«У смерти твои глаза»

Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса.

«Смерть придет, у нее будут твои глаза».

Иосиф Бродский

Я живой,

Я лечу по каналам любви.

Я живой,

Я цвету, если хочешь – сорви.

Я живой,

Я тону у тебя на руках,

Город мой…

Юрий Шевчук

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Человек, развалившийся в желтом кресле напротив меня, с первого взгляда показался неприятным типом. Лишь он переступил порог моего новенького офиса (только вчера мы отпраздновали новоселье) и сыто, с оттенком презренья осмотрелся по сторонам, как я почувствовал волну антипатии, поднявшуюся горлом. Узкое, вытянутое лицо истукана с острова Пасхи, поджарое тело, скрытое строгим черным костюмом от Армани с бриллиантовыми запонками, высверкивающими из темных туннелей рукавов. Судя по запонкам, костюму, холеной роже и повадкам избалованного кота, оказавшегося посреди помойного царства, – денежки у него имелись, и немалые. Я поморщился в душе, состроил сам себе кислую физию, точно объелся лимонов, и выпустил из клетки самую гнусную из своих улыбочек – подобострастную.

Посмотрим, с чем вы припожаловали ко мне, господин Чистоплюй!

– Прошу вас, садитесь!

Я указал ему на кресло и подвинул к посетителю коробку с кубинскими сигарами. Между прочим, дорогие бестии, по сто пятьдесят рубликов за штуку. Господин Чистоплюй покосился на шкатулку и поморщился, точно увидел вместо сигар самокрутки с дрянной махоркой.

– Нет! Благодарю!

Он зябко помял ладони, словно совершал обряд омовения, и уныло зевнул.

Я не собирался терпеть подобную наглость. Мои сигары ему не пришлись ко двору, а теперь восседает в кресле, как на троне, и изображает скучающего монарха. Но тут я увидел на его правой руке золотой перстень с огромным бриллиантом и решил малость обождать с выставлением потенциального клиента за дверь. В конце концов в финансовом плане я переживал сейчас далеко не самые подходящие для гонора времена. Новый офис и ремонт движка в катере сожрали практически всю наличку и обнулили счет в банке. Остались сущие крохи, только чтобы счет не закрыли. А тут еще и юбилей града на носу – 300 лет – значит, предстоит недельки на три‑четыре полный штиль.

– У вас ко мне какое‑то дело? – осторожно осведомился я, на всякий случай положив руку на кнопку сигнализации, прилаженную к внутренней поверхности стола. Проводок от кнопки тянулся в соседнюю комнату, где наводил порядок мой напарник и компаньон Гонза по прозвищу Кубинец. Вдруг потребуется помощь, если господин Чистоплюй окажется психопатом и кинется на меня. На такой случай мы и провели в соседнюю комнату сигнализацию. Вдвоем‑то утихомиривать куда сподручнее. А судя по поведению, посетитель выдался как раз из опасной категории – непредсказуемых.

– Да, – рассеянно отозвался Чистоплюй. – Я хотел бы нанять вас.

Какой бесцветный голос. Но это уже ближе к истине, стало быть, рядом гонорар.

– Внимательно слушаю. – И я вежливо развесил уши.

– Иероним Балаганов, – представился потенциальный клиент.

– Даг Туровский, – любезно ответил ему я. – Частный сыщик.

– Я знаю. Потому к вам и пришел. У меня очень деликатное дело, которое… я бы не хотел его огласки. Так что если это возможно…

– Мне дать вам расписку? – съязвил я, убирая руку от кнопки. Этот тюфяк явно был неспособен на шизоидные действия.

– Зачем же расписку. Расписку не надо. Можно и так. Как‑нибудь так. – Господин Чистоплюй обмяк и съежился в кресле, будто снедаемый жаром.

Знаем мы все их деликатные дела – сбежавшая любовница, подозрения в отношении супруги, возможный шантаж. Список прост и банален, как фиговый листочек на срамном месте у античной статуи.

– Пропал один человек. Сегодня утром пропал. И это очень странно.

Я уже приготовился услышать душещипательную историю трагической любви, о сбежавшей дамочке и украденных кредитках, которые были обналичены, пока Простачок досыпал счастливый сон на ложе любви, но история оказалась совсем иной.

– Пропал мой компаньон. Романов Роман Исаевич. Он выехал из дома в девять утра, но до офиса не добрался, – голосом полным трагизма сообщил мне Иероним Балаганов суть проблемы.

Таким замогильным тоном вещают о приближающемся апокалипсисе или на худой случай о подходе цунами, но никак не о трехчасовом отсутствии компаньона. Я усомнился в сексуальной ориентации потенциального клиента, но, приглядевшись, сомнения отбросил. В этом плане он был чист, как годовалый младенец, извлеченный из крестильной купели.

– Почему вы сразу паникуете? Может, он закатился куда‑нибудь с девчонками и сейчас попивает винцо и развлекается на полную катушку, – забросил я наживку.

Но Иероним Балаганов тут же отмел мои слова как клевету на пресс‑конференции:

– Это невозможно. У него же семья. Я усмехнулся:

– У многих семья, а гуляют. Не мне вам объяснять прописные истины.

– Да я знаю, – господин Чистоплюй внезапно сник, – но не в этом случае. С Исаичем такой номер не пройдет.

– Не пройдет так не пройдет, – с легкостью согласился я.

Раздался еле различимый скрип двери, но от этого скрипа Иероним Балаганов подскочил, словно по нему шарахнули в упор из гранатомета. В кабинет заглянул Гонза.

– Проходи, – потребовал я и обратился к Иерониму Балаганову: – Позвольте вам представить, мой напарник и компаньон – Гонза Кубинец.

Господин Чистоплюй немного успокоился и внимательно изучил вошедшего Гонзу. Увиденным он остался удовлетворен. Обычная, ничем не примечательная внешность среднего мужчины среднего класса в среднем заштатном городишке. Этакий господин N из уездного городка Энска.

Гонза занял голубое кресло за своим рабочим столом, примыкавшим к моему перпендикулярно, и включил компьютер, а также звукозаписывающую аппаратуру. Мы записываем любой разговор с посетителем, независимо от того, будет он нашим клиентом или так и останется человеком с улицы.

– Итак, мы остановились на вашем утверждении, что Роман Исаевич Романов, ваш компаньон, три часа назад пропал, – повторил я для протокола.

– Точно так. Истина ваша. И я уже очень волнуюсь.

Гонза посмотрел на меня вопросительно, но я проигнорировал его взгляд.

– Так почему же вы отрицаете возможность, что ваш напарник просто поехал отдохнуть, позабыв вас об этом предупредить?

– А вы считаете возможным, чтобы человек, обязанный заключить контракт на сумму, превышающую десять миллионов рублей, просто забыл об этом досадном факте и отправился покутить с девочками? – с внезапно проснувшейся агрессией вопросил Иероним Балаганов.

– Десять лимонов, конечно, меняют дело, но, может, у него были на то свои причины. Не желать контракта.

– Мы работали на этот контракт последние полгода. Он спал и видел, что заключит его, а вы мне толкаете невесть что.

– Отлетает, – спокойно согласился я. – Теперь расскажите подробно о вашем компаньоне, о контракте и о возможных врагах. В общем все, что сочтете нужным.

Иероним Балаганов опасливо посмотрел по сторонам и вкрадчиво поинтересовался:

– Вы меня пишете?

– Безусловно. Это необходимо, – внезапно подал голос Гонза.

– Хорошо. Ладно, – пробормотал господин Чистоплюй, уговаривая себя.

Его нерешительность, скорее, говорила об апатии, связанной с давно вынашиваемым и упущенным в последний момент контракте, чем о расстройстве с исчезновением компаньона. И я его понимал.

– Мы должны были заключить контракт с компанией «СОРОК ин». Суть контракта состояла в продвижении компании на российский рынок.

– Чем занимается компания «СОРОК ин»? – поинтересовался я.

– Самый высокий уровень лифтового оборудования для гостиниц, а также их техническое обслуживание, – ответил Иероним Балаганов.

– А вы представляете какую компанию?

– «Седуктиве Бед». Нам принадлежат гостиницы «Астория», «Петер‑хаус» и «Еврохотель». Но не в этом суть. Я на сто процентов уверен, что исчезновение моего компаньона никак не связано с этой деятельностью. Слишком уж тогда необъяснимо выглядит его исчезновение.

– Для раскачки у меня есть два вопроса. Вопрос первый… – Я выдержал минутную паузу, когда‑то ведь играл в театре в современной постановке «Гамлета». Моя роль была короткой, но зато лаконичной. Я играл бедного Йорика, вернее, его череп. – Была ли у Романа Романова охрана?

– Естественно. Человеку такого положения не иметь охраны просто смешно.

– В этот раз, когда Романов выехал из дома, охрана была?

– Целый катер сопровождения. Человек восемь.

– И как же тогда он умудрился исчезнуть? Куда смотрели сопровождающие? – настал мой черед изумляться.

– Я сам не знаю, – подавленно произнес Иероним Балаганов. – Исаич ехал первым в своем катере представительского класса. Не очень скоростной «бентли». Медленная машина, но он ее любил. Охрана следовала за ним в скоростном полицейском катере «чероки». Шеф охраны божится, что сам помогал сесть в катер Исаичу. Нигде катер не чалился, но, когда приплыл на служебный паркинг…

– Где это? – спросил Гонза.

– Мы держим офис в Адмиралтейском РАЕ, – не оборачиваясь на Гонзу, ответил господин Чистоплюй. Похоже, он принял Кубинца за моего секретаря. Отчасти в этом была крупица правды. – Когда же катер оказался на служебном паркинге, охране пришлось попотеть. Из катера никто не вышел. Сперва шеф службы безопасности приказал ждать. До встречи с представителями «СОРОК ин» оставалось еще сорок минут, а что могло взбрести в голову Исаичу, кто его знает. Человеком он был взбалмошным, с изрядной придурью. Но когда спустя полчаса никто так из катера и не появился, охрана начала паниковать. Шеф отправился к катеру Исаича. Вошел на борт…

– Но никого в катере не обнаружил, – предположил я.

– Так и было. Истинно так. Никого. Шеф безопасности не поддался панике. Он тут же оповестил меня.

– Отсюда вытекает второй вопрос: почему вы обратились к нам? У вас есть собственная служба безопасности. Так же напомню, что имеется в городе и полиция. Почему вы не обратились в органы?

– Я не хочу, чтобы факт исчезновения Романова стал всеобщим достоянием. Это может повлечь ряд финансовых проблем для нашей компании. Поэтому я не обратился в полицию. А внутреннюю службу безопасности я также не могу задействовать практически по этим же причинам. Только тут добавляется нежелание возможной паники в компании. Шеф безопасности сообщил охранникам, сопровождавшим его, что Исаич покинул катер возле дома. Сперва он решил ехать, а потом покинул катер, но программу не изменил и никого не оповестил.

– И они поверили в этот идиотизм? – не смог сдержать изумление Гонза.

– Пришлось. Не везде так платят, как мы.

– Значит, вы не хотите огласки и поэтому обратились к нам? – переспросил я.

– Именно так.

– Тогда, чтобы мы решили, браться нам за это дело или нет, стоит обговорить две вещи: мы должны знать все о Романове Романе Исаевиче. Все, что вы посчитаете нужным нам сообщить, это во‑первых. А во‑вторых, сумма нашего гонорара.

– Это не проблема. Каковы ваши обычные расценки?

Я нахмурился, пытаясь сориентироваться. Заказа такого уровня у нас еще не было. Так что сравнивать не с чем.

– Все зависит от… времени, которое мы затратим на вас…

– А как быстро вы сможете его найти? – задал встречный вопрос Иероним Балаганов.

– Это зависит от объема полномочий и информации, которую вы нам предоставите, – уклончиво ответил я.

– Полная свобода в доступе к информации и неограниченные ресурсы. Только найдите его.

– В каком виде рекомендуется его найти? – осторожно поинтересовался я, понимая, что, вполне возможно, Романова Романа в живых уже нет.

– В любом. Только если он мертв, я хотел бы узнать, кто его убил. Мне не нужны доказательства, только убедите меня, что убил именно этот человек, и никто иной. И все. И никому. Ни в полицию, никуда.

– Я хотел бы, чтобы вы поняли, мы не можем гарантировать, что его найдем.

– У вас отличная репутация. Если не сможете найти вы, не сможет никто.

– Тогда пять тысяч рублей в качестве стартовой цены, – решился я и назвал цену, соотнеся ее с высоким статусом объекта поиска.

Этих денег хватило бы, чтобы подправить наш пошатнувшийся бизнес.

– Десять, – откликнулся Иероним Балаганов. – Я хочу, чтобы вы посвятили этому делу все свои возможности и способности.

Я увидел, как алчно облизнулся Гонза.

– С ценой условились, – согласился я. – Теперь расскажите мне все, что считаете нужным, о Романе Исаевиче Романове, включая любые мелочи. Для работы пригодится каждая деталь.

– Кстати, а он не родственник императорской фамилии? – поинтересовался Гонза.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Романов Роман Исаевич принадлежал к императорской фамилии, но был, что называется, седьмая вода на киселе, да и то потомок незаконнорожденного отпрыска великого князя Константина Николаевича, прижившего младенца от горничной в возрасте шестнадцати лет. Так что ныне царствующему императору Петру IV он приходился таким далеким родственником, что о существовании Романа Романова император, похоже, и не подозревал. По крайней мере, отцу Романа Исаю, всю жизнь мыкавшемуся от зарплаты до зарплаты, никто из царствующей ветви не предложил помощи по‑родственному. Роману Исаевичу приходилось надеяться только на собственные силы, вскарабкиваясь по жизненной лестнице, и он вскарабкался.

Иероним Балаганов не углублялся в подробности карьеры компаньона. Упомянул только, что знакомы они порядочно. Высидели диплом о высшем юридическом образовании в Петропольском университете имени Ломоносова, после чего оба поступили служить в прокуратуру, откуда уволились через два года и замутили собственное дело, скопив порядочно денег за годы беспорочной службы. Балаганов опустил историю происхождения начального капитала, но у меня не оставалось сомнения, что взошел он на коррупционной ниве, впрочем, я мог ошибаться, как заблуждался Исаак Ньютон до того, как огреб яблоком по голове.

Бизнес раскрутился, влились зарубежные инвестиции, но во главе пирамиды продолжали оставаться Иероним и Роман – два столпа компании «Седуктиве Бед». Компания процветала и достигла такой высоты, когда конкуренты становятся неопасны, вернее, действуют другими методами, нежели шантаж, угроза расправой, похищение, и методы эти чисто экономические, ну, в крайнем случае, заказное убийство.

В отличие от деловой части жизни личная складывалась у Романова Романа далеко не столь безоблачно. Два брака. Первый закончился в психиатрической лечебнице, куда по решению суда поместили Иоланду – жену Романова, после того как она исполосовала кухонным ножом няньку и годовалого ребенка. Экспертиза постановила – шизофрения. Малыша спасти не удалось. Няня после выписки из больницы постриглась в монахини.

Второй брак также оказался неудачным. Прожив с нынешней женой десять лет, Роман Исаевич балансировал на грани развода.

Но я чувствовал, что в этой стоялой воде рыбку истины не словить, поэтому углубляться в особенности семейной жизни Романова Романа не стал, оборвав господина Чистоплюя на полуслове вопросом:

– Вы не заметили чего‑нибудь странного в поведении Романова в последнее время?

– Точно, заметил. – Иероним Балаганов подскочил в кресле. – Совсем об этом забыл. Только сейчас, когда вы сказали, вспомнил. Была странность. Точно. Истинно так.

Господин Чистоплюй уставился на меня, обрел вид задумчивого Будды, созерцающего туманные вершины, и, казалось, забыл, кто он, зачем и как здесь оказался.

Я смиренно ждал две минуты, пока он отомрет, но клиент не возжелал возвращаться к внешнему миру, углубившись в самосозерцание. Гонза строил грозные гримасы, призывая меня к активному действию и показывая, что именно я должен сделать.

Но приступ оцепенения прошел сам собой. Осмысленность вернулась во взгляд Иеронима Балаганова.

Он дважды моргнул и вопросительно посмотрел на меня.

– Я что‑то…

– Да, – подтвердил я его невысказанную мысль. – Вы хотели сообщить, что странного было в поведении Романова.

– Точно. Истинно так, – безвольно согласился он. – Исаич последний день ходил какой‑то подавленный, тусклый. Таким он был, когда Иоланда устроила мясорубку в его доме…

– Первая жена? – уточнил я. Господин Чистоплюй кивнул.

– Он не походил сам на себя. Все время о чем‑то бормотал себе под нос. Долго не вылезал из Сети. Обычно он не интересовался Интернетом. Только деловая переписка, а тут новостные сайты все проштудировал, причем упор делал на странички, где содержались даже не новости, а сплетни о жизни нашего города. Зачем бы это он стал тратить свое драгоценное время на такую ерунду? В общем, не такой он был, как обычно. Это почувствовали все. Я прямо спросил его: «Исаич, какие проблемы?» А он отмахнулся и сослался на близящийся развод. Эта сучка Вика все соки из него высосала. Тогда я удовлетворился этим ответом, но сейчас думаю, что не так прост портрет, как его малюют.

Господин Чистоплюй перевел дух и словно бы изготовился вновь погрузиться в состояние отрешенности, как вдруг что‑то вспомнил:

– Он все время крутил какой‑то компакт в руке.

– Музыка? – подбросил вопрос Гонза.

– Нет. Вряд ли. Он его не выпускал из рук. Скорее диск для компа.

– Этот диск нашли? – спросил я.

– Нет. Нигде нет. Ни в офисе. Ни на катере. Видно, пропал вместе с Романовым. – Иероним Балаганов умолк.

Я прикрыл глаза и задумался. Картина не прорисовывалась. Я не видел ключевого фрагмента, но дело меня занимало. Пропавший на виду у всех человек, история прелюбопытнейшая.

Я бросил взгляд на Гонзу и прочел в его глазах тот же азарт, что снедал меня.

– Мы беремся за это дело, – озвучил я наши с Кубинцем мысли.

– Великолепно. Я не сомневался в вашем решении, – изрек господин Чистоплюй.

– Для начала вы должны прислать к нам в офис персональный компьютер Романова, за которым он последний день работал. Только не трогайте его. Наш специалист покопается, попытается извлечь что‑нибудь полезное, – отдал я распоряжение, но Иерониму Балаганову оно не понравилось.

– Дело в том, что в компьютере содержится важная, я бы сказал, конфиденциальная информация, связанная с деятельностью фирмы, – вкрадчиво заявил он.

– Не беспокойтесь, ни байта не утечет из этого офиса, – пообещал я. А Гонза добавил:

– Если хотите, мы можем дать расписку о неразглашении.

– Нет, – отказался господин Чистоплюй. – Что мне ваша расписка.

Он извлек из внутреннего кармана костюма изящную кожаную записную книжку, отстегнул ремешок крепежа и золотым «паркером» вписал мой заказ.

– Через два часа компьютер со всем обеспечением…

– Достаточно жесткого диска, – поправил я.

– Будет у вас.

– Дальше. – Я покопался в памяти и извлек мысль, помеченную ярлычком «!». – Почему с вами не приехал шеф безопасности?

– Он не в курсе, что я собрался к вам.

– Нам важно с ним поговорить плюс осмотреть катер, откуда исчез Романов…

– Он на служебном паркинге под охраной. В любой момент можете подъехать и осмотреть. Я предупрежу ребят. – Иероним Балаганов продиктовал Гонзе адрес. – Я предупрежу Плавникова – это наш шеф безопасности, – чтобы он явился к вам в офис.

– Это не обязательно, – отказался я и посмотрел на Кубинца. – Гонза, поедешь с господином Балагановым, поговоришь с Плавниковым, осмотришься на месте. Может, что важное подцепишь.

Гонза кивнул.

Иероним Балаганов извлек из карманчика записной книжки прямоугольник картонки и протянул его мне.

– Моя визитка. В любое время дня и ночи.

Я положил визитку под пресс‑папье, предварительно вбив телефонный номер господина Чистоплюя в память сотового.

Иероним Балаганов достал чековую книжку, выписал чек на пять тысяч рублей задатка и протянул его мне. Чек откочевал в сейф, стоящий у меня под столом. Я кивнул Балаганову, и он выбрался из кресла и проследовал в холл. Гонза задержался у моего стола. Я извлек из сейфа девятимиллиметровый пистолет «питон» в кобуре и протянул его Кубинцу.

– Разрешение с собой?

– Обижаешь, Даг, – протянул Гонза.

– Все сам понимаешь. Инструкцию читать не буду. Действуй по ситуации.

Гонза скинул пиджак, приладил кобуру под мышку, затянул ремни и, на ходу всовывая руки в рукава пиджака, вышел. Я проводил его взглядом, поднялся из‑за стола, подхватил нечитаные газеты и вышел в холл – проводить.

Закрыв за Кубинцем и господином Чистоплюем дверь, я включил сигнализацию на случай, если кто‑то попытается вскрыть дверной замок, пока я буду отсутствовать, и направился к лифту, в один миг опустившему меня в широкий подвал, где по моему заказу строители оборудовали маленький домашний пивоваренный заводик. Каждый имеет право на увлечение. Моим увлечением было пивоварение.

В подвале пахло хмелем и болотной сыростью. «Откуда же сырость?» – взволновался я, но тут же определил, что сыростью исходил мох, специальный болотный мох (два мешка), привезенный для меня из Ирландии. Я заказывал мох для ирландского красного сорта, к приготовлению которого намеревался приступить сразу же по переезде, но ирландское красное откладывалось на неопределенное время. В связи с заказом у меня не оставалось ни одной лишней минутки для подготовки и приготовления этого шедевра пивоварения. Мешки со мхом стояли в углу, напротив непомерно длинной платформы, накрытой стеклянным колпаком, где сушился зеленый солод для темного пива. Я проверил температуру под колпаком, обогнул платформу и двинулся мимо длинных рядов стеклянных темных бутылок, где дозревало пиво, сваренное мною еще в старом доме и с трудом перевезенное на новое место.

Я задержался только возле рабочего стола, опустился в черное кресло, подхватил трубку телефона и набрал номер. Ответа долго ждать не пришлось.

– Ирисов слушает. – Голос раздался с трубке спустя четыре гудка.

– Иван, привет, это Даг, – представился я, ощущая легкое раздражение. Иван был приятным типом, но каждое посещение им нашего дома заканчивалось тем, что откупоривались пивные бутылки, причем он норовил ухватить новые, экспериментальные сорта. – Срочно требуется твоя помощь. К нам привезут винчестер. Надо бы его посмотреть. Поподробнее. Самим некогда. Так что мы на тебя рассчитываем.

– Когда? – коротко поинтересовался Иван Ирисов, видно уже предвкушая дегустацию пива.

– Часика через два.

– У меня машина не на ходу.

– Возьми такси. Оплатим, – пообещал я.

– Такса обычная, – предупредил Иван Ирисов.

– Кончай торговаться. Выезжай, – потребовал я и повесил трубку.

Выбравшись из‑за стола, я подошел к бочкам, поставленным друг на друга, выбрал чистую кружку, подставил ее под кран, нацедив полную, дождался, пока усядется пена, добавил еще пива и с превеликим удовольствием в четыре глотка опустошил.

Вернувшись к столу, я распотрошил газеты и просмотрел заголовки. «Амнистия в Чечне», «Президент Латвии собирается в Санкт‑Петрополис», «ССША не удалось навести порядок в Афганистане», «Джордж Сорос избавляется от красных долларов». Ничем не заинтересовавшись, я пролистал газету, остановился взглядом на статье о реставрации мечети на Кронверкском канале и, не обнаружив тут для себя ничего интересного, отправил газету в мусорную корзину. Туда же отправились «Известия» и «Дом Романовых». Покончив с прессой, я просмотрел распорядок дня. На сегодня предполагалось начать фильтрацию сусла для темного по английскому рецепту с добавлением еловых иголок. Этот рецепт я еще не пробовал и очень волновался за качество продукта.

Так же я заметил в ежедневнике запись о покупке нового гидрозатвора – третьего по счету, упоминание о намеченном звонке в ресторан «Эсхил‑ХР», куда я поставлял свое пиво, где оно расходилось по высокой цене, и вечерний выход в Мариинку на «Царя Эдипа».

Выезд в Мариинский театр я никак не мог пропустить. Идея принадлежала не мне, а Ангелине. Я видел ее последнее время так редко, что наши встречи за месяц легко уместились бы в обеденный перерыв в каком‑нибудь дорогом бутике на Невском канале. Я хотел загладить свою вину, хотя и знал, что Ангелина вне себя. Мне пришлось долго ее уговаривать, чтобы выбраться куда‑нибудь. В конце концов она выбрала Мариинку, юбилейную премьеру – последний балет Чайковского в новой постановке Сафутдинова. Но продолжала дуться. Я знал средство от ее обиды – верное и сногсшибательное. После Мариинки я проложил наш маршрут через ресторан «Эсхил‑ХР», где собрался подарить Ангелине кольцо с бриллиантом и предложить руку и сердце. Она давно его ждала, что ж, не стоит обманывать надежды юной женщины. В конце концов в нашем доме вполне найдется место для еще одного человека. Правда, с ее появлением придется нанять повара. Кухня давно пустует. До сего момента на поваре мы экономили. Готовили, что могли. Такой расклад событий мне уже давно казался неправильным.

Отметив в памяти, что у Ангелины я должен быть в шесть вечера, я отправился за суслом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В дверь позвонили спустя два с половиной часа. Звонок в подвале оповестил меня о визитерах. Я с огромным неудовольствием оторвался от температурной таблицы, куда вносил новые данные, отбросил наброски рекламных проспектов для серии «ТУРОВСКИЙ» – эту пивную серию предложила выпустить компания «Очкарев и K°». Согласие мое они получили, но с существенными оговорками. Они получили право использовать рецептуру, но исключительно под моим контролем.

Отложив таблицы и проспекты, я направился к лифту, поднялся наверх и, пройдя холл, посмотрел в глазок. На пороге мялся незнакомый мне человек с коробками, выгруженными из катера. Катер качался на волнах, пришвартованный к нашему причалу. Я увидел, что к причалу приближалось такси.

Я открыл дверь и вопросительно посмотрел на визитера.

– Я от Иеронима Карловича. Он просил передать вам вот это.

Визитер небрежно показал кончиком ботинка на коробки.

– Вносите, – приказал я, сторонясь.

Причал принял такси, из которого появился Иван Ирисов – помятый и небритый, с глубокими черными кругами под глазами от недосыпа.

– Ты вовремя, – приветствовал я его.

Обменявшись рукопожатиями, я пропустил его в дом. Заметив коробки, Ирисов издал сдавленный смешок и спросил:

– А что, винчестер, слабо было снять?

– Видно, некому руки приложить, – пояснил я, выпуская визитера и запирая дверь. – Проще оказалось все упаковать в коробки и прислать.

Вдвоем мы пронесли коробки в малую гостиную.

– Разберешься без меня, – распорядился я.

– Ноу проблем, – отозвался Ирисов, увлеченный распаковкой коробок.

– Я собираюсь покинуть дом. Ты останешься один. Раскочегарь диск как можешь. Мне нужно все, что можно извлечь из этого компа. Известно точно, что хозяин последнее время часто сидел в Сети, мне нужен полный перечень сайтов, куда он забирался– есть возможность, сохрани все документы, что содержатся в папке временных файлов Интернета. Уяснил диспозицию?

– Полностью.

– Я тогда поехал. Может, Гонза появится. У него есть ключ, так что не шухерись и не звони девятьсот одиннадцать, что в дом грабители лезут. Не думаю, что Кубинцу понравится твой юмор.

Иван Ирисов промолчал. Он уже погружался в работу, а когда заполнял себя рабочими задачами, то тут хоть из пушки пали у него над ухом, не услышит. Но я не удержался и заметил:

– Только держись подальше от подвала. Там пиво не про твою честь. Все по вечеру. Я, конечно, понимаю, что пиво – жидкое счастье, но удержись от эйфории. Потребление счастья в одиночку сродни любовным утехам без участия женщины.

Если бы знал, что вечером все так обернется, возможно, я и не покинул бы дом в этот день, предпочтя уличной сырости тепло библиотеки или пивоваренного подвала. Но все обернулось так, как обернулось. И видно, в этом судьба. Мойры – коварные женщины. Им палец не показывай, голову откусят напрочь.

Я вернулся в кабинет, прихватил из сейфа пистолет. На всякий случай. Кто знает, что в пути приключиться может, а тут надежное подспорье. Да с ним и поспокойнее будет. Проверил наличие кредиток в бумажнике и запер сейф. Теперь осталось только снять катер с сигнализации, а сделать я это мог только с центрального компьютера, находившегося на втором этаже в кабинете, где я изредка – лишь находилось время – уединялся для бумажной работы со счетами, над книгой по пивоварению или читая фолианты из весьма обширной библиотеки.

Взбежав по лестнице, покрытой изумрудного цвета ковром, я миновал длинный холл и распахнул дверь в кабинет.

Что‑то изменилось. Я почувствовал изменение и насторожился. В кабинете кто‑то побывал. Чужой. Присутствие вторжения витало в воздухе. На него указывали сдвинутые в книжных шкафах тома. Кто‑то бродил по кабинету и искал. Нет. Не искал. Это вряд ли! Скорее кабинет наводнили жучками. Может, поставили в комп «Траяна». Стоило проверить.

Я на цыпочках прокрался в холл, вернулся к лестнице и с сотового дотянулся до Ивана Ирисова.

– Вано, поднимись на второй этаж, – попросил я и отключился.

Ирисов появился через несколько минут – весьма недовольный и всклокоченный.

– Какого… – начал было он, но я оборвал его:

– Внимательно посмотри комп в кабинете на предмет вирусов.

– Чего? – насторожился он.

– Нас кто‑то навестил. Ирисов кивнул.

– Только не болтай. Все молча. Если сможешь и это «Траян», перенаправь его, пусть гонит туфту. Заодно: у тебя кто‑нибудь по жучкам есть?

– Сам посмотрю? В кабинете?

Я пожал ему руку, хлопнул по плечу и направил его легким толчком в спину к кабинету.

Своим катером воспользоваться я не мог из‑за сигнализации «Ватерлиния» – очень хитроумной системы. Когда катер причаливает к домашнему пирсу, к корпусу в районе специальных люков, которые пришлось специально под систему прорезать, присасываются выдвижные трубы. По ним трюмные отсеки заполняет вода. Катер чуть притапливается и в таком положении не способен на передвижение. Вода не поднимается в каюту, поскольку резервуар, куда затекает вода, изолирован от всего остального пространства катера. Команду на залив воды можно отдать только с катера, а с компьютера в кабинете на втором этаже подтвердить. Но включить откачку воды из катера и задраить шлюзовые люки можно также только из кабинета, а мне временно это было недоступно.

Оказавшись на причале возле парадного входа, я через канал всмотрелся в набережную, укутанную туманом.

В это время года туман в Петрополисе также обыкновенен, как перекати‑поле где‑нибудь в степях Средней Азии. Сквозь туман пробивался гигантский цифровой экран, возвышающийся на крыше шестиэтажного здания, украшенного вывесками офисов и представительств. Изображение, транслируемое с экрана, туман вымывал, разрушая целостную картинку, но я не стал приглядываться.

Мне требовалось срочно попасть в район Адмиралтейского РАЯ. А сделать это мог, только заказав такси, что я и сделал, воспользовавшись сотовым телефоном.

С цифрового экрана на меня взглянул Киану Ривз из сиквела нашумевшего тремя годами раньше блок‑бастера «Матрица». Стоило бы сходить, да только что подкинутое дельце, похоже, проходило по категории «В. О.», что означало «Весьма Опасное», а такие дела никогда не решались в течение двух часов. На них тратилось от недели до месяца, правда, помнится, однажды мне пришлось выкинуть полгода жизни, чтобы разрешить загадку утраченного завещания.

Такси появилось через десять минут. За это время я успел измерить причал шагами раз десять. Обычно такси не опаздывало, но только не в этот раз. Десять минут для срочного вызова – полное нахальство.

– Пробка на Каменноостровском, – ответил на незаданный вопрос водитель, лишь только я переступил на борт катера.

– Адмиралтейский РАЙ, 12, – сообщил я адрес.

– Вмиг домчим через Васильевский, – пообещал он, отчаливая.

Катер плавно набрал ход и, рассекая волны, устремился прочь от моего дома.

Я задумчиво уставился в стекло. Водитель прочитал мое настроение и за всю дорогу не проронил ни слова, что для таксиста удивительно.

Я не различал пейзаж, проносившийся за окном. Он слился для меня в сплошное цветное пятно, разбавленное молоком. Только когда мы пересекали Неву, взгляд задержался на памятнике капитану Никольскому и старшему офицеру Ограновичу. Они плечом к плечу гордо возвышались по центру Невы на пятачке суши, окруженной золотыми цепями и маленькими стилизованными пушечками, нацеленными на Дворцовую площадь. Надпись на постаменте памятника гласила: «Всегда на страже!» Эти слова я различил даже сквозь туман.

Капитан первого ранга Никольский и старший офицер Огранович – именно благодаря этим двум героическим людям провалился октябрьский бунт 1917 года, когда два командирских катера под красными флагами подошли к Дворцовой площади. Катера щетинились штыками бунтовщиков. Революционеры стремились свергнуть Временное правительство, готовое отдать власть в руки малолетнего царевича Алексея, избавленного Божьим чудом от гемофилии.

Алексей Николаевич вместе с отцом, матерью и сестрами накануне вечером прибыл в Петрополис и расположился в Зимнем дворце, готовясь принять помазание на царство. План большевиков был прост. Воспользоваться анархией, царившей в гарнизонах и караульных службах Зимнего, захватить дворец. «Царевича с семьей и всех временных на месте без суда и следствия» – этот приказ был зачитан каждому бунтовщику лично. Поговаривали, что исходил он от самого Владимира Ленина. В то время как два катера атаковали Зимний, революционеры должны были захватить ключевые здания в Петрополисе – почту, телеграф, телефон. В это время провокаторы в солдатских казармах готовили почву для армейской поддержки. Такие агитаторы имелись и на крейсере «Аврора», находившемся под командованием капитана первого ранга Никольского. Но матросы не пошли за сомнительными посулами большевиков. Все как один встали на сторону монархии, правда, был десяток отъявленных – так их мигом скрутили вместе с большевистским смутьяном и посадили под арест. Провал захвата «Авроры» стал первым камешком в обвале всех планов большевиков. Они планировали, что крейсер, перешедший под их командование, поддержит наступление на Зимний огнем. Даст несколько залпов по дворцу. Но вместо этого по приказу капитана Никольского крейсер «Аврора» открыл прицельный огонь по подозрительным катерам, замеченным старшим офицером Ограновичем. Катера шли под красным флагом, принятым у большевиков, от того и казались подозрительными. Прямыми попаданиями снарядов катера были потоплены. Шанс захватить власть большевики продули подчистую. А вскоре политика, проводимая Алексеем II, вывела Россию на новые рельсы" процветания, где идеи большевизма отпали сами собой за ненадобностью.

Всю эту историю в подробностях я узнал только после того, как началось строительство памятника Никольскому и Ограновичу. Теперь же история пронеслась у меня перед глазами. Два года назад было много споров – стоит ли устанавливать памятник. Но все же установили. Монумент был подарком городу к юбилею от нынешней столицы Российской империи – Москвы. Император Алексей II, невзлюбивший Петрополис за преступное равнодушие жителей к низложению его отца, за попытку уничтожить его и сестер, перенес столицу в купеческую Москву. Автором мемориала выступил виднейший придворный архитектор Зураб Церетели. Жители же Петрополиса пока относились к подарку настороженно, хотя уже завелась традиция у молодоженов заезжать к памятнику и класть на постамент цветы.

От мыслей о памятнике меня оторвала громкая ругань таксиста и резкий вираж. Нева в этот час немноголюдна. Малое количество катеров, шедших на больших скоростях, невзирая на правила водного движения. Один из крупных джипкатеров пытался взять такси на таран. Он вырулил из‑за памятника и устремилея к нам наперерез. Только реакция водителя спасла нас от гибели.

– Совсем сволочи охренели! – заорал водитель.

– Жми! – поддержал я его ор.

Вторая странность за тот короткий отрезок, что прошел с момента, как Иероним Балаганов переступил порог моего офиса. Озарила мысль. То, что нападение на меня и проникновение в кабинет в офисе увязано с открытием дела, а соответственно и с исчезновением Романа Романова, я уже не сомневался. Похоже, у памятника нас ждали. Значит, кто‑то пас меня от дверей агентства.

Джипкатер, разминувшийся с бортом такси, заходил на второй вираж, явно намереваясь пустить меня ко дну.

– У тебя окно открывается?! – прокричал я водителю.

Но он не ответил. Не расслышал моих слов за шумом погони.

Я выдернул из плечевой кобуры пистолет и, ухватившись за дуло, высадил рукоятью стекло.

– Ты чего там творишь, ерш мазутный? – тут же отозвался таксист, пытаясь оглянуться и одновременно увернуться от надвигающегося джипкатера.

– Следи за водой, – посоветовал я, обстукивая острые осколки стекла, торчащие по краям.

Высунувшись в окно, я ухватил пистолет двумя руками, навел на джипкатер, тщательно прицелился и нажал спусковой крючок. Целился я в лобовое стекло, в то место, где должен располагаться водитель. Джипкатер юлил, точно взбесившийся гусь, но после трех пуль, ушедших в молоко, мне повезло. Я не разглядел, удалось ли мне поразить водителя джипкатера, но, судя по тому, как закрутилось судно, оно явно осталось без управления. Мы выиграли время – этим не преминул воспользоваться таксист, разгоняя катер и направляя его к Дворцовой площади.

– Совсем оборзели, отморозки! – ругался водила.

А я задумался. Какой резон нападать на меня, пытаться устранить, в то время как человек, проникший в кабинет на втором этаже офиса, старался не оставить следов. Какой смысл? Ведь можно было попытаться устранить меня прямо в офисе, тем более в это время в целом доме никого, кроме меня, не было. Если уж удалось проникнуть в офис, какой резон нападать на открытом пространстве в Неве, где все, что происходит, тут же будет достоянием полиции.

Напрашивался один вывод – тот, кто напал на меня на Неве, и тот, кто пробрался в дом, принадлежат к разным группам, расходящимся во мнении по ключевым позициям.

Опять же казалось странным, зачем убивать человека, который еще ничего предпринять не успел, ни шага, ни полшага не сделал на пути расследования?

Вопрос оставался безответным.

Ясно было одно – мы схлестнулись с сильным противником. И о судьбе Романа Романова у меня уже не оставалось сомнений.

Рыб где‑то кормит.

– Нет. Вы посмотрите. Ну, суки же, – оторвал меня от размышлений сокрушающийся водитель. – Когда не нужны, их как собак нерезаных. На каждом шагу по своре. А когда понадобятся, днем с огнем, как говорится, не найти. Хоть из гранатомета по Зимнему пали.

– Ты про кого? – спросил я. – Про синемундирных. Козлов водяных. А ведь точно подмечено – на всю Неву ни одного патрульного катера. Такое ощущение, что их специально отозвали с постов, чтобы не мешались под килем бандитов из джипкатера. Забавная ситуация!

– Кто мне за стекло заплатит? – переключился водила с одного объекта ворчания на другой. – Ведь я же не могу из своей зарплаты за каждого платить.

– Помолчи. Голова болит, – вежливо попросил я и добавил, чтобы избежать нового всплеска эмоций: – За стекло получишь. Только поторопись. Мы и так подзадержались.

Ответ таксиста устроил. И до Адмиралтейского РАЯ он доставил меня в мгновение, да притом в полном молчании.

Расплатившись с водилой, я занес сумму, выделенную за стекло, в реестр расходов и неспешной походкой двинулся в сторону центрального входа.

На проходной о моем возможном появлении были предупреждены. Секьюрити связался с Иеронимом Балагановым – офис его компании занимал восемь верхних этажей – и сообщил о моем прибытии, с каменным лицом впитав слова, сказанные ему в ответ, и неспешно положил трубку.

– Ждите!

Я обернулся, осмотрел просторный холл размером с три футбольных поля – весь в зеркалах и мраморе, выбрал ближайшее ко мне кресло и лениво занял его.

Спустился ко мне сам Иероним Балаганов в окружении свиты из четырех охранников и Гонзы Кубинца, имевшего разочарованный вид и грызшего незажженную трубку, которую, впрочем, никогда не раскуривал.

– У нас неприятность, – сообщил господин Чистоплюй.

– А у меня до хрена неприятностей, – парировал я. – Скажите, у вашего кореша, случайно, хобби не было – надевать осиные гнезда друзьям на голову?

– Что вы имеете в виду? – сурово спросил Иероним Балаганов.

Я вкратце поведал о своих злоключениях господину Чистоплюю, а также не преминул указать текущую сумму расходов. Иероним Балаганов с достоинством выслушал мой рассказ. Ни один мускул не дрогнул на его каменном лице. Похоже, он уже понимал, что шансов увидеть Романа Романова у него нет.

– Ну а что приключилось у вас? – поинтересовался я.

– Шеф безопасности повесился, – ответил мне Гонза Кубинец.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Адмиралтейский РАЙ являлся самым престижным и дорогим районом города. Мог ли вообразить себе Петр 1в 1704 году, когда набросал чертеж здания, во что выльется его затея. Ныне здесь в шести небоскребах, крыши которых соединялись трехэтажным перекрытием и держали на своей спине адмиралтейский кораблик десяти метров в высоту, располагались офисы и представительства крупнейших компаний Санкт‑Петрополиса. Неудивительно, что «Седуктиве Бед» оттяпало себе восемь этажей. Соответственно статусу. Адмиралтейский РАЙ окружал полукольцом старое здание Адмиралтейства, вернее, ту часть, что сохранилась, – со шпилем и маленьким корабликом.

Господин Чистоплюй сам вызвался проводить меня к паркингу, показать «бентли» Романова. Свита увязалась за ним. Всю дорогу по первому застекленному этажу здания все молчали. Даже Кубинец не раскрывал рта, посасывая холодную трубку. Так мне и не удалось узнать подробности самоубийства Плавникова. Иероним Балаганов удосужился только сообщить, что шеф безопасности повесился в собственном кабинете. Он обнаружил его вместе с Кубинцем. И все! Правда, Гонза подмигнул, прозрачно намекая, что все важное занес в рабочий блокнот. Что ж, спасибо и на этом! Да вот подозрительным мне показался столь поспешный суицид. Конечно, шеф безопасности отвечает за сохранность клиента, но ведь пока не доказано, что клиенту был причинен убыток, какой может быть спрос.

Мысли чуть замедлились, а потом крутанулись далее, принеся стойкое убеждение – Плавников что‑то знал об исчезновении Романа Романова. Какая‑то информация у него имелась, но вот делиться ею он ни с кем не захотел. Да и к катеру Романова ходил один. Может, что ему и открылось. Требовалось срочно поговорить с Гонзой, а если беседа удовлетворения не принесет, то и место убийства и тело осмотреть.

Служебный паркинг размещался со стороны Невы.

Мы прошли первый стеклянный этаж насквозь и вышли к длинным и стройным радам пирсов, откуда открывался чудеснейший вид на здание Биржи, купающееся в морской пене, взбитой шейкером Посейдона.

Господин Чистоплюй двинулся вдоль пирсов.

– Тело Плавникова сняли? – нарушил я молчание.

– И уже вызвали полицию для фиксации смерти, – недовольно пробурчал Иероним Балаганов.

Паркинг категории «VIP» был отделен от других пирсов стальной перегородкой.

– Броня, – указал господин Чистоплюй. Возле широких двухстворчатых ворот с прямоугольной коробкой электронного замка стояли четверо мужчин в черных костюмах и очках, заложив руки за спину.

Такая же комбинация оказалась внутри.

– После исчезновения, – пояснял Иероним Балаганов, – мы перекрыли VIP‑пирс. Сослались на неисправность в причальном механизме. Так что все в сохранности.

– Сколько человек имеют право здесь парковаться? – спросил я.

– Двадцать четыре, не считая меня и Романова.

– Утром, когда прибыл Романов, кто‑то еще был в эллинге?

– Не в курсе. Плавников бы сказал точно. Восемь катеров стоит, но, когда их причалили, до прибытия Романова или до перекрытия шлюзовых ворот после исчезновения, этого я не знаю.

Мы остановились возле роскошного восьмиметрового катера ослепительно‑золотой раскраски с округлыми бортами и двухэтажной надстройкой. Возле катера бдили четыре черных костюма с бейджиками охраны на лацканах.

– Мы вдвоем, – остановил я господина Чистоплюя, переступая на трап.

Иероним Балаганов помрачнел, но остался на причале.

Гонза последовал за мной.

Когда мы скрылись в капитанской рубке, я набросился на Кубинца с вопросами:

– Ну, что ты узнал?

– Убили Плавникова, Даг. Грубо и пошло, – сказал Кубинец. – Я все зарисовал. Даже одноразовый «кодак» на двенадцать кадров купил. Весь отщелкал. Так что сам посмотришь. Но тут все однозначно. На шее след от укола. Глубокий след, будто ампулой выстрелили.

– Ты поделился с Чистоплюем своими мыслями? – опасливо спросил я.

– С кем? – не понял Кубинец.

– С кем, с кем. С Балагановым.

– Оттого‑то он такой и мрачный. Ему еще с полицией проблему решать.

– Замнет?

– Выхода нет, – обнадежил Гонза.

– Тогда за работу, как сказал римлянин, приколачивая осужденного христианина к кресту.

Рубку этого судна даже при полной слепоте скромной назвать было нельзя. Стены из красного калифорнийского дерева с антикварными золотыми светильниками. Лобовое стекло мутновато, точно внутрь подпустили молока. Перед ним пульт управления и два роскошных кресла. Напротив длинный диван с разбросанными по нему небольшими декоративными подушками. Неподалеку шикарная видеопанель на жидких кристаллах. Из стены выглядывал бар.

Вроде бы не на чем взгляду зацепиться. И не скажешь, что из этой рубки пропал человек. Никаких следов борьбы и поспешных сборов. Такое ощущение, что здесь живая душа не появлялась уже несколько дней. Если Романов и исчез отсюда, то добровольно и неторопливо.

– Забыл сказать, Плавников кому‑то звонил перед смертью, – вдруг протянул Кубинец. – Секретарши на месте не было. Ее срочно вызвали в бухгалтерию. Отсутствовала она два часа. За это время он несколько раз куда‑то звонил.

– И в это время его могли спокойно убить, – закончил я мысль Кубинца.

– Вот именно, – поддакнул Гонза.

– Установить, кому звонил Плавников, можно?

– Нет. Аппаратура зафиксировала звонок, но определить номер не смогла.

– Полная и чудовищная задница, – выразился я в сердцах и опустился в водительское кресло.

– Абсолютно так, – согласился Кубинец.

– Смотрю, ты уже выражений поднабрался, – рассеянно заметил я, опускаясь в кресло.

Сидеть было как‑то неудобно. Я поерзал, пытаясь устроиться, но ощущение не пропадало. Такое чувство, что взгромоздился на семейство ежей.

Я выбрался из кресла и внимательнейшим образом его осмотрел. Кресло как кресло. Черное, кожаное, с высокой спинкой, удобными подлокотниками и белой каймой по низу. Не к чему придраться. Разве что к кайме. Уж больно странно смотрится. Я наклонился и стал ощупывать поверхность. Белая кайма при ближайшем рассмотрении и прощупывании явила неумелый и неаккуратный шов. Шили его не на фабрике.

Я ощутил прилив восторга. Клокочущее чувство, похожее на морскую волну, нависшую надо мной. Первые капли срывались и разбивались о мое лицо. Только бы не захлебнуться. Не отравиться пьянящей эйфорией и не пропустить что‑то важное, клочок, частичку, ключик.

Я неспешно распрямился и перевел дыхание.

Гонза уставился на меня, как таежный охотник, увидевший снежного человека из опустившейся летающей тарелки.

– Нашел? – не размыкая губ, спросил он.

– Что‑то есть, – осторожно ответил я. – Сейчас посмотрим.

Кубинец затаил дыхание.

Я вытащил из пряжки брючного ремня короткий нож. Ремень два года назад подарил друг из Соединенного Королевства – бывший сотрудник Интеллидженс сервис. И я никак не мог нарадоваться подарку. Всегда при мне: компактен, удобен, незаменим. Неспешно опустившись на пол, я подпорол ножом белую ленту. Она отходила легко, как старая кожа со змеи. Под ней обнаружилась молния. Раскрыв ее, я стянул с кресла кожаный чехол. Под ним в сиденье находился лючок, ведущий в глубь кресла. Из‑за замка на нем мне и было неудобно сидеть.

Гонза взирал на мои действия сперва с настороженностью, а затем с восхищением. Кубинец не остался в стороне и начал хищно лапать соседнее кресло.

Я уж грешным делом подумал, что Роман Романов исчез через кресло. Не принимая во внимание такое малое несоответствие – кто потом возвращал чехол на место. Этот факт у меня что‑то не зацепился. Я яростно стал дергать крышку лючка, пытаясь ворваться внутрь, но замок не пускал.

Гонза тем временем умудрился распотрошить обивку другого кресла и, ничего не найдя внутри, хищно озирался по сторонам. Не обнаружив ничего подходящего, Кубинец подался ко мне, доставая свою универсальную отмычку.

Гонза в минуту сговорился с замком и распахнул крышку люка. На дне тайника, к моему разочарованию, виднелся прямоугольник визитки – сиреневый с золотым тиснением. Уж не знаю, что я там ожидал увидеть, но явно не это. Скорее, тронутого тлением Романа Романова со скрученными веревкой руками и украшенной удавкой шеей.

Я осторожно поднял со дна тайника визитку и поднес ее к глазам. На ней значилось:

«РОДИОН СЕЛЬЯНОВ. АДВОКАТ. АДВОКАТСКОЕ БЮРО „МОИСЕЙ“

И телефоны. Я перевернул визитку. На обратной стороне имелась какая‑то схема. Да уж. Не густо!

«Моисей»? – с сомнением хмыкнул Гонза. – Что‑то я не слышал о таком бюро.

Слова Кубинца натолкнули меня на мысль: «Что за идиотское название для адвокатской конторы. Ее владельцы перед регистрацией фирмы изрядно обкурились какой‑то дури».

Я достал сотовый и выбрал из телефонной книжки нужный номер.

Вызываемый отозвался тут же.

– Иероним Балаганов слушает, – раздался сердитый голос господина Чистоплюя.

– Это Даг Туровский, – напомнил я. – Один вопрос. Вам знакома фамилия Сельянов? Родион Сельянов?

– В первый раз слышу.

– Он адвокат, – чуть надавил я.

– Я же сказал. Никогда не слышал эту фамилию, – раздраженно прорычал господин Чистоплюй.

Я внезапно ясно увидел, как он говорит – презрительно поджимая верхнюю губу, отчего сияющие зубы выдаются вперед.

– Не кипятитесь, – оборвал я короткий выплеск его эмоций.

Он еще никак не мог простить мне, что остался за бортом.

– А адвокатское бюро «Моисей» знаете? – задал я второй вопрос.

– Какое идиотское название. Никогда не слышал, – все еще с раздражением отозвался он. Я уже хотел сбросить разговор, когда он добавил: – Нашу дамбу так называют.

Я отсоединился.

Дамба «Моисей». Она спасала город от наводнений, терзавших Санкт‑Петрополис на всем протяжении его существования. Общее число наводнений до построения дамбы превысило три сотни. Дамба перекрывала приток свежих вод из Финского залива. Построили ее после печальных событий тысяча девятьсот двадцать четвертого года, когда воды разлившихся каналов и рек затопили практически весь город. Воды сорвали двадцать мостов, подточили и разрушили свыше восьми тысяч домов, более трех тысяч человек навсегда упокоились в буйных волнах. Город оказался на краю гибели, тогда‑то и приняли решение – строить дамбу.

Но какое отношение дамба имела к Родиону – Сельянову, к адвокатскому братству и исчезновению Романа Романова я не знал. Скорее всего никакого. Имеются же в Петрополисе рестораны с вывеской «Дыра в заборе», или «Приют бодливой козы», или «Борода Дыоина». А тут Моисей. Какая разница?

Я убрал визитку и пометил в ежедневнике:

«Дозвониться до Степана Прокуророва».

Степан Прокуроров мой школьный товарищ. Ныне заместитель прокурора города. Он мне иногда помогал. Мог помочь и сейчас.

– Пошли. Здесь, похоже, все, – позвал я Гонзу.

На катере и впрямь уже нечего было делать. Все, что мне мог подсказать этот роскошный поплавок, он уже нашептал.

Ситуация проступала в таком разрезе. Романов мог исчезнуть только в тот временной отрезок, когда «бентли» припарковался, и до пришествия на борт шефа безопасности Плавникова. Этот промежуток составлял полчаса. За такое время государственную машину можно на сто восемьдесят градусов развернуть, не то что человека выкрасть.

Догадка о моменте исчезновения и странная визитка – вот и весь улов.

Господину Чистоплюю, что дожидался на причале, нервически раскачиваясь с ноги на ногу, я не сообщил ничего. Это ему не понравилось, но пришлось проглотить. В конце концов сохранение информации в тайне было в его интересах. Пускай даже тайна укрывалась и от его персоны.

Иероним Балаганов выделил из своей свиты два костюма и распорядился доставить нас до дверей агентства, после чего, отвесив легкий учтивый поклон, удалился, напоследок распорядившись:

– Снять блокаду с паркинга «VIP».

Охранники проводили нас до служебного «форда» и помогли взойти на палубу, взбежали сами и отконвоировали нас в рубку.

С причала в катер втянулись швартовы. Катер дернулся, отваливая от причала.

В кармане моего костюма сотовый разразился мелодией «Боже, Царя храни». Одновременно со мной за трубками потянулись костюмы. Я отметил в уме с усмешкой, что надо сменить мелодию на что‑нибудь попроще и менее популярное. Может, «Марсельезу» или гимн Социалистических Соединенных Штатов Америки?

– Даг Туровский слушает, – представился я. Охранники покосились на меня и с разочарованными гримасами попрятали трубки.

– Здоровеньки булы, Туровский. Это Ирисов, – раздался бодрый голос Ивана.

– Слушаю. Чего доброго скажешь?

– Вопросик есть. У тебя в бочке с короной какое пиво плещется? – ехидно осведомился Ирисов.

– Убери лапы от «Королевского», – прорычал я. – А то я из тебя сусло сделаю.

– Ну это ты загнул. Ладно. Не кипятись. Я же шучу.

– Идиотские шутки. За такие шутки тебя на рее вздернуть стоило бы, – дружески пожелал я. – Хотя если подумать, – пошел я на попятную, – рожденный пить не пить не может.

– Брось! Почистил комп. «Траян» был. Теперь он матке порнофильм круглые сутки транслировать будет. Даг, они там решат, что ты секс‑маньяк. Так что ожидай визита полиции нравов.

– Спасибо, вот удружил, – горестно поблагодарил его я.

Не дай бог Ангелина будет у меня и обнаружит… Проблем не расхлебаешь. Попробуй объяснить женщине, что порнофильм у тебя на компьютере проигрывается чисто из деловых соображений. Работа такая. Ага! Так тебе и поверили.

За разговором я и не заметил, как костюмы, разделив управление на двоих, вывели катер из паркинга и вывернули в Неву. Слева оставался гордо возвышающийся над буйными волнами Медный всадник, взлетевший на Гром‑камень.

– К твоему сведению, жучков у тебя в офисе – полный кошмар, – продолжил Ирисов. – Я уничтожать их не стал. Так что в кабинете говори только о малом и неважном.

– Спасибо, Вано. Свои люди, сочтемся. Минут через десять будем, – пообещал я и отключил связь.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Частное детективное агентство «Квадро», совладельцами которого являлись Гонза Кубинец и я, располагалось по адресу: канал Беринга, дом двадцать семь. Мы откупили целый четырехэтажный особняк вместе с островком суши, на котором он стоял, и куском набережной. Раньше в этом доме жил генерал‑полковник Ростопчин, но после того, как его застрелила жена, дом оказался во владении единственного сына генерала, тут же постаравшегося сбыть родовое гнездо, чем мы и воспользовались, убив все накопления за три года. Фронтон дома украшали четыре атланта в виде древнеримских легионеров. Они держали на своих плечах балконы с таким свирепым видом, точно это не гордые сыны Рима, а дикие германцы, ошалевшие от вседозволенности.

Охранники высадили нас у парадной лестницы из восьми каменных ступенек и тут же отбыли в направлении Адмиралтейского РАЯ.

– Что‑то в моем животе бурчит, – поделился ощущениями Гонза. – От пустоты. Это говорит о том, что…

– Думаешь ты желудком, как я и предполагал ранее, – закончил я мысль Кубинца на свой манер.

– Нет, не желудком. Но пообедать стоит, – нарочито обиженным тоном отозвался Гонза.

Я отомкнул парадную дверь. Долго возился с замком. Ключ не хотел проворачиваться. Распахнув дверь, я пропустил вперед Кубинца. Гонза вошел и остолбенел. Раздался сдавленный смешок и короткий возглас:

– Твою мать.

Я поспешно рванулся в офис. Запахнул за собой дверь, запер ее, щелкнул клавишей, включая освещение в холле, и обернулся.

Увиденное сперва повергло в шок, затем вызвало оторопь, которая сменилась гневом, переросшим в ярость.

Гонза грязно выругался и влепил кулаком со всей мощи в дверной косяк. Осталась вмятина. С костяшек закапала кровь. Он поморщился и облизнул руку.

В дальнем конце холла под балконом второго этажа равнодушно висел Иван Ирисов, не доставая своими длинными кривыми ногами до пола сантиметров десяти. Рот Ирисова был неестественно растянут в судорожной ухмылке, будто из последних сил он пытался посмеяться над судьбой. Рубашка распахнута, обнажая бледную волосатую грудь. Пуговицы на рубашке отсутствовали. Они блестели пластмассовой россыпью на полу. Петля, обвившая кадыкастую сломанную шею Ирисова, ниспадала с перил балкона.

– Приехали, – резюмировал Гонза.

– Вот уж точно, – поддакнул я.

Восемь минут назад разговаривал с Ирисовым. Вано был жизнерадостен и полон оптимизма. После этого меня пытаются убедить, что он добровольно влез в петлю.

Кубинцу, видно, пришла на ум та же мысль.

Он подошел к повешенному и, не касаясь тела, пробежал по нему глазами.

– Отравлен, – констатировал Гонза. – Также, как Плавников. Следы на шее.

Смерть Ирисова меня убедила в теории о двух группировках.

Одна из них заинтересована только в сборе полезной информации. Эти наводнили мой кабинет жучками и подселили в комп «Траяна». Проникли в мой дом, присутствовали в нем тенями. Они впитывали всю информацию, курсировавшую, как шарик пинг‑понга, между стенами.

Вторая группа поставила себе целью убрать каждого, кто хоть на миллиметр приблизится к разгадке исчезновения Романа Романова. Вполне возможно, что убийцы перепутали Ирисова со мной. По крайней мере, эту версию откидывать никак нельзя.

– Что с Ванькой делать? Снять? – поинтересовался Гонза.

– Никак нельзя. Нам еще с полицией разбираться. Звони инспектору Крабову. Я буду в Хмельной.

Я неспешно, точно прожил на земле тысячу лет, направился к лифту, раздумывая над предстоящей встречей с инспектором Крабовым. Надо сказать, что видеть Петра Петровича Крабова мне совсем не улыбалось. Петр Петрович возглавлял районное управление внутренних дел и питал к моей персоне ту же любовь, что бык к шпаге тореадора.

По странному стечению обстоятельств каждое крупное убийство в районе оказывалось связанным с моим именем. Стоило обнаружить труп, сообщить родственникам, как через полчаса я приступал к работе, к вящему неудовольствию Крабова.

Петр Петрович так надеялся, что, когда мы переедем, он заживет спокойно.

Да не тут‑то было.

Раскатал губы‑то. Мы передислоцировались с Гаванского канала, где занимали этаж в бизнес‑центре по соседству с зубоврачебной клиникой и мебельным магазином, на канал Беринга в собственный особняк. Поручик Стеблин, правая рука Крабова, рассказывал, что, когда инспектор узнал о переезде, его лицо приобрело вид посмертной маски Фредди Крюгера. В отличие от Крабова со Стеблиным мы находились в прекрасных отношениях, я бы даже сказал дружеских.

Но, пока инспектор Крабов не заявился, мне требовалось сделать пару телефонных звонков. Так сказать – на опережение. И я предпочел звонить из Хмельной, так я прозвал свой пивоваренный подвальчик.

Первым делом я дозвонился до господина Чистоплюя и обрадовал его новостью, после чего задал риторический вопрос:

– Мы продолжаем расследование?

– А вы намерены отказаться? – вопросом на вопрос отозвался Иероним Балаганов.

– Я – нет. Я всегда иду до конца. А вы?

– Скажите, вы хоть продвинулись? – не заметил моего вопроса господин Чистоплюй.

– Стали бы на меня охотиться в противном случае, – усмехнулся я.

– Тогда продолжайте. Только так. Истинно так, – распорядился Иероним Балаганов.

Я повесил трубку и позволил себе расслабиться на минуту. Развалился в кресле, собираясь с мыслями. Я так уверенно ответил господину Чистоплюю, что у меня есть версии, что сам чуть было не поверил в это. На самом деле – голый пустырь. Только летающий мусор, но ни одной дельной дороги, ни травинки догадки. Я не имел представления, почему похитили Романа Романова. Но знал, в каком направлении двигаться. А это главное!

Вторым делом я дотянулся до школьного приятеля Степана Прокуророва. Звонил я ему на мобилу, поскольку рабочего номера не знал. Откликнулся Прокуроров сразу же.

– Кто это? Туровский, ты, что ли?

– Степ, я. Дело к тебе есть.

– Я уж обрадовался, что ты за жизнь встретиться хочешь. А у тебя опять дело, – недовольно пробурчал Степан Прокуроров. – Ну, выкладывай.

– Мне нужно узнать все, что возможно, о Родионе Сельянове.

– Кто таков?

– Все, что мне известно, так это то, что он работает адвокатом в бюро «Моисей».

– В первый раз слышу о «Моисее». Что‑нибудь есть еще?

– Телефон.

Я надиктовал номер.

– Ну, будь. Вызнаю, позвоню.

– Степ, если у тебя завтра вечером планов нет, заезжай. Мы на канале Беринга обосновались, – предложил я.

– Я в курсе. У меня адрес есть.

До прихода инспектора Крабова оставалось еще минимум полчаса, если Гонза уже успел позвонить. Текущих дел по пивоварению у меня не наличествовало. По крайней мере, настолько срочных. И я включил телевизор. Столичный канал, использовавший в качестве значка имперского двуглавого орла, транслировал новости. Мне подфартило как всегда. Вещали о подготовке празднования трехсотлетия Санкт‑Петрополиса и как обычно катили бочку на нашего губернатора – Владислава Пятиримова. Суть всего наезда сводилась к тому, что добрая половина выделенных на празднование денег куда‑то исчезла. Доподлинно было известно, что из Москвы деньги ушли, а Пятиримов разводил руками и убеждал прессу, что никогда не видел вышеозначенной суммы, а все слухи о том, что сумма эта покинула Москву, – навет прессы, тщательно спланированный и по нотам сыгранный спектакль. Пятиримов даже грозился указать на режиссера представления, но его никто не слушал.

Лично для меня ясно было одно – политической карьере Владислава Пятиримова крышка. Ему дадут отпраздновать трехсотлетие и даже, возможно, дадут досидеть губернаторский срок, после чего упекут за расхищение по указу императора. Грешно тырить в таких масштабах, да притом так нагло.

Закончив обсасывать коррупционную тему, ведущий доложил о готовящемся приезде сэра Пола Маккартни в Северную Венецию. Вкратце он рассказал историю группы «Битлз», помянул известную песню «Назад в Россию» и напомнил о концерте экс‑битла в Москве на Красной площади.

Я прогнал каналы. Но везде одно и то же. Время новостей. Не о трехсотлетии, так об оккупации Ирака Социалистическими Соединенными Штатами Америки; не об Ираке, так о концерте сэра Пола; не о Маккартни, так о коррупции в губернаторских кругах Санкт‑Петрополиса.

Замкнутый круг.

Я уж отчаялся увидеть что‑нибудь полезное, как надобность в телевизоре отпала.

Я узнал о явлении инспектора Крабова раньше, чем мне сообщил Гонза Кубинец, спустившийся в Хмельную. Сверху раздался надсадный рев старого медведя, в последний раз забравшегося на самку, затрясся пол и захлопали двери. Я уж забеспокоился о сохранности своего пива. Вдруг звуковые колебания оказывают на него пагубное воздействие? Я направился сквозь Хмельную к лифту и столкнулся с Кубинцем, выходящим из лифтовой кабины.

– Крабов прибыл, – обрадовал Кубинец. – Очень счастлив, что труп в нашем доме. Теперь у него появился повод отобрать лицензию.

– Пусть попробует, – хмуро бросил я.

Появилось ощущение, что стены стали сжиматься, норовя меня раздавить, и тут же пропало. Но я принял это за знак свыше.

Петр Петрович Крабов вполне соответствовал тому облику, что рисовал шум, производимый им. Медведь с незажженной сигарой в зубах, втиснувшийся в костюм, топтался в нашей прихожей, скептически оглядывая неподвижное тело Ирисова. Поручик Ираклий Стеблин находился подле. Вокруг Крабова суетились люди в форме, раскладывали свои инструменты эксперты, сверкали вспышками света фотоаппараты. Завидев меня, Крабов всплеснул руками и взрычал:

– Туровский, я же предупреждал вас, не давайте мне повода. Отчего же вы так непослушны? – Инспектор Крабов хищно рассмеялся. – Ну рассказывайте, Туровский, вы сами подвешивали бедолагу или за вас это сделал Гонза?

– Во‑первых, – учтиво, пытаясь сохранить хладнокровие, сказал я, – прошу учесть, Крабов, у нас действует презумпция невиновности…

– К черту, Туровский, бросьте фиглярничать. – Улыбка сползла с лица Крабова.

– Во‑вторых, поручик Стеблин, будьте свидетелем. Инспектор Крабов позволяет предвзято относиться к нашим персонам.

Стеблин нахмурился и, потупив взор, точно от стыда, отчеканил:

– Петр Петрович, право же, вы загибаете.

– Бросьте, Стеблин, у нас появился прекрасный шанс. А вы хотите испортить всю партию, – подавляя подчиненного, заявил инспектор.

Крабова похлопал по плечу низкорослый толстячок в очках с сильными линзами. Он напоминал дряхлую черепаху, угодившую в суп.

– Извините, инспектор, у повешенного на шее обнаружены следы инъекции. Осмелюсь предположить, что он был отравлен. Скорее всего, ампула была выстрелена. Точно можно будет сказать только после экспертизы.

Крабов расплылся в улыбке и хлопнул в ладоши.

– Теперь, Туровский, вам нужно проявить чудеса изворотливости, чтобы сохранить свою задницу в сухости и тепле.

– Не беспокойтесь, Крабов, я скользкий как угорь. Выползу, – пообещал я, сохраняя хладнокровие. Инспектору мое заявление пришлось не по вкусу.

– Туровский, я лишаю вас лицензии вплоть до окончания следствия по делу об убийстве Ивана Ирисова.

Гонза скривился и сжал кулаки.

– Я обжалую такое решение, инспектор, в городском управлении, – пообещал я.

– Ничего вам не светит, Туровский. Это стандартная процедура, – парировал Крабов.

– Да, но у меня есть алиби. – Я вкинул в партию козырь.

Инспектор Крабов нахмурился, отчего его лицо стало напоминать театральную маску, отображающую скорбь.

– Когда приехал Ирисов…

– А зачем он приезжал? – прервал меня Стеблин.

– Почистить компьютер. У меня были подозрения на «Траян». Вчера слишком долго и неаккуратно Гонза шастал по Сети, – разъяснил я.

Кубинец досадно хмыкнул, но промолчал.

– Так вот. Когда приехал Ирисов, у меня находился один из работников Иеронима Балаганова, со‑президента компании «Седуктиве Бед».

Лицо Крабова вытянулось, точно он повстречал своего покойного дедушку.

– Потом Ирисов остался, а мы уехали. Около двух часов я провел с Иеронимом Балагановым. Гонза был со мною. Затем мы вернулись в сопровождении двух сотрудников и обнаружили тело. Вот в общем‑то и все. Так что если бы мы даже хотели убить Ивана Ирисова, что само по себе абсурдно, у нас не было ни одной свободной минутки.

Я чувствовал себя Сципионом Африканским Младшим, въезжающим в Рим после разрушения Карфагена, а граждане свободного города чествовали меня как триумфатора.

– Где же эти сотрудники? – растерявший былую уверенность, спросил инспектор.

– Отправились докладывать руководству, – предположил я.

– Иероним Балаганов ваш клиент? – задал вопрос в лоб Крабов.

– Я думаю, что это не относится к сути данного дела. Но если вам уж так хочется это знать, спросите у Балаганова сами.

Полный триумф.

Инспектор Крабов скривился, словно ему довел ось разжевать живую лягушку.

– Что ж, я проверю все, что вы мне сообщили, – произнес Петр Петрович. Сдавать позиции он не привык. – Но учтите, Туровский, я проверю все, что вы мне сказали. И не дай бог, вы втерли мне липу. Я вернусь и лишу вас лицензии.

Последние слова он прогавкал, выстреливая каждое, как снайперскую пулю. Но я не обратил на них внимания. А жаль! Я ведь присутствовал при изречении пророчества.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Обед мы заказали в «Эсхиле‑ХР». Жаркое. Целого барашка, зажаренного на вертеле, и овощной суп с клецками. Через полчаса посыльный топтался на пороге. Жаркое даже не успело остыть и тут же откочевало на обеденный стол, куда я добавил две бутылки светлого пива. Как говорится, смотри на мир сквозь пиво, и он покажется тебе золотым.

Обедали в молчании.

Ни слова о событиях дня, ни слова о политике, истории, экономике.

Темы отпали. Каждый размышлял о своем.

Кубинец кручинился, остро принимая смерть Ирисова к сердцу. С Вано они были по‑особому дружны.

Я размышлял о раскладе сил. Мы ни на волос не приблизились к разгадке тайны исчезновения Романа Романова, однако два осиных гнезда уже потревожили. Парадокс! Кто‑то, видимо уверовав, что этот орешек мне не по зубам, решил расправиться со мной на всякий случай.

Закончив обедать, я допил пиво, молча поднялся из‑за стола и покинул столовую. Остаток дня до встречи с Ангелиной я намеревался провести в Хмельной, требовалось простерилизовать оборудование, оставшееся от приготовления тридцати литров пива. Занятие для меня пренеприятнейшее. Но хочешь пить вкусное пиво, умей и посуду стерилизовать.

Такая рекогносцировка!

Только перед тем как приступить к неприятной процедуре, я достал визитку адвоката Сельянова и набрал указанный номер. Как и ожидалось, никто не ответил. Я призадумался с неотключенной трубкой, слушая гудки.

Что я имел в наличии? Да практически ничего. Ни одной свежей мысли. Только факт исчезновения, два трупа, несколько покушений, странная визитка, да…

Стоп!

Я повесил трубку, ощущая растущее волнение.

Как‑то за всеми волнениями совсем потерялось – зачем я вызывал Ирисова. Жесткий диск Романова, доставленный курьером от господина Чистоплюя. Он требовал расшифровки, но я перенацелил Вано. Интересно, успел ли Ирисов обработать романовский диск. В любом случае рабочий комп должен находиться в приемной.

Я подскочил из кресла как ужаленный и бросился к лифту. Мое явление изумило Гонзу почище, чем Всемирный потоп Ноя. Мой компаньон, вольготно расположившись в кресле, читал книгу с названием «Атлантида‑град». При моем вторжении книга выпала из его рук и он схватился за кобуру, намереваясь выдернуть пистолет, но желание пропало, лишь он разобрал во мне напарника.

– Даг, я бы тебя сейчас пристрелил, – честно признался он.

– Не думаю, что это был бы разумный поступок, – ответил я, озираясь по сторонам. – Комп. Железо. Левое. Не видел?

И сам обнаружил ответ на свой вопрос.

Компьютер Романа Романова приютился в углу за желтым креслом. С первого взгляда стало ясно, что убийцы Ирисова успели до него дотянуться. Коробка процессора зияла провалами. Вытащено было все, что только можно. Разве что сам корпус оставили да монитор, которому зачем‑то аккуратно разбили экран.

– Даг, нашел? Как там? – спросил Гонза, выгибаясь из кресла, точно змея на охоте.

– Вопрос отпал за неактуальностью, – промолвил я.

Ниточку оборвали. Тщательно отпилили тупыми ножницами.

Я прошел к своему столу, погрузился в кресло и щелкнул клавишей «энергия» на своем компе. Сомнительно, конечно, что Ирисов загрузил найденную информацию ко мне, но проверить стоило. Аккуратно исползал всю поверхность жесткого диска в поисках искомого, но, как и предполагалось, Ирисов к моей машине не подходил.

Я в изнеможении откинулся на спинку кресла и запустил руки в щель между сиденьем и подлокотниками. Эту мою стародавнюю привычку знали только самые наиприближенные. Поэтому и самое вероятное место нахождения заначки‑послания только здесь. Сунуть пальцы в излюбленную норку получилось почти инстинктивно. Я ни на что особо не рассчитывал, но улов случился необыкновенный. Пальцы уперлись во что‑то твердое. С трудом выцарапав, я извлек из щели компакт‑диск с записочкой:

«Здесь все, что удалось извлечь. С тебя пиво. Мое любимое. Иван Ирисов».

Я печально улыбнулся, скомкал записку и отправил ее в мусорную корзину. Да пиво‑то тебе, Вано, больше не пить. Я отметил для себя в уме – помочь семье Ирисова. Кажется, у него остались жена и годовалый ребенок.

– Даг, что там? – заинтересовался Гонза.

– Послание с того света, – отозвался я.

Я достал компакт и загрузил его в дисковод.

Не знаю, что я ожидал обнаружить на кровавом компакте. Зловещий заговор? Грядущие планы по перекачке черного нала или контрафактной продукции? Но увиденное повергло меня в изумление, как Голиафа Давид опрокинул обыкновенным булыжником.

Все содержимое диска можно было разделить на три части.

Акт первый – материалы, посвященные результатам сенатской проверки траты денег, выделенных на юбилей Санкт‑Петрополиса. Цифры поражали. Миллионы долларов, откочевавшие в чиновничьи карманы. Сюда же затесались статьи, посвященные острову Зоопарк, который распоряжением губернатора Пятиримова намеревались прикрыть на карантин. Статьи обгладывали тему со всех сторон. Строили предположения. Выдвигались гипотезы, одна смелее другой.

Более всего настораживало предположение, озаглавленное коротко: «ИЗ ДОСТОВЕРНЫХ ИСТОЧНИКОВ»

Я вчитался в мерцающие строчки:

«Из достоверных источников стало известно, что остров Зоопарк, закрытый по распоряжению губернатора Санкт‑Петрополиса Пятиримова, так и не будет открыт. Кому это выгодно? Вот вопрос, которым задается каждый мыслящий человек. Но ответ не лежит на поверхности. Чтобы понять всю подоплеку звериной истории, стоит дать короткое экономическое обозрение ситуации, сложившейся в городе…»

Я просмотрел дальше, стараясь вытащить сухой факт, и нашел его спустя полстраницы:

«…и теперь осталось только выяснить, кто возглавляет компанию „Пасть“, приступившую к строительству нового зверинца в районе Гавани. Ответ на этот вопрос прояснит всю ситуацию. Президентом компании „Пасть“ является Илья Пятиримов, единственный наследник петропольского губернатора. Теперь предельно ясно, кому выгодно закрытие старейшего в Российской империи зоопарка».

Слушок этот мне знаком, и помнится, по этому вопросу созывали сенатскую комиссию, которой, впрочем, ничего не удалось выяснить. Даже следов компании «Пасть», внезапно растворившейся в петропольских туманах. Все в ажуре. Только я никак не мог понять, что в этом материале заинтересовало Романа Романова, если он не поленился и прогулялся по всем источникам, указанным в статье. Обыкновенная городская байка. Таких сотни.

Я закрыл «остров Зоопарк» и, засучив рукава, приступил к изучению оставшегося материала.

Вторая группа страничек посвящалась юбилею города. Папка с громким заголовком «300». Подробный план мероприятий по празднованию юбилея с картами и фотографиями. Я в который раз пожалел, что человечество докумекало до компьютера. Сколько полезного можно было черпнуть из карандашных заметок, смятых страничек и подчеркнутых строчек. Интернет украл целый пласт полезной для следствия информации, взамен подарив оперативность и все‑доступность.

Папка с заголовком «300» оказалась тощей. Десять документов. Кратко, но по существу.

Третий пласт информации заставил меня побледнеть. Я почувствовал, что покрываюсь мерзким волнительным потом. Папка называлась «Моисей». Дрожащей рукой я стронул курсор на папку, щелкнул клавишей мышки и испытал чувство, схожее с оргазмом. Море документов. В основном текстовые файлы в формате «Word». Я дернулся было открыть первый подвернувшийся под курсор документ, но споткнулся. Программа предлагала ввести пароль. Заминка, конечно, временная. Пароля я не знал, но Ирисов мог вскрыть документ в сущие секунды. Он не сделал это. Вполне возможно, не успел. Может, собирался договориться о сумме. Но мне продолжали оставаться доступными виртуальные страницы и рисунки. Я потыкался наугад, как слепой щенок, открылись какие‑то странные чертежи, из которых я никак не мог выжать смысл слова «Моисей» и уж тем более распутать загадку исчезновения Романа Романова. Вероятно, прочитав текстовые файлы, мне и стало бы все понятно, но из паутины чертежей и диких фотографий ответ не вытанцовывался.

Но фигуру не стоило сбрасывать с доски.

– Гонза! – окликнул я.

Кубинец оторвался от книги и вопросительно посмотрел на меня.

– Кроме Ирисова кто бы мог взломать для нас файлы?

– Мне знаком кое‑кто из окружения Вано. – Гонза задумался. – Вроде достойные ребята. Стоит подумать. Надо?

– Думать всегда надо, – съязвил я.

– Тогда я сделаю пару звонков. Найду, Даг, – пообещал Гонза.

– Еще вызови Сфинкса и Химеру. Пусть захватят амуницию. Нам потребуется боевая сила. И хорошее прикрытие.

– Ты думаешь, кто‑нибудь сунется?

– Уже сунулись, – напомнил я. Я взял трубку, не глядя набрал номер Иеронима Балаганова. Господин Чистоплюй проявился сразу же.

– Кто? – встретил он в лоб вопросом.

– Даг Туровский, – кратко напомнил я.

– Слушаю. Но учтите, вам повезло, что вы меня застали. Взгляните на часы.

Я послушался. Стрелки указывали на четверть седьмого.

«Матерь Божья – Ангелина!»

Справившись с раздражением – кажется, я опоздал, и грядет крупный скандал, – я вернулся к теме звонка.

– Во‑первых, кое‑что проясняется. Без подробностей. Комп Романова убийцы распотрошили, но наш специалист успел создать резервный диск и спрятать в надежное место. Над диском придется поработать. Я подключу специалиста. Во‑вторых… – Я подумал было попросить у Балаганова двух охранников для силовой поддержки, но оставил эту мысль.

– Что во‑вторых? – торопливо переспросил господин Чистоплюй.

– Тема отпала. Ничего. Только, господин Балаганов, думаю… У Ивана Ирисова, убитого программиста, остались жена и ребенок…

Прозрачный намек.

– Боже правый, прошло только семь часов, а уже два трупа. У Плавникова ведь тоже голодные рты остались. Но не беспокойтесь, господин Туровский, у нашей компании есть программа по благотворительной помощи. Семьи Плавникова и… как его там…

Ирисова, – подсказал я.

– Точно, Ирисова. Их семьи не останутся без поддержки. Только так. Истинно так. У вас все?

– Пожалуй.

Мы распрощались.

Я поспешно покинул приемную и поднялся в свою комнату. Наскоро переодевшись – только смокинг! – я забежал в кабинет на втором этаже и активировал катер. Если поторопиться, то я еще мог успеть к Ангелине. С половины дороги я подумал позвонить и предупредить о прибытии. Пока что я еще не начал опаздывать, но если не поторопиться, катастрофа неминуема.

С минуту я простоял перед зеркалом, размышляя, нацепить плечевую кобуру с пистолетом или не стоит. Кого в конце концов отстреливать в Мариинке. Но нацепил. Бес попутал!

Ангелина жила в Коломне, на Мясном канале. Если поторопиться и подфартит с чистой водой, то за полчаса можно домчать. Я покинул бывший генеральский особняк, поднялся на борт своего старенького, латаного‑перелатаного катера. Давно пора прикупить новый, да со стариком меня связывали нежные воспоминания. Я пробудил древний «форд», по‑моему, эту модель уже давно скинули с производства, и через две минуты, миновав кладбищенский Смольный остров, вырулил на Малый проспект.

У Ангелины я был через двадцать две минуты, поставив рекорд скорости. Дважды меня пытались задержать патрульные катера ВПС. В первый раз в районе Клубного канала, но мне удалось уйти через сад Василиостровец. Второй раз меня срезали у Горного института, но я прибавил газу, обогнул патрульные катера и ушел в Большую Неву, где в это время дня особо интенсивное движение. Мне удалось затеряться. Правда, и скорость сбросить пришлось. Потерю времени я компенсировал в канале Грибоедова. Ангелина жила вместе с матерью и отцом – профессором юриспруденции, крупнейшим специалистом в области англо‑саксонской правовой школы – в шикарном шестнадцатиэтажном доме, входящем в комплекс «Зазеркалье». Внутри – двухуровневый паркинг, офис местной службы безопасности и домовое управление вкупе с бытовыми службами: прачечными, химчистками, ремонтными мастерскими, даже собственное почтовое отделение и эллинг для ремонта катеров имелись в наличии. Службы занимали первый этаж, кроме парковки, погруженной под воду.

Опустившись на первый уровень паркинга, я занял свободное место, включил сигнализацию «Ватерлиния», подумал и, для верности запустив сигнализацию «Томагавк» – ревун, покинул борт.

Ближайший лифт располагался в десяти метрах, и я устремился к нему, чувствуя, как истошно колотится сердце.

В лифт со мной вошел пожилой мужчина – очевидец штурма Рейхстага. Он заскочил в последний момент, притормозив дверь массивной резной клюкой с головой черта в качестве набалдашника. Старик заложил в память компьютера лифта нужный ему этаж, запустил подъем, откинулся к стене и, казалось, задремал.

Я расслабился, закрыл глаза, но сердце продолжало метаться в груди, посылая шифрованные сигналы, остававшиеся для меня бессмысленным набором букв и цифр. Я отогнал от себя рой кодов и постарался представить, как буду оправдываться перед Ангелиной, но споткнулся, почувствовав, как в затылок уперлось ледяное жало.

– Не гоношись! – посоветовал недавний старик. Жало чуть углубилось в кожу, вызвав кровотечение.

– Слушай внимательно, Туровский, и не перебивай. Не в твоем интересе.

Жало отступило.

Я попытался развернуться и выбить клинок из рук старикана, но он навалился на меня, прижал к стене лифта, упер лезвие в позвоночник, щелкнул клавишу «Стоп» на пульте лифта и надсадно задышал мне в ухо.

– Оставь это дело, Туровский. Будь паинькой. Зачем тебе лишняя кровь? Мало, что ли, сопляка‑программиста.

Я дернулся в бессильной злобе, повел ноздрями, втягивая ароматный дорогой запах рублей за сто, что шел от старика.

– Не шали. – Он ехидно захихикал. Что‑то скользнуло ко мне в правый карман пиджака. Я уловил знакомый хруст банкнот.

– Если одумаешься, получишь в два раза больше. Если же нет, то это тебе на похороны.

Последнее слово потонуло в лавине боли, захлестнувшей затылок. Картинка поплыла. Я попытался ухватиться за стену, но пальцы соскользнули. Я упал. Перед глазами промелькнул ослепительный фейерверк, и я буквально погас, как вывернутая из патрона лампочка.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Пробуждение оказалось мучительным. Колокольным звоном полнилась голова, терзаемая дикими болями, словно кто‑то из моей черепушки, как птенец из яйца, проклевывался на волю. Я приоткрыл глаза. Веко – свинцовое покрывало. Мерзкий, словно наполненный плесенью полумрак, только кнопки на пульте управления лифтом светятся чахоточным желтым цветом.

Я пошевелился и зашипел от разряда боли, пробившей в голову. Осторожно, цепляясь руками за стены, я выполз наверх и сделал несколько шагов на непослушных, будто из теста слепленных ногах.

Каждое движение отражалось в голове раскатом грома.

Я неторопливо ощупал эпицентр боли, отнял руку от головы и поднес к лицу. Кровь напитала волосы, отчего они стали напоминать кабанью щетину, но более не текла.

Приятная новость!

Я старался не наводнять мозг мыслями, но они лезли, как грибы‑паразиты в мокром подвале, причиняя нестерпимую боль. Я тщательно ощупал себя, проверяя, в чем еще оказалась убыль, целы ли кости, нет ли где колотых ран. И обнаружил. Наплечная кобура пустовала. Мой девятимиллиметровый армейский «питон» исчез.

Я скривился от боли, но поднес правое запястье к глазам и взглянул на светящийся циферблат. Без пяти девять вечера. Стало быть, я провалялся без сознания два с половиной часа. Ангелина будет в ярости. Я скрипел зубами от злости и разочарования. Последняя возможность наладить пошатнувшиеся отношения с любимой рухнула. Оставалась крохотная надежда, что мой изрядно помятый вид послужит стопроцентным алиби. Такое алиби нарочно не выдумаешь. Не будешь же биться головой об стены, чтобы только оправдать свое опоздание.

«Нужно позвонить инспектору Крабову, – проблеснула сквозь грозовой сумрак дельная мысль, – и заявить о пропаже лицензионного пистолета».

Почему‑то эта мысль показалась мне чрезвычайно важной. И отчего‑то я знал, что мой «питон» пропал неспроста и мне это ничего хорошего не сулит.

Я дотянулся до лифтового пульта и нажал кнопку восьмого этажа. Мигнули лампочки, и в кабине включился свет.

Лифт ожил и устремился вверх.

Я нащупал в кармане сотовый. Достал его. На удивление, аппарат оказался целехоньким. Вызвав из памяти номер Гонзы, я включил набор.

– Кубинец, – позвал я.

– Даг, ты, что ли? Как балет? Не заснул? – отозвался он.

Лифт дополз до восьмого этажа и распахнул двери.

– Не попал я на балет. Не добрался, – сообщил я, шагнув из кабины.

Шаг – взрыв боли в голове.

– Как не добрался? Ты где? Могу поспорить, что Гонза подскочил и забегал нервически по комнате.

– К Ангелине поднимаюсь. Меня в лифте приложили по голове. Я в бессознанке почти три часа проболтался. Ангелина меня мумифицирует заживо. К тому же у меня украли пистолет.

Я медленно продвигался по коридору к квартире Ангелины.

– Срочно заяви Крабову, пока из твоего «питона» полгорода не перестреляли, – резко отреагировал Кубинец.

Вот почему мне показалось опасным исчезновение пистолета. Не откладывая дело в долгий ящик, я набрал номер полицейского управления.

– Добрый вечер, – пробурчал я невнятно, – инспектора Крабова можно?

– Он только что отправился на выезд. А кто его спрашивает? – вежливо, но сухо осведомился секретарь.

– Даг Туровский, частный сыщик. Я перезвоню.

Сбросив номер и замедлив шаг, я остановился перед нужной дверью. Сто двадцать восьмая квартира. Я потянулся к звонку, но что‑то остановило меня. Я насторожился, почувствовав опасность. Все мое естество вывернулось, протестуя против последнего шага. Я панически не хотел открывать дверь ее квартиры.

Что за бред?!

Я покачал головой, стараясь выгнать жуткое чувство неотвратимости какой‑то катастрофы. Так ощущала бы себя Кассандра, севшая по ошибке на «Титаник».

Я пошатнулся. Жуткое головокружение взболтало мою голову. Чтобы удержаться на ногах, я ухватился за ручку двери, и дверь распахнулась внутрь. Я ввалился в квартиру, поскользнулся на чем‑то и растянулся на пороге, испытав извержение вулкана внутри черепной коробки.

Брюки тут же намокли.

Что‑то было разлито на полу. Я попытался подняться на ноги, упершись руками в пол, но ладони скользили в чем‑то липком. Я уцепился за дверь и вытянул себя в вертикальное положение. Дотянулся по памяти до кнопки включения света и пробудил светильники в прихожей.

От неожиданности и навалившегося ужаса я чуть было не грохнулся вновь.

Посреди прихожей лицом в пол лежал профессор юриспруденции, крупный специалист в области англо‑саксонского права в домашнем халате и с одной тапочкой на ноге. Другая валялась чуть вдалеке, как указатель – «продолжение следует». Голова профессора представляла кашу из костей, мозга и крови в котелке целой части черепной коробки.

Я почувствовал дурноту. С трудом уговорил желудок поостеречься от поспешных действий и оглядел себя. Я словно искупался в кровавой ванне. С меня капала кровь.

Я не впервые видел труп, но, пожалуй, в первый раз передо мной лежал очень близкий человек. Будущий тесть. Мелькнула мысль. Я ужаснулся промелькнувшей мысли.

Ангелина?

Перескочив через тело профессора, я устремился в глубь квартиры. Душа, как губка, впитала ужас и трепетала, как флаг на ураганном ветру.

Пустая гостиная. Пустынная столовая. Одинокая кухня. Лестница на второй этаж, где располагались спальни, библиотека и кабинет. Я резво взбежал по ступенькам. Боль стремительно улетучилась из головы. Поочередно я заглянул в каждую дверь. Ни в библиотеке, ни в отцовском кабинете Ангелины не было. Дверь в туалет меня насторожила. Она была приоткрыта, а в дверном косяке в районе замка зиял вырванный кусок. Я почувствовал, как внутри все обмерло, и осторожно заглянул. В туалете на унитазе сидела мать Ангелины, напоминавшая наседку на яйцах, в махровом халате и без единой кровинки на лице. Голова ее покоилась на умывальнике. Бессильно обвисшая, она лежала на фарфоре и взирала выпученными в ужасе глазами. Халат был распахнут, отчего открывался вид на маленькие груди. Прямо между двух холмиков бурели три рваные раны с кровавыми потеками.

Я развернулся и отошел. Сердце прыгало в груди. Я предчувствовал худшее. Предчувствовал и предвкушал, как самоубийца, уже избравший время своей гибели. На восковых ногах я двинулся к Ангелининой комнате. Последние полметра зачем‑то преодолел на цыпочках. Распахнул дверь. И… Комната была пуста. Какое неимоверное наслаждение.

Конечно же, устав ждать, Ангелина одна поехала в Мариинку. Тем и спаслась. Когда же кончается спектакль?

«В десять‑одиннадцать?» – предположил я и посмотрел на настенные часы. Двадцать один час десять минут. Еще есть время. Встретить ее, подготовить. Нужно и полицию вызвать.

Я направился прочь из квартиры, но по пути все же заглянул в спальню Ангелининой матери. И умер. Душа оборвалась, рассыпаясь на множество фрагментов, и собралась в иной последовательности. Последовательности, именуемой «Живой мертвец».

Ангелина находилась там. Она лежала на огромной застеленной кровати, распахнув руки. В ее голове зияла дыра. Ангелина была одета в вечернее красное платье. На ее губах запечатлелись удивление и одновременно улыбка. Она умерла в ожидании меня, не зная, что я катастрофически опоздаю.

Предо мной пронеслась жуткая картина. Мозг восстановил ход событий. Убийца позвонил в квартиру. Отец, видимо работавший в кабинете – я видел разложенные бумаги предстоящего процесса на рабочем столе, – спустился открыть дверь. Почему не Ангелина? А она, предчувствуя, что я сделаю ей предложение, советовалась с матерью. Но совет прервался. Мать отправилась в туалет. Убийца первым делом расправился с отцом. Потом поднялся наверх и… расстрелял Ангелину. Мать услышала шум и подала голос из туалета, подписав себе тем самым приговор. Киллер выломал дверь и прикончил мою несостоявшуюся тещу.

Финита ля комедия!

Я сглотнул подступивший к горлу комок.

Но почему Ангелина и мать не услышали звуков выстрела, когда убивали отца? Ответ я увидел на полу возле своих ног, когда смог оторвать взгляд от мертвой, но прекрасной Ангелины. На полу лежал армейский «питон» с глушителем. Мой пистолет с неизвестным мне глушителем. Не задумываясь над своими действиями, я наклонился, поднял оружие и присел на краешек кровати.

Дальнейшие десять‑пятнадцать минут провалились у меня в грандиозную всеобъемлющую пустоту. Я перестал осознавать себя как человека. Я низвергался в пропасть боли. Я летел, раскинув руки, а звезды улыбались мне.

Очнулся я от присутствия посторонних людей. Их было много. Множество незнакомых лиц. Они втиснулись в спальню. Окружили меня, оружие убийства и Ангелину, грозно нахмурившись. Я начал выплывать из пустоты и стал различать цвета, оттенки цветов и тьму деталей, подробностей, до этого ускользавших от меня. И первая подробность сложилась в оружие. Люди, замкнувшие меня в кольцо, были вооружены. И множество дул от пистолетного до автоматного смотрели мне в лицо. Вторая деталь заключалась в форме. Эти люди все поголовно оказались полицейскими.

И тут я окончательно проснулся и осознал, до чего же чудовищно должна выглядеть картина со стороны. Три трупа. Повсюду кровь. Я весь в крови с оружием в руках, убаюкивая пистолет как младенца. Страшно! Я понял, что в глазах всех этих людей выгляжу кровавым маньяком. По минимуму – Джеком Потрошителем. Без малейшей надежды на помилование или оправдание. Попался волк в овчарне. А ведь мне уже вынесли приговор – окончательный, без права на обжалование.

Полицейские расступились, пропуская ко мне инспектора Крабова и поручика Стеблина. Крабов выглядел ошеломленным, словно узрел во плоти самого Люцифера и тот предложил ему работу. Стеблин стоял с каменным лицом.

– Даг, вы сошли с ума? – тихо спросил Крабов. Я промолчал.

– Может, вы еще утверждать станете, что эту бойню учинили не вы? – ехидно поинтересовался инспектор.

Но была в этом ехидстве какая‑то горечь.

– Я правда никого не убивал, Крабов, – устало ответил я. – И вы это знаете.

– Я ни черта не знаю, – вздыбился инспектор. – Я приезжаю на предполагаемое место предполагаемого преступления и обнаруживаю вас в крови подле трупов с пистолетом в руках. Что я, по‑вашему, должен думать?

– Сегодня я собирался сделать ей предложение, – убито проговорил я.

– Что? Передумали? – зло спросил инспектор.

– Да, никого я не убивал, Крабов. Меня в лифте вырубили, когда я к Ангелине поднимался. Это произошло три часа назад. Когда я очнулся, обнаружил пропажу пистолета. Позвонил вам. Вас не было. Я поднялся сюда. Застал вот это.

– Складно поете, – неожиданно легко согласился Крабов. – Тогда почему вы в крови?

– Упал при входе.

– Шеф, там как раз лужа крови размазана, – поддержал меня Стеблин.

– Это еще ни о чем не говорит, – одернул лейтенанта инспектор. – Чтобы выпутаться на этот раз, Туровский, вам придется уменьшиться до размеров сперматозоида. И если у вас это получится, я сниму шляпу и уйду из полиции. Стеблин, зачитай ему его права. – Крабов повернулся на каблуках и покинул комнату.

– Так это твой лицензированный? – поинтересовался Стеблин, кивая на вещдок.

– «Питончик», – подтвердил я.

– Ты, парень, крепко попал.

Я был полностью согласен с его диагнозом. Стеблин приступил к процедуре озвучивания прав арестованного.

Я заскучал.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Дома я оказался к двенадцати часам следующего дня.

Против меня были выдвинуты обвинения в убийстве трех человек. Унылый сержант, мечтавший о сне и обеде, взял у меня показания. После чего его сменил Крабов, приступив к допросу, который затянулся до утра.

К семи часам приехал Евгений Постегайло, мой адвокат. Он добился решения суда, состоявшегося в одиннадцать часов. Меня выпустили под залог. Суд назначил тридцать тысяч рублей, Гонза оперативно внес деньги. И я оказался на свободе.

Правда, имелось одно «но». Приостановили до окончания следствия действие моей лицензии. Так что теперь в частном детективном агентстве «Квадро» остался только один лицензированный детектив – Гонза Кубинец.

Дома помимо Гонзы меня ждали Иероним Балаганов, Сфинкс, Химера и поручик Стеблин, сменившийся с дежурства.

Когда в сопровождении Евгения Постегайло я вошел в приемный кабинет, прекратились разговоры, повисла гробовая тишина. Только напряженные взгляды приклеились к моей фигуре.

Иероним Балаганов сидел в красном кресле прямо напротив моего рабочего стола, рядом расположился поручик Стеблин.

Сфинкс и Химера примостились обособленно на коричневом диванчике. И хотя оба этих человека принадлежали к женскому полу – лучших телохранителей найти было просто невозможно. Я даже не знал настоящих имен этих женщин. Все что я знал, сводилось к формуле: Сфинкс и Химера – лучшие специалисты в области индивидуального боя. Подготовку проходили в непревзойденной в этом деле имперской гвардии. Сфинкс получила свое прозвище за невозмутимость. Ходил слух, что однажды на глазах у Сфинкса убили ее мать, но девушка не издала ни звука, не дрогнула ни одним мускулом лица. Но если происхождение ее прозвища было понятно, то за что окрестили Химерой ничем не примечательную некрасивую женщину, я не имел представления. Даже догадаться не мог.

Опустившись в свое кресло, я блаженно расслабился. Больше всего мне хотелось сейчас поспать, прийти в себя, приглушить боль от потери Ангелины, но не было у меня на это времени.

– Сфинкс, Химера, я вызвал вас потому, что мне нужна круглосуточная охрана этого дома. Уже дважды сюда проникали. Я хочу знать как, через какую щель. Осмотрите весь дом. Можете приступить.

Сфинкс поднялась и, ни словом не обмолвившись, покинула кабинет. Химера вышла за ней.

– Гонза, ты обращался к хакерам?

– Файлы уже отправлены, – коротко ответил Кубинец, подумал и добавил: – К вечеру, возможно, будет результат.

– Теперь ты. – Я посмотрел на поручика Стеблина. – Что намерен предпринять Крабов?

– Думаю, ничего. – Стеблин неуверенно поерзал в кресле и добавил: – По крайней мере, мне он ни о чем не говорил.

– Что ж, на большее я и не рассчитывал.

– Но я кое‑что успел сделать, – сообщил Стеблин, ухмыльнувшись. – Единственная зацепка с тем стариком, которого, кроме тебя, никто не видел.

– Кстати, как твоя голова? – перебил Стеблина Кубинец.

– Порядок. Врач осмотрел в камере. Продолжай. Стеблин грозно взглянул на Гонзу и вернулся к оборванной теме.

– Единственная зацепка‑ниточка, ведущая к таинственному старику, – это глушитель. Ну, как и ежику понятно, отпечатки пальцев найдены только твои. Поэтому, если к чему и подкопаешься, так это глушитель. Эксперты сняли номер, установили дату выпуска. Сейчас пытаются отследить его путь с завода к покупателю. Быть может, выяснив, кто покупатель, мы выйдем на убийцу. Только это моя инициатива. Крабов о ней не в курсе, но скоро узнает.

Стеблин развел руками.

– Сколько у меня времени?

– До суда. Месяца два, – отозвался Евгений Постегайло.

– Три недели, – поправил Стеблин. – Крабов уже гонит к финишу. Для него это слишком выигрышная партия.

– Какие у меня шансы?

– Мизерные. Все факты указывают на тебя. На полицию надеяться… – Евгений Постегайло пренебрежительно скривился. – Они не станут из‑за тебя напрягаться. Тем более Крабов. Он твердо убежден в твоей виновности. С моей точки зрения, Крабов презанятнейшая сволочь…

– Прошу не оскорблять Петра Петровича! – преданной овчаркой вступился поручик Стеблин.

– Простите. Я говорю то, что думаю, – хладным тоном отозвался Евгений Постегайло.

– Значит, мой единственный выход – найти убийцу Ангелины, – рассуждал я вслух.

– Вообще‑то я нанял вас, чтобы вы нашли Романова, – напомнил мне Иероним Балаганов.

– Одно связано с другим, – парировал я. – Те, кто убил Плавникова, Ирисова, Ангелину и ее родителей, знают, где находится Романов. Правда, я думаю, и мы скоро узнаем, где он. – Я хлопнул в ладоши и алчно потер их друг о друга. – А пока, может, чего‑нибудь выпьем? Не хотите ли пивка?

Но желающих не нашлось.

– В пиве – сила, в вине – мудрость, в воде – микробы. – Я поднялся было, чтобы принести напиток, но Кубинец оказался проворнее. – Господин Балаганов, – продолжил я, – временно я лишен возможности проводить расследование. По крайней мере, на легальном уровне. У меня отобрали лицензию.

– Приостановили, – поправил Стеблин.

– Хорошо. Приостановили. Но на этот случай мы и зарегистрировались с Гонзой как индивидуальные детективы, объединенные в агентство. Лицензию отобрали у меня, но не у него. Так что официально ваше дело продолжает Кубинец. А я становлюсь его помощником, оруженосцем, так сказать. Это формальность.

Дверь в кабинет отворилась, пропуская Гонзу с подносом, на котором стояло пять бутылок с моим фирменным «Туровским светлым» и пять искристых бокалов.

– Итак, уладив формальность, – я плеснул пиво в бокал, – можно перейти к существу. Так я вижу это дело на данный момент. Романов вовсе не исчез, а был похищен. Не думаю, что он еще жив.

Иероним Балаганов не изменился в лице. Равнодушный египетский лев.

– Похищен Роман Романов был из своего особняка. Нам потом нужно будет осмотреть его. – Я ошарашил господина Чистоплюя своей новостью.

– Но его видели. Как он садился в катер, – попробовал возразить Иероним Балаганов. – Его проводили до Адмиралтейского РАЯ.

– Видел его только Плавников. Шеф службы безопасности. Более никто. Затем Плавникова убивают. Перед гибелью он долго куда‑то звонил. Вам не кажется это подозрительным?

Иероним Балаганов не ответил.

– Плавников участвовал в похищении. Он запрограммировал автопилот в «бентли» Романова. Засвидетельствовал, что Романов сел‑таки в катер. А на VIP‑паркинге отключил автоматику. У него имелась такая возможность, когда он в одиночку проверял катер.

– Плавников очень уважаемый специалист. Давно у нас работает, пользуется большим авторитетом.

То, что я говорил, господину Чистоплюю совсем не нравилось.

– На то, впрочем, и расчет. Только расплачиваться за операцию с ним не стали. Предпочли убить. – Я отпил пива и продолжил: – Если все происходило так, как я предположил, а для проверки этой версии мне нужно будет все же посетить особняк Романова, то напрашивается вопрос: зачем нужно было похищать Романова, при этом убивая Плавникова. Плавникову денег пожалели? Вздор! Для того чтобы решиться на такое дело, как похищение одного из самых богатых бизнесменов в Петрополисе, нужно обладать капиталом. Значит, вот в этом и есть зацепка. Стоит раскрутить линию Плавникова. Все его связи, реальные и возможные. Ведь его убрали вовсе не из‑за того, что платить не хотели. Он мог вывести на похитителей или начать их шантажировать. Что также возможно. Стало быть, Плавников в похищении Романова заинтересован не был.

– Зачем же похитили Исаича? – Господин Чистоплюй потерял терпение.

– Потому что случайно или нарочно, но он что‑то узнал. Весьма опасное. За такое обычно платят жизнью. Не просто узнал, а также намекнул заинтересованным лицам, что знает. С его стороны это было чистым идиотизмом.

– Но что же он узнал? – включился в беседу Стеблин.

Похоже, Гонза уже успел ввести его в курс дела. Поручик отлично понимал, о чем ведется разговор.

– Вот это и предстоит узнать, – ответил я, смачивая горло пивом. – Пока ясно одно: в чем бы ни заключалась тайна, она связана с именем Моисей.

– Библейский пророк, – отозвался Евгений Постегайло.

– Или какой‑нибудь еврей, – подал версию Стеблин.

– Или кольцевая дамба, – предположил Иероним Балаганов.

Я уже дважды сталкивался с тем, что при упоминании слова «Моисей» называлась кольцевая дамба, носящая древнее имя. Дамба окружала город и регулировала уровень воды в каналах и реках.

– Или адвокатское бюро, – озвучил я свою версию.

Словно прочитав мои мысли, зазвонил телефон. Я поднял трубку и услышал Степана Прокуророва.

– Даг, привет. Я проверил твою информацию. Вот уж воистину переплетение событий.

– Слушаю, – напряженно произнес я.

– В Петрополисе есть тысячи Сельяновых. Еще больше Родионов, но ни одного Родиона Сельянова. Это раз. А два – адвокатского бюро «Моисей» в Петрополисе не зарегистрировано.

Чего‑то подобного я ожидал. Не мог ларчик, запертый на шифр из ста символов, открыться от щелчка.

– Я тебе помог, Даг?

– Не помог. Но прояснил, – отозвался я. – Вечером тебя ждать?

– Обязательно.

Я опустил трубку и печально оглядел присутствующих.

– Версия с адвокатской конторой отпадает, – разочарованно проговорил я.

Но продолжить обсуждение нам не удалось. Вновь запиликал телефон, Иероним Балаганов потянулся за своей трубкой. Минуту слушал молча. Мускулы лица господина Чистоплюя были недвижны, как мертвые воды Стикса. С таким же напряженным лицом он сложил трубку и убрал ее в карман. После чего поднял глаза и уставился на меня холодным черепашьим взглядом.

– Звонили из полиции, – сказал он. Я уже знал, что он скажет.

– Найден труп Исаича. – Он помолчал. – В Мойке. Вызвали для опознания в морг. Но сомнений быть не может. Все документы при нем. Это Исаич. В Мойке. Точно так. Истинно так.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Остров Новая Голландия – одно из загадочнейших мест Санкт‑Петрополиса – простирался от Новоадмиралтейского острова до проулка Труда, вбирая в себя стороной Мариинский театр и Мойку, омывавшую остров, как нежная сестра младшего брата. Новая Голландия притягивала потенциальных покойников, как средневековый замшелый замок призраков. Начиная с пьяного голландского матроса, еще в далеком восемнадцатом веке положившего начало длинной веренице убийств тем, что насадил на нож своего офицера. На него матрос давно зуб точил. С первого дня на флоте ему казалось, что офицер невзлюбил его и особо выделял, вешая на матроса каждую собаку, сдохшую на палубе. Может, так оно и было, а возможно, матрос был болен и его воспаленное воображение каждую незначительную деталь раздувало до размеров Тадж‑Махала.

История не сохранила этот факт, как и имя матроса. Да и убийство Потерялось бы в ворохе невесомых событий, если бы не два «но». Первое – убитый офицер носил одну из самых родовитых фамилий Нидерландов. Мог разразиться международный скандал. Спасло положение только то, что убил офицера также голландец. Второе – убийство голландского морехода стало отправной точкой, вокзалом, откуда отправился поезд‑смерть, с каждым годом‑остановкой собирая новых пассажиров. Кто только не оказался на этом поезде: случайные пассажиры, попавшиеся на гоп‑стоп лодочников, несчастные влюбленные, почему‑то избравшие Новую Голландию местом своего упокоения. Нищие и богатые, полицейские и воры, студенты и профессора. Новая Голландия не различала их. Она принимала каждого. Их было множество.

Миллионы незнакомых лиц. Старых и молодых. Листая годы, как страницы книги, можно сосчитать, что одних только убийств в Новой Голландии было совершено около восьми тысяч. Здесь был убит в 1894 году губернатор Санкт‑Петрополиса светлейший князь Даниил Святославович Вельяминов революционеркой Инной Семпирович. Сюда пришла женщина в намерении утопиться из трагического стихотворения Александра Блока «Из газет».

Встала в сияньи. Крестила детей. И дети увидели радостный сон. Положила, до полу клонясь головой, Последний земной поклон.

Поэтому я нисколько не удивился, узнав, что Романа Романова выловили в районе Новой Голландии. Все закономерно. Где ж его ловить, как не здесь. Такое уж жуткое и очаровательно прекрасное место.

На опознание с Иеронимом Балагановым я отправил Гонзу. Сам же выбрал для осмотра место обнаружения тела.

От нашего дома до Новой Голландии минут тридцать скорого хода. Я не особенно торопился. Снял с блокировки свой катер, выставил автопилот, ввел маршрут, установил предел скорости и запустил мотор. Катер медленно вгрызся в волны, я расположился на диване, откинулся на подушки и попытался заснуть, но мысли не давали покоя, рассеяв всю усталость.

Я никак не мог понять, зачем было требовать от меня отказа от дела, а затем убивать самых дорогих мне людей. Таким поступком можно достигнуть только обратного эффекта. Либо люди, убившие Ангелину, полные недоумки, что маловероятно. Мысли пьянили, терзали, не давали покоя.

Чтобы как‑то избавиться от них и заглушить плеск воды за кормой, я включил телевизор. Отщелкал все «мыло», транслируемое в этот час, переключил концерт Лени Кравитца в Нью‑Йорке и остановился на выпуске новостей. Муссировалась тема предстоящего юбилея Санкт‑Петрополиса, одновременно с этим на все лады склонялась фигура губернатора Пятиримова. Я не желал в который раз слушать о казнокрадстве и убрал звук. Немые картинки: панорамы города и вставочные сцены из интервью с губернатором – параноидальный коллаж. Я прикрыл глаза, а когда вновь посмотрел на телеэкран, с него мне улыбнулась статуя Будды, впрочем тут же сменившаяся урбанистическим пейзажем индийской столицы. Я вернул звук. Журналист рассказывал о запуске первого индийского пилотируемого космического корабля к Луне. Корабль был построен в России. Здесь же обучали индийский экипаж, разбавленный русским бортинженером.

Я дважды протяжно и заунывно зевнул и выключил телевизор.

Катер, взрезая игривую волну, вплывал в Мойку. Промелькнул над головой Матисов мост. Я лицезрел его каменную дугу сквозь широкий застекленный люк в крыше. Вот показалась Новая Голландия – одно из самых зеленых мест города, – увенчанная резной аркой, как короной.

Я взял управление на себя, сняв автопилот, и сбавил ход. Теперь катер шел тихо и плавно, точно прогулочный.

Я сбросил с себя пиджак и, ослабив узел галстука, вышел на верхнюю палубу, где перехватил управление на внешнем штурвале.

Полицейские катера я увидел в последний момент, когда уже не отвернуть, да и изобразить праздношатающегося также не удастся. Три малых «форда» с синими бортами и мигалками окружили узкий пятачок свободной воды и мерно раскачивались на легкой волне. Набережная Новой Голландии была пустынна, как земля, встретившая Адама и Еву после изгнания из Рая. Только пять служителей порядка разгуливали вдоль воды, присматривая за обстановкой. Между бортами катеров мне удалось разглядеть красный буек, каковым было отмечено местоположение извлеченного утопленника. Но работы были уже прекращены. Все, что полиция могла, она уже успела сделать. Охрана возле места обнаружения тела оставалась больше для видимости.

Я спустился в каюту и спрятал пистолет. На всякий, как говорится, непредвиденный случай. Вдруг у полиции любопытство проснется. Вернувшись на палубу, я аккуратно направил катер к скоплению бело‑синих катеров.

Ветер усилился, поэтому я не расслышал окрика. Он унесся в сторону и затерялся где‑то на острове среди маленьких двухэтажных особнячков, утопающих в зелени и цветах.

Второй окрик, исполненный зычности и силы, сломил преграду стихии:

– Немедленно прекратите движение! Место оцеплено!

Но я не обратил на него внимания и приблизился настолько, что мой борт царапнул полицейский. Из палубной надстройки выбежали трое стражей порядка, заголосивших, как гуси, разбудившие своим гоготом граждан свободного Рима, когда враги ночью вероломно пытались взобраться на стены города.

– Что здесь происходит? – злобно поинтересовался я, перепрыгивая к леерному ограждению.

– Вы что, не слышали?! Здесь перегорожено. Нет проезда, – отозвался пожилой патрульный, старательно молодящийся. Это было видно по его крашеной шевелюре цвета воронова крыла.

Убедившись, что и без их присутствия здесь справятся, двое оставшихся вернулись в каюту, где, судя по возгласам, играли во что‑то азартное и на сто процентов виртуальное.

Пожилой был не прочь поболтать. Ему было неинтересно или не нашлось места в партии с сослуживцами. Свежий воздух, по‑петропольски промозглый и пьянящий, и безделье располагали к философствованию и разговорам.

– Что случилось‑то? – нарочито безразлично спросил я, доставая из пиджака портсигар и извлекая сигареллу марки «Кафе Крем».

Постучав ею о крышку портсигара, словно это была не сигарелла, а дешевая папироса с набитой в нее анашой, я забросил пластиковый мундштук в рот и закурил.

– Угощайтесь. – Я протянул портсигар служителю закона.

– С удовольствием, – пробурчал он, извлекая сигареллу для себя. – Сегодня труп выловили. Прямо на этом месте.

Он вернул портсигар и одолжился зажигалкой.

– Доложили жители. Из особняка. Они утром утопленника и обнаружили. А вот нам здесь и торчать. Тело‑то давно забрали, да оцепление пока не сняли.

Мы дымили ядреным табачком. Густые клубы дыма поднимались над нами и растворялись в тумане.

– Говорят, какого‑то важного типа утопили. Вся городская верхушка собралась, – продолжал полицейский. – Все утро совещались. Даже вроде губернатора вызвали. Меня‑то здесь не было. Я, как водится, только на дежурство заступил, а тут сразу сюда. Начальство‑то тело приказало изъять. Выловить‑то выловили. Эксперты покрутились. Все вроде уладили. Сфотографировали. Полная зачистка местности. А нас пока не сняли. Говорили, дело государственной важности. Заказное убийство.

– Когда выловили‑то? – поинтересовался я между затяжками. – Холодного?

– Что‑то около семи. Я же говорил.

Вдруг полицейского охватила подозрительность. Он даже сигареллу изо рта вынул, внимательно осмотрел, точно подозревая в ней английского шпиона, и приготовился отправить ее за борт.

– А ты чего здесь ошиваешься‑то? – набросился на меня собеседник, внезапно перейдя на ты.

– Я сыщик. Частный. Раньше, как и ты, в органах чалился, а теперь вот на вольных хлебах. За супругой одного олуха следил, да вот возле Новой Голландии и упустил, – неспешно, как бы не замечая червя подозрительности, что вгрызался, бороздя туннели, в душу полицейского, произнес я.

– Где служил‑то раньше? – спросил он.

– На Васильевском. У Крабова. – Как к месту пришелся инспектор.

Полицейский поуспокоился, признал своего, расслабился и вернул сигареллу из опалы.

– Как на вольных‑то?

– Бывает густо, а иногда пусто, – отозвался я. Из полицейской каюты показался молодой сержант.

– Розыч, шеф звонил. Оцепление снимаем. Буек надо выловить.

Пожилой нахмурился, затушил сигареллу и метнул ее в палубный мусоросжигатель. Не попал, и мундштук с окурком, прокатившись по палубе, исчез в водах.

– Служба, брат, – с сожалением кивнул полицейский и протянул мне через палубу руку. – Ну, бывай. Если погонят со службы, пристроишь. Я в наружке силен.

– Без проблем.

Я протянул ему визитную карточку конкурентов. Парочка их для отвода глаз всегда лежала у меня в бумажнике.

Все, что мог вытянуть из патрульных, я извлек. Но информации было катастрофически мало. Единственное, что оставалось – идея, конечно, не нова, – это обойти соседние особнячки и порасспросить местных. Может, кто что видел. Я вернулся к штурвалу, запустил мотор и направил катер к причалу.

Включив сигнализацию, я покинул палубу. Вальяжной прогулочной походкой я двинулся вдоль причала, наблюдая, как полицейские выдергивают из воды буек и заводят моторы. С палубы одного из катеров мне помахал рукой недавний знакомый и скрылся из глаз.

Полиция уходила из Новой Голландии.

Что я ожидал обнаружить на месте извлечения тела? В сущности ничего. Разве что показания очевидцев, способных замолчать в присутствии полиции и разговориться при виде рублевой банкноты. Но очевидцами меня судьба не баловала.

Я с первого взгляда наметил для себя три перспективные точки. Три особняка, окна которых выходили на тупичок, где плавал поутру покойный Романов. Двухэтажные, скучные, с балконами, увитыми цветами, и болотно‑серыми стенами, особняки выглядели на этом дивном островке пришельцами из прошлого века. Поразительная особенность Санкт‑Петрополиса сочетать несочетаемое. На одном перекрестке могут соседствовать стоэтажный небоскреб и витиеватый собор, выстроенный в середине восемнадцатого века. Что самое поразительное, оба здания смотрелись рядом, точно два кровных брата. Смею утверждать, что нигде в мире подобный градостроительный эксперимент повторить невозможно.

Я избрал первый маленький особняк, взбежал по ступенькам мимо цветущего кустарника и настойчиво протрезвонил в дверной звонок, стараясь унять легкое волнение. Роль напористого, немного хамоватого нувориша всегда давалась мне нелегко. Не любил я эту категорию лиц.

Открыли дверь спустя минут десять. Я уже потерял терпение и решил, что в доме никого нет. Направился прочь. И даже спустился на три ступени, как дверь резко распахнулась и в мой нос шибанул ужасно крепкий алкогольный дух. Полный обонятельный нокаут. Я покачнулся, но устоял.

– Чего надо?! – прорычало разбуженное дикое животное с порога.

Я обернулся. Надо мной возвышался небритый массивный мужчина с красными кроличьими глазами, в порванной грязной майке с сальными пятнами и в разношенных до мешкообразного состояния тренировочных штанах.

– Чего надо, говорю?! – зло провопил мужик.

– Опохмелиться хочешь? – Я верно угадал его желание.

– А як же, – призывно икнул он. Я извлек из бумажника рубль и зазывно похрустел банкнотой перед его измятым серым лицом.

– Кто сегодня ночью под твоими окнами на катере сшивался?

– Да. – Мужик почесал макушку лапищей. – Был шумок какой‑то, но откуда знать‑то. Я не любопытный. Каждому свое место. Чего соваться то буду.

– Извини. Плачу только за любопытство.

Банкнота по волшебному мановению скрылась в недрах бумажника.

Я развернулся и направился на набережную, но не успел переступить и двух ступенек, как почувствовал, что теряю связь с почвой. Неопохмеленный мужик сгреб меня и повлек к себе, свободной рукой пытаясь нашарить в кармане пиджака бумажник. Не раздумывая, я нырнул к земле, цепляясь за его столбы‑руки, что тискали мое плечо, и рванул их на себя, перебрасывая через голову массивное медвежье тело. Больной с попойки и оттого опасный мужик закувыркался по ступенькам и затих в тени кустарников на набережной. Громко застонал. Жалобно.

Я скривился. Потер рукой ушибленное плечо и продолжил путь.

Во втором доме мне никто не открыл. Дом выглядел пустынным, заброшенным, пыльным. Он весь зарос вьющимся сорняком, опутавшим стены и окна, как паук несчастное тело жертвы.

В третьем доме меня настигла удача. Не успел я дотянуться до звонка, как дверь распахнулась. Высокий костистый старик, напоминавший селедку, испуганно выглянул из дома и поманил меня к себе.

– Наконец‑то вы прибыли. Я давно жду. Проходите. Проходите. Их тут много. Вам нельзя показываться им на глаза.

Старичок был напуган и суетлив. Он буквально впихнул меня в дом, закрыл дверь, плотно запер на два цифровых замка и цепочку. Расторопно подбежал к окну и, чуть отогнув занавеску, выглянул на улицу. Минуту он возвышался, как изваяние.

Только тут я заметил, что старик одет в затертую до дыр и попорченную молью дипломатическую форму. Лишь золотые, начищенные до блеска пуговицы с двуглавым орлом напоминали о былом величии. Если передо мной действительно стоял бывший дипломат, то когда‑то он занимал незначительную должность, да и со сцены сошел лет тридцать – сорок назад. Форму такого фасона упразднили именно тогда.

«Сколько же лет старичку?» – подумалось мне.

И тут же подобрался ответ – за девяносто.

Хорошая композиция.

Старик обернулся ко мне, приложил палец к сухому, поеденному морщинами и трещинами рту, и помахал рукой в направлении комнаты, откуда пробивался тусклый свет в темный мрачный холл, заставленный массивными вещами.

В комнату старик вошел вслед за мной. Плотно закрыл дверь, запер ее на цифровой замок, накинул щеколду и подкрался к окну. Аккуратно приоткрыл занавеску и одним глазом выставился на улицу. Удовлетворившись увиденным, старик прошаркал к креслу, где спал неимоверно толстый и пушистый кот рыжего окраса с белыми полосами, точно в ореховый крем вложили сливочную прослойку. Старик выкинул кота с нагретого места и медленно, точно в покадровом воспроизведении, водрузился в кресло.

Я нерешительно осмотрелся по сторонам. Пыльный кабинет. Длинные и унылые книжные стеллажи, которые солнечный свет обнимал раз в два года, когда старик забывал задернуть штору. Груды вещей. Рубашки и брюки, раскиданные по стульям с высокими резными спинками. Они лежали и на диване поверх коробок с виниловыми пластинками. Один взгляд на верхнюю обложку. «Евгений Онегин» Чайковского. И некуда присесть. Эта комната существовала для вещей, но вовсе не для человека.

– Присаживайтесь, молодой человек! Присаживайтесь! – проскрипел старик, указывая на диван.

Я подвинул пластинки, переложил одежду и примостился на краешке.

– Извините, вы… – Я только открыл рот, как меня тут же перебили:

– Знаю. Знаю, молодой человек. Я давно вас ждал.

Старик зловеще улыбнулся. Я не видел его лица, но улыбка выглянула из сумрака, напоминая Чеширского кота.

– Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Я многое знаю, молодой человек. – Старик наклонился ко мне, вынырнул из сумрака и зашептал: – Я многое знаю. Я давно здесь живу. И очень много знаю.

Я почувствовал, что попал. Старичок‑то сумасшедший. Глаза сверкают, как у берсерка при виде крови, бьющей из брюха врага, но отступать поздно. Может, и выведаю что полезное.

– Я знаю, где находится подлинная могила Гомера. Да, мне ведома сия тайна. Только, молодой человек, никому не говорите об этом. За эту тайну многие положили свои жизни. – Старик заозирался по сторонам, вскочил, подкрался к двери, приложил ухо к поверхности и вслушался. Ничего не разобрав, он подкрался ко мне и учащенно зашептал: – Мне точно известно, что находится под нами. По‑настоящему. Глубоко‑глубоко. Там много пустоты.

– А вы знаете, что было утром сегодня? У ваших окон? – перебил я странного старика.

– Вы об этом? – удивился он. – Конечно, знаю. Я знаю все. Я видел, как выкидывали тело. Я напрягся, подвинулся поближе к старику.

– Кто? – выпалил я вопрос. – Кого вы видели?

– Людей. Много. Человек десять. На двух катерах. Они подошли на волне, заглушив двигатели. Потом всплеск… и удар о воду… – Старик как‑то странно всплеснул руками.

Он вернулся в кресло, став похожим на каменное изваяние льва на Адмиралтейской набережной.

– И среди них я видел человека. Большого человека. Телевизион… – Договорить бывший дипломат не сумел.

Щелкнуло оконное стекло, разлетаясь на мелкие осколки. Вздрогнула штора, прошитая насквозь. Дернулась голова старика и бессильно упала на грудь. Кровь хлынула из дырки в черепе и изо рта. Он замолчал навсегда.

Я бросился к окну, выхватывая пистолет и осторожно выглядывая из‑за шторы. Черный силуэт, мелькнувший на крыше соседнего, давно заброшенного дома, появился на краю крыши и нырнул в воду Мойки.

Я вылетел из дома старого мидовца и кинулся к воде. Пусто. Никого нет. Спокойная черная гладь воды. Я спрятал пистолет в кобуру и бегом бросился к пустующему дому. Высадив входную дверь и перепрыгивая через ступеньки, взбежал на крышу, но, как и ожидалось, ничего не обнаружил, кроме снайперской винтовки и гильзы, еще воняющей порохом. Гильзу я прихватил, засунул в карман и поспешил уйти, пока не появилась полиция и с ней лишние вопросы – вредные для меня в нынешнем положении, когда я без лицензии.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Путь к дому, трасса, изученная вдоль и поперек. Включил автопилот, вышел на палубу, облокотился на поручни и напряженно всмотрелся в черную беспокойную воду. На душе было пасмурно, как в холодный промозглый день, когда выбрался на улицу в одной футболке. А ледяные капли сливаются в морозный поток, что обдает тебя и пригибает к земле. Я любовался волнами, а они обволакивали сознание, вызывая воспоминания. Мысли‑картинки. И только об Ангелине. Мне не хватало ее, хотя я старался углубиться полностью в проблему, требовавшую немедленного решения. И это снимало напряжение, заполняло пустоту, как раковая опухоль расползавшуюся по моей душе, отравляя существование. Я знал, что должен добраться до человека, совершившего убийство, и до заказчика этого преступления. У меня был кровавый долг, требовавший немедленного воздаяния. Закон Иисуса о двух щеках почему‑то не подходил мне, как, впрочем, и всему цивилизованному миру. Мир жил и принимал закон Моисея «око за око, зуб за зуб». Он призывал к жизни и учил борьбе. В то время как закон о двух щеках учил всепрощению. Но всепрощения в моей душе не было. Ни грамма. Только злость. Выжженная черная степь, где ни одной зеленой травинки не осталось, как после лютого нашествия ворога. Я видел в траурных волнах отражение своей души. Иногда в зеркальном мерцании воды мне мерещилась Ангелина. Хотелось закрыть глаза и спрятаться от ее укоризненного взгляда, но я не делал этого. Старался всмотреться глубже в ее глаза, где мечтал прочитать какую‑нибудь подсказку, направление для своих поисков, но лик ее тут же дробился, рассыпался на множество мелких иконок и плавно исчезал, убаюкивая и мерцая.

Я сбросил дремоту, раздраженно покачал головой и обнаружил, что уже нахожусь в Большой Неве. Слева осталась стрелка Васильевского острова, которую безуспешно штурмовали гневные волны, и… Я заметил их случайно. Маленький юркий катер марки «гелиос» цвета весеннего неба. Он медленно шел в кильватер ко мне, точно прогулочный тихоход. Заметив его, я понял, что уже видел это суденышко. Оно стояло на причале у Новой Голландии, когда я отчалил. Несколько раз, когда я выныривал из воспоминаний, этот катерок мелькал на периферии моего взгляда. Хвост. Кто‑то следил за мной. Но вот кто? Убийцы Ангелины?

Ярость затопила мой мозг.

Вместо того чтобы проигнорировать присутствие чужака позади себя, я бросился в каюту, снял автопилот, вцепился в штурвал и резко вошел в вираж, разворачиваясь. Я мечтал уничтожить преследователей, растереть их, протаранить, пустить на дно, накормить ими рыбу. Но, заметив, что обнаружены, наблюдатели поспешно ретировались, отвернув в сторону Адмиралтейства. Увидев, как они исчезают в одной из арок Адмиралтейского РАЯ, я успокоился. Ярость испарилась.

Я глубоко вздохнул, точно от тяжкой болезни освободился, и вернулся на прежний маршрут. Приступ ярости высвободил энергию моей души из оков горя. Я чувствовал себя злым, но готовым к бою.

Я ворвался в особняк на канале Беринга, как торнадо на маленький заснеженный островок, где из сугробов торчат две печные трубы, и тут же был скручен Химерой. Она напрыгнула откуда‑то сверху, повалила на пол, попыталась скрутить и надеть что‑то металлическое на руки. Я отплевывался, пытаясь закричать, и барахтался как утопающий на ломком весеннем льду. В конце концов мне удалось подать голос – тонкий, опасно злой:

– Отпусти! Свои! Хватка ослабла.

– Это я, Даг. Что облапила, как медведь‑шатун.

Давление сверху исчезло. Меня ухватили под мышки и помогли подняться. Я зловеще посмотрел на Химеру, нагло, нисколько не смущаясь, взиравшую на меня сверху вниз. Из приемного кабинета выскочил помятый, задерганный Гонза. Увидев меня, он неожиданно расхохотался.

– Что смешного? – озлобленно спросил я.

– Попался, Даг. Зачем дверь ключами открывал? Нет чтобы позвонить. Вот девочки и среагировали, – сквозь смех проговорил Кубинец.

– Молодцы, – сурово, не скрывая своего раздражения, сказал я. – Я еще в собственный дом звонить должен. Может, проще запись ввести, И пароль на вход. А тех, кто не знает, сразу к стенке.

Химера исчезла. Стояла за моей спиной, и вот ее уже нет. Я даже не почувствовал движение воздуха, так незаметно она исчезла.

– Ладно, Даг. – Гонза примирительно вытянул вперед руки. – Девочка правильно сработала.

Я глухо прорычал замысловатое ругательство, отстранил со своего пути Кубинца и прошел в приемную. Облегченно развалился в кресле, закинул ноги на стол, достал из‑под стола бутылку темного пива собственного изготовления, скинул пробку и с большим удовольствием сделал два полных глотка.

– Между прочим, девочки сегодня на славу потрудились, – сообщил Кубинец, улегшись на диван. – Они нашли, как убийцы проникли в дом.

– У‑у‑у, – проурчал я.

– С соседней крыши перебрались. А с нашей в дом вел ход, причем неслабо замаскированный. И не найдешь ведь, если не знать и не искать. Химера случайно наткнулась. Фальшивая труба, представляешь?! При нажатии на запрятанные кнопки труба медленно сдвигалась в сторону, открывая спуск. Там лестница. Все цивильно. Никакой гари и копоти. По этому ходу убийцы вошли, похозяйничали и ушли, никем не замеченные.

– Значит, у убийц и их конкурентов был архитектурный план дома, – весьма здраво рассудил я. – А домик‑то наш какого года постройки?

– Старенький. Века девятнадцатого.

– Значит, план дома найти трудновато.

– Логично мыслишь, – согласился Кубинец.

– А ведь это зацепка. Вряд ли нашим домом интересовалось больше десяти человек. Можно проверить каждого. Остается только заполучить информацию. А где у нас можно ознакомиться с архитектурными чертежами?

– В градостроительном управлении. В архиве, – подсказал Гонза.

– Все. Я поехал. – Я уже собрался выпрыгнуть из‑за стола, но Кубинец меня остановил:

– Подожди. Тебе разве не интересно, что в морге обнаружили?

– Почему. Все интересно. Я просто забыл, – признался я.

– Балаганов опознал Романова.

– В этом я не сомневался.

– Исаича задушили. Отчетливые следы от удавки на шее, но полиция уже сделала свои выводы.

Я вопросительно посмотрел на Кубинца. Мои глаза выражали фразу «не тяни».

– Самоубийство, – ошарашил меня новостью Гонза.

Я сглотнул слюну удивления и переспросил:

– То есть как?

– Очень просто. Самоубийство. И все. Никаких иных версий. Следствие уже закончено.

– А следы на шее?

– Остались от неудачной попытки повеситься.

Большего бреда я никогда в жизни не слышал. Конечно, дело Романова могло свободно обратиться в висяк, нераскрытое преступление, но чтобы столь нагло сбрасывать ситуацию с кона!

– Наша полиция свихнулась, – вынес я вердикт.

– Похоже на то, – согласился Гонза.

– Кстати, на месте обнаружения тела побывала практически вся верхушка города, – сообщил я.

Я подробно рассказал об итогах своей поездки, перелил всю информацию, которую удалось заполучить от скучающего полицейского и полусумасшедшего старика, поведал о новом убийстве и назойливом хвосте, следовавшем за мной до акватории Невы.

Кубинец выслушал внимательно. Ни разу не перебил. В конце высказал гипотезу:

– Тут все неспроста.

– И я о том же. Значит, я поехал в градостроительное управление. Покопаюсь в архиве. Если кто что, то буду через пару часиков. Ты, кстати, не забыл, что сегодня приедет Прокуроров?

– Признаться, из головы совсем вылетело.

– Подготовь площадку. Закажи ужин, – распорядился я. – Ты Балаганова проинформировал о дополнительных расходах в связи с наймом Химеры и Сфинкса?

– Ага. Ему это не по вкусу пришлось.

– Ничего. Скушает. Хочешь результат, тряси мошной, – мечтательно произнес я первый догмат своей философии.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Площадь Ломоносова. В центре маленький уютный скверик с таким же крохотным уютным памятником – бюст великого ученого, утопающий в зелени и позеленевший от времени. Кустарники и скамейки. На них вечно сидели люди – те, кто ожидал назначенную встречу, праздношатающиеся, студенты – через Фонтанку находился Университет холода и пищевой промышленности – и просто бомжи. Сквер кольцом обжимал канал Ломоносова, в водах которого движение было настолько интенсивным, что постовых на этом пятачке было вдвое больше, чем где‑нибудь еще. По другую сторону канала располагались административные здания – градостроительное управление, куда я стремился, и управление недвижимости. Двойная арка уводила к Гостиному двору и к Невскому каналу. Чуть в стороне от канала ответвлялась широкая протока, вымощенная гранитом. Она уходила к Апраксиному двору, где в любое время года и при любой погоде царила живая атмосфера торговли. Множество приезжих, в основном выходцы с Кавказа – они управляли на этой обширной, никому не подконтрольной территории. Даже полиция старалась не приближаться к этому словно бы заколдованному местечку. Здесь могли стоять два стража порядка с видом скучающих бездельников, а в двух шагах мошенники раскручивали на крупные суммы лопухообразных граждан. Мало того, если бы кому‑нибудь из обиженных и разоренных вздумалось бы воззвать о помощи к служителям закона – реакция была бы удручающей и непредсказуемой. Мошенники – в народе их прозвали «лохотронщики» – вполне могли стать пострадавшей стороной. И уже пострадавший был бы отправлен в околоток для дознания. Такое парадоксальное место, где все встает с ног на голову, где черное, оставаясь черным, превращается в белое. Там перестают действовать все законы общества и процветают законы дикого рынка. Спиной к Апраксиному двору примыкал Большой Драматический театр и здание Петропольиздата – некогда процветающего государственного предприятия, ныне же захудалого, полунищего заведения. Такова насмешка жизни над горожанами. Немыслимое сочетание в немыслимом месте. А ведь еще задолго до основания Санкт‑Петрополиса на этом месте находилась деревня барона Чука – шведского помещика, никогда, впрочем, и не бывавшего на этом богом забытом болоте. Деревня носила звучное имя – Чукония, но была чуть ли не самой бедной в округе. Отчего соседи из других деревень потешались над оборванцами из Чуконии. Деревня, чьи жители занимались тем, чем обычно занимаются крестьяне, постепенно катящиеся в глубокую пропасть. Никто ничего не делал, да и не помышлял о праведном труде. Но ведь кушать хочется. И тогда Чукония обратилась в чудовищный рассадник воров и убийц. Жители этой деревушки перестроили свои дома так, чтобы стояли они кругом, и окружили избы частоколом. Позднее, когда вырос город, он впитал в себя прежнюю планировку, и площадь, оказавшаяся здесь, обрела круглую форму.

Но я направлялся сюда не для того, чтобы предаваться историческим изысканиям. Мой путь пролегал в градостроительное управление. Когда я подъехал к парадному входу с железной табличкой возле больших дубовых дверей, мест на парковке не оказалось. Все пространство причала было забито катерами с государственными номерами. Делать ничего не оставалось, как искать парковку где‑то дальше. Я аккуратно свернул в канал, что уводил от площади к Апраксиному двору, и тут же нашел пустое место на платной парковке. Заведя катер в причальный бокс, я активировал системы сигнализации (все три, что находились на моей посудине) и, задраив капитанскую рубку, покинул борт. Перепрыгнув на причал, я оказался в компании парковщика, который шикарно улыбнулся мне и нелюбезно попросил «подбросить денежку». Я улыбнулся, но монету выложил. Требование служащего было вполне справедливым. Уладив формальности, я неспешным прогулочным шагом отправился по набережной к желтому зданию градостроительного управления.

День выдался на редкость чудесным. Солнечным, насыщенным теплом и оттого вызывавшим раздражение. Привычная петропольская погода куда‑то пропала из города. Взяла отпуск и отправилась на Багамы, где, как поговаривают синоптики и путешествующие, уже четвертую неделю лили сплошные траурные дожди, а небо напоминало грязную протухшую простыню, которую выбросили под дождь, да и не вспоминали о ее существовании целый год.

Счастливые лица людей, казалось, только и занимающихся тем, что прогуливаются по городу и выказывают всем встречным свое цветущее настроение. Эти сказочные улыбки, радостные разговоры и блестящие глаза слишком уж не гармонировали с моим душевным состоянием. Мир цветет и торжествует, а Ангелина не видит всего этого. Ее просто нет. Сознание заволокла грусть. В таком настроении я взялся за позолоченную ручку парадных дверей градостроительного управления и потянул на себя. Дверь оказалась тугой. Каждый раз, когда я представал перед дверями государственного учреждения, на ум приходила мысль, что двери специально сажают на грандиозно тугую пружину, чтобы половина посетителей отсеивалась, даже не переступив порог.

Я же порог переступил.

Роскошный вестибюль совершенно безлюден. Зеркала, ковры и хрусталь – непременная атрибутика подобных заведений. Да двуглавый орел, висящий над парадной лестницей. Путь к лестнице преграждала будка, где дремал охранник, но при моем появлении бдительный страж проснулся, сбросил с себя оцепенение и угрюмо уставился на меня.

– Доброе утро, – учтиво поздоровался я.

– Угу! – буркнул секьюрити.

– Мне нужно пройти в архив.

– Документы.

Я протянул ему паспорт. Он неловко взглянул на него и выронил. Несколько минут он искал красную книжицу на полу. Обнаружив ее, переписал мои данные в журнал посетителей и вернул документ.

– Второй этаж. Комната сто двадцать четыре.

Я кивнул вместо благодарности и взбежал по ступенькам широкой лестницы, где одновременно могли бы подняться человек пятнадцать, выстроившись в шеренгу. Комнату сто двадцать четыре я отыскал с трудом. Запутанные коридоры, изгибающиеся и разветвляющиеся, точно в лабиринте, – плод того, что здание строилось и перестраивалось в течение всего своего существования. Комнату я обнаружил после долгого плутания по переходам и закоулкам. Кого я только ни спрашивал, ни просил о помощи, но необычайно занятые чиновники отмахивались, слово я умолял их о какой‑то денежной сумме. В конце концов, когда я разозлился до состояния умопомрачения и схватил за грудки попавшегося под горячую руку молодого человека, торопящегося куда‑то с кипой бумаг, то получил всю информацию. Мальчишка сперва отбрыкивался, а затем все выложил как на духу, даже посмеялся над моими злоключениями, впрочем на этом не закончившимися.

Комната номер сто двадцать четыре отказалась открываться. Она оказалась попросту запертой. Я опустился в кресло, рассчитанное на ожидающих посетителей. Судя по потертости обивки сиденья, посетители часто страдали от равнодушия служащих архива. Я даже порадовался, что не захватил с собой пистолет, слишком уж велико искушение – открыть пальбу по чиновникам, когда они появятся.

Ждать пришлось долго. Мучительно долго. Мучительно, потому что из занятий у меня были только мысли. Неизбежные мысли. Я вернулся к образу Ангелины – печальному и нежно любимому. Погрузился в некое тягучее беспамятство, из которого меня вывел небрежный оклик:

– Что вам надо?

Я раскрыл глаза, зажмурился от слишком яркого света и обнаружил, что надо мной нависает одутловатое красное лицо мужчины с черными густыми усами и бритой головой.

– Я, собственно, к вам по делу, – сурово сказал я, поднимаясь.

– Отлично. Проходите.

Мужчина открыл дверь и пропустил меня вперед. Но зашел не один. В дверях его нагнал старик лет сорока пяти. Старик потому, что, несмотря на его относительно моложавый вид, вел он себя так, точно провел на этом свете лет восемьдесят как минимум.

Старик нахмурился, прошаркал в дальнюю часть кабинета, где уселся за компьютерный стол и оживил машину. Он, казалось, потерял к окружающему миру всякий интерес, но я заметил, что чиновник внимательно прислушивается ко всему, что происходит в комнате.

Хозяин кабинета обогнул рабочий стол и сел.

– Я слушаю вас.

– Вы знаете, у меня несколько деликатное дело… – начал я издалека, присаживаясь на жесткое посетительское кресло.

– Да, – рассеянно согласился чиновник.

– Я недавно купил дом на канале Беринга.

– Адрес, пожалуйста.

Я продиктовал ему адрес. Чиновник занес его в компьютер и терпеливо уставился на монитор. Машина – старая. Мыслит тяжко, как тягловая лошадь, зажившаяся на свете, но все еще продолжающая таскать грузы.

– Суть вашего обращения? – поинтересовался бюрократ.

– Я хотел бы ознакомиться с планом своего дома.

Компьютер выдал ответ на запрос. Чиновник нахмурился, но ничего не сказал. Он защелкал мышкой, открывая какие‑то документы, проплясал на клавишах текст и нажал «enter». Зашумел принтер, выдавливая из себя страницу, и через минуту чиновник протянул мне бланк.

– Распишитесь, – потребовал он. Я легко размашисто оставил росчерк и вернул бумагу.

– Через два часа ваш заказ будет выполнен. Вот вам квитанция на оплату. В любом отделении Госкредитбанка.

Я взял квитанцию и упрятал ее в карман.

– Скажите, а могу я посмотреть план какого‑нибудь другого дома?

– Вообще‑то это запрещено, но… – чиновник замялся, словно девушка на первом свидании, – возможно, при ряде условий.

– Какие условия? – спросил я.

– Ну, дом продается. Или требует представитель государственной организации. Или при наличии моей благосклонности, – последние слова он буквально прошептал.

– А не могли бы вы сказать, – я потянулся за бумажником и вытащил две хрустящие рублевые купюры, – кто‑нибудь интересовался моим домом?

– Вообще‑то через меня этот адрес не проходил, – расстроился чиновник, алчно облизнулся и обернулся к старику, проверяя, не слышит ли он наш разговор.

Но второй чиновник, казалось, был погружен в собственные мысли, листая что‑то в папке скоросшивателя. Я же видел, что он внимательно прислушивается к нашему разговору, стараясь не пропустить ни слова.

Я сделал вид, что убираю купюры. Чиновник расстроился вконец. Я вдруг засомневался в своем движении и купюры вернулись на прежнее место.

– Скажите, а можно ли узнать, интересовался ли кто‑нибудь официально моим домом? В ближайший месяц, к примеру.

– Нет ничего проще, – обрадовался чиновник. – У нас все фиксируется в журнале посещений. – Чиновник подскочил со своего кресла и бросился исполнять мою просьбу. Через минуту он вернулся, держа в руках толстый журнал, похожий на амбарную книгу. – Сейчас мы посмотрим. Сейчас мы все проверим, – бормотал чиновник, листая журнал.

Счастливое лицо его тускнело на глазах. С каждым переворотом страницы взгляд становился все печальнее и печальнее.

– Что‑то случилось?

– Да, – рассеянно произнес чиновник с видом человека, не понимающего, почему два плюс два равняется четыре, – тут нескольких страниц не хватает.

– Каких страниц? – насторожившись, поинтересовался я.

– Тех… которые… ну, где были указаны запросы как раз по вашему дому.

– Поразительно, – изумился я.

– Да. Страницы вырваны. Полностью. Сплошняком.

Чиновник был ужасно раздосадован. Он так мечтал заполучить деньги и уже видел их в своем кармане, что, когда ситуация обламывалась на самом пике, переносил это с трудом. Вид при этом имел весьма раздосадованный.

– Я попробую. Обычно журнал заказов дублируется в памяти компьютера. Я сейчас посмотрю.

Чиновник защелкал на клавишах и через минуту замер. Словно внезапно у него остановилось сердце. Руки зависли над клавиатурой. Он был явно ошарашен увиденным.

– Вы знаете. Я ничем не смогу вам помочь, – пробормотал он.

– Как хотите. – Я спрятал купюры в бумажник.

– Я прекрасно помню, что вносил информацию в память. Но она отсутствует.

Все встало на свои места. До меня здесь кто‑то побывал и подчистил память компьютера и журнала. Ловить больше нечего.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кто мог выкрасть страницы из журнала посещений и подчистить файлы?

Подозрительные мысли витали в моей голове, пока я сбегал по мраморным ступенькам, укутанным ковром. Я уже успел добраться до подножия лестницы, когда меня нагнали и резко хлопнули по плечу. Я обернулся и обнаружил, что второй чиновник – старик – стоит за моей спиной и пытается отдышаться, унять учащенное сердцебиение и показывает что‑то знаками. Я расшифровал смысл его послания. Он указывал на коридор, уводивший на первый этаж.

Я не стал возражать, задавать глупые вопросы. Отвернулся и с видом ужасно делового и оттого надутого бизнесмена пошел по указанному направлению. Я дважды свернул в лабиринте коридора, пока не достиг мужского туалета. Открыв лакированную дверь, я вошел внутрь. Зеркала повсюду, чистый розовый кафель, напоминающий о поросятах, кабинки для ин‑дивидуалов и множество сверкающих чистотой писсуаров с тоненькими струйками воды. Я остановился, обернулся к входящему старику. Чиновник запер входную дверь, обошел всю уборную, заглянул в каждый угол, после чего подошел ко мне и пристально посмотрел прямо в глаза – заискивающе и насмешливо одновременно.

– Вы спрашивали, понимаете ли, кто‑нибудь интересовался вашим домом, понимаете ли, или нет? – прокаркал он.

– И что? Есть информация, так делись, нет, так проваливай, – грубо сказал я.

– Информация‑то есть. Только обойдется она вам в десять рубликов, понимаете ли, и выложите их на столик. А я уж, душенька моя, все вам поведаю. Как знаю.

– А много ли ты знаешь? – усомнился я.

– Я знаю, – старик рассмеялся, – все. И кто файлики из компьютера вычистил. Это, между прочим, я был. И журнал посещений попортил. Тоже моя работа. Но ведь что интересно – не кто работу исполнил, а кто музыку заказал.

– И кто же?

– А вот это вам и обойдется в десять рубликов. – Старик рассмеялся.

Я потянулся за бумажником, но он оборвал мое движение:

– Нет. Нет. Только не здесь.

– Где тогда?

– Душенька моя, не будьте идиотом. Ждите меня в скверике, скажем так, через пару часиков. Будет перерыв. Я выйду и все вам расскажу. Там и рассчитаемся.

– Отлично. Как скажете.

Я спрятал бумажник, посмотрел на себя в зеркало, убрал складки на пиджаке, стряхнул пылинку с плеча и ушел, оставив старика одного.

Миновав пост охраны, я вышел наружу и глотнул свежего воздуха, показавшегося мне изумительным после застоявшейся пыли чиновничьих кабинетов.

В сквер к бюсту Ломоносова от градостроительного управления вел узкий горбатый мостик, под которым свободно проходили катера. Я поднялся по ступенькам на мостик и сбежал в сквер. Свободное местечко на скамейке нашлось с трудом. Все заполонили студенты. Видимо, закончились занятия и они выбрались группами попить пивка и пообщаться. С удовольствием я отметил, что «Туровское светлое» пользуется популярностью, судя по батарее пустых бутылок, выстроившихся возле скамейки.

В жизни всегда есть место пиву.

Я расположился на скамейке так, чтобы не выпускать из виду вход в управление, и задумался. Что делать в течение двух часов? Не сидеть же бездельно на скамейке, разглядывая беспечных студентов. Я порылся в кармане, извлек горстку монет, отсчитал шесть копеек и забросил их в монетоприемник газетного лотка со свежим выпуском «Петропольских ведомостей». Лотки стояли возле каждой скамейки. Развернув газету, я внимательно пробежался по колонкам, не выпуская из виду парадный вход в управление. «Император Петр IV в столице туманного Альбиона», «Визит Папы Римского в Москву», «Куда исчезли миллионы?», «Позовет ли Москва?» Последней статьей я заинтересовался и пробежал ее глазами через строчку. Ничего нового и принципиально интересного материал не содержал. Повторение старого слуха о возможном переводе губернатора Пятиримова в Москву. Разве можно было кого‑то удивить подобным? Если только пролежавшего последний год в коме и только что очнувшегося индивидуума. Под губернатора активно копали и намеревались его похоронить. Но кому это выгодно? Правда, занимать себя подобными размышлениями я не намеревался. Головоломка не для меня. Отчего‑то мне казалось, что все происходящее в городе ныне так или иначе связано с политикой. Даже исчезновение Романа Романова.

Поднялся ветер и стал трепать газету, не давая перелистнуть страницу. С трудом справившись, я погрузился в обзор книжных новинок. Ничего интересного не обнаружив, я углубился в интервью с Борисом Натановичем Стругацким. Интервью было взято по случаю семидесятилетия писателя и выхода его новой книги «Бессильные мира сего». Книгу я не читал, даже в магазине не видел. Только когда я в последний раз захаживал в книжный магазин? В конце позапрошлого месяца? Я достал электронный ежедневник и отметил – «купить книгу БНСтруг.». Спрятав ежедневник, я нервно посмотрел на часы. Практически пять часов вечера. Не хватало каких‑то пятнадцати минут. Прошел уже час.

Я дочитал газету и отправил ее в урну. Мне надоело ждать. Я достал сигаррелу и закурил. Едкий дым проникал в легкие и расслаблял. Я чуть было не выпустил из виду появление долгожданного старика.

Он показался из дверей управления. Не знаю уж, как он открывал дверь. С виду‑то хлипок до невозможности. Но ведь получилось.

Старик осмотрелся по сторонам, поежился. Ветер колючий и пронзительно‑холодный, солнце скрылось за черной тучей, кажется, близилась гроза; Я на секунду отвлекся, посмотрел на небо и пропустил тот момент, когда чиновник поднялся по ступенькам моста на горб.

Все произошло внезапно. В канале показался катер, вывернувший откуда‑то с Апраксиного двора. Катер шел на большой скорости. Несся как сумасшедший. Немного вихлял в волнах, точно за рулем сидел пьяный в дым водитель. На борту я разглядел человека в плотном черном плаще, под которым угадывался какой‑то громоздкий предмет. Старик замер на вершине моста, обернулся на рев мотора катера и окаменел. Я не мог видеть его глаз, но почувствовал ужас, забравшийся в душу чиновника. И было отчего взяться ужасу.

Человек на борту несущегося катера откинул полу плаща и показал дуло автомата. Короткий немецкий «шмайссер» времен Второй мировой войны. Человек с катера вскинул автомат и застрочил от живота. Пули забились об мост, взбираясь выше и выше. Пули подкрадывались к старику. Пока что у него еще оставалась возможность спастись. Волны качали катер, и оттого стрельба киллера была беспорядочной и малоэффективной. Если бы чиновник пошевелился и попытался покинуть мост, он мог бы остаться жить. Но стариком овладел цепенящий ужас. Он застыл как верстовой столб. Живая мишень.

Пули добрались до него, пропороли грудь. Старик неловко упал и скатился с горба моста. Катер киллеров скрылся под мостом.

Я бросился к старику, понимая, что не успеть. Ниточку опять срезали раньше, чем мне удалось ее распутать.

Выскочивший из‑под моста катер помчался прочь, а киллер обратил внимание на меня. Очередь из автомата подстригла кустарник. Я нырнул к земле, и пули защелкали вокруг меня. Но катер уносился прочь, и стрельба прекратилась.

Я вскочил на ноги и бросился к старику. Он еще цеплялся за остатки жизни. Грудь обратилась в кровавое месиво. Судя по учащенному дыханию, легкие у него были порваны. Я опустился рядом со стариком на колени, приподнял его голову. Чиновник посмотрел на меня мутным взглядом и выбросил сгусток крови изо рта. Взгляд его обрел осмысленность. Он узнал меня. Старик ухватил меня костлявой рукой за плечо, напрягся и забухтел, пытаясь что‑то сказать. Но вместо слов доносилось бульканье. И изо рта пошла густая черная кровь, а в глазах умирающего появилась досада и разочарование. Он вновь попытался сказать, и вновь неудачно. Предпринял третью попытку с тем же результатом. Жизнь уже уходила из него. И с последним вздохом ему удалось невнятно прохрипеть перемежеванное с бульканьем крови слово:

– Мертвый.

После этого он обмяк. Умер.

Я опустил чиновника на землю, ^поднялся. Неспешным шагом я пересек мост и направился к месту, где оставил свой катер. Бежать нельзя – это вызовет подозрение. Но и оставаться непрофессионально, да попросту глупо. Скоро понаедет полиция, и хотя приклепать к моей персоне новое дело им не удастся, но Крабова это только разозлит, да и целый день, а возможно, и ночь мне придется провести в отделении. А такое времяпрепровождение мне было не по душе.

Весь путь до катера я размышлял. Что хотел мне сказать умирающий? «Мертвый» – просто констатация факта или что‑то еще. Если что‑то постороннее, то какое отношение имеет ко мне. Я думал. Я обсасывал проблему со всех сторон. Грыз ее, но никак не мог докопаться до ядра истины.

Озарение пришло внезапно. Я даже приостановился и только тут обнаружил, что давно миновал свой катер и углубился во чрево рынка.

Мертвый. Это не констатация факта. И даже не философская сентенция. Мертвый – это фамилия. Странная и страшная, но фамилия. И я знал человека, которому она принадлежала.

Ульян Мертвый – главарь кладбищенской группировки, контролирующей Адмиралтейскую сторону. Поговаривали, что настоящая фамилия у него была Пуповкин, но с такой фамилией в криминальном бизнесе делать нечего. Вот Ульян и исправил ошибку происхождения.

Ульян Мертвый. Что сказал покойник? Разгадать удалось, теперь бы понять, что все это значит. Зачем Ульяну Мертвому потребовалось проникать в мой дом? Он имеет какое‑то отношение к смерти Романа Романова. Но какое? Зачем ему вообще потребовался Романов? Может, они были знакомы? А вот это‑то и стоило выяснить.

Я вернулся к катеру. Снял его с сигнализации и вышел в спокойную воду.

Единственное место, где я мог узнать о связях Романова и выяснить, были ли связаны известный бизнесмен и крутой бандит, находилось на Литейном канале. Откладывать вопрос на потом мне несвойственно. И я тут же вгрызся в проблему, беря направление на Литейный.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

У Москвы – Лубянка. У Санкт‑Петрополиса – Литейный канал. Для каждого свое место, которое обрастает зловещими легендами и мифами. Здесь в изумительный городской пейзаж вторгся несуразный высокий дом, в простонародье прозванный Большим. Даже поговорка ходила: «Большой дом» – самый высокий дом в Санкт‑Петрополисе: из его окон Сибирь видна». Люди не любили это здание за мрачное прошлое. Оно напоминало горожанам о тех временах, когда Алексей II поднял в стране массовую волну репрессий. Мальчишка, волей случая взошедший на престол, до конца дней своих не забывал о том, как народ сверг его отца и заставил отречься от короны. Он не мог простить подданным предательства. Алексей всегда помнил, почему умер отец. Да – цирроз печени, вызванный алкоголизмом. Отец пил как буйвол. Весь пошел в Александра III, да вот здоровье было хлипковатым. Но почему запил отец, Алексей II знал точно – предательство народа. Боязнь предательства развилась у паренька в маниакальную подозрительность. Он видел в каждом заговорщика и убийцу и немедленно расправлялся с вызвавшим подозрения без суда и следствия. Мальчишка вобрал в свои руки все полномочия власти и никому не уступал ни капли ее. Мало того, уничтожал каждого, кто мог составить ему конкуренцию. Параллельно с этими гонениями на верхушку власти шло поголовное истребление народа. Сколько человек прошло через Большой дом и больше никогда не вернулось в родной город! Работать я должен был именно в Большом доме, сменившем стиль работы и даже название на ФСБ – Фельдслужба Безопасности. Я покинул службу в звании штабс‑капитана и переключился на частную практику, но связи остались. Еще многие из моих друзей продолжали работать в органах. Этими связями я и собирался воспользоваться. Неофициально.

Я припарковался в двух кварталах от Большого дома, оплатил стоянку и покрыл оставшееся расстояние пешком, напустив на себя беспечный прогулочный вид.

Я бросил взгляд на небо. Тучи заполоняли небесный свод. Свинцовые, пухлые от влаги, они тянулись друг к другу, как новорожденные дети к матери.

«Быть грозе», – подумал я с радостью и вступил в вотчину госбезопасности.

Сколько же прошло лет, как я покинул сие заведение. А ведь осталась легкая светлая грусть о временах, проведенных на государственной работе. Грусть? Странно! О чем грустить? О проблемах и бессонных ночах? Да тут радоваться надо. Когда я ушел из Службы, у меня впервые появился по‑настоящему здоровый и крепкий сон. Но ведь осталось томление в душе. И каждый раз, когда я вступаю под родные своды, сердечко начинает яростно колотиться.

На контрольно‑пропускном пункте я был остановлен. Подозрительный юнец восемнадцати лет в штатском поинтересовался:

– К кому?

– Аграник Маркарян. Четвертый отдел, – ответил я.

Четвертый отдел занимался предотвращением террористических актов и подрывной деятельности. Маркарян получил недавно звание полковника и теперь возглавил отдел. Поговаривали, что его уже в Москву приглашали на руководящую работу, да отказался он. Решил остаться на прежнем месте.

– Документы! – потребовал юнец.

Я протянул ему паспорт. Он аккуратно зафиксировал мои данные в журнале посещений и вернул документ.

– Полковник Маркарян вас вызывал?

– Нет, – твердо ответил я.

– Подождите.

Юнец потянулся за телефонной трубкой. Набрал внутренний номер. Минуту ждал ответа.

– Аграник Арменович, к вам тут пришли… Некто… Даг Туровский… Да… сейчас пропущу.

Парнишка положил трубку и нажал кнопку на пульте. Пропускные ворота открылись, зажегся зеленый свет.

Я прошел в ворота, миновал детектор металла и повернул направо к лифту.

Четвертый отдел располагался на восьмом этаже. Кабинет же Аграника Маркаряна на девятом. За две минуты я вознесся на девятый этаж.

Дверь кабинета с табличкой с именем моего друга была приоткрыта. А из‑за двери доносился негромкий, но ужасно раздраженный голос Аграника Маркаряна.

– Что значит, вопрос не по должности?! Как вы можете так выражаться, дорогой мой?! Я остановился. Образовалась пауза.

– Это ваши трудности, дорогуша!! Вы сами напросились!!! Так что будьте добры соответствовать тому образу, что вырисовывался до сих пор. Все! Как только дело сдвинется с мертвой точки, немедленно мне сообщите!

Трубка упала на рычаги.

– Да заходи ты. Чего топчешься. – Голос звучал спокойно и чуть насмешливо.

Я улыбнулся и вошел в кабинет.

Тут практически ничего не изменилось с тех пор, как мне довелось занимать эту должность. Широкий лохматый ковер, как шкура ньюфаундленда. Длинный Т‑образный стол, во главе которого восседал мой старинный друг Аграник. Он также не изме‑нилбя. Всклокоченная шапка волос, жесткая щетка усов, искристые некогда глаза теперь выглядели тусклыми угольками. На носу висели очки в золотой оправе. Изменился все‑таки Маркарян. Растерял былую восторженность и извечный оптимизм. Я увидел это в первую же секунду, но промолчал и с удовольствием обнял неуклюжего друга. Когда он вылезал с рабочего места, уронил папку с бумагами. Листочки разлетелись по полу, но он не обратил на них внимания.

– Как ты? Чего совсем забросил старых друзей? – ворчал Аграник, похлопывая меня по плечу. – Садись. Может, кофеечку?

– Да нет. Грань, спасибо, я на минутку, – отказался я.

Маркарян усадил меня в кресло. Вернулся за стол, широко улыбнулся, обнажая золотые зубы, и снова заворчал, как старый трактор с разболтанным двигателем:

– Ты как всегда. Лет сто тебя не видел. А ты на минутку.

– Аграник, тут ситуация завертелась. Важная ситуация. И мне нужна твоя помощь.

Я колебался. Посвятить Аграника в дело или обозначить лишь контуры.

– Может, слышал о смерти некого Романа Романова? – решился я.

– Было дело, – уклончиво ответил Маркарян. Ему по должности полагалось все знать.

– Тогда ты знаком с версией полиции?

– Самоубийство.

– Только уж очень странное самоубийство, да и держиморды наши попытались быстро тему закрыть. Удушили Романова, а затем уже утопили. Даже специалисты в погонах это подтвердили. А заключение поставили, что он пытался до утопления повеситься.

– Абсурд, – фыркнул Маркарян как‑то настороженно.

– И я о том же. Складывается впечатление, что полиция не хочет давать ход этому делу. Но я уже в упряжке и отступать не намерен. У меня есть клиент.

– Кто, если не секрет? – поинтересовался Аграник.

– Балаганов. Компаньон покойного.

– Так. А что ты хочешь от меня? – Вопрос был задан с долей ехидства, так относится хищник к другому хищнику, намеревающемуся поделить чужую добычу.

– Есть одно осложнение. Уже на руках помимо Романова пять тел, непосредственно относящихся к этому делу. Шесть, – поправил я сам себя, вспомнив об убитом чиновнике.

– Так.

– Среди убитых моя невеста, – признался я. Аграник посмотрел на меня с ужасом и сожалением.

Я стряхнул с себя его взгляд.

– Слушай… ты сам все понимаешь… я чем смогу, тем обязательно. – Маркарян не знал, что говорить в этом случае.

– Одно убийство произошло в моем доме. Убийцы проникли через потайной ход, известный только тем, кто ознакомился с планом дома. План дома в архиве брали только по госнадобности, но кто – установить не удалось. Страницы в журнале посещения вырваны. Один из чиновников мне признался, что это сделал он по приказу. Затребовал деньги за информацию, назначил встречу. Но его убили по дороге. Последнее, что он успел сказать, это слово «мертвый»!

– Мертвый? – Аграник хмыкнул. – Предсмертный юмор?

– Или фамилия, – подсказал я.

– Ульяна, что ли?

– Точно.

– Госнадобность и Ульян? Это что‑то новое. Так что ты хочешь от меня?

– Установить, какое отношение Романов имел к Мертвому…

– Если имел, – поправил меня Маркарян.

– Если имел, – согласился я. – И еще, не мог бы ты собрать досье на Романова. Все его контакты. Короче, всю шушеру, которую родные не раскроют, да могут и не знать, а органы всегда бдят.

Маркарян пробарабанил по столу костяшками пальцев.

– Что ж, я сделаю все, что смогу, но с тебя стол и дружеская компания по окончании, – выдвинул он условие.

– Договорились.

Я протянул ему руку через стол. Пожатие крепкой руки полковника было по‑мужски сухим.

– Я пойду. Ты когда управишься с моим вопросом?

– Сегодня. Зашлю в Сеть. Оставь адрес.

Я протянул ему свою визитку. Там среди телефонов был указан адрес электронной почты.

Маркарян кинул быстрый взгляд, кивнул и потерял ко мне интерес, сползая под стол. Он принялся собирать разбросанные документы.

Я взглянул на часы: шесть тридцать вечера. Пора домой. Скоро приедет Прокуроров. Надо встретить. Я кинул прощальный взгляд на Маркаряна и ушел.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Я практически перестал слышать шум собственного двигателя. Громыхало так, точно небо пытаются расколоть, как грецкий орех, а мы – жители маленькой планетки – сидим внутри и наслаждаемся по полной программе.

Загнав катер в домашний бокс, я запустил сигнализацию и выбрался на воздух. За то время, которое потребовалось мне, чтобы добраться до крыльца, я вымок настолько, словно принимал душ прямо в костюме. За минуту, что я простоял в прихожей, с меня натекла гигантская лужа, в которой тараканы, клопы и всякая другая нечисть, если бы она имелась, могли бы совершить акт добровольного утопления. Лужа послужила поводом для ехидного замечания Гонзы Кубинца, выглянувшего на шум открывающейся двери в коридор:

– Кто убирать‑то будет?

– Я же говорил, пора уборщицу нанять. А ты: сам уберусь, сам уберусь.

– Ах, ты хмурый весь день, – разразился он сентенцией. – Ужин уже доставили. Так что только осталось сесть и приступить.

– А Степа? – спросил я.

– Обещался через полчаса. Тебе, кстати, звонили.

– Кто?

Я направился к лифту. Сегодня я ни разу не спускался в Хмельную. Конечно, чересчур срочных дел не было, но ведь и пускать производство на самотек не стоило.

– Некто Гоша Кочевей.

Услышанное заставило меня остановиться. Я прямо‑таки застыл как вкопанный. Сизиф втолкнул камень на гору, да только камень покатился вниз. Сизиф несется впереди камня. Как бы не настиг да не задавил.

Услышанное было совершенно невероятным. Такого не могло произойти. Однако же – вот оно, извольте кушать. Мало того, что Ульян Мертвый заинтересовался моей личностью, проник в дом, так еще и Гоша Кочевей снизошел до моей скромной неприметной персоны. Помнится, когда я только запустил свое дело и прокручивал первую тему, у меня состоялся нелицеприятный разговор с Кочевеем. Он прямым текстом посоветовал мне позабыть о детективном бизнесе. Я его не послушался. Признаться, я вообще непослушный человек. У меня в школе проблемы только с поведением были. Сплошные замечания в дневнике. Через двадцать лет открыл сей документ, ужаснулся и сжег, чтобы, не дай бог, будущим (или, точнее сказать, возможным) детям на глаза не попался. Попадется – о каком тогда воспитании говорить можно. Вечно тыкать будут – все в тебя!

Гоша Кочевей был страшным человеком, несмотря на то, что ему уже исполнилось шестьдесят лет. Но ведь, как утверждал Цицерон, старость не за горами, копите уважение у окружающих. Кочевей этим и занимался всю свою жизнь. В городе он был единственным настоящим вором в законе. Поговаривали, так чуть ли не на всю Россию один остался. Отмирала стройная воровская иерархия. Отжила свое.

Погоняло у него было – Качели. Еще по малолетке его получил, так на всю жизнь прилипло.

Ныне Гоша Качели возглавлял кочевейскую группировку, безраздельно владевшую самым дорогам районом города – Московским. Там Гоша чувствовал себя королем. Местная полиция нос не казала и в дела его не встревала. Обложил торговцев данью. Пусть платят от греха подальше. Убийство произошло в казино «Слава», что Кочевею принадлежало. Так сами разберутся да по закону своему приговор отсудят.

Что же понадобилось от скромного частного детектива этой акуле? Уж явно не автограф.

– Как с ним связаться? – поинтересовался я.

– Он телефончик оставил.

Я кивнул и вошел в лифт.

То, что я обнаружил в Хмельной, следовало ожидать. Пустил заводик на самотек, так расхлебывай. Но что все приобретет столь чудовищные очертания, я предположить не мог.

Пиво скисло.

Удар ниже пояса.

Техническое поражение нокаутом.

Я опустился в кресло, вытянул усталые ноги и задумался.

В Хмельной витал кислый запах испорченного пива. Вкус пуда соли можно улучшить, запивая его бочкой пива, но вот пива‑то как раз и не было.

Интересная получалась ситуация. Гоша Кочевей и Ульян Мертвый, помнится, друг друга недолюбливали. Значит, Кочевей не мог находиться на стороне Мертвого. Качели верен своим убеждениям, как марксистский ортодокс «Капиталу».

Я вытащил сотовый и набрал номер Кубинца.

– Чего тебе, Туровский?

– Зачем же так официально, – обиделся я. – Озвучь‑ка номерок, что оставил Кочевей.

Кубинец продиктовал, и я отключился. Кочевею я позвонил с городского телефона.

Долгое время другой конец провода молчал, как честный и нелицеприятный воин, угодивший в плен. Затем трубку подняли, но минуту раздавалось только загнанное дыхание. Я молчал. Мне отвечали тем же. Продолжать в том же духе показалось глупым. Я откашлялся и представился.

– А… это ты… – Мне ответил хриплый надсадный голос.

Человеку, с которым я разговаривал, говорить было трудно. Я вспомнил, что Кочевей не имел собственного горла. Ему вставили железную трубку, оттого и голос такой чудовищный получался.

– Ты поговорить хотел? – спросил я.

– Не груби, мальчик. Я грубость не люблю. Хотел, сынок. Очень хотел. Дело есть серьезное. Только вот суть проблемы я назвать не могу. Встретиться бы надо. Может, подъедешь ко мне немощному в мою скромную обитель?

– Качели, свихнулся, – хмыкнул я. – А завтра все Легавые будут у моего дома нести вахту. Известный детектив и старый бандит? Любовь или дружба? Заголовки на первых полосах газет.

– Ты прав, сынок. Тогда, может, на нейтральной территории?

– Это где? – насторожился я.

– «Райские кущи», ресторанчик такой. На Имперском канале?

Мне это заведение говорило об очень многом. Оно было знакомо каждому, кто имел хоть какое‑либо отношение к криминалу. «Райскими кущами» владел Кочевей. Это единственное заведение, которое он держал за пределами своих владений. На Васильевском острове. А Иван Улыба – глава лыбьевской группировки, которая «Ваську» на откуп взяла, – молчал, как язык проглотивший. Невыгодно было возражать. Такой человек, как Кочевей, быстро все возражения закроет.

– Не думаю. Слишком приметно. Уж лучше сразу в полицейском участке, в кабинете инспектора Крабова, – отказался я.

– А что, хорошая мысль. Молодец, сынок, – одобрил Гоша Качели.

Я похолодел. У Кочевея, похоже, напрочь отсутствовало чувство юмора. Но следующая фраза избавила меня от всех опасений:

– Но давай серьезно. Предлагай объект.

– «Эсхил‑ХР», – вкинул я мысль.

– Твой ресторанчик пойдет. Завтра в двенадцать дня. Не опаздывай, сынок, не люблю.

Помнится, слушок был, что опоздавших он скармливал заживо свиньям. Для такой экзекуции он хрюшек неделями не кормил. Или это сцена из какого‑то триллера?

Я повесил трубку. И минуту просидел без движения. Обдумывая предложение со всех сторон. Но как ни крути, все казалось, что за изящной оберткой скрывается какая‑то дрянь.

Делать нечего – условились, так исполняй.

А пока стоило уничтожить следы испорченного продукта. Двадцать литров прокисшего пива. Возникла мысль подарить бочки с кисляком Ване Ирисову, не пропадать же продукту, но тут же вспомнилось, что Ирисова больше нет. Взгрустнулось.

Двадцать минут ушло на то, чтобы ликвидировать следы собственной ошибки и халатности. Испорченное пиво я слил в раструб канализации. Тщательно вымыл бочки специальным немецким составом для пивоваров. Вымыл полы в Хмельной. И вознаградил себя за труды кружкой ароматного темного напитка.

Жизнь как она есть можно принимать, только запивая ее пивом.

Когда я поднялся на первый этаж, меня встретила Химера. Она промелькнула мимо. Прижалась к дверному глазку и с минуту не отлипала.

– У вас любовь? – поинтересовался я.

Но шуточка осталась без внимания.

Химера заскрежетала замками и распахнула дверь. На пороге оказался Степан Прокуроров. Выглядел он так, точно только что искупался в Ниагарском водопаде.

– Все так серьезно? – поинтересовался я, наблюдая, как на полу прихожей расползается грязная лужа, размером поболее, чем моя.

Похоже, впрямь стоит подумать об уборщице. Хватит экономить на таком факте, как уборка дома и прилегающих территорий. К черту график дежурств и вечное желание увильнуть от своих обязанностей.

– Это же с ума сойти можно. Неделю такая погода продержалась. И тут тебе ливанул. – Степа был недоволен мокрой одеждой.

– Поднимись в мою комнату. Вторая от лестницы. Переоденься. Что в шкафу найдешь, все твое. А я тебя подожду в столовой.

Только тут я заметил, что Химера исчезла, как будто ее и не было. Поразительная способность – появляться и исчезать, когда заблагорассудится. Я даже не ведал, питаются ли они в моем доме или на голодном пайке. Фантастика!

Прокуроров благодарно кивнул и взбежал по лестнице. Судя по скрипу дверного косяка, двери он все‑таки перепутал и попал в кладовку, где мы содержали старое шмотье, использовавшееся неоднократно для конспирации при тайных миссиях.

«Вот похохочем», – подумалось мне.

Я вошел в гостиную, где сервировал стол Кубинец.

Воображение меня не подвело. Когда в гостиной появился Прокуроров, это вызвало у меня буйный приступ хохота. Гонза же выронил тарелки от ужаса. Целую груду – штук десять вместе.

Прокуроров надел брюки размера на четыре больше, чем следовало. Вдобавок, чтобы они не свалились, ему приходилось придерживать их рукой. Грязная дырявая гимнастерка, годная разве что на помойную тряпку. Осталась от деда, затем неоднократно использовалась по уборочному назначению. Сквозь дыры проглядывали наколки Степана – изящный дракон, усыпанный розами. И холеная квадратная физиономия работника кресла, торчащая из воротника. Выглядело это по большому счету комично, если не сказать сильнее – неподражаемо.

– Чего ржешь, как мерин? Как сказал, так и оделся, – обиженно пробормотал Прокуроров, подтягивая штаны. При ходьбе он наступал на штанины и спотыкался.

– Ты не в ту дверь вошел, – пояснил я, даваясь хохотом.

– Пошли покажу, – вызвался Гонза.

Исправление ошибки Степана заняло минут пять, после чего мы, благословясь, сели за стол. Наконец‑то. Часы в прихожей пробили девять вечера. И внезапно за столом из пустоты с собственными тарелками нарисовались Химера и Сфинкс, сосредоточенные и голодные.

Гарнизон в сборе.

К трапезе приступить!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Утро началось визитами.

Я был разбужен настойчивой сиреной дверного звонка. Продрал глаза, которые отчего‑то совсем не хотели раскрываться, и сел на постели. Тело, казалось, наполняло горячее желе, не позволявшее шевелиться, сковывая движения. Я неспешно оделся, превозмогая утреннюю лень, и покинул комнату, любопытствуя, кто бы мог завалиться к нам в восемь утра. Вскоре любопытство оказалось удовлетворено. Я еще с лестницы увидел, что на пороге возвышался Иероним Балаганов. Он выглядел суровым градоначальником, поймавшим чиновника из своего департамента с взяткой за руку. Гонза принимал мокрый плащ. Со вчерашнего дня стеной шел дождь, поэтому грань между утром и ночью почти стерлась.

– Чем обязаны? – поинтересовался я, спускаясь с лестницы.

– У меня к вам дело, господин Туровский. И я бы немедленно хотел обсудить предмет моего визита, – учтиво начал разговор господин Чистоплюй.

– Не стану говорить, что рад вас видеть. В этот час я не принимаю никого. Обычно в это время я сплю, но для вас, так и быть, сделаю исключение. Прошу пройти в кабинет.

Я пропустил Иеронима Балаганова вперед. Сам последовал за ним. Шествие замыкал Гонза Кубинец. Заняв место за своим рабочим столом, я достал из коробки сигару, откусил щипчиками кончик, сбросил его в мусорную корзину, вложил сигару в рот и закурил.

– Так чем обязаны? – второй раз спросил я.

Чувствовалось, что Иерониму Балаганову отчего‑то было неуютно. Он явно нервничал, ломал себе пальцы, как старлетка, которой впервые за пять лет дали роль во второсортном спектакле.

– Господин Туровский, я пришел сюда, чтобы сообщить о том, что я отказываюсь от ваших услуг, – неловко проговорил господин Чистоплюй.

Чувствовалось, что эти слова он произносил против своей воли. Он явно противился такому решению, но отчего‑то принял его.

Признаться, к такому повороту событий я оказался не готов. Так и застыл с сигарой в зубах. Дым валил, как из бани, где топят по‑черному. А я сидел, таращась на Балаганова, и раздумывал о его психической полноценности.

– Позвольте поинтересоваться… – вступил в разговор Гонза, – отчего вы вдруг так резко поменяли курс?

– Я согласен с мнением полиции. Оно полностью устраивает меня, – резко, с нажимом, точно пытаясь убедить сам себя, ответил господин Чистоплюй.

– Вы имеете в виду версию с самоубийством? – сдерживая смех, спросил я.

– Точно так. Истинно так, – неуверенно, но со злобой изрек Балаганов.

– Тогда позвольте усомниться в вашей психической полноценности, – озвучил мою мысль Кубинец.

Иероним Балаганов побагровел. Его губы поджались и мелко‑мелко задрожали.

– Почему я должен выслушивать от вас оскорбления? – обиделся он.

– Это не оскорбления, – возразил Гонза. – Это лишь версия происходящего.

– А все‑таки, почему вы поменяли решение? – осведомился я. – Только не убеждайте меня, что тут все дело в вашей непоколебимой вере в непогрешимость полиции. Эту чушь оставьте для журналистов.

– Господин Туровский, вы заходите слишком далеко. Я не намерен отвечать на ваши инсинуации.

Иероним Балаганов с видом оскорбленной невинности поднялся из кресла. Он достал портмоне, раскрыл его и вытащил выписанный чек. Чек вспорхнул над столом и опустился перед моим носом.

– Я нанимал вас за десять тысяч. Пять задатка были выписаны. Это остаток. Думаю, мы с вами в расчете.

Господин Чистоплюй развернулся и вышел. Через минуту громко хлопнула входная дверь.

– Да, – протянул я, давя сигару о дно хрустальной пепельницы. – Что ты об этом думаешь?

– Напугали его, – ответил Кубинец.

– Это как нажать нужно было, чтобы такого медведя напугать до дрожи в коленках?! – изумился я.

– И ведь нажали. Да не просто нажали, а с хрустом. Видел, как человека сломали. Говорит, а самому аж противно за себя.

– Точно, – согласился я.

Чем могли угрожать человеку с таким положением и состоянием, как Иероним Балаганов? И к тому же откуда узнали, что он нанял детективов? Откуда просочилась такая информация? Я задумался. Кому мог открыть имя клиента? Перебрал тысяча сто комбинаций, но по всем позициям выходила только кандидатура Аграника Маркаряна. Ему я вчера выдал имя клиента, но Аграник? Это немыслимо! Так, допустим, всплыла информация о том, что господин Чистоплюй приходил к нам, но чем могли ему пригрозить. Развал компании? Но, судя по биржевым котировкам, «Седуктиве Бед» выплывет. Гибель Романова лишь тряхнула палубу корабля, но не затопила лайнер. Тогда угроза близким Балаганова? И он предпочел отступить. Мертвых не вернуть, так не стоит пополнять список кладбищенских могил. Ответа я не видел, и найти мне его не удавалось. Отвлек звонок у входной двери.

– К нам новый посетитель, – прокомментировал звонок Кубинец. – Пойду открою.

– Чистоплюй передумал. Вот и вернулся, – предположил я.

Но ошибся.

В кабинет ворвался как смерч инспектор Крабов. Выглядел он разъяренным и явно пришел разговаривать не о любви.

– Хочу вас предупредить, Туровский, что на свободе вам осталось недолго балагурить. Вы спокойно дышите, Даг? Ничего не мешает? – ехидно поинтересовался он.

– Нет. Отлично дышу, инспектор, – возразил я, наслаждаясь его багровеющей физиономией.

– А ведь петелька на вашей шее затягивается, Туровский. Скоро, очень скоро к таежному хозяину отправитесь лес валить.

– Зачем угрозы, инспектор, вы прекрасно знаете, что я ни в чем не виноват. Даже чувствуете, что я смогу это доказать и найти убийцу. Оттого‑то и мечетесь, понимая мое превосходство, – развел я нахальную философию, но был грубо прерван неожиданным вопросом:

– Зачем вы встречались с Аграником Маркаряном?

Вот так выстрел. Такого я не ожидал. Можно сказать, залп в упор. Череп разнесло напрочь.

Я замер с открытым ртом, соображая, откуда инспектор знает о моем посещении Грани и зачем ему нужна эта информация?

– По личному вопросу. Мы когда‑то работали вместе.

– Конкретно, – потребовал Крабов.

– По какому праву вы что‑то требуете от меня? – возмутился я.

– Аграник Маркарян сегодня утром был найден мертвым в своем кабинете, – сообщил инспектор.

Вот такой поворот событий. Ну и расклад. От неожиданности даже дыхание перехватило. Неудивительно, что Иероним Балаганов решил отказаться от дела.

– Поразительно, Туровский. Стоит вам появиться и пообщаться с человеком, как его находят мертвым. Как вы можете это объяснить?

– А это не я должен объяснять, инспектор, – возразил я. – Это вы должны объяснять. В конце концов именно за это вам платят деньги налогоплательщики.

Инспектор Крабов позеленел и пошел багровыми пятнами.

– Я арестую вас, Туровский! Обязательно арестую! Прямо сейчас!

– И что вы мне инкриминируете в конкретном случае?

– Подозрение на убийство Аграника Маркаряна! – выпалил Крабов.

– У вас есть ордер на мой арест? – спокойно поинтересовался я.

– Будет, – прорычал инспектор.

– Когда будет, тогда и обращайтесь, – учтиво посоветовал я. – Обязательно рассмотрю ваше предложение. А пока, будьте любезны, покиньте мой дом.

Инспектор Крабов просто выпрыгнул из кресла. Замер на минуту, раздувая щеки, и вышел, чеканя шаг.

Кубинец отправился за ним, проверить закрытую за инспектором дверь. Я остался сидеть, пораженный новостью. В древности гонца, принесшего дурную новость, казнили. Стоило наточить топор к следующему приходу инспектора.

– Ты вчера к Агранику ездил? – поинтересовался Кубинец, возвращаясь.

– Точно так, – подтвердил я. – Решил воспользоваться его информацией, но, похоже, канал мне обрубили.

– Заметь, тебе обрубают каждую ниточку, которая может привести в итоге к убийце, – заявил Кубинец.

– Я давно это заметил, Гонза. Давно. Только не знаю, что делать с этим знанием, – рассеянно ответил я. – Каждый, кто оказывается возле меня, погибает. Пока что живы только ты да инспектор.

– И на том спасибо, – поблагодарил Кубинец. – У нас мощный противник.

– Мощный и безжалостный, – согласился я.

– Что ты намерен делать? – спросил Кубинец.

– Гонза, если ты хочешь отступить, я не намерен тебя винить. Каждый выбирает за себя. В конце концов это мое дело. Моя проблема. Эти люди убили Ангелину. Теперь убрали Маркаряна. Я просто не могу отступать. Задета моя честь.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я тебя брошу? Я ухмыльнулся.

– Мы вместе в этом деле, дружище, – обрадовал меня Кубинец.

Я включил компьютер, дождался, пока он загрузится, и вышел в Сеть. Меня не интересовало ничего конкретного. Скачать почту, прочитать новости, что накопились за утро, посмотреть новинки музыкального мира, но то, что я обнаружил, повергло меня сначала в шок, а затем в дикую радость.

В почтовом ящике для меня лежало письмо с прикрепленным документом. Письмо было отправлено в восемь вечера накануне, и отправителем был Аграник Маркарян.

Я скачал почту, отключился от Сети и раскрыл прикрепленный файл. Да аж присвистнул от изумления и восторга. Досье на Романа Романова и Ульяна Мертвого. Вот так удача. Аграник успел сделать то, о чем я просил. Умер он позже. Это была воистину грандиозная удача.

Но посмотреть документ я не успел. Отправил его на принтер, стал ждать распечатку, но меня отвлек Кубинец, ворвавшийся в кабинет, как спецназовец в квартиру особо опасного преступника.

– Катастрофа, Даг!! Полная катастрофа!!!

– Успокойся. Что случилось? – спокойно спросил я.

И тут же проглотил свое спокойствие.

– Подвал залило водой!

– Что? – поперхнулся я, позабыв о долгожданном досье.

– Наш подвал затопило!!!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Худшего и вообразить себе было нельзя. Плод работы двух месяцев оказался полностью уничтожен. Вода добралась до второй ступеньки, и кроме как в резиновых сапогах по подвалу пройти было невозможно. Сказывался проливной дождь. Коммунальная сеть не выдержала, и вода постепенно затопляла подвал.

Я смачно выругался и бросился наверх. Только бы Гонза не додумался запустить лифт. Он додумался. В кабину хлынула вода. И Кубинцу пришлось поспешно эвакуироваться на первый этаж. Из поднимающейся кабины меня обильно окатило водой и сбило бумаги, лежащие на рабочем столе. Листы и книги сбросило со стола, и они лодочками заскользили по подвальному озеру.

Положение становилось катастрофическим. Еще оставалась возможность спасти хотя бы урожай. Но только если поторопиться.

Недолго размышляя, я крикнул Кубинцу:

– Вызывай специалистов!!!

И ринулся в воду, которая добралась до колена и отвратительно хлюпала в носках. Раздвигая водное пространство, я двинулся в глубь Хмельной. Меня интересовала четвертая комната, где стоял дренажный насос. Срочно нужно было включить его и избавиться от прорвавшейся воды.

Мерзко пахло сыростью и канализацией. Хоть святых выноси.

Когда я пробрался сквозь второй зал, сорвало бочку со светлым классическим пивом и разбило ее о стальной стол с проращиваемым солодом. Посыпалось стекло, заискрило искусственное освещение. С солодом можно было попрощаться. Как, впрочем, и с бочонком пива, который, расколовшись, выплеснул содержимое в уличную воду, плескавшуюся в моем подвале. А ведь я хранил его для особо важного случая, как то: коронация нового императора, выгодный контракт, да и юбилей Петрополиса на худой случай сойдет.

Увернувшись от бочки, я поскользнулся и рухнул лицом вниз. Препакостнейшая ванна. Я поднялся на ноги, отфыркиваясь, потряс головой, избавляясь от влаги, которая лилась с волос в глаза, и поспешил в третий зал. Более никаких приключений для меня не нашлось. Я легко доплелся до насоса и нажал кнопку.

Мотор затарахтел, набирая обороты. Разогнался и зарычал, как сто осиных роев, собравшихся на большую сходку.

Я оттолкнулся от насосной установки и направился к лестнице, по пути подхватив со стеллажа двадцатилитровую бочку и взвалив на плечи. На лестнице меня чуть не сбил с ног Кубинец. Удалось удержаться, хотя и ударился спиной о стену. Гонза выглядел взбудораженным, но от шутки не удержался:

– Ты похож на раба с плантаций.

– Пшел ты, – ругнулся я сквозь зубы. – Выноси бочонки. Последние же. Больше пива нет. Старый урожай весь пропал подчистую.

Гонза послушался и прыгнул в воду.

Я вынес бочонок в холл, осторожно опустил его на пол и бросился обратно. Гонза в это время уже поднимался. Так мы перетаскали бочонков восемь, прежде чем в дверь позвонили. Кубинец поспешил открыть. В холл проникли трое мужчин в синих костюмах с черными чемоданчиками. На звук открываемой входной двери показалась со второго этажа Химера. А из библиотеки выглянула Сфинкс.

А я – то ломал голову, где они пропадали.

Второй мыслью появилось осознание того, что завтрак сегодня накрылся. Тут же желудок взбунтовался и недовольно заурчал.

– Давно прорвало‑то? – спросил водопроводчик.

– Уже часа два хлещет, – отозвался Кубинец.

Гонза увлек за собой ремонтников. Они скрылись в чреве подвала. А я поднялся на второй этаж, принял душ и переоделся в сухое. По счастью, строгих костюмов, которые я так любил, в моем шкафу было экземпляров восемь. Я повесил мокрый костюм в ванной комнате, понимая, что все‑таки придется нести его в химчистку. И спустился в гостиную, где столкнулся лицом к лицу с Химерой, которая загадочно улыбнулась и исчезла.

Только в кабинете я вспомнил о присланном досье. Вытащил странички из принтера и завалился на диван. Но читать не смог. Усилился запах из подвала. Я распахнул окна, вернулся на диван и приступил к изучению.

«Роман Исаевич Романов. 47лет…»

В этом нет ничего нового. Информация старая как мир. Я листал страницы досье в поисках чего‑то нового и не находил. На четвертой странице я споткнулся. Глаза наткнулись на нечто ужасно интересное. Даже руки затряслись. Я отложил страницы, прошел к столу, нацедил себе кружку пива и залпом выпил ее. Минуту походил вокруг стола, успокаиваясь, и вернулся к бумагам.

«Роман Романов поддерживает отношения с двумя школьными друзьями. Первый – Ульян Мертвый. Ты, наверное, это хотел узнать, Даг. Второй – Владислав Пятиримов».

Новость сродни нокауту. Разит наповал.

Итак, Романов, Мертвый и Пятиримов учились вместе. Вот почему, куда я ни обращу свое внимание в связи с делом, неизменно натыкаюсь на губернатора. Об этом стоило задуматься. Я открыл стенной сейф и упрятал бумаги в него. Изменил шифр. Теперь открыть его могу только я.

Я вернулся за стол, подпер голову руками и задумался. Как действовать дальше. Нарисовалась общая картина. Какие‑то связи высветились, да вот только понимания событий не наступало. Да, я установил, что Романов был знаком с Мертвым, но что мне это дало? Ровным счетом пустоту. Почему похитили Романова, а затем убили? Я не был готов ответить на этот вопрос, хотя чувствовалось, что, когда я найду ответ, может рухнуть привычный мир. Устоявшийся окружающий мир. Я был четко уверен в таком исходе событий, но спроси меня, на чем строится мое убеждение, и я ответил бы молчанием. Разве могла Кассандра объяснить, почему она чувствует гибель Трои?

А ответ был рядом. Я ощущал, что хожу вокруг да около него, но выйти на него лоб в лоб все никак не удается. Это как пытаешься пройти сквозь каучуковую дверь. Надавливаешь на нее. Уже вступаешь в комнату, но преграда все не рвется. Прогибается, растягивается, да прорвать ее не получается.

Может, стоит встретиться с Ульяном Мертвым и напрямую все спросить?

А что? Занимательная мысль.

В кабинет вошел Гонза. Мокрый как курица, вообразившая себя уткой.

– Там надолго? – спросил я.

– Пару часов поработают. Подмыло фундамент. От дождя уровень воды поднялся, вот и залило, – пояснил Кубинец, располагаясь на диване.

– Обивку испортишь, – сделал я замечание.

– Ничего. Нет сил переодеться, – отмахнулся Гонза.

– А можно сделать так, чтобы впредь в мой подвал не проникала вода? – рявкнул я.

– Я профильтрую этот вопрос.

– Гонза, два вопроса к тебе: первое, когда будут готовы документы, которые ты кинул хакерам? Второй вопрос, когда мы завтракать будем?

– Первое – сегодня позвоню, узнаю. Там какие‑то сложности. Второе – хоть сейчас. Только переоденусь.

Кубинец поднялся и покинул кабинет. Я последовал за ним, но избрал целью своего путешествия столовую. Только, похоже, сегодня мне суждено было остаться голодным.

Лишь я показался в холле, взревел звонок входной двери.

– Кого еще принесло? – разворчался я.

– Крабов с ордером вернулся, – подал идею Кубинец, скрываясь на втором этаже.

– Как раз к завтраку, – обрадовался почему‑то я.

В сущности Петр Петрович был милейшей души человеком, если не контактировать с ним на профессиональном поле.

Я завозился с замком, открыл дверь и тут же получил мощную струю какой‑то дряни в лицо. Не успев остановиться, я вздохнул и почувствовал, как голова теряет контакт с остальным телом. Дрянь была едкой, тошнотворной. Оставалось надеяться, что это не дих‑лофос и не боевое отравляющее вещество. Мозг закачался на качелях нервов, и я ощутил, как теряю контакт с реальностью.

Распахнув глаза до предела, я посмотрел за порог и обнаружил, что крыльца и привычной набережной там нет. Грандиозный обрыв. Километра четыре падать. А на дне красные валуны и тоненькая речушка. Я раскинул руки и замахал ими, как птица, стараясь удержаться на краю. Но в пустоте над обрывом нарисовались два парящих ангела. Они возникли из небытия. Только что их не было. И вот тебе – надо же. Ангелы протянули ко мне руки, схватили за лацканы пиджака и резко дернули на себя. Я вылетел из дома, как ядро из жерла средневековой пушки.

С пересечением порога сознание покинуло меня. Надвинулась чернота. И я исчез.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Сознание возвращалось болезненно. По капле оно заполняло меня, как наполняют песчинки нижнюю половину песочных часов. Каждая вернувшаяся частица памяти – дикие муки. Я застонал и попытался пошевелиться, не раскрывая глаз. Тут же почувствовал, что сижу на какой‑то поверхности. Наверное, стул или табурет. Я приоткрыл глаза, и в меня вонзились тысячи крохотных игл. Никакой картинки. Только расплывчатое пятно. Смесь красок, как на палитре. Болезненных красок.

– Приходит в себя. – Голос звучал глухо и как‑то потусторонне.

Ощущение, что бесплотный.

– Сходи за папой. – Другой голос был более тонкий, но также какой‑то бестелесный.

– Чего сказать‑то?

– Пришел в себя. Готов к базару.

– Какой тут готов. Он же еще в полной несознанке.

– Ты иди. Иди. Твое дело – ходить. А мое – думать.

– Как знаешь, Черт. Как знаешь, – проворчал второй и исчез.

Глухие тянущиеся удары.

Шаги, догадался я.

Я моргнул, пытаясь избавиться от боли, но не помогло. Как не видел ничего, так и не увидел.

Я попытался поднять руки к глазам и протереть их, надавить, чтобы боль исчезла. Но руки даже не пошевелились. Что‑то мешало в районе запястий. Связан, значит. Замечательное начало. Просто великолепное. В таком состоянии я не способен даже переносицу почесать, не то что с бандитами воевать. А ведь расклад отвратительный. По такому раскладу меня точно прикончат. В руках бандитов, связан, мир не вижу, так еще и не в состоянии сопротивляться.

Я вновь открыл глаза. Ситуация более или менее прояснялась. Появились очертания предметов. Цветные контуры, среди которых выделялась человеческая фигура. Она находилась напротив меня. Возвышалась на табуретке. Что‑то вытянутое лежало у нее на коленях. Автомат – скользнула догадка.

Нехорошая ситуация. Меня сюда притащили явно не для того, чтобы попросить автограф. Придется смириться и посмотреть, чем все дело закончится. Хочется надеяться, что не моей смертью.

Я яростно заморгал. И постепенно картинка прояснилась.

Я сидел на табуретке. Руки у меня явно были связаны, причем каким‑то ремнем. Посмотреть я не мог, так как скрутили мне руки за спиной. И не посмотреть, и не пошевелиться. Такая чудовищная комбинация. Табуретка находилась в каком‑то странном разбитом месте. Широкое помещение, словно заброшенный заводской цех. Пол усыпан битым5 стеклом, осыпавшейся штукатуркой и пылью. Толстый слой пыли. Хотелось бы знать, откуда эта пыль. Узнаю, откуда взялась пыль, пойму, где находится это здание, а это уже полшага до понимания формулы избавления от опасности.

Я поднял глаза к потолку и обнаружил грязное небо, проглядывающее сквозь прорехи в крыше. Крыша была стеклянной. Ее разбили. Вот откуда взялись осколки на полу.

Я облизал губы, обнаружил, что они разбиты, и тут же разглядел виновника своих повреждений. Он сидел напротив меня, держа на коленях автомат. Что ж, я был прав в отношении опознания предмета.

Более у меня не осталось возможности рассматривать и приценяться. В дальнем конце зала показалась группа людей. Они приближались к нам и были явно вооружены.

Я вновь облизнулся и попытался принять удобное положение. Стал яростно раскачивать запястья в узле. Вроде бы веревки ослабли, но порвать их я не мог.

Люди приблизились настолько, что я мог различить их лица. Но они были мне незнакомы. Одно лицо выделялось среди других. Это лицо принадлежало высокому, худому до дистрофии человеку, напоминавшему телосложением сигарету, которой по чьей‑то странной прихоти были приданы человеческие черты. Лицо же отличалось от других. Тонкие губы обрамляла легкая бородка – рыжая, как шкура мутировавшей крысы. Хитрые глаза цвета болотной ряски, густые брови и широкий лоб, украшенный прической а‑ля Элвис Пресли.

Удивительно, что в такой стране, как Соединенные Социалистические Штаты Америки, сумел родиться, выжить и заслужить титул короля рок‑н‑ролла великий Элвис. Для меня это было величайшей загадкой. Впрочем, не единственной. Да вот ломать голову над этим времени не было.

Люди приблизились. И я увидел, что двое держат огромное дорогое кресло, которое тут же установили. В него опустился бородач и расплылся в довольной улыбке.

– Хорошо‑то как. Не так часто удается посидеть в спокойствии, – произнес он и обратился к моему охраннику: – Он в сознании?

– Да, Ульян. Вроде уже начал проклевываться потихоньку.

Ульян. Вот значит кто это. Ульян Мертвый. По его, значит, приказу и похитили меня.

– Как чувствуете себя? – обратился Мертвый ко мне.

– Как картошка, – отозвался я.

И услышал, что хриплю, как старый динамик.

– Это как? – заинтересовался Ульян.

– Перезимую – посадят. Не перезимую – съедят.

– Юмор, да? – осведомился Мертвый и расхохотался.

Смеялся он зазывно. Его окружение стало водить головами, не понимая, как реагировать.

– Точно, – подтвердил я. – Юмор.

– Тот, кто способен юморить, наверно, будет долго жить, – разразился сентенцией Мертвый.

– Ага. Смешно, – подтвердил я и обнаружил во рту кровь.

Сплюнул на пол.

– Зато очень верно подмечено, – возразил Ульян. – Вижу, что ребята мои перестарались. Я просил доставить вас, вот только не расписывать вам физиономию. Но они у меня сплошь Рембрандты. А кисти с красками так дорого нынче стоят. Вот и тренируются на бодиарте. Мальчики, как вам не стыдно, – обратился он к подручным.

На что они ответили злыми усмешками. Двое на самой периферии зрения заржали, как взбесившиеся жеребцы.

– Я ведь поговорить хотел, Туровский. Лично. С глазу на глаз. Так, чтобы никого.

– Весь во внимании, – сказал я и передернулся.

– Что ж вам так на месте не сидится, Даг. Вас, кажется, так зовут, – уточнил зачем‑то Мертвый и погладил бородку.

– Я слушаю. А ты чего‑то ничего не говоришь. По‑моему, у тебя трудно с мозгами. К делу давай, что все вокруг да около, как баба, – проворчал я.

– Вокруг да около. Хм. Ты прав. Тебя уже дважды предупредили, чтобы ты отстал от этой темы. Погиб мальчишка. Пострадал из‑за тебя таксист. Ни в чем не виноватый. Но ты не отступил. Тебе показалось мало. Теперь у нас ты. И ты что, не можешь понять, что орешек‑то не твоего размера, он тебе даже в рот не помещается?

– Ты сказал однажды, – перебил я Мертвого, – а как же девчонка с семьей?

– Какая девчонка? – удивился Ульян. Удивление выглядело естественным. Он не играл. Он даже не догадывался, о чем я говорю.

– Мужики, вы понимаете, о чем говорит этот легаш? – обратился он к своим. Ему не ответили.

Но я уже понял, что они не имели никакого отношения к смерти Ангелины. Стало быть, версия о двух группах, противодействующих мне, подтвердилась. Только вот абсурдом она отдавала. С Ульяном‑то все ясно. Он меня устранить намеревался. А вот вторая сила – ее намерения вообще оставались туманными. Они не хотели причинить вреда мне. А Ангелину убили. Поразительно. Об этом стоило поразмыслить. Если, конечно, в живых останусь. Что весьма и весьма сомнительно.

– Ладно, проехали, – отмахнулся Мертвый. – Я ведь предупреждал тебя. Ты не послушался. Теперь не обессудь. Ты слишком далеко засунул свой нос. Хотя твои жалкие потуги не могут помешать Плану. Но береженого бог бережет. Да и шума излишнего к ситуации привлекать нельзя. Однако тебе нельзя отказать в любопытстве. Сейчас от решения вопроса ты далек, а завтра, глядишь, приблизишься. Поэтому вопрос решается легко. Нужно тебя устранить, и никакой головной боли. Ты согласен со мной, Даг?

– Чем тебе помешал Романов, Ульян? – поинтересовался я.

– О чем ты? – удивился Мертвый.

– Зачем ты его убил?

– О, какой умный мальчик. Ты уже и до этого додумался. Интересно было бы послушать, что ты еще узнал.

– Ты не ответил на вопрос, – напомнил я.

– Он мешал. Грозил раскрыть одну о‑о‑о‑очень важную тайну. Грандиозную. Пришлось исправить недоразумение.

– Ты с ним учился. Неужели не жалко было? Мертвый крякнул и посмотрел на меня с уважением.

– Да. Смотрю, вовремя мы тебя прихватили. Глядишь, пару деньков, и ты всю тему просек бы. Мертвый хлопнул себя по коленям и поднялся.

– Ладно, ребята. Хватит. Пора кончать с ним.

Он улыбнулся мне в последний раз и направился к выходу. За ним последовали практически все. Остались только двое. Один – охранник. Второй – судя по голосу, тот, бестелесный. Черт!

Они молчали. Пока Мертвый не скрылся.

– Умолять о жизни будешь? – равнодушно спросил охранник, поднимая с колен автомат.

– Не поможет, – отозвался я, лихорадочно пытаясь продумать, как спастись.

Но ничего сочинять не пришлось. Судьба/Бог/Удача (читай как хочешь) оказались вновь ко мне благосклонными.

Стоило охраннику направить на меня дуло, раздался взрыв. Половину стены вынесло напрочь. Мужики вскочили, оборачиваясь на шум, и приняли огонь на себя. В проломе стены показались люди в черных кожанках. Охранники открыли огонь. Двое вломившихся споткнулись и упали. Но это не остановило наступавших. Затараторили автоматы, и громил Мертвого разорвало на части. Я поспешил упасть на бок, чтобы ненароком не зацепило.

Кожаные заполонили помещение. Они окружили меня, подхватили под руки и вздернули обратно на табурет.

Так, с чего все началось, к тому и вернулось.

Кожаные хранили безликое молчание. Они не шевелились, не двигались. Положение изменилось через четыре минуты. Движение возникло вдалеке и докатилось до меня. Кожаные расступались. А ко мне двигался сгорбленный маленький человек. Седовласый.

– Развяжите его! – приказал горбатый и опустился на табуретку охранника.

Кожаные ту же послушались. И я стал разминать затекшие запястья.

Так. От перемены мест слагаемых сумма не изменяется. А от замены одного слагаемого на другое?

– Побеседуем? – предложил горбатый.

– Я с незнакомыми не беседую, – ответил я.

– Так ведь можно и познакомиться, – согласился седовласый горбач. – Я Кочевей. Гоша Кочевей. Он же Качели.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

– Как вы здесь оказались? – поинтересовался я, с любопытством вглядываясь в изъеденное морщинами лицо Кочевея.

– Мои люди следили за вашим домом. Они доложили о вашем похищении.

Все оказалось проще некуда. Мой дом находился под постоянным наблюдением, а я даже не в курсе. У меня складывалось жуткое впечатление, что я всего лишь марионетка, пляшущая именно так, как хочет хозяин.

– Итак, зачем я вам понадобился? Я полностью в вашем распоряжении.

– Вы не против, если мы выйдем на свежий воздух. Как‑то здесь дышать трудно. Пыль. Грязь, – предложил старик.

– Почему бы и нет, – хмыкнул я, поднимаясь.

Мы шли вдвоем. Позади на коротком расстоянии следовали трое кожаных с автоматами, зорко поглядывая по сторонам. Остальные остались в цехе. Перед нами распахнули двери. В лицо бросило горсть водяных брызг и охапку свежего воздуха. Я зажмурился на секунду от удовольствия.

Мы вышли на крытое крыльцо.

Я обнаружил, что место для беседы уже приготовлено. Два кресла, столик с вином и закусками. Два бокала наполнены. Судя по приготовлениям, убивать меня сразу никто не собирается. А уж что дальше будет, посмотрим. «Все в наших руках», – как провозгласил культовый поэт.

Гоша Кочевей устало опустился в кресло и простер руку, приглашая меня последовать его примеру. Я отказываться не стал. Занял второе кресло, больше, конечно, напоминающее шезлонг, и уставился на открывшийся пейзаж. Захламленный двор какого‑то заброшенного завода. Из густой травы торчат обрезки железной арматуры, сгнившие доски и прочий мусор. Судя по унылому урбанизму, я находился где‑то в сердцевине промышленной зоны «Парнас». Единственное, что радовало, так это проливной дождь, который вносил мажорную тему в траурную симфонию.

– А Ульяна вы успели перехватить? – Я первым нарушил молчание.

– Мы дали ему уйти. Зачем стравливать две силы, когда это преждевременно?

– Он действует против вас.

– Он еще ничего не подозревает, но существует уже в ущерб себе.

– Такое возможно? – удивился я.

– Когда речь идет об Ульяне, возможно все.

– Я весь во внимании. Зачем вы хотели меня увидеть. Откуда такой интерес к моей персоне со стороны криминалитета?

– Честно? Вы мне безынтересны, – признался Кочевей.

Обидно. Нет, ну зачем так обижать. Мне вот тоже человек этот не нравится, но я же не перехожу на личности. В конце концов, позвал же.

– Но. В чем парадокс. Похоже, вы единственный человек, кто способен помешать складывающейся ситуации. Угощайтесь. – Кочевей поднял бокал с вином и пригубил кроху.

– Так в чем ситуация? – поинтересовался я, поднимая второй бокал.

– Господин Туровский, я ничего конкретно сказать не могу, так как сам практически ничего не знаю. Только мысли, анализ городской обстановки. Ничего конкретного. Ясно только, что вы являетесь как раз той песчинкой, которая способна остановить разогнавшийся маховик катастрофы.

– Качели, у меня совсем нет желания, настроения и времени заниматься абстракциями и философией. Я потерял урожай пива, весь запас на год вперед, мой подвал заливает водой. Меня похитили. Убили моего друга и мою невесту, а вы толкаете мне какую‑то туфту. И хотите, чтобы я занялся упражнениями для ума. Нет времени. Будет что‑нибудь конкретное, заходите.

Я уже поднялся и собрался демонстративно покинуть крыльцо, но слова старика заставили меня остановиться.

– Это по моему приказу убили девушку и ее семью.

– Что? – переспросил я и почувствовал, как во рту моментально все пересохло.

Мозг еще не переработал услышанного, не осознал его полностью.

Я вернулся в кресло.

– Да. Я отдал приказ убить девушку, – подтвердил свои слова старик.

Душа наполнилась болью. Уснувшая на время боль пробудилась, исполнившись громадной силой. Большей, чем когда‑либо было. Но что самое странное и страшное одновременно: я не испытывал ненависти к человеку, сидевшему напротив меня.

– Зачем? – выдавил я из себя вопрос.

– Чтобы разбудить. Чтобы ты проснулся. Чтобы стал решительным. И любопытным, – честно признался старик.

– У меня был клиент. Я все равно бы раскрутил клубок, – возразил я.

– Вот именно что был. Балаганов рано или поздно отказался бы от заказа. А ты, потеряв клиента, перестал бы заниматься проблемой. Вот и весь вопрос, – объяснил Кочевей, осушив бокал.

Тут же один из охранников наполнил его.

Я отметил, что Гоше была известна персона моего экс‑нанимателя.

Я испытал прилив гнева и ненависти. Их вызвало равнодушие, сквозившее в словах бандита. Он говорил о смерти Ангелины с тем же спокойствием, с каким обсуждают визит к стоматологу. Я почувствовал, что гнев овладевает мной. Еще секунда, и я кинусь на него, чтобы убить. Видимо, это почувствовала и охрана. Поскольку на мое плечо опустилась стальная рука и вдавила меня в кресло. Рука исчезла, а ощущение осталось.

– Ну разбудил. А дальше что? – с горечью спросил я. – Ведь как не в курсе был, так до сих пор ничего не знаю. Только догадки. Догадки. И ничего кроме…

– Этим и ценно! Пытливый ум до полюса доберется.

– Неужели разгадка стоит того, чтобы убивать девушку и ее… – Я тяжело вздохнул и замолчал, понимая, что за свое нынешнее относительное спокойствие, пустоту мне еще придется расплачиваться в будущем. Пока что от сумасшествия меня спасала поставленная проблема. До того времени, как она будет разрешена, я останусь в безопасности.

– Ответь мне на вопрос, Туровский, – попросил старик. – Стоит ли жизнь трех человек жизни трех миллионов?

Я усмехнулся.

– Хороший вопрос. Я не могу ответить, – отказался я.

– Потому что я прав. Потому что смерть Ангелины…

Он знает ее имя, отметил я про себя.

– И ее родителей… Кстати, с ее отцом я был знаком… Может спасти от смерти город.

– А может не спасти? – спросил я.

– А может не спасти, – согласился старик. – Но мы постарались. Сделали все, что могли.

– Ну ты и сволочь, – оценил я.

– Возможно. Я старый человек. Мне недолго осталось коптить небо, да только напоследок хочу сделать хоть что‑нибудь, что принесет пользу людям.

Я рассмеялся. Нагло и восторженно.

– Ты не веришь? – искренне удивился Качели.

– Откуда такой гуманизм? Разве старый волк, возлюбивший с детства вкус крови, вдруг может испытать любовь к своей жертве? Абсурд.

– Может быть, – не возражал старик. – Раз ты не веришь в мои лучшие побуждения, тогда для тебя и только для тебя могу предложить другое объяснение. От того, что может произойти, рухнет мой бизнес. Полностью. Невосполнимо.

– Это ближе к истине. Только неужели вы думаете, что после вашего признания я хоть пальцем пошевелю.

– Пошевелишь, – уверенно заявил Кочевей. – Боль ведь остается. Независимо от того, кто распорядился убить. В этом все равно виновата сложившаяся ситуация и те, кто эту ситуацию спланировал.

Да. Доводы железные.

– Тогда, может, расскажете, в чем проблема? Кто угрожает городу? Я ведь до сих пор ничего не знаю. Полчаса болтаем, а о сути ни полслова.

– Резонно, – согласился старик. – Ты вправе спрашивать. Но я мало что знаю. Только одни умозаключения и подозрения.

– Ха. Вот так заявочка. Может, вообще ничего нет. А ты, сука, подвел под нож стольких людей только из‑за своих маразматических подозрений.

Я сплюнул на пол и презрительно скривился.

– Прежде чем лаяться, как собака, послушай умного человека. Я ведь живу больше, чем ты, на этом свете. Моя интуиция, как детектор дыма, никогда не ошибается.

– У каждого детектора бывают сбои, – возразил я.

– Может быть. Только не у меня. Слушай, Туровский, и делай выводы. Близится юбилей города…

– Ха. Удивил. Эта новость уже протухла, как прошлогодняя рыба, – встрял я. Нервишки шалили. Нехорошо.

– Юбилей принесет с собой не только гостей, но и море проблем. Существует заговор. Кто состоит в нем? Кто поддерживает? Кто инициировал? Я не могу сказать. Но одним из активных участников является Ульян Мертвый. В чем заговор? Я не в курсе. Предполагаю, что будет совершен захват почетных гостей. Быть может, императора.

– Чем же это угрожает вашему бизнесу? – перебил я рассказ Кочевея.

– Если произойдет хоть что‑нибудь опасное, начнут шмонать город. Пропустят через частое сито. Первым делом уничтожат меня и мой бизнес.

– А как это может угрожать жизням трех миллионов людей? – спросил я.

– Кто может сказать, что придет в голову заговорщикам. Я не в курсе, что они попытаются предпринять. Это и нужно выяснить.

– Вы поражаете меня, Качели. По‑моему, куда логичнее сообщить в ФСБ о готовящемся теракте.

– Вот ведь не факт, что начальник ФСБ не имеет никакого отношения к этому заговору.

– Вы подозреваете, что может… – поразился я.

– Все может, – подтвердил Кочевей.

– Тогда сообщите губернатору.

– Боюсь, что на губернаторе все держится.

– Пятиримов? – удивился я.

– Именно. Он проворовался. Это известно практически каждому горожанину. Светит тюрьма. Мы живем не в социалистической Америке, где проворовавшегося губернатора уберут с поста на другую не менее ответственную работу. У нас ему грозит тюрьма. Пятиримову дадут доиграть спектакль под названием юбилей. А потом начнут с ним войну. И посадят. В конце концов для Пятиримова единственная возможность избежать тюрьмы – устроить что‑то героическое или скопом уничтожить своих врагов.

– Так, – согласился я. – Но у гостей будет такая мощная охрана, что комар не проскочит.

– Я не уверен, что все будет так прямо и тупо. Сдается мне, что действовать заговорщики будут окольными путями. Я не знаю, в чем суть заговора. Но уверен, что он существует. Ко мне подкатывался Мертвый. Намекал издалека о том, что грядет. Предлагал присоединиться.

– Почему вы не согласились?

– Я старый человек. Меня устраивает то, как и что здесь есть.

– Что от меня требуется?

Старик улыбнулся и поставил бокал на стол. Бокал рухнул. Ножка оказалась сломанной. Вино пролилось на грязный пол.

– Узнать. Как? Кто? Что? И предотвратить.

– Вы смеетесь? – опешил я.

– Почему смеюсь. Мне очень грустно.

– Как я смогу справиться?

– Сможешь, – твердо сказал старик. Сказал так, что усомниться не осталось возможности.

– Теперь я твой клиент. Финансы и людской ресурс полностью в твоем распоряжении. Тебя также поддержат Герман Тихорей и Андриан Коротай.

Кочевей назвал двух главарей криминальных группировок, трудившихся на ниве игорного и наркобизнеса.

– Работать на бандитов, увольте, – заявил я.

– Почему работать? Сотрудничать. Я промолчал.

– Тебе выделяю сорок человек. Моих людей. В полном вооружении. Они на многое способны. Почти все бывшие спецы.

Я окинул критическим взглядом кожаных. Понял, что придраться не к чему.

– Что делать намерен?

– Есть наметки, – туманно отозвался я. – Пошустрим по дну. Надо поймать рыбку в среде Мертвого. Купить человечка. Может, и скажет что важное. Только проблема есть, – заикнулся я.

– Излагай, – потребовал Кочевей.

– На меня убийство Ангелины повесили. Лицензию отобрали. Заведено уголовное дело. Вы это устроили, так что решите, будьте добры, мою проблему. Иначе я совершенно бессилен…

– Сегодня в полицию явится убийца. Настоящий убийца. С неоспоримыми доказательствами.

– Как вам это удастся? – изумился я.

– Человек обязан мне. На все пойдет. Оформит явку с повинной. Мои адвокаты потом позаботятся об остальном.

– Что значит об остальном? – В моем голосе промелькнуло возмущение.

– Его освободят. Сначала признают психически больным. Поместят в дурку, а через полгодика выпустят на свободу.

– Ах ты мразь! – В сердцах я выругался настолько крепко, что крепче только стоградусная водка будет.

– Возможно. Возможно, – покачал головой старик. – А кто ведет дело?

– Инспектор Крабов.

– Отлично. Действуй. Тебя отвезут домой. Проконсультируют. Со мной больше общаться не будешь. Только с помощником – Ваня Дубай.

Когда Кочевей назвал человека, из среды кожаных выступил высокий, чем‑то похожий на Ульяна Мертвого человек и элегантно поклонился.

Надо же какие нежности.

– Всю информацию только от него. Вот тебе трубочка надежная. Все разговоры только по ней. В памяти все важные телефоны.

Дубай протянул мне трубку. Я принял ее, припрятал на груди.

– Все. Дубай отвезет тебя.

Старик поднялся. Покряхтел и, сопровождаемый кожаными, направился через цех к выходу с завода.

– Стой. Качели, стой! – закричал я. Кочевей обернулся.

– Запомни, когда все закончится, я убью тебя, – выпалил я.

– Твое право, – равнодушно согласился Качели.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Лишь я появился на крыльце собственного дома в сопровождении Вани Дубай и двух бойцов, дверь распахнулась и через порог метнулись две тени, которые вмиг завладели ситуацией. Бойцы оказались поверженными, и, судя по неподвижности тел, в сознание им вернуться суждено было отнюдь не скоро. Химера и Сфинкс, а это были именно они, зажали Дубай в кольцо. Ване осталось только развести руками и сдаться на милость победителя, отпустив восторженную реплику:

– Великолепная работа. Поделитесь информацией, откуда выкопали таких спецов?

Я проигнорировал слова Дубай и вошел в дом, увлекая жестами Химеру и Сфинкса за собой. Дверь захлопнулась перед носом несколько раздосадованного Вани Дубай.

– Где ты пропадал? – накинулся на меня Гонза. Судя по оттопыренному лацкану пиджака, он был при полном вооружении. Значит, наготове.

Я не сказал ни слова. Отстранил его, поднялся на второй этаж, тяжело опираясь на резные перила. Шагал медленно, с трудом переставляя ноги, точно к каждому ботинку мне привесили по стокилограммовому камню, но все же добрался до кабинета, где, плотно заперев дверь, доплелся до кресла, водрузился в него и блаженно закрыл глаза. Сидел минуту, стараясь ни о чем не думать. Но не получалось. Мысли назойливыми мухами лезли в голову, постепенно сводя меня с ума. Я достал из бара бутылку темного пива собственного приготовления, скинул пробку и наполнил бокал. Дождался, пока опадет пена, и сделал глоток.

Темное пиво – эмблема печали. Светлое пиво – эмблема любви.

Ангелина. Мне не хватало ее. На сердце кровоточила рана, и вряд ли когда‑нибудь она сможет затянуться. Слишком глубоко поразила меня смерть любимой. Теперь, оглядываясь назад, я жалел о многом. Жалел, что не женился раньше, жалел, что в своей жизни я уделил слишком мало места Ангелине.

Я выпил еще пива и почувствовал, что задыхаюсь. Духота. Неимоверная духота. Я распахнул окно, и в лицо мне шрапнелью ударил дождь. Он заливал кабинет сквозь окно, но я не хотел закрывать. Там снаружи была жизнь. Здесь в кабинете среди книг, компьютера и мебели – смерть. Я развернул кресло к окну, сел в него и закинул ноги на подоконник.

В дверь настойчиво забарабанили. Кубинец пытался что‑то мне втолковать, но я не слышал. Я отключился от мира, оставшегося за запертой дверью. Мне нужно было подумать. Оценить положение и понять, как действовать, как поступить.

Ангелина умерла. Ее убили. Кто в этом виноват? Вопрос элементарен. Ответ возникает тут же – Гоша Кочевей. Что следует сделать с человеком, отдавшим приказ на ликвидацию моей невесты? Убить, безусловно, убить. Но не тут‑то было. Вкрадываются нюансы, которые стоит учитывать до вынесения приговора. Кочевей убил Ангелину, дабы я начал шевелиться и не отступил от задуманного. Да мне‑то какое дело, зачем он это сделал. Смерть взывает к смерти.

В конце концов я не Гамлет, чтобы страдать от интеллигентского мыслеблудия, мне все равно, чем руководствовался Качели. Он убийца. Он должен получить сполна.

И получит.

Только сперва разобраться нужно с Мертвым и Пятиримовым. Именно они стояли во главе преступления. Они отправили Ангелину, пускай чужими руками, на смерть. Но этим вурдалаки не удовлетворились. Им весь город подавай. Сколько народу погибнет, если им даже просто удастся захватить императора. Полиция будет давить всех, кто им попадется под руки, не разбирая, кто действительно причастен, а кто мимо случайно проходил.

Могу ли я в ситуации разобраться? Способен ли помочь? Вполне. Если верить Кочевею, я единственный, кто может справиться в этой ситуации. Конечно, с поддержки того же самого Качели и его соратников: Тихорея и Каратая. Но не будет ли это предательством? Не окажусь ли я в числе отрекшихся? Вот в чем вопрос. Вот в чем дилемма. Я должен понять, какую сторону принять. Отказаться от предложения Кочевея, стало быть, пусть и пассивно, но встать на сторону Пятиримова и его группы. Принять предложение Качели и оказаться в союзе с кровным враг, ом. Поразительный расклад. Куда там Гамлету.

Как же получилось, что я вынужден встать на сторону своего врага?

Я дотянулся до коробки с сигарами и вытащил одну, но раскурить не успел. В дверь вновь забарабанили.

– Открывай. – Услышал я, хоть и не хотел ничего слышать.

Я отпил из бокала.

– К нам пришли, – вновь донеслось из‑за двери.

Какой настойчивый.

– Кто? – выкрикнул я.

– Крабов.

– Что он хочет?

– Слушай, Даг. Глупо через стены кричать, давай открывай, – настойчиво требовал Гонза.

С большой неохотой я поднялся из кресла. Стоило труда оторвать задницу и доплестись до двери, чтобы увидеть гневное лицо Кубинца. Он мне напомнил статую Марса в стране, где уже лет сто пятьдесят не было войн.

– Где ты пропадал? В чем проблема? – накинулся на меня Кубинец.

Я молчал, не сводя глаз с Гонзы, решая про себя, рассказать ли ему обо всем, что я сумел вызнать, либо утаить. Решил все‑таки, что это моя ответственность. Мой грех.

– Что ты, говорить разучился?!

– Решил прогуляться и посидел в кафе, – неуверенно произнес я.

– Ага. – Недоверие и ирония распирали Кубинца. – Твой запас пива безбожно гибнет. А ты вдруг удумал в кафешке посидеть, романтическим грезам предаться. Что за чушь. Может, я и поверил бы в это, если бы Химера не видела, как тебя под руки с нашего крыльца уносили. Что происходит, Даг? С чего это ты вдруг решил мне соврать?

– Кубинец‑, мы с тобой знакомы уже пятнадцать лет. Я никогда тебе не врал. Ничего не утаивал. Но сейчас не лезь. Я не могу тебе сказать. Это моя тайна. Одно знай, что меня похитили. Люди Мертвого. А потом спасли. Кто спас? Кочевей. Зачем ему это надо было? Чтобы я начал сотрудничать с ним. А вот почему я такой подавленный, не спрашивай. Ответить не могу. Может, потом.

Гонза промолчал. Он опустил свой вопрос в долгий ящик.

– Там правда пришел Крабов? – спросил я.

– И очень хочет с тобой побеседовать. Прямо горит желанием. Но состояние у него такое же, как у тебя.

– Я сейчас спущусь.

Кубинец кивнул и ушел.

Я замер на пороге, успокаивая дыхание. Решение принято. Я понял, что фактически готов был к нему еще при разговоре с Гошей, но только сейчас осознал это. Мне не избежать временного союза с Кочевеем, но потом… Я буду ждать. Я буду долго выжидать, пока не нанесу удар. Я уничтожу его. Я обязан сделать это. Иначе не смогу жить дальше.

Приняв решение, я успокоился, собрался с силами, выровнял дыхание и покинул кабинет. Легко сбежав по ступенькам – ныне они не казались мне зыбучими песками, так и норовящими поглотить меня, – я вошел в гостиную, обогнул инспектора Крабова, развалившегося в красном кресле напротив моего стола, и опустился в свое кресло. Окинув взглядом присутствующих, я обнаружил, что помимо Крабова и Кубинца в кабинете находились Сфинкс и Химера, сидевшие на стульях возле двери, и поручик Ираклий Стеблин, казалось, дремавший на диване.

– Добрый день, инспектор, – поздоровался я. – Признаться честно, чертовски рад вас видеть.

– Хотел бы то же самое сказать о вас, Туровский, но не могу. Я совсем не рад вас видеть. И мечтаю не видеть вас никогда, – стал заводиться Крабов.

– Так зачем вы появились в моем доме? – добродушно удивился я.

– Потому что обязан, – огрызнулся инспектор. – Я обязан вернуть вам лицензию. И извиниться за мое… недоверие вашим словам…

Признание давалось инспектору с трудом. Он мучился. Даже покраснел, болезный, от переживаний.

– Я слушаю вас, инспектор. За что вы должны извиниться передо мной? И как это понимать, что вы возвращаете мне лицензию? С меня сняты обвинения?

– Полностью, – сказал Крабов, точно признавался в супружеской измене собственным детям. – Сегодня в участок пришел человек, в точности соответствующий вашему описанию. Он признался в совершенном убийстве.

– Но признание не есть доказательство, – возразил я.

– Он принес вещдоки, которые могли быть только у убийцы. Он описал все в мельчайших подробностях.

– Какие вещдоки? – поинтересовался я.

– Лист из бумаг профессора, залитый кровью. Клок волос девушки. Их уже определили. Предварительная экспертиза показала, что они… это волосы Ангелины. Есть еще ряд нюансов, но я не имею права раскрывать вам детали следствия. Да это и не важно. Я убежден, что это убийца. Настоящий убийца.

– Так же убеждены, как и со мной? – ехидно и горько одновременно спросил я.

– Я понимаю вашу иронию, Туровский. – Крабов чувствовал себя неловко. Он дорого бы заплатил, чтобы оказаться сейчас где‑нибудь далеко отсюда. Но он вынужден был сидеть передо мной и исповедоваться. – Я слишком погрузился в свою неприязнь к вам, поэтому перестал замечать реальные факты. Теперь я понимаю, что поступил по‑свински. Я обвинил человека, потерявшего любимую, в ее убийстве. Я слишком сильно жаждал вашей крови. Теперь раскаиваюсь, и что удивительно, я больше не испытываю к вам неприязни. Я честный человек, Туровский. Поэтому пришел и признался. Хотя мог этого не делать.

– Я ценю это, инспектор, – принял я извинение лисы, хотя не верил им ни на грош.

Крабов поднялся и грузно направился к выходу.

– Может, заключим мир, инспектор? – предложил я.

– Нет. Это уже слишком, – пробурчал он и ушел, погруженный в себя настолько, что позабыл у нас на диване спящего Ираклия Стеблина.

За Крабовым последовала Химера.

Стоило инспектору удалиться, Стеблин раскрыл глаза, потянулся и пересел в красное кресло, которое ранее занимал его начальник.

Он, не говоря ни слова, забрался в карман форменного кителя и, достав из него конверт, положил его передо мной на стол.

– Что это? – спросил я.

– Думаю, тебе это покажется интересным.

Я раскрыл конверт и достал из него фотографию, сделанную явно в полиции. На фотографии был запечатлен мужчина. Тот самый, с которым я столкнулся в лифте, после чего получил удар по голове. Я перевернул фотографию. На ней значилось имя – Артемий Варшавский (Том Варшава). Помимо фотографии в конверте находился сложенный вчетверо лист бумаги формата А4, испещренный машинописным текстом.

– Вам известен этот человек? – спросил я.

– Да. Уже давно. Вор‑рецидивист. На «мокруху» он не пойдет. Не знаю, что толкнуло его. Но то, что убил он, сомнений нет. Все факты налицо. Мы за ним уже давно охотились, только никак не удавалось схватить. Это еще одна причина, почему Крабов нервничает.

– Спасибо, Стеблин. Я тебе признателен. Я оставлю это у себя.

– Конечно, Туровский, для этого и принес. Ладно, я пойду.

Я не видел, как Стеблин ушел. И не интересовался этим обстоятельством. Я развернул лист бумаги и углубился в чтение.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

«ДОСЬЕ

АРТЕМИЙ ВАРШАВСКИЙ, он же Том Варшава, родился в 1964 году в Санкт‑Петрополисе, в семье учителя физкультуры Степана Варшавского и театрального критика Елены Рубиновой‑Варшавской. Семья Варшавских колебалась между бедностью и нищетой. Мальчик рос подвижным, послушным. В школе успевал. Даже в восьмом классе добился императорской грамоты за достижения в области правоведения. Он написал вось‑мистраничный реферат на тему: «Свобода и монархия». В одно из посещений Санкт‑Петрополиса Его августейшим величеством губернатор города передал Артемию Варшавскому приглашение на аудиенцию с императором всея Руси Николаем III. Родители Артема были непередаваемо счастливы. Об этом спустя долгие годы вспоминали родственники и знакомые Варшавы. Встреча императора и мальчика не состоялась. Артемий в сопровождении родителей прибыл к назначенному времени в Зимний дворец. Доставили семью Варшавских на лимузине, присланном губернатором. У дворца их встретила охрана, которая и препроводила их в зал ожидания, где помимо Варшавских своей очереди дожидалось человек двести. Мальчик радовался и с нескрываемым восхищением ждал встречи с императором. Церемониймейстер оповестил Варшавских, что император примет Артемия через пятнадцать минут. Но прошло пятнадцать… сорок… час, два, а никто не приходил. По одному впускали ожидающих, но очередь все не доходила до семьи мальчика. Радость медленно таяла, как прошлогодний снег в испорченном холодильнике, и вскоре осталась одна тоска. Родители мальчика уже не скрывали собственной подавленности. Взгляд терялся, блуждал по стенам, переставал быть осмысленным. Спустя восемь часов бесплодных ожиданий, когда в зале осталось человек восемьдесят, из резных, украшенных золотом дверей появился церемониймейстер. Он торжественно замер в приоткрытых дверях и тихо объявил: «Император устал. Всех, кого он не принял сегодня, завтра к тому же часу. Большое спасибо за внимание. До свидания». На следующий день аудиенция все‑таки состоялась. Семья Варшавских приехала к двенадцати дня, а император уделил им внимание в пять вечера. Устало выслушал вялые хвалебные речи Степана Варшавского, потрепал Артемия по голове и проследовал в закрытые для посетителей покои. На всю жизнь у Артемия остался немой вопрос: «И все?»

Следующий реферат, написанный Артемием, имел название: «Разжиревшая монархия на вилах социальной нетерпимости». Хоть в стране и существовала демократия, но мальчику досталось. То обилие насмешек, притеснений и преследований, что свалилось на голову пятнадцатилетнего мальчика, послужило направлением в жизни, по которому он продвинулся. Артемий поступил в университет. Родители наскребли последние деньги на репетиторов. Избрал же факультет юриспруденции, который спустя пять лет покинул, держа под мышкой красный диплом, но служить ни на государственную службу, ни в частный сектор Артемий не пошел. А даже покинул город. Вернее, просто исчез. Никто не знал, куда он подевался. Никто его не видел. Никто ничего о нем не слышал. Спустя полгода Степан Варшавский получил на счет в банке перевод на весьма немалую сумму от неизвестного лица. Но отец думал, что деньги пришли от сына. И не ошибался. Сынок же покинул родной город и отправился на Черное море, отчасти из‑за того, чтобы отдохнуть; с другой стороны, чтобы вырваться из‑под гнета родителей; третья составляющая – желание обособиться в финансовом плане. Чем по приезде в Адлер Артемий и занялся. Почему он избрал этот город, знает только он, но избрал. Через две недели пребывания в городе Артемий Варшавский открыл маленький ресторанчику моря. Как он собрал свой первый уставной капитал, осталось неизвестным.

Под ресторан молодой человек снял старую спасательную станцию и в восемь дней полностью ее преобразил. До аренды Артемия она имела вид фанерного домика с облупившейся краской и гнилыми полами. К открытию домик больше походил на стильное обиталище анархиста, владеющего состоянием. Над стойкой бара Артемий повесил перевернутый портрет императора Петра IV, сына скончавшегося двумя годами ранее императора Николая III. На физиономии Петра IV Артемий вывел кровавой краской из баллончика слова: «FUCK OFF» и трижды подчеркнул их. Ресторанчик просуществовал десять дней. И пользовался, надо сказать, стабильным успехом. Десять безудержных полусумасшедших дней. На одиннадцатый день в ресторан, названный «ПРИЮТ АНАРХИСТА», заявилась государственная инспекция и отряд полицейского спецназа. Всех посетителей положили на пол. Артемия разложили на стойке бара и надели наручники. Ему инкриминировали подрыв государственного устройства, опорочивание государственной власти и оскорбление священного лица императора. С тем и пошел он в первый свой каторжный путь. Отбывал срок в Соловецком монастырском лагере. Там и получил прозвище Том Варшава. Через два года Артемия освободили. Его адвокаты добились снятия всех обвинений через Европейский суд. Вышел Том Варшава из тюрьмы, в совершенстве овладев программированием (не терял даром времени, прошел курс обучения прямо на нарах), что и привело его на зону во второй раз. На сей раз адвокаты старались напрасно. Никто не мог помочь человеку, который забрался в правительственную Сеть России и вывесил объявление: «Догоните и надерите мне задницу». Его поняли буквально. За незаконное проникновение в секретную информационную базу пытались приклепать шпионаж. Не получилось. Артемий ничего не похитил, только вывесил спам‑объявление. И все! Какой тут шпионаж. На этот раз Артемий отсидел восемь лет, а по выходе из тюрьмы узнал, что отец умер, а мать влачила жалкое существование, пока ей не стал оказывать помощь некий безызвестный меценат.

Артемий докопался до персоны мецената, сковырнул покров неизвестности с его фигуры и обнаружил, что поддерживал его мать шесть лет некий Гоша Кочевей, он же Качели, лидер преступной группировки. Тогда же состоялась встреча Артемия и Кочевея. На встрече настоял Артемий. Привыкший за время тюремных злоключений к тому, что в криминальном мире ничего не делается без расчета, он прямо спросил: «Ваши условия». На что Гоша Кочевей обиделся и принялся поучать. Он объяснил Тому Варшаве, что его пафосная борьба с правительством и существующим строем бессмысленна. Это так же глупо, как пилить тупым ножом под собой седло на полном скаку. Беседа была долгой. Невыносимо долгой. Закончилась она тем, что Варшава стал работать на Гошу Кочевея. В основном по юридической и компьютерной части. За что получал регулярные выплаты. Жил спокойно и безбедно. Нарушал неоднократно закон, но Кочевей каждый раз успевал выручать его. Однажды не смог. Компьютерный бандитизм. Плохо заметенные следы. Конкретный почерк Тома Варшавы. Все улики указывали на него. Но полиция, как ни билась, не смогла найти его следы. Кочевей надежно упрятал беглеца. Но взял с него обещание об одной услуге. Всего одной услуге. Эту услугу Том Варшава исполнил, убив Ангелину и ее родителей».

Конечно, досье звучало отнюдь не так. Сухой канцелярский текст. Я расцветил его мыслями и ассоциациями, когда читал. Прочитанное мне не понравилось. Судя по тексту, Том Варшава был человеком не слишком высокого морального облика. Я, конечно, сам не ангел, но поведение Артемия мне претило. Пока он не связался с Кочевеем, все обстояло лучше некуда. Но знакомство с Гошей искалечило психику Артемия. Он перестал быть диссидентом, бросил бороться со строем, но не потому, что осознал бессмысленность всего содеянного, а потому, что так оказалось интереснее. Не был Артемий идейным борцом.

Я отложил лист с биографией Артемия Варшавского в сторону. Почему эту писанину окрестили «досье»?

Я не знал, как поступлю с этой информацией. Об этом лишь предстояло подумать. В любом случае Артемий был не более чем исполнитель. Хотя и с него есть что спросить. Он тоже должен получить сполна.

Я задумался. Что‑то неясное витало в голове. Неоформившаяся какая‑то мысль. Я сконцентрировался на ней, попытался ухватить – так кидаются с голыми руками мальчишки на мелководье за мелкой рыбешкой. Но мысль ускользала.

Я поднялся, дошел до бара, достал бутылку темного пива. Взгляд скользнул по сейфу, и мысль сама далась мне в руки. Я понял, что где‑то мне уже доводилось слышать фамилию Варшавский. Теперь я знал, где встречалась мне эта фамилия. Я раскрыл сейф, достал досье на Романа Романова и, оставив сейф открытым, вернулся за стол. Разложив бумаги, я легко нашел нужное место.

«Роман Романов неоднократно был замечен в обществе Тома Варшавы. Встречались они в ночном клубе „Дежа Вю“. Встречи не афишировались. Но установлен факт встреч был благодаря содействию хозяина клуба…»

Я увидел, как узнал Гоша Кочевей о готовящейся операции. Романов искал защиты. Старые товарищи предложили ему войти в долю. Он отказался, понимая, что настолько осведомленного человека, да к тому же не из упряжки, постараются убрать. Роман искал поддержки. Обратился к Гоше через Варшаву. Только не рассказал он подробностей. Только намекнул.

А потом его убрали.

Я откинулся на спинку кресла, осушил бокал пива и закрыл глаза.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Первым делом, проснувшись утром, я отправился проверять трубы.

Трубы в подвале прорвало в трех местах. К тому же разлившийся канал нашел брешь в стенах и медленно втекал ко мне в дом. Рабочие взялись устранить последствия. Возились целые сутки. Я при этом не присутствовал. Был занят душещипательными беседами с местными криминальными авторитетами. К этому времени мой подвал превратился в поддомное озеро. Осталось только запустить рыбку, высадить водоросли, разложить камешки, и целый водный мир в твоем распоряжении. Но меня такое положение дел не устраивало. Я проплатил специалистам за все устранение последствий. И поторопил их. Конечно, на ближайший месяц мне и Кубинцу пива хватит, а также Сфинксу и Химере, но ведь помимо наших потребностей существуют также обязательства, которые я взял на себя. Вот с обязательствами возникли сложности. Я позвонил Исаю Стрельникову, владельцу ресторана «Эсхил‑ХР», и поставил его в известность, что в ближайшие пару месяцев «Туровское светлое», равно как и «темное», от создателя поступать не будет. Исай внимательно меня выслушал и согласился с временной приостановкой поставки. Хотя и был огорчен. Большое количество посетителей ресторана приходили, чтобы попить домашнего пивка.

«Они с огорчением примут новость о том, что на два месяца им придется довольствоваться заводским аналогом», – сообщил Исай.

Наспех позавтракав, я дождался, пока Кубинец соизволит проснуться и спустится в столовую. Время я коротал за чтением книги. Попалось занимательное произведение с оригинальным фантастическим наполнением. Книга называлась «Если». Состояла она из десятка рассказов, объединенных общей концепцией, показавшейся мне прелюбопытнейшей. Я так увлекся, что и не заметил, как перешел в кабинет на втором этаже, заперся, дабы никто отвлечь не мог, раскрыл окно и задымил сигарой.

Автор книги, некий Юлиан Калинский, оттолкнул альтернативу от того факта, что Петр Великий прорыл каналы в своем молодом городе, но после смерти императора каналы были засыпаны, от них остались только названия, напоминающие о недавнем прошлом. Весь Васильевский остров был исчерчен линиями. Так началось ответвление от того мира, где жил я. Вроде бы такое незначительное событие, как наличие каналов в столице, могло проступить далеко идущими последствиями. Не только для России, но и для всего мира.

Начало двадцатого века. Рост революционных настроений в обществе. Все как в реальности, только более сильно и эффективно. Автор вывел занимательный персонаж, которому посвятил отдельный рассказ. Рассказ именовался «Кремлевский мечтатель» и по силе влияния, по масштабности описываемого произведение поражало, погружало в созданный мир, заставляло поверить и ужаснуться.

Центральным персонажем рассказа являлся мальчик Володя Ульянов из семьи инспектора народных училищ. Дворянин. Он впитал с молодых лет ненависть к своему классу. Неприятие родилось в тот день, когда старшего брата Володи казнили за участие в покушении на императора Александра III. Перипетии жизни герои я пропустил сквозь пальцы. Автор показал, как родилась партия, которой впоследствии была уготована великая разрушительная роль. Володя не являлся видным деятелем. Одна из маленьких крохотных фигурок на доске истории. Множество партий. Множество организаций социалистического толка. В реальности им не дали развиться. В альтернативном мире книги социалисты разрослись, как грибок‑паразит на теле государства. Война с Японией 1904‑1905 годов, Первая мировая ослабили государство и подорвали престиж персоны императора. Революция. Она свершилась. Во главе государства стало Временное правительство, лишившее престола Николая II, но в отличие от реальности не для того, чтобы подготовить почву для прихода императора Алексея II, а для того, чтобы властвовать. В октябре семнадцатого года произошел переворот.

Автор сделал допущение, затем развил его и укрепил. Армия поддержала социалистов в Петербурге. Рабочие и матросы выступили на Дворцовую площадь, которая в отличие от реальности не была заполнена водой, где из пучины возвышался Александрийский столб, а вымощена булыжниками. Матросы крейсера «Аврора» расправились с командиром и старшими офицерами, развернули корабль и пальнули в сторону Зимнего дворца. Этот факт возмутил меня. Варвары. Только варвары‑социалисты могли выпустить снаряд в шедевр мировой архитектуры. Переворот совершился. Власть попала в руки невежественных, узконацеленных людей, что и привело к тяжелому катастрофическому финалу. Чем начала новая власть? Расстрелом царской семьи. Бесчеловечно. Поразительно до отвратительности. Но факт. Так представил события автор. Мне показалось, что он несколько перегибал палку допущений, но книга продолжала меня занимать. К тому же в альтернативной реальности началась война. Рабочие и обыкновенная городская голытьба вступили под красные знамена коммунистов, так окрестили себя захватившие власть. Под те же знамена встали уркаганы, которых красная власть (от цвета знамени) выпустила на волю, раздав им оружие. Противостояли им офицеры и солдаты царской армии, оставшиеся верными присяге. Их окрестили белогвардейцами. Белая гвардия обладала большими возможностями да и ресурсами. Они подпитывались от западного мира, который в страхе перед возможностью революции на своей территории дрожал. Однако же у красной гвардии осталось оружие с царских складов и продукты, которые они могли экспроприировать у крестьян. Плюс к этому правительство коммунистов во главе с Лениным, такой псевдоним взял Володя Ульянов, выставило на аукцион предметы искусства: картины и иконы, скульптуры и драгоценности. Рембрандт и Да Винчи, Шишкин и Репин, Фаберже и Рублев пошли с молотка.

Я остановился. Отложил на время книгу. Перевел дыхание. Книга сводила с ума. Такое произведение стоило внести в категорию: «Ч» – «чернуха». И детей к нему не подпускать ни в коем случае. Больший ужас сложно было представить, тем более интеллигентному человеку.

Мы жили в спокойном уравновешенном мире, где продажа национального достояния правительством так же невозможна, как падение Пизанской башни.

Я наполнил бокал пивом и выпил.

Вернулся к книге.

Война между белыми и красными затянулась на семь лет. Закончилась полным поражением белых. Вот так парадокс. Словно фаворит скачек за полметра до финиша ломает ноги и давит жокея насмерть. Территория отвоевана. Последние светлые персонажи отбывают из Севастополя на кораблях в Турцию. Паника. И ужас. Ужас и паника. Давка на сходнях.

С тысяча девятьсот двадцать четвертого года воцарилась полная коммунистическая деспотия на территории новообразованного государства, поименованного Союз Советских Социалистических Республик.

Автор развил мысль дальше и перешел к мировому порядку.

Четвертый рассказ сборника назывался: «И пришла Депрессия». Действие новеллы развивается в Соединенных Штатах Америки, которые замыкаются в экономической катастрофе, безработице и обрушении биржи ценных бумаг. Если в реальности это привело к рулю власти коммунистов, то в альтернативном развитии американцы, озираясь на Советскую Россию, выкарабкались благодаря гениальному политику Франклину Делано Рузвельту. Я поразился, как автор вознес на пьедестал коммунистического середнячка Фрэнка Рузвельта. Дальше больше – в Германии властью овладела национал‑социалистическая рабочая партия, во главе которой стоял Адольф Гитлер. Похоже, у автора извращенное чувство юмора. Я даже включил компьютер, залез в Большую Имперскую Энциклопедию, где в поисковую графу ввел слово: «Гитлер». Энциклопедия показала короткую заметку, из которой я извлек только то, что Адольф Гитлер был неудачливым художником. В эпоху Второй мировой войны, развязанной Социалистической Германией, Гитлер написал картину: «Вакханалия вкуса», где отобразил демонстрацию 1941 года на центральной площади Берлина. За это был арестован и брошен в концентрационный лагерь. Там он и скончался от голода. Я посмеялся и вернулся к книге.

Новый рассказ описывал мир Коммунистической России после смерти Ленина, впавшего в детство и мирно отошедшего в подмосковных Горках. Жесткая политическая борьба привела к власти мелкого партийного функционера Иосифа Сталина.

Я задумался. Где‑то и эту фамилию я слышал. Я загрузил Большую Имперскую Криминальную Энциклопедию и, ловко щелкая клавишами, ввел фамилию «Сталин» в поисковую графу.

Так я и думал. Сталкивался с фамилией.

Иосиф Джугашвили – он был губернатором Тифлиса в 1937‑1946 годах. Был пойман на казнокрадстве и жестоких репрессивных действиях в городе, за что был судим и казнен.

Автор явно иронизировал над историей. А старушка не терпит такого обращения.

Пришедший к власти Иосиф Сталин в альтернативных рассказах развязал массовую войну против своего народа. Террору подверглись все слои населения от политической верхушки до простого народа. В лагеря люди отправлялись партиями. Миллионы вывозились на расстрел. Миллионы убитых и столько же сосланных. Вся военная верхушка пошла под нож. Как раз накануне войны. Поразительное сумасшествие – угробить все командование в такое тревожное время. Правда, как утверждал автор, Иосиф Сталин до последнего момента не верил, что Гитлер нападет на него. Такой недоверчивый попался. Даже когда нацистские войска перешли границу с Коммунистической Россией и стали Поступать первые сообщения с фронта, Сталин не верил. Когда нацистские самолеты сожгли на аэродромах всю российскую авиацию, перебазированную к границе по распоряжению Сталина (для проведения совместных учений с гитлеровскими войсками), Иосиф Сталин не верил. Когда пришли первые сводки потерь, Сталин не верил и утверждал, что это все провокация со стороны диверсантов и паникеров в рядах Красной армии.

Я вновь оторвался от текста, налил себе пива и затянулся сигарой.

«Чего только не придумают романисты?» – подумал я.

Смелые домыслы автора наряду с абсурдными поворотами сюжета поражали, захватывали, хотя на периферии сознания я понимал, что это все выдумка. Мне не удавалось поверить в реальность книги.

Я вернулся к чтению и тут же был сбит наповал первым же предложением.

Иосиф Сталин, осознав и поверив в происходящее, сложил с себя все полномочия главы государства и сбежал на загородную дачу, где забаррикадировался и две недели дрожал от страха, боясь суда и расстрела. Две недели атакованное государство оставалось без руководителя. Чиновники метались в страхе и беспорядке. Наконец собралась делегация и отправилась к Сталину на поклон. Когда они подъехали к особняку Сталина, Иосиф Виссарионович выглядывал из‑за занавески. Он посчитал, что приехали за ним, чтобы зачитать приговор и расстрелять, и испугался. Страшно испугался. Панически. Он упал на пол и попытался забраться под кровать, но не получилось. Не проходил. Габариты не те. Так его и застали чиновники, когда вошли в комнату. Одна задница, обтянутая военного покроя штанами, торчала из‑под железной солдатской койки. Чиновники удивились, но виду не подали. Сталин выполз, сел на кровать, трясся, но, когда услышал, что они приехали просить его вернуться, осмелел, обрел уверенность и согласился.

Через пять лет все те, кто приезжал к нему в этот день, были обвинены в шпионаже и казнены. Сталин не простил им своей слабости. Четыре года шла война. Четыре долгих года. Десятки миллионов людей убитых. Миллионы пропавших без вести. Два года блокады Ленинграда (так опозорили город Санкт‑Петрополис коммунисты). Закончилось все падением режима Гитлера. Красноармейцы вошли в Берлин и оставили автографы на стенах Рейхстага. Началось восстановление страны. И для этой работы использовались пленные немцы. Страна медленно поднималась из руин. А Сталин вернулся к прежним удовольствиям. Вновь потекли реки крови. Те, кто оказался в годы войны в нацистском плену и, к несчастью своему, вернулся на родину, тут же по пересечении границы были объявлены предателями и отправлены в лагеря сроком на десять лет. Сталин умер в пятьдесят третьем году. Дело выставили как отравление, несмотря на то что диктатор прожил на свете семьдесят пять лет и вел отнюдь не здоровый образ жизни. Раздули «дело врачей». Огромное количество медиков было казнено. Личные врачи Сталина были расстреляны.

Смутное время. В власть вцепились три хищника. Некто Маленков, Хрущев и Берия. Все из окружения Сталина. Фамилии мне были незнакомы. Если они и засветились в реальной истории, то настолько мелко плавали, что я не обратил на них внимания в ворохе прочих событий. Битву за власть выиграл Хрущев. Первым сошел с дистанции Берия. Ногами вперед. Получил обвинение в шпионаже для Англии и Югославии и был расстрелян. Маленков благодаря хитрой комбинации Хрущева был снят с постов и отправлен на незначительную должность. В дальнейшем о его судьбе автор не упоминал. Страну возглавил Хрущев, который первым делом разоблачил «культ личности Сталина», а потом поссорился с Америкой, благодаря чему развязалась так называемая «холодная война». Коммунисты разместили ракеты с ядерными боеголовками на Кубе, а американцы свои – в Турции. Так началось долгое противостояние между двумя сверхдержавами. А мир оказался на грани ядерной войны.

Так. Ситуация перерастала в грандиозную утопию. Далее будет обмен ядерными бомбами, а затем всеобщий хаос и запустение. Сделал я прогноз, но он оказался ошибочным.

Автор оставил двум государствам право на жизнь. Ситуация была урегулирована благодаря дипломатии, а Хрущев пал в результате подковерного заговора. Слово «подковерный» не указывало на место расположения заговора, а говорило о его тайности и характере участников.

Власть получил некто Брежнев. Фамилия мне также была незнакома. Впоследствии, как указал автор, время его власти было названо «застойным». Ничего не происходило. Экономика медленно разваливалась. Чиновники воровали в огромных количествах. Дочь Брежнева на личном самолете каждые выходные дни летала в Париж прикупить парфюмерии. Время владычества коммунистов катилось к закату. Смерть Брежнева привела на вершину власти Андропова, бывшего главу госбезопасности. Не успел Андропов почувствовать вкус полновластия, как умер. Внезапно. Новый глава государства Черненко побил рекорд Андропова. Он умер еще раньше. На целых полгода, передав эстафету Горбачеву, в народе прозванному «пятнистый». За огромное родимое пятно на лысине. Новый генеральный секретарь, так назывался глава государства у коммунистов, первым делом ввел сухой закон, чем повысил уровень потребления алкоголя в стране. Вторым делом замутил перестройку, которая закончилась падением коммунистического строя и развалом Союза Советских Социалистических Республик. В России была провозглашена демократия, а первым президентом стал Борис Ельцин.

Последний рассказ назывался «Саксофон, рюмка водки и океан зелени». Он описывал мир разгульного бандитизма в эпоху «расцвета демократии». Рассказ был грустным и пессимистичным. И заканчивался беспросветно.

Я закрыл книгу, отложил ее на край стола и допил пиво. Посмотрел под стол. И насчитал бутылок восемь. Сколько же прошло времени? Я посмотрел на часы и ужаснулся. Близился вечер. Уже половина пятого. А я даже не обедал. Не говоря уже о том деле, которое кололо меня как шило в заднице. Я не предпринял в этот день ни шага. Я сумел забыться. Отвлекся от реальности. Ушел в альтернативу. Что ж, тем лучше. Но об обеде забывать все‑таки преждевременно.

Я поднялся из‑за стола. Меня слегка покачивало. Добрался до двери, отомкнул запор и направился на кухню, чтобы тщательно подкрепиться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Разделавшись с жареной телятиной, приправленной пряностями и укропом, я осушил бокал пива и перешел в гостиную, где думал застать Гонзу, но никого не обнаружил. Обойдя дом, я понял, что остался один. Где Кубинец, куда запропастились Сфинкс и Химера? Сие мне было неведомо, как, впрочем, и кто убил Джона Леннона и почему коммунисты Америки скрывают от мирового сообщества инопланетный корабль, потерпевший катастрофу в районе городка Розвилл. Я опустился в кресло и задумался. Требовалось понять, как мне действовать в дальнейшем. Какие шаги предпринять. Мне были известны два непосредственных участника похищения и убийства Романа Романова. Эти люди также планировали нечто ужасное. Что осталось выяснить? Что именно задумали Пятиримов и Мертвый? Как мне это узнать? Как проникнуть в их заговор, а самому остаться незамеченным?

И тут снизошло озарение.

Толя Овечкин по кличке Керосин. Вот кто мог мне помочь. Он состоял в свите Ульяна Мертвого. И был далеко не шестеркой в иерархии криминалитета. Когда‑то наши пути пересеклись. Помнится, Керосин сотрудничал с органами, тихонько постукивая на своих соратников и друзей. Я в ту пору еще состоял на службе в ФСБ и неоднократно видел его фамилию в отчетах. Дважды нам приходилось встречаться. Оба раза при весьма неприятных обстоятельствах. Первый раз, когда брали крупную партию наркоты. Керосин сдал ее. Но по условиям соглашения сам участвовал при продаже партии. Всех повязали. В операции участвовали представители ФСБ. Я оказался на месте действия совершенно случайно и, не будучи знакомым с Керосином лично, даже фотографии его не видел, повязал его при попытке к бегству, прострелив обе ноги. Вторая встреча состоялась уже тогда, когда я добровольно сложил с себя погоны. Мне требовалась информация по одному примечательному субчику, которого я подозревал в убийстве. Я связался с Керосином, и тот назначил мне встречу. Сам же пришел только тогда, когда я уложил в баре пятерых братков, внезапно заинтересовавшихся моей персоной. Керосин должок вернул.

Я подумал, что не мешало бы найти Керосина и завербовать его на новую операцию. Хотя стоило помнить, что клиента у меня нет и не предвидится. Гошу Кочевея брать в расчет не стоило. Я у него деньги брать был не намерен по идейным соображениям.

До Керосина я дотянулся быстро. Сразу же позвонил на сотовый. И Анатолий Степанович Овечкин мне ответил. Я скромно представился:

– Узнаешь, ссученный?

– Ах, это ты, фээсбэшник беспогонный, – радостно закудахтал Керосин.

– Чего такой радостный, словно миллион баксов заглотил, теперь ждешь жидкого стула? – хмуро сказал я.

– Тебя, волк позорный, всегда слышать рад, – отозвался Анатолий Степанович.

– За базар ответишь, – пообещал я.

– Жалко я тебя кончить не подрядил кого‑нибудь, – смеясь, заявил Керосин.

Из телефонной трубки голос Керосина доносился, пробиваясь сквозь уличные шумы. Я слышал плеск волн, и рев десятка моторов.

– Встретиться бы надо. Мыслишки поднакопились. Да и дело к тебе есть. Может, пивка попьем, шарики погоняем? – предложил я.

Минуту только вода и моторы катеров отвечали мне.

– Договорились. Как и раньше, – сказал Керосин и отключился.

Как и раньше – это означало согласие на место встречи. Я предложил покатать шары, а Керосин согласился. Бильярдный клуб «Треугольник». Время то же, что и в прошлый раз. Восемь вечера. В этот час в клубе как раз затишье перед нашествием поклонников. Вот и поиграть успеем, да и дело обсудить в спокойствии.

Я собрался было накинуть плащ и уйти, но вдруг вспомнил, что мне вернули лицензию. А стало быть, я имею право на ношение оружия. Тут же я ухватился за это. И достал из сейфа сразу три ствола: свой старенький, но верный «питон». Его я тут же убрал в плечевую кобуру. Прихватил еще дамский пистолетик двадцать второго калибра. Я его спрятал в кобуру, которая обжала щиколотку правой ноги. А мощный пистолет системы «Мендельсон» уложил в кобуру на брючном ремне. Почувствовав себя полностью экипированным, я поднял трубку и вызвал такси. Объем пива, выпитого мной за день, не позволял самостоятельно становиться к штурвалу.

Таксист появился на моем крыльце спустя двенадцать минут. Что ж, неплохой результат. Он позвонил в дверь. Я выключил свет, вышел в холл, где накинул на плечи плащ. Я в недоумении осмотрелся по сторонам, пытаясь все‑таки понять, куда подевался Гонза и мои охранники, но так и не понял. Я шагнул к двери (звонок продолжал голосить), когда вдруг точно из‑под земли возле двери выросла Химера.

– Так и сердечный приступ получить недолго, – испуганно заметил я.

Химера загадочно улыбнулась.

– Если я скончаюсь от сердечного приступа, то вы в дальнейшем потеряете потенциального работодателя, – пригрозил я.

Химера равнодушно хмыкнула.

Я почувствовал себя обиженным.

– Куда исчез Гонза?

Химера помотала головой, то ли отказываясь отвечать, то ли показывая, что не знает.

– Как хочешь, – сказал я и вышел за дверь.

Мальчишка‑таксист стоял на пороге и давил на кнопку звонка.

Я скептически окинул его взглядом и поинтересовался:

– Ты прилип?

Таксист испуганно помотал головой.

– Тогда пошли.

Я окинул взглядом вечерний городской пейзаж. Хмурое серое небо выдавливало из себя слезы. Волны наплескивали на гранит набережной, приподнимая катер с шашечками такси.

Мальчишка‑водитель первым бросился к судну и, взлетев на борт, исчез в каюте. Я последовал за ним, подняв воротник плаща, чтобы укрыть шею, но холодные капли лупили по голове, точно учитель гимназии нерадивого ученика по голому заднему месту.

Оказавшись в каюте, я сбросил плащ и удобно растянулся на диване.

– Куда едем, шеф? – подал голос таксист из‑за штурвала.

– Загородный канал. К острову ТЮЗ.

– Понял. Мигом домчим.

Зарычал мотор, и катер рванулся вперед. Я закрыл глаза. Через полминуты я уже был в объятиях дремоты. Разобрало же. Я погрузился в черную нежную вату, точно пропитанную сажей. Я дышал, а вместо воздуха в легкие лезла вата. Я зажмурился от неприятной рези в глазах. И проснулся.

– Приехали, шеф, – сообщил таксист.

Я сунул кредитку в приемное отверстие, произвел оплату и выбрался на набережную клуба под усилившийся дождь. Капли вытанцовывали на гранитной мостовой. Я взбежал на крыльцо клуба, дернул ручку двери и услышал звонок.

Встречать меня никто не вышел. Это было не в обычае «Треугольника». Клуб был рассчитан в первую очередь на представителей среднего достатка, которые уже не ездят на общественном транспорте, но и не накопили денег на элитные катера.

Я миновал холл, скинул плащ в руки гардеробщику. Тот раскланялся и получил монету на чай. Поправив прическу перед зеркалом, я прошел в темное помещение, заставленное бильярдными столами, подсвеченными лампами. Возле двери на диване растянулся администратор зала и, судя по храпу, предавался обаянию Морфея. В этот час клуб не страдал от избытка посетителей. Я не стал будить администратора, примостился в углу в кресле, распахнул свежий номер «Санкт‑Петропольских ведомостей», лежащий рядом на столике, но почитать его мне не удалось. Только я всмотрелся в центральную фотографию первой полосы, как в клуб ворвался Толя Керосин. Он был настолько шумен, что администратор в испуге опал с дивана, как желтый кленовый лист.

– Столик. Два кия. Шары. И по бокалу пива, – приказал Керосин.

Администратор засуетился, как заботливая медсестра около умирающего миллионера.

Толя Керосин выглядел как преуспевающий бизнесмен, а вовсе не как заштатный бандит. Дорогой двубортный костюм, жилет, золотые часы на цепочке. Все говорило о довольстве и достатке. А очень дорогой аромат, который на несколько метров распространялся вокруг Керосина, очаровывал всех попадавших в сферу его влияния.

Администратор подал нам кии, выложил треугольник из шаров на столе, поклонился и удалился. Шепот, донесшийся до моего слуха из служебной комнаты, говорил о том, что косточки у меня сегодня будут сверкать от чистоты.

Я натер кий мелом, приладился брюхом на стол и начал партию.

– Зачем звал меня? – живо поинтересовался Керосин.

– Дело есть важное, – сообщил я, забивая шар в лузу.

Керосин крякнул от досады.

– Так говори, а не тяни, как сельский поп заупокойную службу. – Толя нервничал. Он не любил проигрывать.

– Ты же работаешь на Ульяна?

– Я пашу только на себя. Ульяну же отстегиваю от прибылей.

Я промахнулся. Шар срикошетировал от бортов и остановился перед Керосином. Он радостно потер руки и взялся за кий. Из служебного помещения клуба появилась официантка с подносом, на котором возвышались две литровые кружки.

– Ты не замечал ничего интересного в последнее время?

– Что имеешь в виду?

– Что‑то не такое, как всегда.

– Поразительный намек.

Толя Керосин пожал плечами и закатил мой шар в лузу. Партия уравнялась.

– Чем последнее время занимается Мертвый? – подошел я с другой стороны.

– Да все как обычно. Бизнес есть бизнес. Толя хотел, чтобы я напрямую спросил его, а не ходил вкруг да около.

– Ульян не занимается сейчас чем‑либо особенным?

– Что ты вкладываешь в понятие особенный? – лукаво спросил Керосин и промахнулся.

– Слушай, не прикидывайся идиотом, – вспылил я. – Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. И что я хочу от тебя услышать.

– Ладно, – согласился Толя, внимательно наблюдая, как я медленно, но уверенно раскатывал партию. – Есть одна тема, в которую Мертвый впрягся. Только я ничего не знаю. Он меня забыл посвятить в суть.

– Кто знает подробности?

– Решетка. Он правая рука Ульяна. Думаю, что он в курсе, – задумчиво ответил Керосин.

– Как до Решетки добраться?

– Тебе никак. Да и не думаю, что он на вопросы отвечать будет.

– А если я вежливо задам?

– Хоть трижды вежливо. Решетка даже под пытками не расколется. Своих закладывать не станет, – заявил Толя.

– Что предложишь? – поинтересовался я.

– Зачем тебе Ульян‑то? Откуда такая тяга к мертвечине? – ехидно осведомился Керосин.

– Потянуло чего‑то, – уклонился я от ответа и забил последний шар противника.

– Партия, – объявил я.

– Реванш, – потребовал Керосин. И я склонился над столом, выкладывая треугольник.

– Тебе к Решетке не подобраться. Ты чужой. Он насторожится. И ни слова не скажет. А вот если подкоп произведу я, то шансы есть, и при этом недурные.

Керосин ехидно ухмыльнулся.

– Что я должен сделать, чтобы ты вошел в тему? – спросил я, уступая место Толе за столом.

– Проиграй мне! – предложил Керосин.

– Ну, этого ты от меня не дождешься, – пообещал я, наблюдая, как Керосин промахивается по шару.

– Что я должен узнать?

– Только чем последнее время занят Мертвый.

– Ты намерен пригласить его на свидание, но боишься, что он не найдет для тебя времени? – с серьезной миной поинтересовался Толя.

– Просто узнай. И все, – сказал я.

– Такса обычная. Ты в курсе, – выставил условие Керосин.

– Сколько тебе нужно времени для работы?

– Дня три.

– У тебя они есть, – пробормотал я, закатывая один за другим четыре шара.

Но затем удача изменила мне, и Керосин взял партию. А потом еще три партии подряд. Вошедший в раж, Толя предложил сделать ставку и играть на деньги. Я согласился. Поставил двадцать рублей на кон. Проиграл. Предложил поднять ставку и выиграл три сотни рублей. Керосин никак не мог остановиться. Но после проигрыша трех сотен его азарт испарился и наступило похмелье. Четвертую партию играть он отказался и быстро покинул клуб.

Я попросил администратора вызвать мне такси и вышел на крыльцо клуба.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Крючок заброшен в воду. Поплавок держится на поверхности. Осталось только ждать поклевок. Но не сидеть же сложа руки в ожидании того, когда Решетка клюнет на нехитрую приманку Керосина. Стоило самому вооружиться и побродить по злачным притонам, выслушивая и вынюхивая. Вдруг кто‑то забудется да сболтнет что‑нибудь полезное для дела по пьяной лавочке.

Но если серьезно, то идея была. И весьма неплохая.

В то время как Керосин будет убалтывать Решетку и действовать в тылах Ульяна Мертвого, мне стоило поиграть в диверсанта и пробраться в лагерь Пятиримова. Возможно ли это? Вот вопрос, на который стоило найти ответ.

Вернувшись домой, я поздоровался в холле со Сфинкс, которая несла вахту по охране дверей. Выяснил, дома ли Гонза Кубинец. Получил отрицательный ответ. Задумался, проходя в кухню, куда мог подеваться мой компаньон. Ужина, как и следовало ожидать, нигде не наблюдалось. Куда я только не заглядывал. В который раз пообещав себе найти повара с отличными рекомендациями, чтобы больше не болела голова над блюдами, я забрался в холодильник и выставил на стол все съедобное, что удалось обнаружить. Насытившись, я поднялся в кабинет на втором этаже, достал сотовый телефон, презентованный Гошей Кочевеем, и вытянул из памяти номер Вани Дубай.

Дубай ответил сразу же, точно только и ждал моего звонка.

– Слушаю тебя, Туровский.

– У меня появилась идея. Требуется твоя помощь.

– Слушаю тебя внимательно. – Спокойный рассудительный голос Дубай способен был убаюкать.

– Мне нужна работа… – начал было я, но невозмутимый и терпеливый Дубай вдруг отпустил колкость:

– Обратись на биржу труда.

– Мне нужно попасть в администрацию к Пятиримову, – озвучил я требование.

– Так. Притормаживай на поворотах. Дай подумать.

Молчание. В это время я пытался посчитать трещинки на бледном потолке, но все время сбивался.

– Есть у нас человечек свой в администрации. Только личность вы слишком известная. Если засветитесь, то этого человека мы можем потерять.

– Это ваш риск. В конце концов вы можете потерять не только человека, но и бизнес.

– Завтра утром. В десять я приеду к вам вместе с чиновником. Будьте готовы. Только хочу вас предупредить, что наш человек не в курсе ситуации и добраться до этой информации он не смог. Мы уже пытались.

– Ничего. Я попробую.

Я повесил трубку и отправился в спальню. Раздевшись, я устало рухнул на постель и погрузился в вязкий капризный сон. Я очутился на бесконечном поле с высокой, по пояс, травой и желтоголовыми подсолнухами. Поле дотягивалось до горизонта, затем поднималось и уходило в небо. Заполнив просторы небес, поле возвращалось с другой стороны к горизонту и простиралось ко мне. Я поднял глаза к небу и обнаружил, что поле находилось подо мной и надо мной. А также со всех сторон, точно я оказался внутри травяного мячика. Я вздохнул, набрал полную грудь свежего влажного воздуха и размеренно пошел вперед, размышляя над тем, что я делаю в этом изолированном пространстве. Одновременно с этими мыслями я поразился тому, что прекрасно понимаю реальную сущность окружающего меня пространства. Сон. Я находился во сне. Каком‑то странном фрейдистско‑мурукамиевском сне. Не заметив как, я миновал рубеж горизонта и взобрался на небо. Теперь я ступал по небу и то и дело задирал голову вверх, отмечая, что небо, в сущности, то же самое, что и земля, а земля мало чем отличается от неба. Наполнившись этим убеждением, я дернулся и вдруг оторвался от травяного в подсолнухах неба и стал падать к земле. Достигнув тверди, я проснулся.

Открыв глаза, я обнаружил, что уже наступило утро. Часы показывали половину восьмого утра. Я поднялся, прошел в ванную комнату и принял душ. Насухо вытершись, я оделся и спустился в столовую, где обнаружил Гонзу. Кубинец сидел за столом над вчерашним выпуском «Санкт‑Петропольских ведомостей» и потягивал из стакана молоко.

– Как прошло свидание? – поинтересовался я, открывая холодильник.

– Какое свидание? – отрываясь от газеты, спросил Кубинец.

– Я уж не знаю какое. Тебе виднее.

Я налил себе кружку молока. Достал четыре яйца, зеленый лук, кирпичик голландского сыра и отправился к плите. Я намеревался приготовить себе некое подобие омлета. С пивоварением у меня было отлично, а вот с повседневной кулинарией как‑то не очень клеилось.

– Я не ходил ни на какое свидание, – хмуро пробормотал Кубинец.

– Брось, тебе нечего от меня скрывать. Мы же почти что родственники или как братья, – возмутился я, разбивая яйца.

– Я ездил к хакерам, – признался Кубинец.

– Если твоя физиономия говорит о результате, то, надо понимать, полный провал, – высказал я предположение.

– Точно. Вскрыть файлы пока не удалось. Какая‑то бредятина. Но они божились, что в течение ближайших пяти дней получат информацию. Попробуют новый дешифратор.

Я мелко накромсал лук и обсыпал им взбитые с молоком яйца. Отрезал от кирпичика сыра кусочек, натер его на мелкой терке и, посыпав омлет сверху, накрыл сковороду крышкой.

– Включи ящик, – попросил я.

Кубинец подхватил пульт и исполнил мою просьбу. Маленький экран под потолком справа от меня вспыхнул белым огнем и проявил картинку.

– Найди новости.

Кубинец переключил на канал «Петрополь». Новости как раз начинались. Появилось лицо диктора – строгой женщины лет двадцати пяти, которой больше подошло бы веселиться в каком‑нибудь клубе, а не сидеть с кислой физиономией в студии и озвучивать сухие строчки сообщений.

– Внимание. Экстренный выпуск программы. С вами Елизавета Дворецкая. Только что поступила полицейская сводка. В районе Парнас были найдены три трупа. Одно тело удалось опознать. Им оказался известный в городе частный детектив и пивовар Даг Туровский.

Я чуть не уронил сковороду себе на ногу. Резко обернулся, грохнул сковороду на стол и упал на стул, внимательно впиваясь в экран, но диктор более не вернулась к означенной теме. Она пообещала:

– Как только ситуация прояснится, мы сообщим вам новые подробности.

И перешла к грядущему юбилею города, до начала празднования которого осталась всего неделя.

– Чего‑то я не понял? – пробормотал Кубинец. – Если ты покойник, то у меня сейчас спиритический сеанс начался?

– Нет. Я просто воскрес, – предложил я весьма оригинальную версию.

– Это как раз та встреча, о которой ты рассказывал?

– Да, – задумчиво сказал я, пытаясь понять, что происходит.

– Похоже, твоим спасителям зачем‑то понадобилось тебя похоронить.

Я до этой мысли дошел и сам. Две минуты размышлений, и подсказка всплыла, как перископ подводной лодки.

Звонить Ване Дубай я не стал. Погрузился в гостиной в свое кресло и задремал. Но вынужден был проснуться через пятнадцать минут. Входная дверь разразилась звонком, грозя перебудить весь квартал. Звонок умолк. А через минуту в кабинет ворвалась шумная толпа – вся из людей в черном. Не обращая на меня внимания, они закружились по кабинету, что‑то измеряя и вынюхивая.

– Какого черта. Что здесь происходит? – возмутился я.

– Не беспокойтесь, Даг. Эти люди должны подготовить место действия к спектаклю, который мы сыграем на бис, – ответил мне входящий в кабинет Ваня Дубай.

– Что за спектакль?

– Похороны. Ваши похороны, Туровский. Послушаете заодно, что о вас люди говорят.

– Ага. Законспектирую. А затем буду шантажировать, – мрачно пошутил я.

– Это будет отвлекающий маневр. Пока вас будут хоронить, вы под вымышленным именем начнете работать в аппарате вице‑губернатора города.

– А мое лицо? – спросил я.

– Что ваше лицо? – не понял Дубай. – С ним, по‑моему, все в порядке.

– Благодаря вам я стал публичным человеком. Мое лицо зафиксировали телеканалы в памяти горожан. Да меня срисуют сразу же, стоит мне пересечь порог администрации.

– Не волнуйтесь об этом, Туровский. Мы сделаем вам легкую пластическую операцию, – с улыбкой людоеда пообещал Дубай.

– Что значит пластическую операцию? Я не подписывался ни на какую пластическую операцию. – От возмущения я аж вскочил из кресла.

– Не беспокойтесь. Я же говорю, все будет тихо, мирно, безболезненно. К тому же по окончании работы мы вернем вам ваше лицо.

– Замечательно. – Я развел руками и опустился в кресло.

– Кстати, познакомьтесь с Игорем Всеславовичем Рубахиным, вице‑губернатором города.

Ваня Дубай указал на хмурого мужчину в сером костюме, вошедшего в комнату. Лицо мужчины мне было знакомо благодаря телеэкрану.

– Мы поддерживаем Рубахина. А Рубахин поддерживает нас. Не секрет, что скоро Пятиримова сместят. Будут выборы. Мы профинансируем кандидатуру Рубахина.

Чувствовалось, что прямолинейность Дубай пришлась не по вкусу вице‑губернатору. Он сморщился, как перезрелый персик, и выражал нетерпение.

– Иван Михайлович, зачем вы привезли меня сюда? Это излишне. Молодой человек мог бы сам приехать в администрацию и все нюансы…

– Помолчи, Рубаха. Твое дело маленькое. Сидеть и молчать, – оборвал его Дубай.

Надо же какие нежности – Иван Михайлович, Рубаха.

– Туровский, специалисты по пластике уже приехали. Они готовы провести операцию прямо здесь. От вас требуется выделить помещение, лечь на операционный стол и молчать, как подопытный кролик, – обрадовал Дубай.

Я раскрыл рот, закрыл его, вновь открыл и вновь закрыл.

– Репетируете роль золотой рыбки? – поинтересовался Дубай.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Под операционную я выделил столовую. Я предложил раздвинуть обеденный стол и все провести, что называется, в походных условиях. Но специалисты оказались подкованными и всю аппаратуру привезли с собой. Даже специальное кресло, помесь стоматологического и гинекологического. Куда меня и загрузили. Откинули голову на специальный держатель, закрепили ремешок на шее. Так что дергайся, рыпайся, а эффект один. Нулевой. Да и задушиться недолго.

Я подумал: «Сейчас наручниками прикуют к подлокотникам, И смоются. Задачка из учебника „Занимательная математика“: „Спустя какой промежуток времени прикованный наручниками к креслу и всеми покинутый человек умрет от голода?“

Невеселая перспектива.

Вокруг кресла выставили почетный караул из софитов, направленных мне в лицо. Свет вспыхнул. Это было мучительно. Слепящий нервный свет. Меня обступили люди в белых халатах, попросили закрыть глаза. Могли бы и не просить. При таком освещении глаза просто не открывались. Я ничего не видел. Только ощущал, как чьи‑то резиновые руки нанесли мне на лицо что‑то холодное и вязкое и стали разравнивать. Это продолжалось минут сорок. Я откровенно заскучал. После нанесения материала на поверхность лица специалисты на пять минут покинули меня, а когда вернулись, занялись лепкой. Такое ощущение, что собрались ребятишки в детском садике, получили пластилин и стали товарищу новое личико из разноцветного пластилина ваять. Ухо будет желтое. Носик, как кавказский хребет, горбатый и белый. Подбородок колышком цвета гнилого яблока. Представив себя разноцветным, я хмыкнул, отчего лицо дернулось. Я тут же получил длинную тираду специалиста о безответственности и шиле в заднице. Пообещал про себя не дергаться и призадумался, как скоротать времечко, уходящее на операцию. Но ничего хорошего в голову не пришло. А через минуту мне разрешили раскрыть глаза и попросили полежать пять минут не шевелясь, чтобы лицо затвердело.

Пять минут протекли медленнее, чем вся операция. Я пялился в потолок столовой и пытался сообразить, что же в итоге получилось.

Когда мне разрешили встать, я бросился в холл к зеркалу. Увиденное меня поразило настолько, что минуту я стоял с открытым ртом и не дышал. Дыхание без моего решения остановилось, замерло, ожидая моей реакции.

– Как вам новый имидж? – ехидно поинтересовался Дубай.

Я метнул в него злобный взгляд и вернулся к самосозерцанию.

В холле появился Гонза. Он мельком скользнул по мне взглядом, зацепился, вгляделся внимательно и возмущенно спросил:

– А вам обязательно таскать одежду Туровского? И что за чучело вы тут выставили? Он не узнал меня.

– Кубинец, я, конечно, не эксперт, но, по‑моему, ты попал, – язвительно заметил я.

Гонза от неожиданности подпрыгнул и занес руку, чтобы меня перекрестить и изгнать дьявольский дух. Потом пригляделся, измерил лицо взглядом, крякнул и сказал:

– Советую тебе это лицо оставить. Оно куда симпатичнее, чем настоящее.

– Я подарю его тебе на Рождество, – ответил я.

Мое лицо напоминало лицо старого грузчика, утомленного работой, истеричной женой, тремя сопливыми шалунами и вечно исчезающими в пасти «семейного бюджета» деньгами. Сколько ни заработаешь, все сожрет. Исчерченный морщинами лоб, грубый нос картофелиной с открытыми порами и мелким черным волосом в ноздрях. Резкий неряшливый рот, в уголках которого, если покопаться, можно было найти залежи съестных припасов на черный день. Пренеприятнейшая личность, но, что поразительно, это лицо, сидевшее на моем как родное, нельзя было упрекнуть в искусственности. Даже зная, что это маска, а под ней скрывается истинная внешность человека, я усомнился бы в собственном здравомыслии, настолько все выглядело идеально и естественно.

– Вы считаете, что эта личина лучше подходит для сотрудника аппарата губернатора? – поинтересовался я у Дубай.

– Наши психологи разработали этот портрет. Они считают, что это лицо не будет привлекать внимание. Излишнее внимание. К тому же, если кто‑то и испытает приступ любопытства, то тут же его потеряет. Поверьте, Туровский, это лицо настолько неприятно, что невольно хочется отвести глаза.

Как ни странно, я ему верил. И испытывал жуткое желание смыть с лица эту мерзость.

– Куда катится мир, у криминала свои психологи появились. Вы, когда на ликвидацию идете, сначала с психологами советуетесь, потом у астрологов проверяете карму на день? Не прохудилась ли? А после работы стресс у психиатра снимаете?

Дубай очаровательно улыбнулся и сверкнул глазами.

– Как это дерьмо потом снять? – поинтересовался я.

– Я приеду с ребятами. Все снимем. Сейчас не об этом. – Дубай недовольно отмахнулся. – Пока идут приготовления к вашим похоронам, пойдем, обсудим детали. Рубахин уже уехал в администрацию. Скоро вы за ним последуете. Кстати, я вам завидую, у вас будет отдельный кабинет.

Мы прошли на второй этаж. В кабинете места не было, там драпировали стены черным. Мы завернули в гостиную, но и там народу было больше, чем воздуха. Единственным свободным помещением являлась моя спальня, куда я и провел Дубай. В моей спальне можно было играть в гольф, но мы ограничились тем, что расселись друг напротив друга в кресла, и Дубай приступил к инструктажу:

– Вот ключи от квартиры. Московский канал, сто восемьдесят. Квартира занимает целый этаж. Там раньше никто не жил, так что приведете в божеский вид. Прожить вам там придется неделю. Не больше. Если ничего не получится, дальше юбилей. И катастрофа. Это ключи от нового катера «икар» класса лимузин. Все зарегистрировано на имя Ивана Сапожникова.

– А почему, собственно, Сапожникова? – возмутился я. – Я не согласен с такой фамилией.

Дверь спальни открылась, и вошли два человека. Один нес штатив и ноутбук, второй – цифровую видеокамеру и маленький компактный принтер. Очень быстро они расположились в комнате. Установили камеру на штатив. Нацелили камеру на стул, стоящий возле стены. Меня попросили сесть на стул. Я послушался. Меня дважды сфотографировали. Тут же обработали фотографии на компьютере, подсоединили принтер и распечатали.

– Зачем это? – спросил я.

– Вам новые документы делаем, – ответил Дубай.

Мужчина, фотографировавший меня, закрыл ноутбук, выложил на него сверху новенький паспорт, в секунду вклеил фотографию и закатал страницу пленкой.

– Владейте. – Он протянул документ мне.

Я принял паспорт, раскрыл его, полюбовался на чужую рожу под чужой фамилией, закрыл книжечку и спрятал ее в карман пиджака.

– Сейчас мы вас отвезем в квартиру. Машина на стоянке. Сами во всем разберетесь. Из квартиры вы поедете на службу. Документы мы вам…

Дубай протянул мне вторую книжечку, вдвое меньшую, в которую уже вклеили свежую фотографию. Я раскрыл ее и прочитал: «Иван Николаевич Сапожников. Помощник вице‑губернатора по вопросам капитального строительства и реконструкции жилого фонда».

– Э, Вань, я в этом ни хрена не понимаю, – растерянно пробормотал я.

– А вам и не надо. Там есть люди, которые сами во всем разберутся. Ломайте голову только над своей проблемой. А то в городе полная разруха настанет, если вы жильем займетесь.

– Это хорошая новость. Ладно. По коням, как сказал казак, кинувшись на свою жинку.

Я поднялся, поправил прическу и покинул спальню, увлекая за собой Дубай и специалистов по подделке документов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Квартира, предоставленная во временное пользование кочевеевцами, пришлась мне по вкусу. Другого и вообразить себе было нельзя. Целое футбольное поле, лишенное перегородок, к которому присоединялось еще одно поле через стену. Узорчатая арка размером с мини‑триумфальную, гора разнообразной удобной и в то же время стильной мебели, ковры, хрусталь, видеопанель с экраном, как в кинотеатре, и лестница на второй этаж, о существовании которого меня не предупреждали. Я поднялся по дубовой черной лестнице и приступил к обследованию второго этажа. Четыре спальни. Две ванные комнаты. Один мини‑бассейн, библиотека и кабинет, наполненный современным офисным оборудованием. Если бы я был писателем, я мог бы только мечтать о таком. Закрыться на месяц в этой квартире и работать в меру способностей и желания, как Виктор Гюго, обривший себе половину головы, чтобы успеть закончить роман в срок.

Я пробежал взглядом по рабочему столу: аккуратно разложенные бумаги с гербом города – двумя скрещенными якорями, морским и речным, по центру которых возвышался скипетр, украшенный короной и двуглавым орлом. Любой, кто бросил бы взгляд на стол, ни на секунду бы не усомнился о месте работы его хозяина.

Я покинул кабинет, сбежал по лестнице и вышел из квартиры, включив цифровую сигнализацию. Дом находился на круглосуточной охране. На первом этаже располагался охранный офис, куда сходились сведения о всех квартирах. В случае проникновения в мое жилище у охраны сработала бы сигнализация. Тут же четыре секьюрити, все из бывших спецназовцев, отправились бы в точку проникновения. Неплохая система.

Попрощавшись с охранниками, я покинул дом и по прозрачной пластиковой трубе перехода вышел на домашнюю стоянку, где дожидался «икар». Увиденное меня потрясло. Я не слишком большой специалист по катерам, но покачивающееся у причала судно было верхом совершенства. Я попытался прикинуть, сколько оно может стоить, и почувствовал, как моя голова начинает вращаться с умопомрачительной скоростью. Справившись с головокружением, я вступил на борт. На дверях в рубку управления я обнаружил кодовый замок. Вставил ключ, повернул на три оборота и ввел пароль. Дверь щелкнула и отворилась. Я вошел в помещение и включил свет. Достойный интерьер роскошного лимузина. В оформлении стен преобладал красный цвет. Мягкие диваны, удобные анатомические кресла, принимающие форму упавшего в них человеческого тела, пульт управления – маленькие изящные кнопочки с внутренней подсветкой. Красный штурвал полукружием.

Я включил бортовой компьютер и пробежался по программной оболочке, проверяя наполнение. То, что мне удалось обнаружить, повергло меня в шок. Похоже, сегодняшний день не исчерпал все возможные сюрпризы, отправленные по моему адресу с сервера Судьбы. В катере находились встроенные пулеметы. По одному на каждом борту. И огнемет ближнего боя, спрятанный внутри крыши каюты. Я даже задрал голову, пытаясь понять, где это может находиться, но так и не увидел. Помимо прочего вооружения в корме располагались гранатометы. На случай нападения сзади или преследования. Гранатометы управлялись с бортового компьютера. Нужно было запустить специальную программу и ввести отслеживание цели… Машина прицеливалась и уничтожала противника. Удобная штука для того, кто хочет избавиться от хвоста. Арсенал бессмертного Джеймса Бонда.

Я завел мотор, включил первую скорость и увел катер от причала. Судно легко слушалось штурвала. Я набрал скорость шестьдесят километров в час и уверенно направил катер к Смольному острову, где располагалась Администрация Санкт‑Петрополиса и резиденция губернатора Владислава Никодимовича Пятиримова. Лавируя между катерами, я нацелил «икар» в первую образовавшуюся брешь и упрямо, невзирая на переполненность, отыскал свободное место на паркинге.

Включив сигнализацию, я покинул борт, прихватив черный дипломат с гербом города. На набережной меня встретил служащий, но, увидев герб на дипломате, он вытянулся в струнку и чуть не отдал мне честь (имеется в виду, ритуальное прикладывание руки к фуражке, а вовсе не предложение близости), но я остановил его страшной гримасой.

Я проследовал к зданию администрации, вошел в пустынный холл. Только служащий за конторкой, множество диванов для посетителей, пункт охраны, а за ним лифтовая площадка на десять кабин.

Я уверенно проследовал мимо служащего. Показал удостоверение личности охраннику, он протянул к нему ручной сканер, провел им над красной книжечкой и, посмотрев на экран, кивнул мне. Код подтвердился.

– Восьмой этаж, – глухо произнес охранник, прячась в своей будке.

– Знаю, – процедил я сквозь зубы.

Вызвав кабину, я дождался ее прибытия. Двери раскрылись. Я вошел внутрь. Вдавил кнопку с цифрой «8» и закрыл глаза. Кабина резко пошла вверх.

Я немного волновался. В конце концов не каждый день приходишь на работу. Тем более в администрацию города. Последний раз я ходил на работу лет… когда же это было? Кажется, целую вечность назад.

Кабина отворилась. Раскрылись двери, и я очутился в холле. Пустынном холле.

«Куда, черт возьми, все подевались?» – подумал я, направляясь по коридору.

Коридор вывел меня в суету, гвалт рабочей атмосферы. Двери множества кабинетов по обе стороны коридора. Некоторые приоткрыты. Люди в строгих деловых костюмах, с бумагами и без хлопали дверями и сновали из кабинета в кабинет, как крысы, запертые в исследовательском лабиринте. Никто не обращал на меня внимания. Я был им безынтересен.

Я проследовал к своему кабинету, приоткрыл дверь приемной и заглянул. За рабочим столом, напротив двери с моим новым именем сидела красивая женщина, лицо с обложки модного журнала. Она что‑то печатала на компьютере и поминутно поднимала телефонную трубку.

– Нет. Он еще не подошел. Попробуйте перезвонить через полчаса.

Убедившись, что я не ошибся адресом, я вплыл в приемную, бесшумно подошел к секретарше и поинтересовался:

– Никто не спрашивал?

Девушка вскинулась из‑за стола, как испуганная сойка, и чуть было не опрокинула жидкокристаллический монитор на пол.

– А к государственной собственности относиться нужно бережнее, – заметил я, выходя из‑за ее спины.

– Вы меня так испугали, Иван Николаевич. Нельзя же так, – защебетала девушка.

– Татьяна, – считал я имя с карточки на столе.

– Слушаю, – внимательно поинтересовалась она, наклонив голову набок, точно спящая сова.

– Принесите мне чашечку кофе, – попросил я, скрываясь за дверью.

Просторный рабочий кабинет. Современный офис. Один из миллиарда похожих друг на друга комнат‑близнецов. Ничего своего и особенного. Как мне объяснил Ваня Дубай, настоящий Иван Сапожников умер два дня назад, но пока это не известно широкой публике. Тело поместили в частный морг, контролируемый Гошей Качели. Это позволило мне временно занять его место. Услышав это, я сначала испугался: ведь мне нужно идеально вписаться в образ, а о его владельце я даже ничего не знаю. Но Дубай меня успокоил. Те, кто мог во мне опознать лже‑Сапожникова, находились далеко. Разве что непосредственный начальник вице‑губернатор Рубаха, но он в доле. Остальные общались с настоящим Сапожниковым по внутренней связи, но никогда лично. Даже секретаршу Рубаха поменял, чтобы на все сто процентов попасть в цель.

Я обогнул свой стол, погрузился в кресло и задумался.

Итак, я, как хорек, проник внутрь курятника, но до петуха мне еще далеко. Я задумался, как добраться до губернатора. В идеале стоило втереться в доверие к губернатору, чтобы он посвятил меня в план заговора. А я изнутри разложил бы его, как серная кислота нежелательного свидетеля.

Дверь отворилась, и вошла секретарша с подносом, на котором стояла чашка с дымящимся кофе. Она молча подошла к столу, поставила поднос и с тем же достойным молчанием ушла.

Я отпил кофе, поморщился. Ошпарил язык.

Запиликал внутренний телефон на столе. Я нажал кнопку внешней связи.

– Иван Николаевич, вас вызывает к себе Игорь Всеславович, – сообщила секретарша.

– Спасибо, Танечка, – сказал я, отключаясь. Ну что ж, побеседуем, Рубаха. Я сделал еще два глотка, оставил чашку и поднялся. Прихватив со стола первую попавшуюся папку, я направился прочь из кабинета. В приемной, улыбнувшись Татьяне, я направился к лифту.

Игорь Всеславович Рубахин работал на десятом этаже. Кабину лифта ждать пришлось двенадцать минут. Все десять лифтов были заняты. Они курсировали между двенадцатым и сорок четвертым этажами, где располагался бюджетный департамент.

Поднявшись на этаж вице‑губернатора, я уверенно прошел к кабинету Рубахина, небрежно бросив секретарше:

– Меня ждут.

И вошел в кабинет.

Игорь Всеславович стоял у окна, спиной к двери. Он любовался панорамой города. Из его окон картинка была масштабнее, чем с обзорной площадки Исаакиевского собора.

– Вы звали меня, Игорь Всеславович? – подобострастно спросил я.

– Дверь закрой, – не оборачиваясь, потребовал он. Я исполнил.

– Скажу тебе, сосунок, мне совсем не нравится, что вы задумали. Я бы с радостью отказался…

– Но не можете, – закончил я мысль.

– Да, не могу.

Рубахин обернулся, смерил меня злым взглядом и водрузился в свое кресло.

– Поэтому будем сотрудничать. Присаживайтесь, Иван Николаевич. Ничего, что я вас так называю?

– Сойдет, – согласился я, опускаясь в кресло для посетителей – жесткое, как шкура носорога.

– Нас могут услышать? – поинтересовался я.

– Исключено, – отмахнулся вице‑губернатор. – Как вы представляете себе наше сотрудничество?

– Пока мыслю только одно. Мне нужно увидеть губернатора, – заявил я.

– Может, сразу матушку‑императрицу.

– Будет нужна императрица, достанете императрицу. Пока же ограничусь только губернатором, – спокойно ответил я.

– Это трудно. Но возможно сделать, – согласился Рубахин.

– Дальше, вы в курсе расписания Пятиримова. Куда он должен последовать, где побывать. Как ехать по городу, – продолжил я.

– На два дня вперед. Планы в последнее время часто меняются, – поставил меня в известность вице‑губернатор, предчувствуя худшее.

– Мне нужна эта информация. Подготовьте ее, – потребовал я. – Когда вы устроите встречу?

– Губернатор не любит, когда его беспокоят по пустякам. Я подготовлю для вас отчет о перспективах развития капитального строительства на ближайшие полгода. Только пошлет он вас, – с сомнением заявил Рубаха. – Сейчас, в горячке предъюбилейной недели, ему не до капитального строительства.

– Главное предлог. Я найду, как увлечь губернатора. Так когда?

– Завтра. В десять утра. У него как раз окно между посещением Стелы Мира на Сенной площади и встречей с полпредом императора в Северо‑Западном округе.

– Стелы Мира? – переспросил я.

– Подарок Франции к юбилею. Стеклянная тумба метров десять в высоту, на которой на всех языках мира будет написано слово «мир». Глупость, конечно, но ведь от подарков не отказываются.

– Спасибо, Игорь Всеславович, за сотрудничество. В половине десятого утра я поднимусь к вам за отчетом, – сообщил я.

Поднявшись, я направился к двери. Уже достигнув ее, я обернулся.

– На каком этаже находится офис губернатора? – спросил я.

– На последнем, – отозвался Рубаха. Я вышел.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Остаток рабочего дня я провел безвылазно в своем кабинете, гоняя секретаршу то за кофе, то за обедом из ресторана. Для разнообразия и конспирации я попросил позвонить в ресторан, услугами которого пользовался ранее. Но, к удивлению своему, обнаружил, что Татьяна не знает, где я обедал, а прежняя секретарша сообщить об этом ей не удосужилась. Пришлось выкручиваться. Я указал Татьяне, что хочу отведать французской кухни. Пусть не церемонится, и звонит в самый дорогой и престижный французский ресторан, который только сможет отыскать в городе. Меня уже давно глодала ностальгия по Парижу, где два года назад я впервые побывал на фестивале домашних пивоваров. С тех пор съездить в изысканную столицу все никак не удавалось. Времени катастрофически не хватало. Обещал Ангелине свозить ее на Елисейские поля, а сам проплатил двухнедельное пребывание на Канарах, рассудив, что в Париж мы еще успеем съездить, а отдохнуть, полежать на песочке, побарахтаться в изумрудно‑голубой воде в тот момент прельщало больше. Вместе забраться на Эйфелеву башню нам уже не суждено.

Я почувствовал грусть, но разрастись ей не удалось. В дверь протиснулась Татьяна с подносом, на котором находился мой французский обед. Увиденное повергло меня в изумление, и, указав пальцем на поднос, я спросил:

– Что это?

– Вы же заказывали обед из французского ресторана. Вот и прошу. – Татьяна с удовольствием грохнула поднос передо мной.

– Это я помню. Слава богу, склерозом не страдаю, – пробормотал я. – Но как это называется?

– Я думала, вы разбираетесь во французской кухне, – ехидно заметила она.

– Только не в названиях.

– Это луковый суп. – Татьяна указала на тарелку с бульоном, в котором одинокими лодочками плавали сухарики.

– Это можетты.

Блюдо, которое она назвала, выглядело аппетитным и, похоже, оказалось единственным пригодным в пищу. Поскольку третья глубокая тарелка была заполнена какими‑то раковинами, купающимися в светлой, судя по запаху, алкогольной жидкости.

– Улитки по‑лимузенски в белом вине.

Татьяна развернулась и гордо вышла, изящно покачивая бедрами.

Я облизнулся и подумал: «Может, приударить за ней? В конце концов следует держаться в образе начальства», но вспомнил об Ангелине и стало противно.

Я вернулся взглядом к обеду. Кажется, я все‑таки погорячился с выбором национальной кухни. Стоило бы взять что‑то традиционное. Из русского ресторана или немецкого. А кушать улиток совсем не хотелось. К тому же вставал вопрос, что делать с панцирями. Они съедобны?

Выхлебав суп через край, ложкой в тарелке делать было нечего, очень быстро расправился с можеттами. Изумительное кушанье из фасоли и мяса. Минуту посидел над улитками, размышляя, что с ними сделать. Отыскал кофейную кружку перелил в нее жидкость, а улиток отодвинул подальше. Пусть лягушатники едят. Я не любитель экспериментировать. Осторожно понюхал жидкость, в которой барахтались улитки. Вроде бы ничего! Попробовал. Оказалось, что это все‑таки вино. Причем просто отменное.

Осушив кружку, я пустые тарелки сгрузил на поднос и нажал кнопку селектора.

– Таня, заберите посуду.

Она исполнила мою просьбу моментально. И еще раз позволила полюбоваться собой. Но сытым я при этом не стал. В животе урчало. Наблюдая за тем, как секретарша с подносом уходит, я улыбнулся и остановил ее предложением:

– Танечка, давайте после работы сходим куда‑нибудь поужинать. А то улитки мне показались недостаточно проваренными.

Она улыбнулась, кокетливо пожала плечами и молвила:

– Я подумаю.

Но я уже не сомневался, каким будет ответ.

Весь остаток рабочего дня я просидел в кабинете. Изредка, отвечая на телефонные звонки сослуживцев, которые удивлялись моему изменившемуся голосу, но не более. Они все хотели что‑то от меня, но я каждый раз заворачивал их требования туманными формулировками типа: «Я обдумаю ваше предложение… Позвоните через недельку, я решу, как разобраться в проблеме…» Остальное время я потратил на раскладывание пасьянсов, пока не обнаружил в памяти отличную «бродилку‑стрелялку». Обрадовавшись, я вооружился гранатометом и отправился по запутанными кривым улочкам какой‑то заброшенной военной базы, заселенной различными монстрами и голодными мертвецами. Пройдя на «ура» восемь уровней, я уже добрался до одного из главных злодеев. Третья фигура в империи монстров. Занес над ним огромную секиру, с которой лилась кровь и какая‑то зеленая слизь, и в этот момент в кабинет вошла Татьяна – свеженькая, довольная, роскошно благоухающая, с сумочкой через плечо. Я отвлекся и схлопотал жалом в сердце. Мое виртуальное «эго» погибло из‑за женщины.

– Я готова принять ваше предложение. Рабочий день окончен.

Я подавил в себе желание послать ее куда подальше и вернуться к войне с монстрами. Вышел из игры, выключил компьютер и оставил кресло, в котором, наверное, успел нажить себе мозоль на мягкое место.

– Куда вы меня повезете? – поинтересовалась Татьяна.

А я подумал, неужели ей вправду нравится этот страшноликий начальник. Или все‑таки ее очаровал я. А с чего это я взял, что она очарована?

– В «Эсхил‑ХР», – не задумываясь, ответил я.

– Что такое «Эсхил»? – поинтересовалась она, входя вместе со мной в лифт.

– Отличный ресторан с более привычной кухней. Я пару раз там бывал. Тем более там неплохие напитки. И отличное пиво.

– Вы любите пиво?

– Обожаю. У мужчины должно быть три ключа: от квартиры, от машины и от пивной бутылки. Может, перейдем на «ты»?

На «ты» мы перешли уже в ресторане. Хозяин «Эсхила», увидев «икар» на парковке, лично встретил нас в дверях. Помог раздеться и препроводил к самому лучшему столику в ресторане. Уж я – то знаю.

Я отметил, что Антуан – так называл себя владелец «Эсхила» – в петлицу пиджака вставил черную ленточку. Траур? По кому?

– У вас кто‑то умер? – поинтересовался я, раскрывая меню.

– Мой старый друг и деловой партнер.

Я заметил, как в глазах Антуана блеснули слезы.

– Его убили, – добавил он и принял заказ.

Кто же у Антуана старый друг? – задумался я, и тут меня коротнуло. Это же он по мне траур носит. Ведь Даг Туровский официально скончался. Был убит в бандитской разборке. А я и не знал, что Антуан так трогательно ко мне относится.

– Почему вы так огорчились? – озабоченно поинтересовалась Таня.

– Не вы, а ты, – поправил я. – Нет. Я не огорчен, просто задумался. Никак из головы не идет завтрашний отчет.

– Какой отчет? – с интересом спросила она.

– Завтра на приеме у губернатора. Но это не так интересно, – отмахнулся я. Но Татьяна настаивала:

– Вы так нервничаете, словно в первый раз идете с отчетом к губернатору.. – В первый раз, – признался я.

– То‑то я думаю, что не видела вас ранее.

– Где не видели? – настороженно спросил я.

– У губернатора. Я раньше работала в приемной Пятиримова. Вот перевели к вам.

Вот так удача. Бывшая секретарша Пятиримова в моих руках. Она может знать такое, что мне за месяц кропотливой работы узнать не удастся. Тем более я пока не представляю, как мне войти в доверие к Пятиримову. Ни одной идеи в голове. Серая пустота, словно грозовое небо. И ни одной молнии‑идеи.

Я посмотрел на девушку и почувствовал легкую тоску. На секунду я увидел напротив себя Ангелину, и душа всплакнула. Я помотал головой, как собака, искупавшаяся в озере, и испуганно посмотрел на пустой стол. Сейчас бы выпить немного пива, чтобы унять грусть.

Как по волшебству на столе появился поднос с бокалами пива.

– Горячее придется подождать, – предупредил Антуан и исчез.

Я отпил пива, подумал, что для дамы стоило бы заказать вина, но тут же забыл об этом. Я увидел Таню как бы по‑новому. И почувствовал, что она нравится мне. Я ощутил поднимающееся влечение и утопил его в пиве. Только сейчас любовных похождений мне не хватало. Недавно Ангелину похоронил. Сам вроде как по официальной хронике мертв. Да и дело нераскрученное, как жернов, болтается на мне.

Слово за слово, и мы разговорились. За этот вечер я узнал много о своей юной секретарше. И первое, что открыл для себя, к удивлению, что Танюшке девятнадцатый год пошел. А она старательно, с упорством труженика каменоломни, перед приходом на работу старила себя лет на пять, чтобы придать солидности облику. Татьяна Краснова родилась и выросла в семье бедной, если не сказать нищей. Мать – скромная учительница с нагрузкой по шесть‑семь уроков в день. Плюс дополнительные занятия. Только такая напряженная скачка позволяла Анне Львовне приносить в семью скромную сумму, позволявшую малое, но необходимое. Отец Тани – Дмитрий Владимирович – вроде бы и поднялся от простого институтского преподавателя до заместителя декана по младшим курсам в Университете имени Бецкого на факультете социальных наук. Но тут приключился скандал. Дмитрий Владимирович по натуре своей был человеком мягкотелым, словом, тряпка, а не мужчина. И удивительно было, как такому существу удалось подняться на достаточно высокий административный пост и продержаться на нем целых шесть лет. Но случилось. Катастрофа же для Дмитрия Владимировича явилась в следующем. Он допустил административный проступок, впоследствии расцененный как преступление. Утрата важных отчетных документов. Четыре ведомости с оценками пропали из стен деканата. За эти документы непосредственно отвечал Дмитрий Владимирович. Разгорелся скандал. Подключилась прокуратура. Дмитрия Владимировича обвинили в преступной халатности и утрате важных документов. Срок дали условно. Два года. Но запретили занятие административных постов. Да и права преподавать лишили на пять лет. Семейство Красновых впало в нищету. Дмитрий Владимирович постарался устроиться на работу. Что ж, у него это вполне получилось. Ночами он пропадал на дежурствах в различных фирмах и компаниях, которым требовалось охранять помещения. Днями же трудился на ниве коммерции. Друг устроил в коммерческий ларек. Ситуация, мягко сказать, невеселая. И настроения Тане не поднимала. Окончив среднюю школу, девушка, вместо того чтобы отправиться по приемным комиссиям высших учебных заведений, вышла на тропу поиска работы. Заработная плата продавщицы в ларьке ее не устраивала, а что‑то серьезное ей и не предлагали. Во‑первых, возрастом не вышла. Во‑вторых, образования не хватало. Ведь в России как? Главное не талант, способности и знания, а книжечка. А вот книжечки‑то и не было. Подфартило случайно. А фарт он всегда случайно выходит. Запланировать его невозможно. Если уж нет, то и взяться неоткуда.

Танюша встретилась с Егором Дубининым – правой рукой Пятиримова. Негласно, конечно. Гласно они стали бы отрицать факт знакомства друг с другом. На чем Таня сошлась с Дубининым, что он взялся протежировать молоденькую, никому не известную девушку, мне так и осталось неизвестно. Она промолчала. А я не спросил.

Аппетитный бифштекс, исчезнувший с моей тарелки, и второй бокал пива мало располагали к откровенности. Я чувствовал грандиозную тяжесть в животе. Хотелось прилечь. Уже скорее мечталось о кровати, чем о девушках и душещипательных беседах. Но на уровне интуиции я понимал, что Дубинин не за спасибо привел Танюшу в приемную к Пятиримову. Что‑то связывало этих таких непохожих людей? Я проглотил третью кружку пива, сам и не заметив этого.

И ты опять увидел дно, и ты опять вначале.

– Ты с родителями обитаешь? – поинтересовался я и отметил, что язык мой уже порядком заплетается, а голова заполнена ватой, через которую трудно пробиваются мысли.

– Как в администрацию попала, квартиру сняла. Теперь живу отдельно. Маленькая. Тесная. Но мне нравится, – призналась Таня и увидела в моих глазах…

Что?

Что‑то, что позволило ей улыбнуться и сказать:

– Поехали ко мне?

– Лучше ко мне, – возразил я.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Поутру я страдал. Если, конечно, можно так назвать острую головную боль, точно мне в черепушку запихали колонию крыс, мучимую приступами клаустрофобии. К тому же я так и не смог понять (по крайней мере, первые пятнадцать – двадцать минут), за каким хреном я проснулся в половине седьмого утра, где я нахожусь и кто это мирно посапывает на другой половине кровати, больше напоминавшей поле для мини‑футбола.

Выбравшись из постели, я угодил ногами в теплые пушистые тапки. Никогда такие не любил. Такое ощущение, что забрался ступней в нутро кошки. Поражаясь обилию утренних несуразностей, я отправился на поиски кухни. И заплутал в трех столбах. Никак не мог разобраться в коридоре, в какую сторону мне двигаться. Только спустя пять минут бессильного топтания я наконец сообразил, что нахожусь не в своем особняке, а в чужой квартире. Это несколько облегчило задачу. Значит, это не я с ума сошел, а просто кто‑то сменил декорации.

Следующий шок меня ждал в ванной комнате. Я хлебнул ледяного, видимо, оставшегося со вчерашнего кофейку и, отставив кружку, зашел в ванную. Включил холодную воду, запустил ладони под живительный поток и, набрав пригоршню влаги, опрокинул себе на лицо. Повторив процедуру раз десять и почувствовав, как отупелость уходит из мозга, бросил быстрый взгляд в зеркало. От неожиданности я вскрикнул и подавил в себе инстинктивное желание двинуть в харю наглому отражению, потеснившему мое собственное. Привидится же такое.

Представьте себе. Заходите в ванную после попойки (да и выпил‑то кружек пять пива, разве это попойка?), умываетесь. Взгляд в зеркало. А там совсем не та харя, которую вы намеревались увидеть. Чужая физиономия. И, надо сказать, препротивная. Почувствовав ужас, грозящий обратиться в панику, я зажмурил глаза. Для верности помотал головой. Не помогло. В зеркале продолжала оставаться подозрительно противная рожа чужого мужика. Я потратил минут пятнадцать на занятие под звучным названием: «Поймай меня, если сможешь». Заключалось оно в следующем. Я делал вид, что ухожу. Затем резко оборачивался, в надежде раскрыть заговор и увидеть свое привычное отражение, с которым под именем Даг Туровский я живу вот уже, мать моя, тридцать четыре года. Игра не принесла желаемого результата. Заговорщики оказались сноровистыми. Все время успевали подсунуть мне противную часть тела, по ошибке названную лицом.

Только на кухне, в состоянии, близком к панике, я все понял. Я вспомнил, откуда мне показалась знакомой физиономия из зеркала. Да это же мой собственный новый образ. Товарищи по оружию посоветовали сменить имидж. И не верьте рекламе, утверждающей: «Имидж ничто, жажда все». Побывали бы они, господа пиарщики, в моем нынешнем состоянии. Посмотрел бы я на них, какие слоганы рождались бы в их голове.

Да бог с ними, со слоганами этими. Наплескав себе в кружку холодного кофе – не мате, конечно, но уже ближе к Маркесу с Касаресом, чем к Толстому с Достоевским, – я пробрался, как партизан, боясь разбудить Таню, в гостиную, где развалился на диване, как персидский шах. Попивая кофе, я задумался над предстоящим днем, пытаясь вычленить первое важное событие на повестке дня. Оно нашлось с трудом. В море мысленного хлама я увидел, как строчку из ежедневника, запись о встрече с губернатором Петрополиса. Визит к Пятиримову значился на десять утра. Море времени, если задуматься, но еще следует к Рубахину забежать. Даже с такими ограничениями я не знал, куда спрятаться от океана не занятого ничем времени. А тут еще головная боль. Все неприятности сразу.

Я подумал, что стоит принять парочку таблеток от головных мук. Но это решение принесло мне новые проблемы. Где искать таблетки? Вот скажите мне, где может содержаться аптечка в этой, прямо‑таки сказать, конспиративной квартире, используемой ко‑чевеевцами в качестве берлоги. В моем доме аптечка находится там же, где и плита. Стало быть, на кухне. Кухонное помещение подверглось жесточайшему обыску, но разочарование, похоже, ожидало меня на каждом шагу – В кухне, кроме никому не нужной посуды, электрической плиты со встроенным компьютером и вытяжкой, раковиной с двумя кранами: первый – вода обыкновенная, водопроводная; второй – трехступенчатая очистка, ничего и не было. Никакого намека на лекарства. Присев на стул, я задумался. Отчего‑то на ум пришел кадр из древнего классического голливудского фильма ужасов «Муха». В этом кадре герой заходит в ванную комнату, открывает шкафчик с лекарствами и кладет на полочку очередной отвалившийся орган, подходящий человеку, но никак не мухе, в которую герой медленно, но неотвратимо обращался. Ванная? А что, стоило посмотреть. Но в ванной хоромине не то что лекарств, шкафчика над рукомойником никакого не было. Ситуация!

Я вновь задумался над картой дальнейших поисков и тут открыл для себя, что голова‑то давно прошла. Недаром говорил Бальтазар Грасиан (был такой средневековый мыслитель), что лучший способ избавиться от треска в голове – занять ее делом. Возможно, это сказал и не он, но очень похоже.

Я вернулся в спальню, осмотрелся по сторонам. И стал собирать одежду. Больше всего это походило на сбор грибов в густом ельнике в кромешной тьме. Кое‑как нащупав брюки на полу, я приступил к поискам рубашки путем ощупывания свободной территории. Пока искал рубашку, под руку попался носок и пустая бутылка, судя по формам, из‑под коньяка, судя по плеску при взбалтывании, жидкость еще оставалась. Пить я не стал. Во‑первых, похмелье прошло. Во‑вторых, предстояла встреча с губернатором. Грешно к главе города заявляться подшофе. Не объяснять же ему, что вовсе не пил с утра, а лечился. А почему коньком? Так у каждого свои методы излечения.

Следом за бутылкой мне в руки ткнулось новое горлышко. Похоже, по полу ходить просто опасно, того и гляди, поскользнешься на коньяке и загремишь в гипс.

Рубашку я обнаружил в самом неподходящем для нее месте – в цветочном горшке. Я, конечно, все понимаю. Выпили много. Раздевались быстро. Но каким нужно быть счастливчиком, чтобы рубашка, отброшенная в порыве пьяной страсти, приземлилась ровнехонько на пышное зеленое растение, чьего названия я не знал, и окутала его с заботой, присущей сорокалетней одинокой мамаше.

Второй носок раскачивался на люстре, как флаг на башне. Но ему одиноко не было. Рядом на сквозняке плескался Танин бюстгальтер. Тихонько одевшись, я пробрался на кухню. Углубившись в холодильник, как в золотоносную жилу, я выложил на стол четыре яйца, вареную колбасу отличного качества, зеленый лук, пару помидоров, сыр и пакет молока. Минут десять колдовал у плиты. В результате на тарелки прилег дымящийся и ужасно аппетитный омлет с поджаренной колбасой, помидорами и посыпанный сверху сыром пармезан. Разлив по чашкам свежеприготовленный кофе, я сгрузил завтрак на столик‑каталку и отправился в спальню, катя перед собой тележку с тарелками и кружками. Катить пришлось аккуратно, поскольку разлить кофе на крутых квартирных поворотах проще простого. Достаточно неправильно войти в вираж.

Добравшись до спальни, я вкатил столик, на цыпочках подошел к кровати и погладил Танино плечо, слегка нажимая, чтобы она почувствовала и проснулась. Будить спящего человека можно двумя способами. Способ первый: резко включить свет в спальне, одновременно нажимая клавишу «play» на магнитофоне, заряженном Сорок первой симфонией Моцарта или, на худой случай, последним альбомом группы Metallica. Чем плох этот способ. Во‑первых, так можно не просто человека разбудить, но и в гроб прямехонько уложить, если у особы плохо с сердцем. Во‑вторых, может и не подействовать, если будимый на ночь надевает повязку на глаза и вставляет затычки в уши. Второй способ – будить медленно и нежно, чтобы пробуждение напоминало медленное всплытие из океана дремы.

Таня отозвалась на мои поглаживания. Она томно застонала, потянулась, прижала к глазам кулачки, потерла и вновь потянулась. Потом раскрыла глаза и посмотрела на меня.

Она очаровательна. Похоже, я медленно, но уверенно теряю контакт с собственным разумом. Того и гляди, влюблюсь в собственную секретаршу. Я не ханжа, поэтому не стал даже думать, почему она пошла в постель с таким страшным с виду человеком, как я нынешний. Понимал только, что со мной она оказалась не из‑за положения или чего‑то материального, доходного, а по взаимной симпатии.

– Доброе утро, девочка моя, я тут тебе кое‑что… – сказал я и заметил искорку неподдельного ужаса, промелькнувшую в глазах Тани.

Так. Классический репертуар. Красавица и чудовище. Никогда не думал, что придется примерять на себя сей сказочный типаж. Красотой бог от рождения меня не обидел.

– Ой, завтрак, – обрадовалась Таня, когда я поставил перед ней на кровать поднос с омлетом и чашкой кофе. – Мне еще никто завтрак в постель не подавал, – призналась она и увлеченно заработала вилкой.

Не знаю уж, что мы творили ночью, но аппетит у обоих разыгрался зверский, словно во мне поселилась рота солдат, совершивших марш‑бросок через пустыню Гоби.

Совсем недавно, просто в двух шагах позади, погибла Ангелина, а я уже в постели с другой женщиной, и если не кривить душой, то уже успел в нее влюбиться. Что это? Предательство? Или просто жизнь? Я попытался взвесить мысль, чтобы увидеть истину. Я оживил образ Ангелины. Увидел ее внутренним взглядом и почувствовал тоску. Я продолжал ее любить. Глупости говорят люди, что можно кого‑то разлюбить. Любовь она все равно остается, только иногда отходит в сторону, уступая место новому чувству. Но старая любовь продолжает жить в сердце, занимая определенное важное место. Я никогда никого не забывал. Я продолжал любить каждую женщину, пробудившую во мне на определенном жизненном этапе это чувство. Сказано так, словно их были сотни. В близких отношениях я состоял со многими, но любил всего троих, а с Таней уже четверых женщин. Так что я не считал новое чувство предательством. Я продолжал любить Ангелину. Она жила во мне. И будет жить вечно.

– Так бы и не вылезала весь день из постели, – пробормотала Таня, отставив от себя тарелку.

– Так в чем проблема? – удивился я. – Объявляю тебе выходной.

– А ты? – Она заглянула мне в глаза, а показалось, что в душу.

– Тут сложнее. У меня с губернатором встреча.

– Тогда и я поеду. Что ты там будешь без меня делать? Пропадешь ведь? – весело прощебетала Таня, но вдруг сделалась грустной.

– Ты чего? – удивился я.

– Только пообещай не смеяться надо мной, – попросила она.

– Обещаю, – легкомысленно согласился я.

– Клянись.

– Чем?

– Собой. Иль лучше не клянись ничем. – Неожиданно она процитировала Шекспира. Вот уж не знаю, специально или случайное совпадение мыслей.

– Клянусь собой.

– Ты далеко не красавец, – обрадовала она. Ну, слава богу, а то я уж начал ревновать ее к своей личине да и подозревать в дурновкусии.

– Но в постели я оказалась с тобой вовсе не из‑за положения или из‑за того, что ты начальник. Ты мне очень нравишься, но почему, я не знаю. Внутренне. Мне кажется, что человек с таким внутренним миром не может обладать таким лицом. Все время хочется содрать с тебя твое лицо. Мне кажется, что это маска.

Девочка, как ты права. Ничего, скоро я сдерну с себя эту маску и ты увидишь меня в истинном облике. Я обещаю тебе.

– Ты обиделся? – с тревогой спросила она.

– Почему я должен обидеться? – удивился я. Мне и самому нынешнее лицо ужас внушало.

– Ну все‑таки…

– Нисколько. Ты во всем права. Но, по‑моему, у нас есть восемь минут на быстрый подъем, одевание и умывание… – скомандовал я, поднимаясь с постели.

– И еще полчаса на косметику, – умоляюще попросила она.

– Согласен. А затем по коням, как сказал Денис Давыдов, запрыгивая на спину пленному французу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Я вошел в кабинет Рубахина как в свой собственный. Распахнул дверь и вошел, несмотря на то, что фактически он являлся моим начальником, да к тому же он проводил совещание с какими‑то хмурыми серыми мужчинами, восседавшими за прямоугольным столом.

Мое явление произвело должное впечатление. Мужчины выразили беспокойство, зашуршали бумагами и закидали меня гневными взглядами. Если бы эти взгляды могли взрываться, от меня мокрого места бы не осталось. Рубахин при виде меня скривился, точно сломал зуб, откинулся в кресло и застонал, как маленький ребенок, мучимый по ночам привидениями.

– Что еще? – спросил он, не обращая внимания на присутствующих.

– У меня доклад у губернатора, – напомнил я.

– А я при чем? – развел руками Рубахин.

– Мой доклад. Он у вас.

Рубахин прожег меня взглядом и толкнул мне через стол папку с бумагами.

– Здесь все. Тебе даже не придется раскрывать рот.

Подхватив папку, я хмыкнул и вышел. Миновав приемную, я измерил шагами длинный коридор и остановился перед закрытыми дверями лифта.

Я волновался. Я чувствовал жуткое волнение, точно иду на первое свидание с девушкой и мне вновь шестнадцать лет. Поразительно. Вроде и мне давно уже не шестнадцать, да и Пятиримов на девушку мало походит.

Губернатор заставил меня ждать. Секретарша доложила ему, а он распорядился приготовить мне кофе и подождать.

Сорок минут. Сорок долгих минут я просидел в приемной. Выпил пять кружек кофе, выкурил три сигареты, даже успел закрутить легкий флирт с Инессой – секретаршей Пятиримова. Флирт. Ничего больше. Все‑таки не стоит разрушать образ начальника.

Ситуация мне успела порядком надоесть, и я заскучал. Мы обсудили с Инессой погоду, предстоящие выборы и грядущий юбилей города, прошлись по новинкам парижской моды. Сошлись на том, что мода поднимается и развивается тогда, когда цивилизация близится к упадку. Я вспомнил Римскую империю, которая изощрялась в одежде, и к чему это привело. Орды варваров разрушили ее, стерли с лица земли. Мода взлетела при Людовике XIV, Короле‑Солнце, а привело это к Великой французской революции. Хотя какая, к черту, она Великая! Чернь смяла аристократию, но как была чернью, так чернью и осталась. Мода возвысилась на русской почве в начале двадцатого века, и это чуть было не закончилось катастрофой. Крушением монархии и империи. К власти рвались фанатичные большевики, готовые ради построения рая в одной отдельно взятой стране уничтожить половину собственного народа. Я выдвинул мысль, что мода развивается тогда, когда общество вступает в пору бездуховности. Инесса соглашалась со мной во всем, только отчего‑то мне казалось, что она вовсе не согласна, а поддакивает ради приличия. Начальник все‑таки. Иногда я видел в ее глазах легкое удивление и адресовал его к своему разглагольствованию, наверное, не свойственному прежнему Сапожникову.

Наконец Пятиримов соизволил выделить минуту для встречи со мной. Эта новость принесла и мне, и Инессе облегчение. Я отвесил ей легкий изящный поклон и решительно вошел в кабинет губернатора.

Кабинет был пуст. Огромный стол с россыпями бумаг и книг. Компьютер мерцал экраном. Кресло тихо раскачивалось, указывая на то, что только что в нем кто‑то сидел и поспешно покинул удобные объятия. Но ни губернатора, ни хотя бы намека на него не было.

– Проходите. Присаживайтесь, – послышался бесплотный голос.

Я послушался. Скромно присел в кресло для посетителей. Странное ощущение, я вроде и не трудился в реальности на администрацию города, да и Пятиримов не являлся моим настоящим начальником, я больше походил на разведчика, засланного в ставку врага, но все равно испытывал дискомфорт и некую странную робость перед начальством. То ли это сказывался эффект удачного вхождения в роль, то ли в нашей сущности на генетическом уровне лежит преклонение перед чиновниками. Удивительно, что ни в одной стране мира не развито так чинопочитание, как у нас. Конечно, здесь стоило вспомнить, что такое положение дел сложилось исторически. Да и взятки на Руси – явление вполне исконное, так сказать. До Петра Великого чиновники стояли на кормлении. Государство не платило им жалованье, а существовали и исполняли свои обязанности они за счет тех подношений, которые им делали посетители. Ни одно дело не рассматривалось без вручения взятки в денежном или натуральном виде. Петр отменил такое положение, но психология настолько сильно укоренилась, что переделать ее и трех столетий не хватило. Чиновников же почитали всегда и испытывали перед ними робость, поскольку без их росчерка ни одно дело решить было невозможно, а системы контроля никогда не существовало, вплоть до сегодняшних дней. Чиновник распоряжался вопросом на полное свое усмотрение. Так и получилось, что на Руси самым уважаемым и самым ненавидимым классом оказались чиновники.

Пока я размышлял об исторических парадоксах и копался в собственных чувствах, неизвестно откуда за рабочим столом объявился Пятиримов. Вживую он выглядел совсем не так. как с экрана телевизора. Высокий, худощавый, лицо лошадиное, с большим чувственным ртом и аристократическими бакенбардами.

– Что вы хотели, Иван Николаевич?

– Я подготовил отчет о перспективах развития капитального строительства, – отчеканил я. Пятиримов уныло зевнул:

– Давайте посмотрю.

Я протянул ему папку.

Пятиримов положил ее перед собой, раскрыл и углубился в изучение документов. Не знаю уж, что он там понимал. Я пролистал подготовленный материал и не понял в нем ничего. Вот такой уж я тупица.

К сожалению, специального образования не хватает, хотя и губернатор вроде не строитель по профессии. Пятиримов листал материалы минут пять. Что‑то просто просматривал, что‑то читал внимательнее. Хмурился, где‑то хмыкал недоуменно, где‑то даже недоверчиво улыбнулся. Наконец отодвинул папку, посмотрел с сомнением на меня и спросил:

– Как вы оцениваете коммерческое финансирование восьмиэтажек на Черном острове?

Я шумно проглотил скопившуюся слюну, которую успел распустить на завязывание дружеских отношений с губернатором. Я почувствовал страшное волнение и вспотел.

– Думаю, положительно, – выдавил я.

– Что, положительно? – спросил губернатор.

– Вольются, – поправил я.

– Кто?

– Вливания коммерческие, – чувствуя себя полным идиотом, промолвил я.

– Иван Николаевич, вам, наверное, плохо. Болеете, наверное? – заботливо поинтересовался Пятиримов. – Вы бы взяли отпуск недельки на три. Впереди юбилей, думаю, как‑нибудь обойдемся без капитального строительства в ближайшее время.

– Да нет, Владислав Никодимович, здоров. – Я напустил самое загадочное и страдающее выражение на лицо, помялся минуту‑другую для проформы и поделился: – Друг у меня умер. Погиб при странных обстоятельствах.

– Сочувствую, – равнодушно бросил Пятиримов.

– Его убили. А официально следствие постановило самоубийство. Он утонул. Вот они и решили, что самоубийство, только сначала его удавили. А следствие сказало, что это след неудачной попытки расправиться с собой.

Я знал, что это опасно, но все равно закинул удочку. По тому, как отреагирует губернатор, можно определить, насколько все серьезно и далеко зашло.

– Загадочно. Следствие говорит, значит, что самоубийство, а смерть наступила в результате удушения. Тело же нашли в воде. Я правильно вас понял? – переспросил Пятиримов.

– Точно так. Истинно так. – Совершенно случайно я скопировал интонации Иеронима Балаганова.

– А как, простите, зовут… звали вашего друга? – спросил Пятиримов.

– Роман Романов.

– Один из директоров «Седуктиве Бед»?

– Точно.

– Я слышал об этом, но не придал значения. Мало ли почему человек решил покончить с собой. Да и котировки вроде у компании поползли резко вниз, – с сомнением произнес Пятиримов.

Я вбросил последний резервный козырь, внимательно следя за реакцией.

– Вы, кажется, дружны были раньше?

– Дела давно минувших дней. Преданье старины глубокой, – печально изрек губернатор.

И тут меня осенило. Я вдруг понял, что Владислав Никодимович никакого отношения не имеет к заговору. Он абсолютно постороннее лицо. За его спиной пауки сплели паутину, а он ни разу не обернулся, чтобы ее увидеть, хотя, возможно, и слышал шум, да уж очень ловко отвели ему глаза. Но, если губернатор лицо постороннее, кто возглавляет заговор? Кто главный паук, нарисовавший всю схему и удачно спрятавшийся за спиной видной фигуры? Я почувствовал, что оказался в тупике. Был расчет. Удачный план, но он накрылся медным тазом. И я не видел выхода. От волнения я покрылся мурашками, плюс к этому у меня поднялась температура и мысли путались. Стоило посидеть за кружечкой пива, уравновесить настроение и проанализировать ситуацию.

– Иван Николаевич, вы что‑то еще хотели? – поинтересовался Пятиримов.

Я вздрогнул от неожиданности. Мысль оказалась настолько неожиданной, что вытеснила из головы ощущение места. Я даже забыл, где нахожусь, поэтому вздрогнул и непонимающе уставился на Пятиримова, который с удивлением взирал на меня.

– А? Что? – растерялся я.

– У вас еще что‑нибудь есть, господин Сапожников? – раздраженно спросил Пятиримов.

– Нет. Благодарю за внимание, – строго сказал я, поднимаясь.

Пятиримов уткнулся в документы, потеряв ко мне всякий интерес. Зазвонили телефоны на столе, словно они все это время ожидали окончания важного разговора. Пятиримов стал отвечать на звонки, а я уже практически вышел из кабинета, когда меня остановил голос губернатора:

– Вы не беспокойтесь, Иван Николаевич, я обязательно разберусь в истории Романова. Следствие будет возобновлено. Я беру этот вопрос под свой контроль.

– Благодарю, Владислав Никодимович.

Я вышел из кабинета, испытывая легкое смятение. Не обратил внимания на Инессу, усиленно строившую мне глазки, и медленно, вразвалочку, как медведь, пошел к лифту.

«Это что же получается, – думал я. – Вновь в начале пути. Вроде загадка оказалась практически разрешенной, а тут полный нокаут. Вновь отброшен в самое начало пути. С чего начал, к тому и вернулся. Так кто же стоит во главе заговора? Вот в чем вопрос!»

Я и сам не заметил, что вместо своего этажа нажал кнопку первого. Я не собирался возвращаться в свой кабинет. Я подумывал о баре. Выпить. Вот что мне требовалось сейчас. Тогда и ниточка, может, отыщется.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Бар «Вишневый самурай» располагался всего в двух кварталах от места моей нынешней работы. О его существовании я и не догадывался. Выскочил из здания, поймал первое попавшееся такси, которые прямо‑таки гнездились на площади перед администрацией, и дал указание вести. На вопрос: «В каком направлении?» ответил: «Прямо». Таксист попался умный, больше ни о чем не спрашивал. Четко исполнил мою волю и за всю дорогу слова не уронил. То ли прикидывался глухонемым, то ли в ситуацию без масла вошел и сообразил, что хранить молчание выгоднее, чем языком попусту глупости обтирать. Два квартала пролетели в пустом созерцании пейзажа за окном. Урбанизм, честно признаться, у меня в крови. На дикой природе неделю – максимум – продержаться смогу, а затем тянет назад в тесноту городских улиц, в оковы нависающей громады стен. Что делать, все мы дети города, впитали его с молоком матери, и избавиться от любви к мегаполисам, увы, суждено единицам. Я в их число не входил никогда.

Бар «Вишневый самурай» я разглядел совершенно случайно. Зацепил взглядом и попросил остановить катер. Что‑то понравилось мне в этом заведении. Неброская вывеска, изображающая японца в костюме самурая в обнимку с огромной бутылкой вишневой наливки. Этот неоновый самурай возбудил мой интерес. Он включил меня в процесс, отдал незримую команду, и я понял, что это здесь. Мне именно сюда. Расплатившись с таксистом, я спрыгнул на набережную и торопливо направился к бару. Дверь передо мной призывно отворилась, и из темноты выступил европеец, могу поспорить, россиянин в самурайском прикиде. Он учтиво поклонился и посторонился, пропуская меня в глубь помещения. Надо сказать, бар производил впечатление. Традиционный японский стиль в сочетании с европейскими мотивами. Проследовав по бамбуковому полу к стойке, я взобрался на табурет и осмотрелся по сторонам. Похоже, в этот час в бар решил заглянуть только я. Пустые столики. Скучающий персонал, убирающий помещение. Подвыпивший бармен появился за стойкой и, улыбнувшись мне сыто, как кот, обнаруживший у себя под носом сытую мышь, поинтересовался:

– Пить будем?

– А как же, – отозвался я. – Круговорот воды в природе гарантирует: все, что мы пьем, уже когда‑то пили. Пиво темное. Что предложить можете?

– Глубоко, – оценил бармен. – «Старопрамен темное». «Хольстен темное». «Будвайзер темное». Вроде все.

– Тогда «Старопрамен», – выбрал я. – Да приготовьте сразу вторую кружку, чтобы далеко не ходить.

– Что будете из закуски?

– Креветки имеются?

– Да. Одесские. И средиземноморские.

– Две порции одесских.

Бармен исчез. А я остался ожидать заказ и размышлял. А ведь есть о чем подумать. Я имел представление о заговоре. Я даже мог представить, что удумают террористы и как провернуть это дело. Но я не имел представления, кто стоит во главе. Кто заправляет всей темой. Та версия, что так удачно была мной выстроена, оказалась фикцией. Может, и заговора никакого нет. А это все плод моей буйной фантазии. Тогда Кочевей не более чем больной старикашка, который погрузился в мир своей шизофрении. Он подменил истинную реальность параноидальной конструкцией. И это привело к смерти Ангелины. Но! Если Кочевей шизоид, Ангелина пала от рук гнилого психопата, то кто убил Романова и почему Иеро‑ним Балаганов отказался от дальнейшего расследования? А ведь все просто. Романов покончил с собой. Сначала попытался себя задушить, а затем нырнул в холодные прокисшие воды.

Удумается же такая бредятина. Еще секунда, и я готов был в нее поверить. Положение спас бармен, поставивший передо мной большую кружку янтарного пива и блюдо с креветками.

– Рыба идет на нерест, а креветки к пиву, – оценил я.

– Вы какой‑то убитый. Проблемы? – учтиво осведомился бармен. – Это, конечно, не мое дело, но вид у вас такой, точно вы только что похоронили отца или кого ближе.

– В известном смысле это так, – отозвался я, припав к кружке с пивом.

«Старопрамен темное» – это просто чудо. Конечно, на мой субъективный вкус пивовара.

– Я, конечно, не психоаналитик, но к нам часто приходят и изливают наболевшее, – настаивал бармен.

Какой прилипчивый попался. Общаться хочет. Заскучал поутру.

– Скажи, у тебя бывало, что ты выстроил схему, уверовал в нее, но она рассыпалась при ближайшем рассмотрении, – поинтересовался я, отхлебывая чешское.

– Скажем так, – задумался бармен, – со мной такого не происходило, но с теми, кто сюда заходит, случается часто.

– И как?

– Что – как?

– Что вы советуете в такой ситуации? – вяло поинтересовался я.

– Начать все заново, но не отбрасывать старое. Учитывать все, что было ранее. Может, обратить внимание на то, что ускользнуло из виду, – посоветовал бармен.

В его словах было рациональное зерно. Услышав их, я почувствовал, как во мне зреет уверенность, что я что‑то упустил из виду. Какую‑то деталь, которую намеревался раскрутить, но благополучно посеял на поле гениальных мыслей.

В задумчивости я опустошил первую кружку с пивом и приступил ко второй, когда понял, что упустил. Подозрительный телефон несуществующего адвоката, найденный мной в кресле катера Романова. Заглотив от волнения сразу целое блюдо креветок, я запустил руку в свой бумажник, где лежала визитка адвоката из конторы «Моисей». Узнать по номеру телефона адрес проще простого.

Я попросил у бармена аппарат и через минуту располагал необходимой информацией. Теперь осталось придумать, что с ней сотворить. Сдавать тему Дубай совсем не хотелось. У него есть твердая уверенность в причастности губернатора к заговору, так пусть не расстраивается. А я пока наведаюсь в гости к Сельянову.

Романовская улица. Дом сто двадцать восемь.

Направиться прямо сейчас – первая и отчасти безрассудная мысль. Все‑таки две кружки пива на грудь многовато для чужого лика и оперативной работы. Но и откладывать на завтра дело, вполне решаемое сегодня, не хотелось. В конце концов, когда две кружки пива мешали следствию?

Расплатившись по счету, я улыбнулся бармену, протянул ему две рублевые купюры и выбрался из‑за стойки.

– Вам полегчало? – участливо поинтересовался бармен.

– Вполне. По крайней мере, я знаю, куда двигаться.

– А это главное, – заметил бармен.

Я вышел из «Вишневого самурая», попытался отложить его в памяти, чтобы при случае вернуться, может, даже с Таней, и замер возле ограды набережной, решая, как поступить: поймать такси и до загадочного дома добраться на наемном катере или все‑таки вернуться на парковку администрации и забрать мой «икар». Но «икар» машина весьма приметная, не думаю, что она подойдет для незаметного визита.

Я остановился на такси. Вызвал катер по телефону и стал терпеливо его дожидаться. Да и ждать‑то не пришлось. Как ни странно, перед юбилеем города такси стали ходить регулярно и без опоздания. Это радовало. Хоть какой‑то плюс от затраченных на празднование юбилея денег исправных налогоплательщиков.

Романовская улица протянулась по Петроградской стороне от Каменноостровского проспекта к Большой Невке. Улица как улица. Ничего примечательного. На фоне псевдоготических зданий и классических домов частные особняки в стиле барокко и рококо, утопающие в садах, как августовский день в солнце.

Я попросил высадить меня в начале улицы, а до сто двадцать восьмого дома дошел пешком, изображая легкое недоумение и тоску праздного пешехода. В душе я жалел, что оставил пистолет в «икаре». Негоже на дело с пустыми руками ходить. Вылетит на тебя преступник, а ты его громким рыком успокоишь? Вряд ли! Сомнительно что‑то. Я даже подумал отказаться от идеи соваться сегодня в сельяновский дом, но, увидев его, перестал колебаться.

Роскошный домина. Чем‑то он напоминал мне Казанский собор в усеченном размере. Колонны, обвитые диким виноградом. Яблоневый сад. Высокий забор – металлическая решетка. Частые копья, перевитые змеями. Змеиное логово – вот как можно было бы окрестить это местечко. Чем‑то меня привлекло это здание. Наверное, тем, что я ожидал увидеть запущенный дом с выбитыми окнами и полуразрушенными стенами, а вместо этого оказался перед роскошным дворцом. Здесь явно кто‑то жил. Дом был наполнен людьми под завязку. Может, сейчас там никого и не было и стоило попытаться проникнуть внутрь, но вообще дом обитаем. Об этом говорили детали: газонокосилка, забытая на лужайке, два плетеных кресла и стол, на ветру полоскались страницы раскрытой книги. Приоткрытые окна, из которых выбивались шторы и развевались, точно флаги.

Я замер на улице, осмотрелся по сторонам. Задумался. Либо сейчас, либо когда представится новый случай. А когда он представится? Дилемма выветрила из меня остатки алкоголя. Я почувствовал решимость и двинулся к воротам, но они оказались запертыми.

Чего я, собственно, ожидал? Что мне распахнут двери, встретят на пороге и вынесут ответы на все мои вопросы на подносе? Сейчас!

Потолкавшись возле ворот, я двинулся вдоль решетки. Я искал слабое звено, лаз, дыру. Или, быть может, какое‑то другое отверстие. Я обогнул дом по периметру, но ничего подходящего не было видно. Маленькую калитку я увидел случайно. Она практически заросла сухими плетьями дикого винограда, начавшего расцветать, и выглядело это как‑то странно и страшно. Мертвая плоть, которая вдруг ожила. Мистика какая‑то.

Я раздвинул трескучие ветки, взялся за ручку калитки и попытался ее открыть. На мое удивление, она оказалась незапертой. Калитка с диким визгом распахнулась. От такого визга мертвый виноград мог бы покрыться зелеными листиками, выкопаться из земли и попытаться спастись бегством. По пути я сломал пару плетей и продрал штанину о колючую проволоку, которая каким‑то немыслимым образом торчала из земли. Было больно, пролилась кровь, но я вошел в сад.

С другой стороны дома, так сказать с его тыла, сад выглядел вовсе не столь ухоженным, как с фасада. Куча какого‑то металлолома. Полуразрушенный сарайчик. Густой кустарник – разлапистый, запущенный – зеленые и желтые листья вперемешку. Заброшенная беседка с гнилыми скамьями и остовом от стола. Только четыре ножки торчали из продавленного пола. Столешница отсутствовала. Если бы я подошел к этому дому с заднего хода, то определил бы, что здесь лет сто никто не появлялся.

Странный дом, словно монета. Аверс и реверс, лицо и изнанка. Райские кущи с одной стороны, с другой – адская берлога.

Я, озираясь по сторонам, направился к дому, но через секунду остановился. Давала о себе знать нога. Я присел на корточки, оттянул порванную штанину и взглянул на рану. Ничего страшного. Только неприятно думать, какой чистоты шипы на колючей проволоке. Вряд ли стерильные. Стоило поторопиться попасть в дом. Там можно найти бар. А в баре бутылку водки для дезинфекции. Я аккуратно прикрыл рану, заправив конец брючины в носок. Выглядело комично, но весьма практично. Я уже поднимался, когда увидел след. Свежий след от ботинка. Примятая трава. Сломанная ветка куста. Следы обнаруживались один за другим. Неприметные сверху, но весьма видные из того положения, в каком я ныне находился. Что могли означать эти следы? Только одно: калиткой – черным ходом – пользовались последнее время, и весьма активно.

Я распрямился и осторожно направился к дому, не выпуская из вида землю – вдруг появится еще одна колючка – и вперед успевал посматривать. Дом выглядел пустым, разбитым, покинутым лет десять назад.

Я старался прятаться за кустарниками и деревьями, чтобы меня не заметили из дома, если внутри кто‑то есть.

Я оказался провидцем. Окно на веранде в доме лопнуло, осыпав осколками дощатый пол. Из окна появилась лохматая страшная голова, больше подходившая снежному человеку, чем homo sapiens. Голова обвела взглядом заброшенный сад, в котором я прятался, и издала дикий вопль:

– Кто тут есть?!

Не получив ответа, голова втянулась в дом, оставив меня наедине с сомнениями. Значит, в доме были люди, так стоило ли продолжать исследование? Я засомневался. Меня могли обнаружить, но любопытство оказалось сильнее.

Я стал прятаться тщательнее. Короткими перебежками я достиг гнилой беседки, где обнаружил тело. Раздутое синюшное тело. Оно уже несколько суток лежало на свежем воздухе возле огромной ямы и принадлежало мужчине. Из одежды на нем был только шейный платок. Похоже, его намеревались похоронить, но почему‑то забыли.

Меня чуть не вывернуло. Я отскочил от трупа, как пистолетная пуля от брони танка, и споткнулся о какую‑то корягу. Я упал на спину и замер, боясь пошевелиться. Какое чистое и ясное небо. Ни одного облачка. Дождя не будет. Я повел взглядом в сторону тела и наткнулся на дуло пистолета, смотревшего мне в лицо.

Вот! А кто‑то сетовал о недостатке огнестрельного оружия для самозащиты.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Я поднялся с земли, наклонился и подхватил ствол. Выщелкнув обойму, я убедился, что не хватало лишь двух патронов. Видимо, их затратили на голое тело с шейной удавкой. Выставив ствол перед собой, я медленно стал удаляться от места предполагаемого захоронения. Все ближе и ближе к дому. Все ближе и ближе к цели. Что‑то сомнительно мне было, что в этом домике располагалась нотариальная контора. Скорее уж бандитский притон или сообщество умалишенных.

Я миновал беседку, крадучись, словно тигр. Кстати, неплохое название для фильма – «Крадущийся тигр». Нечто такое в китайском стиле с традиционными восточными единоборствами и акробатическими трюками. Неплохо, только на российской земле это снимать не будут, а до Китая или Кореи весьма далеко. У них и свои умники найдутся.

Последние метры до окон я преодолел короткими перебежками. Взметнулся из‑за куста, легкое усилие ног – и я уже качусь в розовый куст, который какой‑то придурок вырастил вдоль стены. Колючки впились в меня, как ненасытные вампиры. Я заподозрил хозяев дома в низком коварстве. А что, если розовый куст – средство от лишних ушей? Достаточно смазать каждую колючку ядом – и никто ничего не расскажет, даже если ему и удастся услышать лишнее. Но, похоже, мое воображение куда изощреннее, чем у других. Я остался жив, даже вытерпел сотню‑другую колючек, вонзившихся в задницу и по всему телу.

Избавившись от шипов, я привстал и заглянул в окно. За стеклом открывался вид на широкую и совершенно пустую комнату. Из мебели только стул, на котором возвышался какой‑то мужик с безвольно опущенной на грудь головой. Он был привязан. И, кажется, с ним недавно творили что‑то непотребное.

И тут, что называется, в самое неподходящее время, у меня затрезвонил мобильник. При той тишине и скрытности, которую я пытался соблюдать последние пятнадцать минут, мелодия звонка в моих ушах раздалась гулом иерихонских труб.

Мать моя!

Я рухнул на землю, выхватывая трубку и отжимая кнопку ответа. Только бы никто не услышал. Хоть бы на это время всех, кто находится в доме, поразила внезапная глухота. Озираясь по сторонам, как загнанный в угол террорист, позабывший пояс шахида дома, но уже вышедший на точку взрыва, я поднес трубку к уху.

– Алло, – почти шепотом отозвался я.

– Туровский, ты, что ли? Ну ни хрена себе! – раздался громкий восторженный голос Керосина. – Я же талдычил, что не может такой хряк, как ты, позволить распустить себя на консервы.

Господи, я совершенно забыл про этот чирей на моей заднице, который, между прочим, сам себе заказал.

– Что тебе? – злобно прорычал я.

– Ты живой, братан, это же полная пруха. А чего все тебя в жмурики записали?

Вот прокол из проколов. Все предусмотреть, а сотовый телефон, записанный на Дага Туровского, таскать с собой как визитную карточку. Воистину велика человеческая глупость, а моя еще круче.

– Надо так. Ты смотри – язык свой не распускай. А то у тебя сначала узнают все о моей воскресшей персоне, а потом укоротят ровно на целую голову.

– Могила, Даг. Ты же знаешь, я понятливый.

– В том то и дело, что знаю, – недовольно пробормотал я.

Толя Керосин хихикнул. Мерзко так, точно сделал исподтишка какую‑то гадость.

– Информашка есть по нашему вопросу, – сообщил Керосин.

– Ну, – недовольно промычал я.

– Не по телефону же, – изумился моей тупости Керосин.

– Хорошо. Где?

– Там же. Через час.

– Два. А то и три. Ты пока поиграй. Мне раньше не успеть.

– Уговорились.

Керосин отсоединился. Интересно, за что ему такое погоняло дали? За кражу цистерны керосина? Я вытащил из мобилы аккумулятор и отложил его в другой карман. Чтобы не зазвонил вновь. Так и с жизнью расстаться просто. Услышат звонок плохие ребята и выстрелят на звук, а уж потом с телом разбираться будут, куда его лучше: в асфальт закатать, на дно канала в цементных кандалах отправить или в ванне с серной кислотой растворить.

Я снял пистолет с предохранителя и вновь подался к окну. В комнате ничего не изменилось. Никакого движения. Я осмотрел окно, стараясь не пропустить ни одной детали. Открытую форточку не заметить было сложно, но я не акробат да и не дистрофик, чтобы мечтать просочиться в настолько узкий лаз. Но ничего другого не наблюдалось. Не размышляя особо – вообще за мной в последнее время стала водиться эта дурная привычка – много не думать, я прицелился к стеклу и двинул его локтем. Легонько так, но достаточно для того, чтобы от окошка осталось мелкое крошево, частично осыпавшееся на меня. Я навел пистолет на входную дверь, но никто на шум не отреагировал, да и шума‑то кот наплакал.

Обработав углы стекла рукоятью пистолета, я влез в комнату. Странно! Привязанный мужик, по идее, должен был слышать все, что произошло с окном, но он даже не пошевелился. Либо его капитально вырубили, либо его душа уже давно блуждала в поисках последней обители. Я приблизился к привязанному, обошел его и склонился над несчастным. Похоже, ему мог помочь только священник. По части отходной молитвы. Пульс не прощупывался. Я приподнял голову несчастного и чертыхнулся. Я прекрасно знал покойного. Им оказался не кто иной, как Иероним Карлович Балаганов, напарник Романова. Похоже, компания «Седуктиве Бед» осталась без руководства. Кому потребовалось уничтожать Балаганова? Им‑то он чем помешал? Вроде даже и не в курсе был происходящего. Да и от расследования смерти Романова отказался. Загадка на загадке. Видимо, Ульян Мертвый решил Балаганова устранить на всякий случай. Вдруг что‑то ему удалось услышать.

Я оставил покойного в неподвижности и направился к двери. Прильнул к ней, как к груди любимой девушки. Нехорошее сравнение, если учесть, что случилось с Ангелиной. Как тяжело быть морально устойчивым типом. Нет чтобы пуститься во все тяжкие и не забивать себе голову пустыми переживаниями. Я так не могу. Надо поломать голову над дилеммой, как не оскорбить память Ангелины, погибшей косвенно и по моей вине, и с Таней остаться. Но сейчас не об этом.

Дом ответил мне тишиной. Я повернул ручку и распахнул дверь, благоразумно устранившись с прохода. Захлопали выстрелы. Дверь нашпиговали свинцом так, что в пору ее использовать как средство противорадиационной защиты. Пули роем неслись через проход в комнату и плющились о стены. В конце концов дверь перегрузили свинцом и она разлетелась в щепки.

Вдруг выстрелы стихли. Я нырнул на пол и выкатился в проход. Мой ход был встречен огнем, и я отозвался. Две пули – две жертвы. Остался третий персонаж, но мне его с такой позиции достать не представлялось возможным. Я впрыгнул в комнату, озираясь по сторонам, чтобы заметить первым и упредить. Тело двигалось само в сторону укрытия, которым был диван. Его уже использовали как щит. Наружу торчали пружины и лезла солома. Но, не успев скрыться за диваном, я уловил движение у окна. По мне открыли огонь. Я ответил тем же. Лопнула плазменная панель домашнего кинотеатра, а следующие пули попали в цель. Они пробили парню грудную клетку, и он выхаркнул кровь изо рта. Потом рухнул на маленький аквариум, стоящий на столике, и вместе с ним на пол. Вода затопила ковер. Забились в предсмертных судорогах рыбки.

Нехорошо уходить на тот свет и забирать ни в чем не повинных, пускай даже рыбок.

Я обошел покойников и обшарил их карманы. Ничего интересного, что бы можно было использовать. Никакого намека, кто они и по какому поводу сходняк устроили. Хотя последнее можно было предположить – решили устранить Балаганова. Никакого намека на их личности. Никаких документов. И, между прочим, не факт, что они пришли от Ульяна Мертвого. Вполне возможно, что люди со стороны. Просто зашли в гости, потусовались немного – учинили смерть некстати подвернувшемуся под руку Балаганову. Какая только чушь не приходит на ум?

Я осмотрел комнату, но ничего в ней не нашел. Абсолютно пустая фишка. Много грязи на полу. Пустые пивные бутылки. Даже свой сорт обнаружил. Не скажу, что это мне доставило удовольствие. Кассеты с порнухой и какой‑то боевичок со звучным названием «Дроби кости!». Я выглянул в другую комнату. Никого. Пусто. Еще одна гостиная, отличающаяся от предыдущей только ухоженностью и автоматом, что лежал на стеклянном журнальном столике. Прихватив оружие, я двинулся дальше.

Я вознамерился обойти все комнаты. Может, найду ту единственную ниточку, потянув за которую, распутаю весь клубок. Я вышел в застекленный холл первого этажа и уже направился было к лестнице на второй, когда услышал шаги на крыльце дома и чьи‑то оживленные голоса. Обернувшись по сторонам в поисках укрытия, я обнаружил дверцу под лестницей. Комната для метелок и пылесоса. Сойдет. Только бы не оказалась запертой. Но мне повезло. Я шмыгнул в кладовку, затворил дверь и замер, стараясь даже дышать как можно бесшумнее.

В холле послышались шаги. Хлопнула дверь. Зазвучали громкие голоса. Незнакомые мне.

– Все должно быть сделано вовремя. В четверг в порт прибудет корабль. В контейнерах с лекарственными препаратами будет наш груз. Ты должен его встретить и перевести на склад.

Первый голос был глуховат, судя по всему, его обладателю исполнилось лет пятьдесят, а может, и больше.

– Сколько материала придет? – произнес человек со звучным молодым голосом.

– Двести килограммов.

– Этого хватит? – усомнился молодой.

– Вполне. Дырку сделает. Будь покоен. А уж Мертвому понравится.

Голоса стали смещаться в сторону гостиной. Я было отчаялся, что ничего больше не услышу, но кладовка стеной примыкала к комнате и слышимость оказалась идеальной, хоть и чуть приглушенной.

– Зачем Балаганова прихватили? – поинтересовался тот, что помоложе.

– Уж очень любопытен был. Нанял этого детектива Туровского. Мы надавили. Он отказался. Но факт был. Мертвый не любит неповиновения.

– Туровского тоже замочили? – Вопрос прозвучал абсолютно равнодушно. Так спрашивают о погоде, но не о чьей‑то жизни.

– Похоже на то, правда, он с нашими тоже расправиться успел. Хрен с ним, как говорится. Ты главное усвой: с грузом будь осторожен. Спрячь его так, чтобы он неделю смог пролежать в сухости и спокойствии. Чтобы никаких любопытных глаз. Сделаешь?

– Легко. Есть халупа на примете, – беспечно произнес молодой.

– Мертвый нервничает. Что‑то катится не так. Да и босс давит на него. Серьезно так. Прессинг приличный. Чувствую даже я.

А вот это интересная информация. У Ульяна Мертвого есть босс. Кто? Пятиримов? Вряд ли. Уж с губернатором Мертвый скорее был бы компаньоном, а уж никак не в подчиненных бегал. Значит, третья сила? Которая крутит сверху и всем управляет. Кто? Международные террористические организации? Исламисты? Не смешите мои подметки. Пока что даже предположения мои в этом направлении могли строиться лишь на воде. Слишком мало данных для анализа. Слишком много пустого шума.

– Что‑нибудь из Балаганова выжали?

– Практически ничего. Чего выжимать‑то, если он пуст, как дырявая сеть. Ребята уже кончили его, наверное. Пошли взглянем.

– Вперед, – согласился обладатель звучного голоса.

Очень хотелось бы взглянуть в лицо неизвестным, чтобы понять, с кем имею дело. Да и допросить бы. Тогда все неясности прояснились бы сами собой. Но невозможно. Спугну рыбку, а что у меня есть? Ничего! Я даже не в курсе, что они затеяли, а признание незнакомцев ничего не стоит. Дали под давлением. Придется дальше все разнюхивать. Но следует уносить ноги, пока они не столкнулись со следами недавнего побоища.

Голоса удалялись.

Я вынырнул из кладовки и направился к двери, сжимая в руках автомат. Я оставил его на пороге.

Неудобное оружие. С таким не больно‑то по городу побегаешь. Я отворил дверь и вышел. Скорым шагом пересек открытое пространство, простреливаемое из всех окон, от дверей к воротам, где на причале возле шикарного катера марки «гром» прогуливался бугай с пистолетом‑пулеметом «ингрэм» через плечо.

Из окон меня уже наверняка заметили, да и мордоворот увидел мое приближение.

– Эй, мужик, стой, ты кто? – Бугай властно взмахнул рукой, останавливая меня, но я продолжил движение.

– Свои, братан, из могильных. Меня Ульян послал присмотреть, новой информацией разжиться, – затараторил я.

– Чего‑то я тебя не знаю, – усомнился бандит.

– А ты что, всех знаешь? – поинтересовался я с ехидной ухмылкой.

– Да нет, – пожал он плечами. Напряженность покинула его.

Теперь бугай не ожидал подвоха. Он поверил. Он уже в моих руках, он не сможет сопротивляться. Он дал мне возможность подойти настолько близко, чтобы ударить. И я ударил. Кулак смял мордовороту нос, а второй удар, коленом, пришелся ему в живот. Я пробил его пресс. Бандит задышал часто‑часто, как умиравшие недавно рыбки на ковре. Я обхватил его голову рукой, чуть напрягся и сломал шею. К сожалению, он видел меня. Я не мог позволить засветить свое новое лицо. Мне еще с ним жить.

Я опустил обмякшее тело на набережную и заспешил к катеру. Уходить – так по воде. Я оглянулся. От дома уже спешили. Я заскочил на борт, пробежал в рубку и лицом к лицу столкнулся с еще одним типом. Схватку выиграл я, что позволило мне завладеть его оружием на всякий случай, а на борту оказался труп, от которого при случае стоило избавиться.

Мотор катера работал вхолостую. Я сел за штурвал и поспешно стартовал, уводя машину от причала, на котором уже появились двое хозяев. Я постарался скрыть лицо от них, поэтому и не увидел, кто они.

Катер заскользил по Романовскому каналу.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Меня не оставили в покое. Можно было и не мечтать. Я уже вышел в Большую Невку, когда позади появились преследователи. Два катера – легких, скоростных. Не то что моя представительская посудина. Догнать меня им – раз плюнуть. Надежда была только на то, что топить меня в Неве никто не будет. Я вышел в открытое пространство Невы. Хвост не отставал. Только наращивал скорость. Сокращалось расстояние. Я вырулил к Заячьему острову. Оставалось надеяться, что мне удастся заплутать в маленьких узких каналах Петроградской стороны.

Но ребята не отставали. Интересно, где они набрали народу на два катера. Их вроде в живых всего двое оставалось. Или на звуки перестрелки никто в доме не отреагировал. А на втором этаже скопились еще быки, сейчас введенные в бой. Какая выдержка! Либо они спали и ничего не слышали, либо решили, что коллеги удумали поразвлечься и стреляют по голубям.

Я шел вдоль Петроградской набережной.

Показался Заячий остров. Я ушел резко вправо в Кронверкский пролив. Хоть бы никого не задавить. По жаре горожане любят купаться в грязной невской воде. Хобби такое сомнительное. А сколько народу плещется в Кронверкском, счету не поддается. Последняя надежда, что купание мало‑помалу выходит из моды. Да и не особенно жарко на улице.

Мои надежды сбылись. Три фигурки в воде. Близко от берега. Я для них угрозы не представлял. И четыре на полотенцах на берегу подставляли свое ню ласковым солнечным лучам. Обдав брызгами загорающих, я заложил вираж, огибая остров. Но преследователи не отставали. Я чувствовал рычание их моторов позади себя.

Из Кронверкского пролива я не вышел в Неву, а резко рванул вправо и ринулся по Кронверкскому каналу. Я наделся, что они проскочат на большую воду, а пока разберутся, что рыбка где‑то свернула, я успею скрыться, да не тут‑то было. Ребята вцепились в меня серьезно. Мертвая хватка. Такую и клещами не расцепить.

Хорошо хоть не стреляют!

Я тут же пожалел о своих мыслях. Накаркал. С катера по мне открыли огонь. Теперь только оставалось жалеть, что я не за штурвалом «икара». Как бы мне пригодились возможности этой машины.

На катере преследователей появился костюмчик с «ингрэмом». Пули застучали по корпусу моей посудины, но большей частью уходили в воду. А я ответить не мог. Как и покинуть штурвал.

Я, не выпуская штурвала из рук, защелкал по клавишам бортового компьютера. Я искал хоть что‑нибудь, что могло мне помочь. Не может быть, чтобы катер, используемый сомнительными личностями, оказался лишенным встроенного оружия. Хорошо хоть корпус оказался бронированным.

Я искал программы управления. Лихорадочно листая страницы с файлами, я выписывал кренделя по Кронверкскому каналу. Программа нашлась. Пулеметы. Два спереди, два сзади. Стандартный набор машины охраны. Я запустил программу. И на экране возник вид сзади с рамкой прицела.

Похоже, мои преследователи, оставшись без катера, позаимствовали два таксомотора. Теперь я смог на экране увидеть шашечки и надписи «Taxi» по бортам.

Я резко свернул влево. Узкий канал. Незнакомый мне. Через двадцать метров я вновь свернул влево. Ушел в другой канал, а из него вывернул на Съезжинскую улицу, которая привела меня вновь в Кронверкский канал. Только теперь я направился в Неву. Нехорошо открывать перестрелку в узеньких проулочках. Можно ненароком кого‑нибудь задеть.

Я терпел. Сетка прицела прилипла к объекту. Автоматическое наведение. Я рассчитывал дистанцию. И вот я вылетел в Неву, немного подождал и выпустил залп на поражение. Катер резко дернулся от немаленькой отдачи. Таксомотор преследователей разорвало взрывом. Я увидел тело, которое подбросило в воздух, и оно, кувыркаясь и размахивая безвольными конечностями, пронеслось и спикировало в воду.

Один готов.

Из огня вылетел второй катер, не отстававший от меня. Катер чихал пулями. А на крыше рубки появился второй бандит с чем‑то, похожим на гранатомет.

А они неплохо подготовились к преследованию. Пока одни ребята одалживали такси – об участи таксистов можно было догадаться, – вторые перетащили на набережную весь возможный арсенал.

Сейчас как жахнут гранатой, тут и броня не поможет.

Остается только дать предупредительный залп. Я нажал кнопку «огонь». Катер задергался. Я наблюдал за целью на экране компьютера. Я видел, как очередь срезала гранатометчика и он кувыркнулся с крыши в воду. Я видел, как второй катер взлетел на воздух. Его словно бы подбросило. Толкнуло в корму – мощно, и катер завращался в воздухе, как кабинка аттракциона, объятая пламенем.

От бандитского хвоста я избавился, но с такими разрушениями легко подцепить полицейских. Нужно было срочно избавиться от приметного катера. Я обогнул стрелку Васильевского острова и, причалив к Университетской набережной, покинул борт.

Я поймал такси на Съездовском канале и попросил отвезти меня к Московскому вокзалу. Таксист что‑то промычал и пригласил в салон. Я впрыгнул в катер.

За скромную таксу я через пятнадцать минут оказался на набережной перед Московским вокзалом, где легко затерялся в толпе. Пройдя вокзал насквозь, я вышел с другого входа и подошел к скучающему таксисту, загоравшему на палубе легкой машины. Я назвал адрес бильярдного клуба «Треугольник». Таксист согласился.

Когда мы пересекали Неву в районе Адмиралтейского РАЯ, я бросил беглый взгляд на Университетскую набережную. Трудно было не сделать это. Набережная была буквально забита полицейскими катерами. А в акватории Большой Невы возле двух поминальных костров крутились пожарные катера, безуспешно пытаясь потушить огонь.

– Опять разборки. Хоть бы успокоились собаки бешеные перед юбилеем. А они только расходятся, – проворчал водитель.

– Во вкус входят, – произнес я.

– Подонки!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

В бильярдную «Треугольник» я вошел спустя час после разговора с Толей Овечкиным. Керосина нигде не наблюдалось ни с кием, ни за столом. Я присел за пустующий столик и подозвал официантку.

– Кружку пива и блюдо с фисташками.

Пиво, поданное мне, оказалось ужасным пойлом, но я не воротил нос. После мощной перестрелки и крутой погони жажда разыгралась чудовищная. С такой жаждой и кружка ужасного пойла покажется райским напитком, тем более когда нет альтернативы.

Я расщелкал несколько фисташек и отправил орешки в рот. Два глубоких глотка пива. И задумался. Мое сомнение в причастности Пятиримова к заговору углубилось. Я отчетливо видел, что он никакого отношения не имел ни к Мертвому, ни к его окружению, разве что только не повезло ему учиться с ним в школе. Существует какой‑то Большой Босс. Он стоит за всем. Но кто этот Босс? Кто дергает за ниточки, управляя марионетками? Я не знал.

На пороге клуба появился Керосин. Он заскользил взглядом по залу, но не обнаружил Дага Туровского. Прошел к свободному столику, плюхнулся на стул и уцепил пробегавшую мимо официантку. Она упала к нему на колени, и раздался смех. Похоже, Керосин чувствует себя тут весьма привольно.

Я поднялся из‑за стола и направился к Толику Овечкину. Сел напротив и уставился на него, как волк на сочную овцу, заблудившуюся в чащобе.

– Мужик, тут вообще‑то занято. Ты бы пересел. Что‑то с Керосином творилось. Откуда‑то пробилась вежливость.

– Ничего. Пересяду. Потом, – отозвался я.

Керосин нахмурился. Приподнял официантку и напутствовал ее на удачную дорогу шлепком по мягкому месту.

– Принеси два пива, – приказал он. Девушка обиженно поджала губки и растворилась в зале.

– Туровский, ты, что ли? – Керосин нахмурился и сощурился, будто так ему легче будет меня опознать.

– Я, – успокоил я Овечкина.

– Ты мерзкий, – поделился впечатлением Толя.

– Слушай, ты тоже далеко не красавец. Хотя в этой ситуации я с тобой полностью согласен. Мерзкий. – Я покорно качнул головой. – Рассказывай, зачем позвал. И учти, что наша встреча должна остаться в полной тайне, потому что с той минуты, как она станет достоянием определенных кругов, начнется отсчет последних минут твоей жизни.

– Мужик, я все понял, можешь не распространяться. Все ясно. Я нем, как камень. – Керосин театрально провел щепоткой пальцев по губам, точно застегивал молнию.

– Так зачем позвал? – повторил я вопрос.

– Как зачем? Я все узнал. Ты просил меня узнать, чем последнее время занимался Мертвый. Так вот я все узнал. Решетка разговорился. Он не любит босса. Только никому в этом не признается. Даже самому себе. Метит на его место.

Официантка появилась перед нами и поставила две кружки на стол.

– И?.. – поинтересовался я, цепляя свою кружку.

– Решетка рассказал все. Раскололся по полной программе.

– И?.. – Я терял терпение.

– И ничего интересного. Все как обычно. Мелкий бизнес. Игорные дома. Проституция и все такое прочее. Но есть кое‑что, чем Мертвый заинтересовался недавно. И, надо сказать, вложил в дело приличные суммы.

Керосин умолк и присосался к кружке.

– И?.. – Терпение я потерял окончательно. Еще секунда, и кинусь через стол и вцеплюсь Овечкину в глотку.

– Мертвый открыл фармацевтическую компанию, – выложил новость Керосин, довольно ухмыльнулся и отер пиво с губ.

– Что за чушь? – удивился я.

– Он стал ввозить лекарства. Огромными партиями. Открыл пять или больше аптек по городу. Поговаривают, что он планирует создать сеть аптек в Москве.

– Зачем ему это?

– Он всем втюхивает, что вернулся к корням. Его предки, дескать, были фармацевтами, а только он один отщепенцем в семье оказался. Но братва его не понимает. Смотрит косо. Внутри уже зреет заговор, но пока нарыв вскроется, должно пройти время. Мертвого все осуждают, он…

– Помолчи немного, – попросил я.

– Окей, братан, я уже молчу. Я уже полон молчания, как морское дно ракушками, как пик Гималаев снегом, как шерсть бродячей псины блохами, как…

– Ты можешь заткнуться?! – рявкнул я.

– Легко, брат, – радостно согласился Керосин.

– Так заткнись!!!

Керосин умолк.

А я задумался. И было о чем. Бандюки разговаривали о какой‑то поставке в четверг. Партия лекарств, где вместо лекарств будет другой груз. Это ясно, к гадалке не ходи. Но вот что? Вопрос из вопросов. Я понял, что обязан быть на причале, когда начнется разгрузка контейнеров с лекарствами. И должен выяснить: а) что будет там вместо лекарств; б) куда отвезут ящики. Но мне нужен напарник. Одному соваться в порт так же глупо, как пьяному входить в клетку к тигру и пытаться потаскать полосатого за хвост. Но напарником должен быть человек, которому я всецело доверяю. Человек, которому я не побоюсь открыть свою спину. Керосин? Да я к нему лицом с опаской стою. Видимо, придется с Кубинцем встречаться. Он единственный, кому я могу довериться. Единственный, кто не пырнет меня ножом, в спину. Наверное, после моей фиктивной смерти интерес к детективному агентству «Квадро» поослаб, и на встречу Гонзы Кубинца с моей нынешней ипостасью могут посмотреть сквозь пальцы. При должной конспирации. Конечно, риск, но, похоже, у меня не оставалось другого выхода. Либо соваться одному, тогда девяносто девять к одному, что я окажусь с пером в спине. Или рискнуть. Мало ли с кем может встречаться Кубинец?

– Спасибо за информацию, брат, – сказал я, выбравшись из раздумий.

– Спасибо не шелестит, и за спасибо вино купить нельзя, – с ехидной ухмылкой заявил Керосин.

– Деньги сегодня перекочуют на твой счет, – пообещал я.

– У меня нет счета. И ты прекрасно это знаешь. Я достал бумажник и выложил банкноты на стол. Керосин забрал свой гонорар и ухмыльнулся.

– Так лучше. Если что, обращайся.

Я поднялся из‑за стола, бросил банкноту на стол и направился к выходу.

Нужно было позвонить. Только не с моего мобильника. Надеюсь, люди Ульяна поверили в мою смерть и не проверили мобильные компании. Если они это сделали, то легко могли выйти на мою трубу и понять, что я жив. Вот так катастрофа.

Я швырнул трубку в мусорный бак и двинулся по набережной в поисках ближайшего таксофона. Я обнаружил его через два квартала. И кабину занимал какой‑то неопрятный хмырь. Остановившись возле кабины, я принял скучающий вид и стал ждать.

Громыхнуло. Небо расчертила молния. Я зажмурился. Не от вспышки, а скорее от испуга. Молния врезалась в одинокое дерево на набережной, и дерево вспыхнуло, как рождественская свечка. Пламя объяло зеленого великана, заглотило его, как кусок пирога. И тут хлынул дождь, словно все небесные шлюзы разверзлись. Потоки воды ниспроверглись на уставший предъюбилейный город.

Я в мгновение ока промок, словно искупался в одежде в бассейне. Будка освободилась. Мужик выскользнул из таксофона и нырнул в припаркованный у набережной катер. Я немедленно вошел в кабину и плотно закрыл дверь.

Вокруг меня бушевала гроза. Ярились молнии. Хлестал дикий дождь.

Я набрал номер Кубинца. Вернее, наш домашний номер. Телефонный аппарат находился в моем доме на моем рабочем столе.

– Частное детективное агентство «Квадро». Гонза Кубинец у телефона.

– Привет, Кубинец, – поздоровался я.

– Что тебе надо? – холодно спросил Кубинец. Вот конспиратор.

– У меня есть заказ для вас.

– Вы предлагаете работу?

– Именно. Давайте встретимся на нейтральной территории. Скажем, в баре «Вишневый самурай» и обсудим предлагаемое дело.

– Называйте адрес. Я назвал.

– Через час. Буду ждать. – И отсоединился.

Я выглянул из будки. Погода явно испортилась. Дерево уже затухало. Но дождь в ближайшие лет двадцать, похоже, прекращаться не собирался.

Я вызвал из кабины такси, и через десять минут желтый катер с шашечками остановился у набережной. Я выскользнул из кабины и ринулся к катеру. Короткая перебежка, и я на борту, но за это время успел трижды искупаться в глубоком озере. Сплошная стена дождя.

– Куда? – спросил водитель.

Я назвал адрес и откинулся на спинку кресла. Хорошо, что кресло кожаное, а то за время пути успело бы разбухнуть и занять все свободное пространство в катере, вытеснив как водителя, так и пассажира.

Катер отчалил от набережной.

Я закрыл глаза и задремал.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Меня разбудила тряска. Кто‑то сильно тряс меня за плечо, да к тому же так упорно, словно намеревался вытрясти из меня что‑то ценное. Я продрал глаза и уставился на обидчика, пытаясь понять, где я и что нужно от меня красномордому бандиту, сидящему за рулем.

– Приехали, шеф, – проорал мне водитель.

– Куда? – поинтересовался я.

И вспомнил все сам.

Протянув водителю купюру, я, не дожидаясь, пока он выдаст мне сдачу, выбрался из катера на причал. На ватных ногах я направился к яркой вывеске бара «Вишневый самурай». Вступив в полусумрак, я уверенно двинулся к стойке бара. Мои глаза еще не успели обвыкнуться, но меня уже узнали и встретили возгласом:

– Вам понравилось у нас? Говорил бармен.

– Приемлемо, – сухо отозвался я. – Я назначил здесь встречу. Кто‑нибудь недавно появлялся?

– Только те двое.

Бармен указал куда‑то в глубь зала. Я обернулся и заметил две хмурые фигуры, вжавшиеся в узкое пространство между столиком и вишневой беседкой естественно, весьма искусной имитацией. Вообще‑то, по моим расчетам, встретиться я должен был с одним человеком, но никак не с двумя. Но за столиком явно сидел Гонза Кубинец. Кто же тогда второй?

– Спасибо, шеф. Обещаю не забывать ваше заведение. Дай три пива на столик. Я бросил купюру на стойку.

– Будет исполнено, – пообещал бармен.

Я оторвался от стойки и направился к столику.

Лишь подойдя вплотную, я понял, кто был второй. С Гонзой Кубинцем сидел Ираклий Стеблин в штатском. От Стеблина угрозы ожидать не стоило. Он так же безобиден для меня, как торнадо, буйствующий в паре тысяч километров от моего жилища.

– Приветствую вас, – поздоровался я, присаживаясь на свободный стул.

– Тебе тоже привет, – хмуро произнес Кубинец. – Ну, зачем звал?

Он понимал, что если я осмелился выйти с ним на связь, то дело приняло либо дурной оборот, либо что‑то требует его участил.

– А это кто? – поинтересовался я, кивнув на Стеблина.

– Мой новый напарник, – с ехидной усмешкой отозвался Кубинец.

– А что старый? – возмутился я.

– Пока мертв. А там по обстоятельствам. Воскреснет. Разберемся, – пообещал Кубинец и зловеще ухмыльнулся.

Ему нравилась шутка. Мне нет.

– С каких это пор полицейские стали подрабатывать в частном сыске?

– Я ушел из полиции, – сообщил Стеблин.

– Поразительная новость, – удивился я.

– Мне одному не справиться со всеми делами. Так что потребовался напарник, – словно извиняясь, объяснил Кубинец.

– А что, много дел? – спросил я.

– Не поверишь. Как наш босс скончался, – убили, блаженного, – так от клиентов отбоя нет.

– Вчера весь день на задании проторчали. Раскрывали убийство какой‑то потаскухи, оказавшейся дочкой одного крупного чиновника из администрации премьер‑министра, – заявил Стеблин. – Ты бы видел, какими глазами на меня воззрился инспектор Крабов, мой бывший босс.

Мне было искренне жаль Петра Петровича. Но я впал в некое недоумение от слов Стеблина. Судя по его словам, он прекрасно знал, кто сидит напротив него. Во всяком случае, смущения от беседы со мной на «ты» он не испытывал.

– Так что случилось? – перебил Стеблина Кубинец.

– Есть одно дело, но я не могу идти один, – забросил я удочку.

– Поэтому ты позвонил нам, – догадался Кубинец.

– Именно.

– Рассказывай.

И я рассказал. Затем последовали три минуты молчания, выделенные на осмысление услышанного. После чего мне пришлось повторить все сначала.

– Ну, и когда придет этот корабль? – поинтересовался Кубинец.

Его лицо не выглядело радостным, скорее оно больше напоминало неспелый персик, раздавленный каблуком продавца.

– В четверг. Время прибытия мне неизвестно. Но это можно узнать. У тебя есть сотовый?

– У тебя он тоже должен быть, – злобно произнес Кубинец.

– Мой отправился в помойку, после того как зазвонил в неподходящее время, – ответил я.

– Это когда ты был с женщиной? – ответил вопросом на вопрос Гонза.

– Нет, с мужчиной, – огрызнулся я.

– О! Ты поменял ориентацию.

Я грязно выругался и уткнулся в свою кружку пива, которую поставил на стол минутой раньше бармен.

Хорошую погоду, женщину, пиво невозможно заменить чем‑то «почти таким же».

– Держи.

Кубинец протянул мне сотовый. Я осушил кружку пива и набрал номер справочной. Узнав у оператора телефонный номер порта, я сбросил текущий разговор и вбил цифры в память сотового. Порт отозвался долгим молчанием, но терпение всегда приносит плоды. Мне ответили.

– Добрый день, справочная служба порта, – представились мне.

– Добрый, добрый, – согласился я. – Это компания «Фармакор» вас беспокоит. В четверг должен прийти груз лекарств. Но у нас потерялись накладные. И мы никак не можем восстановить время прибытия корабля.

– Как называется судно? – холодно осведомился мой собеседник. Явно мужчина.

Если бы я знал, то, безусловно, ответил бы на его вопрос.

– Не могу вам сказать, – замялся я.

– Вы не знаете, – озвучил мою мысль служащий порта.

– Нет, – признался я и почувствовал себя полным идиотом.

Почему государственные служащие так и норовят вас выставить в дураках? У них, похоже, хобби такое. Либо на государственную службу стремятся поступить одни патологические садисты.

– Так, – с сомнением в голосе протянул мой собеседник. – Откуда должен прибыть груз? Или вы и это не знаете?

Можно было не задавать такие глупые вопросы. Конечно же нет. Я почувствовал злость. Ужасную злость. Так бы и раздолбал сотовый об крышку стола, но мне требовалась информация.

– Я же сказал, что документы утеряны, – выпалил я.

– Не густо. Не густо. Я попробую посмотреть. Но ничего вам обещать не могу.

Служащий исчез. Я, конечно, не видел этого, но все звуки пропали из трубки на пару минут. Затем послышалось надсадное дыхание и явился глас:

– В четверг будет только один рейс с заявленным фармакологическим грузом. Он прибудет из Гонконга. Так. Так. Так. В семнадцать тридцать. Так. Так. Так.

Восьмой причал. Только груз предназначен для компании «Седуктиве Бед», а вовсе не для «Фармакора».

Я бросил трубку.

Я узнал все что надо. И то, что я узнал, меня поразило настолько, что физиономией я стал походить на призрак отца Гамлета. Это не укрылось от взглядов Кубинца и Стеблина.

– Что стряслось? – поинтересовался Кубинец.

– Стоп! Подожди! – потребовал я.

Итак, «Седуктиве Бед» – компания, которой предназначался груз лекарств. Но как такое возможно? Груз явно нужен был Мертвому. Стало быть, компания Романова и Балаганова служила прикрытием для переправки чего‑то незаконного из Гонконга в Россию. Вот так расклад. Вот так поворот событий.

Мысль!

Романов ничего не знал. Все шло через Балаганова. Романов узнал, представил всю информацию своему компаньону. Можно сказать, что выложил ему все на блюдечке. Балаганов принял меры к ликвидации ненужных вопросов. Он обезопасил себя. Романова ликвидировали, а Балаганов обратился к нам, чтобы составить себе алиби. Я никогда ничего не смог бы доказать, даже если бы вник в ситуацию. Слишком уж запутанно выглядела тема. Представьте себе, клиент обращается в частное детективное агентство с просьбой найти компаньона, который загадочным образом пропал, и этот же человек оказывается убийцей.

Не абсурд ли?

Согласен! Полный.

Но именно таким образом Балаганов пытался выйти сухим из воды. Трудный путь, но вполне возможный. Почему бы нет? Ведь ничто впрямую не указывало на причастность Иеронима к смерти компаньона. Да даже если бы я догадался и выставил бы Балаганову счет, у меня никогда бы не оказалось на руках необходимых доказательств. Да! Признайся себе, тебе нечего предъявить Балаганову, кроме своих умозаключений. К тому же он ныне уже ни в чем не нуждается.

Но проблема начала проясняться. Я стал представлять себе все четче.

– Ну, ты когда‑нибудь отреагируешь на нас или так и будешь сидеть с физиономией испуганного опоссума? – отвлек меня Кубинец.

– Ребята, откуда вы поднабрались этого дерьма? – поинтересовался я, прикладываясь к чужой кружке с пивом. Интересно, чья она?

– Что ты узнал?

– В четверг придет корабль. Восьмой причал. Семнадцать тридцать. Корабль под завязку набит лекарствами, и угадай, кому предназначен груз?

Я ухмыльнулся, как завзятый алкоголик, перед которым поставили бокал с выпивкой и предложили угадать: что налито в емкость?

– Кому? – хмуро спросил Кубинец, предчувствуя что‑то нехорошее.

– Балаганову. Вернее, его компании. Сам‑то Балаганов скорее напоминает кусок фарша, чем живого человека.

– Его замочили? – догадался Кубинец.

– Можно сказать, у меня на глазах. В официальную хронику информация еще просочиться не успела. Но ждите. Скоро появится.

– Ты понимаешь, что происходит?

– Догадываюсь, но пока у меня нет подтверждения моей догадки, говорить не буду. Тем более все на поверхности. Присмотрись, и все поймешь сам.

– Итак? – спросил Кубинец, понимая, что из меня и грамма лишней информации не вытянешь.

– Встретимся в четверг в четыре часа. Возле порта, – заявил я и заказал еще пива.

Следующие полтора часа утонули в хмеле. Пять или шесть кружек плескались во мне. Но, как говорится, пиво измеряется не в градусах, а в литрах. Я изрядно захмелел. Пространство вокруг меня заполнилось ватой, в которой я умудрялся не только дышать, но и думать. Правда, мысли были вялые, точно наколотые обезболивающим.

Я распрощался с Кубинцем и Стеблиным. Оставил их в баре. Судя по всему, им понравился «Вишневый самурай», да и мне он пришелся по вкусу. Я даже решил, что, как только выйду из подполья и воскресну для окружающего мира, преподнесу бару в качестве презента бочонок пива собственного производства. Признаться честно, то, что в «Вишневом самурае» называется пивом, я сливаю в помои. Таким даже свиней поить грешно, потом будет мучить совесть.

Никогда не понимал выражения: хорошее пиво, дешевое пиво. По мне, так полный бред.

Я ушел.

Остановился на улице, поднял глаза к небу. Дождь кончился. Иссякла неисчерпаемая бочка. Я поежился. Медленно побрел вдоль набережной, не спеша ловить такси. Я пока что не знал, куда стоит направить свои стопы. Я не знал конечного пути. Не видел цели. До времени «X» – им я поименовал встречу груза в порту – оставались целые сутки, и я не знал, куда себя девать. Вернуться на службу? Но признаться честно, я был изрядно под хмельком. Может, кто в администрации и мог хмельным указы и распоряжения творить, но я – то не из таких.

Я зашел в первую попавшуюся по пути таксофонную будку и позвонил к себе в приемную. Отозвалась Таня. Я вел себя как последний придурок. Сказывалась доза алкоголя в крови. Помнится, я даже расплакался, или мне уже мерещиться началось. Я договорился с ней о встрече. Попросил ее приехать ко мне. Отключился, даже не дождался ее ответа. Поймал такси и отправился на квартиру.

В такси, как водится, заснул. Пьяным сном.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

На этот раз проснулся я практически мгновенно. Ну не дадут человеку спокойно вздремнуть! Меня опять разбудили. Такси резко затормозило, и меня бросило на переднее сиденье. Я ударился головой в спину водителя и проснулся.

– Уже приехали? – сонно поинтересовался я.

– Не думаю, – испуганно отозвался водитель.

– В чем проблема?

Но мне не ответили. Водитель сник и поспешил сползти на пол, словно потерял на ковре контактную линзу.

Я обернулся по сторонам и обнаружил, что таксомотор зажали со всех сторон три катера. Судя по всему, мы оказались в каком‑то маленьком тихом переулке, где за весь день проезжают два‑три катера, да и то по той причине, что заблудились. Три чужих плавучих средства ощетинились дулами автоматов, и из капитанской рубки одного из них появился мужчина, облаченный в строгий костюм. Он незамедлительно перепрыгнул на борт такси. Я тут же узнал его. Поговорить со мной удумал Ваня Дубай.

– Привет, ищейка, – поздоровался он, присаживаясь рядом со мной.

Дубай источал тонкий парижский аромат. Пикантный, надо сказать.

– Привет, коли не шутишь, – уныло отозвался я.

– Да как‑то не до шуток. Время‑то идет, а где результат?

Деловой подход. Ничего не скажешь.

– Будет результат, – пообещал я и зевнул.

– Если учитывать то количество пива, которое ты сегодня заглотил, то результата нам ждать долго, – скептически отозвался Дубай.

– Пиво делу не помеха. Так что не умничай. Тебе по должности положено прихоти мои исполнять, а не пальцы раскидывать, словно шоумен какой‑то.

– Меня Гоша Качели прислал. Интересуется.

Я задумался. Скормить кочевеевцам мои последние наработки или оставить их в неведении? А что, если запастись поддержкой группировки, обезопасить тыл? Идея была заманчивой.

Я колебался недолго.

– Пятиримов тут ни при чем, – сообщил я.

– Что значит ни при чем? – удивился Дубай.

– Он лишь ширма. Прикрытие. Им управляют. Причем очень искусно. Я пока не знаю, кто стоит за всей темой. Но думаю, узнаю обязательно, – пообещал я.

Новость не понравилась Дубай.

– Качели будет не в восторге, – поделился он опасениями.

– С какой стати?

– Он мечтал утопить Пятиримова.

– Ну, об этом можно не беспокоиться. Когда вся тема раскрутится, Пятиримов и так уйдет на дно, пуская пузыри и фейерверки, как «Титаник». Он же только формально ни при чем. То есть не он главный. Не он шишка. Не он Босс. Им вертят, но он все делает, чтобы Босс был доволен.

– Как узнать, кто Босс? Мысль есть? – схватился за ниточку Дубай.

– Мысль, конечно, есть, только… – Я замялся. – Не думаю, что нам это чем‑то может помочь.

– Темнишь ты что‑то, – усомнился Дубай.

– Что мне темнить. Я по уши в этом дерьме, – печально отозвался я. – Я на сто процентов уверен, что до Большого Босса мы докопаться не сможем. Кто знает, может, Пятиримовым вообще какая‑нибудь «Аль‑Каида» управляет.

– Кто это «Аль‑Каида»? – Дубай нахмурился, выискивая в памяти ассоциации.

С этим у него оказалось туговато.

– Международная террористическая организация, – раздраженно прокомментировал я.

– А?! – глубокомысленно протянул Дубай. Не думаю, что после этого открытия он увлечется международной политикой, но я вклад сделал.

– Ты уже узнал, что готовится? Нет! Ну что за прямолинейность! Прямо‑таки некультурно как‑то.

– Пока нет, но наметки имеются. В этот четверг сможешь бригаду маленькую такую – человек на десять – подогнать?

– Для дела – все могу.

– И пару катеров для слежки. Крохотных. Юрких.

– Будет сделано.

– Отлично. – Я радостно потер руки, предвкушая действие.

– Ну, и что готовится в четверг? – осведомился Дубай.

– Маленькая заварушка в порту. Привезут ценный груз. Нужно быть на месте и проследить, куда его отправят.

– Что за груз?

– Что за вопрос? – Изобразил я оскорбленную невинность, точно я юная гимназистка, а он поинтересовался у меня – храню ли я девственность. – Кстати, а за что тебя прозвали Дубай?

– Я двенадцать раз в Арабских Эмиратах побывал, – признался Ваня.

– Челночил, что ли?

– Нет. Климат нравится.

– Ясен перец. – С видом знатока вин, которому довелось попробовать изысканное «Божоле» наполеоновских времен, я покачал головой.

– Время, когда в четверг ребята должны быть в готовности?

– Часа в четыре в трехстах метрах от портовых ворот, – указал я.

Дубай собрался было уходить, но я остановил его.

– Что‑то еще? – спросил он.

– Ага. У нас тут уши лишние имеются, подумай, как с ними быть.

Я указал рукой на переднее сиденье, где пустовало место водителя.

Таксист понял, что разговор пошел о его сохранности, и выполз на свет.

– Мужики, вы че? Я ведь ничего не слышал. Я немой как рыба. Я…

– Рыбы умеют говорить, – парировал Дубай.

– А я немая рыба, – возразил ему водитель.

– Для немой рыбы ты слишком много болтаешь.

Дубай скептически осмотрел таксиста, нахмурился, хмыкнул и потянулся правой рукой в карман пиджака. Водила побледнел, пошел красными пятнами и, заикаясь, забормотал. Только голос отказал ему, и вместо слов из его горла стали вылетать несвязные звуки, больше похожие на карканье и хрип, чем на человеческую речь.

Дубай извлек из кармана бумажник. Таксист облегченно вздохнул. Он был настолько счастлив, точно узнал только что о собственном бессмертии. Но напряжение не покинуло его. Внутренне он был все так же скован, как и секунду назад. Он не знал, что ему ожидать от двух крутых бандитов, примостившихся на заднем сиденье его такси.

– Держи, это тебе. За молчание, так сказать.

Дубай со зловещей улыбкой протянул таксисту купюру очень крупного достоинства. Я удивился. Странно, что он не пришил мужика. Как‑то не вязалась с образом бандита эта купюра. Наверное, водилу от смерти спасло лишь мое присутствие.

– Но запомни, если твой язык развяжется, пускай и непроизвольно, мы встретимся вновь, и следующая наша встреча не будет такой прибыльной для тебя, как эта.

Дубай покинул салон, а через минуту перепрыгнул с таксомотора на свой катер. Спустя пять минут мы остались в одиночестве. Водила испуганно крутил головой по сторонам, оглядывал себя. Он не верил в свое спасение. Он никак не мог взять в толк, как он, вникнув в бандитские тайны, остался жив, да еще и получил наличность за молчание.

– Вези по адресу, – распорядился я.

– Чего? – не понял водила.

Похоже, ему требовалось время, чтобы прийти в себя. А вот я уже успел полностью протрезветь. Оттого, видно, и загрустил. Вспомнилась Ангелина. Навалилась тоска. Захотелось опустошить кружку пива и выкурить кубинскую сигару, сидя в собственном кресле в стенах собственного кабинета.

Водитель, похоже, пришел в себя. Завел мотор и направил судно по адресу.

Он явно торопился. Ему было не по себе от пассажира, сидевшего на заднем сиденье. Он мечтал избавиться от меня в кратчайшие сроки, грезил об этом наяву. Разогнал катер по максимуму. Превысил все возможные ограничения по скорости. Как только таксиста не остановили патрульные? Оставалось только изумляться, но до моего нынешнего жилища мы добрались за пятнадцать минут.

Я протянул таксисту деньги. Он побледнел и замотал головой с такой яростью, что на секунду я испугался, как бы у него голова не отвалилась. Шея слишком тонка и ненадежна для такой физкультуры.

– Как хочешь. – Я пожал плечами и спрятал купюру в карман.

Попрощавшись с таксистом, я выбрался из салона и шагнул на причал.

Дома меня никто не ждал. Хотя понятие дом для этой шикарной, можно сказать, даже роскошной квартиры подходило трудно. Пустынные пространства наводили тоску, радовало только наличие энного количества бутылок пива в холодильнике. Я извлек бутылку, скинул открывалкой крышку, растянулся в кресле и стал потягивать холодное горькое пиво, наблюдая кружение аквариумных рыбок в руинах декоративной крепости. Через два часа ожидания Тани количество пустых пивных бутылок под креслом увеличилось до пяти, а я стал ощущать себя водолазом, пешком измерившим дно Северного Ледовитого океана.

Когда пришла Таня, она увидела меня не в лучшем виде, но другого на этот вечер, почему‑то заполнившийся у меня грустью, я не успел припасти. Правда, я не ударил в грязь лицом, но и не блеснул виртуозностью.

Утром воспоминания о вечере поблекли, да я и не стремился вспоминать. Забылось и забылось. Тем лучше.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Порт – клоака.

Довелось мне однажды работать в порту. Дело было пыльное, поросшее быльем. Так давно это было, что память уже стерла бы все подробности, если бы все не закончилось для меня так плачевно. Реанимацией. И клинической смертью.

Это было в переходный период. Я находился между оставленной должностью офицера ФСБ и радужными перспективами собственного частного сыскного агентства. Я устроился в порт на должность начальника службы охраны. Только через две недели я понял, в какую кучу дерьма угодил, но контракт есть контракт. И пришлось работать. За месяц труда в порту я научился дипломатии, изворотливости и актерскому мастерству. Слишком часто приходилось строить из себя заправского идиота. И надо сказать, у меня это получалось превосходно. То ли во мне умер гениальный лицедей, то ли я и впрямь стал идиотом.

Порт – доходное место. Прибыльнее разве что нефтяная скважина или собственное казино, не облагаемое налогами. Петропольский порт был поделен между двумя конкурирующими группировками. С одной стороны власть на этой территории имели таможенники. Таможенники – это не государственная служба, это целая каста, не допускающая в свои ряды чужих. Впрочем, как и сотрудники ФСБ, которые были второй силой в порту. Группировки конкурировали друг с другом, часто дело доходило до малых локальных войн, но никогда сотрудники ФСБ и таможенники не позволяли орудовать на своей территории посторонним. Они свято блюли неприкосновенность своей земли.

Что только не проходило через порт. Партии наркотиков. Любых. На любой вкус и выбор. Лекарства, нигде не зарегистрированные и не отмеченные. Оборудование. Катера. Даже легковые автомобили умудрялись провозить. Только кому нужен колесный транспорт в водном городе? Для меня это оказывалось парадоксом. Я не знал весь объем товарооборота. Да и не особенно интересовался им.

Попав на должность начальника службы безопасности порта, я сразу почувствовал жареное, да уйти не смог. Влез, не разобравшись, как медведь в куст малины, где какой‑то шутник установил растяжку на две гранаты. Я задержал и передал в руки правосудия четырех подозрительных типов. Кто знал, что они принадлежат к верхушке теневого айсберга порта. Если бы эта четверка принадлежала только к ФСБ или только к таможенникам, никаких проблем не возникло бы. Меня поддержала бы и прикрыла спину выигравшая группировка, но так получилось, что накрыл я стрелку между руководителями отдельного властного эшелона фээсбэшников и таможенников. Ребят потом отпустили. Им нечего было инкриминировать, но мне не простили ошибку.

Столкновение произошло спустя две недели. Была весна. Слякоть. Дождь. Я шел с обходом в плаще, накинув капюшон на голову, по территории порта, когда меня начали загонять в угол, как какую‑то дичь. Зажимали человек десять с одной стороны. И десять с другой. Заметил я их поздно. Только после того, как они позволили себя обнаружить. Мешал капюшон, да грохот дождя скрывал шум шагов.

К тому же я не ожидал такой сплоченности между конкурентами и врагами.

Они окликнули меня возле судоремонтного корпуса. Невежливо так окликнули. Я обернулся и понял, что влип. Двадцать человек на одного. По‑моему, многовато. Даже для меня. Испуга не было. Я не боялся. Максимум, что они могли сделать мне, так это убить. Смерти же я никогда не страшился. Своей смерти. Они стали меня зажимать. Обходить со всех сторон. Рассыпались цепочкой и попытались зажать в кольцо. А отступать мне было некуда. С одной стороны склад какой‑то дряни, забытой здесь лет сто пятьдесят назад, еще при Александре И. Позади судоремонтный. Грохот внутри здания стоял такой, что, если меня там распилят на триста частей заживо, а я буду орать благим матом, пока не сорву горло, никто не услышит. Слева вода. Плаваю я хорошо, только в такой холод‑рыге апрельской вряд ли далеко уплывешь. А передо мной ухмыляющиеся рожи бандитов. Невелик выбор. Я стал отступать, оглядываясь по сторонам. Я искал что‑нибудь подходящее, что смог бы использовать в качестве оружия. И нашел. Традиционный обрезок водопроводной трубы. Он помог мне. Я успел метнуться к земле за ним, когда на меня напали.

Подробности потасовки я узнал потом. В тог момент действовал, что называется, по наитию. Кого нашел, тому досталось. Итог боя оказался равно неутешительным для обеих сторон. Двенадцать человек я отправил на тот свет. Труба помогла. Пять человек оказались в реанимации, и впоследствии их удалось спасти. Только жить они стали по‑овощному спокойно, довольствуясь скромными запросами: поспал, поел, справил нужду; и все снова: поспал, поел, справил нужду. Общения же с окружающим миром прекратили. Еще трое на месте происшествия не были обнаружены. Никто и не поверил мне, что они вообще существовали. Я обижался. Говорил, что с примитивной арифметикой у меня все в порядке и прибавить десяток отморозков к десятку неандертальцев даже по пьяни вполне в состоянии. Куда троица подевалась, для меня осталось загадкой. Через пару лет и я уже стал сомневаться: а был ли мальчик?

Мне тоже досталось. Многочисленные переломы. Из ребер два остались целы. Одно умудрилось проткнуть мне легкое. Удовольствие не из приятных. К тому же черепно‑мозговая травма. Подозреваю, что не одна. Последствия того побоища преследуют меня до сих пор.

Но главное – я оказался в реанимации. Четыре часа за мою жизнь боролись врачи. Я ничего этого, естественно, не помнил. Все пролетело, как один миг. Легкое дуновение ветерка, и перышко поднимается с моей подушки, чтобы выпорхнуть в окно. Потом я узнал, что пережил клиническую смерть. Какое‑то время я был мертв. Я этого не помнил. Ни каких тебе мостов между берегом живых и землей мертвых. Ни темного туннеля с ярким светом впереди. Я ничего этого не видел. Я отсутствовал.

На этом мои злоключения не прекратились, а, можно сказать, только разгорелись. Сразу же после того как меня выписали, прямо в вестибюле я был арестован. Полицейские не особо со мной церемонились. Заломили руки за спину, нацепили наручники и поволокли куда‑то. Я сперва ничего не понимал. Признаться честно, потом я понимал еще меньше.

Меня арестовали за убийство. Вернее, восемь убийств. Непреднамеренных. Или преднамеренных?

Мой адвокат пытался доказать, что убийства были совершены в порядке самозащиты. Беда же состояла в том, что свидетелей не осталось. Пять овощей свидетелями быть не могли. Максимум, на что они способны, – это произнести на суде: «Ату!» или «Уа‑уа». К тому же все убитые носили погоны. Восемь из них оказались таможенниками, остальные из ФСБ.

Положение препоганое. Спасало только то, что я раньше в органах служил. Могли из меня сумасшедшего сделать. Тем бы и отделался. Только я не согласен был на подобную перспективу. Суд состоялся через полгода. Я отделался условным сроком. Три года. Правда, и это с меня потом сняли. В Верховном суде. Адвокаты мои добились.

Но впечатления от порта остались на всю жизнь.

В моем доме среди папок с личными бумагами я держу восемь толстенных томов с собственным делом. После реабилитации друзья из ФСБ подарили.

Порт – клоака еще та. Даже соваться туда не хотелось. К тому же и воспоминания поганые.

Но четверг наступил внезапно. Время до дня «X» я коротал в основном в постели с Таней. В администрацию даже не совался. Зачем мне это? У меня в постели оказалось куда приятнее, чем весь день сидеть в кресле и играть в стрелялки‑бродилки. На большее я все равно способен не был.

Утром в четверг проснулся рано. Нервничал несколько перед операцией. Честно говоря, я смутно представлял себе, что буду делать в порту. Ориентировался я на территории прекрасно, но сомнения оставались. Чувствовал я одним местом, что заварушка возможна. Утешало только, что иду не один – Кубинец, Стеблин, да еще прикрытие из кочевеевцев.

Я позвонил со своего телефона Кубинцу и уточнил время встречи. Четыре часа возле ворот порта. Кубинец согласился.

Я дожидался трех часов дня, когда должен был выехать из дома, как Страшного суда. Пытался читать. Какой‑то детектив попался под руку. Признаться честно, квартирка‑то была бедновата на предмет почитать что‑нибудь. Вот и попался американский черный детектив. Автор мне нравился, Чандлер, но ничего запомнить из прочитанного не удалось. Текст не ложился в память. Пытался смотреть телевизор. Тот же результат. Кое‑как промыкавшись до трех часов дня, я с радостью обнаружил, что пора уезжать. И выскочил из квартиры, бросив что‑то на прощание Тане, которая весь день старалась не попадаться мне на глаза. Уж очень раздраженным я был.

«Икар» взревел мотором с одного поворота ключа, и я выехал. Эйфория клокотала в моей душе. Предвкушал. Уже преодолев половину пути, я спохватился и проверил карманы. К счастью, оружие я прихватил с собой.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Порт – клоака. Но, кажется, я уже об этом говорил.

Когда я появился перед воротами порта, то обнаружил, что меня уже ждут. Вдалеке друг от друга качались на волнах четыре катера – три маленьких, юрких, как заказывали – они принадлежали Ване Дубай, и один массивный – флагманский, где, по всей видимости, находился сам Дубай в компании с отрядом головорезов. В отдалении от флотилии кочевеевцев я углядел свой собственный катер, к которому и направил «икар».

Встав с собственным катером борт в борт, я выглянул из рубки и прикрикнул на Стеблина, показавшегося на соседней палубе.

– Перепрыгивайте ко мне.

Кубинец и Стеблин оказались сообразительными. Поставив судно на сигнализацию, они перебрались на мой борт и развалились в креслах. Выглядели они несколько встревоженными, но зато вооружены были до зубов, словно пираты, собравшиеся на абордаж. Не хватало только длинных изогнутых ножей, которыми так удобно выпускать кишки противнику.

– Ребята, вы что, на войну собрались? – ехидно поинтересовался я.

Честно говоря, рядом с ними я чувствовал себя неуверенно с одним пистолетом в плечевой кобуре.

Мне ответили злобными взглядами, и новую шутку пришлось проглотить. Не хотелось оказаться испепеленным на месте.

– Кочевеевцы давно появились?

– Уже полчаса здесь торчат, – ответил Стеблин.

Кубинец, что, вообще передумал со мной разговаривать? Как‑то на него это не похоже.

Я направил катер к флагману Дубай. Малым ходом, без лишнего шума. Встав рядом, я заглушил мотор, выставил сигнализацию, и мы перешли на борт кочевеевцев.

Пора было провести генеральное совещание перед битвой.

Войдя в рубку, я обнаружил, что оказался единственным, отнесшимся к предстоящей операции несерьезно. В рубке сидело восемь человек, вооруженных так, точно они собрались штурмовать Петропавловскую крепость, где с грузом золота укрылся гарнизон в тысячу человек. Между ними расхаживал Ваня Дубай. Он походил на полководца, выжидавшего последние минуты перед тем, как ввести резервные полки в сражение.

– Приветствую всех! – поздоровался я и плюхнулся в свободное кресло.

– Что, сегодня объявили день открытых дверей в желтом доме? – изумился Дубай.

– Точно. А я – то никак в толк не возьму, откуда вы, ребята, выбрались, – парировал я.

Дубай подавил желание своих команчей снять с меня скальп.

– Только что в порт проследовала кавалькада катеров. Штук пять. Они припаркованы у интересующего нас причала. Думаю, что это встречают груз. Нас они не видели, – сообщил Дубай. – Время приближается. Скоро прибудет корабль. Разумею, нам стоит быть в это время на причале и увидеть, кто встретит груз и куда его отправят. Катера преследования я привел. Они дожидаются команды.

– Отлично. Тогда пойдем, – пригласил я. – Но, может, не будем брать с собой всю ораву? Хватит и двоих ребят. Плюс мы.

– Разумно.

Дубай выбрал из своей компании двух самых отъявленных негодяев, если судить по их внешнему виду. Остальным приказал ждать.

Мы покинули флагманский катер. Спустились на причал и проследовали в тень.

Мною овладело абсолютное спокойствие, в то время как Кубинец, а в особенности Стеблин изрядно нервничали. Для бывшего полицейского это было первое серьезное дело на ниве частного сыска, а Гонзу всегда колотило перед делом, но с началом операции возвращалось прежнее хладнокровие, нервы успокаивались. Он становился отрешенным буквально от всего, что не связано с делом, точно йог, заснувший на постели из гвоздей.

Мы вошли в порт.

Восьмой причал находился в самом дальнем мрачном углу акватории. Туда, в пору службы начальником охраны, я совался только под прикрытием всего личного состава. Таможенники проводили через этот угол самые контрафактные грузы, которые по сумме могли тянуть на пожизненное заключение. Через восьмой причал проходил наркотраффик.

И вот теперь мы в здравом уме и трезвой памяти совались туда по собственной воле. Определенно мир сошел с ума, а вместе с ним и я.

Мы крались вдоль стен длинных высоких складских помещений. Большей частью в зданиях отсутствовали стекла, а через пустые глазницы гулял ветер и захаживал в гости дождь. Я обратил внимание, что вроде бы дождь был вчера, но с окон лилась вода, точно в этот раз гроза разразилась внутри пакгаузов.

Пейзаж, подернутый сумраком, прекрасно подходил для съемок очередной серии похождений Терминатора, только на этот раз в будущем, пережившем ядерную катастрофу.

Мы добрались до восьмого причала за пятнадцать минут. Дважды чуть было не попались. Сначала наткнулись на одиноко прогуливающегося мужика в изрядном подпитии. Скорее он напоминал растение, поскольку был настолько пьян, что не способен был подняться на ноги. Прогуливался он на четвереньках. Когда мы прошли мимо, он даже не посмотрел в нашу сторону. Настолько сильно был занят изучением содержимого собственного желудка. Плохо смотрит за порядком в порту новая служба безопасности. При мне этот экземпляр мигом бы прошел курс экстренного отрезвления путем купания в холодных водах Финского залива. Второй раз все оказалось несколько серьезней. Едва не сшиблись с пятью отморозками, в руках которых красовались автоматы. Надо думать, что управляться с этими трещотками они умели. Я заприметил их в последний момент и увлек команду за собой. Мы спрятались за огромным, размером с одноэтажный дом контейнером и дождались, пока отряд охранников проследует мимо. Сомнений не возникало – они охраняли подступы к восьмому причалу.

Выбравшись на восьмой причал, приказал ребятам следовать за мной. Я знал, где можно спрятаться. Было одно местечко, которое я приметил давно. Прекрасная обзорная площадка на втором этаже пакгауза. С нее открывался вид на весь восьмой причал. Ничто не могло ускользнуть с этого места. А я знал тайный ход. Ход, которым давно никто не пользовался. Маленькая дверка в тупике между двумя складами. Только бы ее никто не загромоздил контейнерами.

Контейнерами ее не заставили, но крапивой она заросла по самое некуда. Сплошной крапивный лес. Я смело вступил в заросли жгучего растения и направился к двери. Ребята последовали за мной, но не смогли сдержать тихие всхлипы. Ну надо же! Кто бы мог подумать, что такие крутые ребята окажутся неженками.

Дверь мало того что заросла, так еще и заржавела. Я открыл ее медленно, затаив дыхание, чтобы хотя бы мое дыхание не приплюсовалось к визгу ржавых петель. Я испугался, что ребята с восьмого причала услышат скрежет, но, по счастью, они так радовались грузу и приятному вечеру, что никто не среагировал. Ни один звук не потревожил их чуткие уши.

Внутри оказалось темно. Зловещий мрак. Я замер на пороге и стоял как статуя, пока глаза не привыкли.

А сзади уже толклись ребята, мечтавшие выбраться из крапивных джунглей. Вскоре мрак расступился, и показались тени, фигуры, очертания. Двигаться можно.

Я пошел первым.

Похоже, пакгауз был давно заброшен. Я вдохнул тонну пыли, прежде чем добрался до железной лестницы, ведущей наверх. Каждый шаг по этому доисторическому чудовищу был подобен набату. Грохот моих шагов был способен поднять мертвого из гробницы, разбудить Тутанхамона. Я остановился, обернулся к ребятам и показал пальцем на свои «изящные» туфли, изобразив «шухер». Мой язык жестов первым понял Дубай. Он нагнулся, снял свои ботинки, связал их шнурками и повесил через плечо. Он указал своим, и они последовали его примеру. Так же поступили я, Кубинец и Стеблин. Ощущение неприятное, надо сказать. В одних носках по ледяным ступенькам. У меня сложилось впечатление, что я уменьшился, за каким‑то рожном забрался в холодильник, а теперь марширую по дну морозильника, мечтая выстроить здесь город.

Взобравшись на второй этаж, мы расположились у окна. Отличный вид. Расселись на полу. Гвардейцы Дубай разложили перед собой оружие. Они были готовы к столкновению. Я видел, что каждый из них выбрал для себя жертву. Каждый был готов по команде вскинуть автомат и отправить свою цель в ад. Им нужна была всего секунда, чтобы накрыть огнем весь восьмой причал. Но это не входило в наши планы. Поэтому мы просто сидели и наблюдали.

С нашей площадки можно было только следить. К сожалению, звук не долетал. Слишком далеко мы находились. Мы не могли слышать, о чем переговариваются бандиты, видели их фигуры, но не различали лиц.

Меня это нервировало. Требовалось большее. Хотелось слышать, о чем они там беседуют. Я приник к стеклу, стараясь высмотреть укрытие в непосредственной близости от объектов. И, кажется, что‑то заметил. Ненадежное, конечно, но другого не было. Вдруг услышу что‑нибудь важное.

– Ты куда? – заинтересовался Кубинец, заметив блуждание тяжких мыслей в моей голове. Видимо, каждое передвижение мысли отражалось на моем челе столь же явственно, как свеженабранный текст на экране компьютера.

– Попытаюсь подобраться поближе, – прошептал я.

– С ума сошел?! – деловито осведомился Дубай.

– Есть местечко. Вы здесь сидите. А я поближе подползу.

Я аккуратно выбрался на лестницу и спустился на первый этаж. Водрузив ботинки на ноги, затянув шнурки, я через тайную комнату и заросли крапивы пробрался во двор. Медленно, крадучись вдоль стены, я обогнул пакгауз и ступил на восьмой причал. Я перебежал к рядам контейнеров, поставленных друг на друга, и углубился в лабиринт, проложенный между ними. Контейнеры напоминали горы – аморфные, расплывчатые горы, которые нависали надо мной. Их пики терялись в вышине.

Я приблизился к встречающим груз настолько, что мог слышать каждое их слово, но был несколько разочарован. Они болтали на бытовые темы, которые условно можно было разделить на три категории: а) про баб; б) про выпивку и в) про рыбалку или охоту, по выбору. Никто не собирался делиться секретами заговора, никто не пересказывал подробности плана, не назывались фамилии и имена, не указывались географические названия, которые могли бы обозначить район дальнейших розысков. Я услышал уйму мусора, захотелось даже сбежать, но я оставался неподвижен в надежде уловить что‑нибудь полезное.

Корабль лишь появился на горизонте. Он медленно надвигался на причал. Почувствовалось напряжение у встречающих.

Я отметил про себя, что ни таможенников, ни сотрудников ФСБ не наблюдалось. Они появятся позже, когда встречающие заберут свой груз.

– Наконец‑то. Опаздывают на полчаса. Я прислушался.

– Это последняя поставка?

– Возможно. Все спланируем. Посмотрим, хватит ли на операцию материала.

Оба голоса показались мне знакомыми. Но я никак не мог припомнить, где я их слышал. Я аккуратно выглянул из своего укрытия, но ничего, кроме размытых силуэтов, разобрать не мог. Но и силуэты были мне знакомы. Я видел их недавно. Я недавно общался с их обладателями. Загадка из загадок.

– Финансисты готовы? Они должны действовать максимально скоро. Ни минуты лишнего времени. У нас от силы будет два‑три дня на второй этап операции.

– Успеют. Главное – не переусердствовать. Можно стать монополистом, но кусок все‑таки оставить маленький, чтобы никто ничего не заподозрил.

– Какой процент вероятности, что мы будем обнаружены?

– Нулевой. На какое число поставим буковку «Икс»?

– На двадцать девятое. Тогда и начнем.

Я мало что понимал в разговоре двух знакомцев, но, судя по всему, время акции (неизвестно какой акции) назначено на двадцать девятое мая. Правильно. Самый разгар празднования юбилея. Море гостей со всего мира. Толпы иностранных делегаций. Главы государств. Парад на Неве. Лазерное шоу. Полный список празднеств легко можно скачать из Интернета. Тут можно сотворить все что угодно, и любой даже маленький взрывчик в городе произведет эффект атомной бомбардировки. Конечно, будет беспрецедентная охрана, но, если они на что‑то рассчитывают, значит, знают что‑то такое, что сокрыто от меня.

Что же они задумали?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Корабль прибыл. Он грузно рявкнул сиреной у причала, выбросил клубы дыма и пришвартовался. С палубы протянулись к причалу трапы. Разверзлись трюмы. Засуетились люди, равно как на корабле, так и на причале. Двое знакомцев не шелохнулись, так и возвышались как каменные статуи, наблюдая за действом. Началась разгрузка. Кран выложил груз на причал – это заняло минут сорок. Я уже успел заскучать. Никакого тебе развития событий. Да и знакомцы онемели. На причале со стороны города появились автопогрузчики. Они взяли на себя весь груз и стали постепенно вывозить его к парковке. Видимо, там они загружали его на водный транспорт, который должен был доставить ценные лекарства в «глубокую нору», о которой я слышал в сельяновском доме.

Понимая, что ничего более мне услышать не удастся, я направился в обратный путь. Покинул лабиринт контейнеров, пробрался вдоль стены до тупичка, ринулся в крапиву, точно с обнаженной шашкой на орды врагов, и тут услышал зловещее шипение за спиной.

– Стой, сука!

Голос чужой. Явно мне незнакомый.

Я замер. Зачем‑то поднял высоко руки и стал медленно оборачиваться. Всегда привык смотреть в глаза опасности. Позади меня оказался мужик с автоматом, нацеленным мне в голову. Мужик выглядел непрезентабельно. Такого не возьмут на работу в офис, даже если у него будет четыре высших образования и десятилетний успешный опыт работы. Просто испугаются и постараются отправить куда подальше. Кто в здравом уме захочет иметь подле себя человека с внешностью Джека Потрошителя? Всегда в голове будет свербить мыслишка, дескать, вдруг нападет и прирежет по‑тихому.

– На колени! – приказал Потрошитель.

Я сглотнул слюну, прикидывая, как бы уйти с линии огня и, не производя лишнего шума, разобраться с вооруженным уродом. Но в голову ничего подходящего не лезло.

– На колени!! – более злобно прорычал Потрошитель.

Я, не видя другого выхода, уже собрался было принять позу, указанную мне головорезом, но тихий щелчок поменял все планы. Сухой щелчок, и у меня на глазах в голове Потрошителя образовалась дырка, откуда потоком хлынула струя крови.

Тело рухнуло в заросли.

Я заозирался по сторонам в поисках доброжелателя, который спас меня от унижения, но так его и не заметил. Доброжелатель показался сам. Выглянул из разбитого окна. Им оказался Дубай. Он помахал мне пистолетом с глушителем, а через минуту дверь распахнулась, и двое кочевеевцев подхватили мертвое тело и втащили его в помещение.

Следы оставлять нельзя.

Я вбежал на второй этаж. Шум меня уже не очень волновал. На причале царил звуковой ад. В таком грохоте колокольного звона железных ступенек никто не разберет.

– Как там? Услышал что‑нибудь? – поинтересовался Дубай.

– Двадцать девятого будет операция. Какая, я не понял. Но одно ясно, это не религиозные террористы, они намерены заполучить выгоду из того, что произведут. Что за выгода, пока неясно, – сообщил я.

– Ладно. Разберемся на месте, – обнадежил Дубай.

Как будто ему разбираться придется. Тоже мне аналитик.

Ваня достал из кармана трубку и выбрал из списка номер.

– Жорик, следите. На паркинге началась погрузка. Не выпускайте из вида. Мы возвращаемся.

Он отключился и спрятал мобилу.

На лестнице показался один из боевиков‑кочевеевцев. Тот, кто участвовал в заносе тела в пакгауз.

– Дубай! Этот мужик… Он, как бы, типа, сказать. В общем, это…

– Может, членораздельно скажешь?! – рявкнул Дубай.

– Это Решетка. Правая рука Мертвого.

– Вляпались, – вынес вердикт Дубай. – Кого другого искать бы не стали, а Решетку обязательно хватятся. Может, и в скором времени. Срочно сворачиваемся. Отходим к катерам!

Да, положение не из лучших. Надо ж было убрать второго человека в могильной группировке. Ну почему на меня не наткнулся кто‑то из шестерок! Видимо, судьба такая, я никогда не скандалю с мелкими чиновниками, мне всегда доводится вступать в конфликт сразу с высоколетающим руководством.

Кочевеевцы убрали все следы нашего присутствия. Даже пыль по полу ровно распределили и замели за собой следы.

Мы отступили. Медленно выбрались из пакгауза и двинулись к выходу. Никаких эксцессов по дороге назад. Ни с кем не столкнулись. Никто не поинтересовался передвижениями теней по стенам зданий. Всем было по большому счету наплевать на окружающих.

Мимо нас проплывали погрузчики. И ходили люди. Уже у самого выхода мы прошли мимо группы таможенников, направлявшейся к кораблю. Спохватились, милые. Мертвый хорошо их смазал, чтобы они опоздали на причал на целых два часа.

– По‑моему, мы потеряли инициативу в этой теме, – высказал свои опасения Кубинец.

– Временно, – обнадежил я. – Скоро положение восстановится.

– Что ты услышал, но забыл сказать Дубай? – поинтересовался Гонза.

Как он хорошо меня знает. Чувствует, что я не выложу все карты за полчаса до окончания игры. А напоследок всегда что‑нибудь припрячу.

– Я знаю ребят, что всю кашу заварили.

– Ну?! – прошипел Кубинец, бросая гневные взгляды, которые могли означать только одно: «Прекрати тянуть кота за яйца, все равно больше не станут».

Я осмотрелся по сторонам. Дубай находился слишком далеко и услышать мои слова не мог. Кочевеевцы прикрывали тыл, отстав на приличное расстояние. Я мог говорить смело, не боясь быть услышанным лишними людьми.

– Пока не понял. Голоса знакомые, но узнать не могу, – поделился я проблемой.

– Ты их не видел, – догадался Стеблин.

– Какой ты умный, – изумился я и на полном серьезе продолжил: – Я вот где‑то слышал, что все полицейские в старости страдают мозговыми расстройствами и раком мозга. Фуражки делают специально на размер меньше, чтобы они давили на череп и деформировали мозг. Зачем? Чтобы меньше пенсию платить. Большая часть контингента поумирает. Так что ты вовремя из полиции слинял.

Стеблин выругался. Подумал. И снова выругался.

Зря я его дразню. Хороший мужик, между прочим, с самого начала на нашей стороне был. Единственный, кто в полицейском управлении положительно относился ко мне и к роду моей деятельности.

Я почувствовал, что становлюсь все более и более раздражительным. А все от чего? Потому что вот уже громадное количество времени я отлучен от своего хобби. Я уже черт знает сколько не варил пиво. Все производство накрылось, потому что какие‑то заговорщики вздумали перейти мне дорогу. Признаться честно, я пребывал в тихом бешенстве от того, что ничего не могу поделать, чтобы изменить положение. Единственное, что было в моих силах: найти негодяев и свернуть им шеи раньше, чем они успеют сделать это с нами.

Тут мои мысли споткнулись за смутное ощущение, что я что‑то упускаю из вида. Я даже остановился. Нахмурился, пытаясь вспомнить, и осенило.

– Ты чего затормозил? – поинтересовался Кубинец.

– Гонза, диск. Я тебе отдавал диск, чтобы его хакнули. Каков результат?

Мне почему‑то казалось, что это очень важно.

– Да, его вскрыли. – Кубинец нахмурился. Я стал подозревать в нем источник эпидемии плохого настроения.

– И?.. – поторопил я Гонзу.

– Там ничего понятного. Какие‑то чертежи. Много цифр. Расчеты. Сам черт ногу сломит. Ни грамма полезной информации.

– Ты уверен?

Я почувствовал себя обманутым.

– Абсолютно.

Гонза покачал головой и тяжко вздохнул.

Точно, именно он распространяет плохое настроение по городу. Пожалуй, Кубинца следует изолировать от общества, чтобы он никого не заразил. Интересно! Раньше он никогда таким не был. С чем связано появление свинцовых туч на небе его настроения? С моей мнимой смертью? Или все‑таки с тем, что моя пивоварня временно закрылась на профилактику? Подумав, что в этом вопросе разберусь в следующий раз, я переключился на файлы:

– Что такое Моисей?

– Из чертежей неясно. Наверное, именно так называется то сооружение, которое спроектировано и заложено в файлы. Но… – Гонза замолчал на секунду, потом продолжил: – Если бы файлы были разложены в верном порядке или пронумерованы, то никаких проблем. К сожалению, файлы хаотично разбросаны. Поэтому ничего не понять.

– Где диск с документами?

– У нас в офисе. Надежно спрятан.

– Я должен на него взглянуть, – заявил я.

Мы вышли из ворот порта и повернули влево. Нас уже поджидали. Дубай встретил бородатый мужик, словно какой‑то горец, и доложил:

– Двое сидят в надежном месте. Они доложат, когда катера снимутся с парковки.

Похоже, это и есть Жорик. Неопрятный тип.

– Отлично, – оценил работу Дубай.

Катеров для преследования было три. Маленьких, юрких – как заказывал. На каждом катере могли поместиться только четверо. Первый катер возглавил Дубай. Во втором за старшего оказался Жорик. А третий занял я с Кубинцем и Стеблиным. В довесок нам дослали кочевеевца с автоматом.

Мы заняли места и замерли, боясь не услышать команды. Она не заставила себя долго ждать. Минут через тридцать первый борт оповестили о том, что катера заговорщиков покидают порт. Мы вскоре увидели это сами. Четыре грузовых корабля вырулили из ворот и взяли курс на Большую Неву.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Преследование началось. Хорошее суденышко нам досталось. Из класса «невидимка». Сделано специально для армии и предназначено для использования в разведке на территории врага. Только где на таком разведку производить: в открытом море или в Венеции? Скорее в открытом море. Подходишь на такой малютке к берегу врага и производишь скрытую высадку. Полезный аппарат.

Мы шли малым ходом вслед за грузовиками. Первым следовал наш флагман. Я мог бы поспорить, что за штурвалом сам Дубай. Затем мы. Штурвал я никому не доверил. Сел сам. А замыкал кавалькаду катерок Жорика.

Грузовики явно направлялись куда‑то за город. Они пронзали Петрополис насквозь. Но куда они направлялись? Вот в чем вопрос! Я никак не мог понять. Направление‑то я разобрал. Грузовики двигались в сторону Поклонной горы. Но где там можно спрятаться? Хотя… Трущобы там еще те, и я никогда не бывал в сердце этого местечка. Значит, есть там халупа, куда и везут груз.

Запиликал сотовый. Я вытащил трубку, но, прежде чем ответить, взглянул на номер. Ожидал увидеть Танин. Оказалось, что это Дубай мечтал со мной поболтать за жизнь.

– Слушаю, – отозвался я.

– Это я тебя слушаю, Даг. Какой у нас план?

Вот так вопрос! Я предполагал проследить, куда они привезут свой груз, но вот что делать дальше? Об этом я как‑то не задумывался.

Дубай правильно расценил мое замешательство и сказал:

– Предлагаю накрыть их всех разом.

– Но у нас нет доказательств, – вяло возразил я.

– А на хрена они нам нужны? Главное доказательство – это мои глаза, уши и твои слова. Остальное все лабуда. Мы же не собираемся сдавать их в руки закона.

Значит, исходя из его слов, они намеревались просто линчевать заговорщиков. Да и правда: зачем долго церемониться?!

– Что нам это даст? – попытался я зайти с другой стороны.

– Мы накроем всю шайку, даже если боссов там нет, то нам их выложат на блюдечке с голубой каемочкой. Да и груз накроем. А без него они ничего сделать не смогут.

– Они могут заказать новую партию.

– На это нужно время. А его у них нет.

Что ж, в словах Дубай имелась определенная логика. И не могу сказать, что мне эта логика казалась извращенной. Отнюдь. Просто не нравилась мне его идея. Нутром чуял: что‑то здесь не то. Но вот что?

Поклонная гора и впрямь оказалась трущобой еще той. Я вспомнил книгу фантаста про сухопутный Петрополис, где к власти пришли коммунисты, да и город назывался по‑другому. Так в той книге Поклонную гору венчала статуя вождя мирового пролетариата – Ленина. Какой извращенный юмор! Зачем портить уродливыми, да к тому же еще и лысыми статуями столь прекрасный пейзаж?!

Грузовики резко свернули в узкий канал и прибавили газу. Мы же, наоборот, сбавили ход и тихонько последовали за ними.

Первым остановился флагман. Дубай заметил цель. Вскоре и я ее увидел. Грузовики припарковались возле роскошного особняка, обнесенного высокой оградой, по верху которой тянулась крученая колючая проволока. Особняк выглядел здесь столь же неуместно, как современный танк посреди средневекового Лондона. Развалюшки, сараюшки и избушки, и на тебе, дворец посреди помойки.

Мы припарковали катера за четыре дома от особняка, набрались терпения и стали наблюдать. А было за чем. Раскрылись ворота, подъехали мини‑погрузчики и стали забирать груз. Контейнер за контейнером они увозили груз внутрь территории. Освобожденный грузовик отчаливал, разворачивался и уходил в обратном направлении. Они проносились мимо нас. И я видел, что в освещенной рубке находился лишь усталый водитель. Никого более. Водителю было наплевать на три катерка, что с потушенными огнями качались возле причала.

– Они возвращаются в порт, – оценил я.

– Похоже, – согласился Стеблин.

Захотелось курить. Сейчас бы сигару и кружечку темного, именно темного, пива, но в засаде курить и пить возбраняется. Только после дела. Мы ждали, а разгрузка продолжалась.

Заблажил сотовый. Я достал трубу, взглянул на номер. Опять Дубай.

– Внимаю, – прошептал я.

– Вылезайте из своих нор. Сбор у меня. Скоро кончится разгрузка. Последний грузовик остался, и наступает наш черед.

Я отключился и передал Ванины слова экипажу. Выставил сигнализацию, такой ценный катер терять жалко. И первым покинул борт.

На улице было прохладно, если не сказать холодно. Но что‑то мне подсказывало, что вскоре станет жарко. Прогулочным шагом я шлепал вдоль воды, чувствуя спиной, как за мной двигаются Стеблин, Кубинец и дубаевский гвардеец. Я обернулся и обнаружил, что экипаж с третьего катера тоже получил команду Дубай.

Когда мы собрались на первом борту, разгрузка закончилась, и последний грузовик отчалил от причала, развернулся и устремился в обратный путь. Ворота стали закрываться.

– За дело, – рыкнул Дубай. И мы высадились на причал. Я похлопал по плечу Кубинца и указал, чтобы он отстал. В конце концов, это не моя идея брать приступом дворец, так какого черта я должен идти в первых рядах. К тому же у меня и оружие подкачало. Один пистолет. В то время как каждый кочевеевец сжимал в руках автомат.

Оставалась одна преграда. Трехметровый забор из камня. Ворота закрылись прямо перед моим носом. Но, похоже, у ребят и на этот вопрос заранее был заготовлен ответ. Какие предусмотрительные оказались!

Дубай покачал рукой, указывая на стену. Жорик хлопнул одного из боевиков, и тот подбежал к стене. Вытащил из маленькой поясной сумочки какой‑то продолговатый предмет, прикрепил его к каменному забору и отбежал.

– А теперь ищем укрытие, – велел Дубай. – Но будьте готовы!

Я все понял. Они решили, что ворота им ни за какие коврижки не откроют, так почему бы их не взорвать к едрене фене.

Громыхнуло будь здоров. Вся ограда закачалась. Я подумал, что она обрушится по всей своей протяженности. Но она устояла.

Дубай замахал рукой. И в пролом ломанулись боевики с автоматами. Дубай пошел следом. Прикрывали атаку я, Кубинец и Стеблин, шедший последним.

Заговорили где‑то в глубине территории автоматы.

Началось!

Я обернулся и увидел, как одно за другим в окнах домов напротив стал зажигаться свет. Так. У нас времени в обрез. Скоро здесь нарисуются полицейские. А столкновение с ними в мои планы никак не входило. Думаю, Дубай это тоже вряд ли понравится.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Дубай оторвался от нас. Только что видел его спину. Мгновение – и Ваня растворился в черной зелени обступивших со всех сторон кустарников.

Трещали выстрелы. Одинокие – чахоточные. Затяжные очереди.

Бой протекал впереди нас, но торопиться на театр военных действий нам не улыбалось. Я вовсе не мечтал пасть смертью храбрых в бандитской разборке, но и отсиживаться за спинами мужиков, с которыми, хоть и временно, мы оказались союзниками, тоже не слишком удобно.

Понимая, что и без нашего участия впереди разберутся, я остановился, оглянулся на Кубинца и Стеблина и провел молчаливое совещание. Мы поняли друг друга с полувзгляда. Телепатия. Обмен мыслями на расстоянии. Такое ощущение, что Кубинец прочитал все, что я хотел ему сказать, из моей головы, как из раскрытой книги. Прочитал. Кивнул, подтверждая согласие. Стеблин тяжко вздохнул. Его можно было пожалеть. Столько впечатлений выпало на долю мужика за один отдельно взятый день. Бывший служитель закона и правопорядка, а вынужден работать с бандюками. Соседствовать в деле с криминалом. Не позавидуешь. За два часа поменять жизненную платформу – это вам не восемь литров пива на сон грядущий в качестве профилактики от морщин принять.

Я изменил направление. Углубился в кустарник, вспоминая слова сказки из далекого детства: «Только не бросай меня в терновый куст». Я уходил от шума выстрелов. От беготни и боя. Мой план оказался прост, как салат из морской капусты. Обогнуть дом, зайти противнику с тыла и попытаться исследовать помещение, воспользовавшись суматохой боя. Авось на меня и внимания никто не обратит.

Вляпались, что называется, как индейка на рождественский стол. Обогнуть домик‑то обогнули. Он напоминал мексиканскую фазе иду в уменьшенном варианте. Смотрелось это весьма неестественно на фоне дождливой слякоти и двенадцати градусов тепла. Выбрались на заднее крыльцо, украшенное резными колоннами из камня, стилизованными под Грецию, и остановились. Я шел первым. В ухо мне дышал Гонза. Когда я остановился, он чуть не сбил меня с ног, грязно выругался, но я толкнул его локтем в живот и скорчил зловещую физиономию. Что‑то было не так. Я чувствовал это. Опасность притаилась рядом. Только вот где? Вот в чем вопрос.

Я нерешительно переминался на крыльце. Я видел перед собой дверь – приоткрытую, приглашающую, но идти в нее отчего‑то совсем не хотелось. Я медлил. Это‑то и спасло меня, да и ребят, которые переминались за моей спиной.

Дверь крякнула и слетела с петель. Из дверного проема вывалилось мертвое тело. А за ним показались двое мужиков в пятнистых военных комбинезонах, явно спасавшихся из гибельного пекла, по пути прикончив командира, выступившего против постыдного бегства. Боевики неслись на меня. Я отпрыгнул за колонну, выхватывая на ходу пистолет. И, приземлившись на левый бок, открыл огонь. Одного уложил с первого выстрела. Второй же оказался проворнее и ушел с линии огня, отступив в дом.

Я обернулся. Хотелось удостовериться, что Кубинец и Стеблин в порядке. Они лежали, уткнувшись носами в ступеньки крыльца, и шарили дулами пистолетов по окружающему пространству.

А ведь в дом‑то еще надо попасть.

Я опустился на колени и выглянул из‑за колоны. Пуля высекла искру из камня возле моего уха. Осторожнее, господин частный сыщик. А то так ненароком можно и на тот свет угодить. А в мои планы это не входило. Я выщелкнул обойму, убедился, что патроны еще есть и я не окажусь с пустой пукалкой против хорошо вооруженного бандюгана. Набрался храбрости. Выразилось это в том, что я четыре раза глубоко вздохнул, постарался унять клокочущее сердце и перекрестился на всякий случай. Я выкатился из‑за колонны и открыл огонь по двери. Стрелка я не видел, но выпустил всю обойму в дверной проем. Измочалил в щепу дверной косяк. И, кажется, кого‑то задел. Раздался вскрик. И тут меня поддержали два ствола. Стеблин приподнялся из своего укрытия. По другую сторону вырос Кубинец.

Через минуту все было кончено. Не забывая про возможную опасность, я выщелкнул пустую обойму, заменил ее на полную и поднялся на ноги. Озираясь по сторонам, я вступил в дом.

Оказавшись в холле, я удивился. Такое ощущение, что зашел за задник декорации какого‑то американского салуна времен освоения Дикого Запада. Пустые пространства. Полное отсутствие мебели, словно в доме намеревались устроить поле для гольфа, да наше прибытие помешало осуществлению планов.

Судя по затухающим звукам, бой шел совсем близко, но скоро должен был кончиться. Следовало поторопиться, если я хотел без лишних свидетелей осмотреть дом.

Я ткнул пальцем в потолок, показывая направление Кубинцу и Стеблину. И направился к лестниие на второй этаж. Лестница была старая, рассохшаяся, с качающимися перилами и аляповато вульгарными балясинами. Каждый мой шаг на ступеньку сопровождался ужасным скрипом. Таким можно мертвеца из могилы поднять, но грохот выстрелов заглушал звук, скрывал его от посторонних ушей.

Поднявшись на второй этаж, я осмотрелся по сторонам. Та же картина опустошенности, что и на первом. Только шаров перекати‑поля, перекатывающихся из комнаты в комнату, не хватает да пустой бутылки из‑под виски «Джонни Уокер». Похоже, людей на втором этаже не было. Я медленно двинулся по коридору, поочередно заглядывая в каждую комнату. Но дом казался безлюдным. Судя по пыли и полному отсутствию мебели, здесь никто не жил лет пятнадцать. В одной из комнат я обнаружил тому документальное подтверждение. Огромную, до потолка фотографию императора Алексея II. Какой идиот станет вешать в своем доме портрет царя‑шизофреника? Ответьте на мой вопрос. В том‑то и дело, что такого не найдется, а если и найдется, в чем я конечно же сомневаюсь, то, согласно теории вероятности, вряд ли я столкнусь с ним. Да! Туманно. Туманно. Даже нынешний император старается не поминать имя своего кровожадного предка. Остается предположить, что портрет висит в комнате со времен царствования императора Алексея II Кровавого. Сколько же времени прошло! Давненько сюда никто не заходил.

Я закрыл дверь в комнату и спустился на первый этаж. Кубинец сидел на нижней ступеньке лестницы и крутил пистолет на пальце, точно ковбой из дешевого вестерна. Стеблина поблизости видно не было.

– Ну как? – поинтересовался Гонза, услышав мои шаги.

– Ничего интересного, – скупо ответил я.

– Вот и у меня также.

– Где Стеблин? – спросил я, оглядываясь.

Что‑то изменилось, но что, я пока определить не мог.

– Во дворе. Там что‑то нашел.

Кубинец неопределенно мотнул рукой и сплюнул на пол. С отвращением.

Я понял, что изменилось. Над домом повисла тишина. Не слышны были выстрелы. Они исчезли. Бой закончился. И словно в подтверждение моих слов двери распахнулись, и в холл ворвались бойцы, ведомые Ваней. Дубай, увидев нас, всплеснул руками, как домохозяйка со стажем, и рассыпался словами:

– Я уж думал, что вы струхнули, обмочили штанишки и смылись по‑тихому.

Я хмуро посмотрел на него, ругнулся непечатно и заметил:

– Что‑то вы долго. Мы тут уж заскучать успели. Подумывали о партии в покер.

– Раньше не получилось. Огрызались, собаки, – пропустив ядовитость моего тона мимо ушей, отозвался Дубай.

Бойцы рассредоточились по дому. Он раздал им ценные указания, что искать, куда тащить, и присел рядом.

– Пятерых потеряли, – сообщил он сквозь зубы. – А где дохлик ваш?

– Стеблин что‑то услышал во дворе. Собаки залаяли. Машина какая‑то заработала, – ответил Кубинец.

Надо же какие подробности. Передо мной он так не распинался.

Пока бойцы обыскивали дом, Кубинец занимался созерцанием пола, Стеблин где‑то отсутствовал, а Дубай прилег отдохнуть от трудов тяжких, но праведных, я задумался. Где‑то в душе копошился червь сомнения. Глубоко укоренился, паскуда. Без скальпеля не извлечешь. Главное – я никак понять не мог, что тревожит меня. Одно виделось ясно, как на блюдечке с голубой каемочкой, – в этом доме что‑то было не так. Не нравилась мне эта пустынность. Безлюдье какое‑то. Словно очутился посреди декораций, выстроенных для съемки дешевого бандитского сериала. Декорации. Вот ключевое слово. Меня осенило. Я заскрипел зубами, двинул кулаком по перилам и вышиб две балясины, раскрошившиеся в труху.

– Узор не нравится? – поинтересовался Дубай.

– Это все туфта. – Я обвел взглядом дом.

– Что ты имеешь в виду? – очнулся от спячки Кубинец.

Но ответить я не успел.

Первым в холл ввалился Стеблин. Выглядел он так, словно сцепился с взбесившейся газонокосилкой. Одежда свисала с его костлявой фигуры лохмотьями. Втроем мы вытаращились на него с отвисшими челюстями. И тут появились бойцы. Двое тащили по коробке с иностранными маркировками, гербами и штемпелями.

– Мы нашли в подвале, босс, – доложил свободный от груза боец. – Там все забито.

Дубай очнулся от шока (похоже, совсем забыл о существовании Стеблина), он указал, куда поставить трофей, и, не откладывая дело в долгий ящик, вскрыл коробку армейским ножом, что болтался у него в ножнах у пояса.

Все оказалось, как я и предполагал.

Ящик был пуст. Вернее, он был заполнен, но совсем не тем, что мы ожидали увидеть.

Дубай вытряхнул лекарства на пол и со злости стал выплясывать на таблетках джигу.

– Как это понимать?!! – взревел он.

– Я же сказал, что все туфта, – равнодушно ответил я.

– Ты сказал! Да у меня пятеро пацанов погибло! – бесился Дубай.

– Я только сейчас все понял. Нам просто отвели глаза. Это здание бутафория. Бойцы, с которыми вы сражались, ничего не знают. Они такие же фальшивые фигуры, как и все здесь.

– Стало быть, ты нам фуфло впряг?

– Нет. Я слышал то, что слышал. Просто наш противник перестраховался.

– А где груз?

– Есть два варианта, куда ушел груз. Первый вариант – он в порт не прибыл.

Мое сообщение потрясло всех. Кубинец скис и стал шевелить губами, точно читал отходную молитву. Дубай взревел, как медведь с распоротым брюхом, и проломил кулаком фанерную дверку, ведущую в кладовую. Стеблин застонал и без сил опустился на пол.

– Если он не прибыл в порт, то где он?! – прорычал Дубай.

– Его выгрузили до Петрополиса. Возможно, в Кронштадте. Нужно выяснить курс судна до Петрополиса. Узнать, останавливался ли где корабль. Скажем так, непредвиденно.

– Сделаем, – крякнул Дубай.

– Второй вариант. Груз до сих пор в порту. Нам погрузили лекарство. Отправили его на подставной адрес. Слежка погналась за пустышкой. А в это время реальный груз успели отгрузить и отправить в место хранения.

Вторая версия мне нравилась больше.

– Кто остался в порту? – взрычал Дубай. Боец, к которому он обращался, потоптался в нерешительности и промямлил:

– Ну, как бы… типа… там Штырь и… Алекс Кудлатый… они на катере, значит, сторожат… а еще Рыжий и Яшка Столяр, они на парковке остались.

– Звони быстро, – взрычал Дубай.

Боец достал трясущимися руками телефон и стал тыкать неуклюжими пальцами в маленькие кнопки. Не стоило бы Дубай орать на паренька. Он того и гляди с перепугу инфаркт схлопочет. Боец поднес трубку к уху и стал ждать. Минут пять стоял как столб, словно замерз. Но все же очнулся:

– Никто не берет… типа…

– Типа… ты кому звонишь?!

Дубай терял терпение. Ему бы сейчас кого‑нибудь, чтобы разорвать, да с кровью, и полетели бы клочки по сторонам, а стены бы заляпались красненьким.

– Рыжему и Яшке, – испуганно ответил боец.

– Попытайся набрать Штыря.

Боец попытался набрать номер, но ничего не получалось. Пальцы танцевали тарантеллу и никак не хотели попадать в кнопочку. Дубай вырвал телефон из рук и быстро натанцевал координаты Штыря.

Никто не отвечал.

Дубай в злости метнул трубку в стену. Коробочка разлетелась вдребезги.

– Немедленно назад!!

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Пока мы неслись, а иначе эту гонку от разгромленного дома обратно в порт назвать и нельзя, я успел расспросить Стеблина о случившемся. Услышанное меня весьма заинтересовало. Стеблин вышел во двор, разобрав сквозь треск выстрелов истошный собачий лай и шум какого‑то мотора. Но перед выходом он успел сообщить о своем продвижении Кубинцу, который, осмотрев первый этаж, приземлился на ступеньках лестницы с намерением отдохнуть. Он направился на лай. Лай оказался путеводной нитью и привел его к двухметровой ограде, которую с внешней стороны атаковали два кровожадных волкодава. Они бросались на решетку, стремясь проникнуть на территорию дома. Кто‑то явно их натравливал. Так решил для себя Стеблин и притаился в кустах, чтобы проследить появление хозяев. Они появились со стороны канала. Как раз оттуда, где ревел мотор катера. Два мужика в костюмах и плащах. Явно высокого полета типчики. Только чего они с собаками сами возиться стали. Было непонятно. Стеблин притаился в кустах. На всякий случай прицелился в псин, буквально выпрыгивавших из собственных шкур, мечтая прорваться через ограду. Хозяева решили подсобить любимцам, взвалили их на руки и перенесли через ограду. Такого поворота событий Стеблин не ожидал и встретиться с разъяренными животными совсем не жаждал. Но бежать было поздно.

Представляю, что он почувствовал в те две минуты, что потребовались псам, чтобы спрыгнуть с рук и броситься в кусты. Дальше Стеблин не видел, куда делись хозяева. Мог только догадываться. Постояли и ушли. Куда? Стеблин не видел. Ему было не до этого. Собаки унюхали его в кустах и накинулись. Первую он уложил выстрелом на лету. Разворотил пузо. Собака заскулила, упала на землю и завертелась волчком. Вторая же добралась до Стеблина. Заработала лапами и зубами, разрывая на нем одежду. Он только успевал ее отпихивать, пытаясь прицелиться. Прежде чем ему это удалось, псина успела порядком попортить ему внешний вид. Но он убил ее. Всунул дуло в пасть и нажал спусковой крючок. Голову волкодава разнесло в клочья. Минуту Стеблин лежал неподвижно, пытаясь унять грохот разогнавшегося сердца. Когда же поднялся, обнаружил, что собаки несли на себе сюрприз. Маленький подарок тем, кто брал штурмом дом. Увиденное потрясло Стеблина. В особенности циферблат с мелькавшими цифрами. Взрывчатка. Каждая псина несла на своем брюхе пару килограммов взрывчатки с часовым механизмом. Основы саперного дела Стеблин проходил на подготовке оперативных полицейских кадров по программе «Антитеррор». Как же он взмок от волнения, пока останавливал бег времени на циферблате. Лишал скорпиона жала. Две минуты на каждую бомбу затратил, но собак обезвредил.

– Вот что со мной произошло, – закончил свой доклад Стеблин.

Услышанное мне не понравилось. Совсем не понравилось. Собаки означали только одно. Заговорщики, кем бы они ни были, обезопасили себя, выслав грузовики с пустышкой к заброшенному дому. Но, увидев, что за ними отправился хвост, подумали, что нелишне бы было избавиться от свидетелей. На скорую руку снарядили собак‑подрывников минами с часовым механизмом и отправили в дом. Если бы не оперативность и бдительность Стеблина, мы взлетели бы на воздух и через пару секунд предстали бы перед апостолом Павлом. Поболтали бы по душам. Но город остался бы в руках заговорщиков, совершенно оборзевших, избавившись от всех помех одним махом.

Я вздохнул облегченно и вытер пот, выступивший на лбу. Решил, что по прибытии обязательно расскажу обо всем Дубай, чтобы знал, с чем и кем имеет дело, но когда мы примчались в порт, я обо всем позабыл.

Мы стали возле флагманского катера, покинутого командиром. Катер выглядел заброшенным, точно никого ка нем и не было. Только свет ярко рвался из окон капитанской рубки. Сошлись борт к борту. Бойцы попрыгали на флагман. За ними последовали Дубай, Кубинец и я. Стеблин остался на нашем катере. Он посчитал, что после схватки с псами имеет право на пятнадцать минут отдыха. Как будто мы, пока он там с псами сражался, страдали от безделья да в потолок поплевывали.

На палубе флагмана нас ожидал сюрприз. Первое, что бросилось мне в глаза, это оторванная рука, насаженная на нож, торчавший из стены палубной надстройки. Рука была оторвана с разможженной костью. Ее не отрезали, не отпилили, а оторвали. Зубами отгрызли – понял я. Того, кому она принадлежала когда‑то, я увидел чуть дальше. Над ним уже стояли, склонившись, двое кочевеевцев. Их лица не предвещали ничего хорошего тем, кто сотворил с их товарищем подобное. Да, они разорвут их на части – только попадитесь в руки.

– Кто это? – поинтересовался я у бойца.

– Алекс… Кудлатый…

Из капитанской рубки вышел Дубай. Его лицо было бледным и жестким, точно поверхность гранитной скалы. Он извлек пачку сигарет из кармана, достал одну и засунул ее в рот. Закурил, затянувшись жадно и выпуская клуб мутного дыма в воздух.

– Так плохо? – поинтересовался я. Ваня посмотрел на меня. Казалось, не узнал, но ответил:

– Штыря тоже порвали. Уроды, могли бы просто замочить. Зачем издеваться?

Надо же, Дубай волновался за своих бойцов.

– Это – собаки. – сказал я.

– Что собаки? – не понял Дубай.

– На них натравили волкодавов. Вот они и порвали ребят.

– Откуда ты знаешь? – огрызнулся Ваня.

– Это лишь догадка. Но есть кое‑что, что может ее подтвердить.

Я в подробностях пересказал ему все, что услышал о злоключениях Ираклия Стеблина. Дубай заинтересовался, нахмурился, хмыкнул нервно, потер ладони и нырнул обратно в рубку.

Я остался на палубе. Лицезреть еще одно разорванное тело я не хотел.

Минут десять прошло, как появились два запыхавшихся бойца. Они долго бежали по набережной к флагману, потом взобрались на палубу. Дубай, похоже, ожидал их. Он выбрался из рубки и накинулся на них с вопросами:

– Что там?

– Ну, как бы… это… вроде… – замямлили крутые пацаны на два голоса.

Да. В бандиты явно шли ребята, не слишком обремененные интеллектом. А впрочем, зачем им, собственно, интеллект?

– Рыжий? Яшка Столяр? – рявкнул Дубай.

– Покойники оба.

– Как их убили? – встрял я с вопросом.

– Горло… значит… шамкнули… сзади подошли… и это… полоснули. Мощно так… аж гортань располовинили.

– Свободны, – скомандовал Дубай. Бойцы испарились.

– Зачем на этих натравили собак, а другим перерезали глотки? – удивился Ваня.

– Элементарно, Ватсон, – отозвался я. – К Рыжему и Столяру они смогли подобраться незаметно.

А к тем, кто на катере, это невозможно. Вот и подпустили собак.

– Ты прав. Мы все‑таки упустили груз. Его сняли с корабля, после того как мы погнались за подставным зайцем. А они наших убрали и спокойненько увезли товар, – размышлял Дубай.

– Не обязательно, – возразил я. – С тем же успехом его могли снять и где‑нибудь еще. До порта.

– В Кронштадте, например, – напомнил Кубинец. А я и не слышал, как он подошел ко мне.

– Именно так, – согласился я. – Истинно так. А ребят убрали, чтобы под ногами не путались. Да, возможно, пытались сбить со следа.

Дубай явно обрадовался. Ухватился за ниточку. И загорелся, как рождественская елка. Что это я в последнее время часто о Рождестве вспоминаю?

– Я узнаю, заходил ли корабль куда‑нибудь до порта. Все выясню. Если такой факт был, то постараюсь по свежему следу проследить за грузом. Кстати, а что это за груз? – вдруг спросил Ваня.

Поразительная скорость соображения.

– Сие мне неведомо, – ответил я. – Но думаю, что это гексоген или что‑то подобное. Прошу учесть, что это лишь догадка. Пока что я не могу понять, что вообще творится вокруг. Я знаю, что есть заговор, но что хотят заговорщики, понять не могу.

– Ладно, – отмахнулся Дубай. – Я все выясню. Если будет положительный результат, то свяжусь с тобой. Там разработаем план дальнейших действий.

Я кивнул. Развернулся и покинул палубу. За мной следовал Кубинец. Была у меня одна ниточка, которую я давно держал в руках, но никак не мог ее раскрутить. Теперь стоило с ней поработать.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Порт мы покинули одновременно. Я на своем «икаре» вел колонну. За мной следовали Стеблин и Кубинец. Мы направлялись домой. На родной канал Беринга в двадцать седьмой дом. Табличка с такой цифрой висела на нашем особняке. Чудесное ощущение – предчувствие того, как я вступлю в свой дом, пройдусь по ковру, спущусь в подвал и обойду ряды толстых бочонков с пивом. О! Это чудесное чувство. Одно только омрачило его. Я вспомнил о затоплении подвала и об остановленном пивоварении.

Успели ли устранить все последствия катастрофы?

Или меня ждут руины?

Вот в чем вопрос!

Я ехал домой с камнем на сердце. Я не знал, чего мне ждать. Увидеть разоренным собственное гнездо – тяжкое испытание. И я должен его с честью выдержать.

Сворачивая в канал Беринга, я вдруг ясно понял, насколько соскучился по привычному распорядку дня. По утреннему легкому завтраку с двумя чашками крепкого кофе собственного приготовления. По подвалу, где я ежедневно проводил от двух до четырех часов среди запахов дрожжей и солода. По уютным креслам в трех своих кабинетах. Я устал жить под чужой личиной. Носить маску и соответствовать ей. Конечно, роскошный катер, шикарные апартаменты. Но на другой чаше весов уют, тепло дома, привычные вещи, любимые дела. В первый раз в моей жизни расследуемое мной дело потребовало от меня покинуть дом на длительный срок, отречься от пивоварения, любимых книг и вылазок в «Эсхил‑ХР».

Я вспомнил Ангелину, и сердце заполнилось грустью.

Я вильнул к набережной, вошел во внутренний дворик особняка и пристал к домашнему причалу. Рядом, качаясь на волнах, пришвартовался катер Кубинца. На причал выпрыгнул Стеблин и направился в дом. Через минуту причальный механизм опутал катер, притянул его в тенета, как паук зазевавшуюся муху.

Я бросил магнитный якорь к причальной тумбе и покинул «икар».

С трепетом в душе и замершим сердцем я вступил под своды родного дома. Кубинец и Стеблин держались позади меня. Они понимали, что я чувствую, и молчали.

Волнение. Дикое волнение. Точно я мальчишка, пригласивший девушку домой, когда родители уехали на дачу, и именно в этот вечер после двух‑трех бокалов вина должно свершиться то, о чем грезят все мальчишки во влажно‑томительных снах. Я прошел по ковру холла, с наслаждением вдыхая пыльный, пахнущий пивом и книгами воздух. Обернулся, скользя взглядом по родным стенам. И почувствовал, что я дома. Что ничего не изменилось. Никакой разрухи. Никаких руин.

Я в нетерпении отомкнул дверь, ведущую в подвал. Щелкнул выключателем, зажигая свет в помещении, и сбежал по ступенькам. Я не подумал воспользоваться лифтом. Мне было некогда. Я не мог ждать медлительную кабину, чинно опустившую бы меня в покои пивовара.

Увиденное бальзамом растеклось по сердцу. Чистый, готовый к работе подвал. Огромные бочки, расположившиеся штабелями вдоль стен, готовые хоть сейчас принять в себя свежий пенящийся напиток.

Оборудование сверкало чистотой. Дыры в стене не было. Вместо нее бетон и кирпич.

Заделали. Отремонтировали. Все готово к процессу. Засучить бы рукава и приступить. Аж зуд в руках. И глаза засверкали, как у библиофила при виде редкого фолианта. Но я подавил в себе желание. Еще не время.

Я обошел Хмельную. Погладил бочки нежно, как любимую. Проверил все оборудование. Осмотрел внимательно, есть ли какие изъяны, поломки. Опустился в свое кресло, раскрыл настольную книгу домашнего пивовара. Пролистал страницы и отложил. Закрыл глаза. Навалилась дремота.

Я так устал за сегодняшний день, что кресло показалось мне верхом совершенства, но поспать мне не удалось. В подвал спустился Кубинец и позвал меня ужинать. Что ж, и ужин будет кстати. День‑то выдался волнительный и весь без пищи!

Я поднялся и устало направился к лифту. Теперь можно было и повременить. Я лелеял в душе воспоминание о постели, куда мне сегодня предстояло нырнуть, как ныряют в омут. С головой.

Ужин оказался восхитительным. Кубинец точно предчувствовал, что сегодня я вернусь. И заказал три перемены в «Эсхил‑ХР». Разрезая нежный бифштекс, я поинтересовался:

– Как прошли похороны?

Стеблин подавился мясом. Закашлялся.

– Чьи? Похороны.

– Мои. Чьи же еще?

Я положил в рот мясо. Оно было изумительным. Прямо таяло во рту, как мороженое.

– Отлично. Море цветов и соболезнований, – ответил Кубинец. – Даже прибыли господа с твоей бывшей работы. В общем, всплакнули отлично.

– Что‑нибудь интересное было? – поинтересовался я, наливая в бокал ароматного темного пива. – Two beer or not two beer? – провозгласил я.

Марка не моя. Но пить можно. Даже вкусно.

– Через два дня после твоих похорон пришло приглашение на похороны Аграника Маркаряна. Конфуз страшный. Покойника на похороны зовут. Непонятно только в качестве кого.

Кубинец замолчал. Впился в бифштекс и в три минуты расправился с ним.

– И что? – поинтересовался я.

– На похороны съездил я. В закрытом гробу Маркаряна положили. Никто даже лица не видел.

Стеблин покинул стол, чтобы через минуту внести новое блюдо. Я облизнулся.

– Что‑нибудь подозрительное было? Кубинец усмехнулся:

– Проверяли нас несколько раз. Сперва перед самыми похоронами. Пришла бригада. Якобы в подвале ремонт начинать. Лица все незнакомые. Я Дубай отзвонился. Подъехал Иван. Посмотрел на горе‑ремонтников и вынес вердикт. Казачки‑то засланные. Лжеремонтники там где‑то покопались, что‑то посмотрели. Во все комнаты нос сунули и ушли. Короче, полное фиаско.

– Тело видели? – спросил я.

– Как не видеть. Можно сказать, на самое видное место положили. Чтобы сразу в глаза бросалось. Второй раз пришли через два дня, проверяли попойку, что мы тут закатили. Под видом полиции. Дубаевские, что тут сидели безвылазно, тоже опознали пареньков Ульяна.

– Значит, все‑таки пасли вас.

Я допил пиво и открыл новую бутылку.

– Когда воскресать намерен? – осведомился Кубинец.

– Думаю, в моем инкогнито больше нет нужды. Но личина удобная. Скоро сброшу, – пообещал я.

– Ты намерен сегодня ночевать…

– Именно, в своей постели. – Я потянулся томно, как сытый кот. – Гонза, ты себе не представляешь, как я устал от чужих. От холодных стен. Как я рад, что наконец‑то дома. И вообще меня достало это дело. Ведь чувствовал же, когда увидел в кресле Балаганова, что дело гнилое. Нельзя браться.

– Да, пустой номер. Переезд на новое место. Тебя можно было понять, – поддержал меня Кубинец. – Мне тоже Балаганов не понравился. С этим исчезновением. Но я знал, что раз ты вцепился в дело, то заставить тебя отказаться от него невозможно.

– Я перебираюсь назад. Сегодня переночую здесь. Думаю, что наш дом больше не покину. Позвони Дубай, скажи, чтобы прислал своего гения пластической хирургии, и… все новости чтобы стекались сюда.

Я допил пиво, поднялся из‑за стола:

– Благодарю за ужин.

– Не меня благодари, а Марка, – сказал Кубинец.

– Вот ты Марка и поблагодаришь от меня. – Марк Шульгин был шеф‑поваром ресторана «Эсхил‑ХР» и нашим общим другом. – Да… давно нам пора повара на постоянную работу пригласить. А то питаемся черт‑те как. Только пиво качественное, а все остальное либо полуфабрикаты из микроволновки, либо из ресторана. Давай пошустри по источникам. Может, в Сеть выложи объявление о вакансии, хотя, конечно, лучше через своих. Может, Марк знает. Вообще подумай. Я тебе задачу подкинул. А ты уж сам реши, как ее лучше исполнить. А теперь давай хакнутые файлы посмотрим. Ты говорил, что они у тебя.

Кубинец встал. С кряхтением распрямился и направился за мной в кабинет. Стеблин остался в столовой убирать со стола. Я подумал, что нужно прояснить положение Ираклия Стеблина в нашем доме и обсудить его с Кубинцем. Либо он становится членом нашей семьи на полных правах, либо мы вынуждены будем с ним расстаться. Мне нравился Стеблин, и он был моим другом, но Кубинец – более чем другом. Братом, соратником. Те, кто переступал порог моего особняка, чтобы жить, должны были стать родными людьми. Теми, на кого можно положиться в любой ситуации. Единственное «но», которое трудно выдержать мужчинам, но это «но» мы просто обязаны были учитывать. Это женский фактор. Я чуть было не сорвался и не предложил Ангелине стать моей женой. Как бы мы жили втроем в одном доме, я не знаю. Ангелина попыталась бы навести свои порядки, и не думаю, что это пошло бы на пользу нашим с Кубинцем отношениям. Идиллии, существующей ныне, уже не было бы.

Что касается Кубинца, то он завзятый холостяк. Его никакими баранками в брачный плен не завлечешь. Он как заслышит разговоры о браке, бледнеет и покрывается красными аллергическими пятнами. Это, конечно, не говорит о том, что Гонза живет как монах. Отнюдь. В его послужном списке уже нет места, куда вписывать новые подвиги, да и сейчас у него имеется пассия, к которой он вечно ездит. Только не в нашем обычае устраивать друг другу допрос, лезть в душу. Захочет, расскажет. Это я ему все об Ангелине поведал. Кубинец более скрытен. Что же касается Стеблина, то с женским вопросом было все туманно. Единственное, что я знал о нем точно, это то, что Ираклий однажды уже был женат. Но брак его закончился печально.

Вообще же выбрать нового сотрудника для нашего агентства «Квадро» (что, кстати, в переводе с греческого означает «Четыре») весьма проблематично. Ты всегда должен учитывать, что выбираешь не просто сотрудника, но члена семьи.

У нас постоянно спрашивали, почему агентство носит такое странное название. Мы всегда старались уклониться от ответа. Потому что «Четыре» – это память. Память о двух наших друзьях, не доживших до того момента, как организовалось агентство. Память о друзьях, которые всегда с нами.

Я шел в кабинет и размышлял о кандидатуре Стеблина. Вспоминал, как я познакомился с Кубинцем, и сравнивал с первой встречей с Ираклием. Что‑то было похожее. Когда я увидел Стеблина, мне Он сразу не понравился. Пришел в наш офис, чего‑то требовал на повышенных тонах. Вообще вел себя некультурно. Угрожал ликвидацией лицензии. С Кубинцем мы познакомились в тот момент, когда для знакомства времени совсем не было. Мы пытались убить друг друга. Но об этом как‑нибудь в другой раз. Тяжелые воспоминания.

Я потряс головой, чтобы избавиться от гнетущей атмосферы, накатившей на меня из глубины души. Отметил, что все‑таки должен поговорить с Гонзой о Стеблине, и опустился в свое кресло. Волна наслаждения прокатилась по мне. Я зажмурил глаза, причмокнул языком и решил не откладывать дело в долгий ящик.

– Вот диск. Смотри. Здесь все читается. Только ни хрена не понятно. – Кубинец протянул мне футляр с компактом.

– Скажи, Гонза, серьезно, – я медленно произносил слова, взвешивал каждое высказанное и неохотно выпускал его на волю, – почему ты принял Ираклия?

Кубинец пожал плечами и занял свое место.

– Он нахамил Крабову. Представь, назвал Петра Петровича бесчувственной вешалкой, бревном в погонах и еще кем‑то. У меня на глазах. Между прочим, когда Крабов нелестно отозвался в адрес покойного, то есть тебя.

– И ты из чувства благодарности принял его на работу? – удивленно поинтересовался я.

Кубинец никогда не отличался сентиментальностью.

– Во‑первых, нам нужен был сотрудник. И мы с тобой обсуждали этот вопрос до появления Балаганова несколько раз. Во‑вторых, лучшей кандидатуры нам не найти. А я доверяю Стеблину. – Гонза замялся и добавил: – Как себе. Как тебе.

– Тогда вопрос снят, – объявил я. – Хотя, конечно, хотелось бы, чтобы такие вопросы мы решали вместе.

– Ты же был мертв.

– А как у него с брачными вопросами?

– Как у меня, – мрачно заявил Кубинец.

– Тогда без вопросов. Где его комната? Похоже, без вопросов обойтись не удавалось.

– Рядом с моей.

– Давай тогда посмотрим, что удалось открыть.

Я включил компьютер. Пока он загружался, раскрыл компакт‑диск, инстинктивно осмотрел зеркальную поверхность и отправил его в дисковод.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Открывшиеся файлы привели меня в состояние недоумения. Какие‑то схемы, чертежи, расчеты. Чтоб мне вовек портер не пить, если я понял хоть каплю из того моря информации, что выплеснулось на меня со взломанного диска. Информация оказалась бессмысленной. Впрочем, меня об этом предупреждали. Кубинец ехидно ухмылялся, наблюдая за моей кислой физиономией. Что ж, свои люди – сочтемся. Я тебе еще припомню все это.

Я листал страницы файлов. Проглядывал схемы. Пытался понять хоть один кадр. Смысл ускользал от меня. Но я чувствовал, что не так страшен черт, как его разрекламировали. Ответ лежал на поверхности. Надо только ухватить его и выдернуть на поверхность, чтобы увидеть в истинном свете. Схемы хоть и выглядели абсолютно незнакомыми, но меня не покидало ощущение, что где‑то я все это уже имел удовольствие лицезреть.

Я закрыл графические файлы. Активировал текстовые документы и стал по очереди просматривать их. Каждый документ содержал множество цифр. Изредка промелькивали слова, точно рыбешка на мелководье. Слова повторялись одни и те же. Чаще всего встречались: «длина», «ширина», «высота», «Моисей».

Опять Моисей.

Что же это за Моисей?

Прямо‑таки дело о загадочном Моисее.

И тут меня коротнуло. Озарило. Я увидел ответ как на ладони. Точно его мне кто‑то вложил в голову. Только что его не было, и вдруг он возник.

– Гонза, мы можем достать чертежи дамбы «Моисей»?

Кубинец встрепенулся. Он, похоже, успел заснуть.

– Нет ничего невозможного, – ответил он, зевая.

А ведь правильный ответ возник чуть ли не в самом начале следствия. Только если бы мы приняли этот ответ на том уровне знаний, что был тогда, то к конечному результату мы вряд ли бы пришли. Не дотянули бы, не докумекали, не хватило бы данных.

– Надо съездить в архив… – продолжил Кубинец, но я его перебил:

– Пошли завтра Стеблина. Пусть все добудет и привезет. А сегодня спать.

Я потянулся и поднялся из кресла. Я мечтал очутиться в собственной постели, раствориться в ней.

– Так этот загадочный Моисей все же дамба? – поинтересовался Кубинец.

– Неужели ты не догадался, когда увидел эти чертежи? – ответил я вопросом на вопрос.

– Я ожидал увидеть другое. Но мысль о дамбе проскальзывала.

– А что ты ожидал увидеть?

– Какие‑нибудь указатели. Может, протоколы чего‑нибудь. Или компромат какой. А тут чертежи. Я их когда увидел, готов был монитором в стену запустить.

– Что тебя удержало?

– Стоимость нового монитора.

Кубинец всегда был прижимист. Ему несвойственны широкие, а тем более необдуманные жесты. Он даже в ресторане подшофе не способен тарелкой в стену запульнуть, если ему непрожаренное мясо подали. Он сначала уточнит стоимость тарелки у официанта, потом произведет подсчеты на салфетке, а уж затем решит – стоит оно того или нет.

– Это явно дамба, – обнадежил я.

– Значит, утро вечером мудренее. Чем намерен с утра заняться?

– Ждать новостей от Дубай. Возвращения Стеблина и, наверное, варить пиво.

При этом мои глаза явно сверкнули. Кубинец облизнулся, видимо, в предчувствии грядущего урожая, и покинул кабинет.

Я поднялся в спальню. Скинул с себя всю одежду прямо на пороге и прошлепал в ванную. Легкий расслабляющий душ и постель. Лишь моя голова коснулась подушки, я растворился в сказочной стране – Дреме.

Снилось ли мне что‑нибудь?

Да, снилось.

И, надо сказать, сны меня не радовали.

Я вновь преследовал катер заговорщиков. Подле меня плечом к плечу на волнах качались Стеблин и Кубинец. Я вновь штурмовал дом, где укрылись заговорщики с нужным нам грузом. Меня вновь пытались убить, но я отстреливался. Только почему‑то вместо пистолета в моих руках оказался пулемет. А на меня пер не один бандит, а прямо тьма‑тьмущая. Я с пулеметом залег на крыльце, а из дома на волю рвались один за другим тысячи заговорщиков. И все с разными лицами. Очередь скашивала очередного врага. Он с удивленным выражением лица падал на пороге. И появлялся следующий. Краем глаза я видел, как исчез Стеблин. Он убежал куда‑то к ограде. Возникла мысль: «За каким чертом его туда понесло?» Но выяснять это времени не было. Заговорщики напирали и падали, напирали и падали. Все с тем же неизменным удивленным выражением глаз. Так их! Так! Я с ужасом думал, что будет, когда закончится лента. Но лента почему‑то не кончалась, хотя груда тел росла, а от пулевых отверстий стена стала походить на решето. Скоро единственное препятствие, что сдерживает заговорщиков, рухнет, и тогда они ринутся напролом. И по телам сумеют добраться до меня. Хреновая перспектива. Позади меня раздался какой‑то шум. Я скосил глаза и увидел, что по лужайке с дикими криками носится Стеблин, а на его спине висит несколько страшных на вид собак. Я успел насчитать три штуки. Они пытались добраться до его горла. Но, к сожалению, я никак не мог ему помочь. Тут и меня мечтали порвать. Я вернулся к своему пулемету. А он, между прочим, раскалился, что держаться больно. Руки горели, но я не мог выпустить его. Иначе меня уничтожат. Заговорщики доберутся до меня и поступят явно не по‑джентльменски. Позади меня прозвучал истошный визг и затих. Я обернулся. Собаки глодали затихшего Стеблина. Раздавался только треск раздираемого мяса и хруст костей. Я вернулся к пулемету. Заговорщики все напирали. Мертвые тела мешали выскакивающим из дома. Груда уже доходила мне до живота. Заговорщики перелетали через трупы и оказывались далеко впереди. Они пытались проползти по полу к свободе, но я пресекал все попытки. И тут у меня отказал пулемет. Хуже ничего придумать нельзя. Его заклинило. Я утер пот со лба обожженными руками и стал наблюдателем. Я видел, как лезли заговорщики. Как они заполонили весь дверной проем. Они отпихивали друг друга. Визжали как полоумные. Самые находчивые из них стали крушить дырявые стены. Изрешеченные доски легко поддались. Одна за другой они падали. И в дыры начали, как крысы, лезть заговорщики. Они столпились на крыльце, хищно осматриваясь. А мне нечем было их остановить. Я попытался оживить пулемет, но он был безнадежно мертв. Заговорщики увидели меня, захлопали в ладоши и медленно пошли в мою сторону. Так медленно, как только могли, точно двигались в воде. За это время жертва уже начинает молить не о спасении, а о том, чтобы все побыстрее закончилось. Вот они достигли меня. Протянули ко мне руки, которые почему‑то были увенчаны длинными и острыми, как кинжалы, когтями. Они готовились меня разорвать. Я стал отбиваться, понимая, что ничего из этого не выйдет. Все равно рано или поздно они до меня доберутся. Я прекратил сопротивление, закрыл глаза и… Проснулся.

Ни фига себе кошмарчик! Врагу такого не пожелаешь.

Лоб весь потный, точно я только что из ванной выбрался. Или в океане искупался. Вот так вздремнул! А я – то надеялся отоспаться в комфорте. Насладиться видениями. Надо же, отоспался в комфорте. Я сглотнул накопившуюся слюну, перевернулся на другой бок и попытался заснуть. Но сон, как назло, не шел.

До самого утра я прокувыркался в постели. Сон не заглянул в мою комнату. Голова походила на старую покрытую плесенью медяшку, которую извлекли со дна моря возле острова Крит. Поговаривали, что артефакт этот родом из Атлантиды, но информация пока не подтверждена. И кто‑то по этой медяшке лупил изо всей силы огромным молотом.

Когда наступило утро, я был страшно рад этому обстоятельству и ужасно зол. Лучше бы я вообще не ложился спать. Ночь вымотала меня, точно я разгружал вагоны, вместо того чтобы валяться на мягкой перине.

Я принял душ, растерся полотенцем, почистил зубы на всякий случай. Вдруг позавтракать не доведется.

Оделся.

И спустился в столовую.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Конечно, я был зол. Губешки раскатал – понежиться в постели, ан нет. Никакого сна. Лучше уж в какой‑нибудь дешевой гостинице переночевал, пользы бы больше было. А тут еще и завтрак холодный оказался да булка черствая. Будь я Ниро Вульфом, обязательно бы запустил таким завтраком в лицо повару, чтобы знал, как готовить следует. Но я, увы, не тот знаменитый детектив, пришлось глотать холодный и абсолютно безвкусный завтрак. Причем в полном одиночестве. Да и повара у меня нет. А это упущение.

Пока я был голоден, я не удивлялся абсолютной тишине, но, когда голод утих, задался вопросом, почему все кругом молчит. Я сложил грязную посуду в посудомоечную машину и прошел в гостиную. Никого. Только записка на столе. Я развернул лист бумаги со своими инициалами и прочитал:

«Стеблин отправился в архив. Я – в участок к Крабову. Зачем‑то звал. Буду через пару часов. Гонза Кубинец».

Так. Теперь хотя бы понятно, почему дом показался мне саркофагом. Я оказался один и, что самое странное, без каких‑либо срочных дел. Расследование временно приостановлено, по крайней мере, пока Стеблин не доставит информацию. Чем же себя занять? Так странно задаваться этим вопросом. Когда я последний раз был таким свободным человеком? Тому минула уж тьма‑тьмущая лет. Даже упомнить невозможно.

Я зевнул. Подумал, что недурственно было бы завалиться в постель и компенсировать бессонную ночь глубоким трехчасовым сном, но отказался от соблазнительной мысли. Потер руки в предчувствии и спустился в подвал. Я и представить себе не мог, насколько соскучился по пивоварению. Аж до ломоты зубовной. Почувствовал это, когда взял в горсть солод и высыпал обратно в мешок.

Первым вернулся Стеблин. К тому времени я успел заложить солод на прорастание, вымыть всю посуду и опустошить две литровые кружки, сочиняя новый рецепт. Я давно планировал к трехсотлетию города выпустить новый сорт пива. «Туровское юбилейное». Вот и приступил к созданию рецепта. Сперва хотел добавить в пиво что‑то местное, колоритное. Потом задумался. Ну не мох же болотный из соседних лесов. Тут стоило сочинить нечто. Час я просидел, перебирая варианты, что приходили в голову. Даже подумывал добавить в пиво лимонный вкус. Но, помнится, однажды я сварил подобное пиво. Назвал «Белые ночи». Но пиво не пошло. Вкус мне не нравился. Покупали его вяло. Так что я свел его на нет и ни разу не пожалел. Сочиняя рецепт, я вспомнил даже, как варил пиво О'Тул из «Заповедника гоблинов» Саймака. Секрет его октябрьского эля заключался в жучках и червячках, сваливаемых в пиво, пока оно настаивалось. И чуть‑чуть плесени. Это придавало октябрьскому элю особое очарование.

Я так ничего и не придумал. На первом этаже зазвучали тяжелые шаги. Я потушил свет в подвале и поднялся на лифте. Двери раскрылись, и я столкнулся нос к носу со Стеблиным. Похоже, он собрался навестить меня в хмельной обители.

– Нашел? – коротко спросил я.

– Доброе утро для начала, Даг, – вежливо с укоризной произнес он и протянул мне дипломат.

Я не обратил внимания на его укор. Тоже мне, надумал ворчать с утра пораньше. Буркнул что‑то нечленораздельное, принял дипломат и направился в кабинет. На столе Кубинца раскрыл его и извлек чертежи.

– А что, файлов не было? – спросил я.

– Были. Но стоили дороже, – замялся Стеблин.

– А ты решил сэкономить и взял чертежами? – насмешливо резюмировал я.

– Да. У них этих чертежей море. Они через ксерокс оригинал пропустили, и порядок.

Стеблин сел в кресло для гостей.

Я развернул чертежи. Сомнений быть не могло. Файлы из взломанного диска целиком совпадали с тем, что я увидел на чертежах из архива. Разница все‑таки присутствовала. Что‑то было не так. Что? Определить я пока не мог. Нужно было сравнивать детально. Но я понимал, что как только я найду разницу, то определю место теракта. Я аж вспотел от волнения. А Стеблин смотрел на меня с недоумением. Так взирал бы кроманьонец на лазерное шоу над своей пещерой. Смотрел бы с восторгом, недоумением и испугом и соображал о божественном проявлении.

Я ухватил чертежи в охапку, перенес на свой стол и включил компьютер. С нетерпением дождался, пока он загрузит все программы, и приступил к работе. Время потеряло для меня всякую актуальность. Я растворился в работе. Когда же ответ был найден и я взглянул на часы, то ужаснулся. Прошло два с половиной часа. Стеблин похрапывал в кресле. А меня распирало от желания поделиться с кем‑нибудь новостью. Я знал, куда будет нанесен удар террористов. Я направился будить Ираклия, но в холле раздался шум. Хлопнула входная дверь. Оставив бывшего поручика в лапах Морфея, я выглянул в холл. Вернулся Кубинец. Он топтался перед входными дверями, пытаясь не запутаться в одежде. Похоже, был несколько нетрезв.

– Тебя Крабов напоил? – ехидно спросил я. – Или у тебя какой‑то повод праздновать?

Кубинец обернулся ко мне. В его глазах блестели слезы.

– Ты чего? – с неподдельным испугом поинтересовался я.

Не каждый день видишь плачущим напарника, с которым приходилось под пули хаживать.

– Крабова прикончили, – дрожащим голосом сообщил Кубинец.

– Петра Петровича? – не поверил я.

– Вчера. На дело ходил. Какого‑то беглого уголовника брали. Крабов сорвался в лестничный пролет. Насмерть.

– Как узнал?

– У меня утром встреча с Крабовым была назначена. Он думал профильтровать вопрос дальнейшего существования нашего агентства. Я приехал. А тут такое…

– Чего ты тогда… – Вопрос я так и не закончил, указал пальцем на глаза.

Кубинец понял, что я имею в виду:

– Жалко. Нет теперь такого человека… Он скрашивал наши будни. Хоть мы и были на ножах, но подобного противника еще заслужить надо.

Да. В чем‑то мне были понятны его чувства. Уходил золотой век нашей деятельности, и вместе с этим веком уходили люди. Пройдет время, и мы будем испытывать ностальгию по прошлому. Но так переживать из‑за человека, к которому и теплых‑то чувств не испытывал, только раздражение, а чаще злость…

Этого я понять не мог. Для меня это было столь же недоступно, как купание в одном из морей Марса.

– Брось страдать. Это Стеблину переживать надо. Он с ним как‑никак большой отрезок жизни отбарабанил. Кстати, моя догадка подтвердилась. Стеблин привез чертежи. Теперь я знаю, куда ударит Мертвый.

Казалось, Кубинец в мгновение протрезвел.

Я провел Гонзу в кабинет и показал. Все оказалось элементарно просто. Юбилей. Огромное стечение народа. Люди заполонят как сушу, так и воду. Все гостиницы переполнены. Что может нанести больший урон, как не взрыв дамбы. Достаточно будет разрушить какой‑то участок дамбы, и напор воды завершит начатое. Волны Балтики хлынут в город. Каналы и реки выйдут из берегов и затопят все. Начнется паника. Ужасная перспектива. Часть домов просто смоет. Море трупов. Вторая Ходынка. Плюс к этому стоит учитывать высокие правительственные делегации. Возможен международный скандал, что изрядно подпортит партию в глобальной политике Российского государства. Но ведь урон от вод будет незначительным. Главный ущерб причинит паника, что в мгновение ока охватит людей. Действие понятно. Не ясна причина. Зачем кому‑то учинять такое? Какой смысл?

Я изложил свои мысли Кубинцу, но и он не мог понять это. Единственным объяснением могло быть действие международной террористической организации исламистского толка. Только что‑то не замечал я за Мертвым яростного поклонения Аллаху и пророку его Мухаммеду. Да и внутреннее чутье подсказывало мне, что истина лежит в другом слое. Бородатые фанатики, мечтающие о всемирном халифате, здесь совсем ни при чем.

Кубинец согласился со мной.

Зазвенел телефон. Я сперва не хотел поднимать трубку. Но все же дотянулся и ответил:

– Алло.

– Будь здоров. Это Дубай. Есть новости. Новости это всегда отлично.

– Слушаю.

– Не так быстро. Через полчаса буду у тебя.

Через полчаса возле нашей пристани образовалась пробка. Четыре катера попытались пришвартоваться. Два остались в фарватере, перегородив канал. Узкий причал с трудом вместил всех желающих. Перекинулись трапы, и на набережную выбрался Дубай в сопровождении свиты из дюжины человек. Часть осталась на улице, встав по обе стороны от крыльца, как чудовищные атланты‑гангстеры. В дом прошли четверо, окружив Дубай живым щитом. Точно его намеревались убить. Открывал дверь Стеблин. Он и провел гостей в кабинет на первом этаже, где мы уже приготовились к встрече. Стол с выпивкой и закусками для чинной беседы.

Дубай уверенно вошел в кабинет, как завоеватель, осмотрелся по сторонам, хмыкнул и упал в желтое гостевое кресло. Телохранители остались стоять. Подперли стенку, сложив руки замком за спиной. Немые. Каменные.

– Выпьешь? Перекусишь? – предложил я неприветливо.

Настроение у меня было хуже некуда. Эйфория от разгаданной загадки испарилась, оставив разочарование. Все оказалось слишком просто, чтобы быть правдой. Но это была правда. И я пока не мог представить себе, как предотвратить катастрофу. Информировать правоохранительные структуры бессмысленно. Кто поверит? К тому же у заговорщиков отличная служба безопасности. Мое обращение в ФСБ просекли сразу и устранили канал. Уничтожили единственного человека, способного внять моим словам.

– Что‑что, а от выпивки не откажусь, – ответил Дубай и устало потер переносицу. – Притуши свет. Глаза болят, – попросил он.

Стеблин щелкнул выключателем. В кабинете сгустился сумрак. Лица расплылись в серости. Я зажег настольную лампу.

– Так лучше?

– Намного. Спасибо.

Кубинец наплескал в пустой бокал коньяка, протянул его Дубай и, подхватив кружку с пивом, развалился в кресле.

Я отпил пива. Хорошо, что небольшой запас собственного производства сохранился. Вот и довольствовался им. Но он быстро таял. Пока не сварю пива, придется покупать чужое.

– Отлично, – простонал Дубай, глотнув коньяка. – Просто великолепно.

Он прикрыл глаза от удовольствия.

Я уж успел подумать, что он заснул, но Ваня открыл глаза через минуту, отставил бокал на журнальный столик, потянулся и преобразился. Только что он был расхлябанным, тестообразным. Мгновение, и он крепок как скала, собран и деловит.

– Мы сегодня утром проверили корабль. Твоя догадка подтвердилась. Теперь мы знаем, где он сгрузил взрывчатку.

– В Кронштадте? – лениво поинтересовался я.

– Точно так. Сообразительный.

– Самое подходящее место.

– Утром, как мы информацию получили, сразу же в Кронштадт сгоняли. Но груз успели увезти. До нашего прибытия.

– Ночью. У них была целая ночь форы.

– Ага. Точно. Ночью они его и увезли. Куда – неизвестно. По накладным числится одно местечко. Проверили мы его, но там полная пустота. Никто никогда не слышал о такой фирме. Мы оказались в тупике. – Дубай поднял бокал со стола и допил коньяк. – Теория твоя подтвердилась. Но нам от этого не легче. Есть какие‑нибудь идеи?

Я посмотрел на Кубинца. Только бы он не вздумал выступать со свежими идеями. Почему‑то мне не хотелось пока делиться с Дубай адресом грядущего теракта. Я хотел сначала сам разведать обстановку, все выяснить, а уже потом заручаться силовой поддержкой.

Я улыбнулся. Было что‑то комичное в том, как мы сидели в кабинете при выключенном свете. Только тусклое мерцание настольной лампы. И обсуждали план боевых действий. Словно шпионы из старого наивного фильма, который сразу после выхода в свет раздергали на анекдоты и цитаты.

– Ты чего улыбаешься? Что‑то не вижу причин для веселья, – разозлился Дубай.

– А никаких причин и нет. Новостей, впрочем, тоже, – не замечая его злости, ответил я.

Молодец Кубинец. Ни один мускул не дрогнул. Ничем не показал удивление, а ведь явно изумился, услышав мой ответ.

– Дерьмо, – резюмировал Дубай. – Мы в полном дерьме.

Он выскочил из кресла, как снаряд из жерла пушки. Подхватил со стола бутылку коньяка, наполнил до краев бокал – пара капель пролилась на пол – и залпом осушил его. По лицу пробежала волна дрожи. Он покачнулся, но устоял.

– Короче, Качели хочет видеть тебя. Завтра.

Дубай хлопнул бокал на стол. Бокал выстоял. Стол тоже.

– Ресторан «Корчма». Знаешь адрес?

Я кивнул. Еще бы не знать «Корчму». В моем детстве это местечко было легендарным. Там собиралось все дно Петрополиса. Весь криминалитет. Первое упоминание о «Корчме», отложившееся в моей памяти, приходилось где‑то на мое десятилетие. Мы проезжали с отцом мимо ресторана. Он указал на него и просто так, буднично сказал: «Здесь вчера человека убили. Ножом в спину». Для меня это была новость. С тех пор многое изменилось. Да и «Корчма» уже не та. Гоша Качели выкупил заведение, сделав его резиденцией. Негласной, конечно.

– Тогда завтра к пяти вечера подъезжай. Качели будет тебя ждать.

– Есть одно «но», – остановил я Дубай, собравшегося уже уходить. – Полная тайна. Никто не должен знать, что я встречаюсь с Кочевеем. Моя репутация превыше всего.

Дубай ничего не ответил. Он просто ушел. Стеблин отправился закрывать за ним. А Кубинец спросил:

– Почему ты ничего не сказал ему?

– Сначала сами все разведаем. А там посмотрим, – отмахнулся я.

– Так бы и сказал, что не хочешь терять инициативы, – высказал мое намерение Кубинец и припал к бокалу с пивом.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

На встречу с Кочевеем я отправился один. В конце концов, я изображал Ивана Сапожникова и формально являлся клиентом агентства «Квадро». Долго выбирал, на чем лучше поехать на встречу. Остановился все‑таки на «икаре». Если уж мочить репутацию помощника губернатора, то по полной программе. И как это я вчера, когда разговаривал с Дубай, не догадался, что Кочевей для окружающего мира пригласил на встречу чиновника из администрации Пятиримова. Если журналисты пронюхают про это, жди скандала и разоблачительных статей о коррупции в высших эшелонах городской власти. Но меня, впрочем, это касалось мало.

Ираклий и Гонза остались в особняке изображать бурную деятельность. Как раз пара мелких дел у агентства имелась. Разыскать племенного жеребца стоимостью сто тысяч рублей. Кто‑то увел его из конюшни банкира Новорыкова, а ночные конюхи даже носом не повели. Ничего не слышали. Гонорар давали за дело приличный. Десять тысяч рублей – десятая часть стоимости лошади. А дело плевое. Вечером после отъезда Дубай я ознакомился с материалом, что удалось раскопать Стеблину за два дня работы. Ираклий вел дело. Кубинец отстранился, мотивировав свой отказ тем, что новичку следует освоиться в новой среде без наставников и понуканий свыше. Но Стеблин, если честно, оказался несколько туговат на свободу творческой мысли и втайне от Гонзы поинтересовался моим мнением. Загадку я расщелкал в два пивных глотка, только конечный ответ Ираклию не сообщил. Все‑таки деньги он должен получать за работу, а не за стирку подгузников. Я дал верное направление Стеблину, и если он не конченый человек, то сумеет разобраться в вопросе. Рано утром Стеблин отъехал на конный завод «Фаворит», принадлежащий банкиру Новорыкову. Кубинец остался в офисе. Что называется, на телефоне. Я пообещал позвонить ему, если нарисуется какая‑то проблема, не поддающаяся решению без его вмешательства.

Полдня, до четырех часов, я убивал время. Проторчал два часа в подвале. Пивоваренные будни. Ничего особенного, но мне они доставили удовольствие. Я наслаждался процессом. Душа пела. Я чувствовал, как бродит вдохновение. Рецепт юбилейного сорта родился из пустоты. Вот его нет. Вот разорвалась секунда, и он уже в голове. Точно мне его заложили откуда‑то извне. Не я его сочинил, а мне его надиктовали. Рецепт оказался гениальным, но описывать его не буду. Мне еще на этом деньги делать.

В три часа дня я пообедал чем‑то неаппетитным. Кубинец попробовал себя в роли повара. Попытка, мягко говоря, оказалась ужасной. Но я проглотил жирную жидкость с кусочками чего‑то почти не прожевываемого, похожего на мясо, крупно нарезанной морковкой и целыми картофелинами. Когда же я обнаружил в тарелке целую луковицу, слизкую и мягкую, похожую на гнилушку, то поперхнулся и отставил от себя тарелку. Поборов тошноту, я попросил Кубинца больше не готовить. Тут уже не до дипломатии, когда дома не поужинать в удовольствие. Лучше продолжать покупать полуфабрикаты, чем есть дрянь, сочиненную Гонзой.

В четыре часа я вступил на борт «икара». Отшвартовался от причала, проложил курс в бортовом компьютере до Арктического канала, что находился в районе Шувалове – Озерки. И включил телевизор. Путешествие до «Корчмы» не требовало моего участия, и я мог немного отвлечься. Но ящик не демонстрировал ничего стоящего. Опять политика, юбилей, скандалы, связанные с коррупцией. Я уже успел заскучать, когда на экране появилось лицо юной дикторши, которая стальным голосом с улыбкой горгоны Медузы сообщила:

– Из достоверных источников стало известно, что сегодня в одном, из ресторанов на окраине города состоится встреча криминального авторитета Гоши Кочевея, известного больше как Гоша Качели, и чиновника из администрации губернатора Санкт‑Петрополиса, отвечающего за капитальное строительство жилого фонда.

Я аж крякнул. Вот так утечка информации! Не успели договориться с Дубай, а репортеры тут как тут. Все пронюхали. Везде пролезли. А ведь если им известна такая малость, то стоит ожидать фотовспышек у причала «Корчмы».

– … Что это? Встреча служащего и хозяина? – продолжала вещать дикторша. – Очередная коррупционная удавка, опутывающая администрацию нынешнего губернатора? Или военный совет в преддверии грядущих выборов?

Нет, ну надо же! Они уже и далеко идущие выводы сделали. Никакой тебе свободы частной жизни. Я разочаровался в журналистике, переключил канал. И наткнулся на какой‑то фильм ужасов с грудой гниющих трупов, морем крови и инопланетным чудовищем, что волей случая оказалось на замкнутой космической станции в состоянии жуткого голода. Человеческое мясо ему пришлось по вкусу. Но мне это зрелище пришлось не ко двору. Я выключил телевизор, поставил компакт с симфонией Чайковского «Манфред» и забрался на диванчик. Я и не заметил, как заснул.

Сон был короткий. Я проснулся, когда остановился катер и заскрежетал причальный механизм, принимая «икар». Я потянулся, вытер пот со лба и вернулся к пульту управления катером. Поставив сигнализацию, включив блокировку компьютера, я направился к выходу из капитанской рубки. Прежде чем ступить на твердую почву, я проверил наличие патронов в магазине пистолета. Все равно отберут при входе в ресторан. Не допустят до Кочевея вооруженным. Но быть готовым к любой неожиданности – это мое кредо.

Ресторан «Корчма» выглядел снаружи непрезентабельно. Облезлые кирпичные стены. Покосившееся крыльцо. Стальная дверь с бойницей‑глазком, точно в камере заключенного. Неудобный причал, острый, как колено спецназовца. О такой новичку немудрено катер разбить. Но внутри «Корчма» поражала, шокировала, сминала чувства. Ты оказывался в атмосфере роскоши, где витал запах порока, азарта, алчности. Но если ты пришел не за этим и хочешь остаться чистым, это твое право. Просто легкий ужин, напитки и уют родного дома. Гнезда, из которого ты когда‑то умудрился выпасть.

Я поднялся на крыльцо, потоптался, осматриваясь по сторонам (вроде нигде не видно папарацци, правда, это такие пронырливые сволочи, что влезут в игольное ушко, и никто их там не заметит), и позвонил в дверь. Изнутри хлопнуло окошко, и из‑за зарешеченной бойницы на меня взглянула неприветливая физиономия, благоухающая так, что хоть святых выноси.

– Кто?! – спросил Ароматный.

– Даг Туровский, – ответил я.

Окошко захлопнулось, и залязгала отворяемая дверь. Она распахнулась передо мной. Меня схватили за лацканы пиджака и втянули в помещение. Дверь захлопнулась за мной. Ее закрыли на замок. Я оказался в ловушке.

Увидев лицо Вани Дубай, я немного успокоился. А то уже собрался громить всех направо и налево да размышлял о доброй перестрелке в стиле вестерна.

Дубай стоял возле мраморной лестницы, сложив руки крестом на груди и облокотившись спиной о стену. Ухмылялся насмешливо и зло.

Меня заставили поднять руки, раздвинуть широко ноги и тщательно обыскали. Извлекли из кобуры пистолет, выщелкнули обойму и положили на изящный антикварный столик, что стоял при входе. Туда же отправился скромненький электрошокер из кармана плаща. Я даже забыл, когда его туда положил. Закончив осмотр, Ароматный махнул Дубай. Ваня разлепил руки и громко чихнул.

– Ой, блин! – выругался он. – Вчера еще где‑то простуду поймать успел. Не везет, так капитально. Какие новости, Туровский?

– Новость следующая. Я думал, что ты умный мужик. Оказалось не очень. Что за обыск? Что за туфта тут происходит? Качели меня хотел видеть. Я приехал.

А тут меня распинают, как Сына Божьего, и залезают во все места, куда я даже любовнице запрещаю лазить. Может, объяснишь мне, непонятливому?

Дубай усмехнулся:

– Кто‑то известил писак о встрече. Они с утра тут торчали. Еле разогнали.

– Ты хочешь сказать, что это я сделал? – возмутился я.

– А кто еще? – язвительно спросил Ваня.

– А это ты своих стукачей порасспрашивай. Может, и узнаешь что‑нибудь занимательное. – Я скривился, точно проглотил литр сладкого пива.

Дубай задумался. Минуту молчал, потом согласился.

– Я расспрошу своих ребят. Если это наши, то я вызнаю, – пообещал он.

– Мне нет резона выкладывать все папарацци. Пока что мы с Качели по одну сторону баррикады. А там разойдемся как в море корабли, надеюсь, что соблюдая друг к другу нейтралитет, – высказался я.

– В твоих словах есть истина, – оценил Дубай. – Пойдем, Качели ждет. Сегодня «Корчма» открыта только для тебя.

Он развернулся ко мне спиной и стал подниматься по лестнице. Он не оборачивался, не смотрел, иду ли я за ним. Просто уверенно шел вперед. А я шагал за ним.

Повсюду зеркала. Лестница выстелена ковром, на котором не слышны шаги. Громоздкие перила с цветками лотоса и балясинами в виде кипарисов.

Мы поднялись на второй этаж и вступили в огромную залу, заставленную пустыми столами с перевернутыми стульями, что рогами ножек целились в лепной потолок с ажурной массивной люстрой, окруженной голыми амурчиками. Между столиками кружился мужчина в черных брюках со стрелочками, в белой рубашке с бабочкой и с белым полотенцем, повязанным вокруг торса. В руках он держал половую тряпку, насаженную на швабру.

– Костя, – скомандовал Дубай, – свободен.

Мужик обрадовался, поклонился и удалился в одну из дверей с табличкой «Служебное помещение».

Пройдя мимо столиков, мы дошли до короткой лестницы, которая вела на балкон, где находились кабинеты для тех, кто мечтает покушать в уединении. Дубай подвел меня к одному из кабинетов, отворил дверь и пропустил внутрь. Дверь закрылась.

За столом, уставленным яствами (чего тут только не было!), восседал, как император Нерон, Гоша Кочевей. С повязанной на шее салфеткой он ловко орудовал ножом и вилкой, разделывая гуся.

– Проходи, – сказал он, указывая ножом на соседнее кресло.

Я принял его приглашение. Опустился в кресло и с аппетитом посмотрел на стол. Качели срубил мой взгляд и правильно его истолковал.

– Угощайся. Не бойся, пища экологически чистая. Не отравленная. Вина хочешь?

– Спасибо. Откажусь. Не люблю я кислый забродивший сок.

– Да. Я знаю. Ты спец по пиву. У меня и пиво найдется. «Старопрамен» темное? Сойдет? Я кивнул.

– Под твоим стулом пара бутылочек есть. Давай доставай их. Выпьем. Мне‑то врач не разрешает. Вот и прячу от всех, чтобы не знали.

Качели рассмеялся. Так смеяться мог только каннибал после вкусного ужина.

Я и вправду нащупал две пивные бутылки. Поставил их на стол, скинул пробки и наполнил бокалы. Я положил себе на тарелку мяса, отломив кусок от целого жареного гуся, по три ложки разных салатов, немного картошки‑фри. И чинно приступил к раннему ужину, осматриваясь по сторонам.

Кабинетик мне нравился. Маленький, уютный. На двоих. Темно‑зеленая драпировка стен. Бра на стенах на две стилизованные свечи давали тусклый, но приятный свет. Обстановка располагала либо к задушевному разговору под пиво и гуся, либо к интиму. Второе отпадало начисто.

Сначала мне казалось, что Качели не обращает на меня внимания. Может, забыл, кто сидит рядом с ним. Потом понял, что авторитет не имеет привычки разговаривать за столом. Наконец Качели насытился. Очистил свою тарелку, сложил подле вилку и нож, взял в руки бокал и откинулся на спинку кресла.

– Как дела твои, сыщик? – поинтересовался он тусклым голосом.

Я запнулся. Хороший вопрос. Отвлеченный.

– Нормально. Жить пока можно и есть на что, – ответил я.

– А как наше дело? Что‑нибудь полезное узнал?

– Неужели Дубай тебе ничего не докладывает? Не верю, – отозвался я.

– Одно дело Дубай. Другое дело ты. У вас разное представление о жизни.

Качели причмокнул губами и разом опустошил стакан. Утер усы и вновь налил себе пива.

– Я обещал тебе, Туровский, что вряд ли ты когда‑нибудь увидишь меня вновь. Но обстоятельства меняются на глазах. С каждой минутой мир все больше не тот, что был ранее. Близится юбилей, и все точно с цепи сорвались. Спецы чистят теневую экономику. Накрылись два моих игорных дома. У меня перекупили два выгодных контракта, но это обычное дело, если бы не одна маленькая деталька. За всеми операциями стоит Ульян Мертвый. Он активно копает под меня. И, как я узнал, не только под меня. Такие же трудности испытывают все семьи Петрополиса. Мы в другое время легко могли бы собраться вместе и задавить щенка, но пока нам не поднять головы. За каждым движением следят полицейские и люди ФСБ. Этим, если подумать, по барабану все в моем мире, но два моих человека уже арестованы. Им выдвинуты обвинения в шпионаже. Бред какой‑то. И этот бред на руку Мертвому. Кто‑то прикрывает его на самом верху…

– Но не Пятиримов, – оборвал я Качели. – Он не более чем марионетка с большой буквы. Им управляют. Кто? Я пока не знаю. Думаю, что какой‑то «серый кардинал». Человечек с виду маленький. Никто о нем не скажет, что он могуч.

– Дубай передавал мне о грядущем теракте. Ты знаешь, где должен быть взрыв?

– Пока нет, – не дрогнув, солгал я. – Но думаю, что в ближайшие пару дней сумею узнать. Мыслишки есть.

Больше мы о деле не говорили. Я просидел с Качели еще два часа. Мы пили пиво. Много говорили, но темы все были посторонние. О политике, о бизнесе, экономике, бандитизме.

Мы распрощались, когда Качели недвусмысленно намекнул, что аудиенция окончена. У выхода из кабинета меня встретил Дубай с раздосадованной физиономией.

– Парадный вход блокирован. На причале журналюг скопилось, как грязи. Они не должны тебя видеть.

– Порядок, – согласился я. – Потом отгоните «икар» на место. Да привези своего гения‑хирурга, чтобы он мне родное лицо вернул.

Я покинул «Корчму» с черного хода. До ближайшего канала, где можно было безопасно поймать такси, оставалось пять или шесть дворов и открытых площадок, которые мне предстояло пройти неузнанным. Дубай предлагал охрану в сопровождение, но я отказался.

Зря!

В третьем от «Корчмы» дворе меня ждали.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Опасность я прозевал, как последний олух, на которого внезапно свалилась удача в виде золотого дождя, а он оказался настолько глуп, что пропустил все золото мимо кармана. Я влип в капкан и обнаружил, что зажат со всех сторон только тогда, когда ловушка с треском захлопнулась, а правое ухо затопила боль. От первого удара я покачнулся, но устоял на ногах, одновременно возвращаясь к реальности. Четыре безликих мужичка толклись возле меня явно не с дружескими намерениями. Пятый что‑то хотел, пытался заговорить со мной, но из горла вместо слов лились нечленораздельные звуки, перемежаемые отборным матом. Он уже заносил руку для нового удара, когда я вышел из оцепенения. Поднырнул под удар и оказался у него за спиной.

Двор был по‑петропольски глухой, колодцем. Стены, расцвеченные татуировками надписей, обросли моховой шубой. Унылая урбанистская картина. В такой атмосфере помирать совсем не хочется. Что увидишь напоследок? Серость. Грязь. Темень. Узкий закопченный клочок неба. Увольте.

Я медленно отступал от безликих. Они нравились мне все меньше и меньше. Я никак не мог понять, что им от меня надо. Но намерения у них были самые что ни на есть серьезные. Убить и растоптать. Но с какой целью? Вообще, зачем я им сдался? Единственное спасение проглядывало узкой световой полосой за их спинами. Арка, куда я направлялся. Она выводила на набережную, где можно поймать такси, да и людей всегда вдосталь. Но чтобы достичь этой арки, скрыться в ее спасительном свете, нужно было проложить путь сквозь врагов. Стало быть, драка. Почему‑то о пистолете, что торчал у меня в кармане пиджака, я забыл напрочь, оценивая свои силы. Сравнение явно шло мне не на пользу. Безликие были куда мощнее и решительнее, но противника не выбирают, он сам находится.

Передохнуть мне не дали. Когда отступать стало некуда, спиной я уперся в холодную мокрую стену, они ринулись в бой. Я увернулся от одного, ткнул кулаком в брюхо второму, пнул третьего и оказался у них за спиной. Но развить прорыв не получилось. Мне двинули в лоб с силой, сравнимой разве что с попыткой остановить своей черепушкой самосвал на скорости сто шестьдесят километров в час. Я покачнулся, но выстоял. До следующего удара, который не заставил себя долго ждать. Безликий наградил меня серией тычков по всему телу и залепил в челюсть. Мои ноги подкосились, и я упал. На пистолет. Как я ему обрадовался! Это ни словом не сказать, ни пером, как говорится, не описать. Я откатился с зоны поражения, выдергивая из кармана пушку. Вид моего пистолета безликих не отрезвил… Они ринулись на меня как свора бешеных псов, ведомая вожаком‑оборотнем. Пришлось образумить психов. Я выстрелил им под ноги. Не помогло. Они уже тянули ко мне руки, ухмыляясь. Я вскинул пистолет и дважды нажал на спуск, целя в тело. Безликого, что казался мне вожаком, согнуло. Пули угодили прямо в живот. Он зажал рану руками. Пытался что‑то сказать, только хрипел и плевался кровью. Его друзья в ужасе остановились и взирали на товарища глазами обложенных красными флажками волков. Они почувствовали во мне опасность и больше не стремились убить. Жажда смерти оказалась утолена. Они топтались вокруг вожака, который загибался. Я поднялся с мостовой, не выпуская из поля зрения безликих. Они висели у меня на мушке. И осторожно стал отступать к арке. Никто не бросился за мной вдогонку. Мне дали уйти.

На набережной я поймал такси. И только в салоне позволил себе расслабиться. Спрятал оружие, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Почему они напали на меня? Кто они вообще такие? Вот в чем вопрос. А вопрос‑то серьезный. Их послал Ульян Мертвый и его команда, но какой тогда резон. Ведь к Гоше Качели приезжал Сапожников, чиновник из администрации, а не Даг Туровский. Я запутался. Может, конечно, нападение было обыкновенным, хулиганским. Но слишком уж много совпадений за последнее время. Странно как‑то, Ваня Дубай не пустил меня к «икару», сославшись на то, что папарацци толкутся на крыльце, выпихнул меня через заднюю дверь, объяснив, как идти через дворы, а там меня уже ждали. Мог ли Дубай подставить меня? А какой ему в этом прок? Что он получит, если меня уберут? Если Ваню перекупил Мертвый. Интересный расклад. Ваня знает, что у меня практически все карты в руках. Сложить их и определить место грядущего теракта как плюнуть. Вопрос лишь в том, мог ли Ваня продаться конкуренту. Но на этот вопрос ответить я не мог. Дубай я знал плохо.

Было о чем поразмыслить. Я так и не нашел ответа, когда такси вильнуло к причалу и таксист хмуро глянул на меня сквозь стекло, разделяющее водителя и пассажирский салон. Окошечко открылось. Я заплатил ему и выбрался на набережную.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

Утром я проснулся рано. Было холодно и сыро. Сон не хотел отпускать меня. Я взглянул на часы и обнаружил, что уже без пятнадцати шесть. Стало быть, остается всего пятнадцать минут на то, чтобы привести себя в порядок, на скорую руку позавтракать, почистить зубы, умыться и приготовиться к загородному походу, намеченному на сегодня. А сон был на редкость сладким. Я отдохнул и телом, и душой, хотя и не видел сновидений. После четырех кружек темного пива сновидения обычно не являются.

Я спустился в столовую, где за обеденным столом уже восседали Стеблин и Кубинец. По дому разливался аромат свежесваренного кофе, на тарелках лежало по ломтю бекона, по куску белого хлеба с маслом и по горке красной икры. Скривившись от такого безвкусия (кто же ест икру по утрам?), я налил себе кружку кофе, вытащил из холодильника ветчину и уселся за стол.

Завтрак прошел в молчании. Художника бы к нам сейчас! Такая возможность написать групповой портрет без каких‑либо усилий с нашей стороны. Каменное лицо Кубинца. Только мерно перемалывающие пищу челюсти выдают жизнь, господствующую в теле. Стеблин с остановившимся взглядом методично подносил ко рту кружку с дымящимся кофе и делал глубокий глоток. Как только глотку себе не сжег, бедолага? У меня складывалось ощущение, что я завтракал не в кругу семьи, а на выставке роботов.

Обычно мы так рано не встаем. Мы не сумасшедшие, и на службу к восьми утра никому из нас приходить не надо. Девять утра – подъем. Десять часов – начало рабочего дня. Но сегодняшний день особенный. Нам предстояла вылазка в стан врага. Особо рисковая вылазка, поскольку о том, куда мы направляемся и с какими целями, знали только я, Ираклий и Гонза. Дубай и его работодатель, что называется, ни сном ни духом. Им предстояло нырнуть в факты только тогда, когда я посчитаю, что время для этого настало. Я сам устанавливаю правила.

Закончив завтрак практически одновременно, мы механически поднялись и направились в кабинет на первом этаже, где я открыл сейф и протянул Ираклию и Гонзе по стволу. Нам могло это понадобиться. Ведь мы направлялись в неизвестность.

Оттаивание произошло, лишь мы ступили на борт катера. То ли Кубинец и Стеблин окончательно проснулись и осознали, что рабочий день уже наступил и пора бы показать, что ты не робот, а человек. То ли им надоело строить из себя киберов и захотелось пообщаться. Так или иначе, они расслабились. Кубинец занял кресло штурмана. Стеблин растекся на пассажирском сиденье. Я водрузился за штурвал. В молчании, но уже теплом, я ввел в бортовой компьютер конечную точку путешествия. Дождался, пока программа выведет кратчайший маршрут с поправками на пробки, ремонт мостовых сооружений, когда баржи и земснаряды загромождают канал, и отшвартовался от причала.

– Дом‑то хоть заперли? – ехидно поинтересовался я.

Этим должен был заняться Кубинец.

– Заперли, – обнадежил Гонза. – Вот тебе, солнышко, и доброе утро, и добрый день, и чай с вареньем. Мать его за ногу.

– Надо же, мы проснулись. А я – то думал, что так и будете прикидываться истуканами.

– Проснешься с тобой. Ты лучше скажи, какого лешего тебе нужно было так рано вставать. Выехали бы часиков в десять. Разница‑то. А сейчас только подозрение вызовем. Какого, спрашивается, рожна три мужика в семь часов утра в лесу сшиваются, – продолжал ворчать Кубинец.

– Грибки собирают. Грибники мы, – ответил я. – Сами‑то люди нездешние.

– Ага, уроды мы, а не грибники, – мрачно заявил Кубинец.

– А катер где оставим? – вмешался Ираклий.

– Рядом с дамбой. Водная система на дамбе заканчивается. Там рядом и оставим. Придется пешочком по суше походить. Непривычно, конечно. Но что поделаешь.

Больше мы не разговаривали. Молчали как прокаженные, у которых языки превратились в пюре. А через полчаса вышли на финишную прямую. Впереди показалась дамба «Моисей». Величественное и массивное сооружение двадцати пяти метров в ширину. Бог знает скольких метров в высоту. Она возвышалась над водами молчаливо и немного высокомерно. Она чувствовала свое величие и не обращала внимания на людишек, что копошились у ее подножия и в ее чреве. Сооружение, на котором оказалась зациклена вся жизнь в городе. Разрушь его, и городу в прежнем его виде и с нынешним укладом жизни придет скоропостижный… конец. Он в муках агонии скончается. Но на смену ему появится что‑то другое. Восстанет новый город с новыми горожанами. Каким он будет? Вот в чем вопрос. Но уже не тем Санкт‑Петрополисом, который мы любили. Дамба – ахиллесова пята града.

Эти мысли пролетели в моей голове со скоростью метеорита. И, судя по потерянным лицам моих товарищей, они испытывали те же чувства, что и я. Избавившись от наваждения, я всмотрелся в каменный берег и через пару минут заметил подходящее место для парковки. Маленькая бухточка, куда я аккуратно ввел катер.

– Переодеваемся, – скомандовал я.

Мы перебрались в пассажирский отсек и приступили к камуфлированию. Согласитесь, было бы странно, если в лесу вам попалась бы на глаза группа мужчин в строгих костюмах, при галстуках и в изящных сверкающих туфлях. Чтобы не вызвать подозрений, я запасся тремя военными защитного цвета куртками, теплыми штанами и резиновыми сапогами, да головными уборами – потрепанными, но все еще удобоносимыми. Оружие незримо легло в карманы. Мы были готовы к легкой прогулке по утреннему сырому лесу.

Покинув борт катера, мы разбрелись по лесу, изображая ранних грибников, которым странная страсть к собирательству не дала утром спокойно спать в теплых уютных постелях, а выволокла в промозглую сырость весеннего леса. Я аккуратно ступал по голой земле, сквозь которую выбилась тоненькая юная травка, и помахивал плетеной корзинкой, внимательно осматриваясь по сторонам. Я приметил Кубинца, шедшего в отдалении. А еще чуть дальше Стеблина. И тут меня кольнула мысль, от которой захотелось рассмеяться. Почему‑то я не подумал об этом до вылазки. А все очень просто: «Какие на хрен грибы в мае‑то месяце?» От неожиданности я чуть было не запустил корзинкой в кусты. Выглядели мы со стороны весьма и весьма экзотично. Три придурка с корзинками посреди весеннего леса. Прямо‑таки какой‑то сюрреализм. Я подкинул корзинку в воздух и наподдал ей. Корзинка треснула, но улетела в кусты. Таиться смысла не было. Мы и так выглядели чересчур подозрительно. Я нагнал Кубинца и все ему объяснил. Гонза посмотрел на меня как на сбежавшего из психушки, но поступил со своей корзинкой так же, как я. Стеблин оказался культурным. Он повесил корзину на сук и продолжил путь налегке.

Мы плутали по лесу часа полтора. Окольными путями пробирались вперед к махине дамбы, которая проглядывала сквозь редколесье на горизонте. Прохладный воздух пьянил, голова кружилась. Оттого первое препятствие мы и пропустили, пока Ираклий не напоролся на колючую проволоку. Вскрикнул и рухнул на землю. Я подбежал к нему, склонился и увидел, как из разорванной брючины струится густая кровь. Осторожно отведя проволоку в сторону, Ираклий выбрался из ловушки. Ох и выругался он, прямо как заправский биндюжник.

Нас, конечно, не ждали, но предполагали, что кто‑нибудь любопытный может появиться. Дальнейший путь до дамбы мы проделали в состоянии крайней осторожности. Прежде чем сделать шаг, внимательно осматривались, чтобы не попасть в капкан. Спустя пятнадцать минут мы добрались до края леса и залегли в канаву, чтобы осмотреться.

Вход в служебные помещения дамбы был окружен желтым забором с информационным текстом: «РЕКОНСТРУКЦИЮ ДАМБЫ ВЕДЕТ ООО „АКВА‑СИТИ“. На общем желтом колере выделялись красные ворота, от которых в глубину леса уводила разбитая грузовиками дорога. За забором чувствовалось кипение жизни. Народу там было под завязку. А над забором возвышались смотровые вышки, как в колонии, где сидит пулеметчик с прожектором, внимательно следящий, чтобы из зоны никто не сбежал живым. На вышке дамбы находился человек с автоматом. Он дремал на стульчике, закутавшись в овчинный тулуп. Но можно было не сомневаться, что от его внимания не укроется ни одно движение на открытом пятачке перед желтой оградой.

– Место мы нашли, – прошептал я Кубинцу.

– Теперь понятно, как они готовили теракт. Не удивлюсь, если это «Аква‑сити» Мертвому принадлежит, – пробормотал Ираклий.

– Соваться туда сейчас бессмысленно. У нас даже никакого прикрытия нет. Может, изобразить заблудившихся? – спросил Кубинец.

– Они насторожатся, – возразил я. – Передадут наши описания с видео начальству. Тут наверняка есть камеры. И весь периметр под видеоконтролем. А Мертвый два плюс два сложит элементарно.

– И что делать будем? – задал вопрос Ираклий.

– Уходим, – сказал я.

– Ты Дубай будешь об этом логове сообщать? – поинтересовался Гонза.

– Обязательно. В час «Икс» нам одним не справиться. Тут армия целая стоит. Так что затяжные бои обеспечены. Хотя за некоторое время до взрыва, может, людей и отзовут.

– Ульян перестрахуется. Оставит смертников, – возразил Стеблин.

– Наверное, так и будет. Но раньше нам там делать нечего.

– А когда это время «Икс»? – поинтересовался Кубинец.

– Думаю, двадцать седьмого. День кульминации юбилейных празднований. Будет много высокопоставленных гостей и народу море. Взрыв дамбы принесет максимум разрушений. Двадцать седьмого.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

Менять лицо, надо сказать, болезненное занятие. Никому не пожелаю такой адской пытки. Сначала твое лицо словно бы помещают в пчелиный улей и каждая вшивая пчела норовит оставить в твоей коже свое маленькое хрупкое жало. И когда вроде бы живого места на твоей физиономии не осталось, пчелы отступают. Слабое облегчение перед новым приступом мучений. Конечно, остается ужасный зуд, но что он в сравнении с разъяренным пчелиным роем – легкое неудобство. Правда, это лишь временное послабление. Затем наступает дикая боль. Она наваливается, затопляя мозг. Такое ощущение, что кто‑то пытается стянуть с лица кожу заживо. Этакое скальпирование. Только скальпу придали более широкое значение. Открыть глаза невозможно, веки расплющивает непомерная тяжесть, как будто сверху навалили кучу железного лома. Кожа не желает расставаться с лицом. Ты готов закричать от боли, но ни одного звука не вырывается из гортани, словно туда залили расплавленный свинец.

Видит бог, превращаться в Туровского куда больнее, чем в какого‑то чиновника из администрации города. Боль отступила. Старая кожа слезла с меня. И на свежие сочащиеся болью раны пролилась дарящая успокоение влага. Лицо омыли. Но экзекуция на этом не закончилась. Однако самая болезненная часть миновала. Я расслабился и, кажется, заснул. Невинные пощипывания успокоили меня.

Когда я проснулся, то обнаружил, что процедура закончилась. Кожа лица слегка горела. По сравнению с тем, что мне довелось испытать, это казалось блаженством. Я потянулся и раскрыл глаза.

Я лежал слегка прикрытый тоненькой простынкой, но в одежде на мобильном операционном столе. Стол находился в гостиной первого этажа. Я напрягся, сел на столе и свесил вниз ноги. Огляделся. И тут же столкнулся взглядом с Ваней Дубай, дремавшим на диване, укутавшись пледом. Рядом на полу валялась книга. «Вячеслав Король» – прочитал я на обложке фамилию автора.

Соскользнув на пол, я осторожно, стараясь не разбудить Дубай, направился вон из комнаты. В коридоре также никого не было. Судя по свету из окна, наступил вечер. А операцию начинали с утра. Целый день проваляться на операционном столе. Неудивительно, что так ломит все тело.

Я пробрался в сумраке на кухню, зажег свет и первым делом заглянул в зеркало. Приемлемо. Лицо мое, Дага Туровского. Только очень уж красное. А в целом портретное сходство. Я усмехнулся. И поднял трубку телефона. Затем минут десять искал в справочнике номер первого столичного телевизионного канала. Потом бросил это гиблое дело. В приемной канала меня в лучшем случае примут за тихого сумасшедшего. В худшем – за какого‑нибудь маньяка, который сам и отправил на тот свет известного детектива‑пивовара. Этакий Марк Чапман, в упор расстрелявший Джона Леннона, а затем во всеуслышание объявивший, что именно он и есть экс‑битл Леннон. Я закрыл справочник, слегка отрезвленный. Если уж и действовать, то не так прямолинейно. Предпримем обходной маневр. Я набросал по памяти номер Льва Новоселова. Новоселов, мой старый школьный друг, работал на первом новостном канале «Время». Возглавлял информационный отдел «Столичные новости». Мы с ним вот уже года полтора как не виделись, но это не мешало нам поддерживать в душе теплые дружеские чувства друг к другу. Ведь не обязательно видеться чуть ли не каждый день с человеком, распивать пиво и обсасывать извечные мужские проблемы: женщин, спорт и политику. Можно общаться раз в два года, но чувствовать, что у тебя есть друг, который в нужный момент окажется рядом.

– Алло. – Недовольный хриплый голос, точно с перепоя. Но этот голос я узнал тут же. Лева. Новоселов. Друг закадычный.

– Льва Николаевича можно? – осторожно поинтересовался я.

Интересно, узнает он меня или нет.

Узнал. Изменился голос у друга. Стал настороженным, чуть звенящим, хоть и произнес он всего три слова:

– Я, Лев Николаевич.

– Лева, как давно не слышал тебя, – обрадованно произнес я.

– Даг? Ты, что ли? – удивленно, но радостно спросил Новоселов.

По голосу чувствуется, что он еще не верит в реальность происходящего. И просчитывает возможность телефонной связи с иным светом.

– Я это. Я, – смеясь, подтвердил я.

– Даг, тебе надо уволить всех своих Сотрудников. Они уверили весь город, что ты спекся.

– Рановато мне еще на пенсию. А уж тем более в могилку. Подождет земелька. Мы еще повоюем, – пообещал я.

– Ты уж извини, Даг, что я на твои похороны не приехал. Узнал поздно. Из СМИ. Но я тебе классный венок послал. С отличными строками соболезнования. Сочинял долго, – говорил Лев вполне серьезно, но в его голосе проскальзывала издевательская нотка. Чувствовалось, что Новоселов не успел смириться со смертью друга и возвращение его с того света воспринял с открытым, наполненным радостью сердцем.

– Ничего. Как‑нибудь переживу, – пообещал я.

– Рад тебя слышать, Туровский. Честно говоря, я поверить не мог, что ты копыта бросил. Все время думал, что это какая‑то ошибка, путаница какая‑то.

Но факты, понимаешь, Даг, факты. Они давили. Хотя верить в них я отказывался. Чутье мне подсказывало, что ты жив. И оно, мать его, меня не обмануло.

– Поверь мне, Лева, я тоже рад, что жив. Но у меня есть к тебе одна просьба.

– Все что попросишь, Даг. Разве что за одним исключением. – Лев задумался на секунду. – Двумя.

– Внимательно тебя слушаю, – проникся я интересом.

– Во‑первых, я не могу даже для тебя убрать Папу в Ватикане. Не по этическим соображениям. А просто не смогу до него добраться. Во‑вторых, я не могу с тобой переспать. Если после реинкарнации ты вдруг поменял ориентацию. А так я полностью в твоем распоряжении.

Я усмехнулся, но не поддался провокации стянуть весь разговор к обмену шутками.

– Мне нужна завтра пресс‑конференция с обилием телекамер. Множество газетчиков. В общем, я хочу поднять шумиху.

Новоселов аж крякнул.

– У тебя всегда были высокие запросы. Но они должны быть чем‑то мотивированы. Что ты можешь предложить?

– Мои предложения, Лева, ты услышишь завтра утром в двенадцать дня. Вместе со всеми остальными. И поверь мне, то, что я скажу, того стоит. Мало этого, друг мой, одно то, что я еще жив, несмотря на старания некоторых личностей, уже одно это полная сенсация.

Новоселов ничего не ответил. Но по легкому дыханию было понятно, что он еще у трубки. Никуда не ушел.

– Ладно. Убедил, – произнес он наконец.

– Я рад этому, дружище. Теперь скажи мне, ты сможешь устроить для меня большую шумиху?

– Постараюсь, Туровский. Много обещать не могу. Но удочки закину. Внимание от моего канала я тебе обеспечу. Возможно, канал «Россия» заинтересуется. Парочка газет. Пять, если быть честным. Есть знакомые. Если твоя тема их заинтересует, то начнется цепная реакция. И уже не важно, со сколькими изданиями тебе удалось связаться, прибудет большинство.

– Еще одно, – осадил я Новоселова. – Никто не должен знать о моем воскрешении. Пусть будет для всех сюрприз.

Лев ухмыльнулся.

– Это, конечно, будет посложнее. Но все еще возможно. Думаю, одно лишь упоминание о грядущей сенсации на канале Беринга в особняке «Квадро» окажется отличной приманкой. Ладно, Даг, будет тебе шумиха. Это я обещаю. Все. До завтра. Ты мне работы на весь вечер задал. Так что ни одной минутки.

– Все. Встречаемся в двенадцать. Ровно в двенадцать часов двери моего дома откроются. Пока, Лева. Желаю тебе приятной ночи.

Я повесил трубку. Зажмурился. А когда открыл глаза, обнаружил, что на кухне я не один. Напротив меня стоял неподвижно Ваня Дубай и немигающим взглядом наблюдал за мной. Я не знал, как давно он здесь находился, но сомнения не возникало, что он все слышал.

– Что ты хочешь сделать, Даг? – спросил Дубай.

– Я всего лишь хочу заявить о своем воскрешении. Да попугать немного Мертвого. И его хозяев, – честно признался я.

– Ты считаешь это умным?

– Да. Я считаю это умным, – заявил я.

– Что ж, я рад, что ты оклемался после операции. Больше я не нужен. Остался только, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. Теперь поеду. Бывай. Только помни, что Кочевей ждет результатов. А пока их не видно. Время «Ч» грядет. Гоша Качели не хочет выглядеть полным идиотом…

– Не будет никакого времени «Ч». Ничего не будет. Я уже в курсе дела. И раз уж ты завел этот разговор, то хочу тебя предупредить, что через пару дней мне будет нужна твоя помощь. И все твои ресурсы, – сказал я.

– Ты что‑то узнал?

– Место удара. Но чтобы его предотвратить, потребуется много сил и расходного материала. Боюсь, могильные без боя точку не сдадут.

– Справимся, – обнадежил Дубай. – Ты мой номер знаешь. Звони.

Он развернулся и ушел. Через минуту я услышал хлопок входной двери.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

В двенадцать часов дня на пороге нашего особняка, что стоит на набережной канала Беринга, творилось нечто неописуемое. Десятки человек пытались разместиться на узком гранитном пятачке. И не только разместить себя, но и пристроить аппаратуру. Возле причала свободных мест не оставалось. И вновь прибывавшие швартовались к соседним причалам. Облепили оба берега, как чайки песчаные косы, и заполонили мост, что горбом возвышался над каналом. Шум стоял, как от стрелкового батальона, только что вышедшего из боя и мечтавшего отмыться и поделиться свежими впечатлениями.

На улицу я даже не выглядывал. Заперся в кабинете на втором этаже, взял томик стихов и пытался читать. Получалось плохо. Поэтические строчки не лезли в голову. Какое может быть чтение, когда у тебя под окнами два оркестра играют одновременно свадебный и похоронный марши? Прямо‑таки Горан Брегович какой‑то! Откинул я в сторону книжку, опустошил бокал с пивом, что стоял передо мной на столе, и поднялся из кресла. Я подошел к окну, выглянул, чуть приоткрыв занавеску, и ужаснулся. Лева то ли перестарался, то ли пообещал папарацци, что я открою тайну Тунгусского метеорита. В любом случае я немного испугался. Сейчас разорвут на части, когда услышат то, что я для них заготовил.

Никаких тезисов я не писал. Отметил вешки, по котором должна течь моя беседа с журналистами, и спокойно заснул. Это было накануне вечером. Сегодня же я уже жалел, что не набросал предварительный текст. Получилось бы так же эффектно, как у императора, когда он выходит на Красную площадь, чтобы сделать заявление или ответить на ряд вопросов касательно очередных мировых катаклизмов.

Что ж, дольше тянуть нельзя, пора и к гостям выйти.

Я вышел из кабинета, оставив дверь открытой, и спустился на первый этаж, где в нервном нетерпении расхаживал Гонза Кубинец. Завидев меня, Кубинец всплеснул руками, как ворчливая жена, и поинтересовался:

– Что это за сумасшедший дом возле наших дверей?

– Как бы тебе сказать, чтобы ты не обиделся? – с сомнением спросил я.

– Да уж лучше прямо, – потребовал Гонза.

– Их пригласил я. Я хочу сделать заявление.

– Они уже стучали, звонили. Требовали объяснить, зачем их собрали, что им хотят показать. Я так понял, что они ни черта не знают. Они до сих пор думают, что Даг Туровский мертв. Там на пороге один мужичок, который в прошлый раз по поводу твоих похорон дико радовался. Обещал напиться от счастья. И даже высадил окно на первом этаже булыжником.

– Журналист? – удивленно спросил я. Никогда не думал, что так популярен.

– Писака какой‑то, – отмахнулся Кубинец. – Ныне он снова здесь. Опасаюсь я, как бы чем‑нибудь опять по окнам не запустил.

– Настолько неадекватен?

– Абсолютно.

– Где Стеблин?

– Вооружается у себя. Он опасается, как бы вся эта толпа не попыталась дом штурмом взять. Решил подготовиться на всякий случай.

– Пусть внимательно следит. Если что пойдет не так, разрешаю вмешаться.

Я решительно отодвинул Гонзу с пути и направился к входным дверям, за которыми меня ждали взволнованные люди. Я уже отворил дверь, когда Гонза задал вопрос, ответ на который ему не суждено было получить.

– А как понять, что пошло не так?

При моем появлении хаос, царивший среди собравшихся, сменился упорядоченностью. Сотни пар глаз впились в меня, как по команде. Телекамеры были взяты на изготовку и вспыхнули красными огоньками, свидетельствующими о том, что запись пошла. Лишь я спустился с крыльца, меня тут же окружили и к моему лицу потянулись черные шары микрофонов с логотипами столичных и зарубежных телекомпаний. Первое желание – сбежать – я подавил в себе, вздохнул и мило улыбнулся.

– Добрый день, дамы и господа, спасибо, что собрались по моему приглашению. Думаю, что представляться мне не имеет смысла. Судя по вашим удивленным взглядам, вы меня узнали. Я – Даг Туровский, глава частного детективного агентства «Квадро». Позвольте сразу объяснить возникшее недоразумение. Ведь некоторое время назад город был наводнен информацией о моей трагической гибели. По моей просьбе мои компаньоны устроили прекрасный спектакль с моей смертью и похоронами. Вина была возложена на одну из городских преступных группировок. Теперь стоит признаться, господа, что это был всего лишь спектакль, хотя покушение на мою жизнь было совершено. Это абсолютно реально.

Я говорил и наблюдал за лицами журналистов, но не видел в них ничего человеческого. Они внимательно слушали меня, изображая титанический интерес. Речь моя писалась на видео и аудио. Меня окружили диктофонами, но никому из них и дела не было до всего того, что я сообщил и намеревался еще сказать. Я видел, как в их головах вращались жернова мыслей. Они были заполнены только одним: желанием побыстрее достигнуть студии, смонтировать материал и отправиться домой. Немногим из них светило добраться до кровати раньше двенадцати часов.

– Так что, господа, я хочу объявить во всеуслышание о своем воскрешении и опровергнуть все сообщения о своей смерти. Таким образом я пытался выиграть время, чтобы закончить расследование. Дело, над которым я трудился в последние недели, напрямую касается судьбы нашего города. Началось оно со смерти крупного и влиятельного бизнесмена и пока еще не закончилось. Близится празднование юбилея города, господа. Санкт‑Петрополису триста лет. И в преддверии праздника мы все, от рядового гражданина до крупных чиновников из администрации, должны помнить трагический урок одиннадцатого сентября, преподанный социалистической Америке. Даже этой замкнутой в себе стране показали, что для мирового терроризма нет ничего невозможного. Ни один железный занавес не может укрыть от летчиков‑смертников.

Я разглагольствовал минут десять. Рассказал о том, что из достоверных источников стало известно о готовящихся терактах в городе, увильнул от подробностей, но, судя по глазам папарацци, они остались голодными, и свернул речь. Я сказал все, что мог. Что я хотел этим сдвинуть? Вот в чем вопрос. Я надеялся, что Ульян и его шеф встревожатся, начнут действовать впопыхах и нагородят ошибок. Была вероятность того, что они не станут после моего заявления дожидаться двадцать седьмого числа, но она была настолько микроскопической, что ее и в расчет не стоило брать.

– Господин Туровский, – последовал первый вопрос от модно одетого бородача, что протиснулся в первый ряд и упер мне в лицо микрофон на штанге, – вы говорите о готовящемся теракте, вам известно что‑нибудь конкретно или это еще одно пускание мыльных пузырей на потеху публике?

Пускание мыльных пузырей – хм, это надо запомнить, на тот случай, если я соберусь написать мемуары.

– У меня есть конкретная информация, только я не хочу поднимать панику у горожан. Если силовые структуры заинтересуются имеющейся у меня информацией, то пусть напрямую обратятся ко мне. Все, чем я располагаю, я предоставлю компетентным лицам.

– Вопрос от «Имперского канала»… – Бородача оттеснил прыщавый юнец. Наверняка чей‑то выдвиженец. Ни для кого не секрет, каким способом попадают люди на «Имперский канал». Там случайных людей нет, только проверенные (кем‑то рекомендованные). – Может быть, ваша мнимая смерть, затем воскрешение и, наконец, объявление о возможном теракте есть не что иное, как попытка поправить пошатнувшийся рейтинг?

– Какой рейтинг? – удивился я.

– Популярности, – поправился юнец. А с головой‑то у него не в порядке. – Ваша популярность в последние месяцы шла на спад. Клиенты появлялись все реже. Ушло то время, когда агентство «Квадро» не знало отбоя от новых дел. Вот и решили вы поправить положение путем мистификации. А заявление ваше – маленький дополнительный штришок к общей картине.

У меня аж руки зачесались – придушить этого сопливого коротышку. Ухватить его за горло руками, сдавить как следует, чтобы прыщи полопались, но не доводить до предела. Убивать его – велика честь.

Я подавил желание. Не хватало еще из‑за этого глупца за решетку лезть.

– Извините, господа, но на такой абсурдный вопрос, да к тому же заданный представителем «Имперского канала», отвечать считаю излишним. Могу только сказать, что, если силовыми структурами ничего не будет сделано по моему заявлению, доказательство моих слов вы увидите после праздника.

Они жаждали задать еще вопросы, но я уже устал от их компании. К тому же в толпе папарацци я не видел Льва Новоселова, на чье присутствие я расчитывал. Я хотел собрать пресс‑конференцию. И он обеспечил мне ее, но по каким‑то причинам сам не явился, а может быть, я его не заметил.

Журналисты оттеснили прыщавого наглеца от меня, и толпа его поглотила. Ко мне протянулись микрофоны, но я отвернулся. Я слышал, что мне в спину забарабанили вопросы, но не ответил ни на один. Я взбежал на крыльцо. Дверь предупредительно распахнулась, и я впрыгнул в холл. Дверь за мной захлопнули. Я почувствовал себя гладиатором, который вырвался с арены целым и невредимым. Кубинец сочувственно взглянул на меня и протянул бокал с пивом.

– Спасибо, – выдавил я из себя и припал к бокалу. Пивная горечь легла как бальзам на раны.

– Как прошло? – участливо поинтересовался Стеблин.

Я взглянул на него поверх бокала и чуть было не подавился. Ираклий больше всего походил на спец‑назовца, в одиночку собравшегося остановить целую армию жаждущих крови головорезов. Обвешанный оружием с ног до головы (интересно, где он нашел этот арсенал, в нашем доме его точно не было), Ираклий топтался возле окна, точно у амбразуры, и с ненавистью поглядывал на растекающихся от нашего дома журналистов.

Проглотив остатки пива, я вернул бокал Кубинцу и спросил:

– Ты на войну в одиночку вышел, Руслан – Первая Кровь? Скажи, вот автомат – это я понимаю. Для поражения живой силы противника. И даже не спрашиваю, откуда ты его выкопал. Но вот скажи бога ради, на кой ляд тебе гранатомет и как он оказался в моем доме?

Стеблин замялся, отлипнув от окна. Больше всего он напоминал мальчонку, который написал в штанишки прилюдно и теперь стыдился собственного поступка. Но узнать, откуда в нашем доме взялось оружие, мне не довелось. Из гостиной выглянул Лев Новоселов с бокалом пива и озорно улыбнулся.

– Ну что, потрепали тебя наши ястребы? – ехидно спросил он.

– Я бы сказал, грифы, – радостно поправил я.

– Да ладно тебе, – примирительно протянул он. – Грифы! Какие же грифы? Орлы!

– Падальщики, мать их, – не согласился я.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

Со Львом Новоселовым за пивом мы просидели весь вечер. Он уехал с наступлением сумерек. Посмотрели мое интервью по всем возможным каналам, обсудили его со всех сторон. На том и расстались пьяные, радостные и не удовлетворенные общением друг с другом. Вся неудовлетворенность эта проистекала из недосказанности. Я не рассказал всего Леве, а Лева не стал выспрашивать.

Ожидаемого результата выступление перед журналистами не дало. Я предполагал, что кто‑нибудь из силового руководства выйдет со мной на связь, но телефоны в особняке на канале Беринга молчали, как отключенные. Кубинец хмурился. Стеблин изображал полоумного. Жизнь втекала в привычное русло. Дни отлетали с настенного календаря. Считаные дни до начала празднования юбилея города.

Вечером, накануне первого дня празднования, телефон, стоящий у меня на столе в кабинете на втором этаже, очнулся от молчания и заголосил. Я поднял трубку, но, к удивлению своему, услышал Ваню Дубай, о существовании которого и забыть уже успел.

– Приветствую тебя, Даг!

– И тебе привет, Дубай, – ответил я любезностью на любезность.

– Как продвигается наше общее дело?

– Пока заглохло, но в ближайшее время получит свое логическое завершение.

– Побыстрей бы. Мыслишками поделишься. А то Гоша Качели уже нервничать начал. – Голос Дубай был ледяным, но без тени угрозы.

– Пожалуй, поделиться можно. Идея в том, что нужно установить слежку за одним местечком в районе дамбы «Моисей», – произнес я заветное слово.

– Удар будет нанесен там? – догадался Дубай.

– Точно так. Истинно так, – вспомнил я любимую присказку господина Чистоплюя – Иеронима Балаганова.

– Укромно. И умно, – оценил Дубай. – Но дамба огромная. Где именно ждать удара?

Я назвал точный адрес грядущего теракта:

– Мы уже были там. Охрана приличная. Высокий забор. Пулеметные вышки. Собаки. Народу тьма.

– Есть предложения?

– Удар, по моим представлениям, будет нанесен двадцать седьмого числа. Штурмовать точку нужно ранним утром.

– Почему не сейчас? – недовольно спросил Дубай.

– Я знаю из верхушки заговора только Ульяна Мертвого. Но за его плечами кто‑то стоит. Если мы ликвидируем бандитов на дамбе, неизвестные шефы Мертвого уйдут безнаказанными. В то время, которое осталось до двадцать седьмого числа…

– Пять дней, – напомнил Дубай.

– Да. За эти пять дней нам нужно найти того, кто стоит за спиной Мертвого.

– Хорошо, – неожиданно согласился Дубай. – Как ты намерен это сделать?

– Пока не знаю. Для начала собирался завтра заглянуть на водную феерию. Ты сможешь раздобыть для меня, Гонзы и Ираклия билеты на VIP‑трибуну?

– Никаких проблем, – заверил Дубай. – Завтра к десяти часам билеты завезут вам на дом. Только что ты ожидаешь увидеть при таком столпотворении народа?

Я не заметил его вопроса:

– Мне нужны места поблизости от императорской ложи.

– Зачем? – удивился Дубай.

– Мне кажется, что шефа искать стоит именно среди высокопоставленных гостей, членов правительства и императорской фамилии.

– Высоко прыгнул, – оценил Дубай. – Может, тебе еще места на встрече императора завтра в аэропорту достать?

– А ты можешь? – обрадовался я, выказывая яркие верноподданнические чувства.

Дубай не ответил. Просто повесил трубку.

Билеты, как и обещал Ваня, нам завезли в десять часов утра. Я открыл дверь сам. Кубинец еще не спустился из своей комнаты. Вчера до двух часов ночи он где‑то шастал. Пришел явно навеселе, судя по шуму, который раздался в холле. Что‑то зазвенело. Упало с жутким грохотом. Я даже проснулся, но спускаться не стал, а через минуту услышал голос Кубинца, качаемый на волнах, подле двери. Гонза шел к себе.

Билеты принес мальчонка лет пятнадцати, одетый в растрепанные возле ботинок джинсы и легкую ветровку. Я взял у него конверт с билетами и выглянул из‑за двери, чтобы проверить, как добрался малец до нашего дома. Оказалось, что на такси. Странно, конечно, что Дубай прислал билеты с этим пацаном, а не с одним из братков, но, видимо, так было надо. Тем более браток возле нашей двери выглядел бы подозрительно, а светить связь Дага Туровского и Гоши Качели не стоило. Я не думал, что за нашим домом установлена слежка, но береженого и Бог охраняет.

Я закрыл дверь и, направляясь к гостиной, заглянул в конверт. Три билета, как и договаривались, в VIP‑ложу, как раз рядом с императорской ложей, так что при желании можно было доплюнуть до лица царя или подмигнуть первой леди города. И то и другое нельзя назвать отличной мыслью, поскольку чревато последствиями. Нежелательными последствиями. Но я ведь и не собирался этим заниматься. Не правда ли?

Все оставшееся время до семи часов вечера, когда мы втроем покинули наш особняк и отправились на водную феерию в акваторию Большой Невы, я потратил на кипячение сусла по «мюнхенскому способу». Работа, надо сказать, утомительная и заняла чуть больше пяти часов, но зато я знал, какое глубокое по вкусу пиво получится. Такое пиво варят только в Германии и Австрии. Да еще у меня можно попробовать. Изредка.

Мюнхенский способ кипячения сусла заключался в следующем: дробленый солод затирают с небольшим количеством холодной воды. Только: во‑первых, не переборщите с водой, ее должно быть в меру, во‑вторых, берите воду не из‑под крана, а очищенную, пропущенную через фильтры, лучше всего компании «Аквамир». Если вы позвоните им по телефону, что значится на каждой бутылке, и закажете большую бутылку на тридцать литров, то они привезут ее вам на дом. По‑моему, выгодное предложение. Остальную часть воды нагревают до кипения и вливают в полученный затир. Далее берут треть затира и опять кипятят и добавляют к основной массе, повышая тем самым общую температуру. Эту процедуру следует повторить несколько раз, пока весь затир не нагреется до семидесяти – семидесяти пяти градусов по Цельсию. Такие вот пироги! Утомительное, конечно, занятие, если в особенности учесть, что на него придется потратить пять часов, но оно того стоит. Поверьте специалисту!

Проведя весь день в Хмельной, я выбрался только к шести часам вечера, пропустив тем самым обед, на который, между прочим, меня никто и не позвал. Как выяснилось, Гонза провалялся весь день в постели. После гулянки накануне болела голова, да и подташнивало, так что ни о какой пище он думать не мог. Стеблин же в двенадцать часов отбыл в неизвестном направлении и прибыл домой за три минуты до моего подъема из подвала. Мы столкнулись с ним в холле. Ираклий снимал туфли и втискивал ноги в мягкие теплые тапки, а я вышел из лифта.

Пообедали мы вместе. Поздний обед прошел в приподнятом настроении. Я предчувствовал поездку и ощущал в воздухе призрак удачи и скорой развязки дела, начавшегося с исчезновения Романова. Гонза млел от наступившего облегчения. Уже не кружилась голова, да и тошнота отступила. Это читалось по его счастливой физиономии. Стеблин же весь светился изнутри. Даю руку на отсечение, что этот день он провел, нежась в постели с какой‑то дамой. За обедом я посветил их в план на предстоящий вечер.

– У меня есть билеты на водную феерию, – сообщил я.

– Даг, может, я тогда приглашу одну даму, – поймал волну Ираклий.

– Нет. Это исключено. Мы не гулять идем, а на работу. А дама, как известно, и работа вещи несовместимые.

– В чем суть? – спросил Гонза.

– Посмотрим. Понаблюдаем. Шефа Мертвого поймать надо. Дамба от нас никуда не денется. Сегодня с утра там находятся наши глаза. А вот шеф‑то нам пока не известен.

– И ты думаешь?

– Что он может находиться в окружении тех лиц, которые сегодня соберутся в императорской ложе, – закончил я мысль Гонзы. – Точно так. Истинно так.

Мы покинули особняк ровно в семь часов вечера. Заперли входную дверь и включили сигнализацию комбинацией цифр на кодовом замке. От идеи добраться до стрелки Васильевского острова на собственном катере я отказался. В такой день катер негде будет оставить, да и пробки в акватории Большой Невы отпугивали. Поэтому мы воспользовались услугами общественного транспорта и забрались в речной трамвай, который точно по расписанию отчалил от остановки, что находилась в двухстах метрах от нашего особняка. Втиснувшись в узкое, но длинное пространство салона, заполненное людьми, я в первый раз пожалел о том, что не договорился с Дубай о лимузине с пропусками. Как было бы удобно откинуться на спинку кресла и зажмуриться. И не видеть людей. Да, мы явно отвыкли от общественного транспорта. Кубинец кривился. Ираклий улыбался. Вот кто не успел еще привыкнуть к личному катеру. А меня раздражали люди, так и норовившие наступить на ногу или ткнуть локтем в бок. Я сжимал зубы до скрежета и молчал. Слава богу, что ехать пришлось недолго. И скоро трамвай причалил к остановке. В минуту он опустел. Пассажиры выплеснулись на улицу. Мы вышли вместе со всеми.

– Теперь осталось найти, как пройти к VIP‑трибуне, – сказал я, и, как ни странно, Кубинец меня услышал.

– Я думаю, что она где‑то там. – Он кивнул в сторону Ростральных колонн.

– Почему там, а не где‑то еще? – спросил Стеблин, судя по его хитрой физиономии, вышедший на улицу при полном вооружении.

– Я видел по телику, – коротко ответил Кубинец.

Такого я еще не наблюдал в своей жизни. Огромная живая толпа, напоминавшая древнее чудовище, выползшее из своей норы. Толпа шевелилась и радовалась, а над ней развивались разноцветные воздушные шары, тянувшиеся к хмурому грязному небу. Толпа‑то дело привычное, хотя такого размера – это удивительно. Словно весь город выполз на улицы и попытался занять Васильевский остров, но места всем не хватило. Поражало другое – на каждом шагу, возле каждого дома из каждой подворотни выглядывал полицейский. Обилие людей в черной форме с нашивками спецназа бросалось в глаза. Их каменные физиономии вступали в диссонанс с радостными лицам людей. К юму же в толпе угадывались подозрительные личности в штатском. Вроде бы они составляли часть толпы и вместе с ней радовались близящемуся шоу, но были чужими. Агенты в штатском. Я чувствовал их присутствие. Когда‑то и сам работал под прикрытием. Они внимательно следили за настроением толпы, следили, чтобы в толпе не произошло что‑то, что могло бы навредить людям и всему городу. Но никто из них не знал, что удар будет нанесен со стороны дамбы. Изнутри. В легкие города.

Мы втиснулись в толпу и медленно стали продвигаться к Ростральным колоннам. Вскоре мы выбились в первый ряд, где путь нам преградили сотрудники правоохранительных органов. Один из сотрудников уперся ладонью мне в грудь, но я показал ему билеты в VIP‑ложу, и он пропустил нас за заграждение. Мы пересекли свободное пространство и поднялись на трибуну.

Трибуна представляла из себя деревянное временное сооружение на шесть рядов в высоту. Наши места находились на четвертом ярусе, куда мы и взобрались. Трибуна была полупустая, но она постепенно заполнялась. Усаживаясь, я озирался по сторонам. Какая панорама открывалась с наших мест! Акватория Большой Невы как на ладони, со скользящими по водной глади корабликами и катерами. Я не знал, в чем суть запланированного на этот вечер шоу, но оно мне уже нравилось. Возле памятника капитану Никольскому и старшему офицеру Ограновичу скопились древнерусские ладьи под парусами. Оба берега Невы и стрелка Васильевского острова были запружены народом. Шоу должно было вот‑вот начаться.

Я оглянулся и обнаружил справа от нас императорскую ложу, заполненную городскими чиновниками. Все ждали только появления императора со свитой, в число которой ныне входил губернатор Пятиримов.

И вот император появился. Охрана напряглась. Он прошествовал на свое место, приветствовал горожан, помахав им рукой, и сел. Народ приветствовал любимого императора. Рядом с ним восседала императрица, губернатор Пятиримов и какие‑то незнакомые мне личности. Признаться честно, я не испытывал прилива верноподданнических чувств. Внимательно высматривал что‑нибудь подозрительное. И ничего не видел.

Началось шоу.

В акваторию Большой Невы вышли древнерусские ладьи.

И тут начался дождь. Разразилась грандиозная гроза с молниями и громом. Мистическое действо.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Юбилейная неделя подходила к концу, но я так и не мог определить личность Кукловода, человека, стоявшего за спиной Ульяна Мертвого и руководившего его действиями. Я ни капли не сомневался в том, что такой персонаж существует, но вычислить его я не мог. Я уже отчаялся сделать это. А неделя медленно истекала, выбрасывая в тяжелое дождливое петропольское небо очередную порцию фейерверков, лазерных лучей и живой музыки – от классической симфонической до эстрадно‑балаганной. Все слилось в единый музыкальный коктейль безвкусицы. Каждая звезда и старлетка стремилась поздравить город с юбилеем, засветить свое имя в энный раз, да к тому же еще и бесплатно. Я не следил за этой вакханалией. Посетив водную феерию в акватории Большой Невы, я отстранился от празднования. Меня угнетал лишь чисто профессиональный интерес: кто Кукловод? Остальное меня не волновало. В конце концов, юбилей оказался лишь праздничными декорациями к той драме, в которой была задействована жизнь целого города, а я стал центральным персонажем.

Неделю я провел в размышлениях и пивоварении. Что касается размышлений, то они привели к безрадостному итогу. Я не знал Кукловода. Стало быть, двадцать седьмого числа после штурма дамбы главное лицо так и останется в тени. Уйдет безнаказанным. Что же касается пивоварения, то я, к радости своей, составил рецепт «Туровского юбилейного» и приступил к его изготовлению. Всю неделю я не вылезал из подвала. Только на ночь уходил. А двадцать шестого числа «Юбилейное» было готово. Да и дегустаторы нашлись.

В шесть часов вечера (я как раз выбрался из Хмельной) в дверь нашего особняка замолотили кулаками. Кубинец насторожился и потянулся к рукояти пистолета, который покоился в плечевой кобуре. Я замер в дверях лифта. А Стеблин отправился открывать. На будничный вопрос:

– Кто там?

Был получен ответ:

– Свои.

Голос хриплый, тихий, точно его обладатель таится и не желает, чтобы его заметили на пороге нашего дома.

– Свои звонком пользуются, – заметил я. Стеблин выглянул в глазок. Через минуту он доложил:

– Похоже, фээсбэшники. У меня на них глаз наметанный.

– ФСБ, – в подтверждение его слов донеслось из‑за двери. – Откройте немедленно.

Стеблин вновь прильнул к глазку и тут же завозился с замком. Похоже, углядел удостоверение, черную книжечку с российским гербом.

В гости к нам пожаловали трое. Из них только один, похоже, обладал даром речи. Не обращая внимания на хозяев дома, незваные гости продефилировали прямо в кабинет на первом этаже. Заинтересованный, я пошел за ними. Стеблин и Кубинец увязались за мной.

Когда я вошел в кабинет, они уже сидели. С каменными выражениями лиц заняли три кресла красного цвета и ожидали появления хозяина. Лишь я вошел, один из них заговорил. Сперва я не мог понять, из чьего горла доносятся звуки, но потом вычислил. Говорил самый маленький, похожий на недоразвитого гнома в сером костюме с галстуком в яблоках.

– Господин Туровский, мы пришли к вам неофициально, так что афишировать нашу встречу мне представляется нецелесообразным. Мы были бы рады, если бы все осталось в тайне.

Я скривился, но промолчал и сел в свое кресло, краем глаза отмечая, что Кубинец расположился за своим рабочим столом, а Стеблин перекрыл выход гранитным истуканом, сложив руки на груди.

– Вы публично заявили, что вам что‑то известно о готовящемся теракте, и просили помощи силовых структур. Вы добились того, чего хотели. Теперь мы у вас и хотим услышать все, что вам известно.

Я скептически осмотрел их и полюбопытствовал:

– Позвольте взглянуть на вашу ксиву?

Гном нахмурился, поморщился, но вновь извлек документ и протянул его мне.

Я пролистал удостоверение полковника ФСБ весьма внимательно. На всякий случай запомнил его фамилию – Абрикосов, отметил, что в пору моей работы на агентство мне она не встречалась, и вернул книжицу. Без сомнения, она была подлинной. И либо заговорщики имели своих людей в Службе безопасности, либо передо мной сидело по‑настоящему официальное лицо.

– Все, что я хотел сказать, я уже сказал журналистам. Мне больше нечего добавить, – неожиданно заявил я.

Кубинец не мог скрыть своего удивления. Стеблин же хранил невозмутимость.

«Гонза, только не испорть мне обедню», – молил я мысленно.

Я не мог понять почему, но эти представители ФСБ не внушали мне доверия. Они были насквозь фальшивые. Может, и реальные кадры Службы, но для меня они не представляли интереса. Увидев этого Абрикосова, я сразу понял, что он моим словам ни на грош не верит. Он пришел ко мне в дом, чтобы отработать необходимый пункт должностной инструкции и поставить галочку.

– Извините, господин Туровский, но если вы думаете, что этим объяснением мы можем удовлетвориться, то смею вас огорчить. Вы публично заявили о том, что вам что‑то известно, взывали к руководству силовых ведомств, а теперь, когда перед вами представители вышеозначенных служб, вы – голову в песок, как страус. Тогда мы можем задержать вас за распространение ложной информации с целью вызвать панику среди населения города.

Проверка на вшивость. Никто меня задерживать не собирался. Абрикосов изучал мою способность держать удар.

– Надолго задерживать намереваетесь? – равнодушно спросил я.

Мне эта комедия, признаться, надоела. Я нагнулся под стол, что на время скрыло меня от глаз гостей. Судя по шороху, они забеспокоились. Я нащупал в ящике рабочего стола бутылочку пива и вместе с ней распрямился. Не предлагая никому, я смахнул крышку и наполнил чуть запыленный бокал пивом. Спокойно дождавшись, пока усядется пена, я вылил в бокал остатки пива из бутылки и убрал пустую стекляшку под стол.

– Господин Туровский, ваше положение шатко и весьма ненадежно! – предпринял последнюю попытку Абрикосов. – Завтра последний день юбилея, а предсказанный вами апокалипсис не произошел, это подрывает…

– А вы что, ждете, когда это произойдет, а только потом будете действовать? – осведомился я, вытирая пивные усы. – Вам мало событий одиннадцатого сентября? Вы – падальщики, господа, и всегда ими были. Прошу вас покинуть мой дом и без ордера на мой арест здесь не появляться.

Я демонстративно отвернулся в кресле от силовиков.

– Если вы передумаете, господин Туровский, то соединитесь со мной.

Абрикосов протянул мне карточку с номером. Я видел это в отражении.

Они не торопились уходить. Абрикосов интенсивно соображал, как выйти из этого дома, сохранив свою репутацию, но никак не мог прийти ни к какому выводу.

На моем столе зазвонил телефон. Не оборачиваясь, я снял трубку и услышал голос Вани Дубай. Судя по тяжелому сопению за моей спиной, Абрикосов отдал бы полжизни за то, чтобы узнать, кто находится на другом конце провода.

– Вечер добрый, Туровский, – поздоровался Дубай.

– И тебе того же, – отозвался я.

– Ты вычислил хозяина Мертвого? – прямо поинтересовался Ваня.

– А ты уверен, что мой номер не прослушивают? – ответил я вопросом на вопрос.

Абрикосов, стоявший уже на пороге, намереваясь уйти, насторожился и попытался задержаться в комнате, но предлога подходящего не было. И он ушел, скрипя зубами от разочарования.

– Можешь не трепыхаться, твой номер чист. Мы проверяли, – обнадежил Дубай.

– Это хорошо. А то у меня тут гости были из черноплащевых.

Черноплащевыми называли работников ФСБ за их тягу к строгим костюмам и черным плащам.

– Что хотели?

– Зашли, настроением поинтересовались и убыли. Прямо как участковый врач.

– Так какие подвижки есть? Или что?

– Пусто, как в бочке у Диогена, – сказал я. – Нам не остается ничего другого, как штурмовать дамбу. А дальше будь что будет. Может, Мертвый что расскажет, когда поймет, что их план провалился.

– А ты уверен, что все происходящее не личная инициатива Ульяна?

Вот вопрос так вопрос. Нокаут, а не вопрос, но я все же оправился и поднялся.

– Уверен. Факты говорят о другом. Кто‑то активно прикрывал Ульяна на верхнем уровне. У Качели была версия, что это работа Пятиримова. Но это не так. Значит, кто‑то еще. Я бы ставил на «серою кардинала», человека непубличною. Внешне неприметного, но ниточки власти в его руках сосредоточены.

– Хорошо Раз ты уверен, то словесным поносом страдать не буду. Когда на дамбу пойдем?

Я замялся. Признаться честно, не продумывал этот вопрос.

– Лучше сегодня идти, – не дождавшись моего ответа, предложил Дубай. – Ночью. Ночью всегда легче работать.

– Ну что ж, почему бы и нет, – неожиданно согласился я, а про себя подумал: «Какая, к черту, разница, когда помирать. Ночью или днем?»

Так у меня впервые появились мысли о смерти, не знал я тогда, что это предчувствие.

– Тогда готовь пространство. Мы скоро приедем.

Дубай повесил трубку. Я развернулся в исходное положение, положил трубку на рычаги, подхватил карточку Абрикосова, засунул ее в карман пиджака и обрадовал компаньонов:

– Готовьте резиновые сапоги. Нам предстоит вояж в дождь.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

К восьми часам вечера наш особняк на канале Беринга напоминал зоопарк. Тридцать человек боевиков с одинаковыми лицами пытались найти для себя развлечение и скрасить оставшиеся часы до выезда. Я, Кубинец и Дубай в кабинете второго этажа проводили совещание. Ваня где‑то раздобыл карту подходов к дамбе. Я выложил чертежи внутренних конструкций «Моисея», и, корпя и стеная, мы прокладывали путь. Пару раз крупно переругались так что Стеблин, дежуривший по особняку, следя, чтобы ребятки ничего не поломали и не попортили, заглянул в кабинет, проверяя, не требуется ли помощь, и остался стоять по другую сторону двери, не доверяя кочевеевцам.

В итоге мы пришли к соглашению, нарисовали маршрут движения от нашего дома до точки минирования и устало оторвались от стола.

– Теперь бы выпить, – мечтательно простонал Дубай и облизнул сухие губы.

– А у меня по такому случаю и пиво найдется, – обрадовался я.

Боевиков мы решили не поить. Им трезвость ума может жизнь спасти. А сами наполнили кружки. Моим юбилейным сортом. Вот и прошла моя новинка дегустацию. Признаться честно, пивом остались довольны, как Дубай, который одним залпом проглотил пол‑литра и потребовал добавки, так и Кубинец, что цедил хмельной напиток сквозь зубы по капле в полчаса.

Операцию мы назначили на три часа ночи. В одиннадцать часов Дубай прошел по всем комнатам особняка и объявил отбой до двух ночи. Бойцы его послушались и улеглись спать. В результате наш дом стал напоминать дешевую ночлежку, где в один номер селили по пять человек.

Я, Кубинец и Стеблин заперлись в кабинете на втором этаже и, обложившись оружием, улеглись. Я на диван. Кубинец на пол, а Стеблин разложил одно из кресел. Но сон никак не желал посетить нас. А какой тут может быть сон, если тело и разум жаждали действия. Я ворочался с боку на бок, старался не шуметь, пока не заметил, что Гонза лежит с открытыми глазами и созерцает лепнину на потолке.

– Не спится? – прошептал я.

– Даг, у нас ведь никогда еще не было дела такого уровня, – поделился впечатлением Кубинец.

– Точно. Не было, – согласился я.

– Нам бы его не провалить. Ведь страшно подумать, город спасаем.

– Брось. Все по высшему разряду пройдет, – пообещал я.

– А что ты шепчешь?

– Так Ираклий спит.

– Серьезно?

Гонза удивился. Он приподнялся на локтях и заглянул в кресло.

– Точно. Спит. Как в гробу, – констатировал увиденное Кубинец.

– Тьфу ты, – сплюнул я. – Скажешь, что тошно становится.

– А как он заснуть может, когда впереди такое? – задал резонный вопрос Гонза. – Я вот лежу и думаю. Жизнь вспоминаю. Что сделал, что не успел. А он дрыхнет. – В его голосе читалась зависть.

– Ты что, помирать собрался? – возмутился я.

– Это уж как Господь решит. А вообще‑то я готов. Давно уже готов.

– Слушай, Кубинец, ты, часом, лихорадку не подхватил или грибов переел? Мы же герои, а герои не погибают.

– Примета есть. Наша, армейская. Если человек накануне операции сумел заснуть крепко и сразу, утром его черед с костлявой в прятки играть.

– Кубинец, ты явно сегодня не в духе. Поспи, что ли, может, пройдет. Все равно скоро в путь.

Я перевернулся на другой бок, смежил глаза и провалился в сон, как в черную дыру.

Разбудил меня Ираклий. Он стоял, склонившись надо мной, и тряс за плечо.

– Что? Время? – спросил я, протирая глаза.

– Самое то.

Я поднялся, сел на диване, поежился и минуту сидел, пытаясь прийти в себя. Но черная дыра сна не желала меня отпускать. Я, как в тумане, увидел, что постсль Кубинца пустовала. Его лежбище на полу было прибрано.

– А где Гонза? – поинтересовался я.

– В покер внизу с братками играет. Нашлась компания, страдающая бессонницей. Вот они и разложились.

– Ладно, сейчас спущусь, – пообещал я.

Ираклий понял намек и удалился.

Я поднялся с дивана, подошел к зеркалу и привел себя в порядок. Поправил рубашку, накинул пиджак на плечи, хотел было повязать галстук, да передумал. Зачем мне галстук в лесу?

На минуту я присел за письменный стол, чтобы собраться с мыслями и окончательно проснуться. Мой взгляд остановился на фотографии Ангелины, и нахлынули воспоминания, пробуждая притаившуюся в глубине души боль. Ненависть и злоба переполняли меня. Даже слезу пустил. Скупую. Мужскую. Вспомнил я и Татьяну, но это воспоминание дрейфовало где‑то на периферии сознания. Я чувствовал, что Таня что‑то значит для меня. Но что? Вот в чем вопрос. Я не мог разобраться в этой сложной для меня теме. Может, со временем. А Таня даже не имела представления, кто я такой по‑настоящему. Она не видела моего истинного лица. Я задумался, почему не попытался встретиться с ней в свободное время. Ведь несколько раз брал в руку трубку и даже набирал номер, но в последний момент бросал, отступал, прятался. Я посмотрел на фотографию Ангелины и попросил у нее прощения. Жизнь‑то продолжается. Я решил, что после операции на дамбе, если останусь жив и все пройдет благополучно, я встречусь с Татьяной и попытаюсь ей все объяснить.

В холле было не протолкнуться. Бойцы сидели на стульях, на полу и пили дымящийся кофе. Я протиснулся между ними и вошел в кабинет. Там Дубай нервно зажал в ладони карты и хмурился. Кубинец же напротив улыбался и поддразнивал Ваню.

– Не боись, не на жизнь же играем. Подумаешь, пять штук оставишь мне. Какая разница. Качели тебе еще отслюнявит.

Дубай злился. Чувствовалось, что проигрывает.

Я хлопнул дверью, отвлекая игроков.

Гонза приветствовал меня. Ваня же не обратил на мое явление никакого внимания. Он был погружен в искания, как при столь дерьмовом раскладе сделать партию.

Партию он не сделал. Проиграл вчистую. Выложил Кубинцу пять тысяч и отшвырнул карты.

– Выступаем.

Ночь выдалась морозной. Градусов пять от силы. Холодно, аж зубы ломило. Чтоб тебя. Хорошо, что пальто надел, а то бы окоченел еще до перестрелки.

Бойцы рассыпались по двум вместительным катерам и затаились до команды отплытия. Я направился было к нашему катеру, но Ваня остановил меня:

– Забыл сказать. Качели делает тебе подарок. Он указал рукой на «икар», пришвартованный напротив наших дверей.

– Бери и владей. Надеюсь, не откажешь в проезде.

– О чем разговор!

Мы взошли на борт. Отличная посудина – «икар»! Теперь я понимал ту часть дубаевского плана, где говорилось об ударе с воды. Мы хранили молчание, точно роботы или зомби. Ни тени улыбки или проявления эмоций. Мы были готовы к любому исходу.

Я занял капитанское кресло, взял в руки штурвал. Дубай сел рядом на место штурмана. Он включил рацию и объявил:

– Отчаливаем.

Колонна катеров, возглавляемая «икаром», оторвалась от причала и вышла в открытую воду. Путь до дамбы занял полчаса. Мы летели, а не плыли. При нашем появлении патрульные катера ДПС прятались в тупиках и проулках. Никто бы не решился нас остановить.

Возле дамбы мы сбросили скорость и малым ходом добрались до места десантирования. Я отключил двигатель и оставил «икар» качаться на волнах, пока бойцы высаживались в лес. Вскоре пустые катера остались возле берега, зафиксированные причальными механизмами. Через минуту после того, как последний боец скрылся в мокром лесу, Дубай скомандовал:

– Малым ходом к дамбе!

План был отработан в совершенстве, но только на бумаге. А теория, как известно, от практики сильно отличается. Мы высчитали, что полчаса форы для десанта будет достаточно. На деле же командир штурмовой группы отрапортовал по рации Дубай лишь по прошествии часа. Он сообщил, что группа вышла на намеченные позиции. Периметр, который придется штурмовать, плотно охраняется. Дозорные, выставленные Ваней, в целости и сохранности отсыпаются после дежурства. Они соорудили нечто среднее между шалашом и землянкой и неплохо устроились в лесу. Дубай остался доволен докладом и приказал выступать по сигналу. Командир поинтересовался, что за сигнал. Ваня пообещал:

– Узнаешь, когда придет время.

И отключился.

И тут зарядил дождь. Плотная стена воды ринулась с неба. Загрохотал гром, и в воду пробили первые молнии Дождевые капли замельтешили у лобового окна. Я включил «дворники» и ухмыльнулся.

– Самое время.

Дубай грязно выругался и сплюнул на пол.

– Только этого нам не хватало!!! Самое, блин, время!!!

– Это может быть нам на руку, – поделился мнением Ираклий. – По крайней мере, не придется таиться.

– Полный вперед! – крикнул я, запуская мотор.

Мы подошли к дамбе не таясь. А чего таиться, если шум мотора проглатывал гром. Я выключил прожектор, и мы двигались во тьме. На берегу, освещенный фонарями, спал фанерный городок, где по документам проживали строители, на деле же лица непонятной профессии. По крайней мере у строителей не может быть автоматов, пулеметов и собак‑убийц, натасканных на людей. Часовой на вышке дремал, обняв пулемет. Его я мог разглядеть в деталях на дисплее компьютера. Вход в служебные коридоры дамбы охранялся двумя патрульными постами, где отчетливо просматривались две огненные точки. Часовые стояли вместе, курили и переговаривались. Дубай попросил показать ему лес по другую сторону забора, что я и сделал. На дисплее мы увидели штурмовую группу, сливающуюся с ландшафтом. Ребята были готовы к бою. Осталось помочь им немного. Прикрыть с воды.

– Начали? – неуверенно спросил Дубай и перекрестился.

Надо же, Ваня, оказывается, еще и верующий к тому же.

– Приступим, – согласился я.

Только для начала я нашел в памяти компьютера папку с музыкальными записями и выбрал «Реквием» Моцарта. Взяв из произведения ту часть, что называется «Лакримоза», я включил режим проигрывания. Музыка затопила рубку катера. Вместе с громом, молниями и ритмом частого дождя «Лакримоза» составила трагическую роковую симфонию. Используя бортовой компьютер, я совместил прицел с изображением ограды. Надо стереть препятствие между штурмовой группой и дамбой. Я нажал клавишу «Enter». «Икар» отбросило назад. Я увидел, как пошла ракета, прочертившая в черном небе огненную полосу. Пора было наполнить эту ночь дьявольской какофонией взрывов. На дисплее я наблюдал результат своей деятельности. Каменный забор затопила лавина огня. Секунду он стоял неподвижно, а потом лопнул, как мыльный пузырь, раскидывая во все стороны пылающие фрагменты и осколки кирпичей. Взрывной волной смело вышку с дозорным. Я видел, как он цеплялся из последних сил за пулемет и вместе с ним обрушился к земле, когда балки вышки не выдержали и надломились.

– Закрепим успех? – предложил я, активировав бортовые пулеметы.

Две сетки прицеливания всплыли на дисплее компьютера. Я аккуратно подвел их к мечущимся людям из числа вооруженных строителей и открыл огонь. Я видел, как пробивается штурмовая группа в глубь лагеря. Все, чем я мог им помочь, сделано. Убрал ограду и подчистил излишки охраны.

– Теперь можно и высаживаться, – подвел итог Кубинец.

– К берегу, – решил Ваня Дубай.

Я отключил компьютерную систему управления оружием и завел двигатель. Неспешно мы подошли к берегу. Я автоматически пришвартовался и объявил высадку. Один за другим бойцы спустились на берег, оставив «икар» в гордом одиночестве с горящими, как дьяъвольские глаза, фонарями и чуть дымящейся крышей. Это раскаленные работой пулеметы охлаждались.

Дождь обрушился на мою голову. Я поднял воротник пальто, чтобы не затекало за шиворот. Достал пистолет из плечевой кобуры и, отфыркиваясь и отплевываясь, как сенбернар, выбравшийся после часового купания в Средиземном море, возглавил группу.

Благодаря пламени пожара, что охватил лагерь, я видел все. Штурмовая группа прошла сквозь лагерь, как лазерный луч сквозь ледник, оставляя после себя разрушение, огонь и мертвые тела. Свои и противника.

Я обернулся, посмотрел в глаза Дубай. Что я в них мог прочитать? Люди, что погибли в эту ночь, не были сумасшедшими заговорщиками. В большинстве своем они были обречены. Завтра вечером их взорвали бы вместе с дамбой, но они повстречались со смертью чуть раньше. Такова судьба. На войне, как на войне.

Оставалось только надеяться, что никто из них не успеет позвонить Мертвому и предупредить его. Мне Ульян был нужен живым. Я мечтал раздавить его, как таракана, вымыть руки и забыть навсегда.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Мы шли по зачищенной территории. Покореженные взрывами металлоконструкции вперемешку с горящим деревом и плотью. На глаза попались отдельно валяющиеся ноги в кирзовых сапогах. Выше сапог ноги заканчивались, точно они принадлежали не человеку, а входили в конструктор «Собери тело». Повсюду, куда падал взгляд, танцевало пламя.

Внезапно из‑за угла на меня выскочил ополоумевший человек. Я не успел его разглядеть, но был твердо уверен, что этим вечером он не переступал порог моего особняка на канале Беринга. Озверевший, завидев нас, издал крик ярости, перешедший в пронзительный визг ужаса, и кинулся, целя мне в живот автоматом с примкнутым штыком. Три выстрела грохнули один за другим. Тело психа остановилось, точно наткнулось на невидимую преграду, и рухнуло на траву, только‑только пробившуюся сквозь корку мерзлой земли, но уже жухлую от близкого пожара.

Ворота, ведущие во внутренние покои дамбы, были распахнуты настежь. А из ее утробы доносились частые выстрелы и крики. Я оглянулся на своих товарищей, но они, если уместно сказать такое об идущих в бой, сохраняли спокойствие. Даже Гонза, который накануне операции не мог заснуть, теперь был точно скала – холоден и непоколебим. Я направился к воротам, чувствуя спиной свою команду. Не дойдя метров пяти до огромных бетонных ворот, явно открывавшихся каким‑то механизмом, я услышал, а скорее, каким‑то животным инстинктом почувствовал, что за моей спиной ударили выстрелы. Я резко обернулся, вскидывая пистолет, и увидел, как на землю медленно опускается Ираклий Стеблин. Из уголка его рта вытекала тонкая струйка крови. Дубай и Гонза отхлынули в стороны, уходя с линии огня неизвестного. Но я остался стоять. Я уже видел убийцу Ираклия. Он полумертвый лежал в десяти метрах от нас. Его тело придавила горящая деревянная балка.

Видимо, от удара балкой он потерял сознание, а когда очнулся, увидел нас и попытался отыграться. Он приподнимался на локтях и целился в меня. Но руки выплясывали такой канкан, что он спускал курок, но пули уходили в молоко. Одна из пуль чиркнула в опасной близости от моего глаза. Мальчишка. Совсем пацан. Лет восемнадцать сопляку. Я, скрипя зубами от сожаления, выстрелил. Хоть мучиться не будет парнишка. Потеряв интерес к уткнувшемуся лицом в кипящую лужу мертвому телу, я бросился к Ираклию. Встав перед ним на колени, я обнаружил маленькое входное отверстие в спине. И ни капельки крови. Перевернув Стеблина себе на руки, я понял, что ловить рыбку в этой воде уже глупо. Ничего не светит. Ираклий отходил. По всей видимости, пуля пробила какой‑то внутренний орган. Шансы на жизнь отсутствовали.

Ираклий часто дышал, выплевывая сгустки крови на белую рубашку. Он пытался что‑то сказать.

Гонза упал рядом со мной.

Дубай надменно стоял вдалеке.

– Даг, пообещай мне… обязательно… важно… – Ираклий с трудом произносил слова.

– Не переживай. Все обещаю, – произнес я дрожащим от ярости голосом.

– Позаботься… позаботься о ней.

Ираклий чуть отстранился и зашарил рукой в кармане. Он протянул мне скомканную фотокарточку, на обороте которой было что‑то нацарапано неровным почерком.

– Позаботься о… ней.

Ираклий дернулся. Изо рта его полилась кровь. И Стеблин обмяк бездыханным. Фотография выпала из мертвых рук и спикировала в лужу. Я подхватил ее и сунул, не глядя, в карман.

– Вы там долго? – нетерпеливо поинтересовался Дубай. – Пора двигать.

Как мне захотелось двинуть ему, а потом затоптать. Но я сдержался.

Я взглянут на Гонзу м прочитал в его глазах ужас. Он оказался провидцем. Ведь он накануне предсказывал смерть Ираклия.

Я оставил тело Стеблина, поднялся на ноги и направился к дамбе. Я вошел в темный провал дамбы и остановился. Грохот выстрелов не ослаб. Только усилился.

– Могильные где‑то оборону держат, – поделился впечатлением Дубай.

Я промолчал. Постоял минуту и пошел дальше.

Темные бетонные стены, покрытые конденсатом и грибком, слабо освещались тусклыми аварийными фонарями. Железные перекрытия тянулись от одной стены к другой над нашими головами. Длинный туннель, по которому мы шли, разветвлялся и изобиловал множеством закрытых дверей с неясными обозначениями. Только череп со скрещенными костями, пробитый молнией, ясно обозначал, что скрывается за дверью.

По мере нашего продвижения в глубь дамбы шум боя усиливался. Звук надвигался на нас, и вскоре мы увидели его источник. Завернув в один из туннелей, обозначенный на взломанном диске как путь к месту минирования, мы чуть прошли и наткнулись на наших бойцов, лежащих на полу и ведущих беглый огонь по баррикаде, что перекрывала наше дальнейшее продвижение.

– В чем проблемы? Почему остановились? – заорал Дубай.

– Пробиться не можем, – ответил ему один из бойцов.

– Взорвите их к ядреной матери, – потребовал Ваня.

– Нельзя. Дамба может обрушиться, – сообщил я Дубай.

Ваня громко и затейливо выругался. Стоять на этом месте как вкопанные не входило в наши планы. Того и гляди кто‑нибудь из уцелевших «строителей» поднимет по тревоге Ульяна. И мы уже не застанем его в логове.

– Надо рискнуть, – обратился ко мне Ваня. – Если мы сейчас не пробьемся, они могут попробовать раньше времени произвести взрыв.

– Карту дай, – потребовал я.

Я опустился на бетонный пол, расстелил перед собой карту и попросил, чтобы мне посветили. Один из бойцов обернулся ко мне и направил на карту луч света из фонаря, укрепленного на обруче, что обжимал его лоб. Я в мгновение сориентировался.

– Взрывать нельзя. Дамба старая. Ремонт начали делать перед юбилеем, да так и не закончили. Может все рухнуть, как костяшки домино. Облажаемся, – резюмировал я и предложил альтернативу: – Но можно кинуть пяток дымовых гранат и штурмовать в лоб.

– Мы располагаем дымовыми гранатами в таком количестве? – спросил Дубай бойца, что подсвечивал мне.

– Да, мон женераль, – отрапортовал боец.

– Тогда вперед. Чего расселись! – приказал Дубай.

В воздух взмыли одна за другой пять гранат, чертя траекторию полета дымовым следом, и опустились прямо по центру стана врага. Ударившись о бетонный пол, они раскололись, выпуская дымного джинна. Серый едкий дым окутал укрепление могильных, скрыв им поле обстрела. Дубай поднял своих бойцов и бросил их на врага. Завязался короткий бой с заранее предрешенным итогом.

Это рыло последнее препятствие на пути к месту, обозначенному во взломанном диске крестом.

Заряд, расположенный в нише одной из стен, выглядел внушительно. Он напоминал груду ненужного хлама, опутанного проводами с мигающими лампочками. Прямо по центру сооружения висел цифровой таймер с непрерывно меняющимися цифрами. Таким зарядом не то что д. щбу разрушить, а целый поселок на тот свет отправить можно. Дубай, увидев склад взрывчатки, присвистнул и утер пот, капавший со лба.

– Что теперь? – спросил Гонза.

Но ему никто не ответил. Дубай озирался по сторонам, осматривая поредевшие ряды своих боевиков. Больше половины остались лежать на подступах к дамбе и в коридорах.

– Где Электрик?! – рявкнул Ваня. Бойцы переглянулись. Один из них выступил вперед и произнес:

– Его шлепнули в самом начале. Случайная пуля. Дубай выругался и саданул со всей злости ногой об стену.

– Какие проблемы, Ваня? – поинтересовался я.

– Я сапера с собой вел. Суперпрофессионал. Он в спецподразделении раньше трудился, пока я его деньгами не переманил. Хороший специалист всегда нужен. А его убили. Я же сказал ему, идиоту, чтобы не лез, а отсиживался за спинами.

– Он так и делал. Но пуля чиркнула неожиданно, – вставил слово боец.

– И как мы теперь будем работать? – заволновался я.

Дубай зло посмотрел мне в глаза. Потом зловеще улыбнулся. А в его глазах проблескивали насмешливые искорки.

– Не боись, прорвемся.

Он скинул с себя пиджак и стал карабкаться в нишу с взрывчаткой. Сперва я посмотрел на него как на полоумного, но боец пояснил мне:

– Дубай сам из минеров. Только предпочитает, типа, подальше от мути этой держаться. Так вот.

Пятнадцать минут в напряжении. Я не видел Вани. Он скрылся, закопался в джунглях проводов и не казал головы. Пятнадцать минут нервов и груда осыпавшихся на бетонный пол окурков. Я вытащил из кармана ароматную кубинскую сигару, откусил кончик и задымил. Впервые чувствовал себя беспомощным, поскольку ничего от меня не зависело. Я вынужден был стоять и ждать окончания банкета. Но не мог притронуться ни к одному блюду. Тяжкое испытание. Ноги так и ходили ходуном от желания действовать. Я набрал полный рот ароматного дыма и выпустил его. И тут появился Дубай. Вынырнул откуда‑то со стороны и скатился вниз.

– Готово, – крикнул он. – Выпить найдется?

Один из бойцов протянул ему фляжку. Ваня скрутил колпачок и присосался к горлышку. У него ходили ходуном руки. Опустошив фляжку, он вернул ее хозяину.

– Здесь все. Разберите взрывчатку. И погрузите ее на катера. Чтобы ни грамма не осталось, – распорядился Дубай.

– Не думаю, что это стоит делать, – возразил я.

– То есть? – обернулся ко мне Ваня.

– Нам понадобятся доказательства того, что здесь готовилось. Если разобрать заряд, то их не будет. Дубай ухмыльнулся.

– Ты прав, – сказал он.

Я достал трубку, визитную карточку полковника Абрикосова и набрал его номер. Ответили сразу же. Я представился и, игнорируя его насмешливый голос, сообщил, что подтверждение моих слов он может найти по адресу: Дамба… После чего разъединился.

– Через полчаса здесь будут кишмя кишат люди ФСБ, – сообщил я.

– Значит, пора сваливать, – резюмировал Дубай.

Мы поспешно покинули туннели дамбы. Бойцы собирали своих товарищей. Оставлять убитых на поле боя – дурная примета. Я склонился над телом Ираклия Стеблина и взвалил его себе на плечо. Ужасная тяжесть, но я распрямился и побрел к «икару». Я оставил его лежать на палубе. А сам прошел в капитанскую рубку.

Дубай и Гонза вошли следом.

– Так. С дамбой мы разобрались. Теперь осталось нанести визит Ульяну Мертвому, – сказал Дубай.

– У нас бойцов почти не осталось, – возразил Гонза.

– Ребята, что участвовали в бою за дамбу, не пойдут с нами. У дома Мертвого ждут свежие силы.

Я сел за штурвал. И вспомнил о фотографии, которую мне протянул перед смертью Ираклий. Я достал снимок и удивился. С фотографии на меня взирала Таня. Моя Таня. Значит вот где пропадал последнее время, Стеблин! Я почувствовал горечь и убрал фотографию.

Я завел мотор катера и отчалил от дамбы.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

Дом Ульяна Мертвого находился в одном из самых фешенебельных кварталов города. Здесь жили люди, чей уровень благосостояния много превышал среднюю черту. Рядом с внешне неказистым двухэтажным особняком Мертвого, окруженным высоким каменным забором и по периметру камерами слежения, обитали два финансиста, три нефтяных магната, один банкир, да полицейские высокие чины, которым наше вторжение на частную территорию явно пришлось бы не по вкусу. Но медлить было нельзя. Ульян – матерый, тертый жизнью волк – мог почувствовать запах опасности в воздухе и упорхнуть. Только туг его и видели. А иметь такого опасного врага на свободе безумно и опасно.

«Икар» бесшумно подошел к флотилии кораблей, скопившихся в отдалении от холма. Дубай покинул на время нашу палубу, перескочив на соседний катер. И мы остались вдвоем с Кубинцем. Молчали. Любой разговор в этот момент казался неуместным. Каждый по‑своему переживал смерть Ираклия Стеблина. Я смотрел на Гонзу и видел в нем человека, предрекшего гибель друга. Вот мы снова остались вдвоем. Наверное, это рок, что вновь и вновь все возвращается к исходному числу.

Я не сближайся с Ираклием, как Гонза. Поэтому мое чувство утраты было куда меньшим, чем у Кубинца. Я размышлял о том, как и когда познакомились Татьяна и Ираклий. А быть может, они были знакомы всегда и, когда она спала со мной, где‑то в глубине души держала воспоминание о Стеблине. Воистину загадка из загадок. Но в конце концов, когда я находился с ней, то никак не мог избавиться от воспоминании об Ангелине, да и не хотел, если честно. Во мне ожила злость. Я сотрудничаю с людьми лишившими меня самою близкого мне человека. Поквитаться с ними. Да! Я мечтал об этом Только сперва закончу с Мертвым и ею хозяином, а потом обдумаю способ поквитаться с Гошей Качели и его прислужниками.

Дубаи появился на палубе «икара» с новостью:

– Два часа назад к причалу дома Мертвого подошел катер. Он высадил двух человек. Кто такие, неизвестно. Но сделано это было тайно, чтобы никто не видел. Так что есть вероятность того, что у Мертвого в гостях тот самый хозяин, которого ты пытался безуспешно вычислить.

Я молчал.

Дубай злорадствовал.

– Я распорядился относительно дальнейших действий, – сказал Ваня. Я молчал. Дубай скалился.

– Через десять минут начинаем штурм, – пытался меня заинтересовать Дубай.

– Что ж, вперед, под танки, – разразился я сентенцией.

– Что это значит? – насторожился Ваня.

– Только то, что мы никуда не идем. Мы останемся снаружи и понаблюдаем, как оперативно вы действуете.

Кубинец бросил на меня удивленный взгляд, но промолчал. Он уже привык к моим неожиданным и странным поступкам.

– Твое право, Туровский. Твое право. Ты уже сделал все, что мог. О гонораре можешь не беспокоиться. Качели всегда платит по своим счетам, – брезгливо процедил сквозь зубы Дубай.

– Качели мне ничего не должен. «Икар» мой, а в остальном мы в расчете. – Я помолчал минуту, а потом добавил: – Да! Кстати! Передай Качели, что я тоже всегда плачу по счетам!

Дубай недоуменно хмыкнул и исчез из рубки.

– И что на этот раз: какое‑то смутное чувство или как всегда блоха под седло попала? – ехидно поинтересовался Кубинец.

– Наше участие в этой операции уже излишне. Дубай сам прекрасно справится. К тому же что‑то подсказывает мне, чго Ульян Мертвый не переживет эту ночь. Если дело запахнет жареным, а оно именно так и благоухает, то все самое интересное мы увидим снаружи. Вон у того причала, где качается маленький катерок.

Я приблизил на экране компьютера изображение одинокого катера, что стоял втени и не был виден издалека. Только при приближении из сумрака выступили расплывчатые очертания корабля.

– Вот ведь орлиный глаз, а я и не заметил. – Гонза Кубинец хлопнул себя по колену.

А тем временем операция началась. Малым ходом один за другим катера кочевеевцев подходили к причалу Мертвого и высаживали бойцов. На причал выпрыгивали ребята в черном с автоматами наперевес и растворялись в темноте. Катер отходил, а его место занимал новый, не менее полный. Так повторялось раз восемь, пока все причалы не заполнились камуфлированными бойцами. Мы с Гонзой могли наблюдать за ними через дисплей бортового компьютера. Бойцы собрались в три штурмовые группы и тронулись к дому. Они карабкались как жуки на гору, где стоял особняк, чьи окна первого этажа ярко горели, а на террасе прогуливались мужчины в костюмах с короткоствольными автоматами.

– Вот и все. Сейчас начнется, – предсказал я.

Я услышал, хотя это и невозможно, как засвистели в воздухе ножи, и типы, что охраняли террасу, рухнули на каменный пол. Но у одного из штурмовиков рука дрогнула. Нож ударил противнику в плечо, и это дало ему возможность издать вопль ужаса и удивления. Второй нож прервал крик, но фора внезапности была потеряна. Штурмовики ринулись вверх по склону холма. Прыгали через перила на террасу и вышибали дверь. Большая часть бойцов уже проникла в дом. Застучали автоматные очереди. В ответ огрызнулись одиночные пистолетные и проквакал глухо автомат, пока не захлебнулся. То ли его обладатель уснул навсегда, то ли патроны кончились.

– А теперь смотри внимательно, – предупредил я Кубинца.

Я навел приближение на спрятанный катер и стал ждать. Мой расчет оказался верен. Через пару минут на причале показались люди. Два человека. Причем один из них шел явно против своей воли. А другой удерживал его. Я попытался приблизить силуэты идущих, но сумрак прятал их. Они погрузились на катер и тотчас отчалили.

– За дело, – вымолвил я, наблюдая уже не на экране, как катер врага отходит от причала и устремляется вдаль по каналу от дома Мертвого и от затаившегося с погашенными огнями «икара».

– Напугаем ребяток? – предложил Гонза.

– Почему нет? – хмыкнул я и врубил прожектора на «икаре».

Яркие лучи света ударили в спину убегающему катеру. Теперь они знали, что их бегство замечено. Но вот кто они?

Я завел «икар» и направил его вслед за беглецами. Катер набирал обороты, разгонялся. Беглецы тоже пытались увеличить скорость, но их посудина не шла ни в какое сравнение с той, которой управлял я.

Преследуя, я вынырнул в Рыбинский канал, а затем, перемахнув через Обводный канал, оказался в Рузовском. Мимо промелькнуло здание Витебского вокзала, и я понял тактику беглецов. Выйти в центр города и попытаться исчезнуть в лабиринтах маленьких канальчиков и проток. В крайнем случае, бросить катер и разбежаться. Что ж, расчет верен, только если его никто не сумеет раскусить раньше времени. Я должен был во что бы то ни стало помешать беглецам.

Я настроил систему управления огнем на одиночный выстрел, навел сетку прицела на лопасть винта, что белым бураном рыхлил воду позади катера, и вдавил клавишу «Enter». Грохнул выстрел. Катер беглецов подкинуло и завращало на месте. А вскоре он заглох. Я сбавил скорость и подошел вплотную к борту противника.

Оставив штурвал, я вытащил из кармана пистолет и выбрался на палубу. Я видел тени беглецов в капитанской рубке выведенного из строя катера, хотел перепрыгнуть на палубу чужого катера, но не успел сделать это. Беглецы выбрались из рубки. И как подтвердились мои предположения, один удерживал другого. Причем другой был женщиной.

Я старался рассмотреть лицо человека, что, приставив пистолет к виску женщины, крался к борту катера. Он пытался уйти. Я вынырнул из своего укрытия. Встал в полный рот и гаркнул:

– Стой, стрелять буду!!

Согласен, банальная фраза. Но в тот момент не пришло ничего умнее.

Бандит дрогнул и выглянул из‑за плеча удерживаемой насильно женщины. Я увидел его лицо и узнал. Удар в солнечное сплетение. Дыхание остановилось. Я жадно хватаю ртом воздух, но никак не могу вдохнуть. Чувствую, как моя рука с пистолетом опускается, а злодей направляет пистолет на меня. Я ничего не могу поделать. Я узнал его. И это затормозило меня. Я не ожидал такого поворота событий и понимал, что вот сейчас он выстрелит. Но продолжал стоять камнем, точно покинул тело, и теперь незримым наблюдателем витал подле и с равнодушием следил за тем, что произойдет дальше.

Грянул выстрел.

Я не почувствовал ничего. Никакой боли и изменения. Я остался стоять не шелохнувшись, наблюдая, как Аграник Маркарян удивленно падает в воду, увлекая удерживаемую им женщину за собой.

Я почувствовал, что способен двигаться, обернулся и увидел, как мне из рубки приветливо машет рукой Кубинец.

Я ринулся было спасать женщину, которой грозило купание в ледяной воде, но она освободилась сама. Вывернулась из рук Аграника и упала на палубу. А Маркарян плюхнулся в воду.

Я обессиленно сел на палубу, положил рядом пистолет и зажмурил глаза.

Аграник Маркарян. Кто‑кто, а на него никогда не мог бы подумать. К тому же я был уверен, что он мертв, и не брал его в расчет, когда пытался вычислить хозяина. Конечно, оставалась вероятность того, что Маркарян случайно оказался в доме Ульяна. Или Мертвый удерживал его. Но мне не верилось в это. Я понимал, что Аграник Маркарян и был хозяином. Тем самым искомым Кукловодом. Человеком, стоявшим за всем заговором. Человеком, мечтавшим вырваться за пределы круга, в котором оказался. Мой бывший друг, соратник. Я с ним неоднократно вместе под пули ходил, а теперь мы оказались по разные стороны барьера. Я в одном окопе, а он в рядах врага.

Идиотизм какой‑то!

Раздался шум шагов, и рядом со мной сел Гонза Кубинец.

– Ты видел? – спросил я.

– Ага! – отозвался Кубинец. – Хитрая бестия. Как и ты смерть свою инсценировал. Все и поверили.

– Одной доски фигуры‑то, – согласился я.

– Ты думаешь, он главный?

– Уверен. Все отлично складывается. И не сомневаюсь, что люди ФСБ знали всю фальшивость сообщения о смерти Маркаряна. Небось его прикрывали, потому и не отозвались на мое сообщение.

– Ну все. Теперь все закончилось, – облегченно протянул Кубинец.

– Хотелось бы верить, – скептически пробормотал я, поднимаясь с палубы.

– Давай девчонку посмотрим.

Я перепрыгнул на чужую палубу и подошел к лежащей на спине женщине. Она часто дышала и смотрела в небо.

– Я могу чем‑нибудь помочь? – спросил я, но ответа не получил.

Вместо этого услышал массу нового и интересного о своей персоне.

Кубинец подоспел ко мне и предложил:

– Может, заткнем рот, чтобы не сквернословила.

Предложение подействовало на женщину отрезвляюще. Она умолкла.

Я осмотрелся по сторонам, ожидая увидеть море крови, но вместо этого обнаружил лишь жалкие капли. Сердце екнуло в предчувствии. Ледяным голосом я спросил Кубинца:

– Ты куда целил?

– Маркаряну‑то? В голову, – получил я ответ. – Но думаю, что не попал. Он в последний миг дернулся.

Я матюгнулся и, не раздеваясь, перепрыгнул за борт. Похоже, мое дурное предчувствие получало фактическое подтверждение. Маркарян был жив. Оттого‑то я увидел лишь капли крови на палубе. Он ушел в последний момент из зоны поражения. Но пуля угодила в него. Клюнула сильно. Наверное, куда‑то в плечо или в руку. Это было уже не важно. Главное то, что Маркарян мог выжить.

Грязная ледяная вода приняла меня и сомкнулась над головой. Я не закрывал глаза, но в темноте ничего не мог разобрать. Я всплывал на поверхность, чтобы глотнуть воздух, и вновь нырял. Я искал тело Маркаряна, но не мог его найти.

Спустя десять минут безуспешных поисков я, безумно замерзший, выбрался на палубу вражеского катера. Зубы яростно клацали, а меня била дрожь. Но Маркаряна я не нашел. Кубинец помог мне перебраться на катер. Женщина последовала за нами. На «икаре» Гонза закутал меня в теплые чехлы, которые покрывали кресла, и, порывшись в настенном шкафчике, извлек бутылку водки. Я терпеть не могу водку. У меня на нее аллергия. Стоит понюхать пробку – и рвотные рефлексы мучить начинают. Но тут хлебнул изрядно и даже не поморщился.

– Пусто. Тела нет, – сообщил я, когда сумел справиться с дрожью и вновь приложился к бутылке.

Каждая жилочка постепенно наполнилась теплом. Холод не спеша покидал меня, как и воспоминание о купании в ледяной невской воде.

– Ты думаешь? – настороженно спросил Кубинец.

– Уверен. Ты ему лишь плечо прострелил. Так что мы его упустили.

Кубинец отобрал у меня из рук бутылку и налил себе граммов двести. Залпом опрокинул и пробормотал:

– Только бы вэпээс не тормознули. – Через минуту он добавил: – Где же теперь эту тварь искать? Я зло улыбнулся и обнадежил:

– Кажется, я знаю.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

Билеты на Центральную трибуну, находившуюся подле императорской ложи, нам вновь достал Ваня Дубай. Откликнулся на первый же звонок. И приехал сам в сопровождении трех бойцов. Выглядела вся троица уставшей и печальной. Сказывалась ночь, проведенная в боевых столкновениях. Я, возвратившись домой, хоть сумел всхрапнуть на диванчике в кабинете, но голова была свинцовой, а настроение колебалось от злобно‑львиного до яростно‑носорожьего. Кубинец‑то вообще не ложился. Перетащил тело Ираклия в одну из комнат дома и стал обзванивать похоронные конторы. Вызвал полицию, не замедлившую откликнуться. Приехала тут же. Освидетельствовала тело. С пристрастием допросила Гонзу. Затем настала моя очередь. Я выложил лицам в форме все, что думал и хотел сказать. Этим они не удовлетворились. И собрались забрать меня в участок. Но вмешался случай. На пороге нарисовался Ваня Дубай. Кубинец открыл ему. И когда Ваня вник в расположение сил, вступился. Лицо‑то у Вани незасвеченное. Мало кто знает о его существовании в преступном мире. А те, кто знает, предпочитают молчать. Если бы полицейские узнали, кто стоит перед ними, они бы не восприняли его слов на веру. А арестовали бы всех скопом, да в участок. А там, может, суток через десять о нашем существовании кто‑нибудь и вспомнил бы.

Разобравшись с полицией, Ваня Дубай проводил служивых до порога, а затем вернулся в кабинет, где развалился в кресле и попросил сигару. Я протянул ему коробку. Он вытащил толстую, содрал с нее пленку, откусил кончик, сплюнул его в мусорную корзинку и закурил.

– Как Ульян поживает? – осторожно поинтересовался я.

Каменные лики бойцов, которые и должны оставаться в любой ситуации каменными, дрогнули и окрасились в хищные улыбки.

– Уже не поживает, – ответил Ваня и замолчал.

Он был сегодня какой‑то неразговорчивый.

Я подумал откупорить бутылку пива, но спустя минутное колебание расхотел. Представляю, как меня потянет в сон после суточного воздержания от подушки.

– Ульян сам нарвался. Вторжения он не ожидал, – внезапно подал голос Дубай. – А когда понял, с кем имеет дело, не пожелал складывать лапки крестиком. Ответил в полную силу. Братков много мы потеряли в эту ночь.

Дубай протянул мне билеты и сообщил, что на трибуну пойдет вместе с нами. Хочет он взглянуть в лицо тому человеку, что всю эту дьяволиаду затеял. Я собрался было сначала возразить, но передумал. Пусть идет. В конце концов неясно еще, как обернется дело. Как лягут карты. Но как бы они ни легли, Аграник Маркарян мой. Я его никому не отдам. Это уже личное.

Ваня Дубай покинул мой дом, пообещав вернуться к вечеру. Кубинец, получив от полиции официальный документ на проведение похорон, засуетился и повис на телефоне, обзванивая похоронные конторы. Он сообщил о смерти Ираклия в полицейский участок, где тот долгое время работал, и попытался выяснить – были ли у Стеблина родственники и кто его душеприказчик. По первому пункту ответ был – никаких родственников. По второму – точный адрес с телефоном, записанный на клочок бумажки.

Оставив Кубинца разбираться с похоронами, я поднялся в свою спальню, прилег на кровать, думая, что заснуть не смогу, и рухнул в тяжелый, вязкий сон, полный кошмаров. Я проболтался между сном и явью до самого вечера, а, когда поднялся с постели, подумал, что лучше бы и вовсе не ложился. Настроение у меня было мрачное, а на душе скребли кошки.

Ваня Дубай был как всегда точен. Ровно в половине пятого вечера появился на пороге нашего дома, в сопровождении знакомого эскорта. Выглядел сурово и свежо.

На Водную феерию отправились на разных катерах, всем видом своим показывая, что мы не из одной компании. Даже разъехались в разные стороны, чтобы встретиться на Дворцовой площади. На лобовом стекле «икара» красовалась ярко‑красная наклейка, обозначавшая право беспрепятственного проезда по городу в дни празднования юбилея. Ее вместе с билетами мне вручил Ваня Дубай. Оставалось только гадать, откуда он доставал билеты и наклейки, правом на получение которых обладали только государственные чиновники и VIP‑персоны.

Народу было тьма‑тьмущая. Такое ощущение, что половина Российской империи прислала своих представителей в город, чтобы засвидетельствовать почтение Северной Пальмире. Оставив катер на VIP‑стоянке, я спустился на твердь набережной и чуть было не искупался. Толпа раскачивалась в разные стороны, грозя столкнуть крайних в воду. Кубинец ухватил меня за руку и выдернул обратно. Мы переглянулись. Предстояло, наверное, самое тяжелое, что могло приключиться с нами сегодня. Протолкаться сквозь толпу до Центральной трибуны. Эх, хорошо бы пропуск иметь на императорскую ложу, но у меня его не было. А то, что Аграник появится там, сомнений у меня не вызывало.

Толпа не добавляет любви к людям. Ее у меня и так было немного, но после каждого раза, когда я оказывался в общественном транспорте или, как сейчас, на праздновании, та кроха человеколюбия, что во мне еще оставалась, таяла, как айсберг, попавший в Гольфстрим. Каждый новый толчок в спину, тычок под ребра и прогулка по ногам уничтожали и без того малый запас этого чувства. А уж когда я добрался до полицейского оцепления, то кипел от гнева и был готов вернуться домой, а там будь что будет. Прикончит Аграник Маркарян императора, так и черт с ним. Конечно, мысль эта была ужасной для верноподданного, слуги престола и Отечества, но я ничего не мог с собой поделать. Пройдя же полицейский кордон, я вздохнул свободнее и подумал, что на трибуне можно наслаждаться праздником, но вот как обычный люд? Как можно радоваться юбилейному зрелищу, когда ты со всех сторон стиснут толпой и дышишь лишь синхронно со всеми. Толпа вздохнула, надавила на тебя, и ты вздохнул. Толпа выдохнула, опять надавила, и ты вместе с ней. А вид на Большую Неву, где и проходило действо, ради которого все собрались, перекрывает лысый амбал, который еще и ребенка на шею посадил, чтобы тот смог увидеть праздник. А из‑за мальца, что раскачивается на шее отца и повизгивает от счастья, тебе ничего не видно. Какое тут может быть удовольствие.

Заняв свое место на трибуне, я извлек из кармана цифровой бинокль, которым заботливо запасся полтора года назад. Думал, что пригодится. Кубинец же, изрядно смущаясь, достал театральный. Я навел бинокль на императорскую ложу и быстро нашел императора в окружении высокопоставленных гостей, дожидавшегося начала представления. Я внимательно исследовал ложу, но и следа Аграника Маркаряна не нашел, зато обнаружил, что охраны пруд пруди.

Обследование посредством бинокля было прервано хлопком по плечу. Я обернулся. Позади меня довольно улыбался Ваня Дубай. Спину ему прикрывали братки.

– Нашел? – поинтересовался Ваня.

– Нет пока, – хмуро бросил я и вернулся к биноклю.

Время шло, а никакого изменения в обстановке не происходило. Высокие гости безмолвствовали и ожидали начала действа. Но Маркаряна я не видел. Я стал было подумывать, что ошибся в своих расчетах и Аграник не придет, как началось действие. В акватории Большой Невы показались первые корабли – два крупных парусника восемнадцатого века с штандартами России и Англии, четыре древнерусские ладьи и четыре римские галеры. Что делали римские галеры в Неве, мне было непонятно. Парусники дали приветственный салют всем собравшимся, распушили паруса и гордо заскользили к Васильевскому острову. Более я не видел ни одного кадра из всего представления. Разве что фрагменты лазерного шоу. Какие‑то лучи, сплетавшиеся в различные фигуры над городом.

– Мне нужно попасть в императорскую ложу, – сделал я вывод, обернувшись к Ване Дубай.

– И что, ты предполагаешь, что я сейчас, как факир, извлеку зайца за уши из цилиндра? – ехидно осведомился Ваня. – А тебе посидеть у императора на троне не надо? А то ты попроси, я тебе обязательно устрою. Мне это без проблем. Я ведь всемогущ. Джинном раньше подрабатывал.

Я ничего не ответил ему. Отвернулся и стал вновь рассматривать трибуну, понимая, что даже если я увижу Аграника Маркаряна, максимум что могу, это дико разозлиться и попытаться снять его пистолетным выстрелом. Только боюсь, что, если я осмелюсь на это, пиво мне больше варить не доведется.

– Знаешь, я предполагал, что ты спросишь об этом, – произнес Дубай. Я повернулся к нему.

– Это сделать было тяжело. Я бы сказал невыполнимо. Но прошу.

Ваня протянул мне пластиковую карточку с аббревиатурой «ФСБ».

– Это аккредитационная карта на твое имя. Поздравляю с возвращением в фээсбэшники.

– С этим меня пропустят?

Ваня кивнул.

Я не стал терять времени. Поднялся со своего места и стал протискиваться к лестнице. Кубинец посмотрел на меня, но вопросов задавать не стал. Я резво сбежал по лестнице к подножию трибуны, соображая на ходу, пропустят ли меня на императорскую ложу с оружием или устроят личный досмотр. По пути я сбил с ног баобабообразного мужика лет сорока, не замедлившего пройтись по моей персоне со всей тщательностью критика, разбирающего похождения Луки Мудищева. Такого обилия красноречивых и непечатных слов мне давно не доводилось слышать. По туннелю, огражденному железными решетками и окруженному полицейским кордоном, я добрался до императорской ложи и, задыхаясь, протянул аккредитационное удостоверение сотруднику в штатском, в чьих стальных, абсолютно бездумных глазах я прочитал принадлежность к контрразведке. Мужчина неловко взял в руки мое удостоверение, вперил в него взгляд и минут пять разглядывал, натужно сопя, точно паровоз, получивший вместо привычного антрацита какой‑то неудобоваримый суррогат. Наконец он вернул мне удостоверение, скептически посмотрел на меня и, тяжело шевеля языком, точно накануне пытался съесть улей с медом вместе с пчелами, произнес:

– Проходите.

Я протиснулся мимо него и взбежал по лестнице. Царские кресла меня пока интересовали мало. Я предполагал, что если Аграник сунется в ложу, то до императора идти будет медленно, потихоньку, чтобы не вызвать подозрений, как кот, который, выследив добычу и обнаружив, что она спит, дабы не разбудить и уцепить тепленькой, стелется по полу, выгадывая сантиметр за сантиметром. Поразмыслив, я занял позицию между четвертым и пятым рядами, где находились мелкие чиновники из администрации губернатора. Я осмотрелся по сторонам, обнаружил рядом охранников и спецназовцев в костюмах и постарался придать своему лицу такое же тюленье выражение, как у них, дабы не выделяться.

Наблюдая за императорской ложей и не обращая внимания на то, что творилось в акватории Большой Невы (а творилось там, надо сказать, нечто феерическое), я задумался. Какой был смысл в минировании дамбы, а затем и взрыве. Чего хотел этим добиться Маркарян и как ему удалось заинтересовать этим предложением криминальный бизнес, мне пока оставалось неясно. Точный ответ мог дать только Аграник. Оставалось строить предположения. Выдвигать версии. И одна из версий, казавшаяся мне наиболее правдоподобной, заключалась в теории передела власти. Конечно, Ульян Мертвый в преступных кругах Санкт‑Петрополиса занимал отнюдь не последнее место, но и далеко не первое. Территория, подвластная ему, была достаточно скудна и давала стабильный, но не способный удовлетворить тщеславные запросы Мертвого доход. Чтобы рискнуть на открытую войну с кланами и группировками, Ульян был слишком разумен, как старая змея, которая, затаившись в кустах перед жилищем человека, мечтает о кувшине молока, что стоит от нее в двух изгибах тела, но, пока человек рядом, она не выползет, дождется, когда никого не будет, и подберется к молоку. Так и Ульян. В открытую он действовать бы не стал. Слишком неравны силы. А вот придумать столь дьявольски хитрый план и привести его в действие – это на него больше похоже. Только чутье мне подсказывало: автором плана был вовсе не Мертвый, а Маркарян, заручившись поддержкой криминалитета, рассчитывавший получить изрядный куш и попасть в высшее общество. Я помешал его плану. И что теперь? Почему я уверен, что Аграник придет сюда? Ведь это равносильно самоубийству. Появление в императорской ложе и попытка убить государя – шаг, присущий камикадзе, но никак не расчетливому жизнелюбивому человеку. Почему Аграник на это пошел, вернее пойдет: от отчаяния, из злости, ослепленный ненавистью? Он не похож на фанатика. Может быть, Маркарян предполагает, что ему удастся уйти живым, когда задуманное воплотится? И как давно Аграник решился на этот шаг? Тут меня кольнула догадка. Маркарян изначально готовился к этому. Взорвать дамбу – это только первый пункт в его плане. Вторым пунктом шел выстрел в императора. Аграник рассчитывал на возникшую панику, когда невские воды, не сдерживаемые ничем, хлынут на набережные, слизывая зрителей, как муравьед муравьишек длинным липким языком прямо из муравейника. Я взглянул на часы. Если верить точности таймера, установленного на взрывчатке, то через десять минут должно было рвануть. Аграник появится самое раннее сейчас, самое позднее минут через пять. Одно только я так и не мог понять, зачем ему это. Убить императора, да просто высокопоставленного правительственного чиновника при таком скоплении народа представлялось трудно осуществимым, хотя однажды такое уже было. Убийство Столыпина в Киеве. Зачем ему это? Желание хоть таким способом войти в историю? Тоже мне Герострат.

Мысль мне закончить не удалось. Я увидел Аграника. Он появился на лестнице в изящном черном костюме при галстуке‑бабочке и в черных перчатках. Волосы прилизаны и покрыты лаком. Пиджак чуть оттопырен в районе подмышек. Впрочем, как у любого секьюрити здесь. Хотел бы я знать, какой пропуск он показал при входе. Я мог лишь догадываться, что на нем значилось: «ФСБ».

Я постарался укрыться от взгляда Маркаряна, повернулся к нему спиной и наклонился к земле, делая вид, что увлечен завязыванием шнурков. Когда он прошел мимо меня, я почувствовал, как внутри меня все замерзло. А мозг завис на мысли: «Только бы не спугнуть». Я медленно распрямился за его спиной и аккуратно, точно охотник из далекой Сибири, вышедший за пугливой дичью, проследовал за ним, ступая след в след. Мозг наконец‑то ожил, генерируя мысль, что теперь делать. Брать Аграника Маркаряна сейчас или дать ему возможность вытащить ствол и направить его на императора? Если судить по тому, на что он решился, то Аграник не отступит от своего. А Маркарян тем временем не терял и секунды даром. Он миновал сектора, отведенные под низшее и среднее управленческое звено, пересек ряды, занимаемые вице‑губернаторами и чиновниками из министерств и ведомств (надо сказать, что среди них было немало министров), и вступил на прекрасно охраняемую территорию, где находился государь. Злодея никто не пытался остановить, как, впрочем, и меня. Секьюрити между рядов было, как пчел в улье, но на наше появление никто не обратил внимания. Раз до верха добрался, значит, свой. Маркарян моего присутствия не чувствовал, что играло мне на руку. Я уменьшил расстояние между нами, готовый к любому повороту событий. Но меня удивляло, почему никто не попытался остановить двух подозрительных мужчин, шедших прямо к царю. Как‑никак тут не мешок с яблоками, а августейшая особа. И тут я понял, что ответ заключался в том, что мы для всех не были подозрительными типами. Еще два человека из числа охранников или спецслужб. Кто может знать в лицо всех спецов, согнанных с разных концов России для осуществления безопасности празднования юбилея Северной столицы?

Маркарян тем временем обогнул два ряда и, изображая из себя агента наружной охраны, приблизился к императорским креслам. Я заметил, как его рука скользнула в карман и извлекла что‑то маленькое и невесомое. Я насторожился. Душой чувствовал, что Маркарян стрельбу открывать не станет, а попытается убить его величество каким‑то другим, более безопасным для себя путем. И, похоже, мое предчувствие сбывалось.

Маркарян поднял руку с невесомым и невидимым для меня предметом к лицу, точно намеревался почесаться, и приблизился к креслу императора еще на два шага. Император, если судить по его оживленности (он как раз наклонился к сидящей рядом даме и что‑то шептал ей на ушко) и разлившемуся по лицу румянцу, пребывал в приподнятом настроении и не подозревал об опасности, нависшей над ним.

Маркарян чуть наклонился вперед и стал наводить руку на фигуру императора. Дольше ждать было нельзя. Непоправимое может случиться, если не вмешаться немедленно. Я одним скачком покрыл расстояние до Маркаряна, сшиб его с ног и навалился сверху. Аграник, почувствовав, что что‑то помешало ему сотворить задуманное, забился в отчаянных попытках меня стряхнуть. Но я только сильнее придавил его к полу.

Наша схватка наконец‑то привлекла внимание. Тем более тот поток ругательств, что лился изо рта Маркаряна, мог и мертвого пробудить. Нас окружили телохранители императора и сотрудники спецслужб. Кто‑то подхватил меня под руки и резко поставил на ноги. Получилось, надо сказать, весьма негероично. Освобожденный от груза Маркарян подскочил, развернулся лицом к тому месту, где сидел император, вскинул руку ко рту и обмер. Кресло императора пустовало. Телохранители укрыли августейшую персону. Аграник, казалось, потерял всю волю к жизни и борьбе. Он так и стоял окаменевший с рукой около рта. И когда его скручивали и надевали наручники, даже не сопротивлялся, точно был не более чем роботом, у которого перегорели позитронные мозги, когда пытались решить заведомо не имеющую решения задачу.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

Я был задержан. Из императорской ложи меня препроводили в Большой дом на Литейном, где заперли в камере на четыре с половиной часа. Это время я с удовольствием потратил на то, чтобы забраться на лежак, лишь по недоразумению окрещенный кроватью, и провалиться в сон. Сон мой был спокоен и лучист. Так бывает всегда, когда задача, которую ты пытался решить долгие часы, наконец‑то поддалась и раскололась, а внутри скорлупы ты обнаружил ядрышко ответа. Теперь ни мне, ни Кубинцу, ни Гоше Качели, ни императору, ни Санкт‑Петрополису ничего не угрожало. Можно и вздремнуть.

Через четыре часа за мной пришли. Два охранника в штатском отворили стальную дверь камеры и зажгли свет.

– Поднимайтесь, господин Туровский! – потребовали они.

Я послушался. Я вообще послушный, если только мое послушание не угрожает моему здоровью.

Я вышел из камеры, которую тут же заперли, и проследовал за охранниками. Они миновали две решетки, которые перед нами отпирали местные фээс‑бэшники, поднялись по железной лестнице на три этажа наверх и вышли в светлый, недавно отремонтированный коридор. Все это время я плелся за их спинами, удивляясь, что меня ведут не как арестанта. Охранники прошли коридором, свернули в другой коридор, точную копию первого, миновали его наконец, и остановились перед дверью с цифрой «12», открыли ее, впихнули меня внутрь и заперли.

Я оказался в центре пустой светлой комнаты, где из мебели присутствовал только письменный дубовый стол, явно антикварный, времен императора Николая II, и два стула. Один из них занимал грузный мужчина с обвисшими щеками, редкими волосами и очками в толстой оправе с мощными линзами. Он что‑то писал в тетради, почесывая небритый подбородок. Увидев меня, он приветливо улыбнулся, если только может приветливо улыбаться живодер, и приподнялся из‑за стола.

– Проходите, господин Туровский. Присаживайтесь.

Он приветливо указал мне на стул. И перед тем как сесть, я невольно посмотрел на сиденье, все ли там чисто, нет ли там какого капкана или канцелярских кнопок и не выглядывают ли из‑под обивки кончики проводов под током.

Завидев мое замешательство, неопрятный мужчина расхохотался и попытался меня утешить:

– Не бойтесь, все чисто. Все абсолютно чисто. Нам незачем вас пытать, и привели вас не на допрос.

– А куда? – хмуро осведомился я.

– Поговорить, – предложил щекастый кабан.

– По душам? – недоверчиво спросил я.

– По душам, – согласился он.

Я водрузился на стул и нагло посмотрел на него. Он приветливо воззрился на меня. Так и сидели минут пятнадцать, созерцая физиономии друг друга. Первым потерял терпение он и спросил:

– У вас есть что мне сообщить?

– Нет, – уверенно ответил я.

– Тогда я хотел бы узнать кое‑что у вас. Вам знаком Аграник Маркарян?

– Безусловно. Служили вместе. – Подумав, я добавил: – Раньше. Лет десять назад.

– Замечательно, – прокудахтал свиномордый. – А не могли бы вы рассказать, как оказались в императорской ложе. И кто из вас является инициатором идеи покушения на государя.

Вот так винегрет! Вот так и вляпался! Меня еще и за соучастие привлечь собрались.

Я набрал в легкие воздуха и приступил к рассказу. Шаг за шагом я рассказал обо всем. Только в начале щекастый прервал меня и нажал большую кнопку на столе, включая записывающую аппаратуру. И более ни разу не вклинился в мой длинный монолог.

Я рассказал обо всем, начиная с появления в моем доме Балаганова, нанявшего меня, чтобы я разыскал его пропавшего компаньона Романа Романова, и заканчивая днем двадцать седьмого апреля, когда эта история обрела наконец свое логическое завершение. Я вкратце упомянул о роли, которую играл во всем случившемся Гоша Качели. Краткость упоминания заключалась в том, что, не называя имен, я указал на факт, что в последнее время мое расследование, равно как и мое силовое прикрытие, осуществлялось одной из влиятельнейших персон Санкт‑Петрополиса. Я поделился с вислощеким своими домыслами о роли Аграника Маркаряна во всем заговоре, о предположительных целях, к которым стремились Ульян Мертвый и Аграник Маркарян, пытаясь взорвать дамбу и убрать императора, а потом внезапно умолк, когда запас моего красноречия иссяк.

Свиномордый минуту сидел молча, переваривая услышанное.

– Это полностью соответствуют тем сведениям, которыми мы уже располагаем, – наконец изрек он.

– Вы могли бы ответить мне на два вопроса? – забросил я крючок из любопытства.

– Пожалуй, да, – согласился он.

– Чем пытался убить Маркарян императора? – озвучил я первый вопрос.

Мой собеседник ухмыльнулся и, чуть помедлив, ответил:

– Яд. Маленькая стрелка с ядом. Если бы не ваше вмешательство, император бы даже ничего не почувствовал, а мы бы ни о чем не догадались. Убийца смог бы улизнуть безнаказанно. А его императорское величество скончался бы через какое‑то время, уже в своих покоях. И до вскрытия никто бы не догадался, что императора убили.

«Хитро, Аграник Арменович, хитро», – мысленно оценил я.

– Второй вопрос. Что теперь будет со мной?

– Сейчас вас отпустят. Вы можете отдохнуть, а завтра, думаю, вам придется прибыть на аудиенцию к его императорскому величеству. Признаться честно, император весьма заинтересовался вашей персоной. Хотел бы видеть вас. Побеседовать. Думаю, что дело не останется без награды. Можете рассчитывать не меньше чем на орден Александра Невского.

Я согласно кивнул. На разум и тело навалилось сонливое отупение, которое начинается каждый раз, когда что‑то значительное и весомое в твоей судьбе остается позади. Свиномордый потерял ко мне интерес, достал какой‑то лист бумаги и углубился в сочинительство.

Через минуту он протянул мне заполненный бланк.

– Это пропуск на выход. Прошу не покидать город. По крайней мере, до окончания предварительного следствия. Удачи вам, господин Туровский. И да хранит вас Господь.

Я взял бумажку, поднялся и покинул когда‑то родное учреждение.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

Кубинец встретил меня на пороге с таким выражением лица, будто я оторвал его от процесса экипировки в поход с целью вызволения меня из застенков. Судя по опустошенной банке с кофе и пепельнице, заполненной окурками, Гонза провел последние пять‑шесть часов в изрядном нервном напряжении. Я даже мог себе это представить. Кубинец бороздит кухонные просторы, выпуская сигарный дым, точно трансатлантический лайнер. Лицо его горит бешеным огнем. Скулы сведены, как у бойцового пса, сошедшегося на ринге с невидимым противником. В его голове медленно вращаются мысли. Жернова мышления перемалывают проблему – стоит штурмовать Литейный сейчас или повременить пару часиков.

Увидев меня, Кубинец ткнул сигарой в дно пепельницы, матюгнулся и сообщил:

– До Ираклия все девушка какая‑то дозвониться пыталась. Номер возле телефона в кабинете. А я пошел спать. Завтра похороны.

Гонза процедил какое‑то ругательство сквозь зубы, разобрать мне его не удалось, и вышел из кухни. Я остался в одиночестве. Первоначальным порывом было броситься в кабинет, раскопать на столе номер Татьяны и позвонить, но я подавил в себе это желание. Сначала сварил себе крепкий ароматный кофе, который тут же и высосал, что называется, не отходя от плиты. Взбодрился. Сон, донимавший меня еще в камере, мгновенно испарился. Остались только бодрость духа и желание действовать, творить. В такие минуты замечательно начинать новое расследование, но ведь только что закончилось предыдущее, и браться за работу никакого желания не было. Мне бы пару недель побездельничать, поварить пиво, понаслаждаться спокойствием, тишиной, когда над тобой не свистят пули, а голова не раскалывается в бессилии над решением очередной проблемы. Да и стоило обдумать все, что приключилось со мной за последние недели.

Слишком много событий, значение которых от меня пока ускользало.

Я сварил себе еще кофейку и сел за обеденный стол. Творить, действовать – это, конечно, хорошо, но вот только, пожалуй, не на ниве детективной. Пора вернуться к родному мини‑заводику, наварить пива впрок, запустить юбилейный сорт. Благо заказы на него у меня имелись. Даже от двух пивоваренных компаний. Неплохо быть популярным! Только вот я никак не мог понять, чего во мне больше: детективного начала или пивоваренного, да и кто популярнее – Туровский‑детектив, или Туровский‑пивовар?

Допив кофе, я поставил грязную кружку в мойку и выбрался в коридор. Тишина и спокойствие царили в доме. Точно я очутился в хижине монаха‑отшельника, а не в особняке разгуляя‑детектива‑пивовара. Мои шаги гулко отдавались и даже пугали меня. Так непривычно слышать только самого себя. Даже грустно стало немного.

Я неспешно вошел в кабинет на первом этаже, приблизился к своему рабочему столу, упал в кресло и потянулся к телефону. Пара секунд поисков дали мне в руки клочок бумажки, на котором алели выписанные красным маркером цифры и имя: «Татьяна». Я мог бы и не искать этот номер, память мгновенно выдала его из своих недр. Но я все же полюбовался на него, прежде чем набрать.

Ответили сразу же:

– Алло.

Знакомый голос. Всколыхнулись чувства, как рваное лоскутное одеяло, но родное и спать под которым уютно и необычайно тепло хоть на стоградусном морозе на снегу.

– Добрый день, – стараясь придать голосу суровость, произнес я. – Вас беспокоит Даг Туровский. Друг и работодатель Ираклия Стеблина. Мы не могли бы встретиться?

Я замолчал. Ждал ее ответа, но ничего не слышал. Повисло тягостное молчание, в котором умирает все живое, земля высыхает и начинает покрываться трещинами. Но вот первые капли пролились, и зазвучал ее голос. Короткое слово, но как много в нем животворящей энергии.

– Да.

– Вас устроит через час?

– Да.

– Я заеду за вами.

Я положил трубку. Достал из ящичка с сигарами одну, прикурил и минут десять сидел не шелохнувшись. Закрыл глаза, выпускал дым и ни о чем не думал. Истинное блаженство.

Через пятнадцать минут я уже отплывал от дома на «икаре». Добраться до дома Татьяны я сумел минут за сорок. Ни одной пробки. Чистая водная гладь. Такое ощущение, что народ вымер. Весь город погрузился в спячку, наигравшись в юбилей. Только плавающий мусор напоминает о вчерашнем дне, когда все жители высыпали на улицы и, запуская фейерверки и воздушные шары в дождливое петропольское небо, радостно напивались. Последствия в виде мусора можно было лицезреть по всему невскому простору.

Я позвонил Тане, сообщил, что прибыл, и попросил спуститься. Я чувствовал жуткое волнение. Конечно, это глупо. Она просто не могла меня узнать, но вдруг свершится чудо?! И каким‑то внутренним взором она поймет, что я и есть тот самый… Какой самый? А была ли она со мной искренней? В конце концов, я исполнял роль ее шефа, а для завязывания замечательного рабочего настроения, да и в перспективе карьерного роста, почему бы не поступиться капелькой девичьей чести. Только вот не мог я в это поверить. Сердце отрицало даже намек на подобные обстоятельства.

Чуда не свершилось. Она не узнала меня, а я чуть было не сошел с ума, так резво и радостно всколыхнулись чувства. Татьяна села в кресло подле меня. Выглядела она изящно и скромно. Но молчала, а на ее челе рисовалось спокойствие и отрешенность, точно она монахиня, давшая обет отрешиться от всего мирского, и теперь ревностно его исполняющая.

– Ираклий попросил вас встретиться со мной? – поинтересовалась она.

– Можно сказать и так, – согласился я, предвкушая, что она узнает мой голос, но, увы и ах, надежды – пустая трата нервов.

– Я слушаю вас, о чем вы хотели поговорить?

– Может, съездим куда‑нибудь, выпьем по чашечке… – Робкая попытка завязать знакомство с женщиной, чей вкус и запах я держал в памяти.

– Это лишнее, – отказалась она. – Говорите, что вы должны мне сказать, и я пойду. Работа.

Работа так работа. Я почувствовал стену, которой она попыталась отгородиться от меня и всего того, что связывало ее с Ираклием Стеблиным. Почему? Он ей дорог. И она предчувствует, что я могу ей сообщить. Или он обидел ее, задел. Вряд ли. Когда я видел Ираклия в последний раз, он выглядел весьма довольным, прямо‑таки светился от счастья.

Я сообщил ей. Она не шелохнулась. Только маленькая крохотная слезинка выкатилась из ее глаза и совершила очаровательное путешествие по щеке к платью. Я не знал, что ее связывало с Ираклием, но сообщать ей, кто я есть на самом деле, не стал. Хотя безумно хотел.

Она посидела немного. Я предложил ей выпить, но она отказалась от всего. Молчала. Минут через десять она поднялась, поблагодарила меня за сообщение, отказалась прийти на похороны и покинула борт «икара». Я подумал, что навсегда, что я ее больше не увижу.

И, кажется, не ошибался.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Спустя два дня нам позвонили, как и предсказывал следователь. Звонок исходил от личного секретаря его императорского величества, пригласившего на аудиенцию меня и Гонзу Кубинца, заручившись обещанием, что мы расскажем обо всем, что знали и в чем участвовали. Без особой радости я согласился. Эйфория первого дня после завершения расследования улетучилась, и теперь я напоминал выжатую губку, которая больше не в состоянии впитывать. Полное моральное истощение. А тут аудиенция. Два дня, разделявшие встречу с Татьяной и звонок из канцелярии государя императора, я просидел безвылазно в подвале. Не то что света белого не видел, выходил, конечно, два раза в магазин за пивом. Свое еще не поспело, вот и пришлось чужого два десятка бутылок покупать. Ванную комнату я посещал, но вовсе не с целью придать благообразный вид лицу, отчего оно разобиделось и обросло, как у обезьяны. И всего‑то за два дня. Что за подлость!

Приглашение на аудиенцию я воспринял без должного энтузиазма. Буркнул что‑то нечленораздельное Кубинцу, а когда он пришел за мной, то выпучил глаза, дохнул алкогольными парами и попытался отбиться от него. Но Гонза настаивал, резонно замечая, что приглашение к императору это не в пивнуху к другу выбраться, тут головой думать надо, и, если от предложенной чести отказываешься, заранее билеты на самолет заказывай и прошение подавай о предоставлении гражданства во все мыслимые посольства. Только бы смыться побыстрее. Такой отказ не прощается.

Наконец мой разум проснулся. Я стал быстро, прямо‑таки ошеломляющими темпами трезветь и даже отправился в ванную комнату, где на скорую руку убрал всю растительность с лица, принял ледяной душ, также поспособствовавший моему окончательному протрезвлению, и придал рыхлому с расслабухи телу презентабельный вид.

Мы отправились в Зимний дворец на «икаре». Только за штурвал сел Гонза. Не доверил он мне столь ответственное дело после двух дней беспробудного пьянства. Так он и выразился. Хоть мне и было что ему возразить. Какое такое пьянство, и что значит это ваше беспробудное? Двадцать бутылок пива. Всего‑то десять литров, да к тому же за два дня. Разве это много? Но я ничего не сказал. Безропотно подчинился. Уселся в кресло рядом и даже умудрился проспать всю дорогу до Зимнего дворца, где нас встретили прямо возле входа. Отворили парадные витые ворота и впустили на парковку. Возле катера нас встретил высокий худой мужчина, по внешности явно уроженец туманного Альбиона, в строгом парадном фраке. Когда он приветствовал нас, вытянувшись по струнке, точно гвардеец на плацу, я получил подтверждение своей догадки. Ужасный акцент. Но именно такой, что бывает у стопроцентных англичан. Он предложил нам следовать за ним. И я скрепя сердце согласился. Я думал, что аудиенция будет многолюдной и помимо нас к императору попадут толпы царедворцев и просто приглашенных. Но заблуждался. Его императорское величество ждал нас вовсе не в тронном зале, как можно было предположить, а в одном из небольших кабинетов. Облаченный в легкий летний костюм, он вовсе не выглядел императором. Скорее старым дядюшкой, к которому вы зашли выпить кружку пивка и почесать язык на разные темы. Улыбающееся, искрящееся лицо в морщинах, стильная седина, густые черные усы и трубка. Император выглядел счастливым человеком и, завидев нас, обрадовался и кинулся нам навстречу. От такого приема я опешил и превратился в дубового истукана, которому что в лоб, что по лбу.

Четыре часа мы провели за беседой. Сначала я поведал государю историю заговора государственного служащего и криминального авторитета, задумавших учинить чудовищную катастрофу, обвалить рынок ценных бумаг и скупить задарма целый город вместе с населением. Затем мы оторвались от темы и побеседовали на отвлеченные темы. Обсудили политику, проблемы, что встали перед империей в последние десять лет. Переключились на семейные истории. Император оказался просто душкой. Сперва мы с Кубинцем чувствовали себя скованно, затем разошлись и вели себя так, точно нагрянули с бутылкой к старому другу. Я даже растрогался. Я, может быть, относился к монархии несколько равнодушно, но после этого вечера навсегда стал патриотом‑монархистом.

Заканчивая встречу (аудиенцию язык не повернулся сказать), император раскрыл ларец, что стоял перед ним на столе, и извлек две алые ленты с орденом.

– За заслуги перед Отечеством, друзья мои, – произнес он, вешая орден на шею мне, а затем Кубинцу.

Алмазные знаки ордена Александра Невского на красной муаровой ленте – это вам не бирюльки. Кавалеров этого ордена по пальцам пересчитать можно. А тут еще и мы приплюсовались. Но на ордене сюрпризы не закончились. Из того же самого ларца император достал полоску бумаги, в которой я тут же признал банковский чек.

– Прошу вас принять. В этом деле вы весьма поиздержались, а траты так никто и не восполнил.

Я стал было отказываться, но государь настаивал. Пришлось принять.

– Примите эту сумму как благодарность города за свое спасение, – аргументировал император.

Резонное замечание.

Мы покинули Зимний дворец. И только на борту «икара» я взглянул в чек, что вручил мне император. Сумма меня поразила. Сто тысяч рублей. Ошеломительно. Теперь целый год я мог бы бездельничать, попивая пиво и тихонечко себе его поваривая. Я не стал показывать чек Кубинцу. Нечего ему переживать за штурвалом. Я показал его дома. Гонза хмуро скосился, пожевал губами и предложил:

– Давай поставим гранитный памятник Ираклию? Я согласился и добавил:

– И Ангелине тоже. В граните. Чайку, падающую камнем к волнам. В память о ней и о том, что я еще не отомстил за ее смерть. За смерть, у которой оказались мои глаза.

Май – ноябрь 2003 г.

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ