, двигалась к выходу.

— А мне тогда как? — Бобров жахнул о поверхность стола толстую папку с бумагами. — Мне что, застрелиться теперь? — пистолет птицей выпорхнул из потрепанной кобуры вцепился в ладонь. — Вон сколько моих бойцов в землю ложиться! — свободной рукой он вновь подобрал папку и тряхнул ею перед носом лейтенанта. — У меня что сердце не болит за ребят?

Багровое лицо парня медленно теряло краску. Сначала спал лихорадочный румянец с его щек, потом отпустило и лоб.

— Застрелиться? — не мог успокоиться комдив, размахивая пистолетом. — Мочи же нет! — он дернул рукой и в землянке раздались несколько выстрелов. — лейтенант продолжал смотреть вперед, не моргнув ни глазом при раздавшихся выстрелах. — Раз и все! А кто воевать будет? Кто, лейтенант? Кто фашистскую гадину гнать будет из наших городов, сел и деревень? Кто будет освобождать наших матерей? Дядя? Другой парень? Что буркалами своими зыркаешь?

Мареев не говорил ни слова. За все это время, в течение которого полковник обрушил на него град жалящих душу вопросов, Алексея била дрожь… Мелкая, гадкая, лишающая силы, она выворачивала его мышцы и кости.

— Не надо больше… — прошептал он, с болью в глазах глядя на командира. — Я все понял.

Бобров после этих слов посмотрел на него так, будто до этого пред ним вообще стояло пустое место.

— Понял? — с трудом остывая, переспросил он. — Ты понял? А раз так, что рассказывай, что видел?

— … Когда первую линию переходили, Филипчук слышал разговор двух часовых, — запинаясь начал рассказывать разведчик. — Далеко было… Но вроде о Ленинграде говорили. Мол скоро возьмут…

— При чем тут Ленинград? — буркнул комдив, переводя глаза с карты на лейтенанта. — Мне наше нужно, наше положение!

— Они же, товарищ полковник, так говорили будто сами его видели, — Мареев замолк, но через несколько секунд снова продолжил рассказывать. — Точно, Филипчук говорил про трамвай они что-то говорили… Значит, видели они его, товарищ полковник! — до лейтенанта наконец-то дошло, что это могло означать. — Из под Ленинграда отводят свежие части.

Едва эти слова прозвучали, как они оба бросили взгляд на карту. «Свежие части…, — комдив вновь и вновь пробегал глазами по изгибу реки, по берегу которой закопались его люди. — Подкрепление… Гады! Разбросали наверное по-немного. Там чуток, здесь чуток — вот тебе и лишняя рота, а то и две… А у меня тут рваный носок вместо бойцов!». В одном месте русло реки выгнулось далеко вперед, образуя длинный выступ в сторону советской стороны. «Все-таки на Колопино нацелились, сволочи! А нам тут почти неделю голову морочили… Надо доложить в штаб… А если ошибка? Что тогда?».

— Лейтенант, мы не имеем права на ошибку. Ты понимаешь меня лейтенант? — он внимательно посмотрел на Мареева, будто вытягивая из него какие-то дополнительные сведения. — Если мы ошибемся и враг прорвет оборону, то отсюда чистая дорога на Москву. Я только вчера запросил Ставку. За нами резервов нет — чистое поле, а дальше шоссе… Мы не можем ошибиться!

Фраза была даже не утверждением. Нет! В этот момент она звучала как твердое внутреннее убеждение.

— Товарищ полковник, разрешите сделать еще одну попытку? — Бобров замолчал, прекрасно понимая, что им кровно необходимы разведданные. — Есть у меня на примете пара бойцов. Сдюжим, Федор Алексеевич, — командир продолжал молчать.

— Этот точно сдюжит, товарищ полковник, — вдруг со стороны входа раздался напористый голос большого начальника. — Пролетарская косточка — хрен разгрызешь!

Они повернулись. В землянке стоял капитан, за плечами которого маячил корчащий рожи ординарец.

— Хватит уж, Макарыч, — пробормотал полковник, накрывая карты какими-то листами. — Проглядел и ладно! Посмотрим, что ты капитан за птица такая? — предложение прозвучало как-то двусмысленно и напоминало угрозу.

Вошедший медленно расстегнул шинель и из гимнастерки вытащил небольшую книжицу темно-бардового цвета.

— Комиссия Особого сектора ЦК, капитан Смирнов Игорь Владимирович, — он протянул удостоверение левой рукой и спокойно смотрел в глаза комдиву. — Прибыл в расположение 33-ей армии с особом заданием. Полковник Бобров, вам приказано оказывать мне и моей группе полное содействие в выполнении задания. Вот распоряжение, — на стол прямо возле карты лег еще один документ — сложенный пополам листок.

На своем веку Бобров повидал немало людей, которые вот точно также с ходу предъявляли грозные с виду и по сути бумажки, трясли руками и орали словно недорезанный буржуи. Ему было достаточно бросить всего лишь один взгляд и все становилось понятно, кто стоявший перед ним человек — пустышка или фигура.

— Штаб армии или фронта в курсе? — спросил Боров, пытаясь дать себе больше времени.

Он ни как не мог раскусить его. С одной стороны, толком не обмятая форма, начищенные до блеска сапоги, белоснежный подворотничок и множество мелких нюансов, говорили, что он штабист.

— Нет, товарищ полковник, — отрицательно ответил капитан. — Я сразу из Москвы к вам.

С другой стороны, он слишком уверенно держится. «Взгляд спокойный. По углам не рыскает, — фиксировал все полковник. — Видно, что передовая ему не в новинку… Не-е-ет. Не штабной шаркун это! Что-то тут другое!».

— Значит, не знают, — пробормотал комдив, двигая к краю стола карту, где она бы закрывала собой ящик стола. — Но я все равно должен удостовериться… Сейчас позвоним, узнаем… а пока чайку. Макарыч! Давай-ка нам чаю, да чтобы с огоньком и с сахарком, как раньше. Понял, Макарыч? — Из-за дверей высунулось удивленное лицо и моргнув несколько раз глазами исчезло.

Удовлетворенно хмыкнув, Бобров приложил трубку телефонного аппарата к уху. После нескольких минут переговоров выяснилось, что, действительно, ни штаб фронта, ни штаб армии ничего не слышали о таком странном и секретном капитане, как Смирнов Игорь Владимирович.

— Прошу ваши документы, капитан, — наконец, Бобров со вздохом положил трубку. — Москва подтвердила ваши полномочия. В чем требуется наше содействие.

— Всем, кто не владеет допуском 1 категории приказываю немедленно покинуть помещение, — круто начал капитан, едва получил удостоверение назад.

Бросив на своего командира удивленный взгляд из землянки вышел разведчик, следом за ним исчез и сопровождавший капитана боец.

— В зоне вашей ответственности, — Смирнов достал из планшета карту, на которой возле одного из узлов обороны были сделаны какие-то пометки. — готовиться переход разведгруппы в тыл к противнику. Вот примерно в этом месте… Вам необходимо обеспечить группе безопасный переход за линию фронта.

Полковник недовольно присвистнул, заметив на карте у своего собеседника ряд новых обозначений.

— У вас новые данные? И вы хотите лезть в это осиное гнездо? Здесь же центральный узел обороны! Тут в лоб танками надо утюжить, а вы пройти пехом хотите… Смотри, вон лейтенант, только что отсюда вышел. Вот у него примерно там две группы легли! Почти двадцать бойцов! Кого я с тобой пошлю? Хотя… Слушай, капитан… Давай, баш на баш. Обеспечу я тебе проход туда, но ты с собой моего лейтенанта заберешь, — Смирнов в этот момент хотел было что-то возразить, но Бобров не дал ему даже рта раскрыть. — Мне как воздух, капитан, нужна разведка! Ты пойми, они все там, а мы вот, туточки! Я же чую, что там что-то готовиться. Вон веришь, волосы у меня дыбом встают от предчувствия?! Возьми?! Пошукайте там! Ну? Вот и ладно! — недовольно скривив рот, капитан кивнул головой. — Мареев, ко мне! Пойдешь с капитаном на ту сторону!

Наверху уже стояла группа в полном составе. К изумлению полковника их ждало только два человека.

— Это вся разведгруппа? — непроизвольно вырвалось у него. — Два человека?

— Человека? — усмехнувшись переспросил Смирнов, оглядывая своих бойцов. — Поверьте мне, Федор Алексеевич, двоих бойцов более чем достаточно для выполнения задания.

Увидев начальство, оба разведчика застыли в строю.

— Я что-то не вижу оружия, — недоуменно спросил Бобров, чувствуя, что он чего то не понимает. — Капитан, что тут черт побери происходит? Они, что к немцам с цветами идут? Так?

Полковник Бобров не любил две вещи. Во-первых, когда ему нагло, прямо в глаза врали. И во-вторых, когда он чего-то не понимал. В этот самый момент оба эти обстоятельства странным образом совпали, что его моментально взбесило.

— У меня две разведгруппы погибло! — медленно и раздельно проговорил он, продолжая рассматривать разведчиков. — Девятнадцать человек! — ординарец, предчувствуя в зазвучавших стальных нотках готовящуюся бурю, попытался испариться. — Почему они не вооружены?! Капитан?! Черт тебя побери, где их оружие?!

Стерев со своего лица улыбку, Игорь негромко произнес:

— Кирилл! Забор! Кухня! Уничтожить!

Четыре слова! Несколько десятков звуков не успели прозвучать, как фигура крайнего бойца размылась и…

— И-и-и-и-и-и! — визг испуганного поросенка резко ударил по ушам собравшихся. — И-и-и-и-и-и!

Одновременно с диким визгом прямо на людей выскочил грязный как смерть свин. От него с треском разлетались куски массивных досок, обломки слег.

— Что это такое? — шептал полковник, пытаясь уйти в сторону от несущегося прямо на него животного. — Прочь, скотина!

Бум! Бум! И бочка только что приготовленной кашей начала заваливаться набок.

— Держи!

— Пошел…

— А-а-а-! Придавило!

— Да, тащи его… Воды, воды!

Полковник ошарашенно смотрел прямо перед собой, пытаясь осознать, а что он в конце концов видел. От забора, который все это время чудом ускользал от немецких снарядов, практически ни чего не осталось. На двух, не далеко стоявших друг от друга столбах, висели клочья осиновых слег. А вокруг на несколько десятков метров валялись обломки досок. Чуть дальше на него с укоризненной глядела армейская кухня, которую с трудом удалось удержать от падения. На всем ее боку красовалась огромная вмятина, которую не грех было оставить и мчавшемуся газону…

73

Берлин. Здание Имперского оперного театра.

Величественное здание, построенное в прошлом столетии, было полностью оцеплено. Вдоль булыжных мостовых плотно стояли полицейские в парадных мундирах, чуть дальше, зданию бывшего австрийского посольства, начиналось оцепление из солдат.

— Прошу Вас, господин генерал, — перед входом остановился очередной автомобиль, блестевший внушительной чернотой и хромированной сталью. — Фюрер еще не прибыл… Ваше место…, — дверца мягко хлопнула, выпуская наружу сухопарого военного в мундире кригсмарине.

Огромный зал, купол которого терялся в роскошной золоченной лепнине, хрустальном блеске подвесных люстр. Особые стрельчатые конструкции, начинавшиеся возле самого пола и смыкавшиеся в одной точке в центре купола создавали на фоне всего этого великолепия потрясающую иллюзию воздушности всего зала. Массивные дорические колонны, подпиравшие собой театральное небо, на расстоянии совершенно теряли свою тяжесть и приобретали легкость и стройность.

— Мои немецкие соотечественники и соотечественницы! — тысячи и тысячи людей вздохнули и замерли — это было настоящее затишье перед неистовой бурей. — Я обращаюсь к вам от имени миллионов тех, кто в данный момент сражается, претерпевая холод, против большевистских орд на Востоке!

Море черных, синих, светлых мундиров, разбавленное белоснежными пятнами сорочек, было густо замешано на красном цвете. С многометровых колонн свисали ярко красные бархатные полотнища со строгой геометрией свастик.

— …Немецкий солдат достиг невозможного! — голос буквально взлетел на недосягаемую высоту и сразу же опустился вниз, скатываясь почти до шепота. — За его спиной осталось гигантское покоренное пространство — оно по площади в два раза больше, чем была немецкая империя в 1933 г., или в четыре раза больше, чем Англия…

Посреди всей этой восторженной толпы, буквально ловящей каждое движение обожаемого фюрера, лишь несколько человек сохраняли спокойствие и невозмутимость. Чтобы найти хотя бы двух таких человек пришлось бы тайком выбраться из зала и пройти мимо десятка здоровенных лбов охраны к неприметной боковой лестнице, ведущей на верхние ложи. На одной из них, с которой открывался прекрасный вид на сцену, в этот самый момент велся неторопливый разговор.

— Фюрер сегодня явно в ударе, — достаточно громко произнес первый — полноватый господин в строгом фраке, с усмешкой всматриваясь в ревущую после очередного лозунга толпу. — Кажется еще немного, и они готовы сами взять карабины и идти в атаку на большевиков. Вы так не находите, Марк?

Второй немного наклонился к резным перилам и соглашаясь, кивнул головой. Его внешность высокого мощного мужчины с длинными волосами цвета ржаной соломы могла бы стать для очень многих из нацистского руководства живым укором своей эталоностью.

— Перед нами, немецкими солдатами, рабочими, матерями, Рейхом, стоит не противник! — невысокий человечек уже не говорил, не рассказывал; он буквально кидал в зал острые рубленные фразы, наполненные горящими эмоциями. — Это не противник! Это настоящий зверь! Это настоящее чудовище, которое выползло на благословенную землю из глубин мрака и смрада! — рев толпы вновь начал нарастать, уподобляясь морской волне, которая мощно с рокотом накатывалась на вздыбленные скалы.

— Все равно, дорогой друг, что бы вы не говорили, а у него есть талант, — полный человек вернулся к старому разговору. — Он же не просто оратор… Нет! Он настоящий маг и волшебник. Смотрите, здесь уже нет обычных людей, — пухлая кисть с массивным золотым перстнем на большом пальце махнула в сторону оратора. — Там, внизу, единый организм, который все чувствует и понимает…

— В этом вопросе я с вами совершенно согласен, — второй облокотился на спинку кресла и недовольно продолжил. — Не пора ли нам, господин Грайте, поговорить о деле. Я не думаю, что вы выбили мне приглашение на это … э … мероприятие исключительно по причине того, что я являюсь приятным собеседником, — полный неожиданно резко обернулся и на «викинга» практически в самый упор уставились два пронизывающих насквозь зрачка.

Еще мгновение назад бывший добрым дедушкой мужчина неуловимо изменился. Его фигура чуть наклонилась вперед, словно готовясь к прыжку на свою жертву. Глаза все это время буквально потрошили на части человека, посмевшего сказать такое.

— Хорошо, Марк, — он почти прошептал, однако, даже в шуме этих безумный оваций, его прекрасно поняли. — Перейдем к делу… Думаю, ты прекрасно знаешь, чем занимаюсь я, — не дожидаясь ответа, он продолжил. — Не надо так кривить лицо, я не собираюсь тебя кормить байками. Вот, возьми, папку. Здесь подборка некоторых документов, которые тебя и остальных должны заинтересовать… Подожди, у тебя еще будет со всем этим познакомиться. Сейчас же, нам лучше просто поговорить.

Внешне неприметная папка быстро перекочевала из рук в руки.

— … Из этого похода мы немецкий солдат вернется полностью обновленным! — Гитлер бушевал на трибуне; его согнутые в суставах руки молниеносно взлетали в воздух и сразу же стремительно падали вниз; обычно невыразительно лицо перед тысячей благодарных слушателей начинало жить своей собственной жизнью. — Его дух окончательно наполниться истинно арийским величием! Именно так, в неистовых битвах, в крови врагов, закаляется стальной меч. Именно так и германский народ, растоптав весь генетический мусор истории, обретен свое настоящее место и исполнит предназначение…, — мощные овации взорвали зал; вскочившие люди, вытаращив глаза от восторга, скандировали нацистское приветствие.

— Марк, — ложа, по-прежнему, оставалась островком спокойствия, которого, казалось, и не касались бушевавшие чуть ниже страсти. — Война начинает затягиваться, — он тяжело, по-старчески вздохнул. — Сегодняшнее мне все более начинает напоминать ту Великую войну… Все было точно также. Огромные залы с восторженными немцами, стройные колонны марширующих солдат, и в центре всего этого сухопарый кайзер… И мы помним, чем все это закончилось… Большевики нас переигрывают. Россия — это бездонный конвейер, который перемалывает наши войска, дивизию за дивизией, армию за армией. Мы уже поставили все на эту войну!

Собеседник, казалось, совершенно не разделял его эмоции. Немного вытянутое лицо, обрамленное длинными волосами, было совершенно спокойным.

— Господин Грайте, мои хозяева знают все это и без ваших слов. Поражение в этой войне ударит по ним больше всех… Нет войны — нет заказов, нет заказов — нет денег. Это ясно и ребенку. Господину Круппу нужно услышать что-то посущественней, чем все это, — Марк отвернулся и вновь стал следить за метавшимся возле трибуны Фюрером.

— Русские создали его, — эта простая по форме фраза далась ему нелегко; мелкие бусинки пота выступили на его лбу. — То, над чем мы бились почти десять лет, сделали эти чертовы иваны.

Здоровяк с завидной для человека с такой массой тела резко повернулся и с удивлением посмотрел на профессора.

— Что создали большевики? — пожалуй, впервые с момента начала разговора он высказал заинтересованность; хотя, сам Грайте мог бы поклясться на чем угодно, что здесь было не только удивление, но и тревога. — Что им удалось сделать? — он сразу же бросил взгляд на папку, которая так и продолжала сиротливо лежать на сидении рядом. — Это здесь? — плотный шнурок, выступавший в качестве завязок, с трудом поддавался его пальцам. — Проклятье! Зачем было так завязывать…

Молчавший Грайте продолжать смотреть на своего собеседника, который, с трудом сдерживая нетерпение, открывал папку. Наконец, плотные кожаные створки распахнулись.

— Профессор, сейчас я совершенно не склонен разгадывать загадки, а мои хозяева тем более, — бросил он, перебирая многочисленные разнокалиберные бумаги. — Рассказывайте!

Грайте улыбнулся, однако сделал он это про себя.

— Им, не знаю каким образом, удалось почти полностью достичь того, что мы закладывали в качестве конечного продукта в проект «Тор», — он говорил чуть тише, чем при обычном разговоре, но достаточно громко, чтобы его могли услышать. — Солдат с нечеловеческой силой, с феноменальной выносливостью и просто поразительной регенерацией… вот, что они создали…

Мощная ладонь дрогнула и тяжелая папка упала на пол ложи. Часть листков, оказавшиеся мелкого формата и более тяжелыми, вывалились из общей кучи.

— Вы сказали проект «Тор»? — пальцы, в которых осталось всего лишь несколько листков, непроизвольно сжались. — Но откуда о нем известно большевикам? Профессор, вы бредите!

— Я, действительно, могу быть психически нездоровым. Психом может являться и мой непосредственный агент на Востоке. Ну, пусть еще один или два недоумка затесались в ряды моих сторонников… Но идиотами не могут быть все они одновременно! Вы так не находите дорогой Марк?! — только Грайте, известный в некоторых научных кругах как удивительный словесный эквилибрист, мог так утонченно и в тоже время обидно объяснить, что его оппонент ошибается. — Здесь несколько сот донесений самого разного уровня — от писем рядовых солдат, записок интендантов, врачебных справок и вплоть до донесений командиров дивизий. Смотри — смотри… Нам стоило большого труда достать все это.

На сидение были свалены все эти бумаги. Одни были кристально чистыми и белоснежными, с идеально ровными строками текста, словно только что вышли из под пера педанта штабиста. Другие документы представляли собой едва ли не клочки сероватой бумаги с неровным почерком, которая просто просилась использовать по назначению. Марк перебирал их, время от времени какое-то выбирая из кучи.

— Наши аналитики хорошо поработали, Марк. Или может Вас лучше называть, господин Крупп, — продолжил Грайте, тоже выдернув один документ. — Первые сведения об этих солдатах мы получили несколько месяцев назад, практически сразу же после начала войны. Замечу сразу, это были обрывки, буквально клочки информации, к счастью нам удалось их свести воедино… По-видимому, удар наших войск пришелся в момент их полевых испытаний в пограничной зоне. В ряде мест солдаты встречали труппы людей, животных и птиц со странными повреждениями. Думаю, это были опыты неких препаратов, испытания несовершенных образцов.

Он протянул Марку несколько фотографий, на которых была снята тушка одной и той же птицы с разных ракурсов. Небольшая птаха была зафиксирована на какой-то светлой поверхности с растопыренными в разные стороны крыльями. Благодаря отличному качеству снимков, была прекрасно видна густая сеть тоненьких нитевидных отростков, опутавших крылья и брюшко.

— Вот именно эти характерные вещи мы встречаем и на остальных образцах. Обратите внимание вот на этот снимок, — в ладонь к Марку легла фотография молодой женщины. — Это очень интересный образец. Агент доложил, что в эту женщину стреляли без видимого эффекта с нескольких десятков метров. Вы заметили? Вот-вот, здесь… Область брюшной полости. Вот! Здесь буквально несколько отверстий! Словно по ней только что и не стреляли!

Действительно, на снимке была отчетливо видна верхняя часть живота с несколькими входными отверстиями от пуль. Они выглядели зарубцевавшимися.

— Главное, потом ее видели живой! — палец профессора взвился вверх, словно он намеревался пробуравить потолок ложи. — Но и это не все! — Грайте зашелестел своими бумаги, пытаясь что-то отыскать. — Кажется вот оно… Хотя нет… А, вот!

Марку всучили фотографию еще большего масштаба — формата примерно альбомного листа.

— Это немецкий солдат. Его имя Ранке Фриц, рядовой 1 класса, — комментировал тот. — Был убит на глазах своего непосредственного командира русским диверсантом голыми руками.

На фото крупным планом был показа торс и голова солдата, обезображенные глубокими ранами. В какой-то момент Марку показалось, что он видит жертв африканского льва или тигра. Будучи заядлым охотником он не раз сталкивался с тем, что оставалось от человека после разговора с африканской дикой кошкой. Сейчас он видел практически тоже самое — широкие рваные раны живота, словно оставшиеся от мощных когтей зверя, сильно обглоданное лицо, с которого был практически сорван скальп.

— Вы уверены, что это сделал человек? — Марк выразительно посмотрел на профессора. — Ваши аналитики ничего там не напутали? У него же ребра наружу вывернуты!

— Не надо забывать и про одежду, — игнорируя вопрос заметил Грайте. — Голыми руками разорвал шинель, полевое обмундирование и, наконец, плоть. Неплохо для обычного человека, не находите? В конце концов, отбросим фотографии! Они все равно не дадут вам представление всей полноты картины. Главное, сейчас понять одно — русские добились впечатляющего успеха в деле создания сверхсолдата, существенно обойдя нас. Безразлично, на какой стадии они находятся в данный момент — на стадии ли испытаний или окончательной шлифовки образцов. Важно лишь то, что они могут в самое ближайшее время выдать рабочий экземпляр, а мы — нет!

Не смотря на внешность героя из древней норвежской саги, Марк не зря носил фамилию Крупп и, в соответствие с традициями семьи неплохо соображал. «Если это не очередная сказка о супер оружии, которыми так любят кормить фюрера, то у нас всех скоро могут возникнуть серьезные проблемы, — он продолжал сминать в ладонях очередной листок. — Неуязвимый солдат — это слишком серьезно, что отмахнуться от этого просто так».

— Почему вы рассказываете это именно мне? — спросил Марк после минутного раздумья. — О такой информации нужно трубить везде, где только возможно! Имперская канцелярия, Гестапо, Абвер, наконец, Фюрер! Это же пахнет Седаном…

— Не все так просто, дорогой Марк, — устало улыбнулся профессор, осторожно вынимая из его рук скомканный листок бумаги. — Сейчас Рейх погружен в эйфорию побед и вся наша …, — он выразительно крутанул указательным пальцем где-то наверху. — преисполнена собственной значимости и непогрешимости. Оглянитесь вокруг. Все, буквально все, уверены, что еще немного, еще совсем чуть — чуть и сапог немецкого пехотинца пройдет по брусчатке Красной площади, а потом и возле Букенгемского дворца! Это настоящее наваждение… Больше танков, еще больше самолетов, эсминцев, подводных лодок… Все просто грезят этими новыми армадами, которые растопчут любого противника Германии…

Он вновь улыбнулся, но в этот раз улыбка вышла какой-то виноватой, жалкой.

— Сейчас меня никто не будет слушать, — продолжил он. — К тому же все вот это, к сожалению, косвенные свидетельства. За все это время нам так и не удалось добыть чего-то более существенное… Поэтому мне нужны ваши хозяева. Крупп, Тиссен, Борзиг… Мне нужны их капиталы и связи, с помощью которых можно хотя бы попытаться что-то противопоставить русским. С их помощью можно получить карт-бланш в Белоруссии и попытаться все окончательно выяснить… Еще не все потеряно! Не-е-е-е! Если бы нам удалось захватить опытный образец, то все бы выглядело совершенно иначе.

Во время его речи Марк аккуратно собирал разложенные на кресле бумаги.

— Вы меня убедили, господин Грайте, — наконец, сказал он, завязывая папку. — Я все доложу дяде, а там как он решит.

74

Конец октября — середина ноября — это самое неприятное время года. Лес в это время голый, черно-серый, неприятный и неуютный, словно переполненный и нищий сиротский приют. Стабильная температура еще не установилась и в течение дня меняется с поразительной амплитудой. С самого утра может напугать хорошим морозом, от которого еще висящие на деревья листья сворачиваются в рваные трубочки и трава покрывается серебристым инеем. Днем же, напротив, ощутимо теплеет и возвращается ранняя осень. Кора деревьев, паутина веток покрываются крупными каплями тающего снега, под ногами начинает хлюпать вода, а натоптанная тропка превращается в непролазное болото.

…Отряд из двух десятков человек быстро продвигался по одной из многочисленных лесных тропинок, которыми так богат лес в географическом треугольнике Барановичи — Сломичи — Пинск. Тропка петляла из стороны в сторону, то обходя беспорядочны завалы из поваленных прошлогодней бурей деревьев, то устремляясь по самой кроме глубокого оврага, на дне которого журчит так и не замерзший ручеек.

— Господин лейтенант, сигнал, — остановился худой немец, шедший немного впереди основной группы. — Йозеф заметил заметил трех человек.

Отряд замер. Лейтенант Конрад Зауэр после секундного раздумья сделал рукой хватательное движение и медленно двинулся в сторону угрозы. Группа быстро рассредоточилась.

Пулеметный расчет устроился на небольшом холме возле трухлявого пня, густо поросшим поганками. Крупный солдат, сняв со спины массивный рюкзак, саперной лопаткой рубил несколько древовидных кустарников. Рядом с ним пристроился второй, ставя в зажимы патронный короб побольше.

— … Agneschka, ne bojsj, — послышался спокойный женский голос. — Ni shego s nej ne budet. Skolko ras ushe takoe bilo, ne cshest.

— Da, snaju ja, snaju, — что-то отвечал второй голос, в котором отчетливо проскальзывало беспокойство. — Snaju, a serdeshko-to bolit! A, wdrug, s nej shto slushitsj?

Командир скривился. «Это быдло даже языка нормального не имеет, — подумал он, подтягивая тело вперед, чтобы рассмотреть, кто там идет. — Надо брать. Мы уже давно вышли в отмеченный район. Другого такого случая может и не предоставиться… И место здесь подходящее. Если у того дуба попробовать…, — лейтенант начал внимательно рассматривать высокий раскидистый дуб, огромные нижние ветки которого доставали до самой земли. — Хорошо». Зауэр перевернулся на спину и на листьях съехал вниз.

— Около того дуба будем брать, — прошептал он своему заместителю. — Все нужны живыми. Нам нужно знать обстановку в этом районе.

Тот змей отполз в сторону залегший цепью солдат.

— Bolno usch u nee schivotik silno bolit, — со стороны сгоревшего села появились две фигурки, на руках одно из них был какой-то сверток. — Daleko esche, Fekla? U nee schar!

— Poshti prischli, — первая женщина, кутавшаяся в темный пиджак с широченными плечами, махнула рукой в сторону дуба. — Wona tam! Smotri-ka! Matka boska! A-a-a-a-a!

Подобравшиеся на расстояние одного броска солдаты практически мгновенно среагировали на сигнал командира. Одетые в грязно-зеленые штурмовые куртки, немцы окружили женщин.

— О, какие курочки, — пробормотал крупный в кости Фриц, прозванный Пигги за паталогическую страсть к салу. — Что же вы тут одни делаете? Не нас ли ищете?

— Бросил бы ты свои шуточки, — шепнул ему его сосед, буквально тащивший за руку одну из женщин. — Знаешь же, что лейтенант этого не любит…

— Черт с ним, камрад, — рассмеялся первый, бросив взгляд на стоявшего у дуба офицера. — Этого выскочку скоро заберут от нас. С таким дядей, как у него, только самый последний идиот надолго останется гонять по лесам русских свиней… Поэтому, расслабься!

Шедший к пойманным лейтенант неожиданно остановился у того самого дуба, который был выбран в качестве ориентира. «Что за…? — вблизи дерево выглядело совершенно иначе. — Хм…».

— Рядовой, сюда, — Пигги вздрогнул и, перекинув карабин за плечо, побежал. — Спроси у них, что это такое?

Лейтенант даже не взглянул на тех, кого привел солдат. Его взгляд продолжал блуждать по дереву. Несколько нижних его веток, которые были направлены в сторону дороги, были настолько густо обвешены ленточками разного рода тряпочками, что древесные кисти казались мохнатыми. «Что это такое? — его пальцы коснулись длинного лоскутка выцветшей красной ткани, висевшей почти на кончике ветки. — Какой-то знак? Сигнал? — немного дальше висела узкая шкурка какого-то животного, ворс которой оставлял приятное чувство прикасании. — Это сколько же их тут…».

— Господин лейтенант! — кивая на испуганную женщину, вцепившуюся в ребенка, начал докладывать солдат. — Она говорит, что это священное дерево, которое обладает целительной силой.

Командир ткнул пальцем в ближний лоскут ткани, лениво мотавшийся на ветру. Увидев его жест, что-то быстро начала говорить вторая женщина.

— Eto ne nado trogat! — лицо еще не старой, лет 42–45 лет, женщины исказила гримаса ужаса. — Nelsja! Les nelsja obischat!

Стоявший с боку солдат с силой дернул ее за рукав пиджака, от чего ткань на плече с хрустом разошлась.

— Этого не нужно касаться пальцами…, — морща лоб, вслушивался в быструю речь Пигги. — Это может быть опасно… Слово… Obischat… А! Это может кого-то обидеть. Господин лейтенант, мне не все понятно. Встречаются какие-то странные слова, — он вновь повернулся к женщине и что-то у нее спросил.

Тем временем Зауэр подошел к дубу еще ближе, для чего ему пришлось подлезть под раскидистые ветви. Он заметил на коре странные наросты. «Черт меня дери, если это не то самое странное, о чем меня предупреждали, — думал он, пока отводил от лица гибкие ветки. — Этот проклятый приказ выставляет всех нас на посмешище! Дело идет к тому, что скоро нам придется записывать русские предания и легенды… Хм, я представляю рожу этого борова, когда я, отчитываясь перед ним, начну рассказывать сказки, — пожалуй впервые за все время операции, он смог по настоящему улыбнуться. — Действительно, будет занятно. Стоп!». Прямо на него из коры смотрели сотни крошечных палочек, кое-как торчащих из наростов коры.

— Stoj! — женщина вырвалась из рук конвоира и бросилась к офицеру. — Uberi ruki! Eto smert! Nelsj trogat! — она мотала головой словно сумасшедшая, переводя взгляд то на дерево, то на немца. — Ujdi otsjuda, ujdi! Wse uxodite! — ее руки раскинулись в стороны, словно в надежде удержать солдат. — Uhodite, ja proschu was… Eshe est wremja…

Но ему все же удалось вытащить из коры одну из палочек. От сырости и ветра она превратилась в сморщенную трубочку, кончик которой был сильно измят. Кончиком ногтя он подцепил край бумаги и осторожно начал разматывать.

— Она совсем сошла с ума, господин лейтенант, — Пигги с удивлением наблюдал за впавшей в истерику женщиной. Снова просит, ничего не трогать… Здесь ничего разобрать не могу. Сейчас опять говорит, что кто-то должен проснуться и на всех обидеться.

— Уйми эту дуру, — не оборачиваясь бросил командир, которого в данный момент занимала эта записка. — Какие-то каракули, — тихо шептал он рассматривая записку. — Будто ребенок писал, — на измятом листке были схематично нарисованы три улыбающихся человечка (два больших по краям и один маленький в середине) в таком виде, в которых наверное любой смог бы узнать семью.

Он вновь посмотрел на ствол дерева, усыпанный этими листками и задумался. «Может это какие-то пожелания местных жителей…, — размышлял лейтенант. — Аборигены же поклоняются своим божка и носят им всякие предметы, — в этот момент память услужливо подала ему новую информацию. — Вот черт, я же читал последние сводки… Что там было? А… Какие-то язычники… Лес, дубы. Деревья! Это же настоящие варвары». Зуэр вытащил и развернул еще одну записку, в которой было что-то написано уже почерком взрослого человека. «Это несомненно какие-то просьбы, — он задумчиво мыл в руках бумажные лоскуты. — Получается, они молятся дереву?».

— Спроси, кто у них Бог? — лейтенант посмотрел на вторую пленницу, которая продолжала держать на руках девочку. — И, вообще, какого черта они тут делали?

— Говорит, что она католичка, — после недолгого разговора ответил солдат. — А сюда пришла, потому что девочка заболела. Ей обещали, что дерево излечит ее. Именно так она и сказала, — добавил тот, увидев недоумение на лица командира. — Дерево может вылечить всех, даже тяжелобольных… Господин лейтенант, они все тут совершенно дикие. Подумать только, вместо доктора дерево…

— Так… Все понятно, — пробормотал командир, остановив свой взгляд на девочке. — Слушай, Фриц…, — замолчал он, не договорив фразу (ему казалось, что он что-то упускает из виду и это чувство из мелкого, едва ощущаемого, разрасталось в огромное, почти физически заметное). — Что с этим ребенком? — Зауэр, наконец-то, понял, что не давало ему покоя все это время. — Спроси, чем более этот ребенок? — вновь проговорил он, в упор рассматривая женщину. — Быстрее! В этих проклятых лесах всего можно ожидать!

Перед его глазами стояло реально осязаемая страница из печально знаменитого в этом районе приказа № 124-р, окрещенного солдатами «напрасной надеждой». «… руководитель подразделения должен обеспечить регулярный санитарный осмотр военнослужащих, включающий в себя наружный осмотр в полевых условиях (досмотр верхней одежды и незащищенных одеждой частей тела и головы), полный осмотр в стационарных условиях… Осмотреть полость рта… Состояние зрачков… Ушные раковины…».

— Что? — не выдержал Зауэр продолжительной паузы. — А вы чего встали, проверьте не подхватили ли чего-нибудь? — выкрикнул он, заметив как остальные солдаты проявляют острейший интерес к его солдат.

— У нее болит живот, господин лейтенант, — отозвался Фриц, отходя от женщины. — Говорит, девочка чего-то съела.

— Хорошо, — пробормотал тот, судорожными движениями проверяя складки своей формы. — Вроде ничего…, — его пальцы чуть медленнее прошлись по воротнику кителя, поднялись на волосы и замерли возле правого виска. — Чего скривился! Проверил?

Из-под кучи разного тряпья на немцев смотрели большие глазенки с застывшими в них слезами. Ребенок голыми ручонками крепко цеплялся в махровой платок женщины, стараясь закутаться в него по сильнее.

— Проклятье, — буркнул рядовой, с отвращением глядя на ветхое с торчащими клочками пуха одеяло, которое ему предстояло потрошить. — Как бы вшей не подхватить… Вот сволочь, — с еле слышным бормотанием он потянулся рукой к ребенку. — Pokaschi ego! Kakaj bolesn? — увидев тянущуюся к нему руку солдата, ребенок молча заворочался. — Uberi ruku.

Агнешка попыталась дернуться назад, но ее крепко держал второй солдат.

— Ne nado, — тихо зашептала она, правовой рукой закрывая головку девочки. — Ne trogajte. Eto sche rebenak.

— Что вы там копаетесь? — в раздражении крикнул лейтенант, наблюдая эту возню. — Нам уже надо уходить! Фриц, я вами очень недоволен…

Последняя фраза, озвученная крайне многообещающим тоном, подстегнула солдата. Не обращая внимание на сопротивление женщины, он стянул с головы ребенка платок и, брезгливо коснулся ее шеи и ушей. Ни чего не обнаружив, Фриц потянул на себя одело.

— Schto wi delaete, heljudi? — закричала вторая женщина, пытаясь встать с земли. — Sastudite ditj! Irodi! Matka Boska! — она с силой вцепилась в руку второго солдата, стараясь оттолкнуть его. — Ne trogajte ee! Ne trogajte! Na! Poluschaj! — ее кулаки начали колотить по спине рядового. — Otpusti ee, irod!

— Вот, ведьма! — не выдержав, Фриц ударил Агнешку по лицу. — Что ты вцепилась, как сумасшедшая?! Мы только посмотрим! — от удара ее голову мотнуло в сторону и на скуле заалел отпечаток. — Скинь с нее это трепьё! Быстрее! — он резко дернул одеяло с ребенка. — Посмотрим, и все…

Вдруг, прямо около его головы грохнул выстрел. От неожиданности Фриц слегка пригнул голову.

— Настоящий солдат, рядовой, всегда дисциплинирован. Он быстро и в точности выполняет приказ своего командира, — из-за его спины вышел Зауэер с пистолетом в руке. — Дисциплина, рядовой, только настоящая дисциплина отличает настоящего немецкого солдата от неполноценных рас! — вторая женщина начала медленно сползать на землю; она продолжала цепляться за солдатскую куртку, но обессиленные пальцы лишь скользили по плотной ткани. — Этих тоже.

Раздался еще один выстрел! Чуть более резкий, он сильно хлестанул по ушам солдат и унесся глубоко в лес.

— Выступаем, — бросил лейтенант, вкладывая в кобуру парабеллум. — До места расположения еще шагать и шагать…

Сгрудившаяся было группа, вновь растянулась. Несколько человек, назначенными в передовой дозор исчезли первыми, почти сразу же за ними двинулась остальная группа, а через несколько минут между деревьями скрылся и силуэт предпоследнего солдата.

— Хм… Думал мягкотелый…, — бормотал оглядывавшийся по сторонам Фриц. — Значит, обтесали мы его немного…

Вокруг никого не было. Деревья стояли неподвижно, лишь их верхушки печально раскачивались из стороны в сторону. Он успокоенно присел на корточки возле одного из тел и, затаив дыхание, начал шарить в одежде.

— Как знал ведь…, — прошептал он, рассматривая крохотное золотой колечко на безымянном пальце женской кисти. — Не зря папаша говорил, что у меня нюх на такие вещи… А ничего вещица-то!

Исхудавшие пальцы совсем не держали колечко. Оно практически без всякого усилия выпало на заскорузлую ладонь. Причмокнув от удовольствия, Фриц засунул вещицу куда-то за пазуху.

— Ничего, но все равно нищеброды, — продолжал он шарить по одежде. — Одно паршивое колечко. Ни цепочек, ни зубов…, — пальца тщательно прощупали швы и уголки, куда можно было зашить что-то ценное. — Может здесь что есть? — небрежно отшвырнув рваное одеяло, Фриц глянул на ребенка. — Дерьмо!

Встав он закинул карабин за плечо и побежал догонять своих.

Поднявшийся ветер шевелил отброшенное в сторону одеяло, край которого то и дело касался ножки ребенка, словно пытался укрыть от холода хотя бы эту часть тела ребенка. Из дыры на одеяле вырвался клочок ваты и гонимый ветром, скользнул по синим пупырышками на коже, потом по шершавой ткани рубашке и, наконец, запутался в длинных спутанных волосах.

…Ветер подул сильнее и одеяло с силой ударило о маленькое тельце. Ножка дернулась, словно от удара, и тут же же согнулась обратно…

75

Партизанский отряд «Смерть фашистским оккупантам». Глубоко в болотах севернее Мценска.

— … От тайги до британских морей Красная Армия всех сильней, — мурлыкал себе под нос старшина, водя по карте остро отточенным синим карандашом. — Ничего… Мы еще подымимся, — грифель описал несколько кругов вокруг небольшого населенного пункта. — … красная Армия всех сильней…

Он дотянулся до неимоверно коптяшей лампы и отщипнул кусочек от веревочного фителька кусочек. Пламя сразу же выровнялось, почти перестав выбрасывать в воздух копоть.

— Гарнизона здеся нету, — бормотал Голованко, продолжая напряженно всматриваться в карту. — Полицаев только человек пять — шесть, да пара немцев — заготовителей… А что, пощипать-то можно… Слышишь, Сергей, смогем?

Сидевший рядом с ним партизан ответил не раздумывая:

— Должны смочь, командир. У нас сейчас почти двадцать штыков… Если кое-кого отозвать из деревень, то можно еще смело прибавлять человек 7–8. Только, Сергеич, потом облава может быть, а мы еще и устроиться-то толком на новом месте не успели… Треба бы проходы заминировать кое-где, да парочку соседних сел прошерстить…

— Дело говоришь, — усмехнулся тот. — Вот сегодня этим и займись. Кстати, про бомбежку слышал?

Партизан кивнул.

— Немец, в нашем старом лагере сильно лютовал, — засмеялся старшина. — Наблюдатели доложили, что уйму снарядом извел. Все взрыл — там теперь бульбу сажать можно.

— Что бомбил пустой лагерь — это хорошо, — задерживаясь у выхода проговорил Сергей. — А вот то, что бомбы он какие-то странные использовал мне шибко не понравилось. Лес там почти весь выгорел… Пней даже не осталось. Михеич рассказывал, что когда бомбили, воздух сильно гудел, а зарево было видно почти в самом центре. Это за пятьдесят километров…

— Подожди-ка, — командир слегка привстал с места; ему показалось, что он услышал что-то странное. — Гул что-ли какой… Точно шумит кто-то. Пошли-ка, посмотрим.

Едва Голованко приподнял полог, который прикрывал вход в землянку, как практически на него свалился его ординарец.

— Пашка, черт, — чертыхнулся командир, придерживая парнишку за шиворот. — Чего там стряслось?

— Там, Илья Сергеевич, Машка пришла, — прошептал он, вытирая текущие по лицу слезы. — Вона я покажу.

Отодвинув его в сторону, мужчины, наконец, вышли наружу и сразу же увидели почти все население лагеря.

— Матрена, отойди, — старшина из-за столпившихся людей ничего не мог разглядеть. — Что за собрание? Что за галдеж…, — окончанием слова, столь резво выскочившего, он чуть не подавился. — Едит твою…

В небольшом кружочке, образованном сгрудившимися людьми, стояла маленькая девочка в окровавленной рубашке, едва доходящей ей до колен. Ее головка с длинными растрепанными волосами была приподняла к верху, а глаза смотрели прямо перед собой. Старшина подошел к ней и молча схватил ее в охапку.

— Давай, — прошептал он, укутывая девочку чьим-то одеялом. — Сейчас, Машулька, тебе станет теплее… Хорошо будет. Согреешься. Чего носиком хлюпаешь? — девочка еще сильнее прижалась к нему, вцепившись в его одежду. — Матрена, давай-ка за нами. Поможешь, если чего…

В жарко натопленной землянке он попытался снять ребенка с груди, но у него ничего не вышло. Та начинала задыхаться и с силой обхватывала ему шею.

— Ну, не плачь, кроха, — шептал старшина, гладя ее по голове. — Что там с тобой случилось? Расскажи нам, не бойся. Где тёти, что с тобой были? — всхлипывания стали еще громче.

— Что ты, старый, дитятю умучал? — всплеснула руками повариха. — Не видишь, плохо ей! У! Дубина! Руки свои убери, — Голованко, безропотно передал девочку женщине. — Иди ко мне, солнышко… Вот, вот, так. Сейчас мы тебя умоем, причешем, накормим, — та доверчиво потянулась к ней. — Смотри-ка, что у меня есть. Это тебе! Бери, бери! — в маленькую ручонку лег какой-то крошечный блестящий сверток. — Молодец! Видишь, как блестит… Красиво? Вот…

— Прямо, как у тети Агнешки, — пропищала девочка, любуясь небольшим колечком на своей ладошке. — Такое же жёлтенькое… как солнышко прямо. И теплое! — она любовалась небольшим кусочком золота, вертела его и так и этак, а потом, вдруг грустно сказала. — А у тете Агнешки колечко дядя забрал.

Старшина встрепенулся и выразительно посмотрел на повариху — мол, давай, спрашивай ее дальше. Та в ответ грозно сдвинула брови.

— У какой плохой дядя, — прекратив безмолвный разговор, погрозила она какому-то неведомому человеку. — Вот как увижу его, то сразу заругаю. Вот так-то, козочка моя. Прямо сразу и поругаю!

— Не поругаешь, — грустно прошептала девочка, зажав кольцо в кулачке и еще сильнее прижимаясь к Матрене. — Он же фашист. У него вот такое ружо, — кулачком она сделала неопределенное движение, которое, похоже, должно было показать размер этого самого оружия. — Он возьмет и застрелит нас.

Подвинувшись по лавке к ним чуть ближе, Голованко вновь просемафорил взглядом, призывая действовать по активнее.

— А тетя Агнешка там осталась, — продолжала рассказывать девочка, хотя у нее так и ничего и не спросили. — Я ее позвала, а она не идет…, — она немного заерзала, пытаясь закутаться в накинутую на нее шаль.

— Знаешь, что Матрена, — проговорил Голованко, для которого с самого начала было понятно главное, что обе женщины уже давно мертвы. — Иди к себе и отогревай дитя, а я пока покумекаю. И Сергея кликни.

Спустя несколько минут в землянке вновь сидели Сергей и старшина. Между ними разгорелся яростный спор по поводу того, что делать… Дым от жутко воняющего самосада, разбавленного какими-то листьями, заполнил почти все помещение. Среди него проступали склонившиеся на столом фигуры, время от времени начинавшие обсуждать очередной вариант.

— … Степаныч, мы же наскоком, — практически всем телом навалившись на стол, убеждал командира Сергей. — Их там в селе с десяток не больше. А мы так ужом, раз и в дамки! — рука партизана прочертила извилистую линию и в конце резко стукнула по доске. — Путь из города к этому чертову дубу лежит через это село. Они же точно там проходили! Я уверен, старшина! Возьмем, да хорошенько так, по-пролетарски порасспросим… Не сомневайся, все расскажут.

Голованко лишь хмурил брови, выпуская очередной клуб дыма. Спор у них шел уже давно и он ни как не мог согласиться с предложенным планом. «Этих чертей, конечно, надо наказать, — размышлял он, продолжая рассматривать заводившегося все сильнее Сергея. — Наказать так, чтобы запомнили, чтобы до самых потрохов проняло…, — он сам с трудом сдерживался, чтобы, схватив первую попавшую винтовку, не броситься в город, но его останавливала лежавшая на нем ответственность за отряд — за мужчин, женщин, детей. — С одной стороны он дело предлагает. Нападем на эту комендатуру с ночи и выясним у этих прихлебателей, кто да зачем у них проезжал сегодня. А потом, глядишь сыщем и их… Но, вдруг, ждут… Не спроста, ведь они поперлись в лес?! Никогда такого не было, что бы они крошечными отрядами по лесам шарились! Всегда лес боялись. А тут на тебе, наведались….».

— Командир, мы же совсем забыли о нем! — он выразительно ткнул вниз (этим жестом в последнее время очень многие стали изображать их покровителя). — С Агнешкой же мать его пошла! Я, пока вы тут с Машкой сидели, у баб спросил, с кем та ходила. Говорят они, что Фекла уже давно подбивала нашу учительницу до дуба дойти…

— Значит, Фекла тоже там осталась… Вот тебе на, — трубка чуть не выпала из его рук от этого сообщения. — Так какого же лешего он смотрел?! — мысль, что Андрей просто «стоял» рядом и смотрел, как издеваются над его матерью, просто не укладывалась в его голове. — Вот дела-то… Как же он так? — бормотал он, не надеясь услышать ответ.

— Не трави душу, старшина, — глухо прозвучал новый голос. — Не знал я.

Вздрогнувший всем телом Сергей отпрянул от стены, спиной к которой сидел. Обернувшись, он смотрел, как ее край, закрытый толстыми досками, начал со скрипом выдавливаться внутрь землянки. Медленно, со скрипом, двух-сантиметровые доски прогибались, пока, наконец, с хрустом не переломились.

— Черт! — вскочил со скамейки Голованко, обсыпанный с головы до ног немного влажной землей. — Что…?

На глазах изумленных партизан, никак такого не ожидавших, из разворошенного угла вывалился какой-то сверток. Небольшой, с детский мячик, комок перекрученных веток и корней подкатился к ногам командира и, коснувшись стоптанных сапог, замер.

— На месте старого лагеря лес горел, — вновь зазвучал голос, как всегда звучавший словно из какой-то глубокой пещеры. — Почти все там выгорело, — в этот раз в его голосе прозвучала настолько ясно ощущаемая боль, что проняло обоих партизан. — … Больно мне было, — его речь звучала медленно, короткими рубленными фразами, разделенными небольшими перерывами. — Так больно, как никогда, — старшина тем временем осторожно взял в руки плетенный комок. — Все сгорело до самой земли… Стволы деревьев, ветки, даже корни сожгло…

— Что это? — спросил командир, дождавшись очередного молчания. — Патроны?

— Патроны? Это было бы слишком просто, человек, — Голованко вытянул из клуба несколько гибких прутьев, однако тот держал форму. — …, Знаешь, я уже давно думать забыл, что такое быть человеком. Иногда мне даже казалось, что таким я был всегда, но сегодня мне напомнили о том, кто я и кем был…, — неожиданное откровение насторожило людей. — Когда жгли лес я почувствовал такую боль, такую злость, что удивился сам себе! Это было новым для меня чувством… Я моментально забыл обо всем! Вокруг меня бушевал странный зеленоватый огонь, буквально на глазах пожиравший все окружающее. Он не просто горел, он охватывал дерево со всех сторон и…

От шара отошли еще несколько прутьев и стало заметно, что внутри что-то лежало.

— … Это была такая ярость, — голос уже не звучал, он шипел. — Просто настоящее безумие, которое я с трудом сдерживал в себе…

Голованко подковырнул пальцами еще один пруток, и, наконец, шар распался, выпустив на столешницу ком земли.

— Ладно, хватит, — казалось, Лес встрепенулся. — Я слышал о чем вы тут говорили. У меня есть кое-что получше! Это будут такие поминки… Разломи ком. Здесь с землей перемешаны семена. Вон они! Их нужно лишь добавить в еду, и все!

76

Солнце медленно, словно нехотя, поднималось над деревьями небольшого леса. Ощутимо подмораживала. Толстой коркой стянуло грязные лужи в окопе.

— Хорошо, все-таки в природе устроено, — бормотал себе под нос пожилой боец, скручивая папироску толстыми пальцами. — Вот грязь была непросветная. Хоть топор на шею вешай и иди топиться, ни почем по этим дорогам не пройти. А тут снежком припорошило да морозцем ударило и все… Амба! — от избытка чувств он даже слегка притопнул по ледяной корке. — Знамо дело природа..

Потом его мысли плавно перешли на давно минувшие дела его молодости. Яко Сидорович, солдат со стажем, смотрел куда-то в поле остекленевшим взглядом. Сейчас он видел ни припорошенное снегом поле, ни верхушки застывших деревьев… Его мысли были далеко-далеко — там, где он был еще молод и полно радостных надежд и устремлений.

— Хм, — крякнул он, опершись на край окопа. — Вот так…

В мыслях он уже далеко на Востоке. Стоит, согнувшись буквально в три погибели, и даже не помышляет взглянуть поверх окопа. Тогда перед лицом сотен узкоглазых невысоких солдатиков, которые с упорством обреченных раз за разом штурмовали их укрепления, он чувствовал, как сердце бешено стучало в его груди, отдаваясь в груди. Яков, Яшка, Рыжий, как его тогда только не звали, судорожно держал в рукав винтовку с примкнутым штыком и со страхом выглядывал из-за бруствера… Прошла минута, длинной в вечность, и он уже, с безумным криком, выпрыгивает из окопа и спотыкаясь несется вниз, чтобы воткнуть трехгранное острие в теплую плоть врага.

Со стороны он был статуей, лишь внешне похожей на человека. В шинели, ушастой жесткой шапке со сверкающей звездой, Яков закаменел.

…Вот он снимает потрепанную шинель и бросает ее на стул, чтобы, как ему казалось, больше никогда ее снова не одевать. Ломанной кучей плотное сукно сваливается на дерево и застывает на нем. Но, промелькнула еще минута… и Яков, небритый, с зверскими усталыми глазами, обреченно смотрит на желтоватую волну газа, волной накатывающейся на его окоп. Словно в замедленном кинофильме он ясно различал, как смертоносная граница медленно движется к нему. Метр за метром она вышагивала вперед… Раз! Он дико кричит! Его скрюченные пальцы сдирают противогаз и начинают тереть пышущие болью глаза. Он кричит… А-а-а-а-а-а! Рот кривится, зубы кусают в кровь губы от нестерпимой боли…

— Уф! — фыркнул пришедший в себя наблюдатель. — Черт побрал бы это все!

Вновь вспыхнула старая цигарка, своим крошечным огоньком разгоняя усталость и опять погружая бойца в беспокойную дрему… Одна война сменилась другой! Рука, еще недавно державшая винтовку, так же крепко ухватила саблю… С перевязанной окровавленными бинтами головой Яков стоял на огромной пузатой бочке и кидал в толпу разномастно одетых крестьян яростные слова… Он вещал о правде забитого всеми человека, о справедливости для каждого. Его глаза горели яростным ничем неутоленным огнем, который казалось рвался наружу…

Рука в так мыслям сильнее и сильнее сжимала отполированный приклад, а на лице мышцы рвали судороги.

…Его скидывают на землю здоровенные волосатые руки и обутые в добротные кожаные сапоги ноги начинают его месить. Тело словно детская кукла метается по пыльной земле. Под радостный гогот мужиков, угрожающие крики баб, Якова тащили к сараю, вокруг которого уже давно были навалены кучи хвороста…

— О! — шапка чуть не слетала с его головы от мощного взрыва. — Атака, — выплюнув изо рта грязный снег, прошептал он.

Его глаза обшаривали те жалкие пол километра, которые отделяли две земляные нитки укреплений, но поле было пустым.

— Шальной что-ли? — облизнул пересохшие губы солдат. — Чего это они зашевелились? — вновь раздался взрыв, но в этот раз снаряд попал где-то в стороне.

Почти на против него на той стороне что-то происходило. К взрывам снарядам присоединились хлопки карабинов, через секунду к ним подключился басовитый рев пулемета.

— Не уж-то кто из наших прорывается…, — достаточно громко пробормотал он, прикладывая ко лбу ладонь. — Давай, давай братки, вы уж постарайтесь… Немного здесь, а мы уж поможем огоньком.

Вдруг позади него раздался шорох и следом прозвучал хорошо знакомый голос политрука:

— Что же вы такое говорите боец Ковальчук? Какие на той стороне могут быть наши, советские люди?! Разве вы не ознакомились с приказов Верховного главнокомандующего товарища Сталина о том, что все сдавшиеся в плен являются предателями? Странно, очень странно, боец Ковальчук слышать такое именно от вас. Вы, прошедший Гражданскую войну, воевавший с белофиннами, мне всегда казались политически грамотным и сознательным бойцом и тут такое…

Канонада тем временем не только ни утихала, а даже наоборот зазвучала с новой силой. Винтовочные выстрелы временами сливались в непрерывную трель, которая практически не смолкала.

— Что там такое твориться братва? — откуда-то со стороны артиллеристов появился здоровенный матрос, с расстегнутой не смотря на мороз тужуркой и сверкающей оттуда тельняшкой. — Что за кипеж? Немчура совсем охренела? Полундра, братцы! — заорал он неожиданно, напугав кучковавшихся около наблюдательно пункта бойцов. — Ползет кто-то! Вон! Да бошку свою поверни на пол кабельтова влево! Во! Тащит… Раненный кажись! Помочь треба, братки! Держи амуницию, — винтовка влетела в руки Якова, а следом за ней порхнула шинель и небольшой вещмешок.

Морячок, а это бы несомненно он, остался в черном бушлате, из под которого рвалась его неизменная тельняшка. Оскалившись во всю ширь своими металлическими зубами, он засунул за пояс пару немецких колотушек и змеей юркнул наверх.

Прошло времени всего ничего, а из-за бруствера уже послышался его голос.

— Эй, сухопутные, принимай гостей! — с высокого бруствера мягко спустился коренастый мужчина и сразу же приготовился принимать второго.

Раненного они с моряком спустили уже вдвоем. Укутанный в плащ-палатку, тот молча скрипел зубами и время от времени стонал.

Едва все присели вниз окопа, чтобы, как выразился Яков немца зазря не беспокоить, как политрук вновь заявил о себе. Невысокий, чернявый с вечно слезящимися глазами, он строгим голосом спросил:

— Предъявите ваши документы!

Судя по его фигуре — рука на кобуре, грозно сверкающие глаза, выпяченная вперед грудь — он был уверен, что это самые что ни на есть настоящие дезертиры.

— Где ваши документы? — он буквально навис над бойцом, который в это время сидел на корточках возле раненного. — Дезертиры? Что, не понравилось у немцев? Или, наоборот, понравилось?!

Все молча следили за ними… Что удивительно в это самое время боец, на которого политрук направил все свое внимание, был совершенно спокоен. Казалось, его не трогали ни вопрошающие взгляды остальных, ни натиск политрука, ни свит пролетавшего свинца. Он был совершено невозмутим и это просто добило доморощенного комиссара.

— Так я и думал! — злорадно проговорил он, расстегивая кобуру и вытаскивая пистолет. — Сдайте оружие! Вы арестованы!

— Это что же такое? Они же свои…, — недовольно пробурчал моряк, вставая во весь свой внушительный рост. — Разобраться бы надо! Товарищ политрук, может контуженный он или вообще из разведки…

— Разберемся! — бросил в ответ тот. — Во всем разберемся. Арестовать их!

Пришедший неожиданно резко выпрямился и в его руке блеснула финка. Он так и не снял маскировочный капюшон, из под которого сейчас угрожающе блестели его глаза.

— Что? — политрук не верил своим глазам.

— Политрук! Отставить! Я сказал, отставить! — за его спиной появился командир разведчиков лейтенант Мареев. — И ты, морская душа, тоже варежку то закрой, не в море! Перед тобой старший по званию! Что за шум? Кто такой? капюшон сними!

В этот момент лейтенанту пожалуй впервые за много этих проклятых дней стало, действительно, страшно по-настоящему. Скинутый капюшон обнажил лицо или точнее то, что должно было быть лицом.

— Какого черта? — отпрянул он назад, не веря своим глазам. — Это…

Из скомканной зеленовато-бурой ткани на него смотрели перекрученное черными жгутами обожженной ткани хмурые глаза. Глубокие шрамы покрывали абсолютно лысую голову и клоками переходили на скулы, а потом спускались ниже. Обожженная кожа дополнялась странными жгутами, напоминавшими грубые медицинские швы…

— Мареев, Мареев, — установившую тишину нарушил чей-то шепот. — Ты слышишь меня, лейтенант?

Разведчик опустил ошалелые глаза внизу — туда, откуда и раздавался этот странно знакомый шепот. На земле лежал укутанный человек, на которого он сразу и не обратил внимание. Его бледное без единой кровинки лицо ему сразу же показалось удивительно знакомым.

— Лейтенант Мареев, ты меня узнал? — раненный смотрел прямо на него. — Комиссия особого сектора ЦК капитан Смирнов… Передай в Ставку… Операция «Второй фронт»… Он согласился на все условия… Не забудь, лейтенант… Он согласился на все условия… Второй фронт…

…В каждое время есть такие удивительные слова, которые, лишь будучи произнесены вслух, начинают моментально менять существующую реальность. В грозный 1941 год такими словами могли быть очень многие узнаваемые аббревиатуры и фамилии, ставшие символами эпохи на многие десятилетия.

В мгновение ока политрук подобрался. Его умению «держать нос по ветру» можно было бы только позавидовать. Как про него говорили… Немецкий артиллерист еще только тряпочкой снаряд протирает и думает куда его направить, а «наш николка» уже в укрытии.

— Это какие такие сведения, лейтенант? — решительным движением от отодвинул одного из бойцов, с любопытством разглядывавшего обоих разведчиков. — Разведданные? А как же политуправление фронта? И когда это вы его встречали? А, товарищ лейтенант? — он вновь был в своей стихии, когда за валом вопросов, произносимых с напором и апломбом, можно было так надавить на человека, что он быстро терялся и был готов рассказать обо всем, что угодно. — Что вы молчите?

По-видимому, Мареев тоже был знаком с таким приемом, поэтому отреагировал на него именно так, как и должен был. Его прищуренный взгляд остановился на взъерошенном командире с таким искренним удивлением, словно говорящем — а, собственно, какое-твое дело? Мериться своим оскорбленным достоинством он долго не стал.

— Товарищ политрук, это майор Смирнов. Его личность может подтвердить комполка, — разведчик выпрямился и стал оглядываться. — Он был за линией фронта с особым заданием и я бы, на твоем месте, был по-осторожнее… Ты же знаешь, всех этих оттуда, — в этот момент он с плохо скрываемым удовольствием стал наблюдать за впавшем в сомнение политруком.

— … Алексей…, — раненный снова очнулся. — Срочно доставить сообщение. Аллюр три креста. В Ставку. Срочно, — выдавив из себя последнее, он бессильно откинулся на постеленную плащ палатку.

77

Специальный поезд въезжал на станцию уже под вечер, когда железнодорожная служба смогла наладить движение. Массивные паровоз за счет дополнительных навешанных листов металла, прикрывающих уязвимые места, выглядел не просто угрожающе массивным. Сейчас, в полумраке наступающих сумерек угловатые контуры казались медленно крадущимся телом монстроподобного зверя, пытавшегося скрыться за густыми клубами выбивавшегося к низу пара.

— Все готово? — тройка высших офицеров германского командования вытянулась в струнку перед самым крупным вагоном, имевшим незнакомые обводы. — Проверьте еще раз! Никаких случайностей быть не должно! Оберштурмбаннфюрер ненавидит случайности!

Удивительно, но говоривший в таком повелительном и чуть снисходительном тоне офицер был ниже по званию, чем те, кто тянулись перед ним. Наконец, он кивнул головой и, повернулся к вагону, в глубине которого через несколько секунд исчез.

— … Все выполнено, — оставшиеся на перроне еле слышно переговаривались. — Я подтянул второй батальон к северной оконечности…

— За госпиталь тоже можно не переживать, — вклинился другой. — Персонал предупрежден. Везде расставлен мои люди… Можно не опасаться…

— … Отлично, господа, — на грани слышимости подытожил третий. — С этой диверсией мы все можем оказать в глубокой … Боюсь, если эти шишки будут недовольны принимаемыми мерами, то самая зловонная дыра близ Эль-Аламейна нам покажется самым райским местом на этой чертой земле… Идут…

Из вагона спрыгнул тот же самый молодцеватый офицер-порученец, в идеально сидевшем кителе бархотно-черного цвета. Следом за ним спустились еще два человека, о которых сразу можно было сказать — гражданские. Первый, невысокий полноватый человек, не смотря ни на что носил мешковатый и мятый мундир оберштурмбаннфюрера СС с небрежно накинутым на него пальто. Он подслеповато щуря глаза, он коряво вскинул руку встречавшим его офицерам.

— Я ничего не хочу слушать о том, кто виноват, и что было вами сделано. Если честно, мне совершенно наплевать на этот убогий городишко и на всех, кто тут живет, — офицеры ждали почти всего — дикого ора с топаньем по земле и мощной тряской кулаками перед их носами, злобным шипением, срыва погон и т. д., но не такого начала. — Я хочу видеть моего человека, — увидев некоторое недоумение на лице старшего по званию, стоявшего чуть в стороне от остальных. — Майор Вилли фон Либентштейн. Проводите меня к нему! Марк, прошу вас.

Высокий здоровяк в бобровой шубе с густым серебристым отливом, усмехнувшись при виде этой сцены, двинулся за ним.

— … Вы теперь понимаете степень моей обеспокоенности, Марк? — спросил Грайте, запахивай пальто. — Обратите внимание на стены зданий… Фасад комендатуры. Заметили? — тот прилежно вертел головой, в тоже время сохраняя на лице выражение недоумения. — Ну что же вы… Даже я как практически гражданский человек, вижу, что совершенно нет следов выстрелов! Смотрите! Ничего! А было доложено о хорошо спланированной диверсии, которая опиралась на глубоко законспирированное подполье в самом городе. В рапорте от заместителя коменданта ясно написано, что в диверсии принимали участие несколько отрядов численностью по двадцать — тридцать прекрасно подготовленных диверсантов. А что мы с вами видим? Да, ни черта! Они что святые, что ли? Прошли по «воздуху аки по земле» и совершенно незаметно отравили пищу или что там еще …

— Господин штурмбаннфюрер, прошу вас сюда, — шедший впереди них полковник, к тому же, по всей видимости, пытавшийся хоть что-то услышать, указал на приземистое грязно-серое здание, притулившееся в переулке. — Здесь нас уже давно ждут, — добавил он устремившемуся туда Грайте.

— … Ничего, сейчас мы все узнаем…, шептал тот, поднимаясь на высокое крыльцо. — Этот поганец, Вилли, все расскажет… О, мой бог! — непроизвольно вырвалось едва высокие зашарпанные двери открылись и впустили их в холл.

Он даже отпрянул назад, увидев на что наступил. Прямо под его ярко с глянцем начищенном сапогом блестела зловонная зеленовато бурая лужа, в которой судя по тяжелому запаху угадывались блевотные массы.

— Вы… что… совсем… — на какие-то мгновения он перестал выдавать складную речь, столкнувшись с такой обстановкой. — Это что за бардак?! — через секунду голос перешел в высокие тона. — Начальника госпиталя ко мне! Живо! Что это такое? — перед ним стоял один из тех, кто его встречал на перроне. — Вы, кто немецкие солдаты или свиньи? — короткий, похожий на венскую колбаску палец, буквально протыкал майора насквозь. — Вот это, это и это? — его ошалелый взгляд метался по стенам, полу и уставленным лежанкам и кроватям в холле, которые были вымараны в бурой жидкости.

— Я докладывал, господин оберштурмбаннфюрер, — майор со стойкостью настоящего солдата выдержал начальственный гнев. — Это все результаты диверсии. Мой персонал сделал все, что было в его силах, — он полуобернулся в сторону выстроившихся человек в грязно белых халатах. — Все случилось очень быстро… Буквально в течение нескольких часов в госпиталь поступило около двухсот солдат и офицеров признаками пищевого отравления… Э-э-м… По крайней мере, начальные признаки свидетельствовали именно о пищевом отравлении…

Лицо Вальтера Грайте медленно, можно даже сказать осторожно, приобретало нормальный цвет.

— И…, — поощрил он докладывавшего начальника госпиталя. — Дальше.

— Вот это все что вы видите, результат лечения пострадавших, — он вновь махнул рукой. — Мы сделали все, что могли. По-всей видимости, это было какое-то чрезвычайно агрессивное вещество, которое…, — врач время от времени прерывался, словно пытался подобрать подходящее слово. — Мы сделали все, что было в наших силах… Наш госпиталь рассчитан максимум на пятьдесят пациентов, больше принять мы были просто не в состоянии. Остальных мы должны переправлять дальше в окружной госпиталь…, — на какое-то мгновение его покинула выдержка и он опустошённо произнес. — Мы же пытались их отправить по железной дороге. Пытались… Боже мой, как они кричали…

Тем временем второй гость, Марк, прошел внутрь. Продвигался он осторожно, время от времени выбирая, куда поставить ногу. От холла в разные сторону шли коридоры с высокими потолками. Почти на всем их протяжении наблюдалась точно такая же картина, что и в холле… Многочисленные кровати стояли прямо в проходах, у окна — двухъярусные нары — все это было в испачканных, рваных простынях…

Он остановился у одной из палат и попытался войти внутрь. Тяжела дверь лишь недовольно скрипнула от его толчка, но не открылась. За его спиной сразу же вырос довольно высокий солдат в марлевой повязке и глухо произнес:

— Проход запрещен!

Марк удивленно посмотрел на него, но тут же молча развернулся и вернулся обратно.

— Ах, вот вы где, — увидев его облегченно вздохнул Грайте. — Не хватало еще чтобы и вы подхватили эту гадость!

— Но, господин оберштурмбаннфюрер, это не передается воздушным путем, — попытался вставить свое слово майор.

— Замолчите, — рявкнул Грайте. — Как вы сказали, что мы уже все сделали. А раз сделали, то помолчите. И вообще, где мой человек? Проводите нас! Марк, зря вы тут ходите…, — под охраной двух солдат они подошли к той самой палате, в которую Марка не пустили. — Открывай!

Часовой что-то пробурчал склонившемуся к нему начальнику госпиталя. Тот недовольно скривился.

— Вилли, мой мальчик, — восторженно воскликнул Грайте; начальнику госпиталя, прошедшему вперед, на мгновение показалось, что он наблюдает встречу доброго дядюшки со своим приехавшим к нему после долгой разлуки племянником. — Как тебя угораздило вляпаться во все это?

Длинная фраза вырвалась у него на автомате; по всей видимости он ее заготовил уже давно и сейчас просто окрасил в нужный тон, придав достаточную долю восторженности.

— … Э…, — поперхнулся он, что за столь короткое время у него начинало казаться дурной привычкой. — …

В полностью пустой комнате на самой середине лежала металлическая пружинная кровать с широкими поперечными ремнями, которыми был зафиксирован какой-то незнакомый Грайте человек. Изнеможенное лицо со впалыми щеками словно натянутыми на череп, худые коричневатые руки едва прикрытые одеялом. Словом в кровати лежа кто угодно, но не Вилли фон Либентштейн.

— Я повторяю свой вопрос, — ледяным тоном начал Грайте. — Где мой человек? Где Вилли фон Либентштейн? Где вы его держите?

— Я не совсем понимаю вопрос, господин оберштурмбаннфюрер, — попытался что-то возразить начальник госпиталя. — Это человек имел при себе документы, выданные на имя Вилли фон Либентштейна. Он потерял много жидкости, что, возможно изменило его черты до неузнаваемости…

— Так…, — Грайте наклонился к его лицу. — Дьявол меня побери, это все-таки Вилли. Значит, здесь удача изменила тебе… Вилли, ты меня слышишь?

Заикнувшегося было врача быстро завернули и выпроводили из палаты, где осталось лишь трое человек.

— Профессор, это вы? — человек раскрыл глаза и уставился в пустоту. — Я ничего не вижу… Чертовы большевики меня все-таки доконали. А ведь меня предупреждали, что не надо ехать сюда опять…

— Оставьте, самокопание, мой мальчик. Все скоро наладится! Поправляйся скорее, ты мне очень нужен! — воодушевленно проговорил Грайте. — Очень многое изменилось, пока ты бродил по этим лесам. Мне удалось заручиться поддержкой самого рейхсминистра. Ну, ты понимаешь… Теперь в этих местах я царь и бог!

Больной его почти не слышал. Он что — то бормотал — то шепотом, буквально на грани слышимости, то чуть громче, когда некоторые слова и предложения можно было разобать.

— … Они уже здесь, — бормотал он, мотая головой с пустыми зрачками. — Эти дьяволы уже повсюду! От них не уйти, их не убить! … О, боже, зачем я только возвратился? — широкие кожаные ремни, перетянувшие высохшее тело вдоль груди, ног и живота подозрительно скрипели. — Они не люди… Нет! Не трогайте это!

Протянувший было к одеялу руку профессор отпрянул.

— Они все отравили… Все — пищу, воду… Они везде, они вокруг нас…, — пустые без малейшего намека на зрачки глаза шарили в пространстве словно пытаясь увидеть того, кто к нему пришел. — Профессор, профессор, вы здесь? Если вы еще здесь, то скорее бегите отсюда прочь! — он неожиданно схватил Грайте за руку и сжал на удивление крепкой хваткой. — Ха-ха-ха! Я понял…, — почувствовав, что его слушают, больной вдруг рассмеялся. — Вы все надеетесь узнать секрет появления сынов Одина здесь, в земле неполноценных! Так ведь, профессор? Ха-ха-ха! Это же поразительно! — коричневатая кожа жутко натягивалась на скулах, когда он начинал хохотать. — В земле, где живут недочеловеки, появились сверхлюди… А у тех, кто считает себя потомками арийцев, наоборот, рождаются одни …

Сотрясаемое судорогами тело вдруг выгнулось дугой настолько, что ремни не выдержали. Раздалось несколько громких хлопков и куски кожи разлетелись в стороны.

— Назад, назад! — со стороны двери громко верещал начальник госпиталя. — У него начался приступ! Живо из палаты!

Быстро сообразивший Марк резко дернул за рукав профессора и вместе с ним исчез за дверью, которую дюжие гренадеры сразу же приперли своими спинами.

— Уф! — с облегчением вздохнул врач, со страхом рассматривая сотрясающую от ударов дверь. — Успели… Успели…. Это еще ничего, — бормотал он, пытаясь удержать дрожащие руки. — Видно, он толком-то и не успел попробовать этой заразы. У других было хуже.

В время этой отрывочной речи, взгляд Грайте блуждал по стенам коридора. После слов врача до него начало доходить, что здесь могло твориться тогда, когда зараженных только доставили.

78

Здание комендатуры еще носило на своих стенах следы боя. Весь фасад был в мелких выщербленных ямках, оставленных пулями и осколками. Со стороны подсобок окна были вообще заколочены толстыми досками.

— Марк, может пришло время пообедать? — Грайте со вздохом откинулся на спинку высокого стула и с ненавистью оглядел заваленный бумагами стол. — Как вам такое предложение? Нежная курятина с хорошо прожаренной, подрумяненной корочкой. Все это заправлено чесночной подливкой… А? После устриц, думаю, вам нужно обязательно попробовать нормальной еды.

Комната, которую им выделили, была довольно просторной и уютной. В ее центре стоял огромный лакированный стол из настоящего дуба иссиня черного цвета с фигурными ножками. У дальней стены массивной глыбой застыла печка, от которой волнами распространялось желанное тепло.

— Что вы молчите, Марк? В такое холодное время нужно хорошо питаться и кушать очень калорийную пищу, — Грайте встал со стула и подошел к окну. — Оставьте вы эти бумаги! Я все-таки распоряжусь насчет обеда, — сняв трубку телефонного аппарата, он требовательно произнес. — Обед готов? Хорошо! Давно пора. Несите…

Едва трубка легла на место, как дверь распахнулась и в комнату вошла крупная женщина в платке, которую неотступно сопровождал молчаливый солдат.

— Wot, posnedajte, hem Bog poslal! — красные с отшелушившейся кожей руки начали быстро выкладывать на стол многочисленные тарелки со снедью, от которых немедленно стал распространятся чудесный аромат.

Корпевший все это время за столом Марк вздрогнул и потянул носом.

— Вы правы профессор, хватит работать. Как там говорят в России — rabota ne wolk, w les ne ubeghit! — здоровяк сразу же рассмеялся, увидев, как у женщины вытянулось лицо. — Посмотрим, правы ли вы были, когда так нахваливали местную кухню.

— Браво, мой мальчик, — присаживаясь к столу, картинно захлопал Грайте. — У вас, по всей видимости, склонность к языкам. Если меня не подводит слух, то у вас довольно хорошее произношение… И поверьте мне, очень сложно добиться такого выговора в этом варварском языке.

Тот не подал вид, но чувствовалось, что лесть, даже поданная под таким соусом, ему пришлась по душе.

Некоторое время они молчали, отдавая должное приготовленной пище.

— Действительно, очень нежное мясо, — наконец, оторвался от стола Марк. — Чем-то мне даже напоминает индейку. Точно также тает на языке… Признаюсь, не ожидал такого.

Профессор самодовольно рассмеялся.

— И заметьте, все из абсолютно свежих продуктов, — он обвел рукой остатки приготовленного на столе. — Все это, без всякого преувеличения, еще недавно, бегало, мычало и кукарекало…, — теперь уже над этой незамысловатой шуткой рассмеялся Марк, которого сытная еда, жаркая температура настроили на чрезвычайно благодушный лад.

— Профессор, мне тут вдруг пришла очень странная мысль по поводу нашей проблемы, — еще секунду назад сидевший в совершенно расслабленном состоянии молодой Крупп встрепенулся. — Вон тот последний документ, который я читал именно сейчас предстал в совершенно ином свете. Давайте лучше я вам зачитаю один отрывок из него и вы сами все поймете.

У его соседа, тоже обмякшего от плотной пищи, загорелись глаза.

— Так…, — бормотал Марк, перелистывая одну страницу за другой, подыскивая что-то особенное. — Кажется вот… Количество задержанных… за август, сентябрь, октябрь. Вот! Число задержанных силами полиции бандитов, которые в той или иной степени участвовали в подрывной деятельности против немецких войск и оккупационной власти, с июля по сентябрь активно росло, достигнув максимального пика в конце августа. Смотрите, на 27 августа 1941 г. только в окрестностях города было задержано 316 человек, из которых более половины имели оружие и боеприпасы, а примерно треть пропагандистские листовки.

Внимательно слушавший первые несколько секунд Грайте еле уловимо скривил лицо. Из услышанного он не узнал для себя ничего нового. «Черт, — подумал он, — придется делать вид, что этот мальчишка открыл что-то важное». Его лицо в это момент излучало искреннюю заинтересованность и готовность вникнуть во все, о чем ему расскажут.

— И вот теперь другое…, — Марк перевернул следующий лист. — За следующие пару месяцев поток задержанных резко спал. С октября по декабрь уже говорится лишь о двадцати шести.

— Это все совершенно естественно, — профессор, с трудом подавил в себе желание рассмеяться ему прямо в лицо. — Падение вызвано целым рядом совершенно объективных причин. Во-первых, большая часть окруженцев уже сдалась или окончательно ликвидирована. Во-вторых, народ тоже не дурак и понимает, что немецкий солдат им несет культуру и цивилизацию и с ним не надо воевать. Поэтому больше всего сдавалось почти сразу же, как только власть большевиков рухнула. Во всем этом нет ничего фантастического. И я прекрасно понимаю, почему на этот факт никто не обратил особого внимания…

Краска бросилась Марку в глаза. Ни тон, ни тщательно подобранные выражения, его не ввели в заблуждение. Над ним посмеялись, как над обыкновенным мальчишкой, который посмел выразить свое мнение при взрослых.

— Я все это прекрасно понимаю, господин Грайте, — ледяным тоном заявил он, отчего профессор тяжело вздохнул, осознавая свою оплошность. — Вы не дослушали то, что я собирался вам рассказать… Вот другой документ. Пришел из другой службы. Здесь говориться, что такие же закономерности прослеживаются и в вопросе с подрывной деятельностью. С началом холодов резко снизилось количество диверсий на жизненно важных объектах города и крупных населенных пунктов, практически прекратились нападения на наши гарнизоны. И дальше… Именно в конце ноября вновь вырос поток добровольцев во вспомогательных полицейских частях.

— Марк, мой мальчик, я не хотел тебя обидеть, — попытался слово профессор, прекрасно осознававший чем ему лично и его проекту чревата ссора с представителем семейства Круппов. — Просто, мне все эти цифры не показались…

— Подождите, не перебивайте меня! — вспыхнул тот, неожиданно повысив голос. — Все это, вышесказанное мной, теперь, дорогой господин Грайте экстраполируйте на нашу ситуацию, — и не думая скрывать свое удовлетворение, Марк рассмеялся. — Ха-ха-ха! Вы вновь ничего не поняли? А по моему все более чем очевидно! Перелопатив ворох этой макулатуры, из которой ваши аналитики ничего толкового извлечь так и не смогли, я понял одно — практически вся неподконтрольная нам активность в этом районе, особенно выраженная в открытом противостоянии, в той или иной степени связана с одним конкретным территориальным квадратом и конкретными либо людьми либо событиями. Если наше предположение верно, то источник почти всех бед в этой части области этот самый русский диверсионный отряд, который либо уже испытывает либо еще только собирается испытывать что-то совершенно новое… Сейчас совершенно не важно, что это такое! Сверхсолдаты это, какие-то яды или газы, или что-то еще… главное они здесь! И наконец, последнее, с наступлением холодов они существенно снизили свою активность! Вы поняли, профессор, им не по нраву холод. Конечно, это достаточно вольное предположение, но все же…

Грайте вскочил. «Вот мальчишка! Смотри…, — в его голове бушевал вулкан мыслей. — Надо же! Углядел!». Не смотря на все свое внутреннее презрение ко всей этой семейке бывших торгашей, который выбились в крупные промышленники и сейчас строили из себя настоящую элиту, он не мог не признать, что в теории Марка было очень весомое здравое зерно.

— Мне докладывали, что за последние две недели ни одна их ягд-команд не обнаружила ни каких следов этих бандитов возле их старого лагеря, — заговорил Грайте после некоторого молчания. — … Прекратились взрывы, нападения, диверсии, почти иссяк поток задержанных, да еще эти проклятые язычники куда-то пропали… Очень похоже, очень похоже, — профессор, вдруг, резко остановился словно уткнулся лбом в стоявшую перед ним стену. — Стоп! Получается именно сейчас самое идеальное время, чтобы сделать первый шаг. Нужно собрать все силы в кулак и, наконец, поставить точку в этой затянувшейся игре.

Он улыбнулся и, вдруг спросил:

— Кстати, Марк, вам попадались, действительно, странные сообщения? Что вы так на меня смотрите? Я спрашиваю о таком, что вам показалось совершенной бессмыслицей…, — лицо Марка стало задумчивым. — Это не просто любопытство. Понимаешь, — в этот момент он как-то совершенно естественно, сам этого не замечая, перешел на «ты». — Меня не покидает ощущение какой-то неестественности. Я оглядываюсь вокруг и понимаю, что единственным, к чему это может относиться, являются эти чертовы дети Одина… У нас просто все чудесно складывается. Регулярно появляются все новые и новые свидетельства, которые нас просто ведут в каком-то направлении. У вас нет такого ощущения, Марк?

79

1 декабря 1941 г. Восточный берег реки Нара, примерно в 20 километрах от Наро-Фоминска.

Вдоль высокого обрывистого берега, причудливо извернувшегося в сторону запада, протянулась змеевидная цепь черных пятен. Притягивающая взгляд чернота земли на белоснежном фоне при ближайшем рассмотрении оказывалась намечающейся линией окоп. Полураздетые несмотря на тридцатиградусный мороз бойцы с уханьем вгрызались в мерзлую землю, периодически притоптывая подмерзающими ногами.

— Эх, морозец, родимый, — приговаривал крупный боец из Пензы, вытаскивая обломком широкой доски кусочки земли вперемешку со снегом из едва наметившейся ямы. — Что же ты так кусаться вздумал? — багрово-красные уши выглядывали из под сползшей на затылок шапки. — Да… Мама, родная, не вовремя ты видно меня родила…

— Трофимов! — вместе со скрипом снега раздался хриплый голос. — Уши отморозишь. Ты их снежком слегка разотри, снежком. Они и отойдут. А то вон лопухи какие! Того и гляди отвалятся.

— Не отвалятся, товарищ лейтенант, — подняв голову на командира, буркнул тот. — Они у меня знатно пришиты…, — выпустив из рук перегнутый лом, он устало спросил. — Товарищ лейтенант, что там слышно-то?

Из соседних ячеек, которые до боя планировалось связать в единую сеть окоп, вытянулись еще головы, услышав вопрос. Сверкающие из под надвинутых на лоб шапок глаза с надеждой уставились на лейтенанта. Заданный вопрос кровно касался их всех, бывших бойцов практически исчезнувшей в ожесточенных боях 222 стрелковой дивизии, нынешних бойцов Московской сводной дивизии, которая тоже, несмотря на столь воодушевленное название насчитывала едва полк личного состава.

— Не забыли, говорю, нас? — не дождавшись ответа повторил вопрос Трофимов, съеживаясь на поднявшемся из-за речки ветру. — А то прет ведь гад, как саранча…

Лейтенант Мареев, еще недавно возглавлявший разведывательный взвод, а сейчас назначенный командиром роты, отвечать не спешил. Под прицелом десяток ждущих глаз, он просто не знал что ответить. Сказать правду он просто физически не мог! Вымотанные непрерывными за последние три недели боями, бойцы и так находились на грани и держались из последних сил. Рассказать им, что их тут фактически бросили без поддержки — без мало мальски значимой артиллерии, без подкреплений, чтобы задержать рвущиеся к Москве танковые кулаки немца?! Или сообщить о том, что с соседями справа нет связи уже несколько дней?! Может стоило бойцам бросить кость о ждущих где-то совсем близко свежих полках, о сотнях новых советских танков?! Встречаясь с их глазами, Алексей понимал, что нельзя делать ни того, ни этого…

— Не забыли Пенза, не забыли! — ответил, наконец, Мареев, подняв с земли валявшийся лом и прыгая в наметившийся окоп. — Не выросла еще такая забывалка, чтобы нас забыли! Что смотрим, архаровцы?! — гаркнул он в сторону встрепенувшихся бойцов. — На немца тоже будем смотреть воловьими глазами, как на бабу?! А!? Копаем, братцы, копаем! Так копаем, чтобы пар от нас шел, чтобы брызги летели!

Разогнувшиеся спины, вновь согнулись и кирки с лопатами снова застучали и заскребли по замерзшей земле.

— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, — Алексей со вздохом вскочил на выступавший бруствер и посмотрел в сторону редколесья, от куда раздавался крик вестового. — Тут до вас пришли… К комдиву, срочно! — запыхавшийся Филипчук, неизменный уже на протяжении месяца ординарец комдива, не переставал кричать. — Из санбата десятка три человек к вам определили… Вот! — не добегая до него, он остановился и махнул рукой. — Быстрее, а то разберут!

Охнув, Мареев перемахнул через окоп и рванул в сторону леса. До командного пункта он добежал за какие-то несколько минут и как оказалось, правильно сделал, что поспешил. Возле землянки комдива, едва заметной на фоне стоявших рядом высоких сосен, громко спорили два его соседа — ротный-2 и ротный-3. Первый, кряжистый и плотный мужик с исконно русской фамилией — Петров, что-то яростно втолковывал второму, Загидуллову, чернявому татарину.

— Что ты мне тычишь своими бумажками? — буквально ревел Петров, тряся рукой перед носом второго ротного. — И у меня не цельная рота. Вот! Сорок семь человек! А у тебя сколько? — его короткие, очень похожие на снаряды от сорокопятки, пальцы тыкали куда-то в сторону расположения третей роты. — если бы у меня столько было в наличии…, — вдруг, он увидел Мареева, который с каменным выражением лица вышагивал в сторону командного пункта. — Стоять! Не пущу! А ты то куда?! — его квадратная фигура с растопыренными руками встала на пути лейтенанта. — Тебе-то, Лексей, эти убогие зачем нужны? Трое хромых, пара слепых да глухой в придачу! Куда?!

В нескольких метрах от них, переминаясь с ноги на ногу стояло то самое пополнение, о котором «ломали копья» командиры. Тридцать семь человек, едва подштопанные в медсанбате и выпущенные обратно в бой, стояли в ожидании распределения. На многих из них блестели свежие марлевые бинты… Кто-то жевал, прихваченную с кухни горбушку хлеба.

— А, ну молчать! — рявкнул на разошедшегося ротного подошедший комдив. — Развели мне тут базар словно спекулянтки! — Полковник Бобров, пригладив непокорные седые волосы, смотрел сквозь командиров на бойцов. — Дожил, — с горечью пробормотал он, пробегая глазами по людям. — Командир дивизии лично распределяет три десятка бойцов по ротам… Так! — грозно протянул он, переводя взгляд на вытянувшихся в струнку командиров. — Весь личный состав, все… сколько вас там, все тридцать семь человек, направляются в первую роту! Лейтенант Мареев! — тот подскочил к нему. — Разведка докладывает, что немцы перебрасывают два моторизованых батальона в стороны Каховки… Считай, прямо к тебе на задний двор, братец! Короче принимай, пополнение! Остальные, в расположение своих подразделений, бегом … марш!

— Они хоть оружие держать смогут? — угрюмо спросил Алексей, стоявшего рядом санинструктора, который и возглавлял весь этот табор. — Поди всех стоячих выскребли из санбата…

Тот, кашлянув в огромную варежку, буркнул:

— Ничего, товарищ лейтенант, смогут. Не смотрите, что в бинтах. Почитай, почти все сами вызвались… А тот, вообще, вон еще вчерась удрать на позиции хотел, — пожилой боец кивнул в сторону невысокого больного в потрепанном со множеством дыр ватнике. — Еле удержали.

— Хорошо. Давай, иди отец, назад, — лейтенант сделал два шага вперед и внимательно посмотрел на бойцов. — Товарищи бойцы, скажу сразу, спокойной жизни вам не обещаю. Наша первая рота находится на острие обороны дивизии и именно по нам придется первый удар врага. Стоять придется насмерть!

— Так и нас, товарищ лейтенант, не пальцем делали, — выкрикнул из строя тот самый боец, на которого указывал санинструктор. — Чай не первый день воюем… Не струхнем.

— Боец, два шага вперед! — повысил голос Мареев. — Доложить по форме!

Тот сразу же подобрался. Несколько движений руками и дырявый ватник словно по волшебству приобрел более или менее опрятный вид, а сама фигура стала подтянутой.

— Глованко Илья Степанович, старшина пограничной заставы №….особого района, — энергичным голосом произнес боец.

— Пограничник, значит…, — слова сами собой вырвались у лейтенанта. — Добро! Вот и принимай взвод… У нас старшина как раз и не было. Команду и в расположение

Уже позже, когда закончились земляные работы и пополнение разбрелось по землянкам, Голованко стал вспоминать события прошедших дней, котрые сейчас казались совершенно далекими и туманными…

«- … Давай, забирайся внутрь! — старался перекричать гул самолетного двигателя летчик. — Есть приказ!

Дрожа словно от нетерпения, самолет раскачивался на месте. Летчик практически высунулся из небольшого окошка, сверкая большими круглыми очками.

— Товарищ старшина, у меня приказ — вас вывезти в первую очередь! Здесь должна остаться только небольшая группа… Вы слышите?! — движок оглушающе ревел. — Скорее, уже светает!».

В землянке было тепло, что особенно чувствовалось после тридцатиградусного мороза на улице. Самодельная печурка еле слышно потрескивала сгоравшими досками от снарядного ящика, скудно освещая тесное помещение. Старшина поправил скорчившийся вещмешок и вновь провалился в полусон…

«… Говорю, что теперь с нами будет? — Голованко наклонился к высокому майору, который и курировал эвакуацию партизанского отряда, а точнее тех, кто был приобщен к Тайне. — А, товарищ майор?!

Тот, пытавшийся все время полета уснуть в продуваемом всеми ветрами салоне самолета, недовольно прокричал:

— Вас приказано доставить в Москву, в наркоман внутренних дел. Там и решат, что с вами делать».

Илья перестал ворочаться и открыл глаза. Огненные блики плясали по перекатам землянки, завешанным чьей-то плащ-палаткой от просыпавшейся сверху земли. Он бегали от одного выступа к другому, временами сливаясь во что-то совершенно причудливое и странное.

«- Слушай, старшина, — так и не уснувший майор снова наклонился к нему. — Как там немец, лютует? — по его вопросу было не ясно, знает ли командир или нет правду.

— Да уж не сахар, — бросил в ответ Голованко. — Товарищ майор…

В этот самый момент их мощно тряхнуло и самолет задрожал от попаданий зенитных снарядов, а его борт, только что казавшийся надежной и несокрушимой стеной, украсился рваными отверстиями.

— А-а-а-а-а-а! — с безумным воплем кого-то вырвало с места и швырнуло в хвост. — А-а-а!

— За скобы держись, за скобы! — в самое ухо заорал ему майор. — Иначе размажет… Черт!

Сидевший прямо напротив них боец, вцепившийся в оружие, резко дернулся. Рифленый ствол автомата и круглый магазин разлетелись в разные стороны.

— Вот, гад, в вилку взял! — майор с трудом удерживал большой вещмешок одно рукой. — Лупит не переставая!»

Голованко аж застонал от бессильной злобы, вспоминая как зенитные орудия разбирали самолет по частям, как как летчики бросали борт из стороны в сторону…

«Дверь кабины распахнулась и кто-то проорал оттуда:

— Идем на посадку! Километров десять до наших не дотянули… Черт! Двигатель! — из кабины что-то кричал второй пилот. — Тяни! Дотянем!

— Нам нельзя к немцам! — майор каким-то чудом отцепился от сидения и бросился к кабине. — Нам нельзя к немца! Ты понимаешь?! — в этой сумасшедшей болтанке он взял за грудки пилота и начал его трясти как тряпичную куклу. — У меня приказ! Ты меня понимаешь?! Приказ, подписанный лично народным комиссаром внутренних дел…!

Раздался дикий скрежет и в фюзеляже образовалась огромная дыра, в которую спокойно можно было протолкнуть взрослого человека. Ледяной ветер ворвался в салон…

— Отпусти! — дикие глаза летчика вперились в хвост, который ходил ходуном. — Разобьемся, в бога душу мать! Отпусти! — пальца майора были словно клещи. — Все равно не дотянем! Двигатель горит. Хоть стреляй, не вытянем!

Майор толкнул его обратно в кабину и странным взглядом окинул разворошенный салон…».

Старшина, вздрогнув, вскочил с лежанки и уставился на занавешенный выход. Руки сами собой опустились на винтовку. Однако, шли секунды, минуты, но на улиц было тихо.

— Ни к черту, — сплюнул он, снова устраиваясь на свое место.

«В салоне еще оставалось шесть человек, один из которых, прилетевший вместе с майором, висел на ремнях без движения. Случившего потом не ожидал никто…».

В полумраке землянки глаза старшины напоминали поблескивающее в огне стекло. Он совершенно не моргал…

«Вытянув руку за спину, майор вытащил пистолет и передернул затвор.

— Майор…, — закричал было Голованко, подумав, что тот решил застрелиться, чтобы не попасть в плен.

Бах! Бах! Бах! Он стрелял практически не целясь. Да собственно и расстояние было детским для военного — метров шесть — семь. Пусть самолет болтался, но ведь люди были крепко стянуты ремнями.

— Стой! — но было уже поздно. — Нет! — закричал Илья, дергая на животе страховочные ремни. — Нет!

Стрелял он точно в голову. Сначала, в тех, что сидел вблизи от него — два партизана — муж с женой. Им досталось по пуле… Они умерли сразу же: он откинулся к борту самолета, а она головой склонилась к нему на плечо».

— Тварь! — скрипел зубами старшина, неосознанно сжимая приклад винтовки на своих коленях. — Вот же тварь!

«Следом получил пулю молоденький солдатик из сопровождения. Она вошла ему прямо между удивленных глаз. Он даже не пытался отстегнуться, вскинуть руки… Боец искренне удивился.

— Сидеть! Сидеть, я сказал! — почти вставший старшина от сильного удара в грудь снова впечатался в сидение.

Бах! Бах! Бах! Последний все же успел выстрелить в ответ. Неуклюжий, длинный карабин, который когда-то служил верой и правдой своему хозяину — немцу, здесь подвел. Он уже почти развернул ствол — не хватил какой-то секунды или двух! Подскочивший майор в упор застрели и его».

Огонь в печке почти погас; из черной кучки золы лишь изредка выстреливали язычки пламени. Холод медленно наступал, заставляя спавших бойцов плотнее укутываться.

«Самолет снова тряхнуло! С громким хлопком что-то взорвалось в кабине. В это же мгновение борт начал заваливаться набок. Сиденья, секунду назад располагавшиеся на боку, переместились на пол… На Илью упало что-то сверху… Окровавленная шапка, слетевшая с головы того самого солдата.

— Запомни, старшина, никто не должен попасть в плен! — сквозь воющий звук едва пробивался голос майора, который, зажимая рану на голове, полз в сторону Ильи. — Никто! — нос самолета наклонился еще круче и майор кубарем скатился прямо к ногам старшины.

— Ты что же это делаешь, гнида?! — проорал Голованко, прижимая ногой головы убийцы. — Своих же стреляешь! — сапог все сильнее давил на лицо, собирая щеки в одну складку. — Это же свои!».

В землянке уже стало ощутимо холодно, но он этого совсем не замечал. По его щекам продолжали стекать слезы. Крупные, соленые, они катились куда-то к подбородку, где застревали в густой щетине.

«Практически не управляемый самолет пилотам, а точнее одному пилоту (второго взрывом убило на месте), посадить все же удалось. Верхушки деревьев сумели немного погасить его скорость, а высокие сугробы приняли на себя основной удар… Дальнейшее, вновь для Голованко представало сплошным туманом, в густой белизне которого он едва узнавал знакомые места.

…Вот грубое, словно вырубленное из дерева или камня, лицо майора, по которому стекала кровь. Оно то приближалось к нему, но, наоборот, отдалялось…

— Запомни, старшина, никто не должен попасть в плен …, — шептал майор, всматриваясь в его глаза. — Это приказ командования…

Он прислонил ствол пистолета к его груди и несколько раз выстрелил…».

Видение было настолько реальным, что сразу же отозвалось болью в левой стороне груди. Старшина непроизвольно потянулся туда рукой и осторожно коснулся пальцами места ранения.

«- Светка, глянь-ка, еще один дышит! — всплыла в его голове новая картина. — Тащи носилки, может донесем, — прямо над ним кто-то склонился; в глаза было все мутное и неразличимое. — Тяжеленный какой! Давай, шустрее, а то и нас накроет здесь…

Вновь очнулся он уже на операционном столе, если грубо сколоченные обрубки еловых столбов можно назвать столом, да еще и операционным. Мутный свет еле светил где-то у потолка. Остро пахло хлоркой и какой-то гнилью.

— Давно ранили? Боец? Не слышит, — Илье быстро разрезали гимнастерку и обнажили левую грудину. — Ну и хрен с ним! Рана вроде хорошая… Нет! Она просто отличная! Чистая, розовенькая…

Резкая боль только на мгновение пронзила его тело и сразу же ушла.

— Вот и все, — что-то шмякнулось рядом с ним. — Почитай в рубашке родился, от такой пули спасся!».

80

4 декабря 1941 г. г. Москва. Кремль.

Александр Николаевич Поскребышев поднял голову и бросил недовольный взгляд на ерзающего капитана — одного из примелькавшихся порученцев Берии Л.П., который опять порывался встать. В этот момент на этого самого худосочного капитана было страшно смотреть. Его вытянутое лицо выражало столь явное отчаяние, что Посеребышев встал и со вздохом подошел к двери кабинета.

— … Прошу вас, Борис Михайлович, — негромко прозвучал голос Сталина, сидевшего в полоборота к присутствующим с неизменной трубкой в руках.

Невысокий полноватый человек в строгом френче темно-зеленого цвета встал из-за стола и подошел к карте.

— Товарищ Сталин, члены Государственного комитета обороны, приглашенные, к настоящему моменту сформированные нами десять резервных армий заканчивают выдвижение на позиции, — деревянная указка острым кончиком уперлась в оконечность Москвы. — Две из них — 1-я ударная и 20-я к концу месяца были сосредоточены в районе Москвы — на правом крыле Западного фронта. Сюда перебрасывались также соединения 60, 24 и 26-й армий. Южнее Рязани сосредоточивалась 10-я армия, а в районе Ряжска и Раненбурга — 61-я.

Шапошников на несколько секунд остановился, переводя дух.

— К контрнаступлению будут привлечены войска Калининского, Западного и правого крыла Юго-Западного фронтов. Поддерживать наступающие войска на всем протяжении фронта будет авиация Московской зоны обороны, 6-й истребительный авиационный корпус ПВО, две резервные авиационные группы ВГК, а также дальнебомбардировочная авиация. Последнее позволит нам достичь превосходства в воздухе… Тактическая цель операции заключается в том, чтобы одновременными ударами армий Западного фронта во взаимодействии с левым крылом Калининского и правым крылом Юго-Западного фронтов разгромить ударные группировки противника, действовавшие севернее и южнее Москвы. Стратегическую цель генеральный штаб видит в том, чтобы нанести поражение всей группе армий «Центр»…

— Спасибо, Борис Михайлович, — Сталин был в хорошем расположении духа, — Вот видите товарищи, нам удалось сконцентрировать для контрудара значительные силы. — тут он с усмешкой бросил многозначительный взгляд на одного из сидевших за столом А некоторые, помниться, вот прямо в этом самом кабинете, утверждали, что резервные соединения нужно полностью использовать для пополнения обороняющихся армий. Такие стратеги могли…, — взятый тон, несмотря на все благодушие Сталина, был очень тревожным. — … Что, Александр Николаевич? — он заметил Поскребышева, высунувшегося из-за двери. — Так… Товарищ Берия, видимо, кто-то считает, что у вас могут быть какие-то более важные дела, чем участие в заседании Государственного комитета обороны… Выйдите и разберитесь!

Это был, конечно, не приговор, но определенно ярко выраженное недовольство, что сразу же поняли все присутствующие. На Берии скрестились взгляды — кто-то смотрел со злорадством, кто-то — с некоторой долей сочувствия. Лаврентий Павлович с непроницаемым лицом встал из-за стола и исчез за дверью.

— Что за …, — тяжелый слова, с начинкой из остро запеченной ненависти, практически сорвались с его губ, когда он закрыл за собой дверь кабинета.

Его порученец, попеременно, то бледнея, то краснея, шагнул ему навстречу.

— Товарищ народный комиссар…, — собрав волю в кулак начал он докладывать в приемной. — Самолет разбился. На борту находился Дед и оперативная группа. Часть документов удалось спасти…, — закончить фразу ему не удалось.

Время словно остановилось. Оно обратилось в какое-то желеобразное состояние, которое превратило людей в кукол. Неподвижные с восковой кожей и сжатыми губами, они были абсолютно безжизненными.

«… Он не долетел, — мысли стали тяжелыми и неповоротливыми, как мельничные жернова, с которые еще в детстве пытался играть юный Лавр. — Разбился… Это же полный крах всей операции! Без Деда он может не пойти с нами на контакт».

Бах! С громким хлопком время вновь вернулось в свои рамки и словно оттаявшие фигуры зашевелились. Порученец, шевеля бледными губами, еще продолжал отпускать руку от фуражки. Посребышев в этот самый момент вновь начал перебирать ворох бумаг, лежавших перед ним на столе. Словно в унисон заскрипели стулья двоих — военного и гражданского, оказавшихся случайными свидетелями разговора.

— Что уже сделано для поиска? — сейчас в голове всесильного наркома билась только одна мысль — найдено ли тело Деда — одного из фигурантов операции «Второй фронт». — Самолет найден?

«А если у немцев? — словно кувалдой вдруг ударило его по голове. — Если он уже у них?».

— Где упал самолет? — Берия неуловимо покачнулся. — Где…?

— Самолет упал за линией фронта, на территории противника, — капитан начинал все больше напоминать живого мертвеца. — Были высланы две разведгруппы. Уже получен ответ: в полете самолет попал под зенитный огонь противника и был вынужден пойти на посадку. Во время посадки командир оперативной группы, следуя полученным инструкциям, ликвидировал все пассажиров, включая объект…

«Дед противнику не достался, — гибкая удавка, неумолимо давившая все это время его горло, на мгновение отступила. — Следы уничтожены… Документы доставлены в Москвы. Надо докладывать…».

— Жди здесь! — в уголках его губ застыли жесткие складки, а лоб прорезала еще одно морщина. — Могут вызвать…, — приоткрыв дверь, он вошел в кабинет.

Присутствующие вновь посмотрели на него. Теперь уже во взглядах многих царило любопытство, густо замешанное на недоумении.

— Вы разобрались, товарищ Берия? — недовольно спросил Сталин, пуская трубку на стол.

— Товарищ Сталин, — негромко кашлянул нарком, который не сел сразу же за стол, как думали многие. — Вот… получено буквально только что, — небольшой листок бумаги, на котором виднелись пара строк, лег на стол перед Сталином.

В кабинете повисла жгучая тишина. Взгляды присутствующих приковал крошечный документ, в который с молчанием всматривался вождь. Сидевший на дальней оконечности стола, Ворошилов вопросительно посмотрел на Жукова, который недоуменно пожал плечами. Буквально пожирал глазами записку Маленков, давно подозревавший наркома в аппаратных играх против него. Пожалуй, только один Шапошников был совершенно невозмутим; все его мысли занимало готовящееся контрнаступление, одним из главных разработчиков которого был он сам.

— Есть мнение товарищи, сделать небольшой перерыв…, — предложил, как приказал, Сталин. — … и продолжить совещание после него, — сдвинутые стулья быстро остались без своих седоков. — Пока все свободны. Вас товарищ Берия, я попрошу остаться!

Едва дверь за последним из уходящих закрылась, как вождь встал с места и, тяжело ступая по паркету, начал приближаться к наркому. Медленно впечатывались в пол ярко начищенные сапоги, глухо стучала о руку курительная трубка…

— … Мы столкнулись с очень странным, даже не побоюсь этого слова, удивительным, явлением, — ярко проявившийся с первых же звуков грузинский акцент сообщил Берии о том, что вождь взбешен. — … которое открывало перед нашей наукой такие возможности, что …, — Лаврентий Павлович с ужасом осознал, что он почему-то не слышит окончания некоторых фраз — их словно кто-то проглатывал. — Мы договорились с этим, как это ни странно звучит, существом о сотрудничестве и взаимной помощи. А это новые лекарства…

Негромкий голос разносился по кабинету, набирая силу примерно в центре стола и медленно затухая где-то в углах помещения.

— Ты же помнишь, Лаврентий, Семя жизни? — Сталин впервые за то время, ка они остались наедине, взглянул ему в глаза. — Только одно это, подаренное нашим союзником, позволило взглянуть за такие горизонты, что никому и не снились. Полноценная жизнь на протяжение столетий, отсутствие болезней, страхов, физической немощи…, — скрип сапогов прекратился; он остановился за спиной наркома. — Вот, что мы получили, Лаврентий! Получили! И ПРОСРАЛИ!

Берия практически не дышал, отчетливо понимая, что в эти секунды его жизнь висит практически на волоске и от одного единственного, сказанного им слова, может зависеть все!

— Ты это понимаешь, товарищ народный комиссар? — резко скрипнул паркет. — Как теперь он на это отреагирует? До весны осталось всего ничего… Что мы ему скажем весной? Что советское правительство в лице органов внутренних дел ликвидировало вашего посланника, чтобы он не попал в плен?! Так?! И после всего этого, мы еще должны на что-то надеяться!

— Товарищ Сталин, — решился наконец нарком, поднимаясь со стула. — Я готов искупит свою вину на любом участке работы. Куда бы меня ни послала Партия и Правительство…

— Сядь! — буквально рявкнул тот и швырнул бумажную папку ему на колени. — Вину он собрался искупать на любом участке фронта… Пойми, Лаврентий, самый главный фронт сейчас проходит вот здесь — на этом самом месте, — крупный с коричневатым ногтем палец прочертил в воздухе линию, конец которой заканчивался прямо в полу. — Тело так и не нашли? Немцы ни чего там не разнюхают?

— Все следы были уничтожены, товарищ Сталин, — восстал духом нарком. — По основной версии на этом месте разбился штабной самолет из 31 армии. Все необходимые документы уже подготовлены… И, товарищ Сталин, посылку, которая была у посланника, удалось доставить в Москву, — поймав вопросительный взгляд, Берия на несколько секунд вышел из кабинета. — Вот, товарищ Сталин, — в его руках был небольшой портфель из светло-коричневой кожи.

81

3 декабря 1941 г. Восточный берег реки Нара, примерно в 20 километрах от Наро-Фоминска.

Лейтенант Мареев, пригибаясь, шел по траншее. Время от времени всем телом он прижимался к краю окопа и осторожно приподнимался на носках. Его белобрысая макушка, не смотря на крепкий мороз едва прикрытая сдвинутой набекрень ушанкой, замирала на несколько секунд и сразу же исчезала. Соседний берег реки, по-прежнему, выглядел вымершим. Оставшиеся после вчерашней атаки воронки уже припорошило утренним снегом и ни практически не выделялись на общем белом фоне. Лишь на льду, с которого сильный ветер без устали выметал падающий снег, богато чернели человеческие тела.

— Выдохлись, гады, — сплюнул он себе под ноги, после очередного осмотра. — Дали мы им прикурить вчера…, — парень бормоча, сполз по стенке и застыл, уставившись вперед. — Бежали аж на пятки срали, — вороненный ствол немецкого автомата, холодил руку даже через толстую варежку, но он этого совершенно не замечал. — Да, уж, драпали знатно!

Его правая рука вылезла из варежки, словно сурок из своей теплой норки, и судорожно сгребла колючий и хрустящий снег. От резкого, одуряющего холода Алексей очнулся и недоуменно оглянулся.

— Смотри-ка, чуть не уснул тут, — усмехнулся он, заметив, что скорчился рядом с чьей-то позицией. — Хозяин пришел бы, а тут я… спать улегся. Славно было бы! — от пришедшей на ум картины ему на какое-то мгновение стало смешно.

Стрелковая позиция была оборудована как-то по-особому, сразу же бросилось ему в глаза. Он с одобрением отметил и аккуратно вырытую выемку для незатейливого солдатского имущества и боеприпасов, и небольшую ступеньку возле его ног, и положенный по уставу бруствер. «Опытный видно боец, — подумал Мареев, вспоминая поредевшую роту и гадая, кто бы это мог быть. — Видно, не первый день воюет… Кирпичников что-ли? Похоже. Больно уже по куркульски все устроено — как-то ладно, по-хозяйски».

Вдруг со стороны медсанбата до него донеслись какие-то голоса, а через несколько секунд оттуда же потянуло и чем-то аппетитным. Тут же его желудок откликнулся на это безобразие громким бурчанием.

— Это как же так, Илья Степанович, разве могет такое человек? — спросил чей-то простуженный молодой голос. — Вы сами посудите, вышел он налегке вечор, сразу после того, как немец угомонился, и пришел только на третий день, — говоривший сделал небольшую паузу, словно пытался подчеркнуть важность своих слов. — Три дня там был! Мы с Иванычем тогда на часах стояли… Слышим, ползет кто-то с нейтрала. Я с плеча винтовку скидываю и негромко так спрашиваю — кто идет? Нас до этого еще предупредили, что разведку надо ждать…

Лейтенант заинтересованно слушал, вновь привалившись к стенке окопа. Смолкнувший голос на несколько минут сменился хриплым и продолжительным кашлем.

— Ты ртом то не дыши, — покровительственно пробурчал второй, в голосе которого Мареев узнал старшину из пополнения. — Воздух горло обжигает.

— Дерет, проклятый, вздохнуть больно, — откашлявшись грустно ответил первый. — … Так вот, спрашиваю я — кто это? Стоять мол, а то стрелять буду! А тот молчит, гад! Ну думаю, стрельну сейчас… Я только выглянул, а меня как швырнут к стенке! Раз! Думал, дух выбьет! Оглянуться не успел, как этот спрыгнул вниз и мешок свой скинул на землю, — в голосе рассказчика буквально звенела обида, что его, такого справного бойца, да еще на посту, смог кто-то спеленать. — Стоит, лыбиться, а с черной морды глаза свои пялит. Чуть от страха не окочурился, хорошо Иваныч сзади подбежал на подмогу.

— И что? — в этот момент лейтенант узнал самого рассказчика — это был рядовой Авдеев, схлопотавший в свое время срок за кражу яловых сапог у одного майора. — Скрутили диверсанта-то?

— Ха! — рассмеялся боец, звякнув чем-то металлическим во время этого. — Скрутишь его, как же?! Он и Иваныча отоварил по башке! Так я, Илья Степанович, к чему веду-то. Пока хлобуздал он нас, мешок порвался… Чей, чей? Его, конечно! Ногой его Иваныч задел, да так смачно, что порвался он!

Алексей, стараясь чтобы снег не скрипел, подошел к краю окопа, за которым был поворот к медсамбату. Видимо, оба бойца несли обед для своего взвода и присели перекурить.

— Я глядь, а из него сыпется что-то блистющее, — голос паренька задрожал. — Ну, думаю, гроши приволок к нам! Цельный мешок грошей от немчуры, представляешь, Илья Степанович! И, это за здорово живешь, на тебе и распишись… Оказалось, тю! Немецкие люминивые железки.

Задубев от неподвижного стояния (его-то в отличие от спрятавшихся в закутке бойцов отлично продувало ветром), Мареев переступил с ноги на ногу. Ему показалось, что он уже что-то подобное слышал — и про странного разведчика, и про кучу немецких алюминиевых посмертных медальонах. Вот только что именно, лейтенант вспомнить никак не мог.

— Потом, Илья Степанович, мне уж тут птичка одна клювиком нашептала, что разведчик это секретный наш был, — боец напустил в голос таинственность. — Мол он по немецким тылам шастает и режет их сонными как курей…, — тут тон его изменился и он продолжил почему-то шепотом. — Врачиха мне сказала, что в мешке то было с полсотни медальонов. И почти все они в кровушке извазяканы! Вот и скажи мне теперь, Илья Степанович, разве могет такое человек? В тыл пробраться и пятьдесят человек отправить на тот свет? Могет?

Ответа он так и не дождался. Из-за поворота раздалось негромкое покашливание и второй произнес:

— Ладно, Ленька, заканчивая лясы точить! Народ-то поди уж и заждался обеда. Поднимайся… О, товарищ лейтенант, — действительно, второй говоривший оказался новоприбывшим старшиной. — Старшина Голованко! — вместе с металлическим бидоном литров на двадцать пять боец вытянулся в струнку. — Вместе с рядовым Авдеевым осуществляем доставку пищи в подразделение!

Мареев кивнул и отправился в сторону своей землянки. Он старшину даже толком не расслышал, погруженный в воспоминания.

— Что-то хмурной он сегодня какой-то…, — донесся до него еле слышный шепот, который сразу же развеяло ветром. — Из штаба что-ли что сообщили…

Хрустя снегом, он подошел ко входу в землянку. Плотный полог, натянутый вместо двери, оказался дубовым и прикрывал разогретое нутро не хуже самой настоящей двери.

— Черт, — чертыхнулся лейтенант, вытягивая замерзшие пальцы к огню. — Вот зацепило-то.

«А ведь правду рассказывает, сукин сын! — с неудовольствием, мысленно согласился ротный с бойцом-балагуром. — Был такой случай…, — чурки, нарубленные из снарядного ящика, уже практически прогорели и в землянке начало холодать. — С месяц назад кажется… Тогда комдив еще другой был — Федор Алексеевич Бобров. Он с немцами еще с той первой войны успел повоевать и поэтому до врага был очень лютый, — Мареев тяжело вдохнул, когда вспомнил о старой дивизии, от которой сейчас остались одни рожки да ножки. — Да, уж настоящий мужик был! Как говориться одни усищи чего стоили — сам маршал Буденный бы позавидовал…».

«Он тогда на той стороне две разведгруппы потерял. Одна вообще пропала! Как ушла, так от нее ни слуха ни духа — словно и не было на свете десять человек, десять матерых волков. Со второй сам ходил, да опять толку никакого не было! На обратном пути на засаду нарвались и снова немчура всех ребят положила, а у него опять ни царапины… Вот в таком настроении он и стоял перед полковников, смотря в земляной пол». Лейтенант стиснул кулаки и тихо застонал. Лица его разведчиков стояли перед его глазами, как живые.

— Братишки мои, — шептал он, обхватив голову руками и со всей силы ее сжимая. — Как же это так получилось… Ни царапины! Ни единой царапины…

Молодые ребята, полые сил, здоровые, веселые, они прошли перед его глазами и сгинули, а он снова уставился на затухающий огонь.

«- Значит, один хочешь идти? — тот день, оказавшийся поистине бесконечным, вновь встал перед ним, как наяву. — Не передумал?! Хорошо, Алеша… Вон капитан стоит, видишь? — того капитана, Алексей запомнил хорошо, и как потом оказалось не зря. — Это представитель Ставки. Ему надо на ту сторону, да и нам, позарез как туда же треба. Проведешь его и пару бойцов через линию фронта, где и распрощаетесь.

Алексей, как сейчас помнил, что во время разговора в пол глаза следил за своим коллегой из Москвы. И не сказать, что он тогда ему не понравился… Весь такой подтянутый, крепко скроенный. Видно, что не зад и пузо наедал в штабе, а по полям бегал. Держался независимо, но и превосходства особого над ними, простой пехотой, не выказывал. Короче, нормальное впечатление он произвел на него.

— Товарищ капитан…, — потянул лейтенант руку к фуражке, но был остановлен кивком головы.

— Не чинись, разведка, не на параде! — он протянул свою руку; крепко сжал, гад, словно проверял. — Не люблю такого, в бою опасно. Игорь. Ну, будем знакомы, разведка?!

Последующие часы, что Мареев провел рядом с москвичами отпечатались у него настолько сильно, что и сейчас он помнил все, что произошло, до самой последней мелочи. Ни тяжелые изматывающие бои, ни бессонные ночи и отчаянные вылазки не смогли стереть эти воспоминания.

— Леха, — вот запросто капитан и окрестил его. — Забыл тебя предупредить — о времени, что ты провел с нами и о том, что случиться, тебе запрещено сообщать кому бы то ни было. Запомни, летеха, держи язык за зубами и все будет хорошо. Лады?!».

На какое-то мгновение Алексей очнулся от воспоминаний и удивленно осмотрелся. В землянке никого не было. Огонь уже совсем догорел, небольшая куча углей успела подернуться серым пеплом. Он со вздохом подкинул в самодельную печурку, сделанную из найденного кем-то бидона, пару деревянных брусков и вновь провалился в этот непонятный полусон.

«Первая странность, на которую он сразу же обратил внимание, это подготовка сопровождавших капитана бойцов. Он конечно много слышал от своих однокурсников (Специальные ускоренные военные курсы по подготовке младшего командирского состава в г. Куйбышеве, действовавшие особенно интенсивно в 1941–1942 гг. и готовившие скороспелого командира роты или командира батареи за неполные три месяца) о чрезвычайно сложной довоенной подготовке диверсантов, но увиденное в пути через линию фронта заставляло его не раз поежиться от возникающего холодка в груди. Оба бойца помимо лично оружия (которое само по себе весило не два и не три килограмма — автомат ППШ, два пистолета — один ТТ, второй немецкий Вальтер, четыре противотанковой и две противопехотной гранаты) тащили на себе словно вьючные мулы внушительных размеров вещмешки. Мареев еще при выходе из штаба случайно коснулся одного из этих мешков ногой и смог оценить их тяжесть. При всем при этом, они перли по буеракам и болоту так, что сам лейтенант, шедший налегке, еле за ними поспевал. В какой-то момент, когда Алексей неудачно наступил на кочку и провалился в топь почти по грудь, его мгновенно подхватил шедший за ним боец и дернул за шкирку так, что его просто вырвало из смачной жижи. Вот так легко примерно 80 килограмм живого веса взял и вытянул из болота!

— Давай-ка, лейтенант, вон к тому кусту правь, — прошептал почти сразу же капитан, легонько ткнув в спину переводящего дух Мареева. — Нам до утра надо уже быть километров за пятьдесят отсюда…

Даже сбитой дыхание и попавшая в рот болотная жижа не помешала Алексею выдать в тот момент изумленный возглас.

— До утра? Ты, что Игорь, спалишь людей! Ночью рваться по буреломам, да еще в ближнем тылу.

Капитан никак не отреагировал на его реплику — они уже почти вышли к переднему краю немецкой обороны. Со стороны болота, которое считалось непроходимым, у них не было постоянного поста, чем и пользовались разведчики дивизии. Здесь существовала лишь опасность случайно нарваться на один из пеших патрулей, которые изредка наведывались к самому краю болота.

— Посидим, пока здесь, а мои бойцы пошукают там, что да как, — вновь прошептал Смирнов, кивая разведчикам.

— Посидим…, — словно эхо отозвался Алексей, наблюдая как быстро те освободились от навьюченного на них груза и исчезли в густых, нависших над ними, кустах. — Слушай, капитан, что-то они у тебя не разговорчивы… И где ты только таких и набрал?

Видно было, что тот хотел промолчать, но не сдержался.

— В лесу, Леща, в лесу, — сверкнули в темноте белые зубы. — Таких бойцов можно найти только в настоящем русском лесу. В таком лесу, где даже днем темно от высоких и здоровенных деревьев; где овраги такие, что на их дне и летом можно неплохо подмерзнуть…

Прошло наверное с час времени, как из кустов вылезла перемазанная в земле голова, а следом и все остальное тело. Под ноги капитану мягко звякая железом легла связка оружия — пара карабинов с подсумками, пулемет с патронной коробкой (пост, кажется, выпотрошили) и один пистолет, отливающий хромом.

— Как-бы шум не поднялся, — смотря на гору оружия, с тревогой произнес Алексей. — Не надо было здесь ничего трогать, — Смирнов вопросительно посмотрел на своего человека.

— Прямо перед нами какая-то пехотная часть расположилась. Скорее всего недавно подошли. Они даже толком расположиться еще не успели. Ящики, бочки кругом, — глухо доложил первый боец, лицо которого было почти полностью скрыто маской маскировочного халата. — Напрямик нам не пройти… Мы в сторону реки махнули и там пост на передовой в ножи взяли. Вон унтера притащили… Как там шум поднимется, можем проскочить».

Тогда в темноте и запале Алексей не сразу обратил внимание на то, что и капитан со своими бойцами и они между собой практически не разговаривали. Конечно, все они были не на дружеских посиделках, где можно было без опасения горло драть… Но все же! Ни звука, но слова, ни полслова произнесено ими между собой не было! Как это было все понимать?! Сейчас, сидя в землянке, когда буквально в десяти метрах располагались твои товарищи с оружием, он пытался как-то объяснить все эти странности, но у него никак не выходило…

«Все это было, действительно, похоже на волшебный сон. Разведчики были не глухонемыми; они прекрасно слышали и разговаривать с самим лейтенантом, но в между собой была тишина». Алексей вспоминал их скрытые непонятными балахонами фигуры, надвинутые на лицо капюшоны, темные словно обожженные руки… Вот перед ним застыл первый боец, настороженно водя автоматом перед собой. Сразу же насторожились остальные — капитан и второй разведчик, не сговариваясь присели и стали внимательно всматриваться в темноту.

— Что же, черт побери, происходит? — непроизвольно прошептал он, медленно потирая руки друг об друга. — Чертовщина какая-то.

Перед его глазами вновь начала проявляться давняя картинка. «Пробиравшийся через кусты боец немного замедлил шаг. Левой рукой он попытался на ходу поправить сбившуюся лямку вещмешка, но та никак не давалась. Алексей только потянулся помочь, как из-за его спины вынырнул второй и молча поправил лямку».

— Видать славно сработались…, — пробормотал он, продолжая не отрываясь смотреть на пылавший огонь. — Давняя связка.

82

9 декабря 1941 г. Кремль. г. Москва. Заседание Ставки.

Среди высшего руководства партии и правительства Советского Союза, сидевшего за столом, царило приподнятое настроение. Все было уже ясно — фашистский блицкриг не удался и контрнаступление советских войск позволило отбросить немецкие войска почти на сотню километров на запад. Буденный лихо приглаживал свои знаменитые усы, слушая что ему негромко рассказывал сидевший рядом Тимошенко. Расположившийся чуть дальше Жуков, кажется, впервые за все время, прошедшее с начала войны, улыбался.

— … Товарищи…, — раздавшийся с дальнего края стола негромкий с хрипотцой голос мгновенно установил в кабинете тишину. — Я вижу у вас хорошее настроение, — это был даже не вопрос со стороны Сталина, а утверждение.

На него устремились удивленные взгляды.

— Но, товарищ Сталин, — немного растерянным тоном проговорил Хрущев. — Это же победа…Мы же им дали такого пинка, что они улепетывали словно обгадившееся ворье, — речь Никиты Сергеевича всегда была эмоциональной образной и часто по-деревенски простоватой, за что его не всегда воспринимали всерьез. — Товарищ Сталин это же победа…

Сидевшие рядов были абсолютно с ним согласны. Буденный от избытка чувств даже пристукнул по столу кулаком, одновременно бормоча что-то. Одобрительно кивал головой Тимошенко.

— Победа, товарищ Хрущев, это когда советский солдат стоит у развалин рейхстага, над которым развивается красный флаг. Вот это Победа, — жестко проговорил Сталин, неторопливо вышагивая за спинами сидевших за столом. — Сейчас мы сделали всего лишь шаг вперед по этой сложной и кровавой дороге. Вам это понятно, товарищ Хрущев?! — в спину виновника был задан вопрос.

Никита Сергеевич, еще несколько минут назад блиставший своей деревенской улыбкой, сейчас пытался расстегнуть душивший его ворот. Его лицо стало багрово красным, что невольно наводило мысль о сердечном приступе.

— У китайских трудящихся есть одна очень правильная пословица, товарищи, — Сталин остановился около стула, на котором сидел Маленков. — Дорога в тысячу ли начинается с одного ли, — Он внимательно обвел присутствующих глазами и негромко с хрипотцой произнес. — Мы обязательно победим… и для этого сделано много, чрезвычайно много, но недостаточно, — его рука коснулась маленковского плеча. — Товарищ Маленков сейчас расскажет о тех задачах, которые стоят перед нами в это непростое время.

Взгляды скрестились на встающем с места Маленкове, в руках которого была зажата небольшая папка с торчащими из нее бумагами.

— Прежде всего, товарищи приведу несколько цифр. В целях перестройки народного хозяйства СССР на режим военного времени была проведена мобилизация более 80 % производственных мощностей социалистической промышленности на нужды армии. В частности, в несколько раз повысился удельный вес качественного проката в производстве металла, авиабензина в производстве нефтепродуктов и специальных химикатов в продукции химической промышленности; более чем в четыре раза вырос удельный вес продовольствия и вещевого довольствия для Советской армии в продукции пищевой и легкой промышленности; существенно увеличены посевные площади зерна, картофеля и овощей в восточных районах, прежде всего на Урале, на Волге и в Западной Сибири; усилена пропускная способность железных дорог Урала и важнейших железнодорожных узлов — Челябинского, Свердловского, Тагильского, Новосибирского и Кировского. Это только небольшая часть осуществляемых мероприятий, которая, тем не менее, дает нам представление о масштабе проделанной работы.

Однако, все эти шаги, как правильно заметил товарищ Сталин, не что иное, как попытка, пусть и довольно успешная, строить плотину из размываемого водой песка. Уже сейчас нам необходимо прекратить оглядываться назад в поисках примера для подражания, пытаться поспеть за нашими врагами. Нужно кардинально менять старые, уже отжившие взгляды и механизмы работы и управления народным хозяйством.

Сказать, что члены ГКО были растеряны, это ни сказать ничего. Они недоуменно переглядывались, словно спрашивая друг друга, в чем подоплека этого разговора? Из всех присутствующих, кроме самого Сталина, лишь еще один человек выражал полное спокойствие своим видом — Берия.

— Для достижения кардинального перелома в войне, — продолжал Маленков, приближаясь к огромной карте Советского союза на стене. — нам недостаточно приложенных усилий. В кратчайшие сроки нам необходимо не просто перестроить экономику страны на военные рельсы и максимально увеличить выпуск военной продукции, но и придать народному хозяйству, науке форсированный импульс…

Эти слова, пока еще не подкрепленные конкретными предложениями, вызывали искреннее непонимание у многих из тех, кто сидел за столом. «Какой к лешему прыжок вперед, когда почти почти 60 % заводов находятся на оккупированной территории или лежат в развалинах? — хмурил брови Жуков, с трудом сдерживаясь, чтобы не высказать своего недовольства. — Ни черта не хватает! Ни винтовок, ни гранат… Я не говорю уже о танках и самолетах, а этот болван талдычит о каком-то импульсе…». Сидевшие рядом с ним Хрущев, не смотря на свою деревенскую внешность прекрасно разбирался во всех закулисных играх, так глубоко не копал: «Этот чертов кадровик (Маленков в указанное время занимал должность начальника Управления кадров ЦК) что-то знает… Вон сука очкастая с какой рожей сидит (существуют достоверные сведения современников о достаточно напряженных отношениях между Хрущевым и Берией в тот период. В частности, сам же Маленков не раз отмечал, что Берия нередко демонстративно игнорировал Хрущева) — в курсе скорее всего… Военные кажется не с ними». Его взгляд быстро прошелся по лицам сидевших недалеко друг от друга Жукова, Тимошенко и Шапошникова, которые слушали выступление довольно внимательно.

— … Предлагаемый план перестройки народного хозяйства на совершенно новой основе, своеобразном витке новой индустриализации, предусматривает:

• во-первых, масштабное строительство на Урале и в Сибири новых мощностей черной металлургии и основы военного производства;

• во-вторых, перенос из Европейской части Советского Союза на Урал и в Сибирь существенную часть научной инфраструктуры;

• в-третьих, опережающее развитие сельского хозяйства на основе широко применения химических удобрений в зерноводстве, садоводстве, рыболовстве и биологических добавок в животноводстве, а также посредством массовой механизации сельскохозяйственного производства;

Одновременно планируются осуществление мероприятий социального характера:

• стимулирование переселения жителей Европейской части Советского Союза на Урал и в Сибирь;

• существенное повышение качества медицины…

Речь Маленкова продолжалась примерно часа полтора и вызвала довольно разнородные чувства у присутствующих. С одной стороны, говорилось все совершенно правильно и все эти мероприятия, действительно, позволили бы достичь невиданного до настоящего времени подъема экономики страны и качества жизни ее жителей. С другой стороны, предлагаемый проект, мягко говоря, попахивал невыполнимостью и более того сказочностью. В условиях военного времени, когда все усилия были брошены на нужды фронта, предлагалось затевать такое грандиозное дело. Лучше всех это последнее ощущение удалось выразить Буденному, который не стал отмалчиваться, как обыкновенно поступал:

— А пупок у нас с вами не развяжется, Георгий Максимиллианович? Кто все это будет делать? Пацанва и бабы?

Его слова словно прорвали плотину.

— Распыление сил очень опасно в такой период, — потирая лоб, негромко произнес Шапошников. — Только максимальное сосредоточение всех ресурсов — людских, материальных и иных может позволить достичь сначала паритета с врагом, а позднее и победы над ним…

— Мне тоже не понятно, — вклинился кто-то с дальней части стола. — Как это все произойдет?

Оглядываясь не невозмутимо посасывающего трубку Сталина, Хрущев предложил:

— Действительно, Георгий Максимиллианович, за счет каких ресурсов вы это планируете сделать?

…Участники заседания разошлись уже далеко за полночь. В кабинете остались лишь трое — Сталин, Берия и Маленков.

— Вы, товарищ Маленков, сегодня неплохо держались, — еле заметно улыбаясь в усы, проговорил он. — Выстоять и не смутиться перед таким шквалом вопросов и обвинений — это, скажу я вам, не каждый сможет! — он сделал небольшую паузу и, бросив взгляд на наркома внутренних дел, продолжил. — Я думаю, вы понимаете, что товарищи правы, говоря о некой авантюрности данного проекта. Действительно, в наших условиях делать такие шаги крайне проблематично и опасно, если бы не одно но…

Все это время Маленков ждал именно этого «НО». Еще при прошлой встречи, он догадался, что ему рассказали далеко не все, что могли бы. По этой причине, сам разработанный им проект, не смотря на всю его востребованность, выглядел сказочным. «Похоже, Хозяин, решился, — подумал он, замечая характерное сталинское движение — постукивание трубки. — Что же…?».

— В нашем распоряжении, товарищ Маленков, есть несколько предложений от товарищей, которые не только искренне поддерживают дело Великого Октября и товарища Ленина, но и желают помочь нашего государству в тяжелой борьбе с фашистской Германией. Они заявляют, что могут обеспечить рост производства зерна в семь — восемь раз в течение одного сезона, а также существенно увеличить урожайность других сельскохозяйственных и огородных культур. Только одно это может дать очень неплохие шансы вашему проекту…

С силой сжимая карандаш, Маленков пытался лихорадочно сообразить, как такое вообще возможно? Не смотря на свою деятельность, весьма далекую от сельского хозяйства, он неплохо представлял истинное положение дел в деревни. «В семь — восемь раз? Это же… невозможно! — не мог поверить он в услышанное. — Даже если каждого колхозника посадить на трактор, от этого никак не может вырасти урожайность!».

— Существенную помощь товарищи из коминтерна могут оказать в обработке засушливых земель, особенно в среднеазиатских республиках. Если удастся реализовать эти планы, то посевные площади Советского Союза могут вырасти примерно на 80 %. И это с учетом того, что оккупирована Украина с ее плодородными землями…

Тряск! Карандаш сломался! Маленков с удивлением посмотрел на руку, в которой остался зажатым кусок сломанного карандаша.

— Помимо этого ими предложена помощь в развитии нашей медицины. Они утверждаю, что существуют специальные медикаменты растительного и животного происхождения, которые могут существенно ускорить выздоровление пациентов при различных тяжелых заболеваниях, а в ряде случаев и не допустить самого заболевания.

«Что это за товарищи такие? — пытался сообразит он. — Испания, Китай… откуда они взялись?».

— Есть еще много подобного рода предложений, которые существенно укрепят наше положение. Есть предложение, товарищ Маленков, в целях сохранения секретности, создавать на Урале и в Сибири закрытые административные территориальные объединения, в которых бы в массовом порядке и внедрялись все эти новшества. Так сказать, будет проходить апробирование все нового.

…Еще через несколько часов в кабинете осталось лишь двое тех, кто, действительно, знал все.

— Думаешь, Лаврентий, он поверил в это?

— Маленков умный человек, товарищ Сталин. Я думаю, что он глубоко сомневается в этой версии, но будет вынужден ее придерживаться…

— Хорошо. Пока еще не время рассказывать все… Эх, Лаврентий, как же еще далеко до весны.

83

Январь 1942 г. Осажденный Ленинград.

— Город умирает…, — прошептал высокий мужчина, прижимаясь к оконному стеклу на лестничной площадки. — Боже мой, как же человек такое может творить? — широкой, занесенной сугробами улице, пробирались редкие сгорбленные фигурки. — Что же ты за тварь такая? Человек? — Карл Генрихович Завалов говорил еле слышно; он все еще никак не мог отдышаться после двух пролетов лестницы. — Собственными руками, своими собственными руками…, — еще недавно полноватый, довольно молодой врач сейчас выглядел древним старцем; его землистое, изрезанное морщинами, лицо пугало своей застывшей маской. — Мы уничтожаем все, к чему только прикасаемся, — он осторожно поставил ногу на первую ступеньку, потом ухватился обеими руками за массивные перила и медленно подтянулся вперед. — Мы же словно саранча…, — дальше он одолел еще несколько ступеней и вот до двери с заветным номеров 7 осталось всего лишь несколько шагов. — Саранча, — дрожащей рукой он стукнул несколько раз в дверь и негромко позвал. — Таня, ты здесь?! Я от мамы твоей пришел…

Через несколько минут за дверью послышалось шарканье. Казалось, пожилая старушка, тяжело перебирая большими мягкими тапочками, медленно подходит к двери. Скрипнули петли и из полумрака показалось исхудавшее детское лицо. Огромные глаза, в которых не было ни единой слезинки, смотрели на врача.

— Таня… Вот мама тебе просила передать, — он осторожно вытащил из кармана пальто небольшой, с детскую ладошку, сверток, обернутый чистой тканью. — Он говорит, Танюше моей передай, а то я снова на работе задержусь…, — он говорил и сам же понимал, что ему ни капли не верят. — Возьми, — детские глаза смотрели так по-взрослому, что хотелось развернуться и бежать прочь отсюда.

— Спасибо, дядя Коля, — пропищала она едва слышно, протягивая бледные пальцы к свертку. — Спасибо…

Завалов хотел сказать что-то еще, но в сердце так защемило, что он молча повернулся и пошел к своей двери. Его квартира была на этой же площадке, поэтому далеко идти не пришлось.

— Вот я и дома, — в квартире ни кого не было, и разговаривал он больше сам с собой лишь для того, чтобы окончательно не сойти с ума. — Дома…, — Карл прошел на маленькую кухоньку, где была установлена небольшая печурка. — Все-таки холодно, — массивные ледяные узоры выступили на внутренней стороне еще не разбитого стекла. — Как же писать?

Его взгляд упал на стол, где лежала большая пачка исписанных желтых листков и несколько больших картонных конвертов.

— Видно, все-таки придется тебя разломать, — он с сожалением посмотрел на последний оставшийся стул из гнутого дерева. — … Иначе не допишу…

Он подвинул к себе листок, над которым трудился весь вчерашний вечер, и стал вновь перечитывать расплывающиеся буквы. «… Впервые введенный венгерским инженером Карлом Эреки в научный оборот термин «биотехнология» представляется невозможным использовать для описания сути анализируемых явлений и процессов. Причиной этого является не моя прихоть как исследователя или моя научная некомпетентность, а объективные обстоятельства — принципиальное различие самого предмета изучения. Венгерский ученый в своей работе «Основные принципы биотехнологии» рассматривает использование микроорганизмов и их ферментов, прежде всего, в промышленном производстве, то есть в неживой материи. Это и биологический катализ, как способ получения сахара из сахарной свеклы, и диастаз для осахаривания растительных отходов и т. д. В нашем же случае мы имеем дело с совершенно иным подходом! Микроорганизмы и их ферменты применяются для коррекции физических недостатков, повреждений живого организ…».

Дописывая слово, перо заскользило по бумаге. «Снова чернила замерзли, — промелькнуло у него в голове. — А писать надо, иначе не успею сделать даже минимум…». Завалов поднес пальцы ко рту и подул на них, но обессиленный и простуженный организм уже мало чем мог помочь.

— Надо писать, надо обязательно дописать…, — вдруг его взгляд упал на один из картонных конвертов и он охнул. — Черт, письмо! Я же совсем забыл про него!

После многократных и энергичных усилий чернила все же оттаяли и он смог начать писать письмо.

«… Дорогой Иосиф Виссарионович! Я, Завалов Карл Генрихович, как настоящий ленинградец и коммунист, не могу оставаться в стороне в тот момент, когда мой родной город отчаянно борется с немецко-фашистскими захватчиками. Я понимаю, что поступил как безрассудный юнец, сбежав из Москвы, но я не мог поступить иначе… Я, прежде всего, врач, который должен спасать жизни людей и только потом ученый, расширяющий горизонты науки!

Я подготовил некоторые материалы по тому вопросу, над которым работал в Москве, и выслал их по почте на ваше имя.

Карл Генрихович Завалов из сражающегося и не сдающегося Ленинграда!».

Его пальца с трудом вывели адрес на лицевой стороне конверта, после чего он с облегчением откинулся на спинку кровати.

— Ну и вот, пол дела сделано, — письмо он оставит на самом видном месте, так что мимо него не пройдут. — Осталось еще немного…

Как врач, пусть и инфекционист, Карл прекрасно понимал, что его истощенный от голода организм протянет совсем немного времени. Вот уже почти неделю он отдавал свой паек девчушке из соседней квартиры, говоря при этом, что хлеб присылает ей мама.

— Думаю, меня еще хватит на несколько суток, — пробормотал он, пытаясь разобрать час, который показывали стрелки часов. — Несколько суток она еще поживет…, — его пальцы судорожно сжались, словно искали чье-то горло, чтобы вцепиться в него со всей силы и сжимать — сжимать — сжимать …

Следующие несколько часов, оставшиеся до быстро опускающейся на улицы города темноты, он размышлял и писал, писал и размышлял. Его мозг, в результате продолжительного голодания и сильного стресса, буквально свалился в какое-то странное состояние. Это было одновременно и полное отупение, когда чувства отключились один за другим, и полная концентрация, когда мысль ему казалась ярким освещающим все, даже самые темные закоулки мозга, лучом. На какое-то время, показавшееся ему мгновением, Завалов просто взорвался от переполнявшей его информации… «… В настоящее время человек находится на такой ступени развития, что потенциально способен сделать следующий эволюционный шаг. Он перестанет быть просто сознанием, заключенным в неизменную физическую оболочку, которая одновременно с защитой его от окружающей среды и ограничивает его! Человек сбросит с себя эти оковы бренного тела, эти материальные кандалы…».

Его сверкающие лихорадочным блеском глаза смотрели куда-то в окно, а сам он был далеко-далеко отсюда. Перед его взглядом вставали бескрайние лесные просторы, над которыми внимание скользило словно гигантская птица. Он то нырял в глубину крон деревьев, то, наоборот, взлетал высоко ввысь. «Человек может быть свободен, как птица! — эта мысль билась в его сознании с неимоверной силой. — Он станет по настоящему свободным!».

«… Не имеет значения как наши современники окрестят это научное направление — биоинженерией, или биоинженерной анатомией или еще как-то иначе!… Широкое применение этих принципов в хирургии (трансплантологии) — взращивание дублирующих человеческих органов, вживление новых, более совершенных биоструктур в человеческое тело; в физиологии — открытие в человеке с помощью бактерий новых навыков и умений, перестройка всей внутренней среды организма на качественно новой основе, овладение методами непосредственного управления основными физиологическими процессами человеческого организма и т. д.».

Он писал не отрываясь от стола. Под его перо ложились все новые и новые листы, которые с фантастической скоростью заполнялись мелким, почти, бисерным почерком врача. В какой-то момент ему даже показалось, что все эти мысли были не его, а кого-то другого.

«… Организм живого существа, не смотря на исключительную сложность и потрясающую сбалансированность, является не чем иным, как живым конструктором, который, как это ни странно звучит, состоит из более простых деталей. Вооружившись безграничными возможностями биоинженерии и терпением, мы в состоянии заменять отдельные органы любого живого существа, добиваясь таким образом, практически вечной жизни…».

Перо продолжало скользить по бумаге, оставляя за собой извилистый след, а врач видел перед собой удивительные картины. Людей, которые могли нырять без всякого ущерба для своей жизни на сто — двести и более метров под воду, которые запросто обходились без теплой одежде на Северном полюсе, которых не брали инфекционные заболевания, и многое и многое другое…

«… Лишь практика, бесчисленное количество научных экспериментов, годы кропотливой работы смогут вскрыть все возможности использования биоинженерии на благо и во имя человека. Однако, сейчас уже ясно, что: во-первых, это, действительно, реально и осуществимо; во-вторых, встает архиважная проблема — проблема морали! Человечество без всякого сомнения технологически готово взять в свои руки такой инструмент и скорее всего уже им активно пользуется, но готово ли оно в моральном плане взять на себя столь высокую моральную ответственность?!».

Наконец-то, листок был отодвинут в сторону и врач облегченно вздохнул.

— Вроде и закончил, — проговорил он, собирая листки в пачку и укладывая во второй конверт. — Теперь можно и посидеть…

84

18 марта 1942 г. Кремль.

Кабинет Верховного вновь покидала группа военных. Один за другим из-за двери появлялись знакомые фигуры — кашляющий Шапошников с выправкой потомственного воина, вытирающий на залысине пот Хрущев, Жуков с каменным лицом… Дверь закрылась, давая сигнал к началу еще одного совета — малого совета.

— Докладывайте, Георгий Максимилианович, — негромко произнес Сталин, положив перед собой белый листок. — Какие у нас результаты? — он внимательно смотрел на сразу пришедшего в волнение Маленкова.

Тот встал, теребя в руках пачку исписанных листов.

— Товарищ Сталин, несмотря на крайне ограниченное время и нехватку ресурсов, в течение которого работали вновь созданные ЗАТО, нам удалось добиться выдающихся успехов…

Отвыкший за последнее время от таких эпитетов Верховный резко вскинул голову и напряженно посмотрел на Маленкова, который от такой реакции вождя на мгновение прервался.

— … Товарищ Сталин, действительно, результаты просто удивительные! — невысокая фигура, еще секунду назад неуверенного в себе человека, преобразилась, словно в кабинете совершенно иной человек. — На территории страны в течение месяца было организовано 8 Закрытых административных территориальных объединений (ЗАТО), а еще через месяц они начали полноценно функционировать, — Маленков уже давно забыл о своих бумажках. — Вы только вдумайтесь, товарищ Сталин, начиная работать буквально на голом месте, в снегу и холоде, уже сейчас они выращивают вот это! Вот!

Маленков быстро подошел к стене, возле которой стояло несколько высоких картонных коробок, зачем-то укутанных плотной рогожей. Резким движением он скинул рогожу и по кабинету начал расплываться странный и несколько забытый аромат.

— Что это? — сидевший в кресле всесильный нарком немного привстал с места, хотя он уже догадался о том, что могло скрывать в себе содержимое.

— Товарищ Сталин, смотрите! — короткие пальцы Маленкова, собранные в своеобразную чашу, держали небольшие зеленые и пупырчатые огурцы, в самой середине которых затесалась небольшая еле красная помидора. — Овощи, товарищ Сталин… почти пять тон в неделю дает каждое ЗАТО! Огурцы, помидоры, репа, свекла… Через несколько дней продукты начнут поступать в больницы столицы, в конце месяца мы сможем обеспечить свежими овощами даже прифронтовые госпитали!

Трубка с изгрызенным мундштуком легла на зеленое сукно, а пропахшая табаком рука схватила помидор. Кожа ощутила приятную прохлады крепкого плода, скрывавшего восхитительную мякоть.

— Думаю, товарищ Маленков, мы не ошиблись поручая вам это безусловно сложное и важное для страны задание. За столь короткое время вам удалось очень неплохих результатов… Однако, нам представляется, что переданные вам материалы открывают для народного хозяйства гораздо большие возможности. Вам так не кажется? — едва успокоившийся докладчик, вновь побледнел. — Я уверен, Георгий Максимилианнович, вы пришли к нам не только с этим.

В устанавливавшейся тишине раздался глухой удар. Из разжавшихся пальцев Маленкова выпал небольшой огурец, который он не успел убрать со стола.

— … Конечно, товарищ Сталин, круглогодичное выращивание овощей — это всего лишь проба сил, — под пристальным взглядом вождя он немного сбивался и начинал запинаться. — В южных ЗАТО заканчивается подготовка к посеву зерновых. Первые опыты показали, что после обработки спецсредством живучесть семян выросла в десятки раз. Контрольные экземпляры в искусственно созданных условиях достигали в высоту двух метров, а соцветие включало до пятидесяти колосков…, — из второй коробки был вынут длинный колосок с огромным мохнатым концом. — По нашим расчетам урожай зерновых, подготовленных в соответствие с новыми расчетами, превысит в 30–40 раз средний уровень по стране, — нащупав во внутреннем кармане свернутый лист, Маленков продолжил. — Это только по предварительным расчетам. Однако даже сейчас можно утверждать, что в течение следующего года благодаря работе зерновых ЗАТО мы сможем практически полностью восполнить нехватку хлеба.

К концу речи Сталин что-то недовольно прогудел, не вынимая трубку из рта.

— Подождите, товарищ Маленков, — он взмахнул рукой в сторону карты. — Вы делаете очень ответственное заявление, — вождь встал в полоборота к нему. — Потеря плодородных земель Украины нанесла сильный, я бы даже сказал убийственный, удар по советской экономике. С обеспечением хлебом населения складывается просто катастрофическая ситуация… А вы говорите, что несколько недоделанных колхозов в Казахстане смогут заменить Украину? Мы так вас поняли, товарищ Маленков?

Даже невооруженным глазом было видно, что он недоволен столь скоропалительными заявлениями. Все это время Маленков судорожно дышал, не смея опустить глаза.

— Товарищ Сталин, по расчетам ученых…, — начал он, одновременно пытаясь ослабить тугой узел галстука. — … Урожайность зерновых культур может составить около 300–400 центнеров с гектара…

Сталин резко отвернулся от карты и подошел к небольшому столику, на котором лежали его записи. Отодвинув в сторону несколько пожелтевших папок он вытащил на свет лист, текст на котором был полон пометок синим карандашом.

— Значит, вы товарищ Маленков утверждаете, что ЗАТО Казахстана смогут дать около 400 центнеров зерна с гектара? — характерный акцент вновь ярко прорезался в его речи. — Такие заявления некоторые товарищи назвали бы очковтирательством или даже откровенно лживыми! — произносил это все он неторопливо, словно тщательно обдумывал. — 400 центнеров с гектара! А знаете, товарищ Маленков, какова была средняя урожайность зерновых в Советском Союзе в 1940 г.? — Маленков дернулся было рукой во внутренний карман, но рука не дойдя до него обессиленно упала. — Я зачитаю вам… Вот! Около 10 центнеров с одного гектара собирали советские колхозники в 1940 г. 10 центнеров! Не 100, 50 и даже не 30 центнеров, а 10…

В течение следующих нескольких минут Маленков услышал слова, которые могли означать что угодно — и отсроченный приговор, и еще один шанс…

— Идите товарищ Маленков. У вас есть время доказать нам свою правоту, — слова падали словно камни. — Идите, — вновь повторил Сталин, заметив, что Маленков продолжает стоять у стола.

Скованной походкой тот подошел к двери и вышел из кабинета.

— …Зачем ты его так Коба? — Сталин удивленно посмотрел на собеседника, которого вряд ли кто мог заподозрить в излишней мягкости к оппонентам. — Ты же тоже видел, что принес Смирнов… После этого, мне кажется, вырастить такой урожай будет детской шалостью.

Оба на несколько минут замолчали, вспоминая недавние события… «Бледное бесстрастное лицо капитана с широко раскрытыми глазами, которые с удивлением смотрели на толчками вытекающую из раны кровь… Застывшая с вытянутыми руками фигура начальника охраны, продолжавшего из пистолета целиться куда-то в центр кабинета… Медленно затягивающиеся края входного отверстия, конвульсии капитана с выходящей из рта пеной и, наконец, крошечная тупоносная пуля, вылезающая из тела…».

— Надо, Лавр, надо, — наконец, произнес Сталин. — Мы слишком рано расслабились. Немца едва отбросили от Москвы, а уже такие речи… Слышал, о чем эти сегодня говорили? — Берия после небольшой заминки кивнул головой. — Им бы только шашкой махать! Если бы не Шапошников эти конники наворотили тут дел… И таких много, Лавр! Не десять, де сто и даже не тысяча! Их много!

Нарком, сохраняя каменное выражение лица, смотрел и на Сталина, которого уже давно не видел таким… Трубка вынута, немного сгорбленная фигура, крупные морщины прорезали лоб. «Как же он постарел! — потрясенно думал Берия, прилагая жуткие усилия, чтобы его мысли не отразились на лице. — Вот тебе и стальной человек!».

— Ладно, Лавр, поскулили немного и хватит! — вдруг, Верховный встрепенулся и отошел от окна. — Нам с тобой еще многое надо обсудить! Вот посмотри, что мне пришло на почту! — на стол упал крупный конверт из плотной бумаги. — Завалов объявился. Да, да, тот самый! Этот… в Ленинград сбежал… Пишет, что не мог оставаться в стороне! Вот ведь…! — Берия быстро пробегал глазами листок за листком, откладывая прочитанное в сторону. — За ни уже вылетели. Прочитал? Понимаешь о чем он говорит?

Длинные вереницы слов, которые изредка перемешивались какими-то специфически терминами, через какое-то время начали сливаться в единую синею цепь. Это ощущение еще более усиливалось из-за крайне странного почерка — начало некоторых листков было написано крупным четким почерком с ярко выраженным наклоном налево, середина или конец других, наоборот, превращалось, в практически не читаемый ребус. Разноразмерные буквы начинали налезать друг на друга, где-то превращаясь в замысловатые закорючки и фигурки…

— С письмом уже поработали наши ученые, — продолжил Сталин, видя затруднение наркома. — По их мнению, Лавр, этот Завалов настоящий гений. Он пишет о таких вещах, что я вновь и вновь начинаю вспоминать учебы в семинарии…, — Сталин медленно шел вокруг стола, приближаясь к второй коробке. — Что, товарищ Берия, не ожидал, что даже товарищ Сталин иногда думает о Боге?! — тяжелый взгляд прищуренных глаз был направлен прямо на него. — Понимаешь, Лавр, этот полунемец пишет, что мы можем выращивать людей, — руки наркома, сжимавшие последний листок с более или менее понятным почерком, дрогнули. — Как цветы в горшке… Это конечно, похоже на бред, но эксперты говорят, что он описал все очень правдоподобно, — его взгляд на какие-то доли секунды погас, но потом вновь вспыхнул еще ярче прежнего. — Знаешь, Лавр, когда я впервые увидел, что нам может дать этот … Лес… я обрадовался. Меня поразили потрясающие возможности — лечение болезней, ран, огромные урожаю зерна. Это все было просто невероятным подарком нашей стране в такой час! Но сейчас… я начинаю думать, что лучше бы этого ничего не было.

— Почему Коба? — тихий голос заставил вздрогнуть уже самого вождя, неожиданно затолкнувшему на несколько минут. — Почему?

— Они же нас растопчут, — Сталин уже не говорил, он шептал. — Едва они узнают, что есть у нас, то Гитлер станет для них лучшим другом, братом, отцом… Понимаешь?! Нас раздавят, как таракана, которого загнали в угол! Может… забыть обо всем этом? Нет человека и нет проблемы…

Берия с силой провел по голове рукой, словно проверяя на месте ли она.

— Поздно, Коба, уже слишком поздно, — он буквально физически ощущал, как у собеседника схватывает сердце. — Среди привлеченного персонала уже давно распространяются многочисленные слухи о нашем объекте. Пока это все на уровне домыслов: кто-то что-то видел, где-то слышал… Болтают о жутких опытах, которые наркомат проводит над арестованными… Надо что-то делать. Это только начало. С каждым днем эти домыслы будут принимать все более фантастическую форму. Им всем нужно что-то скормить, пока мы не будем готовы…

— Опять про сочувствующих? — Сталин принял окончательно решение — идти до конца. — Маленков же съел и не поморщился. Остальные тоже поверят! Главное, как это все обставить.

— Подумаем, товарищ Сталин, — закивал головой Берия, видя что разговор становиться все более конкретным. — Организуем слив сведений через наших агентов. Подберем пару товарищей из сочувствующих… Наградим орденами, в «Правде» появятся несколько статей о бывших соотечественниках, которые изъявили желание помощь своей бывшей родине.

85

Оккупированная территория. В 20 км. севернее п. Барановичи.

Окружной лагерь для советских военнопленных Stalag 162 XI. Четкий квадрат стен из массивных бревен, опутанных тесными рядами колючей проволоки, ограничил довольно большой участок земли. В высоких, семиметровых вышек, прекрасно просматривалась вся территория лагеря — пара низких бараков, дома администрации и охраны, несколько припаркованных грузовиков… До леса было метров двести — двести пятьдесят, пробежать которые все равно не успеешь — пуля лети быстрее.

— Блох травят, — прошептал высокий скелетоподобный красноармеец, кутаясь в рваную шинель. — Чистоту, падлы, любят! Обкурят какой-то дрянью, дыши потом.

Остальные молчали. Изможденные землистые лица с потухшими глазами. Люди сидели прямо на земле, едва покрытой пожухлой прошлогодней травой.

— Слышь, одноглазый, блох говорю травят? — дылда не унимался, тукая в бок своего соседа — невысокого бойца с повязкой на левом глазу. — Видишь дымок?!

Тот поднял голову и уставился на барак здоровым глазом. Почти черной от въевшейся грязи он провел по подбородку и скривился.

— Нет там ни каких блох, — харкнул он между ног. — Еще вчера исчезли…, — высокий недоуменно посмотрел на него, потом повернул голову в сторону барака. — Блохи, мухи… Повар вчера с охраной разговаривал. Говорит и мышей не стало… Хреново все это…

— Да, хрен с ними! — встрепенулся сидевший недалеко от них мужик с длинными оттопыренными ушами. — Пожрать бы лучше дали. Хоть баланды этой чертовой! Живот аж сводит! — он с таким вожделением уставился в сторону кухни, что казалось еще немного и прожжет ее взглядом.

— Перед наводнением так бывает, — глухо пробормотал высокий красноармеец, не обращая внимание на продолжавшего причмокивать губами ушастого бойца. — Вся живность бежит по-дальше от того места, которое должно затопить…

— Чего же они так долго?! — не унимался страдалец, пробую жевать какую-то сорванную здесь же траву. — Там делов-то на пять минут… Водицы залил, огоньку добавил, а потом свеколки, да картошечки… И мучки немножко…

— Мучки ему…, — зло усмехнулся одноглазый. — Эти твари древесную муку добавляют в баланду для массы. Это пока еще ничего, но потом… они …

Вдруг к ним, сидевшим немного в отдалении от основной массы жителей первого барака, на корточках начал подбираться какой-то человек. Немного сгорбленный, сильно заросший, в натянутом на голое теле странном рясоподобном платье, он целенаправленно пробирался к ним.

— Слышь царица полей, — окликнул высокого его сосед. — Что это за тип такой?

— Чего тебе надо, дед? — грубо буркнул он на этого человека. — Немчура и так нервная, того и гляди пальнет.

Незнакомец поднял голову и на красноармейца посмотрели пронзительные синие глаза, цветом напоминающие ясное июньское небо. Однако, грязное, как и у вес лицо, принадлежало отнюдь не деду, как им показалось первоначально. На товарищей по несчастью смотрел довольно молодой человек — наверное, лет тридцати — тридцати двух. Он молчал несколько минут, пристально изучая их лица. Одновременно его руки непрерывно перебирали какие-то непонятные узловатые корешки, свисавшие с его шеи.

— Он уже близко, — наконец, заговорщическим тоном прошептал он, протягивая к ним свои руки. — Вы готовы к его приходу?

Одноглазый — бывший командир роты … полка Андрей Лисицин — понимающе переглянулся с соседом. Такое они наблюдали уже не раз. В их барак обычно направляли самых слабых или уже больных, которые время от времени сходил с ума от постоянного холода, голода и издевательств.

— Вы готовы? — он доверчиво смотрел на Андрея, продолжая протягивать ему какую-то деревяшку. — Возьми, возьми … не бойся! — высокий ткнул его в бок локтем, кивая головой на ближайшую вышку, с которой на них таращился часовой. — Вот, — Темная деревяшка, вблизи оказалась грубо вырезанной фигуркой человека. — Он защитит вас от его гнева! — немец, наконец-то, отвернулся, посчитав, видимо, это не заслуживающего его внимания. — Он идет… идет…

Младший лейтенант хотел что-то сказать, но его опередил сосед.

— Кто идет-то?

Тот яростно сверкнул глазами в ответ.

— Он идет… и земля содрогнется от его гнева! Все, кто пал духом и смирился перед врагом, станут кормом для него! — его глаза буквально буравили высокого красноармейца, вытаскивая наружу одновременно все его страхи и желания. — Не бойтесь, он все знает… он все знает…

В руку красноармейца легла почти такая же деревянная фигурка, грубо копировавшая человека. Едва он отдал это, как сразу же потерял к ним всякий интерес. Его голова опустилась к земле и он снова что-то еле слышно забормотал. Склоненная к земле фигура медленно побрела в сторону ближайшей вышки с часовым.

— Ты куда дурья башка? Убьют ведь?! — шикнул на него Андрей, порываясь броситься за ним. — Назад! Назад! — сзади за полу шинели его крепко держал высокий, не давай вскочить. — Сюда, давай!

Тот продолжал ковылять, не обращая ни какого внимания на громкий шепот.

— …! — громко что-то крикнул часовой с вышки, с металлическим лязгом передергивая затвор. — …!

Не доходя нескольких метров до бревенчатого основания вышки, фигура упала на колени и начала что-то раскапывать. Куски земли взлетали вверх. Выстрел! Возле него вскипела земля! Еще выстрел! Уже весь барак с напряжением следил за странной фигурой, которая продолжала ковыряться в земле…

— Он идет! — буквально взревел бесноватый, вскидывая вверх руки с окровавленными пальцами. — Идет…

Со стороны казармы бежало несколько солдат, размахивая карабинами. Судя по их перекошенным лицам нарушившему режим через несколько минут станет очень плохо.

— Защити нас! — продолжал реветь белугой тот, словно и не замечая фонтанчики пули, которые оставляли пули забавлявшегося часового с вышки. — Защити на…

Мощный удар прикладом, нанесенный со всей силой первым добежавшим, выбросил кричавшего на колючую проволоку. Часовой с вышки, наблюдая все это, заливался смехом. Лоснящееся от пота лицо трясло всеми своими складками…

Человек медленно сползал с колючки. Его пальцы с вырванными ногтями с остервенением цеплялись за проволоку. Прокусанные губы продолжали шевелиться…

— Защити…, защити… своих детей …

Слезящиеся глаза с надеждой смотрели на встававший вблизи стеной лес. Из-за проволоки он различал мечущиеся на ветру дубовые листочки, клонящиеся к земле веточки березы. Казалось, вот он лес! До него можно дотянутся рукой! Раз и все! Но…

— …! — новый удар, сопровождаемый хохотом охраны, бросил его к вышке. — …!

Разбитая в кровь голова бессильно упала на плечо. Он чувствовал, что все… Сил не осталось, но его губы продолжали звать…

— Защити нас!

Острые сучки углового бревна вдавились в его спину, отчего он даже не пытался пошевелиться. Вдруг, его тело пронзила сильная боль! Эти сучки словно живые дергались, вырываясь из бревна и кололи его все сильнее и сильнее.

— Он здесь! — пронзила мозг мысль, даря безумную радость и облегчение. — Он здесь! — мужчина уже не шептал, он говорил в полный голос, он кричал. — Он идет! Идет!

Толчки становились сильнее. Жалобна заскрипела вышка. Составляющие ее бревна начали ходить ходуном, почти выпрыгивая из пазов.

— А-а-а-а! — заорал часовой, роняя карабин из рук. — А-а-а-а!

С противным чмокающим звуком начал заваливаться на бок один из бараков. Передняя стенка, набранная из каких-то слег, сложилась как карточный домик.

— Шж-шж-шж-шж-шж-шж! — прогремела пулеметная очередь в дальней части лагеря, где находился второй барак. — Шж-шж-шж-шж-шжш-шж!

Охрана уже давно забыла про бедолагу у проволоки. Солдаты, ощетинившись карабинами, мотали головами как заведенные. Вокруг все скрипело, подало… Наконец, вышка не выдержала и упала на изгородь, похоронив под своими останками часового. Следом, словно шашечки домино, начали заваливаться столбы ограждения. Их словно что-то выталкивало из земли и бросало вверх и в сторону.

— Братцы, бежим! — раздался чей-то вопль из глубины ошеломленной толпы. — Бежим! — вскочившие на ноги пленные после секундной заминки с ревом бросились на двоих солдат, которые даже выстрелить не успели. — Свобода, братцы!

Метнувшийся сначала вместе со всеми к пролому Андрей остановился у лежащего человека.

— Давай, Андрюха, ноги отсюда делать надо! Охрана того и гляди очнется! Да, все кончился он! Пошли!

— А-а-а-а! — еле слышно застонал лежащий человек. — А-а-а-а!

— Живой, екарный бабай! Живой! А ну-ка давай, обопрись на меня, — лейтенант подхватил его за поволок в сторону леса. — Держи, чего уставился! Местный это кажется… Без него пропадем! Хватай, хватай! О, черт! — Андрей обернулся и обомлел…

Еще стоявшие в отдалении три вышки прямо на его глазах наклонились и рассыпались. Сразу же из здания администрации взметнулся в небо столб огня. Не было ни взрыва, ни выстрелов… Просто дом лопнул как переполненный воздушный шар. За доли секунды массивная четырехстенная изба вздрогнула, шевельнувшись всеми своими бревнышками, а потом выплюнула вверх все свои внутренности…

86

Черный легковой автомобиль бодро пробирался по узким улочками Москвы. Александр Александрович, руководитель Особого Московского клинического госпиталя, повернув голову к окну, внимательно рассматривал пролетавшие мимо хмурые здания с заколоченными окнами, почерневшими от мартовского солнца сугробами.

— Да уж, вот тебе и бабушка Юрьев день, — пробормотал он еле слышно. — Хм…

— Александр Александрович, вы что сказали? — с переднего сидения моментально среагировал человек, вихрастая голова которого показалась на фоне лобового стекла. — Остановить?!

Профессор дернулся от неожиданности и доли секунды смотрел на своего охранника.

— Да нет, голубчик, нет, — проговорил он, мягко хлопая по сидению. — Все нормально. Это я так, сам с собой. Есть у меня такая стариковская привычка!

Профессор Вишневский уже давно не обращал на такое ни какого внимания. Первое время, когда личным распоряжением Верховного, ему была предоставлена персональная охрана, как секретоносителю высшего класса, ему было не по себе. За ним словно на привязи постоянно ходило несколько человек, сопровождавшие его в госпитале, на кафедре в университете, в гостях, и даже дома.

— Да…, — вновь тихо протянул он, не отрывая взгляда от окна. — Было-было…

Сейчас же, когда прошло время, этот постоянный эскорт он практически не ощущал. Профессору даже, наоборот, это льстило. В его голове до сих пор колокольным звоном продолжали звучать слова Сталина: «В эти трудные для нашей страны дни, Партия и Правительства оказало вам, товарищ Вишневский, огромное доверие… То, что вы услышали в стенах этого кабинета, является не просто высшей государственной тайной, а залогом нашей победы над врагом! Я надеюсь, товарищ Вишневский, вы это хорошо понимаете?!». Вновь, как и вту минуту, его голова автоматически закивала. «Я приложу все усилия, дорогой товарищ Сталин, чтобы оправдать ваше доверие… доверие Партии…, — слова давались ему тяжело; горло пересохло от волнения и каждый звук словно ребристым напильником проходил по горлу. — Приложу все усилия…».

— Товарищ Вишневский, мы подъезжаем, — автомобиль мягко остановился и дверь с его стороны распахнулась. — Вас уже ждут.

Профессор быстрым шагом прошел через высокую арку и оказался в здании, где его сразу же окружило несколько его коллег.

— Александр Александрович, есть! — его неизменный уже на протяжении пяти лет ассистент, высокий и нескладный Востров, как обычно, спешил выложить начальнику все и сразу. — Только что поступил. Летчик-истребитель. Двадцать два года. Сирота…, — каждое слово он комментировал руками, от чего походил на взбесившуюся ветреную мельницу. — Ноги ниже колен раздробило напрочь, — его правая рука сделала резкое рубящее движение. — Как вы и говорили… Подходит?

— Да, да, Витя, — забормотал профессор, мозг которого уже начал работать, планируя ход операции. — Подходит. Сейчас я только на него одним глазом гляну и надо готовить к операции. Кстати, сколько прошло времени?

— Он сам твердит как заведенный, что не более двух часов! — вновь оживился ассистент. — Я в полк звонил, но у них пока полный бедлам! Налет еще продолжается, — он наклонился к самому уху профессора и прошептал. — Говорят, немцы десант высадили возле вокзала…

Около одной из палат, к которой они направлялись стояли несколько фигур в белых халатах. Две медсестры — пожилая и молоденькая осторожно заглядывали за дверь и, по всей видимости, не решались зайти внутрь.

— Ну ка, девочки, отошли в сторону, — словно крейсер «Варяг», профессор своей немаленькой тушей разъединил парочку и решительно открыл дверь. — Что там у нас такое? Что?! — в его плечо что-то с силой ударило. — Кто это там у нас буянит?

— Прочь, прочь от меня! — раздавалось из палаты. — Что там удумали, черти?! — дверь снова хлопнула и оттуда, словно снаряд из пушки, вылетел молодой врач с красным как у свеклы лицом. — Я вам дам резать! Два часа еще не прошло! Понятно?! Не прошло! Вам бы только резать! Морды отъели в тылу! Что морда, что жопа!

Невысокий лейтенант, который сопровождал профессора, не выдержал и схватился за ручку двери, но его плеча кто-то коснулся рукой.

— Подожди-те, товарищ, немного, — статная, с роскошными черными волосами, убранными в косынку, врач сделал умоляющее лицо. — Александру Александровичу ни что не угрожает. Сейчас вы все сами увидите…

— Да вы у нас, голубчик, настоящий хулиган! — укоризненным голосом заговорил профессор. — Как же вам не стыдно?!

Дверь, все же кто-то немного приоткрыл и остальным было все прекрасно видно. На койке, стоявшей у самой стены лежал бледный как смерть парень, с горящими глазами смотревший на Вишневского. Ноги раненого были зафиксированы плотными ремнями, через которые медленно проступала кровь.

— Зря вы обижаете наших девочек, молодой человек, — Вишневский резко подошел к кровати и пощупал лоб больного. — Они же тут днями и ночами с вашим братом сидят. Кормят и поят вас с ложечки… А ты их по матери! Нехорошо, молодой человек, нехорошо! — от неожиданности парень замолчал. — Так, и когда вас так угораздило?

Тот резко дернулся, едва врач коснулся привязаных ремней.

— Летчик я…, — через стон, зашептал он. — Истребитель. Налет с утра был., — он с усилием открыл красные от боли глаза. — Пока я одного гонял… один сволочь сзади зашел и как дал! Помню только кресты, кресты… кругом одни кресты. Еле успел кольцо дернуть.

— Ничего, ничего, держись парень, — глухо проговорил профессор, вновь щупая его лоб. — Сейчас мы тебя подлатаем. Укольчик вот сестричка поставит и… все будет нормально!

Он сделал знак медсестре — невысокой щупленькой девушке, которая смотрела от двери, и начал подниматься, как в его руку вцепился раненный.

— Только ноги не режь… — с жуткой мольбой в голосе прошептал летчик. — Слышишь, по-человечески прошу, не режь ноги! Мне же без ник никак! Понимаешь, амба… Прошу, ноги оставь! Слышишь…

Легкий мазок по руке чем-то неуловимо кислым и вот, голова летчика откинулась на подушку.

— Так, быстро в операционную его, — сразу же засуетился профессор. — А мы в кабинет!

Сопровождающий сразу же подобрался, едва услышал слова Вишневского. Кивком головы он предупредил остальных о готовности. К кабинету, который находился в конце холла, они подошли уже втроём. Перед массивной деревянной дверью стояло двое бойцов с небольшими карабинами, которые были недвусмысленно направлены в их сторону.

— Акула, — негромко проговорил лейтенант, шедший первым.

— Рыба, — донесся ответ, одного из часовых.

Внутрь профессор зашел один, как того требовали оставленные ему инструкции. В бывшей кладовой без окон, которая была превращена в импровизированное хранилище, находилось всего несколько предметов — стол, стул и здоровенный сейф. Шкафоподобный монстр, заставший еще кассиров Первого императорского банка…, открылся с неожиданно приятным звуком. Прозвенела негромкая мелодичная трель и Вишневского снова охватила приятная истома. Это было просто волшебное чувство сопричастности к удивительному! Кровь быстро побежала по телу, стук сердца начал отдаваться в висках…

— Вот оно…, — шептал он, вытаскивая две небольших стеклянных колбы. — Удивительно! Это же удивительно!

Два сосуда, примерно на полтора — два литра, были заполнены мутной жидкостью, в которой плавало что-то продолговатое и мохнатое… На взгляд не посвященного, в содержимом колб не было ничего такого, что могло бы вызвать у профессора столь явное чувство благоговения. Странная непонятная субстанция, что виднелась внутри, скорее должна была внушать отвращение, чем восхищение.

— Товарищ Вишневский, — буквально выстрелил в него лейтенант, едва профессор появился из комнаты. — Накройте! — короткое покрывало быстро легло на тому на руки, закрывая оба сосуда.

Уже в палате обе колбы под пристальным вниманием двух врачей и одной медсестры были мягко положены на стол возле пациента.

— Так, что у нас тут? — похрустывая резиновыми перчатками, проговорил Вишневский. — Препарат подействовал?

— Как и всегда, — откликнулась медсестра. — Пациент уснул практически мгновенно. Пульс в норме.

— … Угу, — прогудел врач, откидывая простыню. — Раздроблены, значит… Нехорошо! Настоящая каша, — перемолотые металлом в хрустящую мешанину ноги выглядели отвратительно — ярко-красное было перемешано с черным и бурым, через которое местами проглядывало что-то белое. — По-хорошему бы ампутировать надо, — проговорил он.

Медсестра, бывшая при утренней встрече профессора и пациента, со вздохом посмотрела на мирно сопящего летчика. «Совсем ведь пацан, — думала она. — Отрежут тебе, горемыке, ноги… Как есть отрежут».

— Значит, сделаем так. Сергей Валерьевич, прошу вас, голубчик, обработайте спиртиком… здесь и здесь. Хорошо! — профессор не понятно по какой причине пришел в крайне благодушное настроение. — Отлично! У вас, коллега, рука легкая. Теперь, вот тут и тут косточки надо уложить. Ага…

Судя по глазам, которые сверкали над повязкой, ассистирующей врач был удивлен ходом начавшейся операции. Вместо рутинной ампутации, иное при настолько раздробленных ногах просто невозможно, профессор начал предпринимать какие-то совершенно невообразимые вещи.

— Кажется, готово! — зафиксированные ноги пациента, включая его раздробленные части, были ровно уложены. — А теперь, голубчики, прошу вас оставить меня! — в его голосе неожиданно зазвучала сталь. — Дальше уж я сам справлюсь.

— Александр Александрович? — едва не вскричали оба врача. — Как?

— Надо, коллеги, надо, — сверкнул он глазами и махнул рукой в сторону двери. — Давай-те, давай-те!

Как только дверь за ними закрылась и утихли встревоженные голоса, Вишневский тяжело вздохнул. Вся его веселость и строгость, которые он попеременно излучал, куда-то пропали.

— Дай-то бог, чтобы все прошло хорошо, — зашептал он, беря первую колбу. — Давай, мальчик мой, потерпи-уж немного, совсем немного… Сейчас вот…

Его руки внезапно охватила нестерпимая слабость. На мгновение ему показалось, что сейчас колба выпадет из его ослабевших пальцев.

— Хватит! — злобно буркнул он на самого себя. — Расклеился, как размазня! Соберись!

Крышка колбы открылась с негромким щелчком и профессор увидел, как из тяжелой мутной жидкости показалось мохнатое нечто. Он вылили жидкость в приготовленную посудину и руками осторожно подхватил то, что выпало из колбы. Небольшая вытянутая, похожая на мохнатую каучуковую колбаску, штука провисла на его пальцах.

— Вот уж не ожидал такого, — бормотал он, опуская это нечто на раздробленную часть левой ноги летчика. — Удивительно…, — шептал он пристраивая на свое новое место содержимое второй колбы.

Происходящее далее, даже на искушенный взгляд Вишневского, напоминало магию… Мохнатая субстанция плотно легла на мешанину костей и мышц. Её крошечные светлые жгутики опустились к коже. Буквально на глазах все это начало бледнеть…

— Боже мой…, — прошептал Вишневский; его дрожащая рука непроизвольно коснулась вспотевшего лба. — Боже мой…

Медузоподобная субстанция прозрачной плотью обтекла ноги, заключив их в кокон.

— А-а-а-а, — вдруг тихо застонал летчик; пальцы его рук судорожно сжались, сминая простынь в комок ткани. — А-а-а-а…

— Держись, истребитель, — с силой стиснул его плечо врач. — Держись! Еще полетаешь!

Его тело выгнулось дугой; стягивающие ремни жалобно заскрипели, давая понять, что они держаться на последнем издыхании.

— Падаю, падаю…, — сначала тихо, а потом все громче и громче заговорил он. — Я сбит! Земля, я сбит, сбит! — его срывающийся голос начал набирать силу, звуча сильнее и сильнее. — Меня сбили! Сбили! Горю! Я горю!

С треском распахнулась дверь палаты, пропуская внутрь лейтенанта из охраны и двух, маячивших за ним врачей.

— Профессор! Александр Александрович! — в разнобой заорали они. — Профессор!

Он ног пациента стал исходить легкий пар. Они окутались каким-то маревом…

— Горю! Я горю! — уже во весь голос кричал летчик. — Земля! Я горю! — его тело ходило ходуном, а руки извивались словно змеи. — Горю!

Все это время Вишневский стоял словно изваяние; его тонкие губы бил плотно сжаты; глаза, превратившиеся в узкие щели, внимательно следили за метаниями летчика.

— Профессор, что с ним такое? — с ужасом прошептал один из врачей, оказавших рядом с Вишневским. — Это…?

— С… ним… все … нормально! — раздельно и четко произнес профессор, посмотрев сначала на стоявшего рядом, а потом и на те, кто был чуть отдалении. — Это действие специально препарата. Идет реакция, — он перевел взгляд на пациента, которой уже почти успокоился и практически не метался. — Летчика … э… как его… Мересьева, Алексея Мересьева, перевести в третью палату. А вам (он посмотрел на сопровождающего), просьба обеспечить круглосуточную охрану.

87

Дзинь! Дзинь! Дзинь! Трель телефонного звонка требовательно прозвучала в полной тишине. Дзинь! Дзинь! Дзинь! Трое мужчин, сидевшие за столом в просторной комнате одного из особняком в Чистом переулке Москвы, вздрогнули от неожиданности, хотя и давно ждали этот звонок.

С еле слышным вздохом приподнялся один — пожилой мужчина в длинном черном одеянии. Он взял трубку…

— Да, я вас слушаю.

— С Вами говорит представитель Совнаркома Союза, — в трубке раздался громкий, уверенный голос. — Правительство имеет желание принять Вас, а также митрополитов Алексия и Николая, услышать о Ваших нуждах. Правительство может Вас принять или сегодня же, или если это время Вам не подходит, то прием может быть организован завтра или в любой день последующей недели.

Митрополит Сергий, бросив мимолетный взгляд на остальных, через несколько секунд ответил:

— Митрополиты Алексей и Николай находятся рядом со мной…

Уже через два часа трое иерархов Русской Православной Церкви — митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский), митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (Симанский) и экзарх Украины, митрополит Киевский и Галицкий Николай (Ярушевич) прибыли в Кремль.

— … Позвольте от имени Правительства Советского Союза поблагодарить Вас за проводимую патриотическую работу в церквях с первого дня войны, — начал непростой разговор Сталин, после непродолжительного вступления. — Правительство получает большое количество писем, в которых советские трудящиеся горячо одобряют позицию, занятую церковью по отношению к государства…

Иерархи слушали внимательно речь Сталина, который сидел прямо напротив них.

— … А какие у патриархии и у вас лично есть проблемы? — неожиданно спросил Сталин, смотря прямо на митрополита Сергия.

Священнослужители немного опешили от столь быстрого перехода от комплиментов к насущным проблемам. Несколько секунд они молча переглядывались, пока митрополит Сергий не взял на себя обязанность, говорить от имени Церкви.

— Иосиф Виссарионович, Православная церковь никогда не забывала о своем священном пастырском долге перед Родиной и верой. Все мы, священнослужители, простые чернецы, послушники, всегда разделяли судьбу своего народа, ибо в такое время, когда Отечество призывает всех на подвиг, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если, сверх какой пастырь соблазниться возможными выгодами на той стороне границы, то это будет истинная измена Родине и своему пастырскому долгу, поскольку Церкви нужен пастырь, несущий свою службу истинно ради Иисуса, а не ради хлеба куса»…

Ответное слово митрополита было также непродолжительным, словно он стремился скорее перейти к беспокоящим его вопросам.

— … Нет в Православной церкви наставника, что словом божьим и делом пастырским бы утешил страждущих и унял раздор в умах христиан…, — в ходе витиеватого вступления и последующего разговора, митрополит дал понять, что главный вопрос сегодняшней встречи — это вопрос о патриархе. — … Негоже, что столь длительный срок высший церковный пост остается незанятым. Ибо, церковь как и государство земное потребность ощущает в наставниках, направляющих и утешающих… И я уверен, Иосиф Виссарионович, вы как руководитель и настоящий наставник для тысяч советских людей, понимаете эту истину не хуже меня. Более того…, — в этот момент, прервав фразу на середине, он неожиданно хитро улыбнулся. — В этом кабинете из шести присутствующих пятеро имеют за плечами семинарию…

Произнеся окончание фразы, он сделал паузу, во время которой с улыбкой наблюдал за реакцией остальных.

— Что, простите? — неожиданно дрогнувшим голосом, переспросил Молотов. — Семинарию? — на его бледнеющем на глазах лице без труда читалось смятение.

Резко вскинул голову Карпов, роль которого в нынешней встречи, не все хорошо представляли. Его глубоко посаженые глаза бешено сверкнули на какое-то мгновение и сразу же блеск пропал. Перед церковными иерархами снова сидел совершенно обычный человек, которого встретив на улице практически сразу же забываешь.

— Кхе…, — негромко прокашлялся Сталин, пытаясь спрятать улыбку в усы. — Кхе… Действительно, — по его голосу чувствовалось, что он оценил слова митрополита. — Есть такое.

— Поэтому, — увидев, что его слова вызвали нужный эффект, закончил митрополит Сергий. — вы должны понимать, как важно в любом деле единоначалие. Все это ставит как первоочередную задачу скорейшее проведение Поместного Собора, — остальные церковные иерархи поддержали своего брата по вере.

— Со стороны советского правительства не будет к этому препятствий, — проговорил Сталин, беря со стола массивную папку с бумагами. — Мы хорошо себе представляем, что твориться, когда среди товарищей нет единства, — раза Сталина прозвучала столь двусмысленно, что Молотов непроизвольно заерзал на своем месте. — Когда вы планируете это мероприятие?

Священнослужители переглянулись и митрополит Сергий озвучил давно оговоренный сок.

— Никак не меньше месяца, — с явным сожалением в голосе ответил он. — Церковные иерархи разбросаны по всей стране. И учитывая военное время и ограничения на передвижения, собрать в одном месте всех епископов раньше не представляется возможным.

— А нельзя ли проявить большевистские темпы? — вновь Сталину удалось удивить священнослужителей своим явным желанием помочь. — Есть мнение, что товарищу Карпову знакомо это направление работы. Справитесь, Георгий Георгиевич? Нужно помочь руководству церкви с быстрейшим приездом епископов на Собор. Задействуйте, если для этого нужно, авиацию, другой транспорт.

Тот мгновенно среагировал, отрапортовав уверенным голосом:

— Справимся, товарищ Сталин!

— Хорошо, — довольно произнес Сталин, вытаскивая из папки небольшой листок. — Вот мне товарищ Карпов доложил, что у вас есть какая-то особая просьба…, — он сделал паузу, многозначительно поглядывая на митрополита Сергия.

На мгновение тот замялся.

— Это… Иосиф Виссарионович… даже не просьба, скорее информация, — он привычным движением огладил бороду и уже твердо произнес. — Некоторые прихожане, у которых родственники остались на оккупированных землях, рассказывали мне странные новости… В юго-западных районах в массовом порядке появляются всякого рода секты, среди которых встречаются и изуверские. Немецкое командование им оказывает всяческую помощь — транспортом, помещениями, финансами.

Бумажная папка мягко легла на стол, а в руках вождя снова оказалась его неизменная трубка, которую он не спешил раскуривать. Пальцы его правой руки медленно оглаживали массивный темный чубук.

— Есть сообщения о том, что часть населения вернулась к язычеству. Вот…, — митрополит, вытащим небольшую бумажку, зачитал записанные заранее названия населенных пунктов. — здесь перечислен с десяток населенных пунктов — Барановичи, Кролец, Балоево, Орск… Они в массовом порядке практикуют языческие обряды, поклоняются священным дубравам, — рассказывая, священник незаметно для самого себя начал повышать голос. — Даже жертвы приносят!

Пять пар глаз внимательно следили за Сталиным, который неожиданно для всех встал со стула и начал медленно прохаживаться вдоль небольшого стола.

— Вы продолжайте, — негромко проговорил он. — Мы все внимательно слушаем.

— Целыми деревнями, Иосиф Виссарионович, целыми деревнями они начинают поклоняться всяким деревянным идолам. В лесах уже настоящие капища вырублены, — на последнем он сделал явное ударение, по-видимому считая, этот факт одним из самых важных аргументов. — Это по-настоящему беспокоит нас…

— Очень странные вещи вы рассказываете…. — негромко проговорил Сталин, хмыкая в усы. — Прямо невероятные.

Вдруг, в разговор вступил экзарх Украины Киевский и Галицкий митрополит Николай, который до этого ограничивался лишь одобрительным киванием головой. Высокий сильно худой старик в темной сутане, сидевший по правую руку от митрополита Сергия, заговорил скрипучим и звенящим от еле сдерживаемой злости голосом:

— Это же настоящая ересь! Эти люди отринули истинного бога и вверили свои души дьяволу! — небольшая тщательно расчесанная борода стояла торчком на его выдвинутом вперед подбородке. — Они начали поклоняться деревяшкам, приносить жертвы зерном и продуктами, а что будет дальше? Видит Бог, видит Бог они преступят черту и на алтарь врага человеческого лягут живые люди! — рука с сжатым в ярости костлявым кулаком взлетела на его головой.

— Это заблудшие души, брат… всего лишь заблудшие души, — митрополит Сергий осторожно схватил за плечо разбушевавшегося соседа. — Мы не должны осуждать их. Не по своей воле они отринули свет господа…

— Не судите, да судимы будете, — в этот момент громко проговорил Сталин избитую фразу, которая в этот момент приобрела зловещий смысл. — Мы понимаем вашу озабоченность складывающимся на временно оккупированных районах Советского Союза положением, — трое иерархов с напряжением вслушивались в произносимые им слова. — Более того, мы считаем, что в тот момент, когда советский народ прилагая нечеловеческие усилия борется с немецко-фашистскими захватчиками, церковь должна оставаться монолитной и единой.

По мере того, как он произносил свою речь лица священнослужителей начали светлеть.

— Надо ли это понимать, Иосиф Виссарионович, что языческие секты на территории Советского Союза будут запрещены? — спросил митрополит Николай, с трудом сдерживая ликование. — Все без исключения?

В кабинете вдруг повисла тишина — Сталин сделал паузу, давая понять, что сложившаяся ситуация далеко не такая однозначная, как представляется.

— Все религиозные течение и верования, без исключения, которые нарушают права советских граждан, подлежат запрету! — наконец, произнес он. — Я надеюсь ответил на ваш вопрос?!

88

22 июня 1941 г. Западная Белоруссия.

Долгий июньский день подходил к концу. Солнце уже почти село, лишь его узкий кончик выглядывал из-за кромки леса. Медленно спадала жара, уступая место вечерней прохладе.

— Иди, дуреха, — несильный толчок в спину и невысокая девчушка вышла из толпы и, со страхом смотря вперед, медленно побрела в сторону могучего дуба. — Иди, иди! Чего встала?

Зеленая листва, огромной пушистой шапкой закрывшей дуб, еле слышно шелестела.

— Отец! — вслед за девочкой, продолжавшей медленно перебирать ноги, из толпы вышел седой как лунь старик. — Отец, услышь нас! — лопатообразные ладони, привыкшие к тяжелому крестьянскому труду, застыли около груди. — Услышь нас, Отец! — увидев, что девочка почти добралась до кряжистого великана, старик сделал неуловимое движение рукой.

…Тоненькая в царапинах ручка осторожно коснулась узловатой коры. Едва дотронувшись, пальчики сразу же отпрянули, а она удивленно вскрикнула. Небесного цвета глазки с надеждой посмотрели вверх — туда, где еле слышно шелестели листья.

— Отец! — продолжая звать, старик с напряжением следил за девичье фигуркой. — Твои дети зовут тебя, Отец! Услышь нас!

Вдруг, раздался резкий хлопок, напоминавший звук от удара кнутом. Звонкий, смачный! Прямо от дуба зазмеились трещины!

— Отец! — ноги старика подогнулись сами собой и тщедушное тело упало на колени. — Отец, услышал нас! — он не скрывал своих слез. — Что встали, как бараны? — вдруг закричал он, увидев застывших сзади него односельчан. — Тащите носилки! Скорее, скорее…

Толпа сразу же развалилась на части. Одни несли какие-то бугристые мешки, вторые тянули упиравшегося всеми своими копытами хряка, а третьи — четверо подростков тащили носилки. На сделанных из свежеошкуренных оглоблей завернутые в трепье лежали два стонущих тела.

— К милости твоей взываем, Отец! — старика, поддерживаемого с двух сторон за руки, принесли к дубу. — Помоги мальцам нашим!? — стоны за его спиной усилились. — На минах подорвались…, — шептал он, гладя узловатыми пальцами наросты на коре. — Помоги, Христом Богом молю, помоги… Ой!

Прямо под ним начала медленно проседать земля. Крупные бурого цвета корни выступили наружу.

— Авдея, давай сначала, — показал старик на ближайшие к нему носилки, где громко стонал беловолосый парнишка. — Сюды клади его, сюды… Вот…

Переломанное тело в окровавленных тряпках осторожно уложили в неглубокую яму под нависшими корнями и осторожно присыпали землей, оставляя на поверхности бледное лицо.

— Степку сюды, — второй закусил от сильной боли губу и тихо мычал. — мягчее, ироды, мякчее…

…. В село люди возвращались уже в полной темноте. Десятки сапог, лаптей и босых ног глухо выстукивали по пыльной дороге.

— Диду, а диду, — рядом со стариком шла стайка местных мальчишек. — Расскажи, расскажи.

Старик кряхтел, но держался. В темноте было не видно, как он что-то тихо шептал.

— Диду, кази! — снова дернула его за рукав какая-то кроха. — Кази про боженьку! Кази! Диду, кази про боженьку!

Тот тяжело вздохнул и, погладив по голове прильнувшего к нему карапуза, проговорил:

— Ладно, шалопаи, ладно… Только чур не сопеть! Хорошо, пуговка?! — маленькая лохматая головка быстро закивала. — Смотри тогда у меня…

Они чуть отстали от остальных. Мальчишки и девчонки обступили старика со всех сторон, просительно вглядываясь в него своими блестящими глазками.

— Э…, — сначала прошептал и сразу чуть громче продолжил. — Благодать нас великая посетила, — он осторожно огладил окладистую бороду. — Не ждали мы и не гадали про такую милость божью…

Ребетня напряженно сопела.

— Явил он нам свой лик в виде живого Дуба, — топот ног ушедших вперед становился все тише и тише. — Правильно люди говорят, что только в годину великих испытаний проявляется божья милость. Как только Господь увидел, сколько на нашу долю выдалось страданий и несчастий, так сразу …

— А я тебе говорю, это самый обыкновенное дерево! — кто-то яростно шептал за спиной старика. — Де-ре-во! Ты понял!

— Да. Нет! — с точно таким же упрямством в голосе настаивал второй. — Откуда же тогда чудеса?

— Дурак! Не могут быть от дерево чудеса!

— Сама дура! Все видели!

Старик замолчал и резко повернулся. Даже в темноте, было видно, что спорщиками были двое — высокий как каланча мальчик и полненькая девочка.

— Что раскричались? — с усмешкой спросил старик. — Вас и немцы вон поди услышали… Говорил же я вам, не перебивайте! Пионэры!

Он отвернулся от них и продолжил:

— Главное хочу вам рассказать, — в его голосе прибавилось таинственности. — Не каждому он помогает, — в установившейся тишине отчетливо послышалось чье-то скептическое хмыканье. — Будьте чисты душой, — его ладонь с нежностью погладила мальчонку справа и чуть потрепала девчушку слева. — Не обижайте никого не заслуженно ни в мыслях ни в поступках…

Произносимые в июньской ночи необычные, казалась бы всем знакомые слова, звучали в этот момент совершенно по иному. Они напоминали собой клятву, произносимую перед отправкой на великую битву.

— … Не обижайте ради забавы ни человека, ни животного, ни птахи малой, ни крохотного кузнечика, — он говорил медленно, немного растягивая слова. — Каждый свой поступок оценивай, словно он последний. — он остановился на миг и повернул в сторону недавно спорившей парочки. — Ведь он действительно может стать последним…

— А боженька Дуб добрый? — маленькая девчушка нетерпеливо дернула старика за штанину, когда он снова начал ударяться в давно избитые наставления. — Диду, он добрый?

— Иди-ка сюды, — с кряхтением он взял на руки девочку. — А як же! Конечно, добрый! И деток сильно любит. Вон братика твово старшего, Митьку, кто вылечил от водянки? Чуть поносом весь не изошел, а теперь вон посмотри, какой молодец! Жених, да и только!

Вся малышня сразу же посмотрела на идущую впереди стайку молодежи по-старше, в центре которой шел высокий широкоплечий парень.

— Видите?! Вот! — довольно произнес дед. — А кто Кондрата лечил. Когда его германцы в городе побили шибко? Это все он, наш защитник!

— Что же вы нас обманываете, дедушка? — вновь раздалось из-за его спины, где в стороне от всех шла давнишняя спорщица. — Бога нет! А этого всего лишь дерево! — Дарья Симонова, дочка одного из ответственных работников Минского горкома, заставшая начало войны в деревне у бабушки, была просто возмущена. — Как вы можете? А еще взрослый! Я все папе расскажу.

Старик на мгновение сбился с шага. Казалось, что он обо что-то споткнулся.

— Так, что это мы плетемся еле-еле! — вдруг рассерженно произнес он, оглядывая темные фигуры вокруг себя. — Хватит на сегодня рассказов! А ну-ка, ребетня, давай, нагоняй остальных! Ночь уж давно на дворе, а мы все гутарим…

Те, что постарше, сразу же припустили по дороге в сторону уже видневшегося села. Остальные, двое мальчиков лет четырех и кроха на его руках, остались вместе со стариком, который после своего грозного окрика медленно пошел за ними.

— И все равно, вы обманщик! — вдруг раздался знакомый негодующий голос. — Это все сказки! Не могут деревья лечить людей! — пятиклассница, воспитанная в семье партработника средней руки, прекрасно разбиралась в том, что было «белым», а что «черным». — Враки все это, враки! — выговаривала она безапелляционным тоном — точно таким же, каким любил говорит ее отец, обсуждая чьи-то промахи и неудачи. — Это же дерево! Самое обыкновенное дерево! Что же вы молчите?

Дед ковылял также неторопливо, как и раньше. Осторожно держа прикорнувшую на его плече малютку, он, казалось, совершенно не слышал о чем, говорила маленькая бунтарка.

— Что? — настойчиво спрашивала она, выйдя из-за спины. — Зачем вы нас обманываете? Я вас спрашиваю? — привыкшая к особому отношению как со стороны сверстников, так и со стороны взрослых, девочка никак не могла принять такое поведение. — Что вы молчите? — она схватила его за рукав и дернула, разворачивая в свою сторону. — Ну!? — ее ножка в лакированном сандале требовательно ударила по земле.

Далеко обогнавшие их взрослые и остальная ребетня уже скрылись в селе. Они — старик, трое малышей и Дарья — остались на дороге одни.

— А что ты хочешь услышать? — вдруг хрипло спросил старик, резко останавливаясь и наклоняясь к ней. — Что?! — его скрытая темнотой фигура излучала неприкрытую угрозу. — Спроси, и я отвечу…

Девочка вздрогнула, но рукав не отпустила. Ее глаза упрямо блеснули.

— Почему вы нас обманываете? — негромко повторила она свой вопрос.

— Я?! — старик искренне удивился вопросу, словно услышал его в первый раз. — Я никого не обманывал… Я говорил чистую правду, просто каждый слышал только свое, собственное, что понятно ему и больше никому другому…, — он странно оглядел прильнувших к нему ребятишек. — …

89

Белоруссия. Лес.

Трое человек уже четвертый день пробирались по лесу, который выглядел так, словно человеком здесь и не пахло вовсе.

— А ты, Андрюха, ведь прав оказался, — высокий, худой красноармеец в рванной гимнастерке. — Без этого ведь пропали бы здесь, — тяжело дыша он кивнул головой на третьего, который мягко, словно невесомо, шел впереди них. — Я ведь городской сам-то… В Ленинграде жил. Лес-то, как говориться, только на картинке и видел, — с кряхтением он перелез через очередной завал из полусгнивших стволов деревьев. — А ты откуда?

Второй, с черной повязкой на глазу, не сильно его подтолкнул, отчего долговязый буквально перелетел через завал.

— Я тоже городской. Из Самары, — проговорил тот, стараясь не отставать от своего проводника. — Хотя с батей в лес не раз выбирался… За грибами там, ягодами, — он коснулся рукой коры просто монументального дуба, за которым скрылся их товарищ. — Правда, такого не встречал…, — с удивлением пробормотал он, далеко назад закидывая голову и стараясь рассмотреть верхушку кроны великана. — Это настоящая тайга!

— Это вы, хлопцы, еще пущи нашей не видели, — вдруг раздался голос третьего, который встречал их прямо за этим гигантом. — Вот там…, — спасенный ими человек проговорил с настоящим восхищением в голосе. — Там настоящее чудо! — босыми ногами он практически зарылся в мягкий изумрудный мох между корнями дуба, а его ладони гладили кору дерева. — Истинное чудо…

— Слушай, Леший, может привал. А то ноги просто отваливаются, сил больше нет идти, — долговязый, действительно, без сил свалился на какую-то кучу, едва прикрытую листьями. — И есть охота…

Андрей Лисицин, присевший рядом со своим товарищем, тоже устал и есть хотел не меньше его, но молчал. В этот момент его гораздо сильнее интересовало другое — их проводник. За последние дни этот грязный, оборванный человек с ухватками сумасшедшего, не переставал его поражать. «Что же ты за кадр такой? — размышлял он, наблюдая как тот купался в лучах солнца. — Вроде не сильно молод… Окруженец?! Почему тогда без формы? Скорее всего местный… Родных побили, вот он и помешался». Перед его глазами до сих пор в ярких красках стояла картина его броска на колючую проволоку. Высокая, одетая в рванный балахон фигура, бормоча что-то непонятное без всякого разбега бросилась на высокий забор из колючей проволоки. «Да, псих…Точно псих! — убеждал сам себя Андрей, наблюдая за проводником. — Ага… Вот опять сейчас на колени бухнется».

Оборванец, как и все эти дни, проведенные вместе с ними, вновь начал свой традиционный ритуал. Его темные пальцы привычно нащупали замызганную деревянную статуэтку, изображавшую изогнутую человекоподобную фигурку. Едва статуэтка исчезла в ладони, как обкусанные в кровь губы начали что-то шептать.

— … Отец, мы идем к тебе…, — из невнятного бормотания вычленялись отдельные слова, фразы. — Нет большей силы, как сила Леса…, — колени медленно подогнулись и парень упал на колени, зарывшись в бархатный мох. — Не оставь нас, своих детей! Не оставь на поругание врагу!

«Точно псих! — в очередной раз, пробормотал про себя Андрей, наблюдая энергичные поклоны. — Какой к черту Лес можно звать?! Бог?! — бормотание усилилось, а поклоны стали менее энергичными. — Нет! Хватит с меня этого суеверного дерьма! — полуголодное шатание по лесу, местами переходящему в болото, окончательно расшатали ему нервы, отчего срывы стали повторяться все чаще и чаще. — Хватит! Надо двигаться вперед! К линии фронта!». Андрей рывком вскочил на ноги и, подскочив к проводнику, зарядил ему сильного пинка. Тот даже не успел среагировать, как улетел в сторону дерева.

— Ты чего Андрюха? — в удивлении открыл рот его напарник, сидевший рядом. — Что…

— Все! Амба! — зашипел Андрей, в ярости оглядывая обоих: и красноармейца, с которым вместе попал в плен и сидели последние несколько месяцев, и их проводника, который со слезами на глазах корчился между перевитыми между собой корнями дерева. — Я старший лейтенант Андрей Егорович Лисицын принимаю командование на себя! — красноармеец неожиданно для себя стёк с упавшего дерева, на котором секунду назад сидел, и вытянулся в струнку. — Красноармеец Егоров?!

— Я! — выцветшая на солнце гимнастерка, в прорехах штаны и какие-то обмотки на ногах мгновенно отошли в никуда; перед командиром Красной Армии стоял полный решимости и желания сражаться боец.

Лисицын с одобрением на лице оглядел его и резко повернулся к третьему члену их группы. Все это время тот продолжал ползать в крупных корнях, которые сплелись в плотную сеть, и бормоча что-то искал.

— Где же ты, где же ты? — его исцарапанные в кровь пальцы буквально вгрызались в землю, как плуг крестьянина. — Был же вот здесь… Вот этими самыми руками держал его…, — его голос сползал на рыдания. — Как же так? — в голосе было столько отчаяния, что это казалось странно. — Отец, отец, не гневись! Отец, я найду, я обязательно найду! — после этих слов он с еще большим исступлением стал перекапывать землю в поисках чего-то очень важного для него.

— Встать! — негромко приказал Лисицин, подходя к нему вплотную. — Боец, встать! — склоненная к самой земле фигура продолжала шарить по земле, переворачивая горы листьев и комьев. — Эй, ты?! — Андрей просто растерялся от такой реакции. — Ты чего?! — рукой он осторожно коснулся плеча проводника.

Вдруг тот поднял голову и на лейтенанта уставились невообразимо счастливые глаза, из которых текли слезы. Две грязные дорожки отчетливо пролегли по щекам и исчезли где-то на подбородке. В руках он что-то крепко сжимал, прикрывая свое сокровище от глаз присутствующих.

— Что с тобой? — вновь спросил его Андрей, делая небольшой шаг назад. — Что ты там нашел?

Сзади раздался шелест листьев; подошел и Егоров.

— А-а-а! — что-то счастливо пробормотал человек, смотря на них. — Нашел… Нашел… Отец, я нашел твой знак! Вот…, — его руки медленно вытянулись в сторону лейтенанта. — Нашел…, — сжатые грязновато-серые ладони осторожно, словно скрывали величайшее в мире сокровище, раскрылись. — Знак!

— Черт! Черт! — вскричал Лисицын, увидев ту самую злополучную статуэтку. которую постоянно баюкал проводник. — Что же ты нам, сволочь, голову тут морочишь?! А?! Потерял он! Черт тебя дери! Совсем спятил с этими деревяшками! На вот тебе еще! — лейтенант в раздражении кинул ему и свою статуэтку, не понятно для чего хранимую им с момента побега. — На вот! Теперь успокоился?! Егоров, кинь ему и свою! Давай-давай, а то у него мозги совсем набекрень! — второй боец с недовольным выражением лица вытащил из какой-то мешковины свою деревяшку и тоже бросил ее.

Однако, тот не сдвинулся с места. Обе статуэтки, почти не отличимые от той, что он держал в своих руках, валялись прямо у его ног. Он медленно переводил взгляд то на деревянные фигурки, то на бывших пленных. Ему не верилось, что кто-то прямо на его глазах смог бросить на землю статуэтки.

— Зачем же это…, — пробормотал он каким-то жалким голосом, наклоняясь и поднимая обе деревяшки. — Зачем вы так?! Нельзя! Нельзя так делать! — вдруг зашептал он, почему-то оглядываясь по сторонам. — Нельзя! — он медленно потряс указательным пальцем перед их лицами. — Нельзя! — каким-то немыслимым рывком он выпрыгнул из-за мешанины корней и вплотную подошел к Андрею. — его взгляд уже не был заискивающим, наоборот, в нем появилось что-то жесткое, требовательное. — Возьми назад! Назад! Нельзя кидать знак Отца! — Андрей совершенно машинально взял вложенную в руку деревянную статуэтку.

Бесноватый оборванец мелкими шашками подошел к Егорову и протянул ему статуэтку.

— На, — проговорил он. — Возьми! Это знак Отца… У Отца стало много детей, — при этих словах он восторженно вскинул голову вверх — туда, где кроны высоченных деревьев смыкались в огромный купол. — Так он узнает тебя… Бери! — он настойчиво тыкал статуэткой в сторону красноармейца. — Здесь уже его земля…, наша земля…, — проводник счастливо улыбался, и это настораживало больше всего. — Он узнает тебя по этому знаку. Без него нельзя… Без него ты враг! — его указательный палец резко ткнулся сначала в первого, а потом во второго бойца. — Враг! Враг! Значит, смерть! Без него, смерть везде! Везде!

— Да бери, черт тебя возьми! — прошипел лейтенант, уже не зная чего сделать. — Бери!

— Вот…, — удовлетворенно протянул проводник, улыбка которого стала еще шире. — Теперь хорошо, очень хорошо… Теперь Отец знает, что вы его дети! Слышите?! — он закрыл глаза и застыл без движения. — Слышите?! — уже шепотом спросил он через несколько секунд. — Отец все знает…

Красноармейцы насторожились. И боец и командир обеспокоенно мотали головами по сторонам.

— Лес шумит, командир, — прошептал высокий, с напряжением всматриваясь в ту сторону, откуда они пришли. — Я больше ничего не слышу.

— Да… Лес шумит, — подтвердил второй, с удивлением замечая, как мелко дрожат дубовые листья на ветках. — Шумит… черт его дери… Надо от этого психа уходить. Слышишь? — стоя спина к спине, шептал Лисицын. — От немцев вроде оторвались. Теперь к линии фронта топать надо, к нашим… Сейчас выберемся из чащобы, да и рванем в сторону Минска. В той стороне УР еще довоенный стоял. Махина! — лейтенант продолжал внимательно всматриваться в свою сторону. — Километры противотанковых рвов, бетонные доты с пушками и пулеметами, запасные капониры, колючка… Вот только выберемся отсюда… Слышишь, боец? Не боись, прорвемся! Где наша не пропадала! — ответа не было. — Егоров?

— Стоять, москальские ваши души! — с угрозой раздался чей-то голос. — Скидывай винтари, левольверты… Давай, а то сейчас как стрельнем, сразу души отдадите!

90

Поднимаясь по широкой лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, невысокий лысоватый человек, еле заметно хмурился. Собственно это была практически незаметно — глаза за круглыми линзами очков по-прежнему были нейтрально спокойны, да и редко кто отваживался пристально рассматривать лицо этого человека. Вот и на этот раз, стоявшие в небольших нишах, постовые смотрели куда-то вдаль остекленевшим взглядом и старались вытянуться еще выше. Их руки птицами взлетали над фуражками, салютуя всесильному наркому.

— К товарищу Сталину, — негромко произнес Берия, входя в приемную. — Здравствуйте, товарищ Сталин.

Верховный махнул рукой, приглашая его сесть к столу, на котором, как обычно лежало несколько документов и книг.

— Товарищ Сталин, проект дает существенные положительные результаты, — их связывало столь многое, что говорить они могли уже без всяких предисловий. — Если честно, — Берия позволил зазвучать в своем голосе нотки удивления. — Я просто не ожидал такого в столь короткие сроки…, — и вновь нужда в каких-то пояснениях совершенно отсутствовала; на столе лежали бериевские сводки по итогам деятельности всех закрытых административно-территориальных объединений союза, с густо нанесенными синим карандашом отметками. — Это просто невероятно!

— Хватит, Лавр, — неожиданно прервал его хозяин кабинета, в результате своего хождения оказавшийся рядом с наркомом. — Хватит…, — Берия замолчал, с напряжением всматриваясь в мрачное лицо Вождя. — Все это я знаю, — кивок в сторону бумаг.

«Что-то случилось? — мучительно размышлял нарком, пытаясь припомнить хоть что-то мало-мальски способное нанести ему вред. — Фронт стабилен… Может что в районе Ленинграда? — последние сводки по ведомству стояли перед его глазами словно раскрытая книга. — Нет, если бы был прорыв, это было бы уже давно известно… Япония? — его рука автоматически потянулась к очкам, неторопливое протирание линз которых было одной из его привычек, помогавших сосредоточиться. — Нет, нет…».

— Смотри, Лавр, — Сталин взял со стола один из документов и слегка потряс одним из его листов. — Это настоящий прорыв, это просто волшебный подарок для нас… Урожай картофеля вырос почти на 500 %, пшеницы первого и второго сорта примерно на 200 %… В абсолютных цифрах это близко к довоенным показателям. Мы же почти закрываем наши потребности в хлебе… — Берия непонимающе смотрел на замершего Сталина. — Тоже самое по овощам. По фруктам рост еще больше…. — Сталин перевернул другой лист. — Не видишь? Тогда вот еще… Данные о сектантском движении на оккупированных территориях. Число последователей всякого рода мошенников растет крайне быстрыми темпами, — он бросил быстрый взгляд на сидевшего наркома, который по-прежнему демонстрировал непонимание того, что ему хотели донести. — Это твои же цифры?! Вот сведения о верующих прифронтовой полосы. Ситуация сходная, не находишь? Везде одно и тоже! Живой Лес, Живой Лес!

Берия вздрогнул, едва до него дошли опасения Сталина. «Странно, очень странно, — он буквально впился взглядом в лежавшие перед ним бумаги. — И очень даже может быть… Никто об этом даже подумать не может, пока идет война, — в его голове кусочек за кусочком начала складываться невероятная картина, которая даже в ближайшем рассмотрении оказывалась просто ужасной. — Это словно саранча…, — между лопаток пробежал неприятный холодок. — Нет, это невероятно!».

— Этого не может быть, товарищ Сталин, — неожиданно для самого себя проговорил Берия, вставая с места. — Совершенно невероятно!

— Да? — переспросил тот, встречаясь с удивленным взглядом Берии. — А что тут невероятного? Судя по цифрам, он просто вербует сторонников. Только по приблизительным подсчетам, представь себе Лавр, среди последователей Живого Леса уже сейчас насчитывается более 30 тысяч человек. И это при активном преследовании со стороны немецкой администрации… Вот свидетельство твоего человека. «В некоторых селах население поголовно участвует в молебнах… Зафиксированы неоднократные случаи изгнания священнослужителей, особенно агитирующих за союз с немецкой администрацией и выступающих против бытующих здесь верований. Так, в селе Малые Хлебцы… жители выгнали присланного из районного центра священника из-за того, что тот объявил поклонение Лесу дьявольским и языческим. Все, включая детей и стариков, носят на одежде деревянные фигурки человека, которые по их утверждению символизирую связь человека и Леса, а также даруют им защиту от болезней и врагов…».

Верховный потряс листком перед лицом наркома.

— Ну, и на что это похоже? — Берия только сейчас, увидев Сталина буквально в нескольких сантиметрах от себя, обратил внимание на то, как тот постарел; цвет лица приобрел какой-то землистый оттенок, под глазами набухли темные мешки, уголки рта тянулись к подбородку. — Есть сведения, что и в прифронтовой полосе в частях Красной Армии начинают распространяться ростки этого культа, — похоже Верховный во всем этом действительно видел нешуточную угрозу всему своему делу. — Мы же тоже начинали точно также… Помнишь? Никто не принимал нас в серьез… Кто мы тогда были? Так, шешура, мелочь! Несколько сотен человек на всю империю.

Берия продолжал стоять, всем своим видом показывая, что это проняло и его. «А что если правда? — стучало в его голове. — Ведь еще несколько месяцев назад о нем вообще никто не знал! Да до сих пор это тайна особой государственной важности! А выходит, он все дальше и дальше тянет свои щупальца, — сейчас, все эти цифры он воспринимал совершенно по иному; появление какой-то мелкой никому не известной секты на фоне тяжелейшего положения на фронте, ранее совершенно не воспринималась в качестве угрозы, но теперь, Живой Лес казался серьезным противников. — Через какие-то несколько лет, если все пойдет все точно также, мы можем столкнуться с настоящей силой…»

— Мы можем отказаться от его помощи? — хриплый голос Сталина вновь оторвал наркома от его мыслей. — Мне кажется мы справлялись бы и сами…, — Вождь, устало вздохнув, тяжело опустился на место. — Как думаешь?

«Да уж, хреново это все, — Берия поймал себя на мысли, что жалеет своего соратника. — Заполучить в свои руки такого союзника и тут же узнать, что он вроде и не друг, а скорее всего враг».

— Думаю, можем товарищ Сталин…, — твердо произнес Лаврентий Павлович. — К середине года большая часть перебазированных предприятий начнет давать военную продукцию. Это танки, самолеты и пушки. Японцам становится не до нас, поэтому с Дальнего Востока можно перебросить еще больше резервов… Уверен, товарищ Сталин, мы справимся с Гитлером. Еще год, максимум полтора, и мы выкинем немцев с нашей территории.

Тот еле уловимо кивал головой в ответ на рассуждения Берии, показывая, что полностью с ним согласен.

— Но есть одно «но», товарищ Сталин, — вдруг произнес он, увидев в глазах Сталина удивление. — Отказаться от его помощи мы можем в любой момент. Да и эти новые предприятия — ЗАТО уже практически полностью заработали и не только вышли на полную самоокупаемость, но и приносят существенную пользу стране… Надо подождать, Коба, — его голос зазвучал тише, и в тоже время тверже. — Мы можем еще столько получить, что даже сложно себе представить… Одно только Семя Жизни стоит всего этого, что он нам передал, — Сталин вздрогнул; на какое-то мгновение показалось, что прочитали его сокровенные мысли. — Не стоит спешить. Пока он нам не опасен… Но принять меры стоит.

— Что ты предлагаешь? — усмехнулся Сталин, догадываясь о мыслях своего наркома.

— У нас его семья, — проговорил Берия, в очередной раз снимая очки и начиная протирать линзы. — Еще по линии НКВД в особые отделы фронтов спустить особый циркуляр с инструкцией для действия при поступлении особого распоряжения.

Сталин внимательно слушал. Его руки держали уже потухшую трубку, про которую Хозяин уже давно забыл.

— Сотрудники особых отделов военных частей после вскрытия циркуляра должны арестовать всех — рядовых бойцов, младший и старший комсостав, кто является приверженцем учения Живого Леса. Не думаю, что с этим возникнут какие-то проблемы…

— Все верно, Лаврентий, — поддержал его Сталин. — Только уже сейчас должны быть составлены такие списки. Направить распоряжение во всей части. Мы должны держать весь этот процесс под полным контролем. Нам нельзя опоздать, иначе он нас съест!

Никто из них и не догадывался, что принятое в момент приступа паранойи решение в недалеком будущем приведет к крайне негативным последствиям и они оба не раз пожалеют о том, что даже подумали об этом. Уже через несколько часов миловидная девушка-стенографистска с погонами младшего лейтенанта войск НКВД с поразительной быстротой, говорящей об огромном опыте, строчила текст ведомственного циркуляра, который позднее получит негативно окрашенное не официальное название «Приказ о сектантах»…

«Пункт 1. С момента получения приказа начать составление списков лиц, которые замечены в отправлении религиозных обрядов. Обратить особое внимание на последователей нетрадиционных сект и учений, получивших значительное распространение на востоке Украины и Белоруссии…

Запрещается в отношении данных лиц проводить какие-либо действия, свидетельствующие о проявленном к ним интересе…

Пункт 2. После поступления соответствующего распоряжения приступить к задержанию лиц, внесенных в указанные списки. В случае оказания сопротивления разрешается применение оружия. Все вещи, изъятые у арестованных, должны быть немедленно опечатаны и направлены в Москву в распоряжение…

Начальникам особых отделов разрешается в ходе проведение операции использовать любые воинские соединения».

91

Самарский драматический театр сегодня был полон. Многочисленные военные, раненные с ближайшего госпиталя, сопровождавшие из медсестры и врачи, много рабочих — представление обещало быть интересным, собственно именно об этом и сообщала блеклая афиша у входа.

— Все уже собрались, Вольф Григорьевич, — негромкий баритон директора вырвал известного советского менталиста из забытья. — Прошу вас.

«Все, хватит! — такими внутренними криками он уже не раз пытался избавиться от трагичных воспоминаний, однако, образы родных, сгораемых в развалинах варшавского гетто, все равно продолжали преследовать его в минуты раздумий. — Соберись, тряпка! Все эти люди собрались, чтобы увидеть тебя. Посмотри сколько их!». В эти секунды своей слабости он и предполагать не мог, что очередной концерт в довольно глубоком тылу обернется для него поразительным открытием, который перевернет всю его дальнейшую жизнь.

В момент его выхода зал взорвался от аплодисментов. Сияющие лица людей, на мгновения забывшие о войне и смертях, смотрели на него из зала. Молодые и пожилые, военные и гражданские, здоровые и больные — все они желали лишь одного, прикоснуться к тайне…

— Большое спасибо, друзья, — мягкий и располагающий к себе голос заполнил практически весь зал, заставляя мгновенно смолкнуть аплодисменты. — Мне очень приятно выступать перед вами со своими психологическими опытами, — еще секунду назад душившие его воспоминания испарились и на сцене вновь стоял он — тот самый Мессинг, про которого говорили, что он умеет читать мысли, угадывать сокровенные желания и творить настоящее волшебство. — Я постараюсь, чтобы проведенное здесь время вам запомнилось надолго.

Люди вновь начали вскакивать со своих мест и хлопать в ладоши. Кто-то выкрикивал его имя…

— Спасибо, спасибо, — Мессинг подошел к невысокой девушке со светлыми волосами, которая была его бессменным ассистентом вот уже несколько лет. — Спасибо, друзья! Наше представления я начну как и обычно с угадывания мыслей.

Замолкшие было зрители, начали шушукаться, переговариваться. Несколько высокопоставленных военных сделали каменные лица.

— Конечно же, это не настоящее чтение мыслей, — Вольф Григорьевич сразу же выдал свою традиционную фразу. — Все, что я демонстрирую это всего лишь доказательство безграничных возможностей человеческого разума. Каждый подобный опыт в очередной раз говорит нам, что не познан не только окружающий нас мир, но и мы сами… А сейчас моя ассистентка попросит одного из зрителей спрятать вот этот предмет, — с этими словами он передал девушке небольшой серебряный портсигар, которая сразу же начала спускаться в зал. — Я с вашего позволения надену вот эту черную повязку и буду ждать, когда вы будете готовы.

Зал снова забурлил. Зрители на дальних рядах вскакивали с мест, пытаясь увидеть куда направилась девушка.

— Куда она идет? — громко шептал какой-то вихрастый мальчишка, которому загораживал обзор крупный дядька. — А?

— Не мельтеши! — оборвал его второй, вставший на сидение. — К тетке вон подошла… Рыжая такая вся из себя.

— Ну? А та?

— Тащит куда-то его!

Мальчишка, пытаясь рассмотреть происходящее, чуть не свалился на передние ряды. От этого его спас сосед, ухвативший его за торчащий подол рубашки.

Тем временем девушка в накинутом на платье сером пиджаке подошла к высокому парню из соседнего ряда, сидевшему прямо у прохода, и сунула ему за пазуху портсигар. Опешивший было парень через секунду рассмеялся увидев озорное выражение девичьего лица.

— Вижу портсигар мой уже на месте, — улыбнулся Мессинг, когда повязку с его глаз сняли. — Так, а теперь прошу вас, дать мне руку, — с этими словами он протянул руку к девушке, продолжавшей стоять около ассистентки, — Сейчас мы будем искать мою пропажу…

Зрители замерли. Сотни внимательных глаз следили за каждым движением известного артиста. Тот осторожно взял в руку твердую ладонь девушки и мягко сжал ее.

— А теперь думаем о моем портсигаре, — его завораживающий голос раздавался словно из ни откуда. — Куда же он мог запропаститься?

Девушка упрямо мотнула светлой копной волос, словно отказывалась даже думать о месте нахождения портсигара.

— Так… — протянул Мессинг, делая шаг в направлении центрального потока рядов; ладонь девушки еле ощутимо дернулась. — Хорошо, — вновь протянул артист, внимательно отслуживая малейшие реакции девушки.

Так держась за руку они прошли несколько шагов, пока вдруг Мессинг резко не остановился. С левой его стороны было сразу два ряда, на которых ближе всему к нему сидели высокий парень с большим темным чубов, буквально вываливающимся из под кепки, и полноватый мужчина, продолжавший цепко держать потертый портфель.

— Продолжаем думать о моем портсигаре, — снова напомнил о себе менталист, отмечая участившееся дыхание девушки. — Думаю, он где-то вот здесь, — его рук потянулась в сторону полного мужчины и коснулась спинки кресла, на котом тот сидел. — Нет, я уверен, что мой портсигар буквально в нескольких сантиметрах от меня, — теплая девичья ладонь была практически неподвижна. — Не у вас ли мой портсигар? — от этого вопроса мужчина еще сильнее вцепился в свой портфель.

Вдруг, артист неожиданно для всех сделал шаг вперед, в сторону от сцены и ловким движением вытащил портсигар из-за пиджака дернувшегося в сторону парня. При свете мощных ламп чеканное серебро ярко блеснуло, показывая, что великий артист вновь доказал свое право называться тем, кто читает мысли людей.

Зал закричал. Люди хлопали. Несколько человек подбежали к нему с цветами.

— Вот так, мои друзья, — мягко улыбнулся он, заходя по ступенькам на сцену. — Спасибо, — поблагодарил он маленькую девчушку за протянутый букет цветов. — Спасибо, — вновь повторил он продолжавшему хлопать залу. — А теперь давайте, перейдем к следующему опыту… Сейчас вы можете мне задавать разные вопросы, а я буду отвечать вам на них.

Едва он произнес эти слова, как с самой галерки звонкий голос крикнул:

— А что у меня сейчас в руке?

Мессинг улыбнулся, смотря в сторону говорившего. Он сделал несколько шагов к краю сцены…

— А-а-а, молодой человек, как же нехорошо показывать э-э-э фигу, — его голос звучал одновременно укоризненно и добродушно, что вызвало довольный смех зрителей. — Разве такое можно показывать?!

С предпоследнего ряда встал лохматый мальчишка с пунцовым от стыда лицом. Рядом стоял его сверстник с восхищенной улыбкой на лице.

— Угадал! — выкрикнул он в зал. — Угадал!

Зал снова заопладировал, приветствуя искусство артиста.

— Спасибо, большое спасибо, мне очень приятно, — Вольф Григорьевич вновь спустился со сцены и подошел к первому ряду. — Теперь позвольте, пожалуйста мне выбрать самому следующего участника… э-э-э того, кто задаст вопрос.

Невысокая фигура великого менталиста с развевающими черными волосами осторожно пошла вдоль рядов, внимательно вглядываясь в сидевших зрителей. «Как много вопросов…, — с тяжелым сердцем он всматривался в глаза людей, судьбы многих из которых были для него раскрытой книгой. — И как много печали в их глазах… Боже, как же мне тяжело! Боже!».

— Вот вы, не желаете что-нибудь спросить у Мессинга? — негромко спросил артист, остановившись возле невысокого плотного мужчины с перевязанной головой. — Спрашиваете, не стесняйтесь. Я постараюсь ответить на любой ваш вопрос… э-э-э-э Илья э-э-э-э Степанович…

Мужчина вздрогнул от произнесенного имени. Его тело на какое-то мгновение напряглось, словно готовилось к броску, но сразу же раненный расслабленно откинулся на спинку сидения.

— Хорошо, товарищ артист, — недовольно буркнул он, исподлобья уставившись на Мессинга. — Знакомец у меня один был…, нет есть. Воевали вместе с немцем в Белоруссии. Андреем кличут. Узнать бы как с ним? Жив еще курилка или того…, — уже тише договорил он. — Лежит в земле… Ну как, товарищ артист, могешь?

Не говоря ни слова Мессинг взял раненного за руку и чуть не закричал… Он ожидал появления картины, которая за много лет стала для него уже давно привычной. Это серовато-темная пелена, которая встававшая перед его закрытыми глазами и начинающая медленно растворяться. Потом появлялись образы тех, о ком он хотел что-то узнать. Всякий раз все это происходило примерно одинаково. Достаточно было лишь мысленного посыла-вопроса. Сотни, тысячи раз все происходило именно так и ни как иначе… Но ни на этот раз!

Едва его рука сжала твердую как камень ладонь угрюмого мужчины, как в его голове словно что-то взорвалось! Разноцветные сполохи мелькали перед его глазами, в ушах стоял сплошной звон!

— О-о-о! — громко застонал артист, обхватывая руками разрывающуюся от боли голову. — Больно! Больно! — боль сдавила голову тисками, буквально выдавливая глаза из глазниц. — Как же мне больно!

Его тело переломилось по полам и рухнуло на покатый пол. Мгновенно в зале поднялся переполох. Люди по вскакивали с мест.

— Человеку плохо! — закричал какой-то кто-то пронзительным голосом. — Вызовите врача! Врача!

— Дайте мне пройти! Что вы стоите как баран?! — кто-то орал в нетерпении. — Я врач! Дайте дорогу!

— Ой! Убили! Человека убили! — завизжала какая-то молодуха, увидев, как из ушей упавшего Мессинга пошла кровь. — Убили!

Этот вопль стал последней каплей… Зал загалдел. Задние ряды, находившие дальше всех от выхода, словно только и ждали этого сигнала. Толпа людей начала ломиться к сцене.

— Стоять! Прекратить панику! — на мгновение чей-то твердый командный голос перекрыл весь этот галдеж. — Все оставаться на своих местах! — но народ и не думал этого делать. — Конюхов! К дверям! Закрыть выход! Никого не выпускать! Стоять, а то буду стрелять!

Бах! Бах! Хлесткие выстрелы прогремели в зале, отрезвляя обезумевшую толпу.

— Вот врач! Пропустите! — в наступающей тишине слушался умоляющий голос. — Вот…

Пожилой благообразный старичок, главный врач центральной больницы, волей случая нашедший время выбраться со своей супругой на представление Мессинга, и оказался его спасителем. Сам артист скрючившись лежал посреди разломанных кресел, каких-то смятых сумок, плащей… Его руки продолжали обхватывать голову, словно спасая ее от разрыва. Из ушей протянулись темно-бурые дорожки.

— Расступитесь! Расступитесь, товарищи! — старичок рьяно взялся за знакомое дело. — Мне нужен свет. Вы тоже отойдите. Да, да, вы тоже! — богатырского телосложения мужчина быстро отодвинулся назад. — Так… что тут у нас?! Подложите что-нибудь на пол. Да, давайте это! Так…

Мессинг вздрагивал всем телом всякий раз, когда к нему прикасался врач. Твердые пальцы профессионала осторожно ощупали голову, горло, ища повреждения или раны.

— Где он? — веки приподнялись и на врача уставились покрасневшие зрачки. — Где этот человек? — он говорил с трудом; в его речи появился непонятный акцент. — Мне нужно с ним поговорить…

— Как же вы нас милейший напугали-то, — с усмешкой произнес врач, заглядывая ему в глаза. — Что это с вами такое случилось? У вас был припадок? Эпилепсия?

— Что?! — Мессинг непонимающе смотрел на старичка. — Эпилепсия?! Какая…? Да, нет же! Это вообще сейчас не важно! Где тот человек! Мне надо с ним обязательно поговорить! Это очень важно! — он вцепился в пиджак врача и начал умолять его. — Найдите этого человека! Его другу нужна помощь… Вы слышите? Ему надо все передать! Обязательно передать…

92

12 ч. 23 м. 25 июня 1942 г. поселок Барановичи.

Центральная улица (бывшая «Коммунистическая») пересекала населенный пункт почти на всем его протяжении и упиралась в городское кладбище. В связи с этим, среди определенной части жителей поселка бытовала такая шутка: «Где бы ни строили коммунизм, он всегда ведет на кладбище».

— Хорошо…, — еле слышно шептал высокий тучный человек, важно вышагивая неплохо сохранившейся брусчатке. — Порядок…

По обеим сторонам мелькали многочисленные вывески, исполненные строгим черным готическим стилем — «die Kommandantur», «Restaurant. Nur für die deutschen», «Filmtheater. Nur für die deutschen», «Adoptiv-Punkt», «Polizei».

— Подсоби, батюшка, — вдруг кто-то дернул отца Александра — священнослужителя Свято-Предтеченскогой церкви — за рясу. — Христом богом прошу! Батюшка!

Благостное выражение мгновенно слетело с лица священника, едва он повернулся и увидел сморщенное старушечье лицо, закутанное в ветхий от старости пуховый платок.

— Опять ты Пелагея, — брезгливо скривив рот, пробормотал он. — Ну… чего тебе надо? — старушка пыталась приложиться к его ладони, но пухлая ладошка все время норовила избежать поцелуя. — Говори скорее…

— Я же батюшка не за себя…, — поймав, наконец руку, она приложилась к ладони, от чего лицо батюшки скривилось еще больше. — Не за себя прошу… За соседа Митрошку. Детишки же у него малые остались! Малятки совсем. Цельный день голосят, не переставая! Как третьего дни забрали его германы, так и не слуху не духу…, — голос у бабули был звонким и разносился по всей улице. — Что же это делается такое? Митрошка же генвалид! Кому он такой нужен? Калека! Кто же тепереча детишек кормить-то будет? Батюшка, подсоби! Родимый, Христа ради…

Про себя отец Александр благодарил бога за то, что на улице почти ни кого не было.

— Опять ты, дура-баба за старое принялась!? И убери ты от меня эту богомерзкую штуку! Сказано тебе, разберутся там и без тебя! — прошипел священник, своими мощными телесами нависая над бабулей, которая тыкала в него крохотной деревяшкой. — Что же тебе не …, — вдруг он поперхнулся. — Ладно, Пелагея, иди! Иди! Завтре, поговорю я, — старушка вновь начала кланяться, бормоча благодарственные слова. — Все, все, иди, — через какие-то доли секунды он уже не помнил ни о ней, ни о своем обещании. — Да, это же Мыкола…

Отец Александр сделал несколько шагов вперед, продолжая пристально наблюдать за идущим шагов за триста человеком. Невысокий, плотный, тот уверенно шел в сторону здания больницы.

— Он, он, стервец, — священник с выпученными от ярости глазами, замотал головой, высматривая ближайший патруль. — Мыкола! Стой! — придерживая рясу руками, он побежал за ним. — Стой! — его подбитый гвоздями сапоги выбивали по брусчатке замысловатую дробь. — Куда?! — с хрипение воздух вырывался из разинутого рта. — А! Давай! Так его, поганца!

Выбежавшие из какого-то кабака солдаты мигом сориентировались в обстановке.

— Stehen! Stehen! — проорал первый солдат, мордастый детина в потертых штанах и выцветшем кителе. — Kurt, halten Sie ihn! — второй, едва бросив взгляд на запыхавшегося священника, кинулся на бегущего впереди него человека.

…Неожиданная встреча получила продолжение через несколько часов в здании комендатуры, куда священника препроводили на пару с задержанным.

— Я знаю, что вы прекрасно говорите по-немецки…. Вы поступили как истинный патриот! — с пафосом по-немецки произнес полный человек, у которого на плечах тщательно выглаженного кителя которого тускло блестело серебро витых погон. — Ваш поступок достоин награды, и поверьте мне, Рейх никогда такого не забывает, — в этот момент он многозначительно посмотрел на стоявшего немного в стороне молодого офицера. — Давайте пройдем вниз и послушаем, что там рассказывает задержанный.

— Бандит, дядя, а не задержанный! — с некоторой горячностью поправил его офицер. — Его уже опознали! Это бывший староста села Малые Хлебцы…, — полковник вновь бросил странный взгляд на племянника. — Да, да, Малые Хлебцы, где …

— Хорошо! — одернули его. — Пора.

Они не торопясь спустились в подвал, в котором с начала оккупации со всем удобством разместилась служба дознания. Там, внизу, их ожидала сюрреалистическая картина — посреди длинного помещения с низким кирпичным потолком, стоял небольшой столик, накрытый белоснежной скатертью. На столе стояло бутылка с красным вином и несколько тарелок с закусками.

— Садитесь, святой отец! Нам нужно серьезно поговорить… Отто, мой мальчик, налей нам вина, — как это ни странно, но полковник, в этих декорациях чувствовал себя совершенно естественно. — Дайте ему кто-нибудь воды! Все молчит? — он на секунду махнул рукой в сторону висевшего у стены человека. — Олухи, надеюсь он сможет говорить?! — после этого он на несколько минут совершенно забыл о нем и повернулся к столу.

— Отец Александр, — высокий бокал с изящной тонкой ножкой приподнялся над столом. — Позвольте поднять первый тост за вас! — Бледное лицо священника вытянулось от удивления. — Благодаря таким людям как вы у этой бедной страны еще есть надежда на будущее. Пока среди эти фанатиков и варваров встречаются люди, принимающие верховенство нордической расы, Россия не потеряна, — три хрустальных бокала соприкоснулись и нежный звон поплыл по помещению. — Нам бы хотелось с вами серьезно поговорить…

Священник с трудом проглотил кусок копченной свинины, который при этих словах колом встал у него в горле, а в голове лихорадочно забегали мысли. «Что ему еще от меня надо? Я же все сказал… Не уж-то из-за Мыколы?! Догадался, что тот никакой не партизан? Или нет?». Его лицо мгновенно сменило цвет, становясь из бледного багрово красным.

— Что вы так? — дружеским голосом спросил полковник. — Отто, воды! Вот, вот, лучше? Хорошо… Скажу вам честно, мне нет никакого дела до ваших религиозных распрей, — он зацепил вилкой небольшой кусочек сыра и изящным движением оправил его в рот. — Мне совершенно все равно, что происходит там у вас. Однако, меня очень заботит другое…

Святой отец кажется начинал понимать, о чем хочет поговорить всесильный глава СД.

— … Живой лес, святой отец, — негромко произнес полковник. — Меня интересует только это. Что вы думаете об этой секте? Где она появилась? Как устроена? Кто в ней верховодит? Все! Я должен знать все!

Судорожно сглотнув, отец Александр залпом выпил стоявший перед ним полупустой бокал с водой.

— … Я, господин полковник, я готов…, — внутри него все сжималось от страха перед репутацией сидящего напротив него человека. — Я готов рассказать все, что знаю…, — он попытался встать с места, о был остановлен небрежным движением руки. — Они появились как-будто из ниоткуда. Сразу же после напад…, — на секунду священник поперхнулся, но сразу же продолжил. — Прихода доблестных немецких войск. Сначала их было немного… Да, несколько человек в одном селе, пара в другом. В моем приходе вообще сначала их не было… Первый раз я увидел их в Малых Хлебцах, когда на богослужение приезжал, — Отец Александр говорил медленно. — Я говорил с одной прихожанкой… Она такого рассказывала, господин полковник, что у меня не поворачивается язык повторять эту мерзость, — тот нетерпеливо дернул головой. — Она говорил, что разговаривала с Богом, — его голос на какое-то мгновение опустился до шепота. — … Они все там сошли с ума! Приносят жертвы Дубу. Это настоящие язычники! — кровь вновь ударила ему в лицо. — Они говорили, что Христа нет! Нет Святой Троицы! — он автоматически перекрестился, не переставая рассказывать. — Сволочи, истинно сволочи! Прости меня Господи!

Немцы внимательно слушали разошедшегося священника, даже не делая попытки его прервать.

— … Они дереву молятся! Дубу! Обычной деревяшке! Говорят, он являет им истинные чудеса! Прости Господи, какой бред! Только истинный Бог может являть чудеса… — в избытке чувств он не раз и не два хватался за свою бороду, отчего ее роскошные космы растрепались и стали напоминать метелку. — Они даже хуже большевиков! Тьфу! — его выпученные глаза с неким вызовом смотрели на полковника, мол, вот как я грозен. — Как же так?! Разве может божественная благодать исходить от дерева?! Никогда! Они же совсем меня не слушают! Меня, пастыря господня!

Вдруг откуда-то со стороны раздался скрипучий каркающий звук, который заставил вздрогнуть всех сидящих за столом. Это был смех — громкий, прерывающийся и в тоже время захлебывающийся. Смеялся человек, стоявший у стены, а точнее висевший на на веревке, обмотанной вокруг его туловища. Его слезящиеся блестящие глаза, четко выделявшиеся на багровом распухшем лице, неотрывно смотрели на священника.

— Ха-ха-ха! Благодать… Ха-ха-ха! — на несколько секунд его смех захлебнулся и он начал отхаркивать кровь и слюну. — Тьфу! Какая к лешему благодать?! Откуда ей взяться в этих пропитанных кровью и ненавистью каменных коробках? Где ты там видел Бога?! А? Ха-ха-ха! — кроваво-синее тело, прикрытое рваным тряпьем, еще недавно бывшим вполне себе приличным костюмом. — Ха-ха-ха! Бог… Да и как ты вообще мог его увидеть?! Жирная сволочь, жрущая с рук врага и подбирающая за ним дерьмо! Что ты там мог найти?! Пастырь…, — в последнее слово, которое он еле слышно прошептал изгрызенными в кровь губами, было вложено столько презрения и ненависти, что проняло даже немцев.

Изящный столик, на котором продолжали стоять остатки закусок и недобитое вино в бокалах, с жалобным скрипом опрокинулся. Вне себя от переполнявшей его злобы отец Александр буквально взлетел со стула.

— Заткни свой поганый рот, жидовская подстилка! — полные белые руку, выглянувшие из задравших рукавов рясы, взметнулись в вышину и с яростью там затряслись. — Как только твой рот посмел изрыгать такие речи?! — его внушительная фигура стремительно двинулась к избитому человеку.

Дернувшийся было ему на встречу солдат, незаметно стоявший все это время у стены, остановился. Полковник сделал ему знак, оставаться на месте. «Как все это неожиданно получилось, — думал глава СД, мысленно аплодируя свой изобретательности. — За те два часа он не произнес ни слова, как и все остальные… А ведь тут не мальчики сидят. Они прекрасно знают свое дело и умеют разговорить лучше всякого падре, — он неотрывно наблюдал за священником, рьяно жестикулирующим и выливающим на висевшего человека целый поток брани. — А надо было лишь привести еще одного фанатика… Ха-ха-ха… Думаю, сегодня мы узнаем много нового и интересного».

— Замолкни, дьявольская тварь! — отец Александр с развевающимися длинными волосами, задравшейся роскошной седой бородой и выпученными красными глазами, казался средневековым священником, который в лучших традициях инквизиции приступил к изгнанию дьявола. — Ты отринул истинного Бога и гореть за это тебе в аду! — его руки вытянули вперед массивный позолоченный крест с фигурными вставками из цветного стекла.

— Оттащите его, — быстро приказал полковник, увидев, как святой отец попытался ударить висевшего тяжелым крестом. — Он мне нужен живым! Черт! Быстрее! — пока солдат среагировал, священник успел сильно приложит задержанного. — Держите его! — разъяренный святой отец не обращал внимания на копошившегося рядом тщедушного солдата, который ничего не мог противопоставить его мощным телесам. — Отставить! Отставить! — надрывал горло полковник.

Наконец, с помощью прибежавшей сверху пары часовых разбушевавшегося священника удалось оттащить.

— Не надо нас так огорчать, отец Александр! — жестко произнес глава СД, кончиками пальцев держа тяжелый крест, покрытый багровыми пятнами. — Я не потерплю никакого самоуправства! Вам ясно?! Порядок и дисциплина прежде всего!

— Не сдержался, господин полковник, — тяжело дыша, пробормотал священник. — Не сдержался, услышав поганые его речи… Господа Бога хулил своими мерзкими словесами…

— Ха-ха-ха…, — затхлое, пропахшее тяжелым запахом крови, помещение вновь прорезал скрипучий смех. — А как же милосердие, святой отец? По вере твоей, а? — сверкающие влагой глаза по-прежнему с вызовом глядели на священника; казалось для этого человека вообще ни существовало остальных. — Что, не крепко ты в своей вере?

Державшие священника солдаты чуть не отлетели в сторону, когда мгновенно впавший в бешенство святой отец попытался добраться до своего врага.

— Я… Я… тебя…, — его горло с хрипением выбрасывало пропитанные ненавистью слова.

— Ха-ха-ха, — вновь рассмеялся тот, наблюдая пытавшегося вырваться священника. — Слаб ты духом! — его голос стал серьезным. — Поэтому и в вере своей ты слаб. Нет в тебе крепости, а оттого нет и кротости… Гнева, ненависти и зависти в тебе много. Прет это из тебя, оттого ты и слаб…, — он с трудом встал на ноги, отчего веревка на груди ослабла. — Совсем ты слаб! — его правая рука вынырнула из лохмотьев, в которые превратилась его одежда, и потянулась вверх. — Сейчас ты увидишь, как мы крепки в нашей вере…

Никто не ожидал того, что произошло дальше. В принципе и помешать этому никто бы и не смог. Солдаты крепко держали святого отца, который от этого толком-то и пошевелиться не мог. Лейтенант, племянник главы СД, вообще стоял ближе в выходу из подвала, откуда было слишком далеко. Единственный из всех, кто бы смог хоть что-то предпринять, это полковник, но он смотрел на все происходящее больше из анатомического интереса и поэтому даже не дернулся, когда произошло это.

— А ты можешь принести своему богу такую жертву?! — время словно замедлилось. — Сможешь, святой отец?! — голос захрипел, когда кроваво-грязные пальцы, поправив длинную прядь волос на лице, впились в правый глаз. — Что молчишь, святой отец? — из-под копошившихся пальцев брызнула, словно при вскрытии нарыва, кровь и сукровица. — Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! — его голова задралась назад, а рука поднялась вверх. — Ха-ха-ха! Отец, услышь меня?! Отец! Это тебе… — в его пальцах был небольшой склизкий комок плоти. — Отец, ты меня слышишь?!

С еле слышным звуком, который в тишине прозвучал подобно выстрелу из орудия, кровавый комок шлепнулся на грязный пол.

— Боже мой! — вырвалось у лейтенанта, который с зеленным лицом никак не мог отвести глаз от пола. — Боже мой!

«Фанатик, — понял полковник, едва пальцы начали с хрустом вырвать глаз. — Они все фанатики… Чертовы асассины! Значит, этот тоже будет молчать… Получается замкнутый круг. Берем одного, а он молчит. Потом второго, тоже самое. Такого не может быть! — его взгляд вновь остановился на фанатике, который с вызовом смотрел на них. — Такого больше не разговоришь. Значит, придется идти другим путем».

93

Лес. Массивные стволы деревьев, вздымались высоко вверх и там накрывали окружающее пространство плотным зеленым зонтиком. Люди шли по пояс в траве, время от времени раздвигая плотные кусты орешника. Под ногами пружинил мощный слой изумрудно-зеленого мха.

— Товарищ лейтенант, куда это нас ведут? — негромко спросил Егоров в спину впереди шагающего. — Если бы шлепнуть хотели, тот там бы к дереву и поставили… Думаете нет?

— Отставить панику, боец, — прошипел не оборачиваясь лейтенант. — Сейчас наша задача — смотреть и запоминать. Ясно?

— А ну умолкните, москальские души! — рявкнул им один из охранников — пожилой дядька в странной, вышитой каким-то непонятным узором, рубахе. — Здеся вам не город! — свои слова для лучшего запоминания он дополнил хорошим толчком по спине. — Здеся Лес!

Едва не упав от удара, Андрей сразу же замолк.

Через некоторое время вокруг что-то неуловимо начало меняться. Высокая трава начала сменяться жестким кустарником, торчавшие во все стороны ветки которого все время норовили зацепиться за одежду. Плотное покрывало мха, так облегчавшее дорогу, превратилось в хлюпающую под ногами почву. В добавок чаще стали встречаться завалы из упавших деревьев. Последнее особенно заинтересовало Андрея, в свое время увлекавшего историей оборонительных сооружений.

— На засечную черту похоже, — себе под нос бормотал он; пробираясь через очередной завал, он незаметно ощупывал рукой нижнюю часть деревьев, пытаясь обнаружить следы топора. — Странно… как же их сваливали-то…, — ни следов топора, ни пилы он не обнаружил; создавалось такое впечатление, что деревья уже росли так — скрюченные, переплетенные с другими деревьями. — Вроде и не выкорчевывали… Трактором что-ли? — в основе очередного завала лежало исполинских размеров дерево с раскинувшимися во все стороны корнями. — Если «Ворошиловцем» (тяжелый артиллерийский тягач) поработать, может и получиться. Но где тогда следу от этой махины? Здесь же сплошной бурелом и овраги…

Вокруг, действительно, не то что на тягаче, пешком то с трудом можно было продраться.

— Чего встал? Заснул что-ли? — толкнули его в спину, когда он замер, рассматривая очередное то ли естественное то ли искусственное укрепление. — Скоро уже на месте будем.

— Что, расстреляете нас? — подняв голову от земли, спросил лейтенант. — Или немцам отдадите? — Егоров — второй красноармеец — встрепенулся. — Тебя, морда твоя белогвардейская, спрашиваю!

— Охолонись, — ближайший к ним охранник, тот самый пожилой дядька в смешной рубахе, казалось совершенно не обиделся. — Не лайся. Никто вас германцу не отдаст. Или сами к нему хотите…, — лицо у Андрея скривилось. — Вижу, вижу, что не хотите, — благодушно рассмеялся сопровождающий и сразу же продолжил совершенно другим тоном, в котором смешалось множество ярких и не очень оттенков — это и преклонение, и уважение, и немного страха. — Что с вами делать, решит Отец! — несколько секунд он на них смотрел так, словно Архангел Петр взвешивавший их грехи. — И вот вам мой совет — берегите знак Отца. Он вам может помочь, когда придет время.

— Мы увидим Отца, братья, — радостно проговорил третий беглец из лагеря, незаметно подошедший к ним сзади. — Мы увидим Отца…

— Увидим…, — проворчал лейтенант Синицин, нащупывая в кармане гимнастерки деревянную фигурку. — Увидим, что это за зверь такой, — едва пальцы коснулись теплой поверхности статуэтки, как спокойствие начало наполнять его изнутри.

— Кажись, подходим…, — довольно пробормотал первый сопровождающий, исчезая в очередном (бог знает в каком по счету) завале из деревьев. — Давайте, быстрее, че как сонный мухи! — раздалось из-за ветвей.

Не дожидаясь толчка, Андрей крепко ухватился за выступающий сук и просунул тело в едва заметный лаз. Из-за торчащих во все стороны длинных веток он ничего толком не видел. Прикрыв одной рукой глаза, лейтенант осторожно нащупал ногой ровную поверхность и только тогда перенес на нее тяжесть всего тела.

— У! Е! — непроизвольно вырвалось, когда кто-то резко дернул его за руку. — Куда тянешь?

— Что ты как девица? — засмеялся прямо в лицо их давний конвоир. — Топай вон к столу, сейчас вечерять станем, а потом и посмотрим, что с вами делать…

Андрей сделал вперед несколько шагов и остановился. «Какого черта…? — потрясенно шептал он, осматриваясь вокруг. — Что это за место?». Увиденное им, действительно, заслуживает отдельного разговора… По всей видимости когда-то давно (по крайней мере создавалось такое впечатление) здесь протекал ручей, весной превращавшийся в довольно мощный поток. Сейчас осталось лишь его извилистое русло, которое запутанно петляло между крупными деревьями. Местами (Андрей видел лишь ближайшие к нему участки) ручей настолько подмывал корни деревьев, что они буквально нависали над опустевшим руслом. Развесистые корни тянулись на несколько метров, переплетаясь между собой и образуя закрытые от нескромных глаз естественные пещеры, которые просто просились использовать из в качестве убежищ. Кое-где пристальный взор лейтенанта заметил следы от лопат — видно, русло местами выравнивали, придавая более ровные очертания.

Сверху обозримая часть партизанского лагеря (по крайней мере, бывший лейтенант считал именно так) сильно напоминала разветвленную систему глубоких траншей (на подобии тех, что сооружали немецкие, французский и английские войска во позиционных сражений Первой мировой войны), которые кто-то удивительно искусно вписал в старое русло ручья, сделав при этом растущие здесь деревья естественной частью всего сооружения. Будучи кадровым командиром, еще заставшим небольшой кусок Финской кампании, он сразу же отметил все это сходство. «Грамотно… Грамотно все устроено, — бормотал лейтенант, отмечая глазом все новые и новые характерные детали. — Сверху глянешь, хрен что увидишь. Лес, да овраги — тишь и благодать… А по ниже спустишься сразу кровью умоешься». С нижних уровней, покрытых светлым песком, к верхним тянулись многочисленные лестницы. В земляных стенах то там то здесь виделись небольшие оконца, закрытые деревянными ставнями. «…! — не сдержался он, когда до него дошло увиденное. — Цельный дом врыли! Вот черти! — из под плотной корневой завесы, тянущейся с верху, выступал угол бревенчатого сруба. — Надо же…, — масштабы проделанной работы его не могли не поразить».

Лишь одно обстоятельство, крайне важное обстоятельство, бывший лейтенант не успел отметить. Вокруг не было следов топора! Все построенное, вкопанное, вбитое, переплетенное было естественными образом поставлено на свое место, словно оно там всегда и было… Не заметил, да и не мог заметить его глаз и другого, что находилось за несколько сотен метров отсюда. В стороне от лагеря, где начинались болотистые участки, постепенно перераставшие в знаменитую белорусскую трясину, располагалось еще одно сооружение, на первый взгляд похоже на хаотично наваленные бревна. По ними на глубине нескольких метров скрывался узкий канал, который до поры до времени перекрывался перемычкой в виде здоровенного сучковатого пня.

— Ладно, — прошептал он, делая шаг вперед и попадая на песчаную тропинку — бывшую когда-то руслом ручья. — И где тут кормят?

— А ты, что с задания только? — откуда-то сверху спросил его мелодичный голос. — Все уж давно поужинали.

Вздрогнув, Андрей резко поднял голову и увидел девочку — подростка, сидевшую на верхней ступеньки деревянной лестницы. Связанная из толстых оглоблей с помощью берестяных лент, лестница упиралась основанием в песок, а верхушкой доставала до самой поверхности земли, где рос здоровенный дуб.

— А меня Танькой зовут, — задорным тоном сообщила девчонка, поправляя на голове венок из крупных ромашек. — Чего молчишь? Какой-то ты странный.

«Я странный? — усмехнулся про себя Андрей. — Это я странный?! Боже мой…».

— Нормальный я, — улыбнулся он, опираясь на лестницу. — А что это у тебя такое? — кивнул он головой на знакомую ему деревянную статуэтку, которая девочка теребила в руках. — Больно уж знакомая вещичка… Покажешь? — он вытянул руку в ее сторону.

— Куды? — недобро прорычал ему в спину до боли знакомый голос. — Куды свои грабельки тянешь? — давний знакомец — конвоир столкнул его с лестницы. — Оторву! Тебе куды сказано было идти? А? Ходишь тут, вынюхиваешь…, — мужик странным образом переменился; из довольно добродушного или по крайней мере нейтрально относящегося к задержанным, он превратился в злобного пса, готового их всех покусать. — Еще посмотреть надо, какой ты лейтенант. Можа не лейтенант ты никакой. А? Иди, иди, чего бельмами то зыркаешь?

Отвернувшись, лейтенант пошел в сторону поворота, где только что исчез его напарник по лагерю. «Чего это он взъелся? Ну попросил посмотреть деревяшку, и что? — никак не мог понять он такую быструю перемену настроения. — Вроде нормальный мужик…».

Следующие несколько часов у бывших пленных спрессовались словно это было не время, а обыкновенная охапка душистого лугового сена. Было много событий, много впечатлений, которые переполняли их обоих. Это и большой, населенный боле чем сотней человек, подземный то-ли село то-ли город; и непонятная и незнакомая им еда, которой кормили бывших пленных; странные взгляды, которые окружающие люди бросали на незнакомых им людей; наконец, продолжающее и давящее на них чувство слежки (и лейтенант и красноармеец все это время чувствовали, что кто-то наблюдает за каждым их шагом, движением).

— Ну и что красны молодцы, поговорим? — внутри уютной, освещаемой самодельной лампой, комнаты — норы бывших пленных встретил высокий, подтянутый командир в форме майора НКВД. — Присаживайтесь, вот сюда…, — еще не отошедшие от свалившихся на них впечатлений, и лейтенант и его напарник по побегу совсем затихли от встретившего их человека. — Знаю, знаю, — проговорил он, закуривая папиросу. — Несладко вам пришлось. Бой, плен, потом лагерь, побег… Но поговорить надо, понимаешь лейтенант?

Они не были предателями и немецкими разведчиками. Оба попали в плен в результате ранения в бессознательном состоянии и не могли оказать даже гипотетическое сопротивление. У них не было в душе гнили. Скорее наоборот, это были люди совершенно особой закалки, которая так отличала тех, кто прошел в первых рядах горнило Гражданской войны, активно участвовал во всесоюзных стройках и, наконец, выжил в мясорубке боев 41-го года. Но они прекрасно понимали, что были в плену и это сильно на них давило…

— Меня зовут Смирнов Игорь Владимирович и, как вы скорее всего догадались, являюсь особистом этого партизанского отряда, — заговорил он, внимательно рассматривая обоих пришельцев. — Скажу сразу, никто не считает вам предателями! Никто! — Андрей с напряжением выдохнул из легких воздух и автоматически расправил плечи. — Хм… Сам знаю, как не сладко там…, — сидевший красноармеец заинтересованно сверкнул глазами из полумрака. — Хочу предложить вам кое-что.

Не дав ему договорить, лейтенант вскочил с грубоватой лавки и воскликнул:

— Чего там говорить, дайте нам оружие! У меня к немчуре свой счет!

— Да, товарищ майор государственной безопасности, мы готовы, — поддержал его красноармеец, тоже вытянувшись в струнку. — Мы искупим кровью…

— Родине нужна не ваша кровь, а кровь убитых вами врагов, — усмехнувшись, проговорил майор. — Запомните это, обязательно запомните! От вас требуется другое… А теперь, давайте к делу… Вам придется снова попасть в плен!

Предложение майора для бывших пленных попахивало, мягко говоря, сумасшествием. О чем ему незамедлительно и сообщили.

— Что? Как так в плен? Зачем в плен? Лучше воевать… Самим сдаться? Нет уж! — в два голоса забормотали они. — Для чего, товарищ майор?

Тогда они еще не знали, что предложенная Смирновым схема чуть позднее станет очень распространенной и востребованной во многих партизанских отрядах на оккупированных территориях Белоруссии и Украины. В лагеря разными путями попадали партизанские разведчики, которые к заранее оговоренному сроку готовили среди заключенных штурмовые группы. В час «Ч» по воротам лагеря наносился концентрированный удар и с внешней и с внутренней стороны. После, как правило, яростного боя немцы получали разгромленный лагерь, а партизаны новых бойцов, которых не надо было особо мотивировать к борьбе.

— А вы как думали? — ударом кулака по столу, мгновенно заткнул их майор. — Из плена их вытащат, оденут, обуют, накормят, да еще и оружие дадут?! А я мол потом и воевать буду?! Так что-ли? — тяжелым взглядом он обвел сидящих напротив него, от чего те сразу же сникли. — Отряд, это не махновщина! И место каждого бойца определяет его командир, — новоявленный партизаны угрюмо молчали. — Да, поймите, вы…, — он обвел глазами подземную нору. — Сейчас в отряде много женщин и детей. Они постоянно к нам идут и идут … Поймите вы, нам нужны бойцы. Нужны те, кто умеет держать оружие в руках, кто уже воевал.

Лейтенант внимательно слушал, время от времени посматривая в сторону своего напарника.

— Не сегодня так завтра немцы возьмутся за нас всерьез… Пусть вас не смущают эти укрепления. От них есть толк, пока нас ищут спустя рукава. Немец еще надеется взять Москву и поэтому все с свои силы бросает на восток. А когда Красная Армия им даст по зубам, вот тогда они возьмутся за нас по настоящему! А у нас два с половиной бойца… Нам срочно нужны люди… Надо, мужики, надо…, — в этих словах было столько не высказанной горечи и надежды, что лейтенант вновь тяжело вздохнул и понял, что ему не отвертеться.

— Все ясно, товарищ майор, — Андрей встал из-за стола. — Мы готовы…

Едва за ними закрылась дверь, точнее плотная плетенка из коры, как Смирнов встал и начал нервно ходить по земляному полу.

— А не спешим ли мы? — довольно громко спросил он куда-то в темноту, которую не мог пробить крохотный огонек лампы. — Изловят ведь их, как пить дать изловят!

С шуршанием посыпалась земля с потолка, через который пробирались крохотный корешка от растущего на верху дерева.

— Все нормально, Игорь, — голос Леса как всегда заполнил собой все помещение; на какое-то мгновение майор показалось, что его окутало чем-то теплым и мягким. — Москва в курсе… Люди нужны всем… Мы должны успеть хорошо подготовиться, иначе нас прямо здесь и раздавят.

Немного успокоенный майор кивнул в ответ и вышел наружу. Ему было невдомек, что те группы разведчиков, судьба которых его так беспокоила, были просто каплей в море. Уже несколько месяцев, почти с начала лета 42 г., из их лагеря по близлежащим городам и селам растеклось более полусотни человек — стариков, женщин, разновозрастных детишек. Они выдавали себя за погорельцев и рассказывали о том, что где-то там глубоко в лесах можно спрятаться от ненавистной войны, можно спокойно жить и растить детей… Высокие и маленькие, полные и худые как щепки, крепко сжимая в руках небольшие деревянные фигурки, с жаром в глазам они расписывали чудесные картины, в которые так хотелось верить… И многие верили…

Лес начал свою игру.

95

8 мая 1942 г. г. Минск. Площадь Свободы. Бывшее здание Белорусского республиканского совета профсоюзов. Трехэтажное здание, светлый фасад с серыми подпалинами кое-как замазанных отверстий от осколков снарядов, имперского вида центральный вход — все это великолепие теперь занимал административный аппарат Министерства по делам оккупированных восточных областей в г. Минске.

Собравшиеся за огромным столом терялись на фоне пространства высоких потолков, помпезно украшенных стен и массивных бронзовых светильников. Высший офицерский состав, размещенных здесь частей, гражданское руководство уже давно сидело на высоких резных стульях и тихо переговаривалось друг с другом. Наконец, тяжелые лакированные двери распахнулись и в комнату стремительно вошел невысокий сухопарый человек со строгими водянистыми глазами, скрытыми круглыми очками. Альфред Мейр, заместитель министра по делам оккупированных восточных земель, прибыл и судя по его внешнему виду был чем-то крайне раздосадован

— Я недоволен, господа, — сразу же начал он резким тоном, едва ответив на приветствие. — Я определенно недоволен вашей работой!

Со стороны генералитета в ответ на такое заявление раздался легкий ропот недовольства, волной прошедший ото части комнаты до другой. Военные, всегда занимавшие в Германии особое положение, возмутились, что их кто-то посмел приравнять к тыловикам, гражданским служащим, которые даже и не были на передовой.

— То, что некоторые из здесь сидящих принадлежат разным ведомствам, не играет совершенно ни какой роли, — не присев, выхаживал он возле огромной карты восточной Европы (однажды ему сказали, что такой манерой он очень напоминает самого фюрера, что запало ему глубоко в душу и со временем стало настоящей потребностью). — Мы делаем одно дело и как показало время делаем его не очень хорошо. Как сказал фюрер, спустя рукава! — одновременно он строго посмотрел в дальний угол стола, где сидел один из бормочущих что-то генералов.

— Наши доблестные войска стоят у самой Москвы. Вот-вот падет Ленинград, вторая столица русских. На севере мы блокируем незамерзающие порты Сталина… А что твориться здесь? — вопрос он задал зловещим, обвиняющим тоном. — Что происходит в нашем далеком тылу, откуда Германия ждет регулярных поставок качественного и натурального мяса, молока, зерна и овощей, рабочих ресурсов для наших фабрик и заводов?

Его левая рука автоматически устроилась за спиной, а правая из внутреннего кармана кителя достала сложенный лист бумаги.

— Вот список объединенных людских и материальных потерь, понесенных Германской армией и администрацией за зиму 1941 г. — весну 1942 г. Вы только вслушайтесь в эти цифры.

Убито 423 военнослужащих, из них 54 офицеры низшего и среднего звена. В результате диверсий погибло 25 гражданских сотрудников оккупационных властей, из них только центральная комендатура потеряла 12 человек.

За этот период времени было уничтожено (взорвано, сожжено, иным образом выведено из строя) 217 грузовиков, 48 легких и средних танков, подорвано 12 грузовых и 4 пассажирских составов. Я не зачитываю перечень потерянного вооружения (орудий, минометов, легкого стрелкового вооружения), взорванных объектов инфраструктуры (мостов, переездов, электростанций. Вокзалов и т. д.) иначе этот список можно было бы продолжит еще…

Закончив читать, он бросил список на стол и инквизиторским взором обвел сидящих.

— Фюрер очень обеспокоен сложившейся ситуацией, — по тону чувствовалось, что лично Альфред Мейер обеспокоен этой проблемой если не больше, то как минимум вровень с фюрером. — В преддверие летнего наступления, — лица военных вытянулись еще больше от осознания того факта, что кто-то другой вторгается в их интимную сферу интересов. — которое окончательно отбросит русских за Урал мы должны обеспечить наступающей армии спокойный тыл. Фюрер ждет от нас, что округ справится с обеспечением безопасности всех транспортных путей.

— Господин статс-секретарь, я докладывал…, — со стороны гражданских служащих поднялся высокий блондин, в котором Мейер узнал своего протеже, Генриха Гудериана, родственника известного генерала.

— Я помню, Генрих, — движением руки, он усадил поднявшегося было чиновника на место. — Господа, мне поручено известить вас, что верховное командование для этой операции выделяет следующие силы…

Сидящие замерли. Военные, осознав что задействованный в операции военный контингент, увеличится в разы, словно окаменели.

— … Хотя, думаю генерал Шейк справиться лучше меня, — внезапно прервался он, с вызовом посмотрев в другой конец стола, где располагался сухопарый офицер с недовольным выражением лица. — Прошу вас …

Лет эдак хорошо за пятьдесят, с абсолютно лысой головой, генерал Шейк успел отметиться практически во всех наиболее крупных военных операциях Германии за последние тридцать лет. Профессионал до мозга костей, настоящий винтик военной машины Германии, он питал стойкое отвращение к партийным функционерам, который выбрались на самый верх лишь благодаря своей личной преданности фюреру. К последним он безусловно относил и Альфреда Мейера, которому он формально не подчинялся, но вынужден учитывать стоявших за ним партийных гигантов.

— Сразу хочу заявить от имени генералитета, что эта операция еще только находится в стадии разработки и говорить можно только о ее начальном этапе, — это было сказано таким тоном, что присутствующим здесь стало ясно находится в крайне раздраженном состоянии. — Благодаря интенсивной переброске подразделений и техники в направлении Вильнюс — Гомель в округе удалось сконцентрировать следующие силы:

— четыре охранные дивизии — 201-я (место дислокации г. Лепель), 203-я (г. Бобруйск), 221-я (г. Гомель) и 286-я (г. Витебск) общей численностью более 47 тыс. солдат и офицеров;

— 24-я смешанная и 52-я охранная дивизия специального назначения, с численностью штатного состава в 18 тыс. человек.;

— 121 отдельную пехотную роту, 6 противотанковых рот, 3 роты тяжелого вооружения и 6 артиллерийских батарей

На время проведения операции нам переподчинены подразделения абвера:

— 103-я и 203-я абверкоманды;

— 108-я, 208 и 308 абвергруппы.

Команды тайной полевой полиции сосредоточены в Бобруйске, Борисове, Витебске, Лепеле, Могилеве, Орше, Старые Дороги и Полоцке. Это более 900 специалистов по проведению контрразведывательных мероприятий, розыску партизан. Непосредственно с ними будут взаимодействовать 690-й, 531-й и 697-й батальоны полевой жандармерии.

Генерал, блеснув стеклом монокля, оторвался от документа и внушительно произнес:

— Считаю необходимым довести до присутствующих, что полное умиротворение края только силами данных подразделений представляется проблематичным. Аналитики генштаба прогнозируют более чем 10–15 % потери личного состава привлекаемых подразделений. Даже с учетом приданных специальных отрядов абвера, которые заточены на борьбы с диверсионных силами противника, указанный процент потерь считаю неприемлемым. Ситуация осложняется специфическими географическими условиями округа. Он изобилует болотами, реками, ручьями, которые крайне затрудняют переброску войск и техники и существенно облегчают оборонительные и диверсионные действия противника. Для минимизации потерь среди личного состава предлагаю максимально задействовать национальные формирования…

— Хорошо генерал Шейк, — буркнул Мейер, недовольный последними комментариями. — Генрих, а какие силы планируют привлечь к операции гражданская и полицейская администрации? Как я понимаю, у них тоже есть мастера побегать по лесам.

Офицер, сияя лицом от предоставленной возможности проявить себя, резко вскочил с места и начал чеканить заготовленную речь хорошо поставленным голосом:

— Командный штаб рейхсфюрера СС предоставил в распоряжение командования операцией 1-ую пехотную (моторизованную) бригаду СС и батальон специально назначения войск СС. От СД в операции участвуют 6-ая и 9-ая команды оперативной группы «Б» Службы Безопасности, численностью около 200 человек.

На несколько секунд он прервал чтение, пытаясь что-то найти в своих записях.

— К началу операции в районе Минска планируется сосредоточить более двух десятком частей национальных добровольческих формирований — 201-й, 203-й и 286-й восточные батальоны, 622-й казачий дивизион, 18-й и 24-й батальоны «Schuma».

Дождавшись паузы, Мейер проговорил:

— Господа, уверен, что с такими силами этой край бандитов и партизан будет полностью умиротворен, — он выразительно посмотрел на огромный портрет фюрера, который пророческим взором смотрел куда-то вдаль. — Фюрер дал понять, что исход этой операции будет иметь самое непосредственное влияние на каждого из здесь сидящих…, — вдруг он прервался и удивленно посмотрел в сторону одного из офицеров — полноватого с добродушным выражением лица человека (правда последнее уже никого не обманывало). — Глава службы безопасности желает что-то добавить?

Удивление самого Мейра было понятно. На оперативно-тактических совещаниях он практически не присутствовал и более того не обладал богатым опытом планирования операций такого рода. По роду своей деятельности он вообще больше походил на хозяйственника с огромными полномочиями, но ни как не на крупного военно начальника. И весь его опыт участия, а тем более организация и проведения военных компаний ограничивался узкими междусобойчиками тыловиков крупного ранга. По его мнению военные компании именно так и планировались. Проходили многочисленные совещания с участием генералитета разных родов войск с длительным перечислением задействованных в операции подразделений, с пафосными речами и…

— Состав сил более или менее понятен. Действительно, концентрируется мощный кулак, от удара которого может вообще ничего не остаться, — даже сейчас, стоя перед теми, кто его прекрасно знал, он глава СД играл роль доброго дядюшки, который в сущности все это уже прекрасно знает и испытал и пережил столько, сколько всем остальным и не снилось. — Меня интересует другое… Почему ничего не было сказано о другой составляющей этой операции? Ведь генерал Шейк абсолютно прав! Используя исключительно силовые меры, мы понесем значительные потери. Большевики фанатики, а те кто, скрываются в лесах фанатики в двойне. Они будут сражаться до последнего, — в какой-то момент из его голоса исчезли нотки снисходительности и начало проскальзывать что-то такое, что подозрительно напоминало восхищение. — Поверьте я знаю о чем говорю. Военную составляющую операцию нужно обязательно дополнить мероприятиями другого рода. Необходимо расколоть поддерживающее бандитов население, посеять в их умах страх, сомнение, надежду… Да, да, надежду! — несколько раз повторил он, заметив недоумение на лицах нескольких генералов. — Покажите им, что германское командование не только строго, но и милостиво и щедро награждает тех, кто активно ему помогает. Нужно награждать за сотрудничество, местных активно привлекать к работе в гражданских органах, полицейских частях — нужно посеять раскол, нужно разодрать это общество на две, три, четыре части, которые бы как верные щенки смотрели на нас и дрались за наши подачки… Но и этого будет мало! Надо распространять поддельные документы, свидетельства того, что большевики массово сдаются в плен, что красноармейцы активно сотрудничают с нами, что местные жители сами, добровольно едут в Германию на заработки…

Глава СД от активной жестикуляции и внутреннего напора вспотел. Не прекращая говорить, он вытащил из кармана носовой платок и вытер испарину со лба.

— Пусть местные жители читают газеты, письма, листовки о том, как хорошо живется и работается тем, кто уехал на работу в Германию. Пусть остальные об этом мечтают…, — многое из сказанного главой службы безопасности для некоторых, а скорее всего для половины сидящих, особенно военных, было настоящим откровением. — Нам нужно абсолютно лояльное к нам население, которое с радостью и само выдаст нам всех, кто скрывается в лесах и болотах! Понимаете, оно само принесет нам припрятанное оружие, которые мы безуспешно пытаемся собрать. Больше не будет ни какой стрельбы в спину, ни брошенных ночью гранат в проходящие поезда, ни взорванных мостов и складов. Этого ничего не будет!

— Постойте, постойте, — заговорил Мейер со странной улыбкой на губах. — Что я такое слышу? На какой-то момент мне показалось, что это речи предателя и пораженца, — от слов «предатель» и «пораженец» глава СД мгновенно побледнел. — Вы предлагаете страшные вещи! Вы ни мало не много предлагаете считать их ровней нам, арийцам?! Мы и так и дали многое, когда пришли на эти земли! Мы им дали возможность жить под волей Великого Рейха! Сам фюрер говорил, что на Востоке не должно быть ни какой пощады, ни какого снисхождения! Нам не нужна их лояльность, нам не нужно их согласие и поддержка! Мы требуем лишь покорности, абсолютной покорности!

Разбушевавшийся Мейер буквально летал вдоль стены с картой. Его левая рука продолжала находится за спиной на уровне пояса, как приклеенная, а правая металась в воздухе, словно у безумного дирижера.

— Никакой пощады! Слышите, никакой пощады! Это недочеловеки, которые недостойны жить по человечески! Их удел — это удел рабов и безмолвных слуг! Сними надо разговаривать только на языке силы. К чему это иезуитская хитрость и притворство? Рабы понимают только жестокость и силы господина!

Глава СД смотрел на эти метания с грустью. Пожалуй только он, да может быть еще несколько человек на этой части оккупированной территории, понимали, что путь, продвигаемый Мейером, это самый простой по организации и осуществлению, но самый мало предсказуемый по последствиям. Он уже давно переболел эйфорией безболезненной польской кампании, безумством доступных девок вставившей на колени Франции… Его мало радовали военные сводки об очередном взятом городе и новой разбитой дивизии большевиков… «Мне кажется это никогда не кончится, — думал он, наблюдая, как бесится Мейер. — Этот болван совершенно ничего не понимает. Победные реляции и военная кинохроника совсем свела его с ума, выжгла последние мозги! Такие как он точно погубят Рейх… В очередной раз…». Эта простая мысль так его напугала, что он вздрогнул и испуганно посмотрел на своих соседей. Однако, судя по их лицам, они даже и не подозревали о тех мыслях, которые промелькнули в голове руководителя СД. «Все равно нам нужно действовать иначе, — не мог он успокоиться и назойливые мысли вновь и вновь всплывали у него в голове. — И если этот болван не хочет видеть дальше своего носа, то я найду тех, кто сделает по моему. Эту войну нельзя выиграть лишь одним оружием…».

96

Где-то в болотистых лесах Белоруссии. Лагерь партизанского отряда… Небольшая полянка с кряжистым, пустившим глубоко в землю узловатые корни, дубом. Рядом с ним на аккуратно выложенной плоскими камнями площадки еле тлеет слабенький огонек. Небольшая горка красноватых углей едва подернута седым пеплом.

— Дедушка Дуб, дедушка Дуб, вылечи пожалуйста мою маму! — горячий шепот маленькой девчушки со встрепанными волосами, которые казалось никогда не были знакомы с гребешком, терялся где-то в кроне дуба. — Она сильно занедюжила и кашляет… Дедушка Дуб, ты меня слышишь?! Я вот тебе что принесла, — с крошечных ладошек в небольшое углубление скатился необычный пестрый камешек. — Я его на речке нашла. Он там в ложбинке лежал. Такой красивый, блестющий… А больше у меня ничего нет… Ты вылечишь маму, дедушка Дуб? Вылечишь? — своими ручками она обхватила бугристую кору дерева и крепко прильнула к ней. — Вылечи, пожалуйста! — прошептала она и, утерев слезу, ушла.

Через некоторое время на этом же месте стоял какой-то мужчина, который точно также что-то рассказывал, о чем-то просил.

Потом его сменил невысокий паренек, который только вернулся с города.

— Жить без нее не могу, — шептал он, скрежета зубами. — Закрывая глаза, а она стоит передо мною, как живая… Отец…

Люди шли не переставая. Одни что-то говорили, другие подходили молча, третьи клали какие-то продукты и вещи…

Лишь одного человека это не коснулось, или почти не коснулось. Смирнов, теребя какой-то подобранный сучок, молча наблюдал за приходящими на поляну людьми. Вот мимо прошла женщина. Еле заметным движением она коснулась небольшой деревянной статуэтки, висящей у нее на поясе, и что-то пробормотала. И так делали многие, кто даже только лишь проходил мимо дуба…

— Тьфу! — сплюнул особист. — Это уже слишком…. Что он не знает что-ли?

Однако Он знал все! Андрей, да он еще осознавал себя именно Андреем, знал все, что происходит вокруг; слушал все, о чем говорили вслух или шептали.

— Черт, знает что твориться…, — пробормотал Смирнов, направляясь в свою каморку, которая была вырыта в земле возле очередного поворота оврага. — Все-таки придется обо всем этом доложить, — закрывая за собой дверь он, тяжело вздохнул. — Придется… И ничего здесь не поделаешь…, — сев за стол, он пододвинул листок бумаги, на котором было уже что-то написано.

Андрей (Лес, отец, дедушка Дуб — все это также были его ипостаси) видел и это. Если бы у него было лицо и обычные человеческие губы он наверное бы печально усмехнулся или может быть что жестко сверкнул глазами или сделал бы тысячу других движений, свидетельствующих о переполнявших его чувствах. «Я все понимаю…, — думал он, с грустью наблюдая за пишущий человеком. — Я все прекрасно понимаю… Ты должен сделать это. Ты боец и верен присяге. Ты просто не можешь поступить иначе! Тогда ты должен и меня понять, Игорь…». Особист сбил нагар на фитиле свечки, отчего в каморке стало чуть светлее. «Я тоже не могу поступить иначе! Лес должен жить всегда. Он должен жить точно также как и раньше…». Широкая спина майора была идеально прямой, правая рука быстро строчила послание. Вдруг сверху прямо на стол упал кусок земли — небольшой, сразу же разлетевшийся на несколько кусочков по-меньше. Вслед за ним упало еще несколько комьев земли.

Смирнов недоуменно посмотрел на верх. После этого аккуратно встряхнул письмо от налетевшей на него земли и хотел продолжить дальше. Но шуршание стало боле отчетливым и в какой-то мере угрожающим.

— Что за черт? — резко развернулся он к двери, готовясь вскочить. — Нападение? Ей! Кто там?! — с угрозой закричал он. — Какого черта?

С треском стол, сколоченный из толстых досок, разлетелся от начавшего оседать потолка. Сама Смирного отбросило в дальний угол каморки и начало быстро засыпать землей. Он попытался закричать, но вездесущая земля словно воздух заполняла собой все. Она сыпалась отовсюду: сверху, с боков, с низу…

Лес видел все, до самой последней капельки. Он видел, как земля забивалась человеку в рот, в уши. Видел, как ноги в еще недавно начищенных до блеска сапогах, истово дрыгались и лягались. Видел и серую руку с золотистым кольцом, которая то сжималась в кулак, то снова разжималась…

…То, что все вокруг становиться другим — не таким, как кажется, Андрей понял уже давно. Еще с началом первой зимы, когда его вторую суть — Лес начало охватывать странное и пугающее чувство — мощное отупение, торможение и затухание. В тот период время для него прессовалось во что-то ощутимо тяжелое. Секунды начинали казаться минутами, минуты превращались в часы, а часы стали напоминать дни… Тогда он совершенно не понимал, что с ним происходит. Вообще все, что он чувствовал походило на тяжело проходящую неизлечимую болезнь. Его органы чувств словно сходили с ума, он впадал в забытье и не понимал где находится и что с ним происходит.

Часто, когда его сознание было на самой границе беспамятства, его посещали странные видения. Одни были добрыми, родными и знакомыми, другие — пугающими, липкими и мерзкими, третьи, вообще, — совершенно не понятными. Это были отрывки чьих-то разговоров, какие-то крики и вопли, отпечатанные на машинке обрывки документов — и все это в той или иной степени касалось его судьбы… За зимние дни, сложившиеся в долгие, бесконечные годы, таких видение было бесчисленное множество…

«- … Андрюша, сыночек, — тяжело вздыхала рано постаревшая женщина, обхватив голову. — Андрюшечка, как же мне тяжело без тебя!». Он видел, как галдел длинный барак, наполненный несколькими десятками эвакуированных; как плакала его мать, сжимая в руках какие-то мятые небольшие бумажки с печатями.

«- Люди, люди, Отец гневается! Он забыл о нас! — седой бородач, сверкая глаза, буквально кричал молчаливой толпе. — Он бросил нас всех! А вы молчите… Почему вы молчите? Почему вы ничего не делаете?». Лес видел десятки искаженных лиц. Дети с прикушенными до крови губами, плачущие женщины, скрежетавшие зубами мужчины. Лес видел их всех, чувствовал их боль и страх.

«Они же просто сумасшедшие, Ганс! Представляешь, поклоняться деревяшке? Ха-ха-ха! Это же просто смешно, — в расстегнутой до пуза шинели ржал здоровенный пулеметчик. — Они же тупее негров! Те молятся животным!». Андрей видел, как стекло стаканов двух собутыльников со звоном ударяется и содержимое стаканов исчезает в бездонных немецких желудках. Он чувствовал, как пахнет тушенка, стоявшая в открытых жестяных банках…

«После получения …. особым отделам фронтов, армий, дивизий … принять меры к задержанию всех, кто выражает сочувствие учению Живого Леса. В случае оказания сопротивления разрешается применение оружия…». Четкий, стройный строй букв оставляла печатная машинка на белоснежной бумаге. «Все последователи учения Живого Леса в прифронтовой зоне объявляются ….».

«- Живой, живой! Чудо-то какое! Чудо! — голосила женщина с растрепанными волосами, покрывая поцелуями лицо младенца. — голубку мою вылечили! Вылечил мою кровинку! — к женщине присоединился радостный мужчина в шинели без знаков различия. — Чудо, чудо, — не переставая шептала она». И это видел Андрей… Склонившаяся перед дубом мать, целовала узловатые корни. Стоявший рядом на коленях отец зарывал под его корни какой-то узелок.

«- Никто из вас не должен достаться врагу, — доносились обрывочные слова сквозь свист ветра и гул самолетных двигателей. — Вы все носители секретной информации». Перед ним проносилось знакомое лицо старшины, который молча боролся с каким-то командиром. Он слышал резкие, словно звук кнута, выстрелы пистолета. Наблюдал, как свинец рвал гимнастерку удивленного парня, как, истекая кровью, тот пытался отстегнуть страховочный ремень. «Портфель здеся! А того, что с краю был нет! — звучал в его голове голос. — Ищите лучше! Я всадил в него две пули, он никуда не мог уйти!».

«- Да вот про знакомца своего спросить бы хотел, — до боли знакомый голос донес до него ветер. — Андреем зовут… как он там интересно, жив еще или нет?». Андрей видел серьезно старшину, сидевшего в каком-то большом зале с самого края. Видел высокого черноволосого мужчину с удивительно глубокими глазами, в которых читались то дикое удивление, то сожаление, то бешеный страх. Там было все!

«Куда, болван? — к маленькому солдату, который чуть не подскользнулся на скользкой траве, подскочил офицер и залепил ему пощечину. — Куда прешь? Ты не знаешь, что несешь? Ты же нас всех погубишь? Сволочь!». Втягивая голову в плечи, солдат еще крепче хватал небольшой ящик с тремя снарядами с зеленой маркировкой и нес дальше. Андрей видел, как внутри каждого такого маленького металлического поросенка колыхалась несколько пригоршней жидкости, от которой веяло гнилью. Он чувствовал, как эта зеленая мерзость тянула полупрозрачные плети к нему и старалась задушить…

«Это же колоссально! Грандиозно! — шептал коротышка-профессор, смотря на невысокого паренька в больничном халате. — Этого просто не может быть! Ну-ка Алексей попробуйте, пройдитесь по палате… Так, так. А теперь подпрыгните?! Неплохо, неплохо! Просто, удивительно!». «Это что профессор, я снова танцевать могу! — скинув халат и засучив брюки до щиколоток, он пошел в вприсядку. — А! Вот так! Вот так!». Ноги взлетали высоко вверх и сразу же опускались вниз…

…Каждую секунду, каждую минуту все эти видения, сменяя и прерывая друг друга, наполняли его, рвали на части его мысли, заставляли вновь и вновь переживать уже прошедшие события. Помимо своей воли он был одновременно во множестве самых различных мест, участвовал в разных событиях…

Эта зима сильно изменила его. Сейчас он уже не был тем Андреем, который вырос в далеком селе Малые Хлебцы; и тем Андреем, которого призвали служить на границу; в нем мало что осталось от того Андрея, который погиб под ударами немецкого миномета; и даже тем Андреем, который так странно воспринял свое новое состояние. Весну встретило совсем другое существо! Оно еще осознавало себя Андреем, помнило себя человеком, любило своих родных, но оно также как и все остальные хотело жить. Это существо, пережив Зиму, приняло одно важное для себя решение — выжить…

97

Село Малые Хлебцы. 4 июня 1942 г.

Утро. Солнце медленно появляется из-за горизонта. Ночная прохлада еще бодрит заставляет кутаться в одежду. Однако еще совсем немного и воздух прогреется. Из невзрачного домика с перекосившейся крышей вышла немолодая женщина с деревянным ведром и пошла к колодцу.

— Ао, — в утренней тишине прозвучал чей-то тихий стон. — Ао!

Испуганно оглянувшись в сторону соседнего дома, женщина оставила ведро и осторожно раздвинула плотные ветки кустарника, которые плотно обступил колодец.

— Кто там? — негромко спросила она, всматриваясь в листву.

— Пить, — вновь прозвучал тот же голос. — Пить…

Раздвинув крупный куст, женщина едва не вскрикнула. Прямо на нее смотрело перекошенное от боли лицо. Черты лица — крупный прямой нос, больший глаза, тонкие губы едва угадывались под слоем запекшей крови и земли.

— Пить! — человек в ободранной советской форме потянул к ней грязную руку с обломанными ногтями. — Дайте, попить! — он тянулся к ведру, которое стояло на почти возле него.

Он пил шумно и долго, словно без воды повел много и много часов. Стекая из наклоненного ведра, она оставляла на его лице светлые дорожки., которые заканчивались где-то под подбородком.

— Мне надо в отряд, — едва оторвавшись от посудины, прошептал он, с мольбой смотря на склонившийся над ним спасительницу. Мне надо срочно в отряд.

Женщина с тревогой прижала свой палец к его рту и отрицательно махнула головой. И только в доме, куда она с трудом смогла затащить его, он услышал ее голос:

— Не надо кричать. Соседи у меня плохие люди, услышать могут, — смоченной в воде тряпкой она начала осторожно смывать кровавую грязь с его лица. — Серафима я. Солдатка. Вот уж с империалистической как век одна векую…, — и под стекающей на пол грязи, ее руки словно руки скульптура высекали резкие черты лица волевого человека — высокий лоб, заостренные скулы, массивный подбородок. — Что ты там про отряд гутарил?

— Мне в отряд срочно надо, — умоляющим тоном проговорил он. — У меня донесение командиру. Нужно срочно передать в его руки… Там люди погибают, — его пронзительные голубые глаза смотрели прямо на нее с таким отчаянием, что она не выдержала и опустила свои глаза. — Серафимушка, срочно надо!

— Где же я тебе партизан сроблю, — удивилась она, вновь смачивая кусок полотна. — Нету тут партизан. Германец вон словно с цепи сорвался. Как третьего дни начал по селу шастать, так до сих пор все и продолжается… Куда?! Лежи, лежи, — неожиданно сильными руками она прижала его к кровати, когда он попытался привстать. — Лежи спокойно. Сейчас поснедать принеслю…

Она отошла от лавки, к которой привалился раненный, и подошла к столу, на котором начала греметь какой-то посудой. В это время бойцу все же удалось встать на ноги.

— Серафима, я должен идти, — еле слышно шептали его обкусанные губы. — Там люди погибают…, — побледневшие пальцы с силой вцепились в косяк двери. — Уйди! Командир ждет донесение… Я должен…, — боец попытался оттолкнуть дородную женщину с прохода, но женщина оказалась сильнее.

— Эх, еловая твоя башка! — беззлобно бормотала она, подхватывая мужчину подмышки и таща в сторону лавки. — Что же вы мужики, такие… Говорят вам, не надо! Нет, все равно претесь вперед и все тут! Вот поешь сначала, а потом что-нибудь придумаем! — она вложила ему в руку деревянную миску с каким-то темным варевом. — Не разносолы конечно, но сытно и полезно. Лес, батюшка, кормит… Я пока с тебя сапоги стяну, рану надо обработать.

Она ловко обхватила сапоги за голенища.

— Сейчас мы потянем… Сапоги то у якие гарные, — в пол голоса бормотала она, ощупывая скрипучую кожу левого сапога. — Муженек мой, царство ему небесное, такие еже носил… Бывало каблук подправит, гвоздочками подобьет… Хоть в пляс пускайся, — со вздохом она взялась за второй. — Рукодельник был, прости Господи его душу. Знатный рукодельник…, — второй сапог приземлился рядом с первым подошвой наружу; крохотные гвозди тускло блестели квадратным головками. — Вот и славно, а то совсем бы обезножил, — женские пальцы скользили по ступням, обмазывая их какой-то мазью с резким запахом.

Доев похлебку, раненный с облегчением откинулся назад. Его лицо порозовело.

— Спасибо, — пробормотал он, рукой хлопая себя по груди. — Думал, сдохну в лесу, и донесение сгинет, — его рука нырнула за отворот гимнастерки и вытащила кусок коричневого бумажного пакета. — Спасибо, Серафимушка, — он выжидательно уставился на женщину.

— Ладно, не зыркай так. Сейчас пойдем, — она накинула на голову платок и схватила с полки что-то небольшое. — Идти сможешь? — тот в ответ кивнул и со стоном сделал несколько шагов по дому. — Подожди-ка! — вдруг она остановилась и как-то странно на него посмотрела. — Знак с тобой? В Лес же идем. Далеко не прячь, при себе держи, не дожидаясь ответа она повернулась к выходу и мужчина увидел, что она держала в руке. — Чего застыл? Говоришь в отряд надо? — в ее ладони скрывалась небольшая деревянная фигурка, блестевшая от частого прикосновения к ней.

Когда они вышли, на улице уже ярко светило солнце. Женщина повернула на еле заметную тропинку, которая шла в сторону потемневшей от времени бани. Ее вросший в землю сруб был густо покрыт зеленовато-бурым мхом.

— Тут недалече, — обернулась она к нему, когда он остановился, чтобы потереть ноющую ногу. — Вон к тому усаду выйдем, а там и до оврага рукой подать…

Боец поправил голенище сапога и оглянулся. Высокая трава хорошо скрывала их следы в том месте, где они сошли с тропки. Он прошептал что-то и пошел за женщиной, оставляя после себя несколько переломанных стеблей пустырника и крохотного кусочка бумаги.

— Почти дошли, — проговорила она, когда их накрыло тенью от высоченных сосен. — Там, почитай, всегда кто-нибудь есть…, — красноармеец встрепенулся и прибавил шаг. — Вот он Лес, батюшка, — забормотала женщина, с благоговением касаясь встречающихся стволов дубов-великанов. — Вот он кормилец, — ее пальцы нежно дотрагивались до коры, иногда на доли секунды задерживаясь. — Избавитель…

Хромающий боец несколько раз оборачивался. Он то и дело хватался за ворот гимнастерки, начиная растирать шею.

— Что, тошно, милок? — не оборачиваясь, бросила женщина. — Ты, покрепче за частицу его ухватись да слова благодарственные почитай, так сразу и легче станет, — сама она продолжала прижимать статуэтку к груди. — Батюшка, он такой… всех привечает, кто попросит.

Боец силился ей что-то сказать.

— Хр-р-р-р…, — вдруг, захрипел он, оседая на землю. — Хр-р-р-р, — руки рванули гимнастерку на груди; ткань с треском разошлась в стороны, на землю упал большой конверт и комсомольский билет.

— Господи! — вскрикнув, проводница подскочила к нему вплотную. — Чи такое?

Боец широко открывал рот, пытаясь вдохнуть воздух. Пронзительно голубые глаза с ужасом смотрели куда-то вверх, где смыкались плотные кроны деревьев. Его губы открывались и закрывались, словно он что-то пытался сказать. Однако, из рта раздавался лишь хрип.

— Оставь его, Серафима, — буркнул кто-то из-за спины. — Вражина это! — вышедший из-за дерева кряжистый бородач смачно плюнул на задыхавшегося бойца.

— Як же так, дядька Мирон? Балакал партизан он! — женщина ничего не могла понять, переводя глаза с валявшихся на земле бумаг на лежавшее тело. — Вин гумага при нем! Пачпорт вона! — она подняла небольшую книжицу и, раскрыв ее, показала старику. — Вот, Акимов Сергей Петрович, комсомолец…, — ее пальцы держали перегнутые страницы, закрывая собой блестящую скрепку-крепеж. — Як же так?

— Вражина он! — вновь буркнул немногословный дед, крепко сжав в руке изогнутую клюку. — Партизан… Вчерась и нонче с утреца пятерых таких партизан взяли. Поняла, дура-баба?! — старик с ненавистью смотрел, как возле его ног извивался задыхающийся человек. — Приходили, да гутарила… мол партизаны. Бумаги показывали. Кто раненные были, кто нет… Все про командира выспрашивали, — клюкой он проткнул бумажный пакет, разрывая его на части. — Пакет точно такой же показывали. Видишь? — клочки выпотрошенного конверта были белоснежно чистыми. — Одного такого привели сначала, а ен двух как свиней зарезал.

Остолбеневшая женщина с ужасом смотрела на синеющее лицо диверсанта. Он уже не дергался. Его ноги, несколько секунд назад рвавшие землю каблуками, застыли в странной немыслимой позе.

— Отец, он все видит! — проговорил старик, сталкивая ногой тело в овраг. — Со злом ты к нам пришел, так с миром и покойся…

Изломанной куклой тело в красноармейской форме свалилось вниз. Перевернувшись несколько раз в полете, оно застыло на самом дне оврага в мешанине грязи, опавших листьев и поломанных веток. Лишь побелевшее лицо с заостренными скулами, удивительным образом сохранившееся в чистоте, смотрело в небо. В удивительно синих пронзительных глазах Андреаса Даскалоса, уроженца городка Алитус, так завораживавших своей глубиной девушек, отражались медленно плывущие пушистые облака.

— Чего столбом стоишь, Серафима? — недовольно буркнул дед, тряхнув ее за рукав пиджака. — Со мной пойдешь, — с трудом оторвав глаза от лежавшего тела, он недоуменно посмотрела на старика. — Нельзя тебе в селе оставаться… Этот … не один был. Другие придут, — не увидев в ее глазах понимание, он добавил. — Отец со мной говорил, — женщина стиснула в руках деревянную фигурку. — Германец ни как не угомониться… Пошли, Лес, укроет.

Они медленно, переговариваясь друг с другом, пошли в глубь Леса — туда, где губительная трясина смыкалась с вековыми дубами, образую непролазную глушь.

— … Отец, он и есть Христос…, — негромко говорил старик, продолжая уже давно начатый разговор. — Мы по простоте своей не все могем понять, — узловатой клюкой он осторожно отвел в сторону перегородившую им гибкую лапу орешника. — Я так понимаю, что за грехи наши он страдает…, — по узкой тропке Серафиа шла чуть в стороне от него, внимательно ловя каждое сказанное слово.

Ни старик ни его внучка не знали, что операция «Летний гром» перешла в свой основной этап. В течении предыдущих трех дней во всех крупных населенных пунктах, узловых станциях прошли массовые облавы, где хватали по малейшему подозрению и перевозили в особые фильтрационные лагеря. В прилегающих к железнодорожным станциям лесах действовали специальные противодиверсионные отряды, натасканные на поиск и уничтожение партизан. Мелкие села, затерянные в лесах, вдали от крупных городов, наводнили агенты, действовавшие под личиной скрывавшихся от властей подпольщиков, сбежавших из плена красноармейцев, раненных «посланцев» Москвы. Десятки человек, одетые словно под копирку в окровавленные гимнастерки, с перебинтованными головами, словно опытные рыбами, ставящие приманку на крупную добычу, стучались в дома тех, кто был на примете или под подозрением полиции. В разных селах перед сочувствующими взглядами людей звучал один и тот же рассказ, в котором лишь иногда расставлялись иные акценты. В одних случаях это был раненный при задании разведчик, который с риском для жизни добыл секретные разведывательные данные, и умолявший с слезами на глазах помочь ему передать их в отряд. В дома других стучался выброшенные с парашютом диверсант с секретным предписанием с самого верха. В третьих, на людей смотрел обессилевший от издевательств младший лейтенант, который жалобно просил воды…

— А вот так-то вот! — подытожил дед, излагавший свое понимание мироустройства. — Дана великая благодать к божественному прикоснуться. Не думал вот, на старости лет, что сподобиться Господь…, — он автоматически коснулся своего Знака, висевшего у него на поясе. — … явить мне, грешному, свой лик. Заступник он наш, понимаешь ты это Серафима? — та, хотевшая вновь что-то спросить, притихла под грозным взоров старика. — Кто людей исцеляет? Тебя, вон вылечил от лихоманки. Кто? Лекари городские? Нет! Это он, Отец наш, волю свою явил… Эх, ты! Вон какая вымахала, а ума не прибавилось!

Старик отвернулся и пошел дальше, осторожно перебирая клюкой листья.

98

На полевых аэродромах взревели моторы самолетов. Сосредоточенные лица пилотов, вслушивающиеся в звуки двигателя механики в комбинезонах. Очередной взлет, очередная бомбардировка. Пальцы, затянутые в тонкие телячьи перчатки, легли на штурвал. Белый шелковый шарф удобно обхватил шею, защищая ее от грубой кожи воротника. Небольшие бомбы с зеленой маркировкой, своими тупорылыми носами так напоминавшие веселых поросят, удобно устроились на своих местах… Горячая фаза операции «Летний гром» началась…

— Кстати, Отто, а ты бы хотел убить Бога? — этот вопрос из уст главы СД, смаковавшего чашечку бразильского кофе, прозвучал так обыденно, что его племянник растерялся и несколько минут не мог собраться с мыслями. — Задумался, дорогой племянник? — засмеялся мужчина, довольный, что кажется впервые смог сбить с толку своего боевитого родственника. — Хотел бы?

Четыре звена второй эскадрильи, набрав высоту, встали на курс. Командир эскадрильи повел плечами, удобно устраиваясь на сидении. Предстоял еще один вылет за этот казавшийся бесконечным день. Далеко внизу под крылом самолета виднелся лесной океан — этот уже набивший оскомину за десятки вылетов пейзаж.

— Не знаешь? — вновь прозвучал вопрос и Отто, встретился глазами с дядей. — Хм…Я бы в твои годы ответил не задумываясь. Видно твоя матушка постаралась…

Отложив в стороны чашку, он со вздохом встал с кресла и подошел к окну, за которым сновали солдаты. Он долго смотрел на суету за окном и казалось уже совсем забыл про свой вопрос.

— … Знаешь, Отто где будет решен исход этой войны? Где будет поставлена жирная точка, которая завалит своими останками проигравших? — вдруг, спросил он, неожиданно поменяв тему, чему, стоит отметить, сам Отто был несказанно рад.

…Эскадрилья зависла над очередным квадратов, который был определен как место наиболее вероятного расположения крупного отряда партизан. Несколько слов по радио и бомболюки на бомбардировщиках открылись практически синхронно. Почти четыре сотни небольших бомб отправились в свой последний полет к земле. Переворачиваясь в воздухе, сверкая зелеными и красными боками, они стремительно падали вниз. За какие-то секунды бесконечное море зелени, раскинувшееся далеко внизу, покрылось черными подпалинами и прорехами, из которых взлетали вверх сполохи ярко оранжевого огня. Одна вспышка следовала за другой! Слепило глаза от нестерпимого света! Бомбардировщики легли на обратный курс, домой, где их ждал заслуженный отдых. А за ними оставались километры огня и зеленого дыма, поглощавшие все новую и новую площадь…

— На Английских островах, дядя? — задумчиво предположил молодой офицер, с интересом смотря на родственника. — Вы Британию назвали точкой?

— Так думают многие из Генерального штаба. И не обижайся на меня, племянник, но эти люди окончательно пропили все свои мозги! — невесело проговорил дядя. — Эта война решится не в Африке, как думает любимчик фюрера Роммель! — чувствовалось, что глава СД в свое традиционное кофе добавил несколько больше коньяка, чем обычно. — И даже не в Москве, как думает сам фюрер! Мне смешно…, — лицо его являло разительный контраст с его словами. — Неужели русские сложат оружие, когда сапог немецкого гренадера промарширует по брусчатке Красной площади? Не уж то из этих чертовых лесов в нас больше никто не будет стрелять?

Отто несколько напрягся, чувствуя, как разговор переходит в опасное русло.

— Нет, мой мальчик! Нет! Все глубоко ошибаются, — уверенно продолжил он, не обращая на реакцию племянника. — Эта война решиться здесь! Здесь, в эти проклятых лесах, окончательно станет понятно, кто станет победителем… Наследники ариев или недочеловеки… Как и прежде, как и тысячи лет назад, во времена яростного Одина и мудрого Локи, все решиться здесь — на территории Рагнарёка!

Лейтенант чуть отпрянул от исходившего безумством дяди. «Что с ним? Какой к черту Один? Логи? Откуда это все? Рагнарёк?! — Отто был близок к тому, чтобы выбежать из помещения и звать кого-нибудь на помощь, чтобы утихомирить родственника. — О чем он говорит? Совсем что-ли от крови спятил?». Вдруг, сжимавший в ярости кулаки генерал рассмеялся. Сам переход от безумного маньяка, от которого можно было ожидать всего чего угодно, к спокойному и уверенному в себе человеку произошел настолько неожиданно, что был практически незаметен.

— Ха-ха-ха-ха! Отто, сукин ты сын! Видел бы ты себя в зеркале! — задыхался от смеха глава Сд, не сводя глаз с племянника. — Надеюсь ты не поверил во весь этот бред про Одина и Рагнарёк?! — судя по глазам Отто, тот еще больше уверился в безумии своего дядюшки. — Отто, я пошутил лишь про древних богов, и только лишь про это… Ты меня понял?! — привычная маска вновь вернулась на его лицо. — Здесь сосредоточение всего! Уж поверь мне старику, что происходящие здесь в последнее время события будут иметь далеко идущие последствия… для всех нас… И я имею ввиду не наш корпус, не наши войска и даже, не приведи Господи, Рейх. Я говорю обо всем мире! Так! Собирайся! Хватит нам здесь торчать! Мы едем смотреть это действо из особой ложи!

Он стремительно увлек за собой лейтенанта и вышел из кабинета.

— Приготовить машину и сопровождение! Связь с группой капитана Либера! Мы выезжаем к нему!

Даже в таком состоянии, Отто поежился от неприятного озноба, услышав фамилию капитана Либера. Командир второй особой группы СД, капитан Либер пользовался в войсках славой жестокого головореза, которая, стоит заметить, была им полностью заслужена.

— Господин генерал, все готово!

— Отто, где ты там пропадаешь?

Через несколько минут небольшая колонна из черной штабной машины, двух кургузых бронетранспортеров SdKfz 251/1 со звеньями массивных траков на бампере, замыкающих колонну, и трех грузовиков с солдатами.

— Посмотрим, как он пережил мой маленький подарок, — негромко пробормотал генерал, садясь на заднее сидение.

— Вы что-то сказали дядя? — переспросил Отто, который не расслышал последней дядиной фразы.

— Все же, дорогой Отто, ты так и не ответил на мой вопрос, — генеральский голос прозвучал неожиданного глухо, словно из какой-то глубоко ямы. — Ты бы хотел убить бога?

…Сажая свой самолет, командир эскадрильи увидел очередную взлетающую группу бомбардировщиков, которая судя по курсу, направлялась точно в том же направлении, откуда прилетели и они.

— Разве можно убить Бога, дядя? — недоуменно и с плохо скрываемым недовольством пробормотал лейтенант. — Бога невозможно убить! Это существо иного порядка, для которого все наше оружие лишь безобидные игрушки. Дядя, мы же букашки перед ним! Самые обычные букаши, которые настолько мелкие и ничтожные, что в своем величии Господь их даже не замечает!

— А вот тут ты глубоко ошибаешься, — произнес генерал, расстегивая ворот кителя и обнажая вспотевшую шею. — Бога можно убить! А в нашем случае это нужно сделать, чтобы…, — он сделал многозначительную паузу и продолжил. — чтобы стать его наследником! Всего того, что твориться здесь не знает никто! Ни гауляйтер, ни Мейр, ни фюрер… Никто, кроме двух … хотя уже нет… кроме меня и нескольких человек в Берлине. Ты готов узнать это?

Лейтенант аж вспотел от осознания того, что здесь и сейчас происходят настолько значительные события, что ни его жизнь ни жизни окружавших его людей не значили ни чего. В этот момент он даже не подозревал, насколько близко к истинному пониманию дел он находился.

— Да, дядя. Я готов. Вы можете мне полностью доверять, — твердо сказал Отто. — Никто из рода Шееров никогда не предавал Германию.

— Хорошо, мой мальчик. Я и не сомневался, что ты меня поймешь, — улыбнулся генерал, на какие-то мгновения превращаясь в самого обычного добродушного человека. — Где-то в этих лесах находится одна лаборатория русских. Я не знаю как наша разведка могла прошляпить ее, но, поверь моему опыту, русские всегда могли хранить свои настоящие секреты. По всей видимости, они здесь обосновались достаточно давно, потому что мы перерыли тонны местных документов, но так и не нашли об этой лаборатории никаких упоминаний. Возможно, лаборатория здесь работала еще раньше. Пока мы не знаем.

Генерал откинулся на сидение и на несколько минут замолчал, о чем-то задумавшись. Его глаза были закрыты, а бледные губы что-то шептали.

— … Мои берлинские коллеги уверены, что здесь разрабатывали новейшие виды оружия, более мощные виды взрывчатых веществ, химическое оружие… Эти догадки основаны не на пустом месте, Отто. Еще недавно тут происходили страшные вещи! В прифронтовой полосе творился настоящий ужас! Солдаты гнили заживо от неизвестной болезни. Каждый день фиксировались массовые самоубийства. Десятки солдат вместе со всей техникой, оружием, боеприпасами бесследно пропадало в лесах Все это засекречено и скрывается. В Берлине до сих пор не в курсе настоящих масштабов случившегося… Многие погибли, кто-то переведен в другое место, третьим заткнуло рот гестапо.

Несколько раз во время рассказа Отто ловил себя на том, что с явным звуком закрывал открывавшийся от удивления рот.

— Но я не уверен, Отто, что они занимались тут только оружием, — тяжело вздохнул генерал, почему-то поправив висевшую на поясе кобуру. — Думаю, дело вовсе не в оружие… Совсем не в оружие. Эти, чертовы сумасшедшие, копались в мозгах людей, — взгляд генерала был какой-то странный, словно он узнал что-то настолько грандиозное, настолько ужасное, настолько противоречащее его принципам и нравственным установкам, что ввело его в ступор. — Они копаются там как у себя комоде с грязным бельем. Для них вообще нет ничего святого! Эти проклятые комиссары совершено сошли с ума!

— Копаются в мозгах? — задумчиво переспросил Отто. — Но мне кажется наша медицина тоже занимается чем-то подобным…, — он пытался вспомнить, где он читал или от кого слышал про исследования мозга в германских клинках, но у него никак не получалось.

— Вот именно наши ученые занимаются, Отто! — генерал яростно мотнул головой. — Они занимаются… только занимаются непонятно чем! Я уверен, что у русских все получилось! Понимаешь, тогда все складывается. Я долго размышлял над тем, что тут происходит. Я путался понять, почему мы просто топчемся на месте и ничего не можем сделать… Специальные отряды, егерские группы, первоклассные агенты, много ходовые комбинации… Мы перепробовали все, буквально все. Да на Западе даже самой толики этого хватало, чтобы из постели британской королевы вытащить всех ее любимых собачек. И тогда меня осенило! Я понял все… Все мгновенно встало на свои места…

Вдруг машина резко остановилась. Через полуоткрытое окно пахнуло неприятным запахом — каких-то химикатов, густо замешанных на горечи пожара. От колонны отбегали солдаты с большими вещмешками на боку, подгоняемые офицерами. Бронетранспортеры, фырча моторами, занимали выгодные места для обстрела чуть в стороне. Прямо перед колонной открывалось ПОЖАРИЩЕ! Это было не лесное пожарище с обугленными деревьями, оставшееся от не потушенного костра. Нет! Вместо леса перед застывшими людьми и техникой стояли редкие прожженные насквозь стволы деревьев. Если всматриваться со стороны, то создавалось впечатление, что кто-то огромный с самого верху щедрой рукой вылил горючую жидкость, которая медленно проедала древесину мощных дубов, стройных берез…

— Что, получили? — лейтенант даже не заметил, как его дядя, несмотря на всю свою массивность и легкою хромоту, выскочил из машины. — Получили мой подарок?! Да?! — он сделал несколько шагов вперед, когда подскочивший офицер остановил его.

— Господин генерал, это опасно, — капитан, протягивал ему уродливый противогаз. — Газ.

99

12 июня 1942 г. окружной немецкий военный госпиталь г. Лиды.

На огороженную территорию въехали несколько грузовиков, брезентовые крыши которых превратились в настоящие лохмотья.

— Как там, камрад? — полный санитар протянул вытащенную из кармана сигарету шоферу. — Паршиво?

— Паршиво, — подтвердил тот, прикуривая у первого. — Вторая рота нарвалась на засаду. Плотный огонь. Напарник говорил, что в этих проклятых оврагах сотни три партизан засело. До сих пор идет бой.

Оба замолчали, наблюдая, как из кузова начали выгружать стонущих раненных. Перевязанные бинтами, потерявшими свою белизну, пехотинцы с трудом выползали из глубины.

— Слушай, камрад, я чего хотел спросить…, — начал санитар, переводя взгляд на водителя.

— Курт! Сволочь! Опять ты здесь! — со стороны госпиталя раздался противный визгливый голос, по которому сразу и не определишь кому он принадлежит — мужчине ли женщине. — На передовую захотел?!

— Я здесь, господин капитан! — делая услужливо-преданное лицо, санитар выскакивает из-за машины. — Я здесь! Помогал вытаскивать раненных, господин капитан! Вот! — его вытянутые перед собой руки были, действительно, выпачканы в чем-то буром и темном.

— Смотри у меня, — чуть подобрел голос. — Загремишь на фронт… Раненных проверяете? Я же говорил, всех поступающих в госпиталь прежде всего проверить, — чувствовалось, что буря не только не прошла, но и наоборот, начинает вновь набирать обороты. — Уроды! Забыли, что тут было?! Олухи! Курт! Все раненных, немедленно, проверить!

Чертыхаясь про себя, санитар побежал к своим подчиненным.

— Вот, баварский кретин… Не сидится ему…, — бормотал он, задыхаясь от бега. — Проверка, проверка. Зачем? Все уже давно прошло, — остановившись около молодых солдат, он закричал. — Чего встали?! Слышали, что приказал господин капитан?! Срочно проверить всех раненных на предмет…

Молодые солдаты, недавно прибывшие с пополнением и совершенно ничего не слышавшие о карантинных мероприятиях. Все эти прошлые события для них были страшилками ветеранов, которым не стоило верить.

— Смотрите сюда молокососы, — со вздохом проговорил Курт. — Первым делом необходимо осмотреть характер наружных повреждений. Обращать особое внимание на наличие небольших язв, странных ран, глубоких порезов…, — он приподнял голову одного из раненных, провел рукой по его макушке, коснулся шеи. — После этого следует провести осмотр глаз и рта…

Его короткие в заусенцах пальцы привычно скользнули по короткому ежику волос на голове очередного раненного и на мгновение замерли. Он что-то нащупал. Какой-то инородный бугорок — небольшая плотная шишка. Указательный палец осторожно ее коснулся. Потом растопыренная пятерня двинулась дальше и сразу же опять замерла.

— Что это такое? Я что-то не пойму… — он еле слышно шептал; со стороны могло показаться, что санитар с вечно плутоватым лицом просто шевелит губами. — Не пойму…, — предательский холодок возник где-то то глубоко внутри него. — Да, нет…, — он дернул голову солдата вниз, показывая затылок. — Не может быть…

Раненный солдат что-то недовольно мычал, не понимая причину столь продолжительного осмотра.

— Да, заткнись ты! — рявкнул на него санитар. — Наклони голову! — он уже все понял. — Ну!

Голова солдата запрокинулась глубоко вперед, обнажая давно немытую шею. Между пропотевшим воротом кителя и волосяной каймой пролегли тонкие белесые ниточки, концы которых уходили под одежду.

— Святая Дева Мария, — негромко выводили бледные без единой кровинки губы. — Спаси!

На ватных ничего не чувствующих ногах он поднялся и не обращая ни на кого внимания пошел в сторону входа в госпиталь. В суматохе, традиционно сопровождавшей прибытие очередного транспорта с раненными, на шатающегося из стороны в сторону санитара никто бы не обратил внимание если бы не одно «но»… Это «но» звалось капитаном медицинской службы Фритцом Отмаейром — обладателя страшно занудливого характера и противного визгливого голоса. Полноватый, в вечно засаленном кителе, он брезгливым выражением лица наблюдал за осмотром раненных.

— Курт! — раздался его вопль, заставивший суетящихся солдат двигаться еще быстрее. — Курт, что это такое?

Его крошечные, «поросячьи» глазки грозно уперлись в шагающего в прострации санитара. Взгляд опытного врача сразу же отметил странную походку своей обычной жертвы, затуманенные глаза.

— Опять напился, скотина?! — заревел он, когда между ними осталось несколько шагов. — Грязная свинья, ты позоришь честь мундира немецкого солдата…

Остановившийся перед ним санитар, действительно. Застыл в странной позе. Его руки, мелко подрагивающие из стороны в стороны, были вытянуты перед лицом. Казалось, он что-то пытался в них увидеть — что-то страшное и отвратительное.

— Смотреть мне в глаза, пьяная рожа! — одновременно с криком, капитан залепил ему пощечину. — Скотина!

Голова от удара дернулась и все… В ответ не было ни пьяных оскорблений, ни ненавистного взгляда. На капитана смотрели глаза совершенно безумного человека — расширенные с скукожившимся зрачком.

— Надо продезинфицировать спиртом, — потерянным голосом прошептал санитар, несколько раз качнув руками перед лицом капитана. — Обязательно надо продезинфицировать спиртом… Обязательно.

— Что?! — удивленно пробормотал начальник госпиталя, пораженный такой наглостью своего подчиненного. — Спирт?! Охрана! Быстро сюда! Охрана! — звуковой сиренной проревел он.

— Спиртом, господин капитан, обычным спиртом потереть надо, — мягко продолжал повторять санитар, тщательно рассматривая свои ладони. — Спиртиком протер и все! И не будет никакой ЭПИДЕМИИ…

Волшебство! Удивительная метаморфоза! За какие-то доли секунды, которые прошли от прозвучавших звуков и до момента их понимания, все изменилось.

— Эпидемия? — непонимающе, но в тоже время крайне обеспокоено, переспросил капитан; его мозг сразу же выцепил грозный термин, за которым стояла смерть. — Что за эпидемия, чертов ты пьяница?! Да, стойте вы уже! — проорал он на подбежавший патруль. — Что за эпидемия? Говори же, говори! — пухлые ладошки словно клещи вцепились в воротник санитара и начали его с силой трясти? — подбежавшие солдаты тревожно переглянулись.

— Проклятие Святого Лазаря, — вдруг прошептал тот после энергичных встряхиваний. — Это снова она! Она вернулась! — глаза пожилого солдата с такой обреченностью посмотрели на капитана, что ему стало не по себе. — Это божья кара… Это точно божья кара, — налет безумия вновь поселился в его взгляде. — Он нас наказывает за наши преступления!

Капитан в растерянности отпустил его китель, после чего санитар мешком свалился ему под ноги. В этот момент его привлек громкий вскрик, раздавшийся со стороны недавно приехавшей группы раненых. Человек пять — шесть с удивлением смотрели, как на земле корчился от боли один из них. Еще секунду назад он был в порядке… Его звали Вилли Бранд, рядовой первого класса. Именно он, как позднее напишут учебники и справочники, официально был признан первой жертвой новой волны Эпидемии…

— Что вы смотрите? Остолопы, сделайте же что-нибудь! — начальник госпиталя, растолкав столпившихся солдат, подбежал к упавшему. — Расстегните его китель! Да, быстрее, быстрее!

Громко орущего солдата несколько человек прижало к земле, жестко зафиксировав извивающееся тело. Один и подбежавших санитаров с треском разорвал китель, обнажая потемневшую от крови и пота майку.

— А-а-а-а-а! — продолжал завывать раненный. — А-а-а-а-а! — Дюжие гренадеры с трудом сдерживали рвущееся вверх тело. — А-а-а-а-а! — его туловище то и дело скручивали судороги. — А-а-а-а-а! — красное лицо с выученными от боли глазами мотало из стороны в сторону.

Когда майку завернули, капитан вздрогнул. Не веря своим глазам, он жестом вывернул белье еще выше. «Та же картина, — пронеслось у него в голове. — Многочисленные кровоточащие язвы небольшого размера, из которых выходят нитеобразные выделения… Словно паразиты… Они повсюду, как и в прошлый раз…». Его окаменевший взгляд упал на крупные волосатые руки солдата, который придерживал майку. Бледно-розовая кожа пальцев то и дело касалась живота раненного, когда его в очередной раз пробивала судорога. «Значит, болезнь Святого Лазаря вернулась (за отдельные сходные с проказой особенности развития болезни, поразившей немецкие войска в районе Барановичей осенью 1941 г., ее прозвали болезнью Святого Лазаря)». Он машинально посмотрел на часы. Было почти два часа дня. «Выходит, еще около шести — семи часов до активной фазы…». В этот самый момент он с ужасом осознает, что уже не успевает спастись. Никто из тех, кто находится, уже не успевают что-то предпринять для своего спасения. «Они все покойники, — его взгляд на мгновение задержался на насторожившейся охране госпиталя, потом он вновь уткнулся глазами часы. — Нет, мы все покойники».

— Его в операционную! Готовиться к операции! — наконец-то, капитан принял решение и от этого сразу же стало легче. — Бегом. И горячей воды, и спирта! Много! Выполнять! — охрипшего солдата быстро спеленали как младенца и понесли внутрь здания. — Вы, за мной! — его взгляд воткнулся в патрульных. — У нас мало времени! В мой кабинет…

Через несколько минут он уже был в своем кабинете и рвал телефонную трубку.

— Комендатуру, срочно! Дверь, прикройте дверь! — последнее он крикнул стоявшим в проходе солдатам. — Да, комендатуру! Быстрее! Госпиталь на связи! Дежурного!

Год назад, после того, удалось локализовать а потом и ликвидировать вспышку неизвестного заболевания, была разработана секретная инструкция для действия в случае повторения событий. Первым пунктом в ней стояло оповещение высшего командования территории.

— Дежурный! — в трубке кто-то бодро представился. — Говорит капитан… начальник Окружного госпиталя в г. Лиды. В госпитале эпидемия! Код «Красный». Повторяю: в госпитале эпидемия! Код «Красный»! Прошу обеспечить карантин территории…, — внезапно связь прервалась; гудки перестали идти. — Черт!

— Капрал! — начальник госпиталя позвал старшего группы.

— Я, господин капитан!

— В госпитале чрезвычайная ситуация, — капитан говорил медленно, четко выговаривая каждое слово; в это время он из ящика стола вытащил свой именной пистолет и расстегнув пустую кобуру, вложил его на место. — Приказываю собрать в госпитале весь персонал! Перекрыть все входы и выходы. Все имеющиеся в распоряжении подразделения должны обеспечить внутренний и внешний карантин здания. Никого не выпускать и не впускать! После обеспечения карантина, вам необходимо ждать новых распоряжений! Запрещается покидать территорию госпиталя! Понятно!?! Я в операционную! Выполнять!

В сторону операционной он шел со спокойной душой. Все что от него зависело, он сделал. Почти все… Единственное что, еще было в его силах, это постараться хотя бы попытаться разобраться в том, что это за болезнь. А остальное уже не имело никакого значения! Если его послание дошло до адресата, то они все уже не жильцы и через несколько часов всю эту территорию могут сравнять с землей. «Да… нового лагеря больше не будет. Это слишком опасно, — рассуждал он, пока шел к операционной. — Точно, никто не будет рисковать! Поэтому вперед…».

В принципе, врач был не так далек от истины. В тот момент, когда его пальцы в резиновой перчатке, коснулись ручки двери в операционной, сообщение о начале эпидемии уже дошло до адресата. Еще через полчаса на одном из полевых аэродромов началась экстренная подготовка к взлету всех имевшихся в наличии бомбардировщиков. Десятки солдат носились как угорелые, заправляя машины и готовя боезапас. Еще через час тяжелые машины поднялись в воздух и направились в сторону г. Лиды.

…Со стороны входа раздалась гулкие звуки выстрелов. Кто-то громко закричал. Следом вновь зазвучали выстрели. Резкое тявканье карабинов сменилось чечеткой автоматных очередей. По старым деревянным полам коридора загрохотали сапоги гренадеров.

100

Ранним утром 2 июля 1942 г. аэродром Лагерлегфельд под Мюнхеном был внезапно оцеплен войсками СС. Семь тяжелых грузовиков с характерной символикой на кабинах не сбавляя скорости проехали на территорию аэродрома. Не обращая никакого внимания на удивленную аэродромную обслугу подразделения СС быстро вязли под свой контроль ключевые объекты аэродрома.

— Да, господин … Так точно, господин майор! — испуганно поддакивал полный капитан, которого бесцеремонно выдернули из своего кабинета, где он мирно дремал. — Все будет готово в самые сжатые сроки!

Через несколько минут из дальнего ангара, где хранились спецмашины, техники начали выкатывать тяжелый двухмоторный самолет. Серо-стальной Мессершмитт Bf-110 благодаря хищным обводам смотрелся угрожающе опасным, навевая мысли о своем родстве с орлиным семейством.

— Так точно! Полный бак! — продолжал с готовностью поддакивать начальник аэродрома. — Есть, проследить! — одновременно с этим, он старался втянуть в себя свой не самый маленький живот, что ему никак не удавалось. — Мы приложим все усилия…

Получив руководящие указания механики зашевелились еще быстрее. Одновременно с заправкой самолета с него начали снимать все дополнительное оборудование. На поле полетели какие-то крепления, куски металла. Металлическим звоном отадалась патронная лента, длинная цепь которой упала с крыла. За следующие несколько часов с самолета было снято буквально все вооружение — четыре 7,92-мм пулемета MG 17, две 20-мм пушками MG FF и один подвижный 7,92-мм пулемет MG 81Z. Если в пути, тяжелому истребителя встретиться враг, то сражаться с ним будет совершенно нечем.

— Все готово, господин капитан! — вытянулся начальник аэродрома. — Истребитель максимально облегчен, загружен полный бак топлива. Машина к взлету готова.

После этих слов приезжий капитан, который руководил всей операцией дал рукой отмашку. Сопровождавшая его охрана сразу же оттеснила от самолета обслугу и вывела их за ворота аэродрома. Чуть позже рядом с ним остановился представительный черный опель-кадет, из которого в нетерпении выбрался высокий подтянутый человек в форме лейтенанта военно-воздушных сил Германии.

— Господин генерал…, — вытянулось лицо у начальника аэродром, после того, как приехавший офицер повернулся в их сторону. — О, боже…, — в глаза сразу же бросились характерный тяжелый «рыцарский» подбородок, густые черный брови и резкий, словно рубящий, взгляд. — Дева Мария! — его рот звучно захлопнулся после многозначительного покашливания стоявшего рядом майора.

Через мгновение офицер отвернулся и взял протянутый ему летный шлем. В кабину он залез несколько неуклюже. Чувствовалось, что летного опыта у него не много. При взлете тяжелую машину несколько вело в сторону, но это оказалось не смертельным, и Мессершмитт Bf-110 уверенно поднялся в воздух.

На высоте охвативший летчика легкий мандраж прошел. Видимо сказались продолжительные тренировочные полеты. Машина больше не рыскала по пути и можно было чуть расслабиться.

— Где же это чертово поместье? — однако расслабиться не получилось, густая облачность полностью закрыло землю. — Придется спускаться…

Проткнув носом пушистую пелену, машина на несколько мгновений оказалась в слепой зоне. Пропало солнце, бывшее на протяжении всего полета верным спутником.

— Кажется здесь, — пробормотал летчик, заставляя машину снизиться еще ниже. — Вот! — на земле показалась группа зданий, приметы которых крепко отпечатались в его голове. — Почти все…, — шептал он закладывая вираж, в поисках удобного для посадки места. — Черт! Здесь должно быть поле, — он крутил головой по сторонам, вглядывался до рези в глазах, но все было напрасно — широко раскинувшееся поместье с трех сторону было окружено редким лесом, а с четвертой — большим озером, окруженным холмами. — Дерьмо! — садиться было негде, а горячего в обрез. — Как же я это ненавижу! — горячо прошептал он, проверяя ремни парашюта. — Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! — после рывка рукой стеклянная панорама кабины со свистом куда-то улетела и в него со страшной силой ударил ветер.

Его буквально пригвоздило к сидению. Он снова и снова пытался вывалиться за борт, но это никак не удавалось сделать. Тело сделалось страшно тяжелым и непослушным. Руки и ноги казались словно чужими и не желали слушаться. «Самолет падает! — начал паниковать он. — Еще пара секунд и прыгать будет поздно!». Из последних сил он дернул рычаг управления влево и самолет резко крутануло, а его самого буквально вышвырнуло из кабины.

Приземлился удачно. Правда внезапно поднявшийся довольно сильный ветер отнес его километров на пять севернее поместья — туда, где виднелось несколько невысоким каменных строений, чем-то напоминавших дома немецких ферм.

— Сэр!? Что с вами случилось? — сматывавшего парашют летчика, кто-то окликнул со спины. — С вами все в порядке?! — уэльский диалект неприятно резал уши.

«Похоже приняли за английского летчика, — пронеслось в голове у пилота при виде стоявшего рядом крепкого рыжеволосого мужчины в накинутом на плечи клетчатой куртке. — Здесь же недалеко аэродром…».

— Я ищу замок лорда Гамильтона. Если я не ошибаюсь это его поместье, — на безупречном английском языке ответил он. — Меня зовут Адольф Хорн. Прошу проводить меня к лорду Гамильтону. У меня важные сведения для королевских военно-воздушных сил.

— Сэр, тут довольно далеко, а сейчас почти одиннадцать вечера, — фермер никак не мог понять, кто приземлился на его земле. — Давайте пройдем в дом и выпьем чаю, а сына я пошлю пока в Бусби. Оттуда вышлю машину.

Через полчаса в дверь фермера постучались люди из местного территориального штаба обороны и после короткого разговора забрали с собой летчика. Еще через несколько часов командование королевских ВВС было извещено о том, что задержан немецкий офицер Адольф Хорн, который прибыл со специальной миссией, и желает встретиться с лордом Гамильтоном. Его просьбу удовлетворили. Лорд Гамильтон прибыл в штаб территориальной обороны ранним утром и сразу же был препровожден в камеру к задержанному

— Вы хотели меня видеть? Я лорд Гамильтон, — представился вошедший — высокий англичанин с породистым лицом (именно про его семью говорили с легкой завистью, что в семье Гамильтонов даже собаки вели свою родословную с первых высадившихся на острова норманов). — Что вы хотели мне сообщить?

Сидевший на тахте офицер встал и расправил свой мундир лейтенанта прежде чем начать говорить.

— Не знаю, помните ли вы меня, — сказал он, — Мы встречались на олимпиаде 36 года в Мюнхене, — человек с челюстью боксера-тяжеловеса вопросительно смотрел на англичанина. — Я заместитель Гитлера, Рудольф Гесс! — последнюю фразу он произнес четко, по-военному, и явно выраженной гордостью. — Я обладаю информацией, которая представляет для Великобритании жизненно важный интерес, — у Гамильтона удивленно приподнялась бровь.

…В течение последующих нескольких дней к Гессу, перевезенному в Лондон, началось настоящее паломничество. Первым, проведать «таэрского сидельца», как Гесса сразу же окрестили вездесущие журналисты, пришел лорд Гамильтон, который с этого времени стал с ним практически не разлучен. Потом было посещение одного из советников службы здравоохранения британской армии Дж. Р. Риса, которому было приказано обеспечить максимально благоприятные условия для пленного. После него состоялась встреча с первым секретарем министерства иностранных дел Ф. Килпатриком, который покинул Таэер в заметно тревожном состоянии с пачкой исписанных листков. В этот же день Гесса инкогнито посетил член внутреннего кабинета парламента лорд-канцлер сэр Саймон, для которого охрана специально перекрывала несколько этажей здания. В итоге Гесс уже через час был срочно доставлен в резиденцию премьер-министра.

— Вы Рудольф Гесс? — Черчиль не смог себе отказать в слабости и уязвить своего собеседника. — Заместитель Гитлера? — он с удовольствием наблюдал, как вытягивается от плохо скрываемой злости лицо доставленного немецкого офицера. — Лорд Гамильтон сообщил мне, что у вас есть крайне важная для нас информация. Он говорил какими-то намеками. Я надеюсь, что вы мне поясните все в полном объеме…

Их встреча состоялась в штаб-квартире премьер-министра — «военном кабинете», неглубоко расположенном бомбогазоубежище. Помещение было довольно просторным — примерно пять на десять метров с высоким потолком, под которым проходили толстые трубы коммуникаций. В центре кабинета располагался длинный стол с зеленой скатертью и несколькими графинами с водой. На стенах висели карты с основными театрами военных действий, утыканные иголками с разноцветными флажками.

— Я прилетел предложить Великобритании заключить с Рейхом мир и вместе обрушиться на большевистскую Россию! — с нескрываемым пафосом произнес он. — Мы, арийские народы, не должны убивать друг друга. Уж вы-то это должны понять!

Черчиль сидел в специально привезенном для него кресле и внимательно слушал Гесса.

— У меня есть все необходимые полномочия, — продолжал офицер. — В случае положительно ответа люфтваффе уже в ближайшие дни прекратит бомбардировки и западная группировка будет перебазирована на восточный фронт…

— Я не буду вести никаких переговоров с Гитлером, — вдруг перебил его премьер-министр. — С этим сумасшедшим Великобритания никогда не найдет общий язык. Ни-ко-гда! — он повторил отрицание по словам, желая подчеркнуть смысл.

Это не смутило Гесса. Он встал со стула и, оправив все тот же мундир лейтенанта ВВС, произнес:

— Фюрера с нами больше нет, — было странно слышать в самом центре Лондона, который каждый день подвергался страшным воздушным бомбардировкам, в голосе говорившего о Гитлере искренние, жалостливые нотки. — Германский народ потерял великого патриота и вождя нации, — Гесс, действительно, искренне сожалел; даже после смерти фюрер оставался для него великим человеком.

В кабинете повисла тишина. Все кто присутствовал молчали, изумленно переглядываясь между собой.

— Адольф Гитлер скончался 27 июня. После отпевания по католическому обряду он был кремирован, а его прах развеян над его резиденцией… Его отравили неизвестным ядом растительного происхождения, — продолжил он. — В связи с этим я уполномочен договориться о прекращении военных действий между Великобританией и Германией и о заключении нового военного союза.

— Какая чушь? — не выдержал лорд-канцлер сэр Саймон, представлявший на беседе короля. — Этому бреду нельзя ни минуты верить! Почему никто об этом не знает?! — озадаченные взгляды вновь скрестились на Гессе.

— В настоящее время место фюрера занял его двойник — Отто Хоршел, мало кому известный бюргер из Мюнхена, — Гесс продолжал стоять, отдавая дань памяти своему вождю. — Принято решение пока не обнародовать смерть фюрера… пока не будет заключен мирный договор с Англией…

— Это противоречит нашим обязательствам, — безапелляционным тоном сказал, как отрезал, лорд-канцлер сэр Саймон. — Соединенное королевство всегда было верно своим союзническим обязательствам, — еще более уверенно продолжил он, чувствуя молчаливое одобрение сидящих здесь офицеров генерального штаба. — Не ужели вы думаете, что английский народ, после всех этих жертв, положительно воспримет союз с Германией. Нет!

Гесс вздрогнул, словно от пощечины. Он внимательно посмотрел на Лорда Гамильтона, на которого у него были большие надежды, но тот проигнорировал его взгляд.

— Это вам, это надо немецкому народу и это надо Германии, равнодушным тоном произнес Черчиль. — Но, черт меня побери, я не пойму для чего это нужно нам?! Если меня не обманывает память, то большевики хорошо вам дали по зубам, — Гесс побледнел. — В ближайшее время готовиться высадка на континенте… Германия обречена. Вопрос лишь во времени.

Заместитель фюрера, теперь уже просто пленный, еще раз обвел всех глазами, стараясь заметить хоть каплю сочувствия или хотя бы заинтересованности. Однако, всюду он натыкался на непроницаемую стену отчужденности.

— Хорошо! — вдруг с улыбкой обреченного воскликнул он в лицо удивившимся англичан. — Хорошо! Германия обречена! В очередной раз немецкий народ будет предан своими арийскими единоверцами и брошен на растерзание восточным варварам. Мы сдохнем! — судя по выражению лиц, они решили, что у Гесса истерика. — Да! Сдохнем! Но следующими подохнете вы! — выпятив вперед челюсть, презрительно посмотрел на премьер-министра. — Сразу же вслед за нами, а может быть и раньше! Что?! Удивлены?! Не знаете?

Гесс несколько мгновений боролся с удивительно сильным соблазном не выкладывать свой последний козырь и оставить англичан в неведении. Однако, благоразумие победило и он решил рассказать все…

— От них вас не спасет эта лужа, — начал он, имея ввиду пролив. — Даже эти наглые янки не спрячутся…

— Что эта за бред? — вскочил со стула лорд Саймон. — Мне совершенно не понятно, зачем мы теряем время, выслушивая это пугало, которое сбежало от войны, бросив там своих же товарищей.

— Эпидемия! — медленно произнес Гесс, не обращая внимание на выпадку лорда. — Советы начинают массово применять биологическое оружие, — Гессу в очередной раз удалось удивить присутствующих. — Мы несем колоссальные потери. На 30 июня 1942 г. только на южном направлении от вспышки неизвестного заболевания мы потеряли более 60 тыс. человек. Это только подтвержденные случаи…, — судя по всему англичане были ошарашены, настолько потрясенными выглядели их лица. — В разы выросло количество смертных случаев при обычных заболеваниях.

Здесь следует сделать небольшое отступление и пояснить, почему столь сильным было потрясение присутствующих офицеров от сообщения о применении биологического оружия. Все дело в том, что вторая мировая война была развязана руками тех, кто в той или иной степени помнил Первую, или даже принимал в ней активное участие. Все эти люди из событий 1914–1918 гг. вынесли стойкое неприятие химического оружия, как антигуманного. К этой категории оружия массового поражения многие относили и биологическое (а позднее и бактериологическое). Другой причиной, не менее значимой чем первая, являлось негласное соглашение между воюющими сторонами о неприменении таких боеприпасов. Естественно, ни каких бумаг подписано не было и ни чего не было закреплено в письменных соглашениях. Однако, этого договора придерживались все стороны, понимая, что в противном случае разразиться катастрофа вселенского масштаба…

— На этих участках уже не существует единой линии обороны. Войска массово бегут, бросая оружие, тяжелую технику, укрепления. Ни что не может их остановить! Военно-полевые суды не успевают выносить приговоры. Все без толку, — Гесс потянулся к стоявшему не вдалеке графину и все заметили, как тряслась его рука. — Мы катастрофически не успеваем. Практически вся территория юго-восточнее Варшавы слабо контролируется нашими войсками. Парализована транспортная сеть. Уже несколько дивизии отказались подчиняться приказам из Берлина. Есть сведения о массовой сдаче в плен…, — перед собравшимися уже не было того бравого офицера — несгибаемого сторонника фюрера и патриота Германии, каким он предстал перед англичанами в первые минуты своей речи. — Все, что я говорю можно легко проверить. Наверняка служба радиоперехвата королевства уже обладает всеми нужными вам сведениями…

Для большинства здесь сидевших сказанное вторым лицом в партийной организации Германии было настоящим откровением. Лишь пара офицеров, имевших непосредственное отношение к разведке, имели обрывочную информацию о странной активности в дальнем немецком тылу.

— Мы совершенно не ожидали такого, — продолжал Гесс, стремясь усилить произведенный на англичан эффект. — Это настоящие варвары, у которых нет совершенно ничего святого…, — его речь была неровной, прерывистой, в его голосе совершенно не осталось уверенности и энергии; перед англичанами сидел человек, который уже окончательно смирился со своим поражением. — Отступая, они заражали колодцы, дома, неубранный хлеб …

Все это время премьер-министр молча сидел в своем углу, не замечая уже давно потухшей сигары. Со стороны могло показаться, что речь Гесса погрузила его в какое-то оцепенение. На самом деле он размышлял. «Скорее всего он не лжет, — Черчиль еще раз посмотрел на рубленные черты лица немецкого посланника. — О таком не лгут. О таком нельзя лгать, ибо это чревато нехорошими последствиями, — внутренне ухмыльнулся он своим мыслям. — Значит, дядюшка Джо выпустил джина, — он откинулся на спинку кресла и посмотрел на перевитый различными трубами потолок. — Что мы теперь имеем… Бесноватый ефрейтор подох, — Черчиль даже мысленно старался не произносить ненавистному ему имени. — Немцы уходят со своих позиций. Если верить этому, — Гесс продолжал грозить англичанам немыслимыми карами от шедших на Запад русских. — то у Германии нет ни единого шанса, а у нас…». Он настороженно поднял голову и быстро оглядел всех присутствующих, словно кто-то из них мог догадаться о пришедших ему мыслях. «Если это подтвердиться на все сто процентов, то этот грузин захочет сожрать нас с потрохами, — именно сейчас, когда страх от постоянной угрозы немецкого вторжения на острова исчез, Черчиль осознал, как он на самом деле относится к Советскому Союзу. — Надо все проверить… И немедленно!».

— Все, хватит! — он встал с кресла. — Мы услышали все, что нам нужно! Эй, кто там, увести, — Гесс с надеждой в глазах то и дело оглядывался на англичан, пока его вели к выходу. — Самуэль, — премьер-министр кивнул в сторону представителя разведки. — Мне срочно нужно все данные об этом! — Сухопарый и длинный как жердь офицер молча кивнул головой и вышел из кабинета. — Лорд Саймон, — тот с подозрением смотрел на него. — Мы должны немедленно встретиться с Его Величеством! Он обязательно должен все знать!

101

Длинная растянувшаяся на несколько десятков километров колонна медленно шла через лес. Несколько тысяч человек устало передвигали ноги. С каждым новым пройденным метром вещмешки с продовольствием и боеприпасами становились все тяжелее и тяжелее. В колонне уже давно не было слышно разговоров, люди берегли силы. Все больше появлялось отстающих, которых с трудом размещали на плетущихся за людьми повозках среди ящиков со снарядами.

— Подт-я-ян-и-ись! — донесся протяжный окрик с головы колоны. — Короче шаг!

Именно сейчас командир партизанского соединения Козлов Василий Иванович сильно жалел, что не был профессиональным военным. Опыта и знаний, несмотря на почти годовое командование отрядом, ему очень не хватало.

— Так что, Василий Иванович, будем делать? — вновь его спросил начальник штаба — закадычный друг и боевой товарищ Алексей Пантелеев, также до этой операции возглавлявший довольно крупный партизанский отряд. — Рация молчит. Немчуры немае… Надо докладывать в Центр! — вздохнув, он поправил тяжелый сидор, назойливо сползавший со спины.

— Ладно, — наконец, принял решение командир. — Надо все обсудить. Разведка тут недалече нашла место хорошее. Для отряда будет в самый раз. И место глухое и лес не езженный. — он поднял над головой руку. — Отряд стой! Алексей, давай собирай всех!

Вытащим махорку, он начал сворачивать козья ножку. Время от времени Козлов отрывался от этого занятия, чтобы снова и снова полюбоваться на размеренную и организованную работу своих бойцов по организации лагеря. В первые месяцы, когда они только ушли в леса, каждое такое перемещение было словно настоящей боевой операцией. Теперь же поднабравшиеся опыта бойцы работали как хорошо смазанный механизм. Каждое подразделение уже знало свое место, которое тут же начинало оборудовать для ночевки. Все было рутинно…

— Черт! — прогоревшая цигарка обожгла ему пальцы. — Вот же… засмотрелся.

Вскоре весь командный состав, включая и взвод разведки, собрались в отдалении от основного отряда. Примерно три десятка человек расположились вокруг командира и начштаба.

— Давай, разведка доложи нам обстановку, — Козлов обратился к невысокому крепышу с тремя кубарями на воротнике гимнастерки.

— Мы тремя группами прошерстили весь этот район вдоль и поперек, — присел он рядом с командиром на сложенную шинель. — До Барановичей не дошли около пяти километров, — лейтенант сидел как татарский мурза времен монгольского ига и широкими движениями вычерчивал финкой на земле очертаний основных ориентиров разведки. — вокруг нас только в двух селах остались люди. Еще в паре пусто. Вообще никого, ни стариков ни детей. Возможно всех угнали, — произнес он последнее с каким-то сомнением. — или сами где-то прячутся. — В домах тоже хоть шаром покати, ни кружки ни плошки. В сараях не осталось ни какой живности. Даже собаки пропали…

Никто особо не удивился рассказанному. Вокруг шла война. Бойцы не раз встречали на своем пути хутора и деревеньки, в которых так же не было ни единой души. Хотя потом обнаруживалось, что хозяева либо прячутся по ямам, да погребам или развешаны на деревьях по приговору суда какого-нибудь немецкого унтера.

— В Малых Хлебцах, тут километрах в двадцати, с одним парнишкой разговаривали, — командир разведывательного взвода ткнул лезвием финки в небольшой круг, который изображал на его схеме искомый населенный пункт. — Сообщил, что немчура примерно неделю назад тут сильно шумела и я так думаю, что праздник здесь был не причем. Говорит, через село прошло много войск и техники. Сколько точно, не знает. Вот этот лес их сильно интересовал, — финка очертила район, в который они и должны были выйти. — Два дня назад немцы начали спешно выводить свои подразделения. Пацан говорит, что это было больше похоже на бегство. Бросали машины, если случалась какая-то поломка. Около леса даже своих покойников оставили. Мол, мы подумали, Красная Армия возвращается, а потом оказалось никого немае.

Командир и начштаба переглянулись. Дело начинало приобретать совершенно иной оборот.

— На краю села, действительно, стоит опель-кадет в неплохом состоянии. Внутри были разбросаны разные бумаги. Похоже, машину и правда бросили, — До леса мы не дошли.

— Подожди, лейтенант, — прервал его один из командиров. — А что люди то про партизан бают? Успели они уйти?

Разведчик на некоторое время замолчал, пока остальные обсуждали услышанное.

— Да, непонятное что-то там, — едва он озвучил такое, как разговоры мгновенно смолкли, и почти четыре десятка глаз уставились на него. — Неохотно они гутарят о партизанах. Все приходилось словно клещами из них вытаскивать. То все отмалчивались словно я фашистская погань какая, то несли какую-то чепуху, что и рассказывать нечего, — он быстро бросил взгляд на командира, словно спрашивал у него разрешение. — Как я понял, основная часть отряда до боя успела уйти на запасную базу. Где-то в болоте у них лежка есть еще одна. Вот, говорят, там женщин, детей, стариков и основную часть бойцов спрятали спрятали. Остальные отход прикрывали. Бой, говорят, сильный был. Сначала часов несколько часов все авиацией утюжили, аж зарево над лесом стояло. Потом прочесывать начали, — лица командиров «почернели»; все прекрасно понимали, что означали эти слова. — Что потом там случилось они толком не знают. Говорят, бояться ходить! — он как-то «споткнулся», словно ему было неловко дальше рассказывать.

— Бояться? Немчура убёгла, в лесу свои… Чего бояться-то? — удивился кто-то из-за спины. — Или не свои?! Сечевики что-ли? Опять эта тварь со своими хозяевами чего-то не поделили, — зло прогудел он в стороны остальных.

— Да нет, вроде…, — в сомнениях проговорил лейтенант. — Говорят, нельзя им. Мол не велели, — он сразу же напрягся, ожидая вопроса «кто не велел?».

— Договаривайте, договаривайте, — подтолкнул его удивленный начштаба, который об этих сведениях и слыхом не слыхивали. — Кто им не велел?

Лейтенант вновь бросил взгляд на командира, которому до этого уже все докладывал с глазу на глаз.

— Им Лес запретил в лес ходить, — произнес разведчик и сразу понял, что со стороны эта фраза действительно выглядела полной ерундой. — Сказали так… Верят они в то, что Лес живой и людям помогает. Вот, дали мне, — он вытащил из-за пазухи закопченный, почти черный, кусок деревяшки, который при приближении оказался грубо вырезанной статуэткой человека. — Защита мол от плохого, — взявший в руки деревяшку начштаба, как-то с подозрением стал ее осматривать; он ее и так крутил и эдак, морща лоб при этом.

— Вот черт, — пробормотал он негромко. — Видел я уже это где-то. Совсем недавно… Позавчера что-ли…, — командир, краем уха услышавший бормотания своего соседа, сразу же насторожился. — Вот, дурья баша, забыл…, — на периферии его сознания то и дело мелькал какой-то образ, который начштаба никак не мог рассмотреть.

Лейтенант оглядел своих товарищей, на лицах которых застыли разные эмоции. Здесь можно было увидеть, как ярко выраженное недоверие, помноженное на откровенную усмешку, так и глубокую задумчивость.

— Я уже командиру докладывал об этом, — он кивнул в сторону Козлова, в задумчивости разглядывавшего схематичный рисунок разведанной местности. — Так, вот… сектанты это скорее всего, а не сечевики. Те вообще ни во что не верят!

— Вот такая странная обстановочка, товарищи командиры. Настоящий тихий омут, в котором, как известно водятся черти, — подытожил Козлов, пропуская лейтенанта к своему прежнему месту. — Надо решить, что делать. Мне лично все это напоминает хорошо подготовленную ловушку. Западню! ЧС теми силами, что немцы сюда пригнали, они могли схарчить отряд за здорово живешь, а тут тихо… Думается, для пошумели тут для вида, а сами сейчас сидят где-то поблизости и потихоньку затягивают колечко, — негромко произнес Козлов. — Что будем делать?

— Командир, приказ Центра однозначен — установиться связь с отрядом и обеспечить эвакуацию некоторых лиц, — сразу же проговорил начштаба. — Надо выполнять задание.

С места вскочил командир партизанской артиллерии — старшина второй статьи в распахнутой тужурке, через которую был виден его неизменный тельник.

— Что тут мусолить? — как всегда резко, рубанул он. — Есть приказ, да и разведка дала добро. У нас такая силища! С полком можем потягаться, — его волосатый кулак энергично взлетел в воздух. — Раздавим, как вонючего клопа! Ну а если прищучат, то мой сухопутный линкор даст им прикурить! Разделим все на квадраты и кабельтов за кабельтов причещем, — выдав свою обычную экспрессивную речь, он победно посмотрел на остальных.

— Так, морская душа, с тобой понятно! — командир быстро сумел скрыть улыбку в широченных усах. — Что думают остальные? Прохор Кузмич, что молчим?

— А что я? — вздохнул степенный дядька, командир одного из штурмовых батальонов — главной ударной силой партизан. — Тут балакали, что немца нигде немае, — он хитро прищурился, словно одновременно и прицеливался и приценивался. — Я так думаю, группу туды направить нужно. Собрать бойцов по шустрее и отправить их на место, а самим тута сидеть и ждать.

— Дело говоришь, Прохор Кузмич, — поддержал его кто-то из командиров. — Не след сразу в пекло лезть, прежде осмотреться надо.

— Значит, решили, — подвел итог командир. — Тогда состав группы на тебе, разведка, — хлопнул он по плечу командира разведвзода. — Список мне на утверждение, с оружием определись с Михеичем, — кивнул он в сторону пожилого и грузного партизана, который за все время импровизированного совещания так и не проронил ни слова. — Все, давай, давай, — рукой он подтолкнул лейтенанта.

Когда командиры начали расходиться, Козлов незаметно тормознул Пантелеева, отчего они немного отстали от остальной группы.

— Алексей, смотрю, знакома тебе та фигурка, — спросил он, кивая головой в сторону лейтенанта. — А?

— Да, видел вроде, а у кого вспомнить не могу, — огорченно проговорил начштаба. — На марше у кого-то приметил. Точно такая же, кажется, была.

— Так…, — остановился командир. — Нужно вспомнить, Леша, — он смотрел ему прямо в глаза. — Шифровка была из штаба. Есть подозрение, что такие фон деревянные фигурки что-то вроде особого знака, — начштаба аж в лице изменился от услышанного. — Надо особый отдел подключить, это их работа. За всеми вот такими случаями установить наблюдение.

— А может тогда? — Пантелеев сделал рукой хватающее движение. — И все, нет в отряде ни какой гниды!

— Никаких этих, Пантелей! Приказ был «просто наблюдать».

103

23 июля 1942 г. Москва. Кремль. Кабинет Сталина.

Лицо Арчибальда Кларк-Керра, 1-го барона Инверчепела, являющимся послом Великобритании в СССР, несмотря на всю чопорность и прирожденную невозмутимость англичанина читалось довольно легко. Слегка седоватый мужчина в отлично сидящем на нем полосатом костюме был взволнован. Пальцы его правой руки раз за разом пробегали по блестящим замочкам темного портфеля, словно проверяя — все ли в целости и сохранности.

— Мы понимаем и разделяем озабоченность правительства Великобритании и лично господина Черчиля, — Сталин всячески избегал называть Черчиля премьер-министром, снова и снова именую его «господином Черчилем». — Применение химического оружия является антигуманным и совершенно неприемлемо, — чуть глуховатый голос главы Советсокго государства звучал совершенно искренне, что не мог не отметить посол. — Господин Кларк-Керр, я со всей ответственностью заявляю, что Советский Союз не применял и не собирается применять химическое оружие.

На столе между ними лежали несколько десятков фотографий довольно плохого, на которых были расположены обезображенные трупы немецких солдат. Пара фотографий, лежащих с краю, крупным планом демонстрировали отдельные части человеческого тела, опутанные с едва различимыми светлыми веревками.

— Все советское химическое оружие находится на своем месте и ни один снаряд ни одна бомба его не покинула, — продолжал Верховный, совершенно игнорирую фотографии. — В настоящий момент Красная Армия перехватила у противника стратегическую инициативу и она совершенно не нуждается в этом варварском оружии.

— … Но как же тогда вы можете объяснить эпидемию? — в некоторой растерянности спросил посол. — Мне сообщили, что британская разведка не раз перехватывала сообщения о значительном числе заболевших на восточном фронте, — из своего раскрытого портфеля он извлек и положил на стол очередную партию бумаг. — Речь идет о десятках тысяч солдат и офицеров немецкой армии. Немецкое командование сообщает о массовом применении войсками советской армии химического или сходного с ним оружия.

После этих слов Сталин машинально схватился за трубку, но, заметив, что она потухла, недовольно поморщился. К этому разговору он готовился достаточно давно. Еще в первые месяцы войны, когда только были зафиксированы первые случаи такого рода заболеваний, советское руководство инициировало тщательно расследование по этому поводу. Уже позднее, когда был установлен постоянный контакт с новым союзником и открыт еще один фронт — Зеленый фронт, результаты проведенного расследования стали прекрасной базой для грамотно приготовленной дезинформации. Поэтому в эти самые секунды Сталин обладал буквально железобетонными доказательствами непричастности Советского Союза к вспыхнувшей среди немецких солдат эпидемии.

— Как советское правительство может объяснить? — повторил он слова посла, глядя ему прямо в глаза. — А Советское правительство никому и ничего не обязано объяснять! — твердо и с угрозой в голосе проговорил Верховный. — Но, господин посол, учитывая добрую волю советского руководства и большевистской партии и стремление к безусловному выполнению своих союзнических обязательств…, — тут он сделал краткую паузу, выделяя слова «союзнические обязательства», словно на что-то ими намекая. — готов предоставить правительству Великобритании в лице господина Черчиля документы, которые совершенно однозначно доказывают, что Красная Армия не применяла химическое оружие против немецко-фашистских захватчиков.

Он встал с кресла и под прицелом внимательного взгляда барона взял с дальнего конца стола светлую бумажную папку довольно пухлого вида.

— Вот здесь, господин посол, в данной папке содержаться все непроходимые сведения, — негромко проговорил хозяин кабинета, кладя папку перед послом. — Берите, смотрите…

После некоторого колебания, и ссылаясь внутри себя на то, что папка не является дипломатическим письмом или каким-либо иным образцом запечатанной дипломатической почты, 1-ый барон Инверчепел раскрыл ее и стал внимательно читать лежавшие сверху бумаги (русским языком он владел в совершенстве, сказывался его гуманитарный склад ума и просто уникальная способность к языкам).

Первое на что он сразу же обратил внимание, это внешний вид лежавших в папке бумаг. Листки были разной формы, различного оттенка, рукописные и с машинным текстом, с какими-то подтеками и повреждениями, то есть определенно наводили на мысль, что все это является результатом кропотливого труда многих десятков человек по сбору и обработки сведений. «Впрочем, — промелькнуло у него в голове. — Есть специалисты, которые все это могут с легкостью изготовить… Хм, даже фактура у бумаги разная». Подушечки пальцев ощутили чуть грубоватую поверхность у одного из случайно вытащенных листов.

— Разразившаяся эпидемия есть результат антигуманной, чрезвычайно жестокой и варварской политики по отношению к населению оккупированной территории, — говорил Сталин, держа в руке чуть дымящуюся трубку. — Советские разведчики, партизаны не раз сообщали о том, что руководство немецких комендатур заставляет население разбирать на строительный материал здания скотомогильников. Несмотря на предупреждающие надписи о возможности заражения такими заразными болезнями, как сибирская язва, туляремии, лептоспироза.

Посол, казалось, его не слышал, настолько его вниманием завладели предложенные документы. Он внимательно вчитывался в заголовки писем и донесений, реквизиты накладных и распоряжений. Незаметно, по крайней мере так казалось послу, мял их пальцами, стараясь определить насколько новая бумага и высохшие чернила. На одном из бланков, он даже додумался поскрести ногтем остатки сургучного штемпеля…

Сталина не пугала проверка, которой, несомненно, будут подвергнуты предоставленные советской стороной сведения. Созданная в недрах НКВД группа, в которую включили графологов, специалистов банковского дела, а также талантливых фальшивомонетчиков, несколько месяцев трудилась над содержимым данной папки. Несколько раз членам группы даже организовывали выезды в прифронтовые районы для изучения местности, находящихся в разных местах скотомогильников. С оккупированной территории партизаны доставали образцы немецких бланков, печатей, бумаги, подписей гражданской и военной администрации. В массовом порядке разыскивались эвакуированные из Белорусской и Украинской АССР председатели колхозов и совхозов, предприятий по переработки сельскохозяйственной продукции. Особое место среди консультантов рабочей группы занимали ветеринары, у которых в рамках особой секретности, выясняли условия захоронения зараженных животных, специфику признаков заболеваний, поведение пораженных заразными болезнями животных, возможности мутации болезней и т. д. Подготовленные документы изготавливались целыми партиями, которые потом размещались в архивах, библиотеках, школьных музеях и т. д. Иногда сотрудникам безопасности приходилось устраивать целые операции для того, чтобы не вызывая подозрений у граждан поместить той или иной исправленный или воссозданный заново документ в нужное место.

— Есть свидетельства, что немецкое командование в отдельных районах использовала бетонные саркофаги в качестве укрепленных артиллерийских точек, — с усмешкой продолжал говорить Сталин. — Это парадокс! Армия, которая покорила всю Европу, — последнее он произнес особенным удовольствием. — оказалась настолько тупой, чтобы не понять особую опасность скотомогильников. Не кажется ли вам, господин посол, что это в очередной раз доказывает ограниченность не только немецких солдат, но и в определенной степени немецкого командования?

Услышав свою должность, посол вздрогнул. Он настолько погрузился в бумаги, что не услышал сам вопрос. Заметив это, Верховный вновь усмехнулся в усы и повторил вопрос.

— Неужели немецкий солдат настолько глуп, чтобы не видеть опасность в разрушении скотомогильников?

— Ответить однозначно достаточно сложно, — туманно начал барон. — Я не изучил в достаточной степени предложенные документы, но… осмелюсь сделать предположение, что разрушения скотомогильников вызваны военными действиями. Возможно, германское командование не отдавало приказа вскрывать захоронения зараженного скота, а все произошло в результате случайного стечения обстоятельств. В любом случае данный вопрос необходимо самым пристальным образом изучать.

— Браво, господин посол, — выпустив очередной клуб дыма, зааплодировал Сталин. — Очень уклончивый и осторожный ответ, достойный настоящего аристократа, но он очень далек от истины… В папке зафиксированы случаи разрушения 14 скотомогильников, из которых только 6 находятся на территории Белорусской АССР. Еще 5 расположены на Украине. Я уверен, что разрушение такого количества могильников является актов целенаправленность агрессией, — он мельком взглянул на продолжавшие лежать на столе фотографии. — Некоторые наши товарищи даже считают, что разрушая скотомогильники немцы действовали во имя особой цели. Им нужны были споры заразных болезней для опытов над военнопленными.

— Я бы хотел уточнить один вопрос, — вдруг прервал его барон, оторвавшись от изучения бумаг. — По какой причине эти документы вдруг оказались в полной готовности? Ведь цель своего визита я ранее никоим образом не озвучивал…, — витиевато выразился посол, намекая на эту странность.

Однако, оказалось, Сталина и этим смутить было нельзя. Он невозмутимо произнес:

— Все дело в том, господин посол, что сотрудники наркомата безопасности готовили данный пакет документов по моей личной просьбе, — на лице у дипломата отразилось легкое недоумение. — Последние несколько месяцев мы занимаемся тщательной фиксацией всех преступлений фашистов на территории нашей страны для того, чтобы после окончательной победы над этим врагов судить его за все злодеяния. А вы должны понимать, что любой суд потребует не только обвиняемого и обвинителя, но и весомых доказательств. Победа не за горами. Именно поэтому так важно, уже сейчас задокументировать каждое преступление немецких войск, каждое злодеяние нацистов и их главарей…

С каждым новым словом удивленная мина на лице посла становилась все менее уловимой, пока, наконец, не растаяла окончательно. Чувствовалось, что эта версия его устраивает на все сто процентов.

Через некоторое время барон встал со своего места и, легким поклоном обозначив свое уважение к хозяину кабинета, произнес:

— Мне необходимо срочно отправить полученные документы в Лондон.

— Хорошо, господин посол, — не дал ему закончить Верховный, подталкивая к нему фотографии. — Дело превыше всего, — продолжил он, наблюдая, как посол кладет папку и фотографии в портфель. — Только я надеюсь, господин посол, — в голосе Сталина неожиданно появился «лед». — Что, больше, правительство Великобритании и лично господин Черчиль не позволит себе что-то требовать от Советского Союза! Я могу надеяться, что вы передадите все в точности?!

1-ый барон Инверчепел с трудом сохранил беспристрастность на своем лице и вновь еле заметно поклонился.

— Я в точности передам все ваши слова.

Через несколько секунд дверь кабинета зарылась за ним. На не гнувшихся ногах посол вышел из приемной и пошел по коридору. Только сейчас, за стенами кабинета, его начало немного отпускать нервное напряжение. Он с усилием разжал правую ладонь, как клещи вцепившуюся в ручку портфеля, и перехватил его левой рукой.

105

Длинная змея из нескольких десятков повозок, конных и пеших на несколько часов показалась из леса только для того, чтобы снова нырнуть в очередное укрытие. Несколько десятков всадников, скакавших в удалении от основной части, насторожено наблюдали за небом. Не отставал от них и молодой летчик с черными как смоль волосами, сидевший в повозке возле поставленных на станину пулеметов с задранными вверх стволами. Он тоже наблюдал за небом. Однако в его глазах сквозила не только тревога, но и дикая тоска…

— Не темни, Василий, — раздраженно буркнул Пантелеев своему командиру. — Думаешь, я ничего не замечаю? Этих непонятных радиограмм, о которых больше никто ничего не знает, а радист, вообще, молчит, как воды в рот набрал… Это странное задание, по которому разве только ленивый не прошелся… А спецы из госбезопасности, которых ты позавчера встречал. Что происходит, командир? — он с упреком смотрел на своего друга. — Мы же с начала войны с тобой вместе…

Командир хмурил брови.

— Алексей…, — начал он.

— Что Алексей? — прервал его начштаба. — Что в конце концов происходит? Мне что не доверяют? Да? — чувствовалось, ему было по-настоящему обидно. — Тогда скажи прямо в лицо!

Они шли в стороне от основной колонны отряда, поэтому свидетелей этой сцены не было.

— Дело не в этом, — наконец, Козлов сумел вставить слово. — Есть приказ, Алексей. Понимаешь, приказ! — он смотрел ему прямо в глаза. — Никто, кроме меня, до определенного времени не должен знать, — тот возмущенно вскинул голову. — Даже ты, мой начальник штаба не должен ни о чем подозревать.

Со стороны головы отряда наметилось какое-то движение. Одинокий всадник, раздвигая людей, кого-то искал. Наконец, кто-то из бойцов махнул рукой в сторону командира и конный радостно вскрикнул.

— Идет операция, — негромко продолжил командир. — и очень многое зависит от того, насколько успешно она пройдет…

— Командир! Командир! — они повернулись в стороны орущего вестового. — Местного разведка повязала. Главного требует, — скороговоркой доложил молодой паренек, не слезая с жеребца. — Говорит, срочно поговорить нужно.

— Вот, кажется и ответ тебе, Лёща, — пробормотал Василий Иванович, кивая головой в сторону поля. — Пошли…

Через несколько минут их нагнал странного вида человек, которого сопровождали двое партизан. Козлов не сразу сообразил, что именно ему показалось необычным в этом незнакомце. Довольно длинная борода? Так этим сейчас никого особо не удивишь. У него в отряде тоже многие отпустили бородки; не каждый готов в лесу каждый день скрести лицо опаской. Одежда? Она у старика была на первый взгляд совершенно обычная. Мешковатые брюки, заправленные в начищенные сапоги; светло-серая рубаха, подпоясанная тонким ремешком; подбитая какой-то мешковиной теплая жилетка да мятая кепка. Ему доводилось встретить и не такое… Он несколько секунд смотрел на него, пока наконец до него не дошло, почему этот человек произвел на него такое впечатление. Все дело было в чуждости! Старик держался так, словно был для них для всех совершенно чужой. Казалось, взглядом, фигурой, он давал понять, что он не отсюда.

— Я командир, — тверд произнес он, когда все эти мысли пролетели у него в голове. — Василий Иванович Козлов, — добавил он, когда заметил в глазах незнакомца сомнение. — Хм, отец, может тебе и документ показать? — улыбнулся он.

А вот охране было не до смеха. Странное поведение местного было очень подозрительным. Они сразу же взяли старика на мушку.

— Док[у]мент! — ехидно переспросил тот, делая ударение на втором слоге (вот ведь, старый пень, знает как правильно, а специально делает ударение именно так!). — Нет, не надобен он мне, — рассмеялся он, отчего его выпирающее пузо затряслось как студень вместе с небольшими темными комочками на поясе. — Дай-ка ты мне руку, лучше, — отсмеявшись, попросил он, делая шаг ему на встречу. — Давай, давай!

Козлов на секунду опешил. «Записку что-ли передать хочет? — подумал он, отмечая требовательно вытянутую руку. — Ведь Центр передал, что будет связной… Не уж то это дед?!». Он вытянул раскрытую ладонь, которую старик тут же накрыл своей, словно попытался поздороваться немного странным образом.

— Значит, это тебе нужен Отец…, — забормотал он, внимательно изучая его лицо. — Нужен? — увидев утверждение в его глазах, вновь спросил он. — А это тебе все зачем? — он еле заметно кивнул в сторону неторопливо бредущей колонны партизан. — Или ты боишься?

Вновь командира посетило тоже самое чувство, что он пережил в самые первые секунды встречи. В тоне старика просто сквозило что-то такое, что говорило — я другой, совершенно другой и мы не похожи с тобой, с вами со всеми. Это было настолько яркое чувство, что Василий Иванович мотнул головой, словно пытаясь сбросить это наваждение.

— Слушай, отец, — из-за спины Козлова вышел его начштаба и раздраженно проговорил. — Говори толком, чего тебе надо?! — Алексей видел, что командиру что-то известно, и это его еще больше злило. — Немцы что-ли в селе? Так скажи где, а наши бойцы мигом их прищучат. Вона, видишь какая силища у нас теперь! — он с гордостью показал на лошадей, тащивших мимо них пару немецких зенитных орудий. — Так расчихвостим, что мало не покажется!

Старик на него посмотрел недовольно и перевел взгляд на командира.

— Я провожу вас к Отцу, — наконец, произнес он. — Тебя и еще пару твоих людей. Остальные вона пусть здесь отдыхают. Чай путь-то не близкий прошли.

Покрасневший от злости Пантелеев хотел что-то сказать, но не успел. Его плечо твердо сжала рука. «Все-таки он проводник, — понял Козлов, глядя на старика. — Но тогда почему он не спросил про…». Тут до него дошло, что не прозвучал пароль, который пришел в письме с последним самолетом и спецами из госбезопасности. «Подослан?! — сверкнув глазами, Козлов потянулся за пистолетом. — Немцы?!».

— А если Отец родную кровь пожелает, не пожалеешь? — вдруг буркнул старик и хрипло рассмеялся. — Извини, внучек, запамятовал, — командир сделал вид, что поправлял кобуру. — Старый я… Ну и как, не пожалеешь? — уже без всякого смеха, пытливо повторили он свой вопрос. — Задумался.

— Нахимов! — один из партизан, все это время стоявших сзади старика, молодцевато вышел вперед. — Давай мухой к нашим зенитчикам и зови сюда летуна! — тот козырнув убежал.

Ждать им пришлось недолго. Минут через семь — девять к ним подошло двое, один из которых был Нахимов, а второй — тот самый летчик. Он подошел к Козлову и вопросительно посмотрел на него. «Да, все-таки как похож…, — подумал он, на секунду задержав а нем взгляд. — Характер, тоже вроде… кремень!».

— Для блага Советского государства не пожалею даже родной крови, — четко, разделяя каждое слово, произнес он слова, которые содержались у него в пакете.

Старика после этих слов будто подменили. Древний старичок, борода лопатой, ухмылявшийся и сыпавший шутками — прибаутками, куда-то исчез, а вместо него появился кто-то другой. На партизанского вожака глядел уже совершенно другой человек … или не человек.

— Кто ты? — длинный костлявый палец словно лезвие ножа вытянулся в сторону летчика. — Как твое имя!

Тот расправив плечи, хмуро произнес:

— Подполковник Сталин, — трое из шести стоявших рядов замерли от удивления. — Василий Иосифович, командир 32-ого гвардейского истребительного авиаполка. — а через мгновение добавил, улыбнувшись. — Ну и что, похож?

— Похож, — практически одновременно произнесли и проводник и сам Козлов.

Через несколько часов отряд вновь встал на стоянку, а командир, забрав несколько человек с собой, отправился дальше в лес. Улучив минуту, когда и проводник и Василий Сталин вырвались вперед, Козлов чуть притормозил своего начштаба.

— Понял теперь? — прошептал он, кивая в сторону идущего впереди летчика. — Не мог я ничего сказать. Понимаешь, не мог, — тот согласно кивнул. — Меня же в Москву вызывали после того самого рейда…, — Пантелеев вновь кивнул головой. — Сам товарищ Сталин попросил помочь, — в этот момент в его словах прозвучала ничем не прикрытая гордость — гордость за свой отряд, своих товарищей и за себя. — Говорил, что кроме нашего отряда здесь больше никого нет…

— Думаю, готовиться большое наступление, — тоже зашептал Алексей, отталкивая от своего лица очередной куст орешника. — И сюда стягиваются все партизанские соединения. Понимаешь, какой кулак будет?!

— Нет, Леха, — отрицательно качнул головой Василий Иванович. — Не наступление это. Здесь что-то другое…, — вдруг он шепотом выругался и остановился. — Какой же я дурак! — буркнул он. — Какое наступление, Алексей?! Ты же знаешь что здесь твориться последние месяцы. Да, немцы тут мрут как мухи… Радист говорит, немчура в открытую пятки смазывают. Понимаешь? Вон, смотри! — он рукой лихо очертил полукруг вокруг себя. — Да тут еще пара месяцев назад их было как блох на собаке. Гарнизон на гарнизоне! Да сечевиков целая туча… А сейчас все! Нет, никого!

Кожанка летчика уже практически исчезла за деревьями, которые стали буквально врастать друг в друга.

— Теперь товарищ Сталин сына сюда направил, — Козлов словно рассуждал вслух. — Это же переговоры! — Пантелеев, ставший начальников штаба по причине давней дружбы с командиром, звезд с неба не хватал, но очевидные вещи понимал прекрасно. — Похоже тут крупная шишка со стороны немцев будет…

106

— Ну чо, хлопче, боязно? — обернувшись, хриплым голосом спросил один из провожатых — мужчина лет тридцати — сорока с довольно большой бородой. — А?

До этого вся группа шла молча… Обстановка, мягко говоря, не располагала к разговору. Довольно наезженный тракт вел через «Пожарище», которое выглядело именно на заглавную букву «П». Вокруг них спутанными рядами стояли изуродованные деревья — угольно черные с неприятным зеленоватым отливом кое-где подернутые серым налетом, утончающиеся к самому верху. На них почти не осталось веток: вся мелочь сгорела, а те что остались, вызывающе торчали в разные стороны. Это уже были не деревья! Это были похоронные свечки, приготовленные безумцем для сатанинских шабашей.

Каждый шаг сопровождался хрустом прогоревших до состояния углей веток. Мелкая серая взвесь поднималась в воздух и сразу же оседала на обувь шагавших людей.

Вряд ли кто из них был знаком с безумными по своей выразительности картинами Иеронима Босха — «Страшный суд Апокалипсис», «Низвержение грешников», «Адская река» и т. д., которые очень ярко могли бы передать угнетающий дух окружающего людей места. Иссиня-зеленая чернота медленно смыкалась вокруг дороги, заставляя людей неосознанно ускорять шаг, а угольная пыль, кружащаяся вокруг, делали их самих похожих на чертей из картин безумного творца. Тишина, чуть разбавляемая хрустом, становилась похожей на что-то осязаемое и вещественное, которое можно было трогать руками или наоборот, которое могло прикоснуться к идущему самым последним…

Люди тревожно оглядывались по сторонам. Давящее чувство не отпускало…

— Слышь, хлопче, тебе говорю? — раздался хриплый голос. — Труханул что ль?

Василий дернулся, отрывая глаза от очередного выгоревшего до черноты дерева. До него, наконец, дошло, что обращались к нему. Больше никого подходящего возраста среде них не было.

— Нормально, — ответил летчик, унимая дрожь в теле. — Сухой вроде…, — посмотрел он в глаза говорившего. — Не обделался.

Тот в ответ хрипло рассмеялся. И смех был таким, что сразу было не понятно — то ли ему было, действительно, смешно, то ли, наоборот, до коликов в животе страшно.

— Замолкни, Гнат! — их нагнал второй провожатый и залепил своему товарищу затрещину. — Сколько раз тебе было сказано, неча ржать как лошадь на пожарище. Не хорошо это. Не любит Он этого…, — мужичок в мгновения спал с лица — бледность разом сменила красные пятна. — Понял, блазень?! — тот дернувшись от него как от огня, закивал словно «китайский болванчик».

— А вы тоже помалкивайте, — негромко произнес он в сторону остановившихся партизан. — Чай не дома. Ясно?! — те пробурчали что-то в ответ.

…Пожарище протянулось километров на пять — шесть, на протяжении которых небольшую группу людей сопровождала все та же унылая картина. Первые признаки того, что их путь подходил к концу, появились внезапно. Казалось бы монотонная чернота должна была тянуться бесконечно… Но, вдруг, то тут то там из под выжженной земли показались крошечные ростки зелени. Робкие нежные стебельки испуганно вылезали на свет и, казались, сами удивлялись своей смелости.

— Вот, хлопчики, скоро и на месте будем, — тихо произнес Гнат, показывая вперед. — Посмотрите на наше жилье-былье.

Через несколько сот метров пожарище внезапно закончилось и закопченные головешки сменились высоченными деревьями, едва опаленными огнем. Контраст между мертвой словно кладбищенской землей и цветущим и полным жизни лесом был столь разительным, что люди сами того не осознавая замедлили шаг.

— Да уж, — только и смог выдавить из себя командир бригады. — Жизнь…

Из-за одного из деревьев, стеной выстроившихся впереди, выскочил невысокий мальчишка в ладно сидевшей на нем красноармейской форме, и увидев, их закричал:

— Идут! Дедушка Мирон, идут! Идут!

— Не кричи, Олесь! — как-то так внушительно одернул его, появившийся рядом с ним старик. — Сам вижу. Давно вас ждем, — произнес он, уже обращаясь к ним. — Давайте в лагерь. Там поешьте чем Бог послал, — и сразу же добавил, не давай им опомниться. — А ты, к Отцу иди, — вдруг его палец вытянулся в сторону опешившего Василия Сталина. — Разговор у него к тебе есть.

— Что здесь происходит? — мгновенно ощетинился Козлов, не понимая что происходит; данные ему в Москве инструкции заканчивались ровно на этом месте. — Почему Василий Иоси…

— Все в порядке, Василий Иванович, — успокаивающе проговорил Сталин, смотря ему в глаза. — Ваша задача выполнена, теперь должен действовать я, — в глазах комбрига появилось понимание. — Так надо, Василий Иванович, так надо… Переговоры, мать их…

Козлов изумленно посмотрел на своего начштаба, который судя по всему оказался прав. «Значит, действительно, будут переговоры, — он был поражен до глубины души. — Не уж-то немцы решили договориться… Это что, войне конец?! — все еще неверяще смотрел он то на начштаба, то на Сталина. — Войне конец…». С трудом взяв себя в руки, он понимающе кивнул Василию и пошел за стариком.

— Поглядим, поглядим, каков ты…, — тихо бормотал Сталин, выходя на небольшую поляну с кострищем посередине.

— Зверь?! — спросил вдруг мягкий голос, взявшийся словно из не откуда и висевший в воздухе. — Ты хотел сказать — зверь? Так ведь?! — Василий, до сих с трудом верил в то, что ему рассказал его отец. — Не дергайся? Я Лес! Здесь я везде и вроде как нигде…

Сталин замер и молча, продолжал всматриваться то в ствол дерева, то в его листву. А как еще он должен был поступить? С ним разговаривает Лес! Это самый настоящий Лес, с тысячами деревьев, сотнями тысяч кустарников, с бесчисленным количеством листочков! Он что, должен был сделать вид, что это совершенно естественно?! Или может вскочить и с безумными воплями начать бегать вокруг дуба?

— Да…, — прошептал Василий, садясь на сложенную в несколько раз скатку. — Отец говорил, но …, — перестав дергать головой, он со странным выражением в глазах окинул взглядом раскинувшийся перед ним дуб. — Это просто немыслимо!

Он, летчик, не раз смотревший в глаза смерти, себя просто не узнавал. Василий был ошарашен!

— Нам о многом нужно поговорить, — голос словно возникал у него прямо в голове. — Об очень многом, Василий. О войне, о семье, о предательстве…, — на миг опустилась тишина, все звуки словно накрыло непроницаемым куполом. — Ты можешь простить предательство, Василий?

П-р-е-д-а-т-ел-ь-с-т-в-о! Прозвучавшее слова каждой своей буквой, звучавшими в его голове звуками, отдавалось в нем. В этот момент время будто остановилось, и Сталин вновь услышал голос своего отца. «Васька, прежде чем, поедешь, ты должен знать вот что…, — он тяжело вздохнул. — Мы плохо поступили с ним. Очень плохо…, — в его голосе слышалась искренняя горечь от совершенно. — Так как мы поступили, друзья не делают… Я бы не простил, если бы был на его месте. Такое сложно простить».

П-р-е-д-а-т-ел-ь-с-т-в-о! Как много в этом слове приторного и гадкого, которое пристает к тебе словно смола! «Он нам верил, Васька. Понимаешь меня, верил нам. Помогал. Доверил свою семью…, — он снова тяжело вздохнул. — Думаю, он все знает…, — он многозначительно посмотрел на Василия. — Там все может случиться — все, что угодно, — Василия прочитал в его глаза и то, что он не договорил».

— Предательство сложно простить, — прошептал он, сжимая кулаки. — особенно, если боль тебе причин близкий человек.

— Да… Сложно, — согласился с ним Лес. — Очень сложно… Ты раскрываешься весь без остатка, отдаешь все свое, а кто-то…, — вновь прозвучала многозначительная пауза.

«Мы хотели перестраховаться, сын, — Сталину тяжело давался весь этот разговор, ведь дело было не столько в том, что он признавался в сделанной ошибке, сколько в том, что он своими собственными руками посылал сына фактически на смерть. — Этот … Лес становился слишком силен. Его возможности стали нас пугать… Да! Мы испугались, что он заберет все! — ТАКИМ отца Василий еще никогда не видел. — Мы должны были что-то делать!».

— Ты понимаешь о чем я говорю? — Василий медленно кивнул. — Я готов все забыть, но …, — в воздухе повисла тишина. — Но тебе придется остаться здесь, — Василий вновь кивнул головой. — И все время быть здесь.

Василий молча кивнул снова. «Все время быть здесь, — фраза молотом отдавалась в его висках. — Идет война… А я должен быть здесь. Прятаться в лесу ото всех, — он тяжело вздохнул и, запрокинув голову далеко назад, посмотрел на просвечивающее сквозь ветки нависающего над ним дерева небо. — Это значит бросить все… Семью, друзей и … Небо! — курчавые облака медленно плыли в смой высоте. — Небо… И совсем не летать». Он опустил голову и с горечью посмотрел на свои руки. Длинные узловатые пальцы с темными частичками въевшегося в кожу металла и масла сами собой потянулись к воображаемой ручке управления. Словно наяву Сталин ощущал ревущую мощь готовой к взлету машины. По телу пробежала дрожь, следом жидкий огонь заменил собой кровь … Адски захотелось прыжком вскочить на ноги. Ощутить как сильное и молодое тело рвется вперед и лететь — лететь далеко-далеко, высоко-высоко…

— Любишь летать? — узнаваемый голос мгновенно выбил его из этого божественного забытья. — Высоко в небе, где лишь один ты, где крылья стремительного самолета режут воздух как острый нож, где от очередного маневра захватывает дух и сердце так и норовит выскочить из груди… Так ведь?

Сталин кажется впервые с момента их встречи улыбнулся.

— Да, именно так, — прошептал он, стряхивая с себя оцепенение. — Лететь также быстро, как молния; лететь также высоко как ангел, — вот он уже улыбался во весь рот. — Это же такое наслаждение! Полет…, — шептал он. — Да, что ты знаешь!

Дуб зашелестел листвой словно пытаясь поспорить с утверждением летчика.

— А ты хочешь летать еще быстрее и выше? — Сталин замер, едва до него дошел смысл слов, сказанных, по-истине, дьявольским искусителем. — Хочешь прыгнуть выше своего предела? — со стороны могло показаться, что он даже дышать перестал. — Перед тобой может открыться такое, что даже сказки, читаемые детям на ночь, покажутся явью.

Это был волнующий момент! Человеку, который уже почти смирился с потерей семьи, друзей, своего образа жизни, предложили исполнение одной из своих самых сокровенных мечт… Сказочному медведю-сладкоежке пообещали вкуснейшего, просто божественного, меда; интеллигенту-библиофилу — редчайшую книгу на планете; фанатику автомобилей — авто его мечты… А летчик от Бога может получить возможность летать не взирая на любые ограничения — физические¸ психологические…

— Как это нет предела? — хриплым голосом спросил Василий, какой-то частью себя ощущая как вспотела его спина. — Предел есть всегда и у всех. У человека, у самолета…, — он боялся поверить в то, что ему, действительно, предлагают «полет без границ».

…Предел есть всегда. Это правило Сталин-летчик знал, как свои пять пальцев. Боле того, страшным переломом трехлетней давности оно намертво впечаталось в его сознание.

— Ха-ха-ха, — странный звук, которые прошелестел в его голове, однозначно был смехом. — Предел есть у человека, у такого человека, как ты! Ты слаб. Тебе нужен воздух, тепло, вода и многое другое, без чего твое тело не выживет. При резких маневрах самолета ты можешь потерять сознание, запаниковать…, — каждым словом Василия тыкали во все новые и новые недостатки человека. — Поэтому ты прав, у человека обязательно есть предел. Но все может стать совершенно иным… Твое тело перестанет быть слабым. Потребность в воде и пище снизится в разы.

— Я хочу летать, — едва эти слова вырвались у Василия, он понял, что бесповоротно поверил во все, что ему рассказывали и обещали. — Я хочу летать так, как ты говоришь! — он понял, что ради настоящего полета пойдет на такое, что раньше ему не пришло бы и в голову. — Летать…

108

4 августа 1942 г. Воронеж. Чижовский плацдарм.

Странное, кажущееся нереальным, затишье длилось уже второй день. После тридцати пяти дней непрерывных артобстрелов, бомбардировок, боев, нередко доходивших до рукопашных схваток, Чижовский район, как и весь Воронеж, напоминал развалины залитого лавой Помпей. От небольших одноэтажных частных домов, которыми преимущественно и был застроен район, почти ничего не осталось. На сколько хватало глаз возвышались лишь редкие остовы, похожие на гнилые клыки неведомого поверженного гиганта. По земле стелился черный удушливый дым, застилавший горьким покровом и неубранные тела советских и немецких солдат, и глубокие воронки от снарядов дивизионных гаубиц, и сгоревшие остовы некогда грозных машин.

— Не спишь, старшина? — улыбнулся молодой лейтенант, увидев застывшего у бруствера часового. — Добро… Бди, — прошептал он. — А то что-то тихо больно… Аж уши режет.

Старшина проводил взглядом седую голову, исчезнувшую в блиндаже комбата, и вновь устроился на наблюдательном пункте.

— Тихо, — шептал Голованко одними губами, зорко осматривая прилегавшие к окопам развалины какого-то дома. — Вон и командование зашевелилось, — В блиндаж нырнул и комроты-2 — загорелый до черна грузин.

Сводные подразделения 6-ой стрелковой дивизии продолжали удерживать плацдарм. За последние дни непрерывных боев личный состав подразделений так часто менялся, что отдельные роты и полки включали в себя бойцов совершенно разных родов войск. Так, в роте, где служил Голованко, были и спешившиеся танкисты 110-й танковой бригады, лишившиеся машин в последних боях, и бойцы 287-о полка внутренних войск НКВД, приданные пару недель назад им в усиление, а даже пара летчиков, которых никак не удавалось отправить в тыл.

— Почему до сих пор не выяснили? — до старшины донесся зычный ор комбата — крупного мужика с вечно красным лицом, которое в момент недовольства его хозяина становилось просто багровым. — Что?

Глянув по сторонам, Голованко сделал пару шагов в сторону штабного блиндажа. Вход в него прикрывался свесившейся шинелью, из-за которой изредка доносились крики особо ярых командиров.

— … олову оторвут! А у них нет данных! — старшина понял, что причиной суеты начальства было непонятное затишье, которое держалось уже пару дней. — Где…нные? Уже сорок восемь часов прошло, а вы…! — об стену что-то с грохотом ударилось.

«Действительно, непонятно, — подумал Голованко, продолжая прислушиваться к звукам из блиндажа. — То, как бешеные лезли вперед, то тихо, как в морге… Может, паскуды, готовят что?».

— … Бегом! — вопль вновь разорвал воздух.

Из блиндажа вынырнул взмыленный лейтенант и сразу же наткнулся на часового.

— Так, старшина. Другого на пост, — ошалелыми глазами вцепился он в него. — А сам в расположение! Готовь группу. Приказано в поиск выходить! Давай, давай, батя как с цепи сорвался…, — он дернулся было в противоположную сторону, но резко остановился. — К 13.00 готовь. Я за пайком.

Особая группа была готова уже через десять минут. Шесть человек, негромко переговариваясь, выстроились около одного из домов, которые прямым попаданием снаряды был превращен в кучу битого кирпича и дерева. Почти все шестеро, как на подбор, невысокие и коренастые. Разведчику, ведь главное что? Скрытность! Незаметность!

— Вот спецпаек, — вернувшийся лейтенант кинул старшине вещмешок. — Недавно завезли. Разбирайте.

— «Второй фронт»? — спросил Голованко, намекая на американскую тушенку.

— Нет, — буркнул командир, тоже натягивая на себя маскхалат. — Наши делают… Все, пошли.

Несколько секунд он постоял перед бруствером, словно набирался смелости, а потом резким подтянулся и перекатился в сторону остатков здания, где и занял позицию. Следом за ним пошли и остальные.

Лежащее перед ними пространство еще недавно было плотно застроено частными домишками с многочисленными пристройками. В том месте, где они сидели, постройки сохранились несколько лучше чем в других местах. Здесь еще можно было наткнуться на несколько стоявших прямо стен, за которыми так удобно прятаться.

— Смотреть в оба, — прошептал лейтенант, не оборачиваясь. — Неделю назад здесь снайпер лютовал.

Те полкилометра, которые их отделяли от немецких позиций, они прошли часа за три. Идти пришлось буквально на карачках, пробираясь через обугленные скелеты зданий, держащиеся «на честном слове» остовы массивных печей, многочисленные трупы немецких солдат.

Лейтенант сделал предупредительный знак рукой. Все мгновенно замерли в очередной воронке.

— Впереди траншея, — он привалился к стенке воронки. — Немцев не видно, — недоуменно продолжил он. — Кажется на востоке пулеметное гнездо. Можно попробовать вдоль забора проползти. Там мертвая зона похоже, — он вновь высунулся. — Старшина, давай первым. Потом я. Остальным ждать.

Стараясь слиться с землей, Голованко медленно перебирал ногами и руками, извиваясь как ящерица. Возможно со стороны это и выглядело смешно, но ему самому было далеко не до смеха. То недоразумение, которое когда-то было полноценным забором, сейчас вряд ли бы остановило и черепаху. Он прекрасно понимал, что любой мало мальски внимательный взгляд, брошенный каким-нибудь зевающим немцем, мог быстро поставить крест на всей их группе.

«Еще немного, — подбадривал он сам себя, намечая видневшийся контрольный рубеж. — Вот… Теперь нож». Согнув ногу, в голенище сапога он нащупал рукоятку финки. На несколько секунд он весь превратился в слух, пытаясь понять есть ли кто-нибудь по близости. «Ну, пошла, родимая, — с очередным ударом сердца, он перевалился внутрь траншеи».

— Бог мой! — едва сдержал вскрик он, свалившись на окровавленное месиво трупов немецких солдат.

Почти сразу же следом свалился и лейтенант, которого он еле успел удержать от падения в самый центр кучи.

— Ты, что командир? — тот скрючился возле закутка, который образовывал поворот траншеи. — Давай, родной, вставай! — посеревший лейтенант несколько минут явно был не бойцов — его бурно рвало. — Вот тебя развело-то…, — пробормотал Голованко, осторожно заглядывая за поворот. — Вроде никого… Лазарет у них где рядом что-ли?

Он присел на корточки возле одного из трупов и прикладом оттянул ворот кителя. От нажима черноволосая голова опрокинулась на бок и стала видна большая рана в виске солдата.

— Чего-то я не пойму, командир, почему их сюда складывают? — недоуменно пробормотал старшина, посмотрев на приходящего в себя лейтенанта. — В тылу места что-ли нет. Они ведь хоронят всегда… Не успели что-ли? Или не кому? — произнес он и сам усмехнулся своему предположению.

— Потом, Сергеич, подумаем, — прошептал командир, проверив автомат. — Давай-ка, пошуршим тут немного, пока тихо… А потом и ребят вызовем.

Однако, остальных им пришлось позвать почти сразу, так как с первых же минут осторожных поисков выяснилось, что первая линия окоп была полностью покинута. Вся группа почти час лазила по ровным, обшитым деревянными реечками, окопам, замирая от каждого шороха. Во встречающихся по пути блиндажах, оборудованных не хуже деревенских домов, было все перевернуто вверх дном. На полу валялись личные вещи, какие-то остатки обмундирования, засохшие галеты. В одном и блиндажей, судя по убранству офицерском, группа задержалась на долго.

— И кто мне скажет, что это такое? — произнес риторический вопрос командир, глядя на буквально растерзанного автоматными очередями майора, валявшего на каком-то топчане.

— Человека три — четыре палили, — проговорил старшина, пиная носком сапога разбросанные гильзы. — Да еще в упор. Счеты сводили что-ли… Или что-искали. Вон, похоже копались в офицерских вещах.

Лейтенант нагнулся и поднял планшет, который лежал под головой майора.

— Пустой, — буркнул он, выкидывая его обратно. — Так, старшина бери двоих и дуй дальше. Надо выяснить, что там! Деваев! Ты мухой к комбату и все расскажешь ему, что тут видели. Пусть пришлет кого-нибудь. А мы тут дальше пошукаем.

Забрав двоих бойцов, Голованко пошел в сторону небольшой рощицы, которая жидкими деревьями маячила метрах в двухстах. Он нюхом чуял, что там просто обязано быть что-нибудь.

— Кухня, — прошептал он, едва они поднялись из низины и подошли к первым деревьям. — Харчи готовили здесь, — на небольшой поляне расположились пара длинных столов, сбитых из крупных досок. — Бак холодный. Мишаня, давай проверь есть там что-нибудь?

Один из бойцов — заросший до самых бровей мордвин — буквально взлетел на бак и уже через секунду докладывал:

— Каша, товарищ старшина. Дня три — четыре ей, не больше… Ух-ты, товарищ старшина, склад кажется.

Мордвин, углядевший с бочки, невысокое строение, накрытое маскировочной сеткой, кубарем слетел на землю и понесся проверять свою догадку.

— Сергей, на фланг, подстрахуй этого болвана, — старшина, передернув затвор, осторожно пошел вдоль тропинки. — Я отсюда зайду.

Третий боец расположил пулемет под колесом бочки и улегся рядом. Позиция была роскошной. Сзади пустая траншея, а впереди — все, как на ладони.

— Взяли же в группу дурака, — со злостью шептал Голованко, чувствуя себя как на иголках. — Шлепнут же… Вот, черт!

Радостный разведчик как черт из табакерки из склада. На его довольной роже была написана такая радость, что старшина даже растерялся. Обеими руками он обнимал какой-то таз, битком набитый всякого рода коробочками, консервами и бутылками.

— Товарищ старшина, товарищ старшина, — закричал он, дергая все это время плечом сползавший на землю автомат. — Это же склад. Жратвы столько, чт…

Неожиданно раздался сухой гулкий выстрел и удивленный мордвин замер на какие-то секунды. Тазик накренился и из него посыпались продукты. Пальцы бойца разжались и таз упал на землю вместе со всем своим содержимым.

— Товарищ старшина, внутри он, паскуда, — заорал третий. — Сейчас я его сниму, — сразу же загрохотал пулемет.

— Черт! Стой! Прекратить стрельбу! — заорал старшина. — Он живым нужен. Хватит, я сказал!

Орал это он уже на ходу, пробираясь в это время к склады через невысокие кусты.

Здание выступало из земли почти на метр. Из под маскировочной сетки выглядывала массивная каменная кладка и перекладины крыши. Машинально все это отметив, Голованко медленно прошел вдоль стены. До входа осталось несколько сантиметров.

— Эй, Фриц, хенде хох! — крикнул он в сторону прохода. — Слышишь? Хенде хох! Не тронем мы тебя, — послышалось какое-то шебуршание. — Выходи! Гранату кину, слышишь? — после этих слов вновь раздался какой-то странный шум и что-то упало.

— Ну, дери тебя за ногу. — прошептал Голованко, осторожно заглядывая за угол стены. — Где же ты там?

Оказалось, немец все-таки решил драться до конца. Судя по следам он полз к выходу и тянул за собой карабин.

— Сергей, давай сюда. Тут он, — старшина ногой перевернул тело на спину и прислушался. — Жив, сволочь! Чего глаза вытаращил? — привалившийся головой к стене немец, блестел белками глаз. — Где остальные? Где все? Слышишь, пень с глазами? Спроси-ка ты его, а нет у меня больше мочи глядеть на него…

— Wo die übrigen Soldaten? (пер. с нем. Где остальные солдаты?) — чуть помедлив, спросил второй разведчик. — Wir versprechen dir das Leben. Sage, wo die übrigen Soldaten? (пер. с нем. Мы обещаем тебе жизнь. Скажи, где остальные солдаты?).

Немец поднял на него свои глаза и облизал потрескавшиеся до крови губы. Он выглядел изможденным. Темные, почти черные круги под глазами. Свалявшиеся волосы на голове. Впалые щеки.

— Ich werde alles sagen. Nur gestatten Sie für den Gott, zu trinken! (пер. с нем. Я все скажу. Только ради Бога, дайте попить!) — хриплым голосом прошептал он, глядя на фляжку бойца. — Ich trank schon zwei Tage fast wessen aß (пер. с нем. Я уже почти два дня ничего не пил и не ел).

— Товарищ старшина, немец воды просит. Говорит, два дня ничего не ел и не пил, — с недоумением перевел Сергей. — Да, точно. Два дня не пил воды.

Старшина машинально отстегнул свою фляжку и дал лежащему солдату, который, открыв крышку, начал жадно пить.

— Товарищ старшина, смотрите, — разведчик кивнул головой на видневшиеся внутренности склада. — Здесь же полно еды. Вон консервы, галеты. Здесь вино… Как же так? — они оба не сговариваясь вновь уставились на немца.

Тот с трудом оторвался от фляжки.

— Danke. Sie haben mich gerettet (пер. с нем. Спасибо. Вы меня спасли), — негромко произнес он без всяких хрипов в голосе. — Ich werde Ihnen alles erzählen (пер. с нем. Я вам все расскажу), — он расстегнул ворот кителя, стягивавший его шею. — Sie sind weggegangen. Kurt, Otto, Herr Leutnant Fischer… Alle… Haben Herrn des Majors erschossen und sind weggegangen. Ich sagte ihnen, dass man so nicht machen darf! (пер. с нем. Они все ушли. Курт, Отто, господин лейтенант Фишер… Все… Застрелили господина майора и ушли. Я говорил им, что так делать нельзя!).

— Его товарищи ушли, — негромко переводил Сергей, не спуская глаз с немца. — Все ушли. Даже лейтенант Фишер. Сначала они застрелили майора.

Немец вновь приложился к фляжке и благодарно кивнул старшине, от чего тот скривился.

— Es ist der Gott bestraft uns für unsere Übeltaten! (пер. с нем. Это Бог наказывает нас за наши злодеяния!), — фанатичный огонек зажегся в его глазах. — Wir schufen solches, dass er nicht ertragen hat! Schnitten, vergewaltigten, töteten! Wir wie die wilden Tiere! Nein! Nein! Wir schlechter als Tiere! Jener töten sich ähnlich niemals! (пер. с нем. Мы творили такое, что он не выдержал! Резали, насиловали, убивали! Мы как дикие звери! Нет! Нет! Мы хуже зверей! Те никогда не убивают себе подобных!).

— Нас проклял бог, — продолжал разведчик. — За наши злые дела. Мы совершали убийства, насилие… Was ist los? (пер. с нем. Что случилось?).

Тот что-то продолжал бормотать, время от времени закатывая глаза и сверкая белками. Это продолжалось до тех пор, пока потерявший терпение старшина не пнул немца по раненному колену.

— Bei uns sagen darüber seit langem, dass die Russen irgendwelche neue Waffen verwendet haben… Das Kommando von uns verbirgt. Aber Sie verstehen, der soldatische Rundfunk schweigt nicht. Sagten, was es im Süden schon keine ununterbrochene Front gibt und auf Hundert Kilometer blieb es keines deutschen Soldaten übrig. (пер. с нем. У нас давно говорят о том, что русские применили какое-то новое оружие… Командование от нас все скрывает. Но вы понимаете, солдатское радио не молчит. Говорили, что на юге уже нет сплошного фронта и на сотни километров не осталось ни одного немецкого солдата), — все это время он со страхом смотрел на старшину. — Uns sagten, dass diese Waffen die furchtbare Krankheit herbeirufen. Von ihr werden die Tiere verrückt, und die Menschen verfaulen lebendig buchstäblich. Niemand wusste genau! Es gingen nur ein Gerüchte… Das Kommando schwieg (пер. с нем. Нам говорили, что это оружие вызывает страшную болезнь. От нее животные сходят с ума, а люди буквально гниют заживо. Никто не знал точно! Ходили лишь одни слухи… Командование молчало).

— Товарищ старшина, он говорит, что советские войска применили какое-то новое оружие, — усмехаясь проговорил Сергей. — От него, мол, немцы заразились чем-то очень страшным… Его товарищи говорили, что на южном направлении эта болезнь очистила от немцев несколько сот километров фронта.

— Ich betrüge nicht. Nein! Bei uns sie nennen die russische Lepra oder die Verdammnis Stalins (пер. с нем. Я не обманываю. Нет! У нас ее называют русская проказа или Проклятье Сталина), — с возмущением произнес он, видя что ему не верят. — Sieben Tage rückwärts ist der Soldat der ersten Klasse Gajer krank geworden. Er lebte im dritten Unterstand. Erstens niemand sogar nachdenken konnte nicht, dass es die das Krankheit ist. Über, Gott! Wie es furchtbar war! Im Lazarett dachten, dass es nur das Unwohlsein… Aber auf den zweiten Tag sein Anfang, von irgendwelchem von den weißen Geflechten zu zerreißen. Niemand wusste dass diesen solches! Und später hat angefangen… Noch ein Ist, sowohl zweiten, als auch dritten krank geworden… Der Major hat die Quarantäne erklärt und hat verboten, die Leichen der gestorbenen Soldaten zu verbrennen. Er sagte, dass der Brandgeruch hilft, sich die Krankheiten zu erstrecken (пер. с нем. Семь дней назад заболел рядовой первого класса Гайер. Он жил в третьем блиндаже. Сначала никто даже подумать не мог, что это та самая болезнь. О, боже! как было страшно! В лазарете думали, что это лишь недомогание… Но на второй день его начало рвать каким-то белыми жгутами. Никто не знал что это такое! А потом началось… Заболел еще один, и второй, и третий… Майор объявил карантин и запретил сжигать трупы умерших солдат. Он говорил, что гарь помогает распространяться болезни…).

С каждым новым словом, которое ему успевал перевести Сергей, старшина все более мрачнел. Все начинало приобретать совершенно другой оборот!

— Vier Tage rückwärts blieb es uns nur zwei Zehn der Mensch übrig. Sie verstehen? Aus dem ganzen Bataillon — zwei Zehn der Mensch?! Der Major wollte nicht weggehen. Sagte, dass die Hilfe bald kommen wird, dass der Führer uns nicht abgeben wird, dass die neuen tollen Waffen in die Truppen gleich handeln werden… Gott! Mir scheint schließlich er ist verrückt geworden… Wenn er verzichtet hat, wegzugehen, haben es in seiner eigen землянке einfach erschossen! Die ganze Welt ist verrückt geworden! (пер. с нем. четыре дня назад нас оставалось всего лишь два десятка человек. Вы понимаете? Из всего батальона — два десятка человек?! Майор не хотел отходить. Говорил, что скоро придет помощь, что фюрер нас не оставит, что новое супер оружие вот-вот поступит в войска… Боже! Мне кажется в конце концов он сошел с ума… Когда он отказался отходить, его просто застрелили в его же собственной землянке! Весь мир сошел с ума!), — чувствовалось, что немец вот-вот разрыдается. — Ich wollte mit allen auch gehen. Aber bei mir der Befehl! Ich sollte das Lagerhaus beschützen… Ich konnte einfach nicht! Sie verstehen?! Ich sollte diesen чертовый das Lagerhaus beschützen! Ich blieb… Und später habe ich verstanden, dass alle Lebensmittel und das Wasser verseucht sind… Sie darf es ist nicht! Genau! Sie konnten das alles vergiften. Sowohl das Wasser, als auch die Lebensmittel, und die Luft! Alle! Sie die Mörder! Die Mörder! (пер. с нем. Я тоже хотел идти со всеми. Но у меня приказ! Я должен был охранять склад… Я просто не мог! Вы понимаете?! Я должен был охранять этот чертовый склад! Я остался… А потом я понял, что все продукты и вода заражены… Их нельзя есть! Точно! Все это вы смогли отравить. И воду, и продукты, и воздух! Все! Вы убийцы! Убийцы!), — последние слова он буквально выплюнул в лицо разведчикам.

109

Невысокий, среднего роста человек в ладно подогнанной форме, мягко захлопнул дверь автомобиля и сразу же сел на переднее сидение. Едва он занял свое место, как небольшой кортеж тронулся.

Власик (Власик Николай Сидорович, 1896 г. рождения, с 1931 г. возглавил личную охрану В.И.Сталина) прекрасно понимал, что ехать в Тимирязьевскую академию для того чтобы лично передать благодарность сотрудниками учреждения за внесенные в фонд Победы средства, было совершенно необязательно. «Раньше Хозяин так не делал, — размышлял он, продолжая контролировать дорогу. — Несколько строчек в газете всегда хватало… А тут всех на уши на ночь глядя.»

— Коля, — вдруг раздался голос Сталина, в котором отчетливо прослеживались нотки веселья. — Чего нахмурился? Знаю, что не одобряешь поздние поездки. Но надо, Николай, надо. Да, сейчас и не сорок первый…

«Точно! — ойкнуло в груди Власика. — Не просто так едем». На мгновение он пожалел, что не привлек дополнительной охраны.

— Ничего, долго там не будем, а то меня Ситанка (прозвище, данное В.И.Сталиным своей дочери, Светлан) сегодня на даче ждать будет, — продолжил он. — Поблагодарим ученых, да посмотрим, что они нам покажут…

Последняя фразы прозвучала так двусмысленно и многообещающе, что начальник охраны вновь тяжело вздохнул, понимая, что предстоит бессонная ночь.

Автомобиль мягко затормозил перед громадой здания, очертания которого еле угадывались из-за маскирующих его конструкций.

— Все-таки неплохо у нас господа жили, — пробормотал Сталин, выходя из машины. — С размахом…

Мешковатая ткань и фальшивые конструкции не могли скрыть красоту монументально здания — бывший господский дом в стиле барокко Петровско-Разумовского имения, где в настоящее время размещалась сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева (одновременно являвшаяся вузом Норкомзема). Большие арочные окна смотрели на приехавших забитыми досками проемами, словно с трудом победивший в бою великан. На втором этаже угадывалась встроенная колоннада, придававшая зданию изящный, тянущийся в небо, вид.

— … Дорогие товарищи! — чуть позднее в большом зале академии собрался весь оставшийся коллектив — чуть более ста человек. — В эти тяжелые дни весь советский народ, начиная с колхозника-чабана в далеком узбекском селе и заканчивая заслуженным академиком в едином порыве выступили против захватчика. Каждый из вас своим трудом приближает этот радостный для всех нас день — день Победы, — десятки глаз не отрываясь смотрели на невысокого человека за трибуной, который в эти годы олицетворял для них сражающуюся страну. — … Выражаю коллективу академии высшего учебного заведения свою искреннюю благодарность не только за внесенные фонд Победы немалые средства, но и за самоотверженный труд и несгибаемую волю!

Едва он сделал небольшую паузу, как зал взорвался. Вставшие с мест люди аплодировали и этот звук, отражаясь от сводов зала, многократно умножался.

— Знаете, — неожиданно продолжил он, когда аплодисменты начали стихать. — Я уверен, что когда мы разобьем врага и уничтожим его логово, наша советская наука сумеет не только не только догнать, но и превзойти достижения капиталистической науки за пределами нашей страны. Пока у нас есть такие люди, — он открыто посмотрел в зал, — которые жертвуют последним ради общего блага, наша страна всегда будет идти вперед!

Аплодисменты вновь взорвали зал.

— А теперь, Василий Сергеевич, показывайте то, о чем вы так восторженно рассказывали, — едва собравшиеся разошлись Сталин обратился к директору академии. — Посмотрим, посмотрим, что такое нельзя было показать в Кремле…

— Сюда, товарищ Сталин, — полноватый, с чуть седеющими волосами профессор Немчинов по привычке хотел придержать гостя за локоть, но поймав взгляд Власика, мгновенно передумал. — Прошу в нашу лабораторию.

Довольно просторное полуподвальное помещение с небольшими окнами почти у самого потолка было жарко натоплено и ярко освещено. Едва внушительная делегация прошла внутрь, как директор сразу же плотно прикрыл обе двери.

— Вот, эта наша лаборатория, товарищ Сталин, — с гордостью Немчинов очертил рукой полукруг. — Здесь мы совместно со Всесоюзным селекционно-генетическим институтом (с 1936 г. его возглавлял Лысенко Т.Д.) выводим новые высокоурожайных сорта многих зерновых, ягодных и плодовых культур, а также адаптируем фруктовые культуры к климатическим и географически условиям регионов нашей страны.

Столы и длинные стеллажи были буквально заставлены специальными контейнерами с разного рода растениями, над многими из которых установлены мощные лампы, разнообразные приборы.

— И главное, товарищ Сталин, это те люди, благодаря которым у нас появились особо урожайные и морозоустойчимые сорта пшеницы и картофеля. Иван Исидорович Гунар, Леонид Викторович Панишкин и Татьяна Эриковна Цимбалист, — в самом центре буквально мраморными застыли три фигуры — худой и высокий как каланча грузин с выдающимся носом, миниатюрная девушка с большой копной волос и плотный паренек с веснушчатым лицом.

Сталин с любопытством посмотрел на троицу и пожал каждому из них руку.

— Товарищ Сталин, — первым из молодых ученых опомнился от ступора Гунар, тот самый грузин. — Это совершенно особый мир! — он быстро заговорил восторженным голосом — голосом, которым докладывают о выдающихся свершениях и великих победах. — Нам посчастливилось прикоснуться к новой, странице науки о растениях и даже может науке о человеке…Мы сейчас все покажем, — вдруг виновато произнес он, поймав брошенный на него укоризненный взгляд директора академии.

Сев на стоявшие рядом несколько стульев, Сталин переживал странное чувство, которое уже не первый раз посещало его. «Не от мира сего…, — трое молодых ученых монтировали на столе какую-то конструкцию. — Кажется так называли в семинарии таких людей. Это просто поразительно! Работая по двенадцать часов в сутки, не доедая, думать о новых открытиях… Железные люди! Хм, — он вдруг улыбнулся, вспомнив свою фамилию. — Настоящие люди!».

— Мне кажется… Мы думаем, — поправился Гунар, беря в руки какой-то горшок с растением. — что растение обладает зачатками сознания. Конечно же не в том виде, как высшие животные, но все же… Растения могут испытывать настоящие, подобно человеческим, эмоции — они сопереживают, испытывают страх, радость. Вот! Причиняя растению боль, мы фиксируем отчетливую его реакцию на данный раздражитель, — девушка подсоединила к одному из лепестков цветка несколько проводов, которые протянулись к массивному прибору, а потом стала водить зажженной зажигалкой возле стебля растения. — Прибор показывает, что растение испытывает определенную реакцию. К сожалению, насколько эта реакция близка к боли мы можем только догадываться.

Сталин чуть наклонился вперед, показывая свою заинтересованность увиденным. «Если они раскопали не только это, то у нас может появиться в разговоре с Лесом дополнительный козырь, — пронеслось у него в голове. — А козыри нам не помешают…».

— У нас зафиксированы десятки наблюдений за растениями, установленными в больницах, школах, заводских корпусах, — парень потянулся рукой за небольшой стопкой самых обычных тетрадок. — Выяснилось, что растения совершенно не выживают в палатах, где есть безнадежно больные или пациенты с тяжело переносимыми заболеваниям. В психиатрических отделениях рост растений приобретает совершенно странный, подчас неконтролируемый, характер…, — лицо у Власика в этот самый момент несмотря на всю его выдержку ясно выражало его оценку всего демонстрируемого и декларируемого — полное неверие и неприятие. — Более цветы быстро хирели, когда внезапно умирал человек, который за ними долгое время ухаживал. Вот… сейчас…, — он открыл одну из закладок в тетради. — Медсестра… Заикаина Вера Николаевна умерла, не приходя в сознание, после ранения грудной клетки осколков авибомбы. В ее комнате в течении нескольких дней засохли почти все растения, несмотря на то, что за ними ухаживали. Но удивительнее даже другое…, — третий ученый при этих словах вытащил из кармана перочинный ножик, отчего Власик резко дернулся к кобуре.

Глаза у Гунара расширились от неожиданности.

— Смотрите, смотрите, — зачастил он. — Как реагирует растение. Если причинить боль тому человеку, который за ним ухаживает. Давай, Леня! — третий из них медленно проводит лезвием ножа но тыльной стороне ладони, по которой сразу же протянулась кровавая дорожка и несколько капель упало на пол. — Вы видите, видите?! — торжествующе вскричал Гунар, указывая пальцем на небольшой экран прибора, где несколько раз сильно дернулась невесомая стрелка. — Нам еще непонятен сам механизм, но факт связи определенно установлен.

— Это интересно, — вдруг негромко произнес Сталин, вставая со стула. — Это действительно представляет научный интерес. А какая может быть польза от этих открытий на практике? — даже сейчас, когда Сталин знал многое такое, что этим самонадеянным молодым ученным даже и не снилось, он оставался прежде всего руководителем воюющего государства, для которого важность именно практическая ценность открытий и изобретений. — Вот сейчас? Что это может дать?

Странно, но этот заданный в лоб «неудобный вопрос» совершенно не обескуражил ученых. Позднее выяснилось, что именно этот критерий открытия — практическая полезность — они отрабатывали в первую очередь, пытаясь найти применения таких способностей растений.

— Товарищ Сталин сфера использования этого феномена огромна. Например, мы можем продемонстрировать, как использовать растения для разоблачения вражеских шпионов и диверсантов, — Сталин на мгновение замер; ему показалось, что он ослышался. — Благодаря тому, что наши приборы могут улавливать реакцию растений на эмоции человека, различать наиболее ярко выраженные из них, мы можем с довольно высокой степенью достоверностью говорить не только о настроении конкретного человека, но и о его намерениях…, — увидев, что интерес к его словам начала проявлять и охрана Сталина и другие его сопровождающие, парень сразу же оговорился. — Конечно, многое еще не до конца отработано и просчитано… Приборы не обладают достаточной чувствительностью, но … все это рабочие инструменты.

— Покажи, — от тщательно скрываемого волнения грузинский акцент Сталина проявился чуть сильнее чем обычно. — Как это работает.

— Нам … нужны три или лучше четыре добровольца, — неуверенно произнес Гунар, почему-то глядя не на Сталина, а на начальника его охраны. — Чтобы все это продемонстрировать.

После еле заметного кивка Сталина, Власик выбрал из сопровождающих четверых, а сам встал рядом с ними четвертым.

— Товарищи, нужно, чтобы там за дверью вы решили, кто из вас будет шпионом…, — голос Гунара дрогнул и зазвучал еще более нерешительно. — или диверсантом. Этот человек должен спрятать на себе какое-нибудь оружие и потом вместе со всеми зайти в лабораторию, — группа уже начала выходить, как ученый добавил. — Еще одно… Шпион, мне кажется, должен испытывать определенные эмоции, — он переводил глаза с одного охранника на другого. — Возможно даже сильные! Поэтому выбранный вами человек должен в помещении думать о чем-то плохом…, — в конце речи он чуть на шепот перешел, отмечая выражение лиц у охранников.

Сталин, наблюдая все эти приготовления, улыбался. Его определенно рассмешила двусмысленная ситуация, в которой оказались его собственные охранники. Действительно, охранники, долг которых защищать первое лицо государства, попали в ситуацию, где они должны выступать в совершенно противоположном качестве — в роли потенциальных убийц. Совершенно естественно, что это нервировало людей…

Сотрудники охраны, за исключением Власика, вытащили пистолеты и вышли из лаборатории.

— Ну, и задали вы задачку, — добродушно рассмеялся Сталин, с интересом разглядывая опутанное проводами растение. — Посмотрим, что же из этого выйдет.

Наконец, двери открылись и все четверо вошли внутрь. Кобура у Власика была открыта и оружия в ней не было, что сразу же было отмечено всеми.

— А теперь медленно пройдитесь возле цветка, — Гунар в очередной раз оглядел прибор и тянувшиеся к нему провода. — Не так быстро.

Бойцы начали осторожно подходить к столу. Бросаемые ими на цветок взгляды были отнюдь не дружескими, что сразу же отметил и прибор. Его стрелка совершала нервные и неглубокие броски, когда к цветку подходил очередной человек.

Третьим шел Власик, с волнением косившим глаза в сторону прибора. Стрелка вновь дернулась, но не сильно. Следом пошел последний — коренастый парень с чуть оттопыренными ушами. Едва последний приблизился к растению, как стрелка резко дернулась и задрыгала как сумасшедшая.

— Вот и поймали тебя, — с азартом произнес потиравший руки Сталин. — Раз и все!

Охранник при этих словах побледнел, словно он действительно был разоблаченный шпион.

— Это хорошо, товарищ Гунар! — довольно проговорил Сталин. — Это очень хорошее изобретение. И надо уже сейчас думать, как его использовать на фронте, — последнее он произнес уже даже не ученым, а своим сопровождающим. — А как вы считаете, товарищи, — тут он обратился к стоявшей у стола троице. — Может ли растение думать как человек и, а чем черт не шутит, разговаривать как человек?

Своим тоном он дал понять, что его вопрос можно рассматривать и как шутку. По крайней мере им так показалось. Однако, Гунар, как самый старший из троицы, решил ответить, максимально серьезно.

— В данный момент, товарищ Сталин, я могу лишь выдвигать предположения. Мои коллеги, я уверен, находятся в таком же положении. В тоже время, уже проведенные эксперименты, позволяют говорить о том, что растения — это сложный организм, который, что можно утверждать, способен общаться с себе подобными, в состоянии улавливать информацию из окружающего пространства. Мне думается, растение способно думать… Просто на данный момент мы в состоянии судить об этом лишь по косвенным признакам — возмущение электрического потенциала, изменение температуры и цвета и т. д. То это растение не способно говорить и думать, это человек не может понять его и говорить с ним!

— Однако…, — с некоторой долей восхищения пробормотал Сталин. — Молодцы.

У Гунара даже на какой-то момент промелькнула мысль, что высказанные им предположения, что там греха таить слишком смелые предположения, Сталина ничуть не поразили. Ученый не увидел в его лице даже намека на удивление или улыбку. Нет! Ему отчетливо показалось, что тот услышал что-то такое, что и так уже знал и без него, то есть что-то совершенно обыденное. К счастью для науки эта мысль исчезла без следа едва только были произнесены следующие слова Сталина.

— Знаете, Василий Сергеевич, вы можете гордиться, что в стенах вашего учреждения выросли такие ученые. Признаюсь, я поражен широтой взглядов и смелостью их фантазии. Это действительно наши советские ученые, которые по по большевистски смело отстаивают свои мысли. Разве там, на Западе, есть такие? — он с улыбкой оглядел всех троих, лица которых моментально стали алыми. — А?! — тут он вновь повернулся в сторону своей «свиты». — Представляется верным, если деятельность такого молодого, но правильно коллектива будет под нашим самым пристальным вниманием. Все наработки данной лаборатории необходимо незамедлительно готовить к внедрению в действующую армию. Владея такими возможностями советская контрразведка просто обязана будет избавить войска от диверсантов и предателей. Лаврентий Павлович, как вы считаете? — он многозначительно посмотрел на Берию.

Стоявший все это время молча, нарком государственной безопасности выдвинулся вперед.

— У меня также нет никаких сомнений, что работа ученых заслуживает высокой положительной оценки и с ее результатами необходимо в самом скорейшем времени познакомить ответственных сотрудников наркоматов и особых отделов фронтов и армий.

110

Из дымки утреннего тумана, непроницаемым пологом накрывшим большую часть океана возле канадской границы, медленно появлялись корабли с опознавательными знаками военно-морского флота Северо-Американских Соединенных штатов. Первыми показались несколько минных тральщиков, с ярко зажженными прожекторами, нетерпеливо обшаривавшими окружающее пространство. Несколько позже белая пелена из своих объятий выпустила угловатый корпус эсминца типа «Флетчер», который сразу же занял самое дальнее место в защитном ордере. Следом за ним, вырывая из тумана беловатые клочья, появился флагман соединения. Двухсотсемидесятиметровый монстр с водоизмещением почти в 60 тысяч тонн на фоне остальной корабельной мелочи выглядел по истине инородным телом. Длинный обтекаемый корпус линкора, похожий на гигантский гарпун, был загроможден многоуровневыми башнями артиллерийских систем с грозно выставленными в небо стволами орудий.

Соединение вышло в заданный квадрат. Корабельные двигатели, рыкнув в очередной раз, замолкли. На палубы опустилась тишина.

— Надеюсь, дорогой Уинстон, вы не считаете такое место для встречи исключительно моей блажью? — пожилой господин откинулся на спинку инвалидного кресла с застывшим на его лице извиняющем выражении. — Я, действительно, до безумия люблю океан…, — из кают компании открывался потрясающий вид на просыпающийся океан. — И, естественно, безопасность.

Его собеседник с тяжелой «бульдожьей» челюстью в ответ лишь добродушно рассмеялся. Он стряхнул пепел с громадной сигары и проговорил:

— Что вы, господин президент, это чудесное место!

Он удобно расположился на мягком кожаном кресле, высота сидения которого была чуть ниже чем у инвалидного кресла Рузвельта. По этой причине и без того не больно высокому Черчилю приходилось смотреть на собеседника снизу вверх.

— Я и сам не равнодушен к океану. Место жительства, знаете ли, располагает, — помигивая пошутил он. — Да и корабль просто великолепен! Только со стапелей. Кажется, в воздухе еще пахнет свежей краской.

Во время этого ничего не знающего разговора оба прекрасно понимали, что это всего лишь прелюдия к чему-то более серьезному и важному. Все же остальное — необычное место встречи, новейший американский линкор, невиданная секретность — это не более чем антураж, который лишь подчеркивал насколько тяжелыми будут поднимаемые на встрече вопросы.

— Вы ознакомились с материалами? — наконец, Черчиль решил сделать первый шаг. — Материалы достаточно красноречивы.

На небольшом журнальном столике, который стоял немного в стороне от собеседников, лежало несколько пухлых папок с документами. Ближайшая к президенту САСШ была открыта и несколько листов из нее было перевернуто.

— Вы правы, они более чем красноречивы, — был вынужден согласиться Рузвельт, немигающим взглядом застыв на бумагах. — В последнее время мы уже несколько раз все это обсуждали…, но, признаться, я в затруднении…, — он с некоторым трудом оторвал взгляд от бумаг и перевел его на собеседника. — Ведь принятое сегодня решение будет иметь далеко идущие последствия…

— Господин президент, — Черчиль решил немного ему помочь. — Не так давно я сказал, что для победы над Гитлером готов отправиться в ад и заключить союз даже с дьяволом, — Рузвельт понимающе кивнул головой. — Но Гитлера нет…, а значит и договор не действителен.

Рузвельт протянул руку к столу и взял один из документов. Казалось в его руках был не обыкновенный листок бумаги, который можно легко порвать, а что-то неимоверно опасное и страшное, способное причинить вред.

— Так все же, каково ваше решение? — нетерпеливость Черчиля была объяснима — он был маниакально последователен в ненависти к своим врагам. — Вы согласны?

Тот словно не слышал вопроса. Его рука продолжала осторожно сжимать документ, а взгляд бездумно застыл.

— Если ты хочешь знать мое мнение, Уинстон, — Черчиля насторожило столь необычное начало. — …Меня пугает не это, — он с брезгливой миной на лице бросил документ к остальным. — Прекращение закупок нашей техники…, дефицитного металла… каучука и даже раций…, — он перевел взгляд на своего собеседника, который к своему ужасу прочитал в его глазах настоящий страх. — Нет! Совсем не это. Как раз здесь-то и все ясно, — однако судя по выражению лица, Черчиль так не думал. — Русские просто умеют хорошо держать удар, Уинстон! Понимаешь?! Теперь им просто не нужна наша помощь…

Черчиль с недоумением смотрел на президента САСШ. «Он что, не понимает? — читалось в его взгляде. — Ситуация начинает выходить из под нашего контроля. Если сейчас мы не вмешаемся, то вскоре о Европе можем вообще забыть!».

— … Все это мишура, Уинстон, — вновь заговорил Рузвельт после недолгого молчания. — Они могут тысячами клепать свои танки, строить самолеты, лить миллионами тонн метал… Это не страшно. Мы всегда сможем сделать больше! Так или иначе под нашим контролем большая часть мира. В этом мы всегда будем на шаг впереди них… Я боюсь другого, друг мой, — он снова сделал небольшую паузу, откинувшись на спинку инвалидного кресла. — Если верить этому, — кивок в сторону документов. — То Советы сделали просто фантастический рывок вперед! За столь ничтожный срок… за год… да, за год с небольшим, они сильно изменились. Понимаешь, больше всего страшит не явное, а неизвестное.

Сигара в зубах британского премьера уже давно потухла.

— Еще несколько месяцев назад все было понятно. Тяжело, но совершенно понятно и предсказуемо, — Рузвельт тяжело вздохнул. — Да, Уинстон, даже выходки Гитлера можно было предсказать… Сейчас же я ни в чем не могу быть уверен, — в его голосе уже читалось совершенно искреннее недоумение. — Кто бы мог подумать еще совсем недавно, что немецкий колосс… эта перемалывающая всё и вся машина начнет рассыпаться словно изъеденный ржавчиной металл.

Он продолжил через несколько секунд.

— Именно эта неизвестность пугает меня. Откуда все это? Откуда это странное оружие, непонятные лекарства, и главное… технологии? — в его голосе звучало искреннее удивление. — Не могло же все это просто взять и свалиться с воздуха!

— … Есть свидетельства, — наконец, прервал этот монолог Черчиль. — Что дядюшка Джо приманивает к себе ученых, особенно бывших эмигрантов. Мой источник сообщает о сотнях человек, преимущественно из Испании, Греции, Португалии и даже САСШ. Это врачи, инженеры, квалифицированные рабочие.

Президент заинтересованно наклонил голову.

— Их содержат в особых специальных зонах, которые охраняются войсками НКВД, — информация, судя по задумчивому лицо президента, действительно, многое для него проясняла и вновь делала ситуацию более прогнозируемой. — Сообщают, что именно из этих зон идет очень много любопытной продукции. Очень любопытной…, — повторил премьер-министр.

Внимательно слушая все эти факты и домыслы, Рузвельт вновь выхватил из злополучной папки тот самый задерганный им документ. «Вот именно об этом я и говорю…, — размышлял он, одновременно концентрируясь на ключевых словах в рассказе собеседника. — Слишком много стало неизвестных факторов, которые могут в любой момент выстрелить. И случается это, как правило, в самый неподходящий для этого час… Видно, ждать все-таки больше нельзя».

— … Хорошо, — вдруг произнес Рузвельт, заставляя собеседника от неожиданности вздрогнуть. — Я полностью согласен с тобой, что мы должны действовать как можно скорее. Хотя меня гложет смутное подозрение, что уже может быть поздно…, — последнюю фразу он произнес почти полушепотом, хотя Черчиль все же услышал её.

Остро отточенным карандашом Рузвельт ткнул в карту, висевшую на специальной подставке рядом с ним. Кончик этой своеобразной указки оставил небольшую галочку возле одного из островов в Средиземноморье.

— Мы считаем, что высадка на Сицилию будет идеальным началом всей этой кампании… Не знаю сколько зайцев мы сможем убить этим ходом. Два, три или четыре, — он улыбнулся кажется в первый раз в течении этой непростой встречи. — Но определенно нам может представиться удачный момент, чтобы завалить разбушевавшегося медведя.

Черчиль тоже позволил себе улыбнуться, прекрасно представляя себе всю подоплеку идиомы.

— Верно, господин президент, — согласился он, мазнув взглядом по острову Сицилия и не произвольно прикидывая расстояние от него до Берлина. — С одной стороны, высаживаясь здесь, мы не только не даем дядюшки Джо повода нас в чем-то подозревать, но и даже наоборот, таким образом мы выглядим добросовестными партнерами. Это будет Второй фронт, господин президент, и только мы будем решать для кого он станет Вторым…, — здесь уже сам Черчиль стал инициатором улыбки. — С другой стороны, продвигаясь на север через эту часть Италии, мы сможем обеспечить себе контроль практически над всей Европой…

Он сделал паузу, которая стала естественным продолжением их нового и уже безмолвного диалога. Два собеседника молча разглядывали карту Европы, которой уже в самое ближайшее время вновь предстояло измениться. Казалось в тиши кают-компании легкий ветерок, который принес с собой ощутимый запах кислого сгоревшим порохом, тяжелый дух оружейной смазкой и где-то в далеко загрохотали звуки орудий и грозный рев танковых двигателей… На сотни километров они мысленно передвигали морские флоты, отдавали приказы воздушным армадам бомбардировщиков и истребителей, пускали в бой сотни тысяч солдат и офицеров. Они вершили Историю. Так происходило почти всегда. Всегда, но не в этот раз!

— … В целом, предложенный план представляется нам удачным, — прервал тишину Рузвельт, возвращаясь к обсуждению предстоявшей компании. — Уверен, что задействованные в начальном этапе операции силы — 8-ая британская армия и 5-ая армия САСШ обеспечат нам прочный плацдарм в Италии… А потом, мы можем начать постепенное продвижение на север и запад, чтобы естественным образом отрезать русских.

— Нам было обещано, что Италия падет как перезрелый плод. Кресло по первым маршалом Италии уже шатается и ему того и гляди дадут хорошие пинок под его жирный зад. Немецкие войска на полуострове останутся в казармах, а береговые укрепления будут молчать. Гесс сообщил, что там располагается почти трехсот тысячная группировка немецких войск, которые мы должны будем беречь, — Рузвельт вскинул на него удивленные глаза. — Ну ведь нам же нужно пушечное мясо… как можно больше пушечного мяса. Зачем тратить жизни бравых парней из Йоркшира или Айовы? Так ведь, господин президент? — судя по взгляду, который Черчиль бросил Рузвельта, он был более чем доволен собой.

— … Уинстон, а вы уверены, что новое германское командование будет соблюдать условия договора? Не попадем ли мы в ловушку? Ведь, если Сталину уже известно о факте сепаратных переговоров и о достигнутых договоренностях, то против немцы могут очень хитро сыграть на этом…, — Рузвельт умело, как это удавалось только ему, вытащил наружу очень неприятный вопрос, который мог сделать очень зыбким положение союзников. — Вы уверены в них?

Его собеседник ответил не сразу. Сразу было видно, что все это беспокоило и его. Но к чести британского премьера-министра сомневался он не долго.

— Господин президент, им больше не на кого наедятся! — решительно произнес он. — После смерти Гитлера в Берлине больше не осталось бесноватых дураков. Они прекрасно понимают, что только мы остались их последней надеждой! А русские?… После того, что там творили немецкие войска, Сталин с ними говорить не будет, — доводы Черчиля, действительно, выглядели сверх убедительными. — А кроме того, господин президент, … дядюшка Джо ни кому не доверяет. Он настоящий параноик! Ведь именно благодаря ему русские проспали начало войны, — Черчиль широко улыбнулся, чувствуя, что стена сомнений президента САСШ дала не просто трещину, она рассыпалась в прах. — Вы понимаете меня, господин президент?

— Да, Уинстон, — Рузвельт вздохнул с облегчением, почувствовав, как подозрения, которые глодали его долгое время, исчезли. — Именно так… Ни чего личного, дядюшка Джо, ни чего личного. Это только бизнес, — произнес он шепотом.

111

15 сентября 1942 г. Москва. 10 ч. 36 минут.

По всему Садовому кольцу молча стояли тысячи людей. Где толпами по несколько сот человек, где группами по десять и двадцать, москвичи напряженно всматривались в темнеющие вдали фигурки. Они не разговаривали друг с другом, не переминались с ноги на ногу. Они просто стояли и ждали, когда мимо них пройдут те, кто так жаждал вступить ногой на каменную брусчатку древнего города.

— Через десять минут подойдет первая колонная товарищ Сталин, — негромко доложил высокий подполковник, чуть наклонившись к Верховному. — Вторая закончила формирование.

Не желавший афишировать своего присутствия, Сталин распорядился приготовить для небольшой группы людей несколько помещений в здании, из которого можно было бы беспрепятственно наблюдать за всей операцией.

— Сегодня исполнится мечта многих немецких солдат, — попыхивая трубкой, проговорил Верховный стоявшему рядом с ним наркому госбезопасности. — Они увидят Москву.

— Да, товарищ Сталин, — подтвердил Берия, отрываясь от открывавшегося со второго этажа вида многотысячной толпы людей. — Москву они запомнят на долго.

Люди на улицах в нетерпении зашевелились. С нарастающим шумом на улицу начали накатываться звуковые волны, образованные шаркающими звуками идущих в разнобой ног. Первая колонна, пятидесятысячной серой змеей, начала втягиваться между высокими зданиями. Впереди этой людской массы шагало почти 1300 пленных с офицерскими и генеральскими званиями, в том числе 19 генералов, шедших в форме с оставленными им орденами, и 6 полковников и подполковников. Бывшие командиры корпусов и дивизий шли с гордо поднятыми головами, сверкая тульями потускневших фуражек и стеклами сохраненных пенсне.

— Хорошо идут, — пробормотал Сталин, различая в толпе москвичей нескольких человек с кино и фотокамерами. — Думаю, Лаврентий, следующий парад должен состояться в Берлине. Возможно даже в следующем году. Как ты считаешь?

— У меня нет ни каких сомнений, что Красная Армия уже к концу этого года вышвырнет немецко-фашистское отребье с территории Советского Союза, — уверенно произнес тот. — И к началу 1943 г. мы должны забить фашистского зверя в его логове.

Люди напряженно всматривались в медленно проходящих офицеров противника. Женщины с притихшими малышами, высохшие старухи в ветхих черных платках, пожилые мужчины и подростки с горящими глазами следили за теми, кто принес многомиллионному народу страшные страдания, кто, возможно, убивал или издевался над их близкими, родными или друзьями. Они смотрели и не понимали, почему эти люди так поступили с ними? По улице шли точно же такие, как и они! У них также было две руки, две ноги, волосы на голове. Эти молодые и пожилые солдаты и офицеры также, как простые советские граждане, где-то там у себя дома, наверняка радовались яркому весеннему солнцу, которое особенно ярко начинало светить после долгой зимы. Они с такой же любовью шептали заветные слова своим любимым, с такой же нежностью прижимали к груди своих детей… Но, почему же? Почему же они так поступили?

Тут девушка, стоявшая почти у самого края оцепления, не выдержала. Из покрасневших глаз по бледно-серой щеке скатилась слезинка и она вскрикнула:

— Убийцы! Убийцы! Вы, слышите меня?! Убийцы!

С рыданием она навалилась на молодого солдатика из оцепления, который от неожиданности чуть не выронил винтовку с примкнутым штыком.

— Убийцы! — снова закричала она, пытаясь вырваться из рук схватившего ее сзади мужчины. — Убийцы! Вы, убийцы!

— Тихо, тихо, дочка, — шептал державший ее пожилой мужчина. — Не кричи. Не надо, — сквозь слезы шептал он, пытаясь удержать бьющуюся в истерике девушку. — Не надо, дочка. Терпи, терпи… Пусть больно! Пусть сердечко рвется на части…, а ты терпи, — девушка, глухо рыдая, еще пыталась вырываться, но чувствовалось, что это не более чем трепыхания смертельно раненного лебедя. — Терпи, моя хорошая! — горячо зашептал он, пытаясь сдержать собственный стон, рвущийся из его груди. — Нельзя нам, перед этим зверьем, слабость свою показывать. Понимаешь, нельзя! — девушка перестала трепыхаться и крепко его обняла. — Пусть они не видят наших слез!… Терпи, моя хорошая, терпи…

Ближний ряд гитлеровцев неуловимо дернулся, словно по ним прошлись чем-то острым. Небритые лица с грязными спадающими на глаза волосами испуганно повернулись в сторону девушки. Один из них с остатками майорского кителя, надетого вместе с грязными серыми кальсонами, подскользнулся и упал под ноги, шедшему за ним, солдату. Тот, смешно взмахнув руками, тоже навалился на него…

— Смерть! Смерть Гитлеру! — закричал уже кто-то с противоположной стороны улицы. — Смерть! — подхватил кто-то еще грозный крик. — Смерть Гитлеру!

Услышав знакомое слово, шедшие немцы ускорили шаг, стараясь пройти пугающее их место.

— … Лаврентий, кажется, начинается… — Сталин наклонился к Берии, продолжая уже давно идущий тяжелый разговор. — Наши «друзья» зашевелились, — слово «друзья» он произнес таким тоном, что у собеседника не осталось никаких сомнений, о ком именно и что именно он хотел этим сказать. — Не верю я им! Понимаешь, Лаврентий, не верю… Чувствуют они что-то. Как звери чувствуют опасность от сильно хищника, — Сталин оторвался от окна и посмотрел наркому прямо в глаза. — А мы этот хищник, мы…

Последние несколько дней эта тема в тех или иных вариациях уже не один и не два раза звучала в разговорах с глазу на глаз между ними. Снова и снова встречаясь с Берий (единственным человеком, который кроме самого Сталина на тот момент обладал полной информацией о Лесе и странных «телодвижениях» союзников), повторно изучая разведданные, Верховный страшно боялся ошибиться… Он конечно понимал, что и Черчиль и Рузвельт решились начать свою игру, в которой противником скорее всего уже будет не фашистская Германия, а Советский Союз. Об этом говорило слишком многое, чтобы не принимать всерьез эту информацию в дальнейших вешнеполитических раскладах. Но Сталин прекрасно понимал и другое! Союз между САСШ, Великобританией и Германией был настолько скороспелым и вынужденным, что любой поспешный и неудачный шаг, от кого бы он не исходил, мог привести к совершенно неожиданного результату.

— Нам нельзя ошибиться, Лаврентий, — прошептал Сталин, невидящим взглядом смотря через окно. — Нужно еще немного выждать. Пусть высаживаются. Эти две армии только по названию армии. Необстрелянные, не обученные с минимум тяжелого вооружения, они нам не противники.

— Нужно, товарищ Сталин, идти вперед, — вдруг прервал, молчавший до этого Берия. — Нужно идти вперед. Только делать это надо быстрее. Сейчас все вплоть до Варшавы можно взять практически без боя. Похоже, на всей этой территории даже единого командования не осталось. Все эти сотни тысяч бродящих там немецких солдат и офицеров совершенно разрозненны и практически неуправляемы. Они массово бросают технику, оружие… Нужно нанести несколько молниеносных и концентрированных ударов по всему фронту и все там развалится как трухлявый пень.

Он на несколько секунд замолчал, словно вспоминал что-то важное, и сразу же продолжил.

— Разведка докладывает, что только в нескольких местах на этой территории сохранилось некое подобие единого командования. Этой настоящие крепости. В … и в … сконцентрировались наиболее боеспособные немецкие дивизии. Партизаны докладывают, что фашисты стягивают туда оставленную другими подразделениям технику — танки, артиллерию, горючее. Скорее всего речь идет о примерно стотысячных группировках в том и другом случаях. Ими установлен полный карантин…

— Да, да… это все и так ясно, — устало проговорил Сталин. — Нужно вырваться к Одеру, а там нанести удар в самый центр. Все это понятно! Но нам нужно время. Ты знаешь не хуже меня, что еще недавно Красная Армия вела ожесточенные бои. Нужно хотя бы несколько спокойных и полноценных недель для перегруппировки войск. Если мы прямо сейчас попытаемся ударить тем, что у нас есть…

Берия прекрасно понял недосказанное. Тяжелые оборонительные бои конца 41-го и ряд непродуманных наступательных операций начала 42-го практически полностью выбили наиболее подготовленные и опытные части. Были катастрофические потери в тяжелом вооружении. Не хватало средних и тяжелых танков. Еще несколько месяцев назад доходило до того, что Сталину лично приходилось распределять танки по армиям и дивизиям. И вот теперь они пожинали плоды этого страшного по своим последствиям периода. В их распоряжении не было значительных армейских соединений с тяжелым вооружением, не потрепанных предыдущими боями и способных в этот самый момент выступить в качестве того бронированного кулака, который вышвырнет остатки гитлеровских войск с территории Союза.

— Товарищ Сталин, но Лес же обещал…, — начал было говорить Берия. — Что готов перенести войну и дальше — за оке…

— Что Лес? — тот аж изменился в лице, что в последние дни случалось с ним всякий раз, когда заходил разговор о тайном союзнике. — Что Лес? Он что за нас будет воевать? Он за нас выиграет эту проклятую войну, которую мы чуть не просрали!? Да?! — последнюю пару вопросов Верховный практически выкрикнул, отчего в комнату неслышно заглянул обеспокоенный Власик и моментально испарился, увидев лицо своего хозяина. — Эту войну мы должны выиграть сами! Ты меня понял!

В этот самый момент перед его глазами стояло лицо среднего сына…

112

Огромный лесной массив северо-восточнее поселка Барановичи. Территория Белорусской АССР. 20 ноября 1942 г.

В одной из землянок, вырытых в русле давно высохшего лесного ручья, разговаривало четверо. Все были жителями нескольких окрестных сел, вынужденные уйти под защиту леса с началом немецкой оккупации.

— Поговорить треба, — начал один из них едва все вошедшие сели за дощатый стол. — Слышал я от бойца одного, что Советы возвращаются. Немцам дали хорошо под зад, — сидевшие рядом с ним мужики довольно улыбнулись. — Говорят, теперь все как раньше будет. Слышал об этом, Мирон? — все повернули головы в сторону седого как лунь старика, пользовавшегося непререкаемый авторитетом у большей части жителей лесного лагеря. — Обчество хочет знать, что делать будем?

Слухи о скором приходе Красной Армии и возвращении старых порядков гуляли по лагерю уже не первый день. Выцарапанные у партизан крохи информации о наступлении советских войск с каждой новой передачей обрастали все новыми и новыми подробностями. Вскоре почти каждый житель лесного лагеря, от сопливого пацана до убеленного сединами старца, был убежден, что всех, кто оставался в оккупации, и у кого нет специального документа о сотрудничестве с партизанами, ждет если не сибирский лагерь, то ущемление в правах точно. Зная весь этот разгул слухов и их полную несостоятельность, дед выждал несколько секунд.

— Что кум поджилки трясутся? — посмеиваясь спросил он у задавшего вопрос. — Эх вы… Вона какие вымахали орясины, сединой уж покрылись, а ума-то ни на грош не прибавилось! — с укоризненной проговорил, он обведя глазам всех троих.

— А что? — крупный мужик в потертой косоворотке смял в руках кепку. — Гутарят же, что идут красные… С руки им врать-то?! Чай мы не цаца какая, чтобы нам врать-то… Командир ихний руками аж махал. Мол колхозы по новой станут. Теперича вообще всё собирать будут — и поросей, коз и курей. Как жить то будет, Мирон? — он насупил брови, всем видом показывая, что уж он-то добровольно отдавать своих кур точно не собирается.

— Сколько раз тебе, дубина ты стоеросовая, говорить, что не надо всех брехунов слухать! — дед не на шутку взъярился, сбрасывая с себя весь степенный вид. — И людям скажи, что нечего болтать что нипопадя! Эх! Раньше, чай тоже гутарили, что в колхозы всё будут забирать! И что! Кто твоих курей заберет, Кондрат?! — казалось еще чуть-чуть и старик, привстав, стукнет по лбу своему собеседнику. — Помнишь, как брехали, что в колхозе все будет общее — и буренки, и лошади и… женки? Мол, всех баб в селе соберут в клубе и станут они общими. Тоже языком махали! Все вместе на полу спать будем, одним одеялом укрываться будем из одной миски хлебать будем…

С каждым новым словом Кодратий опускал голову все ниже и ниже, словно хотел спрятаться под крепкой столешницей, а его соседи, по-видимому, думавшие до этого точно также, скромно кряхтели в длинные бороды.

— А людям вот что передай-те, — успокоившись через несколько минут, проговорил он. — Говорил я с Отцом, — Кондратий моментально вскинул голову, да остальные двое оживились. — Все он знает. Отец сказал, что детей своих в обиду не даст. Оборонит от любой напасти, спасет от любого лихоимства… Ясно?

Те с довольным видом закивали головами.

— И еще, панове, — по старинке, на польский манер, обратился к ним Мирон. — Отец сказал, что мы можем в свои села и не возвращаться. Говорит здесь селитесь, места много, а дальше и луга заливные… Много здесь земли нетронутой.

— А власть как же? Кто же нам даст жить по старине? — быстро, словно боясь что его заткнут, спросил сосед Кондратия, полненький мужичок с довольно длинной и аккуратно расчесанной бородой. — Раньше вона, чуть что, сразу тебе в лоб «кулак», «мироед», а потом все до нитки заберут… Совсем голыми по миру пустят! — однако, судя по ухоженному виду, добротной одежде, ниток у мужика после любой напасти оставалось более чем достаточно, чтобы сшить себе не самую бедную верхнюю одежду. — Дадут ли нам самим жить?

Дед в ответ усмехнулся и вытащив из кармана пиджака деревянную статуэтку, демонстративно положил ее на стол. Глаза собравшихся на несколько секунд скрестились на ней.

— Видели, по лагерю один летун шатается? — с хитрым прищуром спросил дед, теребя фигурку. — С партизанами недавно прибрёл к нам…

— Видели, видели, — в разнобой ответили те.

— И что? — вновь подал голос Кондратий. — Много их теперь здесь шатается. Все ходят и ходят, как будто бы вынюхивают что-то… А этого видел я. Да, недавно совсем… Паренек как паренек. Нормальный, вроде. Вон куревом у него вчера разжился. Бери, говорит, дядя, все. У меня, мол еще есть, — он положил на стол почти полную пачку папирос «Герцеговина Флор». — Нормальный…

Старик с кряхтением засмеялся.

— Знаете, кто этот летун? — Мирон сделав крошечную паузу, продолжил. — Это подполковник авиации Василий … Иосифович, — на лице у Кондратия мелькнула понимание того, кто ему отдал свои папиросы. — Сталин! — теперь же у остальных двоих округлились глаза. — Это сын товарища Сталина. Старший вона на войне с немаками сгинул, а второго он к нам прислал. Поняли?!

Бывшие колхозники-крестьяне были мягко говоря ошарашены. Для них и раньше, до войны, любой начальник выше их должности председателя казался очень важным человеком, а уж какой городской партийный деятель — вообще воспринимался в качестве небожителя.

— Как так сын товарища Сталина? — тихо прошептал Кондратий, пытаясь незаметно отодвинуть пачку папирос от себя. — Он же в Москве?! — он с таким ужасом смотрел на эту пачку, что это было заметно и остальным.

— А ты что думал, здесь тебе в бирюльки играют? — дед явно наслаждался испуганным видом одного и растерянностью других. — Теперь сын товарища Сталина будет с нами. Отец так сказал.

Старик знал об этой истории гораздо больше остальных, но даже он не был в курсе всего, что происходило в этот момент недалеко от них. Личное соглашение между Сталиным и Лесом, залог соблюдения которого и явился сын Вождя, подробно обговаривало очень многие вопросы, которые в силу своей исключительной секретности нигде не фигурировали на бумаге.

В это время в рамках заключенных договоренностей на юго-восточной оконечности лесного массива с парашютами выбросилось несколько полков бойцов НКВД, полностью экипированных в предоставленные Лесом обмундирование и амуницию. Встречавшие их партизаны из бригады Кольцова, которым было приказано поступить в распоряжение командира десантников, в первые секунды контакта чуть не открыли огонь на поражение. Падавшие с неба мешковатые фигурки буквально на глазах превращались в нечто совершенно чуждое глазу, отчего указательный палец у хозяев так и просился нажать на курок. Лишь благодаря выдержке десантников и счастливому стечению обстоятельств обе стороны не перестреляли друг друга.

Именно этим подразделениям предстояло взять данный район под плотную охрану, выстроив несколько колец защиты по периметру территории.

— Добрый вечер, товарищ майор…, — козырнул Козлов, едва закончилась взаимная мерка заготовленными мандатами. — Не хорошо получилось. Мои чуть стрелять не начали, — не смог не сказать он по поводу ощетинившихся оружием партизан, по инерции продолжавших держать под прицелов командира десантников и пару сопровождающих его бойцов.

— Нормально, Василий Иванович, или лучше комбриг? — с улыбкой, намекающей на легендарного комбрига, а позднее и комдива-тезку, сказал Судоплатов. — Бойцы твои хорошо среагировали. Правильно! А то летит не знамо кто и что тут прикажешь сделать? Одни вон могут в носу ковыряться, а другие, вишь, за оружие схватились, — он кивнул на опускавших стволы автоматов и винтовок партизан.

Козлов тоже в ответ улыбнулся. Что еще на это скажешь? Что именно с ними прошел с боями всю Украину?! Или что у каждого из них на счету не по одному десятку, а то и сотне лично убитых гитлеровцев? Вот и оставалось ему добродушно улыбаться…

Хотя когда Василий Иванович хотел повернуться к своим, то от увиденного … волосы его непроизвольно зашевелились под фуражкой. Вокруг них, стоявших почти в самом центре крупной поляны, начала шевелиться земля. Невысокая, по щиколотку трава, заходила ходуном. Из под нее полетели вверх комья земли, дождем осыпавших бойцов. Козлову стало дурно, словно от морской качки.

— Черт! — заорал от испуга кто-то из его окружения, при виде вылезшей темноты прямо из под его ног. — Засада!

— Справа! — крикнул второй, поднимая ствол пулемета. — Справа обходят!

Поляна, еще секунду не знавшая солдатского сапога, превратилось в рваное месиво, на котором стояли расплывающиеся в глазах фигуры людей. В заходящем солнце их очертания казались размытыми, не четкими…

— Отставить! Я сказал — отставить! — неожиданно властным и хорошо поставленным голосом приказал Судопатов, котоому тоже не мало досталось от летевшей с неба земли. — Что за цирк?! Что за самодеятельность? — стряхнув с фуражки землю, он грозно спросил у снимающих маскировочные костюмы десантников. — Лейтенант Вереяев, опять твои шуточки?! — сразу же он выделил довольно молодого лейтенант, который стоял в первых рядах среди десантников и еле уловимо улыбался. — Не наигрался еще? Я если бы стрелять начали?

Тяжело дыша, Козлов только сейчас понял, что ни ему ни его бойцам, которые пару секунд назад так грозно держали гостей под прицелом, ничего тогда не светило. Оказалось, это не они держали их на мушке, а наоборот, их держали под полным контролем и могли в любой момент уложить в землю.

— Нет, товарищ майор! Не начали бы! Они бы даже пикнуть не успели, — молодцевато ответил он и Козлов с ним мысленно полностью согласился. — В таком костюме нас не обнаружишь… Вот если только наступишь.

Судоплатов на такое только поморщился, словно от зубной боли.

— Хватит… Собирай всех, сейчас выдвигаемся, — недовольно проговорил он. — Ты, Василий Иванович, не обижайся, — попросил он у немолодого комбрига, заметив что-то у того в глазах. — Молодой еще, кровь играет. Не со зла он, — он протянул Козлову руку и дождавшись ответа, крепко пожал ее.

— Молодой…, — негромко произнес партизан, неуловимо поеживаясь от недавно пережитого неприятного чувства. — Что это на нем такое? — спросил он и сразу пожалел о своей не сдержанности.

Десантники со снятыми с головы капюшонами все равно производили странное впечатление. Если бы в тот момент Козлова или его бойцов из окружения спросили, что же они почувствовали при первом взгляде, то с высокой вероятностью их ответ бы был — чужеродность.

— Маскхалат «Лещий», — скупо ответил Судоплатов. — Только-только поступил в войска.

Козлов машинально кивнул. Естественно он уже встречался с маскхалатом, да и в его бригаде разведка частенько использовала разные самоделки подобного рода — раскроенную в качестве накидок зелено-черную ткань с прикрепленными пучками мочала. «Да, какие это к черту маскхалаты! — выругался он про себя. — Куски тряпок и старой тряпки! А вот это…». Десантники, проходившие мимо них, пропадали из виду едва отходя на несколько метров. Конечно, быстро наступающая ночь также нем мало этому способствовала, но в том то и дело, что всего лишь способствовала. В такой темноте и человекообразность вообще пропадала.

— Командир, командир, — Козлов дернулся в сторону, его кто-то шепотом позвал. — Это я, командир, — справа от него из темноты появился командир его разведвзвода. — Я тут пошептался с одним, пока вы с майором разговаривали…, — Судоплатов в этот момент, судя по доносившемуся до них рассерженному голосу, кого-то распекал. — Он говорил, что костюмы эти живые, — Василий Иванович не удивился не потому, что догадывался, а потому что на этой проклятой войне просто перестал удивляться. — Мол кормить их надо… Я ему в табло хотел за такие байки выдать, да показал он …, — Козлов все же заинтересованно склонил голову.

— … ать! Почему не проследили?! — время от времени до ни доносились особо эмоциональные высказывания майора. — … олжны на себе таскать и пылинки с ни сдувать, как со своих родных…онял? — чувствовалось десантники что-то или кого-то потеряли. — Искать! Веряев, твою…! Полчаса тебе! Искать!

Через пару секунд, тяжело вздохнув, он появился из темноты и встал рядом с партизанами.

— Вот бараны! — чуть не прорычал он. — ЧП у нас, Василий Иванович. Двоих потеряли при высадке. Парашюты раскрылись, а куда вынесло не понятно… Сеанс связи скоро, — он ослабил ворот гимнастерки по маскхалатом. — Черт, что докладывать…

— Кого потеряли? Радистов? — спросил Козлов.

— Если бы, — проговорил майор, вытирая пот со лба. — Если бы радистов… Пассажиров потеряли, — комбриг также почувствовал, как струйка пота, неприятно холодя, пробежала между лопаток. — голову за них оторвут…

113

САСШ, округ Колумбия, Вашингтон, Пенсильвания авеню, 1600, Белый Дом. 25 ноября 1942 г.

Франклин Делано Рузвельт сидел напротив огромной карты Европы. Его взгляд скользил по рельефной поверхности, повторяющей изгибы рек, побережье морей, изломы протянувшихся гор. Он смотрел и видел не искусственно сделанные муляжи географических объектов, а настоящие рукотворные Гималаи — неприступные цементные надолбы, доты, эскарпы…

25 ноября ровно в 6.00 соединенная англо-американская эскадра начала высадку войск на острове Сицилия. В первой волне высадились подразделения 7-ой армии САСШ — 3-я пехотная и 2-я бронетанковая дивизии. Во второй два корпуса британской 8-й армии — 30-й и 13-й. Одновременно 505-ый парашютный полк 82-ой воздушно-десантной дивизии САСШ был выброшен к востоку от центра острова для захвата господствующих высот и действия на коммуникациях противника, если вдруг последний нарушит все договоренности.

…Инвалидная коляска медленно откатилась на несколько метров от карты, откуда взглядом можно было обхватить всю территорию Европы. Президент вновь замер на несколько минут. Его спина была идеально ровной и буквально несколько сантиметров не касалась спинки коляски. Даже сейчас, когда на карту было поставлено очень многое (не просто судьба Европы и Великобритании, а судьба послевоенного мира), он старался быть совершенно невозмутимым и полностью соответствовать своему основному правилу — ни в коем случае нельзя и ни при каких обстоятельствах нельзя показывать свои чувства и свою слабость. При взгляде на его спокойное и в какой-то степени даже равнодушное лицо, могло показаться, что все эти события он воспринимает не более чем мышиной возней, которая которая мало чем его касается.

В дверь осторожно постучали и через несколько секунд в знаменитой комнате Карт появился его секретарь.

— Господин Президент, дипломатическая почта, — почтительно склонившись мягко произнес он. — Передана послом Советского Союза Литвиновым. Он настаивал, чтобы письмо вскрыли лично вы. По его словам содержание письма переведено на английский язык.

Он положил письмо на стол и сразу же вышел, мягко прикрыв дверь за собой.

— Странно, странно…, — пробормотал Рузвельт, открывая конверт. — Операция только началась. Он, что уже в курсе?

При помощи блестящего стилета он осторожно вскрыл конверт.

— Вот это поворот…, — его броня равнодушия и эмоциональной стойкости, которую он годами встраивал в борьбе с тяжелой болезнью и постоянными сильными болями, кажется дала явную трещину. — Вот это поворот…, — вновь повторил он, вновь и вновь вчитываясь в один из абзацев.

«… господин Президент Советское правительство с искренней радостью восприняло известие о высадке англо-американских сил на о. Сицилия. Появление на итальянском театре военных действия около полумиллиона сил союзников несомненно станет серьезным фактором для …».

— Операция еще только продолжается. Прошло каких-то пара часов…, — прошептал он, чувствуя появившуюся испарину на лбу. Несколько часов, — он непроизвольно кинул взгляд на карту, оценивая удаленность театра военных действий от Москвы. — Значит, знал заранее, — еле слышно шептали его губы.

«… Советское выражает искреннюю надежду в том, что сотрудничество между нашими государства в этом сложные период станут более тесными и плодотворными. Нам представляется важным, чтобы решение всех разногласий и недоразумений, возникающих или могущих возникнуть между нашими государствами, разрешались исключительно в двухстороннем формате без привлечения какого-либо третьего субъекта».

— Намек на Черчиля? — он откинулся на спинку кресла и с наслаждением потянулся. — Очень даже может быть… Черт! — президент с трудом сдержался, чтобы удивленно не вскрикнуть. — Сюрприз за сюрпризом..

«… уважаемый господин президент, обращаюсь к Вам не как глава союзного САСШ государства, а как человек, который искренне сочувствует Вашим страданиям от физического недуга. Спешу Вам сообщить, что несколько недель назад советскими учеными-медиками было синтезировано удивительное лекарство, которое с высокой степенью вероятностью вернет Вам возможность ходить и полностью избавит от недуга…».

— Нет, не может быть, — Рузвельт яростно качал головой, не в силах воспринимать написанное в качестве истины. — Этого просто не может быть… Да, что этот чертов комми о себе возомнил? — его аж затрясло предложенного Сталиным. Он думает, что он господь Бог?! Да? — Рузвельт с яростью кинул тяжелый конверт в сторону стола. — Так?!

Ему было до ужаса обидно от осознания своего собственного бессилия и одновременно жутко больно, что это бессилие замечают окружающие. Разве можно хотя бы близко к действительности описать его состояние в этот момент и даже на мгновение представить себя на его месте? Понять человека, который в самый расцвет своих физических и интеллектуальных возможностей оказался прикован к инвалидной коляске? Можно почувствовать, что он чувствовал, когда кто-то ему на это указывал?

— Черт! Черт! — он из всех сил стукнул по столу кулаком и удар получился на редкость сильным. — Усатый дьявол! Что тебе до моей болезни?! — занесенный в воздух кулак снова опустился на столешницу. — Что тебе до меня? Смеешься?

Тут он с ненавистью смотрел на свои парализованные ноги, которые уже почти двадцать лет отказывались ему служить.

— Господин президент? Господин президент?! Что случилось? — изысканно украшенная дверь с жалобным треском распахнулась, пропуская внутрь двух дюжих гвардейцев с короткими карабинами. — Господин президент, где вы? — следом за ними пулей влетел секретарь, с испуганным видом начавший лепетать какие-то оправдания. — Мы услышали шум… Господин президент, надо было что-то делать, — тут его глаза, скользившие по комнате, выцепили скомканный кусок плотной светло- коричневой бумаги. — Что такое, господин президент?

Тот приподнял голову и несколько раз тихо произнес:

— Прочь! Все прочь! — оба гвардейца начали в нерешительности топтаться на месте, словно не зная. — Прочь! — вдруг как заорет он, от чего военных как ветром смыло. — Кому я сказал?! Уходите!

Обхватив голову руками Рузвельт глухо застонал. В этот момент с него слетело все его напускное спокойствие и благодушие. Сразу же и с новой остротой вернулась та боль, о которой он стал забывать.

— Уходите! Уходите! — прохрипел он, почувствовав, что кто-то положил ему руку на плечо. — Сколько же вам говорить…, — однако прикосновение оказалось нежным и удивительно знакомым. — Это ты… Плохо мне, очень плохо…

Ладонь переместилась на его лоб и прохладное прикосновение к разгоряченной коже оказалось столь приятным, что Рузвельт с облегчением выдохнул воздух.

— Что случилось? — Элеонора Рузвельт стояла прямо за его спиной и, крепко обнимая, гладила его по макушке головы. — Скажи мне… Что, письмо? — тот кивнул, прижимая голову к ее рукам. — Письмо, значит.

Она взяла листок бумаги и быстро пробежала его глазами. В отличие от супруга выдержка ей не отказала. Лишь послание еле заметно дрогнула в ее руке.

— А почему ты решил, что это не может быть правдой? — женщина сразу же выделила самое главное. — Не знаю, что тебе еще известно, но мне кажется мистер Сталин не такой человек, чтобы смеяться над кем-либо…, — она на несколько секунд замялась и сразу же продолжила. — Если честно, такое качество больше присуще твоему английскому коллеге, — всплывший в ее голове образ причмокивающего со своей неизменной сигарой Черчиля, почему-то сразу же вызвал у нее отвращение. — А мистер Сталин скорее жесток, чем подл.

Взяв ее руку, Рузвельт с чувством поцеловал ее.

— В такие моменты я вновь и вновь понимаю, каким дураком я могу быть, — его лицо грустно улыбалось. — Знаешь, это послание пришло так неожиданно и с таким содержимым, что я начинаю подозревать дядюшку Джо в том, что он знается с дьяволом, — Элеонора при этих словах вновь опустила свои ладони ему на голову и начала ее нежно гладить. — В последнее время о оказывается странно прозорлив… Плюс ко всему этому случилось столько удивительных событий, которые каким-то поразительным образом связаны с Россией…

— Думаю, тебе нужно поговорить с Литвиновым, — прошептала она, наклонившись к его уху. — Попробуй поговорить…

Тот запрокинул голову назад, чтобы увидеть ее глаза.

— Приглашу…, — тоже шепотом ответил он ей. — Приглашу его к нам на обед, только…, — в нерешительности остановился он. — Что они попросят в замен?

— Все будет хорошо, — проговорила она с такой твердой уверенностью в голосе, что сразу же Рузвельт поверил ей. — Ты Президент Соединенных штатов Америки! Ты мой муж! Ты все сделаешь правильно и на благо страны и народа…

Через восемь часов в Овальном зале Белого дома Президент Рузвельт встретился с послом СССР в САСШ Литвиновым. Тот на удивление оперативно откликнулся на личное приглашение первой леди, которая и выступила официальным инициатором такого ужина чтобы не привлекать к встрече лишнего внимания.

— … Если я не ошибаюсь, господин президент, вы хотели меня спросить о том послании, что сегодняшним утром было Вам передано? — Литвинов удобно устроился в глубоком кресле у самого окна, откуда можно было окинуть взглядом весь зал.

— Да, это так, — утвердительно кивнул Рузвельт. — Признаюсь Вам, получив сегодня письмо маршала Сталина, я был немного обескуражен, — Литвинов с трудом сдержал улыбку, услышав каким тоном президент произнес выражение «немного обескуражен». — Вы не могли бы прояснить некоторые моменты этого послания?

Разговор только начинался и обе стороны были максимально корректны и осторожны. Поэтому никто не позволял себе сразу же говорить напрямую, как это можно было бы ожидать от других в такой недвусмысленной ситуации.

— Какие именно моменты необходимо пояснить? — у Литвинова были четкие инструкции дождаться того, чтобы президент первым проявил инициативу в этом разговоре. — В письме товарищ Сталин поднимает разные вопросы сотрудничества двух стран…

— Я имею ввиду лекарство, — Рузвельт с трудом выдавил из себя предложение; ему было очень сложно выступать в роли просителя, пусть даже и невольного. — В письме сказано, что в Советском Союзе появилась возможность лечить такие заболевания, — его взгляд непроизвольно опустился на ноги, укутанные пледом. — Это действительно так?

Посол во время всех этих витиеватых вступлений не мог отделаться от впечатления, что является частью какой-то дьявольски гениальной комбинации, в которой все роли уже давно прописаны и распределены. А ему при всем при этом оставалось лишь в нужных местах открывать рот и произносить слова из сценария.

— Господин президент, на этот счет я получил четкие инструкции, — твердо произнес Литвинов, глядя прямо в глаза Рузвельту. — Советское правительство в мое лице со всей ответственностью заявляет, что Советский Союза в настоящее время располагает вакциной для лечения полиомиелита и готов осуществить все необходимые процедуры для оказания соответствующей медицинской помощи.

На какое-то мгновение Рузвельта посетила волнующее чувство ожидания чуда. Это была удивительная эмоция, захватившая его полностью и подарившая ощущение гармонии и физической крепости…

— Меня смогут вылечить? — от пережитого у Рузвельта запершило в горле. — Ваше лекарство избавит меня от этого проклятого кресла? — о с чувством ударил по подлокотникам инвалидного кресла.

— Да, господин президент, — просто ответил Литвинов, передавая в руки Рузвельта очередной конверт. — Мне поручено Вам передать в случае, если Вы ответите утвердительно.

114

Белорусская АССР. Лесной массив западнее Барановичей.

— Голова! — высокого и нескладного как жердь Дакиневича окликнул ротный «5». — Привал треба. Люди чертовски вымотались за эти дни, — почерневшее, осунувшееся лицо командира равнодушно повернулось в его сторону. — Еще пара часов и они просто лягут на землю…

Дакиневич остановился и посмотрел на бредущих за ним людей. Остатки «Белорусского легиона», еще полгода назад блиставшего на старинных улицах белорусских городков, сейчас представляли собой жалкое зрелище. Несколько сотен людей в разномастном обмундировании устало месили стылую ноябрьскую грязь. У многих не было оружия, часть сечевиков щеголяла серо-бурыми бинтами, кое-как намотанными на раны. «Четыреста, может пятьсот, — прошелестел голова. — Вот и все, что осталось от легиона… А было время». Он закрыл глаза и перед ним на какие-то мгновения всплыло яркое до безумия видение… Вот он, еще недавно обычный районный референт управы Слонимского района, а сейчас Голова Белорусского легиона, сидит на жеребце, которые в нетерпении грызет шенкеля и перебирает копытами. Его сапоги вычищены до такой степени, что в ним можно смотреться словно в зеркало. На кепи немецкого образца блестит кокарда, с которой гордо смотри «Пагони» (придуманный белорусскими националистами герб Белоруссии, на котором изображался несущийся во весь опор всадник с занесенным клинком). На рукаве кителя серо-стального цвета, красуется белая нарукавная повязка с цветами родного ему флага… Он с восторгом смотрит на стройные колонны сечевиков, которые с маршем проходят мимо него…

— Голова? — опять подал голос ротный, судя по виду вымотавшийся не меньше остальных. — Привал?

Услышав долгожданное слово «привал», ближайшие к ним легионеры жадно уставились на голову. Несколько бойцов, едва почуяв остановку, сразу же опустились на землю. Не обращая внимания на влажную листвы и оставшиеся кое-где островки не растаявшего снега, они сбрасывали с себя мешки, оружие и с наслаждением вытягивали ноги.

— Хорошо, привал, — прохрипел Дакиневич, прислоняясь спиной к березе и вновь закрывая глаза. — Командиров давай ко мне…

Он даже не заметил, как стоя провалился в болезненную дрему… Видение снова посетило его. Он на площади, перед высокой трибуной, за которой стояло несколько немецких офицеров из СД. За его спиной стояла часть подразделений легиона — наиболее отличившиеся в карательных операциях против партизан из 13-го полицейского батальона, 2-го стрелкового батальона Белорусской Краевой обороны и «Союза Белорусской молодежи». Его переполняет гордость… Вот под бравурную музыку полный, с багровым лицом офицер преподносит ему «Железный крест»…

— … Все здесь. Командир! — кто-то тормошил его долго и казалось безуспешно. — Все в сборе.

Даникевич вытащил замызганную карту района, через который они пробирались уже несколько дней, и выложил ее на расстеленную на земле чью-то плащ-палатку.

— Вот, — заскорузлый с обгрызенным ногтем палец ткнулся в темный массив. — Верст сорок еще тяпать и тот район начнется.

— Голова, а можа ну этих бошей с их заданием?! — предложил один из ротных — грязный по самые брови мужик с перевязанной рукой. — Поганый это район! — его палец тоже очертил цель их рейда. — Полгода назад только здесь вынесли со всеми потрохами почти цельную дивизию… — зловеще продолжил он. — Братан говорил немцы даже технику там бросили. Мол до сих пор в лесу коробки торчат… Это до проклятой лихоманки, — последняя фраза уже прозвучал в полной тишине.

— Не хрена там делать, — поддержал его ротный, стоявший рядом с первым. — Там поди партизан до черта! Вчера вон всю ночь самолеты над головами летали… Чую, Советы рыщут тут, — словно в подтверждение он шумно принюхался, будто и правда почуял советские войска. — Надо поворачивать и назад…

Все это время, пока они переговаривались, Даникевич снова задремал, хотя со стороны казалось что-то просто глубоко задумался… Виделась ему деревенька Оселец, что почти в пятнадцати верстах от районного центра. Был он направлен туда со своим, тогда еще небольшим, отрядом для помощи немцам в поимке партизан. Их там и в помине не было, но погуляли они все равно знатно! … Он словно в реальности слышал, как визжала от боли грудастая дева, которую за волосы волокли от горящего дома; как громко и издевательски смеялся толстого унтера, наблюдавшего всю эту картину. Крестьянку волокли по пыльной дороге, отчего серо-желтый налет густо ложился на ее задиравшееся платье, полные белые ляжки… Ничего не замечая вокруг Динкевич причмокнул губами… Руки сразу же вспомнили извивающееся мягкое тело, от которого умопомрачительно пахло теплым парным молоком; прикосновение к шелковистым густым волосам, спадавшим почти до пят… Вспомнилась дрожь всего тела и мгновенно последовавшая за этим разрядка…

— … Говорю же вертать в зад оглобли надо, — продолжал напирать все тот же. — У нас сейчас даже не бригада, а одни огрызки. У меня вон половина без винтарей… А у второй итальянский хлам, спасибо бошам, хоть это оставили.

— Голова! — еще двое, ничего только так и не сказавшие, выжидательно смотрели на командира. — Так как?

— Болваны! — практически выплюнул из себя Динкевич, вовремя придя в себя. — Куда повернуть? Назад? Ну пойдем назад и что дальше? — он вопросительно посмотрел на самого шебутного. — НА какой хрен ты там немцу сдался?! Без оружия! Без одежи! Вон смотри на своих бойцов! — тот непроизвольно обернулся. — Да, немцы сами нас там шлепнут и, правильно сделают! Потому что они не дураки!

Ротный, только что настаивавший на бегстве, насупился.

— Никому мы там не нужны! Они сами шкуры спасают…, — распалялся Динкевич. — А вот, если мы придем не с пустыми руками…, — он сделал неожиданную паузу, с удовольствием наблюдая, как вытягиваются лица сидевших. — А с чем-то важным…, то тогда можно и поговорить, — он опустил взгляд на карту и вновь ткнул пальцем в карту. — Повторяю же вам, все это дерьмо отсюда началось! Вот, тут! Нам главное узнать, в чем тут дело было… И тогда валить обратно можно. Поймите же никому мы там без порток не нужны! Там и так силища собирается! А вот с информацией не только всех примут, но и приветят.

Вновь и вновь убеждая их, Динкевич ни чуть не лукавил. Действительно, остаткам Белорусского легиона их бывшие хозяева вряд ли сейчас будут рады. После странных событий последних месяцев, когда в страшных мучениях вымирали целые немецкие гарнизоны, когда на станции с Востока прибывали целые эшелоны мертвецов, включая и машинистов, когда с на аэродром садились бомбардировщики с разложившимися телами летчиков и штурманов, немецкое командование полностью отказалось от любы контактов с национальными формированиями на этих территориях. И это не удивительно! Когда в подразделениях мрут как мухи исключительно немцы, поневоле задумаешься о том, кто виноват?

Еще Динкевич мог бы рассказать об одном интересном разговоре с полоумным немцем, заживо гнил на его глазах. «Они бросили меня здесь подыхать… Бог им судья, — бормотал немец, на плечах которого блестели остатки золотого шитья. — Безумцы, они безумцы! Это так просто не остановить! … Бежать, бежать — вот что они выбрали, — его глаза лихорадочно блестели. — Ха-ха-ха! — выплевывая сгустки крови смеялся он. — Безумцы! Надо идти назад! Назад! В этот проклятый лес! Нам почти удалось…Слышишь меня камрад? — его глаза невидящи смотрели прямо вперед. — Ты здесь? Скажи хоть слово, камрад? … Ха-ха-ха! Ты здесь. Так вот, нам почти удалось пробиться в самый центр их логова. Гренадеры добрались до землянок… Вот! — его мосластая пятерня хватанула Динкевича а плечо. — Они были у меня вот здесь! Я знаю, это проклятое оружие была там… Оно было в паре шагов от меня… Ха-ха-ха! — его снова охватил безумный смех, от которого ужас пробирал до костей. — В паре шагов, я мог дотянуться до него рукой. Ты понимаешь, камрад? Эти выродки создали страшное оружие, — его голос упал до шепота и Динкевичу приходилось наклоняться к самым губам умирающего генерала. — Господи, за что ты так ненавидишь немцев? — из его рта пошла потоком почти черная кровь. — За что?».

— Нам надо попасть в этот район, — вновь повторил он, всматриваясь в лица своих заместителей. — Они думают, что тут одни… никто не знает о нас. Надо спороть все это, — он показал на кокарды и повязки. — И нацепить звезды… Если ударим внезапно, у нас будет шанс… А эту всю шваль пустим вперед, — Динкевич кивнул на отдыхавших сечевиков. — Разделим бригаду на несколько частей. Весь сброд соберем в одной, которая будет отвлекать внимание и собственно будет играть за Белорусский легион, — ротные понимающе переглянулись. — Сами перекрасимся. В этом тряпье нам сам черт брат! Сейчас хрен разберешь, кто сечевик, а кто партизан… Понятно?

Вдруг, недалеко раздался женский крик, через мгновение смолкнувший. Все обернулись. Прямо через лужи к ним шли пара легионеров из охранения, гнавших перед собой двух женщин.

— Голова, пымали тут недалече, — вытолкнув женщин вперед, доложил старший. — Вот, падла, кусалась как кошка, — пнул он ту, что постарше.

— Черти, разложить что ли же успели? — раздраженно спросил голова. — Да?

— Ага, как же…, — пробурчал один из легионеров. — Одна монашка, а вторая — больная похож… Больно охота мараться. Подхватишь еще чего-нибудь.

И действительно, женщина постарше, стояла сложив руки, словно на службе и молча шевелила губами. На голове у нею был черный платок, надвинутый почти на самые брови.

— И всю дорогу так, — кивнул на нее легионер. — Бормочет и бормочет… Вторая, вон, глазищами зыркает, того гляди вцепится.

Та стояла с вызывающим видом, словно это не ее поймали, а она взяла их в плен. Пронзительные черные глаза буравили Динкевича, отчего ему становилось явно не по себе. В какой-то момент ему показалось, что кто-то выворачивает его наизнанку. Вот так медленно берет и рукой достает его нутро — все внутренности наматывает на ладонь и тянет, осторожно тянет…

— Вот, вот, — легионер сдернул накидку с девушки, обнажая ее плечи. — И вся спина такая.

По девичьим плечам змеились буро-черные рубцы, отвратительно стягивающие кожу на всем своем протяжении. Они причудливо извивались, то пропадая на внутренней стороне рук, то снова появляясь на их видимой стороне.

— Что это такое? — едва не сплевывая, пробормотал голова.

Девушка усмехнулась и с видимым удовольствием потянулась, отчего создалось впечатление, что на ее руках ожили змеи и начали двигаться… Черные жгуты то и дело сменялись бурыми, потом багровыми. Казалось, ее плоть пластична и способна пропускать в себя инородное…

— Ведьма! — прошептал с отвращением Динкевич, с силой ударив девушку по лицу. — Проклятая ведьма! Пока в обоз ее! Потом займемся… Тварь, — плюнул он в ее сторону.

Слизывая языком кровь с разбитых губ, девушка неожиданно засмеялась. Обнажились крупные ровные зубы, через которые просачивалась красноватая жижа.

— Покойники! Ха-ха-ха-ха! — жуткий смех в исполнении избитой в кровь девицы сразу же напомнил Динкевичу точно такой же смех умирающего немецкого генерала. — Вы же покойники, — широко раскрытыми словно от удивления глазами она оглядела всех, кто ее окружал. — Вы только еще не знаете об этом! Все вы! Ты! Ты и ты! — она кружилась на месте и ее вытянутый палец попеременно указывал то на одного, то на другого сечевика.

— Сучка, — с воплем один из легионеров сбил кружащуюся девушку на землю. — Жидовская подстилка! Закрой свою пасть! — он несколько раз с силой вбил приклад ей в живот. — Молчи!

— Мертвецы! Ха-ха-ха-ха! — смеялась она как сумасшедшая, катаясь по земле и даже не стараясь уворачиваться от ударов. — Вам же говорили, не появляться в лесу…, — очередной удар, попав прямо в колено, отозвался неприятным хрустом. — Сдохните! — она уже не кричала, а хрипела, то и дело харкая кровью. — Сдохните все до единого… Лес вас пожрет и не оставит ни единого следа…

Отдыхавшие недалеко сечевики, привлеченные странным зрелищем, столпились за спинами своих командиров. Они со странным чувством смотрели, как девушку месили ногами пара здоровых мужиков, а она лишь хрипела в ответ и время от времени жутко смеялась…

114

15 декабря 1942 г. Орша. Ставка командующего Центральным фронтом генерал-лейтенанта К.К. Рокосовского.

Константин Константинович мерил шагами гостиную, широкое пространство которой было залито солнечным светом. Он делал ровно пятнадцать шагов в одну сторону, потом — столько же в обратную, и после этого смотрел на часы.

— Григорий Павлович, как там? — не выдержал он, подойдя к полуоткрытой двери. — Не слышно?

— Не слышно…, — было слышно, как его зам подошел к окну. — Может, Константин Константинович, командарм возле Волновки застрял. Там сейчас так намело, что в обход придется ехать.

— Значит… не скоро, — пробормотал он. — Зачем же, Георгий, ты едешь? Ставка же все решила…

Он со вздохом сел в кресло и задумался. Ему сразу же вспомнилось недавнее заседание Ставки, на котором решалась судьба зимнего наступления. При одной только мысли о тех событиях, когда ему пришлось докладывать о разработанном им плане, Рокосовского вновь и вновь бросало в дрожь.

«После доклада и последующих за ним вопросов, он замер возле карты.

— А вот остальные товарищи, — Сталин указал курительной трубкой куда-то в сторону собравшихся. — С вами, товарищ Рокосовский, не согласны. Вы утверждаете, что Красная Армия в настоящий момент обладает необходимыми силами и опытом, чтобы предпринимать столь масштабные операции фронтового масштаба. Нанесение сразу нескольких сильных ударов по обороне противника — это не что иное, как распыление наших сил. Получается…, — Верховный посмотрел на сидевших так, словно приглашал их принять участие в дискуссии. — по сильному и матерому противнику мы ударим не кулаком, а ладонью, — сидевшие недалеко от Рокосовского Буденный и Конев согласно закивали головами. — Разве мы можем себе позволить так делать? Что помешает немецкому командованию, — Сталин повернулся к карте. — здесь и здесь нанести мощные фланговые удары и создать мешок. И не надо забывать, что согласно данным разведки, где-то в тылу у немцев созданы три крупные маневренные группы, в состав которых целые подразделения с новейшими тяжелыми танками. При разработки своего плана вы учли все эти моменты?

Все эти угрозы присутствующим были уже прекрасно известны и не раз обсуждались в ходе доклада. Возвращаясь к ним вновь Сталин требовал очередных гарантий…

— Предлагаю вам выйти и еще раз подумать, действительно ли предлагаемый вами план приведет к желаемым для нас результатам?

Рокосовский, не говоря ни слова, вышел из кабинета в приемную и под удивленным взглядом Поскребышева, сел на диван. Он уже третий раз за последние полтора часа присаживался на это самое место и молча о чем-то размышлял.

— Вы обдумали? — Сталин внимательно смотрел на военачальника. — И что вы скажете на этот раз?

— Товарищ Сталин, со всей ответственностью заявляю, что предлагаемый мною план полностью соответствует складывающейся на сегодняшний момент оперативной ситуации, — Рокосовский излучал уверенность и полную убежденность в своих словах. — Мощный удар по двум направлениям будет для противника полной неожиданностью.

— А как же болота? — спросил Конев, ставший после катастрофического начала войны сверхосторожным. — Вы хотите бросить в прорыв две танковые армии. Если я не ошибаюсь белорусские болота издавна славились своей коварностью… Товарищ Сталин, может получиться, что мы просто утопим технику.

Сталин вопросительно посмотрел на помрачневшего докладчика.

— Была проведена предварительная разведка, — генерал-лейтенант обратился к карте. — Согласно ей, на всех направлениях, где планируется использовать тяжелую технику, имеется возможность проложить гати. Форсирование наиболее опасных мест и строительство гатей будет вестись практически одновременно. Танки на себе повезут бревна. Это позволит не потерять темпа и внезапности…».

Вдруг, он открыл глаза. В голове он еще прокручивал раз за разом прошлые события, вновь проговаривая аргумент за аргументов. Сотни цифр, географических названий, особенности местности — все это всплывало волнами, конструируя картину будущего наступления…

— Вот, черт! — внезапно, за стеной чертыхнулся его зам. — Все-таки напрямик ехали! — с улицы послышался требовательный гудок автомобиля. — Константин Константинович, командарм уже здесь!

Рокосовский вскочил с кресла и подошел к зеркалу. Китель на нем был немного мятый. Он едва успел его поправить, как дверь в его кабинет открылась и вошел Жуков.

— Здорово, генерал-лейтенант! — «чертовски крепкое рукопожатие» — в очередной раз про себя отметил Рокосовский. — Как тут у тебе? Подготовка идет по плану? — было видно, что Жуков чем-то обеспокоен, хотя старался это скрыть. — Что с противником?

— Пока все идет по плану, Георгий Константинович, — зная нелюбовь Жукова к долгим вступлениям, Рокосовский сразу же подошел к столу, на котором лежала карта будущего района действий. — На наиболее вероятных направлениях ударов Красной Армии немцы создали мощный оборонительный рубеж. Разветвленная сеть траншей полного профиля, пять или шесть рядов колючей проволоки, многочисленные огневые точки. Все это грамотно вписано в прилегающую местность…

Указка нарисовала извилистую линию, соединяющую несколько крупных населенных пунктов, превращенных в мощные опорные пункты.

— Со стороны населенных пунктов, которые намечены в качестве первоочередных целей для передовых штурмовых групп, активности противника практически не отмечено. Как мы и считали, данное направление немецкое командование считает мало уязвимым…

Достав из папки свою карту, Жуков сделал на ней какие-то пометки.

— На сегодняшний день мы практически закончили концентрация сил. Штурмовые подразделения выдвинуты на позиции, — продолжал генерал-лейтенант. — Выдвигается на рубеж артиллерия.

— Артиллерия? — переспросил Жуков. — Подожди-ка, Константин… Если немцы там не ждут, то не нужно и артподготовки.

— Георгий Константинович?! — план Рокосовского предусматривал обязательное нанесение артиллерийского удара сначала по немецкому передовому краю, а потом и по тылу.

— Отставить артподготовку! — резко рубанул Жуков. — Пустишь штрафников, потом штурмбаты, за ними в прорыв двинуться танки — вот и все! — Рокосовский закаменел от такого дополнения к уже утвержденному плану. — Товарищ Рокосовский, не время и не место разводить институтские сопли! Мы так и не выяснили, где у них третья мангруппа. Это почти сто новейших танков! А если они здесь подкарауливают?! Понимаешь? — в этот момент, невысокий и массивный Жуков казался существенно больше Рокосовского. — Своей артподготовкой ты им просто маякнешь: мол сюда, гости дорогие, сюда идите! И когда твои из болота начнут вылазить, они их в два раза перещелкают!

Они резко замолчал и отвернулся к окну.

— Ладно, Костя, что мы в самом деле? — Георгий Константинович также резко отвернулся от окна и подошел к столу. — Поговорить с тобой хотел совсем о другом, — на лице Рокосовского было черным по белому написано удивление. — Давай, чайку что-ли… Морозец, чай-то в самый раз.

Через несколько минут они уже сидели за столом, на котором стоял, пышущий паром самовар, несколько банок тушенки, пара кусков сахара и краюха хлеба.

— Поговорить с тобой хотел, Костя, — еще раз повтори он, словно в задумчивости. — Ты ничего не замечаешь? — вдруг прямо в лоб он задал странный вопрос, а см в этот момент внимательно смотрел прямо ему в глаза. — Ну, происходит… Ничего?

Алюминиевая кружка, обмотанная платком, чуть не выпала у генерал-лейтенанта из рук. Рокосовский преувеличенно спокойно поставил чай на стол и сложил руки в замок, чтобы непослушные пальцы не выбивали тревожную дробь (эта ненавидимая им привычка появилась у него после ареста и до сих пор преследовала его).

— Нет…, — тихо проговорил Рокосовский, чувствуя, что за этим вопросом стоит что-то очень важное. — А что происходит? — осторожно спросил он и сразу же пожалел о вырвавшемся у него вопросе.

Жуков тоже положил кружку, над которой поднимался ароматный парок, на стол.

— Что, что… Много чего, — пробормотал он, опустив глаза на свои толстые узловатые пальцы. — Не уж то не понимаешь?! — прищурившись, Жуков несколько секунд рассматривал своего собеседника. — Счастливый…, — со вздохом прошептал он и вновь поднял глаза на Рокосовского. — Странные дела творятся, Костя, очень странные!

Командующий откинулся на спинку стула.

— Понимаешь, случилась эта проклятая война. Вот, она! Вонючим сапогом нам под дых как ударила! — он словно говорил сам с собой, словно продолжал какой-то давний спор со своим «Я». — И мы покатились вместе со своими фуражками, танкетками, тушенкой к … Москве! — он на несколько секунд замолчал, а потом так же резко продолжил. — Ну это все было понятно! Костя, все это понятно! Потому что хреново мы готовились! Не умели воевать, вот и дали нам пинка!

Рокосовский не знал куда деться. По своему опыту он прекрасно знал, что подобные разговоры, начинаясь с вполне обычных тем, могли закончится таким, за что очень быстро «намажут лоб зеленкой».

— Это-то мне понятно, — продолжал Жуков. — Раз ты сильный но не подготовленный, то можешь легко получить по зубам. Но потом, … Костя, почему… потом всё стало каким-то другим, — командующий то ли не мог назвать чье-то имя, то ли просто не мог подобрать какое-то название. — Каждый день я вижу, что вокруг меня…, вокруг нас всех происходят какие-то события, которые почему-то никто больше не видит или не хочет видеть?!

Кажется впервые за все время его монолога, Рокосовский, действительно, заинтересовался.

— Какие события? — почти прошептал он, снижая голос по атмосфере разговора. — Что происходит?

— Я точно не знаю как это объяснить, — он уставился глазами в одну точу, будто именно там и содержались ответы на все его вопросы. — Мы слишком быстро оправились от поражений… Такого просто не может быть! Они же почти до Москвы дошли…, выбили авиацию, большую часть танков. Два миллиона бойцов в плену, примерно девятьсот тысяч убито, почти вся кадровая армия легла… Тогда под Москвой, в какой-то момент я подумал все! Немец сомнет нас. И тут, через какие-то полгода словно лавина прошла, — Жуков сделал паузу. — Ты разве не заметил, Костя? Что-то изменилось и довольно резко. В армию пошла тяжелая техника — танки, реактивные минометы, арторудия. Из-за Урала непрерывно идут эшелоны с амуницией. Да, еще пару месяцев назад две дивизии под Тулой в лапти пришлось обуть, а тут тысячи пар сапог…

— А как же новые заводы? — Рокосовский не сдержался. — Чуть не пол страны перекинули в Сибирь и на Урал.

— В Сибирь? — машинально переспросил Жуков. — Ты, что товарищ Рокосовский?! — едва до него дошел смысл сказанной фразы, он вновь превратился в волевого, жесткого и неприемлющего чужих мнений человека. — Какое производство? Все эти предприятия, которые ставили в мороз в голых степях, едва только начали выходить на нормальный режим работы. Там до сих пор еще одни кирпичные коробки стоят с фонарными столбами. Да, Костя, люди работают как проклятые, чтобы дать фронту еще один танк, самолет, лишнюю сотню снарядов и патронов, но не настолько…, — он чуть наклонился в сторону собеседника, словно собирался сказать что-то важное и тайное. — На заседании Ставки докладывали, что экономика страны не просто восстановила довоенные показатели производства, но и существенно превзошла их. Урожай зерновых этого года был таким, что и год назад нам не снился! Мясо, молоко… Откуда, как? Украина, Белоруссия под немцами! Откуда все это взялось?! Не в воздухе же оно выросло… Ты видел новые пайки? — Рокосовский машинально кивнул головой, мгновенно вспомнив небольшие брикеты спрессованной пищевой массы, быстро снискавшие у бойцов заслуженную любовь. — А новые лекарства? Костя, я же своими глазами видел, как один укольчик…, один проклятый укольчик с того света вытащил моего ординарца. Меня прикрывал… Всю брюшину ему осколками посекло. Кишки наружу, думал не довезем, — под ним жалобно заскрипел стул. — И тут всего один укол… Ну, откуда все это?

Горько усмехаясь он взглянул на сидевшего в задумчивости собеседника.

— Там очень много разного говорят, — Жуков глазами показал в сторону потолка. — Очень много, — голосом он дал понять, что эти гуляющие слухи он ни во грош не ставит. — Рассказывают, что в начале войны в Союз приехало очень много иностранных военспецов. Называли итальянцев, испанцев, французов, греков. Недавно Маленков шепнул, что на территории САСШ удалось завербовать примерно четыре тысячи высококвалифицированных рабочих и инженеров. Вербовщики работают во Франции, уж не знаю как… Даже болтают, что по дипломатическим каналам Москва направила во всей белоэмигрантские организации приглашение, — Рокосовский удивленно присвистнул от такой новости. — Есть сведения, что по личному приглашению Хозяина в Москву прибыл Деникин. А за ним, как ты понимаешь, стоит несколько тысяч боевых офицеров… Я не знаю чему верить, Константин. Все это слишком, слишком… фантастично! Чтобы Деникин, который проклял всех нас, приехал в Москвы и встретился с товарищем Сталиным, — Жуков недоверчиво покачал головой. — Если бы мне кто сказал об этом еще несколько год назад, я бы его обложил по м…

Он бросил быстрый взгляд на дверь, словно опасался что их могут подслушать.

— Уверен, что он все знает, Костя, — кто этот «ОН» было ясно им обоим. — Мне иногда кажется, что он видит людей насквозь, — еле слышно прошептал Жуков.

115

Его группе почти удалось проникнуть в расположение партизанского отряда — того самого, который месяцем ранее буквально «размазал тонким слоем» по лесу крупную группировку немцев. Они, бывшие полицаи, остатки карательных батальонов, смогли продвинуться дальше, чем отборные эсэсовские и егерьские части, специально натасканные на операции в подобных условиях. Все этим мысли непрестанно крутились по кругу в его голове, становясь с каждой секундной все более живыми и яркими, обретая все новые и новые подробности.

— У-у-у-у, — тихо застонал Динкевич от своего бессилия что-либо изменить, грызущего его невыносимой почти физически ощущаемой болью. — Черт, черт! Как же так вышло? — он задергался всем телом, дрыгая связанными за спиной руками и сплетенными ногами. — Как же так?

В очередной раз на него накатило так сильно, что он потерял сознание. Извивающееся туловище, изогнувшись напоследок, застыло в немыслимой позе.

«… Они вошли в квадрат под непрекращающийся ливневый дождь, мощными струями продолжавший по ним барабанить и барабанить. С каждым новым хлюпающим шагом из плотной стены дождя выступало очередное мокрые дерево с поникшими ветками, напоминавшее нахохлившегося ворона, который распушив перья мок под дождем. Под ногами кое-где оставались островки грязно-серого снега и полупрозрачного льда, через готовые приходилось перескакивать».

Рядом с Динкевичем на поляне лежало еще семь человек — все те, кто с обезумевшими лицами смогли вырваться из устроенной для них западни. Скрученные бечевкой руки и ноги делали их похожими в этот момент на плотные деревянные колоды, беспорядочно валявшиеся под ногами.

«Динкевич ясно видел самого себя, поправляющего промокшую насквозь командирскую фуражку с красной звездочкой. Вот он делает знак остановиться и еще раз проверить обмундирование. Сечевики, ежась под струями проливного дождя, в очередной раз начали проверять наличие звезд и красных лет.

— Че, рожу кривишь, Горелый? — в этом полусне, полудреме свой собственный голос казался ему настолько писклявым и жалким, что хотелось заткнуть свой же собственный рот. — Не умрешь!

— Не возьму я этот жидовский знак! — ворчал звероподобный мужчина, лицо которого перетягивали багрово-красные рубцы. — Это все кляты коммуняки таскали…. Вот он у меня где! — его ладонь энергично резанула в районе собственной шеи. — Прости меня Господи! Кляты кровопицы, совсем от иродов житья не стало…

Голова отряда со вздохом от него отвернулся.

— Подтянулись, черти! — прикрикнул он на них через проклюнувшийся кашель. — Хватить сиськи мять, тапереча мы одно из подразделений бригады Козлова. Поняли? И чтобы до сигнала ни гу-гу! — небритые и посеревшие лица понимающе закивали».

Он валялся на поляне под огромным деревом и понимал, что вновь видит свой кусочек воспоминаний, нагнавшим его с очередным витком этого бреда. Он стонал и рвался, но мечущееся тело не желало помогать ему.

«- Голова, а дивчины там був? — новые голоса начали пробиваться к нему сквозь пелену тумана. — А то не в моготу боле…, — разбитной паренек из Львова наклонился к его голове. — Можа тех вон дивиц попробуем? С них же не убудет! Мы же только трошки… Уж одна там больно гарна, — прямо перед глазами Динкевича встали толстые, обветренные причмокивающие губы цвета сырого мяса. — Вот я понимаю дивчина! Волосья во! — свободной рукой тот проводит возле пояса черту. — Глазищами своими таращит як из пулемета… Гарна дивчина…».

Через мгновение эта вечно потеющая рожа с крупным чуть расплющенным носом растаяла в воздухе, оставив после себя встающие стеной остатки леса. Между темно-зеленой травой, едва прикрытой снегом, стояли черные как смоль стволы деревьев. Ровные, прямые, без единого сучка, они смотрели прямо в небо… Он видел их то перед самым носом, когда можно было разглядеть черную как смоль обгоревшую кору деревьев, то вдалеке от себя, когда они сливались в единый темный монолит.

«- Всем в оба смотреть! — вновь Динкевич слышит свой голос, но остановить его не может. — Немцы полгода назад тоже здесь пройти пытались, — перед его глазами проплывал сожженный танк, который сейчас с опущенным стволом пушки, с слетевшей гусеницей и с вскрытым металлическим брюхом уже не выглядел наводящим ужас монстров. — Полк пехоты с усилением, двадцать танков в лес вошли и все! — он помнил с какой интонацией говорил эти слова, как пытался произвести впечатление на тех, кто шел с ним. — Все они здесь остались. Вот один, там второй встал… Вон, без башни, — метрах в двадцати, действительно, стоял, безголовый танк, лишенный в добавок и гусениц. — Думаю, хлопче, дальше еще увидим».

Его сознание подстегнутое страшной усталостью и и страхом выдало очередную картину. Новый подбитый танк стоит метрах в десяти от первого. Ему повезло меньше! Массивная башня отброшена в сторону, где проломив своим весов несколько стройных берез валялась на земле. Люк механника-водителя был открыт и манил своей темнотой и надеждой…

«О! Пся крев! — заорал вдруг Динкевич, в очередной раз проклиная свое неуемное любопытство он резко отпрыгнул от закопченной железной туши. — Матка боска! — с исказившимся от испуга лицом он не мог отвести взгляда от темноты открывшегося люка».

Даже сейчас, лежа на земле со связанными рыками он ощутил как его накрыло противной холодной испариной.

«- Сгорел…, — проговорил тот, прошлый Динкевич. — Заживо…

Падавший в глубину танка тоненький луч света осветил скрючившуюся за рычагами управления черную фигуру. Виднелась склоненная вперед голова, покрытая опаленными волосяными комками; вцепившиеся в рычаги руки, с которых в огне лохмотьями слезал комбинезон. Он смотрел прямо в полумрак кабины, где черная запекшаяся кожа сливалась с темнотой стен и пугала своей неизвестностью.

— Сгорел заживо, — он протянул руку, чтобы закрыть танковый люк. — Спи спокойн…, — вдруг, потрескавшиеся, впавшие в глазницы веки чуть дрогнули. — Спокойно, — шепотом попытался закончить он, но из его рта выдавался лишь шепот. — Нет! Нет! — забормотал он не веря своих глазам — Ты же сгорел! Сгорел весь, полностью! — к его ужасу танкист открыл приподнял сначала одно веко, потом после секундной заминки второе».

Динкевич, тяжело дыша, открыл глаза. Место где он лежал, таки и не изменилось. Он с свистом глотал холодный, пахнувший сыростью и порохом воздух, а потом также, со звуком, выдыхал его обратно. Его легкие работали как кузнечные мехи, загоняя все новые и новые порции живительного газа, но он никак не мог успокоиться… Краски его очередного воспоминания становились все ярче и ярче, в какой-то момент полностью заменяя собой реальность…

«- Голова, Слепня что-то не видно, — пытаясь перекричать дождь, Горелый наклонился к его голове. — Его отделение справа должно идти… Хотя в этом дожде ни хрена не видать! Шаг в сторону сделаешь и все — заблудился. Надо что-то делать. Может баб этих еще раз посспрашать?! Только на этот раз вдумчиво их потрясти, чтобы все выложила как духу.

— Ладно, давай тащи их сюда! — он остановился, расправляя высокий воротник. — Посмотрим, что скажут.»

Тот управился довольно быстро. Не прошло и нескольких минут, как к ногам Динкевича кинули их пленниц — одну постарше, а другую — помладше.

— Ну, и куда дальше? — пальцем приподнял он подбородок второй, которая с вызовом смотрела на него. — Говори, сучье вымя, а то потом выть придется, — он взял ее за волосы и несколько раз с силой тряхнул. — Где этот проклятый лагерь?

— Раз к Андрюшке идете, значит и гробы уже заготовили, — вдруг с жаром произнесла она, даже не делая попытки вырваться из его рук. — Нет?! Не заготовили? — в ее голубых глазах царило настолько искреннее изумление, что Динкевич, не видя и следа издевки, даже растерялся. — Плохо, — с уверенностью произнесла она.

— На! — он с силой ударил ее по щеке, разодрав в кровь массивной печаткой. — Маленькая дрянь! Я тебе покажу Андрюшку. На! — следующий хлесткий удар буквально откинул ее на спину. — Говори, куда нам дальше идти?

Ручейки крови из разбитых губ сразу же смывались падающим каплями дождя., а она стояла на коленях вновь и вновь подставляя лицо под удары. С каждой новой пощечиной улыбка на ее губах становиться все более похожей на кровожадную гримасу, от которой начинала брать оторопь.

— Бей, сильнее бей! — распалялась девушка, ближе двигаясь на коленях к Динкевичу. — Покажи свою силу, свою злость! Давай! — Голова был словно в кровавом тумане, от которого мутнело в глазах и хотелось бить все сильнее и сильнее. — Так! В кровь!

Наконец, от очередного удара девушку бросило на землю, где она и осталась лежать.

— Давай вторую, — прохрипел Динкевич, слизывая кровь с тыльной стороны ладони. — Все равно в этом проклятом дожде ни черта не видно! Куда не посмотри ни зги…, — женщина постарше стояла чуть наклонив голову и что-то шептала. — Ну, а ты что скажешь?

Из под сдвинутого по старушечьи на самые глаза платка на него посмотрело еще не старое лицо. Она несколько секунд смотрела прямо на него, словно пыталась что-то прочитать в его душе.

— Что, волчья сыть, крови никак не напьешься? — бросила она ему прямо в лицо. — Все мало тебе?! — говорила она вроде негромко, но он отлично слышал каждое слово. — Черный ты весь. Снаружи черный, изнутри черный. И душа у тебя черная, как смола… Нет в ней ни просвета ни привета, — и говорила он совсем не со злостью или ненавистью; в ее голосе слышалась вселенская усталость от всепроникающей жестокости и дикости, готовности сожрать своего близкого, жадности до мерзостей. — Плохо тебе будет… Ой, как плохо. Совсем плохо, Черный человек! Уходи отсюда быстрее… Дождь пока идет. Он все спрячет, словно и не было тебя тут! Уходи! Не оглядывайся ни на кого!

Динкевич не мог понять, что с ним такое происходит. Он столько раз слышал, как в его сторону неслись проклятия, что уже потерям им счет. Казалось бы, что такое еще одно, брошенное полуграмотной и испуганной женщиной. Всего лишь пыль, который можно растереть между ладонями и развеять по воздуху, но не в этот раз…

— Уходи, Черный человек, — снова попросила она, равнодушно смотря на главу сечевиков. — Дождь вот-вот закончиться. Срок твой почти истек… Уходи!

Вытянув руку вперед, Динкевич с недоумением смотрит, как хлеставший на протяжении нескольких часов ливень начинает затихать. По покрасневшей ладони били уже лишь редкие и крупные капли.

— Голова… слышь, Голова?! — до него никак не могли достучаться. — Голова?! Очнись! — он повернул голову и удивленно посмотрел на Горелого, который, нервно оглядываясь, пытался ему что-то сказать. — Голова! Нет говорю никого! Ты слышишь! — в его голосе слышалась самая настоящая паника. — Все! Все куда-то пропали… Вот одни мы тут — Семка, я и ты, — слева от него стоял тот самый львовский паренек, что так рвался поговорить с женщинами. Говорю, нет больше никого.

До Динкевича, наконец-то, дошло, что случилось. Правая рука машинально коснулась оружия, словно убеждаясь, что оно не пропало вместе со всеми людьми. Он посмотрел сначала на Горелого, потом перевел взгляд на второго сечевика.

— Где все? — его глаза налились кровью. — Какого лешего они могли пропасть? — его глаза обшаривали поляну, на которой они стояли. — Почти полсотни человек… Искать! — вдруг заорал он на них. — Искать, сукины дети! — он взвел затвор ППШ (любил он советский автомат за надежность и большой боекомплект) и потом схватил за шиворот одну из женщин.. — А ты, тварь, давай за мной. Шевели, шевели ногами! — женщина на подгибающихся ногах пошла за ним. — Сейчас вы у меня увидите, твари! Слышите меня?! — закричал он потрясая автоматом. — Где вы там?! — автоматная очередь вспорола землю рядом с ногой женщины, заставив вскрикнуть от испуга. — Вот видите? Ха-ха, Черный человек! А так?! — бросив женщину на землю, он начал стрелять ей прямо под ноги. — Да, я Черный человек! Я Черный человек!

Двое остальных стояли спиной к спине и смотрели по сторонам. После того, как этот странный дождь закончился они и словом не перемолвились. Лишь дикие, широко раскрытые от страха глаза шарили по лесу.

— Идите ко мне! — орал окончательно «слетевший с катушек» Голова уже на весь лес. — Где вы там прячетесь? Да я вас все…, — когда он в очередной раз размахнулся для удара, его нога за что-то зацепилась и он с высоты своего роста свалился в грязь. — Тьфу! — сплюнул попавшую в рот грязь. — Что это еще за дерьмо? — нога зацепилась за какой-то корень, петлей торчавший из земли. — А ты…, — девушка с торжествующим видом смотрела за его спину. — Ах, падла…, — он рывком попытался перевернуться на живот, но его руки все время скользили. — Стоять! Стоять! Да… О! Нет!».

Дико заорав, Динкевич вновь проснулся на той самой поляне. Его сердце продолжало бешено биться, с каждым новым ударом грозя вырваться из грудной клетки и залить кровью все вокруг.

— Свят! Свят! Что это было?! — бормотал он, пытаясь порвать тугой ворот кителя. — Что это такое? — ткань, наконец-то, с треском разорвалась, открывая доступ свежему воздуху. — Хорошо…, — прошептал он, на секунду, забыв про все, кроме этого удивительного ощущения.

Сечевик даже закрыл глаза, впитывая в себя каждое мгновение этого незабываемого ощущения.

— Гляди-ка, очнулся, — вдруг, кто-то самым незатейливым образом пнул его в спину. — Ну, паря…., — на Динкевича, перевернувшегося на спину, с добродушной улыбкой смотрел древний старичок. — Готов?

Все остатки еще сохранившейся бравады с палицая слетели моментально. Не осталось ничего! Ни гордого вида борца с проклятым большевизмом, ни несгибаемого защитника угнетенного украинского народа, ни грозного Голову, ни осталось ничего! Казалось, бы вот он тот прекрасный момент, когда можно плюнуть в лицу ненавистному врагу, когда можно клясть его, когда можно в последний раз проявить свою силу.

— Ну, ничего, — спокойно проговорил дед, взглянув куда-то вверх. — Отец все знает, все видит… А ты помолись, паря…, помолись. От доброй молитвы-то ничаго плохого-то не случиться. И за себя помолись, и за своих вон тоже попроси. Полегче будет!

Динкевич дернулся изо всех сил, почувствовав как его кто-то схватил за связанные руки.

— Пошли прочь, прочь от меня! — зашипел он, когда его начали волочь. — Оставьте меня!

— Давайте, хлопцы, и тех тоже туда, — он увидел как к нему начали подтаскивать и остальных. — Вот, сейчас и начнем…

Из-за деревьев, которые едва выступали из темноты, начали появляться фигуры людей. Один, два, три, десять…, и еще, и еще. Через несколько минут на поляне стояло сплошное людское кольцо. Молча стояли мужики в овчинных тужурках, с мрачным видом рассматривавших связанных полицаев; десантники в маскхалатах, с любопытством следившие за каждым движением копошащегося у дуба деда; несколько деревенского вида баб, в сторону виновато отводившие глаза; с десяток ребятишек, выставивших вперед палки-ружья… Чуть впереди всех стояла та самая девушка, которую с таким остервенением хлестал по щекам Динкевич. Сейчас в ее глаза читалось настолько ничем не скрываемое торжество, что сечевику становилось жутко.

— … Гм, — одобрительно прогудел старик, посмотрев за спины валявшихся предателей. — Братья и сестры, — стоявший впереди десантников среднего роста коренастый командир чуть дернулся, что не осталось незамеченным со стороны. — Да, все мы с единого корня… И эти тоже! — изогнутый конец посоха ткнулся в сторону лежавших. — Все мы плоть от плоти нашего Отца, — многие из толпы синхронно вцепились в висевшие у них на поясах темные деревянные статуэтки и с благоговением посмотрели на возвышавшийся над ними дуб исполин. — Здоровые или убогие, рыжие или беляки, бабы или мужики, хорошие или плохие — все мы его дети. Каждого из нас он знает и привечает! Каждый, кто попросит у него помощи, получает…, — голос старика волнами то нарастал, то спадал. — Матрена, когда ты занедюжила, кто тебе помог?

Высокая девка чуть не бухнулась на колени, так сильно закивав головой.

— А твою хворь, Степка, кто вылечил? — его взгляд уперся в следующего — плотного мужика, мнущего в руках шапку. — Как ты мучился от плетей германски, помнишь поди?! Кровь харкал почитай неделю… Отец тебя вылечил! И мого внучка от попотчевал. Никому отказа не было

Он выкрикивал все новые и новые имена и вздрагивавшие люди начинали истово кивать головами в подтверждение сказанного.

— Всех Отец привечает, — вновь повторил он, оглядывая собравшихся. — А мы с вами як поступаем? — вдруг он задал неожиданный вопрос. — Мы-то с вами как Ему отвечаем? Люди?! Что мы сделали для Него? — тишина на поляне стала еще более жуткой; застывшие люди старались не смотреть друг на друга, словно чего-то стыдились. — Мы его может от вражин оборонили? А Митроха? — парень с пудовыми кулаками, казалось, скукожился от заданного в лоб вопроса. — Что молчишь? — тот еле слышно мычал в ответ, пытаясь спрятаться от обвиняющего взгляда.

Стоявшие вместе со всеми десантники имели совершенно непонимающий вид. С диким удивлением они смотрели на потупившихся партизан, на тыкающего непонятными обвинениями старика. Большая часть из них вообще ничего толком не понимала и бросала вопрошающие взгляды на стоявшего впереди командира. Судя по зверскому выражению лица последнего, с которым тот смотрел на тех, кто шептался в толпе, он был в курсе всего происходящего.

— Все молчите…, — укоризненно проговорил старичок. — Молчите… А деваха вон не молчала, — он подошел к избитой девушке, которая еще не успела смыть кровь с разбитого лица. — За правду не побоялась постоять. Болью своей попрала животный страх, — его пальцы нежно огладили ее длинные волосы и чуть толкнули назад, к людям. — Иди, иди, дочка.

Он подошел к лежавшим полицаям, все из которых уже давно пришли в сознание и со страхом за ним следили.

— Что, черные душонки, зенками своими хлопаете? — ткнул он посохом крайнего, попытавшего отползти от него. — Подушегубствовали, поиздевались над людями, пора и ответ держать… Жили вы как скоты, не зная ни человеческого ни божественного закона, так после смерти своей послужите! Давай, хлопцы!

Быстро подбежавшие мужики пинками скинули связанных в яму. Через пару минут все семеро уже лежали неглубокой (с полметра) траншее и испуганно скулили.

— Товарищ коман…, — попытался сделать шаг вперед один из десантников, до этого с возмущением наблюдавшего за происходящим. Но, как же так? Это же…, — его голос становился все тише и тише, пока наконец-то, стушевавшийся под взглядом Судоплатова десантник не замолк окончательно.

Старичок сделал еще шаг вперед. Он уже ничего не замечал — ни возмущенного вида десантника, ни внимательной взгляда его командира, ни вспышки фотокамеры. Все его внимание захватил процесс…

— Отец, во искупление их злодеяний, прими, — он с надеждой смотрел на дерево, длинными искривленными ветками заполнившего пространство над поляной. — Очисти их черные души.

Вдруг из толпы кто-то ахнул. Следом вскрикнул ребенок. Семь тел, лежавшие ровным рядом, начали дико дергаться, извиваться, словно мокрая глинистая земля под ними превратилась в раскаленную сковородку. Один из них, отчаянно дрыгая ногами, попытался вскочить, но его загребущие движения лишь скребли по податливой почве. С каждым новым движением сапоги погружались все глубже и глубже, превращая почву в жидкое болото. Другой исступленно мотал головой, не в силах дернуться погружающимся в черную жижу телом. Смачные хлопки месили грязь, отчего его лицо с вращающимися белками глаз покрылось жирной черной коркой.

— А-а-а-а-а-а! — кляп из его рта от таких ударов все же вылетел и палицай завизжал. — А-а-а-а-а-а! — его тело начало погружаться быстрее. — А-а-а-а-а!

Земляная жижа словно кислота сантиметр за сантиметром погружала в себя сапоги с обмочившимися штанами, блестевшую орлов ременную бляшку. Она с жадностью хватала обтянутое ремнями портупеи тело и уже дотягивалась до шеи.

— ……, — Динкевич уже не кричал; он сипел, не в силах выдавить из себя ни звука. — …., — его вымазанная в грязи голова начала медленно оплывать, словно оплавленная восковая свеча. — ….

116

Огромный плазменный экран с плавно изогнутой по последней моде поверхностью занимал большую часть стены просторного помещения, где в полумраке вырисовывались несколько удобных кожаных диванов. Между ними стоял низкий столик, на котором притулилась одинокая пепельница с тлеющей сигаретой.

Изображение на экране продолжало то и дело прерываться короткими полосами и светлыми точками.

«… — Нет, нет…, — мужчина с экрана энергично затряс головой. — Вы совершенно не понимаете! Это был не просто выстрел! Будь проклят тот, кто стрелял и тот кто направлял его руку! — его хорошо пошитый пиджак в широкую клетку неряшливо оттопыривался всякий раз, когда он чуть наклонялся вперед. — Вы, то совсем не понимаете, что теперь будет? — он с вызовом посмотрел на камеру. — … И я вообще, не понимаю, почему меня здесь держат? Позвоните в бюро! Я старший специальный агент, Френк Антонио Монтана. Номер жетона 129271J173B.

Откуда-то сзади, из-за камеры, вышел второй человек — высокий мужчина в черном костюме, на груди которого блестел небольшой бейдж. Он сел на стул и положил ногу на ногу.

— Мистер Монтана, давайте оставим все эти подробности. Мы прекрасно знаем, кто вы, — на лице агента отразилась странная мешанина чувств — смесь удивления, недоверия и страха. — Поверьте мне, ваше руководство также давно уже в курсе. Поэтому, ведите себя благоразумно, — в голосе говорившего чувствовалась уверенность в своих словах, словно он, действительно, имел полное право не только удерживать, но и допрашивать старшего специального агента Федерального бюро расследований. — Нам нужно услышать от вас всего лишь честный и подробный рассказ… и все! Вы понимаете меня, мистер Монтана? После этого, вы, как добропорядочный американский гражданин вернетесь к себе домой, к своей жене и деткам. К Сьюзи, Кэрол и крошке Майки.

От таких слов фэбеэровец окончательно растерялся.

— Сьюзи? Кэрол? — хриплым голосом переспросил он; камера крупным планом приблизила его побледневшее лицо. — Откуда вы…

— Вашу супругу ведь Сьюзен зовут? — добродушно и чуть удивленно спросил его собеседник, словно разговор шел между старыми закадычными друзьями. — А ваша очаровательная дочурка Кэрол также как и раньше любит, когда вы читаете ей на ночь сказку про похождения медвежонка Тедди? Мистер Монтана, что с вами? Вам плохо? — тот судорожно растягивал узел галстука. — Вот, возьмите воды. Выпейте!

— Какого черта вам нужно от моей семьи? — с угрозой проговорил Монтана, наклоняясь вперед. — Если вы хоть пальцем их тронете!

Тот вновь негромко рассмеялся, широко расставляя руки с раскрытыми ладонями.

— Что вы, что вы, мистер Монтана! Уверяю вас, вашей семье совершенно ничего не угрожает. Наоборот, мы заботимся о вашей безопасности и хотим, чтобы вы как можно скорее встретились с вашей семьей. Вы меня понимаете, мистер Монтана?

Тот окончательно опустил голову, упершись глазами в стол, словно на его поверхности был нарисован какой-то дельный совет. Его плечи поникли. Вообще, за эти несколько десятков минут, который прошли с того момента, как он переступил порок этого помещения, с ним произошла удивительная и страшная метаморфоза — из бравого и бесстрашного агента, за спиной которого стоит вся мощь американского государства, он незаметно превратился в неуверенного в себе человека — букашку, которую можно легко раздавить.

— Хорошо, мистер Эй-как-вас-там, я все расскажу, — тихо прошептал он, продолжая пялиться в стол. — Я не знаю, что черт побери, изменилось за эти несколько дней, и что находиться в головах ваших боссов, но я все расскажу… И клянусь толстыми и потными ляжками черных официанток в самой последней гарлемской забегаловке, это будет чертовский странная история…».

С характерным звуком изображение остановилось и на экране застыл трясущийся кадр хроники — усталые глаза человека, смотревшего прямо перед собой. Несколько минут ничего не происходило — по экрану вновь и вновь пробегали черные точки и полосы.

«- … В этот проклятый день, я немного задержался и уже собрался уходить. Надо было доделать отчет за последнее дело, — изображение мигнуло и на экране появился агент, которые нервно ходил по помещению. — Все было как и всегда. На месте уже почти никого и не было. Остальные обычно уходили чуть раньше. Причины всегда находились…, — он глубоко затянулся сигаретой и на несколько мгновений замолк. — Босс, старый О,Райли, появился как всегда неожиданно. Есть у него такая паршивая черта — возникать как приведение и хватать тебя за плечо! Пока сообразишь, что делать — то ли улыбаться и сидеть, то ли выхватывать пистолет… Короче, я обернулся и увидел О,Райли. Бог мой, что у него был за вид! — еще одна затяжка и вновь рассказ продолжился с небольшой задержкой. — Его пара волосинок на плешивой башке стояли дыбом, а лицо такое, словно на его же глаза трахнули жену. Именно от него я узнал, что в нашего президента стреляли.

Докурив сигарету, он начал ее тщательно вкручивать в пепельницу. Камера, крупным планом передававшая его лицо, запечатлела, насколько яростно он делал это. Казалось, что от того, насколько сильно он вдавит окурок, зависело, как минимум, его жизнь.

— Он сказал, что ему приказано создать группу, которая будет заниматься расследованием, — продолжил Монтана. — Эту самую чертову группу он поручил возглавить мне… Дерьмо! Вот же дерьмо! И это случилось за три дня до отпуска! — вдруг, с яростью он ударил по столу, отчего пепельница перевернулась и пепел рассыпался по белоснежной поверхности стола».

Изображение снова дернулось и застыло на том кадре, где серый, чуть тлеющий пепел широкой полосой пересекал белую столешницу. На этот раз восстановление пленки заняло несколько больше времени.

«- Мистер Монтана, что было дальше? — его молчаливый и добродушный собеседник, кажется впервые, за все время разговора проявил нетерпение. — Надеюсь вы помните, что ваша искренность помогает вам вернуться домой и встретиться с вашей семьей? Не забывайте об этом, — внушительно добавил он. — Что было дальше, мистер Монтана?

Старший специальный агент облокотился на стол и стал внимательно рассматривать свой руки. Казалось в этот момент для него было ничего важнее этих частей тела.

— Это дерьмо мне сразу не понравилось! — глухо проговорил он, продолжая изучать пальцы. — Нюх у меня на такие вещи. Работа на улице учит и не такому…, — он поднял голову и бросил быстрый взгляд на камеру. — … Когда мы приехали на место, нас почти два часа не пускали туда сотрудники секретной службы. Целых два часа мы, как бездомные, стояли возле этого ресторана и смотрели на зашторенные окна, где мелькали какие-то тени… Потом они уехали, а ресторан…, — он невесело рассмеялся. — Был словно вылизан. Пол, столы, стены — все буквально сверкало. Эти, уроды, — агент словно выплюнул из себя это слово. — Все вычистили, ничего не оставили… А на утро, вы понимаете, уже на на следующее утро, практически все крупнейшие газеты вышли с огромными заголовками, где черным по белому было написано кто стрелял в президента.

Хозяин кабинета понимающе кивнул головой. Эти заголовки, даже если захочешь, не сможешь забыть. Крупными буквами, а подчас и кроваво-красного цвета, они до сих пор стояли перед его глазами — «Президент убит стрелком», «Убийца говорил по-русски?», «Почему они убили Президента Соединенных штатов Америки?», «Стрелок возвестил приход новой эры», «Русский снайпер стрелял в Президента», «Предательство простить нельзя!», «Убийца с самого утра поджидал свою Жертву», «Нас снова предали» и т. д.

— Откуда все это было? Репортеры отмалчивались, что-то мямли в ответ, что информацию им слил какой-то неизвестный… Откуда? В тот момент наша группа не знала ничего! У нас не было почти никаких зацепок! Никто толком ничего не видел… Первая леди ни с кем не хотела говорить. Сказали, что ей запретили врачи, — он взял предложенный стакан с водой и с шумом выпил. — Лишь к вечеру начали появляться первые сведения, а потом начался какой-то шквал сообщений… Нам писали, звонили, в бюро ломились толпы каких-то непонятных свидетелей, очевидцев.

Его собеседник заинтересовано наклонил голову, ожидая дальнейшего рассказа.

— Едва первые из них были допрошены, я просто схватился за голову! Десятки, а потом и сотни сообщений со всей страны о подозрительных русских, которые имели самое прямое отношение к убийству Президента. Даже только по предварительным подсчетам, за первые два дня, прошедшие после этого события, проверили более трех тысяч такого рода сообщений, — судя по тону агента ценность таких свидетелей для него была практически нулевой. — Естественно, большая часть из них была психами, недоумками и чокнутыми, которым где-то что-то показалось или привиделось

Жужжащая камера беспристрастно фиксировала каждое слово, каждое движение Монтаны.

— Первая по-настоящему стоящая зацепка появилась у нас только к вечеру второго дня, — продолжал он. — Швейцар ресторана напротив вспомнил какого-то подозрительно типа, который с самого утра вертелся невдалеке. Швейцар говорил, что тот не сводил глаз со входа в ресторан и… непрерывно курил, — Монтана задумчиво смотрел на стакан, который все еще держал в руках. — Нам, действительно, удалось обнаружить с десяток окурков какой-то странной марки сигарет. У них был довольно большой и длинный фильтр. Почти третья часть самой сигареты…, — агент даже сделал едва уловимое движение пальцами, словно хотел показать размер сигарет. — Уже потом экспертиза показала, что в США такие сигареты не производят. Сорт табака оказался другим. И тут, вы представляете… случается же такое совпадение…, — мужчина прищелкнул пальцами и мрачно улыбнулся. — Ко мне в кабинет заявляется какой-то лощенный тип, который заявляет, что курительный табак — это его стихия и здесь лучше него в этом никто не разбирается. Стоило ему лишь взять небольшую щепотку табака и слегка принюхаться, как он сразу же выдал мне ответ — Gerzegowina Flor! — произнося марку, он следил за реакцией своего собеседника, которая отличался странным спокойствием. — Gerzegowina Flor! — повторил он, внимательно следя за глазами человека напротив. — Вам ничего не говорит марка этих сигарет? Странно, а мне казалось, что именно я тот самый единственный человек в нашей стране, который ни черта не знает об этих сигаретах! Эти сигареты любит курить Сталин!

— Интересно, — пробормотал тот, на мгновение приподняв непроницаемую завесу на своем лице. — И о чем это говорит?

— Хм, — хмыканьем агент по-достоинству оценил его вопрос. — В тот момент это ни о чем не говорило. Эти проклятые сигареты у нас чертовски трудно достать, но можно… Их, в принципе, курить мог кто угодно! Но потом нашли таксиста, который подвозил этого человека до ресторана. На заднем сидении тот оставил обрывок газеты, которую он читал всю дорогу. Знаете, что это была за газета? Нет? Это была газета на русском языке, и довольно свежая, — Монтана оживился, рассказывая о появлявшихся, одной за другой, уликах. — Да, да, именно на русском языке.

Его собеседник заинтересовано склонил голову.

— Короче, к вечеру мы знали об этом человек практически все, что можно было узнать за это время, — чиркнула спичка и Монтана раскурил очередную сигарету. — Это был Sergej Vitowskij, сын князи Vitowskogo, бежавшего из России сразу же после одной из их революций, — агент выпустил жидкий клуб дыма и несколько секунд молча наблюдал, как тот рассасывался. — Vitowskij старший осел в Нью-Йорке. Почти сразу же открыл небольшой магазинчик, где приторговывал всякой мелочью, иногда нелегальным спиртным. Лет десять назад на этом его и взяли. Сын его почти сразу же прогорел. Банк за долги взял магазинчик, из квартиры его вышвырнули… Короче, ему было за что ненавидеть дядю Сэма. Лет пять в полиции о нем ничего толком не слышали. Начальник местного отделения полиции рассказал, что по слухам тот обретался где-то в Канаде. Примерно год назад, он объявляется в Вашингтоне. Снимает комнатку на окраине. Потом, пристал к «Серебряным рубашкам», где дорос до старшего группы. Рассказывали, что сам Уильфред Пелли, основатель рубашек неплохо отзывался о нем. А хорошее отношение Пелли, скажу я вам, много стоит…, — сидевший напротив агента человек, что чиркнул в блокноте и снова замер в ожидании.

— Вы его взяли? — услышав вопрос, агент усмехнулся.

— Нет, — отрицательно покачал он головой. — Когда мы, наконец, нашли его каморку в каком-то занюханном доме и вышибли дверь, он уже часов десять как был покойником. Да, да, самым обычным покойником — с иссиним лицом, с вывалившимся языком и одеревенелым телом, мотающимся в петле.

— И?

— … Знаете, мистер не-знаю-как-вас-там-зовут, то, что мы там нашли, мне понравилось еще меньше чем, сам покойник, — Монтана рассказывал, не обращая внимание на то, что его сигарета уже давно истлела и в пальцах остался лишь помятый огрызок фильтра. — В комнате, на самом видном месте лежал членский билет одного из стрелковых клубов города. Судя по отметкам, это русский за последний год мотался туда чуть ли не через день. В столе нашли больше дюжины пачек патронов к револьверу, а в туалетном бочке и сам револьвер. Порадовал нас и мусорный бак, где лежала скомканной карта Вашингтона с отмеченным на ней тем самым рестораном, — наконец, его глаза остановились на окурке и он полетел вслед за остальными его собратьями в пепельницу.

— Что-то я вас не понимаю, мистер Монтана? — добродушно прищурился мужчина, постукивая остро заточенным карандашом по столу. — Вы взяли подозреваемого в убийстве Президента и не ваша вина, что он оказался мертв, — он голосом выделили и слово «взяли» и слово «Президента». — В его квартире были обнаружены исчерпывающие улики, которые полностью доказывают причастность этого человека к убийству. Вы настоящий профессионал! Герой, если говорить газетными штампами… Через пару дней о вас буду писать все газеты Америки. Вы можете сделать блистательную карьеру в полиции, а может, и чем черт не шутит, в политике. Подумайте только, Фрэнк Антонио Монтана мэр города или сенатор от штата…, — он вновь улыбнулся, еще больше растягивая рот в улыбке. — Что же вас во всем этом не устраивает, мистер Монтана? — задав вопрос, он откинулся на спинку стула и замолчал, ожидая ответа.

Честно говоря, в этот момент мужчина чрезвычайно напоминал дьявола-искусителя. Высокий, подтянутый, чрезвычайно уверенный в себе, отлично сидящий на нем костюм, белоснежная рубашка и едва уловимый пряный парфюм. Это был дьявол не для мямлей, трясущихся в подворотне от кошачьего визга или шаркающей походки подвыпившего негра… Нет! На стуле сидел дьявол для сильного человека, настоящего победителя, который привык не обходить препятствия, а идти на пролом.

— Все, — через несколько секунд молчания, словно выплюнул из себя Монтана. — Меня все не устраивает! — он с вызовом посмотрел на сидевшего напротив него человека. — Дерьмо все, о чем вы только что сказали…. Профессионал, герой, лучший полицейский…, карьера, мэр… Я, мистер, не ангел, — в его глазах на мгновение сверкнула боль, которую он сразу же упрятал глубоко-глубоко. — И я никогда не отказывался от пары лишних долларов, если они встречались на моем пути. Если даже, нужно было чуть подправить закон, я тоже шел на это!

Он криво усмехнулся и сразу же продолжил:

— Однажды я говорил с доном Чичо, — у его собеседника удивленно взлетели брови. — Да, да, с доном Чичо, человеком, который мог только одним своим словом выгнать на улицы этого чертова города почти две тысячи головорезов… Мне особенно запомнились его слова. Он сказал так… Знаешь, Френк, очень часто даже самая последняя потаскушка, через которую прошло полторы сотни парней, может выглядеть юной и невинной красоткой, призывно смотрящей на тебя, — с гримасой на лице мотнул он головой. — Вот так-то, мистер… Эти прелести, о которых вы мне расписывали с такой жадностью, показывает отнюдь не очаровательная крошка, а старая сифилитическая шлюха!

— Ха-ха-ха! — рассмеялся в ответ тот. — Я вас понял мистер Монтана, я вас отлично понял… Благодарю вас за сотрудничество, — он неожиданно встал с места и протянул агенту руку. — У нас к вам больше нет вопросов. Вы можете быть свободны, — Монтана с опешившим видом ответил на рукопожатие и пошел к выходу. — Берегите себя, мистер Монтана».

Плазменный экран замерцал и изображение несколько раз дернулось, как уже было до этого не раз.

«- Как он тебе, Джон? — на экране не было никакого изображения, шел лишь звук. — Ответь мне честно, — грудной женский голос вновь затих.»

— Знаешь, сестренка, ты скорее всего права, — ответил ей уже знакомый мужской голос. — Дело здесь нечисто, — мужчина замолчал и через секунду продолжил. — Слушай меня, Элеонор, мужа уже не вернуть, — в его голосе впервые за все время зазвучала искренность. — Подумай о себе! Если все, о чем ты думаешь, правда, то они пойдут на все, чтобы никто даже рта раскрыть не успел… Ты меня понимаешь? — по темному экрану по-прежнему бежали сполохи, сквозь который раздавались приглушенные рыдания. — Подумай о ваших детях.

117

На одном из подмосковных аэродромов садился Дуглас А-20 «Бостон». С громким хрустом, ломая невысокий снежный наст, колеса несли тяжелую машину. Едва серебристая туша остановилась, как на наст аэродрома ловко спрыгнул невысокий крепкий человек. Он с чувством потянулся, запрокидывая голову далеко назад, и лишь потом посмотрел на встречающих, которых оказалось на удивление много.

— Нормально…, — пробормотал он, рассматривая группу из восьми человек. — Э-э-э! — с мальчишеским задором замахав рукой.

Опережая всех навстречу ему шел его однополчанин — Сашка Мельников по прозвищу «Мельник», оставшийся за него командовать полком (характерно, что такое прозвище он получил отнюдь не из-за фамилии, а из-за количества «намеленных» фашистских асов). Позади него, метрах в трех — четырех, шли двое сотрудников госбезопасности. Он сразу узнал обе физиономии, уже примелькавшиеся перед ним в Кремле. Остальные ему были незнакомы…

— Мельник, братишка, ты чего здесь делаешь? — он с чувством хлопнул летчика по плечу, отчего тот почему-то скривился. — Случилось что? — необъяснимое чувство тревоги начало его медленно точить. — С полком…

Тот незаметно встряхнув руку, на которую пришелся хлопок, улыбнулся.

— Нормально все, Красный. Нормально, — несколько раз словно убеждая повторил летчик. — Перекинули нас на новые машины. Недалеко тут базируемся, — он куда-то неопределенно кивнул головой. — А вчера, слух прошел, что ты в Москве будешь, — он с хитрым выражением лицо подмигнул ему. — Ну, я и махнул, — крутанул он ладонью, показывая как ему пришлось изворачиваться, чтобы попасть на аэродром в нужное время. — Думаю, командира проведаю, а то болтают … мол партизанит он где-то по кабинетам. К штурвалу и дорогу забыл…

Прилетевший гость, ничуть не обидевшись на эту тираду, громко рассмеялся.

— Да, да, Мельник. Ты прав, ха-ха-ха, партизанил …. ха-ха-ха по кабинетам, — он снова хлопнул того по плечу. — Партизанил… да уж пришлось, — еле слышно добавил он.

Тем временем основная группа встречающих сблизилась с ними. Один из военных ловким движением легонько отодвинул Мельникова чуть в сторон.

— Товарищ полковник, Вам приказано передать, что встреча переноситься на завтра, — заметив, что его узнали, сразу же начал сотрудник госбезопасности.

— Ясно…, — растерянно пробормотал Василий Сталин, совсем не ожидавший, что после переданному ему категоричного приглашения его будут мариновать целый вечер и ночь; более того от удивления он даже не обратил внимание на то, как к нему обратились. — А сейчас, значит отдыхать, — его взгляд остановился однополчанине, который почему-то с довольным видом подмигивал ему. — Эх, Мельник, оси сорвешь! — намекая на дикое подмигивание, засмеялся он.

— Не сорву, — принял тот эстафету. — Я их спиртиком протираю…

Как оказалось, на этом странности встречи не закончились. К удивлению Сталина, всю их компанию — а это все восемь человек, включая не желавших отпускать его одного сотрудников госбезопасности, рассадили в нескольких автомобилях, а потом почти час везли до какого-то заснеженного села, где их уже ждала жаркая баня и богатое застолье. Все, что происходило после, он уже помнил смутно…

Следующее утро Василий Иосифович Сталин встретил в пути, где он и с успехом досыпал свою пилотскую норму.

— Товарищ полковник, товарищ полковник, — сквозь крепкий сон он почувствовал, что кто-то его настойчиво тормошил. — Василий Иосифович, пора. Мы уже подъезжаем. Товарищ полковник!

— Да все, хватит, — недовольно буркнул он, открывая глаза и видя мелькавшие за окном стены Кремля. — Проснулся уже… Да и не полковник я… пока еще, — добавил он, повернувшись к сопровождающему. — Подполковник, надо бы знать это, товарищ капитан, — в некотором раздражении произнес он, потирая небольшое покраснение на руке, которого раньше не было.

Сидевший рядом с ним капитан, не раз виденный им в охране отца, широко улыбнулся.

— Так, полковника Вам дали, Василий Иосифович, — Василий удивленно молчал. — Сообщить Вам не успели. Поздравляю!

— Не успели, — выдохнул новоиспеченный полковник. — Ну, вы блин даете!

Вот с таким выражением лица, на котором застыло радостное удивление, Василий и открыл дверь в кабинет отца.

— Здравия желаю, товарищ Сталин, — громко произнес он, четко вышагивая от двери.

— Здравствуй…, — на мгновение запнулся Верховный, так как привычное «Васька» застряло у него в горле. — Василий, — рукопожатие у сына оказалось на редкость жестким. — Садись.

Как каждый из них до этого представлял совместную встречу уже было не важно. Едва один из них переступил порог кабинета, для обоих сразу же стало ясно, что по-прежнему между ними уже ничего не будет.

— Вот ты какой стал, — негромко пробормотал Отец, в упор рассматривая Сына. — Совсем не похож ты на … Ваську, — прищур глаз его еще более усилился. — На старого Ваську. Другим стал, совсем другим… Мне кажется с нашей последней встречи прошло не каких-то пару месяцев, а два или даже три десятка лет.

Он говорил, словно размышлял, время от времени замолкая, начиная подбирать слова.

— А ты постарел, отец, — вдруг глухо произнес Сын, также пристально рассматривавшего его. — Я раньше не замечал этого или может просто не хотел замечать…

Тот нахохлившись сидел напротив него. Трубка лежала на столе, рядом с крупными кургузыми пальцами руки. Седая голова была чуть наклонена вперед.

— … Все нормально, Отец, — произнес Сын, накрывая его руку своей. — Все будет нормально, — его голос неожиданно встал хриплым.

Отец пристально посмотрел на него, потом на свою накрытую руку.

— Ты точно изменился, сын, — глухим голосом проговорил Сталин. — … Не знаю к лучшему это или нет, но того Васьки как будто и нет больше…, — он замолчал на несколько секунд. — Мы заигрались, Василий, — жестко произнес он. — Мы все! Я, Лаврентий, Он — все мы! Мне казалось, что мы приняли все необходимые меры чтобы обеспечить абсолютную секретность, — он с горечью в голосе продолжил. — Придется признать, что мы сильно просчитались, думая, что нам удастся и дальше скрывать наши новые возможности.

Василия все это время молчал, продолжая внимательно следить за Отцом. Пусть сейчас между ними не звучали конкретные имена, он все равно все прекрасно понимал.

Тяжело вздохнув, Сталин поднялся с места и медленно подошел к окну, которое было плотно зашторено.

— !!!!!!!!!! — в сердцах он выругался по-грузински. — Я понимал, что вечно скрывать это не удастся, но не ожидал, что они решаться так быстро…, — он развернулся и подошел с Сыну. — Ты ведь слышал, что после покушения Рузвельт скончался в больнице не приходя в сознание, — Сын машинально кивнул в ответ. — Мы ведь с ним почти договорились…, — негромко проговорил Сталин, посмотрев мимо Сына. Все было уже решено.!!!!!!!!!! — снова не сдержался он. — Через дипломатическое ведомство мы передали ему лекарство… Я был уверен, что после всего этого у нас будет достаточно времени, чтобы окончательно встать на ноги, — дойдя до стены кабинета, он резко развернулся. — Из всех эти …, — это было сказано с такой выраженной брезгливостью, что хотелось пойти и тщательно помыть руки. — Только с ним можно было нормально общаться, не ожидая удара в спину.

Остановившись возле стола, он снова посмотрел на сына, продолжавшего молчать.

— Сомнений уже нет, они решились. В Лондоне уже почти полгода сидит Гесс и дышит в ухо Черчилю, который спит и видит как нас уничтожить, — Сталин сел за стол и с силой провел ладонью по волосам. — Теперь к ним добавилась эта свинья! — он с чувством хлопнул по столу. — По сведениям разведки все начнется не ранее мая, когда начнут просыхать дороги…, — скривился он. — Сталин вновь встал и быстро подошел к карте. — Смотри! Балканы…, — ладонь описала небольшой полукруг. — Здесь сидит почти 17 немецких, итальянских и румынских дивизий, и которых 2 танковые и 1 моторизованная. Далее, почти 300 тысяч англо-американских десантников. Рядов Африка, где ждет Роммель со своим экспедиционным корпусом. В марте британский флот начнет переброску его танков в Европу…, — ладонь переместилась в центр Европы, которая со стороны востока была буквально истыкана крупными красными стрелками. — С запада нависают фон Бок с почти двух миллионной группировкой; с северо-запада Манштейн, недавно получивший маршальский жезл, с почти пятьюстами новейших тяжелых танков «Тигр» и «Пантера», — следующий тычок пришелся на Балтику, потом в сторону Архангельска. — Еще остается Балтийское море, которое мы с трудом прикрывали от немецких крейсеров-рейдеров. А что случиться, если туда войдет полноценная флотилия трех держав? Пятьдесят, сто, двести кораблей?

Вопрос повис в воздухе. Чтобы на него ответить не надо быть сто пядей во лбу… Совместный анлго-американо-немецкий флот, попытающийся войти на Балтику, не сможет остановить никакой береговой форт, ни какое минирование фарватеров. Десяток другой тральщиков в течение нескольких часов, в лучшем случае дней очистит проход, достаточный для прохождения всего флота, а сотня корабельных орудий главного калибра не оставят никакого шанса для фортов, защищающих колыбель революции.

— Мы уже предприняли некоторые шаги, — начал Сталин, закрывая карту специальной шторой. — Есть мнение, что они позволят немного оттянуть время нового нападения… Переговоры с Императорской Японией только что закончились, — Василий, знавший о предварительных договоренностях с США по поводу Японии, удивился, что сразу же было замечено его отцом. — Да, да… нам пришлось пойти на это. Специальный посол Императорской Японии оказался очень по хитрым суки… сыном, — кажется впервые с начала разговора усмехнулся хозяин кабинета. — Пришлось ему много чего пообещать, — его сын продолжал демонстрировать искреннюю заинтересованность. — Мы полностью уходим из Маньчжурии, отдаем часть Сахалина. Еще соглашаемся на раздел Китая… Да… аппетиты у них разыгрались, но выбирать не приходится…, — он вновь тяжело вздохнул. — Сын, мы заключили договор о дружбе и границах, а также протокол о взаимной помощи.

Он замолчал, внимательно смотря на сына. Было видно, что он что-то хотел сказать…

— Василий, — наконец, решился он. — Я должен знать, Он с нами пойдет до конца или нет? — он смотрел ему прямо в глаза, словно надеясь прочитать там ответ на так мучающий его вопрос. — Сейчас нам нет смысла врать друг другу…, — негромко проговорил он, неправильно истолковав эту заминку с ответов. — Говори.

— Он с нами, Отец, — Василий с трудом сглотнул горький ком в горле. — Он пойдет с нами до самого конца. Он с нами, Отец… С нами, — снова и снова повторял он, понимая как нужно было Отцу услышать это.

— Ты снова уйдешь? — вдруг спросил Сталин; прошел какой-то миг и снова в кресле сидел не едва не потерявший надежду отец а уверенный в себе, в своей силе правитель. — Обратно туда? Это будет самое пекло… Может…

— Не надо, — отрицательно махнул головой парень и решительно сжатые губы, с вызовом смотревшие глаза сказали, что настаивая на своем, его можно смертельно обидеть. — Отец, ты не прав! — от его слов, Сталин удивленно вскинул брови. — Это будет не пекло! Нет! — на мотнувшейся голове упрямо качнулись кудри. — Они ни черта не знают, что их здесь ждет! — губы изогнулись в ухмылке. — Их будет ждать не пекло, здесь их будет ждать самый настоящий ад!

Он с таким жаром бросал эти слова, что в это верилось безоговорочно.

— Я видел, что он может, — об вспыхнувшие в восхищении слова можно было смело зажигать огонь; эти яркие, пылавшие жаром огни, казалось могли испепелить на месте. — Отец, это неописуемо!

118

6 февраля 1942 г. Нью-Йорк. Район доков.

Широкий людской поток грязно-зеленого цвета протянулся в сторону океана. По широкой улице, которая брала свое начало от муниципалитета, а заканчивалась расчищенным пустырем, двигались тысячи солдат, десятки кургузых автомобилей с огромными тюками и ящиками, медленно катились повозки. Сотни солдатских ботинок с чавканьем месили грязь на мостовой, злющие сержанты орали как заведенные на новобранцев, требовательно гудели клаксоны медленно пробиравшихся автомобилей. Вся эта какофония звуков слагалась в чудовищную мелодию разгоравшейся мировой войны…

Чуть в стороне от основной массы людей шел высокий худой человек в черном сюртуке и черном котелке. Он постоянно оглядывался, с тревогой провожая взглядом крупные грузовики

— Эй, мистер, в сторону! — вдруг кто-то громко гаркнул ему прямо в ухо, отчего он шарахнулся в сторону и обеими ногами влетел в довольно глубокую лужу. — Чего встал? Не задерживай движение! — новый окрик уже с другой стороны вновь заставил стал старика врасплох. — Куда ты прешь?

Вжавшись в осыпающейся кирпичной стене угольно-красного дома, он с грустью посмотрел на свои промокшие штиблеты. Остроносые, когда-то имевшие яркий лакированный блеск, они окончательно превратились в развилины, которые уж точно не годились для продолжительных прогулов в слякоть под открытым небом.

— Ничего, старик, не переживай, — какой-то проходивший мимо мордастый солдат, хлопнул его по плечу. — Вступай в армию и дядя Сэм купит тебе новые башмаки. Га-га-га! — он сразу же громко загоготал над своей шуткой. — Га-га-га! Ты все же подумай, старик, над моим предложением! Подумай! — орал солдат, уходя все дальше и дальше. — Хорошенечко подумай, старик!

Несколько секунд он смотрел в след удалявшемуся весельчаку, а потом презрительно сплюнул и пошел за ним.

Возвышавшиеся с обеих сторон улицы трех- и четырехэтажные дома представляли собой жалкое зрелище. На людей они смотрели выбитыми глазами окон, из рам которых высовывались остатки закопченного стекла. По стенам змеились узкие трещины, причудливыми изгибами делившие фасады домов на разные части. С крыш черными зубьями обугленных бревен высовывались остатки стропил… Именно так выглядел весь этот прилегавший к порту квартал, в своей время дававший временный приют нескольким тысячам прибывавшим в САСШ эмигрантам из Ирландии, Сицилии, России и т. д. Еще полгода назад в многочисленных каморках этих разваливающихся на глазах домов жили сотни семей, чумазые и галдящие дети которых гурьбой носились по этим улицам, сшибая у прохожих монетки. У стен стояли лотки с полугнилыми овощами, черствым хлебом, которые предприимчивые торговцы за полцены сбагривали жителям трущоб. Так продолжалось до того момента, когда правительства САСШ, напуганное масштабами внезапно разразившейся эпидемии, объявило квартал специальной карантинной зоной. Буквально в течение нескольких часов подразделения военных возвели баррикады на улицах, ведущих в остальную часть города, установили блокпосты с предупреждающими надписями. С эпидемией удалось справиться лишь к началу холодов, после которых весь квартал, к этому времени практически полностью лишившийся своих жителей, было решено предать огню…

Идя по бурлящей улице старик глазами встречал и провожал проезжавшие мимо автомобили, пробегавших сломя головы посыльных, лающих собак и т. д. Со стороны могло показаться, что он внимательно следил за всем, что происходит вокруг него. Однако, все было совершенно иначе… Старик вспоминал еще недавние события, которые так круто изменили его жизнь.

— Парни, кто видел Смита?! — чей-то зычный ор прорезал уличный гул. — Эй, Смит!

— Смит! Чертов недоумок, где тебя носит! — . следом проревел другой, уже явно начальственный рык. — К лейтенанту, быстро…

— Есть, сэр, — почти сразу же откуда-то отозвался разыскиваемый Смит.

Старик равнодушно вскинул голову и вновь погрузился в свои воспоминания… Все началось ранним утром, от которого он не ждал ничего хорошего. Вообще в те дни, ему казалось, что весь мир словно ополчился против него. Странным образом сгорела его мастерская, в которую он вложил десятки тысяч полновесных долларов; крупнейшие банки города, словно сговорившись одновременно отказали ему в кредитах; проклятый Эдиссон в очередной раз (в какой, он уже сбился со счета) подал на него жалобу в патентную комиссию при Конгрессе САСШ с какими-то лживыми обвинениями; владелец гостиницы, в которой он жил вот уже три десятка лет, начал грозиться его выселить, если тот не оплатит все счета. В добавок, одним вечером его сбил на улице какой-то извозчик-лихач. Словом это утро не предвещало ни чего хорошего…

«… Когда раздался звонок в дверь, — вспоминал он то утро. — То я еле смог до нее добраться. За ней оказался владелец гостиницы. В первую секунду мне показалось, что хозяин гостиницы все-таки решил стребовать с меня все до последнего цента. Однако, тот, заметив выражение моего лица, как-то заискивающе начал улыбаться, хотя еще пару часов назад пытался мне грубить.

— Хэлло, уважаемый мистер Тесла. Как сегодня вы себя чувствуете? — казалось, что за те несколько часов, что они не виделись, он стал его лучшим другом, почти родственником. — Вам стало уже лучше? Вот, вот … Я смотрю у вас и цвет лица изменился.

— Что вам надо? — спросил его я, так как он мог так и пару часов торчать у двери. — У меня нет времени на пустую болтовню?

— Конечно, конечно, мистер Тесла, — продолжал лебезить хозяин, что настораживало еще больше. — Я просто хотел вам сказать… э-э-э… что только что приходил ваш друг, — при этих слова он почему-то перешел на шепот. — Он оставил деньги… Мистер Тесла, вы можете совершенно не беспокоиться об оплате. Мой сын будет носить вам еду в номер, пока вы не выздоровеете.

В тот момент я даже слегка опешил. В голове у меня мелькало столько разных предположений по поводу личности этого так называемого «друга». Это мог быть и нанятый Эдиссоном стряпчий, который хотел без лишнего шума выкупить некоторые мои патенты; или посыльный от Рокфеллера с новыми угрозами; или кто-то еще, кто надеялся от меня получить новые изобретения…

— Ваш друг просил вам передать лекарство и этот конверт, — дрожащими руками он положил на стол плотный на вид конверт из коричневой бумаги и небольшую коробочку. — Мистер Тесла, если вам что-нибудь будет нужно, вы сразу же звоните мне и я мигом! — его испуганный вид настолько констатировал с этим «я мигом», что Тесла, кажется, впервые за последние месяцы улыбнулся; однако это привело хозяина просто в настоящий ужас. — Я уже ухожу, мистер Тесла, уже ухожу. Не беспокойтесь. Отдыхайте, — дверь за ним так мягко затворилась, словно эти несколько тонких досок были для владельца гостиницы величайшей ценностью во вселенной.

Несколько минут я не мог прийти в себя. Несмотря на боль в спине я ковылял по комнате из угла в угол (с этой привычкой он боролся всю жизнь, но так и не смог окончательно искоренить ее), пытаясь разобраться во всем этом. Наконец, я решился и взял в руки конверт… Плотная бумага с треском разорвалась и выпустила наружу небольшой светлый листочек, исписанный черными чернилами. Я развернул письмо и мне стало плохо… Как же давно я не читал на родном языке.

— Поштовани господине Тесла, ви извући совјетско руководство са предлогом да се крећу у СССР (пер. с сербского «Уважаемый господин Тесла, к вам обращается руководство Советского Союза с предложением о переезде в СССР»), — я начал негромко читать, наслаждаясь звуками родного языка. — Добићете посебну лабораторију, потпуно опремљен најсавременијом опремом и омогућавајући да се реши велике научне проблеме (пер. с сербского «Вам будет предоставлена специальная лаборатория, полностью оборудованная самым современным оборудованием и позволяющая решать масштабные научные задачи»), — листок чуть подрагивал в его руке. — Ми смо апсолутно сигурни да ће ваш Основна знања, огроман увид и велико искуство пружити прилику да значајно прошири хоризонте модерне науке и да га дају у истину нових карактеристика (пер. с сербского «Мы абсолютно уверены, что ваши фундаментальные знания, потрясающая прозорливость и огромный опыт дадут возможность существенно раздвинуть горизонты современной науки и придать ей по-истине новые черты»)».

Вдруг какой-то толчок его вытолкнул из пучины воспоминаний. Тесла мотнул головой словно еще не проснулся и с удивлением уставился на громаду серо-стального, возвышающегося на десятки метров над пирсом. Его угловатые многоэтажные надстройки терялись где-то то высоко над головой и чтобы их рассмотреть приходилось задирать голову назад.

— Мистер, вы меня слышите? Мистер! — Теслу вновь потрепали по плечу. — Вы на «Серый призрак» (бывший трансатлантический пассажирский лайнер «Мэри Куин», в 1940 г. переданный правительству САСШ для военных нужд)? Да? Хорошо. Ваши документы! (после 40-го года билеты были отменены и судно перевозило солдат), — молодой стюарт в полувоенной куртке требовательно протягивал руку. — Вы, мистер Тесла…, — он бегло пролистал паспорт, потом специальный проездной документ, заверенный печатью военного коменданта. — Все в порядке, — улыбнулся он, освобождая проход на трап. — Вам на палубу «С». Занимайте любую койку, к сожалению теперь на нашей красавице нет персональных кают…

Едва старик вступил на огромное судно, как из его памяти вновь выпал небольшой кусок жизни, заполненный ходьбой по многочисленным межпалубным переходам, поисками своего места, пререканием с каким-то грубияном. Он снова стал вспоминать…

«… Конечно, я во всем этом сразу же заподозрил чей-то злой розыгрыш, а может и умысел. Чего-чего, а недругов-то у меня хватало и многие из них были не прочь устроить мне какую-нибудь подлость. Именно так сначала я и думал! Однако, потом я вспомнил о той маленькой коробочке, которую хозяин оставил вместе с письмом и назвал лекарством. Не мешкая, я вскрыл ее и обнаружил внутри небольшое засохшее семечко и короткую записку. В ней было написано, что семечко надо бросить в стакан с холодной водой и через несколько часов выпить… Я прекрасно помню, как громко рассмеялся, когда прочитал эти слова. Мне действительно было смешно! Я окончательно убедился в том, что это был чей-то отвратительный и злой розыгрыш и не мог понять, почему этот человек был так уверен в моей глупости? Неужели он мог подумать, что я настолько доверчив, что поверит во весь этот бред?

В тот день я лег по-раньше, так как испытывал все более сильные боли в спине…. Я совершенно не мог заснуть! Это была настоящая пытка! Адская боль! Словно в спину раз за разом втыкали раскаленный прут и потом начинали там его раскачивать. Мне казалось, что мои стоны разбудили всех жильцов этой дрянной гостиницы. В какой-то момент, когда боль превысила все мыслимые и немыслимые пределы, и я хотел всего лишь одного — по-быстрее сдохнуть, чтобы больше не мучиться! Не знаю, как тогда мне удалось сползти с кровати и добраться до стола, где лежала эта коробочка. Не знаю, откуда я взял воду. Помню лишь одно, как все вокруг меня начало расплываться, едва я выпил стакан прохладной воды с растворенным семечком…».

— Я же говорю тебе, мистер, эта красотка может запросто дать 30 узлов, — Тесла снова очнулся внезапно, как и раньше. — Не веришь? — прямо перед ним, на соседней койке — одной из десятков, тесно поставленных в бывшей трехместной каюте класса «люкс» сидел тот самый стюард и что-то ему рассказывал. — Здесь четырехвальная силовая установка, мистер! Шесть турбин с редукторной передачей, — с гордостью говорил тот. — Все это дает 160 000 лошадиных сил. Представляешь? А шесть турбогенераторов по 10 000 киловольт каждая. Каково?

Парень, захлебываясь от осознания собственной важности, подробно рассказывал ему о мощности двигателя, размеров турбогенераторов и т. д., даже не подозревая, что один из творцов всего этого великолепия сидит прямо перед ним самим.

— … Мы можем помахать ручкой любому кто, попытается нас догнать, — продолжал разглагольствовать он, встретив «благодарного» слушателя. — Это уже двенадцатый рейс, мистер, за три месяцы. Мы пашем как проклятые, таская на ту сторону тысячи и тысячи солдат…

Тесла снова кивнул парню, словно признавая тяжесть их труда и и сочувствуя им всем в их работе. Этой реакции было достаточно, чтобы обрадованный стюард начал выдавать очередную байку — аля «из жизни морского волка». Парень тараторил, не замечая, что взгляд его слушателя уже в который раз остекленел.

«… Я пришел в себя на полу номера, среди раскромсанной в щепки мебели. На диване валились осколки от разбитого оконного стекла, у одного из кресел отсутствовала спинка. Моему удивлению не было предела! Что тут могло случиться, пока я спал? Грабители? Воры? Но, что тогда они здесь могли такое делать для того, чтобы превратить комнату в поле боя. Все эти вопросы меня занимали ровно до того момента, когда я почувствовал себя абсолютно здоровым. Вы понимаете, у меня ничего не болело?! Я чувствовал свое тело, ощущал переполнявшие его силы».

Болтовня парня проходила мимо его сознания. Лишь изредка он цеплялся в этом полу бодрствовании цеплялся за некоторые фрагменты.

— … Это настоящий монстр, мистер! Целый город! … Ха! Это еще что! Вот раньше наша Мэри была вообще конфеткой… Более 500 кают первого класса. Три бассейна, корт … Что говорите? …

Вдруг, несильный толчок встряхнул каюту, отчего тесно установленные металлические койки отозвались неприятным скрипом. Сразу же им в том жалобно заскрипели переборки. Через несколько минут еще более сильный толчок потряс каюту. Встревоженные пассажиры, часть из которых была в военной форме, возмущенно загалдели…

— Эй, мистер! Очнитесь! — Тесла с трудом открыл глаза. — Быстрее вставайте! — он с трудом приподнялся с койки. — Быстрее, быстрее! — знакомый ему стюард тянул его за рукав. — Нам срочно нужно на верхнюю палубу, — он с силой толкнул перекосившуюся дверь каюты и вышел в коридор.

— Что здесь такое твориться? — старик с ужасом смотрит валяющиеся всему коридору какие-то тряпки, ботинки, бинты, деревянные ящики и даже перевернутые кровати.

— Я ничего не знаю, мистер, — стюард был в растерянности. — Объявили эвакуацию. Всем необходимо срочно собраться на верхней палубе.

Он осторожно перелез через вставшую на дыбы кровать и потом помог своему товарищу.

— По центральной лестнице мы не пройдем, — стюард свернул в полутемное ответвление, где горело лишь пара потолочных ламп. — Лучше по запасной… Давайте, мистер, руку!

Едва он поставил ногу на первую ступеньку, как судно вновь потряс удар. Лестница взбрыкнула словно живая и ударила стюарда об стенку.

— Мистер, идите, идите…, — со стоном хватаясь за окровавленную голову, он толкал вперед старика. — Нам осталось совсем немного. Я за вами, — он с трудом цеплялся за кованные перила. — Быстрее! Нужно идти быстрее.

Вокруг них все скрипело, стонало. За металлическими переборками что-то с грохотом катилось, то и дело ударяясь о металл. Лопались электрические лампочки, постепенно погружая в темноту все больше и больше пространства.

— О, боже вода! — воскликнул парень не веря своим глазам; прямо за ним, из коридора, из которого они только что вышли, начала толчками подниматься вода. — Быстрее, черт побери! — закричал он на замешкавшегося старика.

Словно птицы они преодолели двадцатиметровый подъем и, тяжело дыша, вывалились на верхнюю палубу. Залитый огнями огромный лайнер был похож на смертельно раненное животное, которое перед смертью на какое-то мгновение перестает трепыхаться и спокойно ожидает конца. Крен судна практически выровнялся, затихли пугающие звуки раздираемого металла и ломающегося дерева. Казалось, что корабль спасен и все произошедшее потом будет вспоминаться как страшный, но короткий сон.

— Смотрите, смотрите! — вдруг кто-то заорал из толпы, тыча рукой в сторону моря. — Какое-то судно!

Заполненная толпой палуба неуловимо вздрогнула. Все словно по команде повернулись в сторону кричавшего.

— У кого есть бинокль? — к борту пробился первый помощник капитана в рваном кителе. — Дайте кто-нибудь бинокль! Ну и где эта твоя помощь? — в руки ему вложили кусок металла и стекла. — Где там у нас… Где? Что тут … Пресвятая Дева…, — прошептал он одними губами.

В том месте, на которое был направлен бинокль, вспухли белые пенные клочья. Из темной воды показалась угловатая металлическая рубка, на которой еле читались какие-то цифры.

— Подводная лодка! — вновь заорал первый голос, указывая на уже видную невооруженным глазом субмарину. — Лодка по правому борту! Лодка! — подхватил этот крик еще добрый десяток голосов, с каждый секундой превращаясь в мощный шумовую волну. — От борта! Прочь от борта! Торпеда! — по ярко освещенной электрическими огнями корабля поверхности моря быстро шла торпеда. — Торпеда!

Не выдержав, люди прыгали с многометровой высоты в воду. Остальные ринулись к шлюпкам, которые так и оставались висеть на шлюпбалках. Людское море словно саранча облепила длинные шлюпки и начала их раскачивать.

— Бежим, старик! — стюард дернул за рукав так и продолжавшего стоять рядом с ним ученого. — К тому борту! Чего ты стоишь?! — парень горящими глазам смотрел в сторону пенящего следа, который оставляла приближающаяся торпеда.

Тесла в ответ грустно улыбнулся и… раздался сильный взрыв. От взрыва торпеды с детонировали боеприпасы, складированные в одном из трюмных помещений. Десятки тонн орудийных снарядов взлетели на воздух, вырывая из лайнера целые многометровые куски обшивки. В образовавшийся на месте взрыва провал с дикими воплями летели люди, куски обшивки, какие-то механизмы. Следом туда же обрушилась одна из труб лайнера.

— У-у-у-у-у-у-у-у! — пронзительно заревел сигнальный ревун лайнера. — У-у-у-у-у-у-у! — огромное судно начало медленно заваливаться на бок, из-за десятков тонн хлынувшей в его нутро океанской воды. — У-у-у-у-у-у-у! — капитан с бледным лицом продолжать подавать сигнал, отдавая последнюю дань погибающему кораблю и пытаясь дать людям надежду на спасение. — У-у-у-у-у-у!

Зарево от агонизирующего корабля было видно на десятки километров вокруг. Продолжали раздаваться крики заживо сгорающих и тонущих в ледяной воде людей.

…Всплывшая лодка медленно плыла среди горящих обломков, расталкивая их темным блестящим корпусом. По ее рубке играли огненные сполохи, придавая кровавый оттенок острым наконечникам звезды на металле рубки….

119

Мурманск, Мурманский оборонительный укрепрайон.

С массивного отрывного календаря смотрело мужественное лицо советского моряка, сжимающего винтовку с примкнутым штыком, и виднелась дата — 9 февраля 1942 г.

Армейский комиссар 3-го ранга Шикита смотрел в окно и молча размышлял, время от времени дергая щекой. «… Легко сказать — в кратчайшие сроки подготовить и провести операцию, — уже который час он с ожесточением вел этот бессмысленный спор сам с собой. — Ведь надо не только разгромить мощнейшую группировку немецких войск, но и еще отбросить ее за линию государственной границы… И чем? Двумя дивизиями и бригадой морячков?».

Он с тоской смотрел в окно, открывавшийся из которого вид нагонял на него еще большую безнадегу. С этого места, где находился деревянный домик политического управления, Мурманск был «как на ладони». За последние месяцы частые налеты немецкой авиации превратили некогда «живописный цветок» Заполярья в чернеющую груду пепла и углей. На склонах холмов, едва прикрытых снежными шапками, тот там тот тут выглядывали неказистые уцелевшие домики. Рядом с ними, на месте сгоревших изб, можно было разглядеть норы землянок, возле которых шныряли крошечные черные фигурки.

«Какое к лешему наступление? — неслышно бормотал он, с силой сжимая кулаки. — Да, они там полгода, как заведенные, укрепляли свои позиции… Это же настоящие крепости из природного гранита и привезенного бетона. Там даже корпусной артиллерии нечего делать! Моща! Три — четыре метра камня… Попробуй пробей?! А мы в лоб!». Шикита конечно понимал, что это приказ, что есть такое слово «НАДО», что иначе немцы ударят первыми и сметут их спешно собранные ударный корпус как крошки со стола. Он все это понимал, но не мог успокоиться!

Вдруг на хлипкая дверь открылась настежь, словно по ней с силой ударили. В проеме возникла дикое лицо его ординарца с выпученными глазами. Всегда важный, с замашками представителя «белой кости», он молча развал рот и делал хватательные движения руками.

— К… к… телефону, — наконец, смог выговорить он, одновременно продолжая пятиться в кабинет, словно чего-то опасаясь. — Т… т… товарищ армейский комиссар вас…

Шикита мгновенно вскочил, кляня себя последними словами за то, что так и не удосужился после недавней бомбежки провести телефонную линию в свой кабинет. Грузное теле, на мгновение вставшее невесомым, перелетело через упавший стул и пронеслось в сторону каморки с временно установленным аппаратом.

— Шикита у аппарата! — на выдохе рявкнул он, нацеливаясь сразу же сесть на массивный сколоченный из досок стул.

Однако его туловище на этом пути словно окаменело. Согнувшаяся было спина резко выгнулась, демонстрируя безупречную осанку, ноги распрямились, а свободная левая рука начала суетливо шарить по воротнику гимнастерки.

— Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности 1-го ранга, — четко проговорил Шикита, крепко прижимая трубку к уху. — Все ясно! В течение часа все будет выполнено! Есть выполнять!

Он опустил трубку на место и несколько секунд просто стоял, пытаясь собраться с мыслями. Его ординарец, так и стоявший все это время в проеме, прекрасно понимал своего командира…

— Филипов, поднимай всех! — тихо, словно опасаясь, что его услышать, сказал он.

— Кого это всех? — так же тихо прошептал опешивший лейтенант. — Товарищ армейский комиссар 3-го ранга?

Тот также, с не меньшим удивлением взглянул на него. Его губы медленно шевелились… Вдруг он резко выпрямился. Кончиками больших пальцев рук с силой потянул портупею и после хлопнул по кобуре.

— Всех, Филипов, всех! Дери тебя за ногу! Всех! — медленно с плохо скрываемой яростью проговорил он. — Всех, Филипов!

Он быстро надел шинель и, поправляя фуражку, подошел к двери на улицу.

— Построить 2-ую и 3-юю роты! Получен приказ, Филипов! — так же медленно и четко продолжал говорить он. — Лично товарищ Берия приказал…

В этот день дежурные роты НКВД, по плану прикрывающие 121-ую и 325-ую зенитные дивизионы со стороны моря, могли покрыть все мыслимые и немыслимые нормативы, если бы кто-то решил остаться в стороне и включил секундомер…

— Товарищи бойцы, только что из Москвы получен приказ, — вглядываясь в лица бойцов уверенно выговаривал Шикита. — В соответствие с приказом наркома внутренних дел, — строй замер. — необходимо занять штаб Северного флота, а также изолировать вице-адмирала Головко и старший командный состав, — строй неуловимо вздрогнул. — Старший лейтенант Мережской! — перед ним вытянулся высокий подтянутый парень. — Приказываю выдвинуться к штабу Северного морского флота и обезоружить комендантский взвод. Занять оборону в казармах и приготовить зенитные орудия к стрельбе прямой наводкой! Выполнять!

Тот четко козырнул и, построив роту в колонну, выдвинулся на позицию.

— Старший лейтенант Козырев! — перед командиром стоял ровесник первого. — Оставь мне один взвод. С остальными надо взять центр связи! — он твердо посмотрел на него и негромко произнес. — Никита, не наломай дров! Нам приказано только изолировать! Понятно?! Никакой стрельбы! — тот, выдержав взгляд, кивнул. — Еще ничего не ясно… Приказ прошел только по нашей линии. Ни армейцы, а уж тем более флот, не в курсе… Могут возникнуть проблемы, — и тот и другой прекрасно понимали, что за проблемы могли возникнуть, когда они придут в центральный штаб Северного морского флота, который в городе пользовался мягко говоря всеобщей популярностью, для того чтобы арестовывать главнокомандующего. — Короче, смотри!

Весь свой взвод Шикита посадил на виллисы, чтобы прибыть к штабы Северного флота одновременно с остальными группами. Движение битком набитых бойцами НКВД джипов по улицам города вызвало множество удивленных взглядов. Встречавшиеся военные провожали мчавшуюся колонну долгими и многозначительными взглядами, воспринимая её очередной тревожной группой, направленной на поимку диверсантов. Первая задержка у Шикиты вышла перед комендатурой, откуда до здания моряков было рукой подать. Военный патруль, оседлавший один из многочисленных блокпостов, решил остановить колонну, о движении которой их никто не предупреждал. Четверка моряков в черных бушлатах, с взятыми на изготовку карабинами, стояла перед шлагбаумом, перегородившим дорогу в центр.

— Стой! Стой! — закричал боец с нашивками старшины второй статьи, резко взмахивая рукой. — Куды прешь?! Стоять! — он невозмутимо глядел на джип, с визгом тормозивший перед его ногами. — Документы?! — сидевшего во втором виллисе армейского комиссара госбезопасности он не видел. — Документы, говорю?! — вновь повторил он, не спешившему выходить водителю.

Морячки Северного военного морского флота в тот период были особо «характерными» бойцами, своей безрассудностью в бою и жестокостью к врагу выделявшими их среди остальных. Это естественно накладывало на их поведение некий оттенок анархии, своеобразной «вольницы», вследствие которой даже испытываемый всеми остальными пиетет перед сотрудниками особых отделов у них был несравнимо ниже.

— Ну? — буркнул старшина, помахивая стволом карабина и указывая на место рядом с машиной. — Выходим!

— Отставить, старшина! — из второго виллиса, забрызганного замерзшей грязью по самую макушку, наконец-то, вылез сам Шикита. — Освободить дорогу, немедленно! — что ни говори, но три больших ромба без звездочки над ними и весьма узнаваемое лицо быстро сделали свое дело.

— Так точно товарищ армейский комиссар государственной безопасности 3-го ранга! — сразу же рявкнул старшина, автоматически прикладывая руку к бескозырке, носимую «для форсу» даже в мороз (правда небольшой). — Поднять шлагбаум!

— Старшина! — Шикита не поленился и сам подошел к посту. — О продвижении колонны никому не докладывать, — негромко проговорил он, кивая на деревянную хибарку жидкого вида с установленным в ней полевым телефоном. — Ясно, старшина?! Повторить приказ!

— Есть, о продвижении колонны никому не докладывать, — скороговоркой проговорил тот, смотря на удовлетворенное лицо комиссара. — Проезжай, — бросил он, замешкавшемуся водителя первого джипа. — Хрен их всех поймешь, — прошептал он, едва последний виллис с пробуксовкой миновал шлагбаум. — Один говорит делай, другой — нет… Якорь им… Мирон! — стоявший рядом с будкой матрос вопросительно вскинул голову. — Давай штаб. Поговорить треба.

…Тем временем джипы, порыкивая моторами, взбирались на холм, на вершине которого и стояло здание штаба Северного морского флота. Это было одно из немногих в городе каменных зданий, не затронутых по счастливой случайности немецкими бомбардировками. Массивная коробка с мощными кирпичными стенами, своими угловатыми приземистыми габаритами напоминавшая тяжелый танк, имела богатую историю. В свое время здесь проживала известная на весь Мурманск купеческая семья, владевшая большей частью пристаней города и снаряжавшая свои корабли как по всей России, так в некоторые северные страны Европы. Позднее, с приходом большевиков, здесь располагался первый совет рабочих, солдатских (морских) и крестьянских комиссаров. Через несколько десятков лет в здание переехал горком, с началом войны передавший свое место командованию Северного морского флота.

Шикита в нетерпении смотрел на буксующие виллисы, с трудом тянущие в гору. Он прекрасно понимал, что тот так некстати им попавшийся старшина наверняка сообщил о колонне в штаб и там могли заинтересоваться, а куда это собрались три десятка бойцов НКВД в полном обмундировании. А если, не дай бог, кто доложит об остальных?! О роте полного состава, которая должна блокировать комендатуру и развернуть орудия или о центре связи… В таком случае ни о каком аресте вице-адмирала Головко, популярность которого среди моряков буквально зашкаливала все мыслимые и немыслимые пределы, не могло быть и речи! Честно говоря, хотя в этом он не признавался даже себе ни в те напряженные секунды, ни позднее, в его голову закрадывались неприятные мысли о том, что их запросто могут расстрелять из пулеметов, если что-то пойдет не так…

— Глуши свою калымагу! — наконец, не выдержал он, видя, как катастрофически быстро уходило время. — Первое отделение за мной! Втрое и третье оставаться во дворе штаба и … помалкивать! Ясно! — понимающие всю двусмысленность ситуации сержанты мрачно переглянулись между собой и кивнули. — Вперед!

Едва первое отделение во главе с Шикитой подошло к зданию, как у него тревожно ёкнуло в груди. Прямо возле входа на крыльце их встретил серьезного вида капитан — личный адъютант командующего с тремя бойцами, вооруженными автоматами ППС.

— Товарищ армейский комиссар государственной безопасности 3-го ранга, — вытянулся капитан первого ранга перед Шикитой, звание которого соответствовало общевойсковому генералу. — Арсений Григорьевич поручил встретить вас и проводить к нему, — негромко, доверительным тоном произнес он. — Вы не беспокойтесь, ваших бойцов мы разместим самым лучшим образом. Как говорить, кто попробует нашего флотского гостеприимства, тот уже никогда его не забудет.

«Вот так лихо и ненавязчиво, как умеют делать только бесшабашные морячки его, армейского комиссара просили, оставить своих людей внизу, а самому поднимать наверх, — промелькнуло в голове у Шикиты. — Я не понимаю, кто кого пришел арестовывать?! Черт! Неужели, что-то изменилось, за этот час…, — он прекрасно понимал, что такое тоже ни в коем случае нельзя исключать. — Если пришел отбой, а до нас еще не довели, то могут возникнуть действительно серьезные проблемы. У нас у всех…». Стоявшие позади него сотрудники НКВД не тронулись с места, продолжая буравить спину своего командиру и ожидая от него приказа. «Надо что-то решать, а то пауза несколько под затянулась…, — свернул он свой диалог».

— Хорошо, — сквозь зубы пробормотал Шикита, думая про себя, что позднее ему надо обязательно увидеться с тем самым наглым старшиной. — Бирюков, командуй! — кивнул он угрюмому сержанту. — Двое со мной! — с боку от него сразу встала пара бойцов. — Ну, веди нас капитан, — проговорил он, давай адъютанту понять, что это максимально возможная уступка, на которую он способен.

— Прошу…, — пропустил его вперед тот, естественным образом оттесняя от него бойцов на узкой лестнице. — Арсений Григорьевич, как раз проводит совещание по поводу новой операции (упреждающее наступление на крупную немецкую группировку, угрожающую Мурманску со стороны губы Большая западная Лица).

Уже перед высокими дверьми в кабинет вице-адмирала на втором этаже Шикита незаметно расстегнул кобуру с оружием, молясь про себя догу, чтобы оно не понадобилось. Приняв невозмутимый вид, он уверенно распахнул двери и оказался в просторной комнате, в которой за большим столом располагались шесть или семь старших командиров. На первый взгляд здесь находились почти все, кто отвечал за подготовку к новому наступлению — армейцы, подводники, летчики и надводный флот… Не обращая больше на них никакого внимания Шикита четким шагом подошел к вице-адмиралу и остановился в нескольких от него шагах.

Тот был совершенно спокоен. Казалось, его совершенно не волнует внезапный, если можно так выразиться, приход генерала от госбезопасности, прихватившего к тому с собой почти три десятка человек. Он смотрел на него и просто ждал, что последует за этим.

— Товарищ вице-адмирал, прошу вас сдать свое оружие и проследовать вместе со мной, — после прозвучавшей фразы установилась полная тишина. — В соответствие с распоряжением народного комиссара государственной безопасности вы задерживаетесь для выяснения обстоятельств…

— Что это такое? — скрипучим голосом спросил генерал-майор Щербаков, командующий 14-й армией. — По какому праву товарища Головко арестовывают? — он встал со своему места и с вызовом посмотрел на Шикиту. — Я немедленно позвоню товарищу Сталину. В преддверии крупнейшей военной операцией, от которой зависит судьба всего Советского Заполярья, арест командующего Северным военно-морским флотом, лично я считаю, настоящей вражеской диверсией, направленной на снижение боевой эффективности наших войск.

…Между тем, надо ясно понимать, что такой демарш генерал-майора Щербакова, явно направленный против представителя наркомата государственной безопасности, был в той обстановки отнюдь не фантастичным. К 1942 г. плеяда старшего комсостава если не забыла, то совершенно определенно оправилась от последствия репрессий 37-го годов и тот физически въевшийся в них страх перед НКВД стал существенно меньше. Более того последние серьезные победы советской армии, которой удалось практически по всему фронту отбросить войска противника за пределы границы СССР, явно внушили генералитету уверенность в себе… (В связи с этим подобное пререкание и попытка апеллирования к Сталину, как верховному судье во всех мало мальски значимых делах, вполне могла иметь место — от автора).

Рядом с Щербаковым поднялся и командующий Карельским фронтом генерал-лейтенант Фролов, по слуха имевший в верхах очень крепкие связи. Выражение его лица также говорило о явном несогласие с позицией Шикиты.

— Поддерживаю, — буркнул он, наклоняя лобастую голову вперед, словно собираясь буравить воздух перед собой. — Надо позвонить товарищу Сталину и во всем разобраться, — это сказано было таким категоричным тоном, будто остальные присутствующие были его непосредственными подчиненными.

— Товарищ генерал-лейтенант, — повысил голос Шикита, повернувшись к новому оппоненту. — у меня распоряжение народного комиссара государственной безопасности сопроводить вице-адмирала Головко в управление и я никому не позволю мне указывать! Вам ясно?! — уже не сдерживаясь, во весь голос рявкнул он. — Я еще раз прошу сдать личное оружие и проследовать со мной, товарищ вице-адмирал, — он обернулся, чтобы отдать приказ сопровождавшим его бойцам и застыл в этом положении.

Оба его сотрудника, крупные парни под метр девяносто ростом, стояли с вывернутыми за спиной руками под дулом автомата, который крепко держал тот самый капитан.

— Что вы себе позволяете? — начал было он, как сразу же замолчал.

С улицы послушались одиночные выстрелы из винтовок. Еще через несколько секунд басовито прогремел пулемет. Щербаков, стоявший ближе всех к окну, бросился вперед и потрясенный замер.

— Вот тебе и матросики?! — с удивлением проговорил он, всматриваясь в происходящее за окном.

А там было на что посмотреть… Все пространство перед штабом от поста до остатков каменного забора было усеяно лежащими телами бойцов НКВД. Время от времени от них раздавались возмущенные вопли и кто-то поднимал голову, чтобы высказать свое отношение к этому. Прямо перед входом в штаб в снегу за пулеметом лежало несколько моряков с выпущенными из-под бескозырок лентами. Один держал приклад и водил стволом дягтеря, а второй ставил новый диск.

— Этого еще не хватало! — в сильном раздражении проговорил сам Головко, из-за которого и разгорелся весь этот сыр-бор. — Хватит! — рявкнул он на всех присутствующих, продолжавших волком смотреть друг на друга. — Капитан первого ранга Самойлов, немедленно освободить! И мухой вниз! Уйми этих героев! Бегом, вас всех задери…, — кивнул он в сторону сопровождавших комиссара бойцов. — Чуть не перестреляли друг друга! Немцев вам мало…, — выплевывал он, поворачиваясь к телефону. — Эх… Девушка, Москву мне. Немедленно! Жду! — он выпрямился и через несколько минут вновь произнес. — Ставку Верховного главнокомандования! Товарища Сталина! Командующий Северным военно-морским флотом вице-адмирал Головко…, — в трубке снова девичий голос пробурчал что-то про ожидание и смолк.

Командиры продолжали стоять, напряженно смотря в сторону фигуры с телефонной трубкой.

— Товарищ Сталин, Головко вас беспокоит, — твердым голосом произнес он в комнате посреди застывших командиров. — Товарищ Сталин, сейчас передо мной стоит армейский комиссар государственной безопасности 3-го ранга Шикита с распоряжением о моем аресте… Да, товарищ Сталин. Нет! Если это необходимо…, — он медленно провел ладонью по лбу, стирая внезапно выступивший пот. — В настоящее время на боевом дежурстве находятся 23 надводных корабля и 9 подводных. Нет, сообщений не поступало…, — Головко вместе с трубкой повернулся к стене, на которой висела карта с многочисленными отметками о местоположении кораблей Северного военно-морского флота. — Есть, два. Последний сеанс связи состоялся два дня назад в 12 часов 30 минут. Да… Уничтожено два немецких транспортника с боеприпасами. Нет! С-101 не отвечает… Так… Да, в том же районе. Лодкой командует капитан 3-го ранга Егоров. Так точно! Есть, немедленно установить связь! Есть доложить об исполнении!

Он положил трубку и повернулся к остальным. Его лицо в этот момент больше напоминало лицо приговоренного к крайне мучительной но отстроченной смерти.

— Самойлов, — потухшим голосом позвал он. — Срочно к связистам. Делай там что хочешь, хоть лично садись за рацию, но дай мне связь с бортом Егорова. Даю десять минут!

Он так посмотрел на адъютанта, что тот буквально сорвался с места, чуть не вышибив собой массивные двери. Уже через секунду его зычный голос был слышен на улице, посылающий кого-то «по материи» далеко и на долго.

— Арсений Григорьевич, — прервал устанавливавшуюся тишину Щербаков. — Что сказал товарищ Сталин? — Шикита сразу же напрягся. — Что происходит?

Головко несколько секунд смотрел на своего друга и потом произнес:

— Товарищ Сталин сказал, что по сообщениям союзников вчера 8 февраля примерно в 11 часов вечера недалеко от берегов Англии был торпедирован английский военный транспорт «Серый призрак», бывший круизный лайнер «Мэри Куин». Под воду ушло почти 20 тысяч солдат и офицеров 11-ой десантного корпуса американцев, — о потоплении столь крупного транспортника все слышали впервые. — На подводной лодке, торпедировавшей транспорт, были опознавательные знаки советского подводного флота… Похоже, теперь все понятно… Товарищ Сталин дал время до вечера.

120

7 июля 1942 г. Брестский оборонительный район.

Около двадцати километров севернее г. Бреста. Территория бывшей двадцать третьей пограничной заставы, на рубежах которой занимала оборону одна из частей 326-ой стрелковой дивизии.

— Вправо немного. Вправо, говорю! — раздавалось со стороны небольшого пригорка, на котором два бойца заново устанавливали пограничный столб с гербом Советского Союза. — Да, нет! Не туда! Вправо толкни! — столб никак не хотел стать прямо. — Вот, вот… Хорошо. Теперь герб. Герб поправь! — наконец, крикнул старший лейтенант, руководивший восстановлением пограничной линии.

Бывшая застава располагалась довольно неудачно, если оценивать ее оборонительный потенциал. После переноса государственной границы в 1939 г. в погранзаставу пришлось ставить почти в чистом поле — это оказалось единственное более или менее приемлемое место. Сами казармы для пограничников и одноэтажный хозяйственный корпус с ружкомнатой находились примерно в километре от протекавшей по границе речки. Немного в стороне от основных построек виднелась паутина вырытых траншей, которые бойцы в спешном порядке восстанавливали.

— Значит, так старшина, — старший лейтенант Маскаев ответственный за этот участок обороны, на планшете резал секторы. — Приказ ты слышал. Завтра, максимум послезавтра, нам следует ожидать мощного удара с той стороны, — заросшим щетиной подбородком он кивнул в сторону речки. — Ты ведь местный? … Ты чего? — стоявший перед ним старшина чуть покачнулся. — Илья Сергеевич?! — всегда собранный, не унывающий боец «поплыл». — Вот черт! Карташов сюда! — со стороны груды кирпичей, год с небольшим назад выполнявшей роль ружкомнаты, метнулся коренастый боец. — Держи его. Вот, так…, — вдвоем они осторожно положили старшину к каменной глыбе. — Не пьяный вроде, — командир с сомнением повел носом, ничего не почувствовав. — Илья Сергеевич? Давай санитара сюда! Подожди…, — вдруг рукой он схватил вскочившего на ноги бойца. — Он плачет…

Это было странное зрелище. Старший лейтенант и один из его бойцов сидели на корточках возле третьего — плотного мужчины средних лет, у которого медленно текли слезу по лицу. Какое-то время он никак не реагировал ни на окрики, ни на похлопывание по щекам. Пока, наконец, прибежавший санитар не сунул ему под нос вату, смоченную в нашатыре.

— Убери…, — прошептал он еле слышно, пытаясь оттолкнуть руку с ватой от своего носа. — Убери, клистерная твоя душонка, — санитар сразу же убрал вату. — Не видишь что-ли худо мне?! — его прежде бессмысленно блуждавшие глаза сфокусировались на лейтенанте. — Худо! Старшой, воевал я здесь… Понимаешь, воевал, — руками он потянулся к вороту гимнастерке, чтобы ослабить его. — Вот прямо тут, — он перевел взгляд на дальнюю часть траншеи, которая была выдвинута вперед. — В окопе сидел с карабином. Рядом земляк мой с Полтавщины, Санька Мельников, — лейтенант подвинулся в сторону, словно почувствовав, что своим телом загораживает ему обзор. — Почти шесть часов мы тут стояли…, — никто не проронил ни слова все это время. — Сначала все думали, что провокация. Даже не стреляли в ответ, а потом они ударили минометами, — санитар непроизвольно покосился на покрытую воронками от мин площадку перед остатками казармы. — Тогда только отвечать начали, да считай часть отряда как корова языком слизала… А мы, старшой, все равно держались! — сквозь слезы продолжал рассказывать он. — Они дадут пару залпов минами и в атаку идут, а мы им в Бога, душу … мать…. отвечаем, что мол стоим еще, сволочи, … держимся еще… А командир все слушал, не подходят ли наши из крепости, — старшина переводил взгляд с одного на другого, словно пытался спросить их, как же так случилось, что они все погибли, а он вот тут, живой сидит. — Все говорил, что вот — вот подмога подойдет. Еще продержаться надо. Еще одну атаку отбить… Потом ранило его, а он все спрашивал, не слышно ли, как наши танки едут.

Он рассказывал и рассказывал. Быстро, захлебываясь от слез, говорил о сухой, горькой, удушливой взвеси, которая поднималась над окопами и которая мешала им дышать. Говорил о том, как их пулеметчик, когда кончились патроны, приладил к валявшейся рядом винтовке штык и никому не говоря ни слова бросился на врага. Говорил о том, как их забрасывали гранатами, обошедшие их с фланга немцы…

— Почти шесть часов застава стояла, почти шесть часов немец не мог пройти дальше, — он с ненависть смотрел на стоявшие у небольшого подлеска ровные ряды аккуратных березовых крестов, с надетыми на них немецкими касками. — В конце осталось нас пятеро из всей заставы. На всех три карабина, командирский ТТ, разбитый пулемет да горстка патронов …, — он опустил голову вниз. — Позвал меня командир к себе. Иди, говорит, Илюха до крепости! — его голос стал еле слышен и остальным приходилось напрягать слух, чтобы услышать все, что он говорил. — Иди и передай нашим товарищам, что двадцать третья пограничная застава еще держится, что пока мы живы, ни один враг не перейдет государственную границу Советского Союза… Иди, говорит…, — он поднял голову и красными от боли и слез глазами посмотрел на лейтенанта. — Веришь, старшой? Скажи, веришь?

Он не отрываясь смотрел на командира, словно тот оставался его последней надеждой, словно ждал от него приговора.

— Верю, старшина, верю, — хриплым голосом проговорил лейтенант. — Ничего, Илья Сергеевич…, — он сжал рукой его плечо. — Ничего… Вдарим им, да так вдарим, что места от них мокрого не останется! Ты посиди пока, — он хлопнул по плечу, попытавшегося встать старшину. — Медицина, посмотри за ним. Мы тут пока сами.

Отойдя к линии траншеи лейтенант обернулся назад и увидел, как старшина, отмахиваясь от санитара, как от надоедливой мухи, тяжело встает. Поднявшись с земли, он вытащил пристегнутую саперную лопатку и пошел в сторону копавших бойцов. Уже через несколько минут остро отточенный и отполированный металл врезался в прокаленную солнцем землю. Видя с каким ожесточением старшина вгрызается в землю, лейтенант решил его оставить в покое.

…Однако к вечеру старшина вновь напомнил о себе, правда не сам лично, а посредством того самого ротного санитара.

— Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант, — шевельнулся полог палатки. — Товарищ старший лейтенант! — снова раздался громкий шепот.

В палатку пролезла белобрысая голова санитара.

— Началось?! — лейтенанта чуть не подбросила с расстеленной шинели. — Вот, черт, лопоухий, — прошипел он узнав того, кто его разбудил. — Ну чего тебе?! — чуть не застонал он, растирая красные от постоянного недосыпа глаза. — Сказано же было, до вечера всем отдыхать! Чего там?

— Так, это старшина…, — косноязычие бойца уже давно в роте стало «притчей во языцех», поэтому лейтенант с тяжелым вздохом закатил глаза. — Ну, того… на реку он только что ходил. Ходил и бросал чего-то, — боец даже сделал махнул рукой несколько раз, словно показывая, что за движения тот делал. — Ну и вот, — наконец, выдохнул он и уставился на лейтенанта.

С того после всего этого полувнятного рассказа сон словно рукой сняло. Он зашуршал рукой по месту рядом с собой, ищу портсигар.

— Говоришь, к реке ходил? Один? — переспросил лейтенант, зажигая папиросу. — Давай-ка, с тобой прогуляемся до туда, — оставив позади опешившего от такой прыти бойца, он пошел к реке — к тому месту, которое словно самой природой было приспособлено для переправы. — Точно видел, как что-то бросал? И что?

С обеих сторон реки в этом месте были пологие берега, которые еще хранили коли от многочисленных колес. В засушливые дни вода здесь едва превышала метр, а сейчас примерно по шее взрослому было.

— Здесь? — лейтенант встал на одно колено и стал внимательно осматривать берег. — Тут же течение сильное, — пробормотал он, наблюдая, как в середине водного потока быстро пролетают кусочки веток, листья. — Любую посылку унесет, хрен потом ее найдешь, — в принципе он и не верил в версию о старшине-предателе, но убедиться было не лишним. — Войну он здесь встретил, боец. Наверное с товарищами ходил проститься, — командир смотрел, как солнце медленно скрывалось за макушками высоких сосен, выстроившихся в ряд на том берегу. — Место уж здесь больно хорошее… Пошли.

Он отвернулся от реки и, не успев сделать даже пары шагов, вздрогнул от раздавшегося свиста. Резкий, завывающий звук полоснул со спины, заставляя его похолодеть от страшной мысли — «Началось!». Лейтенант дернулся в сторону, увлекая за собой остолбеневшего санитара.

«К заставе, к заставе!» — стучала в его висках мысль, отдаваясь тяжелыми ударами в его бешено стучавшем сердце, в словно чугунных ногах. «Быстрее к заставе! Лишь бы успеть до начала атаки, успеть занять окопы!». Он вырвал пистолет из кобуры и несколько раз выстрелил в воздух. Несколько мин упало в паре десятков метров, вжимая его тело в землю. Пыль и песок, поднявшиеся волной в воздух, практически ослепили его.

Через секунду свист сменился басовитым гудением, которое становилось все сильнее и сильнее. Казалось оно наполняло собой весь окружающий воздух, с каждым мгновением приобретая осязаемость и плотность и перерастая из воздуха в плотную материю. «На землю! На землю! Гаубицы! Нет, вперед! К заставе». Немецкая батарея клала снаряды с ювелирной точностью. Все цели здесь были пристреляны еще в июне 41-го. Мощные взрывы раздавались точно на месте казармы, вырывая из мощных кирпичных стен целые куски, превращая едва подлатанный деревянный сарай в кучу разлетающихся щепок.

— Командир, сюда! — полу контуженный лейтенант брел по полю, шатаясь из стороны в сторону. — Сюда! К нам! — кричали ему из траншеи. — Лейтенант!

До первой линии осталось метров сто — сто пятьдесят. Всего ничего… Маскаев слезящимися глазами смотрел вперед и ничего не видел. В глазах стояла сплошная светлая пелена, которая трепетала и извивалась. Он упал на живот и начал ползти вперед. Черные пальцы с обкусанными ногтями цеплялись за каждый кустик, а каждую травинку… Он полз, всем телом извиваясь как змея и оставляя за собой кровавый след. Полз снова и снова, втыкая ошметки пальцев землю. Маскаев полз секунды, полз минуты…, часы…, дни… Время будто остановилось. Если бы тогда, его можно было спросить, а сколько ты полз, то он вряд ли бы смог толком ответить.

— Стоять. Всем стоять, — он на «мгновение» остановился. — Ни шагу назад! — шептали его потрескавшиеся губы. — Все держаться! Держаться…, — он вновь поднял голову и посмотрел вперед. — Давайте, братки… давайте миленькие, — пелена с глаз почти спала и он уже видел чуть возвышавшийся бруствер. — Я к вам иду… К вам.

Он с трудом встал на колени, потом на ноги. Оглохший, ослепший на один глаз, лейтенант ничего не понимая смотрел перед собой. От первой линии окоп, к которым он так стремился, практически ничего не осталось. Многочисленные воронки густо усыпали едва заметные ямы. Повсюду лежали полузасыпанные тела красноармейцев.

— Что это? — шептал он, медленно шагая вперед. — Где вы все? — солнце уже практически село и остывающее поле медленно погружалось в темень. — Боец, вставай! Слышишь, вставай! — он остановился перед лежащим с раскинутыми во все стороны руками бойцом. — Я отдал приказ, рядовой! — он с трудом перевернул тело. — Ты слышишь меня?! — на него смотрело разодранное в кровь лицо с открытыми навыкате глазами. — Боец! — он посмотрел на второго, который скорчился в немыслимой позе держась за шею. — Встать!

Почти всю ночь одинокая фигура в изодранной форме ходила между телами. Время от времени она останавливалась и начинала что-то говорить. Сначала был шепот. Потом он сменялся громкими криками… Лейтенант ходил и ходил по заставе, пытаясь достучаться до лежавших бойцов… и совсем не обращал внимания на многочисленные металлические болванки, усыпавшие территорию заставы. Блестящие латунными поясками, похожие на небольших поросят, лежавшие снаряды выглядели совершенно целыми. Могло показаться, что их просто разбросали в этом месте, а потом из-за боя забыли собрать… Они лежали повсюду — на развалинах казармы, похоронившей часть гарнизона; возле отрядных повозок; рядом с выступавшей пулеметной точкой. К вечеру они уже остыли и их можно было без опасения брать в руки. Лишь из некоторых продолжали исходить тоненькие, едва заметные струйки зеленоватого дыма, который тяжело стелился по земле, оставляя за собой зеленовато-желтый след…

121

Северная Америка, Южная республика Техас, 1948 г.

У излучины небольшой речки стояло несколько десятков фургонов с высокими полотняными крышами — один из тех обозов с беженцами, что в последние годы наводнили южные штаты. Тысячи людей, побросав дома и имущество, в страхе бежали на юг, надеясь что проклятая эпидемия до них не доберется.

— Пол, ты там скоро? — из одного из фургонов высунулась растрепанная женская голова. — Пол?

Седой мужчина, сидевший на берегу реки и молча наблюдавший как садиться солнце, недовольно буркнул в ответ:

— Иду, иду…, — и потом чуть тише добавил. — Чертова потаскуха.

Он сунулся в нагрудный карман своей рубашки, помня что там оставалось немного табаку.

— Оставалось же немного, — бормотал Пол, сжимая в другой руки уже приготовленную трубку. — Вот дерьмо!

Его пальцы нащупали какой-то кусок сложенной в несколько раз плотной бумаги. В недоумении Пол вытащил его и развернул, ловя остатки ускользающих солнечных лучей.

— Что еще за дерьмо? — шептал он, медленно разворачивая бумагу. — …

Это была старая фотография, на которой когда-то давным давно был запечатлен он — полковник Пол Тиббетс со своим экипажем и верной боевой машиной — стратегическим бомбардировщиком Boeing B-29. Окаменевшими глазами он всматривался в лица своих товарищей, никого из которых уже не было в живых… Вот рядом с ним, скромно опустив голову, стоит второй пилот Роберт Льюис. Он в белоснежной футболке и своей любимой бейсболке с эмблемой Масачусетских бульдогов. Его бомбардировщик, не успев отбомбиться по железнодорожному мосту, взорвался в воздухе в конце 1943 г., когда его протаранил какой-то сумасшедший русский…

Он осторожно коснулся фотографии пальцами, разглаживая места сгибов. С права от него задорно смотрит сержант Роберт Карон — неугомонный весельчак, про которого в эскадрилье говорили, что он даже в заднице у дьявола нашел бы над чем пошутить.

— Да…, — невесело усмехнулся бывший полковник, провожая взглядом фигуру сержанта. — Возможно тебе это и удалось, — кто-то ему рассказывал, что весельчака облили бензином и сожгли жители одной из русских деревень, попавших в первые дни войны под химическую бомбардировку.

С краю экипажа на фото словно скала возвышался здоровяк штурман, голландец по происхождению, Теодор Ван Кирк. Высокий, вечно скалящий зубы и норовивший кому-нибудь свернуть челюсть, он тоже был мертв. В сентябре 44-го он застрелился из именного кольта прямо перед зданием штаба, после того как его жена и двое малышей сгорели от лихорадки…

— Это полковник военно-воздушных сил США, командир 509 смешанного авиационного полка, — прошептал Пол, останавливая взгляд на самом себе. — Пол Тиббетс, — он стоял в самом центре экипажа — сильный, уверенный в себе, казалось воплощавший в своей фигуре всю мощь США.

Он стоял в самом центре своего экипажа. Руками упирался в бока. Огромные в пол лица солнцезащитные очки удачно дополняли его образ лихого пилота.

На черно-белое изображение упала слеза, потом еще одна. Пол закрыл глаза и начал вспоминать…

«8 июня 1942 г. Раннее утро. База 509 авиационного полка, занимавшая один из немецких аэродромов в предместьях Варшавы, гудела как растревоженный улей. На длинную бетонированную полосу из рядом расположенных ангаров выкатили пару огромных бомбардировщиков, смотревшихся как братья близнецы. Едва эти мастодонты, нестерпимо сверкающие металлом в лучах летнего солнца, подкатили к нулевой отметке как их сразу же обступили десятки техников.

— Сэр! — Пол любовался своей сверкающей красавицей и поэтому не сразу услышал что к нему обращаются. — Сэр! Фотограф приготовил аппарат. Экипаж стратегического бомбардировщика Boeing B-29 построен, — полковник невозмутимо смотрел на улыбающееся лицо сержанта Карона.

— Отлично, сержант! — прогудел Тиббется, не вынимая трубку изо рта. — Отлично! Хорошее фото будет в самый раз. Только давай, гони их всех к нашей красотке. Видит Бог, будет грех не запечатлеть на фотографию такую красоту, — он кивнул на стоявший в нескольких сотнях метров бомбардировщик.

А посмотреть, действительно, было есть на что! Вытянутое на несколько десятков метров серебристое металлическое тело смотрелось хищной птицей, расправившей крылья и застывшей в полете. Чуть тупорылый нос с большой застекленной кабиной напоминал оскаленную пасть, готовую без всякой жалости кромсать добычу.

— Сэр, наша малышка выглядит на миллион долларов! — счастливо заржал неугомонный сержант.

Как только экипаж встал возле самолета фотограф сразу же сделал пару кадров для надежности.

— Вот и отлично, парни! — Тиббетс с чувство хлопнул по полечу своего второго пилота. — А теперь за работу! Или вы забыли, что идет война?! Капитан Льюис проверить навигацию. Прошлый раз какие-то проблемы были…

Через пару минут от экипажа на месте остались лишь сам полковник и гнущийся сержант.

— Сэр, разрешите вопрос? — это было удивительно, но на лице записного весельчака и балагура не было ни малейшего намека на смех и веселье. — Я хотел спросить…, — неуверенно начал он, после разрешающего кивка. — Ходят слухи, что нам дали добро на применение нашего малыша (англ. Little Boy, дословно маленький мальчик, кодовое имя первой примененной в военных целях атомной (урановой) бомбы), — полковник чуть нахмурился, но молчал, ожидая продолжения. — Но как же тогда…, — он замялся, опустив глаза. — Как же тогда русские? Мы ведь воевали на одной стороне…

Некоторое время полковник с недовольным видом рассматривал своего подчиненного, словно размышляя что с ним такого сделать. Потом, вдруг он вытащил изо рта трубку, и жестко произнес:

— Сержант, ты отличный стрелок. Я бы даже сказал, что ты лучший из тех, кто прикрывал мою задницу на «Эноле Гей». Сержант, — он приблизился к нему вплотную. — У тебя же есть мозги… У нас никогда не было и не будет настоящих союзников. Никогда! Ты понимаешь? — он так выразительно заглянул к нему в глаза, что сержант автоматически кивнул головой. — Да! Мы воевали вместе против немцев, и, черт меня задери, отлично воевали, — по его губам скользнула улыбка. — Но мы никогда не забывали, что они это не мы! Комми совершенно другие. Они устроены по-другому, — полковник снизил голос до заговорщического шепота. — Думаешь, они хорошие парни? Нет, сержант! Эти черти ненавидят нас, ненавидят наш образ жизни! Они как саранча хотят заполнить весь мир, хотят покрасить его в один цвет — в красный цвет! — он один за другим вбивал слова в его голову, раз за разом словно маленькие гвоздики. — Никогда, сержант, никогда, не доверяй проклятым комми! Не верь его словам, не смотри на его пустые руки, не доверяй его слезам… Не верь! Старина Франклин поверил и все. И где он теперь?! Проклятые комми схарчили его, как черствый кусок хлеба даже не заметив».

…Старик стер катившуюся по щеке слезу. Солнце уже давно закатилось за горизонт и на излучину реки опустилась темнота. Он поежился от тянущегося с реки холода и запахнул на груди свою старую летную курку, на которой еще сохранились нашивки бомбардировочной авиации. Сразу же по спине разлилось тепло и он вновь закрыл глаза, вспоминая тот проклятый день, с которого все и началось.

«Бомбардировщик начал выруливать на полосу. Сигнальщик, держа в руках флажки, застыл в метрах сорока левее. Из-за стекла кабины выглядывало лицо второго пилота, показывающего пальцами знак победы.

— Сэр, у нас будет прикрытие? — спросил штурман, сидевшей за командиров в окружении многочисленной аппаратуры. — Или мы идем одни? — несмотря на кажущуюся беззаботность штурмана этот вопрос беспокоил его довольно сильно, впрочем как и остальных членов экипажа (взлетающий с аэродрома самолет имел модификацию B-29B, которая отличалась повышенной легкостью за счет полностью снятого вооружения — трех пушек и пары крупнокалиберных пулеметов).

Огромная десятитонная махина резко дернулась и стала набирать скорость. Не смотря на дикий шум, издававший самолетом при взлете, в кабине полковник понимал, что остальной экипаж будет ловить и примерять на себя каждое его слово.

— Все окей, Кирк, — не оборачиваясь бросил полковник. — Мы будем не одни. Слышите парни, мы идем в третьей волне, — эту новость он прокричал уже на всю кабину. — А это почти две тысячи птичек! Сам Хитрый Ларри (полковник ВВС США Ларри Криспен в 1942 г. являлся командующим 14 авиполка «Серебрянные крылья») будет нас сопровождать! — со стороны бортстрелка и радиста, сидевших внизу кабины донесся восторженный рев (полковник Криспен пользовался заслуженной славой умелого летчика и опытного командира). — Так что, капитан, беспокоиться не о чем. Все, что от нас требуется, это хорошо сделать свою работу, за которую, кстати, нам еще и неплохо платят!

— Так точно, сэр! — закрыл тему Кирк. — С крылышками нам совершенно не о чем беспокоиться!

Пробив тупым носом очередное облако, бомбардировщик закончил набирать высоту. Еще несколько минут назад, ревевшие с надрывом двигатели, отозвались ровным, спокойным шумом. Тяжелый гигант выходил на свою крейсерскую скорость.

— Штурман, курс 0.23. Наша цель Минск, — полковник вскрыл плотный конверт с полетным заданием. — Это крупный оборонительный и железнодорожный узел комми, через который ежечасно проходят тысячи тонн военных грузов. Его потеря станет для русских хорошим уроком, — после этого он повернулся назад и громко, голосом ведущего, объявляющего боксерский поединок за звание чемпиона, произнес. — А теперь парни, посмотрим на работу наших славных летчиков!

Что-то колдовавший с аппаратурой штурман тоже не выдержал и наклонился к обзорному стеклу на полкабины.

— Ого-го! — присвистнул капитан Кирк, внимательно разглядывая открывающийся сверху пейзаж. — Парни явно не по-жадничали…

Их полет проходил над территорией вновь образованного брестского оборонительного района, центром которого был город-крепость Брест и прилегавшие к нему бывшие пограничные заставы. С высоты птичьего полета прекрасно просматривались когда-то строгие стрелы железнодорожных и шоссейных дорог, пересекавшихся в поселках и городках, которые советские войска пытались превратить в опорные пункты обороны. Рядом с развалинами зданий, промышленных строений в разные стороны тянулись паутинки траншей с бетонными и земляными колпаками огневых точек. То тут то там встречались остовы сгоревших машин, боевой техники, передвигавшихся по дорогам и так и не успевших спрятаться от точного огня бомбардировочной авиации недавних союзников.

— Клянусь Святым Мартином, — пробормотал потрясенный радист, комментируя действия пилотов пилотов. — Они явно отработали каждый цент, который заплатил им дядюшка Сэм…, — он перегнулся и почти весь свесился со своего кресла. — Перепаханное поле…, — тихо шептал он.

Лоскутки полей, прямоугольники зданий, куски дорог были буквально испещрены сотнями, десятками сотен воронок от авиабомб разного калибра. Они лежали так густо, так плотно, что накладывались друг на друга, вырисовывая огромные овальные воронки, всякий раз съедавшие десятки квадратных метров земли.

— Вот тебе и ответ на вопрос, Кирк! — стараясь перекричать шум моторов, крикнул Тиббетс. — Полет продолжается уже двадцать минут, а по нам не тявкнула ни одна зенитка… Надо будет послать Криспену пару бутылок хорошего виски. Заслужил, сукин сын, заслужил! — он повернулся в сторону радиста, который вновь натянул на голову наушники и слышал эфир. — Френки! Слышно что-нибудь?

Склонившийся радист вскинул голову.

— Пока все окей, сэр, — он стянул наушники с головы. — В эфире только наши. Какой-то техасец из 31-ой рассказывает историю о своей очередной подружке. Как в воздух поднялись он так языком и молотит.

Полковник удовлетворенно кивнул в ответ и вновь повернулся к штурвалу. Руки ощутили привычную рукоять и тяжесть рвущейся вперед массы металла. Довольная улыбка скользнула по его губам и спряталась где-то в усах…

Бах! Бах! Бах! Вдруг, резкие «жестяные» удары забарабанили по бомбардировщику. Кусочки металла с хрустом и свистом калечили борта гиганта, оставляя на них рваные раны.

— А! А! А! — в хвосте самолета кто-то дико заорал. — В нас попали!

Бах! Бах! Бах! Бах! Самолет снова дернулся, словно взбесившийся бык. Потом раздался жалобный скрип и сразу же что-то с металлическим грохотом свалилось.

— Сэр, в нас попали! — шатаясь в кабину влетел бортстрелок с перемазанным кровью лицом. — Хенку весь бок разворотили!

— Где прикрытие? — не обращая на него внимания, вопил полковник. — Какого черта они спят?! Радист! — штурвал сильно потянуло вниз. — Радист! Где эти задницы?! Я их не вижу! — он быстро обернулся и чертыхнулся — радист с развороченной грудью навалился на рацию. — Черт! Надо уходить вверх! На себя! Выше! Там он нас не достанет!

Самолет продолжала бросать из стороны в сторону. Резко упала тяга в одном из моторов, за которым сразу же потянулся длинный иссиня черный бархатистый дым.

— Сэр! Вот он, вот он! — второй пилот дернулся головой вверх, провожая взглядом серую молнию истребителя. — Это русский, сэр! Этот русский нас поджарил! — тяжелый бомбардировщик, слушавший руля все хуже и хуже, с трудом ушел с траектории огня; из кабины были прекрасно виды сверкающие трассеры пулеметных снарядом. — Ха, получил! — второй пилот дико взревел от восторга, когда откуда-то сверху на одинокий и не понятно как уцелевший советский истребитель свалилась пара Р-39-ых «Аэрокобра» с опознавательными знаками «Серебряных крылышек». — Давайте парни! Дави его! — круговерть воздушного боя завертелась буквально в нескольких сотнях метрах перед ними. — Да, да! — зажатый советский истребитель крутил невиданные петли, чудом уходя от пушечных очередей.

Искалеченный бомбардировщик с трудом держал курс, то и дело рыская носом и проваливаясь вниз. Штурвал лягался словно настоящий бык и оба пилота прилагали все силы, чтобы самолет не сорвался в штопор.

— Командир, мы лишились правого двигателя! — побледневший второй пилот проводил глазами отлетавшие от одного из двигателей куски металла. — Надо избавляться от груза и поворачивать, — полковник сидел, вцепившись в руль, и ничего вокруг не замечал. — Сэр, мы не дотянем! Наша малышка не выдержит эти чертовы 9 девять тысяч фунтов, сэр… Сэр, вы меня слышите?

В-29-ый взбрыкнул в очередной раз и машина рухнула вниз — на землю, где на десятки километров не было ни городов ни поселков, а только густой и труднопроходимый лес… В кабине все смешалось — вопли обезумевшего капитана, летавшие куски пробитой обшивки, капли стекавшей крови радиста. Оставшиеся двигатели дико ревели, не справляясь с нагрузкой.

— Стоять! — второй пилот, отталкивая сидевшего рядом полковника, пытался дотянуться до рычага сброса основного груза. — Р-р-р! — из его горло вырвалось подобие рычания, локоть капитана со всей силы саданул его в грудину. — Не трогай…, — его голос перешел на сип.

Вывернувшись неимоверным узлом, второй пилот все-таки успел ударить по рычагу в тот момент, когда разваливающийся на части самолет начал сваливаться в неконтролируемое падение. Продублированная система сброса, не смотря на все повреждения машины, сработала штатно — захваты с легким клацаньем освободили огромную сигару. Едва смертоносный груз покинул самолет, как его сильно подбросило вверх, словно своей ладонью великан чуть подтолкнул погибающий бомбардировщик вверх, в небо. Нос многотонного гиганта взметнулся вверх, двигатели взревели с новой силой. Казалось, освободившаяся машина, вновь обрела свою стремительную мощь.

— Боже мой, боже мой…, — шептал второй пилот, не веря в спасение. — Боже мой…, — он из всех сил тянул штурвал на себя, продолжая как мантру поминать бога. — Боже мой…

От толчка, бросившегося бомбардировщик в вышину, развороченное тело радиста сорвало с места и забросило в хвост самолета. Сорванные с головы наушники, растянувшись на толстом проводе, болтались в воздухе. А в их головках летел практически не слышный голос:

— Я …. горю, горю! Я, Красный! Я, Красный! Самолет подбит, самолет подбит!

122

Огромный, на сотни километров вокруг, лес страдал от мучительной боли. Когда-то покрывавшая его зеленая с золотистыми переливами кожа сползала на землю клоками. От блестевшей на солнце капельками росы листвы ничего не осталось. Почти вся она, коричневая, черная, сморщенная и перекрученная в замысловатые спирали лежала на земле, едва прикрывая страшные язвы пожарищ.

Он, словно живой человек, еле слышно стонал, когда боль становилась нестерпимой. Тогда в могильной тишине, которую казалось навсегда покинули птицы и звери, начинали с гулким хрустом лопаться стволы деревьев. Они резко выстреливали в стороны острыми древесными осколками, обнажая свое нутро. Сколы древесных исполинов были совершенно безжизненными — трухлявая сердцевина без единого намека на влагу, ломкая словно стекло кора…

Лес сопротивлялся из последних сил. Он хотел жить… И каждой своей обгоревшей веткой, словно обожженной рукой, он изо всех сил цеплялся за Жизнь.

«… Андрей с трудом открыл глаза. Через хлипкую преграду — сеточку ресниц — в его глаза ударил нестерпимый свет. Он застонал и рукой попытался закрыться от света.

— Больной, не шевелитесь! — вскрикнул негодующий женский голос и одновременно кто-то твердо взял его за руку и опустил ее на кровать. — Вам нельзя шевелиться! Вы меня слышите?! — на глаза легла слегка влажная повязка и его глаза накрыла долгожданная темнота. — Больной?

— Что со мной? — он с трудом пошевелил губами и ужаснулся, когда услышал свой скрипучий голос. — Сестра?

— В больнице ты, касатик, в больнице, — в голосе отчетливо слышались жалеющие нотки. — Лежи — лежи! Нельзя тебе еще двигаться, — рядом скрипнул стул, по-видимому, медсестра села рядом с ним. — Лежи… Вот.

— Что со мной случилось? — Андрей никак не мог понять как он здесь оказался. — Вы меня слышите? Сестра? Что со мной?

Его волосы нежно взъерошила теплая ладонь. Потом она же поправила сползающую с лица повязку.

— Не помнишь что-ли? — с удивлением пробормотала она и сразу же опомнилась. — Чай, уж дней пять как с пожара тебя привезли. Клуб в поселке ночью загорелся, а часть ваша-то ближе всех оказалась, — дерево снова скрипнуло и сестра прошла на другу сторону комнаты. — Обожгло тебя…

Он непроизвольно потянулся правой рукой к лицу.

— Ну, осади-ка! — недовольно произнесла женщина, возвращая забинтованную руку обратно. — Все с твоим лицом нормально будет! Не бойся, без девок не останешься! А остальное заживет…».

Лес застонал… Боль становилась все сильнее сильнее. Едкой черной гнилью пожарища она медленно разъедала деревья, оставляя от них тоскливо стоящие тонкие палки. В самой гуще леса, дальше всего от дорог и вросших в земле избенок, таких палок были сотни. Матово черные, гладкие, без единого сучка, они стояли посреди сухой, растрескавшейся земли. Если у самой земли, они еще были похожи на обычные деревья слегка морщинистой корой и бородавчатыми наростами, то на верху совершенно ровные и тонкие словно спички вершины.

Земля под мертвыми, стоящими истуканами, деревьями напоминала безжизненную пустыню. Кругом, на истлевших ветках, полусгоревших листочках и смятых внутрь пнях, лежала темно-красная пыль. В лучах заходящего солнца он становилась багровой, а отсветы от чернильных стволов деревьев окончательно придавали ей зловещий и многообещающий цвет крови. По почве в разные стороны змеевились глубокие трещины, в которых мог бы легко утонуть человек. Казалось, кто-то неведомый страшный в один момент высосал из земли все ее жизненные соки, оставив лишь спрессованную до каменного состояния почву.

Ему было очень больно…

В очередной раз, едва не свалившись в полусон, полубред, Андрей услышал, как в палату кто-то входит, по-хозяйски шаркая туфлями, напевая что-то из репертуара Орловой.

— Доктор, доктор, это вы? — не выдержал Андрей, поворачивая лицо в сторону вошедшего. — Мне очень больно… Сделайте что-нибудь.

— Что-нибудь, что-нибудь…, — передразнил его голос пожилого мужчины. — Что-нибудь… Аристарх Петрович, что-нибудь, делать не может! — наставительно произнес он. — Все что я делаю, я делаю хорошо! — после этой наставительной фразы он замолчал на несколько минут, в течение которых осторожно его руки и лицо. — А, что же вы, батенька, себя так не бережете?! Я, конечно, понимаю… молодость горячит кровь, желание совершить геройство… Ну, зачем вы сломя голову бросились в огонь? Что не могли чем-то укрыться? — во время это речи врач чем-то противно пахнущим смазал его лицо. — У вас ведь, батенька, гангрена начиналась! Чуть ногу вашу не оттяпали! Понимаете?

Большой судорожно дернулся, словно его приложили электрическим током. Ноги, аккуратно укрытые синевато-белым одеялом, мелко задрожали.

— Мои ноги, мои ноги, — с ужасом зашептал Андрей, ощущая где-то в бедрах жаркий огонь. — Что с ними?

— А это, батенька, организм ваш борется, — доктор присел рядом с ним. — Раз больно, значит еще есть надежда. Вот когда боли не будет, то тогда пиши пропало.

В разные стороны от вытянувшихся в небо обгоревших палок тянулся многокилометровыми завалами поваленный лес. Сначала деревья лежали практически на земле. С вывороченными наружу огромными корнями, с переломанными у само земли стволами они тоже были почти без сучьев. По всей их поверхности, обращенной к небу, проходила черная, обугленная полоса, на которой не было ни единого сучка. Через несколько сотен метров поваленные деревья сменились своими слегка склоненными собратьями. Их стороны, обращенные назад, уже были лишь слегка опалены. На тяжелой бугристой коре виднелись черные проплешины, оставленные когда-то бушевавшим здесь огнем. Казалось, пройдет совсем немного времени и от этих страшных ран не останется ни следа. Опаленные проплешины зарастут новой плотью, на обожженных ветках вновь набухнут почки и со временем появиться молодые, нежно-зеленые листочки… Но это были лишь кажущееся впечатление! Поваленные, склоненные и стоявшие деревянные исполины были уже практически мертвы. От могучих, полных сил, великанов остались лишь скрипящие на ветру разрушающие остовы.

— … У меня все горит, доктор! — Андрей метался на кровати, пытаясь вырваться из державших его рук. — Горит! Как же вы не понимаете? — нестерпимое жжение медленно заполняло его ноги — с самых щиколоток, до коленей, а потом и до бедер. — Это настоящий огонь! Слышите меня?! — он уже не мог терпеть и кричал во весь голос. — Что же вы ничего не делаете? У меня же горят ноги! — жжение становилось все сильнее. — Доктор?! Черт бы вас побрал!

— Держите его сильнее! — его помутневший рассудок с трудом различал голоса. — Он же сейчас вырвется! Доктор, надо резать! Гангрена пошла выше! Черные пятна…, — Андрей рвался все сильнее и сильнее. — Доктор, надо срочно резать! Мы можем не успеть! — паникующие голоса расплывались и становились странно тягучими. — Молчать! Раскудахтались, как безмозглые куры! Я вам дать резать! Успеете еще оттяпать! И куда ему, здоровому парню, потом с этой культей податься?! Куда я вас спрашиваю?! Резать, резать… Вам бы только резать.

Резко взлетевшая до немыслимых высот боль, вдруг начала медленно спадать. Сначала едва заметно, понемногу, она начала осторожно отпускать свою хватку.

— Еще немного подождем, — вновь прозвучал тот же самый гневный голос. — Один час своей роли не сыграет. А он парень не малохольный вроде. Сердечко, значит, в порядке. Выдержит тогда.

На горевшие диким огнем бедра словно дыхнуло свежим прохладным ветерком. Андрей со стоном вздохнул и попытался расслабить скрученные судорогой мышцы тела. Те поддавались с трудом, нехотя. Казалось, вместо спины, рук и ног у него были проржавевшие насквозь железки-конечности, которые если внимательно прислушаться, начали издавать противный и мерзкий скрип.

— Смотрите-ка, вроде жар спадает, — через некоторое время раздалось бормотание старого доктора. — Повязку ему смените! Так… что тут у нас? Вы только поглядите!

В могильной тишине, установившейся на огромном пожарище, неожиданно прозвучал первый звук. Тук-тук-тук! Через некоторое время перестук вновь повторился, но уже в другой стороне! Между склоненными к земле деревьями замелькал черный хвост дятла. Он перелетал с дерева на дерево и то тут то там начинал с каким-то ожесточением долбить кору.

Через некоторое время одинокий перестук дополнился еще более странным звуком, доносившимся из многочисленных трещин в земле. В глубине пролегавших между корнями земляных нарывов показалась медленно поднимающая к небу вода. Постепенно почти все щели заполнились; края трещин начали обрушатся, захватывая все большее и большее пространство поверхности под деревьями. Почва, еще недавно больше напоминавшая плотное полотно металла, стало настоящим болотом, в котором словно памятники стояли черные свечки обгоревших деревьев.

…Безумная по силе боль, еще недавно так терзавшая Лес, беспокоила его уже меньше. Она словно хамелеон сменила свой окрас и стала совершенно другой. Если раньше боль захлестывала его с «головой», жгла изнутри и выворачивала наружу, то сейчас он испытывал что-то совершенно иное. Его раны — трещины постепенно затягивались, безжизненные и высушенные поляны заполнялись прозрачной водой, а на еще ломких черных сучках зашевелилась мелкая живность. Опаленная страшным огнем кора на деревьях с треском лопалась и из под сухих, скрюченных и морщинистых пластов выглядывала нежная, темно-зеленая древесина. На открытых изломах стволов переломанных деревьев начала сочиться полупрозрачная жидкость, потом их медленно стало накрывать светлой и тоненькой пленкой, которая быстро твердела.

Лес «чувствовал», как оживало его тело, как с каждым новым отрезком времени оно все охотнее и охотнее отзывалось на его просьбы, как помертвевшие деревья-органы снова стали наполняться жизнью… Это было сладостное чувство — чувство тихого пробуждения с мягкой истомой от прошедшей боли — чувство долгожданного облегчения! Оно все сильнее захватывало его, заставляя раскинувшееся на сотни километров «тело» вздрагивать от переполнявшей его энергии.

…Почву начинала сотрясать легкая, еле уловимая, дрожь. В такт ей незаметно потряхивало и остатки обожженной листвы, опаленных звериных тушек и обугленных сучьев. Глубоко под землей свою лепту вносили и многочисленные переплетенные между собой корни, которые гигантскими змеями прокладывали под землей просторные туннели.

Доктор, я могу открыть глаза? — Андрей уже не ощущал сковывавших его ремней и привычной повязки. — Матка боска! Почему кругом так темно? Я же ничего не вижу… Доктор?! Да, где вы все? — кругом была настоящая тьма, в которой не было никаких полутонов. — Доктор?

Он кричал в темноту, звал на помощь, но все было бесполезно. В ответ раздавалась лишь черная, как смоль, тишина.

— Как же темно вокруг…, — продолжал шептать он, совершенно ничего не понимая. — Темно, темно. Я ничего не вижу…, — он попытался провести рукой по своему лицу, но совершенно ничего не почувствовал. — Матка боска… Ничего нет! — он с ужасом осознал, что вообще не чувствует своего тела — рук, ног, спины… — Ничего нет. Совсем ничего нет, — в темноту шептал он. — Что это т…

Поток его слов или мыслей внезапно прекратился. До него вдруг дошло, что больше нет никакого Андрея, что нет никакой больницы и нет никаких докторов вокруг. И все, что ему виделось последние мгновения, было не более чем фикцией, миражом!..

Лес окончательно пробудился и скинул с себя черную прогоревшую корку старой «плоти».

123

27 июля 1942 г. В 120 км на северо-запад от г. Минска

Высота 12–28 — невысокий холм, который с одной стороны подпирало болото, с другой — непролазная дубрава. С высоты контролировалась единственная в этом районе дорога от Минска к государственной границе. Именно поэтому мощный кулак немецких подразделений, собранный из оставшихся в живых и не поддавшихся панике солдат, ударил здесь, на стыке нескольких замкнувших очередной котел советских дивизий. Почти три тысячи человек, обезумевших от желания жить пехотинцев, поддержанные тремя десятками разнокалиберных танков перли по этой дороге так, словно за ними гналась сама смерть. Вследствие неразберихи их встретила здесь всего лишь неполная сотня курсантов Минского военного училища с четырьмя соропятками,

— Здесь еще один! — со стороны раскуроченного прямым попаданием снаряда блиндажа раздался крик. — Живой еще вроде. Носилки, живо!

Двое санитаров, копавшиеся до этого в еле заметной нитке траншеи, подхватили тканевые носилки и побежали на крик.

— Марчук, ротного кажется нашли, — из под вырванных из земли массивных бревен показалась командирская гимнастерка. — Поддержки-ка бревно. Да, не так! Ну?! — саперной лопаткой один из бойцов, прикомандированных к медсанбату, осторожно разгреб землю. — Точно… старлей, — из под земли начали медленно вытаскивать неподвижное тело. — Руку, руку, держи! — рука вывернулась под неестественным углом, закрывая бледное, без единой кровинки лицо. — Вот, так… Клади его сюды. Воды, Марчук! — молоденький парнишка с санитарной повязкой на рукаве стащил с пояса фляжку и стал быстро отвинчивать крышку. — Лицо сполосни.

Едва первые капли попали на грязно-бледное лицо, старший лейтенант ее слышно застонал. Бурые потеки осторожно скользнули с всклоченной челки вниз.

— Живой, — с улыбкой прошептал пожилой санинструктор. — В медсанбат его тащите. Дотянуть должен… Молодой еще, — бойцы приподнял ротного и потащили в сторону от блиндажа. — Досталось же им тут, — доставая кисет с махоркой, проговорил санинструктор. — Совсем пацаны ведь… Жить еще и жить.

Он с кряхтением встал с колен и с болью оглянулся вокруг. Небольшой, с пятачок, холм, еще недавно изрезанный паутиной окоп огневых точек артиллерийских орудий, выглядел страшно. Он был весь перепахан — с севера на юг, с востока на запад — бесконечными воронками от снарядов, гусеницами танков, следами от немецких сапог и пуль. Практически каждый квадратный метр земли здесь был нашпигован килограммами когда-то смертоносного железа.

— Совсем пацаны…, — вновь с горечью пробурчал он, наклонившись к земле. — Желторотики же, — на его черной от заусенцев и въевшейся грязи ладони лежал блестящий на солнце осколок снаряда; с острыми зазубринами, гладко отполированный, он выглядел хищным и жаждущим крови созданием.

Он с содроганием думал о том, что выпало на долю оборонявшейся здесь роты.

— Боец, ко мне! — от резкого и жесткого голоса ушедшего в себя санинструктора чуть не подбросило. — Бегом! — чувствовалось, что обладатель такого холодного металла в голосе, ждать не любит.

Повернувшийся назад санинструктор на мгновение застыл с дымившейся самокруткой в зубах, увидев командира с петлицами наркомата внутренних дел. Огрызок цигарки выпал из его рта, а руки стаи машинально расправлять гимнастерку и поправлять съехавший в бок ремень.

— Товарищ лейтенант государственной безопасности, согласно приказу… значит-ца, — оробевший санинструктор вытянулся перед сотрудников госбезопасности. — Вот разбираем, — санинструктор попытался кивнуть на остатки оборонительных позиций, но кивок вышел откровенно невнятный. — …и в медсанбат все, кого найдем, товарищ лейтенант государственной безопасности! — резво закончил он.

Широкоплечий командир с откровенным недовольством в глазах оглядел расхлябанный вид санинструктора. Гимнастерка на том, не смотря на все его потуги, топорщилась, ремень сполз куда-то вниз.

— Хватит, — лейтенант остановил доклад и смотря куда-то сквозь санинструктора спросил. — Сколько живых бойцов и командиров найдено?

— Семь человек, товарищ лейтенант государственной безопасности, — почел секундной заминки ответил тот. — Ротного ихнего только-что откопали. Двух артиллеристов вон на тех позициях нашли, — прищурившись на солнце, санинструктор показал рукой в сторону исковерканной груды металла, в которую превратилось артиллерийское орудие. — Еще из окоп четверых выкопали. Еле живых…

Лейтенант продолжал смотреть куда-то в сторону, словно не замечая стоявшего перед ним бойца.

— Через два часа передо мною должен лежать список фамилий всех, кто выжил, — неожиданно он повернулся и посмотрел санинструктору прямо в глаза. — А к вечеру все погибшие должны быть найдены и опознаны. Все ясно?! — то с которым был задан вопрос, не оставлял никаких сомнений по поводу правильно ответа.

— Есть, товарищ лейтенант государственной безопасности!

Через пару секунд санинструктор умчался в сторону медсанбата, а лейтенант остался на месте, что-то внимательно рассматривая. В новом задании, ради которого его вырвали из центрального аппарата и неожиданно отправили на передовую, ему было не все понятно, а точнее вообще ничего не понятно… Вся эта каша «заварилась» несколько дней назад, когда на глаза аналитиков наркомата попалось донесение особиста одного из полков. Чем эта бумага так отличалась от сотен ей подобных, которыми регулярно бомбардировался наркомат, лейтенант до сих пор так и не понял. Конечно, что-то в виде невнятных обрывков слухов до него доходило — «сработал один из маркеров», «его же ликвидировали при падении самолета», «один из фигурантов операции «Второй фронт», «Хозяин обещал отправить на Колыму убирать снег самого…» и т. д., но все это никак не хотело складывать в ясную картину. Еще через день его выдернули во втором часу ночи из квартиры и вместе с непосредственным начальником отправили на передовую, где пару часов назад последний подорвался на мине… И вот он, лейтенант Камарин Дмитрий Михайлович, со вскрытым пакетом находится на безымянной высоте 12–28 посреди перерытой снарядами земли и остывших тел советских бойцов.

— Так, еще раз…, — Камарин поднял листок и начал читать. — Голованко Илья Степанович, родился … 22 июня 1941 г. находился в расположение…, — его голос то повышался, то наоборот, становился практически неслышным. — Особые приметы отсутствуют. Предположительно, исключительно силен… Обращать внимание на ношение различных деревянных статуэток и талисманов… Так называемый Великий Лес. Любые упоминания про данные факты считать… Интересно! — бормотал лейтенант, в очередной раз погружаясь в документ, который передал ему смертельно раненный руководитель. — Доставить в Москву… Категорически запрещается применение мер физического принуждения.

Со вздохом он дочитал последние слова и, аккуратно сложив документ, вытащил следующий листок, форматом примерно в половину предыдущего.

— Оказать максимальное содействие в поиске…, — четкие печатные буквы ровными рядами плыли по бумаге. — Имеет право реквизировать любой транспорт … брать под свое командование подразделения, вплоть до полков и авиагрупп включительно…, — он проговаривал каждое слово медленно, словно пытаясь почувствовать их вкус и вес, но особенно Камарин смаковал последнее. — Подпись — народный комиссар внутренних дел Берия Л.П.

Эта бумага ушла вслед первой, в нагрудный карман гимнастерки, прямо за партийный билет.

— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! — задумавшийся Камарин повернул голову и встретился глазами с полным человеком, форму которого скрывал мешковатый грязно-серый халат. — Командир 471 медсанбата военврач 3 ранга Ещенко Кирил Петрович.

— Лейтенант госбезопасности Камарин Дмитрий Михайлович, — в ответ козырнул лейтенант, одновременно доставая документы. — Мне нужно срочно поговорить с выжившими курсантами.

— Сейчас никак не возможно, — категорично отрезал военврач, с раздражением разглядывая чистую не обмявшуюся форму лейтенанта. — Пятеро из них еще ничего. Оклемаются скоро, а остальные, двое, увольте, могут не дотянуть до утра… У старшего лейтенанта два проникающих в область груди. Мы, конечно, сделали что смогли, но … поговорить сейчас с ним невозможно! А у второго вся голова разбита…

— Дмитрий Михайлович, — поняв, что военврач из той категории людей, которые если упрутся в чем-то, то будут стоять до конца хоть это и будет им дорогого стоить. — Будем делать каждый свою работу — вы оперировать, а я обеспечивать государственную безопасность. Пока я поговорю с теми, кто идет на поправку, ну а потом, как получиться. Хорошо? — его собеседник, не найдя в его словах ничего крамольного, был вынужден кивнуть головой.

Уже через час лейтенанту был сооружен импровизированный кабинет — под деревом вдали от солдатской толчеи положили пару ящиков из под снарядов и натянули сверху зеленый тент в прорехах. Долго устраиваться ему не дали; к нему потянулись перебинтованные бойцы.

— Не слышал, говоришь? — раненные в ногу курсант яростно замотал головой. — Ни фамилия, ни имя не знакомы, значит… Ладно, свободен, — осторожно встав, рядовой боец пошел обратно. — И этот тоже не знает! — недовольно пробурчал Камарин.

Уже третий допрошенный курсант не имел ни малейшего представления о старшине Голованко. Никто из них не встречал похожего по описанию человека.

— … Знаю, кажется, товарищ лейтенант государственной безопасности — нерешительно произнес четвертый курсант, севший на освободившееся место. — Старшина Голованко… Старшина… Илья Степанович его зовут, во! — лейтенант просветлел лицом; ему наконец, удалось напасть на след. — Так, за пулеметчика он у нас. С Максимов управлялся один, без второго номера все время… Говорил, мол, школота ему в таком нужном деле не нужна.

Лейтенант не сразу понял, что хотел этим сказать курсант, пока его взгляд случайно не коснулся проходящих по дороге бойцов, тащивших тот самый пулемет. Тут некоторые кусочки мозаики у него начали складываться в единую картину. «Один… Без второго номера все время, — пролетело у него в голове. — Это, значит, корячил сам эту дуру. А еще плюс боезапас, личное оружие… Стоп! Как там сказано в задании. Обладает исключительной физической силой».

— Как же он с ним в бою управлялся? — искренне удивился Камарин. — Это же больше половины центнера.

— Хорошо управлялся, — с завистью проговорил курсант. — Как лось бегал. Позиции постоянно менял. Никто из наших за ним угнаться не мог.

Больше от него никакой внятной информации добиться не удалось. А вот пятый курсант оказался более информирован.

— Рядовой Смирнов Елистрат Епифанович, — перед лейтенантом стоял подтянутый, в приведенном в порядок на скорую руку обмундировании, боец с веснушчатым лицом. — По вашему приказанию прибыл!

После разрешающего жеста он осторожно присел на снарядный ящик.

— Илью Степановича? Конечно, знаю! Если бы не он, лежал бы я сейчас вон тама, — он кивнул головой на поляну, на которой рядами лежали погибшие на высоте курсанты. — Когда ранило меня, он меня перевязал и в окопе землей присыпал… Настоящий человек!

Лейтенант время от времени что-то чиркал на бумаге.

— Настоящий, говорите? — словно бы с недоверием переспросил Камарин. — А вот ваши товарищи говорили, что он очень странный был. И позволял себе такое…, — он сделал хитрую паузу, давая бойцу возможность остальное додумать самому. — Что ты молчишь?

— Кто это сказал? — кровь бросилась Елистрату в лицо, отчего извилистый шрам через всю щеку налился краснотой. — Нет, товарищ лейтенант государственной безопасности! Мои товарищи не могли так сказать! Не могли! А если вы намекаете на то, что он был верующим, то Конституция Советского Союза всем предоставляет абсолютно равные права. Степаныч нам был как отец родной! Кусок свой последний был готов отдать пацанам… А вы такое говорите!

…Поговорить с командиром курсантов, который был тяжело ранен, удалось лишь на следующий день. Ранним утром военврач нашел Камарина и сообщил, что ротный очнулся и в состоянии говорить.

— Старлей, — тихо позвал он перемотанного бинтами словно мумию человека, лежавшего на кровати. — Дело особой государственной важности. Наркомат внутренних дел.

Карие глаза, чуть затуманенные болью, смотрели прямо на лейтенанта.

— Давай, — еле слышно прошептали искусанные в кровь губы. — Спрашивай!

— В вашей роте служил старшина Голованко Илья Степанович, — начал Камарин, присев рядом с кроватью раненного. — Когда вы видели его в последний ра…?

Договорить ему не дал сам ротный.

— Осади, осади, — тихо прошептал ротный, с трудом сдерживаясь чтобы не заснуть. — Степаныч говорил, что его могут искать. Только…, — он тяжело с хрипами закашлял. — Опоздал ты, лейтенант… Раньше надо было прийти… Когда немчура в последнюю атаку пошла, в полный рост, пьяные до одурения, с воплями… А нас осталась только горстка да по паре патрон на брата, вот тогда и надо было приходить!

— Что с ним? — спросил Камарин, не с водя глаз с с лежащего. — Где старшина? Понимаешь, лейтенант, это дело особой государственной важности! Его срочно нужно доставить в Москву, — он волнения, что из его рук может уплыть такая информация, он вытащил из нагрудного кармана документы и начал размахивать ими. — Старлей, посмотри кто подписал эти бумаги. Ты видишь? Ему срочно надо в Москву. Старший лейтенант! Доктор, сделайте что-нибудь!

Только что откинувший голову назад ротный вновь открыл глаза.

— Не ори так… Слышу я, — прошептал он, с трудом выдавливая из себя каждое слово. — Лейтенант, говорю опоздал ты…, — он снова на несколько секунд закрыл глаза. — Степаныч, еще тогда, до последней атаки сказал, что он сумел услышать Великий Лес… Лес его зовет обратно.

Каранда, еще мгновение назад свободно порхавший по бумаге, дрогнул и чиркнул сломанным грифелем.

— Много он мне рассказал… Думал я тогда, бред все это, да антисоветчина. Слышишь, лейтенант?! — раненный постоянно прерывался, словно пытался вспомнить что-то очень важное, но не мог. — Лейтенант?! — открытые глаза смотрели прямо на Камарина. — Прямо перед атакой он сказал. Лес, говорит, меня зовет домой. Лес зовет всех своих сыновей домой… Всех своих сыновей он собирает под своей тенью, — снова повторил раненный.

— Старлей, он с тобой был? Да? — Камарин тряхнул отключающегося ротного. — Скажи, где он? Дезертировал? Сдался в плен? Старший лейтенант?!

Тот хрипло засмеялся в ответ.

— Там он, лейтенант, там, — его рука с трудом поднялась и ткнула пальцем в сторону разрушенного блиндажа. — До последнего за пулеметом был… Там он остался… Со всеми, — с этими словами его рука бессильно упала на кровать, а сам он, потеряв сознание, откинулся назад.

Бросив беглый взгляд на лежавшего, Камарин быстро собрал все свои записи и вышел из палатки. Уже через пару минут десяток бойцов под его руководством шустро раскапывали блиндаж. В стороны летели обломки бревен, металлические осколки от снарядов, разбитое оружие.

— Товарищ лейтенант государственной безопасности, — закричал один из копавших, наткнувшись на покореженный пулемет. — Сюда! Товарищ лейтенант государственной безопасности! Пулемет!

— Ну-ка, дай сюда! — лейтенант, скинув гимнастерку, сам влез в широкий раскоп, который начинался в том самом месте, где когда-то находился вход в блиндаж. — Осторожнее тащите! Давай! — тяжелый метал дружно вытащили из ямы. — Здесь он где-то должен быть. Дальше копаем, — он с хеканьев вонзил остро отточенную лопату в землю и откинул в сторону отвалившийся кусок земляной слой. — Рубите эти чертовы корни! Здоровые какие, хрен перерубишь… Да, где же ты?

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

22

23

24

25

26

27

28

28

29

30

31

32

35

33

34

35

39

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

47

48

49

50

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

95

96

97

98

99

100

101

103

105

106

108

109

110

111

112

113

114

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg