«Резистент»

Резистент (fb2) - Резистент 1131K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Милена Оливсон

Милена Оливсон Резистент

© М. Оливсон, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

Глава первая

– Следующий!

Я бросаю беглый взгляд на длинную вереницу подростков, сидящих и стоящих вдоль стены больничного коридора. Да, вот и моя очередь. На негнущихся ногах прохожу в кабинет и закрываю за собой дверь. Не так и страшно: две женщины в белых халатах, у каждой свой стол. Чистый и сияющий белизной кабинетик, хоть и совсем тесный. Одна из врачей как раз делает прививку какой-то девочке, а у второй, молодой и симпатичной, свободно. Я сажусь.

– Добрый день, – здороваюсь я неуверенно. Врач улыбается мне, не отрываясь от заполнения бумаг:

– Смотри. Это твой договор – просто согласие на вакцинацию. Можешь почитать. Здесь, – она указывает на пустой квадрат под текстом, – здесь нужно поставить отпечаток указательного пальца правой руки. А тут, где пустая строка, впиши свои имя и номер.

Не вчитываясь в текст, я тут же макаю палец в специальную чернильницу и тыкаю в квадратик. Вывожу ручкой «Вероника 11734»; почерк у меня всегда был не ахти, но сегодня я умудряюсь сделать описку даже в собственном номере; приходится зарисовать неудавшуюся цифру уродливым чернильным пятном.

Хочется одного – чтобы это скорей закончилось. Я не из тех, кто падает без чувств от вида крови, но на вакцинации волнуются все, зная, что за ужасы ждут впереди. Но лицо врача внушает доверие. Она выглядит совсем молодой, немногим старше меня; темноволосая, круглолицая, с неброским макияжем и в аккуратно выглаженном халате.

– Хорошо, – она прикрепляет мой договор к другой бумажке и прячет в ящик стола, – давай руку. Можно любую. Волнуешься?

– Немного, – признаюсь я. Протягиваю левую руку, закатываю рукав свитера выше локтя. Как будет легче: смотреть, как делают укол, отвернуться или вообще закрыть глаза? Но не успеваю я определиться, как врач уже протыкает кожу тонкой иглой. Почти не больно – как уколоться при шитье.

– Ой, – вырывается от неожиданности.

– Вот и все. Не так и страшно, да?

Я киваю.

– Ждем тебя в восемь, Вероника, – улыбается врач.

Надо же, запомнила мое имя. Мне нравится, когда меня называют Вероникой, а не по номеру, как в школе. Конечно, Вероник в Пентесе может быть много, а 11734 – только я, но этот номер такой… безликий, что ли. Он мог принадлежать любому, кто родился бы в тот же день, что и я, но на минуту раньше. А достался мне – чистая случайность. Номера всегда казались мне не именами, а скорей названиями людей.

На город спускаются сумерки, но я знаю свой район как собственные пять пальцев и могла бы пройти его даже в кромешной темноте. Путь мой лежит вдоль стены, увенчанной колючей проволокой. За ней – пустота, ничто; бесконечная пустошь, где даже растения жить не могут. И зачем там колючая проволока? Кто вообще может попытаться уйти за стену? Там ведь нет ничего, кроме Ксеноса, смертельного вируса, выкосившего почти все человечество сорок лет назад. И никакая вакцина не может дать гарантию, что ты не заразишься. Некоторые из тех, кому по работе приходилось бывать по другую сторону стены, заболевали и умирали, несмотря на вакцинацию. Но раз есть проволока – значит, есть и отморозки, которые пытаются перелезть через стену. Не представляю себе, куда еще может привести любопытство.

По правую руку тянется ряд одинаковых домов разных оттенков ржавчины. Я нахожу круглый зеленоватый камешек и до конца пути пинаю его сбитым носком кроссовки. Вдалеке уже виден мой дом – такой же, как два соседних, одноэтажный, ржавый, на высоком фундаменте; я взбегаю по крыльцу и трижды стучу – наш с Ба код. Но Ба не открывает: наверное, спит в своем кресле. Приходится доставать ключ и отпирать дверь самой. В комнате я и правда обнаруживаю Ба, посапывающую в пластиковом кресле-качалке. Разумеется, она снова забыла выпить свои лекарства – я замечаю на блюдечке две нетронутые таблетки.

Я отправляюсь на кухню: хочется хоть чем-нибудь перекусить перед предстоящей тяжелой ночью. Что меня ждет? Никто мне толком не рассказывал. Ба слишком стара, при ней вакцинацию еще не делали. Мать, когда я была маленькой, говорила, что в реакции нет ничего страшного – просто немного поболит. Мой лучший друг Артур, уже прошедший вакцинацию два года назад, сказал: «Это слишком мучительно, ты не выживешь, неженка!» Ничего более серьезного выбить из него я так и не смогла. Так чего мне ждать? Я не боюсь боли; боюсь, конечно, но умею терпеть. Я дважды ломала руку, когда мы с Артуром лазали по крышам, – и ничего. Но ведь реакция – это другое.

Я открываю дверцу кухонного шкафчика и обнаруживаю только гнетущую пустоту. Внутри все еще пахнет орехами, которые недавно здесь лежали. Желудок тут же бурчит, жалуясь. Но в маленьком ящике возле стола я нахожу открытую упаковку риса и чуть оживляюсь. Значит, все-таки смогу поесть сегодня. Набираю в кастрюльку чуть ржавой воды из крана и уже собираюсь всыпать рис, как вдруг в дверь стучат. Я едва не рассыпаю крупу от неожиданности: кого могло принести в такое время?

За дверью оказывается Артур. На нем синий комбинезон – униформа завода, где он работает; волосы блестят от влаги, словно он окунался в воду, чтобы освежиться после цеха. Хоть не замерз, пока шел? В руках Артур держит пластиковую желтую корзинку.

– Ты ведь еще не спешишь?

Я обнимаю его – давно не виделись, почти месяц. Раньше мы учились в одной школе и встречались каждый день, но после того, как Артур выпустился, мы все реже находили время друг для друга. Тем более что сейчас у сестры Артура родился малыш, и всей семье приходится тяжело работать, чтобы кормить молодую мать и ребенка.

Он входит, усаживается за стол и принимается разгружать корзину.

– Мама передала немного, нельзя же терпеть реакцию на голодный желудок. – На столе появляются буханка хлеба, кусок сыра, ветчина, банка с маринованными грибами, пара яиц, завернутая в пищевую пленку половинка пирога и несколько яблок. Я начинаю протестовать:

– И зря. У меня тут есть чем поужинать, а вам семью кормить надо.

– Ты не переживай, – усмехается Артур, – я поем с тобой. Голодный, как собака.

Я вздыхаю. Разумеется, семье Артура было непросто отдать мне столько еды сразу. Надо же, его мама помнит меня и переживает… Отказаться я никак не могу: не ела нормальной еды уже больше недели. К тому же скоро, как только мне исполнится восемнадцать, нам с Ба перестанут выдавать пособие. Мне придется пойти работать, и кто знает, смогу ли я позволить себе грибы и сыр…

Я решаю побыть гостеприимной: расправляю на столе клеенку, достаю из шкафа красивые тарелки с розовым узором по кайме. Артур, довольный, но какой-то уставший, сидит за столом, подпирая голову рукой. Он задумчиво наблюдает, как я режу хлеб, раскладываю по тарелке сыр.

– Как дела на работе? – молчание меня смущает, и я решаю забить чем-нибудь неловкую паузу.

– А? – похоже, я выдернула его из глубоких раздумий. – Отлично, отлично. Главное, что пока не сократили.

– А дома? Как малыш?

– Прекрасно. Он уже ползает, кстати. Вот только места для этого маловато.

– Ты еще не надумал жениться? – оборачиваюсь к нему я. Женившись, Артур получил бы собственное жилье и этим хоть немного облегчил бы жизнь родне.

– И ты туда же, – Артур смеется. – Вот, погляди.

Он вытаскивает из кармана на груди смятую листовку, разглаживает и раскладывает на столе. Я склоняюсь над ней, близоруко щурясь. Листовка цветная, очень яркая. Голубое безоблачное небо, на его фоне – семья: мужчина, женщина и двое детей. Все, разумеется, держатся за руки и смеются непонятно от чего. И кто делает эти слащавые фото? Большие белые буквы над головами счастливого семейства призывают:

«СОЗДАЙ СЕМЬЮ

Сделай вклад в будущее – вступи в брак

Получи законное жилье и пособие на ребенка».

– Вам это на работе раздают?

– Ага. Поглядишь на лица этих семейных, и сразу тошнить начинает. Но листовка права: мне надо съехать от родителей, им тяжело. И с каждым годом, что я сижу холостяком, сумма пособия уменьшается.

– Все равно это тупо – жениться или выйти замуж ради комнаты. А потом жалеть, что не было времени подумать и найти нормальную пару.

Я сажусь за стол и принимаюсь уплетать бутерброд.

– Выбирать не приходится, знаешь ли… Только где эту жену искать? – Артур кривится. – На заводе я вообще девушек не вижу. Надо было в школе еще решать. Все нормальные парни так и сделали.

И как-то странно глядит на меня. Не надумал ли?..

– Ну да, – я усмехаюсь, – пока нормальные парни искали девушек, ты со мной лазал по деревьям и прыгал по крышам.

Он сует в рот половинку яйца и меланхолично жует. Так и молчит до конца ужина, хотя ему наверняка есть чем поделиться. И зачем я вообще подняла эту тему? Пусть звучит эгоистично, но мне бы не хотелось, чтобы Артур скоро женился. Тогда у него точно не станет времени на нашу дружбу, которой без малого десять лет. А потом выйду замуж и я, – правда, пока это кажется сомнительным.

Меня словно кто-то бьет по затылку, так резко я прихожу в себя:

– Время!

Разумеется, я даже не пыталась следить за временем, слишком увлеклась болтовней. Схватив сумку, я выскакиваю за дверь, успев только бросить Артуру:

– Разбуди Ба, чтобы закрыла за тобой!

Мчусь к больнице так быстро, как только могу. Хочется спросить время у кого-нибудь из прохожих, но я не могу потратить и минутки. Путь кажется слишком долгим: правду говорят, что ночью улицы длиннее, чем днем. Что будет, если я не успею в больницу? Что, если реакция начнется сейчас, – я упаду посреди улицы, корчась от боли? И если что-то пойдет не так, мне никто не поможет. Ноги горят от быстрого бега, дыхание сбилось к чертям, но я не могу остановиться.

Заскочив через вращающуюся дверь в больницу, я застываю посреди холла, переводя дыхание. А теперь куда? Слишком пусто. Везде тихо, – значит, всех остальных привитых уже разместили в палатах. И как я умудрилась опоздать?

К счастью, в холл выглядывает пожилая медсестра с выбеленными сединой волосами. Она смотрит на меня, вопросительно подняв брови.

– Простите, я пришла на вакцинацию… То есть, вакцинацию мне уже сделали, а сейчас мне нужно… В общем, извините за опоздание, – мысли в голове роятся, наталкиваясь друг на друга, язык, не отставая от них, тоже начинает заплетаться.

– Номер? – только и спрашивает медичка.

– Сто семнадцать тридцать четыре, – выпаливаю я.

– Идем.

Я семеню следом за ней по полутемному больничному коридору. Ровные ряды белых дверей по обе стороны, словно клавиши на пианино; тусклый электрический свет падает с потолка. Включена только часть ламп – видимо, экономят энергию.

Наконец мы останавливаемся у двери с надписью «134», и меня впускают внутрь. Обычная палата, ничего особенного. Совсем тесная, слабо освещенная, на стене у двери – крючок для одежды, на который я тут же вешаю ветровку, из мебели – только кровать и прикроватный столик. В углу – ширма из белого пластика.

Женщина входит за мной.

– Закатай рукав.

Я слушаюсь. Она достает из сумки, которую носит через плечо, полоску, похожую на бумажную, но с мелкими металлическими детальками на одной стороне, одним движением закрепляет ее у меня на запястье, словно браслет.

– Это ни в коем случае нельзя снимать. Так мы будем контролировать твое состояние, чтобы в случае проблем оказать помощь.

Я киваю. Врач не отругала меня за опоздание, но ее тон и выражение лица ужасно презрительные и осуждающие. Я-то надеялась, что снова встречу ту милую молодую докторшу, которая делала мне прививку.

Меня оставляют одну, заперев дверь снаружи. Чем здесь заниматься целую ночь? Надо было хоть книжку прихватить. Правда, она не поможет, если скоро начнется нестерпимая боль. Пока в это верится с трудом. И где именно должно болеть? Во всем теле или как? Я прохожусь вдоль палаты, заламывая руки и разминая суставы. И вдруг в палате резко выключается свет. Судя по тому, что из-за стены слышен грохот и шум падения, не у меня одной. Нельзя было предупредить, что ли? В кромешной темноте я на ощупь добираюсь до кровати и ложусь поверх постели, пока не упала сама или не опрокинула что-нибудь. Хотя что здесь вообще можно уронить?

Странно: в этой больнице не меньше пары сотен таких же семнадцатилетних школьников, как я, и все сидят в темных палатах и ждут, когда начнется реакция. Где-то здесь мои одноклассники, будущие сослуживцы, – все ждут, когда же начнется…

Крик боли, невыносимый даже для того, кто его слушает, разрывающий душу на части, мчится по коридорам, заполняя собой каждую палату; почти сразу к нему присоединяется еще один, жалобный, тонкий. Началось.

Я пытаюсь проглотить страх, но он уже схватил меня за горло. Все тело сжимается в пульсирующий комок, каждая мышца напрягается в ожидании боли. Я посильнее зажмуриваю глаза, хотя в палате и так темно, сжимаю кулаки так, что ногти больно врезаются в кожу. Лицо мгновенно покрывается липким холодным потом. Сейчас это случится и со мной, сейчас накроет обжигающей волной боли, вырвется из груди крик…

Не знаю, сколько времени я пролежала, не в состоянии расслабить хоть одну мышцу. Плачущие голоса сливаются в нестройный хор: одни присоединяются, другие затихают. Едва один душераздирающий крик переходит во всхлипывания и причитания, ему на смену приходит другой, – ведь всем делали прививку в разное время.

Мне хочется вскочить с кровати и начать колотить в дверь, требовать, чтобы меня отпустили, – да только какой смысл? Вакцина уже в моем теле, и когда организм начнет бороться с вирусом, я все равно испытаю это. Теперь ничего не изменить. Я стараюсь не паниковать. Делаю несколько глубоких вдохов, вытягиваюсь на кровати, пробую отвлечься мыслями. Например: как там Артур? Я бросила его с грязной посудой и спящей за стенкой Ба. Надеюсь, он справился. Когда это все закончится? Я слышу шум в коридоре: кто-то ходит, целая толпа. Должно быть, тех, у кого реакция уже прошла, отпускают домой. Не так уж и долго, – прошло, наверное, около часа.

Прямо за стеной рыдает девочка. Ее плач становится все тише, а потом дверь со скрипом открывается. Затаив дыхание, я прижимаюсь ухом к холодной стене. Женщина говорит моей соседке, что та может идти домой. Выходит, чем скорее я через это пройду, тем скорее буду дома. Но когда же оно начнется?

В коридорах становится все тише. Я решаю считать. Просто считать от одного до бесконечности, чтобы хоть как-то успокоиться. Но после трехсот тридцати устаю, хочется спать. Может, и правда уснуть? Будет не так страшно ждать. Но даже если бы крики не сотрясали бы то и дело больницу, от волнения я все равно бы не уснула.

Время идет, мне становится все хуже. Кажется, скоро я выверну на пол свой ужин. Я решаю немного походить. Перемещаюсь скорее на ощупь, чем с помощью зрения. За ширмой обнаруживаются туалет и раковина; нащупав кран, я включаю холодную воду и умываю лицо. Сразу становится намного легче. А потом в дверь дважды стучат; скрипит, открываясь, замок.

Дверь приоткрывается, и на пол падает полоска света из коридора. Я застываю. Неужели всё? Может, они ошиблись?

– Номер сто семнадцать тридцать четыре, – зовет мужской голос.

Я осторожно выхожу из-за ширмы, отчего-то чувствуя себя виноватой. В дверном проеме стоит мужчина со смуглым лицом, на плечи небрежно наброшен белый халат. Еще один медик? За его спиной – та самая женщина, что привела меня в палату, в руках держит папку для бумаг.

– Ты не снимала датчик?

– Датчик?

– На руке.

– А! Не снимала, – я поднимаю руку, чтобы продемонстрировать браслет.

– Пойдем, – он машет рукой, приглашая меня выйти из палаты.

– Но я… не знаю, как так вышло, но никакой реакции не было…

– Все хорошо. Идем.

Хотя он не улыбается, его голос кажется приятным и довольно дружелюбным. Я решаю послушаться и выхожу из палаты, прихватив с крючка куртку.

Женщина передает врачу одну из бумаг, которые перебирала в папке, и тот пробегает по ней глазами.

– Вероника, значит. Здоровье у тебя что надо, верно? Ни разу не лечилась у нас.

– Наверное, – отвечаю я, недоумевая. Значит, я настолько здоровая, что реакция прошла без боли? Никогда о таком не слышала. Но почему меня не отпускают домой?

Мы шагаем по коридору: мужчина-врач впереди, я за ним, а сзади, как конвоир, идет неприятная седая медсестра. Так доходим до конца коридора, где врач открывает передо мной дверь. За ней вовсе не палата, а большой зал, напоминающий школьный класс. Наверное, в нем собираются на совещания. Он почти пуст, только по разным углам сидят несколько подростков.

– Посиди здесь, я вернусь и все вам расскажу, – загадочно обещает врач, запирая за мной.

Делать нечего. Вечно у меня все не как у людей.

Я оглядываю зал. У окна устроился худой, болезненно бледный парень в очках с толстой оправой, нервно потирает костяшки пальцев. На лавках, приставленных к длинным столам, смахивающим на школьные парты, – еще двое парней; они словно специально сели подальше друг от друга. Один кажется смутно знакомым, есть что-то привычное в его манере отбрасывать темные волосы с лица. Второй, с очень короткой стрижкой, неотрывно наблюдает за мной. Думает, что я не вижу? На последнем ряду – парочка, парень и девушка, оба рыжие и в веснушках. Еще одна девочка стоит в углу, как наказанный за кражу сладостей ребенок. Я узнаю ее. Ната – девчонка из моей школы, но мы почти не общались. Похоже, она еле сдерживается, чтобы не расплакаться. Я рада увидеть знакомое лицо во всей этой путанице, так что тут же подхожу к ней.

– Привет!

Она поднимает на меня удивленные глаза. Хмурит брови, явно пытаясь вспомнить имя.

– Вероника?

– Не знаешь, что тут происходит?

Она только качает головой. Выглядит Ната плохо. Я привыкла видеть ее веселой и активной, окруженной стайкой щебечущих девочек; теперь она совсем поникла, светлые волосы собраны в неаккуратный пучок, под глазами – темные круги от недосыпа.

– Зато я знаю, – слышится чей-то голос, и Ната вздрагивает от неожиданности. Я поднимаю глаза.

Темноволосый парень с непослушной челкой влез в наш разговор абсолютно беспардонно. И как только услышал мой вопрос?

– И что же? – хмыкаю я.

– Мы с вами все – мутанты. Неправильно среагировали на вакцину. Вам ведь всем не было больно, так? И теперь медики будут выяснять, что с нами не так.

– Не нагнетай атмосферу, ладно? – вмешивается коротко стриженный, – я уж точно не мутант, так что говори за себя.

На это брюнет ничего не отвечает, – тем более что разговор прерывается звуками из-за двери. Она снова открывается, и появляется врач с еще двумя ребятами. Мне уже намного легче от того, что я такая не одна. Нас почти десяток, пусть с нами и что-то не так.

Врач входит к нам и закрывает дверь. Он пришел один, без сопровождавшей его женщины, и это кажется обнадеживающим, – будь с нами что-то совсем неладное, сюда уже сбежалась бы куча врачей.

– Всем доброй ночи еще раз, рад знакомству с вами. Так вышло, что у вас всех уже есть тот иммунитет, который мы пытаемся создать с помощью вакцинации. Не пугайтесь, вы такие не одни. Каждый год мы выявляем около десятка таких же ребят, как вы, способных противостоять вирусу силами собственного организма. Это называется Резистентность – другими словами, сопротивление.

Повисает гробовое молчание.

– И что теперь будет? – интересуется темноволосый парень. – Что с нами сделают?

– А теперь, Гарри, – врач терпеливо улыбается, – вас отвезут в ЦИР – Центр Исследования Резистентности, где вас ждет новый дом.

Новый дом?

– Я не могу ехать, – тут же протестую я, – мне нужно утром быть дома!

Кто принесет Ба лекарства и заставит их выпить? Кто накормит ее завтраком? Я представляю, как она просыпается, а меня нет дома. Ждет-ждет, а я все не появляюсь…

– Я тоже не могу, – отзывается парень в очках, – у меня маленькая сестра дома одна.

– Все ваши семейные дела мы уладим, не нужно волноваться, – спешит успокоить нас врач. – То, что вам предстоит, чрезвычайно важно. И, разумеется, будет хорошо оплачено – это теперь ваша работа. В ответ на вашу помощь мы обязательно поможем и вам, и вашим родным.

Я закусываю губу. Немного денег нам с Ба точно не помешало бы. Пенсии Ба едва хватает на продукты; раньше нас спасало пособие, которое выдавали на меня, как на несовершеннолетнюю, но те времена закончились, а платить за воду и свет все еще нужно. Надо ехать.

Я переглядываюсь с Натой, и мне кажется, что она вот-вот расплачется. Не знаю, почему, но ее растерянность придает мне решимости. Я беру девочку за руку и веду к выходу. Ната идет за мной, ничего не говоря.

Вслед за нами тянутся и другие Резистентные.

А за дверью ждут двое мужчин в военной форме. Думают, что мы попытаемся сбежать по дороге? Или это вроде охраны? Как бы ни было, присутствие этих широкоплечих вояк меня напрягает. Нас выводят из больницы. В коридорах совсем пусто и тихо, на больших часах в холле я успеваю разглядеть время – четыре утра. Неужели прошла целая ночь?

Возле входа в больницу ждут две грузовые машины. Один из охранников (или надзирателей?) распахивает задние двери первого грузовика. Я оглядываюсь по сторонам. Никто не спешит лезть в машину. Странно все это. Наконец Гарри шагает вперед, запрыгивает в фургон. Вслед за ним идет парень в очках, а дальше – мы с Натой. Я легко запрыгиваю в машину, – недаром же столько лет училась лазить по всему подряд. А вот Нате подъем дается тяжело, очкарику приходится втаскивать ее за руку.

За нами дверь закрывают, так что остальные пятеро Резистентных исчезают из виду. Машина сразу трогается. Повисает молчание, лишь ревет мотор.

Я принимаюсь разглядывать в тусклом свете лампочки свои ладони, словно в них есть что-то интересное. Пожалуй, стоит что-нибудь сказать, начать беседу, но я никогда не отличалась общительностью. Мне повезло: Гарри сам начинает разговор.

– Везут нас, как дрова, да?

В подтверждение его слов машину сильно трясет; Ната чуть вскрикивает, паренек теряет очки и начинает шарить рукой по полу в их поисках. Я поднимаю очки, убеждаюсь, что они целы, и подаю несчастному. Тот растерянно благодарит.

– Я Гарри, сто семнадцать одиннадцать. Будем знакомы, раз уж все здесь оказались, – представляется Гарри.

– Ник, сто шестнадцать девяносто три, – отзывается очкарик.

– Наталья, сто семнадцать ноль два, – негромко произносит Ната.

– Вероника, – вздыхаю я, – сто семнадцать тридцать четыре.

– Кто знает что-нибудь об этом Центре? – спрашивает Ник. Я только качаю головой.

– Скорее всего, он секретный, – предполагает Гарри. – Никогда о нем не слышал.

– И как они могут быть уверены, что мы Резистентные? Может, просто неправильно ввели вакцину – случаются же ошибки?

– Лучше бы это была ошибка, – сжимает губы Гарри. – Ничего хорошего эта Резистентность не сулит. Станем подопытными кроликами, это точно. Мне-то все равно, меня дома не ждут.

– Надо было переждать реакцию дома. Если б я только знала, – я устало опускаю веки, вспоминая, как чуть не опоздала. Если бы задержалась еще, может, сейчас была бы дома. Как там Артур? Наверняка зайдет, чтобы узнать, как дела, но меня не будет. Станет ли он меня искать?

Машина резко тормозит, нас здорово встряхивает, а потом все затихает. Двери распахиваются, в фургон вливается бледный утренний свет. Сразу за нашим грузовиком останавливается второй. Осторожно выпрыгнув из кузова, я оглядываюсь. Мы ехали совсем недолго, минут двадцать. Место, должно быть, недалеко от моего дома. Как же вышло, что я никогда не видела этого исполинского здания?

Центр Исследования Резистентности возвышается металлическим гигантом над невысокими желтоватыми домами вокруг. Он напоминает раскрывшийся цветок, как на картинках в школьном учебнике биологии: большое здание в центре и семь пристроек вокруг. Весь комплекс окружен решетчатым забором с колючей проволокой, как в колонии. Наверняка она под напряжением. Серебристый металл мерцает в свете восходящего солнца. Я завороженно застываю, не в силах оторвать от громады взгляд. А оттуда, из Центра, к нам уже спешат двое в одинаковых серебристых куртках с синими полосами на рукавах. Один из них – мужчина лет пятидесяти, с поседевшими висками; второй – парень на вид чуть старше меня, сероглазый и с темно-русыми волосами.

К ним навстречу выступает смуглый врач из больницы, который, видимо, приехал с нами. Он протягивает старшему руку, здоровается. Оба оборачиваются к нам.

– Что ж… Добро пожаловать в ЦИР. Пусть это место станет вам настоящим домом. Это господин Бернев, – врач указывает на мужчину с седыми висками, – руководитель проекта, участниками которого вы скоро станете. А это, – переводит взгляд на парня, – Адам. Он такой же Резистент, как и вы, но живет здесь давно. Он руководит новичками, не стесняйтесь обращаться к нему за помощью и советом.

– Всем доброе утро, – холодно здоровается Адам. – Я покажу вам Центр, лучше не отставайте.

Он разворачивается и шагает в сторону одного из зданий в дальней части двора. На спине форменной куртки красуется большой синий знак «R». Адам высокого роста, хорошо сложен; он чем-то напоминает мне Артура, но только внешне: в отличие от моего друга, этот парень говорит с нами отстраненно, даже надменно, словно нас ему навязали.

Мы двигаемся за Адамом, словно на прогулке в младшей школе. Я стараюсь держаться поближе к Нате: она одна внушает мне доверие.

– Это здание чаще называют «Нептун», – сообщает Адам, – здесь находятся общежитие Резистентных, столовая и все остальное, что может вам понадобиться. Хорошо запомните расположение. На втором этаже в левом крыле будут ваши комнаты. Я выдам вам ключи, а позже сможете получить постели и полотенца.

Мы, не останавливаясь, идем дальше, к зданию, что в самом центре. Адам говорит, что его называют «Солар». Мы подтягиваемся к самому входу. Слева от двери висит маленький щиток с клавишами и дисплеем, похожий на домофон, какие ставят в богатых домах. Адам прикладывает к дисплею палец, раздается тонкий гудок, и дверь открывается.

– Все замки работают с отпечатками пальцев, – поясняет Адам, – поэтому не пытайтесь пройти без сопровождения работников Центра. Проще говоря, сбегать ночью за сигаретами не получится.

– Какая жалость, – ухмыляется Гарри, – все планы насмарку.

Адам насмешку игнорирует, даже не оборачивается. Мы входим в огромный холл с высокими зеркальными потолками. Пол выложен светлой плиткой и сияет чистотой; вдоль одной из стен тянется аквариум, полный разноцветных рыбок. В последний раз я видела аквариум лет десять назад, и тот был в разы меньше. Не считая аквариума, двух белых диванов и журнальных столиков, холл пуст. Зато из него ведет множество дверей, над двумя из которых мигают цифры – это лифты. Никогда в них не ездила.

– Весь «Солар» – рабочая территория, здесь ведутся важные исследования, поэтому старайтесь не шуметь, – голос Адама эхом отражается от высоких потолков. – Разумеется, ходить сюда без приглашения тоже нельзя. На первом этаже находится столовая, вот табличка, остальные двери вас интересовать не должны. Лифт используем только тот, что слева, второй – для грузов.

Мы толпимся у лифта, пока тот едет вниз, и светящиеся цифры над дверью сменяются от «3» до «1». Лифт открывается с тихим звоночком; изнутри он почти полностью зеркальный. Адам показывает, на какие кнопки нажимать, чтобы подняться.

Потом мы возвращаемся в общежитие. Здесь лифтов, к счастью, нет, только широкая лестница. Оказавшись на втором этаже, сразу сворачиваем налево; всюду те же светлые полы и стены, всюду чистота и тишина. Адам ведет нас вдоль длинного коридора, на ходу рассказывая о комнатах. Выясняется, что парни будут жить в комнатах по двое, а нам, девочкам, придется делить комнату на всех, раз уж нас всего трое. Адам выдает каждому по ключу от комнаты, а вместе с ними – карточку, как в банке, с тиснеными серебряными цифрами. Эту карту нужно носить с собой. Зачем столько мороки? Это такие предосторожности?

Наша комната оказывается достаточно большой, светлой и теплой. Два широких окна, занавески из светлого тюля, на стенах – свежая нежно-голубая краска; три новеньких кровати, у каждой – столик с двумя выдвижными ящиками. Зеркало почти в полный рост; высокий шкаф, письменный стол и стул на колесиках. Все чистое, белое или голубое, а на постельном белье та же эмблема с буквой «R», что на форме работников Центра. Мне понравилось сразу. Не хочу говорить плохо о своем доме, но в нем не было абсолютно ничего нового: вся мебель или стояла там еще до моего рождения, или изначально покупалась пользованной. И хотя я старалась поддерживать чистоту, моя спальня с обшарпанными обоями и скрипящими полами была настоящим клоповником по сравнению с этой комнаткой. Ната тоже повеселела; она улыбается мне, когда наши взгляды встречаются.

Вторую мою новую соседку, девочку с ярко-рыжими волосами, зовут Иванной. Вздернутый тонкий нос и большие черные глаза наводят на мысли о лисицах из детских книжек с картинками. Здесь нет Гарри, чтобы начать разговор, так что мы просто сидим на кроватях, думая каждая о своем, пока не зовут на завтрак.

В столовой оказывается, что Резистентных намного больше, чем я могла подумать. Шесть столов, за пятью из них примерно по десятку человек – выходит не меньше пятидесяти! Один из столов пуст – видимо, для нас. Неужели в Пентесе действительно столько людей, у которых есть иммунитет к вирусу? Почему о них никто не знает?

В столовой стоит оживленный гул, Резистентные обмениваются новостями и шутками. Похоже, в Центре не такая уж и строгая атмосфера. Как только мы входим, все взгляды устремляются на нас, а затем вдруг раздаются аплодисменты и приветствия. Смущенные и сбитые с толку, мы все садимся за единственный пустой стол. Почти сразу появляются две женщины-кухарки, перед каждым ставят здоровенную порцию дымящегося жаркого, а в центр стола – блюдо с бутербродами и пирожками горкой.

– Ну, не зря ехали, – выражает общую мысль Гарри.

Почти все мы набрасываемся на еду, как голодные звери. Со стороны, наверное, выглядит забавно, но нам не до того. Позади тяжелая ночь, а многие так не ели и в хорошие дни. Я уплетаю картошку за обе щеки, попутно откусывая от пирожка, и тревога улетучивается. Наконец мне хоть в чем-то повезло: у меня иммунитет, можно сказать, дар от природы, и теперь жизнь изменится – должна измениться! – к лучшему.

Затем нам всем выдают по комплекту униформы из майки, куртки, удобных спортивных брюк и кроссовок. Одежда дышит чистотой, и позже, в душе, я с удовольствием стаскиваю с себя пропахший горьким потом свитер, чтобы сменить на свежий костюм. После купания нам позволяют вернуться в комнаты и отсыпаться хоть до ужина.

Я была вымотана; казалось, что я усну, как только голова коснется подушки, – но теперь, как только я улеглась, сон улетучился. Ната и Иванна отрубаются мгновенно, я слышу их мерное посапывание. Чуть слышно, на цыпочках, прохожу к окну и сажусь на подоконник. День уже в разгаре. Окно выходит на задний двор, где снуют люди в униформе; они постоянно переходят из одного здания в другое и носят большие коробки.

Неприметная серенькая пичуга вдруг перелетает через забор, чуть было не задев колючую проволоку. Хорошо ей – может прямо сейчас слинять отсюда, если захочет.

Раздается выстрел; птица летит со стены вниз, похожая на комок мятой бумаги.

Глава вторая

Когда жизнь меняется за одну ночь, трудно сразу привыкнуть и перестроиться. Я чувствую себя не в своей тарелке. Но не я одна: кажется, всем, даже Гарри, не по себе. После сытного обеда за нами приходит Адам, и мы, уже в униформе, отправляемся на экскурсию по комплексу. Двор тихий и почти пустынный; он кажется мирным и безопасным – даже не верится, что где-то здесь сидят снайперы, отстреливающие все живое, что проникает за забор. Почему здесь такая серьезная охрана? Мне хочется рассказать кому-нибудь о птице, которую подстрелили днем, но я не представляю, с кем здесь вообще можно поделиться мыслями.

Строение чуть меньше, чем наше общежитие, называется «Уран». Здесь находится что-то вроде школьного спортивного зала – но гораздо больше, чище и современнее. В одном углу натянута волейбольная сетка, в большой корзине – куча разноцветных мячей. Еще есть небольшое футбольное поле, а у стены – множество снарядов и тренажеров.

– Центр заинтересован в том, чтобы вы были здоровы и выносливы, – говорит Адам, – поэтому каждый день здесь будут проходить тренировки. Ничего сверхсложного.

Затем Адам ведет нас назад в «Нептун», где уже ждет на первом этаже господин Бернев. Он в форменных брюках, но вместо куртки – расстегнутый белый халат. Он сурово оглядывает нас, словно оценивает каждого. За его спиной стоит девушка, та самая, которая делала мне прививку. Я почему-то рада видеть ее, словно это моя старая подруга. А ведь подруг у меня отродясь не было.

– Добрый вечер, – здоровается Бернев с абсолютно каменным лицом. – Пришло время объяснить, что вы здесь делаете. Я с вами уже знаком и изучил личное дело каждого, вам меня также представили. А это – доктор Агата Мельник, с которой вам предстоит еще не одна встреча.

Теперь о цели вашего пребывания здесь. Ксенос. Вы можете многого не знать об этом вирусе, но всем вам известно, что он смертельно опасен. Ежегодно в городе умирает не меньше двадцати человек, несмотря на вакцинацию и другие меры защиты. Мы не можем прививать детей, так как вакцина часто убивает их. И мы не можем спасти тех, чей организм слаб и не способен бороться даже после вакцинации. Но благодаря таким молодым людям, как вы, чей организм с рождения способен оказывать сопротивление вирусу, ситуация может измениться. Уже шесть лет, с того дня, как мы обнаружили первого Резистентного человека, в ЦИР проводятся постоянные исследования. Мы изучаем кровь и иммунную систему Резистентных, с помощью чего постоянно улучшаем вакцину. Кроме того, из Резистентных мы формируем хорошо подготовленные отряды для исследований за стенами города.

– Мы можем выходить из Пентеса? – перебивает его Гарри.

– После надлежащей подготовки – да. Но, разумеется, не все.

Чему обрадовался Гарри, я не поняла. За стеной города нет ничего красивого или интересного, там абсолютно не на что смотреть. Безжизненная пустыня, в которой даже насекомые не водятся. Простое любопытство?

– Для каждого из вас это прекрасная возможность выбрать свою профессию самостоятельно и получить хорошее образование, – обводит нас взглядом Агата. – Распределение, которое вы должны были проходить осенью, могло сделать вас уборщиками или обслуживающим персоналом, но здесь вы сможете стать чем-то большим, если хорошо себя проявите. Многие Резистентные пополняют ряды врачей и исследователей.

Я часто задумывалась о том, что ждет меня после распределения. Оценки мои, скажем прямо, оставляют желать лучшего. Некоторые учителя относились ко мне хорошо, но большая часть, включая директора, давно решила, что я хулиганистая беспризорница, от которой одни проблемы. К сиротам вообще редко бывает хорошее отношение. Но смерть родителей, конечно, не оправдание, – я и сама не уделяла урокам много времени. Мне не было интересно в школе, и я не скрывала этого. Так на кого меня могли распределить? В лучшем случае отправили бы работать на фабрику или завод, как Артура. А ведь Артур мечтал стать инженером. Но кем стану я, даже если будет выбор?

– Завтра будет непростой день, – говорит Бернев. – Вам нужно сдать анализы натощак, так что завтрака не будет. А потом начнутся тренировки и обучение.

– Но это завтра, – продолжает Агата, – а сегодня вас ждет вечеринка, подготовленная старшими Резистентами. Отдыхайте!

Нас отвели в общежитие. Как мог строгий холл так преобразиться за пару часов? Вдоль всей стены тянется гирлянда из разноцветных флажков с буквами, складывающимися в «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ». Под потолком парят десятки воздушных шаров, мишурой и яркими огоньками украшены стулья, диван и телевизор. Два небольших столика заставлены блюдами с закусками, а в большом прозрачном кувшине на подоконнике розовеет какой-то напиток. Это все для нас? Здесь уже ждут Резистенты – не все, человек двадцать. Заметив нас еще на лестнице, Резистенты собираются посреди комнаты, и кто-то взрывает хлопушку, засыпая всех конфетти.

– Лиза! – вдруг вопит Гарри; из толпы к нему вылетает высокая девушка с двумя косичками, и они обнимаются так сильно, что Гарри даже приподнимает Лизу над полом. – Я не представлял, что тебя тут встречу. Ты не была в столовой, наверное? Сколько лет прошло?

– Три года, Гарик, – она широко улыбается. – Я рада, что ты с нами. Вот уж не ожидала встретить тебя еще раз.

– Гарик, – смеется Олег, парень с короткой стрижкой, которого поселили с Гарри. – Теперь только так его называйте.

Играет музыка, но Резистенты не собираются танцевать. Они кучкуются на диване, креслах и подушках, разбросанных по полу. И что мне делать? Я тут никого не знаю. Вечеринка отличная (раньше я на вечеринках и не бывала), но я не понимаю, как себя вести. Взглядом нахожу Нату: она болтает с Иванной и ее близнецом Иваном. Ну как она умудрилась сразу с ними подружиться? Делать нечего; я делаю как можно более непринужденное лицо и сажусь на подушку рядом с ними. К моему счастью, Ната сама втягивает меня в разговор:

– Вероника! Ты никого знакомого не нашла?

– Похоже, из нашей школы здесь не так много народу.

– Иван и Иванна тоже из нашей школы, странно, что мы не были знакомы.

– Мы закончили только предпоследний класс, – объясняет Иванна, – но, похоже, в школу уже не вернемся. Здесь так классно.

– Впервые в жизни в чем-то так везет, – кивает Иван, – это как узнать, что ты избранный, да?

– Да… почти, – я пожимаю плечами. Да, мне здесь нравится. Да, несмотря на то, что я постоянно твержу себе быть осторожней, это место кажется замечательным. Возможно, это настоящий шанс для меня и других ребят. И, тем не менее, это место держат в секрете от городских жителей, а снайперы во дворе стреляют во все живое… Это не дает расслабиться. Мне боязно из-за Ба, хотя еще утром нам пообещали, что родным все сообщат. И, чего уж скрывать, я переживаю за свою старую жизнь. Может, она не была безоблачна, может, могла сильно испортиться в ближайшем будущем, но она была моей. А эта – чужая.

Я рано ухожу с вечеринки, сославшись на головную боль. В спальне меня ждет новенькая голубая пижама, пахнущая душистым мылом. Я натягиваю ее и влезаю под одеяло. Музыку слышно и здесь, но она не мешает и не отвлекает от мыслей. Почему старожилы так рады нам? Может, им просто тяжело постоянно жить в одном и том же коллективе? Действительно, их здесь около сорока человек, хоть на вечеринку пришло всего двадцать, и они больше ни с кем не общаются. А так – новые люди, свежая кровь… Кровь. Я вспоминаю об анализах. Завтра из нас точно выкачают немало. Это – одна из причин, почему я нервничаю. Все эти анализы, исследования, – вдруг Гарри был прав, когда говорил, что мы здесь – лабораторные мыши? Меня начинает тошнить от самой себя. Сколько можно нагнетать? Даже если что-то пойдет не так, нытьем я делу не помогу. С этой мыслью я засыпаю.

С утра нас вызывают по одному и ведут в главное здание, что находится в центре комплекса, – «Солар». Из девочек я первая; Ната и Иванна ободряюще улыбаются мне, когда я ухожу вслед за Адамом.

Он молчалив и мрачен. Я вспоминаю, что Адама не было на вчерашней вечеринке. Но как только мы оказываемся снаружи, он вдруг спрашивает абсолютно непринужденно:

– Как тебе здесь?

Я не ожидала, что он вообще станет со мной говорить, так что чуть вздрагиваю от неожиданности, и это не ускользает от его взгляда. Кажется, он даже слегка усмехается.

– Неплохо, – говорю я, как ни в чем не бывало, – кормят очень вкусно.

Пока это единственное, что я могу сказать наверняка.

– Ты окончила школу?

Как он вообще перескочил на эту тему?

– Окончила, – киваю я, – мне уже почти восемнадцать.

– Это хорошо. Я оказался здесь в пятнадцать, даже не успел окончить последние классы.

– Ты не много потерял, – ухмыляюсь я, – в последние два года мы в основном занимались уборкой территории и покраской школьных стен.

Адам не улыбается в ответ, напротив, слушает с ужасно серьезным лицом. У него внимательные серые глаза, чуть насупленные густые брови, прямой нос. Теперь мне кажется, что он совсем не похож на Артура. От мыслей об Артуре и о том, что мы вряд ли теперь сможем видеться, у меня сжимается сердце.

Когда мы подходим к «Солару», Адам открывает дверь, используя отпечаток своего пальца, а затем проводит меня на второй этаж, до самого кабинета. Он открывает передо мной дверь и остается снаружи. А внутри меня уже ждут доктор Агата и ее помощник, – наверное, медбрат. Агата, как всегда, в хорошем настроении, улыбается мне.

– У нас как в детском садике, – говорит она, – как все закончим, получишь шоколадку.

Она кивает на свой стол, где действительно лежит большая плитка черного шоколада. Я тоже улыбаюсь.

– Закатай, пожалуйста, рукав и сядь пока в то кресло.

Я сажусь. Кресло удобное, можно сильно откинуться, но от напряжения я держу спину прямо. Безучастно наблюдаю, как доктор Агата вставляет в мою вену толстую иглу и набирает кровь в колбочку, которую затем закупоривает пробкой.

– Порядок, Вероника.

– Вы запомнили мое имя еще с вакцинации? – удивляюсь я. Может, она и вправду только со мной такая милая? Может, я ей понравилась чем-то?

Она качает головой:

– Позавчера я делала прививку двум сотням ребят. Так что нет, не запомнила. Но зато вчера перечитала твой файл.

Я чувствую себя идиоткой. Ну что за вопрос? Конечно, не запомнила, чем я отличаюсь от остальных девчонок? Даже светло-рыжие волосы не особенно выделяют меня из толпы, тем более что есть Иванна, чьи локоны гораздо ярче. Хотя – как насчет моих ужасных манер? Наверняка бросаются в глаза.

После забора крови обследование вовсе не заканчивается. Мне делают рентгеновский снимок, заставляя прислониться к холодной металлической поверхности голым телом; затем помощник Агаты смотрит на экран, водя по моему животу чем-то холодным; потом проверяют рефлексы, велят приседать, замеряют пульс, слушают сердце. Кажется, я никогда не проходила подобные исследования. Может, в детстве, еще до смерти мамы, – но этого я не помню. Но мне не страшно. Чего бояться? Раз я Резистент, здоровье у меня что надо. Вот только зачем им знать, какая у меня сила каждой руки, и измерять ее с помощью приборчика с тугой пружиной? Зачем проверять зрение, делать тест на аллергию? Как это вообще связано с Резистентностью?

Меня мучают еще не меньше часа, помощник Агаты все записывает в свою книжицу. А пока он занимается мною, Агата то и дело отходит к окну и глядит на что-то в большой микроскоп. Когда все наконец закончено, мне разрешают одеться и уйти. Я выглядываю за дверь: Адам сидит рядом на скамеечке.

– Ты ждал тут целый час? – поражаюсь я.

– Разумеется, нет, – он поднимается на ноги, – пришел минут десять назад. Эти обследования всегда длятся одинаковое время. Пойдем, нужно успеть закончить с твоими подружками до ужина.

– Подружками, – повторяю я невольно. Какие они мне подружки? Мы знакомы два дня.

– Вы не поладили? – спрашивает Адам без особого интереса.

– Вовсе нет. Но я не привыкла называть друзьями простых знакомых.

Да, опять я мелю ерунду. Наверное, Адам назвал так девочек без всякого смысла, а я вцепилась в слово и давай рассказывать о своих жизненных принципах.

– Редкое качество, – отвечает, к моему удивлению, Адам. – Бывают люди, у которых миллионы друзей, но обычно среди них ни одного настоящего.

Интересно, у него есть друзья? Он здесь давно, это точно. И настолько стал своим, что ему позволяют открывать любые двери. Может, он и есть тот первый Резистент, которого обнаружили шесть лет назад? Как бы ни было, он точно здесь не чужой, как я.

Правда, не сказала бы, что Адам с энтузиазмом делает свою работу. Просто водит нас туда-сюда, а потом, когда обязанности заканчиваются, исчезает. Может, ему тут тоже не слишком комфортно?

Мы возвращаемся, Адам уводит Нату, и мы остаемся с Иванной вдвоем. Она лежит на кровати лицом вниз, уткнувшись в подушку. Потом вдруг вскакивает, роется в ящиках своего шкафчика. Что там искать, они же пустые? Наконец она извлекает тетрадь на пружине, в которую вставлен карандаш.

– Откуда у тебя?..

– Это просто моя тетрадка. Она была в сумке, всегда ее с собой ношу.

Я завидую Иванне: у нее с собой есть хоть что-то свое. Никогда не думала, что вещи имеют для меня такое значение, но сейчас была бы счастлива иметь одну из своих книжек, любимый теннисный мячик или даже старую игрушку, – что угодно, что напоминало бы о доме, что-то по-настоящему свое в этом месте, где даже одежда и пижама казенные.

Иванна принимается яростно шуршать карандашом, от натуги даже высунув кончик языка.

– Что делаешь?

– Рисую.

Она показывает мне рисунок: мохнатая собака с довольной мордой и тщательно прорисованной шерстью.

– Круто, – честно говорю я. Вот как бывает: эта девочка так здорово рисует, хотя ее точно никто не учил. Всякие дети богачей, которые учатся в специальных школах, могут стать художниками или музыкантами, – но не такие, как мы. Не те, кто участвует в распределении. Там вариантов немного. Каждый год составляется список свободных рабочих мест на заводах, в магазинах, фермах, домах призрения и других «приятных» местах. Согласно этому списку и распределяют всех, кто окончил школу. Но пока не отучился – работать нельзя. Я раньше не понимала, почему, но теперь знаю: мы делали море работы бесплатно, пока учились. Зачем платить кому-то деньги за уборку улиц и шитье наволочек для детских приютов, если можно дать эту работу школьникам под видом практики? Мы занимались чем угодно, кроме учебы. И теперь детишки из специальных школ знают гораздо больше, чем я; это они вроде как образованные и умные.

Когда врачи заканчивают со всей нашей девяткой, уже темнеет. Мы входим в столовую, занимаем уже успевший стать привычным стол. Рядом со мной сидят Ната и Гарри, напротив – мальчик по имени Архип. Он самый старший из нашей компании, но выглядит в лучшем случае лет на четырнадцать. Приносят еду: поджаристые куриные крылышки, овощное рагу, сладкие блинчики и сок. У всех порции одинаковые, а перед Гарри ставят вместо крылышек кусок отварного мяса.

– А чего мне-то? – удивляется он.

– Вам велели давать диетическое из-за проблем с желудком, – вежливо отвечает кухарка, удаляясь.

– Да нет у меня никаких проблем… – ворчит Гарри.

– Похоже, есть. Обследование не прошло даром, – говорит Иванна.

И правда: после ужина каждый из нас получает коробочку с кучей таблеток. У каждого свой набор; все аккуратно подписано (и зря говорят, что у врачей плохой почерк), на каждом лекарстве написано, как и когда его принимать. У меня в коробке только витамины для зрения, – кажется, меньше, чем у других. Здоровье у меня отменное, простужаюсь раз в пару лет. А с местным питанием еще больше окрепну. Чувствую, будто уже набрала немного массы.

Этот вечер оказывается спокойным, никаких вечеринок. Мы с девочками сидим в комнате, каждая на своей кровати, и болтаем. Я потихоньку нахожу с ними общий язык. И Ната, и Иванна мало похожи на моих одноклассниц, раздражавших меня в течение стольких лет. Общих тем у нас мало, так что обсуждаем в основном происходящее: у кого что нашли на обследовании, кто какие вещи хочет сюда привезти. Я бы с удовольствием зашла домой, чтобы как следует объяснить все Ба и собрать личные вещички, но кто пустит?

– Главное, что мой талисман со мной, – говорит Иванна, – остальное наживное.

Она показывает нам кулон на грубой нитке; красный камень с черными прожилками словно излучает тепло.

– Это подарок отца, который давно умер. Так что я никогда с ним не расстаюсь.

Иванна прячет кулон под майку, словно даже наши взгляды могут ему повредить. Хорошо иметь талисман. Что-то, что всегда с тобой, что напомнит о доме в любом месте. У меня ничего такого нет. Надо бы завести…

Наконец, впервые за долгое время, я легко засыпаю и отдыхаю как следует. Мне снятся странные сны, которых я даже не помню на утро. А потом нас всех, сонных и едва одетых, сгоняют в «Уран» – на тренировку. Девушка-тренер проводит разминку, как в школе. Затем осматривает каждого из нас; интересуется, каким спортом мы занимались, что умеем. Я честно говорю: никаким. Но умею быстро бегать и хорошо прыгаю в длину. Наверное, звучит не очень убедительно.

Скоро появляется Адам. Он без куртки, в одной только голубой майке, и видны его сильные руки и широкие плечи. Он стоит чуть поодаль, наблюдая за нами. А тренер тем временем заставляет всех то лезть вверх по канату, то отжиматься от пола, то подтягиваться на перекладине. Гарри – лучший в силовых упражнениях. Я буквально вижу, как другие парни начинают питать к нему уважение. Иванна – самая гибкая и пластичная, она легко садится на шпагат и может забавно укладывать ногу за голову. А я – я действительно лучше других прыгаю, карабкаюсь по канату и бегаю на короткие дистанции. Я легкая; легче меня только Ната, но она вообще старается держаться от всех этих снарядов подальше.

Проходит часа полтора, мы устали и взмокли; тренер оставляет нас. Парни тут же затевают игру в футбол трое на трое. А я слишком вымотана; пью воду из автомата и плюхаюсь на лавку, равнодушно наблюдая за игрой. В общем, здесь как в школе, только кормят и не нужно отвечать у доски. Тоже есть расписание, тоже постоянно что-то рассказывают. Тоже есть униформа. Я осматриваю свои кроссовки. Отличные, крепкие. У меня никогда таких не было. Мои, всегда уже ношенные кем-то до меня, вечно приходились не по размеру и очень быстро начинали просить каши. Они расклеивались от дождя и трескались, высыхая на солнце. Это даже несправедливо как-то: я ведь ничего не сделала, чтобы попасть сюда и получить кроссовки. Просто в моей крови есть что-то необычное. Я чувствую… вину? Перед кем? Глупости. Будь здесь Артур, он сказал бы не раскисать и радоваться переменам. Вот только его здесь нет: работает на заводе, обливаясь потом, чтобы накормить маленького племянника. У него постоянно болит спина, а от пыли у многих рабочих уже к тридцати годам начинается кашель. Я была бы рада посылать Артуру и его семье часть своей еды, – все равно на столе всегда остается не меньше половины. Или, скажем, подарить его сестре эти кроссовки. Когда я увижусь с ним?

Возвращаясь в общежитие по темному двору, мы встречаем толпу достаточно взрослых Резистентов, отдыхающих возле здания. С ними стоит и доктор Агата, оживленно о чем-то рассказывает, и ее друзья смеются.

– Вероника! – окликает она.

Я подхожу ближе, пока вся моя компания двигается дальше.

– Слушай, похоже, я не совсем верно выписала тебе витамины, – говорит Агата. – Давай зайдем ко мне в кабинет, и я исправлю.

Я пожимаю плечами. Уже довольно поздно, а мне не хочется возвращаться в общежитие, куда без Адама входа нет, ночью. Но делать нечего.

Мы шагаем через весь двор, но возле самого «Солара» вдруг сворачиваем налево и идем в глубь комплекса.

– Мы разве не должны?.. – осторожно интересуюсь я. Агата идет впереди, не оборачиваясь и не отвечая. Сейчас на ней нет белого халата, только форменные брюки и футболка; каштановые волосы распущены и струятся по плечам. Можно принять за мою ровесницу. Но что она делает, куда ведет меня?

Наконец мы подходим к одному из зданий, в которых я еще не была. Это невысокая, из двух этажей, постройка, свет горит лишь в одном окне. Я думала, что мы зайдем внутрь, но Агата отводит меня за угол, где под раскидистым деревом стоит лавочка.

– Садись, нужно поговорить.

Ее тон абсолютно изменился, словно я говорю с другой женщиной! В нем нет и капли веселья и нежности. Это голос человека уставшего и очень недовольного. Надеюсь, не мной?

– Я не могу свободно говорить с тобой в Центре, там камеры и микрофоны. Тебе тоже следует это знать. И будь осторожна во всем, что говоришь.

– Но…

– Потом. Я закончила с твоими анализами. Похоже, у тебя, единственной из девяти, есть абсолютная защита.

– Это как?

– Твой организм вырабатывает особые антитела, которые уничтожают вирус сразу же. Можно сказать, уровень твоего иммунитета близок к ста процентам, а у остальных он намного ниже.

– И это плохо? Почему?

– Потому что на таких, как ты, у Центра свои планы. Это значит, что ты тут заперта. Ты не сможешь вернуться домой.

– Но почему? Они думают, что я могу сбежать? Я готова и дальше ходить на обследования, приду сразу, когда скажут…

– Это не имеет значения. Ты нужна им для другого. Сейчас это неважно, но ты должна запомнить одно: никому и никогда здесь не верь. Ты можешь положиться на меня, но некоторые доктора не на нашей стороне. Далеко не все здесь желают тебе зла, но такие люди есть. Веди себя как можно тише и незаметнее, делай все, о чем просят. Я никому не сказала, что ты – абсолютный Резистент. И не скажу.

Я решительно ничего не понимаю.

– Твои родители. Кем они были?

При чем тут это? Мне вовсе не хочется о них говорить. Тема не из приятных.

– Отец работал строителем, а мать умерла в родах, когда я была маленькой. Это было четырнадцать лет назад.

– Так у тебя есть брат или сестра?

– Нет, ребенок тоже погиб. Я даже не знаю, где его похоронили.

– Выходит, Резистентом была мать, – заключает Агата.

– Но почему?

– Потому что такая Резистентность, как у тебя, могла передаться только по наследству. Отца твоего привили, а мать – нет, поэтому Резистентность и не обнаружили. Так же было и со мной.

Вот теперь я абсолютно сбита с толку. За пару минут я полностью утратила понимание ситуации.

– Так вы тоже Резистент?

– Да. Такой же, как ты. Вам говорили о первом Резистенте, которого нашли в 2113 году?

– Было что-то такое, да.

– Тогда я расскажу тебе и предысторию. Но ты никому не должна ее пересказывать, ясно? Даже в твоей комнате стоит прослушка.

– Разумеется, я все понимаю.

Она думает, я совсем дурочка? Я осторожна и могу пораскинуть мозгами. Но раз Агата решила поделиться со мной своей историей – значит, она все же неплохого мнения обо мне.

– Мне тогда еще не исполнилось шестнадцати. Мой старший брат выпускался из школы. А вакцинация еще не была обязательной, ее делали только за большие деньги – а денег в нашей семье не водилось. Мои родители тоже были не привиты, как и большинство жителей Пентеса. Тогда никто не подозревал о существовании Резистентов. И вот однажды мой отец, который работал уборщиком в больнице, не вернулся домой. Мы с братом пошли искать его в больницу, но нас не пустили: оказалось, там карантин. Доставили сразу несколько зараженных Ксеносом, что-то пошло не так, как-то вышло, что вирус начал распространяться. Скоро почти все сотрудники больницы оказались заражены – все, кроме привитых. И моего отца.

Тогда его забрали из больницы и начали исследовать. У него и обнаружили первую Резистентность. Вслед за ним забрали и нас с братом. Нам пообещали, что мы сможем обучиться на кого угодно и получить достойную работу; это, как видишь, оказалось правдой. В том году провели первую обязательную вакцинацию, около двухсот случайных людей привили бесплатно. И многие умерли, в основном – дети. Тогда чуть не поднялся мятеж. Но те, кто справился с вакциной, обрели иммунитет. И пошло-поехало. Скоро привили всех людей старше восемнадцати и младше тридцати; среди них нашли сорок одного Резистента. Построили этот Центр, начали исследования. И вот… Стой, кто-то идет. Зайди ко мне завтра после десяти, ясно? Найди повод. И никому ни слова.

Она сует мне в руку лист бумаги с какими-то записями о приеме таблеток и быстрым шагом идет к зданию. Вот так. Она не договорила, но ясно, что дальше случилось что-то нехорошее. Я и не знала, что кто-то умер от вакцины, до меня эти новости попросту не доходили. В школе рассказывали, что вакцинация безопасна и не может нанести вреда. Абсолютно не знаю, что думать. Так здесь и правда опасно? Что, если меня вообще никогда отсюда не выпустят?

Когда я возвращаюсь в общежитие, приходится кричать под окнами, чтобы кто-нибудь открыл двери. Открывает не Адам, а какая-то девушка из старших. Я бегу по лестнице в свою комнату и обнаруживаю там странную картину.

Ната одна; она сидит на своей кровати, сиротливо обняв колени. Светлые волосы чуть влажные. Постель Иванны пропала, как и другие ее вещи.

– А где Иванна?

– Мы пошли в душ, – от волнения Ната говорит очень быстро, – пока я купалась, она пропала. Я прихожу, а тут пусто. Наверное, ей разрешили уйти домой. Повезло.

– Не думаю, – медленно выговариваю я, подбирая с пола красный камень на веревочке.

– Это ее талисман? Она не оставила бы его валяться здесь, – шепчет Ната. Разумеется, не оставила бы. Она попрощалась бы, если б уходила насовсем. Написала бы записку, хоть что-то. А тут – пропала, как и не было, только талисман на полу. И ясно, что это Центр что-то с ней сделал. Но говорить об этом с Натой нельзя: теперь я знаю о прослушке.

– Будем надеяться, все в порядке, – весело говорю я, переодеваясь в пижаму.

Раздается стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в комнату вваливается Гарри. Я как раз стою в пижамной рубашке и трусах, – очень вовремя.

– Гарри!

– Я не смотрю, – отмахивается парень, – что я там не видел. У вас все на месте?

– Иванны нет, – говорю я, натягивая штаны.

– Ее брат тоже пропал, – сообщает Гарри. Он встревожен. – И еще Лёха.

Лёха – еще один парень из нашей девятки, он жил в комнате с Архипом. Теперь ясно: что-то не так. Не могли все трое уйти незаметно.

Сразу за Гарри появляется Ник.

– Ребят, вы не видели Ивана? Я вернулся из душа, а его нет и дверь нараспашку.

Мы рассказываем, что Иван пропал вместе с сестрой и Лёхой. Теперь парни сидят в нашей комнате, на освободившейся кровати Иванны. Мне так хочется предупредить их о прослушке! Ведь они уже начинают выдвигать теории:

– Что, если их выгнали, потому что они не подошли?

– Может, перевели в другое место?

– Может, из них уже сделали разведывательный отряд и отправили за стену?

Натягиваю одеяло по самые глаза и просто гляжу в потолок. Я никому не сказала о своей абсолютной Резистентности. На меня у Центра другие планы, – какие же? Я теряюсь в догадках. Уж лучше бы Агата ничего не говорила. Ничего особенно плохого я не услышала, но понимаю, что рассказ не закончится хеппи-эндом. Исчезновение ребят только усилило мою тревогу. Кажется, пару часов назад я убеждала себя расслабиться и радовалась, что нахожусь здесь. А теперь переживаю сильнее, чем в самом начале.

Ната тоже выглядит напуганной: ее лицо налилось краской, в глазах – смутное беспокойство. Но она вообще не из смелых. Вот испуг и недоумение в глазах Гарри – это уже серьезно.

– Знаете, утром я потребую пустить нас домой, к родственникам, – заявляет Ник, поправляя очки. – Все это слишком странно. И я хочу увидеть семью, сказать им, что я в порядке.

– Потребует он, – хмыкает Гарри. – Если бы все было так просто. Я вчера говорил с Лизой, – это девушка из моей школы, старше на год, – так вот, она родителей видит только по определенным дням. Им только письма разрешают. Мы тут как в тюрьме, ребята.

– И ты предлагаешь смириться?

– Нет. Я предлагаю осмотреться, понять, что к чему. Нет смысла просто колотить в ворота и проситься домой.

А мне сейчас именно так и хочется поступить.

В дверь снова стучат. На этот раз гость дожидается разрешения войти.

Это Адам; на нем тоже пижама, поверх накинута куртка.

– Да вас тут много, – замечает он. – Что же, Ник, ты-то мне и нужен. Теперь ты один в комнате, поэтому к тебе подселится Архип. Надеюсь, ты не против, потому что он уже переносит вещи.

– А что стало с Иваном? И остальными?

– Иван, Иванна и Алексей оказались не Резистентными. Это ошибка, такое случается. Анализы крови дают гораздо более точный результат, чем реакция на вакцинацию.

– Он спросил, что с ними стало, – настойчиво повторяет Гарри.

– Они покинули Центр, – невозмутимо отвечает Адам. – Думаю, уже вернулись по домам.

Не сказала бы, что слова Адама успокоили меня. Он ведь не просто так стал руководителем новичков: наверное, любимчик местного начальства, а заодно – их глаза и уши. Если нам врут, то Адам только поддерживает ложь. И все же – хоть немного ясности. Может, мы зря себя накручиваем, и ребята правда уехали домой? На их месте я бы тоже поспешила покинуть ЦИР. Я вспоминаю, как близнецам нравилось здесь. Только они и радовались, что оказались в числе «избранных». И тут – ошибка. Должно быть, им очень обидно возвращаться в обычную жизнь, снова идти в школу и питаться жалкими крохами по сравнению с тем, что дают нам в Центре.

Зато мне возвращение точно не грозит, вспоминаю я, и сердце сжимается в болезненный пульсирующий комок.

Глава третья

Утро наступает не вовремя: я совершенно не выспалась и чувствую себя разбитой. На завтраке меня подташнивает, и я запихиваю в себя только горбушку хлеба, – на большее не способна. Тяжелая выдалась ночь. Я проворочалась в постели несколько часов, думая о том, что будет дальше. Вечером я осмотрела кровать Иванны, ее тумбочку. В ящике нашла карандаш. Его она тоже случайно оставила?

Сразу после завтрака нас ведут на тренировку. В зале не только новички, но и многие другие Резистенты. Дюжина парней играет в футбол, несколько девочек помогают друг другу качать пресс на цветных ковриках. Пахнет свежей резиной. Мне заниматься не хочется, так что я сразу сажусь на лавочку. Тут же подходит девушка лет двадцати, с волосами, убранными в высокий хвост.

– Ты себя плохо чувствуешь?

– Немного.

– Не нужно отвести тебя к врачам?

– Нет, что ты, спасибо.

Девушка недовольно поднимает брови и уходит. На самом деле мне как раз нужно пойти к врачу – но после десяти вечера. Почему Агата держит свою историю в тайне? Что такого в том, что ее забрали в Центр из-за отца? Возможно, я догадываюсь, в чем дело. Может, ее тоже держат взаперти. И она хочет уйти, но не может, а критиковать Центр вообще запрещено… Но нет, дело в чем-то другом.

Ко мне подсаживается Ната.

– Ты какая-то бледная, все в порядке?

– Да, – вру я, чтобы не беспокоить ее, – просто сонная.

После двух часов в зале нам разрешают вернуться в комнаты. Но в холле уже поджидает господин Бернев.

– Доброе утро, Резистенты, – его голос сух, как обычно. – Привезли письма от ваших родственников. Сегодня вы можете написать ответы, но учтите, что рассказывать что-либо о Центре, его местонахождении, работе и сотрудниках запрещено. Нам придется прочесть каждое письмо перед отправкой, – это меры предосторожности. Письма уже в ваших комнатах.

Ба не могла мне ничего написать. Она почти не видит! Но, по крайней мере, кто-то заходил к нашим родственникам, – а значит, навещал и Ба. Пока все спешат в комнаты, я подбегаю к Берневу, который уже собирается уходить.

– Простите, но моя бабушка… как она? Ей объяснили, что со мной? И я думаю, что ей нужна моя помощь, она сама…

– Твоя родственница, сто семнадцать тридцать четыре, не сама. Ее отправили в место, где ей обеспечат уход и заботу. Разумеется, письма она не написала, но с ней поговорили и все разъяснили.

От сердца отлегло, но… Куда ее поместили? В больницу или в дом престарелых, разумеется. Ей там не место. Никто, кроме меня, не сможет заставить ее есть, когда она не хочет. Никто не почитает ей на ночь. Никто не успокоит в те моменты, когда она почти не соображает, что происходит. Она стара и больна; и пусть даже Ба смогут назначить хорошее лечение, ей все равно будет одиноко и страшно вне дома.

Бернев, не дожидаясь моего ответа, исчезает, быстро спускаясь по лестнице. Я возвращаюсь в свою комнату и застаю Нату плачущей над письмом.

– Что-то случилось? Плохие новости от семьи?

– Нет, нет, – она утирает слезы рукавом, – просто мама пишет, как скучает по мне.

Жаль ее, но в то же время… мне-то совсем никто не написал. Некому скучать обо мне, кроме Ба. И тут я замечаю на своей кровати белый конверт; он надорван с одной стороны, но сейчас мне все равно. Хватаю конверт и читаю имя: «Артур 11454». Артур!

Быстро вытряхиваю письмо. Мой друг пишет о том, как пришел искать меня после дня прививок, но не нашел ни дома, ни в больнице. Он спрашивал обо мне у всех подряд в больнице и так им надоел, что его запомнили по имени. А потом он снова заходил ко мне домой и застал там непонятных людей, которые помогали Ба собрать вещи. Артур соврал им, что он – мой жених, и ему позволили написать письмо. Еще он получил прибавку к зарплате. На этом новости заканчиваются и начинаются вопросы: где я? Что происходит? Как со мной увидеться? Я не могу ответить ни на один. Но Артур, наверное, и представить не может, как тепло и спокойно мне стало от его письма. Я чувствовала себя абсолютно одинокой, но где-то там, в городе, есть человек, который волнуется за меня. Сижу и глупо улыбаюсь несколько минут.

Дождавшись вечера, начинаю изображать больную. Правдоподобно постанываю, держась руками за живот, бреду по лестнице на нижний этаж: в левом крыле живут старшие Резистенты. Где-то тут комната Адама – он сказал нам номер, но я там ни разу еще не была. Стучу.

– Кто там?

– Это Вероника! Ты не мог бы выпустить меня из корпуса?

Дверь резко открывается, так что я едва не получаю по лбу, и высовывается Адам. Его влажные темные волосы чуть кудрявятся.

– Зачем?

– У меня живот болит, – вздыхаю я, понимая, что актриса из меня не очень. – Тошнит и все такое. Хочу сходить к доктору.

– Зачем же? У меня есть таблетка. Проходи.

– Ты уверен, что она поможет?

– Уверен.

Делать нечего: вхожу в комнату. Она абсолютно не похожа на мою спальню. Здесь только одна кровать, зато есть большой письменный стол, на котором разложены чертежи и несколько бумажек с непонятными символами и обозначениями. Стена над кроватью обклеена плакатами. Вдоль спинки кровати и на стуле развешена одежда – видимо, грязная. Всюду огрызки карандашей, в углу – опрокинутый табурет. Я-то думала, что Адам – идеальный аккуратист! Но ему, похоже, и дела до всего этого хлама нет. Он принимается рыться в ящиках стола и находит там пакетик с таблетками. Набирает мне воду в большую зеленую кружку, протягивает:

– Должно помочь.

Приходится выпить. Ладно, хуже не станет. Но к доктору-то попасть все равно надо. Почему бы ей просто не зайти за мной, не забрать из общежития? Или она боится слежки?

– Посиди тут. Если не станет лучше, придется идти в «Солар».

– Ладно, – соглашаюсь я, осматривая чертежи, за которые садится Адам. Лицо его тут же становится сосредоточенным, словно он и не отрывался от работы. Его отрешенность напоминает мне об Иванне и ее рисунках.

– Ты делаешь какие-то планы? – осторожно интересуюсь я.

– Это схема вентиляции, – не оборачиваясь, отвечает Адам. – Но обычно я рисую карты.

– Типа… Географические?

– Да. Карты местности за стенами города. Там есть довольно красивые места, я их зарисовываю во время разведок.

– В самом деле? Там ведь нет ничего живого.

– Серьезно? – усмехается Адам. Высокомерно так усмехается, словно я глупость сказала. – Если ты теперь знаешь о Резистентах, то как можешь думать, что за стеной нельзя выжить? Там полно растений и животных, – только не вокруг городов, а подальше. Иногда мы туда заходим.

– Вы – это исследовательский отряд?

– Да, обычно ходим по два-три человека. Скоро узнаешь, вас для того и тренируют. Мы берем пробы почвы и воды из разных мест, а потом привозим сюда, исследуют. Ищем места, где могут жить обычные люди, но пока не нашли. Зато видели реку с красной водой. Еще однажды нашли остатки храма старых людей. Там много чего, за стеной. Некоторые отряды и до других поселений доходят. Как твой живот?

– Да… Пока не особо помогает. Давай я все-таки схожу в «Солар».

Он без слов поднимается от чертежей и быстро ведет меня к выходу.

– Дальше я сама.

– Тебя же тошнит? Я не могу отпустить тебя идти через весь ЦИР. Сама понимаешь.

И он сопровождает меня до «Солара», везет в лифте, подводит к самому кабинету доктора Агаты… и ведет дальше. Открывает передо мной двери соседнего кабинета.

– Давай, я буду ждать внизу.

В кабинете совсем другой врач, мужчина. И что теперь делать? Захожу, сажусь на кушетку и дожидаюсь, пока шаги Адама стихнут в коридоре.

– Что беспокоит? – врач поднимает взгляд от бумаг.

– Простите, а доктора Агаты сейчас нет?

– Сегодня не ее смена, но, может, она работает с документацией в своем кабинете.

– Тогда можно мне зайти к ней?

– Зачем? Я осмотрю тебя.

Ну и что мне делать? Если завтра я снова скажу, что мне нужно к врачу, это будет слишком подозрительно. Сейчас – мой единственный шанс поговорить с Агатой. Начинаю судорожно соображать.

– Дело в том… мне обязательно нужно именно к ней, давайте, я постучу и спрошу…

– Говорю же, не ее смена, она сейчас не будет тебя принимать. Спрашивай у меня.

– Об этом, – говорю я доверительным шепотом, – я могу спросить только у нее.

Он удивленно поворачивает ко мне голову.

– Будет немного неудобно спрашивать такое у вас. – Я мнусь, кажется, даже удается покраснеть. – Это чисто женский вопрос.

– Врач – существо бесполое, – заявляет медик. – Ну ладно, если неудобно – иди.

– Спасибо, – киваю я, слишком резко вскакивая с кушетки. Так убедительно сыграть стесняющуюся девочку и так нелепо разрушить весь образ несчастной больной! Но врач, кажется, ничего не замечает, и я выскальзываю из кабинета. Трижды стучусь к Агате – по привычке, как делала это дома. Она открывает тут же: должно быть, слышала шум в коридоре и ждала меня.

– Привет, сто семнадцать тридцать четыре, – весело говорит она. На губах – приветственная улыбка. Теперь-то я знаю, что Агата только притворяется такой милой, хотя, судя по всему, и правда хорошо ко мне относится. – Что-то случилось?

Я знаю, что она не может говорить прямо, пока мы в кабинете: здесь везде прослушка. Нужно разговаривать осторожно.

– У меня живот болит, я уже выпила таблетку, но лучше не стало.

Взгляд мой блуждает по углам кабинета. Интересно, где здесь камеры и микрофоны? Есть ли слепые пятна?

– Самолечением занимаешься? Смотри мне.

Она берет со стола блокнот, открытый на исписанной странице, и протягивает мне, прикладывая палец к губам.

– Сейчас посмотрим, как тебе помочь. Ты не ела ничего, кроме того, что давали в столовой?

– Кажется, нет, – я быстро пробегаю глазами по строчкам.

«Здесь нет камер, но они всё слышат. Я не могу увести тебя во двор, пока Адам здесь. Разговор придется отложить, но прочти все, что здесь написано, а потом тихо положи блокнот и уходи. Возможно, это будет тяжело воспринять, но у меня нет времени готовить тебя и объяснять все как следует. Оставайся спокойной и не выдавай волнения. Ты единственная, кому я решила довериться».

– И где именно болит?

«Трое ребят из вашей девятки не уехали домой, они в Центре. Нескольких Резистентов отбирают каждый год. Здесь проводятся незаконные исследования, которые заказывает правительство. Об этом знают только некоторые врачи и руководство. Другие твои друзья тоже могут оказаться в лаборатории. Тебе это не грозит, потому что ты – абсолютный Резистент, но и ты не в безопасности. Я могу помочь тебе и твоим друзьям, если ты готова рискнуть и довериться мне. Скоро вас будут распределять по специализациям, ты должна стать членом разведывательного отряда. И помни, что если как-то выдашь меня, нам обеим конец».

– В районе желудка, наверное…

Мне слишком тяжело дышать, голос звучит сдавленно. Господи, пусть те, кто нас подслушивают, спишут это на тошноту… От прочитанного меня и правда начинает тошнить.

Соберись, говорю я себе. Было ясно, что все в этом Центре слишком хорошо, чтобы быть правдой. Можно ли отсюда сбежать? Может, я смогу, несмотря на высокие ограждения и на охрану. Но разве меня сложно найти в городе? Если я вернусь домой, туда на следующий же день заявятся люди из Центра и заберут меня назад. Только никто уже не станет меня кормить вкусностями и селить в уютную комнату. Сердце раздувается до огромных размеров и словно давит на легкие, я еле дышу. Можно ли верить самой Агате? Она действительно знает, как помочь мне?

– Вот, выпей это, – говорит Агата, но ничего мне не дает. – И ложись в постель сразу, как вернешься.

«Если тебе все удастся, возвращайся ко мне перед первой разведкой, я расскажу, что делать дальше. Не верь никому».

– Я все поняла, – киваю Агате. – Большое спасибо.

Наши взгляды встречаются, я киваю, показывая, что сделаю все как нужно. Она кивает в ответ.

Кладу блокнот на стол и ухожу. Я совсем не чувствую ног, и они сами, на автомате несут меня к лифту. Внизу ждет Адам.

– Ты совсем бледная. Точно все нормально?

– Да, – у меня дрожат пальцы, я прячу руку в карман.

Мы возвращаемся в общежитие молча; это хорошо, потому что сейчас я могла бы выдать себя неосторожным словом. «Не верь никому». Адам – один из них, наверняка тут же доносит обо всем, что слышит, местному начальству. А кто здесь главный? Бернев? Это он забрал Иванну и мальчиков? Что с ними теперь делают? Слишком много вопросов, которые мне некому задать, голова вот-вот лопнет.

Вдруг Адам останавливается так резко, что я чуть не врезаюсь в его спину. В нос ударяет его запах, и я не сразу осознаю, что это запах сигарет.

– Слушай, я вижу, что тебе стало хуже. Доктор тебе что-то дал?

– Да, просто таблетка еще не подействовала, – сердце стучит у меня в висках.

– Может, хочешь присесть?

Я быстро машу головой; хочется скорее вернуться в комнату, где есть только Ната. Разумеется, я не могу рассказать ей о разговоре с Агатой, но хотя бы не придется переживать за каждое сказанное слово.

Но, вернувшись, я застаю Гарри и Ника. Оба сидят на моей кровати.

– О, ты ведь не против, что мы присели? – извиняющимся тоном говорит Ник.

– Нет, – обессиленно плюхаюсь рядом с ними.

– Ты в порядке? Тебя ведь в «Солар» водили?

– Просто немного нездоровится.

Открывается дверь, и входит Архип. Ну что они все забыли в нашей спальне? И почему именно сегодня?

– Я нашел!

Он с ужасно довольным лицом показывает потрепанную колоду игральных карт.

– Ты будешь играть? – спрашивает Гарри.

– Эм… да, давай.

Мальчики перетаскивают стол в середину комнаты, и мы, впятером вместившись на трех кроватях, начинаем играть. Мне становится легче. В конце концов, я не одна здесь. Игра оживленная, все шутят и смеются. Ната вдруг начинает выигрывать партию за партией. Надо расслабиться, своим волнением я никому не помогу. И я действительно немного расслабляюсь. Но потом Архип говорит, что ему нужно вернуть карты, и уходит. И тут снова начинается разговор о пропавших ребятах.

– Ничего не слышно о близнецах и Лёхе? – спрашивает Гарри. Никто не отвечает. – Вам не кажется, что это очень странно? Хоть бы слово сказали – так нет же, все делают вид, что ничего не случилось.

Теперь, когда я знаю, что произошло на самом деле, я не могу слушать спокойно.

– Ты слишком заморачиваешься, – говорю как можно безразличнее, – все с ними нормально.

– Серьезно? То есть ты здесь ничего странного не замечаешь? Почему, например, нам ничего не говорят о том, когда мы сможем уйти? Почему не дают написать родственникам, где мы? Это не нормально, Вероника.

И тут я не выдерживаю: хватаю карандаш Иванны и пишу прямо на столе: «здесь прослушка». Прижимаю палец к губам, как Агата. И только тогда понимаю, что наделала.

Вся троица застывает в молчании. Черт! А что, если здесь камеры? Или кто-то прямо сейчас слушал наш разговор – неужели его не смутит резкий обрыв? И чем я только думала? Чтобы хоть как-нибудь справиться с затянувшейся паузой, быстро говорю:

– Наверное, есть причина.

– Может, и так, – говорит Гарри, тяжело дыша. До чего неестественно выходит! Но я не могу его винить, здесь виновата только я. Гарри быстро уводит разговор в другое русло, а я все жду, когда в комнату ворвется разъяренный Бернев, схватит нас всех и потащит в свою секретную лабораторию. Но ничего не происходит. Обошлось? Теперь, когда другие знают о прослушке, они наверняка не смогут успокоиться. И захотят знать больше. Но где с ними говорить? И главное – стоит ли?

Когда мальчики уходят в свою комнату, я нахожу бумажку, на которой мне выписали витамины, и пишу для Наты: «здесь опасно, но мы не одни, нам помогут». Успокоит ли это ее? Она глядит на меня большими серыми глазами, и в них я вижу отчаяние.

А утром нас ведут в зал, как и вчера. Там снова полно народу, но нас, оставшихся из девятки шестерых новичков, сгоняют в угол для разговора. Тренер и Адам рассказывают, что всем нужно выбрать специализацию, а их не так много на первых порах:

– Каждый из вас должен сделать свой выбор в течение пары дней, но учтите, что при распределении будут учитываться ваши данные и умения, а не только пожелания. Итак, можно стать медиком. Только Резистенты могут работать с зараженными Ксеносом людьми, это важная работа. Нужно будет быстро и серьезно учиться, параллельно работая в больнице. Можно стать частью разведотряда, для этого нужен хороший уровень физической подготовки…

– Но почему? – в своей обычной манере перебивает Гарри.

– Что – почему? – раздраженно спрашивает женщина-тренер.

– Зачем нужно быть хорошо подготовленным, чтобы просто ездить по пустоши?

– Это только кажется простой работой. Но быть разведчиком – опасно. Вы можете встретить кого угодно за Стеной. Там даже можно найти людей, – правда, людьми их, конечно, назвать сложно. Они дикие и неуправляемые, вполне могут напасть на вас. Поэтому разведчикам придется получить боевые навыки. Теперь я могу продолжить?

Гарри хмыкает. А я понимаю, что мне придется выбрать именно эту работу, хотя я даже не знаю, как это поможет.

– Лучшие разведчики, хорошо показавшие себя, получают задания по доставке грузов и сообщений в другие населенные пункты.

Ничего себе! Сколько отсюда до ближайшего жилого города? С географией у меня не очень – но ясно, что далеко. Я была уверена, что нет никакого способа пересечь зараженные территории и добраться до другого города. Но если ты Резистент… действительно, а как еще мы узнали бы о других городах? Должно быть, Резистенты постоянно ездят туда-сюда.

– Далее – Центру нужны инженеры; также можно стать членом службы охраны…

Ага, а еще подопытным, как Иванна.

Мы снова предаемся ничегонеделанию в спортивном зале, а после обеда всех ведут в «Солар», ничего не объясняя. Но к кабинетам врачей мы не идем; вместо этого нас приводят в небольшую комнату, похожую на школьный класс. Здесь десять одноместных столов, на шести из них – по ручке и большому конверту. У окна стоит немолодая женщина со строгим пучком на макушке.

– Добрый день, Резистенты.

Мы хором здороваемся (точно как в школе).

– Сегодня вы пройдете тестирование, которое позволит определить ваши знания по необходимым предметам.

– А если я хочу в разведотряд, – говорит Гарри, – можно не писать?

– Вы ошибаетесь, молодой человек, если думаете, что разведчику не нужны знания. Более того, в разведчики берут только лучших из лучших, как в спорте, так и в учебе.

Мне конец. Я не пройду тесты лучше всех. Если в беге я еще могла опередить других, то здесь – всё, пиши пропало. Сажусь за стол, вскрываю конверт, заторможенно гляжу на задания. Три десятка вопросов по разным дисциплинам, от естествознания до истории Пентеса. Черт, вот зачем это нужно?

«Сколько поселений слилось при образовании Пентеса?» – это я знаю, пять. «В каком году создан город-государство Пентес?» – быстро записываю «2074». На этом мои познания заканчиваются. Осторожно, чтоб не подумали, что списываю, поднимаю глаза на сидящего впереди Ника. Его рука так и бегает вдоль листа! Кажется, он строчит без остановки. Отлично, теперь он займет мое место в отряде. И тогда все кончено. Я чуть отклоняюсь вбок, чтобы подсмотреть хоть пару ответов, но Ник все закрывает даже своей узкой спиной. Кажется, он замечает мой пристальный взгляд, потому что немного оборачивается:

– Нужна помощь?

Я киваю, чувствуя себя идиоткой.

– Номер сто шестнадцать девяносто три! – вскрикивает женщина, и Ник вздрагивает, словно его током ударило. – Не стыдно списывать на глазах у меня?

– Простите, – тихо говорит он.

Я пытаюсь отвечать сама, но даже не могу вчитаться в вопросы. Мне приходится по нескольку раз читать одну и ту же строчку. А в конце еще и задачи! Данные нам сорок минут подходят к концу, а мой лист почти пуст. Может, заполнить его хоть чем-нибудь? Пусть думают, что я не так поняла вопросы… да нет, полный бред. Лучше уж не позориться и сдать, как есть.

И тут на мой стол прилетает свернутая в комочек бумажка. Ник кинул ее назад, даже не оборачиваясь. Быстро прячу комочек в рукав, пока женщина не смотрит, разворачиваю и переписываю все, что успеваю. Ник дал не все ответы, только те, что можно записать парой слов, но уже это – гораздо лучше, чем ничего. За пару секунд до окончания теста я сдаю работу.

Всей толпой мы выходим из кабинета.

– Ну и как вам это? – возмущается Гарри.

– Тест был довольно легкий, просто школьная программа, – говорит Ник. – Как успехи?

– Ужасно, – признаюсь я, – если б не ты, почти ничего бы не написала.

– Мне не жалко. Тем более что я все равно не хочу быть в отряде.

– Да ладно? – удивляется Гарри. – Не хочешь побывать в другом городе?

– Это было бы интересно, но всю жизнь заниматься разведкой – это не по мне.

И не по мне. Но я должна, раз это как-то поможет мне и остальным.

– А ты как написал? – словно без интереса спрашиваю у Гарри.

– Не очень, – отмахивается он, – я решил задачи, но с датами и названиями – беда, никогда не учил эту ерунду.

Вечером нас ждет еще один тест – на этот раз в спортзале. Мы сдаем три норматива: скорость, сила, выносливость. Оказывается, что с выносливостью у меня все не так уж хорошо. На коротких дистанциях я обгоняю всех парней, зато на длинных – быстро сдуваюсь и ползу в хвосте с Натой и Ником, который нарочно не старается. Силовые упражнения выполняю неплохо, но хуже, чем парни. На что рассчитывала Агата, когда поручала мне это?

Вымотанная и недовольная, я иду в душ, чтобы смыть с себя пот и усталость. Интересно, здесь тоже есть камеры и прослушка? Вдруг я решу обменяться с кем-нибудь секретной информацией, пока мою волосы? От этих мыслей становится совсем худо. Как теперь спокойно купаться? Ната моется в соседней кабинке, я слышу плеск воды. Каково ей? Она знает только, что нас прослушивают, – и больше ничего. Наверняка предполагает, что не все здесь чисто. Может, понапридумывала кошмаров и видит все хуже, чем есть на самом деле. Хотела бы я с ней поговорить без лишних ушей.

Впереди тяжелая ночь. Когда я высплюсь, наконец? Снова ворочаюсь в постели, не нахожу себе места. Пустая кровать Иванны постоянно напоминает о том, что сейчас наша соседка где-то в лаборатории.

Наутро приходит Адам, мы все собираемся в холле, одетые кто во что успел.

– Пришли результаты тестов, – в его руках тонкая папка. – Здесь рекомендации по распределению. Если рекомендаций несколько, вы можете выбрать назначение сами. Эти рекомендации составляли ваш тренер, научный отдел и лично я. О своем выборе сообщите мне.

Мы толпимся в холле, на нас пришли посмотреть и старшие Резистенты. Распределение – важное дело, тем более что теперь мы будем работать с ними. Адам достает из папки лист бумаги и начинает зачитывать, а я тщетно пытаюсь заглянуть в записи.

– Гарри, номер сто семнадцать одиннадцать: тесты – шестьдесят четыре балла, лучший результат по физической подготовке, рекомендации – разведчик или инженер. Архип сто семнадцать два ноля: тесты – сорок три балла, физподготовка высокая, рекомендации – служба охраны… Так, дальше… Николай: тесты – девяносто один балл, средний уровень… рекомендации – инженер или научный отдел. Наталья сто семнадцать ноль два: тесты – шестьдесят шесть баллов, низкий уровень физической подготовки, рекомендации – медицина. Олег: тесты – сорок шесть баллов, средний уровень подготовки, служба охраны.

Сердце замирает. Осталась только я.

– Вероника, номер сто семнадцать тридцать четыре: тесты – семьдесят один балл, высокий уровень физической подготовки, рекомендации – медицина или научный отдел.

Почему? Это почти лучшие результаты! Дожидаюсь, пока народ разойдется, и подбегаю к Адаму.

– Послушай, разве я не должна была стать разведчиком? У меня хорошие баллы…

– Да, одни из лучших. И у тебя хороший выбор. Но девушки не подходят для разведывательного отряда, так всегда было.

Нельзя сдаваться. Если Адам составлял рекомендации, может, получится что-то изменить.

– Но я очень хочу в отряд. Я буду стараться, я быстро учусь! – я не слишком в этом уверена, но стараюсь говорить как можно убедительнее.

– Это не я решаю, – качает головой Адам, – но я скажу руководству.

– Спасибо, – выдыхаю я.

Я действительно сделала все, что могла: и тесты умудрилась списать, и обещание от Адама получила. Но Агата слишком многого от меня требует. Если девушек не берут в разведчики, то шансов нет.

Пока другие обсуждают свой выбор, я отхожу в сторону. А чего хочу я сама? Что бы выбрала – медицину или науку? Ведь это не мои результаты, а просто подсказки от Ника. Что, если я выберу науку, приду к ним и покажу абсолютную необразованность? Пожалуй, выберу медицину. Буду работать вместе с Натой, постараюсь выучиться как следует. Может, повезет стать помощницей Агаты…

– Что ты выбрала? – голос Гарри выдергивает меня из раздумий.

– Медицину, – вздыхаю я. – А ты? Хотя и так ясно.

– Это точно, – он усмехается. – Ты тоже хотела в отряд, да?

– Вроде того.

– Ты быстро бегаешь и написала тест лучше меня. Странно, что выбрали не тебя.

– Ну… Зато ты смог попасть куда хотел, верно?

Он ободрительно хлопает меня по спине и идет собирать вещи, чтобы переехать в свою новую комнату в общежитии для разведчиков. На его месте должна быть я.

Подхожу к Нате. Она выглядит довольно растерянной.

– Ты не рада своему назначению?

– Ты будешь смеяться, но я боюсь вида крови. Как мне работать в больнице?

– Ого. Может, тебе стоит поговорить с Адамом?

– Я все равно не знаю, куда еще меня можно направить. Так что хотя бы попробую. А ты? – она подняла на меня глаза, и я прочитала в них надежду, – ты что выбрала?

– Я с тобой, – ухмыляюсь, – соседи до конца.

Возвращаемся в комнату и собираем свои скудные пожитки: одежду, пижамы, выданные в Центре зубные щетки, мыло и шампунь. Завтра всем придется покинуть комнаты для новичков и поселиться со старшими Резистентами. Комнаты медиков находятся в том же корпусе, но этажом ниже. Еще, как рассказывали старшие, завтра всем выдадут новые комплекты одежды – для нас это медицинский костюм и белый халат. И я чувствую, что это абсолютно не мое. Даже сам факт, что я буду носить белый халат, кажется нелепым. Какой из меня врач? Еще не поздно изменить решение – но в научный отдел я тоже не хочу. По правде сказать, я даже не представляю, чем они там занимаются. Ставят эксперименты на людях? Наверное, все не так, ведь Агата говорила, что далеко не все работники Центра знают об этих исследованиях. Наверное, глядят в микроскопы, придумывают новые варианты вакцины. Это тоже не по мне. Чем я вообще хочу заниматься? Раньше не приходилось об этом задумываться: все равно распределение решило бы за меня.

Я вдруг представила, как выхожу на вылазку за стену. В руках пистолет (или какое там оружие положено разведчику?), за спиной рюкзак, а на носу – темные очки от солнца. Иду по пустоши, оставляя город далеко позади… может, это и есть то, чего я хотела? Вот только вещи имеют свойство казаться круче, пока их не попробуешь.

Раздается стук в дверь.

– Входите, – протягиваю я. Должно быть, кто-то из мальчиков. Снова затеяли игру в карты?

Но это Адам. Он знаком приглашает меня выйти. Неужели?..

– Слушай, я поговорил о тебе кое с кем, – говорит он, когда я выхожу к нему в коридор.

– И что сказали?

– В этом году я получаю свой собственный отряд, так что мне позволили самому решать, кого я хочу в команду. И раз уж ты просила, пусть это будешь ты.

– Ты… ты серьезно? – я чуть не задыхаюсь от радости. И с чего это? Совсем недавно я мечтала сбежать из этого места, а теперь счастлива, что буду тут работать.

– Вполне. Ты и Гарри завтра переезжаете в левое крыло, подойдешь ко мне за ключом, как соберешься.

Он разворачивается, чтобы уйти.

– Адам! – окликаю я его. Вежливость и умение благодарить, как положено, – не мой конек, но попробовать стоит. – Спасибо, что помог. Это было важно для меня.

Он кивает, и я, кажется, замечаю на его губах подобие улыбки. В первый раз за все время, что я здесь. Радостная, возвращаюсь в комнату и натыкаюсь на вопросительный взгляд Наты.

– Что-то случилось? Я тут подумала, мы могли бы забрать отсюда эти постели, раз уже спали на них…

Она ведь хотела и дальше жить со мной! Уже рассчитывала, что мы вместе будем работать. Жаль ее, но ничего не поделаешь.

– Слушай, я не буду медиком, – решаю сразу выложить все как есть. – Меня все-таки определили в разведотряд.

– Вот как, – она поджимает губы. – Ну ладно.

Обиделась. Как объяснить ей, что так нужно? Не стоило говорить заранее, что я выбрала медицину. Мы успели привыкнуть друг к другу, и мне будет тяжело без нее. Но у меня будет знакомое лицо – Гарри, а она окажется совсем одна. Мы засыпаем в молчании.

На следующий день я нахожу Гарри и делюсь с ним новостями.

– А ты своего добиваешься, Вероника? – ухмыляется Гарри.

– Я просто попросила Адама поговорить с кем-нибудь.

– Да ладно, я только рад. Можешь не оправдываться. Готова к переезду?

Вместе мы забираем у Адама ключи от комнат. На моем ключе бирка с номером «31». Нахожу комнату, отпираю дверь… и в недоумении застываю на входе. Стены пестрят сотней надписей черным и красным маркерами; везде на уровне глаз расклеены плакаты, вырезки из газет и даже книг, частично заклеены и окна, так что в комнате царит полумрак. Вот теперь мне интересно увидеть свою соседку. Она не заставляет себя ждать.

– Эй, чего хотела? – слышу я крик из-за спины. Оборачиваюсь. Вижу высокую, даже выше меня, девушку с длинным худым лицом и недовольным взглядом. Глаза густо подведены черным, угольно-черные волосы убраны в хвост, из которого выбивается несколько прядей. Она в открытой майке, и в глаза бросаются татуировки, покрывающие руки и даже грудь. Выглядит угрожающе.

– Похоже, я твоя новая соседка, – вздыхаю я. Надеюсь, Нате попалась девочка пообыкновеннее.

– О как. Ты точно комнатой не ошиблась?

– Точно, – я демонстрирую ей ключ.

– Ну тогда заходи, чего стоишь.

Я была уверена, что буду жить в своей комнате одна. Адам сказал, что девушек в разведотрядах нет, и я была уверена, что стану первой.

Соседка плюхается на одну из кроватей, раскинув руки, как крылья.

– Как звать?

– Вероникой. Номер…

– Нужен мне твой номер, – хмыкает она. – Я Алиса.

– Что ж… рада знакомству.

Я сажусь на свободную кровать, спинка которой тоже исписана маркером и исцарапана. Принимаюсь молча раскладывать свои вещи, постоянно чувствуя взгляд соседки на своем затылке. Это выводит из равновесия. Надо хоть о чем-то говорить.

– А ты тоже разведчик? – спрашиваю я.

– Как видишь.

– Адам говорил, что девушки для этого не подходят.

– Адам вообще козел, – только и говорит Алиса, приподнявшись на локтях.

– Вот как. Почему ты так думаешь?

– Сама посуди: только полный козел может сначала бегать за девушкой полгода, а потом бросить ее на глазах у всех общих знакомых. А потом еще месяц бегать за ней, извиняться и умолять остаться друзьями. Так что – козел.

Великолепно: меня поселили в одну комнату со злой бывшей девушкой Адама.

Глава четвертая

– С сегодняшнего дня вам придется забыть фразы «я устал» и «у меня не выходит», – говорит Андрей, глядя то меня, то на Гарри. Мы стоим перед ним, как школьники на выговоре, посреди спортивного зала. У нас новая форма, темная, с белой буквой «R» на спине; вместо кроссовок – тяжелые армейские ботинки. Адам не смог найти комплект моего размера, так что мне дали старую форму Алисы, пока не закажут личную. От майки сильно пахнет духами.

– Но главное, что вам нужно знать, – вы больше не сами по себе. Вы команда.

Андрею лет тридцать пять, он невысокий, коренастый, вечно хмурит брови. И он – не Резистент, ни разу не был за Стеной. Зато уже пять лет тренирует разведчиков. Вроде и не злой мужик, но напрягает так, словно пытается загонять до смерти.

Распорядок дня у нас плотнее некуда: после завтрака и до обеда тренировка, потом несколько часов отдыха и снова тренировка. Всего существует шесть разведотрядов, включая наш. И других девушек, кроме меня и Алисы, здесь действительно нет. В основном мы будем тренироваться вместе, но есть некоторые уроки, которые станем посещать только мы с Гарри: нам предстоит научиться стрелять, карабкаться, драться, разбираться в видах почвы, находить пищу и питьевую воду, разводить огонь и обращаться с рациями. А еще – слушаться командира. Адам – главный в нашем отряде, он уже несколько раз бывал за Стеной. И если он отдает приказ, нужно подчиняться, не обдумывая и не анализируя. Андрей долго рассказывает нам о важности дисциплины и подчинения в отряде, и я уже начинаю скучать, как вдруг в зал входит женщина-тренер. Ее форма отличается от нашей; она гораздо более открыта и демонстрирует не по-женски рельефные мышцы. У тренера широкая белозубая улыбка, от которой в уголках глаз собирается паутинка морщинок. Становится ясно, что женщина не так уж молода.

– Готовы позориться? – весело говорит она.

– Вы о нас такого хорошего мнения, – отвечает Гарри.

– Вы – ребята хоть куда, но на первой тренировке по скалолазанию позорятся все. Будет больно и обидно. Вперед!

Скалолазание… я определенно не готова к этому и физически, и морально. Мы идем вместе с тренершей через весь двор к высокому корпусу, где еще ни разу не были, но не входим внутрь, а обходим здание. Там уже ждет Адам. Отлично, будет наблюдать, как мы неумело карабкаемся, и потешаться. Да на здоровье.

Задняя стена здания и есть наша «скала». На ней – уступы разных размеров, с крыши свисают три крепких веревки. В голову закрадываются предательские мысли: а хорошо ли эти веревки закреплены? А не слишком ли они скользкие? Нам выдают неудобные, страшно тесные туфли на резиновой подошве. Стиснутые ступни, кажется, тут же затекают.

– Иди-ка сюда, – тренер манит меня рукой. – Ты высокая и худая, тебе будет легко. Руки у тебя слабые, но свой вес выдержишь.

Она помогает мне со страховкой. И почему я первая? Адам стоит чуть поодаль, наблюдая за мной без особого интереса.

– Берешься за зацеп, так…

Я хватаюсь за какой-то выступ, подтягиваюсь на руках, – вроде не так и сложно. Продвигаюсь выше, затем еще. Медленно, но уверенно ползу вверх… но только до того момента, пока зацепы находятся рядом друг с другом. Вдруг обнаруживаю, что до ближайшего уступа не дотянуться.

– Ладно, и как теперь? – оборачиваюсь, чтобы поглядеть вниз, и едва не падаю со стены; голова идет кругом. Что такое? Я не боюсь высоты. Я не задумываясь прыгала с крыши на крышу, когда мне было десять. Так что со мной?

– Зацеп справа! Тянись! – кричит тренер. Я вижу, как Гарри, уже экипированный, тоже начинает подъем.

Тянись. Легко сказать. Для этого придется подняться на цыпочки, а икры и так уже горят. А если нога соскользнет? Кажется, что канат меня не выдержит, и я рухну вниз, как та подстреленная птица.

Снова оборачиваюсь и случайно встречаюсь взглядом с Адамом, страхующим Гарри. Тот хоть и делает скучающее лицо, но внимательно наблюдает не только за своим подопечным. Надо лезть, иначе он начнет жалеть, что взял меня в отряд. Глубоко вдыхаю. Считаю: раз, два… три.

Нога едет по шершавой поверхности зацепа, и мне становится по-настоящему страшно. Я нелепо взмахиваю рукой, пытаясь удержаться за голую стену. Пальцы второй руки сами по себе отпускают выступ, и я падаю быстрее, чем успеваю сообразить, что происходит. Свой испуганный, по-девчачьи писклявый крик слышу словно со стороны. И только когда локоть прошибает боль от удара, я понимаю, что сорвалась.

Я просто болтаюсь на веревке.

– Черт! – вырывается против воли.

– Вот и что это такое? – тренер потихоньку выбирает веревку, и я бесславно опускаюсь на землю. – Ну-ка полезай назад и покажи этому самодовольному мальчишке.

Я бросаю взгляд на Гарри. Тот уже добрался до той высоты, где была я. Лезет, легко подтягиваясь на руках, почти не опираясь на ноги. Разумеется, он сильный, ему это просто. Может, и мне так попробовать? Но сильно ушибла руку о стену, сорвавшись. Повезло еще, что тренер постоянно выбирала страховочную веревку, и я пролетела не больше метра.

Ну же! Ругаясь себе под нос, встаю на ноги. Снова начинаю подниматься, но уже в другом месте, где зацепов вроде как больше. И слышу, как Гарри проносится мимо, кажется, даже со свистом. Признаться, я чувствую облегчение от того, что у Гарри тоже не вышло.

– А я говорила, что точек опоры всегда должно быть три, – злорадствует внизу тренер.

Я двигаюсь осторожно и медленно, но верно. Несколько раз все-таки теряю равновесие и повисаю на веревке. Раскачиваясь, больно бьюсь о камни ребрами и ногами, а потом начинаю все заново. К концу тренировки я вся в синяках и ссадинах, как и Гарри, а ведь мы не добрались и до середины стены.

– Ну, ребятки, завтра продолжим. Забирай своих букашек, Адам!

И зачем ему везде с нами ходить? Нянька, что ли?

– Никому не нужно в медпункт? – спрашивает Адам.

– Нет! – хором выпаливаем мы с Гарри. Мой локоть разодран в кровь, но ныть я не собираюсь.

В душе долго оттираю ладони, почерневшие от камней скалодрома. Они гудят; еще пара тренировок, и натру мозоли. Нахожу огромный зеленоватый синяк вдоль ребер. На обед мы с Гарри приходим абсолютно разбитыми.

Нас заставили сменить комнаты, но стол остался прежним. Ната машет рукой, заметив издалека.

– Ну, как первый день? – спрашиваю я.

Ната улыбается:

– Неплохо. Через неделю мы начнем работать в больнице, пока просто помогать медсестрам.

– Мы?

– Да, я и еще двое. Они из младших.

– В смысле – младше нас?

– Да, оказалось, здесь есть много младших Резистентов. Просто они живут в другом корпусе. В основном эти дети работников Центра и те, кого обнаружили во время первых вакцинаций. Со мной будут учиться девочка и мальчик на два года младше. У нас много предметов, сегодня выдали книги и атласы по анатомии. Учиться придется по вечерам, после работы.

– Здорово, – говорю я с набитым ртом, – а мы лазали по стене.

– Зачем? – Ната хмурит брови.

– Они говорят, что снаружи везде скалы, придется много лазать. Там даже машине нигде не проехать.

Я очень голодна и впервые за все время в Центре прошу добавки. Приветливые кухарки с удовольствием нас подкармливают. Пару румяных пирожков с мясом я тихонько прячу в карманы куртки, чтобы забрать в комнату.

Возвращаться к себе мне совсем не хочется. Но, к моему счастью, Алисы дома нет. Может, оттереть окна, пока ее нет? Комнате явно не хватает света, но кто знает, что Алиса со мной сделает, если я испорчу ее изысканный интерьер. Так что я просто ложусь на кровать поверх постели и отдыхаю перед вечерней тренировкой. Снова придется карабкаться на стену? Кажется, мои руки больше не выдержат. Помазать бы их какой-нибудь чудотворной мазью, – так ведь сама отказалась от похода к врачу. Не хотелось слишком часто там мелькать: все равно придется пойти к Агате перед первой вылазкой за Стену. Если меня туда возьмут, конечно.

Раздается стук – это Гарри.

– Ты одна?

– К счастью, да. Тебе повезло с соседом?

– Не то слово: его вообще не видно со вчерашнего вечера.

– Не сказала бы, что мне повезло, но моей соседки тоже нет. Она ушла еще до того, как я проснулась.

Было бы неплохо видеться с Алисой только перед сном.

Гарри садится на Алисину кровать:

– Слушай, а ты сегодня молодец. В разведку с тобой я не пошел бы, но ты старалась. По крайней мере, не хныкала.

– Это у тебя такие комплименты? – хмыкаю я. – Ты тоже не человек-паук, знаешь ли.

– Вот так всегда – я по-доброму, а все обижаются, – скалит зубы Гарри. – У тебя нет какой-нибудь мази от ушибов?

– Да откуда? Это Ната у нас теперь медичка.

– Может, она будет нам спирт носить из больнички?

– Гадость, – смеюсь я.

Следующая тренировка – не скалолазание, уже легче. Теперь мы идем в «Уран», где знакомимся с новой преподавательницей. Она моложе, чем тренер по скалолазанию, но гораздо более строгая и требует называть ее не иначе как «госпожой Александровой». И нас зовет по номерам, а не «букашками». У нее широкое конопатое лицо, волосы спрятаны под бандану.

– Если вы уходите в разведку на пару дней, вам вполне хватит еды в вашем рюкзаке. Но когда вылазка затягивается на недели, начинается игра на выживание. В наружном мире есть сотни вещей, которые могут вас убить: загрязненная вода, отравленная радиацией, паразиты, ядовитые растения. Поэтому нельзя совать в рот все подряд. Вы привыкли, что если на ферме выращивают фрукты, то они полезны и вкусны. Но за Стеной все иначе. Первое правило: не пробовать того, чего не ел раньше. Даже если вы найдете ягоду, которую мы не изучали среди ядовитых, вы все равно не можете быть уверены, что не умрете на месте, попробовав ее. Вдруг это мутировавшая волчья ягода? Второе правило: не есть больше, чем необходимо. Если уж вы едите что-то ядовитое, то пусть его будет немного.

– Она такая оптимистка, – шепчет Гарри.

Потом госпожа Александрова дает нам по атласу с картинками и описаниями съедобных растений. Позже мы будем учиться обеззараживать воду и даже охотиться… После занятия я чувствую себя даже более вымотанной, чем после скалодрома.

– Вообще довольно интересное занятие, – рассказывает Гарри на ужине, – но эта госпожа Волчья Ягода так монотонно говорит, что я не воспринимаю ее слова.

У ребят из службы охраны тоже сегодня была спортивная тренировка. А еще им скоро позволят открывать двери отпечатками пальцев, как Адаму. У Ника, выбравшего инженерное дело, занятий больше всего, ему не позавидуешь. Зато сам Ник ужасно доволен. У него новые очки, в которых он гораздо лучше видит, и парень аж сияет от обновки и от интересной работы.

– Одного не пойму, – говорит Гарри, – почему охранников тоже набирают из Резистентов? Их ведь мало. А эту работу могли бы выполнять и нормальные люди.

Он говорит «нормальные», словно с нами что-то не так. Я не хочу чувствовать себя ненормальной из-за того, что иначе реагирую на вирус. Впрочем, особенной или избранной – тоже. Это случайность, вот и все. У кого-то крепкое здоровье, а у кого-то – слабое, так всегда было.

– В службе охраны не только Резистенты, – возражает Олег, – но мы будем защищать не только территорию Центра, но и Стену снаружи. Там всегда стоит охрана, и это довольно опасно для человека без Резистентности.

– Так вы тоже сможете выходить за Стену?

– Формально – да. Но это не сравнить с настоящими разведками, – в голосе Олега нескрываемая зависть.

Я ищу глазами Алису, но в столовой ее определенно нет. Нет ее и в комнате, когда я возвращаюсь. Не так уж плохо, теперь эта комната почти моя личная. Скоро приходит Гарри. Его соседа тоже нет, и ему скучно сидеть одному. Я бы хотела отдохнуть, но не прогонять же Гарри, – так что слушаю его шутки. Он просит рассказать все о соседке.

– Ну… мрачная. Не знаю. А еще они с Адамом встречались.

Не стоило мне этого говорить. Алиса говорила мне об Адаме не по секрету, но – не люблю распространять слухи.

– Серьезно? Вот это уже интересно. Бедняга Адам! Дерьмово, наверное, жить со своей бывшей на одном этаже. К тому же, если найдешь новую девушку, старая ей тут же все про тебя выложит.

– Ты так переживаешь, будто уже успел бросить кого-то в Центре.

– Я, конечно, шустрый, но не настолько, – смеется Гарри. Звучит самодовольно, но мне нетрудно поверить, что на него вешаются девчонки. В моей школе такие парни всегда были в центре внимания – самоуверенные, шумные, любящие подшутить. Мне такие никогда не нравились: есть в них что-то жестокое. Обычно они не упускают случая поднять свою самооценку, унижая или высмеивая кого-то. Но Гарри не такой, я почти уверена, хотя и знакома с ним недавно. Мы даже успели немного подружиться, пока были здесь. А теперь, в одном отряде, общаться придется еще больше. В экспедициях мы вообще будем вместе круглыми сутками.

– Что ты думаешь об Адаме? – вдруг спрашивает Гарри.

– Ничего, – быстро говорю я. – В смысле, ничего особенного. Он довольно странный, вот и все.

– Странный? Как по мне, просто очень самодовольный тип. Видела, как он на всех новеньких смотрит? Словно он один тут все знает и умеет, а мы – слепые новорожденные котята. Посмотрел бы я на него самого, когда он только приехал в ЦИР.

Я не думала об Адаме с такой стороны.

– Знаешь, мне он поначалу казался совсем отстраненным, но потом я побывала у него в комнате и удивилась, как он живет. Он рисует целыми днями. Может, он просто интроверт, а не зазнайка? И он помог мне, взял в отряд и всегда рассказывает, что непонятно. Так что он хоть и странный, но, думаю, не плохой.

Мне кажется, Гарри не просто так невзлюбил Адама. Это что-то вроде соперничества. Гарри – сильный и хорошо соображает, привык везде быть лучшим, но Адам практически не обращает на него внимания.

– Может, и так. Но я бы предпочел ходить в разведку с Ником, а не с ним. Жаль, что Ник не захотел в отряд.

Я бы тоже хотела работать с Натой, но пришлось идти сюда. Теперь у меня все болит, а ведь завтра – новые тренировки. Сколько времени пройдет, пока нам позволят выйти за Стену? Медики учатся несколько лет, но они одновременно работают, так что к концу обучения все умеют и знают изнутри. А мы?

Вечер переходит в ночь, я уже укладываюсь спать, а Алисы все нет.

– Может, я останусь тут? – подает голос Гарри. Его уже разморило на кровати Алисы, как бы не уснул.

– Нет уж, вдруг она вернется посреди ночи и свернет головы нам обоим? Иди-ка в свою спальню. Давай, мне нужно переодеться.

– Какая стеснительная! – ухмыляется Гарри, вяло волочась к двери. – А ведь в походах придется переодеваться и даже купаться при парнях, не задумывалась?

– Ничего, будете глаза закрывать, – смеюсь я. – Доброй ночи!

– Сладких кошмаров, – доносится приглушенный голос Гарри из-за двери. Я тушу единственную лампочку и с головой прячусь под одеяло. Нужно выспаться.

Я вижу сон про высокую скалу, через которую мне предстоит перебраться. И нет ни веревки, ни уступов, – одна только гладкая, чуть влажная поверхность камня, скользящая под пальцами.

Просыпаюсь от шума за стеной. В комнате совсем темно, – значит, ночь поздняя. Кровать Алисы пуста. А в соседней комнате кто-то ругается, два голоса перебивают друг друга, один почти шепчет, а другой то и дело срывается на крик. Не люблю подслушивать. Но деться некуда.

– Может, еще обойдется, – шепчет девушка.

– Серьезно? Да они уже все решили. Он абсолютный Резистент, ты тоже. Собираешься спорить с решениями Центра?

– Но это личное дело, как они могут нас заставить? – кажется, девушка плачет.

– Так же, как заставляют меня от тебя отказаться.

Оба голоса не знакомы мне. И откуда там девушка? В такое время не принято ходить по чужим комнатам. И о чем они ведут речь? При чем здесь абсолютная Резистентность? Я прижимаюсь к холодной стене, чтобы лучше слышать.

– И ты откажешься?

– Нет.

– И что делать?

– А что ты предлагаешь? Мы можем только сбежать. Но как я вытащу тебя за Стену?

– Не получится… ты только навредишь себе. Мне-то они ничего не сделают. Не убьют уж точно.

Они не знают, что комнаты прослушиваются? Как они могут обсуждать побег? И главное – что именно заставляет их думать о нем?

Выхода нет. Встаю, обуваюсь и бегу в соседнюю комнату. Хоть бы там не было камер. Стучу; голоса тут же замолкают. Потом парень говорит:

– Входите.

Я заглядываю в комнату. Никакой девушки нет.

– Извини, что захожу в такое время. Услышала, что ты не спишь… я из тридцать первой комнаты.

Похоже, я застала его врасплох. Парень пялится на меня испуганными глазами. И только когда понимает, что я просто девчонка из соседней комнаты, говорит:

– Да, ты что-то хотела?

– Ты не знаешь, где моя соседка, Алиса?

– Конечно, она ведь на разведке со своим отрядом. Она не сказала? Вернутся они дня через три.

– О, спасибо. Я голову ломаю, где она, – отвечаю я, а сама знаками пытаюсь показать, что нужно вести себя тихо. Парень, кажется, понимает сразу. Он долго смотрит на меня, словно что-то оценивает, а потом говорит:

– Не переживай, здесь нет микрофонов. В твоей комнате тоже. Мы давно все сломали, а установить новые они не могут, – знают, что мы заметим.

Я выдыхаю.

– Вот как.

– Но спасибо за беспокойство. Ты много слышала из разговора?

– Достаточно, – признаюсь я. – Но я не собираюсь трепаться. Это ваши дела.

Откуда-то из-за шкафа вылезает девушка – невысокая, чуть полная, с огромными серыми глазами.

– Вы… можете объяснить, что здесь делают с абсолютными Резистентами? – решаюсь спросить я.

– Это все знают. Абсолютных никто не отпустит ни домой, ни за Стену, вообще никуда. Их держат тут, как в тюрьме. Они нужны Центру для продолжения рода.

На секунду замираю в недоумении.

– Чего?

– У обычного Резистента может родиться и не резистентный ребенок. Но если оба родителя – абсолютные, то и ребенок родится таким же. Они каждому абсолютному подбирают пару, чтоб были совместимы по всем параметрам. А потом заставляют пожениться.

– Ты абсолютная, – догадываюсь я, – а твой парень – нет.

– Верно. Мне уже подобрали партнера, но я не могу связать с ним свою жизнь. Прошу, не говори никому, что видела меня здесь.

– Не вопрос, – вздыхаю я. – И вы думаете, что можно сбежать?

– Нет, – честно отвечает парень, – разве что при помощи кого-то из руководства. Но Лору отсюда ни за что не выпустят.

Я ухожу в свою комнату. Странно, что они так доверились мне, – правда, раз я и так все слышала, скрывать разговор было бессмысленно.

Вот о чем говорила Агата – у них другие планы на таких, как я. Хорошо, что я ни с кем не встречаюсь: новость была бы гораздо печальней. Перспектива однажды выйти замуж за кого-то, подобранного мне чужими людьми, не кажется мне слишком радужной. Может, они и не обнаружат, что я – абсолютная? Агата не сказала им, а больше никто об этом не знает.

Голоса за стенкой больше не беспокоят. Они точно не ожидали, что в моей комнате кто-то будет. Должно быть, жалеют, что я в курсе их планов. А мне теперь очень хочется, чтобы они смогли сбежать, – ведь если у них выйдет, значит, отсюда есть выход. Хорошо знать, что сможешь уйти, если что случится.

На следующий день нам разрешают отправить родственникам свои письма. Я написала Артуру давно; письмо довольно короткое, но больше рассказать нечего, ведь подробности жизни в ЦИР разглашать нельзя. Так что я просто пишу, что теперь у меня новый дом и новая работа, много тренировок и учебы. Еще предлагаю ему пожить в моем доме, раз уж там никого нет. Немного рассказываю о новых друзьях – Гарри, Нике и Нате. О тренере. О соседке по комнате. И о том, что очень устала.

Нам велят сложить письма в коробку. Хоть бы и вправду отправили! Артур, наверное, недоумевает, куда это я пропала.

А затем – опять тренировки. С утра Андрей учит нас ориентированию с компасом и картой во дворе; Гарри снова делает успехи, а я пасу задних. А после обеда мы идем на общую тренировку. Здесь человек десять – не только разведчики, но и ребята из службы охраны. Будем учиться драться.

В службе охраны есть одна девочка, так что меня сразу ставят с ней в пару. Она чуть ниже меня, но в два раза крупнее. И настроена довольно яростно: так и сверкает глазами из-под челки. А я драться не умею. Как-то в младшей школе я подралась с одноклассницами, которые меня обзывали. Их было трое, а я одна, так что исход драки был ясен сразу. Здесь я с соперницей один на один, но результат тот же: не успеваю я сообразить, что к чему, как увесистый кулак врезается мне в скулу.

– Почему не блокируешь?

Легко ей говорить, она-то уже не меньше года тренируется. Я стараюсь сконцентрироваться. От следующего удара уклоняюсь, но тут же получаю снова, а потом – еще раз, в живот.

– Ты медленная, в этом твоя беда, – говорит девочка, – и даже не пытаешься ударить, только пятишься. Давай, просто ударь.

И она опускает руки, давая мне возможность ударить ее. До чего идиотская ситуация! Я мешкаю, не знаю, с чего вообще начать. Она подгоняет меня: «ну, чего ждешь?». Замахиваюсь и бью; девочка плавно уходит вбок, мой кулак пролетает совсем рядом с ее лицом. Скучающим лицом. Бью снова и попадаю.

– Это был удар?

– А ты хотела, чтоб я тебе голову проломила?

– Не проломишь, даже если постараешься.

Бью снова. С ожесточением. Она только чуть усмехается.

– В другой раз.

И уходит. Вот как – со мной даже драться не хотят. И как я могу чему-то научиться, если даже девушка не хочет быть моим партнером? Разыскиваю глазами Гарри. Он, видимо, остался без пары: к нему как раз идет Адам. Только сейчас я замечаю, что Адам выше и Гарри, и других парней. Делать мне нечего, так что я подхожу ближе к парням – хотя бы посмотреть на нормальный бой. Другие новички из службы охраны, Олег и Архип, тоже наблюдают.

Гарри становится в боевую стойку: напряженный, но с улыбкой на губах. Парни ведь от такого удовольствие получают. Адам же никак не готовится, стоит в привычной позе – прямой, с отрешенным холодным лицом. Когда Гарри замахивается для удара, Адам даже не дергается. И только когда кулак Гарри несется к нему, Адам молниеносно отводит плечо назад, разворачиваясь чуть боком. Этого достаточно, чтобы кулак просвистел в сантиметре от его уха. Не успевает Гарри что-то сообразить, как Адам хватает его руку и бьет в незащищенный живот. Мы слышим, как Гарри тяжело выдыхает, сгибаясь чуть ли не пополам.

Ну ничего себе.

Все происходит так быстро, что я не успеваю толком восхититься. Гарри тут же отстраняется, высвобождая свою руку, и пытается ударить снова, а Адам опять уклоняется, да еще и комментирует, видимо, заметив зрителей:

– Первая ошибка – долгое прицеливание. Секунды размышлений хватит, чтобы ваш враг придумал, как контратаковать, – его голос абсолютно невозмутим, даже дыхание ни капли не сбилось. – Вот сейчас я успел понять, куда именно целится соперник, и быстро уклониться. Теперь важно действовать быстро.

И как врежет Гарри по шее! Я испугалась не на шутку: Гарри упал на маты, стоявшие позади. А он далеко не слабак и не симулянт. Уже хочу броситься к нему, но Адам сам наклоняется и подает Гарри руку:

– Порядок?

– Полный, – хрипло отвечает Гарри. Ну, он хотя бы может говорить. Наверное, Адам все-таки верно рассчитал силу.

– Ты молодец, – почему-то хвалит Гарри Адам. – Попробуй отработать с кем-нибудь то, что я показал.

Гарри кивает. Я думала, он будет страшно зол, что его быстро уложили, но, кажется, бой его только раззадорил. Все снова разбиваются по парам, и я остаюсь одна. Интересно, Адам всегда был таким сильным и быстрым, или его научили здесь? Во втором случае у меня есть какие-то шансы.

Я меланхолично брожу по залу, наблюдая за парами. У всех такие сосредоточенные и серьезные лица – и как им удается?

– Не с кем упражняться? – доносится из-за спины. Узнаю голос Адама.

– Да, пары не нашлось.

– Давай, я тут для того, чтобы вас тренировать.

Драться с Адамом? Я не сумасшедшая.

– Слушай, может, я подожду, пока освободится кто-то менее…

Я не нахожу подходящего слова. Менее свирепый? Менее смертоносный?

– Я не дурак, Вероника, – он впервые называет меня не по номеру, – понимаю, что тебя нельзя бить, как парней. Давай, чего боишься?

Вздыхаю и подхожу ближе. Сильно сосет под ложечкой. Пытаюсь встать в стойку, как остальные.

– Ты сейчас сама себе закрыла обзор, – он мягко опускает мой кулак чуть ниже уровня глаз, и на секунду мы встречаемся взглядами. Я вдруг замечаю, что глаза у него не серые, а почти зеленые. От освещения зависит, наверное… какая разница?

– Чуть больше согни ноги. Так. И развернись правее. Теперь бей.

Я чувствую себя нелепо, ударив по воздуху.

– Ты не вкладываешь силу. Бей не просто рукой. Удар начинается с ног, ты должна вложить в него силу всего тела. Давай, на выдохе.

Бью снова.

– Уже лучше.

Он заставляет меня повторить раз двадцать, делая замечания и исправляя. Рука его ложится мне на поясницу, я чувствую ее тепло через ткань майки.

– Вот. Ты уже тяжело дышишь, не хватает выносливости. Будем работать над этим.

Мне перед ним стыдно. Напросилась в отряд, хотя знала, что ничего не умею, занимаю его время. И это он еще не знает, что на тесте я почти все списала. Как развивать эту выносливость? Пока я натренируюсь, пройдут годы, а ведь мне поскорее нужно в первую разведку, чтобы помочь друзьям.

Адам собирает оставшихся троих новичков и показывает на мне типичные ошибки в стойке и нанесении удара. Потом учит уклоняться, и оказывается, что здесь я не так плоха. Когда нас ставят в пару с Олегом, я хорошо ухожу от ударов. Но когда тренировка подходит к концу, я снова устала и измучилась. Ко вчерашним синякам добавилась пара новых, болят мышцы рук и живота. Сколько времени пройдет, прежде чем я привыкну?

Наша троица – последние, кто остался в зале. Мы торчим там до ужина.

– Завтра выходной, – заявляет Адам, – тренировок и занятий не будет. Послезавтра тоже. Но если кому захочется, я всегда могу привести вас сюда и потренироваться в свободное время. Можно заниматься с грушами и манекенами, можно пойти в тренажерный зал – как захотите. У вас всего три недели, используйте их по максимуму.

– Три недели? – переспрашивает Гарри. – До чего?

– До вылазки. Дата уже есть, и если вы не будете готовы, переносить ее никто не станет. Уходим почти на две недели, – если вылазка не затянется и пройдет гладко.

– И что мы будем искать?

– Пойдем на северо-запад, там разрушенный город в неделе ходьбы. Нужно взять пробы почвы и воды; заодно осмотримся. Потому вам важно научиться защищаться: там могут оказаться живые. Они часто находят себе жилье в руинах городов.

– Они тоже Резистенты, раз там живут?

– Нет, – он с отвращением качает головой, – они даже не совсем люди. Я встречал их однажды, двух мальчишек. Дикие, языка не понимают, и еще их лица… вирус что-то с ними делает. Возможно, дело в радиации.

Надеюсь, мы никого не встретим по пути.

Утром я просыпаюсь, словно залитая бетоном. Конечности едва шевелятся, все ноет, путь до столовой оказывается сущим адом. Видимо, все страдания отображаются на моем лице, потому что Ната смотрит на меня с сочувствием. Ее внешний вид тоже не очень: уставшая, с нездоровым цветом лица, – похоже, что давно не высыпалась.

– Как дела?

– Отлично, учимся бить морды. А вы?

– Нам очень много задают. Вечером дают новую тему, а утром – отвечать, приходится сидеть над книгами по ночам. Ко мне вчера Ангелина приходила, учили вместе.

– Ангелина?

– Девочка, которая тоже учится на медика. Она с детства в Центре, все тут знает, водит меня по корпусам.

С детства! Вот уж кому не позавидуешь – всю подростковую жизнь провести в Центре, без семьи, почти без сверстников, не ходить даже в школу, – я ее ненавидела, но она была частью моей жизни. Адам говорил, что Резистентных редко находят до вакцинации. Разве что устойчивость обнаружится у кого-то из родителей: тогда проверяют всю семью. Или ребенку делают анализ крови и случайно находят что-то необычное. Так что здесь очень мало детей младше семнадцати. И я рада, что меня не забрали в Центр раньше. Как я прожила бы без отца и Ба, будь мне лет десять?

Тело умоляет вернуться в комнату, лечь на кровать и не подниматься до понедельника, но я настроена решительно. Одеваюсь в спортивное, собираю волосы в хвост и иду к Адаму. Его не было на завтраке, и открывает он мне явно сонный.

– Извини, если разбудила. Ты не мог бы отвести меня? Хочу сходить в тренажерный зал.

– Постой минутку здесь.

Он исчезает за дверью, а через несколько минут выходит уже одетый и причесанный. Как ему удается так быстро собраться? Мы идем в «Уран». Тренажерный зал – небольшой, но тесно заставленный самыми разными штуками, от беговых дорожек до обычных перекладин.

– Спасибо, я тут справлюсь.

– Не справишься, – возражает он. – Ты вряд ли даже сможешь поставить себе правильный вес на тренажерах. Хорошо бы тренер выписала тебе программу в соответствии с твоей массой и подготовкой. Но пока и я смогу помочь.

Меньше всего мне хочется снова позориться при Адаме. И с чего он решил заняться мной в свое свободное время? Он демонстрирует мне короткую разминку, показывает «бабочку», тренажер для рук, выставляет вес на рычагах. Всего за пару подходов мышцы рук и пресса просто горят, майка вся мокрая, – повезло, что черная. Адам – беспощадный тренер. А ныть или просить отдыха мне совесть не позволяет.

– Ладно, занимайся, – говорит он, – я скоро вернусь.

Перехожу на беговую дорожку, чтобы дать отдых мышцам. Я и не думала, что это будет так сложно. Слишком резко меня вбросили в эту новую жизнь. Три недели – что я могу успеть? Надо ведь еще научиться куче других вещей. Да и зачем мне уметь драться, если будет оружие? Хоть бы в стрельбе я оказалась более способной, чем в драках!

Три дня проходят одинаково, в постоянных тренировках, поте, боли и жалости к самой себе. Я все еще не верю, что однажды привыкну. А на четвертый день появляется Алиса.

Я как раз лежу на кровати после контрастного душа и читаю атлас ядовитых растений, и тут входит она – еще злее, чем раньше, с сальными волосами, одежда вся в серой грязи.

– О, ты еще здесь, – выдает она, словно я могла куда-то деться. Потом вдруг лезет под матрас и достает пачку сигарет, закуривает прямо в комнате. Я помалкиваю.

Выкурив сигарету, она раздевается. Я стараюсь не пялиться на ее татуировки. Мне самой когда-то хотелось сделать одну или две, но у нее их очень много, чересчур. И все черные – надписи, рисунки зверей и птиц, на лопатках – два больших крыла. Кожа такая же исписанная, как стены комнаты. Я делаю вид, что внимательно читаю книжку, и Алиса, завернувшись в полотенце, уходит купаться. Отмахиваюсь от дыма. Вот и кончилось мое одиночество, теперь она все время будет торчать в комнате. Будь Алиса общительней, я попросила бы рассказать о разведке или научить приемчикам, а так – лучше вести себя тихо. Может, в следующем году подселят другую девочку, и я смогу как-то поменяться комнатой…

Встретив Гарри на ужине, узнаю, что его сосед тоже вернулся и теперь отсыпается. Почему они ходили в экспедицию на четыре дня, а нам предстоит пробыть за Стеной две недели? Довольно странно. Будь наша вылазка такой короткой, можно было бы и не учить все эти съедобные растения: на четыре дня хватит и той еды, которую можно взять с собой. К тому же, судя по виду Алисы, нам две недели негде будет помыться.

А после ужина приходит Бернев. Он говорит, что скоро можно будет встретиться с родственниками. Меня отвезут повидаться с Ба на этой неделе. Вот так подарок! Еще бы съездить к Артуру… я снова пристаю к Берневу, когда он уже собирается уходить:

– Простите, а можно будет съездить и к моему другу Артуру?

– Это который твой жених?

– Он не жених на самом деле, – я пытаюсь объяснить, как это вышло, но Берневу некогда слушать.

– Поехать к нему нельзя. Если хочешь, можешь написать еще одно письмо.

– Но я ведь уже отправила одно.

– Тогда зачем встречаться? Ты уже все рассказала.

Он дурак, что ли?

– Если хочешь, можешь помочь ему деньгами.

– Деньгами?

– Вам ведь говорили: пока вы здесь, мы будем платить вашим семьям. Если хочешь, можешь отправить ему часть своего заработка.

– И… много у меня денег?

– Достаточно.

Что ж, сколько бы ни было, семье Артура пригодится каждая копейка. Они получают выплаты на ребенка, но этого мало. Отец ребенка бросил сестру Артура и куда-то пропал, так что отдельного жилья и пособия они тоже не получили. Но теперь Артур может съехать в мою квартиру, а еще я передам им свои деньги. Вот только одна беда – Артур не возьмет. Он гордый. Никогда не позволял мне даже помочь ему встать, если падал. Хоть бы ему хватило ума не отказаться от помощи!

Ночью никак не могу заснуть. Алиса слушает музыку в наушниках, но звук настолько громкий, что я тоже все слышу. А еще, наверное, парень, который живет за стенкой. И попросить ее сбавить громкость я не могу.

Выхожу из комнаты и шагаю по темному коридору в туалет. Наша комната в самом конце, на углу здания, так что идти приходится долго. Открываю дверь и вижу стоящий у раковин силуэт. Мужской.

Парень медленно оборачивается, но по росту и так ясно, что это Адам. В руке у него дымящаяся сигарета. Он порывается ее спрятать, но понимает, что я уже все увидела, и вместо этого лениво затягивается. Я застываю в дверях.

– Э-э, привет… Что ты делаешь в женском туалете?

– Разве не видишь? Курю. Сюда реже заходят, чем в мужской.

– Не думала, что ты куришь, – говорю я и тут припоминаю, как от него пахло табаком в день, когда я симулировала тошноту.

– Не болтай об этом, ладно?

– Ладно… а курение запрещено?

– Разумеется. Только многие все равно курят. И алкоголь проносят. На это иногда закрывают глаза.

Не знаю, что сказать. Меньше всего мне хотелось застать в туалете Адама. А он не спешит уходить, так и стоит, докуривая свою сигарету и выпуская ртом клубы дыма. Туалет весь пропах табаком. Да, отличное место: зайти сюда могу только я или Алиса, которая и сама курит, так что сдать его некому.

– Почему не спишь? Завтра будешь сонной тетерей, – говорит Адам, облокачиваясь на раковину. В слабом свете из коридора его лица почти не разглядеть, а включить лампочку я почему-то не решаюсь.

– Не спится.

– Это Алиса, да? Знаю, она вечно не спит по ночам. Она с тобой говорила?

– О чем?

– О чем-нибудь.

– Ну, перекинулись парой слов. Почти не говорим.

– Жаль, что другой комнаты для тебя не было.

Надо же, сочувствует мне. И с чего это?

– Завтра будете стрелять, – сообщает Адам.

У него странный голос, какой-то заторможенный. Вообще он странный. И не уходит. Делать нечего: включаю свет.

Обнаруживается, что Адам в одних только спортивных штанах. В футболке он казался как-то меньше. От света он щурит глаза, потом бросает сигарету в раковину и заливает водой. От его идеальной осанки не осталось и следа. Вразвалочку, сгорбив спину, он шагает к двери, отстраняя меня рукой, и я слышу запах алкоголя. Так вот в чем дело. Терпеливо дожидаюсь, пока Адам выйдет, запираю дверь. Похоже, он не очень пьян: говорит разборчиво. Помню, Артур после распределения так напился, что товарищи его домой на руках несли. Мы иногда смеемся, вспоминая тот вечер. От Адама я такого не ожидала.

Но раз он может покупать сигареты и алкоголь – значит, ему позволяют выходить? Ну да, он ведь может открыть любой замок. Мне тоже потом разрешат так гулять? Тогда я смогла бы чаще навещать Ба и Артура. А еще купила бы себе всякой ерунды – не сигарет, конечно, а что-нибудь красивое в комнату или нормальных книжек, а то здесь только атласы с поганками. На это можно надеяться, пока никто не знает, что я – абсолютный Резистент. А если Агата им скажет? Тогда путь в город мне заказан, как и на разведку. Но если бы она планировала меня сдать, разве уже не сделала бы это?

Когда я возвращаюсь в комнату, там уже тихо. Алиса мирно посапывает в кровати. Укладываюсь в постель и засыпаю с кучей мыслей – о стрельбе, о сигаретах и об Адаме.

Глава пятая

Я собираюсь на утреннюю тренировку, когда входит Бернев и велит одеться в свою старую одежду. Меня везут к Ба. Со мной отправляют одного парня из службы охраны, снова сажают в фургончик без окон. Мне нельзя знать, как проехать к Центру. Мы трясемся в машине около часа, и я схожу с ума от скуки.

Ба поселили в пансионате на краю города. Хорошее место: чисто, тихо, есть медики и сиделки. Ба сидит в кресле на веранде, кто-то заботливо накрыл ее колени пледом. Она плачет, когда узнает меня, белесые слезы стекают в канавки морщин под ее глазами. Не похоже, что ей здесь плохо живется, но одиноко – это точно. За нами никто не следит, никто не стоит над душой, как я боялась. Я рассказываю Ба о том, что теперь умею лазать по скалам и немножко – драться. Она ничего не понимает, конечно, но ей приятно, что я просто что-то говорю. Дома я часто читала ей, надеясь увидеть отблеск понимания в глазах, но потом смирилась с тем, что Ба абсолютно не важно, что именно я говорю. Она немного реагирует на смену интонации, на эмоции в голосе, но не более. Так что рассказываю я скорее для самой себя, просто чтобы не молчать.

Мне разрешают побыть с ней пару часов, а потом забирают назад в Центр. Если путь к Ба был скучным, то обратный – просто невыносим. Я приезжаю как раз к обеду. Сегодня многие ездили к семьям, но большинству не разрешили зайти домой, позволили только встретиться в больнице. А еще я – единственная, чей разговор с Ба не слушал охранник. Они боятся, что мы расскажем родственникам лишнего.

– Мама так плакала, – говорит Ната, – но зато ей разрешили приходить ко мне на работу в больницу.

– А ты? Как встреча? – спрашиваю я Гарри. Тот поднимает на меня раздраженный взгляд.

– Я никуда не ездил. Мне не к кому.

– О… извини. Я не знала.

– Перестань, давай без этого, – но я вижу, что он весь на нервах от этого напоминания. Должно быть, рос в приюте. А я даже не спросила у него ни разу, хотя рассказывала о своей семье и даже об Артуре. Внезапно я догадываюсь, откуда он знает Лизу: наверняка она тоже сирота и выросла в приюте. Мне хочется напомнить Гарри, что мои родители вообще-то тоже умерли, но я тактично помалкиваю. Тяжело, наверное, быть абсолютно одному в целом свете, когда даже не с кем ждать редкой встречи.

Послеобеденная тренировка – в «Уране», в комнате, где мы еще не были. Ее называют галереей – я сначала подумала, что придется на картины смотреть. Но это тир. Комната длинная, узкая; толстые стены обиты чем-то вроде резины, на дальней от нас – мишени в виде человеческих силуэтов и обычные, круглые. На входе мне, Гарри и Адаму выдают наушники и очки с желтыми стеклами. Я оружия в руках не держала, но надеюсь, что сейчас у меня проснутся невиданные способности.

– Сегодня будем стрелять из винтовки, – сообщает Адам. – Это не сложно, но важно сразу заучить правильное положение тела и технику стрельбы.

Адам долго рассказывает о том, каким оружием мы будем пользоваться, как его перезаряжать, где хранить запасные магазины. На время разведки каждый из нас получит специальный ремень с кучей карманов.

– Зрение хорошее? – спрашивает Адам.

– Да, – киваем мы с Гарри; правда, у меня как раз зрение не очень. Остается надеяться, что витамины доктора Агаты успели помочь.

– Ладно, берите оружие, – он кивает на две винтовки, прислоненные к стене, – и становитесь возле планок.

Я беру винтовку в руки – тяжелая и непонятная, она кажется слишком длинной, чтобы ее было удобно держать. А уж носить такую махину – совсем не вариант. Но Адам давно сказал, что в длинные походы обычно дают пистолет.

Становлюсь у планки, поднимаю винтовку к глазам.

– Стой, – Адам возникает за моей спиной, – развернись боком. Теперь корпус чуть налево, щекой упрись в приклад. И задержи дыхание перед выстрелом.

Мне плохо его слышно из-за наушников. Прицеливаюсь, нажимаю на спусковой крючок. Не вижу, куда попала пуля, но чувствую сильный удар прикладом, который откинуло назад, а секундой позже – руку Адама, придерживающую мое плечо.

Снимаю наушники.

– Все? – Адам поднимает брови.

– Ну, я что-то не так сделала. И куда я вообще попала?

– Не имеет значения, сейчас речь не о меткости. Просто отрабатывай технику, – его рука мягко давит мне на спину, чтоб я развернулась. – Тебе надо сделать как можно больше выстрелов, пока тренировка не закончилась, так что не трать время. И осторожней с отдачей, так и сустав можно вывихнуть.

Сглатываю ком в горле и надеваю наушники. Пока Адам разбирается с Гарри, стреляю еще несколько раз. Наконец вижу, куда попали пули, но дырки от них ниже, чем я думала. Недовольно поджимаю губы. Тренировка длится три часа, как обычно, но для меня они проходят быстро. Я начинаю понимать, почему держать винтовку нужно так, а не иначе. Это обретает смысл. И целиться нужно не прямо в точку посреди мишени, а чуть выше. Очень болят руки; после я обнаруживаю еще один синяк в придачу к остальным – на плече, он остался от приклада. Старые синяки уже успели пару раз сменить цвет, теперь они скорей «желтяки».

Вся моя жизнь в Центре – как соревнование с самой собой за приз, которого я пока не видела. Я не стремилась быть первой ни в школе, ни среди друзей. Когда у меня что-то выходило лучше других, это казалось обычной закономерностью, когда хуже – не слишком обидной мелочью. Здесь – по-другому. Здесь мне хочется превзойти себя. Теперь я действительно хочу в отряд – не потому, что так сказала Агата, а просто потому, что мне нравится все это. Нравится быть будущим разведчиком, нравится тренироваться и чувствовать себя частью элиты. Нравится даже то, что здесь почти нет девушек, и я выделяюсь на фоне остальных. Скорее всего, я заразилась от Гарри. Мне его ни за что не обойти, но я продолжаю сравнивать наши успехи. Вот в стрельбе он, например, не так уж хорош (но все же лучше меня).

Когда Адам приказывает сворачиваться, я первым делом стягиваю наушники. Без привычного гула в ушах слишком неуютно. Звуки окружающего мира тут же облепляют меня, и я чувствую себя более защищенной.

– Хорошо потрудились, отдыхайте.

– Почему винтовка? – интересуется Гарри. – Почему не пистолет?

– С винтовки на пистолет перейти легче, чем наоборот, – Адам пожимает плечами, расставляя оружие по местам. – К тому же в пути иногда нужно охотиться. На отряд будет одна винтовка и один пистолет. Не спешите: в первой разведке вряд ли придется стрелять. Учитесь на будущее.

– Разве в том заброшенном городе не могут встретиться люди?

– А ты собираешься их сразу пристрелить?

– Ну, – Гарри поднимает бровь, – а если они агрессивны?

– Чаще всего дикари просто убегают, прячутся. Но, скорее всего, мы их даже не встретим.

Гарри любит спорить, по его лицу я вижу, что он хочет сказать что-то еще, но Адам выскальзывает из галереи.

Мы возвращаемся в жилой блок, я иду в душ. Здесь я всегда одна: Алиса купается в другое время, а больше никто женским душем в этом крыле не пользуется. Так что можно плескаться, сколько душа пожелает, никто не подгоняет и не стоит над душой. Плохо только, что нет ванны, она была бы очень кстати.

После душа иду в комнату и застаю Алису на своей кровати. Останавливаюсь в дверях в надежде, что соседка уйдет сама, но та вроде дрыхнет. Переодеваюсь, время от времени поглядывая на Алису. Ну не может она спать, когда я так громко хожу совсем рядом. Наверняка просто из вредности легла на мою кровать и делает вид, что спит. Чтобы проверить мою реакцию или что-то такое. Так что я веду себя спокойно, как удав. Переодеваюсь и сажусь на стул, раз уж кровать занята.

– А, ты вернулась, – как ни в чем не бывало подает голос Алиса. – Теперь твоя кровать – та, я их сравнила, и эта вроде больше. У меня на той ноги не помещаются.

Длину своих ног она, конечно, преувеличивает. Да и очевидно, что кровати абсолютно одинаковы. Выводит меня из себя?

– Как скажешь, – пожимаю плечами.

– Тогда убери свои вещи из этого шкафчика.

– Легче поменять шкафчики местами, чем полностью перекладывать все, что внутри.

– Но я хочу этот шкафчик, раз уж эта кровать моя. Он же не просто так тут стоит.

Если она и правда пытается вывести меня из себя, то у нее выходит.

– Ладно, я займусь этим после ужина.

– Отлично, будет, чем себя занять, – не выдерживаю и поворачиваю к ней голову. Она сидит, уперев локти в колени, и в упор смотрит на меня. – А то по ночам в чужие комнаты ходишь, разговоры подслушиваешь.

Ах, вот в чем дело. Ей рассказали о моем визите. И к чему этот цирк? Могла бы спросить напрямую.

– Я не подслушивала. Стенка слишком тонкая.

– «Стенка тонкая», – передразнивает она. – Я в курсе, что ты тоже о прослушке знаешь. Раз пошла предупреждать. Они тебе спасибо передавали, да только мне это странным кажется. Откуда ты знала, что слушают?

– Видела микрофон в прежней комнате, – вру я. Не хочу говорить об Агате.

– Я здесь давно все выкрутила. Вот только раньше они думали, что тихо у меня оттого, что я одна живу. А теперь станет ясно, что это микрофон умер. Спасибо.

– Я не напрашивалась в эту комнату, – огрызаюсь я. – Думаешь, что я мечтала жить в изрисованном хламовнике? Тут темно, как в гробу, еще и дымом пахнет.

– Чем-то не нравится моя комната?

Да, не нравится – тобой! Молчу из последних сил. И так все ясно.

– Можешь собирать свои вещи и выметаться, – говорит Алиса.

– Было бы куда.

– А ты к Адаму подойди, он же тебе все время сопли подтирает. Пусть найдет принцессе новую комнату.

– Слушай, – собираю остатки спокойствия в кулак, – можешь сколько угодно меня доводить, я отсюда никуда не денусь. Как уйду в разведку – будешь отдыхать. А до тех пор делай вид, что не видишь меня. И я поступлю так же. И уходи с моей кровати.

Я уже очень зла, и сердце колотится в груди, а лицо налилось кровью, но собираюсь терпеть. Не хватало еще на нее сорваться и получить какой-нибудь выговор. Одно интересно: откуда она знает, что Адам помогает мне? Он ведь и правда занимается мной больше, чем мог бы: в отряд взял, драться учил, к доктору водил, дополнительную тренировку устроил. Но Алисы-то там не было. Кто мог ей рассказать? С Гарри она не общается.

Не в силах больше находиться в комнате, вылетаю в коридор и иду в столовую, хотя до ужина почти час. И – как удачно! – на первом этаже встречаю Агату. Я-то уже строила планы, как выбраться к ней перед экспедицией, а тут она сама, болтает с кем-то.

– Добрый вечер, – выдыхаю я. Она кивает в ответ и выводит меня из общежития. Мы прогуливаемся по двору.

– Хорошо, что ты спустилась. У меня к тебе есть вопросы.

У меня вопросов уж точно больше.

– Ты все-таки смогла пробиться в разведку. Адам помог.

– Да, а откуда?..

– Я говорила с Адамом. Попросила его помочь по возможности. Но он и так был тобой доволен. Ты справляешься?

– Да, вроде справляюсь.

– Я хотела поговорить о твоей вылазке. Вы уходите достаточно далеко. И ты увидишь, что снаружи все не так, как вам говорили в школе. Там города, поселки, много чего уцелело. И, конечно, ты задашься вопросом – почему никто не живет на этих землях?

К чему она клонит? Я не перебиваю.

– Там можно жить. С Резистентностью – можно. Если туда можно пойти в разведку, почему же нельзя остаться совсем?

– Но опасно ведь. И там эти дикари, а еще радиация, – неуверенно начинаю я.

– Дикари… там есть люди, Вероника. Такие, как мы, только свободнее. Выживать там тяжелее, но это возможно. Они живут коммунами, находят хорошие места и заселяют. За Стенами есть жизнь. Я не закончила свой рассказ в прошлый раз. Так вот, когда нас привезли сюда, ЦИР казался безупречным. И здесь действительно много людей, которые работают на хорошую идею, которые хотят помочь. Но есть и те, кто пытается извлечь из Резистентов личную выгоду. К сожалению, руководство Центра состоит из последних. Мой отец погиб из-за них. И когда мы узнали, что здесь происходит, то решили сбежать. Точнее, так решил мой брат. Он собрал несколько людей и запланировал побег. Мне не удалось уйти с ними. Несколько месяцев я не представляла, где они, живы ли еще. А потом брат нашел способ связаться со мной. Они присоединились к коммуне и начали новую жизнь за Стеной. Поэтому я просила тебя стать разведчиком – ты сможешь помочь сбежать своим друзьям, которые оказались в лаборатории.

– Но… как?

Я задаю только этот вопрос, хотя на языке вертятся сотни.

– Просто возьми кое-что с собой и оставь в развалинах города. Мои друзья из коммуны заберут это. Они уже готовят побег из Центра, но им кое-чего не хватает. И они заберут всех, кого незаконно держат в лабораториях.

И снова мой мир перевернулся с ног на голову. Не много ли невероятных новостей за две недели? Еще недавно я даже не подозревала о существовании Центра и Резистентов. Сегодня помогаю врачу организовать побег из города.

– Хорошо, – только и говорю я.

– И еще. Понимаю, что это будет неприятно, но ты могла бы вспомнить, когда твоя мама умерла? Хотя бы примерную дату.

– Это было одиннадцатого июля, – сразу говорю я. Отец всегда в этот день приносил в дом цветы и молился. В памяти всплыло его отсутствующее лицо, когда он думал о маме.

– Хорошо, спасибо тебе. Иди к друзьям. Я сама заберу тебя перед разведкой, так что не переживай. Дам все необходимое.

Не переживай? Я еще никогда не переживала так сильно.

– Но почему вы спросили о маме?

– Я должна проверить, прежде чем объясню тебе. Может быть, это и не имеет никакого значения.

Прекрасный ответ. Я почему-то другого и не ждала. Конкретика – точно не конек Агаты. И все же я задаю еще один вопрос:

– А почему… почему вы не говорите никому, что я – абсолютный Резистент? Я знаю, для чего мы нужны Центру.

– Если бы дело было только в этом! Есть много других причин. Лучше, чтобы никто не знал. Тогда ты сможешь вытащить своих друзей.

– Что с ними там делают?

– Я не знаю. В последний раз я видела их тогда же, когда и ты. Но догадываюсь. Ты тоже.

Я опускаю взгляд. Догадки у меня самые скверные. Живы ли они вообще? Может, их держат в каких-нибудь камерах? Или они не в сознании? Мне представляется операционный стол, на котором лежит Иванна, накрытая белой простыней. Гоню эти мысли прочь.

– Чем бежать отсюда – разве не лучше просто вывести на чистую воду ученых, которые творят такое?

Агата смотрит на меня с изумлением.

– Думаешь, это так просто? – она горько усмехается. – Пока мы в Центре, бороться с ними невозможно. Но те, кто снаружи, – они могут что-то придумать.

Я вздыхаю. Конечно, глупость сказала. Здесь даже поговорить нельзя без свидетелей, а уж тем более продумать хороший план и привести его в действие.

Возвращаюсь на ужин, стараюсь делать вид, что ничего не произошло. Наверное, выходит: Ната, очень чуткая к настроению других людей, ничего не замечает. И снова – вкуснейшее овощное рагу, мясные биточки, блинчики с фруктами. В такие моменты тяжелее всего думать о том, что нас здесь держат не просто так. Добрые поварихи, конечно, рады нас угостить, но они вряд ли подозревают, что многих из нас забрали в лаборатории, а некоторых лишат возможности выбирать себе пару и распоряжаться своей жизнью. Но не меня. Я не позволю забрать у меня даже это право, не говоря уже об остальных.

Ник рассказывает, что добился успехов за эти несколько дней. Он не хвастает, ни капли самодовольства на его лице. Но ясно, что он учится быстрее других. Думаю, скоро Ник станет отличным инженером. Ната тоже потихоньку вливается в больничную обстановку. Но ее новая подруга, пятнадцатилетняя Ангелина, схватывает все просто на лету. Они постоянно сидят над книгами, пишут конспекты, что-то зарисовывают, – их учеба проходит совсем иначе. Никаких скал и винтовок. Ловлю себя на мысли, что я бы с ними заскучала. Зато с Гарри и Адамом время бежит быстро.

За плечами две недели обучения. Я умею на лету перезаряжать пистолет. Могу попасть в двигающуюся мишень из винтовки. Умею разводить огонь двумя камешками. Умею перевязывать раны и накладывать жгут. Могу взобраться на отвесную скалу, могу определить стороны света без компаса – много чего могу. Но чего я не могу, так это поладить с соседкой по комнате.

Первые пару дней она просто молчала. Когда я входила в комнату, она или демонстративно отворачивалась, или просто делала вид, что меня нет. Но я чувствовала ее мрачную ауру. Пару раз мне даже снилось, что она обрезает мне волосы ножницами или ворует мою одежду, так что я иду на тренировку голышом. Сны, конечно, бредовые, я никогда в них не верила, но когда злобная соседка преследует тебя и наяву, и во сне, – это не к добру. Со временем игра в молчанку ей надоела. Она принялась делать мне замечания: «Эй, форму навыворот надела! Хотя нет, просто она на тебе так сидит». Или: «Ты так жалобно бормотала во сне, проверь, простыни не мокрые?». В общем, ничего оригинального. Я стараюсь относиться к ней философски и считаю до десяти всякий раз, когда хочу ответить. И вроде как справляюсь. Но как грустно вспоминать дни, когда мы жили с Натой!

Разведка через три дня. Не уверена, что готова. Но подготовиться лучше за это время я не могла. Я многому научилась, а еще – сблизилась с Гарри и даже с Адамом. Нам говорили, что важно работать в команде, – думаю, что со своей командой я уже сработалась. С удовольствием убегаю по утрам из комнаты на тренировки с отрядом, с ужасом возвращаюсь после ужина.

Спускаюсь в холл «Урана» после утренней тренировки (снова стрельба) и вижу Агату. Она знаком зовет меня за собой. На ней не медицинский костюм, а обычная униформа Резистентов, видимо, чтоб не привлекать внимания. Мы идем к зданию, где живут все работники Центра.

– Знаешь, Вероника, – говорит доктор задумчиво, – я все-таки не зря спросила, когда погибла твоя мать. Одиннадцатое июля. Пятнадцать лет назад. Так?

– Так, – недоумеваю я.

– Пойдем, кое-что покажу.

Я уже привыкла не задавать ей вопросов: все равно не скажет больше, чем планирует. Мы поднимаемся на второй этаж в зеркальном лифте, идем по коридору. Агата стучит в одну из комнат.

– Да, входите! – раздается из-за двери девичий голос. Дверь открывается, и я вижу то, что ожидала увидеть меньше всего.

Маленькая аккуратная комната с одной кроватью, обои в цветочек, ситцевые занавески. На кровати сидит, поджав под себя ноги, Ната. Волосы собраны в пучок на затылке, на коленях разложена толстенная книга. Другая девочка сидит на полу, сложив ноги по-турецки. Ничего необычного: светлые в рыжину волосы, худенькая, с узким лицом, очки в тонкой оправе.

– Привет, – здороваюсь я. Ната удивленно кивает.

– Занимаетесь, девочки? – говорит Агата. – Я принесла вам книжку, о которой говорила.

Она извлекает из сумки большую книгу с анатомическим рисунком сердца на обложке. Девочка с улыбкой забирает книгу и тут же начинает листать.

– Спасибо, доктор Агата!

– А я как раз собираюсь провести осмотр нашей новой разведчицы, – Агата подмигивает мне. – Ну, не буду вас отвлекать.

– Мы вам только рады! – уверяет девочка. Агата закрывает за собой дверь.

Я все еще не задаю вопросов, хотя и понятия не имею, что это было. Она привела меня сюда, чтоб показать, как Ната занимается вместе с новой подружкой?

– Девочка в очках – Лина, – говорит Агата, когда мы выходим из здания, – ты ее рассмотрела?

– Ну… в какой-то мере.

– Я давно занимаюсь ею. Она – дочь господина Бернева, но не того, с которым ты знакома, а его брата. Тот тоже здесь работает, руководит охраной. Но она ему не родная. Он удочерил Лину, потому что ее мать умерла в родах. И было это одиннадцатого июля. Эта девочка – первый обнаруженный абсолютный Резистент. Я думаю – почти уверена – что Лина приходится тебе сестрой.

Это перебор. Я еще как-то справлялась с остальными новостями (а ведь все, что говорит Агата, понемногу разрушает мои представления о мире), но теперь просто в отчаянии. Не бывает такого. Это уже слишком крутой поворот.

– Но моя сестра не была бы сиротой, – хрипло возражаю я. – Мой отец тогда был жив-здоров, бабушка тоже. Они забрали бы ребенка.

– Не знаю, что тогда произошло. Возможно, здесь не все чисто и по закону. Но посуди сама, бывают ли такие совпадения: дата рождения, похожая судьба, да еще и абсолютная Резистентность?

– Нет. Но…

– Я выясню все в ближайшие дни. Подниму записи в родильном отделении, поищу свидетельство о смерти ребенка.

Хочу ли я иметь сестру? Ответ – да. Возможно, мне ее всегда не хватало. Я чувствовала пустоту после смерти отца, и будь у меня сестра, может, все было бы по-другому. Проще. А сейчас, когда я одна, совсем без семьи в этом Центре, она нужна мне тем более. Но я хочу сестру, а не незнакомую девочку, которую впервые вижу. Даже если окажется, что мы сестры по крови, – она уже другой человек, нас воспитывали в разных семьях. Я никогда не смогу стать ей настоящей сестрой.

– Не нужно, – уверенно говорю я, – не нужно ничего выяснять. Это ведь ничего не изменит.

– Твое право, – сразу соглашается Агата. Мы входим в «Солар», идем в ее кабинет. Здесь – никаких разговоров о сестрах. Агата делает вид, что осматривает меня, задает вопросы о моем здоровье, а сама молча дает мне маленький черный рюкзак на коротких лямках. Я не представляю, как скрывать его до экспедиции и во время нее. Потом, конечно, можно будет сунуть на дно большого походного рюкзака, но до тех пор придется придумать, как спрятать в комнате. Спрятать от Алисы.

Доктор Агата выжидает немного и возвращает меня в «Нептун». Заходит к Гарри и забирает на осмотр его. А ведь я осталась без осмотра, обязательного перед каждой вылазкой. Возвращаюсь в комнату. Прикладываю ухо к двери, убеждаюсь, что Алисы нет. Быстро вытряхиваю все из шкафчика, заталкиваю туда рюкзак и заставляю бутылочками с дезодорантом, шампунем и мылом. Все равно видно. Если я буду открывать ящик при Алисе, она может заметить. Похоже на паранойю. Ну, черный рюкзак, и что? Все равно убираю принадлежности для душа и вместо них закрываю рюкзак книгами – атласом с ядовитыми растениями и недавно полученной «Историей Пентеса». Вот теперь – не разглядишь. Дверца ящика закрывается с усилием, внутри теперь совсем тесно.

Отхожу к Алисиной кровати, поглядываю на ящик: не открывается ли? Вроде ничего. И что я так переполошилась? Последнее, что можно заподозрить, если ящик откроется, – опасные вещицы для сбежавших из города. А что там? Я не посмотрела, даже в голову не пришло. А теперь любопытство просто пожирает изнутри. А вдруг там что-то опасное, что нужно носить осторожно? А я запихнула его в ящик, сто раз сдавив и перекрутив. Вдруг что-то испортила? Теперь неважно: достать его из шкафчика – целое дело.

Алиса в такое время не появляется. Я спокойно иду на обед, но мыслями все время возвращаюсь к посылке. Рюкзак не очень тяжелый, так что там точно не кирпичи, – вот и все, что я поняла. Что там может быть? Какие-нибудь ключи к Центру? Или костюмы Резистентов, чтобы проникнуть незамеченными? Сама понимаю, что догадки наивные.

– Как обследование? – интересуется Ната, еще не дожевав свой рис.

– Что? А, все хорошо. По-прежнему здорова.

– Волнуешься перед разведкой?

– Не очень, – на самом деле очень.

– А ты как? – она оборачивается к Гарри.

– Отлично, в предвкушении, – пожимает плечами Гарри, – мы тут уже засиделись. Нас учат целой куче вещей, но в основном они нам не понадобятся. Это ведь даже не разведка на самом деле. Просто вылазка. Взять немножко земли и воды оттуда и вернуть сюда – проще некуда.

– Они не стали бы учить вас стрелять и драться, если не было бы потребности, – справедливо замечает Ната.

Чем больше я узнаю о наружном мире, тем больше понимаю: в походе может произойти что угодно. Нападение дикарей, людей из коммуны, зверей, в конце концов. Но с нами Адам. Думаю, он легко устранит всех их вместе взятых. Мое отношение к Адаму сильно изменилось в тот день, когда я застала его в женском туалете. Он все же обычный человек со своими недостатками – вот что я тогда поняла. А потом оказалось, что он дерется и стреляет так круто, что я и не представляла. Я принимала Адама за обычного зануду, но сейчас почти восхищаюсь им, пусть характер у него и чересчур нордический. Он абсолютно спокоен и невозмутим, не смеется и не шутит, я вообще плохо представляю, о чем он думает. А вот тогда, ночью в туалете, я чувствовала другое. Он был будто… в отчаянии. Словно другим человеком подменили.

Выворачиваю шею, чтобы взглянуть на Адама. Нахожу взглядом его затылок. Как всегда: сидит прямо, локти не касаются стола, все по правилам. Чуть повернув голову к парню, сидящему рядом, что-то рассказывает с серьезным лицом. Артур, с которым я невольно сравнила Адама при знакомстве, абсолютно другой. Теперь я не нахожу и особого внешнего сходства.

Вспоминаю об Артуре, и становится тоскливо. Что он там, как живет? Получил ли письмо? Вот с ним я хотела бы пойти в разведку. С ним это была бы увлекательная прогулка с кучей интересных историй и смехом всю дорогу.

В последний день перед разведкой тренировок не будет, надо отдыхать и собираться. Зато сегодня и завтра нас будут мучить до последнего! На вечернюю тренировку по борьбе приходит сам Бернев и еще двое мрачных мужчин. Когда они входят в зал, мы как раз дурачимся с Гарри, галдеж стоит невероятный, но все мгновенно стихают. Бернева здесь побаиваются. Еще бы: возьмет да заберет тебя в лабораторию для экспериментов.

Адам шепчет: давайте, не стойте столбом. Мы отлипаем от стен и начинаем разминаться, чтобы делать хоть что-то. А Бернев молча проходит в дальний угол и садится на складной стул тренера.

Мы должны себя показать? Он пришел посмотреть на нас с Гарри, в этом я уверена. Оценить успехи. А мы прячемся в толпе и делаем вид, что очень заняты разминкой.

– Гарри, – говорит Адам, не поворачивая головы, – давай, встань с Олегом. Покажи, как ты блокируешь удары.

Гарри кивает. У него правда хорошо выходит: всего пару раз попробовал и понял, что это вроде его личной фишки. У него хорошая реакция и сильные руки. Уже есть, что показать Берневу и остальным. Черт, а если Адам сейчас велит что-нибудь показать и мне? Я многому научилась за две недели. По крайней мере, не стою теперь столбом. Но одно дело – тренироваться с кем-то из мальчиков (а они наверняка меня жалеют, хоть я и прошу драться в полную силу), и совсем другое – демонстрировать свои умения целой комиссии. У меня фишек нет.

Я думаю о том, что будет делать Адам, если я опозорюсь. Это ведь он договорился за меня с начальством. И, как оказалось, из-за просьбы Агаты. А теперь окажется, что я – обычная девчонка, место которой в лучшем случае в службе охраны или медицине. Потому Адам и отправил Гарри демонстрировать, чему тот научился. А меня держит подальше от глаз Бернева.

С тревогой наблюдаю, как Гарри дерется с Олегом. Хоть бы сумел показать себя с хорошей стороны! Олег все понял, вроде даже поддается, чтоб Гарри смотрелся круче. А Бернев сидит с каменным лицом – ни одобрения, ни недовольства. Как будто смотрит неинтересную передачу по телевизору. Но ведь наверняка делает какие-то свои выводы.

– Была еще девушка, – вдруг говорит он громко. Сердце готово разорвать грудную клетку. Нельзя так волноваться, иначе выйдет еще хуже.

– Да, вот она, – говорит Адам. Я понимаю, что все это время стояла за его спиной, словно он и правда меня прятал. Ох, что сейчас будет!

– Подойди сюда.

На ватных ногах подхожу к Берневу. Стараюсь, чтоб походка выглядела уверенной, но внутри все сжимается. И с чего я так перепугалась? Что случится в худшем случае? Не пустят в экспедицию? Ну и ладно… хотя – как же ладно, если нужно отнести рюкзак? Да и кто станет меня здесь держать, если я не подхожу для работы? Отправят на опыты, и поминай, как звали. То-то Алиса обрадуется.

– Драться не боишься? – задает странный вопрос Бернев.

– Вовсе нет.

– Давай, встань вон с номером сто тринадцать ноль три. Давно здесь не было девичьих боев – года два.

Ну да, раньше здесь Алиса тренировалась. Интересно, у нее все выходило сразу?

Народ чуть расступается, без всякой команды образовывая полукруг. Ко мне выходит девочка – та самая, которая отказалась драться со мной на первой тренировке. Я теперь знаю, что зовут ее Женей. Она сказала – «В другой раз»? Похоже, этот раз настал.

Мы сходимся. Все наблюдают. Ну неужели нельзя заниматься своими делами? У Гарри не было столько зрителей.

Не оплошай. Не думай ни о ком. Не обращай внимания на дрожь в коленях. Бей.

Не успевает Женя встать в боевую стойку, как я без всякой подготовки бью ее кулаком. Удар застает ее врасплох; наверное, она даже не была уверена, что я вообще смогу напасть. А я уж вложила в удар весь вес своего тела, как Адам учил. Нельзя давать ей времени опомниться. Делаю рывок вперед и бью снова, едва не сбивая с ног. Хорошо. Дышать. Бросаюсь назад, когда Женя бьет в ответ, очень вовремя. Но тут же получаю по лицу другим ее кулаком. От силы удара челюсть уходит вбок, губу словно огнем обдает. Но я на ногах. Пытаюсь вспомнить все, что показывал Адам. Обездвижить ее. Схватить за руку.

Дожидаюсь, когда Женя замахивается снова, и прямо в полете ловлю ее кулак, крепко хватаю запястье. У меня вышло – сделала точно, как Адам в первый день! Но не успеваю я сообразить, что дальше, как от боли в животе на секунду меркнет в глазах, будто свет выключили. Руку Жени я схватила, но ноги у нее по-прежнему свободны… Пользуясь моим замешательством, Женя высвобождает руку, снова бьет меня в живот. И снова… Падаю на пол, свернувшись в комок. Нельзя сдаваться. Нельзя лежать здесь, на глазах у всех. Поднимаюсь, хотя разгибать спину больно. Бросаюсь на Женю с разбегу – она как раз отошла, решив, что со мной покончено, – заваливаю на спину, прижимаю к полу своим весом. Такому Адам точно не учил! Я даже не уверена, что это по правилам. Бью Женю по лицу, много раз, до крови. У меня самой кровь льет из губы, я чувствую, как она стекает по подбородку и шее, но боли нет. Женя зла. Я чувствую ее ярость, сочащуюся из глубины бесцветных глаз. Она стряхивает меня, отбивается ногами. Скоро мы валяемся по полу, как затеявшие драку школьники.

– Ладно, девочки, прекращайте, – не выдерживает Адам. Он стаскивает меня с Жени, а я делаю вид, что намерена драться до конца, хотя на самом деле безмерно рада, что все кончилось. Женя тоже как будто готова напасть снова.

Бернев молча уходит. Да что за черт! Я так завелась, пытаясь доказать ему, что не слабачка. И Гарри старался для него. А он просто встал и ушел.

– Что на тебя нашло? – горячий шепот Адама возле моего уха.

Я не знаю, что на меня нашло. Никогда раньше такого не было. И что ответить – тоже не знаю.

– Ох ты и дикая, – подбегает ко мне Гарри. Хоть он доволен мною.

– Нет, ты верно поступила, что не сдалась, – говорит Адам. – Если на нас нападут за Стеной, последнее, что будет иметь значение, это то, следуешь ли ты правилам. И господин Бернев тоже это понимает.

– То есть это хорошо, что я на нее накинулась?

– А какая разница – стрелять, бить или просто запрыгивать на противника? Никакой. Дело в другом. Ты дала волю эмоциям. Женя, впрочем, тоже. Под конец выглядели как не поделившие платье девчонки.

Обидно, но я понимаю, что он прав. Черт, он всегда прав.

– Беги в душ, тренировка для вас окончена. А ты, Гарри, большой молодец…

Иду по коридору и злюсь. Злюсь на Бернева, на себя, на Женю, которая могла бы и поддаться, зная, что наблюдают именно за мной. И на Адама. Чего он кинулся нас разнимать? Достаточно было сказать «стоп». Я ведь не дикий зверь. А теперь выглядит так, будто я совсем неуправляемая.

Залетаю в свою комнату. И мысли о тренировке тут же улетучиваются. Мой ящик исчез; все его содержимое кучкой лежит возле Алисиной кровати. Над вещами сидит сама Алиса. Черный рюкзак – моя самая страшная тайна – лежит на самом верху. И как раз в тот момент, когда я вхожу в комнату, рука Алисы тянется к нему, почти касаясь лямки.

– Ты что такая побитая, с лестницы навернулась? Я решила, что раз тебе сложно просто переложить шмотки в другой ящик, я сделаю это сама. Можешь не благодарить.

– Ты рылась в моих вещах, – медленно говорю я, отчеканивая каждое слово. Какая-то пружина внутри меня, давно уже сжатая до предела, вот-вот разожмется, и тогда точно случится что-то страшное.

– Здесь твоего ничего нет. А что в этом рюкзаке?

– Не твоего ума дело.

– Ты меня прямо заинтересовала!

Иду к куче пожитков, чтобы быстро сгрести все в охапку и унести подальше. И вижу, как рука Алисы назло мне тянется к молнии на рюкзаке. Это точка. Жирная точка в конце моего терпения.

Бросаюсь на Алису, качусь вместе с ней по полу, больно ударяясь головой о кровать. Видел бы меня сейчас Бернев – решил бы, что я готовый боец. Она толкает меня, лягает ногами в живот, заламывает руку за спину и тыкает лицом в стену. Ну уж нет, здесь даже нет Адама, чтоб меня оттащить. И терять нечего. С силой дергаюсь назад, едва не сбиваю Алису с ног. Ей приходится выпустить меня. Снова толкаю, толкаю, пока она не падает, хватаясь руками за быльце кровати.

Тяжело дыша, отхожу к стене. Что дальше? Что теперь будет?

– Больная на голову, – шипит Алиса, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. – Лечиться тебе надо.

Я жду нового удара, но Алиса просто отряхивает одежду, позыркивая на меня. Пользуясь моментом, хватаю рюкзак. Как теперь быть? Она ведь из принципа залезет в мой ящик и откроет рюкзак. Или просто расскажет Берневу или кому еще, что я храню что-то подозрительное. Где были мои мозги? Сейчас кажется, что это была вообще не я.

Нацепляю рюкзак на спину, беру полотенце, мыло и шампунь, убегаю в душ, хлопнув дверью. Придется везде таскать рюкзак с собой, пока не придумаю, где его держать.

Забегаю в душ и закрываю дверь на защелку. И впервые даю волю слезам. Просто сижу на холодном кафельном полу и плачу, растирая слезы по лицу, как маленькая. Слишком много всего навалилось, слишком много ошибок я успела сделать. Я просто хочу назад свою спокойную жизнь с Ба.

Привожу себя в порядок, успокаиваюсь. Все нормально. Пока еще ничего страшного не случилось. Решаю открыть рюкзак. Я имею право знать, что там. Столько усилий, чтоб его сохранить…

Внутри – небольшой прозрачный пакет с желтоватым порошком. Оторопело гляжу на него. И это оно?.. То, чего не хватает коммуне, чтоб спасти людей из Центра? В карманах обнаруживаю три компактных устройства с выдвижной антенной и маленьким экраном, несколько пластиковых бутылочек, полных темной жидкости, и пакетик, а внутри – фото. На нем красивая молодая женщина и мужчина с густой темной бородой. Женщина смутно напоминает Агату. Должно быть, ее родители. Но зачем она так рискует? Без фото содержимое рюкзака никак не соотнести с Агатой. Она могла бы сделать вид, что ни при чем, даже если я сдала бы ее. А так – сразу ясно, что это ее рюкзак и что в нем – послание ее брату. Неужели передать это фото настолько важно?

Придется как-то перепрятать все эти вещи. Распихиваю все по карманам, – только пакет деть совсем некуда. Заворачиваю его в бумажные полотенца для рук. Ими же наполняю рюкзак, чтоб не выглядел пустым. Почти весь рулон расходую. Все вещи прячу рядом с кабинкой и только после этого принимаю душ. Следы от ударов начинают болеть, особенно разбитая губа. К ней больно пальцем притронуться. Одеваюсь, беру вещи, гляжу в зеркало. Завернутый пакет можно принять за постиранное белье. Но карманы сильно оттопыриваются. Она заметит.

Иду в комнату, как на казнь. И – о чудо! – там пусто. Быстро думаю, куда спрятать вещи. Что-то пихаю под матрас, что-то – в одежду. Рюкзак вместе с другими вещами кладу в свой ящик. Пусть теперь Алиса сколько угодно копается в бумажных полотенцах. Напоследок осматриваю комнату. Если целенаправленно не рыться, то вряд ли что-то заметишь.

Если бы только я могла довериться Нате, Нику или Гарри! Их соседи точно не роются в вещах. Спрятали бы у них. Они точно поняли бы и помогли, ведь дело касается наших общих друзей. Но раз Агата запретила, я ничего не могу поделать. Господи, во что же я влипла?

Глава шестая

– Проснись и пой! – орет Гарри, просунув голову в дверной проем.

– Какого черта?! – шипит Алиса, накрываясь одеялом с головой. Бросаю взгляд на окно. Совсем темно, похоже, еще даже не утро.

– Уже пора? – протягиваю я сонно. Почти не спала. И это уже вторая ночь. Я боюсь, что Алиса что-нибудь сделает, пока я сплю. Влезет в мои вещи, разрисует мне лицо или выльет ведро воды на голову. Но нет – после драки позавчера она стала как шелковая. Может, она меня… зауважала? Вряд ли мой бросок можно было счесть за проявление силы. Выглядело, скорее, как истерика. Но с тех пор я ни разу не слышала от Алисы издевок или дурацких шуток. Вообще ничего не слышала. Я старалась приходить в комнату только чтобы поспать, все остальное время проводила у Гарри или Наты, а еще узнала, где живет Ник, и один раз побывала в его комнате. Вот уж кому повезло с соседом, – обычный скромный мальчик, они с Ником хорошо ладят.

Я возвращалась в комнату поздно ночью, на цыпочках кралась к своей кровати. Но у Алисы чуткий сон. Думаю, она просто притворялась. Так что спать спокойно я не могла: мало ли что взбредет ей в голову? Хуже не придумаешь: сегодня мы уходим в разведку, а я буду медлительной и сонной, как муха. Хорошо, что Гарри разбудил меня пораньше, хоть соберусь без спешки.

– Адам был у меня, оставил твой рюкзак. Держи, – Гарри поставил большой зеленый рюкзак, уже явно не пустой, возле двери. – Одевайся и спускайся, сегодня нас раньше накормят завтраком. И уже в девять выезжаем.

Так скоро? Я чувствую приятное волнение, как перед поездкой в кино. Только там все будет по-настоящему.

Бросаю взгляд на Алису. Гарри знает, что мы с ней на ножах, потому и разбудил ее криками, хотя мог бы тихонько тронуть меня за плечо. С одной стороны, так ей и надо, но с другой – если бы она спала, я могла бы незаметно собрать сумку. А теперь мне кажется, что она наблюдает из-под чуть приподнятого одеяла. Ну и черт с ней. Достаю секретные вещи для коммуны, стараюсь закрывать их спиной. Заворачиваю в пакет, прячу в рюкзак. Там уже лежат маленькое полотенце, пластмассовый контейнер, пара пакетов, веревка и крюк, свернутый спальный мешок, – стандартный набор. Сверху укладываю запасной комплект одежды, белье, носки, зубную щетку и пасту, мыло, шампунь. Подумав немного, в кармашек кладу блокнот и карандаш Иванны. Ее талисман висит у меня на шее. Может быть, моя разведка спасет ее.

Перед глазами плывет. Быстро моюсь в душе, высушиваю волосы феном, собираю в тугой хвост. Натягиваю штаны, майку, куртку, продеваю руки в лямки рюкзака. Пора.

Спускаюсь в столовую. Здесь только Адам и Гарри.

– Что так долго? – упрекает меня Гарри с полным ртом.

Завтрак плотный: каша, котлеты, омлет, кофе и молоко, хлеб с маслом и сыром. Я стараюсь съесть побольше и в результате переедаю, в животе словно камень лежит. Повара выносят нам припасы – для них нам и выдали пакеты и контейнеры. Укладываем в рюкзаки хлебцы, колбасу, копченое мясо, крупы в пластиковых банках, сухофрукты, сыр и печенье. Еды много, но мне не кажется, что ее хватит на две недели. Наверняка придется экономить.

Жаль, что я не могу попрощаться с Натой и Ником. Мы увидимся нескоро, да и в пути может случиться что угодно. Зато соседка по комнате точно скучать не будет.

Выходим из столовой во двор; там уже ждет машина, рядом – охранник не из Резистентов. В машине еще один. Мы лезем в фургончик, как обычно, двери закрываются. Гарри достает из рюкзака фонарик и светит мне в глаза.

– Ну что, страшно?

– Прекрати, – закрываю глаза ладонью, – не страшно. Главное – от голода не сдохнуть.

– Для нас рассчитали порции, – говорит Адам. – Всего по минимуму, но хватит, чтобы поддержать силы. А если по дороге встретится что-то съедобное, пополним запасы.

Я же пошутила, а он сразу так серьезно. Вздыхаю. В фургончике наше оружие – две винтовки и пистолет, ремни для крепления. Разбираем. Адам настаивает, чтобы я пока взяла пистолет, а не тяжелую винтовку.

Едем совсем недолго, а потом выгружаемся у Стены. Здесь одни из трех ворот – восточные. Куча охраны, все косятся на нас, пока мы идем к выходу. Многие люди – в масках. Раздается гудок. Высоченные металлические ворота медленно раздвигаются, из-за них слепит глаза восходящее солнце. Пора.

Адам ступает за Стену первым. Я делаю шаг – всего один шаг, отделяющий меня от Пентеса и всего, что я знаю. Я за Стеной.

Двери за нами с шумом сдвигаются. Впереди – пустошь. Желто-серая каменистая почва, редко пробивающиеся через трещины пучки жухлой травы. Вдалеке видны горы, отвесные скалы, которые окружают весь город. Говорят, благодаря горам мы и выжили: они не дали ветру принести сюда вирус и радиоактивную пыль десятки лет назад. А там, за скалами, – другой мир. И я отправляюсь туда.

До скал мы добираемся около получаса. Идем быстро, но не слишком, чтобы ноги не уставали. Нам уставать вообще нельзя. Идем молча, даже Гарри не болтает. Когда подходим к скалам, становится ясно, что перелезть здесь будет тяжело. Стена скалодрома в разы ниже, – правда, здесь больше уступов и точек, где можно зацепиться. Местами прямо из камня растет куст-другой.

Снимаем рюкзаки, достаем веревки, карабины. Застегиваем страховочные беседки.

– Видите крюк? – говорит Адам, указывая вверх. Я разглядываю стальной зацеп в скале высоко над нами. Выше еще один, затем еще.

– Их вбили те, кто перелазил здесь первыми. Страховка для нас. Я поднимусь и закреплю веревку наверху, а потом Вероника двинется уже со страховкой.

Схему мы знаем, обсуждали на тренировках. Но я не представляла, что будет так высоко. Но это и не стена здания, так что взбираться должно быть проще. Адаму точно легко: он ловко, как паук, поднимается до первого крюка, ползет дальше. Скоро он уже у последнего швеллера, протягивает веревку, добирается до самого верха. Конец веревки падает на землю рядом со мной. Адама на скале совсем не видно.

Что же, мой черед. Гарри показывает «окей» большим и указательным пальцами, крепко берется за веревку. Я знаю, он удержит меня в случае чего, но не могу не волноваться. Начинаю подъем. Осторожно, без спешки: не перед кем красоваться. Здесь лезть действительно легче, иногда уступы совсем как ступеньки, иди себе спокойно. Чувствую, как Гарри постоянно выбирает веревку.

Солнце уже поднялось, окрасило камни в ржаво-красный. С каждым мгновением подъема ветер становится сильнее и прохладнее. Смотрю вверх. Вижу лицо Адама, выглядывающего со скалы. Он сосредоточен, наблюдает за каждым моим движением. Глаза у него как у змеи: гипнотизируют, даже не моргают. Оступаюсь, пытаюсь удержаться на месте, но все же срываюсь, ноги соскальзывают с камня.

– Держи! – визжу, закрыв от ужаса глаза. Не падаю. Надо брать себя в руки, долго Гарри держать не сможет. Заставляю себя открыть глаза и вернуться на уступ. Все в порядке. Все в порядке. Только как объяснить это колотящемуся сердцу?

– Что случилось? – кричит сверху Адам.

– Не знаю, тут как-то скользко, – вру я. Не говорить же, что меня его глаза с толку сбили.

До конца пути добираюсь без происшествий. Адам втаскивает меня за руку, дает время отдышаться.

– Уже порядок?

Киваю.

– Давай, помоги закрепить.

Здесь, наверху, есть еще крючья. Кто-то хорошо постарался для будущих разведчиков. Мне вдруг приходит в голову, что их могла вбить даже Алиса. Вдеваем веревку Гарри в карабин, сбрасываем свободный конец. Адам почти без моей помощи помогает Гарри подняться. Какое-то время просто переводим дыхание и идем дальше.

Спуск оказывается проще и быстрее. Пейзаж за горной цепью такой же, – а я-то ожидала чего-то необычного. Чаще, чем за скалами, встречаются деревья, но они все те же – одинокие, сухие, серые. Совсем не похожи на яблони и вишни на фермах Пентеса.

Постоянно ориентируясь по компасу, двигаемся вперед. В какую сторону не посмотришь, до самого горизонта только пустошь, серо-желтая земля и редкие растения. И правда, ничего интересного. Зато парни оживились после подъема. Гарри начинает рассказывать смешные истории о школе, и Адам, к моему удивлению, охотно участвует в разговоре. Вроде даже посмеивается.

Идти несложно. Рюкзак немного оттягивает плечи, но я быстро привыкаю. Здесь тихо, нет привычного шума, всегда сопровождавшего меня в городе. Даже по ночам слышно было шуршание машин и гудение электроники. Здесь – тишина абсолютная, даже пугающая. К полудню мы подходим к воде; ее шум слышен издалека. Я впервые вижу такую большую реку: зеленая ее полоса тянется, сколько глаз видит, в обе стороны. Вода прозрачная, можно разглядеть замшелые камешки на дне.

– Это река Два, – говорит Адам. – Чистая пресная вода, будем идти вдоль нее почти всю дорогу. Всегда можно попить и искупаться.

Другое дело! Я вспомнила, какой грязной Алиса пришла из своего похода.

Возле реки свежо, пахнет рыбой. У самой поверхности вертится стайка мальков. Ветер здесь гораздо сильнее, чем в городе; он треплет пряди, выбившиеся из хвоста.

У берега усаживаемся на привал. Теперь ясно, почему нам дали с собой так мало еды: здесь можно рыбачить, а если повезет, и птицу подстрелить. У Адама есть небольшой казанок; мы разводим костер и кипятим немного воды для чая. Перед этим Адам обеззараживает воду белой шипящей таблеткой. У речной воды странный, но приятный привкус.

– А в городе есть что-то интересное? – спрашивает Гарри, запивая хлебец с мясом чаем. – Какие-нибудь вещи старых людей?

– Есть, но ничего особенного, – пожимает плечами Адам, – почти все ценное разворовали дикари и звери.

– А дикари, – спрашиваю я, – тоже Резистенты? Раз живут здесь.

Адам качает головой:

– Нет, наоборот. Они болели и выжили, но вирус изменил их тела и сознание. Возможно, радиация тоже повлияла. Они звери… нет, даже хуже.

В его затуманенном взгляде я вдруг вижу воспоминания. В его жизни было что-то, связанное с дикарями. Но спрашивать об этом не слишком тактично, захочет – расскажет сам.

После обеда продолжаем путь. Теперь пейзаж меняется на глазах, как и земля под ногами. Редкие пучки травы и сухоцветы сменяются высокими кустами и густой мягкой травой. Появляются деревья, почти такие же, как на фермах – раскидистые, пушистые. Вместе с растениями меняется и воздух. Дышать тяжелее, даже голова немного кружится.

Ближе к вечеру, уже в сумерках, мы слышим шорох в кустах, а затем замечаем зайца, пулей улетающего прочь. Это первое настоящее, дикое животное, которое я встречаю в жизни.

– Ох, он такой крупный! – восхищаюсь я, – и я думала, что они должны быть серыми, а этот – почти рыжий.

– Зайцы бывают разные, этот рыжий, – говорит Адам. Парни моего восторга не разделяют.

Укладываемся на ночлег. Дежурить придется по очереди, чтобы все выспались. Пока мы с Гарри упаковываемся в спальные мешки, Адам достает из кармана пачку сигарет и спички.

– Вы не против, если я буду курить?

– Нет, пожалуйста, – говорит Гарри и скрывается в спальнике. Он-то не знает, что Адам уже курил при мне. Об этом вообще никто не знает, даже Ната.

Я застегиваю свой мешок изнутри. Он сделан из плотной ткани, отражающей тепло. Вот только тесноват. Нащупываю кулон Иванны на шее. Если у ребят получится сбежать, они уже никогда не будут ходить в школу и общаться с семьями. Придется примкнуть к коммуне и жить здесь, в незнакомом и непривычном мире. Разумеется, это лучше, чем провести остаток жизни в лаборатории. Но точно не то, о чем они мечтали.

Бернев. Я вспоминаю его равнодушное, непоколебимое лицо на тренировке по борьбе. Наверное, с таким лицом он и ломает жизни подростков вроде Иванны. Сколько их там? Если из каждого нового набора забирали по три человека, то в лаборатории – не меньше двадцати подопытных. Все ли они живы? И если нет, то сколько времени осталось у близнецов и Лёхи?

Я засыпаю; кажется, что прошла пара минут, как меня уже будит Гарри. Протирая глаза, вылезаю из спальника.

– Давай, уже твоя очередь, – говорит Гарри шепотом. – До утра. Все спокойно, так что не переживай.

Он дает мне винтовку, закидываю ремень на плечо. Солнце еще не встало, но темнота немного рассеялась, стоят предрассветные сумерки. Озираюсь. У моих ног – остатки костра, двое парней в серебристых спальных мешках и три рюкзака. А вокруг – огромный пустой мир, и на километры нет никого, кроме нас троих. И еще зайцев. Оглядываю свой рюкзак. Если мы останемся ночевать в заброшенном городе, совсем не сложно будет спрятать свой ценный груз во время дежурства. Но мне нужно будет пристроить его так, чтоб никто не добрался до него слишком рано, – ни звери, ни дикари. Взгляд скользит по рюкзакам, и я замечаю, что из бокового кармашка рюкзака Адама торчит пачка сигарет.

Я никогда не курила. Зато сто раз вдыхала дым. Парни, с которыми учился Артур, все курили. Артур тоже пробовал, точно знаю. И когда я стояла с их компанией, то пропитывалась табачным духом, вся одежда потом пахла тяжелым прогорклым дымом. Не скажу, что запах сигарет мне приятен или отвратителен. Но рука почему-то тянется к пачке. Аккуратно вытаскиваю одну сигарету, чуть отхожу от ребят. Вначале нюхаю; запах, как ни странно, не горький, а сладковатый. Чиркаю спичкой, подношу огонь к сигарете, вдыхаю. По горлу словно наждачкой поскребли! Откашливаюсь, пытаясь прочистить горло, но ничего не выходит. Отвратительно. Желудок недовольно сжимается, ему дым тоже не по вкусу. Тушу сигарету об землю и бросаю в реку – хорошего мало, но как еще от нее избавиться? Больше никогда курить не стану, еще и этот привкус во рту… зачем Адам курит? Может, это только в первый раз так гадко?

Все еще покашливая, возвращаюсь к ребятам и вижу Адама. Он сидит в наполовину расстегнутом мешке. О черт! Лицо мгновенно наливается краской, я чувствую, как оно горит.

– Что ты делаешь? – невозмутимо спрашивает Адам.

– Ничего, – покашливаю.

– Ты взяла сигарету.

Он не осуждает. И это не вопрос, это констатация факта. Он все видел. До чего стыдно, о чем я думала? С чего вообще решила взять ее? Я даже не задумалась о том, что это, в общем-то, воровство.

– Извини. Не знаю, что на меня нашло.

– В следующий раз просто попроси.

– Больше в жизни не притронусь к сигарете.

– Вот и отлично. Не подумай, что мне жалко, но этой пачки едва ли хватит на две недели.

– Прости, мне правда жаль.

Он отворачивается. Обиделся. Ну конечно, обиделся! Что за идиотка. А у него очень чуткий сон, раз он услышал покашливание так далеко от себя.

Спать Адам уже не ложится. Теперь я чувствую себя виноватой еще и из-за того, что он не выспался. Сижу на земле и ругаю себя за идиотскую сигарету до самого утра. А когда встает солнце и просыпается Гарри, становится легче: теперь я хотя бы не наедине с Адамом.

Завтракаем и снова выдвигаемся в путь. С Гарри Адам общается довольно дружелюбно, даже рассказывает забавные случаи с тренировок. Описывает свою первую вылазку, первого командира отряда, потом – как нашли посреди пустоши мешок детских игрушек и притащили в ЦИР, но его пришлось сжечь, потому что игрушки оказались зараженными радиацией. Оказалось, Адам ходил в разведку уже раз двадцать за последние четыре года. Но что важнее – я поняла, что такой угрюмый и молчаливый он только со мной наедине. Я его раздражаю? Тогда зачем брал в отряд – только из-за просьбы Агаты? И как она ее объяснила: «возьми с собой в разведку эту девочку, я дала ей секретное задание»? Но я сама веду себя с Адамом странно, просто не знаю, что говорить. Зато Гарри ко всем может найти подход.

Следующие два дня проходят без происшествий. Бредем вдоль реки, делаем остановки строго в определенное время, ночами дежурим по очереди.

В одну из ночей Гарри тормошит меня, чтобы вставала дежурить, а я и не спала. Какая-то затянувшаяся бессонница. Беру винтовку, сажусь на спальник. Прохладно, шумит вода. Слышу шорох за спиной: это Адам вылез из своего мешка.

– Что-то случилось? – спрашиваю шепотом, чтобы не разбудить Гарри.

Адам качает головой. Подходит и садится рядом со мной.

– Хочешь, подежурю? Все равно не сплю.

– Мне тоже не хочется спать, – признаюсь я.

– Тогда давай отойдем, чтобы Гарри не будить.

Зачем отходить? Ну, не спорю, беру свой спальник и перетягиваю подальше.

– Ты тоже плохо по ночам спишь, – замечает Адам.

– Вовсе нет. Просто в Центре режим немного сбился.

– Из-за Алисы? – спрашивает он, склонив голову.

Да.

– Нет.

– Вы уже нормально общаетесь? Или не очень? Только честно.

– Если совсем уж честно… у нас с ней просто беда. Один раз чуть не подрались, – говорю я.

– Довольно странно. Она всегда была замкнутой, конечно, но чтоб задирать кого-то…

Да, это я одна такая везучая.

– С другими соседками она ладила?

– У нее не было соседок, ведь ты вторая разведчица за все время. Может, она оттого и недовольна, что больше не живет одна. Привыкла, что комната только ее. Туда даже я почти не заходил.

– Вы ведь встречались, да? – спрашиваю я и тут же жалею об этом.

– Да, в самом начале. Когда только приехали. Мы из одного набора, оба стали разведчиками, даже были в одном отряде. Но с ней было непросто. Знаешь, как бывает… строить отношения с некоторыми людьми – тяжелый труд, который не стоит результата. Я никогда не знал, что может ее разозлить или обидеть, что у нее в голове. И однажды устал.

Вот это он разоткровенничался! Мне почему-то становится неловко. А когда представляю, как Алиса и Адам гуляют за ручку…

Быстро меняю тему:

– А почему нет других девушек-разведчиков? Разве за шесть лет не было подходящих?

– Как тебе объяснить… Дело не только в хорошей физической подготовке и обучаемости – девушек с такими качествами много. Тут нужен особый склад характера. У Алисы он есть. Мне показалось, что у тебя тоже, потому я попросил тебя в свой отряд.

– Теперь не кажется? – негромко спрашиваю я.

– Нет, я все еще так думаю. У тебя не все выходит, но ты не бросаешь дело, даже если больно и страшно. И не пытаешься выглядеть лучше, чем есть. Быстро приспосабливаешься к ситуации, помогаешь другим, когда самой тяжело. А еще мне кажется, что ты хороший командный игрок. Это важнее всего остального.

От него это звучит не как комплимент, а как характеристика, просто констатация факта. И это именно то, что я хотела услышать: он правда думает, что я заслуживаю быть разведчиком. И не считает меня обузой.

– Я рада, что ты так думаешь.

Мы сидим в тишине несколько минут.

– Ты рада, что попала в Центр? – спрашивает Адам.

– Не знаю. Иногда рада, иногда – нет.

– Я тоже не знаю до сих пор, а ведь четыре года прошло. К тому же то, что здесь происходит… Доктор Агата ведь…

Он запинается, прерывает мысль.

– Что?

– Забудь. Я все-таки попробую поспать.

Он торопливо поднимается и уходит. И что хотел сказать? Вот сиди теперь и гадай.

Утром, как обычно, быстро моюсь и меняю белье, пока все спят. Только тогда бужу парней. Завтракаем скудно: всего за три дня наши запасы уменьшились вдвое.

– Сегодня перед обедом порыбачим, – говорит Адам.

Проволочив ноги до обеда, останавливаемся, оставляем вещи в тени раскидистого дерева, названия которого я не знаю. Тут везде такие. Адам находит в своем рюкзаке крючок и леску, сооружает удочку, вместо наживки – кусок колбасы. Заняться нечем, поэтому мы с Гарри устраиваемся на влажном зеленом камне над самой водой и просто наблюдаем, как Адам, вошедший по колено в воду, ловит рыбу. Рыбы здесь много, так что улов хороший: две крупных, с переливающейся, почти зеркальной серебристой чешуей, и пара рыбешек поменьше. Потом Адам показывает, как чистить и потрошить добычу. Скоро мои руки пахнут рыбой, чешуйки забиваются под ногти. Довольно отвратительно, но раз уж Адам сказал, что я легко приспосабливаюсь, надо держать марку. Поджариваем улов на костре, посыпав солью и перцем. Вкусно – пальчики оближешь!

После обеда я стираю свои вещи в реке, пока парни доедают рыбу. Слышу обрывки их разговора:

– …И он начинает доказывать, что как раз на днях купил такой же плеер, как у меня украли! – эмоционально рассказывает Гарри. Адам смеется – не просто усмехается, а смеется в голос. Ну надо же, не такой он и ледышка.

Подхожу ближе, чтоб развесить одежду на толстой ветке дерева.

– Вероника, – зовет Гарри, – Адам сейчас будет связываться с Центром. Придется остаться здесь до утра. Не хочешь пока пойти поискать ягоды или корешки?

– Ладно, – пожимаю плечами.

Мы берем винтовку и пистолет – на всякий случай. А Адам тем временем достает из рюкзака маленькое устройство – такие же дала мне Агата.

– Что это? – тут же спрашиваю я.

– Связное устройство. Надо отчитаться, как проходит разведка.

Так вот что лежит где-то на дне моего рюкзака.

– Ты знала, что Адам тоже сирота? – говорит Гарри, когда мы отходим подальше.

– Нет, а что?

– Тебе это странным не кажется? У тебя нет родителей, у меня, у Адама. И у близнецов, и у Архипа. Ник тоже живет с теткой и сестрой.

– Ну… странно, да. О чем это говорит?

– Не знаю. Но как-то много сирот среди Резистентов. И все лишились родителей довольно давно.

– Не складывается, – возражаю я, – у Наты, например, все в порядке с родителями.

– Наверное, я ищу смысл в том, что смысла не имеет, – вздыхает Гарри.

За прогулку мы так и не находим ничего съедобного, как и в следующие дни. Питаемся рыбой, стараемся хранить запасы из Центра, но они все сокращаются, а на исходе только шестой день.

Солнце уже опускается за линию горизонта, и цвета кажутся поблекшими. Я натерла ноги обувью, иду, чуть прихрамывая. Мы все устали, хотя и не говорим об этом.

У Адама в руках навигатор, он показывает, что осталось уже немного.

– Завтра к обеду будем на месте, – уверяет он.

– Может, ускоримся и не будем пока ложиться спать? Лучше заночевать в городе, – предлагает Гарри.

Адам качает головой:

– Мы выдохнемся. И идти будем до полуночи, если не дольше. Пересекать пустошь в темноте слишком опасно.

Гарри недовольно фыркает и бросает рюкзак на землю.

– Отлично, ложимся спать. Какая разница – спать посреди пустоши или идти через нее? Или хищники на лежачих не нападают?

– Гарри, не я придумывал правила и расписание, – Адам медленно оборачивается, пряча навигатор в карман. – Я понимаю, что тебе хочется поскорее попасть в город, но мы не можем идти ночью.

– Мы потратили целый вечер вчера, потому что надо было связаться с Центром и доложить о том, что ничего не происходит. Могли бы сейчас быть на месте.

– Да ладно, – встреваю я, – ну, будем на полдня позже.

Еще не хватало, чтобы парни сейчас поссорились. Но они и так уже утихомирились, начинают располагаться на ночлег и распаковывать спальники. Правда, молча.

– Твоя очередь дежурить первым, – говорит Гарри.

– Разве? – Адам, похоже, раздражен. – По-моему, твоя.

– Я вчера первым дежурил, забыл?

– Ребят, давайте я подежурю, спать все равно не хочется, – успокаиваю их я. Ведут себя как дети. Может, отоспятся и станут посговорчивее? Оба скрываются в спальниках и скоро затихают. А я сижу с винтовкой и фонариком, маясь от скуки. В следующую разведку возьму с собой книгу, хотя бы атлас по ботанике, а то так свихнуться можно. Где-то вдалеке слышно клокотание птицы. Это хорошо, – может, скоро найдем место для охоты. Может, это куропатка… не представляю, какие птицы могут водиться в этих краях.

Птица стихает, зато какой-то шорох раздается совсем близко. Бросаю взгляд на парней – наверное, кто-то ворочается. Звук – словно ткань спальника трется о землю. Но парни лежат тихо, а звук, кажется, все громче и громче. Вскакиваю на ноги, хватаю винтовку. Кручусь на месте, пытаясь выхватить источник шума светом фонарика. И нахожу: это куст в паре десятков метров. Внутри, в ветках, кто-то есть.

– Адам, – тихо говорю я. Кажется, что если я сейчас закричу, то этот кто-то выпрыгнет из куста. Но Адам не слышит. Зову чуть громче. Сердце колотится так, что удары почти заглушают шуршание в кустах.

Поднимаю винтовку, беру прицел. Наверняка промажу – слишком волнуюсь.

– Эй! – кричу, чтоб ночной гость показался. И в это мгновение вижу среди листьев блеск, словно мерцают в свете фонаря чьи-то глаза. Человек или зверь? Кричу снова:

– Выходи, буду стрелять!

– Что такое? – из мешка показывается сонный Гарри. Адам же молча выскакивает и хватает вторую винтовку.

– Там кто-то есть, – говорю я, и в голосе слышно сбившееся дыхание.

– Будьте тут.

Адам двигается в сторону куста. Медленно, подняв оружие, склонив голову. Я освещаю ему путь фонариком.

Все происходит слишком быстро, чтобы я успела отреагировать: из кустов вылетает что-то большое и черное, похожее на сгусток дыма, раздаются выстрелы, но существо продолжает нестись в нашу с Гарри сторону. Адам прекращает стрелять: боится задеть нас. Я в ужасе отшатываюсь, понимаю, что нужно бежать, но ноги не слушаются, меня словно пригвоздили к земле. А существо вдруг меняет направление и исчезает среди деревьев.

– Что это? – шепчет Гарри.

– Мутант, – говорит Адам, подбегая к нам. – Дикарь, но какой-то новый. Я таких еще не видел.

– Ты смог его разглядеть?

– Не особо. У него лицо и тело в чем-то черном.

– Черт, – выдыхаю я, – черт, черт…

А если оно вернется? А если их тут много? Как теперь вообще ложиться спать?

– Собирайте вещи, – говорит Адам, – отсюда нужно уходить. Придется нам пойти-таки в город сейчас.

Мы на скорую руку пакуем рюкзаки и идем вдоль реки. Приходится светить под ноги фонарями.

– Почему он наблюдал за нами? – спрашиваю я. – Он сидел и просто… смотрел. Охотится?

– Дикари не едят людей, – говорит Адам, – но никогда не знаешь, что взбредет такому в голову. Скорее всего, он хотел украсть вещи, пока мы спим. Они часто так делают. Не паникуй раньше времени.

Легко сказать. В тот момент казалось, что мутант набросится на меня и вгрызется в шею, – на том и закончится моя карьера разведчика.

– Много их здесь? – спрашивает Гарри. Судя по голосу, его происшествие тоже выбило из колеи.

– Не представляю, – зато Адам спокоен, как удав. – Обычно они не сбиваются в стаи. Может, он был один.

– А почему такой огромный?

– Обычный он. Просто в каком-то широком балахоне, а еще весь измазан чем-то черным, то ли краской, то ли грязью. Наверное, специально так разукрасился, чтобы быть незаметным в темноте.

Мы идем час за часом, и я уже выдыхаюсь. Поднялся сильный ветер, от холода немеют пальцы, но никто даже не предлагает сделать привал и погреться в спальниках или у костра. И я тоже не собираюсь останавливаться, пока не буду знать, что мы в безопасности.

Я уже едва волочу ноги, когда из-за горизонта показывается бледное солнце. Вместе с рассветом приходит спокойствие: мне почему-то кажется, что дикарь не будет нападать при свете дня.

Останавливаемся, чтобы наскоро позавтракать хлебцами с колбасой, быстро умываемся и двигаемся дальше.

Город видно издалека. Адам говорит: «Мы почти на месте», и через пару мгновений каменные стены вырастают на горизонте словно из ниоткуда. Город небольшой, но найти даже такой оазис цивилизации среди пустоши – удивительно. Невысокие здания сереют в лучах восходящего солнца, побитые временем, но все еще целые. Я представляла развалины, останки домов, – но город сохранился совсем не плохо. Мы входим медленно, словно боимся потревожить духов старых людей, что жили здесь когда-то; бредем по одной из улиц.

– Следы бомбардировок, – говорит Адам, указывая рукой на полуразрушенный квартал.

И мне становится страшно. В Центре поход в город казался чем-то любопытным, вроде познавательной экскурсии. Тогда я не задумывалась о том, сколько людей здесь жило, а потом умерло в считаные дни. Здесь все еще витали их призраки. На улицах время от времени встречались обгоревшие машины, брошенные детские коляски, черные от пыли, пустые и тоскливые. В разбитых витринах магазинов все еще стояли остатки товаров. Человеческих тел нигде не было, но попадалась изорванная одежда.

– Так странно, – говорю я. – Столько живых людей просто исчезло с лица земли, и никто не помнит их.

– Война – это даже не вирус, – вздыхает Адам. – Это сделали другие люди.

До чего нелепо – пройти через мировую эпидемию, забравшую миллиарды жизней, и после нее устроить войну вместо того, чтобы объединиться. Но не мне судить людей, которые жили тогда. Кто сказал, что в школьном учебнике истории все достоверно? Обычно все сложнее, чем кажется со стороны.

– В центре есть хороший спуск к реке, – рассказывает Адам, – там остановимся, чтобы вымыться и постирать вещи. Потом найдем подходящий дом и постараемся выспаться там. Но прежде всего – пробы.

Он извлекает из рюкзака пакеты и бутылки; мы набираем немного почвы из разных участков, речную воду, надежно запаковываем. Надо же – неделя пути ради этих проб. И смысла в них нет: все равно известно, что за Стеной бушует вирус. Даже если земля и вода полностью очистились, выйти из города никто, кроме Резистентов, не сможет. А мы и так свободно ходим по городу, пьем воду и едим рыбу из реки.

– Здесь можно жить, – выражает мою мысль Гарри, – вон пара отличных домов. Небольшой ремонт – и всё, заезжай и живи.

– А есть ты что собираешься? – интересуется Адам.

– Рыбу ловить, может, птиц удастся найти. Или огород устроить.

– Тебе только кажется, что это просто. Но тут долго не протянешь. Тем более что дикари рядом бегают, сам убедился.

– Да я просто рассуждаю. Не думаешь же ты, что я и правда тут останусь?

Я думаю о коммуне. А они как живут, чем питаются? Тоже вынуждены постоянно охотиться и скрываться от дикарей? Не хотела бы я такой жизни.

Бредем по городу. Гарри от него в восторге: заглядывает в каждое окно, исследует магазины. В одной из витрин мы находим украшения. Оконное стекло разбито, большая часть его превратилась в блестящую крошку и лежит под ногами. Но кольца, бусы, браслеты остались на местах, на бархатных подушечках. Я аккуратно влезаю в магазин через окно.

– Надо же, их никто не забрал, – говорю я, протягивая руки к тоненькой золотой цепочке.

– Дикарям они вряд ли нужны, – Адам перепрыгивает через витрину вслед за мной. – Мы взяли здесь кое-что, когда были в последний раз. Точнее, Алиса взяла.

Я плохо представляю себе Алису в изящных золотых украшениях, но могу ее понять. Я бы тоже не отказалась от такой безделушки. У меня вообще никогда не было подобных вещей.

– Возьми, если нравится, в этом нет ничего такого, – говорит Адам. – Будет сувенир из похода. Только в Центре особо не демонстрируй.

Я окидываю драгоценности взглядом. Что взять? Я в них не очень разбираюсь.

– Тебе пошло бы это, – Адам поднимает к глазам небольшой кулон, и зеленый камешек в нем переливается на свету.

– Думаешь?

– Да, как раз под цвет глаз.

Сгребаю кулон с его ладони и прячу в карман. Почему я чувствую себя воровкой? Эти вещи уже никому не принадлежат.

– Хочу поискать швейную лавку, – говорит Адам. – Нужно подлатать куртку, разодрал где-то.

С неохотой покидаю ювелирный магазин. Гарри ждет нас снаружи, сложив руки на груди.

– Чем вы там занимались?

– Подбирали сувенир, – улыбаюсь я. Гарри только закатывает глаза.

Мы все-таки находим нитку с иголкой и спускаемся к реке. Я очень хочу вымыться и постирать одежду, но парни как раз возятся в воде. Решаю искупаться в белье, как в купальнике, – лучше, чем грязной ходить. Поеживаясь, вхожу в прохладную воду; берег чистый, и камней почти нет, так что ступать не страшно. Вхожу в воду по самую шею.

Адам стирает свою майку у самого берега, мыльная вода течет мимо меня. На нем только подкатанные до колен штаны. Совсем тихо. Начинаю мыться, поглядывая на Адама. Тот увлечен стиркой и вроде бы не наблюдает за мной. И вдруг поднимает глаза:

– А где Гарри?

Оглядываю берег. Действительно, Гарри нет, хотя он только что собирался купаться.

– Минуту назад был здесь, – отвечаю я, прокручивая в голове варианты того, что могло произойти. – Может, в кусты отошел?

Слышится треск, словно что-то ломают; затем приглушенный крик Гарри разносится над рекой.

– Черт! – Адам бросает стирку, вылетает из воды и бросается к винтовкам, прислоненным к дереву.

Я не задумываясь бегу следом, хватаю одну из винтовок.

– Это за мостом! – кричит Адам, обгоняя меня. Я не могу бежать быстро: камешки режут босые ноги, ремень винтовки соскальзывает с мокрого плеча.

Из-за опоры моста показывается дикарь. При свете дня он не похож на сгусток дыма. Теперь и я вижу, что это просто размалеванный человек. Но от этого не намного легче. Что он сделал с Гарри?

Адам резко тормозит, чтобы прицелиться; мгновение – и дикарь падает замертво, тяжело, как мешок с картошкой. Убит с одного выстрела. Но тут же в поле зрения появляются еще двое. Я была уверена, что этот дикарь ходит один, ведь мы видели его вечером! Но их, похоже, целая стая, и все словно в саже обвалялись. Грузный дикарь медленно бежит в нашу сторону. Второй, мелкий, двигается быстро и не по прямой. Адам делает два выстрела впустую. А затем дикарь делает невероятный прыжок, сокращая расстояние до Адама сразу втрое, и заваливает парня на спину.

– Адам! – ору я, не зная, что делать. Стрелять слишком рискованно: я точно промажу и попаду в него. Дикарь не вооружен, Адам наверняка сможет справиться с ним. Вначале нужно избавиться от второго. Останавливаюсь, крепко берусь за винтовку. Ошибиться нельзя. Вдох… Выдох.

Я не вижу своей пули, но вижу, что грузный дикарь застывает на месте, а потом, пошатываясь, валится на бок. Я уже собираюсь бежать на помощь Адаму, но меня накрывает волной запоздалого страха, и я не могу сдвинуться с места.

Моя пуля попала в цель. Моя пуля убила человека.

Глава седьмая

Сознание отделилось от тела и парит где-то неподалеку. Страх пропал, вообще все из головы пропало. Я как будто вижу все со стороны, или по телевизору, или даже во сне. Пустошь. Река. Подсвеченные желтым солнцем облака, плывущие низко над землей. Над рекой – девчонка, босая, в черном топике и трусах-шортах, мокрые рыжие волосы облепили узкое лицо. Она вцепилась в винтовку обеими руками, словно черный ствол – последнее, что держит ее в сознании. А в десяти шагах командир ее отряда только что скрутил шею одному из дикарей и теперь бежит к мосту. Оттуда уже показывается Гарри; он идет, чуть покачиваясь, прихрамывая на левую ногу. Даже на расстоянии видно, что со лба парня стекает кровь.

А я все стою и стою, не шевелясь, как будто потеряла контроль над телом, и все происходящее мне абсолютно безразлично и совершенно меня не касается.

– Вероника! Вероника, что с тобой? – кричит Адам. Я словно оттаиваю в одно мгновение. Они оба передо мной, Адам и Гарри, обеспокоенно заглядывают в глаза. И долго я простояла в оцепенении? Думаю, долго. Винтовка уже опущена, но я совсем не помню, чтобы шевелила руками.

– Вероника?

– Да? – реагирую, наконец, я.

– Да что с тобой? – злится Гарри.

– Черт, я… – кажется, вот-вот задохнусь. Не думала, что это будет так тяжело.

– Успокойся, сядь, – говорит Адам. Я слушаюсь, как ребенок. Адам мягко забирает винтовку из моих рук.

– Я в порядке, – говорю я скорее для себя, чем для парней. Я не в порядке. Меня трясет.

– Что это было? – спрашиваю чужим голосом.

Гарри садится рядом со мной.

– Я отошел за мост, там сидели дикари. Двое. Я попытался застрелить одного, но он чем-то ударил меня по голове…

– Ты в порядке?

– Да, все нормально. Так вот, он меня ударил, и я заорал, потом пришли вы. Адам нейтрализовал второго, так что все нормально.

Я совсем расклеилась, стыдно за себя. Адам только недавно сказал, что я сильная и умею приспосабливаться, – но сейчас я веду себя как маленькая. Это не человек, говорю я себе. Я убила в худшем случае зверя. К тому же он хотел убить меня и ударил Гарри. Но уговоры не помогают. Я дрожу, как лист на ветру, и дело не в холоде…

– Ты чего это в неглиже расхаживаешь? Кого соблазнить решила – меня или Адама?

Гарри, как всегда, пытается разрядить атмосферу. Нервно смеюсь и иду переодеваться. Пока развешиваю мокрое белье и раскладываю рюкзак, немного успокаиваюсь. Бросаю взгляд на Адама и Гарри. Они оттаскивают тела убитых дикарей за мост. Меня мутит. Надо же – так легко, убила с одного выстрела. Они даже не были вооружены. Мой первый убитый. Последний ли? Впереди другие экспедиции.

Делаю несколько глубоких вдохов, чтоб не так тошнило. Прислоняюсь спиной к стволу дерева. Закрываю глаза.

Я не знала, на что иду. Зато Агата знала, куда меня посылала. Почему она решила, что я справлюсь? Почему не выбрала Гарри или еще кого-нибудь? Я задавала себе этот вопрос и раньше. Разве не странно? Из всех новичков Агата выбрала меня. Только потому, что я абсолютный Резистент? Потому, что она может… шантажировать меня? А ведь я действительно завишу от нее. Пока она никому не сказала о моей абсолютной Резистентности, я в относительной безопасности. И буду делать то, что она скажет. Но ведь я пошла в разведку и вообще решилась помочь с организацией побега не ради себя, а ради ребят, которых заперли в лаборатории. Гарри, я уверена, поступил бы так же. И Ник, – а у него тоже были шансы попасть сюда. И сейчас Гарри спокойно оттаскивает тело убитого (мной!) дикаря, а я сижу под деревом и дрожу от холода и ужаса. Вот что со мной стало. Я об этом не просила, не рвалась в чертов поход, не хотела брать в руки оружие. Ну, может, и хотела в какие-то моменты. Но решение стать разведчиком не было моим.

Я не могу взять себя в руки. Я должна взять себя в руки.

«Зато Иванна сможет уйти», – напоминаю я себе. Это того стоит. Это все не зря.

Парни возвращаются, моют руки в реке, Гарри смывает кровь с лица. Адам осматривает его голову:

– Все нормально, сейчас обработаем.

Он сам достает лекарства из аптечки и занимается ссадиной.

– Порядок.

Голоса парней звучат приглушенно. Я словно за прозрачной стеной из толстого стекла: и здесь, и нет. Но ведь Адам тоже только что убил дикаря! Голыми руками! Должно быть, это проще, когда не в первый раз. Сколько трупов тяжким грузом висит на его душе?

Спускаюсь к реке и мою руки целую вечность, словно могу отмыть с них чужую кровь. Тру ладони так яростно, что кожа начинает болеть. Адам и Гарри молча наблюдают за мной. Понимают. Или осуждают, что я так расклеилась?

Когда я отхожу от воды, на сердце чуть легче.

– Ты как? – участливо спрашивает Гарри.

– Порядок, – кажется, мой голос звучит твердо.

– Не воспринимай это так, – говорит Адам, – и не думай, что в чем-то виновата.

Отличный совет, господин Совершенство! Вот теперь я просто возьму и перестану так думать. Адам-то все делает с холодной уверенностью: дерется, учит других, стреляет… убивает. Может, для этого нужен особый склад характера. Может, Адам потому такой бесчувственный, что ему постоянно приходится иметь дело с опасностью? Может, ему пришлось избавиться от эмоций? Может, и мне придется?

Мой или не мой это был выбор – не имеет особого значения. Он уже принят. И мне придется сделать все, чтобы не облажаться.

Ближе к вечеру мы возвращаемся в центр города, чтобы найти ночлег. Поднимаемся по мраморным ступеням здания, когда-то бывшего отелем. Шаги гулко отдаются в густой тишине. В свете фонариков проходим по коридору, находим открытый номер с золочеными цифрами «288» на двери. Внутри большая двуспальная кровать – наконец не придется спать на земле. На мебели толстенный слой пыли. Гарри пишет на комоде пальцем свой номер.

Он дежурит первым, так что я укладываюсь рядом с Адамом на пропахшую пылью шелковую постель, натягиваю одеяло по самые глаза и сворачиваюсь в комок. Эта ночь – худшая из всех. Бессонница меня не беспокоит, – наоборот, сейчас я была бы ей рада. Впрочем, состояние, в котором я нахожусь, сложно назвать и сном. Шорохи (должно быть, крысы) вплетаются в мои сны, превращаясь в шепот каких-то невидимых призраков и шуршание кустов, в которых притаился дикарь. Теплый бок Адама, который я чувствую очень близко, кажется огнем, обжигающим кожу. Я то и дело просыпаюсь, чтобы снова погрузиться в тревожное забытье. И ворочаюсь так, что один раз сбрасываю подушку.

– Эй, Вероника, – шепчут призраки убитых мной. Кажется, их целая толпа, а не один дикарь.

– Не-ет, – стону я, закрывая уши.

– Вероника! – шепот переходит в крик, и я осознаю, что это Адам. Он теребит меня за плечо. Просыпаюсь окончательно.

– Что такое? – я готова вскочить и схватить винтовку.

– Ничего. Ты стонала во сне.

– Прости, что разбудила, – хорошо, что в номере так темно: не видно, как кровь хлынула к моим щекам.

– Не страшно, мне все равно скоро дежурить. Тебе снятся кошмары.

Судя по интонации, это не вопрос, так что и отвечать не надо.

– Я помню это состояние.

О, опять начал откровенничать. Не перебиваю и не спрашиваю, от него редко можно услышать что-то личное.

– Поначалу тяжело. Потом – привыкаешь. Помогает мысль, что они – не люди. Думай о них как о хищных зверях. Или вот о крысах. Ты убила бы сейчас крысу, которая шуршит за стенкой?

– Не уверена.

– Они мыслят как животные. Вирус лишил их рассудка, потому они и пытаются охотиться на вооруженных разведчиков. У них не осталось даже инстинкта самосохранения, только агрессия и желание убивать. Так что заставь себя считать их просто хищниками. Бешеными псами, которые бросаются на людей.

– Нет уж, – вздыхаю я, – я так не могу. Раз уж я пристрелила человека, не стану придумывать оправдания. Это как-то… трусливо. Постараюсь просто жить с этим.

Повисает пронзительная тишина.

– Все верно, – говорит, наконец, Адам, – ты права. Пойду подежурю.

Он встает, и место его занимает холодная пустота. Переворачиваюсь на живот и утыкаюсь носом в подушку. На место Адама плюхается Гарри; он не болтает попусту и тут же засыпает. А я лежу без сна до самого своего дежурства.

Адам отдает мне винтовку, фонарик. Иду за дверь, прихватив свой рюкзак. И наконец делаю то, зачем вообще сюда шла: оставляю в соседнем номере маленький черный рюкзак Агаты. Засовываю под кровать, потом перекладываю в ящик. В конце концов прячу его в пустом платяном шкафу. Запоминаю номер комнаты: 289.

Утром Адам снова налаживает связь с Центром. Сообщает: нападение дикарей, с нашей стороны потерь нет. Ну да, – кроме моего спокойствия, благоразумия и сна.

Выдвигаемся в путь. Припасов очень мало, экономим на завтраке как можем. После полудня ловим пару рыбин и поджариваем к ужину. В принципе, на одной рыбе можно протянуть до конца пути, хотя выходит как-то однообразно.

Я думаю о временах, когда мы с Ба голодали. Купила школьное платье или новую книжку? Будь добра обойтись без еды день-другой, денег в обрез. Будь у нас возможность рыбачить – голодали бы мы? Но в Пентесе добывать пищу можно только на фермах. Их много, но все они принадлежат паре богатых семей. Тех самых, чьи дети никогда не попали бы в мою школу. На фермах можно выращивать и разводить что угодно, но покупать это могут не все. Лишь по праздникам мы иногда позволяли себе разные роскошества, особенно когда отец был еще жив.

К вечеру я понимаю, что не хочу спать. Я, конечно, устала, но снова смотреть кошмары с участием дикарей не хочется. Вызываюсь дежурить первой. Когда приходит время будить Гарри, я этого не делаю. Смотрю в небо, на бледную россыпь звезд. От луны сегодня совсем светло. Я еще помню, как небо было затянуто дымом, – лет десять назад. И никаких звезд. Я даже не знала, как они выглядят, представляла их только по картинкам. Отец говорил, что этот дым от бомб, которые взрывают на войне, а я не понимала, как могут какие-то бомбы закрыть от нас звезды. А потом весь этот серый дым осел на землю пылью. Не сразу, постепенно. И небо расчистилось. Мы с Артуром подолгу сидели на крышах и просто смотрели на звезды, считали их, придумывали имена. Теперь я понимаю, что время, когда я дружила с Артуром, было лучшим в моей жизни.

Я уже никогда не вернусь к нему.

Холодает резко, будто кто-то нажал на кнопку смены температуры. Я вздрагиваю от неожиданного порыва морозного ветра. Но не сдаюсь, не лезу в спальный мешок, в котором быстро согрелась бы. Словно кому-то назло подставляю лицо холодному ветру. Как будто холод может очистить меня. Глаза слезятся, но я их не закрываю. Минуты плетутся медленней, чем мои мысли. Ночь близится к исходу.

Утром я как огрызок от яблока. Или рыбий скелетик. Обглоданная. Еще и промерзла так, что тело мелко подрагивает. Первым просыпается Адам. Его голова показывается из спальника; прическа идеальна, в отличие от моей. Его волосы всегда в полном порядке, как и одежда. Наверное, некоторые люди просто рождаются идеальными.

– Уже утро, – констатирует он очевидное, глядя на циферблат наручных часов. – Почему ты меня не разбудила?

– Не хотелось.

Адам смотрит на меня. Долго. Осуждающе. Я очень хочу отвести взгляд, но не делаю этого. Кажется, это длится вечность. Словно Адам читает что-то в моих глазах. Наверное, в них отражается вся моя растерянность и беспомощность. И я чувствую себя ужасно, словно меня раздели догола и выставили перед ним. Но если я сейчас отведу взгляд, это будет нелепо. И я начинаю пялиться прямо в его глаза. В них ничего не читается. Они светлее, чем мне казалось раньше. Цвета меди.

Гарри, проснувшись, прерывает этот нескончаемый кошмар.

– Что случилось? – он ерошит свои темные волосы, и мы с Адамом одновременно поворачиваемся к нему. Я даже вздыхаю с облегчением. Ни один человек в мире не может заставить меня чувствовать себя так неуютно, как Адам, – даже теперь, когда мы хорошо знакомы. Наверное, про таких и говорят – «тяжелый человек».

Зато Гарри – самый легкий человек из тех, кого я знаю. С его пробуждением атмосфера разряжается. Он тут же начинает болтать, и я даже забываю об ужасных вчерашних происшествиях.

Следующие дни проходят проще и быстрее, чем я опасалась. Мне немного полегчало. Адам и Гарри не будят меня дежурить следующей ночью, и я сплю крепко и долго, без криков, стонов и пробуждений. Наутро не могу вспомнить ни одного сна. Может, ничего и не было? Было бы отлично больше не видеть снов вовсе.

Рыбачим, чистим, потрошим, поджариваем рыбу. Едим ее трижды в день. Я пахну рыбой. Меня тошнит от рыбы. На четвертый день из наших припасов остается только немного хлебцев.

– Сейчас бы встретить зайца, – говорит Гарри, – жирного рыжего зайца. Желательно медлительного.

Но зайцев нет. И еды с утра – тоже. Закончился и чай, так что согреваться приходится кипятком. И холод. Он становится сильнее с каждой ночью, так что даже дежурю я, сидя в спальнике, высунув только голову.

На обед мы не можем поймать ни одной рыбины. По очереди стоим с удочкой, но рыбы нет, она словно пропала из реки. «Черт, – говорит Адам. – Черт, черт, черт». Он ходит вдоль берега туда-сюда, подбородок напряжен, руки сложены за спиной. Очень нервничает. А я даже рада, что рыбы больше не будет. Сейчас даже голодать приятнее, чем снова запихивать в себя белое мясо и вытаскивать изо рта тонкие косточки. А ведь эта рыба очень вкусная, – по крайней мере, была такой в первые дни. Нежное, прожаренное мясо, еще и с солью из маленьких пакетиков, – объеденье! А теперь начинает мутить от одной мысли о нем.

Но на следующий вечер я меняю свое мнение. Рыба была очень ничего, уж точно вкуснее, чем ощущение пустоты в желудке. От голода мы вялые и медлительные, даже Гарри стал молчаливее. Я утешаю себя: осталось немного, нужно только дотянуть до возвращения в ЦИР, а там уж нас накормят как следует. И начинаю представлять обед в Центре. Тарелка густого томатного супа, дымящегося, обжигающего язык, щедро приправленного. Мягкая тушеная картошка, тающее во рту мясо с подливой, стакан со сметаной, чтоб заправить овощной салат. Ароматные булочки с яблоком и корицей… Зря я начала об этом думать, только желудок заурчал.

К утру сил не остается, но я поднимаюсь и иду дальше. Рюкзак кажется вдвое тяжелее, чем в начале пути, хотя я оставила передачу Агаты в городе и съела все припасы, что несла с собой. Я уже не иду, а волочу ноги по земле. Доходим до места, где нам с рекой больше не по пути. Набираем воды во фляжки, обеззараживаем. Гарри находит один хлебец на дне рюкзака, съедаем его на троих.

Холодный ветер, слезящиеся глаза, пустой, переваривающий сам себя желудок. Гудящие от усталости ноги двигаются автоматически. Это никогда не кончится. Это никогда не кончится.

На горизонте показывается скала.

Я дома. Я дошла.

Плохо помню, как карабкалась через скалы, как добралась до Стены. Перед нами открыли ворота, усадили на сваленные в кучу матрасы. Помню множество незнакомых лиц, мельтешащих перед глазами; от них закружилась голова – тяжело вернуться в общество после двух недель в компании Гарри и Адама. Ну, и пары дикарей.

Нам приходится подождать, пока нас заберет машина из Центра. Никто не предлагает нам воды или еды, до нас вообще никому нет дела. Здесь работают не люди из Центра, а солдаты, но среди них есть и наши ребята из службы охраны. Адам здоровается с парой парней в форме с буквой «R», но я впервые их вижу. Сижу на матрасе между парнями. Как странно: мы провели вместе две недели. Вместе ели, спали, купались, даже от дикарей отбивались. Сейчас кажется, что прошло всего несколько дней, хотя каждый час в пути тянулся вечность.

Нас забирают парни из охраны, и мы с удовольствием влезаем в фургон. Трясемся в тишине и темноте, а потом выходим уже у знакомого, но все еще впечатляющего размерами ансамбля зданий. С каких пор я стала считать ЦИР своим домом?

Нас встречают. Здесь Бернев, Агата, ее помощник-медбрат и пара ребят из разведки. Пока все резво идут в сторону общежитий, мы с Агатой чуть отстаем.

– Ну как? – она глядит на меня янтарными глазами, и в них – надежда.

– Оставила в шкафу в отеле. Номер 289.

Агата кивает и хлопает меня по спине. А я думаю только о еде. Но прежде чем нас пускают в столовую, мы принимаем душ. Даже не верится, что я снова стою под теплыми струями воды, и вода эта не пахнет тиной. Оттираюсь от грязи, пота и пыли так яростно, что царапаю кожу. Намыливаюсь гелем с резким и свежим запахом мяты. Я еще никогда не чувствовала себя чище.

Ужин. Нас кормят не очень плотно, только половина порции молочной каши и стакан разбавленного яблочного сока. Нельзя перегружать желудок после голода – так говорят кухарки. Но мой живот благодарен и за половину порции, тем более что это не рыба.

Возвращаюсь в свою комнату. Что я там увижу? Мои кровать и ящик сожжены? Все вещи давно на свалке? Над кроватью – матерная надпись?

Ключ от комнаты я сдала девушке, которая отвечает за весь корпус. Она у нас вроде старосты, но Адам считается главнее. Девушка поздравляет меня с первой разведкой и дает ключ.

– Это не мой, – возражаю я, глядя на брелок. – Номер другой.

– Нет, все верно. Адам сказал, что тебе нужна новая комната, а у вас в крыле как раз освободилась.

Поднимаюсь по лестнице как на крыльях. Больше никакой Алисы! Только вещи забрать из ящика, – хотя, может, проще будет оставить свои пожитки там, чем снова слушать ее издевки. Нахожу свою новую комнату – через дверь от комнаты Гарри. Отпираю, оглядываюсь. Чисто, светло, тепло. Обычная комната. Никаких надписей на стенах, никаких зарисованных окон! Личная комната – это лучший сюрприз, какой можно было подготовить к моему возвращению. И это сделал Адам.

Две кровати, обе пока без постелей. Над одной из них – календарь с изображением языков пламени в углу. Некоторые даты обведены синим или красным – без всякого смысла. Наверное, предыдущий владелец так отмечал какие-то свои планы. Пытаюсь понять, какое же число сегодня. Нас не было тринадцать дней. Значит…

Значит, завтра мой День рождения.

Я давно не обращаю особого внимания на этот праздник. Его отмечают дети. Я не получала подарков на День рождения лет с семи, хотя в школе в этот день меня пару раз освобождали от дежурства в классной комнате, и мне не приходилось вытирать доску и мочить тряпку. Вот и весь праздник.

Получаю постель, аккуратно, без единой складочки застилаю кровать. Мой ящик пуст, если не считать тех вещей, которые были со мной в походе: мыло, зубные паста и щетка, маленькое полотенце да еще камень Иванны. Нет уж, нужно забрать свои вещи из старой комнаты. Там и сменная одежда, и тетрадь с карандашом, и книжки, которые придется однажды сдать. Делаю глубокий вдох, распрямляю плечи. Алисе больше меня не задеть. Просто войду и заберу то, что принадлежит мне.

Подхожу к своей старой двери, дергаю за ручку. Заперто. Стучу.

– Кто там? – недовольно тянет Алиса.

– Вероника, – решительно откликаюсь я, – хочу забрать свои вещи.

Дверь открывается так резко, что я чуть не получаю по лбу. Алиса все так же мрачна, как и до моего ухода.

– Ты съезжаешь?

Я только киваю. Она молча пропускает меня внутрь, и я принимаюсь быстро сгребать вещи из ящичка.

– И как разведка?

– Нормально, – буркаю я. Сейчас начнет язвить, иначе бы не спросила. Уже готовлюсь принять удар. Но она меняет тему:

– Это Адам тебя переселил?

– Да.

– Ну, разумеется.

Что – разумеется? А, какая разница, еще не хватало искать смысл в Алисиных словах.

– Он тебе нравится, – вдруг говорит Алиса. Не спрашивает, а именно утверждает.

– Чего? – оборачиваюсь к ней, сбитая с толку.

– Скажешь – нет? – хмыкает она, усаживаясь на кровать. Делает вид, что ответ ей не интересен, но все же ждет его.

– Нет.

Больше не дам ей спровоцировать меня на какую-нибудь глупость. Лучше вообще не начинать с ней разговаривать, а если отвечать – то коротко. Односложно.

– Ты не переживай, ничего у тебя с ним не выйдет, – не отстает она.

– Спасибо за информацию.

– Он уже два года ни с кем не встречается, хотя желающих вроде тебя – завались.

Вещи собраны, так что я молча вскакиваю и вылетаю за дверь. Громко хлопаю ею напоследок.

Не знаю, с чего Алиса взяла, что мне нравится Адам. Я с ней ни разу о нем не говорила. Зато по этим странным речам вполне можно решить, что у Алисы еще остались какие-то чувства к нему. Может, она и правда все еще его любит? Во мне просыпается тихое злорадство. Так ей и надо.

Возвращаюсь в свою тихую, чистую, пустую, любимую, уютную новую комнату. Засыпаю. Сплю так крепко и сладко, как не спала уже две недели. Никаких призраков, никакого шепота и шорохов. Мне снится Артур. Его профиль на фоне ночного неба, словно вырезанный из бумаги, один лишь силуэт. Утром я вспоминаю этот сон. Опять думаю об Артуре, представляю его лицо, как будто боюсь забыть насовсем. Глаза у него карие. Не как у Адама, а теплые, с маленькими золотыми искорками, особенно когда он смеется. Близкий, хотя так далеко от меня. А Адам – совсем рядом, на моем этаже, но далекий и непонятный. Здесь, в Центре, все непонятное и чужое. Я одна среди чужаков, я должна быть внимательной и осторожной всегда, каждую минуту, в каждом слове и вздохе. И это выматывает похлеще, чем тяжелые тренировки и двухнедельные вылазки.

Тренировок сегодня не будет: нам дали время отдохнуть. Но будет обязательный медицинский осмотр. Его проводят после каждой разведки, а уж если на отряд напали дикари – тем более. Агата забирает меня прямо из моей комнаты.

– Ты огромная молодчина, – говорит она сразу, как только мы выходим из корпуса. – Они все нашли, все в целости и сохранности.

– Почему я? – спрашиваю я о том, что мучило меня столько времени.

– Я посчитала, что только ты сможешь с этим справиться. Я ведь не ошиблась, – она мягко улыбается. И не возразишь ничего. Я действительно справилась со всем, о чем меня просили. Только теперь до меня доходит: можно расслабиться, я уже сделала все, что должна была.

– Очень скоро сюда придут люди из коммуны. Поднимется паника, но ты не переживай, – говорит Агата. – Они собираются вломиться в лабораторию и забрать всех, кто там живет.

– Это там? – я указываю на корпус «Венера» – единственный, о котором ничего не знаю.

– Верно. Там их всех держат. Если все пройдет по плану, обойдемся без жертв. И чтобы ты была в безопасности, старайся лишний раз не привлекать внимания. И, конечно, не говори никому, что ты абсолютный Резистент. Я привела в порядок твои медицинские карты, чтобы никому не захотелось взять твою кровь на повторный анализ…

До меня доходит, к чему она это говорит. И это очень плохо.

– Вы тоже уйдете за Стену?

Она кивает, поджав губы.

Я останусь здесь одна.

Не сказать, чтобы мы с Агатой были очень близки. Но она – одна из немногих в Центре, кому я могу доверять. И она помогала мне. Если ее не будет, как скоро раскроется, что я абсолютный Резистент? Вдруг мне нужно будет сдать кровь? Мое только что вернувшееся спокойствие трескается, как тонкое стекло.

Разумеется, она уйдет. Я могла подумать об этом раньше. Ведь там ее брат, единственный родственник. А здесь ее заставляют работать на людей, убивших ее отца.

– Есть вещи, которые тебе нужно знать, – говорит Агата. – То, почему я решила сбежать. Дело не в самом Центре. Наоборот. Я хотела бы остаться, чтобы помогать Резистентам, по возможности защищать их. Но в последнее время… в общем, я давно работала над вакциной вместе с двумя другими врачами. Та, которой делали прививку тебе, – капля в море. Она не дает иммунитета и не спасет от вируса тех, кто решит покинуть город. Но есть другая. Та, которую почти закончили мы. Она позволила бы людям даже жить за Стеной, но ей была нужна серьезная доработка. И вот на одном из последних этапов мы с коллегами вдруг получили приказ остановиться. Еще через несколько дней одного из врачей нашли мертвым; это обставили как несчастный случай. С тех пор я не притрагивалась к этим исследованиям. Я боюсь за свою безопасность.

– То есть… начальство Центра не хочет, чтобы вакцина работала? Но почему?

Это звучит бредово. Ведь сам Бернев в день нашего приезда говорил, что главная цель Центра – найти вакцину от Ксеноса. Иначе зачем мы все здесь?

– Я не знаю, Вероника. У меня есть только догадки. Как бы ни было, все, что я здесь делаю, – впустую. Поэтому я решила уйти. В коммуне от меня будет больше пользы.

Я не знаю, что ответить. Попробовать разубедить ее? Глупо. Как поступила бы я на ее месте?

– И что же делать нам?

Агата поворачивается ко мне, удивленно глядя в глаза.

– Вам?

– Мне и сотне Резистентов, которых, как оказалось, держат здесь без всякой цели. Продолжать жить в Центре, учиться, ходить в разведку? Ради чего?

– Просто потому, что другого выхода нет. Все мы – жертвы обстоятельств. Но чем обижаться на жизнь, лучше попытаться найти в происходящем плюсы.

– Плюсы? Это не имеет смысла! – я завожусь постепенно, как старый двигатель. – Если здесь происходит что-то ужасное, и мы даже не знаем, что именно, – как можно думать о плюсах?

– Чего ты хочешь? Уйти за Стену? Это будет легко устроить, коммуна с радостью приняла бы тебя, – говорит Агата. Ее тон остается спокойным, но я закипаю.

– Нет… нет, не хочу.

За Стеной еще хуже, пожалуй. Здесь хотя бы кормят, здесь мои новые друзья и возможность видеться с Ба.

– Тогда чем я могу помочь тебе? Я бы хотела этого, правда.

Чем? Она могла бы остаться. Но я этого, конечно, не скажу. Просто опускаю взгляд и пялюсь на свои ступни.

– Ничем. Я… просто хочу домой.

Давай, Вероника, расплачься еще тут. Чувствую, как подрагивает нижняя губа. Слишком много всего: я скучаю по Ба и Артуру, корю себя за то, что пристрелила дикаря, напряжена двадцать четыре часа в сутки. Но я сильнее, чем моя усталость. И я уже не ребенок. Не могу вернуться домой – значит, не могу, и нечего мучить себя. Значит, буду приспосабливаться к жизни здесь. Значит, постараюсь понять, что здесь происходит, и попробую это исправить.

Агата действительно проводит медицинский осмотр, дает мне пластырь для царапин, которые я умудрилась насобирать за поход, берет кровь на анализ. Вечером она уже позаботилась о Гарри, хотя его ссадина на голове почти зажила за неделю.

Возвращаюсь в комнату. Непривычно быть одной, без Гарри и Адама. Не думала, что так привыкну к ним за это время. Но сейчас мне хочется побыть одной. Полежать на кровати.

Дергаю ручку своей двери; она не заперта. Я точно закрывала дверь, когда уходила. Эта привычка у меня еще из дома. Отдергиваю пальцы от ручки, словно она из раскаленного железа. Кто-то был в моей комнате. Может быть, искал что-то. Алиса? Вряд ли.

Наверное, кто-то знал про передачу Агаты и решил убедиться, что рюкзака уже нет. Начинаю судорожно придумывать, как буду оправдываться, если это действительно кто-то опасный. Нужна убедительная история, а я абсолютно не умею врать…

– Заткнитесь, – раздается из комнаты приглушенный мужской голос, – она вернулась.

Глава восьмая

Первая мысль – бежать.

Кто бы ни был в моей комнате – они меня ждут. Быть может, ударят по голове сразу, как войду. Или выпрыгнут из укрытия, из-под кровати, например. И что тогда? Заберут в лабораторию? Пристрелят на месте? Устроят допрос? Ноги готовы нести меня прочь. Но если я просто уйду – что тогда? Куда я могу убежать, кроме как во двор? Они ведь слышали, как я подошла к двери. Найдут, догонят рано или поздно.

Будь что будет. Надо заходить. Окидываю взглядом коридор. Напротив моей комнаты – кладовая, там лежат вещи для уборки, которыми нам всем можно пользоваться. Залетаю, включаю свет. Пахнет пылью и какой-то химией. Щетки, швабры, тряпки, большое пластиковое ведро. Пылесос. Разобранный. Хватаю металлическую тонкую трубу. Не слишком грозное оружие, но альтернативы нет. Приближаюсь к своей двери, прислушиваюсь. Тишина.

Рывком открываю дверь, замахиваясь трубой. Сколько бы их ни было, я успею ударить как минимум одного, и простым ушибом он не отделается. Хотя бы один из них пожалеет, что решил устроить мне засаду. Уж я постараюсь.

В комнате пусто. Разумеется, они (люди Бернева?) еще там, но никого не видно. Первого ударю по лицу или шее. Сшибу с ног. Тут же огрею второго. А если сразу станут стрелять? Тогда шансов нет вовсе, – но пока никто не стреляет.

Шевеление, едва уловимое, у шкафа. Возможно, там промелькнула чья-то рука. Сжимаю холодную трубу во вспотевших ладонях.

– С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ! – орут выскакивающие из-за шкафа, двери и из-под кровати ребята. Здесь Гарри, Ната, Ник, Архип, Олег, даже Адам, а еще почему-то Ангелина.

Я соображаю медленно. Наверное, дело в том, что нас плохо покормили вечером и с утра. Опускаю трубу. Все смеются.

– Боже, зачем тебе это? – Гарри, задыхаясь от смеха, обнимает меня за плечи.

– Я думала, это Алиса прокралась, – вру я. Нет уж, я думала, это какие-то страшные люди пришли схватить и пытать меня. Что со мной стало? Даже не могу над собой посмеяться, потому что сердце все еще колотится в ожидании схватки и мучительной смерти. До Центра я таким параноиком точно не была.

Из шкафа появляются торт, закуски в столовских тарелках, загадочная бутылка без этикетки, самодельные пестрые флажки, свечи – ровно восемнадцать штук. За несколько минут комнатка преображается, наполняется смехом и музыкой. Приносят низкий стол и три стула. Конечно, восьмерым здесь тесно, но никого это особенно не смущает. Меня усаживают за стол и больно дергают за уши восемнадцать раз.

– Откуда вы узнали? – спрашиваю я. Вроде уже ясно, что все хорошо, но я не могу заставить себя улыбаться. Я все еще ошарашена.

– Это все доктор Агата, – улыбается Ната. Я вдруг замечаю, как сильно она изменилась, будто прибавила в росте и повзрослела. – Она пришла к нам с Линой еще позавчера и сказала, что у тебя скоро праздник. И она же потом помогла все это раздобыть.

Надо же. А утром сделала вид, что ни о чем не догадывается. Вот так сюрприз.

– А еще, – Ната наклоняется ко мне и шепчет на ухо: – еще Адам вчера очень помог, особенно с ключом и выпивкой. Без него ничего не вышло бы.

Отыскиваю глазами Адама. Он стоит у окна, скрестив руки на груди. Отрешенный. Безучастный. В общем, как обычно. Его я ожидала здесь увидеть даже меньше, чем свою гипотетическую сестру Ангелину. И все же – что она здесь делает?

– Вероника, поздравляю, – как раз говорит она, подходя ближе. Господи, ее глаза! Может, наши лица не очень похожи, но ее глаза – отражение моих. – Это тебе.

Беру из ее рук сверток. Это книга, но она завернута в светлую бумагу, так что названия не видно.

– Спасибо, – говорю я растерянно.

– Я очень люблю эту книгу, прочитала раз сто. Надеюсь, тебе тоже понравится.

Все это очень, очень странно.

Я получаю и другие подарки: складной нож от Гарри; ободок для волос от Наты; гель, снимающий мышечную усталость, от Архипа и Олега; толстый блокнот в красивой узорчатой обложке от Ника. Подарки полезные. Складываю все в кучку на своем шкафчике.

Места мало. Я сижу между Гарри и Олегом, тесно до ужаса, разве что ребра не скрипят. Гарри, зажатый между мной и спинкой кровати, еще и умудряется разливать. Что в бутылке? Не представляю. На той вечеринке, которую организовали к нашему приезду, был розовый лимонад, я такого никогда прежде не пробовала. Но сейчас Гарри наполняет мою чашку чем-то другим, почти прозрачным.

– Друзья, – Гарри прочищает горло, тяжело поднимается на ноги, – сегодня знаменательный день. Поднимем бокалы за прекрасную девушку, настоящего друга и просто замечательного человека. Вероника, с Днем рождения!

Все хлопают – кто в ладоши, а кто меня по спине. Звенят чашки и стаканы, немного жидкости из моей чашки выплескивается и течет по ладони. Делаю глоток.

– Это алкоголь? – поражаюсь.

– А что ты хотела? День рождения!

– Я думала, здесь его нереально достать. Как?..

– Самогон! У нас свои каналы, – подмигивает Гарри. А я осознаю, что эта комната вполне может прослушиваться. И сейчас какой-нибудь Бернев различает каждое наше слово.

Выпиваю залпом. В желудке тут же становится тепло, чуть кружится голова.

Шум, смех, всюду разбросаны крекеры, стол и пол вокруг заляпаны липким самогоном. Кто-то тушит свет, на торте зажигают свечи.

– Ну, загадывай желание!

Я теряюсь. Что загадать?

«Хочу вернуться домой».

А правда ли я так этого хочу? Ведь по-хорошему мне туда уже не вернуться. А вернуться по-плохому – значит, подвергнуть опасности тех, кто меня ждет. Пора бы уже привыкнуть, что прежняя жизнь не вернется. И если задуматься… Гарри, Ната, Ник, даже Адам – хорошие друзья. Для них было важно устроить мне праздник, и я многим могу с ними поделиться. Они помогали мне, и я помогла бы любому из них, не задумываясь. Да, с Артуром я провела не один год, и мы знали друг друга, как облупленных, но в последнее время общение сходило на нет. Как будто нить, соединявшая нас, истончилась до предела. Артур изменился. Я помню, как странно он вел себя в наши последние встречи. Взрослый, слишком серьезный, а еще какой-то смущенный, словно было что-то, о чем мне нельзя рассказывать. Эта неловкость между нами росла с каждой встречей. Может, здесь, в Центре, я и правда нашла настоящих друзей. Конечно, я не смогу забыть Артура, Ба, свой дом и свою старую жизнь, где можно было ни о чем не беспокоиться, не думать, не сказала ли я чего лишнего, и без страха входить в собственную комнату. Но стоит хотя бы попытаться жить, не оглядываясь на прошлое.

«Хочу перестать бояться».

Набираю полные легкие воздуха и задуваю все свечи разом. На несколько мгновений в комнате становится совсем темно.

Позже, когда с самогоном покончено, а от торта осталось только измазанное кремом блюдо, парни уносят стол и стулья, а мы с девочками убираем мусор в большой пакет. В голове шумит, так что грязную посуду мы просто относим в душевую, чтобы вымыть и вернуть в столовую позже.

У ребят из службы охраны завтра рано утром тренировка, так что им приходится уйти. Зато у нас, разведчиков, законный выходной, а Лина, Ник и Ната смогли отпроситься на весь вечер.

Мы устраиваемся прямо на полу расчищенной комнаты, и Гарри предлагает игру – «правда или риск». Лина немного смущается, но Ната втаскивает ее почти силой. К моему удивлению, к нам присоединяется Адам. Садится на пол, подтянув ноги к груди, приглаживает ладонью волосы.

– И какие правила? – спрашиваю я.

– Правда никогда не играла? – Гарри поднимает брови. – Вот ты пещерный человек. Крутим бутылку. На кого попадает горлышко в первый раз – должен выбрать «правду», то есть ответить на любой вопрос, или «риск», то есть выполнить какое-то желание. А тот, на кого горлышко бутылки укажет во второй раз, имеет право загадать это желание или задать вопрос.

Гарри крутит бутылку. На кого попадает горлышко? Ну конечно, на меня. А моим мучителем становится Ник.

– Правда или риск?

Не сказать, что из объяснения Гарри я поняла правила. Говорю:

– Риск.

– Отлично, что мы ей загадаем?

– Жесткое? – уточняет Ник. Парни переглядываются с хитрой усмешкой.

– Пока не очень, – выносит вердикт Гарри, – пусть живет.

– Тогда так: пусть завтра весь день обращается ко всем присутствующим только так: «мой господин». Ну, или «моя госпожа».

И все начинают коварно ржать.

– Серьезно? – ухмыляюсь я. – Весь день?

– Весь день.

А Ник явно любит такие игры. Ну, ничего, я ему сейчас что-нибудь похуже придумаю. Вот только следующая жертва – Ната. Гарри довольно потирает руки, когда во второй раз бутылка выбирает его. В результате Нате приходится танцевать «зажигательный танец» с трубой от пылесоса, которой я планировала наносить тяжелые увечья. Ната краснее помидора, но справляется неплохо, танец почти дотягивает до зажигательного. Все хлопают, Гарри даже свистит, сунув два пальца в рот.

Бутылка выбирает Адама.

– Правда, – бросает он.

– Та-ак, – губы Гарри расплываются в ухмылке. – Сейчас узнаем, правду ли про тебя говорят злые языки. Правда, что ты год назад попался на драке и потом получил строгий выговор?

И что за «злые языки» рассказывают такое Гарри? Я ни о чем подобном не слышала.

– Правда, – легко соглашается Адам, – было дело.

– И ты сломал парню руку? – у Гарри аж загораются глаза. Много же надо, чтоб добиться уважения мальчишек: сломал кому-нибудь руку – и уже предмет восхищения.

– Это уже второй вопрос, – пожимает плечами Адам, – так что я могу не отвечать.

– Хитер, – трясет пальцем Гарри. Снова крутит бутылку, и она указывает на Лину и Ника.

– Ну… правда, наверное.

Лина держится скромно и тихо, наверное, как любой человек в чужой компании. Но она не выглядит застенчивой – скорее, просто воспитанной и сдержанной.

– Правда, что ты – абсолютный Резистент? – вдруг спрашивает Ник.

Черт. У меня на мгновение пропадает дыхание. Откуда он это знает?

– Правда, – она кивает без удивления или смущения. Словно это – вполне обыденная вещь.

– И тебе уже подобрали… партнера?

– Да, но он вряд ли об этом знает, – Ангелина чуть улыбается, глядя в пол.

– Это был уже второй вопрос, – вмешивается Адам. Он и тут хочет, чтобы все было по правилам.

Дальше все почему-то забывают о варианте «риск», и игра превращается в вопрос-ответ. Мало того, вопросы теперь задаются коллективно, всем скопом. И ведут, разумеется, к романтической теме.

– У тебя было много парней? – спрашивают Нату.

– Не очень.

– Как-то размыто. Не очень – это сколько?

– Ну… думаю, два.

– Думаешь? – смеется Гарри, – это как?

– Ладно, просто два! Ух, любишь ты придираться к словам, – цвет ее лица меняется с красного на пурпурный.

А потом бутылка выбирает меня. И я не нарушаю ход игры, говорю «правда», тем более что одно дурацкое желание мне уже загадали.

– Тебе нравится кто-нибудь из Центра? – улыбается Ната.

Серьезно? Уж от Наты я такого коварства не ждала. Щекотливый вопрос, и все пять пар глаз смотрят на меня. Медно-золотые глаза Адама в том числе.

– Нет. Никто.

Ближе к ужину все расходятся. Девочки помогают мне с посудой. Возвращаюсь в свою комнату, чтобы переодеться. И застаю там Адама.

– Ты чего здесь? – срывается с губ. Как-то невежливо прозвучало. Но Адам и бровью не ведет.

– Подарок. Хотел подарить отдельно, а не в этой толкотне.

Опускаю глаза. Снова то чувство, что возникает всегда, когда мы остаемся наедине. Чувство, что со мной что-то не так.

– С Днем рождения, Вероника. – Он протягивает мне сверток – что-то круглое, размером с яблоко, завернутое в бумагу, – и тоненькую голубую папку для бумаг. Не успеваю я толком поблагодарить, как Адам быстро-быстро выскакивает за дверь. И что с ним такое?

Распаковываю сверток. Парфюм в прозрачном голубом флаконе. Очень красиво. У меня никогда не было духов, как и у большинства девчонок из моей школы. Я даже не уверена, что их в Пентесе производят – ведь вещь, по сути, бесполезная. Но пахнет замечательно, как цветы, и немного – шоколадом. Бережно ставлю флакон на столик. Наверняка Адам нашел его в руинах города и тащил целую неделю с собой. Плюхаюсь на кровать, раскладываю на коленях папку. Внутри стопка бумаги, на первом листе – записка. Идеальный строгий почерк без всяких завитушек, прямой и тонкий.

«Ты не верила, что за Стеной есть красивые места. Я решил показать их тебе».

И я достаю из папки рисунки. Их много. Восемь листов. На мгновение перестаю дышать. Все нарисовано простым карандашом, но так детально и тонко, что возникают мысли о черно-белых фото. Водопад, вода стеной падает с отвесной скалы, бросая блики на солнце, серебрясь среди камней. Сосновый лес, точно как в старом-старом фильме «Сумерки». Восход солнца над змеящейся речушкой посреди пустоши. Я представляю, как Адам рисовал это. Как длинные пальцы с узловатыми суставами касались листов, как лицо склонялось над рисунками в тусклом свете настольной лампы, как тихо скрипел карандаш и шуршала тонкая бумага.

Он нарисовал все это для меня.

Сна теперь ни в одном глазу. Лежу в постели, даже не раздевшись, забыв принять душ. Смотрю в потолок. Во дворе горит яркий свет, проникает в комнату, так что видны силуэты столика, стоящего на нем круглого флакончика, валяющегося в углу походного рюкзака. Раз уж все равно не уснуть, я решаю почитать. Нахожу в рюкзаке свой верный фонарик (пора бы сменить батарейки), распаковываю подаренную Ангелиной книгу. Книга очень, очень старая. Обложка без рисунков, только золотыми тиснеными буквами выведены имя автора и название. Некоторые буквы стерлись; я провожу по ним пальцами, ощупываю шершавый переплет. Страницы книги пожелтели от времени, они отзываются сухим шелестом, когда я начинаю читать.

Книга о мальчике в охотничьей шапке. Мальчику столько же лет, сколько мне, но он еще учится в школе. Мы чем-то похожи: он тоже не знает, чего хочет. Плывет по жизни, как упавший на воду лист. Я читаю и читаю о его скитаниях по неизвестному большому городу, о его семье, его размышлениях о мире, и мальчик мне не нравится. Но – странное дело – я не могу избавиться от мысли, что мы похожи. Какие-то потерянные.

Книга тонкая, шрифт крупный. К тому же я всегда быстро читала. Проглатываю книгу за ночь. Сероватый рассвет застает меня за чтением, и только когда блеклые лучи проникают в комнату, я осознаю, что так и не сомкнула глаз. Книга подходит к концу. Я не плачу, но слезы жгут глаза изнутри. Закрываю книгу и пялюсь в окно, пока солнце не поднимается.

Вернуться к тренировкам оказалось не так уж сложно, как и влиться в прежний график. Завтрак – тренировка – обед – тренировка – ужин. Одно хорошо: по расписанию стрельбы нет ни сегодня, ни завтра. Меньше всего мне сейчас хочется прикасаться к винтовке. Наверняка вместо целей в стрелковой галерее я буду видеть бегущего ко мне дикаря. Мысли о тех двух убитых периодически лезут в голову. Например, за завтраком я задумываюсь, куда Адам и Гарри дели их тела. Ясно, что они их не сожгли, как это обычно делают в Пентесе. Я бы увидела дым. Так и оставили на берегу, за мостом? Наверное, стоило хотя бы вырыть для тел ямы. Похоронить по-человечески.

Первая тренировка – борьба. Валяем дурака с Гарри. Поначалу Адам за нами следил, но теперь решил, что мы и сами можем тренироваться. Так что мы предоставлены сами себе, пока Адам тренируется с кем-то из старших разведчиков. Вяло машем кулаками, больше болтаем. Помню, какой разбитой я была после первой тренировки здесь – мокрая насквозь, от одежды несет потом, мышцы болят, словно тонну на себе тащила. Еще и синяки. Правда, синяки и сейчас есть; порой я даже не замечаю, когда они появляются, только потом обнаруживаю их в душевой. А к остальному я просто привыкла – наверное, привыкнуть можно к чему угодно.

Возвращаемся в свой корпус, принимаем душ. Пора на обед. Но на первом этаже я сталкиваюсь с растерянной пожилой докторшей.

– Послушай, – подзывает она, – ты не могла бы отнести эти документы в «Солар»? Ничего не успеваю.

И сует мне в руки толстенную кипу бумаг.

– Простите, – трясу головой я, – я не смогу, у меня нет права ходить по корпусам.

– Возьми это. Оставишь в моем кабинете. Номер тридцать три.

Порывшись в карманах, она кладет поверх бумаг ключ-карту. Такую, как у меня. Вот только эта карта позволяет заходить куда угодно. И не страшно ей давать ключ от всех дверей незнакомой девчонке-разведчице? Но я долго не раздумываю. В голове созревает диковатый план.

Выскакиваю из корпуса и несусь по двору, едва не роняя бумаги. «Венера». Я должна увидеть, что там происходит. От бега кулон на моей шее болтается из стороны в сторону. Кулон Иванны.

Пересекаю двор, останавливаюсь у входа в лабораторию. Осознаю всю нелепость своей задумки. Я решила, что просто войду и начну искать ребят, а если меня кто-то заметит, изображу дурочку и скажу, что перепутала корпус. Только как можно перепутать корпус? Никто не поверит. Может, так и останусь в этой лаборатории до конца своих дней.

Только я уже твердо решила, что войду. Провожу ключ-картой в замке, на щитке высвечиваются имя и номер врача. Несколько бумаг слетает со стопки на землю; судорожно собираю их, рискуя растерять всю стопку. Наконец вхожу внутрь.

Обычный холл. Светлые стены, яркий электрический свет. Пара диванчиков, двери, лифт. Никакой охраны. И тут вдруг приходит в голову: а ведь Агата могла врать. С самого начала кормить меня сказками. Может, Иванна и остальные и правда вернулись домой? Может, нет никаких секретных лабораторий? Допустим, Агата просто хотела уйти из Центра, а для этого была нужна помощь разведчика. Наивного, ничего не подозревающего разведчика. Вроде меня. Вот она и дала мне стимул, а я развесила уши.

Все складывается, как паззл. Почему она выбрала именно меня? Потому что Гарри умней, он не такой доверчивый осел. Разве не странно, что в ЦИР все так спокойно? Пока единственный человек, который пугал меня своими рассказами, – доктор Агата. И ее слова я никак не могла проверить; оставалось принимать их за чистую монету. Может, я даже не абсолютный Резистент. Просто очередная ложь, чтобы заставить меня помогать.

Я еще никогда не была так зла и растеряна одновременно.

Собираюсь уже бросить все и вернуться в «Солар». Разворачиваюсь к выходу и сталкиваюсь с Берневым. Прямо лицом к лицу – точнее, своим лицом к его груди. Втягиваю воздух и слышу запах Бернева – пахнет он каким-то лекарством.

Черт.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он, растягивая слова. И смотрит на меня так яростно, что вот-вот дыру в голове прожжет. Медленно поднимаю взгляд на его лицо. Глаза у Бернева серые, холодные, с отблесками стали.

– Простите, – плавно отступаю назад, – меня попросили помочь.

– Кто?

– Одна медичка…

– Медичка? – он повторяет это слово прямо-таки с отвращением. – Чтобы больше от тебя этого слова не слышал.

– Простите. Доктор. Она была занята, так что попросила отнести эти бумаги.

– Сюда?

– Ну… да.

Мне конец. Надо было сказать что-то другое, более правдоподобное, но я потеряла способность соображать под взглядом этих холодных глаз.

– Сюда, – Бернев чуть наклоняется ко мне, его хищный нос оказывается совсем рядом с моим, – вход строго запрещен. Всем. Здесь опасно. Ты хорошо меня поняла?

Быстро-быстро киваю. Я боюсь даже дышать, чтобы не вдохнуть его запах.

– Хорошо.

Он отстраняется, и я перевожу дух. Как человек может вызывать столько ужаса одним своим взглядом? Ноги трясутся, я неровной походкой иду к дверям. Чувствую, как Бернев смотрит мне вслед. И как только оказываюсь снаружи, пускаюсь бежать. Вбегаю в «Солар», поднимаюсь в тридцать третий кабинет. Здесь уже ждет другой медик. Оставляю бумаги на столе. А вот ключ-карту незаметно кладу в карман.

Теперь-то я просто обязана узнать, что же происходит в «Венере».

На занятиях после обеда я сама не своя. Во-первых, я не знаю теперь, можно ли верить Агате. Во-вторых, Бернев видел меня в лаборатории и теперь наверняка что-то заподозрил, даже если не сделал этого раньше. В-третьих, медичка, то есть доктор, может обнаружить исчезновение карты и доложить кому-нибудь. Конечно, она может открывать двери и с помощью своего пальца, как и все врачи. Но надежда, что она просто забудет о том, что давала мне карту, – ничтожная. Если мне все же удастся проникнуть в «Венеру», я просто подброшу карточку в кабинет, как будто она там и валялась где-нибудь под столом. А если не удастся… это уже не будет иметь значения. Если меня застанут за проникновением в лабораторию, мне конец. Уже не получится сделать вид, что я что-то не так поняла. Пропаду, как пропали Иванна и мальчики…

– Эй, ты слышишь? – Гарри трогает меня за плечо.

– А? Что?

– Что-что. На ужин пошли.

Я и не заметила, что занятия кончились. Иду за Гарри по коридору и чувствую себя тряпичной куклой, такой же вялой и мягкой. Мне невыразимо страшно. Остаться бы сейчас в тихой комнатке, – но нет, тогда я никогда не успокоюсь. Мне если что в голову взбредет, потом не выгнать.

Дожидаюсь отбоя. Никто, конечно, не ходит по комнатам, не укладывает нас спать, но свет выключается ровно в десять, причем по всему корпусу. Хочешь посидеть за книжкой допоздна – включай фонарик и не шуми. Мне это даже на руку. Собираю вещи: нож в карман, фонарь в руку. Нахожу свою старую куртку – не носила ее больше месяца. Вот уж не думала, что надену снова. Но на ней есть капюшон, а мне стоит прикрыть лицо. Собираю волосы в хвостик и заталкиваю под черную шапочку, которую получила уже в Центре. Вряд ли меня можно будет узнать, даже если камера засечет: высокая девчонка (а может, и не девчонка, в темноте не различишь), стандартная черная форма, волосы и лицо скрыты. Вот только если камера снимет, как кто-то проникает в «Венеру», Бернев и так поймет, что это я.

Выбираюсь из комнаты. Повезло, что я теперь живу одна. Одной проблемой меньше. Стараюсь не шуметь, хотя по коридору мне ходить и не запрещено, пробираюсь к лестнице. Крадусь по двору вдоль стены. Надеюсь, она как-то ограничит видимость. Знать бы, где эти камеры расположены! Я довольно ловкая, может, смогла бы все время идти по «слепым пятнам». А так – прячусь за углами, мусорными контейнерами и коробками, сваленными у зданий. Короткими перебежками приближаюсь к «Венере». Грудную клетку просто распирает от стука сердца. Но к страху присоединяется что-то еще. Азарт. Да, я чувствую себя шпионкой, пробирающейся в секретную лабораторию. Но разве это не почти то же самое?

Черная дверь уже маячит рядом. Провожу картой в замке. Лишь бы не был отключен! Но все работает. Вхожу, озираюсь. Куда идти? Лифт на этаже звякнет. Это мне не подходит. Надеюсь, здесь есть лестница. Прикладываю ухо к одной из дверей – тихо. И закрыто. Хорошо, что у меня есть карта. Провожу своим ключиком в замке, и раздается гудок, а на экранчике высвечивается: «нет права доступа». Вот так-то. У доктора, значит, прав нет. Тут точно что-то не так.

Подхожу к следующей двери. Она вообще не заперта, так что я просто заглядываю внутрь. Впереди длинный и темный, похожий на разинутую звериную пасть, коридор. И я ступаю в эту пасть. Дохожу до самого конца. На двери слева – табличка «туалет». Остальные двери без названий и даже без номеров. Вот и догадайся, что там.

И тут я застываю, как будто снова потеряла контроль над телом. В другом конце коридора открывается дверь. В упавшей оттуда полосе света я вижу чью-то тень. Двигайся! Делай хоть что-нибудь! Заторможенно, как в дурном сне, отрываю от пола одну ногу, затем вторую. Дергаю дверь туалета и влезаю внутрь, падаю на кафельный пол. Боль от удара локтем возвращает мне трезвый рассудок. Если он меня не заметил, то все хорошо. Отсижусь здесь. А если он и шел в туалет? Тогда мне точно конец. Но, может, шанс и есть. Закрываюсь в одной из кабинок, проверяю, держит ли защелка дверь. С ногами влезаю на унитаз. Вроде не будет видно снаружи. Главное – не шуметь. Жду. Кажется, бешеный стук сердца меня выдаст. Или это только у меня в ушах он звучит так громко?

Дверь открывается. Слышны шаги.

– Не могу уже. Мне нужен кофе, – говорит кто-то. Голос мужской, взрослый, басистый.

– Выходной тебе нужен, – отвечает ему другой. Включается вода.

– Скажи это Берневу.

Оба смеются.

– Сейчас опять туда идти, – серьезно говорит первый. – Не могу уже, от их воплей башка раскалывается.

А затем кто-то дергает дверь моей кабинки.

Как мне хочется исчезнуть! Просто испариться. Или смыться в унитаз. Но я здесь, и сердце колотится, и дыхание вот-вот выдаст меня.

– По ходу дверь заклинило.

Вжимаюсь в стенку. Сейчас толкнет сильнее, и – сюрприз!

– Не, это унитаз сломался, наверное, – возражает второй. – Он уже ломался на той неделе.

– Черт.

Мужчина заходит в соседнюю кабинку. Слышу журчание воды и тихое посвистывание. Убейте меня!

Но потом оба уходят. Давайте, топайте отсюда. Голоса становятся тише, когда мужчины выходят за дверь, потом исчезают вовсе.

Ползет одна минута, вторая, третья. Чем больше я стараюсь успокоить дыхание, тем более неровным оно становится, я чуть ли не хриплю. Но, похоже, сюда больше никто не придет. Для надежности выжидаю еще пару минут и встаю. И слышу крик. Очень приглушенный, – стены здесь явно толще, чем в общежитии. Но различить можно. Крик женский, жалобный. Прижимаюсь к холодной стене.

– Прошу-у, – плачет кто-то. Господи, я должна туда пробраться. Эта стена – задняя, значит, из коридора в нужную часть здания не попасть. Наверняка туда ведет как раз та дверь, что была закрыта.

Те, кто говорит, что из любой ситуации есть выход, просто не были в моей.

Выглядываю в коридор через тонюсенькую щель. Темно и тихо. На цыпочках пробегаю до конца коридора, выглядываю в холл. Там тоже вроде никого. Открываю дверь, озираюсь. И – о чудо! – вижу, что соседняя дверь приоткрыта, и оттуда льется яркий белый свет. Значит, там кто-то есть. Но я лишь загляну. Только одним глазком.

Подбираюсь к двери так тихо, как только могу. Сама не слышу своих движений. На полу еще и ковер, который смягчает шаг. Крадусь вдоль стены. Подобравшись вплотную к двери, поворачиваю голову. Вижу только стену. Медленно, по миллиметру, наклоняюсь. В поле зрения вползает спина человека в белом. Затем его рука, держащая шприц. А затем – кусок стола, как в операционной. И чья-то рука. Забыв об осторожности, глазею в щель. Стоит врачу обернуться, и он увидит мой любопытный глаз.

На столе девочка. Раздета догола. Худая. Шея, часть головы и плечо перемотаны бинтами. Девочка без сознания. По столу разметаны яркие рыжие волосы…

Мои руки быстрее, чем мысли. Они успевают зажать рот, прежде чем оттуда вырывается крик ужаса.

А дальше, за столом, стоят в ряд клетки, как в зверинце. Только в них не звери. Большинство пустует, а в нескольких – люди. Все лежат без движения, точно мертвые.

Мрак коридора подбирается ко мне со спины, обвивается вокруг шеи, как удавка, приклеивает ноги к полу. Меня бросает в холод, а через секунду я горю. Давай же! Беги, двигайся, уноси отсюда ноги. Но я не могу. Чувствую, как слезы катятся по щекам, но это происходит где-то в другой жизни, во сне или в бреду. Потому что такого не может быть. Потому что я не смогла поверить в это за два месяца здесь. Каждый день, что я ела, спала, играла в карты, бегала на время, читала книги и мечтала о будущем в этом Центре, здесь происходило что-то необъяснимое, что-то нереальное.

Отлипаю от стены. Иду, покачиваясь, к выходу. Наверное, от меня столько шума, что сюда сейчас сбежится весь Центр. Положат на стол, вколют что-то, чтобы я спала, и я буду кричать и вырываться, а потом впаду в забытье…

Но никто не приходит. Я тащу свое тело, как вещь, оно невыносимо тяжело. Выбрасываю себя за дверь. Медленно, слишком медленно иду к «Солару». Вхожу, поднимаюсь на второй этаж, нахожу тридцать третий кабинет, закрываюсь внутри. Бросаю карту на пол. Колени подкашиваются, я падаю, хватаюсь руками за кушетку. Зарываюсь лицом в лежащее на ней полотенце и рыдаю, как никогда не рыдала прежде.

Не знаю, сколько времени я там валялась. Может, час или два. Но когда я нахожу в себе силы подняться, ноги покалывает от застоя крови. Выхожу из кабинета доктора и иду вдоль коридора.

– Эй!

Наверное, на страх больше нет сил, потому что я просто равнодушно оборачиваюсь на этот крик.

– Ты что здесь делаешь?

Вот и всё. Сейчас это закончится. Ко мне приближается врач, тот самый, к которому меня как-то привел Адам.

– Почему ты молчишь? Что случилось?

Смотрю на него и сквозь него. Кажется, по лицу все еще струятся слезы, только теперь это слезы бессилия и отчаяния.

– Вероника? – слышу знакомый до боли голос. Из своего кабинета ко мне спешит Агата.

– Я разберусь, – бросает она доктору, и тот нехотя уходит. А Агата подходит, кладет ладони мне на плечи.

– Вероника, что с тобой? Тебе плохо? Скажи хоть что-нибудь. Как ты попала сюда?

– Я просто…

Но слова застревают в горле, как рыбья кость.

– Тебя отвести домой? – спрашивает она, поняв, что ждать нормальный ответ бессмысленно.

Я киваю, как маленькая. И она, словно мама, берет меня за руку. Ладонь ее теплая и нежная, но твердая. Мы идем через двор к общежитию, и я думаю, что не будь со мной Агаты, я просто упала бы ничком на землю и уснула. А ведь Агата говорила правду. Не стоило мне сомневаться в ее словах, нужно было просто принять их на веру и тихо сидеть в своей комнате, предоставив другим возможность спасать ребят в лаборатории. Почему я всегда делаю глупости? Хотя это даже глупостью не назовешь – просто попытка самоубийства.

Агата открывает дверь своим пальцем, но прежде, чем мы успеваем войти, раздается чей-то голос. Эта ночь никогда, никогда, никогда не кончится.

– Доктор Агата? Что случилось? – ну конечно, это Адам. Подбежав ближе, он узнает и меня.

– Вероника?..

Опускаю глаза в пол, но он уже разглядел мои слезы. Не отвертеться.

– Что такое?

Вопрос адресован не мне, а Агате. Так что я молчу. В любом случае все, что я сейчас скажу, будет бредом.

– Адам, помоги мне, – вздыхает Агата. – Веронике стало плохо, она уже полночи у меня.

Она только что дала мне отличное алиби. Вот только если раскроется, что я была вовсе не у нее, – конец нам обеим.

– Что-то серьезное?

– Думаю, уже порядок. Но не бросай ее. Доведи до комнаты, хорошо? Проследи, чтобы все было хорошо.

Нет! Только не Адам. С ним я окончательно расклеюсь. Но он кивает с серьезным лицом и берет меня за руку. И я шагаю следом за ним на второй этаж. Вот только ведет он меня не в мою комнату, а к себе.

– Ложись. Я не оставлю тебя одну, – говорит он, указывая на кровать. А сам вытаскивает свой спальник из шкафа.

Я слишком слаба, чтобы спорить. Сажусь на кровать.

– Хоть куртку сними, – вздыхает он. Я реагирую немного замедленно, так что Адам сам стаскивает с меня куртку и шапку.

– Тазик не нужен?

– Ч-что? – выдавливаю из себя я.

– Тебя не тошнит?

– Нет.

– Может, объяснишь, что с тобой?

Качаю головой.

– Завтра. Хорошо?

Мне нужно время, чтобы придумать правдоподобную легенду. И потом нужно будет согласовать ее с Агатой. А еще извиниться за это все и поблагодарить, что она меня спасла…

Адам переодевается в пижаму. Что он вообще делал на улице посреди ночи?

– Да что ты плачешь? – оборачивается он ко мне.

А я и не заметила, что до сих пор плачу. Надо же, откуда во мне столько воды?

– Если бы ты только знал, что за кошмар здесь происходит, – говорю я и сразу же жалею об этом.

Адам не задает вопросов. Он глядит мне в глаза и даже куда-то глубже, а потом говорит:

– Я знаю.

Глава девятая

Что значит «я знаю»? Что Адам хотел сказать? Вряд ли он имел в виду, что знает о запертых в лаборатории. Иначе не был бы так спокоен. Кто вообще смог бы жить здесь спокойно, зная о лаборатории? Боже! Я могла представить многое, но чтобы клетки… им там что-то вкалывают, чтобы спали. Это не жизнь, это ад на земле. Но если брату Агаты удастся спасти всех, Берневу понадобятся новые подопытные. Не стану ли я одной из них? А может, Ната, Гарри, Ник? Нет, даже если Иванна и остальные спасутся, ничего не закончится. Не закончится до тех пор, пока Бернева и его подельников не выведут на чистую воду. Мне отчаянно нужно поговорить об этом с Агатой. Теперь мне стыдно перед ней: она с самого начала выбрала меня, доверилась, помогала столько раз, а я решила, что она врет, и готова была плюнуть на все. И она без всяких упреков привела меня сюда.

Я не задаю Адаму вопросов. Лежу в его постели, натянув одеяло по самые глаза. Мне кажется, что после всего, что я видела в «Венере», я никогда не смогу уснуть. А на самом деле отключаюсь через несколько минут и сплю глубоким сном без сновидений. Просыпаюсь от того, что Адам трясет меня за плечо. Точно, как он делал это в отеле, когда мы были в разведке. Должно быть, я опять стонала.

– Что случилось?

– Все хорошо, – Адам говорит со мной шепотом, – мне нужно идти на завтрак.

Уже утро! Ночь пролетела, как одна минута.

– Если тебе лучше, можешь вернуться к себе. Можешь еще поспать. Или, если хочешь, я принесу твой завтрак сюда.

Растекаюсь в лужицу. Стыдно. Адам – человек, перед которым я меньше всего хотела выглядеть слабачкой. Но именно он чаще всех видит мои слезы, стоны и ступор. Теперь ему пришлось спать на полу из-за меня. Не хочу загружать его своими проблемами еще больше.

– Нет, спасибо, я сама.

– Как будешь нормально себя чувствовать, отведу тебя к Агате. И чтобы на тренировках я тебя сегодня не видел.

Киваю. Будто я туда рвусь. Мне тошно от всего, что связано с Центром. Тошно от понимания, что я старалась и ломала себя ради этого места.

Я уже собираюсь встать, одеться, привести себя в порядок, – и вдруг захлебываюсь в волне усталости, словно не спала несколько суток. Веки как будто срослись, не могу даже голову от подушки отодрать. Я снова засыпаю.

На этот раз просыпаюсь сама по себе. Приподнимаюсь на локтях, осматриваюсь. В комнате пусто. На настенных часах – половина двенадцатого. Бумаги и карандаши на столе небрежно сдвинуты в сторону, на освободившемся углу стоят тарелка с кашей и сарделькой, стакан какао и шоколадка в фольге. Адам все-таки принес завтрак сюда. Вздыхаю, выбираюсь из чужой постели, аккуратно все застилаю. Немного аккуратности этой комнате точно не помешает. Мне легче. Я успела отойти от шока и теперь, наверное, могу рассуждать трезво. И первое, что я должна обдумать, – побег. Здесь оставаться нельзя. От меня уже ничего не зависит; если я могла как-то помочь Иванне и другим подопытным, я это уже сделала, когда стала разведчиком и выполнила задание Агаты. Теперь дело за другими, а мне лучше исчезнуть. Как? Если я нашла способ перемещаться по корпусам, может, смогу и сбежать из Центра. Но что дальше? Это как река, срывающаяся водопадом со скалы. Можешь плыть, можешь барахтаться, но впереди все равно обрыв. Рано или поздно меня найдут.

Быстро съедаю кашу и сардельку, шоколадку запихиваю в карман. Собираю грязную посуду, тащусь в санузел, чтобы все вымыть. Очень вовремя: только вхожу в туалет, как меня выворачивает. Прощай, завтрак. Умываюсь ледяной водой и долго сижу у холодной кафельной стены, пока сама не превращаюсь в ледышку, твердую и острую. Одно движение – и разлечусь на сотни осколков.

Дверь открывается. Я знаю, что никого, кроме Алисы, здесь быть не может. Но мне все равно. Теперь ссоры с Алисой кажутся мелочью, практически приятным воспоминанием. Но это не Алиса.

– Вероника!

Ната присаживается рядом со мной, заглядывает в лицо.

– Тебе плохо? Пойдем, пойдем.

Я вяло отмахиваюсь, когда Ната пытается поднять меня с пола. Но она, эта похожая на птичку девчонка, хватает меня за руку и поднимает на ноги.

Если даже я сбегу, она останется здесь. Все они останутся здесь.

Поддерживая меня за плечи, хотя я в состоянии идти и сама, Ната ведет меня из общежития. Обращаю внимание, что она открывает дверь с помощью пальца.

– Ты теперь можешь ходить везде сама?

– Не везде, – она пыхтит под моей тяжестью, – мне дали право перемещаться из общежития в «Солар», я теперь провожу много времени с медиками. Еще нас возили в больницу в городе. В следующем году мы уже будем помогать вакцинировать.

– Ната…

Закрываю рот. Хотела все выложить, как есть. О Берневе, о лаборатории, о близнецах, об абсолютных Резистентах, о коммуне… но так нельзя. Я не знаю, как она все воспримет. И поверит ли? Я сама до конца не верила, пока не увидела все своими глазами. Еще не время.

– Как ты меня нашла?

– Гарри сказал на завтраке, что Адам сказал ему, что доктор Агата… в общем, что ты приболела. Я пошла тебя проведать, постучала, но никто не открыл. И я решила, что ты либо в туалете, либо без сознания. К счастью, первый вариант был правильным. Так что с тобой?

– Просто подташнивает. Слушай, – я мягко сбрасываю ее руку с плеч. – Мне не нужно к врачу. Ночью она уже дала мне таблеток и сказала отдыхать. С утра мне, конечно, стало хуже, но сейчас я уже в порядке.

Я не знаю, что говорить Агате. То есть мне много чего нужно ей сказать, – но не там, где стоит прослушка.

– Уверена?

– Абсолютно. Давай я просто вернусь в свою комнату. Встретимся на обеде. Или на ужине, как получится.

Я действительно не уверена, что хочу обедать. И вообще принимать пищу когда-нибудь еще в своей жизни.

– Ладно. Я в «Солар». А ты иди и отдыхай. И кстати, сегодня день писем, ты уж напиши своему другу.

Возвращаюсь к себе. Точно, день писем. Если и есть человек, с которым нужно поделиться всем, что здесь происходит, то это Артур.

Когда мне было лет двенадцать, мы придумали свой шифр. Он назывался «фриш». Вся суть была в том, чтобы менять буквы в словах местами. Конечно, он был слишком простым, кто угодно мог прочитать наши записки друг другу. А потом Артур придумал шифр получше. Когда читаешь записку, в ней нет ничего необычного. Но если выписать первую букву из каждого слова, выйдет настоящее сообщение. Я уже думала об этом раньше, а теперь решилась. Остается надеяться, что тому, кто будет читать мое письмо до Артура, выписывать буквы в голову не придет.

Что зашифровать? Как дать понять, что мне нужна помощь?

Зачеркиваю каждую фразу по сто раз; ручка вся в следах моих зубов. Ну не выходит так, как нужно. Текст выглядит странно, подозрительно. Да и вспомнит ли Артур наш тайный язык? Может, даже не поймет, о чем речь. А если и поймет – зачем его тревожить? Он не сможет мне помочь, но будет пытаться. Возможно, влипнет в неприятности из-за меня. Так что я бросаю это дело. Вместо этого пишу обычное письмо: у меня все хорошо, когда вернусь – пока не знаю, передавай приветы семье. Держусь, чтоб не расплакаться. Я должна рассчитывать только на себя, нечего ждать волшебной помощи из мира снаружи. Если даже не смогу сбежать, все равно легко в руки Бернева не дамся.

Вечером отправляю свое письмо, снова запираюсь у себя, пропустив ужин. Может, комната и прослушивается, но только здесь я чувствую себя в относительной безопасности. Неужели завтра я вернусь к обычной жизни, пойду на тренировку, буду общаться с ничего не знающими друзьями? В это слишком тяжело поверить. Могу и завтра прикинуться больной, проваляться в комнате весь день. Могу попытаться сделать вид, что все хорошо. Только актриса из меня никакая. И я боюсь сорваться, боюсь наговорить глупостей. Сейчас бы обсудить все хоть с кем-нибудь! И чтобы этот кто-нибудь сказал, что делать дальше. Агата наверняка знает, как правильно поступить. Но с ней пока не поговорить без свидетелей.

Кому я могу доверять? Нате – это точно. Но она сама может сорваться, может поступить необдуманно. Если все это ломает меня, может сломать и ее. Гарри? В нем я тоже не сомневаюсь. Но он вспыльчив, сначала делает, а потом уже думает. Мне нужен кто-то с холодным умом, умеющий хранить секреты. Мне нужен Ник.

Достаю из ящика книгу, подаренную Линой. Беру карандаш и принимаюсь подчеркивать слова на разных страницах. Вот такой новый шифр. Если прочитать всю книгу от начала до конца, выписать каждое подчеркнутое слово, получится сообщение:

«Здесь опасно. Я собираюсь сбежать. Нужно поговорить».

Я хотела бы рассказать и о том, что видела ночью, но слов «лаборатория» и «бесчеловечные опыты» в книге нет. Остается надеяться, что Ник все поймет правильно. Я смогу незаметно отдать ему книгу на завтраке.

Но мои планы всегда срываются.

Утром просыпаюсь от стука в дверь. Настойчивого.

– Что случилось? – сползаю с постели.

– Номер сто семнадцать тридцать четыре, – говорит мужской голос, от которого я мгновенно забываю о сонливости, – одеться и выйти. За тобой пришли.

До меня не доходит. А ведь это конец. Меня раскрыли. Но как? Просмотрели записи с камер? Может, медичка рассказала, что карточка пропадала? Теперь это не имеет значения. Я одеваюсь медленно-медленно. Натягиваю форму разведчика: плотные облегающие штаны, майку, кофту с капюшоном, ботинки. Я решила, что буду драться. Ясно, что шансов против местной охраны у меня нет, но хоть какое-то сопротивление я окажу. Прячу в кармане складной нож. На плечо закидываю рюкзак, в котором лежит книга с шифром: вдруг еще удастся передать ее кому-то из ребят? Хотя – на что я надеюсь? Мне с ними теперь не увидеться.

Делаю вдох, выпрямляю спину. Если это конец, я встречу его с высоко поднятой головой. Шагаю за дверь.

– Что так долго?

Меня ждет парень из охранников. Один. Не Резистент, никогда не видела его в столовой. Осматриваю его. Высокий, крепкий. Но оружия в руках нет. Я могу и справиться с ним, если буду действовать быстро. Тянусь рукой к карману…

– К тебе пришел какой-то парень. Господин Бернев сказал, чтобы привели тебя.

Какой-то парень? Это как – пришел? Может, с ножом я и поспешила. Охранник ведет меня из общежития через весь двор, аж к главным воротам. Там охраны полным-полно. И все какие-то переполошенные.

Среди незнакомых лиц я замечаю одно родное.

Он такой, как и был полтора месяца назад. Это я изменилась, а он – прежний. Высокий, широкоплечий, с яркими карими глазами и заостренным носом, растрепанный, привычный и знакомый, – только на щеке свежий порез.

– Артур!

Я словно сплю.

– Вероника! Какого черта?

Артур хочет бежать мне навстречу, но двое охранников сдерживают его. И я не без гордости замечаю, что они еле справляются.

– Этот молодой человек – твой жених? – спрашивает знакомый голос. От этого голоса я снова леденею.

– Нет… не совсем.

Бернев смотрит на меня внимательно, изучающе. Пялься, сколько влезет. Ты и не подозреваешь, как много я знаю о твоих секретных делах.

– Он каким-то образом попал сюда и уже несколько часов стоит возле ограды, требуя встречи с тобой. Поговори с ним. Убеди, что ему лучше уйти, – и он добавляет с нажимом: – Для его же блага.

Подбегаю к Артуру. Охранники выпускают его, и мы обнимаемся, наверное, целую вечность. Чувствую щекой его небритую щеку.

– Как ты нашел меня?

– Это было непросто, – он измученно улыбается, – никто не хотел говорить, где ты. И все же я тебя нашел!

Кажется, я опять плачу.

– Что это за место? Тебя здесь держат против воли?

– Раз уж вы нашли нас, – говорит Бернев из-за моей спины, – то и так знаете, что это Центр Исследования Резистентности, секретное учреждение. Здесь ведутся важные исследования, и Вероника – их часть. И она в полном порядке.

– Это правда? Все хорошо?

Я киваю. А что я могу сделать? Одно неосторожное слово – и нас обоих пристрелят на месте.

– Ты все не возвращалась, так что я начал искать тебя по больницам и в конце концов узнал об этом центре.

– Спасибо, – я опускаю глаза, – но будет лучше, если ты не будешь приходить. Это место, сам видишь, секретное, тут все серьезно. Я правда в порядке.

– И когда ты вернешься?

– Пока не знаю, – поджимаю губы. Я уже никогда не вернусь, но разве об этом скажешь?

– Ты так изменилась, – Артур осматривает меня.

– Знаю, – морщусь, – ужасно выгляжу.

– Вовсе нет. Просто… иначе. Старше. Что с тобой тут делают?

– Да ничего. Я вроде как ценный сотрудник. Так что обращаются со мной отменно. – Я медлю, обдумывая каждое слово. – Как с Хрюшей. Ты помнишь Хрюшу?

Артур на мгновение застывает. Конечно, он помнит Хрюшу. Это был мальчик из нашей школы, которого каждый день колотили старшеклассники. Никто даже не знал его настоящего имени. А однажды у Хрюши случился какой-то приступ, и он умер. Это все знали, и все знали, что виновата компания мальчишек из моего класса, но никого не наказали. Печальная у Хрюши была история.

– Помню, – выдыхает Артур. – Что, прямо так же?

– Ага. Так что иди домой, я тут справлюсь.

Что я наделала? Зачем сказала про этого чертового Хрюшу? Артур теперь точно вернется, только будет настойчивей и агрессивней. А я прекрасно помню, как в первый мой день здесь охранники застрелили птицу, перелетевшую ограду.

Разворачиваюсь и иду прочь. Я должна забыть об Артуре. Так будет лучше и для меня, и для него. А если он еще раз придет, чтобы помочь мне, я постараюсь успокоить его и выпроводить отсюда.

Запираюсь в своей комнате и плачу. В последний раз я так много плакала после смерти отца. Но эти слезы полезны. С ними как будто ухожу слабая я, цепляющаяся за старую жизнь и старые привязанности.

Но если старая Вероника исчезнет, останется ли хоть что-нибудь?

Днем я нахожу в себе силы выйти из комнаты. Обедаю вместе с друзьями. Незаметно, под столом передаю Нику книгу. Он поднимает на меня удивленный взгляд, но прячет книгу под мышку и ничего не говорит. Хоть бы здесь все вышло, как нужно. У меня появился план, и если я смогу заручиться помощью Ника, то все получится. Но прежде всего мне нужно поговорить с Агатой.

Пойду прямо к ней. А если кто усомнится, что я больна, – выверну свой обед прямо под ноги, я и так еле держу его в желудке. Подбегаю к «Солару», стою под дверью добрых полчаса, пока не появляется какой-то медик. Начинаю ныть, как мне плохо, и как сильно нужно попасть к доктору.

– Проходи, конечно, – пожимает плечами врач, открывая передо мной дверь.

Взбегаю по лестнице. Обдумываю, что и как буду говорить Агате, чтобы не звучало подозрительно. А посреди разговора скажу, что мне стало душно, и попрошу выйти со мной на свежий воздух. Там-то сможем нормально поговорить. Вот и дверь ее кабинета. Стучу – тишина. Дергаю – заперто. Где же Агата?

Ничего, говорю себе я, не отчаивайся. Может, сегодня просто не ее смена. Или она занята каким-нибудь исследованием. Поговорить можно и в другой раз. Плетусь в общежитие. Ни на какую тренировку не пойду. Вообще никогда. И от их еды меня тошнит. Интересно, чем они кормят подопытных? Объедками? Кормом для животных? Может, вообще не кормят?

Закутываюсь в одеяло, сижу на краешке кровати, гляжу в окно, на пепельно-серое небо. В Пентесе две погоды: ветрено-холодная и серо-дождливая. Сегодня вторая. Видно, что будет дождь. Всегда его любила. Вот и сейчас на душе становится легче, когда капли начинают барабанить по стеклу. Во дворе все прячутся от воды, обрушившейся с неба слишком резко. А я – я так и сижу, замотавшись в плотный кокон из одеяла.

Под окнами кто-то кричит. Все охранники вдруг бегут в сторону «Солара». Там какая-то паника, но в общей толчее ничего не разглядеть. Несколько минут спустя кого-то выволакивают из здания. Тоненькая фигура извивается в руках мужланов-охранников. На ней нет медицинской формы, но я и так узнаю Агату. Она брыкается, пытается выдернуть руки из крепких лапищ, но куда там! Скоро Агата сдается и обвисает в чужих руках безвольной куклой. Вижу, как к ней подходит Бернев. Близко-близко. Что-то говорит Агате на ухо, – а потом ее тащат к «Венере».

Я в поезде без тормозов, который мчится к пропасти. Я птица, которая перелетает ограду и которую вот-вот пристрелят. Я осталась одна.

В своей жизни я делала много ошибок и еще больше сделаю в будущем. Но как минимум от одной меня спас Адам.

Не знаю, что собираюсь сказать или сделать, но отчаяние гонит меня из комнаты. Бегу по лестнице и думаю, что сейчас выйду во двор и сделаю что-то, чтобы спасти Агату. Или, может, попытаюсь убить Бернева. Слезы катятся по щекам; я подворачиваю ногу, но не останавливаюсь, боль отходит на второй план. Но когда меня отделяет от двери только пара шагов, я врезаюсь в Адама. Больно бьюсь носом о его грудь, будто она железная. Он хватает и держит меня так крепко, что отбиваться и мыслей не возникает. Прижимает к себе, и я захлебываюсь в запахе табака и стираной футболки.

– Куда побежала? – шепчет Адам, склонившись к моему уху. – Пойдем-ка, надо поговорить.

Он накидывает мне на голову капюшон, – наверное, чтоб не было видно, какая я зареванная, – и выводит из общежития. Во дворе пусто. Никаких следов потасовки, охрана на своих постах. Агаты больше не видно. Мы с Адамом идем за угол, на задний двор – туда обычно бегают на перекур. Сажусь на накрытый доской бетонный блок, который заменяет здесь лавку.

– Не смей сейчас выдавать себя, – говорит Адам строго, – иначе отправишься вслед за Агатой.

Вот так сюрприз.

Оторопело гляжу на него:

– Ты все знал?

– Не совсем, – он глядит куда-то в сторону. – Агата рассказала, что ты отнесла ее посылку, уже после разведки. Совсем недавно.

– Нет, ты знал, что за Стеной… – я боюсь заканчивать фразу.

– Что там живут брат Агаты и ее жених? Нет, не знал. Я был уверен, что они давно мертвы.

Жених Агаты? Этого и я-то не знала.

– Почему ничего не сказал, пока мы были за стеной? Почему Агата не поручила все тебе?

У меня миллион вопросов, но я боюсь их задавать. Это какой-то бред. А что, если Адам – шпион Бернева? Может, его подослали ко мне, чтобы выведать больше информации? Он так вовремя меня остановил, – странное совпадение. Слишком много странных совпадений за последнее время.

Адам постоянно оглядывается, словно за нами следят. Глаза его медленно двигаются из стороны в сторону, как два маятника.

– Мне и так не слишком доверяют. Когда мы только узнали о незаконных экспериментах, Кирилл, брат Агаты, начал планировать побег. Я хотел сбежать вместе с другими, но была причина, по которой я был вынужден остаться здесь. Бернев подозревает, что я слишком много знаю. За мной следят пристальнее, чем за кем-либо. Он часто со мной говорит, задает вопросы, ждет, что я себя выдам.

– Это и есть причина, по которой ты не сбежал?

– Что? Нет, нет. Это не имеет значения. Больше меня здесь ничего не держит.

– Что они сделают с Агатой?

– Я не знаю, что именно они узнали. Но если Берневу известно всё, Агата уже не вернется.

– Что? И ты так спокоен?

– Я не спокоен, – рявкает Адам, бросая на меня разъяренный взгляд. – Пока Агата в Центре, ничего страшного с ней не сделают. Она – абсолютный Резистент, так что ей ничего не будет. Будут держать в лаборатории, и всё.

И всё! Я видела, что происходит в стенах лаборатории. Зато Адам, похоже, не подозревает об опытах.

– Ты знаешь, что делают в «Венере»?

– Догадываюсь. Подопытных держат взаперти, полностью ограничивают свободу, проводят какие-то исследования. Но там она будет в безопасности, пока не придут ее друзья.

– Взаперти? Их там чем-то накачивают и… – я не могу подобрать слов, которые не заставят вздрогнуть меня саму, – и режут…

– Режут? – он хмурит брови. – Кто тебе такое сказал? Резистенты слишком ценны, чтобы кто-то рисковал их здоровьем.

– Я видела это своими глазами!

Лицо Адама мрачнеет, как небо перед сумерками. Похоже, я сболтнула лишнее.

– Ты была в «Венере»?

Теперь уже глупо отнекиваться. Я киваю.

– Ты с ума сошла.

– Там Иванна. Она лежала на операционном столе, с ней делали что-то ужасное, – начинаю тараторить я. Внезапно понимаю, как сильно я хотела с кем-нибудь этим поделиться.

– Никому об этом не говори. Никому, ясно?

– Так ты об этом не знал?

– Я о многом не знал. Не знал, что беглецы выжили – Агата не посчитала нужным сказать, хотя я был другом ее брату. Я, как и остальные, был уверен, что все они погибли, были застрелены городской охраной. И тут она сообщает обо всем – столько времени спустя!

– Может, она просто не знала, можно ли тебе верить. Ты ведь вроде любимчик Бернева, – я пытаюсь смягчить его злость, но выходит еще хуже. Лицо Адама остается мрачно-напряженным, но я физически чувствую жар ярости, исходящий от его тела.

– Любимчиком? Да Бернев потому и держит меня близко, что подозревает в связях с мятежниками! Дал мне должность и больше прав, чтобы я не думал о побеге, чтобы чувствовал свою важность для Центра. И я веду себя осторожно, – а что мне остается? По-твоему, я должен быть таким же безрассудным, как Агата, чтобы мне доверяли?

– Я вовсе не это хотела сказать.

– Забудь, – он устало опирается на стену. – Все это просто выбило меня из колеи. Вчера после разговора с Агатой я не знал, что делать. Она дала мне указания, чувствуя, что сегодня ее схватят. Но я не уверен, что смогу их выполнить. Агата слишком многого ждет от меня.

Это мне знакомо. Помню, как я думала, что провалю свое задание. Но в итоге я справилась, а значит, Агата знала, что делает. Она не дала бы Адаму задание, которое он не может выполнить.

– И что ты должен сделать?

– Организовать побег. Спасти заключенных. Вытащить Ангелину. Много чего.

– Ангелину? Почему?

Он оборачивается, глядит прямо в глаза, словно готовя меня к чему-то важному.

– Ты знаешь, зачем Центру абсолютные Резистенты? Почему их берегут, как зеницу ока?

Трясу головой. Он ведь не знает, что это касается и меня. Или знает, потому и рассказывает?

– Их отличие от других Резистентов не в том, что они более устойчивые, здоровые и так далее. Отличие в том, что они могут передать свою Резистентность другим.

– Знаю, поэтому им приходится жениться друг на друге.

– Дело не в этом. Не только в этом. Все абсолютные, что сейчас живут в Центре, – а их, не считая Ангелины и Агаты, десять, – вынуждены были вступить в брак против воли, это правда. Но ничего смертельного в этом нет. В конце концов, некоторые такие пары сейчас живут и воспитывают детей в хороших отношениях.

– Тогда в чем дело?

– Передать Резистентность можно и другими путями.

И замолкает. Я должна сама догадаться, как именно? Догадки у меня не очень.

– Какими? – тихо спрашиваю я без уверенности, что хочу знать ответ.

– Переливания крови. Пересадка органов. Есть разные способы. И люди, у которых есть деньги и власть, очень хотят получить еще и Резистентность. Для этого им нужны дети абсолютных Резистентов, которые могут передать им жизненно важные органы. И для этого Берневу нужна Ангелина.

Воздуха в легких так много, что грудь распирает, но я никак не могу выдохнуть. Это какой-то нескончаемый кошмар, злой розыгрыш, неудачная шутка. Каждый день я узнаю новые и новые вещи, каждая из которых переворачивает мой мир. Быть может, Ангелина – моя сестра. Быть может, скоро ее не станет.

– Мы должны спасти ее, – шепчу я.

– Агата сказала, что на следующей неделе Ангелину должны забрать в лабораторию. Она совместима с Берневым по группе крови и другим параметрам, так что он давно это планировал… для этого и просил брата удочерить ее. Мы не можем этого допустить.

Адам снова спокоен и тверд, зато я на грани.

– Не бойся, – говорит он тихо, – я знаю, как всех нас вытащить. Доверься мне. Собери свои вещи, еду я смогу достать сам. Будь готова бежать в любую минуту. И веди себя так, словно ничего не случилось.

Я киваю, хотя едва ли уверена, что смогу. У меня так трясутся колени, что это заметно со стороны. Любой догадается, что что-то случилось.

– Мы должны как-то помочь Агате.

Он качает головой, облизывает губы. Чувствую, что говорю глупости, на которые даже ответить нечего.

– Мы ничего не сможем сделать, – говорит Адам, наконец. – Но они скоро придут, – люди из коммуны. Они успеют спасти Агату. Подумай лучше о себе.

Да я только о себе и думаю. И понимаю, что мне конец.

– Как вообще вышло, что Агату раскрыли? Кто-то сдал ее?

– Не знаю. Она должна была пойти в «Венеру» и разузнать все, чтобы рассказать брату, где держат подопытных. Возможно, там ее и заметили. Она не расскажет о тебе, не бойся. Ни о ком из нас.

– Знаю.

Я верю, что Агата ничего не скажет. Сейчас Агата, пожалуй, единственный человек, которому я верю.

– Осталось недолго, – склоняется Адам ко мне, – скоро мы будем на свободе. Мы справимся с этим.

И он вдруг оказывается очень, очень близко, так что я чувствую его горячее дыхание на своих искусанных в кровь губах. Еще мгновение, еще доля секунды, и он ко мне прикоснется, но я не знаю, хочу ли этого.

Отшатываюсь, едва удержавшись на ногах. Лицо Адама каменеет, рот вытягивается в прямую линию.

– Не сейчас, – бормочу я, – не когда все вокруг рушится.

Он обиделся? Его задел отказ? Конечно, но ведь сам может понять, что сейчас – самое неподходящее время. В день, когда Адам подарил мне рисунки, я начала думать о нем не только как о руководителе или друге. Но разве пары дней, да еще таких напряженных, достаточно, чтобы определиться с решением? Я не могу влюбиться по первому мановению. Сейчас я вообще не могу думать о таких вещах. И Адам мог бы об этом догадаться. Он разворачивается, не говоря ни слова, и уходит. Та же небрежная походка и прямая спина: вот уж кто умеет делать вид, что все отлично. Зато я в смятении и не могу унять колотящееся сердце.

У дверей комнаты меня ждет Ник. Смотрит вопросительно. Я прикладываю палец к губам, хотя не уверена, что в коридоре нет камер. Где поговорить? Я знаю только две комнаты, в которых нет прослушки. И к Алисе точно не пойду.

Мы с Ником проходим вдоль коридора и стучим в соседнюю комнату. Нам открывает парень. Имени его я не знаю, хотя приходила сюда, говорила с ним и даже узнала его тайну.

– Привет, помнишь меня?

Парень растерян. Он кивает, но в глазах – недоверие.

– Ты что-то хотела?

– Нам очень нужно где-то поговорить, – шепчу я, бросая на парня взгляд, полный мольбы. Он молча отходит, впуская нас к себе.

– Как твоя… подруга? Вы придумали, как решить проблему? – интересуюсь из вежливости.

– Я не знаю, – вздыхает парень, – уже несколько дней ее не видел.

Его девушка – абсолютный Резистент, и если она исчезла, то хороших вариантов здесь нет. Скорее всего, она в лаборатории, готовится стать донором органов, если уже не стала. Я решаю не говорить об этом.

– Может, объяснишь, что происходит? – просит Ник, сбитый с толку. Найти бы слова, чтоб не испугать, но ввести в курс дела…

Мы отходим к окну, и я начинаю негромко рассказывать. Парень сидит на кровати и поглядывает на нас. Может, от него и не нужно скрываться: он ведь тоже рассказал много правды о себе и своей девушке. Но он – друг Алисы и может сказать ей о нашем побеге без всяких злых намерений. Остается только верить в его благоразумие.

Лицо Ника меняется с недоумевающего на испуганное. Я опускаю многие детали, говорю лишь о побеге и коммуне, но о том, что конкретно происходит в лаборатории, пока умалчиваю.

– Нужно быть готовыми. И главное – нужно будет вытащить Нату и Гарри, ничего им не говоря до поры до времени.

– Почему?

– Чем меньше людей знает тайну, тем меньше шансов, что ее раскроют.

Ник отворачивается к окну. Думает. Сомневается. Наконец, резко поворачивается ко мне:

– Как именно собираются открыть лабораторию?

– Не знаю, меня не посвящали в подробности. Вроде хотят устроить взрыв.

– С ними можно связаться?

– Не думаю. А для чего?

– Я думаю, что знаю способ. Если бы было время, я смог бы разобраться с системой безопасности и отключить ее. Но обещать не стану.

– В любом случае мы не сможем с ними связаться. Агата теперь в лаборатории. У нее было переговорное устройство, но я не знаю, где оно теперь. Думаю, они забрали его, когда обыскивали ее комнату.

– Вряд ли она хранила его в комнате или в кабинете, ведь везде камеры.

А он прав. Может, устройство спрятано где-то в Центре. И если Бернев найдет его, это подтвердит причастность Агаты к планам коммуны. А если его найду я – может, у них и не будет никаких доказательств.

– Нужно его найти.

– Есть идеи, где оно может быть?

– Нет, – признаюсь я. – Ты знаешь места, где нет камер?

К моему удивлению Ник кивает:

– Конечно, я ведь работаю с системой безопасности. Я знаю все слепые пятна на территории.

– Для чего вам переговорное устройство? – встревает парень. Значит, все-таки слушал. Отпираться и врать я не собираюсь.

– Мы планируем сбежать отсюда.

– Ты можешь сбежать, ты же разведчица. Но не другие, – отрезает парень. – Я попытался вытащить отсюда свою Лору, ничего не вышло.

– Ты знаешь, где она сейчас?

– Если бы знал, уже вернул бы ее, – зло отвечает он.

– Я думаю, она в лаборатории. Вместе с другими подопытными…

– Об этом я догадываюсь, – хмыкает парень.

– …И все они скоро смогут сбежать. Нам помогут извне, и мы всех вызволим. Прошу, никому не говори, даже тем, кому доверяешь.

– С чего ты взяла? Кто сказал, что отсюда можно сбежать?

– Можешь не верить.

– Допустим, так. Как вы собираетесь это сделать? Ты сказал, что можешь отключить систему наблюдения, – он переводит взгляд на Ника, – но толку? Выключишь камеры – останется сотня охранников, из которых не меньше десяти стоит у ворот. Им глаза не закроешь.

– Он прав, через ворота не выйти просто так, – я гляжу на Ника и надеюсь, что он сейчас скажет что-нибудь умное. Что-нибудь, что придаст мне уверенности, потому что пока эти планы похожи на самообман. И Ник не подводит.

– А кто сказал, что мы пойдем через ворота? – говорит он, усмехаясь.

– Что ты имеешь в виду?

– Те, кто придут сюда, собираются устроить взрыв. Уверен, они хотят взорвать само ограждение.

– Только представь, – нервно кусает губы хозяин комнаты, – взрыв. Шум, паника, сбегается вся охрана. Пусть даже подрывники смогут войти внутрь, пусть даже успеют вызволить всех из лаборатории. Нас схватят раньше, чем мы успеем покинуть Центр.

– Шум и суматоха нам только на руку. Мы выйдем в совсем другой части ограждения. Охрана побежит к месту взрыва, а мы в это время переберемся через стену.

– Даже если нас не пристрелят, – качает головой пессимистичный парень, – мы поджаримся на проводах над стеной.

– Ты думаешь, – Ник поправляет на носу очки, чуть улыбаясь, – я не смогу отключить электричество?

– Ты можешь обесточить стену? – восхищаюсь я.

– Я могу обесточить весь Центр, если мне никто не помешает. Темнота будет только кстати. Так что соберите вещи. Ты, – Ник глядит на парня, – возьми и вещи для своей подруги – одеяло, может, теплую одежду. И будьте готовы. Взрыв станет сигналом.

Глава десятая

Днем мои мысли заняты планами, бесконечными планами. Я обдумываю варианты развития событий, размышляю, что может пойти не так и как это предотвратить. Я на взводе. Нервы гудят, как колючая проволока под напряжением, что тянется над стеной. Мне кажется, я сама скоро буду биться током. Но вечером, когда я уже лежу в постели, голову наполняют мысли об Адаме, и я никак не могу от них избавиться. Его стало слишком много в моей жизни. И зачем он полез ко мне в такой момент? Хуже и найти нельзя: я была в отчаянии, плакала, нервничала, мне было совсем не до поцелуев.

В предпоследнем классе у меня был парень. Ну, как парень, – один придурок по кличке Червь, который обзывал меня дылдой много лет, а потом вдруг пригласил на свидание. Мы сходили в кафе (я там бывала всего раз пять) и потом гуляли вместе в течение месяца-двух. Червь мне не нравился совсем. И Артур его терпеть не мог. Когда мы с Червём разошлись, я решила, что больше не буду встречаться с кем попало. Если уж влюбляться, то в кого-нибудь интересного, симпатичного, с классным чувством юмора и так далее. В общем, чтобы был хорош по всем пунктам. Адам не хорош по всем пунктам. Он чересчур замкнутый. А еще все делает слишком правильно и без эмоций. Как машина. Внешне – тоже не мой тип. Да, он красивый, это глупо отрицать. Высокий, с отличным телом, лицо киногероя. Но если бы мне нравились такие парни, я давно влюбилась бы в какого-нибудь актера. Мне по душе ребята попроще, пообыкновеннее. Как я сама, в общем. Понятные. Чтобы можно было вместе дурачиться и шутить, а не думать, что я не так сказала или сделала. И чтобы не заставляли чувствовать себя неловко, – а Адам постоянно это делает, уж не знаю, сознательно ли.

В конце концов, у меня еще будет время все осмыслить. Может, мы не переживем ближайшие дни. Может, побег провалится, и кого-нибудь из нас убьют, – тогда проблема решится сама собой. Я выгоняю Адама из своей головы и заставляю себя уснуть. Нужно набираться сил.

Рюкзак собран. Там только один запасной комплект одежды. Неужели это вся моя одежда на оставшуюся жизнь? Вряд ли в коммуне есть бутики. Еще я запаслась бельем, носками, взяла много мыла и шампуня из душа, спальный мешок, фонарь, веревки. Нож в кармане, шапка на голове, кулон на шее – надеюсь, скоро я смогу отдать его Иванне. Единственная проблема – оружие. Адам точно сможет раздобыть винтовку, но догадается ли прихватить и для меня? Да и патроны за Стеной не найти. Возможно, теперь нож – моя единственная защита, а я и управляться с ним не умею.

Я готова бежать в любой момент. Сплю в одежде. Рюкзак ношу с собой и в столовую, и в душ. Так проходит день, второй, третий. Чтобы не привлекать лишнего внимания, исправно хожу на тренировки и занятия. Не отлыниваю, но и не стараюсь. Живу, словно на автомате, совсем не замечаю, что ем или о чем разговариваю. Зато в голове столько мыслей, что она вот-вот лопнет. Даже если мы выберемся из Центра – сможем ли уйти из Пентеса? Не получится ли так, что мы вылезем на ограждение, и неожиданно включится электричество? Не будут ли подрывников ждать снайперы на крышах? Вариантов провала – тысячи. Шанс, что все пойдет по плану, и мы выберемся, – только один.

Но если этот шанс есть, я его не упущу.

За одним из ужинов Ник знаком просит меня поговорить наедине. Я медленно моргаю, мол, постараюсь. Окидываю взглядом стол. Ната чернее ночи; с тех пор, как Агата исчезла, она сама не своя. Ник напряжен, совсем как я: тоже кусает губы и ногти. Даже Гарри поник, на лице нет привычной улыбки, он вяло ковыряется в тарелке. Я должна их всех вытащить. Теперь, когда я не одна, жить стало немного легче. Со мной Ник, Адам, даже безымянный парень-сосед. Правильно ли я поступила, рассказав Нику о плане? Да еще и впутав малознакомого разведчика? Теперь только время покажет.

Для приличия сижу за столом еще немного, потом желаю всем приятного аппетита и ухожу. Ник нагоняет меня у дверей общежития.

– Пойдем-ка.

Он проводит в замке ключ-картой, дверь открывается.

– Где ты взял карту? – шепчу я, выбегая следом за Ником.

– Это Архипа. Попросил на время.

– И он просто так ее тебе дал, без вопросов?

– Ну, пришлось сказать ему кое-что, чтобы не переживал. Но это уже неважно.

– И что ты сказал?

– Тебе не понравится.

Что за детский сад? Уж не проболтался ли Ник? Мой голос звучит непривычно сурово:

– Говори.

– Ладно-ладно. Пришлось сказать, что мы с тобой парочка. Ясно? И что нам нужно уединиться.

Волна страха отступает от сердца. Я нервно смеюсь.

– Я собираюсь найти переговорное устройство, – обрывает меня Ник. – Есть идеи, откуда начинать?

– Ни одной.

Я высматриваю места, куда можно сунуть приборчик: под лавками, в выемках на стенах корпусов. На Центр уже спустились сумерки, ничего не разглядеть.

– Есть не так много мест, где нет ни камер, ни прослушки, – говорит Ник. – Во-первых – почти все туалеты и душевые.

Почти все? Я раньше не задумывалась об этом. То есть там, где я моюсь, вполне может быть камера? А еще я пряталась в туалете «Венеры» и почему-то была уверена, что там безопасно.

– Почти все – это какие?

– Камер в туалетах не ставят, – я выдыхаю, – но в «Соларе» есть прослушка абсолютно во всех помещениях, даже в кладовой для швабр. Если Агата и говорила, то там, где нет ни одного микрофона. Это вполне мог быть туалет в ее жилом корпусе. Давай начнем оттуда.

Мы делаем вид, что прогуливаемся по территории. Ничего незаконного. Бредем вдоль ограждения, пока не подходим к корпусу. Вот только я не знаю, в какой комнате и даже на каком этаже жила Агата. Входим внутрь, осматриваемся. По холлу снуют туда-сюда люди – не подростки, как в «Нептуне», а взрослые медики и инженеры. Внимания они на нас не обращают.

И тут раздается взрыв.

Я правда все спланировала? Правда обдумала все детали? Похоже, нет, потому что я стою столбом посреди холла, а нужно бежать. Рюкзак за плечами превращается в камень, который тянет меня к земле. А ноги – два древесных ствола, пустивших корни в пол. Я помню это состояние: такой же ступор, как когда я пристрелила дикаря. Ник хватает меня за руку и тащит прочь. Летим по темному двору, времени вытаскивать фонари нет. В общежитие не попасть: у входа образовалась пробка из кричащих и толкающихся подростков, кто-то пытается забежать внутрь, а кто-то – выбраться наружу. Среди последних замечаю Архипа: он рвется к «Венере», возле которой и раздался взрыв, с винтовкой наперевес.

– Ищи Гарри и Нату, – кричит мне на ухо Ник, – я отключу электричество. Встретимся за «Ураном». Спеши!

И я спешу. Расталкиваю толпу локтями, вползаю в корпус, поднимаюсь на свой этаж. Колочу в комнату Гарри. Он открывает мне, взъерошенный и перепуганный:

– Что это такое?

– Нужно бежать. Сейчас. Прошу, я объясню позже!

Гарри молодец: ни одного вопроса.

– Возьми рюкзак.

Он забрасывает рюкзак на плечо, и мы бежим. Из каждой двери на этаже торчат недоумевающие разведчики.

– Куда мы?

– Нужно найти Нату.

Но в комнате Наты пусто. Гарри колотит обеими руками, кричит, но все зря.

– Куда она могла побежать?

– Не представляю, – Гарри тяжело дышит, и вдруг глаза его округляются: – Она может быть у места взрыва. Может, кто-то пострадал, и медики помогают.

– Черт…

Такого варианта у меня и в мыслях не было. Потратить драгоценное время на то, чтобы вытащить Нату? Бежать, надеясь, что ее и так не тронут? Но я не представляю, как можно бросить ее.

– Гарри, – я стараюсь придать тону твердости. – Беги за «Уран». Там дождись Ника. Я заберу Нату.

– Я с тобой.

– Нет, я пойду одна.

– Может, объяснишь хоть что-нибудь?

– Отсюда нужно бежать. Взрыв устроили наши друзья. Адам тоже в курсе.

Это объяснение его удовлетворяет. Он умный. Наверняка понял, что в Центре что-то не так, еще когда я сказала о прослушке. И он бежит. Я бегу следом, но у дверей сворачиваю в другую сторону.

Гляжу в сторону «Венеры», но там ничего странного: ни толпы, ни следов взрыва. Останавливаюсь, оторопело оглядываю Центр. И понимаю, что взрыв произошел не у «Венеры», а рядом с главным входом. Там как раз народу не протолкнуться. До меня доносятся выкрики, звуки стрельбы. Боже, если они ошиблись, если теперь не смогут войти, Агате и другим подопытным конец.

– Вероника!

Вижу Нату, она бежит ко мне со стороны общежитий. Ну как же хорошо, что она здесь!

Бегу к ней навстречу, размахивая руками.

– Бежим! Беги к «Урану»!

Затем происходит сразу много всего. Вначале Ната падает, словно что-то сбило ее с ног. Я пытаюсь понять, что произошло, но спустя мгновение гаснет свет. В кромешной темноте я тут же падаю и растягиваюсь на земле, придавленная рюкзаком. Зову Нату, в ответ – тишина. Но спустя секунду эта тишина разлетается тысячей звенящих осколков, разрывает мои барабанные перепонки, и я кричу, пытаюсь закрыть уши ладонями. Новый взрыв – в десятки раз громче, ярче, ближе ко мне. Надо мной проносятся какие-то обломки, земля дрожит и стонет, я чувствую ее вибрацию всем телом. Вытаскиваю руки из лямок рюкзака.

– Ната! – кричу я, но ничего не слышу в ответ. Никто не ответил? Или я оглохла от взрыва?

Не разбирая дороги, ползу, толкая себя локтями и коленями. Огонь, горящий где-то вдалеке, немного освещает путь. Натыкаюсь на Нату, лежащую лицом вверх. Глаза ее распахнуты в немом ужасе.

– Ната! Ната!

Тормошу ее, хлопаю дрожащими ладонями по щекам. Ничего. Скорее чувствую, чем понимаю, – ее здесь уже нет. Только чувства меня постоянно подводят. На этот раз я не хочу им верить.

Поднимаюсь с земли, взгромождаю Нату на спину и ковыляю к «Урану». Она легкая-легкая, не тяжелей рюкзака, который мне пришлось бросить. Дотащу. И через забор перенесу, если будет нужно, и по пустоши буду нести. Я ее не брошу. Но до чего же темно! Иду почти вслепую, и зря говорят, что в отсутствие зрения обостряются остальные чувства. Мир превращается в круговорот звуков, доносящихся отовсюду сразу, холодного ветра и слабых отблесков огня на стенах корпусов. Одежда пропиталась кровью Наты, хотя я даже не видела ее рану.

– Вероника, – наверное, мне это снится, но вдруг вес Наты перестает давить мне на плечи, зато чья-то рука обхватывает мою талию, и я словно повисаю в невесомости, едва касаясь ногами земли.

– Вероника, идем, – я поднимаю на Адама глаза, но почти не вижу его лица, узнаю лишь по голосу. Он светит фонарем под ноги, а не на себя.

– Где Ната? Что ты здесь делаешь?

– Нужно идти, поговорим позже, давай, – умоляет Адам, а я упорно стою и пялюсь себе под ноги. Мне кажется, что земля треснула, и я оказалась над разверзнувшейся пропастью. Еще шаг – и исчезну в ее раскрытой пасти.

– Что происходит? – произношу я раздельно. Язык слушается все хуже.

– Кирилл здесь. Они прорвались. «Венера» уже открыта, сейчас они отстреливаются от охраны.

– Нам нужно к «Урану».

– Зачем? Нужно бежать, ограждение взорвано возле ворот.

– Нет, нам нужно туда. Там меня ждут.

И Адам не спорит со мной. А я как в бреду: вроде понимаю, что происходит, но не могу поверить, что со мной. Тело делает всю работу за меня: ноги сами несут куда нужно, язык сам выдает нужные фразы.

Я выскальзываю из рук Адама, ему меня долго не пронести. Мы бежим к «Урану». Адам чуть отстает. Я осознаю, что все-таки оставила Нату лежать где-то там.

– Почему ты здесь? – спрашивает Адам запыхавшимся голосом.

– Я искала Нату. А ты… ты разве не должен был привести Ангелину?

– Она отказалась идти. Не поверила мне.

– Что? – я снова останавливаюсь. – Ты же знаешь, у Бернева на нее планы. Может, скоро он решит и сердце ее себе пересадить! Нельзя ее тут оставлять, Агата ведь не зря сказала об этом.

– Она не верит, что ее дядя хочет ей зла. Я пытался убедить ее.

Я бросила Нату. Я не могу бросить Ангелину. Может, она – мой единственный родственник. Родители мертвы, а Ба я больше не увижу. Я не могу лишиться сестры, которую только что обрела. Далеко ли я уйду без фонаря? И где искать Ангелину? Я знаю, где она живет, но без карты мне в «Солар» не войти. А если найду – что тогда? Разве смогу я уговорить ее бежать, если Адам не смог?

– Беги без меня. – Я и не заметила, как начала командовать Адамом. А он такого не терпит.

– Нет, – только и отвечает он. Хватает меня за ворот куртки, чтоб не сбежала, и я отчаянно рвусь прочь, но ничего не могу сделать. – Нам остается надеяться, что друзья Агаты позаботятся о ней. Ты ничем не поможешь. Ты меня слышишь? Ты слышишь?

Его голос как лезвие, которое срезает остатки моей воли. Я смиряюсь и перестаю вырываться. Если Ангелина останется здесь, я никогда себе не прощу. Сердце разрывается на части, но я все же продолжаю путь к «Урану».

Сразу, как мы сворачиваем за угол корпуса, становятся видны лучи фонарей Ника и Гарри.

– Что так долго? – орет Гарри. – Что с Натой?

И я, и Адам молчим. Так же молча Адам достает из рюкзака веревки. У меня теперь нет снаряжения, да и вещей вообще. Не вижу, как Адам забрасывает веревку с крюком наверх, но делает он это быстро – и тут же начинает взбираться по ограждению. Это не скала, это стена, почти гладкая и без выбоин, подъем будет нелегким. Сразу за Адамом начинает подниматься Гарри.

Мы с Ником подсвечиваем им путь снизу. Адам оказывается наверху первым. С ограждения тут же показывается свет его фонаря.

– Давай, – толкаю я Ника, – Адам посветит тебе. Поднимайся.

– А ты?

– А что я? Я следом.

Гарри лезть еще долго, он совсем не такой быстрый, как Адам. Я действительно начинаю подниматься сразу за Ником. Если он выпустит веревку, конец нам обоим, упадем на землю и точно что-нибудь сломаем. Но раньше, чем я поднимаюсь хоть на метр, раздаются крики, откуда-то из-за спины падает свет, а затем колено пронзает боль, и я разжимаю руки. Падения на спину почти не чувствую: боль в ноге заглушает остальные ощущения. Кто-то хватает меня за пояс и тащит прочь, но я успеваю увидеть ноги Ника, исчезающие над ограждением. Меня поднимают, несут, передают; я вцепляюсь в хватающие меня руки, кричу, пинаю воздух, а потом перестаю понимать, где я и что происходит. Боль затмевает глаза. Последнее, что я слышу перед тем, как провалиться в забытье, – звуки выстрелов, стихающие вдалеке, и чей-то очень знакомый голос возле самого уха.

Глава одиннадцатая

Первый, кого я вижу, когда открываю глаза, – Артур. Я решаю, что сплю или брежу. Или, может, умерла. Но он действительно здесь: сидит на табурете возле моей кровати. Больше в палате никого нет; Артур глядит на меня жалобно, как на умирающую. Может, я действительно умирала, может, я давно без сознания? Я смотрю на Артура, но сказать ничего не могу и пошевелиться – тоже. Кажется, мне что-то вкололи, чтобы я не чувствовала боли. Артур тоже ничего не говорит, сидит и смотрит на меня не меньше часа. Потом уходит. И я опять засыпаю. Мне снятся странные сны, состоящие из обрывков воспоминаний, которые словно склеили в неправильном порядке. Я говорю с Артуром, потом он вдруг становится Адамом, потом я остаюсь одна и плачу, сползая по стенке в душевой для девочек; Алиса смеется мне в лицо – или это Ната? Лица тех, кого я знаю, мешаются, сливаются в одно. Я сама уже не уверена, что было, а чего не было в реальности. Артур и правда приходил, сидел рядом?

Это безумие заканчивается, когда я поднимаю веки, впуская в себя солнечный свет. Я в белой-белой больничной палате, стены и потолок сияют ярче солнца, так что даже смотреть на них больно. Глаза слишком долго привыкают к свету. Никого нет. Приподнимаюсь на подушках, откидываю одеяло. Я в тоненькой больничной рубашке, левая нога перебинтована. Боли я не чувствую, но только пока не пытаюсь встать, чтобы подойти к окну. Не могу сдержать крик. Дверь тут же, как по сигналу, открывается, и в палату входят двое. Один из них – Бернев. Что ж, увидеть его я ожидала. Но за ним ступает, вперив в меня полный презрения взгляд, моя сестра.

– Ангелина, – пытаюсь сказать я, но из горла вырывается только сдавленный хрип.

– Очнулась, – произносит Бернев без злобы. Как будто он просто врач в обычной больнице и зашел проведать пациентку.

– Где я?

– Все там же. Надеялась, что твой побег завершился удачно?

Я молчу. Раньше я почувствовала бы злость, отчаяние, страх. Но сейчас мне все равно. Не осталось ничего, кроме безразличия.

– Тебя, должно быть, многое интересует. Где твои друзья, что с тобой будет?

– Нет.

– Не обманывай, – Бернев улыбается уголками тонких губ, – я все равно тебе расскажу. Твои друзья действительно сбежали, бросили тебя лежать на земле с простреленным коленом. Все, кроме одного. Кроме того, в перестрелке погибло немало людей и из коммуны, и из нашей охраны. И ради чего?

Он садится на табурет. Ангелина, как телохранитель, стоит за его спиной.

– Нам повезло, что моя племянница рассказала о плане Адама, и мы успели вернуть вас назад. Скажи, на что ты рассчитывала?

– Оказаться подальше отсюда, – выплевываю я. Нет, я все-таки зла. Я в ярости, и больше всего меня бесит собственное бессилие.

– Нет, правда. Что тебе наобещали Агата и ее дружки? Прекрасную жизнь за Стеной? Посмотри, к чему это привело. Погибли Резистенты – до чего бессмысленная потеря!

– Это говорите вы? Вы убиваете Резистентов своими руками! Вы ставите на них опыты!

– Это тебе тоже Агата сказала? Мы исследуем их, это правда. Но убивать – зачем? Это просто бессмыслица. Неужели ты не понимаешь? Резистенты – новая ступень в эволюции человечества. Вирус убивал людей, и они выработали иммунитет, усовершенствовались, нашли свой способ бороться. Каждый из вас – наше будущее. Еще несколько поколений, и все население города может стать резистентным. И тогда люди выйдут из-за стен, чтобы начать новую жизнь.

Каждое его слово – ложь, отравленными иголками впивающаяся в мою кожу. Только вот его яд не действует на меня. Я слишком много знаю, видела все своими глазами.

– Тогда почему вы не дали мне уйти, если этого и хотите?

– Уйти на верную смерть? Людям не выжить за Стеной. Пока.

– То есть вы хотели спасти мне жизнь и потому выстрелили в ногу? Как благородно. Мне стоит вас поблагодарить?

Бернев понимающе качает головой.

– Подумай, Вероника, кто ты и чего хочешь на самом деле. Я вернусь завтра, и мы поговорим как два взрослых человека. Пойдем, Ангелина, ты все видела.

– Нет, я хочу поговорить с ней.

Я бросаю на Лину полный надежды взгляд. Может, она все поняла и теперь хотя бы поможет узнать, что случилось с друзьями?

– Что ж, – Бернев недовольно дергается, но соглашается, – оставайся. Отец будет ждать тебя внизу.

Ангелина смотрит на меня, не отводя взгляда ни на секунду. Вот-вот дыру прожжет. Дверь за Берневым закрывается, и мы остаемся одни.

Губы Ангелины приоткрываются. Оттуда вылетает четыре слова, жестких, как наждак, расцарапывающих мне сердце до зияющих дыр.

– Почему ты убила Нату?

Я понимаю две вещи: во-первых, Ната все-таки мертва. Во-вторых, Лину убедили, что это сделала я.

Я хочу ответить, что нет, это вовсе не я, это кто-то другой выстрелил, а у меня и оружия-то не было. Слова готовы сложиться в предложения, они дрожат на кончике языка, но я не успеваю начать: слезы застилают глаза, и в горле печет так, что говорить невозможно. Я помню Нату испуганной девочкой в тот день, когда нам делали прививку. Помню, как мне хотелось подбодрить ее. И помню, как брала ее за руку. Она не могла умереть. Это бессмыслица, это просто очередная ложь Бернева, убеждаю я себя. Слезы катятся по лицу, шее. Лина смотрит на меня, ничего не говоря. Должно быть, думает, что я притворяюсь.

– Я хотела спасти ее, – выдавливаю я из себя.

– Ты ее пристрелила, – морщится Ангелина, – когда она попыталась задержать тебя.

– Как ты вообще можешь в это верить? – кричу я, захлебываясь в слезах.

– Она была моей подругой. Я считала, что и твоей тоже, – Ангелина тона не повышает, но каждое ее слово ранит глубже, чем если бы она кричала.

Нет смысла убеждать ее. Она не верит, а доказательств у меня нет – их и быть не может. Но я уже в истерике, остановиться невозможно.

– Как ты можешь верить Берневу? Его брат удочерил тебя, чтобы использовать в своих целях! Он собирается сделать тебя донором органов против твоей воли! Он держал моих друзей в клетках и проводил опыты, словно они звери!

Слова льются и льются, но звучат так неубедительно из-за моего срывающегося голоса. Ангелина и не верит.

– Не смей говорить о моих отце и дяде. Думаешь, что я не знаю о донорстве? Я дала согласие. Если это спасет болеющих детей – мне не жалко отдать немного костного мозга, крови или чего угодно другого. Потому что я думаю не только о себе, – добавляет она с отвращением.

– О каких детях ты говоришь? Все это ложь от начала и до конца! Тебя кормят враньем, а ты и рада! Адам попытался донести до тебя правду, а ты за это сдала нас!

Я не замечаю, как вскакиваю с кровати. Я переполнена яростью, она буквально выплескивается из меня. Ангелина быстро выскальзывает из палаты, и я влетаю в закрывшуюся перед носом дверь. Колочу по двери и кричу:

– Это всё вранье! Всё вранье!

Обессиленная, оседаю на пол. Она меня не услышит, мозги ей промыли основательно. Доползаю до кровати, накрываюсь одеялом с головой. Здесь наверняка камеры, а я не хочу, чтобы кто-то видел мои слезы.

Слезы заканчиваются, больше плакать просто нечем. Несколько раз заходит врач, быстро осматривает меня и уходит. Как будто ей страшно находиться со мной в одной палате. Должно быть, они все думают, что это я убила Нату. Кто это сделал на самом деле? Кто мог выстрелить в нее и зачем? Я помню, что рядом с нами не было ни одной живой души, но чья-то пуля все же попала в Нату перед самым взрывом. Могло ли это выйти случайно? Неужели такие случайности бывают? И если так… почему это не могло произойти с кем-нибудь другим – кем угодно! – но не с ней?

О себе даже думать не хочется. Уже не страшно: все и так потеряно. Скорее всего, мне недолго осталось. Могла ли я подумать, что все закончится именно так? Среди сотен вариантов провала был и такой. Я знала, на что иду, когда решила вытащить Нату, Ника и Гарри. Выходит, хотя бы один смог сбежать… Но кого схватили вместе со мной?

В палате за ширмой есть раковина и унитаз. Каждый поход туда – тяжелый путь через бескрайнюю пустыню. Боль в ноге немного успокаивается, если я лежу, но стоит пройтись до туалета и обратно, и я снова вынуждена стонать.

Моя палата всегда надежно запирается. Я пробую дверь после каждого визита врача, но ее ни разу не оставляли открытой. Глупо на это рассчитывать. Но я все равно собираюсь отсюда выйти. Ясно, что сбежать не получится, но я смогу узнать, кто остался в Центре вместе со мной. Проходит день. Вечером меня впервые кормят, делают укол. Я не сопротивляюсь, колено слишком сильно болит. Лекарство снимает боль почти мгновенно, но спустя несколько минут я отключаюсь, не в силах бороться со сном.

Утром приносят завтрак. Порция такая же большая и вкусная, как раньше. Бернев действительно возвращается, уже один.

– А где Ангелина? При ней неудобно правду говорить?

Бернев меня игнорирует. Он вкатывает в палату столик, на котором расположен монитор и какая-то аппаратура. А затем извлекает из кармана маленький приборчик. Я узнаю его: переговорное устройство, как то, которое я несла через пустошь.

– Где оно было? – интересуюсь я.

– В туалете одного из корпусов. Нашли абсолютно случайно.

Если Агата все же смогла сбежать, это уже не имеет значения.

– Сегодня ночью мне удалось наладить связь с мятежниками, называющими себя «коммуной».

Я напрягаюсь.

– Мы побеседовали с их лидером. Знаешь, кто он?

– Брат Агаты.

– Верно. Так вот, он хочет удостовериться, что вы здесь живы. Сейчас я снова с ним свяжусь. Я смог подключить эту старую игрушку к современной аппаратуре.

Бернев принимается что-то нажимать; я даже не слежу за его действиями. Скоро из переговорника слышится треск и шипение. Затем Бернев выводит изображение на монитор.

Я вижу лицо на фоне кирпичной стены. Кирилл – молодой мужчина с темными волосами и бородой; в черных раскосых глазах – отблески дикого огня.

– Доброго дня, Кирилл, – говорит Бернев. Его деланная вежливость даже хуже, чем обычный убийственный тон. Кирилл кивает, поджав губы:

– Я хочу поговорить с девочкой.

– Пожалуйста, – Бернев пожимает плечами, направляя переговорник на меня.

– Как видишь, она в порядке, поправляется. Кивни, если согласна.

Я киваю. Глаза Кирилла по ту сторону экрана рассматривают мое изображение, оценивают; он принимает решение.

– Что ты собираешься с ними делать?

Бернев снова разворачивает переговорник к себе.

– То, что будет необходимо и принесет пользу делу.

– Это не ответ.

– Я не собираюсь давать тебе ответы. Ты пока ни на один мой вопрос не ответил. Все потому, что ты остаешься тем же глупым вздорным мальчишкой, что и шесть лет назад. И ты связался со мной не из-за этого ответа.

– Тут ты прав. Я предлагаю сделку.

– Вот как!

Бернев пододвигает табурет, садится напротив монитора. Своей спиной он почти закрывает мне вид на Кирилла.

– Обмен. Меняем одного абсолютного Резистента на двоих детей, которые остались у тебя.

Бернев чуть слышно смеется:

– И кого ты предлагаешь? Себя? Нет, Кирилл, ты мне здесь даром не нужен. Слишком много с тобой проблем. А если опять сбежишь?

Не позволю меня на кого-то обменять. Откажусь. Вот только я здесь не одна…

– И кого ты хочешь? Мою сестру?

– Разумеется. Она была очень ценна. Пусть она вернется в ЦИР, и можете забирать этих двоих.

– Этого не будет, – выпаливает Кирилл, но через мгновение его лицо исчезает с монитора, и я вижу Агату. Некоторое время изображение трясется и пропадает, словно брат и сестра дерутся за переговорник. Наконец, картинка выравнивается. Передо мной Агата; ее лицо покрыто свежими порезами и ссадинами, под левым глазом – сине-фиолетовый синяк.

– Я вернусь, но за это я хочу не только пленников. Я составлю список необходимых коммуне вещей и лекарств. И я должна убедиться, что они оба невредимы – и Вероника, и Адам.

Адам. Адам. Его имя отражается тысячекратным эхом в моем черепе. Как он может быть здесь? Как вышло, что он не в коммуне? Я своими глазами видела, как он перебрался через ограждение.

– Если хоть один волос упадет с их голов, – продолжает Агата, – сделка будет расторгнута. Ты знаешь, что не сможешь ни найти коммуну, ни как-нибудь ей навредить. У тебя теперь слишком мало Резистентов, чтобы отправить их за Стену.

– Ты способна делать верные выводы, – говорит Бернев, – но только когда речь не о тебе самой. Вы себя переоцениваете. Вам удалось ворваться в Центр только потому, что я не заботился об охране должным образом. Мне и в голову не приходило, что твой брат жив-здоров. Разумеется, повторить это вам не удастся. Но это правда, – я тебя никак не достану, если ты не придешь сама. Но долго ли вы там протянете?

– Коммуна существует уже несколько лет. И не жалуется.

– И сколько же вас там?

– Достаточно, чтобы убить всех разведчиков, которых ты сможешь послать.

– Правда? А мне кажется, что вас там не больше пятидесяти человек, даже считая сбежавших. А оружия – раза в два меньше.

Агата молчит. По лицу невозможно понять, прав Бернев или нет.

– Подумай, что ты делаешь. Собираешься пожертвовать собой ради кучки людей, которым и так скоро конец. Благородно, но глупо. Признаться, я удивлен, что коммуна протянула так долго. Я был уверен, что все мятежники давно мертвы, а они оказались живучими, как тараканы. Но у коммуны нет будущего. Любой ребенок, который у вас родится, может оказаться не резистентным. Он умрет, едва появившись на свет. Но, скорее всего, вы умрете раньше от голода или атак дикарей. Если только не вернетесь в ЦИР. Я могу пообещать, что все ошибки будут забыты. Могу предложить хорошие условия…

– Серьезно? Тебе кажется, что мы снова купимся на твои слова? – снова появляется на мониторе Кирилл. – У нас больше ресурсов и возможностей, чем тебе кажется. И пусть тебя это больше не волнует. Мы забрали тех, кого хотели. Отдай Адама и Веронику, и больше мы никогда не тронем твои лаборатории.

Неужели я имею для них такое значение? Брат Агаты ведь даже не знаком со мной.

– Я согласен, – разводит руками Бернев. – Давайте ваши условия.

– Для начала дай Агате поговорить с пленниками. Она решит, смогут ли они добраться до коммуны.

Переговорник снова обращен ко мне. Я гляжу на Агату, а она – на меня.

– Прошу, не делайте этого, – негромко говорю я. – Вы смогли уйти, не тратьте этот шанс начать все заново.

Агата мягко улыбается и чуть качает головой:

– Я втянула вас с Адамом, мне и вытаскивать. Не переживай за меня, я прожила в Центре шесть лет. Как твое здоровье?

– Мне прострелили ногу, – говорю я, надеясь, что это заставит Агату передумать.

– Это я знаю, – говорит она. – За тобой хорошо присматривают? Всего хватает?

Киваю, глотая слезы. Снова не заметила, когда начала плакать.

– Покажи теперь Адама, – обращается Агата к Берневу. Тот, не прощаясь со мной, выкатывает аппаратуру и запирает дверь.

Я понимаю, что не имею права срывать обмен. Речь не только обо мне и моей жизни, речь еще и об Адаме. Но Бернев все еще не знает, что я – абсолютный Резистент. Может, я смогу заменить ему Агату? Может, если я скажу правду, он и Адама отпустит? Но это слишком рискованно: я могу отрезать путь отсюда для нас обоих. Нужно сделать все правильно.

Предложу свой вариант: вначале Бернев отпускает Адама, затем возвращается Агата, после этого могу уйти я. Но как только Адам будет в безопасности, как только я увижу его лицо на мониторе, то все скажу. Признаюсь, что Агату можно заменить мной. Пусть возьмут анализ крови и удостоверятся, что я – абсолютный Резистент. Это хороший план, так никто больше не пострадает. А я… меня тоже не убьют, ведь я стану ценной. Незаменимой. Останусь здесь, в лаборатории, до конца своих дней, надеясь, что однажды коммуна снова нагрянет в Центр и спасет меня. Стану лабораторной мышью. Может, я еще сотни раз пожалею о своем решении, но оно принято, и пути назад нет.

Действие укола закончилось, боль возвращается с прежней силой. Я понимаю это, когда вылезаю из кровати и ковыляю до двери.

– Откройте! Мне нужно поговорить с Берневым! – кричу я, стуча кулаком по двери. Никто не открывает. Продолжаю стучать и кричать; я знаю, что меня слышат, рано или поздно кто-нибудь не выдержит и придет. Так и происходит: заявляется сам Бернев.

– Отойди к кровати, – слышу я его стальной голос из-за двери.

Он правда боится, что я выскочу? Отхожу и сажусь на кровать, – только тогда он входит.

– Я хочу предложить условия обмена, – начинаю я с ходу. Надеюсь, мой голос звучит достаточно твердо и решительно. – Чтобы обе стороны были уверены…

– Обмен пока откладывается.

– Как? Почему?

Планы снова рушатся на моих глазах. Наверное, если я что-то задумала, то этому суждено провалиться.

– Так сказала Агата.

Агата была полна решимости полчаса назад. Она не могла передумать, если на то не было причины. И если мое состояние ее устроило, то причина остается только одна.

– Что с Адамом? – выдыхаю я.

Бернев молчит. Молчит и уходит, а я пытаюсь вскочить и погнаться за ним, заставить его ответить, стащить с его лица эту маску безразличия, – но заваливаюсь на пол у кровати. Боль рвет ногу на части. Дверь захлопывается.

Адам мертв – моя первая мысль. Адам ранен так сильно, что может не выжить в пути, – вторая. Других вариантов нет. И если Бернев не дает мне ответа, я возьму его сама.

Хватаюсь за раму кровати, вытягиваю себя наверх. Нога совсем плоха. Думаю, рана не слишком серьезная, но она свежая и болит сильнее, чем я могу стерпеть. Устраиваюсь в постели. Дождусь вечера, когда мне снова сделают укол.

Каждая минута тянется вечность. Кричу и не понимаю, почему от воплей не становится легче. Нога ведь совсем не болела, пока я не решила прогуляться по палате. А медикам, похоже, и дела до меня нет: никто не пытается облегчить страдания или хотя бы заткнуть мне рот. Я вспоминаю, как услышала крик Иванны, пробравшись в «Венеру». Здесь к такому привыкли.

Дожидаюсь вечера, ем ужин, который ставят для меня у самого входа. Никто не думает о том, как тяжело проделать путь от кровати до двери с раненой ногой. Аппетита нет, я жду одного – укола, который снимет боль и позволит уснуть.

Спустя час врач входит в комнату. Это уже другая женщина, но лицо у нее такое же напряженное. Она готовится сделать мне укол, медленно-медленно, как будто назло, срезает с ампулы крышку и набирает жидкость в шприц. Я изнываю от боли так, что уже готова вырвать шприц из ее рук и воткнуть себе в ногу.

– Добавьте мне еще один укол, – с трудом выговариваю я, – одного на сутки не хватает.

– Ты преувеличиваешь, – говорит врач, – рана несерьезная, пуля даже кость не повредила. Через несколько дней уколы вообще отменят.

Стискиваю зубы от злости:

– Вам когда-нибудь стреляли в ногу?

Медичка не отвечает. Она заканчивает с уколом и уходит. Да за что они все меня ненавидят? Ладно Бернев, но эту женщину я вообще впервые вижу, а ей доставляет удовольствие наблюдать за тем, как я терплю боль.

После укола я снова становлюсь сонливой; еле успеваю затолкать в себя принесенный ужин. Просыпаюсь не то от кошмара, не то от озноба. Раннее утро. Я тяжело дышу, кожа на ноге так натянута, словно стала мне мала; тело пульсирует от боли. Я понимаю, что действие обезболивающего препарата ослабевает, но никто не придет помочь мне. Сдерживаю желание снять повязку и осмотреть рану. Вылезаю из постели, ковыляю к туалету, цепляясь за стены. Меня бьет озноб, но я вся в поту, как будто лежала под сотней одеял. Отмываюсь над раковиной, как могу. Еще один день, и я здесь загнусь. Но где-то рядом Адам. Возможно, он жив, возможно, страдает, как я. И я должна держаться, чтобы его отсюда вытащить.

За завтраком я игнорирую боль. Когда приносят обед, лежу под простыней, пропитанной моим потом, и едва нахожу силы поесть. А к ужину расплавляюсь, вот-вот начну стекать с кровати. Заявляется первый врач. Осматривает меня, но вместо того, чтобы сделать спасительный укол, уходит. Возвращается с помощником, чтобы измерить мне температуру. Я плохо их различаю, в глазах плывет, и я вижу лишь силуэты, то отдаляющиеся, то приближающиеся.

– Почти сорок, – сообщает помощник. Врач цокает языком.

– Вколи жаропонижающее.

Я почти не чувствую укола. Боли тоже почти не чувствую. Я растворяюсь в белизне палаты и уплываю прочь.

В следующие дни я то выплываю из забытья, то снова тону в нем. Теряю счет завтракам, обедам и ужинам. Когда чувствую силы, тащу свое тело к раковине, отмываюсь, пытаюсь освежить лицо холодной водой. Врачи меняются через день; теперь они ходят ко мне и утром, и вечером, и мне становится легче. Я чувствую, что иду на поправку. Но никаких новостей об Адаме, никаких бесед с Берневым или Линой. Вся моя жизнь – четыре белых стены, крошечное окно, армированная дверь, уколы, таблетки и полные презрения взгляды медиков. Но когда я в сознании, я обдумываю свои решения снова и снова. И я готова.

Утром приходит врач, она одна. Вяло интересуется моим самочувствием, я отвечаю, что все хорошо. И это не совсем ложь: по сравнению с предыдущими днями я в полном порядке. Повязка на ноге свежая, – значит, ее сменили, пока я спала. Может, так даже лучше.

Обхожу палату. Нога отзывается ноющей болью, но эта боль терпима. Я осматриваю каждый угол, каждый закуток, но не нахожу того, что искала. В палате нет абсолютно ничего, кроме кровати, табурета, унитаза с раковиной и меня. Все предусмотрено. Даже занавесок на окнах нет. Дверь на мгновение открывается, на полу появляется тарелка с обедом. Обычная белая стеклянная тарелка.

Кажется, я нашла то, что искала.

Врачи всегда приходят в одно и то же время. В палате нет часов, но я и так знаю, что здесь все по расписанию. Дверь открывается. Ужин. Я голодна, но не ем. Я наготове.

Появляется врач. Это та, которая решила, что я преувеличиваю. Она подходит ближе, бросает быстрый взгляд на мое лицо.

– Выглядишь здоровой, – хмыкает она.

– И что, укола не будет? – интересуюсь я.

– Это последний. Завтра будешь терпеть.

Я вспоминаю все, чему училась на тренировках, о чем говорили тренер и Адам. Нужно уметь выждать момент. Нужно контролировать ситуацию каждым органом чувств. Женщина опускает глаза, чтобы открыть ампулу… Опускает в горлышко ампулы иглу, и шприц медленно наполняется жидкостью… Сейчас.

Я двигаюсь быстрее, чем могла себе представить. Табуретка – грозное оружие, если вложить в удар всю силу, которая еще осталась. Медичка валится с ног, шприц откатывается к стене. Перепрыгиваю ее тело и хватаю шприц, тут же вонзаю его ей в бедро. Она вопит.

– Не преувеличивай, – выплевываю я, забираясь на врача сверху. Возможно, в палате есть камеры. А может, и нет, – ведь никто не заметил, как я, отмывая тарелку, «случайно» разбила ее и спрятала обе половинки под матрасом.

– Карту, – требую я, вытаскивая один из осколков. Угроза превращает медичку в испуганную овечку:

– В нагрудном кармане, – визжит она, зажмуривая глаза. Как будто это ее спасло бы. Я вытаскиваю ключ-карту, поднимаюсь на ноги. Адреналин пока позволяет игнорировать боль.

– Не подниматься, – приказываю я. Скоро она уснет от укола и тогда точно мне не помешает. Но до того времени здесь, наверное, появится сотня охранников. Меня не убьют. Максимум – еще раз в ногу выстрелят.

Открываю дверь и несусь по коридору так быстро, как позволяет рана. Кажется, кожа под повязкой лопается от напряжения, легкие разрывают грудную клетку изнутри. Но я заставляю себя идти. Медлить нельзя; только не сейчас. Открываю картой каждую дверь по пути и заглядываю внутрь. Везде пусто. Наверное, в этих палатах держали Иванну и остальных, но теперь они свободны, лаборатория почти пуста. Если я узнаю, что Адам погиб, то не допущу никакого обмена, и никто в эти стены не вернется.

И вот за третьей дверью я нахожу его.

Адам лежит на кровати, глаза закрыты, от руки тянется трубка капельницы. Грудь медленно поднимается и опускается в такт спокойному дыханию. Адам жив. Я бросаюсь к нему и трясу за плечи, хотя и понимаю, что он без сознания.

– Адам! Адам, очнись!

Я хочу услышать, что он в порядке. Услышать от него. Мне даже кажется, что я вижу, как его глаза шевелятся под опущенными веками. Но он не просыпается. Я продумала свои действия ровно до этого момента. Если окажется, что он умер, думала я, плевать на все, пусть со мной делают, что хотят. Бороться станет не за что. Просто откажусь менять себя на Агату и приму любую участь, которая мне суждена. Но Адам жив, а это значит, что обмен все-таки состоится, когда он поправится. И это значит, что мой план имеет смысл. Я сделаю так, чтобы Адам освободился.

Почему для меня это так важно? Причин много. У меня было достаточно времени в палате-одиночке, чтобы сто раз обдумать их. Причина первая: раз я сама в безвыходном положении, нужно помочь тому, у кого еще есть шанс. Причина вторая: Адам здесь, хотя сбежал на моих глазах. Значит, он вернулся. Зачем? Чтобы помочь мне, конечно. Чертов герой, он ведь всегда таким был. Это теперь кажется очевидным. И если он здесь из-за меня, значит, мне его и спасать. И причина третья, самая весомая в данный момент: я хочу, чтобы Адам был счастлив и свободен. Не из-за чувства вины или отчаяния. Не потому, что нужно вернуть долг. Просто он стал важен для меня, как я важна для него. Не знаю точно, в какой момент я это поняла, но эта мысль не вызывала удивления, от нее сердце не билось чаще, а кровь не приливала к щекам, как у влюбленных дурочек из книг. Я просто поняла это, вот и все.

Из коридора уже доносится топот, так что я вглядываюсь в лицо Адама, пытаясь запечатлеть в памяти его черты. Может, я вижу его в последний раз. Он выглядит умиротворенным и спокойным, как будто просто дремлет, а не отключен наркотиками.

Кто-то врывается в палату, хватает меня за руки, поднимает в воздух, оттаскивает прочь. Для приличия размахиваю ногами, отбиваюсь, но быстро стихаю. Я узнала, что хотела, теперь делайте со мной что угодно! Резкий укол – и я отключаюсь.

В какой момент все пошло под откос? Когда я успела превратить свою жизнь в кошмар? Когда решила сбежать, когда согласилась помочь Агате, когда приехала сюда или вообще когда родилась Резистентом?

Иногда кажется, что всего этого могло бы не быть, не соверши я одну-единственную ошибку. Какую именно? Я возвращаюсь к разным моментам своей жизни, пытаясь понять, что и когда сделала не так. И каждый раз все сводится к одному: все неправильные решения принадлежали не мне. Их сделали за меня. Решение приехать в ЦИР – не мое. Меня заставили. А вот решение спасти Адама принадлежит мне и только мне. И я верю, что это правильно.

– Вероника!

Опять не знаю, сколько времени прошло. Может, я выпала из реальности на пару дней. Я часто моргаю, пытаясь сфокусироваться, но могу различить лишь размытые силуэты. Чье-то лицо то принимает ясные очертания, то снова расплывается, пока я не оставляю тщетных попыток рассмотреть его. В этом нет нужды: голос принадлежит Берневу. Не видеть его лица, хищного носа, холодных глаз – так даже лучше.

– Ты совсем дура? – спрашивает он как-то грустно. Да, пожалуй, так и есть. Я полная дура. Меня саму это расстраивает.

– Зачем ты это сделала?

– Хотела убедиться, что Адам жив, – честно говорю я. Какой же сиплый у меня голос – будто курила без остановки пару дней.

– Убедилась? Он пошел на поправку. Скоро вы оба отправитесь восвояси.

– Дождаться не могу.

– Я тоже.

Я оцениваю свое состояние. Ничего не болит, только гудит в голове после наркотического сна. Четкость зрения потихоньку возвращается. Я действительно могла бы отправиться за Стену, я выдержала бы путь. Но не стану.

– Как будет происходить обмен?

– Как только Агата будет здесь, вы оба уйдете. Все просто.

– Как-то нечестно выходит, – я приподнимаюсь на локтях, – а если вы нас потом не отпустите?

– Ты предлагаешь просто выпустить вас первыми? Тогда у меня гарантий не будет. Твои друзья тоже по правилам не играют.

– Я предлагаю другой вариант, он подойдет всем. Сначала уйдет Адам. Он возьмет лекарства и другие вещи из списка коммуны. Как только он будет на месте, живой и здоровый, Агата придет сюда. И только тогда вы отпустите меня.

– Не боишься, что я тебя никуда не выпущу?

– Нет, не боюсь. От меня здесь слишком много проблем.

Бернев усмехается:

– Соображаешь. Хорошо, сделаем так, как ты сказала. Для меня это значения не имеет.

Это оказалось так просто, что мне даже не верится. Ну, всё. Пути назад нет.

– Когда Адам сможет отправиться в путь?

– Через неделю он будет готов. Пока он доберется до коммуны, а Агата придет сюда, недели две пройдет. Успеешь долечиться. Только Адам вряд ли согласится на твою выдумку.

– Почему?

– Он вернулся за тобой, хотя мог быть уже далеко отсюда. Теперь снова может отказаться идти без тебя.

Странно слышать это. Нет, я и сама догадывалась, что Адам вернулся меня спасти. Но странно слышать это от Бернева. Странно, что такие люди, как Бернев, могут говорить о чувствах и поступках таких людей, как Адам. О любви, дружбе, верности, самопожертвовании.

Бернев поднимается и собирается уходить, но в дверях останавливается:

– Теперь, я надеюсь, без глупостей?

Мне нет смысла снова сбегать из палаты.

– Да.

– Я не буду брать с тебя обещания вести себя хорошо. Ты ведь сама понимаешь: немного оступишься – и пострадает твой друг.

– Адаму вы ничего не сделаете, – выдавливаю я сквозь зубы. Он вздумал мне угрожать после того, как уже отобрал все? Только Адама он не тронет, иначе плакал его обмен.

– Не Адаму. Тому, который к тебе приходит. Артур, кажется.

Я холодею. Казалось, Артур мне приснился, когда я была под действием лекарств. Но он правда был здесь! ЦИР знает его имя и адрес, знает, где его искать…

– Как он сюда попал? – спрашиваю я, пытаясь не выдать ужаса. Выходит плохо.

– Я пригласил его после твоего неудачного побега. Сообщил, что ты ранена, он и примчался. Хорошо, когда есть друг, верно? Ты же не хочешь навредить ему?

– Нет… – с трудом выдыхаю я.

Все это ложь – про обмен и честную сделку. Пока у Бернева есть способ меня контролировать, я не могу и надеяться на свободу. Даже если бы я ушла за Стену, Бернев всегда мог заставить меня вернуться, пригрозив Артуру. И уж его он убил бы без сожаления: жизнь обычного работяги без Резистентности для него ничего не значит.

Хорошо, что я и не планировала уходить. Берневу нужен абсолютный Резистент – он его получит. Так я смогу обезопасить и Агату, и Адама, и Артура. А ведь я невероятно ценный экземпляр! Раз для пересадки органов Берневу подошла Ангелина – подойду и я. Может, я даже ценней, чем Агата. Что же я наделала, на что себя обрекла? Но это лучше, чем жить в коммуне, зная, что Агата спасла мою жизнь ценой своей.

Бернев уходит, я снова одна. Может, в этой палате я и пролежу остаток жизни.

Глава двенадцатая

– Ты должна поговорить с Адамом, – не здороваясь, говорит Бернев. Он входит в мою палату впервые за четыре или пять дней. Я чувствую, что изменилась. Я его больше не боюсь. Я все еще понимаю, что он в силах убить меня, моего лучшего друга или человека, которым я дорожу. Но это понимание – спокойное и рассудительное. Как будто Бернев – какой-нибудь вирус. Разве можно ненавидеть болезнь, бояться ее саму по себе? Я еще помню, как его голос, жесткий, как проволока, его взгляд и манеры заставляли меня трястись от ужаса. Но он всего лишь человек, причем один из худших. А еще он не главный. Центр, может, и под его башмаком, но ведь есть и кто-то сверху, кто-то, кто оплачивает и заказывает все эти опыты. Агата толком не успела рассказать мне об этом.

– О чем? – спрашиваю я. Не без гордости отмечаю, что мой голос звучит очень спокойно.

– Я хочу, чтобы ты убедила его пойти на обмен. Он требует, чтобы первой ушла ты.

– Он знает, что у меня больная нога?

– Ему говорили. Тебя он послушает.

Я и хочу, и не хочу говорить с Адамом. С одной стороны, я давно не видела его, а в последнюю нашу встречу он был без сознания. С другой – мне придется быть с ним нечестной. Я не могу рассказать о своем плане, Адам ни за что не согласится. Придется делать вид, что я жду – не дождусь нашей следующей встречи уже за Стеной.

– Хорошо.

Бернев оставляет меня на время. Я ловлю себя на мысли, что волнуюсь перед встречей. Выгляжу, наверное, отвратно. В палате зеркала нет, я скоро лицо свое забуду. Я как-то не задумывалась об этом, когда в прошлый раз сбегала из палаты. Тогда я выглядела еще хуже: грязные волосы, пропахшая потом сорочка. Сейчас я, по крайней мере, чистая, а еще мне дали мою старую пижаму. Я просила принести мне другие вещи из моего рюкзака или хотя бы кулон Иванны, который куда-то пропал во время побега, но просьбу проигнорировали. Но имеет ли мой вид значение? Я увижу Адама в последний раз.

А еще мне нужно продумать речь. Смогу ли я убедить Адама? Наверняка он станет требовать, чтобы первой пошла я. А я, конечно, начну жаловаться, что еле хожу, что не могу наступать на больную ногу и так далее. Это не будет правдой, – разве что отчасти, – и этого не будет достаточно. Тогда я, наверное, заплачу. Не знаю, можно ли подействовать на Адама слезами. Буду просить его сделать все как нужно, буду говорить, как я беспокоюсь, как у меня сердце разрывается при мысли, что он останется здесь один. Может, смогу побыть хорошей актрисой.

Чем ближе обмен, тем чаще я сомневаюсь в себе. У меня до сих пор есть возможность уйти. Просто дождаться, когда сюда придет Агата, а потом молча уйти, – сделать все по плану. Провести свою жизнь за Стеной, рядом с друзьями и Адамом. По ночам я представляю, что будут делать со мной, когда узнают, что я – абсолютный Резистент. Ангелина в порядке, но ведь она – племянница Бернева. Меня беречь никто не будет. Чем быстрее я умру, тем меньше будет проблем. И голос в голове шепчет: «Ты никому ничего не должна, плюнь на Агату, уходи». Но я так не могу. Я дала обещание. Такое обещание нельзя нарушить, иначе я потеряю часть себя, и такая жизнь на свободе будет хуже, чем смерть здесь.

Вечером в палату уже вносят ужин, а вести меня к Адаму никто не спешит. От волнения я не могу есть; просто сижу на кровати и жду, жду, жду, пока не выключают свет. Похоже, Адама я сегодня не увижу. И что это должно значить? Ему стало хуже?

Время идет. Я не могу понять, почему разговор с Адамом так и не состоялся. Если до завтра никто ничего не скажет, придется снова продумывать побег. Теперь это будет в разы сложнее. Но утром Бернев все-таки приходит с новостями:

– И Адам, и Агата отказываются от твоих условий. Так что меняться будем сразу.

– Это как?

– Через три дня Агата будет у границ города. Тогда и обменяемся.

– И кто гарантирует, что мы сможем уйти?

– Вы встретитесь у скал. Туда за вами никто не рискнет пойти.

Странный план.

– А где гарантия, что мы все втроем не сбежим?

– Ее нет, – Бернев разводит руками, – но у меня нет выбора. Надеюсь, Агата достаточно благоразумна и понимает, что только ее возвращение заставит меня оставить коммуну в покое.

Я решаюсь задать вопрос, который уже обдумывала много раз:

– Почему это так важно? Почему она так важна?

– Она – абсолютный Резистент, – быстро, без раздумий отвечает Бернев.

– Не единственный, есть и другие, – не отстаю я, хотя и знаю, что Бернев редко отвечает на вопросы. – Так что в ней особенного?

– Ничего. Она врач и много знает о Центре. Я не могу позволить ей уйти.

Не вяжется. Врачей здесь предостаточно, всегда можно обучить новых. Агата – проблемный Резистент, в конце концов, это она организовала побег. Наверняка сможет провернуть такое еще раз. И да – она действительно много знает. И задает себе много вопросов, а потом еще и ответы на них находит. Тогда почему Бернев так жаждет ее возвращения, что готов рискнуть? Ясно, что вразумительного ответа от него не дождаться. Похоже, я не смогла бы стать равноценной заменой Агаты, даже если бы призналась, что я – абсолютный Резистент.

Мой план сорвался; в глубине души я обрадовалась, но лишь на мгновение. Потом стало стыдно.

– Я на это не согласна.

– Вот как. Ну все, обмен отменяется, – Бернев криво усмехается.

– Вы ведь не сможете заставить меня уйти.

– Еще как смогу. Увидишь.

Я понимаю, что сможет. Не пойду добровольно – пойду под прицелом. Откажусь – буду смотреть, как под прицел попадает Артур или Адам.

– Я могу что-нибудь с собой сделать.

– Агата этого уже не узнает.

По спине пробегает дрожь. Все, я провалила миссию, нарушила данное самой себе обещание. Это вышло так быстро и просто, что я даже осознать не успела. И тогда я говорю:

– Я тоже…

И успеваю захлопнуть рот прежде, чем договариваю: «абсолютный Резистент». Это погубит Адама. Отберет его шанс выбраться на свободу. Обмен должен состояться, так или иначе.

– Что – тоже?

– Ничего.

Не похоже, чтобы Бернев придал моим словам значение. Если и так – я вовремя замолчала, по этой фразе ничего не поймешь.

– Готовься к пути.

Бернев уходит.

Я в отчаянии.

Впервые за долгое время задумываюсь, как проведу остаток жизни. Неужели где-то посреди пустоши, прячась от дикарей и животных в разрушенных городах? Все еще трудно поверить, что это и есть моя жизнь. Но там мои друзья, там будет Адам. Я не стану жаловаться. Может, там окажется совсем не плохо. Но смогу ли я хоть раз уснуть, зная, что Агата где-то в Центре, может, на операционном столе, а может, уже мертва?

Она не придет. Мысль бьет в голову, как молния. Агата не станет меняться. Она, конечно, хочет, но разве ей позволят брат и жених? Разве отпустят ее назад, когда столько старались вызволить? Точно. У них есть план. Они что-то придумали, чтобы вытащить нас всех. Или это я себя утешаю, чтобы не мучиться чувством вины? Но я или заставлю себя поверить в это, или буду трястись от злости и бессилия еще три дня. И я выбираю первый вариант.

Палата стала мне почти родной. На раковине стоят теперь мыло, шампунь, дезодорант; кровать застелена теплым пледом. На спинке кровати висит моя одежда, выстиранная и зашитая там, где была дыра от пули. Бернев позаботился, чтобы мне здесь было удобно, – зачем?

День идет за днем, я сплю по несколько раз в сутки, пытаюсь убить время, глядя в окно, или просто хожу туда-сюда по палате. Пару раз качала пресс и отжималась от пола, вспоминая ежедневные тренировки. Почему все так вышло? Мне ведь уже нравилось в Центре. Мне хотелось чувствовать себя нужной, быть разведчиком, тренироваться, праздновать дни рождения с новыми друзьями. Я могла бы стать здесь своей. А Бернев растоптал мои надежды, как мелкую букашку. Показал, как я была наивна, когда поверила в лучшую жизнь. И теперь я заперта в лаборатории, моя подруга мертва, а сестра ненавидит меня. Даже если обмен состоится, все еще может неплохо закончиться для меня, но не для Агаты.

Утром перед уходом я долго готовлюсь. Тщательно моюсь, потому что не знаю, когда приму душ в следующий раз. Собираю волосы в хвост, завязываю полоской ткани, оторванной от простыни. Надеваю чистенькую форму. Даже когда я покину город навсегда, на спине все еще будет эмблема ЦИР. Очень хочется посмотреться в зеркало, хотя я и так знаю, что ничего хорошего там не увижу. Из-под облегающей ногу штанины видна повязка. Как я буду менять ее сама? Рана почти зажила, но временами напоминает о себе ноющей болью.

Впервые за долгое время – две недели? месяц? – я покидаю лабораторию. Меня встречают сразу трое парней из охраны. Похоже, репутация у меня что надо. Сразу за дверью ждет мой старый рюкзак. В глаза бьет солнечный свет. Как же я от него отвыкла!

День выдался солнечный и ясный, но прохладный. Я думаю, не набросить ли куртку. И тут появляется Адам. Его выводят из дверей «Венеры», и он ищет что-то глазами. Меня?

Он похудел. Это первое, что я замечаю. Кажется, даже ростом немного уменьшился. Щеки худые, скулы острые, глаза запавшие, тусклые. Ужас, в общем. Будто он все это время не ел и не спал.

Когда наши взгляды встречаются, мы оба молчим. А что сказать? «Привет, как отдыхалось на больничной койке»? Нас усаживают в машину и запирают дверцы. Темнота, тишина. Адам включает фонарик и светит прямо на меня. Слышен звук мотора.

– Мы сбежим, – говорит Адам тут же. Совсем негромко, так, чтобы услышать могла только я. Не успеваю переварить:

– Что?

– Агата говорила со мной и сказала кодовое слово. Это значит, что у них есть план побега. Никаких сделок с Центром. Поэтому будь готова бежать.

Почему у нее не было кодового слова для меня? Как-то несправедливо. Непременно выскажу ей, когда мы все будем в безопасности.

– Будем бежать по твоему сигналу? Тогда нам тоже нужно кодовое слово.

– Например, «беги»?

Ясно, Адам не изменился, все такой же прямой и надежный. Он знает, что делать, он нас вытащит. И внутри у меня так тепло от этого нового плана, что сердце начинает оттаивать. Может, все еще будет хорошо. Может, никто из нас больше сюда не вернется.

Поездка кажется долгой, гораздо дольше, чем раньше. С нами в машине наши рюкзаки и еще две большие сумки, набитые вещами.

– Как думаешь, там есть оружие? – шепчу я. Адам качает головой:

– Агата его даже не просила. Там должны быть лекарства в основном. Некоторые вещи.

Я роюсь в своем рюкзаке, ножа не нахожу. Но у меня кое-что есть. За пояс заткнут осколок тарелки, сверху он прикрыт майкой и кофтой. Не знаю, как использовать его против охраны с пистолетами, но так я чувствую себя немного защищеннее. А Адам, если что, и без оружия отлично справится: я все еще помню, как он голыми руками убил дикаря. Свернул ему голову, как цыпленку.

Странно: мы с Адамом наедине после стольких событий, а сказать нечего. У меня на языке вертится миллион фраз, но озвучить их я не решаюсь. Я привыкла молчать рядом с ним. Время от времени поглядываю на Адама, ловлю его взгляды, но он тоже молчит, отводит глаза. Наверное, волнуется не меньше моего.

– Как ты? – вопрос дурацкий: и так видно, что не очень.

– Нормально. Уже ничего. Как нога?

– Порядок.

Пауза. Пауза, которая длится вечность.

– Ты приходила, когда я был в отрубе.

Его манера то ли утверждать, то ли спрашивать всегда ставит меня в тупик. Не понятно, нужно отвечать или нет.

– Ага, – только и говорю я.

– Спасибо.

– Это тебе спасибо, – выдыхаю я. – Ты ведь вернулся за мной, хотя мог быть уже в коммуне.

Хорошо, что удалось сказать спасибо. Я слишком много думала об этом в последние дни, и это правда много значит для меня.

– Поступил как идиот, – отмахивается Адам, – и тебе не помог, и себе навредил.

– Не говори так, – я растерянно гляжу на пол. Нет, лучше сменить тему.

– Помнишь, – начинаю я, – ты говорил, что у тебя были причины остаться в Центре? Теперь расскажешь?

У меня есть мысли на эту тему. Я почти уверена, что дело в Алисе. Наверняка он остался из-за нее, как теперь остался из-за меня, – он на это способен. Адам молчит. Я понимаю, что причина серьезнее, чем Алиса.

– Моя сестра, – говорит Адам.

– У тебя есть сестра?

– Нина, – Адам произносит имя так тихо и бережно, словно оно хрупкое и может разбиться от тряски машины. – Она умерла.

– Мне жаль, – быстро говорю я, но это лишнее. Просто не хочется молчать.

– Когда выяснилось, что я Резистент, они поехали проверять всю мою семью, тех немногих, кто остался. Нина оказалась резистентной. Ей тогда было девять. И они привезли ее сюда, а я не знал. Узнал только тогда, когда начал лезть в дела Центра и мешать Берневу. Я был слишком любопытным, нужно было держать меня в узде. И тогда Бернев показал мне сестру. Не угрожал напрямую, конечно, но я и сам понимал: если что-то натворю, ей конец. И я вел себя так тихо, как только мог.

– Но она умерла…

– Да, однажды Агата сказала мне, что Нина уже месяц как мертва, но от меня это скрывали. Я долго добивался права увидеть ее, и в конце концов Бернев все же признал это. Я точно знаю: она погибла во время пересадки. Это был не несчастный случай или врачебная ошибка. Это было убийство. Агата все рассказала: у Нины забрали жизненно важные органы. Я часто думаю о том, кому их пересадили.

Я боюсь смотреть на Адама, боюсь увидеть его слезы и расплакаться самой. Но он не плачет. Смотрит в одну точку: должно быть, вспоминает.

– Я понимаю, каково тебе, – наверное, зря я это сказала. Адам ведь не знает про Ангелину. Тем более, мы с ней едва знакомы, а Адам знал и любил свою сестру. Но я знаю, как это, когда умирает близкий человек. Я потеряла мать, отца и подругу; каждый раз от сердца словно отрезали кусок. Со временем оно затянулось рубцами, но все еще болит каждый раз, когда я вспоминаю о них. Но я не знаю, как это – остаться совсем одной. А Адам знает. Я чувствую, что должна что-то сделать или сказать, что-то важное, что утешит нас обоих. Но на языке – ни одного толкового слова, одни банальности вроде «я очень сожалею».

Машина тормозит. Мы у Стены.

Выпрыгиваю из машины. Нога отзывается слабой болью, рюкзак бьет по заду. Адам настаивает на том, чтобы нести тяжелую сумку.

Охрана окружает нас тесным кольцом, разве что пистолеты к головам не приставляют. Лязгают замки, с грохотом открываются исполинские ворота; взгляду открывается пустошь и скалы вдалеке. Вот мы и покинули Пентес.

Здесь все охранники, кроме троих, оставляют нас, но ясно, что мы будем идти под прицелом. Нам еще предстоит решить, как мы уложим этих парней. Будь среди охранников наши друзья, можно было бы как-то договориться, но эти ребята – совсем незнакомые, в масках, закрывающих рот и нос.

Так непривычно снова ступать по земле, свободной от асфальта, сухой, потрескавшейся, с торчащими тут и там пучками светлой травы. Я все время поглядываю на Адама, жду, когда он что-нибудь скажет или подаст сигнал. Но его взгляд прикован к скалам, к тому перелазу, по которому мы карабкались во время экспедиции.

Над скалами показывается темноволосая голова Агаты. Я не спускаю с нее глаз: жду, что нечто случится в следующее мгновение. Но ничего не происходит. Агата просто спускается на веревках, касается земли, отстегивает ремень. На ней форма службы охраны: должно быть, стащила ее из Центра перед побегом. Мы ускоряем шаг, она тоже. Я стараюсь не оглядываться, но по топоту за спиной и так ясно, что охранники идут прямо за нами, шаг в шаг. А у Агаты, кажется, даже оружия нет. Как мы разберемся с тремя вооруженными мужчинами?

Лицо Агаты выглядит гораздо лучше, чем во время нашего последнего разговора. Синяки еще не сошли, но побледнели, ссадины затянулись. Нельзя позволить, чтобы ее снова вернули в Центр и избили.

Дыхание убыстряется; я чувствую, вот-вот что-то произойдет. На этот раз я готова.

Мы встречаемся. Агата устало улыбается, чуть склонив голову.

– Ну, что же, – начинает она, но наш охранник перебивает ее:

– Давайте, не задерживайтесь.

Агата пожимает плечами и начинает обходить нас с Адамом. Медленно-медленно. А потом все происходит так быстро, что я не успеваю сориентироваться. Сначала кто-то хватает меня за руку, очень крепко, до боли. Железные пальцы впиваются в плечо, я инстинктивно пытаюсь вырваться, рвусь вперед, но этот кто-то оказывается очень сильным, да еще застал меня врасплох. Мощным рывком он дергает меня назад, прижимает к себе и обхватывает шею. Мне тяжело дышать, на глаза тут же наворачиваются слезы, и я отчаянно дергаюсь, цепляюсь за руку, сжимающую мое горло, но от этого только хуже; я словно зверь, загнанный в ловушку.

– Успокойся, – с натугой говорит охранник. Может, я и смогу вырваться, но для этого нужно перестать паниковать. Чуть расслабляюсь и перестаю вырываться, чтобы сделать полный вдох.

В этот момент я вижу, как над скалой появляются темные точки, а затем – три красные вспышки. Кто-то стреляет. Опускаю взгляд. Агата бежит куда-то в сторону, за ней – еще один охранник. Пару секунд спустя он падает, сбитый с ног Адамом, и оба катятся по земле. Адам тщетно пытается отобрать у охранника оружие, но тот явно сильнее. Скоро Адам лежит на земле лицом вниз, а к голове его приставлен ствол винтовки. Стрельба прекращается: люди наверху могут попасть в нас, и они не рискуют. Взгляд мечется вверх-вниз, я все надеюсь, что повстанцы сейчас сделают что-то необыкновенное: используют супероружие или целой армией обрушатся со скал. Но нет: кажется, их всего трое, и они бессильны, пока могут попасть в нас. Бернев не играет по правилам. Я тоже не собиралась, но теперь это не имеет значения: меня снова схватили и снова запрут. И теперь не будет никаких шансов вызволить Адама или сбежать самой.

Делаю последнюю попытку вырваться. В какой-то момент почти выходит, но потом меня снова хватают за руки. Я падаю, меня волочат по земле. Боковым зрением я еще схватываю отчаянно рвущегося из рук сразу двоих охранников Адама, но потом мне на голову надевают душный пакет.

Наверное, я опять плакала от злости и бессилия, пока нас вели к Стене и запихивали в машину. Свобода была так близко, что ее можно было вдохнуть, но все снова разрушено, – только теперь нет даже надежды, что мы снова что-нибудь придумаем и выпутаемся. Бернев упустил Агату, теперь никаких обменов не будет. А что будет с нами? Мы с Адамом больше не ценные пленники, мы теперь ничего не значим.

С меня стаскивают пакет, я судорожно вдыхаю, словно из реки вынырнула. Руки связаны, но не слишком туго: теперь никто не боится, что мы сбежим, ведь мы опять в городе. Встречаюсь взглядом с Адамом. Сказать нечего, да и не хочется говорить. Я думаю только о том, скоро ли увижу Адама еще раз и увижу ли вообще. За время в пути я успеваю придумать несколько сумасшедших планов побега и понять, что все они бесполезны. Когда нас вытаскивают из машины и ведут в корпус, я надеюсь увидеть Бернева, просто заглянуть в его глаза и увидеть там разочарование. Он упустил Агату, а она была ему нужна больше, чем кто-либо другой. И упустил по своей вине, из-за глупости и жадности. Хотел получить всех – что ж, ничего не вышло. Но Бернева нет ни в коридорах, ни в палате, где нас запирают, – меня и Адама вместе.

Эта палата не похожа на предыдущую. Здесь моих вещей нет, да и вообще ничего нет, кроме двух кроватей и дверки, ведущей в туалет. Комната тесная и мрачная, ее освещает лишь тусклая лампочка под потолком, а окно будто заклеено чем-то снаружи. Я сажусь на кровать, пытаюсь привести мысли в порядок. Нас переселили сюда не просто так. Это может значить только одно: нам осталось недолго. Зачем тем, кто скоро умрет, личные палаты? Меня трясет, как в ознобе, я обнимаю себя руками, чтобы согреться. Где-то внутри меня голос воли продолжает твердить: думай, действуй, ищи варианты! Но сложно заставить себя поверить, что это еще не конец. Я чувствую, как Адам садится рядом со мной, как его рука ложится мне на плечи. Еще недавно это заставило бы меня задохнуться от смущения, но сейчас сил на эмоции просто не осталось. Я молча склоняю голову на плечо Адама и замираю, опустив веки. Пусть все закончится так, но я хотя бы не одна.

Не знаю, сколько времени прошло, – может, часов пять. Никто не приходит к нам и ничего не объясняет. Что будет дальше? Что с нами сделают? Я могла бы поговорить об этом с Адамом, но он растерян не меньше меня, у него нет ответов. К тому же я не хочу знать. Впервые за много недель я ничего не чувствую. Даже не ощущаю себя как себя. Невозможно понять, где заканчиваюсь я и начинается ничто. Может, мои чувства просто отмерли после всего, что я пережила? Если это так, будет легче встретить конец.

Адам поднимается на ноги, делает круг по палате. От него, в отличие от меня, исходит сила и энергия. Он ищет выход. Только что мы можем сделать? Заключить с Берневым новую сделку? Нам больше нечего предложить взамен. Попытаться сбежать? Единственный путь – окно, но оно зарешечено. И я устала. Устала что-то придумывать, устала принимать решения, устала надеяться, в конце концов. Наверное, мне стоило распрощаться с надеждой в тот момент, когда я узнала о Резистентности. Гарри тогда сказал: мы все станем лабораторными крысами. Он был прав с самого начала!

За окном темнеет, и я понимаю, что прошло гораздо больше времени, чем я думала. За день нас ни разу не покормили. Зачем тратить продукты на тех, кому недолго осталось? Я ложусь и вытягиваюсь на кровати. Посплю, пока есть возможность. Здесь холодно. Когда Адам сидел со мной рядом и обнимал за плечи, было гораздо лучше, но я не стану просить его вернуться. Не время для этого.

В палате совсем темно. Я слышу, как Адам устраивается на своей кровати. Кажется, мы оба не проронили ни слова в этой комнате.

– Доброй ночи, – говорю я.

– Доброй ночи, Вероника.

Засыпаю, думая о том, что эта ночь может быть последней.

Просыпаюсь от грохота.

По привычке вскакиваю с кровати, вижу, что Адам тоже на ногах. Темно, его силуэт едва различим.

– Что такое?

– Окно, – шепотом отвечает Адам.

Я присматриваюсь. К решетке снаружи прикреплен крюк для скалолазания. От него и шум.

– Что происходит?

– Кажется, у нас еще остались здесь друзья, – шепчет Адам. Не представляю, кто может помочь нам. Ангелина? Неужели поняла, что я была права?

Снова грохот, крюк дергается, но решетка не двигается с места. Еще рывок – и она слетает с окна, исчезая где-то внизу.

– Давай! – командует Адам. Бросаюсь к окну, распахиваю его. Второй этаж – не так уж плохо, была я и повыше. Вылезаю ногами вперед и, чуть повременив, прыгаю. Я как-то забыла о ноге за день – что ж, она напоминает о себе. Боль огнем прожигает кость, но я сдерживаю крик. Но куда сильнее, чем острая боль, меня поражает то, что я вижу.

Крюк привязан к автомобилю. Дверца машины открыта, и видно, кто за рулем. Черные, как смола, волосы, татуировка на всю руку…

– Алиса! – поражаюсь я громким шепотом.

– Заткнись и лезь в машину.

Впервые я рада видеть Алису. Впервые я готова слушаться ее без всяких вопросов. Вслед за мной на землю спрыгивает Адам. Я замечаю его секундное замешательство, когда он видит лицо Алисы, и ее довольную ухмылку. Что ж, если Алиса хотела нас удивить и застать врасплох, она выбрала отличный способ.

Странно, что никто в Центре не слышал грохота решетки и шума мотора. Двор пуст. А как же камеры?

Я влетаю на заднее сиденье, захлопываю дверцу и перевожу дыхание. Через окно видно, как Адам о чем-то спорит с вышедшей к нему Алисой. Спорит недолго. Затем садится на водительское сиденье.

– Она что, не едет? – поражаюсь я.

– Нет, – отрезает Адам и жмет на газ. Я растерянно оглядываюсь на Алису, вижу только ее спину, исчезающую за углом. Почему она не пошла с нами? Если камеры засекли, что она нам помогла, ей конец. Правда, вопрос, почему она вообще нам помогала, волнует меня больше.

– Как ты собираешься выехать из Центра? – я поворачиваюсь к Адаму.

– Как-нибудь прорвемся.

Ответ не в его стиле; я привыкла, что у Адама есть план, а вот «будь что будет» – скорее моя фраза. Но выбора нет. Хорошо, что он хотя бы умеет водить, я-то газ от тормоза не отличаю.

– Сзади маски, надень сама и дай мне, – командует Адам. Позади сидений целая куча разных вещей, видимо, собранных Алисой. Я нашариваю рукой две маски – их обычно носят охранники. Вряд ли они нам помогут, особенно мне, с моими рыжими волосами, которые так и кричат: вот она – Вероника! Но маску я все же надеваю.

Мы приближаемся к центральным воротам. Охрана на месте, я вижу их издалека. Двое парней с пушками. Наши шансы – примерно один к ста, но минуту назад мы и не надеялись, что выберемся из палаты.

У ворот Адам тормозит. Парни тут же подходят к нам и склоняются к машине. У обоих лица закрыты масками, видны одни глаза, как и у нас. Я замираю.

– Нам нужно проехать, – сообщает Адам не своим голосом.

– Кто вы, с какой целью? – спрашивает охранник, и я узнаю голос Олега.

– Предъявите карточку, пожалуйста, мы не слышали ни о каких ночных выездах, – добавляет второй парень.

– Минуту, – протягивает Адам и делает вид, что роется в карманах. Сейчас они поймут, что это мы, сейчас вызовут остальную охрану, и тогда всему конец. И я решаюсь.

– Олег, – подаю голос с заднего сиденья и снимаю маску. Олег озадаченно глядит на меня; медленно осознает, с кем говорит.

– Вероника… так ты жива?

– Помоги! Нужно бежать отсюда, срочно!

Его лицо почти полностью закрыто маской, но я вижу, как он хмурится, как колеблется, принимая решение. Его напарник уже тянется к своей рации… и получает по руке, а затем в живот. Олег действует так быстро, что бедный парень не успевает подумать. Напоследок Олег с жутким глухим звуком бьет напарника по голове прикладом винтовки, и тот затихает.

– Прости, – выдыхает Олег. Да, охранник точно этого не заслужил. Как и мы все, впрочем.

Олег исчезает где-то в будке, и ворота начинают раздвигаться. Мы дожидаемся, пока Олег вернется и запрыгнет в машину, и Адам жмет на газ со всей дури. Теперь, конечно, все уже засекли наш побег, но это не имеет значения. Нам остается одно: гнать что есть мочи и надеяться, что с охраной у Стены повезет так же.

– Вы оба живы, – Олег качает головой, стягивая с себя маску.

– Вам сказали, что мы погибли?

– Да, мы были уверены в этом. Господин Бернев сказал, что Адама убили мятежники, а ты погибла при взрыве. Это просто сумасшествие какое-то!

– Спасибо, что поверил мне. И что помог сбежать.

– Как не поверить, если видишь воскресших мертвецов. Сразу стало ясно, что нам набрехали. Но куда, блин, мы едем?

– На свободу, – выдыхаю я.

Полчаса назад я была заперта в тесной темной палате и ждала если не смерти, то жестоких кровавых опытов, а теперь трясусь в автомобиле вместе с Адамом и Олегом. Последний шокирован даже больше меня. Он-то обо всех этих планах и побегах не знал. Из его сбивчивого рассказа я узнаю, что ребята в Центре не слышали ни слова правды. Они все еще считают, что мы мертвы, а мятежники не смогли ворваться в Центр. О том, что эти мятежники – люди из-за Стены, им тоже не сказали. Но те, у кого в голове не пусто, и сами начинали подозревать неладное. Олег в том числе.

– Гарри тоже там? – расспрашивает он.

– Да, он смог сбежать, и Ник тоже! – заверяю я. – Они живы и сейчас в безопасности.

– И Ната?

Зияющая дыра в сердце напоминает о себе.

– Нет, Олег. Ната умерла.

– Это ведь не… ты?

– Нет! – слишком резко вскрикиваю я. – Нет, это ложь. Я хотела спасти ее.

– Прости. Без обид, просто нам так сказали.

– Я рада, что ты с нами.

– Я тоже. Наверное. Как там – за Стеной? Уныло?

– Нормально. Нет, правда, есть даже очень красивые места, – вздыхаю я, вспоминая рисунки Адама. Попасть бы еще за Стену.

Не знаю, откуда Адам знает дорогу, я даже не задаю ему вопросов. Мы едем долго, гораздо дольше, чем ехали от Центра до ворот. Как мы переберемся через Стену? Что будем делать с колючей проволокой?

– Посмотри вещи, – просит Адам, не поворачивая головы. Я с трудом вытаскиваю из-за сидений большой рюкзак, винтовку, пистолет.

– Это все Алиса достала?

– Да.

– Почему она спасла нас? Почему не пошла с нами?

Я наблюдаю за лицом Адама в зеркало заднего вида.

– Тебе стоило спросить у нее самой, – он поднимает брови. – Никогда ее не понимал. Она узнала, что мы здесь, и сумела подготовить все за один день.

Я открываю рюкзак. Там немного еды, нож, большие ножницы, теплая куртка, спальный мешок. Все рассчитано на одного. Она хотела спасти Адама, не меня. Мне просто повезло, что нас заперли вдвоем. Даже если так – почему она это сделала? В день нашего знакомства Алиса назвала Адама козлом и потом отзывалась о нем плохо. Неужели и правда все еще любит его? Что же, если так, это нас спасло.

Мне хочется спать. Тряска, удобное сиденье и полутьма действуют как снотворное, глаза уже начинают слипаться. А ведь мне еще предстоит перелезть Стену, дойти до скал и перебраться через них. Да и потом спать не придется: слишком опасно. Нужно будет двигаться вперед, пока не найдем подходящее место… а куда потом? Как искать коммуну? Впервые я понимаю, что даже понятия не имею, где она расположена.

Мы останавливаемся у самой Стены, но в какой части города – понятия не имею. Здесь машину придется бросить.

– Где мы? – Олег оглядывается. Вокруг – ни души, нет ни домов, ни дорог. Похоже, глухая окраина. Вдалеке видна дымящаяся труба какого-то завода.

– Здесь нас никто не заметит, – отвечает Адам, забирая вещи с заднего сиденья. Он отдает пистолет мне, а сам забирает винтовку. Потом забрасывает веревку с крюком на Стену.

– Как же проволока? Тебя током убьет!

– Вряд ли ток подается сюда. Я сейчас ее разрежу, – Адам показывает ножницы, а затем сует их в карман. Я подсвечиваю ему путь; руки трясутся от волнения. Я уже это проходила: Адам уже перелезал стену, и я ждала внизу. Чем это закончилось? Пулей в моем колене. Но вот Адам наверху, его почти не видно, слышно только щелканье ножниц.

– Чисто, – говорит он сверху. Олег жестом пропускает меня вперед. И я карабкаюсь, несмотря на боль в ноге. Я уже научилась жить с ней.

Рука Адама появляется из темноты, хватает меня и втягивает наверх. Вот и все. Помогаем Олегу подняться за нами, затем спускаемся – уже гораздо быстрее и легче, чем поднимались. Второй раз за сутки я покидаю Пентес. Только на этот раз не вернусь ни за что.

Глава тринадцатая

За Стеной другое небо. Знаю, это звучит нелепо, оно то же самое, но здесь выглядит по-другому и чувствуется по-другому. Чище, шире, яснее. И звезды мерцают ярче. Я сижу на земле, прислонившись спиной к каменной глыбе. Звезды подмигивают мне. Раньше я считала, что они холодные, но теперь кажется, что я смогу согреть руки, если протяну их к звездам. И я протягиваю.

Может, сегодня я не освободилась. Может, скоро мы погибнем от голода, нападения дикарей или радиации. Только сейчас это не имеет значения, потому что мы здесь, и мы справились. Олег спит, негромко посапывая. Ему еще не приходилось покидать город, зато я в этом деле почти опытная. Не такая опытная, как Адам, конечно, он-то уже сто раз был за Стеной. Адам тоже дрыхнет в своем спальнике. Я сама решила подежурить первой. В городе меня клонило в сон, казалось, я просто смертельно устала, но здесь, вдохнув свежего воздуха, я почувствовала прилив энергии. К тому же холод здорово бодрит. Кажется, мне теперь не страшно даже встретиться с дикарем. Я так много боялась за последнее время, что страх как будто закончился.

Дежурство идет спокойно, и к моменту, когда меня сменяет Адам, сон одолевает меня. Глаза закрываются сами собой.

Утром я чувствую себя очень бодрой. Мы совещаемся и решаем пока двинуться в заброшенный город. По дороге сможем рыбачить, когда дойдем до реки. Неужели снова придется питаться рыбой? Но теперь это не кажется мне таким уж ужасным.

Сгребаем скудные пожитки и начинаем путь. Нам предстоит найти воду, сейчас это – главное. До реки еще нужно что-то пить и есть. И хотя Алиса собрала кое-что в рюкзак, надолго этого не хватит.

Середина лета еще никогда на моей памяти не была такой холодной. В прошлую нашу вылазку тоже было прохладно, но сейчас, несмотря на солнце, холод просто пробирает до костей. От ветра, несущего пыль, приходится закрывать глаза. Мы поднимаемся на пологий холм, ноги уже ноют от усталости. Над нашими головами плывут редкие рваные облака, клинки солнечных лучей вонзаются в потрескавшуюся землю. Тишина невероятная, в ней мое дыхание кажется слишком громким. И вдруг я что-то слышу – отдаленный гул, грохот и даже голоса. Может, показалось? Я замираю, прислушиваясь, боясь поверить собственным ушам. Но нет, мне не показалось. Из-за холма слышен рев мотора. Боже, не может быть, неужели нагнали, неужели поймают…

– Быстро, назад! – командует Адам, и мы бежим; я падаю, зацепившись за какую-то корягу, и качусь вниз по холму, до крови обдирая кожу. Адам хватает меня за запястье и тащит, словно бревно – до чего больно! Кое-как встаю на ноги, ныряю за широкий камень и затихаю. Над самым ухом тяжело дышит Олег. Из-за камня выглянуть страшно: может, как раз за это мгновение люди в машине меня заметят.

– Просто пересидим здесь. Надеюсь, нас не видели, – шепчет Адам. Не видели, иначе уже догнали бы. Слышно, как машина въезжает на пригорок, проезжает прямо рядом с нами.

– Надо посмотреть, – говорит Адам и тянется к краю камня.

– Не надо! – я хватаю его за рукав и пытаюсь втянуть обратно, но он уже выглядывает. Сейчас его русая макушка нас выдаст, стоит водителю посмотреть в зеркало заднего вида!

– Это… – оторопело шепчет Адам. Я не успеваю спросить, что он там увидел: парень вдруг выпрямляется и выходит из-за камня.

– Адам, ты свихнулся? – вопит Олег. Но Адаму все равно: он еще и начинает махать руками над головой. Терять нечего: выскакиваю из-за камня, направив в сторону машины винтовку. Может, выйдет отстреляться.

Машина останавливается. Медленно открывается дверца, и показывается нога в шнурованном ботинке. Через мгновение виден весь водитель – высокий темноволосый парень.

– Знал, что найду, – кричит он, подбегая ближе.

– Знал, что найдешь, – отвечает Адам. – Знакомьтесь, это…

– Кирилл, – вздыхаю я. Мы уже знакомы, хоть и виртуально. Но разве можно так пугать? Адам нарочно ничего не сказал, чтобы сюрприз устроить, театрал чертов!

Из машины показывается второй парень – чуть ниже ростом, щуплый, улыбчивый. Адам обнимает обоих парней, словно они дружат сто лет. Может, так оно и есть?

– С Вероникой вы, видимо, знакомы, – говорит Адам, – а это Олег.

Парни пожимают Олегу руку. Признаться, это самое странное знакомство, что я видела.

– Руслан, – представляется незнакомец, пятерней отгребая светлые волосы со лба. Прическа у него небрежная, лохматая, словно он стриг сам себя. Скорее всего, так оно и было.

– Как вы узнали, что мы будем здесь? – спрашиваю я, все еще не веря нашей удаче.

– Мы не знали, что именно здесь вас найдем. Вчера мы с Агатой связались с Берневым, и он попытался скрыть, что вас нет. Опять предлагал обмен. Но в Центре все еще есть наши люди, они и сказали, что вы исчезли. Мы поняли, что скоро вы пересечете скалы, и тут же принялись искать вас. Уже часов пять ездим.

– Мы поедем в коммуну?

– Конечно. Давайте, загружайтесь.

Мы втискиваемся на заднее сиденье, сложив вещи и оружие в ногах. В машине тепло, меня еще и зажали с двух сторон Адам и Олег, так что я мигом согреваюсь. Все закончилось. Наконец можно расслабиться и просто довериться кому-то сильному и знающему путь.

Через какое-то время я просыпаюсь на плече Адама. Тот и бровью не ведет, как будто моя голова невесомая и он ее не чувствует. Смущенная, протираю глаза.

– Долго я спала?

– Не особо, часа два, – бросает Адам. Он два часа не шевелился, чтобы меня не будить?

Как ни странно, короткий сон бодрит так, будто я сутки отсыпалась в удобной постели. И мне хочется спрашивать. С чего начать? Где коммуна? Как дела у Гарри, Иванны и Ника? Что с теми, кто остался в Центре? Почему Агата так важна для Бернева, что он снова хочет меняться? Но я чувствую, что эти вопросы сейчас будут не к месту. Все только успокоились и расслабились; Адам обменивается с парнями какими-то шутками, спрашивает о людях, которых я не знаю. Я вдруг понимаю, что все это время у Адама была и другая жизнь, где он не был тренером новичков и не слушал Бернева, где у него были настоящие друзья. Наверняка он часто вспоминал ее, как я вспоминаю Артура и наши школьные приключения. И теперь, когда Адам вернулся в свою старую жизнь, найдется ли в ней место для меня?

Артур. Воспоминания о нем больно сдавливают сердце. Что с ним сейчас? Он определенно был тогда в Центре, видел меня раненую. А я не смогла ему ничего сказать. Скорее всего, теперь, когда я пропала, Берневу он больше не нужен. Но что, если он решит убить Артура, – ведь тот слишком много знает о Центре? Это не приходило мне в голову раньше. И что я могла сделать? Мой побег – лучшее, чем я могла помочь Артуру, но и это не обезопасило его. Если бы только я могла забрать его за Стену…

Машина подпрыгивает на камнях так, что меня подкидывает. И как я умудрилась уснуть в такой тряске? Кажется, пути не будет конца, час бежит за часом. Дважды Кирилл останавливает машину, чтобы заправиться. Устав от поездки, парни замолкают. Скоро Кирилл решает отдохнуть и передает руль Руслану. Мы обедаем вяленым мясом и жадно пьем воду.

Впервые за долгое время я чувствую себя защищенной. Эти парни, Кирилл и Руслан, такие сильные, уверенные, надежные, они пришли как раз вовремя, как супергерои. Они отличаются от всех, кого я видела в Пентесе. Наверное, дело в том, что им выпала непростая судьба, они вынуждены выживать за Стеной и помогать тем, кто остался в Центре. Я чувствую, что теперь все будет хорошо.

Скоро сон скашивает всех, кроме водителя. Когда я просыпаюсь, мы уже на месте, а над пустошью стоит непроглядная ночь. Вылезаю из машины, разминаю затекшие ноги и спину. Добрались.

Перед нами – лагерь: с десяток палаток разных цветов и размеров. Дымят костры, вокруг суетятся люди. Где-то кричит младенец. Из лагеря к нам бежит Агата. На ней все та же форма охранника, в руке – влажная тряпка.

– Вы их нашли, – она улыбается теплой-теплой улыбкой, обнимает брата, а затем коротко целует Руслана. Так вот кто ее жених! Приятно видеть, что теперь они вместе.

Секунду спустя я сама оказываюсь в ее объятиях. От Агаты пахнет костром и почему-то яблоками. А через несколько мгновений я чуть не ломаюсь пополам: на мне повисают Гарри и Ник. И я смеюсь, как ребенок, потому что чувствую себя по-настоящему счастливой.

Ребята тащат меня к костру, дают нанизанное на палочку мясо. Оно такое сочное, что жидкость стекает у меня по подбородку и рукам. Пока я ем, как девочка из голодного племени, парни наперебой рассказывают о коммуне. Этот лагерь, оказывается, временный, они только нас и дожидались. Теперь коммуна двинется на поиски нового места – настоящего живого города, о котором многие здесь слышали. Говорят, если идти на запад, мы скоро его найдем, и там не будет ни стен, ни Центров, ни правителей, – только равенство и благоденствие. Конечно, пока это только слухи.

– Сейчас двигаться сложно, – объясняет Ник, поправляя очки, – совсем недавно родился ребенок, он еще слишком мал для такого длинного пути. Так что Кирилл решил пока остаться.

– Давно вы здесь? – я вдруг понимаю, что даже не знаю, сколько времени прошло с побега.

– Мы с Гарри – две недели. А коммуна – уже около месяца.

– А Иванна? Где она?

Ник отводит взгляд, и я сразу понимаю, что что-то не так.

– Она сидит у себя. Никуда не выходит и ни с кем не говорит.

– Почему?

– А, ты не знаешь… ее брат погиб.

Темнота в мгновение становится удушливой; она застилает мне глаза и уши, сжимает горло костлявой рукой. Я думала, теперь все закончится, теперь жизнь наладится, но кошмары Центра будут преследовать меня и здесь. Ната, Иван… кто еще?

Сама не своя, вскакиваю, бросаю еду.

– Где она? Я… хочу увидеть ее.

– Слушай, лучше ее сейчас не трогать, – пытается возразить Гарри, но я уже бегу на заплетающихся ногах к палаткам.

– Стой-стой, – Ник хватает меня за плечо и мягко, но уверенно тянет назад. – Если ты хочешь поговорить с Иванной, сначала успокойся сама. Ей сейчас тяжело, она не заслужила еще и на твои слезы смотреть.

– Ладно, – я шумно выдыхаю и оседаю на землю. Конечно, он прав. Я просто хочу убедиться, что Иванна в порядке; мне кажется, что я не смогу поверить, что она жива, пока не увижу ее своими глазами.

– Как это случилось? Почему он умер? – я перевожу дыхание, как после пробежки.

Ник садится на землю рядом со мной.

– Это случилось еще в Центре. Их с Иванной разлучили почти сразу, а когда они встретились снова, оба сидели в клетках. Ночью Ивану стало хуже после какой-то процедуры, он умирал у Иванны на глазах.

– И никто не помог ему? Там же врачи…

– Никто не захотел помогать. Лёша тоже погиб в лаборатории. Врачи брали то, что им было нужно, и бросали ребят умирать. В это трудно поверить, я знаю. А еще труднее понимать, что все это время мы были в том же Центре и жили почти обычной жизнью.

Я прячу лицо в ладонях. Чувствую, как Гарри тоже садится рядом и обнимает меня за плечи. Пусть мы смогли спастись, пусть теперь мы в безопасности, – нельзя просто забыть все, что случилось с нами и нашими друзьями. Я знаю, что никогда не смогу забыть.

– И они останутся безнаказанными, – проговариваю я сквозь зубы, захлебываясь слезами. – Потому что никто не может остановить их.

– Нет, нет, – восклицает Ник, – ты не знаешь, на что способны люди здесь, в коммуне. Ты видела, как Кирилл и Руслан взорвали стены Центра? Руслан работал в научном отделе, у него мозги что надо. Он сам сделал взрывчатку и продумал весь этот план с отвлечением внимания от лаборатории.

– Но Бернев и остальные живы-здоровы, они все еще держат там людей!

– Это ненадолго, – голос Ника падает до шепота, – они планируют сделать кое-что еще перед тем, как уйти отсюда.

– Кое-что?

– В Пентесе есть немало людей, несогласных с правительством. На самом деле они в большинстве. Люди устали от бедности, работы за еду, постоянного обмана. И они готовы дать отпор, понимаешь? Существует даже подпольная организация мятежников. По правде говоря, я мало о ней знаю, – только то, что рассказывал Кирилл. Он сам был в этой организации до того, как попал в Центр. Так вот, этих людей много, они настроены решительно, но не могут справиться без помощи извне. Мы и будем этой помощью. У Кирилла и Руслана есть план, они давно его обдумывают. Но не спеши, я уверен, они сами тебе все расскажут.

– Мы сможем отомстить, Вероника, – добавляет Гарри. Я чувствую, как они стараются подбодрить меня, но не нахожу слов, чтобы поблагодарить.

Вытираю слезы рукавом, возвращаюсь к костру, шмыгая носом. Вокруг снуют люди, все чем-то заняты, куда-то спешат. Одной мне здесь нет места, одна я чувствую себя неприкаянной.

После ужина я отправляюсь спать. В моей палатке – четыре девочки. Иванна тоже здесь – спит, накрывшись с головой. Я боюсь ее разбудить, так что тихонько пробираюсь к своему матрасу, укутываюсь в одеяло и закрываю глаза. В палатке тепло и тихо, хотя снаружи все еще шумят радостные люди. Да, здесь отмечают наше прибытие, и да, мне не хочется находиться на празднике. Тем более что для всех этих людей я – всего лишь незнакомая девчонка, а ждали они Адама. Парни сказали, что в Центре все еще есть «их» люди. О ком они говорили? Об Алисе? Вполне возможно. Она знала о прослушке и даже выкрутила микрофоны в своей комнате. Может, она была в сопротивлении с самого начала. И почему она так меня возненавидела? Хотела бы я задать ей этот вопрос. Но Алиса осталась в прошлом, я больше никогда ее не увижу, так что какая теперь разница.

Две мои соседки шепчутся, но я улавливаю только обрывки разговоров. Скоро шепот стихает. Я стараюсь заснуть, но сна – ни в одном глазу. Меня захлестывает беспомощность. Я стараюсь отбросить это чувство, но оно не уходит, я не могу совладать с ним. Зарываюсь в одеяло, как Иванна, словно кусок ткани может укрыть меня от мира. Снова становится душно. Палатка тесная, внутри не продохнуть, я чувствую, что умру, если не хлебну свежего воздуха. Выпутываюсь из одеяла, набрасываю его на плечи и выхожу, застегнув за собой молнию на входе.

Отсюда виден костер, вокруг которого сидят люди, темные силуэты на фоне пламени. Они протягивают к огню руки и смеются, смех тонет в темноте. Как вообще можно жить и смеяться после всего, что с нами сделали? Не я одна потеряла в Пентесе друзей, не надо мной одной издевались в лабораториях. Но все эти люди в коммуне живут дальше, строят планы, создают семьи и верят, что найдут свое место под солнцем. Мне тоже придется – пусть сейчас я и чувствую себя опустошенной. Я должна вернуться к нормальной жизни, иначе все это было зря.

Один из черных силуэтов отделяется от толпы и идет ко мне. Я смущаюсь и хочу зайти в палатку, но скоро узнаю лицо Адама.

– Вероника, почему ты не с нами?

– Прости, мне не хочется, – я извиняюсь непонятно за что.

– Хочешь побыть одна?

– Мне так казалось. Но знаешь… – я мнусь, – кажется, в одиночестве еще хуже.

– Я никогда не умел говорить нужные вещи в нужное время, – Адам неловко потирает шею, – но, может, ты хочешь поговорить с кем-нибудь?

Хочу ли? Самой сложно сказать. Может, если я выговорюсь, станет легче. А может, и нет, и тогда я только стану в глазах Адама еще большим нытиком. Но я молча киваю и следую за ним куда-то в глубь лагеря, а затем в гору. Мы идем долго, так долго, что свет костров и звуки стихают за нашими спинами. Здесь, позади палаток, на пригорке, лежит длинное бревно, как будто поваленное кем-то специально, чтобы сидеть. Я вскарабкиваюсь на него, провожу рукой по шершавой коре. Отсюда лагерь как на ладони: палатки превратились в треугольники, а костер – в тлеющий кончик сигареты, от которого поднимается бледный дым. Адам садится рядом, и кожа его кажется серебристой от лунного света.

– Я знаю, что тебе сейчас нелегко.

Он ждет, когда же я выговорюсь, но все мысли из моей головы словно ветром сдуло.

– Просто я…

Плотнее укутываюсь в одеяло, пытаюсь согреться, но холод не снаружи, а где-то внутри меня.

– Все закончилось, теперь ты здесь. И я с тобой. – Адам оказывается рядом слишком быстро, я даже не успеваю понять, что произошло. Его губы обжигают, они просто не могут быть такими горячими. Я чувствую, что вот-вот расплачусь снова, поэтому опускаю веки. Голова кружится, я теряю ощущения времени и пространства. Исчезает холод, исчезает лагерь, исчезают все мои мысли и воспоминания. Остаемся только мы – озябшая девчонка, окончательно потерявшая себя, и парень, который столько раз спасал ее жизнь.

Думаю, сегодня он спас меня снова.

Глава четырнадцатая

– Свадьба? – поражаюсь я.

– Да, – Агата улыбается, – считай, это приглашение.

– Здорово, – я теряюсь, не знаю, что в таких случаях принято говорить, – поздравляю вас.

– На «ты», пожалуйста. Мы ведь уже не в Центре.

Неужели и правда свадьба – здесь? И платье будет, и подарки?

– Не хочешь сходить со мной прогуляться? Мне нужно собрать корешки, чтобы сделать настойку для дезинфекции.

– Конечно, – я сразу соглашаюсь. Я давно хотела поговорить с Агатой. Она возвращается в свою палатку; я жду, пока она соберется и переоденется.

– Пистолет, – показывает она. – Привыкай всегда брать с собой, если отходишь от лагеря.

Меня такому учить уже не нужно: жизнь научила. Никогда не забуду дикарей, выскочивших из-за моста и ударивших Гарри. Что было бы, не будь у меня тогда оружия?

Денек выдался солнечный. Утром я проснулась в палатке Адама, завернутая в его одеяло; сам Адам еще спал, как и его сосед, и я не стала их будить. С утра я была сама не своя. Не знаю, почему Адам привел меня к себе, но я тогда очень замерзла и была готова уснуть где угодно, только бы в тепле. А его руки были такими горячими и держали так крепко, что я ничего не смогла поделать. Я давно не спала так сладко.

– Я так рада за вас. За тебя, – пытаюсь я вести беседу. – Наверное, вы с Русланом очень долго этого ждали.

– Верно, два года. Но теперь все будет по-другому. У всех нас.

– Даже не верится, что мы сбежали.

– Ошибка Бернева, – Агата задумчиво закусывает губу, – в том, как он поставил себя. Он не может никому доверять в собственном Центре. У него почти нет верных людей. Ему казалось, что стоит дать людям кров, еду и удобства – и они будут молчать. Но мы – ты, я, Адам и остальные, – мы не такие. Мы смотрим и слушаем. Мы чувствуем обман. И мы не будем сидеть, сложа руки, когда нас используют. Многие из тех, кто работает в Центре, делают это из страха. Или просто потому, что нет выбора, как мы с тобой. Но таких людей тяжело контролировать. Как видишь, мы все только и искали возможности сбежать. И нам это удалось… и не только это.

– Не только? Вы… ты имеешь в виду, что Кирилл и Руслан собираются уничтожить Центр?

Агата вздыхает. Ну да, вот и настало время все мне рассказать. Я заслужила понимать, что происходит. Она решает зайти издалека:

– Ты, наверное, понимаешь, почему Бернев хотел вернуть меня после побега.

Как я могу понимать? Мне до сих пор ничего не объяснили.

– Я говорила тебе о работе, которую вела недавно с другими врачами.

– Вакцина?

– Верно. Мы были очень близки к успеху, но нас вынудили все бросить в последний момент. Но недавно Бернев стал требовать, чтобы я закончила вакцину. Я задалась вопросом: для кого она? Для самого Бернева и людей из правительства, которые все это спонсировали. Они хотят получить иммунитет к вирусу; но если его получит простой народ – Пентес падет. Кто станет жить здесь и работать за кусок хлеба, когда вокруг – целый мир, в котором можно строить свою судьбу и не бояться заболеть? Я не стала отказываться, но задумала украсть вакцину и сбежать с ней, если смогу завершить формулу. Я была близка к этому, как никогда. И я знала, что скоро нужно будет уходить, поэтому приготовила все вещи, сделала копии своих записей и спрятала их в Центре. Я закончила вакцину, но никому не сказала об этом. Тянула время. А потом Бернев узнал, что мы готовим побег, и меня схватили.

– Что стало с теми записями?

– Они здесь, со мной. Будь у меня оборудование, я уже давно сделала бы вакцину для всех, кто в ней нуждается.

– И как теперь быть? – я хмурю брови.

– Для этого мы и хотим пробраться в Центр. Всего пара часов – и все будет готово.

– А Бернев хотел вернуть тебя, чтобы ты все же сделала эту вакцину для него… – догадываюсь я.

– А еще потому, что все мои записи пропали. Я уничтожила их, когда за мной пришли охранники. Одно нажатие кнопки – и вся информация стерта. Знаешь, будь Бернев умнее, я обменяла бы себя на вас, и у него уже была бы вакцина. Но он пожадничал.

– И остался ни с чем!

– А теперь мы заберем у него и Центр. Ты даже не представляешь, как он пожалеет.

– А что потом? Какие у нас… планы?

– В коммуне ты можешь сама решать, чем заниматься. Я попросила тебя стать разведчицей в Центре, лишила тебя права выбирать. Но теперь это только твое дело.

Я не впервые задумываюсь о том, кем хочу быть. Но на этот раз у меня есть ответ:

– Я могу помогать тебе?

– Ты хочешь стать медиком? – она удивленно поднимает бровь.

Я не знаю точно, хочу ли я этого. Но чем еще я могу заниматься? Я вспоминаю, как Ната без конца читала свои медицинские книжки, смотрела картинки с латинскими подписями; как наизусть рассказывала главы моей сестре. Может, если бы я не рвалась в разведчики, а осталась бы медиком, ничего бы не случилось. Может, Ната была бы жива, хотя мы обе сейчас были бы в Центре. И мне кажется, что я должна поступить именно так – стать врачом. Возможно, спасти несколько жизней вместо того, чтобы калечить.

А еще я хочу помочь Агате. Надеюсь, я смогу быть хоть чем-то полезной.

– Да, хочу, – твердо говорю я. – Вряд ли я буду быстро учиться, но хотя бы попробую.

– Рада это слышать.

Агата присаживается на корточки рядом с суховатым деревом и принимается копать землю маленькой железной лопаткой. Скоро она добирается до нежных белых корешков и принимается вытаскивать их пальцами. Я держу миску, в которую она складывает добычу. Не так уж и плохо быть ее помощницей: она спокойная, доброжелательная, всегда поможет советом. Наверное, я даже смогу стать ее подругой.

Когда мы возвращаемся в лагерь, миска заполнена доверху, и время идет к обеду.

– Мы подстрелили еще одного кролика, – сообщает Кирилл. На плече у него старое ружье, майка взмокла от пота.

Из-за его широкой спины показывается Адам; я тут же опускаю глаза, но потом заставляю себя взглянуть на него.

– Привет, – говорит Адам, как ни в чем не бывало.

– Привет, – слишком тихо отвечаю я.

Мы обедаем, рассевшись вокруг костра, который тут, похоже, горит круглые сутки. На обед – наваристый и жирный мясной суп из пластиковых мисок. Наверное, все, что здесь есть, – посуду, палатки, одежду, постели, – нашли в развалинах городов. Еще у коммуны есть три машины. Беглецы неплохо обжились даже на этом временном месте.

После обеда я отправляюсь на прогулку по лагерю. Пора понять, что тут к чему.

Между двумя палатками стоит длинный деревянный стол, сделанный грубо и небрежно, словно наспех. За столом сидит Руслан, рядом с ним – Ник; глаза парней прикованы к бумагам на столе. Рядом, словно не у дел, стоит, облокотившись на стол, Кирилл.

Любопытство заставляет меня подойти ближе и взглянуть на бумаги, но они мало о чем говорят мне, – какие-то чертежи и схемы с неаккуратными пометками.

– Это план перемещения по Центру, – словно прочитав мои мысли, говорит Ник. – Мы планируем вторжение.

– Тебе тоже предстоит его заучить, – добавляет Руслан.

Иногда мне кажется, что я не смогу заставить себя вернуться в Центр. Но когда я вспоминаю лицо Бернева, понимаю, что должна. Должна отомстить за тех, кого он убил, и спасти тех, кто пока жив.

– И какой план? – я склоняюсь над схемой.

– С вечера в Центр пробирается Агата и кто-нибудь, чтобы ее прикрыть.

– Я, – вставляет Кирилл.

– Мы это еще обсудим, – возражает Руслан. – Так вот, после этого мы ждем сигнала. Если все пойдет как надо и Агату не заметят, она успеет закончить свою работу и уйти. Тогда вступаем мы.

– А если не успеет?

– Если ее засекут или что-то пойдет не так, она даст сигнал, и наши люди поднимут тревогу, чтобы отвлечь охрану и дать Агате еще немного времени. В любом случае дальше мы – Кирилл, Адам и несколько других парней – заложим взрывчатку под «Соларом» и «Венерой» и заблокируем выходы из этих корпусов. Далее мы сообщим Берневу наши требования: он должен отпустить всех, кто захочет уйти, и дать им все необходимое для жизни, иначе его Центр взлетит на воздух.

– Бернев не играет по правилам, – качаю головой я, – он может найти способ обойти сделку.

– Не найдет, у нас все схвачено, – отвечает Кирилл.

– А где в этом плане мое место?

– Ты вместе с другими будешь в штурмовом отряде. Попробуй вывести из Центра как можно больше людей.

– А потом? Когда Агата закончит работу, что мы будем делать?

– Если ей все удастся, у нас будет настоящая вакцина. Выждем время и свяжемся с нашими друзьями из городского сопротивления. У них много возможностей, они смогут распространить вакцину среди простых людей.

Я киваю. Мне хочется верить, что все пойдет так, как надо. До сих пор все мои планы шли насмарку, и я уже устала разочаровываться.

Я хочу вернуться к себе, но возле моей палатки маячит мрачный Адам. Похоже, он в скверном настроении.

– У меня чувство, что ты сторонишься меня весь день, – заявляет он, загораживая мне вход.

– Вовсе нет. Сегодня просто было много всего, и я…

– Ты знаешь, что я к тебе чувствую.

Вопрос или нет? Никогда не научусь различать.

– Знаю. И дело не в том, что ты мне не нравишься. Совсем нет, наоборот. Просто сейчас не самое простое время, я сама не знаю, как себя вести. Я не могу разобраться…

– Так раздели это время со мной. Может, хватит все держать внутри? Разве не для того нужны близкие люди, чтобы быть с нами в непростые времена?

И это он не умеет говорить нужные вещи в нужное время? Да он прирожденный оратор. И, как всегда, заставляет меня почувствовать стыд.

– Ты прав. Ты прав, прости меня. Знаешь, мне все еще кажется, что мы в Центре, и нам скоро конец.

– Но все закончилось. Мне тоже было непросто: Агата и другие мои друзья не доверяли мне, приходилось постоянно притворяться и делать вид, что я забыл о погибшей сестре. Не знаю, справился бы я, если бы не встретил тебя.

Сглатываю ком в горле. Я столько времени жалела себя, что забыла о других. Неужели я помогла ему просто тем, что появилась в его жизни? Адам заслужил поддержку не меньше, чем я, пусть даже он сильный и мужественный. А я никогда не подставляла ему плечо, потому что думала только о своем страхе и своих потерях.

Мне кажется, я его не заслуживаю.

Мне становится тяжело на душе, зато Адам успокаивается. Он неопределенно машет рукой и уходит по своим делам.

Иванны в палатке нет. А я бы хотела сейчас поговорить с ней. Зато есть незнакомая девочка, которая выглядит чуть старше меня, темноволосая и зеленоглазая.

– Привет, не мешаю? – спрашиваю я. С соседками лучше быть осторожнее, вдруг они – Алиса.

– Это ведь твоя палатка тоже, – пожимает плечами девочка.

– Я Вероника, – протягиваю руку.

– Маша. У тебя все есть? Одежда, полотенце?

Я качаю головой.

– Погоди минуту. У нас тут есть вещи, их никто не носит.

Она вытаскивает из угла большую картонную коробку с обтрепавшимися краями:

– Можешь выбрать себе одежду из этой. Тут негусто, конечно, но может, что-то подойдет.

Я запускаю руки в коробку, извлекаю на свет пару маек, шорты, джинсы, какие-то платки. Вещи выглядят неплохо, но они точно не новые. Кто носил их раньше? Может, какая-то погибшая девушка из коммуны? Лучше об этом не задумываться.

Отбираю себе шорты и майку: пока лето, еще пригодятся. Примеряю – вполне впору.

В разрезе палатки появляется голова Гарри.

– Мы идем на пробежку, ты с нами?

Пора бы вернуться к тренировкам. Нет, нагрузок в последние дни мне было достаточно, но снова тренироваться с друзьями – значит снова жить нормальной жизнью.

– Да, конечно!

Быстро переодеваюсь и выбегаю во двор. Гарри успел собрать небольшую группу для тренировок: Ник, Олег и еще двое парней. Мы делаем два круга вокруг лагеря и возвращаемся, уставшие и запыхавшиеся, но довольные. В лагере как раз поджидает ужин.

– Где Кирилл?

– Пошел на холм, чтобы связаться с Пентесом, – отвечает женщина с короткой стрижкой, разливая по мискам суп. И добавляет: – Что-то он долго.

Не знаю, почему, но меня это настораживает. Может, Кирилл с дикарями встретился?

Я встречаюсь взглядом с Агатой и вижу ту же напряженность. Теперь мне ложка в рот не лезет. Но вот Кирилл появляется – злой, нервный. Что-то случилось.

– Что там? – взволнованно спрашивает Агата.

– Плохи дела, – ее брат садится на землю рядом и быстро ест свою порцию, как будто спешит. – Они объявили набор в службу охраны. Теперь любой мужчина сможет караулить Центр, а платят они хорошо.

– Бернев так рискует? Готов впустить посторонних?

– У него нет выбора. Прежняя охрана показала, что не способна даже удержать кучку Резистентов в лабораториях. Кай и Миша уже подали заявки.

Имена мне не о чем не говорят, но я продолжаю вслушиваться.

– Это же отлично! – восклицает Агата. – Будем знать обо всех планах охраны заранее.

– Как бы не так. У них целая система, в которой обычному охраннику никакой важной информации не доверят. Каждый знает только то, что необходимо.

– И как скоро закончится этот набор? – спрашивает Руслан.

– Не знаю. Но для того, чтобы набрать, снарядить и обучить людей, нужно хоть немного времени. Нужно выступать сейчас, пока они не готовы.

– Сейчас? – недоуменно переспрашивает Агата.

– Послезавтра. У нас с Русланом все уже давно распланировано. Одного дня должно хватить на сборы.

Агата сомневается, я вижу нерешительность в ее глазах. Но Кирилл прав: нужно ударить, пока они не готовы. Потом шанса может не быть.

– Послушай, еще не… – начинает Агата, но брат перебивает ее:

– Решение принято. Мы пойдем послезавтра вечером.

– Ты даже не посоветовался.

– Я не должен советоваться, Агата, я в состоянии решить сам.

Девушка замолкает: с Кириллом спорить бесполезно, он здесь все-таки главный.

– Агата, – мягко зовет ее Руслан, – пойдем, поговорим?

Они отходят от костра, Руслан обнимает невесту за талию. Не слышно, о чем они говорят, но лицо Агаты становится спокойным; они целуются. Они очень друг друга любят. Это заметно по взглядам, которые они бросают друг на друга, по жестам, обращениям. Когда парочка, держась за руки, возвращается к костру, Агата уже улыбается:

– Мы тоже приняли решение. Раз уж послезавтра мы пойдем в Центр – завтра будет наша свадьба.

Две девушки молниеносно вскакивают и бросаются на шею Агаты с криками и поздравлениями, как будто только и ждали этого момента. А я не отрываю взгляда от Кирилла: как он отреагирует? Вдруг запретит? Но парень не выглядит недовольным.

– Тогда мне стоит пойти поохотиться для свадебного стола, – говорит он, и губы трогает слабая улыбка.

Ночь проходит почти без сна: все заняты предсвадебной суетой. Девушки помогают Агате с нарядом и угощениями, парни расчищают площадку и мастерят свадебную арку. Одна из девушек отправляется за холмы, чтобы нарвать мелких желтых цветов. К утру лагерь преображается: все украшено желтым, стол заставлен едой, есть даже ящик вина, найденный в заброшенном городе, который специально для такого случая хранился несколько недель. Грубая деревянная арка, сбитая из необтесанных досок, увита зелеными веточками. К вечеру, перед самым праздником, соседка просит меня отнести невесте белый платок из нежной прозрачной ткани, и я отправляюсь на поиски Агатиной палатки. Найти ее оказывается несложно: оттуда слышен хор женских голосов и беспечный смех.

Агата стоит посреди палатки и смотрится в большое зеркало с отбитым куском и внушительной трещиной. На ней длинное платье, хоть и не белое, голубое, но очень нарядное, украшенное вышивкой на груди. Волосы собраны в высокую прическу, в которую вплетены цветы. Она крутится так и этак, критично осматривает себя, без конца что-то поправляет и одергивает.

– Ты такая красивая! – искренне восхищаюсь я.

– Спасибо, дорогая, – она улыбается, а в глазах – слезы. Как же она заслуживает счастья после всего!

Принесенный мной платок пристраивают на прическе Агаты, как фату. А за стенами уже слышны крики парней:

– Выводите невесту! Где невеста?

Агата бросает последний взгляд на меня и шагает из палатки.

Это первая свадебная церемония в моей жизни. Многие пары в Пентесе не тратят время и деньги на такие праздники. Они просто приходят в бюро гражданского учета, где им выдают справку о браке, а затем идут получать жилье. Да и что праздновать, если выходишь за первого встречного, чтобы получить комнату и паек? А здесь… здесь все по-другому. Пусть в коммуне нет никаких удобств, пусть питаться приходится тем, что повезет подстрелить или откопать, но здесь все по-настоящему. Настоящий выбор и настоящая жизнь. Впервые я чувствую себя на своем месте.

– Получите справочку, – смеется здоровенный парень, похожий на медведя. Он протягивает жениху и невесте лист бумаги, на котором что-то написано простым карандашом. Все смеются вместе с ним, и смех такой заразительный, что я тоже не могу удержаться.

После того, как Агата и Руслан дают друг другу клятвы любви и верности, начинается настоящее веселье. Проголодавшиеся «гости» быстро сметают половину угощений и отправляются танцевать. Музыка льется из потрепанного проигрывателя на батарейках.

Я танцевать не умею, но чьи-то руки сразу втягивают меня в хоровод. Улыбчивые лица мешаются, сливаются в одно, голова начинает кружиться – тут дело в вине. Все скорее дурачатся под музыку, чем танцуют, и я совсем расслабляюсь. Как было бы хорошо, если бы этот день не заканчивался! Трудно поверить, что завтра мы вернемся в ужасный Центр. Снова бежать, снова бороться, снова выживать. Но в любом случае это будет последний раз. Если мы победим, то станем свободными и пойдем на поиски лучшей жизни. Если проиграем – умрем или попадем в плен; шансов на спасение точно не будет.

Быстрая мелодия сменяется медленной, и толпа рассыпается на парочки. Рядом со мной тут же возникает Ник:

– Танцуешь?

Я ищу глазами Адама, но его нигде нет. Странно, я с самого утра его не видела.

– Извини, я устала немного. Скоро вернусь.

Я бреду через толпу, мимо жениха с невестой, мимо Маши с Гарри и мимо Кирилла с коротко стриженной девушкой. Музыка стихает за моей спиной, я уже далеко от лагеря, место кажется незнакомым. Но я почему-то знаю, куда идти. И правда, – скоро я различаю фигуру Адама. В сумерках я всегда плохо видела, поэтому не сразу замечаю, какой он грустный. Он сидит на том самом бревне, куда приводил меня.

– Адам.

Неласковый ветер заставляет меня дрожать, но на Адаме одна майка, и ему все равно. Ветер треплет его волосы, несет пыль в глаза; рядом, прислоненная к бревну, стоит винтовка.

Он молчит. Я поднимаюсь чуть выше, чтобы сравняться с ним. Его глаза холоднее, чем раньше. От холода внутри все сжимается, я дрожу. Но я не могла не прийти, потому что завтра нас обоих может не стать.

Адам поднимает глаза и глядит на меня, как будто в первый раз увидел. Я открываю рот и набираю в легкие обжигающе-холодный воздух…

Тот, кто сотню раз заставлял меня чувствовать себя неловко, мечтать исчезнуть, провалиться сквозь землю.

Тот, кто научил меня драться и стоять за себя, кто пробудил во мне амбиции и заставил бороться до победы.

Тот, кто показал мне, каким может быть мир и какой может стать моя жизнь.

Тот, кого…

– Я люблю тебя.

Глава пятнадцатая

– Я пойду с тобой, – заявляю я. Агата смотрит на меня удивленными глазами, а я настроена решительно. Держу винтовку обеими руками, за спиной – рюкзак с запасными патронами.

– Со мной идет Адам, – возражает Агата. Нарядное платье сменилось формой охранника; волосы мы спрятали под шапки, лица закрыли масками. Нас не отличить от других охранников.

– Это очень опасно для тебя, – она пытается меня отговорить. Неужели еще не поняла, что не выйдет?

– Я справлюсь. Я хочу пойти с тобой и Адамом. И пойду. Вам не помешает третий человек для прикрытия. У Адама все-таки только два глаза.

Агата сдается. Она бросает умоляющий взгляд на Кирилла, но тот только плечами пожимает:

– Хорошо стреляешь?

– Нормально, – отвечаю я. Ну, наверное, так и есть.

– Ну что, готовы? – к нам возвращается Адам.

– Готовы, – кивает Агата.

Со скал Пентес похож на бесконечный лабиринт, в центре которого высится Гора – наш спящий вулкан. Выключаются далекие огни, город отходит ко сну. Для меня и моих друзей ночь только начинается.

– Вероника? Ты куда собралась? – останавливает меня Адам, когда видит, что я иду за ним.

– Я иду с вами.

– Ты не идешь. Ты не можешь пойти.

– Адам, – окликает его Кирилл тоном, не терпящим возражений, – у нас нет на это времени. Пусть идет.

– Я понимаю, что тебе плевать, – огрызается Адам. Черт, я знала, что будет тяжело его убедить, но не хватало, чтобы он из-за меня с кем-нибудь поссорился.

– Мне вовсе не плевать. Но возвращаться в Центр опасно для Вероники в любом случае, неважно, будет она с вами или с большой группой. А заставить ее остаться здесь даже тебе не под силу.

– Он прав, – вставляю я.

– Делай что хочешь, – Адам демонстративно разворачивается и шагает к городу. Довольная собой, нагоняю его. Ничего, пообижается и забудет.

– От меня не отходи, – тихо говорит Адам, когда я подбегаю ближе. Пытается не терять статуса главного – ладно, пусть будет так.

– Приказ понят!

В который раз мы перебираемся через Стену, и я отмечаю, что Агата справляется не хуже меня. Никогда не была посреди города в такое позднее время – что ж, вот и представился шанс. До Центра добираемся быстро и в полной тишине. Я начинаю дрожать от одного только вида этих белых стен. Неужели здесь я провела взаперти столько времени?

– Ну, с Богом, – шепчет Агата, когда мы оказываемся у самых ворот. Я набираю в легкие воздух, словно собираюсь нырнуть под воду, и делаю шаг вперед.

Ворота открываются: нас ждут. Я рассчитывала увидеть Алису, но открыл нам совсем другой Резистент. Интересно, куда он дел своего напарника-охранника? Наверное, лучше этого не знать.

Опустив головы, чтобы с камер нельзя было разглядеть лица, мы пересекаем двор. Ничего подозрительного, всего лишь трое охранников совершают ночной обход. Держим путь в «Венеру». Незамеченные, проходим в корпус: Агата открывает дверь поддельной картой. Кирилл и Руслан действительно хорошо подготовились и все продумали.

Если по двору мы шли медленно, словно никуда не спешим, то здесь просто взлетаем по лестнице. Каждая секунда на счету.

Как только за нами закрывается дверь лаборатории, из коридора доносятся чьи-то голоса. Мы с Агатой испуганно переглядываемся. Только не сюда, пожалуйста, только не сейчас… но голоса стихают вдали, и я выдыхаю.

Агата, не тратя времени, принимается рыться в ящиках, включает какие-то баки и батареи, комната заполняется мерным гудением. Надеюсь, никто его не слышит. Мы не зажигаем свет, и Агате приходится работать с фонариком, но она справляется. Мелькают в ее руках пробирки, стеклянные трубочки, колбы, металлические держатели; проходит полчаса, час.

Я сижу на полу у стены, готовая вскочить в любой момент. Адам следит за дверью, не отводя глаз, как удав. Мне кажется, он даже не моргает. У меня успели затечь ноги; когда я поднимаюсь, они горят, как будто в них вонзаются сотни маленьких иголок. Хочется спросить, долго ли еще, но нельзя же говорить под руку.

Когда Агата наконец поворачивается к нам, ее лицо невероятно серьезно, но глаза горят даже в темноте лаборатории. Она кивает. Быстро сгребает в сумку свои записи. Наверное, сейчас это самые ценные бумаги в мире. Приготовленную вакцину девушка закупоривает в глубокой колбе. Ей не обязательно нужен образец, все, для чего мы пришли, – доработать формулу и записать окончательный рецепт. Но приятно, наверное, держать в руках результат долгого труда. Я ее понимаю.

Задерживаться нельзя; мы бросаемся к двери. Все по плану, все хорошо. Как только окажемся за ограждением – подадим сигнал фонарем. Три раза включить и выключить – это код, значащий, что все прошло успешно. Через десять минут здесь будут все боеспособные люди коммуны. Вот только выйти через главный вход мы сейчас не сможем: нас предупредили, что в двенадцать заступит другой караул, и в новой смене наших друзей нет.

Адам тянет дверь на себя, тихо скрипит ручка, но есть что-то еще. Какой-то чуть слышный звук из коридора…

– Осторожно! – шепчу я, но уже поздно: в лабораторию врывается охранник. Он сшибает Адама с ног, вскидывает винтовку и берет Агату на прицел. Я успею. Я стояла сбоку от двери, и он не разглядел меня в темноте, а значит, у меня преимущество.

Бросаюсь вперед, сношу охранника своим весом, мы валимся на пол, и винтовка отлетает под стол. Охранник пытается сбросить меня, но я слезать не намерена. Крепко хватаюсь за его куртку; в какой-то момент с него слетает маска.

Я узнаю Артура.

– Черт, он наверняка уже поднял тревогу, – доносится сверху. – Давай, я сам.

Адам успел подняться, достать оружие и приставить его ко лбу Артура. Мой парень собирается пристрелить моего лучшего друга – могла бы я поверить в это несколько недель назад?

– Нет! – я загораживаю Артура своим телом, расставляю руки, как будто могу закрыть его всего. – Не стреляй!

– С ума сошла?

– Это мой друг!

– Он в охране Центра, какой он тебе друг?

– Он не знает! Он не знает…

– Вероника… – доносится до меня приглушенный голос Артура. Как хорошо, что он узнал мой голос, и мне не нужно ничего объяснять. Я слезаю с него, помогаю подняться. Адам поверил мне. И Артур, кажется, тоже.

– О боже, ты жива, ты жива, – я оказываюсь в его объятиях. Ну конечно, ему тоже сказали, что я умерла. Очень удобное объяснение.

– Вот такой сюрприз, – выдыхаю я.

– У нас нет на это времени, – возмущается Адам. Мне кажется, что дело не только во времени, хотя он прав.

– Ты можешь поверить мне? – я заглядываю Артуру в глаза. – Просто сделать так, как я скажу?

– Они обо всем врали? – спрашивает Артур, качая головой. Он всегда был умным и соображал быстрее меня.

– Верно, врали. Ты должен помочь нам. У нас есть вакцина от Ксеноса, и скоро мы сможем дать иммунитет…

Меня осеняет.

– Агата, могу я дать ему этот образец?

– Ему? Ты уверена?

Но она уже достает колбу, не дожидаясь моего ответа. С минуту, очень долгую, парни просто смотрят друг на друга. Оценивают.

– Ты поднял тревогу? – зло спрашивает Адам. Артур качает головой:

– Я хотел сначала проверить сам.

– Надеюсь, так и есть, – отвечает Адам сквозь зубы.

– Адам, – одергиваю его я, – нам повезло, что это Артур. Будь на его месте другой охранник, нам наступил бы конец.

Наконец Агата находит подходящий шприц.

– Ты ведь знаешь, будет реакция. Это больно.

– Знаю.

Я удивляюсь, как просто Артур на все согласился. Помочь мятежникам? Ладно. Разрешить вколоть себе невесть что? Конечно. Сбежать из города? Да пожалуйста. А я смогла бы так довериться ему, будь он на моем месте? Смогла бы сбежать с ним в неизвестность? Наверное, он всегда был слишком хорошим другом. А я не ценила его так, как он этого заслуживал.

– Зажми место укола пальцем, держи крепко, – говорит Агата. Вот и все? Теперь Артур тоже Резистент? Вакцина, конечно, еще не прошла всех испытаний, и мы рискуем, но…

– Сигнал, – резко говорит Адам, выглядывая в окно. Это значит, что Кирилл и Руслан уже заложили взрывчатку и готовы начать переговоры. А еще это значит, что мы задержались, и нам нужно уносить ноги.

– Быстрее, быстрее, – Адам гонит нас в коридор, а сам прикрывает со спины. Мы уже сбегаем по лестнице, как вдруг раздается грохот и шум голосов. Засекли! Теперь скрываться нет смысла. Срываю маску, от которой запотело все лицо, поднимаю пистолет.

С глухим коротким звуком врезаются в стену пули – там, где мы только что пробежали. Но откуда стреляют? Невозможно понять, где нападающие. Главное – не паниковать, трезво оценить ситуацию… Легкие решают предать меня, они отказываются мне служить, они пилят грудную клетку изнутри, и каждый вдох оборачивается режущей болью. Не сейчас, нет, я не могу позволить себе остановиться. Наконец соображаю, что стреляют из-под лестницы. Ничего не видно, и я вслепую палю туда, оборачиваясь каждую вторую секунду. Нет, так я только всех торможу.

– Бегите! – орет Адам, и я бегу, бегу, бегу, не разбирая дороги; долетаю до выхода первой и открываю дверь, чтобы выпустить Агату. Оборачиваюсь.

Агата падает на колени. Одной рукой она держится за живот, другую тянет ко мне, хватается пальцами за мою куртку. И руки у нее в чем-то темном.

– Возьми сумку, – шепчет она.

Я тяну к ней руки, но она заваливается набок, глаза стекленеют. Черное, как смола, пятно расползается вокруг ее тела, которое теперь кажется таким хрупким и беззащитным.

– Боже, Боже, Боже, – бессмысленно молю я. Откуда-то появляется Кирилл, он берет сестру на руки и кричит мне что-то, но я слышу только приглушенные отголоски, как будто меня заперли в стеклянном шаре:

– Я помогу ей… Беги… Беги скорее…

Но я не могу бежать. Мои ноги – больше не мои, я их не чувствую.

Я чувствую только невыносимую боль чуть ниже сердца, как будто это выстрелили в меня, а не в Агату.

В следующее мгновение я оказываюсь на чьем-то плече. Кто поднял меня? Друг или враг? Мне теперь все равно. Кирилл и Агата исчезают позади, а меня несут, несут, несут куда-то.

– Я сама, – хриплю я, – сама пойду.

Меня опускают на землю. Ноги все еще кажутся чужими, но теперь они хотя бы слушаются меня. Это Адам вынес меня – ну да, кто же еще.

– Она умерла? – шепчу я, а лицо заливает слезами, такими горячими, что они разъедают кожу.

– Не знаю. Может, они смогут ее спасти. Идем, ты ей не поможешь.

Его голос всегда действовал на меня гипнотически. Я подчиняюсь и бегу следом за ним. Мы выходим через главный вход. Видимо, охранников уже устранили.

Не успеваем мы отбежать за ближайшее здание, как оглушающей громкости звук разносится по Центру. Никогда не думала, что там есть такие мощные динамики.

– Говорит коммуна, – я узнаю голос Руслана, но он отличается от обычного. Он даже не дрожит, просто в нем – пустота. Руслан в отчаянии. Он разбит, как и я. – Под всеми корпусами Центра заложена взрывчатка. Одно нажатие кнопки, и все здесь взлетит на воздух. Если вы хотите избежать этого, в течение получаса дайте всем Резистентам возможность уйти с нами и забрать то, что они посчитают нужным. Если же…

Звук обрывается, а затем в эфире появляется Кирилл. И в его голосе нет слез. В его голосе ярость и злость, готовность убить каждого, кто встанет на его пути.

– Никаких больше договоров, – рявкает он. Какое-то время переводит дух, – Бернев, ты убил мою сестру. И ты умрешь.

– Нет, – стону я в грудь Адама. Агата мертва. Все было зря, с самого начала. Это мы, а не Бернев, рискнули и потеряли всё.

Я чувствую, как грудь Адама тоже вздрагивает от рыданий.

– Кирилл сейчас взорвет Центр, – говорит он сквозь слезы, – он их всех убьет, всех без разбора.

Вначале мне хочется крикнуть: «ну и к черту их всех!». Потом я думаю о Резистентах, которых знала, видела в столовой, на тренировках, с которыми играла в карты и смеялась. И о моей сестре.

– Мы должны вернуться, – выдавливаю я из себя.

Адам не спорит. Адам берет меня за руку.

Мы бежим, а навстречу нам целая толпа людей в форме службы охраны. Бегут с поля боя, спасают свои шкуры. Я хочу перегрызть глотки каждому, потому что один из них убил Агату. Но ведь среди них может быть Артур… где он, что с ним? Я потеряла его еще в «Венере». Неужели он струсил и бросил нас? Или, может, его тоже подстрелили?

Теперь у входа в Центр нет вообще никого: Резистенты заперты в своих корпусах, а все остальные сделали ноги.

– Руслан взломал систему охраны. Он запер двери так, что открыть их можно только нашими картами, – кричит Адам на бегу. – Нам нужно разделиться и открыть жилые корпуса, а потом постараться вывести людей как можно быстрее. Прошу, не задерживайся, чтобы спасти кому-то жизнь. Подумай о себе и обо мне.

Я киваю и бегу к «Нептуну». Открываю дверь поддельной картой, лампочка мигает зеленым: разблокировано. Кричу на пределе своих голосовых связок:

– Бегите! Спасайтесь! Дверь открыта!

Тут же из холла вылетает целая толпа, они сносят меня с ног и чуть не затаптывают. Чьи-то ноги бьют по спине, ногам. Я отползаю, закрывая голову руками. Внутри еще остались люди, много людей. Но я обещала не задерживаться. Я сделала все, что могла, для них. Они еще успеют убежать, если не будут колебаться.

Бегу через двор и вижу Адама, который уже открыл корпус работников. Мы снова встречаемся и беремся за руки; сейчас только Адам удерживает меня в реальности, заставляет двигаться, думать и говорить.

Мы снова покидаем Центр, вливаясь в толпу обезумевших от страха людей. Они толкают друг друга, падают, поднимаются, хватаются за одежду. А впереди я замечаю Кирилла. Знаком показываю Адаму бежать за мной.

– Останови это! Прошу! – кричу я издалека.

– Нет! – его глаза пылают ненавистью. Он не остановится, он одержим, я это вижу. Но если он здесь, снаружи, может, ничего и не случится…

Меня сносит с ног ударной волной.

От взрыва земля дрожит и стонет, мое тело вибрирует вместе с ней. Что-то тяжелое давит со всех сторон, даже снизу; оглушающий грохот вдруг обрывается, как будто я потеряла слух.

Мир взорвался, разлетелся на части, рассыпался пеплом.

Я пытаюсь подняться, но голова невыносимо гудит, а перед глазами пляшут цветные пятна. С третьей попытки я все же отрываюсь от земли, выпрямляюсь. Медленно оборачиваюсь: я и хочу, и не хочу знать, что случилось с Центром.

А его просто не стало.

На месте белой лилии – останки, развалины, обломанные под корень здания, все это тонет в черной воронке. Кирпичи, горящие доски, куски чьей-то одежды выстилают весь путь от нас и до места, где раньше был Центр. В небо поднимается черный дым, из-за него не разглядеть того, что происходит на дне воронки.

Мы были в сотне метров, но жар почти настиг нас, а взрывная волна отбросила на несколько метров. У тех, кто был ближе к эпицентру, не было и шанса спастись.

Горящие осколки взорванного мира падают вокруг меня, как огненный дождь.

Я бегу туда, к развалинам, но тону во мраке, падаю и поднимаюсь, падаю снова. Пепел, дым и битое стекло несутся в лицо, я закрываю глаза руками и бегу вслепую. Дышать нечем: воздух пропитался пеплом и пылью насквозь. Я не знаю, кто из моих друзей остался в живых, а кого убило осколками. Может, еще можно кого-то спасти, может, кто-то ждет меня в этом хаосе, кричит, молит о помощи, но крики тонут в черной мгле.

Слева от меня на землю падает что-то большое и железное. Пробеги я чуть левее, превратилась бы сейчас в мокрое место. Нога вдруг соскальзывает с обрыва, и я качусь по склону. Склон? Откуда он здесь? Хватаюсь руками за торчащую из земли металлическую трубу, чтобы не скатиться на дно кратера. Кто-то хватает меня за руку и одним рывком вытаскивает наверх.

– Кто… – говорю я. Слух понемногу возвращается, с ним приходит гул от взрыва, заполоняющий все, перебивающий мысли. Я разглядываю в темноте Руслана, блики от пламени пляшут на его лице, измазанном в саже.

– Почему? Почему ты это сделал? – ору я, бросаясь к нему.

– Я не делал этого, – он глотает слезы, – этого не должно было случиться. Взрыв не должен был быть таким сильным, черт, мы только хотели уничтожить главные здания… не понимаю, как это произошло…

Его беспомощность добивает меня, отбирает последние остатки воли. Я лежу на спине, тщетно пытаясь отдышаться, а с неба все падают и падают обрывки моей прошлой жизни.

– Вероника! Вероника!

Это Артур, я всегда узнаю его голос. Вскакиваю и озираюсь. Он бежит ко мне со стороны города. Его лицо – сплошное кровавое пятно; рана тянется от левого виска к подбородку. Я в ужасе прижимаю руки ко рту, а он крепко обнимает меня и принимается успокаивать:

– Все хорошо, мы оба живы, вот что важно. В меня просто осколок попал. Ты цела?

Ответить я не успеваю: в десяти метрах от меня – Бернев. Его лицо я ни с чьим не спутаю, пусть оно в крови. Он хромает, подтягивая за собой раненую ногу. Я не верю своим глазам: Бернева не может быть здесь. Но я хватаю из кармана пистолет и стреляю, стреляю, стреляю, пока не всаживаю всю обойму в его тело. Он стоит, прижимая ладонь к груди, словно не понимает, что произошло. А затем падает – медленно, все еще пытаясь удержаться на ногах. На лице застыло выражение недоумения. Уже через пару мгновений его тело скрывается в горе металлического мусора.

– Что ты… – Артур запоздало хватает мою руку, прижимает меня к себе, и я повисаю на нем, как ребенок.

Из-за спины доносится крик, и я узнаю голос Адама.

– Нужно уходить. Быстрее!

Я не реагирую. Я только что убила человека, да не какого-нибудь, а моего злейшего врага. И я чувствую что угодно, но только не радость или удовлетворение.

Адам тормошит мое плечо:

– Мы должны бежать. Вероника, прошу! Прошу!

Я сталкиваюсь с ним взглядом. И в глазах его такая мольба, такая горечь, что я не могу противиться. Я бегу за ним.

Я стараюсь держать Артура за руку, но она выскальзывает из моей, и он отстает.

– Погоди, – прошу я Адама и оборачиваюсь, но что-то тяжелое влетает в меня сбоку. Я даже ничего не чувствую, только слышу хруст и собственный крик, будто со стороны. Мир переворачивается. Или это я падаю набок?

Мои веки опускаются сами собой. В голове только гудение. Боль жжет кости, словно пламя, от бедра до шеи; темнота и странное, почти уютное тепло поглощают меня. Я так устала. Может, пора покончить со всем этим? Может, так будет лучше?

Я чувствую, как жизнь уходит из меня, вытекает из приоткрытых губ. И я не делаю ничего, чтобы это остановить.

Я просто хочу, чтобы все закончилось.

Глава шестнадцатая

– У тебя сломано два ребра. Лида говорит, просто повезло. Могло быть гораздо хуже, а еще осколок ребра мог проколоть легкое. Конечно, стоило бы сделать УЗИ и проверить, в порядке ли внутренние органы, но сама понимаешь, здесь никаких условий. Хочешь воды?

Я качаю головой. Говорить я пока не могу.

– Вообще Адам просил не рассказывать никаких новостей, пока не поправишься, но я думаю, ты имеешь право знать. Так ведь?

Я киваю. Лучше бы Артур не задавал вопросов: каждое движение, даже самое легкое, дается мне с трудом.

– Бернев мертв. И его брат погиб во время взрыва. Всего погибших около двухсот человек, возможно, с того времени, как я в последний раз слушал новости, нашли еще. Но ты спасла очень много людей. Почти все они сейчас здесь, с нами. Многие просили встретиться с тобой, пока ты была в отключке.

Я хочу спросить, сколько дней была без сознания, но не представляю, каким знаком это можно показать. Судя по тому, что рана на лице Артура превратилась в розовый рубец, прошли далеко не одни сутки. Еще мне хочется знать, кто остался в живых, кроме Адама.

Я лежу в палатке на двух матрасах, все тело в бинтах, и все болит, только меня это уже не волнует. Наверное, даже к боли можно привыкнуть.

– Ладно, пойду позову Лиду. Скажу, что ты очнулась.

Я понятия не имею, кто такая Лида и даже – где мы находимся.

В палатку проникает солнечный свет, слышны чьи-то шаги. Голова раскалывается.

– Ты пришла в себя, – вздыхает какая-то женщина. Она склоняется надо мной, я вижу незнакомое лицо. На вид ей лет сорок, но волосы абсолютно белые. Что с ней такое случилось, что она поседела так рано?

– Ты пока не сможешь говорить и ходить, но не переживай. Скоро поправишься. Завтра мы переложим тебя в машину: пора отправляться подальше от этого места.

О чем она? Кто она?

– Лида, сюда, – кричит кто-то снаружи, и она уходит. Я одна. В палатке нет никого, почти темно и совсем тихо. Но нет: из угла доносится шевеление.

– Вероника, – хриплый и смутно знакомый голос тихо окликает меня. Я пытаюсь приподняться, но ничего не выходит.

– Не шевелись, тебе нельзя. Это я, Иванна.

Я тяжело выдыхаю.

– Знаешь, я рада, что вы там все взорвали. Так было нужно.

Я хочу возразить, закричать, что я ничего не взрывала и вообще ни при чем. И что так вовсе не было нужно. Никто из них не заслужил смерти – никто, кроме Бернева, который и так погиб, но не от взрыва.

Раз Иванна здесь, значит, мы вернулись в лагерь. Выходит, меня без сознания довезли сюда в машине. И кто-то вынес меня из пылающего ада, в который превратился Центр, вытащил из-под тяжеленного обломка, которым меня придавило. Зря он это.

В палатку вдруг набивается народ: здесь и Адам, и Гарри, и Ник, и Руслан, и Маша, и Олег, и Архип, и Алиса, и даже люди, имен которых я не знаю. Они живы. Они живы. Каждый склоняется ко мне, беспокойно заглядывает в глаза.

Я понимаю, что Кирилла здесь нет. Но ведь он был рядом со мной, когда Центр взорвался, он просто не мог погибнуть, если только не вернулся к воронке и не оказался под каким-нибудь обломком. Но никто ничего не говорит о нем.

В следующие дни лагерь собирается в путь. А я все лежу в палатке, только Лида заходит время от времени, чтобы позаботиться обо мне. Я узнаю, что она врач из Центра, сбежала во время взрыва. Она много говорит со мной, хотя я и не могу ответить. Рассказывает всякую ерунду о жизни в лагере, как будто это важно. Меня ничего больше не волнует, я разучилась испытывать обычные человеческие эмоции. Пустота пожирает меня изнутри, обгладывает кости, словно падальщик. Я должна была умереть там, возле воронки, я это чувствую. Отчасти так и случилось.

Артур тоже много говорит, когда приходит. А Адам всегда молчит. Он садится рядом, гладит мои волосы, просто смотрит на меня. Один раз мне показалось, что он беззвучно плачет. А после этого он сказал:

– Это все моя вина, – и других слов я от него не слышала.

Я много сплю из-за таблеток, которые снимают боль. Иногда я пытаюсь противиться этому сну, неестественному, болезненному, будто я окунаюсь в саму темноту. Иногда просыпаюсь посреди ночи, выныриваю из мрака и хватаю ртом воздух, словно рыба, не сразу вспоминая, где я и кто я. Иногда я плачу, будто слезы могут как-то помочь.

Наконец приходит время уезжать. Лида рассказала, что мы двинемся на запад, чтобы найти город, в котором все люди равны и для каждого найдется место. Даже я не настолько наивна, чтобы верить в это. Но, возможно, людям просто нужно мечтать о чем-то?

Несколько человек приходят забрать меня, поднимают прямо вместе с матрасом и укладывают на длинную и широкую доску. Наверное, раньше это была дверь. В таком виде меня и загружают в машину. Я чувствую, что это лишнее. Ничего бы не случилось, если бы я дошла до машины на своих двоих.

Из горла вырывается тихий стон, и я понимаю, что голос ко мне возвращается. Лежу и смотрю в потолок машины, пока она не трогается. За рулем – Руслан. Рядом с ним спереди сидит Адам.

Я чуть поворачиваю голову и вижу отражение Руслана в зеркале заднего вида. Лучше больше на него не смотреть: он похож на живого мертвеца. Щеки ввалились, будто их ножом обтесали; глаза потускнели, стали совсем бесцветными. Он тоже больше не жилец, совсем как я.

– Привет, – произношу я и удивляюсь собственному голосу – осипшему, низкому.

Адам и Руслан одновременно оборачиваются ко мне:

– Ты уже говоришь? Как ты?

– Хорошо, – на большее меня не хватает.

Адам дает мне попить, я осторожно поворачиваюсь набок, чтобы видеть в окно дорогу. Почему-то от вида Руслана мне самой стало легче. Мне казалось, что я не смогу пройти через все, но прошла, и вот я здесь, живая. Мои друзья все еще со мной. Может, мне просто нужно время, чтобы снова стать собой. А может, никакой меня уже не осталось? Не узнаю, пока не попробую.

К обеду мы останавливаемся на привал. Лида разрешает вынести меня на свежий воздух и посадить со всеми. Ноги у меня работают отлично, но Лида все еще не позволяет ходить самостоятельно.

– Привет, Вероника, – радостно здоровается Маша. Мы обедаем ухой, и Лида кормит меня с ложки, а потом еще и вытирает лицо бумажным платком. Меня раздражает ее опека, пусть я и понимаю, что это эгоистично.

Рядом садится Гарри.

– Как ты?

Мне не хочется снова говорить «хорошо», так что я пожимаю плечами. Я решаю задать вопрос, который беспокоил меня уже несколько дней.

– А что стало с Кириллом?

Гарри вздыхает:

– Тебе не рассказали… он ушел.

– То есть?

– Буквально. Ушел куда глаза глядят. В день взрыва он помогал раненым, несколько человек на себе вытащил из воронки. А потом, когда мы добрались до лагеря, сказал, что уходит. Взял пистолет, спальник свой и ушел. Его пытались отговорить, но он сказал, что принял решение. Вот так. Вряд ли мы еще с ним увидимся. Да и понятно… – он мешкает, словно оценивая, не слишком ли жестко прозвучат слова, – понятно, что долго он в одиночку не протянет. Но я его понимаю. Наверное, я сам бы сделал так же.

Я думаю, что и сама поступила бы так. Я представляю, как он идет по пустоши, одинокий изгнанник. Он никогда себя не простит и никогда не простит других за смерть Агаты. Добровольная ссылка – так он себя наказал. Только вот виноват был не он, никто из нас не был виноват в том, что с нами случилось. Виноваты те люди, которые ломали нас, забирали тех, кого мы любим, заставляли бояться за свою жизнь каждую чертову секунду.

Но я все же постараюсь остаться человеком. Остаться собой.

– Эй, смотрите, переговорник! – кричит Ник, и все бросаются к нему, чтобы посмотреть на экран. Кто-то пытается связаться с нами? Неужели кто-то из Пентеса? Мне тяжело шевелиться, я не могу даже шею вытянуть, так что ничего не вижу. Слышу только обрывки слов, которые заглушаются переговорами в толпе и никак не складываются в предложения. Но вдруг из толпы выходит Ник.

– Она хочет поговорить с тобой, – невесело произносит парень. Он разворачивает ко мне экран, и я узнаю лицо Ангелины.

Сердце совершает тройное сальто и приземляется где-то не на своем месте. Моя сестра жива, – а я была уверена, что ее разорвало на части.

– Ангелина, – шепчу я, уже чувствуя теплые дорожки слез на щеках.

– То, что ты сделала… – она выплевывает в меня слова. – Не думай, что оно к тебе не вернется. Ты убила моих отца и дядю. Не отпирайся, я видела тебя в Центре. Ты была среди тех, кто это сделал.

– Я не хотела взрыва, я только пыталась всех вытащить…

– Я уже слышала это от тебя! – она тоже плачет, и голос ее срывается, – ты застрелила моего дядю, так же, как Нату, и ты смеешь это отрицать. Будь ты проклята, Вероника. Знайте, вы все, кучка предателей: ваша коммуна протянет недолго.

Я закрываю руками лицо, пытаюсь защититься от ее острых слов, но она и так уже молчит. Как же сильно ей запудрили мозги! Могу ли я ее переубедить? У меня нет ни одного доказательства, кроме честного слова. Будь на ее месте кто-нибудь другой, эти слова даже не тронули бы меня, но ведь это моя родная сестра!

Связь обрывается.

– Вероника, она не понимает, – Адам садится рядом со мной и позволяет спрятать лицо на его плече. Он всегда рядом тогда, когда больше всего нужен.

– Я знаю. Знаю. Зачем она связалась с нами?

– Сказала, что хочет увидеть виновников, – отвечает вместо Адама Гарри. – Потом угрожала, что они отправили какие-то поисковые отряды и скоро нас найдут и перебьют. Ну чего ты плачешь, мало ли, что говорит племянница Бернева. Ей же там мозги промыли.

– Да, действительно, – я вытираю слезы и привожу себя в порядок.

На самом деле…

Я рада, что она позвонила.

Кажется, ее слова вытащили меня из болота, в котором я увязла. Я действительно убила Бернева, никаких отрицаний. И я сделала это не из ненависти, мести или страха, хотя очень долго ненавидела, боялась и пылала желанием отомстить. Я сделала это для того, чтобы больше никто не пострадал от его рук. Ангелина в том числе. Мы все спасали ее и других Резистентов. Может, однажды она поймет, сложит все кусочки этой мозаики и увидит, что ее всю жизнь обманывали. Может, узнает, что ее забрали у настоящей семьи и держали в Центре, как подопытного кролика. И ей будет тяжело это принять. Так что нечего на нее злиться. Может, в один прекрасный день мы даже встретимся как сестры и подруги.

Солнце катится за горизонт, и ветер сходит с ума, а я трясусь в машине, завернувшись в одеяло. Адам спит, склонив голову на мое плечо. Куда мы едем? В неизвестность, в ничто, в пустоту. Может, там нас ждет новая счастливая жизнь, а может, очередное разочарование. Только я решила, что буду верить в хороший конец, иначе не прожить. Иначе все, что было, было зря.

В памяти всплывают лица, улыбки, протянутые руки. Все, кого я никогда больше не увижу, кто помогал мне и верил в меня, – я постараюсь вас не разочаровать.

Конец первой книги

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg