«Фенрир. Рожденный волком»

Фенрир. Рожденный волком (fb2) - Фенрир. Рожденный волком [litres] (пер. Елена Алексеевна Королева) (Хранитель волков - 2) 2227K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марк Даниэль Лахлан

Марк Лахлан Фенрир. Рожденный волком

Lachlan M. D.

Fenrir

© MD Lachlan, 2011

© Paul Young represented by Artist Partners Ltd, обложка

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2013

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2013

Часть первая. Век мечей

Глава первая. Ночь Волка

Никогда не видел он зрелища прекраснее, чем охваченный огнем Париж. День клонился к вечеру, и длинная полоса черного дыма растянулась по закатному небу, словно хвост дракона, сунувшего голову в раскаленную топку, в которую превратился город на острове посреди реки. Он поглядел с холма вниз и увидел, что башни на мостах уцелели: франки отбили атаку северян. Часть одного моста и пустой драккар под ним были охвачены огнем, однако шафрановые знамена графа Эда по-прежнему трепетали на стенах над водой, сами похожие на язычки пламени, провожающие заходящее солнце.

Леший втянул носом воздух. Кроме запаха горящего дерева и смолы, которую защитники города выливали со стен на врагов, чувствовался и еще один запах, прекрасно ему знакомый. Смрад горящих тел.

Этот запах ассоциировался у него с северянами, которые сжигали своих мертвецов в лодках. Он видел, как после битвы за Киев варяги отправили из города к озеру подожженный корабль с телами покойных правителей Аскольда и Дира. Северяне устроили князьям прекрасные похороны, особенно если учесть, что они же их и убили.

От смрадного дыма у Лешего совершенно пересохло во рту и в носу. В городе горят люди. Леший помотал головой и пальцем начертил на груди знак молнии, символ бога Перуна. «Слишком уж много у воинов власти, – подумал он. – Если бы миром правили купцы, народу гибло бы раза в два меньше».

Он поглядел на город. По восточным меркам город был невелик, зато выстроен на реке Сене в чрезвычайно удачном месте – он не позволял викингам подниматься выше по течению.

Вечер был прохладный, и от дыхания в воздухе оставались облачка пара. Леший с удовольствием спустился бы в город, посидел бы где-нибудь у очага с кружечкой франкского вина… Он считал, что франки очень миролюбивый и приветливый народ – во всяком случае, пока спокойно сидят за стенами своих городов, – и еще они просто обожают шелк. Ему всегда нравился Париж: в этом городе потрясающие дома – большие, из светлого камня, с арками входных дверей и острыми черепичными крышами. Но не стоит сосредотачиваться на этой мысли. От нее холод пробирает еще сильнее. Этой ночью укрыться от него будет негде, разве что в палатке. Его ждет постель среди холмов, а не в гостинице торгового квартала.

Он наблюдал, как защитники города сбивают пламя на мосту. Мосты были построены прежде всего для того, чтобы помешать вражеским кораблям подниматься выше по реке. Они исполняли свое предназначение, как и другие укрепления, возведенные графом. Было сложно оценить размеры армии северян. Если бы они захватили оба берега реки, Леший решил бы, что там не меньше четырех тысяч человек. Однако среди убогих домишек за пределами города тоже мелькали желтые знамена. Так что, наверное, войско данов меньше. Хотя и достаточно велико, уж точно достаточно велико, чтобы захватить все строения, не защищенные городскими стенами.

Однако они не удосужились их захватить. Очевидно, эти постройки не показались северянам достойными внимания. Викинги рвались выше по течению, к большим и богатым городам на реке. Париж был всего лишь препятствием, которое необходимо преодолеть, и они не собирались терять хороших воинов, сражаясь за какие-то лачуги. Леший был поражен. Никому из тех военачальников, с которыми он был знаком лично, не удавалось сдержать своих воинов, когда они замечали противника. Однако у викингов была дисциплинированная армия, а не толпа буянов.

Может, ему спуститься к этим домам за городом и заплатить за ночлег? Нет. Народ перепуган, и ему повезет, если его не удавят на месте.

Он понимал, что викинги высадились на обе стороны реки. Их драккары стояли у обоих берегов, а их черные знамена, вяло обвисшие в весеннем безветренном воздухе, были заметны повсюду. Леший содрогнулся, подумав об изображениях на этих знаменах. Он достаточно повидал их на востоке: волки да во́роны. Те самые животные, которые досыта наедаются после сражений с северянами. Город падет, решил он, но случится это не сразу.

– Она там? – спросил Леший на латыни, поскольку его спутник понимал только этот из известных Лешему языков.

– Так было предсказано.

– Потребуется немалое везение, чтобы вывести ее из города. Они там не обрадуются приходу северянина.

– Я и не прошу их радоваться.

– Лучше тебе пойти к своим сородичам и войти в город вместе с ними. Они наверняка войдут, их армия огромна.

– Они не мои сородичи.

– Ты же северянин, таких, как ты, у нас называют варягами.

– Но я не дан.

– Все варяги одинаковы, Чахлик. Даны, норвежцы, викинги, норманны, варяги – это просто разные слова, означающие одно.

– Мое имя не Чахлик.

– Но такова твоя суть, «чахлик» на моем родном языке значит «хилый». Имя именем, но как тебя называют другие? Моя мать звала меня Лешим, но остальные прозвали меня Мулом. Это имя мне не нравится, но оно мне подходит, потому что я постоянно таскаю какую-нибудь поклажу – для князей, королей, для себя самого. И меня зовут Мулом, мое имя Мул. Я зову тебя Чахлик, твое имя Чахлик. Имена – они как судьба, мы их не выбираем.

Северянин фыркнул. Первый раз за все время, что они шли с востока, Леший заставил его улыбнуться.

Леший поглядел на своего спутника, который представлял собой неразрешимую загадку. В его присутствии он ощущал сильную тревогу, и если бы приказ довести этого человека до Парижа не исходил из уст самого князя Олега – Вещего Олега, – он постарался бы увильнуть от путешествия. Олег и сам был варяг, правитель Ладоги, Новгорода, Киева и других земель народа русь. Он ходил даже на Византию, где прибил свой щит на ворота города в знак победы. Он был могущественный правитель, и когда он отдавал приказ, разумней всего было исполнять.

Леший спросил, как зовут странного человека, однако Олег сказал, что имени его не знает и Леший волен называть его так, как пожелает. Значит, Чахлик, и это еще самое приличное слово из всего, что мог придумать купец. Чахлик был рослый, даже для варяга, однако, в отличие от сородичей, смуглый, худой и жилистый; он напоминал Лешему скорее порождение земли, какое-нибудь изогнутое дерево, а не человеческое существо.

Леший знал всех, кто бывал в ладожских землях, знал многих из города Новгорода, даже некоторых из Киева, однако этого парня никогда до того не встречал. Сначала он пытался разговорить его. «Я торгую шелком, а чем занимаешься ты, брат?» Но тот ничего не отвечал, только глядел своими пронзительными черными глазами. И Леший сам догадался, чем занимается чужак, когда князь отправил их в путь одних, без дружины. Он понял это, когда другие купцы, собравшиеся возле общего костра, отодвигались от них подальше, когда любопытные крестьяне разбредались по домам, вместо того чтобы засыпать их вопросами, когда разбойники только наблюдали за ними с холмов, не находя в себе храбрости спуститься. Ремеслом чужака было сеять страх. Он источал страх, как олень источает мускус.

Леший догадался, что Чахлик – волкодлак, оборотень, должно быть, один из северных шаманов, хотя до сих пор ему не доводилось видеть никого, похожего на него. Князья варягов считались на родине Лешего и главными святыми, но вокруг Ладоги обитало немало разных странных личностей, которые приносили жертвы своим странным богам в лесных храмах. Они носили на себе изображения молотов и мечей и (сам он не видел, но слышал) даже настоящие удавки для своих ритуалов. Правда, у спутника Лешего имелся всего-навсего простой камешек, который висел на шее на кожаном ремешке. На камешке было что-то нацарапано, но Леший так ни разу и не сумел рассмотреть, что именно.

Северянин снял со спины мешок и вытащил из него что-то.

Леший, у которого содержимое вещевых мешков неизменно вызывало жгучий интерес, подошел поближе. Он тотчас же понял, что это – волчья шкура, снятая целиком и весьма необычная. Угольно-черная шерсть даже в свете заходящего солнца блестела как-то неестественно. Шкура была огромная, пожалуй, самая большая из всех, какие доводилось видеть Лешему, а уж он повидал немало, будучи торговцем.

– Отличная шкура, – заметил он, – только сомневаюсь, что жители Парижа захотят сейчас торговать. Но если ты собираешься спать под ней, надеюсь, и мне перепадет краешек по случаю холодной погоды.

Северянин ничего не ответил, просто отошел вместе со шкурой под деревья.

Лешему ничего не оставалось делать. Он начал жалеть себя. Он-то надеялся, что слухи об осаде Парижа неверны. Если Париж осажден, то вполне вероятно, что и другие крупные торговые города, такие как Руан, тоже подверглись нападению.

Неужели он напрасно пришел со своим грузом? Хотя не исключено, что он найдет себе покупателей прямо в лагере викингов. Он отошел проведать мулов, так и не решив, снять с них поклажу или же оставить как есть, на тот случай, если какие-нибудь шальные викинги нечаянно наткнутся на них в темноте и придется спешно убираться. Может быть, удастся поторговать с захватчиками. Он почти всю жизнь прожил под властью варягов и понимал их. Леший решил, что может рассчитывать на удачную сделку, главное – уговорить данов не приносить его в жертву своим странным богам.

Он поглядел вниз, на речную долину. Драккары отходили от северного берега к южному. У них там что-то случилось. Даны отчаливали от берега так поспешно, словно за ними кто-то гнался. На востоке он увидел двух всадников, они двигались по долине, отбрасывая длинные тени, и первый вел коня второго за уздечку. Даны спешили, чтобы приветствовать этих двоих. «Может, это торговцы, – подумал Леший, – может, мне все-таки удастся пристроить свои товары».

Он замерз, он уже стар, слишком стар для всего этого. Наверное, надо было как-то исхитриться и отказать Олегу, остаться в Ладоге. За пять неудачных лет, когда он терял товар из-за разбойников и из-за болезни шелковичных червей, он растратил почти все свои сбережения. И предложение князя Олега купить для него партию товара было слишком соблазнительным, чтобы отказываться. Если он сумеет выручить приличную цену за свой шелк, то выйдет из дела, освобождая дорогу молодым. Слишком усталый, чтобы размышлять о судьбе, Леший снял с мулов тюки. Посидеть у костра, выпить вина? Почему бы нет? Одним дымком больше или меньше, уже неважно в темноте, а огонь из-за холма никто не увидит.

Он обиходил мулов, расстелил коврик, развел костер, выпил вина, закусил небольшой лепешкой с сыром и фигами. Незаметно для себя Леший заснул и проснулся от света полной и круглой луны. Интересно, что его разбудило? Пение, приглушенное бормотание, похожее на шум далекой реки.

Он задрожал и встал, чтобы найти плащ. В голове прояснилось. Плевать на плащ, вопрос – где его нож? Он вынул оружие и поглядел на него в лунном свете. Этим ножом он обычно разрезал шелк – острый нож с широким лезвием, придающий уверенности.

Пение продолжалось. Язык непонятный, хотя он понимал много языков. Перед Лешим стоял выбор: пойти на звук, не обращать на него внимания или бежать. Ускользнуть незаметно, ведя за собой шесть мулов, вряд ли возможно. Пение слишком уж тревожное, чтобы спать под него, и он понимал, что издавать эти звуки может какой-нибудь неведомый враг. Лучше самому застать противника врасплох, решил он, после чего двинулся на звук.

На залитой лунным светом земле лежали резко очерченные тени деревьев – чернильные линии на серебристом листе бумаги. Леший покрепче сжал рукоять ножа. Между деревьями, в тридцати шагах от него, сидела некая бледная фигура. Леший двинулся к ней. Пение оборвалось. Облачко набежало на луну. Леший уже ничего не видел. Он пошел вперед наугад, передвигаясь от дерева к дереву. А в следующий миг ощутил за плечом чье-то дыхание.

Он отшатнулся назад, споткнулся о корень, упал на спину. Поднял голову, и, когда луна превратила край облака в сияющий хрусталь, ему показалось, что тени слились в подобие человеческого силуэта. Но только это был не человек, потому что у него была громадная волчья голова.

Леший вскрикнул и выставил перед собой нож, защищаясь от существа, которое как будто притягивало к себе тени, само сотканное из них.

– Не бойся меня.

Это оказался Чахлик, северянин, голос его звучал сипло от напряжения. Леший всмотрелся в темноту, убеждаясь, что это действительно его спутник, просто на плечи он накинул огромную волчью шкуру, а голова волка лежала на его голове. Он превратился в волка – в волка, получившегося из тени, шкуры, страха и фантазии.

Ветер на минуту разогнал облака, и высокую фигуру залил яркий свет луны. Камешка на шее больше не было, а лицо северянина блестело от чего-то, и руки тоже, от чего-то темного и скользкого. Леший невольно протянул руку и коснулся волчьей головы. Ощутил под пальцами что-то влажное. Поднес руку ко рту. Кровь.

– Чахлик?

– Я волк, – ответил северянин.

Облака снова набежали на луну, и Чахлик словно превратился в озеро тьмы, в которое устремились ручейками все лесные тени. В следующий миг Леший остался в ночи один.

Глава вторая. Исповедник

Жеан чувствовал запах начинающейся чумы, нотку гниения, заглушавшую смрад грязных улиц, и кислую вонь в дыхании умирающих с голоду людей.

Его вынесли из сгоревшего аббатства Сен-Жермен-де-Пре ночью, его одежда насквозь пропиталась запахом пожара. Он ощутил приближение к прохладной воде, затем монахи остановились, чтобы погрузить носилки с ним в лодку, после чего он почувствовал сильную качку, которая не прекращалась всю дорогу. Он улавливал исходившее от людей напряжение в их молчании, слышал осторожные движения весел, редкие и приглушенные, затем кто-то произнес свистящим шепотом пароль.

– Кто с вами?

– Исповедник Жеан. Слепой Жеан.

Ворота отворились, и началось самое опасное – высадка из маленькой лодки на узкую лестницу. Сначала братья пытались перенести его вместе с носилками, но тут же стало ясно, что из этого ничего не получится. Он сам разрешил проблему.

– Несите меня так, – сказал он. – Ну же, поторопитесь. Я не очень тяжелый.

– Ты сможешь забраться мне на спину, отец?

– Нет. Я калека, а не мартышка, разве ты не видишь сам?

– Но как же тогда я тебя понесу?

– На руках, как ребенка.

Его провожатые были в монастыре новичками – воины, посланные братией на южный берег, чтобы защищать аббатство Сен-Жермен от норманнов. Но к исповеднику Жеану они не успели привыкнуть, и он явственно ощущал их неуверенность, когда они поднимали его из лодки. До сих пор воинам не доводилось прикасаться к живому святому.

Ворота Пилигримов были очень узкими. Стены города, построенные римлянами, достигали девяти футов в толщину. Проход в них с севера был прорублен гораздо позже, чтобы избавить королевское семейство от толчеи в базарные дни. Ворота не ослабили, а, напротив, укрепили стену. Любой захватчик, ворвавшийся в эти ворота, вынужден был двигаться боком, не имея возможности выхватить оружие. И этот проход не без причины прозвали Переулком Мертвеца.

Поэтому, хотя несущий его монах двигался осторожно, Жеан то и дело ударялся о стены и обдирал о них кожу.

Его подняли по ступенькам. Он услышал, как ворота закрылись за спиной, раздались шаги, его спутников спросили о чем-то вполголоса. Сырой запах весенней реки сменился сыростью узкого прохода и вонью мочи, а затем, когда они поднялись выше, в воздухе разлился насыщенный и странно приятный запах кипящей смолы и раскаленного песка. Совершенно очевидно: если викинги захотят попытать счастья и войти в эти ворота ночью, защитники готовы их встретить.

Монах снова положил Жеана на носилки, и тот почувствовал, что их поднимают. Носилки поплыли по узким переулкам. Они явились сюда в самый глухой ночной час, чтобы скрыться не только от взглядов врагов, но и друзей тоже. Исповедник не смог бы пройти через город днем, когда кругом столько больных и отчаявшихся, – слишком многие просили бы его о целительном прикосновении.

Носилки остановились, Жеан почувствовал, как его опускают. Легкий ветерок принес с собой запах гнили. До него доходили слухи, что покойников негде хоронить и тела лежат на улицах в ожидании достойного погребения. «Если меня позвали из-за этого, – подумал он, – то людям подобное зрелище только на пользу». Душе полезно столкнуться с реальностью в лице смерти, узреть неизбежный конец, чтобы задуматься о собственных грехах. Но он все равно ощущал жалость. Как, должно быть, тяжко потерять любимых людей, да еще и каждый день проходить мимо их бренных останков, отправляясь на работу.

Исповедник знал, что запросто может застрять на острове. На обоих берегах реки оставались участки, свободные от данов, их удерживали, чтобы доставлять провизию в осажденный город, и вылазки, подобные сегодняшней, были опасны, но все же возможны. Однако люди ослабели и пали духом после четырех месяцев сражений. Если бы северяне захватили дома за городскими стенами вместо того, чтобы сосредоточиться на мостах, мешавших подняться по реке, защитники берегов не устояли бы и в город не поступал бы провиант, и тогда даже маленькая лодка без фонарей не смогла бы пройти по реке среди ночи.

– Отец?

Он узнал голос.

– Аббат Эболус…

– Благодарю за то, что вы пришли. – Голос звучал у самого уха, потому что аббат наклонился к Жеану. Исповедник ощущал запах, исходивший от аббата: пот битвы, дым и кровь. Когда монах-воин придвинулся еще ближе, от него пахну́ло, словно от мясника. – Скажите, вы поможете ей?

– Конечно же, меня позвали, чтобы помочь всем нам, а не только ей.

Присевший на корточки Эболус шевельнулся. Жеан услышал звон металла. Аббат еще не снял доспехи.

– Вам известно, для чего вы здесь?

– За мной прислал граф Эд, потому я здесь. Его сестра Элис нездорова.

– Именно так. Она в доме Отца нашего, в церкви Сент-Этьен. Она спасается там.

– От чего, от заразы?

– Девушка страдает не столько телесно, сколько смятением духа и ума. Она удалилась в собор и наотрез отказалась выходить. Граф Эд понимает, что это плохо сказывается на настроении народа. Людям необходимо, чтобы правители были в добром здравии и полны уверенности.

– Так выведите ее и прикажите улыбаться. Женщина не имеет права отказываться от исполнения обязанностей, когда долг требует, чтобы она вышла к людям.

– Она заявила, что ее преследуют и что мои люди не заставят ее выйти из церкви даже силой.

– Кто ее преследует?

– Этого она не скажет. Она утверждает, что нечто явилось за нею, и она чувствует себя в безопасности только в церкви.

Исповедник на мгновение задумался.

– Она всегда жила при дворе?

– Нет, она воспитывалась в почти дикой местности, в замке Лош на Эндре.

– В таком случае она просто вбила себе в голову какие-то деревенские предрассудки. Их полно в тех краях, где люди по ночам пляшут голыми у костров, а с восходом солнца идут в церковь.

– Элис христианка.

– Но она женщина. Она поверила в какие-то крестьянские бредни, вот и все. Я согласен, что подобное поведение вселяет тревогу, но неужели из-за этого надо было тащить меня в осажденный город?

Аббат понизил голос:

– Есть и еще кое-что, – признался он. – Графу Эду было сделано предложение.

– Язычники требуют денег за то, чтобы уйти?

– Нет. Они хотят забрать девушку. Если ее уговорят пойти с ними, они клянутся, что немедленно снимут осаду.

Жеан принялся качаться взад-вперед – размышляя или же страдая от приступа своей болезни, Эболус не смог определить.

– Сестра графа… Законный брак с ней принесет мир и безопасность, может быть, даже обращение язычников в истинную веру. Тогда как серебро для викингов все равно что ягненок для волка – он вернется за новым. Вы уверены, что северяне уйдут, если получат ее? – спросил исповедник.

– Они поклялись, а я знаю по опыту, что когда они так клянутся, то держат слово.

– Они клялись и тогда, когда наш толстый император откупился от них, вместо того чтобы встретиться с врагами Христа на поле боя, однако же они вернулись.

– Мне кажется, сейчас происходит совсем другое. Возможно, мы не понимаем причины, по которой они явились на этот раз. Ходят слухи, что они пришли именно за девушкой. Они и не собираются идти выше по реке, и, если Элис отдадут им, они уберутся.

– Сестра графа кажется мне слишком жалкой добычей для короля викингов, – заметил Жеан.

– Она благородного рода и славится своей красотой. А для их королей и наша крестьянка уже хороша.

– И все же… – сказал Жеан.

Эболус переступил с ноги на ногу:

– И все же…

Исповедник размышлял вслух:

– Значит, девушка может снять осаду, спасти свой народ от чумы и отправить врагов по домам, если только выйдет замуж за язычника, но она не согласна. Неужели она настолько горда?

– Тут имеется одна загвоздка…

Эболус тут же умолк, заслышав на улице шум. Кто-то приближался. Тяжелые шаги по меньшей мере десятка человек, идущих в ногу, решил Жеан. Солдаты. Шаги затихли рядом с ним. Жеан ощутил, что кто-то стоит сбоку и смотрит на него, кто-то, из-за кого прекратились все разговоры вокруг, в присутствии которого, кажется, даже животные замерли.

– Монах…

– Граф Эд, – отозвался Жеан.

– Хорошо, что ты здесь.

Тон графа был точно таким, как помнил его Жеан: он говорил резко, отрывисто, давая понять, что времени в обрез и его ждут неотложные дела.

– Когда Эд Парижский приказывает, братья аббатства Сен-Жермен исполняют.

Раздался короткий смешок.

– Вовсе нет, иначе ваши монахи были бы здесь и защищали мои стены, вместо того чтобы отсиживаться по деревням, запрятав свои сокровища еще глубже, чем свои грехи.

– Исповедник все еще живет в аббатстве, – вставил Эболус.

– Ты был там, когда норманны грабили монастырь?

– Нет. Но я вернулся сразу после этого. Даже Зигфрид не может сжечь уже сожженное.

– Жаль, что твои собратья не такие храбрецы.

– Полагаю, храбрость уже не потребуется, если вашу сестру заставят исполнить свой долг и выйти замуж за этого язычника. Я с радостью отправлюсь с ней к норманнам, чтобы привести их к Господу.

Граф ничего не ответил, и улицы вокруг как будто замерли из почтения к его молчанию. Когда он снова заговорил, в его тоне угадывалась сдержанная злость.

– Они не утверждали, что он хочет взять ее в жены.

– Я не успел рассказать все, отец исповедник, – вставил Эболус. – Язычники…

Кажется, он никак не мог подобрать слово.

– Так что же? – спросил Жеан.

Эболус продолжал:

– Наши лазутчики говорят, что дело как-то связано с их богами. – В голосе аббата угадывалось смущение.

Жеан молчал. Где-то вдалеке плакал ребенок.

Наконец исповедник заговорил.

– Это, – произнес он, – совершенно меняет дело. Речь идет о жертвоприношении? Мы ни за что не отдадим наших дочерей на погибель, чего бы нам это ни стоило.

– Об этом не может быть и речи, – сказал Эд.

Заговорил Эболус:

– Но почему? Разве у нас есть выбор? Если народ узнает об этом предложении – а люди обязательно узнают, – ее вытащат из церкви и швырнут язычникам, не раздумывая, принесут ли те ее в жертву или нет. Вы не видели наших улиц, брат исповедник. Чума забрала столько народу, что мы не можем похоронить своих мертвецов. У нас нет серебра, чтобы откупиться от варваров, король уже двадцать лет платит норманнам. Нам необходимо выиграть время, а затем нанести по язычникам удар.

– Я не отправлю сестру на смерть, – заявил Эд.

– А скольких воинов мы отправили на смерть? Я уже потерял одного брата, и это только начало. С ее стороны это будет так благородно, – сказал Эболус.

– А что будут говорить об Эде? – спросил граф. – Он настолько слаб, что отдал единственную сестру на поругание и погибель? Да я лучше выйду один на битву с ними, когда этот город обратится в пепел, чем допущу такое!

Исповедник ощутил, как в нем нарастает раздражение. Ему хотелось двигаться, метаться из стороны в сторону, стучать по стенам – словом, как-то выказать темперамент, вложенный в него Господом. Однако тело этого не позволяло.

– Переверни меня, – велел он монаху, сопровождавшему его.

– Отец?

– У меня нога затекла. Переверни.

Монах исполнил приказание, перекатив Жеана на другой бок и поправив под ним подушку.

Жеан минуту молчал, молясь, чтобы утих гнев, а потом сказал:

– На такие уступки язычникам мы не пойдем ни за что. Выдать девушку замуж за короля-безбожника – это одно, это даже благое дело. Ведь тогда своей молитвой, своим смирением и верой она, как можно надеяться, приведет неверующего к Христу. Но совсем другое – подвергнуть опасности ее бессмертную душу, подвергнуть опасности все наши бессмертные души, сознательно отдавая ее идолопоклонникам. Et tulisti filios tuos et filias tuas quas generasti mihi et immolasti eis ad devorandum numquid parva est fornicatio tua immolantis filios meos et dedist illos consecrans eis.

Он проговорил последние слова так быстро, что Эболус, хотя и прекрасно владевший латынью, подался к нему, чтобы расслышать.

– Что?

Исповедник раздраженно дернул головой и пояснил:

– Говоря народным языком, «и взяла сыновей твоих и дочерей твоих, которых ты родила Мне, и приносила в жертву на снедение им. Мало ли тебе было блудодействовать? Но ты и сыновей Моих заколала и…»[1]

Эболус перебил:

– Я знаю латынь не хуже вас, отец, если что меня и подвело, так только слух.

– Так услышьте вот что, – продолжал исповедник, чувствуя, как кровь приливает к лицу. – Отдадите девушку норманнам – и погубите не только ее душу, но и свою собственную. Лучше тысяча праведных смертей, чем одна, но та, которая отвратительна Богу. Вы правы, что защищаете сестру, граф. Благочестие правителя в том, чтобы защищать своих подданных.

– Однако ваш Бог суров, исповедник, – заметил аббат.

– Он просто Бог.

– Тогда ступай к ней и заставь выйти на улицу, – предложил Эд. – Это все, о чем я прошу.

– Должен же найтись выход, который понравится всем нам, – сказал Эболус.

– Только если жирный император Карл вылезет наконец из сортира и пришлет сюда войска, – сказал Эд.

Эболус испустил тяжкий вздох.

– Это будет настоящее чудо, а Господь нечасто творит чудеса. Вряд ли это случится. Послушайте, мы не можем отправить к северянам девушку против ее воли. Иначе мы уподобимся Синедриону, отправившему Христа к Пилату. Но она может сделать это по доброй воле. Тогда она станет мученицей. Есть немало примеров, когда святые по собственному желанию шли на гибель от рук язычников, чтобы защитить свою веру. И вы, Эд, не покажетесь от этого слабым. У вас в роду появится мученица. Разве вы откажете ей в праве выказать ту же храбрость, какую сами выказываете каждый день на крепостной стене?

– Она моя сестра, – сказал Эд.

– А это ваш город. Если Париж падет, что тогда скажут об Эде? Захотите ли вы быть королем франков, если они обратятся в прах? – спросил Эболус.

Аббат посмотрел Эду в глаза, пытаясь понять, какие чувства вызвали у графа его слова. Ничего не увидел, поэтому приободрился и продолжил:

– Кроме того, у нас имеется пример для подражания. Святую Перпетую растерзали на римской арене дикие звери, когда она отказалась отречься от Господа. А ведь то тоже был, можно сказать, языческий ритуал.

Жеан чувствовал, как подергивается его тело.

– Это софистика, – заявил он, – и меня вовсе не радует, что мы прибегаем к философским оправданиям, чтобы убить несчастную девушку.

– А что бы вы сделали, брат исповедник, если бы они жаждали вашей крови? – спросил Эболус.

– Я пошел бы к ним, – ответил монах.

– Вот именно. В таком случае неужели вы считаете, что у женщины недостанет сил для мученичества и она недостойна награды?

Исповедник немного подумал.

– Нет, я так не считаю.

– Тогда вы поговорите с ней? – спросил Эболус.

– Просто уговори ее улыбнуться и выйти к народу, – сказал Эд. – Этого будет довольно.

– Но вы не станете возражать против того, чтобы исповедник напомнил девушке о ее обязанностях по отношению к городу? Вы не позволите эгоистичной гордости затмить для вас здравый смысл? – вставил Эболус.

– Я не позволю ее принуждать.

– Никто и не говорит о принуждении, – возразил Эболус, – мы просто хотим напомнить ей, что ее обязанность как христианки заключается в том, чтобы ставить интересы своих собратьев выше собственных интересов. Брат исповедник, вы сможете поговорить с ней?

И снова исповедник ответил молчанием. Выдержав паузу, он произнес:

– Я поговорю с ней, но ни в чем убеждать не стану. Решение должна принять она сама.

– В таком случае не будем мешкать, – сказал Эболус.

Жеан ощутил прикосновение могучей руки к своему плечу.

– Главным образом постарайся убедить ее выйти к народу, монах. Но если я узнаю, что ты каким-то образом принудил ее, то не жди, что уйдешь из города живым.

Жеан улыбнулся.

– Я вовсе не жду, что уйду откуда-либо живым, граф. Подобное ожидание означало бы, что мне известна Божья воля. Но я прямодушный человек и буду откровенно говорить с вашей сестрой.

– Тогда ступай.

Жеана положили на носилки. Его пронесли через город. Он слышал плач голодных детей, кашель умирающих от чумы, рыдания и даже пьяное пение. «Все это, – подумал он, – музыка отчаяния». Он мечтал, чтобы она умолкла, но знал, что его способность исцелять весьма ограничена. Временами он вообще сомневался, делает ли хоть что-нибудь, когда простирает руки, чтобы снять боль, вернуть разум безумцу или, в случае с умирающими, дать им понять, что их время здесь истекло и им пора отправляться на небеса. Они верили, что он святой, поэтому им становилось лучше, разум возвращался, или же – иногда – они умирали. Искренне верующие получали больше всего пользы. Действительно ли через него действует Бог? «Ну конечно, это Он, – думал Жеан, – кто еще это может быть?»

Он ощутил, что его несут в гору; монахи, тащившие носилки, поскальзывались на соломе, расстеленной поверх булыжника. Соломы было много, часть ее пахла свежестью, часть уже сгнила. И то и другое было скверным знаком – солому постелили из уважения к жителям ближайших домов, чтобы заглушать топот копыт и скрип колес. Подобную вежливость проявляли к тем, кто лежал на смертном одре. Он молился за них – и о том, чтобы они выжили, но еще больше о том, чтобы они узрели Господа. Смерть не имеет власти над праведными людьми.

«А у меня здесь еще много работы», – подумал Жеан: он обязан причащать умирающих, готовя их к путешествию после смерти, отпуская грехи, наставляя на пути к небесам. Эболус сказал, что девушка может спасти город. Нет. Город может спасти себя сам, склонившись перед Господом, умоляя о прощении, впуская Его в свое сердце. Тогда физическая смерть будет не страшна живущим здесь, как не страшна ему, Жеану.

Солома для сохранения тишины. «Это же символ, – подумал он, – символ бессмысленной привязанности человека к земным вещам, тоненькой оболочке реальности. Иисус однажды придет – Иисус разрушающий, Иисус ниспровергающий, Иисус, который знает все грехи и заставит ответить за них. Где тогда окажутся наше притворство, наши оправдания, наши утешения и индульгенции? Они будут словно солома на ветру».

И все же девушка может положить конец бойне. Жеан понимал, как рассуждает Эболус. Жизнь одной девушки за жизнь целого города. Для всех будет лучше, если он сумеет ее убедить. Но исповедник считал иначе. Жизнь одной девушки и вечное проклятие или же смерть и возможность спасения. Здесь даже нечего выбирать.

– Сент-Этьен, отец.

Они находились у главной церкви Парижа. Жеан почти ощущал перед собой ее громаду, как будто строение искажало воздух вокруг себя, точнее, темноту – сгущая и углубляя ее, превращая в нечто такое, что Жеан осязал на коже, словно капли воды. С тех пор как Жеан ослеп, он научился чувствовать давление, которое здания и даже люди оказывают на воздух. Его подмывало даже признать, что он обрел новое чувство, однако он был человек практического склада. Проведя столько лет во тьме, считал он, его разум просто научился находить новые раздражители. И, разумеется, он помнил церковь еще с тех времен, когда был зрячим. Эта церковь была едва ли не первым, что он увидел, оказавшись в Париже, когда монахи привезли его в город из огромных лесов на Рейне. Наверное, поэтому он до сих пор ощущает отголоски ее образа.

Жеан почти не помнил своего детства. Он был найденышем. И эта постройка стала едва ли не первым его воспоминанием. Он помнил, как громадный восьмиугольный купол поднимался над ним, покоясь на многогранном основании. Он никогда не видел ничего подобного. Монах, привезший его с востока, вошел внутрь, чтобы решить дальнейшую судьбу мальчика, и оставил Жеана стоять на суетливой парижской улице. Он помнил, как обходил церковь, гладя стены руками и считая грани – двенадцать, и на каждой фреска с изображением человека, точнее, как он знал теперь, апостола. Он помнил темные окна, глубоко вдавленные в стены, громадные камни, а потом, когда он уже вошел, сводчатый потолок и мрамор на полу, такой сияющий, что было боязно ступать, – ему казалось, что это водная гладь. И еще, пока он ждал братьев из аббатства Сен-Жермен, чтобы они забрали его, ему запомнились лучи закатного солнца, льющиеся в окна, из-за которых тени по углам казались глубокими, словно колодцы.

– Девушка в церкви одна?

– Да, все давно разошлись.

– Внесите меня туда и оставьте рядом с ней.

Монахи сняли его с носилок и внесли в церковь. Он ощутил, как монах-воин оступился, перешагивая порог.

– Осторожнее, – сказал исповедник.

– Прошу прощения, отец. Мы сейчас все как слепцы, здесь так темно.

Исповедник засопел. Из-за осады церковь отказалась от свечей, кроме того, с чего бы зажигать их ночью?

– Ты ее видишь?

– Нет.

– Я здесь, кто бы меня ни искал.

Голос прозвучал твердо и отчетливо, с легкой ноткой раздражения – обычно так те, кто привык повелевать, и разговаривают с нижестоящими. Жеан узнал этот тон. Высокородные особы посещали их монастырь, хотя мужчины бывали гораздо чаще женщин. Правда, благородные дамы интересовались святыми, и он встречался с сестрой графа, в те времена двенадцатилетней девочкой. Ему тогда было восемнадцать. Теперь же восемнадцать исполнилось ей, ее голос изменился, сделался звучным и глубоким, однако он все равно его узнал. Тогда, будучи девочкой, она спросила Жеана, почему он так уродлив. Он ответил, что такова Божья воля и он благодарит Господа за это.

Исповедник сделал глубокий вдох, чтобы от запаха ладана и воска успокоиться и привести мысли в порядок. С чего ему начать? Сейчас он не знал, знал только, чего нельзя говорить: что она должна выйти, что это ее обязанность. Нет, он объяснит, какие есть варианты, а решение останется за ней.

– Это Жеан исповедник, госпожа.

– О, ко мне прислали святого, – сказала она.

Ее голос вовсе не был голосом испуганной деревенской дурочки, голова которой набита предрассудками. Перед ним была настоящая знатная дама, одна из тех образованных дам, которые любили подразнить монахов своим знанием Библии, даже поспорить – хотя и с притворной застенчивостью – по поводу толкований текста.

– Я пока еще не умер, госпожа, потому не знаю, каким считает меня Создатель.

– Ты же целитель, брат-исповедник. Ты пришел исцелить меня от решимости?

Жеан, привыкший полагаться на слух, уловил в ее голосе нотку страха. «И ничего удивительного, – подумал он. – Ей предстоит весьма нелегкий выбор».

– Я пришел поговорить с тобой, госпожа, вот и все.

Снаружи донесся шум: крики, визг, звон колоколов и пение рогов. Жеан знал, что это звуки битвы.

– Норманны атакуют? – спросил исповедник.

– По всему выходит, что так, отец, – отозвался принесший его монах.

Раздался мощный удар совсем рядом с церковью. Монах изумленно ахнул.

Жеан сказал:

– Господь улыбается тем, кто гибнет, защищая Его имя, брат. Едва ли это серьезное нападение, наверное, Эду просто пытаются помешать чинить башню. Неси меня дальше, как было сказано.

Монах прошел через громадное пространство церкви. Жеан услышал чирканье кресала по кремню, ощутил запах трута, а затем горящего воска. Еще он услышал, как сестра графа ахнула, увидев его.

– Боюсь, годы не сделали меня краше, госпожа Элис.

– Надеюсь, они сделали меня вежливее, – отозвалась она.

Девушка была искренне потрясена его видом; исповедник слышал, что она пытается овладеть своим голосом.

– Можно мне немного посидеть с тобой?

– Конечно.

Снаружи снова донеслись крики. Исповедник подумал, что защитникам сейчас приходится сражаться без доспехов. У них просто не было времени надеть их. «Весь этот разговор, – подумал он, – очень скоро окажется совершенно бессмысленным, если северяне ворвутся в город». Сколько их там? Тысячи. А сколько вооруженных защитников у Парижа? Двести пятьдесят? Пока держатся башни на мостах, им ничто не грозит. Если же башни падут, город будет уничтожен. Ничего не поделаешь, остается ждать и полагаться на волю Божью, как он делал всегда.

– Опусти меня, – велел он монаху, – потом возьми меч и ступай на стену, чтобы исполнить долг христианина.

Монах опустил его на пол и ушел, неуклюже двигаясь от колонны к колонне, когда пламя свечи осталось у него за спиной.

– Ты… – Элис замолкла.

– Еще хуже, чем был? Нет смысла это скрывать, госпожа. Это просто факт.

– Мне жаль.

– Не стоит жалеть. Это дар Господа, и я ему рад.

– Я буду молиться за тебя.

– Не надо. Хотя нет, молись так, как молюсь я. Благодари Господа за то, что он сделал меня таким и даровал возможность доказать свою веру.

Элис поняла, что он подразумевает. Он считал себя благословенным, потому что Господь испытывал его веру. И ей следует считать так же. Но только она не могла.

Девушка поглядела на того, кто сидел перед ней, озаренный пламенем свечи. Когда она видела его в первый раз, он уже был слеп и прикован к стулу. Ее тогда поразили его глаза, которые не сосредотачивались ни на чем, а беспечно блуждали по сторонам, словно следя за полетом надоедливой мухи. И лицо его постоянно искажала гримаса. Хотя она сочла его уродом, в базарный день в Париже ей доводилось видеть куда более жутких калек. «Теперь же, – подумала она, – он мог бы стать королем нищих, если бы пожелал». Его тело как будто иссохло, руки сморщились и скрючились, голова запрокидывалась назад, словно он то и дело глядел вверх. Она слышала шутку о том, что исповедник вглядывается в небеса, однако, увидев его воочию, вовсе не сочла это смешным. Монах покачивался взад-вперед, разговаривая с ней, как будто погруженный в глубокие размышления. Элис поняла, что его присутствие вселяет в нее неуверенность.

Даже когда она была еще ребенком и, конечно, потом, став взрослой, она умела воспринимать людей по-особенному, выходя за пределы пяти обычных человеческих чувств. Она словно слышала суть человека, как музыку, ощущала его, как цвет или образ. Она выросла среди воинов, видела их шрамы, слышала рассказы о доблестных сражениях с викингами. Пока воины вели свои речи, она мысленно видела все оттенки металла, мечи и доспехи, темное небо над полем битвы. Брат представлялся ей сжатым кулаком в латной перчатке, жестким, не знающим компромиссов, однако даже он казался нематериальным по сравнению с Жеаном исповедником. Пусть тело монаха было изломанным, однако его дух, его воля походили на вздымающуюся во тьме громадную гору, прочную и недвижную.

Элис взяла свечу и подошла к алтарю. Золото подсвечников и чаш для причастия засверкало и заиграло в пламени, когда она приблизилась к ним. Аббат не позволил спрятать драгоценную утварь, ведь это означало бы, что он допускает возможность падения Парижа. Сначала они надеялись, что монахи аббатства Сен-Жермен пришлют свои реликвии для защиты города. Едва ли они привезли бы мощи самого святого Германа, но ходили слухи, что сто́лу святого Винсента могут прислать в Париж. Однако аббат Сен-Жермена заявил, что северяне уже трижды разграбляли аббатство, и стола все равно никак не помогла.

Элис опустилась перед алтарем на колени.

– Господь испытывает и меня, хоть и не так сурово. Должна ли я благодарить Его за это?

Жеан старательно обдумал свои слова.

– Мы должны быть благодарны за все, что исходит от Господа.

Исповедник был для нее всего лишь голосом во тьме.

– Я не боюсь норманнов, – сказала Элис.

– В таком случае чего же ты боишься?

Элис перекрестилась. Жеан услышал, как она вполголоса произносит молитву. Голос ее срывался, хотя она делала усилие, чтобы он звучал ровно, не желая выказать свою слабость перед человеком низкого происхождения.

– Что-то пришло за мной, и я знаю, что, если соглашусь уйти с северянами или хотя бы просто выйду из церкви, оно найдет и заберет меня. Оно принесет беды всем нам.

– Ты же не можешь прятаться в церкви всю жизнь, – заметил исповедник. – Что явилось за тобой?

Она секунду молчала. Затем ответила:

– Когда ты ослеп, отец, тебя посещали видения?

– Да.

– И Дева Мария?

– Да.

– Ты разговаривал с ней?

– Нет.

– Тогда как ты узнал, что это она?

– Просто знал. И еще понял по тому дару, который она пробудила во мне.

– Пророчествовать?

– Да.

Жеан помнил тот день, когда жизнь его переменилась. Когда ему было лет пять или шесть, его нашли в лесу охотники, а затем доставили в один монастырь в Австразии[2], в восточных землях франков. Он пребывал тогда в исступлении. Единственное, что он знал наверняка, – кто-то научил его народной латыни и он пережил чудовищное потрясение, лишившее его почти всех воспоминаний. Странствующий монах увез его на запад, в Париж, и здесь его отдали в аббатство Сен-Жермен, на милость Церкви. Его выздоровление было удивительным и быстрым. В девять лет он уже помогал монахам, учился, играл и смеялся. Он во многом превосходил своих сверстников. Легкость, с какой он писал, была бы удивительной даже для ребенка, которого учили с самого младенчества. Языки тоже давались ему запросто: народная латынь, язык франков, на котором говорили при дворе, официальная латынь, греческий, даже языки данов и саксов, которым научили его миссионеры. Но еще больше поражала способность мальчика к игре в шахматы. Он увидел, как играют монахи, а затем сел, чтобы попробовать. В первой же партии он победил одного из лучших шахматистов аббатства. Этот мальчик, считали все, благословлен свыше.

Затем ему явилась Дева Мария. Лето стояло в разгаре, голодный месяц июль, и ему было нечем заняться, только гулять по полям с недозрелыми злаками. Солнце золотило колосья, небо было пронзительно-голубым. Когда монахи рассказывали о видениях, ему всегда представлялось, что ангел или Мария появляются в облаке или в дымке. Однако она стояла перед ним такая настоящая и живая, что он мог бы прикоснуться к ней. Она заговорила с ним, точнее, он услышал в голове ее голос, хотя никому в том не признавался, сомневаясь, правильно ли понял Пречистую Деву. Он много лет размышлял над ее словами и никому не рассказывал о них.

– Не ищи меня.

Он воспринял это как предостережение, чтобы он не впадал в грех гордыни, не старался казаться святым и не ставил себя выше других людей из-за своего благочестия. Искать Небес, чувствовал он, это верный способ лишиться их.

Пречистая уходила от него, и он побежал за ней, но тут же ослеп, а после его нашли блуждающим среди ульев на пасеке – счастье, что он не опрокинул ни один из них и его не покусали пчелы.

Пророчества его сбывались – набеги на побережье, пожар в Руане, разрушенные Байе, Лан и Бове, истребленные сыны Церкви. Аббат объявил его живым святым, исповедником, и Господь благословил его дальнейшими несчастьями и новыми видениями.

– Тебя объявили святым, потому что ты ее видел?

– Да, поэтому. И еще потому, что монастырю хотелось, чтобы у него был собственный исповедник. Для этого имелись основания, и это была уже политика, – ответил он.

– Кем бы они тебя объявили, если бы ты увидел… – Она не смогла договорить.

Жеан молчал, позволяя ей собраться с силами.

– Ты хочешь испросить епитимью?

Элис коротко рассмеялась.

– Мне не в чем каяться, святой отец, нет греха, который надо отпустить, однако же, если бы я вышла к пастве, назвала то, что видела, грехом и попросила священника о прощении, моя жизнь оборвалась бы раньше, чем я вышла бы из церкви. Могу я рассказать тебе лично? Ты поклянешься никому не говорить о том, в чем я признаюсь?

– О епитимье полагается просить публично, – сказал Жеан.

– Мне не о чем сожалеть. Ты поклянешься?

– Путь, усыпанный терниями, – пробормотал исповедник вполголоса. А вдруг эта женщина скажет, что прелюбодействовала или, хуже того, совершила убийство? Он не сможет, конечно, молчать о таком.

Звуки борьбы на улице все приближались. Неужели норманны захватили башню на мосту? Едва ли такое возможно без взрывов, подумал он. Враги уже пытались захватить ее, однако безуспешно.

Крики и проклятия заставили исповедника сосредоточиться на своем задании.

– Я поклянусь, – сказал он.

– Тебя объявили святым, потому что ты видел Деву, – сказала Элис. – Как бы тебя назвали, если бы ты видел дьявола?

– Простой народ, наверное, объявил бы меня ведьмаком, – сказал исповедник, – хотя верить в ведовство – это ересь. Некоторых объявляют еретиками, однако видение есть видение. Само по себе оно еще ничего не значит.

– Так как бы ты меня назвал?

– А ты видела дьявола?

– Да. Значит, я ведьма и сама об этом не знаю?

– Христос видел дьявола в пустыне, разве он ведьмак?

Она опустила голову.

Жеан сглотнул комок в горле и начал раскачиваться быстрее.

– Для подобных явлений существует множество объяснений. Например, болезнь, воспаление мозга. Часто это просто сон, госпожа, фантазия, которая никак не связана с повседневными событиями.

– Он снится мне наяву. Он постоянно здесь.

Снова раздались крики. Жеан услышал, как кто-то проревел на языке данов: «Умри!»

Он не стал мешкать.

– Как ты поняла, что это дьявол?

– Он волк. Человек и волк одновременно. Он выходит из тени, я вижу его боковым зрением. Он рядом со мной, когда я засыпаю, он оказывается рядом, как только я проснусь. Он волк, и он говорит со мной.

– Что он говорит?

Элис снова перекрестилась.

– Говорит, что любит меня.

Грохот раздавался уже за дверями собора. Сражение приближалось. Элис подняла голову. Тьма вокруг слабого пламени свечи как будто плыла и клубилась – жидкая чернота. Раздался тяжелый удар в дверь, такой сильный, что показалось, будто она вот-вот разлетится в щепы.

– Нам суждено умереть, исповедник? – спросила Элис.

– На все воля Божья, – отозвался Жеан.

– Тогда помолись за нас.

– Нет, – сказал он. – Молись за наших врагов, чтобы они узрели свет Христа в своих сердцах раньше, чем наши солдаты убьют их и лишат надежды на спасение. Мы верим, у нас больше шансов отправиться к Богу.

Она поднялась, и Жеан услышал, как она резко выдохнула. Для Элис тьма обрела новое качество. Она как будто взъерошилась, задвигалась, едва ли не заблестела, словно щетина на загривке у свиньи. Затем на краю круга, отбрасываемого пламенем свечи, тень обрела форму, шевельнулась и вышла на свет.

Девушка задохнулась. Перед ней, подобно существу, сотканному из мрака, возвышалась фигура волкодлака; его косматая голова тянулась к ней из темноты, бледная кожа блестела, покрытая пятнами крови.

– Он здесь, – сказала она. – Здесь!

– Кто?

– Да волк же! Дьявол явился!

Жеан повернул голову. Слева он почуял темный звериный запах. Теперь он различал дыхание кого-то третьего, слышал, как девушка, охваченная ужасом, пытается успокоиться.

– Мы одеты в доспехи Господа, сатана. Ты не причинишь нам зла, – сказал монах. Его голос звучал уверенно и спокойно, в нем угадывалась едва ли не скука, как в голосе учителя, который в очередной раз отчитывает озорника.

– Domina, – проговорил волк.

Он вытолкнул из себя слово, будто оно застряло у него в глотке; голос у него был гортанный и очень странный.

– Domina.

Элис пыталась собраться с мыслями. Она изучала латынь с раннего детства, но никак не могла заставить себя перевести это простое слово. Монах, однако, нисколько не утратил присутствия духа.

– Не смей обращаться к даме, дьявол, тебе придется иметь дело со мной.

Исповедник тоже говорил на латыни.

Человек-волк не обращал на него внимания.

– Domina. Меня зовут Синдр, это означает Миркирульф, и я здесь, чтобы защитить тебя.

Наконец-то Элис вспомнила латынь.

– От чего?

– От этого, – ответил он, и церковные двери с грохотом распахнулись.

Глава третья. Смерть и Ворон

Позже Элис помнила только первые минуты нападения. Что-то вспыхнуло, словно пламя взметнулось дугой, словно серебристый серп месяца заблестел в темноте. Это был меч, поняла она в следующую минуту, меч, принадлежавший поразительному существу. В клинке отразилось пламя горевших вокруг церкви домов, и меч засверкал, ожив на миг, прежде чем исчезнуть из виду, но не из памяти.

Элис никогда до сих пор не видела такого изогнутого клинка. Оружие было просто символом убийства, полумесяцем зла. А в следующий миг слово, похожее на острый коготь, разорвало темноту:

– Хравн!

Это сказал волкодлак, и хотя Элис не поняла, что это означает, слово как будто разбудило в ней что-то, принесло с собой образы, запахи и звуки. Она увидела широкую равнину, где шла смертельная битва, увидела потрепанные знамена, которые полоскались на ветру. В воздухе стояла густая завеса – дыма, как ей показалось сначала, но она узнала звук, сопутствовавший ему, и поняла, что это не дым. То было несметное множество жужжащих мух. И он, волк, находился на этой равнине. Она не видела его, хотя ощущала его присутствие, но жарко сопящий, ворчащий зверь таился где-то на периферии зрения, и она не могла рассмотреть его как следует.

Элис поднялась, заморгала, помотала головой, заставляя реальность вернуться. Схватилась за колонну, чтобы не упасть. Видение было таким ярким, картина соткалась так стремительно, что Элис испугалась, не сошла ли она с ума.

В церкви кипело сражение. Мужчины рубили друг друга мечами, били ногами, осыпали друг друга тумаками в темноте. В свете пожарища она увидела брата, графа Эда: он забросил свой щит за спину и атаковал врага двумя мечами – длинным и коротким. Даны, судя по всему, пришли.

Топоры сверкали во тьме, лица мелькали и исчезали, копья взлетали и падали, друзей было не отличить от врагов.

Человек-волк схватил ее за руку и потащил за собой.

– Иди к двери, – сказал он. – Ты дойдешь.

– Элис! Элис! – надрывался ее брат, но не мог дотянуться до нее – его осаждали два противника.

Мерцающий снаружи огонь разогнал темноту внутри церкви, из тени проступали предметы: металл, дерево, клинок, наконечник копья, щиты, лица, руки и ноги. Трижды к ней кидались люди, пытались схватить ее и утащить за собой, и трижды ворчащие тени как будто окутывали девушку, не давая чужакам даже дотронуться до нее, и те падали с душераздирающими криками. Элис шла к двери. Осталось десять колонн, восемь, пять, всего две. Она почти на свободе. А затем на нее обрушился сверкающий полумесяц, изогнутое дугой пламя, которое было ужасным мечом.

– Элис! Элис!

Лицо ее брата было искажено страданием, оно как будто плавилось от жара, исходившего от горящих домов. Огонь опалил ее кожу, во рту вдруг появился вкус крови и пепла. Меч походил на язык молнии, протянувшийся к ней. Что-то стремительно пронеслось рядом, послышался звук, словно мешок упал с телеги, когда тени слились, опрокидывая на пол человека с мечом. Потом она побежала, подгоняемая по узким улицам невидимой рукой. Она обернулась, пытаясь понять, кто ее гонит. Это оказался человек-волк. Хотя она бежала изо всех сил, он не только не отставал, но еще успевал заглядывать в переулки, высматривая преследователей, и при этом постоянно подталкивал ее вперед.

– Хравн! – прокричал он в сторону церкви, а затем прибавил что-то невнятное, она не поняла ни слова, хотя догадалась, что это сказано на языке данов. Слова ничего не значили для нее, однако она прекрасно уловила суть. Человек-волк грозил врагу, обещая тому смерть.

Она споткнулась, но человек-волк помог ей подняться. Куда он ее ведет? Луна висела, словно фонарь, заливая улицы ярким пустым светом, но оставляя непроницаемые тени под карнизами домов.

Потом они выбежали на площадь, и она поняла, куда они направляются – в переулок, ведущий к Воротам Пилигримов. Вот ворота, только они заперты, и рядом стоят стражники. Двое стражников с копьями шагнули вперед.

– Госпожа, мы к вашим услугам.

Человек-волк дернул ее за руку, заставляя остановиться, хотя к ним приближались воины.

– Скорее, в дом, – приказал он. – Прыгай в воду и плыви. Этим путем он за тобой не последует. Сдайся в плен кому угодно, только не ему. Не дай ему увидеть твое лицо. Не позволяй ему смотреть тебе в лицо!

– Кому?

Раздались два приглушенных щелчка, затем послышался такой звук, словно упали и раскатились тысячи монет. Оба стражника рухнули на месте, и их кольчуги зазвенели на булыжниках мостовой. У одного из глазницы торчала стрела с черным оперением, такая же засела в шее у второго.

– Беги! – Человек-волк прыгнул, закрывая Элис своим телом.

Еще один приглушенный щелчок, тяжкий вздох. Стрела угодила волкодлаку в спину. Но ему хватило сил толкнуть Элис к двери. Она потянула дверь на себя, затем дернула. Дверь открылась, и она вбежала в маленький дом.

Тьму в комнате прорезали лучи лунного света, и она увидела осунувшиеся лица женщин и детей, которые смотрели на нее с ужасом. Она кинулась мимо них к лестнице. Дом наполнился криками и грохотом – люди пытались оказаться подальше от нее, выскочить на улицу, сделать что-нибудь, только не сидеть в оцепенении. Элис взбежала на второй этаж, где на полу были расстелены на ночь тюфяки, а затем поднялась еще выше, на темный чердак. Она шарила руками по стене, нащупывая окно. Наткнулась на что-то – ткацкий станок. Это дом ткача, значит, здесь должно быть окно. Она зацепилась за что-то ногой и тяжело упала на пол, вскочила и снова принялась безумно шарить по стенам.

И она нашла. Окно было закрыто куском ткани в тщетной попытке защитить дом от холодного воздуха. Она сорвала ткань и выглянула наружу. Оказалось, что это окно выходит не на реку, а на улицу. Внизу что-то двигалось, перемещаясь от тени к тени. Человек-волк? Какое-то движение угадывалось и в дверном проеме внизу. В следующий миг оно замерло. Кто-то шел сюда со стороны большой церкви. Человек подошел к дверному проему и опустился на колени на границе тьмы. Элис задрожала, увидев его. Это был стройный смуглый мужчина, волосы у него были намазаны дегтем и торчали в разные стороны. К ним что-то приклеено – перья, черные перья, вздымавшиеся жуткой короной. Он был совершенно гол, тело вымазано белой глиной и золой, отчего оно блестело в лунном свете, бледное, словно тело мертвеца. В руках он держал лук, за спиной болтался пустой колчан, а жуткий кривой меч, виденный ею в церкви, теперь висел в черных матовых ножнах. С кожей у этого человека что-то не в порядке, поняла Элис. Она была какая-то шершавая. Девушка сощурилась, вглядываясь в ночь. Нет, это не сыпь, но с такого расстояния не понять, что именно.

Обитатели домика высыпали на улицу и уже бежали через площадь, женщины спасали детей. Восемь данов вышли на площадь – огромные воины, покрытые татуировками; у того, который шел впереди, был большой щит с изображением молота. Он обнажил меч и нацелил его на голого человека, выговаривая ему. И весьма недружелюбно.

Но человек в перьях не обращал на него внимания – он выдергивал что-то из темноты. Стрелу. Она не поддавалась, и когда он потянул сильнее, то вытащил на свет и тело волкодлака.

– Нет! – выкрикнула Элис, и голый человек повернулся к ней.

Она закрыла лицо руками, глядя сквозь растопыренные пальцы, словно испуганное дитя. Голый человек, завидев ее, испустил восторженный вопль и кинулся к дому. Великан-викинг со щитом выругался, а Элис заметалась по комнате. Девушка потеряла всякое самообладание, натыкалась на станки, падала на тюки, добираясь до окна в противоположной стене. Она сдернула плотную ткань, закрывавшую его, и съежилась, глядя на реку. Окно находилось на высоте в три человеческих роста.

Элис не смогла прыгнуть, не смогла заставить себя сделать шаг. Она услышала, как странный голый воин прошел по полу внизу; шаги у него были легкие и стремительные. Девушка перенесла ногу через подоконник, но потом передумала. Слишком высоко. Элис отодвинулась от окна и огляделась. Лестница упиралась в люк в полу, а люк закрывался крышкой. Она попыталась спихнуть лестницу вниз, но та оказалась надежно привязана к балкам, а Элис было нечем перерезать веревки. Она поглядела в люк, помня о предостережении волкодлака и закрывая лицо. Снизу на нее тоже глядела физиономия, плохо различимая в слабом свете, – глаза пронзительные и безжалостные, как у птицы. Сначала ей показалось, что на человеке какая-то маска, однако, когда тот поставил ногу на перекладину лестницы, она поняла, что все лицо у него покрыто паутиной тоненьких шрамов, так же, как шея и торс. И это явно не проказа, потому что шрамы были аккуратные и ровные, словно его кожу терзали толстые иглы, а не болезнь.

Он поднял голову и проговорил на латыни:

– Воплощение тьмы, несущее смерть, тебе не скрыться от меня.

– Кто ты?

– Человек чести, – ответствовал он, запрыгивая на лестницу.

И тогда Элис решилась. Она сделала то, на что, как ей казалось, она не способна, и выскочила в окно. Она больно ударилась о воду, накидка упала на лицо, ослепляя ее. Девушка забарахталась, силясь вынырнуть на поверхность, – юбки отяжелели и путались в ногах. Она расстегнула накидку и отшвырнула в сторону. Вода была ужасно холодной из-за растаявших на холмах снегов, она даже задыхалась в ней, зато течение оказалось не очень сильным. Мост на южном берегу выше по течению был наполовину разрушен. Норманны предприняли неудачную попытку сбросить мусор, мертвые тела и все прочее в пролом, чтобы пройти затем по мосту в город. Их отбросили назад, но в чем-то они преуспели, значительно замедлив течение реки своей запрудой. И ниже по течению, по другую сторону моста, образовалось стоячее болото. Элис крепко стиснула губы, чтобы не хлебнуть этой воды, и погребла к берегу. Детство в деревне не прошло даром – она привыкла плавать в реках и озерах, – однако юбки сильно сковывали движения, ей приходилось придерживать их у пояса и грести одними ногами. Рядом с ней в воду падали разные предметы. Ножка стола просвистела над головой, потом что-то тяжелое плюхнулось за спиной. Элис закашлялась и задрожала, обернулась и увидела, как по небу летит тюк, выбросив из себя полосу материи. У ее преследователя закончились стрелы, и он швырял все, что попадалось под руку. Она принялась грести изо всех сил, ушла под воду, перепугалась, бешено забила ногами. А затем ударилась обо что-то. У нее под ногами оказалась твердая земля. Сделав еще одно усилие, Элис выбралась на берег.

Не оборачиваясь, она принялась карабкаться наверх, дрожа всем телом от нестерпимого холода. За спиной она услышала голос странного человека.

– I dag deyr thú! – прокричал он и повторил на латыни: – Сегодня твой последний день, чудовище!

Глава четвертая. Необходимая жертва

Элис медленно поднялась по склону. Она была на южном берегу реки, но не знала точно, где именно. То есть она знала, где находится город, но понятия не имела, где лагерь северян. Захватчики стояли на обоих берегах, только неизвестно, как далеко простираются их позиции.

На башне моста до сих пор копошились люди. Она встревожилась, услышав, что враги отступают, – колокола звонили по-другому, сообщая горожанам, что нападение норманнов отбито. Шум битвы понемногу стихал, и защитники башни улюлюкали и обзывали уходящих врагов, насмехаясь над ними, спрашивая, куда подевалась знаменитая ярость викингов.

Враги отступали в свой лагерь, и Элис поняла, что может оказаться прямо у них на пути. Между домами и сараями проходили какие-то люди. Она различила силуэт человека с топором на плече, еще одного с копьем. Она не знала, даны то идут или свои. Как только отряд норманнов двинулся в наступление на мост, франки вышли из лесу и напали на их лагерь. Захватчиков было слишком много, поэтому о победе речи не шло, однако франки могли подстрелить часового, украсть свинью или, что самое важное, отвлечь некоторых данов от атаки на город. Но приближаться к темным силуэтам все равно опасно. Кто знает, что это за люди?

В некоторых домах за городом до сих пор жили франки. Для Элис оставалось полной загадкой, почему северяне не захватили весь южный берег, пока брат не объяснил ей. Дома за городскими стенами были чрезвычайно бедными, а людей, закаленных тяжелым трудом, жило в них помногу. Армия северян была велика, но не настолько велика, чтобы впустую терять людей. Они захватят и эти дома, пояснил брат, но только на обратном пути. Норманнам нужны рабы, однако нет смысла тащить их с собой вверх по течению, если они сумеют миновать мосты Парижа. Лишние люди будут только мешать грабить дальше. Пока северяне позволят франкам самим заботиться о себе и находить пропитание, а вот на обратном пути захватят их в плен. Викинги относятся к франкам примерно так, как кухарка относится к курице, пояснил брат.

Элис поглядела на дом ткача, все еще дрожа от холода. Человек в перьях исчез, но в следующий миг она увидела в окне другое лицо. Это оказался тот огромный викинг с молотом на щите. Он кинул щит на воду, а спустя миг спрыгнул сам. Вслед за ним в окно выпрыгнул еще один воин. Они преследуют ее, и их много.

Элис кинулась в темноту между домами, побежала со всех ног. За спиной послышался новый всплеск, затем ругань, потому что один из норманнов упал в воду слишком близко к товарищу. Необходимо где-то укрыться на ночь, как следует осмотреться и найти дорогу обратно в Париж – или же к дружески настроенным крестьянам – до наступления следующего дня. Только это будет непросто. Она оставила покрывало в реке и теперь бежит простоволосая. Франки очень терпимы, женщины могут даже путешествовать по стране без всякого сопровождения, но в таком виде любой встречный мужчина запросто может принять ее за продажную женщину и обойтись соответственно.

Ей нельзя обратиться за помощью к мужчине, особенно среди ночи, но вот если удастся найти женщину, она как-нибудь объяснит, что случилось с ее платьем, попросит взаймы платок и останется в ее обществе до утра. А потом, если повезет, вернется в город через развалины, оставшиеся от южного моста. Там столько обломков и мусора, что можно перейти реку вброд и подняться на берег. Ведь умудряются же примерно так доставлять в город провизию.

Облако закрыло луну, и стало совсем темно. Элис двинулась влево, поскольку знала, что норманны поставили лагерь ближе к западному мосту. Она шла, пригибаясь, перебегала от тени к тени, понимая, что ее могут запросто убить не только враги, но и свои. Но она все равно так и не смогла определить, кому принадлежат ближайшие дома, и не рискнула войти.

Потом облако уплыло, открыв луну, река в лунном свете превратилась в сияющую серебром дорожку, и Элис увидела их – четверо воинов со щитами уже стояли на берегу, и еще двое выбирались из воды. Она знала, что, если останется на месте, ее увидят, поэтому побежала. Услышала за спиной возгласы. Викинги заметили ее.

Она нырнула в тень, как нырнула до того в реку, пытаясь бежать еще быстрее: спуск, подъем, вперед и вперед. Мужчины мчались следом, рассыпавшись между домами. Она добралась до кромки леса, который, как ей было известно, тянется до вершины холма. Споткнулась, не видя в темноте дороги. И снова облако удружило Элис, закрыв луну и окутав лес непроницаемой тьмой. Она упрямо двигалась вперед, стараясь не шуметь, стараясь не падать, находить дорогу ощупью и идти быстро, – цели настолько противоречивые, что она не достигла ни одной из них. Упав в очередной раз, она уже не пыталась подняться. Элис поползла через цепкие заросли ежевики, через обжигающую крапиву, по камням, которые обдирали колени. Мужчины ломились через заросли у нее за спиной. Она услышала, как кто-то выкрикнул слово, которое она узнала: «Hundr». Они хотят позвать собаку! У нее почти не осталось сил, но надо было двигаться дальше. Луна вышла из-за облака, высветив путь: тонкую тропинку среди примятой травы. Элис встала и побежала к вершине холма, перевалила через гребень и ахнула от изумления, увидев небольшой костер.

Рядом с костром стоял человек. Он был низенький, толстый и темноволосый, в руках он сжимал нож с широким лезвием.

– Чахлик? Волкодлак? Ликос? Люпус?

Последние два слова она узнала. Волк. Он двинулся вперед, подняв широкий нож.

Она вспомнила о своем кошмарном сне, о человеке-волке, который пытался ее защитить, и еще о существе из ее видений, о волке, заявлявшем, что любит ее. Все это по-прежнему казалось бессмысленным, и, наверное, только благодаря внутреннему чутью Элис уловила связь между этим толстым коротышкой и рослым человеком-волком, который погиб, сражаясь за нее. Как бы то ни было, она все равно во власти этого толстяка.

Элис проговорила на латыни:

– Я Элис, из благородного франкского рода, из рода Роберта Сильного, сестра графа Эда. За мной гонятся норманны, и ты получишь большую награду, если поможешь мне спастись.

Коротышка улыбнулся до ушей.

– Так это ты? – сказал он. – Госпожа, меня прислали сюда за тобой.

– Кто прислал?

Она прижала ладонь к голове, пытаясь прикрыть волосы.

От подножия холма доносился шум – собачий лай и крики людей.

– Князь народа русь, Олег.

– Тогда заклинаю тебя, ради твоего князя, помоги мне. Мне от них не сбежать. Ты меня спрячешь? – взмолилась Элис.

Он подошел к ней, поднимая нож.

– Смерти я не боюсь, – сказала она.

– Ну, надеюсь, до этого не дойдет, – отозвался коротышка. – Прошу прощения, госпожа. – И с этими словами он отрезал порядочную прядь ее волос.

Глава пятая. Голоса в темноте

Битва в церкви закончилась. Викинги выгнали франков на улицу и захлопнули двери, оказавшись таким образом в ловушке. Исповедник слышал изнутри, как франки собираются под церковью, слышал их взволнованные голоса:

– Они там! Они внутри! Мы их поймали.

Ему на ум сами пришли слова псалма, но он не стал произносить их вслух: «Восстань, Господи! спаси меня, Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих, сокрушаешь зубы нечестивых»[3].

Он был готов воззвать к Богу из Ветхого Завета, могущественному, оберегающему, мстительному Богу. Но вместо того он поблагодарил Господа за испытание и помолился о том, чтобы язычники успели обратиться к Христу перед смертью. «Божья воля, – подумал он, – направляет все в жизни, поэтому жаловаться или выказывать слабость перед лицом испытаний означает роптать на Бога. Если что-то происходит, то только потому, что Он пожелал, чтобы было так».

Викинги рядом с ним переговаривались. Он успел достаточно выучить их язык во время предыдущих осад, чтобы улавливать суть беседы. У исповедника были удивительные способности к языкам. Язык норманнов пришел к нему так легко, будто он с детства говорил на нем.

– Мы крепко здесь застряли.

Исповедник слышал, как мечутся по церкви норманны.

– Сколько погибло?

– Из наших вроде никто не погиб. Во всяком случае, я не вижу. У кого-нибудь есть свеча или хворост?

– А люди Зигфрида? Сколько их уцелело?

– Четверо. То есть, мне так кажется, сейчас трудно сказать наверняка.

– Не может быть, чтобы четверо. Только за нами бежали четверо.

– Знаю. Однако воинов короля не назовешь отличными бойцами.

– Зато у одного из них был отличный меч.

– Но ты все равно не смог бы его забрать, Офети. Если бы его сородичи увидели у тебя этот меч, случилась бы большая беда.

– Это точно. У них.

Офети. Исповедник решил, что это прозвище. Означает, наверное, «толстяк».

– Тебе пришлось бы его вернуть. Ну и темень здесь, хоть глаз выколи. Ты что, без штанов и башмаков?

– Точно.

– Слава Тору, что здесь так темно. А почему ты полуголый?

– Я как раз собирался показать одной бабенке в лагере свои способности, когда этому паршивому Ворону приспичило лезть на стену. Я так понял, что ты не обрадуешься, если я задержусь, натягивая штаны.

– Не-е, она просто стянула у тебя штаны, когда ты на минутку отвернулся!

– В наши дни шлюхам доверять нельзя, – согласился Офети.

Зазвучал новый голос:

– Неудивительно, что франки удрали, уж больно громко ты звенел.

Все засмеялись.

– Не могу поверить, что мы позволили втянуть себя в это дело, – проговорил чей-то приглушенный голос.

– Да, идти за этим оборотнем было не к добру.

– Если б мы не пошли, он точно схватил бы ее. Но посмотри на дело с другой стороны. Нас окружило столько врагов, что даже тебе, Хольмгейр, удастся кого-нибудь убить.

– Это ты виноват, Офети, это твой бог Тюр благословил нас множеством врагов.

Голоса звучали непринужденно, мужчины смеялись. Исповедник понял, что это такое, – воинская бравада, но даже если они прикидывались, то очень убедительно, вынужден был признать Жеан.

– Давайте смотреть правде в лицо, – сказал тот, кого назвали Хольмгейром. – Виноват во всем только этот ослепленный Одином человек-ворон, за которым мы пришли сюда. Где он теперь?

– Побежал догонять волка и девчонку.

– Угу, великолепно. В таком случае прощай, награда. Зигфрид скорее подвесит нас за мошонку, чем наградит.

– Но нам еще может повезти. Фастар и остальные побежали за ним.

– Понадеемся, что они спустят с паршивца шкуру, когда догонят.

– Понадеемся, что он не спустит шкуру с них.

Этого голоса исповедник до сих пор не слышал. Он звучал спокойнее остальных и гораздо серьезнее.

– Слишком поздно. Ворон ее схватит. Он сказал, что так будет.

– Не говори так, Астарт. Эта девчонка стоит живой семьдесят фунтов серебра. А он что хочет? Принести ее в жертву?

– Ничего подобного, он просто хочет ее убить.

– Но зачем?

– Что значит «зачем»? Разве слугам Одина нужна причина, чтобы желать кому-нибудь смерти? Может, он проголодался.

– О, нет. Нет и нет!

– Но разве это не причина?

– Я же не могу принести Зигфриду кучу обглоданных костей!

– Почему же нет?

– Скажем так, кости могут быть чьими угодно.

– Значит, так и сделаем, – сказал Офети.

Подобное предложение отчего-то ужасно рассмешило викингов.

Жеан услышал, как скрипнула, открываясь, дверь церкви, раздался крик, и дверь снова захлопнулась.

– Попробуй, ты, франкская свинья, только попробуй! – прокричал северянин. – Только сунься!

Хольмгейр сказал:

– Слушайте, здесь темно, как в заднице у Гарма. Надо добыть огня.

Исповедник продолжал молиться за спасение душ северян и гибель их тел.

– Да плюнь ты. Скажи лучше, что делать с толпой снаружи? Точно знаю, они нас выкурят. И тогда огня будет хоть отбавляй.

– Они ни за что не сожгут святое место, это же наша работа. Успокойся. Все равно этот дом крепкий, как скала, сомневаюсь, что его можно вот так запросто взять и сжечь. Худшее, что с тобой случится, – смерть от меча.

– Ну, если так, то беспокоиться не о чем.

– На самом деле худшее, что может случиться, – это если нас схватят живьем.

– Я не дамся. – Это произнес четвертый голос, низкий и сиплый.

Жеан услышал, как чиркнул кремень, кто-то принялся раздувать огонь, а затем сказал:

– Погодите-ка, а это еще кто такой?

Меч вышел из ножен.

– Нищий.

– Нет, посмотрите на его волосы, это монах. И я вам скажу, ребята, кто это такой: наш заложник, который выведет нас отсюда. Это же их искалеченный бог. Бог Жеан, о котором они постоянно пекутся.

– Не бог, – отозвался Жеан, намеренно коверкая язык. Он понимал, что викингам лучше бы не знать, что он подслушал весь их разговор. Однако предположение, что он может быть божеством, вынудило его заговорить.

– Они считают его целителем.

– Только что-то себя он не исцелил.

– Ты, бог, почини мне руку. Ваши франки здорово ее помяли.

Исповедник догадался, что рука сломана. Северяне обычно легкомысленно преуменьшали свои увечья, если было возможно. И этот воин не заговорил бы о своей руке, если бы она не причиняла ему настоящую боль.

– Надо перевязать, – сказал исповедник.

– А ты можешь? Знаешь, как это делается?

– Руки меня не слушаются, но я могу объяснить как, – сказал Жеан, – если ты обратишься к Христу.

Он чувствовал, как бешено колотится сердце, и ругал себя за это. Вот северяне вовсе не боятся умирать, в какую бы ложь они ни веровали. Так с чего бы бояться ему?

– Я обращусь к какому угодно богу, который вылечит эту проклятую руку, – сказал викинг. – Что надо делать?

– Креститься, водой.

– Осторожнее, Хольмгейр, – проговорил один из воинов. – Все знают, что они питаются человечиной.

– Так и вороны делают то же самое, а они следуют за нашими богами.

– О́дин не мой бог. Бог живых побеждает бога мертвых.

– Я оставил немало мертвых тел на пути, следуя за богом Тором, но я никогда их не ел, и бог никогда не просил меня об этом.

– О́дин этого не требует, это подношение для его воронов.

Исповедник Жеан ощутил укол в бок.

– Ты, христианский бог, я лучше буду ходить со сломанной рукой целый год, чем кого-нибудь съем.

– Да ну его, – проговорил кто-то. – Открой дверь и скажи им, что мы хотим поговорить. Скажи, что у нас их бог и, если они хотят увидеть его живым, пусть дадут нам уйти.

– Сам выйди и скажи. Они пристрелят любого, кто откроет дверь.

– Я пойду, – вызвался тот, кого называли Офети. – Попросите Тюра о помощи. Держитесь вплотную ко мне.

– Нет, только не ты, толстяк. Если у них есть лучник, он ни за что не промахнется по такой мишени.

– Так ты сам хочешь выйти?

– Нет, если подумать, ты подходишь лучше меня. Держи щит пониже, дружище. Я за тобой.

Жеан ощутил, как его схватила могучая рука, а затем подняла в воздух. Кто-то держал его с такой легкостью, словно он был ребенком. Он почувствовал, как этот человек вынул нож, и понял, что будет дальше.

Дверь открылась, и он услышал крик графа Эда:

– Стоять!

Северянин в ответ прокричал во всю мощь своих легких, так громко, что исповедник поморщился:

– У нас ваш бог! Опустите оружие, если хотите, чтобы он остался в живых. – Затем он обратился к Жеану: – Эй, ты, скажи им, чтобы позволили нам вернуться в лагерь, если хотят, чтобы ты жил.

Голос исповедника звучал ровно, когда он заговорил. Он обратился на изысканном франкском наречии, дабы люди поняли, что его слова адресованы правителям франков. Время молитвы за души врагов миновало. Они отказались сменить веру и отдать себя на милость Господа.

– Эти люди – враги Господа, и я уповаю на Небеса. Разите их, и если я умру, то умру с именем Иисуса на устах!

Жеан услышал, как франки двинулись вперед. Нож проткнул монаху кожу на шее, но в следующий миг Эд прокричал:

– Нет, нет, все назад! Не подходите, опустите оружие.

Викинг зашептал Жеану на ухо:

– Спасибо тебе, бог. Я понял, что ты сказал им, и будь уверен, ты за это заплатишь, когда мы будем возвращать тебя.

– Дайте им дорогу! – прокричал граф Эд. – Назначьте выкуп, северяне, мы хотим, чтобы его вернули целым и невредимым. Расступитесь, дайте им пройти.

– Разите их! – закричал исповедник.

Он никак не мог понять, почему Эд не атакует. Он-то считал, что граф будет рад избавиться от надоедливого монаха, в особенности от такого, который глух к угрозам и не падок на подношения.

– Мое имя Офети. Сумму выкупа будете обсуждать со мной и ни с кем больше! – прокричал северянин, унося Жеана в ночь.

Пока Жеана несли к мосту, он понял, что граф куда более тонкий политик, чем он считал до сих пор. Король и герцоги империи Каролингов могут отказать в помощи маленькому провинциальному Парижу, но разве они откажутся прийти на помощь святому?

Глава шестая. Пленники

Лешему очень не хотелось отрезать девушке волосы. Она была такая красивая, а волосы – прямо чистый лен. Однако обрезанные волосы сулили сразу две выгоды. Прежде всего, так девушку легче спрятать от разыскивавших ее северян, чтобы затем потребовать за нее хороший выкуп с волкодлака – точнее, через волкодлака с богатого князя Олега. А вторая выгода заключалась в том, что волосы можно продать на парики. Такая копна волос – редкая добыча, и их даже мыть не надо. Сколько же за них можно получить? Десять серебряных денариев? Ну, по меньшей мере два хороших меча.

Элис поняла, что он хочет сделать, и невольно запротестовала.

– В Библии сказано, что бесчестье для женщины – отрезать волосы.

– А быть изнасилованной и убитой северянами не бесчестье?

Элис признала его правоту и стояла смирно, пока он трудился. Купец поразил ее проворством, но не умением – у нее на голове остались жалкие клочки. Леший моментально спрятал отрезанные локоны в сумку – заодно с кольцами Элис, а затем так же проворно вынул широкие штаны и длинный кафтан.

Они слышали, как снизу по склону приближаются собачий лай и голоса людей, идущих за собакой.

Элис сбросила мокрое платье и затолкала его под куст. Раздевшись до чулок и нижней рубахи, она принялась натягивать кафтан, но купец остановил ее, протянув грубую рубашку, похожую на мешок с прорезями для рук.

– Мокрое лучше снять, – посоветовал он, – чтобы они ничего не заподозрили.

Элис очень не хотелось раздеваться перед ним, поэтому она отошла под деревья. Стянула мокрое белье и влезла в новую одежду, от которой разило лошадьми и, что хуже всего, мужчиной. Внезапно она ощутила на себе его руки.

– Я скорее умру, чем отдамся тебе!

– Как же ты любишь преувеличивать, – сказал купец. – Ты же должна стать мальчишкой, значит, надо как можно лучше прикрыть то, что выдает твою женскую сущность. – Он выпучил глаза, потешаясь над собственным невольно проявленным сладострастием. – Я знаю, что вы, франки и нейстрийцы, понятия не имеете, что такое нормальные пуговицы.

Одну за другой он продел все двенадцать пуговиц на кафтане в полагающиеся им петли. Элис была рада, что он помог, потому что она действительно понятия не имела, как правильно надевать эту странную одежду. Затем он нахлобучил на нее грубую шапку и размазал по лицу грязь. Она стала выглядеть так, как они хотели: как мальчик-раб, волосы которого коротко острижены в знак его зависимого положения.

– Ты мой немой слуга, – сказал купец. – Сама ты довольно плоская, но все-таки на людях сиди, скрестив руки на груди. Повезло, что ты такая худая, будь у тебя настоящие сиськи, ничего бы не вышло.

Элис не привыкла к подобным вольным разговорам. Если бы он сказал такое при дворе, его ждало бы очень серьезное наказание. Однако Элис понимала: она сейчас не в том положении, чтобы привередничать.

– И вот еще что. Лучше останься здесь, притворись, будто спишь. Я сам все улажу.

– Ты сможешь их убедить?

Он поглядел на нее. Леший знал, что Олег мечтает об этой женщине как ни о какой другой, в пророчестве было сказано, что их судьбы сплетены. Однако государство Олега было совсем молодым, и франки относились к князю с презрением. Они ни за что не отдали бы ему в жены такую высокородную даму. И все-таки князь решил ее заполучить. Если он привезет ее князю, решил Леший, то награды хватит, чтобы отойти от дел и жить припеваючи до конца своих дней.

– Да я всю жизнь только и занимаюсь тем, что кого-то убеждаю, – сказал он. – Лежи тихо и жди.

Элис сделала так, как он велел, а Леший вернулся к костру. Он слышал, как викинги поднимаются по склону холма, окликая друг друга и зовя Элис.

– Иди к нам, милая. Уж поверь, лучше к нам, чем к воронам.

– Ты слишком дорого стоишь, мы тебя не обидим. Выходи, мы согреем тебя у костра.

Собака заходилась пронзительным лаем, идя по следу. Она первой ворвалась на поляну к костру, тыча в землю носом.

Леший вздохнул. Он привык пускаться в рискованные предприятия, привык полагаться только на себя, когда путешествовал по бескрайним равнинам востока до самого Серкланда, где жители пустыни продавали ему шелка и мечи, когда ездил на запад, на огромные рынки Дании и Швеции, и на юг, где он бывал даже в Византии, царице городов. Однако нынешнее дело обещает быть непростым. Не меньше шести воинов, разгоряченных погоней и сражением, а у него один только нож, чтобы защитить свои товары и самый ценный груз – девушку, которая может сделать его настоящим богачом. Он собрался с духом и заговорил на северном наречии, высоком и чистом, нарочно утрируя свой акцент, чтобы речь его звучала причудливо:

– Приветствую вас, сыны моего доброго друга Онгендуса, который зовется также Ангантиром. Как поживает благородный король данов?

– Ты немного опоздал, чужестранец, – король уж двадцать лет как умер.

Воины промокли до нитки и блестели в свете луны, как и наконечники их копий. Собака, крупная, с гладкой шерстью, немедленно накинулась на остатки ужина Лешего и теперь глодала баранью кость. Лешему вспомнилась мать. Она отняла бы у собаки эту кость, пусть совсем маленькую, и сварила бы на ней похлебку. Он же предпочитал выбрасывать кости, не потому, что был богат, а потому что очень хотел быть богатым. Веди себя как богач – и станешь им, сказал ему как-то один араб. Совет, кажется, был неплох, однако до сих пор он не слишком-то преуспевал. Возможно, все-таки высказывание не настолько правдиво, как ему показалось сначала. Однако в плачевном положении Леший оказался не из-за того, что вел себя как богач, – уж это-то ему удавалось отлично.

– В таком случае его сын Зигфрид уже вырос и сам правит данами? Он всегда был самым сильным и самым благородным из всех юношей. Я играл с ним, когда он был ребенком. Он вспоминает обо мне? Скажите, что вспоминает.

– Да, нами правит Зигфрид, это верно. Так ты и его друг?

– Да я был ему словно второй отец. Я Леший, торговец из Ладоги, которую вы зовете Альдейгьюборгом, посол варяжского князя Олега, правителя Восточного озера, земель новгородских и киевских. Присаживайтесь к моему костру. Мы с вами родня. У меня есть вино.

– Меня зовут Фастар, сын Хринга. Сейчас нет времени пить вино, брат, – заговорил один из воинов. – Мы ищем девушку, которая была на этом берегу. Ты ее не видал?

Купец сглотнул комок в горле. Обращение «брат» ему понравилось.

– Здесь нет никого, кроме меня, – сказал Леший.

Он наблюдал, как двое викингов перешептываются, и один искоса посматривает на него.

– Может, все-таки выпьем с ним? – Это спросил низенький и хилый с виду парень с холодным непроницаемым лицом убийцы.

– Мы всю ночь можем бегать, но так и не найдем ее. Давайте еще поищем с собакой и, если никого не найдем, плюнем и попробуем его винца, – предложил другой.

Леший с сомнением покосился на свои сумки с бутылками. Вино было отличное, предназначенное для продажи, а не для шайки немытых головорезов.

– Ну, так у нас будет полно времени завтра, – заметил Леший. – Скоро мой брат привезет столько, что можно будет упиться. Я прослежу, чтобы вы попробовали вино первыми. Как обрадуется Зигфрид, когда мы с братом снова окажемся рядом с ним!

– Ты едешь без телохранителя, купец, – заметил Фастар.

– Я путешествую с чародеем, оборотнем. Он присматривает за мной, когда необходимо. Просто невероятно. Стоит кому-нибудь замахнуться на меня мечом, и его словно тень поражает. Р-раз! И он покойник!

Викинги снова зашептались. Леший уловил знакомое слово. Хравн – ворон.

– Ты сегодня приехал?

– Да.

– Мы видели, как тебя встречали в лагере.

Леший понял, что его ложь вот-вот рассыплется в прах. Он же сказал, что знаком с Зигфридом, но не знал, что тот стал королем данов. Теперь эти викинги думают, что он побывал в лагере, тогда почему же он сразу не явился к королю? Однако Леший прекрасно знал, что настоящее имеет способность менять прошлое, и решил, что выкрутится, как только варяги как следует промочат глотки его вином. Поэтому он поступил так же, как поступал всегда, понимая, что сделка вот-вот увенчается успехом. Он ничего не сказал, а только улыбнулся и пожал плечами.

– Где теперь Ворон? – спросил воин с молотом на щите, которого звали Фастар.

Леший снова улыбнулся и пожал плечами.

– Разве он мог обернуться так быстро? Он же вроде пошел обратно к мосту? – проговорил один из молодых викингов, озираясь по сторонам. – На меня эти люди Одина наводят жуть. Особенно женщина. Ее ведь здесь нет?

– Этой ведьме плевать, нравится она тебе или нет, – заметил Фастар. Затем обратился к Лешему: – Мы ищем женщину франков – благородную даму, мы видели, как она выпрыгнула в окно дома над стеной. За нее дадут большой выкуп.

Леший и глазом не моргнул.

– У меня никаких женщин нет, – сказал Леший. – Я привел сюда Ворона, он был мне благодарен, обещал, что всегда будет меня защищать. А чего он там хочет, я понятия не имею.

Интересно, что это за Ворон такой. Купец пришел сюда, как он успел убедиться, с настоящим оборотнем, но только тот превращался в волка. Впрочем, если варяги боятся ворон, то он охотно объявит Чахлика вороном.

– Почему ты сразу не отвел воронов к королю?

Ага, так их еще и несколько.

– Я хотел понять, на какой прием они могут рассчитывать, – сказал купец.

– Хорошо придумал. На месте Зигфрида я лично порубил бы их на куски, как только они появились, и начал бы с бабы. – Сказавший эти слова был худым и жилистым, и на левой руке у него почти не осталось пальцев.

Собака покончила с костью, села и кашлянула.

– Отличное животное, братцы. Сколько вы хотите за такого пса?

Леший опустился на колени и поманил к себе собаку, но та только посмотрела и отошла. Леший затаил вздох. Он надеялся удержать пса при себе, чтобы он не отправился в лес и не нашел девушку.

– Хорошая охотничья собака вроде этой стоит двадцать франкских денье, – сказал дан.

– Приведи его, я хочу рассмотреть пса поближе, – сказал Леший.

– Саур, сюда, – позвал маленький викинг со злобным лицом. Леший поморщился, услышав кличку. Она означала «дерьмо». – Саур, я с тебя шкуру спущу. Иди сюда!

Однако собака удалялась, обнюхивая землю под деревьями. Леший сидел спокойно, сосредоточившись на мысли, как он будет объясняться, если Элис найдут. Собака гавкнула, потом послышался такой звук, будто она тащит и дергает что-то. Пес гавкал и гавкал на одной высокой ноте. Этот звук означал для северян только одно. Собака что-то нашла.

Они кинулись под деревья, воздев копья, как будто собирались уложить кабана.

– Благородные воины, – сказал Леший, – ваш пес нашел всего лишь моего слугу.

Даны вышли из лесу, волоча за собой Элис. В темноте, коротко остриженная и в шапке, она действительно походила на мальчика-подростка.

– Ты вроде сказал, что здесь больше никого нет.

– Людей нет. Это не человек, а раб.

– Ты нам солгал.

– Ничего подобного. Для нас раб еще хуже собаки. Ты стал бы считать свою собаку за человека?

Рослый викинг проворчал что-то и оглядел Элис с головы до ног.

– Как тебя зовут, парень?

– Он немой, к тому же скопец, – сказал Леший, – его захватили в Византии или, по-вашему, в Миклагарде, когда Вещий Олег осадил город.

– Почему это он спит в лесу?

– От него воняет, – сказал Леший, – поэтому спит там, где не мешает ни мне, ни мулам.

Фастар засмеялся.

– По мне, так он вовсе не воняет, правда, мы уже полгода воюем, я и медведя не учую, даже если он ляжет рядом.

– На тебя и медведь не позарится, Фастар, – заметил один из воинов.

– Ну, тебе виднее, ты же женатый.

Викинги снова захохотали. Затем заговорил Фастар.

– Жди здесь, – сказал он Лешему. – Кстати, Сван, посиди-ка с ним, чтобы он никуда не ушел.

Сван был настоящим великаном: ручищи толщиной с ногу Лешего, на две головы выше купца, за плечом гигантский боевой топор. «Но улыбается приятно», – подумал Леший.

– Я с радостью останусь, – сказал великан. – Обсохну у огня, а купец расскажет мне что-нибудь интересное о востоке.

– Со Сваном ты не пропадешь, – заверил Фастар, – только имей в виду, когда доходит до стычки, вся его обходительность мигом пропадает.

Леший тонко улыбнулся, услышав угрозу. Он стал пленником и прекрасно это понимал.

Воины рассыпались по лесу в поисках девушки и позвали за собой собаку. Леший слышал, как их голоса затихают ниже по склону.

Он сидел, глядя в огонь, и беседовал с великаном, а сам тем временем гадал, как ему пережить эту ночь, сохранив свою жизнь, свои товары, и удержать при себе девушку, целую и невредимую. Необходимо заручиться поддержкой этого викинга. Сван не был расположен болтать о себе, поэтому Леший принялся рассказывать ему о востоке, о городах Ладоге и Новгороде, где северяне правят местными народами, иногда с помощью оружия, иногда идя на уступки. Тамошние племена никак не могли договориться между собой, как лучше управлять своими землями, поэтому позвали северян, варягов, как они их называют, и попросили править их. Говорят, князь Олег, варяжский князь, является потомком самого Одина и обладает даром предсказывать будущее; кто знает, какой еще магией он владеет.

– И как же ты оказался в компании воронов? – спросил Сван. – Ты вроде нормальный человек. Зачем якшаешься с людоедами и сумасшедшими?

Леший, который отлично подмечал слабости людей, обратил внимание на то, как Сван при этих словах быстро оглянулся. Он ужасно боялся этих воронов, кем бы они ни были.

– Иногда тебе не оставляют выбора, выбирают тебя, – заметил Леший.

– Отлично сказано, – произнес Сван. – Значит, они заставили тебя вести их?

– Они напугали меня до смерти. – Если Сван боится, решил Леший, то и он будет бояться. Схожие черты и согласие помогут отыскать путь к душе этого человека и, вероятно, к спасению.

– Этого они и добиваются, – сказал Сван. – Он не ведает жалости, этот Хугин, за что его можно только уважать, кем бы еще он ни был, но вот его сестрица совсем чокнутая. Как бишь там ее зовут, брат? Что-то я запамятовал.

«А Сван-то вовсе не так прост, как кажется», – подумал Леший. Он подметил, что купец неуверенно говорил о воронах, и решил копнуть глубже. По счастью, Леший обожал разные легенды и много ездил по свету. Вороны Одина, вспомнил он, Хугин и…

– Мунин, – сказал он.

– Ага, точно, хотя вряд ли они много с тобой разговаривали.

– Еще меньше, чем этот мальчишка. – Леший покосился на девушку.

– А он всегда сидит, сложив руки на груди?

– Такая у его народа привычка.

– Лучше бы они держали руки на рукоятях мечей, чтобы не становиться рабами, – заметил Сван.

Леший улыбнулся и указал на собеседника, как будто говоря: «Да ты мудр!», и Сван остался очень доволен этим жестом.

Под деревьями послышался шорох. Леший подумал о волкодлаке. Он не знал, станет ли его возвращение спасением или проклятием. Сможет ли Чахлик победить столько воинов? Но это пришел всего лишь пес, который утратил интерес к охоте и вернулся на то место, где недавно нашел пищу.

– Значит, вы даны? – продолжал Леший.

– Это вы так нас называете, но мы хорды, народ из тех земель, что лежат севернее и западнее королевства данов, – пояснил Сван. – Мы команда одного драккара. Всего нас дюжина.

– Кажется, двенадцать – магическое число для клана берсеркеров?

– Кажется, так.

– А вы берсеркеры?

Леший знал о берсеркерах, и у него сохранились самые неприятные воспоминания об их появлениях в Ладоге. Они шли в бой, одуревшие от грибов и трав, были нечувствительны к ранам, которые привели бы к смерти нормального человека. Говорили, что, даже покидая поле битвы, они продолжали биться. Так и было, потому что они считали всю свою жизнь сплошной битвой. «Но одно дело обладать скверным характером от природы, – подумал Леший, – и совсем иное – сознательно развивать его в себе».

– Мы называемся берсеркерами бога Молота, и это означает, что мы вовсе не берсеркеры. В наше время этим словом называют любого свирепого воина, и в таком смысле мы берсеркеры. Однако во времена моего деда так именовали только приверженцев Одина, настоящих сумасшедших. Мы не такие, но не будет вреда, если люди станут думать иначе.

– А вы вообще чьи?

– Ты имеешь в виду бога или конунга?

– И того, и другого.

– Мы пришли с Зигфридом, потому что он платит за службу: предложил большую награду за девушку. Что касается бога, богов у нас много, но лично я ценю Тора, бога грома. Он куда проще и прямолинейнее вашего Одина с воронами. Никакого безумия, никакого чародейства, не надо вешать людей, принося их в жертву, просто делай, что велено, а не то получишь молотом по башке.

– В этом твоя философия?

– Не совсем. Я ношу топор, а не молот. О, вот и Фастар.

Викинги вернулись, все в поту и грязи после беготни по лесу.

– Нашли ее? – спросил Леший.

– Она исчезла, – сказал Фастар. – Ладно, открывай вино. Вели своему мальчишке принести вина.

Леший знал, что девушка понятия не имеет, в какой из сумок хранится вино, поэтому поднялся сам.

– Не стоит мальчишке знать, где я держу вино, благородные даны. Должно быть, вы, братья мои, очень доверяете своим рабам, если делитесь с ними своими секретами. Я сам буду прислуживать вам.

Фастар засмеялся.

– В Хордаланде у нас два сорта рабов. Первые достойны доверия. Им можно рассказывать о самом дорогом.

– А вторые?

– Мертвые, – сказал Фастар.

Викинги захохотали, а Леший только улыбнулся. На востоке говорят, что смех подобен семейному очагу – чтобы присоединиться, необходимо получить приглашение. Смеяться во все горло означает набиваться в друзья, решил он. Лучше реагировать на шутки сдержанно, чтобы не вызвать ни у кого негодования.

– Если бы мы на востоке убивали всех негодных рабов, то остались бы вовсе без них, – сказал он.

Он устроил целое представление, заставив Элис повернуться к нему спиной, пока он развязывал сумку с самым плохим вином. Достав две бутылки, он вернулся к костру. Сел, вынул деревянные пробки, вытащил промасленную пеньку, набитую вокруг для надежности.

– Угощайтесь, друзья, – сказал он, – пейте, сколько влезет.

– Двумя бутылочками нам точно не напиться, торговец, – заметил берсеркер с крысиным лицом, взял одну бутылку и запрокинул голову.

– Вы должны оставить что-нибудь и королю, – пояснил Леший.

Наступила тишина, и он ощутил, как все помрачнели. Фастар поглядел на купца.

– Так ты друг нашего короля? – переспросил он.

– Второй отец, – подтвердил Леший.

– Отлично. В таком случае самое меньшее, что мы можем сделать, это отвести тебя к нему.

– Я должен ждать здесь своего защитника, – сказал Леший.

– Думаю, что Ворон скоро сам прилетит в лагерь, если только не найдет по дороге еще мертвечины, – сказал Фастар. – Вставай, Хастейн. Сван, бери мулов и мешки и возвращайся в лагерь. Я хочу сам привести к королю его дорогого друга.

– Я должен ждать здесь, – настаивал Леший.

Но его никто не слушал. Фастар взял его за руку, заставил подняться и повел вниз по склону, пока остальные грузили тюки на мулов. «Еще повезет, – подумал Леший, – если доведется снова увидеть товары».

– Я везу подарки для короля. Ничего не открывайте, – сказал он.

– Не будем, – пообещал Фастар, – пока не приведем тебя к королю.

Леший обернулся к Элис.

– Ну, что ты стоишь столбом, глупый мальчишка! – сказал он. – Скатывай ковер и как следует привяжи его. Если он снова упадет в грязь, я швырну тебя следом. – Элис стояла, ничего не понимая, и Леший догадался, что она не знает языка северян. Что ж, все будет выглядеть еще убедительнее, если он станет вести себя с ней грубо.

– Я сказал, бери ковер! – заорал купец.

Он схватил ковер за край, жестами изобразил, как скатывает его, и указал на мула. Элис все равно не поняла ни слова из того, что он сказал.

– Вот ведь скверный раб, только дает хозяину лишнюю работу! – заметил викинг с крысиной физиономией.

– А ты уверен, что это действительно мальчишка, торговец? – засмеялся Сван.

– Клади ковер на мула, – шепотом приказал Леший Элис. И добавил громко, для викингов: – Надо бы тебя отлупить, но с синяками от тебя будет еще меньше проку. Давай, грузи ковер на мула.

Элис принялась спешно скатывать ковер, а Леший издевался над ней, пародируя ее неловкие движения, корча рожи. Северянам все это казалось ужасно смешным, и Леший добился того, чего хотел. Он вызвал у викингов презрение к своему рабу, сделав девушку по-настоящему невидимой для них. Им казалось, что перед ними придурковатый парнишка, и они веселились, глядя на представление Лешего. Он внушил им образ глупого раба, и теперь этот образ затмевал для них все остальное. Это была та повседневная магия, которую он творил, только обычно делал это с противоположной целью: заставлял покупателя видеть нечто редкое и ценное там, где не было ничего редкого и ценного.

Леший развернулся к Фастару:

– Жду не дождусь теплого приема.

Дан улыбнулся ему.

– Мы к твоим услугам, – сказал он, указав на мерцающий кострами лагерь северян, который раскинулся в темной долине, словно зеркало, отражающее звездный небосвод.

Глава седьмая. Пробуждение

Элис была уверена, что не доживет до рассвета. Все, до самой последней мелочи, складывалось не в ее пользу. Мулы отказывались идти, тюки соскальзывали с их спин, она спотыкалась и падала в скользкую грязь на склоне холма, ноги онемели от холода, и она каждый миг ждала, что ее разоблачат.

Все это еще можно было перенести. Она воспитывалась в сельской местности, ей доводилось ночевать в лесах рядом с замком, вместе с дочерьми графа она спала под открытым небом, пила из ручья и охотилась. Тетушка научила ее стрелять из лука, правда, уверяла, что, когда доходит до охоты на оленей, Элис помогает не умение, а везение. Элис неправильно держала лук, неправильно заряжала стрелу, неправильно натягивала тетиву, она дергала рукой, спуская тетиву, однако, в отличие от всех остальных, попадала туда, куда целилась. В общем, она привыкла к тяготам жизни на природе. Зато она совершенно не привыкла к унижениям.

От испуга она сделалась неуклюжей, и каждый раз, когда поскальзывалась, когда мул отказывался сдвигаться с места, Леший становился запевалой в хоре насмешников. Самым жестоким был маленький викинг с крысиным лицом, который шел за ней, подталкивал ее копьем и все время хохотал. Никто и никогда не обращался с Элис так, и оказалось, что это очень трудно сносить. Слезы потекли по ее лицу, но это еще больше развеселило северян. В конце концов Леший пришел на помощь, заявив злобному крысенышу, который продолжал ее мучить, что, если с рабом что-нибудь случится, он потребует возмещения ущерба у его конунга.

Лагерь был ожившей картиной ада. Жестокие лица в шрамах и в грязи, освещенные пламенем костров, женщины и мужчины, которые совокуплялись, словно животные, пока другие, в паре шагов от них, ели из общих котлов или точили боевые топоры. Эта армия разоряла чужие земли много лет и больше походила на передвижной город. Дети, похожие на чертенят, сбивались в ватаги, переговаривались на своем странном языке, даже трогали Элис. Викинги все-таки захватили много хороших домов, однако воинов было столько, что все они не смогли в них поместиться. Поэтому повсюду были натянуты навесы, сложены шалаши из ветвей и травы, а многие вообще спали вповалку под одеялами и шкурами прямо под открытым небом. «Что же они делают в дождь?» – невольно подумала Элис. Викингов было так много, такое множество копий торчало из земли, столько щитов и топоров! Казалось, что этот лагерь действительно тянется, насколько хватает глаз.

Мулы ускорили шаг, воины шикали на детей, окликали товарищей. Они подошли к берегу реки, и Фастар заговорил с кем-то. Человек махнул на небольшой драккар, стоявший у берега. Судно слегка накренилось, к борту были приставлены мостки.

Викинг завершил переговоры и обратился прямо к Элис, но она не поняла из его речи ни слова.

– Давай, – сказал Леший. – Веди мулов на борт.

Элис хотела заговорить, объяснить купцу, что это просто невозможно. Она любила лошадей, успела повидать за свою жизнь немало мулов, поэтому знала, что они работают только на тех людей, которым доверяют. Мулы были еще умнее лошадей, их можно уговаривать, но не заставлять. Животные не пойдут на опасное судно по шатким мосткам, если их поведет она.

Элис ощутила, как ее охватывает стыд, а еще гнев и твердая решимость. Ноги болели, вся спина была в синяках от толчков и тычков. К ней вернулась та способность, какой она обладала в детстве, – способность улавливать чувства людей, слышать их характеры, словно музыкальные ноты, видеть их в цвете. Когда она была маленькой и пыталась описать свои чувства няньке, она сказала, что слышит «струны арфы сердца». Теперь это слащавое описание заставило ее, взрослую девушку, покраснеть от стыда. Но оно действительно передавало ощущение, и ощущение это становилось все отчетливее. Северяне были аккордом: выносливость, жестокость, щедрость, храбрость, юмор – созвучие было не очень сложным, ярким и казалось резким и холодным. Купец был гораздо сложнее. Стоило подумать о нем, и во рту появлялся привкус засахаренного миндаля, под которым угадывалось нечто гораздо более горькое и терпкое: чеснок, дым, уксус и деготь.

Один из викингов заорал на нее по-своему, указывая на мулов и на корабль. Это снова был тот коротышка, мерзкий тип с крысиной мордой и тонкими, но сильными руками. Элис ничего не поняла из его речи, но его присутствие было тусклым и тяжким, угрожающим и удушливым. Он толкнул ее, и земля ушла из-под ног. Элис тяжело упала на землю, задохнувшись и ударившись головой. Викинг орал на нее, жестикулировал, приказывая встать, и толкал ее древком копья. Голос у него был высокий и резкий, словно детская свистулька, он едва ли не визжал.

Фастар схватил его за плечо и объяснил, обращаясь к Лешему:

– Прошу простить моего товарища. Последние два года ему не везло в бою.

«Его голос звучит мягче, словно флейта», – решила Элис. Да что с ней творится? Все чувства смешались из-за падения, зато внутри разрасталось что-то иное, и мир сделался не таким, каким был до сих пор. Все ощущения как будто расширились, люди, их характеры стали видны ей по-новому, что приводило в смятение. Как будто из-за пережитого потрясения в душе открылась какая-то запертая дверка.

– Он был ранен? – Леший снова говорил с северянами на их языке.

Слова прозвучали для Элис несколькими барабанными дробями, и хотя их точное значение было от нее скрыто, она поняла, о чем идет речь. Как будто чувства и переживания окружающих стали ей ясны, словно открытая книга. Она понимала, о чем говорят северяне, хотя это понимание нельзя было выразить простыми словами.

– Никого не убил, – пояснил Фастар. – Просто невезение, а вовсе не трусость, как утверждают его враги.

– Какая польза от раба, который не работает? – Это снова заверещала свистулька.

– Такая же, как от воина, который не убивает, – сказал Фастар. – Пусть мальчишка заводит мулов на борт, а ты, Серда, прибереги силы для рукопашной с каким-нибудь франком, вместо того чтобы тратить их на немого дурачка.

Хотя слов Элис не поняла, было очевидно, что викинг с молотом на щите защищает ее, насмехается над тощим северянином, которого не прогоняет от себя только из чувства долга. Элис поняла, что Серде – она догадалась, что это имя, – грозит большая опасность со стороны его товарищей, более того, он знает об этом.

Элис поднялась, и ночь вокруг нее словно ожила, мысли и переживания людей в лагере жужжали и роились, словно комары над болотом. Ей представилась картина. Она увидела себя на вершине высокой горы над просторной долиной. Внутри нее что-то жило, что-то светящееся и пульсирующее. То была одна нота, одна вибрация из множества существующих внутри нее. Она не могла описать ее словами, но она представлялась ей символом, похожим на обозначение тысячи латинской буквой М, и этот символ сиял в темноте ее разума. Он переливался, словно лоснящаяся спина гнедой кобылы. И запах лошади она ощутила, да и сам символ как будто гарцевал и исходил потом и паром. Он походил на живое существо, нечто, проявляющее себя через нее, и сама она стала живым его воплощением. Она мысленно попыталась подобрать для символа имя, но единственное слово, пришедшее на ум, было «лошадь». Этот символ, знала Элис, имеет отношение к лошадям, более того, он неразрывно связан с этими животными.

– Веди мулов на борт, – произнес Леший.

Элис посмотрела на мула рядом с ней. Когда она шагнула к нему, он отвернулся, однако она приблизилась и положила руки ему на голову. Она по-прежнему видела перед собой сияющий, дрожащий символ, и звук его дыхания как будто проходил через нее. Элис чувствовала страх и недоверие мула, однако символ придал ей спокойствия, и это спокойствие передалось животному. Мул перестал дергать головой и ткнулся носом ей в ладонь. И она повела его по мосткам на борт корабля.

Когда все животные были погружены, воины тоже поднялись на борт вместе с Лешим, и они поехали на дальний берег. Все викинги сели, но для Элис не осталось места, поэтому она прислонилась спиной к борту. Никогда еще она не переживала подобных ощущений. Как будто ее разум больше не принадлежал ей, как будто в нем жили некие самостоятельные сущности, росли там, обретали форму, подобную лошадиному символу, танцующему и играющему на самом краю поля зрения. Она осознавала присутствие этих сущностей и раньше, вспомнила Элис, в детстве, когда болела скарлатиной. И теперь непередаваемый страх и неуверенность снова вызвали их – когда паника, испытанная при виде берсеркеров, заслонила сознание, символы сумели проявиться.

Она задрожала. Что же с ней происходит? Кажется, та странность, которую она всегда сознавала в себе, теперь сделалась сильнее ее повседневной сущности, словно до сих пор Элис жестоко заблуждалась на свой счет. Она была графской дочерью, девочкой на лугу, наследницей, чей брак должен принести выгоду семье, дикаркой под звездным небом. Теперь же казалось, что живущие внутри нее сущности, музыкальные звуки, ее чувствительность к настроениям и переживаниям разрослись до гигантских размеров, заслоняя все, чем она была прежде. Как ей удалось уговорить мулов? Это колдовство? Можно ли быть ведьмой и не знать об этом?

Элис поглядела на мост, который соединял город с противоположным берегом. Викинги держались от него на почтительном расстоянии, чтобы до них не долетели стрелы лучников. Даже в этот час башню на мосту чинили и укрепляли, вокруг толпилось множество людей. Ей хотелось закричать, броситься в воду и поплыть туда, но она знала, что викинги проткнут ее копьями, не успеет она прыгнуть за борт.

Город до сих пор дымился; Элис наблюдала, как дым поднимается к луне, и его завеса походила на трещину в небосводе. Что-то рухнуло из башни на мост – человек. Элис оглядела викингов. Никто на судне не заметил его прыжка, и, кажется, никто на башне тоже. Элис уловила только само движение, но сейчас же поняла, что оно означает. Она ощутила, как от этой фигуры на мосту исходит леденящий холод и тянется над водой – хищное присутствие, проницательное, агрессивное, с блестящими маленькими глазками. Она не могла бы описать его словами, но оно проявило себя у нее в сознании таким звуком, словно хрустнуло небо. То был крик ворона.

Купец подошел и сел рядом, тихо заговорил на латыни:

– Прости мне такую грубость. Это ради твоей безопасности.

Элис ощутила, как глаза снова наливаются слезами.

– Не волнуйся, все будет хорошо, – продолжал он.

Она вопросительно поглядела на него.

Купец улыбнулся и кивнул на викингов; некоторые из них – просто невероятно! – заснули, стоило кораблю отчалить от берега.

– Вот увидишь, уже скоро головы этих негодяев будут висеть на городских воротах. – Он обнял ее за плечи. – Будь покойна, я помогу тебе. Твои интересы для меня превыше всего.

Элис, умевшая слышать чувства, словно музыку, и видеть их в красках, поглядела на торговца и произнесла одними губами:

– Лжец!

Глава восьмая. Встреча

Монах не проронил ни звука, хотя ему казалось, что норманн хочет переломать ему все ребра. Его тащил, перебросив через плечо, огромный, как ему казалось, человек, который быстро бежал. Исповедник бился о его плечо, задыхаясь все сильнее, однако не жаловался. Монах почувствовал, когда они оказались за городом: похолодало сразу, как только они миновали ворота и жар от горящих домов остался за стеной.

– Лезьте, лезьте быстрее! – прокричал его носильщик.

Жеан слышал за спиной топот ног – воины из церкви, догадался он. Того, кто его нес, другие называли Толстяком, однако он был проворен и не замедлял бег, несмотря на свою ношу, хотя и тяжело дышал и сыпал на бегу проклятиями.

– И как мы перетащим его через вал?

Жеан знал, что мост перегорожен с обоих концов, чтобы не пропустить захватчиков. Франки осыпали северян проклятиями, когда те бежали через их позиции, однако никто не поднял оружия. Все исполняли приказ графа Эда.

– Перекинем. Подтолкнем наверх.

Исповедник знал, что там не настоящий вал, а просто гора мусора и каменных обломков, подпертых старыми телегами.

Монах ощутил, как взлетает на воздух, а в следующий миг он тяжело шлепнулся на что-то твердое. Было невыносимо больно, но Жеан не успел даже отдышаться. Грубые руки снова подхватили его, снова подбросили, и он снова упал на гору мусора, шлепнувшись еще тяжелее. Он закричал, когда его скрюченные и бесполезные конечности пришли в движение от постоянных толчков.

– Бросай его. Я тут поймаю.

– Нет! – невольно выкрикнул Жеан, но в следующий миг уже полетел вниз, и чьи-то могучие руки поймали его, ужасно встряхнув. Он решил, что сейчас лишится чувств от боли, но усилием воли остался в сознании.

– Вот и все! – произнес чей-то голос.

– Слава Тору!

Исповедник почувствовал, как его просто уронили на землю. Он старался не стонать, но не сумел сдержаться.

– А ты заткнись! Тебе повезло, что я не придушил тебя сразу.

– Куда теперь?

– Понесем этого бога, или кто он там еще, к Зигфриду, посмотрим, что он за него даст. Наш король щедро раздает кольца, мне кажется, он будет доволен.

– Надо бы подождать остальных, чтобы и они что-нибудь получили.

– Ладно, только пойдем через главный лагерь. От этой работенки у меня в глотке пересохло.

Жеан задохнулся от боли, проклиная тело за немощность. Он был готов к любой судьбе, уготованной для него норманнами, но вел себя, словно перепуганный ребенок.

Его снова подхватили, на этот раз под мышки. Он едва ли не услышал, как заскрипели суставы, когда воины подняли его, однако снова сумел взять себя в руки и не проронил ни слова жалобы. Он чувствовал, что его волокут вверх по склону, а через некоторое время до него начали доноситься разные звуки: развязное пение, треск костра, собачий лай, обрывки разговоров и крики.

Жеана снова уронили на землю. Он услышал, как норманны разводят костер, достают котелки, мочатся и хохочут. Один из берсеркеров сказал, что пойдет поищет «нормального» лекаря для своей руки. И снова Жеан возблагодарил Господа за ниспосланные испытания. Другие люди, люди здоровые, ошибочно полагают, будто являются хозяевами своей судьбы. Он мог бы убежать, если бы ноги слушались его, мог бы сражаться, если бы руки держали оружие. Но исход был бы один и тот же – тот, которого хочет Господь. В его же положении нет смысла обманывать себя или переоценивать свое место во вселенной. Он всего лишь листок, который колышется на волнах божественного сознания, как и все остальные люди. Господь просто даровал ему способность понимать это отчетливее остальных.

Рядом послышались голоса.

– Офети, почему ты такой жирный?

– Потому что каждый раз, когда я трахаю твою жену, она угощает меня орехами.

– Да это просто пароль и отзыв!

– Как я рад видеть тебя живым, дружище!

Послышались смех, хлопки по спине, затем начались расспросы: что с кем случилось, кто погиб, кто еще жив.

– Нас пришло сюда двенадцать и уйдет двенадцать. Честное слово, вся армия может расходиться по домам, мы возьмем этот город сами.

– Ты нашел девушку?

– Да, только не успел об этом сказать.

– Значит, ее нет.

– Значит, нет.

– Зато мы привели с собой доброго купца с запасом вина. Купец, иди знакомиться.

– Леший, слуга вашего сородича, князя Олега Вещего, друг короля Зигфрида и всех, кто ему служит.

– Отлично, а где же вино?

– Мальчик, пару бутылок для наших друзей, – приказал Леший с наигранной веселостью в голосе. – Последую совету доблестных воинов, покажу тебе, где хранится вино, но имей в виду, если что-нибудь пропадет, то судить тебя буду, как принято у викингов!

– Всего пару? Как-то это маловато. Мальчик, неси больше. – Это вставил один из северян.

– Он не понимает твоего языка, друг. – Снова этот чужеземец. «Человек с востока», – решил Жеан.

– Тогда переведи ему.

– Госпожа, в сумке, навьюченной на последнего мула, лежит самое подходящее для этих вояк вино. Прошу тебя, принеси им мех.

Уж не ослышался ли Жеан? «Госпожа»? Купец не стал произносить слово domina, потому что его узнали бы и те, кто не говорит на латыни. Он выбрал слово era, которое, может быть, не отличалось почтительностью, зато было неизвестно северянам. Значит, здесь женщина. Женщина, переодетая мальчиком.

Купец перешел на язык викингов:

– Разливай вино, мальчик, что ты стоишь, таращась на монаха? Неужели никогда раньше не видел бога? Между прочим, если не поторопишься, скоро встретишься с еще одним. – Викинги снова засмеялись. А чужестранец продолжал на латыни: – Не обижайся, госпожа. Это самый простой способ заставить их видеть именно то, что они должны видеть.

– Мальчишка снова ревет!

– Парень, этот монах – обычный калека, каких ты тысячу раз видел на дорогах. Клянусь яйцами Тора, в Миклагарде к ним относятся с большим снисхождением. Может, стоит попытать удачу там. Если им не понравится уродец, мы просто покажем им яйца Офети, и они распахнут нам ворота. Если не подойдет один, у нас есть другой. А пока давайте выпьем, к королю пойдем позже. После наших трудов мы заслужили награду, правда, ребята?

Не может быть, чтобы это была она!

– Дай-ка мне. – Рядом с ним прозвучал холодный, жесткий голос норманна.

Монах не столько произнес, сколько беззвучно выдохнул слово: «Domina».

Исповедник почувствовал, как лицо погладили чьи-то нежные пальцы. Его охватило поразительное, странное ощущение, и если бы ему пришлось описывать его словами, он сказал бы, что в этом прикосновении чувствуется Элис, однако он никогда не прикасался к ней, вообще не помнил, чтобы когда-то прикасался к женщине. И все же прикосновение передавало ее присутствие, ее ноту, походило на отчетливый аромат духов. Боль и унижения не задевали его. А вот это – да. Никто не прикасался к нему – если не считать того, что его переносили с места на место и мыли, – с тех пор, как он был семилетним ребенком. Его пробрала дрожь, восхитительная прохладная волна прошла ото лба к коленям. Он часто предостерегал людей, убеждая не увлекаться плотскими удовольствиями, с тех пор как начал проповедовать в церкви, но для него самого подобные удовольствия были пустым звуком, призрачными образами, явившимися из Библии, которую ему читали братья. Он презирал плотские утехи, не зная их. Однако хватило одного прикосновения, чтобы он понял. Кто это сделал? Она? Первый раз за долгие годы Жеан проклял свою слепоту. Ему необходимо увидеть, узнать.

Викинги уселись пить, а исповедник ощутил, как сгущается ночной холод.

Жеан успокоился, сосредоточившись на мысли о предстоящем свидании с Зигфридом. Он не станет умолять о пощаде или сулить награду за свою жизнь, твердо решил монах. Он знал: чем дольше он пробудет в лагере, тем вернее то, что император Карл придет на помощь. Живого святого нельзя оставлять в лапах язычников. Жеан заставил себя позабыть то странное ощущение, которое вызвало в нем прикосновение, и попытался рассуждать здраво. Что бы он сделал на месте Зигфрида? Этот викинг очень неглуп, он должен понимать, что держать в лагере монаха опасно. Захочет ли он запросить выкуп? Жеан сомневался. К чему суетиться? Город и без того скоро падет, и тогда он получит то же самое, но просто так. Нет, пока он жив, понял исповедник, он будет единственной силой, способной объединить врагов Зигфрида. Король норманнов убьет его, в этом Жеан не сомневался.

Он попытался сосредоточиться на молитве, но мог думать только о недавнем прикосновении, от которого его кожа едва ли не пела. Жеан не был лишен чувства юмора, он отметил, насколько иронично то, что он познакомился с грехом плотского удовольствия именно сейчас, на пороге смерти, из-за чего может запросто оказаться в аду. Он заставил себя помолиться: «Господи, сердце мое трепещет, прими душу грешника». Утром, подумал Жеан, он, наверное, уже узрит Христа и познает покой. Он знал, что его смерть от руки норманнов – это наказание Господа за его гордыню. То был грех Люцифера и давняя слабость Жеана – считать себя лучше других. Он позволял называть себя святым, живым святым. Но святые страдали и умирали, поэтому Бог уготовил и для него такую же участь. В Реймсе норманны раздавили трех монахов огромными камнями. Он прогнал от себя эту мысль. Он идет к своей цели. А превратности пути не имеют значения.

Послышались какие-то голоса, и все вокруг него вскочили на ноги.

– Ты кто такой?

– Посланник короля, Арнульф. Зигфрид хочет видеть вас немедленно. У вас есть то, что принадлежит ему.

– Наверное, речь обо мне, – проговорил гость с востока.

– Христианский святой, пожиратель плоти – это его он хочет видеть.

«Кажется, – подумал Жеан, – я узрю лик Иисуса даже раньше, чем предполагал».

Глава девятая. Одна

Исповедника Жеана схватили. В суматохе бегства охваченная страхом Элис совсем позабыла, что монах был рядом с ней, когда атаковали норманны. А ее брат, что с ним? Граф Эд был воином, не знающим равных. Если верить его наставникам, он владел оружием, как никто другой. Элис никогда не приходило в голову, что брат может быть ранен, тем более убит. Но ведь северяне ушли из города с исповедником. Эд ни за что не допустил бы такого, если бы был жив. Элис похолодела. Неужели брат погиб?

Она погладила исповедника по лицу, поддавшись порыву, чтобы подбодрить его, подать ему знак, что он не одинок. Она представляла, что бы он ответил на это: «Я никогда не бываю одинок, я с Господом». Но ей почему-то показалось необходимым дотронуться до него.

Теперь же в голове начало проясняться, и Элис охватил ужас. В церкви она так и не смогла объяснить исповеднику, насколько реальны ее сны. А в следующий миг уже появился волк, точнее, человек-волк, защитивший ее ценой своей жизни. То ощущение надвигающейся опасности, которое сопровождало все сны о волке, выплеснулось в реальную жизнь. И что это еще за способность, проявившаяся в умении договариваться с мулами, откуда она? Элис попыталась сосредоточиться на настоящем. Ее главной заботой должна быть сейчас угроза, исходящая от викингов, а не от дьявола.

Все норманны здорово напились и, спотыкаясь, искали свое оружие. Она не поняла их речи, но поняла, что они встревожены. Элис держалась подальше от крысеныша, она боялась его. Остальные становились все более шумными и дружелюбными по мере того, как напивались, он же все глубже уходил в себя, все сильнее дулся, сидел сбоку от костра и презрительно улыбался, глядя на веселящихся товарищей.

Они все спустились по пологому склону к самому большому дому в округе. Дом был добротный, как и все дома за городской стеной, с каркасом из бревен, но недостроенный – раствор, предназначенный для отделки стен, лежал тут же. Строители пытались воспроизвести римскую виллу. Высокую остроконечную крышу покрыли досками, но доски были оштукатурены и разрисованы квадратиками, которые имитировали каменные пластины, отчего в целом вид получался куда более неприглядный, чем если бы это был просто крестьянский дом из обычного дерева. В окнах болтались лохмотья промасленной материи. Элис догадалась, что викинги, поселившись здесь, разрезали ткань, непривычные к душным помещениям. Это была мелочь, сущий пустяк, однако благодаря ему Элис осознала, что они действительно варвары. Как же франки могут потерпеть поражение от таких дикарей? Все дело в том, что, как говорил брат, император толст и ленив, он предпочитает растрачивать деньги подданных, откупаясь от норманнов, вместо того чтобы встретиться с ними на поле боя, как пристало мужчине. Сам Эд доказал, что северян можно разбить, и это гораздо дешевле, чем откупаться от них, однако Карл настоял, что лучше платить. Ее брат утверждал, что платить викингам золотом означает призывать их снова. Если же разок заплатить сталью, они уже не вернутся.

Они дошли до дома и остановили мулов. Воины викингов были повсюду, некоторые стояли, облаченные в доспехи, некоторые сидели, играли в кости, ели или спали. Затем Элис вспомнила, что в одной из сумок спрятаны ее волосы. Что подумал бы король, если бы увидел их? Северянин по имени Фастар вскинул руку, обращаясь к своему отряду. Она не понимала его слов, но Леший, видя ее испуг, перевел:

– Ребята, мы идем к королю. Главное, помните: вы выбрали меня, чтобы говорить с королем, поэтому не мешайте мне. Это мне он поручил дело, и от меня хочет услышать обо всем. Я же хочу, чтобы вы молчали и слушали, это ясно?

– А вдруг он прямо спросит нас, как все прошло?

– Скажете, что просто выполняли мои приказы. Если будут еще вопросы, просто отвечайте, что вы ничего не знаете, и я изложу все как следует.

– А если он спросит меня о моем члене? – поинтересовался Офети, почесываясь.

Леший перевел, его явно забавляли любые упоминания о сексе и тех частях тела, которые являются вместилищами скверны.

– Что ж, я уж точно сумею рассказать о нем лучше тебя. Ты-то, толстяк, уже лет пятнадцать его и в глаза не видел.

Послышался смех, но Фастар заставил всех умолкнуть:

– Я серьезно, хватит зубоскалить. Ничего не говорите, пока вас не спросят. Давайте войдем и выйдем как можно быстрее. Берите монаха.

Элис стояла, наблюдая, как исповедника Жеана затаскивают в дом, пока Леший занимался мулами. Викинги позабыли о нем, слишком взбудораженные приказом явиться к королю, а купец не собирался напоминать о себе. Элис ощутила холод и снова услышала у себя в голове голос – сиплый крик ворона.

Она поглядела с холма на реку, на огромную, но разрушенную башню моста. Свои же подстрелят ее раньше, чем она докричится до них, если вдруг она отважится добираться до моста вплавь. Единственный путь – идти на север, в Нейстрию, большая часть которой находится под властью норманнов. Ей необходимо выждать, прежде чем бежать, кроме того, ее христианский долг – сделать все, чтобы спасти святого.

«Уж очень многим я нужна», – подумала Элис. Волкодлакам, воронам, данам – все хотят ее заполучить. В данный момент безопаснее всего притвориться немым дурачком.

Элис погладила уши мула, возглавлявшего караван, и он ткнулся в нее мордой. «Что ж, – подумала она, – хоть кто-то на моей стороне».

Глава десятая. Посулы и угрозы

Жеан ощутил запах жареного мяса и огня с ароматом хвои. Пол был застелен свежим тростником. В доме стоял гул разговоров, который затих, как только внесли монаха.

– Господин Зигфрид, – сказал Фастар, – мы схватили этого человека, одного из их богов, и принесли сюда, чтобы порадовать тебя.

– Девушку вы схватили?

– Нет, господин.

– Почему?

– Она убежала и затерялась в темноте на южном берегу.

– Так почему вы не там? Скоро уже рассвет.

– Мы потеряли ее след, господин, а этот человек настолько ценная добыча, что мы решили сначала доставить его.

– Или же вам надоела погоня, вы захотели вернуться к своему вину и женщинам и решили, что можно швырнуть мне этот кусок, чтобы я был доволен?

Никто ничего не ответил, и Жеан услышал, как фыркнул король. Послышался стук металла о дерево. Это тарелки или кубок на столе? Или меч?

– Значит, ее схватил Ворон?

– Насколько я понимаю, нет, господин. Он подстрелил другого оборотня, но девушку поймать не смог.

– Не захотел мочить перышки, – вставил Офети.

Фастар раздраженно выдохнул. Монах чувствовал, как его бесит то, что толстяк позабыл его приказ молчать.

– Другого оборотня?

– Да, господин. Волкодлака.

– Откуда он взялся? Может, это Волк из пророчества?

– Я не знаю, господин. В любом случае он мертв.

– В любом случае это не тот волк. Ворона с тех пор кто-нибудь видел?

– Мне кажется, он вернется в лес с сестрой, если она еще жива.

– Если нет, он сварит из нее похлебку, – снова вставил Офети.

– Заткнись, Офети, – велел Фастар.

Король сухо рассмеялся.

– А ты, Фастар, с удовольствием перерезал бы Ворону глотку, а?

– Я сделал бы это в городе, господин, если бы он не носился так быстро.

– В самом деле? Я же пошутил. Он полезен мне, он мой союзник. Мы просто расходимся во мнениях, как действовать дальше, вот и все.

– Все это выше моего понимания, господин.

– Вот и славно.

Исповедник услышал приближающиеся шаги. Зазвучал голос Зигфрида:

– Это и есть бог?

– Да, господин.

– Святой-калека. Это не бог, Фастар, ты просто путаешься в словах. Хотя он служит их богу. Верно, священник?

Жеан ничего не ответил.

– А ты знаменит, знаешь об этом? Ваши воины выкрикивают твое имя, когда осыпают огнем и камнями мои корабли. Он что, немой? Его язык скрючен так же, как тело? Он говорит на нашем наречии?

– Говорить он умеет, точно знаю, – сказал Офети. – Он говорил в их святилище.

– И что он говорил?

– Что он не бог.

– Что ж, хотя бы в этом мы с ним согласны. Как он оказался у вас, Фастар?

– Он был в храме вместе с девушкой.

– Значит, она была у вас в руках, и вы ее отпустили?

– Ее утащил вервольф, господин. Он чародей, я ничего не мог поделать. Я сломал отличный меч, когда ударил его, а мои парни обломали о его бока несколько копий.

Жеан усомнился в правдивости его слов. Норманны не говорили об этом между собой, а уж такое поразительное событие они не могли не обсудить.

– Но Ворону как-то удалось его победить.

– У него заговоренные стрелы, господин. Оборотней берет только магия, а Ворон известный чародей.

– Надо думать. Так что же случилось с девушкой?

– Она выпрыгнула из окна и поплыла на южный берег. Убежала в лес, там-то мы ее и потеряли.

Жеан услышал вздох, кто-то заметался по комнате.

– Единственная причина, по которой я взял в поход вас, хордов, – вы считаетесь настоящими героями. Могучие воины! А потеряли в темноте девчонку!

Снова шарканье ног по полу.

– Куда убежала девушка, священник? На южном берегу есть кто-нибудь, к кому она могла пойти?

Исповедник хранил молчание.

– Между прочим, не только мы ищем ее. Если ее схвачу я, она останется жива. Если же кто-нибудь другой, ей потребуется вся помощь вашего бога и даже больше.

Жеан ощутил дыхание на лице. Король наклонился, обращаясь к нему:

– Ее хочет заполучить наш Ворон, а ему не свойственна жалость. Он ее сожрет, и, скорее всего, живьем. Если ты не хочешь ей такой судьбы, помоги нам ее найти.

Первый раз Жеан заговорил:

– Зачем она вам?

– Ага, так он разговаривает. Отвечай на мой вопрос: где девушка?

– Я не знал, что она убежала. Я очень плохо знаком с местностью вокруг города. Как ты заметил по моему состоянию, я не привык гулять по окрестным полям.

Голос заговорил в самое ухо:

– А ты, монах, нисколько не боишься.

Жеан снова промолчал.

– Так значит, ты пророк? – продолжал король.

Молчание.

– Ну же. Я и сам это знаю. Не только у вашего Эда есть лазутчики. Мы, между прочим, вовсе не такие отсталые, как вам кажется. Ты пророк, я слышал, как об этом говорят.

Жеан ощущал какой-то запах, который заглушали запахи горящей хвои, тростника и жареного мяса. Что это? Тот же самый запах, который стоял в Париже. Запах мертвой плоти. Гниения. Человеческих останков.

– Давай-ка не будем усложнять. Я хочу, чтобы ты сослужил мне службу. Ты говоришь то, что я хочу знать, а я даю то, что нужно тебе. Что тебе нужно?

Жеан знал только один ответ на этот вопрос.

– Чтобы ты обратил душу к Богу.

– Нет. Я король и предан Одину, это всем известно. Но позволь мне тебя угостить. Хочешь вина? Еды?

– Да. Но я не могу есть самостоятельно.

– Ну уж я тебя кормить не стану. Всему существует предел, и я не собираюсь дотрагиваться до калеки.

– Пусть мальчишка его покормит. – Это снова был Офети.

– Заткнись, жирный дурак, – сказал Фастар.

– Какой мальчишка?

– Там с нами пришел купец, у него раб, мальчишка, немой дурачок. Он из Миклагарда и все равно ничего не соображает, так что не будет большой беды, если он подцепит от калеки какую-нибудь заразу.

– Немой – это хорошо, – согласился Зигфрид. – Пришли его сюда. А вы, берсеркеры, ступайте. Идите отдыхать. Все. Я поговорю с монахом наедине.

– Выходим! – Это был голос Фастара. Жеан услышал, как воины покидают дом.

На мгновение стало тихо, исповедник слышал только треск огня да шаги короля, который расхаживал по тростнику. И снова пахну́ло тем запахом. Запахом смерти.

Исповедник услышал шаги.

– Покорми монаха. Дай ему мяса и вина.

Тишина.

– Да что с тобой, парень? Покорми монаха.

– Он не понимает твоего языка.

– А ты говоришь на его языке?

– Да.

– Тогда скажи ему сам.

– Тебя позвали сюда кормить и поить меня. Если это ты, госпожа, пролей немного вина, чтобы я знал, – проговорил монах по-гречески, на котором, как он знал, говорила Элис, а Зигфрид, скорее всего, нет.

Жеан услышал, как со стола взяли тарелку, вино полилось в кубок. Когда кубок поднесли к его губам, он оказался наполненным до краев, и вино выплеснулось ему на грудь.

– Осторожнее, мальчик. Этот напиток слишком трудно достать, чтобы вот так проливать его, – сказал Зигфрид.

Исповедник съел много мяса и хлеба. Он и не подозревал, что так ужасно голоден, пока не начал есть.

– Не теряй веры, госпожа, – сказал Жеан. – Мы победим.

И он снова ощутил на своем плече ее руку, и снова дрожь охватила все его тело.

– Хочу рассказать тебе о своем затруднении, священник. – Это заговорил Зигфрид. – Ваши люди на стенах оказались более стойкими, чем я рассчитывал. А удержать на месте мою армию не так просто. Многие из моих воинов отправятся по домам, если мы не прорвемся в город в ближайшее время, или даже перейдут на службу к моим врагам. Здесь полно конунгов, которые хранят мне верность ровно до тех пор, пока я обещаю им добычу. Ты понимаешь?

– Да.

– Кроме того, мои воины ужасно суеверны. Что до меня самого, я бы принял вашу веру хоть завтра, получив выгоду от всех союзов и возможности удачного брака, которую она обещает. Ваш бог, хотя и призывает к миру, искушен в войне – во времена наших дедов мы познали мощь старого короля Карла. Так что мне ваш бог нравится – он делает правителей богатыми и могущественными.

– Христос не хочет, чтобы люди обращались к нему по таким причинам.

– Но я же не спрашиваю, чего он там хочет. Я сам буду ему говорить, чего бы ему хотелось. В любом случае существует пророчество. Наши провидцы узрели это; тот, кто преследует сестру графа, это видел, да половина блаженных идиотов на севере это видела! Наш бог Один явится на землю в человеческом обличии.

– Это ложь.

– Может быть. Может быть, и нет. Это неважно. Народ, подавляющее большинство северян пойдут за тем, кто, как они решат, является земным воплощением бога. Если воплощением бога стану я, они пойдут за мной.

– Так почему же ты не объявишь себя богом? Если сам ты считаешь, что это всего лишь ложь, почему не обратить эту ложь на пользу себе?

– Я, конечно же, объявлю. И я не сказал, что это ложь. Однако о пророчестве знают все, и появление божества должно сопровождаться определенными условиями. «Как ты узна́ешь его», и все такое. Человек или существо, которое наверняка узнает повелителя богов в земном теле, – это наш друг Хугин, известный под прозвищем Хравн, тот самый, который в одиночку совершил набег на ваш город часов пять назад, и многие мои воины невольно следуют за ним, опасаясь познать темные стороны его сущности. Он исповедует культ Одина, повешенного, безумного, мудрого, искушенного в магии, поэта из поэтов и так далее. Сам он утверждает, будто является воплощением одного из воронов безумного бога, его советником, который летает по всему миру, подсматривая за людьми, и нашептывает богу на ухо обо всем, что увидел. Тебе все это может показаться глупым вымыслом, однако это не глупее того, о чем болтают у вас. Ведь кто такой живой святой, если не воплощение бога на земле? В любом случае Ворон обязан указать на Одина, обретшего плоть, объявить о его приходе, подтвердить его личность.

– Почему бы тебе просто не заставить его объявить Одином тебя?

– Эту тварь невозможно заставить. Поверь мне, даже пытка покажется ему сладким отдыхом по сравнению с тем, через что он провел себя сам. Я бы с удовольствием отправил его на пытку, только в том нет смысла. Да и люди меня не поддержат.

Жеан почувствовал, что к губам снова поднесли кубок. Элис – он был уверен, что это она, – дрожала всем телом.

– Поэтому мне придется осуществить пророчество. И вот тут начинается самое интересное. Народ верит, что в день гибели богов Один сразится с существом, которое зовут Волком Фенриром. И этот зверь убьет бога. Поэтому с появлением Волка в Мидгарде, мире людей, станет ясно, кто Один. Ведь Волк явится, чтобы его убить.

– Получается, ты своей смертью докажешь, что это ты король королей?

– Прямо как Христос, правда?

– Это богохульство.

– Успокойся. Я представляю все это несколько иначе. Если нам удастся осуществить пророчество, заставить Волка показаться, я перепишу судьбу.

– Это как?

– Убью Волка. Я отлично умею убивать, это мое единственное занятие в жизни. И тогда мы породим свою собственную легенду. Я буду Одином-победителем. Если же Волк меня убьет, я погибну смертью героя и прославлюсь в веках. Честное слово, я ничего не теряю.

– А если Волк не появится?

– Появится. Если нам удастся заполучить девушку.

– Какое отношение к этому имеет она?

– У нашего Ворона есть сестра. Она, скажем так, прорицательница, и она назвала сестру графа главной приманкой для Волка. О́дин уже являлся на землю раньше, сражался с Волком раньше, а девушка, которая тоже уже жила раньше, каким-то образом замешана в это дело. Куда пойдет она, туда и Волк. Именно поэтому нам необходима она.

Жеан сглотнул комок в горле. Он размышлял над тем, что сказала ему в церкви Элис. Теперь ему стало ясно, что происходит. До нее дошли слухи о том, что хотят сделать с ней норманны, и из-за этого ей снились кошмары. А кому бы они не снились?

– Тогда почему же языческий чародей хочет ее убить?

– Он не верит, что я Один. Он считает, что Волк еще не пришел. Если он убьет девушку раньше, чем Волк, скажем так, ощутит ее запах, он лишит Волка части его силы или даже спасет своего господина от гибели. Все равно как ваши пророки, которые читают судьбу по звездам. Они смогли бы изменить будущее, если бы дотянулись до небес и стащили звезду? Ворон считает, что такое возможно, и сестра графа и есть та звезда, которую он хочет стащить.

– Но ты не считаешь, что это необходимо?

– Я считаю, что бог, то есть я, может обвести судьбу вокруг пальца. Просто мы с Вороном делаем это разными способами. Я хочу, чтобы девушка жила, чтобы приманила этого Волка. Потом я убью его в сражении, как убиваю каждого, кто стоит у меня на пути. Ворон же хочет убить ее раньше. У нас с ним разные теологические подходы.

– Это просто вредная чепуха, – заявил исповедник.

– Может быть, ты прав, а может быть, и нет, – сказал Зигфрид. – Я наслушался достаточно пророчеств, поэтому знаю, что все может оказаться правдой. Почему же тогда не боги? Считается, что я из потомков Одина. Может, я и есть бог, может, не бог. Все, что я знаю наверняка: если я смогу выманить Волка, а затем убить, наш друг Ворон объявит меня богом.

– Есть только один Бог, один могущественный Господь, Иисус Христос, воскресший и славный.

– Ну, – протянул Зигфрид, – почему бы нам не проверить самим? Ты предскажешь, где прячется девушка, а я стану верить в вашего бога. Я бы мог перейти в вашу веру тайно, но я перейду открыто, как только все армии и конунги объединятся вокруг меня и принесут клятву верности. Честное слово, я сделаю так.

– Пророческий дар от Господа, Он не позволит мне использовать его сейчас.

– Он должен.

– Я не стану этого делать. Если тебе так надо, пусть эта языческая провидица, сестра Ворона, предскажет.

– Боюсь, в данный момент она не вполне здорова. Чтобы прозревать будущее, приходится… – Жеан услышал, как король постучал по какому-то предмету, подыскивая слово, – скажем прямо, порядком помучиться.

– Не ищи у Христа ответа на свои вопросы. Для таких, как ты, у Него один ответ – вечное проклятие.

– Отказывая мне в помощи, ты подвергаешь себя опасности.

– Я не боюсь смерти.

– Хорошо, потому что сейчас ты познакомишься с ним.

Запах разложения сделался невыносимым, и исповедник услышал, как испуганно выдохнула Элис. Раздались легкие шаги по тростнику.

– Святой, – сказал Зигфрид, – это Ворон Хугин. Он почти прикончил свою сестру, заставляя ее пророчествовать, и он запросто сделает то же самое с тобой.

Глава одиннадцатая. Хравн

Глаза этого существа как будто пронзали Элис насквозь, те же сияющие, словно драгоценные камни, черные глаза, которые высматривали ее на чердаке дома. Она чувствовала, что вся дрожит, поэтому попятилась в тень. Вдруг он ее узнал? Он смотрел вниз, на священника. Наверное, все-таки не узнал.

Ворон вышел в пятно света, отбрасываемого пламенем свечей, и она смогла как следует его рассмотреть. Кожа да кости, на плечах плащ из черных перьев, черные волосы стоят дыбом, намазанные маслянистым дегтем, а приклеенные к ним перья образуют подобие черной короны. Его лицо, теперь отчетливо видное, было изрыто чудовищными наслоениями шрамов, глубоких, но коротких; некоторые из них распухли и нагноились, некоторые успели зажить, а некоторые еще сочились кровью. От этого существа разило мертвечиной.

Элис смотрела, как он приближается. Монах вздрогнул, когда Ворон склонился к его уху и зашептал на латыни.

– Пророк, – произнес он. – Это ты Жеан, которого все называют исповедником?

– Я не заключаю сделок с дьяволом.

– Я не дьявол. Ты будешь помогать нам, пророк. Если у тебя есть дар, я объясню тебе, как это делается.

– Откуда ты знаешь наш язык, чудовище? – спросил исповедник.

Жеан понимал, что его бьет дрожь, как это часто случалось, когда он гневался, и он проклинал себя, понимая, что враги могут принять эту дрожь за проявление страха.

– Меня тоже готовили в монахи, некоторое время.

– Значит, ты отвернулся от Христа.

– В Сен-Морисе Он нашел меня, – Ворон сжал кулак, выставив два пальца, – и там же, в Сен-Морисе, Он вышвырнул меня. – Он уперся рукой в пол. – Обращение происходит двумя путями, исповедник.

Жеан сглотнул комок в горле. Он знал название монастыря. Аббатство Сен-Морис – это обитель августинцев на востоке, в Валезанских горах. Один из главных оплотов христианства, известный своими сокровищами и реликвиями, а также песнью веков, laus perennis – монахи начали петь псалмы примерно четыреста лет назад и с тех пор, сменяя друг друга, не умолкали ни разу. Как же подобное чудовище могло появиться в таком месте?

– Откуда ты знаешь меня?

– Слышал о тебе. Мне говорили, что я должен бояться тебя.

– Бойся Господа, – сказал Жеан, – ибо Он готовит особенные испытания таким, как ты.

Ворон улыбнулся.

– И таким, как ты, кажется, тоже.

Элис пыталась понять, что за акцент слышится в речи Ворона. Точно северный, но не такой, как у данов. Он походил на акцент купца.

– Ты можешь заставить монаха найти девчонку? – спросил Зигфрид.

Элис не поняла слов, однако догадалась, о чем идет речь, по его нетерпеливости и жестам.

Ворон кивнул, отвечая на латыни:

– Если времени мало, может, и смогу, а может, и нет. Если времени будет много, точно смогу.

Король рассердился, взмахнул рукой, обводя свой лагерь и, как догадалась Элис, требуя, чтобы Ворон поторопился.

– Тогда попытаемся. Прибегнем к быстрому способу. Монаха он убьет, но мы все узнаем.

Ворон снова говорил на латыни. Элис понимала, что, прибегая к языку, который король понимал плохо, этот монстр наслаждался своим превосходством, даже своей властью над королем. И еще он угрожал монаху.

Король сказал что-то по-своему.

– Он считает, что держать тебя в лагере живым опасно, исповедник. Неужели он не понимает, что за твоими останками тоже придут, это же реликвия? Может, мне перемолоть их в порошок?

– Никто не станет меня искать, – солгал исповедник.

– Напротив. Даже мертвый ты будешь сплачивать людей, однако не будем забегать вперед.

– Сколько времени нужно? – спросил Зигфрид.

Последовал новый обмен репликами на языке северян. Элис чувствовала, что король не доверяет Ворону. Зигфрид возвысил голос.

Ворон пожал плечами и склонился над исповедником, сидящим на полу. В свете огня искореженное тело монаха напомнило Элис скрюченный огарок свечи, а черный силуэт, согнувшийся над ним, походил на его тень.

– Ты станешь помогать нам, исповедник? Станешь служить нам своими способностями? Это будет стоить тебе недорого. – Ворон говорил на латыни.

Ответом Ворону стало молчание.

– Ты знаешь, как проявляется магия? – спросил Ворон.

Монах ничего не ответил, но Элис чувствовала исходящий от Ворона холод, от него веяло неким высокогорным и уединенным местом и чем-то еще, чего она не могла понять. Ей хотелось назвать это одиночеством, но она не могла представить, чтобы это существо испытывало какие-то человеческие чувства.

Ворон продолжал:

– Я знаю. Через потрясение. Мысли человека переплетаются, словно нити на ткацком станке. Если в тебе живет магия, то она – единственная ниточка, затканная другими, иллюзиями повседневной жизни: голодом, похотью, болтовней ваших святых отцов, ощущениями и запахами внешнего мира. Эти иллюзии можно прогнать. Необходимо нечто, оставляющее шрамы, переворачивающее, обращающее мысли в хаос. Нечто, что перерезает простые нити и оставляет ярко сиять одну истинную, магическую нить. Ваши отшельники достигают этого через уединение: в одиночестве мысли начинают натыкаться друг на друга, обнажая скрытую под ними магическую сущность. Ваш Христос сделал это на кресте; он вызывал молнию и оживлял мертвецов, тогда как остальные вокруг него могли только болтать и умирать. Не каждому дано этого достичь, или, точнее, можно достичь разного. Некоторые начинают пророчествовать. Некоторые видят вдаль в пространстве, но не во времени, помещая свой разум в тело ворона и летая в вышине. Некоторые замедляют время и видят все происходящее вполовину быстрее, становясь могучими воинами. Большинство же может только кричать.

Ворон ходил вокруг исповедника, глядя на него так, как покупатель глядит на поросенка в базарный день.

– А ты можешь верить в любую ложь. – Сравнение Иисуса с чародеем возмутило монаха, и он не смог удержаться от ответа.

– Скажи-ка мне, исповедник, когда ты впервые начал видеть, когда видение пришло к тебе в первый раз, твое тело и стало таким, как сейчас?

– Господь дважды благословил меня в тот день.

– Так это способность видеть сделала тебя калекой, или же, став калекой, ты начал видеть? И когда ты видишь, твоя болезнь усиливается или нет? Я спрошу тебя еще раз. Видения являются причиной или следствием твоего недуга?

– Все от Господа.

– От судьбы, – возразил Ворон. – Даже боги обязаны следовать той нити, которая соткана для них.

– Тогда твоему Одину суждено умереть, его заменит другой, добрый бог, разве не так говорится в пророчествах?

– Мы бросим вызов пророчеству. Еще при моей жизни мертвый бог будет править в землях людей. Он спасется от зубов Волка и останется жить, чтобы развязать битву, которая охватит весь мир и пополнит его чертоги толпами героев. Я увижу, как он правит всем миром. На то, что случится в вечности, я не могу повлиять. Волк все равно доберется до него, но не раньше, чем я сам буду пировать с погибшими в Валгалле.

Исповедник, который прекрасно улавливал все особенности человеческих интонаций, почувствовал, что за словами Ворона что-то кроется. Едва слышный отзвук лжи, дрожь, с какой послушник испрашивает разрешения выйти в город вместе с целителем, тогда как на самом деле хочет попасть на свидание с девушкой, ждущей на рыночной площади. Точно ли Христос полностью отпустил от себя этого человека? Исповедник не мог в это поверить. Он решил испытать Ворона.

– У тебя нет никакой власти, пока ты поклоняешься идолам.

– Неправда, – ответил Ворон. – В моей власти ты. Ты будешь пророчествовать, монах. Ты укажешь нам, где девушка. Она – приманка для Волка, к ней его влечет. Неужели ты думаешь, что Волк радостно стремится к собственной гибели в бою? Нет, конечно. Лишь она заставляет его двигаться навстречу судьбе. Она инструмент судьбы. Так было предсказано.

– Я ничего не стану делать для тебя.

– Станешь, так или иначе.

Элис похолодела. Серый утренний свет вливался в окна, прогоняя тени из углов. Еще немного, и преследователь увидит ее. Она забилась в самый дальний угол комнаты, словно новый застенчивый раб, который старается не привлекать к себе внимания.

Хугин поднялся и развернулся к Зигфриду. Они переговорили на языке норманнов, и Ворон указал на север.

Зигфрид побледнел. Ворон улыбнулся и сказал Жеану:

– У короля слишком слабый желудок для воина. Однако он должен понимать, что у магии нет легких путей. – Он коснулся своего покрытого шрамами лица. – Уж я-то знаю наверняка. Теперь же прошу меня извинить, исповедник, меня ждут люди. Я должен вылечить больного ребенка.

И он прошел мимо монаха, уходя в рассвет.

Глава двенадцатая. Сущность воли

Когда Элис вышла, берсеркеры спали у ног мулов, устроившись на мешках Лешего.

Леший заплатил им, чтобы они охраняли его добро. Купец поклялся себе, что так или иначе обязательно вернет свои деньги прежде, чем уйти, тем более что в услугах берсеркеров он не нуждался, пусть они и защитили его от толпы в самом начале. Но когда люди в лагере поняли, что вина у купца больше нет, да и пищи тоже, их интерес быстро угас. Шелк нельзя есть или пить, а единственное, что они были готовы покупать, – это обычную еду, поэтому, когда Леший показал им отрез желтого шелка, все быстренько вернулись к своим прежним занятиям: принялись страдать от голода, жаловаться и точить топоры.

Леший устал, но не мог заснуть. В холодном утреннем тумане он чувствовал себя совсем старым. Он видел, как тот странный человек вышел из дома, и понял, кто он такой: шаман, чародей и, скорее всего, сумасшедший. Эта странная личность нагоняла на купца страх. «Ничего, – сказал он себе, – видали мы людей и пострашнее». Хотя в этот момент он не мог бы сказать, где именно.

Из дома вышел король. Купец низко поклонился, соображая, как будет объясняться, однако король ни о чем не спросил. «Он тоже не спал всю ночь», – догадался Леший.

– Воины, подъем! – прокричал Зигфрид.

Берсеркеры медленно поднимались, вытряхивая из волос росу и кряхтя с похмелья.

– Доставьте монаха в лес, к хижине Ворона.

– Я бы не хотел туда идти, господин, – сказал Фастар.

– А я хотел бы, чтобы ты пошел.

Элис приблизилась к купцу. Глаза у него покраснели, он зевал.

– Мне пришлось всю ночь караулить, – сказал он. – А это твоя работа.

Элис выразительно посмотрела на него, давая понять: хоть она и изображает раба, купцу не стоит заблуждаться и обращаться с ней как с рабом. Он улыбнулся. Она уж точно не раб, теперь она скорее ценный груз.

Офети вынес из дома монаха, взвалив себе на плечо. Леший видел, что исповеднику больно и что он старается не подавать виду.

– Слушай, купец, я не хочу тащить его на себе в гору, дай нам мула, – сказал Офети.

– Тот, который вез вино, остался почти без поклажи, он идет пустой, – сказал Леший. – Возьми его. Остальных животных я отведу в надежное местечко в лесу.

– Нет, – возразил Зигфрид. – Окажи мне услугу, купец, отправляйся с отрядом.

Леший выдавил из себя улыбку.

– Всегда к твоим услугам. Цель моей жизни – угождать тебе, господин.

– Держись поближе к монаху. Оставайся с ним весь день. Ни на шаг от него не отходи, потом передашь мне все, что он скажет.

– Я твой верный слуга, господин.

Зигфрид поглядел на Лешего как-то странно; купец решил, что короля удивляет подобная фамильярность с его стороны, но в итоге Зигфрид сказал:

– Мулов с поклажей можешь оставить, там они тебе без надобности.

– Мой господин, я хотел бы присматривать за ними.

– Это был приказ, а не просьба. Поклажа останется цела, мулов никто не съест – даю тебе слово. Ты все получишь назад, если меня порадует то, что ты мне расскажешь.

Леший снова улыбнулся. Он был уверен, что не выйдет отсюда живым. Вести торговлю здесь было невозможно, никаких увеселений, даже нормальной еды в лагере не было. В лучшем случае он сможет выручить здесь горстку пепла. В худшем же он и вовсе погибнет. Однако Леший был человек практичный, он знал, что северяне клятвами не бросаются. Груз будет в целости и сохранности под защитой короля. И викинги хотя бы не стали упоминать вслух, будто он знал их короля еще дитятей.

Они прошли мимо дымящихся лагерных костров, сквозь клочья тумана и начали подниматься в гору. Пока длился долгий подъем, Леший оглянулся. Туман стоял в неглубокой речной долине, словно похлебка в котелке. И какая похлебка – варево из бед, чумы, подозрений и смерти. Отряд дошел до кромки леса, где северяне уже начали рубить дрова, и ступил под сень деревьев. Там обнаружилась узкая тропка – скорее, просто вмятины в траве, – и они пошли по ней. В лесу было влажно и красиво: капли росы сверкали в бледном солнечном свете, пролески на фоне низко стелящегося тумана казались рассыпанной по земле бирюзой. Только Лешему было не до утренних красот. Он стал пленником. Купец покосился на Элис. Кто же тогда она? Пленница пленника. «Какое стремительное падение, произошедшее всего за одну ночь», – подумал он.

Они всего час шли по весеннему лесу, после чего очутились на полянке. Деревья здесь были высокие – гигантские дубы, на которых только-только набухли почки.

– Пришли, – сказал Фастар.

Леший не видел никаких признаков жилья. Они просто вышли на поляну.

– Хравн! – прокричал Фастар. – Хравн!

Наверху в гнезде зашевелился ворон.

– Не тот, – сказал Офети. Но никто не засмеялся.

Птица сидела на высокой ветке, глядя на людей.

– До чего они странные, – продолжал Офети. – Никогда не гнездятся вместе, но стоит одному учуять запах добычи, как все разевают глотки, созывая на пир сородичей.

– Будем надеяться, что больше таких, как Хравн, поблизости нет, – сказал Фастар.

– Ты должен позволить мне выпустить кишки этому падальщику, – сказал Офети.

Фастар улыбнулся.

– Если мы когда-нибудь повстречаем его одного, без людей Зигфрида, я еще раньше тебя перережу ему глотку.

– Не стоит так говорить, – вставил Сван. – Он жрец Одина. Он лечит людей, а в бою стоит десяти воинов, я сам видел.

Фастар проворчал что-то, явно не желая обсуждать эту тему.

В лесу вдруг зашумело.

– О, клянусь мошонкой Фрейра, это она, – сказал Офети.

– Давайте оставим пленников и побыстрее уберемся отсюда, – предложил Фастар. – Не хочу видеть то, что будет потом.

– Неужели ты такой мягкотелый, Фастар?

Леший обернулся. Это заговорил Серда – жестокий коротышка, которому нравилось мучить Элис.

– Я убил с десяток врагов, – сказал Фастар, – но честно: мечом, топором и копьем. А это для меня настоящее оскорбление.

– Тебе не нравится смотреть, как страдают твои враги? – удивился Серда.

– Мне нравится, когда они умирают, причем быстро, – сказал Фастар, – чтобы я мог поскорее вернуться к элю и женщинам.

– Каждому свое, – пожал плечами Серда. – Если хочешь, я останусь с ними.

– Как тебе будет угодно, – сказал Фастар. – Просто чем раньше…

Он не договорил. Леший разинул рот. Элис даже вскрикнула, но никто не обратил внимания, потому что все они были слишком заняты своими переживаниями. Леший, путешествуя, встречал прокаженных, хотя и старался побыстрее от них убежать. Однако сейчас перед ним предстало уродство совсем иного рода.

На краю поляны стояла женщина. Ее черные волосы были всклокочены, белый балахон – в грязи и алых пятнах крови, сочившейся из двух свежих ран на шее; женщина покачивалась, как будто была слишком слаба, чтобы стоять. Однако внимание Лешего прежде всего привлекли ее глаза. Которые попросту отсутствовали. Лицо ее покрывали шрамы, как и у брата, но только их было гораздо больше, и они были гораздо страшнее; голова у нее раздулась и казалась пористой, словно чудовищный чернильный орешек. Носа почти не было видно, вместо рта – узкая щель, а на месте глаз зияли пустые провалы с расплывшимися контурами. Что же с ней случилось? Леший недоумевал. Болезнь? Еще ни разу в жизни он не видел такой болезни: ее лицо почернело от синяков, покраснело от воспаления, непомерно распухло с одной стороны и сморщилось с другой. Но глаза, именно глаза казались поистине чудовищными. Леший вспомнил, как в детстве однажды нес хлеб от бабушки домой. Старушка дала ему половинку каравая; по дороге ему захотелось отщипнуть кусочек, и он отщипнул. Хлеб оказался таким вкусным, что он не удержался и отщипнул еще, потом еще и еще, пока не выбрал из корочки весь мякиш. Вот так и выглядели глазницы женщины – словно внутренность каравая, выщипанного по кусочку.

Женщина покачнулась, собираясь шагнуть на поляну, но споткнулась и упала, шлепнувшись на четвереньки, после чего поползла к ним, нащупывая и вынюхивая дорогу.

– Что нам делать? – спросил Фастар.

– Меня можешь не спрашивать, – заявил Офети.

– Это их место. Она хочет монаха, так отдай ей монаха, – сказал Серда.

– Откуда, во имя ледяных сисек Норн, тебе знать, чего она там хочет? Ты что, стал ясновидцем? – возмутился Офети.

Женщина услышала их голоса и вытянула шею. Леший смотрел, как в двадцати шагах от них она поднимается на ноги, как разворачивает к ним лицо, прижимая руки к бокам. По мнению купца, все это было уж слишком жутко. Ведь он находится всего лишь в часе бодрой ходьбы по лесу от земель, свободных от северян. Если бы он мог, то взял бы девушку и просто пошел в Ладогу. Он бросил бы шелка и мулов: все равно князь щедро наградит его, если он приведет к нему девушку. Первый раз с тех пор, как ушел на запад, Леший пожалел, что рядом с ним нет волкодлака. Будь он здесь, у них появился бы шанс на спасение.

– Так ведь нам поручили доставить монаха сюда. Оставим его да уйдем, – предложил кто-то из берсеркеров.

Фастар помотал головой.

– Нам необходимо узнать, где девушка. Если Хравн выяснит, где она, нам придется поспеть туда раньше. Мы должны услышать пророчество и оказаться на месте первыми, чтобы он не вцепился в нее своими когтями.

– Так что, мне снимать монаха или нет? – спросил Офети.

– Снимай.

Леший огляделся по сторонам. Вытянутый силуэт Хугина возник на другой стороне поляны. На плече он нес три небольших мешка, на нем были драные штаны и потрепанная накидка из грязной серой шкуры, до сих пор сальной, как будто бы ее только что содрали со зверя и не вымочили в подогретой моче, чтобы удалить ошметки плоти и жира. На боку у чародея болтался зловеще изогнутый меч. Леший, конечно же, слышал о подобных мечах – у арабов и отливающих синевой чернокожих жителей Африки об этих мечах были сложены легенды, – однако, даже путешествуя с караванами верблюдов по дорогам Серкланда, он никогда не видел их воочию и не знал, что до сих пор остались кузнецы, способные изготовить такое оружие.

– Оставьте монаха, – сказал Ворон. – Посадите его сюда, под этот дуб.

Леший смотрел, как монаха снимают с мула. От этого зрелища сердце обливалось кровью. «Святой, – подумал он, – должен стоить баснословных денег. Даже за его кости, правильно выбрав монастырь, можно выручить состояние. Может быть, выпадет шанс стащить тело, – купец был уверен в близкой смерти исповедника, – когда Хугин с ним покончит».

Исповедник не жаловался, когда его стаскивали на землю. Ворон опустился рядом с ним на колени, положил ему ладони на лоб и на грудь. Леший подумал, что со стороны кажется, будто он лечит монаха. И только когда он увидел петлю с крепким и сложным узлом, то понял наверняка, что ни о каком исцелении речи не идет.

Ворон перекинул веревку через ветку дуба, а потом надел петлю на шею монаха. Подтянул веревку, вынуждая исповедника сесть прямо. Веревка не душила монаха, Леший это видел, однако вынуждала его дышать с усилием. Купец собирался остаться, чтобы выполнить приказ короля и узнать, о чем будет говорить монах. Хотя, насколько понимал Леший, для исповедника сейчас главное – не задохнуться, какие уж там пророчества.

– И вот так можно узнать, куда убежала девушка? – уточнил Офети.

– Вероятно.

Монах застонал и затих. Леший восхищался им. Он понимал, что исповедник не поддастся боли, убеждениям и мольбам. Монах был сделан из того теста, из которого сделаны мученики. Леший старался извлекать выгоду из всего, поэтому решил, что его ждет немало вкусных обедов в разных монастырях в обмен на рассказ о смерти этого святого.

Хугин развязал первый мешок. В нем оказался белый порошок. Он взял щепотку и посыпал им лицо и руки исповедника. Леший отметил, что колдун ведет себя не грубо; на самом деле он был весьма осторожен, когда сыпал порошок и втирал его большим пальцем – таким жестом мать убирает грязь с лица сына перед приходом гостей. Потом он раскрыл второй мешок и достал по-настоящему диковинный предмет – вырезанное из дерева подобие короткой ложки с двумя черпаками, по бокам которых свисали кожаные ремешки. Хравн наложил эту штуковину на глаза монаха. Теперь Леший понял, что это такое: нечто вроде наглазников; такие же, только металлические, норманны иногда прикрепляли к ритуальным погребальным шлемам. Наглазники Ворона для сражения не годились – только металл мог защитить от прямого попадания в глаз, – но выглядели весьма впечатляюще. И еще эти наглазники не крепились к шлему, да и отверстий в них не было. Тот, кто их наденет, вовсе ничего не увидит. Хравн не стал завязывать их на голове монаха: кажется, он передумал и отложил предмет в сторону. Потом он раскрыл третий мешок. Там оказалась кисть человеческой руки с привязанной к пальцу веревкой. Колдун обхватил этой рукой шею монаха.

Леший поглядел на берсеркеров. Они переговаривались друг с другом. Купец понял, что ритуал – а это походило на ритуал – нагоняет на них страх.

Хугин подошел к своей уродливой сестрице, застывшей посреди поляны. Он нежно взял ее за руку, подвел к монаху и усадил рядом с ним. Она обхватила монаха руками и запела.

У ведьмы оказался изумительно красивый голос. Языка Леший не понимал, но песня казалась чарующей и звенящей. И еще от нее кружилась голова. Леший понял, что клюет носом, – так можно сомлеть от монотонной работы на солнцепеке. Песня унесла его куда-то вдаль, и он позабыл, где находится. Наконец он заметил, что вокруг потемнело. Свет начал угасать. Сначала он решил, что тучка нашла на солнце, но затем понял, что наступили сумерки. Из долины тянуло запахом костров, и солнце висело над самыми деревьями. Берсеркеры тихо лежали на траве, как будто спали. Женщина, этот безликий кошмар, все еще обнимала монаха, Ворон стоял на коленях рядом, глядя куда-то в пустоту. Непонятно откуда доносился шум. Сначала Леший подумал, что это ветер шумит в деревьях. Звук был похожим, он то нарастал, то ослабевал, однако это был не ветер. Скорее гул огромной толпы, хор голосов.

Пение продолжалось. Леший поглядел в лес. Вокруг них, вырисовываясь силуэтами в заходящем солнце, собрались вороны, рассыпались по веткам, словно черные капли. Они находились под местом ночлега этих птиц, которые слетались сюда, чтобы вместе, в безопасности, отдыхать до зари.

Вот один из них упал с дерева, словно осенний лист, и приземлился на плечо женщины, с любопытством повертел головой. Леший видел, как женщина подняла палец. Ворон клюнул, и выступила капля крови. Ведьма, кажется, даже не заметила этого и подставила палец под лапы птицы. Ворон перешел на палец, а она свободной рукой вцепилась в плечо монаха. Потом она подула на птицу, и ворон прыгнул вперед, на исповедника. Леший видел, что монах ощутил его присутствие. Он старался откинуть голову назад, однако его надежно удерживала на месте петля. Нормальный человек мог бы резко дернуться, спугнуть птицу, но исповедник не мог. Все, что ему удалось, – немного повернуть голову. Ворон клюнул, но не монаха. Он оторвал крохотный клочок мяса от мертвой руки на горле Жеана и громко каркнул. Леший подумал, что если бы у ночи был голос, то он был бы именно таким. Остальные птицы посыпались с деревьев, испуская восторженные вопли. Купец смотрел, как они терзают мертвую руку на горле монаха.

Послышался новый звук, звук дыхания, глубокий вздох, скорее отчаяния, а не боли. У монаха, как успел заметить купец, кровь уже текла по щекам, со лба, с шеи, из ушей и изо рта.

Хугин снова подошел к исповеднику и наклонился к его уху.

– О́дин, наш господин, мы жертвуем тебе эту боль. О́дин, наш господин, твои слуги ищут тебя. О́дин, наш господин, кто страдает, обретает знание. О́дин, наш господин, укажи нам твоих врагов.

Он продолжал бормотать эти слова, повторяя их снова и снова.

Тело монаха дернулось, два ворона улетели, но еще четыре остались терзать его плоть. Они кормились как будто с ленцой: клевали, глотали, вертели головами, переговаривались, снова клевали.

Берсеркеры вскочили, некоторые трясли головами, некоторые отворачивались, изображая безразличие, только один смотрел, завороженный. Серда явно наслаждался представлением. Купец заметил, что Элис тоже не в силах отвести глаз; она попыталась заговорить, но голос не слушался, и получилось лишь невнятное бормотание. «Еще мгновение, – подумал Леший, – и она выдаст себя». Он обхватил ее за плечи, словно пытаясь утешить, но еще и пытаясь удержать на месте. Он понимал, насколько странно утешать подобным образом раба, однако никто сейчас на них не смотрел – все глаза были прикованы к истязаемому монаху. Лес был залит красным закатным солнцем, и длинные тени деревьев тянулись, словно желая по-дружески обнять подступающую ночь. Леший сообразил, что они сидят здесь уже много часов.

Монах не мог пошевелиться, но его голос, когда он заговорил, прозвучал уверенно, даже страстно:

– Я вернулся за ней. Она рядом со мной.

Купец притянул к себе Элис.

– Уходи, – прошептал он. – Беги отсюда.

– Она здесь! – прокричал монах. – Здесь.

– Где? Где она? – Ворон склонился к его уху, разговаривая ласково, словно отец, укладывающий спать капризного ребенка.

– Здесь, прямо здесь.

– Ты видишь ее? Где она?

– Рядом со мной, и она всегда была рядом со мной. Господи Иисусе, дай мне силы. Я не выдам ее!

Один ворон прыгнул на лицо монаха и, словно пробуя, исследуя, клюнул его в глаз. Хугин взял монаха за руку и снова завел свою речь:

– О́дин, наш господин, прими эту боль за свои страдания, девять дней и девять ночей ты висел на истрепанном бурей древе. О́дин, наш господин, отдавший свой глаз за мудрость, веди нас к твоим врагам.

– Элис! Элис! – кричал монах. – Приди, приди ко мне. Я так долго искал тебя. Элис. Адисла, не уходи, не бросай меня, иначе я погибну!

Адисла? Кто это? Элис не понимала. Имя, кажется, норманнское. Однако оно показалось ей странно знакомым. Ее охватило страстное желание помочь исповеднику. Она двинулась к монаху, но Леший остановил ее. Его твердая уверенность в том, что подобная магия не сработает, сменилась таким же твердым убеждением, что еще как сработает. Еще секунда, решил он, и монах выдаст девушку.

Теперь птицы падали с деревьев, словно листья поздней осенью, облепляли тело монаха, хлопали крыльями и кричали.

Леший принял решение. К черту шелка, к черту мулов. Его жизнь и та награда, которую он получит за девушку, – вот и все, что у него есть.

– Пошли, – сказал он. – Уходим отсюда.

Он не смог сдвинуть ее с места. Она как будто вросла в землю, стояла, дрожа и не сводя глаз с исповедника.

Кошмарная женщина снова запела, заглушая речитатив Хугина.

Затем монах испустил крик, не похожий ни на какие другие, вопль нестерпимой боли, высокую ноту из музыки ада. Все смешалось, все пришло в движение. Ворон вскочил, отгоняя птиц от тела монаха. Он перерезал веревку, и исповедник рухнул на землю, словно мешок с мокрым песком. Элис, не в силах удержаться, побежала к нему мимо берсеркеров, не обращая внимания на Хугина, который отвернулся от исповедника, сжимая ладонями голову.

Леший кинулся за Элис, наклонился над ней, пытаясь унять рыдания девушки.

– Помни, – нашептывал он, – ты немой мальчишка, немой. Не говори ни слова, а не то разделишь участь монаха.

Купец старался не глядеть на исповедника, однако, оттаскивая Элис подальше, все-таки посмотрел. Язык монаха вывалился изо рта. Он напомнил Лешему кусок печенки, скользкой, лоснящейся от крови и надорванной с одного края. Купец мог только подивиться той силе духа, которая позволила исповеднику сделать то, что он сделал. Жеан не сказал им ни слова, как ни зачаровывали, как ни терзали они его, и он совершил то единственное, что могло вывести мучителей из себя, то, что не позволило ему сказать, где сейчас Элис. Он раскрыл рот и позволил птицам исклевать себе язык.

Глава тринадцатая. Заслуженная награда

Тишина повисла над поляной, когда Ворон перерезал веревку монаха.

Офети подошел и поглядел сверху вниз на мальчика-раба, который обнимал тело исповедника.

– Наверное, ты с ним одной веры, сынок, – проговорил он. – Что ж, если среди вас есть еще такие люди, то мы можем прямо сейчас собираться и расходиться по домам. Вот человек, сделанный из железа, надо отдать ему должное. Эй, Ворон! А он тебя превзошел, верно? Калека, связанный, заколдованный, но он все равно переиграл тебя в твоей же игре!

Элис не поняла сказанных викингом слов, но угадала его чувства по тону.

Она поглядела на монаха. Кровь на лице чернела, поблескивая в лунном свете, один глаз распух. Птица буквально оторвала веко, однако сам глаз не пострадал. Лицо и уши исповедника были покрыты многочисленными порезами, в одном даже белела лицевая кость, а в дырке на щеке сквозили зубы. Элис сбросила с его шеи останки мерзкой руки. Никто ей не препятствовал.

– После такого он все равно не оправится, – сказал Леший. – Его убьют не эти раны, а нагноение. Я уже видел подобное.

– А почем берут кости богов на вес? – Это спросил Серда. Он коротко хохотнул и пнул монаха в бок.

Элис немедленно вскочила. Не раздумывая о последствиях, она ударила Серду в грудь. Он не ожидал нападения и упал, споткнувшись о древесный корень. Однако тут же поднялся, выхватив нож еще в падении, не успев удариться о землю, и рванулся к Элис, чтобы всадить в нее оружие. Серду и девушку разделяло расстояние в четыре шага. Он успел сделать два, но Офети, поразительно проворный, встал у него на пути и толкнул плечом, пригвоздив к дереву. Худосочный викинг задохнулся, стукнувшись о ствол. Он осел на землю, тяжело дыша.

Офети указал на монаха и проговорил:

– Сегодня ночью этот человек завоевал мое уважение. Пусть мальчик позаботится о нем, если ему так хочется. Если же ты, Серда, ищешь драки, то я тебя обрадую. Готов хоть сейчас.

И снова Элис не поняла сказанных слов, зато смысл был очевиден каждому.

Серда встал и отряхнулся, все еще силясь отдышаться. Затем бросил на Элис взгляд, который вовсе не нуждался в пояснениях, улыбнулся и побрел в сторону лагеря.

Была уже глубокая ночь, и большая луна заливала поляну серебристым светом. Хугин что-то сказал купцу на языке северян.

Леший помотал головой.

– Мне кажется, он вообще не знает, что мы здесь.

Первый раз за все время Ворон поднял глаза на Элис.

– Следи, чтобы монах не мерз, и давай воды, если он попросит. До завтра он не умрет. – Затем Ворон снова повернулся к Лешему и сказал: – Передай королю все слова монаха, скажи, что, так или иначе, к завтрашней ночи монах поведает нам все, что мы хотим знать. Но пока я должен поразмыслить.

Он снова пересек поляну, взял сестру под руку и повел между деревьями.

Было очевидно, что Жеан умирает. Он стал совсем холодный и весь дрожал. Раны его были чудовищны, сочащиеся кровью порезы покрывали каждый дюйм кожи. Как ни странно, птицы не клевали тело под одеждой. Ряса и подрясник отпугивали их, они клевали только обнаженную кожу.

Жеан был в забытьи, он цеплялся за руку Элис, булькал горлом, мычал. Язык у него жутко распух и походил на толстую кровяную колбасу, из-за чего рот почти не закрывался. Элис старалась облегчить боль, промокая рот влажной тканью и выжимая из нее капли воды. Из-под деревьев, со стороны хижины Ворона, доносилось пение, тихое и невнятное, словесный дымок, призвук в шуме ветра.

Леший сидел с Элис. Купец был человек закаленный, все в мире он рассматривал с точки зрения выгоды или убытка, но даже его, как поняла Элис, потряс подвиг монаха. На поляну выбежал мальчик, заговорил с викингами. Она увидела, что викинг по имени Фастар кивнул и указал на нее. К ним приблизился толстый северянин, что-то сказал купцу. Леший ответил, и северянин отошел.

Леший обратился к Элис:

– Я должен явиться к королю с сообщением. Он послал за мной.

– С каким сообщением? – Она говорила едва слышно, внимательно следя, чтобы в их сторону никто не смотрел.

– О том, что сказал монах под пыткой.

Леший не удостоил все увиденное словом «магия». Монах был чуть жив и едва не выдал то, о чем успел догадаться, – что девушка рядом с ним. «Скажете тоже, пророчество», – думал Леший.

– И ты тоже должна пойти. Они настаивают. Если я правильно понял, там для тебя приготовили еще какую-то работу.

Она тронула его за руку.

– Исповедник умирает, – сказала Элис.

– Да.

– Мне надо остаться с ним здесь. Позволь мне остаться.

Леший пожал плечами, обернулся к викингам и прокричал им что-то, чего Элис не поняла. Толстяк ответил, кивая головой.

– Нет, ты должна идти, – сказал Леший.

– Я его не брошу, – возразила Элис, отвернувшись.

Купец снова заговорил с берсеркерами. Между ними завязался короткий спор. Затем толстяк покачал головой и сделал какой-то странный жест. Она услышала, как назвали имя короля.

Леший развернулся к Элис.

– Офети сказал, что Зигфрид один вечер может и пережить без твоих услуг. А святой отец заслуживает заботы. Если король потребует, берсеркер сам сделает за тебя любую работу. Ты оставайся с монахом. Если сможешь сдвинуть его с места, иди через лес вниз по реке до брода. Я встречу тебя там и, клянусь, сделаю все, чтобы ты оказалась дома. – Леший поднялся, чтобы уйти. – Этот толстый викинг, как мне кажется, на твоей стороне, а мне придется идти.

Элис встала и кивнула Офети. Она боялась, но внутри нее нарастала уверенность. Господь свел ее с исповедником. И Господь, решила она, умеет отличать своих врагов от друзей. Если кто-то и должен бояться, то только чародей и его кошмарные подручные.

Глава четырнадцатая. Разоблачение

Леший и берсеркеры вернулись в лагерь, к тому дому, где Зигфрид устроил себе большой зал. Днем была жаркая битва, и норманны захватили много добычи. Костры горели в ночи, а стоны и крики раненых заглушали звуки примитивной музыки, дудки и барабана. Лица, бледные и худые, выплывали из темноты. «Вот, – подумал Леший, – именно так и должна выглядеть страна мертвых».

Дом под яркой луной был виден издалека, его раскрашенная крыша блестела в серебристом свете. Леший устал и с нетерпением ждал королевского угощения. Польза от общения с правителями – даже в годину бедствий – в том, что хорошее вино и хорошая еда у них бывают всегда. Он вошел и увидел, что король сидит на стуле посреди комнаты. Это был не трон, однако стул поставили так, чтобы всем было ясно: это место предназначено для особенного человека. Леший подумал, уж не официальный ли это прием. Хотя он постоянно имел дело с викингами, ему редко доводилось бывать на их церемониях, особенно во время войны.

Король коротко улыбнулся Лешему и протянул чашу, чтобы виночерпий наполнил ее. Леший заметил, что королю прислуживает не тот слуга, который был раньше, а худосочный берсеркер Серда. Так вот куда он направился, уйдя из леса.

– Купец, ты не привел с собой мальчика.

– Он ухаживает за монахом. Франку сегодня крепко досталось, – сказал Офети.

– Я же велел, чтобы его привели. – Зигфрид был бледен и крепко сжимал челюсти, как будто пытаясь сдержать нарастающий гнев.

– Какая разница, какой слуга, – продолжал Офети. – Если надо, я послужу тебе вместо мальчика.

– Я сказал, чтобы привели мальчика, так иди за мальчиком, толстяк.

– Это же час пути в гору, – проговорил Офети. Но затем посмотрел на полыхающего гневом короля и согласился: – Я схожу. Уже иду.

– Прекрасно. Приведешь его по-тихому. Не привлекай внимания Ворона.

– Как прикажешь, – ответствовал Офети.

Он развернулся и вышел из большого зала, поманив за собой Фастара.

Король отпил вина, подавляя раздражение. Затем заговорил с Лешим почти спокойно:

– Так что же сказал святой? Какими откровениями поделился?

Леший огляделся по сторонам. Воины, собравшиеся в королевском зале, едва не лопались от волнения. Все глаза были прикованы к нему. Леший достаточно часто терпел поражения и знал, когда надо просто сказать: «Мы квиты» – и уйти. Сейчас был как раз такой момент. Однако пока здесь король, уйти не получится.

– Ну же, купец, что он сказал?

Леший подумал, не солгать ли, но решил, что не стоит. На латыни говорили многие, и король может услышать новость от кого-нибудь другого. Говорить правду сейчас безопаснее.

– Он сказал, что девушка где-то здесь, – признался Леший.

– Неужели? – Леший видел, что за наигранной непринужденностью короля скрывается настоящая ярость. – И почему он так сказал, как ты думаешь?

– Я же не волшебник, господин, откуда мне знать?

Король поднялся так резко, что Леший едва не отскочил назад. Зигфрид явно сдерживался с трудом.

– Да нет, ты тоже волшебник. Я слышал, будто знал тебя еще в детстве, так сказали мои воины. Однако я тебя не помню. Ты стер мои воспоминания?

Леший ощутил облегчение. Если дело только в этом, у него наготове объяснение.

– Я просто сказал, что слава твоя так велика, что я в детстве слышал о тебе и твоем отце еще у себя на родине, за Восточным озером. Даже там поют о твоих подвигах. Наверное, твои воины неверно поняли меня. Я все-таки не очень хорошо владею вашим языком.

– Достаточно хорошо, чтобы врать, – сказал Зигфрид.

Леший ничего не ответил, поняв, что любые его слова сейчас будут истолкованы против него.

Король хлопнул в ладоши.

– Добрый Серда, – сказал он, – покажи нашему почтенному торговцу, что ты нашел в его сумках.

– Ты же поклялся не трогать их!

– А я и не трогал. Серда поймал мальчишку, который пытался что-то украсть из тюков, – сказал Зигфрид. – Это воришка открыл сумку, а не кто-то из моих воинов. Кстати, почему ты так дрожишь над своей поклажей? Очень странно, когда купец не хочет показать товар.

– Я люблю быть рядом, когда смотрят мои товары, господин, а не то я выручу за них весьма жалкую сумму: ничего – самая скверная цена, какую только можно предложить.

– Иногда можно получить еще хуже, чем ничего, – возразил Зигфрид, похлопав по рукояти меча на поясе.

Серда улыбнулся Лешему и подтащил к нему один из мешков. Он был раскрыт. Леший почувствовал, как забилось сердце, когда берсеркер запустил в мешок руку и выудил что-то. В пламени свечей заблестела прядь золотистых волос. Волосы Элис.

– Что это такое, купец? – Голос короля сделался скрипучим от злости.

Леший медленно выдохнул и широко развел руками. Ему необходимо успокоиться.

– Я купил их у одной крестьянки по дороге сюда. Из таких волос получится отличный парик, любой из твоих воинов будет рад купить его для своей жены.

Король закусил губу. Затем он достал из мешка что-то еще, какие-то мелкие предметы, которые запросто уместились у него в кулаке. Он протянул кулак Лешему.

– Угадай, что там.

– Я простой человек, мне не по уму разгадывать загадки королей, – ответил Леший.

– Отличный ответ. Но мой будет лучше. Хочешь узнать?

– Если тебе угодно.

– Там твоя смерть, купец.

Леший с трудом сглотнул. На тихой лесной поляне в обществе девушки он размышлял о том, что прожил довольно долгую жизнь и готов рискнуть ее остатками ради богатства. Но сейчас его жизнь показалась Лешему совсем коротенькой. Странные мысли одолевали его. «Я ничего в жизни не сделал, – подумал он. – Я вообще не жил». Он ходил с караванами верблюдов по шелковым путям, добирался до покрытых льдами северных морей, видел Священную Римскую империю и оливковые рощи на юге, однако теперь, глядя в лицо смерти, он узрел суть собственной жизни. Все это он делал в полном одиночестве. Он вспомнил о матери. Она была последним человеком, которого он любил, за которого охотно отдал бы жизнь. Именно это он и имел в виду, когда сказал себе: «Я ничего в жизни не сделал». Он так и не нашел замену этой любви – ни друга, ни женщины, ни ребенка. Торговля была для него всем, и вот сейчас он заключит последнюю сделку, пытаясь купить себе жизнь.

Король подошел поближе к Лешему и раскрыл ладонь. На его руке лежали два изящных женских кольца, одно было украшено лилией маркграфа Нейстрии, и этот символ указывал на то, что носила его женщина высокого рода, из потомков Роберта Сильного. Викинги потерпели от него немало поражений и в конце концов убили его, поэтому прекрасно знали эту лилию.

– Я принял кольца в уплату за шелк, мой господин. Кто раздул из прядей волос и пары женских побрякушек целую историю? – Он поглядел на Серду.

Король на мгновение задумался.

– Где же ты продал шелк?

– Это случилось вчера вечером, господин. Кольца принес странного вида молодой человек, высокий, завернутый в волчью шкуру. Он мне не слишком понравился, однако он хотел дать хорошую цену за…

Король вскинул руку.

– Мы все узнаем, – сказал он. – Твой мальчишка будет здесь еще до рассвета, и мы послушаем, что он нам расскажет.

– Он не из разговорчивых, господин, – напомнил Леший.

– Он расскажет достаточно, словами или же без слов. Если он и есть та девушка, которую я ищу, я собственноручно выпущу тебе кишки, не сходя с этого места!

С улицы послышался шум, и в дом, задыхаясь, вбежал какой-то человек. Это оказался один из берсеркеров, который прошлой ночью побывал на холме у купца, высокий жилистый воин со шрамом через всю щеку, тянувшимся до срезанной верхушки уха. У него под мышкой был зажат какой-то предмет. Свернутая мокрая ткань.

– Что ты хочешь нам показать?

Берсеркер кинул материю на пол. Она шумно плюхнулась на тростник. Несмотря на грязные пятна, все узнали в этом куске ткани дорогое платье из тонкого шелка с парчовой отделкой.

– Нашел на том месте, где была стоянка купца, – сказал викинг. – Это совершенно точно франкское платье.

– И, несомненно, оно принадлежит девушке, за которой мы гнались, – добавил Серда.

Зигфрид выхватил меч и двинулся на купца. Леший вскинул руки, пытаясь защититься.

Глава пятнадцатая. Страдания исповедника Жеана

Голоса и давление в голове. Головокружение, смятение и боль. Исповедник понимал, что Ворон пытается зачаровать его, но боролся изо всех сил.

Они добрались до него, осознанно или же случайно, через его слабость перед прикосновением женщины. Жеан почувствовал, что его обнимает женщина, догадался по прикосновению волос к лицу, услышал ее чудесный голос и против своей воли обрел успокоение в этом объятии.

Это точно была женщина – он понял по очертаниям тела, по нежности тонких рук, даже по легкости дыхания. Сначала он пытался отстраниться от нее, отодвинуться, однако веревка не позволяла ему. Боль, причиняемая этой веревкой, была ужасна, бормотание Ворона завораживало, голос женщины заставлял мысли путаться, как путаются в солнечных лучах завитки дыма из кадильницы. Он мог бы противиться всему этому, оставаться в полном сознании, сосредоточившись на боли, причиняемой веревкой, если бы не прикосновение ведьмы.

Он начал терять ощущение времени. Иногда он лишался сознания от боли, и объятие женщины было подобно теплу очага после долгого путешествия под холодным ветром и дождем. Затем боль в стиснутом горле начала заполнять все мысли, сознание полностью сосредоточилось на удавке вокруг шеи. Прошло еще время, и он перестал понимать, кто задает ему вопросы и отвечает ли он на них. Он как будто оказался в каком-то ином месте, не на лесной поляне в сумерках, а в густой темноте. Жеан почувствовал, что находится под землей. Воздух вокруг сгустился, влажный и холодный. Может быть, он в аду? Вокруг него звучали голоса. Один голос он признал своим, но вот что странно, никак не мог определить, который именно.

– Где нам найти ее?

– Кого?

– Девушку, которая была с тобой в церкви в Париже.

– Она всегда была со мной.

– Где она?

– Я знаю.

– Где она?

– Она пришла ко мне.

– Где она?

– Я должен собраться с силами для предстоящей борьбы.

А затем он шевельнулся, веревка впилась в шею, и он начал задыхаться. Ощутил, как чьи-то руки поменяли положение тела, самую малость ослабив натяжение веревки. Его ноздри заполнила вонь разложения, жуткий голос Ворона зазвучал в ушах, возобновляя свое монотонное бормотание:

– О́дин, наш господин, прими эту боль за свои страдания, девять дней и девять ночей ты висел на истрепанном бурей древе. О́дин, наш господин, отдавший свой глаз за мудрость, веди нас к твоим врагам.

Жеан с усилием вытолкнул слова из стиснутого горла:

– Иисус, принявший за наши грехи смерть на кресте, прости мне мои прегрешения и возьми на Небеса.

Исповедник был уверен, что сейчас умрет, поэтому помолился, чтобы преодолеть гордыню, ведь Господь избрал его в мученики.

Он услышал, как засопел Ворон. Затем голос женщины изменился, обрел иную тональность, сделался более сиплым, настойчивым, убедительным. Это случилось в тот миг, когда на него села первая птица.

Когда она упала ему на грудь, Жеан ощутил прежде всего раздражение. Он понятия не имел, что это, потому что прикосновение было легким, словно паук пробежал, но потом он услышал карканье. Конечно же, он слышал до того, как птицы собираются на деревьях, однако из-за боли и тоски не придавал значения шуму над головой, как не придавал значения прочим вечерним звукам природы. Когда опустилась вторая птица, он почуял угрозу. Он чувствовал, как они клюют, но не ощущал прикосновения к собственному телу – вороны терзали что-то, лежавшее у него на шее. В следующий миг он получил первую рану, пробный поклев в щеку. Жеан охнул, но тут же получил новый удар клювом в щеку, на этот раз сильнее, услышал птичий крик, сиплый и взволнованный. Он пытался уклониться, но веревка лишь сильнее врезалась в шею. Птицы набросились на него, терзая плоть и лишая силы воли ударами клювов, которые были подобны больно бьющим каплям дождя. Исповедник сумел развернуться, веревка впилась сильнее, и он на мгновение лишился чувств.

Придя в сознание, он услышал голоса.

– Адисла, вернись ко мне!

– Нет, Вали, нет. Ты увяз в кознях богов, я не хочу этого для себя.

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю. Но только этого мало.

Исповедник не узнал этих имен, однако они вызвали в нем отклик, похожий на тень воспоминания, чего-то знакомого, но ускользнувшего прочь, оставившего после себя лишь ощущение чего-то невероятно важного, однако лежащего за пределами его сознания, не поддающегося осмыслению.

Затем другое воспоминание засияло в мозгу, такое живое, как будто все происходило сию минуту. Дева Мария стояла перед ним, вобравшая в себя золотой свет полей и синеву небес. Она была прекрасна, и она держала его за плечо.

– Не ищи меня, – сказала она, – отпусти меня.

Он плакал, кричал и стонал, пока птицы обращали его плоть в кровавое кружево.

– Где она?

Голос вернул его к действительности. Он выдал себя, сам того не заметив. Кто знает, что еще он сказал, кто знает, что он еще скажет под этой пыткой? Они хотят найти девушку. Ему известно, где она, ему не надо никаких божественных откровений, чтобы знать. Элис вместе с купцом. Жеан мог бы прекратить свои страдания, сейчас же остановить это пронзительное «тук-тук» по лицу, разрывающее и терзающее кожу. Исповедник сознавал, что долго не продержится. Когда птица оторвала от губы окровавленную полоску мяса, он мысленно помолился: «Вверяю себя в руки Христа». А затем раскрыл рот навстречу яростному клюву. В следующий миг непроглядная тьма затопила его изнутри, и он уже не чувствовал ничего.

Глава шестнадцатая. Бегство

Элис подошла к мулу и подвела его к лежавшему на земле исповеднику. Животное двигалось тихо, не пытаясь сопротивляться. Она не знала, как сделать, чтобы монах удержался на спине мула, – это было вьючное животное без седла. Элис оглядела поляну. Негромкое бормотание по-прежнему доносилось из лесной хижины. Мучители все еще сидели в своем логове. Элис поглядела на чадящий костер, оставленный викингами. Ей очень хотелось схватить головню и сжечь жуткую парочку прямо в разгар магического обряда.

Но она понимала, что ничего не получится. Она добьется только того, что они выскочат наружу.

Глаза монаха остекленели, сознание готово было ускользнуть от него. Элис заговорила с мулом вполголоса, прося не шуметь и не дергаться, мысленно представляя тот символ, который означал для нее лошадь. Он был тут, она ощущала его, пульсирующий и отпечатавшийся в сознании. На какой-то миг ее поразила странность ощущения, но она слишком сильно боялась Ворона и его жуткой сестрицы, чтобы сосредоточиться на своей мысли. Элис подняла исповедника. Он лишь тяжко вздохнул. Монах оказался не тяжелым – болезнь съела почти всю плоть, – но все-таки она с трудом оторвала его от земли. Она снова заговорила с мулом, прислонив монаха к боку животного. Кафтан пропитался кровью Жеана, пока она взваливала его на спину мула. Когда она опускала его, он издал крик: так кричат не от боли, а скорее во сне.

Но пение в хижине оборвалось, и Элис застыла на месте. Пение не возобновлялось, однако и другие звуки не доносились из-под деревьев, только голоса из лагеря викингов долетали сквозь ночь. Элис повела за собой мула, но исповедник начал сползать со спины животного. Она успела подхватить его под мышки раньше, чем он упал, и снова посадила верхом.

Монах не мог сидеть на спине мула сам. Одной рукой она придерживала его, а другой сжимала поводья. Ей придется выбираться окольными путями, двигаясь при этом обратно к лагерю викингов. Не было видно других тропинок, кроме той, которую протоптал к своему жилищу Ворон.

Куда же идти? Может, последовать совету купца? Она не доверяла ему, однако другого защитника у нее не было. Придется идти к броду. Где этот брод? За холмом. От страха она никак не могла вспомнить, есть ли лес на вершине холма и видна ли оттуда река. Неважно. Трава была высокая, кругом – заросли ежевики, но она выбрала наиболее легкий, как ей показалось, путь и повела за собой мула. Он послушался, зашагал в темноту под деревьями. Не успела Элис пройти и пяти шагов, как монах снова начал падать. На этот раз он громко закричал.

Она опять усадила монаха и пошла дальше. Под деревьями темноту прорезали тонкие нити лунного света, в которых играли, блестя крыльями, сотни насекомых. В темноте мерцали зеленые светлячки, лунный свет на стволах огромных дубов походил на иней. Но весь этот лес был одним большим капканом. Элис не могла и шагу ступить без того, чтобы не подвернуть ногу, без того, чтобы мул не сопел и не фыркал, угрожая привлечь внимание тысячи викингов, без того, чтобы монах не соскальзывал с его спины.

Снизу, из лагеря викингов, доносились голоса. Кто-то поднимался вверх по склону. Она вздохнула. Нет, так они никуда не уйдут. Почти не думая, Элис передвинула исповедника и вскочила позади него на спину мула. Животное жалобно фыркнуло, но не стало брыкаться. Элис осторожно тронула пятками его бока, побуждая идти вперед. Мул не сдвинулся с места. И тут она поняла: мула не учили возить седоков. Это было прекрасное вьючное животное, которое умело ходить только в караване.

И снова у Элис в голове возник символ, который исходил паром и ржал. Она сосредоточилась на нем, и мул тронулся, легко находя путь в темноте.

Они шли по лесу, и мул шагал куда увереннее, чем Элис до того. Элис же каждая тень казалась Вороном, каждое дерево в поле зрения превращалось в дана. Вот ей померещилось, что она слышит какой-то подозрительный шум, и она остановилась. Позади нее что-то двигалось. Она слышала за спиной шаги, быстрые и легкие, без труда преодолевающие те препятствия, которые заставляли ее потеть. Она понимала, что любое движение выдаст ее, поэтому завела мула в тень большого дерева. Мул не мог стоять совсем тихо, поэтому она привязала его к суку, а исповедника отнесла к ручью шагах в пятидесяти от дерева, где уложила на ровный берег.

Элис немного посидела неподвижно. Она не услышала ни звука, если не считать шелеста ветра в ветвях. Тогда она вернулась за мулом и отвязала его. И тут они набросились на нее, двое неизвестных, сбив на землю в прыжке. Она увидела, как сверкнули ножи, и услышала слова:

– Где он? – Ее спрашивали на латыни. – Где исповедник?

– Я Элис, сестра графа Эда из рода Роберта Сильного, – выдохнула она как можно быстрее.

– Госпожа Элис?

Незнакомец силился разглядеть ее в темноте. На нем была жесткая кожаная куртка. Она никогда не встречала его раньше. Его товарищ был одет легче, зато за поясом у него торчали два небольших топора. Слева послышался шорох. Элис обернулась. Из-под деревьев на них смотрели другие люди. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, кто они. «Монахи-воины», – догадалась Элис: волосы коротко острижены, на макушках тонзуры. Всего их было десять. Те двое, что стояли ближе других, глядели с недоумением, поэтому Элис быстро объяснила им, что происходит и как она оказалась здесь.

– Мы из аббатства Сен-Жермен, – пояснил монах, напавший на нее. – Хотим захватить в плен какого-нибудь дана и узнать, что случилось с исповедником.

Элис кивнула в сторону.

– Он там, – сказала она и повела отряд вместе со своим мулом к маленькому ручью. Монахи ахнули, увидев святого.

– Что они с ним сделали?

– Плохо обошлись, – сказала она.

– Госпожа, нам придется обогнуть холм и через брод доставить исповедника в монастырь.

– Тогда привяжите его к мулу.

Монахи действовали быстро. У них с собой были веревки, которыми они собирались связать возможного пленника. И теперь они воспользовались ими. Исповедник был совсем плох: тело похолодело, дыхание едва теплилось. Элис молилась за него, пока монахи переводили мула через ручей.

– Мы будем держаться в тени деревьев, пока это возможно, – сказал старший монах, – затем спустимся к реке и пойдем к броду в противоположную сторону от нашей цели. Зато потом путь станет легче и безопаснее, и тогда мы со всех ног поспешим к монастырю. Норманны повсюду, госпожа, необходимо соблюдать осторожность.

В лесу вдруг стало шумно. Лошади. Один из монахов пригнулся к земле. Остальные схватились за оружие. Слева от себя Элис ощутила какое-то движение. Что это такое? Она решила, что это кто-то из монахов. Нет. Теперь это движение где-то справа.

А в следующее мгновение воздух как будто треснул. Пронзительный вопль прорезал ночь. Элис увидела ее шагах в пятидесяти – кошмарную женщину в окровавленном белом балахоне, который едва ли не сиял в лунном свете; она неподвижно стояла, раскинув руки, и на ее изуродованном лице не отражалось никаких чувств. Элис догадалась, что ведьма кричала не от боли и не от тоски, она призывала кого-то.

Далеко за деревьями послышался топот копыт. Затем наступила тишина. Тот, кто услышал крик, теперь остановился, дожидаясь его повторения. И он повторился – громкий, почти невыносимый для слуха. Откуда-то издалека долетел такой же ответный крик, разрезая ночь. Топот копыт приближался к Элис, лошади медленно вышагивали под деревьями.

– Надо уйти раньше, чем нас увидят, – сказала Элис. – Убей ее.

– Я не стану убивать безоружную женщину, – ответил монах.

– Тогда это сделаю я, – сказала Элис, вынимая у него из-за пояса нож.

Она побежала к женщине, но тут словно тень нашла на луну. Ведьма – а Элис не сомневалась в том, что перед ней настоящая ведьма, – бесследно исчезла. Элис всматривалась под колонны деревьев, отыскивая ее. Заметила, как что-то блеснуло. Меч. Все мечи франков сейчас в Париже, на защите города. Это, как она поняла, может быть только норманн.

Элис побежала обратно к монахам.

– Надо уходить немедленно, пока нас не обнаружили.

– Нет.

Монах покачал головой и заговорил шепотом:

– Можно двигаться либо быстро, либо тихо, но в любом случае нас заметят. Брат Авраам, брат Мареллус, проводите госпожу с исповедником до монастыря. Если мы нападем прямо сейчас, то еще сможем застать врага врасплох, кем бы он ни был. Братья, мы слуги Господа нашего Христа, мы истребители язычников, примем же бой!

Монахи покивали и скрылись под деревьями, ничего не говоря и пригибаясь ниже к земле. Один из оставшихся братьев взял Элис за руку, а второй повел мула.

– Госпожа, к переправе. Надо спешить, – сказал монах.

Он пошел вверх по склону холма, и Элис последовала за ним в темноту.

Глава семнадцатая. Сделка

Никогда еще Леший не говорил так быстро:

– Я отправил ее отсюда вместе с монахом. Убьешь меня и никогда не узнаешь, куда она пошла.

Король не замедлил шага, но не стал поднимать меч – он просто тяжело ударил Лешего в лицо головой.

В мозгу у купца вспыхнула белая молния, и он понял, что сидит на застланном тростником полу.

– Неужели ты, торговец, думаешь, будто можешь помешать судьбе бога осуществиться? – поинтересовался Зигфрид, возвышаясь над низеньким толстяком и нацеливая меч ему в живот.

– Мой господин, я попросту оказался меж двух огней. Пряча девушку, я исполнял свой долг по отношению к моему князю. Если бы я выдал ее тебе, то нарушил бы клятву и навлек на себя гнев князя Олега. Разве у меня был выбор?

На этот раз Зигфрид ударил его ногой в грудь, заставив распластаться на полу.

– Где она?

– Я покажу тебе, господин. – Леший потрогал рукой лицо. «Нос наверняка сломан», – решил он.

– Ты скажешь мне.

– Мой господин, я торговец. И сейчас мои знания – мой единственный товар. Отнимешь его – и я покойник.

– Ты и так уже покойник. Какая разница, когда умирать?

– Прежде чем я открою тебе, где она, прошу тебя, поклянись, что сохранишь мне жизнь.

Новый удар, еще сильнее. Леший свернулся на полу клубком.

– Не выйдет. Ты не сказал мне о ней, солгал, глядя мне в глаза. Да я скорее потеряю тысячу женщин, чем потерплю такое неуважение. Я могу обещать тебе только быструю смерть, не более того. Решай сейчас же, или я отдам тебя Ворону.

Король снова занес ногу для удара.

– Идет, – проговорил Леший сквозь стиснутые от боли зубы. – С тобой приятно вести дела.

– Не дразни меня, купец! – предостерег Зигфрид.

Леший так и лежал на полу. Он распрощался с жизнью и приготовился умереть. Все, что ему оставалось, – сохранять внешнюю бодрость духа.

– Едем прямо сейчас, – приказал Зигфрид.

Телохранитель поставил купца на ноги. Зигфрид раскинул руки. Второй телохранитель натянул на короля кольчугу с длинными рукавами и передал ему щит с изображением страшной волчьей головы.

– Мы ведь едем всего лишь за девчонкой. Разве для этого нам понадобятся берни, господин? – удивился кто-то из воинов.

Леший знал, что так у варягов называется кольчуга, варяги из Ладоги называли ее так же.

– Если Ворону станет известно, где девушка, еще как понадобятся, – ответил король. – Он могучий воин. Конечно, считается, что он на нашей стороне, но представь, что будет, если он пойдет против нас.

Воины оделись и вооружились, вышли на улицу и сели на коней. Их было восемь, все в кольчугах и шлемах, за спинами щиты, в руках копья. «Может, бежать? Нет, – подумал Леший, – не получится». Он озирался по сторонам в поисках лошади.

Король верно истолковал его взгляд.

– Ты пойдешь пешком.

– Но ведь тогда я буду задерживать тебя, – сказал Леший.

– Нет.

– Как это?

– А так, – сказал король, – ты побежишь. Серда, погоняй его.

– Мой господин…

Худосочный берсеркер развернул коня и подъехал к купцу. Леший хотел пригнуться, но не успел, и берсеркер плашмя ударил его мечом над ухом, отчего купец упал головой вперед.

Где-то в глубине сознания у Лешего мелькала мысль, что стоит заманить воинов поглубже в лес и, воспользовавшись моментом, ускользнуть от них. Однако Серда гнал его с такой скоростью, что он уже сомневался, дотянет ли до леса.

Они промчались через лагерь: Леший скользил по грязи, дети орали и пытались подставить ему подножку. Некоторые даже кидались всякой дрянью и камнями, пока кто-то из них не угодил в короля, и тогда все бросились врассыпную, словно крысы, удирая к реке. Леший был еще крепкий пожилой человек, он всю жизнь ходил с караванами, ездил на мулах и верблюдах, однако король задал темп, подходящий только для молодого. Леший задыхался и сипел. Король подъехал к нему и опрокинул на землю конем.

– Вставай, торговец. Тебя ждет встреча со смертью, не стоит опаздывать.

Леший не смог ответить. Ему казалось, что воздух слишком густой и вязкий, с тем же успехом можно дышать в котле с похлебкой. Он лежал лицом вниз и ждал неизбежного – сейчас Зигфрид наступит на него конем или проткнет копьем.

– Мой господин, купец никуда не приведет нас, если мы и дальше будем так его гнать, – заметил один из телохранителей короля, суровый лысый человек, у которого не было кончика носа.

– Поставь его на ноги, – велел Зигфрид. Телохранитель спешился и помог Лешему встать. – И перережь ему глотку, если на следующем вдохе он не скажет нам, где девчонка.

Леший согнулся пополам, тяжело дыша и мотая головой. Телохранитель достал нож, и Леший молча упал на колени, глядя на него снизу вверх.

– Нет, нет, стой, – сказал Зигфрид, отводя клинок в сторону своим копьем. – Лучше посади его к себе. Нам туда, купец?

Леший закивал, прокашляв только: «Да».

Телохранитель сел на коня, помог купцу устроиться сзади. Они медленно тронулись с места, поскольку конь, которому из-за Лешего пришлось нести двойной груз, соглашался идти только шагом.

Отряд поднялся на холм в свете тонкой полоски луны и вступил в темный лес. Леший теперь отчаянно цеплялся за разные надежды. Сначала он надеялся, что они, может быть, повстречают Ворона. Он понятия не имел, как это ему поможет, надеялся только, что подобная встреча, может быть, усложнит жизнь Зигфриду. Леший решил, что поведет короля к девушке, но, может быть, она заметит их и попытается бежать, что отвлечет внимание викингов. Леший сосчитал «может быть». Три. Он помнил, как мать говорила, что два «может быть» все равно что одно «вряд ли». Но что потом? Остается только надеяться, что исповедник призовет на помощь своего бога.

Под деревьями было очень темно, и они двигались медленно. Справа послышался крик, но не обычный, а больше похожий на скрежет стали по камню.

– Что это было? – Зигфрид обернулся к своему телохранителю.

– Да что угодно, мой господин. Наверное, кто-то из наших не смог договориться с женщиной по-хорошему.

– Не нравится мне этот звук, – заметил Зигфрид. – Надо бы взглянуть.

Он развернул коня на шум.

Еще один крик, такой же неестественный, раздался из глубины леса, откуда-то у них из-за спины. Еще один прозвучал впереди.

– Девушка где-то там, купец? – Зигфрид указал вперед.

– Да, господин.

Все, что знал Леший, – где-то там надежда задержать короля. Разумеется, и девушка где-то там.

– Вперед! Этот крик означает, что Ворон тоже там. Нельзя допустить, чтобы она досталась ему, – сказал Зигфрид, направляя коня в заросли высокой травы и ежевики.

Под деревьями было словно под водой: листья, залитые лунным светом, превращали землю в подобие морского дна. Раздался глухой стук, и первый метательный топор ударился прямо в плечо всадника, ехавшего справа от Лешего, отскочил от кольчуги и угодил в лицо, кроша зубы. За ним прилетели еще пять топоров. Один попал в шею коню, и животное, всхрапнув, закружилось в безумном танце, расталкивая других лошадей. Леший успел заметить, как Серда вылетел из седла, когда его конь рванулся в лес.

– Франки! Франки! – Это кричал Зигфрид.

Телохранитель Зигфрида, сидевший перед Лешим, погнал коня и ударил Лешего локтями, избавляясь от лишней тяжести. Леший грузно шлепнулся на землю. Он увидел, как Зигфрид выпрыгнул из седла и с воплями кинулся в кусты, подняв меч; трое воинов последовали его примеру, побросали лошадей и ринулись в схватку. Еще один, осажденный двумя противниками, пытался отбиться от них копьем. Он не привык сражаться верхом, поэтому в итоге просто бросил оружие и соскочил на землю, сжимая топор.

На земле что-то заблестело в лунном свете. Метательный топор, франциска, как называли их враги франков. Леший схватил франциску и побежал, не глядя и не разбирая дороги. Он уже выбился из сил, однако страх подгонял его, и он мчался вверх по лесистому склону, через ручей, в темноту, лишь бы оказаться подальше от Парижа. Усилием воли он гнал себя вперед. Он знал, что долго не протянет. Купец успел рассмотреть франков – их было всего несколько человек. Тот, что оказался рядом с ним, был в легких доспехах и вооружен всего лишь большим ножом. У этих воинов нет шанса выстоять в бою с Зигфридом. У них было преимущество, когда они напали из засады внезапно, но они уже использовали его. Значит, король совсем скоро отправится за ним в погоню.

Что же делать? Никаких новых планов в голову не приходило, поэтому придется довольствоваться прежним. По крайней мере, если он отыщет девушку, то сможет извлечь из этого выгоду.

Пробираясь между деревьями, он поймал себя на том, что смеется. Разве он взялся за это дело не ради выгоды, которую оно обещает? И разве он не обвел смерть вокруг пальца, хотя бы на этот раз? Он пробормотал благодарность Перуну, богу-громовержцу славян, и ускорил шаг.

Где-то позади него, далеко, но все-таки недостаточно далеко, прозвучал очередной жуткий вопль. Раньше, решил Леший, наверняка кричала женщина. На этот раз голос был мужской.

Он добрался до кромки леса на холме и поглядел вниз на Сену – ленту, отливающую в лунном свете металлическим блеском. До реки спускаться долго, и все это время ему негде будет укрыться. Но все-таки, если удастся пробежать две сотни шагов, его уже не заметят ни пьяные даны, ни мстительные франки, затаившиеся в темноте. Что ж, только на это вся надежда. Он поглядел на луну, первый раз в жизни жалея, что на небе нет туч.

А потом он увидел их далеко внизу. Две фигурки несли копья или палки, за ними шел еще один человечек, а замыкал процессию кривоногий мул с большим тюком. Леший узнал животное по походке. Это его мул, и все шансы на то, что и девушка рядом.

Справа послышался топот. Зигфрид снова был в седле и уже выбирался из чащи, лошадь встряхивалась, пытаясь избавиться от лесного мусора, застрявшего в шкуре. Леший распластался на земле, когда король взлетел на гребень холма, выскочив из леса. Выше по склону появился еще один всадник, но тут же замер, явно наблюдая за Зигфридом так, чтобы король его не заметил. Зигфрид гикнул и галопом поскакал вниз с холма. Леший вскочил, скрытый от второго всадника стволом дерева. Кто же это такой? Леший увидел, что люди с мулом развернулись и смотрят на Зигфрида. Две фигуры покрупнее взяли свои копья наперевес и остановились, поджидая короля, а третья фигурка вместе с мулом ускорила шаг.

И тут он снова услышал крик. На этот раз где-то близко.

Глава восемнадцатая. Королевская кровь

Элис слышала за спиной грохот оружия, однако не осмелилась обернуться и посмотреть, как монахи сражаются с Зигфридом. Она знала, что они не продержатся долго. Король викингов был слеплен из того же теста, что и ее брат Эд – человек, с младенчества обученный воевать. Она знала, что монахи – всего лишь вооруженные писцы, которые лучше владеют пером, чем копьем, они никак не смогут победить короля.

Девушка ускорила шаг, спускаясь с холма. Перед ней раскинулись луга со съеденной овечьими отарами травой, и спрятаться было негде. Она возлагала надежды только на крестьянские домики внизу. Звуки битвы затихли, но она спешила дальше, ведя за собой мула. «Исповедник, – подумала она, – наверное, уже умер». Он не шевелился и не издал ни звука с тех пор, как его привязали к мулу, и хотя она постоянно поглядывала на него, было невозможно понять, дышит он или нет.

Все ниже и ниже, все ближе к кучке домов с небольшими полями при них. Она слышала за спиной топот копыт, всадник нагонял ее рысью. Зигфриду не было нужды пускать коня галопом, он прекрасно видел ее, и в его распоряжении было все время на свете. Элис схватилась за нож, который забрала у монаха. Она твердо решила, что не сдастся Зигфриду без боя, однако рука у нее дрожала. Король только что расправился с двумя молодыми мужчинами, вооруженными копьями. Насколько велики шансы у нее? «Близки к нулю, но все-таки не нуль», – подумала она.

Топот копыт приближался, однако она не оборачивалась, ведя мула по залитому лунным светом лугу.

Зигфрид прокричал что-то на своем языке, и слова прозвучали грубо. Элис догадалась, что король потерял в бою своих воинов. Ее брата расстроило бы прежде всего это.

– Остановись! – раскатисто прокричал король на латыни. – Остановись или умрешь!

Она шла дальше, прижимая к боку нож. Топот копыт зазвучал прямо за спиной, и лошадь нагнала ее. Всадник заставил коня прижаться к Элис боком.

– Святой мертв, – сказал Зигфрид. – Остановись, и тогда я уговорю своих воинов отпустить кого-нибудь из ваших монахов. Стой!

Он наклонился над ней и плашмя ударил мечом по ее пальцам, заставив Элис выпустить поводья мула.

– Я сказал, стоять!

Первый раз она обернулась и посмотрела ему прямо в лицо.

– Я дочь Роберта Сильного, истребителя норманнов и защитника веры, – сказала она. – Мой отец был вторым Маккавеем для орд язычников. Если хочешь, чтобы я остановилась, тогда останови меня.

– Можешь вернуться сама, или же я оглушу тебя и повезу на муле вместе со святым. Выбор за тобой.

Казалось, тело Зигфрида слишком мало, чтобы вместить в себя его могучий дух. И было в нем что-то еще. От него как будто веяло силой, которая подавляла других, пугала и вдавливала в землю. Элис решила: перед ней человек, который заботится только о себе, его волнует лишь собственная слава, он необуздан, он готов рисковать и делать что угодно, только бы загнать окружающий мир в те рамки, в каких он хочет его видеть. Элис привыкла к подобным мужчинам, она нисколько не робела перед ними.

Она подняла нож.

– Я выбираю второе. Похоже, тебе придется немного потрудиться, чтобы подчинить меня.

Зигфрид засопел и плашмя ударил ее мечом по руке с ножом. Оружие полетело на землю.

– Я сегодня потерял много людей, и мне не до шуток, – заявил он. – Кажется, я предлагал тебе выбор. Ты ведь девственница, моя госпожа?

Элис в ответ лишь плюнула в него.

– Что ж, в таком случае я просто повалю тебя на землю и объясню, чего ты лишена. Если ради такого дела придется сломать тебе челюсть, тем лучше для меня. Потому что тогда ты точно успокоишься.

Король начал подниматься в седле. Элис охватила непередаваемая ярость. Она видела, как горит город ее брата, как ее друзья и подданные страдают от норманнской осады, видела, как связывали и пытали исповедника, как конунг норманнов Хастейн обманом заставил отца снять доспехи, после чего его жестоко изрубили. Она женщина, поэтому ей до сих пор не удавалось поднять оружие против врагов своего народа. Она ненавидела северян, однако у этой ненависти никогда не было выхода. И вот теперь она смогла выразить ее.

Ей снова явился образ, ясный, сияющий, который фыркал и потел, обозначая идею лошади. Она увидела его перед своим мысленным взором, а затем перенесла на тело коня Зигфрида. Король стоял одной ногой в стремени, собираясь спешиться. Он уже спускался на землю, и как раз в этот миг Элис представила, как символический конь пускается в галоп. Она видела перед собой поросшие травой равнины, чувствовала, как в груди колотится огромное, мощное сердце, и ощущение неукротимой силы охватывало ее все больше по мере того, как образ лошади проступал в мозгу все отчетливее. Нечто среднее между словом и чувством рванулось от нее к коню Зигфрида.

– Вперед!

Конь прянул с места так, словно за ним гнались волки, а нога Зигфрида все еще была в стремени. Правая рука дернулась, и он выронил меч. Его тело грохнулось о землю, неестественно перекрутившись. Он сильно ударился головой, но сознания не потерял и все пытался высвободить ногу. Конь рвался вперед и вставал на дыбы, он проволок короля по склону шагов десять, прежде чем Зигфрид сумел освободиться и замер, лежа на земле и тяжело дыша.

Элис тем временем не мешкала. Она подбежала к упавшему мечу, схватила оружие и кинулась к скорчившемуся Зигфриду. Он сел, чтобы схватиться за больную ногу, но инстинкт его подвел. Элис догадалась, что нога сломана, и от прикосновения боль только многократно усилилась. Она заметила, что пальцы правой руки у Зигфрида тоже разбиты и переломаны.

Зигфрид кивнул, увидев свой меч, и попытался подняться, но у него не получилось. Он закусил губу и проговорил:

– Я умру. Умру в бою, что ж, хорошо. Ты позволишь мне сказать несколько слов, прежде чем валькирии явятся, чтобы забрать меня? Ты перескажешь мои слова вашим скальдам, вашим поэтам? Убей меня, но сделай так, чтобы меня помнили.

Элис посмотрела сверху вниз на человека, лежащего на земле, воплощение всего, что она презирала. Это Зигфрид со своими людьми сжег дотла Шартр, захватил земли ее отца в Нейстрии, это норманны забрали все, что должно по праву принадлежать ей. Это Зигфрид предавал мечу сынов Церкви, нес чуму и голод ее народу.

– Я ничего не скажу им, и ты будешь забыт, – отрезала Элис.

Она двумя руками держала меч, собираясь всадить его в короля, но Зигфрид перехватил лезвие уцелевшей рукой.

Кровь потекла по пальцам, когда он попытался отстранить от себя оружие.

– Теперь я жалею, что он так хорошо заточен.

Зигфрид улыбнулся. Рука у него дрожала, кровь стекала по белой коже. Элис пыталась всем телом навалиться на рукоять меча. Однако Зигфрид, даже стоя одной ногой в могиле, был необычайно силен и удержал меч.

– Знаешь ли ты, Элис, что сказано в пророчестве, за которое сестра Ворона отдала свои глаза? Знаешь? По твоему следу идет Волк, Волк охотится за тобой постоянно, на протяжении многих жизней. Но Волк умеет только одно – убивать, и когда он найдет тебя, то уничтожит заодно со всем, что ты любишь. Ты проклята навеки, Элис, связана с судьбами богов.

Король больше не мог удерживать меч. Он испустил громкий крик и отбил клинок в сторону, однако Элис снова нацелила меч ему в голову и ударила. Зигфрид пытался отстраниться, только израненное тело не послушалось, и меч впился в шею. Кровь выплеснулась из зияющей раны. Зигфрид поднял руку, чтобы остановить этот поток, но было поздно. Он завалился на спину, глядя на Элис, и, собрав последние силы, покачал головой и улыбнулся.

– Женщина – она тоже в чем-то волк. Может быть, я все-таки Один, – произнес он и умер.

Элис села, тяжело дыша и дрожа всем телом. Она была залита кровью короля. Девушка обернулась, поглядела на холм. Нет времени отдыхать, нельзя задерживаться. Элис подбежала к павшим монахам. Мареллус был мертв, ряса на груди разорвана, и в прорехе на белой коже багровела рана, зато Авраам был жив, хотя и без сознания. На нем не было видно ранений, только челюсть ужасно распухла. Король, наверное, ударил его кулаком или сбил на землю дубинкой, решила она.

Она вернулась к телу короля. Быстро сорвала с него одежду и натянула на себя. Элис утонула в его штанах и рубахе, как и в длинной кольчуге, но все равно их надела. Кольчуга тяжело давила на плечи, однако, когда Элис затянула на талии королевский пояс, стало гораздо легче. Надо сказать, тяжесть доспеха вселяла спокойствие и придавала уверенности. Она прицепила к поясу королевский меч и нож, завернулась в его забрызганный грязью плащ и закинула на спину щит, как это обычно делал брат. Элис едва не выбросила щит из-за омерзительного изображения волка, которое она так часто видела на знаменах викингов. Шлем был слишком велик, оттого бесполезен, зато она влезла в сапоги короля, радуясь возможности согреть босые ноги. У короля имелись при себе и деньги – два денария и три тремиссиса. Еще у него был красивый серебряный браслет: змея, кусающая себя за хвост. Элис сунула под кольчугу и кошель, и браслет.

Потом осмотрела исповедника. Он дышал, но едва-едва. Необходимо отвезти его куда-то, где он сможет отдохнуть, но что делать со вторым бесчувственным монахом? Конь Зигфрида был слишком высоким, чтобы она смогла положить на него Авраама, а мул не увезет двух человек. Она вгляделась в крестьянские дома у реки. Теперь было видно, что они сожжены. Сразу за домами начинался брод, а рядом возвышался еще один лес. «Лучше всего укрыться под деревьями и как следует все обдумать», – решила Элис. Придется сделать две ходки, с исповедником и с раненым Авраамом.

Элис снова поглядела на склон холма. Она видела, что сверху кто-то спускается. Надо спешить. Она подозвала коня Зигфрида, совсем тихо, едва слышно. Конь развернулся, словно его потянули за узду, и тут же подошел. Он был высокий, а она путалась в плаще и больших сапогах, однако животное стояло смирно, и в конце концов Элис забралась в седло, при виде которого замотала головой от отвращения. Оно было сделано из кусков дерна, как и многие седла викингов. Недостойный короля предмет, решила она, и уже тем более недостойный благородной дамы. Но все-таки это было седло, им можно пользоваться, значит, придется.

Элис развернула боевого коня и подъехала к мулу, наклонилась, чтобы взять его под уздцы. Затем обернулась на холм. Человек теперь бежал по склону во весь опор, размахивая руками, словно безумный. По большому мешковатому кафтану, по перекошенной шапке и острой бородке она узнала купца, который, отдуваясь и сопя, мчался к ней и махал руками, стараясь привлечь внимание, однако не произнося при этом ни звука, словно придворный дурак, изображающий безумного мима.

Элис догадалась, что за ним погоня, точнее, он боится привлечь внимание тех, кто мог бы погнаться за ним, потому и молчит. Она понимала, что купец снова попытается выручить за нее выкуп, но, с другой стороны, разве не это ей нужно? Она не может рисковать и подвергать себя опасности оказаться в плену у норманнов. Купец сумеет пройти между врагами, которые, вероятно, рассыпались по берегу реки, добраться до ее брата и попросить, чтобы ей прислали помощь. И еще он поможет ей перенести брата Авраама.

Она развернула коня, чтобы взглянуть на купца. Леший перегнулся пополам, упираясь локтями в колени, и повизгивал, словно загнанная охотничья собака.

– А ты держишь слово! – проговорил он так, словно каждый произнесенный звук был ударом молота по наковальне, от которого сотрясалось все его тело.

– А ты свое держишь?

– У меня были кое-какие дела с королем. И у тебя, как я погляжу, тоже. Это монахи его прикончили? Не могу поверить!

– Он умер от меча, – проговорила Элис, – своего собственного меча в руке женщины.

– Ты его убила? – переспросил Леший. – Ни одному воину франков это не удалось. Как у тебя получилось? – Он так и стоял, согнувшись пополам и пытаясь отдышаться.

Элис пропустила вопрос мимо ушей – им пора двигаться.

– Один из монахов еще жив. Понесешь его, – сказала Элис.

– В таком случае у тебя на руках станет одним покойником больше, – заявил Леший. – Давай лучше я помогу положить его на лошадь.

Элис кивнула. «Это гораздо разумнее», – вынужденно признала она.

– Мы идем к лесу, – сказала Элис. – Оттуда ты сможешь отправиться на южный берег. Иди в аббатство Сен-Жермен или же, если путь перекрыт, постарайся отправить весточку в город. Есть люди, которые за достойную плату благополучно входят и выходят из города.

Она сунула руку под широкую кольчугу и вынула браслет. Бросила его Лешему.

– Скажешь стражникам моего брата, что это прислала его сестра, сняв с тела убитого ею короля.

Леший рассмотрел браслет и кивнул, оценив тонкую работу.

Брат Авраам был не таким легким, как исповедник, и им пришлось порядком помучиться, прежде чем они перебросили его через спину лошади. Элис повела коня в поводу, а Леший придерживал монаха и вел за узду мула. Когда они подошли к черным остовам сгоревших домов, облака закрыли луну. Мрачный частокол леса у них за спиной скрылся в густой тени.

Они не заметили всадника у кромки леса, в том месте, где деревья спускались с холма, не заметили и силуэта человека в плаще из перьев, который выступил из черноты, держа за руку бледную женщину и глядя им вслед.

Глава девятнадцатая. Битва с Сердой

Леший проголодался и продрог. Наступил тот самый час перед рассветом, когда ночь кажется особенно холодной, вероятно, потому что сознаешь приближение дневного тепла.

Девушка отказалась уделить ему хотя бы край плаща, вместо того укрыв бесчувственных монахов. Он заметил вслух, что большой монах вообще не понимает, холодно ему или тепло, и гораздо лучше согреть того, кто пребывает в сознании, но в ответ девушка только наградила его таким взглядом, от которого стало еще холоднее. И все же Леший не стал сокрушаться по этому поводу, потому что она и сама страдала. Под кольчужной рубахой, которую она явно не намеревалась снимать, на ней были только шелковая рубашка и легкие штаны Зигфрида. Не слишком подходящая одежда для промозглой ночи.

Леший, выходец из земель русов, привык к холоду, но еще он привык одеваться по погоде. Ночи пока оставались прохладными, даже когда стоял штиль, а тут еще ветер раскачивал деревья и гнал промозглый воздух с реки на их лагерь, если это можно назвать лагерем. Вопрос о костре даже не возник – не было ни кремня, ни кресала, чтобы развести огонь. Кроме того, костер возбуждает любопытство посторонних, а это им сейчас нужно меньше всего.

Девушка, несмотря на его возражения, отпустила мула и коня пастись в лес. Он подумал, что лучше уж убить их и съесть, чем отдавать тому, кто их найдет. Однако животные далеко не ушли, они даже сами вернулись, сходив на водопой к реке. Река. Вот еще одна сложность. Весенние дожди были обильны, и река сделалась глубокой и быстрой. Брод мог бы преодолеть опытный всадник или человек пять-шесть, взявшись за руки, чтобы выстоять против мощного течения, решил Леший. Но старик, девушка и два раненых монаха? Ни за что. С другой стороны, он мог бы переправиться в одиночку, если бы взял мула.

Что же делать с девушкой? Обезоружить ее во сне и связать? Но связанную и с кляпом во рту он не довезет ее до самой Ладоги. Такая заметная пленница привлечет внимание разбойников, бандиты попытаются заполучить ее, чтобы самим вытребовать выкуп. А обмануть Элис, чтобы она пошла с ним добровольно, не удастся.

Он лежал, стараясь заснуть, и размышлял о своих проблемах. «Лошадь ходит где-то за спиной», – подумалось ему. Он слышал, как она фыркает под деревьями. Но в следующий миг он опомнился. Ничего подобного, конь и мул здесь, рядом с девушкой, не привязанные, но стоят на месте.

Это чужая лошадь. Он поднялся.

– Госпожа, госпожа!

Элис уже вскочила, держа перед собой меч и прикрываясь щитом.

Леший ничего не видел. Он услышал, как Элис произнесла вполголоса слово на своем родном диалекте латыни. Этот язык он понимал плохо, однако сказанное слово торговец узнал: «лошадь». Элис вглядывалась в пространство между деревьями. Потом снова повторила это слово, и будто в ответ ей раздался голос:

– Стой на месте. Не дергайся! Стой! Да стой же! Ах, чтоб тебя…

В темноте послышался треск, звук падения тела. Элис подняла меч. Этот жест вовсе не вселил в Лешего уверенность. Она никого не смогла бы обмануть своим видом – тонкая девушка, одетая в доспехи. Она держала меч, вскинув над головой, подняв рукоять к уху, как будто это был веер, а не оружие, а щит при этом смотрел в землю, оставляя грудь и голову открытыми для удара.

В лесу послышалось какое-то движение, кто-то быстро приближался к ним, быстрее, чем мог бы бежать человек. Лошадь без седока. Когда она поравнялась с девушкой, то замедлила шаг, а потом отошла к остальным животным. Леший с изумлением наблюдал все это. Никогда еще он не видел, чтобы лошадь так себя вела. Только что она неслась, словно безумная, а в следующее мгновение уже паслась с другими животными, что будто выросла с ними в одной конюшне.

Но он не успел как следует обдумать увиденное. Он заметил, как что-то замелькало в темноте, потом медленно переместилось слева направо. Ему показалось, что нечто движется, припадая к земле, словно краб.

– Это лошадь викингов, – сказала Элис.

– Откуда ты знаешь?

– Посмотри на седло. Они так плохо сделаны, просто…

Он так и не узнал, что она думает о седлах викингов. Он увидел между деревьями лицо и, благодаря приобретенной за годы торговли способности запоминать имена, тотчас понял, кто это.

– Серда, дружок, ты что, упал?

Берсеркер вышел вперед, скалясь, словно пес, у которого отняли кость.

– Ты, госпожа, должна мне вергельд, – заявил он. – Ты убила короля. Сколько же стоит такая смерть? Наверное, больше денариев, чем есть во всем Париже!

– Она не знает твоего наречия, – сказал Леший, – но всегда можно договориться. Помоги нам вернуть ее в город, и она обязательно наградит тебя.

Купец догадался, что сделал Серда: он наблюдал издалека до тех пор, пока стычка не завершилась, а потом последовал за ними, собираясь получить куш, пока не набежали другие.

– Я знаю, какую награду мне предложат франки, – сказал Серда. – Мой конунг теперь Ролло. Он не требует, чтобы люди падали перед ним на колени и называли богом. Ему довольно, когда они просто стоят на коленях. Он заплатит за девчонку хорошую цену, а потом либо женится на ней, либо возьмет выкуп. Она может вернуться со мной.

– Скажи ему, что, если он сделает еще шаг, я его убью, – предупредила Элис.

– Госпожа предлагает тебе спокойно посидеть с нами и все обсудить, – перевел Леший.

– Ага, именно так она и сказала, – отозвался Серда, – очень похоже. Ты хочешь сражаться, госпожа, хочешь?

Он пошел к ней через поляну. Элис замахнулась мечом, держа руку прямо и неподвижно. Все ее тело напряглось, как будто она пыталась подцепить палкой белье, развешенное для просушки на высоком заборе. Серда двигался гораздо ловчее. Он скрестил свой меч с ее клинком, несколько раз ударил. Его рука была жилистой, быстрой и точной. Дважды Элис казалось, что он выбьет у нее меч, даже не особенно стараясь это сделать.

Серда немного отступил, и она инстинктивно ткнула мечом ему вслед. Леший видел, что именно этого Серда и добивался. Он вновь скрестил ее клинок со своим, словно собирался пить на брудершафт. Крутанул рукой четыре раза, а затем сделал резкое движение, от которого меч Элис, зазвенев, улетел под деревья. Викинг сделал вид, будто хочет ударить Элис по голове, и она поддалась на обман и закрыла щитом лицо. Послышались два негромких удара по щиту, но меч Серды был нацелен вовсе не туда, он вонзил его прямо в носок сапога Элис. Слишком поздно и неловко Элис опустила щит, отгораживаясь от противника. Серда широко разинул рот, увидев торчащие из щита две стрелы с черным оперением. Он обернулся, и в этот миг Элис ударила его, заставив распластаться на траве. Всего в двадцати шагах послышался птичий крик, боевой клич, решил Леший, сдавленное угрожающее карканье.

– Нет! – Глаза девушки широко распахнулись от ужаса.

Она попятилась на пару шагов, выронила щит, затем развернулась и побежала в лес, оставив слишком большой для нее сапог Зигфрида с торчащим в нем мечом.

Серда поднялся на ноги и забрал свой меч, однако в погоню не кинулся. Шагах в двадцати от них Леший разглядел в темноте, как кошмарный, худой и полуголый человек натягивает лук. Это был Ворон. Как же он целится во мраке? Леший вспомнил щит с торчавшими из него стрелами. Какая редкостная удача, что Элис прикрыла лицо в нужный момент! Леший подобрал тяжелую палку и с силой запустил ее. Он попал лучнику прямо в руку, заставив выронить стрелу на землю.

– О боже, – пробормотал купец себе под нос, когда Хугин развернулся, опустив лук.

Купец побежал. Леший не видел, куда ступает, – из-за мелькания деревьев в лунном свете ничего нельзя было рассмотреть, а любая тень могла оказаться корнем, камнем или опасной ямой, чреватой сломанной ногой. Он все падал и падал. А потом, поднявшись после очередного падения, тут же снова упал. Он был вымотан до предела и больше не мог бежать.

Леший сел. Мрачная фигура надвигалась на него, исполосованная тенями, блестел зловещий меч. В один леденящий душу миг Леший увидел своего противника: тонкие конечности, мускулы обвивают кости, словно плющ дерево, лицо наполовину уничтожено добровольной пыткой птичьими клювами неизвестно ради какой цели, а его оружие, этот смертоносный клинок, сверкает и пульсирует в лунном свете.

Ворон по-прежнему был еще в двадцати шагах, когда Леший рухнул навзничь, теряя сознание.

Глава двадцатая. В ловушке

Элис тоже бежала через лес во весь опор, не разбирая дороги от ужаса. Последовал удар, в глазах вспыхнул ослепительный свет, и она упала. Обезумевшая от страха, она врезалась в дерево.

Элис слышала за спиной шаги чудовища – Ворон двигался легко и быстро. Она понимала, что прятаться равносильно самоубийству. Ворон с тридцати шагов в полной темноте под пологом леса сумел всадить в ее щит две стрелы. Она понимала, что он обязательно ее найдет. Снова раздался его клич – леденящее кровь, почти насмешливое карканье.

Она побежала дальше, так же быстро. Осторожничать было некогда, поэтому она спотыкалась, цеплялась за корни, падала на невидимых ямках и подъемах. Ворвавшись в заросли папоротника, Элис ощутила идущий от реки холод раньше, чем заметила блеск воды, которую лунный свет превратил в искрящуюся, словно ледяные кристаллы, дорогу. Вот только пройти по этой дороге не получится. Крик Ворона прозвучал совсем близко, у нее не оставалось выбора, поэтому Элис прыгнула.

В спешке она позабыла о кольчуге. Кольчуга была тяжелая, но не настолько, чтобы Элис ушла под воду с головой. В мирное время брат со своими воинами наперегонки переплывал Сену в полном боевом облачении, и она сказала себе, что она тоже справится, хотя чувствовала, как быстро устают руки и ноги.

Элис не ожидала, что течение окажется таким сильным. Ее потащило вниз по реке, и приходилось молотить руками изо всех сил, чтобы лицо оставалось над водой. Ледяная вода, словно удав, выдавливала из легких воздух, увлекая все ниже по течению. Элис отталкивалась ногами, стремясь на противоположный берег, но она слишком устала и не могла бороться с весенней рекой. Впереди темнел силуэт упавшего дерева, и Элис уцепилась за ветку. Не поможет. Озябшие пальцы почти не гнутся. Вода подхватила ее, переворачивая, а в следующий миг она ахнула, выдыхая из себя остатки воздуха. Нога зацепилась за что-то. Элис хлебнула ледяной воды, уверенная, что сейчас пойдет ко дну. Закричала и забила руками, сопротивляясь течению.

Нога застряла крепко, но разок ей удалось глотнуть воздуха. В этот же миг рука коснулась чего-то шершавого, жесткого и холодного. Древесный ствол под водой. Она обняла его, разворачиваясь спиной к течению, крепко цепляясь за дерево. Ее прижало к стволу течением, она вся заледенела, но могла дышать.

Элис огляделась. Дерево выступало из-под воды, а затем снова уходило под воду, однако корнями оно до сих пор держалось за берег. Если удастся высвободить ногу, она сможет подтянуться и выбраться на сушу. Элис дернула ногой. Лодыжку зажало между стволом и веткой. Каждый раз, когда она силилась освободиться, ледяная вода угрожала утянуть ее глубже и ниже по течению. Однако ей ничего не оставалось, как повторять попытки снова и снова. Элис скрестила ноги под водой и левой, словно крюком, подцепила правую. Лодыжка высвободилась, Элис тут же едва не утащило под ствол, но она была к этому готова и держалась крепко. Перебирая руками по стволу, она двинулась к берегу.

Покрытое шрамами лицо чародея глянуло на нее сверху из-за натянутого лука. Элис подняла на него глаза и поняла, что всякая надежда потеряна. Она вздрогнула, сотрясая ствол.

– Ну, давай.

Ворон опустил лук и присел на корточки у кромки воды. Его глаза были озерами пустоты, лицо в лунном свете само походило на луну – пятнистую, выщербленную, непроницаемую.

Элис продолжала потихоньку подбираться к берегу – она во что бы то ни стало должна выйти из ледяной воды. Хугин склонил голову набок и поглядел на нее сверху вниз. Затем он вынул из-за пояса длинный тонкий нож. Он не позволит ей выйти.

Элис понимала, что ей предстоит умереть. Как скоро это случится?

Не так скоро, как она ожидала. Было уже довольно светло, и становилось еще светлее. Она до сих пор не умерла, хотя вся дрожала, а руки посинели. Она знала, что переплыть реку не получится, пройти мимо Ворона тоже не получится.

Сколько времени прошло? Весенние часы, те двенадцать, что разделяют восход солнца и сумерки, казались такими же долгими, как и в разгар лета. Сколько их прошло с того мига, когда она кинулась в реку? Час? Два? А он все сидит там, громадный стервятник, глядит на нее так, как ворона глядит на умирающую овцу. Ущербная луна еще висела на небе цвета утиного яйца, а потом солнце, пробивающееся сквозь деревья, превратило воздух в хрусталь. «Наступил день», – поняла Элис.

Ее взгляд туманился, луна плясала и кружилась, расплывалась и наконец вовсе исчезла из поля зрения. Дуга яркого света прорезала сумрак, и сначала Элис подумала, что это снова месяц. Но это был не месяц. Ей показалось, будто она стоит в пещере, и полукруг света очерчивает вход в пещеру. Она пошла на свет и увидела, что пещера образовалась в стене головокружительно высокого утеса. Ветер несся мимо нее, обрывки облаков висели под ногами, словно горные привидения. У нее в руках была такая-то тяжесть – мужчина. Он был мертв, он погиб за нее. Она обернулась. Где-то там, в глубине пещеры, остался еще кто-то, тот, кого она, несомненно, любила.

В ее голове зазвучала гортанная ритмичная песня:

Один вступил с Волком в сраженье…[4]

Элис никогда не слышала такой песни раньше, но знала, что эти слова тесно связаны с ее жизнью. От холода все тело пошло мурашками, однако это было не просто физическое ощущение – нечто как будто шипело и плевалось в ее сознании.

Теперь она видела кое-что еще: гигантский волк с окровавленной головой, с багровой пастью терзал павшего воина в широкой мрачной долине под небом, испещренным воронами. Пока он тряс тело и рвал человеческую плоть, перед мысленным взором Элис начали проступать какие-то рисунки, и она поняла, что это такое – магические символы, знаки, отображающие самые главные связи мироздания; живые существа, способные поселиться в темных уголках разума, чтобы сиять и звучать.

Она произнесла слова, рождающиеся в голове:

Руны взяла у умершего бога, в долине Вигрид, где Волк грыз людей…

Она могла бы умереть, знала Элис, однако внутри нее жили эти сущности, которые умирать не хотели, и они не позволят погибнуть и ей, пока она не достигнет какой-то цели.

Элис увидела еще один символ – зазубренную прореху на ткани голубого неба. Это был один из магических символов, руна, как говорилось в песне, но только она отличалась от остальных. Что же она означает? Крюк, ловушку, капкан для Волка. Однако эта руна значила для нее больше, чем все остальные вместе взятые: больше той руны, которая покрывалась цветами, увядала и зацветала вновь – символа возрождения; даже больше той руны, которая походила на щит, закрывающий ее со всех сторон; даже больше той руны, которая болтала без умолку и посмеивалась, обещая несметное богатство.

И снова в голове зазвучал голос. Она как будто узнавала его. Он походил на детский, но только усталый и суровый после многочисленных испытаний.

Привязь не выдержит, вырвется Жадный. Ей многое ведомо, все я провижу судьбы могучих славных богов.[5]

Странное чувство охватило Элис. Она не умрет, потому что через эти диковинные символы связана с чем-то бо́льшим, чем она сама, руны пустили в ней корни еще в той жизни, в которой она видела, как бог гибнет в пасти Волка. Один из символов ярко сиял в сознании – руна лошади, которая обливается потом и топает копытом, а теперь еще и рвется с места в карьер. Но и другие руны тоже сияли в ней, шептали ей что-то, расцветая.

Элис пришла в себя. Она все еще держится за ствол дерева в воде. Ворон по-прежнему сидит на корточках, сжимая в руке грозный нож.

Увидев, что Элис пошевелилась, он поднялся и отступил на шаг, однако она все равно оставалась на расстоянии вытянутой руки от него, а нож был нацелен прямо на нее. Она выползла на берег, легла на землю, содрогаясь от позывов к рвоте. Ворон потыкал ее ногой, рассматривая, словно пытаясь понять, что это за женщина, которую он назвал своим врагом. В голове у Элис послышался звук, похожий на шум крови в ушах, на бой шаманских бубнов, вызывающих дождь.

Она не знала, откуда берутся слова, однако произнесла их:

– Нить моей судьбы соткана. Она оборвется не сегодня.

Ворон, кажется, не заметил, что Элис говорит на его языке – языке, который она даже не понимала. Он лишь пожал плечами и схватил ее за шею.

Глава двадцать первая. Соборование

– Исповедник. Исповедник. Бог! Святой!

Голос звал его обратно к жизни, хотя Жеан понимал, что останется в сознании недолго. Ему казалось, будто он стоит на краю бездны, его мысли словно пошатывались, грозя сверзиться в пустоту.

Где он был? В темноте, глубоко под землей, где скальная порода источала капли воды, где его ждал враг.

– Нет, Вали, нет. Ты теперь иное существо, попавшееся в ловушку судьбы. Ты конец всего, разрушение. – Голос женский, говорит на языке норманнов. Это голос Элис.

Вали. Он узнал имя. Элис заразила его разум через прикосновение, расшатала внутри его сознания те укрепления, которые он возвел через отрицание, вольное и невольное. Он желал эту женщину, и Господь показал ему картины того ада, на который эта любовь – нет, Жеан, называй вещи своими именами! – эта похоть обрекает его. В церкви девушка говорила, что опасается, уж не ведьма ли она, и, словно ведьма, одним прикосновением она превратила его в кого-то другого.

– Исповедник! Монах!

Снова этот голос. Жеан страдал от боли, кожа на всем теле как будто натянулась до предела. Раны, оставленные птичьими клювами, начали распухать, причиняя чудовищные муки. Хуже всего обстояло дело с глазом, который пульсировал и сочился влагой. Боль переполняла его, он не мог думать ни о чем другом. Но Жеан заставил себя говорить, хотя нижняя челюсть превратилась в сплошной синяк и распухла в том месте, где впивалась удавка, и у него едва хватало сил шевелить губами. Язык тоже вздулся и распух, однако воля у исповедника была железная. Он произнес:

– Ты северянин, я слышу по твоей речи. Ты веруешь в Господа? Ты священник? Соверши обряд, чтобы я мог спокойно отойти в мир иной.

Исповедник вскрикнул, когда что-то задело его истерзанный нос. Северянин почти не расслышал того, что он сказал, поэтому приблизил ухо к губам Жеана.

– Что за обряд?

– Плоть и кровь Христова. Помажь меня благословенным елеем и подготовь к уходу.

– Ты умираешь?

– Да. Дай мне елеосвящение, чтобы я твердо надеялся попасть на Небеса.

– Что такое елеосвящение?

– Нет, ты не верующий. Я умру без отпущения грехов. Прости меня, Господи, ибо я был твоим недостойным слугой. Как тебя зовут, северянин?

– Серда, святой отец. Твои друзья бросили тебя.

– Тогда ты стань мне другом. Позволь привести тебя к Христу, а потом помолись за меня.

Даже на смертном одре Жеан пытался обратить кого-нибудь в Христову веру.

– Как я могу прийти к Христу?

– Раздели со мной его плоть и кровь. Позволь благословить тебя, как я благословляю себя.

Северянин в ответ фыркнул.

– Я помогу тебе провести обряд.

– У тебя есть хлеб?

– Который станет плотью? Это правда, что вы пьете кровь?

– Да, вино, которое претворяется в кровь, и хлеб, который становится плотью.

– Хлеб у меня есть.

Жеан задумался. У него не было освященного масла, чтобы помазать и очистить тело: руки, лоб, ноги и гениталии, – однако он обязан сделать то, что возможно, пока пребывает в сознании.

Исповедник чувствовал, как все тело содрогается, пока перечислял свои грехи. Гордыня – из-за нее он был так уверен в собственной святости, убежден, что у него достанет сил вытерпеть все испытания, посланные Господом, твердо знал, что его ждут Небеса. Он просил прощения и повторял символ веры из Апостола:

– Credo in Deum…

Жеан с трудом выговаривал слова. Он прочитал молитву «Отче наш» и подготовился к последнему причастию. Взывая к Agnus Dei, Агнцу Божьему, и подбирая слова, подходящие к его плачевному положению, Жеан сказал:

– Дай мне хлеб, чтобы я благословил его.

Послышался короткий смешок, что-то чавкнуло, и раздался тихий стон. Затем звук, похожий на шлепанье губами. Жеан, которому слух зачастую заменял зрение, решил, что режут мясо. Потом к нему подошел человек и приподнял с земли.

– Говори свои слова.

Жеан сказал:

– Вот Агнец Божий, который берет на себя грех мира. Блаженны те, кто призван на Его вечерню. Вот тело Христово. Дай мне хлеб, чтобы я благословил его и ел его. Тебе придется поднести хлеб к моему рту, я не могу поднять руки.

Жеан почувствовал, как что-то шлепнуло его по губам. Это не хлеб. Вкус крови. Он задохнулся и закашлялся.

– Плоть животного не годится!

– Это не плоть животного, – возразил Серда.

– Что же тогда?

– Твой собрат, монах.

Жеан пытался сплюнуть, но не мог. Его тело извивалось в судорогах, изодранный язык пытался вытолкнуть то нечистое, которое затолкали ему в рот, однако вкус крови не исчезал. Он закричал, только его крик получился не громче шепота.

– Твоих друзей здесь нет. Наш союзник Ворон выслеживает девушку, купец удрал, а монах пошел тебе на ужин. Я помогу осуществить твой грязный ритуал, ты, пожиратель плоти, который цепенеет при виде врага и называет это добродетелью.

– Отче наш… – начал молитву Жеан.

Новый мерзостный кусок сунули ему в рот и протолкнули пальцами в горло. Он попытался укусить Серду, но рот не закрывался. Жеан догадался, что удавка, скорее всего, сломала ему челюсть. Волна боли прошла по телу, когда Серда заставил его раскрыть рот. Жеану сунули что-то еще, что-то скользкое и мокрое, оно проскользнуло ему в глотку, словно кровавая устрица. Серда зажимал исповеднику нос, чтобы его рот открылся.

– Это его глаз, святой отец. Ну же, давай дальше. Вот тебе плоть, вот кровь. Давай, ешь и пей во славу своего бога.

Он опрокинул исповедника навзничь, и на миг Жеану показалось, что его испытания окончены. Но все только начиналось. Серда называл части тела, которые запихивал монаху в рот: печень, почка, сердце, мошонка. Жеана рвало, но скользкое мясо снова заталкивали в него.

– Как думаешь, сможешь съесть его целиком, монах? Только представь, сколько в тебе будет святости.

От ужаса, который ему пришлось терпеть, мысли Жеана разбредались. Он представлял себя в долине с жидким мертвенным светом, перед ним лежал мертвый воин в разорванных доспехах и со сломанным копьем.

Серда теперь расхаживал вокруг исповедника.

– Перестань!

– Не перестану! Этой ночью я потерял своего короля и лошадь, Ворон забрал девушку, которая могла бы сделать меня богачом, и все, что мне достанется, – та цена, какую я смогу выручить за твои никчемные кости. Поэтому я ужасно зол. Ты будешь жрать монаха, пока я не успокоюсь.

Он впихнул в рот исповеднику новый кусок, запрокинув назад его голову. Он выругался, когда Жеан от его прикосновения забился в судорогах и вырвался. Серда схватил его за рясу, но исповедник дернулся назад в жутком спазме, выскользнул из его рук и упал на землю, подергиваясь и бормоча что-то невнятное. Жеан видел пещеру, видел, как лежит там, не в силах пошевелиться, не из-за немощи, а из-за веревки, ужасно тонкой и крепкой, которая опутывает его тело, притягивая к огромной скале. Он увидел Деву Марию, услышал, как она рыдает над ним, потому что его предназначение – убивать и быть убитым.

– Да ты мне палец сломал! – заорал Серда. – Вот за это ты точно заплатишь.

Берсеркер схватил блестящую ленту кишок Авраама, уселся исповеднику на грудь и швырнул кишки ему на лицо, стараясь запихнуть в рот как можно больше.

– Ты будешь жрать, жрать, жрать! – приговаривал он.

Монах извивался всем телом и дергался так, что Серда не мог его удержать. Жеан сбросил его. Исповеднику казалось, что каждый мускул в его теле пытается освободиться от костей. Голова поворачивалась и тряслась, ноги брыкались, заставляя тело ерзать по земле в диком танце. На губах лопалась кровавая пена. Он мог думать лишь о крови, крови Христовой, текущей на небесах. Солнце было кровью, луна – кровью, воздух – кровью, вода и свет – кровью. В голове звучали слова из Библии:

Он повел меня, но ввел во тьму, а не в свет. Так, Он обратился на меня и весь день обращает руку Свою[6].

Нет, Господь не обращался на него, Господь любил его, отметил его как избранного. Но слова так и продолжали скрестись в голове, словно крыса на чердаке:

Измождил плоть мою и кожу мою, сокрушил кости мои. Посадил меня в темное место, как давно умерших. Окружил меня стеною, чтоб я не вышел, отяготил оковы мои. И когда я взывал и вопиял, задерживал молитву мою.

Слова как будто взывали к нему, говорили о чем-то куда более горестном, чем любая пытка, любое страдание или боль. Господь покинул его. Он не мог поверить, что это случилось. Это работа дьявола. Это Сатана поселил червя сомнения в его разуме.

Он пресытил меня горечью, напоил меня полынью. Сокрушил камнями зубы мои, покрыл меня пеплом. И удалился мир от души моей; я забыл о благоденствии. И сказал я: погибла сила моя и надежда моя на Господа.

Жеан закричал, скорее в душе, чем на самом деле:

– Нет! Нет! Нет! Господь часть моя, говорит душа моя, итак, я буду надеяться на Него. Благ Господь к надеющимся на Него, к душе, ищущей Его.

Слова походили на звонкую мелодию, однако на ее фоне звучали другие строки, мрачные и басовитые:

Я странствовал много, беседовал много с благими богами; как Один свою жизнь завершит, когда боги погибнут?[7]

Он никогда не слышал этих стихов раньше, однако знал ответ, он сам срывался с его губ.

Серда выхватил нож и запрыгнул исповеднику на грудь, прижимая его к земле, нацеливая лезвие ему в щеку.

– Заткнись! Будешь жрать его или сожрешь себя! Я вспорю тебе брюхо и натолкаю кишок в глотку.

Жеан увидел себя. Он был привязан к скале, примотан веревкой крест-накрест, рот был распахнут и не закрывался из-за чего-то острого и крепкого. Он знал ответ, знал, кто должен принести смерть языческим богам.

Фенрир проглотит отца всех людей.

Жеан протянул руки и нащупал голову Серды. Мысленным взором он видел ту пещеру, чувствовал, как тонкая веревка вонзается в плоть, надежно привязывая его к громадной скале. Волк, Волк принесет богу погибель. Это все, ради чего он существует, все, что должен исполнить. Его охватило ощущение умиротворения и свободы. Он и есть тот Волк.

– Привязь не выдержит, – произнес он и сломал викингу шею.

Глава двадцать вторая. Беспомощный

Леший очнулся и понял, что остался один. «Ворон, наверное, прошел мимо», – подумал он.

Наступило утро. Купец вспомнил о девушке. Сначала он никак не мог сообразить, куда она могла деться, но потом до него донесся чей-то возглас, и он понял. Он уже хотел бежать к ней, однако его остановил блеск стали. «Это Ворон, – догадался купец, – та обнаженная фигура, бледная, словно труп, которая сидит на корточках у реки в сером предутреннем свете».

Леший хотел подкрасться поближе, но не смог заставить себя сделать хотя бы шаг. Страх сковал его волю и пригвоздил к месту. Он впадал в панику при виде этого кошмарного человека.

Первый раз с момента встречи с берсеркерами купец вспомнил о Чахлике. Где сейчас волкодлак? Погиб, он почти не сомневался в этом.

И еще он подумал о худосочном берсеркере: а этот где? Его разум вернулся к тому, к чему возвращался неизменно, – к выгоде. Он достаточно насмотрелся на берсеркеров, которые дули его вино, чтобы понять: они не связаны клятвой верности с королем Зигфридом. Единственный выход для него, как это ни неприятно, заключить союз с этими людьми. Он повертел в руке браслет короля. По крайней мере, у него имеется хоть что-то ценное, необходимое ему, как воину оружие. Теперь он снова может покупать и продавать, он может теперь торговаться, он снова стал самим собой.

Леший мысленно представил свое нынешнее положение, сделку, заключенную с судьбой. Меньшее, чего он желал, – благополучно добраться до дома. Может, Олег казнит его за то, что он вернулся с пустыми руками, однако его поручение заключалось в том, чтобы проводить волкодлака до Парижа. Конечно, было бы гораздо лучше вернуться с девушкой, потому что он понятия не имел, чего ожидать от князя, и ему хотелось обеспечить себе награду. В идеале ему хотелось продать и девушку, и монаха. Девушка погибнет, в этом он не сомневался, и он не в силах ее спасти. Значит, остается только разыскать берсеркеров, нанять их телохранителями и найти монаха или его мертвое тело. Он пообещает викингам заплатить, как только сам получит деньги за монаха. Но он не сможет потребовать выкуп за Жеана, живого или мертвого, если его не будут защищать воины.

Нет, он думает не о том.

Леший пытался привести мысли в порядок. Он был пленником Зигфрида. Как только обнаружат тело погибшего короля, викинги примутся рыскать по окрестностям, выискивая его убийцу, и Леший окажется в числе главных подозреваемых. Идти в лагерь северян очень рискованно. Ему предстоит одинокое возвращение в Ладогу, и надеяться можно только на одежду, которая на нем, и собственные мозги.

В лесу началось какое-то движение. Мимо с испуганным ржанием промчались лошади.

Что случилось с животными? Он уже слышал такое ржание, совсем недавно, когда в шею боевой лошади угодил метательный топор. То был крик ужасной предсмертной муки.

Леший вгляделся в сумрак между деревьями, отвернувшись от Ворона, сидевшего на корточках на краю берега.

Из леса снова донеслись какие-то звуки. Ага, это большой конь короля. Он очень облегчит купцу путь домой, если только удастся его поймать. Но конь как будто бился в непонятном припадке, топал копытом, обливался потом и исходил пеной. Он смотрел в ту сторону, где сидел Ворон. Это, несомненно, тот самый конь, на нем ехала Элис. Из леса донесся ослиный крик. Это же его мул! Вот его-то он сможет поймать. Если Леший и знал что-нибудь, так это повадки мулов, потому что тридцать лет ходил с караванами по торговым путям. Он был уверен, что сумеет поймать животное, потому прошел по лесу шагов двадцать, негромко посвистывая. Он видел, что животное напугано, однако оно не обезумело от страха, как боевой конь.

– Иди сюда, милый, иди ко мне.

Мул отошел на несколько шагов назад.

Кто-то мчался через лес слева от Лешего. Послышался громкий крик, кто-то ответил на него таким же криком. Сам не желая того, Леший побежать смотреть, кто там. Там был волк.

Глава двадцать третья. Волчья кровь

Смерть не пришла к Элис, но пришло что-то очень похожее на нее. Тени расступились, вытянулись и швырнули Ворона на землю раньше, чем он успел нанести удар.

Хугин вскочил, не успев коснуться земли, и с невероятной быстротой развернулся, сжимая нож. Сначала, когда два силуэта сошлись в ярком утреннем солнце, Элис показалось, что один из них – волк. Он рычал как волк, он двигался стремительно, но, когда взметнулась его рука, чтобы защититься от удара ножа, она увидела, что это все-таки человек, тот самый человек, который приходил за ней в церковь.

– Беги, беги! – кричал он. – Скоро он убьет меня и тогда снова схватит тебя. Убегай!

Девушка попыталась подняться, но ноги не слушались – она замерзла до полусмерти. Элис привстала, но тут же зашаталась, словно пьяная, хватаясь за дерево онемевшей от холода рукой. Упала, ударившись о землю головой. Потом снова попыталась подняться, но она даже не чувствовала ног, не говоря уже о том, чтобы заставить их работать.

– Беги, беги!

Элис опять слышала в голове тот звук – шум большой воды, свист ветра в зеве пещеры, ток крови в ушах.

Ворон уселся на противника. Он держал нож обеими руками, целясь в шею волкодлаку. Человек-волк перехватил лезвие, кровь на пальцах ярко заблестела в утреннем свете. Хугин испустил громкий сиплый крик и опустил нож, однако волкодлак отбил его в сторону и воспользовался движением противника, чтобы ударить Ворона головой в лицо. В следующий миг уже он сам сидел на враге, кусая, раздирая его кожу ногтями и вопя. Чародей потянулся за мечом, но волк прижал его руку, не давая пошевелиться. Мужчины снова вскочили на ноги, сплетясь в крепком объятии и ударяясь о деревья. Они падали, расцеплялись, снова поднимались, и волк ни разу не позволил Хугину отойти, чтобы достать меч. Но Ворону и не требовалось оружие. Неуловимым движением он ударил волкодлака коленом в грудь, подбросив его высоко в воздух. Человек-волк, словно мешок, грохнулся о землю.

Элис казалось, у нее лопнет голова. Тот звук был и внутри, и снаружи, он раздавался из пульсирующей, дышащей, бегущей руны. Что она означает?

Ворон потянулся за мечом, волк схватил оружие, собираясь помешать ему, и на мгновение они застыли, пошатываясь, у кромки воды. А затем большая лошадь столкнула их в реку. Элис наконец-то поняла, что это за звук. Не вода, не кровь в ушах, не ветер и не барабанный бой. Это стучали копыта.

Подбежал Леший. Ворона не было видно, а волкодлак цеплялся одной рукой за то дерево, которое спасло Элис. Леший видел, что долго парень не продержится. Лошадь едва не вышибла из него дух, и он стонал. Леший еще ни разу не слышал, чтобы он жаловался. Волкодлак цеплялся за дерево над самой стремниной, Леший уже стар, он не сможет вытащить его. Но обязан попытаться. Он руководствовался не дружескими чувствами, не хотел стать героем – им, как и всегда, двигали практические соображения. Ему необходим защитник, кто-то должен помочь ему довершить начатое дело. Чахлик – его единственная надежда.

– Я иду, держись, я уже иду!

Конь короля опустился рядом с Элис на передние ноги, легко касаясь ее боком, стараясь согреть девушку. Вторая лошадь, которая принадлежала Серде, тоже пришла, и мул пришел. Леший понял, что надо сделать. Мул – животное вьючное, ему не понравится, если он сядет верхом, зато мула можно вести. Купец схватил уздечку и завел его в бурлящую реку, встав выше по течению, чтобы вода надежно прижимала его к боку мула. Он знал, что нет другого животного на свете, которое ступало бы по земле так же твердо, как мул, и тот двигался в воде со спокойной уверенностью.

Они прошли шагов десять, и давление воды сделалось слишком сильным для Лешего. Тогда он спрятался за спину мула и принялся похлопывать его по крупу, чтобы тот шел дальше. Когда они добрались до волкодлака, вода едва доходила до брюха мула, однако течение было таким мощным, что купец понимал – без поддержки животное не устоит. Он решил встать перед ним, чтобы ослабить поток воды. Леший опустился в воду и тут же понял, что проявил излишнюю самонадеянность. Вода оторвала его ноги от дна, а мул, которого больше никто не понукал, побрел на берег. Леший поскользнулся и инстинктивно схватился за волкодлака, отчего тот выпустил ветку. Река подхватила обоих и потащила назад, но Леший успел крепко встать на дно, после чего с огромным усилием толкнул волкодлака к берегу.

Течение увлекало и разворачивало их, а затем все-таки подхватило и захлестнуло с головой. На несколько секунд они скрылись из виду, но в следующий миг Леший ощутил сильный толчок – под ногами была твердая почва, а в руках он сжимал пучки травы. Его ударило о берег в пятидесяти шагах от дерева, где река сужалась на повороте. Они с волкодлаком были живы. Из-за реки он услышал крик, нечто среднее между карканьем и скрежетом. Он поглядел за сверкающую ленту воды. Голый человек на другом берегу с каким-то предметом за спиной выбирался на сушу.

Леший закашлялся и встал, едва ли не смеясь.

– Что ж, сюда он вернется не скоро. Чахлик, дорогой мой, какой же ты мокрый!

Волкодлак поднялся, опираясь на окровавленные ладони. Теперь Леший видел рану у него в боку: обломок стрелы размером с большой палец торчал из-под нижнего ребра. «Неудивительно, что люди испытывают ужас при виде него», – подумал Леший. Даже с такой раной он победил Ворона. Однако человек-волк и сам находился на волосок от смерти.

– Он зовет сестру, – сказал волкодлак. – Надо уходить, прямо сейчас. Он видел девушку, и она в огромной опасности.

Из леса доносились голоса, крики множества людей.

– Больше медлить нельзя, – сказал волк. – Уходите!

Теперь, когда кровь прилила к ее конечностям, Элис била дрожь.

– А что делать с исповедником и другим монахом?

– Убийцы! Убийцы короля! У них одежда, его одежда!

Это закричал один из викингов, молодой воин, который оказался в пятидесяти шагах от них, между лесом и рекой.

– Уходите, – повторил волкодлак. – Сию секунду. Я найду вас. Купец, бери коня, вези ее к Олегу.

– Я возвращаюсь к своим родным, – возразила Элис.

– Ничего подобного. У тебя почти не осталось времени. Волк обретает плоть, это было в видении. Ты должна идти к князю Олегу, только он может спасти тебя от уготованной тебе судьбы.

– И какая судьба мне уготована?

– Смерть, разрушение, снова и снова, на протяжении множества жизней.

Он поднял девушку на коня, Леший запрыгнул следом.

Элис поглядела на волка сверху и, запинаясь, произнесла:

– Ч-чего ради ты делаешь все это?

– Ради любви, – ответил он. – Я найду тебя. Элис, Адисла, я тебя найду. А теперь – в путь!

Тень закрыла солнце. Волкодлак шагнул вперед и поймал в полете какой-то предмет. Это оказалось копье.

– Уходите. Они уже близко.

Он шлепнул коня по крупу, и тот помчался по лесу, оставляя норманнов позади.

Глава двадцать четвертая. В Ладоге

Париж еще не горел, Зигфрид был жив, а исповедник был потерянным ребенком, который пытался выжить в бескрайних лесах на Рейне, когда князь Олег поднялся на грузовую башню, чтобы обозреть свои новые земли в Альдейгьюборге, или в Ладоге, как его научили говорить, чтобы новые подданные были довольны. У него имелся еще один повод для торжества кроме того, что он получил во владение город, – рождение дочери.

Варяжский князь окинул взором свои земли и воды. Перед ним, прекрасно видная в этот ясный день, протекала река, неся воды в переливающееся синевой Ладожское озеро, острова которого зеленели вдалеке, похожие на крапинки. Вокруг были разбросаны, словно звезды вокруг луны, другие бирюзовые озера, их было так много, что и не сосчитать. Князь поглядел на извилистые реки, соединяющие их, – одни тоненькие, словно нити, другие похожие на синие корни, и все вытекают из громадного переливчатого озера-отца, устремляясь на восток, к Миклагарду и степям, на запад – до Восточного озера, и на север, на его родину.

Его соотечественники, варяги, были повелителями рек, королями кораблей. Неудивительно, что местные племена русь и финны попросили его править ими. Он очень удивился, когда их посол предложил ему стать князем, но, поразмыслив, решил, что это всего лишь справедливая награда. Кто воевал больше него? Кто еще отправил в чертоги Всеобщего Отца столько мертвых воинов, что это войско протянулось бы от горизонта до горизонта? Кто приносил в жертву рабов и скот на летнем блоте[8] и во время зимних праздников? Олег. О́дин – его бог, бог князей, который скромно его вознаградил.

За много лет до того сородичи Олега завоевали эти земли, правили там недолго, а потом их свергли. Однако последовавшие затем беспорядки были настолько разрушительны, а воспоминания о необременительном и великодушном правлении северян настолько свежи, что через двадцать лет совет племен, слишком слабый, чтобы править самостоятельно, призвал его обратно.

Приятно быть князем – или, как говорят кочевники, каганом – таких плодородных земель. Олег спустился с башни, чтобы принять участие в празднике, устроенном внизу. Пусть у славян много странных традиций, блот – праздник с жертвоприношением и возлияниями – они любят не меньше других народов севера. Олег вышел на улицу с телохранителями, следующими за ним по пятам. Остановился на миг, разглядывая принесенных в жертву рабов, обнаженных и раскрашенных, которые болтались на виселице под бескрайним голубым небом. Это зрелище, демонстрирующее его власть и богатство, наполняло сердце радостью. Запах мочи и кала, исходивший от удавленных, смешивался с благовониями из храма, запахами животных и ароматами цветочных венков, которыми украшали себя девушки, и еще хмельного меда из рога, из которого он пил. Все эти запахи казались ему невероятно богатыми и насыщенными.

Лето в землях русов было удивительно приятным временем – зной можно было буквально учуять по запаху, и в то же время от реки веяло свежестью, отчего даже самый жаркий полдень переносился легко. Земля была обильна: пшеничные поля, неводы рыбаков на озере, полные рыбы, неистощимые запасы пушнины и меда, чудесные леса, где можно охотиться и заготавливать древесину.

Девять мертвецов болтались на виселице у храма Сварога, повелителя волков, которого по-другому, насколько понимал Олег, звали Одином. Князь принимал культуру славян, однако отказывался называть другими именами своих богов, принесших ему такое богатство, и на самом деле он пожертвовал рабов Одину, повелителю повешенных. К тому времени горожане уже так перепились, что пребывали в твердой уверенности: жертву приносят Сварогу. Однако Олег проявлял осмотрительность и чтил и местных богов. В храме Перуна поставили новую статую бога с громадным воздетым молотом, готовым обрушиться и расколоть небосклон молниями.

Их верования очень похожи, думал Олег, в особенности вера в мировое древо, на котором расположены различные царства. Славяне ошибочно полагали, что это дуб, однако Олег отлично знал, что это ясень, называемый Иггдрасилем, однако разница в деталях была настолько незначительна, что князь счел это лишним доказательством сродства северян и славян, а также правильности их религиозных воззрений. Даже блот был в традициях славян. Они называли его братчиной – пиршеством вскладчину, – однако имели в виду то же самое, что и он. Выпивка, женщины, жертвоприношение и добрая потасовка, отчего сходство между народами еще больше усиливалось.

Народу в Ладоге было полным-полно. Урожай обещал быть прекрасным, князь даровал десять отменных коров на убой, и армия пребывала в отличном состоянии. Воины самого Олега, пришедшие из Скании[9], приняли то название, которое дали им славяне как личному отряду князя – «дружина»; отличная флотилия расположилась на реке и на Ладожском озере. Хазары тоже собирали войска, но крестьяне и рыбаки со всех необъятных земель были за него и жаждали отправиться на юг, предвкушая богатую добычу. Все они пришли в город, днем весело бросали в воду венки, а по ночам радовали богов, как следует напиваясь и наслаждаясь женским обществом.

Олег шествовал по улицам, раздавая небольшие подарки – монетки и хлеб, во всеуслышание приказав своему наследнику Игорю помогать ему. Ему приходилось постоянно выказывать на людях свое теплое отношение к мальчику, потому что Игорь приходился ему не сыном, а племянником. В условия сделки, позволившей ему обеспечить верность дружины – четырехсот воинов, – входило и то, что его сыновья не будут претендовать на престол.

В подобном уговоре не было ничего необычного – северяне не имели такой традиции, чтобы старший сын или вообще сын конунга немедленно наследовал власть после смерти родителя, однако Олег был человеком современным. Он понимал, насколько полезно заранее выбрать наследника, чтобы права этого наследника на престол никто не оспаривал. Причем на Игоря точно никогда не обрушится гнев богов, который они приберегают специально для отцеубийц. Он с бо́льшим терпением станет дожидаться, пока умрет нынешний князь. Игорю сейчас было шесть лет. Лет через десять, а то и всего через шесть, он захочет получить свое наследство. А Олег был единственным правителем, спасибо славянам. Они помнили его отца Рюрика, поэтому вернули ему престол. Игорь, сын его покойного брата, привел из Скании столько же воинов, сколько Олег, и дяди мальчика вынудили Олега поклясться, что Игорь будет его единственным наследником[10].

Олег дотронулся до меча, вспоминая, какие слова каждый раз говорил своим сыновьям при их рождении. Он вкладывал меч в их младенческие ладошки и повторял: «Я завещаю тебе только то богатство, которое ты добудешь сам этим мечом». Предполагалось, что это просто формальность, обряд, который должен добавить мальчику уверенности в себе. Однако Олег и сам начинал с пустого места, поэтому надеялся передать сыновьям несколько больше.

И у правителя имелись кое-какие планы. Города на юге и на востоке, Новгород и Киев, были небольшими, и нравы там царили довольно дикие. Он собирался захватить их и поручить Игорю править ими. Сначала он провозгласит своей столицей Новгород, а когда будет готов нанести удар по Киеву, то объявит, что настало время переезжать туда. Игорь тем временем может гонять безумных печенегов и отбивать нашествия греков из Миклагарда. Когда у мальчишки ничего не получится – а у него не получится, – его авторитет будет безвозвратно подорван и Олег сможет вмешаться с одобрения родичей самого Игоря. Не исключено, что Игорь даже погибнет, отражая набеги сумасшедших южан.

Олег не нарушит своей клятвы оберегать и воспитывать мальчика, он исполнит обещание, поручив ему работу правителя, когда тому не сравняется и восьми.

– Княже…

Это пришел воин из дружины, невысокий жилистый человек, который по случаю празднества был в полном доспехе, даже с кольчужным койфом, который закрывал всю голову и лицо, оставляя только глаза. Поверх койфа он надел круглый, украшенный золотом шлем, на боку у него висел прекрасный меч.

– Да, друг.

Так по традиции князь славян обращался к своим воинам, и северяне быстро переняли этот обычай.

– Жрица просит принять ее.

– Зачем это?

– Ты много пожертвовал. Ты добрый друг волков, ведь ты приготовил им такое угощение. Жрица Сварога, бога небес, хочет отблагодарить тебя.

Олег поморщился. Мысль о том, чтобы заняться с этой женщиной любовью, его не прельщала, хотя он знал, что это, возможно, потребуется. У славян было множество обрядов для правителей, довольно приятных, когда дело касалось лишения невинности дев во имя плодородия земли, но все-таки переходящих границы, когда требовалось лечь с древней, грязной и безумной жрицей Сварога.

– Она хочет даровать тебе пророчество.

Олег засмеялся.

– Надеюсь, для этого не придется снимать штаны.

– Полагаю, что не придется, господин. Тебе надо просто спуститься к их оракулу.

– Что ж, хорошо, наверное, наше жертвоприношение станет залогом доброго предсказания. Эта ведьма должна быть безумно благодарна за то, что я дал.

То место он запомнил до конца своих дней: темноту в хижине, жар близкого очага, удушливый дым от трав, которые жрица бросала в огонь: они источали невыносимую вонь. Он так и не смог понять, привиделось ему или нет, что в хижину принесли повешенных рабов и усадили рядом с ним в маленькой комнате.

Жрица сказала только, что Сварог – бог со сложным характером, повелитель свежего воздуха и солнечного света, но еще и хранитель солнца в подземном мире, куда оно опускается на ночь. Сварогу были ведомы места под землей, царства темных богов, и именно к темной его стороне она взывала, надеясь получить пророчество.

Она бросила в огонь свои травы, пробормотала заклинания и открыла оракул – чурбан, на котором было словно детской рукой вырезано примитивное изображение лица.

Мысли князя начали разбредаться. Когда он снова пришел в себя, конечности его окаменели, а телу было невыносимо жарко. Вокруг него сидели покойники, их головы казались черными и раздутыми в отблесках пламени обжигающего очага ведьмы. Дом сам превратился в очаг, и Олегу хотелось встать и уйти, однако в его интересах было услышать благоприятное пророчество.

Он понятия не имел, что обряд окажется таким утомительным. Он-то думал, что просто войдет, услышит от жрицы добрые слова и выйдет. Ничего подобного. Он должен участвовать в обряде, он должен стать той дверью, через которую войдет магия, – так сказала ему ведьма. А для того, чтобы стать этой дверью, требуется помучиться.

В огонь кинули еще дров, еще трав. Олег пытался сказать, что достаточно помучился, что правителям принято повиноваться, а не терзать их, но дым от трав словно лишил его дара речи. Так есть ли в доме висельники? В один миг казалось, что они тут, в следующий их уже не было. Олег был воином, человеком, который полагается на простые факты. И его сильно тревожило то, что покойники не здесь, но в то же время нельзя сказать, что здесь их нет. Висельники как будто обвиняли его в чем-то, их выпученные глаза были налиты кровью. И, что самое странное, ему это было небезразлично. Он ощущал сожаление, хотя понятия не имел почему. Он заплатил за них – их жизни принадлежали ему. Никто на свете не сказал бы, что он поступил плохо, убив их.

Грубо высеченное лицо чурбана смотрело на него, оно самодовольно ухмылялось, словно зная что-то. Олег понимал, что оракул действительно знает. Оракул хранил тайны, он был хитрый, знал, о чем шепчутся за спинами великих правителей, этот оракул был не просто деревянный болван, а очень сметливый тип. Да что творится с Олегом? Он жевал пустым ртом, напрягая мышцы на лице и высовывая язык, из носа текло ручьем, ему ужасно хотелось пить, но он не мог пошевелиться.

Жрица была рядом с ним, женщина в волчьей шкуре сопела и скреблась поблизости. Нет, это не женщина. Это волк.

– Где я?

– В колодце.

Он огляделся по сторонам. Комната исчезла. Висельники тоже. Он стоял в просторной долине, засыпанной черным пеплом, над ним было небо цвета сверкающей стали. Долина была совершенно ровная, если не считать какого-то торчащего предмета, состоящего вроде бы из той же почвы, похожего на древесный пень, но без корней, черного и пустого внутри.

Олег подошел и заглянул внутрь. Там сверкала вода, доходя до самых краев того, что и в самом деле оказалось колодцем.

Олег посмотрел в сторону. Он увидел двух человек. Один – жуткий старик с искаженным лицом, на котором застыло зачарованное выражение; с таким выражением обычно следят за дракой собак или людей. На шее у него была странная петля, затянутая сложным узлом, и он стоял, замерев и широко раскинув руки. В одной руке он сжимал что-то, сочащееся кровью. Это оказался глаз, его собственный. Олег догадался, что человек сам вырвал его. Он стоял перед колодцем, словно предлагая глаз в жертву небесам.

На земле лежал второй человек, обезглавленный. Рядом с ним валялась грубая голова оракула, глядящая с черной земли прямо на Олега.

– Это колодец.

Олег не понял, кто это говорит.

– Какой колодец?

– Колодец Мимира, первого человека.

Олег знал легенду. Это колодец мудрости, где Один отдал свой глаз за знания. Олег зачерпнул руками воды и глотнул. Теперь он уже не был в голой долине – над ним раскинулось гигантское дерево, черный ясень протянул свои ветви через весь небосклон. В его корнях извивались и шипели змеи, они были и в ногах князя, и вокруг колодца, вокруг тела на земле, вокруг ног странного старика, который вырвал собственный глаз.

Олега посетили видения. Вставший на дыбы конь о восьми ногах сбросил его на землю, его владения были охвачены огнем, Игорь встал во главе его армии, присвоив его воинскую славу и украв его сокровища. Его погребли живьем, земля забивалась ему в рот, затыкала ноздри, не давала дышать. Он был в яме, засыпанной до краев, в могиле, выкопанной по христианской традиции, запертый, придавленный почвой.

В ушах зазвучал голос:

– О́дин придет и сбросит тебя с престола. Игорь станет князем. Тебя убьет существо с гривой и копытами, а Игорь присвоит твою славу.

– Я должен убить его.

– Ты его не убьешь. Бог приближается, и твоя смерть возвестит его приход. Прегради ему путь.

Олег давился землей, а потом все померкло и он перестал дышать.

В следующий миг князь оказался на светлой, полной воздуха рыночной площади, под прохладным и дымным вечерним небом. Вокруг были его люди, воин из дружины протягивал ему мокрое полотенце, питье и еду.

– Дурные предзнаменования, князь?

Олег сглотнул комок в горле, сплюнул и заставил себя заговорить:

– Великая удача, – сказал он, – великая.

– Свершилось! – прокричал дружинник князя толпе. – Боги дали благословение, пророчество в честь рождения дочери князя!

Глава двадцать пятая. Перерождение

Жеана разбудил не ветер и не пронизывающая прохлада весеннего дня. Его разбудили голоса норманнов. Он слышал, как они кричат, повторяя много раз одну и ту же фразу: «Убийца короля, мы найдем тебя!»

Он ощущал сильную боль в глазах, резкое жжение. Жеан поднес руку к лицу и заморгал. Разорванное веко больше не болело. Это была боль иного рода. Он все моргал и моргал.

У него появилось ощущение света, текучих красок – коричневых, зеленых и золотых. Перед ним возникла широкая вертикальная линия. Что это такое? Дерево, крупный дуб. Жеан закашлялся и ощутил вкус крови. Повернулся влево. Там протянулась полоса, переливающаяся золотом. Река.

Он выдохнул, оперся на ладони и понял, что все это происходит наяву. Он может двигаться. Он видит!

Жеан встал и привалился к дереву, давным-давно отвыкший стоять. У него под ногами лежало тело Серды, шея была жестоко свернута. Жеан упал на колени, молясь.

– Господь наш всемогущий, Отец всего сущего, Ты помог мне дожить до утра сегодняшнего дня. Помоги мне прожить и день, не впадая в грех, направь мои мысли на исполнение законов Твоих и священной воли Твоей.

Жеан, сколько себя помнил, никогда не плакал, но он заплакал теперь. Господь даровал ему освобождение от немощей, а освобожденный Жеан первым делом совершил убийство. Заповедь ясно гласит: «Не убий!» Но ведь викинг был дьяволом, врагом Христа.

Жеан закрыл лицо ладонями. Он пребывал в настоящем смятении. Что с ним происходит?

– Франк!

Три викинга бежали на него – двое с копьями, один с топором. Он хотел дождаться их, хотел принять наказание Господа, однако не смог. Ноги сами пришли в движение, сначала неловко, но чем дальше, тем увереннее. Он побежал, первый раз с самого детства он бежал.

Ощущения были поразительные – лесная почва ранила нежные, лишенные мозолей голые ноги, свет мелькал между деревьями, коричневые и зеленые полосы так и мельтешили перед глазами, когда он убегал от преследователей, – он попросту не привык к такому. Жеан упал, поднялся и снова побежал. В конце концов он зацепился за корень, и преследователи нагнали его. Вот тут он сдался. Он признал, что не имеет никакого права спасать свою жизнь. Он вкушал нечистое мясо. Он обязан принять смерть и, что неизбежно, проклятие. Человеку следует принимать волю Господню, в чем бы она ни проявлялась.

Викинги уже окружили его, раскрасневшиеся и злые. Он не привык смотреть, сосредотачивать на чем-либо взгляд, и лица как будто кружились и расплывались, вовлекая его в хоровод плоти. Он должен вернуться в привычный мир. Жеан закрыл глаза.

– Это убийца короля?

– Это монах, судя по одежде, хотя и шустрый.

– Он не монах, монахи смешно стригут волосы.

– Ну, кто бы он ни был, он франк. Давайте я его убью?

– Давай.

– Погоди-ка, сынок.

Жеан снова открыл глаза и увидел толстого викинга с большой светлой бородой, который протиснулся в круг товарищей.

– Прежде чем кого-нибудь убивать, спроси, не пригодится ли кому этот человек.

Жеан узнал голос. Это Офети, тот воин, который унес его из церкви.

– Ты говоришь на нашем языке?

Жеан хотел стоять неподвижно, но понял, что кивает.

– Как ты здесь оказался? Ты из тех монахов, которые устроили засаду и напали вчера на короля?

– Да он и на куст не смог бы напасть. Посмотри на него – он слабый, как старуха. – Это произнес незнакомый голос.

Офети присел на корточки рядом с Жеаном.

– Что случилось с вашим исповедником? Это Ворон его прикончил? Ну, не молчи, вот щит короля. И стрелы эти мне тоже знакомы.

– Короля ограбили после того, как убили. Может, воры поплатились за преступление, – предположил кто-то.

– Может, короля всего истыкали стрелами, и воры просто потеряли щит, когда убегали, – высказался кто-то еще.

– Это стрелы Ворона.

– Это он убил короля?

– Скорее всего, его убил тот, кто ограбил.

– Вдруг этот монах и есть убийца.

– Ты хочешь сказать, что короля смог бы убить безоружный раб вроде этого?

– Нет конечно.

– Тогда закрой рот, чтобы не молоть чепухи.

– Следи за своим языком!

Мужчины принялись ссориться. Офети, не обращая внимания на поднявшийся галдеж, продолжал расспрашивать Жеана:

– Вон там лежит один из наших воинов со свернутой шеей. Мне кажется, ты должен был видеть, кто это сделал, если это случилось у тебя на глазах.

Двое норманнов подхватили Жеана и потащили обратно, к тому месту, где лежали тела Авраама и Серды.

– Это кости бога? – спросил один из викингов, ткнув в окровавленные останки монаха у себя под ногами.

– В последний раз я заметил, что Ворону нравится калечить монахов. Это искалеченный монах. Там, в щите короля, засели стрелы Ворона. Если оставить в стороне вопрос, как он сюда попал, этот монах должен быть исповедником, так я считаю, – сказал Офети.

– Так что, Офети, попробуем продать останки бога?

– Ну, после того как девушка, за которой нас посылали, два дня кряду подносила нам вино, а потом тот, кто должен был заплатить за нее, погиб, пора бы нам уже плюнуть на эту работу и заняться чем-нибудь другим. Как вы думаете? Хуже все равно уже не будет.

– Не могу поверить, что она все время была у нас на глазах, а мы и не замечали.

– Лучше сделать вид, будто ничего не было. То-то мне казалось, что слишком уж хорошенький этот раб. – Офети помотал головой и снова поглядел на Жеана. – Слушай, франк, мы заберем кости вашего святого. Если вы захотите их вернуть, то придется раскошелиться.

Жеан не подумал об этом. Авраама ведь необходимо похоронить по христианскому обряду. Он не допустит, чтобы его растащили дикие звери.

– Мы заплатим, – пообещал он.

– Что я вам говорил! Болтает по-нашему не хуже шлюхи из Хайтабу, то есть достаточно связно, чтобы иметь с ним дело. Франк, тебе придется помочь нам продать кости.

– В Сен-Жермен?

– Не выйдет. Хотя тебе бы это было на руку. Нет, мы идем на восток, сынок.

Мимо исповедника между деревьями проходили люди.

– Ты не узнаешь меня?

– Нет, а разве должен?

– Я и есть исповедник. Я тот, кого ты вынес из церкви.

– Ну, разумеется. Ты слепой, ты калека, и половину лица у тебя склевали вороны. Кроме того, только вчера ты выбрил себе макушку, а сегодня она отлично заросла. Что ж, признаю, для человека, замученного до смерти, ты выглядишь весьма неплохо. Ладно, складывай останки в мешок. Когда закончишь, мы отправимся в небольшое путешествие.

Исповедник коснулся макушки. Тонзура заросла. Это была незначительная мелочь, однако из-за нее он по-настоящему испугался. Как будто кто-то отнял часть его личности. Он оглядел себя. Тело было худое и слабое, однако оно двигалось. Он может ходить. Господь освободил его. Слишком много перемен, чтобы принять их все сразу. Значение этого исцеления огромно. Жеан сделал вдох и попытался сосредоточиться на том, что необходимо сделать, чтобы не думать о том, что с ним произошло. Если Элис осталась с купцом, то теперь она уже на пути к Ладоге, – он слышал, как восточный торговец настаивал на возвращении к князю Олегу.

Жеан понимал, что войти в город ему не удастся, как и попасть в аббатство Сен-Жермен. Сможет ли он спасти Элис, если последует за ней? Этим утром, стоя на собственных ногах, глядя, как солнечные лучи падают между деревьями на лесную почву, превращая ее в сияющую ткань, он думал, что сможет все. Мир вокруг был таким прекрасным. Но дело было не только в этом. Он ощущал свою связь с девушкой, едва ли не необходимость следовать за нею. Господь, чувствовал он, поручает ему это дело, и Он исцелил его, чтобы Жеан смог исполнить приказ.

Кроме того, в путешествии на восток имелась еще одна выгода. По морю идти не получится, там полно разбойников-северян, поэтому они пойдут пешком, и он узнает, какие земли разделяют франков и русов. У него появится возможность выяснить все о врагах Господа, возможно, даже отыскать зло и искоренить его.

Он поглядел на толстого викинга, который явно был здесь главным, если не по званию, то по тому почтению, какое питали к нему остальные.

– Я монах и могу помочь вам. Я знаю один монастырь, где нуждаются в реликвиях, там вам хорошо заплатят, – сказал Жеан.

– Где это? – спросил Офети.

– В Агаунуме, на юго-востоке отсюда, в ущелье Песен, – сказал исповедник. – Аббатство Сен-Морис.

– Почему так далеко?

– Вам необходимо выйти за пределы земель, охваченных войной, туда, где по дорогам ходят купцы, а не грабители. Если вы попытаетесь обратиться в ближайшее аббатство, вас перебьют. Не все монахи мирные слуги Господа, вы и сами знаете, некоторые с малолетства держат в руках меч, а не Библию.

Офети смерил монаха взглядом.

– Хорошо сказано, – проговорил он. – Чары или здравый смысл? Но к кораблям мы точно не сможем вернуться. – Он засопел. – Что, Фастар? Как ты думаешь?

– Согласен.

– Тогда идем, – сказал Жеан.

«Аббатство Сен-Морис», – размышлял исповедник: именно там, по словам Ворона, к нему явился и покинул его Бог. Зигфрид называл Ворона лазутчиком, следовательно, кто-то его послал. Жеан понятия не имел, кто это может быть, но решил, что аббатство черного святого – вполне подходящее место, чтобы все выяснить.

Глава двадцать шестая. Убежище

– Мелен, – сказала Элис, когда лошадь замедлила шаг. – Мы поедем в Мелен. Этот город верен моему брату, и норманны на этот раз до него не дошли.

Леший кивнул. Ему вовсе не понравился этот план. Из Мелена девушку отправят домой. Конечно, его могут наградить за то, что он сопровождал ее, но могут и не наградить. Он прекрасно знал, какими капризными и вздорными бывают правители. Вдруг ее брат решит, что он обесчестил ее тем, что состриг волосы, или заявит, что ни один чужеземец не смог бы находиться с девушкой один на один так долго и не воспользоваться этим? Он ведь понятия не имеет, кто там правит, в этом Мелене, наверняка какой-нибудь местный князь или епископ, который непременно захочет присвоить себе славу спасителя графской сестры. Все-таки надежнее всего награда, обещанная Олегом.

Беда в том, что девушка вполне пришла в себя и теперь точно знала, куда желает идти. Сначала он надеялся, что сможет ее обмануть, скажем так, повести по своей дороге, делая вид, будто это дорога, которую выбрала она сама. Но ничего другого он придумать не смог, поэтому, раз госпожа хочет попасть в Мелен, ему лишь остается следовать за ней. Ее конь вышагивал между деревьями, направляясь на юг вдоль реки, Леший шел следом, ведя за узду мула.

– Госпожа, идти по реке слишком опасно, они первым делом станут искать здесь.

Элис ничего не сказала, только ударила пятками коня. Они шли весь день, миновали обгорелые руины трех монастырей. Викинги не смогли подняться выше по реке без своих кораблей, однако время от времени они совершали пешие вылазки.

Постепенно лес поредел, и впереди показались небольшие поля и дома. Уже смеркалось, огромное красное солнце садилось за дома, пока они приближались к селению. Крестьяне выскочили посмотреть на путников; сначала они кричали, ругались, махали кольями, но Элис заговорила с ними на латыни, успокоила их, назвалась двоюродным братом Роберта Сильного, везущим послание от графа Эда к епископу островного монастыря. Кузен Роберта Сильного убил короля викингов и теперь надеется подбодрить сельских жителей, чтобы они собрались с духом и отправились защищать Париж. Элис не сказала им, что она сестра графа, потому что хорошо знала свой народ. Им было бы трудно смириться с тем, что она путешествует в мужской одежде, без свиты, в компании какого-то странного чужеземца, выставив напоказ непокрытую голову. Они убили бы купца, а ее объявили бы шлюхой. Пока что следует соблюдать инкогнито.

Весть о гибели Зигфрида быстро распространилась по окрестным домам, и скоро собралась такая толпа, что Элис с Лешим не могли двинуться дальше. Крестьяне выкрикивали вопросы:

– Он достойно умер?

– Его голова уже на стене города?

– Его люди отступили?

Им предлагали эль, хлеб, расхваливали героя, который совершил такой подвиг.

– Останьтесь переночевать, расскажите нам, что творится в городе, – попросил кто-то. – Пожалуйста, господин, уважь свой народ.

Элис устала, и неожиданно холод, от которого она натерпелась в реке, пробрал ее до костей. Было бы недурно переночевать в этом селении. Она поглядела на Лешего, и он улыбнулся. Купец размышлял о своем невезении, лишившем его шанса доставить девушку на родину, и утешался тем, что уже привык к ударам судьбы. Если бы он был из породы везунчиков, то для него события последних дней стали бы настоящим потрясением.

Лешего с Элис ввели в самый большой дом в селении. Строение было убогое, с низкой крышей, с деревянными стенами, с соломой, навозом и грязью на полу, зато огонь в доме жарко пылал, имелись стулья, чтобы присесть, кровать, чтобы спать. Элис не посмела снять доспехи, опасаясь выдать себя; она так устала, что заснула прямо на полу, застланном тростником, и жена крестьянина укрыла ее одеялом. Лешего особенно не привечали. Чужеземцы всегда вызывают подозрение, и его оставили устраиваться самостоятельно. Здесь жили не парижане, привычные к иностранцам, а простые люди, многие из которых не бывали даже в Мелене, хотя стены города виднелись с их полей.

Элис крепко спала без сновидений, семья крестьянина устроилась вокруг: кто на полу, но большинство на кровати – они были рады, что ее не пришлось уступать молодому господину. Огонь почти потух, стояла темная ночь, когда первый ворон опустился рядом с печной трубой – мягко, словно капля дождя. Затем прилетел второй ворон. И третий.

Глава двадцать седьмая. Мунин

Кто-то вышел из тени и остановился в свете костра рядом с женщиной с изуродованным лицом. У того, кто пришел, лицо тоже было обезображено и изрезано, в руке он держал спрятанный в ножны изогнутый меч.

– Еще рано, – проговорил он, – хотя я знаю, что смерть придет от воды.

Женщина не повернула головы от костра. Голоса, разносившиеся по вечернему воздуху, звучали где-то в отдалении, их было мало, но она знала, что они с братом здесь не одни. Вокруг них в лесу люди ставят лагерь. Она чувствовала их дыхание, ощущала тепло, исходящее от их животных, кисловатый запах страха на их коже: страха того, что осталось позади них, и страха того, что ждало впереди, в полумраке. Она понимала, что люди боятся ее, однако пришли сюда не для того, чтобы ее убить. Их голоса шуршали в кронах деревьев, словно листва:

– Что дальше-то?

– Она знает.

– Она Норна и сейчас ткет нить нашей судьбы.

– Чего она хочет?

– Чего они всегда хотят.

– Чего же?

– Смерти.

Хугин, не обращая внимания на шепчущие за спиной голоса, взял сестру за руку. Она тихонько сжала его пальцы. Он произнес только одно слово:

– Получилось.

Женщина невольно развернулась к нему, хотя и не видела его глазами. Когда она повернулась, шепоток вокруг стих.

– Я увидел ее лицо, – сказал Хугин. – Теперь мы изловим чудовище, это всего лишь вопрос времени. Не бойся, сестрица. Наша борьба и страдания принесут нам награду.

Мунин снова сжала пальцы брата.

– Ты встревожен, – сказала она.

– Ничего страшного.

– Ты встревожен.

– Волкодлак снова взял наш след.

– У него камень, поэтому я не вижу его. Однако тревожит тебя не это.

– Я уже видел ее раньше, – признался он.

Женщина накрыла его ладонь другой рукой.

– Здесь?

– Не здесь. Раньше.

– Все это уже случалось раньше. Она несет в себе могущественную магию. Ты просто увидел проблеск чего-то, вот и все.

– Чего именно?

– Ее и себя. В другой жизни. Это уже было открыто тебе. Она и раньше приносила смерть богу; если ее не остановить, принесет снова.

Хугин кивнул.

– В таком случае ее придется остановить.

Где-то заржала лошадь, человек заговорил, успокаивая ее.

– Кто это такие? – спросила Мунин.

– Отряд Греттира. Ролло его ненавидит. Их корабли были захвачены, и они вручили нить своей судьбы мне. Они здесь на тот случай, если будут нужны нам. Двести пятьдесят человек. Они нам нужны?

Женщина задумчиво склонила голову. У костра была сложена куча веток, судя по вытянутым листьям, ясеневых. Хугин взял одну и кинул в огонь. Потом снова сел рядом с сестрой, снова дал ей руку, слушая, как она поет:

Кровь, кровью рожденная. Пламя, пламенем рожденное. Смерть, смертью рожденная.

Снова и снова она повторяла эти слова, пока они не лишились всякого смысла и не сделались похожи на шум леса. Вокруг них что-то двигалось. Военный отряд теперь зависел от двух чародеев, но рядом с ними люди чувствовали себя неловко. Некоторые расхаживали по лесу взад-вперед. Некоторые уходили подальше в чащу и устраивались там на ночлег. Всего несколько человек остались посмотреть, как колдунья набрасывает на лес паутину из звуков.

Хугин чувствовал, как что-то шевелится в голове, как будто его мозг каким-то образом перекосило набок и одна половина стала гораздо тяжелее другой.

В голове рождались образы; он знал, что сестра использует его мысли, чтобы творить свою магию. У Хугина тоже имелись способности, обретенные через лишения, обряды и общение с богами, только он был мужчиной, и ему никогда не получить того, что есть у Мунин, – рун, символов, отображающих образы и энергии творения. Ее сила была куда больше, чем его собственная. Она сосредотачивалась на символе, который рос внутри нее, питался ею и сам питал ее, поддерживал, получая поддержку. Хагалаз, руна града, символ разрушения и перелома. Хугин почувствовал ее близость, когда сестра коснулась его разума, – завывающий ветер, колющий лицо, ледяные иглы, застилающие взор.

Когда его пробрал холод, он осознал, что они с сестрой слились в единое целое, их телесные оболочки были ничего не значащей деталью, ибо ничто не разделяло их умы. Он увидел мальчика в воде, беспомощного, с посиневшими от холода губами и побелевшей кожей. Нет, это не мальчик, это девушка, та, за которой они гонятся. Они знали, что найдут ее в церкви, так говорило их видение, однако они не смогли тогда рассмотреть ее лицо. Пытаясь вызвать ее образ, они видели лишь зазубренную руну, вольфсангель, и три ее значения: буря, волчий крюк и волк-оборотень. Теперь же Хугин рассмотрел девушку, и Мунин тоже. Разум Мунин не был слеп, и она видела девушку так же отчетливо, как если бы та стояла перед ней в свете костра. Ведьма поглядела в голубые глаза девушки. Затем вдохнула запах горящего ясеня.

Ясень – мировое древо, на котором держится все творение; его подгрызают змеи, живущие под землей в его корнях. Она мысленно повторила их имена. Нидхегг, пожиратель злодеев, Ермунганд, Гоин, Моин, Граввитнир и Грабак. Одного не хватало, того, которого она искала. Она видела, как мировое древо возвышается над ней, ее разум словно застрял в его ветвях, подобно луне, – сияющий шар, который заливает серебристым светом ствол дерева, отыскивая того, кто сейчас нужен. Она позволила себе упасть ниже, пролететь между листьями, в землю, к корням, под которыми шевелилась почва. Она, кажется, летела между извивающимися телами, ощущала вокруг себя пляшущие кольца, отчего по телу шли мурашки и делалось жутко. И вот она увидела его, того, которого искала.

– Свафнир, – сказала она. – Сокрытый.

Хугин и Мунин ощущали шевеление змея в пещере их объединенного сознания, он сверлил их мысли, словно червь почву, обвивался вокруг тонкой перекладины руны града, зачаровавшей его. А затем внутри них как будто что-то взбесилось, принялось ворочаться и метаться из стороны в сторону. Выплеснулись образы смерти и ненависти: даны и франки с искаженными лицами, умирающие под мечом Хугина, тело, найденное по утру мертвым, рыдающая женщина, которой отвечает лишь насмешливое карканье вороны.

С дерева слетел ворон.

Кровь, кровью рожденная.

Хугин не понимал, слышит ли эти слова в своей голове или кто-то произносит их вслух.

Птица вскочила на плечо Мунин и клюнула в ухо так, что выступила кровь.

Хугин услышал в голове голос сестры, которая обращалась к птице: «Ты ее найдешь».

Вторая птица прыгнула ей на другое плечо и клюнула в щеку.

Пламя, пламенем рожденное.

Капля крови скатилась по ее груди.

«Ты отметишь ее». – Так сказала Мунин второй птице.

Третий ворон слетел с дерева черным листом. Он тоже клюнул ее в щеку.

Смерть, смертью рожденная.

Птица сидела, глядя на Мунин, как будто дожидалась указаний.

«А ты принесешь кровь змея туда, где она остановилась».

Первый ворон испустил хриплый крик и скрылся в ночи, оставшиеся двое тоже каркнули и улетели следом за ним в темноту.

Хугин ощутил, как тяжесть в голове прошла. Он замерз, устал, измучился, но все равно вскочил с места.

– Птицы расправятся с ней?

Женщина ничего не ответила, но Хугин все равно кивнул.

– В таком случае я отправлюсь туда, чтобы проверить. Воины Греттира выжгут землю, чтобы ее найти.

– Возьми сорок человек. Ступайте через деревни на юге отсюда. Если там ее не окажется, она уже не твоя забота. У тебя имеются и другие дела. Мы видели ее лицо. Если ее возможно убить, я ее убью.

– А если нет?

– Тогда нас ждет трудная работа. Придется найти Волка и схватить его.

– И где мне его искать?

– Пойдешь на восток, к колодцу мертвого бога. Волк будет там вынюхивать его следы. Нам надо сначала увидеть его, чтобы понять, как действовать.

– Но как я смогу призвать Волка? Я ведь мужчина, а не женщина. Моя магия слаба.

– Именно.

– И как же тогда?

Мунин на мгновение склонила голову.

– Ты знаешь, кто обитает в холмах и ручьях Агуанума. Знаешь, что ему нужно. Дай ему жертву, чтобы он показал, где искать Волка. Воды храма прожорливы. В твоих силах накормить их.

– Сколько?

– Сколько чего?

– Сколько отдать людей?

– Всех, – отрезала Мунин.

Хугин охнул и поглядел на воинов в лагере.

– А ты со мной не пойдешь?

– Я останусь здесь и попытаюсь убить девчонку.

– А остальной отряд?

– Они пойдут со мной по следу девушки. Если я не смогу убить ее чарами, они сделают это простым способом.

Ворон наклонился и пожал руку сестры.

– Все будет хорошо, – сказал он. – Мы это переживем.

– А вот это не имеет значения, – ответствовала она.

– Для меня имеет.

– Бог должен жить.

– И ты тоже, сестрица, ты тоже должна жить.

Женщина ничего не ответила, только нащупала какой-то узел из желтой тряпки и сунула Хугину в руки.

Он почувствовал в узелке что-то тяжелое. Встряхнул и услышал бульканье жидкости. Провел языком по губам.

– Значит, всех? – переспросил он.

– Всех.

Хугин поцеловал сестру в лоб. Пошел к воинам, которые ждали его между деревьями, и приказал им разбиться на два отряда. Двести с лишним человек, которым предстояло остаться с Мунин, одобрительно загудели, а сам Греттир, рослый северянин, прокричал, что на их стороне могущественная ведунья и теперь им ничто не грозит.

– Мы вернем наши корабли! – радовался он.

Хугин кивнул.

– Она поможет тебе проникнуть в лагерь, – сказал он. – Возьми с собой двадцать человек, их хватит, чтобы увести ваши корабли. Затем спускайтесь по Сене, здесь встретитесь с остальными.

– А когда мы встретимся с теми, которые идут с тобой? – спросил Греттир. – Я даю своих воинов на время, а не бросаю.

– Вы встретитесь, – пообещал Хугин, – не успеет закончиться год. Даю слово. Моя сестра найдет меня с помощью своего дара.

Греттир улыбнулся, хотя Хугин заметил, с какой тревогой вождь викингов смотрит на его сестру.

– Она хорошая, – заверил Хугин, – и с ней вас ждет богатство.

Ворон вскинул руку, подавая знак отобранным воинам следовать за ним. Четыре десятка человек спешно закинули за плечи щиты, желая оказаться подальше от безобразной карги, которая сидела в лесу у костра, выслушивая советы их богов. Они последовали за Хугином, который зашагал через темный лес.

Глава двадцать восьмая. Вороны

Крестьянский сын сначала хотел убить птицу, которая свалилась на него из печной трубы. Вареный ворон почти не съедобен, но мясо бывало у них так редко, что сгодится и он. Однако птица выглядела ужасно забавно, когда села на плечо спящего господина. Затем птица перепрыгнула гостю на голову, и молодой крестьянин наблюдал, дожидаясь, не нагадит ли она ему прямо на волосы. Он вовсе не желал зла благородному господину, напротив, он питал к нему почтение, просто было бы ужасно смешно, если бы птица нагадила на спящего.

Но в следующий миг послышался шорох и хлопанье крыльев, и юноша почувствовал болезненный укол в щеку. Еще одна птица вывалилась из отверстия над очагом. Он провел рукой по щеке и поднес пальцы к губам. Кровь. Эта тварь поцарапала его, клювом или когтями, когда пролетала мимо.

Он ничего не сказал, лишь глядел на испачканные кровью пальцы. Птица на плече молодого господина смотрела на крестьянского сына, и ее глазки были похожи на мерцающие угли. Он не испытывал ни малейшего желания шевелиться, хотя жар от этих углей исходил нестерпимый. Птица неотрывно смотрела на него. Ему показалось, или она смотрела как-то вопросительно, склонив голову набок, как будто оценивая его?

Юноша снова дотронулся до щеки. Рана болела не как обычный порез, а как пчелиный укус. Он ощутил, как сильно забилось сердце. Все вокруг было словно в тумане. Словно что-то металось у него в мозгу, и ему хотелось встать, сесть, замереть и бежать одновременно.

Дыхание молодого господина сделалось слишком шумным, раздражающе громким. Может быть, он на самом деле убил вражеского короля, но почему он так странно мямлил, рассказывая об этом? Правда ли, что он убил короля? Крестьянин знал, что господа лгут постоянно, несмотря на свои манеры и осанку. Жар сделался совсем невыносимым. Он снял рубаху и сидел теперь голый до пояса. Пот лил с него ручьями. Из-за боли в щеке онемела вся правая половина тела.

Птица не сводила с него глаз.

Молодой крестьянин развел руками.

– Какого ответа ты от меня ждешь? – спросил он.

До него дошло, что он беседует с вороном. Его позабавила подобная глупость, и он захихикал. Птица наблюдала за ним, не отводя взгляда. Никогда еще ему не было так жарко, и никогда еще он так не веселился. Несмотря на жару, тело сотрясала дрожь. Веселье поутихло, он ощутил, как в душе нарастает иное чувство. Злость. Он, конечно же, знает, что замышляет этот господин. Изнасиловать его сестру, отобрать урожай, убить всех, кто встанет у него на пути. Они всегда так поступают, эти благородные господа, это всем известно.

На самом деле их гость не спит, нет, он затаился, словно лис, выжидает, когда все заснут. И тогда он встанет и начнет творить беззаконие. Благородные господа получают свою долю по праву, но ведь взамен народ хочет, чтобы они защищали его. А они, эти утонченные мерзавцы, что творят? Допустили, чтобы страну грабили норманны, по Нейстрии бродят разбойники, Париж в осаде. И если вдруг крестьянин не заплатит им дань, что его ждет?

Жар в голове стал невыносимым. Парень чувствовал, как что-то ворочается и кусает его изнутри, раздирает его разум, рвет в клочки мысли. Птица не сводила с него глаз, этих блестящих черных бусинок. Крестьянский сын поднялся. Взял со скамьи у стола нож. Они приготовили мясо, чтобы выказать почтение господину. Лезвие у ножа было прочное, им снимали мясо с костей. Юноша поглядел на толстого чужеземца, который прислуживал благородному господину. Может, начать с него?

Господин шевельнулся.

Нет, лучше прирезать воина во сне, а со слугой разобраться потом.

Ворон каркнул, когда молодой человек шагнул вперед и вонзил нож в живот Элис.

Глава двадцать девятая. Странные спутники

Жеан недоумевал, почему северяне так быстро согласились на его предложение идти через горы. Они не зашли в лагерь, чтобы кого-то оставить или что-нибудь взять, – на самом деле казалось, что они очень торопятся уйти. С Офети было четыре человека, и они спешно повернули на север, чтобы встретиться с другими шестью.

Встреча произошла на кромке леса, где Ворон пытался творить свою магию над Жеаном. Внизу, под холмом, расположился лагерь викингов. Там Жеан заметил какое-то движение: люди собирались в дорогу, фигурки были крохотные, но прекрасно различимые под луной. Шесть человек вели четырех мулов и одну лошадь под седлом, однако поклажи у них почти не было. Мулы везли только кольчуги, копья, топоры и пару луков, еще тюфяки для ночевки, но ничего больше. Люди явно покидали лагерь налегке.

Теперь, когда зрение вернулось, Жеан никак не мог остановиться, все смотрел и смотрел по сторонам. Ночь была облачная, однако луна то и дело проглядывала, серебря края облаков. Воздух был насыщен ароматами, земля сияла. «Есть ли в Эдеме такой же изумительный свет?» – задавался вопросом Жеан.

Его нынешние спутники отличались от тех викингов, которых он видел в лесу. Волосы у них были светлее, сами они выше и почти все сложены гораздо плотнее. Самым величественным был Офети, толстый, но могучий, который опирался на копье, как на трость. Сван тоже был великаном, с рыжей бородой лопатой, которая в дневном свете отливала медью. Он был вооружен большим односторонним топором. Фастар, у которого на щите был нарисован боевой молот, оказался крупным и подвижным человеком с мечом на поясе. У него через всю щеку тянулся большой безобразный шрам, похоже, оставленный наконечником копья или мечом. Еще был Астарт, самый молодой, с жидкой бородкой, и грубый и сиплый Эгил, от ругани которого даже у этих закаленных воинов вяли уши. Остальных при Жеане не называли по именам, и исповедник не горел желанием познакомиться. Один воин был заметно старше остальных. Он был седой, на правой руке недоставало двух пальцев. Еще у одного висели на поясе сразу два меча, хотя одет он был бедно.

Мужчины заспорили, пора ли уже надевать доспехи. Конец спору положил Офети:

– Чем быстрее мы уберемся отсюда, тем лучше. Нет времени, – сказал он.

– Ты знаешь дорогу? – спросил Фастар исповедника.

– Знаю, где она, – сказал Жеан, – надо идти на юго-восток по торговому пути, который ведет в Ломбардию.

Офети кивнул.

– Отведи нас туда, помоги получить золото, и ты нас больше не увидишь. Клянусь храбростью Тюра, мы не причиним тебе зла. Но если предашь нас, я буду убивать по монаху каждый день своего гнева, а мой гнев проходит не быстро, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты поклялся своим богом, что ты будешь с нами так же честен, как и мы с тобой. Принесешь клятву. Мы не причиним тебе зла, если ты не причинишь зла нам. Ну как, поклянешься?

Жеан поглядел на воинов. Он в их власти, и особого выбора у него нет. Ему необходимо попасть в Сен-Морис, а эти воины, кажется, готовы его отвести. Сколько денег он сможет выручить за останки монаха? Нисколько. Так что он окажется свободным от клятвы в тот миг, когда объявит берсеркерам, что за свою добычу они не получат и медяка. И тогда монахи будут вольны убить викингов. Непонятно, действительно ли это наилучший выход. Конечно, большинство монахов признали бы его самым удачным. Но, разумеется, гораздо лучше было бы привести этих людей к Христу. Он постарается, решил Жеан, обязательно постарается.

– Я клянусь, – сказал он. – Я буду служить вам в этом деле.

– Прекрасно, – произнес Офети. Он подошел к мулу и вынул из мешка пару сандалий.

– Путь неблизкий, поэтому они тебе пригодятся. Только не думай, что это из сострадания. Я просто не хочу, чтобы ты задерживал весь отряд своими мозолями или занимал место на муле. Куда нам идти сейчас?

– Тут есть брод. Кажется, он прямо под холмом.

Жеан затянул ремешки сандалий, неловко завязал узелки. Он не привык обуваться, не привык делать для себя что-либо сам.

– Поторопимся, – предложил Фастар. – Конунгу Ролло не терпится отблагодарить Офети за то, что он сделал с его сыном. Где, ты говоришь, брод?

Жеан указал на то место, которое запомнил с детства, но берсеркеры никуда не пошли, а принялись вглядываться в подножие холма. Он развернулся, желая увидеть, что их так заинтересовало. Внизу собирался отряд. Сколько там народу? Человек сорок, не меньше, и из лагеря подтягивались еще, некоторые на лошадях.

Офети пожал плечами.

– Он был взрослый мужчина, и он сам полез в драку.

– После того как ты заехал ему по лицу и выбил половину зубов.

– Но до того он обозвал меня бабой. Закон ясно говорит: я мог бы убить его, не сходя с места. Я же надеялся ограничиться сломанным носом. Он сам захотел драться.

– Как их много, – произнес Хольмгейр.

– Мы можем принять бой, – предложил Астарт.

Фастар помотал головой.

– Чтобы малый отряд победил большой, надо обратить большой в бегство. Это воины Ролло, они будут драться насмерть. Мы не успеем убить столько, чтобы они отступили. Силы слишком неравные.

– А давай, толстяк, мы просто скатим тебя вниз, и ты их раскидаешь, – предложил Эгил.

– Как скажете, – отозвался Офети. – Мне только на пользу лишний раз подняться на холм.

– Это Хвиткар, один из приближенных Ролло. Я однажды слышал, как он признался на пиру, что не понял ни слова из речей скальда. Мне кажется, тот, кто не понимает поэзии, не может быть хорошим воином, – сказал Астарт.

– Это верно, – подтвердил Офети. – Я однажды слышал, как он рассказывает об одержанной победе, так даже пес сложил бы песнь лучше. В нем вовсе нет ничего от духа Одина, так откуда этому духу появиться в его людях?

– Их просто слишком много. Идем, – сказал Фастар. – Если двинемся по лесу на юг, они нас потеряют. А потом поищем брод.

– И что дальше? Украдем лодку? В монастырь можно попасть по этой реке, монах?

– Можно проделать по ней часть пути, – сказал исповедник. – Есть одна прямая дорога, с которой надо свернуть на старую римскую дорогу, Трансверсаль, и идти, пока она не пересечется с дорогой на Саон, что на юге, а потом двигаться вдоль Роны до монастыря.

Жеан пересказывал то, что слышал от пилигримов, сам он никогда не ходил этими дорогами. Аббатство Сен-Морис находилось на самом коротком пути через горы в Ломбардию, Турин и в конечном итоге в Рим.

– Пойдем пешком, – решил Офети. – На реках будет полно лазутчиков, которые высматривают норманнов. Вперед. Мы же не хотим, чтобы люди Ролло застали нас врасплох у брода. Река полная, переправиться будет непросто и без погони на хвосте. – Он взял мула за уздечку и размашисто зашагал вниз по склону.

Жеан обернулся. К отряду на краю лагеря присоединились всадники. Исповедник понимал, что его с берсеркерами схватят. Но это не особенно его пугало. Жеана терзали страхи иного рода. Вкус человеческого мяса по рту все не проходил. Его подташнивало, но в то же время он ощущал странное воодушевление, как будто часть его существа радовалась той нечестивой трапезе. Еще он осознал, с изумлением и ужасом, что с удовольствием предвкушает грядущую битву. Рот наполнялся слюной, а руки и ноги делались легкими и проворными. Пока он шел через лес, следуя за викингами, он молился о том, что если ему придется убить, пусть это будет справедливое убийство и пусть оно не доставит ему удовольствия. Церковь высказывалась ясно: убивать язычников – благое дело, но нельзя радоваться убийству.

Все вокруг казалось таким странным, столько перемен произошло, что ему требовалось время для осознания их. Он был уверен, что благословен. Господь поглядел на него, когда он страдал от пытки, и освободил его от пут болезни. Все, что случилось после, могло случиться только по божественному произволу. Все, что остается ему, – молиться и принимать любые перемены, действовать так, как хочет от него Господь.

Еще Жеан заметил, что становится все сильнее. Движение нисколько не утомляло его, хотя викинги бежали. Он пытался молиться, и слова, утверждающие веру в божественную природу Христа, пришли ему на ум: «Бог от Бога, свет от света, истинный Бог от истинного Бога, рожденный, а не сотворенный».

Они добрались до кромки леса и поглядели на долгий спуск, ведущий к броду.

«Воплотившийся от Духа Святого и Девы Марии».

Викинги стремительно спускались с холма, и Жеан вместе с ними. Он постоянно оглядывался, но не видел за спиной никакой погони. Ему было радостно, он ощущал всю полноту жизни и стыдился своей радости, вспоминая, что совсем недавно побывало у него во рту. Он ощутил прикосновение к плечу. Это толстяк, сопевший рядом, дотронулся до него.

– Не торопись, монах, – сказал он. – Ты же не желаешь, чтобы мы отстали.

Жеан пришел в себя и замедлил шаг. Но ему вовсе не хотелось останавливаться, ему хотелось мчаться в ночь, чтобы бурлящая внутри него энергия нашла выход.

Глава тридцатая. Страх

Элис ощутила удар по ребрам. Она проснулась и увидела, что над ней нависает полуголый молодой человек. Он обливался потом, его глаза вращались в глазницах. Она попыталась встать, но он сбил ее с ног, ткнув ножом между лопатками. На этот раз нож сломался, ударившись о кольчугу, которую скрывал плащ. Удар был сильный, поэтому она упала лицом в застланный тростником пол.

Народ вокруг вскочил с мест, дом наполнился шумом. Молодого человека, кажется, сильно обескуражило то, что его оружие пришло в негодность, и он сел на пол.

Элис поднялась, и ее пронзила чудовищная боль. «Наверное, треснули ребра», – решила она, и сзади, и спереди, однако кольчуга спасла ей жизнь.

Он нагнулась, чтобы поднять меч, но от боли ее движения сделались медленными. Крестьянский сын смотрел на нее снизу вверх так, словно видел впервые. В следующий миг он вскочил с пола, набросился на Элис и сбил ее с ног. Он вцепился ей в горло, однако она уже успела вынуть из ножен меч Зигфрида. В глазах потемнело, голова гудела, ребра горели огнем, но она воткнула меч в живот противника и надавливала на него, пока гарда не уперлась юноше в пупок.

Взгляд туманился, голоса в комнате казались далекими и отдавались эхом. Руки на горле не разжимались. Послышался удар, и она снова задышала. Купец стоял над парнем, который попытался подняться, но рукоять меча заскребла по полу, и он испустил жуткий крик. Парень потянул за клинок, силясь встать на ноги, словно пьяный, уперся в пол одной ногой, но другая подогнулась, отказываясь подчиняться. Секунду он стоял, а потом повалился вперед и упал на колени, держась дрожащими руками за рукоять крепко засевшего в теле меча.

Элис лежала, согнувшись пополам, тяжело дышала, кашляя и хватая воздух ртом, все еще сомневаясь, не ранена ли она, потому что боль была слишком сильной.

– Ты поплатишься за это, господин!

На Элис надвигался отец юноши с топором в руке, но Леший преградил ему путь, заслонив распластавшуюся на полу девушку. Купец занес топор над головой, готовый ударить. Его окружала рассерженная толпа из двух десятков крестьян. Жена хозяина, крупная женщина с обветренными щеками, рыдая, кинулась к сыну.

– Никто ничего не сделает, пока мы не выясним, что здесь происходит, – сказал Леший. – Лучше позаботься о сыне, чем лезть в драку, из которой не выйдешь живым. Мой господин справился с Зигфридом, справится и с тобой.

Крестьянин поглядел на Элис, явно прикидывая, каковы его шансы победить молодого дворянина. Невелики, решил он. Он подошел к жене, которая гладила сына по голове, прислонив к себе. Молодой человек сидел прямо, глядя в пустоту.

– Что произошло? – осторожно спросила жена крестьянина.

Парень раскрыл рот.

– У меня в голове был змей, – сказал он. – Он спрятался во мне, а потом выскочил и ударил. Его вызвал ворон. Птица клюнула меня, и я сошел с ума.

– Это колдовство, – сказал Леший. – Мальчика околдовали. Это сделал Ворон, он известный некромант, черный колдун, пришедший с викингами. Сморите, вон его посланник, птица, которая довела вашего сына до безумия.

Черная птица стояла в дверном проеме. Словно услышав о себе, ворон расправил крылья и с шумом улетел в ночь.

– Он набросился на меня, пока я спал, – пояснила Элис, с трудом выговаривая каждое слово, потому что воздуха ей не хватало. – Если бы я первым напал на него, он не успел бы ударить. А так, смотрите, он сломал нож о мою кольчугу.

Крестьянин поглядел на нож для мяса, у которого отломился черенок.

– Уходите, – сказал крестьянин. – Убирайтесь из моего дома. Я не позвал бы вас, зная, что вы приведете за собой демонов. Прочь!

Элис встала и заковыляла к двери, провожаемая взглядами толпы. Однако Леший не тронулся с места.

– Чего ты еще ждешь, чужак? Уходи! – сказал крестьянин.

Леший шагнул вперед.

– Боюсь, – сказал он, – я не могу уйти без меча моего господина. Это очень ценное оружие. За него можно получить три таких хозяйства, как у тебя.

– Я убью тебя, если ты дотронешься до меча.

– Пусть забирает, отец. Я больше не могу терпеть. – Крестьянский сын говорил едва слышно.

Леший поглядел крестьянину в глаза. Тот отвел взгляд и посмотрел на сына. Он поцеловал мальчика в лоб; мать все еще держала юношу за руку.

Купец подошел и осторожно взялся за рукоять меча. Затем он уперся ногой в грудь молодого человека и выдернул клинок из тела. Юноша охнул, но тут же затих.

Леший стоял над ним, сжимая окровавленный меч.

– Простите, – сказал он. – Обратитесь к графу, он вам заплатит. Скажите, это сделал тот, кого он считает пропавшим. Попросите его от имени госпожи Элис.

– Убирайся!

Леший вышел из дома и подошел к Элис. Она лежала в грязи и навозе в одном из жалких стойл.

– Что ж, госпожа, – начал он вполголоса, – у нас есть одежда, что на нас, оружие, две лошади и мул. За тобой следуют по пятам чародеи, которые уже выказали свою силу. Будешь теперь мне верить?

Она ничего не ответила.

– Так ты веришь мне теперь? За тобой охотятся колдуны. Ты должна отправиться в Ладогу к Олегу. Он великий чародей, он отпугнет злодеев, которые хотят тебя уничтожить.

Леший обхватил ее, помогая подняться, и в этот миг понял, что в тени кто-то стоит. Это оказался волкодлак.

– Чахлик?

– В Ладогу, – сказал Синдр. – Ты должен отвезти ее в Ладогу. Я будут помогать вам столько, сколько позволит стрела в боку.

Леший кивнул.

– Тогда идем за лошадьми, – сказал он.

Элис поглядела на них. Ей казалось, что в голове творится что-то неладное, полный сумбур. Она вспомнила лошадей на реке, вспомнила, как убила Зигфрида, и содрогнулась. Чем это можно объяснить? Сверхъестественные силы собрались вокруг нее и внутри нее. Она поднялась. Она была слишком слаба, чтобы ехать верхом, однако она видела лицо крестьянского сына, более того, она чувствовала того, кто проявился через мальчика. От него разило вонью. Стоило ей подумать о нем, как появлялось ощущение, похожее на изжогу. Нечто нечеловеческое, ядовитое шипело и извивалось внутри него. Она понимала, что Леший прав: это магия, и она понимала, что нападение еще повторится.

Элис поглядела на мужчин. А вдруг кто-то из них явится к ней ночью с таким же диким взглядом и весь в поту? Мысль была невыносима. Она должна бежать от этой твари, которая идет за ней по пятам, и избавиться от тех странных чувств, которые ее одолевали.

Она понимала, что волкодлак – хороший человек, он защищает ее, его присутствие странное и сложное, однако не враждебное. При взгляде на него она видела бескрайние просторы, долины, реки и леса, ощущала тоску, но и уверенность тоже. Она твердо знала, что он ее не предаст.

– Поехали, – сказал Леший. – Давайте хотя бы уедем из деревни. Кто знает, вдруг крестьяне решат, что обязаны отомстить за смерть сородича.

Элис позволила Лешему поднять себя на коня, потому что ребра ее горели огнем. Волкодлак сел на второго коня, а купец повел мула к дороге, держа путь на север и ориентируясь по Полярной звезде. Элис никак не могла решить, что делать. Силы, ополчившиеся на нее, казались непобедимыми. Она хотела ехать в Мелен, однако подозревала, что тогда ее врагам будет еще легче схватить ее, окружив людьми, которые легко поддаются колдовским чарам. Они медленно двигались по мокрым полям и наконец оказались на общинной земле рядом с лесом. Проезжая через поляну, Элис услышала далекие крики, полные тоски и страха, несущиеся со стороны деревни, откуда они уехали. Она обернулась.

– Не думай об этом, – сказал волкодлак.

Он держался рядом с ней. Она видела, что сидеть верхом он не привык; повезло, что Синдру достался хорошо выезженный мерин. Волкодлак трясся в седле, как мешок с поклажей, а не всадник. Она не знала, то ли ему мешает рана, то ли, как и остальные северяне, он никогда толком не обучался верховой езде.

– Мы должны ехать, и как можно быстрее, – проговорил он.

– Почему? – спросила Элис.

– Убить Ворона нелегко, – сказал Синдр, – но он не сможет узнать, куда мы отправились, потому что крестьяне тоже не знают. Если доберемся до реки Уазы, то попытаемся раздобыть лодку. Но до того спать нам не придется.

– Он убьет всех крестьян?

– Нескольких пока оставит в живых, надеясь вызнать то, что ему требуется, но потом убьет и их. Он не может рисковать, ведь иначе они побегут жаловаться к своему господину, и тот отправит воинов на его поиски.

– Но ведь он справится с любым воином.

– Это верно. Но что, если твои соплеменники наткнутся на нас? Ворон стремится уничтожить тебя и не хочет, чтобы его задерживали. Если франки тебя спасут, его задача только усложнится.

– В таком случае мне надо ехать к своим.

– Так ты только отсрочишь свою гибель. Ты была со своими, когда он пришел за тобой в первый раз. Твоя единственная надежда заключается в Олеге.

– Почему эта тварь хочет меня убить?

– Лучше поедем. У нас нет времени на разговоры.

– Почему он хочет меня убить? Я имею право знать.

Волкодлак с трудом сглотнул, протянул руку, как будто собираясь погладить Элис по голове. Но затем убрал руку.

– Он боится тебя. А теперь едем.

– Мы никуда не поедем, пока ты не объяснишь. Почему за мной погоня? Почему меня преследуют? И как подобное существо может бояться меня?

Синдр посмотрел куда-то вдаль. Тяжело навалился на луку седла.

– Потому что тебя преследует кое-кто еще. Так всегда было и всегда будет.

– Кто меня преследует?

– Тебе снится волк?

Элис кивнула.

– Откуда ты знаешь?

– Мне он тоже снится.

– Он говорит, что любит тебя?

Волкодлак замолчал, но Элис успела заметить испуг в его глазах. «Он выглядит таким старым, – подумала она, – точнее, он выглядит так, словно несет на себе груз лет». Он проделал долгий путь, чтобы быть рядом с ней, и этот путь измеряется не только милями. Когда она смотрела на человека-волка, то буквально чувствовала, как вращается колесо времен года: дождь, солнце, снова дождь. Но она чувствовала не только это. Его жизнь заканчивается. Его убьет не стрела, не Ворон. Его смерть придет быстро и внезапно.

Когда Элис была маленькой девочкой, она обычно обедала на кухне замка Лош. Она была ребенком, и ее не приглашали за общий стол, но она и сама не хотела. В большом зале замка была железная консоль в человеческий рост. На нее в праздничные дни ставили жаровню, чтобы в зале было больше света. Она ненавидела эту консоль по неизвестным ей причинам. Ей казалось, что от нее исходит нечто зловещее, от этой высокой, нависающей над всеми штуковины, полной опасности. Ее кузен Годальбер был совсем еще ребенком, едва научился ходить. Однажды консоль упала, задетая кем-то из пьяных гостей, и убила его на месте. Граф Альберт приказал вынести ее. Жаровню наполнили землей и посадили цветы. Все детство Элис она стояла в саду, и из ее чаши свешивались цветы, словно триумфальный букет смерти. Когда Элис смотрела на Синдра, ей казалось, будто консоль – точнее, то зло, которое вызывала к жизни эта консоль, – нависает над ним, готовое упасть.

– Что со мной будет? – спросила она.

– Поедешь к Олегу, и он спасет тебя.

Элис слышала неуверенность в его голосе.

– Ворон меня убьет?

– Он попытается. Я не могу сказать точно. Никто не может. И тебе не стоит ничего знать, пока ты не встретишься с Олегом. Обещаю, он все подробно тебе разъяснит, в отличие от меня.

– И ты делаешь все это из любви к своему князю?

– Госпожа?..

– Ты говорил, что действуешь ради любви.

Волкодлак посмотрел ей в глаза. Элис снова ощутила годы, давящие на него, но на этот раз они отразились и на его лице. Она мысленно вернулась в свое детство, а затем еще дальше, во времена до него. В руках она ощущала тяжесть, а за спиной – страх падения, от которого не могла избавиться.

Волкодлак застонал и схватился за бок.

– Мы должны торопиться. Я не смогу сражаться с Вороном, если он нас нагонит.

– Если он боится меня, почему бы нам не дождаться его?

– Ворон выражает свой страх, убивая и пытая людей, – сказал Синдр. – Он не прячется от своих кошмаров, он рубит их на куски.

– Может, поедем уже? – поинтересовался Леший. – Мы найдем путь к реке. Течение слишком сильное, чтобы брать лодку, но если отыщем брод, то двинемся прямо на север и оторвемся от них.

Элис поглядела на Синдра. В своем воображении она стояла на высоком каменном уступе под ледяным ветром. Она держала в руках что-то тяжелое. Это был человек. Она не видела его лица. Может, это был волкодлак? Кто-то похожий на него, хотя она не была уверена до конца. Она не знала, откуда пришло видение, не знала, из прошлого ли оно или из будущего. «Возможно, – подумала Элис, – я вижу то, что никогда не происходило, чего никогда не случится». Но ей было ясно, что она привязана к этому человеку, и связь эта тянется в глубину времен, до его появления, до этого разговора. Однако, глядя на него, она думала вовсе не о любви. На ум приходило иное слово: daudthi. Слово ничего не значило для нее, она попросту не могла его перевести, однако оно тоже явилось из сонма образов и чувств: воин с седыми волосами, голова которого сияла во тьме, а в следующий миг исчезала, словно рыба в пруду; тоскливые крики; его тело, покрытое ранами и синяками; запах, пронзительный звериный запах, доносящийся откуда-то сбоку, запах, который снова заставил Элис сосредоточиться на слове и понять его значение. Daudthi. Смерть. И именно смерть, а не любовь видела она, глядя на Синдра.

Но, с другой стороны, лучше смерть ради нее, чем в борьбе с ней. Волкодлак пытался защитить ее, и что-то вынуждало Элис поддаться инстинкту и довериться ему.

Она посмотрела на Полярную звезду, затем на восток, на созвездие Кассиопеи. Его перевернутая плоская буква М показалась похожей на образ у нее в голове, тот самый, который вызывал лошадей, и она представила, как звезды превращаются во вставшего на дыбы коня, который указывает путь. Там ждет ее судьба, в этом она не сомневалась, в землях русов, где ее дожидается Олег со своей магией.

– Едем на восток, – сказала Элис и ударила коня коленями в бока, заставляя его тронуться с места.

Часть вторая. Век волков

Глава тридцать первая. Жертва Олега

За много лет до того, как Элис пустилась в путь, чтобы просить Олега о помощи, на крышу грузовой башни над рекой – самой высокой постройки в Ладоге, почти в пять человеческих ростов – принесли ребенка. Чтобы поднять девочку на крышу, вынули несколько бревен.

Отец сам положил ее, просунув в образовавшуюся щель.

– На самый конек, князь.

Целитель при каждом движении позвякивал, словно кошель с монетами, поскольку все его тело было обвешано оберегами и амулетами. Князь Олег сердито поглядел на него, но передвинул девочку поближе к верху крыши.

– Вряд ли она поправится, если скатится вниз, – произнес Олег.

– Я буду сидеть рядом, и с ней не случится ничего плохого, – заверил его целитель.

– Разумеется, будешь, – сказал князь.

Он коснулся лба девочки. Она вся пылала и была влажной от пота. Князь мысленно обругал себя. Нельзя слишком сильно привязываться к детям, в особенности к девочкам.

Но Олега вечно что-то тревожило, а эта малышка стала для него настоящим утешением. Она была веселая и дерзкая, иногда даже потешалась над его суровостью. Любого воина он за подобные шутки рассек бы пополам, но с ней только смеялся, забывая о мучительных снах, чудовищных кошмарах, из-за которых вскакивал в глухие ночные часы. В этих кошмарных снах он постоянно снова оказывался у колодца, наблюдал собственную смерть, слышал топот копыт и просыпался с неизменным криком. А когда засыпал снова, то становилось еще хуже. Он видел воина на коне о восьми ногах – Один вернется на землю и встанет во главе армий Игоря. Всем известно, что этот бог не гнушается предательством, однако Олег все равно чувствовал себя обманутым. Ведь он так много жертвовал, отдал столько рабов, столько скота, столько золота! И все же знамения говорили ясно: бог угрожает уничтожить его.

Поэтому он отправлял гонцов во все уголки своих земель, чтобы они свозили к нему диких шаманок и святых старцев, жрецов и ведуний, желая услышать, что пророчество было неверным. Духовидцы валили в Ладогу толпами, словно в базарный день, громыхали костями, кидали руны, потели и постились, добиваясь откровений. Их шло столько, что самого Олега стали называть провидцем и дали ему прозвище – Вещий Олег. Все же старания кудесников ни к чему не приводили, они твердили только, что он станет величайшим правителем всех известных земель на свете. Он не верил им, видя, что все они лишь стараются ему польстить.

Но одна женщина с гор нарисовала что-то на пыльном полу.

– Вот твоя судьба, – сказала она. В пыли был начерчен силуэт лошади.

– Меня убьет мой конь? – Олег поглядел по сторонам. В зале было пустынно, дружину он отправил на улицу, чтобы никто не услышал плохих предсказаний, чтобы слухи не дошли до народа. – Или лошадь – это только символ? Может быть, она значит что-то другое? Может быть, только бог может убить меня? Или, возможно, лошадь пророчит огромное богатство?

– Это может означать что угодно, – ответила провидица и протянула ладошку за наградой.

Под скамьей у стены послышался шорох, Олег обернулся на звук. Оказалось, что это его маленькая дочка Свава спряталась в темном углу. Увидев ее, он улыбнулся.

– Вот сейчас как высеку, чтобы не подслушивала!

Девочка только рассмеялась и подбежала к отцу.

– Можно мне яблоко?

– Но к нам пришла не крестьянка, а ведьма. Прорицательница. Будешь баловаться, она тебя съест!

– Я сама ее съем! – сказала Свава.

– Моя дочка, – обратился он к ведунье, – смелая, как мальчишка, да еще и дерзкая.

Однако провидица уже получила свое золото и направлялась к двери, и Олег снова задумался о том, что именно Один хочет отнять у него и отдать Игорю.

Олег пытался подорвать силы мальчишки, однако у Игоря были могущественные сторонники, а от своих сородичей, входивших в его дружину, Игорь требовал такой же преданности, как Олег от своих. Дяди Игоря отличались суровостью и хитроумием, они пресекали любые заговоры, и этот путь был для Олега закрыт. Ему оставалось только придерживаться первоначального замысла: завоевать южные земли и передать парню, чтобы тот сам наделал ошибок. Боги любят Игоря, и с этим Олег ничего не может поделать.

Но вот однажды в январе, когда завывала ужасная метель, в город вошел трясущийся от холода путник. Сначала его приняли за нищего из-за тряпья и волчьей шкуры, в которую он был одет, и поражались тому, что человек сумел выжить в такую снежную бурю.

Стражники впустили его в город из любопытства и жалости. Он подошел к одному из костров за воротами, чтобы отогреться. Олегу доложили о приходе этого человека, потому что одинокие путешественники в эту пору попросту не встречались. Никто не смог бы выжить в буране. Олег велел дружине оставаться в большом зале и пировать дальше. Конец света настанет, когда князь, владеющий всеми восточными землями, побоится выйти к замерзшему нищему страннику без свиты. Сказать по правде, Олегу просто наскучило выслушивать хвастливые рассказы о подвигах и играть в дурацкую игру, когда все дружно хлопают в ладоши, а того, кто сбивается с ритма, заставляют пить чарку. Олег так часто играл в эту игру, что попросту не мог сбиться с ритма, поэтому иногда делал это намеренно, желая промочить горло.

В общем, он вышел из зала один, закрыл лицо плащом и побрел в метель едва ли не вслепую.

Путник стоял у костра, спина у него была запорошена снегом, и сам он казался высеченным изо льда: статуя, увенчанная копной ярко-рыжих волос. Олег сказал стражнику, что их гость порядком утомился, и велел принести ему угощение, и тогда незнакомец улыбнулся князю. От улыбки метель прекратилась, ветер стих.

Олег поглядел в небо. Ночь только наступила, темное небо из-за мороза отливало багрянцем, звезды блестели ледяными кристалликами, тонкий месяц походил на сосульку, готовую оторваться и упасть на землю. Теперь, когда ветер перестал завывать, глухая зимняя тишина навалилась на город, а с ней пришло ощущение совершенной неподвижности. Олега охватило какое-то странное чувство.

– Я знаю тебя, – сказал он.

– А я знаю тебя, мой пылкий князь, от желаний которого даже буря затихает.

– Что тебе известно о моих желаниях?

– Единственное, что следует о них знать.

– И что же?

– Им не суждено сбыться.

Олег ощутил, как кровь отхлынула от щек, хотя ему удалось сдержать себя. Ему хотелось убить наглеца на месте, однако он чувствовал себя странно незащищенным. Из-за перемены погоды он испытывал тревогу, но было и что-то другое. Что же? Этот человек, чье тело в свете костра казалось опутанным оранжевыми змеями, пешком прошел сквозь буран, способный убить даже всадника с лошадью.

– В таком случае мне надо желать еще больше, – заявил Олег. – Ведь тогда я успею получить много, даже не достигнув целей.

Незнакомец улыбнулся. Ухмыльнулся, показывая зубы, словно голодный волк, – так показалось Олегу.

– Ты знаешь, что тебя убьет.

– Моя лошадь. И я этому рад. Это значит, что я бессмертный, потому что у князя Олега нет своих лошадей. Все лошади, на которых он ездит, взяты взаймы.

– Какая поразительная судьба! Быть хозяином одной только взятой взаймы лошади, лишенным всех земель рукой мертвого бога. Хочешь его увидеть?

– Покажи.

Нищий взмахнул рукой, и снег на площади перед воротами взвился с земли. Понесся, закружился во множестве крохотных вихрей и наконец сложился в фигуру. Перед князем предстала сцена из саги. Наводящий страх бог Один, одноглазый и ужасный, с искаженным в крике лицом, восседал на восьминогом коне Слейпнире, пронзая копьем жуткого волка, который вцепился в его щит. Город наполнился грохотом битвы, и Олег удивился, что никто из его дружины не выскочил на улицу узнать, что происходит.

Копье воткнулось в Волка, вошло в плоть, и зверь пронзительно завыл, однако не ослабил хватку. Щит всадника разлетелся в щепы, и Волк вонзил когти в плоть коня, сомкнув зубастую пасть на шее воина. Тело Волка взвилось вверх по невообразимой спирали, когда легендарный конь заржал и забрыкался, силясь освободиться. Однако Волк держался мертвой хваткой.

А в следующий миг снежные хлопья осыпались на землю, и на город снова спустилась ночная тишина. Олег подошел к месту схватки. На снегу лежала всего лишь скрученная веревка. Олег узнал тройной узел Одина.

Князь поднял ее и протянул нищему. Ему показалось, что это самый правильный жест.

– Когда он умирал в последний раз, – сказал чужак, – было так.

Он словно из ниоткуда вынул длинный нож и ловко разрезал веревку на три части.

– Он в этом мире, разделенный на части, – пояснил незнакомец, показывая Олегу свисающие куски веревки. – Если когда-нибудь он снова станет цельным, то тебя и все армии на свете ждет такая битва, какой не видывал мир. Он выжжет все земли, от обледенелых берегов острова Туле и зеленых холмов Альбиона до пустынь Серкланда.

– Не понимаю, – признался Олег.

– Он в этом мире, разделенный на три части. Если он снова станет одним целым, ты и все другие воины будете удирать от него, как крысы из горящего амбара. Останутся только его любимчики. Игорь будет торжествовать. Игорь будет править.

Слова чужака отдавались в ушах Олега странным шипением, немного похожим на тот звук, который слышишь, когда к спине животного прижимают раскаленное клеймо.

– А как он может стать единым целым?

– Так, как он становится чем угодно, – через смерть. Есть три живых человека, несущих в себе руны. Фрагменты бога. В конце останется только один, и судьба настигнет тебя, чтобы стереть с лица земли.

– Кто они, эти люди? И что мне делать?

– Тот, кто пьет из колодца Мимира, должен заплатить. О́дин отдал за мудрость глаз, сияющий бог Хеймдалль пожертвовал ухо. Что готов дать ты?

– Свой покой.

– Этого недостаточно. Требуется гораздо больше.

– Что же?

– Ребенок.

– Какой ребенок?

– Тот, что сидит рядом с тобой в большом зале.

– Для чего?

– Для смерти.

Олега затопила волна восхитительного предчувствия. Неужели бога действительно можно задобрить, отдав Игоря?

– И если я соглашусь, тот бог, которого ты показал мне, не придет?

– Твой долг перед колодцем будет уплачен. Твое имя прогремит в веках, ты станешь самым могущественным правителем на земле. Ты получишь пророчество и узнаешь, каким путем тебе двигаться дальше.

Олег улыбнулся.

– Ты бог, – сказал он.

Олег явственно сознавал это. Воздух вокруг его собеседника казался вязким, от этого все чувства князя притуплялись, как будто он стоял под водой. Рядом с незнакомцем Олег сделался медлительным и каким-то хрупким.

– Так и есть.

– Как тебя зовут?

– У меня много имен. Здесь я Велес, а в Риме – Люцифер. Для тебя же я Локи.

Олегу показалось, что он перестал дышать, страх стиснул горло, словно рука убийцы. Он собрался с силами. Ужас отступил. Он привлек к себе внимание богов. Он особенный человек, избранный для великих деяний.

– Тебя называют кузнецом лжи, – заметил Олег.

Бог улыбнулся.

– Те, кто не слушает, выставляют меня лжецом, – возразил он. – Люди слышат только то, что хотят услышать, и когда они проклинают меня, то не за ложь, а за сказанную мною правду. Благодарю тебя за тепло костра. Я отплачу за доброту, когда вернусь за тем, что ты обещал мне.

Он развернулся и пошел в снег. Олег смотрел, как он удаляется, и размышлял о том, как бестолковы подчас боги, если просят в жертву то, что он и сам умолял их забрать.

Той ночью ему приснилась девушка, которая живет в землях франков, светловолосая и прекрасная; девушка гуляла по садам над рекой.

– Кто ты? – спросил он.

– Одна из трех. Ты узнаешь меня по этим знакам. – Она раскрыла ладонь. На ладони лежали восемь деревянных пластинок, на каждой было начерчено по руне.

– Как тебя зовут?

– Элис, я из рода Роберта Сильного.

– Пока ты жива, и я буду процветать, – сказал он ей во сне.

Олег отправил послов к ее брату в Париж на следующий же день, прося ее руки. Но даже не получил ответа. Он подумывал, не пойти ли войной, однако его армия не могла уходить далеко от Киева, поскольку вынуждена была отбивать нападения печенегов. И вот тогда он решил похитить девушку.

Сидя на крыше рядом с целителем, Олег глядел на Сваву. Он и подумать не мог, что бог просит ее. Бог же сказал: «Ребенка, что сидит рядом с тобой в большом зале». Там, на всех пирах и советах, рядом с ним сидел Игорь, вместе с ним судил, разбирая жалобы крестьян или назначая воинам вергельд, даже присутствовал на переговорах с другими правителями. Олег поклялся воспитать мальчика, однако если судьба повергнет Игоря, если боги его повергнут, то Олег будет освобожден от слова, не нарушив его, и сможет назвать своим наследником того, кого захочет.

Князь даже не подумал о дочери; он был воин, разве он мог предположить, что девочка имеет какую-то ценность, чем-то интересна богам? Она просто ребенок, дитя, которому нет еще и шести. Зачем богу она, когда он может забрать мальчика, которому уже исполнилось тринадцать и который выказал себя храбрым воином? Однако бог все знал о его слабостях, и до Олега дошло: каким бы мудрецом ты ни казался себе самому, нельзя заключать сделки с подобными существами, рассчитывая при этом расплатиться мелкой монетой.

Олег поглядел вниз с крыши башни. Город располагался на излучине широкой реки Волхов. Повернувшись к реке спиной, он видел просторные зеленые земли: рядом с городом – курганы своих умерших соотечественников, а за ними – леса, колышущиеся подобно морю. Сейчас сооружали курган для Гиллинга, его брата-викинга, который ходил с ним в походы на юг до самого Миклагарда и до западных островов. За последним готовым курганом сняли полоску красноватой почвы на том месте, где собирались вырыть погребальную камеру. Он слышал, что с этим возникли какие-то трудности, однако был слишком озабочен болезнью дочери, чтобы вдаваться в подробности.

Его дочь не похоронят в кургане. Она такая подвижная, яркая и живая. Ему будет невыносима мысль о том, что она лежит, придавленная толщей земли. Для нее сложат костер, подобный ее душе. Князь поглядел за реку. Ему казалось, что он птица, парящая в светлом воздухе над водой, птица, которая может в любой миг развернуться и лететь на юг по реке, чтобы разорять Миклагард, отнимать сокровища византийского императора или лететь в халифат, чтобы вернуться с богатствами Серкланда. Девочка застонала в лихорадке. Князь поглядел на нее и покачал головой. Он позволил себе полюбить дочь. «Мужчинам, а правителям в особенности, нельзя любить дочерей», – подумал он. Они – товар, не более того, за них можно получить у других правителей золото, земли или перемирие. Однако же он полюбил ее, главным образом за ее пламенную душу.

Сваве и ее сестрам было запрещено подходить к отцу без сопровождения няньки или матери, которые следили за тем, чтобы девочки вели себя примерно. Она же не ведала запретов. Она сама приходила к нему, чтобы наблюдать, как он ведет дела с купцами, князьями и полководцами в своем большом зале. Девочка думала, что он не замечает ее, пряталась под скамьями рядом с собаками, однако он прекрасно ее видел, поглядывал на нее, разбирая споры между крестьянами, и ее присутствие лишало его суровости именно в тот момент, когда он уже был готов закричать на спорщиков, приказывая им убираться с глаз долой. Она смешила его, и хотя ему следовало бы как следует высечь ее за непослушание, он этого не делал. Он подмигивал ей и бросал яблоко из корзины, принесенной крестьянином в подарок.

Он никогда не прогонял ее, и в конце концов она просто усаживалась рядом с ним на полу, тогда как его наследник Игорь сидел по другую сторону от него на стуле, наблюдая, как князь ведет дела. Олег понимал, как, вероятно, выглядит в глазах своей дружины, поэтому время от времени участвовал в поединках, чтобы показать всем: да, он может быть мягкосердечным, когда речь идет о его дочери, однако воины пусть не рассчитывают на подобную снисходительность. «Противник, который уважает тебя больше всех, – мертвый противник»: эту поговорку отец вбил в него с раннего детства. И все-таки он был рад, когда и его военачальники начали позволять своим дочерям сидеть рядом с ними на хмельном пиру.

– Эрингунн.

Олег подошел ближе и сел, положил руку на лоб дочери, чтобы убедиться, что она еще жива. Он называл ее полным именем всего раз. Для него она обычно была Свава или Мышка, из-за ее привычки появляться в тех местах, где он ее не ждал. Однако Мышка – слишком скромное прозвище, поэтому он заменил его на Сваву, в честь одной из валькирий, дев-воительниц Одина.

– Эрингунн.

Олег назвал ее так, когда пришел взглянуть на дочь в день ее появления на свет и дать ей имя. Теперь же он знал, что называет ее по имени, прощаясь.

Слезы показались у Олега на глазах, поэтому он отвернулся от целителя. Он говорил с девочкой, глядя вдаль:

– Вот видишь, что ты наделала. Я не могу спуститься в таком виде к людям.

Внизу собиралась дружина. Одно дело – проявлять мягкосердечность, сажая ребенка себе на колени, совсем иное – ухаживать за ним, словно нянька.

Целитель, который понимал язык своего повелителя, только если очень внимательно слушал, ничего не сказал.

Понемногу Олег взял себя в руки и снова развернулся к целителю.

– Если она умрет, – сказал он, – то и ты умрешь. Ее положат на корабль, который сожгут вместе с ней, чтобы она отправилась в царство мертвых. Ты тоже будешь на этом корабле. Это большая честь для тебя, так что радуйся.

– Она не умрет, княже, только не на этой крыше, обложенная оберегами.

– Прекрасно, – отозвался Олег. – Если она останется в живых, я предоставлю тебе возможность поискать себе менее почетную смерть. Сможешь за мой счет растратить жизнь на женщин.

– Как ты щедр, княже, – сказал целитель.

Девочка пошевелилась, и он подхватил ее, чтобы она не скатилась с крыши.

– Ульфр.

– Что она сказала?

– Я не разобрал, княже.

Олег склонился к дочери. Девочка снова застонала, повторив слово.

– Не обращай внимания, мой господин, – сказал целитель. – В бреду люди говорят подчас такое, что…

– Ульфр.

Олег взглядом пригвоздил целителя к месту.

– Что ты там бормочешь? Она же ясно сказала «волк», я сам слышал. Что это означает?

– Дух может войти в нее в разных образах. Вполне вероятно, что в нее вошел дух волка и…

Целитель замолк, прочитав во взгляде князя бурлящий убийственный гнев. Князь, как было известно целителю, прекрасно разбирался в людях, видел их насквозь. Но еще целитель знал, что для Олега он сейчас единственная надежда.

Олег медленно кивнул, и целитель понял, что князь борется с собой, пытаясь обуздать свой гнев.

– Пусть лежит здесь, в прохладе. Если начнется дождь, неси ее обратно. Кроме того, следи, чтобы она не упала.

– Да, княже. Да, мой господин.

Олег в последний раз взглянул на дочь. Она покрылась испариной, лицо пошло красными пятнами, волосы намокли от пота.

– И молись нашим богам, – велел Олег, – потому что завтра, сдается мне, ты отправишься в их владения, сопровождая княжескую дочь.

Глава тридцать вторая. На пути к Христу

Поднявшаяся от дождей река походила в лунном свете на изломанную полосу свинца. В воздухе висела изморось, и Жеан понимал, что в лучшем случае его ждет впереди сырая и холодная ночь в мокрой одежде, если им удастся отыскать брод и спастись. Они спешно спускались по склону холма к берегу, где стояло несколько разрушенных крестьянских домов. Течение реки казалось необычайно быстрым. Весна выдалась сырая, дожди шли часто и подолгу. Но Жеан решил, что брод все-таки можно преодолеть. С другой стороны, ему до сих пор вообще не приходилось задумываться о подобных вещах. Он провел большую часть своей жизни в монастыре Сен-Жермен и никогда не путешествовал.

Викинги же не были так уверены в том, что переправа пройдет успешно. На гребне холма над ними собрался отряд всадников. Жеан насчитал двадцать человек. Рядом с ними были еще и пешие воины, наверное, два раза по двадцать. Преследователи увидели берсеркеров, их командир указал на них концом копья и ударил пятками лошадь, начиная спуск.

– Мы сможем переправиться на ту сторону? – спросил Астарт.

Молодой человек был в смятении, не зная, что лучше: нападать или отступать. Он сделал шаг вперед, затем назад, готовый делать что угодно, только бы не стоять на месте.

– Придется, – ответил Офети. – Быстрее, загоняйте мулов. Те, кто не ведет животных, возьмитесь за руки. Река здесь мелкая, но течение будет сильным. Если мы переправимся раньше, чем они нагонят, сможем спрятаться в лесу на том берегу. Главное, чтобы они не настигли нас посреди брода.

Воины зашлепали по воде, ведя за собой мулов. Не было никакого порядка, никто не соблюдал строй. Все просто вошли в реку разом, стремясь на другой берег, до которого было шагов сто пятьдесят. У Жеана не оставалось выбора. Он последовал за викингами.

Вода доходила до бедра и неслась очень быстро, Жеан даже покачнулся, войдя в реку. Но потом крепко встал на ноги. Исповедника по-прежнему изумляли произошедшие в нем перемены, он поражался тому, каким сильным и уверенным чувствует себя, несмотря на мощное течение. Викинги стояли на ногах не так твердо. Они пошатывались, останавливались, делали шаг и снова замирали, все время прилагая усилия, чтобы не лишиться равновесия.

Всадники на склоне холма пустились в неуверенный галоп. Викинги были плохими наездниками, это всем известно, и им было трудно заставить лошадей бежать быстрее. С другой стороны, особенной нужды в спешке и не было. Преследователи находились в четырех сотнях шагов, тогда как берсеркеры сделали всего десяток по воде и уже цеплялись друг за друга; им пришлось взяться за руки, чтобы двигаться вперед. Жеан видел, что у некоторых всадников за спиной висят луки. Собирался дождь, и если бы облака прямо сейчас закрыли луну, мир погрузился бы в спасительную темноту. Только облака не закрывали луну.

Всадникам оставалось сделать триста пятьдесят шагов, когда берсеркеры продвинулись всего на пятнадцать. Будет драка, а Жеану необходимо, чтобы эти люди отвели его в аббатство Сен-Морис. Астарт решил сесть на мула верхом и так добраться до другого берега. Еще трое последовали его примеру, вскарабкавшись на спины животных поверх тюков.

Жеан уверенно шел по бурным волнам, и семь викингов следовали за ним.

– Не получится! – прокричал Офети. – Лучше вернуться и принять бой.

– Нет! – выкрикнул Жеан.

Астарт уже собрал всех мулов и снова завел в реку, чтобы спасти оставшихся товарищей: он ехал на одном, а еще трех животных вел за собой.

Жеан схватил за руку первого из семи викингов, идущих цепью.

– Держись! – приказал он Эгилу, который вцепился в него, изрыгая проклятия. Потом Жеан прибавил шагу, волоча людей за собой.

Всадники теперь были в двух сотнях шагов. Жеан слышал, как они выкрикивают обидные слова:

– Что, трусы, бежите? Бабы, боятся принять бой!

– Иди сюда и скажи это мне в лицо! – проревел Офети, хотя с трудом держался на ногах.

Жеан прибавил ходу. Он чувствовал себя в воде совершенно уверенно и прекрасно держал равновесие. Теперь, когда он тянул их, берсеркеры двигались вперед гораздо быстрее. Пятьдесят шагов, пятьдесят пять. Всадники были уже на берегу. Шестьдесят шагов, семьдесят. Что-то плюхнулось в воду. Стрела.

Астарт подвел мулов к товарищам, и берсеркеры кинулись к животным. Трое сумели сесть верхом, еще трое схватились за тюки с поклажей, и мулы развернулись, спеша на берег. Только Офети не хватило сил последовать за ними. Он стоял в воде, пошатываясь, словно пьяный, который пытается вспомнить, где его дом.

В воду шлепнулись еще несколько стрел. Три всадника вошли в реку, направляясь к ним. Офети покачнулся и упал, взмахнул руками, пытаясь удержаться. Падая, он успел развернуться и упереться руками в дно, встав на четвереньки лицом к потоку. Снова посыпались стрелы, но на этот раз с противоположного берега. Это берсеркеры обстреливали подъезжавших всадников. Жеан шагнул к Офети, но и всадники были уже рядом. Он успеет протащить викинга шагов десять, не больше. Исповедник смотрел на всадников.

Их было трое, лошади шли вперед осторожно, высоко поднимая ноги. Что за нелепая ситуация! Сейчас берсеркеры на том берегу пытались снова загнать мулов в воду, чтобы выручить товарища, однако животные, уже совершившие два марш-броска по бурной реке, отказывались наотрез. Берсеркер по имени Вани сам пошел обратно, однако продвигался слишком медленно.

У трех всадников были копья. Жеан не знал, что ему делать. Он помог Офети подняться на ноги, и толстяк выхватил меч, но все равно с трудом удерживал равновесие, куда уж ему биться.

Жеан хотел забрать у викинга оружие. Но Офети вцепился в меч, не желая отдавать.

– Прошу тебя, – сказал Жеан. – Ты не сможешь драться, когда еле стоишь на ногах.

Офети кивнул и передал меч исповеднику. Монах шагнул навстречу всадникам. Викинги не привыкли сражаться верхом, однако у них не было выбора. Если они спешатся, то окажутся ровно в таком же положении, что и Офети, они не смогут стоять, в любой миг рискуя получить стрелу или копье, поскольку берсеркеры прикрывали товарища с другого берега.

Всадники еще немного проехали вперед и остановились перед Офети и монахом. Жеан позаботился о том, чтобы все их внимание сосредоточилось на нем, – он прыгнул на преследователей, взмахнув мечом. Мимо просвистело копье, но Жеан с проворством и силой ударил всадника мечом по ноге. Викинг закричал, страх всадника передался коню, и тот шарахнулся в сторону, сбросив седока в поток. За секунду он исчез в темноте. Второе копье едва не вонзилось в Офети, но он успел его перехватить, крепко вцепившись в оружие. Однако его противник был неглуп. Он попросту выпустил копье, отчего Офети потерял равновесие и снова свалился в воду. Жеан толкнул меч к берегу, а сам нырнул за викингом, уйдя с мелководья на глубину. Внезапно всадники остались вдвоем, и над рекой прозвенели пять стрел. Жеан слышал крики животного и человека, пока боролся с черной водой.

Еще только нырнув, Жеан уже пожалел о своем поступке. Тот, кого он пытался спасти, был язычник, враг его народа, однако монах действовал, подчиняясь инстинкту, даже не зная, умеет ли вообще плавать. Однако он с легкостью разрезал ледяную воду. Впереди, совсем близко, он заметил что-то – светловолосая голова большого викинга вынырнула на поверхность.

У Жеана не было времени, чтобы подумать, насколько странно то, что он, еще недавно едва живой калека, не способный без посторонней помощи совершать самые простые действия, теперь плывет под пронизывающей до костей ледяной водой, чтобы спасти человека, которого сам король Зигфрид прославлял как могущественного героя.

Офети было не за что ухватиться, не было ничего, что помешало бы ему уплыть обратно в Париж, в лагерь викингов, но сейчас его беспокоило даже не это. Вода была ледяной, а течение мощным. Однако Жеан быстро двигался, направляясь к цели. Исповедника как будто кто-то направлял, великана викинга он видел прекрасно, несмотря на темноту, дождь и бурные водовороты.

В четыре гребка монах оказался рядом с Офети и схватил его могучей рукой.

– Не выйдет, – сказал Офети. – Я утяну тебя на дно. Отпусти меня.

Жеан ничего не ответил, лишь погреб к берегу. Течение было сильным, но исповедник оказался еще сильнее, и он быстро добрался до суши и вытащил викинга. Огромный северянин лежал на холодной траве, выплевывая воду.

Жеан видел, как воины Ролло застыли на противоположном берегу, с сомнением всматриваясь в темноту. На этом берегу берсеркеры понемногу отступали к деревьям.

– Твои друзья уходят в лес, – сказал Жеан. – Нам бы лучше догнать их. Мне необходима твоя защита на пути в Сен-Морис.

Офети лежал на спине, раскинув руки, и пытался отдышаться.

– Как ты их видишь? Я в этой темноте не вижу дальше собственных сапог.

– Ты просто не в себе от холода, – сказал Жеан. – Отогреешься и тоже начнешь видеть.

Офети поднялся на ноги. Жеан поглядел викингу в лицо. Великан взирал на исповедника едва ли не со страхом.

– У меня прекрасное зрение, – сказал он. – Пойдем, пока отряд Ролло не набрался храбрости, чтобы переправиться. Благодарю тебя за то, что ты сделал для меня.

– Меня не благодари, благодари Господа. Никто не спасется и не погибнет без Его соизволения.

Офети кивнул.

– Будешь молиться со мной? – спросил Жеан.

Офети коротко засмеялся.

– Когда мы оторвемся от погони, я, если ты так хочешь, буду молиться с тобой. Если твой бог спас меня, господин Тюр не станет возражать, чтобы я поблагодарил его.

Исповедник улыбнулся. Уж не ради ли этого Господь освободил его от немощи – чтобы он обращал язычников? Очень может быть. Раньше он думал, что ни один из берсеркеров не вернется из Сен-Мориса. Теперь же перед ним открывался другой путь. Эти люди могут стать непревзойденными воинами Христа. Они впустят Иисуса и Его божественное присутствие в свои сердца и станут искоренять языческую ложь там, где пробьются ее всходы. «Господин Тюр» станет тем, кем и является на самом деле, – всего лишь тенью в истории.

– Пойдем же, – сказал Жеан. – Не отставай, если плохо видишь в темноте.

Они вдвоем вскарабкались на берег и побежали к кромке леса.

Глава тридцать третья. Подарок за подарок

В Ладоге же, много лет назад, целитель сидел и ждал последнего, как он понимал, заката в своей жизни, который превратит реку в извилистую огненную дорогу, похожую на дорогу в ад. Целитель был из булгар – обычно жизнерадостный темноволосый человечек, одетый в желтые шелка, которые вовсе не шли к его бледному лицу. Олег спустился с башни к своим воинам, и целитель остался на крыше один, если не считать больной девочки.

Он покачал головой, вспоминая, как его предостерегал отец: «У тебя есть дар, но используй его с умом. Если будешь исцелять многих, боги начнут завидовать тебе».

Он, конечно же, не слушал, он исходил все дороги вокруг Киева, неся людям свое искусство. Продавал амулеты и снадобья, однако знал, что эти средства, изготавливать которые его научил отец, помогают постольку поскольку. Истинный секрет его успеха заключался в том, что в первые годы он лечил за гроши или даже бесплатно, просто за еду. И все, о чем он просил взамен, – если больной поправится, пусть расскажет о лекаре другим.

И у него получилось. Исцеленные восхваляли его, а покойники никогда не жаловались. На третий год работы недужные на всем востоке обращались только к нему. А потом он услышал, что Олег ищет нового лекаря. И он обрадовался, словно дурак, когда князь выбрал его, не понимая, что успех целителя зависит не только от знаний, но еще и от репутации и удачи.

Он поглядел на больное дитя рядом с собой. Девочка была такая горячая, что от нее запросто могла воспламениться крыша. И она, в чем нет никаких сомнений, сожжет заодно и его, если он не вылечит ее. У целителя мелькнула мысль, не прыгнуть ли с башни, чтобы спасти себя от мучительной смерти в огне. Он больше ничего не может сделать для княжеской дочки. Последняя надежда целителя заключалась в том, чтобы поднять больную на крышу пред очи бога Тенгри, Вечного неба, но из этого ничего не вышло.

И тут он вспомнил об одном амулете, подаренном ему незнакомцем, которого он повстречал на дороге в Киев. Он путешествовал тогда с отрядом хазар, которые шли на восток. Они развели костер и оставили на всю ночь, потому что ходили слухи, будто вдоль дороги рыщет одинокий волк. Целитель волков не жаловал и никак не мог заснуть. Разумеется, волки были повсюду – он слышал, как они воют на холмах, – однако, зная, что один из них бродит где-то рядом, более того, уже нападал на стоянку и унес козла, хотя мог бы схватить и ребенка, целитель никак не мог успокоиться.

Постепенно, в самый темный час ночи, когда облака поглотили луну и остался только свет лагерного костра, целитель начал дремать сидя, заваливаясь набок. Но низкое рычание рядом с ухом немедленно заставило его проснуться. Рядом с ним у костра сидел волк. Целитель раскрыл рот, чтобы завопить, но чья-то рука зажала его.

Прозвучал голос:

– Хочешь кричать: «Волк! Волк!» – но какого волка ты боишься? Того, что сидит у костра, или же того, что обитает здесь?

Он ощутил, как острый прут впился в грудь, а затем, когда рука перестала зажимать ему рот, он развернулся и увидел воистину странного человека. Он был высок, бледнокож, безбород, с ярко-рыжими волосами, торчащими из-под окровавленной волчьей шкуры, которую он носил, словно шаман, накинув волчью голову на свою, как будто зверь подкрался сзади и схватил его голову в свою пасть. Если не считать шкуры, пришелец был совершенно обнажен, и на его бледном теле, извиваясь по-змеиному, играли отсветы костра.

Целитель оглянулся, высматривая волка. Но тот исчез.

– Здесь был волк, – сказал целитель.

– Теперь он тут, – ответил незнакомец, снова ткнув целителя в грудь.

– Я не понимаю, о чем ты, господин, – сказал целитель.

– Честолюбие – это разве не волк, который преследует нас, загоняя на бог весть какие высоты? Поэтому повторю снова: волк тут. – И палец чужака в очередной раз ткнул целителя в грудь.

– Прекрати в меня тыкать, – возмутился целитель. – У меня синяк будет!

– Разве у тебя нет мази от синяков?

– Нет у меня мази.

– Что же ты тогда умеешь исцелять? Ведь, судя по твоим амулетам и снадобьям, ты целитель.

– Я…

– Головную боль можешь?

– Могу.

Незнакомец крепко стукнул целителя по голове.

– Ой!

– Тошноту?

– Да, я…

Рыжий заехал ему кулаком в живот, да так сильно, что съеденный ужин метнулся к горлу и целителя вырвало на землю.

– Сломанные кости?

– У меня имеются некоторые знания. – Рыжий уже занес руку, однако целитель быстро договорил: – Но не в этой области.

– Н-да, дар исцелять в наши дни столь редок. Так сложно отличить истинного врачевателя от шарлатана.

– Мне можно доверять.

– Всем большим лжецам можно доверять. А ты король шарлатанов, потому что прежде всего обманываешь себя самого. Ты искренне неискренен, истинно фальшив. Внутри лжецов больше правды, чем во всех правдивых людях на свете. Ты так часто лжешь себе, что внутри тебя освобождается место для правды. Поэтому, когда ты говоришь людям, что способен их исцелить, это не может быть ложью, потому что внутри тебя осталась одна лишь правда, ибо такова участь всех, кто обманывает себя. Искренние жулики самые лучшие, это я тебе как на духу говорю. Мне нужно золотое кольцо, которое висит у тебя на шее на цепочке. Дай его мне.

– Зачем тебе кольцо?

– Это средство для исцеления лживого языка.

Целителю в тот миг показалось, что объяснение весьма убедительное, поэтому он снял цепочку и передал ее собеседнику, который, если только он правильно запомнил, покачал кольцо над своим ртом, затем опустил и проглотил.

– Мое кольцо, – сказал целитель.

Странный незнакомец наклонился к целителю, и тому показалось, что его голова превратилась в голову гигантского волка. Волк разинул широченную пасть и произнес:

– Теперь оно украшает мои кишки. Сунь руку и достань его!

Он говорил с такой неистовой силой, что целитель отпрянул от него.

– Ты откусишь мне руку, – сказал целитель. Почему-то ему вовсе не казалось странным то, что человек превратился в полуволка.

– Вот видишь, – сказал человек-волк, – я исцелил твой язык от лжи, теперь он говорит правду.

– Что я получу за кольцо?

– Совет, – сказал человек-волк, облизывая губы, как будто наслаждаясь вкусом проглоченного кольца.

– Какой совет?

– Ступай на север.

– Зачем это?

– Дождешься там самого князя обмана. Тот, кто лжет, живет в Ладоге. Это жрец притворства, лицемерия и неискренности, монарх лживости, жулик и мошенник, способный надуть любого, волк в овечьей шкуре, нарушитель клятв, лжесвидетель и бог. Сам король Дрянь. Я, кстати, его слуга, но, как и все слуги, питаю презрение к господину. Однажды я превзойду его, хотя для этого понадобится годик-два. Сегодня дадим ему то, чего он хочет, но завтра ему может уже не повезти.

Человек-волк облизывал языком свою морду, пока говорил, и целитель опасался, как бы эта тварь не разозлилась.

– Ты говоришь о Вещем Олеге?

– Олеге? Тебе известно, что его врачеватель нашел средство от всех болезней на свете? Тебе надо поспешить на службу к правителю.

– Я не смогу тягаться с человеком, который обладает такими знаниями.

– Вот оно, то самое средство! – сказал человек-волк, после чего вытащил непонятно откуда петлю для висельника, затянутую сложным тройным узлом. – Без сомнения, ты сможешь повеситься не хуже его. Не надо таланта, чтобы повеситься, мой любезный выдумщик, не нужны знания – самый темный парень от сохи сделает это не хуже благородного короля.

– Я не хочу вешаться, – возразил целитель.

– Только он один хочет вешаться. Только он.

– Кто это – он?

– Он – трое.

– Трое кого?

– Три человека! – Человек-волк отвесил целителю подзатыльник. – Тройной узел, такой, как этот, ждет, чтобы его затянули. А что есть петля, которая не затянута? Петля ли? Вовсе нет. Ибо если веревка не петля, то и все остальное, что не петля, тоже не петля, и тогда нет никакой разницы. Однако же та веревка, которая побывала петлей, но больше уже не петля, она все-таки больше не-петля, чем та веревка, которая никогда не была затянута, пусть она все равно еще не петля. Значит, у нас есть разные степени не-петлистости, и они соответствуют степеням петлистости, бывшей, настоящей и будущей – тройная петля времени. Когда что-то некогда побывало чем-то иным, сможет ли оно когда-нибудь стать прежним? Едва ли. А что есть петля, переставшая быть петлей? Не-петля. А если петлю завяжут снова? Она станет не не-петлей, которая снова петля. Это не узловая проблема, хотя и затрагивает узлы, как думаешь? И их три. – Странный человек, кажется, рассердился, словно объяснял целителю нечто очевидное, но оказалось, что тот слишком тупоумен, чтобы понять.

– Ты веришь в христианского бога. Я слышал ваши басни о трех в одном, однако я больше ценю своих старых богов, потому что они приносят мне удачу, – заявил целитель.

– Кто твои боги?

– Небо и небесная синева.

– Как убедительно непостижимо, – произнес человек-волк. – В наши дни все они таковы, сплошная тайна и загадка. Что бы ты сказал богу, который предложил бы тебе нечто действительно полезное? Настоящему богу, бледнокожему, рыжему и прекрасному бессмертному, который иногда любит являться в обличии волка?

– Я последовал бы за ним.

– А что, если ему без надобности такие жалкие последователи, как ты?

– Я бы… я бы…

Человек-волк зажал рот целителя одной рукой, а другой хлопнул его по спине так, что целитель кашлянул.

– Я сказал бы тебе спасибо, – проговорил целитель, подчиняясь незнакомцу, который делал что-то с его губами, чтобы получились именно такие слова.

– Я дам тебе амулет.

– Но что я должен сделать, чтобы его получить?

– Иди к Олегу, бери его золото. Только пусть его дочка с горячим сердцем выпьет это.

– Что выпьет?

Человек-волк вынул из мешка целителя пузырек и вылил его содержимое на землю. Затем впился зубами в собственную руку, и в пузырек закапала кровь.

– Я заключаю выгодные сделки с теми, кто меня чтит.

– Я возьму твой амулет.

Волк заткнул пузырек клочком ткани.

– Вот твой амулет, – сказал он. – Мои поздравления. Ты теперь инструмент уничтожения. Но не падай духом. Нам предстоит уничтожить смерть. Мы ее враги.

Он нацарапал что-то на куске бересты и протянул целителю.

– Эту руну должны знать сыновья человеческие, те, которые призваны исцелять и помогать. Вырежешь ее только тогда, когда придет нужда. Она гонит лихорадку.

Сидя на крыше под звездами, целитель не понимал, как мог позабыть ту ночь. Как позабыл об амулете, спасающем от лихорадки. Ему вовсе не казалось странным то, что он беседует с человеком, который в то же время и волк. Не казалось странным то, что он дал девочке кровь из пузырька, когда она однажды лишилась чувств. И его лишь немного встревожило, но не показалось странным то, что она вскоре после этого слегла с лихорадкой.

Маленьким ножом он снял кусочек бересты с крыши и нацарапал знак, который дал ему незнакомец. Что делать дальше, он не знал, поэтому просто приложил бересту к груди девочки. Девочка заговорила.

– Лжец. Где ты, лжец?

Она села, прижимая к себе кусочек бересты и дикими глазами озирая город.

В следующий миг целитель был на крыше уже не один. Вместе с ним, устроившись сбоку от девочки, сидел человек с бледным лицом и огненными волосами.

Он улыбнулся целителю и запел:

Когда на дереве высоком Мертвец болтается в петле, Я так раскрашу свои руны, Что он сойдет и поклонится мне.

– Ты кто такой? – спросил целитель.

– Я лихорадка, – ответил бледный человек, – огонь, который пожирает кости внутри тела.

– Ты человек. Я встречал тебя раньше.

– Ты, домовой, ведьма-вещунья, – обратился человек к целителю, – вернись в свое тело.

Маленькая девочка не поняла, что означают его слова, однако догадалась, что рыжий человек приказывает целителю стать кем-то, кем он был раньше.

Целитель спустился в дыру в крыше, а бледнокожий незнакомец сел, держа девочку за руку. Она пошевелилась и взглянула на него.

– Ты мне снился, – сказала она.

– А ты снилась мне. Что я сказал тебе во сне?

– Что мой дом во тьме, – проговорила она.

– Так и есть.

– Я сама из тьмы.

– Так и есть.

– Здесь рядом есть тьма?

– Они нашли немного, копая могилу для Гиллинга, – сказал рыжий. – Хочешь посмотреть?

– Я обязательно посмотрю, – сказала Свава. – Я тебя знаю. Ты отец Волка. Ты породил смерть.

– Так и есть.

– У меня горячее сердце, все так говорят. Я тебя не боюсь.

– Верно.

– Кто я?

– Маленькая сломанная вещица, – сказал он, прижимая девочку к груди.

– Меня когда-нибудь починят?

– Сначала тебе нужно немного тьмы, чтобы свет внутри тебя засиял, – сказал рыжий. – Ты боишься темноты?

– Нет.

– Тогда идем со мной.

Свава спустилась по лестнице грузовой башни, прошла мимо лебедки, с помощью которой поднимали наверх товары и где теперь болтался на веревке целитель, похожий на забытый мешок, и вышла в город, держа за руку странного незнакомца.

Они подошли к незаконченному кургану, к вырытой яме, разверзшей под звездами черную пасть. На глубине двух человеческих ростов чернела еще одна яма.

– Римляне когда-то копали здесь шахты, – пояснил незнакомец, – но их преследовали неудачи. Много народу принесли в жертву, случайно и намеренно. Здесь поклонялись Меркурию. Он здесь жил. Старый Один, так его называет ваш молодой народ. Это то самое место.

– Что за место?

– Особенное место. Здесь можно увидеть то, что нужно увидеть.

– Эти тоннели – подземный город, жители которого вымерли, – сказала Свава.

– Ты уже видишь это? – переспросил ее спутник.

– Да.

Бледнокожий человек задрожал и выпустил руку девочки.

– Ты уверена, что не боишься темноты?

– Не боюсь, – сказала она. – Мне кажется, это темнота боится меня. Смотри, как она съеживается рядом со мной. Даже здесь она не смеет взглянуть мне в лицо.

– Темнота – это волк, который бежит от огня.

– Я огонь.

– Ты огонь.

– Я буду говорить с этими мертвецами, – сказала девочка. – Призраки, наверное, рады, ведь теперь у них нет жизней, которые можно потерять.

– Тогда входи.

Маленькая девочка шагнула вперед и наклонилась над дырой. Затем она присела на корточки и сползла вниз. Бог улыбнулся своей волчьей улыбкой, а затем отвернулся.

Олег в своем большом зале видел во сне богатые подношения, приготовленные им для Одина: воинов, убитых им в бою, золото, скот и рабов, брошенных в болото. Он видел, как сам складывает их в кучу: тела животных и людей, золотые и серебряные вещи, – но стоило ему на секунду отвернуться от кучи, как она немедленно съеживалась, и требовались новые тела, новые драгоценности, чтобы дар выглядел достойно. У сна свое понимание добра и зла, и Олегу казалось, что гора трупов будет только тогда выглядеть богатым подношением, когда ее тень дотянется до гор.

Во сне Свава стояла рядом с ним – бледное дитя в запачканной рубашке.

Она заговорила:

– Лучше вовсе не молиться, чем жертвовать слишком много. Любой дар всегда требует следующего.

Неужели он убил слишком многих, с излишним пылом отдаваясь войне, жертвовал богам слишком много рабов? Чего же боги хотят теперь?

– Милая, – сказал он, – я не думал, что он потребует тебя. Я не думал, что ты нужна богу.

Девочка, державшая правую ладонь на левом бедре, так, что рука наискосок пересекала тело, чуть ли не отмахнулась от его слов.

Вокруг него пели и жужжали странные знаки. Руны. Он сосчитал их. Их было восемь. Он лежал в постели, мокрый от пота. Встать он не мог. Ощущение было такое, будто на него давит тяжкий груз и грудь не может дышать.

Что-то извивалось на теле, словно змея, – руна, одинокая вертикальная черта с двумя косыми палочками, отходящими вправо из верхней части. Она скрипела и стонала, словно снасть на корабле, словно веревка, отягощенная весом висельника. Он знал имя руны. Ансуз. Олег поднял руку, чтобы коснуться ее, извивающейся перед лицом. Он увидел виселицы, черные столбы на холме на фоне зловещего заката. Поэтические строки проносились в мозгу, словно копья. Он видел всадника, скачущего по долине, девушку в саду под металлической луной, колодец и рядом с ним обезглавленное тело. Колодец Мимира, колодец мудрости. Он понимал, что видит сейчас не просто сон, а напрямую общается с богами.

Слова громыхали в мозгу, словно камешки, скачущие по ступеням каменной лестницы, руны пели вокруг него, звали его впустить их.

Знаю, как их вырезать, и знаю, как читать их, Знаю, как расцветить их, знаю, как испытать их, Знаю, как назвать их, знаю, как сосчитать их, Знаю, как послать их, знаю, как послать их.

Олег поглядел на руну, похожую на виселицу, которая скрежетала и раскачивалась на его теле и в его сознании. Руна обвивалась вокруг него, душила его, выдавливала воздух из груди. Он ощущал стеснение в горле, тяжесть собственного тела, тяжесть своего сознания, подвешенного к шее. Он знал, чья это руна. О́дина. Одина-предателя, Одина-разрушителя, господина выжженной земли.

– Эта буква значит много, – сказала Свава, – хотя и не то, что кажется. Это руна обманщика. Твоя руна, потому что ты обманул меня.

– Свава, я же не знал!

Он протянул к девочке руки, но не смог коснуться ее. Он не смог даже сесть, как бы сильно ни старался.

– У меня твое пророчество, отец, то, которое обещал тебе бог.

– Свава, Свава!

Бледное дитя поглядело на него.

– Если три станут одним, то падальщик придет, – сказала она. – Разыщи девушку и защити от тьмы.

Свава развернулась спиной к темноте, и Олега сморил глубокий сон.

Глава тридцать четвертая. Призрачное дитя

Пока Жеан шел на восток, дождь не прекращался, обращая поля в болота, а торговые пути в реки. Сена вздулась, течение было таким сильным, что грести против него не получилось бы, даже если бы викинги раздобыли подходящее судно. По ночам под завесой облаков звезды были не видны, поэтому, доходя до мест, где река разветвлялась, они либо шли дальше наугад, либо ждали наступления дня, чтобы определить направление по солнцу. Жеан знал, что викингов будут принимать за разбойников, поэтому велел Фастару спрятать роскошный щит с изображением молота, а на простых щитах они мелом начертили кресты. На это берсеркеры согласились, но вот укорачивать одежду на франкский манер отказались наотрез. Офети заявил, что лучше погибнет от вражеского копья, чем из-за отмороженного зада.

Трансверсаль до Лиона была прекрасной старой римской дорогой, однако полной опасностей. Если им встречались путники, Жеан говорил им, что эти северяне обратились в христианство и теперь защищают его на пути в Рим. И его спутники доказали свою полезность. На дороге орудовали разбойники, однажды человек сорок преградили им путь под Осером, слишком трусливые, чтобы нападать, однако желающие испытать северян на прочность. Прочность у северян оказалась повышенная, и разбойники разбежались, когда Офети отдал приказ наступать. Нападавшие не могли тягаться с отрядом хорошо вооруженных, закаленных в битвах берсеркеров, поэтому исчезли так же быстро, как появились. Но с караваном крепких купцов – человек сто, не меньше – Жеану пришлось долго договариваться, убеждая их не трогать норманнов, поэтому, когда они подошли к Саону, стоявшему у них на пути, то двинулись дальше на юг по широкой реке.

Кое-как поместившись на речной барже – которая была немногим лучше простого плота, – завернувшись в плащи и сплавляясь по ночам, если позволяла луна, северяне теперь были не так заметны, как на торной дороге. Аббатства, которые попадались им на пути, были бедными и убогими, и викинги убедились, что Жеан говорил правду: хорошую цену им здесь не дадут. Викинги даже не пытались заходить на постоялые дворы, которые аббатства содержали для странников, и паломников и обычных путешественников, понимая, какой прием их там ждет. Человеческие останки, которые они несли с собой в мешке, издавали мерзкий запах, и их погрузили на наскоро сделанный плот из ветвей. Жеан невольно восхитился умениями викингов. Они сделали маленький плот мгновенно, и даже исповедник, проведший всю жизнь за стенами монастыря, понимал, что этот плот гораздо лучше украденного ими на речном берегу.

Викинги не кормили его, однако ему совершенно не хотелось есть. Он пил из реки, сознавая, что ничего другого ему и не требуется для поддержания сил. Это была часть Божьего благословения, того самого, которое исцелило его от немощи, считал он. Ему вспомнилось «Послание к римлянам», 14:17: «Ибо Царствие Божие не пища и питье, но праведность и мир и радость во Святом Духе». И Святой Дух действительно переполнял его. Иногда дождь так усиливался, что капли больно били по телу, однако Жеану не было холодно, он запрокидывал голову, чтобы напиться, и наслаждался вкусом, и приходил в восторг от свободы и силы, заключенной в его конечностях.

Он точно благословен. Болезнь, которая терзала его, пытки от рук Ворона и Серды оказались воротами боли, в которые вошел Бог. Да, ему пришлось есть нечистое мясо, однако теперь даже это не представлялось греховным. Вкус крови преследовал его, но не казался отвратительным. И это само по себе, думал он, послание от Бога, Господь велит ему не казнить себя за то, что совершили над ним другие, и не сомневаться в правильности случившегося. Он был освобожден от немощи своей ради какой-то цели. Все в нем кричало, чтобы он помолился и узнал, чего хочет Бог.

Когда Жеан молился, то делал это не так, как ткачи, мясники, свечных дел мастера или даже церковные старосты в Париже, когда просили о помощи или благодарили за милость, то есть вели безмолвную беседу. Жеан провел много лет, общаясь с Господом как с единственным товарищем, Его присутствие он ощущал в темноте кельи, Бог направлял все его мысли. Молитва была неотделима от всей жизни Жеана. Его жизнь сама некоторым образом была молитвой, каждый его поступок, каждая крошка пищи помогали ему служить Господу. Поэтому он сидел в темноте и холоде на барже, которую вели под черным небом викинги, погруженный в себя, смиренный, готовый отказаться от своей личности ради Бога.

– Дай мне знать, чего ты хочешь, Господи.

Покачивание баржи убаюкивало Жеана, холод куда-то отступил. Он провалился в недра собственного сознания, вздрогнул, как от толчка, переживая потрясение того момента, когда понял, что сила и свобода вернулись в его конечности. Слабость и неподвижность были ему так привычны, что свободное движение приводило в настоящее замешательство.

Пока Жеан молился, он снова чувствовал у себя в руках голову Серды, а быстрое движение, каким он сломал шею викинга, снова и снова повторялось у него в сознании. Он помнил из того мига кое-что еще – присутствие, да, присутствие, причем ничего подобного раньше он не переживал. Оно как будто оставило после себя узнаваемый росчерк. Жеана подмывало назвать его злом, однако оно было не вполне злом. Нет, это присутствие, незаметно наблюдавшее за ним, вовсе не имело отношения к морали. Он старался подобрать слово, чтобы пояснить, какое ощущение оно вызывает в нем, и лучше всего подходило слово «голод».

Движение баржи было неотделимо от движения его мыслей, направленных к Богу. Слова пятидесятого псалма пришли на ум. Он прекрасно знал его – «Помилуй меня…», – и ему вспомнились братья-монахи, поющие эти слова; пение было таким же ритмичным и умиротворяющим, как плеск волн о речные берега. Красота латинского языка зачаровывала его, однако несколько строк почему-то прозвучали на народном языке: «Дай мне услышать радость и веселие – и возрадуются кости, Тобою сокрушенные». «Научу беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся». «Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего, и язык мой восхвалит правду Твою».

Кровь, на нем кровь. Ее вкус стоял у него во рту прямо сейчас, вкус мяса, которое засунули ему в рот. И еще он чувствовал ее запах, который сочился с маленького плота позади, запах крови и разложения, гнили и чего-то еще. Что же это за запах? Он чувствовал, что это кровь брата Авраама, однако запах был не такой, какой он ощущал на улицах Парижа или в тех бесчисленных случаях, когда к нему приносили больных, умирающих или уже мертвых. Этот запах сильно тревожил его. Запах, сильный и насыщенный, был почти приятен ему. Он голоден, понял Жеан, по-настоящему голоден, однако, как ни странно, мысль о еде внушала ему отвращение. Только слабый запах гниющего мяса, доносившийся с маленького плота, на котором плыли останки монаха, кажется, пробуждал интерес.

Мысли его блуждали, и те стихи, которые он слышал раньше, страдая от боли, снова пришли на ум:

Братья начнут биться друг с другом, родичи близкие в распрях погибнут; тягостно в мире, великий блуд, век мечей и секир, треснут щиты, век бурь и волков до гибели мира; щадить человек человека не станет…[11]

Он заставлял себя снова и снова обращаться к молитве. Он был вынужден как следует напрячься, чтобы сосредоточиться, не слышать ничего, кроме слов внутри себя, и в то же время ему пришлось расслабиться, отказаться от обыденных мыслей, чтобы впустить в сознание Бога. «Почему ты избрал меня, Господи? Чего ты хочешь от меня?»

Деревья с набухшими почками, росшие вдоль реки, тянули к небу свои ветви, как будто тоже умоляя Бога дать им ответ.

На берегу что-то промелькнуло, какое-то светлое пятно.

Жеан вгляделся во тьму. Кто-то наблюдал за баржей всего в двадцати шагах от них. Сначала Жеан решил, что там ребенок, но, когда баржа подъехала ближе, он увидел весьма странное существо. «Девочка», – решил он, точнее, кто-то женского пола. Она была нищенкой, поскольку ее тело прикрывало только грубое одеяло из грязной шерсти. Но ее лицо поистине заслуживало внимательного взгляда. Оно было и не детским, и не взрослым. Оно как будто застряло между младенчеством и зрелостью, чудовищно вытянутое, бледное и сморщенное, с горящими ненавистью глазами. Жеан подумал, что она, наверное, умирает с голоду, однако невозможно голодать, живя у самой реки, где полно рыбы.

– Ты видел? – спросил Жеан, указывая на фигуру.

– Что? – спросил Фастар.

– Там, на берегу, ребенок.

– Я никого не видел, – сказал Фастар. – Ты, монах, с нами не шути, а то мы сами так пошутим, что не обрадуешься.

Жеан не мог поверить, что викинг не видел ребенка, однако, когда он сам обернулся, странного создания на берегу уже не было. Он снова сосредоточился на молитве, стараясь больше не думать ни о чем. Только то лицо так и стояло перед глазами, лицо ребенка, который видел слишком много страданий, лицо, сверлившее его неподвижным взглядом, в котором он читал только враждебность.

Плот приближался к излучине реки, где на широком и низком берегу возвышалось несколько домиков. Большое деревянное распятие стояло в начале дороги на Мон-Жу, по которой можно было затем попасть в Италию, в Рим.

– Это и есть то место, монах? – Вопрос задал Офети, толстяк и великан.

– Оно самое, – ответил Жеан. – Вы подождите здесь, а я схожу поговорю.

– Рабу не положено указывать хозяевам, – заметил Офети.

Исповедник смерил большого викинга мрачным взглядом.

– Ты сейчас на моей земле, – заявил монах, – и все, о чем мечтаешь, все, чего добьешься, зависит от меня. Если хочешь выжить, будешь делать так, как я скажу.

– Ты поклялся служить нам.

– И я держу слово, – заверил Жеан. – Вы сейчас нуждаетесь во мне, поэтому не позволяйте гордыне ослепить вас. Я послужу вам лучше всего, если сам вас поведу. Первое, что вам требуется сделать, – купить здесь одеяла и, если повезет, палатку или даже две. Местные крестьяне такое продают. Если в горах нам негде будет укрыться, мы замерзнем насмерть.

Офети поглядел на исповедника и согласно кивнул. Затем повернулся к Фастару.

– У этих монахов в голове дерьма больше, чем в коровнике, – заметил он, – однако суть они улавливают прекрасно. Пусть командует нами до тех пор, пока от него есть польза.

На берегу их встретили недоверчивыми взглядами, однако рыбак, сидевший тут же, проявил благоразумие и, заботясь о благополучии семьи, не стал задавать северянам лишних вопросов. Жеан снова пояснил, что это его телохранители, нанятые сопровождать его на пути в Рим. Рыбак кивнул норманнам и забормотал, как сильно он благодарен Богу за то, что этих людей можно купить, потому что, если бы их нельзя было купить, вся страна лежала бы в руинах. Потом он взял их деньги и отправил своего сына за одеялами и двумя небольшими палатками.

Когда мальчик вернулся, берсеркеры пустились в путь во главе с Жеаном, направляясь к ледяным горам и долине черного святого.

Глава тридцать пятая. Долина черного святого

Путь через горы был нелегок. Когда они немного поднялись, дождь сменился мокрым снегом, затем повалил настоящий снег. Снегопад прекратился, и новые потоки воды полились на холодные зеленые долины. На нижних склонах снег не лежал. Зато чуть выше все горы были укутаны белым саваном.

Они обогнули большое озеро с домами на берегах. Останавливаться на ночлег не стали, но Жеан срезал палку и сделал из нее крест, который понес высоко над головой. По этим дорогам постоянно ходили пилигримы, пусть и не ранней весной, и местные жители, кажется, ничего не заподозрили. Викинги трубили в свои рога и надеялись на удачу. Никто на них не нападал, им даже удалось купить немного хлеба. Переговоры вел Жеан, а норманны помалкивали. По совету местных они нагрузили мулов дровами. Идти по горам будет холодно, и на стоянках им потребуется костер.

Тело мертвого монаха тащили на грубо сколоченных салазках. Запах гнили викинги переносили с трудом, хотя Жеан не находил в нем ничего отвратительного.

– Надо сварить его, чтобы мясо отвалилось, – предложил Эгил.

– А где нам взять такой большой котел? – поинтересовался Офети.

– Тогда сожжем его, – сказал Эгил. – Слушай, монах, а жареный святой стоит столько же, сколько сырой?

Жеан ничего не ответил.

Когда они повернули на юг к перевалу, снег повалил хлопьями, а река, вдоль которой они шли, начала покрываться коркой льда. Берсеркеры были северянами, и их одежда вполне подходила для такой погоды, однако днем им приходилось идти без остановок, чтобы не замерзнуть. Ночи у костра они проводили пусть без особенных удобств, но более-менее сносно, а вот еды было совсем мало, только рыба, которую викинги наловили в реке, и купленный хлеб.

По счастью, мертвое тело промерзло и перестало вонять. Горы подступали все ближе, темные стены вздымались до самого серого неба. Казалось, будто они находятся в нижней точке между двумя гигантскими волнами, которые зависли над ними на мгновение, прежде чем обрушиться. Пять дней пути – и волны исчезли, растворились в снегах. В долине было негде укрыться, и дрова подходили к концу. Палатки стали настоящим спасением, хотя их бока раздувались, когда воины набивались внутрь. Зато в тесноте было теплее.

Северяне упрямо двигались вперед, глядя в землю под ногами. Если бы не дорога, натоптанная многими поколениями торговцев и паломников, они вряд ли смогли бы идти, они и так все время спотыкались и падали. Никто из викингов не жаловался, хотя Жеан видел, как они страдают. Исповедник никак не мог забыть лицо девочки, смотревшей на него с берега реки. Ему представлялось, что она до сих пор наблюдает за ним, просто он ее не замечает. Когда из тумана выступали скалы или водопады, ему порой казалось, что он видит ее лицо.

На шестой день погода сжалилась над ними. Тучи по-прежнему висели низко, но снег поредел, и они различали дорогу впереди. Жеан заметил, что Офети смотрит на него.

– Ты сильный мужчина, монах.

Жеан молча шел вперед.

– Когда ты ел в последний раз?

– Не помню.

– Недели две назад. И ты все равно идешь так, будто только что плотно позавтракал. Ты даже ноги тряпками не обмотал. Что придает тебе сил?

– Господь.

Офети кивнул.

– Расскажи мне о своем боге.

И Жеан рассказал ему. Как родился Иисус Христос, как появился на свет в хлеву среди животных, как Его воспитал плотник и как Он умер на кресте, чтобы человечество могло жить вечно.

Норманны любили слушать разные легенды, поэтому все они внимали ему с большим интересом. Особенно Офети был зачарован.

– Я испытаю этого вашего бога. Он будет жить в моем сердце рядом с Тюром, и я посмотрю, принесет ли он удачу.

– Христос не живет рядом с ложными богами. Ты должен отказаться от идола.

– Этого я делать не стану. Неужели твой бог настолько ревнив, что не потерпит рядом другого?

– Да, – сказал Жеан. – Если бы ты был крещен, однако не отказался при этом от дьявола, то Господь наказал бы твоих потомков до третьего колена.

– За что? – изумился Эгил. – У меня есть жена, но разве я не могу лечь с другой женщиной, если захочу? Разве моя жена проклянет меня, если узнает об этом?

– Твоя жена должна проклясть тебя. Потому что ты должен быть привязан к одной женщине.

– Я и привязан, но не настолько крепко, чтобы не повеселиться на сеновале с другой, если захочется. Какая женщина станет ругать за это мужа, ушедшего в поход? Разве бывают такие ведьмы?

– Господь говорит нам: «Не прелюбодействуй». Я расскажу тебе одну святую историю, посмотрим, сможет ли она поколебать твое языческое сердце.

И Жеан рассказал о Моисее, о том, как тот принес десять заповедей с горы Синай.

Офети и другие берсеркеры смеялись.

– Так вы, франки, верите, что исполняете заповедь «не убий»? Сколько же северян полегло бы, если бы вы не исполняли ее?

– Врагов Господа разрешено убивать. Существует справедливое и несправедливое убийство, и тексты ясно об этом говорят. Заповедь означает, что нельзя убивать просто так.

– А как вы узнаете, кто враг Господа?

– Простым людям нет нужды думать об этом, им указывают священники, – пояснил Жеан.

Викинги снова засмеялись.

– Похоже, это здорово всех устраивает. Мне нравится их бог, который понимает разницу между благородным сражением и убийством, – сказал Офети.

– В Нем моя сила, Он мой свет.

– Именно поэтому я и считаю его хорошим богом. Он сделал тебя могучим человеком.

– Так и есть, – согласился Жеан, – хотя я благодарил бы Его еще больше, если бы Он сделал меня слабым.

– Почему?

– Потому что Господь испытывает тех, кого особенно любит. Начиная с собственного сына, которого Он попросил пожертвовать собой.

– Это не такая уж большая жертва, во всяком случае, для нас, – сказал Офети. – После смерти ты просто попадаешь в чертоги Всеобщего Отца, чтобы вечно пировать и вечно сражаться. Смерть – это все равно что переселение в другие края, и многие наши соплеменники так поступают.

– Умирают в страданиях, прибитые к кресту гвоздями?

– Забавная смерть для плотника, – заметил Офети.

– Конунг Несбьерн как-то распял плохого строителя лодок, сказал, что научит того забивать гвозди, – вспомнил Эгил. – Мне кажется, это похожая история.

Жеан подавил гнев.

– Он знал, какая судьба Его ждет, и согласился добровольно, чтобы искупить наши грехи.

– Если честно, – вставил Офети, – то у меня самого было несколько дядюшек, которые знали, что валькирии уже парят над ними. Однажды Хегг и его парни попали в ловушку, их окружила толпа островитян на западе. Они могли бы сдаться и дождаться выкупа, но кто-то назвал дядю трусом – этот гад знал на нашем языке только одно это слово, – и тогда наши показали им, кто тут трус. Двое из десяти остались в живых, зато с тех пор в тех краях никто не называет нас трусами, так что дело того стоило. Этот Иисус – храбрый малый, это точно, однако в мире полно храбрецов. Да и другой мир существует!

– Когда человек повержен в прах, когда ему плохо, когда все сородичи отвернулись от него, мой Бог помогает ему встать и шагает рядом с ним. А твой?

– Тюр любит могучих воинов. Он предоставляет трусам выкручиваться самим, – сказал Офети.

Жеан развернулся к большому викингу и взял его за плечо.

– Я трус?

Офети поглядел ему в глаза.

– Ты уж точно не трус, – ответил он.

– Христиане не трусы. Давай я расскажу тебе по этому поводу одну историю. Ты знаешь, кто такой черный святой?

– Нет.

– Святой – тот, кто безукоризненно исполняет заповеди Господа, как это делал Маврикий. Его называют черным святым из-за цвета его кожи.

– Черная кожа! – изумился Эгил. – Он что, гном?

– Он служил в римском Фивейском легионе, потомок древних фараонов.

– Люди, живущие в тех краях, синие, – возразил Офети. – Я точно знаю, они так и называются – «синекожее племя».

– Для кого-то синие, для кого-то черные, – отмахнулся Жеан. – Фивейский легион был сформирован из одних только христиан, шесть тысяч шестьсот шестьдесят могучих воинов.

– Какая огромная рать, – сказал Офети.

– Зависит от того, насколько они храбры, – вставил Эгил.

Жеан продолжал:

– Они служили языческому правителю, цезарю Максимиану, который приказал воинам истребить все христианские семьи, живущие неподалеку, просто чтобы ублажить своего бога Меркурия. Легион отказался.

– Они поступили неправильно, если до того поклялись в верности своему конунгу, – сказал Офети.

– Они были крепко привязаны к своему Богу, – пояснил Жеан. – Когда весть об отказе дошла до цезаря, тот приказал убить каждого десятого легионера.

– И сколько это? – спросил Астарт.

– Много.

– Больше дюжины? – уточнил Офети.

– Получилось 666 человек, – сказал Жеан.

– И их товарищи стояли рядом и смотрели, как убивают такую толпу? – не поверил Эгил.

– Они были рады принять мученичество.

– Что это значит? – спросил Эгил. – Я вовсе не понимаю твоей латыни, монах.

– Возможность умереть во славу Господа.

– Для них было бы куда лучше убить во славу своего бога. Точно тебе говорю, если бы кто-то пришел и забрал столько народу из армии Ролло, его бы сочли могущественным конунгом, – сказал Эгил.

– Когда каждого десятого воина казнили, император снова отдал тот же приказ. Они снова отказались. Тогда он снова повелел убить каждого десятого из всех воинов, и снова, пока не осталось всего шесть человек. Тогда он убил и их, и легиона не стало.

– А не лучше ли им было просто защитить те христианские семьи? Тогда римскому конунгу пришлось бы найти других солдат и отдать приказ им, – произнес Офети.

Жеан пропустил вопрос мимо ушей, стремясь подойти к сути рассказа.

– Шесть тысяч, шесть сотен и шестьдесят шесть человек стояли и умирали на этом месте. Их кости, возможно, сейчас лежат у нас под ногами. Вы можете назвать их трусами?

– Даже и не знаю, как их назвать, – сказал Офети. – Я знаю, как назвать того, кто сражается, я знаю, как назвать того, кто бежит. Для того, кто ничего не делает, у меня нет имени.

– Он сказал, что его имя Сен-Морис, – напомнил Эгил.

Жеан заговорил вполголоса:

– Ты слишком несерьезен, Эгил, тебе следует трепетать перед моим Богом. Я не воин. Вашим идолам от меня никакого проку. Я был повержен в прах, дикари увлекли меня прочь из знакомых мест, моих товарищей убили, будущее обещало мне только смерть. Разве я дрогнул? Нет, потому что мой Бог – это Бог, полный любви. – Он схватился за наконечник копья Эгила и нацелил себе в грудь, пристально глядя на викингов. – Вы храбрые воины, но ваша храбрость – храбрость глупцов, которые не ведают, что ополчилось на них. Вы дрожали бы с головы до ног, если бы познали Его гнев. Однако Бог хочет любить вас. Он предлагает вам спасение, предлагает навсегда поселиться в Его доме. Если откажетесь, вас ждет проклятие. Вы будете связаны по рукам и ногам и низринуты в ад, где вас до скончания времен ждут муки в огне.

– Гореть вечно по воле бога любви? – переспросил Офети. Он был искренне озадачен.

– Он предлагает вам милость. Если вы откажетесь, то будете прокляты, – пояснил Жеан.

– Я бы сейчас не отказался от толики того пламени, – заявил Эгил. – Здесь прямо как в Нифхельме.

– В Нифхельме?

– Царстве ледяных великанов, – пояснил Офети. – Это под землей, поэтому я уверен, что мы далеко от этого места.

– Это просто глупая сказка, – сказал Жеан.

Офети пожал плечами.

– Но ведь и правда холодно. Нам здесь только белых медведей не хватает. Вот что я тебе скажу, – заявил он, – если твой бог пошлет нам этот монастырь, теплую постель и миску похлебки до наступления ночи, я поверю в него.

– Богу поклоняются без всяких условий. С Ним нельзя заключать сделки.

Офети был по-настоящему сбит с толку.

– Тогда что же вы делаете?

– Восхваляем Его.

– Ты хочешь сказать – льстите. Господин Тюр за лесть прибил бы на месте. Ему предлагают павших в битве храбрых воинов, золото и скот, а не слова, которыми ублажают слух женщины. Если с богом нельзя договориться, от такого бога нет проку.

Туман в долине редел. Жеан вглядывался в серый воздух. На фоне горы выделялся один утес, а под ним возвышалось нечто слишком правильной формы, чтобы быть творением природы. То был всего лишь контур, темно-серое пятно на фоне серости, однако исповедник знал, что это может быть только одно – монастырь. По долине разнесся какой-то звук. Это шелестел ветер, однако его шум напомнил исповеднику о том, что он скоро услышит. Пение. Монастырь славился своими акимитами – «неусыпающими». Монахи пели посменно, не останавливаясь, вот уже на протяжении четырехсот лет. Он поглядел в небо. Несколько часов пополудни, наверное, уже девятый час. Они будут петь «Песни восхождения». Жеан вспомнил слова одного из псалмов:

Сеявшие со слезами будут пожинать с радостию. С плачем несущий семена возвратится с радостию, неся снопы свои[12].

От слов псалма в голове прояснилось, он снова был полон сил, чтобы бороться и обращать язычников. Ему необходимо помнить, что он имеет дело с простыми людьми. Его аббат говорил, что к Христу приходят разными путями. Может, ему просто следует предоставить северянам возможность отыскать свой путь. Жеан поднял глаза. Слева от него возносился к небу утес, и монастырь тесно лепился к нему. Неужели никто из викингов не видит строения?

– Если Господь пошлет вам монастырь, вы отринете от себя идола?

– Еще ему придется позвать шлюх, – заявил Офети. – Он же бог любви, наверняка у него в запасе имеется несколько. Только я слышал, что ваш бог не любит шлюх, и хотел бы я знать, что он тогда любит.

Исповедник отмахнулся от него.

– Честных мужчин и добрых жен. Некоторые служители церкви снисходительно относятся к шлюхам, поскольку в городах они оберегают от посягательств добрых жен. Но лично я не имею к ним снисхождения. Молитесь как подобает, и Господь пошлет вам жену.

– Все шлюхи еще и воровки, – заметил Офети, – зато по утрам они уходят. Одно дело, когда тебя грабит пират, и совсем другое – когда ты сам приглашаешь этого пирата к себе в дом, а он еще и возмущается, если ты вдруг испортишь воздух. Лично у меня жены нет.

– Ты не хочешь детей, Офети?

– А ты хочешь, монах?

Жеан фыркнул и поглядел на горы, которые в тумане казались просто громадными тенями. Как часто он читал людям нотации о слабости плоти! Как там говорил Эд, когда Жеан угрожал, что за сладострастие граф угодит в ад? «Легко быть праведным, когда Господь не оставил тебе иного выбора». Знал ли Жеан плотские желания? Конечно же, знал, однако он молился, чтобы они оставили его, и они оставляли, почти всегда. Держать подобные страсти в узде – еще не самое трудное. Господь поразил немощью его тело, лишил его зрения, и Жеан прекрасно понимал почему. Господь хотел сохранить его для себя. В удушливой темноте у него не было друга более близкого, чем Господь, и уж точно он никого не любил сильнее. Однако с тех пор, как в лагере викингов тьма коснулась его, что-то зашевелилось внутри, тоска куда более сильная, чем плотское желание, тоска по родственной душе, по прикосновению, не похожему на прикосновение тех рук, которые поднимали его, мыли, подстригали волосы или бороду. Почти всю свою жизнь он провел в темноте один на один с Богом. Он проклинал себя за неблагодарность, которая вынуждала его хотеть чего-то большего.

Жеан сознавал, к своему сожалению, что в монастыре, скорее всего, сыщутся шлюхи. Последние годы должность аббата занимали воины из благородных семейств. Хотя большинство монахов блюли службы и работали во славу Господа, водилось много и таких, которые только ели, пили и ублажали себя. Они были не монахи, просто младшие сыновья из семей, не знавших, к какому еще делу их приставить.

Теперь Жеан отчетливо видел монастырь и не понимал, почему никто из викингов его не видит. В воздухе стоял какой-то запах, очень сладкий, возможно, от готовящейся еды. Нет. Не еды, однако чего-то похожего. В запахе присутствовала нотка, какой раньше он не замечал, волнующий аромат, напоминающий аромат зрелого сыра: острый, сильный и все же утонченный.

– Ого! Смотрите! – Варн потирал руки. – Вы видите?

– Вижу, – отозвался Офети. – А что это?

– Это аббатство Сен-Морис, – сказал Жеан. – И если там найдется хоть одна шлюха, вы предадите души Христу.

Офети захохотал.

– Если она будет хорошенькая, то почему бы и нет! Что бы там ни оказалось внутри, понадеемся, что это дар твоего бога, а не моего.

– Почему?

– Потому что тогда пятьдесят злобных монахов выскочат, чтобы перерезать нам глотки, – пояснил Офети. Жеан вспомнил слова, сказанные большому викингу в соборе: «Твой бог Тюр благословил нас множеством врагов».

Жеан поглядел на викингов. Они были не в лучшей форме: голодные, замерзшие, с заиндевелыми бородами, плотно закутавшиеся в плащи и одеяла. Если братья из Сен-Мориса вдруг окажутся в воинственном настроении, северяне долго не продержатся.

Надо проявить осторожность.

– Ждите здесь, – велел Жеан.

Офети помотал головой.

– Мы идем с тобой.

– Если пойдете, они решат, что вы разбойники, и перебьют вас. Там пятьсот монахов, а в их аббатстве собраны величайшие сокровища христианского мира.

– Что-что? – переспросил Офети.

Жеан слишком поздно сообразил, что сболтнул лишнее, однако слово не воробей. Он был хотя бы рад, что преувеличил число братьев раз в пять.

– Это горное аббатство стоит на перепутье дорог, ведущих из Франции в Рим. Неужели вы думаете, что здесь никогда раньше не видели разбойников? Сотни разбойников или даже тысячи? Вас всего одиннадцать. Если я договорюсь, то еще до наступления ночи вы окажетесь в теплом странноприимном доме. Если вы не позволите мне договориться, то снова будете ночевать на морозе.

Жеан решил, что исполнит клятву: передаст аббату предложение викингов. Он не станет лгать. Останки принадлежат простому монаху, не святому. И Жеан понимал, что, как только объяснит, кто такие викинги, – а они язычники, – их жизни не будут стоить ни гроша. Теперешний аббат Сен-Мориса – младший сын влиятельного и воинственного бургундского дворянина. Подобных людей Церковь привлекала на службу за их силу, а не за набожность, и они не раздумывая хватались за меч. Исповедник нисколько не сомневался в том, какой прием ожидает северян. Не желая, чтобы они умерли, он собирался настаивать на том, что их возможно привести к Христу, однако все равно понимал, что визит в монастырь не обещает норманнам ничего хорошего.

Северяне недовольно ворчали, однако Офети сознавал, что у них нет иного выбора, кроме как согласиться на предложение Жеана. Однако, прежде чем исповедник ушел, большой викинг тронул его за руку.

– Ты силен телом, ты храбрец, – сказал он, – но я хочу напомнить тебе твою клятву. Мы пришли с миром. Если они убьют нас, тогда они станут цезарем, а мы превратимся в легион фивейских святых. – Он с силой ткнул Жеана в грудь. – «Не убий», как говорит ваш бог.

Жеан кивнул.

– И вот еще что. Тот воин положил голову на плаху не ради чьего-то спасения. Если твои братья явятся, мы их благословим.

– Благословите?

– Они ведь хотят отправиться к своему богу? Мы ускорим встречу.

Жеан улыбнулся викингу.

– Мы всю свою жизнь готовимся умереть, – сказал он, – однако я попрошу для вас защиты, если вы обратитесь к Христу.

– Сначала попроси, потом поговорим.

Жеан не тронулся с места, только поглядел в глаза великану викингу.

– Ты просто чудо какое-то, – проговорил Офети.

– Что?

– Ты не отвечал мне, когда я пытался торговаться, поэтому я решил вознести хвалы, как ты и говорил. Твоя мать воспитала могучего воина. Разве это не похвала?

– Моя мать меня не воспитывала, – сказал монах, – и, насколько мне известно, никто не воспитывал.

Глава тридцать шестая. Спасение

Всадники нагнали их на третий день, когда они направлялись к реке. Элис даже не подозревала, что кто-то идет следом за ними, однако, как только они выбрались из леса на открытый луг, за спиной послышался конский топот. Рана волкодлака выглядела еще хуже, уйти от погони они даже не надеялись. На реке не было лодок, бежать некуда.

Синдр сидел верхом с большим трудом, и в итоге Элис повела его коня за узду. Рана сочилась кровью, марая его одежду и пальцы, которыми он сжимал бок. Каждый вечер он уходил в лес и возвращался с куском коры, на котором рисовал один символ. Потом сидел, глядя на него, пока его не одолевал сон, и весь следующий день он сжимал кору в руке, пристально глядя на рисунок и бормоча в пространство:

Сильная руна мертвого бога, вырезал тебя князь среди асов. О́дин для асов, Двалин для гномов, Асвит для ётунов и для людей — я вырезал сам для себя.

По мере приближения к реке его кожа, как видела Элис, становилась все бледнее. Она понимала, что одной ногой он уже стоит в могиле. Когда у них за спиной раздались возгласы конников, Синдр даже не повернул головы. А когда все-таки повернул, его трясло и он стучал зубами. Он едва сидел на коне, какая уж там битва.

Всадников было двадцать человек, двое нацелили на них копья, однако Элис не испугалась. Внешний вид всадников сказал ей все, что она хотела знать. Они сидели верхом уверенно, сжимали копья легко и умело, направляя коней в нужную сторону едва заметными движениями.

– Норманны, вам не уйти, стойте, сволочи!

Всадник заговорил на латыни с парижским акцентом, произнося слова грубо и в нос, без гортанных раскатов, характерных для тех франков, среди которых она росла.

Она закричала в ответ на том же наречии:

– Я сестра графа Эда, Элис, меня преследуют норманны и чудовища. Сойдите с коней и склонитесь передо мной!

Всадник, бывший у них за старшего, опустил копье и подъехал ближе, остановился рядом. Он оглядел ее доспехи, шлем на задней луке седла, меч на поясе. Протянул руку и коснулся ее головы.

– Где твои волосы?

– Убери руки. Если бы здесь был мой брат, тебя бы высекли за подобную дерзость. На меня напали северяне, и мне пришлось переодеться.

– Ни одна благородная дама не отрезала бы себе волосы, – заявил всадник. – Кто ты, ведьма?

Элис была так рада видеть франков, что охотно простила всаднику его грубость.

– Я дама, которая настолько добра, что даже не станет рассказывать о твоей неучтивости сьеру де Ланфранку, если ты сейчас же замолчишь.

Элис намеренно упомянула имя главного конюшего брата. Будучи рыцарем, этот всадник, конечно, не подчинялся Ланфранку, однако старый кавалерист – дед которого получил придворную должность еще от самого Шарлеманя[13] – мог сильно усложнить жизнь тому, кто его рассердил. Все знали, что Ланфранк питает к Элис самые теплые чувства и запросто вызовет на дуэль всякого, кто ее обидит. А очень немногие могли сравниться с ним в искусстве владения мечом.

Всадник покосился на товарища, рослого воина, который уже подъезжал к ним.

– Полегче, Ренье. Сомневаюсь, что граф обрадуется, если его сестра расскажет о твоих манерах, – сказал тот. Акцент в его речи звучал отчетливее. «Наверное, он с востока», – решила Элис.

– Не понимаю, как она могла отрезать волосы, – не унимался первый всадник. – Это же позор, стыд и позор.

– Равный изнасилованию и смерти? – уточнил рослый всадник. – Ты рос в маленьком Париже, Ренье. Если бы ты жил в большом городе, смутить тебя было бы не так легко. Тебе бы пожить немного в Аахене. Шевалье де Мозель к вашим услугам, мадам. Вы и есть наше задание, нас отправили искать вас.

– Значит, осада снята?

– Нет, мы прорвались. Однако это означает, что мы сможем прорваться и обратно. Северяне сейчас не так сплочены, как раньше, они в основном заняты тем, что дерутся между собой.

– Но вас ведь послали не только за мной.

Элис ошеломила мысль, что этих людей могли отвлечь от обороны Парижа ради нее.

– Нет, не только. Мы доставляли послание императору. Я уверен, что он уже движется нам на помощь. Наша задача выполнена. Мы нашли вас, теперь осталось всего лишь прикончить этих псов, которые посмели захватить вас в плен, и вы вернетесь в Париж к брату.

– Мы не псы, – начал Леший, – мы…

– Пожалуй, – согласился Мозель, – вы даже не псы, вы падаль для псов.

Он выхватил меч, однако Элис вскинула руку.

– Эти люди спасли меня.

Мозель поглядел на Лешего и волкодлака.

– Но вот этот явно норманн, – сказал он, указывая на Синдра.

– Некоторые северяне служили нам в прошлом и до сих пор служат нашему императору. Этот человек не состоит в союзе с данами, осадившими Париж.

Мозель принужденно кивнул.

– Тогда вели им спешиться. Торговец и язычник недостойны скакать на таких прекрасных животных.

– Прекрасных животных? – изумился Леший. – Да это же обычный вьючный мул!

– Для тебя и мул слишком хорош, – заявил Мозель.

Элис указала на Синдра.

– Он убил короля викингов.

Элис понимала, что ни один воин франков никогда не смирится с тем, что Зигфрида убила женщина. Одна только мысль о том, что женщине удалось то, чего не сумели они, покажется им настоящим оскорблением.

Мозель снова кивнул.

– Но Зигфрид, судя по всему, хорошенько его потрепал.

– В него попала стрела. Она до сих пор у него в теле. Вы можете ее извлечь?

– Фьебрас! – прокричал Мозель, развернувшись в седле.

– Он лекарь? – спросил Леший.

Мозель фыркнул в ответ.

– Он воин. Просто так получилось, что он ловчее нас всех извлекает разные занозы.

Леший спешился и помог человеку-волку сойти на землю. Элис видела, что встреча с франками вовсе не обрадовала торговца.

– Что, купец, прощай барыш? – обратилась она к нему на латыни.

– Уверен, твой брат вознаградит меня за страдания.

– Будем надеяться, что он не вознаградит тебя страданиями, – проговорила Элис, хотя тон у нее был самый легкомысленный и про себя она решила, что купец как минимум получит полную стоимость утраченного товара.

Она набросила на голову плащ, чтобы спрятать короткие волосы, и Мозель в тот же миг снял с шеи шелковый шарф и протянул ей. Уже через мгновение она выглядела благопристойно. Затем Элис отправилась в кусты и сняла кольчугу, которая была ей слишком велика. Она вернулась к всадникам и отдала Мозелю меч.

– Передай моему брату дар от этого дикаря, – пояснила она. – Он принадлежал королю викингов.

На Мозеля меч произвел сильное впечатление.

– Зигфрид был могучим воином, – произнес он.

Синдр лежал на земле, едва дыша. Фьебрас, который успел вынуть из седельной сумки большие длинные щипцы, склонился над человеком-волком.

– Он недолго протянет, госпожа, – произнес франк. – Лучше всего оставить стрелу там, где она есть, и позволить ему спокойно умереть.

– Но если ее вынуть, появится ли у него шанс?

– Шанс – это громко сказано, – проворчал Фьебрас, – но да, какой-то шанс будет.

– Тогда вынимай.

Фьебрас велел товарищам развести костер, затем сходил к реке и выдернул стебель тростника, который расщепил ножом. Сложив кусочки в кружку, он вернулся к волкодлаку. Синдра связали по рукам и ногам, туго стянув веревку. Два огромных франкских рыцаря уселись ему на ноги, остальные навалились на грудь.

– Для чего такие приготовления? – не поняла Элис.

– Мне придется проникнуть в рану на всю длину стрелы и сломать зубцы на наконечнике, – пояснил Фьебрас. – Ему это сильно не понравится, хотя момент самый подходящий. Рана сильно гноится.

– А это хорошо? – спросила Элис.

– Наши врачи сказали бы, что хорошо. Арабские не согласились бы с ними.

– А ты?

– Я делаю все, что в моих силах.

Фьебрас подошел к волкодлаку. Элис видела, что взгляд Синдра туманится, пот льет с него ручьями.

– Держите его, – велел Фьебрас.

Он сунул в рану щепку тростника, плотно прижимая к древку стрелы. Волкодлак дернулся, однако сидевшие на нем воины держали его крепко.

– Что ты делаешь сейчас?

Фьебрас постарался не выдать раздражения. В конце концов, вопросы задавала сестра его господина.

– Я накрываю наконечник стрелы. Если нам удастся раздвинуть плоть, стрела выйдет. Тростник не даст наконечнику поранить его еще сильнее. – Он осторожно потянул за древко, и Синдр дернулся. – Держите его как следует, – велел Фьебрас, – а не то будет еще хуже.

Он снова взялся за древко. На этот раз Элис показалось, что Синдр поднялся над землей, – только с помощью еще двух франков удалось справиться с ним.

– Сильный, – сказал толстяк, который держал его за ноги.

– Неужели у вас нет вина? – спросил Леший. – У меня на родине перед такими операциями человека поят вином.

– Вино для франков, а не для чужестранцев, – заявил Фьебрас. Он снова потянул за древко, и Синдр закричал. – Нет, – сказал франк. – Засело крепко. – Он выдернул окровавленную щепку и бросил на землю. – Госпожа, вы точно хотите, чтобы он терпел все это?

– Я хочу, чтобы он выжил, если он сможет выжить.

Фьебрас взял щипцы. Они были длинными, и их концы расширялись, словно клюв утки.

– Мой отец купил их у одного араба двадцать лет назад. Самый лучший инструмент для такого дела. Мальжер, подогрей масло.

Толстый франк плеснул из фляги на сковороду немного масла и поставил на огонь, который они успели развести.

– А вот теперь, – сказал Фьебрас, – держите его крепче.

Воины прижали Синдра к земле, и Фьебрас сунул в рану щипцы. Синдр впал в забытье. Он выкрикивал что-то на своем языке, но так неразборчиво, что даже Леший ничего не понимал.

Фьебрас зажал щипцами наконечник стрелы. Синдр лишился чувств, и толстый франк отпустил его ноги.

– Слава Господу, – пробормотал он.

Этот толстяк был самым крупным воином в отряде, он походил на бочонок в своей тунике желтого цвета. Фьебрас сжимал щипцы со всей силой, на какую был способен. Он велел принести масло и снова принялся за работу. Когда он извлек стрелу, в рану влили кипящее масло.

Элис была не в силах смотреть, она отвернулась, вознося благодарственную молитву за то, что Синдр без сознания. Наконец его перевязали и оставили отдыхать. Она принесла воды и смочила волкодлаку губы. Соотечественники смотрели на нее с недоумением, однако ей это было безразлично. Она обязана человеку-волку жизнью, в этом нет никаких сомнений.

Ее радость от встречи со своими немного утихла, и она начала рассуждать здраво. Элис вспомнила крестьянского сына, который с безумным видом говорил о птице, присланной, чтобы околдовать его, и Элис вдруг стало страшно. Леший подошел, чтобы присесть рядом.

– Только не рядом с госпожой, ты понял, торговец? – сказал Мозель.

– Позволь ему приблизиться, – сказала Элис.

Рыцарь покачал головой и отвернулся. Элис поправила шарф на голове, подчеркивая свой благонравный вид. Она обязана вернуть себе достоинство, утраченное с потерей волос.

– Ты должна рассказать им, – начал купец, – о воронах. Эти воины станут опасны для нас, если попадут под действие чар.

– Мои сородичи в подобных случая обвиняют не только колдуна, но и жертву колдовства, – сказала Элис. – Они захотят знать, какого демона я призывала, раз теперь ад проявляет ко мне интерес. – Она на мгновение задумалась. – Верить в колдовство – это ересь, однако, возможно, есть способ.

Она встала и подошла к Мозелю, затем отвела его в сторонку.

– Рыцарь, – начала она, – я хочу доверить тебе некую тайну, которая может показаться невероятной, однако это чистая правда. Ты сможешь сохранить тайну и донести ее до своих людей так, чтобы они поверили?

– Я постараюсь, госпожа.

– Возможно, тебе известно, что отец Жеан из аббатства Сен-Жермен встречался с графом Эдом перед тем, как на меня напали и я вынуждена была спасаться бегством.

– Известно.

– Исповеднику было откровение…

– Да благословит его Господь многими и многими откровениями.

– Воистину. Так вот что ему открылось. Я в большой опасности, мне угрожает весьма необычная смерть. Птицы принесут мне болезнь, исповедник Жеан сказал, что видел в своем откровении, как птица клюнула меня и я тяжело, может быть, даже смертельно заболела.

– Да. – Мозель был очень серьезен.

– Именно по этой причине ни одна птица не должна приближаться к нашей стоянке.

– Никаких птиц, кроме тех, которых мы собираемся положить в котел.

– Именно так. И исповедник уже много раз оказывался прав. Поэтому прошу тебя, пусть твои воины охраняют нас от птиц. Необходимо, чтобы часовые и ночью были настороже.

– Но ночью птицы не летают, и никакой опасности нет. Ни разу не слышал, чтобы на кого-то напала сова.

– И все же я хочу, чтобы так было, и я приказываю, именем брата.

Мозель пожал плечами.

– Как пожелаете, госпожа. Это сделать нетрудно. Ни одна птица не подлетит близко.

– Значит, это задание не покажется сложным твоим рыцарям.

Мозель отдал воинам приказ, не вдаваясь ни в какие объяснения. Однако его конники не были военным отрядом в духе старой римской армии. Трое или четверо – Элис узнала их – были vassi dominici[14] графа Эда, во всяком случае, именно так они будут называться, если Эд станет королем. Они были его вассалами, выходцами из благородных семей, не привыкшими бездумно подчиняться приказам. Но война научила их, что иметь над собой командира удобно, во всяком случае, в походе, поэтому Мозеля никто не стал расспрашивать дотошно. И все же благородные рыцари вовсе не собирались унижать себя, наблюдая за птицами, поэтому работу поручили Лешему. Элис пришлось проявить настойчивость, убеждая их, что необходимо наблюдать за птицами еще и ночью и что купец не справится один, и в конце концов было решено, что младшие рыцари будут сторожить посменно.

Солнце уже садилось, поэтому они разбили лагерь. К радости Элис, у франков оказались с собой палатки, и одну предоставили в полное ее распоряжение. Шестов у них не было, однако они нарубили столько, сколько потребовалось. Элис забралась под тяжелый отсыревший навес, и землистый запах напомнил ей сад в Лоше, где она с кузинами ночевала летом в детстве. Палатка не только позволила Элис уединиться, но еще и давала хоть какую-то защиту от воронов. Снаружи остались только часовые.

Синдр был варваром, поэтому спал под открытым небом. Хорошо, что ночь выдалась без дождя, и Элис накрыла его конской попоной. Лешему тоже не досталось места под тентом, поэтому он развел рядом с волкодлаком костер. Элис строго наказала купцу не трогать попону.

Завернувшись в плащ короля викингов, Элис провалилась в сон. Во сне она снова оказалась в замке Лош, и ее сестры чего-то боялись. В маленькой палатке, в которой они обычно играли, кто-то был. Она стояла у полога и прислушивалась. Изнутри доносилось отчаянное хлопанье. Кто-то угодил в палатку и не мог выбраться. Кто же это так шумит? Она знает! «Этот звук, – догадалась Элис, – издает напуганная до смерти птица».

Глава тридцать седьмая. Что случилось в аббатстве Сен-Морис

Жеан поднял свой крест и двинулся к монастырю под огромной скалой, к стенам и контрфорсам церкви, которая возвышалась впереди подобно острову в океане.

Никто не вышел ему навстречу. Квадратное строение перед стенами монастыря, служившее странноприимным домом, пустовало, если не считать кур, укрывшихся здесь от холода. В запустении не было ничего странного – паломники пустятся в путь не раньше, чем зима окончательно отступит. Только настоящие святые или же настоящие безумцы решатся на поход через горы, пока лежит снег. А если учесть, что идет война – на западе и на севере стоят норманны, на востоке беспокоят баварцы и славяне, и повсеместно происходят стычки между отрядами императора и его племянника, – паломников будет даже меньше обычного.

Жеан дошел до ворот в стене монастыря. Они были толстыми и надежными, хотя и широкими настолько, чтобы проходила телега. В воротах имелась небольшая дверь для пеших странников. Жеан постучал. Никто не открыл. Он повернул ручку и толкнул дверь. Та отворилась. Жеан ощутил смутное беспокойство, хотя и не думал, что дверь будет заперта на засов. Монастырь находится далеко от моря, путь к нему лежит по хорошо защищенным землям. Дверь наверняка запирают на засов только в опасные времена.

Он обернулся, чтобы посмотреть на викингов. Их было почти не видно в тумане. «Уже скоро им надоест ждать и они войдут в странноприимный дом», – решил он. Они не станут мерзнуть из опасения оскорбить других своим присутствием. Жеан шагнул на территорию монастыря. Перед ним возвышалась церковь, слева тянулись арки монастыря, однако в воротах никого не было. Больше всего его беспокоило то, что он не слышал пения. Из церкви должна доноситься вековая песнь. Церковь представляла собой строение из светлого камня с башнями по углам. В той стене, под которой стоял Жеан, были прорезаны четыре арочных окна, в которых блестели узорчатые дорогие стекла синего цвета. Жеан вспомнил, каким богатым считается монастырь Сен-Морис, и запер за собой дверь на засов.

Он направился к церкви. Дверь ее тоже оказалась не заперта, и он шагнул внутрь. Ему потребовалась секунда, чтобы глаза привыкли к полумраку. И снова этот запах – насыщенный, кислый, возбуждающий аппетит. Жеан никак не мог определить, откуда он исходит. И что это пахнет? Какое-то варево? К этому запаху примешивался еще один, несколько неуместный здесь: мощный запах конского навоза.

Он прошел через притвор, простой, ничем не украшенный. Да, это явно дверь для бедных. Главный вход – дверь для знатных паломников – находится на другой стороне церкви. Исповедник миновал притвор и вошел в храм. Свет, пробивавшийся снаружи, был слабым, и поначалу арочные застекленные окна показались похожими на тоннели света, уходящие в черную пропасть. Слева от него, за алтарем, возвышались аркой ворота, перед ними был проход, где обычно стояли монахи, глядя на роскошный алтарь из золота и серебра, увенчанный изображением Христа на кресте. Свет играл на золоте, танцевал и переливался, словно сверкающие монеты в фонтане.

Интересно, откуда взялся такой образ? В монастыре был фонтан, и посетителям не возбранялось кидать в воду мелкие монетки. Монахи не запрещали, хотя лично Жеан не одобрял подобную практику. Эта традиция, насколько ему было известно, осталась от римлян, и от нее разило идолопоклонничеством. Монеты в фонтане были последним его детским воспоминанием, после чего Дева забрала у него зрение.

Жеан понял, что слышит какой-то звук. Чье-то дыхание. Или что-то еще? Под алтарем что-то шевелилось. Он вгляделся в темноту. Сумерки сгустились еще сильнее, и окна теперь просто тускло поблескивали. Он почти не различал ничего из обстановки.

Он подошел к ветвистому подсвечнику и нашел лежавшие рядом кремень и трут. Спустя несколько мгновений высек огонь и зажег свечу, затем еще одну, и еще, пока все четыре свечи в канделябре не загорелись. И сделал шаг вперед. У алтаря он остановился и поднял канделябр повыше. Послышалось движение, фырканье, затем что-то блеснуло, но не золотом алтаря, а темно-коричневым. За алтарем, привязанная рядом с ним, обнаружилась лошадь. Она стояла смирно, но все равно издавала обычные для лошадей звуки. Ее фырканье и постукивание копытами казались настолько неуместными в церкви, что Жеан не сразу понял, что видит. На полу лежало седло с высокими луками на франкский манер, а рядом – порядочная куча навоза. Жеан ощутил, как в груди поднимается волна гнева на того, кто превратил Божий дом в конюшню. Франк бы никогда такого не сделал.

Он подумал, не вывести ли животное на улицу, однако что-то здесь смущало его. Может, позвать викингов? Он поглядел на золотой алтарь. Нет, если он позовет их, они разломают алтарь и к утру уже окажутся на полпути к морю с остальными сокровищами монастыря.

Жеан пошел к другому выходу из церкви, прихватив с собой канделябр, а лошадь осталась в темноте. Перед исповедником выросла боковая дверь, ведущая к дормиторию. Она тоже была открыта. Жеан вышел на холодный воздух. Спальни монахов находились в большом двухэтажном здании, которое он едва различал в отблесках пламени свечей. В окнах не было света, что нисколько его не удивило. Он будет выглядеть попросту глупо и вряд ли внушит уважение к себе, если разбудит монахов. Может, бургундская традиция позволяет приводить животных в храм, хотя он в этом сомневался.

Исповедник спустился по лестнице, и пламя свечей затрепетало от его шагов. Он замерз и решил, что те, кто еще не спит, должны быть в «теплом доме», единственной части монастыря, за исключением кухни, где дозволялось разводить огонь. Монахам полагалось вести аскетическую жизнь, однако зачастую половина братии в ночи, подобные этой, спала у огня. Он догадался, что «теплый дом» должен располагаться в нижнем этаже дормитория, откуда теплый воздух поднимается в спальни.

Справа от Жеана находилось низкое здание с маленькой дверцей. Он интуитивно догадался, что это ризница, где хранятся священные сосуды для праздничных месс. Снег под дверью ризницы был другого оттенка, почти черный в мерцании свечей. Что-то тащили из ризницы, что-то, оставившее длинный темный след на белом снегу. И пах след насыщенно и кисло. Не задумываясь, Жеан протянул руку и зачерпнул горсть снега. Снег растаял в руке, оставив пальцы странно липкими. Жеан лизнул пальцы и ощутил, как его пробирает дрожь. Вкусно. Неужели кто-то разлил здесь похлебку? Но если это еда, то он такой еды никогда не пробовал. От нее веяло морозной свежестью, от нее по спине, рукам и ногам бежали мурашки.

Он огляделся по сторонам и потянул носом воздух. Запах снега наполнял его, от него волосы на затылке вставали дыбом, он глотал слюну, ему казалось, будто его выдернули из дремы у жаркого очага.

Жеан пошел по темному следу. Подальше от стены свежий снег прикрыл пятна, однако запах никуда не делся. Он погрузил в снег пальцы. Липкая субстанция была там. Жеан поставил канделябр, затем раскинул руки и принялся бешено копать снег. Кажется, все пространство внутреннего двора было залито темной жижей, едва прикрытой недавно выпавшим снегом.

Жеан размазывал эту жижу по лицу, совал горстями в рот, потом лег на снег и принялся лизать его, словно пес. Никогда еще он не был так голоден. Казалось, будто все дни, проведенные без еды, когда он равнодушно наблюдал, как викинги готовят пойманную рыбу или дичь, вернулись, чтобы взять свое, и его охватила бешеная жажда того, что скрыто под снегом.

Он не знал, сколько пролежал так, вылизывая снег, но в себя его привел какой-то шум. Ага, снова лошади. Он поднялся, мокрый и дрожащий, хотя и не от холода, вовсе не от холода. Его разум как будто рассыпался на множество частей, он не мог привести рассудок в порядок, как если бы его обычная способность мыслить находилась рядом, но была недоступна ему, бесполезна, как книга бесполезна для слепого. Он поднял канделябр. Горела только одна свеча, и от нее он зажег остальные три, после чего вошел в очередную открытую дверь, в большое здание справа. Это оказалась трапезная – просторный обеденный зал монастыря, где скамьи были сдвинуты к одной стене, а рядом с ними валялся перевернутый длинный стол. Жеан помотал головой, пытаясь прийти в себя, помолился, прося наставления и вразумления, и постепенно в мозгу прояснилось. Здесь стояли лошади, шесть лошадей. На этот раз он заметил, что, хотя все животные были отличными скаковыми лошадьми, седла, сложенные в углу комнаты, оказались вьючными. Более того, среди них лежали два прекрасных франкских седла для верховой езды, тоже переделанные для того, чтобы вешать по бокам большие корзины. Жеан до своей слепоты успел повидать достаточно лошадей, чтобы ясно понимать – такие замечательные животные, как эти, не должны носить грузы. За одного такого скакуна можно получить пять вьючных животных. Еще он знал, что северяне – скверные наездники и ничего не понимают в лошадях.

Он вышел из трапезной, вернулся в дормиторий. «Теплый дом» в нижнем этаже был отличный, с проложенной под полом римской системой трубопроводов, и отдушины для горячего воздуха находились прямо у него под ногами. Жеан наклонился. Кто-то засыпал их землей. Он открыл дверь и вошел.

Жеан отшатнулся и невольно вскрикнул. В небольшой комнате размером десять на десять шагов, сгрудившись у остывшего очага, сидели мертвые норманны, человек сорок или пятьдесят. Воздух был мутным от дыма погасшего огня, однако в сиянии свечей Жеан все равно сумел рассмотреть тела во мгле. Они сидели, привалившись друг к другу или к стенам, вокруг были разбросаны дорогие блюда и подсвечники; один викинг, настоящий великан с тремя шрамами на лысой голове, восседал на великолепном стуле из золота и эмали – на реликварии святого Маврикия, в котором хранились мощи святого. Никто здесь не шевелился, и Жеан понимал, что выживших среди норманнов нет.

«Праздничную трапезу прервал ангел смерти», – решил Жеан. Сердце учащенно забилось. Он обливался по́том, несмотря на холод, слюна выделялась так обильно, что уже стекала по подбородку. Может, на него напала та же болезнь, которая поразила викингов? Он так голоден! Викинги явно заглянули на кухню, прежде чем уйти, у них в руках и на коленях были недоеденные куски хлеба, сыр, жареная птица, какая-то еда валялась и на полу. Только эта еда не вызывала у Жеана аппетита. Должно быть, он заболел. Умирать с голоду и при этом испытывать отвращение к пище – явный признак какого-то расстройства, недуга.

Он поднял подсвечник и вошел в комнату, чтобы внимательнее рассмотреть одного мертвого воина: юношу лет пятнадцати, светловолосого, безбородого. У него изо рта пахло дегтем, на губах застыла черная пена. Так же выглядел и его сосед, и сосед соседа. На коленях у великана с тремя шрамами стоял большой черпак с монастырским пивом, которое он так и не выпил. У него за спиной виднелся бочонок с проделанной наверху дырой. Жеан понюхал пиво. От него тоже попахивало дегтем. Яд. Но почему в комнате так дымно? Жеан поглядел на пол. Кто-то пробил в полу отверстие, и дым отопительной системы поступал напрямую сюда. Кто-то умышленно убил этих людей самым изощренным способом.

Жеану вдруг стало очень холодно. Он взял у одного из викингов плащ и, немного подумав, позаимствовал у великана со шрамами меч в ножнах и на перевязи – отличный франкский клинок. Народ торговал с захватчиками, какими бы карами ни грозили правители.

Прежде чем уйти, он положил руку на ковчег, встроенный в сидение золотого стула, – именно здесь хранились мощи святого Маврикия. Рассудок Жеана прояснялся лишь на какие-то мгновения, и он воспользовался одним таким мигом, чтобы обратиться к Богу.

– Дай мне силы, – проговорил он. – Объяви свою волю. Сделай меня своей правой рукой, Господи, чтобы я служил Тебе.

Однако это никак не помогло. Жеан не мог избавиться от тумана в голове, не мог понять, как быть дальше. Рассудок его покидал. Он мог думать только о своем голоде. По сравнению с его голодом даже вопрос о судьбе монахов уходил на задний план. Однако чего же он хочет?

Он вернулся в «теплый дом» и прошел через него в лазарет. Может, там отыщется какое-нибудь снадобье или слабительное, которое избавит его от тумана в голове? Он открыл дверь и заглянул внутрь. В помещении стоял металлический запах рубленого мяса. В кроватях лежало человек пять монахов, их выбритые макушки заблестели в пламени свечей, словно диковинные розовые цветы. Жеан ощутил, как в нем поднялась волна облегчения, но в следующий миг он понял, что чего-то не хватает. Не было слышно ни дыхания, ни храпа. Только стук собственного сердца отдавался в ушах. И только теперь он как следует рассмотрел то, что было перед ним. Два ближайших к нему монаха лежали в обычных позах, зато остальные свешивались с кроватей, изогнувшись под неестественными углами. Их тела были изрублены мечами.

Жеан отчаянно нуждался в помощи, однако ему некуда было за ней пойти. Необходимо послать гонца в ближайший монастырь. Который из них ближайший?

Он прошел в конец лазарета. Неужели никто не выжил? И тут он увидел его. В отблесках пламени свечей вырисовывался силуэт человека, который смотрел на него. Жеан вздрогнул. Человек неподвижно стоял в дальнем конце помещения, смотрел на него, однако ничего не говорил.

– Что здесь произошло, брат? – спросил Жеан.

Монах ничего не ответил. Жеан сделал еще шаг.

– Брат?..

Подойдя ближе, Жеан понял, что с монахом что-то не так. Стоял он как-то неправильно. Как будто подавшись вперед всем телом, словно перегнулся через стол. Жеан сделал еще несколько шагов в темноту и поравнялся с монахом. Да, это монах, он видел по тонзуре, однако внимание исповедника привлекло кое-что иное.

У него на шее была затянута петля, и веревка тянулась к потолочной балке. Жеан протянул руку и тронул щеку монаха. Он был холоден, словно рыба на разделочной доске. Похоже, нет смысла перерезать веревку. Жеан взглянул на узел, которым была стянута петля. Очень странный узел: тройной, из входящих друг в друга треугольников. Жеан сглотнул комок в горле. Он не сомневался, что раньше уже где-то видел такой узел. Жеан выхватил меч и коснулся своей одежды. Туника спереди была мокрой, и у него изо рта тянулась тонкая нитка слюны.

Сколько монахов было в Сен-Морисе? Пять мертвецов только в лазарете. Но должно было остаться не меньше пятидесяти, даже шестидесяти человек. Что же с ними случилось? Где служки, ученые, послушники? Жеану оставалось только надеяться, что они, по милости Божьей, отправились на зиму куда-то в долину или же просто ушли по неизвестной причине.

Однако его неудержимо влекло к покойникам. Рот был полон слюны. Жеан помотал головой, охваченный ужасом, не в силах признать, какие мысли одолевают его. Надо немедленно покинуть лазарет. Жеан побрел к двери, выронив на ходу канделябр.

Лошадь в храме заржала. Жеан услышал, как кто-то произнес в тишине одно-единственное слово на языке норманнов. Он знал это слово. «Тише». Кто-то успокаивал животное. Он оставил свечи там, где они упали, даже не пытаясь зажечь их снова.

Жеан стиснул меч и прокрался через двор, затем поднялся по лестнице к двери, едва различимой в темноте. Она так и стояла приоткрытой, как он оставил ее, выходя. Как можно тише он вошел в храм. Задернул за собой полог, отделявший храм от притвора.

Горела одинокая свеча – бутон света на огромной темной поляне церкви. Он никого не видел в темноте, только золото алтаря лоснилось в пламени этой свечи. Вот ниже блеснул еще один предмет – серебряная полоса на полу. Сначала он никак не мог понять, что это такое. Предмет по форме походил на полумесяц, но по нему то и дело пробегала черная тень.

– Я чищу свой меч, монах Сен-Мориса. Не заставляй меня снова его марать.

Жеан не понял, кто с ним говорит, однако ответил спокойно:

– Я не монах этого монастыря.

Послышался звон, и кто-то поднялся. Лошадь, напуганная шумом, забилась и заржала в темноте.

– Тогда кто ты?

Жеан ничего не ответил. Гнев и враждебность, каких он никогда не испытывал раньше, переполняли его. Лица человека он так и не увидел, однако прекрасно узнал голос. Хугин, Хравн, Ворон, тот, который истязал его.

Ворон заговорил неуверенно:

– Вероятно, ты видел то, что тебе трудно понять. Я…

– Где монахи? – перебил его Жеан.

Ворон вскинул голову, как будто задумавшись над вопросом.

– Иди сюда, раздели со мной ужин. У меня выдался нелегкий день, и я был бы рад немного забыться за разговором и отдыхом.

Жеан вышел на свет. Хугин заморгал, глядя на меч в руке исповедника.

– Спокойно поговорить не получится, пока у тебя в руке оружие, – сказал он.

– Ты убил монахов?

Ворон поджал губы.

– Не всех, пока еще не всех, – ответил он, – хотя не исключено, что такая необходимость возникнет. Прошу тебя, присядь. Я не такое чудовище, каким могу показаться.

Жеан опустил меч, положил на пол и сел рядом, завернувшись в норманнский плащ. Ему нестерпимо хотелось уничтожить мерзавца, однако для начала необходимо узнать, что же произошло, почему столь странные силы ополчились на госпожу Элис.

От чародея воняло чем-то, несло едким запахом железа и соли.

– Где монахи? – Жеан видел, как дыхание вырывается облачком пара в свете одинокой свечи.

– Внизу.

– Живые или мертвые?

– И те и другие.

– Внизу где?

– Я скоро тебе покажу.

Он говорил не тем голосом, каким беседовал с королем, не тем, каким обращался к Жеану, терзая его птичьими клювами. Теперь его голос звучал спокойно и тихо. Теперь Ворон бормотал, выговаривал слова слабо и невнятно, едва слышно.

У Жеана закружилась голова. Голод не отпускал его, этот чудовищный голод, желание лизать сладкую жижу из-под снега. Что же с ним такое? К этому, чувствовал он, причастен Ворон. Исповедник сглотнул ком в горле, прося Господа указать ему верный путь.

– Ты убил всех викингов.

Ответа не последовало. Ворон просто сидел, таращась в пустоту.

– Зачем ты их убил? Они же твои сородичи. Зачем?

Ворон огляделся по сторонам. В его глазах сквозил страх.

– Воля Господня.

– Что ты можешь знать о воле Господней? Ее постигают в молитве или из папских эдиктов.

– Но ведь Бог хочет, чтобы викинги умирали. Разве ваши монахи, эти ваши Эболус и Джоселин, погибшие в Париже, сражались не для того, чтобы истребить северян?

– Они вели справедливую войну по святому Августину: войну во имя добра, по величайшему соизволению, ради восстановления мира. – Жеан говорил вполголоса.

– Ты не монах, я вижу по волосам, однако говоришь как монах, – заметил Хугин.

– Я монах, – возразил Жеан, – просто мне пришлось проделать трудный путь.

Жеан огляделся. Что-то как будто двигалось в темноте: только что было здесь, а в следующий миг исчезло. Ворон потер лоб и поглядел в пол. Он словно собирался с силами, чтобы продолжить разговор.

– В таком случае знай, что смерть этих викингов и этих монахов никак не оскорбит Августина. Они умерли или умрут во имя добра, по величайшему соизволению и, как ты сказал, ради восстановления мира.

– Ты их ел?

– Что?..

– Говорят, ты пожираешь трупы.

– То же самое говорят о ваших священниках. Никого я не ел. Это прямой путь к безумию. Люди часто неверно понимают некоторые ритуалы, вот и все.

– Какие еще ритуалы?

Ворон с трудом сглотнул комок в горле.

– Я, что бы ты там себе ни думал, человек, которому ведома жалость. Это берсеркеры тебе рассказали, те, с которыми ты пришел?

– Откуда ты знаешь, с кем я пришел?

– Я наблюдаю, смотрю вперед и назад. Толстяка можно заметить даже с большого расстояния, и я знаю, что этим людям неведомо искусство обмана. Крест, который двигался впереди отряда, нес ты, верно?

– Верно.

– Я был в лагере Зигфрида с твоими берсеркерами. Некоторые воины там – христиане, они пришли с семьями. Они слышали, что я умею исцелять. Я пытался спасти одну девочку, но у меня не получилось. Я ничего не мог поделать. Ее растоптала лошадь, все кости были переломаны. Твои священники трусы, они разбегаются, заслышав, что идут северяне. Они не пришли бы в лагерь, чтобы вылечить ее. Я сказал, что сделаю все, что смогу. Девочка умирала. Она была христианка, семья пребывала в отчаянии. Я провел для них службу, я совершил соборование. Офети и его воины действительно решили, что я пожираю человеческую плоть.

– Ты же язычник.

– Я человек, – возразил Ворон, – и мой бог не ведает зависти.

– И жалости он тоже не ведает.

– Его чертоги полны душ воинов, павших в битвах. Ему ни к чему душа маленькой девочки. Если на то пошло, ему она безразлична. Твой бог должен быть доволен, что я совершил над ней обряд во славу его.

Ворон сложил ладони ковшиком вокруг свечи, грея руки, и весь свет в церкви съежился до огненного шарика у него в ладонях. Когда он снова заговорил, голос его звучал тверже.

– Наши боги не так уж и отличаются друг от друга. Мой хочет крови. И твой тоже. По временам, когда черный святой шагает по здешним коридорам, кажется, что их желания сливаются в одно. О́дин здесь, в этих камнях, в скалах, в горном перевале. О́дин – бог смерти, он ждет, что ему станут угождать, убивая. Какое счастье, что твой бог хотел того же самого от фивейских мучеников.

– Мой Бог – не твой бог.

– А что ты знаешь о моем боге?

– Только то, что он лживый.

Ворон кивнул.

– Это верно, еще как верно. – Он вроде бы задумался на минуту. – Но разве тут дело не в том, с какой стороны посмотреть? Предательский характер моего бога известен всем. Он убивает героев, чтобы забрать в свои чертоги. А твой бог позволяет своим мученикам умирать, чтобы испытать их веру и отправить на Небеса.

Исповедник заставлял себя мыслить ясно, усилием воли вызывая те переживания, которые он испытывал, когда молился Богу, положив руки на мощи святого. Он снова заметил боковым зрением какое-то движение. Жеан помнил разговор в доме Зигфрида, признание Ворона, что когда-то он был христианином и именно в этом месте обрел и потерял веру. «Узнай, чего он добивается, и узнаешь, в чем его слабость». Жеан снова и снова мысленно повторял эти слова. Рассудок был теперь подобен свече под натиском бури, огонек которой можно сохранить только неустанной заботой и вниманием.

– Ты не монах, однако говоришь как монах, – произнес Жеан.

– Я был когда-то монахом, – сказал Хугин.

– Так почему же ты оставил Христа?

– Потому что Христос оставил меня.

– Но ведь Он всегда рядом и готов снова тебя принять.

– Его не было рядом, когда я просил Его об этом. Зато нашлось кое-что другое.

Ворон убрал руки от свечи. Свет вдруг заиграл на золоте алтаря – танцующий в темноте огонек превратил металл в жидкость.

– Что же?

– Другой путь.

Лошадь переступила с ноги на ногу, и пламя свечи затрепетало от сквозняка. Ворон закрыл лицо руками, как будто горюя, его изуродованная голова стала золотистой в лучах теплого света. Он тихо проговорил:

– Иисус оставил меня. Я молился, а Он меня оставил.

В темноте, словно проступая сквозь толщу воды, возник силуэт. Это было то дитя, которое Жеан видел на речном берегу: чудовищно изнуренная голодом, брошенная девочка с худым осунувшимся лицом. Ворон не замечал ее, и Жеан не стал обращать его внимание на девочку, опасаясь того, что может сделать чародей. Пока Ворон смотрел в пол, Жеан махнул рукой, пытаясь прогнать ее. Девочка не шелохнулась, просто стояла и глядела на него, и ее лицо казалось в темноте белой маской.

– Мои родители – бедняки из ближайшей деревни, у них было много сыновей и дочерей. Я не родной их ребенок, а найденыш, монахи заплатили матери – женщине, которую я называл матерью, – чтобы она выкормила меня. И я оставался в их семье до пяти лет, пока не умер отец. Тогда монахи из милосердия взяли меня сюда. Они обучали меня, кормили и собирались сделать одним из них.

– То воистину была воля Христа, – сказал Жеан.

– Воистину. Жизнь в монастыре у мальчишек была не так уж трудна, и я мог время от времени ходить в долину и навещать родных. Особенно я любил сестру.

– Лучше стремиться к Христу, чем возвращаться к земным привязанностям, – заметил Жеан.

Он говорил почти механически, озвучивая те прописные истины, которые были вложены в него, давая те советы, которые давали ему. Казалось, будто слова были той самой ниточкой, за которую он мог ухватиться, чтобы спастись от гнева, нарастающего внутри и грозящего уничтожить того человека, каким он когда-то был.

– Я так не думаю, – возразил Хугин. – Сестра уж точно значила для меня больше, чем Бог. Мать занималась хозяйством и другими детьми, отец умер, и все свои нежные чувства я сосредоточил на сестре. Когда я пробыл в монастыре пять лет, она заболела лихорадкой.

– Она умерла?

– Она умерла бы, если бы я ничего не делал.

– Ты молился?

– Да. И я умолял аббата послать за лекарем. Он заявил, что в долине полным-полно маленьких девочек, и если одной станет меньше, Господь не огорчится. Он захотел бы спасти крестьянского сына, который может пасти скот, строить и сражаться во имя Христа, но только не одну из сопливых девчонок.

– Он рассуждал неправильно, – сказал Жеан.

– И это стоило ему жизни, – сказал Ворон. Он окончательно избавился от прежней слабости. От гнева его голос зазвучал уверенно, мощно и звучно.

Жеан не мог ответить. У него кружилась голова. В носу снова стоял запах той жижи из-под снега. Ярость сгущалась внутри него. Он силился подавить ее, напоминал себе о цели путешествия: узнать, почему этот негодяй преследует госпожу Элис, понять, в чем причина, чтобы защитить ее.

– Я пришел к ней, я знал, что она умирает. Моя мать позвала одну женщину с гор, женщину, которая придерживалась старой веры, которая когда-то сожгла себе лицо, чтобы овладеть своим искусством. Она и рассказала мне, что эта долина – место особенное. Церковь была построена на источнике, посвященном старинному богу, мертвому богу, богу повешенных, хранителю удивительных рун. Римляне утверждали, что, когда они пришли сюда, здесь стоял храм Меркурия. Но я знаю его под другим именем: Один. Некоторые называют его Вотаном, Воданом, Годаном, Христом.

– Христос не имеет никакого отношения к этим идолам, разве что ниспровергает их. – Жеан теперь пристально смотрел на Ворона, силясь удержаться от… от чего?

– Твой бог так же жаждет крови, как и те, которым люди поклонялись с начала времен, – заявил Хугин. – Ответь мне, когда первый камень попал в первого мученика, когда Стефан пролил кровь за Христа, разве твой бог не улыбался?

Жаждет крови. Ощущения, испытанные в те минуты, когда его терзал Серда, снова вернулись – вкус плоти во рту, текучая сила, наполняющая тело по мере того, как теплая кровь сочится в горло. Тогда это представлялось чудовищным, однако сейчас воспоминание вовсе не казалось Жеану таким уж ужасным, оно было даже приятным.

– Богу нужна была смерть. Долине нужна была смерть. Знахарка показала мне тройной узел. – Руки Ворона лениво нарисовали в воздухе изображение. – Три в одном, ожерелье мертвого бога, петля, которая затягивается в одну сторону, которую невозможно растянуть обратно. Я отправился к аббату в его погреб. Он успел напиться, и мне было нетрудно сделать то, чего хотел бог.

У Жеана пересохло в горле. Глаза девочки как будто пронизывали его насквозь. Он понимал, что отчаянно нуждается в глотке воды, отчаянно нуждается в пище. Жеан облизнул губы. Вкус того, что он нашел под снегом, стоял во рту, однако не насыщал, а лишь распалял желание найти еще.

– К утру сестра поправилась. Знахарка сказала, что за свою помощь хочет, чтобы сестра служила ей. И я пошел вместе с ними в горы.

Жеану казалось, что вся церковь раскачивается.

– Так ты говоришь, идол, которого ты нашел, снова хочет крови?

– Я уже дал ему. Я не знаю, чего он хочет.

Жеан был не в силах воспринимать слова Ворона. Кровь внутри него обращала вены и прочие полости тела в морские пещеры, захлестываемые приливной волной. Он мог думать только об одном.

– Что это? – спросил Жеан. Он с усилием выталкивал из себя слова.

– Что «это»?

– Ты испачкан в чем-то. На тебе что-то мокрое. – Жеан чувствовал запах. Ему отчаянно хотелось попробовать это, лизать и обсасывать плащ Ворона, упиваться запахом и вкусом черной жижи, которая покрывала голову, плечи и руки Ворона.

– На тебе тоже, монах. Я занимаюсь нелегкой работой.

– Что же это?

Ворон улыбнулся. Его лицо показалось Жеану знакомым. Это проявление болезни, которая напала на него в тот миг, когда он ступил на территорию монастыря, в этом он не сомневался. Он где-то уже видел раньше лицо Ворона. Оно было изуродованным, распухшим, покрытым шрамами, однако он узнавал его.

– Что это?

– Это кровь.

Девочка отступила назад, и тьма скрыла ее. Она просто вернулась в трясину темноты. И исчезла.

Кровь. Жеан упал на плиты пола. Он знал, что это за запах, однако гнал от себя саму мысль об этом. Кровь, вкус которой он ощущал на лесной поляне, кровь, которую он слизывал со снега. Стены церкви завертелись вокруг него. Он ощущал, как сжимается горло, как холодеет кожа, покрываясь ледяным потом. Его тело просто распирало от желания действовать.

Молитвы и обрывки песнопений, церковные догматы как будто разлетелись на множество осколков, проносясь в голове, силясь вновь обрести цельность и смысл, пытаясь сделать его тем, кем он был. «Тому, кто изрыгнет из себя облатку, потому что желудок его переполнен пищей, и бросит ее в огонь, положена двадцатидневная епитимья… Бог от Бога, свет от света, истинный Бог от истинного Бога, сотворенный, а не рожденный… Этих мелких тварей, будь они обнаружены в муке, надлежит выкидывать со всем, что находится вокруг них… Мы ожидаем воскрешения мертвых, и тогда жизнь мира станет… Он не осквернил себя едой с королевского стола, и вином, которое пил… Если пожрет ее собака, стодневная…»

Гнев в нем был готов прожечь кожу насквозь. Горло горело от жажды, которую требовалось немедленно утолить.

– Да ты болен, странник, – сказал Ворон. Он огляделся по сторонам. – Ты в доме своего бога, однако здесь он тебя не ждет. Друг мой… да-да, друг, он ждет в темноте, где ждет всегда. Вот, утоли свою жажду.

Он протянул исповеднику чашу. Вода в ней пахла как-то знакомо, но мысли Жеана разбредались, он был не в силах понять, что означает этот запах. Он осушил чашу.

Жажда не утихла. Он хотел лишь одного. Крови. Он поглядел на Ворона и понял, что надо делать. Он поднялся. В руке он сжимал меч. Ворон встал. Жеан попытался поднять руку, чтобы поразить его, однако меч не шелохнулся. Его рука не подчинялась приказам разума.

– Это место хочет смерти, – проговорил Ворон, – и, кажется, оно хочет твоей смерти.

Он толкнул Жеана в грудь, и монах упал. Он лежал на полу, запах крови заполнял разум. Он закашлялся. Поднес руки ко рту. У него на губах была черная пена. Вода в чаше была отравлена. Он узнал бы запах, если бы разум не отказался служить, не позволив ему распознать яд. Однако разум отказался ему служить задолго до того, как он выпил отраву.

– Ты убил меня.

– Пока нет, – сказал Ворон, – пока еще нет.

Жеан вгляделся в покрытое шрамами лицо чародея и наконец-то узнал его. Он не смотрел в зеркало с тех пор, как ему исполнилось семь лет, но сейчас на него глядело – исхудавшее, истерзанное обрядами и страданиями, изуродованное и лишенное былых черт – его собственное лицо.

Жеан провалился в беспамятство, а Ворон подхватил его на руки и потащил в крипту.

Глава тридцать восьмая. Волчий Камень

Князь Олег, прозванный Вещим, лежал в постели, обливаясь потом. У князя имелась одна проблема. Он должен был оставаться оплотом для своего народа, незыблемой скалой, на которую они могли полагаться, поэтому днем он представал именно таким: был обманчиво бодрым, позволял вовлекать себя в пьяные игры, позволял своим воинам выигрывать в соревнованиях на ловкость и быстроту. Однако по ночам, во сне, он уже не мог сдерживать себя. Он рыдал в темноте, и его слезы были слезами страха. Северяне не имели склонности к уединению. В своих длинных домах они спали бок о бок: дети, женщины, мужчины – все вповалку. И скоро о его ночных кошмарах уже сплетничали на базаре, они мешали Олегу сохранять власть над дружиной, до него доходили слухи, что сторонники Игоря готовят бунт, ссылаясь на его болезнь.

Казалось, что его страх перед пророчеством бога – править будет Игорь – сам по себе способствует осуществлению пророчества.

Толпы предсказателей и чародеев по-прежнему осаждали его, жили за его счет, только Олег больше не верил ни одному из них. Он еще раз наведался в храм Сварога, в этот темный приют бога, вдыхал запах горящих трав, терпел темноту и долгое ожидание, однако ничего не происходило, только Свава являлась ему и пристально наблюдала за ним, она постоянно за ним наблюдала. Ему же требовалось большее.

Он поймал себя на том, что его беспричинно раздражают обычные ночные звуки его дома: плач ребенка и воркующий над ним голос матери, поцелуи и ночные ласки, храп и оханье стариков, – поэтому вышел, чтобы поглядеть на далекие звезды. Он смог бы добиться под ними чего угодно, подумал князь, если бы только ужасное пророчество не нависало над ним, подобное вражескому мечу.

– Тебе необходимо привезти девушку из Парижа.

Голос. Олег огляделся вокруг. Никого не было, только тени под карнизом его большого зала.

– Кто здесь?

– Друг.

Тени как будто разошлись, и вперед шагнул человек-волк, высокий, темноволосый. Лицо у него было осунувшееся, зато руки и ноги крепкие; он кутался в волчью шкуру, и волчьи челюсти лежали у него на голове, как будто волк сожрал его.

– Я смогу привезти ее сюда. Я смогу ее уговорить. Моя судьба тесно сплетена с ее судьбой. Мне было откровение.

– Кто ты такой?

– Синдр по прозвищу Миркирульф.

– Ты колдун?

– В некотором роде.

– Чего же ты хочешь взамен?

– Серебра мне не надо, мне нужно от тебя нечто более ценное, чем богатство.

– Что же?

– Твое честное слово. Одноглазый бог идет в наш мир, и мы должны ему помешать.

Олег с трудом сглотнул. Похоже, этот человек знает о пророчестве Локи, но ведь бог никому того не открыл, ни один колдун до сих пор даже близко не догадывался о нем.

– Какое слово?

– Ты должен спасти ее. Должен найти место, где ей не будет угрожать опасность.

– Я хотел бы, только я не могу ее заполучить.

– Я могу.

– Тогда зачем тебе я?

– Потому что мне суждено погибнуть от руки брата. Я могу привезти девушку сюда, я уверен, но вот потом защищать ее должен будет кто-то другой.

– А кто твой брат?

– Чародей по имени Ворон. Так мне было сказано.

– Кем?

– Моей матерью.

– Кто твоя мать?

– Рабыня с севера. Ее зовут Саитада, она провидица и враг повешенного бога.

– Что тебе известно об одноглазом боге? Об Одине?

– Я его враг.

– Он идет в наш мир?

– Мы можем ему помешать.

– Как же?

Волкодлак коснулся горла. У него на шее висел камень – обыкновенный серый камешек, на котором была грубо нарисована волчья голова.

– Это подарок Локи, врага богов. Этот камень разрушает магию, заставляет руны умолкнуть. Чтобы прийти сюда, девушке потребуется ее магия, для того чтобы защитить себя. Когда же она окажется здесь, она должна постоянно носить Волчий Камень. Волк не найдет ее, пока этот амулет на ней. Ты сумеешь подыскать для нее безопасное место.

– Почему же она не ищет безопасное место сама? Она что, жаждет смерти?

– Она не ищет, зато ищут руны. И за девушкой охотятся. Есть еще одна женщина, которая несет в себе руны. Она желает девушке смерти, и она в силах уничтожить ее. Она и ее брат, Хугин и Мунин, сильнейшие чародеи, каких я только знаю, служат Одину.

– Я слышал о них.

– Я сражался с ними, однако я не могу рисковать. Моя судьба – пасть от руки брата. Этот камень до сих пор защищал меня.

– Оставь его себе. У меня хватает оберегов, – сказал Олег.

– Моя мать искушена в магии сейдра[15], она использовала этот камень много лет, спасаясь с его помощью от ведьм. Надень его на девушку, и тогда и она, и ты сам будете защищены от рун. Бог не сможет собрать себя в единое целое на земле. Спроси себя, чего ради мне лгать в этом, когда я сказал столько правды обо всем остальном.

Олег посмотрел на собеседника и поверил ему. Он столько знает, он не ищет награды, он прошел незамеченным мимо стражников. Всего этого было бы достаточно, чтобы поверить ему, но имелось и нечто другое: Олегу очень хотелось, чтобы волкодлак говорил правду, поэтому он решил, что тот говорит правду.

– Разве можно помешать исполнению предопределенной судьбы? – Олег представил, как Игорь марширует во главе армии.

– На это я и надеюсь.

– Что тебе необходимо, чтобы добраться до Парижа?

– Только проводник, – ответил человек-волк.

– Я дам тебе самых сильных воинов.

– Мне лучше путешествовать тихо и незаметно, – возразил волкодлак. – Чтобы взять Париж и привезти девушку, потребуется десять тысяч воинов. Лучше не посылать их вовсе, чем послать слишком мало. Лучше увезти девушку хитростью. Мне требуется только провожатый, самый обычный человек, который может, не привлекая внимания, зайти на постоялый двор, чтобы купить мне еды.

Именно тогда князь подумал о торговце шелком, который приходил к нему и просил денег в долг, чтобы он смог купить товар, который, как он уверял, принесет князю десятикратную прибыль. Олег отослал его прочь. Торговцу не везло в делах, и князь опасался, что его невезение заразно. Однако Леший, торговец шелком, и есть тот человек, который не привлекает внимания.

Но Олег должен был задать один вопрос, прежде чем доверить волкодлаку в провожатые хотя бы пса.

– Если ты так уверен в собственной смерти, зачем пытаешься спасти девушку? Ведь тебя все равно не будет рядом с ней.

– Потому что я уже умирал за нее прежде. В этом моя судьба. Именно так я связан с ней. И если бог не сможет прийти в этот мир, то, возможно, его заклятие будет сломано, а когда мы возродимся снова… – он на мгновенье как будто потерял нить рассуждений, – будем жить как обычные люди.

– Но ведь быть героем – благословение, – заметил Олег.

– Лично мне так не кажется, – возразил человек-волк.

Олег протянул руку.

– Камень. Он потребуется мне, если все случится так, как ты сказал, и магия, живущая в девушке, сможет проявляться без ее участия.

– Нет, – сказал волкодлак. – Пока он требуется мне, чтобы сражаться с теми силами, которые ополчились на меня.

– Но как же тогда камень окажется у меня?

– У нас есть могущественный союзник из числа богов – Локи. Это его подарок. Если он захочет, чтобы камень попал к тебе, а он, как я думаю, захочет, то камень сам тебя найдет.

Олег не знал, можно ли верить всему этому, но одно он знал наверняка. Волкодлак не сомневался, что сможет вывезти девушку из Парижа, и князю достаточно рискнуть жизнью всего лишь одного негодного купчишки, чтобы ему помочь.

Глава тридцать девятая. Вечная песнь

Вода и темнота. Холод и шум. Поющие голоса. Поющие? Жеан ничего не видел. Он был к чему-то привязан, руки крепко стянуты за спиной, а холодная вода доходила до груди. Кто-то рядом с ним пел. Григорианский распев. Слова казались странно приглушенными, и эхо явно отражалось от очень низкого потолка.

Не убоишься ужасов в ночи́, стрелы летящей днем, Язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень[16].

Голос дрожал, не вполне попадал в ноты, однако Жеан понимал, что он принадлежит человеку, певшему в монастырском хоре. Это был псалом. Жеан чувствовал себя так непривычно, что даже не мог сказать, спит он или бодрствует.

– Кто здесь? – спросил Жеан.

Голод мучил его по-прежнему. Он сплюнул. Во рту стоял омерзительный привкус. Отрава. Да, его же отравили. Он вспомнил викингов в «теплом доме». Яд, бывший у них на губах, не убил их, они задохнулись от дыма! Мысль пришла и осталась, словно следы на песке, но в следующий миг их смыло леденящей волной голода.

Один из голосов прервал пение и произнес:

– Брат Павел и брат Симон. А кто ты?

– Брат Жеан из аббатства Сен-Жермен. – Жеану показалось, будто он перекрикивает воющий ветер. Ему было так плохо, что он с трудом соображал.

– Исповедник из Парижа?

– Да.

– Ты пришел, чтобы нас спасти?

– Я не могу вас спасти.

Человек справа от него продолжал петь:

Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится. Только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым.

– Достаточно ли ты силен, брат, чтобы петь? Мы должны продолжать пение. Это бесчестие постигло нас, потому что мы позволили пению умолкнуть.

Жеан был не в силах отвечать. Он пошевелил ногой. Ноги что-то коснулось.

– Нам предстоит умереть, – сказал монах. – Слава Господу, который послал нам мученичество. – Он храбрился, однако голос его дрожал. Жеан понял, что монах замерзает. Жеану и самому было холодно, очень холодно.

– Где мы?

– В самом нижнем подземелье, в колодце Христа.

Песнопение продолжалось:

Ибо ты сказал: «Господь – упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим.

– А где это?

– Из крипты начинается тоннель. Он спускается сюда, к священному озеру под землей. Северяне рубили нас без жалости. Теперь место осквернено.

Исповедник вновь почувствовал прикосновение, на этот раз к руке. Что-то еще ткнулось ему в ладони. Водоросли? Нет, у него за спиной находился некий массивный предмет. Жеан схватился за него и ощупал. Пальцы прошлись по чему-то твердому и гладкому, по полукругу выступов и впадин. Он разжал руку. То, что касалось его раньше, было волосами, а только что он ощупывал чью-то челюсть.

– Ты можешь двигаться? – спросил Жеан.

– Нет. А ты разве не связан?

– Связан.

– Тогда все бесполезно. Он будет ждать нас. Он хочет, чтобы мы умерли здесь.

Жеан сглотнул комок в горле. Его тоже трясло. Песнопение справа от него оборвалось.

Он подался вперед и закашлялся. У него на шее что-то было. Петля. Жеан попытался освободиться, вертя головой, однако стало только хуже. Теперь удавка затянулась сильнее, не настолько сильно, чтобы задушить или нарушить кровоток, но он сознавал, что дальнейшее сопротивление его убьет.

А затем Жеан увидел свет – огонек, движущийся в их сторону. Свеча. Наверняка кто-то из монахов выжил, наверняка кому-то из викингов надоело ждать, и он пришел сюда. Жеан разглядел место, в которое попал: озеро в природной пещере; своды ее сходились над головой на расстоянии вытянутой руки. Три большие колонны из известняка опускались из-под сводов в воду, и как раз к ним и были привязаны монахи. Монах справа от него пел, выдавливая из себя слова псалма. Слева пел еще один, толстый. Оба монаха стучали зубами и тряслись от холода.

Вокруг них плавали или покачивались в воде мертвые тела, бледные, словно дохлая рыба в пруду, а телесные выделения, кровь, кал и моча, исторгнутые ими в момент смерти, превратили воды в вонючее болото. Монахи были убиты, в том не было сомнений – кто мечом, кто удавкой, затянутой тройным узлом.

Ворон опустил свечу на берег озерца.

– Простите, – сказал он. – Этот ужас… он необходим.

– Нечестивец, – произнес Жеан, – чернокнижник, ведьмак… – Веревка впивалась в шею, грозя задушить его. – Я тебя не боюсь!

Ворон улыбнулся ему, но в его глазах не было радости.

– Бог хочет не твоего страха. Он ждет страха от меня. Все это… – он подыскивал слово, но так и не нашел, поэтому повторил слово Жеана, – нечестие – вовсе не мой выбор. Ты ведь не думаешь, что я, словно какой-нибудь римлянин, упиваюсь чужими мучениями.

Жеан попытался ответить, но только закашлялся.

Ворон продолжал:

– Мы оба получим то, к чему стремимся, монах. Я получу видение, а ты станешь мучеником. Когда тебя найдут, то постараются увековечить твою смерть всеми возможными способами. Паломники будут носить твои изображения.

– Я…

Жеан не мог говорить.

Ворон присел у кромки воды. Он принялся раскачиваться взад-вперед, затянув песнопение, совершенно не похожее на псалмы монахов. Звуки были зычные, гортанные, они то набегали друг на друга, то замирали, пускались вскачь и спотыкались в головокружительном северном напеве.

Фенрисульфр, Прикованный и связанный, Волк, прожорливый убийца, Забота и гибель богов, Я страдаю, как ты страдал. За боль мою Мне видение, За страх мой Предсказание…

Речитатив все длился и длился, песнопение заглушало его. Монах справа от Жеана лишился чувств, и песнь подхватил второй. Псалмы непрерывно звучали в этом месте на протяжении четырех веков. «Для чего же? – подумал Жеан. – Чтобы держать в узде этот ужас». Может быть, здешняя нечисть так долго оставалась без корма, потому что монахи несли непрестанную стражу?

От холода немело тело, от пения голова у Жеана стала похожа на перезрелую смокву и была готова лопнуть. «Ты знаешь, что они со мной сделали? Знаешь, что они сделали?» У него в ушах звучал голос, полный гнева и ненависти. Он оказался в ином месте. Точнее, место было то же самое, однако оно изменилось. Водоем исчез. Пещера стала сухой, более того – жаркой. В ноздрях щипало, а язык был словно присыпан песком. Справа от него обвивался вокруг колонны громадный змей – золотистый, красный, зеленый; у него из пасти капал яд. Он прополз у Жеана над головой, обернулся вокруг колонны, к которой тот был привязан, и переполз на колонну слева от него. А под левой колонной, привязанный точно так же, стоял странного вида человек.

Рослый и бледнокожий, с копной невероятно ярких рыжих волос, он закричал, когда змей капнул ядом ему на лицо. Кожа облезала до мяса там, куда падал жгучий яд, волосы сбились в колтуны, глаза были налиты кровью, а губы почернели и запеклись. Кислотный пар валил от тела, которое иссушал змеиный яд.

– Ты не освободишь меня, сынок? – Он умолял, крича и рыдая.

– Я тоже привязан. – В голове у Жеана внезапно прояснилось.

– Они связали тебя так же, как и меня, боги тьмы и смерти.

– Мы можем освободиться?

– Мы освободимся. Это было предсказано.

– Где же Ворон? Где эта тварь?! – прокричал Жеан.

– Ушел.

– Он заслуживает смерти.

– Он сам слуга смерти. Он служит богу в петле.

Первый раз в жизни Жеан испытал страх. Человек перед ним нестерпимо страдал, однако от одного его присутствия воздух как будто сгущался. Ужасная мысль посетила Жеана: это же ад! Гордыня подвела его, и его отправили в озеро огня.

– Ты дьявол, – проговорил он, – а это ад.

– Ад боится тебя, Фенрисульфр. Его залы содрогаются, заслышав твой голос.

– Почему ты называешь меня так? – Имя отдавалось в голове, словно гул большого колокола.

– Потому что так тебя зовут.

– Выпусти меня отсюда, демон.

– И ты станешь свободным?

– Я стану свободным.

– Тогда беги на свободу.

Внезапно Жеан снова начал задыхаться и тонуть, оказавшись в озере. Кто-то был рядом с ним в темноте, его огромная голова покачивалась рядом, дыхание опалило кожу, чудовищный вой боли и тоски, вырывающийся из его глотки, грозил оглушить навсегда. Волк был рядом с ним, привязанный к камню тонкими, но надежными путами. Его боль затопила Жеана, и он больше уже не был самим собой, он был этим волком, который пытался подняться, пытался снова дышать, жестоко стиснутый злобными путами, врезающимися в тело. Жеан порвал веревку, которой были стянуты за спиной руки, дернул петлю на шее, превращая веревку в ошметки.

Кто-то рядом с ним испускал дух. Усталое сердце билось все медленнее, вены и мышцы сжимались, неглубокое холодеющее дыхание отдавалось у него в голове. Тело среагировало само, и Жеан рванулся по воде, чтобы упиться восхитительным ритмом смерти, вобрать его в себя и выразить так, как танцор выражает музыку.

Раздался дикий крик. Он прозвучал так близко, что сначала Жеан решил, будто это он сам кричит. Но нет. Это кричал человек, привязанный к каменной колонне, человек, умирающий под пальцами и зубами Жеана. Новый крик, новый вой. Второй монах вопил, уговаривая его перестать. Жеан шагнул к нему и заставил умолкнуть.

Когда он затих, Жеан немного полежал в воде, среди трупов, сам подобный трупу. Он ни о чем не думал, ничего не чувствовал. Он не задавал вопросов и не рассуждал, когда бледное дитя взяло его за руку и повело прочь от озера.

Глава сороковая. Практичное решение

Леший смертельно устал. Огонь согревал и зачаровывал, и Леший позволил себе немного позабавиться, представляя в пламени разные лица, пока мысленно взвешивал свои возможности.

Ему оставалось только надеяться, что сестра графа позаботится о том, чтобы он получил хоть какую-то награду, когда они прибудут в Париж. Однако каковы его шансы? Город со всех сторон окружен ордами викингов, их так много, что они подобны муравьям вокруг яблочного огрызка. Чтобы попасть внутрь, придется подраться, а к этому Леший не готов.

Но даже если он попадет в город, как выйдет обратно, когда рядом с ним уже не будет отряда рыцарей? «Смирись уже, ты, дурак. Ты теперь нищий. Все твои труды пошли прахом». Он сказал это про себя, и ему стало по-настоящему горько.

Воины – и франки, и даны – могут сколько угодно верить, будто бороться и потерпеть поражение невероятно благородно, но лично он с этим не согласен. Он собирался провести старость в собственном саду, залитом солнцем. Он даже подумывал устроить фонтан в римском стиле, нанять женщину, которая готовила и убирала бы в доме, вероятно, даже наложницу, если хватит средств. Теперь об этом можно забыть, это просто пустые мечты.

Леший уже был готов забыться во сне и обиде, однако тревоги то и дело одолевали его, не давая сомкнуть глаз.

Сколько еще он сможет заниматься торговлей? Конечно, на жизнь ему хватит, на пищу и какое-нибудь жилье он наскребет, только он прекрасно понимает, что с ним будет, когда его начнут подводить глаза, заболит спина или колени – и без того уже больные – выйдут из строя. Он умрет с голоду или будет вынужден просить милостыню под храмом Перуна. Не так следует встречать старость.

Теплый костер убаюкивал его, и его снова начало клонить в сон. Дремоту прервал какой-то шум. Птичий крик. Леший поглядел по сторонам. На спящем франке сидели два ворона. Все чувства, которые купец подавлял в себе, были готовы вырваться наружу – злость, страх и разочарование, – он подхватил палку и уже собирался запустить ею в птиц. Но в следующий миг сдержался. Вороны сидели на Ренье, том франке, который обозвал Элис едва ли не шлюхой из-за обрезанных волос. У Лешего появилась одна мысль.

Он опустил палку и огляделся. Лично к нему вороны не испытывали интереса. Он отошел к лошади и мулу, на которых они приехали. Животные были стреножены – передняя нога связана с задней, чтобы ночью они не смогли уйти далеко. Леший снял веревки и привязал животных к деревцу. Он хотел оседлать лошадь, но побоялся, что возня и ржание перебудят рыцарей. Затем он взял нож и побежал к палатке Элис. Пробегая мимо франка, он увидел в свете луны, как ворон клюет того в щеку.

От прикосновения птицы франк не проснулся, но забормотал во сне:

– Она не на моей стороне. Она пожалуется на меня из-за моих злых слов. Она родит сыновей, которые истребят мой род. Эд не тот, кто должен править франками. Она не на моей стороне. Она пожалуется на меня из-за моих злых слов. Она родит сыновей, которые истребят мой род. Эд не тот, кто должен править франками… – Он повторял эти фразы снова и снова.

Ворон перелетел с плеча франка на дерево и исчез, слившись с темной массой ветвей.

Леший упал на колени перед входом в палатку.

– Госпожа, госпожа!

Ответа не последовало.

– Госпожа, госпожа! Быстрее, пока еще не поздно! Франк зачарован!

– Кто здесь?

– Тсс! Не шуми. Мы должны бежать отсюда, немедленно. Один из франков точно зачарован, и кто знает, сколько еще. Госпожа, тебе опасно оставаться среди них.

– Чего ты хочешь, Леший?

– Быстрее, одевайся. Ты в опасности. Бежим!

Элис пришла в себя и сделала так, как велел купец. Она выглянула из палатки, осматривая поляну. Ренье сидел, выхватив меч, глядел на клинок и бормотал что-то себе под нос, словно не вполне понимая, что держит в руке.

Элис выбралась из палатки.

– Разбуди остальных, – сказала она.

– Нельзя, вдруг они тоже околдованы, откуда нам знать. – Леший говорил тревожным шепотом.

– Тогда что же нам делать?

– Уходить, и немедленно. Ты в опасности здесь. Вороны отыщут тебя везде. Твое единственное спасение в Ладоге. Олег поможет тебе, если до тех пор мы сумеем не подпустить к тебе чары. И я придумал, как это сделать.

Элис поглядела на торговца. Она слышала людей, словно музыку, видела их в красках и понимала, что он лжет, точнее, он преследует собственные интересы и не говорит ей всей правды. От него исходило гудение опасности, подобное жужжанию насекомых над летним лугом. Но когда она взглянула на бормочущего франкского рыцаря, то услышала совершенно другую музыку. Здесь звучала какофония, такой шум, словно мощный водный поток вращал скрипучее мельничное колесо.

– Надо уходить, – повторил Леший.

Элис знала, что он прав, и они двинулись через лагерь. Когда они проходили рядом с Ренье, он поднялся.

– Посмотри на свои волосы. Это знак колдовства. Ты не благородная дама, а деревенская потаскуха!

– Быстрее, к лошади! Скачи туда, где мы их повстречали! – прокричал Леший, который уже потерял надежду уйти тихо, не разбудив франков.

Он подставил руки вместо стремени, и Элис со стоном запрыгнула на лошадь. Ребра до сих пор ужасно болели. Она усилием воли подавила боль и выдернула из земли торчавшее древком вверх копье.

Ренье бросился к ней, и она ударила лошадь ногой, разворачивая на месте. Леший поставил рыцарю подножку, сбил его на землю, однако уже в следующее мгновение тот вскочил. Из палаток выскакивали рыцари.

– Он околдован, он пытается убить госпожу! – прокричал Леший.

Элис ударила лошадь в бока и унеслась в ночь по тропе. Ренье побежал за ней, издавая вопли и взвизгивая.

– Вот видите! – надрывался Леший. – Видите!

– Что здесь произошло? Объясни внятно! – Это был Мозель, который затягивал перевязь с мечом.

– Госпожу преследуют чародеи. Они околдовали вашего вассала. Он теперь хочет ее убить.

– Чушь! – бросил Мозель. – Лошадь мне. Не надо седла, просто приведите мою лошадь.

Молодой рыцарь снял путы с ног коня Мозеля, пока остальные освобождали своих лошадей. Мозель вскочил на него и понесся по лесу вслед за Ренье и Элис, остальные поспешили за ним.

Леший окинул взглядом лагерь. Последний рыцарь покинул поляну. Лешего так и подмывало поискать деньги, которые могли остаться в палатках, однако он понимал, что если франки вернутся вместе с Элис и обнаружат пропажу, то под подозрением окажется только он один.

Леший не собирался терять Элис из виду, поэтому он набросил седло на лошадь, везшую Синдра, как можно быстрее затянул все ремни, привязал к луке седла своего мула. Франки никак не смогут наказать его за то, что он забрал лошадь, которая и так по праву принадлежит ему, а в этот момент все состояние Лешего и составляли эта лошадь да мул.

Седлая лошадь, он поглядывал на Синдра. Волкодлак лежал без сознания.

– Эх, Чахлик, – пробормотал Леший, – и зачем я тебя сюда привел? Заработать на жизнь можно и по-другому.

Он присел на корточки рядом с человеком-волком, положил ладонь ему на лоб. Волкодлак был холодным, жить ему явно осталось недолго. Леший захотел взять что-нибудь на память; сначала он собирался забрать волчью шкуру, однако призадумался. Шкура ценная, но она дорога волкодлаку, поэтому он никак не может ее взять. Эта мысль ему самому показалась весьма странной. Волкодлак ведь умирает, так зачем ему ценные вещи? Однако купец не мог взять шкуру.

– Она понадобится тебе, чтобы ты в загробном мире творил свою магию, – проговорил он.

Но в следующий миг он заметил на шее Синдра камень – самый обычный камешек. Он присмотрелся. Так вот что на нем – грубо нарисованная волчья голова. «Что ж, – решил Леший, – это не лишено смысла». Он поглядел на сложный узел, которым камень крепился к ремешку. Такая подвеска ничего не стоит, зато останется память о волкодлаке. Леший срезал камень с шеи. Затем забрался на лошадь и поглядел на волкодлака сверху вниз.

– Удачи, – проговорил он, осеняя его знаком молнии, затем ударил лошадь, пуская в галоп.

Было нетрудно понять, куда отправились франки. Из-за деревьев доносились возмущенные возгласы. Когда Леший подъехал ближе, он услышал, о чем спорят друг с другом рыцари.

– Ты не посмеешь ударить моего брата!

– Ты должен удержать его.

– Ренье, старина, опусти меч. Да что с тобой такое?

Послышался пронзительный крик, снова зазвучали возмущенные голоса, после чего раздался безошибочно узнаваемый звон стали о сталь.

– Не трогай его! Купец не соврал, его очаровали.

– Он ранил меня в руку! Господи, Ренье, ты за это заплатишь.

– Всем стоять на месте! – Голос Мозеля перекрыл общий шум. – Никто не будет его убивать. Заходите сзади. Навалимся все вместе и свяжем его.

Леший подъехал поближе и увидел, как франки окружают Ренье, который размахивал мечом, тяжело дыша и дико вращая глазами.

– Раз, два, три!

Рыцари разом накинулись на товарища. Несколько секунд, и он уже лежал на земле безоружный, однако отчаянно отбивался.

– Что с ним, купец? – Мозель поднялся и подошел к Лешему.

– Я не знаю. Какое-то колдовство.

– Колдовства не бывает, священники твердо в этом уверены.

– Тогда как это называть?

Рыцарь пожал плечами.

– Не знаю. Но как нам привести его в чувство?

– Последний раз, когда я наблюдал подобное, нам пришлось проткнуть пострадавшего мечом. Это привело его в чувство.

– Я скорее проткну тебя, – заявил Мозель. – Как думаешь, он поправится?

– В прошлый раз так и случилось, однако, как я сказал, тот человек был при смерти. А теперь прошу прощения, я должен разыскать сестру графа.

– Свяжите его, – велел Мозель франкам, – я еду за госпожой Элис.

Один из воинов побежал в лагерь за веревками, пока остальные прижимали Ренье к земле. Мозель вскочил на коня. Он ничего не сказал Лешему, однако купец последовал за ним. У них за спиной раздались крики.

– Хватай его!

– Он там!

Ренье вырвался, и франки гонялись за ним по лесу. Леший не оглядывался назад, он только погонял лошадь, стремясь оказаться как можно дальше от околдованного рыцаря.

Мозель был куда лучшим наездником, чем Леший, и купцу приходилось прилагать усилия, чтобы не отстать. Но в итоге он сдался и просто поехал по следу франкской лошади, оставленному в зарослях. Он не сомневался, что едет в верном направлении, потому что здесь была только одна более-менее проходимая тропа. Уже рассветало, когда он нагнал их. Элис стояла перед Мозелем на берегу реки. «Ей пришлось остановиться, чтобы дать отдых лошади», – решил Леший, потому-то франк и нагнал ее. Мозель пытался урезонить девушку.

– Госпожа, опасность миновала. Мы схватили Ренье. Он не в себе. Я не могу объяснить, в чем дело, но я в силах справиться с ним. Он поедет до города связанный и под охраной. Нам остался всего день пути. Прошу вас, едемте с нами.

– Я приняла решение, – сказала Элис. – Я не еду в Париж. Это слишком опасно. В любой момент мои сородичи могут ополчиться на меня. Я обязана докопаться до сути проблемы и разрешить ее.

– Это невозможно. Вы ведь женщина, – возразил Мозель. – Позвольте поехать мне. Я воин, закаленный ветеран многих сражений. Что бы ни преследовало вас, я со своими воинами положу этому конец.

– Нет, не получится, – сказала Элис, – хотя мне очень хотелось бы иного. Если вы поедете со мной, кто-нибудь из вас снова набросится на меня, затем еще один. Мне нельзя оставаться рядом с людьми, особенно военными. Дай мне меч.

– Госпожа?

– Меч. По праву рождения я приказываю тебе вернуть тот меч, который я дала тебе, меч короля викингов. – Мозель явно решил, что королевский меч лучше его клинка, поэтому носил теперь его.

– Чего ради? Я ведь не околдован, я не собираюсь нападать на вас.

Элис покачала головой. Она подошла к лошади Мозеля. Чудесной серой лошади, которая едва ли не сияла в лучах восходящего солнца. Элис погладила ее по морде, припала головой к конской шее. Затем обернулась к Мозелю.

– Отдай мне мой меч.

Мозель пожал плечами и расстегнул перевязь. Элис забрала ее и надела на себя.

– Снова переодевание? – спросил Мозель.

– Нет. Оружие мне необходимо для защиты. У тебя есть деньги?

– Несколько денье.

– Отдай мне.

Мозель вынул из-под туники кошель и передал Элис. Та обрадовалась, ощутив, что кошелек довольно увесист.

– И что вы собираетесь делать, госпожа?

– Ехать на восток, где я либо избавлюсь от напасти, либо погибну.

– Но это неестественно. Только мужчины могут так рассуждать, – возмутился Мозель. – Вы тоже околдованы.

– А у северян есть девы-воительницы, – вставил Леший. – Я видел одну такую в Киеве. Она и правда выглядела неестественно, слишком рослая для женщины и уж точно не целомудренная. Надо было бы ее поколотить и поставить на место, только, как я понимаю, ни у кого не хватило смелости.

– Отдай мне свой нож и топор, – велела Элис Лешему.

– Сколько еще оружия тебе надобно?

– Только то, что поблизости от меня. Ты поедешь со мной, купец, покажешь дорогу.

В первый раз за долгое время Леший заулыбался.

– Я с радостью!

– Ты доверяешь чужестранцу? – изумился Мозель.

– Я ему нисколько не доверяю, – сказала Элис, – поэтому с ним хотя бы все ясно. Кроме того, если его околдуют, я с легкостью его убью – он старый и безоружный.

– Да, достоинств у меня множество, – подхватил Леший.

– Я этого не допущу, – возразил Мозель. – Ваш брат не допустил бы, а я действую в его интересах. Я увезу вас с собой, по доброй воле или же, как мне ни жаль это говорить, насильно, но, так или иначе, госпожа, вы прибудете в Париж.

Элис покачала головой и свистом подозвала свою лошадь. Та приблизилась, Элис поднялась на лежавшее рядом бревно и запрыгнула в седло. Мозель немедленно сделал то же самое.

– Госпожа, вам не уйти от меня. Не вынуждайте меня везти вас в Париж силой.

– Я запросто от тебя уйду, – сказала Элис. Она развернула лошадь и неспешно поскакала по тропинке навстречу восходящему солнцу. Леший ударил пятками свою лошадь, ведя мула за собой.

– Но это просто глупо, – сказал Мозель и сжал ногами бока своей лошади, собираясь пуститься в погоню.

Животное не двинулось с места. Мозель снова ударил. Лошадь даже не шелохнулась. Он понукал ее снова и снова, однако она стояла как вкопанная. Тогда он спешился и попытался повести лошадь за узду. До сих пор она неизменно слушалась хозяина, чутко реагируя на все команды, даже когда они прорывались через позиции данов вокруг Парижа, но теперь вдруг просто перестала воспринимать его. Когда он хлестнул ее по крупу, лошадь попросту повернулась на месте. Он попытался развернуть ее, и она охотно пошла в сторону лагеря, но застыла, как только он снова обратил ее мордой на восток. Мозель понимал, что следовать за Элис пешком, без отряда – просто безумие: вокруг так и кишели разбойники, славяне, мадьяры, норманны; по пути на восток могли встретиться даже сарацины. Франкский рыцарь окажется перед ними таким же беззащитным, как – он попытался это представить – старик и женщина, путешествующие без эскорта.

Однако у Мозеля не было выбора. Он обязан следовать за сестрой графа, значит, ему необходима другая лошадь. Он сел верхом и в последний раз попытался сдвинуть свою лошадь с места. Животное не шелохнулось. Он развернулся и ударил пятками в лошадиные бока. Лошадь немедленно поскакала по тропе в лагерь, где на груди Синдра сидел ворон.

Глава сорок первая. Другой человек

– Монах! Эй, монах!

Брезжил бледный рассвет. Жеан лежал в главном дворе монастыря. Снегопад прекратился, но день обещал быть серым. Перед ним стоял Офети. Толстый берсеркер закутался в три плаща, на нем были отличные сапоги, а мешок за плечом звякал и брякал священной утварью. В бороде у викинга застряли крошки, и он жевал причастную облатку.

– Хравн? – спросил Жеан. Ему показалось, что здесь уместнее говорить на языке северян, чем на латыни.

– Ушел, – сказал Офети, – слава Тюру. Прокрался мимо нас, словно волк. Но дверь оставил открытой, что очень любезно с его стороны. Что ты тут делал? Ты вымок до нитки. Сними сухую одежду с мертвецов, а не то помрешь раньше, чем мы уйдем отсюда.

Жеану вовсе не было холодно. Рядом с ним стояла девочка, та самая, которая ждала его и глядела с ненавистью.

Офети продолжал:

– Ну давай, переоденься. Не хочу, чтобы ты умер у нас на глазах. И прежде чем пить вино, нюхай его. Некоторые бочонки отравлены, судя по тому, что случилось с отрядом Греттира.

Жеан озирался по сторонам, пытаясь понять, что случилось с ним самим.

Офети встряхнул его.

– Ну, монах, давай, пошевеливайся. Ты нужен нам еще больше, чем раньше. Получается, мы вроде как совершили подвиг во славу вашей церкви. Избавились от этих докучливых норманнов.

Бледная девочка вложила свою руку в руку Жеана. Ее ладошка показалась ему совсем крохотной, а пальчики – тонкими и хрупкими. Его же рука раздулась и распухла, даже болела. Тело тоже раздалось, появилось такое ощущение, будто рубаха ему тесна. Кожа на всем теле натянулась, стиснув мышцы. Ему казалось, что все его движения как будто чужие, как будто он отделен от собственного тела: оно словно марионетка, а сам он – рассеянный и пьяный кукловод.

– Разве ты ее не видишь? – спросил Жеан.

– Шлюху, которую ты обещал нам?

– Девочку. Вот же она. Маленькая девочка.

Офети огляделся по сторонам.

– Это что, очередная твоя легенда? Ладно, но лучше подожди, пока мы выберемся отсюда. Это место прямо сочится смертью, и я не хочу оставить здесь и свою жизнь.

– Девочка…

– Если доберемся до земель хордов, я куплю тебе девочку, прежде чем продать тебя самого. Идем! На воинах Греттира осталось полно плащей и сапог, хоть телегой вывози. Найди себе одежду и прихвати копье, если ты хоть что-то соображаешь. Пошевеливайся, монах. Мы еще сделаем из тебя викинга.

Девочка поглядела Жеану в лицо. Он понимал, что она ненавидит его, однако не мог заставить себя ее прогнать. Он помнил озеро, помнил тела – мужчин и мальчиков – и Ворона. Жеан сосредоточился на себе – он остался где-то на краю собственного сознания, подобный голосу, который эхо донесло из долины.

Офети погнал его к «теплому дому». Дверь была открыта, и лавина мертвых тел вывалилась наружу, словно язык, торчащий из черной пасти. Некоторые мертвецы были раздеты догола, некоторые наполовину. Берсеркеры все еще продолжали стягивать с них одежду. У всех живых при себе были сумки и мешки, нагруженные золотом. Сиденье стула с мощами было разбито, все золотые вставки и драгоценные камни из него выломали. Астарт натянул на себя прекрасное шелковое облачение священника, Эгил держал золотой пастушеский посох, который использовали во время богослужений.

Жеан ощутил, как что-то шевелится внутри, холодная тень того гнева, который он уже испытывал. Теперь он был незнаком себе самому. Сила, бушевавшая внутри него во время похода до Сен-Мориса, покинула его, сменившись апатией и заторможенным мышлением. Он понимал, что если не сосредоточится как следует на том, что находится перед ним и вокруг него – на булыжниках двора под ногами, на голосах викингов, – то другая реальность, на пороге которой он застыл, прорвется и захлестнет его.

– Кое-что стоящее найдется и для тебя, слуга Христа, – сказал Эгил.

– Но-но, я теперь тоже слуга Христа, – сказал Офети. – Всего полдня ему поклоняюсь, а уже получил такую награду. Послушайся моего совета – помолись ему. Дело того стоит.

Офети бросил Жеану прекрасный плащ, подбитый мехом. Жеан понюхал его. Лисица. Мех пах для него так, словно его вовсе не обрабатывали. Он ощущал сочащееся от шкуры потрясение, животный страх тех, кого поймали и убили, самок и самцов, лисят и матерых лисов. Он набросил на себя плащ.

– Эй! Да что с тобой? – Это снова был Офети. – Надо же было вытереться.

– Говорю тебе, Ворон что-то с ним сделал, – сказал Эгил. – Ты погляди на его зубы.

Офети заглянул в рот исповеднику.

– У него кровь идет, – сообщил он.

– Только вот что странно: кровь изо рта течет, а ни единого синяка и в помине нет. Просто удивительно, – сказал Эгил. – А кто у нас мастер удивлять? Ворон.

– Ты как себя чувствуешь? – Офети положил руку монаху на плечо и заглянул в глаза. Потом покачал головой. – Похоже, ты прав, Эгил. Тут замешана магия. Но ведь он спас мне жизнь, и я спасу его. Давайте-ка, помогите мне его одеть.

Офети с Эгилом стащили с Жеана одежду, но он и не думал сопротивляться. Затем они натянули на него вещи погибших воинов Греттира: две рубахи, две пары штанов, отличные сапоги, набросили два плаща. Пока они проделывали все это, Жеан вспомнил, каким он недавно был: слабым, изломанным калекой. Монахи одевали его, монахи его мыли. С самого детства он полагался на заботы других людей. Странное спокойствие охватило его оттого, что знакомые действия совершаются в знакомой обстановке.

Офети нахлобучил на Жеана шапку из бобра и сунул ему в руку посох с крестом. Жеан выронил посох, равнодушно глядя, как тот падает на землю.

– Ладно, тогда я сам возьму. Пригодится, пока не дойдем до дома, – заметил Офети. – А ты настоящий хитрец, монах, что такое придумал. – Он поглядел в лицо Жеана, но не прочел на нем ни единой мысли. – То есть был хитрецом. Тебя знобит. Хороший знак. Так часто бывает, когда тело начинает отогреваться.

Викинги нагрузили поклажей всех лошадей, каких удалось найти. Все они надели по три – по четыре плаща, меховые шапки и даже перчатки.

– Надо сказать о Греттире, – произнес Астарт, – он был хороший конунг, щедро дарил кольца. Только взгляните на это богатство.

– Он напал на торговое судно, пришедшее с севера, в первый же день, как только присоединился к осаде, – сказал Офети. – Тоже были отличные трофеи, слава Тюру, Христу и Иисусу за это.

– Христос и есть Иисус, так же как Один – Гримнир. Это такое прозвище, – пояснил Фастар.

– Все боги любят скрываться за прозвищами, – согласился Офети, – так им легче наблюдать за своими почитателями.

Кухня была полностью разграблена, однако в «теплом доме» оставался хлеб. Берсеркеры видели пену на губах мертвецов и поняли, что тех отравили, поэтому весь хлеб, копченое мясо и сушеные фрукты пришлось старательно обнюхать и осмотреть. Эгил продолжал обнюхивать еду, которую они забирали с собой.

– У меня есть идея, – сказал Астарт, – пусть первым попробует монах.

– Неплохая мысль, – согласился Варн. – Дать ему прямо сейчас?

– Из моей доли он ничего не получит, – заявил Эгил.

– Твоей доли отравленного мяса? – уточнил Астарт.

– Все равно это моя доля, – отрезал Эгил.

– По его виду я бы сказал, что он уже попробовал что-то. Выглядит он нездорово.

Жеан огляделся вокруг. Что-то странное творилось со светом. Он отчего-то казался более ярким, краски приобрели особенную живость. Снег стал не просто белым. Он был подернут тонкой, едва различимой дымкой, на которой сверкали зеленые, красные и коричневые искры, а вокруг них расходилось многоцветное сияние, как будто слабый свет превращал кристаллы замерзшей воды в радугу. И стены монастыря стали скользкими и влажными от красок. Краски имели и запахи: от викингов пахло растениями из лесов вокруг Парижа, отовсюду тянуло мочой и экскрементами животных и людей, замерзшими мхами и плесенью, ржавым железом от кольца коновязи, вделанного в камень, сырой древесиной от поилки рядом с ним, сладковатой гнилью дыхания людей, вонью разложения от покойников, впитавшейся в украденную одежду, и эта вонь смешивалась с запахом пота и грязи живых берсеркеров. Запахи завораживали Жеана и приводили в восторг. Весь мир был испещрен восхитительными яркими пятнами. Только у бледной девочки рядом с ним не было никакого запаха, даже запаха пота, никакого звучания.

– Ты должен окунуть нас в воду, монах. Тогда мы каждый день будем добывать такие трофеи, – предложил Варн.

– Никто меня не загонит в воду в такую погоду, – проворчал Эгил.

– Подумаешь, погода, и что теперь? – сказал Варн. – Они, между прочим, и детей окунают. В этих своих ледяных церквях посреди зимы. Удивительно, что половина не перемерла.

– Это хороший способ отобрать самых крепких, – заметил Астарт. – Если ребенок плачет, они бросают его в горах – это чистая правда, так мой дядя говорил.

«Викинги рассуждают о Боге», – дошло до Жеана. Бог. Слова из Библии уже не приходили к нему сами. Он пытался вспомнить хотя бы строчку, молитву, псалом, чтобы прояснилось в голове.

– Отец, почему Ты оставил меня?

– Что? – переспросил Офети.

– Он бредит, – сказал Эгил. – Бросим его здесь.

Офети покачал головой.

– От северного побережья нас отделяет двадцать вражеских племен; он поможет нам расправиться с половиной из них. Привяжите его к лошади и накиньте еще один плащ. Он замерзнет, если не будет двигаться. Пошевеливайтесь. Сверху мы хорошенько оглядим реку и двинемся на север. Если сумеем купить или стащить лодку, еще лучше. Не успеет закончиться месяц, как мы уже будем пировать с нашими семьями.

Жеан почувствовал, как его поднимают; точно так же его поднимали много раз в его жизни. Только на этот раз потребовалось два берсеркера, чтобы усадить его на коня.

– Что он ел? – удивился Варн.

– Камни, судя по тяжести.

– А ты крепкий мужик, монах, – заметил Офети. – Даже если ты наглотался яду, могу поспорить, что через пару дней снова будешь как огурчик.

Руки Жеана свободно привязали к луке седла, ноги вдели в стремена, после чего берсеркеры тронулись в путь, двигаясь обратно к перевалу. Жеан поглядел влево. Девочка с полным ненависти взглядом шла рядом с ним. Ему показалось, что она одобряет выбранное ими направление.

– Как тебя зовут? – спросил он.

Она не ответила, но имя откуда-то само появилось в голове, имя, за которым словно стояла сотня других имен. Свава. Для Жеана это был пустой звук. Он едва ли смог бы что-то сказать о ней, описать какие-то свои впечатления от нее. Он знал лишь, что девочка ненавидит его, и он обречен следовать за ней туда, куда она захочет пойти.

Глава сорок вторая. Разоренные земли

Элис, направляясь на север, вынуждена была соблюдать осторожность. Ей требовалась лодка, чтобы спуститься по реке до побережья, а оттуда двинуться на восток. Оставалось только надеяться, что человек-волк говорил правду. Ей приходилось верить ему. Он дважды едва не пожертвовал своей жизнью ради нее; возможно, что теперь уже и пожертвовал. И она не чувствовала в нем никакой неискренности, в отличие от коротышки, который ехал рядом с ней.

Конечно же, она соблюдала осторожность. Она не позволяла Лешему ночевать рядом с ней, оставляла его присматривать за животными, а сама тем временем находила укромное местечко для ночлега. Если он не сможет ее найти, то не сможет и убить, сколько бы воронов ни вселилось в его сознание. Гораздо сложнее оказалось раздобыть лодку. Ее нужно было купить обычным способом, чтобы ехать дальше. Она не смогла бы объяснить окружающим причину своего странного поведения, не смогла бы примкнуть к отряду торговцев или паломников.

Но Леший в итоге нашел решение. Он договорился с семейством, жившим возле реки, и взял у них лодку, чтобы добраться до моря. Для лошадей на борту не оказалось места, поэтому Леший продал их, как он не переставал повторять, возмутительно дешево. Беда была в том, что покупатель нашелся только один. Он приехал из местечка, лежавшего в дне пути от реки, и при себе он имел всего несколько монет. Поэтому вопрос заключался лишь в том, взять эти монеты или отказаться. Мул покупателю был не нужен, однако Леший не собирался оставлять животное любому, кто захочет его забрать. Он потащил мула в лодку, и тот, после некоторых уговоров, зашел и вел себя очень спокойно. На второй лодке за ними шел мальчик с двумя дядюшками, чтобы забрать их судно, когда они доберутся до моря. Эти люди были рыбаками, а не крестьянами, их не держал на месте массовый весенний сев, и они были рады немного заработать.

Леший наплел им, что Элис – молодой монах, который едет на восток, чтобы стать отшельником, поэтому для молитвы ему требуется уединение по ночам. Рыбаки были не любопытны и не задавали лишних вопросов, хотя и поглядывали на меч, висевший у Элис на боку.

Пока они ехали на север, погода резко переменилась: сначала у черных туч появлялись солнечные нимбы, а потом их и вовсе сдуло, и осталось только чистое холодное небо. Половодье отступило, течение реки замедлилось, однако его хватало, чтобы они неслись довольно быстро.

Элис сидела в лодке, съежившись под плащом. Она наконец-то осознала, какие громадные перемены произошли в ее жизни с того дня, когда она бежала из Парижа, и она то и дело дрожала и раскачивалась, и не только от холода.

Река сужалась и расширялась, извивалась и делалась прямой. Они проходили мимо маленьких селений и больших, и любопытные жители стояли на берегах и глядели на них. У многих лица были совсем бледные, одежда – потрепанная и изодранная, у некоторых недоставало конечностей, некоторым товарищи подставляли плечи, помогая держаться на ногах. Дома тоже выглядели скверно, бедные и грязные, виднелось и много обгорелых. Здесь побывали норманны, и земли были разорены. «Зачем же король Карл откупился от викингов?» – с недоумением размышляла Элис. Он должен был разбить их.

Леший тоже искренне недоумевал:

– По этой реке всегда ходили торговцы. Не понимаю, с чего они таращатся на нас, будто у нас голов, как у Триглава.

– Кто такой Триглав?

– Конский бог моего народа. У него три головы на одном теле. Ему у нас больше не поклоняются. Олег презирает лошадей, предпочитая сражаться пешим. Он вообще запретил поклоняться животным в наших землях.

– А что еще тебе известно об Олеге?

– Ну, он варяг, только не из тех земель, откуда пришли враги твоего брата, осадившие Париж.

– Сколько же народу он убил, чтобы получить престол?

– Нисколько. Его предки завоевывали Ладогу, но мы свергли их, поставили своего князя, даже нескольких князей. Мы, госпожа, трудный народ, у нас сильны родовые связи, мы преданы своим семьям. Представители разных родов никак не могли договориться. Поэтому мы пригласили северян обратно, чтобы правили они.

– Вы попросили их сделать вас рабами?

– Не рабами, подданными. С северянами ни у кого не было давней вражды. И когда северянин принимает решение, он основывается на разуме, не стараясь ущемить один род и выгородить другой. Так нам было удобнее, и мы процветаем под властью Олега. Олег захватил земли на юге и основал Новгород, где будет новая столица, когда город достроят. Он захватил Киев, который сильно страдал под гнетом двух злобных варягов, Аскольда и Дира.

Элис покачала головой.

– В вас совсем нет гордости, если вы позвали чужаков, чтобы править вами.

– Наоборот, в нас слишком много гордости. В этом-то и сложность. Мы скорее вытерпим тысячу унижений от чужака, чем одно – от соседа.

Элис поглядела по сторонам. Лес вплотную подходил к берегам реки Аруэз, нависая над ними, на огромных дубах уже набухли почки, журчание реки ласкало слух.

– Думаешь, он мне поможет?

Элис и сама знала ответ – Леший ни за что не скажет ей «нет». Однако она хотела услышать слова поддержки, пусть даже от купца, который вкладывал в них не больше чувства, чем в ту болтовню, к какой прибегал, сбывая товары.

– Если Чахлик был в этом уверен, тогда и я тоже. Он отдал за тебя жизнь, поэтому ты, как мне кажется, можешь ему доверять.

– Он сказал, что делает это ради любви. Ты не знаешь, что он имел в виду?

– Наверное, любовь к деньгам. – Леший понял, что шутка не удалась. – Как знать, госпожа? Эти люди все время говорят загадками. Он ведь чародей, оборотень. В его словах может быть заключена тысяча значений, а может, и ни одного. Я бы так глубоко не копал.

Элис откинулась на борт лодки. Мул лежал на дне. Леший сидел на руле – течение было такое сильное, что грести не приходилось, и Элис попыталась заснуть. Было холодно, но она очень устала. Движение судна убаюкивало ее. Она ощутила, что проваливается куда-то, но не поняла, наяву это происходит или во сне.

– Ты уже делала это раньше, сможешь сделать еще раз. – Голос, женский голос.

Элис внезапно села прямо и потянулась за мечом. Она все еще была в лодке, только уже спустилась ночь, реку окутала странная темнота, и свет луны обратил воду в дрожащее покрывало из серебра, молодые листья – в олово, небосклон – в закопченную сталь. Элис уже доводилось видеть такую темноту. В Лоше, когда она гуляла по ночам.

В лодке рядом с ней кто-то был, но она не могла заставить себя повернуть голову, чтобы посмотреть. Где же Леший? Нигде. А где мул? Тоже нигде.

– Ты уже делала это. Сделай еще раз.

– Что я делала?

– То, что необходимо сделать. И что ты сделаешь. Давай!

Элис показалось, что река протекает по весьма необычной местности. Под землей, где не было звезд, только странные светящиеся камешки в темноте, не было деревьев, только громадные каменные колонны спускались из-под сводов высокого тоннеля.

Лодка ткнулась в черный берег. Прямо перед Элис начинался коридор. Она вышла из лодки и направилась по нему вниз, в толщу земли. Откуда-то издалека до нее доносился чудовищный скрежет, подобного которому она никогда не слышала. Как будто гигантские камни терлись друг о друга. Однажды в Париже она видела, как двух лошадей, запряженных в телегу, напугал дрессированный медведь. Телега врезалась в другую телегу, колесо слетело, а одна лошадь сломала ногу. Уцелевшая лошадь была напугана до смерти, она пыталась бежать, волоча за собой телегу, раненая лошадь билась и ржала. И этот звук тоже наводил на мысли о чем-то сломанном, разбитом, от него оставалось ощущение какого-то ужасного страдания, противного природе. Однако Элис непременно требовалось выяснить, откуда он идет.

Она шла по проходу, и хотя кругом было темно, она все видела. Свет струился как будто из нее самой, и она догадалась, что это светится внутри один из тех странных символов. Он был совершенно не похож на символ лошади, он не дышал, не потел, не лоснился, не блестел, как конская шкура, а сиял ярким пламенем. Этот символ занимал гораздо меньше места, чем символ лошади, он был вовсе не широким, зато зазубренным и ярким, и его свет озарял не только дорогу, но и ее разум, поэтому Элис начала сознавать, что темнота вокруг кишит крохотными огоньками. Вокруг нее в непроглядной ночи было так много живых существ, испускавших свет, что она ощущала себя яркой холодной звездой на мигающей ткани небосвода.

– Ты уже делала это раньше. Сделай и теперь.

– Что?

– Твой возлюбленный мертв, но он снова будет жить. Без тебя, если тебе не хватит храбрости.

Элис озиралась по сторонам. Только тоннели в скале, только камни. Она не понимала, откуда доносится голос. Постепенно проход спускался все ниже, становясь все у́же. Справа от нее была щель, не более чем трещина в скальной породе. Рядом с ней на стене что-то сияло и переливалось. Она протянула руку и коснулась пятна. Поглядела на пальцы. Они стали влажными и тоже заблестели. Она не увидела красного цвета крови, потому что вся пещера была залита свинцовым светом, из-за которого все вокруг играло оттенками серого, однако она ощутила красноту. Элис протиснулась в щель в скале, что оказалось непросто. Она была изящной девушкой, но и ей пришлось как следует выдохнуть – щель оказалась такой узкой, что она извивалась, словно червь, пролезая в нее. Однако же пролезла. Элис оказалась в маленькой пещере, где можно было лишь выпрямиться в полный рост, но уже шагов через десять свод пещеры смыкался с полом, усеянным острыми камнями, отчего вся пещера походила на пасть громадного зверя.

Перед ней предстала картина гибели. На полу лежал огромный волк, глаза его были пусты, язык вывалился, горло было перерезано, и из него натекла лужа крови. Он умирал, и его сиплое сырое дыхание заполнило весь ее разум, не давая думать ни о чем другом. Дыхание Волка участилось, когда он увидел ее, он попытался подняться, хотя явно был ранен смертельно и встать не мог. Элис совершенно не испугалась и шагнула к нему, положила руку на огромную голову. Глаза Волка обратились на нее, они были почти человеческими, полными тоски.

Рядом с Волком лежали три тела, точнее, останки тел. Мужчина с длинными седыми волосами, который до сих пор сжимал рукоять странного изогнутого меча. Она уже видела этот меч. Это был меч Ворона. От второго тела почти ничего не осталось. Только спинной хребет болтался под черепом окровавленной лентой. Все, что могла понять Элис, – тело принадлежало женщине. Третье тело она узнала. Мгновенно узнала лицо.

У человека, завернутого в темную волчью шкуру, сохранились мощные тугие мышцы, однако из бока был вырван большой кусок плоти. Элис подумала о Синдре, который пытался спасти ее от колдуна с изуродованным лицом, только перед ней лежал не Синдр. Хотя лицо его было гораздо круглее и живее, не такое осунувшееся и изможденное, как у монаха, Элис узнала его. Это был Жеан, исповедник. Элис ощутила, как сжалось горло, и слезы навернулись ей на глаза. Она услышала свой собственный голос: «Я любила тебя, но боги не любили нас».

Кто-то наблюдал за ней, только она не могла понять, кто именно.

Она опустилась на колени рядом с исповедником и убрала с лица край волчьей шкуры. Исповедник был мертв. Элис подняла его. Тело показалось ей совсем легким. Она протиснула его в щель в скале, тянула изо всех сил, пока снова не оказалась в широком тоннеле.

Справа Элис ощущала дуновение ветра; она обернулась, чтобы понять, откуда он дует. Перед ней находилась светлая арка. И она пошла к ней.

– Госпожа! Госпожа!

Еще один голос. Элис узнала его. Это кричал купец.

Она шагнула в арку и поняла, что стоит высоко над прекрасной землей, покрытой множеством гор и рек. Справа она увидела океан, слева раскинулась просторная и плодородная долина. Она действительно стояла очень высоко – клочки облаков висели у нее под ногами. Когда она поглядела вниз, земля покачнулась и поплыла, и Элис знала: стоит сделать один шаг, и она полетит навстречу верной смерти.

– Ты уже делала это раньше, сможешь сделать снова.

– Госпожа, положи меч. Госпожа, ты поранишься!

– Давай! Ради своей любви.

Элис оглянулась через плечо. У нее за спиной стояла ведьма с изуродованным лицом, женщина, голова которой больше походила на чернильный орешек на дубе, чем на часть человеческого тела.

Но в следующий миг Элис почувствовала, как внутри нее разгорается свет. Почувствовала, как нечто проявляется в мозгу: символ, две черты под углом друг к другу, как будто перекладины буквы К, но без вертикальной черты; наконечник стрелы. Символ сиял и пламенел, потрескивал и пульсировал, и, пульсируя, он выбрасывал свет, который заливал все вокруг и расходился еще дальше.

Она держала на руках человека с лицом исповедника, только это был не исповедник.

– Он не умер, – сказала она.

– Он при смерти. Если ты уйдешь, он почувствует и захочет пойти за тобой.

– Он не умер. Я знаю, кто он, и ты тоже знаешь.

– Госпожа, госпожа, положи его, ради бога священной молнии. Что это ты хочешь сделать? Разве твоя вера не запрещает? Христианин не имеет права убивать себя. Ты не должна себя убивать!

Леший стоял перед ней, воздев руки, словно уговаривая двухлетнего ребенка отдать ему ценную вазу, которую тот схватил. Элис он казался почти призрачной фигурой. Реальность пещеры была гораздо ощутимее.

– Узри мою любовь. Твой обман раскрыт, – сказала Элис.

Она развернулась и показала ведьме лицо человека, которого держала на руках. Ведьма отшатнулась и схватилась за стену пещеры, потом упала на пол и испустила пронзительный испуганный вопль; в этом вопле сливались жалобные крики лисиц, попавшихся в капканы, которые Элис слышала по ночам в Лоше, стоны родственников воров, болтающихся на виселице, плач детей в горящих домах Парижа. То был вопль, означающий, что рассудок гибнет.

Элис посмотрела в лицо человека, которого держала на руках, и закричала сама. Это был Ворон.

Элис выронила из рук меч, а Леший бросился вытирать кровь, сочившуюся из раны на шее под подбородком, которую Элис нанесла себе сама.

– Это была ведьма. Тебя околдовали.

– Да.

– Что же делать? Что делать? – Купец обращался не столько к ней, сколько к себе самому.

Элис сидела на носу небольшого судна. Ей было невыносимо холодно.

– Разведи мне костер, Леший.

– Ночь приближается, госпожа. Мы не можем рисковать, привлекая птиц.

– Этой ночью птицы не прилетят.

– Откуда ты знаешь?

– Она испугалась, Леший, я видела. Та женщина, которая охотится за нами, – она в ужасе. Она делает все из страха.

Лицо Ворона так и стояло перед глазами. Как же она сразу не заметила? Его кожу пометили птичьи клювы, он выглядел более сильным и здоровым, чем исповедник, поскольку не изнурял себя постом, но они были похожи, словно братья. Словно человек, который смотрится в скверное кривое зеркало.

– Было бы разумнее двигаться дальше.

– Дай мне посидеть у костра, Леший. Я насмерть замерзла.

Купец закивал и направил лодку к берегу. Мул испустил вздох облегчения и ринулся на сушу, рыбаки причалили вслед за ними.

– Что-нибудь случилось? – спросил один, кивая на окровавленную повязку на шее Элис. У рыбака были седые волосы, лицо загрубело за годы, проведенные на солнце и ветру.

– Ничего не случилось, – ответил Леший. – Этот юноша – аскет.

– Кто?

– Мистик. Он причиняет себе боль, чтобы стать ближе к Богу. Такие есть во всех религиях, наверняка они есть и в вашей. Кстати, кто ты, брат?

– Мы христиане, приверженцы святой Церкви, – заявил рыбак.

– Как и я сам, – сказал Леший. – Давайте-ка разведем костер. Сегодня вечером мальчик посидит с нами.

– Какая честь для нас, – сказал молодой рыбак, парнишка с удивленным лицом, немного напоминавшим рыбье.

Они вместе уселись вокруг костра, зажарили речную форель и съели, приправив речными водорослями. Элис проголодалась и жадно проглотила свою порцию.

Молодой рыбак отрезал половинку водоросли и показал Лешему с Элис.

– Судя по растению святого Петра, мы почти у моря.

– Нам надо на восток, брат. Мы сможем там сесть на корабль?

– Кто знает? Завтра увидим, что северяне оставили на этой земле. Ближе к побережью и вовсе ничего нет, все крестьяне ушли вглубь страны. Негодяев разбили здесь летом, только все знают, что они все равно вернутся. Если не поостережетесь, то запросто окажетесь рабами на корабле, идущем на север или на запад. Я не знаю, ходят ли вообще сейчас корабли на восток.

Слова рыбака всколыхнули в Элис какие-то воспоминания. Она поняла, что уже была пленницей раньше, ее везли на север на корабле. Воспоминания были очень яркими. Она видела, как огромные темные скалы встают из холодной черной воды, ощущала порывы колючего северного ветра, вдыхала запах грязной шерстяной ткани, слышала скрип такелажа.

Съежившись у костра, Элис дотронулась до шеи. Рана, оставленная острием меча, еще сочилась кровью. Она поглядела на лица рыбаков в свете костра. Они показались ей похожими на духов, явившихся из подземного мира.

В замке Лош имелась небольшая часовня. Ее дядя нанял художника, чтобы расписать стены библейскими сюжетами. А она сидела и смотрела, как художник смешивает пигмент с яичным желтком и как на фанере появляются лица апостолов. Элис приходила в часовню каждый день, и в конце концов художник спросил, не хочет ли она послужить моделью для Агнессы Римской, юной святой. Он рисовал Элис на улице перед часовней, в ярком свете летнего дня, взяв фанеру, на которой прежде безуспешно пытался изобразить святую Катерину. Элис завороженно наблюдала, как из множества красок проявляется ее лицо, и слушала историю Агнессы, которая отказалась выйти замуж за сына римского префекта, за что префект приговорил ее к смерти. По римским законам убивать девственниц было запрещено, поэтому он потащил ее, нагую, в публичный дом, чтобы ее там изнасиловали. Но Агнесса помолилась, и у нее отрасли такие длинные волосы, что она смогла закрыть ими все тело, а любой мужчина, который пытался прикоснуться к ней, тут же слеп. Ее решили сжечь на костре, но дрова не горели, и тогда солдат перерезал ей горло.

Когда портрет был написан, Элис с художником пошли на кухню, они вместе обедали и флиртовали друг с другом. А когда они вернулись, оказалось, что вдруг пошел сильный дождь, который смыл часть портрета. И на лице девочки-подростка проступили глаза взрослой женщины, святой Катерины с предыдущего наброска. Элис вспомнила о том случае, потому что теперь с ней происходило примерно то же самое. Воспоминания – или что-то очень похожее на воспоминания – проявились так отчетливо, что мир вокруг, в котором она жила, превратился в размытый образ, в сияние солнца на воде, в тень в тумане.

Кроме того, было еще и то лицо, не лицо ведьмы, а лицо мужчины, которого она держала на руках. Она посмотрела на него и узнала его – Ворон, чародей, который выслеживает ее. Когда-то она была рядом с ним. Но когда? Волкодлак говорил, что она уже жила раньше, и подобное утверждение противоречило ее вере, однако Элис смутно сознавала, что это может оказаться правдой.

В Лоше казнили одного восточного священника, который уверял, будто Мудрость из левой руки Господа равнозначна божественности Христа. Она слышала его речи до того, как его убили. И лишь одно его утверждение врезалось в память: «И сказали ученики: “Объясни нам, как они явились из невидимого мира, из мира бессмертного, в мир, где есть смерть”».

Казнь проповедника разгневала многих слуг, которые открыто говорили, что за столом графа произносятся куда худшие ереси. Элис не ходила смотреть на казнь, она была слишком мала, кроме того, ей никогда не нравились подобные зрелища. Слуги рассказывали, что старик не выказал никакого страха, заявив, что мир и его плоть так же связаны с божественной реальностью, как картина связана с тем, что на ней изображено. Он боится лишиться тела не больше, чем боится сломать куклу.

От этих воспоминаний Элис похолодела. Ее сознание походило на разграбленный дом: все разбито, все в беспорядке, – и в то же время она никогда еще не мыслила так ясно. Она видела связь между теми вещами, которые до сих пор никогда не казались связанными, ощущала истину глубже, чем ощущала что-либо в жизни. Проповедник говорил правду, она знала это в глубине души. Мир подобен нарисованной картине, и вот теперь краски начали смываться. Но что окажется под слоем пигмента? Пещеры, человек у нее на руках, эти жуткие символы, которые шипят и плюются, сияют и гудят внутри нее, и еще некто с волчьей головой, который наблюдает за ней во сне и нашептывает на ухо слова любви?

Сердце билось учащенно, она вспотела, несмотря на холод. Она была в ужасе, но ее пугало не то, что охотится за ней, не ночная пустота, не странные люди, окружающие ее. Тогда что же? Она попыталась подобрать для страха слово. Обреченность? Судьба? Или же время, которое, подобно тяжкому грузу, затрудняет каждое движение? Она словно ощущала громадное темное пространство, предшествовавшее ее рождению, пустынное для нее, в котором, однако, проступали призрачные лица. Все, что она знала до сих пор, было неверным, точнее, куда более сложным и опасным, чем ей представлялось.

И что же это за человек, которого она держала на руках? Кто он, этот Ворон? Здесь, на берегу реки, у костра, среди прохладной весенней ночи, когда в тело впиваются ветки и камни, рядом сидят рыбаки, а купец нервно вглядывается в небо, высматривая птиц, она боялась его до смерти. Но у нее было видение, показавшееся ей более реальным, чем лодка, река, Леший и его мул. Она была в том видении такой сильной, она была связана с человеком, лежавшим у нее на руках, чем-то более важным, чем забота о благополучии, о семье и о положении в обществе: тем, что заставило Юдит бежать с Бодуэном Железной Рукой[17], тем, чего так хотел, но так и не обрел маленький купец, который сидел сейчас перед ней, похожий на духа огня в своем тюрбане, шароварах и с острой бородой, тем, о чем даже не задумываются эти рыбаки, заботящиеся только о сетях и лодках, угрозе голода и благоденствии.

Элис ощущала это в своем сердце с самого раннего детства. Она была неполной. И теперь знала, почему в Лоше убегала гулять по ночам, почему во снах постоянно что-то искала, так и не находя. Она искала его. Для чего? Чтобы самой погибнуть? Нет. Тогда для чего же? Она понятия не имела, не могла объяснить даже себе самой. И все равно не могла отделаться от ощущения, что именно за ним она шла босая по ночным водам реки Индр, за ним она бежала по коридорам и пещерам в своих снах. Это чувство пугало ее сильнее, чем любые ужасы, какие она могла вообразить, и слезы катились по ее лицу, пока она глядела в огонь.

В холмах завыл волк. Элис почему-то поняла, что он говорит. Она повторила его мысль, глядя в огонь:

– Я здесь, а ты где?

Глава сорок третья. Явление чудовища

Руки у Ворона дрожали, когда он заряжал лук, чтобы убить монаха у ворот. Но он все равно выстрелил, и стрела вонзилась точно в горло у основания шеи. Его руки дрожали и тогда, когда он позволил воинам Греттира перерезать поющих монахов в алтаре и оборвать песнь веков ударами топоров и собственного опасно загнутого меча. Он дрожал, когда стаскивал монахов к подземному озеру. Девять должны были умереть в воде, по одному за каждый день, который Один провисел на дереве у источника мудрости. Он бил их, топтал и пинал, подчиняя себе, пока не смог привязать к колоннам, затянув на шее каждого сложный тройной узел, который скользит только в одну сторону: ожерелье мертвого бога, узел, который, однажды стянув, уже не распустишь.

Девять должны были умереть в воде, остальных порубили топорами, сожгли, убили дубинками и зарезали. Старика он знал, разумеется, он знал его. Он искал его сам, приказав викингам не трогать монахов преклонных лет. Они нашли старика в маленькой часовне, он стоял на коленях. Хугину не хотелось смотреть ему в глаза, но он все равно посмотрел. Чтобы быть магом, приходится делать через «не хочу».

– Отец Мишель…

– Откуда тебе известно мое имя, нечестивец?

– Это я, Луи.

– Я не знаю никакого Луи.

– Ты был моим наставником. Это я убил аббата и убежал.

Старый монах покачал головой.

– Луи? Это правда ты? Что с тобой случилось, сын мой?

– Я теперь служу старым богам. И я – твоя смерть.

Монах поднял на него глаза.

– Ты проявишь ко мне милосердие. Я всегда был к тебе милосерден. Заступись за меня, сын мой.

Ворон схватил его и потащил к озеру. Старик умер не сразу, хотя умирал не так долго, как жирный повар, переписчик, мальчики-послушники или те двое, которые были еще живы, когда Хугин затащил в темную воду Жеана. Девять должны умереть. К вечеру Ворон убил только восьмерых, остальных прикончили северяне. Путник, Жеан, был девятым, и его послал, в чем Хугин не сомневался, сам повешенный бог, чтобы получилось магическое число.

Смерть старика далась Хугину нелегко. Отец Мишель взял его под свое крыло, когда он был совсем мальчишкой, и сквозь пальцы смотрел на его отлучки в долину, к семье. Но в том-то и суть, чтобы было нелегко. Хугин знал, что страх, унижение, ужас и стыд являются вратами, через которые входит волшебство. Поэтому он сеял смерть, бил и душил, заставляя измученных удавками монахов умолять и в отчаянии петь псалмы, выталкивая слова из истерзанного горла. Но бог не даровал ему видения.

А потом, когда Хугин сидел в темной церкви едва не рыдая, пришел путник, и Ворон схватил его и затащил в воду.

«Покажи мне моего врага», – твердил про себя чародей. И когда на него глядели раздувшиеся лица удавленных и утонувших, когда слова приглушенных псалмов скрежетали в ушах, бог исполнил его желание. Путник сорвал веревку с шеи, как будто это была тонкая ниточка, и накинулся на монахов рядом с ним.

Хугин слышал, как он произнес: «Фенрисульфр».

Тогда Ворон понял, что время близится, время сумерек богов. Рагнарек снова разыгрывается на земле, катастрофа настолько чудовищная, что эхо от нее разнеслось обратно во времени и ужас тех событий просочился в мир людей, пока история раскручивалась, приближая всех к тому жуткому дню, когда все это произойдет в реальности.

Бог в своем земном воплощении должен умереть, Хугин и его сестра должны умереть вместе с ним. И вот здесь раздирал плоть привязанных монахов тот, кто должен всех уничтожить. Он-то думал, что Волк таким и явится – просто волком, но теперь он видел, что его дух воплотился на земле в человека. Хугин просил Одина показать его врага, он принес в жертву повешенному богу монахов, отряд викингов, свои собственные человеческие чувства и думал, что ему не показали ничего. Но это не так. Бог отправил Волка к нему в церковь, передал прямо в руки, а Хугин ничего не сделал, не сумел спасти своего бога, себя самого и, что самое главное, сестру. Он знал, что все равно не смог бы убить Волка – это не его судьба, во всяком случае, так ему открылось, – однако же он мог бы посадить тварь под замок, когда была такая возможность, протащить его бесчувственного по воде, в пещеру за озером, и запереть там навеки.

Пророчество, за которое сестра отдала глаза, было недвусмысленным. Девушка приведет Волка к богу, после чего бог умрет. Волк терзал свои жертвы, монахи кричали, и от их криков шли рябью воды озера, посвященного Христу, посвященного Одину, Меркурию, Водану, или как еще там называли бога те, кто чувствовал его силу, скопившуюся в этом месте за века.

Мунин услышала эти крики, сидя в лесу под Парижем перед костром из дубовых и ясеневых веток, и она отпустила свой разум, чтобы тот преодолел бескрайнюю темноту и вошел в мысли брата, чтобы двое стали одной личностью.

– Сестра?

Хугин ощутил ее присутствие, в сознании на мгновение возник образ ее истерзанного, окровавленного лица, однако сильнее этого образа были другие – живущие внутри нее руны. Руны были здесь, вместе с ним. Он ощутил покалывание на коже. Движения давались с трудом и болью, голова гудела, образ Христа на кресте и с терновым венцом явился ему.

Его захлестнула горечь, и он понял, что сестре не удалось убить девушку.

– Сестра?

Это была она. Ему стало теплее и спокойнее от ее присутствия. Мысленно он видел картину: повозка, а над ней яркая звезда. Он знал, что это Повозка Одина – так называется созвездие, рядом с которым сияет Полярная звезда, та самая, что указывает путь на север. Он увидел Элис и город, стоящий в месте слияния двух рек. Он уже бывал в этом городе раньше – это он точно знал – или же проходил через него. Да-да, он узнает город, разве можно его забыть? Это же поселение Альдейгьюборг, в Гардарике, стране городов на востоке. Он однажды был там по приглашению правителя Олега, пытался помочь ему истолковать сны. Сестра отказалась туда идти, но тогда Хугину это не показалось странным.

Из встречи с князем ничего не вышло, однако он не мог забыть город с высоченными земляными валами и частоколом из бревен. Он помнил большие погребальные курганы за городом, которые не просто были могилами правителей, но и защищали поселение, помнил жителей, которые приветствовали его как друга и союзника, а вовсе не бежали от него прочь и не прогоняли его. Значит, девушка отправилась туда? В таком случае ему предоставляется возможность ее убить. Поскольку Олег однажды спрашивал совета у Хугина, а через него у его сестры, то, вероятно, он сумеет уговорить князя отдать ему девушку из Парижа.

Ворон подумал об Олеге. Тот искал девушку. И все знали его как пророка. Возможно ли, что он и есть бог, воплотившийся на земле? Хугин думал, что узнает его, когда увидит, но ведь бог и сам еще мог не постичь свою сущность. Если природа Одина сокрыта от него самого, как же смертный может надеяться ее распознать? Олег вполне может оказаться богом. К тому же он предпринимал усилия, чтобы привезти девушку, он же отправлял послов к Эду! Если девушка прибудет в Ладогу, может разразиться катастрофа. Волк обязательно последует за ней. Ворон должен как-то остановить ее.

Он поглядел на озеро. Волк кормился. Ворону в голову пришли строки из старинного пророчества:

Там она видела — шли чрез потоки поправшие клятвы, убийцы подлые и те, кто жен чужих соблазняет; Нидхегг глодал там трупы умерших, терзал он мужей — довольно ль вам этого?[18]

Оно осуществлялось, то пророчество, сказанное женщиной, которая отвела его с сестрой в горы, пробудила то, что спало в них, привела их к мертвому богу. Волк вырвался на свободу. Он упустил свой шанс расправиться с ним, может быть, даже не сумел узнать самого Одина. А это означает, что времени осталось в обрез. Ему пришла мысль пустить стрелу в эту тварь, которая рвала и глотала плоть связанных монахов. Но он понимал, что это совершенно бесполезно. Волку суждено убить бога, а Ворон и его сестра, будучи его верными слугами, должны умереть вместе с ним. Стрелы не повредят этому существу. Чтобы защитить сестру, чтобы не дать ей погибнуть вместе с богом, ему необходимо как можно скорее уничтожить девушку. У него есть лошади, он знает, куда направилась девушка, нет причины мешкать.

Он надеялся, что в аббатстве Сен-Морис увидит Волка, узрит своего врага. Это случилось, и даже не в видении, на которое он рассчитывал, а наяву. Ворон выбежал из крипты, не оглядываясь назад.

Глава сорок четвертая. Оборонительный бой

– Нам надо попасть в Миклагард. Там мы сможем обменять все это на звонкую монету. Там дадут лучшую цену.

Было ужасно холодно, лошади весь день шли под пронизывающим северным ветром, колючим от снега. И вот теперь они нашли укрытие на повороте долины и решили сделать привал. Викинги развели костер, порубив на дрова захваченные в монастыре скамьи, сложили стопками украденную одежду и уселись на плащи, чтобы перекусить жареной птицей, которую признали не отравленной.

– В Миклагарде купцы даже не станут предлагать на обмен товары. Мы будем купаться в деньгах, – сказал Эгил.

– Ничего подобного, – возразил Офети. – Если слуги Церкви здесь узнают, что сокровища попали к нам, они попросту нас перебьют. Все это дело крайне опасное. Я говорю, надо идти домой, а уж оттуда двинем в Хайтабу, набрав отряд, чтобы пираты и церковники дважды подумали, прежде чем нападать. Вот дерьмо!

– Какое дерьмо?

– Франки! Кто-то, видно, удрал из аббатства и рассказал о случившемся.

В двух сотнях шагов от них, в том месте, где долина делала поворот, прежде чем снова распрямиться, появились семь всадников и галопом двинулись в их сторону.

– Строим клин?

– Из десяти человек? Да нас раскидают. Как пить дать. Давайте вверх по склону, туда они на конях не проедут.

– А с добычей что делать?

Рыцари приняли решение за норманнов, ринувшись в наступление.

Для Жеана все происходило как будто во сне. Он увидел, как северяне бегут, изрыгая проклятия, пытаясь загнать на холм лошадей, нагруженных золотом; он услышал топот конских копыт, от которого содрогалась земля, крики всадников, свист ветра. В следующий миг лошади уже мчались прямо на них, прямо на него.

Жеан был единственным, кто не тронулся с места. Он просто стоял как вкопанный. Глупые мысли проносились в его голове. «Это богатые воины. У них прекрасные кольчуги. На их щитах красно-белые шипастые кресты Ричарда Заступника. Это не франки, а бургундцы». Мелкие подробности казались ему важнее того факта, что воин в полном доспехе несется на него, целясь в голову копьем. Но в последний миг рыцарь понял, что рискует сломать копье о голову безоружного противника, и поднял его. От чудовищной силы удара Жеан задохнулся, голова запрокинулась, и он рухнул. Всадник направил свою лошадь прямо на упавшего человека и прижал Жеана к земле. Еще два всадника подъехали к нему, намеренно задев копытами коней: один удар пришелся по ребрам, второй по голове.

В какой-то миг Жеан был уверен, что сейчас умрет. Он чувствовал себя вялым и заторможенным, как будто объелся и обпился за монастырской трапезой. Он был сыт по горло, едва ли не лопался от обжорства, хотя не мог вспомнить, чтобы ел что-нибудь. У него болела голова, перед глазами плыло, однако он знал, что это не из-за удара по голове, не из-за падения на землю. Холод тоже ничего для него не значил, ледяные кристаллы в пронизывающем ветре – все это сущие пустяки. Он хочет спать. Он здорово наелся, и теперь ему бы отдохнуть как следует.

Жеан стряхнул с себя оцепенение, когда из-за поворота долины появились еще пять всадников и закричали викингам на бургундском диалекте:

– Бросить оружие! Немедленно бросить оружие!

Первый отряд бургундцев погнал своих лошадей вверх по склону, однако Офети и его товарищи уже успели занять хорошую оборонительную позицию. Астарт достал лук и теперь осыпал конников стрелами, заставляя их пятиться, прикрываясь щитами. Второй отряд промчался галопом едва ли не по растоптанному Жеану. Бургундцы теперь перекрыли оба выхода из долины.

У викингов за спиной оставался только склон, который чуть выше делался совершенно непроходимым, особенно если они надеялись сохранить награбленные богатства.

Жеан ощутил, как его поднимают на ноги. Двое бургундцев спешились и схватили его, третий подскочил к ним с ножом.

– Я не один из них, – сказал Жеан.

Жеан почти не знал бургундского наречия, однако перед лицом смерти внезапно нашел слова, которые случайно застряли в памяти с тех времен, когда он сиживал у костра с торговцами.

– Я монах и слуга римского императора.

Воины заговорили разом, слишком быстро, чтобы Жеан мог понять, хотя он уловил суть: они спорят, стоит ли его убивать. Один упирал на то, что Жеан – единственный, кто не кинулся бежать, завидев их, другой указывал на то, что вся его одежда в крови: какие еще нужны доказательства его причастности к резне в аббатстве?

– Как зовут императора?

– Карл Толстый, он союзник вашего великого правителя Ричарда.

Рыцари переглянулись. Всадники все еще пытались добраться до викингов, погоняя лошадей вверх по крутому склону.

Заговорил воин с ножом:

– Я все равно его убью. Он же с северянами, это все равно как если бы он был одним из них.

– Я честный паломник. Мой монастырь заплатит за мое возвращение.

В обычном состоянии Жеан счел бы ниже своего достоинства выторговывать собственную жизнь, но сейчас рядом с ним была девочка, бледная и оборванная. Она смотрела на север, и он знал: она пришла, чтобы отвести его к Элис. Все это вовсе не казалось Жеану странным, ему представлялось вполне естественным, что он следует за ней, что она читает его мысли и знает, куда его надо вести. Он обязан спасти Элис, именно ради этой цели он был освобожден от своей немощи.

– Как по мне, так ты не похож на монаха. Из какого ты монастыря?

– Аббатство Сен-Жермен в Париже. Я прошел долгий путь и вытерпел немало лишений.

Рыцари снова переглянулись. Над головой Жеана просвистел камень. Это викинги нашли обломки скалы и принялись метать их в бургундцев.

– Отведем его обратно в монастырь, – предложил рослый рыцарь, – а пока перекроем долину и доберемся до этих негодяев пешком.

– Нет, – сказал Жеан.

– Почему это?

– У себя на родине они настоящие богачи, за них тоже можно получить хороший выкуп. Я смогу договориться.

– Они убили наших братьев.

– Разве вы монахи?

– И да и нет. Ричард же епископ. Мы его воины. Ты можешь явиться к нему в аббатство.

Значит, Ричард Заступник сделался епископом. Наверное, это случилось совсем недавно, решил Жеан, или же эта сонливость, навалившаяся так внезапно, лишила его памяти? Но одно приход Ричарда означает наверняка: всем викингам конец. Герцог Бургундии вел жестокую и успешную войну со своим старшим братом Бозоном, в ходе которой выказал себя сильным и безжалостным противником. Ричард был монахом только по названию; нет никакого сомнения в том, что скоро в аббатстве появится целая толпа шлюх, а также стаи ловчих соколов и охотничьих собак.

– Эти люди не враги вам, – продолжал Жеан. – Мы паломники и случайно узнали, что произошло в аббатстве. Я велел им отвезти все сокровища монастыря в Сен-Жермен. Я ведь не знал, что ваш герцог вернется, и не хотел оставлять монастырь на милость разбойников и воров.

Воин с ножом засмеялся.

– Как хорошо, что ты такой добренький. А потом мы просто попросили бы Сен-Жермен вернуть нам драгоценности, и они тут же их выложили бы.

– Я не вор! – возразил Жеан.

В их сторону снова полетели камни.

– Тогда вели им сложить оружие и идти к Заступнику. Уж он-то установит истину, можешь мне поверить.

Жеан развернулся к холму и закричал на языке норманнов. В голове все еще стоял туман.

– Офети, у тебя всего один шанс. Сокровища потеряны. Выбора нет, если хочешь, можешь умереть за золото.

– Тогда я умру! – прокричал в ответ Офети.

– Да брось ты. Я приведу вас к другому сокровищу, еще лучше, клянусь. Я же привел вас сюда, правда? Я выкуплю сейчас ваши жизни, а потом мы найдем золота в десять раз больше.

– Тебе трудно понять, ты слуга Христа, однако погибнуть в хорошей драке, стоя по колено в золоте, – это мечта всей моей жизни. Веди сюда этих франкских цыплят, мы сложим из них курган в твою честь.

Бледная девочка рядом с Жеаном подняла глаза, и слова полились у исповедника изо рта:

– Я могу отвести тебя к девушке. К Элис, сестре графа. Я могу отвести тебя к ней.

– Что ты сказал?

– Я знаю, куда она пошла.

Жеан не понимал, откуда берутся слова и что они означают, однако слышал, как они звучат.

– Ты станешь…

Он так и не завершил фразу. Викинги решили воспользоваться преимуществом, которого он добился, отвлекая рыцарей переговорами, и ринулись в наступление. Офети спрыгнул со склона, размахивая мечом, Астарт и Эгил тут же последовали за ним.

Бургундец с ножом бросился на Жеана.

Ступор монаха растаял, как тает в пламени кусок шелка, мысли съежились, сожженные дотла огнем его гнева. Он выхватил оружие из руки рыцаря, и Волк вырвался на свободу из леса его разума.

Когда все было кончено, когда изломанные тела людей и животных, мертвых и умирающих, лежали на промерзшей земле, когда снег сделался красным от крови и туман пал на долину, словно горам стало невыносимо это зрелище, Жеан почувствовал в руке холодную детскую ладошку и вновь обрел спокойствие.

Перед ним, опустив головы и подняв перед собой мечи как кресты, стояли на коленях девять человек. Сознание заполнило сиплое сырое дыхание умирающей лошади, которое мешало думать.

– Мы слуги Христа.

Жеан огляделся по сторонам. Бургундцы были разбиты, как будто гигантский кулак обрушился на них с небес. Некоторые погибли от оружия – отрубленные пальцы торчали окровавленными пеньками, у одного из глаза натекла кровавая лужа, – но большинству не повезло. Их конечности были вывихнуты под немыслимыми углами, шеи свернуты так, что лицо смотрело на спину, грудные клетки разорваны, словно куски ткани. Тела уже раздели, и Жеан заметил, что воины, стоявшие перед ним, были в прекрасных кольчугах. Разбежавшиеся лошади собрались в долине чуть подальше, греясь друг о друга.

– Мы слуги Христа. – Толстый воин стоял на коленях.

Во рту у Жеана остался какой-то привкус. Кровь, насыщенная и соленая.

– Господин, надо идти, пока нас не нагнали другие.

Господин?

И снова Жеан ощутил отупение и головокружение. Девочка держала его за руку. Он сумел проговорить:

– И вы хотите креститься?

– Ради такого воина, как ты, мы пройдем любые испытания, – сказал Фастар.

– Это не испытание, это омовение, чтобы смыть ваши грехи.

– Пусть так и будет, но сначала уйдем отсюда. Нам нельзя здесь задерживаться, господин.

– Почему вы называете меня господином?

– Ты великий человек. Воин, берсеркер, такой, какие существовали во времена моего отца.

– Я не воин.

– Если ты не воин, значит, мы никогда не видели воинов, – сказал Офети. – Это все твоя работа. Не успел я подумать о том, чтобы стать приверженцем твоего бога, как передо мной оказались несметные сокровища, а моих врагов изрубили на куски у меня на глазах. Господин Тюр никогда не бывал таким щедрым. Христос изгнал его, как, по твоим словам, и должно было случиться. Отныне мы всегда будем служить только твоему Христу. Вот уж он поистине воинственный бог!

Жеан озирался вокруг, глядя на треснувшие копья, на тела с широко раскрытыми глазами. Теперь он вспомнил, как сломал руку человеку с ножом и вцепился ему в горло. Он вспомнил крики воинов, которые набросились на него с мечами и топорами. Он расшвырял их в стороны, и они уже больше не поднялись.

Его выходка привлекла к нему все внимание бургундцев, пусть на мгновение, но этого хватило Офети, чтобы наброситься на врагов. После чего Жеан приступил к делу, вырывая у рыцарей копья, раздирая тела, кусая и убивая.

Жеан содрогнулся. Он убил христиан, и теперь душа его в великой опасности.

Он поглядел на стоявших перед ним викингов. Теперь они казались ему такими хрупкими, их кости были слишком тонкими для их тел, слишком ломкими, чтобы они могли свободно передвигаться. Ему вспомнилась недавняя картина. Человек, привязанный к колонне, с погруженными в воду ногами, лицо которого искажено болью, потому что жестокие пальцы рвут его плоть.

Кровь. Снова этот вкус, переполнявший его. Человек, которым он был, Жеан исповедник, испытывал отвращение к тому, что он сделал. Он напал на христиан, словно лев на мучеников в Колизее. Однако какая-то иная его составляющая, та его часть, которая жила и бодрствовала на краю сознания монаха из аббатства Сен-Жермен, вовсе не считала случившееся чем-то ужасным. Стыд охватил его, затопил, а затем схлынул. Что он чувствует? Восторг. На память пришло Писание. Из Левита: «И будете есть плоть сынов ваших, и плоть дочерей ваших будете есть». И еще из Иоанна, евангелиста, имя которого носил сам Жеан: «Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни». Он понимал, что его разум искажает смысл, что он неверно толкует слова Господа, однако теперь это уже не казалось важным. При осаде Самарии, оказавшись в невыносимых условиях, жители ели своих детей, и Господь их не наказал.

– Я не могу крестить вас. Не могу вас спасти.

– Обрати нас в свою веру.

Девочка рядом с ним смотрела на него. Жеан покачал головой.

– Найдите для этого кого-нибудь другого.

Он пошел вниз по долине к лошадям. Викинги последовали за ним. Их было девять. Двое погибших лежали в снегу. Их отнесли к свободным лошадям и положили поверх седел. Северяне хотели забрать с собой своих мертвецов, чтобы почтить их как полагается. Жеан подумал об останках монаха, своего собрата, которого выбросили, чтобы погрузить на лошадей сокровища. Ему хотелось, чтобы происходящее хоть как-то волновало его, но его ничто не волновало. Сил хватало только на то, чтобы сосредоточенно передвигать ноги.

Жеан сел на лошадь. Пот сражения начал высыхать на его коже. Бледная девочка сидела верхом впереди.

– Бросьте монаха здесь. У нас довольно богатств. Оставьте его, – проговорил Эгил, в глазах которого застыл страх.

Офети покачал головой.

– Он великий воин. Этот человек приносит удачу. Давайте лучше держаться его.

Жеан лишь кивнул и развернул лошадь, устремляясь к выходу из долины. Привязав тела товарищей к седлам, норманны галопом последовали за ним.

Прошло пять дней; они остановились у ручья, чтобы напоить коней.

– Слушай, монах, великий монах, омой нас во имя твоего бога, – начал Офети.

– Я не стану этого делать. – Жеан не ел уже несколько дней.

– Но почему? Когда мы шли сюда, ты только об этом и мечтал.

Жеан знал, что не станет крестить этих людей. Он пытался уйти от них, но они все равно шли за ним. Хотя девочка вела его, сам он не знал, куда идет и сколько времени займет путь. На севере лежат Франция и Фландрия, христианские земли.

Сколько времени прошло со дня бесчинства у подземного озера? Почти неделя, а он пока еще не проголодался как следует. Но Жеан сознавал, что в один прекрасный день это случится, и голод будет таким, что он не сможет противиться ему. И обычная кухня не сможет ему помочь. Он ощущал в себе запах крови, знал, что ему снова потребуется человеческая плоть. Он задумывался о самоубийстве, однако, помолившись, не получил от Господа наставления. Августин, ученый отец, говорил: «Итак, кто слышит, что убивать себя непозволительно, пусть убивает, коль скоро ему повелел Тот, приказаний Которого нельзя не исполнять»[19]. Фома Аквинский указывал, что это величайший из грехов, «ибо в нем нельзя раскаяться». Теологи ясно высказались на этот счет. Каннибализм – меньший грех. Однако насколько ясно он рассуждает? Вроде бы все в порядке, однако теперь его распирало от собственной силы, которая не давала спать, потому что он не устал, не давала есть, потому что он не был голоден. Мысли путались. Ясно было только одно: он уже испытывал голод. Он проголодается снова.

Жеан следовал за ребенком. Зачем? Потому что девочка знала, куда идти. Если он не в силах совладать с жаждой крови, которая нарастает внутри него, он хотя бы может свести к минимуму свой грех. Если он пойдет на север, то будет убивать язычников. Именно поэтому, понял Жеан, он и отказался крестить викингов.

Жеан сидел у костра, дрожа от страха при мысли о голоде, который, как он знал, живет внутри него.

Глава сорок пятая. Кровь на песке

Устье реки было огромным, оно раскинулось на много миль; утреннее солнце превратило небо в перламутр, а вода приобрела темно-зеленый оттенок. Рыбаки забрали свою лодку, сказав Элис и Лешему, что неподалеку, в устье реки, есть аббатство и деревня, куда они могут пойти, – Сен-Валери. Их слова оказались правдой. Аббатство представляло собой ансамбль величественных строений из светлого камня. Оно возвышалось на длинном мысе на западе, выходя фасадом на простор океана.

Аббатство стояло на прекрасном месте, с которого можно было заметить приближение любого врага, однако местоположение ничем ему не помогло. В грязи у берега стояли три драккара. Низкие, изящные и маневренные, они действительно походили на драконов, которые задремали, пригревшись на отмели.

– Никаких купцов мы здесь не найдем, – сказала Элис. Они с Лешим сидели, спрятавшись в кустах на берегу.

– Верно, – сказал Леший, – но нам повезло больше, чем ты думаешь. Пошли.

– Я боюсь.

Леший пожал плечами.

– Мы уже две недели не видели птиц.

– Зато там три корабля данов, – сказала Элис, – наших заклятых врагов. Если даже ты уговоришь их взять нас с собой, я не смогу столько недель скрывать свой пол. Я что, буду единственным мужчиной на корабле, который не мочится за борт? И что станет со мной – с нами, – когда они поймут?

– Это не даны, – сказал Леший. – Я вижу по кораблям.

– Тогда кто они такие?

– Они называют себя сыновьями Фрейра, он их бог. Они инглинги, скильфинги, пираты и купцы из Бирки.

– И зачем же они торчат под монастырем?

– Чтобы нести смерть и разрушение, надо полагать, только я сомневаюсь, что они в этом преуспели.

– Почему нет?

– Монахи наблюдают за морем и, когда видят, что викинги приближаются, хватают свои сокровища и удирают. Викингам повезет, если они сумеют найти хотя бы козла себе на обед.

– Что ж, в таком случае они будут крайне любезны с нами.

– Посмотрим. Взгляни на корабли. Видишь что-нибудь необычное?

– Не вижу я ничего необычного.

– Да, это не бросается в глаза, но, когда мы подойдем ближе, ты увидишь, что у них на носах не драконы, как кажется отсюда. Это змеи.

Элис покачала головой.

– Я к ним ближе подходить не собираюсь.

Леший улыбнулся.

– Я знаю эти корабли, – сказал он. – Я знаю их конунга. Они привезут нас прямо в Ладогу, и уж поверь мне, это редкостное везение. Эти люди торгуют в Бирке и в Ладоге. Я уже встречался с ними. Продавал им шелк.

– Но что ты скажешь им сейчас?

– Что-нибудь похожее на правду, – пообещал Леший, затем поднялся и поковылял по грязи к кораблям, ведя за собой мула.

Элис секунду глядела ему вслед. Затем помолилась и пошла за ним.

Пройдя немного, Леший принялся кричать:

– Великие скильфинги, повелители морей, сыны Ванхейма, приветствую вас, друзья! Я принес вам целое состояние.

Девять воинов, по три с каждого корабля, вскочили на ноги, с копьями, обнаженными мечами, воздев топоры.

– Не надо оружия, друзья. Это всего лишь я, Леший из Альдейгьюборга, и со мной мальчик-слуга. Мы безоружны.

– У твоего слуги неплохой меч, друг.

– Ах, этот. Он мой. Я торговец, а не воин, и я решил, что не стану нести его сам и не буду привязывать к мулу, чтобы его не украли франки. А где Гьюки? Где ваш конунг? Он поблагодарит вас, если вы отведете меня к нему.

– Откуда ты знаешь имя нашего конунга?

– А он носит рубаху из алого шелка? Этот шелк продал ему я!

– Она порвалась, как только какой-то франк вцепился в него. Ты должен вернуть конунгу деньги, купец.

– Знаменитый юмор скильфингов! – проговорил Леший. – Где же конунг? Отведите меня к нему.

– Я хочу этот меч, – заявил рослый, грубо сложенный викинг с лицом коричневым и бугристым, словно жабья кожа. У него из-за плеча торчал огромный топор, и он выговаривал слова медленно, как будто соображая с трудом. Викинг указал на меч Элис.

– Отдай ему, я потом попрошу Гьюки, и он вернет тебе меч.

Элис выхватила оружие.

– Вот меч, – сказала она, – пусть тот, кто захочет, попробует его забрать.

– Что он сказал, купец?

– Что меч плохой. Он только с виду красивый, а в бою обязательно подведет.

– Он не это сказал, – возразил воин с топором.

– Он так молод, друзья, он старается меня защитить.

– Он что, франк?

– Нет, господин, что ты! Он мой соплеменник.

– Я все равно заберу у него меч.

Воин с топором спрыгнул с корабля, а Элис нацелила на него меч.

– Не надо тебе того, чем ты не умеешь пользоваться, парень, – сказал викинг. – Отдай мне меч, или я убью тебя на месте.

Элис не понимала его слов, однако прекрасно ощущала исходившую от него враждебность, пронзительную и холодную, словно зимний ветер. Викинг сделал к ней шаг, взмахнув топором.

– Не надо, Бродир, – произнес кто-то с ближайшего корабля. – Если купец – друг Гьюки, он заставит тебя выплатить стоимость раба.

– Уже думал, – сказал викинг с топором. – И сколько стоит раб? Семьдесят монет? А этот меч стоит все сто пятьдесят.

– Ты, упрямый глупец, он не разрешит тебе оставить меч.

– Почему же? Он станет моим, добытый в бою.

Еще один викинг засмеялся.

– Что, купец, с образованными людьми проще договориться?

– Позови конунга, и я позабочусь, чтобы тебя наградили, – сказал ему Леший, пока Бродир шел по песку к Элис.

– Я бы позвал, друг, только он наверху, в монастыре, проверяет, не оставили ли монахи чего-нибудь, кроме дохлых мышей. Пока я сбегаю за ним, твой слуга уже умрет.

– Последний раз говорю, – произнес Бродир. – Меч или жизнь, парень.

Элис знала, что уважают эти люди, знала, что, если она сдастся, ее ожидают новые унижения. Однажды она уже изображала слугу Лешего, получая толчки и пинки от Серды и насмешки от берсеркеров, и больше она подобного не потерпит, пусть даже это означает смерть.

Бродир завопил и вскинул топор. Элис отшатнулась, споткнулась и выронила меч. Бродир засмеялся и сделал шаг вперед, чтобы забрать оружие. Упав на песок, Элис ощутила что-то за спиной. Она протянула руку, нащупала франциску и со всей силы ударила викинга. Топор вонзился в него снизу и очень резко. Бродир повернул голову, но было уже поздно. Лезвие топора угодило в шею под челюстью, перерубив дыхательное горло и повредив крупные артерии. Викинг взмахнул рукой, пытаясь поднять собственный топор, но кровь вскипала на ране пузырями и лопалась, он громко сипел, и в итоге повалился на песок, замарав его алой кровью. В ушах у Элис что-то шумело – это гудел, хихикал и трещал один из тех символов, которые как будто жили и росли в ее сознании.

– Ого, один удар – и прямо в яблочко! – проговорил кто-то из викингов.

– Ну, теперь помогай нам, Фрейр! – сказал другой.

Элис потянулась за мечом, ожидая, что остальные нападут на нее. Но они просто стояли и глядели, покачивая головами.

– У тебя будут неприятности, купец, – произнес темноволосый викинг.

– Ничего подобного, – возмутился Леший. – Мальчик просто защищался. За подобное не полагается платить!

– Я сам ненавидел этого гада, но в монастыре полно его братьев, – заметил еще кто-то.

– Он первый набросился на мальчика, парень вынужден был защищаться, – сказал темноволосый викинг.

Леший закатил глаза и обратился к Элис:

– Кажется, теперь начнется усобица.

– Я из рода Роберта Сильного, – сказала Элис, – и я больше не стану кланяться язычникам.

– На самом деле лучше бы ты поклонилась, – сказал Леший. – Жизнь бы тогда сделалась гораздо проще. Я вот кланяюсь. Смотри, это легко. – Он отвесил викингам вычурный поклон.

Элис поднялась, стряхивая с одежды песок.

– Делай как знаешь, но меч я оставлю себе. Они могут меня изнасиловать, могут убить меня, но хотя бы один, а может, и больше, заплатит за это жизнью.

– Госпожа, – сказал Леший, – когда ты станешь невестой Олега, ты будешь сидеть в великолепном тереме князя в Ладоге и перед тобой будут стоять заморские угощения и вина, лежать шелка, золото и жемчуга, вспомни тогда, как я служил тебе, как спасал и заботился о тебе здесь.

– Так ты хочешь продать меня ему в жены?

Купец улыбнулся.

– Это же твоя судьба, твое спасение. Разве не об этом твердил тебе волкодлак?

Элис убрала меч в ножны.

– Я пойду с тобой к их конунгу. Мы расскажем ему все как есть. За меня можно запросить большой выкуп, и, если у него есть хоть капля разума, он предложит мне свою защиту. Ты будешь переводить мои слова. Мне осточертело вверять себя твоим заботам.

– Я думаю, это очень и очень плохая идея, – сказал Леший.

Элис пристально поглядела на него.

– Ты торговец. Ты покупаешь и продаешь. А думать будут другие.

Леший понимал, что спорить с ней бесполезно, поэтому только махнул рукой, проклиная свое невезение. Теперь уже неизвестно, получит ли он за труды хотя бы монетку, когда они прибудут в Ладогу. Однако он все равно должен сделать все, что только в его силах.

Он обернулся к темноволосому викингу:

– Ты не отведешь нас к Гьюки?

– Если пожелаешь. Все равно мне нечего делать на этом промерзшем берегу.

Они ушли с берега и двинулись по песчаной дорожке прямо к монастырю. В воздухе стоял запах готовящейся еды. Элис едва не расплакалась. Этот запах напоминал о детстве, когда они возвращались после многодневных походов по полям и рекам и вдыхали запах свежего хлеба, доносящийся из крепости. Ее все больше и больше притягивало прошлое, она то и дело погружалась в воспоминания, и странные ощущения охватывали ее, странные откровения приходили. Откуда она знает, что бурые водоросли, которые они сейчас топчут ногами, можно сварить и отваром смазывать больные суставы? И как получилось, что лицо того чудовища, Ворона, который преследует ее, предстало перед ней не изуродованным и изодранным, а здоровым и красивым? Мать Элис была еще жива. Однако она думала о другой женщине, видела ее перед странным низеньким домиком, крытым дерном; женщина сушила на солнце травы, и когда Элис попыталась вспомнить ее имя, на ум пришло только слово «мама».

Песчаная дорожка сменилась каменной, и скоро они очутились в монастыре. У двери была сложена огромная куча книг. Даны – она решила, что это даны, – сдирали с книг кожаные обложки, бросая исписанные листы на произвол стихий.

Признаков битвы не было видно: ни мертвых изрубленных тел, ни сгоревших крыш. Стоял приятный денек.

– Друг, – сказал Леший, – ты не позволишь мне самому сообщить Гьюки, что один из его воинов погиб?

– Не могу, – ответил викинг. – Если об этом сообщишь ты, его братья решат, что я знал, но промолчал. – Викинг поглядел на Элис. – И на вашем месте я бы вообще убрался отсюда подальше.

– Он считает, что нам надо бежать, – перевел Леший.

– Куда? – спросила Элис. – Я встречусь с судьбой лицом к лицу, какой бы она ни была.

– Да ты рассуждаешь прямо как варяги, – сказал Леший.

– Я и стану варягом, если ты все-таки довезешь меня до места, – сказала она.

– Да, но женой правителя, а не воином. Ты и убиваешь, как варяги, понадеемся, что хоть борода у тебя не отрастет.

Они вошли в открытые ворота монастыря, миновали короткий коридор и оказались во внутреннем дворе, на квадратной площади, окруженной крытой галереей. Из трубы кухни к холодному голубому небу тянулась струйка дыма. На земле лежали четыре кольчуги, здесь же валялись стеганые куртки, щиты и шлемы. Копья и луки стояли, прислоненные к стенам, а двое викингов сидели на солнышке, натачивая боевые топоры. Посреди площади спорил о чем-то с дюжиной викингов худощавый человек в золотистой тунике и голубой шелковой рубашке. Судя по тому, как внимали ему остальные, это и был Гьюки.

Викинги с топорами отложили точильные камни и все разговоры рядом с конунгом затихли, когда Элис с Лешим вышли из тени.

– Это рабы? – спросил человек, который, по мнению Элис, был Гьюки.

– Не знаю, господин. Вот этот уверяет, что знаком с тобой.

Конунг поглядел на Лешего.

– Вряд ли, – сказал он. – Откуда ты меня знаешь, восточный житель?

– Мы встречались в Альдейгьюборге, господин. Я Леший, купец, слуга князя Олега. Слава богам, благословившим меня на исполнение его желаний.

Конунг перевел взгляд с Лешего на Элис.

– А это кто?

– Не знаю, господин, но он только что оставил Бродира лежать мертвым на песке.

Один из воинов, окружавших конунга, громко вскрикнул и бросился к Элис с длинным ножом. Элис выхватила из ножен меч и развернулась к нему.

– Прекратите! – велел конунг. – Кюльва, ты мой родич и мой вассал, я приказываю тебе остановиться.

Викинг с ножом дергался взад и вперед, как будто удерживаемый невидимым поводком.

– Я имею право отнять у него жизнь, – заявил он.

– Нет. У тебя появится право отнять у него жизнь, если позволит закон. Или же у тебя появится право требовать вергельд, чтобы избежать усобицы. Ты слуга Олега, купец?

– Да, господин. Это же я, Леший, торгую шелком. Я продавал тебе рубашки.

Конунг кивнул.

– Вы, славяне, для меня все на одно лицо. Сколько я тебе заплатил?

– Всего по три монеты за рубашку, дешевле не бывает.

Конунг засмеялся.

– Так ты пришел требовать доплаты или хочешь вернуть мне деньги?

– Ни то ни другое, господин. Могу ли я поговорить с тобой наедине?

– Нет. Здесь мои сородичи, и, что бы ни было у тебя на уме, ты можешь говорить при них.

– Господин…

– Так мне дадут уничтожить этого убийцу или нет? – взревел Кюльва.

– Мы как раз это и пытаемся выяснить.

– Я Элис, дочь Роберта Сильного, сестра Эда Парижского, возлюбленная князя Олега из Ладоги, – проговорила Элис. – Переведи им, купец.

– Госпожа, я не стану этого делать. Нельзя, чтобы это услышали все, тебя же изнасилуют прямо здесь. Позволь мне вести переговоры.

– Это твой телохранитель, купец? – спросил Гьюки. – Ему на вид лет десять. Неудивительно, что он так и рвется в бой, не побывав ни в одном.

– Он убил моего брата и должен умереть за это! – проворчал Кюльва.

– Господин, я исполняю для Олега важное поручение. Этот мальчик – монах, евнух с запада, он очень дорог Олегу. Князь хорошо заплатит за его возвращение. И я пришел просить тебя отвезти нас в Альдейгьюборг.

Гьюки кивнул.

– Я приносил князю Олегу клятву верности. Он великий человек, у него на востоке для нас нашлось много работы и много золота. Я буду рад услужить ему и получить за это небольшую награду. Мы как раз возвращаемся в Бирку, и, если захватим вас, задержимся всего на три недели. Мы возьмем вас.

Леший упал ниц.

– Господин, ты получишь за это множество наград.

– А как же моя месть? – спросил Кюльва. – Разве ты лишишь меня моего права? Не унижай меня так, господин.

– Я не могу допустить убийства подданного Олега.

– Воин сам набросился на мальчика, господин. Он хотел ограбить его, – проговорил Леший с пола.

– Мой брат был честный человек, торговец, – заявил Кюльва, – и, чтобы это доказать, я, если хочешь, перережу тебе глотку.

– Напротив, я бы этого не хотел, – сказал Леший.

– Наши законы позволяют нам легко разрешить эту проблему, и Олег вряд ли станет спорить, если узнает. Закон дает тебе право, Кюльва, на хольмганг, но только завтра, перед отплытием. Не хочу, чтобы тебя ранили сейчас, когда на нас могут напасть враги.

– Что такое хольмганг? – спросила Элис. Слово, которое конунг выделил особо, привлекло ее внимание.

Леший ударил кулаками в пол и вскочил, протестующе размахивая руками.

– Если этого мальчика убьют, с чего бы Олегу награждать тебя? Где в том будет твоя честь?

– Успокойся, – сказал Гьюки. – Здесь монахов можно купить десяток на монету. Если этого убьют, мы просто прихватим на обратном пути несколько других. Ну, может, ради этого придется прогуляться немного, но нам все равно нужна добыча.

– Ему необходим именно этот монах. Этот самый монах ему нужен! Другой не подойдет!

– Да они все одинаковые, – сказал конунг. – Я лично не отличу одного от другого, а ты же не станешь утверждать, будто Олег лучше меня. Монах он и есть монах. Он будет писать, бормотать свои глупости, а в конце концов Олегу надоест, и он убьет его. Да конунгу плевать, какой у него монах, ему просто нужен кто-то, чтобы записывать законы и воспевать его подвиги. Все монахи одинаковы: старые, молодые и все остальные. Мы привезем ему монаха, и ты скажешь, что этот тот самый, за которым он посылал, я знаю, что скажешь. Ты же не глупец.

– Что такое хольмганг? – снова спросила Элис.

– Ритуальный поединок, чтобы выяснить, кто прав, – пояснил Леший. – Ты везучая женщина, госпожа, но тебе понадобится большая удача, чтобы выйти из него живой.

– Итак, – продолжал конунг, – давайте-ка все присядем у костра, перекусим жареными чайками и рыбой, а купец расскажет нам что-нибудь о востоке. Проведем приятный вечерок. – Он обернулся к Элис: – Я бы на твоем месте радовался жизни, пока еще можно. Кюльва убил в поединках уже пять человек, и, уверяю тебя, каждый из них свернул бы тебе шею, даже не вспотев.

Кюльва указал на Элис:

– Сегодня ночью я тебя посторожу. Буду сидеть рядом, а когда засну, мой брат сменит меня. Здешние монахи разбежались. Но ты никуда не денешься.

– Я все равно где-нибудь умру, – сказала Элис Лешему. – Так почему бы не здесь?

Леший понурился. На какой-то миг его посетила безумная мысль, что он сможет привезти Олегу тело Элис, если ее убьют. Однако невесты – это вам не христианские святые: никто не платит за мертвых невест. Он поглядел на небо, гадая, какого бога так оскорбил, что тот сделал эту девушку его единственным ключиком к счастливой жизни. Ему придется как-то извернуться и спасти ее – в очередной раз.

Глава сорок шестая. Волчье лакомство

Благодаря лошадям они быстро переправились через реку. Викинги не знали этого пути на север, но Жеан вел их, а его самого вела бледная девочка, которая не отходила от него ни на шаг. Он снова изготовил для себя крест, надеясь, что созерцание священного предмета поможет привести в порядок смятенные мысли. Ничего из этого не вышло, хотя ходьба сама по себе немного успокаивала. Из высокогорной долины, похожей формой на чашу, они увидели город, лежавший внизу.

– У нас есть лошади, – сказал Астарт. – Мы можем продать их и купить лодку, чтобы идти по реке.

Офети помотал головой.

– Это вражеская страна. Монах… господин, ты не знаешь, кому принадлежит этот город?

Жеан понятия не имел, чей это город, но знал, что вся местность, по крайней мере формально, подчиняется Карлу Толстому, следовательно, здесь живут союзники парижан и их правителя графа Эда. Однако теперь все это как будто не имело значения. Все силы он тратил на то, чтобы подавить странные мысли, одолевавшие его, и на молитву. Девочка все упрощала. Она ведет его к Элис, чтобы он защитил ее от адских сил, которые гонятся за ней.

– Все равно река здесь не шире ручья козлиной мочи, – заметил Офети. – Мы не сможем спустить на воду лодку. Давайте пройдем по течению дня два, может, найдем, из чего сделать плот, или украдем судно, если река станет шире.

Офети теперь заделался нарочитым христианином, вырезал крест и нес перед собой. То, что они – даны, можно было определить по одежде, волосам, топорам за плечами, – однако не все викинги в этих местах обязательно были разбойниками. Правители франков часто нанимали северян, готовых за серебро убивать своих соплеменников, поэтому отряд данов, шагающий по стране под христианским крестом, вызывал многочисленные вопросы и подозрения, однако не возбуждал агрессии.

Речная долина внизу прорезала горный массив, который состоял из высоченных скал с исчезающими в тучах вершинами, и на ее склонах были разбросаны крошечные поселения. У ревущего водопада они натолкнулись на шайку разбойников; эти оборванцы выскочили на них из тумана. Они явно собирались напасть, однако передумали, завидев доспехи и оружие викингов. Офети спешился, вынул меч и двинулся на них. Разбойники разбежались. Договориться с крепостями было труднее. Оттуда к ним выезжали вооруженные отряды. Но золото теперь было скрыто под бургундскими плащами, а Жеану удавалось совладать с голосом и мыслями, чтобы внятно объясниться: норманны – его телохранители, они идут из аббатства Сен-Морис к викингам-язычникам на востоке, собираясь обратить их в Христову веру и нанять для того, чтобы сражаться с викингами на севере.

Было ли это ложью? Не вся правда, это уж точно, однако Жеан был сам не свой, война, которую он вел внутри своего сознания, лишала его сил. И в голове постоянно вертелись слова: «Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе Его: глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную. Сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству. Лжесвидетель, наговаривающий ложь и посевающий раздор между братьями»[20].

Он знал, кто он такой – грешник. Люди называли его святым, но они ошибались. Жеан знал так же верно, как знал, что Руан сгорит: он неминуемо попадет в ад. Он не сомневался, что находится под воздействием какого-то заклятия. Однако сама по себе вера в подобные явления – уже ересь. Но тогда что же вселило такую ярость в его кровь, такое волнение? Ночи стали для него настоящим кошмаром. Он видел ее, Деву, ждущую его там же, в поле, только это были не те поля, которые он знал. Он стоял под горой, глядя на водный простор, а она – рядом с ним, с цветами в волосах. На ней было не голубое, а черное платье, и, сбросив его, она осталась нагая.

Кто ты?

Неужели ты не узнал меня по платью?

Ты Матерь всех скорбящих.

Потом он обнял ее и поцеловал, коснулся ее обнаженного тела и лег с нею. Проснулся Жеан весь в поту, с липким от спермы животом.

С пробудившимися сексуальными желаниями ему было очень трудно совладать. Граф Эд говорил ему: «Легко быть непорочным, когда все природные желания в тебе угасли». Теперь он не был таким уж непорочным. Он вспоминал прикосновение Элис в лагере викингов. Она как будто пробудила энергию, спавшую внутри него, освободила от немощи, от неспособности ходить и таким образом обрекла на ад. Он вспоминал ее голос, и теперь, когда ему снилась Дева Мария, она говорила голосом Элис, и они лежали вместе на берегу реки, солнце играло на воде, и у нее в волосах синели васильки.

Отряд шел дальше на север, распугивая разбойников и платя пошлину, они час за часом топали по течению реки, которая извивалась по долине мимо террас с виноградниками. В одном небольшом городке они наконец-то продали лошадей и купили лодку. Это было речное судно с плоским дном, но викинги остались довольны.

– Не пройдет и четырех дней, как мы выйдем в море, – пообещал Офети.

– Ты даже не знаешь, где мы находимся, – возразил Фастар.

– Довольно близко к морю, – сказал Офети. – Посмотри сам.

Над ними парили чайки. Весьма крупные.

– Сейчас конец зимы, они могли улететь на многие мили от моря.

– Нет, – настаивал Офети. – Уж поверь мне, я его чую.

И Жеан почти поверил ему. Он ступил через ворота греха в земной мир, который казался ему таким свежим и прекрасным. Земля повсюду была усеяна ростками – весна завоевывала эти края. От сырой травы веяло насыщенным прохладным ароматом, который завораживал Жеана на долгие часы, а конский запах на одежде вовсе не походил на те конские запахи, с которыми он сталкивался до сих пор. За сильным, едким запахом пота скрывался еще один, терпкий и аппетитный. И люди тоже, тошнотворно воняющие викинги, несли на себе отголосок этого аромата. От него у Жеана во рту скапливалась слюна, он заметил, что то и дело сплевывает ее.

Исповедник втягивал носом воздух. Он ощущал соленый запах моря, запах вара для лодок, гниющих водорослей, но между этими сильными запахами было и множество других, мелких, он улавливал их, узнавал, даже строил догадки, на каком расстоянии от них находится ближайшая кузница или помойная яма, стадо овец или рыночная площадь. А с запахами приходили воспоминания.

Он ехал на север на корабле, и корабль был полон людей, и все эти люди смотрели на него. Люди на корабле были какие-то странные, и он пытался понять, в чем заключается их странность. В их глазах, холодных, белых и неподвижных. Это были покойники. Жеан знал, что это не видение, а настоящие воспоминания. Он уже путешествовал раньше так, как путешествует сейчас, зачарованный, в поисках чего-то, в поисках ее. Но когда это было? Неужели гностики правы? Может, существует лестница из душ, по которой он из жизни в жизнь карабкается на Небеса, перерождаясь, стремясь к совершенству, прикасаясь к великой святости и снова перерождаясь, чтобы начать все заново? Однако в этой жизни он не приблизился к совершенству ни на шаг. Он лишь спустился на ступень. Он был знаком с ересью гностиков: дурные поступки в этой жизни повлекут за собой наказание в следующей. Он же был калекой, который не в состоянии двигаться. А теперь он сильный, его конечности освободились от немощи, и что он сделал, получив свободу? Ушел еще дальше от Небес, пожирая человеческое мясо и лелея похотливые мечты.

«Держись, держись веры. Господь, услышь меня! Я был гнусным, низким человеком, я использовал во зло свободу, которой ты наградил меня. Повергни меня, Господь, позволь мне страдать снова. Сделай меня таким, каким я был, изничтожь того демона, который зреет внутри меня».

– И мы выйдем в море на этой посудине? – спросил Астарт.

– Я что, похож на дурака? – удивился Офети.

– Ага! – ответили викинги хором, однако Жеан не присоединился к общему веселью. Он мог думать только о севере, о бледной девочке, которая сидела рядом с ним, держась за него холодной рукой, увлекая его навстречу неведомой судьбе.

Теперь, двигаясь по стране, они привлекали меньше внимания. Викингов разбили в этих местах два года назад, их конунг принял христианство, и некоторые остались здесь жить. Хотя дети дразнили берсеркеров, обзывая снегоедами и китоводами, нападать никто не пытался. В одной деревне им даже устроили весьма теплую встречу. Девочка лет восьми вложила в руку Офети венок из подснежников.

– Во славу человека-ворона, – сказала она, – знахаря вашего народа.

– Мы думали, что все вы дикари, но он спас моего сына от лихорадки, – сказала подошедшая женщина.

Жеан с трудом понимал, о чем толкуют вокруг. Он не мог есть ту еду, которую им предложили, хотя и пытался силой протолкнуть ее в горло. Жевать хлеб было все равно что есть бинты, мясо жареной курицы по вкусу напоминало подметку. Он не голоден, пока еще не голоден, и за это он благодарил Господа.

Они двинулись дальше по извилистой реке между низкими берегами, под бескрайним голубым небом. Когда спустились сумерки, на реку пала густая тень, но в воде отражался догорающий свет, и руки и лица воинов как будто светились медью.

– Надо достать настоящий корабль, – заметил Фастар.

– Это входит в план, – заверил Офети.

– А у нас есть план? – удивился Эгил.

– О, да! – сказал Офети.

– Потрясающе. Только не говори мне, в чем он состоит, а то я не переживу разочарования.

– Не волнуйся, – сказал Офети, почесав нос. – План я тебе не открою даже тогда, когда он осуществится.

– Как всегда, – сказал Эгил.

– Как всегда, – согласился Офети. – Ты умеешь ходить под парусом, господин?

Жеан ничего не ответил.

– Думаю, это означает «нет», – сказал Офети. – Не знаешь ли ты, есть здесь поблизости монастырь, хорошенький богатенький монастырь?

– Я не поведу вас туда, где вы устроите резню, – сказал Жеан.

– Да я и сам не хочу никакой резни. Понюхай воздух! Чуешь, как потеплело? Парни, что значит для вас этот запах?

– Время походов! – сказали берсеркеры хором.

– Верно. Зимние шторма миновали. Хорды, скильфинги и прочие морские народы северных земель думают так же. Все, кто не занят в осаде Парижа и у Западных островов, потянутся сюда, некоторые уже пришли. Значит, там, где есть монастырь, найдется и корабль.

– Я не поведу вас туда, где вы устроите резню.

– Да успокойся. Пираты никого не режут в монастырях, потому что монахи удрали оттуда много лет назад. Земли пустуют на мили вокруг, народ стекается в большие, хорошо защищенные деревни. Деньки легкой добычи в прошлом, надо это признать, друг мой. Пираты, конечно, заглянут в монастырь, проверить, не вернулись ли местные, вот тогда мы подойдем к ним и попросимся на борт.

– И они нас возьмут? – уточнил Астарт.

– С охотой, – заверил Офети. – Нет никого покладистее мертвецов.

При этих словах викинги засмеялись, согласно кивая. Подобные шутки, как видел Жеан, особенно радовали их, тогда как исповеднику от них становилось дурно.

Река теперь была спокойной и широкой, она разливалась большим озером, а затем вилась дальше мимо невысоких островов и болот. Им иногда встречались люди, чаще всего одинокие рыбаки, которые старались держаться от викингов подальше. А затем они увидели на мысу высокие строения, которые чернели на фоне неба цвета устричной раковины.

– Что это за место, господин?

– Монастырь. Но я такого не знаю, – сказал Жеан. Он говорил правду. Голова у него отяжелела, мысли путались. Он как будто наблюдал за собой со стороны, не сознавая в полной мере, что сам управляет своими словами и поступками.

Они подогнали лодку к заболоченному берегу и пошли по соленой грязи к монастырю. Офети оказался прав. В монастыре никого не было. Здания сожгли в прошлом году. Крыши не сохранились, и никто так и не попытался их восстановить. На кладбище были свежие могилы, на которых еще не успела вырасти трава. По некоторым признакам стало ясно, что зимой в монастыре кто-то жил, однако, кем бы он ни был, этот человек теперь ушел, не желая стать жертвой викингов.

– И что же будем делать дальше? – спросил Астарт.

– Ждать, – сказал Офети. – Еды у нас хватит на несколько недель, в море полно рыбы. На берегу можно найти ракушки и водоросли. Просто подождем, когда придет корабль, который отвезет нас домой.

– Офети, – сказал Фастар, – когда мы отправляемся в поход, мы берем пять кораблей. Это около трех сотен воинов.

– Ну, будем надеяться, что здесь выйдет иначе, – сказал Офети. – Подумай сам, осада Парижа сложилась неудачно, многие парни поедут домой с пустыми руками. Полагаю, они захотят заглянуть сюда, прежде чем выходить в море. Скорее всего, это будут скильфинги, им этот берег по пути. Они остановятся, чтобы осмотреть церковь, мы выйдем навстречу без оружия, вроде как монахи, они побегут к нам, а мы обойдем дюны и украдем их корабль.

– Девять человек против… против скольких? Сотни, двух, трех?

– Мы их отвлечем, – сказал Офети. – Будем ходить тут, сложив руки на груди, как монахи. Они нас заметят и побегут, как собаки на кролика.

Бледная девочка сжала руку Жеана, и он заговорил. Он сам не знал, откуда берутся слова, но они казались ему сущей правдой:

– Вы должны дождаться нужного корабля.

– Господин, я не стану отказываться от корабля из-за того, что у него на носу медвежья голова, а мне бы хотелось непременно драконью, – возразил Офети.

– Вы должны дождаться нужного корабля.

– Мы захватим первый корабль, который увидим, – сказал Офети.

– Вам нужна девушка? – спросил Жеан.

– Какая девушка?

– Которую вы пытались поймать под Парижем.

– Если встретим ее, то заберем. Она же станет отличным подарком для князя Олега, верно? Все знают, что он о ней мечтает.

– Что ж, в таком случае вы должны дождаться нужного корабля. Разве я не принес вам состояние?

– Принес, господин.

– Хотите быть слугами Христа?

– Хотим.

– Тогда доверьтесь мне и дождитесь нужного корабля.

Викинги посмотрели на него как-то странно, но Жеана это не волновало. Он был уверен в двух вещах. Во-первых, Элис рядом. Во-вторых, он начинает испытывать голод.

Первый корабль, причаливший к монастырю, оказался потрепанным карви данов, маленьким суденышком всего на шестнадцать весел. Он подходил им идеально, и Офети пришлось немало попотеть, чтобы сдержать викингов. Но потом Жеан велел им оставить корабль в покое, и они оставили. Они видели, что он сделал с бургундцами, и теперь одного его слова было им достаточно.

Через неделю прибыли очередные морские разбойники на семи больших судах, два из которых были быстрыми, стремительными драккарами, настоящими боевыми кораблями. Тут уж норманнов не пришлось уговаривать оставить эти корабли в покое и убраться подальше, пока пришельцы обыскивали монастырь. Пираты переночевали на берегу, а на следующий день ушли.

Прошло еще две недели, и корабли больше не появлялись. Жеан сидел в разрушенной церкви, глядя на опустошенный алтарь. Он проголодался, в том не было никакого сомнения, и молил Господа даровать силу, чтобы сдержать свой аппетит. Молитва заставила его глубоко уйти в себя в поисках Бога, в поисках Его наставления, которому он стал бы покорно следовать. Но он находил только ее, Деву, он находил ее на морском берегу, где солнце играло у нее в волосах, у очага в доме, который казался ему одновременно странным и знакомым. А затем он увидел ее совсем другой: она лежала на острых камнях в узкой пещере, обессиленная. Он решил, что это символ: вот что его мысли сделали с ее непорочной душой. Он хотел ее, духовно и телесно. Духовное желание было благородно, зато телесное – нет. Он боролся со своими грешными мыслями, противился, когда разум пытался замарать Пречистую Деву.

Бледная девочка сидела рядом с ним, цепляясь за его руку, не желая расставаться с ним ни на секунду. Он молился, надеясь освободиться от ее присутствия. Она была демоном, нежным, доставляющим утешение, внушающим симпатию. Дьявол вкрадчив. Неужели Жеан ожидал, что тот явится ему в дыму и пламени? Нет, он пришел в образе ребенка, который сидит над ним, когда он засыпает, смотрит ему в лицо, когда он просыпается.

Девочка жестом поманила его из церкви. Луна, похожая на серебряную монету, висела в небе, прочертив на волнах океана серебристую дорожку. Девочка остановилась у земляного холмика, и Жеан понял, что под ним лежит Волк, тот самый, который грыз и терзал его разум, заполнял собой мысли, вытеснял всю его личность.

Он услышал голос – осиплый, перхающий голос, к которому примешивался звук, похожий на удары комьев земли о крышку гроба. «Я его голыми руками откопаю». Чей это был голос? Да его же, только сильно изменившийся. Ему казалось, что он стал толще, однако это вовсе не сделало его медлительным или неловким. Мышцы распирало от новой силы, и мир в темноте был прекрасен, с полной луной, с лунной дорожкой на море, с бледной девочкой рядом с ним и всеми ночными запахами пробуждающейся весны.

– Он там? Волк там?

Бледное дитя ничего не сказало.

– Да, он там. Его глубоко зарыли, но я откопаю его.

Он отшвыривал землю, сваливал мокрыми кучками; руки у него были в грязи, одежда покрылась слоем мягкой влажной почвы.

– Господин, паруса! Паруса! – Это был Офети. – Красные! Это же Греттир, который участвовал в осаде. Всего три корабля. Это наш шанс!

Жеан слышал из-под земли утробное ворчание, которое сопровождалось протестующим рыком, – так рычит испуганное животное. Он копал и копал, пока руки не стали кровоточить, однако тело оказалось зарыто неглубоко. Сознание заполняло волчье рычание, от голода сводило живот, руки, ноги; голод, подобно водовороту, увлекал его в бездну. Сердце бешено колотилось, как будто дождь стучал по крыше. Изо рта текла слюна, все чувства обострились. Ему было необходимо поесть, и он поел.

– Господин, паруса! Это наш шанс… Ты что делаешь? Во имя мошонки Фрейра, что ты творишь?! Ты что, это ешь? Что ты делаешь? Эгил, Фастар, монах рехнулся! Он выкопал покойника!

Офети – воина, который участвовал во многих битвах и лично убил десять человек, – стошнило посреди кладбища, когда он увидел, как исповедник сидит на корточках над сгнившим телом, обливаясь слюной и подвывая.

Жеан попытался подавить рык, зарождающийся в нем, но тут вспомнил, почему отказался крестить викингов. Однако он не станет этого делать, не станет уничтожать этого человека. Офети был по-своему добр к Жеану, и, когда исповедник заглянул себе в душу, Господь, живущий в нем, не позволил телу поддаться порыву и убить викинга. Убивать можно и других, его настоящих врагов.

Исповедник поднялся и оглядел берег. К нему причалил корабль, один из трех. В лунном свете суда, которые выставили весла и двинулись к суше, показались ему крошечными и хрупкими. Жеан отшвырнул то, что держал в руках, и, когда взглянул на корабли, что-то блеснуло в темноте, какой-то свет, будто в воде зажглась вторая луна: символ, который гремел, словно град, и холодил, словно лед. На корабле было нечто такое, что не предвещало ему ничего хорошего.

Жеан вспомнил девушку, воду, солнечный свет, а затем тень – тень Волка, который заслонял все это, тень, в которую превратился он сам. Он не услышал воя, он услышал лишь собственный голос, вопящий в ночи, тоскующий по Элис, по той, кем была эта девушка в его памяти:

– Я здесь, а ты где?

Глава сорок седьмая. Тень Волка

Кюльва сидел, освещенный огнем, и недобро сверкал на Элис глазами. В «теплый дом» монастыря набилось столько народу, что Элис предпочла устроиться на углу крытой галереи.

Леший был внутри, развлекал викингов разными историями. Она услышала несколько слов на латыни: «верблюд», «мошонка» – и догадалась, что он рассказывает свой знаменитый анекдот о том, как сарацин лишился мужского достоинства, когда его лягнул верблюд, которого он пытался кастрировать. Элис слышала в голосе купца нервозные нотки, которых викинги, кажется, не замечали, и поняла, что Леший держится из последних сил. И голос у него был постаревший. Ему хотелось посидеть у огня с кружкой, но чтобы вокруг были друзья и у ног лежала любимая собака, а не в толпе чужаков. Она наблюдала за ним по утрам, когда он поднимался с постели у догорающего костра, хрустя суставами, приседал, замирал, вытягивал ногу, снова поднимался, сгорбившись и так и не выпрямив ногу до конца. Когда он заново разводил костер и усаживался, греясь на утреннем солнышке, то был уже в полном порядке и мог двигаться дальше. Однако она понимала, что купец смертельно устал.

А она сама? Ее особенная чувствительность была при ней с самого детства, позволяла ей слышать людей как музыку и видеть их в цвете, однако Элис редко пользовалась этим даром, чтобы заглянуть внутрь себя. Она смотрела на Кюльву, который, насупившись, сидел в углу, положив на колени топор. Рядом с ним устроился его брат – огромный, тупоумный; мышцы у него на руках были в обхвате толще ее бедра. Боится ли она смерти? Да. Она слышала голосок, шепчущий в голове: «Это уже было раньше».

Кому принадлежит этот голос? Девочке или женщине, она так и не смогла определить точно. Он был надтреснутый и хриплый, полный му́ки.

Элис так устала, что не могла даже пошевелиться, устала от теней, глядящих на нее, от ужасов, спрятанных за повседневными переживаниями, от снов, в которых разгуливали чудовища, истекавшие в темноте потом и слюной.

Она знала, что завтра умрет. Но ее камеристка в Лоше как-то рассказывала, что перед смертью у тебя перед глазами проносится вся прожитая жизнь. У Элис и проноситься было нечему. Кто она такая? Женщина, все предназначение которой – замужество, товар, который одно государство предлагает другому, и ее красота – лишь залог того, что сделка окажется выгодной, она позволит заполучить в союзники графа, герцога или даже короля, чтобы затем передвинуть войска туда или сюда. Что ж, значит, она важная особа. Только она не чувствует себя важной. Она – словно тряпка, которая болтается на ветру.

Воспоминания приходили к ней не связными историями, даже не картинками, а красками, звуками и ощущениями. Золотисто-зеленое лето в Лоше, металлические листья деревьев в лунном свете, ощущение близкой реки, запах сырой земли, пение жаворонка и уханье совы. Из своего окна в замке она слышала даже, как волки перекликаются в холмах, и от их голосов ее пробирала дрожь. Теперь же тень лежала на ней, тень Волка. Она видела ее, высвеченную круглой луной, тень лежала прямо перед ней на плитах монастырского двора, сейчас, накануне смерти.

«Такое уже случалось раньше». Снова этот голос.

Она поднялась.

– Эй, ты! Только не думай, что сумеешь удрать. Если хочешь облегчиться, делай это так, чтобы я тебя видел. – Это был Кюльва, сжимавший топор. Из монастыря долетел взрыв смеха. Леший все еще что-то рассказывал.

Тень Волка. Элис не знала, уж не очередной ли это трюк тех ужасных существ, что жили в ней, питались ее жизненными соками, словно волшебные пиявки, словно омела на дубе.

– Это что, видение?

– Это, дружок, топор, и завтра ты точно поймешь…

Тень сдвинулась. Прошла за спиной у Кюльвы.

Элис подняла глаза и, не успев подумать, произнесла вслух:

– Синдр!

Что-то упало, и Кюльва обернулся.

Волкодлак отшвырнул его с дороги и потянулся к горлу Элис. Она взмахнула руками, инстинктивно защищаясь, стараясь его оттолкнуть, но он схватил ее. Его пальцы стиснули ее шею. Она пыталась оторвать их от себя, но ничего не получалось. Через несколько мгновений она была уже не в монастыре.

Элис огляделась по сторонам. Снова то место – залитая кровью пещера. Волк, присутствие любимого, смерть, смерть повсюду; кожа на голове натянулась, как будто кости черепа распухли, пытаясь прорваться сквозь нее.

– Нет! – сказала она, и руна, похожая на наконечник стрелы, которая сверкала так, как сверкает новорожденный месяц, рогатый и тонкий, вспыхнула огнем.

Она снова оказалась в монастыре. Задыхаясь, лежала на полу. Волкодлак отпустил ее. Первое, что она увидела, – это был ворон, который глядел на нее с крыши галереи. Его холодный блестящий глаз был устремлен прямо на нее. Послышался шум, крики. Три викинга набросились на Синдра, и на помощь им из монастыря вываливались все новые бойцы. Огромный северянин лежал на полу, его рвало, а его боевой топор валялся рядом с расщепленным топорищем.

Четыре викинга, а потом и пять насели на Синдра, но он пока держался. Одному викингу он свернул шею, в следующий миг в стену что-то врезалось – это Синдр ударил северянина головой о каменную кладку. Еще один викинг лишился равновесия и распластался на камнях. Синдр снова рванулся к Элис, волоча за собой еще двух воинов. Викинги подступали со всех сторон: кого-то происходящее веселило, кого-то злило, но все они были пьяны. Один попытался ударить Синдра ногой и в итоге попал в бок своему же товарищу.

Светящийся наконечник стрелы до сих пор шипел и разбрасывал искры внутри Элис. Что он означает? Свет. Ясность.

Волкодлак снова надвигался на нее. Сделав еще два шага, он выдернул из-за пояса один из норманнских ножей. А еще через миг упал. Элис посмотрела на ворона на крыше. Она чувствовала себя очень странно, у нее кружилась голова, она источала свет. Четыре человека набросились на Синдра, но он схватил одного из нападавших и швырнул его на оставшихся троих. Все они рухнули кучей-малой. Элис смотрела на ворона на крыше. Ворон смотрел на нее. А потом она отпустила свет внутри себя, и тот хлынул на ворона. Примерно так бывает, когда учишься ездить верхом: однажды наступает миг и новичок понимает, как это делать правильно, оцепенение в руках, спине и ногах исчезает, всадник поддается ритму коня и сливается с ним в единое целое в галопе. И сейчас у нее получилось так же легко.

Синдр наступал на Элис. Послышался шум крыльев. Ворон улетел прочь. Элис упала, Синдр уселся на нее верхом, однако гнев покинул его.

– Смотри, – сказала она ему. – Смотри, кто ты.

И свет, бывший в ней, перетек в него, а в следующий миг викинги принялись наносить ему удары со всех сторон. Не такой сильный воин, как Синдр, умер бы сразу, но волкодлаку не потребовалось на размышление лишней секунды, не потребовалось последнего вздоха, чтобы понять, кто он, а кто его враги. Чары покинули его, он перехватил руку с мечом и сломал врагу запястье, заставив выронить оружие. Он поднялся, ударив викинга в челюсть тыльной стороной ладони, и тот без чувств растянулся на полу. В следующий миг он уже подхватил Элис и кинулся с ней к выходу из монастыря. Даны набросились на него с мечами и копьями, но он увертывался, отпрыгивал, приседал и парировал удары. А потом Элис оказалась у ворот монастыря.

– Открывай дверь! – кричал он. – Я был околдован, но я спасу тебя. Беги! Моя судьба быть рядом с тобой, я не могу умереть здесь.

Элис отодвинула засов, запиравший дверь в воротах, и оказалась снаружи. Она не знала, куда бежать. Берег был залит лунным светом, и она увидела, что часовые с кораблей уже спешат к монастырю. Тропинка спускалась к морскому берегу и сворачивала к болоту. Только далеко на горизонте виднелся лес. Ей придется бежать по заболоченному берегу в темноте, и ее будет преследовать орава викингов.

Свет странного символа, живущего внутри Элис, как будто озарил все темные уголки ее разума, принеся понимание и ясность. Бежать она не может. Элис развернулась и вошла во двор монастыря.

Синдр был у самых ворот, его со всех сторон осаждали викинги, а он рычал и плевался, вырывал копья из рук, уклонялся от тех, кто наседал сзади, швырял людей на плиты. На мгновение он перевел взгляд на Элис, и Гьюки успел пронзить его мечом.

Человек-волк упал на колени и попытался заговорить. Элис все прочитала по его глазам в тот миг, когда он умирал. Он хотел сказать, что не может умереть здесь, что его судьба тесно сплетена с ее судьбой, что великое предназначение, куда более важная смерть, ждет его. Он кашлянул и внезапно рванулся, заставив викингов отпрянуть.

– Мы еще встретимся снова, – пообещал он Элис, падая вперед. И в следующий миг викинги набросились на него, сами как волки: они кололи его копьями, били мечами и топорами, пинали, рвали его плоть и ломали кости.

Волкодлак лежал на каменных плитах лицом вниз, из бесчисленных ран на теле вытекла лужа крови, лицо сделалось неузнаваемым из-за порезов и синяков, которые он успел получить. Элис склонилась над его телом и провела по нему рукой. Она заговорила, хотя не знала, что сказать, но слова полились сами:

– Это был не ты, Синдр. Не ты. Ты умер за меня, и я благодарю тебя за это, но ты шел неверным путем. Руна зовет, но зовет не тебя.

Руна? Она дала символу внутри себя название; она не помнила, чтобы когда-нибудь слышала такое слово, однако оно казалось ей знакомым.

Она протянула руку и погладила волкодлака по голове. Высокий викинг пнул его тело. Элис затопил гнев, нежданный и горячий.

– Ты уже убил его, – сказала она. – Хочешь убить его еще раз?

– Если б я только мог, – огрызнулся викинг и наступил на мертвеца.

Элис сверлила его взглядом.

– Теперь, когда он умер, ты готов выйти с ним один на один. Только что же ты не спешил драться с ним, когда он был жив?

Викинг нацелил на нее копье, но Гьюки отбил его мечом. Он придвинулся к Элис.

– А ты интереснее, чем кажешься, мальчик. С каких это пор ты говоришь на нашем языке?

– Я… – Элис больше не находила слов. Она попыталась ответить, но когда заговорила, это была латынь. – Я… – Она поглядела на Лешего. – Скажи, что мне необходимо переговорить с ним. Наедине.

– Domina, это не лучшая идея, – сказал Леший.

– Domina? – переспросил Гьюки. – Я знаю на латыни всего два слова, одно из них – «дерьмо», а второе – то, которое ты только что произнес.

Леший вскинул руки над головой.

– Все, хватит притворства, – сказал Леший. – Поскольку ты вассал, поклявшийся в верности Олегу, нам необходимо поговорить с тобой с глазу на глаз.

Глава сорок восьмая. Слово Господа

А Жеан молился на кладбище другого монастыря:

– Освободи, освободи меня!

Он слышал голос из темноты:

– Три корабля, Офети. Это слишком много.

– Зато это будет славная смерть, Фастар, тебе так не кажется? Они ведь будут петь о нас. Воины Греттира уважают сильных противников, мы будем вечно жить в сказаниях их скальдов.

– Ты уверен, что нам это необходимо?

– Уверен.

– Тогда пошли. Мы их заманим в монастырь. Надо зажечь огни, чтобы они заметили нас.

Жеан ничего не видел. Он снова ничего не видел. Мягкая тьма отняла у него зрение. А затем разбойники на берегу, сладкий запах их агрессии, соблазнительный аромат волнения и неприкрытого страха очистили его разум, словно нюхательная соль, и он увидел все. Луна была для него словно холодное солнце, высвечивавшее людей на широкой сырой полосе песка.

Его слух сделался острым как никогда, его разум улавливал тончайшие оттенки звуков, и уши сообщали ему о мире почти так же много, как глаза. Он слышал, как дышат и шелестят одеждой викинги рядом с ним, как быстро хватает воздух ртом молодой мальчишка Астарт, как размеренно дышит Офети, успокаивая тело долгими медленными вдохами. Он слышал, как волны плещут в бока кораблей, как чавкают ноги воинов по сырому песку. Он слышал и дыхание разбойников, быстрое и взволнованное. И он улавливал не просто звуки – слабость, сила, сомнения и решительность вырывались из человеческой груди вместе с воздухом.

Тьма. Жеан желал тьмы. От воя – звука, несущегося со стороны кораблей, – кожу щипало, мышцы льнули к костям, словно гусеница к ветке, пока он крался в темноте. Он выплюнул оставшийся во рту кусок мяса, вкус мертвечины неожиданно стал ему отвратителен. Он все равно был голоден, но теперь он желал иного, он желал теплого мяса на зубах, плоти, промаринованной соками страха, желал трепещущего тела, душа которого уже смотрит сверху на долину смерти.

Тени казались ему странными, словно то были и не тени вовсе. Он прекрасно видел сквозь них, однако интуитивно понимал их полезность. И он держался в тени, вжимался всем телом в стены монастырского двора, скользил по узкому проходу между скрипторием и кельей для покаяния. Он попал под свет луны и на мгновение замер. Поднял руку. Ладонь была сильная и длинная, ногти толстые, пальцы мускулистые, словно у горгульи или дьявола на церкви Сен-Дени. Он потер челюсть и высунул язык, облизывая губы. Язык показался ему каким-то слишком большим, он был поцарапан и изранен в некоторых местах, потому что Жеан случайно прикусывал его во время последней трапезы. Жеан втянул воздух носом. Губы тоже казались ободранными, кожа на всем теле – туго натянутой. Люди, разбойники с быстро бьющимися сердцами, несущие с собой вонь страха, которая неотступно преследовала их, приближались. Жеан сплюнул, сплюнул снова, но слюна быстро набиралась.

Восторг охватил его, он услышал собственный смех, хотя не понимал, чему смеется. Его поразила пустота в этом звуке.

Он ощущал миллионы оттенков запаха. Как будто бы всю жизнь страдал от невыносимого холода, а потом вдруг оказался в тепле посреди летнего луга. В дыхании викингов чувствовался запах гниения – от зубов, от застрявшего в зубах мяса. Их пот пах кислым, но в нем угадывалась чудесная радуга оттенков. Он вдыхал запах меха их одежд и чувствовал предсмертный страх зверя, вдыхал запах шерсти, из которой были сшиты плащи, и ощущал впитавшийся в нее запах скотного двора. А еще снизу, с берега, тянуло едва различимым на легком ветру ароматом. Женщина. Не все эти разбойники были мужчинами.

– Мы все сделаем быстро, – говорил Офети. – Быстро обежим вокруг дюн. Разобьем рули на двух кораблях – и в путь.

– Там будут часовые.

– Как я уже сказал, придется действовать быстро.

– А что с монахом?

– Оставим его, пусть пирует на кладбище, – сказал Эгил. – Этот человек околдован.

– Он привел нас к огромному богатству, – возразил Офети.

– Я не хочу, чтобы на моем корабле был пожиратель трупов, – сказал Фастар.

– Это не твой корабль.

– И вашим он не будет, если не поторопитесь.

– Нам придется бросить его, Офети. Ты же знаешь, что христиане едят людей. Они открыто признают, что у них это входит в обряд.

– Я… – Офети хотел сказать, что у него нет времени на споры, но оказалось, что монах уже ушел. – Ладно, парни, хватит. Смерть или слава! Может, смерть и слава вместе. Смерть в любом случае. Готовы?

– Порвем их! – сказал Фастар.

Викинги выбежали из-за стены монастыря и, пригибаясь к земле, скрылись за дюнами.

Жеан слышал, как они уходят. Он прокрался по дорожке, упиваясь насыщенными запахами плесени и мочи. Эти запахи казались ему такими же притягательными, как и ароматы цветов, которые ему доводилось обонять. Он подошел к скрипторию, где переписывались книги и свитки. Дверь была приоткрыта, и его манил внутрь аромат пергаментов. Он знал, что надо делать: надо читать, укрепить разум словом Господним. Самым горестным в его слепоте была невозможность читать, необходимость слушать, как Библию читают другие монахи, которые не чувствуют смысла слов. Он запоминал большие фрагменты текста и проговаривал самому себе в тишине кельи, вычищая из памяти хнычущий голос брата Фротликуса и свинцово-тяжкий выговор брата Рагенара, запоминая слова такими, какими им следовало быть.

Крыша провалилась, в широкую дыру проникал лунный свет. Здесь был пожар, предыдущие захватчики не смогли удержаться от искушения и предали огню свитки и книги. По всему полу были рассыпаны обгорелые пергаменты, в комнате висел тяжелый запах обугленной телячьей кожи и сырости. Викинги уничтожили эти труды, потому что не видели в них никакой пользы, но знали, что их высоко ценят враги. Они пометили свою территорию, навязав свои ценности. Запах пота разбойников до сих пор висел в воздухе. Жеан чувствовал их восторг. Им было весело жечь и уничтожать.

Жеан уселся на пол и взял один свиток.

– «И ангелов, не сохранивших своего достоинства, но оставивших свое жилище, соблюдает в вечных узах, под мраком, на суд великого дня». – Он проговорил слова вслух, усилием воли пытаясь вернуть того человека, каким он был: ученого монаха из аббатства Сен-Жермен, слугу Господа, который ни во что не ставил плоть, превознося душу и разум. – «Безводные облака, носимые ветром; осенние деревья, бесплодные, дважды умершие, исторгнутые; свирепые морские волны, пенящиеся срамотами своими; звезды блуждающие, которым блюдется мрак тьмы навеки»[21].

Теперь слова ничего не значили для него, осталось только звучание, стыки согласных и раскаты гласных отдавались в ушах, связывая его с тем, кем он когда-то был.

– Я человек, – сказал он, – созданный по образу и подобию Бога. – «Нет, это не то». – Я человек, созданный по образу и подобию Господа. – Он стал читать дальше: – «Избранной госпоже и детям ее, которых я люблю поистине, и не только я, но и все познавшие истину, ради истины, которая пребывает в нас и будет с нами ввек…»[22]

Со двора донесся шум. Жеана снова посетило недавнее чувство. Он сунул пергамент в рот и откусил, ощущая запах кожи и гари. Голод просто так не утихнет. Он лежал на полу скриптория, пытаясь успокоить его, не обращать на него внимания, и совал куски пергамента в рот, обоняя чернила, козлятину, особенный привкус крови нерожденного детеныша, кожу которого превратили в мягкий пергамент. Но голод делался только острее. Он извивался на полу, силясь забыть о нем. Жеан успел прочитать обрывки фраз, пока заталкивал пергамент в рот, всего несколько слов, однако их хватило, чтобы в голове всплыл целый отрывок: «И около девятого часа возопил Иисус громким голосом: или, или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»[23]

Жеан сунул в рот новый обрывок. Ему казалось, будто он – сам голод, воплощенный в человеческом теле.

«И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли, и, вышедши из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим»[24].

– Я человек, – сказал Жеан.

Теперь снаружи доносились крики:

– Посмотри там! Туда загляни! Здесь что-нибудь найдется для нас. Чародей не стал бы нам врать!

За дверью затопали. Она резко отворилась. Поток лунного света смешался с тем, что лился в дыру в потолке.

– Ребята, сюда! – Огромный викинг стоял в дверном проеме, он вскинул топор, и лезвие сверкнуло серебристой молнией.

– По образу и подобию, – сказал Жеан на наречии норманнов.

– Что ты там бормочешь, приятель? Где твое золото, ты, презренный трус? Веди нас к своему золоту!

– По образу и подобию.

– Чего? Парни, идите сюда. Я поймал одного. Ты монах, приятель? Отвечай, ты монах?

– Я Волк, – сказал Жеан и вцепился викингу в горло.

Смерть была быстрой, шея великана викинга сломалась от единственного движения. Распластавшись на теневой стене, Жеан ожидал появления следующего. Мертвое тело лежало в лунном свете с широко раскрытыми глазами, напоминая утопленника, покоящегося под водой.

– Там кто-то есть.

– Но ведь Эрик вошел туда?

– Да, но он не вышел.

– Не говори глупостей. Эй, Эрик, ты там как?

Люди разбрелись по всей территории монастыря. Они вроде бы искали кого-то. Жеан опустился на корточки, уперся в пол руками, потянулся, повернув голову. Он чувствовал себя могучим и живым, внутри него зрела неукротимая сила. Когда его впервые поразила немощь, он далеко не сразу смирился со своим новым положением, по ночам он часто плакал от отчаяния в подушку, летние запахи снаружи манили его бегать по полям, но тело не отпускало дух. Сейчас ощущение было схожее – неистовое желание двигаться, – но теперь его распирало от восторга. Он может двигаться. Он будет двигаться. Только необходимо выждать верный момент.

– Эрик! Эрик!

В дверном проеме снова появился человек. Он вошел в скрипторий, озираясь, быстро, по-птичьи вертя головой по сторонам, как будто опасался, что темнота укусит его. И она укусила, мгновенно втянув в комнату. Он умер раньше, чем успел закричать.

Снова послышались голоса:

– Эрик! Нет-нет, Тенгил! Тенгил туда пошел. Он там.

Появился викинг, наклонился в лунном свете над телом товарища.

– Чтоб мне напороться на рог Фрейра! Только посмотрите на его шею! Посмотрите на его шею! – Он протянул руку к горлу покойника. Еще двое викингов вошли, жалуясь, что в комнате слишком темно. Они не сводили с мертвого тела глаз, их движения были медленными и неловкими.

У исповедника как будто открылись новые чувства. Он мог с точностью сказать, на что именно смотрят викинги, ясно сознавал, что они не замечают его. И не только движения воинов казались ему замедленными, они и внимание переключали с трудом. Один из воинов вынул из ножен большой широкий нож – дешевую замену мечу. Он всматривался в темноту, однако казалось, что его взгляд переходит с предмета на предмет целую вечность.

– Вы ничего не слышите? – спросил один из викингов.

– Что?

– Дыхание.

– Он мертв. У него голова почти оторвана.

– Да не его дыхание, дурак! Здесь дышит кто-то еще.

Жеан слышал все. В темноте его чувства сделались острее и глубже. Он слышал насекомых вокруг: в соломе, сохранившейся на крыше, в стенах, в лесу за монастырем. Он слышал так, как никогда раньше. Казалось, будто ночь звенит от любовных песен и грохота сражений, совокупления крохотных тварей, желающих оставить потомство, и их предсмертных криков, – вокруг него ночные бабочки хлопали крыльями, оса раздраженно жужжала, сражаясь с пауком, тля наступала на жука, летучая мышь падала с неба и уносила их обоих. Он ощущал всякое движение тварей земных и их половую принадлежность. Вечную песнь природы, которая не смолкает с тех времен, когда Господь вдохнул жизнь в Эдем.

Люди затаили дыхание и словно окаменели. Жеан ринулся в наступление.

Викинг с ножом влетел в стену спиной, и его голова раскололась о камни с влажным чавканьем. Ближайший к Жеану воин сидел на корточках, развернувшись к нему спиной. Прежде чем викинг успел распрямиться, Жеан схватил его за рубаху и волосы и ударил его головой в лицо третьего норманна, стоявшего на коленях рядом с товарищем. Оба воина упали без сознания. И все побоище длилось каких-то три секунды.

Жеан прислушался. Никто сюда не шел. Викинги были рабами своих привычек и прежде всего повалили в церковь, чтобы найти золото. Кто-то успел зажечь факелы, в дверном проеме то и дело мелькали всполохи света.

Разум почти покинул Жеана. Исповедник внутри него превратился в далекое эхо, принесенное ветром, его слова сделались не громче шепота, мысли были непостижимы. Жеан склонился над лишившимся сознания викингом и схватил его за горло. Потом свернул ему шею и впился зубами в человеческую кожу. В рот вместе с мясом попал клок бороды. Он проглотил все. Внутри него что-то гнусаво похихикивало, громко дышало, пускало слюни и подвывало. Он убил второго викинга так же, как и первого. Вкус человеческого мяса словно наполнял его силой. Он сидел в лунном свете, и ему было плевать, заметят его или нет. Для него лунный свет был подобен дождю из серебряных монет, как в сказках, которые монахи в Сен-Жермене шепотом рассказывали друг другу, когда он был еще мал и охотно слушал подобные истории.

Он поднялся. Его тело словно скользило по воздуху, от легкости движения кружилась голова. Он вдохнул запах морской соли и водорослей, сырой травы в лесу, людей, которые, потея, бегали по монастырю вокруг него.

Жеан осторожно выбрался из скриптория, и его тело не шло, а как будто струилось. Какой-то викинг мочился в узком проходе за скрипторием. Он так и умер со спущенными штанами, со свернутой очередным ловким движением шеей. Жеан огляделся, и его личность захлебнулась в волне чувств, окатившей его. Все было таким насыщенным и ярким: топот захватчиков, булыжники под ногами, черные тени облачков, яркий свет луны, который прорывался сквозь них, и, главное, вкус, – вкус крови во рту. Он припал к самой земле. Узор из теней был для него лесом, а он в нем – волком. Жеан выронил мертвое тело и направился обратно к церкви. Теперь он убивал для того, чтобы убить. Голод пока не отступил, однако его пересиливало иное чувство – желание выжить.

За спиной звучали голоса:

– Там кто-то мертвый. Кто-то из наших. Так здесь остались защитники!

Топот бегущих ног.

– И здесь тоже покойники. Да тут была настоящая резня!

Тень стала для него покрывалом, уютным и безопасным. Несколько человек выскочили в проулок за скрипторием. Последний был совсем юный, лет пятнадцати. Жеан вцепился ему в горло, его ловкие пальцы обхватили шею, не дав мальчишке даже вскрикнуть перед смертью. Он тихонько опустил тело на землю и отступил в темноту, скользя вдоль стены, затем вышел во двор. Факелы, вопящие люди. Огни факелов исполосовали темноту яркими линиями. Жеан чувствовал, как колотится сердце, но не от страха, а от волнения – волнения лисицы, которая приближается к курятнику. Он прижался к стене, зная, что никто не замечает его. Он прекрасно понимал, что люди его не видят. У колонны он остановился едва ли не вплотную к одному викингу, который орал и сыпал проклятиями:

– Ты, трус, покажись! Ты просто тряпка, баба, прячешься в темноте!

Жеан набросился на него, схватил за волосы, а ногтями вырвал у него горло. Оттолкнул от себя, и викинг вывалился на главную площадь, хватаясь рукой за шею. Факелы ярко освещали умирающего. Впечатление было такое, будто викинг решил потанцевать на деревенском празднике, а товарищи окружили его, дожидаясь музыки. Викинг упал.

– Что это? Что такое?

– Чудовище. Тролль или волк бродит в темноте.

– Приведите Мунин. Она его найдет. Приведите Мунин!

Жеан наблюдал из тени, как викинги тщетно пытаются помочь товарищу.

Один рослый викинг распрямился и грохнул кулаком в щит.

– Давайте найдем эту болотную тварь! – прокричал он.

А в следующий миг они все как будто обезумели, словно они были мыши, а тело их товарища – кошка. Они кинулись от него врассыпную, все побежали в разные стороны, размахивая оружием. Они рубили топорами тени, как будто собираясь изничтожить саму темноту. Люди были повсюду, выскакивали из тьмы, нанося удары, вопя и размахивая руками.

– Волк, волк! Мы найдем тебя, волк!

– О́дин тебя побери, оборотень! Твой конец близок!

– Болотная тварь, людоед, покажись!

Когда топор вошел в тень, где он прятался, Жеана там не оказалось. Когда топор вернулся обратно, он снова стоял на прежнем месте.

Жеан выскользнул со двора и оказался в узком проходе между церковью и стеной монастыря. Он двинулся вперед, припадая к самой земле.

– Здесь никого нет. – Голос прозвучал буквально у него над головой. Он наткнулся на четырех викингов. Один держал зажженный факел и смотрел прямо на него, стоя в каких-то двадцати шагах.

– А что вон там?

– Монах.

Это было последнее слово в жизни викинга. Теперь тело Жеана, кажется, не подчинялось ему. Лица склонились над ним в темноте с выпученными от страха глазами, руки потянулись к нему, а затем пропали, оторванные и откушенные. Он рвал ногтями волосы, шеи, глаза и пальцы. Жеан уселся на грудь одного человека, точнее, он решил, что это человек. Кожа лица викинга была полностью содрана, начисто снята с головы. Он напоминал восковую фигуру, которую бросили таять на солнце.

Что-то медленно надвигалось на Жеана. Оно сияло в лунном свете, поблескивало, как драгоценный камень. Жеан протянул руку и схватил его, присмотрелся. Блестящая штуковина была прикреплена к длинной палке. Он знал, что это такое, что это за предмет. Разум силился подобрать верное слово, чтобы описать его. Оно причиняет боль. Вредная вещь. Слово так и вертелось на языке. Кто-то швырнул эту штуку в Жеана. Кто-то живой. Он шагнул вперед и сломал живое существо, которое кинуло в него предмет. Как же он называется?

Слово пришло к нему. Копье. Да, копье. Жеан выронил его и перешагнул через тело того существа, которое метнуло копье.

На ум пришли еще слова: «Благослови, Господи, нас и эти дары».

Рот был полон слюны. Молитва что-то значила для него. Факелы мерцали в темноте. Что это за молитва? Благодарственная. Он сел на землю, чтобы поесть, отрывая зубами и руками мясо от костей. Он наслаждался богатым вкусом: привкусом железа в мышечных волокнах, сладостью печени, пикантным острым ароматом вспоротых кишок, содержимое которых он внимательно рассмотрел.

Голоса. Грохот оружия.

– Греттир! Греттир! Он здесь. Ты можешь исполнить пророчество. Волк пришел к тебе сам.

Слова ничего не значили для Жеана, который вгрызался в мясо. Он проглотил слишком много, поэтому его вырвало, и он снова принялся за еду.

Викинги столпились в обоих концах прохода, перекрыв ему пути к отступлению. Жеана это не волновало. Он полностью сосредоточился на еде. А их было много, человек по тридцать с каждой стороны.

– Греттир!

Толпа в том конце, который выходил на море, расступилась. Через нее прошел крупный человек со щитом и с мечом в руке. На нем были длинная кольчуга, койф, закрывавший шею, и остроконечный шлем. Он держался настороженно, тыкал в темноту выставленным вперед мечом.

– Волк? – позвал воин. – Волк?..

В противоположном конце прохода послышался шорох шагов. Женщина. Плоть ее свисает вкусными лоскутами, которые пахнут солью и железом.

– Волк? – повторил крупный воин.

– Болотная тварь. Да-да, болотная тварь, – сказала женщина.

Жеан оторвался от мяса. Эта женщина сильно отличалась от остальных людей. Ее внимание было сужено до тонкого ручейка, оно обнюхивало его подобно зверьку, сосредоточенное только на нем одном и ни на ком больше. И еще женщина была напугана. От нее разило кислым запахом страха.

Воин двинулся по проходу к Жеану.

– Я Один! – прокричал он.

В следующую минуту луна зашла за облако, и в проходе стало еще темнее, а факелы лишь слабо пульсировали во мраке.

– Я Один! – снова прокричал воин и стремительно двинулся на Жеана, его тело заполнило собой весь проход, его меч был как будто не из этого мира: только что он блестел в лунном свете, а в следующий миг исчез в темноте. Жеан поглядел в небо и ощутил, как мышцы расслабились, готовые наносить удары, готовые немедленно напрячься, чтобы он мог накинуться на врага.

Однако, когда крупный викинг атаковал его, темноту прорезал крик. Крик женщины значил для Жеана гораздо больше, чем простой звук: это был порыв ледяного ветра, больно бьющий градинами, порыв такой мощный, что едва не лишил силы его конечности. Ноги у него подкосились, он упал на колени. У него оставалось еще довольно сил, чтобы отбить меч, но большой викинг навалился на него, заставив растянуться на земле. Жеан ответил ему – свернул воину голову набок жестоким ударом, сломав ему шею. Тело викинга придавило его, вес покойника не давал подняться с земли. Женщина снова закричала, и вся сила словно ушла из тела Жеана, после чего он сам оказался в чрезвычайно странном месте.

Викингов вокруг не было, не было и монастыря. Он стоял на высоком утесе, поднимавшемся над горной местностью, пересеченной фьордами. Перед ним застыла женщина, ее лицо было изодранным и изуродованным, вместо глаз зияли дыры. Казалось, будто полная луна спустилась с небес и уселась ей на плечи вместо настоящей головы. Ее природа была двойственной: женщина стояла перед ним и в то же время находилась где-то еще; нечто возвышалось у нее за спиной, какое-то присутствие, древнее и вечное, нечто такое, вокруг чего вертится весь остальной мир с его хаосом, суматохой и красотой.

А потом викинги навалились на него всем скопом. Он отбивался, пинал их ногами, сопротивлялся, однако крик ослабил его, лишил силы. Его прижали к земле, связали, стянули ноги и руки за спиной, снова и снова накручивая веревку. Его били ногами и плевали на него. Завязали веревку вокруг пояса. Затем еще одну. Руки были плотно прижаты к телу, шея сдавлена так, что стало трудно дышать. И когда викинги увидели, что он по-настоящему беспомощен, они набросились на него. Кулаки, подметки, древки копий опускались на него.

– Хватит!

Нападавшие остановились. Это снова заговорила женщина.

Он поднял глаза. Перед ним стояло бледное дитя. Девочка развернулась и пошла прочь, и он понял, что пришел в то самое место, куда она вела его. Он оказался там, где она хотела его видеть.

Жеан вдруг зарыдал. Во рту стоял кислый привкус плоти, губы и подбородок были в крови.

– Отец, прости меня. Прости! – Он лежал, дрожа, на холодных камнях. – Я согрешил, я творил беззаконие, я причинял зло, я освободился, я даже бежал от Твоих наставлений и Твоих заповедей. – На ум пришло Писание, а затем он вспомнил вкус пергамента, вспомнил, как раздирал священные слова, как раздирал человеческие тела.

Женщина прошла к нему по проходу под монастырской стеной и опустилась на колени рядом с ним.

– Ты пока еще не отрастил свои клыки, Фенрисульфр. Мы встретимся снова, когда это случится.

Он узнал голос – эта женщина обнимала его и пела, когда он терпел мучения от рук Ворона.

– Отыщите келью для покаяния и тащите его туда.

– Разве не лучше его убить?

Жеан ощущал неуверенность, исходившую от женщины. Казалось, ее мысли отчаянно ищут выход, словно муха, которая бьется в оконное стекло в храме.

– Нет, – сказала она. – Боги хотят, чтобы их судьба свершилась в мире людей. Ему не суждено умереть от ваших копий.

– Что же тогда будет дальше?

– Он убьет своего брата, – сказала Мунин, – а после того… – она как будто затруднялась найти верные слова, – мертвый бог пойдет навстречу своей судьбе. Так было всегда, это тот финал, к которому мы приближаемся.

Глава сорок девятая. Расставание

Гьюки внес свечи в маленькую часовню – пустую комнату с изображением распятого Христа на стене за простым алтарем. Комната более-менее уцелела, потому что здесь нечем было поживиться.

Конунг морских разбойников внимательно поглядел на Элис, затем внезапно шагнул к ней и провел рукой по телу, нащупывая грудь. Элис отшатнулась, однако он не пытался ее удержать, а просто стоял рядом, покачивая головой.

– Domina, – повторил он. – Госпожа. Я много времени провел в походе, как и мои воины, девочка. И ты сегодня воистину желанная гостья.

Элис так же пристально посмотрела на него и заговорила на латыни:

– Я Элис из рода Роберта Сильного, невеста князя Олега, за мной гонятся враги, меня преследуют, а у меня нет никого, кроме этого слуги. Поздравляю, Гьюки, тебе досталось настоящее сокровище. Если ты вернешь меня к Олегу целой и невредимой, не отняв моей чести, то станешь богачом. Переводи, Леший.

– Ты неверно понял мои слова, господин. Эта девчонка – моя служанка, не более того, – сказал Леший.

Элис снова заговорила, с трудом подбирая слова языка норманнов:

– Ты неверно представил меня, торговец.

Леший широко раскрыл глаза.

– А я-то думал, мне давеча приснилось, – сказал он. – Так ты говоришь на их наречии!

– Да!

– И ты скрывала это от меня.

Элис развернулась к Гьюки и продолжила:

– Я дама из благородного франкского рода, помолвленная с Вещим Олегом. Отвези меня к нему, и получишь горы золота.

Гьюки некоторое время молчал, просто рассматривая ее в отблесках пламени свечей. Наконец он заговорил:

– Ответь мне, domina, почему ты расхаживаешь на людях, остриженная, словно деревенская дурочка, в мужской одежде и с мечом за поясом? Почему чародеи набрасываются на нас, желая освободить тебя? Ты ведь христианка. Почему же тогда служители наших богов пытаются тебе помочь?

– То был слуга Олега, – сказала Элис, – он приходил, чтобы отвезти меня к князю. Нам пришлось бежать через всю страну. Мои защитники погибли. Потому-то я и вынуждена переодеваться мужчиной. Одинокая женщина была бы вовсе беспомощна. А в одежде воина у меня есть шанс на спасение.

– Так ты воин? – уточнил Гьюки. – Я слышал о девах-воительницах, только никогда не видел их воочию.

– Я убила короля, которому принадлежал этот меч, – сказала Элис. – Зигфрид, король данов, пал от моей руки.

– Он был могучий воин, – сказал конунг, глядя на нее с нескрываемой тревогой. – Я мог бы назвать тебя лгуньей. Ни одна женщина не смогла бы убить такого сильного бойца. Это попросту невозможно. Но, с другой стороны, на берегу ты убила Бродира. Все это странно, очень странно.

Он немного постоял молча.

Затем протянул руку к изображению распятого Христа и заговорил, обращаясь к нему:

– О́дин, – сказал он, – бог повешенных, бог королей, бог безумства и магии, пошли мне озарение. Скажи, что делать дальше. Ты, провисевший на дереве девять дней и ночей, зябший под луной, исколотый светом звезд, пронзенный копьем и удавленный петлей, укажи мне, что делать, и я вступлю в битву при первой же возможности.

Гьюки немного постоял, простирая руку к стене. Когда он развернулся, свеча почти догорела.

– Будь моя воля, я бы взял тебя в постель, а потом вышвырнул в море. Ты приносишь беды, госпожа. Ты привлекаешь волков. Женщина не может убить воина, во всяком случае, такого как Зигфрид. И все же я уверен, что ты говоришь правду. Скажи, какой путь ты проделала одна, в компании этой обезьянки, и при этом сохранила честь, имущество и жизнь?

– Я иду из Парижа.

– В таком случае у тебя наверняка имеются могущественные покровители. Этот чародей уложил пятерых моих воинов.

– Он убил бы больше, если бы не был ранен.

– А если повстречаешься с Вороном, потеряешь гораздо больше народу, – подхватил Леший.

– С кем?

– С Вороном. Он колдун из числа твоих сородичей. Зигфрид часто обращался к нему за помощью.

– Я наслышан о нем, – признался Гьюки. – У него, кажется, есть сестра?

– Есть. И она, скорее всего, следит за тобой прямо сейчас.

– Как это?

Леший перевел дух.

– А это она подослала человека-волка. Она заодно с Олегом, поэтому отправила своего защитника к госпоже. Если кто выступит против нее, Ворон будет считать того своим врагом.

– В таком случае пора прекратить этот разговор и бросить ее в море немедленно, – заявил Гьюки.

– Эти колдуны служат Одину, – сказал Леший, указывая на распятие. – Скажи-ка мне, этот бог любит прощать обиды? Его враги купаются в роскоши и благополучии?

Гьюки досадливо прищелкнул языком.

– Что бы ты ни делал, – продолжал Леший, – они все равно придут. Но есть один способ защитить себя.

– И какой же?

– Дай сначала клятву, что не причинишь зла мне и этой девушке.

– Отвечай, если не хочешь, чтобы я прямо сейчас приказал отрезать тебе язык и приколотить его к мачте. Может, там, на ветерке, он скажет нам правду?

– Ты знаешь, что я и так говорю правду. Ты знаешь, что они придут. Посмотри на того, кто лежит во дворе. Сколько народу потребовалось, чтобы его убить? Хочешь, чтобы золото Олега досталось Ворону и его сестре за то, что они привезли ему невесту? Да они тут же пустят все богатство по ветру и вернутся в свою паршивую лачугу в лесу. Попробуй, отрежь мне язык, и мой призрак попросит Ворона сделать с тобой то же самое!

– Я не боюсь смерти, – заявил конунг.

– Но разве ты не хочешь вернуться домой с золотом и овеянный славой? Неужели ты предпочтешь возвратиться из похода с пустыми руками, вместо того чтобы уничтожить своих врагов?

Конунг выпрямился.

– А в твоих словах есть некоторый резон, – признал он. – Рассказывай, как нам защититься от Ворона.

– Ты поклянешься не причинять нам зла?

– Клянусь, – сказал Гьюки, дотрагиваясь до распятого Христа на стене, – перед лицом Одина, который повесился на ясене ради мудрости.

– Ворон ни за что не захочет путешествовать по воде, – сказал Леший. – Ставь паруса. Вот и вся хитрость.

– Прекрасно, – сказал конунг. – Скоро рассвет. Как только встанет солнце, выходим.

В дверь часовни постучали. Пришел Кюльва. Он принес свечу, и в свете пламени его лицо казалось вытянутым.

– Я потерял еще одного брата, – сообщил он. – Хродинг только что умер от ран, которые нанес ему человек-волк. Я хочу знать, что сказал тебе этот парень. Ему все равно не отвертеться от хольмганга.

Рот конунга искривился то ли в улыбке, то ли в гримасе.

– Пусть твои братья покоятся с миром, Кюльва, – сказал он.

– Никто не имеет права отказать мне в исполнении закона.

– Верно, – признал Гьюки. – Только знай – твоего брата убил не воин.

– Почему же, это воин, на вид ему не меньше пятнадцати лет.

– Нет, – сказал конунг, – это женщина.

Кюльва широко раскрыл глаза.

– Что ж, – продолжал конунг, – можешь и дальше настаивать на хольмганге, но когда она умрет, всем станет ясно, что это был не мужчина. И тогда все узнают, что твой брат погиб от руки женщины. Хотя она и высокого рода. Она обручена с князем Олегом, правителем Альдейгьюборга. Пусть она сначала станет законной женой, чтобы ты мог потребовать вергельд с князя и не позорить свою родню этим поединком.

Кюльву едва ли не трясло.

– Женщина не смогла бы убить моего брата. Это не женщина!

– Кюльва, я дотронулся до нее и получил неопровержимые доказательства, – сказал конунг, – ее защищают могущественные силы. Женщина не убила бы твоего брата. А вот боги, действующие через нее, могли. Иначе как еще девственница народа франков смогла бы сразить такого воина, как Бродир?

– Надо изнасиловать ее и убить, – заявил Кюльва.

– Чтобы открыть всему миру, что Бродир умер от руки женщины? Я же сказал, только вергельд поможет тебе сохранить достоинство и не замарать честь семьи.

Кюльва кивнул.

– Но выкуп должен быть очень большим.

– Так и будет, – пообещал конунг. – Только не говори остальным, что на корабле женщина. Иначе начнутся ссоры.

Кюльва что-то пробурчал и вышел из часовни.

Гьюки развернулся к Элис:

– Что ж, госпожа, обещаю доставить тебя на место.

– И ты получишь за это награду, – сказала Элис.

Занялся холодный рассвет, сильный ветер дул с берега.

Драккары нагрузили добычей: несколько лошадей, несколько хороших стульев и ковров, много больших мешков с шерстью. Леший сидел на одном из мешков, сложенных на корме, и улыбался собственным мыслям. Девушка осталась при нем. Драккар был узкий, поэтому места для груза едва хватало. Мул пасся в кустарнике на берегу. Лешему было жалко расставаться с животным, не столько из сентиментальных соображений, сколько из-за того, что мул был единственным его достоянием, если не считать Элис, которую, как показала жизнь, не так-то легко удержать. Леший хотел захватить с собой волчью шкуру, однако викинги решительно заявили, что это nithing – таким словом они обозначали «проклятую вещь». Итак, было решено, что корабли зайдут в Бирку, чтобы поторговать и закупить провизии. Леший был знаком с тамошними торговцами; он не сомневался, что сумеет уговорить Элис бежать и ускользнет от викингов раньше, чем те поймут, что девушки у них уже нет. А в Бирке имеются лоцманы, которые ходят в земли народа русь по ночам и при хорошей луне. Если им пообещать награду от князя Олега, этого будет довольно, чтобы их с Элис отвезли.

Викинги уже были наготове, одни сидели на веслах, другие стояли в воде, готовясь оттолкнуть корабль от берега. В желудке у Лешего был вареный заяц, купленный Элис у северян, на плечах – плащ, купленный ею же, и он вот-вот отправится в сторону дома в сопровождении еще двух драккаров кроме того, на котором едут они. Ни один морской разбойник и близко не сунется к таким кораблям. Леший уютно завернулся в плащ и погрузился в мечты о вине, которое так хорошо пьется в Ладоге в солнечный денек, о храмовых девушках и о перченом мясе с рыночных прилавков.

Раздался дружный крик и грохот. Северяне, стоявшие в воде, столкнули корабль с песка и теперь забирались на борт. И тут Леший увидел, как к нему подходят два воина, и оба настоящие великаны.

– Убирайся, – приказал Кюльва.

– Что? – не понял Леший.

– Убирайся с корабля.

Конунг стоял за спиной воинов и, улыбаясь, глядел на Лешего.

– Ты обещал, что не причинишь мне зла, – сказал Леший. – Ты же поклялся!

– И я сдержу клятву. Вода здесь доходит всего лишь до пояса. Ты ведь умеешь плавать?

– Умею, но…

– Это все, что я хотел знать! – отрезал Гьюки. – Выбросьте эту восточную гниду с моего корабля.

Леший отбивался, но все было тщетно. Два викинга подхватили его и выбросили за борт прямо над последним веслом, о которое он чудом не ударился.

Здесь было мелко, и вода почти не смягчила падение. Леший шлепнулся на песок и едва не задохнулся.

– Эй, купец! – Элис швырнула что-то на берег. Его нож, которым он разрезал шелк. – Тебе пригодится оружие! – прокричала она.

Торговец поднял нож и поднялся сам, с него ручьями стекала вода.

– Ты ни за что не договоришься с Олегом без моей помощи! – закричал он конунгу.

Военачальник викингов только засмеялся.

– Я сражался вместе с ним под Миклагардом. Он мне как брат, он будет только рад встрече со мной!

Леший упал на четвереньки и ударил по воде кулаками.

– Это несправедливо! – закричал он. – Я боролся. Я терпел лишения. Перун, что мне сделать, чтобы ты сжалился?!

Никто его не услышал. Стройные драккары уже отошли от песчаного берега на расстояние двадцати своих корпусов.

Леший рухнул в воду, рыдая, жалея, что не может здесь утонуть, чтобы волны унесли его куда-нибудь туда, где жизнь легка, а золото падает прямо с деревьев. Он перекатился на спину.

– У меня ничего нет. Я ничего не получил в наследство. Я сам не оставлю наследства. У меня нет друзей, нет приятелей, нет родины. Я ничто. Ничто. Ничто! – Он бился на мелководье, словно выброшенная на берег рыбина, а потом вспомнил. Мул! – Хватит себя, жалеть, милый мой, – сказал он себе, поднялся и побежал во весь опор обратно к монастырю.

Элис смотрела, как он удаляется, нелепый маленький человечек, который, без сомнения, по-прежнему желает обрести богатство на чужом берегу. Ей было жалко его, но она ощущала странное облегчение. До сих пор она зависела от помощи других, теперь же была сама по себе. Она отвернулась от берега. Вокруг все было серо, серое на сером; линии, разделявшей небо и море, почти не было видно, и корабль как будто разрезал не воду, а небеса. Ее снова охватило прежнее чувство. Она уже ходила этим путем раньше. Она увидела себя на другом корабле, в другом времени, только вокруг было такое же серое свечение.

Однажды, вспомнила Элис, она решила свести счеты с жизнью, спрыгнула за борт такого же корабля и молила о смерти. Она помнила ошеломляющий холод, помнила, как непослушные руки и ноги взбивали воду, заставляя ее плыть против своей воли, мешая ей утонуть. И теперь она как будто разыгрывала сценку, словно ярмарочный актер, и ее нынешние поступки были всего лишь отголоском поступков, совершенных ранее. Непосредственная угроза жизни каждый раз была так велика – Ворон, волкодлак, викинги и даже местные жители, – что у нее до сих пор не было времени задуматься о том, что с ней происходит. Она не знала языка северян. До недавнего времени она понимала всего несколько слов. Когда она пыталась думать на их языке, почти ничего не получалось, только какие-то обрывки: «Я буду жить снова, Вали. Когда бог умер, сияющая магия вошла в меня».

Она вспомнила об исповеднике. Что с ним теперь? Она нисколько не сомневалась, что он погиб, и виновата в его смерти она. «Как была виновата и раньше». Этот голос принадлежал не ей, а скорее маленькой девочке.

Дни шли за днями, и корабль скользил через морской туман. Когда туман разошелся, их встретило яркое голубое небо с вытянутыми облаками, которые и сами были похожи на драккары на синей глади океана. Затем сгустились сумерки, и заходящее солнце превратило морскую гладь в отрез золотой парчи. Когда наступила ночь, задул попутный ветер, взошла круглая яркая луна, и вода засверкала под ней, словно ребристая спина дракона. Корабль не замедлял ход, он как будто летел по лунной дорожке, спасаясь от наступающей тьмы.

С одного из соседних кораблей их окликнули вполголоса.

– Что там? – спросил Гьюки.

– Драккары. Прямо на мысу. Там стоит монастырь.

Конунг покачал головой.

– Этот монастырь обобрали до нитки еще много лет назад. Пусть себе ищут, теряют время даром. Мы идем дальше.

– Но мы могли бы забрать корабли.

– Или сесть на мель, чтобы потом кто-нибудь забрал корабли у нас. Нам довольно сокровищ и нашего гостя, все равно добычу больше некуда грузить. Давайте лучше пойдем прямо в Бирку, а об этих разбойниках забудем.

– Но это корабли Греттира. Я узнаю их где угодно.

– Ага! Вот это другой вопрос. Ненавижу этого негодяя! – сказал Гьюки.

С берега до них донесся звук – пронзительный жуткий вой. Ему ответил другой такой же, долетевший со стороны монастыря на склоне.

Элис поглядела на воду. От одного корабля, стоявшего у берега, как будто исходило свечение. Она ощущала, как на нее веет холодом, по коже пошли мурашки. Это ощущение было ей знакомо. Град. И символы, живущие внутри нее, те, что говорили с ней и нашептывали свои имена – лошадь, факел, олень, – зашевелились, заволновались, зажурчали и заржали. Элис произнесла одно-единственное слово на языке норманнов: «Сородич». Символы в ее сознании издалека узнали свою родню.

Элис поглядела на викингов. Они всматривались в берег, однако никто не заговорил о странном свечении, об огоньке, который двигался над рядом черных кораблей. Неужели его видит только она одна, это серебристое облачко, которое перемещается и испускает сияющие лучи, похожие на тычинки лунного цветка? Она знала его имя: «Хагалаз». Знала, что эта руна показала себя с берега. Не только Элис носит внутри себя странные символы.

Темноту снова прорезал вой. Элис поглядела на лица северян. Они ничего не выражали, кажется, никто на корабле не слышал звука.

Гьюки на миг задумался.

– Если подойти поближе, – сказал он, – мы сможем захватить их корабли, пока все воины на берегу, и вывести в море раньше, чем они спохватятся. Но даже если не сможем, то неплохо поживимся их добычей. Снеккар и два пузатых кнарра, ребята! – Он поглядел на Элис: – Ты приносишь удачу. Понадеемся, что так будет и в Ладоге. А теперь вперед. Открывайте бочонки, доставайте оружие!

Глава пятидесятая. Встреча со Смертью

Леший обрадовался, обнаружив, что мул так и пасется на том месте, где он его оставил. Он быстро поймал животное и поплелся обратно к монастырю. Он ощущал себя уязвимым, одиноким и замерзшим. Он промок до нитки, с моря дул свежий ветер, над головой клубились серые тучи, лишая всякой надежды на солнце.

Ему надо на восток. У него есть мул, на котором можно ехать верхом, ведь он уже ездил на нем. И это прекрасно. Но это единственное, что прекрасно. Зато все остальное не прекрасно вовсе: от дома его отделяют огромные леса, кишащие разбойниками, еды нет, из оружия только маленький ножик, а по возвращении его ждет далеко не теплый прием. На самом деле, даже если он вернется, его, скорее всего, высекут, или же он умрет с голоду.

Однако выбора все равно нет. Не может же он вечно сидеть в монастыре, он должен идти. Лешему очень хотелось разломать остатки мебели, брошенные викингами, и развести костер. Но он вспомнил, что не сможет этого сделать. Огниво уехало вместе с Элис. Он, правда, видел, как некоторые разводят огонь с помощью тетивы, но так и не научился этому фокусу. Кроме того, в Ладоге подобный способ сочли бы примитивным. Человек уважаемый, пусть даже уважаемый торговец, использует кремень.

Он решил, что в монастыре должно найтись хоть что-то, способное облегчить ему грядущее путешествие. Но только волчья шкура, измазанная грязью, лежала на полу рядом с телом Чахлика, там, куда ее швырнули. Викинги не стали хоронить волкодлака, просто бросили его там, где он умер.

Леший осмотрел тело. Оно было изуродовано, лицо опухло и почернело, потому что викинги снова и снова били по нему ногами. Но вот руки нисколько не пострадали. Леший взял ладонь волкодлака двумя руками. Ногти у Чахлика были неестественно толстые и острые, пальцы – в пятнах каких-то чернил. Может, это как раз снадобье, от которого растут такие ногти? Леший развернул ладонь. Поглядел на шрамы на пальцах, на суставы, линии на ладони. Интересно, правду ли говорят гадатели? Неужели смерть волкодлака на этом чужом берегу записана у него на руке? Но у этой руки уже нет будущего, только прошлое, запечатленное в крови под ногтями, в пятнах странного вещества на пальцах, в загорелой коже, говорящей о жизни на свежем воздухе.

Леший поглядел на свою ладонь. По идее, линии должны были рассказать о его богатстве, благополучии, любви. Даже удивительно, что все эти линии есть у него на ладони, ему казалось, что двух из них попросту не должно быть.

Он рассматривал капиллярный узор на пальцах волкодлака, кое-где стертый или закрытый мозолями. Уже много лет он ни с кем так не сближался. У него сохранились очень смутные воспоминания о покойной матери: просто розовое лицо и густые темные волосы. Если не считать этой привязанности, у него бывали продажные женщины, в юности довольно много, за последние годы всего несколько.

Но никогда еще он не сидел и не рассматривал линии на ладони другого человека, шрамы и царапины, морщины и вены, которые свойственны только ему. Когда у него была большая семья, большая любовь и караваны, которые ходили на юг и на восток, в Миклагард и Серкланд, ему было не до нежностей. И нельзя сказать, чтобы тогда ему хотелось чего-то подобного. Ему просто было любопытно, на что это похоже. Привязанность к семье, к друзьям всегда стояла как-то на втором месте после дела. Эту дверцу он никогда не открывал. И он не знал, как повернулась бы жизнь, если бы он когда-нибудь вошел в нее.

Неужели он и тогда сидел бы в монастыре, сжимая руку покойника?

Ему придется вернуться к Олегу, подумал Леший, но только не потому, что он ожидает награды. Он слишком хорошо знал князей, чтобы рассчитывать на что-то. Его, наверное, высекут, и это еще если повезет. И прием, которого Леший ожидал от Олега, точно отразится на его репутации самым пагубным образом. Однако ему все равно придется вернуться, потому что человеку необходимо место, к которому он привязан, пусть его положение там будет самым низшим – это все равно лучше, чем скитаться по диким полям, словно зверь.

Леший выпустил руку Чахлика. Теперь он раскаивался, что забрал у волкодлака амулет. Он вынул его из потайного кармана на поясе и еще раз рассмотрел. Любопытная вещица: грубый треугольник, однако с закругленными краями. На камне была нацарапана волчья голова, вписанная в треугольник, – такая, какой ее рисуют варяги.

– Хочешь, отдам его обратно, Чахлик? – спросил Леший.

Нет, решил он, не отдаст, будет носить его, чтобы почтить память человека-волка. Он размотал шелковый платок на шее и надел амулет, который затем снова замотал платком. Да, он хочет оставить что-нибудь на память, но он человек суеверный и вовсе не желает, чтобы северный бог поглядел на него сверху и послал ту же судьбу, что и Чахлику. Камешек каким-то образом связывал его с волкодлаком, отчего Леший ощущал себя чуть менее одиноким, хотя и был связан через него с человеком, которого едва знал. Он поднял шкуру и встряхнул.

– Прощай, Чахлик, – сказал он. – Мне жаль, что с тобой случилось такое несчастье. Рассказ о тебе обеспечит мне теплый ночлег и вино, и я благодарю тебя за это.

Ему удалось взгромоздиться на мула и тронуться в путь, направляясь на восток через леса, которые отделяли его от дома подобно океану. Мул легко воспринял то, что Леший едет на нем верхом, а Леший начал разговаривать с животным, подбадривая каждый раз, когда на самом деле хотел подбодрить себя. В этих лесах обитали шайки разбойников, которые не уважали никого, кроме больших караванов с многочисленной охраной.

– Разбойников сейчас не будет, милый, сейчас не сезон. А трава сочная, правда? Еще немного пройдем, и ты поешь.

Леший трясся от холода, пробираясь через лес. Среди деревьев было не так холодно, как на морском берегу, но все равно не тепло. Он набросил на себя волчью шкуру, накинул волчью голову на свою, чтобы согреться.

Дорога на восток хорошая, слишком хорошая. Это может привлечь разбойников. Но он все равно поехал по этой дороге, потому что был слишком стар, чтобы прорубать себе путь через дикие заросли. Этой дорогой часто пользовались, она была натоптанная, но сырая и грязная, человек с трудом тащился бы по такой грязи, однако мул шел легко. Леший понимал, что движется довольно быстро. Через день-другой он будет уже далеко от монастыря и селений на побережье.

Просто чудо, что он так далеко зашел без волкодлака. Из Ладоги они двигались в основном по воде, а когда пришлось идти через леса, уши волкодлака и его охотничьи навыки помогали им избегать неприятностей. Дважды на Лешего нападали – лесные разбойники, грязные и оборванные, преграждали ему путь. Они не удосуживались устраивать засаду одинокому торговцу, идущему через лес. Они просто подходили к его мулам и принимались разгружать товары. И вот тут появлялся Чахлик. В первый раз трое сразу остались лежать на земле от одного его движения, еще двое, подвывая, убежали в лес, придерживая сломанные руки. Несколько мгновений – и разбойников как ветром сдувало. Это были лесные жители, преступники, которые прятались от обычных людей, и их традиции и образ мыслей казались Лешему очень странными. Для них появление Чахлика было равносильно появлению сказочного чудовища, они удирали от него так же, как христиане удирали бы, повстречав дьявола.

Однако сейчас Чахлика не было рядом, только страшные заросли, лесная тьма и неровный мерцающий свет. Все это навевало ужас – то, что мерещится, гораздо страшнее всех ужасов ночи и того, чего не видно в темноте. Пришла весна, и деревья стояли с набухшими почками, только Лешему было не до красот природы.

Хорошо хоть для мула оказалось вдоволь травы.

Леший нашел в монастыре мех для воды и мог бы наполнять его в ручьях, но то и дело лил дождь, превращая лес в блестящее зеленое полотнище, и он ощущал себя несчастным, старым и слабым. Развести огонь он никак не мог, поэтому по вечерам ехал, пока хватало сил, стараясь найти укрытие, хотя укрытий почти не попадалось, и надеясь, что усталость победит холод и он сможет заснуть. В большинстве случаев побеждал холод. От голода и усталости Леший начал грезить наяву, превратившись всего лишь в поклажу на спине мула, позволив животному самостоятельно выбирать путь. Мул, кажется, знал, куда идти, на развилках он уверенно сворачивал на нужную дорогу, прекрасно чувствуя себя в мокром лесу. Мул был счастлив. Листья были свежие, только что распустившиеся, сладкие, идти было легко, а старик на спине был всего лишь очередным грузом.

Через неделю пути на восток через лес Лешему стало безразлично, выживет он или погибнет, поэтому, увидев Смерть, он с готовностью поехал ей навстречу. Смерть восседала на бледном коне, завернутая в черный плащ. Леший заметил эту фигуру издалека, поскольку дорога шла под уклон, ограниченная с обеих сторон рядами деревьев. Он слишком устал, чтобы спасаться бегством.

Смерть закричала ему:

– Я принял тебя за него!

Слова были сказаны на скверном романском наречии, отрывистые, они падали, словно кинжалы.

Леший не мог отвечать. Он только смотрел на фигуру, преградившую ему путь, и кивал. Он сам не знал, почему кивает.

Плащ на Смерти был каким-то странным. Он был чем-то утыкан, какие-то штуковины топорщились из него во все стороны. Что же это такое? «Да перья же», – понял купец. Это же Хравн. Может, если Ворон ведет себя как нормальный человек, то с ним можно обращаться как с нормальным человеком?

Купец обрел дар речи:

– Я могу продать тебе отменного мула, брат, великолепное животное франков. Мне необходимо это сделать, но мои компаньоны не позволят продать его меньше чем за сто денариев. Я считаю, что хорошему человеку можно отдать и за восемьдесят. Думай быстрее, они уже возвращаются, и их много. Если купишь сейчас, даже самый сильный воин не сможет объявить сделку недействительной.

Смерть снова заговорила:

– Во сне я уловил запах оборотня, пошел этим путем, чтобы найти его. Где он, там и девушка. Эта шкура, которую ты надел на себя, принадлежит ему. Он жив? А девушка с ним?

– Он умер, но не от моей руки.

Ворон кивнул.

– Он умер, защищая ее?

– Разве тебе важно, как он умер?

– Как он умер? – В голосе всадника не угадывалось никаких чувств, но Леший понимал, что тому не терпится услышать ответ.

– Он был околдован и пришел, чтобы убить ее. Но он смог разрушить чары и попытался спасти ее от варягов. Они убили его, хотя и он убил многих из них.

Кажется, это известие произвело на всадника сильное впечатление.

– Он был околдован руной, которая живет внутри моей сестры. Никакая мужская магия не в силах разрушить ее чары. Только женщина способна на это, и только женщина, владеющая рунами.

– Он умер, защищая ее.

– Он был не тем, кем считал себя сам. Мы мало узнали о нем, но это все-таки узнали.

– А кем он считал себя?

– Жертвой Волка.

Леший пожал плечами.

– Он все равно стал чьей-то жертвой. Ты пришел, чтобы убить меня? Ты ведь слуга смерти. Я знаю тебя под именем Хравн.

– Где девушка?

– Ее забрали. Везут на восток, в Ладогу.

– По дороге?

– По морю. По вашему Китовому пути.

– В таком случае у нас очень мало времени. Моя сестра поставила для нее ловушку. Если ей не удастся заманить в нее девушку, нам самим придется везти ее в Ладогу. Конец уже близок.

– Какой конец?

– Волк приближается, он идет, чтобы убить. Девушку, вашего князя Олега, меня, мою сестру, наверное, и тебя, и любого, кто встанет у него на пути. Ладога падет, и кто знает, что еще случится. Девушка должна умереть, если именно ей суждено привести его к богу.

– Я понятия не имею, о чем ты толкуешь, – признался Леший.

– О́дин приближается. Мертвый бог идет сюда, на землю, он ищет смерти. Мы должны помешать ему. Бог должен жить.

– Мне казалось, ты служишь ему.

– Иногда мы служим богу лучше, если мешаем ему. Воля бога трудна для понимания. Вполне вероятно, что Олег и есть его земное воплощение, хотя сам он может об этом даже не подозревать. Видения моей сестры неясны. Если он – Один, мы обязаны защищать его от девушки, которая приманивает Волка, даже если сам князь ищет ее. И то, что он ее ищет, может служить достаточным доказательством, что он и есть воплощение Всеобщего Отца. Бог придет, и бог найдет свою судьбу, если мы ему позволим.

Леший действительно не понимал, о чем говорит Ворон.

– А я бы хотел, чтобы мой бог пришел, – сказал он, – и лучше всего с большим горшком золота.

Ворон огляделся по сторонам. «А он, кажется, чего-то боится», – решил купец.

– Мне потребуется твоя помощь в Ладоге, если девушка доберется туда, – сказал Хугин.

– Ты доведешь меня до Ладоги? Но ведь путь туда далек.

– Я могу проводить тебя, но мне потребуется твоя помощь, чтобы подобраться к сестре графа. Ты вроде бы прислуживал ей вместе с волкодлаком?

– Я прислуживал ей, но Ладога – торговый город, ты и сам сможешь запросто войти туда. И ты не похож на человека, который не способен подобраться к тому, кто ему нужен.

– Князь хочет спасти девушку, он будет ждать нападения. Все это предвидела моя сестра. Однако ни она, ни князь не заподозрят тебя. Ты сможешь найти девушку. Ты скажешь мне, где она.

– Твоя магия какая-то слабая. Неужели пророчества тебя подвели?

– Мы проникли в царство богов. Знание дается нелегко. – Он указал на свое лицо.

– Но с чего бы мне рисковать своей жизнью ради тебя?

– Я могу убить тебя на месте.

– И как же тогда я тебе пригожусь? Ты бы лучше заманивал калачом, Ворон. – Леший изумлялся собственной храбрости, однако интуиция торговца подсказывала, что он сейчас вправе диктовать условия.

– Ладно, – сказал Ворон. Он достал из мешка ожерелье из перекрученных золотых цепей, усыпанное рубинами. – Это твое. И еще у меня в сумке сотня монет для тебя.

Леший взял ожерелье. Вещица была чудесная. Он никогда таких не видел: каменья темно-красного цвета покачивались на перевитых между собой цепях. За ожерелье можно запросто выручить две тысячи монет.

– Это тебе, – повторил Ворон.

– А ты не боишься, что я подведу тебя?

– Ты меня не подведешь, – сказал Ворон, и Леший понял, что не подведет, если ему хоть немного дорога жизнь.

Леший быстро подсчитал про себя. Этих денег хватит, чтобы безбедно прожить лет десять, а то и двадцать, если не тратиться на танцовщиц и дорогие вина, чего он делать не собирался. Но на этом везение не заканчивалось. Этот странный человек явно не слуга Митры, как сказали бы про него в Римской империи. Он совершенно не разбирается в деньгах. Из него можно выдоить гораздо больше. Леший даже сможет убраться подальше от князя Олега, может, даже уедет в Византию, и богачу на покое будет нечего опасаться в величайшем городе на свете.

Леший проговорил слова благодарности Перуну и пожевал губами, словно размышляя.

– Ну ладно, – сказал он, – посмотрим, что я смогу для тебя сделать.

Глава пятьдесят первая. Друзья и враги

Элис перешла на корму драккара. Пока мужчины надевали боевое облачение, никто не разговаривал, слышалось только поскрипывание и позвякивание кольчуг, топоров, мечей и ножей, которые доставали из бочек, копий, которые отвязывали от бортов, шлемов, которые нахлобучивали на головы, и щитов, вывешенных за борт.

Целеустремленность этих людей напугала Элис. Среди них, как она ясно понимала, нет слабых духом. Эти люди привыкли к сражениям, они готовы к тому, что ждет их впереди. На борту ощущалось волнение, легкая нервозность, даже сдержанное веселье. Все это напомнило ей, как вели себя дамы в замке Лош, когда какой-нибудь из них делали предложение. Но в волнении воинов имелась и темная сторона. Они как будто вызывали к жизни нечто, пахнущее кровью и железом и пока затаившееся в них, словно волк в коровнике, готовый выскочить наружу.

– Лучше всего застать их врасплох, – вполголоса проговорил Гьюки.

– Они до сих пор не услышали нас, сейчас темно, так что они нас и не увидят, пока мы на них не набросимся. Почти все наверху, в монастыре. Мы перебьем часовых и выйдем в море раньше, чем они опомнятся, – сказал воин, стоявший рядом с конунгом.

– У нас есть пара луков. Пусть лучники выходят вперед при первой же возможности. От монастыря до кораблей довольно далеко. Мы заставим их заплатить за каждый шаг. Регин, ты готов?

На расстоянии сорока шагов прозвучал и поплыл над водой уверенный приглушенный голос:

– Готов, как всегда, господин.

– Передай остальным, чтобы шли за мной осторожно. Мы не знаем, какое здесь дно, не хотелось бы сорвать киль. Двинулись. Как можно тише. И как можно быстрее.

Корабли развернулись к берегу. Элис вцепилась в рукоять меча, который до сих пор был в ножнах. Сейчас этот маскарад ставил ее в опасное положение, сейчас ей лучше быть в платье и с покрывалом на голове.

К ней подошел конунг.

– Оставайся здесь, на корме. На кораблях почти никого не будет. Все закончится очень быстро.

Элис кивнула. Драккары неслись к берегу. Она не могла поверить, что люди на кораблях, стоявших на песке, не слышат ударов весел.

Но потом они услышали.

– Разбойники!

Это слово на языке северян Элис знала.

Воинам Гьюки больше не было смысла соблюдать тишину, все предосторожности стали теперь ни к чему.

Пока они шли вдоль берега, драккар казался Элис не только узким и неудобным для путешествия, но еще и плохо построенным. Он был быстрым, но каким-то неустойчивым. Однако теперь она увидела, в чем истинное предназначение этого корабля. В качестве гребного судна его можно было сравнить с мечом, нарезающим сыр. Да, разумеется, сыр можно порезать мечом, только сделан меч не для этого. Сейчас летящий на веслах драккар совершенно изменился, он со свистом несся по волнам, подобно стреле, разрезающей воздух. Элис поняла, зачем щиты вывешены снаружи. Они увеличивают высоту бортов. Развивая большую скорость, корабль поднимал за собой высокую волну, которая могла захлестнуть и даже потопить драккар, если он двигался чересчур быстро. Щиты добавляли пол-локтя высоты каждому борту. Элис ощущала, что корабль несется на бешеной скорости: суша стремительно надвигалась на них, за спиной висела огромная луна, монастырь виднелся на самом горизонте, как будто припал к земле.

С кораблей противника неслись беспорядочные крики. Элис слышала те же имена, которые выкрикивали викинги, осадившие Париж:

– Да пребудет со мной Тюр! Тор, направь мою руку! Волк и ворон будут пировать сегодня! О́дин, сеющий смерть, ты наш конунг и боевой товарищ! Даны, ваши предки вас заждались, и я ускорю вам встречу!

С одного корабля соскочил какой-то человек и, словно безумный, помчался по берегу в сторону монастыря. Остальные часовые ударились в панику. Их же оставили беречь корабли от нападения с суши, и они никак не ожидали врага с моря. У них не оставалось времени, чтобы спустить драккар на воду, да и все равно они не смогли бы оторваться от трех быстрых кораблей. Они понимали, что, если отправятся за подкреплением, их суда успеют угнать. Поэтому часовые спрыгнули за борт, чтобы встретить несущийся на них драккар, понимая, что скоро погибнут, и спеша сообщить об этом:

– Сегодня мой отец встретит меня в чертогах Всеобщего Отца. Ну а ты, чужак, будешь подносить нам вино, потому что я захвачу тебя с собой!

Корабль, на котором была Элис, ткнулся в берег, и ее швырнуло вперед. Она вскочила, но почти вся команда уже оказалась за бортом, викинги вопили и наносили удары. Врагов оказалось всего человек десять, и они держались прекрасно, дрались плечом к плечу, сомкнув щиты, выставив копья, стараясь убивать нападавших еще на подходе.

Некоторые из людей Гьюки кинулись к пустым кораблям, человек девять-десять попытались столкнуть один из них на воду. На берегу царил настоящий хаос. Луна, ненадежное светило, то и дело скрывалась за облаками, корабли на берегу стояли не сплошным рядом, а на расстоянии друг от друга. Лучников вперед так и не выставили, хотя Гьюки неоднократно выкрикивал приказ. Захватчики быстро сломили сопротивление остававшихся часовых и бросились к большому снеккару, чтобы столкнуть его с песка. Корабль даже не шелохнулся, а от монастыря к берегу уже устремились воины. Элис решила, что их не меньше сотни, все вооружены, хотя у многих не было времени захватить щиты, натянуть доспехи или хотя бы сапоги – они так и бежали по колючему мокрому песку босиком.

Воины Гьюки, которые старались столкнуть корабли на воду, оставили их, чтобы отразить нападение врага. Те, кто уже успел забраться на борт, снова спрыгнули на песок.

Никакого порядка в наступлении и обороне не было, просто воин шел на воина под луной, чей свет превратил широкую полосу сырого песка в волшебный мост, на котором люди решали, кто из них останется на земном берегу, а кто перейдет на другую сторону, в загробный мир.

Элис была охвачена ужасом, она сидела, съежившись, на своем корабле.

Над бортом возникло чье-то лицо. Она узнала его. Это был толстый викинг, тот самый, который нашел стоянку Лешего на холме, который был рядом, когда терзали исповедника. Он смотрел на нее, не веря собственным глазам. Элис не стала раздумывать. Чтобы оказаться подальше от викинга, она спрыгнула в море с другого борта, погрузившись в воду по пояс. И побежала.

Берсеркеры, с которыми она познакомилась еще под Парижем, воспользовались суматохой, чтобы столкнуть драккар в море. Она должна сказать Гьюки, что его судно вот-вот украдут, иначе она никогда не попадет к Олегу. Элис схватила за плечо первого же викинга, который оказался рядом.

– Ваш корабль…

Завершить она не успела. Викинг развернулся и ударил ее кулаком в лицо. Перед глазами вспыхнули белые искры, и она упала на песок. Это был Кюльва, викинг, чьего брата она убила.

– Я получу свой вергельд, потаскуха!

Он выхватил нож и набросился на нее. Зрение вернулось к Элис, хотя перед глазами стояла какая-то муть, под собой она ощущала холодный песок, и луна плясала за плечом Кюльвы. Он поднял нож и опустил, но случилось что-то такое, чего Элис не поняла. Рука Кюльвы исчезла, ручьем потекла кровь, раздался крик, и в следующий миг он уже не наваливался на нее.

Ее подхватила чья-то огромная рука и повлекла к драккару.

– Тебе надо осмотрительнее выбирать друзей, госпожа, – произнес Офети.

Она обернулась. Рука Кюльвы валялась в пяти шагах от его тела, во лбу зияла дыра, оставленная вторым ударом топора.

– Они забирают ваш корабль! Они крадут ваш корабль! – кричала Элис, пока ее волокли по песку.

Двое воинов Гьюки услышали ее и сорвались с места.

Офети перебросил ее через борт на драккар, где за ней мог присмотреть Фастар. Затем он развернулся, чтобы встретить тех, кто погнался за ним. Первый воин врезался в его щит, словно в стену, и повалился на товарища. Офети рубанул его топором по голове, выпустил рукоять топора и выхватил нож, чтобы вонзить в живот второму противнику.

Элис вскочила на ноги, все ее чувства были в смятении. Она поглядела на монастырь. Там горел свет, только такого света она никогда еще не видела. Как будто луна вошла в дом и теперь сияла внутри. Она снова услышала волчий вой. Откуда он доносится? Она поняла, что отвечает на него.

– Я здесь, – сказала она, – и я иду к тебе.

Офети уже забрал свой топор и успел запрыгнуть на корабль в тот миг, когда он снялся с песка, однако четверо воинов Гьюки последовали за ним на борт. Один их них кинулся на Элис, высоко подняв топор, и она съежилась от страха, но он пробежал мимо и рубанул по веревкам, которые удерживали на месте рулевое весло. Пара ударов – и веревки лопнули, а быстроходный корабль превратился в неуклюжую тихоходную посудину. После чего воин развернулся к берсеркерам.

Элис сжалась в комок на дне драккара. Над ней раздавались удары, треск, крики. Толстый викинг упал и врезался в борт рядом с Элис. Остальные берсеркеры сражались как бешеные, но их теснили. Она видела, как Варн потерял свой топор и четыре пальца от удара большого ножа, однако берсеркер обхватил противника и вместе с ним перевалился за борт в море, где и утопил, окунув с головой в воду.

Битва на берегу все бушевала, хотя воины Гьюки были теперь в меньшинстве и понемногу отступали к морю. И повсюду на широком берегу, лежа, сидя, стоя на коленях, умирали люди; некоторые раскачивались, зажимая раны в животе или груди, некоторые, с виду вполне здоровые, неподвижно лежали на песке. А рядом с ними сражались живые: нож против копья, копье против меча, меч против топора. Люди шатались, кричали, но снова и снова наносили удары. Щиты разбивались в щепы, оружие ломалось, шлемы слетали с голов и лежали, помятые, на берегу. Воины пошатывались друг перед другом, словно пьяные, некоторые замирали посреди битвы, чтобы перевести дух, противники сипели и хватали воздух ртом, пока к ним не возвращались силы для нового нападения или пока кто-нибудь не протыкал их сзади.

Гьюки дрался двумя мечами, парируя удары одним и атакуя другим, как это делают франки. Три покойника лежали у него под ногами, а сам он вел изнурительный бой с копейщиком – он не мог подойти ближе, чтобы поразить врага, и, поскольку вынужден был постоянно обороняться, не мог перейти в нападение. Ритм побоища изменился. Если сначала оно походило на неукротимый поток, то теперь лишь кое-где вскипало одинокими гейзерами, поскольку каждый теперь думал о том, как самому остаться в живых, а не как лучше поразить врага.

Зато на борту драккара битва была в самом разгаре. Два человека, сцепившись, пронеслись по всему вытянутому кораблю мимо Элис. Оба остались без оружия, поэтому боролись, кусаясь и нанося удары ногами. Рядом с Элис в доски вонзилось копье. Один берсеркер проткнул своего противника мечом прямо перед ней, и она видела, как человек упал и умер у ее ног, а берсеркер тем временем страшно ругался, силясь выдернуть клинок из мертвого тела.

Последовал сильный толчок, и драккар качнуло вбок. Элис поняла, что корабль почти оторвался от берега. Она заставила себя встать – необходимо вернуться к Гьюки. Она кинулась к борту, однако кто-то из берсеркеров схватил ее одной рукой, хотя сам дышал, словно собака, вернувшаяся с охоты. Берсеркеры покончили с воинами конунга на борту, однако победа далась дорогой ценой. Их осталось всего четверо. Толстый викинг поднялся со дна корабля, но стоял, согнувшись пополам. Сначала Элис решила, что он ранен, но потом поняла, что он просто измотан битвой и пытается отдышаться.

Сколько же времени заняло сражение? Оно казалось бесконечным. Весь берег был усеян мертвыми и умирающими. Теперь противники разошлись в разные стороны и стояли, глядя друг на друга, настолько обессилевшие, что не могли даже осыпать врага оскорблениями. Один дан присел на песок, он внимательно следил за вражескими воинами в двадцати шагах от себя, но пользовался моментом, чтобы как можно лучше отдохнуть. А затем битва возобновилась с новой силой. Элис наблюдала ужасные картины: одного человека насадили на копье, как на кол, и он сучил ногами, словно проткнутый булавкой жук, еще один лишился рук, но отрубленные кисти все равно сжимали оружие.

Затем послышался голос:

– Остановитесь! Я прошу перемирия! – Это был Гьюки.

Противники были рады передышке и попятились друг от друга. Гьюки встал между воинами. От его щита осталась всего одна доска на навершии, а единственный уцелевший меч согнулся почти пополам. Оружие других воинов выглядело не лучше, они пытались выпрямить оружие, но мягкий песок не давал этого сделать.

– Братья, драка была отменная, однако теперь ясно, что мы не добьемся ничего хорошего. К утру никого не останется. Мне кажется, самое время заключить перемирие. Даже положить конец этой войне. Вы прекрасные враги, ребята, значит, мы сможем стать добрыми друзьями. Одному Фрейру ведомо, что бы мы могли натворить с вами вместе!

Один человек из числа противников вскинул руки, тяжело дыша и мотая головой:

– Пролито слишком много крови, чтобы все позабыть!

– Но с обеих сторон. Мы как следует потрепали друг друга.

Офети тронул Элис за руку.

– Нас теперь слишком мало, чтобы сдвинуть этот корабль. Пойдем отсюда. Я обещаю тебе защиту, тебя никто не изнасилует. – Он говорил тихо, но настойчиво.

Элис сбросила его руку.

– Я не позволю, чтобы меня продали морские разбойники, – заявила она. – Я останусь на корабле.

– Тебя все равно продадут, так или иначе, как продают всех женщин, знатных и простых. Правда, ты необычная, потому что хочешь сама выбирать продавца.

Гьюки снова обратился к воинам на берегу:

– Нас было много, когда начался этот бой. Теперь нас всего сотня, и шестьдесят из нас едва стоят на ногах. Настало время действовать заодно, братья, хотя пролитая кровь и будет нам мешать.

Элис обратилась к Офети:

– Ты у меня в руках. Пока что каждая сторона считает, что вы из числа их противников. И вас не убьют, пока они так считают. Но как только они поймут, что вы ничьи, вас прикончат на месте.

Офети улыбнулся.

– А ты, госпожа, могла бы неплохо послужить престолу франков.

– И я еще обязательно ему послужу, – заверила Элис.

– Однажды ты уже доверилась мне, и с тобой не случилось ничего дурного. Доверься мне снова.

– Я иду к Олегу.

Офети засмеялся.

– Так и мы тоже! Давай мы тебя проводим. Обещаю, ты сама выберешь короля, которому я тебя продам. Мы можем даже попытаться продать тебя твоему брату. Пошли. Эти люди – настоящие сумасшедшие, к утру они перережут друг другу глотки. Мы сможем выбраться с этого берега, пока они заняты друг другом.

Элис понимала, что в словах Офети есть смысл. Она поглядела на викингов, с которыми Гьюки вел переговоры. Сможет ли он приказывать им, как приказывает своим воинам? А Офети в прошлом уже доказал, что он человек, достойный доверия, причем тогда он не ждал за это никакой награды. Он думал, что она мальчик-раб, но все равно был к ней добр. Как же он станет относиться к ней теперь, когда знает, кто она такая?

Она позволила Офети взять себя за руку. Они прокрались вдоль борта корабля, стоявшего в ряду последним, и отошли от залитого кровью берега. За ними шли Фастар, Эгил и Астарт, которые то и дело оглядывались на драккар, где остались их погибшие товарищи.

Все это время на берегу шли переговоры.

– Нам надо обдумать предложение, – заявил один рослый викинг. – Ведь вы первые напали и должны возместить нам ущерб. Иначе не будет никаких переговоров, поскольку задета наша честь.

Конунг кивнул.

– Мы везем с собой девушку, франкскую принцессу. За нее дадут много фунтов серебра.

– Где она?

Гьюки огляделся по сторонам.

– Элис? Госпожа, выйди к нам.

– Элис?

– Да, она из рода этого паршивца Роберта Сильного.

– Но мы ищем ее по всему побережью! Отдайте ее нам, и мы ваши братья навеки! Наша провидица благословит вас. Мы путешествуем с Мунин, женщиной, которая видит будущее.

– Я наслышан о ней. Мне жаль отдавать вам девушку, потому что Олег, князь русов, хотел жениться на ней. Но мы нанесли оскорбление, и вы можете забрать ее.

Элис поразило, с какой изысканной вежливостью викинги беседуют друг с другом, хотя и сохраняя между отрядами почтительное расстояние в тридцать шагов.

Все это время Элис, Офети и остальные берсеркеры понемногу отходили от берега. Они были шагах в пятидесяти от обеих групп, когда Гьюки крикнул им вслед:

– Братья, мы с вами знакомы? Вы не даны, но вы и не с нами. И куда это вы ведете девушку?

Все взгляды обратились на Офети. Он выхватил меч.

– Я Тьерек по прозвищу Офети, сын Тетмара, военачальника хордов. Я вышел целым и невредимым из множества битв, однако теперь мое время, кажется, подходит к концу. Давайте, парни, идите сюда. Отправимся вместе в чертоги Всеобщего Отца.

– Тьерек? Что ты здесь делаешь?

Элис услышала в голосе Гьюки едва ли не смятение. Она догадалась, что толстяка знают как могучего воина.

– Пытался украсть корабль, как и вы, – ответил Офети.

– И уже украл нашу заложницу, – вставил кто-то.

– Девушка обещана в уплату вергельда, – объявил Гьюки. – Ты не можешь ее забрать.

– И все-таки я ее заберу, – возразил Офети, – или вы так завидуете оставшимся на этом берегу, что вам не терпится последовать за ними в чертоги павших? Только сделайте шаг. У Всеобщего Отца отыщется для вас местечко за столом.

У Офети осталось всего трое товарищей. Тех же, кто стоял на песчаном берегу, было около сотни. Да, они были чуть живы от усталости, больше походили на шайку разбойников с погнутыми мечами, сломанными копьями и разбитыми щитами, но все же их было слишком много, чтобы с ними справиться.

– И мы сделаем этот шаг, – пообещал Гьюки. – Что я вам сказал, даны? Мы же братья. Не успели мы об этом заговорить, как боги даровали нам возможность драться плечом к плечу.

Викинги пока не нападали. В ходе побоища они рассеялись по всему широкому берегу, некоторые прислушивались к переговорам, сидя на песке. Но теперь они встали, все подняли оружие или то, что от него оставалось, и решительно двинулись к Офети и Элис.

– Ты же принадлежишь вельве, девочка, нашей провидице. Тебе не скрыться, – сказал кто-то.

Элис сначала хотела бежать, но это ни к чему бы не привело. Берег был слишком длинным. Пусть викинги измучены, рано или поздно они все равно ее догонят. Ближайшее убежище можно найти в монастыре, который возвышался в пятистах шагах впереди, или в лесу, до которого бежать раза в четыре дальше, чем до монастыря. Путь к монастырю был отрезан, и она не знала, сможет ли выйти из леса на мысу обратно на берег. В двухстах шагах за спиной Гьюки начинались дюны, но не может же она прорываться сквозь толпу викингов.

По берегу пронесся какой-то шум, слабый, подобный дуновению ветра, но только это был не ветер. Скорее это было похоже на то, как хлопает на ветру неправильно поставленный парус, или на раскат далекого грома. Викинги не услышали этого звука, зато Элис мгновенно узнала его. Это ржала лошадь, и не простая. Голос этой лошади она узнала даже издалека.

– Смерть ворам! – прокричал один викинг.

– Так вот те гады, которые исподтишка убивали наших в монастыре! – подхватил другой.

– Там были не мы, – возразил Офети, – но все равно иди сюда. Я убью тебя открыто. Только ты бы, сынок, прихватил другой меч, а то от твоего почти ничего не осталось. – Офети и его товарищи потрясали оружием. – Ну же, ребята, подходите. Поднесете мне первый кубок у Одина, раз уж мы сегодня все отправимся к нему.

Взгляд Элис был прикован к темным дюнам в двухстах шагах позади. Сначала ей показалось, что это просто игра лунного света. Дюны как будто пошли волнами. Но потом лошадь снова заржала, и этот звук был похож на гром, на грохот множества барабанов. Элис тихо сказала: «Мозель» – и франки поскакали на викингов по утоптанному плотному песку.

Глава пятьдесят вторая. Атака

Люди ударились в панику, никто ничего не соображал. Самым разумным было бы кинуться в воду или на корабли, чтобы спастись от нападающих. Но викинги были рассеяны по всему берегу, едва живы от усталости, поэтому не вполне понимали, что им грозит новое сражение.

Некоторые все же побежали к драккарам, некоторые бросились через дюны наверх, к монастырю, некоторые же развернулись к врагам лицом.

– Все вместе! Сомкнуть щиты! Не отступать! – кричал Гьюки, но все было тщетно. Рыцари были слишком стремительны, они неслись по твердому песку ровным галопом, выставив перед собой пики. Кавалерия врезалась в викингов, словно пенная волна. Некоторые пытались сражаться, но их насадили на копья, некоторые бежали, и их смяли несущиеся кони.

Элис показалось, что людей буквально рвут, ломают и превращают в кровавую кашу.

Грохот от первого удара был чудовищный, как будто тысячи хозяек разом принялись отбивать на кухне мясо. То было истребление, а не война. Рыцари действовали слаженно. Даже когда отряд распался, они все равно держались по двое и по трое. Каждому, кто хотел вступить в бой, приходилось отбиваться от двух пик, спасаться от копыт двух лошадей, если повезло избежать удара копья. И лишь немногие викинги решились принять бой. Большинство бежало со всех ног, надеясь найти хоть какое-нибудь укрытие; викинги рассыпались по берегу, словно мыши, удирающие от серпа.

А в следующее мгновение лошади уже неслись на Элис. От страха она окаменела. Она ощущала, как содрогается под копытами земля; казалось, от одной этой тряски можно упасть. Она увидела морды обезумевших лошадей с растянутыми губами, обнаженными зубами, дикими глазами, услышала исступленное улюлюканье всадников, а потом она упала и покатилась к воде.

– На корабль! Быстрее! – прокричал Офети.

Он сдернул ее с места в самый последний момент и волоком затащил в глубокую лужу в песке. Она поднялась на ноги.

Франки разворачивались, чтобы снова атаковать. Офети держал Элис за рубаху на спине, волоча к спасительному кораблю. Затем он разжал руку, и она полетела головой в воду. Подняв глаза, Элис увидела, как Мозель проткнул пикой грудь одного из викингов, и узкий граненый наконечник прошил тело насквозь. Мозель выпустил застрявшую пику, выхватил меч и обезглавил бегущего человека. Затем он развернул коня и, скалясь от восторга, направил его на очередного противника.

Всего в десяти шагах от нее одного рыцаря осадили три викинга, вынудив остановиться. Один зашел слева, где его не мог достать меч противника, и накинулся на всадника с ножом, но в следующий миг его самого не стало. Еще один рыцарь, проносясь мимо, проткнул голову викинга концом пики с такой же легкостью, с какой всаживал копье в мишень во время учений. Еще мгновение – и оставшиеся двое тоже погибли, точно так же пронзенные копьями проезжавших мимо франков.

Некоторым викингам все-таки удалось убежать: десять человек добрались до драккара и столкнули его на воду, еще пятеро неслись через дюны к монастырю.

– Это твои сородичи? – спросил Офети. Они сидели, скорчившись, за застрявшим в песке драккаром.

– Да.

Она прочитала все по его лицу. Толстяк собирался ей угрожать, хотел потребовать с нее клятву, обещание спасти их, иначе он немедленно перережет ей горло, и так далее. Но Элис видела, что он передумал. Он понимал, что это бесполезно.

– Ты можешь нас спасти? – спросил он.

– Нет.

– Я притащил тебя сюда. Ты бы тоже могла погибнуть от франкских пик, если бы не я.

– Я не могу тебя спасти.

Офети кивнул.

– Тогда пойдем им навстречу, ребята, – сказал он. – Лучше умереть в честном бою, чем прятаться здесь, словно мыши от коршуна.

Элис поглядела на монастырь. К ней вернулось то ощущение ледяного ветра, градин, сверкающих под луной, которое она испытала, глядя на монастырь с моря. Она произнесла имя: «Мунин». Ничего не изменилось. Ее по-прежнему преследуют темные силы, она по-прежнему окружена невидимыми и опасными врагами. Ей все равно необходимо попасть к Олегу. Человек-волк погиб за нее, пытаясь доставить ее к князю.

Элис поглядела на Офети.

– А ты отвезешь меня к князю Олегу?

– Если он заплатит выкуп – с радостью, он ведь не хуже любого другого конунга.

– Это значит «да»?

– Да. Клянусь тебе, отвезу, если ты спасешь нас.

Элис поднялась. Битва была окончена. Слышался смех. Два рыцаря забавлялись, гоняя одного викинга по песку. У того не осталось оружия, а всадники то и дело преграждали ему путь, били мечами плашмя, заставляя снова и снова разворачиваться и бежать.

К кораблю подъехал всадник и окинул взглядом борта.

– Мозель! Это я, госпожа Элис. Это я. Опусти меч.

– Госпожа! Как же трудно было вас разыскать! Мы потеряли все ваши следы еще на Сомме. Сам милосердный Господь направил нас сюда. Мы были ниже по течению, когда услышали, что в монастыре норманны, и решили заглянуть на всякий случай. Мы выжидали в засаде несколько дней, пока представится удобный момент, и вот Господь подносит вас прямо на золотой тарелочке! Какая радость дожить до подобного дня!

Его лицо было в песке и пятнах крови, лошадь в поту, но он все равно улыбался, словно дурачок, который просит милостыню на ступеньках монастыря.

– Что ж, вы перебили норманнов.

– Полагаю, вы осознали свою ошибку. Позвольте освободить вас от этих варваров? Норманн, выбирай, какой смертью хочешь умереть. Только коснись госпожи, и, клянусь, ты промучаешься месяц.

– Он не понимает тебя, Мозель, – сказал Элис, – но он все равно не причинит мне зла. Этих людей я сама наняла, чтобы они меня защищали.

– Почему-то вы, госпожа, предпочитаете чужаков своим сородичам. Любой франк лучше умрет, чем согласится за деньги сражаться против своих.

– В таком случае поистине удивительно, что наши прекрасные мечи продают врагам и что у норманнов повсюду находятся лазутчики. Лучше поблагодари Господа, что он послал этих данов мне в помощь. Они хорошие люди. Посмотри, вот у этого на щите даже нарисован крест. Он принял христианство.

– Что ж, тогда меня и вовсе не будет мучить совесть, если я его убью, ведь его душе в любом случае воздастся на Небесах.

– Ты не убьешь его, потому что я приказываю, по праву, данному мне от рождения, не убивать его. У тебя есть еда?

Мозель кивнул и обернулся. Он был аристократом, и ему вовсе не казалось странным, что Элис, которая происходила из более знатной семьи, требует от него безоговорочного повиновения. Он счел бы странным, если бы она ничего не потребовала, и, конечно же, сам он ожидал такого же безоговорочного повиновения от тех, кто стоял ниже его по рождению.

– Этот монастырь – вполне подходящее место для ночевки. Боже мой, как только подумаю, что язычники сотворили со здешними землями… Я бы лично их распял, превратил бы аббатство в новую Голгофу, чем сидеть с ними у одного костра. – Мозель теперь думал о крове и пище.

– Я спросила, есть ли у вас еда, – повторила Элис.

– Сколько угодно. Пойдемте в монастырь. Там сохранился «теплый дом», будет приятно посидеть у огня, поговорить обо всем, что случилось за день. Мы не потеряли ни одного человека. – Рыцарь улыбнулся и указал на Офети мечом. – Всю свою жизнь я мечтал застигнуть этих негодяев на открытом месте, и сегодня моя мечта осуществилась. Если бы мы могли все время сражаться на таком песке, как здесь, не было бы никакой норманнской угрозы. Я даже позволю себе сегодня бокал вина.

– Прекрасно, – отозвалась Элис. – Веди нас. Только скажи своим, чтобы они не трогали моих данов.

Мозель кивнул.

– Я им скажу, но северяне не будут есть с нами и сидеть у нашего огня. Пусть сидят отдельно, в собственной вони.

– Очень хорошо, – согласилась Элис.

– Хватит развлекаться! – крикнул Мозель воинам, которые гонялись за викингом по берегу.

Один из конников поднял меч и попытался одним ударом обезглавить замученного северянина. Викинг поднял руки и спас голову, но какой ценой! Кисть правой руки была отрублена полностью. Он упал на колени, и второй всадник подъехал сзади, свесился с седла и ткнул его мечом, как будто копнул землю. Затем рыцарь спешился и поклонился Элис, после чего они вместе с товарищем принялись обыскивать покойников.

Офети внимательно наблюдал за ними. Элис понимала, что он и сам не прочь ограбить мертвецов, но понимает, что это вряд ли понравится франкским рыцарям.

– Будьте наготове, – сказала Элис толстяку на его родном языке. – Ночью мы уйдем.

Офети кивнул.

– Что ж, было бы неплохо погреться у огня, прежде чем двинемся дальше, – сказал он и зашагал к монастырю.

Элис ощущала тягу Офети к жаркому огню, и не столько к огню, сколько к очагу, к дому. Этот викинг устал от походов, он хотел оказаться среди родных. Именно поэтому он согласился отвезти ее к князю Олегу, который сам был из восточных норманнов – Офети мечтал хоть немного пожить в безопасности, среди людей, которых он понимает.

Элис подняла глаза на монастырь. Недавнее ощущение пропало, больше не тянуло холодом, не было никакого серебристого дождя, который она видела с корабля, не слышался волчий вой. Только они все равно вернутся. Чудовища рыщут, выискивая ее, и она знает, что нечто, пустившее корни в ее разуме, растет, питаясь ее силами и питая ее, – символы, которые как будто горят и шипят, звенят и завывают внутри. Их присутствие тревожило ее. Как ей удалось совладать с лошадью Мозеля? Как она сумела выжить на берегу, когда смерть вокруг собирала жатву? Как ее нашел Мозель? Может быть, она позвала его, не зная того? Может, она ведьма и, сама того не понимая, служит дьяволу? От этой мысли ей стало дурно.

Элис прошла за Офети по песку и двинулась вверх по склону к монастырю. Она по-прежнему нуждалась в покровительстве этого викинга, как бы сильно это ее ни смущало.

Глава пятьдесят третья. Байка у костра

Путешествовать с Вороном было выгодно по многим причинам. Прежде всего, у него имелись кремень и кресало, поэтому они могли разводить огонь, чтобы готовить еду. Кроме того, он оказался опытным охотником и рыболовом, поэтому у них действительно была еда, которую можно готовить на огне. И, наконец, он защищал Лешего от разбойников.

Волкодлак чуял засаду за многие мили, и Ворон был точно таким же. Однако на этом сходство между ними заканчивалось. Чахлик в таких случая вскидывал руку, требуя тишины, а затем сворачивал с торной дороги и находил какую-нибудь тропку в обход разбойников, чтобы избежать драки. Хугин предпочитал действовать иначе. Они ехали через лес уже третий день, когда он вскинул руку, приказывая Лешему оставаться на месте. Затем он спешился и передал ему поводья своего коня.

Ушел он примерно в полдень, а вернулся и снова сел верхом за час до заката солнца. Они поехали дальше по этой же дороге. В кустах лежали шесть человек. Один все еще сидел, сжимая в руке кусок хлеба, и у него из глаза торчала стрела с черным оперением. Еще двое свалились с бревна, на котором сидели. Ноги одного из них торчали из-за бревна, а у второго можно было разглядеть глубокую рану на шее. Остальным явно хватило времени, чтобы вынуть оружие: две дубинки и копье. Но пользы это им не принесло. Тела валялись на дороге, изрубленные мечом.

– А других разбойников тут нет? – спросил Леший.

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

Хугин указал на одного из покойников, того, чьи ноги торчали из-за бревна. Леший подвел мула к бревну и заглянул за него. Человек был изуродован: лицо обезображено, вместо глаз зияли багровые дыры.

Леший покосился на Хугина.

– Надо полагать, он дал тебе честное слово.

Ворон ничего не ответил, просто поехал дальше.

Леший, конечно же, не утерпел и попросил показать ему обещанные серебряные монеты, и как-то вечером, сидя у костра, Ворон ему показал. Лешему серебро всегда нравилось больше золота. Он загребал монеты, пропуская между пальцами, слушая, как звенит этот восхитительный дождь, который должен покончить с его финансовой засухой, ощущая, как монетки падают обратно в мешок подобно маленьким серебристым рыбкам, прыгающим в воду.

И что помешает ему, Лешему, перерезать Ворону горло, пока тот спит, и забрать все его богатства? Он поглядел на Ворона, на его изодранное лицо, на изящно изогнутый меч рядом с ним, на опасный лук за спиной. Вспомнил, с каким отчаянием волкодлак – Чахлик, человек, способный убить пятерых раньше, чем они опрокинут его на землю, – сражался с Хугином на берегу реки.

– Ты над чем смеешься, купец?

– Да так, – сказал Леший, – иногда я смеюсь над собственной непроходимой глупостью.

Они немного посидели в молчании, пока Леший жевал утку, попавшуюся в силок Ворона. Разводить костер, чтобы изжарить птицу, было небезопасно, поскольку они могли привлечь ненужное внимание, но Леший решил, что возможность погреться у огня и наконец-то высушить одежду стоит любого риска.

– Ты не просишь меня ничего рассказать, – заметил Леший. Купцы, которые много ездили, по праву считались знатными рассказчиками, и попутчики обычно заставляли их травить байки.

Ворон не ответил.

– Тогда ты сам расскажи что-нибудь, – предложил Леший. – Расскажи. А то вечно я. Мне уже до смерти надоели собственные сказки.

Ворон взял утиное крылышко.

– У меня нет таланта рассказчика, – произнес он.

– Тебе и не нужен для этого никакой талант. Просто расскажи о себе. Как ты стал таким сильным человеком?

Ворон бросил обглоданную косточку в костер. Купец как будто читал его мысли. Он как раз вспоминал горы, как он ушел из монастыря и из своего дома, как они вместе с сестрой шагали за странной женщиной с обожженным лицом, поднимаясь все выше, туда, где никто не ходил.

Тропинки были крутые, ходьба по каменистым осыпям изнуряла. Они карабкались на невысокие утесы, брели через болота, шли по опасным склонам, где достаточно было одного неверного шага, чтобы улететь в никуда, переходили ледники, забираясь все выше и выше в тучи. На заре, когда небо стало серым, цветом похожим на лягушачью икру, они пришли к пещере. Они подошли к ней по опасной тропинке под огромным водопадом. Там знахарка их накормила: хлебом, соленой говядиной и странными бледными грибами, почти прозрачными, которые напомнили ему бледную кожу аббата, лежавшего в постели с ожерельем мертвого бога на шее.

Он тогда поглядел с горы вниз. Больше никто сюда не поднимался – крутые склоны и близость горных духов отпугнули бы любого, даже если бы здесь имелись сочные пастбища. Глядя вокруг, он проникался мыслью о том, насколько бесконечен мир и как мало места занимает в нем он сам. До сих пор он знал лишь свою родную долину, но с горы увидел широченное озеро, которое простиралось на север до самого горизонта; он смотрел сверху вниз на массивные горные цепи, уходившие на запад, и понимал, что есть и другие места, другие долины. И еще здесь был лес, бескрайний лес.

– Тут с вами будут говорить боги, – сказала знахарка.

– Я не понимаю. Ты неправильно произносишь наши слова.

Ведьма повторила медленно:

– Боги живут здесь.

– Я боюсь, – сказала сестра. Она назвала его по имени. Что это было за имя? Луи. Каждого второго мальчишку в долине звали так. Обычно сестра называла его Волком – за темные волосы и умение охотиться.

– С тобой будет брат, держись за него, – сказала знахарка. – А теперь идите в пещеру. С вами не случится ничего плохого. Это просто первый шаг на пути служения.

– Служения чему? – спросил он. Он в те времена был довольно нахален.

– Ты все увидишь сам, – пообещала старуха. – Он будет говорить с вами. Темнота – это почва. А вы – брошенные в нее семена.

Они были обычными детьми, они доверяли ей, поэтому вошли в пещеру. После чего она заложила вход камнями, запирая их. Старая ведьма велела им держаться друг за друга, и они держались, напуганные темнотой и холодом, шумом, доносящимся из-под земли, которая будто стонала и выла под ними, скрипела, словно дом в бурю, и еще вспышками огней и искрами, танцевавшими по бокам от них, однако не дававшими света, чтобы они могли видеть. Они рыдали, отчаянно страдая от голода, страдая от жажды, лизали камни, пытаясь найти влагу, плакали, но без слез.

Они уже довольно долго сидели в тишине, когда сестра наконец заговорила:

– Волк…

– Что? – Он совсем осип.

– Кто это здесь с нами?

– Мы одни.

– Нет. Здесь есть кто-то еще. Вот.

Она взяла его за руку и положила на что-то его ладонь, но он ощутил только камень, гладкий и холодный.

– Ничего здесь нет.

– Это покойник. Неужели ты не ощущаешь веревку у него на шее? Потрогай его холодные глаза. Вот. Неужели не чувствуешь? Здесь, рядом с нами – мертвец.

– Здесь только темнота и камни, Изабелла.

Он услышал, как сестра сглотнула комок в горле, почувствовал, как дрожит ее рука в его руке.

– Он здесь.

– Кто здесь?

– Мертвый бог. Повелитель повешенных.

– Нет здесь никого.

– Он поет. Послушай. – И она завела странную, лишенную тональности мелодию:

Был трижды обманут я, Предательской петлей с тремя узлами, Один в другом, один в другом, И держат крепко. Невидимо и неслышно сжимается петля, Чтоб отворить ворота магии.

Он услышал, как сестра бьется в темноте, пытаясь сорвать с себя что-то. И только когда он услышал, как она хрипит, понял, что это такое. Веревка. Он в отчаянии потянулся к ней, принялся дергать тройной узел, затянутый на шее, стараясь распустить, ослабить его, но пальцы совсем закоченели и не слушались. Он тянул, рвал, он кричал, слыша, что она все равно задыхается. Он неистово шарил вокруг себя, пытаясь нащупать острый камень, которым можно разрезать веревку, но все было тщетно. Как бы он ни дергал и ни тянул, освободить сестру он не мог.

От отчаяния, голода и изнеможения мутилось сознание. Он кашлял, его рвало от жажды и сухости в горле. А потом она встала перед ним, залитая светом странных символов, которые сияли и разговаривали. Он слышал их голоса, похожие на ветер, шумящий над водой, на гром и дождь, удары градин по крыше, он слышал, как растут деревья, как гниют осенние листья, ощущал летнее солнце и зимний лед.

Изабелла протянула к символам руки. Взяла один, сняла, словно яблоко с ветки. Символ исчез внутри нее, но его свет не померк. Остальные руны (он видел, как такие знаки вырезала знахарка для заклинания, изгоняющего лихорадку, заклинания, которое он завершил, добавив последний необходимый ингредиент – смерть аббата) переливались и мерцали на ее коже. Ее лицо постоянно изменялось: в один миг оно было залито золотистым светом и выражало настоящий восторг, а в следующий становилось синим, распухшим, с вывалившимся языком, с выпученными глазами, словно горгулья таращилась на него из тумана.

Сестра протянула к нему руку, и он взял ее. Она поднесла его ладонь к веревке, к узлу на ней. И когда он коснулся узла, то увидел правду. В жизни у него есть только она. Они были вместе раньше, они будут вместе снова. Они – две нити, переплетенные в вечности, их судьбы связаны в прошлых жизнях и в жизнях будущих. Музыка разливалась по пещере. Они танцевали под нее, всегда танцевали и всегда будут танцевать под нее – их плоть и кости и есть воплощение этой вечной мелодии.

– Я здесь ради тебя, – сказал он, – навсегда.

– Кое-что приближается, чтобы разлучить нас.

– Веревка у тебя на шее затянута так туго. Давай я ослаблю узел.

– Здесь моя сила, и я должна вернуть ее. У нас могучий враг.

Сестра раскрыла ладонь – на ней извивался еще один странный знак, не похожий на другие. Это была зазубренная черная линия, перечеркнутая посередине, как будто кто-то начал вырезать руну, но потом передумал и зачеркнул. «Это половинка, – подумал он, – не целая руна». Его поразило, до чего странная мысль пришла ему в голову, и он никак не мог от нее отделаться. Он услышал звук, ноту боли и смятения.

Услышал, как сам произносит:

– Это и есть та руна, которая приведет к нам убийцу.

Ему показалось, что символ прыгнул с ладони сестры ему в лицо, ослепив, столкнув куда-то в темноту. Он увидел, как потоки ярких огней проносятся мимо него, услышал зовущие его голоса. А потом оказался в каком-то ином месте, у реки летней ночью, где металлический свет луны обращал листья деревьев в расплавленное олово.

Кто-то шел ему навстречу. Это была женщина, – нет, скорее девочка, юная, светловолосая, но черты ее лица были неразличимы. Он знал, что она ищет его. Она за ним охотится? Нет, не то. Ее кто-то преследует. Убийца. Ему казалось, что у него сейчас взорвется голова. Мысли разбились на множество осколков, но он знал, что эта девушка невероятно важна для него, она приведет его к гибели. Нечто выслеживает ее, а когда найдет… то что? Причинит зло. Он ощущал это так же отчетливо, как жажду, так же отчетливо, как голод и холод.

Луна над головой росла, ее свет заливал все вокруг, мешая смотреть. Он упал на землю, задыхаясь, пытаясь хоть что-то увидеть в этом ослепительном свете. А в следующий миг понял, что это не луна и он уже не в саду. Он был в пещере, лежал лицом вниз на камнях, слишком слабый, чтобы подняться.

Он ощутил порыв холодного воздуха, дуновение ветра, увидел знахарку с обожженным лицом. У нее в руке был короткий нож. Она подошла к сестре и разрезала веревку. Потом погладила его по голове, утешая.

– Дорога к спасению нелегка, – сказала она, – и ты сделал только первый шаг.

Он услышал собственный голос, осипший и грубый, когда задал вопрос. До сих пор подобный вопрос никогда не приходил ему в голову:

– Кто я такой?

– Ты его слуга, – сказала она, – ворон, летающий всюду.

– Жаль, что у нас нет вина. – Леший смотрел на Ворона сквозь пламя костра. – Может, тогда ты немного расслабился бы, а я послушал бы сказку.

Хугин смотрел в огонь.

– Может быть, – сказал он, – а может, и нет.

Леший улыбнулся, вытягивая руки. Ему было тепло, и ночь наконец-то выдалась сухая.

– Как думаешь, здесь нам ничто не угрожает? Могу я посушить одежду?

Ворон ничего не ответил, и Леший решил, что это означает согласие. Утверждать наверняка он мог только одно: верования северных шаманов никак не улучшают их манеры.

Он воткнул в землю несколько палок, снял штаны и башмаки и развесил их. Затем он размотал тюрбан и разложил на сухой траве у костра. Под конец он размотал шарф и тоже положил сушиться, усевшись у костра в одной только длинной рубахе.

На душе было спокойно, так спокойно не было уже давно, с тех пор как он пустился в путь, то и дело встречая колдунов и женщин с мечами. Купец начал дремать.

Его разбудил толчок в плечо. Он очнулся и увидел прямо перед собой яростное лицо Ворона.

– Что случилось? – воскликнул Леший.

Длинные пальцы Хугина сжали его горло.

– Это не для тебя, – сказал Хугин, снимая с шеи Лешего веревку с камнем волкодлака.

Глава пятьдесят четвертая. Черная магия

Верный своему слову, Мозель не позволил Офети и его воинам войти в «теплый дом». Его гостеприимство заключалось в том, что он оставил норманнам жизнь, не более того. Уцелевшие берсеркеры развели костер снаружи; пусть их терзал голод, они хотя бы ночевали в тепле и безопасности. И, самое главное, сокровища, которыми они разжились, преспокойно лежали в лесу, где они их спрятали.

Мозель обыскал аббатство, высматривая затаившихся викингов, но никого не нашел. Только дверь в келью для покаяния не открывалась, она оказалась заперта, но, поглядев в замочную скважину, франки не увидели ничего, кроме соломы на полу, и решили не трогать дверь.

Сидя в тепле, Элис дрожала от переживаний прошедшего дня и воспоминаний о том, что услышала на берегу. Тот отряд викингов специально искал ее, и эта тварь, карга без лица, где-то близко. Она объяснила Мозелю в доступных его пониманию словах, чего именно боится. «Ведьма бродит на свободе», – сказала Элис, его рыцари должны смотреть в оба и, самое главное, опасаться птиц. «Ведьма использует их как вместилище своей магии», – решила Элис. Она выиграла одну битву, но чувствовала, что враг еще далек от изнеможения. Она поглядела Мозелю в глаза, чтобы понять, как он воспринял ее слова. Даже упоминать о чародействе было опасно, однако сейчас ей нужна была ясность: время для мелких обманов прошло.

– Вы заключали сделку с дьяволами, госпожа?

– Нет, но дьяволы пытались заключить сделку со мной. Они досаждают мне, и я прошу твоей защиты, как воина и рыцаря. Ведь ты защитник Христа, Мозель, будь как Михаил для Люцифера. Моя жизнь и спасение моей души сейчас в твоих руках.

Мозель серьезно воспринял ее слова и поставил часовых, велел воинам держать наготове луки и стрелять во всех ворон, которые появятся поблизости. Он устроил Элис в монастыре со всеми возможными удобствами, дал одеяла для постели. Стол положили на бок, скрыв ее от взглядов мужчин, спавших тут же.

Пока она лежала без сна, все события прошедшего дня снова прокручивались в голове. Ее то качало, словно на борту драккара, то она вздрагивала, как в тот ужасный момент, когда корабль врезался носом в песок или когда конница с грохотом неслась на нее по берегу. Она жалела, что не отправилась дальше с маленьким купцом. Он отвел бы ее к Олегу, в котором ее единственная надежда. Элис верила волкодлаку, который погиб за нее, верила его словам о том, что Олег сможет ей помочь. Она представляла Лешего верхом на муле, видела, как символ лошади блестит на шкуре животного, взывает к ней.

Есть миг между бодрствованием и сном, между сном и пробуждением, когда разум оказывается во множестве мест разом, когда воспоминания сливаются со сновидениями, когда то, что было, и то, чему только суждено случиться, стоят бок о бок и когда сознание освобождается от пут времени и личности и бродит по удивительным холмам, где разница между знакомым и чуждым стирается, а призраки и видения разгуливают, взявшись за руки. Элис, пытаясь заснуть, попала в это место, на границу сознания, где живет магия.

Ей показалось, что она проснулась. В «теплом доме» никого не было, дрова прогорели до углей, и в помещении стало невыносимо жарко. Она подошла к двери и открыла ее, упиваясь холодным светом серебристой луны над головой. Элис чувствовала, что не одна здесь. Ее как будто преследовали воспоминания, она знала, что уже вставала вот так раньше, бродила, завороженная прохладным ночным воздухом, по садам замка Лош.

В крытой галерее было тихо. Ее внимание привлекла одна дверь на повороте галереи, которая открывалась не в ту сторону, что все остальные. Двери скриптория, «теплого дома», из которого она только что вышла, кухни и часовни открывались наружу, в галерею – это чтобы не занимать место в комнатах, решила она. И только одна дверь открывалась вовнутрь. Почему эта дверь не такая, как остальные?

Элис подошла к ней. В двери было открытое окошко. Ее так и влекло к нему. Она протянула руку к отверстию и заметила, как внутри промелькнуло что-то. Сгусток тумана? Дыхание вырывалось клубами пара, белыми облачками в лунном свете. Элис дрожала. Внезапно похолодало, и у нее затряслись руки.

Внутри нее что-то вспыхнуло, как будто отвечая на озноб, охвативший ее. Это оказался один из символов – зазубренная буква, которая словно сияла солнечным светом, согревая Элис и прогоняя холод. Еще один символ, похожий на сияющий бриллиант, зажегся внутри нее. Она прочувствовала всю толщу земли под ногами, реки, текущие в слоях почвы, похожие на течения в глубине океана, которые огибали подножия гор, устремляясь потоками в глубокие черные впадины.

Ей показалось, что в кожу вонзился миллион крошечных иголок, запах, похожий на запах дождя над морем, разлился вокруг. Как будто живущие внутри нее символы позвали, и этот озноб, пробравший ее, был им ответом. В ней всколыхнулись воспоминания. Она стояла в саду в Лоше под большой луной и в руке держала огромную розу величиной с голову младенца; от розы исходил насыщенный дурманящий аромат. Что-то сильно укололо ее, и она поняла, что проткнула палец шипом. Кровь стекала крупными каплями, и она сунула палец в рот. И теперь в носу стоял тот же тяжкий аромат розы, сладкий и зловещий, который смешивался с запахом крови и воспоминанием о боли.

Элис обернулась и окинула взглядом крытую галерею. В кружевной тени стояли два человека. Женщина в белом балахоне, лицо которой напоминало раздутый кусок пористой пемзы, какой можно найти на морском берегу. В руке она держала нож, тонкий и длинный. Она содрогалась и то и дело тыкала ножом себе в ногу, отчего на балахоне образовалась дыра и по ткани расползлось кровавое пятно. На шее у женщины была веревка, затянутая сложным узлом, при виде которой Элис затрепетала. Рядом с женщиной стоял мальчик лет двенадцати, судя по внешности, из отряда данов. У него были помертвевшие глаза, и по лицу текла кровь из двух маленьких ранок на щеке. Мальчик взял ведьму за руку и вывел на светлое место, где Элис отчетливо увидела ее.

– Здесь мои воины. Они схватят тебя, ведьма, – пригрозила Элис.

Еще один символ встрепенулся в сознании Элис: две вертикальные черты, соединенные между собой буквой Х. Она ощутила холод иного рода, иной свет. То был знак нового дня, откровения, ясности. Элис знала, что он живет внутри чародейки. Символ вспыхнул, словно солнечный луч, вырвавшийся из темноты, а затем снова пропал, унесся из монастыря в поток лунного света.

Элис закричала. Вокруг нее лежали тела франков в самых немыслимых позах: некоторые уткнулись лицами в землю, некоторые смотрели в небеса, руки их были широко раскинуты в стороны, словно в обращенной к звездам мольбе. Символы, живущие в Элис, кажется, усилили ее восприимчивость; она поняла, что цвета, окутывавшие воинов, ночная музыка, льющаяся из них, были цветами и музыкой не смерти, но сна. Она знала, что воины зачарованы, но живы.

– Кто ты такая? – услышала Элис собственный вопрос.

Ведьма склонила голову.

– Ты, – сказала она. – Я – это ты.

– Это глупость какая-то, ведьма.

– Мы с тобой куски разбитой вазы. Но вазу можно склеить.

– Ты мой враг.

– Да. Я нанесла тебе удар. Но от этого нет пользы. Я не могу уничтожить тебя, а ты не можешь уничтожить меня.

– Тогда почему ты дрожишь?

– Потому что знаю о приближении смерти.

– Чьей смерти?

– Твоей и моей.

– Я не умру. Не от твоей руки и не от рук твоих приспешников.

– Нет, не умрешь. Однако руны воссоединятся. Он снова придет на землю, уничтожив тебя, уничтожив меня. В этом истина. – Чародейка тронула узел, затянутый на шее. – Ожерелье мертвого бога, тройной узел, который был развязан, будет завязан снова, когда он снова окажется здесь, проявившись в рунах.

– Кто будет здесь снова?

– Бог рун. Бог, который и есть сами руны. Я знаю, что заключено в тебе. Это не просто воющая руна.

Элис сглотнула ком в горле. Воющая руна. Это название было ничуть не хуже других, эта руна держалась отдельно от восьми подруг, именно она подвывала голосом одинокого волка в холмах. Кого она призывала? Того, кто гнался за ней во время всех ночных прогулок в Лоше. Волка.

– Так поэтому ты и твой чудовищный брат преследуете меня?

– Поэтому я преследую тебя. Мой брат не понял бы, для чего все это. Он не в силах постичь истинную природу рун, понять, каково нести их в себе, сознавать неумолимость судьбы, которую они обещают.

От ведьмы на Элис повеяло каким-то сильным чувством, весьма схожим с тем, какое исходило от купца и от которого разило уксусом и дегтем. Обман. Ведьма солгала о своем брате. Но в чем именно?

Ведьма продолжала:

– Когда руны освободятся со смертью тела, бог окажется здесь, Волк убьет своего брата и станет сражаться с повелителем мертвецов. Нить моей судьбы оборвется, и я погибну от зубов Волка.

Элис никак не могла уловить смысл ее слов, однако символы в ее сознании пришли в ужасное возбуждение. Они болтали и звенели, стенали и тряслись. Перед глазами замелькали образы: лоснящаяся конская спина; поток воды, бегущий по гладким камням; водяная пыль над водопадом, пронизанная радугами; солнце, золотящее верхушки облаков; золотые поля в долине Индра; сияющий край серпа, который срезает колосья пшеницы; корзины с блестящим зерном, погруженные на телегу; и свет великой радости в окнах церкви Сент-Этьен, лившийся из окон, пока она стояла на коленях, умоляя о спасении и милости. Руны сверкали и переливались, и она знала, что это свет Бога. Но что их так переполошило?

Что-то взывало к ним, чья-то зима звала их лето. Другой такой же свет заставил их заискриться колоннами прозрачного льда, заблестеть мерзлыми осенними листьями, опушенными колючим инеем, превратил град в серебристую завесу, заиграл на потной шкуре дикого белого быка. Эти видения также были вызваны символами, но не теми, которые обитали внутри Элис. Эти знаки, она знала, живут в ведьме. Неприятные ощущения подсказали Элис, и весьма недвусмысленно, что ее руны вопят от радости, чуя руны, принесенные ведьмой.

«Не знаю как, но ведьма должна умереть».

Мунин как будто перехватила ее мысль. Она метнула в Элис нож. Он с грохотом упал ей под ноги, и Элис подняла его. Стальной клинок зловеще заблестел в лунном свете. Ведьма не проронила ни звука, ее пустые глазницы были обращены в никуда. Элис пошла к ней, она замахнулась, собираясь всадить нож ей в живот. Однако что-то мешало. Ее рука неожиданно перестала слушаться приказов мозга.

Ведьма нарушила молчание:

– Если бы все было так просто, ты была бы мертва еще много лет назад.

Элис собралась с силами, взялась за нож обеими руками и попыталась воткнуть в шею ведьмы. Но не смогла. Она поняла, что ей мешает: руны, те самые, которые живут внутри ведьмы. Они не позволяют ей убить ведьму, и все же руны хотят воссоединиться. Каждая восьмерка рун явно желала смерти носительнице другой восьмерки, но при этом защищала свою.

Элис в отчаянии отшвырнула нож.

– Но способ все-таки имеется, – сказала ведьма.

Элис обернулась на звук шагов. К галерее приближались Мозель и Офети, за ними шли Астарт, Эгил и Фастар. Офети с Мозелем несли длинную веревку. Элис мгновенно заметила, что с ними что-то не так. Оба воина были без оружия. «Ни один из них не захотел бы остаться безоружным в компании противника», – подумала Элис. Где же меч Мозеля? Где боевой топор Офети?

Она подбежала к ним.

– Эта женщина – мой враг. Убейте ее, – сказала она.

Никто не ответил, мужчины просто смотрели на ведьму.

Элис встряхнула Мозеля, но он даже не заметил этого. Она отдернула руки. По непонятной причине рыцарь оказался промокшим до нитки.

Глава пятьдесят пятая. Прилив

Море ушло с отливом, однако они не стали ставить столб у самой воды. Мозель с Офети вкопали его дальше, но все-таки в том месте, которого достигали приливные волны, почти на границе с сухим и легким песком. Они усадили ее спиной к столбу и привязали. Элис чувствовала, как холодная вода просачивается сквозь ткань штанов, глядела на лужицы сбоку и понимала, что прилив сюда точно доходит. Они собираются ее утопить, но только постепенно.

Конечно же, она сопротивлялась, но Офети был невероятно силен, и они с Мозелем легко справились с ней. Она видела, что оба воина зачарованы. Никто из них не разговаривал, не сосредотачивался на том, что делают руки, Мозель еще постоянно облизывал губы, щелкал зубами и даже рыгал, чего ни за что не позволил бы себе, будь он в здравом рассудке.

Элис вспомнила Зигфрида, вспомнила, как ее руна заставила его лошадь понести, и теперь она заглядывала внутрь себя, пытаясь найти хоть что-нибудь, способное разрушить заклятие, под действием которого они находились. Ничего не получалось. Она не могла докричаться до рун. Они были заняты кое-чем другим – их волновала близость сестер, живущих в сознании Мунин.

– Я знаю, чего ты пытаешься добиться, – сказала Мунин, стоявшая рядом с ней, – однако подобная власть дается дорогой ценой. – Она указала на свое лицо. – Они действуют по своему усмотрению, пока ты не начинаешь пришпоривать их, страдая от боли и лишений. И ты будешь страдать и отдашь то, что у тебя есть, мне.

Элис поглядела на яркий месяц и спросила у ведьмы, почему та просто не прикажет своим рабам убить ее прямо сейчас, как она пыталась сделать это раньше, насылая свои чары на людей рядом с Элис. Ведьма ничего не ответила, но Элис догадалась, что у той просто не получилось. Ей на ум снова пришли слова волкодлака. Когда она спрашивала, отчего Хравн (так она называла про себя чародея) пытается ее убить, человек-волк ответил: «Он тебя боится». Получается, что Элис с ведьмой не могут причинить друг другу вред напрямую. Именно поэтому всю работу предоставили делать морю.

Мальчик подвел ведьму прямо к Элис, и та уселась на мокрый песок. Элис сейчас с трудом воспринимала ее как человека, она была для нее скорее промелькнувшим видением, чем-то, что было в один миг, но исчезло в следующий. Ее присутствие было подобно порыву бури, ветру, несущему песок, и Элис невольно отвернулась.

Они ждали, сидя на берегу. Рассвет был облачный, солнце походило на размазанную по светлому небу кляксу. Элис замерзла, тело била крупная дрожь. Ведьма запела о начале времен и о том, как все завершится. Одну строфу она повторяла снова и снова своим диковинным высоким и резким голосом; мелодия не укладывалась ни в одну тональность, но казалась Элис странно прекрасной.

Я знаю, что висел на дереве под ветром, Висел там девять полных дней. Пронзив себя копьем, принес я в жертву Себя – себе. На древе, никому не ведомом, С корнями дикими, Никто не подносил мне угощенья и питья. Я вниз взглянул И взял я руны. Крича от боли, взял их. И через них вернулся.

В тот день прилив не добрался до Элис. Она ужасно замерзла, однако мыслила отчетливо. Девушка поняла, что они задумали. Элис посмотрела на луну, королеву приливов, как ее называли, которая висела в синем небе, еще далеко не полная. Ее судьба связана с луной. Она росла далеко от моря, но все равно знала, что в определенные периоды приливные волны поднимаются выше, чем в другие. Сколько же времени это займет? День, неделю?

Ведьма все пела свою песню, и одна фраза так и врезалась в сознание Элис. Девять полных дней.

Элис молилась, чтобы Господь спас ее или же послал быструю смерть. Пришла ночь, она лишилась чувств от холода, но пришла в себя к рассвету, когда облака начали клубиться, образуя высокие белые колонны, а затем растаяли под лучами восходящего солнца. Теперь солнце светило ярко, и сначала его тепло было кстати, но уже скоро Элис ощутила, как сохнет под жаркими лучами кожа. Губы тоже пересохли, и она мечтала о воде. Кто-то принес ей тряпку, пропитанную водой. Они не хотят, чтобы она умерла раньше времени! Наперекор своей воле Элис впилась в тряпку. Потом она провалилась в беспамятство, а когда очнулась, небо над головой уже было усыпано звездами.

Вода плескалась у самых ног. Элис поглядела по сторонам, и ей показалось, что весь берег покачнулся. Пение продолжалось, хотя она больше не видела ведьмы. Пытаясь заглянуть себе за плечо, она заметила чьи-то ноги в сапогах. Офети так и стоял рядом с ней.

Она взывала к Богу, а когда это не принесло облегчения, стала взывать к рунам, питавшимся ее сущностью. Она слышала их, ощущала их присутствие, они проявляли себя образами света, воды, земли, конских копыт, однако были здесь не для нее. Руны тянулись прочь, подальше от нее, к своим сестрам внутри ведьмы. Вода закрывала ноги. Тело содрогалось. Потом вода стала доходить до пояса. Элис молилась Богу, молилась и молилась. Однако вовсе не Бог заполнил ее сознание – одна из рун не спешила бежать за остальными, она держалась особняком, та зазубренная буква, которая лежала на боку, и ее перечеркивала линия, похожая на воткнутое в тело копье.

Элис увидела Волка и человека – человека, который был Волком. Она увидела, как на горизонте клубятся тучи, услышала страшные причитания по покойнику, ужасный тоскливый звук, в котором звучали жалобы и горе тех, чьи возлюбленные ушли слишком рано. И имена руны пришли к ней: буря, волчий крюк. Было и еще одно название, она знала, оно так и вертелось на языке. У руны было три имени, но она могла назвать только два: буря, волчий крюк, волчий крюк, буря, волчий крюк. И тут третье имя пришло к ней, когда она подумала о человеке, который стал Волком, – вервольф.

Из души вырвался крик, больше похожий на вой, чем на женский плач. Это руна выразила себя в звуке, запела человеческим ртом и горлом, однако она не только пела, но и взывала к сознанию, которое не бодрствует и не спит, взывала к самым темным уголкам памяти, извлекая оттуда давно позабытые детские страхи, будоража волков, которые рыщут во снах и ждут в засаде того, кто осмелится пошевелиться в постели.

Послышался глухой удар, когда Офети тяжело осел на песок. Ведьма оборвала свое пение.

Вода доходила Элис до груди, веревки начали распухать, до крови врезаясь в руки и затрудняя дыхание. Она рвалась из своих пут, хотя знала, что ничего не получится.

Снова послышался вой, на этот раз из монастыря, кто-то отвечал на зов, исходивший от Элис. Вода дошла до подбородка. Она пыталась запрокинуть голову, но столб не пускал ее.

Ее захлестнул ужас, ослепляя разум. Но руны были в ней, освещали жуткую тьму, павшую на нее, согревали и поддерживали силы в холодной морской воде. А в следующий миг она оказалась в ином месте.

Она стояла высоко на голой скале, под которой раскинулись зеленые поля и реки. Рядом с ней были два человека: совершенно одинаковые темноволосые юноши с загорелыми лицами. Она знала, что один из них – Волк. Или оба они волки. Они не были похожи на волков, но Элис знала, что они – одно целое. Мысль показалась ей невероятно странной. Как это два человека могут быть одним?

– Вали, помоги мне! – Слова вырвались сами. – Фейлег, я умираю.

– Я не покину тебя. – Юноши ответили в один голос.

– Помоги же мне!

– Я приду к тебе. – Они снова говорили хором. – Только не доверяй ему после того, что он сделал. Он убийца до мозга костей.

Она знала, что молодые люди имеют в виду друг друга.

– Кто ты?

Она пристально вгляделась в одного из них, и ей показалось, что она узнала его. Лицо было такое знакомое. На ум пришло имя. Жеан? Нет, этот человек сильный, стоит прямо, он вовсе не калека.

Элис снова услышала в голове размеренные слова, только на этот раз их пела не ведьма. Голос был детский. «Висел на дереве под ветром, висел там девять полных дней».

Она падала, падала куда-то в темноту. Приливная волна, дойдя до шеи, отступила, потом снова нахлынула, но несильно, снова отступила, отступила еще и поползла назад, чтобы вернуться потом. Солнце погналось за луной через весь небосвод, взошло и село в тумане. В голове звучали стихи о Волке по имени Ненависть, который охотился за луной, о Волке по имени Предательство, который охотился за солнцем.

Век мечей и секир, треснут щиты, век бурь и волков до гибели мира[25].

Она кричала, кричала во весь голос. Вода ушла, вернулась, снова ушла, и вот теперь она вернулась и доходила уже до груди, и Элис знала наверняка, что на этот раз захлебнется. Песня ведьмы опять звучала в голове. Элис вытянула шею, поглядела налево. Ведьма была на берегу. Она стояла, вытянувшись в струнку, как будто в трансе. Элис чувствовала, как что-то копошится и рвется в сознании. Это руны пытались освободиться, пытались убежать к ведьме. Элис умирала. Пение все звучало и звучало: «Висел на дереве под ветром, висел там девять полных дней».

Снова послышался вой, подобный голосу самой ночи. Треск дерева. Пение ведьмы на миг оборвалось, но она тут же продолжила. Теперь вой стал громче, его ничто не заглушало. Элис тянулась, силясь увидеть, что происходит на берегу. Она услышала знакомый голос:

– Только не госпожу, только не ее!

Она несколько раз хлебнула соленой воды. Руны рвались из нее, их неудержимо тянуло к ведьме на берегу. Она увидела их – все восемь, как они стремятся к восьми другим, которые кружили вокруг и внутри ведьмы.

– Я умираю, – проговорила она.

Но нож полоснул по веревкам, освобождая ее. Элис не знала, кто вытащил ее из воды. У нее в памяти остались только фрагменты, какие-то части целого: острая борода, тюрбан, смуглое лицо чужестранца. Он выволок ее из воды и положил на песок.

Элис так замерзла, что не могла даже дрожать. Она подняла голову. Увидела, что за спиной ведьмы к ней приближается по берегу тот монстр, Хравн. Он решительно шагал по песку, держа обнаженный, зловеще изогнутый меч.

Элис чувствовала восторг ведьмы. Элис, уверенная в близкой смерти, знала, что будет дальше. Ведьма заберет ее руны, руны объединятся, и бог снова вернется на землю. Волк – Элис все еще слышала его вой – убьет своего брата, и тогда избранная богом судьба, его смерть, свершится. Волк, с пастью алой от крови брата, растерзает бога, поднося ему в дар знание о земной смерти. Хравн, Ворон, и есть брат Волка, он пришел сюда, чтобы погибнуть.

К ним приближалось что-то, оно неслось по песку словно зверь, двигаясь скачками, порыкивая при каждом движении.

Элис попыталась подняться, но не смогла. У нее не осталось сил. Она лежала, готовясь принять смерть, готовясь к удару меча и тому, что будет потом. Ведьма, которую привел мальчик, склонилась над ней. Хравн стоял позади ведьмы, вскинув меч. Вой прозвучал совсем близко, очень громко. Ей показалось, что она понимает его:

– Беги от меня! Беги от меня!

Меч Ворона опустился. Мгновение она ничего не чувствовала, а потом что-то ударило ее по руке. Элис открыла глаза и увидела, что отрубленная голова ведьмы лежит перед ней, словно дар моря, принесенный волнами. Хравн смотрел на нее сверху вниз, серебристый край его меча был в крови, изуродованное шрамами лицо исказилось, когда он проговорил:

– Любовь моя, я пришел за тобой.

А в следующий миг ее осадили со всех сторон вопящие руны, Волк прыгнул и мир перевернулся.

Глава пятьдесят шестая. Вервольф

Грудь Жеана, запертого в келье для покаяния, была вся в слюне. Ветер нес с берега запахи сражения – запах железа и соли, но не морской, а той, что в крови. Там были еще и лошади, и насыщенный запах их пота был так силен, что буквально прилипал к коже.

Он освободился от веревок: рвал ногтями, кусал, глотая комья пеньки, потому что не мог совладать с инстинктивным желанием проглотить то, что откусил. Жеан скреб по полу, катался, вытягивался, снова и снова вертел головой, как будто от этого в ней могло проясниться. Он встал на ноги, но ощущения были какие-то неправильные. Тогда он двинулся по келье на четвереньках. С ногами что-то происходило. Ощущения в коленях были весьма странные: суставы стали слишком гибкими, они как будто выворачивались не в ту сторону, и вся геометрия собственного тела казалась незнакомой и неверной. Он все потягивался и потягивался, и спина ощущалась слишком длинной для тела. И плечи были как будто не те, как будто стиснутые чем-то, хотя широкие и сильные.

Жеан провел пальцами по густым волосам на руке. Зубы стали большими, и он то и дело высовывал язык, облизывая клыки. Ощущение было такое, будто у него во рту полно корабельных гвоздей. Жеан протянул руку к голове и провел ею по волосам. Опустив руку, он ощутил запах крови. Внимательно рассмотрел пальцы. Они стали длинными и мускулистыми, а ногти походили на когти. Он поцарапал себя до крови, всего лишь дотронувшись до головы.

Жеану было отвратительно жарко. Он тяжело дышал и пускал слюни, извивался на каменных плитах пола, пытаясь отыскать местечко попрохладнее. Кожа на голове натянулась, член затвердел, и он изнывал от плотского желания, хотя и старался гнать от себя подобные мысли. И еще его мучила жажда, чудовищная жажда. Когда он пил в последний раз? Он не мог вспомнить. Много дней назад.

Исповедник тяжело дышал, стараясь отыскать самого себя в этом хаосе. Внутри него что-то кричало, как будто зверь попал в капкан, что-то шуршало и скребло, словно железом по камню. Его распирало от враждебности, какой он никогда не знал раньше. Он засмеялся.

– Я теперь такой, что запросто порву всех врагов Бога.

«Нет», – одернул он себя. Он старался вернуть ясность мышления. И истина, когда он пришел в себя, оказалась чудовищной. Он проклят. Какой-то язычник, может быть, тот самый, который пихал ему в рот мерзкие окровавленные куски плоти, проклял его, а у него не было сил, чтобы защищаться. И Господь допустил, чтобы это случилось с ним. Почему? Потому что он был недостаточно свят, старался недостаточно, недостаточно стремился посвятить свои мысли Христу.

Жеан встал на четвереньки, ощущая, как играют мощные мышцы конечностей. Он знал, что запросто выбьет дверь, разнесет ее в щепы, но пока не стоит. Сколько он уже просидел в келье? Вопрос пришел ему на ум и снова исчез, он уже не имел для него никакого смысла.

Сила, заключенная в нем, – от дьявола, он не станет пользоваться ею. Это просто испытание. Все его чувства пели. Зубы были как пики, острые, готовые к бою, ногти были как клинки, его так и подмывало терзать и убивать. Он потянулся и щелкнул зубами – челюсти сводило от желания уничтожать.

Но он не станет.

– Я не буду таким, – проговорил он вслух, и его голос проскрипел, как распухшая от дождя дверь по каменному полу. Он молился: – Иисус, услышь меня. Иисус, порази меня. Снова сделай меня немощным, Господи. Ослепи меня, лиши силы мои члены. Эти руки тянутся только ко злу, зрение не приносит мне блага. Верни меня в темноту и прозябание.

Снизу, с берега, он услышал чей-то зов:

– Вали, помоги мне! Фейлег, я умираю.

Он узнал голос. Это же госпожа Элис! Он вспомнил лагерь викингов, ее прикосновение к его плечу.

– Помоги же мне!

Он знал, что она зовет на помощь его. А в следующий миг его сознание отчего-то раскрылось, словно грецкий орех. От крика, от животного воя мысли разбежались.

– Вали!

Он увидел себя в образе ладного молодого человека, каким никогда не был: он гулял по холмам, держа за руку девушку. У нее были светлые волосы, вот только лица он не мог рассмотреть. Луга были залиты солнцем, гудели пчелы. Он слышал голоса.

– Князь, князь! – Рядом с ним оказался крупный мужчина, пожилой норманн с покрытым шрамами лицом, однако Жеан не узнавал его. – Где твое копье? Где твой лук?

Мужчина вроде бы сердился на него, но Жеан нисколько его не боялся. Это что, видение, посланное дьяволом? Оно казалось таким реальным.

Холмы исчезли, и он оказался на берегу моря, на маленьком причале. К берегу стремительно приближались три корабля викингов. И снова перед ним была она, светловолосая девушка, она держала его за руки и смотрела прямо в глаза.

– Убей сотню врагов ради меня, – говорила она.

– Я уже знал тебя раньше.

– А я всегда знала тебя.

– Я найду тебя.

– Это твоя судьба, – сказала она.

Жеан пришел в себя. Из угла кельи разило мочой и калом, по полу растеклись лужи кровавой блевотины. Сколько же он сидит здесь? Он был уверен, что уже долго. Жеан услышал женский голос: «Я умираю». Ему было мучительно жарко, а в голове как будто жужжали мухи. «Я умираю».

Пора уходить отсюда. Дверь треснула от первого же удара. Он ударил еще раз, и дерево поддалось еще немного. Однако это было неинтересно, его раздражало, что приходится прилагать усилия, чтобы разбить какую-то паршивую дверь, и он поглядел на провалившуюся крышу. До сих пор ему не приходило в голову, что можно выйти через нее. Стены были гладкие, поэтому Жеан подпрыгнул; сильные длинные пальцы вцепились в остатки соломы. Он подтянулся и пролез в дыру.

Над головой висела круглая луна, небо было усыпано звездами, ему казалось, что вселенная обернулась, чтобы посмотреть на него, как будто ночь была городом, а он был героем, уходящим на битву под его тревожным взглядом. Тяжкие удары сердца отдавались в ушах, в носу стоял запах крови, солома под ним приятно холодила конечности.

Жеан окинул взглядом полоску серебристого песка на берегу. Там что-то происходило. На берегу были люди. Зрение у него стало острое, и он прекрасно видел в темноте. Какой-то человек, пошатываясь, нес что-то тяжелое. Уши Жеана уловили тяжкое дыхание мужчины, кашель задыхающейся женщины у него на руках. Рядом с ними стояли еще шесть человек, они были живые, однако их присутствие было каким-то тусклым. Это чувство проявилось у него в монастыре – способность ощущать, даже не глядя, на чем сосредоточено внимание людей вокруг него, к чему прикованы их мысли. Каким-то непостижимым образом он знал, что люди внизу, на берегу, отличаются от нормальных людей. Если он прикрывал глаза, то чувствовал, как сосредоточен тот мужчина, который вынес женщину из воды, улавливал отчаяние женщины у него на руках – она по-настоящему боролась за то, чтобы обуздать свои эмоции и вернуться в реальный мир здравомыслящих людей. А вот те мужчины, что стояли рядом, те шесть человек, которые безучастно взирали на развернувшуюся перед ними борьбу, были как будто не здесь. Оборотень знал, что каком-то смысле они есть, и в то же время их нет.

По песку шагал человек, в руке которого в лунном свете сверкал изогнутый меч. И еще там была другая женщина, от нее несло кровью и грязью, она тянула руки к тем двоим, которые выходили из моря.

Жеан спрыгнул с крыши на дюны и побежал под яркой луной к морю, низко припадая к песку, – он несся стремительно, как тень летящей птицы.

Глава пятьдесят седьмая. Одна

Элис отшатнулась, спасаясь от одолевающих ее видений. Она как будто пробиралась сквозь колючие заросли, кожа горела от боли. Страх превратился в чувство, которое можно потрогать, холодное и твердое. Она видела над собой сверкающее голубое небо, ощущала силу приливной волны, которая впитывалась в песок под ногами, у нее перед глазами стоял образ мужчины, висящего на дереве, ветви которого были ночной темнотой, а листья – звездами. Она ощущала, как его усталое сердце бьется в одном ритме с ее сердцем, и ее не отпускало желание, которое было сильнее голода, сильнее жажды: острая необходимость стать той, кем она должна стать. На берегу были люди, вроде бы знакомые ей, только она не могла вспомнить, кто они такие, потому что руны обрушились на нее подобно бурному потоку. Восьмерка рун нашла другую восьмерку, их стало шестнадцать, они мурлыкали, пели, вопили, воссоединившись внутри ее сознания.

На реке Индре, в нескольких часах пути от замка, были замечательные пороги с быстрым течением. Летом дети обожали там купаться, нестись вниз по течению в пенных волнах, падать на воду со скалы и мчаться, глядя, как мир мелькает в солнечных вспышках. Они переживали разом и ужас, и восторг. Но как-то летом после сильных дождей Элис пошла на пороги с кузиной Матильдой. Матильде не хватило смелости на то, чтобы искупаться в бурной реке, а вот Элис полезла в воду. Она быстро поняла, что плыть невозможно, ревущая река несла ее вперед, а она только прикрывала руками голову, надеясь уцелеть. И сейчас здесь, на морском берегу, она переживала нечто подобное, только усиленное многократно – ее как будто подхватил чудовищный поток и теперь увлекал в неизвестность, отчего в голове не осталось ни одной мысли, кроме острого желания выжить. Но только здесь был не один поток, бьющий и терзающий ее, их было много, целых шестнадцать, и все они стремились встретиться в озере ее разума. Ее руны звали те руны, которые недавно жили в ведьме, и из темноты на Элис устремился водопад сверкающих символов. И в этом безумном движении она не могла отличить выдумки от реальности, прошлого от настоящего, не могла как следует вспомнить, что же случилось на морском берегу.

«Волк, чудовищный зверь, убил Мозеля», – вспомнила она. Рыцарь рухнул на песок в тот момент, когда Хугин обезглавил собственную сестру. Затем Мозель попытался подняться, чтобы броситься на Хугина. Насколько понимала Элис, рыцарь решил, что чародей собирается ее убить, и вот храбрый Мозель попытался прикрыть ее от меча Ворона своим изможденным, высохшим от голода и жажды телом. Только его убил кое-кто другой, затащил в море, и в брызгах воды и крови замелькали конечности. Волк. Волк словно обезумел от крови, он терзал тело рыцаря, не сознавая ничего вокруг себя.

В поле зрения Элис оказался человек. Это был Офети с пустыми глазами, он ковылял по берегу, словно пьяница, который проснулся с похмелья в незнакомом месте. Отовсюду раздавались крики. Франки, которые до сих пор находились под действием заклятия, очнулись и ринулись к морю, размахивая на бегу мечами. Среди них были и викинги, друзья толстяка.

Элис поглядела под ноги. Там лежала голова ведьмы, похожая на изъеденный древоточцами пень. Элис против своей воли наклонилась, чтобы потрогать ее. Все тело болело, разум заполонили сонмы ощущений.

Хугин снял с себя перевязь и положил на песок. У него на шее что-то висело – простой серый камень на ремешке. Он развязал ремешок и попытался удлинить его с помощью тех, которыми крепились к перевязи ножны меча. Берсеркеры уже избавились от заклятия и теперь окружили громадного волка: Астарт заходил в воду слева, Эгил – справа, Фастар шел прямо на зверя, только Офети обшаривал тела на берегу, отыскивая для себя оружие.

– Нашел ты время плести веревки, Ворон, – бросил Офети.

– Это путы для Волка, – пояснил Ворон.

Он закончил свое дело и побежал к Волку по воде. Животное было так сосредоточено на еде, что не обратило внимания на его приближение. Хугин вскочил на Волка верхом, пытаясь накинуть ему на шею ремешок с камнем, но Волк сбросил его, и Ворон, пролетев над водой, тяжело шлепнулся на песок.

– Какая славная будет смерть! – воскликнул Астарт, подбираясь к Волку. – Ну же, давай. Я жду не дождусь, когда обо мне сложат тысячу саг!

Сейчас Элис разглядела Волка как следует: его черную, словно ночь, шкуру, зеленые глаза, – этот зверь был как будто не рожден, а сотворен, он стоял на задних лапах, а его передние лапы больше походили на человеческие руки, но с когтями. Он был высокий, в полтора раза выше Офети.

– Ну, давай! – зазывал Фастар. – Такая смерть обеспечит мне место по правую руку от Одина, чтобы я мог пировать вечно!

Фастар говорил о вечной жизни, однако после рыка Волка особенно ясно проявилась его смертная сущность, и дрожь от ужаса перед забвением прошла по его телу. Он выронил копье, потому что трясущиеся пальцы предательски отказались служить.

Волк прыгнул.

Фастар сумел взять себя в руки и даже ударил Волка по голове кулаком, но было слишком поздно. Кровь фонтаном брызнула в море. Следующим умер Астарт, превратившись в кусок мяса в челюстях Волка, который вырвал жизнь из его тела так же легко, как чайка хватает водоросли из воды. Волк швырнул его на землю и жадно впился в истерзанную плоть, ткнул его мордой в грудь, раздирая чудовищными зубами.

Теперь в наступление с воплями двинулись франки, держа наготове мечи и копья; их было человек пятнадцать пеших и два всадника на неоседланных лошадях. Они шлепали по кровавым волнам, стремясь добраться до зверя. Он схватил первого, кто шагнул к нему с берега, и швырнул его на остальных, сбив с ног двух воинов. Всадник понесся на него галопом и ударил пикой, но пика вырвалась из его руки, а лошадь под ним упала со сломанными ногами.

Рыцари были храбрыми, они все равно шли в наступление, но Волк был подобен демону: громадный, в два раза больше нее, с перевитым мышцами телом, напоминавшим необожженную фигуру глиняного человечка, которую растянул во все стороны проказливый ребенок. Она знала этого волка по своим снам.

В наступление двинулся Эгил. Он стоял у кромки воды, взвешивая на руке меч. Шагнув назад, он указал на Волка мечом.

– Я знаю, что мне суждено умереть, но знаю, что это тварь, истребившая многих… – Нужные слова никак не приходили ему на ум. – Твою ж мать! – выругался он. – Ладно, так сойдет.

Викинг бросился на Волка, но зверь развернулся к нему всем телом, откусил ему голову и правое плечо, увлекая останки в окровавленную воду.

Офети схватил меч Ворона и ринулся в битву, выкрикивая имена отца и деда, уверяя Волка, что он происходит из прославленного рода убийц.

– Сегодня, зверь, ты встретил равного противника!

Кто-то потянул Элис за руку. Это оказался Ворон. Она попыталась отпрянуть в сторону, но он был проворнее и успел сунуть что-то в ее ладонь. Это оказался камешек на ремне.

– Заставь его надеть этот амулет, – сказал Хугин. – Заставь его надеть. В нем вся наша надежда.

Элис с трудом понимала его слова.

– Убирайся от меня, чудище!

– Я же спас тебя. Посмотри на мертвую ведьму. Заставь его надеть амулет. Заставь его!

Чудовищный Волк посмотрел прямо на Элис своими огромными глазами. В них отразилось нечто похожее на узнавание. Вокруг него стягивали кольцо воины, кололи его оружием. Но он направился к ней, силясь стряхнуть с себя врагов.

Элис попятилась, сжимая амулет.

Волк заговорил, и его голос был подобен скрежету камня о камень:

– Ты приходила ко мне раньше. Среди зеленых лугов, на поле несжатой пшеницы, под голубым небом, в тот час, когда солнце превращает воду в усыпанную алмазами ткань. Ты приходила, и ты благословила меня, Святая Дева.

Элис побежала. Панический ужас охватил ее. Однако же она невольно оглянулась.

Офети прыгнул на Волка, размахивая мечом Ворона. Зверь был быстр, он развернулся, но меч распорол темную шкуру на боку. Волк прыгнул на Офети, но Ворон обхватил викинга обеими руками и швырнул на песок, когда челюсти зверя уже были готовы сомкнуться на шее толстяка. Вервольф тронул раненый бок, поднес пальцы к губам, пробуя кровь на вкус.

– Убей его! – выкрикнул Ворон, когда Офети снова набросился на зверя. На этот раз Волк был еще проворнее. Он схватил Офети, отрывая его от сырого песка.

Элис обернулась.

– Вали, нет!

Она не знала, откуда пришли эти слова, что они значат, однако на зверя они, кажется, подействовали.

Волк разжал пальцы, выронив Офети. Викинг упал в воду и остался лежать, держась за окровавленные бока и тяжело дыша. Но другие все еще наступали на Волка, и он развернулся, чтобы убить их, он кусал и терзал, забыв обо всем в своей ярости.

Одна руна ожила внутри Элис, имя которой она узнала раньше других. Лошадь. По берегу пронеслась галопом серая кобыла, лошадь одного из франков.

– Госпожа, ты должна остаться с нами! Я сумею тебя защитить! – Это кричал Ворон. Он успел забрать свой меч, но не ринулся в битву.

Элис мотала головой, пятясь от него.

– Госпожа!

Она вцепилась в гриву лошади и подтянулась, садясь верхом.

– Он убьет тебя! Этот Волк принесет тебе смерть! – надрывался Ворон.

«Вперед!» – мысленно приказала она, и лошадь во весь опор понеслась по берегу к лесу.

Глава пятьдесят восьмая. Следопыты

Элис ускакала, Волк тоже исчез. Как только девушка покинула берег, он стряхнул с себя франков и помчался к лесу, волоча за собой труп рыцаря.

Ворон вытер меч о плащ и убрал его в ножны.

– Настронд, – сказал он.

Офети, который до сих пор не мог отдышаться после схватки с Волком, кивнул.

– Берег мертвых. – Он поглядел на тела на песке, кое-как перевел дух и заговорил:

Там она видела — шли чрез потоки поправшие клятвы, убийцы подлые и те, кто жен чужих соблазняет; Нидхегг глодал там трупы умерших, терзал он мужей — довольно ли вам этого?[26]

– Это давнее пророчество, – сказал Хугин, – начало сумерек богов.

Офети ощупал бока ладонями. Они тут же покрылись кровью, однако раны оказались поверхностными. Викинг понял, что вервольф не захотел его убивать. Он оставил на берегу человек двадцать покойников. Никогда еще, ни в одном сражении Офети не видел таких искалеченных, изломанных тел. Чайки и вороны уже кружили над берегом. Викинг был потрясен внешним видом чудовищного Волка, его неистовостью, однако не самим фактом его существования. В отличие от исповедника, он без малейшего труда принимал магическую реальность. Он ведь вырос среди простых крестьян и с детства был уверен, что эльфы, гномы, тролли и оборотни так же реальны, как овцы, которых он пас, дождь, под которым он мок, и мороз, от которого стыло тело.

Из-за дюны вышел Леший.

– Тебя не было, когда начался бой, – заметил Офети.

– Я привел сюда Ворона, показал ему ближайшее место, где можно найти корабль, зная, что к этому монастырю придут и другие.

– Никого ты никуда не привел. Эти встречи предопределены, – возразил Хугин, – они обещаны самой судьбой.

– И что же, тебе и в Ладогу суждено попасть? Если это так, тебе не нужна моя помощь.

– Возможно, тебе отведена какая-то роль в грядущих событиях, – согласился Хугин, – но только не думай, что сумеешь уйти от судьбы.

– Мои войны идут из-за товаров и прибыли, – сказал купец. – Я просто случайно встретился вам на пути к тому зверю. Что он такое?

– Враг Смерти, – ответил Хугин.

Леший огляделся по сторонам.

– Не хотел бы я в таком случае повстречать друга Смерти, – сказал он.

Но Офети не был расположен к шуткам. Он хотел почтить павших товарищей стихами, как это было принято у северных воинов.

Опустели скамьи вкруг столов Валгаллы, И послал бог черного Волка созвать гостей. И напитались пески кровью храбрых, И не терпится мертвым за оружие взяться отмщенья.

Хугин внимательно слушал. Хотя он не рос среди северян, однако уважал их традиции. Он знал, что Офети таким образом чтит память павших друзей, как франки чтят своих покойников слезами и молитвами, а мавры – причитаниями и воплями.

– Мои сородичи мертвы, – продолжал Офети, – и я не могу вернуться на родину. У меня три корабля, которыми я не смогу управлять, и сокровище, которое я не смогу донести. Теперь для меня ценнее всего еда и питье. У меня в голове столько дней клубился туман, и разум не прояснился от купания в холодной воде.

Ворон поднялся.

– Пойдем в монастырь, там найдутся еда и вода.

– А на тебе богатое платье, воин, – заметил Леший. – Что, есть и другие сокровища?

– Они уже закопаны в надежном месте, – сообщил викинг, – даже не думай, что тебе удастся меня обокрасть.

– Напротив, – сказал Леший. – Я хотел предложить тебе за них хорошую цену.

– Я пойду по следу Волка, – сказал Ворон.

– Я пойду с тобой. Этот Волк убил трех моих друзей, и я хочу получить его шкуру в качестве выкупа, – объявил Офети.

Хугин кивнул.

– Хорошо, – сказал он, – я использую тебя.

– Никто меня не использует, – возразил Офети.

– Боги используют тебя, как используют всех нас, – сказал Хугин. – Судьба вот-вот свершится, кровавая судьба. И в моих силах изменить ее.

– Мне казалось, ты недавно утверждал, что судьбу невозможно изменить, – сказал Леший.

– Ты не сможешь, – сказал Хугин, – но если герои, сосредоточенные на цели, приложат все силы, они смогут остановить богов.

– Какая удивительная скромность, – усмехнулся Леший.

– И как же ты избегнешь судьбы? – спросил Офети.

– Найду ее.

– Она собиралась к князю Олегу, если это тебе поможет, – сказал Офети.

– Туда же она собиралась, когда бросила меня в землях франков с мокрым задом, – подхватил Леший.

Ворон на минуту задумался.

– В таком случае все обстоит так, как я думал. Олег должен умереть, – сказал он.

– Какая в том польза?

– Бог уже на земле. Я сам видел и знаю, что это правда. Моя сестра искренне хотела защитить бога, она думала, что сможет оградить его от судьбы, если убьет девушку, и использовала меня, чтобы я помогал. Волк идет по следу девушки. Девушка едет к Олегу. Вот там и сойдутся все концы судеб, когда Волк вступит в бой с богом мертвых.

– Так ты думаешь, что Олег и есть твой бог? – уточнил Офети.

– Я не знаю.

– Но что, если это правда?

– Тогда я попытаюсь убить его раньше, чем это сделает Волк. Я должен помешать судьбе осуществиться.

– И какая в том будет польза?

– Все закончится.

– Что?

– Кровавый круговорот остановится: бог спускается на землю, Волк спускается на землю и убивает его.

– А тебе-то какая разница?

– Девушка приманивает Волка, поэтому она тоже гибнет.

– Повторю вопрос, – сказал Леший, – какое тебе до этого дело?

– Когда заклятие будет разрушено, – сказал Хугин, – я вспомню.

– Что?

– Что было прежде. Когда я поклялся ее защищать.

– Прежде чего? – настаивал Леший. – Всю дорогу от Парижа ты пытался ее убить.

Ворон пропустил его слова мимо ушей и обратился к Офети:

– Я попрошу тебя оказать мне услугу, толстяк, в благодарность за то, что я освободил тебя от заклятия ведьмы.

– Не знаю, было ли то ее заклятие, но знаю, что все закончилось, когда ты ее убил, поэтому склонен поверить тебе. Чего ты хочешь?

– Просьба простая. Найди жену, вырасти много сыновей и расскажи им историю, которую я поведал тебе. Вели им пересказывать ее своим сыновьям до тех пор, пока стоит мир. Это благородное дело.

Офети махнул на Лешего.

– Почему ты сам или, к примеру, он не можете нарожать сыновей и рассказывать им свою легенду?

– Он уже стар, а мне суждено погибнуть.

– Как погибнуть?

– Сражаясь с Волком, как я погибал прежде и как буду погибать снова. Это моя судьба.

– Откуда тебе это известно?

– Моя сестра, та, которую я считал своей сестрой, показала мне, но только так, что я ничего не понял.

– Она была настоящая провидица, – сказал Офети, – искушенная в магии сейдра. Ты знаешь, что тебя ждет, и все же ты не радуешься. Мужчина идет с улыбкой навстречу судьбе, когда знает свою судьбу.

– Потому что, сколько бы ни лгала ведьма, найдется способ сломить проклятие. Если не получится, то в следующем воплощении я снова буду жить так же, как жил до сих пор, – не зная себя, во лжи. Наверное, для меня в этом теле уже слишком поздно, но не поздно для того, кем я стану завтра. В нашем будущем воплощении кто-нибудь из нас, возможно, поймет, что происходит, и найдет способ остановить нас, спасая от новых несчастий и страданий. Мы должны оставить послание в вечности, толстяк, и тебе выпало доставить его.

– Я пойду с тобой к Олегу, – сказал Офети. – Не для того, чтобы служить твоим целям, а потому что я поклялся девушке, что буду ее защищать. Она в опасности, поэтому я пойду с тобой, оборотень, не ради славы, не ради золота и не ради сыновей. Я пойду, потому что девушка просила меня о защите, и я обещал ей. Ведьма, которая лежит мертвая на берегу, околдовала меня, заставила меня причинить зло девушке и нарушить клятву. Я обязан восстановить справедливость, или меня вряд ли ждет теплый прием в чертогах павших. И на моих сородичей обрушится месть. Мы разыщем Волка и убьем его. Я успел ранить его, и из раны потекла обычная кровь. Почему бы мне не ранить его еще раз, чтобы увидеть, как он истекает кровью?

– Ты не сможешь его убить, – сказал Хугин, – пока он не исполнит свою роль в великом ритуале бога и не принесет Всеобщему Отцу смерть.

– Посмотрим, – пообещал Офети. – Я встречал немало людей, которые уверяли, будто они неуязвимы, например Эрик Крепкий.

– И что с ним случилось? – поинтересовался Леший.

Толстяк подмигнул.

– Он не оправдал свое прозвище, когда повстречался со мной.

– Это совсем другое дело, – возразил Ворон.

Офети только проворчал что-то и двинулся к монастырю.

Леший поглядел в сторону леса. Между ним и Ладогой еще много лесов и даже гор, и повсюду рыщут разные темные личности. А чего ищут его знакомцы? Тварь, которая выскочила из темноты, чтобы унести девушку? Разумные люди бегут прочь от подобных чудовищ, а не гоняются за ними. С другой стороны, ему очень хотелось оставить себе ожерелье, подаренное Вороном, которое он носил пока на шее под кафтаном. Но так ли уж сильно ему этого хочется? Достаточно ли сильно, чтобы отправиться в путь с этими ненормальными, которые идут рушить замыслы богов? Пожалуй, нет.

Леший побежал, стараясь нагнать Офети.

– Говорил я, что лучше меня оставить на том холме, – посетовал он. – Эта девушка не принесла тебе счастья.

Офети улыбнулся, хотя на глазах стояли слезы. Леший догадался, что викинг вспоминает погибших друзей.

– Теперь уже поздно об этом говорить, – сказал берсеркер. – Прошлое – всего лишь ветер, дующий нам в спину. Мы не можем противиться ему.

Офети зашагал дальше по влажному песку, направляясь к монастырю, а Леший принялся собирать оружие и другие ценные вещи мертвецов. Он нашел с десяток прекрасных мечей, которые принесут ему хорошие деньги, если он продаст их в Бирке. Ожерелье – вещица чрезвычайно дорогая, и в мешке у чародея лежит еще сотня звонких монет, однако с Лешего уже хватит приключений. Как только они дойдут до ближайшего рынка, он помашет своим спутникам ручкой.

Глава пятьдесят девятая. Огни в саду

Элис въехала в лес. Руны вились вокруг нее, похожие на гирлянду ярких огней. Они нашептывали ей имена Волка: одно знакомое, одно странное и одно как будто вклинившееся между двумя первыми. Он Жеан, он Фенрисульфр и он Вали, который есть, был и будет.

На нее нахлынули воспоминания. Однажды на заре, отправившись в леса Лоша за грибами, она проходила мимо жасминового куста, и с него поднялась стая бражников – крылья бабочек затрепетали вокруг нее, словно те страхи, которые преследовали ее с детства. Элис твердила себе, что бояться совершенно нечего, но все равно бросилась бежать со всех ног из-под полога леса на солнечную поляну. Все было таким ярким: чернильные кляксы на ткани, которую она постелила в корзинку, пятна ягодного сока на пальцах, восходящее солнце, в лучах которого от росистой травы поднимался туман, теплый свет на лице и замерзшие мокрые ноги.

Она чувствовала, что ищет чего-то, кроме грибов, и ее преследует что-то, кроме лучей солнца. Было нечто зловещее в этом новорожденном утре, она знала это в глубине души. Элис пробиралась через лес, как пробирается олень, страшась волка.

Вали.

Это имя всколыхнуло что-то в душе. Она увидела себя в незнакомом месте, где на холме стояли какие-то странные домики, низкие и бедные с виду, их крытые дерном крыши едва доходили ей до пояса, под холмом ярко сверкала река. Она услышала восторженные крики детей и посмотрела вниз – дети купались, залитые солнечным светом. Рядом с ней стоял кто-то. Она развернулась к нему, лицо его было знакомым, но она никак не могла его рассмотреть. Она, кажется, видела этого человека раньше, но только как будто сквозь плохое стекло, из-за которого черты искажались и расплывались.

Элис поглядела на свою руку. Та самая рука, какую она знает и знала всегда. Руны воссоединились, однако она от этого не сделалась богом, не умерла, как предсказывала ведьма. Элис заставила себя успокоиться и увидела, как руны кружат вокруг нее восьмерками по двум орбитам; воющая руна была в центре, она изгибалась и припадала к земле, как ползущий волк. Эта руна была для нее важнее всех остальных вместе взятых. Однако чего-то не хватало. Третьей орбиты. Пока ее нет, она так и останется человеком.

Элис до сих пор держала амулет, который дал ей Ворон, от страха она вообще забыла, что он у нее в руке. Она поднесла его поближе к лицу, чтобы рассмотреть, и едва не выронила. Это был простой камень, закрепленный сложным тройным узлом на ремешке, но на нем была нацарапана голова волка. К ней пришли слова: «Когда боги увидели, что Волк как следует связан, они взяли путы и привязали его к скале под названием Крик». Перед ее мысленным взором возник громадный волк, его челюсти были широко расперты страшным мечом, он был привязал к невероятно высокой скале веревкой – тонкой, словно лента. Он рвался, стонал, выл, но никак не мог освободиться. Наступила ночь, и на скалу пришел человек. Высокий и бледный, с копной рыжих волос, он пытался порвать путы. Но это ему никак не удавалось. Тогда человек поднял камешек, лежавший у подножия, обломок той самой скалы, к которой был привязан Волк. А потом, когда настало утро, унес камешек с собой, чтобы кое-что вырезать на нем – голову волка.

Все это показывали ей руны. Руны знали.

Элис гнала лошадь через лес. Животное понемногу уставало, и в итоге она остановилась, чтобы лошадь отдохнула и попаслась. Стояла чудесная весна, в лесу было полно цветов, в воздухе разливались густые ароматы только что распустившихся листьев клена, березы и дуба. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, отчего воздух делался похожим на воду; светлые стволы деревьев поблескивали в густой зелени, как чешуя серебристых рыбин, бурый лишайник, который покрывал упавший дуб, напоминал позолоченную кольчугу, желтые и белые цветы танцевали на ветвях, как будто подхваченные невидимым течением.

Она вдруг вспомнила о том, что недавно пережила на морском берегу. Все тело болело, кожу изрезали веревки, от соленой воды она чесалась. И еще ужасно хотелось пить. Элис озиралась по сторонам, высматривая воду. Ручья она не заметила, однако в лесу было влажно, недавно прошел дождь. Она слизывала капли воды с листьев, а когда набрела на грязную лужицу, то припала к ней и лакала, как собака. Элис настолько обессилела, что не могла добыть никакой еды. От усталости ей мерещились под деревьями призраки. Ей казалось, что она улавливает движение, слышит голоса. Напуганная всем этим, Элис снова села на лошадь и медленно двинулась через лес.

Перед глазами мелькали зелень и золото; она припала к конской гриве, на мгновение стряхнула с себя сонливость и выпрямилась, потом снова упала на шею лошади. В какой-то миг ей показалось, что надвигается опасность, руны оживились, и всю усталость как рукой сняло. Но лошадь спокойно шла дальше, Элис расслабилась и начала дремать. Что-то разбудило ее. «Лошадь остановилась», – поняла Элис. Было холодно, хотя низко висящее солнце заливало деревья ослепительным светом.

– Он меня сожрет!

Голос был жуткий, гортанный. Элис окончательно проснулась. Волк стоял перед ней, и его громадные челюсти были испачканы человеческой кровью.

Элис резко развернула лошадь и поскакала от зверя, но спастись ей не удалось. Чудовищный Волк нагнал ее, прыгнул сзади, схватил и стащил с лошади на землю. Когда она упала на лесную подстилку, вся усталость, которую она старалась не замечать, как будто разом навалилась на нее, и Элис провалилась в беспамятство.

Когда она пришла в себя, лошади нигде не было, а зверь стоял над ней на всех четырех конечностях, придвинув огромную морду к ее лицу.

– Он меня сожрет! – повторил голос. Этот голос напоминал грохот градин и скрежет корабельного киля по песку.

Элис была не в силах говорить. Она искала руны. Их нигде не было. Кажется, они сбежали при виде Волка.

Она пыталась отодвинуться от зверя, но он держал ее за ногу своей здоровенной рукой с когтями.

– Я боролся, – сказал зверь. – Разве ты не узнаешь меня?

– Ты чудовище.

– Я Жеан, исповедник. Я пытался помочь тебе, спасти от того, кто гонится за тобой.

– Тогда почему ты не убил его на берегу?

Зверь склонил голову.

– Я видел только тебя. Тебя. Я старался тебя защитить, но я не могу быть рядом с тобой. Гнев, который я испытываю, пожирает меня.

Волк встал на ноги и развернулся, как будто собираясь уходить, потом упал на четвереньки, рыча и щелкая зубами, словно на докучливую муху. Потом он сжался в комок и проворчал сквозь стиснутые зубы:

– Уходи от меня. Уходи, потому что внутри меня живет Волк и я не могу его удержать.

– Тогда зачем ты пришел?

– Увидеть тебя. Прикоснуться к тебе.

Элис посмотрела на зажатый в руке камешек. Ворон удлинил кожаный ремешок, чтобы его можно было надеть на шею Волка. Она не верила, что от этого будет польза, но выбора все равно не было. Элис двинулась к скорчившемуся перед ней зверю. Он сидел на корточках, волнуясь, словно пес под столом, который боится, что кто-то отнимет у него кость. Она протянула руку, чтобы надеть камень ему на шею, но зверь оскалил длинные желтые зубы. Элис отшатнулась. От его дыхания разило запахом смерти.

Он заговорил гортанным голосом, который походил на хруст разрываемых связок:

– Я это не надену. «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня. И творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои»[27]. Смилуйся надо мной, Господи! Смилуйся!

Она протянула руку, чтобы утешить огромного зверя, но он отпрянул в сторону, перекатился и щелкнул зубами. А потом кинулся на нее с ошеломляющей быстротой. Он опрокинул Элис на землю, несколько мгновений нависал над ней, завывая, а потом метнулся в лес. Несколько прыжков – и он исчез. Элис осталась одна посреди дикого леса, где уже сгущались сумерки, голодная и замерзшая. Но в следующий миг она вдруг была уже не одна, она уже не страдала от голода, приятное тепло разлилось по телу. Мысленно она увидела, как восходит солнце, наполняя лес ясным чистым светом, она увидела след Волка в темноте, отчетливый и яркий. Это руна зажглась внутри нее.

Элис пошла по следу между деревьями. Она знала, что сейчас ночь, но то была не совсем ночь. Свет в ее сознании озарял все вокруг, и видно было как днем, однако от этого ночной лес никуда не исчезал. Элис как будто шла разом по двум лесам, светлому и темному, существуя в двух разных мирах.

Она шла все дальше и дальше, упиваясь ароматами весеннего леса: сырой земли, травы и смолы, которая прилипала к рукам, когда она касалась стволов деревьев. В темноте летали ночные бабочки, какие-то зверьки рыли норы и вздыхали глубоко под землей. Когда небо из черного сделалось серебристым, зазвучало птичье пение, в воздухе потеплело и лучи света начали проникать между деревьями.

На спящего Волка Элис наткнулась сразу после восхода. Он улегся под поваленным деревом и забросал себя землей. Спящий Волк, кажется, не наводил на руны такой ужас, как Волк бодрствующий. Движущиеся и сверкающие символы заполняли ее сознание. Элис поглядела на камешек-амулет. Как и та ночь, когда она видела, словно днем, подобно волку, который был человеком, он имел двойственную природу. Это был камень с нацарапанной на нем волчьей головой, но еще это был сгусток тьмы, как будто взятый с ночного неба, и этот сгусток был куда больше того камешка, который она видела в реальном мире.

Элис понимала, что это магия, она знала, что магия греховна, однако руны наполняли ее восторгом и возбуждением. Она чувствовала себя невероятно сильной, хотя вокруг нее оживал мир ночных кошмаров, которые снились ей с самого детства: деревья походили на резные скульптуры, а не на живые деревья, небо было как будто из металла, похожее на крышу дома, а не на привычный небосклон, трава торчала, словно сделанная из черного стекла. Но Элис не боялась. Она чувствовала себя в этом месте между реальностью и наваждением вполне уютно, потому что ее путь направляли руны.

Она всмотрелась в темноту, которая была камнем, и поняла, что не может определить, насколько велика эта тьма. Вроде бы она умещалась у нее на ладони, но при этом была широка, как звездное небо. Мир превратился в странное и прекрасное место. Волк показался удивительным созданием, а вовсе не страшным. Он лежал в полумраке, сам похожий на вытянутую тень среди других теней древних деревьев. Элис повесила ремешок с камешком на его шею, а потом улеглась рядом, чтобы поспать, положила голову на волчий бок, ощущая себя в полной безопасности и тепле.

Зверь не шелохнулся ни утром, ни днем, ни даже вечером, когда тени деревьев потянулись к ним и острые лучи заходящего солнца пронзили лес. Он не проснулся и ночью, хотя вокруг его ушей вились жужжащие насекомые, его не разбудил сырой туман, каплями оседавший на шкуре. Утреннее солнце светило ярко, но Волк не проснулся.

Элис сидела рядом с ним. Ее одежда превратилась в лохмотья, однако она не мерзла и не умирала от голода. Руны дарили ей тепло. Она обращалась к ним, выискивая их в темноте, она училась находить их в том крошечном мгновении, когда бодрствование переходит в сон, впуская их, позволяя захватить над собой власть. Она была лошадью, которая несется вскачь под солнцем; она была солнечным закатом, который тянет светлые пальцы к темным холмам; бражником с растопыренными усиками; градом, который лупит по земле; рекой, которая питает питающую ее землю.

По вечерам она сидела рядом с Волком, наблюдая, как долго умирают краски леса – зеленые, красные, пурпурные и сиреневые; они превращались в серые с наступлением сумерек. Но с приходом ночи рождались новые краски: сверкающее серебро освещенных луной листьев, темная синева на горизонте, нежно-розовые оттенки каких-то существ рядом с нею. Элис никогда не видела ночи такими, хотя и часто мечтала, чтобы они были такими. Она спала рядом с Волком, считая себя чем-то вроде щита, который оберегает зверя от бед, а проснувшись, бродила по лесу – иногда как Элис, иногда как воплощение рун – останавливалась перед березой и наблюдала, как она полыхает светом весны.

Она не могла ответить, сколько времени провела здесь, ела ли что-нибудь. Дни становились все длиннее, однако день, царящий в ее сознании, вовсе не заканчивался. Она сама была этим днем, согревающей силой, которая заставляет петь леса, существом, которое глядит на ночную луну и видит собственное отражение в ее сияющей поверхности. Она чувствовала себя обновленной. На пальцах были пятна от ягодного сока, во рту стоял вкус грибов. Только изредка, когда пила из ручья, она ощущала волны холода. Элис смотрела на лес и видела мир таким, каким он был в начале творения: новеньким, зеленым и сияющим.

Сначала пришли двое мальчишек, любопытных и робеющих. Она видела их яркими и многослойными: их скользкая от пота кожа светилась жизнью, краски, которые они несли на себе, распадались в ее сознании на множество оттенков, словно луч света, проходящий сквозь каплю воды. Она слышала их музыку, робкую и прерывистую: так мог бы играть на флейте ребенок. Ее зрение было настроено, словно музыкальный инструмент, она могла видеть в разных регистрах, и Элис показалось, что мальчики несут в себе огоньки, как будто свечи духа горят, освещая тьму человеческой плоти.

Они вернулись со взрослыми мужчинами, с целой толпой, и отголосок ее бывшей личности, госпожи Элис, для которой они были бы опасны, встрепенулся. Внутренний голос, который велел ей спасаться бегством, был похож на далекий шум, слабый, еле различимый. Их было человек сорок, большая банда. Она увидела, что спустился вечер. Сумерки сгустились на пороге ночи, и стало холодно.

– Их уже ограбили. Только посмотри на них. – Да, эти люди говорят на ее родном языке. Это франки, но не подданные ее брата, они вообще ничьи подданные. Они вне закона – разбойники; некоторые из них пришли в обносках, некоторые – в богатом платье, явно снятом с чужого плеча.

– А эта девка будет ничего, если ее откормить.

– Мне она и такой сойдет. Чего мы ждем? Это же два отличных раба. Надо сначала позабавиться с девкой, а потом продать их.

Это произнес молодой человек, невысокий и жилистый, с загорелой дочерна кожей. У него были сломанные зубы и рваное ухо; Элис казалось, что он так и брызжет красками и звуками: зеленые пятна мхов на коленях, золотая пыльца на рукавах, треск дров в костре – так выражалась его личность. Он просто зачаровывал ее.

Элис заговорила:

Она колдовала тайно однажды, когда князь асов в глаза посмотрел ей: «Что меня вопрошать? Зачем испытывать? Знаю я, Один, где глаз твой спрятан»[28].

– Это она по-норманнски? Так это шлюха викингов. Это даны! За них нам дадут хорошую цену!

– Мы далеко от моря. – Это произнес новый голос.

Элис ощутила его беспокойство, подобное холодному ветру. Она поглядела на Волка за спиной. Волка не было, только исповедник лежал на земле, обнаженный. Жеан? А где же Волк? Только Жеан стал не таким, каким она помнила его. Он больше не был немощным калекой, он стал здоровым и красивым. Элис снова заговорила:

Пленника видела под Хвералундом, обликом схожего с Локи зловещим.

– Это заклинание, – сказал второй разбойник. – Убейте ее, пока она не околдовала нас.

– Это не заклинание, а если и заклинание, то из нее плохая колдунья, – заметил кто-то еще.

Ритмичные слова снова рвались из Элис. Поэма была подобна ветру, а ее голос был словно камыш, который шуршит на ветру.

Сидела старуха в Железном Лесу и породила там Фенрира род; из этого рода станет один мерзостный тролль похитителем солнца. Будет он грызть трупы людей, кровью зальет жилище богов; солнце померкнет в летнюю пору, бури взъярятся — довольно ли вам этого?

Приближалась ночь. Деревья стали темными, ветер шумел в ветвях. Давно ли собирается гроза? Элис не знала. Крупные капли дождя упали на кожу, холодя лицо. Грозовые тучи в последних лучах солнца казались отлитыми из свинца и золота, и лес вокруг как будто светился.

– Ладно, забирайте их и пойдем. Ночь будет паршивая.

– Только чур я развлекаюсь первым, хоть согреюсь немного. – У парня со сломанными зубами и рваным ухом был нож.

Сердце Элис учащенно забилось, она ощутила, как кровь отхлынула от лица. Но парень казался ей таким хрупким, как тонкий цветок, полевое растение, которое она в любую минуту может сорвать, если пожелает, чтобы затем выбросить. Она чувствовала себя очень странно, как будто существовала во множестве мест одновременно, и разум сделался просторным и многослойным.

Парень дотронулся до нее.

Элис была в лесу и не в лесу, в пещерах собственного разума, где сверкали и пели руны, и за их пределами. «Где же я еще?» – задалась она вопросом. В залитом лунным светом саду своего детства, где капли росы пахли жасмином, а ночной воздух согревал, когда она босиком ходила во сне. В нише садовой стены она увидела маленькие свечки. Теперь, когда она приблизилась, то заметила, что в нише стоит множество фонарей. Она протянула руку и погасила ближайший.

И парень в лесу, стоявший перед ней жестокий молодой человек со сломанными зубами и с ножом в руке, который свободной рукой стягивал с себя штаны, упал замертво.

Она ощутила, как волна смятения прошла по разбойникам, почувствовала шелест мыслей, подобный шелесту летней листвы, на которую вдруг пахну́ло осенним ветром.

Двое разбойников выронили ножи и принялись ощупывать лицо покойника. Хотя он умер мгновение назад, тело было уже холодным. Потом все схватились за оружие, и на губах было одно слово: «Ведьма». Но Элис в лунном саду снова протянула руку, подул ветер, и все фонари в нише погасли.

Хлынул мощный ливень, превратив листья в крохотные барабаны, которые выстукивали такой радостный ритм, что ей захотелось танцевать. Она подошла к Жеану, усадила его и развернула лицом к потокам дождя.

– Проснись, – сказала она. – Я смыла с тебя Волка.

Он раскрыл рот и заморгал, когда капли дождя, огромные, как ягоды, принялись стучать по его лицу.

Он развернулся к Элис и погладил ее по волосам.

– Это я, – сказал он, – каким я был и какой я есть. Я так долго шел, чтобы найти тебя.

Она знала. В этот миг она знала, что они уже жили прежде, были любовниками, чувства которых пережили даже смерть. Как ее звали тогда? А его? Она не могла вспомнить. Слова сами вырвались у нее:

– А я так долго ждала, когда ты придешь ко мне.

Элис поцеловала Жеана и легла с ним среди мертвых тел разбойников, и первый раз в жизни она поняла, что не одна на свете.

Глава шестидесятая. Мысль и память

Хугин глядел на тело сестры, лежавшее на морском берегу. Он снес ей голову с плеч одним ударом, и она лежала, омываемая прибоем, в пяти шагах от того места, где он сел. За головой он не пошел.

Заклятие, которое наложила на него сестра, распалось, когда он надел Волчий Камень, решил он. Но, по правде говоря, его действие начало ослабевать еще раньше – когда он увидел лицо Элис, пока она боролась с течением реки и замерзала в воде. Почему он не убил Элис тогда? Ворон подозревал, что из любопытства. Ему хотелось посмотреть, сможет ли она утонуть, учитывая ее важную роль в замыслах богов. «Да, боги уготовили ей куда более жестокую судьбу, чем смерть в воде, – подумал тогда он, – но захотят ли они смягчиться и позволят ли ей погибнуть от холода прямо здесь?» Или же ему, слуге Одина, стоит самому с ней покончить?

Была и другая причина, почему он не стал убивать Элис, как только представилась такая возможность, и теперь он все понимал. Это ее он искал во снах, хотя ведьма, называвшая себя его сестрой, и заняла ее место. Может быть, он догадался об этом обмане, когда увидел, как Элис барахтается в воде?

Когда он замерзал, замурованный в высокогорной пещере, ощупью находя себя в кромешной темноте, силясь сохранить здравый рассудок, свою личность, он видел сны. Он был вороном, летящим в потоках воздуха, внимательно глядящим на землю внизу, он искал что-то, что мог почувствовать, но не мог дать этому название. Он оказывался в странной аллее, вытянувшейся вдоль реки, еще там была стена, увитая плющом, и в ночи на небольшом надгробии горели свечи. И он искал кого-то, чьего имени не знал, искал в мертвом воздухе тесных тоннелей, над горами в потоках воздуха и солнечного света, под луной, которая обращала воду в измятое олово, а кору деревьев в кварц. И всегда сестра была рядом с ним – под плющом на стене, у надгробия. Она заставила его поверить, будто они связаны вечными узами. Она вошла в сад его мечтаний и заняла в нем место Элис.

Хугину было так горько. Он убивал ради своей сестры, покинул свой дом в монастыре, увел ее в горы и жил, словно дикий зверь, дрожал от холода зимой, мок под дождями, держал ее за руку в темноте, когда к ней только начали приходить первые видения, шел следом, когда магия начала завладевать ею, слышал странные голоса на чужих языках, которые постепенно сделались ему привычнее и понятнее родного. С ним говорили боги северных народов, и через ритуалы, страдания и темноту он начал их понимать. Но сам он по-прежнему хотел жить.

– Давай вернемся, – говорил он сестре, – уйдем от этой ужасной старухи и ее обрядов. Пойдем к какому-нибудь господину или крестьянину, наймемся на работу, скажем, что остались бездомными из-за войны. Давай бросим ее. Давай забудем обо всей этой волшбе.

Но сестра сидела, пиная ногой камешки, и глядела с горы на окрестные долины. А потом она глотала грибы и возвращалась в темноту, и из-за этой вечной связи он был вынужден идти за ней, разделять ее страдания, впускать в сознание магию, чтобы защищать сестру.

И он увидел, забившись в тесное пространство пещеры, замурованный камнями, которые приносила и укладывала старая ведьма, однажды он увидел. Бог пришел к нему, улегся рядом, белея во тьме, одноглазый бог крикливых рун; выражение его лица было стерто безумием, на шее затянута диковинная удавка. Луи – тогда его все еще звали Луи – коснулся его кожи, и она оказалась холодной. И хотя бог был мертв, его разум походил на паутину, в которой, как чувствовал Луи, можно запутаться навеки. Он бежал от мертвого бога по тоннелю, вжимался в стены, но, когда открыл глаза, камней, закрывавших вход в пещеру, уже не было, и рядом с ним на камнях лежала только сестра.

Выйдя из пещеры, он разрыдался, но сестра подошла к нему и сказала, что путь магии нелегок.

– Что там было, в темноте? – спросил он, но сестра не отвечала, она просто держала его за руку. А потом вернулась в темноту, и, хотя он любил ее, он не смог последовать за ней.

К нему подошла старая ведьма, присела рядом.

– Он придет сюда, – она постучала по земле ногой, – чтобы умереть от зубов Волка. Тот бог, которого ты видел в темноте, воплотится на земле, чтобы сражаться и погибнуть в бою со своим вечным врагом. Когда он погибнет, ты умрешь, твоя сестра умрет. Много народу умрет.

Он пытался спросить, почему он должен погибнуть, но в голове от усталости царил сумбур. Внутри него зрело что-то, похожее на горе.

Старуха только посмотрела ему в глаза.

– Как я могу этому помешать? – спросил он.

– Служить ему.

– Не понимаю.

– В центре мироздания сидят женщины – Норны, они ткут судьбы под мировым древом Иггдрасилем. Все девять миров держат они в своих руках, и людей, и богов. Этот бог обречен встретить смерть в сумерки богов. Так требуют Норны. Поэтому бог предлагает им множество смертей во множество эпох, репетирует конец, который порадовал бы ткачих судеб и предвосхитил его окончательное уничтожение. И ты попал в этот зловещий круговорот, стал частью ритуала, который повелитель богов предлагает судьбе. И твоя сестра тоже. Ты обречен на гибель.

– Откуда ты знаешь?

Она провела рукой по своему обожженному лицу и налитому кровью глазу.

– Я пожертвовала этим и провела несколько жизней в немоте, чтобы увидеть. Я тоже вовлечена в замыслы богов.

– И как я могу этому помешать?

– Защищай сестру. Пока она жива, богу будет труднее сойти на землю.

– Почему?

– Некоторые вещи, Хугин, надо просто принимать.

Имя вызвало у него в душе отклик, оно обращалось к его сущности. Он отвернулся от старой карги и отправился охотиться в горы. То существо в каменном коридоре пробудило в нем что-то. Зрение стало острее, рука тверже, ноги проворнее. Когда он брал лук и пускал стрелу, он не мог промахнуться – заяц, овца, даже волк падали от его стрел. Он был силен, и когда к нему стали приходить люди, они быстро научились приносить дары и просить об исцелении, вместо того чтобы размахивать топорами и мечами.

Он часто сидел на рассвете, наблюдая, как тьма стекает в долины и кусты утесника вспыхивают золотом под солнцем, и он часто наблюдал вечерами, как приливные волны теней от реки снова затопляют холмы.

Зимой они разводили в пещере костер, укрываясь от горных ветров, жались друг к другу под шкурами и одеялами.

Старая ведьма пела песню на своем родном языке о двух братьях, которых боги обрекли на то, чтобы убить друг друга, и он все понимал. Бог северян пробудил в нем северный язык, связал с тем, кем он был в прежней жизни, когда этот язык был его родным. Братья вынуждены плясать под дудку богов, а боги играют мелодию, которая предвещает их гибель. Судьба братьев заключалась в том, чтобы умереть, как умрут боги в свой последний день, от зубов Волка. Мать спрятала братьев – одного у волков в восточных лесах, другого у крестьян в Долине Песен – в надежде разлучить их. Но одна женщина, в которой жила древняя руна, ненавистная богам, обещала снова свести братьев вместе, и тогда мать отправила одного из сыновей убить эту женщину. Он справился, и, хотя этот поступок опечалил мальчика, его земли и его семья стали процветать.

Тьма пещеры, присутствие бога, голод и холод словно толкали разум Луи на какие-то боковые тропки. Песня казалась такой же реальной, как гора, мороз и туман, реальной, как привязанность сестры к этой кошмарной пещере. Она была о нем самом, он знал.

– Он пробуждается в тебе, – сказала старуха, – здесь… – она коснулась его руки, – и здесь… – она коснулась его глаз, имея в виду зрение, – все его. Твои глаза и руки – это он. Ты ворон, летящий высоко в небе.

– А Изабелла? Что с ней происходит?

– Она изучает то, что несет в себе.

– У нее что, будет ребенок?

– Не ребенок. Руны.

Ему доводилось их видеть – странные знаки, которые светились и извивались в темноте пещеры, руны, которые звенели и пели, давали свет, проливались дождем и пахли спелым зерном в замкнутом пространстве пещеры.

– Я пойду к ней.

Он развернулся, собираясь пойти вглубь пещеры, в коридор в скале, чтобы убрать кучу каменных обломков, которыми он завалил проход, убегая.

– Нет. – Старуха замотала головой. – Бог бродит рядом с ней. Ты ничем не сможешь ей помочь. Теперь она будет направлять тебя. Когда потеплеет, я уйду.

– Куда?

– Прочь. Мне предстоит сделать кое-что еще, чтобы спасти вас от гибели. Я оставлю вам подарок.

– Какой подарок?

– Нечто такое, чего боится даже Волк. Когда бог будет мертв, это убьет Волка. Обращайтесь с моим даром осторожно – он отравлен кошмарами ведьм.

Больше она ничего не сказала, только сидела, глядя в пустоту сквозь огонь и горный туман. Он заснул, а утром старухи уже не было. На ее месте лежал меч – полоска изящно изогнутой стали в черных ножнах. Он вынул меч и посмотрел, как лезвие сияет в лучах утреннего солнца. Его прежня жизнь вернулась к нему отголоском. Он подумал, что, продав такой меч, мог бы безбедно жить многие годы, жить в комфорте, если только сумеет найти город или селение, где можно тратить деньги, не привлекая внимания знати. Может быть, ему сделаться купцом? Он видел, как через Ломбардию проходят торговые караваны, направляясь в королевство франков. Они были свободные люди, эти купцы, не привязанные ни к каким графам или маркграфам.

Но потом сестра, вся перепачканная, вышла из пещеры и села у огня. Он приготовил ей похлебку, накормил поджаренными кореньями, которые удалось насобирать, он хотел, чтобы она отдохнула, но она посидела совсем немного, только чтобы снова собраться с силами. А потом ушла в пещеру.

Он не мог допустить, чтобы она один на один встречалась с тем, что ждет ее в темноте, поэтому пошел с ней, а когда вышел, что-то в нем изменилось.

Он оставил Луи спать в темноте. Теперь он был Хугин, зоркий и сильный, привязанный к богу, который явился ему в могильной тьме пещеры. Ритуал и самоотвержение сделались основой его жизни. Он был нежен с сестрой, искал для нее грибы и коренья, необходимые для вхождения в транс, он охотился, кормил ее, а сам становился все сильнее. Он как будто научился понимать, что говорят ему горные травы: знал, какая из них пригодится для лечения, а какая отправит прямиком в мир богов и чудовищ. Мунин делилась с ним магией, которую добывала из темноты, позволяя богам касаться и благословлять брата. В черном пространстве, где воздух был влажен, а камни холодны, Хугин чувствовал, как мертвый бог обнимает его и шепчет свое имя: «Один». Хугин знал, что это означает. Его превратили в слугу смерти.

И у него тоже бывали видения. Пещера как будто расширялась, и в ней начинали мерцать огоньки свечей. Он стоял перед гигантским Волком, закрывая сестру от его зубов своим телом. Он видел воина-великана, одноглазого и неистового, который вонзал в Волка копье в последний день мира. Он знал, что это скоро случится, – Волка, которому предстоит убить бога, привлекает сюда жуткая руна. Он видел, как она извивается прямо в воздухе перед ним, он знал, что руна живет внутри человека, как другие руны живут в его сестре. Эта особая руна угрожающе шипела, как шипели кобры, которых купцы привозили в монастырь, чтобы позабавить монахов.

Они провели в горах четыре года, и однажды сестра вышла из пещеры и указала глазами на долину внизу. Его связь с сестрой была настолько тесна, что слов уже не требовалось. Ему было достаточно тронуть ее руку, чтобы ощутить, что она чувствует, и увидеть, что она видит.

– Она просыпается в ней, – сказала сестра, – руна, которая влечет убийцу бога. – Ворон знал, что она говорит о Волке и той девушке, которая поведет его навстречу судьбе.

– В таком случае она должна умереть, – сказал Хугин, не только вслух, но и мысленно.

– Да.

Мунин поднялась. Тело ее было слабым, волосы висели нечесаными космами, но она сразу направилась прямо в долину. Хугин последовал за ней с большой опаской. У него был меч, у него были лук и копье, которое он сделал сам и обжег на костре, однако он с самого детства не спускался с гор. Они прошли вниз через сосны и ели, добрались до берез и ясеней, где задержались до конца лета; сестра призывала к себе птиц, чтобы через боль получить озарение. Хугин начал бояться вечеров, когда в летнем небе хлопали черные крылья, а потом клювы принимались терзать ее плоть. По окрестностям уже бродили северяне, убивая людей и сжигая дома, но, когда натолкнулись в лесу на Хугина с сестрой, они склонились перед ними и попросили благословить их. А потом они остались, чтобы их защищать, и смотрели, как птицы слетают на тела чародеев.

Хугин сделал ей из дощечки и веревки щиток для глаз, однако она никак не могла отыскать ту женщину, в которой живет воющая руна – руна, призывающая Волка. Он умолял сестру не делать того, что, как он знал, она задумала. Он занимал ее место, страдая и крича от боли под клювами воронов, но толку не было. Мертвый бог хотел еще больше, и тогда Мунин отдала глаза и нашла девушку. Девушка будет в Париже, когда город охватит огонь. Они отправились в путь, чтобы сообщить Зигфриду о его судьбе: ему предстоит осадить город на Сене. И король счел за благо поверить им.

А потом им пришлось поторапливаться из-за волкодлака. Он оказался невосприимчив к магии Мунин, хотя ни Ворону, ни его сестре ни разу не пришло в голову, что он носит Волчий Камень, осколок скалы, названной Криком, против которого бессильны любые чары. Однако волкодлак оказался вполне уязвимым для меча Хугина. Дважды Ворон был уверен, что убил волкодлака, но дважды тот возвращался, чтобы снова сражаться с ним.

В последний раз он столкнулся с человеком-волком на речном берегу, когда нагнал Элис. Разве он знал тогда, что ему предстоит особенно трудная битва – с самим собой, с тем, каким он был и каким хотел бы стать. Когда он увидел Элис, что-то внутри него шевельнулось, как будто он – Хугин, слуга смерти – был глиняным болваном, который треснул при виде девушки, и внутри оказалось нечто совершенно иное. Когда он надел на себя Волчий Камень, Ворон рассыпался в прах, а он, Луи, остался в залитом предвечерним светом лесу рядом с маленьким купцом, понимая, что вся его жизнь была грандиозным обманом. Теперь в голове прояснилось. Тогда, в детстве, не было у его сестры никакой лихорадки. Она сама убила родителей своими чарами, а его привязала к себе. Он ведь ей даже не брат, он был простым послушником в монастыре, и его использовала для своих целей старая ведьма.

Старая ведьма, которая потребовала убить аббата ради исцеления его сестры, хотя в том не было никакой нужды. Девочка, маленькая девочка, вошла в его сознание, заставила его любить ее, подчиняться ее воле. И ведьма была ее прислужницей, а не наставницей. Девочка уже знала, что несет в себе – смерть, страдания, ужасные испытания, – и знала, как все это пробудить. И она повела его за собой в это путешествие. Для чего же?

Изабелла – Мунин – вошла в его сновидения и заменила собой Элис из Парижа и ту девушку, которой она была в прежних жизнях. Однако наваждение разрушилось, и теперь Хугин ясно понимал, что именно видел во время визитов к мертвому богу. Элис была той женщиной, ради которой он умирал в прежних жизнях. А та, которая называла себя его сестрой, заняла ее место, украла его любовь. И он сам помогал ей в этом, по доброй воле шел вслед за ней в темноту, лежал рядом и бродил по закоулкам своего разума, чтобы она могла усилить действие своего заклятия. Все это теперь осталось в прошлом.

Он знал, что уже жил раньше, что умирал раньше – умирал за ту девушку, которую искал и преследовал, терзал и едва не убил. Под действием ведьминого заклятия он предал те узы, которые были крепче смерти.

Ворон чувствовал истинную природу своей сестры и той старой ведьмы. Он подозревал, что стоит мыслям еще немного проясниться, и он даже назовет их имена. Но мысли никак не прояснялись. Он знал наверняка только то, что, когда распалось заклятие Мунин, в его сердце вместо любви хлынула ненависть к ней. Она действовала совсем по иным причинам, ее мотивы были непостижимы для него. Может, она стремилась к смерти? Что ж, она получила то, чего хотела.

Он догадался, что произошло. Мунин стремилась обрести власть над рунами, уверенная, что через страдания и целеустремленность сумеет овладеть ими так, чтобы они не уничтожили ее, сумеет найти способ, чтобы остаться в живых. Он был уверен, что сначала она вовсе не хотела умирать. Однако те восемь рун, которые она получила от бога, засветились, взывая к своим сестрам, и вот они-то как раз стремились не к жизни, а к смерти. Мунин потеряла свою личность в череде ритуалов и пробудила кого-то еще – частицу бога, который желал сделаться цельным и умереть, принести себя в жертву самому себе, погибнуть в мире людей, чтобы затем ожить в мире богов.

Но для чего же ей понадобился он, Луи? Зачем держать его при себе? Он знал, что погибнет страшной смертью, она это предвидела. Но в чем смысл его смерти? Мунин хотела, чтобы бог воплотился в ней и умер, познав земную смерть. Но какова его роль? Впрочем, это неважно. Она хотела смерти Элис. И это значит, что он должен постараться и сохранить Элис жизнь.

Хугин стоял на коленях у кромки воды, глядя, как Офети возвращается из монастыря с двумя лошадьми, нагруженными оружием и доспехами. На викинге был длинный норманнский плащ, а поверх него – короткий франкский, богатый, некогда принадлежавший благородному господину. Прочая одежда на нем тоже была франкской: синяя шелковая туника, кожаная куртка. На поясе висел отличный меч. Офети был наряжен как настоящий франк, вот только франки никогда не бывают такими рослыми и рыжими. Поэтому он казался именно тем, кем был: разбойником в украденной одежде. Купец шел за ним, тоже разодетый, и вел за собой шесть навьюченных лошадей.

Офети помахал Ворону и крикнул:

– Я готов исполнить клятву, данную госпоже.

Освобожденный от заклятий Мунин, разум Ворона возвращался через магические ворота, открывшиеся в пещере рядом с телом мертвого бога. Перед его мысленным взором возник образ. Он был в горах, он держал за руки юную женщину, не в силах взглянуть ей в глаза из страха, что она увидит его любовь и отвергнет ее. Он мысленно услышал собственный голос, эхо из другой жизни: «Я всегда буду тебя защищать».

Он кивнул рослому викингу:

– А я готов исполнить свою.

– Что ж, тогда отправимся добывать Волка, – сказал Офети.

Он в последний раз взглянул на стоявший у берега корабль, покачал головой и двинулся в лес по следам оборотня, оставленным на мокром песке, а Ворон с Лешим отправились за ним.

Глава шестьдесят первая. Ненасытное настоящее

Элис сидела рядом с Жеаном в свете вечернего солнца, которое не спешило заходить, превращая ее светлые волосы в нимб вокруг головы. Вокруг них играли все краски осени, но Жеану не было холодно. На его плечах был толстый ломбардский плащ, а еще на нем была добротная шерстяная рубаха, штаны из прекрасно выделанной ткани и хорошие сапоги. Они оказались не первыми, на кого напала та шайка, зато стали последними.

К нему приходили обрывки воспоминаний: слабый отголосок далеких колоколов, пение молитв, бесконечный кашель брата Гийома во время мессы, ощущение скованности, когда хочешь пошевелить руками и ногами, но не можешь. Некоторые воспоминания казались отчетливее: блестящая река, зеленый берег, девушка с длинными и почти белыми волосами, которая смеется и плещется в воде. Он любит ее бесконечно давно, знал Жеан, и он так давно скучает по ней. Только теперь это не имеет значения. Он же здесь, рядом с ней, прошлое и будущее поглотило ненасытное настоящее: чувственный миг, дрожь от ее прикосновения, ее голубые глаза на фоне осеннего багрянца, лес, усыпанный миллионами капель, похожих на драгоценные камни.

Он коснулся камня на шее, и она протянула руку, жестом прося оставить его там, где он есть. Воспоминания о самом себе возвращались к нему, и он испытывал сильное желание сорвать с шеи изображение идола, однако ничего не делал. Он догадывался, что Волк, которым он стал, – словно старая кожа, которую не удалось сбросить. Когда он двигался, то время от времени его так и распирало от неистовой силы, ему нестерпимо хотелось бежать по лесу, скалясь на деревья. А этот камешек может его удержать. Какое-то чутье подсказывало Жеану, что это спасительная ниточка, ведущая к умственному здоровью, ключик, который отпер дверь скотобойни, где были заперты его мысли.

Они вместе охотились: Элис взяла себе один из луков разбойников, Жеан сумел копьем убить оленя. Тем вечером они пожарили мясо и лежали на поляне под ночными звездами.

Жеан понял, кем он был: мужчиной, который любил женщину так страстно, что даже вернулся из мира мертвых, чтобы найти ее; только он не мог выразить этого словами. Его связь с Элис была основана на чувстве куда более сильном, чем голод, оно было похоже на страх перед удушьем. Эта женщина была для него как воздух, и он представить не мог, как когда-то жил без нее.

Они наблюдали, как в летнем лесу их ищут люди: рослый толстяк, человек-ворон и купец, – однако они не позволяли им увидеть себя, а просто уходили под деревья. Эти трое долго бродили по лесу, высматривая их, но так и не нашли. Элис походила рядом с ними, незамеченная, посидела у их костра, погладила их лошадей, даже попробовала их еду, а потом вернулась к Жеану. Она не хотела, чтобы их нашли, поэтому их и не нашли.

А потом одним прохладным утром Элис поцеловала его, взяла за руку и долго вела через лес. Они пришли к дому – низкой хижине с крытой дерном крышей. В доме никого не оказалось, хотя следы недавних обитателей были здесь еще заметны: перевернутый стол, разбитый стул, соломенная постель. Кто-то быстро бежал отсюда, но Жеан не интересовался почему. Лес – это место, где не действуют законы, и жить здесь опасно. Элис нашла лук и развела в очаге огонь, Жеан положил мешок, который нес с собой, и раскрыл его, доставая мясо и коренья. Они приготовили еду, а поздно вечером легли в постель и заснули друг у друга в объятиях.

В той хижине Жеан спал без сновидений, он не видел ни Бога, ни Волка, ему не снился калека, которым он был, не снилась женщина, которая лежала рядом с ним. Он пребывал в умиротворении.

Он проснулся, ощущая на коже прохладный осенний воздух. Элис поднялась раньше и успела сходить за грибами. Он услышал ее у двери, она спустилась с низких ступенек и поставила на стол корзину, которую нашла в доме.

Жеан потянулся на постели и открыл глаза. Сначала он подумал, что ничего не видит из-за яркого солнца. Но откуда тут солнце? Он же в доме.

– Ты проснулся? – Это был голос Элис.

Жеан поморгал, потом снова поморгал.

– Жеан?

Жеан сглотнул ком в горле. Затем поднес руки к камню на шее.

– Я ничего не вижу, – сказал он.

Глава шестьдесят вторая. Трудности путешествия

Они слишком долго обшаривали лес. Чародей и Офети были сравнительно молодыми людьми. А вот Леший – нет. Идти по лесу было бы трудно, даже если бы он горел желанием кого-то там найти, однако теперь, с седельными сумками, набитыми сокровищами, купца почти все время терзали страхи. Леса кишели разбойниками и даже кое-кем похуже. Кто знает, какие чудовища рыщут в глубине зарослей?

Офети с Вороном были сбиты с толку, они пребывали почти в отчаянии. Следы Волка они нашли, нашли также другие довольно странные следы, но самого зверя так и не обнаружили.

Пару дней они вели себя тихо, понимая, что поблизости бродят разбойники. Леший вел караван из шести лошадей, возглавляемых его надежным и спокойным мулом. Офети хотел отпустить лошадей на свободу, уверяя, что крупные животные своим шумом непременно привлекут внимание разбойников. Однако Ворон отмахнулся от всех его доводов.

– Пусть купец оставит себе все, – сказал он. – Наши судьбы крепко связаны, никакие разбойники нас не убьют.

Так оно и оказалось, поскольку на следующий день они набрели на мертвые тела.

Офети наклонился пониже, рассматривая мертвецов, пока Леший опустошал их сумки и мешки.

– Эти люди умерли не в бою, – сказал Офети.

– Что, чума? – Леший отпрянул от покойника.

– Вот так всех сразу и подкосила? – усмехнулся Офети. – Какая-то странная чума. Уж не магия ли сейдра, чародей?

Ворон пожал плечами. Он присел на корточки перед одним телом и коснулся лица разбойника.

– Не твоя магия? – спросил Офети.

– Моя магия – магия тела и битвы. А не это, – сказал Хугин.

– Тогда что это?

Ворон поцокал языком.

– Женская магия, но я никогда не видел, чтобы столько народу умерло сразу.

– Твоя сестра смогла бы так? – спросил Леший у Ворона.

Офети засмеялся.

– Наверное, надо немало потрудиться, чтобы нахлобучить голову обратно на плечи и перебить такую толпу. Если бы она проделала подобный фокус у стен Парижа, мы бы давно взяли город и уже год как обпивались бы франкским вином.

– Я видел как-то одного человека, убитого подобным способом, но чтобы столько… – проговорил Хугин. Он сидел на корточках, вглядываясь в тени между деревьями. – Ведьма мертва, вы сами видели, как я снес ей голову. Работа здесь проделана немалая, но только не ею.

– Тогда кем? – спросил Леший.

– Кем-то, – ответил Хугин. Лицо у него побелело.

– Надо бы остаться здесь, подождать, вдруг этот кто-то вернется, – предложил Офети.

– Согласен, – сказал Хугин. – Тот, кто способен на такое, наверняка сможет найти Элис.

Леший потер уши, как будто не в силах поверить тому, что слышит.

– Мы будем сидеть здесь и ждать встречи с тем, кто оставил после себя сорок трупов?

– Нам необходимо найти Элис. Если где-то здесь обитает ведьма, нам нужно с ней поговорить, – сказал Хугин.

– А если она нас убьет?

Офети покачал головой.

– Почему ты так боишься смерти, торговец?

– Разве тут нужны объяснения? Лучше скажи, почему ты не боишься?

– Я буду вечно жить в чертогах Всеобщего Отца, сражаться целый день, по ночам пировать. Неправильно, когда человек слишком сильно любит жизнь, ведь однажды нам все равно суждено ее лишиться. Страх смерти отравляет жизнь. Смерть – это даже весело, если посмотреть с правильной стороны.

– Я не боюсь смерти, – возразил Леший, – но я же купец, а ты воин, и я не хочу умереть раньше, чем совершу какое-нибудь великое дело, набью сундуки золотом или построю прекрасные здания. Я живу как маленький человек, но я не хочу и умереть маленьким человеком.

– Хорошо сказано, – произнес Офети, – но неверно. Даже величайший торговец, у которого денег куры не клюют, у которого полно женщин и скота, ничто по сравнению с воином. Золото превосходит сталь во всех случаях, кроме одного – когда она в руке. Вот тогда сталь превосходит золото во сто крат.

– Ты учился науке стали, – сказал Леший, – поэтому я преклоняюсь перед твоими познаниями и объявляю тебя победителем в споре.

Леший был знаком с северянами, он знал, как они ведут подобные беседы. Офети заговорил возвышенными словами, едва ли не поэтическими, как делали все его сородичи, когда считали, что состязаются в остроумии. Леший решил, что позволит воину победить и похвалит его за таланты вслух.

– Значит, ты рад, что мы останемся здесь?

– Просто счастлив, – заверил Леший. – Пусть повелитель молнии запретит мне бояться того, что я могу погибнуть жестокой и пугающей смертью.

Офети уселся на бревно и почесал затылок.

– А ты умный, купец. Любому, кто умеет, не угрожая оружием, всучить покупателю товар за свою цену, необходимо быть красноречивым.

– Мое красноречие обычно подкреплялось красноречивыми мечами моих телохранителей, – признался Леший.

– О, они говорят на языке, понятном ка…

– Тихо! – Ворон вскинул руку. – Вы слышите?

– Что?

– Смех, – сказал Хугин.

Леший вертел головой из стороны в сторону, пытаясь уловить какой-нибудь звук.

– Я ничего не слышу.

– Этот смех здесь, – сказал Ворон, – и это ее смех.

– Чей?

– Элис.

– Она с Волком? – спросил Офети.

– Да это просто какой-то древесный дух пытается тебя обмануть, – заявил Леший. – Это…

И тут Леший услышал. Просто выдох, не больше, но это был ее выдох, он узнал.

Офети выхватил меч, стараясь смотреть в землю.

– Заклятие? – спросил Леший.

– Сейдр, – ответил Офети. Леший никогда еще не видел, чтобы великан был так обеспокоен, и купец не на шутку перепугался.

– Что такое сейдр?

– Магия. Женская магия.

– Значит, слабая? – Леший задал вопрос, зная ответ. Он знал, что северяне с большим уважением относятся к своим колдуньям.

Офети только посмотрел на него так, словно купец все же лишился наконец той капли рассудка, какой вроде бы обладал.

А потом они увидели ее. Элис вышла из жидкого вечернего воздуха, мерцая и то и дело исчезая из виду, подобная игре света. Она пугала своей красотой, слишком совершенной, поэтому неземной. То была Элис, но какая-то другая и странная.

– Госпожа, мы хотим защищать тебя, – произнес Леший, вспомнив о награде, обещанной Олегом.

Она стала такой красивой, что Олег, пожалуй, посадит его на престол вместо себя, если Леший приведет ему такую женщину. Внезапно от этой мысли купцу стало тошно. Неужели он не может смотреть на такую женщину, не подсчитывая при этом выгоду от ее продажи? Он одернул себя. Что это творится с практичным человеком, который все меряет прибылью и убытками?

Элис исчезла, и в голове у него прояснилось. Мул остался один, он пасся рядом с драгоценными мечами Лешего.

– Наши лошади, – сказал он, – они пропали.

Глава шестьдесят третья. Выбор Жеана

Элис положила ладонь на лоб Жеана. Он был холодный, но весь в поту. Жеан непрерывно вращал глазами, как будто стараясь неутомимым движением восполнить потерю зрения.

– У тебя лихорадка.

– Да.

– Она пройдет.

Однако лихорадка не проходила, и Элис сидела, глядя, как Жеан на соломенной подстилке слабеет на глазах. Она сидела тут не одна. С ней были руны, они дышали и пели внутри нее, мелькали на краю сознания. Элис протянула руку к одной из них и позволила ей упасть на ладонь, подобно снежинке. Руна была вырезана в форме чаши, и, взяв ее, Элис решила, что такой чашей запросто можно вычерпать море. Она всмотрелась в ее недра и увидела причину лихорадки Жеана. Амулет. Она разжала ладони, и руна исчезла. Тогда она сняла с шеи Жеана камешек и положила на стол.

Она присела рядом, слушая звон, стоны ветра и грохот океанского прилива, которые издавали руны. Она заснула. Когда проснулась, Жеана не было и наступила ночь.

Элис не ощутила тревоги, однако последовала за Жеаном; она отчетливо видела его следы в лунном свете, посеребрившем лес. Она не разбиралась в следах, просто магия, живущая внутри нее, указывала путь, точнее, делала все другие пути невозможными и немыслимыми – так хозяйка, которая каждое утро на протяжении тридцати лет выходит из дома и поворачивает к курятнику направо, просто не может повернуть налево.

Жеана она нашла среди мертвецов, гниющих человеческих останков. Элис догадалась, что он пришел на запах, она знала, что волки находят мертвые тела невыразимо притягательными.

Исповедник сидел на земле, его слепые глаза безумно вращались, как будто высматривая неуловимую искру света. На коленях лежала голова одного из разбойников.

– Не ешь это, Жеан. Пусть Волк внутри тебя умрет от голода.

Жеан бормотал что-то себе под нос на латыни, то и дело крестя голову мертвого разбойника.

Элис узнала слова псалма и мысленно перевела их с латыни, как всегда делала в церкви, с самого детства: «Объяли меня болезни смертные, муки адские постигли меня; я встретил тесноту и скорбь. Тогда призвал я имя Господне: Господи! избавь душу мою»[29].

Исповедник разрыдался, прижимая к себе голову покойника, словно голову возлюбленной, словно ее голову.

– Жеан, отступись от этого.

– Ты чародейка. Ты меня околдовала!

В его голосе звучала не столько ненависть, сколько тоска.

– Я не околдовывала тебя. Любимый, между нами всегда было так. Мы, цветки из плоти, здесь для того, чтобы расцвести и умереть. Но наша смерть, как и смерть цветов, – она кажущаяся. Мы снова будем цвести, и так будет вечно. Я видела это – руны мне показали.

– Нет никакой будущей жизни, одно лишь воскрешение во плоти через Христа, – возразил Жеан. Он упал на бок и закашлялся. – Я не стану этим… пожирателем трупов.

– Тебе и не нужно. Болезнь пройдет. Вернись, будь моим любимым.

– Она не пройдет. Либо камень, либо чудовище. Я либо ослабну, либо начну пожирать людей.

Элис заглянула внутрь себя. Кто она на самом деле? Сможет ли она вспомнить? Она сохранила воспоминания о девочке, которая испытала бы отвращение при виде того, что она видела сейчас, однако воспоминание походило на дым костра в холмах: далекий, слабый, который вот-вот исчезнет. А в следующий миг она ясно увидела себя. Она – та, кто стоит сейчас рядом с ним. Он сделал ее такой, какой она стала, подобно тому как морские волны придают очертания берегу.

– Господь не позволит тебе так страдать. На востоке живет один князь, он провидец. Давай пойдем к нему.

– Я не стану якшаться с идолопоклонником. – Религиозность вернулась к Жеану, судя по всему, принеся обратно и телесную немощь.

– Магия камня спасла тебя от Волка. Почему бы магии не спасти тебя еще раз?

– Господь сделал меня слабым, послал все эти испытания, чтобы наказать меня. Я не стану носить языческий камень, но Волк умрет от голода, побежденный моей волей.

Лицо Жеана было в поту, руки и голос дрожали.

– И все же ты здесь, среди трупов.

Элис искала руны, способные ей помочь, исцелить его, снова сделать его здоровым. Однако в его присутствии руны как будто дрожали и съеживались и внутри себя она слышала только отчаянное шипение и треск костра. Элис отвернулась от него, пошла по залитому лунным светом лесу, где деревья искрились белым инеем, словно в предчувствии зимы. Она хотела помочь ему, хотела его утешить, однако знала, что Жеан сам найдет свой единственный верный путь или же путь Господа.

Когда она вернулась, Жеан по-прежнему стоял на коленях среди мертвых тел, бормоча псалмы и истекая слюной. На губах у него виднелась кровь, а мертвецы, лежавшие перед ним, были разодраны и истерзаны.

– Я не могу приказывать ему. Я человек, а не ангел. Я не могу приказывать ему. Это моя любовь к тебе сделала меня слабым.

– Я могу стать твоей силой.

– Наша любовь была грехом, потому что я нарушил свои обеты. Господь отвернул от меня свой лик.

– Как же Он может ненавидеть тебя за любовь?

На глазах Жеана стояли слезы.

– Я не знаю, но Он знает.

Однако Элис по-прежнему ощущала, как крепка его воля, сколько силы в его душе.

– Что ты будешь делать?

– Выбор для меня стоит между немощью или мерзостью, греховным и запретным обращением к волшбе или гибелью от нее. Так или иначе, я обречен на адские муки. Выбор для моего смертного тела стоит между физической болью или болью мира. Подражая Христу, я выбираю боль для себя. Я стану тем, кто я есть. Вешай на меня камень.

Элис надела ему на шею амулет. И как только она сделала это, руны вернулись к ней, сверкая, звеня, распевая.

– Ты можешь снять его, если станешь слишком слаб.

– Я не стану его снимать. – Жеан с трудом сглотнул и стиснул зубы.

– Тогда что же с нами будет?

– Нам нельзя этого. Нам нельзя. – Слезы стояли у него в глазах, он хватал воздух ртом, словно человек, умирающий от чахотки.

– Кем бы ты ни стал, я буду рядом с тобой, – сказала она. – Я отведу тебя к Олегу. Он снова сделает нас обоих цельными, свободными от магии, которая связала нас своими узами.

Элис мысленно поискала лошадиную руну, и перед глазами залоснилась золотистая шкура, а деревья превратились из серебряных в живую медь.

– Для этого нам потребуется животное, – сказала она.

Глава шестьдесят четвертая. Место на весле

Почти сразу стало ясно, что по суше Леший, Офети и Хугин далеко не уйдут. Дорога на восток так и кишела воинами из враждующих армий – франки и норманны вели ожесточенную борьбу. Стоит лишь отойти подальше от моря, и кто-нибудь с той или другой стороны непременно захочет их убить из-за сокровищ.

Шел дождь, маленький отряд шагал к побережью под свинцовыми небесами, Офети и Хугин с трудом вытаскивали ноги из грязи, Леший ехал на муле. Их лошади пропали бесследно. Когда тучи разошлись, земля посвежела, а в воздухе ощущался запах дыма. Этот запах нравился Хугину. У себя, высоко в горах, он часто улавливал запах костров из долин и пытался представить, как это – спокойно жить в доме, у теплого очага.

Ворон знал, что после гибели Зигфрида порядочная часть его войска, осаждавшего Париж, решила пойти дальше и попытать счастья в землях Арнульфа, короля восточных франков; вот туда-то и направлялись они сами в надежде раздобыть лодку. Там наверняка найдется либо франкское судно, которое можно купить или украсть, или они повстречают викингов, готовых взять пассажиров.

Ворон уходил из леса в отчаянии, все его инстинкты твердили, что Элис была где-то здесь. Но когда все следы пребывания ее или Волка в лесу стерлись, он сдался и решил отправиться к Олегу, рассудив, что она, возможно, по-прежнему стремится попасть к князю. Но вдруг ее там не окажется? Если интуиция его не подводит, она должна быть там. Сможет ли он убить Олега? Вероятно, если бог еще не осознал, кто он. Но стоит ли это делать? Может быть, лучше защитить Олега от Волка? Ворон подозревал, что бог знает, как приблизить избранную им смерть. В таком случае какой у него выбор? Найти Элис и защитить ее от Волка, от бога и от других опасностей, поджидающих ее на пути. Сломить волю судьбы.

Офети шел за ним, с радостью предоставив Хугину право выбирать дорогу. Леший же был просто рад, что они убрались из леса. Искать там было глупейшей ошибкой, считал он. И что бы ни ждало его в Ладоге, он будет счастлив снова оказаться дома, подальше от холодного осеннего леса.

Через пару недель пути они забрались на вершину небольшого холма и увидели впереди широкую заболоченную равнину и город, стоящий на излучине реки. Постройки в городе горели, в недвижном воздухе над ним висело полотнище дыма. Даже издалека Хугин понял, что здесь разыгралось чудовищное побоище.

Город был большой, обнесенный кольцом высоких стен, кое-где поросших травой. Под стенами на реке выстроились двадцать драккаров, люди были едва различимы с такого расстояния; они суетились вокруг кораблей, шли к ним по воде, ехали на маленьких лодках, вытаскивали что-то из реки на заболоченную почву вокруг. В сером свете на фоне серой воды Хугин с трудом различал, что они вытаскивают. Потом глаза привыкли, и он увидел мертвые тела.

– Франки устояли, – заметил он.

– Похоже, северяне встретили здесь холодный прием, – произнес Офети.

Ворон кивнул.

– Арнульф Каринтийский – это вам не Карл Толстый, – подтвердил Леший.

– Я слышал о нем, – сказал Офети, – этот человек прославил свое имя. Говорят, если бы он был императором на западе вместо жирного Карла, не видать бы нам никаких трофеев.

– Здесь трофеи только для воронов, – сказал Хугин. Он заметил, как странно посмотрел на него Офети. – Там внизу полно лодок. Если нам удастся украсть или купить одну из них, мы быстро догоним уходящий флот.

– Если бы со мной были мои берсеркеры, мы забрали бы один из этих драккаров и стали бы богачами, – сказал Офети.

– Но нам бы сейчас посудину попроще, – сказал Хугин. – Ночью спускаемся к реке.

– Отличный план, – согласился Офети.

С наступлением ночи по всей равнине загорелись костры. На острове посреди реки кто-то, кажется, даже устроил пир. Повсюду горели факелы – и среди пирующих, и на лодках, которые сновали между городом и островом.

Трое путников сошли с холма в лабиринт живых изгородей вокруг полей. По счастью, дорога здесь оказалась хорошей; проходя, они слышали радостные возгласы почти из каждого крестьянского дома. Год подходил к концу, северяне не сожгли поля, и урожай был собран. У народа имелись причины для праздника. Погода стояла прохладная, но три путника шли быстро и не ощущали холода. Дорога вывела их на высокий речной берег.

– Купец, за лодкой пойдешь ты, – велел Хугин.

Ворон с Офети наблюдали издалека, пока Леший не договорился, тогда они подошли, глядя в землю. Франки, продавшие Лешему лодку, смотрели, как странные чужаки забираются в нее. По правилам обо всех пришельцах полагалось сообщать господину, однако люди за время осады викингов наголодались и были рады деньгам. Купцу удалось приобрести довольно большое речное судно с веслами и мачтой, которую Офети осмотрел с весьма недовольным видом. Но вслух викинг ничего не сказал. Франки стояли рядом и услышали бы, а франкская одежда, снятая с покойников, была весьма ненадежным маскарадом.

Маслянистая луна пробилась из-за туч, света было мало, но все же достаточно, чтобы немедленно отправиться в путь, поэтому они завели мула на борт.

Офети взялся за весла, и они выгребли на стремнину. Лодка рванулась и понеслась в сторону города. Двигались они ровно и быстро, хотя время от времени весло ударялось о мертвое тело, плавающее в воде, или что-нибудь еще. Офети усмехнулся и заметил:

– Вроде поздновато для купания?

Леший сидел, не сводя глаз со своих башмаков, Ворон тоже ничего не ответил. Он помнил, что пророчила ему Мунин, и сейчас, глядя на лица покойников, поблескивавшие под бледной луной, словно бока рыб, он видел свое будущее. Смерть от воды. Был бы у него выбор, никогда бы он не поехал по реке, однако он уже путешествовал так раньше и собирался идти на восток под парусом, если получится. «Тебя ждет великая судьба», – говорила ему Мунин. Но она так часто лгала. Может, ему суждено умереть какой-нибудь глупой смертью: он свалится за борт, или крестьянин метнет в него копье. Смерть как таковая нисколько его не пугала, он боялся только, что его не окажется рядом с Элис и он не сможет защитить ее от судьбы. Он уже умирал за нее раньше. Он видел, как на него надвигаются волчьи зубы, слышал ее крики в той тесной маленькой пещере, где встретился со зверем лицом к лицу. На этот раз, он знал, все будет по-другому. Смерть от воды.

По серому небу разлился свет зари. Поднялся легкий ветерок, и Офети поставил парус. Течение помогало, и они быстро неслись вперед. Река влилась в другую реку, побольше, и они продолжали двигаться по течению к морю. Земли по обоим берегам были выжжены, дома и урожай обратились в пепел.

Они пытались купить еды, однако обитатели этих мест прозябали в нищете. Их дома и фермы были разорены; те же люди, которым удалось спастись, не жили, а выживали. Поэтому путники остались голодными.

Когда наступил вечер и в темноте рассмотреть что-либо было уже невозможно, они пристали к берегу. Ворон развел костер, Леший выпустил мула поразмяться, и они так и сидели у огня, без еды, без разговоров, пока не заснули. На следующий день все повторилось. В этой местности дела у викингов складывались неважно и до большого поражения у города. У одного из домов головы северян были насажены на колья, и Офети пришлось долго отговаривать от того, чтобы высадиться на берег и восстановить справедливость. Одно дело оставить мертвое тело воронам там, где ты убил человека, и совсем иное – выставлять мертвеца вот так.

Они двигались дальше. Постепенно небо посерело и в воздухе запахло дождем.

– Вряд ли мы бы ушли так далеко по суше, – заметил Леший.

– В лесу трудно находить дорогу, – подтвердил Офети.

Течение стало еще сильнее, и Офети спустил парус, но лодка все равно шла неровно.

– Это не корабль, – проворчал викинг, – это кто-то набросал в кучу досок, сбил как попало и спустил на воду – авось поплывет. Франкам лучше ездить на своих конях.

Наконец-то показался берег, широкий и ровный, и под вечер свинцовые тучи залил свет заходящего солнца.

– Солнце сковало клинки облаков, крепкий ветер раздул паруса.

– Я и не знал, что ты поэт, – сказал Офети Леший.

– Воин должен быть храбрым, но еще он должен уметь прославить свои подвиги в веках, чтобы его сыновья вечно пели о них.

Хугин кивнул:

– Да, песни помогают сыновьям чтить нашу память. Я рад, что у тебя имеется подобный дар, Офети. Ты сложишь для меня песню о наших приключениях, чтобы я смог услышать ее в следующих жизнях.

Но Лешего больше волновали дела насущные.

– Мы сможем добраться на этой посудине до места?

Офети помотал головой.

– Это не морское судно, оно и на речное-то тянет с трудом. Его разобьет первой же более-менее высокой волной. Но, поверь мне, на побережье обязательно окажутся северяне. После такого побоища кому-нибудь непременно придется чинить корабль, кому-то нужно будет пополнить команду рабами или дождаться отставших товарищей. Мы найдем их на побережье и недалеко от реки.

Путники причалили к берегу и устроились на ночлег, а утром бросили лодку и пошли на восток. Через несколько часов они вышли к маленькой бухте. На берегу стоял драккар, люди возились с рулевым веслом на корме. Корабль был большой, длинный, низко сидел на воде, вот только резную голову с носа сняли. Викингов на нем оказалось человек двадцать, трое явно были ранены, они лежали на песке.

– Вот он, наш корабль, – сказал Офети и двинулся к воде.

– Стой, франк! – Викинги заметили его приближение. – Знай, что мы готовы к смерти, но еще мы готовы драться за свои жизни. Сюда тебе не пригнать своих лошадей, тебе придется сражаться пешим, как подобает мужчине. – Человек, сказавший эти слова, был рослым и худощавым. В одной руке он держал топор, но вот другая безжизненно висела вдоль туловища, и Хугин догадался, что она сломана.

– Братья! – прокричал Офети. – Я не франк, женатый на кобыле, я такой же боец, как и вы.

– Так ты из племени хордов! Я слышу по твоему выговору.

– До мозга костей, которые порядком промерзли. Можно мне погреть их у вашего костра?

– Ты прекрасно владеешь словом, друг, я вижу, ты остроумен. Подходи, присядь с нами, – проговорил еще один викинг из отряда.

Их приняли тепло. У викингов оказалась рыбная похлебка, и их накормили. Это были даны, которые торговали с народом хордов, поэтому они по-дружески отнеслись к трем путникам. Хугин заметил, что его они опасаются, поскольку распознали в нем колдуна, но он помог им, как только сумел: обработал раны, наложил шины на переломанные конечности, сделал примочки и перевязал тем, что нашлось. Викинги дружно признали, что сегодня счастливый день, раз они повстречались с такими людьми.

Пока Хугин работал, к нему подошел Офети.

– На пару слов, – сказал он, хлопнув Ворона по спине, как будто отпуская какую-то шутку.

Хугин поднялся и пошел за Офети к драккару – великан притворился, будто внимательно рассматривает рулевое весло и спрашивает мнения Хугина по поводу починки или замены.

– Я знаю этих людей, точнее, одного из них, – сказал Офети. – Это Скакки Долговязый. В наших землях он вне закона. Ему мало было просто торговать, он еще и воровал рабов, добрых людей хордов. Я отплачу ему за это смертью.

– Он нужен нам, он и его команда, – сказал Хугин.

– Знаю. Но вот что я тебе скажу: когда мы уже будем у самого берега, я убью его и его воинов.

– Их же двадцать.

– Да, и это значит, что я погибну. Но к тому времени их останется пятнадцать или даже меньше.

– Мы не сможем причалить без тебя. Я не мореход.

– Я сделаю это у самого берега. Как можно ближе. Если повезет, его люди прыгнут за борт и поплывут к берегу сами. Если же не прыгнут, ты тоже сможешь доплыть. Я не жду от тебя помощи в этом деле.

Хугин кивнул, однако он не мог допустить такого конца. Он должен убить Олега, сейчас убийство князя представлялось ему наилучшим способом опровергнуть пророчество, не позволить богу погибнуть от зубов Волка. Он постепенно уверился в том, что Олег и есть бог, обретший плоть. Вещий Олег был прославленным воином, покровителем поэтов и провидцев. О́дин был богом войны, поэзии и магии. И еще безумия. Медлить нельзя, значит, Хугину придется убить и Офети. И все-таки ему не хотелось. Этот викинг принес ему удачу. Может, Один послал его в благодарность за то, что Хугин отправил в его чертоги столько воинов? Офети показал ему, что Волка тоже можно уничтожить. Ворон коснулся меча. Если бы он понял это раньше, в монастыре Сен-Морис, все могло бы выйти по-другому. Когда Волк еще был человеком, его можно было убить. А теперь? Хугин сильно сомневался.

Может ли он просить Одина о помощи? Не предал ли он бога? Разве он не пытается спасти женщину, которая приманит к нему Волка? Но к кому еще ему взывать? К Локи? Слова промелькнули в голове раньше, чем он успел одернуть себя: «Повелитель лжи, друг людей, помоги мне достигнуть цели».

Рослый викинг подошел к ним.

– Мы пытаемся починить руль, но из сырой древесины ничего нельзя сделать. – Он похлопал по разбитому веслу. – В этом походе нам не везло. Когда мы встретили франков, у нас была сотня кораблей, но Арнульф – могучий король, он хорошо знает эти земли. Он провел конницу через болото и напал на нас. Я никогда не видел столько лошадей. Нас просто перебили, мы еле успели добраться до кораблей. А рулевое весло оторвалось, когда мы только причаливали. Здесь полно отмелей.

– Неужели после таких испытаний вы не можете похвастаться добычей? – спросил Офети.

– Ничего не взяли. Вот только их, этих рабов мы схватили ниже по течению.

Хугин поглядел в ту сторону, куда кивнул викинг, и увидел двух человек, связанных спиной к спине. До сих пор он не замечал их. Один был крестьянский парень, жестоко избитый, едва живой. А вот второй оказался действительно примечательным типом: высокий, мускулистый, а кожа у него была такая, будто он жил под водой, – бледная, словно рыбье брюхо. Волосы у него были огненно-рыжие и торчали во все стороны.

– Мальчишка, скорее всего, загнется, а вот за взрослого на рынке можно будет выручить неплохую сумму.

– Давай-ка я посмотрю руль, – предложил Офети. – Мне доводилось строить корабли, мне кажется, отремонтировать его будет нетрудно. Можно снять доски с палубы, разобрать лодку, на которой мы пришли сюда, если она, конечно, еще там, где мы ее бросили.

– А ты мне нравишься! – сказал Скакки, хлопая Офети по спине. – Я рад, что ты будешь с нами. Может быть, ты принесешь нам удачу!

Глава шестьдесят пятая. Лед

Жеану казалось, что сердце превратилось в остывающий камень, его недавно сильное тело сделалось бесполезным грузом, который Элис навьючила на спину лошади. Мир бледнел. Зрение покинуло его, а теперь и ночные звуки, недавно такие отчетливые и многочисленные, как будто затихли, доносясь откуда-то издалека. Обоняние, то чувство, которое было у него даже сильнее зрения, теперь притупилось. Ароматы, к которым он успел привыкнуть: влага в лесном ветре, сложные запахи лугов, дегтярная вонь далеких океанов, миллионы оттенков гнили на болоте – покинули его. Вместо них вернулась жалкая палитра человеческих чувств.

Элис позвала лошадь, крупную кобылу в яблоках. Лошадь рысцой выбежала из леса и терпеливо дожидалась, пока Элис посадит Жеана верхом.

Они вдвоем двигались на север до побережья, а затем повернули на восток. Элис с легкостью находила путь в большом лесу – ее вела руна, сияющая, словно маяк. В начале их пути остальные лошади, которых Элис увела у Ворона и его товарищей, шли за ними. Но потом Элис вскинула руку, отпуская их, и они скрылись где-то в лесу.

Оказалось, что физически Жеану очень трудно путешествовать, почти невозможно. Тело зудело от каждого движения лошади, конечности болели, все мышцы дрожали от напряжения. Разум вернулся к нему, и он часто рыдал, вспоминая то, что успел натворить, людей, которых убивал.

Элис постоянно была рядом.

– Не хочешь на минутку снять камень?

– Я больше не могу убивать.

Она кивнула. С тех пор как руны снова поселились в ее сознании, девушка, какой она была когда-то, превратилась в отблеск света внутри нее, в радугу, которая появляется на мгновение, когда солнце выходит из-за туч, а затем исчезает.

Когда Элис окончательно пришла в себя, то затосковала по нему, по его голосу, его прикосновению, однако голос исповедника слабел, руки и ноги стали такими же бесполезными, как сухие ветви для дерева.

Элис понимала, что по суше они далеко не уйдут. Она ощущала присутствие в лесу людей, глядящих из темноты, и она протягивала к ним руки, чтобы отослать прочь, столкнуть в бездну безумия, или же отводила им глаза, не позволяя увидеть себя. Она почувствовала северян на побережье раньше, чем увидела их: потрепанный, оборванный отряд нашел укрытие в узком заливчике; викинги прятались там от франков, которые перебили бы их не раздумывая, если бы нашли. В отряде были раненые и люди, от которых пахло разложением и смертью. Элис внимательно рассмотрела их лагерь. Они были так напуганы, что даже не осмеливались разводить огонь. Их корабль лежал на боку, хоть немного защищая их от моросящего дождя.

Элис велела лошади уходить. Затем она взяла исповедника на руки и побрела через заросли дрока к узкой полосе песка, призывая к себе на ходу одну руну, живущую в сознании, ту руну, которая нашептывала об океанских глубинах, тайнах и тенях. Затем она опустила исповедника на песок и поела вместе с северянами у их костра. Никто не замечал ни ее, ни исповедника, потому что она не хотела, чтобы их замечали.

Когда пришло время ставить парус, она поднялась на борт вместе с исповедником и села на пустую скамью у весла – таких скамей было много. Корабль тронулся с места, подгоняемый добрым ветром, и взял курс на восток. Элис смотрела, как проплывают мимо берега, смотрела на людей вокруг. Попросила у одного еды. Он отдал ей, глядя в пустоту, и она поняла, что никто действительно не замечает их на борту.

Она подошла к воину у руля. Это был высокий пожилой человек с грязно-желтой бородой.

– Куда мы идем, брат?

– В Сканию и домой.

– Попытайте счастья в Ладоге, – сказал она. – Там много богатств.

– В Альдейгьюборге? А ты мудр, житель востока, – сказал старик. – Я беру курс туда. Сван уже бывал в тех краях, он подскажет нам дорогу.

Элис окинула взглядом корабль. Она видела воинов такими, какими они были внешне, и еще видела их магическую сущность – маленькие огоньки в стене сада. Она подошла к каждому огоньку, грея рядом с ним руки, чувствуя его, управляя им. Команда отправится туда, куда она хочет.

Чем дальше на восток, тем холоднее становилось, на берегах и на воде начал появляться лед. Исповедник трясся и вздрагивал у ее ног, и ей нестерпимо хотелось снять с его шеи амулет, увидеть, как он снова обретает силу. Но она не делала этого. Она просто нашла для него одеяло и следила за тем, чтобы он лежал чистый и в тепле, насколько это вообще возможно на открытом судне.

Море сузилось до пролива, затем пролив перешел в реку, и команда кидала за борт ведра, доставая пресную воду. Двигаться теперь было трудно, к кораблю с обеих сторон подступал лед, и викинги то и дело прыгали за борт, чтобы разбивать его топорами и дубинками. Они достигли широкого озера, где наловили и нажарили рыбы. Из озера они вышли в другую реку, поначалу широкую, а дальше запруженную льдинами. Над водой стояла дымка, затем сгустился туман, сильно ухудшивший видимость. Прошло еще немного времени, и мгла сделалась непроницаемой. Элис сидела на корме и не видела оттуда носа корабля. Она видела только тех викингов, которые сидели рядом с ней и смотрели мимо нее, сжимая весла.

Она заставляла их грести дальше, навязывая им свою волю, вынуждая их работать не покладая рук, чтобы ускорить ее встречу с Олегом. Элис сама сидела на руле, направляя корабль в туман, где путь освещала только одна-единственная руна, та, которая вобрала в себя оттенки молодых лун. Воины гребли, лед становился все толще, однако Элис каждый раз находила проход.

Наступила ночь, она увидела, что исповедник замерзает, и тогда Элис легла рядом с ним и обняла, делясь теплом своего тела. Команда перестала грести. Тревожась за судьбу исповедника, Элис совсем забыла о людях на веслах. Зачарованные, они просто неподвижно сидели на обледенелом судне, а их теплая одежда лежала в ящиках, которые служили скамьями. Гребцам не нужна теплая одежда, даже в лютый холод достаточно короткой куртки, однако морозной зимой в землях русов, если уж бросил весла, надо тут же надеть что-нибудь теплое, и побыстрее. Элис прижимала к себе исповедника. Руны не согревали его, но она как следует закутала его в одеяло. Викинги сидели неподвижно, туман все сгущался, иней проступал на парусах и другом такелаже. Дыхание исповедника смешивалось с ее дыханием, облачка пара окутывали лица. Элис дрожала, кутаясь в меха.

Она потеряла счет времени, сосредоточившись на тепле человеческого тела, исходящем от исповедника, на необычайной любви, которую испытывала к нему. Элис посмотрела на пальцы. Они посинели, она не чувствовала их. Ее тело умирало, однако символы внутри нее светили ярко. В какой-то момент она была спокойна, готовая принять судьбу и уверенная, что будет жить дальше в рунах, но затем ее охватило чувство опасности, и проблеск ее прежнего «я» вернулся к ней: она боялась смерти, боялась не забвения, но одиночества смерти. Ей пришлось пройти так много, чтобы отыскать Жеана, она не сможет предпринять такое путешествие еще раз. Элис вспомнила волкодлака и его обещание: «Олег поможет тебе». Она знала в душе, что это правда. Князь народа русь поможет ей, спасет ее от судьбы, от рун, которые тянутся к своим сестрам, не считаясь с ее личностью.

– Олег, – сказала она, – мы здесь. Приди и помоги нам!

По льду, приближаясь к судну, двигался огонек. Она должна понять, где они оказались, должна найти дорогу к князю-провидцу.

– Гребите на свет, – приказала она мужчинам на веслах.

Однако корабль не шелохнулся. Его сковало льдом. И викинги больше не могли грести, потому что замерзли насмерть.

Глава шестьдесят шестая. Корабль

В большом зале князя Олега огонь в очаге догорал. Туман подступал вплотную к дому, и воины и женщины, собравшиеся в зале, словно ощущали, как он сжимает кольцо вокруг них, потому и теснились друг к другу. Князь сидел у огня, погрузившись в полудрему.

В какой-то миг он уловил боковым зрением движение. На секунду ему показалось, что это она, Свава, снова подкралась к нему сбоку. Но это оказалась всего лишь кошка Хульдра – беременная крысоловка ходила, прислушиваясь к шуршанию мышей. Сколько бы лет исполнилось сейчас Сваве? Она была бы достаточно взрослой, чтобы получить в подарок одного из будущих котят Хульдры – традиционный дар по случаю начала замужней жизни в новом доме.

«Он пока так и не вернулся с девушкой». Князь думал о волкодлаке, которому поручил выполнить ту работу, с которой бы не справилась даже целая дружина. Добрался ли он вообще до Парижа? Сумел ли разыскать девушку? Олег не сомневался, что человек, способный незамеченным проскользнуть мимо его стражников в Ладогу, способен пробраться и в Париж; значит, шансы пока есть. Может, он потерял ее по пути? Или, хуже того, вдруг ее убили? Если она погибнет, руны покинут ее и перейдут к другим, к тем, кто вскармливает в своем сознании их сестер. Бог окажется еще на шаг ближе к земному воплощению, а земли Олега – на шаг ближе к разорению и запустению. Разрубленный узел завяжется снова.

В ночных кошмарах Олега преследовал ужасный Один, он нацеливал на князя копье, восемь ног его коня оставляли следы на снегу, лицо бога искажалось в гримасе ненависти и гнева. Все, что видел Олег, только подтверждало то, что говорил ему человек-волк: Один приближается. Но как же его уговор с тем рыжеволосым? Кем он был? Теперь Олег не сомневался, что это был Локи. Имя бога говорило ему обо всем, что он хотел знать: кузнец лжи, повелитель горящего воздуха, обманщик, враг богов.

– Бог обещал, что я стану великим правителем, – проворчал Олег себе под нос, – а нам все равно что-то мешает.

Он снова подумал о тех странных событиях, которые произошли с рождения Эрингунн, и о по-настоящему жутких событиях, случившихся после ее смерти. Киев под управлением Игоря превратился в процветающий город, тогда как Новгород, новая столица, которую Олег выстроил как форпост на востоке, была уничтожена огнем. Его народ смущали нехорошие предчувствия, и это длилось уже десять лет. Через неделю после смерти Свавы они опустили Гиллинга в его могилу, замуровали в кургане с копьем и мечом, с его постелью и лирой, окружив всем, что ему могло потребоваться в загробной жизни: едой, благовониями, одеждой.

Однако, копая могилу, они открыли тоннели, бывшие там раньше, и то был недобрый знак. Глубокие и узкие коридоры, очень похожие на римские шахты, как утверждали те, кому доводилось видеть подобные сооружения прежде. Его народ не умел рыть шахты; они закрыли вход в эти тоннели, когда замуровывали курган.

Однако вскоре после того курган провалился вовнутрь, рухнул сам по себе, и когда они стали раскапывать его, чтобы восстановить, оказалось, что из могилы пропали многие вещи. Исчезли украшения, а лира оказалась разбита вдребезги. Еще пропала еда, а также одеяла и копье. Никто из своих не мог бы забрать все это, потому что родня Гиллинга и многие из дружины Олега наблюдали за погребальной церемонией с самого начала.

Поговаривали, что это призрак Гиллинга поселился в шахтах, поэтому его тело пришлось заново похоронить в другом месте. Прошло несколько лет, а жители города все равно оставляли подношения призраку при входе в тоннели у его старого кургана. Возможно, хлеб и мясо таскали лисы, но животным не нужны горшочки с медом, пиво, одеяла и сапоги, которые люди складывали у входа в пещеру. Однако же и они куда-то исчезали.

Олега это место так и манило к себе. Он часто сиживал на земле у заваленного входа в тоннели, глядя в непроглядную черноту. И, разумеется, он пытался войти туда. Лаз был очень маленьким, он с трудом протиснул в тоннель плечи. И ничего там не нашел. Проходы были слишком узкие, слишком извилистые, путь преграждал то обвал, то подземный поток. И теперь почва, вынутая из кургана, уже поросла травой, но он все равно время от времени отправлялся ко входу в шахты, чтобы посидеть и подумать.

Олег глядел в огонь, и собственный разум казался ему несовершенным и уязвимым. Князь вышел на воздух. Туман, висевший над городом уже неделю, и не думал рассеиваться, и только благодаря кострам часовых, которые просвечивали кое-где, похожие на коконы света, он представлял, куда идти.

– Корабль! Корабль! – Крик раздался с грузовой башни.

Не может быть! Река уже неделю как замерзла, по ней не ходили суда. Но даже если бы река оставалась судоходной, в таком тумане невозможно управлять кораблем. Отойдя от берега Ладожского озера, можно уже никогда его не увидеть.

Он пошел к грузовой башне, уверенный, что часовому просто что-то примерещилось в тумане, и собираясь как следует отчитать его за глупость. Он поднялся по ступенькам и пошел к погрузочной площадке.

– Что там?

– Корабль, князь, могу поклясться. Он был там секунду назад.

Олег вгляделся в туман, но вообще ничего не увидел. Однако здесь, наверху, туман был не такой густой. Его воины не были глупцами, поэтому он немного подождал. И вот туман на мгновение разошелся, и он успел увидеть мачту и верхушку паруса, покрытые слоем льда; сам корабль накренился набок.

– Что ж, посмотрим, что послали нам боги. – Перед своими воинами он по-прежнему разыгрывал бесстрашного и решительного правителя, человека действия. Только это они и понимали, и если бы князь начал делиться с ними теми страхами, которые глодали его, то вмиг лишился бы их уважения. Стражник потопал за ним вниз, но Олег велел ему оставаться на посту. – Ты будешь подсказывать мне дорогу к кораблю, – приказал он.

– Но я не увижу тебя, князь.

– Ты меня увидишь.

Олег спешно вернулся в большой зал, подошел к вместительному сундуку и вынул из него коньки – крепкие кожаные башмаки, к подметкам которых были прикреплены медные лезвия. Потом он поспешил к городским воротам, взял со стены факел и вышел к реке, дожидаясь воинов, которые подходили к нему из тумана. На берегу он отдал факел кому-то из дружины и надел коньки. Забрал факел и заскользил по льду, а свет факела в белесой темноте превратился в желтого червя.

Через четыре шага он уже ничего не видел перед собой и крикнул часовому на башне:

– Ты видишь мой факел?

– Вижу, князь. – В неподвижном тумане голос разносился далеко.

– Тогда указывай мне дорогу.

Он медленно покатился вперед, и часовой с башни крикнул, чтобы он поворачивал налево. Князь уже начал терять терпение. Он все катился, дважды упал, но сумел удержать факел.

– Теперь вперед, князь. Все прямо и прямо!

Он катился вперед, пока туман немного не рассеялся, и тогда он увидел. Перед ним на боку, со вмерзшими в лед веслами, словно насекомое, увязшее в сосновой смоле, лежал драккар. Корабль был совершенно белый, словно призрак, изгнанный холодом из могилы, паруса его порвались под тяжестью ледяных наростов, канаты провисли от острых сосулек.

Олег обогнул корабль, заходя с низко лежащего борта, и присмотрелся. На скамьях сидели люди, все еще держась за весла, но все они замерзли насмерть там, где были, как будто заговоренные.

Воин из дружины нагнал его, и Олег взял себя в руки, чтобы снова изображать смелого воина, бодрого, неустрашимого полководца, хотя страх сковал его до костей, как мороз сковал этот корабль.

– Как странно, князь…

– Если боги посылают тебе добычу, лучше не задаваться вопросом, откуда она взялась, – сказал Олег. – Ведь когда мы пьем вино, мы не просим, чтобы нам показали ноги, давившие виноград.

Воин из дружины засмеялся.

– Мне подняться на борт?

– Пойдем вместе.

Воин начал карабкаться на корабль, но замер. На борту драккара что-то шевельнулось. Они с князем выхватили мечи.

– Кто здесь? – спросил Олег. – Вы прибыли в торговый город, и честным людям нет нужды бояться нас. Я Олег, правитель Восточного озера, теперь вы под моей защитой.

С кормы к ним двинулась странная фигура. Она была завернута в пушистые меха, на поясе висел меч, однако человек этот был либо ранен, либо истерзан волчьей хваткой мороза. Он заковылял к ним, то и дело хватаясь за весла и мертвые тела, чтобы не упасть. Не дойдя до них пяти шагов, чужак остановился, чтобы отдышаться.

– Отвечай, кто ты, незнакомец! – потребовал воин Олега. К ним по льду уже скользили другие воины. – Назовись!

Человек выдохнул и привалился к борту корабля.

– Я еще раз спрашиваю, кто ты такой? – проговорил Олег.

Человек поднял голову, хватая ртом воздух и дрожа, затем выдавил:

– Я Элис, сестра графа Эда Парижского. А ты Олег, князь русов, и в тебе мое спасение. Я привезла больного монаха, который нуждается в твоей помощи.

Олег видел, что девушка едва жива от холода. Его охватил страх, он махнул рукой в сторону города и прокричал:

– Скорее несите ее в мой большой зал! Немедленно! Эта девушка не должна умереть! Она не должна умереть!

Глава шестьдесят седьмая. Схватка в море

Даны намеревались попасть домой, а вовсе не на восток, чего так хотели Леший, Хугин и Офети. И мысль о портовом городе по-прежнему согревала Лешего: это место, где можно отдохнуть, нормально поесть, там будет теплая постель, женщины, и, кто знает, может, у него получится остаться там. У него имеется целое состояние, пока в виде трофейных мечей, которые он сумел погрузить на мула, и он может поселиться где угодно, если только получит разрешение местного правителя и других торговцев. И если сумеет уберечь добычу от жадных взглядов викингов на борту. Он завернул мечи в один из франкских плащей и насовал в сверток палок, чтобы было похоже на увязанную палатку. Леший понимал, что подобный сверток все равно рано или поздно привлечет внимание, однако пока викинги вели себя прилично.

Леший намеревался сесть на другой корабль в Кобенхавне, но даны возвращались в Хайтабу. Тем лучше. Сто лет назад тамошний конунг похищал купцов с востока. А его преемник вынужден приветствовать каждого, кто предлагает свои услуги.

Ворон с Офети решили извлечь из ситуации выгоду. Надвигалась зима, и в Хайтабу у них было гораздо больше шансов найти подходящий корабль, чем если бы они сидели и ждали его на замерзающем побережье, пусть даже для начала придется отклониться от верного пути – так они сказали купцу. Хугин был не в восторге, но выбирать не приходилось. Он не был мореходом, и даже если он сначала окажется в Хайтабу, то все равно доберется до Ладоги быстрее, чем если бы двигался по суше.

Они уже пять дней были в пути, продвигались медленно, постоянно заходя в бухты и заводи, чтобы ремонтировать рулевое весло. Офети прекрасно справлялся с задачей с помощью небольшого плотницкого топора, оказавшегося на борту у Скакки. Он набрал необходимой древесины, ободрав один дом на берегу, и починил руль.

Офети видел, что Скакки наблюдает за ним, и чувствовал, как рука сама тянется к мечу. Работорговец не покушался ни на кого из его близких знакомых, однако некоторых из его жертв Офети знал лично. Сородичи. Ударяя по дереву топором, он представлял, что это голова Скакки. Однако Скакки был далеко не глуп. Он знал, что похожих на него людей не так уж много, и замечал металлический блеск в глазах Офети, как бы тот ни старался его скрыть.

– До Хайтабу остался день пути, – сказал Скакки, усаживаясь рядом с Лешим. Офети был занят парусом, уговаривал народ навалиться всем миром, и в данный момент его не интересовало ничто другое. Ворон занимался раненым, очищал раны от гноя.

– Было бы неплохо вымыть соль из одежды, – проговорил Леший.

– И снова оказаться в торговом городе.

– Мне нечем торговать, но если я могу быть чем-то полезен тебе, только скажи, и я все исполню, – пообещал Леший. Ему не нравился этот человек со шрамом в углу рта, из-за которого казалось, что на его лице постоянно играет кривая усмешка.

– Как думаешь, сможешь выручить хорошую цену за наших рабов?

– Я родился давным-давно, командир, и торгую с самого детства. Я могу купить за полцены и продать в два раза дороже, чем любой из знакомых тебе торговцев.

Скакки глядел на море.

– Я слышал, тебя в Альдейгьюборге уже не ждут с распростертыми объятиями.

– Ждут, но только если я привезу подарок, которого у меня нет.

– Что за подарок?

– Женщину.

Скакки кивнул.

– Мое ремесло – работорговля, – сказал он, – но я боец, а не торговец. На рынке я теряю половину того, что добываю в бою.

– Ты предлагаешь работать вместе? Я-то как раз не боец.

– Это заметно, – сказал Скакки, – зато, как я понимаю, ты умеешь торговать. Вид у тебя такой, будто ты удачливый торговец.

– Это я умею.

– Тогда я тебя испытаю, – сказал дан. – Люди, с которыми ты путешествуешь, тебе не сородичи.

– До этой весны я не был с ними знаком.

– Отлично. Я хочу продать их как рабов. За целителя дадут целое состояние, а воина хордов можно продать самому правителю. Он слишком буйный, чтобы с ним справился какой-нибудь крестьянин.

– Сейчас уже не сезон, – сказал Леший. – Тебе не дадут хорошую цену.

– Дадут самую лучшую, если торговаться будешь ты.

– Здешние купцы меня не примут.

– Я скажу слово, и они примут тебя. Я сделал их богачами, привозя рабов и трофеи. Они примут тебя с радостью.

Леший продолжал выискивать возражения, желая не столько убедить викинга, сколько высказать их самому себе.

– А если в порту окажутся воины хордов, что тогда? Начнется большая драка, если ты наткнешься на их корабль. Эти люди хватаются за мечи не рассуждая.

– Все хорды в Британии, – сказал Скакки, – и правитель запада вовсе не жаждет видеть их на своих берегах. Я безрассуден, но не настолько.

– В таком случае по рукам. Но предупреждаю, эти двое не слабаки и не трусы. Толстяк – свирепый воин, а второй, целитель, еще свирепее. Они убили многих, многих бойцов, они владеют могучей магией.

– Отлично, – сказал Скакки. – Если я захвачу их в плен, то прославлюсь еще больше. Но хочу дать тебе один совет: не пытайся их предупредить, если не хочешь, чтобы я перерезал тебе глотку.

Леший побелел.

– И когда ты хочешь действовать?

– Завтра.

Леший выдохнул. По крайней мере, у него есть время подумать, что делать дальше. Он отошел к мулу и выбросил за борт кучку навоза. «Это животное многому научило меня», – подумал Леший. Мул принимает все, что посылает ему жизнь, и никогда не сетует. Мул просто жует сено, которое они прихватили в заброшенном амбаре на берегу, глядит на море и гадит. Леший едва не засмеялся вслух. Да это просто его девиз: «Смотри на море и гадь». Прекрасный девиз, под которым можно прожить жизнь: думай о будущем, но не забывай заботиться о повседневном. И какой же у него выбор? Стать героем или оставаться прагматиком?

– Друг! – Скакки обнял Офети, во всяком случае попытался обхватить толстяка.

– Я тебе не друг, – возразил Офети, стараясь не выказывать своих истинных чувств. – Мы просто путешествуем вместе. Должно пройти много лет, ты должен совершить много славных подвигов, чтобы я назвал тебя другом. Во всем мире всего три человека, которых я называю друзьями. Вон тот воин на носу корабля, который скромен у костра, но буен в сражении, доказал, что он мне друг. Еще купец, который живет в страхе, но поступает храбро, а значит, он храбрее многих, родившихся храбрецами. Он не побоялся войти ночью в дом врага, чтобы достать для меня лодку, он без разговоров делится хлебом и, хотя он уже стар, почти не жалуется на трудности.

– А третий друг?

– Меч у меня на поясе, – объявил Офети, похлопав по оружию.

Скакки потянулся к рулю, но на него напал приступ кашля, и он трижды стукнул кулаком по борту корабля. В следующий миг он протянул руку, выхватил у Офети из-за пояса меч и быстро отступил назад.

Кашель был условным сигналом. Когда Скакки схватил меч, еще шесть человек навалились на Ворона, но Хугина было трудно застигнуть врасплох. Хотя у него тоже отняли меч, он был проворным, гибким и всегда начеку. Он вскочил с места и швырнул на дно корабля одного из нападавших раньше, чем остальные вообще заметили его движение. Однако его окружили, на него надвигалась целая толпа.

Лешему Скакки тоже не поверил. На купца нацелил нож юный викинг с жидкой бородкой и выбитыми передними зубами; он улыбался, но из-за своей улыбки выглядел еще более свирепо, чем если бы ругался. Завтра. Конечно, Скакки не собирался рисковать, дожидаясь, пока Леший расскажет Офети и Хугину о его намерениях. На самом деле он переговорил с купцом перед нападением, чтобы заронить сомнение в его душу, заранее исключить еще одного возможного противника, увериться в том, что купец не станет нападать на него, поддавшись порыву.

Офети шагнул к Скакки, широко раскинув руки.

– Ну, иди ко мне, – сказал он. – Я пожил достаточно долго, да и ты тоже зажился. Давай-ка сходим в гости к Ран, повелительнице волн, вместе. Поглядим, как ей там живется на морском дне.

– Ты будешь сражаться за конунга данов в числе его отборных воинов.

– Пока что я слишком занят, сражаясь за себя, – проворчал Офети, – да и сомневаюсь, что правитель Хайтабу настолько мягкотел, едва ли он захочет видеть в своем войске того, кто проиграл битву тебе, слизняку и девчонке. Давай, начинай уже драться. Или ты сражаешься только с детьми и женщинами хордов, но всегда бежишь, когда их мужчины возвращаются с моря домой?

– Я убил немало твоих соплеменников, – сказал Скакки.

– Так убей еще одного. Вас много. Неужели ты такая баба, что боишься одного-единственного безоружного человека?

– Не хотелось бы портить товар, – пояснил Скакки.

– Мой дед был берсеркером, он прокладывал себе дорогу в этом мире копьем и мечом, он никогда не отступал. Мой отец был не таким суровым воином, однако волки все равно жирели в тех землях, куда приставал его корабль. Я Тьерек, сын Тетмара, внук Тетлейфа, и я не склонюсь перед тобой! Я видел женщин, вооруженных вязальными спицами, которые вели себя храбрее, чем ты, вооруженный копьем и мечом. – Он выдернул из-за пояса нож и швырнул его на дно драккара.

– Ну, подходи! У меня нет оружия! – Он орал на своих врагов, ударяя себя в грудь кулаком.

Лешего восхитила храбрость берсеркера. У этих северян есть за душой что-то такое, ценности и идеи, которые упорядочивают, задают направление всей их жизни, отчего сами они гораздо лучше его, например. Каково это, иметь цель в жизни, выходящую за рамки простого существования: удовольствия, денег, которых хватило бы на танцовщиц и хороший дом, – что значит видеть что-то, кроме счетов, прибылей и убытка? Счастье – это чудесно, однако оно мимолетно. Всегда что-нибудь другое приходит вместо него: разбойники, недород и голод или же повседневность, раздражающие мелочи жизни, вроде разболевшегося живота, ссоры с друзьями, неудачной покупки мула или раба. Теперь Леший понимал северян. Их жажда славы проистекала не просто из гордости, она подталкивала их к великим подвигам, к тому, чтобы прожить с блеском и запомниться в веках. Они стремились совершить нечто такое, что осталось бы навсегда. Это для них было важнее счастья, уюта и всего остального.

До сих пор очень немногие люди делали что-то для Лешего. Этот северянин его защищал. И чародей помогал ему, предлагал ему награду гораздо большую, чем стоила та служба, о которой он просил. Леший понимал, что его товарищам необходим какой-то отвлекающий маневр, секунда передышки, чтобы переломить ход битвы, поэтому он сунул руку во внутренний карман кафтана, вынул ожерелье, поднял его повыше и прокричал во всю мощь своих легких:

– Отпустите их, или я выброшу это за борт! Это ожерелье принцессы Серкланда. Потеряв его, она заболела от горя и умерла.

Скакки обернулся.

– Нечасто доводилось мне видеть такие вещицы, – признал он, – но сдается мне, что ты скорее отдашь его даром, чем станешь торговаться.

– Тогда тебе придется убить меня.

– Значит, убью. Такое ожерелье стоит десяти лет успешной торговли. А другого купца я найду, если буду жив.

Леший занес руку с ожерельем над бортом.

– Если не отпустишь нас, не видать тебе этой драгоценности.

– Ты же не сможешь всю дорогу до Хайтабу держать руку над водой. Значит, ты предлагаешь эту вещь в обмен на ваши жизни?

Леший неожиданно осознал всю безнадежность ситуации. Ворона заставили сесть, вокруг него сгрудилось восемь человек: один держал за горло, в каждую руку вцепились двое, еще трое сидели на ногах. Он был обречен, а Офети – без оружия. Леший мог бы попытаться выторговать собственную жизнь, договориться, смириться с потерей ожерелья и начать все с начала в Хайтабу. Но какой в том смысл? Лучше умереть ярко, чем медленно угасать от старости. Бедро у него уже никуда не годится, ноги все время болят. Его время истекло.

– Я так понимаю, ты все равно убьешь меня, поэтому я не отдам тебе ожерелье. Офети, назови кого-нибудь из ваших богов.

– Их бог Локи, – проговорил раб с рыжими волосами.

– Только не он, – возразил Офети. – Он бог раздоров.

– Сдается мне, что ваш народ обожает раздоры. А что до тебя, Скакки, пусть вся твоя жизнь будет сплошным раздором. Значит, это дар для Локи. – И с этими словами Леший выбросил ожерелье за борт.

Скакки побелел от ярости и кинулся на Лешего, чтобы перерезать ему горло. Леший увернулся от его меча и побежал, но тут же врезался в спину своего мула. Леший проскочил под животом у мула, выбрался с другой стороны. Скакки гнался за ним. Они бегали вокруг мула, словно расшалившиеся дети; Скакки неожиданно изменил направление, чтобы схватить Лешего. На бегу он орал, что убьет дурака, который уничтожил такую драгоценность.

Воины, окружившие Офети, на мгновение отвлеклись от викинга, и тот воспользовался шансом: опрокинул одного из них зубодробительным ударом кулака и отнял копье. Еще мгновение – и второй противник полетел за борт от хорошего пинка, а третьему Офети наступил на колено, сломав кость.

Купцу удалось удачно обогнуть мула дважды, не больше. Он был стар, а Скакки молод. На третьем круге работорговец схватил его и занес для удара меч, свободной рукой держа Лешего за кафтан. Леший перехватил его руку с мечом, но викинг ударил его в лицо головой, вынудив разжать пальцы. Скакки снова замахнулся, схватившись за мула, чтобы было удобнее.

Животное, которое терпеливо сносило все невзгоды на пути от Ладоги до Парижа и на полпути обратно, внезапно решило, что с него хватит, но лягнуло вовсе не викинга, а купца, попав Лешему по ноге. Леший растянулся на дне ладьи, словно сброшенный плащ, и меч Скакки только разрезал воздух.

Офети даже не стал прицеливаться трофейным копьем. Он просто метнул его на середину судна. Копье вонзилось в голову Скакки чуть выше виска, и он повалился на доски. После чего Офети забрал топор у одного из упавших противников. Ворона по-прежнему удерживала на месте целая толпа, им приходилось нелегко, поскольку они не хотели его убить или поранить, чтобы он не потерял всякую ценность в качестве раба. Три работорговца валялись на досках мертвые или были выброшены за борт, потом их стало четыре, когда Офети опустил топор на голову извивающегося на дне судна противника со сломанной ногой. Оставшиеся трое надвигались на Офети. И хотя еще недавно им казалось невероятно забавным то, как их командир гоняется за купцом, а четверо их товарищей наступают на безоружного великана, теперь на их лицах не было улыбок.

– Подходите, братья, – сказал Офети. – Четверо ваших товарищей, выступивших против меня безоружного, лежат мертвыми. Кто из вас испытает судьбу теперь, когда в моей руке зажат крушитель черепов? Или же вы позабудете о своих потерях и перейдете на мою сторону? Вам известно, кто я такой! Где бы ни собрались воины, они неизменно прославляют мое мастерство. – Он похлопывал топором по ладони.

Заговорил викинг с большой светлой бородой:

– Я бы очень хотел пойти с таким воином, как ты. Скакки был грубияном, я не буду скорбеть по нему. И я уверен, что ты отличный командир, это так же ясно, как и то, что ты отличный воин. Но валькирии уже летят за нашими сородичами. И хотя они могут прихватить с собой и меня, наши мертвецы взывают к отмщению.

Леший заметил, что викинг старательно подбирает слова, а северяне говорят так в те минуты, когда уверены в близкой смерти.

– Лично мои не взывают, – произнес кто-то.

– И мои!

Четыре викинга подошли к Офети и встали напротив своих товарищей.

– Вас шестеро, – сказал Офети, – нас пять. Похоже, что нить моей судьбы не обязательно оборвется сегодня.

– Нас будет тринадцать, – пообещал один из воинов, – когда мои товарищи перережут горло чародею.

– Слишком поздно, – проговорил один из тех, кто сидел на Вороне.

– Почему?

– Он уже умер.

Офети поджал губы и кивнул.

– Погиб один из моих товарищей и четверо ваших. Но волнует ли богов, сколько еще будет смертей?

– Что ж, можно сказать, что смерть целителя возмещает наши потери, и наша честь не пострадала, – проговорил светловолосый викинг. – Мы переходим под твое командование, толстяк.

Леший подошел к телу Ворона. Оно уже похолодело, и пульса не было. Он заговорил с ним:

– Ну вот, твоя судьба оказалась вовсе не такой славной, как ты думал. И все же, друг, я скорблю о твоем уходе. Ты предложил мне дружбу, и не на словах, а в поступках, и я благодарен тебе.

Леший окинул взглядом море. «Теперь поскорее в Хайтабу, – подумал он, – с сотней серебряных монет и набором отличных мечей». Он начертил в воздухе знак молнии и поглядел на небо.

– Наконец-то повезло, – проговорил он. Затем он вспомнил о том, кому подарил ожерелье, бросая его в море. – И тебя, Локи, я тоже благодарю, – сказал он. – Ты воистину щедрый бог.

Глава шестьдесят восьмая. Мольбы без ответа

Жеан лежал неподвижно. Руки и ноги заледенели, но вовсе не от трескучего мороза. Его кости были скрючены и изогнуты, они были теперь не полезнее сосулек на канатах. Он больше не мог даже дрожать от холода, его клонило в сон, и он с трудом держал глаза открытыми. Он знал, что может все изменить, знал, что ему лишь нужно снять с шеи камень, и Волк, живущий внутри него, выйдет на свободу, уж Волк найдет способ. Однако он не снимал амулет. Смерть – а Жеан не сомневался, что умирает, – предпочтительнее всех возможных исходов.

Он мысленно повторял псалмы, однако они были для него всего лишь набором слов. Он чувствовал, как угасает мир вокруг. Сейчас он не был способен ни на какое движение, даже раскачиваться, как раскачивался с самого детства, он не мог.

Над ним склонилось ее лицо. Дева Мария в полях. Элис в полях. «Не ищи меня», – так она сказала ему. А он все равно искал. Он выследил ее, он спал с ней и был счастлив, и, что самое ужасное, он упивался всем, чем оскорблял Бога.

Жеан избрал смерть не как исход, но как наказание, которое Всемогущий мог бы послать ему. Он ел нечистое мясо, он прелюбодействовал и смеялся Богу в лицо. Он заслужил вечные муки.

На борту корабля были люди. Люди передвигали что-то, открывали морские сундуки, доставали оружие. Двое остановились над ним.

– Это монах?

– Калека, князь.

Жеан почувствовал, как лица коснулась чья-то рука.

– Дай мне взглянуть. Он жив?

– Кто знает?

Жеан понадеялся, что эти люди не станут ему помогать. Ему необходимо умереть. Он стал воплощением мерзости. Если бы он мог передвигаться, то набросился бы на незнакомцев, вынудив их убить его. Только он не мог двигаться, не мог хоть как-то показать, что жив. Жеан ощутил руку на груди – они пытаются понять, дышит ли он. Рука опустилась на Волчий Камень, ощупала его через рубаху, раскрыла ворот.

– Что там такое?

– Это простой камень, князь, этот монах беден, как печенег. У него нет никаких украшений.

– Дай посмотреть.

Жеан почувствовал, как кто-то поднял амулет.

– Неподходящее украшение для правителя, князь.

– Это очень важный камень.

– Князь?..

– О нем сказано в пророчестве. Мне было обещано огромное счастье, если я найду этот камешек. С его помощью можно связать бога. – Человек говорил взволнованно, ни к кому в особенности не обращаясь.

– Рад это слышать, князь.

– В нем спасение, – сказал Олег. – В нем смерть наших врагов.

Жеан ощутил, как натянулся ремешок на шее. Один рывок – и амулет исчез.

– Неужели ты будешь носить его, князь?

– Это подарок бога. Он разрушает чары ведьм, связывает троллей и волков. Мы получили благословение, великое благословение. Я надену его, пока не вернемся в дом. Там есть кое-кто, кому этот камень нужнее.

Жеану показалось, что с него сняли чудовищный груз, огромную тяжесть убрали из головы. Может, это неотвратимо надвигается смерть? И легкая душа освобождается от оков смертного тела?

– Нам надо вернуться к нашей гостье.

– А что делать с монахом, господин?

– Судьба уже дала знать, какая смерть его ждет, – сказал Олег. – Сними с него шубу и оставь на морозе.

Жеан ощутил, как грубые руки сдирают с него одежду, как холод впивается в тело, как промерзшие доски обжигают кожу. Потом он слышал, как люди уходят с корабля, различил конское дыхание, звяканье упряжи. Наконец они уехали.

Что же теперь? Мороз пробирал его до костей. Жеан видел себя словно сквозь пластину льда, слышал, как говорит с Элис, и она отвечает ему.

– Я снова стану собой.

– Зато я никогда не стану собой. Ты враг богов.

– Я снова стану собой.

– Ты убийца, истребитель сородичей.

Жеан повернул голову. Она как будто была набита осколками льда. Он убийца, он убивал, всегда и всюду он убивал, он знает. Он обязан сделать все, чтобы умереть.

– На этот раз, – сказал он, – я умру за тебя.

– Ты сам будешь моей смертью. В последний раз ты сделал мою жизнь невозможной. На этот раз ты меня убьешь.

– Нет!

Он закрыл глаза и молился о том, чтобы холод убил его. Но холод его не убил. Вместо этого он почувствовал голод.

Глава шестьдесят девятая. Помощь Олега

Элис лежала у очага в большом зале князя Олега. Ее уложили на пуховую перину, и она в первый раз с тех пор, как они вышли из лесу, по-настоящему согрелась. Сначала от тепла невыносимо болели пальцы на руках и ногах, но постепенно они снова обрели восхитительную гибкость. По мере того как холод покидал ее тело, оно делалось все подвижнее, ей казалось, что конечности никогда еще не были такими свободными. Элис потянулась, с облегчением сознавая, что наконец-то оказалась там, где она сможет стать такой, какой была прежде. Интуиция подсказывала, что Олег действительно хочет ее защитить. Руны не утверждали, будто он ее друг, не говорили даже, что он расположен к ней, однако у нее было стойкое ощущение, что ее безопасность – главное для него, и она была так счастлива обрести пристанище, что не спрашивала о причинах.

Элис все ждала, что сейчас принесут Жеана. Она так сильно замерзла, что даже мысли замедлили ход, и Элис заблудилась в своем магическом «я», среди поющих и гудящих рун. Теперь же, отогреваясь, она начала беспокоиться, где же исповедник.

Большой зал Олега представлял собой просторную, почти лишенную обстановки комнату в духе викингов; по стенам стояли скамьи, в одном углу лежали постельные принадлежности. Народ толпился в дверях, все вытягивали шеи, пытаясь ее рассмотреть. Она заметила шаманку, вымазанную белой глиной, с нечесаными волосами, обвешанную лентами и побрякушками; здесь были и дети, и двое суровых воинов с напряженными и даже испуганными лицами. Их беспокойство она чувствовала как лишенную тональности, нестройную музыку.

Люди расступились, и вошел Вещий Олег. Он был высок ростом, с широкими плечами и длинными светлыми волосами. На нем была богато расшитая рубаха из синей шерсти со шнуровкой на груди и мешковатые штаны в восточном стиле.

Олег присел рядом с ее периной, и Элис посмотрела ему в глаза. Всю свою жизнь она умела улавливать намерения людей, их скрытые мотивы – слова или чувства для этого не требовались, достаточно было красок и звуков, – однако с Олегом она не ощутила ничего. Его душа никак не звучала, он казался ей едва ли не покойником. В нем отсутствовало свечение жизни, которое она различала в людях, стоящих у двери, не горел тот огонек, который горел в других, не было той свечи, какие мерцали в нише стены в саду ее сознания. На корабле она ощущала исходящую от князя тревогу и желание спасти ей жизнь, он так волновался, что волнение заглушало все остальные звуки. Но теперь и вовсе воцарилась тишина.

– Ты ведь волшебник, провидец, – сказала она.

– Так меня называют.

– Ты знаешь, кто я?

– Элис из Парижа. Я так долго тебя искал, моя госпожа.

– И вот я пришла к тебе. Ты сможешь мне помочь? Ты сможешь помочь исповеднику Жеану?

Олег догадался, что она говорит о монахе с корабля.

– Тому, кто прибыл с тобой?

– Да.

– Мы уже позаботились о нем, – сказал князь, – теперь позволь позаботиться о тебе.

– Я сейчас сама не своя, – призналась Элис. – Внутри меня живет магия, и я никак не могу избавиться от нее.

– Я помогу тебе, – сказал Олег, – только ты должна позволить мне. То, что в тебе поселилось, обладает большой силой, оно не захочет уйти просто так. Сможешь ли ты хотя бы на миг сделаться его властительницей? И если я попытаюсь прогнать его, дашь ли ты мне хоть немного свободы, чтобы я мог действовать?

Элис почувствовала, как закопошились руны; образы, которые были чем-то бо́льшим, чем просто образы, – они были цветами, звуками, запахами и текстурами, – зашевелились в сознании.

– Я не знаю, – призналась она, – но я попытаюсь.

– Попытайся. Но пока поспи. Ты проделала долгий путь, ты много страдала. – Он хлопнул в ладоши, и вошел кто-то из дружины. – Принеси госпоже подогретое вино и закуски. Неужели я должен объяснять, как подобает принимать гостей?

– Я все сделаю, князь.

Элис ощутила страх воина, подобный порыву холодного ветра.

Принесли вино, согрели кувшин над очагом. Элис упивалась его сладким ароматом. Ей подали жареную козлятину, лепешку, которая показалась ей невероятно вкусной. От вина ее потянуло в сон, и, поев, она снова улеглась на перину.

Элис провалилась в дремоту, и ей что-то приснилось. Снова стояло росистое утро, она снова была в лесу своего детства, отмахивалась от бражников, которые порхали вокруг головы. Бабочки пели и издавали странный звон, когда она пыталась их поймать, некоторые звучали мелодично и чисто, звук других походил на шум ветра на море. Она с восторгом отдавалась всем радостям солнечного утра, однако чувствовала на шее что-то неудобное. Она опустила глаза. На шее висел камень, Волчий Камень. Она попыталась снять его, однако руки не слушались ее. Это было просто нелепо, но она не могла совершить простое действие и снять с шеи ремешок. Она посмотрела на камень, зная, что уже видела его раньше. Это была часть чего-то, как и она сама, отбитый осколок чего-то цельного. Она знала название – на языке северян Гьелль, или Крик. Элис огляделась вокруг. В лесу потемнело, и все бабочки улетели.

Олег отошел от ее постели.

– Присматривайте за ней, – сказал он, – и ни в коем случае не позволяйте ей снимать с шеи амулет.

Глава семидесятая. Цена знания

– Что я держу в руке, мой похолодевший друг?

Ворону казалось, что он один на открытой палубе. Определить, откуда доносится этот голос, он не мог. Он поднялся на ноги. Небо было ясное и темное, неподвижное море служило для него идеальным зеркалом, и казалось, что корабль плывет внутри сферы, наполненной звездами.

– Я не знаю.

– Это же твоя смерть.

Рядом с ним стоял пленник работорговцев, человек с лицом, напоминавшим цветом луну. Больше на судне не было никого. Неужели их всех убили? Незнакомец вытянул перед собой руку и раскрыл ладонь. На ладони лежал волчий зуб.

– Моя смерть придет от воды.

– А смерть Олега?

– От существа с гривой и копытами.

– Можно и так сказать. А девушка от чего погибнет?

– От зубов Волка.

– Откуда ты знаешь?

– Все это я видел сам. Мне показали.

– Кто?

– Мунин.

– Ты уже знаешь, насколько правдив язык этой особы, – заметил бог, поскольку Ворон уже не сомневался, что перед ним стоит бог.

– Кто она была?

Бледнолицый бог пошевелил руками, и в них оказалась веревка.

– Завяжи, – предложил он. – Тем узлом, которому научила тебя старая ведьма. Его символом, ожерельем мертвого бога.

Хугин попытался завязать тройной узел, но не смог. Получилось только два узла из трех. Он просто никак не мог вспомнить, как вяжется третий.

Бог взял у него веревку.

– Она была здесь, – сказал он, указав на один из узлов. Затем с силой потянул за концы веревки. – А теперь она вот где.

Хугин посмотрел: узлы, притянутые друг к другу, было уже невозможно разделить, они стали одним целым.

– Почему я не смог завязать узел?

– Потому что Одина пока еще нет на земле. Три узла еще не стянулись в один.

– И как же завяжется последний узел?

– Что делает этот узел? В чем его назначение?

– Убийство. Смерть.

– Вот тебе и ответ.

– Смерть Элис?

– Она несет в себе руны. Так или иначе, но ее жизнь оборвется.

– Она несет только одну руну, воющую руну, ту, которая призывает бога.

– Это верно, однако Мунин узнала, что девушка несет и другие руны. Она желала ей смерти, чтобы ускорить приход бога на землю, а не отсрочить его.

– Это неправда!

– Она обманула тебя во всем, но ты почему-то уверен, что здесь она сказала правду? В ней была эта руна.

Бог снова раскрыл ладонь. На ней извивался и вертелся знак, и было трудно рассмотреть в точности его очертания. Линии то казались горизонтальными, то становились вертикальными, иногда сливались. Это была руна ансуз. Руна Одина.

Ворон с трудом сглотнул. Он чувствовал, как кровь отхлынула от лица, как окаменели мышцы живота.

– Бог поселил свои руны и в Элис? Значит, все, что я делал, я делал во вред себе. Я подтолкнул ее навстречу судьбе, когда в припадке гнева убил Мунин.

– Ты же воин. Они так и поступают – доставляют себе удовольствие за счет кого-то другого.

– Я же не знал.

– А что, разве убийца когда-нибудь знает, какой узор остался несотканным из-за вмешательства его ножа?

– Если бы я не убил ее, то отсрочил бы день явления бога.

– Тебе надо было пойти дальше. Руны жаждут воссоединиться. Каждый носитель рун стремится уничтожить других. Тебе следовало защищать Мунин, пусть даже против ее воли.

– Меня и воспитали, чтобы я защищал ее.

– Да, я немало постарался в свое время.

– Так это ты был той старухой, которая называла себя моей матерью?

– Я твоя мать и твой отец. Как и у многих богов, у меня много личин, вечных и временных. Я миловидный, привлекательный, бесшабашный и плодовитый.

– Ты служил Мунин.

– Я слуга повешенного бога, пусть я привожу в отчаяние и ненавижу своего господина.

– Я исправлю свои ошибки.

– Тогда проследи, чтобы не случилось вот чего.

Бог взял веревку из рук Хугина, перекрутил, и третий узел встал на место.

– Как?

– Затянутый узел означает смерть.

Хугин понял, о чем говорит бог. Он обязан оберегать жизнь Элис и всех тех, кто несет в себе руны. Пока они живы, руны не смогут воссоединиться и бог не сможет воплотиться на земле.

– Она сейчас в Альдейгьюборге?

– Никаких откровений без платы. Что ты готов для меня сделать?

Хугин ничего не ответил, голова была тяжелая, все чувства притупились в присутствии бога. Локи, повелитель лжи. Это имя возникло в голове Хугина, шипя, словно жареное мясо.

Бог продолжал:

– Будешь ли ты жить? Уйдешь ли? Будешь ли ты довольствоваться ролью волка, никогда не играя овчарку? Не вольешься ли в ряды тех жизнерадостных, благословенных богом убийц, которых мы называем героями? – Он щелкнул пальцами над ухом Хугина, и все чувства Ворона прояснились.

– Я не боюсь расстаться с жизнью.

– Отличная работа, кстати, – заметил бог, – ты ведь не умер?

– Ты же знаешь, что я только кажусь мертвым.

– Заклинание.

– Нет, фокус. Я лежал рядом с мертвым богом в темноте, я кое-чему научился у него, пусть и далеко не сразу.

– И что же ты будешь делать?

– А чего ты хочешь?

– Я ненавижу богов.

– Ты здесь единственный бог.

Локи взмахнул рукой, и корабль снова наполнился людьми, целая команда спала под звездным небом.

– Люди на борту этого корабля ведут себя, словно боги. Как боги, они отнимают детей у матерей, чтобы позабавиться и извлечь для себя выгоду. Как боги, они трусливы и продажны, хотя люди величают их героями. Ненавижу героев со всеми их войнами и убийствами.

– В таком случае ты должен ненавидеть и меня, потому что я убил много людей.

– А ты герой, Хугин? Хравн, птичка моя? Неужели ты ищешь славы?

– Нет.

– Тогда чего ты ищешь?

– Я всегда искал только… безопасного пристанища, – ответил Хугин, удивляясь собственным словам.

– Тогда дай мне то, чего я хочу.

– Жертву?

– Не такая уж это и жертва. Тебе ведь безразличны эти люди.

– Мы не сможем управлять кораблем втроем.

– В таком случае это будет жертва.

– Убить их?

– Да.

– Но что я получу взамен, бог?

– Увидишь свою госпожу.

– Я смогу спасти ее?

– Будущее подобно большому городу. Его улиц не счесть.

– Я погибну.

– Жестокой и мучительной смертью.

– Это спасет ее?

Бог подался вперед и зашептал на ухо Хугину:

– Я достаточно показал тебе. И хочу увидеть, что ты сделаешь для меня.

Ворон очнулся. Ночь была облачная, стояла почти кромешная тьма, однако своими острыми глазами он различал силуэты людей на корабле. Этого было достаточно. У себя за спиной на фоне темного неба он разглядел человека на руле, который сидел там скорее по привычке, чем пытаясь править судном. Хугин догадался, что тучи сгустились слишком быстро, драккар просто не успел повернуть к берегу и оказался в чернильной темноте. Когда такое случается, лучше всего сидеть смирно, пытаясь договориться со своими богами, чем идти к суше вслепую.

Хугин не шевельнулся, только проговорил про себя свое заклинание:

Я ворон, Черный парус на ветру. Я ворон, Жадный смерти зев. Я ворон, Сиплый голос ночи.

Он повторял эти слова снова и снова, раскрывая ту часть сознания, которая вела прямиком в тоннель в высокогорной пещере, ту часть, дверь в которую открыли обряды и страдания. Его нож был воткнут в борт корабля. Он выдернул его из доски, а в следующий миг превратился в тень, бродящую среди других теней, во тьму, заключенную в клинке.

Кормчий получил удар под ребра, нож вошел в сердце, и он умер раньше, чем успел закричать. Хугин опустил тело на палубу. Еще несколько умерли быстро и беззвучно – он перерезал им горла во сне. Таким способом он избавился от пятерых, после чего двинулся в центр корабля. Здесь пахло мулом, хотя силуэт животного был едва различим. Хугин вытянул руку, нащупал голову в тюрбане и пополз с ножом дальше. Нет, бог говорил об убийствах, которые необходимы. Не о нем. И не о толстяке-викинге. Он обошел купца и наткнулся на чье-то толстое пузо.

– Что тут происходит? – Это был голос Офети.

Хугин не мог терять времени даром. Он прыгнул в темноту, размахивая ножом.

– Ай!

– Меня порезали!

– Ведьмины потроха!

– Меня порезали. Порезали!

– А-ай!

– Успокойтесь все! – Это снова был Офети.

Но викинги уже схватились за оружие и от страха рубили темноту вслепую.

Хугин припал к днищу корабля, пока свистели мечи и топоры, пока взлетали кулаки и паника охватывала корабль.

– Я не вижу! Я ничего не вижу!

– Тогда перестань драться!

– Это твоя работа, человек из племени хордов?

Послышался плеск. Кого-то выбросили за борт. Потом снова зазвучали крики, зазвенели топоры и мечи, копье со стуком воткнулось в дерево.

На некоторое время все затихло. Из-за горизонта пробились первые лучи солнца. Хугин сидел на носу драккара. Он нашел свой изогнутый меч и теперь сжимал его в руке. Меч, извлеченный из ножен, переливался и сверкал в свете нового дня. Кроме Хугина и его друзей, всего пять человек на борту оставались в живых.

– Ты! – выкрикнул один из работорговцев.

Купец лежал на корме, закрыв голову руками, Офети стоял рядом с ним у руля, выставив перед собой копье, чтобы никого не подпускать.

– Он вернулся из могилы за нами! – Мальчишка с выбитыми передними зубами выронил топор на палубу.

– Тогда я убью тебя снова, призрак!

Другого торговца рабами было не так легко запугать, он кинулся на Хугина с копьем. Однако корабль был полон мертвых и умирающих, и он споткнулся на бегу. Хугин перехватил его копье, шагнул в сторону, чтобы его не задел наконечник, и снес противнику голову. В следующий миг еще один викинг остался без ноги пониже щита. Он упал на залитую кровью палубу и получил от Хугина смертельный удар мечом в висок. Остался только мальчишка без зубов. Он рыдал и приседал, закрываясь от Хугина.

– Зачем ты это сделал? Скакки же мертв. Честь восстановлена! – Офети недоверчиво развел руками.

Хугин указал на юнца.

– Он тоже должен умереть.

– Это нужно твоей магии?

– Это нужно богам.

Офети обернулся к парню:

– В таком случае ничего не поделаешь, сынок. Тебе придется драться с ним.

– Он меня убьет! Он убил всех наших!

– Поверь мне, двери Валгаллы будут широко распахнуты для того, кто бился с этим воином. Смерть все равно придет рано или поздно, поэтому встань и дерись с ним. Не позволь себе умереть жалкой смертью и отправиться к Хель. – Офети сунул меч в руку юнцу.

– Помоги мне одолеть его. Он ведь и тебя может убить.

– Я путешествовал с ним много дней, у него была масса возможностей убить меня, если бы это ему было нужно. Но дело даже не в этом: он не причинял мне зла, так с чего бы мне ждать от него зла? Либо ты дерешься с ним, либо я. Поэтому прошу меня простить, но выбор пал на тебя. Давай, возьми себя в руки и соберись с духом.

Сначала мальчишка робел, но потом собрал волю в кулак и замахнулся на Хугина сверху. Тот прикрылся и парировал удар изогнутым мечом, отхватив парню кисти на обеих руках. Хугин схватил топор противника, развернулся и ударил сзади, глубоко всадив лезвие в шею и опрокинув мертвое тело на дно драккара.

Хугин посмотрел на парня, которого только что отправил на тот свет.

– Ты призрак? – спросил Офети.

– Нет. Это было заклятие.

– Отличный фокус. И хорошо еще, что мы оставили тело на борту.

– Разве это не плохая примета – выбрасывать колдуна в море, пусть даже мертвого?

– Так и есть. И благодари своих богов, что эти викинги были того же мнения. Я видел, что один из рабов уцелел.

Бледнокожий мужчина с рыжими волосами сидел рядом с мулом, до сих пор привязанный к крестьянскому парню, которого насквозь проткнуло копье – оружие так и торчало у него из груди. Рыжий сидел молча. Хугин посмотрел на него, однако никак не связал с недавним видением.

– Отлично, – сказал Офети. – Больше на судне не будет никаких рабов. Освободим его и посмотрим, сможем ли мы управлять кораблем.

Леший был уверен, что мул сломал ему ногу. Он подавил приступ боли и вынул свой нож. Офети отправился освобождать раба. Рыжий поднялся, нисколько не пострадавший в недавней суматохе.

– Ты случаем не моряк, друг? – спросил Офети.

– Да я просто морской волк, – заверил его бледнокожий незнакомец.

– Тогда помоги мне с парусом. Хугин, Леший, и вы помогайте. Потом сбросим мертвецов за борт. От них и при жизни здорово воняло, и после смерти они не станут пахнуть лучше.

Рыжий сказал чистую правду – он был опытным мореходом. Парус быстро поставили на место, хотя купец им не помогал. Нога у него действительно оказалась сломана, и встать он не мог.

– Мой народ владеет заклинанием, которое подчиняет ветер, – сказал рыжий. – В какую сторону вы хотите идти?

– На Альдейгьюборг!

Рыжий поднял со дна корабля веревку. На ней был затянут странный сложный узел. Он развязал узел и подул через него на парус. Ветер наполнил парус, и корабль рванулся, набирая скорость.

– Надо было сразу тебя освободить, – сказал Офети, торопясь сесть к рулю. – Мне кажется, мы с тобой станем друзьями!

Рыжий улыбнулся.

– Не сомневаюсь, – сказал он, – что ты отплатишь мне услугой за любую услугу.

Глава семьдесят первая. Бесовская трапеза

На этот раз все происходило быстрее. В прошлый раз Волк выходил из него крадучись, на этот раз он выскочил с ревом. Противиться голоду было невозможно. Жеан стонал и кричал, пока его ослабевшие мышцы приходили в движение. Конечности, кажется, даже трещали и скрежетали, пока он катался по промерзшему кораблю.

Он знал, что будет делать, знал, что ему необходимо. Он был слаб, его человеческий разум остался подо льдом. Только волчий голод, тот самый голод, который не давал ему умереть, заполнял теперь его сознание.

Жеан извивался на досках, продвигаясь вперед, пока не ударился обо что-то. Он понял, что это не часть корабля, что-то помягче. Он никак не мог приподняться, поэтому, дрожа и подергиваясь, он развернул тело, упираясь в палубу ногами. Это движение далось с невероятным трудом – несмотря на мороз, он обливался потом. Теперь его голова упиралась в то, что вроде бы было человеком в плаще. Стеная, он пополз вдоль мертвого тела. Рука. Он снова заскользил по обледенелой палубе; мышцы вынуждали его двигаться, их то и дело сводило судорогой, зато суставы были скованы так же прочно, как был скован льдами драккар. А в следующий миг он наткнулся на голую руку без перчатки. Люди, приходившие на корабль, снимали одежду с гребцов, надеясь найти украшения. Жеан лежал рядом с полураздетым викингом.

Он поворачивал голову до тех пор, пока во рту у него не оказался человеческий палец. Он захватил слишком много и не смог откусить. Жеан выталкивал палец изо рта языком, пока на зубах не осталась только полоска кожи. Первый кусок дался нелегко. Он едва смог надорвать кожу. Его челюсти походили на старые ворота, которые давным-давно покрылись ржавчиной и пылью. Но все-таки они двигались, а вкус крови, густой и насыщенный, проникал в него, обещая нечто большее. Он проглотил кусочек плоти. И откусил еще.

Перед ним промелькнули воспоминания о прежней жизни: вечер в часовне, запах восковых свечей в воздухе. А в следующий миг воспоминание ускользнуло прочь, кануло в темноту, словно заяц в чащу. Его прежняя жизнь растворилась.

Пока монахи аббатства Сен-Жермен служили вечерню[30], а потом повечерие, он сумел проглотить два куска мяса. Между повечерием и полунощницей он съел шесть. На заутрене, когда солнце превратило туман в сверкающее серое полотнище, он съел мясо со всей кисти, и шея начала поворачиваться свободнее, а челюсти окрепли. К первому часу он обглодал почти всю руку. К третьему сил прибавилось настолько, что он вспорол живот и съел легкие, печень и сердце. А когда снова настало время вечерни, он уже сидел прямо и на его одежде замерзала кровь викинга. Зато кровь в его венах разогрелась, и мысли исповедника сбросили с себя морозные кандалы.

Жеан поднялся и поднес руку к шее. Амулета не было. Он поглядел на то, что успел натворить. Ощутил, как Волк в нем едва ли не усмехается, радуясь короткой передышке, прежде чем снова приняться за еду. Зубы уже стали чересчур большими для человеческого рта, и сам рот занимал в сознании главное место, сделавшись гораздо важнее рук. Те перемены, которые он переживал раньше, стремительно происходили в нем снова. Снова вернулось то чувство – смесь страха и восторга от того, что человек узнал зверя.

Почему Господь заставил его снова проходить через все это? Он обрел себя только для того, чтобы потерять. Он был бы счастлив умереть и отдать себя на милость Господа. Теперь же он снова обречен бродить, терзаясь самыми чудовищными желаниями.

Ему вспомнилось Послание к Коринфянам: «Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской»[31]. Он поглядел на мертвые тела. Что это, если не трапеза бесовская? Господь отвернулся от него, или он сам от себя отвернулся. Как бы там ни было, после такого для него не будет места на Небесах. И что же теперь? С готовностью отправиться в ад? Ни за что.

Волк, понял Жеан, не просто дал ему звериный аппетит, в духовном смысле он низвел его до уровня животного. Вся его жизнь была пронизана идеей будущей награды, идеей Небес. Но эту идею сожрал Волк, и вот теперь он прикован к настоящему моменту, его прошлая жизнь уничтожена, будущее непредсказуемо. У него имеется только текущий момент, бесконечная череда моментов. Это и еще Элис, рядом с которой он мог бы довольствоваться и настоящим. Ее забрали. Схватили? Продали в рабство, убили? Он узнает. Итак, Элис необходимо найти. Волк сможет ее найти, он уже находил ее раньше. Мысль была подобна валуну на краю обрыва. Стоило только коснуться ее, и она неудержимо устремилась вперед.

В нем снова ожил ухмыляющийся голод, чувство, которое заставляет припрятывать обглоданные кости, как скряга прячет золото.

– Нет!

Но он был таким, каким был, и не существовало способа удержать Волка. Даже сейчас запах замерзших трупов манил его, взывал к нечестивым поступкам. Он ощутил, что подбородок намок от слюны, зубы скрежещут.

– Господи! – сказал Жеан, глядя в небо. – Иисус, испытание, что Ты послал мне, слишком сурово.

А в следующий миг он набросился на мертвечину, чтобы унять пламенеющий голод.

Волк не позволил Жеану уйти с корабля до тех пор, пока голод не затих. Стояла суровая зима, ему на спину падал снег, только он не ощущал холода. Никто не пришел и не нарушил его трапезу. Олег запретил своим подданным ходить к кораблю, опасаясь, что судно могут в итоге пустить на дрова.

И вот Жеан жил, окруженный льдом, и питался.

Он слышал людей на реке: они пробивали лед, чтобы удить рыбу, из тумана до него доносился густой маслянистый запах шерсти, запах самой рыбы.

Перерождение произошло очень быстро, и он чувствовал, как меняется тело. Можно было растопырить пальцы, а в следующий миг, сжав их, обнаружить, что они как-то странно растут из ладони.

Язык был ободран до крови, потому что он постоянно прикусывал его во время еды, спина начала горбиться, а плечи при движении казались стиснутыми чем-то и сжатыми.

Зимние дни были полны запахов – он как будто научился ощущать запах мороза. Костры в Ладоге рассказывали ему свои сказки: горящее старое дерево, сухое и с налетом плесени, вынутое из дальнего угла сарая, сначала запах жареного мяса, затем уже только рыбы.

Ветер приносил застарелые человеческие запахи: мочи и кала, пота и гнилых зубов, других выделений, которые буквально искрились в сознании, тоже рассказывая свои истории о неумеренной выпивке, тяжелой работе, сексе или болезни. И он все время ел.

Трупы пахли упоительно, его зачаровывали эти запахи, представлявшие собой нечто среднее между запахом жизни и совсем легкого гниения, поскольку мороз не давал мясу испортиться. Покойники пахли совсем не так, как живые: содержимое желудка и кишок воняло сильнее, пот – слабее, а кровь пахла только железом.

Он переворачивал трупы, замечая, какие красные у них спины и ягодицы, где после смерти скопилась кровь, он восхищался всеми подробностями. А затем в нем внезапно пробуждалась совесть, он кидался на корму, совал пальцы в рот, пытаясь вызвать рвоту. Но со временем подобные приступы повторялись все реже, и он испытывал не большее отвращение, чем если бы жевал яблоко. Из перемен больше всего его беспокоило то, что во время кормежки он переживал неподдельный восторг. Он пытался сдержаться, не допускать в себя радость, но ничего не мог поделать. Он катался по дну драккара, хохоча и снова и снова потягиваясь всем телом. Он казался самому себе таким длинным и гибким.

Однако исповедник был человеком железной воли. Хотя он понимал, что Волка ему не одолеть, он изо всех сил цеплялся за свое сознание. Молитвы и псалмы оказались бесполезны – он отлучен от Бога, он проклятый, который барахтается в крови и грязи, – поэтому он думал о ней. Он увидел ее, когда ему было семь лет, и она сказала ему: «Не ищи меня». А он все равно ее искал, не телесно, но усилием воли. Он хотел, чтобы она была рядом с ним. Даже в своей немощи он взывал к ней, хотя и старался заглушить внутренний голос молитвами.

И сейчас он снова к ней взывал:

– Элис, умоляю. Приди ко мне. Адисла. В прежней жизни я обещал, что найду тебя, и вот я здесь.

Туман нисколько ему не мешал. Его острый нюх и слух вели его по ночам, когда было темно. Днем же, когда света солнца хватало лишь для того, чтобы посеребрить завесу тумана, глаза различали силуэты: рыбаки на льду, животные в скованном морозом лесу, – хотя его никто не замечал. Он бродил по окрестностям, выискивая ее, однако она как будто ушла бесследно. Он не мог учуять ее, не мог ее услышать. Он сидел на курганах за городом, высматривая ее. Он звал, но она не отвечала. Когда он замечал, что его крики взбудоражили людей и они хватают из стен горящие факелы, когда он чуял их страх и слышал, что сердца стучат чаще, чем шаги, он возвращался на драккар, к своим покойникам, он кормился на корабле и рос, пока от тел викингов не осталось и следа.

Однажды утром он пробудился в тот час, когда небо было цвета затуманенной стали, и произнес:

– Я голоден.

Сначала он съел рыбака, сидевшего перед лункой во льду. На следующий день он стащил стражника с городской стены: взвился в воздух, схватил человека и растерзал на замерзшей реке.

Потом на него стали охотиться, люди с факелами и собаками бродили в тумане. С их губ срывались злые слова, и он знал, что они говорят о нем: адское отродье, чудовище, людоед, волк.

Он уходил глубже в туман, дожидаясь, пока они разойдутся. Корабль был для него потерян, он стал теперь просто местом, где его поджидали, жаровней во льду, ощетинившейся копьями и топорами.

Он наблюдал за людьми молча, пытался заставить себя покинуть это место, пытался противиться желанию и не видеть в людях просто добычу.

Но потом, когда в воздухе уже ощущалось дыхание оттепели, пришли люди с мулом. В его памяти вспыхнули искры, он увидел себя на реке, как вытаскивал толстого викинга из черной воды, потом он вспомнил аббатство Сен-Морис, кровь и того жуткого колдуна, который наблюдал за ним у озера. Он вспомнил купца, который потел от страха и тревоги в том лесу, где викинг Серда толкнул его на путь грехопадения. Жеан подкрался поближе и рассмотрел их как следует: толстый викинг, маленький купец со своим мулом и Ворон, тот самый, который убил ведьму. Он узнал их, но не так, как узнал бы раньше, по голосу и виду, – теперь он узнал их по запаху. Однако он не пошел к ним. Его животный инстинкт был уже сильнее человеческих рассуждений. Он попытался осмыслить, что именно чувствует. К нему пришла фраза: «Я переполнен пищей, и мне нет нужды утруждать себя».

Он смотрел, как путешественники приветствуют стражников. А потом один стражник повел купца вдоль скованной льдом реки, и купец ехал за ним на своем терпеливом муле.

Глава семьдесят вторая. Нежданная милость

Туман не уходил, и казалось, что зима будет длиться вечно. Олег сидел в своем большом зале, Элис, молчаливая и угрюмая, сидела рядом с ним на скамье. С тех пор как он повесил ей на шею камешек, она почти не разговаривала. Однако девушка никак не могла снять амулет, и это убеждало Олега, что он поступил правильно. Несомненно, она – одна из тех, о ком говорил ему Локи. Частица бога. Олег интуитивно чувствовал, что должен на какое-то время лишить ее способности действовать.

Элис смотрела на него со злостью. Князь понимал, что она хочет знать о судьбе монаха. Она даже пыталась сама вернуться на замерзшую реку, но он приказал своим стражникам остановить ее. Из-за ее постоянных расспросов он уже сожалел, что не спас вместе с ней и монаха. Хотя он никак не мог понять ее привязанности к тому калеке. Элис вроде бы была уверена, что он заколдован, и из-за этого Олег испытывал тревогу. В конце концов Олег решил солгать ей, например сказать, что он отправил монаха в горы, где его вылечит одна ведьма.

– Не надо рассказывать мне нелепицы, как будто я маленькая девочка, у которой умерла любимая собака, – возмутилась Элис.

– Я князь, – сказал Олег, – я вовсе ничего не обязан тебе объяснять. Ты должна быть мне благодарна. Ты просила освободить тебя от магии, и я освободил. Теперь никому из нас ничто не угрожает.

Она только поглядела на него пристально, встряхнула головой и ничего не ответила.

Местные жители уже успели привыкнуть к Элис, в большой зал каждый день, как и обычно, валили толпы – укрываясь здесь от мороза, люди занимались своими повседневными делами.

– Княже…

Пришел один воин из дружины, и вслед за ним в зал ворвался порыв ледяного ветра.

– Что случилось?

– Купец вернулся. Леший пришел домой.

Олег поднялся.

– А волкодлак с ним? Миркирульф?

– Не знаю, князь.

– Как это не знаешь?

– Трудно сказать. Он пришел не один, но его спутник – колдун, а я стараюсь не смотреть на них. Колдуны могут взглядом навести порчу. Они пришли, чтобы предостеречь тебя, князь.

– От чего предостеречь?

– Этого они мне не сказали.

Купец сразу решил, что объясняться с князем лучше Ворону.

Олег поглядел на Элис. Он знал, что ее сила сейчас в узде, и чувствовал себя в безопасности, пока длится зима, но еще он знал, что руны стремятся воссоединиться, другие частицы бога тоже, скорее всего, ищут дорогу сюда. И теперь у него был готов для Элис более надежный дом. Несмотря на туман, работа над ним продолжалась и вот теперь была окончена.

Элис смотрела на князя. Олег произнес на языке северян слово «ульфхетинн» – волкодлак – и назвал имя: Миркирульф.

– Синдр погиб, – сказала она. С тех пор как на шее повис камень, она все хуже и невнятнее говорила на языке варягов.

– Что?

Она повторила свои слова на латыни. Торговец специями, который с тех пор, как опустился туман, совершенно утратил интерес к своему основному занятию, перевел для князя:

– «Волкодлак, которого ты посылал за мной, погиб на севере моей страны».

– А купец, которого я посылал вместе с ним?

Торговец специями перевел:

– «Возможно, ему удалось выжить без защиты человека-волка, только я не знаю как».

– Ты уверен, что вернулся волкодлак? – спросил Олег у дружинника.

– Я уверен только в том, что вернулся купец, князь. Он выглядит более тощим, чем я его запомнил, но это точно он. А вот насчет волкодлака… нет, не уверен. Я помню, что он был на голову выше меня. Этот же человек моего роста.

– И все же он утверждает, будто он тот самый колдун, который приходил сюда?

– Он просил передать князю, что Синдр и купец вернулись и что у них срочное дело к правителю. С ними пришел еще варяг, высокий и большой. Надо думать, могучий воин.

Олег посмотрел на девушку. Неужели явился тот, о ком шла речь в пророчестве? Часть бога, которая хочет стать целым? О́дин, бог повешенных, бог копья, магии и поэзии, явился, чтобы убить его и отобрать его престол.

– Купец за дверью?

– Да, князь.

– Отведи госпожу к воротам через заднюю дверь. Проследи, чтобы купец вас не увидел. Оставь ее там, а сам возвращайся.

Элис увели. Она хотела возразить, однако с амулетом на шее она стала заторможенной и плохо соображала, руки и ноги были как будто налиты свинцом, голова болела.

– Введите купца.

Леший с трудом вошел в зал, понимая, что очень болен. На ногу было не ступить – несмотря на мастерски наложенную Вороном шину и его целебные травы, она распухла и уже начала чернеть. Кость явно была раздроблена, и, если бы не снадобья Ворона, Леший не мог бы даже стоять. Ворон предлагал ему отрезать ногу, но Леший отказался. Он знал, что его время истекает, и не видел смысла растрачивать те часы, что еще остались, на лишние страдания.

И все же он не смог заставить себя расстаться с трофейными мечами и сделал из свертка с ними подобие неуклюжего и нелепого костыля, с которым и предстал перед князем.

Из-за затаившегося в тумане убийцы в город не пускали чужаков. Однако Леший был знаком со стражниками, и его провели к князю, чтобы он мог испросить разрешения войти для своих товарищей, которые ждали на морозе. Ничего хорошего подобный прием не сулил.

Только потому что тень смерти уже нависла над ним, Леший отважился явиться в город. Он все равно должен был найти Элис для Ворона и Офети, однако его несказанно радовало, что ему не придется никому ее продавать. Он постарается защитить ее, спасти от зубов Волка. Но что, если Ворон осуществит свою угрозу и убьет Олега? Подумаешь! Леший знал, что долго не протянет, а Олег, в этом он не сомневался, обязательно накажет его за то, что он явился с пустыми руками.

Но он по крайней мере умрет дома, хоть и провел всю жизнь в пути. Его кости не засыплют пески чужестранной пустыни, он не останется лежать в полном опасностей лесу или на высокогорном перевале. Он умрет в нескольких шагах от рынка, на котором торговал тридцать лет, в каком-то плевке от той земли, на которой надеялся выстроить свой чудесный дом и спать в нем с танцовщицами.

Олег сидел на высоком стуле, на котором сиживал обычно в базарные дни, когда ему приходилось разбирать жалобы и судить.

– Великий князь, – начал Леший, попытавшись отвесить поклон.

– Ты привел девушку?

– Нет, господин.

– В таком случае ты воистину храбрец, если вернулся. Зачем ты тогда пришел?

– Хочу узнать о ее судьбе. Она сейчас уже должна быть здесь, я послал ее вперед.

Лицо Олега было непроницаемо.

– И ты не боишься гнева своего правителя?

– Боюсь, князь, но я уже стар, и я очень сильно старался, чтобы отправить девушку к тебе. Мы расстались на севере франкских земель, с тех пор я ее не видел. Я был с ней на борту корабля, но меня смыло в открытом море волной. По счастью, кит вынес меня на берег, я спасся, однако девушка отправилась дальше одна.

Леший не собирался признаваться, что викинги просто выбросили его с корабля, потому что это означало продемонстрировать свою слабость. Не собирался он и вспоминать о волкодлаках, потому что знал: в городе найдутся люди, которые обвинят его в том, что это он привел с собой чудовище, затаившееся в тумане.

– Кит?

– Да, господин.

Олег кивнул.

– Да, я слышал, что киты иногда спасают тонущих людей.

– И в моем случае это чистая правда. Однако девушку я отправил на корабле с лично нанятыми мною телохранителями. Я удивлен, что ее до сих пор здесь нет.

– И ты не побоялся оставить девушку одну на корабле, полном незнакомых мужчин?

– Она могущественная чародейка, князь. И те, кто замышляет причинить ей зло, мрут как мухи. Она появляется из ниоткуда, конунги падают замертво при ее появлении, никакие злые силы ей не страшны.

Олег кивнул.

– Это те знаки, которых я ждал. Так это ты сделал так, чтобы она отправилась в Ладогу на корабле?

– Да, князь.

– А что с волкодлаком?

– Погиб в земле франков.

Олег развернулся к дружиннику.

– Принеси купцу скамью, ты что, не видишь, что он ранен? И чашу подогретого вина.

Леший с трудом удержался от того, чтобы не потереть уши. Он не мог поверить, что верно расслышал слова князя.

Скамью принесли, Леший залпом осушил чашу с вином. Потом осушил так же и вторую.

– Третью, – приказал Олег, и чашу купца наполнили снова. Князь смотрел на Лешего, словно меняла, который подозревает, что ему подсунули фальшивую монету, но никак не может найти тому доказательства.

– Но кто те двое, что пришли вместе с тобой?

Леший решил, что должен как можно сильнее расхвалить Офети и Ворона, чтобы князь определил их на какую-нибудь службу, если вдруг ему не удастся найти Элис.

– Они помогли мне вернуться домой. Один из них – северянин, сам конунг и прославленный воин. Он самый могучий воин из всех, кого я когда-либо видел, не считая, конечно, тебя, князь.

– Пусть придет сюда, и мы посмотрим, так ли это, – проворчал кто-то из дружины. Олег взмахнул рукой, приказывая молчать.

– На корабле он был безоружен и все же сошелся в открытом бою с пятью воинами и вышел из схватки победителем. Он мечет копье так, что способен прибить к стене летящую муху, и еще он талантливый поэт. Его зовут Офети, но у него много других прозвищ, которые прославляют его достоинства.

– А второй, его товарищ?

– Кудесник и слуга ваших северных богов. Он хочет сообщить тебе что-то важное и просит принять его.

– Как же его зовут?

– Его зовут Хугин, князь.

Олег едва не поперхнулся.

– Он пришел один, с ним никого больше нет?

– Была еще сестра, князь. Ведунья по имени Мунин, только она погибла.

Олег с трудом сглотнул комок в горле и приказал принести вина и ему. Затем он поднялся с места и проговорил:

Хугин и Мунин над миром все время летают без устали; мне за Хугина страшно, страшней за Мунин, — вернутся ли вороны![32]

Он отхлебнул из чаши.

– Ты знаешь эти стихи, купец?

– Я слышал их у костра, князь.

– И знаешь, откуда они?

Леший не хотел унизить религию варягов, назвав северными сказками, поэтому произнес:

– Это не из священных ли преданий?

– Это сказание о безумном боге Одине, боге правителей, магов и повешенных. Значит, Мунин нет в живых.

– Чародейка умерла во Фландрии.

Олег покивал.

– Вот уж не думал, что и этот стих содержит пророчество.

Леший знал, что князьям не следует задавать вопросы без высочайшего позволения, поэтому просто задумался о том, что же сулит подобное пророчество.

– Все признаки налицо, – продолжал Олег. – Все до единого. Туман весьма странный, могучий воин пришел по льду в сопровождении воронов.

– Все это не настолько таинственно, как кажется, – возразил Леший. – На корабле мы повстречали другого колдуна, очень сильного. И он привел нас сюда, помог довести корабль до места.

– Как это?

– Он заставил ветер дуть и растопил лед. Мы прошли по озеру и поднялись по реке почти до самого города, после чего он сошел с корабля и покинул нас.

Олег побелел.

– Не может у мужчины быть такой силы! Магия – это женское искусство. Только бог, принявший обличие человека, способен вытворять такое!

– Это был точно мужчина, рослый и очень бледный. Судя по волосам, один из твоих соплеменников.

– И какие же у него были волосы?

– Ярко-рыжие. Такие рыжие, как воротник у петуха, и стоят дыбом. Он сам сидел на руле, отведя корабль подальше от берега, и это было правильно, потому что франки и йомсвикинги все еще дерутся, из-за чего все побережье в огне.

Князь осушил свою чашу. Бог, тот самый, который вышел к нему из снежной бури, Локи, был на корабле! Олег припомнил слова пророчества:

С востока в ладье Муспелля люди плывут по волнам, а Локи правит; Едут с Волком сыны великанов…[33]

Это было пророчество, сообщающее о том, что случится в конце времен, но до того, как Один начнет бороться с Волком в последний день богов. Правда, сейчас корабль пришел с запада. Но что такое запад? Он ведь прошел через Восточное озеро! Пророчества, как было известно князю, редко бывают ясными.

Олег взял себя в руки.

– Проследите, чтобы купца наградили, – велел он. – Дайте ему пятьдесят денариев, пусть останется в моем доме, если захочет. Или отправится куда-то по своему выбору. Я уверен, что ему необходима наложница, а славяне в таких случаях почему-то всегда уединяются. – Он развернулся к дружине. – Пора, – сказал он. – Отведите девушку к воротам.

– А что делать с чужеземцами, которые ждут на реке?

– Убейте их. Возьмите шестьдесят человек.

– Слушаю, князь, – ответствовал один из воинов, после чего спешно вышел из большого зала.

Глава семьдесят третья. Судьба Олега

Прорыть вертикальную яму было очень непросто, за нее уже заплатили жизнями трое рабов из восточных славян, когда стены обрушились в ходе работ. Но теперь шахта была готова: с гладкими стенами, глубиной в три человеческих роста, а в самом низу начинался проход, ведущий к бывшей могиле Гиллинга.

Элис вели, подталкивая в спину копьем. Амулет на шее висел тяжким грузом, поэтому она с трудом шагала через туман. Связывать ее не было нужды. С того момента как на шее у нее повис камень, мысли медленно ворочались в голове, руки и ноги налились свинцом. Она не смогла бы убежать, даже если бы попыталась. Руны внутри нее молчали. Она остановилась у края ямы и огляделась по сторонам. Туман высосал все краски из природы: черные скалы поднимались из серой земли.

Народ собирался, толкаясь вокруг нее: любопытные женщины и дети радовались возможности выйти из города под защитой дружины после долгого заточения внутри стен из-за осады тумана. Купец тоже был здесь, приехал на муле, хотя он наконец-то бросил свои мечи, оставил их в большом зале. Лешему уже рассказали, что случилось с Элис, и ему было теперь не до собственной выгоды.

Рядом с ямой он спешился и заковылял к Олегу. Он как будто умолял о чем-то князя или просил о чем-то, но она не поняла смысла. Элис больше не понимала этот язык. Зато знала, что уже жила раньше, она вспомнила многое из того, что случилось с ней в предыдущем воплощении, хотя у нее вышла не цельная история, а отдельные эпизоды: она видела склонившиеся над ней лица, помнила корабли викингов, горящую деревню и еще какого-то очень дорогого ей человека, зарезанного прямо в постели.

– Что со мной будет, купец? – спросила она на латыни.

Леший был белым, как полотно.

– Ты должна спуститься по лестнице в яму. Прости меня, госпожа. Я увез тебя из родного дома ради выгоды. Я думал, ты станешь его невестой. Я и не подозревал, какая судьба тебе уготована.

Элис оглядела толпу. Затем развернулась к Олегу.

– Это разве остров? – Она говорила на латыни.

Князь ответил ей на своем родном языке, и она его не поняла.

Он догадался об этом по ее пустому взгляду и попытался повторить вопрос на грубой латыни:

– Какой остров?

– Остров, на котором ты хоронил меня в прошлый раз.

– Ты говоришь какую-то ерунду. Неужели ты забыла нормальный язык? – Олег как никогда был уверен, что сделал все правильно.

– В тот раз он пришел за мной. Он придет за мной снова.

– О чем она говорит? – Князь развернулся к Лешему, который стоял рядом.

– Она говорит, что он приходил за ней раньше и придет снова.

– Кто?

– Волк.

– Ты здесь единственный волк, госпожа.

– Ты меня не убьешь.

Олег что-то резко сказал Лешему, и тот медленно перевел:

– Он не собирается тебя убивать. Он хочет, чтобы ты жила.

– Там, внизу?

– Внизу. Чтобы защитить тебя, – сказал Олег.

– В темноте?

– В темноте. Хотя у тебя… – Он так и не смог подобрать нужного латинского слова, поэтому просто махнул на корзины, в которых были одеяла, еда, огниво и свечи.

– И сколько мне придется там сидеть?

– Пока все не наладится.

– Вечность?

Олег снова заговорил, обращаясь к Лешему, и купец перевел:

– Ты знаешь, кто ты?

– Маленький обломок.

– Трое станут одним, – проговорил Олег на тяжеловесной латыни. – Нельзя допустить. Один завоеватель, один правитель. А Один пусть подождет.

– Если я обладаю волшебной силой, как же ты смог так легко меня обуздать?

Леший перевел, и Олег постучал по амулету у нее на шее.

– Локи, Один. Большой волк. Никакой магии, – сказал он.

Элис видела, как камень влиял на Жеана, она поняла, о чем говорит князь. Но что же случилось с исповедником, когда с него сняли амулет? Погиб ли он или, хуже того, переродился, и его челюсти стали красными от крови?

Элис ощущала, что связана с богами, которых упомянул Олег, гораздо сильнее, чем с той верой, в которой была воспитана. Она всегда верила скорее по обязанности, чем от души, она проводила в церкви скучные воскресенья, чтобы услышать новые сплетни, а не внимать рассказам о подвигах Христа. И когда Олег заговорил о Волке и Одине, она всем сердцем поверила. «Достаточно взглянуть на этот мир, – подумала она, – чтобы понять, добрый ли бог его сотворил».

«Увидев, что Волк связан надежно, асы взяли конец пут, прозываемый Гельгья, и протянули его сквозь большую каменную плиту Гьелль». Почему эти слова так крепко сидят в голове, почему она вспоминает их, а не молитву, не псалом?

– Лестницу, – приказал Олег.

Элис протянула руки, чтобы снять каменную подвеску, но поняла, что не может. Пальцы не гнулись, она никак не могла заставить их стянуть ремешок.

– Вот и доказательство, – сказал Олег. – Госпожа, уже пора. Спускайся в яму.

Элис оглядела северного варвара, его нелепый кафтан, его широкие штаны. Она из рода Роберта Сильного, она намного благороднее, чем он. Поэтому она не станет спорить, не станет плакать. Вместо того она улыбнулась князю:

– Когда вступаешь в войну с врагами, варвар, сначала позаботься о том, чтобы вырыть себе могилу. Сдается мне, те, кто обливался по́том, роя эту яму, уже скоро будут потеть над своими лопатами, роя яму для тебя. – Элис плюнула в Олега, и неизвестно откуда к ней пришли слова: – I dag deyr thú.

– Сегодня день моей смерти? – повторил Олег. – Может быть, а может быть, и нет. Меня убьет лошадь. Так сказано в пророчестве. Лошадей здесь нет, поэтому я в безопасности.

– Боги не любят, когда смертные так рассуждают, – заметила Элис. – Они могут решить, что ты бросаешь им вызов.

Олег почти ничего не понял из ее слов, однако прекрасно уловил ее чувства. Он поджал губы.

– Ты красивая женщина, – сказал он. – Мне жаль, что приходится так поступать. Но это единственный выход.

Элис отвернулась от него, показывая, что он недостоин ее внимания. Потом она подошла к лестнице и стала спускаться. Лестницу вытянули наверх, после чего опустили в яму корзины. Элис подняла голову. Над ней был клочок серого неба. Олег смотрел на нее сверху.

– Если спустишься дальше по проходу, там будет тепло, – сказал Олег. – Ты не умрешь, обещаю. Это для того, чтобы ты жила, а не для того, чтобы умерла.

Издалека, с реки, донесся волчий вой.

– Зато ты умрешь очень скоро, – сказала Элис. – Мое слово так же верно, как и твое.

Олег развернулся к своим воинам.

– Кто я?

– Вещий Олег! – крикнули они хором.

– Какая судьба обещана Вещему Олегу?

– Погибнуть от своего коня!

– Сколько у Олега лошадей?

– У Олега нет лошадей!

– Тогда кто посмеет бросить ему вызов?

– Никто из людей!

– Кто посмеет пойти против него?

– Никто из людей!

С реки за городской стеной донесся оглушительный грохот и крики. Леший озирался по сторонам. Дружина Олега добралась до его друзей!

– Кто посмеет пойти против него? – Олег выхватил из ножен меч и размахивал им над головой.

– Никто!

Дружина веселилась и ликовала, стуча оружием по щитам.

Леший зашел князю за спину. Вынул из потайного кармана на поясе нож, тот самый нож для шелка, которым срезал волосы Элис, и всадил этот нож в спину Олегу.

– Я твой мул, князь, так меня называют, – произнес он, – хотя на самом деле я всего лишь маленький человек, которого презирают князья и герои.

Олег потянулся рукой за спину, нащупал рукоять ножа, но не смог его выдернуть.

– Свава, – проговорил Олег. Он пытался сказать что-то еще, но не смог. Князь сделал шаг вперед, покачнулся и полетел в яму.

В следующий миг дружина изрубила Лешего на куски.

Глава семьдесят четвертая. Бравый толстяк

Офети с Вороном сидели у жаровни вместе со стражниками.

– Какой странный корабль, – заметил Офети, – корабль без гребцов, но при этом все доски здесь покрыты замерзшей кровью.

Ворон смотрел в туман. Речные берега лишь смутно угадывались, похожие на тени, однако на дальнем берегу он различал одну особенную тень, и это была не скала, он точно знал. Он как следует принюхался. От этой тени исходил запах. Волк.

– Вон оттуда кое-кто идет, – сказал он. – Это Волк.

– Где?

Ворон махнул рукой. С берега донесся вой, жуткий звук словно завис в тумане.

– Наш старый друг Волк?

– Думаю, это он, – подтвердил Хугин.

– В таком случае нам повезло, мы быстро его нашли. Убьем его и отправимся домой.

На льду стало заметно какое-то движение – черные силуэты, тени в тумане. Нет, не тени, это были люди. Шагах в двадцати от корабля собиралась дружина. Все воины выглядели устрашающе, в меховой одежде они казались настоящими великанами, пар от дыхания окутывал их, и они сами походили на порождения тумана. Они выстроились перед драккаром в одну линию, молча глядя на людей у жаровни. Ворон уже достал меч из ножен, и два стражника рядом с ним упали мертвыми.

– Кажется, теперь уже поздно думать о том, кто на том берегу, – произнес Офети, поглядев на мертвые тела.

Викинг всмотрелся в туман – он по-прежнему был густым, ничего не было видно уже на расстоянии броска камня. Он подумал, что можно убежать, затеряться во мгле. Вероятно. Но так же вероятно и то, что его прикончат раньше, чем он скроется. В отличие от Ворона, он не был проворным. Кроме того, его с детства учили другому. Спасаться бегством – это не для Тьерека по прозвищу Офети, сына Тетмара из рода берсеркера Тетлейфа. Он отступил от жаровни, поднявшись на корабль, и вынул меч.

Ворон вопросительно поглядел на него.

– Иди, если надо, – сказал Офети, – но расскажи мою историю. Поведай людям, как храбрый толстяк сошелся с войском Альдейгьюборга и успел перед смертью сделать нескольких женщин вдовами.

– Беги. Пока они подойдут, мы доберемся до того берега. И тогда ты расскажешь мою историю.

– И лишусь славы? Поищи себе другого скальда, ты, вороньи яйца! – Офети усмехнулся и поднял щит. Воины понемногу приближались. Подметки сапог у них были обмотаны веревками, поэтому они не скользили по снегу, припорошившему лед на реке. – Они уже близко. Уходи.

Ворон протянул руку через борт драккара. Офети пожал ему руку.

– Расскажи мою историю, – попросил он. Хугин кивнул и исчез, превратился в темный сгусток, который немедленно слился с серым туманом.

Офети обратился к дружине Олега:

– Ну, мои снежные бабы, кто же из вас захочет сойтись со мной в поединке здесь, на этом корабле? Может, выставите против меня своего лучшего бойца, и если я убью его, то мы мирно расстанемся, обнявшись на прощание?

Офети заставил себя расслабить мышцы руки, сжимавшей меч. Он вспомнил, как они одержали победу на борту корабля после того, как купец пожертвовал Локи ожерелье.

Воины приближались, все ускоряя шаг.

– Ну ладно, давайте! Только я предупреждаю: вас много, а я один, но со мной благословение Локи!

Дружина ринулась в наступление, и Офети приготовился к смерти.

Глава семьдесят пятая. Обманутая вера

Внизу, в стене ямы, был вход в тоннель, который подпирали каменные столбы и обрамляла кладка из обожженного кирпича; тоннель тянулся из ямы в обе стороны. В яме Элис могла бы только стоять и наслаждаться дневным светом до наступления ночи. Но чтобы укрыться от снега, дождя и мороза, ей придется заползти в темный тоннель.

Элис ударила по кремню, который ей оставили. В короткой вспышке света она почти ничего не увидела. Коридоры перед ней как будто пожрали свет, втянули в себя через две черных глотки. Она снова высекла искру, подложив трут, после чего зажгла небольшую лампу, которую ей тоже спустили в яму.

Элис немного посидела при входе. Руки снова потянулись к амулету на шее, но она так и не смогла его снять, не смогла заставить пальцы стянуть с шеи ремешок или развязать узел. Она поглядела на небо. Серый квадрат над головой лишился сияния. Скоро наступит ночь. Способность связно мыслить, кажется, оставила ее. Как отсюда выбраться? Элис никак не могла заставить испуганный разум сосредоточиться.

Но постепенно к ней вернулось подобие спокойствия. Если она будет сидеть и бояться, это никак не поможет выбраться из ямы. Олег назвал эти тоннели шахтами, и, если это шахты, тут найдется какая-нибудь доска или что-то еще, что можно приставить к стене ямы и выйти наверх. Да-да, если что-нибудь приставить к стене ямы, то выбраться из нее не составит большого труда. Элис убрала обратно в мешочек трут и огниво и сунула все под одежду. Эти вещи нельзя потерять.

Послышался удар, и что-то больно хлестнуло ее по лицу, сбив на пол лампу. Она протянула руку и нащупала что-то. Человеческая рука! Элис едва различала ее очертания в свете угасающей лампы. Она попятилась назад и вжалась спиной в стену ямы, чтобы оказаться как можно дальше от мертвеца. Сверху раздавались взволнованные голоса, кто-то кричал на норманнском наречии, кто-то на латыни:

– Ведьма!

– Она околдовала купца!

– Убить ее!

– Он умер, наш Олег умер!

– Колдовство, убийство!

Перед ней лежал мертвый человек. И это был он, князь Олег. Времени ужасаться или радоваться не было, надо спасать свою жизнь. Она усилием воли заставила себя приблизиться. Из спины покойного князя торчала рукоять ножа. Элис потянула за нож, опустившись на колени перед телом в окровавленной меховой шубе. Нож вышел из раны. Она посмотрела на него и поняла, кто убил князя.

Элис взяла лампу и заползла в шахту. Она двинулась вперед, толкая лампу перед собой. Но уже скоро проход стал таким низким, что она запаниковала. В очередной раз передвинув лампу, она ударила ее о выступ скальной породы. Глиняный сосуд разлетелся вдребезги. Все, что у нее осталось, – это пропитанный маслом фитиль. Когда это масло прогорит, она окажется в полной темноте. Элис продвинулась всего лишь на длину своего тела, когда последний огонек замерцал и погас. Теперь приходилось нащупывать дорогу руками. Проход резко уходил куда-то вниз, но она не останавливалась, обдирая колени и вскрикивая каждый раз, когда ударялась головой о низкий свод.

По лестнице в яму спускались мужчины. Снова зазвучало слово, которое она слышала столько раз, что уже не нуждалась в магии, чтобы перевести его: «Ведьма!»

Элис протянула руку в поисках пути, но не нащупала ничего. Впереди была пустота. Она развернулась и свесила ноги в пропасть. Но и ногами ничего не нащупала, даже вытянув их до предела.

– Дайте факел! – Это сказал не дружинник, а наемник из большой армии князя, потому что говорил он по-гречески.

Зазвучало так много голосов, что она удивилась: неужели столько людей поместилось в яме? Элис слышала у себя за спиной по меньшей мере пятерых, в отдалении звучали еще голоса, громкие и злые.

Что же ей делать? Прошло несколько секунд, и решение было принято за нее. Она ожидала грохота лестницы, шагов, чего-то еще. Но ничего не было. Потом где-то за спиной замерцал желтый свет. Ее преследователи получили свой факел. Они приближались, ползли по тоннелю. Что-то блеснуло в темноте. Наконечник копья!

– Ведьма!

Человек замахнулся копьем, но был еще слишком далеко. Он рывком продвинулся вперед, снова занес руку, чтобы метнуть оружие.

Она лихорадочно соображала, кого просить о помощи. Бога? Он ушел из ее жизни. Руны? Ни за что! Они лишили ее собственной личности. Она никак не могла найти того, кто поможет.

– Сдохни, ведьма! – прокричал преследователь.

И тут она вспомнила имя, когда-то знакомое, но чуждое, из той, прежней жизни. И его породила вовсе не магия, а скорее воспоминание – так картинка из детства на мгновение всплывает перед мысленным взором взрослого.

– Вали, помоги! – прошептала она и прыгнула в темноту.

Глава семьдесят шестая. Внизу

Хугин прошел вдоль берега реки, возвращаясь в город. Дальше ему придется действовать в одиночку. Ничего страшного, он уже делал так раньше. Приближаясь к стенам Ладоги, он слышал взволнованные голоса: крики и возгласы женщин и детей. Что там случилось? Все повторяли одно имя: «Олег!»

Ворон побежал на крики. Когда голоса зазвучали совсем близко, он поглядел налево и увидел большую деревянную башню, нависающую над ним из тумана. В башне были ворота. Он понимал, что войти в город означает для него почти верную смерть. Олег отдал недвусмысленный приказ убить его вместе с товарищем. Он перешел реку по льду. Женщины, дети и старики толпой валили в ворота. Кто-то плакал, но в основном все были до смерти перепуганы.

Хугин схватил за рукав женщину, которая уговаривала своего ребенка бежать быстрее.

– Что случилось? – спросил он.

– Так это ты тот колдун, которого ищут! Убери от меня свои лапы!

Он взялся за меч и выдвинул его из ножен на ширину пальца.

– Отвечай, что у вас произошло!

– Ты и сам должен знать, ведьмак! Наш князь Олег мертв. Наш защитник погиб!

– Как?

– Он отправил ее под землю, а она убила его. Франкская ведьма наложила заклятье на купца, которого Олег щедро наградил. Наш князь мертв. Он погиб, и теперь нам самим придется себя защищать.

Хугин отвернулся от ворот и побежал навстречу людскому потоку. Женщина кричала у него за спиной, что враг среди них, однако общее смятение было слишком велико, а туман слишком густ. Ворон превратился всего лишь в силуэт во мгле.

Он уже бежал вверх по холму. До него доносились мужские голоса:

– Ведьма, ведьма, смерть ведьме!

Он знал, что нет времени рассуждать, объяснять или спорить. Эти люди знают, где Элис, и они собираются убить ее.

Перед ним возникли черные тени. Еще четыре шага, и тени превратились в людей – дружинники с копьями, которые смотрели вовсе не на него, а вглядывались во что-то у себя под ногами. Он ринулся в бой, обезглавив одного воина косым ударом слева направо, а другого как следует пнув в живот в надежде, что тот будет приходить в себя достаточно долго, чтобы он тем временем мог расправиться с двумя оставшимися дружинниками. Хугин отсек кисть воину, который пытался выдернуть из ножен меч, и швырнул его на товарища, отчего оба повалились на землю. В следующий миг он убил оставшегося противника, рубанув по голове. Меч застрял в черепе. Хугин выпустил его. Воин, лишившийся кисти руки, ошеломленно глядел на окровавленный обрубок. Хугин взялся за нож и распорол ему живот, а затем развернулся к тому дружиннику, которого в самом начале сбил с ног ударом в живот. Но его не было на прежнем месте.

И только тут Ворон понял, что перед ним яма и он спихнул дружинника вниз. Он вспомнил слова горожанки: «Отправил ее под землю».

Над краем ямы показалась голова, и Хугин ударил по ней со всей силы. Человек завалился назад, и Хугин услышал крик, донесшийся снизу. Он заглянул в яму. На него смотрел дружинник с факелом, еще человек восемь-девять толпились в узком пространстве, со страхом глядя на него. Он попробовал вытянуть наверх лестницу, но люди внизу вцепились в нее, хотя ни один из них не выказывал желания подняться к нему на верную смерть.

Ворон проворно подтащил к краю ямы ближайшее тело и спихнул вниз. Снизу снова раздались крики. Он определил, что яма довольно глубокая, но не настолько, чтобы он не мог спрыгнуть. Он подкатил к краю еще одно тело и сбросил труп вниз. В следующий миг он выдернул свой меч из головы мертвеца, сбросил в яму и этого тоже. Он уже хотел прыгнуть сам, но заметил что-то боковым зрением. Тело купца. На самом деле он понял, кто это, только по шелковому тюрбану, потому что само тело рассвирепевшая дружина превратила в кровавое месиво.

– Пошли, – сказал Ворон. – Ты пригодишься мне в последнем бою, купец.

Он ногой пододвинул тело к краю ямы и столкнул вниз, беззвучно прыгнув следом и держа наготове длинный нож. Он хотел, чтобы дружинники приняли его за очередное безобидное мертвое тело. В первый миг после падения он будет похож на мертвеца. А в следующий начнет умерщвлять сам.

Его падение смягчили люди, мертвые и живые, факел упал на дно ямы и погас, когда Ворон рухнул на воинов. Хугин ринулся в безумный бой, разя и круша все вокруг так, как еще никогда в жизни. Никто не догадывался, что у Хугина восемь противников, а у его врагов – всего один. Мечи были слишком велики для ямы, топоры бесполезны, но дружинники все равно схватились за оружие. Друг убивал друга в тесном пространстве, славянский топор распарывал славянскую плоть, славянский меч выпускал славянские кишки. Наконец все затихло, и Ворон остался стоять на кургане из тел, не зная, схватиться за плечо или за лицо. Он был ранен, причем на лице рана была во всю щеку, сквозная, он запросто мог просунуть в нее язык. Плевать, главное, что правая рука в полном порядке.

В тоннеле, который начинался у него под ногами, мерцал свет.

Он отодвинул в стороны мертвецов и протиснулся в узкий лаз. Проход был длиной примерно в десять человеческих ростов, а тесно в нем было, словно в гробу. Ворон извивался червем, двигаясь вперед, надеясь, что оттуда ему навстречу не ползет какой-нибудь дружинник. Если у него окажется копье, Хугин распростится с жизнью. Никакого дружинника не оказалось, только слабо мерцал факел, брошенный в тоннеле. Хугин полез дальше, упираясь в стены плечами. Факел лежал на краю новой шахты, которая уходила в кромешную темноту. Он не видел, что там, внизу.

А потом до него донесся голос:

– Эй, ведьма! Где ты, ведьма?

Послышался женский крик, мужской голос прорычал что-то.

Хугин бросился вперед. Над шахтой своды тоннеля были немного выше, и он даже сумел сесть на край, выпрямив спину. Ворон убрал нож в ножны, проверил перевязь меча и прыгнул в темноту, прямо в ледяную черную воду.

Глава семьдесят седьмая. Страшный Волк Фенрир

Черная, леденящая кровь вода, такая холодная и темная, что все чувства застывали от соприкосновения с ней. Элис рванулась на поверхность, сделала вдох и захлебнулась, снова в панике рванулась, и наконец воздух наполнил легкие. Руки и ноги окоченели, сердце тяжко билось. Она ничего не видела, а водоем был глубок. В следующий миг в темноте зажегся маленький огонек. Она поплыла на него, хлебая ледяную воду и беспорядочно взмахивая руками.

Рука ударилась обо что-то жесткое. Какой-то каменный выступ. Элис заморгала и, когда перед глазами прояснилось, осмотрелась. Она оказалась в большой пещере, вода заканчивалась там, где начиналась стенка, явно сотворенная человеческими руками, а не природой.

У нее за спиной в пруд рухнул кто-то, и ее захлестнула волна страха. Она не может выбраться из воды. Падая, она сильно ушибла голову. Боль растекалась по всему лбу, и Элис боялась, что вот-вот потеряет сознание. Она обернулась через плечо. Человек, прыгнувший за ней, был гораздо выше ростом, и он смог встать в воде. Он уже брел в ее сторону, и его голова торчала над поверхностью пруда. Элис вся дрожала, рука никак не могла ухватить нож.

Живот внезапно пронзила острая боль. Она протянула руку и нащупала что-то жесткое и острое, торчащее из ее живота. У преследователя было копье, и он метнул оружие прямо в нее, поняла Элис. Ее вырвало, она заплакала, держась одной рукой за стенку, а другой сжимая наконечник копья.

А в следующий миг ощутила, как чьи-то руки тянутся к ней сверху и обхватывают за шею.

– Теперь пора, – проговорил детский голосок. – Камень защищал твоих спасителей. Его работа исполнена. – Ремешок, на котором висел камень, развязался, и вокруг Элис снова засияли руны.

На нее набросился рослый воин, погрузил ее голову под воду. Копье повернулось, когда их тела соприкоснулись, и руны завопили и запели, они разделились на восьмерки и кружили по трем орбитам вокруг Элис и вокруг какой-то фигуры рядом с прудом.

Элис пыталась попасть в сад своего разума, в то место в Лоше, где в стене горят свечи, но руны танцевали, и она никак не могла заставить их отправить ее в тот сад. Она несколько раз хлебнула ледяную воду. Потом все затихло. Элис услышала внутри себя голос маленькой девочки:

– Я так долго ждала тебя в темноте. Руны сказали, что ты придешь сюда, если я приведу к тебе Волка.

– Кто ты?

– Мое имя – это твое имя.

– Кто ты?

– О́дин.

– Но я не бог, – сказала Элис.

– Руны живут в тебе. Шестнадцать сильных рун. Когда их станет двадцать четыре, мы с тобой станем богом.

– Как они могут стать двадцатью четырьмя?

– Обычным для Одина способом. Через смерть, – ответил голос.

– Не отдавай их ему!

– Он – это ты. Такая у нас судьба. Трое станут одним целым, узел завяжется снова, и мертвый бог оживет, чтобы погибнуть в Мидгарде, принести обещанную жертву судьбе. Нас трое, мы станем одним целым и возродимся через смерть, завязавшись в узел смерти.

– Бог в нас, но он – не мы. Пусть себе ждет смерти, пусть не возрождается, чтобы погибнуть. Если я буду жить, то и ты будешь жить.

– Но ты не будешь жить.

– Я буду жить!

– Ты не будешь жить, – повторил голос.

Руны внутри Элис пели, совершенным контрапунктом вторя другим рунам в этой пещере.

– Я не та, кем была.

– А кем ты была? – спросил голос.

– Женщиной в саду.

– Так и я не та, кем была.

– А кем ты была?

– Маленькой девочкой под скамьей.

– Кем же мы стали?

– Маленькими обломками.

– Частями целого, – сказала Элис.

Руны кружились и танцевали, и Элис почувствовала, что становится собой, испуганной девочкой, которая бежала из Парижа, наследницей Роберта Сильного, которая всего лишь хотела вернуться в сад в Лоше и увидеть, как танцуют в свете факела ночные бабочки. Но только бабочки не танцевали, вспомнила Элис, они обжигались и умирали.

Она под водой, осознала вдруг Элис, и не может дышать. Связь с рунами сделалась слабой. Они разделились на группки, по восемь в каждой, а в ее сознании затягивался тройной узел, который был старше самих богов. Элис потянулась рукой за спину и взялась за древко копья, проткнувшее тело насквозь. У нее было такое ощущение, будто она переела, набила живот сверх всякой меры, отчего он даже болит. Она чувствовала, как руны покидают ее, пощипывая кожу. Затем она услышала такой звук, как будто разрывают хрящи, почуяла запах гари и поняла, что странное существо с детским голосом решительно настроено ее убить.

Однако ее гибели не хотела одна руна, которую эта девочка, говорившая с Элис, не видела. Несмотря на боль, Элис заметила, как что-то выскользнуло из тени ее сознания, она видела, как руна выдвинулась вперед, подобно увлеченному охотой Волку, низко припадая к земле. Элис услышала, как вой распорол мертвый воздух пещеры, вой, похожий на волчий, но куда более яростный и пронзительный. Руна извивалась и подрагивала перед ней – черная дырка в материи реальности. Эта руна была старше, чем все остальные, она говорила о многом, но громче всего она называла свое имя – волчий крюк.

Руна говорила с Элис, и Элис понимала, что та прожила внутри нее гораздо дольше всех остальных рун, она была с ней на протяжении многих жизней. И еще Элис поняла, что детский голосок лгал ей: внутри нее не шестнадцать рун. У нее их семнадцать. Эта руна не кружила по орбитам в числе восьмерок, эта руна не звенела, не пищала и не пела, она таилась и кралась, прячась в тенях ее сознания. Это была руна, подобная прорехе в свете дня, это была воющая руна.

– Вали! Помоги мне! Жеан, каким бы ты ни был, помоги!

Тьма, исходящая от руны, сгустилась в ее сознании, и от леденящего душу воя разум рассыпался на части. Все осколки тех, кем она была, замелькали перед глазами. Девочка рядом с хижиной у реки, пленница, которая едет на север, чтобы превратиться там в инструмент шаманов, путешественница, едущая на юг по снегам, благородная дама, которая стоит на коленях в темной церкви, беглянка, преследуемая всеми, сосуд, вместилище для магии и губительных сил.

Воздух! Кто-то выдернул ее из воды, и она может дышать. Ее обхватили за талию чьи-то руки, пытаясь вытащить из пруда, однако копье, пронзившее тело насквозь, сильно мешало. Элис заметила, что вода стала теплее, а воина, который хотел ее утопить, больше нет.

– Кто ты?

– Хугин. Я твой. Я защищал тебя раньше, и я снова пришел. Я Фейлег.

Последнее слово было именем, которое он произнес с большой неуверенностью. Оно всколыхнуло в Элис воспоминания – так ветер доносит звуки из трубы дома. Она уже была здесь прежде, в этом месте под землей, уже видела страшную, несущую смерть девочку. Ей вспомнились слова, сказанные в минуту горя и сожаления, однако эти слова значили гораздо больше, чем все, сказанное ею когда-либо:

– Я буду жить снова без тебя, Вали. Тебя ненавидит мертвый бог.

В садах замка Лош, где лунный свет придавал листьям металлический блеск, а реку превращал в мост из света, который соединял берега тьмы, выходя из темноты и в темноте исчезая, ее постоянно преследовал кто-то. Теперь она собралась с силами, чтобы обернуться и посмотреть преследователю в лицо. Она видела, что он стоит тут же. Исповедник, Жеан, человек, который при следующем взгляде на него оказался Волком. Перед ней, на дорожке между деревьями, стоял еще один человек, почти такой же, только лицо его было без рубцов и ран, ее тянуло к этому человеку, потому что в его глазах светилась любовь. Это был Хугин, Ворон – Фейлег, как он звался в предыдущей жизни. И истина была очевидна каждому. Эти двое – братья.

В тесном подземелье раздался грохот, потолок содрогнулся, и сталактиты посыпались в воду.

– Он приближается. – Это снова зазвучал детский голосок. – Убей ее.

Свава обращалась к Хугину. Однако руны по-прежнему кружились в родственном объятии, не слушая того, что она говорит.

Раздался новый чудовищный удар, и часть свода пещеры рухнула в пруд.

Свава прокричала:

Едет корабль, а Локи им правит; едет с Волком бог всякой лжи.

Раздался оглушительный удар, который был сильнее штормовой волны, с грохотом бьющей в берег, – Элис ощутила, как он отдался у нее в груди, – и потолок обрушился почти полностью. Серый дневной свет залил пещеру, и раздался чудовищный вой – крик из темницы, где разум держит под замком свои страхи.

Детский голос едва ли не надрывался:

Рушатся скалы, ведьмы рыдают; люди гурьбой спешат в ад, и небо расколото.

В дыру в потолке просунулась волчья морда, Волк истекал слюной, скалился, щелкал зубами, обрушивая на них землю с камнями.

– Он убьет нас?

– Он пришел сюда, чтобы убить нас, – подтвердил голосок, – но сначала ему требуется убийство поменьше.

Волк шумно шлепнулся в пруд, подняв волну, и Элис прижало к Хугину, когда вода захлестнула ее с головой. Он подхватил ее и, несмотря на копье, вытолкнул на каменный борт. Ей казалось, что она сию секунду лишится сознания от боли. Зрение туманилось, ее рвало кровью. Когда перед глазами немного прояснилось, она увидела рядом с собой двоих. Один был Хугин. Он вытащил ее из воды, отодвинул подальше от этих чудовищных челюстей, которые распахивались на высоту человеческого роста. Рядом с ним стояла до крайности изможденная женщина или девочка, было трудно понять. Тело ее было невероятно худым, а лицо походило на лицо утопленника.

– Стой! – крикнула Элис Волку, когда тот пристально уставился на девочку и оскалился, демонстрируя клыки, с которых капала слюна.

Волк повернул к ней громадную башку.

– Элис, – проговорил он, – я пришел ради тебя. Я здесь, чтобы тебя защитить.

– Я умираю, и ты ничего не сможешь сделать. – Новый кусок потолка рухнул в воду. Остатки его крошились и тоже грозили упасть на них.

– Я целитель. Я могу тебе помочь.

– Разве ты познал себя, исповедник? Ты убийца, ты истребил многих людей.

– Я потерял себя, Элис.

Руны шуршали и жужжали вокруг нее, похожие на бабочек, пчел и воробьев. Они объединялись, она чувствовала это и знала наверняка, что умирает.

– Это и есть наша судьба, – сказала она. – Так всегда было, так всегда будет. Ты убийца, а я толкаю тебя на убийство.

– Мы будем противиться этому, – сказал Хугин. – Возможно, в будущих жизнях мы познаем себя и сумеем избежать такой судьбы.

– Значит, все мы должны умереть, – сказал Волк, – чтобы мы могли жить снова. – Он стоял в воде, и его голова нависала над каменным бортом.

– Эта нить уже соткана, – сказала Свава, – и будет соткана снова и снова. Бог, помешанный на кровавой резне, явится и найдет свою смерть.

– Тогда пусть мы умрем, – сказал Хугин.

– Нет! – выкрикнула Элис, но Хугин шагнул вперед и полоснул Волка по морде изогнутым мечом, отхватив изрядный кусок шкуры и обнажив волчьи зубы.

Громадный Волк завыл и встряхнулся. Жеан больше не мог удерживать зверя в себе.

Хугин вскинул меч для второго удара, но Волк оказался проворнее. Он вонзил зубы в тело Ворона, схватив его повыше пояса, вырвал кусок мяса из бока и отшвырнул брата за спину, в пруд, хотя тот не выпускал меча, нанося размашистые удары. Хугин попытался подняться, но раздался грохот, огромный фрагмент потолка откололся и обрушился прямо на него.

Офети, стоявший в проходе, который Волк проделал в стене кургана, увидел, что Хугин тонет. Он соскользнул по древесному корню на кучу камней и земли, свалившихся с потолка, и принялся шарить под водой руками. Пальцы наткнулись на что-то. Рука, которая все еще сжимала рукоять изогнутого меча. Офети потянул руку к себе, и Ворон всплыл, кашляя и хватая воздух ртом.

Волк внимательно смотрел на Элис.

– Я не стану тебя убивать.

– В этом и нет нужды, – сказала Элис.

– Я любил тебя.

– И я любила тебя, но такая судьба чересчур страшна. Если мне суждено жить снова, Жеан, ты не должен меня искать. Никогда.

– Я найду способ защитить тебя.

– Нет такого способа.

– Нам суждены смерть, страдания и муки, снова и снова, навеки, – вставила Свава.

– Нет! – отрезал Волк и развернул к ней зубастую морду.

Она вскинула детские ручонки, пытаясь заслониться от челюстей, но он схватил ее прямо за руки, дернул, оторвав обе конечности, а потом одним щелчком челюстей перекусил тело пополам.

Руны с визгом и воплями кинулись к Элис, наполняя ее восторгом. Она увидела огонь и сражение, учуяла запах могильной земли и гниения, услышала скрип виселицы под тяжестью повешенного, ощутила пальцами холод мертвого тела, почувствовала на языке вкус золы погребального костра, и все это показалось ей настоящим чудом. Она выдернула из тела копье и вскинула над головой. Волшебство наполняло ее, окатывая волнами восторга. Свободной рукой она вырвала себе правый глаз.

Пещера исчезла. Она стояла на охваченной огнем равнине, усеянной телами павших воинов, в окружении бесчисленных мух. Копье она держала в руке, на ней были кольчуга и шлем, при себе – щит. Рядом с ней лежал восьминогий конь, мертвый, растерзанный. Рун вокруг больше не было, руны стали теперь ею – она была всего лишь воплощением их возрожденного союза.

– Брат убил брата, пророчество исполнилось. Теперь мне предстоит битва с Волком, – произнесла она и двинулась на зверя.

Волк внимательно следил за ней горящими зелеными глазами.

– Я Фенрир, пожиратель богов.

– А я Один, одноглазый бог, вкусивший мед поэзии и магии, и ты рожден только для того, чтобы меня убить. Такова наша судьба, будем же почтительны к судьбе.

Элис кинулась на зверя, выставив перед собой копье. Она пронзила зверю грудь, однако Волка было невозможно остановить, и он вцепился ей в горло.

На мгновение Элис и Жеан увидели друг друга совсем иными: любовниками в горной стране, где он не был Волком, а она не была богом.

– Я найду тебя, – пообещал он.

– Не ищи меня, – сказала она.

А в следующий миг Элис затихла, обмякшая и изломанная, в пасти Волка.

Офети поддерживал Хугина. Чародей лежал на куче камней, над водой поднималась только голова. Он был смертельно ранен, внутренности вылезли наружу, мышцы с одного бока были сорваны, но меч он все равно не выпускал. Вокруг него с потолка, подобная черным водопадам, в пруд сыпалась земля.

– Оставь меня, дай умереть здесь, – сказал Ворон. – Сунь обратно в воду, чтобы я ушел быстро, а не гнил заживо. – Он вложил меч в руку Офети. – Сейчас самое время. Это оружие убьет его. Оно отравлено кошмарами ведьм, так говорила мне старуха в горах.

– Я не смогу вынести тебя отсюда.

– Не сможешь. Но это моя судьба. Пророчество должно исполниться. Я уйду сейчас, чтобы наверняка встретиться с ней в другой жизни. Убей меня.

Офети отпустил Ворона, и тот соскользнул под воду. Офети надавил ему на грудь. Чародей инстинктивно сопротивлялся, однако после минутной борьбы овладел собой и лежал неподвижно. Когда Офети почувствовал, что Ворон уже не сжимает его руку, он взял Лунный клинок и пошел прочь. Ворон не поднялся.

Офети надвигался на Волка, и только его плечи и голова возвышались над водой. Волк был огромный, в два раза выше человека, зубы и пасть у него были в крови, дикие глаза горели зеленым огнем. Он тяжело дышал и подрагивал, опустив ноздри к самой воде.

Зверь поднял голову и посмотрел на Офети.

Великан-викинг, бредущий по ледяной воде, впервые в жизни содрогнулся от страха.

– Ты и меня убьешь, пожиратель трупов?

Жеан исповедник, объявленный святым при жизни, подражатель Христа, заставил улечься зверя внутри него и заговорил:

– Перед глазами все залито красным, мой разум нацелен на убийство, хотя я сохранил достаточно человеческого, чтобы противиться этому желанию. Я слуга Христа. Но я не Иисус. И хотя я обречен на вечные адские муки, я освобожу собратьев от той пагубы, какой являюсь. Я готов умереть.

– А я готов оказать тебе подобную услугу. Ты уничтожил достаточно моих сородичей.

Волк снова отвернул от него гигантскую голову.

– Рази со всей силы, чтобы убить с первого удара, – сказал он, – потому что второго у тебя не будет. Я раб своей натуры, и я убью тебя, если ты не убьешь меня сразу.

Волк опустил голову в пруд. Офети расставил ноги пошире, двумя руками высоко поднял меч и ударил изо всех сил. Он почти отрубил голову, зверь умер раньше, чем опустился клинок, и его кровь хлынула на викинга.

Офети не успел осознать, что произошло. Он поглядел на остатки свода пещеры. Тот держался на честном слове. Необходимо найти Элис, которую он поклялся оберегать, – вдруг она каким-то чудом выжила. Он подтянулся, выбираясь из воды на каменную стенку. Никакой Элис здесь не было, только мясо и кости, зато в сером свете он увидел что-то на камнях: простой камешек, амулет, который Ворон дал Элис на усеянном мертвыми телами берегу после кончины ведьмы Мунин. Он поднял камешек и надел себе на шею, чтобы не потерять. А потом соскользнул обратно в пруд.

В старости он обычно повторял, как ему повезло, что он такой рослый. Поднявшись по камням и земле, насыпавшейся с потолка, он как раз смог дотянуться до корня, по которому съехал вниз. Он подтянулся к дыре, которую вырыл Волк, стремясь попасть в пещеру, а затем понемногу, шаг за шагом, выбрался на белый свет.

День был в разгаре, туман постепенно рассеивался. Ветра не было, и снег, укрывший землю, сиял под солнцем. Офети окинул взглядом Альдейгьюборг, этот чудо-город, выросший на излучине реки. Он успел повидать за прошедший день немало чудес, даже слишком много, он устал от них. Когда Офети вышел навстречу дружине Олега, то был уверен, что погибнет. Но он прокричал врагам, что Локи благословил его удачей, и так оно и оказалось. Лед, который так надежно сковывал драккар, внезапно разошелся, от берега до берега протянулась черная трещина, и люди начали падать в смертельно холодные воды реки. Он не стал задерживаться, чтобы увидеть, что будет с ними дальше.

Сейчас он мерз в мокрой одежде, ему было необходимо найти какое-то укрытие и развести костер. Офети знал, что в город пойти не может, – вполне вероятно, что кто-то из дружины уцелел и ищет его. Что там у него в запасе? Огниво и трут, вымокшие насквозь, меч Ворона и несколько колец. Надо раздобыть корабль, чтобы вернуться в землю франков и выкопать спрятанное золото. Но как это сделать? Он поглядел на восток. Уже март, реки на юге оттаивают. Можно сесть на проходящий мимо корабль до Киева. Но там он станет очередным варягом, который хочет попытать счастья в качестве наемника.

Офети ощутил, как дрогнула земля под ногами, и догадался, что свод пещеры наконец-то обвалился. Он подумал о друзьях, оставшихся внизу. Они умерли достойной смертью, такая смерть должна войти в предания. Он скорбел по ним, но в то же время понимал, что о подобной гибели можно только мечтать. Он едва ли не завидовал им. Ему не удалось умереть такой доблестной смертью.

Значит, надо ехать на восток. Днем на солнце он не замерзнет, но вот с наступлением темноты без костра не обойтись. Беда в том, что лес, где он может спастись от дозоров мстительной дружины, лежит в дне пути. Ему нужна лошадь. Офети услышал за спиной какой-то шорох. Волк проделал в стенке кургана огромную дыру, разбросав снег во все стороны и докопавшись до дерна. Незаметный и неслышный, сюда пришел мул и теперь жевал жухлую траву.

– Ну надо же! – воскликнул Офети. – Вот у меня и отряд. Обещаю тебе приключения. На востоке уже нет снега и трава выросла тебе по уши.

Мул молча взирал на викинга. Офети подошел к нему и взялся за уздечку. Затем сел верхом.

– В условия сделки входит и то, что поклажа теперь будет тяжелее, чем раньше, но если ты позаботишься обо мне, я позабочусь о тебе. Что скажешь? Я обязан сложить повесть, чтобы почтить память великого воина, и первым слушателем будешь ты. Так вот, слушай. В коварные замыслы богов…

Он повернул на восток и поехал мимо курганов в сторону леса.

Глава семьдесят восьмая. Византия

Был тихий зимний вечер, луна низко висела в небе, и ее свет играл на наконечниках копий армии, превращая их в пламя свечей, мерцающих в темноте.

Они стояли лагерем в полях, в трех днях пути от Миклагарда. Мальчик, прозванный Змееглазом из-за странной темной завитушки, которая как будто обвивала зрачок левого глаза, был в восторге от всего происходящего, он даже успел научиться нескольким словам языка русов. Лагерь был просто огромный – шесть тысяч воинов, а еще женщины и дети, и Змееглаз, который с легкостью схватывал чужие языки, стал посредником между своими сородичами и воинами великого князя. Все они были северяне, именно поэтому Змееглаза и его родных приняли очень тепло, однако обычаи и одежда русов казались мальчику диковинными и странными. И все же его влекло к ним, к этим людям из Киева, рослым, светловолосым, однако одетым, как выходцы с востока, в широкие штаны, подвязанные на щиколотках, и в доспехи, украшенные серебром и золотом.

Змееглаз, съежившись, сидел у костра. Он любил запахи ночного лагеря – запахи дыма и готовой еды – и еще холод, который пробирает тебя, стоит на шаг отойти от костра, но благодаря которому тепло кажется еще приятнее, когда вернешься.

Мальчик посмотрел на амулет, который носил на шее. Он долго выклянчивал его у отца, и старик в конце концов сдался. Это ведь был всего лишь простой камень – даже странно, что кто-то сделал из него украшение, – однако мальчика этот камень просто завораживал. На нем был нацарапан рисунок – волчья голова, такая, как рисуют на севере. И еще камень удивительным способом крепился к ремешку – он держался в тройном узле. Отец объяснил ему, что это амулет на удачу и что кожа рано или поздно истлеет. Поэтому он показал Змееглазу, как завязывать такой тройной узел, и тот упражнялся, пока не научился затягивать его с легкостью. Это тоже часть магического ритуала, во всяком случае, так сказал отец.

Воины в лагере пребывали в добром расположении духа, потому что им наконец-то должны были заплатить. Князь Владимир был прижимистым правителем, и самые храбрые и сильные его воины – потомки северных конунгов – пригрозили, что уйдут от него, если им не начнут платить больше и вовремя. Князь отправил их в Миклагард – в Византию, город мира, – чтобы они помогли императору защититься от мятежника Фоки. В общем, несмотря на холод, идущий от каменистого речного берега, люди были счастливы. Те, кто шел на кораблях, были сейчас в трех днях пути от города, пешие чуть подальше. Но все они двинутся на город вместе, таков был план. Они хотели предстать во всей красе, показать императору, что он не зря потратил свои денежки.

Вся семья жалась поближе к костру, когда к ним подошел чужак. Он был высокий и бледный, с копной рыжих волос, торчащих во все стороны. На плече он нес большую волчью шкуру, но сам был одет слишком легко – всего лишь восточные шаровары и рубаха из шелка-сырца. Незнакомец бросил волчью шкуру к ногам Змееглаза и спросил:

– Что дашь?

Змееглаз поглядел на чужака, не зная, что ответить.

– У мальчика ничего нет, – сказал отец. – Давай я посмотрю и скажу, сколько стоит такая шкура.

Незнакомец наклонился и поднял шкуру. Передал ее отцу мальчика, рослому толстяку с волосами соломенного оттенка.

– Да на ней же кровь, приятель. За такой товар хорошую цену не дадут.

Отец Змееглаза постарался перейти на официальный тон, чтобы показать продавцу, что он человек основательный.

– А я и не прошу денег, – сказал чужак, – просто хочу погреть усталые кости у вашего огня и послушать байку-другую.

– Ты бы лучше обменял эту шкуру на плащ, – посоветовал отец Змееглаза. – А то вовсе заморозишь свои усталые кости, если будешь расхаживать полуголый.

– Меня согревает огонь поэзии, – возразил незнакомец. – Только дай мне послушать добрую историю, и мне уже не нужны никакие плащи.

Отец Змееглаза пожал плечами.

– Что ж, как знаешь. Я начну рассказ о человеке по имени Сиги. Говорили, что он потомок самого Одина. И вот что о нем рассказывают…

Путник замахал руками:

– Эту историю я слышал тысячу раз. Я хочу новую. Пусть твой сын расскажет мне что-нибудь.

– Ты хочешь услышать историю ребенка?

– Историю ребенка или ребяческую историю, это мне все равно, пусть только рассказывает.

Змееглаз сильно смутился от такого внимания.

– Я не знаю никаких историй.

– Разве твой дед ничего тебе не рассказывал?

Мальчик немного подумал, а затем заговорил:

– Это случилось много лет назад, раньше, чем начал править великий князь Игорь, получивший имя от своего наставника Олега, прозванного Вещим, раньше, чем он начал завоевывать земли и прославил свое имя в веках. Но в те времена, как и теперь, среди правителей очень ценились немые рабы, ибо они никогда не выдают тайн своих хозяев. И в наших землях, на севере, жила одна такая немая рабыня. Она пережила своих хозяев, однако не постарела, не поседела, и ее очень ценили за усердие и честность.

В один год она отправилась на восток со своей новой хозяйкой, принцессой; она расчесывала ей волосы и всячески заботилась, пока они ехали в земли вендов, за князя которых принцесса должна была выйти замуж. Эту рабыню ценили особенно высоко еще и из-за того, что у нее было сильно обожжено лицо и на нее не смотрел ни один мужчина, поэтому она не могла забеременеть и погибнуть при родах. Путешествие проходило спокойно, море было ровным, как зеркало, но, прибыв в один портовый город, принцесса повстречала богатого путешественника, которому понравилась немая рабыня, и он захотел взять ее себе.

Он предложил принцессе за рабыню целое состояние, горы золота и зеленых изумрудов, но принцесса только посмеялась над ним и сказала, что она скорее умрет, чем расстанется с такой ценной служанкой. Женщина благословлена богами – или же проклята, – потому что она не стареет, и принцесса передаст ее по наследству своим сыновьям и даже внукам.

Потом принцесса пустилась в путь по реке, ведущей в земли князя вендов, и всех на корабле начала терзать лихорадка. Один за другим гребцы умирали, пока в живых не остались только принцесса и ее служанка. А потом и принцессу начал мучить жар, она вся горела и бредила, после чего умерла. Рабыня осталась на корабле одна, она не знала, что ей делать, пока не заметила, что рядом с ней сидит давешний богатый путешественник.

«Кто ты такой?» – спросила она, потому что рядом с этим человеком вдруг обрела способность говорить.

«Я лихорадка, – ответил он, – это я вселился в твоих спутников. И вот теперь спрашиваю тебя, потому что у тебя больше нет хозяев: ты примешь меня?»

И рабыня сказала, что согласна. Она легла с незнакомцем прямо на корабле, среди мертвых тел, и он напомнил ей, что любил ее и раньше, за много поколений до того, и она родила ему двух сыновей. Она сказала, что вспомнила об этом, но сыновья ее умерли.

Путешественник ответил, что они умерли потому, что он, их отец, – враг князя асов Одина, который вовлек детей в свои интриги. Мертвый бог заставил их сражаться с ним в Мидгарде, разыгрывать битву богов в их последний день, когда Волк убьет Всеобщего Отца, а потом и сам будет убит. Вот мальчики выросли, стали мужчинами, а потом один превратился в Волка, который сожрал второго, убил Всеобщего Отца, воплотившегося на земле в образе ведьмы, и рассеял магические руны в разные стороны. Некоторые упали рядом, некоторые упали далеко, но все они упали, чтобы возродиться в человеческой плоти. Поэтому мальчики должны были появиться на свет снова.

Пока они жили порознь, они были в безопасности, но когда они встретились, судьба повлекла их навстречу Одину, снова воплотившемуся на земле, который исполнял обряд, где смерть приветствовалась и тут же отвергалась. Рабыня не поняла, о чем он говорит. Она знала только, что любит его и ужасно боится.

И вот она забеременела снова и разлучила родившихся детей. Она воспитала еще одного мальчика, научив магии и превратив в волкодлака, в надежде одурачить бога и освободить своего сына, подменив его в смертельном обряде волкодлаком. Однако ее план не удался, потому что Локи, который любил ее и любил своих сыновей, знал, что смерть в одной жизни не имеет никакого значения. Он хотел спасти сыновей от участия в делах Одина, но знал, что на это уйдут века. Локи был схвачен, связан, прикован к огромной скале, точно так же, как был связан и прикован его сын Волк. И хотя он умел мысленно путешествовать по девяти мирам, он не мог показать свою силу, ведь если бы князь асов заметил, что Локи замышляет что-то, страдания пленника только усилились бы. Поэтому Локи не мог просто явиться к детям, ему приходилось влиять на их судьбу осторожно, исподволь.

Локи притворился, будто он на стороне Одина, он использовал ослепленного гордыней князя – князь думал, будто может противиться воле богов, которым хотелось ускорить приход мертвого бога на землю. Желая помешать Одину воплотиться в мире людей, князь Олег лишь быстрее привлек повешенного бога.

Однако и сыновья Локи пытались перебороть волю князя асов, убежать от него, спастись от судьбы. Бог был хитер, он хорошо спрятал свои руны, когда умирал в последний раз. Часть из них досталась девочке с гор, часть оказалась у принцессы варягов, которая жила на Восточном озере. И еще хитрый и жестокий бог отправил часть рун девушке, которую любили оба брата, девушке, которая в прежней жизни несла в себе всего одну руну – воющую руну, стоявшую особняком от остальных рун и приманивавшую самого Волка. Теперь руны Одина были рядом с той руной, которая призывала его убийцу и обещала ему верную смерть.

– Но почему это богу так хочется воплотиться в мире людей, чтобы умереть? – спросил отец мальчика.

– Я до этого еще дойду, – пообещал Змееглаз. Он сунул в огонь палочку и продолжал: – Девочка с гор догадалась, что в ней живет часть божества. Она обманула одного из братьев, привязав его к себе, она использовала его, чтобы найти другие руны, освободить их через смерть их носителей. Она сделала из сына Локи умелого колдуна, сильного и умного, чтобы он смог найти Волка и сыграть свою роль, погибнув от его клыков. Однако те из богов, которые стремились ускорить начало обряда и питали свои руны, были уверены, что все руны разделены на две части, тогда как они были разделены на три. Заклинания подвели ведьму, и сын Локи, которого она обманула, увидел ее истинную сущность и убил ее, положив ее голову к ногам своей настоящей возлюбленной.

В нескончаемых битвах, которых было так много, что не стоит и перечислять, особенно в такую холодную ночь, как эта, братья спасали девушку, пока один из них все-таки не превратился в Волка. Наконец они добрались до кургана, могильного холма, в который они и вошли. Брат убил брата, и бог воплотился в девушке.

Так бывало уже много раз в прошлом и повторится много раз в будущем. Есть три женщины – Норны, они сидят под мировым деревом и прядут нити наших судеб, и даже боги склоняются перед ними. Норны требуют Рагнарека, они требуют гибели богов. И Один, искушенный в колдовстве, показывает им гибель богов, вечно разыгрывая последнюю битву здесь, на земле, играет сам и заставляет играть Волка, обретшего плоть. Это ритуал, но ритуал, исполненный прародителем богов, его пожертвование судьбе, способное отсрочить конец. Но когда он не сможет провести обряд, а однажды он не сможет, тогда наступит настоящий Рагнарек. Сумерки богов падут на нас, и старые боги, эти древние злодеи, погибнут.

Старый Локи хочет такого конца. Он враг богов. И хотя он отправил братьев на смерть в Альдейгьюборге, он знал, что в этой смерти заложены семена жизни. Мудрый и добрый бог Видар воплотился в теле большого и толстого воина, который с помощью Локи убил Волка и выжил сам. И от него пошла эта история. Он отправил послание в вечность, чтобы люди, которым надлежит стать жертвами в обряде Одина, осознали, чего от них хотят, и противились своей судьбе.

Говорят, станешь везучим, если будешь пересказывать эту легенду, ибо если братья родятся снова и услышат ее, они, может быть, уже в этой жизни или в следующей смогут спастись от предначертанной им судьбы. Бог Локи, повелитель всякой лжи, князь темноты, враг богов Асгарда, благословил эту историю и улыбается тем, кто пересказывает ее.

Змееглаз завершил рассказ, и путешественник положил волчью шкуру к его ногам.

– Локи действительно принес тебе удачу, парень, потому что в награду за легенду ты получаешь эту прекрасную шкуру.

– Благодарю тебя, незнакомец.

– Надеюсь, мой подарок вдохновит тебя и ты будешь повторять свой рассказ в Миклагарде. Ибо вот что я тебе скажу: если ты станешь повторять его, и ты, и твоя семья будете процветать вплоть до десятого колена. Пересказывай эту легенду при каждой возможности, сидя на ступеньках храма мудрости, и ты получишь награду бо́льшую, чем волчья шкура.

– Ты что, провидец? – спросил отец мальчика.

– Если создавать будущее означает провидеть его, тогда я, наверное, провидец, – сказал путешественник. После чего поднялся.

– Позволь хотя бы поднести тебе кружку эля за твою щедрость, – сказал отец Змееглаза.

– Это ты воистину щедр, если поделился со мной таким рассказом, – ответил чужак, – но теперь мне пора в путь. Есть и другие, кого я обязан навестить до наступления ночи.

– Ты будешь желанным гостем, если приносишь такие дары, – заметил отец мальчика.

– Меня всегда хорошо вознаграждают за старания, – ответил незнакомец, отвешивая поклон.

На следующее утро мальчика разбудило яркое зимнее солнце, и он подумал, уж не приснилось ли ему все, что случилось накануне. Однако волчья шкура лежала тут же. Отец уже поднялся и готовил на завтрак кашу. Он улыбнулся сыну, когда тот вышел из палатки.

– А я и не знал, Змееглаз, что у нас в семье есть знаменитый рассказчик. Откуда ты знаешь эту легенду?

Мальчик подошел к отцу.

– Разве не ты сам рассказывал ее мне?

– Что-то похожее было, – согласился отец. – Говорят, прадед когда-то убил огромного волка, хотя очень немногие верили, когда он сам рассказывал об этом.

– Но ведь он вернулся домой с несметными богатствами.

– Вернулся и еще привез с собой сказки востока.

Мальчик кивнул.

– Может быть, когда-нибудь легенды будут слагать и обо мне.

– Может, и будут, Змееглаз, потому что ты наделен сердцем поэта и обещаешь стать сильным воином. Император позволит тебе самому написать свою историю.

– Я напишу ее мечом на телах своих врагов, – пообещал мальчик.

– Ты поэт и воин, – повторил отец. – Я горжусь, что у меня такой сын.

– Я стану великим воином.

Мальчик дотронулся до камешка на шее, на удачу. Утро было такое ясное, что отсюда можно было разглядеть море. Днем они поднимут паруса и отправятся на закат, на запад, к Миклагарду, навстречу надежде и новым сражениям.

Благодарности

Спасибо Адаму Робертсу, который читал первый вариант этой книги и сделал ценные замечания. Спасибо моей жене Клэр, которая взяла на себя все заботы о детях, чтобы я смог закончить книгу. Прошу прощения у Эддо Брэндиса за съеденное печенье.

Примечания

1

Иезекииль 16:20, 21. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)

(обратно)

2

Австразия – северо-восточная часть франкского королевства (в противоположность юго-западной – Нейстрии). (Примеч. ред.)

(обратно)

3

Псалом 3:8.

(обратно)

4

«Старшая Эдда. Прорицание вельвы». Пер. с древнеисландского А. Корсуна.

(обратно)

5

«Старшая Эдда. Прорицание вельвы». Пер. с древнеисландского А. Корсуна.

(обратно)

6

Здесь и ниже Жеан цитирует третью главу «Плача Иеремии».

(обратно)

7

«Старшая Эдда. Речи Вафтруднира». Пер. с древнеисландского А. Корсуна.

(обратно)

8

Блот – принятый в скандинавском язычестве обряд жертвоприношения. (Примеч. ред.)

(обратно)

9

Скания – область на крайнем юге Швеции. (Примеч. ред.)

(обратно)

10

Согласно «Повести временных лет» и другим древнерусским летописям, Игорь был сыном Рюрика. Олег, ставший опекуном малолетнего Игоря, состоял с Рюриком в дальнем родстве, возможно, приходился ему шурином. (Примеч. ред.)

(обратно)

11

«Старшая Эдда. Прорицание вельвы». Пер. с древнеисландского А. Корсуна.

(обратно)

12

Псалом 125:5–6.

(обратно)

13

Шарлемань (фр. Chalemagne) – Карл I Великий (742/8—814), король франков с 768 г., император Запада с 800 г. (Примеч. ред.)

(обратно)

14

Вассалы, присягнувшие на верность королю.

(обратно)

15

Сейдр – древнегерманская магическая практика, родственная шаманизму, подразумевающая вхождение в транс и путешествие по различным мирам, входящим в структуру мирового древа Иггдрасиля. Считалось, что сейдр доступен только женщинам, но Одина научила сейдру богиня Фрейя. (Примеч. ред.)

(обратно)

16

Здесь и далее: псалом 90.

(обратно)

17

Бодуэн Железная Рука (?—879) – первый граф Фландрии (с 863 г.). Похитил дочь короля Карла II Лысого, Юдит, чем вызвал его гнев, но сумел получить помилование у Папы Николая I и заключить с ней брак.

(обратно)

18

«Старшая Эдда. Прорицание вельвы». Пер. с древнеисландского А. Корсуна.

(обратно)

19

О Граде Божием, 1:26.

(обратно)

20

Притчи 6:16–19.

(обратно)

21

Послание Иуды.

(обратно)

22

Второе послание Иоанна.

(обратно)

23

Евангелие от Матфея 27:46.

(обратно)

24

Евангелие от Матфея 27:51–53.

(обратно)

25

«Старшая Эдда. Прорицание вельвы». Пер. с древнеисландского А. Корсуна.

(обратно)

26

«Старшая Эдда. Прорицание вельвы». Пер. с древнеисландского А. Корсуна.

(обратно)

27

Исход 20:4–6.

(обратно)

28

Здесь и ниже Элис цитирует «Прорицание вельвы».

(обратно)

29

Псалом 114:3, 4.

(обратно)

30

Вечерня, повечерие, полунощница, заутреня, первый, третий, шестой и девятый часы – названия служб суточного круга богослужения в христианстве. (Примеч. ред.)

(обратно)

31

Первое послание к Коринфянам 10:21.

(обратно)

32

«Старшая Эдда. Речи Гримнира». Пер. с древнеисландского А. Корсуна.

(обратно)

33

«Старшая Эдда. Прорицание вельвы».

(обратно)

Оглавление

Часть первая. Век мечей

  Глава первая. Ночь Волка

  Глава вторая. Исповедник

  Глава третья. Смерть и Ворон

  Глава четвертая. Необходимая жертва

  Глава пятая. Голоса в темноте

  Глава шестая. Пленники

  Глава седьмая. Пробуждение

  Глава восьмая. Встреча

  Глава девятая. Одна

  Глава десятая. Посулы и угрозы

  Глава одиннадцатая. Хравн

  Глава двенадцатая. Сущность воли

  Глава тринадцатая. Заслуженная награда

  Глава четырнадцатая. Разоблачение

  Глава пятнадцатая. Страдания исповедника Жеана

  Глава шестнадцатая. Бегство

  Глава семнадцатая. Сделка

  Глава восемнадцатая. Королевская кровь

  Глава девятнадцатая. Битва с Сердой

  Глава двадцатая. В ловушке

  Глава двадцать первая. Соборование

  Глава двадцать вторая. Беспомощный

  Глава двадцать третья. Волчья кровь

  Глава двадцать четвертая. В Ладоге

  Глава двадцать пятая. Перерождение

  Глава двадцать шестая. Убежище

  Глава двадцать седьмая. Мунин

  Глава двадцать восьмая. Вороны

  Глава двадцать девятая. Странные спутники

  Глава тридцатая. Страх

Часть вторая. Век волков

  Глава тридцать первая. Жертва Олега

  Глава тридцать вторая. На пути к Христу

  Глава тридцать третья. Подарок за подарок

  Глава тридцать четвертая. Призрачное дитя

  Глава тридцать пятая. Долина черного святого

  Глава тридцать шестая. Спасение

  Глава тридцать седьмая. Что случилось в аббатстве Сен-Морис

  Глава тридцать восьмая. Волчий Камень

  Глава тридцать девятая. Вечная песнь

  Глава сороковая. Практичное решение

  Глава сорок первая. Другой человек

  Глава сорок вторая. Разоренные земли

  Глава сорок третья. Явление чудовища

  Глава сорок четвертая. Оборонительный бой

  Глава сорок пятая. Кровь на песке

  Глава сорок шестая. Волчье лакомство

  Глава сорок седьмая. Тень Волка

  Глава сорок восьмая. Слово Господа

  Глава сорок девятая. Расставание

  Глава пятидесятая. Встреча со Смертью

  Глава пятьдесят первая. Друзья и враги

  Глава пятьдесят вторая. Атака

  Глава пятьдесят третья. Байка у костра

  Глава пятьдесят четвертая. Черная магия

  Глава пятьдесят пятая. Прилив

  Глава пятьдесят шестая. Вервольф

  Глава пятьдесят седьмая. Одна

  Глава пятьдесят восьмая. Следопыты

  Глава пятьдесят девятая. Огни в саду

  Глава шестидесятая. Мысль и память

  Глава шестьдесят первая. Ненасытное настоящее

  Глава шестьдесят вторая. Трудности путешествия

  Глава шестьдесят третья. Выбор Жеана

  Глава шестьдесят четвертая. Место на весле

  Глава шестьдесят пятая. Лед

  Глава шестьдесят шестая. Корабль

  Глава шестьдесят седьмая. Схватка в море

  Глава шестьдесят восьмая. Мольбы без ответа

  Глава шестьдесят девятая. Помощь Олега

  Глава семидесятая. Цена знания

  Глава семьдесят первая. Бесовская трапеза

  Глава семьдесят вторая. Нежданная милость

  Глава семьдесят третья. Судьба Олега

  Глава семьдесят четвертая. Бравый толстяк

  Глава семьдесят пятая. Обманутая вера

  Глава семьдесят шестая. Внизу

  Глава семьдесят седьмая. Страшный Волк Фенрир

  Глава семьдесят восьмая. Византия

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg